Зверь с той стороны Александр Сивинских
        Имя нам - легион #2
        Александр Сивинских
        Зверь с той стороны
        Он вынул руку, и я увидел
        ястребиные когти. Х.Л. Борхес, "Хуан Муранья".
        Поделом поганым самураям,
        Не дождется их япона мать.
        Вот как мы, примерно, поступаем,
        Если враг захочет нас сломать. И. Иртеньев.
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ КРИТИЧЕСКАЯ ТЕМПЕРАТУРА
        ГЛАВА ПЕРВАЯ,
        в которой мне сообщается о пользе экзотических фруктов и о том, что я - конь. Новая уздечка. Недолгое торжество коновалов.
        Звонок Большого Дядьки застал меня в спортзале, где я в поте лица боролся за гипертрофию торакса. Проще говоря, железо тягал. Трубку мне любезно принесла мадам Анжелика, владелица зала, тренер соревнующихся атлетов и просто красивая женщина.
        Не стоит думать, что я такая уж крупная величина в этом зале, раз у меня сама хозяйка на побегушках. Где там! Всего каких-то девяносто килограммов с нез начительным довеском. Для моих классических шести футов роста - почти середнячок. А доставка «Моторолы» в белые рученьки имела под собою иное основание, нежели так называемый "соревновательный вес". Если быть более точным, то основанием служили некоторые моменты нашего с Анжеликой совместного прошлого. Не самые для меня безразличные. Для неё, кажется, тоже.
        - Лодырь, - сказала она, окидывая уничижительным взглядом штангу и мечта тельно добавила: - Вздрючить бы тебя по-настоящему! На, говори.
        Дамский перламутровый мобильник в руке Анжелики казался игрушечным. Женщина она хоть и стройная, но крупная. А видели бы вы её торакс!!!
        - Слушаю вас внимательно, - сказал я в «Моторолу» эдак солидно - даже не горлом, а грудью - и подмигнул Анжелике.
        - Филипп, дружище! - радостно зарокотала трубка голосом Большого Дядьки, - вот вы где! Чрезвычайно рад слышать ваш бодрый голос. Скажите, не могли бы вы заглянуть сегодня ко мне в контору? После тренировки, разумеется.
        - Буду, - коротко ответствовал я.
        - Ах, как славно! Тогда до встречи. Надеюсь, я вас не очень побеспокоил.
        - Нимало, - сказал я и изобразил шарканье ножкой. Но Большой Дядька уже отк лючился.
        Анжелика ухмыльнулась.
        - Премного благодарен за вашу любезность, - сказал я, возвращая ей трубку. - С меня шоколадка.
        - Издеваешься? - Она грозно нахмурила брови. - Ты бы ещё торт пообещал. Мас ляный.
        - Я? Издеваюсь?! Да боже упаси! Как можно? - вполне натурально огорчился я. Между нами говоря, догадка её была абсолютно верной. Однако знать ей об этом вовсе незачем. - Всего лишь проверяю реакцию. И, знаешь, результатами проверки весьма удовлетворён. Да что там - восхищён! Пока ты столь тверда в диете, и твоей изумительной фигурке ничего не грозит, я счастлив. Обожаю совершенство в женских силуэтах… - Я сменил тон с воркующего на деловой: - Тогда килограмм сухофруктов?
        - Два, дорогой мой эстет. И не сухофруктов, а бананов. И непременно «Dole». Ещё лучше целый ананас. В нём содержится фермент бромелин, сжигающий жир.
        Вот какая она, наша Анжелика! Даже фрукты подбирает по степени полезности. Потому-то я с нею и расстался в свое время. А может, это она меня бросила?
        - Скажи, Анжел, - спросил я с невинным выражением и талантливой имитацией кавказского акцента, - отчего это " ананас " пишется слитно, а " мы её " - раздельно?
        - Фу, дурак какой! - сказала она. Впрочем, не без игривости. И добавила: - Учти, дуракам в моём зале не место.
        - Как это изумительно верно! - воскликнул я, преклоняя колено, блестя гла зами и ловя её кисть для поцелуя. - Без дураков здесь так уютно и спокойно. Но не спасут ли меня два ананаса?
        Она пожала тренированным плечиком:
        - От глупости вряд ли.
        Я приуныл.
        - Хорошо, неси, - смилостивилась она. - На следующую же тренировку. Иначе можешь не появляться.
        И ушла, поводя крутыми мускулистыми бедрами, что было замечательно видно сквозь тонкие брючки. Я сделал ей пальчиками "бай-бай".
        Милочка, забросив ножку на ножку, растопырив пальчики, любовалась свеженьким лаком на ногтях. Пузырёк с лаком стоял тут же, возле невиданного мною до сего дня навороченного ноутбука «Тошиба». Стоимостью приблизительно… ой, страшно представить! И это притом, что сам Большой Дядька разъезжает по делам на спи санном из какой-то провинциальной больнички микроавтобусе «УАЗ». Модификации, ласково обзываемой в народе «Ульянкой» или «буханкой». Списали «Ульянку» после верной двадцатилетней службы "Скорой помощью". По причине морального старения и физического состояния, несовместимого с требованиями автоинспекции. Если хотите знать мое искреннее мнение, место ей на свалке.
        То есть купить для себя приличное авто ему вроде как денег жалко. А тут такой суперский портабль! Для секретаря. А может, подумал я вдруг с ревностью, Большой Дядька таким манером ухаживает за Милочкой?
        Нет, лучше уж считать, что у богатых свои причуды, и это - одна из них. Только вот когда же он стал настолько расточителен, чтобы начать эти самые при чуды претворять в жизнь?
        - Недели не прошло, - разгадала Милочка (Людмила Фердинандовна, секретарь Большого Дядьки) мои мысли. - Завидуешь?
        - Э, - сказал я неопределенно. - Э-э…
        - Понимаю. Могла бы и не спрашивать, - с деланным сочувствием вздохнула Милочка и погладила мизинчиком боковую поверхность великолепной игрушки. Стара ясь, однако же, не размазать свежий маникюр. Потом хитренько улыбнулась и сооб щила: - Завидовать, молодой человек, дурно. Зависть разрушает душу и иссушает тело.
        - Знаю. - Я протянул ей розовый бутон на длинном стебле.
        - Ой, какое чудо! Филипп, ты меня балуешь. Возьми вазу сам. Она, кажется, на окне. Водичку плесни из кувшина.
        Я немедленно исполнил требуемое.
        Милочка - сама прелесть. Мадемуазель Обаяние. Уж её-то никогда не иссушала зависть или другие людские пороки, что очевидно - такая она румяная и свежая. Губки - вишенки, щёчки - персики. Посмотрит - как золотым империалом подарит. Ну, и всё остальное у неё по высшему разряду. С малюсенькой такой поправкой на классический идеал женской красоты. Топ-моделью ей не быть, наверное… да и слава Богу. Портить подобное совершенство диетами (а пришлось бы наверняка, чтобы добиться требуемой дурацкими модельными канонами «высушенности» наиболее привле кательных для нормального мужчины участков девичьего тела) - кощунственно и прес тупно. Кроме того, она не вышла ростом. Метр шестьдесят два - шестьдесят три. Как Венера Милосская.
        Могу добавить - и в этом тоже.
        С первого дня знакомства я облизываюсь на Милочку, как кот на сметану, но пока безрезультатно.
        - С такими ноготочками тебе непременно следует побывать в кафе "Баскин Роб бинс", - сказал я задушевно и поиграл бровями, подразумевая своё присутствие рядом. - Там все ревниво следят, какое мороженое кушает сосед, а значит, заме чают и руки, порхающие над вазочкой. Уверен, ты будешь королевой бала!
        - Королевой мороженого, - фыркнула она.
        Номер с "Баскин Роббинс" не прошёл тоже, грустно констатировал я.
        В список ранее предлагавшихся Милочке развлечений уже входили: театры, кино, китайский ресторан, различные музеи, выставки, боулинг, кислотно-экстремальная
        party занщина, катание со снежной горки на сноуборде или пятой точке, лыжные прогулки, болгарские пляжи, отечественная дача и парад в честь Дня Победы. Чего скрывать, подразумевалось моими планами, пусть не в первый заход, и продолжение
        - с доведением взаимной приязни до состояния мечты. В мечтах неизменно фигурировала широкая софа, где мы могли бы сооружать прелестную икебана из двух элементов: нежной лилии, сплетённой с грубым узловатым древесным стволом.
        Список постоянно пополнялся, однако любые мероприятия оставались невостребованными. И это притом, что я ей, определенно, нравлюсь. Уж отношение-то к себе столь яркой представительницы прекрасного пола я способен разглядеть и распознать превосходно. Скорее всего, Милочка догадывается о
        продолжении и, как особа, не склонная к спонтанному занятию классическим японским искусством, такого рода продолжений побаивается.
        Фантазия моя помаленьку истощалась. Пламень же любовный в груди при виде Милочки униматься не желал. И я подумывал уже иной раз, едва ли не всерьёз, предложить ей прямо и недвусмысленно выйти за меня замуж. Наверное, это судьба…
        - Тогда другой вариант, - шепнул я, снова поиграв бровями. - Прогуляемся вечерком по парку отдыха трудящихся? Природа пробуждается, радуясь тёплой весне, и мне ведом укромный уголок, где цветут подснежники! Мы возьмемся под руку словно влюбленные, будем щебетать и целоваться в целях маскировки, так что никто не догадается, что мы идем хищнически рвать новорожденные эндемики. Ах, сколь это будет романтично!… Ну как?…
        - В одну повозку впрячь не можно коня и трепетную лань, - сымпровизировала жестокосердая Людмила Фердинандовна, демонстративно приникнув к чуду вычисли тельной техники.
        "Отстань, жеребец сладострастный", - перевел я для себя безрадостно. Играть бровями смысла больше не было. Пришлось настроиться на официальный тон:
        - Девушка! - проговорил я предельно строго. - Отвлекитесь-ка на момент от своего пасьянса. Я прибыл по делу, между прочим. Мне, знаете ли, назначено !
        Она бесстрастно проглотила «пасьянс» (на экране присутствовала какая-то таб лица, даже отдалённо не похожая на карточную колоду), сверилась с записями и кив нула:
        - Входите, молодой человек, вас ждут.
        Я, как заправский битюг, цокая подковами, звеня уздечкой и тряся гривой, прорысил в кабинет.
        Лишь от идеи ронять на ходу конские яблоки, поразмыслив, отказался.
        Выражение радости от встречи на лице Большого Дядьки казалось неподдельным. Рукопожатие его было как всегда крепко, а дружеское похлопывание по плечу - веско. Профиль - всё также аристократичен, выправка безукоризненна, стать - завидна. Белая кость, голубая кровь. Долгих вступлений он не терпел и сразу после приветствий перешёл к делу:
        - Скажите, дружище, вы, кажется, сейчас не заняты ничем серьёзным?
        - Абсолютно ничем, - сказал я. - Институт распустили в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Решается вопрос о его окончательном закрытии. Как уродливой цитадели ретроградов, бездарей и мотов. Государственные деньги бросать в прорву бесполезных сегодняшнему дню научных исследований преступно, знаете л и .
        - Так вы на мели? - незамысловато срифмовал Большой Дядька.
        - Игорь Игоревич! - воскликнул я с укором. - Всё бы вам подшучивать надо мною. Вашими стараниями я вполне прилично обеспечен до глубокой старости. Каковая наступит не раньше, чем мне исполнится годиков тридцать пять. Почти десятилетие в запасе. Служба в институте - хобби, сами, небось, знаете.
        Большой Дядька довольно прищурился. Действительно, с его подачи я некоторое время назад оторвал денежную работу за рубежом, выполнил, получил приличный расчёт в общеевропейской валюте и мог считать себя ныне вполне справным мужчиной.
        - В таком случае, - сказал он, - как вы отнесётесь к тому, чтобы возобновить наше сотрудничество?…
        Кто такой Большой Дядька, я и сам толком не знаю. С одной стороны, кажется, никакой тайны: Игорь Игоревич Тараканов. Главный редактор "научно-популярного и литературно-художественного" журнала "Взгляд сверху", включённого даже в каталог Роспечати. Тираж журнала не превышает полутора тысяч экземпляров. Печатается в нём всё, что угодно. Последние новости науки и техники, сплетни из Сети, фантас тика, хоррор, достаточно серьёзные исторические статьи и совершенно несерьёзные тоже. Эксклюзивные рецензии на нашумевшие книги (это, по моему мнению, самое интересное, - рецензент во «Взгляде» остроумец и эрудит каких поискать). Интервью с зомби и долгожителями, мемуары отошедших от дел вурдалаков, словарь- справочник по криптозоологии… Одним словом, винегрет. Но вкусный - подача даже самой распоследней лабуды вызывает уважение к профессионализму авторов, а редак ционные комментарии заслуживают номинации на "Золотого Остапа". Оформление номеров пристойное, цена приемлемая. Тираж журнала растёт на несколько десятков экземпляров с каждой подпиской.
        Однако с другой стороны личность и "модус операнди" Тараканова не выглядят для меня столь уж очевидными. Взять, к примеру, национальность. Этакая гремучая смесь, результат совместных, не одного века стараний русского и итальянского дворянства хороших родов с привлечением австро-венгерских и испанских сил. Или, например, гражданство. Двойное, российско-итальянское. Сеньор Тараканни. Князь Тараканов, если хотите. На закономерный в таком аспекте вопрос о родстве с печальной памяти исторической княжной, он обычно загадочно улыбается - хоть Мону Лизу дубль два с него рисуй. На зависть маэстро Да Винчи. Кем является Тараканов на Апеннинах, я и подавно не ведаю. А врать не желаю.
        Познакомился я с ним в ситуации, которую можно было с полным правом назвать критической. Если быть кратким - я как раз малость повздорил с солидным денежным человеком. Если ещё короче, дал в рыло депутату. А тот взял, да и обиделся. Крепко так обиделся! И сразу стало для меня жутко актуальным временное укрытие какое-нибудь отыскать. А тут подвернулся Большой Дядька. Этот отзывчивый мэн с белоэмигрантской внешностью и неуловимым акцентом душевно вошёл в непростое моё тогдашнее положение и предложил пожить месячишко, а то и два в стране его дет ства - солнечной Италии. Где я и очутился таким вот нежданным и негаданным (да что там - сказочным) образом уже на следующее утро. Всё было оформлено как командировка на фирму «Марчигалья» от родного для меня НИИ. Тогда ещё дышащего - хоть и не полной грудью, но пока что не на ладан. Сам Игорь Игоревич любезно согласился сопроводить меня в дальней поездке. А заодно подсобрать для журнала материалов об очередном явлении итальянским крестьянам пресвятой девы Марии. Компания его пришлась весьма кстати, поскольку по-итальянски я знал только
«паста» да «аморе». Тараканов же трещал без запинки, что неудивительно: родился и вырос в Вероне, Россию впервые посетил в тридцать лет; тогда она и запала ему глубоко в сердце. На всю оставшуюся жизнь.
        Мы подружились. Вместе ездили на таракановской машине к морю, к памятникам истории, религии, культуры. Вместе - на футбол. Ещё больше сблизила нас автомо бильная авария, произошедшая перед самым отъездом на родину. В ней я так замеча тельно приложился головушкой к лобовому стеклу, что некоторая часть памяти нав сегда покинула меня через образовавшийся в черепе пролом; Большой же Дядька охро мел.
        Наскоро подлатавши раны, мы отправились в Россию, где лечение всё-таки до сих пор значительно дешевле. А господа с «Марчигальи» даже заплатили мне кое- какие деньги.
        И вот что ещё считаю я важным сообщить. О своём сражении с депутатом и последующих итальянских похождениях, в которые любому здравомыслящему человеку верится с немалым трудом, знаю я только со слов Тараканова. Амнезия после аварии получилась аккуратная, как по заказу. События со дня накануне отбытия в Италию до дня возвращения на родину оказались словно бы вырезаны из моей памяти с филигранной точностью. Наводит на некоторые вопросы? Возможно. Только я от них давно отказался. Ответить-то на них всё равно может один Тараканов. Подтверждением правдивости его слов могут служить лишь счёт в банке да отметки в загранпаспорте. Да шрамы на теле, особенно на макушке. Мне пока достаточно.
        С тех пор мы продолжали поддерживать тёплые отношения и делать друг другу одолжения. Так, именно я привёз для "Взгляда сверху" ногу гигантского ракообраз ного, встреченного моим родным дядей-пасечником в лесу. С чудовищем дядя сразился топором и победил, обратив его в бегство. Отсеченная нога осталась трофеем. Ещё я привёз фотографии с места происшествия и развернутое интервью на два десятка страниц. Дядюшка мой Прохор многословен неисправимо. В двухметрового рака- монстра никто так и не поверил, нога же - вот она: в красном редакционном углу, под броневым стеклом. Рядом с фосфоресцирующим периодически обломком летающей тарелки и чучелом детёныша водяного. Чучелом, которого отчего-то жутко боятся кошки и девственницы. Милочка, например, аж до алебастровой бледности боится этого семивершкового уродца с жабьей харей.
        Поручения Большого Дядьки были всегда занятны, я брался за них с удовольст вием. Да и взглянуть в который раз на Милочку вовсе не казалось мне лишним. Сви детельства о выполнении этих поручений присутствуют здесь же, рядом с артефак тами, добытыми для Игоря Игоревича кем-то ещё. Вот некоторые из них.
        Обычная детская погремушка советских времен, довольно невзрачная, в виде птички. Цена 7коп. Звуки, издаваемые ею, за считанные секунды приводят самого горького пьяницу, находящегося в крайней степени алкогольного опьянения, в сос тояние кристальной трезвости. В дальнейшем «обработанный» этой птичкой гражданин употреблять спиртные напитки не может физически. Вся партия погремушек, выпу щенная как ширпотреб Белорецким металлургическим комбинатом в мае 1972 года, была объявлена опасной для здоровья детей и уничтожена вместе с конструкторско- технологической документацией. Государство не пожелало терять сверхдоходную статью бюджета.
        Деревянная ложка. Самодельная, потемневшая от старости, работы безвестного лошкореза. Приложенная к обнажённому человеческому телу, ползёт, разыскивая доб рокачественные опухоли. Найдя, приклеивается и тоненько скрипит. Скоро все следы опухоли исчезают, и ложка сыто отваливается. Совершенно здоровому организму вредна - от её бестолковых метаний в поисках новообразований разыгрываются миг рени и крошится зубная эмаль. Рост злокачественных опухолей она также задерживает - но, увы, ненадолго.
        Живая пушистая сосёнка. Полуметровая, с сильным хвойным запахом. Растёт пря миком из цельной глыбы гранита. Камушек весит около сотни килограммов. Сосёнка в поливке и подкормке не нуждается, никакими чудесными свойствами не обладает.
        Пачка китайских дрянных фломастеров, двенадцать цветов, к которой Большой Дядька близко никого не подпускает. "А кто без спроса возьмет, руки оторву", - говорит он как всегда мягко, и я склонен ему верить. Оторвёт.
        Бивень мамонта. Обычный ископаемый бивень, простреленный пулей крупного калибра. Её деформированный конец торчит наружу, а входное отверстие почти затя нулось костной тканью. Получается, что животное словило огнестрельный гостинец ещё при жизни.
        Бутылка залитого сургучом вьетнамского бальзама для повышения потенции. Главный персонаж - морской конёк, плавающий в чайного цвета спиртовой настойке из экзотических растений. Рыбка двигает плавниками, шевелит жабрами, изредка гадит и вообще - демонстрирует бодрое поведение живого существа. Непонятно лишь, чем она питается. Собственными экскрементами? Вьетнамец, специалист по точечному массажу и иглоукалыванию, приглашённый Большим Дядькой для консультации, был абсолютно убеждён, что конёк есть морской дух, скорее злобный, нежели добрый. Посему открывать бутылку он настоятельно не советовал, а советовал утопить от греха в море-окияне - по возможности глубже и скорее.
        Фотографии. Игорь Игоревич в пробковом шлеме возле самки мадагаскарского эпиорниса, сидящей на яйцах. Г о ловы птицы, считающейся истреблённой ещё в XVII веке, и человека - вровень.
        Игорь Игоревич рядом с первым Президентом России и его другом - толстым гигантом, бывшим Канцлером Германии. Все одеты по-походному, с видимым усилием держат на вытянутых руках безвольно обвисшее тело некрупного плезиозавра. Из пасти животного свисает блесна "Атом N2"; сломанный спиннинг - в левой руке Большого Дядьки. Г о ловы людей - почти вровень, но Игорь Игоревич всё-таки малость повыше сановитых рыболовов.
        Игорь Игоревич и самый скандально известный российский олигарх. Ничего осо бенного, одеты как бедуины, беседуют, пьют шампанское на фоне новенького, совер шенно целого, блестящего свежей позолотой Большого Египетского Сфинкса. Пирамид ещё нету. Олигарх - едва по плечо Большому Дядьке.
        Портрет Патриарха Всея Руси с личным автографом.
        Портрет Папы Римского с личным автографом.
        Прямо над ними - портрет Филиппа Капралова; тоже с личным автографом.
        Это, разумеется, шутка. На самом деле мой портрет располагается у Тараканова на столе. Снимок общий, редакция "Взгляда сверху" в полном составе. Все стоят, кроме меня. Я возлежу у Милочкиных ног, опершись на локоть, и глаза у меня меч тательные.
        - …Возобновить наше сотрудничество? Да со всем возможным энтузиазмом! - заверил я Игоря Игоревича. - Что требуется на этот раз?
        - Хм. - Тараканов наморщил лоб. - Для начала прочесть небольшую рукопись, которую я вам сейчас вручу… вот, держите… а также попытаться устроиться в одну из организаций, список которых я вам предоставлю. Только в одну, на ваш вкус. Загляните, полюбопытствуйте, не нужен ли работник. Примутся гнать или ещё как проявлять негативное к вам отношение - уходите немедля. По прочим адресам более не суйтесь. Начнут интересоваться, какими ветрами вас к их берегам прибило, ска жите, по объявлению, дескать, в газете…
        - И по велению сердца и потому ещё, что кушать хочется, а на месте прежней работы вежливо попросили погулять до особого распоряжения… Не извольте сомне ваться, наплету с три короба, - заверил я его, но на всякий пожарный уточнил: - А объявления точно были?
        Я скоренько пробежал глазами список. Частные охранные предприятия, числом четыре, детективное агентство, агентство по трудоустройству, штаб-квартира какой-то религиозной секты (церкви "Новое слово"). Любопытный подбор.
        - Ну конечно, были, - сказал Игорь Игоревич задумчиво и покатал по столу идеально зачиненный карандаш. Глядел он исключительно на него. Затем спросил: - Филипп, скажите, как вы относитесь к сатанистам?
        - К таковым не отношусь, - насколько сумел серьёзно ответил я. - По моему глубокому убеждению, это либо проходимцы, либо психи законченные. Либо мальцы - независимо от числа прожитых лет - неразумные, под недоброе влияние проходимцев и психов попавшие. Я же, хочется думать, не таков. Тяготею более всего к русской православной парадигме. По мере сил и объективных реалий, разумеется. А вы что, материал по ним готовите?
        - Вот-вот, - сходу согласился Тараканов, - материал. Потенциально, «бомбу» с высоким тротиловым эквивалентом. Есть мнение, будто некие могущественные силы взялись объединять жидкие до тех пор ряды сатанистов нашей губернии, создавая из них жизнеспособную организацию со всеми вытекающими… Вербуют новобранцев, создают повсеместно партийные ячейки - «шрастры», обзаводятся «мозгами» и
«кулаками». Денег не жалеют. Охранные предприятия, список которых вы держите в руках, с высокой долей вероятности и являются такими «кулаками». Детективное агентство из списка - "глаза и уши". Частная биржа труда - пункт вербовки рекрутов, так же, как и лже-церковь. Ваша задача, если возьметесь, такова: не влезая в собственное расследование и не проявляя излишнего любопытства, потереться вблизи, присмотреться и сделать резюме - то это или нет.
        - Игорь Игоревич, а это точно наше с вами дело? - вкрадчиво спросил я. - Быть может, лучше передать материалы куда следует , пускай там с ними разбираются? Как бы не получилось оказаться между молотом и наковальней.
        - Боитесь? - произнёс он как будто даже с облегчением. - Если так, откажи тесь. Осуждать не буду.
        - Не столько боюсь, сколько проявляю разумную осторожность. Вот начну я там работать, пообживусь, глядь - а вокруг уж ОМОН с автоматами. Бьют меня прикла дами по чему попало, а ногами так вовсе в промежность метят. И попадают, разуме ется, поскольку тренированы попадать… Очень мне не хочется в промежность сапогом получить.
        - Так вот вы о чём беспокоитесь, - сказал с некоторым облегчением Игорь Иго ревич. - ОМОН, Филипп, - это пустое, его нужно опасаться в последнюю очередь. ОМОН без приказа от власти предержащей никого по чему попало, а уж тем паче по… хм, гениталиям бить не станет, верно? А приказа, будьте уверены, не поступит. В том-то вся соль, Филипп, в том-то и перец, что власти оказывают новоявленным слугам бесовым какое-то подозрительное участие. Теплоту оказывают. Выделяют помещения из губернских фондов на немыслимо льготных условиях. Оргтехникой пособляют, кредитами, связью. Типографию неплохую в одном из райцентров за бес ценок продали. Всего не перечислишь. Эта в высшей степени странная любовная связь длится вот уж в течение почитай, полугода. Подарки преподносятся тишком, без помпы, но кое-какая утечка информации случилась. Крошечная, ничтожная, почти никакая. Жиденький такой информационный ручеек. Струйка, почти сразу пересохшая. А вернее - надёжно затоптанная. Но всё-таки успела просочиться эта струйка по нужному адресу. Что скрыто за этим… хм, "почтовым ящиком", вам, Филипп, знать ни к чему. Не
обижайтесь. Замечу лишь, что он имеет богатую важными для державы событиями многовековую историю. А также непосредственное, хоть и не афишируемое отношение к… хм… - Он замялся и принялся с громким шуршанием елозить задом по креслу, а карандашиком постукивать по столу. Такую привычку замечал я за ним и раньше. Видимо, движения эти каким-то образом помогают ему сконцентрироваться. Подобрать подходящую, достаточно обтекаемую формулировку. Наконец он успокоился и медленно выдавил, с сомнением вслушиваясь в произносимые слова: - …К известной негосударственной организации. Объединяющей официальных носителей той самой пра вославной парадигмы, которая вам, дорогой Филипп, столь близка. - Сказанное ему не понравилось, он поморщился и добавил: - Отмечу в скобках, один лишь раз, хоть и не стоило бы вообще. А вздумаете уточнять да переспрашивать - отопрусь от ска занного. - Он прекратил мучить карандаш, пристроил его аккуратно в стаканчик и поднял на меня глаза. - В такой вот… хм, перспективе. Решайте, Филипп. Больше я вам ничего не скажу.
        "Ничего себе! - подумал я с восторгом, чуточку обмирая от обилия постигнутых стр-р-рашных тайн, наполняющих, оказывается, закулисье и изнанку привычной жизни. - Ай да Тараканов, ай да редактор беззубого развлекательного журнальчика! Какие у него, однако, связи! Не зря, видно, развесил он на стенах портреты церковных иерархов. Любопытно, что он имел в виду под "почтовым ящиком", связанным с официальными носителями православной парадигмы ? Этакий "Отдел особых операций" при Священном Синоде? Ого!"
        Мне тут же представился потаённый монастырь в пещере, где терпеливо ждут своего часа бородатые боевые иноки со скорострельными распятиями, вот такими кулачищами и знанием древнерусских боевых единоборств. А так же очаровательные монашенки с серебряной шпилькой-стилетом в пышных волосах и шёлковой удавкой на запястье. Мне представились особые операции по всему свету, горящие под лучами солнца гробы с издыхающими в страшных муках вурдалаками и тщательно срежиссиро ванные самоубийства особо опасных еретиков. Мне представились остроумные комби нации по изъятиям христианских святынь из запасников контрабандистов, грабителей храмов, толстосумов-коллекционеров и следующие за изъятиями утопления кощунников в нужниках и унитазах. Мне представилось, как крупнейший церковный сан лично благодарит меня за службу, награждает чудотворным кипарисовым нательным крестом, отпускает все грехи ныне и присно и во веки веков, аминь, а затем самая прек расная из «особых» монашенок, поразительно похожая на Милочку, одаривает своей неземной любовью. Мне представилось…
        - Ну, так как? - крайне несвоевременно вторгся в поток увлекательных фан тазий Игорь Игоревич.
        - Не отказываюсь, - сказал я поспешно. - Рукопись, полагаю, по тому же ведомству проходит? - Я был невиннее ягненка, но лукавей матёрого лиса.
        Тараканов на подначку, однако ж, не купился.
        - По какому ведомству? - воздел он удивлённо брови, показывая, что обещание отпираться от связи с секретным отделом Русской православной церкви (или всё- таки Ватикана?) держит крепко. - Не понимаю, о чем вы. Ведомства какие-то выду мали. Рукопись поступила в журнал обычным порядком. Автор анонимен, обратный адрес - главпочтамт, предъявителю паспорта такого-то, до востребования. Меня в ней заинтересовали некоторые любопытные подробности. Которые, скорей всего, и вас не оставят равнодушным. Почитайте, поразмыслите. Вот вам аванс. - Он про тянул мне раздувшийся от содержимого почтовый конверт с изображением Рублевской "Троицы". - Расписываться нигде не нужно. Возьмите на всякий случай и это.
        В его руках возникла элегантная жёлтая подмышечная кобура из свиной кожи с небольшим пистолетом внутри. Судя по значку на рукоятке, то была "беретта".
        - Берите-берите, - подбодрил он меня. - Пистолет «чистый», мой собственный. Так, что еще?… Патроны, дополнительная обойма, бумага из оружейного магазина. Инструкция, - он развёл руками, - увы, на итальянском. Ну, да вы и так разберё тесь. Разрешения на ношение, к сожалению, пока предоставить не могу. Постарайтесь не отсвечивать.
        - Мне не нужно, - сказал я убеждённо, неимоверным усилием воли отводя преда тельский взгляд, жадно ласкающий изумительные формы смертоносной вещицы. - У меня газовик есть, и довольно. Мы люди мирные.
        - Газовик - баловство. - В голосе Тараканова звякнул металл. - Послушайте доброго совета, Филипп, не брыкайтесь, - заметно более мягко продолжал он. - Разрешение оформите самостоятельно. Помнится, у вас имеется знакомый околоточный пристав в отеческом селе и знакомый психиатр здесь? Кажется, ничего сверх того для получения разрешения и не требуется?
        - У вас превосходная память, - похвалил я его, пытаясь вспомнить, когда это рассказывал Большому Дядьке о знакомстве с обворожительной Юлечкой Штерн. И не наплёл ли при том лишнего, интимного, для широкой известности не предназначенного?
        - Замечательно. Значит, проблем не возникнет. Съездите к родным осинам…
        - К ёлкам, - скрупулёзно поправил я.
        - Ну да, разумеется, к ёлкам! Так вот, съездите, проветритесь. Зарегистри руете пистолет. Почитаете рукопись. Уверен, там, среди ёлок, она будет восприни маться особенно ярко. Сами увидите! Вернувшись, пойдете по адресам. Повторяю: вернувшись, Филипп, и не ранее. Больше не смею вас задерживать.
        Поняв, что меня тактично выпроваживают, я смахнул оружие и деньги в спор тивную сумку, поверх тяжелоатлетического пояса, пропотевшей на тренировке одежды и обуви, и откланялся.
        Проходя мимо Милочки, я был остановлен лёгким, но властным жестом изящных наманикюренных пальчиков.
        - Филипп, насчёт подснежников… Ты меня в самом деле не разыгрываешь?
        Сердце сладко дрогнуло: "Неужели?!"
        - Да ни боже мой! - воскликнул я. - Истинная правда! Цветут, шалопаи!
        - Хорошо, я согласна. Только обещай: рвать их мы не станем.
        - Клянусь моей треуголкой! - воскликнул я, со рвением прижимая бейсбольную кепку к груди.
        Она посмотрела на часики.
        - Рабочий день кончается меньше, чем через полчаса. Подождёшь?
        Я ответил без слов, одним взглядом, но он оказался столь красноречив, что Милочка рассмеялась и самую чуточку порозовела.
        Уходя переодеваться, Милочка оставила меня на скамейке около подъезда.
        - Мама - ужас, какая строгая! - объяснила она своё нежелание пригласить меня в дом. - Может и не отпустить с таким явным жуиром.
        - Это я-то жуир? - от всей души возмутился я. - Да парня скромней меня на сто километров в округе не сыщешь.
        - А как же глаза всепобеждающего героя-любовника?
        - Глаза? Мои? (Она утвердительно кивнула.) Подумать только! И какие же они у героев-любовников?
        - Про других не знаю, а у тебя - хитрые и блестящие. В них отражаются десятки уже одержанных над женщинами викторий и сотни викторий грядущих. А твой голос?
        - Ещё и голос?
        - Ну да. Тембр знаешь, какой чувственный? Ужас! Нет, маме лучше не знать о существовании Филиппа К. вообще. И как только я, неискушенная девушка, красне ющая при виде киношных поцелуев, решилась уступить твоему напору?
        Она упорхнула.
        Беда, думал я, наблюдая недвусмысленное топтание голубя-самца перед голубкой
        - с раздуванием груди, клёкотом и прочими проявлениями дешёвой саморекламы. Выходит, я со стороны выгляжу ничуть не лучше этого самовлюбленного идиота, оза боченного единственным желанием - порочным и легко читаемым? Ай-яй-яй! Пора кар динально менять имидж.
        Милочка появилась неожиданно скоро, одетая в высшей степени целесообразно: джинсы, сапожки, яркая курточка, вязаная шапочка с помпоном. Я с удовольствием подумал, что моя избранница не только прелестна, но вдобавок и сообразительна. Апрель месяц, как-никак. В парке модный вечерний туалет был бы неуместен.
        Мы погрузились в испытанный мой «Рэнглер» и покатили.
        Автомобиль пришлось оставить за воротами парка. Внутри была отличная широкая дорога, но только для пешеходов, велосипедистов и спецмашин. Пройдя по ней с полкилометра, мы свернули на асфальтированную тропку. К счастью, тропка доходит почти до места произрастания подснежников. Месить ногами весеннюю грязь не при дётся.
        Невдалеке, хорошо видимый за голыми деревьями, виднелся высокий бетонный забор. Изредка слышался лязг металла. Над забором вздымались металлоконструкции козлового крана и грандиозные, густо дымящие трубы.
        - Не могу представить, какому умнику пришла в голову гениальная мысль раз бить городской парк рядом с заводом, - сказала Милочка.
        - Я - тем более, - подхватил я.
        Обсуждая идиотизм градостроителей, мы прошли по тропинке совсем немного, когда Милочка сжала мой локоть значительно крепче, чем прежде. Причиной послу жила открывшаяся нам картина непринуждённого мужского застолья на лоне природы.
        Отдыхали, по-видимому, после рабочего дня, трудящиеся того самого соседнего завода. Они даже не переоделись, так и были в спецовках. Возможно, и вовсе тайком удалились расслабиться со второй смены. Вот мастер-то обрадуется, когда они вернутся захорошевшие! Сидели мужички на ящиках, вокруг парковой скамейки, на которой царила трехлитровая банка, наполовину заполненная прозрачной, отлива ющей синеватым, жидкостью. Не то уворованным техническим спиртом, не то другой какой «тормозухой». Дополняли натюрморт большая пластиковая бутылка с мине ральной водой, пощипанная буханка хлеба и пара вскрытых банок тушёнки.
        Выпивали граждане деловито, нешумно, из чистых гранёных стаканов, и на нас не обратили ни малейшего внимания. Разговор вёлся, похоже, о большой междуна родной политике. Сразу видно - не шпана какая, люди степенные.
        Расслабилась Милочка только при виде цветов. Восхищённые восклицания славной девушки и её неподдельно восторженная улыбка наполнили моё сердце радостью. А благодарственный сестринский поцелуй в щёчку стал побудительным мотивом к более решительным действиям. Я легонько придержал её за талию, и смело приник к мягким губам. Она, было, ответила, хоть и не совсем уверенно (или не совсем умело?), но скоро опомнилась. Должно быть, напугалась увиденных с близкого расстояния «хит рых» глаз искушенного ловеласа - поскольку своих васильковых глаз она во время поцелуя не закрывала. Удивительно, но смущение, последовавшее за моментом крат ковременной и столь невинной близости, было взаимным. Милочка спрятала своё, присев к подснежникам и опустив к ним лицо. А я просто улыбался - совершенно по-дурацки. Определенно, по-дурацки.
        Я несколько раз щёлкнул Милочку на «мыльницу» рядом с цветами, и мы отправи лись в обратный путь. Самую малость потемнело - набежали облака. На этот раз мы просто держались за руки, как первоклашки, но ладонь Милочки была так горяча, что я дышал вдвое чаще, чем обычно…
        Наверное, как раз поэтому до меня дошло, что дело наше неважно, а грубее говоря - дело швах, слишком поздно.
        Химические присадки, добавляемые в тормозную жидкость, были тому причиной или просто дурманящий весенний воздух, однако сложную работу мозга господ выпи вающих подменил набор простейших команд на уровне инстинктов. А именно: бей-круши и вали-пользуйся. На роль сокрушаемого по их мнению лучше всего подходил я. На роль пользуемой - моя спутница.
        Я прикрыл даму телом и начал помаленьку пятиться, одновременно пытаясь про извести оценку обстановки. И был вынужден признать, что сложилась она отнюдь не в нашу пользу. Раззадорившиеся пролетарии оказались не настолько пьяны, чтобы дви гаться неуверенно и вразнобой, а настолько, чтобы превратиться в грозную для окружающих стаю, сплочённую общим противоправным интересом. Они как раз дошли до той кондиции, когда море уже вполне по щиколотку, но и земная твердь ещё не ускользает из-под ног. По счету их выходило ровно пять, как пальцев на руке (на которые они по своим пропорциям и поведению смахивали) и все они были вооружены. Разнообразно, но зловеще. "Большой палец", самый пожилой, коренастый и бородатый молчун, сжимал в тяжёлом кулаке обломок толстенького бруса, вырванный из пору шенной парковой скамейки. «Указательный» - белобрысый хлыщ с угреватым лицом и широким губастым ртом, поигрывал ножичком и подвизался в роли застрельщика- смутьяна, первым замахавшего руками в нашу сторону. «Средний» - сутулый верзила намного выше среднего роста с лошадиной рожей, вооружился «розочкой» из бутылоч ного
горлышка. Так же, как и тощенький «мизинчик». Варварским этим оружием они обзавелись только что, на наших глазах. Нестандартных бутылок, обойдённых внима нием сборщиков стеклотары, предостаточно валялось под каждым кустом. Хулиганам оставалось только отбить донышки об бетонные опоры скамейки, что они и проделали со сноровкой, показывающей изрядный опыт. У «мизинчика» повадка была кривляюща яся, рот наполовину металлизированный, - сразу виден гражданин, побывавший в местах принудительного заключения. "Безымянный палец" - самый неприметный: сред него роста, телосложения, внешности, в очочках и с боевым предметом отвёрткой. Из нагрудного кармана спецовки выставляется кончик штангенциркуля и колпачок авто ручки. Этакий слесарь-интеллигент, слесарь-аристократ. Ухмылки у всех были преот вратные, добра и любви к ближним не сулящие. Разве что любви насильной, низмен ной, некрасивой и во всех смыслах подневольной.
        В моём распоряжении, кроме рыцарской мысли биться за даму до последнего дыхания, имелось трезвое отношение к реальности, тренированное тело - жаль, не специалиста по членовредительным единоборствам, а культуриста-эксбициониста, и подарок Большого Дядьки. Девятимиллиметровый пистолет фирмы «Беретта». Модель
«Кугуар-мини», с удлинённым магазином на пятнадцать патронов. Пистолет, на кото рый, в отличие от официально зарегистрированного газового «Вальтера», валяющегося где-то дома, я не имел ни малейших прав. Так что не только подстрелить кого-то из злодеев, но даже попытаться напугать их пальбой в воздух и под ноги мне не улыбалось. Попробуй только! Сбегутся стражи покоя горожан в серой униформе, заарестуют и в два счёта препроводят туда, куда следует отправлять вооружённых огнестрельным оружием, да ещё и применяющих его по людям отморозков.
        Милочка держалась молодцом. Она не паниковала и уже успела извлечь из сумочки аэрозольный дезодорант. Это она правильно сделала, с удовольствием отметил я. Порция ароматной жидкости, попавшая в глаза, может на некоторое время вывести морально не слишком стойкого человека из круговорота бытия. Ещё Милочка извлекла на свет пилочку для заточки ногтей, которую я тут же у неё отобрал. Она не огорчилась, и место пилочки заняли маникюрные ножницы.
        Всё-таки женская сумочка - кладезь неожиданных, подчас неожиданно полезных предметов!
        Первым статус-кво решился нарушить верзила. Он прервал криком: "Да чё там базарить, уе…ть ему, петуху, по чану, да и всё!" нецензурно-приблатненный, изде вательский диалог «мизинца» и «указательного». Те как раз живописали товарищам в самых неприглядных видах нас с Милочкой, нашу судьбу на ближайшие минуты и что- то ещё. Что-то, связанное с лелеемыми в нехороших мечтах хулиганов половыми отп равлениями. Приободрив тем самым себя, мужик скорым шагом приблизился (я шагнул навстречу, задвинув Милочку за ствол березки) и протянул тёмную, пахнущую соляром мозолистую руку к району моей глотки. Очевидно затем, чтобы, сжав пок репче, произвести другой рукой - с зажатой в ней «розочкой» - заявленное насилие. По чану. Однако я успел его опередить: пнул по голени и добавил жёсткую оплеуху. Поскольку «беретта», даже стоящая на предохранителе, обладает некоторым весом и приличной твёрдостью, инерция удара, пришедшегося в голову, повергла задиру наземь. "Минус один", - констатировал я с удовлетворением; собратья же павшего верзилы восприняли мою удачу как личное оскорбление.
        Отбиваться от четвёрки разъярённых мужчин оказалось сложновато. Я счастливо избегнул первой атаки ножа и острых бутылочных стекол. Носителю отвертки удалось ткнуть меня в задницу, но попал он в кошелёк, лежащий в кармане джинсов… Зато крепкий деревянный брус перехватил меня поперек спины, на уровне поясницы, отбив процентов тридцать дыхания. Я нырком выскочил из «котла», попутно покалечив пис толетной рукояткой «мизинца» - тот выронил бутылочное горлышко и присел, хныкая над свеженьким переломом предплечья. Во время последующего разворота навстречу опасности меня догнал новый удар бруса, в этот раз вскользь, зато по лицу. Из надорванной брови потекла кровушка. Я ткнул левой рукой в сторону накатывающе гося «интеллигента» и попал. Милочкина пилка осталась у него глубоко в ноздре, сделав его ещё более незаметным, чем прежде, - что в общем-то парадоксально, учитывая столь экзотическое украшение. Только по звукам стонов можно было ориен тироваться в его поисках, случись кому организовать таковые в ближайшие минуты. Да, пожалуй, по нечастым бликам света, играющим на вновь приобретённой "фенечке".
        Бородатый обладатель дубины, дважды уже поразивший меня, продолжал наседать, и приходилось малодушно пятиться, утирая с глаза активно бьющую из рассеченной брови кровь. А вот хитрый «указательный» сообразил, что найдется жертва и полегче. Захват девушки в заложницы и приставление ножа к её нежной шейке, решил он, заставит кавалера тут же опустить лапки. Милочка прыснула ему в угреватую морду своим химическим оружием, но на пьяного и буйного мерзавца оно не произ вело почти никакого действия. Разве распалило ещё больше. Он заорал на девушку грубо и напористо, да вдобавок замахнулся ножом. Психическая атака принесла негодяю определённые плоды. Милочка расплакалась, закрывая лицо руками в класси ческом жесте беспомощности. Негодяй возрадовался и хозяйски ухватил её за плечо, принуждая убрать руки от лица. Милочка руки опустила… и с малым замахом воткнула маникюрные ножницы в область гениталий похотливого животного. Эффективность воз действия блестящего предмета гигиены нужно было видеть!
        А тут и я изловчился попотчевать последнего активного противника кулаком в живот. Он выронил брус и тут же потерял всякий интерес к продолжению схватки.
        Возникших людей я сперва принял за сообщников хулиганов и едва не впал в отчаяние. Но подвижные ребятки, одетые просто и однообразно - в серые брюки и чёрные джинсовые куртки, были, оказывается, на нашей стороне. Они добавили короткими арматурными прутьями тем мерзавцам, которым по их мнению "не хватило", затем сковали наручниками и побросали в подкативший пикап производства североамериканского автомобильного концерна Форд. Попрыгали внутрь сами, и пикап отвалил.
        Оставшийся паренёк - лицо открытое, приветливое и серьёзное, плечи широкие, ноги колесом, кепка-восьмиклинка набекрень - протянул мне влажную марлевую сал фетку с сильным запахом лекарств, и спросил у Милочки:
        - Вам нужна помощь, девушка?
        Она отрицательно помотала головой и поспешила прийти на выручку истекающему кровью кавалеру. От нежных прикосновений её добрых рук, умеющих не только холос тить насильников, но и обращаться с ранеными товарищами, мне враз полегчало.
        - Слушай, братишка, давай-ка начистоту. Вы вообще-то кто такие есть? - полю бопытствовал я, отнимая салфетку от лица. Салфетка успела приобрести насыщенный алый цвет, свойственный моей крови, имеющей высокий уровень гемоглобина.
        - Дружинники народные, - хохотнул тот.
        Я улыбнулся уголком рта, показав, что шутка оценена.
        - А точнее?
        Парень покопался в карманах и протянул мне твёрдый прямоугольник визитки.
        - Хочешь узнать точнее, позвони по этому номеру. - Он подмигнул: - Ещё лучше будет, если зайдешь лично. Ты мне понравился, держался неплохо. Навык виден. Но видно и отсутствие тренировок, так? Или на пистолетик надеешься?
        - Староват я стал для тренировок, ленив. Да и не думал, что придется ещё когда-нибудь руками махать, спасая жизнь и достоинство. - Я упрятал «беретту» подальше. - Но позволь узнать, дяденька, о каком пистолетике ты говоришь?
        - Ни о каком, - быстро сказал косолапый, делая успокаивающий взмах рукой. - Обознался впопыхах. А тренировки забросил напрасно. Аморфность губит наше общес тво. Леность и покорность дуре-судьбе. В общем, приходи, если надумаешь. Деньги у нас платят хорошие, работа, как видишь, благородная. Да и в старики тебе рано записываться, девушка не одобрит. До свидания, - приподнял он кепочку, - прос тите, что опоздали.
        - Бывай здоров, дружинник, - проводил я таинственного молодца напутственным словом.
        И тут Милочка расплакалась всерьёз.
        Дневник Антона Басарыги. 12 апреля, суббота.
        Если уж и начинать дневник, то в день, чем-либо выдающийся из череды прочих, решил я. День Космонавтики - то, что нужно. Дата, наполняющая сердце патриота гордостью за славные свершения предков. Я - патриот, чего ничуть не смущаюсь. К космонавтике тоже имею кое-какое отношение. ВИК - аббревиатура моей специаль ности в реестре оконченного с блеском Вуза. "Воздухоплавание и космонавтика", - шутливо расшифровывали студенты и преподаватели. "Водоснабжение и канализация",
        - без малейшего намёка на веселье возражали им строгие факты.
        Рассудила спорщиков запись в дипломе, разночтений не допускающая.
        На первом курсе я был старшим в группе. За моими плечами вздымались год работы на заводе, служба в ВС России и рабфак. На фоне абитуры - семнадцатилетних мотыльков и мотылиц, зачастую не потерявших ещё прыщей и девственности, я, тёртый парень двадцати одного года, смотрелся если не Мафусаилом, то как минимум перцем . Мне так и говорили: "Да ты, Антоха, перец!" Неудивительно, что именно меня назначили старостой группы.
        Моя родина, городок Старая Кошма, которую медленно, но верно всё глубже вса сывает в себя урбанический спрут губернского центра, оставалась тогда ещё незави симой административной единицей, посему мне, как иногороднему, полагалось общежи тие. Общежитие стройфака, вотчины нашего ВИКа, подвергалось вялотекущему капре монту, и студиозусов - будущих строителей и дипломированных сантехников, рассе лили по чужим краям. Первый курс, как наименее распущенный, ввергли в пучину инжэка, где, как известно: "куда ни плюнь - девка". Вторая часть этого летучего выражения представляется мне человеконенавистнической и дискриминационной по отношению к женской половине человечества, и я приводить её здесь не буду. Тем не менее, девушек вокруг имелось в самом деле предостаточно. Известна ещё одна крылатая формула, характеризующая отношение студенток к такой важной составля ющей нашей жизни, как секс. Её придется написать целиком.
        Итак: "На первом курсе - никому-никому. На втором - никому, только ему одному. На третьем - только ему… ну, и ещё кое-кому. На четвёртом - всем-всем-всем. На пятом - ах, кому бы, кому?!" Если даже формула эта справедлива лишь для одной девушки из десяти, всё равно понятно, что в сексуальных приключениях недостатка у меня не было. Тем паче, самые задорные студентки-старшекурсницы в аккурат были близки мне как по возрасту, так и по темпераменту. И, кстати, вовсе не пугались "старого солдата и рабфаковца", подобно малюткам-однокурсницам. Однако, справедливости ради, следует сказать, что и среди последних встречались ой какие разные… Словом, интимная жизнь моя на первом курсе протекала бурно, была насыщена до предела и даже сверх того. На учебу времени практически не оставалось.
        С грехом пополам, скользя по краю пропасти почти вслепую (половой беспредел, совмещенный с невоздержанностью в винопитии, зрение туманит - будь здоров!), я сдал летнюю сессию, имея по ходу несколько тяжёлых продолжительных разговоров с заместителем декана по младшим курсам. Упрятав зачётку с последней росписью пре подавателя физики возле крошечной оценки «удовлетворительно», я твёрдо решил изменить жизнь.
        С каникул я вернулся на две недели раньше начала занятий. Всё это время пос вятил одному - выбиванию в личное пользование комнаты, свободной от сожителей. Всеми правдами и неправдами, лестью, пламенными речами, жалобными стонами, под купами явными и косвенными мне удалось добиться своего. Комнату мне предоставили на этаже семейных студентов. Разумеется, в ней были прописаны ещё два паренька (меньше никак не выходило), но они присутствовали в ней только формально. Один снимал благоустроенное жилье со столованьем и прачечным обслуживанием в городе, за немалые деньги. Он был отпрыском состоятельных провинциалов. Другой жил, а вернее, сожительствовал, с «матушкой». Для непосвящённых: со старшей, чем он сам, любовницей, обременённой к тому же ребёночком. С сыном богатых родителей проблем не возникало; к альфонсу же приходилось наведываться раз в месяц, дабы распить совместно бутылочку винца. Иначе он, истосковавшись по студенческой вольнице, мог заявиться с этой самой бутылочкой в гости. Как водится, в наиболее неподходящее для того время.
        Дела учебные сразу пошли на лад, удалось справиться и с чехардой половой жизни. Постоянной подружки пока не находилось, однако с беспорядочными контак тами было покончено навсегда.
        Под занавес третьего курса, когда взоры мои прояснились окончательно, я разглядел ЕЁ. Мы и раньше встречались, как-никак общага - она вроде казармы: все всех знают хотя бы в лицо. Но я, привыкший к лёгким победам над уступчивыми озорницами, считал Ольгу страшной задавакой, с которой мне ничего не светит. Она была девушкой открытой, общительной, щедро одаренной по всем статьям. Стройна, гибка, грациозна в движениях, крайне привлекательна лицом - серые глазищи, небольшой нос идеальной формы, брови вразлёт, необычно очерченный рот с приподнятыми в постоянной полуулыбке уголками красивых губ. Но в то же время была она как бы над всеми . От неё исходил какой-то непонятный магнетизм, будоражащий синапсы, отвечающие за сферу любовного томления, заставляющий чувствовать себя мужчиной-героем, мужчиной-рыцарем, поэтом; было в ней что-то колдовское, царственное, что ли, - словно неуловимый отблеск изначальной чувственности праженщины Лилит. Парней возле неё вилось предостаточно, гораздо больше, чем хотелось бы мне. К счастью, всех их она умела держать на расстоянии. Или, скорее, на привязи. На этаком
незримом волшебном ремешке - потянет еле-еле, и породистый волкодав танцует на задних лапках, с обожанием заглядывая ей в глаза, цыкнет - и вот он уже послушно трусит за ней следом, в глубине души лелея безумную мечту облизать руки прекрасной хозяйки. Мне иногда казалась что она - ведьма.
        Сейчас я в этом уверен совершенно.
        Впрочем, я забегаю вперед.
        Чего мне стоило привлечь её внимание, не оказавшись на цепочке, среди своры бессчётных воздыхателей-неудачников, знаю только я.
        "Разбиватель сердец" Михаила Веллера стал мне библией и уставом.
        В конце концов я отрёкся от первого и преступил второе.
        Когда я уже готов был сдаться, ударившись с горя во все тяжкие, Ольга неожи данно растаяла. Как призналась она позже, делать вид неприступной красавицы в то время, когда дышалось ей по отношению ко мне уже весьма и весьма неровно, было дьявольски трудно.
        В общем, мы пали друг другу в объятия совершенно к этому созревшими.
        Между прочим, бедные кавалеры, пошедшие безнадёжно побоку, верить тому отка зывались категорически и продолжали настойчиво на что-то надеяться. Я, единст венный обладатель сокровища, принимал их существование снисходительно.
        И тут появился этот красавчик с обложки дамского романа. Высокий, мускулистый, раскованный в манерах, с роскошной ухоженной шевелюрой, серебряным кольцом в ухе и серебряной цепочкой при скромном крестике на крепкой шее. Очень молодой, но нахальный взглядом; с голосом, приводящим богатыми обертонами девичьи души в состояние полной и восторженной покорности… В общем, соперник, причем преопасный. Он был само воплощение мужественности - девушки западали на него сходу. Этим он чертовски напоминал Ольгу, разумеется, с поправкой на пол. И, в отличие от Ольги, он пользовался собственными чарами на полную катушку - шалил вовсю.
        Ольга почему-то принимала его ухаживания благосклонно.
        Чересчур, как мне казалось, благосклонно.
        Чтобы сравняться с ним хоть в чём-то, я принялся активно "качать мышц у ", не гнушаясь даже приема стероидов. Всего за три месяца я стал лучшим в нашем общежитском подвале, оборудованном под «качалку»… и рухнул с постамента в единый миг. Мой соперник, зашедший в подвал полюбопытствовать составом спортивных снарядов, а заодно спросить меня с непосредственностью идиота, не знаю ли я, где сейчас Ольга, шутя выполнил десяток "французских жимов" со штангой, с которой я, здешний чемпион, обычно приседал . Для непосвящённых в тонкости процесса: "французский жим" - одно из сложнейших атлетических движений, выполняемое исключительно руками . Человеческие руки, как известно, минимум втрое слабее ног.
        Я был раздавлен.
        Однако виду не оказал, утёр пот и отважно пригласил его на серьёзный разго вор. "Мальчонка, - думал я, шагая к закутку под лестницей, называемому «рандеву- пойнт» - традиционному месту выяснения мужских споров. - Не отступишься добром - порву тебя, как котёнок кильку, не поможет и дикая сила. Ведь за мною - правда".
        Рвать никого не пришлось. Филипп был Ольгиным братом, а показательные ухажи вания - нарочитой, мастерски разыгранной комбинацией, призванной укрепить мои нежные чувства!
        Ольга тоже любила писателя Михаила Веллера.
        Как я не разглядел их бросающегося в глаза внешнего сходства, до сих пор ума не приложу. А с другой стороны, учитывая явную предрасположенность Ольги к чаро действу, ничего удивительного.
        Чтобы не затягивать ретроспективных экскурсов, попробую закруглиться в темпе. Сделав Ольге предложение, я получил согласие. С одним условием - по окон чанию института мы едем жить и трудиться к ней на родину - в таёжный посёлок городского типа Петуховка.
        "Посёлок Петуховка" звучит довольно нелепо, по-русски не совсем правильно. Но "посёлок Петуховый" или же «Петухи» звучит ещё того хуже. Видимо поэтому, переросши некогда статус деревни, Петуховка таковой и осталась. (Вспоминается апокрифическая надпись в общежитском туалете: "Отжарю петуха. Комната 234". Я специально интересовался - только не нужно думать обо мне плохого! - кто это у нас такой активный мужеложец? Оказалось, в комнате этой проживает пятёрка «бота нов» до мозга костей. Ну, известный типаж: штаны у таких вечно коротковаты, волосы грязноваты, глаза сквозь стекла очков уродливой оправы смотрят в неве домое обычным людям далёко… Представить себе эдакого паганеля, выполняющим анон сированное в клозете действие - скончаешься в конвульсиях необоримого смеха. Разве что в роли акцептора? Или правильнее сказать перципиента?…)
        Кстати, петухов здесь действительно великое множество. Начиная с самого ран него утра и весь день напролет они испытывают силу своих голосов, и привыкнуть к этому гомону с непривычки сложно. Особенно туго приходится мне утрами выходных дней.
        Деревенская свадьба затянулась на неделю. Мои старокошминские родственники, сперва малость зажатые, под конец гуляний настолько освоились с петуховскими нравами, что орали похабные частушки прямо на улице, нимало не смущаясь зрителей, наряжались в отрепья, чтобы чудить так называемыми кудесами , разбойничьим свистом гоняли уличных собак и прочая и прочая…
        Защищала диплом Ольга уже беременная Машенькою. Сочетание её прочных знаний, очаровательной хрупкости и видимого интересного положения оказали на комиссию должное воздействие. Получила она "отлично".
        Мне для аналогичного результата пришлось изрядно попыхтеть.
        В Петуховке мы поселились у её родителей.
        Превалирует здесь частная застройка, поэтому мои знания востребованы бывают крайне редко. И всё-таки, я величина , хоть во многом и дутая. Заместитель Генерального директора здешнего завода по вопросам экологии и охраны окружающей среды. Сантехник-сан. Ольга - старший экономист того же завода.
        О посёлке (население - около семи тысяч) и его обитателях следует рассказать особо. Начну с того, что нелепо-смешные или фантастические в любом другом месте предрассудки приобретают тут силу неопровержимых фактов. Никому из жителей в голову не приходит сомневаться в существовании сглаза, порчи, заговоров, детской
        кочерги , колдовских кладов, нехороших мест, чудотворных икон и молитв. Сравнительно безобидной Белой Бабы, летающей в сумерках над крышами домов и зловещей Полудницы, инспектирующей огороды жаркими летними полднями в поисках малых детей, которых полудница крадёт с гастрономической целью. Лесного Старика, ведьм и баушек -знахарок - хранительниц сакральных знаний, восходящих к ариям. Матерных стихов как носителей иного , идеального смысла, а также говорящих животных и камней. И это при повсеместном распространении у населения спутниковых телевизионных тарелок, персональных компьютеров, широком применении современных методов контрацепции.
        Но главное - похоже, метафизическая составляющая петуховского социума имеет место быть на самом деле! Если так можно выразиться, во плоти . Я собственными глазами наблюдал несколько раз, как обрастает неприятного вида нитями-гифами по типу грибного мицелия сырое куриное яйцо, влитое в стакан с водой. Обыкновенное свежее яйцо, опущенное в обыкновенную колодезную воду, является отменным датчиком, регистрирующим воздействие на человека дурного глаза или недоброго навета. Ставишь такой коктейль в головах и ложишься спать. Есть сглаз - всю ночь будешь томиться скверными снами, укусами несуществующих насекомых, а к утру получишь очищение ауры и «оволосение» яйца-регистратора плохих воздействий. Закопай его скорее в навозную кучу, да не забудь круто посолить - иначе рискуешь стать родителем карликового василиска, от взгляда которого овцы не ягнятся! Нет сглаза - будешь спать, как младенец в чудо-памперсе. Яйцо же утром можно будет хоть бы и съесть - ничего странного с ним не произойдет.
        И ещё я наблюдал многократно, как одним лишь умыванием с кратким предварительным шептанием над водой тёща (тесть, жена, шурин, бабушка жены) избавляли рёвом исходящую дочурку мою Машеньку от неодолимой обычными родительскими способами истерики. "Изурочил кто-то, обычное дело, - объясняли они. - Маленькая же. Полюбовалися на неё лишний раз, а много ли ребёнку-то надо? "
        Оказывается, любоваться иной раз крайне опасно.
        А более всего урочливы грудные дети и, что любопытно, поросята. Вплоть до двухсоткилограммовых, с во-от такенными гениталиями хряков.
        Ещё петуховцы отличаются трудолюбием, телесной крепостью, происхождением от кержаков-раскольников, а следовательно - беспримерной скупостью, политическим консерватизмом и лояльностью к власти. Своеобразным выговором, большой свободой в употреблении ненормативной лексики и презрением к тротуарам. Широкая их натура требует широких дорог. При обилии мотоциклов, на которых сломя голову гоняют все - от детишек до старцев, страдальцев дорожно-транспортных происшествий до недоумения мало.
        Едва ли не у всякой коренной петуховской семьи имеется родовое прозвище, переходящее из поколения в поколение. Есть прозвища такие, которыми гордятся и такие, которые ненавидят. Есть заковыристые прозвища, происхождения которых не смогут объяснить и сами владельцы, есть понятные даже младенцу. А ведь есть ещё и частные, индивидуальные.
        Меня Ольга ещё "на берегу" успокоила, сказав, что Басарыга и так звучит пре восходно. Как и её девичья фамилия - Капралова. Себе она решила оставить прежнюю, но и от моей не отказалась. Сейчас щеголяет громким Ольга Артамоновна Капралова-Басарыга.
        Но я-то знаю, что поименован уже Анкологом. Это перевранное с юмористической целью или от недостатка образования «эколог». Сей жест судьбы, понятно мне, сле дует принимать трезво, без истерик, ибо прилипла сия «погремуха» накрепко.
        Я здесь почти чужой, и пусть вживание, врастание моё сюда всё-таки идет, но
        - микроскопическими темпами. Словно я - из другого мира, отгороженного от Петуховки не только по-настоящему дремучими лесами (теперь я знаю, что это такое), но и каким-то сдвигом - не то чтобы сдвигом временным, но сдвигом
        над-реальным . Словно мною переступлен порог, ступенька в пресловутом "информационном поле". Словно произошёл «соскок» информационной среды на иной энергетический уровень. Словно я попал в сказку. Но не ту, которая выхолощена литературной обработкой писателей, превращена в лубок художниками-иллюстраторами, а настоящую, материальную. В ту, которая начинается после точки, после "тут и сказочке конец, а кто слушал - молодец"; в ту, которая оживает, лишь когда книга уже закрыта.
        Но я-то не сказочный, вот беда.
        Зачем я всё это пишу, зачем вообще завел дневник?
        Не знаю. Никогда прежде не чувствовал в себе такой потребности. Сейчас же - почувствовал. Кажется мне, что грядет (а может, и уже происходит) нечто - нечто такое… Небывалое… Эх, не могу объяснить.
        Кажется мне, что коснется это грядущее и нас. К добру ли, к беде ли?
        Пойму потом.
        А дневник… авось дневник-то мне в этом и поможет.
        P.S. Ну, а в горестном случае, если всё вышеизложенное, выше (и ниже) напи санное - плод моего больного воображения, дневник поможет будущему лечащему врачу отследить протекание процесса "соскакивания с катушек" в динамике. Что, надеюсь, ускорит выздоровление бедняги сумасшедшего.
        ГЛАВА ВТОРАЯ,
        в которой я чуть было не знакомлюсь с Фердинандом Великолепным и его Абреко м. Первые жертвы, первые мысли. Успешная сдача теста. К осинам!
        Пока мы шли к машине, Милочка совершенно успокоилась, аккуратно утёрла слёзки вперемежку с макияжем и стала как прежде красавица. Только чуть бледно вата разве, да и Бог с ним, румянцем! Здоровый цвет лица - дело наживное… Я нежно приобнимал её за плечико, несколько смущаясь собственного удовольствия от этого процесса, но руки не отнимал. Да и она не делала попыток освободиться.
        Разместившись в автомобиле, я первым делом припрятал пистолетик Большого Дядьки в хитрую прореху под сиденьем, отыскать которую непосвящённый человек может лишь при выдающемся везении. И, как выяснилось, не зря старался! Наверное, в городе объявили новый этап операции "Вихрь - антитеррор" (не упомнишь, который по счёту), а потому нас дважды останавливали серьёзно настроенные городовые с автоматиками и предлагали "подышать воздухом", пока они шерстят Рэнглер в поисках запрещённых к владению предметов. По какой причине им казался подозри телен именно мой не самый новый, совсем не большой и далеко не самый броский в потоке разномастных автомобилей джип, осталось для меня неразрешимой загадкой.
        На поцарапанную мою личность городовые посматривали с хмурым интересом, но Милочка жалась к боку так доверчиво, что понял бы и министр внутренних дел: я - славный, я - законопослушный, я - паинька. К тому же все документы находились в полном ажуре - не придерёшься. Но на всякий случай я стал с большей ответствен ностью относиться к выполнению требований правил дорожного движения.
        - Интересно, - сказала Милочка, одновременно производя с помощью пуховки и пудреницы ликвидацию последних следов недавних рыданий, - как будут объясняться наши комсомольцы-добровольцы, если их остановят стражи порядка? С полным-то кузовом жестоко избитых хулиганов? И кто они, между прочим, такие, эти нежданные добры молодцы?
        - Один момент. - Я похлопал себя по карманам. Та-ак, а где же визитка? Не иначе, выронил, когда прятал оружие. Остановившись на светофоре, я скосил глаз вниз, но беленькой гладенькой картонки не было и под ногами. - Похоже, сия тайна останется в веках, на потеху нашим пытливым потомкам, - сообщил я без особого, впрочем, огорчения. - Пропала визитка, пропала без следа. Испарилась чудесным образом.
        - Твоя уверенность в том, что у нас будут общие потомки, имеет под собой какие-то солидные основания? - спросила Милочка с милой наивностью, подкреп лённой очаровательным взмахом только что восстановивших идеальную форму и оттенок ресниц. Которая наивность, тем не менее, не могла никого провести: Филиппа А. Капралова, эсквайра, вновь решительно ставили на место.
        - Хочется надеяться… - осторожно выговорил я.
        - Ого! Я могу расценивать эти слова как предложение руки и сердца?
        - Н-ну, - замялся я, судорожно соображая, как бы выпутаться из щекотливой ситуации с наименьшим уроном для собственной свободы. - Ну-у… О, гляди, мы при ехали!…
        Милочка удостоила меня взглядом, который нёс столько неприкрытого ехидства, что не будь в нем ещё и доброжелательности взрослого по отношению к слишком явно хитрящему ребенку, я бы тут же провалился сквозь сидение. А возможно, и сквозь пол вдобавок.
        Возле Милочкиного дома прогуливался папа Фердинанд с крепким «кавказцем» на смехотворно тонком поводочке. Папа (я узнал его по неподдельно радостному воск лицанию моей спутницы) выглядел лет на сорок, вряд ли много больше, был молодце вато усат, по-мужски красив, а шириной мог бы поспорить с платяным шкафом. У
«кавказца» напрочь отсутствовал обязательный по правилам выгула собак намордник… как, впрочем, отсутствовало и благодушное выражение физиономии у его поводыря.
        - Если я вылезу из машины, они меня немедля растерзают, - скорее с уверен ной, нежели с вопросительной интонацией молвил я.
        - Да, папуля мужчина строгий, - заметила Милочка не без законной дочерней гордости за горячо любимого родителя. - Чтобы не сказать - суровый. Двадцать лет армейской службы, это тебе не шуточки! Да и военная специальность у него соот ветствующая. Парашютист-десантник. Элитный, заметь, не хухры-мухры: последняя кадровая должность - командир ДШБ, гвардии подполковник! Сейчас, правда, он в запасе… но продолжает заниматься нужным государству делом. Преподаёт губернскому ОМОНу рукопашный бой в замкнутом пространстве и при неблагоприятном расположении окружающих предметов. Ну, знаешь, - лифты, салоны автомобилей, городские малога баритные квартиры, вода по грудь и тому подобное.
        - Так вот откуда потрясающее чудо самообладания, выказанное тобою в процессе схватки с пьяными мерзавцами! - воскликнул я, счастливый осенившей меня догад кой. - Дочь штурмовика-парашютиста! Преклоняюсь, честное слово!
        - Да какое там самообладание, - засмущалась Милочка. - Я знаешь, как перет русила! Ой, папка, кажется, меня разглядел, - спохватилась она. - Пойду, пожалуй.
        - Мне всё-таки лучше остаться в машине или как?
        Она на мгновение задумалась, умилительно уткнув пальчик в чистый свой, донельзя симпатичный лобик.
        - Лучше останься. Сомневаюсь, что Абрек с доверием отнесётся к чужому муж чине, пахнущему кровью и недавней дракой. Да и папка… Я вас потом познакомлю, когда у тебя благообразность облика восстановится, ладно? А то долго объяснять придётся, что да как… Кому это надо?
        - Только не мне, - живо согласился я.
        - Спасибо за чудесную прогулку, Филипп! Знаешь, цветы были - прелесть! - Она чмокнула меня в щечку. Увы, опять всего лишь по-сестрински. - До свидания.
        Немного понаблюдав трогательную сцену встречи любящих родственников, я отбыл восвояси. Я бы, может, остался ещё, да только Абрек, отпущенный с поводка, при нялся проявлять настойчивый интерес к машине, доставившей возлюбленную хозяйку. И я всерьёз опасался, что псина того и гляди, начнет метить территорию, - потом от колес неделю вонять будет…
        И в третий раз за этот вечер меня остановили низовые представители силовой ветви власти. В отсутствие обезоруживающей одним своим видом Милочки обхождение было соответствующее. Меня повернули лицом к машине ("Руки на капот; молчать, отвечать по существу, пукать, кашлять и чихать только по команде!"), обшарили карманы - без грубости, но и без пиетета, развернули. Наименьший ростом мент с пегими усиками ниточкой и лейтенантскими знаками различия ткнул мне в нос поте рянной визиткой "народных дружинников":
        - Ваша?
        - Вроде того, - сознался я. - Но я её где-то выронил. Думал, уж не отыщу.
        - Под водительским креслом лежала. (Сердце пропустило удар - а вдруг и пис толет нашли?) Работаете в этой организации? - Лейтенант произвел визиткой недвус мысленный взмах.
        - Нет, что вы, - сказал я, стараясь выразить голосом безразличие к чёртовой бумажке. - Дали… или как это правильнее?… А, вручили, во как!
        - Кто, где, когда, при каких обстоятельствах?
        "Неужели вляпался? - подумал я с тревогой. - Хоть бы знать, во что! Ну, блин, дружинники хреновы! Удружили, называется…"
        - Сегодня в спортзале… - на всякий случай увильнул я от правдивого ответа, -
…паренёк незнакомый подсунул. Зазывал в гости.
        - Рекомендую сходить, - посоветовал лейтенант враз смягчившимся голосом. - Не пожалеете. Отличные там ребята служат! Счастливого пути!
        Отпустили.
        Тронувшись с места, я, разумеется, не удержался и с живым интересом изучил загадочную визитку. "Агентство "КАЛИБР.45". Профессиональная защита Вашей жизни и Вашего дела". Телефон, адрес. И меленько, многократно по периметру - красивый слоган: "Убойная сила большого калибра!" Ишь ты! Прям-таки поэтическая метафора. Однако, что за агентство такое? Частное? Государственное? Почему, например, «за щита» а не «охрана», как, в общем-то, принято? И где я видел уже это название? Я напряг извилины и почти сразу вспомнил, где именно. Сегодня, у Большого Дядьки. В списке желательных для трудоустройства организаций. Следует ли считать подобное совпадение вульгарной удачей? Хм!… Большой ещё вопрос, между прочим…
        В таких тягостных раздумьях я и подъехал к уродливому высотному домишку а-ля "коробка от обуви", где снимаю под холостяцкое жилье однокомнатную квартирку на четырнадцатом этаже. Окна моей квартиры выходят на живописную излучину грязной речушки, которую от дома отделяют, размещенные террасами по крутому высокому бережку: автомобильная дорога, железная дорога в одну нитку, однорядный гаражный комплекс. И небольшое болотце, по высотной отметке практически совпадающее с рекой. Болотце летом подсыхает, зимой замерзает, на нём растут чахлые березки и живут голосистые лягушки. По нему прибрежные жители любят выгуливать собак и девушек. Но весной и осенью болото - болото. Или же Болото. Непроходимое.
        Впрочем, сгинувших в трясине я пока не знал, и подумываю, что топкие его заслуги местным населением несколько преувеличиваются.
        Вдали от богато иллюминированного городского центра меня подстерегала самая настоящая беспроглядная ночь. Я загнал джип в снимаемый тут же гараж и начал карабкаться по крутому склону, хватаясь для надежности за прошлогодние стебли лебеды. Возле «чугунки» пришлось переждать бег раздражённо рявкнувшего на меня тепловозика, волочащего парочку пустых вагонов. Тепловозик летел, как вставший на четвереньки механический циклоп, пронзая ночной мрак слепящим взглядом единс твенного, зато мощного глаза-фары и отдувался вонючей жирной гарью. Я погрозил ему вслед кулаком… и поспешил дальше - отмываться и отсыпаться от треволнений удивительно насыщенного событиями вечера.
        Расправившись с идеально сбалансированным ужином бодибилдера (белки, угле воды, жиры - в строго определённых пропорциях, витамины и микроэлементы - по мак симуму, пилюли со свободными аминокислотами и чудодейственное вещество креатин - по состоянию кошелька), я устроился возле телевизора, надеясь разузнать, чего вдруг милиция всполошилась? Поспел в самый раз - по одному из каналов шли город ские новости. Выездная корреспондентка с огромными, сверкающими, что твой про жектор локомотива глазищами, едва не захлёбываясь от профессионального азарта, комментировала последние ужасы:
        - Именно в этом заброшенном заводском цехе около часа назад четверо маль чиков заметили обнажённый труп неизвестного мужчины. Как выяснилось позднее, тело было пристреляно к железобетонной стене дюбелями из монтажного пистолета. Маль чики вызвали милицию и «скорую», а также позвонили нам. К сожалению, мы немного запоздали и показать вам жуткое зрелище не сможем. Труп уже увезли, а к месту преступления никого не подпускают…
        - Спасибо, Марина, - перебил корреспондентку ведущий новостей в студии. - Я не думаю, что столь э-э… неаппетитная картинка необходима для нашего эфира, да ещё поздним вечером. Уважаемые зрители, я напоминаю, что это уже шестой извес тный нам случай за текущие сутки. Все случаи однотипные - люди распяты вниз головой и прибиты гвоздями. Никто из погибших страшной смертью пока не опознан. По крайней мере, ничего о личностях убитых не сообщалось. Вероятнее всего, это бомжи. Правоохранительные органы пока никак не комментируют происходящее, но число вооружённых милиционеров на дорогах города резко возросло. Особого вни мания патрульных удостоены джипы темно-синего цвета, так что можно догадываться, что кое-какие данные по подозреваемым в преступлениях у милиции имеются. Наш же комментарий таков. Исходя из некоторых специфических деталей, мы предполагаем, что преступниками производился обряд, схожий с "чёрной мессой" сатанистов. К сожалению, массовость кошмарных происшествий и их одновременность наталкивает на мысль о том, что действует не сумасшедший одиночка, а довольно большая группа, если так можно
выразиться, «единомышленников». Но нарушения психики налицо. Мы попросили прокомментировать ситуацию бывшего заведующего кафедрой психиатрии Медицинской Академии, доктора медицинских наук, Гойду Сергея Сигизмундовича…
        Сергея Сигизмундовича я слушать не стал, поскольку живо помнил о своём сегодняшнем визите к Большому Дядьке, это во-первых. Да и на работу психов произошедшая акция совершенно не походила, это во-вторых. И ещё мне вдруг показалось настоятельно необходимым поразмыслить самостоятельно, без подсказок со стороны, в-третьих. К тому же господин Гойда был мне известен, со слов милейшей психологини Юлечки Штерн, как завзятый принуждатель к сексуальным услугам студенток, в-четвертых. А посему казался неприятным. Неприятен он был и большинству студенток. За что, собственно, доктор медицинских наук Сергей Сигизмундович Гойда, имевший непомерно темпераментного беса в ребре, и лишился в свое время поста заведующего кафедрой.
        Итак, соображал я, похоже, мне в такой каше уже делать нечего. Большой Дядька и те, кого он представляет, увы, опоздали. Сатанисты принялись за дело и принялись с шумом. С одной стороны, стороны насквозь циничной, это хорошо. Теперь даже высокие покровители замять такие крайне недобрые выходки детей вельзевуловых вряд ли сумеют. Шесть человек порешили, это вам не шуточки! Тут и до международной огласки недалеко. Поэтому органы возьмутся за дело раскрытия преступлений со всем старанием. По крайней мере, сперва. И, не извольте сомневаться, найдут, кого прихватить. Возможно, покажут нам пару обколотых наркоманов с руками по локоть в крови уже завтра. Потому что излишне тупых, излишне рьяных или возомнивших, что они могут работать без приказа сверху исполнителей всегда сдают без сожаления свои же. Сдают или уничтожают.
        И всё понемногу утихнет.
        А вот дальше… Дальше подлинные любители "чёрных месс" будут куда как осмот рительнее. Что уже плохо.
        "Ах, жаль, катастрофически мало у меня входной информации. Почему Игорь Иго ревич накормил такими крохами? - азартно и с долей обиды подумал я. Но практи чески тут же себя одёрнул: - Так ведь для того и не перекармливал, чтобы не пода виться мне сдуру незнакомой острой пищей или не отравиться. Харч-то - явно не по моим зубам!"
        Значит (при повторном, уже трезвом анализе), мое вхождение в игру вовсе не откладывается, как я решил сгоряча, а лишь переносится на некоторый срок. К чему дальновидный сеньор Тараканни меня, собственно, и подталкивал, предлагая вояж к родным осинам, якобы шибко необходимый для чтения какой-то писанины. Возможно, он даже догадывался о том, с какой энергией начнут развиваться события, подсо вывая мне свою «беретту». Зная, со всей определённостью, что в беспокойную пору владеть ею, незарегистрированной - донельзя неуютно. А зарегистрировать писто летик (кстати, крепко убеждён, нужный мне, как мёртвому припарка) для меня проще всего у школьного приятеля по кличке Матрос. То бишь у старшего лейтенанта милиции Коновалова, участкового в отеческом селе. Добавочный намек для умного человека. Езжай, дескать, как велено и куда указано - тебе же лучше будет.
        Не говорит ли это о том, что прочтение пресловутой рукописи, по мнению Боль шого Дядьки, на сегодняшнем этапе важнее внедрения в «шрастры» дьяволопоклонни ков? А ведь пожалуй! Интересненько, что там прописано? Новая редакция "Молота ведьм"?
        Я развязал тесёмки дешёвой папочки и обнаружил внутри стопку листов, пок рытых бледно-серого цвета словесами, отпечатанными на плохонькой печатной машинке. "Капитон Немов, - гласила шапка. - Фуэте очаровательного зла".
        Прочтя столь претенциозный заголовок, я понял, что углубляться далее в текст мне жутко не хочется. А хочется мне сейчас поспать. Час уж поздний.
        Проглотив в соответствии с рекомендациями спортивных журналов кружку проте инового коктейля, сбитого из отменного по ценовым характеристикам порошка "Super Mega Mass", совершив гигиенические процедуры и тщательно побрившись, я нырнул под одеяло.
        - Как ты потрясающе долго копался, - с недовольной гримаской проворчала Юлечка Штерн, тут же устроившись повторять горячим пальчиком рельеф моих мышечных напластований. По нисходящей. Сверху вниз.
        Ах да, кажется, забыл упомянуть, кто в последнее время готовит для меня ужин и скрашивает унылый холостяцкий быт. Ну да, это она, чернокудрая озорница…
        Я на её вызов отреагировал соответствующе, за что был тут же награждён тро гательным взвизгом:
        - Ой, куда ты… Фил, ну прекрати, руки же холодные!…
        - Дорогая, - прошептал я прямо в Юлечкино ушко, одновременно нежно покусывая мочку и шалея от аромата её волос, - срочно требуется справка об исключительном состоянии моего психического здоровья. Сделаешь?
        - Вряд ли. Неужели игнорирование изнывающей от любовного томления женщины в пользу дурацкого телевизора и противных бумажек - проявление нормальных поведен ческих реакций половозрелой мужской особи? Да о норме тут и речи быть не может! И не смей… - она прерывисто вздохнула, - не смей таким нечестным… О-о-о, Фил!… таким нечестным способом добиваться от меня нарушения врачебной… профессиональ ной… эти… этики…
        - Как же быть? - прошептал я, усугубляя нечестные домогательства к млеющей крошке Штерн всё более действенными и углублёнными методами.
        - Ну, хорошо-хорошо, попробуем провести небольшой тест, - выдохнула она, наконец сдаваясь. - Ответь… М-м-м… О, Фил, ты серьёзно решил это сделать?… Да? Ну так не останавливайся… Нет, это был не тот вопрос. - Она собралась и почти хладнокровно спросила: - Жаль отвлекать тебя даже на секунду и всё-таки:
        всегда ли ты кричишь в страсти, милый?!
        - А какой ответ тебя устроит вернее прочих? - проговорил я, из последних сил сдерживая наступательный порыв требующего немедленной атаки организма.
        - Как можно более громкий!… - простонала она и пошла в наступление сама…
        Проснувшись, Юли я уже не застал. На кухонном столе лежала начертанная её рукой записка: "От тебя пахло чужими духами, негодник. Тест сдан успешно. За справкой жду в 13.00. Целую - сам знаешь, куда! Вот именно, такая я развратница!
        Удивительная женщина! Как ни странно, она сама выступила инициатором нашего совместного греха прелюбодейства. Пришла однажды поздним февральским вечером, бросила мне на руки дубленку и заявила: "Я с мужем поругалась. Он Тотошку усы пил. Говорит, опасен. Можешь себе представить?"
        Я мог, но не сознался. Поделом ему, злорадствовал я. И не говорите мне, думал я, что все псы попадают в рай. Тотошке уготована дорога в собачьи тарта рары, убеждён. Где черти, обличьем вылитые коты, отгоняют лохматых грешников от ржавых мусорных баков со скудными дурнопахнущими объедками, окатывая кипятком; хлещут по морде свёрнутыми поводками и перчатками; вешают на шеи тяжеленные ледяные цепи и пинками выгоняют на непогоду. Где несмолкающим громом звучит: "Нельзя! Сидеть! Фу!" Где скачут блохи размером с лягушку и никогда, никогда не появится ни один Хозяин!
        "Господи, Тотошка - опасен! - восклицала тем временем сквозь слёзы Юлечка. - Чушь! Я Сёме за это всё лицо расцарапала. Жаль, псину уже не воротишь. Поживу пока у тебя. Ты не возражаешь?" Последние слова она проговорила, прочно устроив шись с ногами в любимом (потому как единственном) моём кресле и прихлебывая мой недопитый апельсиновый сок. "Вообще-то мне не свойственно разрушать семьи. А уж к Семёну Аркадьевичу я отношусь более чем хорошо. Не то, что к покойному Тотошке. И мне не хотелось бы…" - попробовал я возразить. "Вздор! - перебила она. - Не бери в голову. Я к тебе отнюдь не навсегда. А Сёме, в его возрасте, полезно чуть-чуть взболтать эмоциональную сферу. Это омолаживает, это бодрит. Наконец, это укрепляет любовь! К тому же, если ты так щепетилен, мы можем спать раздельно".
        Щепетильности мне хватило на неделю.
        Вру. Меньше.
        А познакомились мы при довольно необычных обстоятельствах.
        Всю жизнь меня любили женщины и собаки. Особенно собаки. Кстати, взаимно. Иногда я думал, ласково трепля за уши какого-нибудь цепного волкодава, что сумею пройти насквозь какую угодно свору самых злобных, самых вымуштрованных псов- убийц совершенно без проблем. Разве что лицо и руки будут собачьей слюной изма заны. А тут…
        Бежал это я как-то по стадиону в компании десятков граждан, совершающих вечерний оздоровительный моцион, дышал полной грудью, думал только о хорошем… и вдруг на меня набросился оскаленный ризеншнауцер. Физкультурники врассыпную, женский визг, разнополый мат, рычание взбешённой твари и клацанье зубов. Сквозь намордник, слава Богу. Подбегает хозяйка, пса оттаскивает, едва не плача. "Тотошка, ты что, с ума сошёл? Ой, простите, не знаю, что с ним. Всегда такой милый был, спокойный. Правда, сюда мы недавно переехали, может быть, у него стресс от смены места". Я осмотрелся, заметил, что кроме испачканных одежд никаких последствий схватки нету, а хозяйка - ничего себе, и сказал, полный великодушия: "Бросьте волноваться, сударыня, со мной всё в порядке. Стресс у животного, чего уж не понять. Но, чтобы не провоцировать его на новые выпады в мою сторону, уточните, пожалуйста, в котором часу с ним гулять собираетесь? А я уж сменю расписание пробежек. Для физкультурного народа наша с ним ежевечерняя борьба была бы, конечно, отменным развлечением. И посещение стадиона возросло бы, наверное, многократно. Да
только нам-то с вами какой с того навар?"
        Но она решила по-другому. Дескать, если я у них дома побываю, Тотошка вмиг поймёт, что имеет дело с новым другом семьи, и облагоразумится.
        Побывал я у них дома. С мужем её, Семеном Аркадьевичем, тепло познакомился. Отличный дядька. Сорок шесть лет, жены старше ровно на двадцать. Носат, бородат, самую малость пузат. Жизнелюб. Остроумен, эрудирован энциклопедически. Хирург- полостник, страстный турист и байдарочник. Неплохой исполнитель собственных, очень неплохих, песен под гитару.
        "Уговорили" мы под туристские песни бутылочку «Кинзмараули» и даже опреде лили общих знакомых, поразившись по традиции, сколь тесен мир. Чтобы не быть в долгу, пригласил их в гости и я. Ну, а потом постарался более не навязываться - больно уж откровенно на меня стала Юля поглядывать. С этаким легко идентифициру емым интересом. Как бы прицениваясь. И прицеливаясь. А Семён Аркадьевич - он ведь тоже не слепой и далеко не лопух.
        Я, понятно, решил, что мне такие приключения ни к чему, чтобы с мужней женой шашни водить; да и сменил время пробежек. А заодно стадион.
        Квартиру только не сменил.
        Вот Юля и взяла меня прямо в берлоге и прямо за то самое место, которое силой назад вырывать - себе дороже. Решила всё самостоятельно, в одностороннем порядке. Что поделаешь - женщина независимая. Огонь-женщина. Во многих смыслах. Меня это чуток обескураживает, но претензий я, в общем, не имею. Мне, как вся кому уважающему себя мужчине, владение такой норовистой лошадкой самолюбие греет.
        Пока здоровья достает еженощно не высыпаться.
        До назначенного Юлей часа оставалось ещё порядком времени, и я не торопясь позавтракал. Опять в полном соответствии с рекомендациями спортивных диетологов. Единственным нарушением явился лишний кусочек манника (готовит Юля просто пре восходно) да большая кружка любимого мною чилийского кофе «Коронадо», сваренном на чистейшем деревенском молоке повышенной жирности. Преимуществом этого окраин ного городского района в моих глазах является близость частных домов с их тради ционным хозяйством. И, как следствие, возможность покупать более-менее приличные продукты питания. Ибо я, рожденный и выросший в условиях обильного употребления натурального козьего молока, чувствую себя без ежедневной порции лактозы не в своей тарелке. Что поделаешь, говаривал я Юле, привычка! Не самая дурная, а для здоровья так и вовсе полезная.
        Гораздо хуже оцениваю я неистребимую свою приверженность к просмотру по телевизору "Утреннего экспресса".
        Получив в виде наказания кучу бесполезной, а то и вовсе глупой информации, я дотерпел до блока новостей. Вознаграждением была гордость за себя, прозорливого. Небольшие отклонения от умозрительного вчерашнего заключения, в котором я смоде лировал развитие событий - не в счёт.
        Лично главный прокурор губернии заверил с телеэкрана граждан, что поводов для беспокойства больше нет. Да, вчера действительно произошли экстраординарные для нашего спокойного ("Спокойного, - воскликнул я изумлённо, - кто бы мог подумать!") региона события криминального характера. Но! В результате проведённых оперативно-розыскных мероприятий уже задержана группа подозреваемых, в отношении которых сейчас производятся следственные действия. Более того, все подозреваемые уже единодушно признались в содеянном. Увы, признавшись, не раскаялись. Напористо пропагандируют перед следственной группой человеческие жертвоприношения и прочий мистико-нездоровый бред. Называют себя "Предстоящими свету Люциферову". По всей видимости, это не вполне нормальные люди. Как принято говорить, неадекватные действительности. Не за горами их самое серьёзное медико-психологическое и психиатрическое освидетельствование. На которое выделены деньги лично господином губернатором. Которое расставит всё на свои места. В котором примут участие ведущие специалисты.
        Теперь по поводу жертв, которых не семь, как сообщалось недобросовестными или поддавшимися панике журналистами, а всего пять. Четверо - лица без опреде ленного места жительства. Иначе говоря - бродяги, бомжи. Поголовно были больны при жизни венерическими заболеваниями в самой запущенной стадии. Ещё один - нар кодилер, уличный торговец наркотиками и сам наркоман. Носитель ВИЧ-инфекции, а также гепатита «бэ» и экзотического гепатита «цэ» вдобавок. Такой подбор жертв позволяет подозреваемым нахраписто объявлять себя распространителями обществен ного блага, «санитарами» каменных джунглей.
        Поскольку у задержанных, назовём их «люциферитами», могут быть сообщники, некоторое усиление правоохранной деятельности в ближайшие день-два сохранится. Граждан просят с пониманием отнестись к досмотрам автомобилей или даже личных вещей… До свидания. Всего хорошего.
        Показалось мне или так оно и было на самом деле, но уж не с симпатией ли почти откровенной говорил прокурор о названных «люциферитами» и их деяниях?
        Следовало незамедлительно позвонить Большому Дядьке. В самом деле, мне ли голову над проблемами ломать, когда есть на это люди более информированные и заинтересованные?
