Сохранить .
Злой город Дмитрий Силлов
        Его словно хранили все силы Земли Русской. И ордынцам не оставалось ничего другого, как разменивать сотню своих воинов за одного русского витязя, снова и снова штурмуя стены Козельска, который они за стойкость его защитников прозвали Злым городом. Может, и стоило обойти его стороной, но теперь Орда не могла уйти, не покрыв себя позором. И лилась кровь, и слетали со стен крепости рукотворные молнии, и сходились в битве герои, чудовища и люди, которые сражались так, как не способны сражаться смертные. И истекало время битвы. И наступало время славы.
        Дмитрий Силлов
        Злой город
        Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы…
        Библия, Второе послание к Коринфянам, 6, 9
        Мститель за кровь сам может умертвить убийцу, лишь только встретит его…
        Библия, Второзаконие, 35, 19
        Все события, описанные в этой книге, исторически достоверны, и либо произошли на самом деле, либо вполне могли произойти.
        Автор
        Пролог
        - Не так «буки» выводишь!
        Строгий монах в черном клобуке[Клобук - принадлежность облачения монаха малой схимы, головной убор в виде расширяющегося кверху цилиндра с тремя широкими лентами, спускающимися на спину.] и длинной рясе того же цвета, перехваченной в поясе простой веревкой, склонился над сидящим за столом отроком. Правая рука двинулась было взять у послушника перо и поправить - но тут же отдернулась назад, спрятавшись в рукав рясы. Монах, смутившись, отвернулся. Трудно привыкнуть даже к другим сапогам, если выбросил изношенные старые, прослужившие долгое время. Лишившись правой кисти, к крашеному деревянному подобию руки, сложенной в двуперстие, привыкнуть не в пример тяжелее, даже если и произошло это с десяток лет назад. Иной раз нет-нет - и забудешь об увечье. А обратно вспоминать ох как тяжко…
        - Что ж теперь делать, отец Даниил?!- чуть не плача вопросил послушник.- Загублена харатья[Харатья - пергамент (старорусск.).] ?
        Монах справился с собой и, повернувшись к столу, проговорил:
        - Ладно, не кручинься, подправим. Ты, главное, не торопись. Буковицы - они терпения требуют.
        Отрок с облегчением кивнул, украдкой утер ладошкой все-таки выбежавшую слезинку, тщательно очистил перо и, макнув его в глиняную чернильницу, приготовился писать дальше.
        Монах снова стал размеренно диктовать. Его глубокий, сильный голос перекатывался под высокими сводами кельи, наполняя текст молитвенным величием:
        - Батый, разорив град Владимир, пленил города Суздальские и пришел ко граду Козельску, в котором был князь молодой по имени Василий. Проведали нечестивые, что крепок дух горожан и словами лживыми не взять им града. Жители Козельска, собрав совет, порешили не сдаваться Батыю, сказав: «Хоть наш князь и молод, но положим жизни свои за него и, здесь славу сего мира приняв, там небесные венцы от Бога примем»[Здесь и далее авторский перевод со старославянского. Ипатьевская летопись, Галицко-Волынский свод, «Побоище Батыево».] .
        Послушник поднял голову.
        - Отец Даниил,- перебил он.- А про Митяя писать будем? Мне наш ордынец, тот, что крещение принял и сейчас на конюшне работает, сказывал, что Митяй самым первым за град Козельск бился отменно и большого ихнего богатыря свалил.
        - Не будем,- грустно покачал головой монах.- Харатьи мало, главное бы донести.
        - А разве это не главное?
        Ладонь левой руки монаха опустилась на плечо отрока.
        - О главном мы с тобой расскажем. А остальное пусть потомки далее передадут. Господь их наставит, я знаю…

* * *
        Конь шел, осторожно переставляя ноги, стараясь не поскользнуться в жидкой грязи. Копыта по бабки утопали в месиве, которое еще утром было дорогой. За ночь легкий морозец прихватил землю, но лучи утреннего солнца свели на нет последние усилия уходящей зимы.
        Коню очень не хотелось тревожить хозяина, расслабленно покачивающегося у него на спине в седле с удобными высокими луками, позволяющими всаднику не только метать стрелы, бросив поводья, но и спать на ходу.
        У хозяина были твердые пятки и плеть, сплетенная из тонких ремешков. Бывало, что хозяин пристегивал к концу плети железный шипастый шар и, со свистом рассекая воздух, ловко разил тем шаром многочисленных врагов. В остальное время, когда врагов не было, плеть без шара предназначалась для коня на случай, если тот вдруг ослушается. А коленями хозяин так умел сдавливать ребра скакуна, что еще неизвестно, что хуже - плеть или эти колени, обтянутые прочной кожей штанов, сработанных из жеребячьей шкуры.
        Конь боялся хозяина. Но в то же время ему очень хотелось есть. Он был молод, его кровь быстро бежала по жилам, и для того, чтобы ее ток оставался таким же быстрым, требовалось много еды. Однако в последнее время с кормежкой было неважно. Зима выдалась лютой, и ох как непросто было выковыривать копытами из-под толщи снега жухлую прошлогоднюю траву.
        Но в воздухе уже явственно пахло весной. Чуткие ноздри коня уловили тоненькую струйку запаха, который снился коню всю долгую зиму.
        Слева от дороги каким-то чудом пробились сквозь подтаявшую толщу промерзшей грязи несколько робких травинок, вытолкнув наверх белую каплю подснежника.
        Конь забыл обо всем, сошел с дороги, потянулся, прихватил губами долгожданное лакомство - и, поскользнувшись, чуть не уронил седока в черно-коричневую жижу.
        Тело всадника среагировало раньше, чем он проснулся. Колени сжали бока коня, а торс резко наклонился вправо, создавая противовес. Одновременно всадник ослабил повод заводной[Заводной - второй, запасной конь. Степные воины всегда имели несколько коней для того, чтобы животные имели возможность отдохнуть от тяжести всадника. Имеются сведения, что ордынцы иногда имели до восьми заводных лошадей и во время атак сажали на них соломенные чучела, подкрепляя легенды об огромной численности их непобедимой армии, которая действительно была самой мощной военной силой того времени.] кобылы.
        Конь обрел равновесие, напрягся - и выпрыгнул на дорогу, фыркая и взбрыкивая ногами. Мигом налипшие на копыта тяжелые комья грязи полетели во все стороны.
        Тэхэ зашипел и вытянул коня плетью по крупу. Конь взвился было, но, получив второй удар, присмирел и пошел вперед, понуро повесив гривастую голову.

«Проклятая кляча!- с ненавистью подумал Тэхэ, пряча боевую плеть в специальный чехол, притороченный к седлу.- Урусы[Урусы - так ордынцы называли русских.] еще заплатят мне за моего коня!»
        Конь под сотником Тэхэ не был клячей. Напротив, это был один из лучших коней личного табуна хана Бату[Хан Бату - хан Батый (1208-1255), ордынский хан, внук Чингисхана, предводитель степной Орды в завоевательных походах в Восточную Европу.
        , специально отловленный для родственника Великого хана после того, как до хана донесли, что конь племянника был убит под ним при штурме города Торжка. Просто дареный конь был молод и его еще многому надо было учить.
        Да и, признаться, Тэхэ рассчитывал на гораздо большее, чем даже самый наилучший конь в Орде[По мнению современных историков, понятие «монголо-татары» в корне неверно. Введено оно было в 1823 году профессором Санкт-Петербургского университета П. Наумовым и до недавнего времени использовалось в русской историографии. «Татарами» называли ордынцев в русских летописях, относя этот термин ко всем тюркским народам. Оно и понятно - не до выяснения этноса завоевателей было летописцам, когда ихние города жгли у них на глазах. Но еще Н. М. Карамзин отмечал: «Ни один из нынешних народов татарских не именует себя татарами, но каждый называется особенным именем земли своей…» Более того, судя по тексту «Сокровенного сказания», жизнеописания Чингисхана, составленного его современниками, татары были заклятыми врагами Орды. (Сокровенное сказание, § 214
«…когда мы сокрушили ненавистных врагов татар, этих убийц дедов и отцов наших, когда мы, в справедливое возмездие за их злодеяния, поголовно истребили татарский народ, примеряя детей их к тележной оси, тогда спасся и скитался одиноким бродягой татарин Харгил-Шира…») Так что «монголо-татары» в этническом смысле - это не современные монголы и не татары, а именно Орда завоевателей, состоящая из многих степных племен, объединенных волей одного человека - Чингисхана. Поэтому понятие
«монголо-татары» с полным правом можно заменить определением, данным крупнейшим историком и ученым Средневековья Рашид-ад-дином (1247-1318) в его «Сборнике летописей»: «тюркские племена, прозвание которых было монголы». Само же слово
«Орда» в переводе есть не что иное, как название военной организации многих кочевых племен, созываемой для набега либо для обороны. В этих случаях помимо верховного хана выбирался походный хан Орды - джехангир. Для покорения пространств к северу от Каспийского и Черного морей джехангиром был выбран Бату-хан (Батый).] .
        Например, что хан приблизит его к себе, и знатному чингизиду[Чингизид - родственник Чингисхана (тюркос.).] Тэхэ больше не придется таскаться по землям урусов, возглавляя передовую разведывательную сотню тумена[Тумен - десять тысяч воинов (тюркос.).] Непобедимого Субэдэ[Субэдэ (Субудай) - крупный военачальник Чингисхана и Бату-хана, историческая личность. Непобедимый - прозвище Субэдэ.] . Должность, конечно, почетная, но на этой должности как нигде имелась прямая возможность как прославить свое имя, так и потерять его вместе с жизнью.
        Или, на худой конец, уж мог бы Великий хан выделить под руку племянника тумен. Ну, хоть не тумен, хоть тысячу всадников. А то ж позор - чингизид - и всего-навсего сотник! Это пусть для простых нукеров[Нукер - дружинник, телохранитель при нойоне - знатном ордынце. С XIV века термин употребляется в значении «слуга» (тюркск.).] бронзовая пайцза[Пайцза - деревянная или металлическая прямоугольная пластина длиной около двадцати сантиметров с закругленными краями и письменами, являющаяся своеобразным документом для ордынского высокопоставленного лица (тюркск.).] сотника на поясе Тэхэ - предмет черной зависти. Для Тэхэ такая пайцза чуть ли не оскорбление.
        Тэхэ с ненавистью пнул пяткой подарок хана. Подарок обиженно всхрапнул и пошел чуть быстрее. Седоусый нукер, ехавший справа от Тэхэ на пегой кобыле на полкорпуса сзади коня начальника, осуждающе качнул головой. Нельзя степному воину обижать своего коня. Конь и воин - одно целое, части одного организма, бесполезные друг без друга, как бесполезны рука или нога, отрубленные от тела. Коня можно учить, можно наказывать, обучая. Но обижать - никогда! Кони, как и люди, могут долго помнить обиду. Пока не отомстят…
        Тэхэ потянул носом и скосил взгляд направо.
        Так и есть.
        Старый пень давно уже учуял запах дыма, но делает вид, что его это не касается. Вон, почти не глядя, ткнул копьем в едва заметную норку, ловко выдернул оттуда трепыхающегося, жалобно верещащего суслика, молниеносным движением извлек нож из чехла, отмахнул зверьку голову, выпустил кишки, стянул шкурку, словно сапог, и засунул освежеванную тушку между седлом и потником - через десяток стрелищ[Стрелище, перестрел - расстояние, на котором пущенная из лука стрела сохраняла убойную силу, около 200 метров.] отбитое и отжатое мясо сжует сырым. И словно бы нет ему дела до аппетитных запахов - мол, опытный воин и так проживет в походе. А также дает возможность командиру отряда отличиться. Сам же никогда вперед не лезет. И при этом, надо признать, всегда прикроет и поддержит, если что. Как и молодой Шонхор, что едет за ним. Преданные псы, свято чтущие законы Великой Ясы[Великая Яса - свод законов степных кочевников, авторство которого приписывали Чингисхану.] и в битвах не раз прикрывавшие спину своего сотника. Только можно ли им верить? Кто знает, что на уме у верных нукеров? Вполне может быть, что случись
чего - и как этот конь, за пучок сладкого корма сбросят своего нойона в грязь и не почешутся. Никому верить нельзя!
        Сотник раздул ноздри, отчего его плоское лицо приняло хищное выражение. Так и есть, топится урусская печь в деревянной юрте с труднопроизносимым названием
«изба». За время похода Тэхэ научился на изрядном расстоянии по запаху отличать дым костра от дыма печи. Даже то, что в ней готовится, распознавать научился. Особенно это хорошо у него получалось с голодухи. А сейчас все ордынское войско особо не жировало, кроме разве что ханов, больших нойонов и всякой льстивой саранчи, к ним приближенной. Потому Тэхэ ясно различил, поймав широкой ноздрей едва уловимую струйку дыма,- в пока невидимой за пригорком избе готовили вкусное варево с названием, очень похожим на чжурчженьское[Чжурчжени - племена северной Маньчжурии, завоевавшие в XII веке Северный Китай и основавшие империю Цзинь (в переводе с китайского - Золотая Империя), к описываемому времени полностью уничтоженную Ордой.] - «щи».
        Привычным движением Тэхэ пристегнул к хвосту плети железный шар, не глядя, едва касаясь, провел ладонью по рукояти сабли и оперению стрел, шевельнул лук в саадаке[Саадак - специальный чехол для лука либо название всего боевого снаряжения стрелка - лука, чехла для лука, колчана и стрел (тюркск).] - легко ли вынимается? - и, коротко взмахнув плетью, посылая отряд вперед, вонзил пятки в бока своего коня.

* * *
        Ранняя весна - всегда переполох в крестьянском хозяйстве. За долгую зиму накапливается всякое по мелочи. В колодце разная дрянь обнаруживается ни пойми откуда - закрывай его деревянной крышкой, не закрывай, все равно по весне чистить надо.
        В конюшне крыша потекла - как снег подтаял, сверху Бурке на загривок закапало. Забор вон покосился, править надо.
        Степан решил начать с забора. Оно, конечно, не основное, но работы немного, до полудня можно управиться. А уж после и остальным заняться.
        Подправив топор точильным камнем, Степан вышел из дому.
        Эх, погодка, любо-дорого! Небо ясное, солнышко светит пока нежаркое, но уже яркое, весеннее, радостью душу наполняет. В огороде с раннего утра жена Дарьюшка в землице копается, коленями на подстеленной рогоже, а душой и руками вся в земле. Хоть и рано пока что-либо высевать, но пусть возится. Огород - бабье дело, может, заранее с землей-матушкой по-женски о чем-то договаривается. Не зря ж городские удивляются, когда Степан овощи со своего огорода на ярмарку возит - и где такое выросло пузатое да румяное? Где-где, да у вас же под боком, на огороде у изверга[Изверг - человек, живущий отдельно от общины и ведущий хозяйство самостоятельно (старорусск.).] Степана, что пару лет назад решил отдельно от города своим умом жить.
        На завалинке лежал кулек из домотканой холстины. Из кулька раздался писк. Правильно Дарьюшка решила сына на свежий воздух вынести. Пусть растет богатырем, а для начала к весенней свежести привыкает. Закаленный воин и в зимнюю стужу не погибнет, и, случись чего, в трескучий мороз живым из полыни выплывет.
        Степан подошел к забору, примерился, пристукнул было обушком кол, вытолкнутый кверху размокшей землей, замахнулся для второго удара - и застыл на месте.
        Конский топот. Копыта частой дробью с чавканьем падают в грязь. Звук из-за избы. Всадник! К добру или к худу?
        Степан сноровисто вертанул в руках топор, слегка присел, приготовился. Долгие годы жизни в Козельске, стоящем на границе Руси и Дикого поля[Дикое поле - историческое название степей между Доном, верхней Окой и левыми притоками Днепра и Десны, с просторов которой на Русь совершали набеги кочевые племена.] , хочешь не хочешь, приучат каждого горожанина держать в руках оружие. Много с того Поля нечисти на Русь выплеснулось, а та, что нынче по русским землям гуляет - страшнее всех.
        Орда.
        Захлестнула как половодье огненное от края до края, и горят города словно муравьиные кучи в лесном пожарище. И накроет ли тот пожар Козельск али мимо прокатится - одному Господу Богу ведомо.
        Из-за угла избы вылетел всадник. Лихо осадил коня, привстал на стременах, вздел меч кверху…
        Тьфу!
        Степан опустил топор.
        Племяш в гости пожаловал! Удаль молодецкую девать некуда, мечом салютует, словно князю, что рать в поход собирает.
        - Тимоха! Ну, напугал, чертяка!
        Степан положил топор на завалинку, одним прыжком подскочил к коню и, схватив в охапку спешившегося родственника - даром что витязь в полной воинской сброе,- приподнял его над землей, словно отрока.
        - Т-ты чего, дядька Степан?!
        - Того! Думаешь, одному тебе удали молодецкой девать некуда?
        Степан поставил слегка задохнувшегося от медвежьих объятий племянника на землю.
        И у обоих рты до ушей. А как же иначе? Считай, с осени друг друга не видели. Зимой на дальний дядькин хутор не шибко проберешься - заносы снежные, да и воевода Козельский строг к гридням[Гридень - воин княжеской дружины (старорусск.).] , особо по гостям не разгуляешься. Спасибо, хоть сейчас отпустил витязя на побывку.
        - Ну, здорово, племяш! Сказывай, какими ветрами к нам на выселки занесло?
        - Здрав будь, дядя Степан,- выдохнул ратник.- Уффф! Кабы не латы, все ребра бы переломал! Ну и силища у тебя!
        - На латы и рассчитывал,- хитро улыбнулся Степан.- Нешто мы печенеги, чтобы свою родню увечить? Ты лучше сказывай, каким ветром тебя к нам занесло?
        - Да вот, спросился у десятника родных навестить,- улыбнулся Тимоха.- Почитай, сто лет вас не видел!
        - Ну, коли так, проходи в дом,- сказал Степан.
        - Так это… Я тут смотрю чуток не ко времени пожаловал,- кивнул на отложенный топор витязь.
        - Ради такого дела забор подождет.
        - Дядь Степан, так, может, я подсоблю?
        - Подсобишь, подсобишь, а как же,- хмыкнул Степан.- А то в детинце[Детинец - название внутренней крепости в русском средневековом городе, в которой могли находиться казармы княжеской дружины и тренировочные полигоны. Часто в самом детинце строилась и резиденция князя (старорусск.).] топорами да секирами за зиму не намахался. Пошли в дом. И не прекословь, когда старшие родственники говорят!
        - Как прикажешь, дядь Степан,- покорился Тимоха.- Только дозволь сначала коня искупать.
        - Это можно,- согласился Степан.- Первую воинскую заповедь ты хорошо усвоил - сперва конь да оружие, а опосля все остальное. Дорогу к речке не забыл поди?
        - Не забыл. Я мигом!
        - Погоди, вместе пойдем,- сказал Степан, направляясь к конюшне.- Я своего Бурку заседлаю, застоялся за зиму, пусть разомнется. До реки вскачь кто кого обгонит не забоишься с дядькой помериться, как когда-то?
        - А то!- расплылся в улыбке витязь. Степан улыбнулся в ответ.
        - Да и сами искупаемся. Водица хоть еще и холодна, да целебна. Кто ранней весной в реке купается, от того весь год болезни бегут как черт от ладана.
        Из конюшни послышалось ржание. Заслышав шаги хозяина, конь подал голос - мол, здесь я, про меня не забудьте!
        Степан открыл скрипучую дверь и вывел рослого гнедого зверя. С первого взгляда ясно было - не крестьянская это кляча, а настоящий боевой конь с широкими бабками и породистой головой, красиво посаженной на мощную шею.
        Увидев гридня, бурка вытянул шею и, тонко заржав, ткнулся мягкими губами парню в ладони - мол, где угощение-то?
        - Узнал,- хмыкнул Степан, накидывая седло на широкую спину коня.- Чисто собака какая. Только что хвостом не виляет и кости не грызет.
        - Ох ты, батюшки, забыл совсем,- спохватился Тимоха, развязывая седельную суму и доставая оттуда объемистый узелок и пряник.- Вот гостинцы вам. И тебе,- сказал он, протягивая пряник коню. Бурка угощение схрумкал мгновенно, после чего кивнул головой - спасибо, мол, старый знакомец, уважил.
        Степан же возмутился.
        - Ты что, племяш, удумал? Али решил, что ежели живем на отшибе, так нам и гостя накормить нечем?
        - Да бог с тобой, дядя Степан,- улыбнулся ратник.- Это ж пряники. Таких пряников, как в Козельске пекут, во всей округе не сыщешь. Вон, Бурка особо не артачился, знает, что вкуснее козельских пряников не сыщешь.
        - Ну, положим, моя Дарьюшка печет не хуже,- проворчал Степан.- Но все равно спасибо. Пускай покуда на завалинке полежат - вернемся с речки, под медовуху разберемся с твоими гостинцами.
        Ребенок при виде отца и дяди выпростал ручонки из холстины, замахал ими и радостно засмеялся.
        - Ишь ты, дядьку признал!- удивился Степан, кладя узелок с пряниками рядом с сыном.
        На голос ребенка обернулась молодая женщина, до этого настолько увлеченная своим огородом, что ни топота копыт, ни разговора мужчин не услыхала. Поднялась с колен, отряхнула подол, подошла, но стала в сторонке - негоже бабе первой в мужской разговор встревать.
        Степан спрятал улыбку в бороде. Ладная у него жена. Послушная да работящая, к тому же еше и красавица, каких поискать.
        - Дарьюшка, забирай дитё, гостинцы и приготовь-ка нам чего-нить пожевать,- сказал Степан ласково.- Да и выпить бы ради такого случая не грех.
        Женщина улыбнулась.
        И у нее муж справный, хоть и строгий. А главное - любимый. Тряхнула мужниным подарком - тяжелыми серебряными серьгами с изображением Лады-роженицы[Лада - древнеславянская покровительница брака, семьи, любви, веселья, в данном случае отголосок языческих традиций христианской Руси.] , улыбнулась озорно, поклонилась витязю.
        - Здрав будь, боярин! То-то я смотрю, кто это такой бравый да статный к нам приехал. А как вымахал за зиму-то!
        Гридень, даром что с виду лихой вояка, в шишаке да в полном воинском доспехе, вздетом скорее для виду, нежели для дела - не биться ведь в дом родственника собрался, а в гости - покраснел как мальчишка и опустил глаза.
        - Да будет тебе, тёть Дарья. Какой из меня боярин?
        Однако родственница не угомонилась, продолжая сверкать белозубой улыбкой, от которой пару лет назад сходили с ума все козельские щеголи. И не от них ли подале увез дядька Степан красу-девицу молодую жену в чисто поле за три дня езды от стен родного града?
        - А какая ж я тебе тётя, коли всего на две весны тебя старше?
        Неизвестно с чего это вдруг, но стало витязю жарко под доспехом, хоть и не травень-месяц[Травень - май (шарорусск.).] на дворе. Неловкой сцене конец положил Степан.
        - Дарья! Иди в дом, говорю! Совсем парня засмущала.
        Молодая женщина вздрогнула и засуетилась, поняв, что в веселье своем слегка переборщила:
        - Сейчас, Степушка, я уж, почитай, в огороде закончила. Только рогожку заберу. А щи-то в печи горячие, вы уж там поскорее. Ты ж знаешь, мне стол собрать что тебе топором махнуть.
        Степан кивнул, и, держа коней под узцы, мужчины направились по едва заметной тропинке к утоптанной широкой дороге, ведущей к реке.
        - Дядя Степан, а чего вы на отшибе живете?- спросил витязь, скорее для того, чтобы порушить неловкое молчание. Суров дядька Степан, ох, суров. Нелегко небось приходится молодой жене. Однако, несмотря на суровость, заметил племянник, как одно лишь мгновение смотрели друг на друга Степан и Дарья. Лишь мгновение - а понятно все, и слов не надо. Любовь - она лишних слов не требует.
        - Ведь Дикое поле рядом,- продолжал мысль гридень,- рукой подать. А там и Орда не за горами. Не дай бог нагрянет…
        Степан усмехнулся невесело:
        - И что?
        - Как что? Ну, в городе за стенами все ж спокойнее…
        Степан вздохнул, отгоняя воспоминания. Вновь заныл длинный старый шрам на шее - память о Калке-реке[Битва объединенного войска русских князей и половцев с Ордой на реке Калке произошла в 1223 году и окончилась полным разгромом русско-половецкого войска из-за отсутствия единого командования среди княжеских войск, а также по вине половцев, в панике опрокинувших русский строй.] , с коей немногие домой вернулись. А не вернулось - без счета.
        - Знаешь, племяш, подальше от людей да князей - оно поспокойнее будет,- ответил он.- Да и уберегли ли нычне твои стены от Орды Владимир-град, а до того Московию с Рязанью?
        - Так-то оно так,- понурив голову, согласился витязь, сжимая кулак в усиленной железом боевой рукавице.- Эх, если б князья в свое время одним кулаком ударили, мы б, глядишь, ту Орду еще на Калке-реке побили.
        Степан снова хмыкнул:
        - Вы б побили. Ты, поди, в то время лихое еще под стол пешком ходил… Но в одном ты прав. Кулак - оно завсегда лучше. В кулаке сила, в единстве. А когда каждый палец в свою сторону кажет, такие пальцы переломать ой как просто…
        Дарья медленно свернула рогожу, разрывая извечную связь двух рожениц - женщины и матери-земли, и мысленно поблагодарила живую почву - и за прошлые урожаи, и за тот, что она их семье нынче дать собирается. После чего подняла глаза.
        Ее мужчина удалялся, ведя неторопливую беседу с родственником. Хорошая примета глядеть вслед любимому, даже если уходит он ненадолго. Тогда не забудет он никогда тех, кто ждет его дома, и завсегда дойдет до того места, куда собирался дойти…
        Сзади послышался топот копыт. Кого это еще Господь послал? Что за день, гости один за другим?..
        Дарья обернулась - и даже не успела подивиться странным гостям с одинаковыми плоскими лицами и раскосыми глазами, одетым в длиннополые доспехи, напоминающие халаты.
        Она и боли-то не почувствовала от стрелы, клюнувшей ее в грудь. Лишь мысль прилетела: «Вороги напали! Сын…» - прилетела и оборвалась вместе с криком, лишь на четверть выкриченным, да двумя другими стрелами оборванным.
        Дарья против воли медленно опустилась на колени. Бежать хотелось - к сыну, к мужу, спасти, предупредить!- а силы как-то сразу оставили. И с последним вздохом светлая душа женщины взлетела вверх, в свой последний путь, а тело, сминая тростниковые древки ордынских стрел, вновь обнялось с землей - теперь уж в вечной, неразрывной связи…
        Степан обернулся. Последний крик жены не звуком - сердцем почувствовал.
        И увидел.
        Мимо его дома пронеслась огромная тень. Взлетела, опустилась плеть с железным шаром на конце, с завалинки на узелок с пряниками плеснуло красным.
        Степан глухо взревел и бросился вперед - смять, задушить, разорвать на части!..
        Но сзади на спину навалилось тяжелое.
        Степан потерял равновесие и упал лицом в грязь. Тело в полном доспехе - все ж нелегкая ноша, как ни крути.
        - На коней, дядя Степан! Быстро, пока не заметили!- прошипел племянник на ухо родственнику, придавливая к земле, вминая в грязь лицо вместе с ревом медвежьим, рвущимся из груди. Степан напрягся, отжал руками тело от земли, сплюнул в рот набившееся, выдавил из себя не крик - хрип.
        - Там Дарьюшка!.. Сын!..
        Меч с шипением покинул ножны. Выхватывать оружие ратников учили из любого положения.
        Почувствовав слабину, Степан рванулся из захвата.
        - Т-ты! Там мои…
        Яблоко меча[Яблоко меча - округлое навершие на конце рукояти европейского и русского меча, служащее противовесом клинку.] жестко опустилось на его затылок, и Степан снова ткнулся лицом в грязь.
        - Ты еще отомстишь за них, дядька Степан,- приговаривал Тимоха, взваливая на Бурку бесчувственное тело его хозяина.- Надо люд в Козельске предупредить. А опосля вместе воздадим супостатам сторицей!
        Вскочив на своего коня, ратник рванул с места в галоп, уводя в поводу Бурку, который даже не успел удивиться - с чего это вдруг хозяин оказался у него на спине в странном положении - на животе, а руки с ногами под подпругой ремнем перехвачены.
        Кони удалялись. А вслед за ними черными клубами стелился дым от горящего хутора, сослуживший беглецам хорошую службу, прикрыв их от взглядов воинов в длиннополых доспехах, ликовавших по поводу своей легкой и страшной победы.