        Увы, Тараканова на месте не оказалось. Милочка, солнышко, сидела в редакции одна-одинёшенька, не с кем ей было словом перекинуться, и звонку моему она обра довалась невероятно. Защебетала, зачирикала. Я же мямлил и заикался. До того мне совестно было чистого душой ребёнка, которого вчера ещё охмурял, зная наверняка, чем стану ночью заниматься - слов нет. Вскоре, оценив мою коммуникабельность, Милочка посерьёзнела и спросила:
        - Филипп, тебе, кажется, плохо? Что случилось? Ты на меня сердишься?
        На неё! Ну не ангел ли?
        - За что? - взяв себя в руки, воскликнул я. - За что?! Да разве на тебя вообще можно сердиться? Милочка, волшебница, да существует ли на свете человек, способный на тебя сердиться? Если так, то назови мне его имя, и он горько пожа леет о том, что родился. И даже о том, что его родители когда-то встретились. Если успеет.
        - А если я скажу, что это мой папочка?
        - Хм… Отеческий гнев не есть дурной проступок, но пункт воспитания, - пере менил я тон. - Он проходит по другому ведомству… хотя, если сделаешь заявку, я рискну указать ему на неверный стиль поведения. Чем бы мне сие не грозило. Это из-за вчерашнего? - спросил я уже без кривлянья.
        - Да. То есть нет. То есть не только… Не переживай, Филипп, я ему заявила, что ты мне нравишься, он и смягчился! - выпалила она вдруг. - И это правда.
        - А… - сказал я и смущенно примолк, не зная как быть дальше. Как назло, на глаза мне попала Юлина записка. "Целую - сам знаешь, куда!" Да уж, знаю. Ситу ация… Наконец я решился: - Сейчас же приеду.
        - Не нужно, - сказала она поспешно. - Правда, не нужно. Поверь, тебя мои слова ни к чему не обязывают. Я знаю, у тебя есть женщина. И слава Богу… навер ное. Ты - мужчина, а я - девушка…
        Мне тут же вспомнилось Прутковское: "Ты девица; я мужчина…" - "Ну, так что же впереди?" Но, памятуя о его же: "Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неп риличны", - я крепко прикусил язык.
        - …Зато у меня есть принципы, - горячо говорила между тем Милочка, - с кото рыми привычная для тебя жизнь не состыкуется. А идти против них я пока не готова. Прости, что всё это я тебе говорю так по-дурацки, по телефону. - Она вздохнула. - Но мне так легче и проще. А теперь к делу. Игорь Игоревич просил передать, что… так, сейчас вспомню… Ага! Что осины и ёлки ждут, что в деревню, в глушь лежит твоя дорога, и что время исключительно дорого. Как понимаю, это означает, что увидимся мы не скоро, - добавила она как будто с облегчением. - Наверное, так будет лучше. Да, значительно лучше. Счастливого пути, Филипп.
        Не успел я ответить, как Милочка повесила трубку.
        За ананасы Анжелика меня чуть было не поколотила. Но, поразмыслив, решила, что человек без чувства юмора достоин всяческого сожаления и помиловала. После чего, почти без перехода, бросилась обнимать, жарко целовать, сообщая, что неве роятно счастлива. Что счастливей её никого в целом мире нет.
        - Неужели знакомство со мной тому причина? - поинтересовался я несколько обескуражено.
        - Размечтался! - Она спешно отстранилась, сообразив, что мои ответные объ ятия и лобызания имеют оттенок неуместной для её рабочего кабинета чувствен ности. - При чём тут ты? Илья «Европу» среди юниоров взял! Представляешь! Ночью мне из Праги звонил. Говорит, всё ещё не верит.
        Илью я знаю хорошо. Не по годам серьёзный парнишка. А уж к спорту относится с обстоятельностью непередаваемой. Такие и становятся чемпионами, если не надры ваются. К «Европе» его готовила Анжелика, поскольку лучше её в Императрицыне мало кто умеет по предсоревновательной дистанции «качка» провести. До титула, если повезёт; до больничной койки, если не очень.
        - Поздравляю, - искренне сказал я. - Вернётся, передавай ему от меня поклон.
        - А ты куда? Опять тренировки пропускать собираешься?
        В ответ мне пришлось смущенно улыбнуться, виновато потупив взгляд. Затем я послал Анжелике воздушный поцелуй и испарился.
        Город удалось покинуть без приключений.
        В кармане у меня лежала справка о всестороннем психиатрическом обследовании гражданина России Капралова Филиппа Артамоновича, выявившем идеальное вышеназ ванного гражданина здоровье. А также справка из военкомата, сообщающая, что всё тот же идеально здоровый Капралов проходил действительную военную службу в пог раничных войсках РФ, следовательно, грамотному обращению со стрелковым оружием обучен. Справки служили основанием для разрешения гражданину Капралову владеть огнестрельным нарезным оружием калибра не более 9,2мм, не автоматическим, не специальным.
        "Беретта" Большого Дядьки требованиям закона полностью соответствовала, однако со мной её сейчас не было. Хорош бы я был, заявившись в отчий дом при пистолете под мышкой! С лёгким сердцем оставил я «беретту» в квартире, в надёжном тайнике, вместе со своей долей фамильных драгоценностей, несколькими килограммами героина, парочкой считающихся утраченными подлинников эпохи Ренес санса во главе с "Ночным дозором". Там же, кстати, хранятся полные списки британ ской разведагентуры и северокорейских диверсантов в России. А так же ведро уни версального лекарства от всех болезней, включая излишнюю доверчивость к чьему бы то ни было трёпу.
        Могу уступить чарку и вам.
        Под колёса ровно ложился влажный асфальт, мерно поскрипывали «дворники», а на заднем сидении негромко ворковала парочка симпатичных «голубеньких» молодого совсем ещё возраста. Подсадил я их возле заправки, на выезде из города, сжалив шись над мокрыми печальными фигурами. Были они вдобавок угнетены большущими рюк заками и металлическими чемоданами для переноски какой-то специальной аппаратуры. Просили подвезти до поворота на Петуховку. Заплатили вперёд, и во время перего воров вели себя прилично. В смысле - глазки не строили.
        Отчего не взять, решил я, с попутчиками веселей.
        Сначала, озябшие и промокшие, ничего такого , шокирующего агрессивно гетеросексуальную мою сущность, они себе не позволяли, и я легко терпел их присутствие. Тем более, я даже не подозревал об их необычной ориентации. Однако, пригревшись и приободрившись, начали они мало-помалу ухаживать друг за дружкой, посчитав, что водитель, всецело занятый заливаемой дождем дорогой, ничего не замечает.
        И я, гордясь собственной терпимостью, старался ничего не замечать. "Какое, собственно, мне, либералу из либералов, дело до их ориентации? - думал я. - И не нужно, чёрт побери, так психовать! Находясь, тем паче, за рулем. Ну, влюблены они. С кем не бывает? Что теперь, под дождь их прикажете высаживать, в чисто полюшко?"
        Произведя дюжину дыхательных упражнений, успокаивающих нервы, я немного остыл. Настолько, что мне даже пришло в голову включить кассету со старой записью "Pet Shop Boys". Ребятки, заслышав вокализы одноцветных "братьев по оружию", возликовали и принялись подпевать, демонстрируя неплохой музыкальный слух и классическое английское произношение. Увлеченные песнопениями, они прек ратили обниматься, и я спокойно довёл «Рэнглер» до потребного отворота.
        - Здесь сойдёте или дальше поедем? - спросил я дружелюбно, чувствуя себя готовым номинантом на Нобелевскую премию мира.
        - Так вы что, тоже в Петуховку? - с радостным изумлением спросил тот, что постарше. - Если да, то мы были бы вам крайне благодарны, если бы вы довезли нас до места.
        - Ну что ж, будьте благодарны, - сказал я, лихо сворачивая на грунтовку. - А вы, между прочим, к нам за какой надобностью? Не подумайте, что интерес мой праздный. Скорее, во мне говорит беспокойство за ваше здоровье. У нас, знаете ли, население кондовое, свято чтит традиции, заповедованные пращурами… Выражаясь прямее, могут и лицо набить, ежели докопаются, что вы геи. А это трудно не заме тить.
        - Мы к этому готовы, - вступил в разговор младший. - Пострадать за правое дело не только можно, но и должно для всякого человека, исповедующего те или иные высокие принципы.
        - Вы имеете в виду однополую любовь? - на всякий случай уточнил я.
        - Я имею в виду любовь к природе, - вскипел исповедующий высокие принципы юноша. - Мы из регионального представительства Гринпис. У вас в районе произошла экологическая катастрофа. Неужели вы, коренной житель, об этом ничего не знаете?
        - Нет ещё, - сказал я. - Но учтите, здешние ухари бить вас будут не за то, что вы «зелёные». За то, что "голубые".
        - Пусть только попробуют! - запальчиво воскликнул младший. - У меня чёрный пояс по тхэквондо!
        - Снимаю шляпу, - сказал я, - и искренне сочувствую. Значит, вас будут бить значительно дольше и сильнее, чем друга. Я бы даже применил здесь термин не
«бить», но «мудохать». Простите за вульгаризм.
        - Вы это всерьёз говорите или просто шутите? - озабоченно уточнил старший. Мне он с самого начала показался более рассудительным. - В конце концов, не в тюрьму же мы направляемся и не в армию.
        "Ми-илай! - подумал я. - Да в тюрьме и армии таких, как вы, и не бьют вовсе, а по-другому используют".
        - Шучу, разумеется, - сказал я успокоительно. - Но во всякой шутке… Понима ете? Так что, ежели кто примется вас вдруг тиранить, предлагаю, прежде чем демон стрировать воинские искусства, сослаться на знакомство со мной. Скажите, мол, Капрала знаем, и он к нам благоволит.
        - Думаете, это поможет?
        - Ха! Надеюсь. - Я был сама уверенность.
        - В таком случае, вы, должно быть, здешний "крёстный отец"? Или как это… "первый парень"?
        - Не совсем. Просто у меня участковый - лучший друг. А мой папа - хоть и не
«дон» в классическом смысле, но вроде того. Председатель поселкового совета. Мэр, если хотите. Погодите-ка, - спохватился я, - а что за беда приключилась с нашей экологией?
        - Рыба, простите и вы меня за вульгаризм, дохнет, - сказал старший. - Будем разбираться, отчего. Я ихтиолог. Алеша - биохимик. Меня, кстати, Яковом зовут.
        - Меня Филиппом, - нехотя сознался я и, повернувшись вполоборота, подал им руку. - Что ж, будем знакомы.
        "Очень приятно" и "Весьма рад", - воспитанно сказали они.
        Пожатия их оказались вполне твёрдыми.
        Дневник Антона Басарыги. 27 апреля, воскресенье.
        Не писал две недели. "Куда это годится? - строго спросит предполагаемый читатель и резонно заметит: - Так ведь можно дискредитировать саму идею днев ника". Но попытаюсь оправдаться: на то были веские причины. Настолько веские, что от их массивности у меня до сих пор коленки дрожат и нервишки дёргаются.
        Итак, выполняя призыв: "Весна идет, весне дорогу!", вскрылась река. Однако поплыли по реке вовсе не льдины. Вернее, льдины поплыли тоже, но на них никто не обратил внимания. Затмевая невзрачный весенний лёд матовым блеском обращенных к небу животов, поплыла рыба. Во множестве. На мою беду, в нашем уезде для какой- то своей надобности находилась в эту пору гражданка Швеции с распространенной на скандинавщине фамилией Фергюссон. Активистка Гринпис, причем не из последних. По совместительству представительница ЮНЕСКО. Сопровождал её внушительный штат наших, доморощенных радетелей за чистоту природы и прочих прихлебателей разных мастей.
        Можно себе представить, как они взвились, увидев рыбью демонстрацию. Бесп редел предприятий-вредителей в Российской глубинке! Ату!
        Виновника определили мигом. Оказался Петуховский завод. Что-то здорово неподходящее для рыбьего метаболизма плеснули мы со сточными водами в речку. И стервятники слетелись. Столько дорогих импортных джипов одновременно видел я на улицах нашей деревни только во время прохождения через неё этапа "Кэмел трофи".
        Директор завода, старый хитромудрый еврей, без раздумий слёг в больницу с сердечным приступом. А чего вы хотите от стокилограммового коротышки возрастом под шестьдесят пять, посвятившего жизнь административной работе? Здоровье же - ни к чёрту, козе понятно. Но предварительно он успел назначить крайнего и
«сдать» его натуралистам-профессионалам. Со всеми его, крайнего, потрохами.
        В том, что в главные живодёры непременно угодит Антоша-Анколог, не сомне вался даже самый последний заводской кочегар. Не сомневался и я. Кому же отду ваться при таких фокусах, если не ответственному за природоохранные мероприятия?
        При моей первой беседе с госпожой Фергюссон свидетелей не присутствовало. Конфиденциальность была определена ею, как залог успеха. Посткоммунистическое общество, не избавившееся всё ещё от родимых пятен былого тоталитаризма, могло нам помешать тем или иным способом, считала она. Особенно здесь, в провинции. Только так - с глазу на глаз, доверительно, по-дружески, прихлебывая кофей, сле довало нам с нею общаться. Официальные лица выразили согласие и одобрение. Я, разумеется, тоже. Ну, дурит баба, напугавшись наших глухих мест, что с неё возь мешь?
        А напугаться ей е составило труда. Во-первых, символом того самого неизжи того тоталитаризма над заводской нашей проходной до сих пор висит плакат пять на три метра с мускулистым пролетарием, строго спрашивающим со всякого приблизивше гося рабочую гарантию - как залог качества продукции. За спиной у него реют алые флаги и дымят грандиозные трубы. Плакат недавно отреставрировали, забыв (или нарочно не захотев) поправить цвета флагов на отвечающие сегодняшним реалиям. Вдобавок живёт, здравствует и исправно даёт жару по будним дням наш фабричный гудок - то ещё развлечение для человека непривычного!
        Госпожу Фергюссон гудок, плакатные трубы и флаги, надо понимать, насторожили куда как пуще дохлой рыбы.
        Она сравнительно неплохо калякала по-русски, и переводчики были не нужны. Мы мило поболтали, и мне показалось, нашли общий язык. Она вполне согласилась со мной, когда я сообщил, что планово-предупредительные ремонты и своевременные профилактические работы на заводских очистных сооружениях хоть и проводятся, но мало полезны, поскольку сооружения те пора было менять ещё двадцать лет назад. Изучив графики и планы мероприятий, она нашла их не только приемлемыми, но и в своем роде замечательными, единственно возможными. Узнав, что я убеждённый веге тарианец (ну, каюсь, тут я соврал - ради красного словца и надежды на смягчение участи), она пришла в совершеннейший восторг.
        Расстались мы, чрезвычайно довольные друг другом.
        Тем больнее было мне узнать, что "именно господин Басарыга своею преступною халатностью, своим безответственным отношением к профессиональным обязанностям явился главным, более того, практически единственным виновником трагедии. Ещё более того - он её практически спровоцировал!" Чьи слова? Нужно уточнять или и так ясно? Госпожи Фергюссон, собственной белобрысой персоной. Получите, что называется, и распишитесь! Однако, "понимая сложность ситуации, в которой госпо дину Басарыге приходится работать, я не рекомендовала бы пока возбуждать уго ловное дело".
        "Пока!" Ишь ты, стервоза…
        А позавчера приехал на побывку Филипп и привёз с собой двух странных мальчиков. Они из Императрицына, специалисты по рыбе и другим водным тварям. По-моему (да и не только по-моему), они того… В общем, пара . В смысле, живут вместе. Одной семьёй. Петуховское население в замешательстве и пока не решило, как следует рассматривать сей казус. Ужели это беспрецедентный, наглый вызов общественной нравственности? Или всё же стыдная болезнь?
        Несмотря ни на что, я готов расцеловать их привсенародно.
        Взяв многочисленные анализы, они выяснили, что рыба, во-первых, не сдохла, а вовсе даже жива - но находится в состоянии спячки, что ли… "Это поразительно! - с жаром восклицают молодые ученые. - Это не имеет аналогов и объяснений, и это надо глубоко исследовать!" Чем они и намерены вплотную заняться. Сейчас же. Во- вторых, причина рыбьего анабиоза вряд ли кроется в промышленных стоках нашего завода. Никаких химикалий с превышением ПДК в сточных водах не обнаружено. Как и в дремлющей рыбе. Зато обнаружен в рыбьей печени неизвестный мировой науке гор мон. То есть абсолютно неизвестный.
        Совершив сенсационное открытие, нетрадиционно ориентированные рыбоведы сде лались лихорадочно возбуждены. Наверное, мечтают о Нобелевке.
        Госпожа Фергюссон, так вот нежданно-негаданно обломавшись со священной войной против погубителей ихтиофауны, чуток погрустнела, но ненадолго. Сейчас её безумно волнует новый вопрос. Что же, если не ядовитые стоки, явилось причиной появления нового гормона? Уж не преступные ли секретные эксперименты КГБ и рус ской военщины? К счастью, волноваться об этом она уехала в райцентр. Все
«хвосты» укатили за нею следом. Одни ихтиологи остались. Работают без сна и отдыха, но выглядят счастливыми. Грезятся им, должно быть, полеты человечества в дальний космос и усыпление неизлечимых больных до времен открытия чудодейственных лекар ств. Что станет возможным уже скоро - благодаря их замечательному анабиотическому гормону, полученному из рыбьей требухи. Помогай им Бог!
        А вот принести извинения невиновно, как оказалось, оклеветанному Антону Басарыге никому даже не пришло в голову.
        У директора завода, между прочим, сегодня произошёл перелом в болезни, и он стремительно идет на поправку. О чём изволил сообщить мне самолично, позвонив по телефону. Скоро-де свидимся. Он, между прочим, всегда считал, что я ни при чем. Однако, с сожалением сообщает он, приказ о лишении меня ста процентов премии, подписанный им ещё в больнице, уже проведён по всем финансовым бумагам и обрат ного хода не имеет.
        Ну и шут с ним.
        На фоне всей этой чехарды произошло событие, которое я не берусь объяснять, но которое пугает меня безмерно. На улице Пролетарской приключился пожар. Горел добротный частный дом, горел среди белого дня, горел непонятно отчего. В доме во время пожара находились маленькая девочка и её бабушка. Вспыхнуло мгновенно, мощно и сразу всё - от фундамента до крыши. Почему-то только снаружи, словно было бензином облито. Зато полыхало так, что даже самые отважные храбрецы, слу чившиеся поблизости, не решались прийти оставшимся в пожаре людям на помощь. Но так же мгновенно, по необъяснимым причинам дом потух. Сам. Прибывшие на редкость оперативно огнеборцы лишь залили кое-какие разлетевшиеся угольки да вывели из пожарища чудом уцелевших людей. Обе - и бабка и внучка - живы-здоровы, но пребы вают на грани нервного криза. Их отвезли в уезд, там и врачуют.
        Зевак было мало, зеваки были разочарованы.
        А у нас в это время происходил семейный скандал огромной напряжённости. Ольга, в бешенстве неописуемом, «воспитывала» дочку Машеньку, не брезгуя даже рукоприкладством. Я насилу отнял у практически невменяемой супруги бедного ребенка. Впрочем, дочка была скорее зла, чем напугана.
        Причина женской ссоры выяснилась ночью, когда умиротворённая любовными лас ками Ольга поведала мне её предысторию - сколь удивительную, столь и страшную. Пожар устроила Машенька! Не то чтобы пошла и подожгла, а сверхъестественным образом спровоцировала. С девочкой Альбиной, что едва не погибла в пылавшем доме, дочка наша посещает один детский сад. Альбина - мягко говоря, далеко не подарок. Ребёнок единственный, очень поздний, почему избалована донельзя. В день накануне трагедии она, мало задумываясь об этичности своего поступка, как и о его возможных последствиях, стащила у Машеньки из детсадовского шкафчика любимую куклу. На требование вернуть игрушку Альбина вызывающе рассмеялась, показала язычок и уплыла домой, сопровождаемая бабушкой, забирающей единственную внучку изо дня в день раньше остальных детей. Что же бабушка? А бабушка на повышенных тонах пожурила Машеньку за некрасивую жадность и пообещала, что после выходных кукла будет ей, скорее всего, возвращена. Резонные возражения воспитателей были бесповоротно проигнорированы.
        Обиженная смертельно, дочурка рыдала до самого прихода Ольги, не прекращая ни на миг. Но слёзы не были ей помехой заглянуть в шкафчик негодяйки Альбинки. Там она обнаружила носовой платок. План страшной мести созрел тут же. Весь вечер и утро следующего субботнего дня были посвящены подготовке. Из пластилина вылеп лена была кукла-вуду, из вражеского платочка пошита ей одёжка, из бересты и щепочек построен в огороде за баней домик для неё. Прочитав над домиком колдов ские стихи, чьё содержание осталось для меня тайной (подозреваю, жене моей они превосходно знакомы), Машенька оросила его обильно дезодорантом «Fa» - для лучшей горючести - и подожгла.
        В ту же минуту полыхнул дом на Пролетарской.
        По счастью для скверно воспитанной Альбинки и её неумной бабушки, в огород той порой выглянула Ольга. Шаманские пляски дочери над костерком оказались для моей благоверной подобны уколу иголкой в мягкое место. Со скоростью кроссмена- рекордиста она преодолела хлюпающую огородную грязь и набросила на огонь сор ванный с плеч кожушок. "Хорошо ещё, сообразила не топтать ногами, - говорила она мне дрожащим голосом, показывающим её убеждённость в безусловной связи большого и малого пожаров. - Кровля бы рухнула у дома и всё! Всё, понимаешь?!" Ольга готова была заплакать.
        Успокоив супругу единственно доступным способом, чрезвычайно действенным, хоть и несколько утомительным, а затем и усыпив, сам я заснуть не смог. Я пре бывал в растерянности. Как прикажете расценивать её слова? Как полнейший вздор, скорее даже бред? А если присовокупить к ним неумолимые факты? Как совпадение? Жуткое, странное, но совпадение?
        Я беспокойно ворочался до самого утра.
        Наступившее воскресное утро выдалось солнечным, по-настоящему тёплым и радостным. Несмотря на слегка гудящую от недосыпа голову, я был довольно бодр. Ночной разговор уже казался мне сущей ерундой, и я постарался о нём забыть. Благо, грядущий день сулил приятное времяпрепровождение - мы всей семьей собира лись в лес, за берёзовым соком.
        Транспорт вызвался предоставить Филипп.
        Что может лучше восстановить мир в семье, чем такая поездка? Вот так сразу, ответить не берусь. Проведя в лесу полдня, полакомившись печёной картошкой и шашлыками, возвращались мы назад крайне довольные - как собою, так и добычей. Шесть литров отменной прохладной берёзовицы , дарованной нам волшебницей-Весной, булькали в багажнике. Не меньше шести литров сока булькало в наших животах. От одежды пряно припахивало дымком. Филипп болтал, не переставая, девчонки весело и звонко хохотали. Я хохотал тоже, попутно растирая озябшие руки, и всё никак не мог их согреть. Дело в том, что слабый пол принялся наперебой демонстрировать в лесу разные фокусы. Вроде спринтерского пробуждения бабочки из случайно найденной куколки. Бабочка вылупилась совершенно тропическая, огромная, махровая - я здесь таких в жизни не видывал. Впрочем, я тот ещё энтомолог. Бабочка преспокойно ползала по крупитчатому весеннему снегу, пока мы на неё любовались, а потом улетела.
        Другие чудеса я описывать не буду, всё равно никто не поверит. Упомяну лишь одно, наиболее безобидное и даже похвальное. Заживление порубленных берёз. Под руками Ольги или Машеньки самые жуткие, самые глубокие шрамы от топора рубцуются за 1-1,5 минуты практически бесследно. У Филиппа на это уходит впятеро больше времени, и на дереве после его врачевания ещё остается довольно безобразный наплыв коры. У меня не получается вовсе. Быть может оттого, что я никак не могу отстраниться от ощущения холода в ладонях (сок, который продолжает вытекать, почти ледяной - руки начинают мёрзнуть почти сразу и долго не отходят).
        Итак, мы возвращались и беззаботно хохотали. Вечер обещал продолжение нехитрых семейных радостей.
        Омрачила его идиллическое течение злая весть, со скоростью звука разнёсшаяся по посёлку. В школе, в кабинете географии, ошалевшей со страху уборщицей была обнаружена чёрная кошка, прибитая к классной доске ржавыми гвоздями-"двухсотками".
        Поверх несчастного зверька вилась корявая и безграмотная, но разборчивая надпись, выполненная кошачьей кровью.
        ЛЮЦЕФЕР ПРИЙДИ!
        СОПУТСТВУЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
        - Блин, баклан, ты чё - совсем тупой? - рявкнул узколицый прыщавый парнишка, раздраженно отбрасывая в сторону высосанный до фильтра чинарик. - Я же сказал - чёрную. Чёр-ну-ю! - проскандировал он.
        Объектом его недовольства выступал круглоголовый, румяный, белобрысый и грязноватый мальчик, по виду - почти одного с ним возраста. Он угрюмо посмотрел на прыщавого и примирительно сказал:
        - Не хайлай - не в лесу. Чёрных не видели. Рыжие есть, полосатые, с пятныш ками, а чёрных - не, нету. Скажи ему, брателло!
        - Точняк, Клаус, нету чёрных. Да во всей Петуховке чёрных кошек - раз-два и обчелся. Какой дурак такую пакость себе заведет? Разве что ведьма. Их вообще с нуля в поганом ведре топят. Только вылезет из мамки, его - бульк, и кранты! А на Лёху больше не ори, врубаешься? Ты чувак крутой, с Демонами зажигаешь и всё такое, это я понимаю, но брателлу моего не тронь. А то клюв начищу - сам бак ланом станешь. Без перьев, понял?
        - Ладно, замяли, - сказал Клаус. Братья пока признавали в нём главаря, однако, по правде говоря, старший мог легко урыть двух таких как он, до косты лей. И даже не особенно вспотев. Поэтому чересчур выделываться не стоило. - Но эта не пойдет. Надо чёрную. Однозначно, поняли меня, подонки? - отрывисто и очень похоже на оригинал выкрикнул он.
        Все заржали.
        - Дак я тогда выпускаю? - спросил Лёха.
        - Выпускай, - разрешил Клаус.
        - Погоди, - остановил его старший. - Шустрый какой! Она мне все пакли исца рапала, пока я её в сумку пихал. А сейчас выпускать! И с чего ты решил, что не пойдёт? - спросил он у Клауса. - Чёрная, серая - не всё ли равно?
        - Нет, конечно. Ты, блин, кореш, в свой мопед чё - солярку заливаешь? Бен зин! А мопед - железяка. Демон мне конкретно сказал - только чёрную. И лучше - совсем без белых пятен. Иначе ни фига не получится. Выпускай, Лёха.
        Лёха перевернул дерматиновую хозяйственную сумку и принялся трясти. Кошка вылезать не желала. Она шипела и скоблила растопыренными когтями по стенкам сумки. Парнишка тоже шипел и тряс сильнее.
        - Тормоз! Брось на землю, сама выскочит, - научил его старший. - Клаус, а кто он, Демон? Откуда он всё знает? Ну, как духов вызывать и всё такое…
        - Ха, всё тебе скажи! Он мне вообще не велел распространяться… Узнает, что я вам про него говорил - убьёт! - Клаус, щедро пользуясь мимикой, показал, как Демон перережет ему горло. Вываливал язык, кривил губы, таращил глаза. Братья с готовностью рассмеялись. - Ладно, слушайте. Только никому, ясно? Давайте, забо житесь на пидараса.
        Братья сказали вразнобой: "Пидаром буду" и приготовились слушать.
        - Он осенью из армейки вернулся. Десантура, понял! Вроде, воевал даже где- то. Клёвый парняга - я ваще тащусь! Такая машина, типа "Титанов реслинга". Носяра крючком, ухи - во! Одного зуба впереди нету. Наколки везде. Черепа, змеи рогатые, кинжалы, тёлки голые. Ночью встретишь - обоссышься. Я его давно знаю, из нашего двора. Ну, погудел он месячишко после дембеля, бабульки кончились, поехал в Императрицын, в охранники устраиваться. А там ему и предложили… в общем, не важно. Он меня в подвале зажал, когда я собирался кошку одной там ста рухи повесить. Мне этой старухи зять за неё две пачки «Бонда» заплатил. Заколе бала, говорит, тёща со своей Муркой. А мне чё? Мне не трудно. Валерьянкой подма нил, цап - и готово! Ну, в подвале проволочку за трубу привязал, петельку скру тил, а тут Демон - оп-па, вваливает! Я, говорит, щас тебя самого в эту петлю засуну, зверёк. Я кошку ему в рожу бросил - и бежать. А он уже в дверях стоит! Схватил меня одной рукой и в воздух поднял. Вот так, понял! - Клаус, вытянув вперёд выпрямленную правую руку со сжатым кулаком, показал, как. - Посмотрел- посмотрел, потом
говорит, ладно, говорит, живи, зверёк. Только, говорит, запомни: по-тупому давить котейков щас отстойно. Только лохи так делают. А я, говорит, могу научить ваще прикольно. В жертву духам приносить. Я со страху сог ласился. Он и давай учить… Всё ещё грудина болит. Чуть что спутаешь - он хрясть в бубен! Знаете, как запоминается всё быстро! Если бы так в школе учили, все бы профессорами стали, бля буду! - Клаус умолк, видимо, заново переживая «уроки». Ухмыльнулся: - Зато когда я семь штук в жертву принесу, меня в братство примут.
        - А нас? - спросил мучимый любопытством Лёха.
        Клаус с жалостью посмотрел на него:
        - Кого «нас»? Ты, блин, точно тупой! Если я проболтаюсь, что с вами базарил, мне сразу репу оторвут. Ты чё, думаешь, тут шуточки? Слышал по телику, люцифе риты всяких бомжей казнят?
        - Ну.
        - Хуйну! Демон и есть оттуда. Это они Сатану вызывают, врубаешься? Когда Сатана придет - всё по кайфу будет. Жратвы всем навалом, бухла, прикид самый крутой. Чурок всяких вкалывать заставят, а Россия станет самой главной в мире. Америкосы за щеку у нас будут брать и радоваться, что разрешаем.
        - А чё, Сатана, что ли, такой хороший? Он, вроде, в ад всех тягает, а там на сковородках жарит, - поведал Лёха с сомнением. - Ни фига не клёво, если он здесь появится. Меня чё-то пока на сковородку не манит. Скажи, Серый!
        - Базара нет, - согласился с ним старший.
        - Ну, вы как лохи! Это всё попы насвистели, ясно? На самом деле Сатана ваще конкретный мэн. И духи его, черти разные - тоже братва клёвая. Вот вызовем одного, сами увидите. Будете по своей деревне на гоночных Хондах рассекать!
        - Ладно гнать, - сказал старший. - Ещё никого не вызвали. Да и твой Демон, он чё - Мерс у духов выпросил? Он, может, сам свистит.
        - Не. Ему ничего не надо. Он за принцип, понял? Россия - чемпион, все остальные - в жопе. Когда так будет, все на Мерсах и на Хондах ездить будем. - Клаус помолчал. - Я, типа, тоже за принцип. Победа или смерть, поняли? Вот так.
        - А я вспомнил, где чёрная кошка есть, - сказал вдруг Лёха. - В школе, в столовой!
        - Точно, - поддержал его старший брат. - Постоянно мясо хавает да рыбу. Жир ная, сволочь!…
        - Тогда сегодня вечерком забуримся? - предложил Клаус.
        - Базара нет, - сказал Серый, а Лёха кивнул.
        В двенадцатом часу вечера по заднему школьному двору прошмыгнуло три мальчи шеских силуэта и растворилось в тени стены. Коротко вжикнула застёжка-молния на сумке, звякнуло железо.
        - Дурак, нафига ломать? - громко и недовольно зашептал Серый. - У меня ключ есть. Не совсем подходящий, но маленько поковыряться, дак откроется.
        - Вы чё, уже лазили? - спросил Клаус, пряча обратно в сумку небольшой гвоз додёр.
        - Не раз, - сказал Серый, осторожно отворяя дверь запасного выхода. - В учи тельской видик, и окошки хорошо зашториваются. Мы порнуху смотрели. Лёха вон все трусы обкончал.
        - Сам ты обкончался, - вскипел Лёха. - Мне наоборот противно было. Фигню какую-то смотрели. По баням подсекать и то баще.
        - А сторож? - вдруг опомнился Клаус.
        - А у сторожа дом через дорогу. Он как в десять уйдет, так только к пяти заявится. Дома-то спать всяко баще.
        - И вы до сих пор ничего не стырили? - поразился Клаус. Братья отрицательно и с долей недоумения покачали головами. - Вы точно лохи! - вынес Клаус вердикт.
        - Сам ты лох. Тебе хорошо, ты нездешний. А у нас если мамка узнает, что мы чего-нибудь украли - палец отрубит, - пожаловался Лёха. - Скажи, Серый!
        - Базара нет, - подтвердил с уверенностью в голосе старший. - А батя узнает
        - вообще убьёт.
        Клаус завел глаза и резко выдохнул: "п-х!", выражая крайнюю степень изум ления и презрения. Про себя он решил, что непременно воспользуется валящейся прямо в руки удачей. Чуть позднее. Например, на будущей неделе.
        Из-за темноты никто из братьев его пантомимы не увидел и не оценил.
        Быстрым шагом мальчишки добрались до столовой. Серый посветил зажигалкой. Возле двери, свернувшись калачиком, спала крупная собака. Клаус вздрогнул и замер, прикрываясь сумкой. Суки тормозные, думал он о братьях, медленно пятясь. Блин, сейчас нам всем хана!
        Собака лениво подняла голову, насторожила острые уши, понюхала воздух. А затем устроилась в прежней позе и, кажется, снова задремала. Братья, мало обращая на неё внимание, действуя умело и слаженно, вынули из двери узенькую дощечку. Было ясно, что дощечка выполняет чисто декоративные функции. Лёха про сунул внутрь руку, недолго покопался, замок щёлкнул и дверь распахнулась. Старший присел к собаке и принялся поглаживать, трепать за ушами, что-то успокоительно нашептывая. Собака без особого энтузиазма постукивала хвостом по полу.
        - Быстро проходи, - скомандовал Клаусу Серый. - Только не бегом.
        Клаус повиновался. Стоило ему очутиться в столовой, Серый оставил собаку, в два шага догнал его, и захлопнул за собой дверь.
        - Пересрался? - спросил он, внимательно изучая в трепещущем свете пламени зажигалки лицо Клауса. - Здоровенная, да?
        Клаус не ответил. Он немилосердно корил себя, что связался с этими придур ками. Но Демон сказал: всех кошек надо кончить в Петуховке. Семь штук, одна в одну. Это - важно. Иначе никакое братство люциферитов Клаусу не светит. А светит петелька на шею. "Пусть она здесь и останется, - усмехнулся Демон, подёргав про волоку, что готовил Клаус для «заказанной» Мурки. - Как напоминание, что ты - мой должник. Во времени не ограничиваю. Главное, чтобы ритуал был соблюдён. А пой мают…" Он многозначительно посмотрел Клаусу прямо в глаза. Молча, щерясь широким тонкогубым ртом с дырой на месте одного из верхних резцов. Клауса продрала дрожь. Он совершенно чётко понял, что попадаться нельзя ни в коем случае.
        - Где она? - спросил Клаус. - Кис-кис, эй, топай сюда! Гляди, у дяди Клауса валерьяночка для тебя! Кис-кис-кис! А вдруг её нету? - забеспокоился он. - Может, она гулять ушла?
        Опровергая его слова, откуда-то из-за дальних столов показалась кошка. Видимо, запах валерьянки раздразнил её чуткие ноздри даже на таком солидном рас стоянии. Чем меньшая дистанция их разделяла, тем быстрее двигался зверек. Пос ледние метры до душистой лужицы, растёкшейся на полу, кошка преодолела тяжёлой рысцой. Короткий, кривой на кончике - не иначе, сломанный и неправильно срос шийся - хвост торчал трубой. Она действительно была очень толста, короткая гладкая шерсть лоснилась. Сытая жизнь при кухне шла ей впрок.
        Кошка противно мяукнула и начала лизать пол, ничуть не смущаясь присутствия мальчишек.
        - Короче, чуваки, - сказал Серый задумчиво. - Облом. Она же, как налижется, сдуреет. Нам её не взять тогда, железно. Да и вообще, как мы её прибивать будем? Исцарапает же в кровь. Надо чё-то типа мешка.
        - Я могу курточку отдать, - с готовностью предложил Лёха.
        - Новую-то? - пронзил его недовольным взглядом Серый. - Да ты офигенно крут, брателло! Ты ещё трусы свои отдай.
        Лёха поскучнел. Серый не унимался:
        - Клаус, ты чё молчишь? Ты об этом не подумал, что ли? Или мы её сначала кокнем? А чем, гвоздодёром?
        - Отставить кокать! - с ноткой превосходства сказал Клаус. - Я в валерьянку снотворное добавил. Щас отрубится.
        Кошка, досуха вылизав пол, принялась тереться об него мордой, смешно буксуя задними лапами, выгибаясь и перекатываясь через спину. Не прошло и минуты, как её движения сделались замедленными, неуверенными. Наконец она замерла, лёжа на боку, только передние лапы с растопыренными когтями чуть подрагивали.
        Клаус тронул её ногой. Кошка не отреагировала. Тогда он взял её за хвост и поднял высоко в воздух, демонстрируя братьям. Затем почти бережно уложил в сумку.
        - Где пришлёпаем? - спросил он. - В учительской?
        - Не, лучше на географии. Во, Георгин порадуется! - сказал Лёха. - Брателло, прикинь, на географии клёво будет?
        - Базара нет! - сказал Серый, злорадно ухмыляясь.
        Школа сделалась уже совсем тёмной, и идти по ней было жутковато. Спотыкаясь, подбадривая друг друга матерками и насмешками, они поднялись на третий этаж. В самой глубине рекреации, возле огороженной решёткой железной лестницы, ведущей на чердак, располагался кабинет географии. Тут, в тупике без окон, темень стояла запредельная, такая, что казалось, её можно черпать горстями. От чердачного люка припахивало пылью и голубиным жильём. Лестница, ведущая из тупика вниз, была заперта хлипкой двустворчатой дверью с висячим замком. Пожарная безопасность нарушалась прямо-таки вопиюще, зато уборщице не приходилось мыть дополнительные лестничные марши.
        - Мрак - могильный, - попытался разрядить обстановку Клаус, но вышло только хуже.
        - Ты думай, чё говоришь! - озлобленно набросился на него Серый.
        Огонёк зажигалки, который он из экономии убавил до минимума, ругая себя за то, что не догадался прихватить фонарик, только усугублял положение. В зареше ченном углу метались тени и, кажется, что-то копошилось. Лёха вдруг запаниковал, отбежал к широкому центральному окну, из которого сочился кое-какой свет от луны и фонаря в школьном дворе, и звенящим голосом сказал, что всё, останется тут. А если его попытаются от окна оттащить, он так заорёт, что мало никому не пока жется. Он вцепился в батарею парового отопления как клещ и смотрел на товарищей огромными, блестящими от слёз глазами. Его было не узнать.
        - Ладно, брателло, будешь на шухере стоять, - решил Серый. Он как-то неожи данно сделался на этот момент главным. Наверное, потому что владел зажигалкой. Да и собой он владел лучше остальных. Впрочем, Клаус не возражал. Он сам еле сдер живался, чтобы не броситься прочь, визжа во всё горло.
        Ключ, которым отпирали запасной выход, подошёл и к кабинету. Серый, едва войдя, тут же проскользнул к окнам и опустил жалюзи - класс географии был специ ально оборудован для просмотра учебных фильмов.
        Клаус принялся разгружать сумку. Первой появилась кошка - всё такая же неподвижная, расслабленная - словно тряпичная. Когти у неё уже втянулись. Клаус для чего-то взвесил её на руках и положил на первую парту. Потом достал четыре чёрные витые свечи, вставил в баночки из-под майонеза, разместил по углам учи тельского стола и зажёг. Затем на столе появились потрёпанная общая тетрадь, пластиковая бутылка с водой, кучка ржавых - среди них даже было несколько пог нутых - гвоздей. Молоток, рулон изоляционной ленты на матерчатой основе, неши рокая малярная кисть и ярко-белый комок не то ваты, не то синтепона. Клаус зад винул сумку ногой под стол и стал обматывать кошачьи лапы ватой, а поверх ваты - изолентой.
        - Зачем это? - не понял Серый. - Для крепкости?
        - Ты не тупи, - сказал Клаус, продолжая работу. - При чем тут крепкость? Чтобы в кровище не измазаться.
        - Клёво придумал! - восхитился Серый. - А мне щас чё делать?
        - Не базарить, понял? - К Клаусу вернулось ощущение собственной значимости. Он процедил: - Смотри и учись. Потом подержишь её, пока я буду приколачивать.
        Серый подошёл к классной доске, постучал по ней костяшками пальцев.
        - Фиг ты тут чё приколотишь, - засомневался он. - Доска-то из текстолита, а гвозди у тебя говённые. Сказал бы мне, я бы хороших взял. И то - фиг знает, войдут или нет. Дрелью бы надо сперва…
        - У меня войдут, - уверенно сказал Клаус. Он закончил с кошкой, обмотав напоследок лентой морду, достал из внутреннего кармана курточки крошечный бумажный пакетик, осторожно развернул и поднес к носу.
        - Ты чего? - опасливо спросил Серый.
        Клаус зажал одну ноздрю пальцем и громко втянул воздух свободной. Постоял, опустив руки и тряся головой, облизнул бумажку, смял и запихал в карман.
        - Ничего. Без дури нельзя, понял? - сказал он и с бульканьем отхлебнул из бутылки. Вода побежала у него по подбородку. - Иди сюда, хватай кошака. Прижмёшь брюхом к доске. Ну, шевелись, чё тормозишь?
        Серый подошёл, двумя пальцами потрогал кошку и сказал:
        - Блин, Клаус, ты не ругайся только. Я, короче, чё-то не могу. Прикинь, мне чё-то страхово так… Вообще шило! Лом ы такие… Может, я пойду лучше? На фиг я тебе нужен?
        Клаус со стуком поставил бутылку на стол, повернулся к нему и ожесточёно прошипел:
        - Ты, тупой! Как я без тебя гвозди забивать буду - одной рукой что ли? Давай хватай и держи! Если ссышь, глаза закрой. Баклан, твою мать! Ур-род!…
        Серый вдруг почувствовал себя совсем крошечным - может, пятилетним, а может, и того меньше. Он, обмирая, поднял тёплое мягкое тельце, двинулся обратно к доске, держа его на вытянутых руках и поскуливая: "Клаус, слушай, чувак, давай бросим это дело, а? Всё равно же ни фига не получится. Давай лучше видик из учи тельской уведем, а? На фиг тебе это братство дурацкое, а?" Клаус, шумно дыша через рот, глядел на кошку бешено-восторженными глазами. Молоток в его руке мотался и дёргался, как живой.
        Серый вздрогнул: пальцы припечатались к холодному текстолиту.
        - Брюхом. К доске! - отчеканил Клаус. - Так. Лапы врозь. Зашибись!
        Он размахнулся.
        Удары смолкли. Серый, опустив глаза, чтобы не видеть того, что, слегка подёргиваясь, висело сейчас на классной доске, попятился, развернулся и почти бегом ушёл на «камчатку». Там он сел лицом к двери и сгорбился.
        Клаус ополоснул руки, обтёр о штаны. Отхлебнул глоток воды, прополоскал горло, сплюнул и раскрыл тетрадку.
        Он начал монотонно нараспев читать, лишь изредка повышая тон - в конце фраз, а у Серого вдруг дико заломило во лбу и в затылке. Хоть вой. Замолчи, хотел крикнуть Серый. Заткнись, Клаус! Но язык наполовину вывалился наружу и болтался без толку, сухой, шершавый, как бумага. И всё-таки, всё-таки с него капало. С языка. Слюна. Или это сыпался песок? Серый поднялся и, пошатываясь, охая на каждом шагу - удары ступней о пол, даже самые осторожные, отдавались новыми вспышками боли, - поплёлся к ставшей вдруг недостижимо далёкой двери.
        Клаус читал:
        - Птицы воздуха белые, птицы воздуха чёрные, птицы воздуха пёстры- е … Здесь ваше сердце! Здесь! Рыбы воды белые, рыбы воды чёрные, рыбы воды пёстры- е … Здесь ваше сердце! Здесь! Гады земли белые, гады земли чёрные, гады земли пёстры- е … Здесь ваше сердце! Здесь! Саламандры огня белые, саламандры огня чёрные, саламандры огня алы- е … Здесь ваше сердце! Здесь! Здесь!… Листья воздуха живые, листья воздуха мёртвые, листья воздуха трепетны- е … Здесь ваши корни! Здесь! Струи воды живые…
        Серому оставалось пройти совсем чуть-чуть, почти ничего - шаг, полшага, - когда дверь рывком отдалилась. Серый разочарованно вскрикнул. Его обдало сладким воздухом - прохладным, без душного тепла плавящегося стеарина. В возникшем на месте двери глубоком как колодец проёме стоял кто-то, серебристый от шеи до паха, и Лехиным голосом истошно вопил: Серый-серый-серый! А-а-а! Наверно, обес покоено подумал Серый, это всё-таки брателло. Ветровка его и голос вроде его. Вот только что с ним случилось? Вниз от блескучего кокона курточки брателлы Лёхи просто не было, а было что-то ветвящееся десятками тонких грязно-зелёных прути ков, пребывающих в беспрестанном движении. И вверх от курточки Лёхи не было тоже. Только крик. Се-ерый! Се-ерый! Серы-ы-ы… Брателло! Та-а-а-ам!
        Серый сделал ещё один шаг, переступил границу кабинета… и сразу стало легче. Брат приобрёл нормальный вид - серебристая ветровка, камуфляжной расцветки широкие штаны, испуганная, но бесконечно родная рожа.
        - Чё ты орешь? - встряхнул Серый Леху. - Чё, ну?!
        - Там тетка. В окошке тетка. Большущая. Страшная. Бля, брателло, здесь же третий этаж, как она могла, а? Брателло, надо сваливать!
        - А ну, глянем, - сказал Серый. Ему было стыдно за себя ("Чё я, дряни какой-то надышался у Клауса, что ли?", - думал он), и он желал реабилитиро ваться. Перед братом. А в первую очередь перед собой.
        - Дурак, не ходи туда. Отсюда гляди. Вон, - махнул рукой Лёха. - Третье от нас окошко. Не, не - второе! С-с-сучка… Всё ещё тута!
        Серый присмотрелся - и попятился. За стеклом маячило бледное, серо-свинцовое женское лицо, словно бы подсвеченное изнутри мертвенным, серым же. Огромные чер нильные глаза, гладкие чёрные волосы, зеленовато мерцающие зубы. Просвечивающие сквозь кожу тонкого с небольшой горбинкой носа червеобразные каналы ноздрей. Вишнево-чёрные губы - плоские, как раздавленные. Лицо, превосходящее размерами обычное человеческое раза в два, то приближалось, растекалось по стеклу жирным пятном - и стекло делалось мутным, то отдалялось - и становилось видно колыхание рваных сизых тряпок, вырастающих из затылка и короткой, жестоко разодранной шеи. Худые ломаные пальцы без ногтей елозили по раме, отбивая неприятный ритм, соз вучный с заклинаниями Клауса, и плохо закрепленное стекло глухо дребезжало.
        - Белая Баба, - выдохнул Серый. - Молитву читай, Богородицу!
        - Богородица Дево, радуйся… - начал Лёха торопливо, но вдруг сбился: - Э, брателло, фиг там! Богородица - бесполезняк, отвечаю! Блин, это не Белая Баба! Она же на Троицу вылетает. А щас! До Троицы ещё… Это же дьяволица к Клаусу при летела! - осенило его вдруг. - Тикать надо! - взвизгнул он.
        Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приоб щиться к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средство прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, дру гой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, пере летая через три ступени.
        Вслед им неслось и неслось унылое:
        - …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…
        Дневник Антона Басарыги. 2 мая, пятница .
        Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит - непередаваемая. Родственники ещё поутру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый сос тав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно - почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной программе мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался сте речь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину - когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финан совый отчет.
        В начале месяца.
        Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.
        Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин- на-Саране. Сарана - река, Сарацин - незнамо кто. Хоть существовал в реальности и сказок о нём - уйма. С достоверными документами хуже. Скупо, мало, неправдопо добно. Версии краеведов о его этнических корнях расходятся. В народе любовью пользуется следующая легенда, официально подвергнутая остракизму и осмеянию за нагромождение хронологических ляпсусов и идиоматических нелепиц:
        (Воспроизвожу в собственной редакции.)
        Сарацин, смуглый мавританский однорукий рыцарь с кривой саблей, приехал в здешние края при Царе Горохе и Царице Полянице из страны Гишпании, провинции Гранада, с конной полусотней чёрных лицом головорезов. На родине он был прибли женным самого Абу Абдаллаха, но вызвал монарший гнев, окрестившись в православие и окрестив личную гвардию, гарем, а также любимого наложника Абы. Сарацин был удалец. Здешнему вольному люду поглянулся оттого сразу. Способствовала росту народного расположения и его товарно-денежная щедрость и пушка, коей сарацинские янычары расстреливали царёвых сборщиков податей, несогласных со свободолюбивой политикой новоявленного князька. Самочинно возвел он деревянную крепость на высоком берегу Сараны, церковь Святаго Александра Невского, и наладился созда вать Великую Православную Тмутаракань. Крепость назвал Новым Белым Саркелом. Султан-королем, ничтоже сумняшеся, провозгласил себя. Без дозволения опять же государя Гороха и государыни Поляницы. Горох, знамо, осерчал: "Где налоги? Какая ещё тьфу, Таракань? Ах, независимый эмират! Вольный шахиншах! Бунтовать взду мали, негодные! Ну,
погодите у меня ужо!" Свистнул Горох с Дона казаков, туго учёных борьбе с басурманами, и Сарацину в два счета дали по шапке. И не только по шапке. Башку ему оттяпали тут же. Но не потому, что поторопились, а потому что в горячей сече. Нахлобучили её на высочайший кол подле крепостных ворот и не велели снимать. Рядом, на колах пониже, торчали головы соратников. Их клевали вороны, а главу Сарацина почему-то нет.
        Зато она светилась по ночам глазами и вещала. Некоторые пророчества звучали не по-русски, население их не понимало. Приглашали соседей-башкир, марийцев и прочих черемис - те не понимали тоже. Один из уцелевших янычар понимал, но у него был усечен язык, вырваны ноздри, выколоты глаза, на лбу выжжено царско клеймо, он был оскоплён и навек закован в колодки. Сами соображаете, какой от этакого толмача прок. Пророчества, однако, сбывались вне зависимости от языка, на котором реклись. Не все были хорошими. Плохие определялись по отрицательной реакции сарацинского сподвижника. Он принимался исступленно мычать и биться в падучей. Когда тот умер - по результатам. Так, слова о пришествии известного в те годы смутьяна Емельки Пугачева - сбылись. Как обещала голова, крепость пала, с остатками гарнизона поступили мятежники без разных там экивоков. Емельян, пьяный от победы, пришёл к голове (уже в то время черепу) с благодарностями и подарком - шёлковым тюрбаном. Голова пообещала ему скорую перемену в судьбе, расставание с удачей, а также схожесть грядущего конца со своим собственным. Емельян расхохотался: "Это
я и сам знаю! Ты конкретней давай - царем перед тем стану али нет?" Голова привычно увильнула от ответа в дебри иноземной лексики. "Будь ты живой человек, я б тебе за такую хитрожопость…" - пригрозил невнятно Емельян, но не уточнил, а махнул рукой да отправился дальше пировать.
        Тюрбан вышел голове велик. Чтобы не спадывал, приклеили его столярным клеем. Клей в те годы варили качественный, шапка держалась намертво…
        Этим легенда практически кончается. На изумруд во лбу новой сарацинской чалмы кто-то позарился, или ещё как, однако же вскорости на колу было пусто.
        Где говорящий череп сейчас, никто не знает.
        А город в конце концов либерально назвали именем неудачливого мавританского свободолюбца.
        Выдавшееся свободным время мещански проводил у телеэкрана. Ну не с дозором же ходить вокруг усадьбы, отпугивая вороватых детей степи и ветра деревянной колотушкой, в самом деле!
        По MTV давали Кайли Миноуг. Аппетитная австралиечка с сексуальным голосом и сексуальным же телом пела и приплясывала в австралийской какой-то забегаловке, возбуждая в мужчинах мужское. Оператор клипа работал мастерски, концентрируя внимание зрителя на наиболее выигрышных точках Кайлиной фигуры. Поскольку воз раст девушки перевалил уже за роковой тридцачик, а силикон нынче не в моде, камера скользила преимущественно по участку пониже спины и участок этот, полуп рикрытый коротюсенькими рваненькими джинсовыми шортиками, был выше всяких похвал, признаю. Грудь её, коя без силиконовой подмоги поддалась уже гнёту лет и земного притяжения, в кадр практически не попадала, зато попадали губы - яркие и чувст венные - загляденье просто!
        Я помаленьку вожделел, капельку завидуя посетителям забегаловки, перед кото рыми она вытанцовывала. Потом веселье кончилось вместе с клипом, но австралийская Минога появилась в следующем ролике - на пару с инфернальным красавчиком- брюнетом Ником Кейвом. Красавчик сдержанно гудящим голосом выводил под заворажи вающую музыку минорные рулады, нежно лаская тело прекрасной утопленницы, которую девушка-Минога и изображала. Картинка была некротически-прекрасна: прозрачная вода, прозрачное одеяние, облипающее бледное женское тело, полумрак австралийс кого прибрежного леса, скольжение бабочек, солнечных лучей, дробимых листвой. Скольжение речных струй, колыханье камышей и осоки… и всё возрастающее ощущение, что мужичок сам же и притопил подружку, дабы создать подходящее этому пейзажу настроение.
        Потом на экране возникло около десятка голых отечественных, ущербных голо сами и фигурами однодневок, сипло блеющих что-то о любви трагической и несчаст ной. Бездарность этих горе-канареек была столь велика, что я совсем отключил телевизор.
        Опустевшее информационное пространство тотчас заполнили ворвавшиеся через окна громкие голоса с улицы. Напротив дома, ровно посреди дороги, как это у нас принято, стояла стайка девок лет пятнадцати-семнадцати и беседовала. По- простому, по-нашему же. По-пейзански.
        "Я, такая, ему говорю: "Да пошёл ты, козлина!" А он, такой: "Я ща пойду! Я ща так пойду, что ты окуеешь!" А я ему, такая: "Сам не окуей, гондурас". А он, такой…"
        Или что-то в этом роде.
        Девахи были ничего себе - кровь с молоком и сало с пряностями. Что и демонстрировались всем желающим посредством юбчонок и майчонок позапрошлогоднего модного фасона. Особого внимания и особой отметки заслуживали ножки - пропорций прямо-таки аллегорических. Каждая из ножек, взятая в отдельности, превышала объемами, должно быть, две моих, накачанных по мет о де исторического силача Евгения Сандова (он же Юджин Сэндоу), вычитанной мною в стареньком номере журнала "Спортивная жизнь России". Децибелов девичьего разговора не способны были бы удержать в узде никакие оконные блоки от фирмы «Евровиндоу». Тем паче наши, производства местного деревообрабатывающего комбината.
        Я откинул крючок, распахнул рамы и позвал: "Эй, подруги!"
        Они приумолкли, обернулись.
        "У меня ребенок маленький спит, - не моргнув глазом, соврал я. - Давайте, орите потише. И где-нибудь в другом месте".
        Девки недовольно фыркнули, буркнули, плечиками дёрнули и, показательно отс читав шагов как бы не десяток в сторону, возобновили высоко информационную свою и громозвучную беседу.
        Я окна не закрывал и продолжал с укоризной изучать их сплоченную общим кругом интересов группу. Было им от этого, по всему видать, неуютно. Так неу ютно, что одна из девушек, самая толстомясая, решилась на крайнюю отпугивающую меру. Повернувшись ко мне спиной и закинув подол свой (длиною хорошо коли в чет верть) наверх, тряхнуть несколько раз необъятным задом, туго обтянутым широкими розоватыми трусами, из стороны в сторону. Представление сопровождал глумливый смех подружек и шумный звук пущенного смелой девушкой ветра.
        Я с немалым трудом одолел дрожь - не похоти телесной, нет - ужаса почти экзистенциального. В долгу оставаться нельзя было ни в коем разе. Тем более, супротивник с нетерпением ждал - либо ответного хода, либо признания поражения. Соорудив на лице гримасу высокомерия, я захватил щепотью нос и шумно-шумно, с переливами, бульканьем и хлюпаньем высморкался. Быстрые умом деушки сообразили, что содержащееся сейчас в моей горсти - не что иное, как плата за их интимную красоту, и, сдержанно ропща, тяжелым полугалопом отправились восвояси. Стриптизёрка, приобретшая вдруг целомудренность, пыталась на ходу опустить нижнюю границу задираемого недавно предмета одежды до уровня минимального приличия, однако же тщетно.
        Торжествуя, я закрыл окно. В ладони моей ничего не было. Ничегошеньки. Чиста она была, аки рука сказочного чекиста из утопии, пригрезившейся товарищу Желез ному Феликсу в припадке раскаяния за содеянное в прошлом, настоящем и вероятном будущем.
        Приему этому, с соплями в горсти, которых на самом-то деле и нету, обучил меня в Чебаркульской учебке младших командиров «замок» наш, старший сержант Гро шевский, по прозвищу Блямба. Очень это весело получается, когда сует тебе руку для пожатия какой-нибудь малоприятный в общении, но надоедливый человечек, а ты эдак феерически сморкаешься в ладонь да и жмёшь с открытой улыбкой протянутую грабельку. Смена выражений на лице контактного организма просто потрясает - уверяю вас! От безграничного ужаса через безграничное же блаженство к полной враждебности. Особливо к враждебности, ежели имеются в зоне контакта пристрас тные зрители, не обременённые чувством ложного интеллигентского такта. Каковых в армейских частях, как водится, - исключительное большинство.
        Некоторое время я лежал на диване и наслаждался эйфорическим мироощущением триумфатора.
        А затем пришла моя Оленька, которая могла без малейшего труда заткнуть за поясок, охватывающий её талию, десяток австралийских миног - в плане сексуаль ности, уточняю. И я, истосковавшийся, повлек её в интимный дортуарчик наш, в бес стыдный вертепчик наш, на просторное наше ложе любви…
        …Оленька моя сидела на краешке кровати - голышкой неземной совершенно и совершенной неземно - и расчёсывала волосы. Волосы у неё длиннющие, тоненькие и мяконькие, что у младенчика, и в страсти путаются - беда! Вот она их и расчёсы вает после: перво-наперво гребешком, затем «массажкой», а затем уж и щёточкой густой - конского жёсткого волоса. То на грудь она их перебросит через левое плечо, то мотнёт головой - летят они крылом платиновым, драгоценным - и падают на правое плечо, то свесит их водопадом перед лицом, склонив головушку так, что трогательный её затылочек обрисуется, а я смотрю - любуюсь, глаз отвести не смею. И нежность - невыразимая…
        "Антон, - сказала она негромко и посмотрела на меня так, что я сразу вско чил, полный нехороших предчувствий. - Антон, вчера ночью в школе сатанисты опять кошку распяли. Я за Машку боюсь, Антон". Губы у неё задрожали.
        Я бросился обнимать её и успокаивать, но она таки расплакалась.
        Сволочи, думал я, прижимая её к себе. Какие же сволочи! В каких подвалах взросло это дьявольское отродье? Эпидемия же прямо какая-то! В нашей-то деревне, понятно, подростки-дегенераты модному веянию подражают. Скорее всего. А вообще? Губерния содрогается. Страна пока не содрогается, следит издали, но тоже, надо думать, не в восторге. Мразь же чёрная лютует. «Люцифериты», ни дна им, не пок рышки! Кто такие? Власть безмолвствует. Губернатор наш, орёл, коего корреспон денты посетили в Альпах, где он катается на лыжах, проводя отпуск, отмахнулся раздражённо. Чепуха, дескать! Бабьи сказки, дескать. Не стоит разводить панику, дескать. Гляньте на меня - не волнуюсь же, вот и вам не нужно. Всё чики-чики, под контролем. Преступность у меня знаете, где? Вот она где у меня, в кулаке! Уяснили? То-то же! Идите с богом, не мешайте с горки скользить.
        Говорю же, орёл.
        А люцифериты? Положили они на губернатора. Денег у них, говорят, до чёрта и адвокаты лучшие. И транспорт, связь, компьютерные сети. И лапы когтистые во всех властных структурах. Боевики у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно смертники. Аналитические отделы у них, говорят, высший класс, притом едва ли не поголовно гении. Всё у них высший класс. Прокламации цветные, на глянцевой бумаге, как снег летят.
        "ОН идет! ОН почти пришёл! 666 ступеней осталось ЕМУ преодолеть. Знайте, ОН преодолеет те ступени! И взрастет Великая Россия! ОН - семя! Мы, "Предстоящие свету Люциферову", ЕМУ поможем! Бомжи, извращенцы, преступники и наркоманы будут распяты во имя ЕГО. Не бойтесь этих смертей, они - ступени; они - во благо. ЕМУ. Нам с вами. Преклоните головы перед НИМ, и ОН не обойдёт вас своей милостью! Мессии, приходившие до него, были слабы. ОН будет могуч! Церковники оклеветали ЕГО, изолгали путь ЕГО, а ведь это ОН превратил нас в людей! ОН любит нас! ОН изринет скверну из нашей жизни, наполнит её новым содержанием, распахнёт неви данные горизонты перед нашими детьми! Радуйтесь, соотечественники, ибо мы - изб раны ИМ!"
        Восклицательные знаки, везде восклицательные знаки.
        "ОН".
        Как же это прохлопали те, кому положено знать всё обо всех? Ладно бы одна группа сатанистов была. Ну, две, пяток. А то ведь десятки! Счёт человеческих жертв уже по слухам на десятки идёт! И какого рожна им в нашей отдаленной губернии надо? Почему гнездо их гнилостное здесь? Неужто и в самом деле тут, у нас, народится Антихрист?
        Чёрт, этак с катушек слететь недолго.
        Чёрт?!!
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
        короткая, в которой я сперва исполняю роль короля лгунов, а затем - заинтересованного читателя.
        - Уже приступил, - сказал я бодро в трубку, честно помахивая перед телефоном перекрещёнными пальцами свободной руки в знак изрекаемой лжи. А то, что Большой Дядька этого не видит, так это уж его проблемы. Я придал голосу оттенок довери тельности: - Не скажу, что прочёл до самого конца, но - приступил.
        - Ну и как вам? Нравится? - спросил Игорь Игоревич.
        - Заинтригован. - Я понимал, что ступил на неверный лёд обмана враз обеими ногами. Тонкая корочка предательски похрустывала; под нею же разверзлась бездна. Единственное, что могло меня спасти - суеверно скрещённые пальцы. Я продолжал самозабвенно врать: - Местами так, пожалуй, и вовсе поражён.
        - Что думаете предпринять? - прямо в лоб засветил мне конкретный вопрос Игорь Игоревич.
        Предпринять? Если б я хоть знал, что к чему. Помявшись для правдоподобия и задумчиво хмыкнув, я сознался:
        - Знаете, пока не определился. А стоит ли вообще что-либо предпринимать? Может, пусть всё идет как есть?
        - Ага, наш осторожный друг всё-таки решил вильнуть в кусты… - невесело сказал сам себе Большой Дядька. - Что же, Филипп, это ваш выбор. Достаточно разумный. Не смею осуждать.
        - Погодите, вы не поняли. Никуда я не виляю. Просто… Игорь Игоревич, - выпалил я наугад, - вам не кажется, что это ваше «Фуэте» - полная ерунда?
        Пальба в белый свет приносит иногда неожиданные результаты. Вот и я - ухит рился, похоже, попасть. Причём в довольно чувствительное место.
        - Во-первых, оно не моё, - обиделся сеньор Тараканни. - А во-вторых,
        такие (он выделил голосом это "такие") совпадения не могут быть ерундой. Тем более, полной. Я вам, Филипп, советую взяться, и дочитать-таки рукопись до конца. Может, тогда и поубавится у вас скепсиса. Ариведерчи!
        Сказав умолкшей трубке «пока», я со вздохом поплелся на поиски злополучной папки. Отыскал, раскрыл, вздохнул вторично - куда как протяжнее - и нехотя при нялся читать. Однако уже в третьем абзаце повстречал самого себя - в роли длинно волосого качка со спортивной сумкой… и втянулся.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ ФУЭТЕ ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО ЗЛА

1…И ДОРОГИ
        Автобус остановился. Пыль, сдуваемая на ходу ветерком, что врывался через раскрытые люки и окна, густыми клубами повисла в салоне. Пассажиры поспешно ринулись наружу, толкаясь и весело сквернословя.
        Дальновидные аборигены повскакивали с мест задолго до остановки - вместе со своими здоровенными сумками и рюкзаками. Костя сидел в самом хвосте автобуса, пробраться к передней двери по их примеру заранее не догадался, понадеявшись, что водитель откроет заднюю.
        Не тут-то было!
        Утомлённый тряской дорогой, пылью и жарой Костя пасмурно решил сперва, что водитель-извращенец таким образом издевается над людьми. Потом он разглядел обрезок сплющенной трубы, который стягивал раздвигающиеся половинки задней двери посредством пары заржавленных болтов. По-видимому, решил Костя, дверь самопроиз вольно распахивается на ходу, и не скрепи её намертво - могут появиться жертвы. Он вспомнил, как его самого подбрасывало на ухабах, тут же представил, что однажды не смог удержаться - вылетел на дорогу через неисправную дверцу… и простил водителя. Его милосердию способствовало и то, что выход наконец оказался свободен.
        Подхватив с рубчатого резинового пола ранец, он бодро прошествовал наружу. И даже сказал шофёру спасибо. Шофёр увлеченно болтал со здоровенным, длинноволосым и треугольно-бугристым качком. У здоровяка из уха свисала серебряная серьга в виде древнеегипетского символа жизни, а с плеча - спортивная сумка, полная угло ватого железа (о сумку Костя довольно чувствительно ударился боком). На Костину учтивость водитель не отреагировал вовсе, словно не заметил. И то верно - не бог весть, какая важная птица: худой, невысокий мальчишка неполных шестнадцати лет. Пацан - так, наверное, здесь говорят. Качок же, почувствовав, что его дурацкую сумку кто-то задел, оборотился и широко улыбнулся Косте, оскалясь нечеловеческим количеством зубов, и сказав: "Ой, прости. Сильно ушибся, турист?" И даже возна мерился, кажется, потрепать Костю по плечику.
        Костя отрицательно мотнул головой и поспешил прошмыгнуть мимо. Вдруг этот красавчик-культурист с серьгой - педик? Запросто!
        Дядю Тёму, симпатичного усатого мужика лет тридцати, с которым родители договорились о транспорте до Серебряного, Костя заметил сразу. Тот сидел бочком на немолодом зеленовато-голубом «Иже» с коляской и играл в карманный тетрис. На дяде Тёме была надета застёгнутая под горло штормовка, и Костю это несколько удивило. В такую-то теплынь? Кстати, внешне дядя Тёма смахивал на покойного "квин а " Фредди Меркьюри. Его тоже за педика примешь? - спросил себя Костя, и ему сделалось стыдно.
        - Здравствуйте, - сказал он, подойдя к мотоциклисту, и улыбнулся, стараясь, чтобы получилось натурально.
        - Привет, - отозвался дядя Тёма, не отрывая глаз от игры. - Ты Констант э н?
        - уточнил он с некоторым квазифранцузским прононсом. - Подрос. Совсем большой стал. Полезай в люльку, одевай каску. Если есть курточка, тоже одень. Поедем быстро, - в одной рубахе живо-два продует.
        Костя усмехнулся про себя. Констант э н! Француз, фу ты ну ты! "Одевай каску". А во что, позвольте поинтересоваться, её одевать?
        Курточка у него была; он немного повозился с заедающей молнией, одержал победу и взялся за шлём. Шлём ("каска") выглядел совершенно непрезентабельно: мутно-зелёный, поцарапанный, с маленьким расколотым козырьком и наушниками из потрескавшегося кожзаменителя. Когда-то его оклеили для красоты полосками синей изоляционной ленты. Сейчас лента почти вся отклеилась, остались лишь грязные следы. Бр-р-р! Внутренний матерчатый рант пропитался за долгие годы службы п о том и отвратительно жирно поблёскивал. Костя натянул шлём поверх бейсболки, решив, что потом её обязательно постирает.
        Дядя Тёма проиграл вчистую, о чем пискляво возвестила победная мелодия тет риса. Он легонько беззлобно чертыхнулся, сунул игрушку в карман и принялся заво дить мотоцикл.
        - Заедем ещё ко мне домой, ладно? - прокричал он, когда двигатель зарабо тал. - У меня в Серебряном огородик, дак надо кое-чё туда отвезти.
        Костя лишь кивнул. Он как раз пытался поудобнее пристроить в коляске ноги, но этому мешали: топор в чехле из обрезанного голенища болотного сапога, пустая десятилитровая канистра, металлический ящичек, из-под полуоткрытой крышки кото рого виднелись мотоциклетные запчасти, гаечные ключи, отвёртки и разные крепёжные метизы. А ещё под ногами присутствовали большой моток веревки и свёрнутая кле ёнка. Костя ставил ноги так и этак - всё зря.
        Асфальт, пусть плохонький, оказывается, кончался сразу за автобусной оста новкой. А ведь и начался-то совсем незадолго до неё, лишь на въезде в деревню… Дядя же Тёма выбирал путь для мотоцикла так, чтобы переднее колесо катилось по более-менее ровной дороге. Все рытвины в результате такой предусмотрительности ложились точно под колесо коляски. Костю трясло и швыряло, ранец с пожитками грозил вылететь за борт, да и полезные хозяйские вещи под ногами тоже не добав ляли комфорта.
        Ох, Россия, Россия. Дураки и дороги, твердил Костя про себя, словно молитву, дураки и дороги. Странно, но это заклятие каким-то образом помогало легче пере носить лишения.
        Мотоцикл остановился возле добротного бревенчатого дома. Перед домом росла роскошная старая ива, под сенью которой возили по песчаной горке игрушечные машинки два мальчика лет четырех-пяти. Песок был уже порядком прибит и притоп тан, изрыт автомобильными трассами и тоннелями, украшен строениями из щепок и деревьями из свежесломленных ивовых веточек. Один карапуз при приближении дяди Тёмы поднялся с колен, серьёзно вытянул вперед руку со сжатым грязным кулачком. Дядя Тёма осторожно стукнул по нему своим волосатым кулаком, взъерошил мальчишке волосы. Сын, наверное, подумал Костя. Похож. Точно сын.
        Костя выбрался из коляски. К нему тут же подлетел крупный комар, твёрдо нацеленный поживиться свежим гемоглобином. Ещё один. Детишек же, одетых только в трусики и сандалии, кровопийцы почему-то игнорировали. Деревенских комары не кусают, вспомнил Костя чьи-то слова, которым никогда не верил, считая байкой. И вот, на тебе! Воплощённое чудо? А может, они просто репеллентом намазаны?
        Изо двора появился дядя Тёма со связкой мотыг, сопровождаемый длинной и плотной приземистой собачонкой тёмно-коричневого цвета. Несмотря на короткие кривенькие ножки и бочкообразный торс, собачонка была подвижна, точно ртуть. И жизнерадостна, точно щенок.
        "Тёма и Жучка", - подумал Костя.
        - Скоро огребать картошки поедем, - сообщил дядя Тёма сразу всем. - Ты как, малыш, наготове?
        Сын запрыгал от радости и подтвердил, что да - готов, готов хоть сейчас.
        - Сейчас не надо. Завтра с утра отправимся.
        - Дядя Тёма, - умоляющим голосом спросил Костя, с ужасом глядя, как тот при вязывает проволокой к «люльке» мотыги, - можно я на заднем сиденье пристроюсь?
        - Не, не получится. Туда - не получится. Дорога, понимаешь, хреновенькая. Всё время правый уклон, того и гляди, перевернёшься. Когда человек в люльке сидит - оно надёжнее получается. Противовес, понимаешь? Обратно повезу - пожа луйста. А туда никак. А чё, сидеть неудобно?
        - Да. Довольно неудобно, - смущённо признался Костя.
        Дядя Тёма подумал немного, а потом решительно вытащил из коляски (из боко вого прицепа, - вспомнил наконец Костя технически безукоризненное наименование) сиденье, оставив только спинку. Сдвинул на его место ящик с инструментами, покрыл сверху рулоном клеёнки и предложил:
        - Ну-ка, пробуй.
        - Вроде лучше, - не совсем уверенно сказал Костя, надеясь, что его двусмыс ленные обертоны обратят жесткое дяди Тёмино сердце в сторону смягчения.
        - Ну, раз получше, значит поехали!
        …Дорога впрямь оказалась никудышной. Кроме бокового наклона, она имела также множество ухабов и огромных луж в затенённых местах, окружённых густой грязью, похожей на пластилин. Кое-где торчали из дороги вершины здоровущих камней, тела которых уходили глубоко в грунт, и вообще… Но дядя Тёма, следует признать, вел
«Ижа» мастерски. Они даже ни разу не забуксовали, хоть и казалось время от вре мени: вот здесь-то мы точно засядем. Накрепко. Как это: "В грязи у Олега застряла телега. Сидеть здесь Олегу до самого снегу…"
        Дураки и дороги, да.
        Дважды они останавливались.
        Первый раз - на выезде из посёлка. Перед тем, как пойти круто в гору, дорога проходила по хребту длиннющей плотины, отделяющей поселок от красивого спокой ного пруда. Склон плотины, обращённый к посёлку, был высок, крут, густо зарос куриной слепотой и мать-и-мачехой. Противоположный - отлог и выложен бетонными плитами, уходящими в воду. На плитах кое-где располагались загорающие, а кое-где лежали опрокинутые кверху днищем лодки.
        Возле одной и притормозил дядя Тёма. (Возле одной из лодок или одной из загорающих, было не совсем ясно.) Пока он делал вид, что проверяет, насколько плотно законопачены лодочные швы, на самом деле косясь на аппетитную тётечку, что развалилась под солнышком невдалеке, Костя, посчитавший женщину староватой, хоть и заслуживающей комплиментов за приличную фигуру, восторженно осматривался по сторонам.
        С плотины открывался вид как на Петуховку, так и на сопутствующие пейзажи. Деревня (которую местные жители гордо именовали посёлком, аргументируя наличием заводика-задохлика и ещё чего-то промышленного, столь же не впечатляющего разма хом, но однако не аграрного, нет - индустриального!) сплошь утопала в зелени. Лишь кое-где сквозь кроны проглядывали крыши и стены двух- и трехэтажных стро ений. Справа деревня граничила с узенькой речушкой. В речке женщины полоскали бельё, плавали утки. За рекой сразу вздымалась лесистая гора.
        Вообще, горы окружали Петуховку со всех сторон. На левую с переменным успехом пытались вскарабкаться просторные огороды, обнесённые дощатыми заборами. Навстречу огородам сползало кладбище. Деревьев на нем было не меньше, чем могил. Костя помнил, как родители гордились древностью своей покинутой в погоне за цивилизацией и образованием, но не забытой родины. Лет ей было как бы не четы реста. По плотности заселения кладбища - так точно четыреста. Замыкала поселковый периметр плотина, на которой стоял Костя.
        Вода в пруду была чуть зеленоватой, но изумительно прозрачной, в ней отража лись ёлки, небо и солнышко - сквозь акварельные облака. У самого берега плавали окуни. Там, где плотина оканчивалась, плавно смыкаясь со склоном горы, по брюхо в воде стояли коровы, смешно задрав хвосты. Видимо, не хотели их мочить.
        Парили тонкие длиннокрылые чайки.
        Косте подумалось, что когда-то, миллиард лет назад, сюда рухнул огромный метеорит. И эта котловина, в которой расположилась Петуховка вместе с прудом, речкой, стадионом и коровами - не совсем качественно залеченный временем шрам на теле Земли. А может, кратер давно потухшего, но не умершего насовсем вулкана, который когда-то проснётся, и новые Брюлловы получат превосходную тему для худо жественных полотен. Не хотелось бы мне укрываться от горячего пепла и вулкани ческих бомб своей ветровкой, подумалось ему ещё.
        Коровы не только стояли в воде, но и неторопливо, тяжело шли мимо Кости, изредка роняя на ходу сочные духовитые лепёхи. Обработать коров репеллентом не пришло никому в голову: слепни, мухи и прочая гнусь ела их поедом, они остерве нело мотали башками и хвостами. Одна из коров, рыжая, с мокрым тугим животом, выменем до земли и угрожающе торчащей арфой рогов, вдруг остановилась возле мотоцикла. Часть оводов оторвалась от её персонального вампирского роя, устре мившись к Косте. Тот подобрался и замахал руками, стараясь не делать излишне резких движений. Коров он, надо сказать, побаивался.
        Вытянув морду, с которой капала слюна, и закатив глаза, корова взревела, обдавая Костю густым запахом травяной жвачки и парного молока. Рев её ничуть не напоминал классическое «Му-му». Динозавры и мастодонты приходили в это время трепещущему Косте на ум, слоны и бегемоты, паровые сирены, тепловозные гудки - только не нежное мычание Бурёнушки из сказки.
        Дядя Тёма на голос коровы отреагировал странно. Он лёгким скачком перемахнул метровую ограду из толстых труб, разделяющую дорогу и бетонный скат плотины, и направился к скотине со словами: "Да ты моя Малютушка! Да хорошая ты моя! Нагу лялась, родимая…" - и далее, в том же режущем Костины уши духе. Лодка, как и полуголая селянка в момент лишились его внимания, пав жертвою хозяйской любви к скотине-кормилице. Впрочем, кажется, дяди Тёмина измена ничуть их не задела.
        Обласкав Малютушку, родимую, хорошую, и приказав ей шагать домой, дядя Тёма, заметно просветлевший лицом, завел мотоцикл.
        - Поехали дальше? - крикнул он.
        - Поехали, - крикнул в ответ Костя.
        Его удивляла привычка дяди Тёмы разговаривать непременно и в основном при работающем двигателе. Недоумевая, Костя, тем не менее, придерживался правил игры.
        А куда деваться?
        Скача по крупной щебенке дороги, точно архар и немилосердно дымя в две трубы, «Иж» взобрался на гору, перевалил вершину и покатился вниз. Дядя Тёма при этом отключил передачи и вовсе заглушил двигатель - шпарил накатом. Подобная сомнительная экономия бензина слегка напугала осторожного Костю. Если тормоза мотоцикла откажут, на такой скорости (а дядя Тёма также и не притормаживал - берёг вдобавок резину) очень даже просто можно расстаться с жизнью или сделаться калекой. Не спасёт и каска.
        Обошлось. Спуск закончился, мотор затарахтел. Они въехали в населённый пункт, о котором погнутый дорожный указатель немногословно сообщил: «Мурышовка». Хотя, судя по цветовому оформлению указателя - белые буквы по синему фону, - Мурышовка населённым пунктом как бы не считалась, и в ней можно было даже не сбавлять скорости.
        И дядя Тёма подкинул газку.
        Замелькали дома и трактора, стоящие под окнами домов. Собаки, спящие в тени тракторов. Грязные, поджарые почти до стройности и очень жизнерадостные поро сята, бегающие мимо спящих собак взапуски друг с другом и с мотоциклом дяди Тёмы. Долгомерные брёвна, лежащие вдоль дороги, и козы, ошкуривающие брёвна зубами. Неуместно выглядящий телефон-автомат под ярким пластиковым козырьком, приколо ченный к серой стене перекошенного сенного сарая, помнящего, должно быть, падение Римской империи. Сельскохозяйственные навесные орудия - красные, воинственно растопырившие блестящие серпы, спицы и лемеха. Длинные поленницы, крытые от непогоды толем и поленницы, аккуратно сложенные на манер эскимосских иглу и не крытые ничем. Пыль стала столбом, волочилась за «Ижом» пышным объёмистым шлей фом. У Кости клацали зубы и от встречного ветра слезились глаза. Ящик под зад ницей громыхал железом, щедро поддавал Косте углами. Клеёнка давно куда-то поде валась. Дядя Тёма жестко, почти кирпично улыбался из-под усов, не разжимая губ, и походил на жокея или скорее, кавалергарда; на гусара, мчащегося косить, бить, расчленять,
давить конскими копытами врага в бешеной атакующей лаве таких же бесшабашных рубак.
        Эх, вольная воля, русский простор! Эх, быстрая езда, которую кто же у нас не любит?! Эх, дороги! И дураки, разумеется, тоже. Эх…
        Второй раз они остановились, когда Косте уже решительно стало казаться, что он давно умер, по-видимому, ещё в автобусе. Выпал через распахнувшуюся на ходу заднюю дверь, которую забыли закрепить на болты, убился… - а всё, произошедшее с ним после - самое настоящее чистилище. Или, быть может, даже вовсе ад. Ну а дядя Тёма - стало быть, бес, приставленный к Косте на первых порах. Оттого и изгаля ется. Работа у него такая…
        Костя скосил глаза - виден ли бесовский хвост? Пола дяди Тёминой штормовки лежала на сиденье, вздувшись пузырем, под которым вполне поместился бы хвост размера коровьего и даже более.
        - Гляди, Константэн, Марьин утёс! - сквозь треск адского мотора провозгласил тем временем дядя Тёма. - Смотрел старое кино "Тени исчезают в полдень"? Пом нишь, там белобандиты и подкулачники большевичку со скалы сбросили? Во, это она и есть, та скала! Ух, красотища!
        Костя посмотрел.
        Марьин утёс походил на избитый всеми штормами нос титанического каменного ледокола ушедших цивилизаций, погрузившегося некогда в океанические глубины. Занесённый миллионнолетними донными отложениями, а сейчас, спустя эпохи, час тично вынырнувший - уже из земли, поскольку океан давно отступил, - ледокол так и не сумел выбраться на поверхность целиком. Наклонно уходящая в склон горы палуба поросла тёмными елями, без которых тут никуда, а на месте форштевня из последних сил цеплялась корнями за камень кривоватая берёзка. Под утёсом струилась речушка, стояли яркие палатки любителей отдыха на лоне природы. Кто-то удил рыбку.
        Дядя Тёма, зычным голосом превосходя шум мотора, рассказывал историю каменной достопримечательности - с легендарной древности и до новейших времен. Он был горд ею так, словно сам её воздвиг. Даже тем, что кроме киношных больше вичек с утеса падали и настоящие, живые люди.
        Костя бездумно кивал, согласный с чем угодно, уже даже не пытаясь улыбаться. Когда, пардон, попа болит, словно сплошная рана, а впереди котлы с кипящей смо лой, не до улыбок, знаете ли. Что вы говорите! Революционерку сбросили? Ай-яй-яй, беда какая! В набежавшую, то есть волну… Ужас, ужас! Фобос, так сказать, и Дей мос. Так ведь Ад, товарищи большевики и большевички, чего вы хотели? Думали, ежели в него не верить, так его и не станет - так, что ли?…
        - Безусловно. Именно так они и думали, - подтвердил дядя Тёма.
        Ой, ужаснулся Костя, так я что же, вслух?…
        - И знаешь, были по-своему правы, - продолжал греметь дядя Тёма. - Ежели Рай, Ад и сопутствующие метаформации являются предметами религиозно-духовной культуры, то в тонком мире, связанном с обществом атеистов, они постепенно стали разрушаться.
        - Рай и Ад? - спросил Костя.
        - Конечно. Понимаешь, почему?
        - Нет, - признался Костя. - А почему?
        - Ну, это же просто! Душа в России была объявлена категорией материальной. Совокупностью электрических сигналов мозга. То бишь категорией исключительно земной. Даже приземлённой. Большевистская наука поставила знак равенства между нею и сознанием. Народ же российский, получивший наконец вожделенное образование
        - в основной массе именно атеистические и материалистическое образование, - электрической теории свято поверил… - дядя Тёма осёкся. - …Ну, ежели позволено мне будет применить слово «свято» в таком вот контексте. Поверил, практически свершив тем самым массовое самоубийство. Которое, как известно, Душу у человека демонтирует напрочь.
        - Как это - самоубийство? - спросил Костя.
        - А так. Если человек агрессивно убеждает себя и окружающих, что душ и у него вовсе нету, ей рано или поздно приходит конец. Мучительный. Она ж нежная, только на вере и держится. И что получилось в итоге? Горняя высь и Преисподняя остались без поступления свежего материала, свежей идеальной энергии, поддерживающей их существование. И если Эдем ещё пополнялся кое-какими святыми да светлыми, особенно - страдающими за веру, то Тартару пришлось совсем туго. Грешники, основной полуфабрикат, в него больше не верили. "Ад? - восклицали они.
        - Ха-ха-ха! Да вы шутить изволите. Черви и тление, товарищи, и более ничего!" Иностранные Души российское Запределье питать, разумеется, не могли. Веры разные, культуры разные, менталитеты. Эгрегоры, если хотите - разные. Железный занавес жив и за чертой земного бытия.
        - Границы в Раю? - спросил Костя. - Похоже на кощунство.
        - Кощунство? - нацелил на него палец дядя Тёма. - Отнюдь нет! Печальный факт. Тебя, Константэн, насторожило, что я называю зарубежных христиан иновер цами? Тем не менее, это так. Нужно ли пояснять, что католическое и тем паче про тестантское христианство - религии, к православию никакого отношения много сто летий уже не имеющие? Ислам я нарочно оставляю за скобками нашего сегодняшнего анализа. Возможно, он держался чуть крепче, но коммунисты изрядно пошатнули и его. Итак, перед нами открывается картина адской трагедии. Преисподняя ветшает, грешники поступают с перебоями, в рядах бесов депрессия и уныние. Стало быть, дабы не зачахнуть, дьявольской вотчине вкупе с её нечистыми рогато-копытными, воняющими серой гегемонами оставался единственный выход. Самый простой. Просо читься в наш мир. Овеществиться. Когда гора не идёт к Магомету… И Магомет, прос тите, Иблис - пришёл. Чего это ему стоило, трудно представить. Дорогого стоило, как мне думается. Но он, как известно, от веку был настойчив и последователен в своих решениях и не привык считаться с трудностями. "Грянет буря, мы поспорим и поборемся мы с
ней!" Поспорил. Поборолся. Превозмог. И пришёл. И, похоже, при жился настолько, что изгнать его теперь восвояси - в магмы Преисподней - очень и оч-чень проблематично. Да и кто возьмётся?… Кто поверит?…
        - Что же делать? - шёпотом спросил Костя, тягостно вздохнув.
        - Штаны снимать да бегать, - со вкусом расхохотался дядя Тёма, откинувшись телом назад и хлопая ладонью по коленке. - Очнись, Константэн, мон энфант, я ж шучу! Ты что, поверил? Ну, даёшь! Поехали, грешник!…
        Он вёл мотоцикл значительно медленней, чем прежде, и продолжал похохатывать, озорно поглядывая на Костю. Костя насупился. Ему было обидно. А ещё ему было страшно. Теперь уже по-настоящему. Жутковатая шутка дяди Тёмы давила его так, словно воздух сделался вдруг жидким стеклом, жидкой прозрачной грязью. И обру шился на него всеми триллионами тонн невидимой жижи изменённого навечно атмосфер ного столба.
        Словно он впрямь уже погрузился в "магмы".
        Лихо прокатив по горбатому мостику без перил, сложенному из толстых дере вянных плах, они миновали быстротечную речку, обозначенную как Арийка, и поехали вдоль неё. Вечерело. Над Арийкой носились за мушками огромные стрекозы, а из воды то и дело выскакивали рыбёшки, столь же охочие, как и стрекозы, до сладких летающих букашек. В одном месте дорогу пересекал ряд вертикально торчащих из земли полусгнивших бревен различной высоты. Дядя Тёма объехал бревна ловко, не снижая скорости, и крикнул:
        - Тут плотина раньше была. Давно, лет сто или больше. Крепко строили - чур баки ни один бульдозер не берёт. На мотоцикле-то ладно ещё, объедешь, а вот если сено везти, дак не больно хорошо. Роняли тут с машины сено, было как-то пару раз. Ну, не мы, мы-то не здесь косим. А люди роняли. Ох, и поеблися, наверно, ох и поматькались…
        Костя порозовел. Нельзя сказать, чтобы он был настолько рафинированным маль чиком, чтобы совсем уж не знать мата. Да в компании друзей он и сам очень даже мог выразиться крепко и забористо! Однако в его семье было не принято, чтобы взрослые ругались нецензурно при ребенке, поэтому словечко, слетевшее с дяди Тёминого языка, задело его неприятно. Царапнуло. Колхозник, вдруг зло, с пренеб режением подумал о нём Костя. Невежа. Философ доморощенный. Кликуша. Коммунисты
        - демоны, Сталин - сатана. Тьфу!
        Дороги - да, но в первую очередь - дураки!
        Баба Оня сидела на скамеечке в тени сирени и щурилась на подъезжающий мотоцикл из-под сухонькой загорелой ладошки, приставленной козырьком ко лбу. Рядом стояла её знаменитая "бад о жка" - отполированная до блеска крепкая неровная тросточка с шишковатым наплывом вместо набалдашника. Нижняя часть "бад о жки" была на добрую пядь обита красной медью и имела стальной заточенный конец. По стеблю вились вырезанные ножом травяные орнаменты. Именно ею баба Оня пригвоздила несколько лет назад к капустной грядке бешеную лису, которая пришла из близкого леса кусать, заражать неизлечимой хворью дворовую бабы Онину живность.
        В один из прошлых приездов Костя, тогда ещё десятилетний, всерьёз обдумывал, как бы трость половчее спереть. Она, даже без учёта легенды, казалась настолько современной и стильной, что Костя болел ею, грезил по ночам. К тому же hand made, ручная работа. Сегодня Костя изумлялся детской своей слепоте. Ну, палка и палка. Клюка старого человека. Невзрачная, поизносившаяся.
        Соскочив с мотоцикла, Костя улыбнулся, вложив в изгиб губ всё тепло, которое испытывал к этой трижды согбенной старушке с голосом мультяшного персонажа, и поспешил её обнять.
        Баба Оня была родной сестрой бабушки, папиной мамы. Когда бабушка умерла, Костя и родители продолжали приезжать к ней в Серебряное, и она честно им радо валась. Сколько помнит Костя, баба Оня ничуть не менялась, разве что горбик ста новился круче. Костя её любил. От неё не пахло старушечьим запахом, она никогда не жаловалась на болезни и не заставляла его немедленно садиться за стол или немедленно ложиться спать. Она вообще не заставляла его что-то делать, всецело предоставляя самому себе. За Костей в её доме числилась крошечная комнатка, куда баба Оня ни разу не вошла без стука. Кушать он мог в любое время - в подполе всегда стояло прохладное молоко, творог, сметана. Свежий домашний хлеб, накрытый полотенцем, ждал его в залавке - старинном кухонном шкафу. На обед бывал нава ристый суп, найти который можно было в печи. Огород, садик с иргой, крыжовником и смородиной - в полном распоряжении: угощайся витаминами, сколько влезет.
        Ради подобной свободы Костя каждое лето без колебания жертвовал городской цивилизацией. Папа называл это его паломничество "поездкой на этюды" или «пленэ ром» и всячески приветствовал. Как и мама.
        Костя рос одарённым юношей. Он занимался в художественной школе, писал стихи, которые с удовольствием печатали в городской воскресной газете, посещал кружок любителей истории при Доме творчества учащихся. При этом он не был оран жерейным цветком - отлично плавал (второй юношеский разряд), мог постоять за себя не только в интеллектуальном сражении, но и в уличной потасовке. Одноклассники его уважали, однако близких друзей у него не было - побаивались его, что ли?
        В Серебряном у Кости рождались лучшие стихи, лучшие акварели. Кажется, сам воздух, пропитанный ароматами цветущей природы и угасающего человеческого сущес твования (в деревне доживали век старики возраста, перевалившего за грань семиде сятилетия, остальные обитатели давно разлетелись из отеческого гнезда), чудесным образом сублимировался в бурлящую творческую энергию.
        Лето обычно пролетало незаметно.
2.ПРОВОКАЦИИ
        Посвежевший после купания в гигантской огородной бочке, Костя сидел на ска мейке перед домом и лузгал семечки. Благородные бабы Онины семечки, полосатые словно зебры, крупные-крупные, сушенные в русской печи за два - три приема, совершенно не походили на тех чёрненьких, пыльных уродцев, что продают алчные городские старухи стаканами. Шелуху он сплёвывал в припасённый газетный кулёк. В палисаднике за спиной стрекотали кузнечики. По полузасохшему тополю, чья скеле тообразная вечерняя тень настойчиво тянулась к Косте через дорогу, неутомимо ска кала, изредка потрескивая, сорока. У сороки на тополе было устроено гнездо, и она волновалась, не разрушит ли новый человек её семейного уюта. В Косте потихоньку закипало, побулькивая, пока неведомое варево, которое к ночи, чувствовалось, со свистом и струями обжигающего пара выплеснется в новые стихи. Костя не торопил событий - пускай готовность копится до невыносимого, предэкстатического напряже ния. О, взрыв будет великолепен!
        Баба Оня тихонечко примостилась рядышком, на коленях у неё лежал Костин плеер, наушники потешно охватывали беленький платочек с голубыми цветочками. Она слушала "Ивана Купалу", тоненько подпевала: "Брови мои брови, брови мои чёрныя. Не давали, не давали на улицу выйти…" и счастливо улыбалась. Под скамейкой под рёмывал дворовый Музгар. Рыжий Барбаросса, задрав заднюю лапу, вылизывал блес тящую шёрстку на брюшке и вокруг. В детстве Костя звал кота Барбариской, потому что "Барбарис - такие конфеты, а Барбаросса - не знаю что, не то Барбоса, не то вообще ерунда!"
        Чуть позже, когда закончится очередная серия мыльной белиберды, к длинной бабы Ониной скамеечке с высокой удобной спинкой подтянутся соседки - вплоть до весьма отдалённых - и однорукий сосед дядя Николай. Сама бабушка, в прошлом учи тельница географии, сериалы недолюбливала, предпочитая им, если уж захочется раз влечься, чтение приключенческих книг XIX века - начала XX. "Копи царя Соломона", "Похитители бриллиантов", «Прерия», "Всадник без головы" и всё такое…
        Сзади кто-то приближался. Шёл по дороге. Тротуаров в Серебряном нету, незачем - автомобильное и тракторное движение оживляется лишь в страду, да и то не бывает ни быстрым, ни плотным. Шедший был лёгок: ни шарканья стариковских калош, ни покашливания или постукивания тросточкой. Деревенское любопытство уди вительно заразно. Костя неспешно обернулся. Из-за разросшихся в палисаднике мальв идущего не было видно целиком - только фрагменты.
        Не может быть, взволнованно подумал Костя. Ему почудилось мелькание стройных высоко открытых ног.
        Господи, он не ошибся! Какая симпатичная! Какая грациозная! А глаза, ресницы-то! Шея, а?! "Спасайте, - подумал Костя с восторгом и трепетом, - тону!" Он неожиданно порозовел, когда девушка - кажется, чуть старше его и, кажется, чуть выше ростом - улыбнулась и кивнула. Ему? Нет, с облегчением, но и разочаро ванием понял он, бабе Оне.
        Баба Оня кивнула в ответ, но не слишком приветливо. И махнула рукой: не то здравствуй, мол, голубушка, не то ступай себе мимо. Костя дождался, пока девушка отойдёт на безопасное расстояние, и испытующе посмотрел на старушку.
        - Не знаю, Костенька, - сказала она. - Поселились с каким-то парнем в школе, вдвоём. Неделю уж, а то и поболе. Коля-однорукой ходил, интересовался. Говорят, родные брат с сестрой. Приникнуть, мол, к истокам захотелось неудержимо. Выр ваться на краткий миг из городской толчеи и суеты. Книгу, что ли, пишут на пару. Он искусствовед, студент, она - школьница, балерина. Танцует здорово, нечего говорить. Прямо на травке пришкольного двора. Там ведь знаешь, ворот-то дав ненько нету - поэтому видно хорошо. Живут не шумно. Загорают на крыше нагишом, купаются тоже вовсе без одежды. Блудить, так вроде, не блудят: Коля раз всю ночь подслушивал, старый дурак, - ничего не выслушал. Обходительные, воспитанные. Молоко покупают у Тони Сергеевой. Я всё равно как-то сторонюсь их. Не дело это - молоденьким парню с девкой вместе жить, а особенно наготы взаимной не смущаться. Может, я и старомодная в этом, но какая уж есть. А ты сходи, познакомься, всё веселей будет.
        - Я и так не скучаю, - сказал Костя, против воли соображая, откуда лучше всего видна школьная крыша. С тополя, конечно. Однако взбираться на сухое дерево с театральным биноклем будет слишком уж откровенно. Впрочем, спохватился он, вряд ли баба Оня лазала на дерево, а ведь видела же. Интересно, где они купа ются, подумал он ещё, и почувствовал подступающее возбуждение. Юношеская богатая фантазия завелась с пол-оборота. Да и то сказать, одно дело ночные каналы с "девушками Плейбоя" втайне от родителей, и совершенно другое - живая, очарова тельная обнажённая плоть.
        - Ну, может, когда потом, - сказала баба Оня, поправляя наушники и отжимая кнопку паузы.
        - Может, - безразлично сказал Костя, аккуратно запечатывая кулёк с шелухой.
        - Пойду, поваляюсь, что-то захотелось расслабиться.
        Баба Оня понимающе опустила веки, сопроводив лёгким наклоном головы.
        В Костиной комнате стояла прохлада, волшебно дополняемая полумраком. Окна комнаты, затеняемые кустами сирени и яблонь-дичков, выходили на восток; солнце, более жаркое ввечеру, давно ушло калить западную половину дома. Из отворённого окна легко пахло цветами. Костя постоял немного перед висящим на стене большим старинным зеркалом. Зеркало было с пожелтевшей, облупившейся в углах амальгамой, точёная его деревянная рама рассохлась и кое-где потрескалась. Прямо посредине стекла присутствовал дефект - воздушный пузырёк. Волны искривлённого отражения растекались от пузырька влево и вверх, отчего часть Костиного лица приобретала немного искажённые пропорции: лоб, ухо и верхняя скула. Глаз будто косил. Нос, совпадающий с эпицентром дефекта, напоминал долгохвостого головастика. Костя не обращал на лицо внимания, он изучал тело. Собственное тело ему нравилось - худо щавое, с гладкой и невеликой, но всё-таки заметной мускулатурой. Он согнул руку. Бицепс выразительно напрягся.
        Костя отчего-то смутился. "Собираешься играть мышцами, привлекая внимание незнакомой девушки? Похвально, хоть и несколько по-жлобски. А как насчёт реши мости к такой демонстрации?"
        "Никак", - ответил он себе честно.
        Он лёг на кровать, забросил босые ноги на спинку. Задумчиво намотал на палец бахрому крошечного настенного коврика. Коврик был привезён более двадцати лет назад его отцом из ГДР. Отец служил там в частях советской ракетной ПВО, а демо билизуясь, накупил родным подарков. Всем женщинам привёз такие вот коврики из набойной ткани, всем мужчинам - отличные немецкие фонари на три батареи.
        По поводу именно этого коврика отец много лет с неизменной серьёзностью мис тифицировал Костю. Он утверждал, что картинка на нем постоянно меняется. На ков рике был выткан пасторальный западноевропейский пейзаж: далёкие лесистые горы со стоящим на них замком, дорога, преодолевающая на переднем плане узкий ручеёк по замшелому каменному мостику. Человек с ружьём возле дороги и девушка с полной винограда корзиной на плече возле домика с черепичной крышей. Скачущая по дороге пара пятнистых лошадей, запряжённых в карету с гербом. Охотник и девушка с любо пытством смотрят на экипаж. Кучер в высокой шляпе размахивает кнутом.
        Отец утверждал, что когда коврик был новеньким, карета едва показалась из ворот замка, девушка обрывала виноград, а охотник, стоя на одном колене, пил горстями воду из ручья. Костя, естественно, не верил. Отец предлагал замерить линейкой взаимное расположение персонажей и сравнить его с тем, которое будет через год. Костя несколько раз измерял, но за время, протекающий от каникул до каникул, успевал забыть дробные значения.
        В прошлом году он их записал.
        Внутренне усмехаясь, он снял с этажерки тоненький томик Бирса, вытряхнул согнутый пополам тетрадный листок в клетку и целлулоидный школьный угольник. Посмотрим, шепнул он, предвкушая, как сразит в августе папку наповал с фактами в руках. Папка, конечно, начнет трепыхаться, затребует свидетелей… В крайнем слу чае, попрошу расписаться искусствоведа с балериной, азартно подумал Костя. Чем не повод для знакомства? Отличная мысль! Удачная мысль! Непринуждённое знакомство, то да сё… Ай да я! Каков, оказывается, хитрец и дипломат!
        Он приложил угольник к коврику.
        Так, кратчайшее расстояние от пера на шляпе охотника до края подола сборщицы винограда составляло год назад восемь сантиметров четыре миллиметра. Из-ме-ряем. Семь сантиметров девять миллиметров. Что за чёрт! А ну-ка, ещё раз. Нет, всё точно - 7,9см. Полсантиметра разницы!
        Должно быть, ошибся в прошлый раз, огорчённо подумал Костя.
        Однако расстояние от копыта ближайшей лошади до того же пера на шляпе охот ника, выбранного Костей за точку отсчёта, уменьшилось тоже. На целый сантиметр. И сдвинулся кнут возницы. А был ли здесь вот этот камешек, вылетевший из-под колеса кареты? Костя обалдело глядел то на собственноручно начертанные числа, то на дешёвый, низкого качества германский гобелен. "Ну, папка, - подумал Костя, - а ты, оказывается, играешь всерьёз. Никак с бабой Оней сговорился? Исправить карандашные записи не столь уж и сложно, так ведь?"
        Он тщательно измерил все расстояния заново, а значения записал шариковой ручкой на тот же листок. Копию спрятал в блокнотик для внезапных мыслей, с которым не расставался. Ещё один экземпляр на листке из блокнота он свернул в трубочку и спрятал в полую ножку кровати; подписи свидетелей на нём не будет, зато и узнать о нём никому не удастся.
        Костя надел любимую белоснежную теннисную рубашку, любимые светло-голубые джинсы, свежие бело-голубые носки, причесался и, полный решимости не отступать, двинулся за свидетельскими подписями.
        Шнурки кроссовок почему-то долго не завязывались как следует.
        Колени чуточку подрагивали.
        Сопровождаемый взглядами собравшегося на скамеечке стариковского общества, он шагал в сторону бывшей школы и внутренне проговаривал разные варианты беседы в первые минуты знакомства. Получалось неважно, косноязычно и однообразно. Дальше, чем: "Привет, я Костя", дело практически не шло. Почему так, Костя сооб разить не мог. Собственная внезапная робость раздражала. Он попытался начать думать о чём-нибудь другом, но снова скатился на "Привет, я Костя". Он крепко сжал засунутые в карманы кулаки. В кармане тихо, но отчетливо хрустнуло. Он пог лядел на обломки авторучки. Надо же, сломал. Вот псих…
        Двухэтажное бревенчатое школьное здание с кирпичным полуподвалом не имело ни одного целого окна. Что не разбили давным-давно хулиганистые мальчишки - Костин папа, например, - растащили в последние годы местные жители на теплицы и пар ники. Несколько лет подряд в школе останавливались приезжающие на летний трудовой семестр бойцы студенческих строительных отрядов и строители-армяне. Впрочем, точной национальности шабашников в Серебряном не знали и армянами называли по привычке, выработавшейся в советское время. Те возводили на окраине Серебряного свинокомплекс, зернохранилище, что-то ещё. Они затягивали окна прозрачной поли этиленовой плёнкой.
        Сейчас от плёнки остались лишь пыльные лохмотья.
        Школа выглядела чуточку зловеще. Казалось, в ней самое место для привидений, ядовитых змей, крыс размером с собаку и вурдалаков.
        Костя вошёл в пришкольный двор. На дощатой, сравнительно неплохо сохранив шейся открытой веранде стоял круглый столик с дымящим самоваром. В гамаке раска чивался длинный светловолосый парень в шортах, с «джонленноновскими» очками на носу и курил. Давешняя девушка, закинув ножку на перильца веранды, выполняла глубокие изящные наклоны, почти касаясь коротко остриженной головкой пола. Костю ослепила сверкнувшая из-под платьица белизна трусиков. Он закусил губу.
        - О, к нам гости! - воскликнул, ловко вывалившись из гамака, парень. - Наконец-то! А мы уж подумывали хлебнуть чайку, да и самим отправляться знако миться. Добрый вечер! Я Никита, это - Катюша.
        - Котся, - сказал, запнувшись, Костя, пожимая узкую, но твёрдую ладонь Никиты. - То есть Костя. - Он рассмеялся.
        Никита рассмеялся тоже. Ободряюще, ничуть не обидно.
        - Идём за стол, чай уже закипает. Видал, какой у нас красавец? - Он осто рожно и быстро, чтобы не обжечься, постучал по зеленоватому латунному боку само вара. - Столетний. Полутораведерный. Пока всё не выпьем, домой тебя не пустим. Правда, Кать?
        Костя, старающийся не смотреть в сторону Кати, чтобы не покраснеть (а крас неет он крайне некрасиво, пятнами), храбро заявил:
        - Да я и сам не уйду.
        - Ну что ты, какая книга. Везением будет, если удастся хотя бы статью в более-менее серьёзном журнале опубликовать, - сказал Никита.
        - А тема? - Костя глотнул горячей зеленоватой жидкости, пахнущей смородиной, откусил от бутерброда с мёдом и сметаной. Было вкусно. На носу тут же выступили бисеринки пота.
        - Тема, надеюсь, неизбитая. Влияние так называемого хилиазма на поэзию при ходящего века.
        - И что есть сей хилиазм? - спросил Костя, слизнув с пальца мед. Никогда он не считал зазорным спрашивать о том, чего не знает.
        - Сей хилиазм есть болезненная идея наступления Страшного Суда во время смены веков. Ну а в последнем, недавнем случае - и тысячелетий. Идея, проистека ющая непосредственно из Откровения святого Иоанна Богослова. Идея, периодически овладевающая человечеством и рождающая раз в столетие взрыв всякого рода мисти цизма. А влияние его на поэзию, смею уверить, велико. Одного анализа текстов Серебряного века русской поэзии достанет на несколько монографий.
        - Мы и сейчас в Серебряном, - выстрелил Костя осенившую его мысль. - И век новый.
        - И ты, должно быть, вдобавок поэт! - подхватил Никита с непонятным выраже нием не то взаправдашнего восторга, не то тщательно скрываемой издёвки.
        - Конечно, - подтвердил Костя, покосившись на Катю. Катя задумчиво изучала дырку в столешнице, оставленную выпавшим сучком, и в беседе участия не прини мала. Костя вообще не слышал ещё её голоса. - Скажи, а ты разве не был поэтом в моем возрасте?
        Никита, рассмеявшись, погрозил ему пальцем:
        - Ого! Переходишь в контрнаступление? Великолепно. В наше время для начина ющего поэта, не имеющего пока громкого имени, чертовски важно быть напористым, иначе - затопчут. Надеюсь, в будущей моей книге раздел, посвященный Константину Холодному, займёт, по крайней мере, главу. Кстати, Холодный - это ведь литера турный псевдоним?
        - Почему ты так решил? Мой возраст, так?
        - Не важно. Я же не ошибся?
        - Ты ошибся, - сказал Костя, самую малость покривив душой. Одну букву в своей фамилии он всё-таки изменил: последнюю малоросскую «х» на более богемную "й".
        - Ого, - удивился собственной оплошке Никита. - Такое со мной впервые. Теряю нюх. Что ж, тем хуже для меня. Между прочим, ты можешь показать нам что-нибудь из своих стихов?
        - Сейчас нет. Декламировать не люблю, а записанного не захватил. Давайте завтра? - Он посмотрел поочерёдно на брата и сестру.
        Никита кивнул, закурил. Катя тоже кивнула и посмотрела на Костю в упор. Косте показалось, что в её взгляде он различил заинтересованность, чуть грустную улыбку и отголосок чего-то, могущего быть вызовом или даже приглашением. К чему? Неужели?…
        Господи, подумал он, какие только мысли не приходят в романтическую мою головушку. Это всё антураж виноват. Слишком душистый чай, слишком поздний вечер, слишком сладкий мёд…
        И слишком большою сделалась вдруг интимность: Никита как бы устранился. Он откинул голову и пускал дым в потолок, и сам, казалось, стал словно дым. Его относило ветерком куда-то за пределы веранды, вместе с табуретом, самоваром, столом. Катю же напротив притискивало к Косте почти до взаимного касания. Всё стало темно и плоско, только девушка виделась объёмно, отчётливо, и острые нап рягшиеся соски почти просочились уже сквозь тонкую ткань сарафана, а может, это сарафан впитывался в её тело, оставляя на загорелой поверхности лишь цветные татуировки геометрически-бесконечного греческого орнамента. Гулко, торопливо бухало по ржавой школьной крыше чьё-то сердце. Бесстыдно топорщились чьи-то голубые джинсы. «Собачка» молнии, открывая зубчик за зубчиком, сползала вниз. Пот выступил по всему лицу. Катины губы приоткрылись, показавшаяся полоска зубов была нечеловеческой - частокол из кривых перламутровых игл, похожих на рыбий хребет - но прекрасной и манящей. К ней хотелось прикоснуться языком…
        А ещё слишком впечатлительный юнец, добавил Костя безжалостно, впиваясь в бутерброд и отчасти в язык, который, оказывается, частично уже выглянул изо рта. Реальность скачком вернулась на место.
        Дальнейшее чаепитие проходило в молчании и скоро и скомкано окончилось.
        Уже прощаясь, Костя вспомнил "собственно, генеральную-то причину" посещения. Стараясь, чтобы в голосе звучало побольше легко распознаваемой иронии, он поведал о коврике, собственных замерах расстояний и плуте-отце.
        Брат и сестра восприняли его рассказ необычайно серьёзно.
        - Может быть, ты напрасно смеешься, Константин, - сказал Никита. - Проникно вение в наш мир иных измерений и тамошних обитателей на протяжении всей истории человечества не вызывало сомнений у многих и многих совсем не глупых людей. Вовсе не обязательно, чтобы оно сопровождалось огненными столпами до неба или вздохами привидений в заброшенных замках. Твой случай, пожалуй, даже более пока зательный. На метафизические проявления в быту мало кто обращает внимание, считая ерундой или же, вот как ты, ошибкой. Хотя как раз тебе-то, как поэту, подобная недоверчивость не делает чести, уж прости. Разумеется, мы подпишем твою бумагу, но сначала должны взглянуть на поле, так сказать, действия потусторонних сил. Приноси завтра свой коврик, мы произведем совместные обмеры, а полученные результаты скрепим подписями. Ведь ты не хочешь, чтобы мы занимались лжесвиде тельством? - попытался он разрядить обстановку, но за шутливым тоном последней фразы таилась едва ли не угроза. Напряжение, по крайней мере, точно. - И не забудь стихи, - напомнил он.
        - Не забуду, - угрюмо пообещал Костя. Он понял, что завтра в гости к ним не пойдёт. Хватит с него мистики и мистификаций. Сначала шутник и матерщинник дядя Тёма, теперь вот Никита.
        Хилиазм, как видно, поражал не только поэтов Серебряного века.
3.ТЕНИ БЫЛОГО
        Голосили лягушки. Позвякивал во дворе цепью Музгар. В оконное стекло бился мохнатый ночной мотылек. Баба Оня спала тихо-тихо: Костя едва слышал её дыхание, необыкновенно органично сплетённое с тиканьем ходиков. Он как будто слышал ещё чьё-то покойное дыхание и без ненужного удивления полагал, что оно принадлежит Кате, так как от его звука рождалась вибрация внизу живота, подтягивалась мошонка, а возникающие образы были откровенно эротичны.
        Стихи появились пока без первой строфы, но Костя на неё не отвлекался: потом, всё потом - название, редактирование, вылизывание и глянцевание. Текст
«пёр», "пёр" как никогда прежде, и следовало поспевать записывать:
        Вот картина: желаю, чтоб отзвук шагов потерялся в летящем тумане,
        Голубом, как последний прозрачный дымок дорогих сигарет.
        Чтобы губы и пальцы, и скольженье, скольженье на грани…
        И дрожание слов: Осторожнее, милый… Мне больно… О, нет!…
        Чтоб румянец стыда, и испуганный трепет девичьей ресницы,
        И хрустальная в небе луна над хрустальной студёной водой.
        Чтобы шёпоты трав, и кустов, и полночное пение птицы,
        И волшебная капля пупка, и пушок под пупком золотой…
        Чтоб прерывистый вздох!… и сверчков и цикад кастаньеты.
        Чтобы слышалась девичья песня под позднюю где-то гармонь.
        Чтобы звёзды роняли на крыши лучей серебристых монеты,
        И костёр на горе… И его романтичный, немного неверный огонь…
        Чтоб безумие страсти - проснувшейся, рвущейся к небу!
        Чтобы ивы косами по пыли дорожной мели.
        Чтобы ветер трепал ковыли, и неясно - ты был или не был…
        Чтобы мошки свече жизнь в полёте, как сладкую жертву, несли…
        Чтобы…………………………………………………
        Чтобы рыбки плескались в пруду, дробя на осколки луну.
        И чтоб слёзы, как росы. И охряный восход. И ни звука.
        И блаженство смежения век, и отход к долгожданному сну…
        Застопорилось вдруг и сразу. Первой строчки не было. Не было вообще. Нигде. Ни внутри Кости, ни снаружи. Кажется, её не было во всей Вселенной. Или же Все ленная почему-то отсоединилась от Кости.
        Скорее всего.
        Прислушавшись к себе, Костя понял, что причиной «отключения» стало исчезно вение какого-то звука. Да, Катиного сонного дыхания, конечно. Оно не ушло, но сделалось другим: прерывистым, со стонущими всхлипами, перебивалось чужим бормо танием, едва ли не причмокиваниями и гнусным гоготом. Костя боялся поверить отв ратительной догадке. Ему захотелось расплакаться, а ещё пробраться к школе и взг лянуть на всё своими глазами, удостовериться в спасительной ошибке или же безжа лостной правоте.
        Он выбежал в огород и бултыхнулся в бочку, как был - в трусах и футболке. От тёплой воды припахивало болотцем, под ступней задёргалась щекотно какая-то букашка, пытаясь выбраться на волю. Костя шевельнул ногой, выпустил козявку, набрал воздуха и погрузился с головой. "Балбес, - думал он, сидя под водой - только макушка торчала наружу. - Ничего ты не мог слышать, понимаешь! Ничего. Навоображал в творческом угаре невесть чего, а сейчас буровишь. Неужели не совестно? Нет?!"
        - Утопить бы тебя, паразита, - сказал он себе, выныривая и отфыркиваясь.
        В солидарность с ним из-за тучки вынырнула Луна, узкая как остриженный ноготь, отфыркалась обрывками небесной облачной влаги.
        По крыше сенцев пробежал Барбаросса, спрыгнул в соседний огород. Тут же раз дались грозные кошачьи завывания. Барбаросса, оправдывая имя, расширял свои вла дения. Мурзик дяди Коли-однорукого тому по обычаю противился.
        Костя вылез из бочки, подобрал комок земли и швырнул в горлодёров. Взвыв на прощание ещё разочек, коты разбежались, зашуршав молодой коноплёй, густо рас тущей на меже.
        Бесшумно кружилась по двору Катя. Никита с Костей, расстелив коврик на столе, сверялись с последними Костиными записями. Записи совпадали в пределах минимальной погрешности, проистекающей из физических свойств гобеленовой ткани. Плюс-минус миллиметр.
        - Разве ей не нужна музыка? - спросил шёпотом Костя.
        - Нет, она же глухонемая, - грустно ответил Никита.
        Косте словно плеснули в глотку одеколоном. (Так было однажды - всю семью измотал его ночной кашель, и папа предложил старый варварский способ. Подейство вало просто отлично. Но одеколон - гадость неописуемая!) Наверное, стоило на этом и завершить расспросы, заткнуться, но он зачем-то бросился уточнять:
        - От рождения?
        - Около двух лет. Её сбил автомобиль. Повреждений никаких, а слух пропал на восемьдесят процентов. Речь исказилась до полной неразборчивости. Вот она и мол чит.
        - А как же танцует?
        - А как Бетховен музыку писал? - с раздражением выкрикнул Никита. - Внутри у неё звучит, понимаешь?
        - Прости, - сказал Костя. - Я, конечно, дурак бестактный.
        - Ладно, забудем. Стихи принёс? - спросил Никита спокойно.
        - Да. Вот. Свеженькие. - Костя протянул ему стихи, переписанные начисто. - Одной строчки не хватает. Рифмы хорошей на «звука» всё никак не подберу. Кру тится на языке "а ну-ка, ну-ка", хоть ты отрежь его. Поможешь, собрат по перу, а?
        - Запросто. Погоди.
        Костя, наблюдая за лицом Никиты, старался угадать, какие чувства вызывают в нём стихи. Но студент был непроницаем. Очки-хамелеоны, опять же, за ними глаз не разглядишь.
        Закончив читать, Никита сказал:
        - Чего-то в этом роде я, признаюсь, и ожидал. Ну, может быть, чуть менее откровенного, смелого. Ты оставь их мне, хорошо? Я напишу рецензию. Тебе будет интересно прочесть, мне - полезно поработать на живом материале.
        - Возьми. Только Катерине не показывай.
        - Поскольку автор не велит, ни за что не покажу. Слово мужчины. Ну, а с пер вого взгляда… Что можно сказать? Впрочем, ничего говорить не стану. Фигушки, помучайся ожиданием.
        - А рифму? Забыл?
        - Да сколько угодно! - воскликнул Никита. - Хоть дюжину. Позволь, черкну на обороте? - он подвинул к себе листок с записями расстояний.
        - Позволяю. - Костя отвернулся и стал смотреть на танцующую девушку. Почему-то сейчас он не переживал более жалости к ней, так обжегшей его в первый момент. В чувствах трудно было разобраться. Больше всего было эротического, почти грубого, почти скотского желания. Причиной его являлись, по-видимому, пос ледствия ночной мистерии, закончившейся купанием. Когда из идеального образа она, капризом взбудораженного Костиного воображения, превратилась в жертву (а то и добровольную участницу) инцеста. Впрочем, отвращения к ней Костя не испытывал, и глядеть на неё было по-прежнему удовольствием.
        - Держи, - на всё про всё у Никиты ушло каких-то несколько секунд, едва ли больше минуты.
        Н.С. Возницкий
        О складных словах
        (в помощь собрату-версификатору)
        Кантата Глюка - что запах пука,
        что эхо стука, реки излука
        иль гибель Кука.
        Иль Левенгука.
        Или наука стрельбы из лука…
        Какая мука с собой разлука!
        Какая мука…
        Тщета… Докука…
        Ах, рифма-сука!…
        Костя не мог поверить в свершившееся. Что это, злая шутка? Откровенное изде вательство? Фанаберия? Он скомкал листок и сунул в карман, поднимаясь с табурета.
        - У-у, кажется, я переборщил. Константи-ин, отзовись. - Никита пощелкал пальцами перед его лицом. - Ты ещё здесь?
        - Уже нет. Прощайте! - Костя смотрел поверх головы чёртова фиглярствующего искусствоведа, ловя пальцами коврик. Слёзы не то чтобы прямо уж наворачивались на глаза, но близко к тому…
        - До встречи. За рецензией завтра приходи, - сказал безмятежно вслед ему Никита. - Раньше не управлюсь.
        - Забудь, - сказал Костя, держа голову вполоборота. - Не трудись. Я обойдусь как-нибудь. Спасибо за угощение.
        - На здоровье, - догнали его вежливые слова. - Милости просим в любое время. Между прочим, учти, ты Кате очень понравился. Слышишь? Очень!
        "Козёл!" - подумал Костя.
        Следующие два дня Костя вёл жизнь дачника. Купался в ледяной Арийке, в ней же ловил рыбу - чаще всего неудачно, только Барбароссе полакомиться. Помогал бабе Оне окучивать картошку, перечитывал Буссенара и Хаггарда, рисовал тополь с сорочьим гнездом.
        Однажды, находясь на рыбалке, он стал невольным свидетелем купания брата и сестры. Сами они Костю, похоже, не заметили. Миф об их пресловутой бесстыдной наготе разбился вдребезги. Катя носила крошечный белый с розовым купальник- бикини, пусть и минимально, но прикрывающий "горячие точки" стройного девичьего тела, а Никита - плавки телесного цвета. Спереди на плавках был изображен огромный скрипичный ключ, который при известном воображении и старческой близо рукости аборигенов Серебряного мог, вероятно, показаться издали обнаженными гени талиями. Скорей всего, модельер плавок именно на это и рассчитывал.
        Катя плавать не умела и ограничилась тем, что забрела в воду по пояс, после чего поспешно выскочила на берег и улеглась загорать. Лифчик при этом она ски нула, впрочем, тут же перевернувшись на живот. Костя глядел во все глаза из-за своих кустов, вполне успешно борясь с желанием немедленно ретироваться. Никита плавал, покуда не посинел, потом по-чемпионски долго отжимался на гладких кам нях, торчащих из воды, ходил на руках. Красиво, как заправский каратист, махал длинными жилистыми ногами и вновь плавал до посинения. Катя перевернулась на спину. Костя вытянул шею. На беду как раз в этот момент его обнаружил Музгар, который сидел на цепи только по ночам, а днём носился где душа пожелает, и при нялся теребить за штанину, радостно взлаивая. Пришлось поспешно убираться восво яси, так и не успев ничего увидеть.
        Дома, пообедав наскоро молоком и хлебом с вареньем, Костя попробовал набро сать карандашом по памяти загорающую Катю. Получилось так себе; он скомкал лист и бросил к печке - на растопку.
        - Руку-то? Нет, не на войне, - сказал дядя Николай. - Войну я начал семнад цати лет, в сорок третьем, в феврале. Прошёл до победы - ни единой царапины. Вроде чудо, получается. Служил-то в войсковой разведке. Что ни день - ползём через фронт. «Языков», говоришь, брать? И их тоже, но не только. Фрицев прирезал поболе, чем ты, парень, комаров убил. Потом ещё четыре года разную бандеру душил на Западной Украине и в Литве. Ну вот, демобилизовался старшиной и кавалером ордена Славы двух степеней. Про другие награды и не говорю - полон иконостас. Это в двадцать-то с небольшим. Приехал домой, иду по главной улице именинником, а тут такая фигня: толпа, милиция, партейные разные - возле школы роятся, орут. Я, как есть герой-разведчик, медали поправил, подхожу к главному менту, предс тавляюсь, интересуюсь: "Старшина запаса Агафонов Николай. Чего такое случилось?" Поначалу-то он на меня с матушки и до всех святых угодников: "Пошёл ты, - кри чит, - дело тут не твоё и под ногами крутиться не хрен!" Я малость, конечно, завёлся. Ладно, скоро всё выяснилось - это как я партбилетом помахал, да по- русски объяснил
им, кто они есть перед боевым советским разведчиком. А выходила такая ерунда. Школьный завуч да его брат, тоже учитель, эвакуированные к нам в начале войны, как к военной службе непригодные, повадились ребятёшек обижать. Насиловать, извиняюсь, в особо извращённой форме. Такого в те годы не слыхивали ещё. Так бы они и продолжали, да одна девчонка молчать не захотела. Расскажи она батьке, дак всё бы и обошлось - он бы сам этих скотов прибил, и все дела. А она участковому пожаловалась. Тот и пошёл к ним со всем обхожденьем, - они же интел лигенция, как-никак! - мол, не ответите ли, уважаемые товарищи, на несколько воп росов. Тогда-то здорово уважали учителей, не то, что нонче. Тем более, эти сво лочи городские же были, едва ли не столичные, шибко образованные. А те и перепу гались, видно. Участковому в грудь из ружья ба-бах, да дёру! На улице народ. Люди видят, дело чё-то неладно, а тут ещё и милиционер - не умер, заряд-то был дробь-нулевка - из окошка хрипит: "Вяжи бандитов!" Их ловить, а они цап малень кого пацана, двустволку ему к башке, и орут: "Всем руки вверх! Отойти на двадцать шагов!" Закрылись в
школе, всё керосином облили, давай требовать себе
«виллис» и свободный проезд в любом направлении. А не то, мол, себя убьют, пожар устроят, всех сожгут. В школе-то ещё ребятишечки были, кружок там или чё.
        Ну, раз пошла такая дрянь, решил я подмогнуть. Отгрёб за пределы видимости, гимнастёрочку снял, - а лето как раз было, - аккуратно на чемоданчик кожаный, трофейный, уложил, нож боевой приготовил и юркнул в сторону заднего двора захва ченной врагами школы. Я же в силе был, молоденький, да и сноровка! Обширный опыт недавней войны опять же. В школу забрался, террористов - хоть тогда и слова-то такого не знали - обнаружил, обстановку оценил. Обстановка хреновая, хоть и не безнадёжная. Засели они в торцевом кабинете, парты в угол задвинули, двери нараспашку. Весь коридор перед ними как на ладони, подобраться трудно. Детки- заложники с учительницей-соплюхой на полу сидят, ревмя ревут. Училка громче всех голосит. Сам завуч с ружьём и одним мальчонкой, которым прикрывается, скачет, как в очко пчелой укушенный, то к окошкам, то к двери. Брательник его в руках трёхлинейную керосинку зажженную, но без стекла, держит и верещит сквозь слезы, мол, плохо ему. А трясётся-то со страху так, что того и гляди, обещанный пожар раньше времени устроит.
        На моё счастье с улицы шум какой-то поднялся. Вроде, солдаты приехали. Завуч к окошку побежал, ну а я вперед бросился. И никто меня не видел, и никто меня не слышал, и даже тем самым знаменитым местом, на котором сидят и которое на опас ность здорово реагирует, не учуял. Учили нас в разведке невидимками быть и учили крепко. Плаксивому-то скоту я глотку вмиг перехватил, он и хрюкнуть не успел. Нож у меня был - беда добрый! Японский кинжал Танто. Мне его один американский сержант подарил. Встреча на Эльбе, год сорок пятый, слышал небось? Ну вот. Сер жантик тот был - сама невинность, чисто дитя, кажется, мухи и той не обидит. Кли кали его сослуживцы Бэмби. Оленёнок, значит. Однако внешность его обманчивая ничего не значила. Был он из лучших спецов американских морских пехотинцев по операциям за линией фронта. Вроде меня. Кинжал он у японского офицера с боя взял, когда на Тихом океане за какой-то остров резня была. Ну а я ему взамен свой трофей, нож фашистского десантника отдарил. Хороший тоже такой ножик - со свастикой и металлическим шариком на конце рукоятки. Так вот, покончил я с под жигателем
быстрее, чем ты, Костик, моргнуть успеешь, лампу пальцами загасил и - к другому. И случилось тут такое, во что я и сейчас поверить не могу. Оставалось мне до него шаг сделать, а он и обернулся. Ну, не мог он меня ни услышать повто ряю, ни даже спинным мозгом или там каким другим тринадесятым чувством учуять. Потому как шёл я на полной отключке мозгов, на одной программе, которая уже не в мозгу - в мышцах, и никаких от неё тревожных импульсов вовне не идет. И даже выработка адреналина блокирована - не унюхаешь. Удивлен, Костик, от деревенского пенсионера такие слова слышать? А ты не удивляйся. Много чему нас в разведке учили. Всё это составляло, конечно, государственную тайну, и сейчас, поди та же ситуация… ну да ладно, скажу кое-чо… Физиологии человека учили и сторожевых животных, психологии учили и - хочешь - верь, хочешь нет - практической парапси хологии. Звучит как враньё, но клянусь - так оно и есть. Меня бы и зверь дикий не учуял. Да я сам себя не слышал! А он… Видно, он к той поре уж и не человек стал - бес, что ли? Сделался он как молния. Не только обернуться успел, но и выстре лить. До сих
пор мне, парень, по ночам снится и удар тот страшенный, и то, как ошмётки моей руки правой в разные стороны летят. Патрон с картечью оказался, а заряд прямехонько в локоть угодил.
        - И что? - не вытерпел Костя.
        - А то. Говорю же, на программе шёл! Левша я. Как вогнал ему кинжал в подб рюшье, так и распластал аж до третьего ребра. Вся требуха наружу. Из второго ствола он, вроде, в пол пальнул, да я его уж и не видел. Программа кончилась, боль навалилась - дикая. Меня, почитай, сразу из соображения вышибло. Стою, шатаюсь, вою как пёс. На глаза темень опускается, вижу только надпись на клас сной доске. «Жи» - «ши» пиши с буквой "и"!" "Почерк знакомый, - думаю. - Аглая Ивановна писала". И так мне легко стало, что именно это я вижу в жизни послед нее, - я нали выть перестал, заулыбался. Но судьба по-другому повернулась. Ноги подкосились, я и повалился - да рылом-то прямо в вонючую кучу завучевых кишков. Сизые они такие были, в крови. Желудок пропорот, говнищем смердит. Если бы не это, дак может, и помер бы. А так… видно, не хотелось мне в могилу уносить зак лючительным впечатлением жизни пакостное это зрелище. Вот я и оклемался с божьей помощью. Ну, а жизнь сложилась не больно-то плохо. Женился, в столярку устро ился. Левша, он и без правой руки много чего сробить может. Во-от… Троих сынов поднял и дочурку.
        - А школа была эта самая? - с интересом спросил Костя, мотая головой в сто рону недалёкого строения.
        - А как же, эта. Только тогда у неё второго этажа не надстроили ещё. Семилетку-то из неё сделали году в пятьдесят седьмом, а до того была только начальная. А щас, видишь, как - и учиться стало некому. Ну, я пойду, там мое кино скоро начинается.
        Костя по-новому посмотрел на заброшенное школьное здание. Выходит, не зря ему чудилось в нём что-то зловещее. Подумать только, логово маньяков! Может быть, и трупы жертв в подвале имеются. Ах, как здорово!
        - Старшего, который завуч, звали Сергеем Сергеевичем. Младшего - Никитой. Он по образованию биолог и анатом был, но ему здесь места по специальности не наш лось, библиотекарем на фабрике работал. Фамилия - Возницкие. А молоденькая учителка-соплюшка, что ревела, облитая керосином, громче своих учеников - я. - Баба Оня неспешно поднялась с лавочки, опираясь на бадожку. - Мы с ребятами спектакль готовили по Гайдару, вот и задержались допоздна - занятий-то не было, лето. Я после этой беды на другой день захворала. Двустороннее воспаление лёг ких, перешедшее в плеврит. Хорошо, сердце крепкое, а то бы умерла. Ты ещё посидишь?
        - Да, - сказал Костя.
        Баба Оня ушла. За ней, подумав, потрусил Музгар.
        Возле школы тарахтел знакомый мотоцикл. Сидящий на нём дядя Тёма, активно жестикулируя, выкрикивал что-то прямо в лицо Никите. Никита стоял расслабленно, лишь иногда демонстративно утирал платочком лицо. Из школьных ворот без створок вышла Катя и остановилась рядом с братом, подхватив его под локоток. Дядя Тёма раздраженно махнул рукой, мотоцикл сорвался с места.
        Никита, прикалываясь, помахал вслед платочком.
        "А может, довольно детских обид, милый юноша? - сказал себе Костя, любуясь Катей. - И как, между прочим, поживает моя рецензия, господин искусствовед… как вас там?… - он вытащил из кармана злосчастные Никитины стихи, - господин Воз ницкий Н.С.?"
        - Что? - громким шепотом воскликнул он, сладко обмирая от жутковатого совпа дения. - Бог ты мой! Возницкий Н.С.! Эй, на наших глазах разворачивается вторая часть драмы "Маньяки в заброшенной школе", - сказал он, насколько умел зловеще, обращаясь к Барбароссе. - "Полвека спустя. Другая попытка". А вы дрыхнете, сударь.
        Барбароссе были глубоко безразличны маньяки, что он и показал, широко зев нув. Вот если бы Мурзику холку надрать!
        Похохатывая, Костя направился к сегодняшним носителям недоброй памяти фамилии.
        - Завтра? - поднял брови Никита. - Тебе завтра шестнадцать, а мы узнаем об этом только сейчас? Ах, как скверно. Мы же не успеем приготовить подарок. Катя, ты понимаешь, в каком неприглядном виде мы можем оказаться перед нашим новым другом?
        Катя понимала, но не расстраивалась подобно брату. Она с лукавой улыбкой написала несколько слов на клочке бумаги и передала Никите. Тот прочёл, с сомне нием хмыкнул, но потом широко махнул рукой: а, дескать, была - не была!
        - Отлично, я согласен, - сказал он. - Надеюсь, Костя не откажется принять наше приглашение на завтрашний праздничный ужин, посвящённый новорожденному. Нет? - Он испытующе посмотрел на юношу.
        - Нет, не откажусь.
        - А твоя бабушка не разобидится, если мы её не позовем?
        - Надеюсь, не разобидится, - сказал Костя. - Да что там - уверен. Баба Оня - свой человек!
        - Прекрасно! - Никита от избытка чувств пристукнул ладонью по столу. - Кате рина, начинай подготовку.
        Девушка тут же скрылась в доме, подарив Косте на прощание ясный взгляд.
        - Держи, - сказал Никита, извлекая из выдвижного ящика стола несколько бумажных листов, скреплённых стежком ниток. - Честное слово, я очень старался.
        - "Фуэте очаровательной наивности", - прочитал Костя вслух. - "Наивности"!… Вот оно, значится, как!
        - Только не гневайся сразу по своему обыкновению и не убегай, пожалуйста.
        - Не убегу. Послушай, Никита, а о чем вы с дядей Тёмой повздорили?
        - Это с которым? С приударенным мотоциклистом-оккультистом, что ли? Да ты не поверишь. Он заявил, что мы с Катюшей явные носители тёмного начала, приближа тели конца света и вообще - не божьи твари, но аспиды и порождения ехидны. И надо бы нам мотать отседова подобру-поздорову, а не то!… Солнышко родимому головку напекло, не иначе. Основания, знаешь, какие?…
        - Догадываюсь, - посмеиваясь, сказал Костя. - Фамилия ваша нёсет для здешних жителей глубокие негативные ассоциации. Что усугубляется недобрым местом прожи вания, на редкость непристойным по тутошним меркам поведением и… - Костя скосил понимающий взгляд на длинные пальцы Никиты, ловко набивающие папиросную гильзу, причём определенно не табаком, - …и курением некой ароматной травки.
        - Точно, дорогой Ватсон! Ты только забыл назвать самое страшное преступле ние: соблазнение одного из малых сих, - произнёс с усмешкой Никита, предлагая Косте только что раскуренную цигарку.
        - Меня? - Костя неумело, но решительно вдохнул ядовитый дым, его передернуло и чуточку затошнило. Он вернул «косяк» Никите.
        - Снова в точку.
        - Ты ему сумел что-нибудь возразить?
        - Даже не пытался. Я принял вид угрюмый, задумчивый, и с выражением продек ламировал несколько строчек из одного своего юношеского творения: "Мы - как части механизма, как жнецы сухой стерни. Прозелиты экзорцизма, прорицатели херни. Мы - апостолы без веры, пианисты без руки. Вроде, с виду - кавалеры, а на деле - вар наки. Каждый - рекрут интеллекта, недодьявол, недобог. Каждый - церковь, каждый - секта, вялый член меж слабых ног…" - А дальше он и слушать не стал.
        - Ещё бы! Здорово же он, наверное, разозлился. Нет, спасибо, - Костя мотнул головой и отгородился от «косяка» ладонью. - Я больше не хочу.
        - А то! Чуть в клочки не лопнул. Представляешь, как нас с Катькой кипящей желчью забрызгало бы!
        Они дружно расхохотались.
        По веранде стлался сладковатый дым.
        Обнажённая девушка полулежала в воде, дерзко открыв небольшую, красиво очер ченную грудь нечаянному зрителю. На лицо её падали волосы, но сквозь светлые пряди проглядывали Катины черты. Вместо ног крутой дугой изгибался дельфиний хвост, на плече сидела, расправив длинные маховые плавники и выпучив огромные фасеточные глаза, фантастическая летучая рыба. Прозрачная акварель едва-едва смочила бумагу, от этого картина казалась бледноватой, но так только казалось. На самом деле она лучилась, жила. Она источала нетерпение, жажду продолжить стремительный русалочий полет, остановленный властной рукой художника.
        Костя был счастлив. Он провёл пальцами в миллиметре от ещё влажной бумаги, почти ощутив тепло девичьего тела, и шепнул: "В день, когда ты сбросишь хвост, я буду ждать тебя здесь, в этой комнате, на этой постели… Ты не скажешь ни слова. Но слова не будут нам нужны".
        Ходики звонко щёлкнули дверцей кукушечьего дупла, скрежеща зубчатками, про куковали дважды.
        Он погасил лампу, лёг, чувствуя, что не сможет заснуть всё равно. В животе, тяготея к паховым областям, ворочалась что-то прохладное и щекотное, отчего волоски на теле вставали торчком. Он укрылся одеялом с головой, свернулся в клу бочек. Старательно выдыхал воздух ртом, стараясь направить тёплый поток на грудь. Надеялся согреться. Но холод был внутри, и застуженный им выдох - не согревал.
        "Нетерпение, предвосхищение… - что имя этому льду?" - подумал Костя. Он высунул из-под одеяла кончик носа, один глаз, губы, и шепнул, обращаясь к коврику:
        - Эй вы, черти немецкие, груботканые! Я душу бы заложил, чтобы въяве прикоснуться к ней. По-взрослому , понимаете, вы, там?!
        Молчание в ответ. Ну, разумеется.
        И тут завыл Музгар, подхватили соседские собаки, что-то глухо загремело металлически, словно в огромный проржавленный лист раз за разом лупили тяжёлой деревянной балдой. В голос завопили кошки.
        Костя снова укрылся под одеялом. Шуточки выходили ни фига не смешные - по ночному-то времени. "Да я же не взаправду", - малодушно открестился он.
        Всё как по команде смолкло. Он крепко зажмурился. Стало теплее.
        …Снова послышался механический голос кукушки. Десять? Он отбросил одеяло. За окном сиял солнцем день.
        День его шестнадцатилетия.
4. ТЕНИ НЫНЕШНИЕ
        - Не напугали тебя собаки-то ночью? - спросила баба Оня, подкладывая горя ченький, масляный оладушек. - До того взвыли, я аж пробудилась.
        - Я считал, это во сне, - сказал Костя.
        - Нет, на самом деле. В третьем часу. Ветер налетел - вроде урагана. Хорошо, всего один порыв. Со школы - с крыши - железо сорвало, два пласта. Через всю улицу перебросило. На топол и сколько-то сухих веток обломало. А у Мани Зотеевой забор повалило.
        - А у нас ничего?
        - У нас ничего. Ты кушай-кушай, именинник.
        - Спасибо, бабушка, я полон-полнёхонек, - сказал Костя. - Оладьи просто божественные, но в меня больше не влезет и макового зернышка.
        - На здоровье. К вечеру торт испеку. Пригласишь товарищей-то на чай?
        Костя потупился.
        - Знаешь, баб… они меня сами звали. Подарок обещали. Я, наверное, пойду. Ты не обидишься?
        Баба Оня с милой улыбкой покачала головой:
        - Не маленькая, поди. Значит, торт с собой возьмёшь. Ко скольки приглашали-то?
        - К семи, - сказал Костя.
        - Ну, а мой подарок будет тебя под подушкой ждать. Когда вернёшься.
        Торт, "Птичье молоко", по толщине превосходил абсолютно все торты, еденные Костей в жизни. Сантиметров тридцать, не меньше. Был он облит шоколадной гла зурью и украшен взбитыми сливками. В центре была кремовая надпись: "16! Поздрав ляю!" Костя нёс его со всей возможной осторожностью и боялся только одного, как бы не споткнуться.
        Никита встретил его у ворот, оценив белоснежность рубашки и остроту брючных стрелок, сказал: «Ого», забрал торт и показал подбородком: «проходи». Лицо у него было преувеличено строгое, но глаза смеялись, выдавая ожидающий Костю сюрп риз.
        Сюрприз заключался в Катиной внешности. Она выкрасила волосы в иссиня-чёрный цвет и поменяла прическу, избавившись от легкомысленных девчачьих кудряшек в пользу ровной укладки, туго собранной на затылке. Вкупе с коротким, облегающим, блестящим платьем нежного голубого цвета на тонких проймах-тесемках и утончён ным, но ярким вечерним макияжем это выглядело невообразимо, сокрушающе сексу ально. Чёрт, она смотрелась старше своих лет. Этакой искушенной светской львицей, вышедшей на охоту и, кажется, приметившей уже жертву. Костя сразу сконфузился. Он осторожно пожал протянутые для приветствия Катины пальчики и поскорее уселся за стол.
        - Предлагаешь, не откладывая в долгий ящик, приниматься за угощение?
        - Ну, если у вас нет других вариантов…
        - А, слышу тонкий намек! "Подарок, - как бы восклицаешь ты в недоумении и нетерпении, - где обещанный подарок, негодники?" Не спеши, дорогой наш юбиляр, всему свое время. Гляди, что у нас есть!
        - Это коньяк?
        - Ты совершенно прав, Константин. Это коньяк. И, думается нам с Катькой, не самый худший.
        - Я не пью крепкого спиртного, - вздохнув, сообщил Костя.
        - Ха! Позволь тебя чуточку поправить. Тебе следовало уточнить: не пил в прежней жизни. Не пил в детстве, с которым сегодня прощаешься. Всё когда-то про исходит впервые. Поверь, день шестнадцатилетия, наша компания и этот благородный напиток отменной выдержки - замечательный набор условий для совершения такого, вне всякого сомнения, важного шага к множеству наслаждений, ждущих тебя во взрослой жизни. Я прав, Катюша?
        Катюша, поглядывающая сегодня на Костю с невнятным выражением, которое он попросту боялся идентифицировать, показала ровные мелкие зубы в слабой улыбке и кивнула. Никита откупорил пузатую бутылку, разлил пахнущий шоколадом и южными садами напиток по чайным чашкам.
        - Кощунственно, не спорю, - предвосхитил он готовые сорваться с Костиного языка слова. - Но тут уж ничего не попишешь. Не мчаться же к твоей бабушке за подходящей посудой?… Итак, милостивая государыня (кивок в сторону Кати), милос тивый государь (кивок в сторону Кости), мы собрались сегодня здесь, чтобы душевно поздравить дорогого нашего Константина с неполным пока, но всё-таки совершенно летием. Засим, не теряя драгоценного времени праздника, дружно воздымем и опус тошим свои бокалы за это волнующее, а вернее даже - историческое, глобальное, эпохальное - событие!
        Костя одним глотком проглотил коньяк, успев отметить сложную гамму вкусов и ароматов. Не так уж и много его оказалось в чашке. Стало жарко.
        - Лимончик, дружище именинник, непременно лимончик! - воскликнул Никита.
        А Катя поднялась со своего места, подошла к Косте, наклонилась и крепко поцеловала в губы.
        - Ответ я знаю наверное, но ты мне всё-таки скажи, как на духу, пока Катьки нету: ты девственник?
        - А ты? - ощетинился Костя.
        Будь он трезв, ни за что не решился бы на подобную прямоту. Уже спросив, он понял, что его вопрос попросту глуп. Никита - девственник? Господи, какая чушь! Воистину, "Фуэте очаровательной наивности"! И ничего помимо и кроме того.
        - Мне действительно нужно отвечать? - Никита снял очки и положил на стол. - Впрочем, я готов. Нет, я не девственник. Я приобрёл первый сексуальный опыт в пятнадцать лет. Моей партнерше было девятнадцать, и она заразила меня гонореей. С тех пор я стал много осмотрительнее, занимаюсь сексом исключительно с примене нием презервативов. Число моих женщин приближается ко второму десятку. Я бывал с красавицами и не совсем, со шлюхами, с замужними дамами, бывал с невинной девуш кой. Бывал даже с негритянкой, гибкой как змея и страшной как смертный грех. Ни одна из них не осталась на меня обиженной. Ни одна не ушла неудовлетворённой. Любая из них примет меня без единого слова, если я приду и скажу: "Хочу тебя сейчас". - Он надел очки назад. - Я ответил на твой вопрос. Ответил честно. Теперь - ты. Да?
        - Да, - тихо сказал Костя.
        - Великолепно! - обрадовался Никита непонятно чему. - Сегодня воистину твой день, Константин. Коньяк был первой ступенькой лестницы, ведущей за облака. Самой низенькой. Давай-ка, выпьем за небо в алмазах!
        Они выпили. Во рту у Кости онемело, словно от замораживающего укола стомато лога. Или онемело ещё раньше? Какая, к шуту, разница!
        - А сейчас - обещанный подарок! Вручается - тебе, Константин, - впервые!
        Костя почувствовал горячие тонкие пальцы у себя на плечах, на шее. Его словно повело, разворачивая и поднимая. Голова закружилась, но скольжение пред метов вокруг него прекратилось, стоило его взгляду наткнуться на Катины глаза. Они полыхали, и Костя сейчас совершенно точно знал, что это означает.
        Снова, как тогда, в первый вечер, ставший вдруг тёмным и не значащий более ничего мир полетел в стороны от них, словно взорванный детонацией их соприкосно вения, одновременно уплощаясь и размазываясь по поверхности бесконечной спирали, уходящей влево, за Костину спину. И другой спирали, уходящей вправо за Костину спину. И третьей, уходящей вверх, к узкой кувыркающейся Луне. И четвёртой, точно бур вгрызающейся в землю под их ногами. Катин язык, обжигающий, змеиный, раздво енный, ласкал Костину шею, подбородок, его нёбо, его ушные раковины. Глаза - неподвижные, со зрачками-точками и двуцветной, зелено-голубой радужкой - вонзали ставшие материальными спицы взгляда точно в его переносицу. Изогнутые рыбьи кости зубов рвали его губы, а стальные пальцы с невыносимым наслаждением тер зали, мяли и доили там, внизу живота. Гладкое, глянцевое платье то впитывалось целиком в её кожу, - обнажая соски, торчащие, словно окровавленные фаланги мизинцев, обнажая чёрный, бездонный смерч пупка и сверкающую серебром ромбо видную чешуйчатую чашу лона, - то возвращалось обратно, шипя и брызжа на муску листом, как
шоколадная плитка, животе кипящими клочками приставшего эпидермиса. Костя слышал её болезненные стоны и собственный торжествующий смех, он слышал, как сваливаются с кончика Никитиной сигареты пластинки серого, шершавого бумаж ного дыма, падают ему на брюки, прожигая до тела, до мяса, до костей… до табу рета, наконец. Он слышал, как в нарисованном расплавленным ядре Земли ворочается нарисованный одномерный Сатана, и как со свистом вдыхает в себя запахи их с Катей сверхчеловеческой страсти бесконечномерный Бог, крепко спящий после шес того дня творения за пределами вообразимого. И кучер на германском коврике с жутким гуннским акцентом вскричал: "А сейчас - факельцуг, дамы и господа!" - и зарыдал бурыми нитяными слезами, и пушечно щёлкнул кнутом, и охотник со сбор щицей винограда вспыхнули чадными факелами и начали жёстко маршировать на месте, а потом пустились в бешеный шаманский пляс, и всё пропало…
        Он пришёл в себя в незнакомой грязной комнате. Стоял, неловко раскорячив шись, прислонившись к влажной стене, почти в углу, и чувствовал себя прескверно. Ноги отчаянно зябли, особенно пальцы. Рук Костя не чуял совершенно, кажется, они затекли. Слышался отдалённый невнятный гул и шелест, в животе недовольно тол кался округлыми выростами противный твёрдый комок, вызывая тошноту. Глаза будто расфокусировались, их застилало словно бы грязной полиэтиленовой плёнкой, такой же, что лохматилась на близком окне без рамы.
        "Ага, - подумал он, - плёнка; я в школе".
        Что-то в этой комнате казалось Косте неправильным. Он лишь не мог пока опре делить, что именно. Штукатурка со стен обвалилась практически полностью, обнажив решетчатый каркас из потемневшей дранки. Зачем-то был оштукатурен и пол. А вот потолок наоборот - собран из широких крашенных досок, на покрывающей его пыли лежали отпечатки следов. И ещё были поломанные коричневые парты, и кафедра, и зелёные, подпорченные мёртвой плесенью раскладушки стройотрядовцев стопкой.
        На потолке.
        Кошмар! Определённо, мир стоял на ушах. Или же на ушах стоял он, до «мухомо ров» упившийся коньяка именинник, Костя Холодных.
        Подтверждая эту догадку, в фокус влез Никита, твёрдо ступая по потолку. Он присел на корточки, и получилось - лицом к лицу, глаза в глаза.
        - Ну как, видел небо в алмазах? - спросил Никита без усмешки.
        - Не-а. Луну видел. Мотало её - дай Бог! Слушай, Никит, я пошевелиться не могу и вижу всё вверх тормашками. Помоги, а? Со мной, вообще, - что?
        - Луну-у?! - недоверчиво протянул Никита, не делая ни единого движения, чтобы помочь. - Похоже, Константин, вдарило тебя дюже крепко. Луну ты не мог видеть в принципе. Во-первых, сегодня новолуние, а во-вторых, солнце ещё не село. Посмотри-ка в окно.
        Шея никак не поворачивалась. Костя скосил глаза. В таком непривычном поло жении - вниз головой - садящееся за щётку близкого леса солнце, кое-где просвечи вающее оранжевым сквозь плотные облака, казалось побитой оспою рожей урода. Тес тообразная рожа словно пыталась втиснуться в окно. Лес был волосами, пострижен ными «ёжиком», клубы облаков - рыхлыми щеками и носом. Разрывы, в которые прогля дывал закатный свет - безгубым ртом и узкими, монгольскими глазами. Оконный переплёт - сдерживающей рожу рамкой.
        Рожа паскудно ухмылялась.
        - Который час? Что происходит? Никита! Я чудил?
        - Сколько вопросов! Сразу и не ответишь… - опечалился Никита. - А происходит примерно следующее. Симпатичный юноша, романтичный в силу возраста без меры, находит себе новых приятелей. Брата и сестру. Интеллигентных, тоже весьма симпа тичных, близких, как ему кажется, не только по возрасту, но и духовно. Неудиви тельно, что юноша вскоре начинает испытывать к девушке что-то вроде влюблённости. Подогревает чувство и некоторая печаль девичьего образа, и её трагическая судьба. И такие совершенно чудные мелочи, как, например, неявная ню-демонстрация или «стрельба» глазами, или множество других, тончайших женских хитростей. Не догадываясь, что попал в сети умело сплетённой лжи, наш герой ударяется под вли янием брата прелестницы во все тяжкие… Ради одного - быть рядом с предметом обо жания. Пиком пубертатного сумасшествия становится день шестнадцатилетия юноши. Он лихо пьёт вино и с замиранием ожидает подарка, надеясь, хоть и не смея поверить, что подарком станет любовь красавицы. Тем временем приближается кульминация… Его злокозненный приятель - ах, каков негодяй! - подсыпает ему в питьё ми-
кро-ско-пическую порцию ЛСД. Затем, когда выпавший из реальности мальчик рушится наземь недвижимою жертвою вероломства, приятель волочет его в эту жуткую ком нату, вкалывает щедрую дозу морфина, переворачивает оверкиль и прибивает к стене гвоздем! Тук-тук-тук… "Чёрт, - думает он при этом, - какая низость, ведь мальчик мне доверял!" Кстати, можешь взглянуть, вот он, этот страшный предмет.
        Костин взгляд последовал за указующим перстом Никиты, и… И он не поверил собственным глазам. Точнёхонько из его солнечного сплетения торчала большущая, неправильной формы шляпка «шпигря» - кованого четырёхгранного гвоздя.
        - А, - неуверенно сказал Костя. - А… Блин, Никита, дурацкая же шутка. Отпусти меня, мне дурно. Меня вырвет сейчас. Отпусти, а то ей же богу, я тебя ударю… Потом, - добавил он после долгой, наполненной ехидным Никитиным молча нием, паузы.
        - "Эт-то что ещё за штука! - грозно крикнул папа Фиттих. Мама, взяв его за руки, говорит: не надо битть их!" - кривляясь, с псевдонемецким акцентом продек ламировал Никита, и сообщил: - Вильгельм Буш, детский поэт и иллюстратор собст венных произведений. Кажется, твой заколдованный коврик сделан по его эскизам; но я могу и ошибаться. Нет, Константин, я тебя не отпущу. Ты, такой, какой есть, всё равно скоро умрёшь от болевого шока и повреждений внутренних органов. Стоит только ослабнуть действию анестезии - ты покойник. Тебе сейчас трудно здраво соображать, наркотик туманит мозг, но попытайся понять - всё это всерьёз. Мы с Катькой распяли тебя здесь, в комнате, где полсотни лет назад погибли наш праде душка, Сергей Сергеевич Возницкий и его брат, с совершенно определённой целью. Сейчас сестра вернется, и мы начнем обряд. Недобрый обряд, не скрою. Мы станем вызывать дьявола и человеческая жертва нам жизненно - ты уж прости за неуместный юмор - необходима. Поверь, мы не могли упустить такого удачного стечения обсто ятельств. Рассуди сам. Во-первых, в руки нам попался девственник, - поэт-романтик к
тому же, - которому только что исполнилось шестнадцать. Нет-нет, ты не стал мужчиной, извини, нам это ни к чему. Во-вторых, новолуние. В-третьих, сама энер гетика зловещего этого места. Именно здесь наш покойный прадедушка растлевал детишек. Именно здесь ему выпустили кишки, и мятущийся дух его преступлений всё ещё витает меж этих стен. Мало того, по меньшей мере, два неизвестных трупа зарыты в подполе. О, Константин, такой шанс выпадает раз в сотню лет, разумно ли было отказываться? Тебя, по-видимому, интересует цель, которую мы преследуем? Ничего оригинального - стремление изменить существующий миропорядок. Сам знаешь, мир несовершенен. Традиционные религии не сумели его переделать, и, думается, не сумеют впредь. Ни коммунизм, ни фашизм более не "живут и побеждают". Отчего бы не попытаться создать новую общественную формацию, основанную на власти воистину сверхъестественного существа? На власти Сатаны? Ему давно хочется испробовать силы на человечестве. Так пусть попробует! Пусть! Сегодня мы дадим ему плоть. Ты умрёшь, Константин, но тело - твое прекрасное юное тело станет его земным вмес тилищем.
Поверь, мне искренне жаль тебя! Но в то же время я тебе отчаянно зави дую. Возможно, часть твоего сознания, пусть угнетенная, подневольная, останется с ним навсегда. Представь, ты станешь совладельцем целого мира! Ради этого стоит потерпеть боль и унижение, правда? Ну, скажи, я убедил тебя?
        - Не знаю. Не знаю я! Да мне дела до этой фигни нету! Никита, скажи, что ты шутишь! Ну пожалуйста… Скажи, а?… Ты же врёшь, сволочь! - выкрикнул Костя, с болью уставившись на своё распростёртое по стене тело. Он был обнажён. Ноги, прикрученные медной проволокой к металлическим скобам, вбитым почти под самым потолком, непристойно раздвигались. Гениталии безвольно свисали на живот. Затёкшие руки касались кончиками пальцев пола. На животе виднелось несколько глубоких извилистых царапин, образующих неизвестный знак. Тёмный от старости шпигорь торчал из груди сантиметров на пять, кованая шляпка бурела пятнами ржав чины. Кожа под раной была чиста. - Врешь ведь, - прошептал он всё ещё с надеж дой. - Крови-то нету, а?! Совсем же ни капли. Если всё правда - почему нету крови?
        - Крови? - воскликнул Никита. - Какие пустяки тебя занимают! Право, я разо чарован, - сказал он, распрямляясь. - Кровь… Подумай, разве Пришедшему она будет нужна меньше, чем тебе? Нет, конечно, ничуть не меньше. По счастью, Катя умеет при нужде затворять кровь. Ага, вот и она! Подумать только, как она красива сегодня! Знаешь, если всё окончится благополучно, мы тут же займемся любовью, грешники! Но довольно болтовни, пора начинать. Сейчас, Константин, ты переста нешь слышать и видеть так, как привык. Тебе покажется, что ты частично сместился в странное и страшное место. Не пугайся. Там тебя никто не обидит.
        Никита ушёл, выпав из чёткого круга зрения, но скоро вернулся, осторожно неся в пальцах пипетку, заполненную светящейся зеленоватой жидкостью. Он быстро закапал едкое снадобье Косте в нос. Окружающая муть сперва сгустилась до полной непроглядности, однако вскоре рассеялась совершенно. Шум в ушах прекратился. Стало легко и радостно. Наступила ТИШИНА.
        Абсолютная.
        Костя осмотрелся.
        Посреди помещения, поднятая на невысокие деревянные чурбачки, возвышалась разобранная раскладушка - бледно-зелёная, с каркасом, тускло отблёскивающим све женьким чёрным лаком. В ветхий брезент было воткнуто несколько гвоздей - кажется, точно таких, что вбили в Костю. На полу стоял эмалированный таз с водой, валя лись какие-то пожелтевшие бумажные листки, испещрённые крупными, жирными буквами. Сбросивший рубашку Никита, стоя на одном колене, обмакивал листы в воду, форми ровал из них комки размером с небольшое яблоко и насаживал на гвозди. Плечи его ходили ходуном, мышцы вздувались - словно работа была безмерно тяжела. Гвозди он, широко размахиваясь, вгонял в раскладушечное полотно, присоединяя к уже вот кнутым.
        Босая Катя, переодевшаяся в белый сарафан - тонкий, льняной, с вишнёвым гре ческим орнаментом и глубокими шлицами на бёдрах, - танцевала. В череду класси ческих балетных па давящим диссонансом вплетались фигуры дёрганых, неестествен ных, прижимающихся к полу движений.
        "Чем бы ни было это создание, - подумал Костя, глядя на её отрешенно-возвышенное лицо, на её вытягивающееся в струну сильное тело, - оно по-настоящему очаровательно". Девушка закружилась. "Фуэте, - подумал он с горькой усмешкой. - Фуэте очаровательного зла".
        Повсюду, куда ни кинь взгляд, не обращая на людей ни малейшего внимания, шныряли твари величиной с ладонь, похожие на скелеты тараканов - если бы тара каны имели скелеты. За ними охотились твари чуть большего размера, с гибким телом хорька, с безглазой головой, представляющей собою одну только пасть. Порхали бабочки с ажурными, словно тюль, серыми и синими крыльями и зеркальными глазами. У Кости в паху копошилась огромная крыса, и подвижная её усатая мордочка лосни лась, перемазанная жиром. Рожа в раме окна ещё шире улыбалась солнечно-оранжевым ртом, и косенькие глазки превратились в совсем уж щёлочки. С улицы дул тёплый влажный ветер, пахнущий навозом.
        "Пошла прочь!" - прикрикнул Костя на крысу, не слыша себя. Крыса, однако, услышала. Она укоризненно посмотрела на Костю и тяжело вскарабкалась по его ноге к потолку. Там на неё набросилось сразу несколько «хорьков». Спустя мгновение от крысы остался лишь хвост, который тащила в угол ярко-алая многоножка, выныр нувшая из потолка, словно из воды. «Хорьки» многоножку не беспокоили, напротив - обходили далеко стороной.
        Катя остановила свой странный ломаный танец возле Кости. Она запыхалась, щёки играли румянцем, на лбу блестели бисеринки пота. В руке её (когда - Костя не заметил) возникла опасная бритва. Одним махом Катя разрезала сарафан на плече. Ткань отвернулась, обнажив небольшую вздёрнутую грудь, почти целиком пок рытую розовым кружком альвеолы с крошечным плоским соском посредине. Закрыв глаза и закусив губу, девушка рассекла сосок крестообразным надрезом. Костя вскрикнул. В следующий раз он закричал, мотая в ужасе головой, когда кровь из раны закапала ему на лицо.
        Время замедлило бег. Даже ход оно замедлило. Поползло.
        Тягучим рывком распахнулась дверь. Три человека в камуфляже, со скрытыми под чёрными вязаными масками лицами, возникли за нею. Вплыли внутрь комнаты, словно привидения стиля «милитари». Семеня полусогнутыми ногами, грозя стволами коротких автоматов, двое крайних двинулись к Никите, заходя с разных сторон, а средний припал на колено и разинул в командном крике рот. Ещё один камуфлиро ванный автоматчик сонной, медлительной щукой нырнул в окно, плавно перекатился через плечо и грубо упёр оружие Кате в обнажённый бок, проминая нежную кожу до кости. Никита начал подымать руки. Значительно быстрее, чем могли уследить авто матчики. Когда они заметили, что в кулаках у него зажато по гвоздю, было уже поз дно. Гвозди обрушились, пробив камуфлированным головы. Гребковым движением отш вырнув в стороны мёртвых солдат, стелясь, распластавшись по полу, Никита стреми тельно заскользил в сторону командира. И уж не дополнительные ли паучьи ноги выросли у него из лопаток и поясницы, заработали, приближая проворное чудовище к следующей жертве? Запоздало отреагировавший командир нажал на спуск. Из автомат ного ствола
вырос длинный бутон огня, раскрылся, выпуская прятавшихся там смерто носных жуков. Они горячей цепочкой повисли в воздухе, распугивая мотыльков с зер кальными глазами. Солдат, контролировавший Катю, повернул голову на звук выст рела. Тонкая девичья кисть с зажатой в бледных пальцах бритвой пересекла его лицо под бесполезной маской, нарисовала на горле узкую тёмную черту, пала на руки, перерубая запястья. Автомат его дёрнулся, добавив несколько жуков-пуль к уже летящим, уже севшим на стены и уже вгрызшимся в стены. Командир камуфлированных, не переживший лобового столкновения с Никитой-монстром, лёг на пол, съежился - и больше не шевелился.
        Никита вернулся к раскладушке, втягивая лишние конечности, и деловито выдернул гвозди из мёртвых солдат. Выплеснулось тёмное. "Скелеты тараканов", и
«хорьки», и бабочки с ажурными крыльями облепили трупы, забыв о вражде. Из пола полезли дрожащие соломенные ростки, заплетая мертвецов в золотистые корзины, проигнорировав лишь командира. По-видимому, он был ещё жив. Показалась алая мно гоножка, до сих пор не расставшаяся с крысиным хвостом. Невозмутимая Катя снова поднесла к Костиному лицу кровоточащую грудь.
        Костю затрясло. Наступила небывалая, болезненная эрекция. Кто-то, холодный и омерзительно-гибкий как толстая змея, начал шевелиться в нём, рваться наружу, царапая ногтями неподатливую кожу. Нарождающийся гад противно скрипел зубами от натуги, и этот звук был единственным, который слышал бедный Костя. Не в силах терпеть подобного издевательства, он отчаянно рванулся. Проволока лопнула, шпи горь со скрипом, слышимым не ушами, а занывшими костями, медленно вышел из стены. Катя отшатнулась, споткнулась о мёртвого солдата и неловко села на пол.
        Он стоял над испуганной Катей на руках. Непривычная поза оказалась на удив ление удобной. Его ещё покачивало, рана от гвоздя ещё саднила, но звуки стали уже возвращаться, и шевеление внутри ослабло, и стала крепнуть уверенность в собст венных силах. Бабочки снялись с трупов, окружили его трепещущим хороводом. Их глаза составили бесконечный, замкнутый зеркальный коридор. Он всмотрелся в зер кала, отмечая, что тело претерпело некоторую трансформацию. Отражаемое существо было коротконого и косолапо, ибо ногами ему служили Костины руки. Гениталии его, произошедшие из бывшей Костиной головы, были огромны, торс - худ и костляв, но клубковато-мускулист, бледен и жилист. Острые лопатки выпирали подобно зачаткам крыльев по сторонам мелкогребенчатого хребта - низко, едва ли не на уровне пояс ницы. Сильные, чрезвычайно длинные руки с кочковатыми локтевыми суставами, под нятые и разведённые в стороны, прятали меж вздувшихся мощью плеч крошечную, безобразную, горбоносую головку, обязанную рождением бывшим половым органам. Впрочем, головка быстро росла, приобретая вполне привлекательные человеческие черты -
твёрдые и резкие, но утонченные. Он сделал несколько шагов. Выпуклые глаза-зеркала бабочек сообщили, что движения его похожи на птичьи. Он опустил руки и повернул голову - новую голову - к окну. За окном стоял милицейский «уазик» с распахнутыми дверями; он был пуст. Рядом с автомобилем покашливал зелёно-голубой мотоцикл с коляской. Дядя Тёма стянул с головы шлем, прижал его к груди и с почтением наклонил голову. На лице мотоциклиста было написано торжество.
        Подняв глаза, существо, в котором всё меньше и меньше оставалось от Кости, обнаружило, что солнце село уже наполовину. Разрывы в облаках затянулись практи чески повсеместно, но участок, сходный с тестообразной рожей, сохранился, и обра зина кривила огненный рот в сумрачной ухмылке. "Неужели это будет заключительным впечатлением, с которым я уйду из жизни?" - подумал Костя с мимолётной печалью.
        Так бы оно и оказалось, кабы не Музгар.
        Добродушнейший, в общем-то, пёс с остервенелым лаем, роняя с чёрных губ пену ярости, вылетел из бабы Ониной подворотни, бренча коротким обрывом цепи. В счи танные секунды достиг школы и, разом смолкнув, исчез во дворе. Следующее явление четвероногого драконоборца внесло подлинное смятение в ряды сатанистов. Пёс, молчаливый, целеустремлённый, страшный в своей молчаливой целеустремленности, стремглав перепрыгнул через скрюченное тело командира камуфлированных и вцепился в Никиту с твёрдым намерением перегрызть ему шею. Никита, площадно ругаясь, пытался отмахиваться гвоздём. На помощь брату спешила окровавленная Катя с бритвой наперевес. Музгар, крутясь юлой, счастливо избегал смертельно опасных ударов и рвал, рвал, рвал.
        Тот, кем стал Костя, смотрел на схватку с циничным равнодушием постороннего, отмечая лишь, что урон, наносимый псом, становится всё значительнее. Никита повалился на бок и в ужасе кричал, уже не пытаясь отбиваться, а только спасая горло. Девушка, наклонившись, быстро секла воздух короткими ударами блестящего лезвия, но попала только единожды - по не обратившему на это никакого внимания трупу автоматчика. Затем её рука угодила в оскаленную собачью пасть, неприятно хрустнуло. Последовал пронзительно-болезненный вскрик.
        Пёс метнулся под ноги тому, кем стал Костя.
        Неистовый рывок за лодыжку вывел существо из равновесия. Оно неуклюже взмах нуло тяжёлыми длинными руками, сделало шаг назад, налетело на подоконник и кувыр кнулось наружу…
        Собака скакнула следом.
        Он упал навзничь, вдобавок крепко приложившись головой (дьявольщина, кото рой?!) о кусок кирпича. От удара сбилось дыхание. Молодая, ядовитая, злющая кра пива обожгла, словно раскалённое железо. Существо растерялось, и Костя, в какой- то миг осознав, что вот он, его последний шанс, его момент истины, с оголтелой решимостью обречённого вырвал из тела гвоздь и отшвырнул далеко в сторону…
        Собственный душераздирающий визг оглушил его.
        Он вылетел из крапивных кустиков на четвереньках, грубо отпихнул дядю Тёму, пытавшегося помочь ему встать и скороговоркой бормочущего что-то вроде: "Я нижайше приветствую, мессир, ваше триумфальное прибытие", вскочил на ноги (свои ноги, свои!) и…
        И, прихрамывая, не оборачиваясь, припустил домой, даже не пытаясь прикрыть смешно болтающийся срам, отмечая с изумлением, что раны пропали, и лишь на сол нечном сплетении наливается цветом небольшой синяк в форме строгого, геометри чески правильного квадратика.
        Вокруг него вился Музгар, подскакивая от избытка чувств едва не на метр вверх, и звонко и счастливо лаял…
        К ночи поднялся резкий ветер, и облачность развеяло.
        Солнце ещё успело выплеснуть из-за леса последние - но яркие, словно расс ветные - лучи, и они заиграли на жалких обрывках облаков торжествующими жёлто- багряными отсветами.
        Баба Оня сделала вид, что ничего не произошло, всё в совершеннейшем порядке, и не задала Косте ни единого вопроса.
        Ну а на день рождения она подарила ему великолепную, бесконечно пижонскую трость работы начала двадцатого века. Из акульего хребта. С накладками из эбено вого дерева и серебряным набалдашником - головой смеющегося грифона.
        Вдесятеро лучшую легендарной "бадожки".
        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ФАГОЦИТ
        ГЛАВА ПЕРВАЯ,
        в которой я путаюсь под ногами и пью «смородиновку». У матроса есть ответы. Мальчик - был! Что такое хорошо и что такое плохо. Тормоза придумал кто? Этюд на фоне луны.
        …"Продолжение следует", - перечитал я вслух заключительные строки странного опуса и подумал, что слова эти звучат сегодня как пророческие. Продолжение сле дует вовсю…
        Нужно было немедленно навестить одного информированного человека.
        Матроса дома не оказалось. Открыла Светланка. Вместе с нею из квартиры тёплым облаком вылетели ароматы жареной рыбы, сушёных пряностей, чего-то ещё, не менее домашнего и вкусного. Сама Светланка выглядела столь же домашней и, нев зирая на старенький халатик (или же именно оттого, что была в нём), до чрезвычай ности вкусной. Я в который раз по-доброму позавидовал Женьке.
        Руки она держала перед собой, розовыми ладошками вверх - словно хирург перед операцией. Пальцы были в муке.
        - Ой, Филька! Приветик! - обрадовалась она и подставила для поцелуя мягкую раскрасневшуюся щёчку. - Я и не знала, что ты здесь. Проходи. На праздники при ехал? Я тебя сейчас жареным терпугом накормлю. Через пять минут будет готов. Давай-давай, влетай, чего замер как истукан?
        - Дык, эта… очарован, понимашь! - сказал я голосом истукана (как его себе представлю), переступая порог. - Совершенно, понимашь, очарован и парализован!
        - Врёшь ведь, как всегда, - сказала она с улыбкой. - Ну-ка, чего там у тебя в пакете такое пузатенькое? О-ой, смотри, не урони - ручка оборвана! Ну, мужики…
        - Светик, вот ей-богу не вру! - воскликнул я. - Ты замечательно выглядишь! Лучше всех! А в пакете… У меня тут конфеты, шампанское. Полусладкое, специально для одной славной девушки, чья любовь так и осталась моей - увы! - недостижимой мечтой. Куда бы это всё пристроить? Можно, пока на тумбочку? - Я принялся разу ваться, помимо воли поглядывая на её коленки. - Знаешь, вообще-то я обедал, но жареный терпуг - эт-то, признаюсь честно, чертовски заманчиво! Особенно в ком пании с тобой. Женька дома?
        - Жду, - сказала она, закрывая дверь круглым локотком. - Обещал вот-вот под скочить. Ты тут пока располагайся, где удобней, а я побежала. А то вместо рыбы будут дорогому гостю угольки на угощенье.
        Я проследовал взглядом за её маленькой кругленькой фигуркой до самой кухни… и направился следом. Оказывается, я по ней здорово соскучился.
        Знаю я её с детского сада - даже дольше, чем Женьку. Он-то возник в поле моего зрения только в первом классе, и я сразу с ним подрался. Первого сентября. Из-за Светланки. Бант какой-то совершенно замечательный Женька у неё загубил, что ли? Драться из-за неё мы продолжали с завидной периодичностью и впоследст вии, почти до выпускного вечера. Что, в общем, ничуть не мешало нашей дружбе.
        Говорят, одноклассники редко женятся между собой, а если женятся, живут не слишком счастливо. Чепуха! - могу с полной ответственностью сказать на это я. Женька со Светланкой, я уверен, наглядный пример такой семейной пары, счастли вой, насколько это вообще возможно. Матрос любит жену и трёхлетнего Васеньку до безумия, на что они отвечают полнейшей взаимностью. Ссор у них не бывает вообще. Разве не повод чуток позавидовать? Особенно для такого, как я, закоренелого холостяка…
        Кухня шипела, шкворчала, благоухала. Парила. Пухленькая розовая Светланка среди всего этого волшебства, вызывающего смятение ответственных за аппетит нер вных окончаний, смотрелась единственно уместной женщиной. Богиней семейного очага. Ею нужно было любоваться. Чем я с удовольствием и занимался.
        Васенька копошился у материнских ног, орудуя огромной расписной деревянной ложкой в целой батарее разнокалиберных баночек и кастрюлек. Я его немного пометал к потолку (он при этом сдержанно, но более чем довольно взвизгивал) и чмокнул в русую макушку. За что был угощен целым черпаком воображаемого варева.
        - Вообще-то вам тут обоим делать нечего, - поворчала для порядка Светланка.
        - И так тесно. Ишь, собрались, под руками путаться! Полна кухня помощничков. Не развернёшься… А ну-ка, брысь! Брысь, говорю… - Она шутливо махнула на нас поло тенцем.
        Мы переглянулись и с заговорщицким видом подмигнули друг другу. Васенька мигал препотешно - двумя глазами враз, и мне стоило огромного труда удержаться от смеха.
        - Пойдём? - спросил я громко и добавил шёпотом, прикрываясь ладонью: - Там в одном месте конфеты припрятаны. Большущая коробка. Надо бы их того…
        - Пойдем, - согласился мальчуган, снова подмигивая.
        В это время щёлкнул замок, раздался Женькин голос: "Эге-гей, наро-од! Я при шёл!", и мальчик пулей умчался встречать папку. Я последовал за ним, напоследок сообщив Светланке:
        - Светик, вы с Женькой - ну, просто молодцы! Такого мальчонку произвели - загляденье!
        - Старались, - смущённо сказала она.
        После нежнейшей рыбы под изумительное домашнее вино из белой смородины, после конфет и шампанского, после всего этого благолепия понятливая Светланка ухватила сынишку и повела на прогулку. Мы остались одни, и Матрос не без суро вости (напускной, конечно) спросил:
        - Выкладывай, чего у тебя?
        - Много чего, - признался я, чувствуя себя форменным негодяем, бессовестно ворующим у человека и без того не часто выдающееся свободное время. Предназначалось-то оно жене и сыну. - Для затравки вот, повестушечка любопытная. Не изволишь ли прочитать?
        - Сам сочинил? - он покачал на руке папку. - Извини, Капрал, а потом как- нибудь нельзя? Что, сейчас самое подходящее время? Я, например, больше перед сном люблю книжечками развлекаться…
        - Да тут не много, - наседал я. - Две минуты для тебя. Ты по диагонали шуруй, умеешь ведь? Помню, как хвалился, что газетный лист за тридцать секунд одолеваешь! Вот и примени опыт на практике.
        - А может, всё-таки отступишься? - без особой надежды поинтересовался он, состроив непередаваемо унылую гримасу на своей щекастой физиономии.
        Я демонстративно забросил ногу на ногу, задудел под нос популярный мотивчик и углубился в красивый журнал «МОТО», который заприметил уже давно. То оказался спецвыпуск. Глянцевые его фотографии представляли историю мотоциклов фирмы BMW со дня основания до наших дней, и я только успевал сглатывать слюнки, набегающие при виде замечательных механических зверей-байеров.
        Женька покряхтел-покряхтел и всё-таки принялся шелестеть страницами. Бук вально через секунду он торжествующе заржал, после чего воскликнул с невинным удивлением, убого маскирующим крайнюю степень сарказма:
        - Капрал, да уж не тебя ли имел в виду герой, описывая… хе-хе… волосатого педика в автобусе?!
        Так я и знал! Чуяло сердечко, ой чуяло!
        - Предположительно, - сказал я, сохраняя невозмутимость и делаясь показательно высокомерным. - Скажу больше, не исключено, что именно меня. Но мне бы не хотелось, чтобы ты, мой старый и добрый друг, оскорбительно радовался подобной авторской категоричности в оценках. Поспешной категоричности. Иначе выражаясь, априорной. Объявить, пусть даже в угоду общей стёбности произведения, незнакомого человека гомосексуалистом! Каково! Это здорово отдает зашоренностью господина писателя, недальновидностью, субъективизмом. Ограниченностью, наконец! Длинные волосы, античные пропорции, серьга в левом - отмечу особо, в левом ! - ухе могут ввести в заблуждение лишь индивидуумов с предельно узким кругозором. Не стремись пополнить их ряды, дорогой Эжен! Тебе это не к лицу. Кроме того, сей эпизод второстепенен - если не третьестепенен - в повествовании. Прошу, возьми себя в руки и продолжай чтение.
        - Фу ты, завёлся, - сказал с досадой Женька, возвращаясь к рукописи, но не удержался и вновь гоготнул оскорбительно: - Капрал, что у тебя в сумке-то было?
        - Детали системы наведения сверхсекретной носимой тактической ракеты "Коточик-1", - парировал я. - Для передачи ирано-пакистанскому резиденту Асхату Батырову. Знаешь такого?
        Матрос, понимающе оттопырив нижнюю губу и наморщив лоб, кивнул дважды. Рези дента Батырова он знал. Ещё бы: Асхат был нашим общим другом с младых ногтей. Именно он выступал по обыкновению арбитром, когда мы с Матросом в очередной раз лупили друг друга, не сойдясь во взглядах на жизнь. Именно его попросила Свет ланка сообщить мне, что карты мои не играют, ибо избранник её сердца - Женька. Ныне Асхат, «золотой» выпускник сельхозакадемии, строгий отец целой своры сор ванцов, крестьянствует где-то в потрясающей башкирской глуши. Мы не виделись уж лет пять.
        А многофункциональный ранцевый ракетный комплекс «Коточик-1», компактный, мощный, предназначенный для поражения бронетехники, укреплённых огневых точек и боевых вертолетов, пытался некогда запустить в производство Петуховский "станко инструментальный" завод. Почти уже запустил, но тут настали новые времена и… Выпуск конверсионных мирных трубогибов по чертежам девятьсот лохматого года успешно заменил собою тиражирование сверхсовременных средств поражения.
        Чертовски этично. Чертовски гуманно.
        Мечи - на орала.
        Женька, видимо, тоже вспомнивший многодетного землероба и недоделанную ракету, смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а я смотрел на него. Женька усмехнулся, погрозил мне толстеньким своим пальчиком, плеснул в стаканы «сморо диновки», мы молча звякнули кромками и пригубили. Я вторично развернул журнал.
        На этот раз молчание в избе-читальне сохранялось значительно дольше. Наконец Женька одолел «Фуэте», хмыкнул и одним глотком допил остававшееся в стакане вино.
        - Кто автор? - спросил он деловито. - Этот мальчишка, Констант э н Холодный?
        - Автор анонимен, но я тоже думаю, что он, - согласился я. - Все факты говорят за то. А что? Тебе повезло наткнуться на ранее неизвестные свидетельские показания? Выходит, позапрошлым летом кровавая бойня в Серебряном действительно была, слухи не врали? Да? Да? Отвечай, Матроскин, не мнись, - навалился я на него.
        Матрос неопределенно дёрнул головой, в раздумье пожевал губами и предложил:
        - Давай-ка, брат Капрал, мы с тобой ещё выпьем. Как-то мне, знаешь, нехорошо стало. Осадок от повести твоей какой-то неприятный. - Он взялся за бутыль и взг лянул на меня в упор, необыкновенно серьёзный. Похоже, расстроенный вдобавок. И сказал: - Была бойня, мать её так. Была…
        Мы выпили. По полному стакану, не отрываясь и не закусывая. Собственно, закусывать было уже нечем. Разве конфетами? Сладкое - очень сладким. Бр-р… Матрос тут же разлил ещё, но я пока решил воздержаться. «Смородиновка» Матроса - коварная штука. Пьётся словно сок, «градусы» при том практически не чувствуются, но очень скоро оказываешься не на шутку пьяным. Впрочем, выветривается хмель столь же быстро. Так вот, я воздержался, а Матрос нет.