* * *
        Крепки и высоки козельские стены, сложенные из стволов вековых деревьев. Сработаны добротно, на века, в три бревна, каждое бревно в два обхвата, поверху полати[Полати - здесь проход вдоль тына с внутренней стороны крепостной стены (старорусск.).] , над полатями - двускатная крыша в два тёса от непогоды, но пуще - от стрел, летящих навесом. На такой стене и ратникам в бою есть где развернуться и даже всаднику проехать можно, ежели кому блажь такая в голову придет. Сплошной деревянный тын[Тын - забор из вертикально укрепленных, иногда заостренных бревен.] защищает воинов от вражеских стрел. Посредине каждой стены и по углам - сторожевые башни с бойницами. На каждой стене по два-три крепостных самострела[Крепостной самострел - русский аналог европейской баллисты, широко распространенный на Руси в X-XV веках, но почему-то слабо отраженный в исторических исследованиях, как и обычный самострел - аналог европейского арбалета.] ощетинились жалами больших стрел - болтов - с наконечниками впятеро тяжелее обычных. Всех трудов воину только подбежать да тетиву взвести - и готов непрошеному гостю смертельный
гостинец. Такая стрела, пущенная умелой рукой, прошибает насквозь всадника вместе с конем и еще наполовину своей длины в землю уходит.
        Под стенами - глубокий ров. Через ров перекинут тяжелый подъемный мост на цепях, которые накрути на ворот, стоящий внутри крепости - и станет поднятый мост лишним щитом для мощных дубовых ворот, которые сейчас открыты нараспашку. Однако у железного ворота, поднимающего мост и одновременно запирающего ворота, постоянно дежурят оружные отроки[Отрок - младший княжеский дружинник (старорусск.).] из детинца - мало ли что? Беда из Степи приходит всегда неожиданно…
        Хорошо защищен град Козельск - да оно и понятно. Выстроенная на границе с Диким Полем крепость, охраняющая торговый путь, по которому и в мирное, и в военное время в обе стороны идут караваны с товарами, не может быть иной. Так говорилось половцам, с которыми до поры в мире были, когда те вопрошали - не от нас ли обороняться собираетесь? На самом же деле не для охраны торгового тракта и не для обороны купцов от половецких шаек строили эдакую твердыню.
        Козельск - русский щит от Дикого Поля, который еще Степью порой называют. Случись серьезный набег - первый удар примет на себя город Козельск. Оттого и детинец внутри города велик, поболе чем в той же Рязани. И каждый житель города с малолетства к воинскому делу приучен. Не с мечом - так с луком, копьем или с самострелом искусен. Даже старый дед Евсей, который уж забыл давно, сколько весен на свете прожил,- и тот засапожный нож за три сажени[Сажень - древняя (прямая) сажень определялась расстоянием между большими пальцами разведенных в сторону рук человека и была равна примерно 152 см. В 1835 году указом Николая I длина сажени стала равна 7 английским футам (2,1336 м).] в яблоко всадить может.
        Да только говорят, нынче набег другим путем пошел. Гуляет по Руси горе невиданное - степная Орда, сметая все на пути своем. В Козельске же не то что верных вестей - слухов, и тех не дождешься. Потому как часто некому те слухи принести. Не щадит Орда на своем пути никого, кто меч против них поднял. А нынче вся Русь и есть тот меч, который Орда грызет неистово железной пастью. И серьезные щербины уже на том мече, того и гляди - переломится.
        Но пока все тихо в приграничном городе-крепости. Жизнь идет своим чередом. Стучат в кузницах кузнецы, бабы вон за водой направились с коромыслами, детишки босоногие из стылой грязи куличи лепят, воевода на коне проехал, спешился, домой к себе пошел. Не в броне[Броня, бронь, сброя - так на Руси назывался боевой доспех воина.
        воевода, только с мечом у пояса. Но на то ж он и воевода, чтобы с мечом ходить, звание обязывает. А что не в броне - то хорошо. Стало быть, ничего подозрительного на пять верст в округе не видят на башнях дозорные. Тихое утро.
        Видный светловолосый молодец в потертом тулупчике вышел из кузницы, внимательно рассматривая новый охотничий нож. Знатный нож, ничего не скажешь. Кузнец Иван других и не делает. За такой не жалко бобровой шкурки отдать.
        Парень провел лезвием поверх руки, сдул сбритые волоски. Эх, хороша работа! Такой нож не сразу затупится и не сломается об медвежью кость, случись с Хозяином Леса накоротке переведаться.
        Молодец нехотя спрятал новое приобретение за голенище сапога и поднял глаза. На его лице расплылась радостная улыбка.
        По улице шла девица-краса в нарядном полушубке, неся на расписном коромысле небольшие ведра с водой. И лесному ежу понятно, что вроде как незачем Воеводиной дочке по воду ходить, на то дворня есть. Но в тереме скучно, а у колодца все козельские девки собираются посплетничать. Так как тут дома усидеть? Да и по дороге туда-обратно сколько ж парней по пути встречается. Улыбаются, подмигивают, жаль только, подойти боятся. Строг воевода козельский, и кулак у него как помойная бадья. Даже бить не надо, просто опустит на темечко - и осядешь на землю, словно куль с навозом, мозги свои непутевые в весенней грязище искать.
        Но парень, видать, попался отчаянный, и воеводиного гнева особо не опасался. Рванув с места, он в два прыжка догнал девушку и, пристроившись сбоку, пошел рядом.
        - Помочь, Настасьюшка?
        Девушка улыбнулась и опустила глаза.
        - Благодарствую, Никита, сама уж как-нибудь. До дома, почитай, пара шагов осталась.
        Действительно, до ворот воеводиного подворья осталось совсем немного. Парень, которого девушка назвала Никитой, наклонился к ее уху и горячо зашептал:
        - Настасьюшка, я тут это… Ежели сватов зашлю? Пойдешь за меня?
        Лицо девушки залилось румянцем, словно маков цвет. Качнулись ведра на коромысле, плеснув студеной водой на шествующего через улицу важного петуха, отчего тот, подпрыгнув и издав глоткой что-то совсем непетушиное, припустил вдоль улицы.
        - Да что ты, Никитка, ей-богу!
        Девушка ускорила шаг и гибкой лаской юркнула в ворота. Однако через мгновение из-за полуоткрытой створки показалась розовая мордашка, с которой и не думал сходить румянец.
        - А и зашли,- бросила Настя скороговоркой.- Ежели батюшка не воспрепятствует, тогда может быть…
        Не договорив, исчезла. Захлопнулись тяжелые створки, лязгнула заворина[Заворина - засов (старорусск.).] .
        Никита сорвал с головы шапку, метнул под ноги в лужу воды, выплеснутой из Настиного ведра, и прошелся вокруг той лужи вприсядку.
        - А зашлю!- вскричал. Наплевать, что народ кругом - пущщай слышат! Вдруг не откажет Настин батюшка! Вдруг повезет несказанно!
        Однако народу, похоже, было не до Никиты. Знакомый ярмарочный шут Васька, шедший мимо, услышав Никитов вопль, вместо того, чтоб подколоть жениха по-дружески весело да с прибауткой, лишь буркнул на ходу сквозь зубы «здорово, Никита» и быстро прошел мимо.
        - «Вдруг» - оно ничего не бывает, парень,- послышалось за спиной.
        Никита обернулся.
        Сзади стоял дед Евсей. Мужик в прошлом разбитной, лихой вояка из княжьей дружины, однако выпертый оттуда воеводой за пристрастие к хмельной медовухе, что с ратной наукой есть вещь ну никак не совместная. Однако, несмотря на грехи молодости, еще многое что мог дед Евсей показать юным гридням… когда не был налит до бесчувствия напитком, погубившим некогда его ратную карьеру. Сейчас дед Евсей тоже был слегка навеселе, но на ногах держался крепко.
        - Об чем ты, дядька Евсей?- спросил Никита, наморщив лоб.
        - Да все об том же,- вздохнул дед, наклоняясь и выуживая из лужи Никитину шапку.
        - Ладно тебе, дядька Евсей,- засмущался Никита.- Благодарствую, я уж сам как-нибудь…
        - Вот то-то и оно, что как-нибудь,- снова вздохнул дед, отжимая шапку и протягивая ее парню.- Все в этой лядащей жизни как-нибудь да через одно место.
        Сказал - и, плюнув смачно под ноги, с душой втер лаптем в землю выплюнутое. На Никиту дохнуло густым перегаром.
        Никита поморщился, но послать старого человека нехорошим словом подальше было неловко. Потому Никита, соблюдая приличия, повторил:
        - Ты об чем толкуешь-то, дядька Евсей?
        - Об свадьбе твоей,- глухо сказал Евсей, отворачиваясь.- Которой не будет. Ты уж крепись, парень.
        - Как так «не будет»?- выдохнул Никита, теряя терпение.- Да ты…
        - Твой брат старшой к ее батьке уже сегодня с утра пораньше сам вперед своих сватов в дом пожаловал. Сейчас, поди, уже воеводу дождался. Небось сидят, договариваются.
        Лицо Никиты окаменело.
        - Семен??? Как???
        Старик сделал шаг и положил на плечи парня руки, похожие на узловатые корни деревьев.
        - Вот так,- сказал жестко.- И полну шапку серебряных гривен в приданое дает.
        У Никиты подкосились ноги. Словно под весом тяжелых стариковских ладоней парень медленно осел на землю. И прошептал растерянно, еле слышно:
        - Дядька Евсей, так что ж мне делать-то теперь? Мне ж без нее не жить!
        Широкая ладонь, рассеченная надвое старым шрамом, неумело погладила парня по непослушным вихрам.
        - Да не убивайся ты так, Никитка,- сказал Евсей, другой ладонью согнав с ресницы непрошеную соринку, от которой в глазу защипало.- Баб на земле - как зерен в амбаре. Опоздал ты маленько, поздно с охоты нынче вернулся. Да, кстати, ты ж вроде как из охотников в ратники податься собирался? Вот князь наш малый Василий подрастет, в поход соберется. К тому времени и ты, глядишь, в детинце ратному делу обучишься. Вернешься с походу в сброе, при коне, да в переметных сумах серебро звякать будет, а не ветер свистеть - вот тады и жениться можно.
        Никита вскочил на ноги. Ударила в голову пьяняще-красная волна, застив взор, метнулась к голенищу ладонь, словно сам собой оказался в руке новый нож.
        - Я ее сейчас люблю! Да я Семена за это…!!!
        О-ох!!!
        Никита захлебнулся криком и вторично осел на землю. А пьяненький дед присел рядом, уложив свою словно деревянную руку парню на плечо. Понятно, что, дернись - прижмет та рука шею вторично, а с нею и ярость безрассудную обратно в печенку загонит.
        - Не гоношись, парень,- строго сказал дед Евсей.- Дай слово, что бузить боле не будешь, тады нож отдам.
        Никита кивнул, принял обратно свой нож, неведомо каким образом оказавшийся у деда в руке, засунул его за голенище и насупился, едва сдерживая предательские ребячьи слезы, недостойные взрослого и многоопытного охотника, коему уже без малого восемнадцать весен минуло.
        - Кулаками здесь вряд ли делу поможешь,- продолжал дед Евсей.- А на всякую силу другая сила найдется, посильнее. Ты люби, люби. А еще лучше поплачь. Так оно скорее перелюбится. Только не на людях плачь, а домой иди. Негоже будущему ратнику при всем честном народе слезьми заливаться. Сам дойдешь, дурить не будешь?
        Никита кивнул вторично.
        - Ну и ладно,- сказал дед Евсей, вставая.- Ежели бы ты знал, сколь раз я за свою жизнь вот так по бабе убивался - подивился б изрядно. Но попомни мои слова - от такого горя первейшее средство - моченое яблочко и жбан медовухи. Причем яблочко - продукт несущественный, ежели и нету его - и так ладно. Но вот без остального - никак нельзя…
        Никита не слушая шел… по дороге ли, не по дороге - какая разница? Лишь бы подальше от занудного, не по возрасту сноровистого деда и от запертых ворот, за которыми сейчас творилось невыносимое…
        На другой стороне улицы распахнулась дверь большой, добротно сложенной кузни. Из широкого дверного проема на улицу дохнуло жаром. Вместе с жаром наружу шагнул бородатый мужик, под плечи которого, вероятно, тот проем и рубился - в иной ему бы боком входить пришлось. Следом за кузнецом выволокся слегка задохнувшийся и оттого бледный с лица подмастерье, плечами и статью наставника не догнавший, но бороду отрастивший уже на треть длины бороды учителя.
        Кузнец вдохнул-выдохнул пару раз, словно кузнечные мехи прокачал легкие, выгоняя накопившуюся в них угольную пыль. Мимо него, чуть не задев бородача плечом, прошел Никита, ничего не видя перед собой. Кузнец посторонился, пропуская парня, и еще некоторое время смотрел ему в спину, морща лоб и покусывая нижнюю губу.
        - Ох, не дело затеял воевода дочку супротив воли за постылого выдавать,- глухо сказал он наконец.- Да и Никита того и гляди руки на себя наложит.
        Подмастерье пожал плечами.
        - Дык на то он и воевода, дядька Иван. Абы кого княжьим пестуном[Пестун - учитель (старорусск.).] не поставят. Нам-то что - мы люди маленькие.
        Кузнец медленно обернулся, посмотрел на подмастерье задумчиво, после чего отвесил ему увесистый подзатыльник ладонью, твердостью от железа почти неотличимой.
        - Понимал бы чего, недоросль!- резко выплюнул слова Иван, словно молотом ударил. - А еще кузнецом стать собрался! Негоже это, когда люди супротив закона Божьего идут!
        Подмастерье с опаской ощупал затылок. Шишки, похоже, не миновать. Хорошо, что по затылку вдарил, а не в подглазье, а то б и по улице не пройти - девки засмеют.
        Ох, и тяжела наука у кузнеца Ивана! А куда деваться? Считай, повезло. Иван первейший коваль не только в Козельске, но и на многие версты вокруг него. И тут два пути - либо науку перенимать, либо обратно на улицу иди, коль такой умный, хошь в побирушки, хошь в ушкуйники[Ушкуйники - речные разбойники, занимающиеся грабежом на ушкуях - ладьях, вмещавших до тридцати человек (старорусск.).] . Да только пока та наука переймется, своя умная голова кузнецовыми ладонями в чушку перекуется, ни одна шапка не налезет.
        - Да я чо? Я ничо, я ж так сказал… - пробормотал подмастерье, на всякий случай готовясь прикрыться руками. А все ж любопытство пересилило.- А это, дядя Иван, только вот непонятно - где есть здесь закон Божий? Воля родительская - это ж и есть закон?
        Иван грохнул кулачищем в косяк, подмастерье мысленно перекрестился.
        - Дурень!- взревел кузнец.- Совесть человеческая - это и есть закон Божий! И когда супротив совести за серебряную гривну родную дочь отдают… Э, да что там! Пошли, хватит лясы точить, работа не ждет!
        Кузнец повернулся, впихнул подмастерье обратно в кузню, вошел следом и громко хлопнул дверью так, что со стрехи на крыльцо посыпалась труха и шумно взлетела с резного конька крыши сонная ворона, оглашая улицу дурным возмущенным криком.

* * *
        Тусклый свет едва пробивался в окно, затянутое мутным бычьим пузырем. Но весеннее солнце хоть и не жаркое, но упорное. Не теплом, а упрямством перебарывает весна суровую зиму, которая хошь не хошь, а вынуждена отступать в далекие северные земли под давлением набирающего силу древнего Ярилы[Ярило - древнеславянский бог солнца и плодородия.] .
        Настойчивый лучик все ж таки пробился сквозь муть пузыря и, добравшись до большого камня, вделанного в массивное золотое кольцо, заиграл, преломляясь в гранях и обретая утраченную силу.
        Кольцо было надето на толстый волосатый палец, который вкупе с такими же волосатыми соседями составлял десницу[Десница - правая рука (старорусск.).] уважаемого в городе купца Семена Васильевича, который нынче соизволил посетить дом городского воеводы и покуда сидел в горнице за пустым столом, дожидаясь хозяина. Время от времени купец как бы невзначай поворачивал десницу и так и эдак, любуясь игрой камня и ухмыляясь при этом в бороду каким-то своим донельзя приятным мыслям.
        Хлопнули ворота, процокали по двору конские копыта. Гость хмыкнул довольно - и тут же придал лицу усталое выражение крайне занятого человека, оторвавшегося от дел величайшей важности ради незначительной безделицы.
        Хозяин долго ждать себя не заставил. Скрипнули пару раз ступени, принимая тяжесть мощного тела, и, пригнувшись слегка, дабы не задеть дверной косяк шеломом, в горницу вошел воевода. Прищурился, словно попав с улицы в темень, не узнавая гостя и давая тому возможность поприветствовать хозяина первым. Однако гость особо не торопился с поклонами, а тоже прищурился, будто со свету, хлынувшему в горницу из-за распахнутой двери, после чего неторопливо приподнялся с лавки и, выждав время, когда и хозяину уж пора бы распознать, кто перед ним, отвесил поклон с воеводой одновременно.
        - Здрав будь, Федор Савельевич, воевода козельский, рад видеть тебя в силе и здравии,- проговорил медленно и степенно Семен Васильевич голосом, в котором радости особо не чувствовалось.- Чтой-то не признал я тебя сразу в шеломе.
        - И тебе поздорову, купец тороватый,- ответил воевода, снимая шлем и отворачиваясь к оружейной стойке. Так что произнося последние слова приветствия, пришлось купцу созерцать воеводину спину.
        Посозерцал. Подождал, пока воевода, разобравшись со шлемом, снимет перевязь с мечом и туда же на стойку пристроит. Притушил в груди вспыхнувшую было не к месту обиду - стоит ли дурь показывать, когда сам по делу пришел? Ясно дело, не стоит. Хочется хозяину показать, кто в доме голова - нехай тешится, мы люди не гордые.
        Наконец воевода повернулся к гостю лицом и, пройдя к столу, присел на лавку напротив, жестом приглашая гостя садиться тоже. Гость обычай соблюл и, садясь напротив, выложил на стол обе руки - мол, смотри, хозяин, мои руки не оружны, с миром пришел. Однако десницу с перстнем невзначай положил сверху.
        Воевода, напротив, принял ту же позу, словно в серебряном зеркале отраженную. После чего заорал зычно:
        - Глашка! Пошто гостю квасу не поднесла?! Али если хозяина дома нету, так и порядка быть не должно?
        Откуда-то сверху по лестнице кубарем скатилась дворовая девка, таща в руках здоровенный жбан квасу с привешенными к нему сбоку черпаками.
        - Благодарствую, воевода,- степенно кивнул купец, отведав пряного, пахнущего травами напитка.- Знатный у тебя квасок.
        - И тебя благодарю, Семен Васильевич, за то, что в гости зашел,- бесцветным голосом произнес воевода. Теперь, когда положенное было проговорено, можно было и узнать, за каким лядом приперся средь бела дня гость незваный, которого - чего греха таить - век бы не видеть, ан никуда от него не денешься, приходится принимать хошь не хошь.
        - Да я к тебе, можно сказать, по своей торговой надобности явился,- усмехнулся Семен, любуясь своим перстнем. Солнечный зайчик, заключенный в алмазных гранях, словно невзначай вырвался из своего плена и мазнул по зрачкам сидящего напротив воеводы. Воевода сощурился, но взгляда от лица гостя не оторвал. Если бы можно было тому гостю да взглядом в лоб засветить, была бы у первого в городе купчины в головушке дыра похуже чем от праштной пули[Прашта - старорусское название пращи. Предполагается, что и пороки (осадные машины) и Перун (бог войны у древних славян) имеют один древний корень «пер» - бить.] . Но взгляд - он и есть взгляд, и сколь бы тяжел он ни был, от него часто никому не жарко и не холодно.
        - А надобность моя, воевода, такая,- продолжал Семен.- Что у тебя товар, а вот, стало быть, и купец.
        Положив волосатую длань на грудь, Семен вновь слегка поклонился воеводе.
        - Ну, и приданого не пожалею, сам понимаешь.
        В тишине горницы отчетливо послышалось, как хрустнули кулаки воеводы.
        Семен мгновенно подобрался внутренне. Каков в бою козельский воевода, он не только слыхал, но и видывал. И ежели случись вот так, с глазу на глаз да кулак на кулак, еще бабушка надвое сказала, за кем поле останется - за первым кулачным бойцом Козельска или же за его воеводой. А вот если воевода не в драку полезет, а за мечом метнется - то считай, что все, отторговал ты, купчина, свое. Вон он, в двух шагах на стойке болтается, ярлык на самый короткий путь в места, где серебро да злато без надобности…
        Однако воевода сдержался. Только насупился, словно туча грозовая.
        А Семен, загнав поглубже готовый прорваться наружу боевой азарт, спокойно добавил:
        - И долги все твои, Федор Савельич, к тому же, само собой, прощу. Потому как какие между родней долги?
        В горнице повисла тишина. Единственное слышно было, как где-то в углу под сундуком то ли мышь шебуршится, то ли пара тараканов чего не поделила, то ли домовой после зимы в своем логове порядок наводит. Однако и этот звук вскоре пропал - похоже, домашние твари, убоявшись непривычной тишины, замерли, дожидаясь,- чего будет-то?
        Воевода словно превратился в каменного идола, коих порой находят в степи конные разъезды. А Семена словно черти изнутри разжигали - мол, чего сидишь? Али пан, али пропал!
        - Ну, что скажешь, воевода?- нетерпеливо нарушил тишину Семен.- Каким будет отцовское слово?
        Воевода по-прежнему оставался неподвижным. Только выдавил сквозь зубы:
        - Слыхал я, купец, что другой ей люб.
        Семен внутренне усмехнулся и отпустил пружину, что в груди свернулась змеей, готовясь распрямиться то ль в броске, то ль в ударе - как придется.
        Поле осталось за ним.
        - Да брось ты, Федор Савельевич. Мало ли что бабы у колодца языками плетут. Все не переслушаешь.
        Воевода еще пытался сопротивляться.
        - Насчет баб не знаю, а люди говорят, будто отрок тот, что ее сердцу мил,- твой сводный брат Никита.
        Семен усмехнулся недобро.
        - Этот недопесок и здесь успел!

…Сводный брат был ненавистен Семену. Слишком независим, слишком удачлив на охоте, задери его медведь. И не смотри, что недавно из отрочества вышел - красив, словно Лель[Лель - древнеславянский бог любви, сын Лады.] , и все бабы, что молодухи, что те, у кого уже семеро по лавкам и свой законный муж на печи - все как одна заглядывались на Никиту, кто украдкой, а кто и не дожидаясь богомерзкого празднества Ивана Купалы, потеряв стыд, чуть не силком тащили парня на ближайший сеновал. Единственное успокоение было Семену - что нищ сводник аки церковная крыса, потому как все, Добытое на охоте, по дурости спускал в кабаке, а чаще тратил на подарки молодкам, хотя те и без подарков на него вешались, только отгонять успевай. Дурень - он и есть дурень, чего с него взять?
        - В общем, так,- решительно сказал Семен.- Ты пока думай, Федор Савельич, чему верить - бабьим сплетням али моему слову. А мое слово - оно верное. И вот к тому слову довесок.
        На стол перед воеводой тяжело брякнулся вышитый мелким жемчугом дорогой кожаный кошель царьградской[Царьград - древнерусское название Константинополя, столицы Латинской империи.] работы.
        - Люди знают - мое слово такое же верное, как это серебро,- развязно произнес Семен. Когда поле за тобой, противника надо давить, пока он не очухался и в ответку не попер. Это Семен усвоил четко - что в торговле, что в кулачном бою, что во всей остальной жизни.- Здесь половина приданого будет. Другая половина - после свадьбы. Так что, засылать сватов?
        Воевода кивнул через силу.
        - Засылай.
        Семен улыбнулся и поднялся из-за стола.
        - Вот и ладно.
        Протянул было руку, чтоб ударить ладонь о ладонь, да вовремя одумался, что не кобылу только что купил, а нечто совсем другое. Кашлянул в бороду, вылез из-за стола, накинул медвежью шубу и, бросив «до скорого, тестюшка, пошел я к свадьбе готовиться», подмигнул двери наверху лестницы, уходящей на второй этаж, и вышел за дверь.
        За той дверью от щели отлепилась Настя. Дворовая девка за ее спиной смотрела на хозяйку большими глупыми коровьими глазами.
        - Что он сказал, Настасьюшка?
        Настя бросилась к девке и, спрятав лицо на ее груди, зарыдала глухо, с подвывом.
        - Не пойду за постылого! Лучше удавлюсь!
        А девка гладила ее по голове, словно не госпожа то, а дитятко малое, и приговаривала:
        - Да не убивайся ты так, Настасьюшка, мужик - он и есть мужик, и небольшая в них разница. Как в дворовых кобелях, ты уж мне поверь.
        Внизу, в горнице, воевода тяжело поднял голову, словно приходя в себя после удара пудовой дубиной. Некоторое время он тупо смотрел на кошель, потом схватил его и швырнул в стену. Порвалась от удара тонкая кожа, по полу, звякая, рассыпались серебряные гривны и мелкие ромейские[Ромеи - так на Руси называли римлян, а также подданных Византийской (Латинской) империи.] жемчужины, оторвавшиеся от кошеля.
        - Будь оно все неладно - и ты, и твое серебро,- горько прошептал воевода.- Прости, доченька, ежели сможешь.

* * *
        Тэхэ оперся о луку седла и на ходу легко перескочил на спину заводной кобылы. Кобыла всхрапнула, но не снизила хода. Выносливому степному коню не привыкать ни к тяжести всадника, ни к долгим переходам. Его короткие ноги способны пробегать большие расстояния намного лучше длинных ног лошадей низших народов. У тех кони хоть и красивы, и десяток полетов стрелы проскачут, конечно, быстрее, но потом с пеной на губах будут умоляюще заглядывать в глаза хозяина, прося отдыха, корма и водопоя.
        Ордынский конь способен скакать от рассвета и до заката, а после еще и накормить хозяина собственной кровью из яремной вены, которую тот вскроет ненадолго и возьмет сколько надо, если ему нечего будет есть.
        Но такое случается редко. Хороший воин всегда найдет пищу и для себя, и для своего коня. И не будет гнать верного друга по раскисшей дороге без особой надобности.
        Сейчас, видно, такая надобность была.
        Вдали показались покатые крыши юрт, установленные кругом и напоминающие шлемы огромных сказочных воинов. В центре круга располагался большой шатер, крытый черным шелком, захваченным в стране Нанкиясу[Нанкиясу - так кочевые народы называли Китай.] . На пологе шатра был искусно выткан золотой дракон.
        Тэхэ соскользнул со спины коня и направился к шатру. Молодой кебтеул[Кебтеул (хэбтэгул) - воин ночной стражи хана, которая набиралась из гвардейцев (кешиктенов) (тюркск.).] в пластинчатом доспехе, несущий охрану у входа, потянулся было за мечом, но, узнав Тэхэ, кивнул:
        - Подожди здесь, сотник. Субэдэ-богатур[Богатур - богатырь, прозвище, даваемое особенно отличившимся воинам Орды. Судя по «Сокровенному сказанию», прозвище
«богатур» Субэдэ дал сам Чингисхан. «Сокровенное сказание» - литературный памятник XIII века, жизнеописание Чингисхана. Имеются предположения, что он был составлен его современниками (тюркск.).] сейчас занят.
        Тэхэ отодвинул кебтеула.
        - Мне некогда ждать. У меня срочное донесение.
        И пока тот раздумывал, какой из приказов выполнить - не тревожить и никого не пускать, либо докладывать о всех срочных донесениях,- Тэхэ уже отодвинул полог и шагнул внутрь.
        В шатре царил полумрак. Огонь, горящий в небольшом походном очаге, отбрасывал на стены причудливые тени. С первого взгляда было ясно, что хозяин шатра чужд роскоши, присущей военачальнику его ранга, но к оружию питает вполне понятную слабость.
        Стены шатра украшали не дорогие гобелены и не золотые украшения, а сабли, мечи и кинжалы, захваченные в разных странах хозяином шатра. Причем все в Орде знали, что это оружие, дорогое не каменьями, а изумительным качеством клинков, Субэдэ-богатур отнял у воинов, убитых только его рукой и только во время битвы.
        Субэдэ сидел в центре шатра и пил чай из простой деревянной пиалы. На его плечи был накинут дорогой шелковый халат цвета ночи с изображением того же золотого дракона на обоих рукавах. Видимо, хозяину шатра приглянулась эмблема повелителя чжурчженей, канувшего в небытие вместе со своим несговорчивым народом.
        На голове великого полководца был надет островерхий шлем, из-под которого змеей выбегала черная повязка, прикрывающая левый глаз. На вид Субэдэ было около сорока лет, но даже под халатом угадывались могучие плечи, привыкшие к тяжести боевого доспеха и упругости дальнобойного рогового лука, согнуть который под силу только настоящему батыру[Батыр - богатырь (тюркск.).] .
        Тэхэ небрежно поклонился, но не удостоился в ответ даже взгляда. Полководец, ставший легендой при жизни, не отрываясь смотрел перед собой, словно видел в пустоте шатра что-то намного более интересное, нежели заляпанный грязью командир передовой разведывательной сотни.
        Все знали, что в такие моменты Субэдэ-богатур разговаривает со своими богами. Но Тэхэ было наплевать на чужих богов, даже если это были личные боги легендарного полководца. Он верил в удачу, верил в счастливую звезду своего дяди, хана Бату, верил в степных духов и в то, что они помогают сильным и смелым воинам. А разглядывание пустоты впереди себя считал потерей драгоценного времени и - говоря откровенно - просто дуростью.
        Но, в конце концов, легендарный полководец Субэдэ имел право на личную дурость, не понятную никому, кроме него самого. Это Тэхэ признавал. Однако от этого в его глазах менялось немногое, и дурь все равно оставалась дурью.
        - Приветствую тебя, Непобедимый Субэдэ, победитель чжурчженей,- нарушил Тэхэ тишину шатра.- Не помешал ли я твоему уединению?
        Единственный глаз Субэдэ дрогнул в орбите и уставился куда-то в область груди Тэхэ, отчего тот невольно поежился. Ходили слухи, что часто Субэдэ смотрит не на человека, а на его душу и при этом читает его самые сокровенные мысли. И хотя Тэхэ в эти сказки не верил, тем не менее пронизывающий и в то же время отсутствующий взгляд полководца был крайне неприятен.
        - Хотя я и не люблю, когда мне мешают пить мой чай, но я приветствую тебя, Тэхэ, командир лазутчиков,- медленно произнес Субэдэ, продолжая смотреть сотнику в область груди.- Что ты узнал?
        - Впереди хорошо укрепленный град Урусов, Субэдэ-богатур. Орде не обойти его с обозами - весенняя распутица размыла обходные пути,- сказал Тэхэ, низко поклонившись, чтобы скрыть вспыхнувшую в его глазах ярость.
        Ему, чингизиду, напоминают о том, что он не должен мешать пить чай сыну табунщика! Но усилием воли сотник уже в который раз раздавил пламя, готовое разгореться в груди. Тэхэ никогда не забывал, что на поясе этого сына табунщика висит золотая пайцза, которую туда повесил сам Потрясатель Вселенной[Потрясатель Вселенной - прозвище Чингисхана.] , предварительно начертав на ней священным квадратным письмом простые и понятные слова: «Силою Вечного Неба, имя хана да будет свято. Кто не послушает владельца сего, тот умрет». И не было еще в Орде случая, чтобы была нарушена воля Потрясателя Вселенной. Даже посмертная. Так что ярость свою лучше запрятать поглубже. Слова покойного Чингисхана чтит даже сам хан Бату.
        Взгляд полководца стал пронзительным. Похоже, он закончил свою беседу с духами и вернулся в подлунный мир. Теперь его единственный глаз смотрел не сквозь грудь Тэхэ, а на нее.
        - Я смотрю, ты уже успел взять дань с урусов, храбрый командир лазутчиков,- сказал Субэдэ. Его голос был тусклым и невыразительным. Таким, наверное, мог быть голос каменного идола-онгона, если бы идолы могли говорить.
        На шее Тэхэ висела нить, на которую были нанизаны две пары человеческих ушей, выпачканные в недавно запекшейся крови. Маленькие детские ушки, и рядом - женские, с разодранными мочками. Вырванные из них красивые серьги, первый военный трофей этой весны, приятно оттягивали пазуху.
        Тэхэ кивнул.
        - Да, Непобедимый. Я уже взял с иноверцев первую кровь.
        Субэдэ усмехнулся.
        - Судя по размеру ушей, это были не особо великие воины,- сказал он.
        На этот раз в его голосе Тэхэ послышалась издевка.
        И на этот раз ярость было скрыть гораздо труднее. Потомок Чингисхана возвысил голос.
        - Непобедимый, это были иноверцы!
        Ухмылка Субэдэ стала шире. Он уже открыто смеялся в лицо чингизиду.
        - Конечно, доблестный сотник,- сказал Субэдэ, продолжая беззвучно смеяться.- Я уверен, что эта победа досталась тебе нелегко. Ты, конечно, покрыл себя неувядаемой славой, и теперь певцы-улигерчи непременно сложат песни о твоем подвиге.
        Глаза сотника налились кровью. Это была уже не просто издевка. Это было оскорбление.
        Но воин ханской крови тем и отличается от простого нукера, что умеет не только давать волю своей ярости, но и обуздывать ее. С каким наслаждением Тэхэ сейчас вырвал бы саблю из ножен и с быстротой молнии опустил ее на плечо Субэдэ, отработанным до совершенства ударом развалив тело от ключицы до самой золотой пайцзы с письменами Потрясателя Вселенной!
        Но ценой невероятных усилий Тэхэ склонил голову, вновь пряча глаза от взгляда прославленного полководца.
        - Я все сказал, Субэдэ-богатур,- ровно произнес он.
        Субэдэ, презрительно скривившись, небрежно махнул рукой.
        - Иди.
        Сотник, пятясь, вышел из шатра и рывком запахнул полог. Напоровшись на его бешеный взгляд, отшатнулся молодой телохранитель-кебтеул.
        Тэхэ быстрым шагом подошел к своему коню, вырвал поводья из руки Шонхора и, птицей взлетев в седло, поднял коня на дыбы. Сейчас для того, чтобы успокоиться, ему требовалась бешеная скачка, свист ветра в ушах, ночь, летящая навстречу всаднику… либо большая чаша архи[Арха - водка из кобыльего молока (тюркск.).] . А лучше две.
        Шонхор видел, что хозяин не в духе, но любопытство пересилило.
        - Почтенный Тэхэ! Что сказал Непобедимый?
        При другом обращении, возможно, под настроение схлопотал бы молодой нукер плетью по шее. Но «почтенный»…
        - Ничего!- рявкнул Тэхэ.- Не понимаю, во имя каких степных мангусов[Мангусы - демоны (тюркск.).] я должен выслушивать от него оскорбления? Я, потомок Чингисхана, глотаю такое от простолюдина, чей отец пришел в Орду из далекого лесного племени и всю жизнь был простым табунщиком!
        Шонхор вновь осмелился подать голос.
        - Субэдэ-богатур оскорбил вас?
        - Нет! Но дал понять, что, убивая сук и щенков урусов, я покрываю себя позором!
        Тэхэ ударил коня пятками в ребра и вскачь понесся к куреню-стоянке своей сотни, подальше от проклятого черного шатра и его одноглазого хозяина.
        Пожилой нукер, несмотря на возраст, взлетел на коня с той же сноровкой, что и его молодой господин. Шонхор вскочил в седло следом за ним.
        Но, в отличие от хозяина, его нукерам некуда было спешить - в стане Орды сотнику ничего не угрожало. Теперь гнев оскорбленного чингизида будет сыпаться на головы его жен и рабов, которые будут прислуживать ему в его юрте.
        Два коня без каких-либо приказаний со стороны хозяев медленно пошли по направлению к полыхавшим в ночи кострам, безошибочно выбирая дорогу. Нукеры могли расслабиться - умные животные сами вывезут хозяев к кострам ихнего куреня[Курень - укрепленный лагерь, стойбище (тюркск.).] .
        - Субэдэ-богатур странный человек,- негромко произнес пожилой нукер.- Но он великий воин!
        Шонхор даже не успел удивиться, с чего бы это неразговорчивый ветеран вдруг решил почесать языком ближе к ночи о том, что и так знает каждая собака в Орде, как тот продолжил:
        - Потрясатель Вселенной, великий Чингисхан много лет назад возвысил его - и не ошибся! За все это время Орда не знала лучшего полководца. Ведь за прошедшие годы он не проиграл ни одного сражения.
        Пожилой нукер помолчал, словно опасаясь озвучить мысль, пришедшую ему в голову. Но потом решился:
        - А еще говорят, будто в стране чжурчженей он овладел искусством чужих богов убивать людей без оружия,- сказал он шепотом.
        - Я слышал об этом,- беспечно отозвался Тэхэ.- И за это демоны-мангусы забрали у него один глаз и вставили вместо него камень. По-моему, слишком дорогая цена за странное искусство, когда у настоящего воина и так оружие всегда под рукой!
        - Тсссс!!!
        Пожилой нукер приложил палец к губам и огляделся, словно кто-то мог их подслушать.
        - Говори тише!- шикнул он на молодого.
        - А что в этом такого?- удивился молодой.- Об этом все говорят.
        Седоусый нукер покачал головой.
        - Ты молод и не знаешь многого. Старые люди также говорят, что степные мангусы здесь ни при чем. И что это не просто камень, а глаз самого чжурчженьского бога смерти Яньлована, которым Непобедимый может по желанию убивать людей за три полета стрелы. Поэтому он молится не Тэнгре - Владыке Вечного Синего Неба, а мертвым богам чжурчженей, которые после смерти своего народа даровали ему вечную молодость и помогают теперь одному только Субэдэ-богатуру.
        Глаза молодого нукера стали круглыми. В его расширенных от страха зрачках отразилось пламя приближающихся костров передового тумена.
        - А… почему эти боги помогают одному Субэдэ-богатуру?- спросил он шепотом, суеверно перебирая обереги, висящие на груди.
        Пожилой нукер сердито цокнул языком.
        - Ты еще не понял? Потому, что Непобедимый четыре года назад стер с лица земли народ чжурчженей и их богам стало больше некому помогать.