        - Это в июне было, - начал рассказывать Женька, кушая конфетку и тряся большой головой - ударная порция сладости и алкоголя стала ему таки поперёк горла. - Мы уже спать легли, а тут телефон. Коля-однорукий звонит. Он у меня вроде внештатного ответственного по Серебряному. Надежнейший человек. Советская войсковая разведка за плечами - это, брат, понимать надо! "Приезжай, - кричит, - махом. Тут, блин, хрен поймёшь, что такое случилось. Стрельба, едри её… Солда тики мёртвые вповалку. Жуть!" Я на «козла» - и туда. Приезжаю. Возле школы ста рухи топчутся - куда без них? «Уазик» с военными номерами стоит. Пустой. Коля ко мне. Так, мол, и так. Сам ничего не видал, не слыхал - в деревне его не было, когда всё произошло. Приехали, вроде, солдаты, все в масках, с оружием. Машину бросили, даже не заглушили, и в школу бегом. А там отдыхающие жили, брат с сест рой. Тут же стрельба поднялась да почти сразу смолкла. С полчаса никто не выхо дил, потом из двора «Москвичок» отдыхающих выкатил и уехал, не торопясь. И всё. Подробностей никаких, даже время происшествия точно установить невозможно. Видела-то одна Маня
Зотеева, а с неё какой спрос - дурочка, она дурочка и есть.
        Коля внутрь только глянул, трупы увидел - и сразу мне звонить.
        У Коли "летучая мышь" была, у меня фонарик. Вошли. Ну, всё почти как в твоей писанине. Четыре тела. У двоих шпигри из голов торчат, вовсе и не вынутые, как написано. Ещё один весь изрезанный, в луже крови скорчился. А тот, что у двери, жив оказался, хоть и поломан весь. Мешок с костями, да и только. Кстати, был он почему-то полураздет. В ссадинах весь, в синяках - страшное дело. На ремне у него аптечка обнаружилась. Я ему «промедола» вкатил, он и очнулся. И пошёл языком болтать, под кайфом-то. Тут, Капрал, я тебе открываю его слова, которые ни за что бы не сказал, если бы у тебя писульки этой не было. И если бы я тебе как себе не доверял. Так что цени да помалкивай. Он был капитан безопасности. Отдел его приверженцами оккультизма занимался, сектами разными - религиозными и не очень. Честолюбия у него было выше крыши, чувствовал он себя только началь ником отдела, никак не меньше. А чтобы осуществить мечты, надо ему было шефа столкнуть. Ну, он и нарыл «компры». Да какой! Шеф бессовестно, а главное, про тиву всех писаных и неписаных правил, трахался с разрабатываемой подопечной, несовершеннолетней
сатанисткой. С Екатериной Возницкой. Ага?! Чуешь, Капрал, повесть-то на документальную тянет! Н-да… Наш капитан, понятно, возрадовался, но решил дело довести не просто до должностной смерти шефа, но и одновременного своего триумфа вдобавок. Чтобы уж наверняка начальником стать. Сведения продол жали поступать. Среди них такое: эротичная сатанистка с брательничком-студиозусом решили сотворить настоящую "чёрную мессу", для чего отправились к нам, в Сереб ряное. Вот она, удача, понял капитан. У него же в здешних местах свой информатор состоял на пайке! Для чего, кто именно, я спросить не сумел тогда: «ширнутый» капитан плёл и плёл без остановки. А теперь уж и подавно спрашивать некого.
        Капитан взял группу надёжных бойцов, оформил командировку по выдуманному поводу и обосновался в Сарацине, ожидая сигнала от стукача. Решил брать злодеев с поличным. Тогда, дескать, «запоют» настолько чистосердечно и многословно, что шефу капитанскому останется только из окошка вниз башкой перекинуться. Сигнал поступил, воодушевлённые инквизиторы прыгнули в транспорт и отбыли навстречу страшной гибели… Только я приготовился непосредственно детали происшествия слу шать, а капитанишка возьми, да и брякнись обратно в обморок. Предварительно, правда, сунул свою «трубу» и продиктовал номер. Что делать? Чую, жареным воняет и даже палёным. И уж не от моей ли задницы? Ну, позвонил. На другом конце волны суть уловили вмиг, командуют мне: ничего не трогать, никого не подпускать, сви детелей держать при себе. С руководством своим, спрашивают, ещё не связывался? Не успел?… Прекрасно! И не стоит, они сами это сделают… Уже делают… Ага, вот оно, руководство моё, на проводе!… Так они и знали: велит оно мне сидеть тихонько, как таракашку. А если я сдуру вздумаю самодеятельность устраивать, грозит мне пасть смертью
храбрых. Нет, не начальство грозит - судьба. Рок. То, что превыше меня, превыше начальства моего, но, понятно, не ГБ.
        Прикинь, Капрал, проходит меньше часа, летит вертолётина. Садится. Оттуда спецназ в противогазах, парочка умников очкастых с какими-то приборами… и мой непосредственный командир. Испуганны-ый - как кролик перед лисой. Старухи к тому времени по домам разбежались. А нам с Колей-одноруким гэбэшники такое промывание мозгов устроили, что только держись! Ничего не было. Ничегошеньки! Кино снимали, во как! Так и следует запомнить. Так и следует всем любопытным говорить. Про нежелательность самодеятельности и реальную возможность окончить жизнь смертью храбрых ещё раз напомнили. Мёртвых и раненого забрали, улетели. А фюрера моего на земле оставили. Чтобы, значит, "господин подполковник политику партии на текущем этапе подоходчивее вам растолковал". Ох, и потел он! Ох, и трясся! Мол чите, говорит, ради Христа, мужики. Они же, говорит, ни хера не шутят. Как есть, угрохают. И вас, и меня. Несчастный случай, или там ещё что…
        Я его трусливые слова в голову стараюсь не брать, но чую, паника и мне передаваться начинает. В брюхе холодно стало, аж п и сать захотелось, коленки асинхронные колебания высокой частоты производят. Глотка пересохла.
        Ну, Коля-однорукий характером покрепче нас обоих оказался. Тёртый, жизнью битый, всякое перевидал. Предложил горе самогонкой залить, которой у него в дос татке. Залили. До утра пили, квашеной капустой да копченым салом закусывали. Коля военные истории рассказывал. Жалко, ни одной не запомнил, лишь ощущение оста лось, что супер! Круче крутого. Свалился я последним. Но прежде, чем окончательно отрубиться, сходил в школу. Только никаких следов там уже не было. Ни крови, ни гвоздей с бумажками, что в раскладушку были воткнуты, ни самой раскладушки, - ни хрена. - Женька горько усмехнулся и повторил задумчиво: - Ни хрена…
        - Да уж не вскорости ли после того Серебрянская школа сгорела? - спросил я поспешно и громко, пронзённый ослепительной догадкой.
        - Вскоре!… Да на другой день, - сказал Матрос. - Проснулись мы с собутыль ничками поздно, чуть не в обед. Глядь, возле школы жизнь бурлит, двигательная активность за все возможные пределы зашкаливает. Две пожарные машины, автобус, автокран с площадкой для кинокамеры. Прожекторы, кабели. Хмыри какие-то шустрят. Типа, кино снимают. Все деревенские старухи поголовно выстроились - как на выборы президента. Я подошёл, поинтересовался осторожненько у паренька, который провода таскал, что за дела, дескать, землячок? Он меня к помрежу отправляет. А у того рожа - просто до боли знакомая. С прошедшей ночи, ага. Один из тех, что на вертушке прилетали. Лыбится мне навстречу, аж эпидермис на щеках трещит. Между зубов - кулак поместится. Какая приятная встреча, восклицает и чуть ли не обниматься лезет. Помните, говорит, нас, господин старший лейтенант? Съёмочная группа мы. Добавочный эпизод "на натуре" здешней собираемся запечатлеть. А фильм, между прочим, "Молчание - золото" называется. Криминальная драма в лучших традициях Голливуда. Горы трупов и т.д. Пока, правда, не решено, погибнут поло жительные герои
второго плана или нет. Вот вам бы, господин старший лейтенант, какой финал больше понравился? Хэппи-энд, наверное? А жене, скажем, вашей?… Наверное, тоже. Решили мы, повторюсь, ещё один эпизод отснять. Пожар заброшен ного здания. Как логическое завершение предыдущего сюжета. Вот, кстати, наши бумаги. Всё оформлено в райцентре, по закону от и до. Строение малоценное, более того, находится в аварийном состоянии, значит, потенциально травмоопасное. Сго рит, и чёрт с ним. Вернее, слава Богу. Пожарные проследят, чтобы огонь на другие дома не перекинулся. А теперь попрошу в сторонку отойти, если вопросов больше не имеете. Господину же подполковнику милиции, что у нас техническим консультантом на прошлой ночной съемке выступал, передайте, что мы его в уезд сегодня с удо вольствием подбросим. Место на сей раз отыщется всенепременно. Пускай подходит. Всенепременно же.
        Я до конца на балаган этот смотреть не стал, домой отправился. А ещё день спустя мурышовский пастух в лесу около Ямской избы «Москвича» четыреста девятого обнаружил. Внутри два голых трупа находились. В классической позе застыли. "Муж чина сверху" называется. Догадайся, кто? Правильно, Возницкие, брат с сестрой. Скончались от не вполне естественных причин, в то примерно время, когда мы с Колей-одноруким и шефом моим подлый удар судьбы самогоном заливали. У обоих кро воизлияние в мозг. Экспертиза по количеству извергнутой семенной жидкости опреде лила, что перед смертью они произвели коитус минимум полтора десятка раз подряд. Минимум! Пятнадцать!!! Такие фантастические результаты были обусловлены дейст вием наркотика, возбуждающего половую сферу, запрещённого к распространению в России препарата «FL». Если не знаешь, это что-то вроде помеси шпанской мушки с Виагрой, экстези и эфедрином. Чудовищная вещица! Трахались они это, трахались - да и затрахались… Неслабая смерть, да? - он вопросительно посмотрел на меня.
        Я пожал плечами:
        - Может, и неслабая, но всё-таки не по мне.
        - Об участии в «киносъемке» мальчика Константина сведений у меня не имелось. Как имя честолюбивого капитана, выжил ли он, не ведаю. Кто таков "дядя Тёма", чья роль в повести до конца не ясна, тоже не соображу. И вообще, Капрал, - пос пешно проговорил Матрос, оборачиваясь на звук открываемой двери, - всё, что я тебе тут порассказал - бред пьяного мента. Неумного пьяного мента, отвались его язык…
        - Спокойствие, Эжен, - сказал я, наливая ему и себе "смородиновки". - Только спокойствие! Твоя информация растворилась в космическом вакууме. Её попросту не было. Всё, что я знаю о "Серебрянском инциденте" - результат прочтения рукописи, единственно, клянусь! С тобой же мы просто бух а ли. Встретились старые друзья, поболтали о дойчевских мотоциклах, школьных чудесных годах, попили домашнего винца. Правда, Светланка? А где Вася-василёк?
        - У родителей оставила, - сказала она, забираясь мужу на колени. - Плесните-ка и мне чуток, господа пьянчужки. Что-то я продрогла…
        Часу в одиннадцатом вечера, оставив за спиной уютное кресло, допитую до подонков четверть из-под «смородиновки» и становящиеся всё более углубленными поцелуи супругов Коноваловых, я вывалился на улицу. Вослед мне неслись вздохи, всхлипы и возбужденные выкрики, издаваемые противными голосами. Матрос - большой знаток и ценитель японских мультиков Манга. Особенно их эротической разновид ности, называемой Хёнтай. Хорошо захмелев, он предложил мне оценить новый шедевр, только что пополнивший его обширнейшую коллекцию видео.
        Сдуру - спьяну я согласился.
        Детализм и откровенность юго-восточной анимации подействовали на меня, что называется, неоднозначно. Неловкость перед присутствующей дамой смешалась с любопытством, а отвращение с какой-то взвинченностью. Я издавал нервические смешки и с переменным успехом пытался гордо подняться над ситуацией. Чувство неловкости, однако ж, не проходило - как на гордой высоте, так и пониже.
        И это, учитывая количество употребленной "смородиновки"!
        Словом, я бы предпочел, чтобы Женька был приверженцем эротики не столь экзо тической, а обыкновенной, людской.
        А тут ещё Светланка. Её охватила какая-то лучистая, предвкушающая возбуждён ность, она с лёгкой хрипотцой хохотала, всё теснее прижимаясь к мужу. Подобный переход от почти святой целомудренности матери и домохозяйки к ипостаси бесша башной и любострастной особы был для неё, в большинстве случаев, обычен. Во мне же, видимо, ещё не затухли кое-какие искры былого чувства. К тому же алкоголь… В общем, на сердце у меня стало горьковато.
        Не желая даже думать, на какие любовные подвиги они стали способны, я откла нялся. Меня не удерживали.
        Появиться на строгие родительские очи в таком милом состоянии, благоухая перегаром, я не осмелился и решил побродить по посёлку, надеясь проветриться. К тому же мне пришла в голову замечательная идея поискать дома, перед которыми росли бы старые ивы. Как я помнил, загадочный дядя Тёма из «Фуэте» останавливал мотоцикл подле толстенной ивы, чтобы забрать мотыги. К огромному сожалению, сам мотоцикл не может ни на кого указать конкретно. «Ижи» с колясками, набитыми раз личным железом (ящик с запчастями из повести), стоят в каждом третьем дворе. В остальных стоят «Уралы» или "Явы".
        Так, значит, ива…
        Надежд на успех у меня было маловато. Я, хоть и блудный, но всё-таки коренной петуховец, твёрдо знаю лишь о двух таких деревьях. Да, точно о двух.
        Первый дом, возле которого растёт ива почтенного возраста, известен как
«Трефиловский». Это двухэтажный кирпичный особнячок, до Октябрьской революции служивший пристанищем последнему, обнищавшему отпрыску заводчиков Трефиловых. Разорённый вконец, он ушёл на Первую Германскую едва ли не солдатом, да так и сгинул. Потом в его доме чего только не перебывало… В пору моего отрочества Тре филовский дом служил детской поликлиникой. Затем, недолго - чем-то вроде меблиро ванных комнат для семейной пары молодых учителей. А последние лет восемь-десять там никто не живёт. Очень уж в нём зимой холодно, а отапливать его весь целиком
        - никаких дров не напасёшься.
        Действие же повести, как выяснилось во время пьянки с Матросом, разворачива ется в позапрошлом году, когда он пустовал.
        В другом доме под плакучей ивою благополучно проживает семейство Капраловых. Моё.
        Между прочим, как раз мотоцикл-то у нас имеется. И в аккурат «Иж». Правда, не зелёно-голубой, а густо-красный. И, бьюсь об заклад, запоминающийся. Я собст венноручно заменил выхлопные трубы, колёсные диски, фару, руль и бензобак на более авантажные. Разрисовал его языками пламени, волчьими мордами, кое-какие детали хромировал. Блеск! Особенно с отъятой коляской. Автор повести, с его пристрастием к описанию мелочей, такое чудо точно бы отметил. Имеется у нас (опять же, как у доброй трети петуховцев) и огород под картошку в Серебряном.
        Нету только дяди Тёмы с малолетним сыном, и никогда не бывало. Нет и китайс кого «Тетриса». Следовательно, подытожил я, себя мы категорически от-ме-та-ем!
        Тогда что имеем в "сухом остатке"? Зелёную улицу для поисков. "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" Кстати, кто это - Катаев или Жюль Верн? Не помню. Охо-хо, да я, оказывается, совсем пьяный…
        Итак, с шаткой надеждой отыскать "то, чего в своем царстве не ведаю", как говорится в сказках, взялся я тралить посёлок. Путь мой пролегал вдоль основных улиц. На перекрёстках я останавливался и устремлял чуть замутненный «смородинов кой» взгляд в короткие отрезки проулков.
        На моё счастье, рельеф Петуховки сглажен, а геометрия строга и напоминает прямоугольную решётку. Помогало и то, что в проулках сажать деревья перед домами почему-то не принято. Исключения редки и сделаны для сиреней да черёмух. Но сирень - кустарник, она не считается. "Погодите, а черёмуха-то - не куст ли?" - засомневался вдруг я, так же, как давеча в отношении писателей. Правда, с более продуктивным выводом, который заключался в том, что черёмуха - дерево. Дерево, любимое всеми без исключения моими земляками. Через любовь и поблажка.
        К исходу часа поисков мною была обследована примерно четвёртая часть улиц. Как я и предполагал, безуспешно.
        Хмель у меня выветрился приблизительно вполовину, а вместе с ним вдвое сни зился сыскной азарт. Если я и не сдался до сих пор, так только из упрямства да стойкого нежелания отсвечивать нетрезвой физиономией перед родными. Вдруг ещё не спят.
        Шаловливый весенний бриз, налетавший днём со стороны пруда, стих до вкрадчи вого шёпота, напоминающего о наступлении времени романтиков и влюбленных. Заметно посвежело. Влюбленным это позволяло притискиваться ближе друг к другу, роман тикам тоже было на руку так или иначе. А вот я озяб.
        Окна постепенно гасли. Средний возраст встречных, поперечных и попутных односельчан всё больше омолаживался. Менялась и их походка. На смену целеустрем лённой деловитости пришла беспечность прогулочного шага. Появились во множестве собаки без ошейников и кошки, похожие таинственным сиянием глаз на снедаемых первой страстью девственниц. Возникли отвратительно рычащие мотоциклы с зажжён ными фарами. Сидящие на них фигуры казались мне всего лишь необязательными при датками к двигателям внутреннего сгорания, генераторам, колёсам, выхлопным тру бам, горячим потокам масла, мечущимся лучам фар…
        Загудели, разогреваясь, неоновые лампы фонарей.
        Откуда-то доносился цокот копыт. Конные разъезды добровольной казачьей сотни, выдвинутые атаманом Бердышевым на улицы посёлка после кошачьих казней, бодро несли патрульную службу.
        Один из таких патрулей некоторое время назад обогнал и меня. Причем
        старшой даже остановил своего скакуна, дабы глянуть, что за подозрительный тип шляется по вверенному участку в одиночку?
        "Какая встреча!" - с отвращением подумал я.
        Это был сам Ростислав Бердышев, младший сын Петуховского куренного атамана, его правая рука в казацких делах и мой ровесник. Лучший из лучших в рубке лозы, джигитовке и метании аркана. Ещё он претендует на роль первого драчуна, первого охотника, главного соблазнителя на сто верст вокруг, и вообще - супермена.
        Редкостный недоумок, если хотите знать мое мнение.
        Наткнувшись львиным взором, брошенным из-под залихватского вороного чуба, на недвусмысленно выставленный мною средний палец, Ростик помрачнел и принялся нетерпеливо похлопывать свернутой нагайкой по голенищу отдраенного сапожка. Оче видно, пугал наглеца поркой. Притом ноздри его раздувались, а желваки играли.
        - Скакай себе мимо, станишник , - сказал я со скукой, оставаясь в оскорбительной для конника расслабленной неподвижности и не выказывая капли нервозности. Палец вздымался, как ствол гаубицы, нацеленный прямо в неширокий Ростиков лоб. - Лови байкеров и кошкодавов. Я не твоя добыча, орёл ты мой степной. Скакай…
        - Уу-у! Тт-ты… Ссс… - выдавил Ростик. На более интеллектуальную речь его не разобрало. Он погрозил мне на прощание кулаком с зажатой нагайкой и стегнул ею же ни в чём не повинную лошадку между ушей.
        - Спасибо, Ростик. Ты на удивление вежлив со мной сегодня, - бросил я ему вслед. - Передавай папеньке мои глубочайшие поклоны. Да гляди, не забудь, пере давай непременно, а то знаю я тебя…
        В ответ раздалось неразборчивое фырканье - не то конское, не то Ростиково.
        Истины ради, следует отметить, что отца его я уважаю не в пример больше. Несмотря даже на излишнюю импульсивность атамана, казацкую привычку рубить сплеча - уважаю. Я покачал головой, провожая взглядом плечистую фигуру Ростика, ловко восседающую в седле. И наградил же господь мужика наследничком… Добро хоть, старший сын, Пётр, не подкачал. Шашкой он не машет, зато голова у парня на месте.
        В искусственном свете фонарей силуэты деревьев стали разительно походить друг на друга; надёжно от всех прочих я отличал, пожалуй, лишь берёзы да ели- сосны. Можно было поворачивать оглобли, поиски благополучно провалились. Я пос тоял в кратком раздумье… и направил стопы к Трефиловскому дому. Мне подумалось, что я, возможно, просто плохо осведомлён о последних новостях заселения, и в нём уже живут-поживают постояльцы или новые хозяева. Например, дядя Тёма с "тетрисом"…
        Дошёл быстро.
        Почки на деревьях едва наклюнулись, поэтому я не имел удовольствия насла диться фирменным серебряным блеском ивовой листвы под луной, к которому в высшей степени неравнодушен. Зато, в порядке компенсации, передо мной на всю ширь раз вернулась сцена серьёзной мужской ссоры. Возле искомого строения клубилась тёмная масса людских тел, издающая грозные звуки, распространяющая неуловимый, но будо ражащий первобытные эмоции запах адреналина.
        Я приблизился.
        Прижатые к забору, осыпаемые бранью и угрозами, бледные, но не сдавшиеся, топтались перед разошедшимися в неправедном гневе поселковыми парнищами мои зна комые экологи-ихтиологи. Главный поборник нравственности, раза в полтора более широкий, чем обе жертвы враз и на голову возвышающийся над ними, растопыренной пятернёй размером со сковороду размахивал взад-вперёд возле лица Яши. Словно безмерно требовательный к себе гончар, намеренный смять в кулаке неудачную сырую заготовку кувшинчика для сливок. Словно королевская кобра, раздувшая капюшон и готовая к смертоносному броску. Ещё мгновение, и он готов был обрушить могучую длань на обречённого рыбознатца. Тхэквондист Алёша красиво приплясывал, разгоняя кровь, готовясь к бою, но его теснили двое коренастых мальчиков исконной пету ховской породы, умеющих усмирять коней ретивых, ломая тяжёлые крестцы. Для них его чёрный пояс был грязной тесёмкой - и ничем иным. Вся троица агрессоров была так увлечена, что не обратила на моё появление никакого внимания. А напрасно…
        - Йо, Элвис, ты ли это?! - воскликнул я, хлопая главаря по монументальной спине в районе произрастания из неё коротковатой, но мускулистой шеи. Элвис у нас - здоровяк, разрядник по гиревому спорту, гордость школьного физрука. - Сколько лет, юноша!
        Удар хоть не опрокинул его на землю, как мне того желалось, но заставил сде лать шаг вперёд и замахать в поисках баланса руками. Я воспользовался моментом и завершил начатое, проведя идеальную по исполнению подсечку, самую малость под могнув себе плечом. Элвис некрасиво упал, с позором уткнувшись носом в туфли отп рыгнувшего Яши. Сделав проворный шаг, я как раз успел к тому моменту, когда он, оскорблённо взрыкивая, поднялся на колени. Это позволило мне, даже не приседая, ухватить Элвиса пальцами правой руки за кадык, а левой - за ухоженный кок, давший ему лестное прозвище. В остальном, признаюсь, сходство гиревика с легендой рок-н-ролла ничтожно. К тому же его весьма портят многочисленные прыщи, свидетельствующие о не завершенном в семнадцать лет половом созревании.
        Мы согласовано выпрямились. Элвис при этом довольно неестественным образом, но крайне старательно выгнулся назад - даже на носки приподнялся. Под молодецки распахнутой курткой и расстёгнутой до пупа рубахой обрисовалась могучая безво лосая грудь. Со свойственной мне скромностью я остался в тени фигуры гиревика.
        - Не дёргаться! - повелительно скомандовал я клевретам Элвиса, оставившим Алёшу и всерьёз заинтересовавшимся новоявленным защитником ихтиологов. - Иначе наш дорогой друг мигом оплешивеет. Притом болезненно. Учтите, юноши, я не шучу. Элвис, сознайся, тебя такая перспектива устраивает?
        Безусловно, такая перспектива его ничуть не устраивала. Он показал это ску пыми жестами и двукратным глотательным движением, совершённым через силу. Клев реты остановились, но боевого настроя не теряли: дышали яростно, метали очами молнии.
        Голубенькие бойфренды тем временем успели воссоединиться, но спасать свои нежные шкурки бегством пока не решались.
        Элвис с обидой в голосе сипло выдавил сквозь недрогнувшие тиски моих пальцев:
        - Артамоныч, ну чё за байда? Ты чё, из-за этих пидаров меня замесил? Чё за нафиг-то?! Артамоныч, ты брось это, ёлы-палы!…
        - Для начала, - сказал я ласково, - проясняю ситуацию. Я тебя пока не месил, хотя желание такое у меня проскальзывало. Надеюсь, до того всё же не дойдёт. Ты мне, в общем, симпатичен. Хоть и не вернул по сию пору кистевой пружинный эспан дер, который брал "всего на недельку" ещё прошлый год. Как в целом симпатичны мне и твои нукеры. Однако не в настоящий момент. Ибо в настоящий момент я на вас, голубчиков, сердит. Надеюсь, ясно, чем это может обернуться? То-то! А сейчас максимально сосредоточьтесь и слушайте вопрос. Эти молодые люди вам говорили, что находятся под моей защитой?
        - Да Артамоныч! Гребёт меня что ли, чё они там свистели?!! - взорвался воз мущенным сбивчивым хрипом пленённый гиревик. - Пидарня же помойная! Нехер им у нас делать! Пи… - у него не без моей помощи перехватило дыхание, и он смолк.
        Минуту подержав его без воздуха, я ослабил хватку. Он энергично запыхтел, с жадностью глотая кислород. Соскучился.
        - Послушай, юноша! И вы, славные мои акселераты, послушайте тоже, - обра тился я к сотоварищам Элвиса. - Поймите, совершенно не важно, кого эти люди пред почитают в постели, кому молятся, как зарабатывают на жизнь или что едят на завт рак. В нашем случае это дело десятое, а то и одиннадцатое. Вы забыли вот о чём: наш поселок крепок традициями, унаследованными от многих поколений пращуров.
        Почти всегда во хмелю я становлюсь многословен, философичен и витиеват. Как на сей раз. Я продолжал заливаться, не забывая, впрочем, отслеживать ситуацию:
        - Одним из таких фундаментальных законов, своеобразной этической максимой является неизменное уважение к старшим. Уважение к мнению старших, будь оно передано даже через третьи уста. Вы сегодня вызывающе проигнорировали мои слова
        - а ведь я возрастом гожусь вам в дядья или б о льшие братья! - и тем самым выступили против частицы того доброго, на чём зиждется мораль любимой всеми нами Петуховки. Но дурно в вашем поведении не только и главным образом не это. Посмотрите, ведь эти самоотверженные люди, которых вы несправедливо обидели, находятся здесь не для растления малолетних, не для чинения других каких пакостей, но по зову сердца. Они учёные. Учёные! Они не спят ночей, копаясь в рыбьих кишках, чтобы такие засранцы, как вы, могли хлебать свежую окунёвую ушицу без страха откинуть копыта. Они не думают о том, насколько это может быть опасно для них - нет, только о благе людском. И тут появляетется этакая чёрно-антиголубая сотня. Блюстители нравственности. Защитники то есть её, попираемой. Увы, не только без царя, но даже без самого завалящего старшины в голове. Результат, как и следовало ожидать, печален… По уму-то разобравшись, вас стоило бы за подобный шовинистический демарш отдать в руки Бердышева. Чтоб выдрал нагайкой при большом скоплении народа… - Я сделал драматическую паузу, рассчитывая, что приближающийся
чрезвычайно кстати стук копыт казацкого патруля отдастся в головах у всех присутствующих. "Блюстители нравственности" его услышали и опасливо затаили дыхание. - Но я не стану этого делать. (У хулиганов с почти слышимым стуком с душ повалились многопудовые камни.) Я надеюсь на ваше благоразумие. Идите с миром и более не грешите!
        В момент, когда я снял усталые пальцы с горла Элвиса, подле нас остановились патрульные. Старательно глядя поверх моей головы, Ростик Бердышев сурово спросил:
        - Что здесь происходит?
        Я промолчал, с независимым видом поглядывая по сторонам. Эх, самое время было бы сейчас эдак показательно щёлкнуть зажигалкой, засмолить папироску… Я на мгновение даже пожалел, что не курю.
        - Ничего не происходит. Всё нормально, - сказал благоразумный Элвис, поп равляя прическу. - Артамоныч нам лекцию читал. Что такое хорошо и что такое плохо. Здорово интересная лекция. Надо бы ему, это… в клубе с ней выступить.
        - Действительно, ничего не случилось, - подтвердил кто-то из ихтиологов. - Действительно, всё нормально, мы беседовали об этике.
        Зато один нукер, тот, что позлее мордой, отнюдь не согласился с такой оскор бительно мирной развязкой конфликта:
        - А вот и не нормально, - выпалил он, озадачив даже Ростика, собиравшегося уже отваливать. - Приезжие-то того… - он дважды и трижды прищелкнул пальцами, подбадривая собственную неповоротливую мысль.
        - Чего? - не понял казак.
        - Кошек мучают! - нашёлся обвинитель. - Точно говорю, это они, бл-лядюги!
        - Факты? - воскликнули мы с Ростиком почти одновременно. Разве что я был самую малость быстрее: к той поре, как наездник лишь раскрыл рот, я успел уже не только произнести это короткое слово, но и сгрести неугомонного юнца за грудки.
        - А кому ещё-то?… - сдавленно пискнул он, цепляясь за мою руку в сумасшедшем стремлении вырваться на волю. Поняв, что это ему не удастся, нукер забрызгал слюной, переходя на визг: - Да отпусти ты, Капрал! Махом! Чё, не понял?!
        Счастливо избегнув пропитанных бессильной ненавистью слюнных брызг, я пожал плечом и вздохнул. Грубо сказано, не эстетично оформлено, однако чего же не понять?
        - Понял, - сказал я миролюбиво. - Отпускаю.
        Я был чертовски неловок. Отпущенный, грубиян тут же упал… Вскочил, отряхива ясь, и скрылся под защиту лошадиного крупа, откуда продолжал вопить:
        - И Капралов с ними заодно. Это он их привёз, я сам видел.
        - Да ну тебя, придурок, - сказал вдруг ему Ростик. - Отойди-ка от коня, а то ушибёт ненароком. Поехали, мужики.
        - Идёмте-идёмте, - сказал Яша. - Уж чашкой-то кофе с капелькой бренди мы просто обязаны вас угостить. Входите. - Он распахнул передо мной низенькую, узкую дверцу в левой части гигантских тесовых ворот Трефиловского дома. Затем просунул руку в какую-то дыру, пошарил там и щёлкнул выключателем.
        Под крышей вспыхнула яркая жёлтая лампа, увенчанная широким эмалированным конусом допотопного отражателя.
        Во дворе, мощённом плитами полопавшегося известняка, стоял под дощатым навесом светлый автофургон на базе зиловского «Бычка». Большинство его поверх ностей разрисовывали агитационные надписи на нескольких языках, призывающие сох ранить живую природу для наших детей. Присутствовали на фургоне и картинки, ожив ляющие текст - панда, тигр, какая-то невзрачная птичка.
        - Ого, - сказал я, перешагивая высокую подворотенку. - Вон, какая у них машина, оказывается. Чего же вы автостопом добирались, странные люди?
        - Понимаете, она поломалась, а нам хотелось успеть, пока здесь комиссия ЮНЕСКО работала. Мы оставили водителя разбираться, сами прихватили наиболее часто используемое оборудование - и на трассу… Между прочим, это передвижная биохимическая лаборатория. Лучшая не только в регионе, но, возможно, и в стране. Среди частных - безусловно, лучшая. Поскольку единственная, - улыбнулся Яша. - Стоимость одного только оборудования - почти полмиллиона долларов. Представляете!
        - Не представляю, - сознался я. - Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?
        - Глупости пишут, - сказал он, поморщась. - ЦРУ здесь ни при чём. Закупку приборов спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоенный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших , - смущённо добавил Яша. - Ну, вы понимаете?… Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. Наверное, он достоин памятника, - грустно добавил ихтиолог. - Но таким людям памятников обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, - решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. - Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алексею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.
        Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длинная лавка вдоль улошной стены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол застилали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальянской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, которую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.
        Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Мебельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к процедуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, плясали среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины определён ного сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площадку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.
        "Только вот геликоптерам неоткуда взяться, - подумал я. - Даже под столь высокими потолочными сводами".
        - Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, - сказал Алёша. - Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина - и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, - опередил он мой вопрос. - Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних домов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаива ются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?
        "Забавно? - подумал я. - Вот уж не знаю". Я неуверенно улыбнулся и спросил:
        - Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются толком.
        - Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превос ходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, - сменил он тему, - вы случаем, не осведомлены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любопытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чер даке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, гля дите! - Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию - под стеклом, в деревянной рамке. - Заметьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Наверное, столбовой дворянин.
        Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: "Матушке от Тёмы". Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто
        - таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой - сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, пра вильные крупные черты лица. Выражение - не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скрываемым высокомерием (да-да, именно так, по прин ципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) - боль. А глаза… "Прав Алёша, - решил я, - таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?…"
        Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутылку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бисквитов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.
        - Вынужден вас огорчить, - сказал я, откладывая портрет в сторонку. - Подлинное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин - последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Трефилки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника - до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась серебряная жила, кормившая - и неплохо кормившая - не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революцион э рами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно строил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, баловался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где
однажды ночью, в разгар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революцион э ры поклялись жестоко отомстить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав - в архивах сохранились документы с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщиков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…
        Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным - особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:
        - Если исходить из цветущего вида Артемия Федотовича, эта фотография отно сится ко времени, предшествующему затяжному периоду его морального падения. Год эдак девятьсот третий - девятьсот пятый… - закончил я.
        - Поразительно, как много вы знаете! - воскликнул Алёша, отмахиваясь от друга, делающего предостерегающие жесты и гримасы - дескать, неудобно же малоз накомого человека столь сильно беспокоить расспросами. - Расскажите ещё что- нибудь. Например, зачем он кушал собак? Лечился от туберкулёза? В народе счита ется, что собачатина помогает.
        - Мои знания - плод детского увлечения загадками старины, - сказал я. - С десятилетнего возраста годков до четырнадцати-пятнадцати, пока не увлекся всерьёз уже девочками, я даже вёл записи, где отмечал наиболее таинственные про исшествия, случавшиеся в Петуховке и окрестностях за время существования посёлка. Взяться рассказывать пусть малую часть тех историй - остатка ночи не хватит, - похвалился я, наливая ещё кофе и бренди. Слушатели к спиртному не притрагива лись. Как и к бисквитам. Только кофе. - Вы спрашивали о собаках? Тут вот какое дело. Как я уже говорил, Трефилов привёз с Дальнего Востока мага и кудесника, а вдобавок несколько щенков чау-чау. Скрещивая их с местными охотничьими лайками, считавшимися лучшими в европейской части Российской империи, и совершая над полученным помётом неведомые обряды, он намеревался вывести новую породу. Такую, которая умела бы отыскивать в земле полезные ископаемые или, на худой конец, клады. Помните об истощившейся серебряной жиле? Смелый эксперимент продолжался лет пять, а то и дольше. Выведенные в результате псы, может, и чуяли драгоцен ности, но
вразумительно показать этого не могли. Трефилову пришла в голову дер зостная мысль: а вот если скушать питомцев, то не передадутся ли пожирателю их чудесные способности? Решено - сделано. От поголовного истребления линию редких животных спас доброхот псарь. Вынес тайком десяток кутят и укрыл в лесу - на заимке у родственника. Многие из сегодняшних петуховских дворняг имеют китайские корни. В чистом виде порода, к сожалению, не сохранилась. Хотя… как знать?… Поз волите ещё один бисквит? Премного благодарен.
        Алёша намеревался продолжить расспросы, но был уже весьма решительно осажен старшим другом. Я воспользовался моментом и в свою очередь спросил:
        - Ну, а как ваши успехи, господа натуралисты? Наслышан, будто перед вами открылись неслыханные перспективы, грозящие мировым признанием и увековечением в граните бюстов? Так ли это?
        - Пожалуй, ещё рано говорить о чем-либо конкретном. Ну, да вы же не претен дуете на всеохватный и подробный ответ, на котором настаивал бы специалист, верно? - заговорил Алёша. - А раз так, и я позволю себе быть свободнее. На самом деле, в некоторых породах рыб, преимущественно карповых: карась, сазан, лещ и тому подобных - мы обнаружили не встречающиеся более нигде органические соеди нения двух видов. Природа их близка к гормональной. Одно выступает в роли сверх мощного тормоза метаболических процессов, и предварительно названо нами «деселе рином» или просто "формой Д". От французского "уменьшать скорость". Другое - ком пенсирует, нейтрализует действие первого. Это "форма А" - «акселерин», ускори тель. В настоящее время мы наблюдаем, изучаем главным образом равновесное состо яние обменной химии. Иначе говоря, «деселерин» и «акселерин» содержатся в орга низме рыб в пропорциональных количествах. И, соответственно, воздействуют с равной интенсивностью. Причем концентрация их сегодня - микроскопична и быстро уменьшается. Рыба ведёт себя вполне нормально. Даже абсолютно нормально. Если же любое из
веществ начнёт преобладать - тут же возникнет экстремальное состояние. Вспомните недавнюю шумную историю с якобы отравлением ихтиофауны. Заторможенное состояние - во всём его блеске. Рыба «заснула», впала в анабиоз.
        - А ускоренное? - спросил я.
        - Ускоренного состояния мы на практике не наблюдали. Однако считаем воз можным и его. И, повторюсь, чем больше времени отделяет нас от того удивительного случая, тем слабее действие веществ. Практически оно сходит на
«нет». Вкратце это, пожалуй, всё. Вас, как местного жителя, волнует в первую очередь, конечно, утилитарная сторона. Безопасно ли кушать «отравленную» рыбу?
        - Само собой.
        - Наш ответ - да, полностью безопасно. Теплокровным животным, при попадании форм «А» и «Д» в организм через пищеварительную систему - при съедении рыбы, особенно термически обработанной - ни что не грозит. Подопытные животные чувст вуют себя прекрасно, никаких следов действия веществ не обнаруживается.
        - Так вы действительно мучаете кошек, хулиган был прав? - погрозил я ихти ологам пальцем, усмехаясь.
        - В какой-то степени, пожалуй, - сказал Лёша. - Что поделаешь, другого спо соба исследований, равного по качеству, пока не существует. А вот слово «мучить» здесь не совсем уместно. Мы кормим животных рыбой, только и всего. Поверьте, они нам благодарны. Кстати, не только кошки. Мыши для нас гораздо удобнее. Работе с ними мы и отдаем предпочтение.
        - Ты сказал, вещества не опасны при попадании через пищеварительную сис тему, - напомнил я, перейдя незаметно на "ты". - То есть другие способы могут оказаться менее безобидными? Скажем, прямые инъекции в кровь?
        - Касательно других способов… - протянул Алёша. - Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно най дётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвы чайно сложно. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантасти чески звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёрги вают. Такое ощущение, будто само существование «деселерина» и «акселерина» воз можно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого «ареала» не содержит никаких посторонних включений. Ни химических, ни биологических, ни радиоактив ных. Вода как вода. Разве что значительно более чистая, чем мы привыкли встре чать. Поэтому наша передвижная лаборатория - единственный в мире центр изучения загадочных форм «А» и «Д». А мы с Яшей единственные естествоиспытатели, приоб щившиеся здешних тайн - практики и теоретики. Максимальная концентрация «деселе рина» и
«акселерина» отмечена в рыбе, выловленной возле возле деревни Серебряное.
        - Посёлка, - машинально поправил я его. - Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, счи тает, что наш район определённо необычен. Экзотичен - по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей вселенной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизичес ких, неофизических, суперфизических, метафизических - как пожелаете - возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конеч ными точками в Петуховке и Серебряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшеб ного… Да, впрочем, если желаете, поговорите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях - в том числе об Артемии Трефилове - тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора завода по вопросам охраны окружающей среды.
        - Антон Басарыга? - воскликнули мои собеседники в голос. - Так мы же его отлично знаем!
        Ветви старой ивы раскачивались под ветерком - плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот з а мка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
        Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёр ного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
        Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая сво бодной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.
        Отдалённо похожий на профиль покойного «квина» Фредди Меркьюри.
        - Не может быть, - в волнении зашептал я, продолжая пятиться. - Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
        Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардист ской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользо вался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
        "Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
        Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.
        Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и маленькую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на богатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коно валова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блудливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступни ков. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.
        Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший - с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушка Зайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
        Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
        Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не пред принимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
        Клаус же - между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзост ными обрядами - укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами
        - промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепро щении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
        Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им - мне беседе с геем.
        Гостем выступил младший из естествоведов - Алёша. Тот, что строен и спорти вен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми пря дями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
        От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным матери алистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о меч тателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он сост роил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с тра вами и резать капустный пирог.
        Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан - ещё тестя, - укра шенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой - грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды раз личных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассе кает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэрод ром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962 -1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голо ногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Оче видно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и сло вачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем - гений художника сумел
передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
        В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капра ловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.
        Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно б о льшим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.
        …Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе . Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана
        на горячем ) не выходило - разведка у Трефилки была поставлена на совесть.
        Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" - заду мался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" - воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.
        Обоз был обречён разграблению.
        Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ - высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.
        И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз - девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то м о лодцы - рыбу никак охранять?!" - ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел - для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь - туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.
        Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загоре лась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да суда ками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Тре филка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обоз ного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драг металлом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Поб
росав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретиро вались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.
        Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза - большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто допод линно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то - и крепостные, и вольные - вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, бес путную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.
        Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть , чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая - на царские, повторяю: царские земли! - стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них - посёлок и начал добывать серебро. Посёлок
назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…
        К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие пре лести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!… Особенно волчью и медвежью.
        В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна баре застрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вырвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились замаливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак - ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным - прямо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на порядок слабее по степени психического воздействия и на порядок - вспомните пословицу - опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разделочный нож - несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко.
Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и яростной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.
        Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяйственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижимость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особ нячка в Петербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обра тить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководствовался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом "кинули".
        Серебряная жила начала стремительно, катастрофически скудеть. Старый управляющий почил с горя, а новый как-то неожиданно сбёг. Причина его торопливости выяснилось легко. Он прихватил с собой ящик, где хранились
        камушки , сберегаемые Трефиловыми на чёрный день. Сестра Артемия, учившаяся в Вене, понесла от красавца мадьяра, офицера и дворянина. С блестящей непринужденностью потомственного аристократа гусар ославил её перед обществом и бросил. Девица наложила на себя руки. Матушка Трефилова за тот несчастный год повыплакала все глазоньки, ослепла, после чего сделалась смешненькой . Иначе выражаясь, тронулась умом. Её сдали в скорбный дом.
        Артемию Федотовичу всё было трын-трава, кроме безденежья. Так считали окру жающие. Я думаю, он просто хорошо держался. В России входила в моду мистика, и его осенило: для решения финансовых проблем следует прибегнуть к помощи сверхъ естественных сил. Отечественные столовращатели его решительно не устраивали: Тре филов считал их обыкновенными шарлатанами, почему отправился на Восток. Но сперва он сделал изрядный крюк к западу. Вена конца апреля 1904-го его очаровала. Голубой Дунай и сказки Венского леса. Прелестные дамы. Музыка вальса из каждого кафе. Чье сердце не забьётся, как птичка, чья душа не возликует? В глазах Артемия стояли слёзы восторга. Это не помешало ему, однако, разыскать мадьярс кого гусара, повинного гибели сестры, и убить на дуэли. Артемий зарубил породис того хама и сластолюбца саблей, доказав, что буйные гены Трефилки Косого ещё рано списывать со счетов. Австро-Венгрию он покинул пешком, в компании контрабандистов.
        Дальнейший его путь лежал в Сербию, Грецию, Турцию, Иран и Палестину, Еги пет. Затем были Индия, Тибет, Китай, Корея. В Чемульпо он видел гибель Варяга, и в душе его вспыхнул высокотемпературный патриотический пламень. Он пробрался в Порт-Артур, где принял активное участие в обороне. Основным местом его пребы вания стал пятый форт, что в районе Яншугоу, но бывал он и на батарее Голубиной. Он рыл волчьи ямы и строил засеки наравне с солдатами. После гибели Макарова, когда абсолютно всем стало абсолютно ясно, что при бездарном новом командовании город ожидает неминуемое падение, он начал искать пути выхода из блокады. К моменту сдачи Стессом и Фоком Порт-Артура в декабре 1904, он уже месяц как покинул Квантунский полуостров.
        Под Рождество 1906 года Артемий вернулся на родную землю в сопровождении двух колоритных дикарей-шаманов и целой своры собак. Матушка его к тому времени преставилась; дела кое-как выправились, хоть и не вполне. Поселился он в Пету ховке, петербургский особняк продал. Рудник посещал наездами, редко. Факты добычи металла по-прежнему не радовали.
        Вот тут-то начинается самое интересное…
        Строительство в Серебряном, на базе одного из неработающих заводских цехов таинственной машины. Безумные волхования. Опыты над животными и собою. Необъяс нимая связь с революционерами. Убийство - или вынуждение к самоубийству - испол нительницы романсов, подведшее роковую черту под полным загадок периодом его жизни. Похоже на сумасшествие? На то, что человек бесился с жиру или наркотиков? Как судить… Попытаемся-ка лучше разобраться.
        О Машине. По свидетельствам очевидцев, для её изготовления закупались огромные стеклянные а то и кварцевые линзы, параболические зеркала, электри ческие двигатели, включая очень маленькие, мощные электролампы с угольными кон тактами и лампы карбидные. У лучших петуховских слесарей-лекальщиков заказывались высокоточные детали и узлы, за качеством которых был установлен жёсткий конт роль. Доступ в монтажное помещение был строжайше ограничен. Собственно, допуска лись сам Трефилов, шаманы, изобретатель и привезённые из-за границы классные рабочие.
        Наш Филипп, вслед за отцом, считает Артемия простаком, поверившим безумному конструктору вечного двигателя. Такая точка зрения является традиционной для абсолютного большинства краеведов. Но не того мнения был Иван Иванович Капралов, дед Филиппа. И я склонен придерживаться дедовских взглядов. Не стоит забывать, что Трефилов-младший хоть с трудом, но окончил Казанский университет. То есть был наслышан о неумолимости закона сохранения энергии. Да и на что ему мог при годиться перпетуум-мобиле? Тут, верно, другое. Но об этом ниже…
        О сверхъестественном и иже с ним. Были: камлания под руководством азиатских магов, вивисекция, взрывное увлечение излишествами - наркотическими, алкоголь ными, сексуальными, столь же непредсказуемо сменяемое периодами полной аскезы. Было: огнепоклонничество, выразившееся в поджогах специально изготовленных фигур и строений, не имеющих определенного, сопоставимого с чем-либо известным обличья. Вступление в антигосударственный, подпольный союз, безусловно, облада ющий мощной разрушительной энергетикой. Был обязательный ежемесячный вой на полную луну - под скрипку единственного в уезде настоящего румына Романеску.
        Слушатель значительно и удручённо качает головой: вот уж точно признаки "сползания черепицы"! А как вам такая версия: всё вышеперечисленное является пошаговым выполнением обязательных атрибутов каких-то незнакомых нам мистерий? Согласитесь, вполне жизнеспособно.
        Сюда же я отношу и строительство таинственной Машины.
        Не абсурдного вечного двигателя, нет. Оптика, точная механика и электромагнетизм, «усиленные» волшебством. Погоняемые импульсами ментальных посылов, рождённых измененными состояниями психики. Ну а кровавые жертвоприношения? - это же тот ещё катализатор, известно издревле! Что должно было возникнуть на острие этих различных с первого взгляда, но связанных внутренней логикой - быть может, логикой не совсем человеческой - учений, действий и поступков? Вспомним, идеей фикс Артемия был поиск полезных ископаемых. В русло этой идеи он готов был уложить что угодно. Уложить, чтобы получить… Звучит барабанная дробь… Действующий заменитель папоротникового цвета! Машину, Показывающую Клады. Супер рентгеновский аппарат с дальнодействующим поисковым устройством. На первых порах Машина должна была вскрыть для Артемия Федотыча земные недра близ Серебряного. Чтобы отыскать, куда ушла богатейшая рудная жила. Кстати, такой ответ косвенно подтверждают свидетельства очевидцев. Во время испытательных запусков Машины (о них сигнализировала тревожная паровая сирена), даже дневных, а ночных особенно, в некоторых местах
рудника порода светилась зеленоватым или же принимала вид расплавленного стекла. После "отбоя тревоги" параметры породы возвращались к норме, только шахтеры всё равно жутко боялись работать в отмеченных нечистым забоях. Многие увольнялись вовсе, считая, что Артемий, чем бы ни занимался, перешагнул грань дозволенного высшими силами. Поэтому держаться от него следует подальше. Ведь если не Господь, который далеко, то уж девка-то Азовка, сиречь Горная Хозяйка подобного самоуправства, подобного вызова ни за что не простит. Рудник оказался на грани закрытия. Как никогда близко к закрытию. Но Артемий Федотович уже сжёг за собою все мосты. Он шёл напролом. Он играл ва-банк. Или грудь в крестах или голова в кустах…
        Наверное, гибель певички стала кульминацией опытов, после которой должен был воспоследовать величайший триумф. Или же дальнейшие мучительные поиски - в случае неудачи. А скорее - смерть. Он бы застрелился, и дело с концом.
        Должно быть, что-то (всё?) из желаемого всё-таки удалось. Мозаика сложилась наконец и даже была как-то прочтена.
        В роковую для поп-звезды ночь 1914-го душераздирающе выли недоеденные гиб ридные русско-китайские собаки. По небу гуляли огненные столпы, плакали и не успокаивались дети. В Серебрянской шахте случился грандиозный взрыв газа. Ветер ломал деревья и срывал крыши. Тараканы полчищами лезли людям в постели, стреми лись угнездиться на животе вкруг пупка и копошащимся обручем на шее. Один рыбак утверждал, что видел на Арийке множество всплывшей кверху брюхом рыбы, к утру, впрочем, исчезнувшей совершенно.
        Современники отнесли эти катаклизмы на счёт начавшейся войны.
        Я отношу на счёт первого полномасштабного действия Машины. Побочные явления, всего-то. Глядите, изломанный труп певицы ещё не остыл, собутыльники Артемия в шоке и стремительно трезвеют, он же седлает лошадь и бешеным галопом мчит в Серебряное. Какого чёрта? Товарищи по выпивке принимают этот порыв за спонтанное проявление трусости. Впоследствии органами дознания он толкуется однозначно - как бегство с места преступления. А было это гонкой счастливого отца к колыбели новорожденного первенца. Трефилов ждал чего-то подобного, а дождавшись, понял сразу - заработало!!!
        Итак, Машина готова. Действует. Самое время применить её возможности по назначению. Только разделаться по-быстрому с досадным недоумением - самоубийством пьяной дуры-романсистки. Ха, легко! Уезд же под ним, - целиком. Этому сунул, того припугнул, третьему и четвёртому напомнил о вечной благодарности роду Трефиловых, в которой они клялись, помнят ведь… Но - сбой, сбой, сбой. Чиновники - все вдруг - остекленели. Чего вы хотите, десять лет без подачек: пёс, и тот хозяина позабудет, вполне может куснуть. Одна охранка
        вошла в положение . Не задаром, разумеется. Услуга за услугу. И Артемий, сжав зубы, переступил через честь. Ради неё, единственной любви - Машины своей.
        Революционеры только крякнули, как очутились на нарах.
        Обвинения с Артемия сняли.
        Почему же в таком случае он сбежал на фронт, спр о сите? Думаю - нет, уверен, - именно потому, что Машина удалась. Побег - главное подтверждение успеха, того, что грудь его обрела желанные кресты - из золота и алмазов. Ну, пусть из самородного серебра. Трефилов уводил большевистскую погоню (ах, недоработали жандармы, упустили кого-то) от своего детища. Ведь (предположим: всё-таки неудача) "голову в кусты" он мог сронить и здесь, без столь трудоёмких телодвижений, как штыковые атаки на кайзеровские войска. Нужно было просто сидеть на месте и ждать. Пришли бы и оторвали. Он был готов к этому вполне, готов всегда. А не желал лишь в одном-единственном случае: смотри выше.
        Но хитрый "ход конём" не удался. Машина всё-таки была уничтожена большеви ками, вместе с непосредственными творцами и всей конструкторско-проектной доку ментацией. Почему? Для чего? Мелкая какая-то и необъяснимая мстительность. Шаманы и изобретатель не были Трефилову родственниками, даже друзьями. Он ими грубо помыкал, не избегая временами и рукоприкладства. Значит, пострадали безвинные? Не скажите! Теперь-то и пришло время вспомнить о суевериях шахтёров. О Хозяйке- Азовке и о Великом Полозе, которые нипочём не простят людишек, покусившихся на их гегемонию над ископаемыми богатствами.
        Кто-то, действительно могущественный и незримый для публики, тонко "сыграл на опережение", вследствие чего статус-кво в горном деле (да только ли в нём?) восстановился. Артемий Федотович сгинул, опасный аппарат, всколебавший многотысячелетнее равновесие между человечеством и крипточеловечеством, исчез. Специально выведенные собаки - единственные свидетели возможности вида хомо сапиенс подняться над судьбой бедных родственников, которым позволено лишь то, что не запрещено, смешались с дворнягами и выродились в дворняг же.
        Так-то, господа. Что позволено Юпитеру…
        Завершение речи было встречено рукоплесканиями. Оказывается, меня слушала уже вся семья. Филипп снова рвался что-то сказать и даже принялся развязывать тесёмки волшебным образом появившейся у него канцелярской папочки. Но при виде Оленьки, бросившейся меня целовать со словами: "Антошка, какой ты молодчина! Тебе бы писателем быть", стушевался. Папочка так же незаметно, как возникла, испарилась. А поговорить с ним по душам нам так и не привелось. В тот же вечер он выехал из Петуховки по своим, весьма спешным, делам. Какой-то контактный телефон в Императрицыне подозрительно давно ему не отвечал, и это его нешуточно беспокоило. Прощаясь, сказал, что, наверное, надолго.
        Чуть погодя открылись и другие последствия моего доклада. Когда я подошёл поцеловать Машеньку перед сном, дочурка со слезами в глазах спросила: "Папуля, а что же стало с медвежоночком, у которого пьяные охотники маму убили?" Увы, я не смог открыть добросердечному ребенку жестокой правды. "Его отдали в цирк", - сказал я.
        Вот только поверила ли мне дочка?
        ГЛАВА ВТОРАЯ,
        в которой я теряю надежду, зато приобретаю тёзку. Безрадостная арифметика. Растворитель против бесов. Бесы против Милочки. Прометей.
        Опустела моя холостяцкая квартирка, вот как есть опустела. Никто не ждёт меня в ней, никто не согреет постельку или хотя бы чаёк, думал я, преодолевая пролёт за пролётом бесконечной лестницы. Лифт почему-то не работал. Не то чтобы у меня были для подобных пессимистических мыслей какие-то основания - разве что не отвечающий который день телефон, - а просто щемило в нехорошем предчувствии сердце.
        Да, по Юлечке я определённо стосковался, грешный. По телу её смуглому, сильному, по улыбке её манящей загадочной, язычку острому говорливому, губам сладким. И даже по носику её, вызывающе семитскому. Вот уж точно, охота пуще неволи. И ведь охота-то как, прямо спасу нет! Ну, будет, будет, одернул я себя, заметив, что резво заскакал через три ступеньки. Остынь, архар несдержанный. Как - как? Ну-у, не знаю. По сторонам погляди хоть, что ли.
        Слева ничего занятного не наблюдалось. Изувеченные неведомыми силачами для неизвестной цели перила да сравнительно узкая щель-колодец сверху донизу. Из щели с гудением поддувало. Правая сторона знакомила всякого интересующегося пешехода (или правильнее, верхолаза?) с современным искусством граффити. Мини атюры были выполнены чаще всего наспех, в угрюмых чёрно-коричневых тонах по белёной стене. Малограмотные надписи чередовались с неприличными картинками. Лишь на уровне девятого этажа меня порадовал классический профиль В.И. Ульянова-Ленина в пальто и с кепкой в вытянутой руке. Увы, безнадежно испор ченный схематичным пенисом, пририсованным позже и, по всей видимости, другим Рафаэлем. Изо рта вождя мирового пролетариата вылетало облачко с надписью алым маркером: "Революционный бунт forever!" Я узнал собственный почерк и сконфу зился. Некрасиво пачкать стены, товарищи. Не по-коммунистически.
        Худшие мои опасения оправдались. На зеркале в прихожей, приклеенный полоской прозрачного скотча, встрепенулся мне навстречу бумажный листочек, всё ещё чуточку пахнущий знакомыми духами. В трогательном, почти аллегорическом одино честве тетрадной странички я разглядел горький символ.
        "Прощай!"
        Вздохнув, я снял письмо и, стоя у распахнутой входной двери, на толкающем в спину знобком сквозняке, ещё даже не разувшись, прочёл размашистые строки:
        "Юноша, ты совершенно невыносим! Оставить бедную слабую женщину одну, вздра гивать от страха и холода этими долгими майскими ночами? (Майскими, да вдруг дол гими, хмыкаешь ты… и всё равно: долгими, бесконечно долгими, несносный!) Для этого нужно быть вовсе без сердца. А как я страдала… Слопала столько шоколада, что поправилась, нет - растолстела на целую тонну. Спасти меня от плачевной участи сделаться пожизненной клиенткой магазина дамской одежды «Пышка» могла только безвозмездная и безоглядная мужская любовь. Дети, подобные тебе, мальчики-Апполоны, на такую не способны по определению. Ибо души ваши целиком пребывают в плену у физиологии, ничуть - что печально - пленом тем не тяготясь. Такая любовь - привилегия зрелого возраста, результат правильно оцениваемых соб ственных возможностей. Она - не только страсть, но и благодарность младой цве тущей спутнице, она… Короче говоря, ты всё поймешь сам, лет через…дцать. И я вер нулась к Семёну Аркадьевичу.
        Чудесный человек, он не мог поверить собственному счастью. Он носит меня на руках. Он засыпал меня цветами. Наконец, он подарил мне щенка! Славный, славный Сёма! Представь себе двухмесячного далматина, совсем - совсем игрушечного, совсем - совсем плюшевого, только настоящего! У него такая умильная мордашка, глуповатая, восторженная, совсем как у тебя - знаешь, в те минуты, когда… Нет, не жди продолжения, это лишнее, лишнее.
        Я от него без ума, я назвала его Филей. Надеюсь, ты не обидишься. Или нет, хочу, мечтаю, чтобы ты позлился! Или… не знаю… Может быть, это моя маленькая месть, ведь я могу его «застроить», а то и отшлепать когда захочу. А может, это нечто другое - ведь я могу и целовать его и кормить всякими вкусностями, чем чаще всего и занимаюсь.
        Учти, дружок, Семён Аркадьевич о нашем с тобой недолгом… м-м-м… романчике благополучно не подозревает. Он уверен, что я жила у подруги. А если о чём и догадывается (он же умнейший мужчина, верно?), то всё равно не пер- со-ни-фи-ци-рованно.
        Да и простил он меня уже - простил без остатка.
        Так что, заходи. С тёзкой познакомишься.
        Целую! Твоя Ю.
        P.S. N1. Нет, не заходи! Видеть тебя не желаю! Не целую! И не твоя, вот!
        P.S. N2. Ключ пока оставлю у себя".
        Врубив погромче "Золотые хиты Фалко", которого утонченная Юлька недолюбли вала за отчетливый немецкий акцент (аз отмщен буду!), и напялив беспроводные наушники, я погрузился в горячую ванну. Пену взбил до потолка. Лежал, подпевал во весь голос: "Амадеус, Амадеус!", вдыхал аромат хвойной парфюмерии и щёлкал вхолостую «береттой». Женька оформил разрешение на владение пистолетом наилучшим образом, только поворчал, что бумаги следовало бы предоставить всё-таки русские.
        С друга Женьки мои мысли самым непостижимым образом перекинулись на его жену. Совсем некстати вспомнились её коленки, соблазнительно выглядывающие из- под халатика. Вот она немного наклоняется, берется кончиками пальцев за ситцевые полы, медленно тянет их вверх, разводит в стороны. Ноги у неё слегка полноватые, но без целлюлита - гладкие, розово-белые, налитые. Сейчас покажется краешек белья… Сейчас… Цветастая ткань ползет всё медленнее, почти замирает… и вдруг распахивается - сразу вся, сверху донизу. Никакого белья нет. Вообще. Она подни мает на меня смеющийся, полный манящего вызова взгляд…
        Щёлк-щёлк, щёлк! Молодец, «беретта». Полигональная расточка ствола не только увеличивает долговечность оружия, но и повышает точность стрельбы. Три попадания уходят максимально кучно, в корпус. Фантом бесстыжей искусительницы, злонаме ренно замаскировавшийся под внешность добропорядочной фемины, развеивается на элементарные частицы. Я открываю холодную воду, терплю, пока терпится, выска киваю с воплем: "Амадеус, ёоо-о!"
        Меня преследует ледяная пенная волна.
        Непременно нужно будет поискать приличный тир, подумал я, дрожа. Завтра же. Боеприпасы? Ерунда, достанем. Я подбросил пистолет на ладони. Дьявольщина, намочил. А впрочем, это, наверное, к лучшему. Ничто так не успокаивает нервы, как тщательная, вдумчивая чистка личного оружия. "Вернувшись с ночной охоты, поручик Ржевский развешивал по стенам добытые рога, чистил своё оружие и думал: - Есть, есть ещё порох в пороховницах!"
        Щёлк-щёлк, щёлк! Между прочим, самостоятельно, без обращения к матушке- природе более фаллического символа, нежели оружие, люди пока не придумали.
        Протирая пистолет (хлопчатобумажная тряпочка, «веретёнка» за неимением нор мального ружейного масла), я подводил не шибко впечатляющие результаты своей поездки в Петуховку. Плюсы и минусы.
        Н-да, досадуя, качал я головой, похоже, первые робкие шажочки новый отечест венный сатанизм делал именно там. У нас. Подтверждено не только рукописью, прак тически документальной (исключая её художественно выписанную, не иначе, для зав лекательности сюжета чертовщинку), но и жёсткими фактами. Матросу я верил. Пепе лище на месте Серебрянской школы тоже говорит само за себя. Вопиет. Плюс? С натяжкой, но пусть, пусть…
        Уцепить за манишку капитана безопасности, столкнувшегося с дьяволопоклонниками в прямом огневом контакте, в высшей степени нереально. Приходится успокоиться соображением, что раз уж ГБ известна первопричина нынешних безобразий, раз она стояла у грязных истоков, то и остановить может в любой момент. Почему не останавливает? Ждёт команды? Ведёт свою игру? Так ли, этак ли, всяко плохо. Для того, кто с простодушной улыбочкой идиота выйдет на поле предстоящего боя ягодки собирать. Связываться с ГБ в высшей степени неумно, причём принятая сторона значения не имеет. Будешь за - тебя используют и выбросят, понятно. Будешь против - ещё понятней. Минус, жирный и ядовитый.
        Далее. Главного свидетеля обвинения, Константина Холодных, отыскать не уда лось, увы. Старушка Онисья, у которой он гостевал, померла в прошлом году. Соседи адреса родственников не знали. Обращение в паспортный отдел не дало ничего. Пос ледние Холодные выехали из Серебряного в Фергану ещё при советской власти. Опять минус.
        Затем. Некий "дядя Тёма", от мыслей о котором у меня начинают противно ныть ни разу в жизни не болевшие зубы. Чирей на моей заднице и ресница в глазу. Пред положительно, гэбэшный соглядатай, предположительно, мой зять, славный парень Антоха. Но вполне может статься и не Антоха и не соглядатай, а вовсе даже выду манный персонаж. В принятой математической символике соответствует ему, пожалуй, значок"?". Мистер Икс, вот так. Он скрыт под маской, поэтому, в целях спасения от мерзкой ноющей боли резцов, клыков и прочих моляров-примоляров, мы оставим его. Позволим и в дальнейшем соблюдать инкогнито. Бежим его, тэсэзэть.
        На закуску горе-пинкертонам остаётся спаситель пионера-героя Констант э на от происков пралюциферитов, пёсик Музгар. Который жив-здоров. Он-то знает абсолютно всё, это великолепно видно по его умной морде, но он молчит. Молчание тяготит его непередаваемо, да что поделаешь? Минус, как ни вертись.
        Живет он сейчас у Коли-однорукого и, как утверждает хозяин, принадлежит к той самой знаменитой трефиловской породе. Один из немногих чистых носителей фено- и генотипа. Музгар красив. Пушист, довольно крупен - крупнее обычной уральской лайки, ухожен. Шерсть блестит. Цвет тёмно-абрикосовый, с роскошной каштановой гривой и хвостом. Про ум в глазах я уже говорил, а вот говорил ли про удивительные когти-шпоры? Про впечатляющие клыки под чёрными бахромчатыми бры лами? Про пасть приличной ширины? Глядя на такое добро, превосходно понимаешь, что какие там несерьёзные чау-чау? - в роду у собачки наверняка не обошлось без ротвейлеров либо мастифов. И что это милое существо может быть страшным против ником.
        "Есть ли потомство? - поинтересовался я у Николая, погружая руки чуть не по локоть в шёлковую шубу Музгара. - Хочу такого щенка. Очень!"
        Николай удовлетворенно сообщил мне, что потомство скоро будет. Сука, тоже сравнительно чистая, отыскалась в Сарацине. Повязали, ждут скорого приплода, уже второго. Первый помёт - семь пушистых музгарчиков - разошёлся со свистом, не гляди, что без паспорта. Половина щенков второго помёта по уговору с владельцами суки принадлежит Николаю. Земляку он, конечно, продаст одного. Причём со скид кой. Костика он помнит (Музгар при звуках имени бьёт хвостом и поскуливает), хороший пацан. Талантище. Портрет нарисовал. Вон висит. Без вранья портрет - все морщины на месте и волоски из носу и шишка на щеке. Жировик это, надо бы выре зать давно - только всё что-то неохота. Да и некогда.
        Последний раз Николай встречался с Костей на похоронах Онисьи. Тот приехал с родителями, на машине. «Нива» длинная, ну, четыре дверцы. Костя плакал, не стес няясь. Любил покойницу. Поминки справили, Холодные забрали книги, ещё что-то по мелочи и укатили. Не до разговоров было. Так, перебросились парой словечек. Школу Костя заканчивает, поступать собирается в художественное училище. Вроде даже за границу. Ладно, конечно, если он вдруг приедет снова, товарищу старшему лейтенанту Коновалову Николай первому сообщит. Неужто парень натворил чего? А, из журнала? Гонорар за повесть? И хорошо написано? И про меня есть? Да ты што! Говорю же, талантище! Надо будет прочитать. Какой, баешь, журнал-от?…
        Три упитанных минуса и зубодробительный икс на один хлипкий плюс. Казалось бы, полный провал. Казалось бы…
        "А почему, собственно? - задумался я. - Важнейшим в моей миссии было собрать информацию, верно? Её-то как раз предостаточно. Вывалю завтра господину Тарака нову, пусть анализирует. Следовательно, я заслужил поощрение. Пожалуй, пожалуй. Какое изволите? Хм… Намекну. Сегодняшнему возвращению способствовало, а вернее, было главной побудительной причиной то, что я, прошу прощения, вульгарно ого лодал по женщине. Конкретно - по крошке Штерн. И на тебе - насытился! Проклятье. А кто виноват? А что делать? А…"
        …А впрочем, подумал я, веселея, рано петь панихиду по мечте. Не клином же свет на Юлечке сошёлся. Как там поживает моя атлетическая Анжелика? Позвоню-ка я ей.
        - Да-да? - сказала Анжелика. По голосу чувствовалось, что настроение у неё хоть куда. Замечательное настроение. - Кто это? А, Фил! Ну, здравствуй, прогуль щик. Сколько весишь? Как рельеф, как дела вообще? Какие имеешь планы?
        - Планами хотелось бы поделиться при личной встрече, - прошептал я. - Нете лефонный, понимаешь, разговор. Причём спешный, безотлагательный даже. Заодно и рельеф продемонстрирую.
        - Срочный? Ах, какая жалость. Я… В общем, давай завтра. У меня гости и… Зав тра, хорошо? Ну, пока!
        "Какие, к чёрту, гости в такое-то время! - захотелось мне взреветь. - Почи тай, ночь на дворе! Спать скоро пора. Приеду, сразу и ляжем. А гостей гони в шею! Под зад их, невеж этаких!" Потом до меня стало доходить, что такая воркочуще- мурлыкающая интонация мне хорошо знакома, и прорезается у Анжелики в совершенно определённых условиях. Совершенно определённых. Рёв погас во чреве, не рожденный.
        Здесь тоже облом, безрадостно констатировал я. И что же у нас остается? А остаются у нас очаровательная девушка-банкир Светлана Файр, которая нынче гостит у батюшки в Великой, понимаете, Британии - не достанешь, как ни рви волосы в самых интимных местах. И ещё Милочка, лапушка, мечта моя неосуществимая, ангел мой небесный, чью целомудренность охраняют Очень Строгая Мама, спецназовец-папа и бо-ольшой бесхвостый зверь Абрек, который не любит чужих мужчин, пахнущих кровью. Да и мужчин, пахнущих любовным нетерпением тоже, надо полагать, Абрек не больно жалует.
        Выходит, огорчился я, система уравнений обычным способом не решается. А ввести дополнительный член со стороны (то есть и не член вовсе, а как раз нап ротив) - вон, в рекламной газете зазывных объявлений сколько, выбирай! - мне не позволит брезгливость. Уж я-то себя знаю. А-атлично знаю. Да и кому меня знать, как не мне?!
        - …Аллоу? - прозвучало в трубке томно и приветливо. - «Свеча». Слушаем Вас…
        - Пардон, мамзель, ошибся номером, - проговорил я, выдержав задумчивую паузу для окончательного и бесповоротного принятия решения. - Пардон…
        Брякнул трубку об аппарат, я прошествовал к зеркалу и уставился на своё отражение с брезгливостью. Каков фрукт! С гнильцой, да. Так низко пасть! Так низко. Тьфу на тебя. Наказать, непременно наказать. А прими-ка ты, дружок, упор лёжа. Отставить! Эт-та что ещё за таракан беременный?! Резче. Ттэкс… и пшёл отжиматься до истощенья, мерзавец!!! Ррезз - два! Ррезз - два! Шибче, глубже, амплитудней, тр-рахома! Ррезз - два. Ррезз…
        Разбудил меня звук. Противный монотонный скрип с примесью дребезжания, доно сящийся с лестничной площадки. Словно мокрой резиной возили по листу тонкого пластика. Я повернулся на бок, накрылся одеялом с головой. Чувствовалось, что вчерашние физические упражнения не прошли бесследно: грудные мышцы, забитые про дуктами метаболического распада, заметно побаливали. Как и трицепсы.
        Скрип всё продолжался. Одеяло с ролью хоть сколько-нибудь приличной звуко изоляции не справлялось совершенно. Поняв, что мой сон такого скрипа абсолютно не выносит, отчего покинул меня окончательно, я сыграл побудку. Наскоро хлебнул домашнего молочка, сунул в зубы шанежку и выглянул в коридор.
        Напахнуло бензином. Приземистая немолодая тётя в рабочем халате усердно тёрла лифтовую дверь. Рядом с тётей стояло ведро, из которого торчали веник и совок, а также пивная бутылка, заткнутая тряпицей. Тётя, судя по тяжести движе ний, устала. Она меланхолично ругалась сквозь зубы, но трудов не прерывала. Я подошёл ближе.
        На двери горел глянцем самоклеящейся плёнки большеформатный плакат, изобра жающий широко расставленные ярко-синие глаза на фоне пасмурного неба. Нахмуренные брови вразлёт, намек на жёсткое переносье, вместо остального лица - тень. Там, где должен быть рот, сквозь облачность пробивается солнечный луч. Полыхающие огнём буквы поверху: "ВОЗЛЮБЛЕННЫЕ ДЕТИ МОИ! Я ИДУ ДАТЬ ВАМ ВОЛЮ И ПОРЯДОК!"
        Эва! Почти как у классика, с иронией подумал я. Только вот неувязочка:
        воля-волюшка , вольница-воля - чисто русское изобретение покруче космополитической анархии, остальному миру вовсе неизвестное (у бедняг имеется лишь припахивающая рабским послушанием "осознанная необходимость", иначе -
        свобода ), с порядком имеет самые натянутые отношения. Известно всякому.
        - Здравствуйте, - сказал я. - Это что ж, реклама нового кино?
        Тётя обернулась.
        - Здрасте. Не, какое кино. Диаволы хулиганят. Поналяпали ночью на всех эта жах. Скоблю вот. А вы чего, не видали таких картинок? Весь же город заклеен. Они теперь в силе, диаволы. Вчера даже по телевизору выступали. На губернской прог рамме. Не видели? Дак сегодня повторение будет. Днём, в час. Посмотрите, инте ресная передача. - Она намочила тряпку бензином из бутылки, снова принялась тереть. Поддавалось плохо.
        - Растворителем не пробовали?
        - Да у меня нету. И вдруг ещё пятно останется. Дверь-то… из пластика она. Разъест растворителем.
        - Пусть останется, - сказал я. - Ерунда какая. Дыры же не будет. Подумаешь, немного помутнеет. Зато дьявола победим. Я сейчас принесу, вместе и попробуем.
        С растворителем дело пошло веселей. В жутких корчах, ёжась и коробясь, плакат отдал концы, а следом и середину. Остался лишь малозаметный матовый след.
        - Забирайте весь, - предложил я уборщице растворитель. - Задайте им перцу, рогатым.
        - Спасибо, - сказала она. - Если всё не издержу, остатки верну.
        - Не стоит, у меня ещё есть пузырь невскрытый. А вам пригодится.
        - Спасибо, - поблагодарила она ещё раз.
        На двери редакции висело объявление, нацарапанное небрежной рукой: "Журнал временно закрыт". Замок был опломбирован бумажной полоской с целым рядом круглых двуглавых оттисков милицейской печати и чьей-то небрежной росписью.
        - Ага, - сказал себе я. - Понятно.
        Ничего, однако, понятно мне не было.
        Пройдясь по соседним этажам, офисам и кабинетам, я выяснил, что и никому-то ничего толком не известно. Все вышли на работу сегодня, после праздников, а у
«Голоса» опечатано. Нет, никакого шуму. Нет, никто из редакционных пока не захо дил. Сами голову ломаем.
        Озабоченный вовсе не хорошо, я спешно отправился к Милочке домой. Знай я, где живёт Игорь Игоревич, поехал бы, понятно, к нему. Но личный таракановский быт меня никогда не интересовал, почему и оказался его адрес в самый нужный момент скрыт раздражающей тайной.
        Между прочим, редакционный «УАЗ» пребывал на обычном месте платной стоянки. Хм!
        …Внутренне я почему-то был готов, что первым увижу именно Фердинанда Великолепного, вовсе не Милочку, и не ошибся. Правда, вместо ожидаемого мной тельника и тренировочных штанов на полковнике были джинсы и ковбойка. Разглядывал я его с интересом, стараясь отыскать Милочкины черты, но не находил. Разрез и цвет глаз, пожалуй что… А в остальном - всё не то. Короткие, очень густые и жёсткие, чуть вьющиеся чёрные волосы с редкими проблесками седины. Усы, напротив, почти целиком серебристые. Лоб, нос, челюсти, губы - ух, римлянин! Впрочем, спохватился я, патриции времени расцвета Рима, кажется, усов не носили. Да и Юпитер с ними. Как бы то ни было, лицо Фердинанда отличалось фактурой , как говорят творческие люди. То есть запоминалось сразу: твёрдое, но интеллигентное - и, простите за предвзятость, никак не десантника. Военврача, к примеру, или преподавателя военной академии. Серьёзный мужичина.
        Фердинанд нахмурился, подвигал челюстью, и по площадке негромко, но мощно раскатился богатый инфразвуком идеально командный голос:
        - Вы ошиблись дверью. Я вас не знаю.
        Коротко и ясно: по-армейски. Раз он не знает, значит, не знает никто во всей семье. Единоначалие. Агрессивный патриархат.
        Н-да, поспешил я интеллигентность ему приписывать.
        Возле полковничьей ноги просунулась выразительная морда кавказца. Который меня тоже не знал. И знать не желал - приподнял на сантиметр губу, показал зубки. Хорошие зубки, крепкие. Волков рвать.
        - Мне бы хотелось увидеть Ми… Людмилу, - невозмутимо сказал я, подмигнув Абреку. Безумец Тотошка супругов Штерн усыплён, значит, не осталось в целом свете такой собаки, которая могла бы меня напугать. - Скажите, с ней всё в порядке? Я только что из редакции. Помещение почему-то опечатано.
        Фердинанд нахмурился сильнее и сказал с нажимом:
        - Не думаю, что дочь хочет вас видеть. В особенности, если вы из редакции. Считайте, она уволилась. Прощайте.
        - Вы меня не так поняли, господин полковник. - Я придержал закрывающуюся дверь. Абрек обнажил клыки уже полностью, Фердинанд нахмурился вовсе грозно. - Я… как бы это выразиться? - не журналист. Внештатный корреспондент-любитель. Только вчера вернулся из дальней, длительной поездки, а тут… Судьба журнала, если говорить напрямик, меня мало волнует. Что с Милой, она здорова? Что вообще произошло? Если она здесь, мне необходимо её увидеть. Я Филипп, - выложил я свой единственный козырь. Да и козырь ли?
        - А, вон ты кто… - Лоб Фердинанда маленько разгладился. Полковник даже сложил губы в подобие улыбки. - Филипп, значит. Кавалер. Тебя-то она, может, и хотела бы увидеть. Вот только вряд ли захочет, чтобы ты увидел её.
        - Вы меня не томите, пожалуйста, - сказал я предельно сдержанно. - И так нервишки балуют от нежданных здешних фокусов. Мила мне не безразлична, знаете ли. Давайте так: пусть она сама решит, стоит ей со мной встречаться или нет. Хорошо?
        Полковник забрал подбородок в кулак и тяжко задумался, действительно ли хорошо мое предложение. Решение, заметно было, далось ему нелегко.
        - Ладно, будь по-твоему. Войди, дверь захлопни, - сказал он и отступил на несколько шагов. - Подожди пока здесь. Абрек, свой.
        Волкодав опустил мосластый зад на пол и замер, не сводя с меня насторожен ного взгляда. Одно ухо повернулось в сторону ушедшего хозяина. Я присел на кор точки и принялся мысленно бомбардировать Абрека импульсами своей огромной, неох ватной любви. К моменту возвращения Фердинанда мы были уже почти друзьями. Только долг не позволял псу перейти к более тёплому знакомству, включающему трепание лохматой холки с моей стороны и дозволение холку трепать - с собачьей.
        - Разувайся, - сказал Фердинанд. - Учти, при разговоре буду присутствовать я. Без вариантов. Вот тапочки. Идём.
        Увидев Милочку, я не сумел подавить горестного вздоха. Одна половина её милого личика полностью затекла синюшным, распухла и, как ни старалась девушка скрыть гематому шарфом, выглядывала наружу. Синяк был и на руке - повыше запяс тья. Похоже, за руку её сильно и жестоко хватали и, наверное, куда-то тянули, немилосердно дёргая. Глаза скрывали большие тёмные очки.
        - Солнышко! - я бросился к ней. - Маленькая, кто это сделал?
        Милочка всхлипнула, отвернулась и взмолилась:
        - Филипп, прошу, не смотри на меня, я такая некрасивая.
        Я нежно опустил ладонь ей на плечо, осторожно сжал, погладил. Милочка, кажется, изо всех сил старалась не расплакаться. Что же это такое?!!
        - Сотрясение мозга было? - глянул я на полковника. Тот отрицательно покачал головой. - Слава Богу! Ну, гады… Их поймали?
        Полковник окаменел и сжал кулаки. Понятно, заключил я. Что ж, теперь у меня будет настоящее мужское дело.
        Милочка наконец взяла себя в руки; заговорила. Фердинанд, решительно потеснив меня, прижал её к груди, гладил по волосам. Голос Милочки звучал глухо, в шарф.
        …Тараканов вызвал её поработать шестого мая, во второй половине дня уже. Сказал, что хоть и обещал каникулы до понедельника, двенадцатого, но поскольку ожидается кое-какой срочный материал, диктофонные записи, надо бы расшифровать и распечатать. В редакции сначала никого не было, только Игорь Игоревич, Паша- Паоло (это шофёр) да она. Сидели в кабинете главного. Тараканов выглядел взбудо раженным, что для него совершенно несвойственно: вечная его невозмутимость дос тойна поговорки. Материал должен был принести зам, но что-то задерживался. Подтя нулись остальные, коллегия собралась в полном составе, всё ещё без зама. Недоуме вали, для чего такой парад. Главный объявил, что сейчас принесут абсолютно сенса ционные кассеты. Материал - золото, но, кажется, может быть опасен. Поэтому он хотел бы иметь при расшифровке записей как можно больше свидетелей. Все они получат копии на бумаге и дискетах. Народ возмущенно зашумел - вплоть до безоб разных истерик со стороны некоторых. Как он смел подвергать их риску? У многих семьи, дети, да хоть бы и не было, какая разница? Тараканов сказал, что насильно никого
не удерживает и карательных санкций против ушедших ни в коем случае не предпримет. Разбежались практически все. Остался только Сергей - новичок, который ведёт… вёл раздел "Крепкого тела крепчайший дух". Он с первого дня был неравнодушен к Милочке, наверное, поэтому. И Паоло, конечно. Милочка бы тоже, наверное, ушла, только кто бы тогда стал им печатать?
        Зам появился около семи. Он заметно трусил: трясся и безостановочно обли зывал губы. Положил на стол какой-то пакет, похожий на стопочку диктофонных кассет в чёрном непрозрачном полиэтилене и испарился с невнятными объяснениями. Милочка пошла к себе, за ноутбуком. Это, наверное, и решило многое из дальней шего, а её уберегло от тяжёлых травм. В кабинете полыхнуло ослепительно и невооб разимо грохнуло. Она сразу ослепла, оглохла и вообще как бы умерла ("Очевидно, светобарическая граната", - прокомментировал Фердинанд; я кивнул, соглашаясь), поэтому дальнейшее помнит плохо, урывками. Ворвались какие-то в масках и с короткими железными палками. Кажется, в кабинете завязалась драка. ("Фантастика, не может быть", - сказал Фердинанд, а я снова кивнул. Шоковые гранаты для того и предназначены, чтобы нейтрализовать всякую способность к сопротивлению.) Во всяком случае, когда её выволокли на улицу и бросили в маленький автобус, рядом лежали Тараканов, Паоло (они были залиты кровью, она узнала их только по одежде) и ещё два неподвижных тела. В таких же масках, что и у нападавших. Сергея не было.
        Их привезли за город, вышвырнули из машины. Тараканов и Паоло не двигались. На них плескали из канистры, потом, кажется, спорили о Милочке - сжечь вместе с ними или не жечь вообще. Ей было всё равно. Решили не жечь. Самый высокий, широкий и злой, уже без маски - она запомнила крючковатый нос и дыру на месте переднего верхнего зуба, - скверно смеясь, кулаком ударил ей в лицо. Из кулака что-то торчало в обе стороны. Кажется, короткая дубинка.
        Когда она пришла в себя, машины не было, а был отвратительный, чадный кос тёр. Его нужно было потушить, знала Милочка. Неподалёку возвышалась здоровенная мусорная куча, там она откопала рваную, грязную тряпку. Вонючую. Пусть, зато большую и мокрую. Горело не сильно, она накрыла - почти сразу потухло. У Игоря Игоревича всегда был при себе мобильник. Перевернула тело, нашла. Странно, телефон действовал. Не слыша себя, Милочка вызвала милицию. Чтобы могли отыскать по пеленгу, телефон не выключила. Наверное, она теряла сознание, потому что показалось: милицейские приехали слишком уж быстро. «Скорая» тут же появилась.
        В общем, это всё. Тараканова и Пашу - живых, слава Богу, но в тяжелейшем состоянии - доставили в Первую городскую клинику Скорой помощи. Сергей был в разгромленной редакции; он был мёртв, убит ударом обрезка железной трубы в голову.
        - Зам? - спросил я у полковника. - Его… тоже?…
        - Конечно. Первым делом. Что они, кретины совсем? Главный свидетель. В собс твенной ванне мокнул. Полный желудок спиртного и барбитуратов.
        Повисла пауза. Наверное, лицо моё как-нибудь изменилось, потому что, взг лянув на него, Фердинанд подобрался и сказал:
        - А ты?… Что-нибудь знаешь об этом, так?
        - Может быть, - ответил я. - Очень может быть.
        Уходя с обещанием обязательно и ежедневно навещать, я потрепал-таки Абрека по холке. Ласка была воспринята благосклонно. Фердинанд последовал за мной на лестницу, придержал за локоть.
        - Слушай, парень, если ты их разыщешь первый, не спеши. Позови меня, ладно? Обещаю органы не впутывать. Мила - моя дочь. Единственная. Есть ещё сын, но это другое. Парень всё же. Ты хоть бездетный пока, но мужик. Должен понимать. Вот номер мобилы. - Он сунул мне бумажку.
        - Может статься, что их первым найду не я, а вы. Рассчитываю на взаимность с вашей стороны, господин полковник, - сказал я, записывая на листке блокнота номер своего телефона. - Это домашний, сотовым не пользуюсь. Зато аппарат оборудован автоответчиком.
        Мы пожали руки и разошлись.
        - Ага, приехали и забрали, - рассказывал мне сутулый бородатый врач, глубоко затягиваясь. Он полусидел на исковырянном подоконнике, курил и баловался одноразовой зажигалкой. Табачный дым то вытягивало в раскрытое окно, то вдувало внутрь. - Здоровенные такие мужики, метра по два или около того. Четыре молодца, одинаковых с лица. В смысле, рожи каменные. И вымуштрованные, прям жуть берет. А командовала ими дамочка молодая. Эффектная такая. Лэйди . Красотка. Блондиночка, бюст свитер рвёт. И тоже жердь. Одни ноги с меня ростом. - Он критически осмотрел себя, возжёг наидлиннейший из возможных для этого типа зажигалок огонёк, поднял на уровень глаз и хмыкнул: - Не-ет, длиннее, много длиннее! Ну, документы у них были какие-то, с печатями и резолюциями. Микроавтобус роскошный - «Мерседес», оборудованный под реанимобиль… Цап-царап пациентиков, и гуд бай. А нам чего? Избавиться законным образом от двух
«тяжёлых», практически обречённых… да трупов практически - вполне мазёво. Этих увезли - другим больным только лучше. Таким, за которыми на дорогих машинах фотомодели не приезжают. У нас же стопроцентное госфинансирование. Ты наверняка не понимаешь, что это такое. Так я сейчас объясню.
        Я поскучнел. Он не обратил внимания.
        - А значит это, что хоть и единственная наша клиника на весь город - я имею в виду, специализированная "Скорая", - но необходимых лекарств и оборудования - шиш! Блямба, крови донорской и той вечно не хватает. Знаешь, почему? - Он направил на меня сигарету. - Потому что наверху до сих пор не решили, что это за зверь такой, госфинансирование , - последнее слово бородач произнёс с невыносимым сарказмом. - Муниципалитет считает, что платить нам должна губерния, губерния - что муниципалитет. А федеральный центр нас вообще со счетов списал. Вот так, блямба. - Он механически раскурил погасшую за время прочувствованного монолога сигарету, отвернулся к окну, прищурился, и глаза его затуманились.
        - Они как-то представились? - спросил я. - Громилы, которые на "Мерсе"?
        - А хрен его знает. Может, и представились, только не мне. Мне шеф сказал
«отдай», я и отдал. - Бородач шумно, отрывисто засопел, борясь с плохо горящим табаком, но потерпел фиаско и с отвращением уставился на погасшую вдругорядь сигарету.
        - Значит, для полной конкретики с шефом рекомендуете поговорить, - сказал я задумчиво. - Как, простите, его зовут?
        - Не-а, - сказал он, с мстительным удовлетворением сплющивая окурок о пере мазанную табачным пеплом консервную банку. Сплюнул. - Ничего я тебе не рекомен дую, молодой человек. Не курить разве… - он покопался в мятой пачке «Примы», ничего не выбрал и сунул пачку в карман халата, - …всякую дрянь… А как врач- травматолог - не перебегать дорогу перед близко идущим транспортом. Хе-хе… Шефа ты сейчас не найдешь. Он по контракту на Кавказ отбыл, в составе очередного омо новского десанта. На гараж себе зарабатывает, шеф-то. Если хочешь, месяца через два подгребай. Грошевский моя фамилия. Спросишь, найдёшь. Я вас сведу. Да только он вряд ли тогда что вспомнит. После Кавказа память у людей начинает странно работать.
        - То есть концов уже не сыскать, так что ли получается? Барда-ак… А как же отчётность? Журнал или что там у вас?…
        - Журнал, а как же? Журнал имеется. А в журнале запись, дескать, пациенты переданы в ожоговый центр. Куда они, понимаешь, не поступили. Нет, не поступили. Во-от какая блямба… - Врач шумно высморкался щепотью, стряхнул сопли за окно, небрежно вытер пальцы о полу халата и спрыгнул с подоконника. Протянул мне для прощания руку. Кажется, на ней слегка отблескивало зеленоватым, слизким. - Сочувствую тебе, парень. Ну, бывай.
        Сделав вид, будто не заметил его дружеского жеста, я сунул кулаки в карманы.
        Врач пожал сколиозными плечами и пошёл прочь по темноватому коридору, чиркая дешёвым своим газовым огнивом.
        Почудилось мне или вправду различил я хихиканье бородатого эскулапа?
        Блямба…
        К началу повторения "интересной передачи" с участием "диаволов", - "Предсто ящих свету Люциферову", я опоздал минут на десять. Это оказалось ток-шоу с попу лярным ведущим, известным своеобразным остроумием и здоровым цинизмом, не попада ющей в кадр публикой в студии и параллельным телефонным опросом в режиме реаль ного времени. Говорил последователь Вельзевула. В нём я с удивлением узнал дав нишнего своего заочного знакомца, престарелого селадона и учёного-психиатра по совместительству, Гойду Сергея Сигизмундовича. Отставной медвузовский преподава тель становился настоящей телезвездой.
        - …зывать богохульством, но давайте для начала разберёмся, так ли мы далеки от ортодоксальных христиан, - доверительно, словно к пациенту, обращался он к собеседнику. - Можете ли вы сказать наверное, со всей определённостью, с неопро вержимыми фактами, чей на самом-то деле сын тот, кто равно почитаем и нами: Иисус Назарянин? Да-да, не делайте изумлённого лица - в отношении Его мы почтительны не меньше, чем православные или, предположим, католики. На то у нас есть при чины, о которых, с вашего позволения, ниже. Так вот, вспомним, иудеи, этот бого избранный народ, настрого отказались от Иисуса, как сына ветхозаветского Яхве. И в этом «Предстоящие» полностью с ними согласны: описанный в Ветхом Завете исте ричный, мелочно-злобный, мстительный и капризный словно какая-нибудь балованная принцесса на сносях Бог ни в коем случае не может быть Отцом Иисуса. Христос проповедовал любовь - в первую очередь, любовь к людям. Похоже ли это на выра жение высшей, Саваофовой воли? Да нимало! Возьмите хотя бы самые вопиющие «подви ги», совершённые на ниве человеколюбия сим грандиозным Духом. Наподобие всемир ного
потопа, отчаянных страданий главного божьего фаворита Иова, ну, и далее - по тексту Ветхого Завета. Спрашиваю снова, что это? Любовь? Да помилуйте! Бьёт, значит любит, так что ли? - всплеснул Сергей Сигизмундович руками. В зале про изошло оживление, и камера поспешила его показать. - Тем не менее, - поднял док ладчик палец, - родителем Иисуса выступало всё-таки сверхъестественное существо. Об этом он не раз говорил сам, и мы склонны ему верить. Всем - сужу по реакции зала - уже стало понятно, к чему я клоню. Господа, вы решительно правы. Отец Иисуса - конечно же он, наша надежда, величайший бунтарь и демиург в истории Вселенной, Князь тишины! Или Прометей, если обратиться к эллинской мифологии. Или Денница, если желаете. Увы, признаться в этом прямо Иисус не смел. Да и не мог попросту - Люцифер был уже в то время достаточно надёжно дискредитирован и оплёван с головы до ног. Между прочим, показательна судьба самого Христа, прак тически повторяющая отцовскую: принятие смертных мук за порочное и злобное, но глубоко любимое человечество. Иисус взошёл на крест. Титан Прометей, подаривший людям огонь, был
предан непрекращающимся пыткам. Архангел Денница, наделивший Адама и Еву знанием добра и зла, сброшен в адское узилище. Всемилостивый и Всеб лагой Бог наглядно показывает: люди - мои игрушки, рабы; свобода воли для них - никчёмное излишество. Опасное, кроме всего прочего, излишество, неприятно колеб лющее трон Божией непрегрешимости. Вдруг став независимыми, совершенно справед ливо полагает Он, люди обязательно начнут задумываться обо Мне, о Моих поступках. Задумываться всерьёз. И непременно рано или поздно поймут, кто Я таков воистину. А ведь тогда - беда. Отвернутся же. Выход из сложившейся ситуации, разумеется, нашёлся; и был столь же прост, сколь действен. Людям необходимо подкинуть веч ного злодея, борьба с которым отвлекла бы их от мыслей об истинной сущности Все держителя. Отлично, решил Господь, Люцифер подходит на роль прямо-таки идеально; заодно избавлюсь от оппозиции.
        Итак, враг определён, ошельмован, примерно наказан, его приказано бояться и ненавидеть. Возлюбить же предлагается «доброго» Бога. Насылающего раз за разом с каким-то извращенным удовольствием в юдоль земную (слово-то какое!) страдания, глады и моры. А взамен безропотного их приятия сулящего вечное блаженство. Правда, только лишь после смерти. Не слишком заманчиво, правда? - и всё-таки, всё-таки… пусть. Скрепя сердце, поборов голос плоти, согласимся. Вечное блажен ство того стоит! Решено, начинаем молиться, истово бить лбом об пол, напяливать власяницы и возносить панегирики в честь Господа. Однако погодите, чрезмерно увлекаться не стоит: боюсь, мы несколько поспешили. Вечное блаженство действи тельно обещано… но кому? Ответ для большинства не слишком обнадёживающий: нес кольким тысячам праведников-евреев. Любопытному - смотри канонические документы: Апокалипсис, иначе - Откровение святого Иоанна Богослова. Кстати, тот ещё прово катор…
        Что же получается, дорогие мои? Страдания на земле, при жизни, страдания после смерти, под землёй, - так ради чего терпеть издевательства? Чего ради?…
        Обернёмся теперь в противную сторону. Люцифер твёрдо гарантирует достойную жизнь всем, принявшим его сердцем своим. Как в телесном облике, так и в послес мертии. Позволю себе пошутить: гарантирует де-юре. Помните о договоре, подписыва емом якобы кровью? Хе-хе! Конечно, никакая кровь не требуется, достаточно иск ренней преданности, а вернее - искреннего чувства сопричастности великим его целям. Взамен он не требует ничего, кроме души. Да и то с одной лишь целью: избавить душу от обязательного перед вознесением в Рай Чистилища, принадлежащего
        - мы помним, помним! - божественной епархии. Пошучу с вашего позволения ещё раз: Чистилище-то обязательно, но отнюдь не обязательно последующее вознесение. А избавив, препроводить душу прямиком к себе, в Преисподнюю. Начинаете в ужасе дрожать? Напрасно. Уж поверьте, Ад в отличие от Чистилища, рядом с которым блекнут застенки Святой Инквизиции, гестапо и ЧК, благоустроен не хуже какого- нибудь фешенебельного курорта где-нибудь в Полинезии. (Смех в зале.) Вот теперь и выбирайте, господа, за кем следовать! - воскликнул Гойда и откинулся в кресле, закинув ногу на ногу и плутовато улыбаясь. Бородёнка его победоносно топорщилась.
        Ведущий поправил очки и сказал:
        - Я вот слушал вас сейчас и думал, что чего-чего, а лукавства вам, Сергей Сигизмундович, не занимать. По-видимому, умение жонглировать фактами и даже где-то мошенничать с целью ввести почтеннейшую публику в заблуждение обязательны для всякого приличного еретика.
        Гойда продолжал молча улыбаться. Пусть его считают лукавым еретиком и мошен ником, он не возражал.
        - Нуте-с, - сказал ведущий после паузы, так и не дождавшись ответа, - будем считать, что с теологией мы по мере сил худо-бедно разобрались. Со многим в ваших словах, наверное, можно и должно поспорить. Например, известно, что в Полинезии полным-полно не только фешенебельных курортов, но и акул-людоедов и прочих недобрых к человеку тварей. Но споры мы пока отложим. Это тема следующей передачи. Для участия в ней мы пригласим значительно более компетентных в воп росах религии, чем я, людей - священнослужителей, философов, историков. Возможно, писателей гуманистической направленности. Думаю, они разгромят вас в прах.
        Гойда иронично усмехнулся.
        - А чтобы вы не усмехались, я вам сейчас подкину одну подходящую цитатку. - Ведущий зашуршал бумажками. - Ага, вот, нашёл. "Есть нечто трогательное в этом стремлении всех и каждого подойти к этому Иисусу Христу со стороны своей лич ности и своих интересов и найти в Нём самого себя или получить хотя бы некоторую долю в Нём". По-моему, не в бровь вам, Сергей Сигизмундович, а в глаз, в самый зрачок.
        Гойда самую чуточку, едва заметно поскучнел.
        - Претензии за травму следует предъявлять Адольфу Гарнаку, - сказал заме тивший его изменившееся настроение ведущий. - Вернемся теперь в э-э, земную юдоль. Многих пугают ваши методы э-э… партийной борьбы. Кровавые жертвоприноше ния, знаете ли, Сергей Сигизмундович, штука такая… Страшная штука. Пусть даже казнятся так называемые э-э… отбросы общества.
        - Позвольте, а с чего вы взяли, что кровавые жертвоприношения дело рук "Предстоящих"? - нахмурился Гойда.
        - Так преступники же задержаны. Они сознались…
        - Ложь и лицемерие снова спущены с цепи, - спокойно сообщил Гойда, глядя в камеру. - Казни, кровь, похищения младенцев. Ну, ещё бы, сатанисты прославились подобными ужасами в веках! Так вот, запомните: сегодня, как и во времена оны, это отвратительные, грубые провокации не чистых на руку соперников. "Предстоящие свету Люциферову" убеждены и заявляют: казнить преступников имеет право только государство. Исключительно государство! Более того, оно обязано железной рукой очистить свои города и сёла от всяческой дряни, мешающей жить нормальным людям. Пусть преступники и подонки погибнут, пусть станут мучениками и вознесутся в Райские кущи. - Гойда осклабился: - Представьте, какой фурор произведет там их прибытие? (Смешки в зале.) А каково будет в стерильной и пресной Аркадии небесной им, привыкшим мучить и отнимать? Это ли не подлинный Ад для них?
        - Значит, казни преступников всё-таки необходимы? - быстро спросил ведущий.
        - Для выродков - да, безусловно, - так же быстро отвечал Гойда.
        - Ну а для тех, что помельче. Карманников, например? Воришек-беспризорников. А для бомжей, наркоманов, дебоширов-алкоголиков… кого там ещё?… Попрошаек всех мастей…
        - Принудительная реморализация.
        - Хм. Такая, как у Стругацких?
        - Скорее, как у Бёрджеса.
        - Имеете в виду "Заводной апельсин"? Метод э-э… Людовика, если не ошибаюсь?
        - Верно. Только жёстче. Жёстче и реальней. Открою маленький секрет. Надеюсь, он порадует основную массу российских граждан. Установки уже работают. Успешно. Основное отличие от вымышленных прототипов: наши методики гарантируют полную и окончательную необратимость процесса. Скоты становятся людьми навсегда.
        - Ого! - обрадовался ведущий. - Эксперименты над сознанием человека, зомби рование? Не боитесь комиссии по правам человека?
        - Нет.
        - В связи с этим… Поговаривают, что вы пользуетесь определённой поддержкой в руководстве губернии.
        - Трезвые, честные, разумные и порядочные люди есть повсюду.
        - Принято. А в руководстве страны, правительстве, администрации президента?
        - Трезвые, честные, разумные и порядочные люди есть повсюду.
        - Снова принято. Каково отношение люциферитов к действующему Президенту?
        - Мы уважаем власть. Мы готовы к всестороннему сотрудничеству.
        - Ваша задача-минимум?
        - Мы максималисты.
        - ?…
        - Всё.
        - Уж не мировое ли господство?
        - В числе прочего.
        - Намерены ли "Предстоящие свету Люциферову" заниматься партийным строитель ством?
        - Партии всего лишь выполняют волю тех, кто их прикармливает.
        - Значит?…
        - Нет.
        - А строительством церковно-религиозным?
        - Храм Пресветлого Князя Люцифера-Прометея существует в сердце каждого уве ровавшего. Мы не дистанцируемся от народа и не узурпируем право прямого контакта с высшими силами подобно жречеству официальных религий.
        - Вы сами, Сергей Сигизмундович, как врач, как ученый, верите ли в пришес твие Вельзевула на Землю? Только честно.
        Гойда качнул головой. Потом поставил локти на стол, сцепил пальцы и опёрся на них подбородком. Потом вытянул губы трубочкой, и глаза его замутились. Потом он выпрямился, разгладил бородку, потёр мизинцем переносицу и сказал:
        - В молодости и позднее, работая практикующим врачом-психиатром в клинике для душевнобольных, я насмотрелся всякого. Кое-чего и врагу не пожелаешь. Среди абсолютного большинства однозначно болезненных отклонений психики или симуляций разной степени достоверности встречались временами инверсии совершенно необъяснимые. Скажем, человек, аккумулировавший эмоции окружающих. Обычный алкоголик, поступивший к нам по заявлению жены с "делириум тременс", белой горячкой. Его удивительную особенность первым заметил и описал я, мои исследования сразу же засекретили, но не о том речь. Мы помещали его в палату к
«буйным», и «буйные» мгновенно успокаивались. А он, «поглотив» их исступление, ненадолго терял сознание. Впрочем, без заметных последствий. Захваченные экспериментом, мы не сумели вовремя остановиться. Когда он умер от эмоциональной
«передозировки», и хранилища накопленных им пси-энергий разом распахнулись, лечебница превратилась в настоящий и очень опасный сумасшедший дом. Мы вынуждены были вызвать войска, в больных стреляли… К чему это я? Да к тому, что психический мир человека не познан ещё, наверное, и на один процент. А психический мир человечества в целом - кто его изучал вообще? Так, баловались только. А ведь это грандиозная сила. Страшная сила. Она сделает управляющего ею поистине непобедимым. Феномен Наполеона, Гитлера, Сталина, Мао показывает - оседлать её принципиально возможно. Однако названные личности явились всё-таки скорее счастливыми исключениями, а их вознесение в фокус духовной мощи было почти случайным. Кроме того, ограниченным одной, много десятком наций. Сотней миллионов, много полумиллиардом психодоноров. Бурление духа остального человечества уходило в пар. Наша цель - объединить человечество, и тогда оно само создаст, материализует для себя Господина Люцифера. Плоть от плоти своей. Вы станете им. Я. Вон тот мальчик в студии - посмотрите, как горят его глаза! - или ваш оператор… Возможно, питаемый такими
соками, грядущий Прометей даже сумеет стать бессмертным. Сумеет превратить своё слабое физическое тело в сверхтело, в тело- Идею .
        Гойда умолк. В студии раздались громкие хлопки, почти аплодисменты. Особенно старался один юноша. По-видимому, тот самый, предназначенный в будущие вожаки рас и народов. Камера специально приблизила его лицо. Глаза его, действительно, пылали.
        - Впечатляет, - сказал ведущий. - Но как вы сумеете объединить человечество? Увлечёте картинами будущего благоденствия? Этаким коммунизмом с дьявольским лицом, да? По-моему, это утопия похлеще христианского царства праведных в конце веков. Фантастика же чистой воды. Ненаучная.
        - Сумеем, - сказал Гойда. - Будьте уверены. Зёрна брошены и процесс, прос тите за банальность выражения, пошёл. Кроме того, учтите, нас не волнуют сейчас экономические проблемы, этнические проблемы, проблемы семейные и тому подобные, коим несть числа и которые губили величайшие империи в истории Земли. Мы соби раем, аккумулируем психическую энергию, как описанный мною бедолага-алкоголик аккумулировал эмоции - и только. Когда время придёт и хранилища распахнутся, Люцифер станет явью.
        - Вот как? Может быть, - спросил ведущий, - вы посвятите нас в технические подробности такого аккумулирования? В вашем распоряжении есть какие-то аппараты-накопители? Люди-накопители? Или что-то ещё?
        - А вот уж это, простите, наш секрет, - сказал Сергей Сигизмундович Гойда, вставая из-за стола и отстёгивая с лацкана пиджака микрофон. - Я и без того сказал много. Благодарю всех за внимание. До свидания…
        - Последний вопрос! - воскликнул ведущий. - Ваш Владыка, - он, надо пола гать, подвизается в роли тирана? Сверхтирана?
        - Увидите. Ждать осталось недолго, - ответил Гойда. - Совсем недолго.
        СОПУТСТВУЮЩИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
        На экране высветилось сообщение: "Оплата принята". За ним следующее, извеща ющее, что авиакомпания «Люфтганза» горячо благодарит господина Кравченко за то, что он решил воспользоваться её услугами, а также надеется видеть его своим кли ентом и в дальнейшем.
        - Решил и воспользуюсь, - удовлетворённо заявил Яков Кравченко мирно спящему Люсьену, после чего перечитал надпись вторично. Нет, текст не изменился, чего он (грешен, грешен, не до конца верил в честность фрекен Фергюссон и тех, кого она неявно представляет) слегка побаивался. Не появилось грозных предупреждений, что счёт истощен, заморожен, не существует вовсе или того хуже - арестован. Счёт существовал, признавал хозяина, признавал сообщенный фрекен Фергюссон пароль. Он готов был немедленно оплачивать хозяйские покупки и радовал хозяйский глаз информацией о собственном не слишком объёмном, зато твёрдом наполнении.
        Яков откинулся на стуле и блаженно потянулся. Бог мой, наконец-то! Уже пос лезавтра вечером он будет в Риге, следующим утром в Стокгольме, а дальше - дальше весь мир ляжет у его ног. А начнёт он, скорее всего, с Амстердама.
        "Каналы! - подумал он с восторгом. - Мосты, набережные. Прелесть какая! Обожаю каналы. Вот ведь не видел ни разу толком, ладоней, как говорится, не окунул, а жить без них не могу, кажется. Да и наших унижать в славном городе Амстердаме никому не придёт в голову. Тоже, знаете ли, немаловажно. Ах, скорей бы! Скорей бы…"
        Оставшиеся дела с фрекен Фергюссон закончит Алёшка. Дела-делишки, покачал Яков головою. Вспомнить смешно, как я напугался, как обмер, когда этот по- дикарски красивый мальчик-атлет, этот самовлюбленный и небесталанно, быть может, но очень уж как-то по-сельски, очень уж как-то по-провинциальному суперменству ющий Филипп спросил, не шпионы ли мы. Разумеется, он всего лишь шутил, наивное дитя природы! Шутил, не зная, насколько близок к истине. Впрочем, можно ли наз вать шпионажем покупку у пропойки-пенсионера за три бутылки водки дискеты с доку ментацией да пригоршни крошечных деталек? Ну, выпускались они в былые времена здешним заводом, тогда ещё секретным, и что? Кому они нужны сейчас кроме фрау Фергюссон? То-то и оно, что никому.
        Мысли его привычно перескочили на друга. Ах, Алёшка, Алёшка! Представить, казалось бы, невозможно, однако факт: этот блаженный напрочь отказался уезжать. Он, видите ли, ещё не закончил исследования! И он, видите ли, влюбился! Его, знаете ли, нимало не волнует, что преодолеть в глазах возлюбленной сложившуюся репутацию гомосексуалиста будет крайне сложно. Как не волнует и то, что предмет его воздыханий вполне счастлив - а правильнее, счастлива - в замужестве. Будьте покойны, он не боится сложностей. Он обожает со сложностями бороться - и побеж дать их, разумеется. Смог же он получить (справедливости ради: не настолько это оказалось и сложным) устойчивые формы «А» и «Д»! И не просто получить - привить, успешно привить двум лабораторным мышам, кролику по кличке Плейбой IV и коту Люсьену.
        Вон он, Люсьен, пожалуйста: жив - здоров. Преспокойно дрыхнет, зверюга, имеет отменный аппетит и завидный сексуальный темперамент, чему свидетельницы все половозрелые кошечки в округе. Обычный с виду котик. А когда пожелает, в момент растворится, исчезнет, и только с помощью покадрового просмотра видеоза писи следящей камеры можно разглядеть: тут он, тут, никуда не делся. Просто стал настолько быстр в движениях, что практически не воспринимается человеческим зре нием. Кстати, сила у него, похоже, возрастает пропорционально скорости. Вольеру он, между прочим, разворотил в первые секунды после прививки и, кажется, даже не заметил того. Что он вытворял тогда, что вытворял! Жуть. Сейчас приспособился, аккомодировал. Играет со временем, как с мышью. Фантастика! Сбежать мог бы в любое время, но не бежит, понимает, что здесь жизнь сытая. Кроме того, действие
«акселерина» существенно уже ослабело. Хоть и не совсем ещё прекратилось. У-у-у, бандит рыжий!… Люблю котов - не меньше чем каналы Амстердама, наверное. Плейбой IV тоже не бежит, только тут другое. Попробуй-ка побегай, когда температура тела снижена до тридцати и четырёх десятых градусов Цельсия, сердцебиение замедлено до одной пульсации в сто двенадцать секунд, а нервные реакции далеко отстают от черепашьих. Благодарите за отдых "Форму Д", мистер Плейбой. Зато мышки, тва рюшки, привитые «акселератором» первыми, так и сгинули. Клетку прорвали и - гуд бай! Где-то они сейчас? Может, Люсьен же их и их сожрал, негодник.
        Ну, да ладно. Это всё пустое. Сейчас важнее что? Правильно, финансовое обеспечение будущего гражданина Объединённой Европы Якова Кравченко. Нет, не так. Э-э… Якоба Кр а вэ. Хм, а что - звучит совсем неплохо! Мсье Якоб Кр а вэ. Или герр. Или даже сэр. Так вот, финансовое обеспечение господина Якоба Кр а вэ должно быть достойным.
        Фергюссон получит детальки и чертежи, заплатит остатки - только когда? Сколько? Железо нужно ковать горячим. А бабки, как это ни п о шло звучит, лучше срубать сразу. И побольше. Для чего имеются неплохие предпосылки. И помимо Фергюссон существуют люди, заинтересованные в получении своей доли секретов ушедшей в небытие советской науки. Не все ещё, знаете ли, секреты там . И есть, есть ещё, чем порадовать скромному агенту своих, хе-хе, "заокеанских хозяев".
        Взять, например, «формы». Ведь очевидно же всякому, кто умеет мыслить здраво, что нет в них ни на грош метафизики да мистики, столь любезной Алёшки ному сердцу. А есть в них напряжённый многолетний труд научной мысли. Талантли вой. Скорей всего, военной. А в нелепом их появлении в речушке Арийке есть одно лишь преступное, но неистребимое русское разгильдяйство. Не замеченное пока никем. Чему доказательство то, что речушку до сих пор не вычерпали досуха, а нас с Алёшкой не упрятали в такие места, откуда Амстердама не увидишь и по телевизору.
        Зато и заплатят за «А» и «Д», скорее всего, не в пример больше, чем за части так и не доведённого ни до ума, ни тем более до серийного производства перенос ного ЗРК «Коточик-1». И гражданство преподнесут на блюдечке севрского фарфора. Любое гражданство.
        Следует только встретиться с нужными людьми ещё до отлета в Ригу.
        - Ну-ка, где там у нас конференция за жизнь на звёздах, в постсоветской Рос сии, а также разум в морских глубинах и в решениях госдумы? - пробормотал Яков, набирая знакомый сетевой адрес. - Ага, вот где. Надо же, общаются! Как не надо ест? Привет, привет, мальчики и девочки, простые любители поговорить с себе подобными пустышками и серьёзные лю-ди…
        Серьёзные люди откликнулись тотчас, стоило обронить условную реплику. Работа у них такая, притворяться болтливыми простачками, убивающими в чате время, и ждать клиента .
        Что, обрадовались, голубчики цээрушные?
        Он включился в игру…
        "С пламенным приветом, ваш сопливец Ёрш", - отстучал он напоследок. Добавил многоэтажный смайлик улыбки. Довольно посмеиваясь, закрыл окошко «Мозиллы» и отключил ноутбук.
        Собственный псевдоним ему нравился. Ёрш рыбешка незаметная, мелкая, скольз кая, колючая. В руки её брать не хочется, а изловчишься взять - не удержишь. Щуку такой шипастик-головастик не заинтересует, рыбаки не слишком позарятся. Им дру гого ерша подавай, хмельного, пиво-водочного. Так и он: малозаметный, никому не интересный, а вот, поди ж ты - весьма ценный и высокооплачиваемый агент иност ранной разведки Ёрш! В миру Яков Кравченко. Пока ещё Яков Кравченко…
        - Лёш!… - позвал он громко. - Давай кофейку, дружочек, а? Я сейчас в лабора торию слетаю, кажется, опять я ключик из холодильника не достал, а ты тем вре менем воду ставь.
        - Уже, - откликнулся Алёша. - Поспеши там. Закипает.
        Запела дверная пружина, скрежетнула щеколда. Кого там ещё?… Яков обернулся. Ах, чёрт, принесла нелёгкая гостюшку к ночи!…
        В ворота, цепляясь огромными нечищеными башмаками о высокую подворотню, лез Селифанов, водитель «Бычка». Был он, скотина, преизрядно нализамшись. Ну, как же иначе? В трезвом виде он сюда ни ногой. Гнушается «пидаров», как и прочие нор мальные граждане. На чём и строился расчет. Идиосинкразия, господа. Нарочно дек ларировать, максимально выпятить отталкивающую для провинциального русского мен талитета гомосексуальность - и не бояться незваных гостей. Брезгливость - лучшая защита от праздного любопытства деревенской публики.
        Расчёт, в общем, оправдался; только вот Селифанов…
        Селифанов перевалил, наконец, подворотню и оказалось, что заявился он не один. "С собутыльниками, что ли?" - подумал недовольно Яков. Нет, не похоже.
        Следом за шофёром во двор прошмыгнул неприятный долговязый подросток, нёсший большую дерматиновую сумку. Он сунул в автолабораторию бледную, густо засеянную прыщами мордочку, поводил ею из стороны в сторону, встретился глазами с Яковом и отшатнулся. "Ты зачем…" - начал было Кравченко, но подросток уже отскочил и… проворно запахнул дверцы. "Эй, мальчик, что за шутки?" - недовольно прикрикнул Яков и толкнулся наружу. Створки приоткрылись, но лишь немного: мальчишка изо всех сил пихал их назад. Кравченко начал злиться. Со словами: "А ну, парень, прекрати дурить", он поднажал на дверцы и сразу почувствовал, что побеждает. Подросток тяжело и обиженно запыхтел, а потом всхрапнул, откинул голову, коротким ныряющим движением подал её вперед и плюнул. Большой комок слюны и слизи шлёпнулся на ногу Якову, пополз вниз, оставляя отвратительный след. От неожиданности Кравченко отпрянул. Подросток победоносно взвизгнул. Створки зах лопнулись, громыхнул затвор. Не веря в случившееся, Яков пнул дверь ногой. Куда там. Монолит.
        Он, как сумел, ботинком счистил харкотину со штанины (при этом его чуть не стошнило), остатки оттёр полой лабораторного халата. И, пылая праведным возмуще нием, подался к единственному окошечку, расположенному над крошечным столом с зажимами для переносного компьютера. Взобрался на столик, сдвинул в сторону стекло, высунул голову наружу. Нет, самому было никак не пролезть.
        - Селифанов, - позвал он. - Селифанов!
        Двор был пуст, и водитель не отозвался.
        - Селифанов! - крикнул он громче. - Какого дьявола? Эй!
        Из дома послышались какие-то звуки - кажется, топот и шум движимой мебели. Что-то упало, зазвенело бьющееся стекло, дико заорал подопытный кот, а затем пронзительно, совершенно по-кошачьи, заорал Алёшка. Так он кричал, ломая руками или ногами черепицу и доски. Сейчас, похоже, он тоже кому-то что-то собирался сломать.
        Ну, взмолился Кравченко, ну, врежь им, каратист ты мой дорогой! Чтобы дух вон из скотов! Давай! Похоже, Алёшка врезал: шмякнуло - будто деревянной скалкой по тугому тесту. Он завопил ещё раз, но вдруг, как-то странно, словно захлебнувшись, умолк. Снова шмякнуло, несколько иначе. Затем ещё и ещё. У Кравченко ослабли колени; он представил, что может так шмякать. Незнакомый мужской голос - трезвый, густой, не Селифанова - скомандовал:
        - Всё, кончай! Мне он живой нужен.
        В ответ неразборчиво пробурчало - теперь уже узнаваемо, это был шофёр, - и послышался звук нового удара.
        - Отошёл, говорю, харя! - гаркнул незнакомец. Хлыстом ударила затрещина. - Вон там, в углу упади и замри, как манекен. И больше я тебя сегодня не вижу, понял, чмо?! - добавил он. Селифанов несмело и всё так же неразборчиво ответил, на что незнакомец с явной уже угрозой сообщил: - Как манекен, это значит без звука, без вздоха. Всё, потеряйся… Клаус, там гомик этот, из машины - не сбежит?
        - Хрен ему, - сказал мальчишка. - Никуда не денется, под запором сидит. Я там ещё скобку из толстой проволоки вставил в петлю, где замок должен быть.
        - Точно? Ну, смотри, если сбежит, я тебя вместо него… и без обид. Ты и так проштрафился.
        Разговоры прекратились.
        Яков с напряжением вслушивался, но - ничего. Шорохи какие-то. Он сполз со столика и опустился на пол. Ему было страшно. Ему было очень-очень страшно. Нез накомец с сочным голосом внушал ему ужас прямо-таки животный.
        "…если сбежит, я тебя вместо него", - повторил Яков вполголоса, и ему стало зябко, а где-то у основания черепа задёргался на шее нерв: дёрг-дёрг, ток- ток-ток, дёрг-дёрг, ток-ток-ток.
        Что - вместо него? Что?!
        Ничего хорошего, сказал он себе. Откуда-то всплыло в памяти: "Уничтожаются так называемые отбросы общества, мешающие жить нормальным людям. Преступники, наркоманы, бомжи, ни при каких условиях не желающие возвратиться к полноценной жизни". О ком это? Кем уничтожаются? А, ну да, конечно, - сатанистами, люцифери тами. Отбросы, подумал он, вот ключевое слово. Мразь. Гнусь. Всевозможная гнусь. Педики-гомики, положим. На свалку их, проклятых. Под нож их. К стене их гвоз дями. Замаскировались, подумал он горько, подразумевая себя и Алёшку. Хитрецы. Укрылись от праздного любопытства толпы. Поздравляю, домаскировались. Что же делать? На помощь позвать, осенило его. Казаки на конях, а?!
        Он высунул голову в окошечко. Набрал в грудь воздуха. Замер. Длинно выдох нул. Закричать, позвать на помощь оказалось трудно. Трудно и страшно, гораздо страшнее, чем тихонечко сидеть в уголку и ждать своей очереди на заклание. Пси хология жертвы, подумал он, кролики и удавы, знаем мы такие штучки. Он снова глу боко вдохнул: а я справлюсь!
        На крыльце, едва отмеченное периферийным зрением, произошло какое-то движе ние. От неожиданности он вздрогнул, разом выпустил весь воздух и опасливо скосил глаза. За мной? Неужели уже за мной?
        Люсьен, подопытный кот, стоял на верхней ступеньке, выгнув рыжую спину и задрав трубою хвост. Распушенный хвост мелко затрясся, Люсьен повернулся и обнюхал только что помеченный столб. А затем исчез.
        Яков втянул голову обратно и облизнул сухие губы.
        "Акселерин", - трезво и хладнокровно сказал себе агент Ёрш.
        Котик-то оказался сообразительней человека. Мигом допёр воспользоваться тем, чем наградили большие ученые мужи. А я? Чем я от кота отличаюсь? Высшей нервной организацией? Разве она может стать помехой? Не думаю. Вколоть кубик-другой, стать неуловимым. Опасно? Да плевать… Выбора-то всё равно никакого. То есть… ну нет, заполучить от свернувшихся сатанистов погнутый гвоздь промеж рёбер, это точно не мой выбор.
        Он торопливо открыл крошечную холодильную камеру - объёмом пару литров, не больше, вытащил пузырек с лаконичной надписью: «А». Подумай, как пробка притёр лась! Ну же, давай! Ага! Стеклянный грибок крышечки полетел под ноги. Шприцы, где шприцы? В аптечке, где же ещё. Так. Жгут - затянуть; туже, ещё туже. Вена! Не спеши. Вдох. Выдох. Спокойно.
        Спокойно.
        Есть!
        В вену словно воткнули прут изо льда. Прут начал расти, ветвиться, ледяные иголочки проникали всюду, ломались, слоились. Было больно. Господи, было неверо ятно больно! Особенно, когда обжигающе холодные когти добрались до паха. Он боком повалился на столик, толчками выплёвывал сквозь сжатые зубы воздух, который превращался в груди в колючий крупитчатый снег, который распирал, разрывал грудь, которого стало слишком много. Если придут сейчас, подумал он, если придут сейчас… - и в то же мгновение всё кончилось.
        Он поднялся, ладонью утёр обслюнявленный подбородок. Подвигал головой, руками, присел. Внимание привлекла распахнутая дверца холодильника. Он бережно прикрыл её, повернул в замке ключ. С недоумением воззрился на свою руку: ушко ключа осталось в пальцах. Латунный шпенёк поблёскивал свеженькой перекрученной поверхностью слома. Холодильник остался не заперт.
        Вот как, подумал он, наливаясь веселой злостью, вот оно, выходит, как! Прошу прощения, господа люцифериты, но сила, понимаете ли, - сила теперь у меня! Он подступил к выходу, примерился и ударил в левую половину двери ногой. Дверь заметно выгнулась наружу, но не открылась. Он ударил снова. Крепкий затвор выдержал и на сей раз, но порвалась нижняя дверная петля. Он сел на пол, согнул колени, упёрся подошвами в дверцу - повыше - и легко, почти нежно выпрямил ноги. Лопнула другая петля. Дверца крутнулась вокруг штанги затвора и остановилась, перекошенная. Он с восхищением тряхнул головой: "могу, а!" - и спрыгнул на вытертые каменные плиты двора.
        …Услышав короткие, хлёсткие удары, донесшиеся из двора, люди в доме насторо жились. Им показалось, это выстрелы. Широченный молодой мужчина, склонявшийся дотоле над обнаженным бессознательным телом Алёши, уложенным навзничь на гро мадный круглый стол, поднял вверх ладонь, призывая к тишине. В другой его руке возник небольшой потёртый револьвер. Подросток, обматывавший Алёшину щиколотку полосой стёганого ватина, испуганно пискнул, сжался и побледнел, глядя на широ кого. Тот поиграл желваками и с видимым напряжением выдавил, обращаясь к треть ему, обильно потеющему мужику, сидящему на корточках у стены:
        - Селифан, харя, у них что, оружие есть? Я ж тебя сейчас…
        - Да ты что, Демон, откуда у них? Гадом буду, ничего не было. Они…
        - Заткнись. И - метнулся посмотреть! Живо, - скомандовал широкий. Подросток выронил ватиновый моток, кинулся выполнять, но широкий, Демон, цыкнул: - Клаус, стоять, замри.
        Уперся взглядом в Селифана:
        - Ты, харя тупая, мне что, надо повторять?
        Селифан, скобля рукою по стене, начал подниматься, плаксиво морща нос.
        - Возьмёшь. - Демон пнул к нему обрезок металлической трубы, измазанный тём ным. - Если что, бей по рукам, по коленям, по почкам. Башку не трогать. Быс-стра, харя! - зашипел он с ненавистью, видя, что Селифан колеблется, и навёл на него револьвер. - На счёт три-четыре стреляю. Раз…
        Селифан подхватил трубу, выронил, зарычал, схватил опять и, пригибаясь, побежал на нелепо согнутых ногах к выходу.
        …Очутившись во дворе, Ёрш, а скорее и не ёрш уже - Марлин, стремительная меч-рыба, способная развивать в толще воды скорость свыше пятидесяти узлов (а это под сотню километров в час!), с интересом посмотрел в сторону ворот. Уйти сейчас было бы, пожалуй, самым разумным. Алёшке, конечно, абзац, но тут уж как кому повезло. Ну нет, спохватился он. В доме, кроме Алёшки, остался ещё ноутбук, а на нём всё: результаты исследований, дневник, намётки будущих опытов. Формулы
        - пусть сырые, но с большой долей вероятности правильные. Информация. Дорогая. Такая дорогая, что и представить трудно. Это четко понимал он сейчас, испытав действие «акселерина» на себе. Бесценная, пожалуй. Кроме того, сдавать кровь и плоть для экспериментов натовским (или каким там? может, кто-нибудь и больше заплатит, - япошки, к примеру?) яйцеголовым лучше не свою, а кроличью.
        А вот о том, что великолепный акселератор метаболизма вовсю булькает во мне, благоразумнее всего будет помалкивать, решил он. Он развернулся и направился к крыльцу.
        Шаги отдались в голове сухим хрустом. Точно ступал по вафельным трубочкам или чипсам. Ему пришло на ум, что никаких других звуков он не слышит. Вообще. Не слышал и тогда, когда крушил фургон. Проверяя, опустился на корточки, двинул кулаком по листу шифера, которым была огорожена завалина. Шифер бесшумно разле телся крупными волнистыми обломками, из дыры посыпалась сухая земля вперемежку со шлаком. Тишина. Только где-то, на самом краю света, шуршали словно бы стекающие в бескрайнюю жестяную ёмкость рисовые зёрнышки. Это бегут секунды, решил он, поразмыслив. Подумать только, до чего они спешат. Видел он также как-то не вполне обычно, не в фокусе, что ли. Бездушные, неживые предметы - стены дома, автомобиль, ступени крыльца, - в обычной жизни такие неподвижные, подрагивали, ползли по наклонной вниз и вверх. Двоились, а то и вовсе пропадали куда-то на время. Он ждал, что воздух, недовольный чрезмерной быстротой его движений, при мется сопротивляться, толкаться, рвать одежду. Он ждал, что связки и суставы, что мышцы, непривычные к такой колоссальной нагрузке, станут болеть, что сердце собьётся с ритма,
ждал каких угодно неприятностей, но нет. Чувствовал он себя, в общем, вполне комфортно. Только слух вот да зрение… И в горле комок какой-то. Он сглотнул - отдалось в мочевой пузырь, он едва сдержал готовую пролиться струйку. Почему-то подобные фортели организма показались ему потешными, и он рассмеялся, но тут же умолк: смех звучал ржаво - скрип-скип-скрип, - пренеприятно. Струйка выбежала-таки, горячо и щекотно потекла по ноге.
        Ерунда какая, решил он, не тем я занимаюсь. Он нахмурился и вошёл в сени.
        Первым, что он разглядел в полумраке сеней, была какая-то странная, сгорб ленная обезьяноподобная тварь, сонно ползущая ему навстречу, касаясь пола гряз ными пальцами одной руки. В другой руке, поднятой над плечом, тварь держала короткую, скверно пахнущую палку. Присмотревшись, он разобрал в твари знакомые черты: то был Селифанов, согнутый, напуганный и несчастный. Палка была - стальная труба, пахла - Алёшкина кровь на ней. Ёрш, скорей всего, обошёл бы кра дущегося водителя стороной, но Марлин… Марлин вдруг воспротивился.
        "Это же предатель, - сказал он, - что с ним расшаркиваться что ли?" - и, вынув из слабого, не противящегося селифановского кулака трубу, с силой ударил ею по оттопыренной заднице. Ткани - костные, мышечные, прочие ткани предателя покорно приняли в себя молниеносное оружие возмездия, расступились перед ним. Труба, без заминки пройдя их насквозь, выскользнула из пальцев, ударилась в половицу, расщепила её, утонула в ней по самый конец и застыла. Не останавлива ясь, Яков ушёл вперёд, оставив за спиной то, что так легко было сотворить, но непосильно было видеть.
        Всё-таки зрение успело отметить какую-то часть жуткой сцены, и сейчас он переживал её так, словно присутствовал при ней. Тягуче, медленно-медленно разва лина Селифановского тела (господи, охнул Кравченко, неужели я ещё и каламбурю?) оседала на пол. Снова и снова.
        Он вошёл в дом.
        Прыщавый подросток, большой любитель плеваться, корпел над щиколоткой голого, вытянутого в струнку и одновременно какого-то скомканного Алёшки. Гвоз девых шляпок из Алёшкиного тела не выставлялось, но выглядел он всё равно отвра тительно. Его светлые волосы были перемазаны бурым, слиплись на темени в толстую нашлёпку, из которой торчали короткие неопрятные волосяные сосульки. Грудная клетка представляла наглядную картину множественных переломов рёбер. Наверное, он умирал. Разъярённый Марлин даже не стал разбираться, чем был занят малолетний гадёныш, и так ясно, что не массажем и ласками. Он схватил прыщавого за плечо и дёрнул, отбрасывая в сторону. Тот врезался в стену, и Яков сразу отвернулся. Прощай, верблюд сраный.
        Тэк-с, позвольте, а где же третий, с сочным голосом, который командовать мастак? Уж не в простенке ли за дверью распахнутой прячется?
        Он рванул дверь на себя и удовлетворенно кивнул. Прищурясь, на него смотрел крючконосый гигант в камуфляжном костюме. Из прижатой к широкому торсу ручищи крючконосого выглядывал крошечный пистолет. Вернее, гигант смотрел в точку, где Яков был только что. Пистолет мокро перхнул. "Я - меч-рыба, - напомнил себе Мар лин, переступая вбок (пистолет медленно, словно нехотя, но неуклонно последовал за ним; по-видимому, у здоровяка была превосходная реакция). - Меч карающий, меч возмездия. Дамоклов". Он плотно сжал пальцы, привстал на носки и бросил напря жённую кисть рубящим движением на покатое основание толстенной и жилистой шеи крючконосого: х-хэ-эк! - до седла! Лишь в самый последний момент он придержал- таки руку, растопырил пятерню, повернул её - и удар пришёлся плашмя, ослаблен ный. Крючконосый осел, выпустил оружие. Марлин тщательно прицелился и со всего маху наподдал мыском башмака в колено противника.
        - Вот здесь, в углу упади и замри, как манекен. И больше я тебя сегодня не вижу, понял, чмо?! - сказал он, повторив недавний приказ крючконосого Селифанову.
        Произнесённые слова показались ему отвратительными, жирными, пачкающими рот, и он расстроился. Чуть-чуть всплакнул. Полегчало. Он высморкался. Потом заду мался. А зачем я, собственно, здесь? Решительно не помню, вот незадача какая!
        Он с недоумением и надеждой, что вдруг да посетит догадка, огляделся. В доме царил разгром. Он задержал взгляд на растоптанном и залитом кофе ноутбуке. Кажется, не то. На неприятно подёргивающем ногами и рукой грязно одетом мальчике у дальней стены. Не то. С надеждой проследил взглядом за шустро бегущими вдоль плинтуса двумя белыми мышками. Шерсть на мышках повылезала, что ли? - была клоч коватой, разной длины; виднелись пятна голого розового тела. Нет, мыши тоже, по- видимому, не то. Разбитое стекло и перевёрнутая мебель, зачем-то раздевшийся и взгромоздившийся на стол Алёшка, валяющаяся клетка с неподвижным белым кроликом
        - всё было не то.
        Из кухни донёсся знакомый сухой хруст шагов по вафельным трубочкам. Похоже, в ней кто-то разгуливал. Кто бы это мог быть? Люсьен, озарило Якова. Полагаю, Люсьен-то мне и нужен. Он поднял пистолет крючконосого (тот с искажённым лицом, раззявив в неслышимом крике щербатую пасть, тянулся к изувеченному колену и всё не мог дотянуться), позвал: «кис-кис» и отправился проверить, действительно ли это кот.
        Кухня была пуста, но шаги - шаги хрустели по-прежнему. Он хмыкнул и поко вырял в ухе мизинцем. Хруст усилился и как бы раздвоился, обрёл эхо, возникающее с короткой задержкой. Да и ходили невидимки, оказывается, не как попало, а вокруг него самого. Ах, вот вы как со мной, разозлился он. А ведь со мною так не нужно. Понятно вам? Молчите? Сейчас поймёте. Он стал ждать. Когда шаги невидимки зазвучали против лица, он выстрелил. Пуля вошла в стену. Вспухло крошечное облачко, образованное клочками обоев и известковой пылью. Хруст сейчас же прек ратился. Он победоносно осклабился.
        Чья-то лёгкая рука опустилась на его плечо, скользнула по спине. Он рывком обернулся. Красивая, прекрасная бледная женщина в облегающем холщовом платье - длинном, узком, серо-зелёном, без ворота и рукавов, расшитом по подолу ягодами и листьями, смотрела на него с холодным интересом. У женщины были тёмные блестящие волосы, тонкий с благородной горбинкой нос, нежный подбородок и влажные бордово-коричневые губы. Глаза… Он отчего-то не мог рассмотреть её глаз, хоть это и казалось ему особенно важным.
        Он влюбился в неё с первого взгляда - безнадёжно и навсегда, мимоходом поду мав, что все его прежние увлечения, как мужским полом, так и женским, были, ока зывается, ненастоящими. Наносными были, сиюминутными. Данью кому-то или чему-то: моде, собственной сексуальности, привычке; были только жалкой маскировкой под чувство, но отнюдь не чувством.
        Он бережно взял её руку и поднёс тонкое, покрытое мягким пушком запястье к губам. Поднял глаза: "Мадам, Вы позволите?…" Женщина приоткрыла губы, ободряюще кивнула. Нет, наклонила голову - едва-едва, величественно и благосклонно. Он, обмирая от счастья, повернул руку и поцеловал ладонь.
        Тёплая, мягкая, влекущая.
        Секунды, только что шуршавшие падающими зёрнышками, забарабанили крупным грозовым ливнем, градом, загрохотали картечью; ударились в галоп - с взбесив шимся вдруг сердцем наперегонки. Он рванул рубашку и опустил ладонь женщины себе на грудь. Прижал. В ушах ревело. В груди пылало и металось, заходилось дикой асинхронной пляской сердце. "Мадам, - взмолился он, - прошу Вас, помогите мне! Я умираю от любви к Вам!" У женщины раздулись ноздри, рот приоткрылся ещё шире, обнажая сияющие зубы.
        И он наконец увидел её глаза.
        Нечеловеческие.
        Не-глаза.
        Он вцепился в её руку, пытаясь оторвать, отбросить от себя, но опоздал. Рук и , точёной женской руки уже не было. Уродливая конечность, словно целиком состоящая из трёх шишковатых, крючковатых бледно-жёлтых когтей, растущая прямо из вздувшейся гнойным нарывом половицы, быстро погружалась в его тело. Ноги его оторвались от пола, и он повис в воздухе, жалко корчась.
        - Я выгляжу, как жук на булавке? - обливаясь слезами, спросил он у когтей.
        - Да, - согласилась конечность, и он услышал это "да".
        Он был благодарен ей за правду. Он закрыл глаза и растворился в звуках.
        Звуки… о, они множились, катились лавиной, селем. К бегущим секундам добав лялись хлопки выстрелов, чей-то непрекращающийся вой, треск лопнувшей черепицы, хруст ломаемых костей… И гудящий, потрескивающий полуденным хором кузнечиков звон, звон, звон электрических высоковольтных проводов под ветром.
        А когда провода лопнули, и стало пронзительно тихо, - в тишине зажурчал ручеёк.
        И в самом глубоком, спокойном и порядком заиленном бочажке ручейка вылупился из икринки прежде срока крошечный лупоглазый малёк.
        Ершишка.
        Дневник Антона Басарыги. 11 мая, воскресенье.
        02 часа 10мин.
        Небывалое дело. Пишу среди ночи. Для чего отнимаю я законное время у сна, объяснится в ходе повествования, ниже. А сперва мне хочется немного позлосло вить, и не оттаскивайте меня, пожалуйста, за бока и не затыкайте мне рот и не хватайте за руки - всё равно я это сделаю. Сделаю! Мне сейчас разрядка нужна. Так что, смирись с неизбежностью, читатель. Только не серчай. Согласись, на этих страницах я хозяин, и моя воля - невозбранна.
        Ух, как руки чешутся! А язык так прямо раздваивается по гадючьи и - ш-ш-ш! ш-ш-ш - выстреливает сквозь зубы, и яд с него не капает даже - льётся, низверга ется! Ну, я оторвусь! Трепещите, жертвы!
        Итак, приступаю незамедлительно.
        Поражает меня, раздражает меня и ставит в тупик манера некоторых сограждан отрицать вещи очевидные, но их понятию по каким-либо причинам недоступные. Я могу ещё простить такую твердолобость людям необразованным либо ограниченным. Пусть себе. У них комплексы, то да сё… Но тем-то, у кого голова на месте! Нет, не прощу и покусаю. Так, один мой нонешний сослуживец, отменный инженер, нипочем не соглашается с тем, что хазары были евреями. Или частично евреями. Ссылается на Пушкина Александра, понимаете, Сергеича, который хазар заклеймил неразумными. Дескать, несовместима неразумность кочевников, "буйными набегами" на жизнь зара батывавших, с многотысячелетней мудростью сынов Израилевых и Иудиных. На мои заверения, что я знаю семитские корни Хазарского каганата наверное, сослуживец морщится так, что становится совершенно ясно: чужие знания для него никоим образом не аргумент. Обратиться же за консультацией к директору завода, еврею по рождению, историку по хобби, он не находит ни разумным, ни необходимым. По- моему, он просто дрейфит: а) оказаться в дураках, что скверно скажется на ува жении со стороны
товарищей; б) угодить в черносотенцы, что скверно скажется на продвижении карьеры.
        Другой экземпляр, лишь отдаленно похожий на хомо (о прилагательном «сапиенс» применительно к нему никакой речи идти не может), с полной твёрдостью и даже страстью убеждал меня и прочих остальных в старшие (повторяю, не в младшие, даже не в средние - в старшие!) школьные годы, будто птица кукушка на зиму превраща ется в ястреба. Аргументы? Его троглодитское честное слово. Ах, нам этого недос таточно? Вот уроды, ёкарный бабай! Что ж, он - не то что некоторые скользкие отличники. Шушукаться за спинами не будет, как есть, так и рубанёт. Душу за правду-матку прозакладывает. Пожалте, невежды! У обеих птиц грудка полосатая, и есть ли видевшие живую кукушку зимой? М?… Может, ещё какие дополнительные ком ментарии нужны? Ага, сразу заткнулись! Чё криво лыбитесь, умники? Кто-то не сог ласен? - ну, айда в кулачки биться!
        Кулаки у горе-орнитолога были о-го-го! - вполне троглодитские и гигантопи текские, и все с ним покорно соглашались. Как скажешь. В ястреба, так в ястреба. Хоть в птицу Магай.
        (Написал и опомнился. Обещал ведь убогих не трогать, а сам… Ну, ладно, Бог со мной. Ярчайшие юношеские воспоминания - не удержался. Тоже своеобразные комп лексы.)
        Или взять, к примеру, Деда. Тестя моего, то есть. Утверждает, мол, ночами не храпит. "Да не храплю я! - восклицает он с обидой и правотой непреодолимой. - С чего вы взяли?" Наветы-де. Оговоры. Он, дескать, уж собственный-то храп "по любому" бы услышал. На вопрос же: "Кто в таком случае совершенно по-богатырски храпит ночами на весь дом?" лишь хмыкает недоуменно. И смущения, заметьте, ни на золотник.
        (Кстати, смотрел справочную литературу: золотник - старинная русская мера веса, равная 4,266 грамма. Надо бы запомнить.)
        Разговор о храпе случился вчера, ввечеру, за общесемейным ужином. Я, сыто благодушествуя, предложил считать, что храпит Суседко , домовой. Дед моргнул плутовато, покосился на бабулю (сиречь тещу) и вкрадчиво сообщил, что у него на подозрении иная кандидатура. Без разной там мистики-эквилибристики. Сказать? Ольга прыснула, едва не разлив чай, и в провокационном стиле выступила, что если по ней, так непременно сказать. Сообразительная Машенька, пользуясь тем, что взрослые временно на неё не смотрят, с отстранённым видом полезла за сверхлимитной конфеткой. Я самоустранился, демонстративно кусая окостеневшую сушку. Бабуля же добродушно пообещала угостить одного чрезмерно подозрительного старого болтуна сковородником, а то, глядишь, и вовсе ухватом. Слова её редко расходятся с делом. Тем реже, чем добродушнее произнесены… Вследствие чего виновность в храпе Суседка не вызывала сомнений уже ни у кого. Так мне казалось.
        После ужина Машенька взяла меня вначале за мизинец, а когда я присел к ней - и за пуговицу. "Папочка, - сказала она, - поздравляю, ты редкий балбес! Ты зачем обидел Дедушку-Соседушку? Он знаешь, как осердился? Он же тихонький, в жизни не храпел, он не умеет даже - только мурлычет, как котик. А ты… Ой, нехорошо. Я уж, как могла, задобрила его, молочка свеженького налила и конфету свою отдала. Но он же старенький, обидчивый… Так что, гляди: если он тебе сегодня ночью задаст головомойку - сам виноват". Я стал упрашивать её не ругать меня, клянясь, что вину осознал и готов искупить не только молочком и конфетами, но буде потребу ется и всем своим жалованием за текущий месяц. Машенька фыркнула недовольно, лобик нахмурила, ножкой эдак маленечко притопнула: "Я тебя предупредила, папка",
        - и отбыла почивать.
        "А книжечку почитать?" - медовым голоском спросил я, подлизываясь. "Мы уже с бабулей договорились", - сказала она, не оборачиваясь, и это значило, что при говор утвержден, вынесен и обжалованью не подлежит: я в опале. Причем минимум на неделю. Сопротивление бесполезно: характер у Машки Ольгин - вредный, кержацкий.
        Беда мне с этими женщинами!
        …Проснулся я от страшного трезвона.
        Дверной звонок надрывался так, словно за нажимавшим его гналась не жравшая месяц волчья стая голов в дюжину. Кого хоть раз в жизни вырывал из сна взбесив шийся дверной или телефонный звонок, или шальной стук в дверь, тот никогда не забудет своего состояния в первые секунды после пробуждения. Обычно оно исчерпы вающе выражается словом «паника» - со всеми сопутствующими эффектами: учащённым сердцебиением, поднятием шерсти дыбом и так далее. Я слетел с кровати в момент и, уже натягивая штаны, сообразил, что в доме вообще нет никакого дверного звонка, а телефон на ночь отключил я лично. Да и чуткая Ольга спала себе покойно, как надувшийся грудного молока младенец. Следовательно, звонок мне приснился. Я с облегчением опустился на стул и тут же почувствовал, что сзади на меня кто-то смотрит. Упорно и без малейшей симпатии.
        Я медленно, заранее настраиваясь на худшее - хоть не знал, что в такой ситу ации может считаться худшим - обернулся. Луна лила неяркий свет (это, опреде лённо, цитата - не соображу только, откуда). Задрапированный в лунные лучи на комоде сидел, дырявя меня взглядом, Некто. То ли зверь, то ли человек. Толстень кий. Меховой. Рыжий в полоску. Размером с очень большую кошку - килограммов на девять. Встречаются такие монстры среди кастрированных сибиряков, сам видел. Сидел Некто столбиком, как сурок - лапки на животике, и по-кошачьи (правду говоря, на кота он походил изрядно) мёл хвостом вокруг себя. То слева обовьёт, то справа. Недоволен, наверное. Рожа у него была… вроде забавная, а вроде и жут кая. Почти человечья, но уши, пышные бакенбарды, нос розовый и влажный, и глаза
        - рысьи. И, кажется, зубки. Бородка ухоженная, наподобие тетеревиного хвоста разд ваивается. Усы торчком, а кончики усов напомажены и лихо завиты вверх. Походила эта рожа на актёрскую, загримированную к театрализованной детской сказке. Я тотчас вспомнил Машенькино предупреждение - уже без малейшей к нему иронии, без капли сомнения в нём. Так вот ты какой, Дедушко-Суседушко, подумал я, и совсем собрался заговорить с домовым, разрешить недоразумение, как он опустился на четыре лапы, выгнул спину, ощерился и гневно зашипел.
        Меня первобытным страхом до самого копчика продрало. Всё-таки, домовой из сказочки-побасёнки это одно, а живой, сердитый, выпускающий и втягивающий фосфо ресцирующие вершковые когти всего в полушаге от вас - это совсем другое. К тому же полночь, ветер в трубе плаксиво завывает, и на чердаке словно бы кто-то ходит, похрустывая утеплительной засыпкой, и под кроватью кто-то шебаршит и пос танывает, а в оконное стекло что-то постукивает, скребётся этак зловеще… и ты один на один со всей этой чертовщиной. А тем временем в комнате и без того тём ной, стало аккордно темнеть, темнеть, и Луна за тучку спряталась, и уже через один мой прерывистый вдох-выдох темень сгустилась до кромешной и непроницаемой. Только Суседкины глаза пылали холодной зеленью да когти снимали тонкую, свива ющуюся в спираль стружку с полировки комода. Я не выдержал и завопил.
        Меня растолкала Ольга. Проворчала: "Ты чего мычишь, телок? Кошмар приснился?
        "Ага", - сказал я, опасливо косясь на комод. На комоде сидел большой белый плюшевый, так называемый «ухажерский» медведь, подаренный Ольге неизвестным пок лонником ещё до её знакомства со мной. Между растопыренными нижними лапами мед ведя стояли часы в массивном стеклянном корпусе. На ступнях мишки были нашиты розовые кружочки: поменьше - пальчики, покрупнее - пяточки. Козёл, подумал я привычно об ухажере.
        "Пойди, водички попей", - пробормотала Ольга, повернулась к стене и покойно засопела.
        И вот, я пошёл, попил водички, отдышался, бросил в рот мятную карамельку, после чего занялся дневником. Всё одно сон меня бежал, выражаясь языком ста ринных романов. Или я бежал его. "А ну, как засну, - думал я, - а этот - с напо маженными усами, опять явится пугать? Проснёшься заикой или того хуже окривеешь на оба глаза - с перепугу-то всяко бывает". Между прочим, я побывал за печкой и шёпотом попросил у Суседки смилостивиться над дураком. Посетила, знаете ли, минута слабости, простительно… С другой стороны, лучше предусмотреть любые пово роты сюжета. Играется-то не выдуманная пиеска - собственная жизнь.
        Пойду, оправлюсь, свежим воздухом подышу.
        Тот же день, 16 часов.
        Спать хочется жутко, но заснуть не могу. И дело даже не в том, что светло. Окна, в конце концов, можно занавесить. Ворочался полчаса и понял - пока всё не запишу, сна не будет. Какой-нибудь психотерапевт посоветовал бы для успокоения выговориться. Так я, в общем, и поступаю: чем дневник не собеседник?
        Дьявольщина! Определенно, сегодня не мой день. Различные страсти-мордасти валятся на бедную Антошину головушку камнепадом. Но всё по порядку.
        Ночью, выйдя подышать за ворота, я увидел, что на соседской скамеечке кто-то сидит, понурясь, съёжившись и обхватив себя руками. Руки были вниз от локтя голые и, определенно, женские. Слышались приглушенные всхлипывания. Мне стало интересно - кто такая, почему одна, зачем грустна? Да и пожалел я обладательницу голых рук. Замёрзла, небось. Свежа была ночь для короткого рукава, даже слишком.
        "О чём, дева, плачешь, о чём слёзы льёшь? - спросил я ласково. - Неужто об этом своём паразите? Так он не стоит и одной твоей слезинки". Она осторожно выг лянула из колодца, образованного сплетёнными в одно целое руками, отчаянием, разочарованием, неверием в справедливость - словно из тёмной норки. Круглая мор дашка в веснушках, носик картошечкой. Светлоглаза, светлоброва, лет около пятнад цати. Коса, заплетённая "в колосок". Миленькая отечественная пейзаночка, практи чески не испорченная цивилизацией. Внимательно изучив нежданного доброхота, она решила пока придержать как слёзы, так и грубые слова. Видимо, я ей понравился.
        "Что вы понимаете…" - пробормотала она, утираясь измызганным платочком. "Всё, - уверенно сказал я. - Он, конечно, скотина неблагодарная, но ты его всё равно любишь. И он ещё пожалеет, сам приползёт на карачках. А ей… ей, гадине, ты все глазёнки наглючие повыцарапаешь". - "Кому - ей? - вяло поинтересовалась девица, чуть распрямившись. - Надьке, что ли? Больно надо. Да он сам от неё завтра сбежит. Она же дура". - "Это уж без базара, - сказал я. - Надька - дура, идиотка полная, круглая и неизлечимая. А ржёт как? - чисто кобыла ногайская! - добавил я наугад (девица несколько повеселела). - Но ты-то ведь не дура. Поэтому идём-ка, красавица, пока не заработала ты на этой скамейке воспаление придат… э-э-э, воспаление лёгких". - "Куда?" - спросила она почти с интересом, покорно подымаясь. "Домой, конечно, - ответил я, - к мамочке. Ну, а потом зубки почис тишь, сделаешь пи-пи - и в постельку. Поверь дяденьке Антону, душенька моя, для пролития слёз девичьей обиды на мужской поганый род нет лучшего места, чем подушка. Пошли, пошли, сударыня! - Я заставил её надеть мою «олимпийку», подх ватил под локоток. -
Тебя как звать?" - "Алёна Горошникова", - сказала она. "Так в какую сторону нам идти, Алёна Горошникова?" - спросил я бодро. Девочка шмыг нула последний раз носом. "В ту, - сказала она. - Улица Дмитрия Менделеева, трид цать один".
        Проводив спасённую для жизни отроковицу Алёну Горошникову до потемневших от старости тесовых ворот дома N31 по улице Менделеева, я отправился восвояси. В чистом ночном воздухе далеко разносились звуки моих шагов и грозовые шумы, исторгаемые Алёниной мамой, встретившей долгожданное чадо в самом скверном рас положении духа. Мне было жаль девочку, но и её добрую матушку я отлично понимал
        - у самого дочка растет.
        Посёлок крепко спал - даже собаки не брехали. Поэтому мне показался довольно странным тот факт, что несколько окон огромного Трефиловского дома были осве щены. Неужели экологи всё ещё работали? Лучше бы мне было пожать плечами да пройти мимо. Но меня как обухом по голове огрели: я вспомнил неуместно пылкие взгляды, бросаемые одним из них, белобрысым Алёшей, на мою Ольгу. И его гладкие речи, обращенные к ней, неумеренно сдобренные комплиментами и рискованными ост ротами. И Ольгину странную благорасположенность к столь откровенным, вызывающим знакам мужского внимания…
        Ревность - отвратительное чувство, - смрадное, гнетущее… но одновременно и подстёгивающее, будоражащее. Ревность основана не на разуме и тем более не на душевных борениях. Мне кажется, логово ревности - спинной мозг, со всеми рожда емыми им атавистичными порывами, унаследованными человеком от диких предков. Одо леть её безумно трудно, почти невозможно - особенно в тот проклятый момент, когда она взметнётся в груди чёрным пламенем. И я, узнав, что мой гипотетический соперник бодрствует в сей глухой час, вдруг возревновал. Мне как шлея под хвост попала. А ну-ка, зайду, сказал себе я, мало-помалу зверея. Надо объяснить маль чику, что поскольку он «голубенький», то его пидарские выходки оскорбляют мою жену. А если он почему-то решил порвать с однополой ориентацией именно сейчас, то выбрал он, мудак из мудаков, не лучший объект для первого гетеросексуального опыта. Потому что в наших палестинах очень даже просто за подобные хамские взоры-разговоры с замужними дамами по лицу схлопотать.
        Во дворе свет не горел, и к крыльцу я пробирался практически на ощупь. Можно было, конечно, постучать в окно и попросить хозяев зажечь лампу. Но я же всё- таки не с визитом вежливости прибыл. Ввалиться внезапно и с порога заорать что- нибудь грозно-маргинальное - таков был мой зловещий план. Для создания убеди тельного облика разгневанного мужа я спрятал в карман чересчур интеллигентские очки, которые ношу скорее из рисовки, чем по необходимости, взъерошил рукой волосы и поддёрнул до локтей рукава. Ах, если бы от меня ещё разило могучим сивушным перегаром!…
        В сенях тоже было - глаз выколи. Я споткнулся о какую-то железяку, торчавшую из пола прямо посреди прохода, и больно зашиб ступню. Обут-то я был традиционно по-деревенски - в калоши. Каким кретинам пришло в голову вколотить её тут, подумал я свирепо. Капкан бы ещё поставили. Волчий, например.
        В прихожей прежде всего бросились мне в глаза оголённые мужские ягодицы и спина. Я, конечно же, с маху решил, что попал в самый разгар творимого биологами содомского греха. Потом до меня дошло, что грехом тут пахнет, это да… - но не содомским. Человек лежал ничком прямо на голом полу, голова его была в запек шейся крови, на теле виднелись свежие синяки и кровоподтёки. Очень нехорошие. По-видимому, он полз наружу, но ослабел и, наверное, потерял сознание.
        Я осторожно перевернул его на спину. Ещё до того я знал, что это Алёша, но злорадства не испытывал. Ненависть моя развеялась напрочь - осталась одна только жалость. И, быть может, отчасти брезгливость. Он приоткрыл один глаз - другой затёк - и зашептал: "Ёрш, ёрш… Где он?…" - "Какой ёрш?" - спросил я механически, растерянно соображая, что мне делать в первую очередь - искать телефон? Самому бежать в больницу? Бежать к участковому? Или попытаться оказать первую помощь, а уж потом куда-нибудь бежать?
        Тут раненый вцепился мне в ворот, встряхнул и довольно отчётливо произнёс: "Послушайте, Яша жив? Вы видели его?" - "Нет, - сказал я, - какой Яша?" - "Мой друг. Он вышел ещё до того, как эти мерзавцы… Надеюсь, он жив. Послушайте, что я скажу. - Голос Алёши окреп, он торопился говорить, часто облизывал разбитые губы. - Вы отличный человек, я вас знаю, я вас узнал, только не помню, как зовут… Вы тот счастливчик… у которого жена - Ольга… Она так чудесно всегда улыбается… совсем, как фея добр а . Потрясающая женщина, я таких ещё не встречал… Раз она вышла за вас, значит вы стоящий человек. Да слушайте же меня!
        - выкрикнул он, видя, что я отвернулся. Спрашивается, а как я должен был поступить, заслышав его восторги в Ольгин адрес? - Пожалуйста, пойдите, разыщите Яшу. За меня не беспокойтесь. Раз я не умер до сих пор, то уже не умру. Болевой шок мне не страшен, я нажрался анальгина. Я хотел сам, но у меня ничего не вышло, кажется, обе ноги перебиты… Слушайте, слушайте! Если эти мерзавцы убили Яшу, сделайте, как я скажу. Если он тяжело ранен, сделайте, как я скажу. Если он в порядке… впрочем, тогда он был бы здесь. Значит, он… его… Тогда так… Во дворе стоит наша машина, «Бычок». Заберитесь в фургон. Там битком разного научного барахла, но важно только одно. С левого борта есть маленький стол под окошечком. Сядьте возле столика на корточки - увидите встроенный холодильник. Дверца с детской наклейкой - снеговик, нос-морковка и метла, - вы её сразу узнаете. В дверце есть замок, но ключ из него, скорее всего, не вынут. Откройте. Если заперто - найдите инструменты и взломайте к чёртовой матери! Увидите два пузырька. Синее стекло, притёртые пробки, на них латинские буквы чёрным маркером: «A» и «D». Заберите.
Унесите домой, спрячьте в холодильник. На верхнюю полку, но только не в морозильную камеру. Потом вызывайте милицию, «Скорую»… О пузырьках никому не сознавайтесь. Никому. Это сокровище, но только мы с Яшей знаем, как им пользоваться. А начнётся следствие, их обязательно потеряют или испортят или ещё что… Когда всё закончится, я заберу их у вас. Заплач у , сколько пожелаете. Теперь идите. Да идите же вы, не тормозите, Бога ради!"
        На обратном пути я снова угодил в сенях ногою по железяке, торчавшей из пола. Карамба! Той же самой ногой, по той же самой железяке! Поскольку я спешил
        - ушибся много сильнее, чем в первый раз. Наверное, с мизинца слезет ноготь - сейчас он уже почернел. Но это к слову… Я нашёл выключатель, зажёг свет во дворе. Фургон был совершенно обычный, вроде продуктового, разрисованный зверями. А вот дверь покорёжена неведомым способом. Такое ощущение, что их таранил изнутри бревном взвод солдат.
        Я распахнул болтающиеся створки. В нос ударил запах мочи. Яша лежал, свер нувшись калачиком, выкинув вперёд перетянутую розовым медицинским жгутом руку. Был он мертвее египетской мумии, это я понял сразу. Рядом со скрюченными мраморно-белыми пальцами валялись использованный одноразовый шприц, синий пузырёк объёмом со стакан и стеклянная пробка, надписанная: «А». Я поднял пузырёк (в нём оставалось немного пахнущей несвежей рыбой жидкости), заткнул пробкой, положил в карман «олимпийки» - вместо очков, застегнул карман на мол нию. Переступил через мёртвого - это далось мне на удивление просто - и присел возле столика. Дверца холодильника, украшенная наклейкой со снеговиком, была приоткрыта. Из замочной скважины выставлялся обломок ключа. Я запустил руку в холодильник, нащупал холодное стекло, достал второй пузырёк и сунул в другой карман, тоже под молнию. Снова перешагнул разящий мочой труп… и тут-то меня скрутило. Но выскочить я всё же успел.
        Полоскало меня долго и смачно. Господи, а я ведь в жизни повидал всяких покойников! Были среди них о-го-го какие - не чета этому превысившему дозу нар коману! В армии на моих глазах, буквально в двух-трёх метрах, пустил очередь в рот звезданутый самострельщик. Из автомата. Старая история с якобы неверной девушкой, оставшейся дома, и другом-доброхотом, поспешившим солдатику о её неверности сообщить. Да ещё психологические трудности первого года службы. Дож дался бедолага очередного караула и прямо в оружейной комнате караулки влепил пулю в мягкое нёбо - только голова дёрнулась. Вернее, то, что от головы оста лось. Так вот, даже там, при виде каши из крови и мозгов, забрызгавшей стену, при виде агонии его уже умершего, но ещё не верящего в собственную смерть тела меня не тошнило, а тут…
        В общем, отблевался я, отнес вонючие секретные «сокровища» ихтиологов домой, засунул их в «Бирюсу», после чего позвонил участковому. А дальше… Весь день меня мурыжили менты. Измучили, чисто палачи-каты: что, да как, да почему? Алексея, страстно убеждавшего следственную бригаду в моей невиновности - и убедившего- таки, увезли в уезд, в "интенсивную терапию". В Трефиловском доме нашли ещё парочку трупов. Оба были убиты страшно. Шофёр «Бычка» разрублен напополам, как осиновое полено. А несчастным малолетним кошкодавом Клаусом словно выстрелили в стену из катапульты. Давая предварительные показания, Алёша сообщил, что всего нападавших было трое, верховодил звероподобный тип в камуфляжной форме, очень сильный физически и чудовищно проворный. Он пропал без следа.
        Судя по всему, режиссёрами трагедии явились люцифериты, решившие казнить во славу господина Сатаны грешников-мужеложцев. На месте преступления были обнару жены изобличающие дьяволопоклонников разнообразные, но однообразно зловещие атри буты, необходимые для человеческого жертвоприношения. Гвозди, чёрные с алым свечи, ритуальные ножи - мерзость всякая. В кухне валялся маленький револьвер, все патроны в нём были расстреляны. Палили из него в белый свет как в копеечку, все пули засели в стенах. Отчего сатанисты передрались, да ещё с такой беспри мерной жестокостью, остается тайной.
        Чем «ширнулся» насмерть перепуганный Яков Кравченко, предстоит выяснить патологоанатомам. Помогать им я пока не намерен. Погожу…
        Всё, больше не могу. Пойду-ка я спать.
        Да!… Если вся муть, произошедшая сегодня со мною, суть вендетта нашего домо вого за мою невинную шутку, то он изрядная сволочь! Первостатейная. Пусть так и знает!
        Относительно ненормативной лексики, выплеснувшейся сегодня несколько раз на страницы дневника: нижайше прошу извинить! Раскаиваюсь. Обычно я себе такой пош лости не позволяю. Это всё от стрессов, а паче того - от недосыпа.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
        которая начинается воронами, а заканчивается циклопом. Голливуд, ау! Цербер и Асмодей. О любви к женщинам. Внедрился.
        Мощный дух курятника, доносящийся с недалёкой птицефермы, бодрил меня и активизировал мыслительный процесс. Почти так же сильно, как тонкий аромат хоро шего кофе - к сожалению, уже полчаса, как выпитого. В небе красиво парили две вороны - покрупнее и помельче. Вороны любили друг друга. Кипящая гормоном кровь толкала самца на демонстрацию высшего пилотажа. Проделав очередной пируэт, он гортанно вскрикивал и нежно касался подруги крылом. Возможно, крик его и означал
«Nevermore» (разве поспоришь с классиком!), но я слышал другое. "Ради тебя, милая, я готов на что угодно, даже на смерть!" Подруга сначала жеманно усколь зала, затем возвращалась, и они скользили бок о бок, задушевно клекоча.
        Я расположился на балконе, в видавшем лучшие времена кресле-качалке, любо вался на гордых птиц и, осторожно покачиваясь, дискутировал сам с собою. Пред метом дискуссии являлось извечное: "Что делать?"
        Ещё вчера такого вопроса передо мной не вставало, а перспективы поражали прозрачностью. Я отдаю собранные знания Игорю Игоревичу, тот отдаёт дальнейшие приказания мне. Или, положим, не отдаёт, отпускает его с Богом, говоря: "Дальше я, пожалуй, сам". После чего я со спокойной совестью и сознанием исполненного долга любезничаю с Милочкой и, может статься, награждаюсь её поцелуем. Многими поцелуями.
        Но - бах! - Тараканов избит до полусмерти, а обожжён так почти до смерти и увёзен в неизвестность бандой молчаливых крепышей под предводительством суровой блондинки. Милочке тоже досталось, ей вовсе не до поцелуев, её покой стерегут грозные волкодавы всех мастей - как человеческих, так и псовых. Сам я дезориен тирован, болтаюсь в запахе куриного гуано (и чуть-чуть кофе), будто потерпевший крушение космонавт в вакууме. ЦУП на мои вызовы не отвечает, зато вокруг колго тятся обломки ракеты и прочая дрянь, застилающая обзор. Лететь можно в любую сто рону. Самостоятельно.
        Найти бы только, от чего оттолкнуться.
        Утренний телефонный звонок в институт принес мне благую весть - неоплачива емый отпуск продолжается, Ф. Капралов совершенно свободен до начала июля. Как и большинство коллег. Числа где-нибудь двадцать первого - двадцать второго я могу заглянуть, а могу позвонить, и мне всё сообщат относительно дальнейшего.
        - Двадцать первого июня?… - уточнил я на всякий случай.
        - Что вы? - неподдельно удивились на противоположном конце провода. - Июля.
        - Странное представление о начальных числах месяца, вы не находите? - вкрад чиво осведомился я.
        - Послушайте, Капралов! Оттачивайте свои остроты на менее занятых людях, - раздражённо бросили мне в ответ, и свои преувеличенно вежливые прощания я говорил уже в гудящую отбоем трубку.
        Что ж, подумал я, отрадно, что хотя бы со стороны НИИ я могу не ждать никаких подвохов и неожиданностей.
        Вообще-то, я всерьёз собрался осчастливить сегодня своим посещением "Агент ство "КАЛИБР.45". И сейчас набирался для этого визита решимости. Жаль, решимость что-то никак не набиралась. Она, по-видимому, где-то шлялась, мерзавка. И, по- видимому, ужасно далеко от меня. За тридевять земель, за тридевять морей. Измен щица, кипел я. Ветреница! Какого парня бросила…
        Замещал её тем временем кристально трезвый рассудок. Который никогда нигде не шляется, который всегда с хозяином. Был он по обыкновению безукоризненно логичен, безукоризненно здрав и не на шутку за меня встревожен.
        Доводы его были абсолютно неопровержимы.
        Как всегда.
        Рассудок убеждал. На что тебе сдалось это клятое агентство? Обстоятельства изменились. Обстоятельства настолько изменились, что прежние твои обязательства перед Таракановым потеряли всякую силу. Устроившись в "КАЛИБР.45" или другую организацию из Таракановского списка, ты должен был выяснить, не связана ли она с сатанистами. А если подозрения подтвердятся, то попытаться проследить, осуществляют ли сатанисты какие-либо сношения с высшим губернским чиновничеством . Так?
        Примерно так, говорю я.
        Превосходно. Сейчас, когда о программе действий люциферитов объявлено во всеуслышанье. Когда они с телеэкрана похваляются своими контактами с сотрудниками аж президент ской администрации, смысл твоего «внедрения» в это осиное гнездо совершенно теряется. Так?
        Хм… возможно, говорю я. Однако ж не факт.
        Возможно? Не факт? Ах, да, ну конечно! Существует же ещё некоторая, довольно призрачная вероятность «нарыть» секретов, наглядно и убийственно дискредитирующих «Предстоящих». Всякому читателю книжонок а-ля Джеймс Ха Чейз известно: стоит объявиться в логове врага «нашему» разведчику, как тут же к нему мчатся со всех сторон доверчивые Большие Боссы со стопами комп ромата на самих себя. А сколько ещё скрытых ренегатов стоит в очереди на долгожданное предательство? А смазливых секретарш, готовых за ночь безумной любви с героем выдать ему какие угодно тайны… Да? Только куда с ними потом, с тайнами? Тараканова-то Игоря Игоревича - тю-тю! Единственного, кого они по-настоящему интересовали. Единственного, способного распорядиться ими с пользой. Стало быть, рвать в детективном азарте собственное анальное отверстие нету тебе, Филипушка, ныне никакого профита. Так?…
        Я насупился. Молчу. Анальное отверстие рвать… Каково!…
        Разумеется, молчишь, уже высокомерно талдычит мне рассудок. Против истины разве попрешь. А раз так, собирай-ка ты дорожный баул - очки противосолнечные, крем для загара, плавки купальные, бермуды-гавайки да отправляйся в турагентство путёвку оформлять. Таракановского задатка аккурат хватит на двухнедельный морской вояж в первом кла ссе. Средиземноморье в мае чудо как хорошо. Подзагоришь, развлечёшься. Отвлечёшься. А возвратишься - глядишь, и проблем существенно убавится. Сатанистов, глядишь, прижмут. У Милочки, глядишь, синяки сойдут. Или Юлечке Штерн муж опять опостылеет. Не такой ли чудо-вариант благоразумен, резонен в высшей степени? Что скажешь?…
        В самом деле, что тут скажешь? Так ведь оно и есть. Следовать путем благора зумия не только полезно, выгодно, удобно, но и чертовски приятно. Для себя же усердствуешь, родного, единственного и бесценного. Следовательно, любой потенци альный ущерб, любую тревожную шероховатость ещё на дальних подступах печёнкой чуешь и - огибаешь этак умненько. Колдобины да ямы - сторонкой пускаешь. Буре ломы огнём палишь. Ать-два, ать-два, горе не беда: не дорожка - скатерть под ноги ложится. Эх, красота, в какую сторону ни взгляни - хорошо, просторно! Одна зака выка: трудно бывает первый шажок сделать - через старомодные и нелепые совесть, честь да долг переступить. Ничего, где наша не пропадала! Тут главное - твёр дость проявить, вот что уразуметь: никому они вообще не нужны в век торжества целесообразности. Честь, долг… похвальные нравственные категории… Тоже мне - великое дело! Ерунда какая! Совестью сыт не будешь, с честью не переспишь, чув ство долга в бумажнике не зашуршит. Да ежели по большому счету разобраться, их и вовсе на свете нету, выдуманы они! Для дурачков, для блаженненьких изобретены. Кем?
Благоразумными, ясен перец.
        Противно мне было в себе эти складные мысли отыскать. Заметить, что всерьёз прислушиваюсь к ним. Складные они, да неладные. Руководствуясь такими вот благо разумными советами постоянно, ой как легко превратиться в сытого, гладкого и загорелого подлеца. Довольного собою благополучного подлеца, никогда не снима ющего противосолнечных очков - чтобы добрые люди глазонек оловянных не дай Бог, не разглядели.
        Не хотелось мне подлецом становиться, вот ведь штука какая.
        Неблагоразумная.
        Однако минула почти неделя, прежде чем я заставил себя отправиться в "КАЛИБР.45".
        Я тягал в спортзале железо, потел в сауне, много плавал и принимал массаж, убеждая себя, что восстанавливаю форму. Я посещал тир, с завидной стабильностью высаживая великолепные очки из великолепной таракановской «беретты». Я хорошо питался и много спал. Без особой надежды на успех - скорей, чтобы не терять навыка - пытался обольстить Анжелику… и носил Милочке цветы и фруктовые соки.
        Как там у поэта-разбойника Виллона, который Франсуа? "Среди возлюбленных - святой, среди любовников - страдалец". Сказано точь-в-точь обо мне. Ибо Анжелика держалась со мной то насмешливо (если не язвительно), то холодно; как любовник я её больше не интересовал: что было, то прошло. Милочка же… Милочка всякий раз в моей компании совершенно очаровательно смущалась, опускала очи долу и молча (куда только подевался её острый язычок?) перебирала шерсть Абрека. Лютый зверь следовал за ней всюду, пылко (савсэм по-кавказки, да?!) ревновал её ко мне, и подступиться при нём к Милочке с нежностями не было никакой возможности. Между прочим, в отсутствие предмета обожания Абрек живо вспоминал, что мы с ним при ятели - не разлей вода, доказывая тем самым, что двойной стандарт морали присущ не только человеческим существам. Но когда понятливый папа Фердинанд, дай Бог ему здоровья и хорошего зятя, уводил настырного пёсика погулять, и мне подвора чивался реальный шанс слиться с Милочкой в упоительных лобызаниях, я почему-то делался вдруг нерешителен и неуклюж, со сладким ужасом чувствуя, что оконча тельно теряю
от неё голову. И даже готов на то, чтобы предложить ей выйти за…
        Господи, в панике молил я тогда, затвори мне уста!
        Непривычные терзания. Откуда они? Неужели старею? Хм… взрослею?…
        Завершались периоды немоты, потупленных взоров и торжества целомудренности чаще всего появлением величественной Милочкиной красавицы-мамы, именем Антонины Антоновны с приглашением пить чай. За чаем Милочка оживлялась, да и я вновь ста новился собою, переставал мямлить, шутил, сыпал комплиментами хозяйке и её стряпне. Антонина Антоновна была строга и царственна только с виду, а на самом деле легка в общении и приятна в беседе. Разговаривая с ней, я наконец понял, откуда взялась у её дочери прелестная (а подчас невыносимая) манера подпускать иронии в любую произнесенную фразу. Правда, у Милочки это получалось несколько острей, зато у Антонины Антоновны тоньше, мягче и безобидней. Сказывался опыт. А как она готовила!… Как готовила!… "Дас ист фантастиш!" - воскликнул бы немец- перец-колбаса, отведав её разносолов, и был бы, безусловно, прав. Русскому Ивану тоже нашлось бы что сказать. Однако русскоязычное выражение, равное по смыслу и экспрессии, не имеет ничего общего с пристойностью; мы его опустим. Фердинанд, военная косточка, за столом всё больше отмалчивался, как и Абрек. Впрочем, пса к столу
вообще не пускали; полковнику же, известное дело, челюсти нужны исключи тельно для жевания, а язык и глотка - для отдания команд. Ещё у Милочки обнару жился младший брат. Но вьюноша Руслан (Руслан и Людмила, во!) серьёзно занимался бальными танцами, был каким-то там призером, а поэтому проводил на тренировках уйму времени.
        Я с ним редко встречался.
        Уходя, я чмокал Милочку в лоб или щёчку, Антонину Антоновну в ручку. Муж чинам жал лапу. Фердинанд Великолепный провожал меня до лестничной площадки и коротко спрашивал:
        - Ну что?
        - Кажется, тепло, - отвечал я уклончиво, единственно для того, чтобы хоть что-то ответить, но при этом значительно хмурил брови.
        - Как только станет жарко… - напоминал полковник, хмурясь вдвое значительней.
        Я кивал:
        - Помню.
        В квартиру Фердинанд возвращался, лишь услышав, как хлопнула выпустившая меня подъездная дверь.
        По вечерам, оставшись один, я слушал Высоцкого, читал Дюма-отца. Телевизора не смотрел вовсе. Смотрел за окно, на речку и весело зазеленевшие берёзки на подсохшем болотце. Радовался каждой встрече со знакомой вороньей парой, продол жавшей свои воздушные игрища.
        Скажете, вот те на! Хорохорился, грудь пятил - дескать, вон я какой герой без страха и упрека, а как до дела дошло, полны штаны и по ляжкам течёт? Обга дился жидким?
        Что ж, о сути таких упреков, выскажи кто мне их в лицо, я спорить не стал бы. Посчитал бы справедливыми. Поспорил бы единственно о терминах. Назвал бы это так: силы духа не хватало. Той самой решимости.
        Но я её накопил. Благодаря "Трём мушкетерам" и Владимиру Семеновичу.
        И влюблённому ворону-вороновичу, конечно.
        Предо мной предстала монументальная дверь, вырезанная газорезом из целомож ного стального листа десяти миллиметров толщиной, довольно небрежно зачищенного по периметру наждаком. Дверь плотно прилегала к столь же грубому и надёжно сра ботанному стальному косяку. Весь несокрушимый вид входного блока показывал: чужие сюда не входят. Никогда.
        Не обнаружил я и ничего похожего на дверную ручку. Из плиты торчала лишь вваренная короткая железная трубка, отмечающая скважину крепкого замка гаражного типа. Всякий знает, какие у таких замков ключи - ими обычно и пользуются вместо ручки. Кнопка звонка отсутствовала. Кабы не табличка возле двери, я бы решил, что ошибся адресом и набрёл на частный склад драгоценностей.
        Охранным агентствам нужно иметь более дружелюбный для возможных клиентов интерфейс - таково было мое мнение. Я выразил его вслух. Никакой реакции.
        Впрочем, в верхней части двери имелась небольшая смотровая щель, скрытая в настоящий момент бронированной задвижкой. А ещё тремя метрами выше, под кондици онерной коробкой поблёскивала лупастым глазком видеокамера наблюдения. Меня должны были видеть.
        Может, дежурный при мониторе отошёл малую нужду справить или вздремнул?
        Желая обратить на себя внимание, я попробовал стукнуть кулаком. Дверная плита поглотила стук без следа. Этого при её громоздкости, конечно, следовало ожидать. Но я всё-таки рассчитывал на дребезжание металла в каких-нибудь зазо рах, в какой-нибудь слабине, возникшей вследствие неизбежных при монтаже переко сов. Напрасно рассчитывал. Что ж, решил я, попробую иначе.
        Я азартно пнул дверь ногой и на всякий случай отступил в сторону. Мне вспом нилась анекдотичная история о малообразованном нуворише, заказавшем для своего загородного особняка входную дверь из стального листа толщиной пятьдесят милли метров. Слушать добрых советов о явном излишестве такой толщины богач не желал. Один мой шапочный знакомый, работающий в фирме по изготовлению подобных вещей - ворот, оград и решёток, - лично присутствовал при навешивании этого монстра на шарниры. Когда дрожащие от страха монтажники отцепили стропы подъёмного крана и стремительно разбежались в стороны, почти полуторатонная плита с мучительным протяжным стоном, выворотив с мясом косяк, пала на крыльцо и, дробя мраморные ступени, съехала точно на носки хозяйских туфель. Бедолага отделался переломом большого пальца. И тут же заказал другую дверь - из "сороковки"…
        Скрежетнув, отворилась бойница.
        Рожа, высунувшаяся в неё, заслуживала почётного места в Кунсткамере. Пытаясь найти достойное сравнение, я стал воображать в окошечке поочерёдно осьминога, человекообразную обезьяну и глиняного, ещё не просохшего после изготовления Голема. Каждый раз получалось похоже, но и только. Сопоставляя воображённую кар тину с оригиналом, я опять и опять понимал, что, как ни бейся, облик привратника выходит сильно приукрашенным.
        Под кривым клювообразным носом он имел широкий рот с неприятно тонкими блед ными губами. По сторонам от носа - наспех проткнутые ломом дырки глаз. Сверху - что-то вроде выкрошившегося кирпичного карниза. Возможно, то был лоб. Квадратный подбородок, разделённый надвое глубокой складкой, резко выдавался вперёд. Вместо щёк - беспорядочные нагромождения выбритых до синевы булыжников. Уши и волосы скрыты от любопытствующих рамками смотрового окошка. Возраст определить трудно, но я взялся бы предположить, что лет около двадцати пяти.
        Будь на моем месте голливудский агент по подбору кадров для очередного боевика, в лепёшку бы расшибся, чтобы непременно заполучить этого парня. Лучшей кандидатуры на роль отпетого мерзавца и правой руки главного злодея представить трудно. Обладателю столь кошмарной физиономии только тем и заниматься, что без наказанно и цинично творить самые жуткие безобразия, сопровождаемые немногослов ными, но зловещими шутками в американских кинофильмах категории «Б». Ну а в финале показательно гибнуть от руки положительного героя - симпатичного атлета с умной, чуточку усталой улыбкой и роскошными кудрями по плечи. Смерть негодяя непременно должна быть изощрённой и являться достойным завершением долгой и зре лищной рукопашной схватки, разрушительной автомобильной гонки или многоствольной ружейной перестрелки. Между прочим, за кандидатурой на роль положительного героя агенту заокеанского синематографа тоже не пришлось бы далеко ходить. Вот он я, Ф. А. Капралов, во всей неземной красе и силе.
        - …Слушаю, - сказал привратник, бесцеремонно прерывая мои мысли. Голос ока зался на удивление сочным и глубоким. Никакого хрипенья и перханья, свойственного негодяям и подонкам. - Вы по делу?
        - Да нет. Просто случайно проходил мимо, глядь - свет горит, двери гостепри имно распахнуты. Музыка льётся. Дай, думаю, загляну на огонёк. Вдруг меня-то как раз и ждут.
        Голем широко ухмыльнулся, показав щербину на месте второго верхнего резца. У меня в голове, в районе за левым ухом продребезжал звоночек. Что-то я совсем недавно слышал о неприятном типе с крючковатым носом и дыркой во рту. Что-то крайне, крайне скверное. Я напрягся - и звоночек взорвался лихорадочным трезво ном. Милочка! Это её бил дубинкой по лицу беззубый громила. Неужто этот самый?!
        Я внутренне подобрался. Эх, слишком всё просто и скоро получается. Не нра вится мне это… Ладно, не будем спешить с выводами.
        - Шутки я ценю, - сказал привратник, убрав с лица ухмылку. - Но, знаешь, мало удачно пошутить, чтобы я тебя впустил. - О культурном обращении на «вы» он уже забыл. - Хорошо бы узнать какую-нибудь серьёзную причину, по которой мне пришлось тащиться сюда, на базары с тобой, случайный прохожий. Есть - выклады вай. Нет - проваливай. А то у меня тут парочка ротвейлеров некормленых. Могу поз накомить.
        Я поднёс к окошечку визитку.
        - Ваша?
        - Наша… - Он, казалось, озадачился. Всего на мгновение. - Добро, входи.
        Сразу за первой дверью, открывающейся наружу, обнаружилась вторая, не менее прочная, открывающаяся внутрь. Далее - длинный тамбур, оканчивающийся ещё одной дверью, видом чуть поэлегантнее внешних, но столь же мощной. Заведение вполне готово было выдержать небольшую осаду без применения штурмующими артиллерии и спецсредств.
        Пара голодных ротвейлеров на поверку оказалась молодым доберманом, всего одним и, кажется, вполне сытым. От привратника пёс держался поодаль. О тёплых чувствах между ними не могло быть и речи. Казалось, только чудо удерживает их от того, чтобы немедленно не перегрызться.
        "Что за дела? - захотелось спросить мне у здешнего руководства. - Где раци ональное, профессиональное использование охранных животных? Того и другого". И спросил бы, будь мне это руководство хоть на мизинец, хоть на единую фалангу мизинца симпатично.