* * *
        Если бы мог человек подобно птице воспарить над Степью, его глазам открылась бы величественная картина. Всюду, насколько хватало взгляда, раскинулись бескрайние просторы - летом зеленые от высокой травы, а зимой белые от снега, словно прикрытые саваном. С высоты птичьего полета захватило б дух того человека, когда увидел бы он, как поднимается солнце из-за края горбатой земли и освещает это великолепие. Перед его глазами предстали бы две великие реки - белая, еще скованная льдами Ока, ломающая тело Степи где-то далеко, у горизонта,- и черная, не менее широкая река, шевелящаяся и медленно ползущая вперед. Черная людская река, пересекающая Степь на многие стрелища.
        Впереди на мохнатых низкорослых лошадках сновали разведывательные отряды легкой конницы. Далее шли личные тумены кешиктенов Субэдэ-богатура и хана Бату - тяжелая конница, окованная в надежную железную чешую, причем пластинчатым доспехом были прикрыты и люди, и кони. Цветной каплей в черной реке следом за кешиктенами двигались кибитки ханов, знатных нойонов, их жен и многочисленной челяди.
        А за ними шла Орда. Разноплеменная, порой разноязыкая, но подчиненная строжайшей дисциплине, оставленной в наследство степным кочевникам ушедшим в небесное царство Тэнгре Потрясателем Вселенной Чингисханом.
        Орда составляла большую часть огромного степного войска. В походе она разделялась на многочисленные отряды, как разделяется стая волков при облавной охоте, загоняя матерого оленя. Страшной метлой прошлась Орда сначала по волжским булгарам, а после и по Руси, и сейчас, объединившись вновь, возвращалась в свое логовище, откуда выползла два года назад.
        Но сейчас войско двигалось значительно медленнее, чем в начале похода. Орду обременяли многочисленные обозы. Так обожравшийся сверх меры волк ползет в свое логово, только что не волоча по земле раздутое брюхо. В такое время даже годовалый олень может раздробить острым копытом голову своего страшного врага, не боясь его ярости и его клыков.
        Может.
        Если, конечно, осмелится…
        Огромная юрта из черного войлока, в которой могла бы свободно уместиться сотня человек, двигалась на колесной платформе, влекомой упряжкой из тридцати трех волов. Стены юрты украшали сушеные кожаные маски, содранные с лиц князей и военачальников, побежденных внуком Потрясателя Вселенной - ханом Бату. Шестьдесят закованных в доспехи могучих тургаудов - воинов дневной стражи - стояли на платформе, окружая черную юрту сплошным живым кольцом.
        Воин, стоящий у самого входа, сжимал в руке древко священного туга[Туг - штандарт, украшенный определенной эмблемой и одним или несколькими конскими хвостами. Согласно древнетюркским поверьям, в туге жил дух-покровитель войска (тюркск.).] Чингисхана - бунчука с черным хвостом его боевого коня Наймана. Вершину бунчука венчало золотое изображение кречета - символа Потрясателя Вселенной, злобно смотрящего на мир зелеными смарагдовыми[Смарагд - старинное название изумруда.] глазами.
        Лицо знаменосца пересекала жуткая старая рана, которую закрывала серебряная пластина, намертво соединенная со шлемом и имитирующая недостающую правую половину нижней челюсти. Двадцать лет назад молодой воин подставил себя под удар убийцы, подосланного Кучлуком, зловредным ханом кара-киданей. Удар секиры предназначался Чингисхану, но воин прикрыл собой повелителя, потеряв четверть лица, но став обладателем деревянной пайцзы и звания ханского знаменосца. Сейчас эта священная пайцза с письменами, начертанными рукой того, кого вся Степь почитала наравне с Тэнгре - повелителем Земли и Неба, висела на поясе знаменосца и поневоле притягивала завистливые взгляды конных воинов-кешиктенов второго кольца ханской охраны. Любой из них не задумываясь согласился бы хоть сейчас подставить свое лицо под такой же удар и потом до конца жизни питаться крошечными кусочками безвкусного хурута[Хурут - сушеная твердая творожистая масса, использовавшаяся кочевниками в качестве сухпайка (тюркск.).] , просовываемыми в узкую щель между верхней губой и серебряной пластиной, лишь бы после вечно держать в руке легендарное
знамя.
        Своеобразным третьим кольцом охраны были многочисленные кибитки ханской знати, окружающие черную юрту повелителя. А сзади…
        Сзади на многие полеты стрелы тянулись многочисленные обозы, набитые золотом, серебром, мехами, дорогой утварью. И не менее дорогим оружием и доспехами из железа, ради которых любой воин Орды всегда готов был пожертвовать и золотом, и мехами.
        Но был и отдельный, особо охраняемый обоз, состоящий из длинных крытых повозок, в которых перевозились разобранные осадные машины, несколько лет назад захваченные в стране Нанкиясу и с той поры хранимые пуще золота, доспехов и оружия.
        Ордынское войско растянулось в две сплошные линии по бокам обозов, оберегая добычу. Страшная, несокрушимая армия, равной которой еще не знала история.
        Боевые сотни, построенные в цепи по пять всадников в ряд, тянулись на многие стрелища вдоль обоза, готовые в любой момент развернуть коней и широкой лавиной обрушиться на любого, кто рискнет посягнуть на достояние Орды.
        Да только кто рискнет-то?
        Найдется ли в подлунном мире сила, способная противостоять мощи кочевых народов, несколько десятилетий назад объединенных волей одного человека? И пусть сейчас этот человек - да и человек ли был это?- пирует в чертогах Тэнгре среди великих героев древности. Память о нем, подкрепленная законом Великой Ясы, как и в минувшие годы живет в сердцах ордынцев, делая их в бою не просто воинами, а неистовыми воплощениями Сульдэ - бога войны, незримо парящего над знаменем Чингисхана.
        Большинство воинов радовались огромной добыче, ощущая себя этими самыми воплощениями ужасного бога и подсчитывая в уме, сколько добра сложат они на пол своей юрты по окончании похода. Только седоусые ветераны хмурились и то и дело бросали беспокойные взгляды в сторону бескрайней степи, уползающей к горизонту. Они понимали - окажись сейчас вблизи боеспособная урусская армия численностью хотя бы в тумен на своих длинноногих, быстроходных, мощных конях, умеющих выдергивать ноги из грязи, а не завязать в ней по колено, как невысокие степные лошадки, да ударь она сбоку… Сможет ли тогда противостоять тому тумену закованных в железо витязей потрепанное в походе ордынское войско? Вряд ли. Ой, вряд ли…
        Был такой отряд, совсем недавно был, сразу после взятия Рязани, в такую же весеннюю распутицу. Когда так же вольготно везли награбленную добычу, подсчитывая барыши и не смотря по сторонам.
        И не тумен урусов был тогда.
        Меньше, гораздо меньше…
        Шонхор невольно поежился в седле. Он хорошо помнил глаза того богатура - предводителя урусов. До сих пор снились Шонхору эти бешеные глаза. Жуть! Словно сам бог смерти Эрлик в сверкающих доспехах расчищал тогда себе дорогу мечом-молнией, лишь по счастливой случайности не задев верного нукера сотника Тэхэ.
        Как его звали? Сразу и не выговоришь. Сложное имя. Но в память впечаталось навечно. Непобедимый Субэдэ заставил всех повторить и запомнить, как звали урусского богатура, которого - виданное ли дело?- не брали ни меч, ни копье, ни стрела и убить которого смогли, лишь расплющив его тело камнеметами.
        Евпатий Коловрат. Точно. Коловрат. Так называют урусы изображение великой богини Эке Наран - Золотого Солнца. Так, может, то был не бог смерти, а неласковое урусское солнце, воплотившееся в великом воине? Не зря же так сверкали его доспехи и багровым пламенем искрился меч, по рукоять залитый ордынской кровью…
        Шонхор бросил взгляд на темную громаду леса, вздымавшегося впереди. Еще одно отличное место для засады. А что? Пропустить разъезды, что шныряли вдоль тракта, пролегшего сквозь лесную чащу, да и ударить с боков и сзади…
        Молодой нукер тряхнул головой, отгоняя дурные мысли, что нашептывают злые духи-туйдгэры тем, кто хоть немного ослаб душой. Шонхор не из таких. Разведывательная сотня, а значит, и Шонхор, уже дважды проезжала в обе стороны по лесной дороге, и если бы урусы оставили засаду, уж, наверно, заметила бы приготовления.
        Шепот духов под шлемом - это лишь шепот, не более. Прикоснулся к оберегу, вознес молитву Великому Синему Небу - и нет их. А вот город, лежащий за лесом,- это не навеянный духами морок. Это серьезное препятствие, о которое еще придется изрядно затупить отточенное железо кривых ордынских мечей.
        Странный город. Подобных мало приходилось видеть Шонхору. Сложенные из стволов огромных деревьев высокие стены, защищенные еще более высокими, мощными башнями, способны были внушить почтение любому из ветеранов Орды, искушенному во взятии многих крепостей.
        Конечно, если бросить на город все степное войско, может, и можно взять его с ходу. Но все войско бросить не получится. Хорошо урусы свой город построили, умно. С запада река, с востока река и с севера река с крутыми высоченными берегами, на которых неодолимой преградой торчат мощные стены,- никакой камнемет не добросит снаряда. Да и не подтащишь его - до рек тех еще по болотам добраться надо. Зато урусам сверху ой как удобно бревна да стрелы метать.
        А дорога как раз под стенами проходит, там, где река самая узкая,- прямо со стены стреляй по Орде, ежели охота будет - не только стрела, сулица[Сулица - короткое метательное копье (старорусск.).] долетит… И подход к крепости один - с юга. Там, где приступная стена выше и толще, да еще стоит на крутом валу. А перед валом - широкий ров, глубину которого только и промеришь, ухнув туда вместе с конем… Какие демоны помогут взять такую крепость? Разве только…
        Взгляд Шонхора метнулся к хвосту колонны, откуда из дыхательных отверстий наглухо закрытой железной кибитки порой слышался душераздирающий, нечеловеческий рев. Но об этом лучше не думать…
        И еще сильно не понравились Шонхору, повидавшему немало в этом походе, большие урусские самострелы, понатыканные на стенах плотно, словно зубы в конской пасти… Трудно будет взять такой город, ой, трудно! И сколько воинов может скрываться за такими стенами? К тому же у урусов наверняка разведка тоже имеется. А ну, как уже выслали они тумен с десятком таких Коловратов - больше не потребуется - и скачет уже тот тумен через степь, доставая из ножен прямые сверкающие молнии…
        Мысли, не достойные живого воплощения бога Сульдэ, кипели внутри черепа, словно просяная похлебка в походном котле. Шонхор поежился и снова тряхнул головой - духи сегодня что-то слишком уж расшалились. Клепанный железными бляхами кожаный наушник шлема чувствительно хлопнул по щеке. Шонхор потер щеку и мысленно возблагодарил за науку Великого Тэнгре, который все видит и все слышит, даже мысли, не подобающие настоящему воину…
        Черный всадник на черном скакуне подъехал к повозке, на которой стояла юрта хана Бату. Кешиктены молча расступились с поклоном, пропуская коня Субэдэ-богатура.
        Шонхор тихо вздохнул. Наверное, у Непобедимого не бывает таких мыслей и Тэнгре не хлопает его за это по лицу наушниками шлема. Но кто знает… Говорят, что Субэдэ-богатур тоже начинал когда-то простым нукером безвестного нойона Темучина, который потом стал тем самым Чингисханом, при упоминании имени которого до сих пор содрогаются народы Вселенной.
        Полководец бросил поводья одному из кешиктенов и легко, не коснувшись ногой земли, перескочил с коня на движущуюся повозку.
        Знаменосец, загораживающий вход в юрту, неохотно сделал шаг в сторону. Взгляды Субэдэ и знаменосца встретились.
        Субэдэ мысленно усмехнулся. Что ж, спаситель жизни Потрясателя Вселенной не обязан кланяться его лучшему полководцу. Да у него это и не очень-то получится - с некоторых пор его лицо и шея есть одно целое. Но почему всегда в его взгляде столько надменного превосходства? Субэдэ усмехнулся снова, на этот раз не скрывая усмешки. Люди не меняются со временем. И им всегда есть, что делить.
        Он откинул полог.
        В отличие от его шатра, юрта Бату-хана утопала в роскоши. Огромные персидские ковры украшали стены, увешанные оружием, ценным не столько своими боевыми качествами, сколько количеством золота и драгоценных камней, потраченных на его отделку. Захваченные в стране Нанкиясу громадные золотые светильники в виде обнаженных женщин, держащих над головой большие чаши, утыканные свечами из говяжьего сала, стояли вдоль стен, отбрасывая причудливые тени. Казалось, что золотые женщины то ли танцуют какой-то плавный танец, то ли корчатся от боли в руках, онемевших от своей вечной тяжелой ноши.
        Бату-хан сидел на покрытом белой кошмой золотом возвышении, символизирующем земную твердь, и грыз баранью лопатку. У его ног распростерлась молодая женщина в дорогом халате, скорее всего, наложница. Наложницы у хана менялись часто, и запомнить, кто из девушек является наложницей, а кто так, просто дочь очередного побежденного вождя или рабыня на ночь, не в силах был запомнить не только Субэдэ, но, возможно, и сам хан. Впрочем, у обоих было и без этого полно забот.
        Наверно, девушка чем-то провинилась и теперь вымаливала прощение. Хан не обращал на нее ни малейшего внимания - он был занят. По рукам хана тек теплый бараний жир, капая на объемистый живот, выпирающий из-под халата, искусно сплетенного из золотых нитей. Секрет этого плетения был утерян, вернее, уничтожен вместе с народом чжурчженей, но ни народ, ни халат также нимало не заботили хана. Сейчас больше всего на свете его интересовала баранья лопатка.
        Субэдэ опустился на одно колено и, приложив ладонь правой руки к сердцу, поклонился.
        - Пусть твоя еда пойдет тебе на пользу, джехангир[Джехангир - главнокомандующий походом, назначаемый Великим ханом (тюркск.).] ,- произнес Субэдэ обычное в таких случаях приветствие.
        - Угу,- кивнул Бату, вытирая рукавом халата жирные губы и внимательно осматривая дочиста обглоданную кость. Видимо, сгрызть с голой лопатки было больше нечего, поэтому хан, прожевав и проглотив последний кусок, швырнул ее в голову девушки. После чего, сыто рыгнув, кивнул Субэдэ.
        - Да сбудутся твои пожелания, Непобедимый, и да принесут они нам удачу,- хан наконец выговорил слова традиционного ответного приветствия, после чего снова рыгнул и, повернув голову к огромному кешиктену, стоящему слева, крикнул:
        - И чего ты стоишь и смотришь, Чулун[Чулун - «Каменный» (тюркск.).] ? Вышвырни отсюда эту грязную псицу и всыпь ей с десяток палок по пяткам, чтобы она наконец научилась не задевать ими порог моей юрты!
        Кешиктен поклонился хану, после чего, гремя драгоценным кольчужным доспехом и огромным прямым мечом, пристегнутым к поясу, подошел к девушке, легко, словно котенка, поднял ее за ворот халата и понес к выходу.
        - Хан, как всегда, милостив,- продребезжал из-за широкой спины Бату старческий голос.- За такую провинность Потрясатель Вселенной снимал с человека кожу заживо.
        Бату с досадой махнул рукой.
        - Потрясатель Вселенной умер, да будет мягкой его кошма и жирной баранина на небесах Тэнгре, почтенный Арьяа Араш,- сказал он.- А у этой чертовки слишком нежная кожа для того, чтобы снимать ее преждевременно.
        Убеленный сединами старец с многочисленными шаманскими оберегами на одежде, состоящими преимущественно из черепов сусликов и мелких птиц, не рискнул продолжать и забился в нишу между статуями, злобно сверкая оттуда круглыми совиными глазами.
        Хан повернул голову к Субэдэ.
        - Подойди, Непобедимый.
        Субэдэ поднялся с колена, подошел и, повинуясь жесту хозяина юрты, сел напротив него.
        - Итак, твои разведчики донесли, что впереди лежит хорошо укрепленный урусский город.
        Субэдэ кивнул. Хан в задумчивости почесал шею.
        - Какое войско тебе потребуется для того, чтобы смести с нашей дороги этот жалкий городишко? И сколько времени тебе нужно для этого?
        Субэдэ недолго думал над ответом.
        - Мне будет достаточно одной луны,- сказал он.- За этот срок я соберу большой камнемет и без потерь возьму город.
        Бату скривился.
        - Меня не волнуют потери!
        Он возвысил голос.
        - Ты знаешь и без меня, что каждый день стоянки - это многие мешки провизии, которой почти не осталось! И молодая трава еще не выросла, а значит, наши кони не будут сыты. Скоро мои табуны будут глодать голую землю, а люди будут жрать коней! К тому же урусы могут опомниться, собрать войско и ударить нам в тыл или во фланг. Я бы с радостью бросил эти обозы с золотом и мехами и провел войска в обход, но тогда Каган[Каган - титул главы государства у древних тюркских народов.] Угэдей съест меня вместе с моими людьми и с их конями!
        Толстая шея хана налилась красным. Субэдэ подумал, что, возможно, в последнее время джехангир пил слишком много архи, которая, как известно, бьет не только в печень, но и в голову, делая мозг гладким, как утиное яйцо.
        - Ты понял меня, полководец?- взвизгнул Бату.- Два дня, не более! Я хочу, чтобы город штурмовал не кто-либо, а твой личный тумен отборных воинов Орды. Уверен, что с ними ты принесешь мне быструю победу. Обойдись малыми камнеметами. Думаю, их будет вполне достаточно для того, чтобы урусы в панике бежали после первого же залпа. Возьми еще половину тумена кипчакских[Кипчаки (половцы) - тюркоязычный народ, до XII века совершавший набеги на Русь. К описывемым событиям практически полностью был подчинен Ордой.] лучников, они поддержат ливнем стрел твоих непобедимых воинов, когда они пойдут в атаку. И еще. Когда ты захватишь крепость, не забудь, что нам прежде всего нужна провизия для людей и коней! Возьми ее в этом городе, чтобы мы могли без помех двигаться дальше!

«Мой тумен? Гвардию Орды? Неслыханно… Похоже, в моих кешиктенах джехангир усмотрел опасность для себя лично. И два дня на пограничную крепость, укрепляемую веками, где каждый житель владеет оружием?»
        - Я не думаю, что они побегут после первого залпа,- глухо сказал Субэдэ.- Им просто некуда бежать.
        Хан затрясся от ярости, но пересилил себя.
        - Хорошо,- сказал он неожиданно спокойно.- Ты можешь взять Зверя.
        - Я понял тебя, джехангир.
        Субэдэ поклонился, встал и, не говоря больше ни слова, вышел из юрты.
        Бату-хан задумчиво смотрел ему вслед.
        - Что скажешь, почтенный Арьяа Араш, величайший из шаманов?- спросил он, не поворачивая головы. Его голос по-прежнему был на удивление спокоен, словно это не он только что визжал и стенал, словно его одолевал дзэдгэр - степной дух безумия.
        Старик нерешительно шевельнулся в своей нише, но вылезти не рискнул.
        - Субэдэ-богатур не согласен с тобой, величайший,- продребезжал старый шаман.- Он в недоумении, зачем тебе понадобилось бросать под урусские стрелы отборную гвардию. Но он не посмеет ослушаться.
        Хан поскреб шею, отловил наконец жирную вошь, которая с утра беспокоила его и портила настроение, бросил ее в рот и, с наслаждением раздавив зубами, проглотил.
        - Мне никогда не нравилось его высокомерие,- промолвил хан, довольный удачной охотой на зловредное насекомое.- Подобно моему деду, он завел себе дневную и ночную стражу, хотя почти не пользуется ею. Уж не ханом ли он себя возомнил? К тому же меня беспокоит этот его тумен отборных кешиктенов, которые, похоже, повинуются только его слову - и ничьему более. Я думаю, будет неплохо, если этот тумен станет поменьше числом. Возможно, это немного собьет с Субэдэ спесь.
        Чутко отреагировав на изменение настроения повелителя, шаман проворно выполз из ниши.
        - Но, несмотря на его высокомерие, Потрясатель Вселенной Чингисхан очень ценил этого воина,- рискнул вставить слово осмелевший шаман.- И высокомерие не помешало Субэдэ за столько лет не проиграть ни одного сражения. К тому же надо признать, что тумен его кешиктенов лучший в Орде.
        Бату прищурился.
        - Конечно, после тумена твоих кешиктенов, Величайший,- поспешно добавил шаман.
        Настроение хана Бату снова стало меняться не в лучшую сторону. Но вряд ли причиной для этого были слова старого шамана. Просто хан обнаружил, что в районе его загривка у только что погибшей вши обнаружился не менее воинственный соратник. Правда, помимо вши было еще что-то, раздражавшее не меньше. Но что?
        - Тем не менее я бы не посыпал себе голову пеплом и не рвал бы на ней волосы, если б шальная урусская стрела случайно воткнулась непобедимому Субэдэ-богатуру в другой глаз,- проворчал хан, снова запуская пальцы за воротник чжурчженьского халата, блестящего от золота и впитавшегося бараньего жира.

* * *
        Тридцатью годами ранее князь Козельский Мстислав Святославич повелел обнести пограничный град Козельск крепкими стенами. А также вырыть под теми стенами глубокий оборонительный ров по типу тех, о которых рассказывал бродячий священник, пришедший аж из ливонской земли с миссией обратить заблудших язычников в лоно истинной католической церкви. Речи священника о вере в другого Христа князь не шибко слушал, а вот о замках, понастроенных рыцарями креста в землях Ливонского ордена, расспрашивал миссионера дотошно. После чего и затеял великое строительство.
        По окончании того строительства как-то пожаловали в Козельск черниговские богатые гости[Гости - так в древней Руси называли купцов.] и, увидев крепость, невиданную доселе, позвали Мстислава Святославича княжить над собой. И глядишь, доныне правил бы он Черниговским княжеством, да на реке Калке от Орды принял смерть лютую, вместе со многими иными князьями да простыми витязями, защитниками Земли Русской.
        А в граде Козельске стали с тех пор устраивать большую ежегодную ярмарку, ибо и от Степи безопасно, и мало не в центре Руси-матушки крепость та лежит - земли Рязанского, Владимирского, Смоленского, Киевского, Переяславского, Новгород-Северского княжеств на равном удалении находятся. То, что до грозного соседа Степи от Козельска рукой подать, торговому человеку даже на руку - с ханским ярлыком гуляй купец по Степи, как по своему подворью, никто пальцем не тронет. А уж про прямой путь к раскинувшемуся на берегу Русского моря[Русское море - название Черного моря, встречающееся в русских летописях.] торговому Сурож-граду[Сурож - крупный торговый центр того времени на побережье Черного моря, ныне город Судак.] , в который съезжались купцы со всего света, и говорить не приходится. К тому же народ в Козельске простой да приветливый.
        За тридцать лет помимо Чернигова многие города в Козельске торговать захотели. А не торговать - так по пути остановку сделать, передохнуть в безопасности с обозами.
        И пролег под козельскими стенами широкий торговый тракт, на многие версты обозримый с высоких сторожевых башен. День и ночь зоркая сторожа не смыкала глаз, оглядывала округу, готовясь предупредить загодя княжью дружину, ежели ворог что супротив града замыслит. А какой ворог может угрожать укрепленному городу? Ясно дело какой. Кочевник на своей мохнатой лошадке, с визгом и воем пускающий стрелы в защитников неприступных стен.
        И было, не раз и не два пытались - наезжали толпой, орали, стрелы метали, дани требовали. И получали дань - тяжелыми болтами[Болт - стрела, часто без оперения, выпускаемая из арбалета либо из его увеличенных модификаций.] самострелов и мечами княжьей дружины по мохнатым шапкам. Забывалась наука - учили вновь, и с каждым разом больнее. Потому как боевой опыт из молодого да зеленого гридня настоящего воина делает быстрее, чем самый лучший пестун.
        Отвадили. Уже несколько лет из Степи лишь торговые караваны к Козельску шли.
        Однако городской воевода дружине расслабляться не давал, не забывая ни про Степь, ни про то, что хоть князь Козельский Василий Титыч пока в пеленках мамкину титьку сосет, но скоро подрастет - и тогда понадобится ему сильная и верная дружина. Потому, как не только Степь, но и иные русские князья не прочь прибрать под свою руку богатый пограничный город-крепость.
        Словно предвидя, что быть Козельску в будущем щитом Руси от враждебной Степи, помимо стен возвел покойный Мстислав Святославич внутри города знатный детинец. Не детинец, а, считай, еще одна крепость внутри крепости. Видать, много интересного наболтал покойному князю словоохотливый католик. Уж больно княжий терем за высоким тыном был похож на главную башню-донжон ливонского замка, даром что деревянный. Но из таких стволов сложен, что еще вопрос, что труднее - каменную башню порушить или же вот такой терем обратно по бревнам раскатать.
        У подножия терема был выстроен большой, просторный дом-гридница для дружины. Рядом с гридницей - конюшня. За конюшней - склад оружия, амуниции и припасов. Свой колодец вырыли на случай осады. И тын - почти копия наружной стены, только что пониже и ров помельче.
        Но более всего места занимала в детинце тренировочная площадка для дружинников.
        Хочешь с коня в соломенные чучела стрелы мечи, хочешь на деревянных топорах да секирах бейся, хочешь крепостной самострел осваивай - на все места хватит. И за всем воевода присматривает. Не поймешь, уходит ли вообще домой Федор Савельевич? Как ни зайди в детинец - он всегда там.
        Да только не всякому в том детинце рады. Обучение ратному делу - то не скоморошьи пляски на ярмарке. Без дела глазеть будешь - попросят из малой крепости сперва вежливо, а уж после, ежели не понятлив - как получится. Когда дружина отдыхает или в поле за городом конный бой осваивает - милости просим, приходи, примеряй к руке меч или копье. На то Козельск и пограничный город, чтоб каждый житель представление имел, с какой стороны у меча рукоять приделана. А ежели молод да сноровист, глядишь, и в отроки возьмет воевода.
        В иное время - не обессудь, дружина делом занята, за которое их город содержит и кормит. То есть в ратном деле руку набивает да глаз вострит, чтоб та рука без промаха и стрелу метала, и мечом не промахивалась.
        Сегодня на площадке было народу немного - человек десять. Все в полной воинской брони - а как же? Тело должно привыкать к тяжелым воинским доспехам и не замечать их в бою, словно это не железное облачение, а вторая кожа.
        Двое рубились на затупленных мечах. Еще двое других с деревянными чеканами[Чекан - боевой топор с обухом, напоминающим по форме молоток для чеканки с клювообразным клинком.] пытались прижать к стене третьего, который ловко отмахивался от них тренировочным копьем без боевого железного наконечника, орудуя обоими концами древка на манер кола, выдернутого из плетня во время уличной драки. Гудели бревна, на которые были навернуты соломенные чучела в рваных кожаных доспехах кочевников - то трое дружинников метали в них стрелы, с удивительным проворством опустошая колчаны. На дальнем конце двора бездоспешный отрок годов двенадцати от роду, упрямо поджав губы, метал короткие копья-дроты длиною в пару локтей в щит, на котором была грубо намалевана углем голова в остроконечной шапке. Пока что голове везло - дроты втыкались куда угодно, но только не в нарисованное лицо кочевника. Однако отрок не сдавался. Выдернув копья, он снова возвращался к черте, проведенной на земле носком воеводина сапога, и вновь принимался за дело.
        Воевода сидел на бревне в углу двора и хмурил густые брови. Видно, далеко отсюда были сейчас его мысли. Однако это не мешало привычному взгляду отмечать огрехи в движениях ратников.
        Взгляд-то отмечал. А душа маялась о своем…
        Весен несколько назад случилась с воеводой беда. Захотелось ему богатства. Хотя подумать - и на кой воеводе богатство, когда все, что надо, ему город дает? Только воюй да обучай дружину ратному делу. Ан нет. Насмотрелся, как купцы живут-богатеют, решил, мол, а я чем хуже, нешто дурнее того купца? В общем, попутал нечистый. Да и с кем не бывает?
        Все, что было нажито за годы, вложил воевода в товары, да еще денег занял. А караван с товарами сопроводить не смог, город не отпустил, дела нашлись неотложные. Может, и хорошо, что не отпустил. Побили тот караван то ли лихие люди, то ли кочевое племя налетело, то ли бродячие рыцари, кои тоже рыскают нынче по русской земле,- да какая теперь разница? Словом, не вернулся караван. А долги отдавать надо. Вот тут и помог воеводину горю тороватый купчина Семен Васильевич. Одолжил недостающее и о долге не напоминал.
        До сего дня.
        Да… Деньги-то взял воевода, да не подумал, какой будет отдача. А отдача - вот она, перед глазами стоит. Настасьюшка, дочь родная. Или замуж отдавай за купца, что в воеводином доме уже хозяином себя чувствует, или иди ищи, кто тебе в граде после долгой зимы ссудит под честное слово серебра, на которое доброе стадо коров купить можно…
        Воевода скрипнул зубами. Да пропади оно все пропадом!
        Пудовый кулак заехал по бревну, снеся пласт сухой коры и помяв латную рукавицу. Удар отозвался в руке, взбередив старую рану от ордынской стрелы. Тупо заныла кость - но боль отвлекла, заставила забыть о кручине на время, достаточное, чтобы вернуться в окружающий мир.
        - Ты как дрот держишь?- взревел воевода, поднимаясь с бревна.
        Дружинники разом прекратили махать оружием и обернулись. Отрок, готовящийся метнуть в щит короткое копье, присел от неожиданности и открыл рот.
        Воевода подошел вразвалку, забрал у неумехи дрот, в его руке больше смахивающий на болт для самострела, отошел на десяток шагов назад от черты и, резко обернувшись, навскидку, чуть присев и спружинив ногами, метнул.
        Острие дрота вонзилось в левый глаз нарисованной головы. Щит загудел от удара, накренился и медленно завалился, вывернув из утрамбованной площадки изрядный ком земли.
        - Силён воевода,- пробормотал дружинник с копьем - и тут же получил от противника деревянным чеканом по шелому. Не зевай, когда у тебя в руках оружие, а перед носом - оружный противник, пусть с тем противником ночью ты на соседних полатях спишь. Здесь, на воинском дворе, он твой враг - коварный и самый что ни на есть настоящий. Дружинник завертел копьем и с утроенной силой ринулся на ухмыляющихся мастеров топорного боя.
        А воевода тем временем подошел к мечникам. Постоял, посмотрел, задумчиво теребя бороду, надумав чего-то, повернулся, подошел к стойке с оружием, выбрал не торопясь пару тупых мечей, повертел в ладони один и второй, пробуя, как оружие в руке лежит, махнул раз-другой, привыкая к весу незнакомых клинков, после чего, повернувшись к гридням, рявкнул:
        - А ну, давай все на меня! Разом!
        Дружинникам, похоже, команда была знакома. Лучники, разом развернувшись, пустили стрелы. Остальные быстро, словно ждали, метнулись к воеводе, окружая кольцом.
        Воевода резко ушел в сторону. Махнул мечом. Две стрелы ушли в пустоту, третья, сломанная тупым клинком, упала на землю. Второй залп лучники дать не успели - воевода был уже рядом, чувствительно пометив каждого из троих мечом - кого по плечу, а кого и по шее - не зевай! И в следуюший раз стреляй проворнее, коль дана команда, несмотря на то, что стрелы боевые, а на воеводе лишь кольчуга без нагрудника и шлем без защитной маски-личины.
        Оставшиеся пятеро гридней окружали воеводу грамотно, готовясь напасть все разом. Но такого преимущества Федор Савельевич им не дал. Мечи в его руках двигались настолько быстро, что блеск стали можно было сравнить с движением стрекозиного крыла.
        Раз!
        И словно сам собой выпал чекан из руки дружинника.
        Два!
        Сам дружинник от обратного движения меча покатился по площадке.
        Три!
        Копейщик, пытающийся заблокировать древком рукоять меча, падающего сверху, проворонил движение второго и согнулся, получив тычок тупым клинком под ложечку.
        Мечники оказались проворнее и насели на воеводу с двух сторон. Третий гридень с чеканом наготове стоял сбоку, готовясь нанести единственный удар,- и проворонил чувствительный пинок тяжелым сапогом в бедро. И сразу за ним - удар по шелому.
        - Смотри на ворога, а не на его меч!- прохрипел воевода, отражая сыплющиеся на него удары.
        Мечники продержались недолго, но все ж продержались, за что заработали кивок воеводы,- хорошо, мол, годится. У одного из гридней плетью повисла рука, другой почесывал шею, по которой неслабо досталось. Но видно было, что дружинники довольны - не каждый день от воеводы даже такого кивка дождешься. А что больно - так на то она и воинская наука. Когда больно, оно лучше запоминается. В следующий раз тело само как нужно двинется, чтобы удар не поймать,- и не поймешь, как так получилось.
        - А ты чего рот раскрыл?- крикнул воевода отроку, застывшему с отвисшей от увиденного челюстью.- Пока ты ворон ловил, твоих сотоварищей в битве ворог посёк. И вся вина в том на тебе.
        Отрок испуганно захлопал глазами, вот-вот заплачет. Знает же, что не гоже княжьему отроку реветь как девка, а слеза предательская все ж в глазу собирается.
        Шмыгнув носом, отрок пересилил себя и отважно шагнул вперед, направив дрот воеводе в грудь.
        - Поздно,- сказал воевода, перехватывая древко копья и отводя удар в сторону.- От так же и на Калке случилось - пока одни бились, другие смотрели. Потому и тех и других ордынцы побили, хотя нашего войска супротив ихнего было вчетверо.
        Правды ради, о битве на реке Калке можно было и более сказать - и про то, как союзные половцы, испугавшись слаженной атаки степняков, бросились бежать, опрокинув русские полки. И про то, как после ордынцы, обломав зубы о русские укрепления, обманом выманили из-за тына дружину Мстислава Киевского, пообещав отпустить воинов восвояси, а после, нарушив обещание, посекли ее в чистом поле - да только надо ли? Не запомнит отрок всего, говорить надо только главное. Воевода и сказал:
        - Завтра чтоб из пяти дротов четыре в цель попадало. А не будет такого - выгоню из дружины обратно коров пасти.
        Повернулся - и пошел обратно к своему бревну. Знал - если потребуется, будет отрок и ночью дроты метать, а утром покажет требуемое. Потому, что нет ничего страшнее для козельчанина, чем сначала быть принятым в княжескую дружину, а после - вылететь обратно. Вовек позору не оберешься.
        У бревна стоял Никита. Мрачный, как осенняя туча. Федор Савельевич, только что развеявшийся от дум лихой молодецкой сечей, вновь нахмурил брови. Жалко парня, а что поделаешь?
        - Здрав будь, Федор Савельевич,- сказал Никита, снимая шапку и кланяясь земно.
        - И тебе поздорову, парень,- буркнул воевода.- Чего понадобилось в цитадели?
        Никита помолчал немного, собираясь с духом, и сказал - да не то, что воевода ожидал услышать.
        - Слыхал я, Федор Савельич, что, когда мой старшой брат Игнат с торговым поездом[Поезд - обоз, караван (старорусск.).] из дальних стран воротится, в следующий поход ты со своими воями охраной пойдешь?
        Воевода недоуменно вскинул брови.
        - Может, и пойду. А может, и останусь. Тебе-то какое дело?
        Никита прижал шапку к груди.
        - Дядька Федор, возьми меня к себе в дружину!
        А вот это вообще ни в какие ворота не лезло.
        - Тебя? Да где ж ты раньше-то был?
        Воевода кивнул на отрока, сосредоточенно метавшего дроты в заново установленный щит, закусив губу от обиды и натуги.
        - Отроки вон с пятой весны от роду в вой готовятся, рукоять меча к ладошке примеривают и кажный день с тем мечом заместо игрушек возятся да упражняются. А тебе уж двадцать скоро. И хоть охотник ты знатный, про то все наслышаны, но к мечу да к воинской службе не приучен. Так что - не обессудь.
        Никита сверкнул глазами, крикнул запальчиво:
        - Да я белке в глаз с сотни шагов попадаю. И из лука, а не из самострела!