        Разглядев Голема ближе, я несколько изменил мнение о том, как с ним стоило бы поступить главному герою в предполагаемом фильме. Вряд ли великодушный краса вец, похожий на любимого всеми за доброту и весёлый нрав Филиппа Капралова, смог бы хладнокровно избивать калеку, прежде чем отправить в ад. Хоть бы и такого здоровенного.
        Росточком Голем меня, надо думать, не превосходил, а вот шириной… шириной - да. Что да, то да. Зело. Часть шеи и плечи у него были скрыты корсетом, который применяется при переломах ключиц, а вокруг правого колена поблёскивали хромом спицы и кронштейны страшненького приспособления наподобие аппарата Илизарова. Он опирался на крепкую клюку. Наверное, по-хорошему-то, ему рекомендовался бы пос тельный режим.
        Куда только смотрит профсоюз?
        - А всё-таки, братан, что тебе нужно конкретно? - опять заладил хромоножка. При том, обратил я внимание, кардинально изменилась структура его речи. Создавалось впечатление, что со мной теперь разговаривает недалёкий «кабан», не отягощённый более чем одной мозговой извилиной и более, чем тремя классами начальной школы. Отчего-то Голем решил, что именно такой стиль беседы наиболее точно подходит для общения со мной. «Кабан» продолжал напирать: - Центральный же офис находится не здесь. Здесь, ну, типа, база группы быстрого реагирования. - Он, похоже, считал, что я не с бухты-барахты заявился, а прицельно. Зная, чт о у них, да как. - Тебя что, типа, спецом сюда направили?
        - Ну, не то чтобы, типа, спецом направили, - сказал я, спешно подлаживаясь под его лексику. - Так, типа, порекомендовали как-нибудь заглянуть на досуге… Врубаешься, братан? - добавил я, содрогаясь от невидимого миру смеха.
        - А! Ты, стало быть, и есть тот шизанутый пародист, про которого поступала оперативная ориентировка. Мол, опасен, потому при встрече разрешается, типа , пристрелить? - спросил Голем уже совсем другим тоном, нарочно сделав ударение на сорном словечке. - Я правильно врубаюсь? А, братан?
        Я пристыжено потупился: будто мне неловко стало за свои убогие шуточки… Типа…
        Голем победоносно хмыкнул. Видно было, что он доволен результатом дуэли.
        - Кто направил?
        - Вот бы знать, - сказал я простодушно и хлопнул доверчиво распахнутыми гла зами.
        Калека нахмурился и перехватил клюку поудобнее. Чтобы то есть гнать ею про хожего наглеца - да в три шеи. Доберман испуганно взвизгнул и отскочил от него ещё дальше.
        - Тот человек не представился, - поспешил я уточнить. - Такой косолапый паренёк в чёрном дениме. С арматурным прутом за поясом. Он ещё на пикапе фордов ском с друзьями ездит и хулиганов сурово наказывает. Народный дружинник, во как!
        - с немалым облегчением вспомнил я.
        - А, ты про Зомби, - узнал описанного человека привратник. - Ну, проходи. Он как раз сейчас где-то здесь.
        Я поднял бровь. Зомби?… Вряд ли такое имечко дали ему родители.
        За тамбуром открывался уютный холл, отделанный современными, в меру дорогими материалами и освещаемый современными, в меру дорогими светильниками. Вдоль стен стояли красивые пластиковые "под дерево" кадки с яркими искусственными растени ями. Впрочем, с таким же успехом растения могли быть и настоящими. Из холла ухо дили в глубь здания два неосвещённых коридора. Пахло свежо и приятно, хвоей. Холл перегораживал полукругом метровой высоты прилавок, над которым свисала с потолка обойма мониторов слежения.
        Хромой провожатый вошёл за перегородку и с наслаждением опустил тяжёлое тело во вскрикнувшее от непомерной нагрузки кресло. Доберман остался рядом со мной. Он уже почувствовал в посетителе хорошего парня, верного друга четвероногих, и был не прочь познакомиться поближе. К тому же у меня не было клюки. Я ласково взял пёсика за морду и немного потискал. Кобель начал пританцовывать, вилять задом и пускать слюни.
        - Арден, зараза! - рявкнул на добермана Голем. - Ты с ним поосторожней, - предостерёг он меня, когда пёс отскочил в сторону. - Сначала ласкается, а потом рраз! - и яйца оттяпает. Пикнуть не успеешь. Такая сволочь подлая…
        Оскорблённый Арден ворча забрался под кадку с пластмассовой араукарией, а Голем, нацепив на бритый череп наушники с микрофоном, принялся вызывать Зомби, величая его почему-то Виталей.
        Вскоре тот объявился через один из коридоров. Увидев меня, изобразил корот кую, но напряжённую работу мысли, наконец узнал, заулыбался и бросился пожимать руку.
        - Ну, земляк, ты где столько времени пропадал? Как твоя подруга? - без пере дыха расспрашивал он, ведя меня тёмным коридором, придерживая за локоток и за локоток же направляя мое движение. Я не успевал не то чтобы ответить, рта раск рыть. - Не просится больше по паркам гулять? Тебя, кстати, как звать-то? Меня Виталей, но можно и Зомби. Прикольно, да? Это у нас в группе фишка такая, псев донимы придумывать пострашнее. Я Зомби, тот в копыто раненый бык, что тебя встре тил, Демон. Есть Упырь, Шайтан, Циклоп, Каракурт. Была ещё девка, Кобра, но она в другом месте сейчас. Ушла с крутым повышением. И что? Вкалывает как папа Карло, только жопа дымится. - Он заразительно рассмеялся. Я поддержал, за компанию. - Так как, ты сказал, тебя-то зовут?…
        - Капралов, - поторопился представиться я. - Филипп. Артамонович.
        Он поощрительно кивнул, продолжай, мол, Артамоныч. Я рассудительно сказал:
        - Погоди, Виталя, не нахлестывай коней. Ты как-то очень уж резко за меня взялся. А я человек, в общем-то, неторопливый. Мне такой темп общения держать трудно. Так что ты покамест не больно-то спеши меня к своему полку приписывать. То есть я, в общем, созрел, иначе бы не пришёл. Но есть некоторые вопросы, и они требуют ответов. Объясни для начала толком, что тут за странная контора? На кар точке написано "охранное агентство". Это мне понятно, вопросов нет. Было дело, сам в «Булате» подрабатывал.
        - "Булат" знаю, - заметил с уважением Виталя. - Серьёзное подразделение.
        - Другое мне непонятно, - продолжал я. - Ну не бывает в природе таких охранных агентств, которые бы своих дорогостоящих бодигардов по городу рассылали с целью отлова и нейтрализации шпаны! А ведь именно этим вы занимались во время нашей знаменательной встречи в парке. Против столь вопиющего нонсенса вся эконо мическая наука в дыбы встанет, законом о прибавочной стоимости как разящей дубиной размахивая. Что, неужели за это бабки платят? Как-то сомнительно мне… Откуда бы нынче таким богатеньким альтруистам на грани кретинизма объявиться? Нешто психушку для миллионщиков на летние каникулы распустили?
        Виталя - Зомби ухмыльнулся:
        - Ну, ты сказанул! Психушку!… А с другой стороны, может и так. В общем, где-то даже похоже. Психи, не психи, а вроде того. Готовься, сейчас обалдеешь. - Он сделал страшные глаза и прошипел: - "Предстоящие свету Люциферову"!
        Мы давно уже добрались до какого-то кабинета и разговаривали, сидя на кушетке. По-видимому, ждали отсутствующее начальство.
        - Иди ты!… - Я картинно отшатнулся и предпринял судорожную попытку засунуть в рот собственные кулаки, оба сразу, показывая, насколько обалдел, а заодно оробел. - Сот о ны дьявольские? Свят меня, свят!
        Виталя довольно захохотал. Отсмеявшись, сказал:
        - Ага, сот о ны. У этих ребят пунктик - повсеместное искоренение зла. Да ты слышал, наверно. Люцифер человечеству исключительно добра желает, любит безумно, раньше на него наговаривали несправедливо… тыры-пыры, всё такое. Захочешь, я тебе потом брошюрку подкину, в ней всё досконально растолковано. Только нам с ребятами, в общем-то, без разницы. Мы работаем и всё. Добро, так добро. В глобальном масштабе, так в глобальном. Хотя, если разобраться, даже и гордость какая-то. Ну, вроде, не просто богатеев защищаем, как в других охранках, а освобождаем улицы родного города от человеческого мусора. Девушек, например, по паркам защищаем, - подмигнул он. - Как, годится для тебя такой нравственный фундамент?
        Я поджал губы, наклонил голову, приподнял плечи и уперся лбом в кулак, пока зывая мучительную внутреннюю борьбу.
        - О денежном содержании не сомневайся. Бабки платят, причем неплохие, - добавил Зомби.
        - Допустим, я соглашусь… - Мне не составило труда придать голосу непод дельную озабоченность. Она и была неподдельной. - Чем мне это будет грозить со стороны государственных правовых и силовых структур? Гнилой статьёй УК "активное участие в террористической организации"?
        - Осторожничаешь, - сказал Зомби с неудовольствием.
        - А то, - согласился я. - Бабки бабками, но свободу я ценю дороже. Ты сам видел, какая у меня подруга. А за терроризм, если до суда дойдет, по полной катушке влепят. Как думаешь, станет она зэка из-за полярного круга десять лет ждать?
        - Не дрейфь, Капралов. - Виталя был сама уверенность. - У «Предстоящих» всё схвачено. Железобетонно, на всех уровнях. Иначе они бы давно медным тазиком нак рылись, как секта тоталитарной направленности.
        - Схвачено, говоришь… Так это только слова. А как насчёт гарантий?
        - С печатями и на гербовой бумаге, за подписью президента - таких, конечно, нету. Зато есть живые, но не менее надёжные. Вот, взять Циклопа, мою правую руку и вторую голову. По жизни - мент, опер. Днём официально преступность преследует, а вечером здесь. Если ты такой пугливый, следи за ним. Как только он потеряется, значит пришла пора резко линять. Но он не потеряется, будь спок. Потому что он сам, своими глазами читал на службе одну хитрую директиву, по которой… - тут Виталя решил, что больше потенциальному сослуживцу знать ни к чему и прервал объяснения. - Короче, он не потеряется.
        - Эхма! - махнул я бесшабашно рукой, посчитав, что не стоит перегибать палку и вызывать в собеседнике подозрения относительно своей полезности для "дела". - Уломал ты меня, товарищ Зомби. Да и жить как-то надо. Подруге-красавице дорогие подарки покупать, себе пивко.
        - Во, - повеселел тот. - Молодц а ! Сейчас Ефимовна с обеда вернётся, мы тебя и оформим. Вакансий, конечно, море - «Предстоящие» расширяются вовсю, - но я тебя к себе, в «Фагоцит» определю. Ты где, кстати, до этого работал?
        - В НИИ тяжёлой прокатки.
        - Вахтёром, должно быть?
        Глаза мои помимо воли вытаращились, а уголки губ опустились. Стоял бы - неп ременно упал. А я-то твёрдо был убежден, что на челе моём высоком аршинными пла менеющими буквами выписан недюжинный интеллект вкупе с высшим образованием!… Какое горькое прозрение…
        - Где там, - отмахнулся я, сладив с шоком. - Конструктором.
        - А-а, - протянул Зомби. В голосе слышалось искреннее разочарование.
        Повисла пауза.
        - В армейке-то хоть служил? - с надеждой спросил Виталя, нарушив минуту мол чания, отданную нами в память о рухнувших иллюзиях.
        - Было дело, - сознался я.
        - Десантура, небось? - живо полюбопытствовал Зомби, сжав мой бицепс. - Вон, какой здоровый. У нас Демон из десантников, тоже крепыш.
        - Нет, - сказал я. - Погранец.
        - Зашибись. А где?
        - В Таджикистане.
        - Душманов колбасил? Зашибись.
        - А ты? - спросил я.
        - Спецназ ВВ СССР! - расцвёл Виталя. - "Краповые береты".
        - Ну?! - восхитился я. - Крутизна! Погоди… СССР?! Так тебе сколько лет?
        - Сорок четвёртый пошёл, - просто сказал тот.
        Я почтительно склонил голову перед живым феноменом вечной молодости. Много тридцать дал бы я Витале, вздумай заняться определением его возраста по внеш ности. И то - на деньги биться об заклад не стал бы.
        - Поделись секретом, - взмолился я.
        - Никаких особенных секретов. Я неукоснительно следую «Детке» Порфирия Ива нова. В армии пристрастился. У нас знаешь, один старлей был…
        По интонации я понял, что Зомби не на шутку разохотился предаться красочным воспоминаниям о боевых буднях советского спецназовца и, подавив тоскливый вздох, приготовился слушать.
        Спасла меня Ефимовна.
        Это оказалась маленькая, невыразимо корявая тётка - настоящее сосредоточение уродств. Я не колеблясь решил, что минимум пять поколений её предков продолжали род исключительно через кровосмесительство. Одного взгляда на короткую верхнюю губу Ефимовны, не прикрывающую не только редких лошадиных зубов, но и белёсой десны, хватило бы, чтобы поразить трудноизлечимой немощью чресла всякого истин ного ценителя женской красоты. Наповал. А полное отсутствие подбородка, бровей и большей части пегих волосиков на крошечной остроконечной макушке?! Морщинистый микроскопический лоб?! Мертвенный оттенок кожи?! А очки с линзами в вершок тол щиной?! О фигуре и вспоминать-то страшно. Брр!
        С другой стороны, не будь на свете уродства, что бы мы знали о красоте?
        Первый ли я человек, коему в голову пришла столь отточенная мысль? Убеждён - нет. Поверьте, чт о бы вы ни придумали, всегда найдется парень, который сказал это задолго до вас. Никогда не быть первым - такова невесёлая участь всякого мыслителя, имеющего за спиной несколько тысячелетий человеческой истории. Насколько проще было умничать Соломону или даже сочинителям Козьмы Пруткова!
        Однако, сказал я себе, не отвлекайся. Следует прочь изринуть из груди своей отвращение, основанное на исключительно субъективных вкусах. Ефимовна - особа, приближенная к властным структурам. Следовательно, могущая стать полезной. Воз люби её - и она возлюбит тебя. Да не вздрагивай ты так, Христа ради! Телесный контакт совсем не обязателен, достаточно обыкновенного дружелюбия. Итак…
        Я набрался духу и глянул на Ефимовну со всей доступной к обращению в таких адских условиях симпатией. Я убеждал себя, что она всё-таки женщина, венец творения и украшение природы. Что под жуткой маской скрывается нежное, ранимое сердце и трепетная, полная неизбывной нежности душа. Я был столь настойчив в желании отыскать в её облике следы прекрасного, что мне это почти удалось. Нос Ефимовны, решил я, будь п о ры на нем не столь крупны, вполне сошёл бы за античный. А костюм был подобран даже и со вкусом. Именно такая длинная юбка плотной вязки из толстой бурой шерсти лучше всего скрывает некоторую диспропорцию ног, и именно такой серо-мышастый жакет замечательно оттеняет бледноту щёк. Деревянные бусы просто прелесть как хороши - не гляди, что из-за многоярусной подвески похожи на кашпо для цветочного горшочка.
        Я легонько повёл плечами и улыбнулся, ища её взгляда. Улыбка получилось отменная - открыта и вовсе не крива.
        На Ефимовну, однако, совершенно не подействовали мои чары. Похоже, я её раз дражал даже больше, чем прочие представители проклятой половины человечества, целиком состоящей из отвратительных похотливых самцов.
        Она злобно зыркнула на нас, уселась за стол и пропищала:
        - Что нужно?
        - Не расстраивайся, - успокаивал меня Виталя полчаса спустя. Мы двигались к месту нового моего назначения. Виталя вёл машину, я же сидел рядом и смотрел в окно. - Что с неё возьмёшь? Несчастная женщина, никакой личной жизни кроме работы. Бабы, они ж без мужской ласки стервеют. А на такое сокровище как Ефи мовна кто позарится? Вот она и вредничает. Чинуша, так её разэтак. Умрёт за параграф. Думает, что иначе невозможно. Но я всё равно тебя к себе перетащу. Дай только срок. Неделю, ну, может, две. Ты уж потерпи, идёт? Псевдоним пока себе придумаешь забойный…
        Виталя растрачивал свое красноречие впустую. Он-то всерьёз полагал, что для меня невозможность занять место в «Фагоците» - дьявольской гоп-команде по отлову шпаны - хуже ножа вострого. И что скучный пост дежурного громилы в одном из вто ростепенных офисов такого бравого молодца как я, привыкшего вроде волка кормиться ногами да зубами, отяготит несказанно.
        Я хмуро поддакивал ему, в то время как сам готов был скакать по-козьи. На подобную удачу ещё утром я не смел и рассчитывать. Офис - это же максимальная близость к документам, сугубому предмету моего любопытства. И максимальная отда лённость от передовой. Пропади она пропадом вместе с её тесными огневыми контак тами, захватом пленных и неизбежными потерями!
        Отказ преподнесла Ефимовна. Тоже, наверное, думала, что насолила этим мне - будь здоров! Положен кандидату по инструкции испытательный срок перед включением в боевую группу, и всё тут, уперлась она.
        Виталя бился, как рыба об лёд, доказывая, что инструкция месяц, как устарела. «Предстоящие» вышли из подполья, и сегодня знамёна их реют повсюду. Былая секретность не только бесполезна, но вредна. Да и у него, у Зомби, поглядите вы, уважаемая Виктория Ефимовна, группа же неполного состава! Кобру в
«Игву» забрали с концами. Демон - калека, едва годится двери отпирать. А Шайтан-Ильдар только за ради Аллаха до сих пор не уволился. Как встретил эту свою мечту татарского мужчины, кобылицу эту свою необъезженную, культуристку свою дикую, так об одном мечтает - получить полный расчёт да жениться. Плодить с ненаглядной чистокровных татарчат. Аратам, якши? В смысле, любовь у них. Пусть себе рожают, мне, конечно, не жалко, я не националист, однако работать-то с кем? Смилостивься, Виктория Ефимовна! На коленях, на коленях, мать ты наша родная, на коленях молю… Ножки целовать…
        Всё втуне. Не положено!
        - …Ильдар ещё, татарин упрямый… - доносились до меня сквозь гул мотора горькие сетования Витали. - Ах, Анжелика, ох, Анжелика! Царица моя Шемаханская, гурия во плоти атлетической!
        Я насторожил ушки.
        - Анжелика? - переспросил я. - Царица Шемаханская - Анжелика? Позволь узнать, дорогой Зомби, она часом не имеет отношения к фитнесс-клубу "Flex-2000"?
        - Владелица, кажется. А что, ты с ней знаком?
        - Выходит, знаком, - хмыкнул я многозначительно. - Понимаешь, слушал я тебя, слушал, и вдруг догадка осенила: вон это кто! Описание больно точное. Кто Анже лику знает, нипочём с другой женщиной не спутает. А я её знаю.
        - Что, настолько близко?
        Остроумец! Я пожал плечом и хмыкнул вторично. Дескать, понимай, как хочешь.
        - Ну, Капралов, ты как тот пострел - везде поспел! - только и сказал Виталя.
        - Однако перед Ильдаром хвалиться не посоветую. Огонь парень, джигит. Янычар. Зарежет, как пить дать!
        - Я и не собираюсь. Да и нечем хвалиться-то. Мы только приятельствуем да изредка в спортзале встречаемся. А если что и было, то быльём поросло. Между прочим, - сменил я тему, чересчур интимную, на мой взгляд, - знаешь, Виталя, мне бросилось в глаза, что Демон выглядит не лучшим образом. Как будто во сне с кро вати свалился.
        - Ты, наверно, ясновидящий? - спросил, усмехнувшись, Зомби.
        - Чего скрывать, - признался я скромно, - есть немного. Случаются, веришь ли, время от времени ослепительные прозрения. То Армагеддон пригрезится в красках и звуках, то прогноз погоды на будущий уик-энд для южной части Сахалина. То точный срок прихода месячных у супруги начальника. Ещё я неплохо знаю ворожбу. Моя специализация - потёки свечного воска, танцы обнажённых девственниц при полной луне и полёт птиц. А вот парн а я печень, кофейная гуща и ход планет не для меня. Но с Демоном получилось значительно проще. Сам внешний вид его травм исключает двоякое толкование. Падение с кровати, безусловно.
        - Демон вообще любопытный кадр, - сказал, подумав, Виталя. - Он, в отличие от прочих моих ребят, сатанист по убеждениям. Истовый. Деньги его, похоже, в последнюю очередь интересуют. Верует в скорый приход Люцифера. Открытые мессы посещает, а может, и ещё чего похлеще… А жесток! Я о нём мало знаю, он замкну тый. Боец отменный, спорить не буду. С ним Кобра была близка, да и сейчас, навер ное… На днях он отпросился к родителям съездить, куда-то в глушь, к чёрту на рога. Мол, соскучился, охота за мамкину сиську подержаться…
        Виталя открывался мне, малознакомому, в общем-то, типу, будто своему духов нику. И было это удивительно. И подозрительно. Мог ведь отшутиться, по моему при меру. Не то он был пресловутым болтуном, который находка для шпиона, не то бо- ольшущим хитрецом. Очень тонким, очень умным и расчётливым игроком, оценившим меня, пометившим и поместившим в свою краплёную колоду. Или в рукав. Чтобы сдать в нужный момент или сбросить. Дьявольщина, мне вовсе не хотелось оказаться в один ужасный момент его картой, предназначенной к «сносу» во имя победы! Подоз рительность провоцирует избыточную выработку желчи, почему крайне вредна для пищеварения, и с недоверием к Витале, конечно, неплохо было бы расстаться… Но здесь подстерегала меня иная беда: мысль, будто Зомби примитивный лопух, нрави лась мне ещё того меньше. Ибо недооценка человека, чьи руки держат хоть какие-то управляющие вожжи, чревата. А Виталя, между прочим, возглавляет автономную боевую группу.
        Кроме того, я и сам обожаю прикинуться «дерёвней» и простаком, что даётся мне совершенно без труда. И настолько мне удобно и комфортно бывает в роли улыб чивого простофили, что иной раз думается: "Не это ли моя истинная, глубинная суть? Может, вовсе не стоит её прятать, влезая раз за разом в красивый, элегант ный, но тесноватый костюм авантажного джентльмена, эрудированного и утонченного?
        Н-да…
        Итого, Зомби Глупец - Зомби Интриган. Либо - либо. Ох, не густо!… Но иных вариантов я пока не видел.
        - …По-моему, - продолжал между тем заливаться Виталя, не подозревающий, сколько тяжелой работы мозгам слушателя задала попытка разгадать скрытые мотивы его откровенности, - у Демона там своя боевая группа, в которой он царь и бог. А мне что? Раз руководство эту самодеятельность не пресекает… Ну, я вошёл в поло жение, отпустил. Съездил он. И ему съездили, да как! Ключица сломана, два верхних ребра и колено - вдрызг. Говорит, сарай обвалился, а он коренную балку на грудь поймал. Гонит, ясно. Козлина безрогий!… - В голосе Зомби прорвалась нешуточная злоба, он дважды стукнул напряжёнными ладонями по рулевому колесу. - Ладно, - взял он себя в руки. - Тебя мои проблемы, к счастью, не касаются. Ага, вроде, приехали. Пойдём, провожу тебя. Хакерам нашим представлю.
        Разведывательная деятельность двигалась, как по маслу. И, похоже, уводила меня всё дальше и дальше от вожделенной цели. То есть при желании я мог бы, наверное, очень неплохо обогатиться, продав информацию о занятиях своих новых подопечных заинтересованным лицам и фирмам. Только вот беда, занятия эти не имели никакой связи - или почти никакой - с человеконенавистнической политикой и практикой «Предстоящих». Подопечные, насколько мне удалось понять и увидеть (или насколько мне разрешили увидеть), вылизывали и наполняли всякой красивой лабудой русскоязычный, англоязычный и франкоязычный сайты, призванные пропагандировать в интернете добрые дела Люцифера-Прометея и его верных слуг. А чтобы привлечь вни мание как можно большего количества пользователей Сети наверняка, они наловчились подтасовывать рейтинги в популярнейших топ-листах. А то и вовсе их подменять. Нетрудно сообразить, какой Веб-узел после таких поистине ювелирных махинаций оказывался на вершине известности.
        После чего и впрямь число посетителей его страниц возрастало подобно лавине.
        Иначе выражаясь, ребята вовсю занимались информационными диверсиями. Причем, не без оснований думалось мне, большей частью для себя, а не для работодателя. Впрочем, то, что (и сколько) они делали, целиком устраивало обе стороны.
        Башковитые они, получается, хлопцы, - сделал я вывод.
        Втереться в доверие новому коллективу не составило для меня труда.
        Пяток молодых людей симпатичных мне почти во всех отношениях (опрятность в одежде, прическах или принятии пищи не в счёт) день и ночь шуршали за персональ ными компьютерами, графическими рабочими станциями и прочими серверами, получая от этого удовлетворение, близкое к сексуальному. Дули пиво и лопали всякую гадость вроде разогретой на третий раз пиццы да бутербродов. Перешучивались на птичьем языке. Или то был всё-таки Linux?
        Троица охранников, моих сменщиков и коллег, относилась к ним вроде как к умалишённым. Антипатия была взаимной. Я же сразу просёк, на чем хакеров можно легко купить, и напялил маску любопытного и абсолютно «нулевого» ламера и компь ютерного «чайника». Коим, по справедливости говоря, и являюсь. Приставал с бес хитростными вопросами, вызывающими затяжные обвалы смеха, а иногда высовывался с прописными истинами, облечёнными в форму: "Вы, ребята, наверняка не знаете, но…" Смех во втором случае звучал много дольше, ребята подбегали похлопать меня по плечу и сообщить, что парень я сразу видно - с головой. А месяц-другой в их ком пании потрусь, глядишь, смогу и электронной почтой пользоваться. Не мудрено, что уже к концу первой двенадцатичасовой смены киберпанки звали меня Филом и Филипи щем, делились пивом и рассказывали анекдоты. А в начале второй смены отдали в неограниченное и безвозмездное пользование совсем недурственную, на мой взгляд,
«персоналку». Загрузили её играми, музыкой, фильмами и пригласили, не церемо нясь, спрашивать "коды, моды и читы" к игрушкам или адреса порносайтов. Всё, что угодно.
        Поигравши на подаренном компьютере часок-другой, я позволил себе опомниться и во всеуслышанье объявил:
        - Эгей, шальные детки виртуальных джунглей, а ведь вы ж меня вроде как подс тавляете!
        "Господи, - мелькнула паническая мысль, - какую невозможную чушь я несу. "Виртуальные джунгли" какие-то выдумал. Как бы не перестараться, этак-то откро венно фиглярствуя".
        - Это в чём же? - удивленно спросили шальные детки виртуальных джунглей, переглянувшись между собой со слегка притушенными усмешками.
        Выходит, не перестарался. Я сделал вид, что усмешек не заметил.
        - Часовому, небось, положено стеречь со всем старанием этот электронно- вычислительный центр, а не компьютерных монстров стрелять либо девок-ню разгля дывать. - Я скосил глаз на монитор. Маленькая тайская красавица с девчоночьей фигуркой по-прежнему манипулировала губкой и куском мыла под тоненькой водяной струйкой. Пены на её теле, кажется, не добавилось, но и не убавилось, увы. Я с печалью добавил: - Каковым бы занятиям часовой не отдавал своей искренней любви и предпочтения.
        - Да брось, Филипище! - тут же отозвалось несколько голосов. - Будь реалис том. Охранять нас считают почему-то необходимым на «фирме». Того не понимая, что если нашими проделками заинтересуются в отделе информационной безопасности ФСБ или МВД, то даже такой здоровый мэн как ты, вооруженный газо-дробовой пукалкой ничего поделать не сумеет.
        Пришлось мне заверить ребятишек, что где-где, а на «фирме» как раз понимают всё преотлично. И что оказание вооруженного сопротивления представителям право охранительных органов никак не входит в мою обязанность. А вот оберегать неде шёвую вычислительную технику от посягательств преступного элемента - как раз то, за что платят мне жалованье. И пистолет фирмы «Вальтер» с газо-дробовым зарядом, положенный постовому по штату, совсем не такая уж безобидная «пукалка». В осо бенности, ежели пальнуть из него метров не более чем с полутора, да с верным при целом в лицо. А стреляю я преизрядно, на десяти шагах в игральную карту промаха не дам. Ну, а тем более, на полутора метрах.
        - Вот и чудесно, - сказали киберпанки, возвращаясь к своим делам. - Ни минуты в том не сомневались. Продолжай оттачивать меткость в виртуальных тирах. А начальству мы тебя не вложим, будь уверен.
        - О'кей, - сказал я удовлетворенно. - Но всё-таки не забывайте: иногда и я могу быть на что-нибудь полезен.
        - О'кей, - сказали они в тон. - Не забудем.
        Довольно скоро мне удалось продемонстрировать свою полезность наглядно. Наверное, я везунчик.
        Дежурства мои протекали по стандартному графику. 12 часов днём - с восьми до двадцати, затем отдых до следующего вечера, затем 12 часов ночью - с двадцати до восьми, затем день отсыпной и день выходной. Нормальный график, свободного вре мени навалом, да и полусуточные бдения не больно-то меня напрягали. На дневные дежурства частенько заскакивал Виталя Зомби, рассказывал о житье-бытье опера тивной группы «Фагоцит», а ночами я гонял электронных чудовищ.
        Однажды вечером, когда я уже отстрелял несколько железнодорожных составов всяческих «чужих», а киберпанки ещё не успели разбежаться по домам, только соби рались, в дверь принялись азартно ломиться. Конторка наша располагалась на первом этаже обычного дома, в обыкновенной трёхкомнатной «брежневке». Дверь, конечно, была железная, с бронзовым напылением и строгой вывеской "Центр информационных технологий «Вектор». Охраняется ЧОА "КАЛИБР.45", но дверь не показатель. У кого из граждан сейчас деревокартон остался? А вывеску человек, с хриплым рёвом и матом-перематом атакующий "Центр информационных технологий", должно быть, поп росту не разглядел. Маленькая она, вывеска, неприметная. Тридцать сантиметров на двадцать пять, чёрный лак и золотые буквы.
        Притихли мои хакеры, всё равно как мышатки в норке и давай на меня вырази тельные взгляды, полные надежды бросать. Пришлось мне выйти и объяснить шумливому дядьке, что он спьяну промахнулся подъездом, никакой Шурик Зуев тут не прожи вает. Для вящей убедительности я охватил своими крупными, хорошо развитыми физи ческим трудом дланями плечи мужчины, глубоко утопив большие пальцы под ключицы. Руки у мужчины тотчас же повисли плетьми, он шумно засопел, смаргивая подсту пившие слезы запоздалого раскаяния. А уж внимал справочной информации с такой изумительной заинтересованностью, что не передать словами.
        Сообщив нетрезвому человеку всё, что следует по поводу прискорбного инци дента, я бережно вывел его на свежий воздух, да и отпустил с Богом. Даже под копчик не наподдал. Ушёл дебошир молча, был несколько подавлен и ни разу не оглянулся. Я постоял минуту-другую, провожая его взглядом и борясь с мучительным ощущением, что грубость физического воздействия была, наверное, всё-таки излиш ней. Наконец мужчина скрылся за поворотом, страдания моей совести притупились, и я возвратился к своим хищным оцифрованным баранам и волкам. Но прежде, чем про должить жестокую истребительную войну в мрачных компьютерных лабиринтах, пришлось мне низко раскланяться на шумные аплодисменты спасенных от хулигана киберпанков. Из холодильника появилась заветная картонка с «Туборгом», которую мы дружно и опустошили во славу Петуховки, рождающей таких былинных богатырей и храбрецов, как Филиппище.
        А наутро вместе с моим сменщиком явился хмурый усталый мужчина в чёрном джинсовом костюме и ботинках "Т-34", - неофициальной униформе «Фагоцита». Он окатил меня с ног до головы холодным взглядом и молвил:
        - Циклоп.
        До меня не сразу дошло, что усталый мужчина хочет этим сказать. Ругается? А может, это добрый друг и защитник вечернего бузотёра, пресловутый Шурик Зуев? И сейчас метафорически предрекает, что в ближайшие минуты я буду наказан выкалыва нием глаза за неуважительное отношение к позднему посетителю? Который на самом деле не случайно забредший пьяница, а самый главный «Предстоящий»? Или «Циклоп»
        - это пароль, отзыв на который мне полагается твердокаменно помнить, а я почему-то преступно не помню? Потом я как-то вдруг сообразил, что усталый муж чина назвал себя.
        - Капралов, - сказал я в ответ, полнясь недоумением и нехорошими предчувст виями, и протянул Циклопу руку.
        - Знаю, что Капралов. Собирайся, - сказал тот, без интереса оглядываясь по сторонам, и потёр огромное родимое пятно на лбу. Пятно было бордовое, похожее на делящуюся амёбу, поросло редкими короткими и жёсткими светлыми волосками. Мне подумалось, что возможно, единственный глаз эллинских циклопов именно так и выг лядел. Руку мою Циклоп проигнорировал. - Ты тут больше не работаешь, переведен к нам, в «Фагоцит». Первый рабочий выезд сегодня, в восемнадцать ноль-ноль. Сбор возле базы. Базу знаешь?
        - Нет, - сказал я.
        - Нет? Ну как же нет? Это куда ты устраиваться приходил. Да, и ещё, - спох ватился он. - Будь пораньше, я инструктаж проведу и амуницию выдам.
        - А где Виталя? - севшим почему-то голосом спросил я. - Зом…
        - А Виталю убили этой ночью, - сказал Циклоп, перебив меня на полуслове. Повернулся и вышел быстрым шагом.
        Дневник Антона Басарыги. 16 мая, пятница.
        Начал курить. Ольга пока не знает и это весьма хорошо. Может, брошу. Даже скорей всего. Последний раз я затягивался сигаретой на мальчишнике, перед свадь бой, исполняя обет, данный невесте: "Мужем - ни-ни!!!" Тому минуло… Жутко предс тавить, сколько. Тогда, помнится, был «Данхилл», дорогой и ароматный. Сейчас - крупно порезанный табак-самосад. Он много ароматней «Данхилла» (здорово отдает грибами), притом совершенно бесплатен. Холщовый мешок с самосадом я отыскал на полатях, под ворохом таких же мешков с сушёными опятами, плодами шиповника и разными травками-корешками. Разведением табака в прошлом годе занимался тесть и даже начинал подымливать доморощенной махрой, рядясь в народнические одежды, но скоро бросил. То есть картуз, жилетку с серебряной луковицей антикварного бре гета в кармашке и шёлковую рубаху при яловых сапожках да полосатых плисовых штанах он иной раз и одевает-обувает на праздничные гулянья. На Троицу, напри мер, Пасху или на "День посёлка", совпадающий с точностью до ближайшего воскре сенья с языческим Иваном Купалой. Но козью ногу больше не смолит. Я его отлично понимаю;
понимание идет из глубин организма. Махорка вызрела столь зла, что даже сейчас, за полгода изрядно выдохнувшись, продирает не токмо до нутра, но до самых митохондрий и клеточных ядер. После первой же затяжки слезы выжимаются с ошеломляющим давлением: они брызжут, словно пущены из водяного пистолета - на полметра, а то и поболее. Глотку дерёт будто бороной, волосы по телу встают и вытягиваются во фрунт, а селезёнка ёкает и стремится оборваться к семи лешим.
        Превосходно. Как раз то, что доктор прописал. Плохо одно: газеты нынче имеют очень уж узкие поля. Из чего мужику самокрутку-то завернуть, скажите на милость?
        Но не закурить было решительно невозможно.
        Дорожка к возобновлению вредной привычки началась со сравнительно безобид ного, пожалуй, даже очаровательно-сентиментального эпизода семейной жизни.
        Вернувшись намедни с работы, я первым делом, едва помыв руки, заглянул в горницу-светлицу, поцеловать ненаглядную доченьку, чей милый голосок звучал оттуда хрустальным колокольчиком. Машенька лежала прямо на полу, попкой вверх, и гладила огромного рыжего короткошерстого котяру. Зверь повернулся, я оторопел. Наглая его круглая морда до того мало отличалась от физиономии приснопамятного Суседка, что мне насилу удалось сдержать порыв перекреститься. А паче того, перекрестить кота. Те же бакенбарды и кисточки на ушах. Те же глаза разумного существа.
        "Откель така ярка животина? - с шутовской строгостью спросил я дочку, взяв себя в руки. - Ветеринарная справка об отсутствии блох, остриц и лишаёв есть ли? Чисты ли лапки и ушки?" - "Ну, папка, ты даёшь! Он же ещё третьего дня к нам пришёл, - сообщила Машенька. - Сидел в дровянике, на поленнице, а сегодня бабуля позвала в избу, он и забежал. Ты не бойся, папка, мы его в бане вымыли горячей водой со специальным кошкиным шампунем, а он даже не вырывался. Его Люська зовут". - "Кота? - спросил я. - Или это всё-таки кошка?" - "Папка, ты что? Ну протри ты очки, если не видишь", - сказала Машенька и продемонстрировала мне неоспоримые доказательства того, что Люська - кот.
        Скотина покорно стерпела бесцеремонное отношение и довольно решительные манипуляции с задиранием хвоста. "Отчего же мальчик - и вдруг Люська?" - спросил я, стыдливо отводя взгляд от анатомических деталей, характеризующих рыжего прох воста, как неутомимого кошачьего дона Жуана. "Он мне сам сказал", - с обезоружи вающей детской верой в собственную правоту сказала дочка и погладила котищу, при жавшись вдобавок к нему щёчкой. Ох, фантазерка! "Люська или Люсьен, если тебе так больше нравится. Он бродяга и трущобник, а непутёвый… Совсем-совсем давно, когда он ещё жил-поживал в Серебряном, у одной ласковой бабушки, его звали Барбаросса. Еле выговоришь, да, Люська? Только старая хозяйка умерла, а люди, у которых он поселился, дали ему новое имя, Васька. Когда эти злюки осердились на него за что-то и хотели задавить, он в лес убежал. Стал диким охотником. А зимовать пришёл в Петуховку. Чтобы не замёрзнуть или на обед рыси не угодить. Обитался в таком огро-о-омном пустом доме, на чердаке. Бедняжечка, ему приходилось птичек ловить для пропитания… Летом он собирался снова в лес вернуться, но в дом как раз
приехали новые жильцы, стали кормить его рыбкой, угощать валерьяночкой и прозвали Люсьеном. Потом я не знаю, что случилось, беда какая-то, и Люська понял, что надо идти к нам. И правильно! Он хороший. Я его люблю".
        Люська-Васька-Барбаросса громко замурчал, показывая, что Машенькина ласка приходится ему по сердцу, что он в ней тоже души не чает. "Но он же пришлый…" - шёпотом простонал я, обращаясь к подошедшей жене. "Вот и славно, - сказала Ольга. - Пришлые кошки счастье в дом приносят, если приветить. А гнать их реши тельно не рекомендуется". - "Да никто и не собирался гнать этого вашего новоиспе ченного любимца", - сказал я и, переместившись на расстояние мануального кон такта, погладил крепкую тёплую спинку Люсьена.
        Кот артистично, безусловно, напоказ выгнулся и посмотрел мне в глаза, почти по-человечески улыбаясь. Сейчас же сделалось понятно, что мы с ним преотлично столкуемся и уживёмся. "А кончик-то хвоста у тебя белый, - задумчиво сказал я ему, почёсывая шейку, - и эта верная примета характеризует тебя, рыжулька, как прирождённого вора. Особенно яиц и цыпушек. Только не отпирайся, сделай одолже ние. За что-то же на тебя разгневались те граждане, что Васькой кликали? А вы, девушки, не заступайтесь за него и вообще не встревайте. У нас чисто мужской разговор пошёл. Так вот, знай, котофей, цыплят мы не разводим… но ежели заладишь красть продукты со стола - накажу! Доступно излагаю? Ну, то-то же! Впрочем, в соседских домах я не хозяин…" Я подмигнул. Он ответил мне тем же. Разве что двумя глазами - не одним.
        Шалопай, с симпатией подумал я.
        После всё было, как в скверном повторяющемся сне. Снова я проснулся среди ночи. От чего, не запомнил. На комоде снова сидел пребольшущий кот, обняв лапами часы и уронив на бок «ухажёрского» плюшевого медведя. Снова светила луна, а на чердаке шуршали не то шаги, не то чёрт знает, что. Только кот на сей раз был не наваждением, не мороком, а Люсьеном. На меня он смотрел без ненависти, а заме тив, что я проснулся, негромко мявкнул, спрыгнул с комода и побежал к выходу из спальни, неся хвост трубой. На пороге остановился и уставился на меня. Во взг ляде читалось явственное приглашение следовать за ним. "Сгинь, нечистая сила!" - приказал я, шаря по полу в надежде нащупать какой-нибудь метательный снаряд, например, тапочек. Люська, проигнорировав угрозу расстрела шлёпанцами, вернулся к кровати и вновь мявкнул. Ругаясь про себя последними словами, я поплёлся за ним, кутаясь в растянутый домашний джемпер.
        Привёл меня Люсьен на улицу. Не вполне веря собственным глазам, я уставился на соседскую скамейку. История повторялась, как ей и положено, фарсом. Скамейку занимала гренадерского сложения девица, сражённая на полном скаку печалью- кручинушкой, обливающаяся горючими слезами. Борясь с позывами закатиться истери ческим смехом, я приблизился и привычно молвил: "О чем, дева, пла…" Девка, пере бивая, разревелась в голос. Надо полагать, стены Иерихона рассыпались ещё раз. Возможно, в пыль и труху. (Непременно нужно посмотреть вечерние «Новости», там уточнят.)
        Руководствуясь единственно чувством самосохранения, я рухнул на скамью и прижал её лицо к своему плечу. Всхлипывания стали поглуше, но джемпер тут же пропитался горячей влагой. Существенную часть влаги составляли, наверняка, сопли, но в тот момент я старался об этом не думать. "Ну-ну, - говорил я, гладя по-бараньи кудрявую девчачью голову. - Будет тебе. Успокойся, успокойся, малень кая, хорошо?"
        Она понемногу успокоилась, и события пошли своим чередом. Я повел её домой, уже знакомым маршрутом (опять улица Дмитрия Менделеева, только номер дома дру гой, двадцать четыре), попутно выяснив, что сегодня победу в любовной войне тор жествует моя старая знакомая, веснушчатая Алёна Горошникова. Гренадерская девица, разумеется, оказалась Алёниной соперницей Надькой. Между прочим, ржала Надька действительно потрясающе - наподобие ломовой лошади, и как лошадь же топала ножищами сорок последнего размера. И всё равно, была она, при всей громадности и нескладности обыкновенной, вполне симпатичной пятнадцатилетней девчонкой с раз битым сердцем. Я проникся к ней чем-то вроде отеческой нежности и жалел совер шенно всерьёз. Развеселить её было легче лёгкого. Стоило назвать Алёну Горошни кову конопатой кнопкой, как Наденька тотчас просияла и перестала шмыгать носом.
        Мы выворачивали в «Базарный» заулок, когда гренадерская девица Надюша вдруг перестала слушать весёлую историю про обезьяну, мывшую окна на небоскрёбе, взвыла сдавленным дурным воем, на верхней ноте вроде как захлебнулась и попыта лась спрятаться за мою спину. "Что случилось?" - спросил я, но она безмолвство вала (это при распахнутом-то, что окошко в погожий день ротике), только всё больше бледнела да цеплялась за одежду. Красивые Надюшины глазки - васильковые, большущие, с густющими ресницами длиною едва не в аршин - совсем уж изладились обморочно закатиться. Я покрутил головой… да и сам чуть малодушно не вытолкнул Надю вперёд, вместо живого щита.
        Над пушистой и душистой цветущей кроной близкой черёмухи колыхался туманный белёсый силуэт, несколько напоминающий человечий. Не сводя с него зачарованного взгляда, я медленно попятился. Надюша цеплялась за меня пуще прежнего, щипала до синяков, но в обморок падать передумала, что-то забормотала. "Белая баба, - разобрал я, - белая баба…" Я остановился. Меня пронизало великое спокойствие. Белая Баба - известнейший петуховский призрак-автохтон, возрастом равный трёх сотлетнему посёлку, а то и старше. На уровне преданий Белая Баба знакома абсо лютно всем жителям; въяве видана очень и очень многими. Обыкновенно эта сверхъес тественная персона возрождается из небытия в период цветения садов и уходит на покой вдогон за окончанием бабьего лета. Белая Баба, в общем, не опасна, прог нать её можно любой, даже самой немудрящей молитвой или ещё проще - показав обна женный зад (в идеале - перед). Однако столкнуться с нею радость невеликая. Ибо призрачная эта женщина возникает преимущественно перед юными парочками, как бы предупреждая своим появлением девушку о том, что парень намерен поступить с ней нечестно.
Обмануть да и бросить. Кому поглянется? Не пойму, что привлекло Белую Бабу к нам? У меня в мыслях не было обмануть Надюшу, она же совсем ребёнок.
        К тому же совершенно не в моем вкусе.
        "Вздор, - сказал я громко и твёрдо. - Вздор, Надежда, опомнись, какая это Белая Баба? Обыкновенное явление природы. Шалости атмосферного электричества вроде огней святого Эльма. Гляди, оно ж не белое, а вовсе даже напротив, желто ватое. И женского в нём ничегошеньки - ни фигуры, ни лица, ни волос. Как есть мокрое холщовое полотенце, изношенное до дыр".
        Сказав так, я сейчас же себе поверил. Благо подтверждением слов была озо новая свежесть, разлившаяся в воздухе и поведение моего джемпера. Джемпер, состо ящий на восемьдесят процентов из синтетики, на остальные двадцать из шерсти, неп риятно липнул к телу, словно его натёрли плексигласовой плитой, и он получил мощный электростатический заряд. И как будто даже покалывали кожу бегучие элект рические искорки. Девочка, заметив мою невозмутимость, перестала щипаться, зады шала ровнее. А видение - или явление природы - опустилось в черёмуховую кипень, где и растворилось, единой мельчайшей веточки не потревожив, единого мельчайшего лепесточка не сронив.
        Однако ж движение мы, не сговариваясь, продолжили кружным путем. Значительно более длинным, зато обходящим заулок с провинившейся черемухой стороною.
        На всякий случай, для вящего душевного спокойствия.
        Надина мама - крупная простоволосая женщина, определённо мне знакомая (кажется, она служит на заводе кладовщицей при гараже), ждала непутевое чадушко, сидя на завалинке, с отстраненным видом наблюдая звёздное небо и лузгая семечки. Кивком поблагодарила меня за услугу по доставке Надюши, прошипела: "Явилась, бесстыдница. Как людей-то не совестно", - и рывком зашвырнула девочку во двор. Ворота захлопнулись. Тут же зазвенели шквальными овациями оплеухи да затрещины. Посторонние звуки вроде материнских укоров или дочерних оправданий экзекуцию не сопровождали.
        "Видишь, брат, - сказал я Люсьену-Барбароссе, невесть откуда взявшемуся подле моих ног, - сколько со взрослыми-то дочерьми забот? Эх, да разве ж тебе понять, четвероногому? Твоя планида куда безоблачней - знай гусарь, пока гуса рится". Кот согласился, а затем принялся куда-то меня звать: тёрся об ноги боч ком, тоненько просительно мяукал, отбегал и возвращался. Неугомонный какой, подумал я. Но, пребывая под впечатлением непрекращающихся чудес этой ночи, не способный более чему-либо удивляться, побрёл вослед. Заартачился я, только поняв, что путь наш лежит в Трефиловский дом. Э, брат Люська, сказал я, тут уж ты не обессудь - не пойду. Мало того, что мне страшно повстречаться с беспокой ными душами убиенных здесь людей, я ещё не хочу вступать на территорию, отме ченную каббалистическим знаком уголовного розыска. Видишь, ворота запирает печать свинцовая на веревочке? Нельзя нарушать. Dura lex, sed lex, понимаешь?
        Кот выслушал внимательно, на «дура» небрежно фыркнул, а затем шмыгнул к близкому забору, где ужом проскользнул в какую-то щель. Качнулась потревоженная доска, болтающаяся на одном гвозде. Намёк Барбароссы был понятен. Спорить с суровым законом нельзя, однако его можно обойти.
        Крупные сомнения в целесообразности предприятия ничуть не помешали мне влезть в дыру. Пройдя за Люськой через заваленный барахлом яблоневый садик, порядком перепачкавши обувь во влажной весенней земле, я очутился перед низень кими, но широконькими двустворчатыми воротцами, ведущими под крыльцо Трефиловс кого дома. Воротца были не заперты и не опечатаны. С гвоздика, вбитого подле воротец в стену, свисала керосиновая лампа типа "летучая мышь". Тут же на полочке лежали спички, моток дратвы и шило с крутобокой деревянной рукояткой и длинным жалом. Шило было глубоко воткнуто в толстый, почти кубический кусок про масленной кошмы, я не без труда выдернул - оно засияло в ночи остро отточенной синевой. Таким жутким инструментом, похожим на небольшую острогу, пользуются, подшивая валенки; дратва нужна для того же.
        Удивительное дело, спички не отсырели, зажглась первая же испробованная. В лампе плескалось немного керосина, фитиль с трудом, но выдвигался. Я затеплил огонёк, опустил поворотом особого проволочного рычага стеклянную колбу лампы в рабочее положение, неумело перекрестился и вошёл.
        Мой хвостатый вергилий (равноправен отечественный вариант: дедушка Сусанин) побежал вперёд. Его шкура в свете лампы точно сделалась вмиг ярко-оранжевой и переливалась, будто была подсвечена изнутри. Время от времени он исчезал, я не успевал заметить, куда. Мне было не до того. Барахла под крыльцом скопилось куда как больше чем в яблоневом садике, а я и там-то едва не переломал ноги. Я пере шагивал пыльные доски с угрожающе торчащими из них заржавленными гвоздями, огибал пыльную поломанную мебель, брезгливо сторонился отвратительной пыльной рухляди, в коей угадывались очертания бывшей одежды. А ещё встречались под порогом вёдра без днищ, стеклянный бой, жестянки из-под краски, половики в рулонах. Стоптанная обувь, конечности, головы и тела от кукол (всё почему-то по отдельности) и иные детские игрушки, разломанные невосстановимо. И везде пыль, пыль, пыль… За кругом света скрывались совсем уж неописуемые вещи-тени, - возможно, представители аль тернативной небиологической жизни; они тягуче и одновременно ломано шевелились, перебрасывались паутинными лохмотьями, сухо поскрипывали. Я грозил теням
шилом, зажатым в потном кулаке и опасным мне самому, наверное, гораздо больше. Упади, вдруг споткнувшись - плоть пропорешь в два счёта. А начнёшь шило извлекать, так все внутренности вовне выворотишь. Ой.
        Подкрылечный поход закончился около новой двери, ведущей, по-видимому, в подполье дома: косяк её был насмерть вделан в фундамент. Дверь когда-то обили для утепления ватой, а поверх ваты - клеёнкой, перетянутой витою медною проволо кой. Клеёнка от старости полопалась, завернулась в трубочку, клочья потемневшей ваты неопрятно торчали наружу. Однако цепкий глаз покорного вашего слуги отме тил, что проволока натянута на обойные гвоздики с жёлтыми шляпками-ромашками не абы как, но создает узор: древнеславянскую свастику, знак Солнца. Солнце в под вале, подумал я мимоходом, какая нелепица, и потянул кованую скобу, заменявшую дверную ручку.
        Чистый сухой подпол был просторен и пуст. Наверх вела крутая, крепкая и широкая лестница. Мы с котом поднялись по ней, я откинул крышку.
        Люсьен начал проявлять признаки нетерпения ещё в подполье, оказавшись же в доме, полетел стрелой. Я за ним. Он взбежал на второй этаж, там промчался по длинному коридору до конца, подскочил к раскоряченному, крашенному бело-зелёной эмалью приземистому шкафу вроде буфета и заорал, крутясь на месте как волчок, как вошедший в священный транс дервиш. Делать нечего, пришлось буфет вскрывать. Створки напитались влаги, разбухли, что ли? - заклинили и не поддавались, сколько я не цеплял их ногтями. Ручек на дверцах не было вовсе. Тут мне наконец-то пригодилось шило - просунул в щель, зацепил крючочком изнутри рыхлое дерево, дёрнул. Первый раз сорвалось, я просунул-зацепил-дёрнул сызнова. Буфет распахнулся. Котик рявкнул совсем уж не по-кошачьи и немедленно скрылся внутри, бешено урча. Из буфета посыпались какие-то тёмные клубки с торчащими белёсыми волосками.
        Я насадил один клубок на шило, поднёс к носу, принюхался. Собственно, приню хиваться было незачем, я уже и так понял смысл нашей удивительной вылазки. Люсьен привел меня, своего нового лучшего друга, к предмету высшего кошачьего вожде ления - хранилищу сушеных корней валерианы.
        Раб низменного порока, подумал я, навязался ты на нашу голову.
        Пока кот пировал, а затем пьяно гулял - катался по полу, бегал по стенам, мебели и едва ли не по потолку, выводя замогильные рулады невразумительных песен, - я осматривал второй этаж. На первый меня могли бы свол о чь разве трое и более дюжих мужиков, предварительно связав и оглушив. Мне казалось, там всё ещё не выветрился густой обморочный запах беды и смерти. Обойдя дюжину комнат и комнатушек, сколько-нибудь любопытное для себя обнаружил я лишь в одной. Бедные ихтиологи устроили в ней опрятную спаленку на единственное (зато просторное) койко-место. Вместо постельных принадлежностей поверх поролонового матраса лежали яркие спальные мешки. Обниматься, забравшись в них?… Экие затейники! - подумал я. Небольшой столик, притулившийся у изголовья арены для отвратительных однополых ристалищ, украшали букетик бессмертника в высоком керамическом стакане и картинка в деревянной рамочке. Я взял картинку, всмотрелся. Оказался фотопортрет, сделанный приблизительно в конце девятнадцатого - начале двадцатого века. Лицо почудилось мне знакомым, где-то когда-то виденным. Знать, один из Трефиловых, решил я. Уж не
сумасбродный ли Артемий, знавшийся с нечистым?
        Мне вдруг стало как-то не по себе. Огромный пустой дом, ночное убежище бесп риютных душ, где не просохла ещё кровь убиенных сатанистов, наполненный воплями слетевшего с нарезки кота… - что ты в нём делаешь, Антошка?! Машинально зажав портрет под мышкой, втянув голову в плечи, я поспешил вон. Окликнул Люсьена. Шатаясь на подламывающихся лапах, очумело вращая глазами, Люсьен подбежал и при нялся ластиться, просясь ко мне на руки. Взял и его. И угораздило же меня бросить взгляд в окно! Проклятая Белая Баба была тут как тут, болталась над ивой и раз махивала просторными рукавами. Так мне показалось. Я пискнул: "Ёб!" - и, даже не подумав оборонительно заголить ягодиц, ссыпался горохом по лестнице, кажется, сразу в подпол.
        До своего дому я долетел вмиг, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Вот уж, верно, было зрелище-сюр: Антоша-Анколог, в руках которого горящая кероси новая лампа, большая фотография в рамке, чудовищное шило и голосящий, благоуха ющий валерианой кот, несётся по ночной Петуховке, словно за ним гонятся все демоны ада!
        (Если кто-то видел - пойдут слухи, уверен.)
        Уф, даже вспоминая, и то п о том облился! Одного такого приключения всякому пещерному схимнику хватило бы, чтобы закурить, запить горькую и вымыться вдобавок с мылом… но тому озорнику, что заведует моей судьбой, этого показалось мало! Разглядывая сегодня поутру трофейный портрет, я едва не лишился дара осмысленной речи. Артемий Трефилов - а то был он, сзади обнаружилась каллиграфическая подпись фиолетовыми с прозеленью чернилами - точь-в-точь, словно однояйцевый брат-близнец, с которым нас разлучили в детстве, походил на меня! Для полной идентичности только постричь ему по-иному усы да приглушить впечатанное в лицо благолепие Серебряного века, - хотя бы порцией свежей горчицы с хреном или долькой лимона. Да ещё не помешали бы Артемию Федотовичу мои модные очочки с прямоугольными линзами. Ну, вылитый стал бы Антон Басарыга. Вылитый!
        Да только близнецов у меня отродясь не бывало. А уж сто лет назад, да ещё в Петуховке, точно.
        Так какого рожна?!
        ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,
        в которой я вознесён на пьедестал. Символы. Казус белли. Mad профессор и мешок, полный эмоций.
        Глаза раскрывать не хотелось. До тошноты. До тошноты не хотелось двигаться. Разве что ос-то-рожненько, бережно-бережно повернуться на бочок, потом на живот, засунуть руки под подушку и вытянуться до хруста в суставах. А затем рассла биться и понежиться неподвижно с полчаса в таком чудесном положении. Именно в таком, именно неподвижно. Почему? Потому что в таком положении, лёжа на кровати с руками под подушкой, меня перестанет тошнить. Убеждён. Если существует на свете справедливость - не высшая, нет, самая хотя бы немудрящая, - меня должно перестать тошнить сразу же, стоит затолкать руки под подушку.
        "Однако хрен мне моржовый, полуметровый, не подушка. Хрен китовый, не кро вать", - подумал я и открыл глаза.
        Трудно поверить, но мне сразу полегчало. Наверное, тошнота - непозволи тельная роскошь для узников, уяснивших, осознавших, поверивших наконец, что они узники. Причём всерьёз и надолго.
        А в том, что я лишился свободы, сомнений не оставалось.
        …Стоило мне выйти из "Центра информационных технологий «Вектор» по завер шении последнего дежурства, как прямо в подъезде на меня навалились сильные, энергичные люди числом трое, оглушили и принялись с энтузиазмом вязать. Вернее, начали было глушить и вязать. Потому что после первого же удара тяжёлым твёрдым предметом (очевидно, любимой в «Фагоците» арматуриной), который пришёлся мне по загривку, я возмущенно взбрыкнул. И тем самым несколько изменил планы нападав ших. Откорректировал их в свою пользу.
        Циклопу, который встал на пути моего стремительного прорыва наружу, я въехал коленом между ног, а локтем - в челюсть. Никакого баловства и любви к ближнему: я был весьма сердит на него за злые фокусы с арматурой. Возможно, Циклоп ещё выживет, но репродуктивная и жевательная функции его организма вряд ли восстано вятся в полной мере. Поделом ему. Швырнув отключившегося «фагоцита» в объятия остальных налётчиков, я выскочил во двор. И тут же получил ружейным прикладом под дых. Постарался милашка Демон, вооруженный помповым "Моссбергом".
        "Непозволительно быть таким шустрым человеку с переломом ключицы и двух рёбер", - подумал я, падая на асфальт и ловя разинутой пастью воздух, как собака ловит надоедливых мух. Столь же безрезультатно, впрочем. "Наверное, он и вправду демон, - подумал я, когда Демон засадил своим аппаратом Илизарова мне в бок. - Воистину нелюдь, раз боли не чувствует. Ну, не может живой человек изувеченной и незажившей ногой пинаться!" "Хорошо хоть не пальнул", - порадовался я, «плывя» от повторной встречи с «Моссберговским» прикладом. На сей раз Демон хватил ружь ишком мне по голове, но не очень сильно. "А ведь мог и пальнуть", - подумал я напоследок, после чего связно думать оказался уже не способен.
        Шатающимся из памяти в беспамятство и обратно сознанием я ещё отмечал, что меня волокут в машину, торопливо вгоняют в вену иглу одноразового шприца. Машина трогается, тело немеет; я из последних сил бью ногой кому-то в харю, попадаю, харя с воплем исчезает, а за ней исчезает и всё остальное…
        До теперешнего тошнотворного пробуждения.
        Каземат, куда меня заточили, выглядел, в общем, премиленько. Очень похож на недавно отреставрированный совмещенный санузел в квартире-"сталинке". Далёкий потолок с лепниной виноградных гроздьев по линии примыкания к стенам. Новенькая чугунная ванна у левой стены и новенький смеситель над ней. Новенький кафель повсюду, даже на полу. Новенький унитаз, на котором сижу я. Подумать только, до чего предусмотрительно и гигиенично! Из-за этого унитаза я и заключил, что буду узником длительное время. А о том, что меня принимают всерьёз, сообщали кандалы на руках.
        Итак, диспозиция выходила примерно следующая: я пребывал в довольно длинной и узкой комнате, облицованной голубым кафелем, обставленной со спартанским неб режением к роскоши. Минимум удобств, максимум практичности. Кроме стульчика- стульчака с опущенной для моего удобства крышкой, в комнате находилась упомя нутая ванна, вмурованная в пол. На краешке ванны примостилась губка в форме розо вого сердечка, рядом - розовый обмылок. По правую руку кафельный аскетизм стены разнообразила висящая на гвоздиках хлипкая деревянная полочка. На полочке - рулон пипифакса с ласковым названием «Киска», пачка галет, пачка жевательной резинки «Орбит», упаковка фенолфталеина (иначе - пургена), двухтомник Дэна Сим монса "Утеха падали". Под полкой на полу стояла бутылка минеральной воды "Обухов ская".
        "Крайне символично! - подумал я без всякого удовольствия, подразумевая соот ношение зловещего названия книги и своего нынешнего положения. - Последняя, надо полагать, утеха. Гадство!"
        Оба моих запястья охватывали широкие кольца блестящих наручников вроде ста ринных каторжанских (не стандартные милицейские точно), соединённых приличной толщины цепочкой. Цепь уходила книзу. Там имелось железное кольцо размером с хороший бублик, вмурованное насмерть в пол. В том, что насмерть, я, дипломиро ванный инженер с высшим техническим образованием, не сомневался ни единого мгно вения. Хотя при чём тут техническое образование? - кто угодно пришёл бы на моём месте к аналогичным выводам. Достаточно подёргать, чтобы убедиться. Цепь была достаточно длинна и продёрнута в кольцо. Скользила свободно: туда-сюда, з- звяк-бряк, что позволяло мне с разной степенью удобства вставать со своего фаян сового пьедестала и садиться обратно, пользоваться мылом и губкой, галетами, питьевой водой, книгами, жвачкой. А также сливным бачком и туалетной бумагой - если обделаюсь со страху.
        Одежды мне оставили самую малость - шёлковые трусы-боксёры да тренировочную майку на широких проймах. Я был босиком, керамическая плитка неприятно холодила ступни. Ну вот, расстроился я, насморк обеспечен. О том, что истечение соплей из носа может оказаться не самой большой неприятностью, проистекающей из создав шейся ситуёвины (каламбурчик, ёлы-палы!), думать мне не хотелось.
        "Вообще-то раскрытыми агентами иностранной разведки в международной практике принято меняться, - всплыло у меня в голове. - Замечательная мысль, - похвалил я себя, - очень своевременная мысль, отлично успокаивает взвинченные нервы. Но найдется ли у противной «Предстоящим» стороны вакантный шпион для обмена? Сооб разят ли люцифериты выставить меня на торги? Поверит ли противная сторона, что я
        - её человек? Да и существует ли в реальности эта самая "противная сторона" или же она - лишь обманка, подсунутая хитромудрым Таракановым лазутчику Капралову? Для формирования у доверчивого и наивного Капралова полезного делу заблуждения. Как это на специальном жаргоне лукавых засекреченных контор называется? Уж не игра ли с «болваном» случайно? Ага, верно".
        - Приятно познакомиться! - сказал я себе.
        Дела!… От сомнений у меня даже пересохло в глотке.
        Я дотянулся до бутылки и обнаружил, что её ещё не вскрывали. Пробка фабрич ная, предохранительное колечко цело. Следовательно, подсыпать туда какой-нибудь гадости вроде наркотика не могли. Или всё-таки могли? Снова сомнения. Пить от них захотелось пуще прежнего.
        Похлебав водички, я принялся осматривать и ощупывать тело. Побои, нанесённые при пленении, не прошли для меня даром. Шея ворочалась с трудом. Ответственность за это я возлагал на арматурный прут и Циклопа; ладно, с Циклопом я рассчитался сполна. До левого бока, угощённого пинком стальной ноги Демона, было больно дот ронуться, там сидел здоровенный синяк, щедро замазанный йодом. Трогательная заботливость: видимо, сегодняшним владельцам моей жизни я ценен более-менее здо ровым. Примерно такой же йодированный синяк обосновался на животе, на макушке прощупывалась шишка - тоже Демону низкий поклон.
        Я вдруг не на шутку озлился. Сучий потрох! Кондом пользованный! Я его разорву, уничтожу, клянусь! За Милочку, за живьём сожженных Тараканова и Паоло, за погибшего журналиста Сергея. Теперь я был совершенно уверен, что в операции против таракановского журнала Демон принимал самое активное участие. Я не мог сказать, откуда взялась уверенность, но привык полагаться на своё чутьё всецело и ни разу до сих пор не обманывался. Оно же говорило мне, что свобода не за горами, а вместе с ней и карательная экспедиция по Демонову душу. Если она у него, конечно, есть, душа-то.
        С тем я и задремал, пожевав на сон грядущий галет.
        Разбудило меня настойчивое похлопывание по плечу - но не живой человеческой рукой, а какой-то палочкой. Я приоткрыл один глаз.
        Профессор от психиатрии Сергей Сигизмундович Гойда удовлетворённо кивнул и опустился задом в отличное офисное кресло, поставленное так, чтобы я ни в коем случае не мог достать его ногой. Элегантную трость, которой я был разбужен, Сергей Сигизмундович разместил между ног. Набалдашник у неё был - голова пуделя. Ясно. Каждому охота хоть иногда почувствовать себя Воландом. Усевшись, Гойда легчайшим движением пальцев отправил вон из комнаты сопровождающего телохрани теля - яркого высоченного красавца-татарина.
        - Доброе утро, - сказал он доброжелательно. - Как почивали?
        - Давайте без дурацких политесов, - отозвался я, присасываясь к бутылке.
        Выдохшаяся и согревшаяся минералка показалась мне чрезвычайно мерзкой на вкус. "Болван, - подумал я запоздало, - пока ты спал, в ней вполне могли что- нибудь растворить". Мне захотелось сплюнуть.
        - Пейте, пейте, не волнуйтесь, - сказал проницательный Гойда, заметив, как поспешно оторвался я от бутылки. На грубость мою он, кажется, совсем не оби делся. - В моих планах относительно вас нет пункта "отравление".
        - А какие пункты есть?
        - О, различные, грандиозные! - оживился профессор. - Я вам скажу их, обяза тельно скажу, непременно. Но не прямо сейчас. Не сразу, хорошо? Не хочу волновать прежде времени.
        - Опасаетесь, как бы от внезапного расстройства чувств расстройство кишеч ника со мной не приключилось? Этак невзначай.
        - Кх-хе, кх-хе, кх-ххе! - зашёлся Сергей Сигизмундович дребезжащим смехом. - Кх-хе!… Остроумный вы юноша, одно удовольствие с вами общаться! Кх-хе.
        - Благодарю. Вас, между прочим, костюм мой не смущает? - спросил я, потрепав пальцами краешек трусов со штопкой. - Какой-то он не вполне презентабельный. Неплохо было бы его дополнить чем-нибудь.
        Гойда затряс головёнкой, продолжая подхихикивать:
        - О, что вы, нисколько, нисколько не смущает! Приятно видеть красивое молодое тело…
        - А вы, сударь, часом, не того?… - хмыкнул я. - Не приверженец содомии? Мне бы не хотелось, знаете ли…
        - Нет, нет! - Профессор снова задребезжал, довольный.
        "Смешливый какой старичок, - подумал я. - Словно травкой конопелюшкой с утра успел обдолбиться. Скоро ли уймется? Поторопить разве".
        Лязгом встряхиваемой цепи выделяя знаки препинания, я проговорил:
        - Давайте-ка так, сударь. Отложим веселье на потом, а сейчас выясним сообща, зачем я здесь? Почему в оковах, наг и бос? Для чего этот унизительный толчок подо мною - будто я выделения не контролирую? Для чего вообще затеяна вся эта оперетка?
        - А то вы не догадываетесь? - спросил он и кольнул меня странным взглядом, в котором по-прежнему кувыркались чертенята веселья, но присутствовало и ещё что- то. Что-то не шибко хорошее: не то торжествующая злобца комнатной собачонки, увидавшей волка в крепкой клетке, не то острый и сухой ледок гадючьих глазок, наметивших жертву.
        - Ни сном, ни духом, - заявил я.
        - Вы, Капралов, всё равно что ребенок, ей-богу! - с огорчением воскликнул Гойда. - Довольно вам строить из себя этакого дешёвого бодибилдера… кхе-хе… дебилдера. У меня о вас несколько иные сведения.
        Сведения у него. Вот жук. Закожурник. Уховёртка.
        - Это какие же? - спросил я с ленивым любопытством. - Кто я, по-вашему, такой? Терминатор? Снежный человек? Счастливо обретённый Россиею монарх, прямой отпрыск Рюриковичей, живущий до времени инкогнито?
        - Неужели запамятовали? - всплеснул руками Гойда, едва не попав при этом кончиком трости мне по колену. - Вы - платный агент Филипп Капралов. Внедрённый в структуры «Предстоящих», очевидно, с целью сбора информации, неким Игорем Таракановым. Главным редактором журнала "Взгляд сверху". Впрочем, предполагая "сбор информации", я могу и ошибаться. Равнозначен вариант диверсионно- террористической или, положим, подрывной, провокаторской деятельности. Открою маленький секрет. Ваше появление среди «Предстоящих» было ожидаемо.
        Я выразил молчаливое удивление.
        - Понимаете, в штате журнала находился наш информатор, - сказал Гойда. - Он и сообщил после внезапного м-м-м… самороспуска редакции, что конфидент Тараканова и специалист по особым поручениям Капралов оказался комитетом по ликвидации м-м-м… не охвачен … Было предположено, что вы, почуяв интуитивно запах палёного, очень удачно и своевременно ретировались. Вас решили специально не разыскивать, но всё-таки быть начеку - вдруг появитесь. Вы появились. Спасибо, что не обманули доверия.
        Я изо всех сил, до боли впился руками в цепь, закрыл глаза. "Не охвачен комитетом по ликвидации…" "Ретировался и поэтому не был охвачен…" А остальные, значит, «охвачены». Как он просто об этом говорит, как буднично. Словно о канце лярской рутине. Порвать, порвать к такой-то матери цепочку и задушить гада. Сей час. Сейчас!
        Увы, кандалы не дались.
        - Зачем вы их убивали? - спросил я шёпотом. - Подожгли… Зачем такая жесто кость? Зачем?
        - Извольте выбирать формулировки! - возмутился Гойда. - Я никого не убивал! Даже если б захотел, всё равно не вышло бы. Сами видите - годы не те. Физическая форма не та. Склад характера. Поверьте на слово, я даже не отдавал приказа. Силовые акции вне моей компетентности. Вне, понимаете?! Не верите? Вижу, не верите. Жаль. М-да…
        Говорить мне не хотелось. С этим… Одним из этих… Однако говорить было необ ходимо. Нужна была информация. Если я отсюда вырвусь!… Когда я отсюда вырвусь!…
        - Давайте перейдём к делу, - сказал я с максимально возможным спокойствием.
        - Как вам будет угодно, мой юный друг, как вам будет угодно, - зачастил Гойда, простирая ко мне узенькую ладошку, словно собираясь похлопать по колену. Не похлопал, конечно. - К делу, так к делу. Между прочим, вы знаете, кто я?
        - Да, - сказал я. - Приблизительно. Телевизор иногда смотрю. Сергей Сигиз мундович, прежде чем мы начнём конструктивную беседу, хотелось бы вот о чём усло виться. Вы меня очень обяжете, если перестанете называть другом. Ну какие мы с вами друзья, подумайте сами?
        - Не знаю, не знаю, получится ли… По чести говоря, сомневаюсь. Очень уж я привык к этому обращению. Особенно в последнее время, много работая со студен тами. Преподавал в медицинской академии, - уточнил он. - Но я постараюсь, раз вам неприятно.
        - Сделайте одолжение.
        - Хорошо, хорошо. Так вот, батенька Филипп Артамонович… «Батенька» подойдёт, ничего? Так вот, сия оперетка, как вы изволили выразиться, может оказаться и не опереткой вовсе, а самой что ни есть античной трагедией. Для вас, мой ю… простите, кхе-ххе… м-да. Словом, для Вас. Понимаете, какая отвратительная штука приключилась… Один из наших летучих отрядов, достаточно хорошо известный вам
«Фагоцит» позавчера попал в засаду. Беды, как пишут в романах, ничего не предвещало. «Фагоцит» рабочим порядком выехал в район Промгорода. Есть там, знаете, частный сектор, где скрывался от народного гнева некий скверный человек, страшный негодяй. Педофил, извращенец - кажется, что-то вроде того. Уголовное следствие по его делу было прекращено недавно за недостатком улик. У «Фагоцита» улик имелось предостаточно. Кроме того, мы обязаны способствовать росту признания «Предстоящих» среди населения. Важны, знаете ли, громкие свершения . Желательно популистского толка. Кхе-ххе!… Первым в берлогу маньяка смело вошёл командир группы, кличка Зомби, маскируясь под пьяненького забулдыгу, остро нуждающегося в компании. Прогремел ужасный взрыв. Хибарка разлетелась в щепы. Начался пожар. От Зомби в результате осталось лишь несколько обугленных и окровавленных клочков джинсовой ткани да обгорелые подошвы ботинок. Разумеется, то было предательство. А знаете, кто предал?
        - Догадываюсь, - горько усмехнулся я. - Но неужели проще никак не получа лось? Взрывы, головёшки. Виталей пожертвовали, а ведь он был в своем роде отличным мужиком. Сказали бы, так и так, Капралов - вражеский подсыл, наймит, тварь ядовитая. Бери его, хватай. Бензином обливай. Только и всего. Стоило ли огород городить, минированием заниматься?
        - Проще - нет, не получалось. Во-первых, Зомби в вас души не чаял. Нравились вы ему почему-то очень. А его авторитет среди боевиков был весьма и весьма высок. Он бы вас просто так не отдал. Пришлось бы возиться, что-то доказывать, проверки устраивать, очные ставки… И это в то время, когда наш информатор из "Взгляда сверху" трагически умер… Маята, лишняя головная боль. А не стало Зомби, Капралов сделался лёгкой - и желанной, что немаловажно - добычей для подавляющего большинства наших скорохватов. Боевое братство, кровь за кровь, жизнь за жизнь - ну, вы меня понимаете. Во-вторых… Во-вторых, деятельность "Предстоящих свету Люциферову" выходит на новый, решающий этап, и начать его чрезвычайно полезно с хорошей, красивой, зрелищной акции . Которая стала бы… мнэ-э…
        - Казусом белли. - Даже в такой неподходящий момент я не удержался от тщес лавного желания блеснуть эрудицией.
        - Верно! - с удовольствием согласился профессор. - Именно казусом белли, формальным поводом для начала войны. Этакими выстрелами в Сараево. Леденящая кровь, но и зовущая к отмщению гибель всеобщего любимца в пламени взрыва, последующая поимка предателя… замечательно! Всё сложилось просто замечательно. И это притом, что взрыв не был намеренно подстроен нами . Произошёл сам собой. Должно быть, маньяк неосторожно обращался с газовой плитой или хранил дома боеприпасы. Не суть важно. Если бы взрыва не случилось, его, очевидно, стоило придумать. Кх-хе-хе!… М-да… Так вот, «Фагоциты», получив сведения о «казачке», из-за которого погиб командир, взвились. Они бы вас убили, батенька, ей-богу растерзали бы, по косточке разобрали… Но целесообразность! Но дисциплина!… Приказ был: "Брать только живым!" Увы, при задержании вы умудрились здорово покалечить одного бойца и вовсе сломать шею другому. Боюсь, окажись вы сейчас на воле, уже никто не сумел бы удержать силовые подразделения «Предстоящих» от травли, исход которой нетрудно предсказать.
        - Благодетель, - процедил я. - Спаситель. На колени бы пал, да цепи не дают. Смотрю на вас - и почти не вижу. Столь душевно вам благодарен, что слёзы призна тельности наворачиваются, глаза застилают. Однако погодите, - спохватился я. - А зачем вам было меня спасать? Из рыцарского благородства и неодолимой филантро пии? Возможно ли?
        - Отнюдь нет. Разумеется, нет. С момента задержания вы живете исключительно, исключительно ради одного-единственного научного эксперимента. Ни для чего иного вы не нужны. Помните, я говорил о новой, ключевой фазе, которая ожидает "Предс тоящих свету Люциферову"? Вам, батенька Филипп Артамонович, в осуществлении этой фазы отведена немаловажная, а возможно, центральная роль.
        - Вы меня пугаете, - признался я. - Центральная роль в античной трагедии, поставленной режиссёром-сатанистом… брр! Дайте-ка, угадаю… Меня заколют на жерт венном камне? Вот на этом? - Я шлёпнул ступнёй по унитазу.
        - Уу, батенька, да я слышу страх в вашем голосе, - укоризненно сказал Гойда, покачав головой. - Вижу суетливость в движениях. Это по-человечески объяснимо, но это плохо. Ироничным и спокойным оптимистом, даже ненавидящим мстителем- кровником вы нравились мне больше. Бояться не нужно, Филипп, ваш испуг не пойдёт на пользу ни вам, ни… никому. От него бывает медвежья болезнь, аритмия, скачки давления. Потоотделение возрастает. Наконец, человек просто теряет лицо, как выражаются китайцы. Это некрасиво. Я сейчас уйду, чтобы не смущать вас и не про воцировать на новые приступы… м-м… безволия. А вы покамест постарайтесь успоко иться. Пожуйте галет, выпейте воды. Почитайте, что ли. Через часок я вернусь.
        Он начал подниматься с кресла.
        - Стойте, - сказал я. - Не уходите. Обещаю держать себя в руках. Продолжим. Всё-таки, какова моя роль?
        - Хм, хм. Начну вот с чего. Среди тех, кто объединён в организацию со звучным названием "Предстоящие свету Люциферову", достаточно много людей, не имеющих ни к Люциферу, ни к грядущему вместе с ним свету ни малейшего интереса. Причём, как вы понимаете, такие беспринципные господа почти целиком составляют верхушку союза и преследуют различные, в подавляющем большинстве корыстные цели. Убрать противника, переместиться на более мягкое и высокое кресло, «отмыть» деньги, завести полезные знакомства и прочая и прочая. Они видят в движении
«Предстоящих» перспективную, растущую партию. Экстравагантный клуб для будущей политической элиты региона, - а возможно, по мере развития, и страны. Присутствует, разумеется, изрядный пласт тупых фанатиков, довольно много наемников, которым всё равно… но есть и такие, как я. Я тоже корыстен. Однако мне, по большому счёту не важны деньги, местечковая влиятельность. Я никого не хочу уничтожить руками «фагоцитов» и иже с ними. Не верю и в бога с чёртом. Я мечтаю о ВЛИЯНИИ! - Гойда воздел тросточку. - О сверхвлиянии. Если вы видели мое выступление на телевидении, то помните, я объявил скорое наступление новой эры в истории человечества. Эры правления… ну, пусть Люцифера. Правителя, созданного коллективным желанием масс. Вызванного из небытия, из самой невозможности коллективным желанием масс. Представьте, он станет воплощением мечты каждого об идеальном властелине - и за ним пойдут с восторгом. Все. Каждый. Пойдут на что угодно. Сметут любые преграды. "Дело за малым, - усмехаетесь вы, - дело за малым, сумасшедший старик Гойда: сотворить его, вашего монстра, вашего титана. Ваше чудовище". Так?
        Я кивнул. "Сумасшедший старик Гойда" - это мне в самом деле понравилось.
        - Что ж, я полагаю, проблема на девяносто процентов решена, - сказал он. - Вспомните новую и новейшую историю. Самые великие лидеры всегда появлялись в обществе, измотанном страхами, суевериями, крушением идеалов. Неуверенностью в будущем. Франция, зализывающая язвы Парижской Коммуны. Веймарская республика. Россия после гражданской войны - да, впрочем, что я вас экзаменую?… Вернемся лучше в сегодняшний день.
        - Хотите сказать, «Предстоящие» формируют своей деятельностью именно те, потребные условия? - спросил я.
        - Безусловно. Художественно выражаясь, удобряют почву. Создают необходимые - назовём их резонансными - колебания в социуме. Попробуйте представить приблизи тельный график, отражающий зависимость психического состояния населения губернии от действий «Предстоящих». Период времени - скажем, последний месяц. - Гойда принялся чертить тростью по полу. - Итак, первое появление люциферитов, свя занные с ним кошмары распятых и замученных людей; реакция - шок. Экстремум. Далее - этап привыкания, некоторое снижение напряжения, а на деле - уход страха вглубь, в подсознание. Слабо понижающееся плато. Затем новые смерти. Причём жер твами оказываются как стопроцентные мерзавцы, так и ни в чём не повинные безо бидные бомжи; реакция - боязливая, нервная настороженность. График медленно ползёт вверх. Затем - разгром идейных противников. Физический. Да-да, правильно кривитесь, я о вашем журнале. Были, конечно, и другие акции. Новый всплеск фобии, но и растущее ощущение силы, - безнаказанной и жестокой силы, стоящей за люциферитами. Опять пик - почти уже на грани истерии. Затем мое убаюкивающее выступление на
телевидении. Следствие - всплеск некоторого энтузиазма: "Чем чёрт не шутит, вдруг они и вправду порядок наведут?" Появляется доверие к «Предсто ящим». Но напряжение-то не падает! Не стоит забывать и о мелких шажках - плака тах, листовках, увеличившемся прокате фильмов, двояко толкующих дьявола. Модный писатель, безусловный кумир молодежи выпускает новую книгу, где зло - и весьма талантливо - представлено человечнее добра; думаете - случай? Интернет так вовсе захлёбывается восторгом по поводу животворящих, нонконформистских проявлений сатанизма. Всего этого ещё слишком мало, чтобы поставить общество на дыбы: реак тивная масса чрезвычайно велика, для рождения лидера всё ещё потребны, пожалуй, годы. Но этого уже вполне достаточно, чтобы, пользуясь именем «Предстоящих», победить противников на очередных выборах в Думу, в борьбе за кресло мэра или даже губернатора. Что отлично понимают те, кому в ближайших выборах участвовать. Поэтому они с небывалым энтузиазмом и продолжают раскачивать лодку. Да только я, я - на работе с психическими больными сам основательно свихнувшийся старикашка, уготовил всем нам
другую судьбу! Торжествующие прожектёры и пикнуть не успеют, как будут раздавлены настоящим гигантом. Годы я обращу днями. Есть мнение, что термоядерный взрыв большой мощности способен зажечь водород земных океанов. Не знаю, я не физик. Но я более чем уверен, что имею детонатор, способный в мгно вение ока воспламенить нашу губернию, Россию. А следом - мир!
        Поджигатель мирового пожара постучал палочкой в пол. На зов немедленно явился телохранитель, ощупал меня быстрым оценивающим взглядом.
        - Ильдар, - сказал Гойда. - Дружок, передай-ка там, что лейденскую банку уже можно показать.
        Красавец Ильдар ("ничего у Анжелики вкус, - подумал я, - если это тот самый парень, которому она собирается плодить детишек") скрылся за дверью, а Гойда развалился в кресле с жутко довольным видом. Я напрягся, отчаянно предчувствуя недоброе.
        Послышались шаги и шуршание резиновых шин. В комнату спиной вперёд вдвинулся человек в зеленовато-сером медицинском костюме и резиновых сапогах. Скомандовал: "Раз-два!" - и с силой потащил что-то через порожек.
        Въехавшее устройство видом своим напоминало старомодную этажерку для книг, поставленную на маленькие широкие колёса. Четыре вертикальные стойки из алюмини евого уголка, снизу и сверху - полки. Однако свободное пространство заполняли отнюдь не книги.
        Я с трудом сдержал тошнотный порыв.
        Внутри «этажерки» находился человек. Нечто, бывшее когда-то человеком. Вверх от солнечного сплетения это оставалось мужчиной. Толстяком, облачённым во что-то вроде тесной сетчатой майки. Белотелым, с просвечивающими сквозь кожу кровеносными сосудами. Облепленным какими-то датчиками, прозрачными трубочками и устрашающими иглами систем вливания. С обритой наголо головой, выпученными безумными глазами и заклеенным полосой светоотражающего пластыря ртом, но ниже… Ниже находился пузырь. МЕШОК. Огромный зелёный мешок из прочной резины, наполненный колышущейся жидкостью, с горловиной, затянутой вокруг тела толстяка резиновым же ремнём. Кажется, в жидкости что-то шевелилось. По крайней мере однажды я совершенно отчётливо увидел, как нечто твёрдое и округлое выперло изнутри, натянув резину, проползло по стенке и опять кануло вглубь.
        Мне тотчас представилось, что брюшная полость, тазовая область, ноги у стра дальца растворены до состояния киселя, в котором извиваются, мало-помалу дота ивая, остатки кишок и внутренних органов, а также плавают сильные, неторопливые, короткие и толстые рыбы. Разумеется, это была форменная чушь. Если бы у толстяка не было ног и прочего, он ухнул бы в мешок по самую шею: сверху его ничего не поддерживало, руки свисали вдоль тела, притянутые к нему всё теми же резиновыми ремнями. Скорей всего, он сидел на коленях или в позе лотоса. А может, на подс тавочке. Умом-то я это понимал, но отделаться от навязчивого видения студнеоб разных конечностей, среди которых движутся толстолобые рыбы, похожие на поленья с плавниками не получалось.
        Я отвернулся от "лейденской банки", уставился в стену и начал поспешно хле бать минералку, совершенно не ощущая мерзостного вкуса. Служители, привёзшие человека-мешок, принялись поправлять провода, вполголоса сообщая Гойде какие-то специальные сведения о здоровье подопытного.
        - А вы, оказывается, брезгливы, батенька, - сказал Гойда, небрежно отмахнув шись от помощников. - И напрасно. Напрасно взгляд отводите. Вглядитесь внима тельней - да ведь это же красиво! Перед вами великолепный, великолепнейший результат научной деятельности. Феноменальная "лейденская банка", накопитель психической энергии. Он заряжен до краёв, он вобрал в себя столько психического электричества, что разряди его сейчас в один момент, и несколько близлежащих кварталов окажется поражено жутчайшим эмоциональным ударом. А в моём распоря жении более десятка таких конденсаторов. Вот он, мой многозапальный детонатор. Но направлю я его колоссальную вспышку не в пространство, нет. Её воспримете вы!
        Дальнейшие события я запомнил как-то неважно, смутно. Наверное, в минералку, пока я спал, чего-нибудь психотропного всё-таки добавили. Вроде мы ещё говорили с Гойдой, вроде Гойда склонял меня к какому-то соглашению, а я упирался, но мозги мои были забиты одной, чудовищно раздувшейся мыслью, подавляющей все прочие.
        Скоро и я стану таким мешком!
        В меня воткнут шланги, заклеят рот липкой лентой, обреют наголо и засунут в холодный зелёный пузырь, где плоть мою примутся объедать химические растворы и рыбы-мутанты. А потом, когда полоумный Гойда решит, что пришло время преподнести нашей многострадальной державе строгого, но по-отечески доброго президента- сатану, меня кокнут. В России ничего не изменится, конечно. Гойда придет в ярость и прикажет вышвырнуть изуродованные останки несчастного Капралова на помойку. Где их дожрут крысы, растащат по окрестностям бродячие собаки да воронье.
        Конец истории.
        Exit, Капрал.
        В какой-то момент Гойда понял, что я брожу мыслями далеко, но истолковал это по-своему.
        - Да вы мне не верите! - воскликнул он. - По глазам вижу - не верите ни еди ному слову. Качаете головой согласно, а сами, небось, думаете: "Мели Емеля, твоя неделя". Так я вам докажу, что всё сказанное мною относительно пси-конденсаторов
        - истинная правда. А ну-ка, милейший, - обратился он к служке, состоящему при "лейденской банке". - Хватит скучать, беритесь-ка за дело. Пора устроить для нашего недоверчивого гостя небольшую демонстрацию силы.
        По-видимому, муштровка вспомогательного персонала в сатанинской епархии велась основательная. Служка немедленно стал «смирно» и едва ли не прищёлкнул каблуками сапог. На худой очкастой роже написалось живейшее рвение. Он снял с верхней полки «этажерки» продолговатую эбонитовую коробку на толстом кабеле (я заметил блеснувшее окошко дисплея и ряд переключателей) и пальчиками осторожно повернул шишечку верньера. Чуть-чуть.
        Сначала ничего особенного не происходило, только человек-мешок как бы едва заметно встряхнулся, замычал сдавленно, расправил плечики, и взгляд его приобрёл некоторую осмысленность. Внутри пузыря усилилось движение. А потом навалилось!!! Такой безысходности я в жизни не испытывал. Тоска взяла - до полной коагуляции мрака душевного. Чёрная меланхолия. Сгущение жути. И осадок выпал - в виде мыслей о суициде. У меня ручьем побежали слёзы, и только чудом я не разрыдался в голос. Я понимал, что всё кончено. Для меня. Для всех людей. Распахнулся косми ческий колодец величайшей беды, чёрная дыра отчаяния, и обреченная Земля валится в неё, претерпевая бесконечные страдания и не умея их прервать.
        Однако страдали, оказывается, не все. Сергей Сигизмундович Гойда напротив, был весьма весел. Как и один из его помощников. Они заливисто хохотали, прямо- таки давились хохотом, гулко хлопали друг друга по плечам и по спине и медленно сползали на пол, не в силах устоять на ногах. Другой служка - тот, что крутил верньер, не был ни радостен, ни печален. Он был деловит. Он точными выверенными движениями ревизовал оборудование "лейденской банки", хмурясь, всматривался в дисплей и строгим тоном отчитывал напарника за какую-то небрежность. Досталось от него и самому Гойде. Потом он вернул верньер в исходное положение, и всё кон чилось.
        Я неловко утирал слёзы, выворачивая голову то вправо, то влево и шмыгал носом. Гойда, держась за сердце, глотал пилюльки. А служки, превратившиеся в соляных истуканов, пялились на него с испугом. Очевидно, демонстрация состоялась с превышением потребного уровня излучаемых сил.
        - Ублюдок, - прошипел Гойда и сильно ткнул провинившегося помощника тростью в лицо. Попал в рот. У того выступила кровь. - Немедля убирайтесь прочь, недо умки! Я с вами потом разберусь.
        Он ещё несколько минут шумно дышал и пил апельсиновый сок, поднесённый Иль даром. Затем спросил:
        - Как вы, батенька? Теперь верите? Конечно, верите. Пусть этот идиот перес тарался, но зато, согласитесь, показ удался на славу. Эмоции взвились в подне бесье. У вас было отвратительное настроение, после подпитки от "лейденской банки" стало невыносимым. Я и один из этих бездарей скупо радовались жизни, вследствие чего едва не надорвали животики. А ведь была выпущена лишь крошечная часть скоп ленной нами психоэмоциональной энергии. Мизерная. Нет, всё-таки я гений. А мой конденсатор… ах, мой конденсатор… Я просто не нахожу слов.
        - Аккумулятор, - сказал я. - Конденсатор отдает накопленную энергию за раз, аккумулятор - постепенно.
        - Ну что ж, аккумулятор, так аккумулятор, - с готовностью согласился Гойда.
        - Вам виднее. В конце концов, я не технарь. Подобные частности мне неинтересны…
        Тут его прорвало. Похоже, этот "mad scientist", безумный учёный крайне нуж дался в слушателе, не способном от него сбежать. И, обретя такового в моём лице, сделался по-настоящему счастлив. Я мало что запомнил из его продолжительной речи, там было намешано всякого, но некоторые полезные сведения в голове сохра нились.
        Например, кое-какие фамилии координаторов «Предстоящих». Организация не имела единовластного лидера, руководил ею координационный совет. За силовые органы отвечал один из высших чинов губернского УВД, за PR - бывший сотрудник влиятельнейшего "Фонда интенсивной политики", за деятельность фанатиков- сатанистов - известнейший некогда понтифик "Нагорного Братства АУМ". Между про чим, разыскиваемый Интерполом по подозрению в организации кровавых терактов, прогремевших несколько лет назад в крупнейших европейских и азиатских столицах. За финансы - важный чиновник Казначейства. Ну, и так далее. Свора честолюбцев, готовых на совершение любой пакости. Наукой медициной руководил, само собой, Гойда.
        Грязные их делишки, разумеется, не имели ничего общего с тем мёдом, который разливал Гойда с телеэкрана в своём нашумевшем выступлении. Успешная реморали зация преступников и возвращение их, "тёплых и пушистых" обществу? Ложь! Убаюки вающая сказочка для обывателя. Все бедняги, пойманные «Фагоцитом» и двумя десят ками подобных ему боевых групп (причем, не только негодяи и отщепенцы, попадались под горячую руку и обычные граждане), доставлялись в «Игву». Это ужасная кон тора, наполненная вперемешку самыми отпетыми дьяволопоклонниками и самыми увле чёнными научниками. Причём чаще всего обе ипостаси объединены в "одном флаконе". Там с «материалом» проводилось тестирование для отбора пригодных к использованию в качестве "лейденских банок". Годных сажали в мешки при «этажерках», а негодных казнили, верша импровизированные чёрные мессы. Медленно и мучительно убивали, резали на кусочки… Грандиозный выплеск психоэмоциональной энергии!… "Лейденские банки" заряжались под завязку…
        Я слушал страстную речь профессора, полную первобытного восхищения собой - и тихо зверел. Объектами ненависти становились поочерёдно «Фагоцит», "Игва", сам я
        - из-за бессилия что-либо изменить. А наипаче всего и вне всякой очереди - Гойда, Гойда, Гойда. Несколько раз ненависть доходила до крайнего предела, я снова и снова силился порвать цепь, добраться до омерзительного старикашки- профессора, раздавить, как гадину. Оковы были по-прежнему прочны.
        В какой-то момент я, наверное, окончательно перевалил порог информационной восприимчивости и вовсе перестал Гойду понимать. И слышать, в общем. Гойда сыпал специальными медицинскими терминами, пытаясь связать коренные положения религии и диалектического материализма с коренными же уставами любезной его сердцу психиатрии. В доказательство он приводил множество цитат из различных, авторитетных для него источников, в том числе литературно-художественных, но запомнилась мне только одна. Да и то потому лишь, что была она позаимствована из читанного мной самим произведения. "Дьявол есть человеческий разум, лишившийся Бога" . Юз Алешковский, «Рука». Гойда собирался лишить людей Всевышнего, которого почему-то люто недолюбливал, вытеснив Его из человеческого разума и заменив Величайшим Земным Правителем.
        В этом месте я отвлекся на кое-какие процедуры физиологического характера. Припёрло… не до смущения стало. Впрочем, Гойда не обратил на меня ни малейшего внимания. Я пустил слив, насколько позволяла цепь, обмыл руки и вдруг, сквозь шум утекающей в канализацию воды, уловил знакомое имечко.
        Никита Возницкий, студент. Симпатично-зловещий персонаж родом из тараканов ской папки. Оказывается, Гойда не только знавал этого самого Возницкого, но и был даже дружен с ним по-своему.
        С содержимым папки Гойда, кстати, тоже был знаком. Вскоре после пленения на моей квартире был произведён тщательный обыск. Многого отыскать не удалось. Изыскатели удовлетворились вышеназванной папкой, помеченной штампом журнала "Взгляд сверху". А также изъятием документов, удостоверяющих мою личность, писем (частных, интимных писем, сволочи! - неистовствовал я) и некоторого количества наличных денег и оружия.
        - Пистолетик ваш нашли, - сказал Гойда, демонстрируя мне «беретту», извле чённую из подмышки. - Я прельстился, взял его себе. И, верите ли? - не расстаюсь. А ведь не любил допрежь оружие. Никогда не любил.
        Познакомились Гойда с Возницким в психбольнице, где mad профессор собирал материал для научного труда, а Никита «косил» от армии. Возницкий, между прочим, владел некими любопытными записками, доставшимися ему по наследству от прадеда. Прадед в свою очередь откопал эти записки в посёлке Серебряном, куда он умудрился весьма ловко эвакуироваться в начале Великой Отечественной войны советского народа. И семью с собой прихватил. Включая военнообязанного младшего брата. Принадлежали записки перу (ну же! ну! - нетерпеливо ёрзал я) некоего авантюриста Артемия Трефилова (ага!) и были выполнены в начале ХХ века.
        Записки делились на две части.
        В первой содержались довольно мутные, неудобопонятные и путаные теории, час тично зашифрованные, которые всякий читатель волен был толковать по-своему. Во второй - чёткие практические советы. Увы, тоже частью сделанные тайнописью. Главная беда состояла в том, что выяснить, для подтверждения какой магической теории из первой части следует применять те или иные советы из второй не предс тавлялось возможным. Однако прадедушка Возницкий вместе с братцем решили, что расшифровали некоторые указания. И что касаются они ни много ни мало борьбы с мировым злом.
        Чтобы побеждать большое зло, необходимо вершить малое, сопровождая злодеяния некоторыми специфическими действиями. Тем самым большое зло оттянется на жертву ющих собой мучеников, где безвредно сгорит дотла, а мир станет чище. Вот так - в русле некоторых средневековых ересей. Короче говоря, братья принялись растлевать местное отрочество, обставляя банальные преступления против девственности таинс твенностью и мистицизмом. Как раз в это время гитлеровская Германия начала тер петь поражение за поражением - что, естественно, было воспринято Возницкими, как собственная заслуга. Долго ли коротко, братья и сами не заметили, как борьба со злом отошла на второй план, заслонённая всё растущим сластолюбием. На том они и погорели; при аресте оба были убиты. Художественное описание их последних минут имеется в соответствующей главке "Фуэте очаровательного зла".
        Наш современник Никита весело смеялся над наивностью предков. Он был совершенно уверен, что Трефилов учил (вот только кого учил?) вызывать, а затем и материализовать демонов. А также осуществлять обратный процесс. То есть проникать в их измерение человеку. Живому. В преисподнюю, можете себе представить? Проникать и возвращаться, обогатившись невиданными знаниями. Трефилов (похоже, с убедительными фактами в руках) считал преисподнюю не религиозной абстракцией, не духовно-поэтической метафорой, но вполне материальным местом. И даже будто строил механизм для постановки этого дела, то есть движения туда-сюда, на поток. Насчет возможности проникнуть «туда» Никита сомневался, зато «оттуда»… Вызвать беса, подчинить его, подгрести с его помощью под себя толику власти - вот чем собирался он вплотную заняться в ближайшее время, едва лишь окончится его медицинское освидетельствование!…
        Сам Гойда находил записки занятными - особенно те пункты, где описывались тайные обряды, подчас весьма колоритные, исполненные животного эротизма, - но не более.
        После благополучного получения Никитой "белого билета" связь профессора и бывшего пациента не только не прервалась, но даже укрепилась. Этому способство вала Катюша Возницкая, очаровательная несовершеннолетняя танцовщица и нимфоманка, чью немую в прямом смысле слова благосклонность они делили без капли ревности друг к другу.
        "Старый похотливый козёл!" - подумал я брезгливо. А, скорей всего, и про изнес вслух. Потому что Гойда споткнулся, нахмурившись, посмотрел на меня и сказал:
        - Молодость, батенька, недостаток преходящий. В чём вы, даст бог (Бога вспомнил, тварь! - скривился я), ещё уверитесь сами. А что касательно до похотливости, то не вам меня упрекать. О ваших сексуальных подвигах я осведомлён
        - некоторые письма, хм… пролистал. ("Подонок, какой подонок!" - простонал я.) И о Юлии Штерн, моей безответно любимой ученице, употребляемой вами за спиной законного мужа, достойнейшего человека, знаю. И о Анжелике Сафиуллиной тоже знаю, - он понизил голос почти до шёпота. - За один намек о вашей связи с которой… кхе-ххе… за один только намёк, повторяю, мой верный телохранитель Ильдар оскопит вас на этом самом месте своим мясницким ножиком… Да и не может пристрастие к чувственной любви служить упрёком мужчине. В каком бы возрасте он ни находился, - добавил Гойда уже обычным тоном.
        - Что это вы заговорили о моей будущей старости? - спросил я с всколыхнув шейся вдруг надеждой (слаб всё-таки человек! даже такой отчаянный, как я). - Ведь мне уготована печальная роль наполнителя для "лейденской банки". Обмолвились?
        - Да помилуйте, - сказал Гойда. - Причём здесь какая-то "лейденская банка"? Почему вы так неверно истолковали мои слова? Я, напротив, как раз из Вас собираюсь сделать э-э… Люцифера. Из вас, батенька, понимаете?!
        Дневник Антона Басарыги. 18 мая, воскресенье.
        Портрет Артемия Трефилова завораживает. Вспоминаются Гоголь и Уайльд, вспо минаются Козыри принцев Амбера. Смотрю на него, и почему-то представляется разная чертовщина, вроде переселения душ, но чертовщину я от себя гоню. Во-первых, мы схожи внешне, в то время как вопрос о внутреннем подобии остаётся без всякого ответа. Во-вторых, Артемий был известным дамским угодником и родную сторонушку, ища приключений на сво… (хм, хм… в общем, ища приключений), исколесил вдоль и поперёк. Следовательно, сто лет назад ничто не мешало ему провести месячишко- другой в тихом старинном городе Старая Кошма, исконной обители уважаемого старо кошминцами семейства Басарыг. И в определённом смысле заделаться предком неко торых ныне живущих (не будем конкретизировать, которых, но заметим - бесконечно симпатичных) представителей этой славной фамилии.
        Толкование, конечно, целиком на грани допущений, но вполне, вполне достовер ное. Однако меня не удовлетворяет совершенно. Честность девиц и женщин рода Басарыг давно стала нарицательной среди старокошминцев. Только, будьте любезны, не поймите моих слов превратно.
        Поэтому я решил посоветоваться кое с кем. Конкретно, с самым серьёзным, самым авторитетным краеведом, топонимом и бытописателем здешних мест, известным в народе как Коля-однорукий. Авторитет он заслужил, печатаясь в уездной (нес колько раз и в губернской) прессе со статьями на историческую тему. По-моему, в статьях своих не гнушается Николай присочинить для красного словца (а зачастую так прямо безбожно врёт, хоть святых выноси), но за руку его до сих пор не ловили. Проживает Коля-однорукий в Серебряном. А у моего тестя в Серебряном име ется участок десять соток под картофель и турнепс, крестьянский пот на котором частенько проливает ваш покорный слуга. Поэтому сей уездный Нестор-летописец мне более-менее знаком. Случалось нам даже разок-другой посидеть за мужской сте пенной беседой у костерка, поесть печёной картошечки да с сальцем, да с огурчи ком, да с Колиным выдающимся первачком. О посиделках тех у меня сохранились самые наиприятнейшие воспоминания. Надеюсь, у него тоже.
        День с утра выдался ясный, притом выходной, а забот никаких особых не пред виделось. Население Петуховки в основной массе пребывало на стадионе, где гремел районный спортивный праздник. Там были мои жена и тёща, непременные и увлечённые участницы всяких физкультурных мероприятий. Оттуда же недавно пришли тесть с внучкой.
        Тесть, он же председатель поселкового совета, открыв соревнования торжест венной речью и пожелав спортсменам рекордов, вернулся, дабы переодеться. Ему ещё предстоит попрыгать, поскакать в составе волейбольной команды «Пресс», а в галс туке и штиблетах делать это несподручно.
        Взнуздал я своего железного коня породы ИЖ-Юпитер 3М - редчайшей, эксклю зивной масти "deep purple" (хромированные выступающие узлы, ведущее колесо от кроссового байка, большущая тракторная фара, рыжие и жёлтые языки пламени на бензобаке - чем не концепт?), загрузил в коляску две двадцатилитровые канистры с водой да и покатил уж было совсем. Однако меня остановил нежный оклик дочурки- лапушки.
        "Папка, далеко ли собрался? Возьми меня с собой", - попросилась Машенька из окошка. Рядом с её светлым личиком маячила окладистая тестева борода поверх радужного спортивного костюма и рыжая Люсьенова морда. "До Серебряного ската юсь, - сказал я больше для тестя. - Я в пятницу говорил с Анатолием Павловичем Коробейниковым. Он наладился огород лошадкой пахать, так я договорился, чтобы и наш заодно поднял по-соседски. Хочу полюбоваться". - "Дорого ли столковались?" - спросил тесть с подозрением, что уж наверняка слишком дорого. Я сказал. Тесть крякнул: "Эх, Тольша, ну, Тольша! Уж этот своего не упустит". - "Зато и срабо тает качественно, не чета другим", - пожал я плечом. "Что да, то да, - сказал тесть. - А всё ж таки следовало поторговаться". - "Не умею", - отрезал я. Тесть попыхтел-попыхтел, но смирился. Куда ему деться? В прошлом году он со вспашкой именно Серебрянского участка ой как оконфузился. Подрядил пахать огород одного деятеля на «Беларуси». Так тот, бездельник, такого нам наковырял… пришлось после загонять мотоблок с навешенным культиватором да обрабатывать землицу по новой. Набегались за
блоком до усёру оба - как тесть, так и я.
        Нуте-с, куда деваться? - дочке я отказать, конечно, не смог. Тесть попросил подкинуть до стадиона - всё равно по пути, - не отказал и ему. Канистры из коляски пришлось выкинуть, а жаль. Не то чтобы в Серебряном не было воды - там и речка вам и колодцы. Просто дорога на Серебряное - не ах. Значительная её часть в поперечном сечении имеет неприятный для мотоциклиста перепад высот. Уклон рельефа на отдельных участках составляет градусов до двадцати. Канистры (40кг с лишком) мне нужны были в целях безопасности движения, как импровизированный про тивовес.
        Кроме Машеньки в коляску проворно нырнул Люсьен. "А этот ещё куда? - спросил я. - С дедом, на спортивную арену? Соревноваться в лазании по канату и столбу? Ручаюсь, он соберёт все награды". - "Не-ет! - захохотала Машенька. - Люська с нами выпросился. Он же родом из Серебряного. Стало охота дома побывать. У него там друг живет, пёсик".
        Исчерпывающие сведения. У иных дети с Карлсоном общаются, а у меня - с котом. Блин!
        Над стадионом реяли разноцветные флаги. Летали порванные мускулистыми гру дями бегунов-победителей финишные ленты, похожий на Белую Бабу воздушный змей и воздушный змей, похожий на белого мужика. Витали запахи конского и людского пота, свежей земли, травы, пива и газированной воды «Апельсин». Звучали азартные выкрики и рукоплескания. Звенел мяч.
        Казачки, наши и приезжие, только что закончили джигитовку. Главный кубок вручался, как и в прошлом году, удалому атаманскому отпрыску Ростиславу Бердышеву. Он был чубат, белозуб, нахален (ох, нахален!) и притом столь надулся, гордясь собою, что смотреть смешно. Моя Ольга, как одна из красивейших женщин посёлка, подносила Бердышеву триумфальную ленту через плечо. Ростислав надеялся произвести впечатление своей победой в первую очередь, конечно, на неё, никакого секрета тут нет. И с нетерпением ждал, очевидно, заслуженного поздравительного поцелуя. А она, видя его вытянутые губы и покрасневшие уши, засмеялась и ускользнула. К а к оскорбленный станишник сдержался и не швырнул кубок оземь, не растоптал ленту ногами, не соображу.
        Возле широко распахнутых ворот стадиона был сооружен помост для гиревиков. Двухпудовиками играючи жонглировал на зависть друзьям и соперникам молодой человек Элвис. Разминался перед основными соревнованиями. На него с замиранием сердца смотрели ночные плакальщицы: гренадерша Надя и Алёна Горошникова. Время от времени соперницы обменивались смертоубийственными, точно боевые эспадроны, взглядами. Лязгала сталь, летели искры, и вновь влюблённые очи обращались на полуголого здоровяка.
        Так вот кто повинен в разбивании ваших сердец, подумал я. А ведь не зря по нему девочки сохнут. До чего ж здоров, атлет! Хоть и прыщеват без меры. Тут Надя, видимо, боковым зрением заметила меня и, здороваясь, кивнула. Помнит. Я кивнул в ответ и улыбнулся. Она вдруг смущённо зарделась и потупила глазки. Мне пришло в голову, что она по-своему очень недурна, и будь я моложе, ей-богу, приударил бы за ней. Было бы интересно. Да что там! Мне уже становилось интересно. Вот те на! Я глянул на неё опять. Определённо, недурна! В голове закопошилось что-то этакое… романтическое. Озорное даже. С паскудно-удалецким привкусом. Из разряда: "А вот бы…"
        "Молодец", - похвалил я Элвиса вслух, дабы отвлечься от неумеренно игривых мыслей. "Молодец против овец, - недовольно парировал тесть, - а против молодца и сам ягнёнок. Нету нынче на него нашего Филиппа, вот он и красуется. Салага!" - "Да, - согласился я, - Фил бы сейчас не только гири метал. Прихватил бы для потехи и пару зрителей". - "То-то и оно, - протянул тесть. - И чего он в этот раз не приехал? Раньше, вроде, никогда не пропускал. Эх, тряхну стариной! - вдруг воскликнул он. - Негоже, чтобы по гирям победителем кто-то иной, кроме Капраловых становился! А ну!…"
        Оставив тестя отстаивать фамильные завоевания, что грозило затянуться надолго, мы поехали дальше. (Новейшие данные союзнической разведки: молодость уступила-таки опыту. С минимальным разрывом. Ни секунды не сомневаюсь в завидных физических кондициях тестя, но… Объективности ради: Элвис запросто мог сыграть в поддавки - например, из уважения к сединам и политическому весу.)
        По дороге я завернул на плотину - глянуть, сколь высоко держится зеркало пруда, а также проведать лодку. Позавчера я смолил её и конопатил, сейчас она лежала на берегу кверху днищем, нетерпеливо ожидая пуска на воду. Подождет ещё. "Теперь газу?" - спросил я, осмотрев лодку.
        Дочка и кот - из-под полога выставлялись одни мордашки - враз кивнули.
        И я дал газу. Но с оглядкой на драгоценную пассажирку, потому далеко не пол ного. Будь один, дал бы, конечно, больше - страсть не люблю медленно ездить. Однако ж до Ямской избы долетели вмиг. Там настигли попутного пешехода. Молодой парень. Шатен с непокрытой головой. Тонкий, одетый не по-походному, а обычно - голубые джинсы, белая ветровка. В белых кроссовках и с голубым самошитым джин совым рюкзачком за плечами. Шёл он легко и помахивал декоративной тросточкой, более подходящей для пижонских богемных тусовок, чем для наших горных и лесных дорог.
        Я снизил скорость, посигналил, подъехал, остановился. Парень обернулся, и я его узнал. Костик Холодных, сосед моих родителей по лестничной площадке. У него бабка живёт в Серебряном. Как-то раз, года два назад, я его туда подвозил от автобуса по материной телефонной просьбе. На этом самом мотоцикле. Вот так вст реча!
        "Констант э н, - сказал я радостно. - Ты ли это, дружище? Ты, конечно, ты… Давненько я тебя не видел. А ты здорово подрос. И возмужал".
        Он прищурился против солнца. "Дядя… дядя Тёма?" - "Не Тёма - Антон, - сказал я. - Антон Басарыга. Предпочтительно без "дяди". - "Точно, - хлопнул он себя по лбу. - Ну конечно же, дядя Антон! Извините. Вечно я, балбес, имена забываю, путаю". - "Забыл, так забыл. Не страшно, - сказал я. - Ты в Серебряное? Садись, подбросим!" - "Как в прошлый раз?" - спросил он и засмеялся. "Ага!" - Засмеялся и я, внутренне недоумевая, чем его так уж развеселил "прошлый раз".
        К веселью сейчас же подключилась Машенька. Мы от души похохотали теперь уже втроем. "А как зовут вас, прелестное дитя?" - спросил Костя, с умилением взирая на веселящуюся малышку. Я не успел и рта раскрыть. "Маша", - тоном благовоспи танной девочки пискнуло прелестное дитя и церемонно протянуло ручку. Костя с серьёзным видом пожал её, а затем… "Маша, разрешите мне быть вашим рыцарем!" - Он преклонил колено и коснулся детских пальчиков губами. "Извольте", - кивнула новоиспеченная дама сердца. Я отвернулся, пряча улыбку. "У вас, дядя Антон, кажется, есть ещё сын такого же возраста?" - спросил Костя. "Увы и ах, - вздохнул я о наболевшем, - сына бы, конечно, надобно завести непременно. И давно бы пора, как без наследника?… Но пока…" - "Опять я, получается, чего-то напу тал, - огорчился Костя. - А ведь мне вспоминается определённо мальчик. И мотоцикл у вас, помнится, был не этот. Снова ошибаюсь?". - "Нет, - успокоил я его. - Мотоцикл тот же. Окраска другая, ещё кое-что. Тюнинг, выражаясь современно. Шурин расстарался. Ну, и я ручки приложил". - "Замечательно получилось", - пох валил Костя. Незаметно
было, чтобы он кривил душой. "Спасибо", - немного смущенно сказал я.
        Тут из коляски высунулся Люсьен, и Костя его увидел. Воскликнув громогласно: "Барбаросса?!!" он бросился целовать заспанную кошачью морду. Выяснилось, что добрая старушка, первая Люськина хозяйка, была Костиной бабушкой Онисьей. Ныне, к сожалению, покойной. Внучок-студиозус направлялся в её избушку за какими-то замечательными и важными предметами, напоминающими о беззаботном деревенском детстве. (О, ностальжи!…) А заодно намеревался пожить недельку в Серебряном, повидать знакомых. Повидать Ониного пса Музгара, проживающего нынче у… у дяди Коли-однорукого. Каскад счастливых совпадений!
        Заднее мотоциклетное сиденье Костик оседлал столь ловко, будто только этим и занимался все свои, сколько ни есть (осьмнадцать, пожалуй), зим и лет. Но сидел напряжённо, словно ждал всё-таки от меня какого-нибудь неприятного фортеля, каверзы какой-нибудь. "А вот возьмет этот дядя не то Антон, не то Тёма, у которого не то сын, не то дочь, и столкнет злодейски меня с мотоцикла если не на повороте, то уж на мосту точно!" Впрочем, не исключаю, что он помнил … Хоть, вроде, не должен…
        …Тот самый "прошлый раз" в Серебряном выдался для Кости не слишком удачным. А я оказался об этом случайно осведомлён. Было так. Почти одновременно с Костей появились в Серебряном парень и девушка. Столичные штучки, молодые и красивые. Особенно девушка. Она была прелестна, прелестна! По понятным причинам главное внимание я обратил на неё. Тем летом как раз тесть готовился сразиться за пред седательское кресло, Ольга повышала квалификацию на очных курсах в далёком граде Петра Великого, тёща нянчилась с внучкой и домашним хозяйством… Ну, а мне выпал редкий случай отгулять отпуск в июне. В дополнение к отпуску достался мне ого род. Со всеми сорняками, колорадскими и прочими вредителями сельскохозяйственных культур, с окучиванием, поливкою и так далее. Словом, в Серебряном я проводил массу времени.
        Сперва юные дачники меня заинтересовали весьма и весьма. Интеллектом не обижены - по лицам видно, да и внешне симпатичные. А девушка, как я уже отмечал,
        вообще !… Начал к ним наведываться ("Я, эта, тутошня антеллигеция, значить. Просвещенный, сиречь, золотарь, во как!"), беседовать на различные темы. Литература, поп-история, поп-футурология. Девушка Катя категорически отмалчивалась, зато брат её, Никита, выдавал оптом и в розницу резкие, но интереснейшие (и, насколько могу судить с высоты своей, эта, эрудиции, чертовски оригинальные) суждения. Но что примечательно - чем дальше, тем всё меньше они мне нравились. Оба. От них словно бы исходила какая-то недобрая, жутковатая, дьявольская сила. Девушка прямо обжигала своей сексуальностью. Но не видимой, а скрытой, потаённой, отчего ещё более притягательной. Честно признаюсь, я вожделел её до болезненной ломоты в известных местах. Грубая, звериная похоть. Чувствуешь себя полнейшим скотом, но это даже нравится, вот что страшно. А Никиты я вскоре и вовсе стал опасаться физически. Трудно объяснить. Говоришь с ним, говоришь и вдруг ловишь себя на ощущении, что не с человеком разговариваешь, а с адской машиной, под человека замаскированной. И она, того и гляди, взорвётся. Сумасшествие какое-то…
        Кроме того, они напропалую курили травку.
        Вот к ним-то в оборот и попал наш Костик. Ничего удивительного - Катя его увлекла, зачаровала, он влюбился без памяти. А Никита заинтересовал как сильный, умный, ироничный, но в то же время ничуть не высокомерный взрослый товарищ. Наверное, Косте хотелось иметь как раз такого старшего брата. Запредельным напряжением воли пересилив стойкую интеллигентскую деликатность, я вмешался. Предложил Никите оставить парня в покое. Он расхохотался мне в лицо, наговорил целую кучу остроумных слов, являющихся, по сути, очень обидными оскорблениями, а напоследок обозвал кликушей и уже открытым текстом послал . И я, махнув рукой,
        пошёл . Что с ним, драться, что ли?
        Спустя день-другой, ввечеру, копаясь среди картофельных грядок, я услышал вроде как выстрелы. (Да, дело было, конечно, опять-таки в Серебряном.) Подозри тельные хлопки донеслись со стороны заброшенной школы, где квартировали Никита с Катей. Я завёл мотоцикл и помчался туда. Думал, они застрелили Костю. Или Костя их. У школы стоял работающий «УАЗ» с распахнутыми дверьми, пустой. Я спешился, не решаясь войти. Выстрелы не повторялись. Потом мимо меня промчался и нырнул в школу здоровый пушистый пёс. Послышалось глухое собачье рычание, звуки борьбы, проклятия, вскрики, полные боли.
        В школьном окне возникла странная и страшная фигура. Как мне показалось, не вполне человеческая. Я видел её примерно от середины бёдер и выше. Первым делом бросались в глаза гениталии существа - непропорционально огромные, ОГРОМНЫЕ багрово-чёрные волосатые гениталии самца в состоянии эрекции. И ещё бросалась в глаза чудовищная телесная худоба и гнетущая телесная диспропорция. Словно костяк с деформированной грудной клеткой и сдвоенным (а то и строенным) гребенчатым позвоночником туго обмотали и перевили избытком сухожилий и вен, а затем обтя нули коричневатой сухой и жёсткой кожей, почти напрочь забыв о мускулатуре. Во втянутом треугольнике живота, там, где сходится нижняя пара рёбер, сгустились тени, и казалось, что оттуда торчит шляпка большого гвоздя. Узкий кровянистый рот кривила гримаса, могущая быть улыбкой. Болтающийся нос был как мягкий иск ривлённый хоботок-клюв; глаза - как две металлические занозы; крошечный череп, изрытый бороздами, с надувшимися под кожей кровеносными сосудами - как поросший редкой щетинкой грецкий орех. Кошмарную фигуру освещало красное закатное солнце.
        Наверное, окажись на моем месте кто другой, перепугался бы до пожизненного заикания. А мне почему-то не было страшно. Словно я уже встречал когда-то (в прошлой жизни? во сне?) таких чудовищ и знал, как с ними держаться и знал, чего от них ждать. Потом наваждение схлынуло, отступило. Я понял, что это всего лишь Костя. Измочаленный, без одежды, с потемневшим лицом и запавшими глазами, - Костя. Проклятые дачники сотворили с ним что-то очень, очень скверное.
        Стараясь поддержать его дух, я шутовски поклонился. Он скользнул по мне взг лядом, но, кажется, не узнал. И вдруг, неловко покачнувшись, перевалился через подоконник и рухнул в крапиву. Следом из окна выскочила собака. Костя, тоненько взвизгивая, катался по крапиве и всё не мог подняться. Наверное, его крепко одурманили наркотиками или другой гадостью, и он утратил всякое соображение, всякую ориентацию.
        "Позвольте-ка, подсоблю вам, мистер, - продолжая по инерции шутить, пригова ривал я, вытаскивая его из крапивы. - Приветствую ваше славное возвращение в мир людей из галлюциногенного ада". Он с силой оттолкнул меня и, шатаясь, вперевалку бросился прочь. Проследив взглядом его путь до бабкиного дома, я вскочил на мотоцикл и, что было скорости, дунул из Серебряного. По счастью, никто рядом со школой меня не зафиксировал, так что я избежал неприятной роли свидетеля по делу о тамошней стрельбе и прочих безобразиях. Назавтра же покинул я и Петуховку, отправившись в Питер. Причина была уважительная - навестить жену, у которой как раз началась экзаменационная сессия. Поддержать духовно и гормонально.
        Словом, натерпелся парень в то лето, не позавидуешь. И если он был не совсем без памяти, если знал меня, как очевидца, то был я для него раздражителем хуже язвенной болезни. Ведь одна моя физиономия должна была пробуждать в нём такие воспоминания, которые стараются забыть навсегда. Или окружают сдобной ложью, самообманом, в который постепенно, со временем начинают верить и сами.
        (Показателен анекдот. Отец рассказывает сыну о беспокойной, героической молодости."…И поймали нас с товарищем враги и поставили к стенке, расстреливать. Перед нами взвод солдат с винтовками, перед нами офицер с саблей; взмахнёт - и грянет залп. Тут офицер вдруг смеётся гадко и цедит с издёвкой, что тот из нас, кто всему взводу и ему первому сделает прямо здесь… Ну, короче, низменное удо вольствие доставит, того помилуют и на волю отпустят. И дрогнул мой приятель и забыл, что он мужчина и воин, и унизился, спасая шкуру… Н-да…" - "А как же ты, отец?!" - "Я-то?… А меня, сынок, расстреляли…")
        Что тут добавишь? Со всяким бывает, убеждён: всплывёт подчас в памяти такой прах, что и вправду кажется - уж лучше бы расстрел…
        Приехали, поздоровались. Костя забрал у Николая ключи от бабушкиного дома, отправился свои артефакты собирать. Дама сердца за ним, и Музгар за ним. Люську мы только видели. Хвост трубой, и - дуй не стой! Былых подружек навещать, былых недругов гонять.
        Обрадовав в виде прелюдии Николая последним номером "Вопросов истории" (тесть выписывает) я признался, что привело меня дело. "Да уж понял", - отозвался он. Я выложил портрет Артемия. "О, - воскликнул он, - никак Тёмка Трефилов! Молоденький. Откуда? Такого ещё не видал". - "А я бы лучше вовек не видел". - "Что так?" Я снял очки, взял себя за подбородок и, медленно поворачивая лицо из стороны в сторону, предложил найти десять различий. Пообещал в случае успеха отдать "Вопросы истории" насовсем. Николай всмотрелся, хохотнул: "Пр а вда што!…" Потом нахмурился: "Постой-ко… ты ж, вроде, не здешний". - "Ну,
        - сказал я, чуточку нервничая оттого, что приходится объяснять очевидное. - В том и дело. Прабабка моя Трефиловского семени нагулять вроде как не могла. То есть теоретически - могла, теоретически она и от Святого Духа, скажем, понести могла, но практически…"
        Николай повертел фотографию, подумал, похмыкал. И, как мне показалось, не совсем впопад спросил, случалось ли мне бывать на Карпатах - в Западной Украине или Молдавии. В Литве? А в Белоруссии? Я отвечал с недоуменьем, что проходил действительную в Приднестровье. Полтора года после учебки. Но при чём тут это? Николай с заметно возросшим оживлением спросил, слышал ли я в таком случае про Живулю? Я сказал, что что-то слышал. Вернее, читал. Но, положительно, читал не в армии. Кажется, в некоторых областях России так называли в ранешние времена кукол.
        Николай возбужденно заходил по избе, похмыкивая: "Кукол, говоришь…" - и как бы даже подскакивая. Достал из загашника графинчик, спросил взглядом, присоеди нюсь ли. Я отказался: "За рулём". Он накапал себе стопочку, со вкусом выпил, пососал ржаной сухарик и завёл рассказ.
        После Отечественной войны Николай служил в истребительных войсках. В тех, которые сейчас не кусает, на которые не гадит только ленивый. В карательных, - во, как наладились мазать, щелкопёры, блин! Очищал западные советские территории от бандитов. Там-то он и услыхал предание про Живулю. Впрочем, преданию было меньше, чем полвека. Якобы ходит по свету человек. Кто таков родом, доподлинно неведомо; он и сам не знает. А всё потому, что живет он не свою жизнь, а чужие. Объявился он в Первую мировую. Был артиллеристом, младшим офицером, а как звали, забылось. Батареей командовал или вовсе орудийным расчётом. И слыл он везунчи ком. Рядом с ним никого никогда не убивало, а если ранило - так легко. Солдаты его, конечно, боготворили за это. Но однажды везение кончилось. Отступали они. Организованно. Тактический маневр. А тут да и прилети шальной снаряд, и угоди прямиком в середину колонны. Боезапас сдетонировал. Рвануло так, что весь личный состав той батареи вместе с лошадьми и пушками разнесло вдрызг. А офицерика нашего только контузило.
        Подобрали его медбратья, подивились удачливости да живучести. А он возьми в госпитале, и заяви, что он - вовсе не он, а собственной персоной рядовой Пупкин, заряжающий. Или, положим, ездовой. Рехнулся господин офицер, - поняли врачи. Надо лечить. А где вблизи от линии фронта дурдом найдешь? Тут случилась оказия в тыл - посыльный на мотоциклетке с пакетом. - Подвезёшь? - Подвезу. Описали весь Живулин недуг на сопровождающей бумаге, велели держаться покрепче за водителя, да и расстались с лёгкой душой. Только выследил мотоциклетку кайзеровский аэроплан-разведчик. Пилот был не промах, быстро сообразил, что не простой это экипаж, и выполнил ручное бомбометание в расчёте на захват важного пакета. Посыльному осколок сердце пробил, а Живуле опять трын-трава. Немец приземлился, бумаги забрал и живого русака захватил в плен. Подумал, важная птица. Привёз. Немцы его допрашивать, а он твердит, как заведённый что, дескать, он как есть фельдфебель Кулаков, особый моторизированный курьер. И умрёт под пытками, но ни слова врагам не скажет об устройстве мотоциклетного карбюратора, а паче того бензобака. Но
пилот-то толкует, что фельдфебель Кулаков за рулем был, - вот, дескать, аусвайс его, пробитый осколком, - и погиб. Давай фрицы бумаги захва ченные смотреть и видят, что псих им попался. С необычными симптомами помешатель ства. Известное дело, немцы народ любознательный, всякие опыты начали ставить над ним. И вот что выяснили: самого его ни пуля, ни штык, ни яд, ни газ не берёт. Зато ежели около него в непосредственной близости (на расстоянии вытянутой руки и менее) кого-нибудь умертвить насильственно, то начинает Живуля себя убитым считать. И ведь не только считать - становится им по-настоящему. Перенимает соз нание, самоощущение убитого, память и привычки. Всё, кроме внешности. Долго немцы над ним дековались, пока он не удрал как-то. Перебрался обратно через линию фронта. Он в то время себя крестьянином местным полагал. Припёрся, как он думал, домой. Здравствуй, жинка дорогая, давно я тебя не видал. Соскушнился, жуть! Пошли-ка на постелю, побалуемся! А жинка-то самозванца - топором. Пришлось Живуле в леса податься.
        Ну, те места без войны года не живали. Так что сменил Живуля к девятьсот сорок шестому-то году десятки, а то и сотни личин. Не старея, кстати. Свою нас тоящую жизнь, понятно, вовсе забыл. Мы, советские военнослужащие, коммунисты и материалисты, прошедшие огонь и воду, точно знающие и доказывающие каждым своим днём, что бессмертных людей не бывает, смеялись, конечно, над этим нелепым суеверием. Ага, весело смеялись… Пока сами Живулю не встретили. Пропал у нас боец молодой. Совсем пропал, как растаял. Понимали мы, что до него бендеровцы добрались, к награде представили посмертно. И тут приходит мужик из лесу. По глаза бородой зарос, в немецкой полевой форме без погон. Чистый бандит. И гово рит, что он рядовой Феклистов Егор. Погибший наш товарищ, стало быть. Мы его доп рашивать, а он - Феклистов я, и всё тут. Запирается, издевается. Ладно, не хочешь по-хорошему, не надо. Применили к нему дознание с активным воздействием нулевой степени. А надо сказать, не вдаваясь в засекреченные подробности, такая это штука - "активный нуль", что испытуемый перед дознавателями (их обычно несколько работает) не юлит
и не запирается, а с огромным энтузиазмом выкладывает, что ни спроси. Хоть про эмбрионально-планцентарную стадию личной жизни, хоть про то, как с бабами любиться предпочитает - всё как на духу выболтает. А этот твердит, будто Попка: Феклистов я, Егор! Чего вы, ребята? Ах, ребята мы тебе, фашистский прихвостень?! Ошибаешься. В расход его по-быстрому пустили, закопали кое-как, а он через день снова является. Я, говорит, рядовой Филимонов Егор, попал во вра жескую засаду. Был пытаем и расстрелян, но чудом остался жив. Вчера попал в дру гую. Бандиты подло замаскировались под советских военных ("Даже внешне похожи на вас, ребята"), опять пытали, опять расстреляли - с тем же результатом. Готов дальше выполнять воинский долг. Упорствует, значит, зараза. Шлёпнули ещё раз, валандаться не стали… А когда засомневались, спохватились, что надо бы было сей феномен научно исследовать, он уж больше не приходил. Хоть и скорбен Живуля был головёнкой, но не совсем видно дурак…
        Намахнул Николай ещё стопочку, ткнулся губами и носом в культю, втянул шумно воздух, крякнул, головой тряхнул, спрашивает: "Ну как тебе, Антоха, байка моя? Мандраже берет, а?" Я сказал, что мандраже, не мандраже, но некоторое впечат ление остается. Только непонятно, при чём здесь я и при чём здесь Трефилов? А равно при чём здесь Живуля? Пардон, что-то не врубаюся! Туповат-с.
        Николай прищурился и, приблизив ко мне лицо, пропел эдак вкрадчиво, обдавая самогонным духом: "А ты вспомни-ка, Антоха… может, тебя ранило во время прохож дения службы?… в Приднестровье-то?… может, в катастрофу какую попадал?… или ещё чего?… Ну?…"
        Так. (Так, так, так, говорит пулемётчик; так-так-так, говорит пулемёт.) Вон Коля на что намекает, допёр я наконец, и от этой моей сообразительности по хребту побежали, топая вразнобой сотнями ножек, неприятные мурашки. Мандраже. Артемий Трефилов, производивший над собой экзотические опыты (получается, удачно производивший), без вести пропавший на Первой мировой, и есть Живуля. Бессмертный, нестареющий, многоликий (но многоликий - не от лицо , а от
        личность ), - Живуля. Стотридцатилетний Живуля, искренне считающий себя сейчас тридцатилетним Антоном Басарыгой. Отсюда идентичность облика современного живого
        меня и древнего фотоизображения его . В сущности, меня же. Что называется, решение задачи отличалось элегантностью и было неоспоримо: Я = Я.
        "Повезло тебе, Тёма, со внешностью-то наконец, - сказал тихо и проникновенно Николай. - Впервые за сто лет - повезло…"
        Так и сказал - "тебе, Тёма".
        "Это что же получается? - пробормотал я, облизывая моментально пересохшие губы. - Давай-ка разберёмся. Буквально перед самым моим дембелем в нашей казарме случился ночной пожар. Однако дневальные службу знали туго, и серьёзно постра давших не было. Я, например, отделался лёгким обмороком и легчайшими ожогами. Тем не менее, на пепелище был найден обгорелый до неузнаваемости труп. Следственная комиссия приняла его за останки поджигателя, молдавско-румынского национал- экстремиста. Тем более, неподалеку обнаружилась канистра. Если следовать твоей, Николай, логике, мы должны сделать вывод, что труп принадлежал настоящему Антону Басарыге, погибшему таки при пожаре. Когда старослужащего Басарыгу торкнуло по башке падающей балкой, сознание его перекочевало к Живуле. Дембель сгорел, а Живуля-Трефилов, слегка контуженный и надышавшийся дыма, был благополучно выведен из пламени. Которое сам перед этим запалил, живя в шкуре фанатика- националиста. Я правильно составил цепочку?" Николай, сочувственно потупив глаза, кивнул. Я окостенел, а он, пользуясь моментом, немедленно подсунул мне наполненную стопочку.
Подрагивающей рукой я потянулся за спиртным…
        Тут мне надоело изображать убитого страшной правдой о себе маленького человека, и я хихикнул. Николай воззрился на меня с любопытством. Я отодвинул самогон и сказал, усмехаясь, что при всей своей безусловной увлекательности и загадочности, история с Живулей однако не дает ответа на вопрос, от которого мы плясать начали. А именно: почему Антон Басарыга похож на Артемия Трефилова? Ну,
        был похож при жизни, до пожара в казарме. В котором якобы погиб. Ведь никто из сослуживцев не заподозрил в перепачканном сажей погорельце чужака. Я уж не говорю о родителях. Почему?
        Круг замкнулся, заключил я с ноткой некоторого сожаления.
        "Почему, да почему… Вот почему", - сказал Николай и бросил на стол тоненькую пачку жёлтой, истрёпанной бумаги. Письма старинные, тесёмкой розовой перевязан ные. Я посмотрел на него с вопросом. "Читай. Читай-читай, не стесняйся. Этой тайной любви век возрасту, и трепетные эпистолы сии давно утратили первона чальную интимность. Сейчас они всего лишь историческое свидетельство, способное прояснить подлинное положение вещей".
        Я развязал бантик и взял верхнее письмо. Милый мой и ненаглядный Тёмушка! - вились мелкие аккуратные буковки. - Пишет Вам ваша… . - и так далее, на четыре с половиной страницы нежности и страсти. И подпись: Любящая Вас неземною любовью Ксения Б .
        Ксения Б.! Вот так притча! Знаменитая красавица Ксюшка-вертихвостка. Та самая, которую прадед мой Степан Лукич привёз из Малороссии. Которую боготворил. И которую же, тем не менее, до седых волос гонял по всей Старой Кошме вожжами, ругая потаскухой. Частенько в одном исподнем. Хоть трезвый, хоть пьяный. Видно, не зря до сих пор Басарыги ругают непослушных девчонок её именем.
        "Чего ж ты мне голову морочил? - спросил я Николая, прочтя подпись и разведя руками. - Выходит, всё-таки "бритва Оккама" - стоящая штука. И самая простая версия - самая верная. Грешная прабабка виновата во всём".
        "Обожаю мистификации, - признался он с удовольствием. - А тебе - тебе самому разве ж не интересно было? Разве ж душой не замирал, думая, что вдруг… вдруг и в самом деле ты - Живуля?"
        "Как не замирал, - сказал я. - Было маленько".
        Потом я посмотрел на фотку Артемия Федотовича и подумал: "Дедушка. Это надо!
        Николай тем временем употребил ещё полсотни грамм, и ещё полсотни и принялся хвастливо рассказывать, что мистифицирует он всех и вся, находя в этом массу удовольствия. Обожди-ка, он ещё за книгу возьмется. Материала-то - бездна. Вот, хоть бы и о Живуле - чем не сюжет? Поди, пойми, где тут правда, а где выдумка.
        Он, кажется, порядком уже поднабрался, но, не колеблясь, добавлял опять и опять. Всё без закуски. Я смотрел на него с тоской и усталостью. Он заметил мой взгляд, что-то там решил для себя, придвинул ко мне пальчиком письма и приказал, чтобы я их сейчас же забирал. Я спросил, зачем. "Как зачем? - вроде, осердился он. - Тебе ж писаны". Опять двадцать пять! "Будет уж шутить, - сказал я, с трудом сдерживая недовольство. - Проехали". Не выношу, когда заезженную плас тинку крутят вновь и вновь. "Какие шутки, - сказал он с пьяным упрямством. - Я серьёзно".
        Не знаю, чем бы это закончилось, если б не вернулись наши археологи. Маша несла громко мурлычущего Люсьена на руках, легонько трепала за ухо и выговари вала за непослушание. А Костя, белый, как гашёная известь и с прыгающими губами, медленно прошёл в дальний угол, сел там на табурет и сгорбился. К ногам уронил пластиковый пакет.
        "Чего это?" - спросил его с подозрением Николай.
        Я подумал, что пришла пора убираться. Незачем моей дочке смотреть на этого пьяного и нервно-бодрого во хмелю старика и этого печального юношу.
        "Коврик бабы Они", - сказал Костя бесцветным голосом.
        "И чего он, коврик?" - продолжал допрос бывший истребитель фашистских и националистических банд.
        "Изображение на нем снова изменилось. - Костя поднял на Николая глаза. - Люди и животные переместились. Ни о какой ошибке не может идти речи. Он и в самом деле по-своему живёт. Ковёр, понимаете? Я не сошёл с ума, у меня есть замеры, они записаны и заверены свидетелями. Не знаю, что и думать".
        "А чего тут думать? - сказал очень громко Николай. - Обычное дело. У нас и не то случается. Подумаешь, картинка на ковре шевелится. Места здеся такие, что только тут держись! Вон, мужик бессмертный в двух шагах от тебя сидит, и ничего".
        Я, почуяв, что терпению моему приходит конец, поднялся, взял Машу за плечико и подтолкнул к выходу. "Пора домой ехать, малышка. Ну, бывай, Никола. Спасибо за помощь. Константэн, может, ты с нами? Чего тебе тут, в нежилой, пусть бабушки ной, избе… Поедем, у нас и комната найдется свободная, приютим".
        "Правда, поедем, мой рыцарь!" - сказала Машенька.
        "Да, - сказал Костя задумчиво. - Я, пожалуй, поеду с вами, прелестная леди. Дядя Коля! - почти выкрикнул он вдруг звонко. - Скажите, ведь это вы вызвали тогда спецназ? Когда Возницкие… ну, когда Возницкие меня… Вы? Некому же кроме вас! Телефон-то в Серебряном единственный".
        Николай молча сопел. А Костя теребил свой заколдованный коврик, смотрел на Николая в упор и, повторяясь, твердил, что пусть он признаётся, что звонил. Кроме него некому. И тут Николая прорвало.
        Да, это он вызвал спецназ. Да, да! Что в том плохого, глупый пацан? Он тем самым жизнь спас Косте, не меньше. Ведь бойцы-то практически все полегли, только и остался Илюхи сын еле живой. Штольц Илюха, Колин боевой товарищ, попросил помочь сыну-комитетчику: проследить за парочкой подозрительных субъектов. Не мог Коля ему отказать, не мог и не хотел. Да, следил. Да, докладывал. Не за страх, а за совесть. Потому что хоть кто-то должен со злом бороться, если большинство старается его не замечать, а то и вовсе покупается на его запретную сладость, его тёмное очарование. Можете считать, шпионил и стучал, если с души не воротит оскорблять старого солдата. И, видя, как дела развиваются, Коля за него, пацана, готов был лечь тут со своей берданой. И лёг бы, кабы не приказ Штольца: уйти и не вмешиваться. И он ушёл, рыбачил, будто так и надо, а на сердце кошки скребли. Вернулся, а они там все… лежат. Три парня молодых и Илюхи сын, забыл, как имя, капитан Штольц. Он-то дышал ещё… Эх… Эх! Теперь всё узнали? Вот и езжайте себе с Богом со Христом.
        Мы удрали. Молча. Не могу говорить за Костю, Машеньку и особенно за кота, но я чувствовал себя препогано. Словно вправду оскорбил Николая, обозвал доносчиком и бывшим карателем. Словно на инвалида, попривыкшего за годы к своему стыдному в глазах здоровых людей уродству, из глупого озорства пальцем показал: гляньте, чего у него! И хоть не стыдился Николай ни секунды истребительской и комитетской своей молодости, и хоть не считал ни секунды её постыдною я сам, а один леший - погано.
        Отъехав от Серебряного, я остановил мотоцикл возле речки и умылся в ледяной воде. Напился. Потом сел на камешек, свернул козью ногу и начал с ожесточением травить себя дымом. Неторопливо подошли мои пассажиры. Костя, задумчивый и сом невающийся одновременно, спросил, как я считаю, что же всё-таки происходит? Почему здесь чудеса - обыденность, а в большом мире - сказка? Почему, отдалив шись от наших мест, он начинает думать о мистике со снисхождением и иронией; вер нувшись же, понимает, что ирония эта была как минимум неумна и, во всяком случае, отвратительно высокомерна? Я спрятался от ответа за клубами дыма. Разглагольст вовать сейчас о прорехе в пространстве, ведущей туда, не знаю куда, где есть то, не знаю что, которое действует на здешний континуум так, не знаю как, казалось мне… ну, неуместным, что ли. Сейчас, когда неплохой мужик Коля-однорукий надира ется в одиночку оттого, что на него подействовало известно что и - известно каким образом. Вот где мистика, думал я, тошная мистика межличностных отношений. Не касаясь человека, симпатизируя ему, причинить тем не менее боль. А Костя смотрел на
меня, как на пророка и ждал ответа. Отстань, думал я, отстань, отвяжись! С чего ты взял, что спрашивать об этом нужно меня?
        Выручила Машенька, а лучше бы не выручала.
        Она вытащила из моего рта окурок, отбросила в придорожную грязь, изо всех своих девчачьих силенок обвила меня ручками и сказала, что да, чудес у нас мно жество, а иначе и быть не может. Ведь папкина машина сломалась только с виду, а на самом деле работает до сих пор и всё вокруг себя меняет.
        Какая машина, доча, обмирая, спросил я, а Костя удивлённо поднял брови: дей ствительно, какая?
        Большая и безобразная машина, которая притворилась, что её нет, а на самом деле есть, которая проделала ход к не нашим местам , был ответ. Давным-давно, когда папку звали ещё не папкой, а как-то по-другому, он строил в Серебряном машину, чтобы попадать куда хочешь и видеть что хочешь. А когда построил и попробовал куда-нибудь отправиться, то попал в такое плохое место, что ой-ой-ой. Там жили чудовища без души и без сердца, похожие на некрасивых людей и, увидев папку и узнав, что у него есть душа и есть сердце, бросились на него, чтобы душу отнять, а сердце превратить в комок пыли. Он успел уйти и попросил своих товарищей, жёстких как железо, машину взорвать - ведь чудовища гнались за ним, а ход почему-то не закрывался. Товарищи, жёсткие как железо, взяли у него много денег и машину взорвали. А папка, боясь, что сердце его всё-таки заразилось чужой пылью, пошёл на войну, чтобы там пропасть без вести и сбить со следа тех чудовищ, которые охотились за ним. И жёстких как железо товарищей, которые охотились за ним тоже. Но машина, хоть разрушилась во взрыве по винтику, оставила после себя как бы
невидимый отпечаток, который иногда может становиться снова машиной и снова открывать ход в не наши места . И тогда чудовища лезут к нам, чтобы отнимать у людей души и превращать сердца в пыль. А папка на войне пропал без вести, как хотел, - он забыл себя, забыл обо всём. Сейчас машина - она же почти живая! - соорудила для себя как бы крошечный собственный мирок. Он рядом с нашим и похож на наш, но другой. Как будто намеренно плохая фотография хорошего человека. В этот мирок можно попасть, если знать, как. Люська вот умеет. Иногда. Только ему трудно и немного больно и очень страшно там. Там много лёгкой и вкусной добычи, но ещё больше врагов, самый опасный из которых - красная сороконожка, ядовитая, как сто змей сразу.
        Машенька говорила быстро, возбуждённо, дышала мне в шею горячим, и я вне запно понял, что у неё жар и бред. И испугался по-настоящему. Костя слушал во все уши, иногда принимался кусать согнутый крючком палец - волновался, словно свято верил каждому её слову. Я жестом показал на Машин лоб. Он прикоснулся ладонью и всплеснул руками. Жар, без сомнения. Продуло во время езды. Я усадил их в коляску, велел Косте обнять её покрепче и поспешил домой.
        Всю дорогу девочка рассказывала Косте про машину и её жуткий мирок, в который ходит Люсьен. Про чудовищ без души и как они собираются покорить нашу Землю, а собаки Трефиловской породы, такие, как Музгар, чуют их, чуют их слуг среди людей и не боятся, и могут прогнать. Про маму, которая умеет
«волшебничать» и непременно научит её, Машеньку. Про папу, который никогда не вспомнит, кем был раньше и никогда не умрёт, ведь он прошёл в не наше место и ход его пометил бессмертием. Только это не та мерзкая метка, про которую рассказывала Машеньке бабушка и которую называла "клеймом зверя", а другая: ведь папка не стал Антихристом и не станет ни за что, ни за что!!! И про то говорила Машенька, с совсем недетской болью и страданием за другого , как это невыносимо страшно - жить всегда; жить, не помня себя, жить дольше тех, кого любишь…
        Костя рискнул спросить, откуда она всё это знает, и Маша ответила: просто знаю. У меня же мама волшебница, её папа так и называет: "Волшебница ты моя, колдунья и чародейка". Значит, и я - чародейка.
        Температура у неё оказалась 40,2.
        Я виноват, один я.
        ГЛАВА ПЯТАЯ,
        в которой я пощусь и пускаю кораблики. Шапка с бубенчиками. Адская скважина на брюхе. Спасти девственниц! Иде я?
        Никогда я не верил россказням о пользе голодания.
        Омолаживающий эффект, лечебный эффект, эффект просветления духа и просвет ления оптики. Обострение интуиции и ума, обострение чувства прекрасного и скорое притупление чувства голода… Ручаться можно, апологеты содержания желудка и кишечника в пустоте вспомнят ещё несколько десятков замечательных эффектов, которые преподнесёт старательному неедяке воздержанность в питании.
        Всё обман!
        Например, на третий день абсолютного поста досадное чувство голода должно притупиться, сменившись чувством небывалой лёгкости во всем теле. Ничего подоб ного! И на третий день и на четвёртый жрать мне хотелось ничуть не меньше, чем в первый. Пожалуй, даже сильнее. Хотелось жевать. Хотелось жевать неподатливую волокнистую пищу. Жареное мясо. С кровью. Да хоть бы хлеб. Жвачка не помогала, я выбросил её в раздражении в унитаз. Минеральная вода, которую я вливал в себя литрами, проскакивала желудок с крейсерской скоростью, оставляя за собой ощу щение всё возрастающей раз за разом, небывалой, абсолютной, стерильной чистоты. Той чистоты, которая, между прочим, человеческому желудку вообще не нужна.
        А где обещанная бодрость? Меня постоянно клонило в дремоту, но сон был нек репок, жарок - словно при болезни. В сновидениях ко мне являлся Поль Брэг, автор бестселлера "Чудо голодания" и намекал, что неплохо было бы каждые двенадцать часов ставить клизму. Тогда, дескать, очищение будет более полноценным. Брэга сменял Порфирий Иванов, говорил, что клизма - дрянь, нужно вовсе не клизму ста вить, а ходить босиком по снегу, обливаться ледяной водой и единяться духовно с Природой. Порфирию активно поддакивал покойничек Виталя Зомби, которому водой обливаться было не только полезно, но и необходимо - на нём голубым огнём, словно сотканная из природного газа, горела одежда. Являлись ещё какие-то измож дённые личности в лохмотьях, облепленных репьями. Грязные, дурно пахнущие, с гно ящимися глазами, увешанные ржавыми цепями, увенчанные терновыми венками. Предла гали, настойчиво, с угрозами и проклятьями, раз уж всё равно я воздерживаюсь, не терять времени впустую, а вознестись помыслами в небеса. И молиться, молиться, молиться…
        Просыпался я с тяжёлой головой и колотящимся сердцем.
        Обещания телесной силы и выносливости также оказались дутыми. Стоило мне приступить к прокачке пресса или отжиманиям (в довольно неудобном положении - руки за спиной опираются на толчок), как по всему телу выступал обильный пот, а колени начинали дрожать. Однако я не поддавался слабости и продолжал выполнять физические упражнения. Времени у меня было навалом, и я решил занять его прора боткой рельефа отстающих мышечных групп. Благо потребная для такого дела низкока лорийная диета соблюдалась сама собой, без возникновения на горизонте каких-либо труднопреодолимых соблазнов. Пачка галет, которую я сжевал в первые часы заклю чения, оказалась единственной.
        "Кормить вас больше не станут, придётся в дальнейшем воздерживаться. Полезно. Хлебцы эти - поблажка. Скушали, и не обессудьте, довольно с вас. А вот минеральной воды не экономьте, её будет сколько угодно…" - Гойда, похоже, начи тался брошюрок "Здоровый образ жизни" и поверил, что чепуха, которой тамошние авторы, поголовно целители-шарлатаны оправдывают длительную голодовку - чистая правда.
        А поскольку к своей Голгофе я должен подобраться в состоянии наивысшей цело мудренности и беспорочности, то кормить меня - только портить. Вредно для конеч ного результата. Вот слабительное - полезно. Принимайте его, Филипп, почаще.
        Как же, всенепременно! Жаль, Гойда не ведал, что пурген стал жертвой унитаза ещё в первый день заключения.
        На очищение организма от шлаков и отрешение души от всего земного и пустого мне было дано девять дней. "Мне нравится число девять, - говорил Гойда, по своему обыкновению подхихикивая и неловко помахивая палочкой. - Есть в нём некая скрытая магия. Некий намёк и как бы незавершённость. И в то же время цельность. Намёк на нечто грандиозное. Как бы трепетное ожидание: вот-вот!… Как бы детская вера в чудо: ещё мгновение, - и!… Прелестное число, самое лучшее в первом десятке. Не напрасно оно самое последнее из однозначных. Девять дней… так и хочется продолжить фразу, правда? Но есть опасность сказать банальность, поэтому лучше остановиться. Итак, девять!"
        Этот помешанный борец с банальностями посещал меня довольно часто, каждый раз принося новую тему для беседы, которую и развивал вполне самостоятельно. К великому моему счастью, "лейденских банок" он больше не с собою не брал. Хотя, я допускал это, сам немножко подзаряжался от них хорошим настроением. Иначе откуда его неизменная бодрость, его странные, часто неуместные смешки-кхеканья?
        На горячие мои заявления, что я не считаю себя достойным уготованной великой чести, ибо грешен, порочен и глуп, ибо давно не девственен (на это я упирал особо), Гойда только беззаботно смеялся. "Да где ж беспорочного-то взять? Вы, Филипп, иногда поразительное малодушие проявляете. Допустим, освобожу я вас. Помещу на ваше место чистого помыслами ребёнка, ангелочка. Представьте его подавленность, его невыразимый ужас, когда он поймет, что с ним намереваются совершить что-то этакое . Непонятное. Пугающее. Он и не выдержит, пожалуй. Неужели вам его не жалко? А как вы себе представляете лидера нации десяти-двенадцати лет от роду? Нет, вы мне подходите лучше всего. Вы сами не знаете своей харизмы! Женщины вас полюбят глубоко и беззаветно за одну только внешность, за голос, за улыбку, это же очевидно. Мужчины будут доверять вам за вашу физическую мощь, непременное свойство вожака стаи. Кто-то - за остроумие, кто-то - за подкупающую простоту и народность, что в нашей державе немаловажно. Твёрдость в характере разовьется сама и очень скоро. Твёрдость в вас есть уже сейчас, алмазная твёрдость, она ясно
видна опытному взгляду, сколько бы вы её ни скрывали за напускной неуверенностью и мягкотелостью. Нет, Филипп, не спорьте! Вы - идеальный вариант. Не забывайте и того, что все ваши лучшие качества будут многократно усилены. И в первую очередь те, которые необходимы грандиозному правителю, вознесённому над странами и народами".
        Пробовал я заходить с другой стороны. Что он, Гойда, думает о своей даль нейшей участи? Неужели тиран, которым, не дай Бог, я всё-таки стану, позволит Гойде продолжать спокойно жить? Ему, по сути создавшему, изваявшему этого тирана из невидного, в общем-то, «полуфабриката»? Ему, видевшему тирана в одних трусах, прикованным к, пардон, сантехническому очку? Заблуждаться на этот счёт не стоит. Я придушил бы его даже сейчас, появись вдруг такая возможность, и Гойда это пре восходно знает! После инициации же и метаморфоза я, то бишь, уже и не я вовсе, Дьявол собственной персоной, не позволит ему прожить одного лишнего мгновения. Размажет микронным слоем по полу и стенам. Разрежет на куски и утопит в этом самом унитазе. УНИЧТОЖИТ!!!
        Разумеется, парировал Гойда. Совершенно справедливо, - размажет, растерзает, даже из памяти вымарает. Но им, Гойдой, движет отнюдь не сладенькая мечта при биться к будущей главной кормушке, получить от благодарного властителя уютную синекуру. Одно-единственное ему важно - увидеть триумфальное явление Князя народу. Понять, что жизнь прожита не напрасно, и главное дело закончено успешно. И вот ещё чего я не знаю, кхе-ххе!… Он вовсе не собирается отпускать меня в сво бодное плавание. Мы отправимся в великое будущее вместе. Перенос сознания реален. "Лейденская банка", подвергнутая некоторым изменениям, позволит выполнить его со стопроцентной надёжностью.
        Мы. Будем! Одним!! Целым!!!
        Причём без шизофренического раздвоения личности. Поскольку рождённое через… да, через пять дней существо будет не совсем уже человеком.
        …Гойда приносил маленький телевизор и показывал мне новости. При этом он садился от меня дальше, чем обычно, у самого выхода, и не отпускал Ильдара. Побаивался. Глядя в экран, я рвался с цепи яростней обычного.
        В городе творилось нечто ужасное. Демонстрации, митинги, кровавые стычки милиции с гражданами и граждан между собой. Массовые убийства, обставленные как ритуальные, посвящённые Сатане. Нападения на храмы различных конфессий, разо рения кладбищ. Самоубийства. Аварии, пожары, теракты. И везде - Сатана! Сатана! Люцифер! Ждём! Вершим - во имя Твоё! Присягаем - делу Твоему! Из магм - восстань к нам!
        Разворачивался обещанный новый этап деятельности "Предстоящих".
        - Наших боевиков, - комментировал Гойда, - почти уже не приходится подбадри вать э-э… искусственно. После гибели Зомби они превратились в форменных волков. Они хватили человечинки и не могут остановиться. Ни сна, ни отдыха. Режут вино ватых и невинных. Результаты колоссальные! Город напоминает грозовую тучу, раз ряды из которой лупят с периодичностью поистине небывалой. "Лейденские банки" заряжаются едва ли не самостоятельно. «Игвы» разряжают их в местах скопления народа, почти не скрываясь, и надо видеть последствия! Я подброшу вам опера тивные съёмки, вы оцените эффект. Правоохранительные органы дезорганизованы, не имеют ясных целей. Личный состав милиции и солдаты внутренних войск вооружены боевым автоматическим оружием, снабжены бронетехникой, выпущены на улицы и стре ляют без разбору. Мне иногда кажется, - сознался он, - что мы слишком уж форсиро вали события. Но теперь поздно что-либо предпринимать. Контроль над ситуацией полностью утрачен. И не только законной властью, доживающей последние минуты, но, к сожалению, и нами. Маховик раскрутился, остановить его немыслимо. Его можно только
присоединить к потребному механизму или сломать. Пройдет пять дней
        - и мы поймём, что из задуманного нам удалось. Удалось обратить эту чудовищную энергию на свою пользу или нет. Если да - мы победили. Если нет, нас раздавит.
        Смотрите, Филипп, не смейте закрывать глаз!
        Ваша власть будет стоять на прочнейшем в мире фундаменте из костей и ужаса человеческого, одновременного ужаса миллионов людей, - поэтому она будет непоко лебима!
        Зато и вы не сможете отступить. Никогда.
        Иначе жертвы будут напрасны.
        Человеческие жертвы… Человеческие. Сможете ли вы перешагнуть через них?…
        С какой неистовой силой я желал порвать цепь! С какой…
        Я знал, что это возможно. Возможно! Не в цирке, в жизни. Мой собственный дед, именем которого меня назвали, однажды, в момент наивысшего волнения и страха за жизнь близких, порвал голыми руками лодочную цепь, словно гнилую бечевку.
        Это случилось в конце тридцатых годов. Моя бабушка и тётя, тогда совсем маленькая девчонка, поплыли на лодке через реку, в соседнюю деревню. Туда приехали торговцы с товарами. Была весна, река разлилась, а мост разобрали ещё раньше, чтобы не унесло половодьем, не разломало ледоходом. Паром ходил только по расписанию. Дед велел бабке забирать как можно выше, чтобы течением не снесло на паромный трос и не перевернуло. Видимо, она забрала мало. Дед, услышав крики: "Филькя, беги н а реку! Еленка твоя с Нюркой тонут!", выскочил из избы в окошко, в одних подштанниках, без рубахи и сапог. Еленка с Нюркой не то чтобы совсем уж тонули, но отнесло их уже далеко. Девочка лежала на лодке, перевёрнутой кверху днищем, кашляла и подвывала, а бабушка бултыхалась рядом. Плавать не умели ни та, ни другая. (Кстати, тётя вспоминала, что тонуть ей было совсем не страшно и не больно. Она словно бы пила, пила, пила речную воду, и всё не могла напиться. Ещё на дне колыхались такие красивые-красивые мягкие водоросли, в них хотелось улечься и заснуть. Больно стало потом, когда её вытащили, и пришлось выпитую воду отдавать
назад реке. Я уверен, она что-то перепутала. Во время паводка вода вовсе не прозрачна, а больше похожа на жидкую глину - увидишь ли сквозь неё водоросли? Да и не могла бабушка нырять за ней. Она же совсем не умела плавать.) Дед заметался по берегу. Потом подскочил к чьей-то лодке, ухватился за цепь, заорал зверем, рванул - и цепь не выдержала. Впрочем, бабушку с тётей спас другой мужик. Он находился гораздо ближе к тонущим, был уже на воде, уже в лодке и поспел раньше деда.
        Я знаю, какими цепями приковывают лодки в Петуховке. Вряд ли в тридцатых годах использовали более тонкие. Моя блестящая кандальная цепочка выглядела бы рядом с лодочной цепью украшением, и только.
        Неужели дед был во столько раз сильнее меня?
        Или сталь в моих оковах - особо прочная, легированная?
        Или меня просто-напросто не припекло по-настоящему?!!
        Шестой день выдался самым тяжелым. Во-первых, уже сутки, а то и более ко мне почему-то никто не приходил. Минералка кончилась, я был вынужден пить сырую водопроводную воду. Страшная гадость. Я звал надзирателя, гремел по трубам и, отчаявшись дозваться людей добром, пустил струю из крана мимо ванны. Вода давно уже уходила под дверь, но никому не было до этого дела. Бросили меня, что ли? Во-вторых, начался-таки долгожданный насморк, а вдобавок возникла резь в животе.
        Наверное, из-за воды.
        А возможно, думал я с горькой иронией, оттого, что я так ни разу и не сожрал слабительного и не засадил себе клизму, как рекомендовал умудрённый многолетним опытом мистер Брэг. Ах, как халатно по отношению к собственному здоровью и недальновидно я поступал! Наверное, стоило бы попросить Гойду проделать для меня эту нехитрую процедуру.
        Настроение было ни к чёрту. Задница за неделю превратилась в сплошную сухую мозоль, повторяющую по форме унитазную крышку. Дёсны и зубы молили о любой, любой работе. Я вдруг пожалел, что выкинул жвачку и с определённым интересом начал поглядывать на губку. Тоже ведь упругая.
        Сочинение Дэна Симмонса бесило меня одним своим видом. Растерзав несколько книжных страниц (варварство! кощунство! - раньше я бы и с дамским детективом в мягкой обложке так не поступил), я понаделал лодочек и пускал их по течению. Лодочки скапливались у двери, образовав подобие Беляевского Острова Погибших кораблей. Я метнул в них пустую бутылку и ещё раз примерился к цепи. От многок ратных попыток у меня уже образовались раны на запястьях. Раны саднили. Пробовать силы с каждым разом хотелось всё меньше.
        Тут я наконец услышал множественные шлёпающие по воде шаги в коридоре, ругань и звон ключей. Дверь открылась, кораблики и бутылка вырвались на волю. В комнату ввалился мужик в сапогах и халате. "А, Рваный рот", - узнал я его. Слу житель при "лейденской банке", получивший за излишнее рвение от Гойды костылем в пасть.
        - Закрой кран! - заорал он.
        - Сам закрой, - предложил я с плохо скрытой угрозой. - Видишь, у меня руки связаны.
        Рваный рот сплюнул в раздражении, погрозил мне кулаком, но близко подходить поостерёгся. Затем выскочил в коридор, закричал на кого-то там, срывая злость: мать-мать-мать! шевелись-живо-твою-мать! В камеру въехала «этажерка» с человеком-мешком. Рваный рот подтолкнул её почти вплотную ко мне (я почуял густой аммиачный запах, исходящий от пузыря), опять скрылся за дверью. За первой "лейденской банкой" последовала вторая, затем ещё. В комнату поместилось пять штук, гуськом, ещё одна встала на пороге - половина здесь, половина снаружи. В коридоре продолжали шлёпать сапогами и ругаться - выстраивали продолжение этой апокалипсической цепочки. Я отметил, что "лейденские банки" соединены между собой кабелями, и что у ближайшей этажерки на верхней полке лежит широкая и глу бокая воронка. Раструб наподобие допотопного «матюгальника». Воронка состояла из нескольких слоёв тонкого листового металла с прослойками бурой изоляции между ними. Такая же изоляция выстилала воронку изнутри. Изоляция казалась мягкой и жирной, как нагретый гудрон, а металл - перекалённым. На нем виднелись концент рические разводы цветов
побежалости. Ещё на раструбе имелись ремни, и они понра вились мне меньше всего. Я сейчас же представил, как эти ремни накинут мне на голову, затянут пряжки, лицо целиком скроется внутри конуса… Удушье гарантиро вано. Рядом с «матюгальником» лежал большой пучок крошечных присосок в виде голо вастиков с проводками вместо хвостиков. Проводки соединялись с узкой частью воронки "матюгальника".
        Жильцы мешков-пузырей пялились на меня дикими немигающими глазами и безоста новочно гудели в нос. "Н-н-н-ууу!… Н-н-н-н-н-уу…" Будто лоботрясы- старшеклассники, от безделья доводящие "училку".
        Пока я изучал "лейденскую банку" и сопутствующее оборудование, пока слушал, тихо ярясь, гундосый хор людей-мешков, возня в коридоре почти прекратилась.
        В камере опять появился Рваный рот. Он осторожно толкал перед собой инва лидное кресло, в котором покоился Гойда. Было тесно. Кресло между ванной и чередой "лейденских банок" проходило впритирку. Когда локоть Гойды касался людей-мешков, профессор кисло морщился.
        Руки Гойды были пристёгнуты к подлокотникам, из рукавов пиджака выставлялись прозрачные трубочки, но на этом сходство его с "лейденской банкой" заканчива лось. Мешок отсутствовал, пластырь на рту тоже, ноги стояли на подставочке. Впро чем, были пристёгнуты и они. Голову профессора покрывала воронка. Родная сестра той, что я с тайной дрожью отвращения считал предназначенной себе. Воронка сидела на Гойде глубоко, натянутая почти до бровей, но в то же время залихват ски, чуть набекрень; ремни перекрещивались под подбородком. Головастики-присоски покрывали всё лицо профессора - уже без бородёнки и усов, чисто выбритое и ставшее оттого похожим на резиновую маску. Проводки убегали также ему за уши. Сергей Сигизмундович выглядел шаржированным эскизом к "Волшебнику изумрудного города". Патентованная Баба Яга - Милляр в роли Железного дровосека, только что вытащенного из болота и облепленного пиявками.
        Сдержать глумливую ухмылку не удалось. Да я и не собирался, конечно.
        - Вот так фокус!… Явление шестое. Те же и голова профессора Доуэля. Салют стратегический! - в некотором недоумении (а как же обещание мистических девяти дней? псу под хвост?) поприветствовал я его, продолжая откровенно лыбиться.
        - Позвольте? - сказал Гойда столь же недоумённо и чуть-чуть громче и визгли вей, чем обычно. Улыбка моя и упоминание головы Доуэля, по всему видать, его задели. - Что значит стратегический?
        - Значит, б о льшего масштаба, нежели заурядный, - пояснил я терпеливо. - Я мог бы вам сказать просто «салют» ради отговорки, мог "салют тактический" - если бы был не слишком рад, а сказал…
        - А, понимаю, - перебил Гойда. - Мужественно острите. Не теряете присутствия духа. Горд за вас. Завидую вам. А я вот, знаете ли, волнуюсь. И даже весьма. Видите, как дело повернулось? Придётся нам завершать эксперимент, не дожидаясь девятого дня, в лихорадочном темпе. Пришла беда, понимаете, откуда не ждали, кхе-ххе… Впрочем, не пытайте, я даже не стану сейчас говорить, что произошло. Тем более, лично для вас это не имеет никакого значения. Итак, поспешим. Ну, с Бо… а-а, э-э… удачи! Приступайте, милейший, - поощрительно кивнул он Рваному рту.
        Рваный рот только того и ждал. Он звучно гикнул, из коридора, хлюпая сапо гами, прирысил напарник и подал Рваному рту зловеще сияющий медицинской нержаве ющей сталью шприц-пистолет. Себе он оставил ручную машинку для стрижки волос. Я мог побиться об заклад, у него и бритва была припасена, у парикмахера хренова. Чтобы обкорнать, значит, Ф. Капралова при случае "под колено".
        Рваный рот, выбрав наиболее удобный путь для нападения, забрался в ванну и опасливо, по сантиметру двинулся ко мне, держа шприц в вытянутой руке.
        Я, следует признать, немного ошалел, но и рассвирепел. Я понял, что шутки - всё, кончились. Пришла пора сражаться. Насмерть. Мне не было дела, чем руководс твуются эти люди - действительно благом человечества или просто своим научным помешательством.
        Я знал - меня собираются насиловать. Тело моё. Душу.
        Только - вот им!… Отсосут!…
        Я вскочил - весь в алых пятнах, зубы скрежещут и губы дрожат. Сделал звер ское лицо и рявкнул Рваному рту: "Подойдешь - убью!"
        Тот замер на мгновение, но, подбадриваемый Гойдой и напарником, двинулся дальше. Я изо всей силы дёрнул рукой - коротко, сверху вниз, снизу вверх, - выбить шприц. Рваный рот довольно ловко увернулся, снова сунулся. Ткнул кургузым стволом, щелкнул спуском. Игла клюнула вхолостую, но… я чуть-чуть запаниковал. Свобода маневра у противника была не в пример обширней, а у меня - у меня име лось множество "мертвых зон". Стоит Рваному рту определить хоть одну, и - адье, Капрал, пакуй вещички!
        Дуэль захватила, кажется, не только дуэлянтов, но и наблюдателей и даже людей-мешков. Напарник Рваного рта подбадривал его, азартно топал ногой - так, что вовсю летели брызги. Гойда то давал ему советы срывающимся голосом, то при нимался увещевать меня прекратить, - "чёрт вас раздери совсем!" - ненужное сопро тивление. Люди-мешки гудели громче и не столь монотонно, как прежде, а в ритм выпадам Рваного рта.
        И он попал. Всё-таки он попал. Вскользь, прорвав иглой кожу на боку, но попал. Зрители возликовали, Рваный рот скорей отпрыгнул, а я мигом почувствовал дурноту. Будто потерял пару литров крови зараз. Со мной такое случалось в прош лом, и я отлично знаю, каково это.
        Руки мои упали. Голова моталась, не желая принять фиксированное положение, и, наконец, бессильно повисла. Я медленно оседал. Мне стало душно, но зябко и - темно. Я видел лишь небольшой участок залитого водой пола. Возле колеса каталки крутилась кверху днищем полуразмокшая бумажная лодочка, последняя из моей Великой Армады. Титульный лист, огрызки слов."…ХА ПАДАЛ…" Падал! Кто? Я. Я падал. Лодочка крутилась.
        Кверху днищем…
        Лодочка…
        Кверху днищем…
        Крутилась…
        Лодочку понесло. Её было необходимо догнать. Иначе кто-то погибнет. Кто-то утонет. Кто-то бесценный. Почему я не могу плыть? Почему не могу грести? Почему? Кто вцепился мне в руки?… Я подался вперёд всем телом, всхлипнул-вскрикнул и рванулся - так, что зашумело в ушах от боли, а из глаз брызнули едкие слёзы. С тугим колокольным звоном лопнула цепь.
        Плыть было не нужно. Никуда. Приплыли.
        Первым ударом я опрокинул Рваного рта, обезоружил. Тот так и не успел поки нуть ванны, закрывал кран (добрался-таки, аккуратист!) - и сейчас его литые сапоги торчали из неё вверх двумя мокрыми самоварными трубами. Перепрыгнув Гойду (он, коротко вякнув, опрокинулся вместе с креслом), я достал второго эксперимен татора, панически буксующего в загромождённом "лейденской банкой" проходе, сгрёб его за шкирку. Куда, соколик? Тебя не отпускали. Заткнул ему ладонью пасть, легонько двинул под рёбра, по печени, чтобы не трепыхался. Всадил в вялый окорок прямо сквозь одежду порцию отравы из трофейного шприца. Зашвырнул в ванну к Рва ному рту; тут же сделал инъекцию и ему. По-настоящему, с погружением иглы на полную длину в мягкие ткани, а не так, как он - мне, пакостник мелкий: вскользь и навылет.
        Первая нервная взвинченность прошла, осталась расчётливая боевая злость. Да, могу теперь признаться, вредоносное зелье из шприца вовсе не попадало в мой организм. Потемнение в глазах? С шестидневной голодухи и не то бывает. Сползание на пол объяснялось ещё проще - маленькой актёрской игрой. А до цепи - так что та цепь, когда мне пообещали шкуру спустить и стачать из неё шапку? Пускай вырядну шапку, пускай царску даже… А вы спросите соболей-горностаев, что им милее - государь императорский венец да королевскую мантию мехом своим бесценным, хвос тиком своим единственным украшать или по тайге-тундре шмыгать, вострыми зубками горлышки трепещущие пичужкам перекусывать? Вот то-то и оно… А вы - цепи… Да тьфу на них и растереть! Тьфу - не более.
        Я поднял опрокинутую коляску, взял Гойду за грудки, встряхнул. С профессора ручьями бежала вода, раструб «матюгальника» сполз с макушки почти на нос, но пьявки присосок держались мёртво. Под правой рукой у меня выперло нечто знако мое, твёрдое и тяжеловесное. Я откинул полу пиджака. Так и есть, дорогая моя "Беретта Кугуар" в подмышечной кобуре. И запасная обойма на месте.
        - Дайте интеллигенту пистолет, - пробормотал я укоризненно, забирая оружие.
        - Что случилось? Почему такая спешка? Отвечайте немедленно, сумасшедший вы старик! Ну! - Я встряхнул Гойду сызнова, поактивней.
        Гойда всхлипнул. Он был полностью деморализован. Он оказался обыкновенной букашкой, этот человек, считавший себя злым гением планетарного масштаба. Обык новенной гусеницей, которую не составило труда растоптать… и кому? Всего лишь лабораторному животному, прогрызшему прутья вольеры…
        Вырвавшееся на волю животное, теряя остатки терпения, обнажило страшные клыки, и Гойда (он хотел жить) заторопился:
        - Поступили сведения, что спешным порядком готовится президентский указ о введении в губернии режима особого или даже чрезвычайного управления. Губернатор будет, по-видимому, отозван, смещён. Он чует, лис, опять убрался в Швейцарию, долечивать подагру. Будет назначен преданный президенту генерал-губернатор. Сат рап. Скорей всего, из Безопасности или Минобороны. Введут войска. «Предстоящих» объявят вне закона. Перегнули мы всё-таки палку…
        - Как тихо и без последствий разрядить эту вашу мерзость? - Я качнул головой в сторону всё ещё нудящей вереницы "лейденских банок". - Ответ. Быстро!
        Опасливо скосив глаз на пистолетный ствол, упирающийся ему в щёку, Гойда сказал:
        - Никак. Не предусмотрено. Вы можете их только уничтожить. Видите, красная клавиша на крышке? ("Не слепой и не дальтоник", - буркнул я.) Включается само ликвидатор. Там подрывной заряд с двухминутным замедлителем и порция горючего вещества с высокой температурой горения. Напалм, кажется… не знаю. Нажмите и бегите, спасайтесь. Всё сгорит к чертям, всё. Невосстановимо. Но учтите: в этом случае напряженность эмо… эмополя в радиусе ближайших трёх-пяти километров на несколько секунд возрастет тысячекратно. Обязательно будут жертвы, множество жертв. - Он прекратил поедать глазом «беретту», взглянул на меня. Глаз озорно блеснул. - Есть лишь один шанс… И вы его отлично знаете, мой юный друг. Не хуже меня знаете. Но решитесь ли?… Ильдар! - вдруг пронзительно взвизгнул он. - Ко мне, Ильдар! Он вырва…
        Я, почти не глядя, нашарил лежащий у Гойды на коленях шприц-пистолет, нажал на поршень. Профессор свистнул сквозь зубы наподобие встревоженного суслика и обмяк.
        Ильдара не было слышно. Я быстро обшарил Гойдиных помощников. Ключ от кан далов обнаружился у Рваного рта. Я отпер наручники, покачав головой, осмотрел свои окровавленные запястья. Решил, что можно не бинтовать, обойдётся пока. Под крался к двери, опустился на одно колено, опёрся в пол левой рукой и высунул голову из-за нижней части человека-пузыря. За дверью и вправду оказался коридор, очень длинный, скудно освещенный, хоть и не совсем такой, как мне представля лось. Я ожидал увидеть анфиладу выходящих в него дверей многокомнатной квартиры- коммуналки, но дверей не было. А были голые серые стены и мокрый после моих художеств с водопроводом пол, и - "Н-н-н-нуу…" - ноющие "лейденские банки" без счёта, выстроенные в цепочку. Вдалеке виднелись бетонные ступени, уходящие наверх. Кажется, я был в подвале. Я высунулся ещё. Никаких следов профессорского телохранителя. Я привстал.
        Шлёп! Голова ближайшего человека-мешка откинулась, повисла, в ней образова лась тёмная дырка. Бумм! Бумм! Бумм! По мне палили. Я понял это, уже падая и откатываясь под защиту осиротевшего пузыря.
        А потом разрушенная "лейденская банка" выплеснула заряд.
        Вот и верь после этого утверждениям, что обиталище человеческих эмоций - головной мозг!
        Ну, мне-то было не привыкать, да и успел я хоть как-то настроиться. Зато для Ильдара эмоциональный удар оказался сюрпризом абсолютно нежданным, а потому роковым. Он выскочил из своего укрытия, отбросил пистолет, выхватил большой складной нож и помчался прямо на меня, размахивая широким лезвием, выпучив глаза и разинув в крике рот. "Ур-ра-банзай-сарынь-на-кичкуу!!!" Если бы не Анжелика, которая его любила, и которую когда-то… ну, почти любил я, Ильдар бы уже был покойником. Мой боевой азарт был почти столь же силён, как его. Я выстрелил ему в ногу. Он упал, но продолжал ползти вперед, выкрикивая: "Зарежу, собаку!"
        Дурак! Подскочив к нему, я первым делом наступил на вооруженную руку, а вторым - огрел по шее пистолетом. Рукояткой, плашмя.
        Грохот, зудение рикошета, ушедшего к лестнице: «беретта» не стояла на пре дохранителе и, разумеется, выстрелила. Ильдар продолжает трепыхаться, - э, Шайтан такой! - и кроет меня во всю Казанскую по-татарски. Я включаю предохранитель и бью ещё раз. По голове. И… я едва смог остановиться. Ильдар молчит, расслабился. Но дышит, вроде.
        Я прислонил противника к стеночке, чтобы не захлебнулся случайно, поднял нож. Ого! Боевой складень «Оса». Карманов у меня не было, но расставаться с ред костным клинком я не собирался. Взяв нож в левую руку, я отправился дальше. Нас тупил босой ногой на что-то твёрдое, поднял. «ТТ». Пистолет Ильдара. Мокрый. Я бросил его обратно.
        Двигаясь вдоль вереницы "лейденских банок", я поражался обилию знакомых лиц. Вот, кажется, один из работяг, напавших на нас с Милочкой в парке. Когда это было… Ах, Милочка, любовь моя! Останусь жив, беспременно попрошу у Фердинанда твоей руки, обещаю… Ага, и этот, похоже, из них. А вот страшненькая крыска Ефи мовна, оформлявшая меня на работу к «Предстоящим» и горой вставшая против моего членства в «Фагоците». За что её-то наказали? За непобедимую мизантропию? Как бы то ни было, спасибо, мадам. Если б не вы, то на месте Виталика Зомби, попавшего на небеса не только фигурально выражаясь, но и телесно, в общем, тоже, вполне мог оказаться некий молодец по прозванию Капрал. А этот жидкий малец, где я его-то видел? Погодите-ка, дайте сосредоточиться… ну, конечно! Передача на ТВ, Гойда обещает какому-то подростку из присутствующих, что тот станет ни много, ни мало - Прометеем, господином Земли Люцифером. Что ж, не обманул отрока Сергей Сигизмундович, нет. Я вот только подвел.
        Продолжая напряжённый внутренний диалог, я выбрался из подвала. Наружная дверь, к счастью, не была заперта. Помещение, находящееся за ней, обрадовало меня, поскольку тоже было знакомо. Мониторы над полукруглой стойкой, пластмас совые араукарии в кадках. Проходная "Калибра.45". Не хватало только Демона в дежурном кресле да заразы Ардена, его нелюбимого четвероногого напарника, гото вого вцепиться первому попавшемуся в мужское достоинство.
        Впрочем, тут я ошибался.
        - Брось пушку и ножик, - сказал Демон, упрев мне в затылок ружейный ствол. - Выполнять, живо!
        Я выполнил. Не живо, но выполнил. Далось это мне дорогой ценой - ценой прокушенной губы. Эффект разбитой лейденской банки всё ещё работал - ого, как он работал! Меня всего трясло от жажды совершить какой-нибудь поражающий воображение молниеносный курбет в духе Брюса Ли, отбить ружьё, вышибить из Демона дух… но я был пок о рен. Я понимал, что Демона так же трясет от нетерпения. От желания всадить из своего пятисотого «Моссберга» двенадцатого калибра заряд картечи или свинцовую пулю «federal», прямехонько мне в башку. И что сдерживается он из последних сил.
        - Теперь повернись, - сказал Демон. - Без резких движений. Так. Три шага назад. Медленно, чувак. Ещё шаг. А теперь плавно упади на брюхо, положи руки на затылок и замри, как манекен. Как манекен, это значит без движенья, без звука, без шумного вздоха, понял? Глазами хлопать разрешаю. Я сейчас буду кое-куда зво нить, выяснять, надо ли тебя кончать сразу. Так вот, не вздумай проявлять геро изм. За него тебя не наградят даже посмертно.
        Демон, не отводя от меня ружейного дула и чутко следя, чтобы я не нарушал строгих требований, касающихся поведения манекена, набрал на огромном телефонном комбайне номер. Сказал в трубку:
        - Кобру дайте… Кобра? Да, я… Прикинь, Капрал вылез… Да, видимо, всех замо чил. Ножик у него Шайтана, а пушка Гойдина… Порвал, ага… Кровяка на запястьях, как же… шкура, понятно, лопнула… Предупреждала она!… Да ты хоть знаешь, на какое разрывное усилие цепь рассчитана? Там бульдозер забуксовал бы! Ладно, ладно. Так что мне с ним делать? Точно? Ну, давайте, подожду. А знаешь, как шлёпнуть охота?
        Так же почти, как тебе вставить… ха-ха-ха!… Ладно, сказал же, дождусь. Отбой.
        Он встал, скрипнув стулом. Поймал мой взгляд, вскинул ружьё к плечу, словно целясь, сказал: "Бах!". Осклабился, показав щербину. Спросил:
        - Куришь, боец?
        Я не ответил. Демон свободной рукой достал сигареты, зажигалку, со вкусом закурил.
        - Ты там всех положил, да? - Он ткнул сигаретой в сторону подвала.
        - А ты не видел? - отозвался я. - У тебя ж мониторы.
        - В подвале камер нету. Гойда ставить не велел. Дурак ты, если его убил. У него голова, как у Эйнштейна. Жалко, на науке зациклился, дедок. "Психология масс, - передразнил он нарочито писклявым голосом. - Поле эмоций. Визуализация, материализация…" Херня. Дьяволу по борозде, массы - не массы, психология - хре нология. Кровь, покорность и ужас, а больше ему от людей ничего не нужно. Абзац, понял! Сейчас сюда «Игвы» приедут, и мы дело с тобой до конца доведём. Только теперь уже по-другому. Обряды, заклинания - всё путем. Двенадцать девственниц распнём. - Он глубоко, нервно затянулся. Потом вскинулся и неожиданно заявил: - А по большому счёту разобраться, так и это тоже херня - те же "лейденские банки". Антураж. Побрякушки дикарские. Не ему они нужны, а нам, чтобы думать, будто он без нас не обошёлся бы. Обошёлся бы. Легко. Он и так придёт, понял! - потому что срок наступил. Опасаюсь я только, что в первую очередь он нами же пожертвует. По нашим трупам кверху ломанётся… Я бы так и сделал на его месте. Популярность у народишка приобрести. Чем ещё, кроме наказания злодеев, так ведь?