«А характер-то у парня правильный,- подумал воевода.- Эх, жаль поздно одумался. Знатный воин получиться бы мог». А вслух произнес:
        - Знаю, знаю. Да только про ратную службу раньше надо было думать. Зим эдак на пятнадцать.
        Однако Никита не сдавался.
        - Я и с мечом упражнялся! У кузнеца Ивана.
        Воевода аж крякнул от такого.
        - Да ну! И сколь разов-то?
        - Мне хватит,- буркнул Никита.- Невелика наука.
        - О как!
        Воевода повернулся к дружинникам.
        - Эй, Любава, подь-ка сюда.
        Мечник, уже оправившийся от удара в руку и примеривающий к ней копье у оружейной стойки, обернулся.
        - Дай-ка парню меч затупленный. И сама такой же возьми.
        - Дак то девка?- изумился Никита.- Не буду я с девкой биться.
        Воевода наклонился к уху парня.
        - У этой девки ордынцы батьку на Калке порешили, а мать в полон увели, когда ей всего четыре года было. Она же от горя говорить разучилась. И с малолетства самого она, окромя битвы, ни о чем не помышляет, отомстить хочет за родителей. Потому не думай, что это простой противник. Рука у нее, конечно, полегче, чем у мужика, но быстра как ласка, и твоя стать молодецкая супротив ее быстроты вряд ли большое подспорье. Так что приступай. Да не жалей ее, а то обидится.
        Девушка подошла к парню, неся в руках шлем с подшлемником и два меча. Большие синие глаза внимательно смотрели на Никиту. Красивые глаза - а взгляд не бабий. Не так должна девка на мужика смотреть. Внимательный взгляд. Так бойцы перед схваткой друг на дружку смотрят, оценивая, насколько силен соперник, какие у него в запасе ухватки имеются, есть ли где слабина. Чтоб в ту слабину ударить посильнее, когда случай представится.
        Никита слегка поежился. Надо же! Совсем он в своем лесу одичал, не слышал, что у воеводы в детинце такие вот ведьмы водятся - с недобрыми глазищами в пол-лица, которыми бы парней на гулянках завлекать, а не обмеривать их взглядом, как корову перед забоем.
        Никита засунул шапку за пояс, натянул подшлемник, примерил шлем - впору. Считай, как шапка, только тяжелее впятеро. Так то не беда, шея, поди, не тростинка, выдержит. Да и меч - подумаешь. «Что меч, что нож засапожный - невелика разница», - думал Никита, выходя на утоптанную площадку.
        Дружинники вновь прекратили махаться и, расступившись, встали полукругом. Лишь в дальнем конце двора по-прежнему слышались размеренные удары - то отрок метал свои дроты. Остановить его теперь могла только смерть. Или окрик воеводы.
        Никита усмехнулся.
        Девушка была ниже его на голову, да еще присела на полусогнутых ногах. Делов-то - размахнуться да дать по шлему сверху, как топором по чушке,- вот и вся битва. Жалко только. Воевода говорил, что немая девка уж тринадцатый год. Интересно, а до этого говорила?
        Любава резко присела еше ниже. Никита даже не успел понять, каким это неведомым образом он оказался на земле. Левая нога подпрыгнула кверху, правая зацепилась за что-то…

«Что-то» было мечом, всунутым между ног Никиты и резко повернутым со скользящим шагом вперед и влево. Парень, не ожидавший подвоха, рухнул на спину под хохот дружинников. Хорошо, что хоть меч в руке удержал, а то бы вообще до конца жизни от позору не отмыться.
        Никита вскочил на ноги, вертанул мечом фигуру «два колеса», которую кузнец Иван показал, и бросился на девушку уже всерьез, намереваясь проучить проказницу - ну, не по шлему со всей дури молодецкой, конечно, но уж плашмя клинком по мягкому месту - это непременно. Как только меч из ее руки выбьет.
        Однако меч Любавы выбиваться не пожелал. Никита рубанул сплеча по клинку соперницы,- но тот предательски вильнул в сторону, уходя влево от тяжелого удара вместе со своей хозяйкой. Увлекаемый инерцией, Никита сделал шаг вперед - и как сом на острогу насадился низом груди на яблоко меча, всаженное коротко и умело на манер разбойничьего ножа.
        Дыхание перехватило, в глазах слегка потемнело. Несмотря на это, Никита все же махнул мечом на удачу…
        Похоже, впустую. Клинок рассек воздух, а синеокая девка возникла откуда-то справа вместе со своим мечом. Который уже опускался Никите прямехонько на шею. Никита чудом успел подставить свой клинок - да куда там! Своим же мечом, принявшим удар, по шее и получил.
        Рукоятка вывернулась из ладони. Никита ткнулся носом в землю. Выдохнул, сплюнул вязкую слюну, тряхнул головой, отгоняя радужные круги перед глазами, и перевернулся на спину.
        Любава стояла над ним, нарочито медленно занося меч для завершающего удара. Где-то сбоку раздавались одобрительные голоса дружинников.
        Ах так! Ладно!..
        Никита рванулся вперед, подхватил девку под коленки, навалившись всем телом, толкнул.
        Любава упала навзничь. Меч отлетел далеко в сторону. Никита рванулся снова, подмял под себя девушку, перехватил горло рукой. Ну что, дружинница, как она, хватка лесного охотника, привычного к тугому луку? Чувствуется под кольчужным воротником? Это тебе не железной палкой махать…
        - Проси пощады!
        И осёкся, наткнувшись на взгляд бездонных глаз. Мольбы в том взгляде не было, как и злости. А вот тоска была - не на поверхности, глубже, намного глубже. Скрытая, запрятанная так, что и сама бы не вдруг себе в ней призналась. А Никита разглядел. Как-то сразу, с одного взгляда.
        И она про то поняла.
        Колыхнулся синий омут - и Никиту как ушатом ледяной воды окатили. «Пощады проси! Вот дурень! Глядишь, попросила бы, кабы могла…»
        Рука невольно разжалась.
        А зря.
        Тяжелая окольчуженная рукавица дружинницы врезалась Никите в подбородок. Парня приподняло и отбросило назад. Рука Любавы метнулась к мечу…
        - Хватит!
        Крик воеводы остановил притуплённое острие меча в ладони от незащищенной груди Никиты.
        Хватит так хватит.
        Девушка отошла на шаг от поверженного противника, однако меч не опустила. Взгляд синих глаз снова был холодным и внимательным. Да и не показалось ли Никите? Когда огреют тебя железной полосой по затылку, еще и не то привидится.
        Никита тяжело поднялся с земли, пряча глаза, скинул шлем с подшлемником, отдал девице и надел шапку обратно. Справный воин, нечего сказать - от девки схватил по самое не хочу. Еще немного - и бабы коромыслами по городу гонять начнут.
        Краска стыда заливала уши. Больше всего Никите сейчас хотелось провалиться под землю. Или убежать. Но бежать нельзя - не по-мужски. Тогда вообще засмеют, хоть совсем из лесу не выходи. «А это кто? А это Никитка-охотник, тот, что бегать горазд. Его как-то баба в детинце палкой охаживала, так он от нее шибко ловко убег, не догнала». А еще противно саднил подбородок, по которому прошлась обшитая железом рукавица. Хорошо, что зубы целы…
        Воевода подошел к поединщикам.
        - Неплохо, Любавушка,- произнес с расстановкой.- Только помни - когда ворог повержен, это еше не значит, что он убит.
        Любава кивнула, кинула вопросительный взгляд.
        - Иди,- сказал воевода.- С копьем теперь поработай.
        Девушка кивнула вторично и направилась обратно к стойке с оружием.
        Воевода повернулся к Никите.
        - Ну, понял, что такое воинская наука?
        Никита потер подбородок, не зная, куда девать глаза.
        - Понял.
        На пальцах было мокрое. Никита лизнул машинально. Солоно… Кровь… А на душе горько - хоть волком вой. И не в том вовсе дело, что девка-дружинница по шее накостыляла и морду разбила. Это так, довесок к главному. Главное - оно там, за забором воеводина дома…
        - Понимаю я, парень, что у тебя на душе,- угрюмо сказал воевода.- Все понимаю. А ничего поделать не могу. Твой брат - большой человек в городе, а ты кто? Не могу я породниться…
        - С голодранцем?- чуть не выкрикнул Никита.
        Воевода нахмурился.
        - Ты вот что, парень. Ты мне здесь не ори и гонор свой не показывай. У меня того гонора в разы больше будет. И не только его. Я те не Любава. Дам раз по темечку - не обрадуешься.
        - Да уж, это вы все здесь можете,- произнес Никита через силу. А что еще скажешь? Все уже сказано. И все ясно.
        Он повернулся и сделал шаг к воротам.
        - В дружину не возьму,- задумчиво сказал воевода, глядя парню в спину.- А в поход - может быть. В пути не только оружные воины, но и стрелки могут понадобиться. Да и неча тебе здесь в Козельске торчать, душу себе изводить. Подале - оно всяко лучше будет…
        Никита остановился, не веря своим ушам. Оборотился медленно, боясь спугнуть, растерять услышанное.
        - Ты правду говоришь, дядька Федор?
        Воевода невесело усмехнулся.
        - Ты слышал, парень.
        И добавил:
        - Да и мне что-то здесь тошнехонько в последнее время. Так что…
        Договорить воеводе не дали.
        - Федор Савельич, на тракте конные люди,- раздался над головой обеспокоенный голос дозорного со смотровой площадки.- Много. Отсель не видать кто.
        Воевода мигом забыл и про свои, и про чужие беды.
        - Смотри лучше, кто там! Ордынцы?!!
        От громового голоса воеводы дозорного словно ветром отнесло к другому краю площадки. Через мгновение он вновь свесился через деревянные перила.
        - Да не, вроде не ордынцы. Идут медленно. Людей десятка четыре верховых. И обоз.
        Воевода повернул голову к Никите.
        - Похоже, брат твой, Игнат Васильевич, прибыл с торговым поездом. Не кручинься, парень. Вот ярмарку отгуляем - да в поход. Пошел я обозы встречать.
        Федор Савельевич направился к воротам. Никита, глядя вслед удаляющейся кольчужной спине воеводы, присел на бревно - голова еще слегка кружилась после удара, немного дрожали ноги, непривычно давила на голень резная рукоять нового засапожного ножа, сместившаяся в драке.
        Спина воеводы скрылась за воротами. Никита наклонился, поправил нож за голенищем.
        - Отгуляем, дядька Федор,- прошептал он.- И ярмарку отгуляем, и свадебку братца моего, коли он ту свадьбу до отъезда нашего торопить станет - а он станет, я его знаю. Тогда и евонные похороны тоже отгуляем. А опосля - и мои…

* * *
        К городу шли обозы.
        Многочисленные груженые подводы, крытые сверху плотной тканью, сопровождали вооруженные витязи в побитых и грязных доспехах. Редкое это дело - чтоб у русского витязя доспех не вычищен был. Значит, недалеко от града бой приняли, не до чистки было, шли без привала, торопились засветло домой вернуться. Несколько наспех перевязанных воинов сидело на подводах, но каждый как мог храбрился и прикрывал раны одеждой или кольчугой, вздетой поверх повязки - не дай бог, подумают родичи, что последние часы воин доживает, бросятся спасать и торжественный миг встречи испортят.
        А к воротам уже со всех сторон бежали люди. Не от любопытства - у многих родные ушли с обозами торговать в далекие земли. И вот вернулись. Только все ли?
        Мигом у ворот собралась толпа. Бабы, выискивая глазами своих, прижимали к губам платки. Узнавали в обросших бородами бывалых ратниках голобородых юнцов, год назад отправившихся в дальний поход. Кто-то продолжал искать - не находил, но к обозам броситься боялся - нельзя, покуда воевода самолично гостей не встретит. Пока князь из пеленок не вырастет и в силу не войдет, многими делами в городе заправляет княжий пестун - воевода Федор Савельевич. В том числе и встреча честь по чести дорогих гостей, среди которых много незнакомых лиц появилось,- тоже его занятие.
        Воевода степенно вышел за ворота, прошел по деревянному подъемному мосту, перекинутому через глубокий ров, и остановился. Рядом встала дочь Настя с хлеб-солью в руках.
        - Хоть бы умылась,- сердито шепнул воевода.- Перед людьми стыдно.
        Настя потупила заплаканные глаза. Прошептала:
        - Прости, батюшка.
        Воевода еле слышно вздохнул. Хотел сказать: «И ты прости, дочка»,- да не дали.
        Впереди обоза шагал высокий человек в песцовой шапке и дорогом кафтане, видимо, специально для торжественной встречи накинутом поверх доспеха. В отличие от кольчуги и нагрудника, кафтан был новым и чистым. На кольчуге же виднелось наспех затертое бурое пятно. И железная пластина на груди была ощутимо помята.
        Во все времена торговала Русь. И в спокойное время, и в лихую годину. Как иначе? Издревле особо богата была русская земля пушным зверьем. А серебра было мало. Вот и шел основной обмен в заморских странах - меха на серебро. Без гривны какая торговля? И катались купеческие обозы-караваны по всему свету, порой платя не мехами, а кровью за звонкие заморские монеты. Потому как вдоль торговых путей постоянно шныряют разномастные шайки лихого люда, промышляющего опасной охотой. Много разбойников перевешано вдоль тех трактов, много отчаянных голов осталось валяться в пыли на радость воронам - а все поди ж ты, не переводятся охотники до чужого добра…
        Обоз остановился. Человек шагнул вперед и поклонился.
        - Здрав будь, воевода.
        - И тебе здоровья, Игнат-купец,- ответил Федор Савельевич.- Хлеб-соль, с возвращением. Легок ли был твой путь?
        - Дошли с Божьей помощью,- ответил Игнат, машинально проведя рукой по вмятине на нагруднике.
        Воевода посторонился, пропуская дочь. Настя подошла, протянула каравай. Игнат отломил кусочек, обмакнул в соль, но, прежде чем отправить в рот, понюхал хлеб и зажмурился от удовольствия.
        - Вот теперь верю, что дошли,- сказал он и поклонился вторично.- Земной поклон тебе, град Козельск! И вам, братья мои и сестры!
        Толпа ответила радостным многоголосьем, вверх полетели шапки.
        - Здрав будь, Игнат!.. Здорово!.. О тебе забудешь, как же!.. А и забудешь - ты ж о себе напомнишь!..
        Положенный предками ритуал встречи странников был окончен.
        Народ ринулся через мост. Десятки рук хлопали по плечам усталых ратников и купцов, хватали под узцы лошадей и влекли их к воротам. Выли бабы - большинство от счастья, найдя своих, но кто-то и от горя, узнав страшное. Таких утешали как могли.
        Но все же вернувшихся было больше. Усталых, обветренных, битых дождями и стрелами лихого люда, многое повидавших в дальней дороге, но возвратившихся к стенам родного города.
        Обоз медленно втягивался в ворота. Но не только русские телеги были в том обозе. Чужие повозки, крытые плотными цветастыми тканями, ехали позади. Люди в странных, незнакомых одеждах шли рядом с теми повозками.
        Но никто не удивлялся гостям. Многих разных людей из иных стран повидали горожане за прошедшие годы, когда в Козельск на ярмарку начал съезжаться торговый люд. Правда, нынче Игнат привез каких-то уж совсем странных - но ему виднее. Не первый год в дальние края с обозами ездит, потому и главой над торговым поездом вот уж в третий раз был назначен. И вернулся. А это в торговом деле самое сложное - вернуться. Потому как пути-дороги нынче ох какие неспокойные.
        На смотровую площадку княжеского терема вышла княгиня с маленьким ребенком на руках. На плечи княгини был наброшен пурпурный плащ. Золотой обруч, украшенный жемчугом, лежал на голове молодой женщины поверх черного вдовьего платка, скрывающего волосы.
        Нянька подошла сзади и набросила на плечи княгини тёплый воротник из шкурок редкого темного соболя.
        - Ветрено, матушка. Сама застудишься и дитен-ка застудишь.
        - Спасибо, Петровна,- еле слышно сказала княгиня, кутаясь в соболиный мех и крепче прижимая сына к груди.- И правда, зябко нынче.
        Ей было вряд ли больше тридцати. Красивая женщина, с истинно княжескими чертами благородного лица, да только бледна и глаза припухли от слез. Около года назад уехал на охоту с малой дружиной муж ее, князь Козельский, да так и не вернулся. Ни весточки, ни слуха. Может, ордынцы, может, лихие люди постарались - кто знает. Степь свои тайны раскрывает неохотно. Ждала, не хотела верить. Лишь недавно черный вдовий платок надела, как нового князя на свет родила. А всё ж надеялась - а вдруг…
        - Игнат с обозами вернулся, слава те Господи,- перекрестилась нянька.
        Глаза княгини заблестели. Всхлип утонул в соболином меху. Княгиня повернулась и чуть не бегом метнулась обратно в терем.
        - Ой, дура старая!- Нянька прикрыла рот морщинистой ладошкой.- Только дитятко чуток забываться стало - и тут я со своим языком!
        И бросилась вслед за княгиней…
        К Игнату вразвалочку подошел купец Семен Васильевич в высокой бобровой шапке и теплой медвежьей шубе, раскинул руки:
        - Ну, здорово, братко!
        - Здорово!
        Братья обнялись.
        - Ох, и заматерел ты, Семен, зараз и не обхватишь!
        Игнат взял брата за плечи и чуть отодвинул от себя.
        - Дай-ка я на тебя посмотрю. Заматерел, заматерел! А пошто в мехах-то? Весна чай на дворе.
        - Не люблю, когда зябко,- поежился Семен.- Да и положение обязывает. Ты лучше скажи, много ли нам товару наторговал?
        - На ярмарку хватит, чтоб лицом в грязь не ударить,- улыбнулся Игнат.- И еще останется.
        - Это хорошо,- кивнул Семен.- И то хорошо, что ты аккурат к весенней ярмарке успел. Гости из русских градов, тех, что Орда мимо обошла, по пути в Новгород к нам заглянули. Не сегодня-завтра собирались торговище[Торговище - здесь торг, ярмарка. Также на Руси торговищем называлась торговая площадь.] зачинать - а тут еще и ты…
        Мимо них нескончаемым потоком ташились телеги и повозки с товарами. Усталые волы, влекущие груженые подводы, почуяв запах сена и стойла, стали быстрее перебирать копытами.
        С одной из телег спрыгнул рослый воин в ордынских кожаных доспехах, не иначе, взятых с бою. На плечах у него был наброшен сильно потертый плащ-каросс, сшитый из шкур невиданных животных. В правой руке воин держал копье с наконечником-лезвием необычной каплевидной формы, заточенным с двух сторон, в левой - небольшой круглый щит, обтянутый толстой шкурой животного, живущего далеко за Срединным морем[Срединное море - Средиземное море.] . Рог этого зверя, который он, судя по байкам ярмарочных брехунов, таскал на носу, торчал из центра щита.
        Но не только оружие воина было необычным. Его лицо под полукруглым шлемом кочевника было абсолютно черно. Как и его руки, сжимающие оружие. Воин подошел, встал на шаг позади Игната и застыл, словно статуя.
        Семен опасливо покосился на странного воина.
        - А это кто такой?- спросил он тихо.- Пошто личиной черен? Сажей, что ли, измазался? Или ты, прости Господи, черта к себе на службу взял?
        Игнат рассмеялся.
        - Да нет. За Срединным морем, которое Итиль-река питает, земля есть - так там все люди и ликом, и телом черны. Встретил я его на пути зело далече отселе. Ну, подсобил ему немного - он один супротив полудюжины бился. Назвался воином. Тогда еще по-нашему не разумел, знаками показывает, мол, его жизнь теперь мне принадлежит. Я ему толкую - да ладно тебе, ничего ты мне не должен. А он - ни в какую. С тех пор от меня ни на шаг.
        - Во диво-то!- покачал головой Семен.- Чего только на свете не бывает!.. А это чего такое?- хохотнул Семен.- Ты, братко, в заморских странах цельное дерево прикупил? Нешто у нас своих деревьев мало? В лесу сколько хошь и бесплатно. Али забыл?
        На специально построенной длинной телеге пара волов тащила длинную струганую лесину с углублением на конце. Вслед за этой телегой шли еще несколько, крытых сверху дерюгами от дождя и любопытных глаз.
        - И на кой тебе такая здоровая ложка?- посмеиваясь, продолжал допытываться у брата Семен.
        - То не ложка,- серьезно ответил Игнат.- То мой дар городу. Машина иноземная. Прямо через стену в ворога может камни или иные снаряды метать.
        - А то у нас на стенах самострелов мало,- осуждающе покачал головой Семен, покатал на языке непривычное слово.- Машина… А ты у веча спросил, нужен городу такой дар? Твоя машина места займет с две избы, а тут у нас и так развернуться негде.
        - Машина разборная,- спокойно ответил Игнат.- Время придет - глядишь, пригодится.
        - А глядишь, и не пригодится,- продолжал ворчать Семен.- Помяни мое слово, только зря наше общее дело в расход ввел.
        - Тот расход на меня запишешь,- ровно ответил Игнат. Семен отмахнулся.
        - Вот, сейчас начнем рубели[Рубель, рубль - если товар стоил меньше гривны, то гривну рубили на кусочки, называемые рублями, которыми и расплачивались. Первое упоминание о рубле как о полноценной русской (новгородской) денежной единице относится к концу XIII века.] считать. Ты просто в будущем дары городу поменьше размерами выбирай. Еще пара таких даров - и наши с тобой подворья в посад[Посад - торговое либо ремесленное поселение, находящееся за стенами укрепленного города.] переносить придется.
        Телеги прошли. Вслед за ними потянулись повозки, крытые слегка выцветшими от ветра и дождей тканями необычной расцветки. Рядом с повозками шагал невысокий человек в цветном халате, шитом из дорогой канчи[Канча - в старину на Руси название китайской шелковой ткани.] . Его плоское лицо с раскосыми глазами было бесстрастно, словно вылеплено из желтой глины. На поясе у человека висел длинный прямой меч.
        - А энтого ты не иначе как в Орде прихватил?- кивнул на человека Семен.
        - Тоже нет,- ответил Игнат.- То не ордынец. То человек из страны Кара, по-нашему выходит Поднебесная.
        - Я смотрю, ты с собой иноземцев со всего света собрал,- хмыкнул Семен.- Эти тоже все из-за Срединного моря?
        Действительно, через город шли что повозки, что люди рядом с ними, ранее в Козельске невиданные. На голове одного из гостей были намотаны какие-то тряпки, причем намотаны плотно, на манер шапки. Другой гость на тонконогом злом жеребце был горбонос, одет в короткополую черную куртку, обшитую дорогой кольчугой, широкие штаны и сапоги с загнутыми кверху носами. На его поясе висел длинный кинжал, отделанный серебром и драгоценными камнями. Волов, впряженных в повозки, и своих молчаливых слуг погонял гость громко, гортанно и отрывисто. Ему вторили двое чернобородых соплеменников, ехавших чуть позади и одетых попроще.
        - Любопытен ты шибко, братец,- рассмеялся Игнат.- Скажу лишь одно - это люди. Как и мы с тобой. Они к нам в пути пристали, так вместе и ехали всю дорогу. В городах торговали, на пропитание себе зарабатывали. И нам сподручней - чем народу больше, тем товар сохраннее что у них, что у нас. Время сам знаешь какое, на дорогах неспокойно. А пока вместе ехали, они помаленьку по-нашему разуметь стали. Особливо вон тот.
        Игнат кивнул на человека в тюрбане.
        - Летопись пишет, учен за морем, да и лекарь наизнатнейший. Так что после баньки да за столом сам у них все и расспросишь.
        Замыкала обоз открытая телега, к которой был привязан человек. Руки его были растянуты между бортами телеги и примотаны к железным заушинам крепкими сыромятными ремнями. Кольчуга покрывала тело человека, словно вторая кожа. Видно было, что ковалась она искусным мастером на заказ и подгонялась точно по фигуре. Грязная, местами порванная белая накидка с большим черным крестом на груди была надета поверх кольчуги и перехвачена на талии кожаным поясом. Белый мятый плащ с таким же крестом лежал на дне телеги, частично прикрывая сваленные в кучу подшлемник, двустворчатые наручи, наплечники, наколенники и кольчужные чулки той же работы, что и сама кольчуга. Похожий на мятое ведро с прорезью для глаз шлем крестоносца перекатывался у ног хозяина, погромыхивая в такт подпрыгивающей на бревенчатой мостовой телеге и порой задевая за рукоять огромного двуручного меча, валяющегося там же. Тогда громыхание становилось громче, словно в пустое ведро долбанули ухватом.
        Телега скрипнула - и остановилась. Обоз въехал в город.
        Отрок, стоящий на посту возле большого железного ворота, навалился на рукоять. Медленно начали сходиться тяжелые створки городских ворот. В уменьшающуюся щель между створками было видно, как поднимается на цепях бревенчатый мост через ров - дополнительная защита ворот в случае штурма.
        Видимо, услышав обрывок разговора двух братьев, крестоносец поднял голову. В зеленых кошачьих глазах пленника сквозило презрение. Он взглянул на братьев, на стоящего рядом с ними чернокожего воина, перевел взгляд на идущего впереди человека в тюрбане, тряхнул роскошными золотыми кудрями, которым бы любая девка позавидовала, и сплюнул в прелую солому на дне телеги.
        - Хорошая компания,- негромко проговорил он.- Грязный мавр и неверный сарацин. И с ними их друзья - куча лесных язычников.
        Семен показал глазами на привязанного крестоносца:
        - А это кто? Тоже, что ли, торговый человек? Больно рожа у него разбойничья.
        - А это натуральный разбойник и есть,- ответил Игнат.- Их последнее время на Руси полно развелось. Слышал я, будто они к Пскову и Великому Новгороду подбираются - Орда с одной стороны, Ливонский орден - с другой.
        При словах «Ливонский орден» крестоносец поднял голову. Высокомерные черты его лица исказились гримасой ненависти.
        - Что ты там протявкал об Ордене, собака?- крикнул он.
        На крик обернулись люди, разгружающие обоз. Воевода Федор Савельевич, было направившийся с дочерью к своему дому, остановился, повернул голову и прищурился. Настя тоже обернулась… и вдруг застыла на месте, не в силах оторвать взгляда от роскошных кудрей цвета солнца, слипшихся на виске от засохшей крови, и от благородно-надменного лица крестоносца.
        Семен удивленно воззрился на пленника.
        - Ишь ты, какой разговорчивый! И по-нашему разумеет. Только говор у него странный, словно сам как собака гавкает… Откуда ты его взял, братко?
        Игнат вновь провел рукой по вмятине на нагруднике.
        - Он сам взялся. Верстах в двадцати отсюда с ватагой лихого люда. Он у них там вроде как за главного был. Навалились со всех сторон, но мои ребята не дремали, да и иноземцы подсобили. В общем, покрошили мы ту ватагу, а его все никак взять не могли - он весь в железе и меч у него обоерукий, в две длины нашего клинка - не подойдешь.
        - И как взяли?- живо поинтересовался Семен.
        Игнат кивнул на здоровенного молодца, про которых в народе говорят «что поставишь, что положишь». Парень был росту невысокого, но ширину плеч имел считай одинаковую с ростом. На плече молодец тащил тяжеленный дубовый ослоп[Ослоп - боевая дубина, окованная железом либо утыканная металлическими шипами (старорусск.).] , окованный тремя широкими полосами железа. На железе имелись неровные темные пятна - то ли ржавчины, то ли чьей-то засохшей крови.
        - Да вон Митяй своей оглоблей приласкал по тому ведру, что крестоносец на башке носил, и поплыл ливонский рыцарь. Тут мы его и повязали.
        Семен покачал головой.
        - Ну, дела-а-а… А чего не добили? На кой он вам сдался с собой возить, кормить… Это ж какой расход! Он же поди один жрет за троих.
        - Да как-то в запарке не до того было,- пожал плечами Игнат.- А потом уж после боя - куда его денешь? Резать пленного - то не по совести. И отпустить нельзя - опять шайку соберет, на дорогах разбойным делом промышлять станет. Вот и порешили до города довезти - а там уж как народ рассудит.
        - Совестливый ты больно, братец,- скривился Семен Васильевич.- Ножичком бы по шее чик - и народу проще бы было. Делать людям больше нечего, как с иноземным разбойником канителиться.
        Крестоносец злобно оскалился.
        - Я бы с тобой, пес, точно решил все очень просто,- прорычал он.- Нож бы не понадобился. Плохо пачкать оружие о такой собака, как ты.
        Семен покосился на мощные запястья крестоносца и усмехнулся.
        - Бог не выдаст, рыцарь не съест. А случись нам на кулачках перехлестнуться - боюсь, подпортил бы я тебе личико-то. Всю жизнь оставшуюся морду в ведре б своем прятал.
        - Развяжи мне руки,- прохрипел крестоносец.- Тогда посмотрим, чей морда надо будет прятать.
        - Можно и развязать,- задумчиво проговорил Семен Васильевич.- А можно и повременить. Ежели тебя к ближайшей осине везти, так чего мучиться - развязывать, потом обратно связывать. Дать еще раз по башке Митяевой оглоблей - да и вздернуть благословясь, чтоб понапрасну время и жратву на тебя не тратить.
        - На все воля божья,- прервал размышления брата Игнат.- Нельзя над пленным самосуд чинить. Вече[Вече - древнерусское городское народное собрание, созываемое звоном вечевого колокола для суда над преступниками или для решения иных общественных вопросов.] решит, как с ним быть.
        - Дак то вече еще когда соберется…
        - А пока вече не соберется, пусть отец Серафим решает, куда его девать,- жестко прервал брата Игнат.- Как-никак, крест на лихоимце. Кстати, вон и батюшка идет, легок на помине.
        К собравшимся степенной походкой направлялся высокий старец в черной рясе с большим медным крестом на груди. Длинная белая борода отца Серафима почти полностью закрывала крест.
        Братья поклонились, священник осенил их крестным знамением.
        - Приветствую тебя, сын мой,- промолвил отец Серафим, обращаясь к Игнату.- Легок ли был твой путь?
        - Не сказать, что легок, батюшка, но дошли твоими молитвами,- ответил Игнат.
        - Истинно так. И тебя, и твоих молодцев, Игнат, не забывал я в молитвах.
        Крестоносец хрипло засмеялся. Отец Серафим внимательно посмотрел в глаза пленника, после чего вновь повернулся к Игнату.
        - А что это за человек? Вроде как знак Божий на нем.
        Игнат ответить не успел. Его опередил крестоносец.
        - Знак Божий на нас обоих, священник! Только я служу Богу, а ты - сатане!
        - Вот такой братцу ушкуйник разговорчивый попался,- сказал Семен.- Батюшка, посоветуй, что с ним делать, а? Может, прям здесь порешить - и всех делов? Чтоб руки не поганить, можно прям с телегой в Жиздру[Жиздра - левый приток Оки, река, на берегу которой стоит Козельск.] спустить? Глядишь, раки летом потолще будут, они до всякой падали сильно охочи.
        Серафим отрицательно покачал головой.
        - Нельзя. Тоже Божья душа, только заблудшая. Опустите его пока в поруб[Поруб - темница, бревенчатая тюрьма (старорусск.).] , пусть охолонет маленько.
        - Дело говоришь, батюшка,- одобрил Игнат. И крикнул работникам, разгружающим возы:
        - А ну-ка, ребятушки, возьмите божьего человека под микитки да спустите в поруб. И привяжите покрепче.
        Один из работников подошел, оглядел с сомнением пленника и, почесав затылок, изрек глубокомысленно:
        - Как бы не убёг божий человек. Такому путы порвать - раз плюнуть. Пригляд за ним надобен.
        - Дело говоришь,- кивнул Семен.- Скажи деду Евсею, пущщай присмотрит за ним пока. И за его барахлом тоже, чтоб не растащили ненароком. Не забыть бы воеводе сказать, как увижу, какая ворона к нам в поруб залетела.
        Работник обернулся.
        - Эй, парни! Тут дело такое, один не управлюсь. Ворога надо в поруб доставить.
        Еще трое работников несколько нерешительно подошли к телеге. Один взял в руки двуручный меч, покачал на руке, прикидывая вес, посмотрел на крестоносца, перевел взгляд на тяжелую рукоять меча, потом снова взглянул на пленника.
        - Чего уставился, деревенщина?- презрительно бросил крестоносец.- Или рыцарский меч руки оттягивает?
        - Да нет,- пожал плечами мужик.- Вот прикидываю - дать тебе слегка по макушке твоим мечом, чтоб не дергался, или сам дашь себя связать?
        - С мечом-то оно всяко сподручнее будет,- поддакнул другой работник.- А то не ровен час…
        - Вяжите,- отрывисто бросил крестоносец.- Черт с вами.
        И добавил что-то многоэтажное на непонятном лающем языке.
        Бить пленника не стали. Просто, развязав ремни, сноровисто заломили локти назад, сняли с телеги и, связав руки сзади, повели через весь город к городскому порубу, прилепившемуся к дальней стене козельской крепости. Один из мужиков шел сзади, напялив на голову рыцарский шлем и неся огромный меч на плече, словно грабли. Другой тащил под мышкой тяжелый нагрудный панцирь, завернув его в белое одеяние, словно в простую тряпку.
        - Ну и нам пора благословясь,- сказал Семен, плотнее запахиваясь в медвежью шубу. - Что-то ближе к вечеру холодать стало. Пошли-ка, братко, отсюда. Сегодня у нас еще дел невпроворот - банька, потом застолье. Девки уж поди пирогов напекли да медовухи бочку выкатили, как я загодя велел. А завтра поутру ярмарку устроим.
        - Спасибо, брат,- кивнул Игнат.- Знаешь, чем угодить.
        - А то,- хмыкнул Семен.- Мне ли не знать? Будто сам с обозами торговать не хаживал.