        Да и пускай. Мать ети! Пускай, я готов. За Россию погибнуть не жалко. Себя не жалко, понял!… а уж других тем более. Тебя. Так что, чувак, никуда ты не денешься, тело своё ему предоставишь… Тогда уж я буду перед тобой на пузе ползать…
        "Далось им всем мое тело, - подумал я. - Помешались на нём".
        - Веришь, - сказал Демон после продолжительного молчания, докурив сигарету до самого фильтра, - а я немного боюсь того момента, когда Сатана появится. Именно когда только-только появится. Самых первых мгновений боюсь. Я ведь видал одержимого бесом. В натуре, видал. А может, и не одержимого даже, а самого беса. В твоей долбаной Петуховке, между прочим. Думаешь, зря тебя избрали? Как бы не так. Ты там родился и жил, а это важно. Там у вас врата есть, в ад. И все мес тные уроженцы несут в себе частицу этих врат. Каждый - как потенциальная замочная скважина. Так Кобра говорит. А у неё нюх на это дело исключительный. Ну вот, про одержимого… Мы там собирались жертвоприношение устроить. Дом хороший подобрали, с историей домик, педиков присмотрели на заклание. Одного уже почти прибивать начали, там стол такой клёвый, будто спецом для распятия, а тут второй выскочил. Прикинь, дохлый такой, дрищеватый - ну, педик, - а двоих наших махом замочил. Голыми руками. Хрясь, хрясь - и готово, кишки на полу. Со мной, видишь, чего сделал - всего переломал. Кобра его как-то заговорила, он и сгинул. Вообще, понял? В
воздухе растворился. А может, мне так показалось от боли - я ж почти сознание терял. И всё равно я херею…
        Демон полез за новой сигаретой. Кажется, он самую чуточку расслабился. Я задержал дыхание. Или сейчас или никогда. Отнятый у меня пистолет сатанист подобрал и положил на стол, а вот нож почему-то только лишь отбросил ногой в сторону. Можно дотянуться. Сложно, но можно. Начнет прикуривать, переведёт взгляд на огонёк зажигалки, и тогда… Крутнуться, схватить нож, пырнуть здоровую ногу Демона. Ногами отбить ружье. Возможно, возможно. Возможно! В себя поверь, скважина адская!
        Я швырнул руки из-за головы на пол, оттолкнулся, уходя сверлом вбок, увидел, как «Моссберг» летит вдогонку - быстро, ошеломительно быстро, догоняя… Догоняя! И тут из-под ближней к Демону кадки с изумрудной южноамериканской ёлочкой вымет нулся шоколадный снаряд и ударил его в промежность. «Моссберг» раскатисто рявк нул, картечь разнесла один из мониторов. Демон тоже рявкнул, но несколько в другой тональности. Даже я рявкнул от неожиданности. Только зараза Арден промол чал. Доберман рвал зубами ненавистного своего врага, до которого наконец сумел добраться, рвал, защищая того, кто когда-то приласкал его. А может быть, на него просто подействовало поле эмоций. Не важно. Он спас меня, друг человека.
        Схватка была скоротечной. Даже у демонов, оказывается, есть уязвимое место. Весьма уязвимое. Ага, то самое.
        Демона не потребовалось даже каким-либо специальным способом обездвиживать. Арден постарался на славу. Вся его довольная морда (я представить себе не мог, что на собачьей морде может отражаться столько радости) была в крови. «Скорую» я вызывать не стал. Оклемается Демон, его счастье. Нет, так нет. Гадине - гадская смерть. Я запер собаку в одну из комнат и занял позицию у бойницы. Помните десятимиллиметровой толщины входную дверь без ручки? А я помнил.
        "Игвы" прибыли оперативно. Трое в Жигулях-"шестерке" и двое в пикапе Форд. В Форде, должно быть, привезли девственниц для жертвоприношения, но их пока не было видно. Связаны, одурманены наркотой, лежат на полу - ясно. Сатанисты выва лили из автомобилей сразу все и деловито направились к дверям липового охранного агентства. На них было что-то вроде униформы: тёмно-серые кепи с твёрдой высокой и круглой тульей и кокардой - перевёрнутая алая пентаграмма в окружении белых рун. Одежда преимущественно тёмных цветов - чёрный, серый. Ремни, пряжки - пор тупея. В руках и за плечами объёмистые сумки. Главные и самые гнусные палачи
«Предстоящих». Люди, как люди. Ничего выдающегося, никакой особенной печати зла.
        Я потратил на них шесть патронов итальянского пистолета и одиннадцать секунд личного времени. Верный ствол, верная рука, верный глаз. Поле эмоций? Фигня; отработал, как в тире. Один патрон по счету лишний, но мне показалось, что води тель Форда умер не сразу.
        - Считайте, - пробормотал я в пространство, - что добряк Капрал проявил милосердие.
        Двор был глухой (спецом такой выбирали, сказал бы Демон), и ни одна живая душа на выстрелы не высунулась.
        Между прочим, среди полегших «Игв» не было ни единой особы женского пола.
        - Что же это получается, Кобра - мужик? - рассуждал я вслух. - Да нет, Зомби, помню определённо, говорил - девка. Наверное, эта змея что-то почуяла своим исключительным нюхом.
        "Шут с ней!" - подумал я, и пошёл было, однако опомнился и решил подождать на всякий случай десяток минут. Вдруг она просто припозднилась?
        Десяток минут прошёл, Кобра так и не появилась. Ждать дальше было нельзя. Какой бы бардак не творился в городе, а милиция всё-таки вполне может приехать по вызову бдительных граждан, обеспокоенных пятью трупами во дворе.
        Вернувшись в подвал, я обнаружил, что Гойда Сергей Сигизмундович, профессор, почти что Эйнштейн в психиатрии, отдал концы. Резервуар шприца-пистолета не был рассчитан на большую группу пациентов. И профессору досталось сонной дури - чуть. Может, совсем не досталось, а передо мной он прикинулся, как незадолго до того перед ним - я. Каким-то образом, наверное, пытаясь освободиться, Гойда опрокинул кресло. На этот раз вперёд. И захлебнулся. А воды-то было на полу - вершок.
        Печальна участь непризнанных гениев.
        Я уволок Ильдара наверх, перевязал ему, как мог простреленную ногу (рана сквозная, чепуха, если помощь вовремя оказать), запер в комнате по соседству с Арденом. До чёрта помещений пустует, отметил я, бросив взгляд на уцелевшие мони торы. Не то всех охранников сорок пятого калибра нарочно разогнали, не то они сами разбежались от греха подальше.
        Демон был всё так же недвижим. Но тёплый пока.
        Я снял с него широкий офицерский ремень, надел на себя. Пистолет заткнул за пояс, пристегнул имеющимся на рукоятке пружинным колечком нож к пряжке. Неся
«Моссберг» в руке, опять спустился в подвал. Щедро окатил холодной водой лежащих в ванне горе-экспериментаторов. Приходили в себя они медленно, а увидев, кто их поднял ото сна, впали в кратковременный ступор. Я приободрил их тычками и оплеухами. Поняв, что от них требуется, они затряслись с новой силой. Им уже вовсе не хотелось призывать для мира грандиозного правителя. Им хотелось тихо слинять и без следа раствориться в неизвестности. Я пообещал, что когда они завершат работу, так и будет. Я их отпущу, живыми и невредимыми.
        Подгоняемые видом направленного на них помпового ружья крупного калибра, они исключили из цепочки испорченную никудышным снайпером Ильдаром "лейденскую банку", провели предварительный прогон мощностей, постригли меня и побрили наголо. (Я, честное слово, едва не разрыдался над своими драгоценными кудрями, плывущими по воде. Столько лет растил, лелеял и обиходил, столько лет!…) Расса дили присоски. «Матюгальник» на голову я напялил сам и застегнул его ремни тоже сам. Ощущения - самое то! - будто ведро с холодным дерьмом на голову надел.
        Рваный рот подал мне толстый кусок твёрдой резины, по виду - вырезанный из автомобильной покрышки. "На что?" - спросил я, морщась. "Возьмите в зубы. Вроде боксерской каппы. Будет предохранять". Я взял. Отвратительный вкус. Рваный рот сунулся с куском блестящего пластыря - заклеить мои уста снаружи, как у людей- мешков, - но я так на него гаркнул, что тот даже присел, сердешный.
        Потом подготовка закончилась.
        "Сейчас вам будет больно", - предупредил Рваный рот. Вытащив резину, я сказал с раздражением: "Ладно, не девочка, хорош тянуть". - "Вы бы всё-таки положили ружьё, - посоветовал второй. - Начнёте ещё стрелять. Себя пораните. Нас". - "На предохранителе, - успокоил я, вставляя каппу на место. - Вперёд!"
        Рваный рот взял пульт.
        Голову мою сдавили пыточными клещами. Я сжал ружьё, сжал зубы, перекрестил и сжал ноги. Потом в целом свете остались одни только мои крепкие белые зубы да ещё каппа из автопокрышки, и я её грыз, грыз, грыз. Отдавая ей боль, как гроза отдаёт электричество молниеотводу. Потому что кроме каппы и моих зубов жила ещё в мире боль. Она целиком заполняла всё, абсолютно всё оставшееся место, и ей его было ещё мало. А ведь Вселенная, как известно, бесконечна.
        Потом от резины остались одни крошки и от боли тоже. Зубы… Господи, взмо лился я, что осталось от моих зубов? Господь загадочно промолчал. Я выплюнул резиновое крошево и провёл языком по зубам. Острых осколков, вроде, не высту пало. Тогда я осмелился открыть глаза.
        Служители тёмного культа "лейденских банок" успели, конечно же, благополучно утечь. Пусть их. Всё равно же обещал отпустить. Я сорвал присоски и воронку, прополоскал под краном рот, напился. От сотрясающего мировые устои эксперимента, сделавшего меня сверхчеловеком, не было мне покуда ни тепло, ни холодно. Разве что сырая вода угнездилась в животе без последствий, да изматывающее чувство голода отступило. Впрочем, это могло быть как раз обещанным состоянием лёгкости от целебного голодания. И жевать не хотелось совершенно, вот что примечательно. "Нажевался, блин! - подумал я. - Резину до самого корда измолотил, человек - миксер".
        Я побрёл наверх. Люди-пузыри, выпитые мной до донышка, уже не гудели и не вращали бешеными глазами. Но все без исключения таращились на меня, а в мешках неистово бились рыбы-поленья. И смотрели пузыри не так как прежде - но с мольбой.
        Чего вам, бедолаги? Я расклеил Ефимовне рот. Да, так я и знал.
        - Убей!
        - Не дождётесь! - сердито рявкнул я во всю глотку. - Я вам не Гойда. Вы у меня жить будете, голубчики и голубушки. Я вас вытащу отсюда, тварей подопытных.
        Ильдаровским складнем я разрезал первый, неподатливый, скользкий, очень прочный мешок. На ноги мне хлынула белёсая густая жидкость. Запах аммиака резко усилился, к нему примешивался и другой - сладковатый, тёплый, омерзительный запах полуразложившейся органики. Из мешка что-то быстро выскользнуло, большое, гибкое, едва ли не живое - зашлёпало по воде. Ефимовна душераздирающе завыла, бешено выгибаясь, сколько позволяли перепоясывающие её ремни. Она билась так, словно с неё живьем сдирали кожу. А может, в каком-то смысле так оно и было…
        Их оказалось шестнадцать. Включая уже мёртвого. Стреляя им в головы, я тупо убеждал себя, что не людей убиваю, а просто ломаю сатанинские приборы.
        Не получалось. Не верил я себе.
        Приборы не могут страдать. Ефимовна, умоляя "Убей!", а особенно потом, оставшись без мешка и его жуткого содержимого, страдала. Каждый из них страдал так, что не приведи Господь. Каждый.
        Патронов в «беретте» не хватило. Я вскинул ружьё.
        Потом я нажал все красные клавиши и поднялся наверх. Выпустил Ардена. Отпер Ильдара. Красавец брюнет уже шевелился, но соображал всё ещё с трудом. Я, не церемонясь, вытолкал его на улицу. Жить будет. Нарожают они ещё с Анжелкой татарчат. Дай им Аллах семейного счастья.
        "Существует всемирный закон отражения, - сказал я Демону, сидя рядом с ним на корточках. - Вы совсем забыли о нём, ребята, заигравшись в окаянные свои опасные игры. Погрузившись в этот ваш огромный мешок отвратительного говна, в которое вы намешали столько крови, которым вы умудрились испачкать столько ни в чем не повинных людей. Вы и меня в нём измазали, гады, я же весь в крови, гады, весь, гады, весь… В крови и в говне. - Я почти сорвался на крик. Остановился, перевёл дух. - Как аукнется, так и откликнется, говорит этот закон. Посеявший ветер пожнёт бурю. И только посеявший любовь пожнёт любовь, а посеявшему радость воздастся сторицей. Это не я придумал, где мне, это закон жизни. Я только назвал его. Так, для себя. Профанация, конечно, но для себя же, верно?… Кстати, даже и название-то не я придумал, а Гоголь Николай Васильевич. Читал "Мёртвые души"? Там".
        А Демон не ответил мне. Он уже остыл, вот ведь какая штука… Вот какое кино…
        Я поднялся. Оглянулся вокруг. Я сделал невозможное. Победил. Оставалось вос кликнуть подобно пророку Осии: "Смерть! Где твоё жало? Ад! Где твоя победа?" Я поднял кулаки и прошептал знаменитые слова.
        Тишина была мне ответом. Я повторил вслух. Но и этого показалось мало. Я приложил сложенные рупором ладони ко рту и проревел победную фразу во всю мощь лёгких, обращаясь почему-то к потолку.
        Дико завыл Арден.
        Мне вдруг сделалось смешно. Я хохотал и притопывал ногой. Я хохотал, захлё бывался смехом, размазывал по лицу возникшую откуда-то влагу; я хохотал и не мог остановиться. Арден выл. Я бился и чувствовал, как в животе у меня возникает что-то холодное, тяжёлое, бесформенное и скользкое. Словно медуза или спрут. Спрут разрастался, щупальца его проникали повсюду и гнули, выворачивали тело, формируя из него что-то невообразимое, нечеловеческое. Суставы выламывались под немыслимыми углами, кожа в иных местах натягивалась, в иных наоборот отвисала, мышцы едва не рвались, туго скручиваемые судорогами. Рот не закрывался, лающий смех вылетал длинными очередями.
        Сотрясаясь от набирающих силу спазмов, я принялся отстегивать с пряжки нож. С судорогами борются, коля мышцы острым. Пальцы не слушались. Я попытался расс тегнуть хотя бы пряжку. Не вышло. Извиваясь, я выпростался, выдрался из ремня, а вместе с ним и из трусов, сжал нож двумя руками, зубами раскрыл его и ткнул ост риём в бедро. Затем в другое. Сразу сделалось легче, ноги быстро расслаблялись и становились своими. Я пал на колени, перехватил нож в правый кулак и жестоко полоснул себя по левой ладони, у основания большого пальца. Тело мгновенно прев ратилось в деревянную статую. Статуя смотрела на разрез. Крови вначале не было. Затем разрез густо покрылся алыми капельками, после чего хлынуло. Спрут в животе будто враз лишился сил. Съёжился, превратился в студёный кубик с острыми гра нями, кольнул напоследок печень и вовсе пропал среди извивов промытого мине ральной водой кишечника.
        Отпустило.
        Я больше не смеялся. Свёл края раны пальцами, сильно сжал. Кровотечение не останавливалось ни в какую.
        - Сверхтело? - буркнул я. - Тело-идея?… Эх, Сигизмундыч…
        Я вывернул ящики стола, за которым когда-то размещались дежурные охранники, прямо на пол. Обнаружил флакон одеколона. Малюсенький, кажется, даже пользо ванный кем-то моточек бинта и огромное количество мозольного пластыря. Из бинта я соорудил тампон, смочил в одеколоне. Шипя от жжения, прижал к порезу. Щедро зак леил пластырем. Им же обмотал начавшие уже подсыхать язвы на запястьях. Ранки от ножевых уколов на ногах были несерьёзными. Я полил их одеколоном, и только. Покончив с первой помощью, надел валяющиеся рядом с ремнём трусы.
        Перетаскав застреленных «Игв» в подвал (в подвале уже разгорелось, очень весело полыхало, аж кожа от нестерпимого жара трещала), побросав туда же всё оружие, я позвонил 01. И голосом жутко испуганного человека сообщил диспетчеру, что из подъезда дома такого-то валит чёрный дым. Уж не пожар ли? Тут как раз полыхнуло по-настоящему, пламя выплеснулось из подвала сквозь щель под дверью. Я очень натурально вскрикнул и, бросив трубку, задал дёру.
        Девственниц в Форде не обнаружилось. Не обнаружилось в нем даже единой зава лящей вакханки. Да и были ли?
        Недавно прошёл дождь. Лужи были переполнены солнцем. Солнце выплёскивалось через край и прицельно било по глазам. Я сильно щурился, но видел всё равно плохо. Дитя подземелий, лишённое на неделю витаминов и вообще здорового питания, выползло на божий свет. Разве может идти речь о скорой зрительной аккомодации? Тёмные очки спасли бы меня. Но где взять?
        Город был странно тих и пуст, несмотря на чудесный, ещё очень ранний вечер. По солнцу, выходило часов около шести. Транспорт встречался, хоть и без трам ваев, автобусов-троллейбусов, но с пешеходами был полный швах. "Шухер, немцы в городе!" - сказал бы по такому поводу Капралов-отец. Редкие безлошадные земляки, если и появлялись, то лишь для того, чтобы шарахнуться от меня, как от ходячего разлагающегося трупа, несущего на гнилой груди табличку: "Не приближаться ближе
10м. Бубонная чума".
        "Может, я всё-таки стал дьяволом, и это нехорошо отразилось на моей внеш ности? - подумалось мне. - Может, у меня козлиная голова и двухсаженный хвост, покрытый жёсткой щетиной? Чёрные перепончатые крылья за плечами? Когти, копыта? И разит от меня падалью да кипящей серой?"
        Наконец я сообразил посмотреть на себя в зеркальную витрину.
        Отразилось чудовище. Грязная майка на единственной пройме, грязные трусы, босые ноги. Разводы сажи и кровь. Бритая башка, но бритая плохо, с островками торчащих волос разной длины. Выпуклый, бугристый, "прорисованный до костей" мышечный рельеф, максимально обострившийся за время вынужденного голодания и психоопытов. (Анжелика, возможно, была бы от него в восторге.) Ветвящиеся верёвки вен под истончившейся кожей, чёрные пятна вокруг рта и глаз.
        Еще бы люди не шарахались! Да я сам от себя в первый момент шарахнулся.
        Орудуя вместо мочала майкой, я умылся в чистенькой свеженькой прохладной дождевой луже. Пятно вокруг рта оттерлось - это был всего лишь след от изгры зенной резины. Сажа и кровь отмылись, в общем, тоже. Везде, где я смог до них дотянуться. Круги вокруг глаз были синяками и они остались. Клочковатая прическа-сюр осталась.
        Выбросив в урну окончательно испорченную майку, я неспешно зашагал в сторону дома. Я наслаждался свежим воздухом, пахнущим сиренью и начисто лишённым автомо бильной копоти, напевал под нос "Ехал на ярмарку ухарь-купец" и думать забыл о недавних страшных приключениях.
        Путь предстоял неблизкий, в час даже бегом не уложишься. У меня не было ключа от квартиры. Но мне было плевать. В крайнем случае, думал я, позвоню от соседей Юлечке Штерн. Она, помнится, оставила запасной ключ себе, а я не препят ствовал. Вот и славно, вот и молодец."…Ухарь-купец, удалой молодец…"
        - Стоять! - раздалась усиленная мегафоном команда. - Мужчина в трусах, стоять на месте! Дай грабли в гору!
        Я стал, дал грабли в гору и оглянулся на голос. Возле бордюра тормозил БТР. На броне было полным-полно бойцов в омоновской форме, брониках и касках. Их автоматы смотрели на меня. И БТРовская пулеметная спарка. А потом один из них что-то сказал резким голосом, спрыгнул и быстро двинулся ко мне.
        Это оказался, как не странно, великолепный Милочкин папа Фердинанд. Он шагал уверенно, как может шагать по оккупированному городу боевой офицер, знающий, что его спину прикрывают надёжные ребята, держал автомат в руке, стволом книзу, и хмурился. Наверное, собирался спросить, какого черта я, самоуверенный сопляк, не позвал его наказывать обидчиков дочери, как обещал.
        Я опустил руки ("Э!" - предостерегающе крикнули с БТРа) и пошёл Фердинанду навстречу, улыбаясь. Пусть он сердится сколько угодно. Пусть даже отлупит меня по-отечески ремнём под одобрительный гул омоновцев.
        Но это будет после.
        А сначала мы сойдемся, и я скажу:
        - Отдайте за меня вашу дочь, господин полковник. Я без неё, оказывается, жить не могу!
        Дневник Антона Басарыги. 23 мая, пятница.
        Температура у Маши продержалась четверо суток: почти нормальная днём, она круто подскакивала к ночи. Не помогали ни жаропонижающие лекарства, ни Ольгины волхвования. И каждую проклятую жаркую ночь дочка бредила теми же жуткими обра зами, что и в первые часы болезни, приводящими нас в бессильное отчаяние, и каждую ночь рвался к ней, забраться на постель и улечься калачом непременно к лицу, Люсьен. Сперва мы гнали его, грубо вышвыривали на улицу, даже били, но он был несгибаем. Оказавшись за дверьми, он молнией взлетал к окну и принимался благим матом орать, царапать рамы и метаться по подоконнику. Обалдевший и озве ревший, я всерьёз собирался удавить его, даже петлю из электропровода приготовил, но Ольга не позволила и правильно сделала. Когда мы с величайшими предосторож ностями допустили-таки его к Машеньке, ей враз вышло облегчение, и она уснула. Хоть беспокойно, но и то было великое доброе чудо.
        А наутро температура у неё пришла в норму - внезапно и сразу. И сразу малышка начала бегать, как ни в чём не бывало, и сразу у неё открылся здоровый аппетит, сравнимый с волчьим, а мы стали понемногу приходить в себя.
        Странным образом с её болезнью совпали грозные события в Большом (как выра жается Костя) мире. Мне было, в общем, не до них, но некоторые отголоски докаты вались. Губернские сатанисты, т.н. "Предстоящие свету Люциферову", резко активи зировались и развернули настоящий террор против населения. Особенно в стольном Императрицыне. Даже в уездном нашем Сарацине-на-Саране была попытка произвести человеческое жертвоприношение. И даже почти удалась, но один из злодеев обде лался от страха и вместо того, чтобы вершить обряд, побежал каяться в милицию. В Петуховке всё обошлось. Цена отсутствию эксцессов - пот, изорванные нервы и бес сонные ночи мэра, участкового и, как ни странно, бутафорского (казалось всем ещё вчера), казачества. Главным образом, самого из синелампасников убеждённого паяца Ростика Бердышева. Все они проявили необходимую сметку, твёрдость и решитель ность, за что честь им, слава и хвала!
        В первую очередь усиленным нарядом поселкового ополчения перекрыли мост - важную стратегическую точку на единственной короткой и пристойного покрытия сухопутной дороге, ведущей к нам из центров цивилизации. С другой стороны посёлка эта дорога продлевается аж до международного значения автотрассы, но лесом, всё лесом да лесом. Полтораста кэмэ петляющей, как бык нассал, грунтовки по тёмной даже в самый солнечный день, чащобе. Прочие дороги, коих тьма, утекают в глухомань вроде посёлка Серебряного, на покосы и лесные делянки.
        Застава на переправе стояла и прежде, остается ныне и пребудет в веках, аминь: она взимает дань с проезжающих транзитом на ту самую трансконтинентальную автостраду грузовых автомобилей. Объясняются поборы (узаконенные официально) тем, что мост был выстроен в незапамятные времена за счет Петуховского завода и руками посельчан, что есть истинная святая правда.
        В одну из тревожных ночей через заставу прорывалась шобла-грёбла подозри тельных субъектов на трёх легковых автомобилях, набитых битком. Грудью перекрыл злодеям дорогу Ростислав Бердышев, вооруженный охотничьим ружьём и верной нагай кой. (Грудь принадлежала Бердышевскому каурому жеребцу Комбату.) Поняв, что про ехать не удастся, раздосадованные дьяволопоклонники решили устроить бойню прямо возле запертого шлагбаума. Проскочить буром его они решительно не могли: шлаг баум - это стальная толстостенная труба приличного диаметра, опирающаяся на желе зобетонные столбы. А придорожные канавы напоминают средневековые крепостные рвы. Тотальное истребление жителей посёлка сатанисты начали с Ростика.
        Однако не тут-то было, господа люцифериты! Ростик у нас герой, его так зап росто не возьмёшь! Кроме того, в будке смотрителя дремал участковый, и резалась в «гусарика» по пятачку за вист ещё пара добровольцев. В результате завязавшейся перестрелки сатанисты, оставив на поле боя один подбитый автомобиль, одного легко раненого и троих дезертиров, задали дёру. Их перехватили быстро и профес сионально дэпээсники на въезде в Сарацин. С нашей стороны пуще всех пострадал Комбат - в него врезались на машине и ушибли ногу. Ростик гордо демонстрирует полученный в сражении малый шрам на щеке. Матрос (участковый Коновалов) по сек рету признался тестю, что Бердышева поцарапала вовсе не вражеская пуля. Он прило жился рожею к матушке-земле, падая вместе со сбитой с копыт лошадью. Всё равно он молодец, потому что именно его громовой ор и меткая пальба из дробовика ввергли супостата в смятение и оторопь и обратили в бегство.
        Перечитал последний абзац и вижу, что по дрянной своей привычке вновь затеял глумиться да подтрунивать ("…но не правда ли? я опять уже принялся за своё, начал делать то, что делаю всегда, - я, старый имморалист и птицелов, - говорить безнравственно…" Во-во, точно так! данке шён, герр Ницше). И напрасно. Схватка- то была серьёзной. У пленённых сатанистов изъяли оружие и боеприпасы, так что не перепугайся они, всё могло бы завершиться гораздо трагичнее.
        Другие противобесовские мероприятия дали значительно меньший эффект. Памятуя о том, что в первую очередь врагу рода человеческого попадаются на удочку нес тойкие к соблазнам дети и подростки (печальный опыт братьев Меркульевых и покой ного Клауса), была проведена широкая работа с родителями, а так же произведены… хм, не вполне законные обыски кое-где. В частности, в школьном кабинете истории
        - гнездовище либеральной интеллигенции, супругов-преподавателей по фамилии… ска жем, Имярек. Директор школы припомнил им независимость взглядов, как я понимаю. Предметов, изобличающих супругов Имярек в неблагонадёжности, найдено два. Как- то: фантастический роман, принадлежащий перу злостного сайентолога Рона Хаббарда и репродукция с известной картины Бориса Валеджио. На картине отвратительный демон сладострастно обнимает обнажённую женщину. Какие против лже-гуманитариев будут приняты меры, пока трудно сказать, но ясно, что самые суровые - вплоть до временного закрытия исторического кружка. Этого рассадника вольтерьянства и вольнодумства, прибежища всяческого нигилизма. (Вдруг он и не исторический вовсе?)
        А впрочем, всё равно скоро каникулы.
        Если излечение Машеньки связано с рыжим котом, то совпавшее с ним по времени избавление губернии от тёмных сил связано с рыжим человеком. Президентским указом для одоления адских полчищ люциферитов и восстановления нормальной жизни к нам назначен генерал-губернатор. Офицер Федеральной Безопасности Штольц.
        "Боевой мужик, - сказал про него Президент, - уважаю его и доверяю ему все цело". Боевому мужику в качестве увесистых кулаков придано два полка внутренних войск из гвардейской дивизии, издавна известной как «Дзержинская». Все прояв ления сатанизма изничтожены жестоко и молниеносно, - для того Штольцу даны были особые полномочия. Шепчутся, что трупы дьяволопоклонников который день непре рывным потоком вывозятся под родную мне Старую Кошму, где и топятся в бездонных тамошних болотах. Грузовиками.
        (Мое мнение: НЕ ВЕРЮ! Чепуха полнейшая, законченная. Средневековье. Из кате гории: "А на ужин он пьёт кровь младенцев!" Автоцистенами, надо полагать.)
        Помимо прочего, оказывается, сам Штольц ещё недавно был внедрён в ряды
«Предстоящих» ("Тончайшая, опаснейшая и великолепно проведённая операция", - похвалил Президент), и знал всю структуру, всех главных люциферитов доподлинно и поимённо. Возмездия не избегнет ни один! Под эту музычку почистили губернию и в другом: наркоторговцы, бандиты, подозрительные секты - всем сестрам досталось по серьгам. Или по рукам? По зубам? По… Досталось, одним словом.
        Авторитет Штольца в народе, разумеется, взлетел до стратосферы и выше.
        Надысь избавителя показывали по телевидению. Была проведена короткая премь ерная пресс-конференция. Итак, любите и жалуйте: полковник госбеза Штольц Виталий Ильич. (Пока ещё полковник.) Спортивного вида рыжеватый мужчина в партикулярном с простым и открытым лицом русака из провинции. Однако и твердинка потребная видна - глаза, губы. Подбородок тож. Голос… хм, обычный. Скорее низкий, но не слишком. Мужской. (Для тех, кто ищет изъянов во всём: Штольц, кажется, чуточку косолап. Для их противников: но брав и подтянут, как пресловутый Глазенап, поэтому косолапость его в глаза отнюдь не бросается.)
        Вопрос: "Виталий Ильич, можете ли вы прокомментировать усиленно муссиру ющийся слух о якобы возможном назначении вас на должность председателя Совбеза или даже вице-президента? В случае успешного завершения операции по искоренению… etc?"
        Ответ: "Комментировать слухи не моё дело. Я офицер, а не комментатор. Вер ховный главнокомандующий поставил передо мною задачу. Я обязан её выполнить. Я её выполняю. И, будьте уверены, выполню! С наименьшими отрицательными последствиями и с наивысшим КПД. Если следующей задачей будет вице-президентство, что ж, я готов".
        Орёл! Надёжа. Слуга царю, отец солдатам. Теперь ещё, выходит, и нам. Так и хочется воскликнуть в ажитации: "Тятька!!!" И воскликнул бы, будьте покойны, кабы не был «тятька» столь непристойно моложав. Молод даже. Выглядит моим ровес ником. Тем не менее - сорок четыре, самый подходящий возраст для старта государс твенного мужа в большую политику. Кой старт, по-видимому, неизбежен: рейтинги убеждают в том недвусмысленно.
        Пресс-конференцию я смотрел вместе с Машенькиным рыцарем Константэном. Ночует и вечерует он по-прежнему у нас, но дни проводит то в музее, то в Сереб ряном. Всё ищет свой волшебный Грааль. Я дал ему для разъездов велосипед. Но под робности о Граале чуть ниже. Так вот, Костя передачей той был словно отточенным клинком в самое сердце поражён. Тряс головой, то бледнел, то краснел, растерянно бормотал: "Штольц, Виталий Ильич… и капитан Штольц, сын дяди Колиного боевого товарища Илюхи… Возможно ли капитану за два года дослужиться до полковника?… Ой, блин!… Таких совпадений не бывает… Бог мой, а что, если Возницкие довели-таки дело до конца?… и вызвали?… Нет, вздор… Или… Дядя Антон! - вперил он в меня блистающий тревожно взор. - Вы, часом, не осведомлены, отчего Возницкие умерли? Помните их? Брат, сестра. Они, кажется… кажется, умерли? Как-то особенно тра гично? Где-то здесь, поблизости?"
        Я сказал, что Возницких помню, они, действительно, перешли в мир иной, но способ ухода… Наверняка ничего не знаю, а знаю одни сплетни, по которым выходит, что Возницкие переусердствовали с сексуальным стимулятором. Последовавшее нер вное истощение оказалось летальным. "Они занимались любовью?" - уточнил Костя, заметно смущаясь, но глаз всё же не отводя. "При известной смелости взглядов на кровосмешение можно выразиться и так", - согласился я. "А ведь Никита сказал: "Если всё окончится благополучно, мы тут же займемся любовью, грешники", - задум чиво пробормотал Костя и сник. Я молча ждал продолжения. Костя повздыхал, побара банил пальцами по колену, после чего продолжил дискутировать как бы с собой, а как бы и со мной: "Значит, всё окончилось благополучно… Благополучно?! Но как? там же не оставалось никого, кроме них да раненого капитана… Тогда получается… - Он сызнова глянул на меня, едва ли не с надеждой: - Скажите, дядя Антон, как по-вашему, Штольц похож на земное воплощение дьявола?"
        Ага, подумал я, так вот чем ты, паренёк, занимался в компании Возницких! Велиала на царство призывал. Круто! Вслух я этого, разумеется, не сказал, а ска зал, что обратясь мысленным взором к сложившейся за века традиции в изображении нечистого, вижу: конечно, нет, совсем не похож. Но ежели попробовать разоб раться, да попытаться приложить при том самую чуточку умишка, то вдруг понимаешь: Сатане вовсе незачем являться к нам в виде чёрта с рогами и копытами. Не ужас несущим грядёт он, но избавителем от грядущего ужаса, - приблизительно так; прошу прощения за высокий стиль. То бишь для завоевания полного и непререкаемого доверия у человеков - первейшей задачи Лукавого - должен он, сокол ясный, выгля деть как раз предельно располагающе. Соколом. И, обязательно, всенепременно, - соколом ясным! Например, таким, как избавитель наш от ужасов сатанизма, пол ковник Виталий Ильич Штольц. В этаком ракурсе и головокружительный его карьерный рост от капитана к полковнику всего за два года
        - наверняка без обязательного полного курса обучения в академии, предполагаю экстерн - ничуть не фантастичен. Для дьявола - семечки. Согласен, Константэн?
        Костя коротко кивнул и принялся грызть ногти. Я не препятствовал.
        Дальнейшей беседе помешало шумное явление в родные стены блудного Филиппа. Знал бы он, сколько тревог доставило его нахождение вдали от дома в недавние страшные дни родителям и сестре. Даже я поволновался - как-никак тоже родствен ник. И ведь не позвонил ни единого разу, шалопай. В бубен ему, по хребту! Впро чем, шалопай прибыл не один, а с невестой. Что, бесспорно, спасло его от отечес ких, а наипаче того материнских увесистых вразумлений (в бубен! в бубен!) и нас тавлений (по хребту! по хребту!) на будущее.
        Невеста - Милочка. Соответствие имени и облика изумительнейшее: мила, мила, ах как мила! Свежа непередаваемо и притом очаровательно скромна. Всё семейство влюбилось в неё мигом и по самые уши. Заказано влюбляться лишь мне - Ольга чутко стережет мужнину верность, и эмоции приходится контролировать. Филипп здорово исхудал, спал с лица и главное - стрижен под нуль. Даже под ноль - так звучит вернее, глаже: но-о-оль. Потеря им шевелюры, конечно, трагедия, это понимают все без исключения. Сам он относится к новому своему облику с юмором, напропалую подсмеивается над собой, что косвенно подтверждает его невыразимые душевные муки.
        О происхождении худобы и уродливой стрижки он не обмолвился ни словом, но кое-какие соображения у наблюдательного меня - имеются. Например, впервые при метив на экране телевизора новоявленного полковника-губернатора, Филипп не без удивления хохотнул и назвал запросто Виталей. Подобное панибратство он оправдал тем, что знаком-де со Штольцем накоротке, знавал его под кличкой Зомби и ещё позапрошлой неделей обращался с ним исключительно на «ты». Стоит вспомнить слова Президента о том, что именно героический полковник Штольц, именно Виталий Ильич и ни кто иной был внедрён нашей бравой Безопасностью в организацию сатанистов, и немедленно сделается ясно, где Филипп мог с ним сдружиться.
        Хотелось бы надеяться, что дружба эта не закончится для Филиппа в глубинах старокошминских топей с чугунным колосником на ногах. В обществе прочих недавних друзей полковника Штольца.
        Еще новость. Во дворе теперь у нас не одна, а две собаки. Обзаведение - на радость дочурке - щенок, Кучумко.
        Кучумко (или хан Кучум, если без уменьшительных окончаний) цвета абрикосо вого с шоколадом пушистая и потешная неуклюжая игрушка с шелковистой шерсткой и умно-озорными глазами. Ему всего-то чуть больше полутора месяцев от роду. Привёз его в подарок Филиппу Коля-однорукий, как обещал. Филипп был удивлен: говорит, что он уж и забыл совсем о том обещании. Причём отдал Николай щенка за символи ческий рубль. Выпросил, правда, юбилейный, с Пушкиным. Сказал, что щедрость эта от глубокого сердечного к семье Капраловых расположения.
        Щеночек имеет документы, в которых именуется длинно и витиевато. Ибо он не какой-нибудь беспризорный дворняжонок, а яркий представитель зарегистрированной собачьей линии. Совсем недавно официальный меморандум Европейской ассоциации собаководов провозгласил появление новой породы. "Серебрянский длинношёрстый треф". А Коля-однорукий ныне заводчик трефов-чемпионов. Он успел даже мелькнуть в рекламе собачьего корма. Отсутствие у него правой руки осталось в ролике неза метным. Может быть потому, что главную партию в рекламе исполняли всё-таки собаки. Кучумко тоже. Он азартно тыкался слепой мордашкой в материнское брюхо. Компанию ему составляла шестёрка братцев и сестриц.
        В Петуховке Николай последнее время крутится частенько. Он наладился писать книгу жанра не то "альтернативной истории", не то «криптоистории» в соавторстве с Костиком Холодных. Помирились, выходит. После прибытия Филиппа Константэн намеревался покинуть наш гостеприимный кров, но поддался уговорам Машеньки и остался. Перебрался только на веранду. Пишет в основном он, а Николай осуществ ляет общее руководство, генерирует сюжетные идеи и дает консультации.
        Как и ваш покорный слуга, оба соавтора не признают ни печатных машинок ни тем более компьютера. Живая мысль должна воплощаться в живое слово посредством живой руки. Стало быть, пером. Работают много. В основном вечерами, но прихваты вают и ночей. Испорченных и выброшенных брульонов уже накопилось на год растопки печей всему околотку. Судя по брульонам, произведение начинающие беллетристы намереваются сделать детективным. Боевик с лёгким налетом романтизма. Они воль готно пользуются домашними архивами Капраловых, кое-какими материалами, собран ными мною, а также архивом поселкового краеведческого музея. Работа кипит.
        Фабула книги приблизительно следующая. Группа энтузиастов "науки, не ограниченной никакими запретами, никакими канонами", создает лет сто назад некий механизм. Нечто вроде компьютера, чей принцип действия кардинально отличается от привычных нам сегодня. Так называемый Контролируемый Вариатор Энтропии.
        Конвэнт . Вариатор получается, конечно же, вовсе не контролируемым, обретает разум, а попутно всемогущество. Или почти всемогущество. Как всякий новорождённый божок, он первым делом созидает небольшой собственный мир. И пытается заселить его - вперемешку уворованными земными людьми и животными, а также собственными богопротивными творениями наподобие карикатурных людей и животных. На Землю, взамен похищенных существ, Конвэнт направляет копии. Которые, сами понимаете, хитры, агрессивны, злокозненны, аморальны. Отличаются высокой приспособляемостью, склонны к объединению по "видовому признаку" и намерены прибрать Землю к рукам. Своеобразные "хомо новус". Создателей своих Конвэнт, разумеется, убивает в первую очередь, лишь только обретя самостоятельность. За исключением одного. Но и этот, последний - увы, не успев уничтожить опасное детище - теряет память.
        Это предыстория, на которой покоится сюжет и которая украсит в виде разгадки всех тайн заключительные главы романа. Прочтя её, легко догадаться, отчего, по мысли авторов, в России стоит такой бардак всю последнюю сотню лет. Основная часть книги, ещё не написанная, посвящена будет, очевидно, борьбе людей доброй воли с порождениями чудовищного Конвэнта и им самим. В роли выжившего создателя "вариатора энтропии" явственно виден Артемий Трефилов, а в «вариаторе» - таинст венная трефиловская Машина. Поскольку Николай до сих пор всерьёз убежден, что я и есть тот самый Трефилов, он же Живуля, то с моей стороны будет вполне логичным присоединиться к сочинителям. Возможно, я так и поступлю. У меня появились кое- какие любопытные задумки насчёт Конвэнта, Артемия и всего прочего.
        Николай с горячностью уверяет, что издать книгу не составит труда. Пос кольку, во-первых, это верный бестселлер, а во-вторых, он имеет доброго знакомца из людей влиятельных и весьма. Ведь он - старинный приятель генерал-губернатора Штольца. Вернее, его папеньки, но это почти то же самое, считает Коля. Ну, не знаю, не знаю…
        Впрочем, Бог им на помощь. А если я решусь составить компанию, то нам.
        Сегодня утречком, по холодку я сгонял на автобусе до Сарацина, показать дан тисту зубы.
        Вообще, с доармейских времен зубы у меня ни разу почему-то не болели (а что мне, forever young Живуле?). Но совершать раз в полгода профилактический осмотр я считаю полезным. И сделал это для себя непреложным законом. Отдаваться в руки петуховскому коновалу и зубодёру, имеющему зловещее, в полный голос говорящее за себя прозвище Аракчеев, я не желаю, и меня можно понять.
        Зубы опять оказались в полной исправности. Стоматолог покрыл их фторсодер жащей пастой, а меня расхвалил, всё равно как именинника и юбиляра. Ещё он поре комендовал купить «флоссы», то бишь зубные нити, и во что бы то ни стало фирмы
«Oral-B». Я выразил горячее желание последовать его совету, в чём несколько пок ривил душой. Очинённая спичка - вот чудный отечественный заменитель «флоссов», что бы там ни говорили.
        Выйдя из клиники, я оказался предоставлен себе, ибо до обратного автобуса было часа два времени. Решил пройтись к автостанции пешочком. Благо впереди дви галась аппетитная дамочка в обтягивающих одеждах, и приятное для глаз зрелище гарантировалось. На дамочке были простые чёрные босоножки, тоненькие чёрные, отливающие зеленью брючки до колена, сообщающие об ажурности её белья или вовсе отсутствии такового, и коротенький чёрный с зеленоватым блеском топ. Брюнетка. Волосы гладко зачёсаны и собраны в тугой узел, шея и плечики чарующе хрупки, талия тонка. Бёдра гладки, но самую чуточку, на мой взгляд, шире идеальных для такой фигуры. Впрочем, стройные её ноги могли примерить с непропорциональными бедрами даже столь придирчивого ценителя, как я. Она помахивала крошечной сумочкой на длинном ремешке, а шла… Нет, не лебёдушкой плыла. Казалось, что это течёт, переливается из положения в положение, и в каждом замирает на краткий миг, демонстрируя себя, не совсем женщина, а большая сильная змея в образе жен щины. Гибкость, грация и… шуршание чешуи. Я любовался, думая: вот бы останови лась, повернулась -
личико рассмотреть. Она почувствовала, остановилась и повер нулась.
        Оказалась знакомая. Провинциальная наша Мессалина, Ольгина одноклассница и извечная соперница в негласной борьбе за титул королевы красоты, сеньора Вале рия. Но если моя благоверная хранит прелести для единственного мужчины, отца своей дочери и законного мужа, то Лера щедро одаривает ими многих и многих. За что прозвана петуховскими бабоньками Гадюкой. (Вот уж в точку!!!) Вообще-то она замужем, но супруг вахтовым методом трудится на Крайнем Севере, появляясь подле неё весьма ненадолго. В остальное время его с успехом заменяют зарабатываемые им большие деньги. А также не столь богатые, но гораздо более близкие и ретивые удальцы.
        Она с улыбкой кивнула, я, пританцовывая от пробудившейся куртуазности и надувая зоб, приблизился. Завязался разговор. Лера с милой непосредственностью поведала, что приезжала в женскую консультацию, к знакомому очень хорошему врачу, у которого наблюдается с юности. А теперь вот собирается домой. У неё на стоянке «Ока», и как я смотрю в этом свете на то, чтобы ей меня подвезти? Комп рометировать себя в глазах петуховских кумушек мне не хотелось, но ещё меньше хотелось тащиться обратно на автобусе, по пыли и духоте, возможно стоя. За билетом в очереди скучать… Я согласился.
        В дороге Лера выспрашивала меня о жене и дочери ("каждый раз, как вижу вашу кроху, до слез умиляюсь, насколько очаровательная девчушка"), но пуще всего о Филиппе. Говоря о нем, Лера преобразилась, стала как-то по-особому мечтательной, и я решил, что она совсем не прочь заполучить его в свою коллекцию покоренных мужчин. Затем разговор незаметно перешёл на меня. Посыпались тонкие восторги по поводу моей интеллектуальности, мужественности и отчётливо видимой физической силы. Я мигом уразумел, что она не прочь пополнить вышеупомянутую коллекцию также и мужем одноклассницы-соперницы. В подтверждение серьёзности Лериных наме рений автомобильчик свернул на просёлок, вкатился в лесок и остановился под сенью молодой рябиновой листвы…
        …У неё нос с небольшой горбинкой, глубокие тёмные глаза и губная помада со вкусом земляники. У неё маленькая твёрдая грудь и татуировка над левой лопаткой: стоящая на хвосте кобра с раздутым капюшоном и раскрытой угрожающе пастью. Она не пользуется духами, а «дорожка» у неё на лобке аккуратно выстрижена змейкой… Не знаю, что меня удержало от того последнего, непоправимого, после чего я стал бы уже предателем… Или это, непоправимое, всё-таки уже произошло, произошло тогда, когда я начал высвобождать её из тонюсеньких кружевных трусиков? когда впервые прикоснулся к её губам? сел в её машину? бросил на неё заинтересованный взгляд?… Не знаю… Не знаю! Все мужики - сволочи!
        Меня словно шершень ужалил. Я отшатнулся от неё и вылетел из «Оки» пулей. Завернул самокрутку. Подпалить было нечем - зажигалка, должно быть, выпала из кармана, когда я, похотливо извиваясь, пытался избавиться от брюк. Какой срам! Лера тем временем привела себя в порядок и бесстрастным голосом, в котором не оставалось ничего от недавнего, страстного, сказала, что мы можем ехать. Пешком дойду, отмахнулся я. Не валяй дурака, садись, сказала она, тебе нечего сты диться, ты вел себя, как настоящий мужик, верный своей любимой. Таких - уважаю. Садись, говорю. Я сел, но попросил высадить, не доезжая до заставы у моста.
        "Какой-то, - думал я, сидя в машине и глядя вперед с великолепной невозмути мостью, - феномен прям-таки в нашей губернии наметился. Куда ни кинь, всюду "нас тоящие мужики". То Штольц, то вот я теперь ещё. Впору Госкомстату интерес про явить".
        Других мыслей не было.
        Дома сказал, что добирался на попутке, за рулем которой сидел незнакомый гонщик серебряной мечты, причем жутко похмельный. Мчался он на всех парах, и почему мы не улетели кувырком в кювет, абсолютно мне не ясно. Оттого я так взъ ерошен, оттого выгляжу диковато.
        Перекусил наспех и отправился на работу. Кажется, никто ничего не заподозрил
        - может быть, кроме Филиппа. Так у него опыт.
        Все мужики - сволочи; воистину!
        Все.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ,
        в которой я дважды борюсь за санитарию. Вести из края непуганых монашенок. Молодые ветра. Укрощение животных. Быть в форме! Правда.
        - "Тот, кто любит пудинг и часто ходит в гостинг, не бывает худинг, а бывает толстинг", - провозгласил я, увидев Ольгу, вплывающую в комнату с блюдом, на котором возвышалась гладкая гора шоколадного цвета, украшенная на макушке взби тыми сливками. После чего хитро подмигнул Милочке.
        Мама украдкой погрозила мне кулаком, а Милочка порозовела. Ольга поставила пудинг на стол и сказала:
        - Твои наветы грубы и не имеют ничего общего с действительностью. - Она сде лала движение ладонью, словно погладила огромного невидимого зверя, разлегшегося на столе. - Оглянись, разве ты видишь среди нас хоть одного толстяка и уж тем более, толстушку?
        - Субстанционально, пожалуй, нет. Зато в значении иллюзорном… - протянул я и снова подмигнул Милочке. Она покраснела пуще прежнего.
        - Филька! Вот тебе, - сказала мама и погрозила мне кулаком уже откровенно. - Чего девушку обижаешь? Живо сейчас из-за стола вылетишь.
        - Я не обиделась, - пискнула Милочка, испуганная перспективой моего «вылета ния» значительно больше, нежели я сам. Прожив в семье почти неделю, она всё ещё продолжала немножко смущаться моих родственников и избегала оставаться без меня надолго. - Я, правда, выгляжу немного полноватой - в значении сугубо иллюзорном, разумеется, - но всё это потому, что лицо такое круглое. А вообще-то, - она с некоторым вызовом глянула в мою сторону, - талия у меня всего пятьдесят восемь сантиметров в обхвате.
        Тут все наперебой принялись её с жаром убеждать, что ничуть она не выглядит полноватой, а вовсе напротив - стройна как берёзка, что Филька известное трепло и провокатор, за что сейчас же и поплатится. Субстанционально! вот именно! да- да-да!
        - А ну-ка, сынуля, марш в сени! - громыхнул отец, подведя жирную черту под разбирательством. - Подтянешься на турнике тридцать раз, отожмёшься от пола шес тьдесят раз, выполнишь «пистолетик» на каждой ноге по тридцать пять раз. Да не забудь на обратном пути тщательно вымыть руки и прихватить из холодильника моро женое. Марш!
        Я поплёлся, куда велено, размышляя, что подобные отцовы фельдфебельские и капральские замашки, нашедшие отражение даже в фамилии, для свежего человека вроде Милочки должны казаться весьма неприглядными. А возможно, и шокирующими. "Будут ли они когда-нибудь им изжиты? - думал я. - Если и да, то выпавший из расслабившихся рук штандарт один чёрт, найдется, кому подхватить - знаю допод линно. Я же и подхвачу".
        Машенька отпросилась со мной. Всё равно она этот противный пудинг терпеть не может. Лучше уж у дядюшки на спине посидит, когда он отжиматься станет, а потом погуляет. Только мороженое всё не съедайте.
        Бабушка с дедушкой умильно засюсюкали, довольные любимой внученькой, этакой шутницей. Милочка тихонечко вздохнула мне вослед, а Антоха хмыкнул, соболезнуя.
        Я честно исполнял урок. То есть с нарочитым пыхтением переминался с ноги на ногу, чтобы половицы скрипели, будто кто-то и впрямь отжимается на них и делает
«пистолетик». Племяшка, подхватив игру, громко считала «повторения». Вместе с тем она успевала возиться с Люсьеном. Время от времени вся наша троица с видом бывалых заговорщиков перемигивались.
        Покончив с наказанием, я сунулся в холодильник.
        Не удержавшись, отхлебнул молочка прямо из банки, потянул коробку с моро женым и заметил в уголке две непонятные баночки. Какие-то тёмно-синие толстенькие пузырёчки вроде аптекарских. Меня разобрало любопытство.
        Поставив мороженое на пол, я вытащил пузырьки на свет божий. Этикеток на них не было, только буковки на крышках - «А» и «D». Внутри колыхалась маслянистая жидкость. В пузырьке «А» - поменьше, на самом донышке, в пузырьке «D» - побольше. Наверно, витаминные препараты для телёнка, решил я. Как раз витамины групп «А» и «D» принято со времен всепобеждающего шествия по планете рыбьего жира разводить в масле.
        Откупорив одну крышечку, я принюхался - и чуть было не выругался, чуть реф лекторно не сплюнул на пол. В ноздри шибануло давно и качественно протухшей рыбой. Машенька, поморщась, зажала носик, и даже кот, забыв о замечательном бумажном банте на ниточке, метнулся вон из сеней, точно ошпаренный.
        "Ну, батя у меня и куркуль! - восторженно подумал я, поспешно загоняя пробку на место. - Всё на свете сохранит, кержацкая порода. Неужели ж он не в курсе, что витамины его протухли? Поди, год уж как забыл про них, а они тут киснут рядом с продуктами. Выброшу! Вот ей-богу, выброшу".
        Увы, следует признаться, что в сердце моём говорила не столько обеспокоен ность за качество продуктов, соседствующих с вонючими бутылочками, сколько злопа мятство. Отольются кошке мышкины слёзки, думал я. Подтягивания и прочие «пистоле тики» да "упал-отжался".
        Завернув пузырьки в обрывок газеты, я сунул их в глубину мусорного ведра - под пустые консервные банки и пластиковые пакеты от полуфабриката пудинга. Маша одобрительно кивнула. Вернулся к бантику Люсьен.
        С сознанием хорошо выполненного долга я вымыл руки, забрал мороженое и отп равился к столу.
        Тут бы мне и насладиться десертом, так ведь нет! Зазвонил телефон. Трубку побежал взять Антоха, но скоро вернулся и поманил:
        - Давай быстро, кажется, межгород.
        Звонил Большой Дядька. Жив, оказывается! Я искренне обрадовался и даже малость расчувствовался.
        - Ну, как ваши дела, Филипп? - спросил Тараканов ничуть не изменившимся голосом.
        - Прекрасно, замечательно, спасибо. А вот как ваши? Справиться о здоровье будет уместным? - Я придал голосу должную сострадательность и трагичность. - Или лучше не бередить?
        - Отчего же, - сказал Тараканов. - Здоровье не оставляет желать лучшего. Я в полном порядке и фактически восстановил былую форму. За малым исключением… Скорей и в основном косметического плана.
        "Ну конечно же! Ожоги", - понял я и поспешил сменить тему:
        - Где вы сейчас? На каком-нибудь европейском курорте?
        - Да… пожалуй, что и на курорте… - как бы сомневаясь в собственных словах, сказал Тараканов. - Частный пансионат… э-э-э… реабилитационный центр… что-то вроде этого. Здесь очень славно, даже чудесно, только очень уж малолюдно. Я да Паоло, да ещё несколько выздоравливающих. Скучаем немного… Зато вокруг почти нетронутая природа: высокогорное озеро в окружении вековых кедров, чистейший воздух, белочки, которых можно кормить с руки… Массаж, акупунктура, минеральные и радоновые ванны и прочие укрепляющие тело процедуры…
        Я почувствовал, что, говоря об укрепляющих процедурах, Тараканов улыбается, и подхватил в игривой тональности:
        - Молоденькие медсестрички в коротюсеньких халатиках…
        Большой Дядька весело расхохотался.
        - К сожалению, не совсем. Здесь неподалеку женский монастырь, так что роль сестер милосердия и сиделок выполняют монашенки.
        - Но они всё-таки в коротких халатиках? - уточнил я. - Или как там это назы вается? Сутанках?
        Тараканов ответил новыми раскатами хохота. Действительно, очень здорового,
        прежнего хохота. Дав ему отсмеяться, я заметил:
        - Так ведь это же гораздо пикантнее. М-м-м, очаровательные монашенки!… Чуточку вам завидую, Игорь Игоревич.
        - Не стоит мне завидовать, Филипп, - сказал он с немалой ноткой грусти, оборвав смех, и я прикусил язык. Он спросил: - И всё-таки, Филипп, что у вас?
        - Жениться собираюсь в ближайшее время, - ответил я, не зная, как половчее подобраться к тому, что Тараканова интересует на самом деле. Говоря прямо, к патовой ситуации с так и не выполненным поручением.
        - Жениться! - обрадовался Тараканов. - Кто же ваша избранница? Наверняка, она прекрасна! Уж не Милочка ли?
        - Вы совершенно правы, Милочка. - Положившись на то, что кривая вывезет, а повинную голову меч не сечёт, я понизил голос: - Игорь Игоревич, так получилось, что провалил я ваше заданье. Бездарнейшим образом провалил. Меня вычислили в два счёта и… впрочем, неважно. Я ничего не мог сделать, изменить. Даже если бы и хотел. То есть что я говорю? - конечно, я хотел. И без всяких «бы». Но не мог. Физически не мог. Был связан по рукам и ногам во всех смыслах. Унизительнейшая ситуация, чертовски обидная и чертовски неприглядная…
        Я замолчал, по-мальчишески сопя носом.
        Тараканов озабоченно спросил:
        - Филипп?…
        - Можете считать, что в этом месте Капралов несколько раз грязно и смачно выругался сквозь зубы, - сказал я. - А в остальном… Небось, вы и сами знаете, что у нас тут творилось. Словом, с сатанистами расправились без меня… Пистолет ваш я потерял, но готов выплатить полную стоимость. И аванс готов вернуть.
        - Бросьте, что за ерунда, - сказал Тараканов. - Аванс какой-то. Пистолет… Между прочим, я, наверное, скоро вернусь. Ну, может, не совсем скоро, ближе к осени. Так вот, не хотите ко мне штатным сотрудником пойти? Нужно журнал восста навливать, а где я скоро-то приличный коллектив наберу? Старый разбежался, не соберешь… А так: вы да Милочка, да я, да Паоло - уже что-то. Гарантирую дос тойную оплату.
        - Пока не знаю, - уклончиво сказал я. - Меня тут один знакомый в политику зовёт. Говорит, именно в настоящий момент открываются великолепные перспективы к персональному росту. Упускать шанс никак нельзя, а поэтому ему крайне важно иметь рядом с собой надёжную команду из людей, на которых можно положиться. И теперь и в будущем. Считает, я как раз из таких. Он сейчас на самом гребне волны. Запросто в Кремль входит, с Президентом о всяких разных серьёзных воп росах вроде геополитики и национальной военной доктрины только так толкует. И Президент к его мнению прислушивается.
        - А ещё его народ любит, - добавил я после секундной заминки.
        - Вот как?! - встрепенулся Тараканов. - И кто же этот баловень судьбы, фаворит власти и любимец народа? Штольц?
        - Перед вами там спиритической доски, часом, нету? - рассмеялся я. - Бьёте без промаха. Именно Штольц. Кстати, познакомились мы… хм, там, куда меня один журналист секретным агентом направлял. По одинаковому профилю работали. Только он в соответствии с глубочайшим планом, разработанным лучшими штабными аналити ками и учитывающим тысячу и один нюанс. Планом, предусматривающим действия в тысяче и одной нештатной ситуации. С полной огневой поддержкой фронтовой артил лерии, авиации и тактических вертолётов, бронетехники, мотострелков, десантов и диверсантов… а я дурным нахрапом. В результате он нынче губернатор и реальный претендент на вице-президентство, а я всего лишь жених. К тому же бритый наголо,
        - вздохнул я. - Впрочем, впрочем - отнюдь не жалуюсь!
        - Интересно, - сказал Тараканов задумчиво, - крайне интересно. Филипп, зак линаю, не отказывайтесь ни в коем случае!
        - Хотите иметь своего человека на самом верху?
        - И это тоже, - очень серьёзно отозвался Тараканов. - Но не просто наверху, там и без вас… н-да… Буду конкретен - мне интересно знать, какие, метафорически выражаясь, ветра и куда дуют в свите Штольца. Нет, не вполне правильно выра зился… Попробую сначала. Понимаете, Филипп, мне почему-то кажется, да что там, я почти уверен - ничего ещё не закончилось. Вернее, закончился какой-то предвари тельный этап. Быть может, как раз призванный выпустить эти самые ветра на волю. И предстоящие ураганы, первотолчком к которым послужат слабые на первый взгляд движения воздуха, рождаемы будут, по всей видимости, именно и в основном Штоль цем. Собственной его загадочной персоной. Считаю, он скоро ещё больше укрепит свои позиции. Впрочем, об этом не стоило говорить по телефону. Знаете, я тут подумал… я, наверное, прилечу не осенью, а в самое ближайшее время. На будущей неделе, пожалуй. Возможно, даже завтра, послезавтра. Нам непременно нужно встре титься и обо всём, обо всём толком переговорить. Вы только не суетитесь особенно, я приеду прямо к вам, в вашу знаменитую Петуховку. Найдется, где поселиться четырём-пяти
приезжим?
        - Запросто, - сказал я. - Особенно, если приезжие без предрассудков и не испугаются занять гостиничные нумера, овеянные многолетней дурной славой.
        - Ничуть не побоятся, - лихо отозвался Тараканов. - Мои спутники, как и я, любят приключения. Буду, вероятно, не один, с дамой. Она… как бы это выра зиться? - наблюдающий врач и одновременно телохранитель.
        - О?!
        - Смеетесь? Меня, двухметрового спортсмена охраняет - и вдруг женщина!… Нон сенс, да, но по-другому не получится. Ну, ещё с нами будет двое-трое мужчин, но это просто пехота. Волкодавы с необходимым минимумом мозгов и максимумом рефлек сов. Возможно, Паоло не захочет отпустить меня одного. Найду я вас сам. Только вы, пожалуйста, не испугайтесь в первый момент. Лечили меня в чрезвычайно хорошей клинике, качественными препаратами, но всё одно выгляжу я сейчас не лучшим образом. Отёк весь от неподвижности первых дней после… после того, что произошло. Некоторые швы на лице до сих пор не сняты. Гормоны… они тоже не пода рок, скажу я вам… - Он заторопился. - Прощайте, Филипп, до скорой встречи! Пос пешу оформлять документы, с врачами спорить.
        - До свидания, - растерянно сказал я. - Монашенкам привет.
        Раскатистый хохот, гудки…
        Ну и ну! Ничего не кончилось… главные неприятности ещё предстоят… движения воздуха, рожденные Штольцем… Я усмехнулся. Между прочим, никогда я не замечал за Виталей склонности к пусканию ветров. На что угодно готов спорить, у Зомби абсо лютно здоровый кишечник.
        В комнату проскользнула Милочка.
        Оказывается, она тоже недолюбливает пудинг.
        Я прижал её к себе и зарылся лицом в мягкие волосы. Пропади пропадом все проблемы! Я блаженствовал. Я её обожал. Милочка это мигом почувствовала.
        - Ну-ка, ну-ка, Филипп, остынь-ка. Мы ещё не женаты и скромной невинной девушке вроде меня не пристало видеть у мужчины, даже жениха такое откровенное возбуждение.
        - Не могу остыть, - сказал я тоном капризного ребенка. - Сейчас вот как схвачу в охапку - и конец твоей невинности.
        - А как же страшная клятва? Землю ел?
        Да, клятва была дана, и щепотка земли съедена, никуда не денешься. Я тихо нечко и почти без притворства заскулил.
        - Бедный, как он страдает! Может быть, нам стоит пойти искупаться? - предло жила Милочка. - Вода в пруду - лёд. В самый раз подойдёт, чтобы охладить и успо коить моего страстного мачо. Да и мне небольшая тепловая встряска не повредит. А то совсем я тут у вас расслабилась без папочкиного присмотра. Почти неделю живу
        - и ни одной процедуры закаливания, ни километра кросса. Только молочные про дукты да сдоба в изобилии. Да ещё твои, милый, непрекращающиеся… - она отвела мою руку от своего бедра, - приставания. Так можно и вправду обзавестись животиком. И убедительно прошу не искать в моих словах излюбленного тобой сексуального под текста.
        - Пошли, - согласился я и поцеловал её в губы. Крепко-крепко.
        - Только пусть щеночек пойдет с нами, - не терпящим возражений тоном потре бовала Милочка. - Ты не против?
        - Двумя руками за! - с воодушевлением воскликнул я. - Но мое согласие… оно ведь могло бы быть как-нибудь вознаграждено… м?
        - Конечно, конечно, - сказала Милочка. - Я разрешу тебе не отворачиваться в тот момент, когда буду снимать сарафан. Доволен?
        По пруду гуляла мелкая волна, веял прохладный ветерок. С недалекого шлюза доносился шум падающей воды. Случившиеся поблизости три взрослых гуся, опекающих десяток крошечных птенцов, встретили наше прибытие с крайним подозрением. А самая крупная птица, очевидно, папа, по-змеиному вытянув шею и расправив крылья, с угрожающим шипением засеменила навстречу.
        Милочка тихонько, но азартно взвизгнула и спряталась за моей спиной. Щеночек Кучум - "Серебрянский треф", подарок Коли-однорукого - залился яростным лаем. Однако в момент оценил свои силы реально и благоразумно последовал за нею. И только я с уверенностью бывалого укротителя настоящих- диких-животных-не-чета-этому-пернатому-щипачу развел пальцы «козой» и зашипел в ответ. Ошеломлённый гусак вначале остановился, потоптался, поводя головой с рас крытым клювом вверх-вниз, а затем вдруг спасся бегством. Но бегством, полным некоторого даже достоинства. Отступил.
        Осмелевший пёсик преследовал его - вприскочку и с рычанием - понятно, сох раняя безопасное отдаление.
        Я обвил крепкой рукой тонкий - пятьдесят восемь сантиметров, ни миллиметра сверх того! - стан возлюбленной и сорвал с её губ долгий поцелуй, полный непод дельной благодарности.
        - Завидна удача надёжного и непобедимого защитника прекрасных девушек! - воскликнул я самодовольно после разъятия губ. - Sic!
        - Мог бы кричать и не столь громко. - Милочка легонько шлёпнула меня ладошкой по спине.
        …Возле излюбленного мной купального места привольно расположились на отдых проезжие люди. Четверо м о лодцев в мятых трусах. Все приличной упитанности, с узнаваемыми рожами "конкретных пацанов". Или считающих себя таковыми. Из запыленной белой «японки» далеко не юного возраста (этакий косоглазый
«универсал» с вынесенными далеко вперёд на крылья зеркалами заднего обзора, широкой полосой по бокам "под дерево" и рулем справа) рвался наружу разудалый блатнячок. Трапеза, судя по всему, проходила отнюдь не насухо. Кто-то уже подпевал сострадательно про "холодный столыпинский вагон", кто-то метал камни в плавающую неподалеку водочную бутылку.
        - Идём на другое место, - сказала Милочка. - Не хочу рядом с этими…
        - Сейчас, - сказал я. - Подожди минуточку.
        Милочка пыталась удержать меня, но я был непреклонен. После великолепной победы над гусаком я чувствовал в себе грандиозный наплыв сил. И уверенности, что смогу эти силы применить наилучшим образом в любой ситуации. Пришлось ей сдаться. И остаться в отдалении - сердиться. И волноваться, конечно.
        - Привет, путнички, - вкрадчиво, но с некоторой угрозой сказал я, приблизив шись. - Отдыхаем-с?
        Путнички обратили ко мне лениво-недовольные взгляды ("Чо ещё за пупок?"), но тут же: лежачие - вскочили, метатель камней - оставил свое занятие, подбежал и замер рядом с товарищами. Все как один по-солдатски вытянулись, отчасти даже подобрали животы и принялись не без преданности поедать меня глазами. Сразу сло жилось впечатление, что ребята побаиваются. Причём изрядно.
        Добро же! Я небрежно показал безымянным пальцем на «Тойоту» и одними губами сказал: «Звук». Метатель камней бросился к машине, неуклюже нырнул внутрь, музычка сначала надрывно вскрикнула (он повернул регулятор не в ту сторону) затем смолкла вовсе. Метатель вернулся - красное лицо, подёргивающаяся щека, - тыльной стороной ладони наспех вытер ставшие отчего-то мокрыми губы.
        Ну точно, восхитился я. Так и есть, боятся!
        Не выказывая такому неожиданному приёму ни малейшего удивления, я сунул руки в карманы и принялся беззвучно покачиваться с носка на пятку. К исходу второй минуты молчания путнички замялись и начали постреливать нетерпеливыми глазками на самого худого своего, самого старшего и, кажется, абсолютно трезвого това рища. Видимо, был он за главаря, а также за водителя старушки «Тойоты». Тому смотреть было не на кого, он виновато изучал носки своих сандалий. Затем решился:
        - Остановились вот… похавать, там… то да сё…
        - Ага, - сказал я. - Я понимаю, понимаю… - И вновь замолчал, глядя поверх голов, как Кучум с брезгливым видом обнюхивает колеса «Тойоты», а затем задирает на них лапку.
        Последовавшие за этим пять минут тишины были, наверное, самыми жуткими в жизни бедных путников. Они успели протрезветь, проклясть и пляж, на котором так опрометчиво расположились, и свою поездку и жизнь свою беспутную заодно. Они были бандерлоги, а я был - Каа. Они ждали от меня смерти, никак не меньше. Причем смерти мучительной и страшной. И без того бледненькие, они сделались совсем бесцветными, вдобавок покрылись п о том. А мне уже не казался странным испуг этих довольно крепких и недавно ещё уверенных в себе мужиков; я принимал его как должное и чувствовал, что при желании запросто смогу им манипулировать.
        - Итак, - мягко сказал я, и мои контрагенты выжидательно навострили ушки, - вы имели счастье остановиться на привал в поистине райском уголке. Я вас понимаю
        - места красивейшие. Жители здешние гостеприимны. Добро пожаловать. - Они нере шительно начали улыбаться, а я продолжал, уже жёстче и напористей: - Но, увы и ах, гостеприимством вы посчитали возможным злоупотребить. Повели себя, как свиньи за столом и козлы в нату… в огороде.
        Я недобро сверкнул глазами. Метатель камней принялся хлебать воздух открытым ртом, закатывать глазки и клониться набок - пока ещё медленно. Главарь, кусая губы, точил слезу. Остальные… остальным тоже было несладко.
        - Корить вас не стану. Но даю совет, - сказал я. - Сейчас вы бойко, однако усердно ликвидируете все следы своего пребывания на этом берегу, а затем с облегчением на сердце отсюда испаряетесь. Притом рекомендую не забывать, что скорость передвижения по посёлку любого транспорта ограничена тридцатью километ рами в час. Кроме того, водителю следует быть вдвойне осторожным: на улицах полно детей, домашних животных и птицы. При выезде не забудьте остановиться возле полосатой будки со шлагбаумом и уплатить дорожную пошлину в муниципальную казну. Обязательно потребуйте квитанцию установленного образца. - Я прищёлкнул паль цами: - Вот, пожалуй, и всё, мальчики. Время пошло.
        Мальчики немедленно засуетились, а я вернулся к Милочке.
        Милочка взирала на меня с изумлением, смешанным с восторгом.
        - Знаешь, - сказала она, - ты был великолепен! Не знаю, чем и как ты закол довал этих неприятных типов, но, слушай! - это выглядело потрясающе. И очень, очень впечатляло. Мне стоило огромного труда продолжать считать ситуацию забав ной. Мне даже захотелось немедленно нацепить погоны и фуражку и отдать тебе честь.
        - За чем же дело стало? - спросил я, облизнулся по-кошачьи, поиграл бровями в лучшем стиле прежнего плейбойства и страстно сжал двумя руками её локоть. - Мм-м? За фуражкой? Мой добрый приятель Матрос думаю, уступит нам свою на сутки- другие. Как и китель. Милицейская форма, надеюсь, подойдет? - озаботился я наиг ранно.
        - Ах, предупреждала меня маменька, что у всех мужчин мысли в девичьем обществе исключительно на один предмет заострены. - Милочка отвела смеющиеся глазки. - Почему я ей не верила?… Смотри, уезжают.
        "Тойота", действительно, медленно и осторожно, словно под колесами были рас сыпаны в обилии хрупкие, но ценные предметы, выруливала с берега. Лица сидящих в ней, за исключением водителя, были обращены на меня. На лицах читалось почти тельная охота услужить по первому знаку, борющаяся со страстным желанием смыться с глаз жуткого человека как можно скорее. Чего было больше, не понять. Скорей второго. Бивуак остался чист и ухожен: ни бумажки, ни соринки; даже бутылка была извлечена из воды, а песок - так мало что не просеян, а примятая телами трава - так уж и не причёсана ли?
        И тут мне стало совестно. Ах, до чего мне стало совестно!
        Какого рожна, страдал я, меня потянуло пугать проезжих? Ведь это же п о шло. П о шло и мелко. Мачизм. Глупая напыщенная показуха. Я - щенок, задирающий лапку на поверженных противников. Если быть беспристрастным, то ведь и не мной даже поверженных. Не мной. Тем , что мне было дано . Так неужели только для этого пылали в напалме люди, превращённые в "лейденские банки"? Получал увечья и горел Тараканов? Страдала Милочка? Наконец, Гойда, Демон, безымянные «игвы», расстрелянные мною быстро и хладнокровно, умерли только для этого? Распятые
«люциферитами» бомжи и наркоманы? А запуганный до смерти двухмиллионный Императрицын?
        Неужели всё - только для этого?!!
        Мне люто захотелось отхлестать себя по щекам.
        - Мила, - сказал я негромко. - Помоги мне, Мила. Как сейчас скажешь, так и будет. Я о предложении Штольца. Может, в самом деле стоит принять его?
        Она не ответила. Лицо её стало чуть-чуть растерянным, а ещё задумчивым и немного грустным, словно на иконе. Она изо всех сил, как-то очень уж быстро прильнула ко мне и опустила лицо. Всхлипнула?…
        - Люблю тебя, - сказал я, и это было правдой. - Люблю.
        ЭПИЛОГ
        Дневник Антона Басарыги. 21 июня, суббота.
        Нынче рыбачили. Хариусов. ("Харюзьев", по-здешнему.) На искусственную мушку. Нахлыст, господа, есть благородная потеха истинных джентльменов. Это вам не донки. Не кружки, понимаете, не жерлицы. Это даже не спиннинг. Нахлыст, господа, это в первую очередь ритуал. Нуждается в антураже соответствующем. Реки лучше всего подходят неброженые, ледяные, дикие, с перекатами, омутами и стремнинами. Места, где те реки текут, годятся лишь нехоженые. Медвежьи углы. О снастях вообще разговор отдельный. Между прочим, лучшие нахлыстовые мушки получаются из пёрышек с шеи петуха и волосков - внимание! - с лобка любимой женщины. За такими хариусы, простите, харюзья выстраиваются в очередь. До драки дело, случается, доходит. О как!
        В свете такого знания не хочется даже думать, из чего могут быть связаны наиболее уловистые Ольгины мухи.
        Добирались долго. Не раз буксовали на последних лесных километрах, сползали юзом по выступающим поперёк звериной тропы (что была нам дорогой) склизким кор ням, а в одном месте так и вовсе толкали тестеву «Ниву» плечом. Я, разумеется, потянул при этом жилу на ноге. Про грязь, которая не смогла миновать моей физи ономии, и упоминать бессмысленно.
        С нахлыстом у меня тесной дружбы никогда не получалось. Снасть тонкая, требует навыков. Глазомера там, пластики и согласованности движений эт сетера. Мне вручили поплавочную удочку и червей. Выбрав заводь поспокойнее, я устроился на по-васнецовски живописной коряге, забросил наживку и приготовился ждать поклёвки царь-рыбы. Утр у нос родственникам-снобам, самонадеянно мечтал я. Выволоку форель на полпуда.
        Время утекало, червей объедала вёрткая мелочь, которую я не успевал подсекать. Царь-рыба меня аудиенции удостоить не спешила, и сделалось скушно . Я собрал удочку и пошёл по путям, проторенным среди речных лопухов истинными рыболовами-спортсменами. Нету клёва, чего зря воду стегать.
        Рыболовы-спортсмены имели написанный на мордах азарт. Им везло. Тесть изловил шесть харюзков граммов по двести, а Ольга всего двух, зато один был кра савец! На фунт с лишком; спинной плавник - как китайский императорский веер. Я возгорелся, попробовал силы на быстрине, но только засадил крючок за утонувшую ольховую ветку. Оборвал его к чертям собачьим (тесть крякнул - крючок-то, блин, японский!), и смотал удочку окончательно.
        Ольга, сердце доброе, меня пожалела.
        "Чего тебе, Антоха, маяться без дела? - сказала она. - Предлагаю, знаешь, что? Наведайся-ка ты во-он туда". - "А что там?" - с исчезающе малым проблеском любопытства вопросил я. "Посёлок заброшенный. Жуть, до чего любопытно! Сама давно собираюсь побывать. Говорят, в нём ведьмы водились и колдуны. Настоящие, без дураков. Без шарлатанства. Злобные, хоть и осторожные. Целая популяция. Коров помаленьку портили, девок портили, воздух тоже бывало… А как перемёрли, так и добрые люди отчего-то не задержались - разъехались кто куда". - "А может, их там и вовсе не было, добрых-то людей?" - "Хм. Может, и не было, - согласилась жена. - Так как, пойдешь?" Я кивнул. "Ты только смотри - поосторожней держись. А то колодцы обвалившиеся, другое всякое… Ведьмачьи причиндалы, опять же. Поосто рожней, в общем…"
        Поселок звался Большой Уд. Большой! Сим подразумевалось, по-видимому, что существует (или же существовал некогда) и другой - поменьше. А так же Верхний, Нижний, Средний и просто Уд. С чего я взял? Так топонимика, ёлы-палы! Вкупе с элементарной логикой. Река, при устье которой стоял названный Большой Уд, имела имя Арийка, что давало широчайший простор фантазиям совсем уж неприличным. "Большой такой, понимаете, уд, яро стоящий, понимаете, при устье одной - хе-хе - арийки. Холодной, однако бурливой". Или же при пойме. Я в этих понятиях не силён, постоянно я в них путаюсь. Пойма - это где что-то можно поймать? А устье
        - это где что-то куда-то втекает, так?
        Двусмысленность на двусмысленности. О, язык мой, великий и могучий, а тако же похабный и грешный! Вырвать его? Да ни за что!
        Уд, как и обещано, был мёртв. И не яро он стоял, ой не яро. Улицы заросли, дома обрушились, провалились сами в себя, словно коллапсировали. Крапива да репейники главенствовали безраздельно. Да разросшаяся черёмуха. Крапива в отсут ствии постоянной борьбы с внешними врагами утратила свой злобный нрав вместе со значительной частью стрекательных клеток. Я отводил её при ходьбе сперва удоч кой, опасаясь обжечься, но потом расхрабрился и стал отмахиваться прямо рукой.
        На некогда, должно быть, уютной центральной площади (поверьте, была и такая! , где сквозь древний растрескавшийся бетон пробивалась напористая, как российский младобизнесмен сорная трава, я увидел предмет, который принял за гордый символ сего местечка. За Уд, то есть. Впрочем, будучи весьма большим и даже гордым - устремлённым в зенит, почти вертикально, - выглядел он не ах. Пла чевно выглядел. Словно подвергался длительной и непрекращающейся ни на миг сово купной интервенции различных трепанем бледных, спирохет и шанкров всех мастей - от крайне мягких до крайне твёрдых. Со всеми вытекающими последствиями в виде "крестов Вассермана".
        При ближайшем рассмотрении оказалось, что реальность намного скучнее вымысла. Это был всего-навсего остов какого-то великого человека, лишённый не только верхних конечностей, но и большей части одежды, а также лица. Голова при сутствовала. Без ушей, зато, кажется, лысая. Из-под долгополого пальто торчали ржавые прутья арматуры, обутые в неплохо сохранившиеся башмаки породы "большие сталеварские". Или же "большие докерские".
        Идентифицировать личность навскидку мне не удалось. Обойдя постамент кругом, не обнаружил я и никаких следов мемориальной таблички - видимо человека в народе знали и так.
        Несколько оживив скульптуру вознесением к её подножию букета пижмы, я поп лыл, разгребая бурьяны, в направлении близкого административного здания, сложен ного из когда-то беленного и штукатуренного дикого камня. Один этаж, дощатое кры лечко о трёх ступенях. «Поссовет» - проглядывало сквозь пыль и ржу веков над навечно распахнутыми дверями. Под плотно, палец не просунешь, заколоченными окнами безрадостно отблёскивали редкие осколки стекла. Били его, очевидно, изнутри.
        Я осторожно вошёл, простукивая путь комлем удилища. Пол слегка поскрипывал под моими семьюдесятью шестью килограммами, но в остальном держался молодцом. На стенах коробились выцветшие плакаты, указующие, к а к следует себя вести в случае ядерной, химической или биологической агрессии. Люди с наспех забинтованными дыхательными органами, похожие на мумии, люди в респираторах, похожие на животных, люди в противогазах, похожие на людей в противогазах строго посматривали на меня, встревоженные моей беспечностью. Суровей всех глядел сквозь прямоугольное окошечко противорадиационной камеры КЗД младенчик в чепце морально устаревшего покроя. КЗД (камера защитная детская) стояла почему-то совершенно без присмотра со стороны взрослых, одна-одинёшенька на смертельно зараженной земле. Её ремённые ручки бессильно свешивались, снова и снова напоминая о поражающих факторах радиации, опасных в первую очередь наружным органам размножения. Мужским.
        Пришлось заверить граждан, что в носу у меня лепестковые фильтры последнего поколения, в ушах - беруши, а на глазах - плёночные линзы, но они, кажется, не поверили.
        На всех дверях висели амбарные замки, и только библиотека дружелюбно отвори лась мне. Стол с длинными ящиками для каталожных карточек, пустые стеллажи, на полу - связанные бечёвкой журналы «Огонёк» за 1967 год. Два комплекта, оба попорчены мышами и тронуты тлением. Прикасаться к ним не хотелось. На стуле - с полопавшимся пузырем отслоившейся от сиденья фанеры - лежит книжка малого фор мата. "Справочник молодого ёкаря", изданный «Трудрезервиздатом» в 1958 году. Прежде он был справочником токаря, но кто-то приложил немалый труд, исправляя химическим карандашом «то» на "ё".
        Я взял книжку за уголок, сдул пыль и пролистал несколько страниц. Несмотря на изменение заголовка, содержание справочника осталось изначальным: скорости резания, скорости подачи, углы заточки инструмента, всякие полезные станочные приспособления. В конце - несколько чистых страниц, озаглавленных "для записей". Записей всего три, почерк у всех разный, но ни одна прямого отношения к токар ному делу не имеет. "Нинка Т. даёт каждому! Каждый, посети Нинку Т.!" "Ст. мастер механасборочнога учаска Завьялов гандон!" И наконец: "В ПОДСОБКЕ!!!" Последняя фраза ещё и подчеркнута трижды.
        Всего-то несколько слов и знаков препинания, а вот уже живая история дышит мне в лицо. Тут вам и сведения о темпераментной в шестидесятые годы удовчанке Нине, и о нелюбимом рабочими мастере Завьялове. Тут вам и информация о том, что функционировал здесь некогда механосборочный участок, а значит - было, что соби рать. Тут вам и тайна, связанная с некоей подсобкой. Уж не безотказная ли Нина принимала там молодых токарей-ёкарей? А может, строгий "ст. мастер Завьялов" сделал её штабом, где творил пакости не шибко грамотным подчинённым? Я бережно положил замечательную книгу на место. Глядишь, ещё кого заинтригует - лет этак через сорок.
        Больше ничего любопытного в библиотеке не осталось, и я её покинул. Коридор тянулся дальше, загибался влево. За поворотом было почти темно, громоздились в два яруса тяжёлые школьные парты, большей частью поломанные. Заканчивался отво роток тупичком с двустворчатой дверью во всю ширь. Глаза мои скоро привыкли к сумраку, и я разглядел: замок валяется на полу вместе со скобами. Стараясь не беспокоить покой мебели, я пробрался к дверям. "Подсобное помещение. Пожароопас ное, категория А2". Уж не та ли самая загадочная подсобка?
        Меня было теперь не остановить.
        В пожароопасном помещении было довольно светло, но тесно от нагромождения различных предметов материальной культуры, преимущественно школьных. Те же парты, шкафы, рулоны прелых географических карт, бюсты пролетарских поэтов- буревестников, поэтов-глашатаев, битая химическая посуда. Стопки использованных классных журналов. В противоположной стене присутствовали (а вернее, отсутство вали - створки вырваны из косяков с мясом) воротца, ведущие наружу. Всепобежда ющая крапива ломилась в них наперегонки с солнечным светом и прочей дрянью вроде наслоений прелых листьев и колонн бледных тонконогих грибов. На самом сохранив шемся из шкафов стояли в рядок гипсовые головы синантропа и австралопитека, неан дертальца и кроманьонца, череп нашего современника. Недостающего звена эволюции человека как всегда не хватало. Острую макушку наиболее древнего из троглодитов прикрывала грязная кепочка в клетку. В щербатую, стянутую от самопроизвольного раскрытия несколькими витками проволоки пасть черепа была воткнута целая папи роса. Пожелтевшая, с выкрошившимся табаком.
        Я поддел черепушку за глазницу концом удилища, снял с насиженного места, отряхнул и осмотрел. Надо же, удивился, не искусственная. Нижняя челюсть прик реплена хитрой системой рычагов из воронёной стали; видны по меньшей мере два шарнира с каждой стороны и возвратная пружина, что должно обеспечивать высокую подвижность, близкую к натуральной. Для чего же скреплять такую великолепную конструкцию вдобавок проволокой? Никакой эстетики. Я живо расправился с дряхлой проволокой, положил череп на ладонь, вынес на некоторое расстояние перед собой и молвил с болью в голосе: "Бедный Йорик!…"
        "Я не Йорик", - ворчливо сказал череп.
        "Если уж тебе столь необходимо как-то именовать меня, дорогой юный любитель Шекспира, зови Отелло", - пробубнил череп. С дикцией у него пока было не очень, но постепенно голос набирал силу, расцвечивался обертонами и интонациями. Какой-либо акцент отсутствовал. Череп продолжал шамкать: "Он, бедолага, был хоть и параноидальной личностью, легко попадающей под власть наветов, но всё-таки мавром. Как и я".
        "Так ты, небось, и есть легендарный Сарацин, именем которого назван город?"
        - спросил я неуверенно. Опасения за собственный рассудок не позволяли участво вать в разговоре с обычной для меня непринуждённостью. "Что ж, пожалуй, - ответил Отелло после недолгого раздумья. - Он самый и есть. Легендарный… Приятно, чёрт возьми! Да ты не дрейфь, парень… м-м, Артём? Нет, нет, не поправляй меня… Антон! Верно, Антон же?" - "Верно", - сказал я. "Ну, вот видишь!
        - бодро воскликнул череп. - Успокойся, ты не спятил, я существую на самом деле, народные предания не врут. Прикинь, как здорово тебе повезло, лаки мэн!"
        "И всё-таки говорящих черепов не бывает, - упрямился я. - А если даже ты мифический Сарацин, почему у тебя словарный запас современный? "Лаки мэн, при кинь…" И вообще, у тебя нет речевого аппарата, нет мозгов, ничего нет, чтобы вести полноценный диалог. Челюсть подвешена на пружинках, а не двигается. Вывод напрашивается сам собой: у меня рухнула башня. А твоя болтовня - слуховые глюки. Грустно, - я вздохнул. Подумав, решил, что до жёлтого билета дело всё-таки ещё не дошло, и сказал чуть веселее: - Пусть пока только закачалась, но всё равно, я скорее поверю в собственную близкую и окончательную шизию, чем в разумную кость".
        "Эвона, куда скакнул, иноходец! - сказал череп с прежним задором. - Костью облаял. Ладно, не мёртвой хоть. Безусловно, я не говорю, не думаю. Ты прав - нечем. Однако диалог ты ведешь самый настоящий, поверь. С кем? Не знаю. Воз можно, с самим собой - с подкоркой сапиенса Антона Басарыги. Возможно, с "коллек тивным бессознательным". С Богом. С чёртом. С космическими братьями-сёстрами по разуму. Не суть важно. Важен результат, который налицо. Ну а я… что я? - скромно выступаю в роли резонатора. Усиливаю тот самый таинственный информационный сигнал до приемлемого уровня, преобразую в звуки человеческой речи посредством дифракции и интерференции… Ты загляни-ка лучше ко мне внутрь, Фома неверующий!"
        Внутри у Отелло действительно чего только не обнаружилось. Правильные яче истые структуры по всей поверхности свода, какие-то ребристые перетяжки от виска к виску с наросшими на них костяными «цветочками», хрящеватый вырост из темени, похожий на камертон. И было там значительно темнее, чем должно бы. Причём тьма, хоть и абсолютная с первого взгляда - этакое маяковское "свинцовоночие", - прон залась взглядом со странной лёгкостью. Краем глаза улавливались световые сполохи
        - где-то на периферии.
        "Латеральные зрительные аберрации", - важно подсказал Отелло. "Ну-ну, не умничай, - огрызнулся я, продолжая сомневаться, хоть и не так отчаянно, как минуту назад. - Что ж ты раньше молчал?" - "Во-первых, сам же видел - рот прово локой был зашит. Но основная причина не в этом. Тем более, как ты уже отмечал, челюсть всё одно неподвижна. Правда, это только до поры до времени, уж поверь. Вскорости так начну клацать, что палец не клади! Так вот, какой-то мудила, прости уж старика за непечатную брань, на заре двадцатого века выскоблил меня изнутри до зеркального блеска; да ещё и лаком покрыл, маляр долбаный. Регене рация костной ткани, производимая без подпитки витальной энергией, минеральными солями, белками и витаминами - процесс не скорый. Там одного полезного вещества перехватишь десяток молекул, тут другого… Скорости черепашьи. В последние годы только хорошо стало. После того, как какие-то отроки, мечтавшие поживиться сок ровищами прошлого, ворота вынесли. Ничем-то они не разжились, зато для вашего покорного слуги счастливые времена установились. То плесень на мне заведётся, то гусеница какая
окуклится, мечтая бабочкой стать. Солнечные ванны без стеклянных преград диво как хороши. Атмосферная влага тоже. Вот и оклемался. А тут и ты подоспел. Удачно получилось, что решил ты ко мне с живым словом обратиться. Я уж начал в летаргию впадать, думая: человечество сгинуло навек. У меня ведь пока собеседника, резонирующего в унисон, нету, я - та самая мёртвая кость, от которой никакого проку окромя красоты".
        "С красотой ты загнул, дедуля, - сказал я, поспешно пряча говорящую чере пушку в рыбацкую сумку. - Не обижайся, меня - слышишь? - ищут. Потом поболтаем".
        - "Я слышу всё, что слышишь ты, дорогой мой симбионт, и даже много больше, - шепнул Отелло. - Но ты прав, не время мне триумфально являть себя миру. Сперва - адаптация". Он умолк.
        "Я здесь! - заорал я во всю мощь лёгких, выбираясь сквозь крапиву на волю. - Эгей, Ольга, я здесь, возле управы!"
        За моей спиной шумно повалилось потревоженное барахло.
        Июнь 2000г. - Май 2001г.
        notes
        Notes