* * *
        Серп луны был похож на кривой разрез, сделанный воровским ножом в черном пологе неба. Лишь зарождающаяся луна да костер у ворот, возле которого грелась смена ночной стражи, немного разгоняли мрак. Но этого зыбкого света было явно недостаточно для того, чтобы разбавить непроглядную черноту ночи, в которой по самые верхушки сторожевых башен утонул город.
        Но человеку не нужен был свет.
        Он уверенно крался вдоль глухих заборов и темных стен домов, сам похожий на потревоженную ночную тень.
        В конце улицы появились два огненных пятна, словно гигантский змей-Горюн медленно полз по улице, сверкая глазами.
        Человек шагнул в сторону и прижался к стене кузни, словно пытаясь врасти в нее.
        Пятна света приближались. Мимо спрятавшегося, чуть не задев его сапог древком копья, прошел дружинник с товарищем. Воины держали в руках по факелу и пытались что-то рассмотреть в темноте. Но известно, что глядящий ночью на огонь видит только огонь и ничего более.
        Человек поспешно отвел глаза. Если дружинник все-таки что-то рассмотрит в кромешной темноте и попытается ткнуть копьем, нужно, чтобы глаза увидели это копье, а не язык пламени, ослепляющий во тьме.
        Но - повезло. Дружинники прошли мимо. Не слишком бдительная ночная стража. Да и кого им бояться в родном городе? Стены крепки и высоки, вокруг на многие версты никого, а что Орда ходит по Руси - так она нынче, по слухам, к Новгороду подбирается, а Господин Великий Новгород эвон где…
        Человек еще некоторое время смотрел на удаляющиеся фигуры в островерхих шеломах, освещенные бликами неверного света факелов, пока стражу снова не поглотила ночь. Тогда он лаской метнулся через улицу, в мгновение ока взлетел на высокий забор и мягко спрыгнул внутрь двора.
        Заворчал спросонья матерый цепной пес. Человек застыл на месте.
        Пес понюхал воздух. Ничего. Знакомые дворовые запахи, да еще цветущей березой пахнет. Пес сморщил нос, чихнул, прикрыл нос лапой и снова заснул.
        Человек тихо стравил сквозь зубы перегоревший воздух. Стало быть, не зря перед походом натер одежду березовыми почками, а лицо и руки березовым соком.
        Истово перекрестившись, темная фигура осторожно возобновила движение. Шаг. Другой. Прыжок…
        Ухватившись пальцами за верхний наличник окна, человек подтянулся, словно белка. Миг - и он уже на подоконнике второго этажа. Ставни-то открыты, спасибо беспечным хозяевам, любителям свежего воздуха…
        Лунный свет заглядывал в окно, освещая нехитрое убранство девичьей светлицы. Стол, крытый белой скатертью, лавка, на столе вышиванье, икона в углу. Скорбный лик Христа, подсвеченный лампадкой, укоризненно глядит на лежанку с кучей мехов на ней и на полуобнаженное девичье плечико, выглянувшее из-под медвежьей шкуры, на нежное личико, на длинную, тонкую шею, на бьющуюся жилку под нежной кожей…
        Человек на подоконнике замер, любуясь открывшейся перед ним картиной. Свету было мало - луна да лампадка, но воображение живо подрисовывало недостающие детали…
        Человек осторожно спустился с подоконника, сделал шаг, другой…
        Черный силуэт загородил окно. На лицо девушки упала тень. Тонкая нить, связывающая душу спящего и его тело, натянулась… Вздрогнули пышные ресницы…
        - Это сон,- прошептала девушка.- Ты мне снишься…
        - Нет,- покачал головой ночной гость.- Это я, Настасьюшка. Я попрощаться пришел.
        Девушка вздрогнула, хотя человек говорил еле слышным шепотом. И окончательно проснулась.
        Плечико нырнуло под шкуру. Девушка резво натянула на себя меха до подбородка и прижалась спиной к стене.
        - Ты что, Никитка, ополоумел?- испуганно прошипела Настя.- А ну кто войдет? Мне ж от позору вовек не отмыться!
        - Настасьюшка, ты только скажи… - взмолился Никита.
        И осекся.
        Взгляд Насти метался, как у затравленного зверька - то на Никиту, то на массивную дубовую дверь с незадвинутым засовом.
        - Что сказать???
        Девушка чуть не кричала. В лунном свете ее лицо казалось неестественно белым.
        - Люб ли я тебе?- выдавил из себя Никита. Он уже жалел, что таким вот образом решил в последний раз повидаться с любимой.
        Но первый испуг у девушки, похоже, прошел. Уступив место неприкрытой досаде.
        - Никитка, ну что ты совно дитя малое - люб, не люб? Ночью в окно как тать[Тать - вор (старорусск.).] влез… А ну как батюшка войдет?
        И тут Никита взорвался. Все, накопившееся в нем за эти дни, выплеснулось в полузадушенном крике.
        - Батюшка твой тебя супротив воли за постылого выдать хочет!!!
        Сейчас ему было наплевать на всех - на Настиного батюшку, на то, что народ скажет, на вече городское, которое, ежели чего, за такие дела не помилует. Какой тут батюшка, какое вече, когда с собственной жизнью сегодня днем загодя попрощался?
        Настя чуть не плакала.
        - А мне что делать? В Жиздре топиться? Как я против родительской воли пойду?
        Никита склонил голову. Порыв прошел, оставив лишь горечь в опустевшей душе. На что надеялся? На чудо? Так не бывает на свете чудес, поди, не в сказке живем.
        - И то правда,- тихо сказал Никита.- Но и мне без тебя не жизнь. Завтра на ярмарке кулачный бой будет…
        Он замолчал. А чего говорить, зачем? Сказано все уже.
        - И чего?- пискнула Настя.- Неужто…
        Никита кивнул.
        - Против брата?
        - Он брат мне лишь по батьке,- глухо сказал Никита.- И половина крови у него гнилая, от той ведьмы, с которой батька на стороне знался и на которой женился опосля того, как мамка померла. Вот завтра я ту гнилую кровь с него-то и выпущу.
        Испуганные глаза Насти блестели, готовые разразиться водопадом слез. Голос девушки дрожал, и неизвестно, чего было больше в этом голосе - страха за себя, за Никиту, за то, что сейчас вот-вот кто-то может войти, услышав голоса, либо за то, что будет завтра.
        - Никитушка, так он же на кулаках-то первый боец в городе…
        Взгляд девушки снова метнулся к двери.
        - Ой, шел бы ты уже, а? Светать скоро будет. Того и гляди кто войдет…
        Никита покачал головой.
        - Я и гляжу, Настенька, ты того больше боишься, как бы кто нас вместе не увидел, нежели разлуки со мною.
        Он задумался на мгновение, потом решительно тряхнул головой, словно отгоняя пелену, застившую взор.
        - Да не о том я что-то… В общем, прощай. Не поминай лихом, ежели чего.
        Он шагнул к окну, мелькнул силуэт, на короткий миг загородив лунный серп в окне, и снова пуста светлица, лишь качнулся потревоженный ночной прохладой язычок пламени в лампадке и показалось, что Господь на иконе укоризненно покачал головой.
        Настя уткнулась носом в меха и разрыдалась. Ежели накопилось чего на душе, для женщины слезы - лучшее лекарство.
        Мужчинам сложнее…

* * *
        Весенняя ярмарка - это всегда праздник, который тороватые торговые гости всегда стараются подгадать под начало масленицы. Чтоб веселье людское - через край, чтоб еды да медов - от пуза. Ну и чтоб подвыпивший покупатель был не шибко прижимист да на скалвы[Скалвы - весы (старорусск.).] с локотками[Локоток - мера для измерения длины (старорусск.).] особо не пялился.
        За ночь работный люд соорудил на торжище добротные прилавки с навесами на случай дождя, которые по окружности огораживали площадь. А на самой площади веселился народ.
        На большом костре горело соломенное чучело Зимы, потрескивая и грозя завалиться прямо на подвыпивший народ. На соседних кострах жарили целых быков, насаженных на двухсаженные вертелы. Черный дым лез в ноздри, ел глаза. Торговые заморские гости украдкой морщили носы и прикрывали дерюгами дорогие ткани, пытаясь уберечь их от сажи. Такое оно, торговое ремесло - морщись не морщись в рукав, а покупателю улыбнись, потому как в щедрой земле русов барыш за день часто бывает такой, что в ином месте и за две седьмицы[Седъмица - неделя (старорусск.).] не заработаешь.
        Опасаясь сверзиться с неслабой высоты по смазанному салом гладкому столбу, вкопанному вертикально в землю, осторожно карабкался мужик, жилистый, длинный и тощий, словно змей, время от времени бросая жадные взгляды на верхушку столба, к которой была привязана пара новых сапог.
        - Давай-давай, Тюря, шевели костями,- подбадривали снизу.- Чай, пятки не казенные, не сотрешь.
        - Пятки… ить… не казенные,- отбрехивался сверху Тюря, рассчитанными рывками перемещаясь к заветной цели.- А вот штаны… и то, что в них…
        Народ снизу гоготал от души.
        В центре площади был сооружен невысокий помост, на котором розовощекий заезжий скоморох пытался заставить плясать ручного медведя. Скоморох тщетно тренькал маленькими гуслями, порой поднося их к самому уху зверя, но мишка, видимо, был не в настроении и плясать не хотел. Он сидел на заднице и сосредоточенно жевал моченые яблоки, доставая их из корзины, ловко отобранной у разносчика. Разносчик, в сердцах грянув оземь потертую шапку, стоял в опасной близости от помоста и поливал медведя витиеватой бранью. Но тот, поглощенный трапезой, разносчика вниманием не удостаивал, чего нельзя было сказать о яблоках, что уменьшались с поразительной быстротой. Окружающий народ веселился отчаянно, бросая пострадавшему разносчику в шапку кому что не жалко, не подозревая, что спектакль подстроен.
        Лучшие торговые места, те, что побольше и поближе к середине площади, были заняты наиболее уважаемыми и богатыми купцами, которые в такой день не брезговали самолично стать к прилавку. Прилавок купца Семена Васильевича был завален мехами отменной выделки, за которые где-нибудь в Царьграде насыпали бы серебра столько же, сколько они весят.
        Но Козельск не Царьград. Здесь в почете было другое.
        Народ толпился у соседнего прилавка, за коим стоял брат Семена Игнат. Сзади него недвижной статуей застыл чернокожий воин, который вообще от Игната ни на шаг не отходил, так и таскался за ним как привязанный. Диво само по себе, конечно, невиданное, но помимо черного человека привез Игнат из заморских стран и разные диковины. Как тут не поглазеть?
        Были на прилавке крученые штуки, похожие на странной формы маленькие шлемы, внутри которых, если ухо приложить, было слышно море. Игнат сказал, что раньше в тех шлемах жили какие-то морские твари.
        - Тьфу,- тихонько сплюнул себе под ноги Семен.- Бесовская дрянь.
        Был желтый прозрачный камень, в котором застыл жирный пучеглазый комар. Была костяная фигурка странного животного с пятой ногой вместо носа, которая по словам Игната, должна приносить счастье. Будто не ясно, что счастье бывает, когда в церковь исправно ходишь и Богу молишься, а не ставишь дома в красный угол изображения черт-те кого. Эх! Глянешь иной раз - вроде б и родня сводный брат Игнатка - роднее некуда. И дело общее на двоих, и купчина знатный, и положиться можно на него, как на себя самого, что ныне вдвойне ценно, потому как всякий того и гляди обворовать-обжулить норовит. А иной раз как учудит - хоть стой, хоть падай! Как сейчас, например. Притащил в город деревянную ложку на подставке да две телеги ни пойми чего, дряни всякой на потеху смердам с холопами - и радуется. Чисто дитя малое!
        - Чует мое сердце, доиграется Игнат,- проворчал Семен, качая головой.- Одиннадцать годов назад сожгли люди в Новгороде четверых волхвов, что смущали народ баснями да бесовскими бирюльками. Кабы и у нас чего не вышло…
        Но больше всего толкались бабы возле малой вещицы размером с две ладони - рамки с деревянной ручкой, в которую была вделана пластина из неведомого металла, полированная до того, что можно было в ту пластину все прыщи на собственном носу рассмотреть. Ну, и картину вокруг носа тоже. Визг, писк, охи, ахи, прихорашиваний, будто в кадке с водой собственной ряхи ни разу не видели. А Игнату все как с гуся вода - хохочет вместе со всеми, мелкой пацанве леденцовых петушков задарма раздает. Конечно, где пацанва - там и довольные родители, что наперебой норовят отблагодарить веселого купца и купить у него что-нибудь.
        - Семен Василич, глянь-ка, как хитро брат твой Игнат народ приваживает,- проговорил работник, расчесывающий горностаевую шкурку.- И черного своего сзади себя поставил - тоже диво торговле на пользу. Нам бы где такого найти.
        - Не твоего ума дело,- буркнул Семен.- А то у меня глаз нету. Мех чеши давай! А то тебя дегтем намажу и позади поставлю. Только, боюсь, пугало получится, люди разбегутся.
        Слева от Семена пристроился тот узкоглазый из страны… как ее? Поднебесная, что ль? Вот уж у кого товары так товары, ничего не скажешь! Мечи прямые, длина, как и у наших, да только уже вдвое и остры - кусок канчи на лезвие бросишь - распадается канча на две половинки. Кинжалы красоты необычайной, ткани цветные, легкие, как пух лебяжий. И опять же - мальцам развлечение. Круглые железные шары на рукояти, иссеченные продольно-поперечными линиями с воеводин кулак величиной. Тряхнешь - внутри грохот. Звук поганый, а мелюзге нравится. Сразу реветь перестают и ручонки к шарам тянут, дай, мол! Да только не всякий удержит - тяжеловата игрушка.
        Далее шли прилавки других заморских гостей.
        Горбоносый с братьями привезли высокие кувшины с вином - как только не расколотили по дороге? И сейчас у его прилавка стояла приличная очередь - дешево, всего за беличью шкурку наливал горбоносый полную сулею[Сулея - посудина с горлом, фляжка (старорусск.).] красненького. Мужики отходили, хлебали, пожимали плечами. Вроде и вкусно - а все ж не медовуха. Таким пока напьешься, никаких шкурок не хватит.
        Тот, что в шапке из тряпок, уставил прилавок баночками с зельями и притираниями. Возле него тоже толклись бабы, но поменьше, чем у других гостей. Больше от любопытства - и чего это такое приволок иноземец? А еще на шапку таращились - виданное ли дело, чтобы мужик зеленые полотенца себе на голову намотал и при этом ходил с важным видом, будто боярин какой.
        Однако, когда к прилавку подошла старуха Степанида, что живет на старой мельнице и лечит тех, кто рискнет по нужде не в церковь, а к ней в гости наведаться и которая - всем известно - накоротке знается с лешим, зеленошапный иноземец, перекинувшись с бабкой парой-тройкой слов, враз оживился, замахал руками и повел с ней разговор вроде по-русски, а вроде и нет - столько в том разговоре непонятных слов было.
        - А о чем это они, дядька Степан?- рискнул снова вставить слово разговорчивый работник.
        - Поди да спроси,- буркнул Степан. И добавил:
        - Чернокнижник чернокнижника завсегда поймет. На костер бы обоих - самое было б милое дело.
        Русичей тоже было немало. И свои, козельские - вон кузнец Иван мало не на два прилавка разложил свои мечи, кольчуги, панцири, косы, серпы да вилы,- и с других городов купцы приезжие. Кто оружие привез, кто, опять же, меха, а кто и просто не мудрствуя особо чугунками с горячими пирожками да пряниками прилавок уставил. И судя по тому, как расходился нехитрый товар, впору задуматься было, что выгодней - заморскими диковинами торговать или же пирогами с гусятиной.
        Внезапно толпа замерла, повернув головы в одну сторону, потом нестройно зашумела и расступилась. Мужики разом скинули шапки.
        - Княгиня… княгиня идет…
        И правда. Вдоль торговых рядов в сопровождении десятка дружинников шла княгиня.
        - Надо же, почитай, впервые за год из терема вышла,- громким шепотом сказала какая-то баба.- Может, попустило горюшко-то?..
        - Молчи, дурища!- шикнул на нее стоящий рядом муж, чувствительно пихая супругу локтем в бок.- Не приведи Господь, услышит.
        Княгиня медленно плыла мимо прилавков, ни на чем не останавливая рассеянного взгляда. Сбоку, готовясь в случае чего поддержать вдову, шла ее престарелая няня. На руках у княгини лежал спеленутый сверток, из которого вполне осмысленно смотрели на мир большие карие глаза - такие же, как и у княгини.
        Но, видимо, блеск и роскошь товаров мало трогали молодую вдову. Потворствуя уговорам няньки, вышла она наконец прогуляться - а надо ли? Не лучше ли было остаться в тереме перед иконами, с которыми вот уже который месяц вела беседы молодая женщина - и, казалось, порой получала ответы. Но не было ответа на главный вопрос - за что?..
        - За грехи наши, матушка, Господь испытания посылает,- неизменно отвечала нянька, когда вопрос касался и ее ушей.- А запирать себя в тереме не след. Не ради себя - ради князя надобно выходить на свет, воздухом свежим дохнуть, чтоб не закисла в малом возрасте кровь молодецкая.
        Послушалась. Вышла. Люди вокруг… Кланяются… Лица, лица, лица… А того, родного, нет… И не будет более…
        На глаза княгини вновь навернулись было слезы, но тут сбоку, совсем рядом что-то громыхнуло. Княгиня вздрогнула всем телом и чуть не выронила ребенка. Бдительная нянька подхватила вдову под локти.
        - Да что ж ты делаешь, басурман ты эдакий,- зашипела она.
        И осеклась.
        Ребенок выпрастал ручонки из пеленок и, радостно смеясь, тянул их к странной круглой игрушке, которую держал в руках желтолицый, узкоглазый человек за прилавком.
        Человек улыбнулся и, тряхнув железным шаром еще раз, протянул ребенку игрушку. Княгиня сперва отшатнулась было от странного человека, копья дружины качнулись в сторону торгового гостя, но, повинуясь внезапному порыву, шагнула вдруг вперед и протянула сверток. Гость вложил шар в ладошки младенца и, увидя, как тот вцепился в игрушку, кивнул:
        - Хороший воин будет,- сказал он со странным шипящим акцентом.- Сильный. Если погремушку в руках сам крепко держит, ланъабан[Ланъабан - «дубина с зубьями в виде волчьих клыков» - китайская палица общей длиной 1800-2200 мм. Овальная рабочая часть от трети до четверти общей длины ланъабана покрыта заточенными шипами. На торце рабочей части и рукояти крепится узкий клинок или наконечник копья (китайск. .] , когда вырастет, тоже не уронит.
        Княгиня беспомощно обернулась. Старший десятка шагнул вперед и протянул гостю гривну - немалая цена за детскую забаву. Но гость отчаянно замотал головой.
        - Нет. Не возьму. Подарок.
        - Бери,- десятник сурово сдвинул брови.- Княгиня жалует от щедрот.
        - Нет,- заупрямился гость.- Это не княгине. Это ее сыну.
        Петровна удивленно отметила, как вдруг порозовели щеки молодой вдовы. Что-то появилось в ее глазах, как-то по-другому взглянула она на заморского гостя, после чего передала ребенка няньке и, решительно скинув с шеи воротник из шкурок соболя, пихнула в спину десятника - отойди, мол!
        Тот изумленно повиновался. А княгиня уже протягивала купцу воротник, который стоил всей его лавки с товарами да еще и двух соседних в придачу.
        - Бери. Это от меня ответный подарок.
        Гость из неведомой Поднебесной страны внимательно взглянул в глаза молодой женщины и покачал головой.
        - Не могу. Слишком дорогой подарок.
        - Для меня самый бесценный дар - это когда улыбается мой ребенок,- медленно проговорила княгиня.- Больше у меня ничего не осталось на этом свете. Сегодня ты сделал мне такой подарок. Так что возьми.
        Последние слова прозвучали почти просительно, с ноткой мольбы. Гость протянул руки и принял дорогой подарок, словно святыню.
        Нянька покачала головой.
        - Ох, и страшен басурман,- прошептала.- Погремушку подарил, поди ж ты…
        Княгиня повернулась и пошла прочь. Следом за ней живым железным щитом двинулись дружинники. Народ недолго смотрел вслед, а после так же недолго завидовал удачливому торговцу - бывает, кому-то везет больше, кому-то меньше…
        Со столба съехал задом в подстеленную солому Тюря, зажав в зубах голенища вожделенных сапог.
        - Ды… стал!- выдохнул он счастливо. Потом, с трудом разведя сплетенные вокруг столба руки, вытащил изо рта сапоги и, подобрав слюни радости, заорал дурным голосом на всю ярмарку:
        - Достааааал!!!!!
        Между тем медведь на помосте доел яблоки из корзины и угрожающе зарычал - мол, давайте еще!
        - А вот это видел?- участливо спросил скоморох, показывая медведю фигу.
        Фига мишке не понравилась. Он заворчал и попытался встать на задние лапы, однако немилосердный рывок цепи, приклепанной к кольцу в носу зверя, заставил того утихомириться. Скоморох намотал цепь на руку и заорал:
        - А вот так баба пьяного мужика домой ведет!
        И под улюлюканье толпы ретировался с помоста от греха подальше вместе с понурым медведем.
        На помост взбежал другой скоморох, местный, в шапке с бубенцами. Следом за ним, крякнув, влез тот самый детина, что, по словам Игната, своей дубиной ловко ошеломил ливонского рыцаря.
        Смешно тряся головой, так, что бубенцы залились разноголосым, переливчатым звоном, скоморох обежал вокруг Митяя, разглядывая его, словно впервые увидел, потом восхищенно похлопал по необъятной ручище богатыря и, повернувшись к толпе, закричал неожиданно зычно:
        - Ой вы, гой еси, люди добрые,
        Горожане, сельчане, купцы заморские,
        Нынче вот скоморохи скромные
        Да забаву вам приготовили
        Нешутейную да сурьёзную.
        Бой жестокий с кровавой юшкою,
        Что юродивым, старым да немошным,
        А еще молодым красным девицам
        Лишь в один глаз смотреть разрешается.
        Бой великого воя-витязя,
        Что могуч аки дикий тур
        И свиреп аки вепрь лесной…
        Кто-то из толпы, замаявшись слушать столь длинное предисловие, крикнул:
        - Слышь, Васька, кончай трепаться. Давай начинай.
        Скоморох осекся было, но ненадолго. Подойдя к краю помоста, он приложил ладонь к бровям козырьком и принялся всматриваться в толпу, отыскивая нетерпеливого зрителя.
        Девки хихикали, пряча глаза,- несмотря на дурацкий колпак, скоморох был парнем видным.
        Не отыскав смутьяна, Васька взвыл утробным голосом:
        - А людей, что кричат да сетуют,
        Мы обложим словами срамными
        С головы да до самых валенок,
        Но попозже, когда их выследим…
        - Эх,- вздохнул какой-то дед.- С таким голосиной в церкви на клиросе петь, а не народ смущать бесовскими игрищами.
        - А чо ж ты, старый, тогда на те игрища приперся?- громогласно отозвалась какая-то дородная бабка.- Лежал бы на печи, старый охальник, или в церкви грехи замаливал.
        - Каки таки грехи, курица ты эдакая?- взъярился дед.
        - Ага!
        Бабка воткнула руки в боки и повернулась к деду всей мощью дородного тела.
        - Каки таки грехи?! А то забыл, пень старый, как зим с тридцать назад ко мне под юбку все залезть пытался?
        - И залез?- живо поинтересовались из толпы.
        - А те какое дело?- хором воскликнули дед с бабкой.
        Притихшей было толпе стало не до скомороха. Многоголосый хохот заглушил его трубный голос. Даже подъехавший на коне хмурый воевода - и тот улыбнулся в усы.
        Между тем Митяй, похоже, заскучал торчать столбом на помосте. Отодвинув скомороха, он шагнул вперед, набрал в грудь воздуха и мощно гикнул, так, что одновременно дернулись от неожиданности привязанные к прилавкам кони, чуть не повалив торговые ряды.
        Народ разом замолчал. Скоморох, покосившись на Митяя и прочистив уши, вновь заорал на всю площадь.
        - Ой вы, гой еси, люди добрые,
        Бояре, огнищане[Огнищане - от «огнище» (домашний очаг) - крупные домовладельцы (старорусск.).] да княжьи мужи[Княжий муж - член княжьей дружины (старорусск.).] ,
        Купцы, смерды, холопы да пришлый люд.
        Есть кто смелый против детинушки,
        Что сквозь пламя прошел играючи,
        Через реки хаживал бурные
        И в земле далекой, неведомой,
        Вражьей силы побил немерено?
        Выходи-ка на честный кровавый бой,
        Покажи перед красными девками
        Свою силушку молодецкую.
        Из-за пояса скоморох достал серебряный брусок и, попробовав на зуб, продемонстрировал народу. После чего добавил:
        - Добрым людям потеха знатная,
        А победителю - гривна серебряна.
        Однако силушку молодецкую народ показывать не спешил. Хоть и за серебряну гривну. Уж больно здоров был «детинушка», несмотря на намечающееся брюшко. Даже воевода, которого не всякий конь на себе носить мог, прищурился, прикинул ширину Митяевых плеч, опустил взгляд на его кулаки и уважительно покачал головой.
        Игнат смерил взглядом Митяя с головы до ног, прикинул что-то и, обернувшись, бросил чернокожему воину:
        - А что, Кудо, не желаешь размяться?
        На лице воина, словно вырезанном из черного камня, не отразилось ничего. Он молча прислонил к прилавку копье и щит, после чего скинул с плеч потертый плащ и стянул с себя ордынский доспех, который доспехом оказался лишь спереди - сзади многослойная кожаная броня держалась на груди за счет двух широких ремней, сшитых вперехлест. Сапоги легли рядом с доспехом. На воине осталась лишь шелковая ордынская рубаха и плотные, широкие штаны.
        Легкой танцующей походкой Кудо направился к помосту. Народ расступился, провожая взглядами черного воина. Тюря перестал пихать в новую обувку солому - большой больно оказалась даже для него,- отлепился от столба, у которого сидел, прислонившись спиной, и привстал на носки, чтобы лучше рассмотреть невиданного бойца.
        - Ишь ты,- ткнул он локтем стоящего рядом кузнеца Ивана.- Глянь, рубаха-то у него какая знатная.
        - Знатная,- согласился Иван.- Вот ордынца в степи поймаешь, глотку ему перережешь - и у тебя такая же будет.
        - Да ладно!- удивился Тюря.- Нешто у всех ордынцев такие рубахи?
        - У всех,- кивнул Иван.- Ихний царь Чингис, когда живой был, всему войску приказал такие рубахи носить.
        - Чтоб девки заглядывались?
        - Дурень,- усмехнулся Иван.- В такой рубахе вша не заводится. И ежели стрела доспех пробьет, то материя вместе со стрелой в рану входит. Наконечник вытащить - плевое дело. Только за рубаху потянуть.
        - Надо ж!
        Глаза Тюри загорелись.
        - Так что, Тюря, лови ордынца - и все девки твои. Тот парень, похоже, себе одного точно отловил.
        - А доспех у него отчего только спереди?- не унимался Тюря.- Сзади был сильно побит, срезали да перехватили чем придется, лишь бы держался?
        - Не думаю,- покачал головой кузнец.- Слыхал я, что некоторые воины так переделывают свою сброю, чтобы все знали, что они никогда не покажут спину врагу.
        - Ишь ты!- восхитился Тюря, вновь принимаясь за сапог. Мордобитие - дело, конечно, занятное, но сапоги важнее. Засмотришься - еще упрут в толчее.
        Между тем Кудо уже взлетел на помост. Именно взлетел - лишь коснулся рукою досок, а ноги толкнули тело вверх.
        Толпа ахнула.
        - Н-да,- рассудительно протянул Иван.- Чую я, непросто нашему парню будет его свалить. Знатный воин.
        - Дык Митяй супротив него что кабан против ласки,- подал снизу голос Тюря. Солома кончалась, а в сапоге было еще полно места.
        - То-то и оно,- задумчиво протянул Иван…
        Между тем бой начался. Скоморох ударил в бубен, провозглашая начало поединка, и бойцы двинулись навстречу друг другу.
        Митяй - по всему видать - был парнем решительным и долго канителиться не любил. Поскольку противник по сравнению с ним и вправду выглядел бойцом невзрачным, хоть и жилистым, хорониться он особо не стал и, шагнув вперед, махнул кулаком, как давеча своей дубиной,- наотмашь. Аж воздух загудел.
        Однако чернокожий воин оказался проворнее ливонского рыцаря. Мягко присев, Кудо пропустил кулак Митяя над головой, после чего выпрыгнул с места и своим кулаком метко ткнул Митяя в подбородок.
        Гигант покачнулся, но устоял. Толпа затаила дыхание. Митяй помотал головой, словно буйвол, с разбегу напоровшийся на сосну, после чего согнул руки в локтях и принялся теснить ловкого бойца к краю помоста.
        - Кто с помоста сверзится - тот проиграл,- громогласно напомнил зрителям скоморох.
        Но Кудо так быстро сдаваться не собирался. Сделав ложный выпад вправо, он прыгнул в противоположную сторону, по пути чувствительно заехав локтем Митяю по ребрам. Если бы это был настоящий бой и в руке Кудо был зажат обратным хватом короткий меч или кинжал, между сочленением доспеха противника вошел бы не локоть, а узкий клинок. Но доспеха не было, как не было и клинка, однако удар на короткий миг сбил противнику дыхание.
        Митяй продышался и начал свирепеть. Его широкое лицо пошло пятнами, ноздри трепетали, как у рассерженного быка. Но, будучи достаточно опытным бойцом, несмотря на нахлынувшую ярость, теперь он вел бой расчетливо, экономя силы и не тратя их на широкие и в основном бесполезные замахи. Пара коротких тычков рассекла воздух вхолостую, однако третьим ударом Митяй настиг юркую цель.
        Удар пришелся в грудь. Кудо приподняло над помостом и отбросило на пару саженей назад. Другой бы после такого удара отлеживался седьмицу - ан нет. Как ни в чем не бывало, чернокожий воин поднялся и вновь двинулся вдоль помоста.
        - Железный он, что ли?- удивленно прошептал Тюря.
        Однако через некоторое время толпа заскучала. Бойцы, учтя предыдущий опыт, кружили друг против друга, пытаясь достать противника редкими, но хорошо рассчитанными ударами. Слишком хорошо рассчитанными. Как известно, когда много и долго думаешь над чем-то, толку обычно немного.
        Скоморох сначала смотрел на бой стоя, потом сел на углу помоста, свесив ноги и болтая ими в воздухе. Потом, устав, снова вскочил на ноги и стал прыгать, передразнивая бойцов. Наконец, и ему и зрителям все это порядком надоело.
        - Эдак они до лета скакать будут,- проворчал кто-то в толпе. Скоморох, похоже, те слова услышал, подхватил бубен, ударил в него и заорал:
        - Хорош топтаться, сердешные! Бой окончен. Нет победителя.
        - Как это нет?- оскорбился Митяй.- Так я ж его…
        - Ты - его, а он - тебя, получается ничья,- отозвался скоморох Васька.- Иди, иди отсель, детинушка, тебя свалить - это наковальню надо у кузнеца одолжить, и с утра до вечера той наковальней тебя охаживать. Дай другим бойцам кулаками помахать - потешиться.
        Митяй насупился, повернулся спиной и пошел прочь. Кудо, не утруждая себя разборками, уже стоял за спиной купца Игната в своем кожаном доспехе - и когда успел надеть?
        Скоморох снова скакал по помосту, завлекая народ серебряной гривной и покрикивая:
        - Гей, народ козельский, кто следующий?
        Семен, бросив взгляд в сторону Игната, усмехнулся криво и сбросил с плеч на руки работника медвежью шубу.
        - Пойду-ка и я разомну косточки,- громко сказал он.- Авось на бедность чуток денег заработаю.
        Народ шутку воспринял благожелательными смешками. Купец Семен славился в Козельске не только своим богатством, но и сноровкой в кулачном бою. К слову сказать, не было еще случая, чтобы Семен проиграл кому-либо в ярмарочном поединке. Однако охотники помериться силами находились всегда - и всегда уходили ни с чем. Если уходили. Бывало, что смельчаков уносили. Кулачный бой на Руси - забава жестокая…
        Семен легко запрыгнул на помост и развел руки в стороны, разминая плечи.
        - Ну что, люди добрые, позабавимся?- крикнул он.- Побьет сегодня кто-нить купца али снова не получится?
        - А ежели вдруг получится?- крикнул кто-то из толпы.
        Семен хмыкнул.
        - А ежели получится, тому сверх скоморошьей гривны еще две своих положу.
        Толпа зашевелилась - кто-то напористо протискивался к помосту.
        - Ишь, как старается,- негромко сказал скоморох.
        Семен пожал плечами.
        - Знамо дело - три гривны деньги немалые.
        Скоморох присмотрелся.
        - Так это же…
        Из толпы вывалился Никита и решительно полез на помост.
        Семен выпучил глаза.
        - Ты???
        - Я, брат!- сказал Никита, играя желваками.
        - Не буду я с тобой биться,- сказал Семен.- Еще зашибу ненароком - люди скажут, меньшого брата убил.
        Никита засмеялся. Но не было в том смехе веселья.
        - А что люди скажут,- громко сказал он, отсмеявшись,- когда узнают, что ты у меньшого брата невесту увел и силком за себя замуж брать собираешься супротив ее воли. Об том ты не подумал?
        В толпе начали шептаться. Глаза Семена медленно стали наливаться кровью.
        - Ладно, щенок, пожалеешь,- прошипел он сквозь зубы.- Убить не убью, но покалечу. Чтоб впредь неповадно было за чужими невестами бегать.
        - А я тебя, ежели чего, и калекой достану,- тихо сказал Никита, сжимая кулаки.- Только ты не хвались, братец, идучи на рать, а похваляйся, коли верх возьмешь.
        Глаза Семена стали пустыми и холодными. Похоже, ему удалось совладать с собой. Злость - плохое подспорье хорошему бойцу.
        - Возьму, не сумлевайся,- сказал он, становясь в боевую стойку.- А три гривны бабке Степаниде отдам, пусть тебя дурня опосля выхаживает.
        Никита прищурился, словно охотник, выискивающий место, куда всадить стрелу.
        - Гривны свои себе оставь,- процедил он сквозь зубы.- Может, у чертей в аду себе местечко потеплее прикупишь.
        Хоть и был Семен бойцом опытным да бывалым, но всякому хладнокровию предел бывает. Взревев, он бросился на брата. Но тот, как давеча Кудо, увернулся ловко и со всей дури звезданул брата наотмашь кулаком, будто нож всаживал. Кулак ударил в нос, кровь хлестанула ручьем.
        Семен издал какой-то утробный звук, мотнул головой и, не обращая внимания на кровь, ринулся вперед, расставив ручищи. Уже не драться, а поймать, сдавить, задушить, втереть в струганые доски помоста.
        Отступать было некуда. Никита попятился.
        - Поберегись! Край!- крикнули из толпы. Никита отпрянул от края помоста - и угодил в расставленные лапы. В лицо изо рта Семена ударило чесночным духом и сладковатым запахом крови. Потом живой капкан захлопнулся. Страшно сдавило ребра.
        - П-попался… змееныш… - выдохнул Семен.
        Жуткая, заляпанная кровищей борода придвинулась к лицу Никиты. Он попытался вздохнуть - не получилось. Тогда он с усилием вытолкнул из груди остатки воздуха и плюнул в глаза брата.
        Кривая ухмылка исказила лицо Семена. Он лишь сдавил сильнее руки, сморгнул слюну и ближе придвинул лицо, внимательно глядя в глаза Никиты и наблюдая, как гаснет в этих глазах жизнь.
        Тягаться с Семеном и вправду было бессмысленно. Никита понял: еще немного - и всё. Эта борода в уже подсохших на ветру кровавых сосульках и эта ухмылка поверх нее - последнее, что он видит в жизни.
        Образ Насти возник перед глазами.
        - Хххрррр… ен тебе!!!- вытолкнул из себя Никита и, откуда силы взялись, со всей мочи ударил лбом в эту самую омерзительную ухмылку.
        Кровь хлынула у обоих. У Семена изо рта, а у Никиты - из широкой ссадины на лбу. Семен икнул, недоуменно хлопнул глазами и чуть ослабил хватку, но этого хватило Никите, чтобы щукой выскользнуть из смертельных объятий.
        Они стояли друг против друга, пошатываясь и сглатывая кровь. Толпа затаила дыхание.
        - Будя!- прогремел над людскими головами голос воеводы.- Люди на забаву пришли смотреть, а не на смертоубийство.
        Но братья его не слышали. Сейчас во всем мире было только два человека - и для каждого из них это было слишком много.
        Семен сделал шаг вперед.
        - Разнять!
        Приказ воеводы прозвучал резко и отрывисто, будто плетью хлестнули. Несколько мужиков ринулись на помост и, схватив братьев за руки, оттащили их друг от друга. Семен, не отрывая от брата налитых кровью глаз, все порывался броситься в драку. Впрочем, младший тоже дергался, но слабее - все ж помял его родственничек изрядно.
        - Окатить обоих водой,- приказал воевода,- а потом…
        Что делать потом с братьями-врагами, так и осталось неизвестным.
        С другого конца площади раздался крик:
        - Беда!!!
        И было что-то в этом крике такое, чего не услышишь в вопле подвыпившего мужика, упавшего в стылую лужу, или торговца, обворованного залетным ярмарочным воришкой.
        Тишина повисла над площадью. Даже Семен с Никитой перестали трепыхаться в руках мужиков.
        А через площадь на взмыленных конях скакали два всадника. Один в кольчуге, шлеме и при мече, у другого руки связаны сзади и сам он накрепко примотан ремнями к седлу, а ноги - к стременам, которые для надежности были стянуты под брюхом коня.
        - Тимоха?- удивленно произнес воевода.- Ты пошто коня-то…
        Тимоха круто осадил скакуна и едва успел спрыгнуть. Белая пена на губах животного окрасилась кровью, ноги подломились, и конь, тяжело рухнув на землю, завалился на бок и забился в агонии.
        Тимоха одним движением выдернул меч и кольнул коня в сердце. Тот дернулся в последний раз - и затих.
        Второй конь оказался крепче собрата. Он лишь поводил боками и тяжело дышал, кося глазом на привязанного у него на спине седока.
        - Беда, воевода!- хрипло выдохнул витязь, пряча меч в ножны.- Орда!
        Охнул кто-то в передних рядах. «Орда! Орда!» - разнеслось по толпе и покатилось по торговым рядам, словно круги по воде от брошенного камня.
        - Далече?- быстро спросил воевода.
        - Три дня пути. Мы скакали почитай без остановки день и ночь. Орде же с обозами как раз еще три дня пути до Козельска.
        - Так… Откель знаешь, что Орда, а не разбойный разъезд?
        Скрипнули звенья окольчуженных руковиц витязя, словно душил он кого-то невидимого.
        - У ихнего главного на поясе бронзовая пайцза, знак сотника,- сказал он.- Ты сам знаешь, воевода - это отряд лазутчиков, который Орда высылает вперед, когда идет в набег.
        - Или с набега,- произнес воевода, хмуря брови, меж которых пролегла глубокая складка, словно разом состарился Федор Савельевич на десяток лет. Его взгляд зацепился за Степана, привязанного к седлу.- Ты пошто родного дядьку, как барана, связал?
        - Они его семью истребили и дом сожгли,- ответил Тимоха.- А он, кажись, умом повредился. Все рвался с голыми руками на ордынцев кинуться.
        Воевода кивнул.
        - Ясно. Спасибо тебе, воин, за весть. Хоть и недобрая она, а все равно спасибо. За подвиг твой, за то, что упредил город. И за то, что родича спас. Хотя - кто знает… Может, ежели бы он с семьей погиб, для него ж лучше б было…
        Степан медленно поднял голову. В его растрескавшихся красными прожилками глазах проскользнуло что-то осмысленное.
        - Не лучше, воевода,- прохрипел он.- Лучше ты мне меч дай, когда в битву пойдешь. А я хоть одного басурмана поганого с собой заберу. Все не зазря помру. Вот так оно всяко лучше будет.
        Воевода кивнул.
        - Добро. Отвяжите страдальца,- бросил он дружинникам, которые тут же кинулись выполнять приказ.
        Воевода повернулся к толпе, которая волновалась и шумела, словно море в великую бурю, вот-вот готовое выплеснуть на берег девятый вал, сметающий все на своем пути. Что такое безумие толпы, которая мечется в отчаянии, уничтожая самое себя, воевода знал хорошо. Видел однажды, когда мечущиеся в панике союзные половецкие полки смяли и разбросали по полю строй русичей, ставших легкой добычей для конных ордынских лучников, а после - для таранного, сметающего удара тяжелой, закованной в броню кавалерии. А ведь наша сила тогда была едва не вчетверо больше…
        - Слушай меня, люд козельский!- во всю силу легких вскричал воевода.
        Его трубный глас разлетелся над толпой, словно переменившийся ветер, гасящий неистовую силу шторма.
        - Слушай меня!!!
        Толпа притихла.
        - Невеселая у нас нынче вышла ярмарка,- продолжал воевода.- В трех днях пути от нас Орда. И Козельск у нее на дороге…
        Толпа зашевелилась, заворчала, забубнила многоголосо.
        - А, может, она мимо прокатится?- крикнул кто-то.- Даров хану ихнему пошлем…
        Воевода отрицательно покачал головой.
        - Чтоб хан укрепленный град у себя в тылу оставил? А ну как мы сзади да по обозам ударим? И свернуть им некуда - тракт один, а вокруг грязища-распутица… Да и не сворачивает никогда с дороги степная Орда, а выжигает и выжирает все на пути, словно стая саранчовая.
        Воевода задумался, глядя в растерянные лица людей. Не толпа это. Люди. Простые люди со своими радостями, заботами, бедами… Но что их беды против одной, общей на всех, что свалилась на головы ожидаемая давно, но с извечным русским «авось пронесет, прокатится мимо, минует, как сотни других городов».
        Не минула беда Козельска. Как и сотни тех, других городов, что были сожжены, стерты с лица земли, словно их и не было вовсе. Даже памяти о них не осталось. Потому, как не осталось тех, кто бы помнил…
        Воевода поднял голову. Конь под ним, словно почуяв важность мгновения, замер как вкопанный.
        - Я вам вот что скажу, люди,- произнес воевода. На этот раз негромко. Но услышали все. Тишина стояла гробовая, словно не было никого вокруг - только чирикала где-то птаха, приветствуя приход ранней весны.- Вижу я два пути. Первый таков. Нынче же мы со всем скарбом снимаемся с места, бросаем город и уходим куда глаза глядят.
        Воевода выдержал паузу, обвел глазами толпу и просто сказал:
        - И второй путь имеется - закрываем ворота и бьемся с Ордой, покуда все здесь не поляжем.
        - А ну-ка пусти!- раздалось с помоста.- Пусти, говорю, слово хочу молвить!
        Семен Васильевич рванулся из рук мужиков. Да они уже и не старались удержать - весть словно дубиной по затылку жахнула, не до мелких свар как-то сразу стало.
        Семен утер рукавом юшку с лица и шагнул к краю помоста. Жутко смотрелся он сейчас с лицом, измазанным кровью, с всклокоченной бородой и горящими ненавистью глазами.
        - Есть и третий путь, воевода,- сказал Семен.- Сделать как люди говорят. Поднести дары ордынскому хану да и сдаться ему на милость. Авось беда и минует.
        В тишине, повисшей после произнесенного, послышался тихий, равномерный звук шагов. Толпа расступилась, пропуская отца Серафима.
        - Не минует, Семен,- спокойно произнес священник, подойдя к помосту.- Орда - беда неминучая. Кочевники слова не держат, ежели дадено оно не кочевнику. Наобещают, а сдашься, захотят - зарежут, захотят - продадут, как скот купцам иноземным. А коли ни то, ни другое - так до конца дней своих в невольниках у ордынцев ходить будешь.
        Серафим взошел на помост, сказал тихо:
        - Слазь, Семен, не смущай народ. Сходи личину умой да меч подыщи себе понадежней - прошло время кулаками махать.
        Семен скрипнул зубами, но перечить не осмелился. Не произнеся более ни слова, он соскочил с помоста и нырнул в толпу. Священник кивнул Федору Савельевичу.
        - Хорошо ты сказал, воевода, но не два пути у нас, а один. Нет нынче иных путей, кроме битвы,- сказал громко, не только для воеводы - и для остальных тоже.- Куда идти-то? Впереди Орда, позади - Дикое поле, их дом родной, куда они сейчас после набега возвращаются. Велика Русь - а отступать нам отсюда некуда. Только и осталось, что биться насмерть, и, ежели потребуется, голову свою сложить на земле пращуров наших. Ибо сказано в писании: мститель за кровь сам может умертвить убийцу, лишь только встретит его… Потому не будет греха на нас, как и на любом, кто бьется насмерть с врагами за свое Отечество.
        Тихий бабий плач послышался в толпе, но тут же потонул в одобрительном гудении.
        - Благослови… Благослови на правое дело, отче,- слышалось все явственнее.
        Воевода поднял руку. Гул толпы мало-помалу стал затихать.
        - Благословишь ли ты нас, отец Серафим, на ратный труд за обиду сего времени, за Землю Русскую, за единоверцев наших, от руки ордынцев погибших безвременно?
        Мощный голос воеводы плыл над безмолвной площадью и вдруг все услышали, как в тон Воеводиной речи словно сам собой тихо загудел вечевой колокол, будто сопровождая человеческую речь тихой, печальной песней.
        Отец Серафим прислушался. Пораженная толпа затаила дыхание. Изумленные мужики стаскивали с голов шапки, бабы крестились. Странный звук продолжался еще мгновение - и угас, словно растворился в небесной синеве…
        - Знак… - прошептал отец Серафим.
        - Знак… - прошелестело в толпе. Священник размашисто осенил толпу крестным знамением.
        - Господь с нами, детушки! Коли судьба нам победить - победим с честью! Ну, а коль доля наша за Русь погибнуть - погибнем, да не посрамим знамени, на коем лик Христа нашего спасителя. И да не оставит он нас ни на земли, ни на небе, ибо бьемся мы не за серебро да злато, а за землю нашу, за дома наши, за церкви русские, за веру да за детей наших. Благословляю вас во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь.
        Люди крестились. Иные бабы тихонько плакали, пряча слезы в платки.
        - Благодарю тебя, отче!
        Воевода приложил руку к груди и поклонился священнику. После чего вновь обратился к людям.
        - Ну что, детушки! Собирайтесь, вострите мечи али рогатины, кто чем богат, да сходитесь к детинцу. Ныне не будет меж вами различия, кто холоп, а кто боярин. Ныне все вы защитники Земли Русской!
        Возгласы одобрения были ему ответом. Толпа начала расходиться. Купцы принялись собирать свои товары, но таких было немного. Большинство стали вновь зазывать народ, но не на торговлю.
        - Налетай, честной люд,- голосила розовощекая тетка, торговка мясным товаром.- Разбирай все даром, наедайся впрок, чтоб супостата бить силушки вдосталь было!
        - Подходи, бабы, разбирай полотно да рви на тряпицы - раненых перевязывать в самый раз будет!- кричал вихрастый пришлый купец из Чернигова.- Мое полотно самое лучшее.
        - Ну, ты здоров брехать, черниговец!- возмутился его сосед.- Нешто у наших баб руки отсохли, и они мое полотно хуже твоего соткали? Давай, бабы, на мой товар налетай!
        - Да ты, морда владимирская, совсем совесть потерял!
        Черниговец с кулаками полез было через прилавок.
        - Гей, гости дорогие, охолоните,- бросил кузнец Иван, собирая для перековки сразу вдруг ставшие никому не нужными косы да лемехи.- Поберегите силушку для ордынцев.
        - И то правда,- одумался черниговец.- А нет ли у тебя доброго меча, кузнец?
        - Для хорошего человека найдется,- сказал Иван, беря с прилавка и протягивая купцу новый прямой меч с удобной рукоятью, оплетенной полосой черной кожи.- И доспех себе присмотри, пока не всё разобрали.
        И, оборотившись к народу, крикнул:
        - Гей, люди добрые, подходи-налетай! Мечи, кольчуги, щиты, копья да сулицы - разбирай, кто чем владеть обучен…
        Воевода кивком головы подозвал Тимоху.
        - Слушай, парень. Знаю я, что ты три дня скакал без устали, однако отдохнуть тебе не придется. Скачи-ка сейчас в город Новгород к князю Александру Ярославичу. Проси подмоги, скажи, град Козельск насмерть стоит супротив Орды. Князь хоть годами и молод, но, слыхал я, норовом крут да смел безудержно. Может, пришлет подмогу.
        Тимоха аж задохнулся от возмущения.
        - Да как же я?.. Я ж за город грудью… Живота не пожалею!.. Мне б на стены, за тетушку, за племянника поквитаться…
        - Найдется и без тебя кому на стены встать,- отрезал воевода.- А коль приведешь подмогу, может, всех нас спасти сумеешь.
        - Думаете, Федор Савельич, что ежели я три дня с коня не слезал, то с меня и толку немного будет?- не на шутку обиделся ратник.- Так в Новгороде даже если князь решит подмогу послать, пока ихнее вече княжью волю утвердит, Орда десять раз Козельск с землей сровняет…
        Воевода хотел было прикрикнуть - да передумал. Сказал неожиданно мягко:
        - Я думаю, что коль ты дядьку своего сюда притащил, погибнуть не дал, то и с вечем новгородским сладишь.
        - Вече рукоятью меча по затылку не огреешь,- буркнул Тимоха.
        - А не надо рукоятью,- сказал воевода.- Убеди новгородцев. Расскажи про дядьку Степана, про семью его - авось и вышлют подмогу.
        - Сделаю, воевода,- вздохнул витязь. А после, подумав чуть, тряхнул головой и добавил: - Костьми лягу, а сделаю.
        - Тебе сейчас забота не костьми лечь, а подмогу привести,- сказал воевода.- Возьми в детинце двух заводных коней и скачи быстрее ветра, как сюда скакал! А я еще вестников в Смоленск пошлю - авось и тамошний князь поможет.
        Витязь кивнул и ринулся бегом к детинцу, придерживая висящий на боку меч и рассекая окольчуженным плечом толпу - откуда только силы взялись?
        - Ты дойдешь,- прошептал воевода, глядя ему вслед.- Должен дойти.
        Между тем люди расходились с площади - некоторые более расторопные уже оружные, прямо здесь снаряженные кузнецами, в брони да при мече. Иные направлялись домой за рогатиной, топором или охотничьим луком. Пришлые торговые гости, те, что были из иных русских городов, вроде бы даже и не помышляли о том, чтобы оставить готовящийся к осаде город,- каждый тоже искал себе оружие и доспех. Только иноземные купцы вроде как растерялись немного и, собравшись кучкой, о чем-то переговаривались. Воевода, собравшийся было ехать к детинцу, повернул коня.
        - Ну, а вам, гости иноземные, здесь в граде боле делать нечего,- сказал он, подъехав к группе собравшихся.- Авось пройдете через Дикое поле, малым испугом отделавшись. Думаю, по пути Орда товары у вас отымет, да то невелика потеря. Хоть и без товаров, а живыми в родные земли вернетесь.
        Иноземцы примолкли, раздумывая.
        Первым нарушил молчание узкоглазый купец, недавно обласканный милостью княгини. Он шагнул вперед и, почтительно поклонившись, произнес, тщательно подбирая слова и стараясь говорить без акцента. Кстати, у него это неплохо получалось:
        - Мне некуда идти, воевода. Как я понял, отсюда две дороги - или в Орду, или на небеса.
        Воевода с удивлением отметил про себя, что жесткий взгляд узких глаз вряд ли мог принадлежать торговцу. Это был взгляд опытного воина.
        - С Ордой у меня свои счеты,- продолжал купец.- Четыре года назад она уничтожила мой народ. А на небесах давно ждут меня мои родственники. Разреши мне остаться здесь и помочь твоим людям защитить город.
        Воевода задумчиво теребил бороду. Тем временем черный воин в ордынском доспехе тоже шагнул вперед.
        - Мне тоже некуда идти,- сказал он.- И я еще не отдал долг тому, кто спас мне жизнь. Если в городе остается он, остаюсь я.

«Ишь ты - остаюсь,- подивился про себя воевода.- Шустрый какой. Все за меня решил. Хорошую охрану заимел себе Игнат».
        Горбоносый купец, тот, что торговал вином, протиснулся вперед.
        - Мое имя Григол, я приехал из страны, называемой Иберией,- произнес он. В его глазах плескалось черное злое пламя. Видно, много походил купец по Руси - лишь легкие гортанные переливы бархатного голоса выдавали в нем иноземца.- Три года назад горы моей родины стали красными. Их затопила Орда кровью моего народа и теперь выжившие в той резне гордые князья платят дань хану. В те горькие дни погибла моя семья. Позволь и мне остаться и хоть малой мерой вернуть долг Орде.

«Вот ведь диво-то какое,- подумал воевода.- Люди со всей земли-матушки великой сплотились пред общей бедой в единый кулак! Эх, кабы наши князья да бояре грызться меж собой перестали да тоже, вот так, все вместе на Орду навалились - глядишь, и не было бы уже Орды на Руси…»
        А между тем человек в зеленом тюрбане, стоящий позади всех, заговорил тихо, но как-то так, что все, стоящие рядом, разом примолкли. В спокойном голосе иноземца чувствовалась уверенная сила, перед которой замолкают самые громогласные крикуны.
        - Мое имя Рашид,- сказал человек.- Страна, в которой я родился, зовется Персией. Я искусен в лечении болезней. И вижу, что жители твоего города собрались драться до последнего. А значит, здесь будет много раненых. Мой долг врачевателя облегчить их страдания, ибо так завешал великий целитель Гиппократ. К тому же я пишу летопись этого времени и хочу, чтобы потомки увидели все, что здесь произойдет, моими глазами. Дозволь и мне остаться, воевода.
        Воевода думал недолго.
        - Добро,- сказал он.- В ратном деле лишняя пара рук завсегда подспорье. Вот только мечи для вас у меня вряд ли найдутся. Мало мечей. Кто безоружный, пусть поговорит с кузнецами, может, они чем помогут.
        - Благодарю, воевода, но мне не нужны твои кузнецы,- произнес горбоносый купец, кладя руку на рукоять отделанного серебром длинного кинжала, висящего у него на поясе.- В своем обозе я привез не только вино.
        - Мне тоже не нужен кузнец,- сказал Кудо, осторожно, словно поглаживая опасного зверя, проведя рукой по древку своего копья-секиры.- Дозволь мне, как и прежде, охранять купца Игната.
        Воевода кивнул.
        - Мое оружие - это мое искусство,- произнес персидский лекарь.- Бесценные настои возвращают к жизни безнадежно раненых, что иногда ценнее искусства отнимать жизни.
        - Идите, люди добрые,- сказал воевода, трогая коня.- Бог в помощь всем нам.
        Гости начали расходиться. Лишь узкоглазый торговец из далекой страны, который все это время молчал, вдруг подошел к скакуну Федора Савельевича и придержал его за узду. Воевода от такой наглости аж растерялся немного. Но растерянность быстро сменилась гневом. Крепкое слово уже было готово сорваться с его губ, но гость опередил.
        - Орда захватит город раньше, чем солнце успеет единожды пройти свой путь от горизонта до горизонта,- спокойным голосом произнес он.
        - Ч… что ты сказал?- опешил Федор Васильевич.
        - Ты слышал меня. Выслушай и дальше,- произнес гость. На этот раз в его голосе прозвучала едва различимая нотка печали.
        - Говори,- приказал воевода.
        - Стены города Цайчжоу были сложены из камня. Мощные самострелы и тяжелые камнеметы были установлены на стенах, высота которых была более тридцати чи[Чи - китайская мера длины, равная 0,33 метра.] . Пять самых высоких воинов, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до вершины стены. Наш император был искусным воином, но и не менее искусным хвастуном. Он заявил, что даже если все воины Поднебесной соберутся под стенами Цайчжоу для того, чтобы взять город, единственное, что они смогут сделать,- это заполнить крепостной ров своими костями.
        Гость замолчал, уставясь в землю перед собой невидящим взглядом.
        - И что случилось с городом?- прервал воевода безмолвные воспоминания гостя. Нельзя нарушать молчание человека, погрузившегося в прошлое, но сейчас каждое мгновение было на вес золота.
        Гость словно очнулся.
        - Воины пришли,- продолжил он.- Но это не были воины Поднебесной. Это была Орда. И ей понадобилось ровно четыре дня для того… чтобы сровнять город с землей и заполнить ров телами его защитников. И еще совсем немного времени после этого потребовалось им для того, чтобы втоптать в землю копытами своих коней остатки народа чжурчженей.
        - И ты… сын того исчезнувшего народа?- осторожно спросил воевода.
        - Возможно, последний сын,- чуть помедлив, ответил гость.- И потому я не хочу, чтобы твой народ также исчез с лица земли.
        Хотелось, ох, как хотелось верить в то, что заморский гость знает какой-то секрет, который поможет защитить град от неодолимой моши степных кочевников, предавших огню и мечу уже не одну сотню городов. Что вот именно здесь, именно сейчас случится чудо! С малолетства и до самой смерти свойственно человеку верить в чудеса, и никуда не уйдешь от этого, хоть убеждай самого себя в обратном, хоть ни убеждай - таково свойство человечьей природы. Может, потому и не скакал сейчас воевода по главной улице к детинцу, раздавая приказы направо и налево, а стоял и слушал странного заморского гостя. Оттого, наверно, и вопрос задал:
        - И чем же ты можешь помочь? Если можешь, конечно…
        - Возможно, если б я в то время был в Цайчжоу, этот город до сих пор бы стоял на прежнем месте,- ответил гость, пряча кисти рук в широкие рукава расшитого халата - холодный ветер гулял по пустой площади, покачивая вечевой колокол и, порой забираясь в его жерло, вновь рождал странный звук, который уже некому было считать знаком свыше.- Моя страсть к путешествиям и поискам нового всегда бросала меня по разным сторонам света. И, возможно, сегодня я наконец-то оказался в нужное время в нужном месте. Скажи, нет ли неподалеку от города могильника, где давно был захоронен падший скот?
        Вопрос немного сбил воеводу с толку. Могильник? При чем здесь могильник???
        Воевода перевел взгляд на подковылявшую бабку Степаниду. Стоит в сторонке, никому не мешает, слушает. А чего слушать-то? Как торговый гость про старую падаль вызнает?
        - Ну, есть такое,- недоумевая ответил Федор Савельевич.- В прошлом годе засуха лютая была, леса горели. И падеж скота при той засухе такой был, что чуть совсем без коров да овец не остались. В самом городе сжигать скотину побоялись, дабы пожара не вышло - больно много трупов было. Ну и зарыли в двух верстах от города. А за какой надобностью тебе нужен старый могильник?
        - Нужен,- сказал гость. На его лице промелькнула удовлетворенная улыбка.- В том месте, где могильник тот, много земляной соли - селитры - добыть можно. Да и на место лесного пожара пусть меня твои люди сводят. Древесный уголь и сера мне тоже понадобятся.
        Надежда на чудо растаяла, словно дым. Перед воеводой стоял обычный человек из далеких и незнакомых земель, тихо и незаметно для попутчиков спятивший от горя и лишений.
        - Извини, уважаемый, но моим людям и без твоих выдумок достанет работы!- раздраженно бросил воевода, понукая коня. Застоявшийся конь рванул с места, швырнув на подол купеческого цветного халата веер грязных брызг. Миг - и всадник уже скрылся за углом ближайшей избы.
        Последний из чжурчженей горько усмехнулся, покачал головой и медленно пошел прочь. Но далеко уйти ему не дали.
        - Почтенный!
        Приближающийся топот сапог раздался за спиной. Кому еще может понадобиться чужой человек в чужой земле?
        Паренек с разбитым лицом пристроился сбоку и пошел рядом, приноравливаясь к походке торгового гостя.
        - Я слышал ваш разговор, почтенный,- сказал паренек.- Позволь мне отвести тебя в те места и подсобить по мере сил. Сдается мне, что в чужеродных землях много того знают, что нам неведомо.
        Гость молчал. Но Никита не отставал, упрямо сопровождая человека в заляпанном грязью цветастом халате.
        - Истинно так,- наконец нарушил молчание гость.- Но учти - работа будет грязной.
        - Я не побоюсь грязной работы, ежели это подсобит обороне Козельска,- решительно сказал Никита. Наверно, слишком решительно, потому что в глазах гостя промелькнуло что-то похожее на удивление. Он остановился и пристальным, изучающим взглядом посмотрел в лицо Никиты. Потом достал красивый платок с вышитыми на нем невиданными знаками и протянул парню.
        - Приложи к ране, чтобы кровь не заливала глаза,- сказал он.- Я хочу знать твое имя.
        - Никита,- сказал Никита, принимая платок.- А как твое имя, почтенный?
        - Зови меня просто Ли,- ответил гость.

* * *
        В лесу было сыро.
        Кое-где под вековыми дубами еще лежали сугробы, покрытые коркой подтаявшего и ночью вновь замерзшего снега. Верхушки высоченных деревьев сходились наверху, образуя плотным сплетением ветвей сплошную крышу, едва пропускавшую скудные лучи солнца. Потому в глубине чащобы даже в полдень всегда царил полумрак. Да и кто рискнул бы зайти туда, в самую глубину, где от недостатка света на корню мерла любая молодая поросль, и лишь толстенные деревья, за сотни лет обретшие мрачный, медленный разум, тянули узловатые руки к небу, а корни - в самую глубь земли, словно пытаясь достать корявыми щупальцами до самого ее сердца и высосать соки, необходимые для жизни мрачных исполинов.
        Но там, внизу, в полумраке, у подножия лесных великанов, через гиблое, местами заболоченное место, дышащее смрадными испарениями, в которое не забредает и зверь лесной, двигалась согнутая человеческая фигура в черном одеянии.
        Удивленно качнули ветвями вековые чудовища, привыкшие пить силу из всего живого. Бывало, что забредал сюда медведь-шатун, одуревший от бессонной зимы, и коли не успевал убежать, то после выползал из урмана обессиленный. А то и тихо умирал, не добравшись до кромки урочища, чтобы после еще и своей гниющей плотью напитать корни деревьев и хоть немного утолить извечный голод черного леса.
        Сейчас же другие, невидимые глазом корни со всех сторон протянулись к незваному гостю. Коснулись одежды, медленно ощупывая, притронулись к теплой оболочке, окружающей все живое,- и вдруг отпрянули резко, будто обжегшись. Не теплой была та оболочка. Смертельным холодом веяло от фигуры. Лес вздохнул удивленно, с опаской. Случись ненароком, что умеет гость выпускать свои корни - еще вопрос, кто у кого выпьет жизненную силу.
        - Не боись,- прошептала бабка Степанида, останавливаясь.- С добром я пришла.
        Она закрыла глаза и представила себе корявого древнего деда с бородой из пожухлой травы, с сучковатыми ногами, покрытыми зеленым мхом, с зелеными глазами без зрачков, горящими в полумраке урмана, словно болотные огоньки. Так оно всегда проще, когда в понятный образ облекаешь существо из иного мира. Хотя случается, что образ становится устойчивым, особо когда его представляют таким много народу - и в этом мире он обретает плоть и силу, которой его наделяют люди.
        Раньше больше верили в лесных да озерных духов - и силы в них было более, и чаще они являлись людям, и помогали порой в благодарность за веру, что давала им жизнь и в этом мире тоже. Ныне же другая вера проникла в сердца людские - и терять стали силу древние сущности.
        Однако бабка Степанида верила крепко. Потому и пришла в чащу, чуждую всему живому. Потому и говорила сейчас с ней, как со старым знакомцем, страшным для чужих своей мрачной силой.
        - Здравствуй, дедушка леший.
        Бабка низко поклонилась, коснувшись кончиками пальцев прелого ковра жухлой прошлогодней листвы.
        - Здраа-вссс-т-вуу-й,- прошелестело в ее голове.
        - Беда у нас, дедушка,- сказала бабка.- Вороги напали.
        Ее глаза были по-прежнему закрыты, но образ стал четче, налился красками. От него веяло мрачным дыханием леса, гибельной мощью, таящейся в его глубинах. Многие, ох, многие путники, накопившие в душе пакости грязными своими делами, гибли в чернолесье кто придавленный сухим деревом, кто разорванный незнамо откуда появившейся стаей волков, а кто и просто споткнувшись о корень, да приложившись переносицей о другой - лес впитывал темное, словно болото. Другое дело, что человек с чистым сердцем часто мог безбоязненно пройти по урочищу - от светлой его души отворачивалась темная сущность леса, а молодая поросль, еще не погрязшая в тяжкой многовековой мудрости, щедро делилась силой - бери, добрый человек, лес большой, не убудет…
        Степанида ощутила, как насупился леший. Что ему беды человеческие? Раньше, когда почитали, может, и помог бы. И то не всем. А сейчас что? Закружить, заморочить, увести с тропы да умертвить, высосав жизнь до капли - вот и весь прок от мелких живых существ с суетным разумом и жизнью, чуть дольшей, чем у бабочки-однодневки. И что ему чьи-то вороги? У него один враг - человек, что вырубает леса, выжигает их под пашни и пакостит там, где ест, куда по грибы да ягоды ходит.
        Леший повернулся спиной и размеренной поступью направился прочь.
        - Одумайся, старый!- крикнула Степанида. И откуда силы достало на два мира прокричать?- Не будет Руси - и тебя не станет, и леса твоего. Все огнем Орда пожжет, в степь свою превратит. А степные демоны тебя на щепки сгрызут.
        Остановился леший, отмяк спиной, повернулся. Полыхнули болотные глаза ярко, но без злобы. Никак, понял чего? Проникся болью человеческой букашки, что силы леса не боится?
        - Ччч-ем сссумеюууу - помогууу,- прошелестело-прогудело в ветвях.
        - И на том спасибо,- произнесла Степанида.- Там мужичок ненашенский, раскосый такой, на твоем пепелище покопаться хочет, что-то свое поискать. Пусти его, подсоби, чем сможешь. Он, кажись, тоже за Русь душой болеет.
        Колыхнулось недовольство в зеленых глазищах - то ль попросила, то ль приказала?- но смолчал леший. Лишь прошелестел:
        - Хорошшшшоо…
        - Благодарствую.
        Бабка открыла глаза и вновь поклонилась лесу. А когда разогнулась, почудилось, будто мелькнуло что-то зелено-бурое меж стволов.
        Степанида улыбнулась про себя. Не так уж слаб леший, как хочет казаться. Сказками, притчами, преданиями еще долго будет жить на Руси древняя сила, которая - как очень хотелось верить - тоже не останется в стороне перед общей бедой.

* * *
        Вереница телег тянулась от ярмарочной площади к западной стороне города, где исстари селились купцы и иной народ, из тех, что побогаче. Дома здесь были выше и просторней, из-за заборов обширных дворов слышалось мычание, ржание, квохтанье и перебранка многочисленной челяди, замолкающая лишь с приближением ночи.
        Телеги Игната были почти пустыми - все, что лежало на них, было роздано на потребу обороне города. Телеги Семена были куда полнее, потому как хозяин рассудил здраво - на кой воинам меха весною? Только мешать будут в сече. Потому, остановив кровь, текущую из носа и кое-как отскоблив подсохшую юшку с бороды, свернул Семен торговлю-раздачу быстро и сноровисто, и сейчас вместе с братом вел обший караван в купеческую слободку - благо дома рядом.
        На хмурых лицах братьев застыла тяжкая дума. Говорить не хотелось. А чего говорить - ясно все. Но и молчать тоже было невмоготу. Есть такое свойство души человеческой - поговоришь об общей беде с товарищем по несчастью, вроде и полегче. Пусть даже от разговоров этих толку никакого - одно сотрясение воздуха.
        Первым нарушил молчание Семен:
        - Воевода людей послал оплывший за зиму ров глубже рыть, подгнивший обруб[Обруб - бревенчатая обшивка для укрепления откосов крепостного оборонительного рва (старорусск.).] править, склоны вала ровнять, надолбы[Надолбы - бревна, вкопанные в землю с наклоном вперед, иногда заостренные. Применялись в то время против коннииы противника (старорусск.).] ставить. Что мыслишь? Поможет?
        - Супротив Орды?- горько усмехнулся Игнат.- Поможет. На час позже нас на копья взденут. В дальних странах видал я крепости - вернее, остатки крепостей, что были куда посерьезней нашей. Да только ордынцы сметали их с пути, словно пылинку. Невеликие были те остатки, скажу я тебе.
        - И чего делать-то будем?- осторожно спросил Семен. Все еще не верилось ему, что налаженная, размеренная жизнь кончается и до конца ее остались считаные часы.
        - Эх… - вздохнул Игнат. Потом поднял голову и, взглянув на тусклое весеннее солнце, остановился и зажмурился на мгновение.- Ехал домой, думал, родню увижу, отчий дом, отдохну - да снова в путь-дорогу. Эдак вот живешь-живешь и не знаешь, что твоя путь-дорога - вот она, закончилась…
        - Дык путь-то, он не один. Другой найти можно,- осторожно сказал Семен.
        Игнат перестал любоваться Ярилой сквозь веки и, открыв глаза, внимательно посмотрел на Семена.
        - Другой можно,- сказал он, возобновляя шаг в такт равнодушным шагам волов, влекущих телеги.- Да только это уже не наш путь будет, брат.
        Впереди показались коньки знакомых крыш. Однако Игнат, похоже, домой идти не собирался.
        - Слышь, Семен,- сказал он, снова останавливаясь.- Отведи-ка мои телеги в детинец.
        - В детинец?- удивился Семен.- Ты в своем уме? То ж тебе не ярмарка.
        - Так я не торговать в детинце собрался,- сказал Игнат.
        - А какого тогда лешего… - начал Семен.
        - А такого,- отрезал Игнат.- Наши меха нынче городу сильно сгодиться могут.
        - Не возьмет ордынский хан откупного,- покачал головой Семен.- На кой ему откуп, когда все можно забрать вместе с откупщиками?
        - Задумка одна есть,- сказал Игнат.- Надо с Федор Савельичем обмозговать. Да и сам я, глядишь, воеводе сгожусь. Поди, не калика перехожий, меч в руках держать не разучился. Ну так отведешь телеги?
        - Отведу,- пожал плечами Семен.- Только поначалу скотину накормлю да сам отобедаю. И тебе то же советую.
        - Не до обедов нынче,- отмахнулся Игнат.- Время не ждет.
        Он повернулся к крайней телеге, вытащил заранее припасенный сверток с длинным кольчужным доспехом дорогой византийской работы и тяжелым боевым топором, купленным в Суроже, отвязал от задка телеги коня, вскочил в седло и поскакал к детинцу.
        - Ну что ж, скачи, братко,- хмыкнув, сказал Семен вслед удаляющемуся вдоль улицы топоту копыт.- Может, и вправду помимо твоих мехов заодно сгодится воеводе и твоя шкура. На что-нибудь…

* * *
        Перестук множества топоров слился в один сплошной шум, словно огромная стая дятлов спустилась на Козельск и истово принялась за работу, выковыривая из коньков крыш промерзших за зиму жуков-древоточцев.
        Сотни факелов разгоняли ночную тьму. Вонь горящей смолы, которой были пропитаны факелы, перестала быть вонью, став привычной.
        Сразу делалось многое.
        Затачивались деревянные колья, которые завтра будут воткнуты в дно рва и по всему его дальнему краю, навстречу вражьей коннице. Да и пешцам преодолеть такие надолбы будет ой как непросто. Ровнялись до отвесных откосы самого рва, слегка осыпавшиеся за зиму. В них деревянными молотами глубоко вбивались заостренные бревна, на торцы которых тут же набивалась обшивка-обруб, дабы те откосы не обвалились. Поправлялась двускатная крыша над крепостными стенами, защищающая головы воинов от падающих сверху на излете стрел и камней. По приказу воеводы строились новые широкие всходы[Всходы - здесь широкие деревянные лестницы (старорусск.).] , ведущие на стену изнутри крепости. Густо смазывались жиром цепи, ворот подъемного моста и петли тяжелых городских ворот. Менялись, где надо, подгнившие бревна и крученные из воловьих жил тетивы больших самострелов, установленных на стенах - да мало ли работы найдется людям, готовящимся к осаде? Тем более что времени для той подготовки - кот наплакал.
        Потому и работали горожане днем и ночью, никем не подгоняемые, лишь беспрекословно слушаясь команд воеводы, неважно, кому они дадены - огнищанину или же последнему холопу. Перед общей бедой все равны…
        Никита подошел к колодцу, тому, что был рядом с городскими воротами, вытащил кадку воды и плеснул себе в лицо. По рукам потекла черная жижа. Неудивительно - иноземный купец с коротким именем весь день и половину ночи заставил копаться сначала в старом могильнике среди костей и сгнившего мяса, ставшего вязкой жижей, а после - на старом пепелище, оставшемся от давнего пожара. При этом Никита копал, а Ли только всматривался в раскопанное, довольно цокал языком и собирал что-то, ведомое только ему.
        Не раз и не два пожалел Никита, что связался с блаженным иноземцем, но деваться некуда - слово дадено, а оно, как известно, не воробей, вылетит - не воротишь… Хотя хотелось бы посмотреть на того, кому случалось воротить вылетевшего воробья.
        Наконец, когда и при свете факела стало не видно ничего дальше вытянутой руки, Ли, набрав два полных мешка какой-то дряни, отпустил Никиту на все четыре стороны, а сам пошел к своим возам.

«Хорошо, что ночь вокруг,- подумал Никита, отмывая лицо.- А то б встретил кто на дороге, подумал, что черт из пекла вылез или упырь какой. У нас народ немудрящий - запросто б кольями забили, не разбираясь. А что, черт и есть. И вонью от меня несет самой что ни на есть замогильной».
        Он понюхал подол, скривился и, стянув рубаху через голову, бросил ее прямо в кадушку. Хорошо, что бабы не видят, визгу было бы - не оберешься…
        Ночная прохлада давала о себе знать. Да и студеная водица в кадке не добавляла благости усталому телу. Кожа Никиты вмиг пошла пупырышками, как у ощипанного гуся.
        Наскоро сполоснув и отжав рубаху, Никита набросил тулупчик прямо на голое тело. Хотел было спрятать влажный ком за пазуху - да так и застыл на месте, словно воришка, застигнутый на месте кражи. Вдоль крепостной стены к воротам крался человек. Что-то в его неясной фигуре, смазанной ночной темнотой, показалось Никите знакомым. Да если бы и не показалось - с чего бы это честному горожанину красться к выходу из города, прячась, словно ночной тать? О том, что сам недавно также крался по жизненно важной надобности, как-то не вспомнилось. Никита запахнул тулуп, содрогнувшись от прикосновения мокрой рубахи к голому телу, и мягко отступил в тень.
        Человек подошел к воротам и осторожно выглянул.
        Двое мужиков, стоя спиной к нему, сноровисто правили топорами острия больших кольев. Увлеченные работой, сейчас они ничего не видели и не слышали, кроме своих топоров.
        Человек скользнул в ворота. Никита бросился за ним.
        Он миновал тяжелые створы, сработанные из потемневшего от времени дуба,- и свет множества факелов, полыхнувших прямо в глаза, ослепил его на мгновение. С разгону пробежав по мосту, Никита зажмурился и сильно укусил себя за губу, чтобы быстрее вернулось ночное зрение охотника. Он подождал немного, пока красные точки факелов прекратили плясать на обратной стороне век, и открыл глаза.
        Его взгляд уперся в нагрудник, посеченный стрелами и саблями, подправленный кузнецом и, тем не менее, уже давно требующий переплавки. Конечно, воевода мог себе позволить купить новую нагрудную бронь, да и зачем покупать - только скажи складским в детинце, мигом подберут требуемое…
        Ан нет. Каждый воин знает - пока тело привыкнет к новому доспеху и перестанет противиться пусть чуть по-иному давящей тяжести, замедляя удар и ослабляя его точность, много воды утечет. Попробуй, смени свою кожу на чужую, пусть новую - прирастет ли? Еще вопрос…
        С факела, который держал в руке воевода, стекла тонкая струйка горящей смолы и с шипением погасла, коснувшись мерзлой земли.
        - Гуляем?- спросил Федор Савельевич. Потянул носом, сморщился и добавил: - Или проветриваемся?
        Выглядывать из-за спины воеводы, высматривая канувшего в ночную темень беглеца, было глупо. Да и не особо высунешься из-за такой спины-то - воевода весь выход с моста перегородил.

«Эх, потерял…» - мелькнула досадливая мысль.
        Никита замялся. Сказать не сказать? А как скажешь, если до конца не уверен? Напраслину на человека наведешь - потом вовек не отмоешься.
        А еще в голове вертелось:

«Надо ж, как быстро отвык от жизни лесной? Пенек глухой! Как воевода подошел, не услышал! Или их в детинце ведовским шагом ходить учат?»
        - Гуляем, воевода,- сказал знакомый голос за спиной.- У вас тут чудесные весенние ночи.

«И на кой сдался витязю скрытный шаг?» Воевода посторонился, пропуская праздно шатающегося иноземца, и презрительно хмыкнул.
        - Кто-то, помнится, говорил, будто остаться хочет, чтобы помогать. Помощники-то все во рву который час уж землицу лопатами ворочают. Ночами любоваться им недосуг.
        - Землю копать - хорошее дело, полезное,- согласно кивнул Ли.- А скажи, воевода, сильно ли нужна тебе вон та повозка?
        Он протянул руку, указывая на старую телегу, скособочившуюся неподалеку. Видимо, кто-то из мужиков взвалил на нее слишком много лесу, рубленного на колья - вот и не выдержала ось. Лядащая телега, сразу видать. Легче новую сколотить, чем такую чинить. Скажет же чужеземец - повозка! Рухлядь на дрова только и годная, а не повозка.
        Воевода, слегка опешивший от такого поворота, неопределенно пожал плечами.
        - Мне? Повозка? Да гори она огнем. Я хотел бы знать, какого лешего…
        Ли неспешно достал из-за пазухи шар от своей погремушки, которыми торговал он нынче днем на ярмарке. Только вместо деревянной рукоятки сейчас из игрушки торчал свернутый в жгут кусок грязной пакли, похожий на заплетенную девичью косу.
        - Ты сказал, воевода, гори она огнем,- произнес Ли, поднося свою погремушку к горящему факелу, который Федор Савельевич держал в руке.- Думаю, это будет несложно устроить.
        Кончик жгута вспыхнул и с громким треском стал, сгорая, уменьшаться в размерах. Ли широко размахнулся и метнул свою игрушку, после чего зачем-то широко открыл рот.

«Ну, точно блаженный,- с сожалением успел подумать Никита.- Вот уж точно - захочет Господь кого наказать, так прежде всего разум и отымет…»
        Прочертив огненную дугу, погремушка прокатилась по дощатому дну телеги.
        Воевода проследил взглядом полет железного шара, после чего повернулся к иноземцу.
        - Ну вот что, мил-человек… - произнес он.
        И внезапно присел, придерживая шлем, словно его ослопом под колени ударили…
        Грохнуло так, словно одновременно ударила тысяча колоколов. И тысяча солнц вспыхнула на месте старой телеги. Во всяком случае, так показалось Никите.
        А потом с неба посыпалась всякая гадость. Грязь, комья земли, куски дерева. Длинной щепой Никиту легонько стукнуло по шапке. Щепа шлепнулась парню под ноги. Никита зачем-то уставился на нее. Пришла вялая мысль.

«Хорошо, что не оглоблей…»
        Оглобля упала в полутора саженях от воеводы.
        - Это… что? Это… как?- вопрошал Федор Савельевич, озираясь и все еще зачем-то придерживая шелом.
        - А еще мне понадобится помощь кузнецов и большие кузнечные мехи. И неплохо было бы собрать камнемет, который подарил городу купец Игнат. Ты поможешь мне с этим, воевода?- невозмутимо спросил Ли.

* * *
        Той же ночью еще одна тень кралась вдоль заборов, часто вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Может быть, она и хотела казаться незаметной, но у нее это не очень хорошо получалось. В ночи метались люди с факелами в руках, крича и переругиваясь, и когда очередная фигура, пробегая мимо, освещала тоненький стан и большие напуганные глаза, ночная путешественница замирала, дрожа от страха.
        Но людям было сейчас не до нее. Может, в другое время кто-то и остановился бы поинтересоваться, что делает в темноте посреди улицы девушка, закутанная до самых глаз в темную шаль, но только не сегодня. Этой ночью у жителей города было по горло иных забот.
        Девушка миновала церковь и остановилась у невысокого строения, притулившегося к угловой башне. Строение напоминало сложенный из тяжелых бревен сарай, почти по самую крышу вросший в землю. Из единственного черного отверстия, заменявшего окно, тянуло подвальной сыростью.
        Поруб. Тюрьма для своих, преступивших Правду[Имеется в виду Русская Правда - свод законов, введенных Великим князем киевским Ярославом Мудрым (1019-1054) и впоследствии дополненный его сыновьями.] и ожидающих народного суда. И для чужого лихого люда, шалящего на дорогах, ежели кого из супостатов отловить случится.
        Немного потоптавшись на месте, девушка наконец решилась. Еще раз для верности оглядевшись по сторонам - вроде не несется никто мимо, и слава те, Господи!- она наклонилась к продуху[Продух - отверстие для доступа воздуха, небольшое окно (старорусск.)] .
        - Дедушка Евсей!.. Дедушка Евсей!..- позвала еле слышно. Ее голос дрожал и срывался от страха.
        Ответом ей было молчание. Лишь громкое сопение слышалось изнутри.
        - Дедушка Евсей, ты здесь?- позвала девушка чуть громче.
        - Чаво надоть?- раздался из глубины поруба недовольный заспанный голос.- Мало того, что на старости лет должон, как тать, в порубе сидеть, заместо того, чтоб град к обороне готовить, дык ишшо среди ночи спать не дают!
        - Дедушка Евсей, это я, Настена.
        После непродолжительного кряхтения в отдушине показался глаз. Который тут же округлился от удивления.
        - И вправду, Настена! А тебе пошто не спится, стрекоза? Чего среди ночи шастаешь?
        Настя смутилась.
        - Да я… это… я вам тут поесть принесла. Лепешек, медовухи…
        - Хммм… Медовухи, говоришь?
        Из глубины поруба послышался звук, который обычно получается при вдумчивом почесывании затылка.
        - Медовухи - это хорошо,- сказал дед Евсей, закончив размышлять и чесаться.- Позаботилась о старом знакомце. Воевода-то ишь чего удумал - мне на старости лет татя разбойного сторожить. Аки псу какому. Да ты заходи, коль пришла. Хотя… воевода гневаться будет, что пустил…
        - Дак кто ж узнает-то, дедушка Евсей?- обрадовалась Настя.- Мне бы вот еще на татя посмотреть…
        Скрипнула приземистая дверь, в проеме нарисовалась сморщенная, словно печеное яблоко, физиономия деда Евсея. На плече у него покоился самострел, заряженный тяжелым боевым болтом.
        Дед Евсей хитро ухмыльнулся.
        - А, вот оно что! Любопытство разобрало? Ну, заходи, любуйся. Надо сказать, мужик видный…
        Лицо Насти вспыхнуло, словно маков цвет. Ноги сами рванулись было бежать от стыда небывалого - осознала наконец, чего натворила, среди ночи к мужику одна притащилась. И не к мужику - к разбойнику! И куда? В поруб!!! Да ежели дед Евсей кому по пьяни ляпнет…
        И совсем было уже повернулась Настена, чтобы, бросив узелок, бежать не останавливаясь до самого отчего дома, однако словно тем болтом ударило меж лопаток:
        - …жалко будет, ежели поутру воевода прикажет его на осине вздернуть.
        - К-как на осине?!
        Настена резко повернулась и уставилась на деда круглыми от ужаса глазами.
        - Да так,- пожал плечами дед.- Нешто ради татя вече собирать? Пока князь в силу не вошел, заместо князя у нас, сама знаешь, его пестун. Твой батька то есть, не мне тебе про то рассказывать. А норов у Федор Савельича сама знаешь какой. Тать пришлый, не из наших, так что народ зазря тревожить незачем. Да и недосуг людям нынче - Орда под боком. Так что один путь душегубу - на осину. Или болт промеж глаз, что, кстати, гораздо менее хлопотно.
        Дед Евсей скосил глаза на узелок, который Настена все еще судорожно сжимала в руках.
        - Ты это… Проходи, ежели пришла. Хоть и не положено, а все старику радость, будет с кем словом перемолвиться. С татем-то разговоры говорить не положено. Так что ты там судачила насчет… хммм…
        Настена молча протянула старику узелок, еще не придя в себя от ужасной новости. Говорили, конечно, девки дворовые про то, что с отловленным разбойным людом горожане не церемонятся, но так то разговоры… Здесь же - вот оно, уже озвучено дедом Евсеем. Красавцу златокудрому со сверкающими глазами, что словно самоцветы драгоценные в душу запали, поутру веревку на шею и…
        Настена украдкой смахнула слезинку. А ведь знала все, знала заранее. Потому и пришла…
        Дед Евсей, между тем развязав узел, достал оттуда деревянную баклажку, еще теплый шмат хлеба и кусок сыра.
        - Ай, молодец, девка!- обрадовался дед.- Да ты проходи, проходи, не бойся, тать привязан накрепко.
        Настя осторожно перешагнула порог. В углу тесной клети, пропахшей мышиным пометом, были кучей свалены доспехи, плащ и двуручный меч крестоносца. Жуткий шлем-топхельм с прорезью для глаз венчал ту кучу.
        А в противоположном углу к толстой поперечной балке, накрепко ввернутой между толстыми бревнами стены, сыромятными ремнями был привязан сам крестоносец. Голова его безвольно свесилась вниз, золотые кудри рассыпались по груди, почти сплошь покрывая черный крест, намалеванный на когда-то белой, а ныне рваной и грязной накидке. Спущенные с кистей рук кольчужные перчатки болтались на запястьях, словно содранная кожа.

«Господи! Как Христа распяли…» - пронеслось в голове Насти.
        Сзади булькнуло. Потом послышалось громкое «Ик!».
        Настя обернулась.
        Дед Евсей медленно сползал по стене, недоуменно таращась на зажатую в руке баклажку.
        - Ить… медовуха-то у тебя какая крепкая,- пробормотал он, приземлившись задом на кучу прелой соломы.- Прям с ног валит…
        С этими словами дед Евсей завалился на бок и блаженно захрапел, баклажку, однако, из рук не выпустив.
        Бабка Степанида не подвела. Сильна ж оказалась ее сонная травка!
        Настя бросилась к крестоносцу и вцепилась в узел, стягивающий его руку. Рывок, другой… Зря нож с собой взять не догадалась! А, может, мечом попробовать? Вроде острый. Ох, и тяжел же!..
        Крестоносец медленно поднял голову.
        - Что ты делаешь?- спросил он тусклым голосом.
        - Не видишь?- сердито бросила Настя, неумело водя лезвием громадного меча по узлу. Меч то и дело норовил выскользнуть из рук.- Пытаюсь тебя развязать.
        Крестоносец покачал головой.
        - Не стоит. За это твои соплеменники могут повесить тебя на соседней осине.
        Настя молча, с остервенением пилила узел. Наконец ремень распался. Крестоносец грянулся на одно колено - вторая рука оставалась привязанной к балке. Упрямо сжав зубы, Настя проволокла меч по балке и пристроила ко второму узлу.
        Между тем рыцарь пришел в себя и, поднявшись на ноги, отобрал меч у девушки, после чего с сомнением посмотрел на узел.
        - Думаешь, есть смысл?- усмехнулся он. В его глазах мелькнули зеленые лукавые огоньки.
        - Но… ведь тебя могут убить!- прошептала Настя, не сводя завороженного взгляда с его лица.
        Одним махом перерезав ремень, крестоносец прислонил меч к стене, после чего, морщась, растер запястья, восстанавливая кровоток в онемевших руках. Пошевелив пальцами, пару раз он с хрустом сжал и снова разжал кулачищи - и вдруг быстро и нежно взял лицо Насти в свои ладони.
        - Ты, наверно, не понимаешь,- сказал он, заглядывая в глаза девушки.- Я слышал, что по тракту мимо вашего города движется Орда. Знаешь, что это значит?
        Насте было все равно. Сейчас она была там, в глубине его глаз, в которых, словно в гранях драгоценных камней, отражалось ее лицо.
        - Это значит, что ни мне, ни тебе бежать некуда,- продолжал крестоносец.- Твой город в клещах между Ордой и Степью, что есть одно и то же. Поэтому какой мне смысл бегать как заяц от неизбежного?
        Вдруг до Насти дошел смысл сказанного. Не слова - не до них было - сердцем почувствовала то, что хотел сказать ей этот разбойник, в которого как-то сразу и вдруг влюбилась без памяти, лишь увидев единожды…
        - Значит, мы все… - прошептала она.
        - Да,- кивнул крестоносец.- Все, кто есть сейчас в городе. Орда не щадит никого. Как только со стен города в сторону Орды слетит первая стрела, мы все обречены. А как я понимаю, твои соплеменники не собираются сдавать город без боя. Так что сейчас уже не важно, когда мы все умрем - завтра или чуть позже. Важно как.

«Последние часы… Неважно когда… Важно как…»
        - Ну, коли так,- прошептала Настя, приближая свои губы к обветренным губам пленника.- Коли так, поцелуй меня…

…Пуховая шаль, только что прикрывавшая плечи девушки, медленно опустилась на лицо мирно спящего деда Евсея.

* * *
        - Испей, Федор Савельич.
        Незнакомая девка, потупив глаза, протянула ковш.
        - Благодарствую, девица,- несколько удивленно кивнул воевода, принимая принесенное. Чуть смочил пересохшие губы студеной колодезной водицей, остальное плеснул в лицо. Ух, хорошо! Ночной недосып словно рукой сняло. Вот только надолго ли? Вторые сутки пошли, как на ногах…
        - Вы б отдохнули, Федор Савельич,- сказала девка, протягивая расшитое причудливым узором полотенце.- Скоро в битву, а вы за ночь не присели…
        - Ты чья будешь такая шустрая, что воеводе советы даешь?- улыбнулся Федор Савельевич.
        Девка глаза потупила, но не сказать, что особо смутилась.
        - Русской Земли дочь,- прошептала еле слышно.- Хороша ли водица, воевода?
        - Хороша,- хмыкнул Федор Савельевич. Ишь ты, «Русской Земли дочь». Чуть старше Настены, а смела не по годам. И собой пригожа, лик словно с иконы списан… Чего греха таить - нравились воеводе бедовые девки. Надо будет присмотреться к ней получше… Кто знает? Сколько можно вдовым ходить?..
        Подумал - и помрачнел. Не ко времени мысли, ох, не ко времени…

«Спаси тебя Господи, красна девица, от того, что будет здесь завтра»,- подумал воевода, а вслух сказал строго, чуть ли не грубо:
        - Ты ступай, голубица, с забрала[Забрало, забороло - проход для защитников в верхней части крепостной стены, защищенный с внешней стороны тыном (старо-русск.).
        . А то мамка заругает.
        Девушка подняла глаза.
        - Меня не заругает,- сказала певуче.- Она тебе за подвиг твой в ноги кланяться велела.
        И поклонилась в пояс. Воеводе вдруг стало неловко.
        - Какой подвиг? О чем ты?
        - За тот, что тебе совершить предстоит во славу Земли Русской,- произнесла девица.

«А голос-то какой! Словно речка весенняя по камням журчит,- пронеслось в голове воеводы.- Да кто ж такая-то? Вроде всех в Козельске знаю, а кого не знаю - того хоть видал мельком. Такой голос кабы услышал - вовек не забыл. Эх, кабы не Орда треклятая…»
        Федор Савельевич бросил взгляд на Степь, туда, откуда грозила беда неминучая. А когда обернулся, уже и нет никого за спиною, словно и не было никогда.
        И тут словно морок спал с глаз воеводы. Вновь ворвались в уши крики, многоголосая перебранка работающих мужиков и бойкий перестук топоров.
        Воевода тряхнул головой и провел рукой по лицу и бороде.

«Уж не привиделось ли с недосыпу?»
        Борода была влажной. А во рту было солоно, словно не водицы, а слез пригубил из ковша.
        Воевода покачал головой, вспоминая нездешний девичий лик.

«Подвиг во славу Земли Русской… Стало быть, не зря все это!»
        Он задумчиво окинул взглядом сделанное за ночь.
        А сделано было немало!
        Ров стал чуть не вдвое глубже. Словно острые зубы чудовища, торчали по его внешнему краю врытые под углом свежеоструганные колья, обращенные остриями в сторону Степи. Вал, на котором стояла приступная стена, стал чуть не отвесным - поди взберись! При том, что не только кочевники с луком обращаться с малолетства обучены. Славянские стрелки что белке в глаз, что ворогу в горло при случае не промахнутся.
        Сейчас топоры стучали у детинца. Малая княжья крепость в случае чего укроет тех, кто останется, коли случится страшное и падет оборона городских стен.
        А на площади, что раскинулась сразу за воротами в город, Игнат с товаришами мастерили невиданное.
        Длиннющее бревно с огромной ложкой вместо навершия крепилось под массивной вертикально стоящей рамой, в свою очередь установленной на большом деревянном колесе. Края колеса щетинились зубьями, сбоку к нему крепился механизм внушительных размеров, похожий на тот, посредством которого поднимался-опускался подъемный мост и открывались-закрывались городские ворота. Второй механизм, поменьше, служил для оттягивания бревна назад. С рамой бревно соединял толстый пучок туго скрученных канатов, сплетенных из воловьих жил и конского волоса.

«Что-то навроде большой прашты,- подумал воевода.- А жгуты те дают ей силу заместо раскрутки. С этим понятно. Только вот над чем сейчас тот иноземец колдует, все никак в толк не возьму…»
        На проезжей башне пришлый купец, тот, что шарами огненными кидаться мастер, нынче что-то странное строил. Настолько странное, что и сравнить не с чем. С проезжей башни[Проезжая (надвратная) башня - башня над воротами крепости, часто самая мощная из всех и наиболее защищенная.] , с самого опасного направления - осаждающие же прежде всего ворота штурмуют - убрал иноземец один из больших самострелов и заместо него трубу железную в просвет меж кольями тына просунул, которую всю ночь кузнец Иван со своим подмастерьем ковали.

«Не зря ли пообещал я ему в его выдумках помогать?- размышлял воевода.- Лучшего кузнеца от дела оторвал. Хотя… кто его знает? Чем черт не шутит, может, и вправду иноземец еще что-то дельное помимо тех шаров измыслит. Только что может быть дельного от трубы? Вон еще мехи кузнечные зачем-то наверх тащат. На кой ему на башне мехи?»
        К всходам на взмыленном жеребце подлетел горбоносый торговый гость в дорогой черной рубахе, перемазанной грязью. Видел воевода - с утра ускакал он с братьями к берегу Жиздры и долго там копались они в земле, чего-то вымеряя и прикидывая. Ну, гость - он на то и гость, чтобы чудить как ему вздумается. Воевода про себя уже махнул рукой на выходки заморских купцов - пусть делают чего хотят, лишь бы не во вред. А там до дела дойдет - глядишь, лишний меч пригодится. Не особо верил воевода в иноземные чудеса. Воз разломать - это не Орду остановить. А что такое Орда, воевода знал не понаслышке. Битва на Калке научила. Не многие с той битвы вернулись, но Федор Савельевич был в их числе. Всадник соскочил с коня и взбежал по всходам на стену.
        - Приветствую тебя, воевода!
        - И тебе поздорову, мил-человек,- ровно ответил Федор Савельевич.- С чем пожаловал?
        Гость, назвавший себя иберийцем, ткнул пальцем в сторону купца из Поднебесной, под командой которого мужики тащили из Ивановой кузни в сторону башни какую-то уж совсем несуразную штуковину.
        - Я видел ночью, как из руки того человека родился гром и тысячи солнц сожгли повозку,- возбужденно заговорил ибериец.- У себя на родине я слышал об этом искусстве, но никогда не видел.
        Воевода пожал плечами.
        - А я и не слышал и не видел. Но, думаю, ордынцам оно придется по вкусу.
        Ибериец прижал руку к сердцу. Глаза его горели.
        - Сыны моей родины веками бились против орд диких сельджуков и тоже накопили кое-какие знания. Ты выслушаешь меня, воевода?
        Пыл горца был искренним. Да и потом - грех отказываться, когда помощь предлагают. Вон Игнат намедни хорошую идею предложил. Глядишь, еще пара таких идей - и появится хоть какой-то шанс отстоять город.
        Воевода кивнул.
        - Говори. Сейчас нам кажная дельная мысль важна. Вон видишь, купцы да охотники все меха да звериные шкуры задарма отдали, чтобы крыши не сразу от зажженных стрел занялись. Ты что получше придумал?
        - Как это?- удивился ибериец.- Зачем на крышу меха?
        - А затем,- хмыкнул воевода.- У нас на Руси весна не то, что у ваших теплых морей. У нас марток - наденешь десять порток. Вишь, вон бабы землю в воде разводят, в той грязи шкуры вымачивают, а после их на крыши стелят. Мокрые меха ночью морозец прихватит - вот и думай, загорится ли ледышка напополам с землей, когда ордынцы начнут горящими стрелами град осыпать?
        - Вах, ловко придумано!- восхищенно воскликнул ибериец, прищелкнув пальцами.
        - То-то и оно,- сказал воевода.- А ты чего дельного присоветуешь?
        - Показать надо. Туда сходить.
        Горец ткнул рукой в сторону реки.
        - Ну что ж, надо - так сходим,- кивнул Федор Савельевич.
        Стоящий рядом с воеводой десятский[Десятский - начальник десятка в княжьей дружине (старо-русск.).] скользнул равнодушным взглядом по гостю и едва заметно качнул копьем, словно острием в небе круг рисовал. И только что вроде бы и не было никого - а под всходами тут же, откуда ни возьмись, нарисовался десяток конных дружинников в полной боевой сброе. В поводу у двоих гридней было по оседланному коню - для воеводы и для своего старшого.
        - Пошли, что ль?- сказал воевода.
        От взгляда иберийца не укрылось появление витязей из ниоткуда. В его глазах промелькнуло уважение - у хорошего командира воины знают свою службу без лишних слов - все давно обговорено и отработано до мелочей.
        Кивнув, он сбежал вниз по всходам и птицей взлетел в седло. Ненамного отстали от него воевода с десятским. Разбрызгивая копытами стылую грязь, кавалькада выехала за городские ворота и полетела к реке вдоль рва, в котором все еще копошились люди…
        Горожане работали до изнеможения, никем не подгоняемые, ибо работа для себя не требует ни кнута, ни пряника. Тем более, когда от той работы зависит, будешь ли ты жить на белом свете либо ляжешь в землю безвременно вместе с теми, кто дороже самой жизни твоей.
        В больших жбанах с густой земляной жижей бабы вымачивали дорогие меха, за которые в иных странах купцы отдавали целое состояние, а после крыли ими соломенные крыши домов. Жаром пылали кузни, оглашая воздух непрерывным грохотом тяжелых молотов и перезвоном малых. Куда ни кинь взгляд - каждый был занят делом. Кто-то вострил рогатину, кто-то орудовал лопатой у стены детинца, кто-то тащил наверх упакованные в джиды[Джид - специальный чехол для нескольких сулиц.] сулицы или пучки болтов к крепостным самострелам…
        На балкон терема вышла княгиня с шелковым свертком на руках. Из вороха плетеных кружев смотрели на мир два любопытных глаза. Следом за княгиней ковыляла нянька, пряча лицо от ветра в воротник бараньей шубы.
        - Солнце-то какое,- еле слышно проговорила княгиня.- Словно кровью умытое…
        - Да Бог с тобой, дитятко,- перекрестилась Петровна.- Солнце как солнце. Весна на дворе, люди вон работают…
        - Не последняя ли то весна… - прошептала княгиня.
        Тень пробежала по лицу старой няньки.
        - Матушка княгиня,- сурово проговорила старая нянька.- Дозволь слово молвить?
        Молодая женщина кивнула.
        - Последняя то весна или не последняя - одному Богу ведомо,- решительно сказала Петровна.- Беда из Степи идет - про то всем известно, но кликать ее по-любому не след.
        - Твоя правда, нянюшка,- слабо отозвалась княгиня.
        - Ну, а коли моя правда, то я вот что мыслю,- продолжала нянька.- Дитё-то у нас в шибко красивые одежки запеленуто. Я слыхала, народ судачит, мол, Орда никого не щадит, а судя по битве на Калке, князей в первую очередь.
        - Я помню, как погиб мой батюшка князь Мстислав Святославич,- медленно проговорила княгиня.
        - Да уж, не приведи Господь,- вновь перекрестилась нянька.- Нехристи, на живых людей доски настлать и на тех досках всей Ордой пировать! Да как их после этого земля носит?..
        - Ты зачем пришла, Петровна?- резко бросила княгиня, сверкнув очами. И куда подевалась убитая горем вдова? Старая нянька аж съежилась под взглядом молодой женщины. Поняла - заговорилась по-старушечьи, о запретном вспомнила.
        - Так я ничего, матушка… Прости Христа ради. Я чего сказать-то хотела? Может, князя в другие пеленки завернуть, в мужицкие? Авось малое дитятко и не тронут. Князей-то Орда ох как ненавидит…
        Княгиня задумалась ненадолго, а после вновь обратила взгляд к солнцу.
        Лучи светила красили полупрозрачные белые облака в багряное. Сквозь эту окровавленную пелену тусклое солнце наблюдало за копошащимися внизу людьми равнодушно и зловеще.
        Подул ветер, сдернув с небес багряные полотнища, как опытный лекарь срывает с раны присохшую холстину. На светило набежала темная туча. Княгиня зажмурилась. Уж не видение ли? Словно и вправду кто-то страшным глазом цвета ночи глянул на нее сквозь разрыв небосвода, а после натянул на око черную повязку.
        Княгиня повернулась к няньке и протянула ей ребенка.
        - Только крест не снимай,- сказала она.- По кресту, глядишь, когда-нибудь выжившие русичи узнают истинного князя Козельского.

* * *
        Переход был стремительным, насколько позволил проливной дождь и полоса непролазной грязи, в которую превратилась дорога. Собрав в соседних туменах всех свободных лошадей, Субэдэ повелел неслыханное - выпрячь из повозок, влекущих детали осадных орудий, медлительных волов и верблюдов и впрячь в них боевых степняцких коней.
        Конь степняка привычен ко всему, но для породистого скакуна сотника Тэхэ это было внове. Широкий кожаный ремень давил на грудь, земля разъезжалась под ногами. Конь поначалу заупрямился, но откуда-то сзади прилетал резкий окрик, за которым последовал жгучий хлёст длинной плети, ожегший круп и спину. И конь поневоле потащил непривычный груз как и сотни других ордынских лошадей.
        Всю ночь длился переход. Наутро, когда кожаный ремень был наконец снят и ветер принес на своих крыльях свежесть близкой реки, конь был почти полностью обессилен. Почти. Кочевник всегда знает меру сил своего коня.
        Тэхэ взял заводного под узцы и повел к воде. Он всегда сам ухаживал за своими лошадьми, не доверяя это дело грязным рабам. Конь и кочевник - одно целое, несмотря на то, что полудикого зверя, недавно взятого из ханского табуна, еще учить и учить. Разве можно доверить рабу часть себя, пусть пока глупую и необученную?
        Сотник похлопал скакуна по шее. Тот в ответ дернул головой и оскалился, обнажив страшный ряд крупных зубов,- он был обижен и за прошлое, и за эту ночь, когда его, словно какого-нибудь быка, заставили тащить непривычный груз, недостойный боевого коня, и за многое другое.
        Тэхэ резко ударил коня ладонью по ноздрям. Прежде всего часть себя должна понять, что она хоть и часть, но далеко не главная.
        Своих коней Тэхэ всегда предпочитал поить выше по течению, подальше от ордынского табуна, мутящего воду мордами и облепленными грязью ногами. Он был строг с лошадьми, рабами и женщинами, но справедлив.
        Конь считал иначе.
        Сразу за густой чащей кустов, прилепившихся к берегу, начиналась пологая отмель. Тэхэ отпустил повод и уставился на широкую ленту темной воды, по которой величаво плыли громадные льдины. Для кочевника, привыкшего к степным просторам, эта картина была преисполнена непостижимым величием природы.
        Конь наклонил голову и припал к воде. Ледяная влага коснулась губ, обожгла горло и мягко охладила разгоряченное тело. Однако какое-то движение слева отвлекло коня от водопоя. Краем глаза он заметил движение. Из-за кустов вышел человек и, крадучись, словно камышовый кот, направился к хозяину, который за шумом реки не мог слышать осторожных шагов.
        Боевой конь умеет многое. Многие поколения его четвероногих предков не только несли своих всадников по полям сражений, но вместе с ними разили врагов тяжелыми копытами, рвали их шеи зубами и, разогнавшись на скаку, не раз и не два проламывали мощными корпусами стену вражеских щитов.
        Намерения человека были ясны. От него несло чужой волной ненависти и страха. Ничего не стоило сейчас ударить копытом назад, в грудь человека, а после уж хозяин как-нибудь довершит остальное.
        Но конь был обижен, как может обижаться только умное, породистое животное. Поэтому он только переступил всеми четырьмя ногами и снова припал к воде.
        Сбоку послышался глухой удар. Хозяин охнул и упал лицом в воду.
        Пришлый человек сноровисто подхватил хозяина под мышки и, поднатужившись, забросил его на спину коня. После чего пружинисто взлетел в седло и ударил скакуна пятками в ребра.
        Конь оторвался от воды и поскакал вдоль чащи кустов, которая оканчивалась рощей пока еще лысых берез. Если бы он был человеком, возможно, он бы пожалел о том, что некоторое время назад не лягнул того, кто теперь сам сидел на его спине,- двойной груз серьезное испытание, особенно после тяжелого перехода. Но степные кони выносливы и всегда умеют найти силы для любых испытаний ради прихоти людей - тех, кого они вот уже многие столетия считают частью себя.

* * *
        По степи несся всадник.
        Кузьма прищурился, сдвинул шлем с бровей чуть назад… Нет, не понять отсюда, да еще и супротив солнца, кого это в город черти несут. Хотя, кого они могут нести со стороны, откуда город кочевую рать дожидается? Ясно кого.
        Кузьма плюнул на палец, растер слюну, подняв руку, попробовал ветер и, положив ладонь на спусковую скобу крепостного самострела, приник к ложу, ловя острием болта приближающуюся одинокую фигуру.
        - Погоди, Кузьма.
        На плечо воина легла ладонь в боевой рукавице. Кузьма раздраженно сплюнул.
        - Чего годить-то? Не вишь, со стороны Степи гость пожаловал. А воевода ясно сказал…
        Стоящий сбоку молодой воин приложил к поднятой стрелке шлема ладонь, сложенную козырьком.
        - У него, кажись, мешок какой-то поперек седла…
        - Во-во,- буркнул Кузьма.- А ты Егор не подумал - вдруг в мешке том громовое зелье, которым пришлый иноземец давеча воз разворотил? Ворота-то у нас открыты, и мост опущен. Загонит коня в ворота, трут поднесет зажженный к мешку…
        - Да погоди ты, говорю! Тебе лишь бы рубить да стрелять, все равно в кого!.. Слышь, Кузьма, кажись, это наш.
        - Ага, с ордынской стороны - они все наши.
        Будут скоро,- не успокаивался Кузьма, не снимая руки со скобы самострела.
        Но более молодой сторожевой хоть и против солнца, но выглядел большее.
        - Эх ты!- воскликнул он удивленно.- Глянь-ка, да это ж Семен!
        У Кузьмы от удивления аж шлем приподнялся на густых бровях.
        - Какой Семен???
        - Да наш, Семен Василич, купец. И ордынец у него через седло перекинут!
        Всадник был уже недалеко. Даже Кузьма сейчас уже разглядел, как тяжко, но упрямо тащит степная коняга на себе грузного купца Семена Васильевича вместе с его трофеем.
        - Да я и сам теперь вижу… - растерянно протянул Кузьма.
        - А за ним погоня,- спокойно произнес Егор.
        Действительно, из-за лесистого холма вылетел десяток вооруженных всадников и припустил за беглецом, на ходу снаряжая стрелами луки.
        - Успеет?
        - Должон успеть,- рассудительно произнес Кузьма, вновь прилаживаясь к самострелу. - А первый щас точно нарвется.
        Один из всадников вырвался вперед остальных и, подняв лук, выпустил стрелу навесом.
        Описав широкий полукруг, стрела ударила в высокую луку деревянного седла позади всадника и расколола ее. Вслед за лукой по всему седлу зазмеилась широкая трещина. С башни Кузьме было видно, как побелело от напряжения лицо беглеца - сейчас он со всех сил сжимал ноги вместе, и только благодаря этому усилию седло не разваливалось на две части. Случись такое - всё! Ноги коня обязательно запутаются в спавших подпругах, а вторая стрела довершит дело по упавшей наземь мишени - в неподвижную цель степняк не промахнется.
        - Давай, Кузьма,- прошептал молодой витязь.
        - Не время…
        Степняк на скаку выдернул из колчана вторую стрелу, наложил на лук, натянул тетиву… но стрела ушла в небо.
        Болт русского самострела ударил в грудь кочевника, вмял в доспех из кожаных пластин железную нагрудную бляху и вышиб всадника из седла. Случись такое чуть ближе к крепости - и бляха вышла бы из спины стрелка. Сейчас же болт тоже был на излете, потому кочевник лишь шлепнулся спиной в грязь и духи степи на время забрали себе его сознание.
        Остальные преследователи круто повернули коней. Один из них метнул волосяной аркан, захлестнул ногу незадачливого стрелка и потащил его по грязи, подальше от опасного места.
        - Кажись, попал,- довольно осклабился Кузьма.
        - С почином!- хлопнул его по спине Егор…
        Семен Васильевич въехал в ворота и, сбросив связанного пленного на руки подбежавших дружинников, соскочил с коня. Сзади него плюхнулись в лужу половинки седла, расколотого ордынской стрелой. Всхрапнув, конь прянул назад и тут же запутался передними ногами в стременах и подпругах.
        - Тихо, тихо, родимый!
        Молодой парень поймал повод и похлопал коня по шее. Породистый скакун покосился на человека - и как-то сразу успокоился. У человека были сильные руки и необычное лицо, обрамленное короткими густыми волосами - таких лиц конь не видел в Орде. А еще от него шла волна доброты. Конь мгновенно успокоился и позволил человеку освободить ноги от пут. Он как-то сразу понял, что новый хозяин никогда не станет его бить и обижать…
        Рот Тэхэ был заткнут его же собственным поясом. На затылке сотника наливалась синевой изрядная шишка. Кровь стучала в висках, а лицо немилосердно терлось об звенья трофейной кольчуги - здоровенный дружинник нес его на плече, словно мешок, в который грязные рабы, следующие за Ордой, собирают навоз для кизяков[Кизяк - высушенный в виде лепешек или кирпичей навоз с примесью резаной соломы. Применялся на Ближнем Востоке, Кавказе и в Средней Азии как топливо и строительный материал (тюркск.).] . Но Тэхэ терпел. Видит Тэнгре, если надо, он вытерпит и не такое…
        Рядом с Митяем, который тащил пленного легко, словно ребенка, шагал Семен. За ними бежали ребятишки, радостно визжа:
        - Ордынца, ордынца поймали! Дядька Семен ворога изловил!
        В воротах детинца, скрестив руки на груди, стоял воевода. Спрятав довольную улыбку, Семен подошел и кивнул на пленного:
        - Вот, Федор Савельич, не обессудь за самоуправство, но я тут, кажись, ихнего сотника в полон взял. Судя по пайцзе.
        - По пайцзе?
        - Ну да,- кивнул Семен, щелкая ногтем по бронзовой пластине, свешивающейся с пояса, который до сих пор никто не удосужился вытащить изо рта Тэхэ.- Такие штуки у них в Орде сотники носят.
        - А ты про то откель ведаешь?- как бы между делом спросил Федор Савельевич.
        - Что ж, когда я в походы с торговыми поездами ходил, ордынцев не видел?- пожал плечами Семен.- Я тут намедни пораскинул умишком и рассудил, что коль на нас такая сила прет, то нелишне про ту силу заранее вызнать. А поскольку ты б все равно одного не пустил, я украдкой ночью из города ушел.
        - Верно рассудил,- смягчился воевода.- Лихо, Семен Васильевич, лихо. И как удалось?
        Семен самодовольно ухмыльнулся.
        - Он коня поил на рассвете. Тут я ему по башке кулаком и засветил. Ну, мой кулак все знают.
        В собравшейся толпе послышался одобрительный ропот.
        - Эт так,- произнес кто-то.- Смотри-ка, наш Семен не только на ярмарке горазд кулаками махать.
        Семен снова усмехнулся.
        - Я тут смотрел-смотрел, да и подумал, что крепкий тын да высокий вал, оно, конечно, хорошо, но вражий язык - это завсегда вражий язык,- громко сказал он, не то для воеводы, не то для собравшегося вокруг народа.- А ежели тому языку ишшо пятки маненько прижечь - так мы зараз про ордынское войско все доподлинно знать будем.
        - Дело говоришь, Семен Васильевич,- кивнул воевода.- От града и от меня лично - благодарствую. Великую ты службу сослужил. Только насчет пятки прижигать - это мы, думаю, обойдемся. Похоже, он уже и без того созрел.
        Воевода кивнул на пленника.
        От висения вниз головой плоское лицо кочевника налилось кровью, словно брюхо разъевшегося комара - того и гляди лопнет. Он было начал корчиться, но Митяй деловито хлопнул пленника по мягкому месту - виси, мол, не рыпайся! И сейчас Тэхэ лишь неистово вращал глазами, боясь лишний раз пошевелиться - рука у Митяя была тяжелая.
        - Неужто сказать чего хочет?- подивился воевода.- Вот ведь нынче развелось иноземцев, что по-нашему разумеют!
        Семен захохотал:
        - Как насчет ихних пяток или чего повыше беседа начинается - они все враз на любом языке говорить начинают. Хоть на птичьем, хоть на славянском.
        Он протянул руку, ухватился за пайцзу и дернул. Пояс вывалился изо рта Тэхэ. Сотник закашлялся, его лицо стало багровым.
        - Пятка не нада. Все скажу,- прохрипел он.
        - Во-во, что я говорил?- хмыкнул Семен.
        - Переверни,- приказал воевода.
        Митяй легко, словно тряпичную куклу, стряхнул с плеча пленника и поставил на ноги. Тот разинул рот и задышал, словно сом, вытащенный на берег.
        - Кто языку обучал?- спросил воевода, когда пленник немного пришел в себя.
        - Никто не обучал,- мрачно ответил Тэхэ.- Рязань брал. Коломна брал. Владимир брал. Много урусский земля гулял. Сам язык узнавал.
        Тень пробежала по лицу воеводы.
        - Башковитый попался,- сквозь зубы процедил он.- Прям самородок. Ну, вой, ведите самородка в детинец, толковать с ним будем.
        Митяй положил руку на плечо сотника и слегка подтолкнул. И тут же придержать пришлось, иначе не миновать бы тому падения носом в лужу - Митяй порой силушку не рассчитывал. Особо, когда про сожженные русские города слышал от того, кто принимал в том сожжении не последнее участие.
        Воевода с Семеном пошли следом.
        - И что? Близко ли Орда?- спросил воевода вполголоса, чтоб не слышали горожане, те, что остались сзади судачить о небывалом подвиге козельского купца.
        - Близехонько,- так же тихо ответил Семен.- Думаю, завтра с утра здесь будут.
        - Добро,- нехорошо усмехнулся воевода.- Гостинцы мы им уже приготовили.

* * *
        Дед Евсей напрягся и разлепил глаза. Сделать это было непросто - на веки словно кто по железному рублю[Рубль - здесь: рубленый брусок металла.] положил. Ох, и крепка оказалась медовуха!
        Едва мир перестал плавать в размытой дымке, дед - откуда только прыть взялась!- метнулся к самострелу и сноровисто навел его на противоположный угол.
        В том углу, скрестив ноги по-восточному, спокойно сидел крестоносец и аппетитно уминал хлеб с сыром.
        - Энто как же… как же понимать-то?- закричал Евсей. Голос его сорвался на писклявую ноту и оттого крик прозвучал совсем не так грозно, как хотелось бы.
        Крестоносец на мгновение оторвался от еды, внимательно посмотрел на направленное ему в грудь жало болта, после перевел взгляд на деда и спокойно произнес:
        - Ты бы лучше крикнул кому, чтоб воды принесли.
        После чего снова задвигал челюстями, причмокивая смачно и с удовольствием.
        Дед украдкой прокашлялся в кулак, сморгнул остатки сонной мути, но звать никого не стал, а вопросил строго, по-прежнему не сводя с пленника взведенного самострела:
        - Эт кто ж тебя развязал, лихоимец?
        Крестоносец пожал плечами:
        - Да я сам и развязался. И чего бы не развязаться, если вы вязать не умеете?
        Дед оскорбился.
        - Кто вязать не умеет?
        На балке, к которой был давеча привязан крестоносец, еще болтались обрывки ремней.
        - А ну,- кивнул на балку Евсей,- руки-то клади! Счас поглядим, кто вязать не умеет.
        Крестоносец не спеша дожевал хлеб, отряхнул руки и поднялся во весь свой огромный рост.
        - Знаешь чего, старик,- сказал он, потягиваясь, отчего грозно зазвенела его кольчуга,- пойду я, пожалуй.

«Такого поди и болт не сразу остановит»,- промелькнуло в голове Евсея. Он вскинул самострел на уровень лица пленника и положил палец на спусковую скобу.
        - А ну! Руки!- произнес он тихо.
        Крестоносец, сделавший было шаг вперед, взглянул на лицо старого дружинника и, вернувшись на прежнее место, послушно положил руки на балку. Его губы скривились в усмешке.
        - Да и то правда. Вяжи. Только подумай сначала, сколько раз я мог свернуть тебе шею, пока ты спал.
        Дед Евсей широко осклабился в ответ и достал из-за пазухи сыромятный ремень, припасенный на всякий случай.
        - Дык куды б ты делся, родимый, из города, в котором на каждую сажень стены оружный воин поставлен?- ехидно осведомился он.
        - Так зачем тогда меня вязать?- спросил крестоносец.
        Дед Евсей не сразу нашелся чего ответить. Оттого насупился.
        - Положено так, чтоб тать в порубе связанный сидел,- буркнул он.- Не мною заведено, не мне отменять.
        Крестоносец хмыкнул, но не проронил ни слова, пока дед Евсей накрепко приматывал его запястья к деревянному брусу толщиной в полторы руки. Наконец нелегкая работа была закончена - поди достань, кабан-то ливонский под потолок вымахал. Крестоносец озабоченно подергал руками. Ремни оказались крепкими, только балка жалобно затрещала.
        - Ты это… не балуй,- несколько нерешительно сказал дед. Целить в связанного из самострела было вроде как несолидно, но отчего-то толстая балка, на которой до этого висели многие лихие люди, больше не казалась деду Евсею надежной.
        - Вот сейчас хорошо привязал,- удовлетворенно кивнул крестоносец и облизал пересохшие губы.- А теперь воды принеси. Или у вас помимо прочего еще и заведено пленников жаждой мучить?
        - Ладно,- хмуро произнес дед.- Щас принесу. Но только ты это…
        - Иди-иди, не буду,- устало произнес крестоносец.- Только арбалет свой не забудь. И теперь пореже в меня целься - как-никак, привязанный я. Спустишь тетиву ненароком, потом жалеть будешь.
        Дед ничего не ответил, повернулся и вышел из поруба. Странный пленник - улыбается все время, будто и не суда ждет, а милости с неба. И медовуху Настена больно уж крепкую принесла - не иначе подмешала чего, ну да про то Бог ей судья, видать, понравился девке лихоимец.
        Дед Евсей хмыкнул в бороду и покачал головой, направляясь к колодцу. Чего уж там, дело молодое, сам бывало в прежние годы чудил по-всякому, за девками ухлестывая. А тут вон оно какие времена настали - девки к парням сами не куда-нибудь, а в поруб бегают. Притом охрану спаивают, чтоб с милым переведаться.

«А милый-то - ушкуйник,- напомнил себе дед Евсей.- Лихоимец и душегуб, по которому петля плачет».
        Но - странное дело. Дед Евсей дивился сам себе. А ведь правду сказал лихоимец с крестом на груди. Кабы теперь пришла нужда послать стрелу в развеселого рыцаря, послал бы не думая - но после бы точно сожалел. Бывают же на свете такие люди - вроде бы и враг, а убьешь - и как-то не по себе становится. Вроде как не врага, а человека жизни лишил…

* * *
        Тревожная ночь опустилась на город.
        Напряженное ожидание было почти осязаемым. Даже собаки примолкли и не лаяли, а лежали во дворах на брюхе, спрятав морды между лап,- лишь иная изредка поскуливала.
        Люди тоже не спали. Кто вострил меч, доводя клинок до остроты немыслимой, впору волос резать; кто насаживал наконечник рогатины на древко; кто в который раз перебирал кольца дедовского колонтаря[Колонтарь - доспех древнерусского воина, кольчужная безрукавка, усиленная металлическими пластинами.] , пробуя на разрыв - не ослабли ли звенья, не подъела ли ржа.
        Бабы рвали дареное купцами полотно на полосы - будет чем раны воям перевязать, доставали из погребов соленья да копченья, месили тесто, готовили снедь впрок - до готовки ли будет во время осады? И другой работы прибавилось - посадские везли в город припасы и гнали скотину, надеясь схоронить свое добро за крепкими стенами и схорониться самим. А разместить людей где-то ж надо. И скотине место найти. Мужики все заняты, к обороне готовятся. Вот и прибавилось бабам заботы.
        Но были среди них и такие, что помимо женской работы находили время насаживать железные наконечники на тростниковые древки стрел, править оперение или же сплести запасную тетиву для мужнина лука. А иной раз - и для своего. В приграничном городе многие девки могли, согнув охотничий лук, метко послать стрелу в цель не хуже иного мужика.
        В детинце не спали тем более…
        Гридницу[Гридница, или гридня - большое помещение для гридней, телохранителей князя, в котором князь и дружина также собирались для совещаний, пиров, церемоний и т. д. (старорусск.).] освещали факелы, чадящие в руках дружинников.
        Воевода оглядел свою свиту и кивком отправил молодцев за дверь. Не говоря ни слова, воины подчинились. Последний, выходя, воткнул факел в специальную скобу на стене.
        Тэхэ, привязанный к широкой лавке, смотрел в темноту, в которой потерялся закопченный потолок,- света факела едва хватало на то, чтобы разогнать по углам ночные тени.

«Если убьют, туда, под потолок, полетит моя душа,- подумал Тэхэ.- Измажусь в урусской саже, приду к Сульдэ грязный, как козел, скажет он, мол, сдох на лавке, не в бою, заставит меня ползать за его войском конных богатуров, собирать навоз».
        Тэхэ вдруг остро захотелось жить. Воевода присел на край соседней лавки.
        - Ну что, сотник, поведай-ка мне, что твои соплеменники супротив града замыслили? - произнес он.
        - Так он и расскажет,- хмыкнул Семен, снимая со стены факел и наклоняя его к босым ногам пленника.- Дозволь, Федор Савельевич?
        - Нет, пятка не надо!- взвизгнул Тэхэ.- Все так скажу!
        Воевода поморщился.
        - Погоди, Семен Василич. В Орде, что ль, зверства успел нахвататься? Вишь, полонянин сам все рассказать желает…
        - Жалаим, жалаим,- бойко закивал Тэхэ, насколько позволяли ремни, стягивающие грудь и руки.
        Без скрипа, без шелеста отворилась дверь гридни, в нее скользнула было тень в просторном халате и тут же двинулась обратно. Однако воевода успел обернуться.
        - Погоди, мил-человек, не уходи,- сказал он.- Сделай милость, послушай, что полоненный ордынец говорить станет. Ты их лучше нашего знаешь, может, чего услышишь, что мимо наших ушей пролетит.
        Так же беззвучно Ли притворил дверь и замер в углу, слившись в своем темном ночном одеянии со стеной помещения.
        Быстро, словно боясь куда опоздать, заговорил сотник, нещадно коверкая непривычные для языка слова:
        - Бату-хан Непобедимого Субэдэ-богатура брать город послал, сам на отдых встал. Войско две луны быстро ходил, устал сильно, воевал много. А тумен Субэдэ-богатура давно не воевал, все его охранял. Хан сказал, пусть теперь его тумен воевать будет, пока войско стоять будет.
        - Тумен - это сколь всего народу-то?- спросил воевода.
        - Сто сотен воинов.
        Воевода нахмурился.

«Сто сотен воинов,- пронеслось в голове.- Супротив четырех сотен моих дружинников, да еще десяти аль пянадцати сот мужиков с рогатинами да вилами…»
        - А машины для осады есть ли у Субэдэ-богатура?- спросил он хмуро.
        - Есть, но малый. Большие Бату-хан строить не разрешил, сказал, что град ваш нужно быстро взять, за два дня. Большая машина как раз столько времени строить надо.
        - Быстро взять, говоришь,- хмыкнул воевода.- То посмотрим еще, кто кого быстро возьмет…
        - Дозволь спросить, Федор Савельич?- высунулся вперед Семен, недвусмысленно покачивая факелом.
        - Спроси,- кивнул воевода.
        Семен хищно прищурился, поднося факел поближе к лицу пленного, словно желая рассмотреть его получше. Рядом со щекой Тэхэ на лавку с шипением упала капля смолы..
        - А остатнее войско крепко ли охраняется?
        Еще немного - и усы Тэхэ затрещали бы от жара, но сейчас в его глазах удивления было больше, чем страха.
        - Войско? Охраняется? Да кто смеет нападать на войско Бату-хана? У самого хан есть охранный тысяча кешиктенов, есть много разъезд разведки, есть сторожевой посты, но что это за войско, который надо охранять? Я не понимать тебя, урус. Стоянку Орды птица облетает за полет стрелы, шакал обегает за…
        Семен с ненавистью пихнул пленного:
        - Хорош, запел, ворона степная.
        - Гей, Семен Василич,- возвысил голос воевода.- То ж человек, хоть и враг. Унижать пленного - себя унижать.
        - Да плевать я на него хотел,- буркнул Семен, подходя к воеводе, и, наклонившись к его уху, понизил голос до едва слышного шепота.- Я вот что мыслю. А ежели тот Субэдэ-богатур у Козельска обломается, не вдарить ли нам опосля по самому хану Батыю? У него богатства награбленного, злата, серебра полны возы, а удара он не ждет. В степи ж как? Кто добычу отнял, того она и есть. Да и слава по всей Руси будет народу козельскому и его воеводе.
        - Так то его еще обломать надо,- усмехнулся воевода.
        - С нашими новыми другами да не обломаем?
        Семен подмигнул Ли, все так же неподвижно стоящему в углу. Тот даже не пошевелился.
        - Там видно будет,- сказал воевода и повернулся к последнему из чжурчженей.- А ты как думаешь? Сможет ли ихний Субэдэ с малыми машинами взять Козельск?
        - Субэдэ никогда не знал поражений,- отозвался Ли. Его голос был ровным и спокойным, лишенным интонаций.- За это его и прозвали Непобедимым. Но никому не известны пути великого Дао. Потому никто не знает того, что случится завтра.
        - Но ты слышал, что сказал этот человек?- Воевода кивнул на Тэхэ.
        - Я слышал все,- так же невозмутимо ответил Ли.- Один мудрый человек сказал, что истинная правда похожа на ее отсутствие. Сегодня в этой комнате нет до конца искренних людей.
        Воевода нахмурился. Сейчас он уже жалел, что оставил в комнате этого странного человека. Да, его громовой порошок, возможно, поможет при обороне. Но вот, похоже, спрашивать у него совета - дело гиблое. О чем-то своем толкует, а о чем - не понять. Медовухой его, что ли, кто-то угостил?..
        - То есть ты что хочешь сказать?- спросил сбитый с толку воевода.- Что брешет ордынец?
        - Ты уже слышал то, что хотел слышать, воевода Козельска,- все тем же бесцветным голосом ответил Ли.- Дозволь мне уйти.
        Воевода пожал плечами:
        - Иди.
        Словно черная тень скользнула вдоль стены. Миг - и нет ее, словно и не было.
        Семен задумчиво посмотрел на дверь.
        - Толковый мужик, ничего не скажешь, но мутный… Когда говорить не хочет, бормочет какую-то чушь - и понимай его как хошь.
        - Так-то оно так,- согласился воевода.- Но мы и взаправду услышали то, что хотели слышать.
        Он встал с лавки.
        - Фрол! Иван!
        Дверь чуть не слетела с петель, когда двое дюжих витязей ворвались в гридницу.
        - Случилось чего, батька?
        - Потише, буйволы, дверку снесете,- хмыкнул воевода.- Пленного сторожите пуще глаза. Может, пригодится еще.
        - Не сумлевайся, батька, посторожим,- кивнул один из витязей.- От нас не сбежит. Главное, чтоб его наши не порешили.
        - На кой нашим пленный ордынский сотник?- удивился воевода.
        - Да было уже, ломился тут в двери Тимохин дядька, которого он с выселок связанным привез,- ответил витязь.- Грит, узнал супостата, который его семью…
        Воевода метнул взгляд в сторону Тэхэ.
        Сотник съежился. Если бы можно было врасти в лавку, он бы врос с радостью. Но воевода пересилил себя и разжал кулаки.
        - Жаль мужика,- только и произнес. Хотя хотелось - ох, как хотелось дать раз кулачищем в плоское лицо с обвислыми усами - большего бы и не потребовалось. Но сам сказал: унизить пленного - себя унизить…
        - Моли своего бога, сотник, чтоб удержали мои вой того, чью жену с ребятенком малым ты лютой смерти предал,- сказал воевода напоследок.- И поблагодари того бога, что нынче ты в полоне и связан. Иначе…
        Воевода не договорил. А чего договаривать? И так ясно.
        Желтое лицо Тэхэ стало белым, словно кулак воеводы все-таки достиг цели и вышиб из головы сотника всю кровь. Почему-то перед глазами Тэхэ пронеслось недавнее - его боевая плеть, рассекая воздух, опускается на голову урусского детеныша. Этому бородатому воеводе для того, чтобы сделать с Тэхэ то же самое, плеть бы не понадобилась. Кулака за глаза б хватило.
        - Ладно, в общем, приказ ясен,- бросил витязям Федор Савельевич.- Глаз не спускать с пленного, сюда никого не пускать - сотник нам живым еще понадобиться может!- и, слегка подтолкнув в спину замешкавшегося впереди Семена, вышел из гридницы.

* * *
        Дорога шла лесом. Привыкшие к степным просторам кони настороженно прядали ушами и фыркали, чуя в чаще чье-то незримое присутствие.
        То же самое ощущали и люди. Шестое чувство, которое напрочь отомрет у их далеких потомков, подсказывало - то не звери следят за степным войском, осторожно пробирающимся сквозь чащобу.
        И не люди.
        Шонхор сунул руку за пазуху и, нащупав горсть оберегов, вознес безмолвную молитву Вечному Синему Небу. Седой нукер, едущий рядом, усмехнулся в усы.
        - Боишься урусских духов?
        Шонхор не ответил. Что бы там ни говорили смельчаки, кичившиеся собственной храбростью в бою, но духов боятся все независимо от того, сколько голов убитых врагов болтается на крупе твоего коня. Человек бессилен против высших сил, и, случись их прогневить, не защитят ни мертвые головы, ни живые шаманы. Своими глазами видел Шонхор, как при переправе затягивали к себе на дно молодых и сильных воинов урусские водяные, своими ушами слышал о том, как ночью прямо от костров своей сотни самых отчаянных утаскивали в темноту мохнатые тени - а часовые ничего не видели и не слышали. Вот и вчера вечером ни с того ни с сего упавшее сухое дерево ударило по шлему замешкавшегося десятника-кешиктена - да так, что шлем по края вошел в плечи вместе с головой. А сегодня ночью в соседней сотне кто-то сдернул с седла смелого нукера - а никто ничего не видел и не слышал, даже конь не всхрапнул.
        - Думаешь, лесной дух съел воина соседней сотни?- снова усмехнулся седой.
        Шонхор невольно вздрогнул. Ему показалось, что в чаще леса мелькнули и пропали чьи-то жуткие зеленые глаза без зрачков.

«Мысли, что ли, читает, старый волк?»
        Седой нукер широко осклабился, показав желтые осколки зубов, по которым в одной из битв угодил край булгарского щита.
        - Не бойся. Я не стал мангусом и не умею читать мысли. Просто ты молод и пока не научился их скрывать - у тебя все на лице написано.
        Шонхор скрипнул пока что целыми зубами.
        - А ты не боишься урусских духов?- бросил он с вызовом.
        - Нет,- покачал головой седой.- Я не боюсь духов. Люди гораздо опаснее.
        - Куда же тогда делся воин из второй сотни? И кто вчера убил десятника?
        Лицо седого нукера стало серьезным.
        - Об этом надо спросить людей,- ответил он.- Хорошо еще, что они не догадались сделать засеки и перегородить дорогу срубленными деревьями. Тогда бы в этом лесу осталось гораздо больше ордынских воинов.
        Шонхор поежился. Ощущение, что ему неотрывно кто-то смотрит в спину, не проходило.
        - А не догадались потому,- продолжал седоусый нукер,- что по этим местам еще не проходила Орда. В следующий раз могут догадаться…
        Лес стал редеть. Шонхор с облегчением вздохнул и отпустил обереги. Что бы там ни говорил старый волк, молодой нукер остался при своем мнении. Он знал, случись какому-нибудь неведомому врагу вступить в Степь - и точно так же будут убивать воинов того врага степные духи. Не любит земля, когда ее топчут копыта чужих коней…
        Словно вода из горла узкого кувшина, вылилось из леса ордынское войско и медленно стало растекаться по полю, строясь в ряды. Мимо Шонхора вихрем пронеслись два всадника на мощных, широкогрудых конях, каждый из которых стоил целого улуса, а то и нескольких сразу. Следом за ними, бряцая чешуйчатыми доспехами, проскакали кешиктены. Шонхор едва успел почтительно поклониться - хорошо, что успел. Нерасторопным за подобное иной раз снимали с плеч голову, запоздавшую с поклоном хану.
        Но всадникам было не до Шонхора. Вереница броненосных воинов дневной стражи уже окружала двойным кольцом холм, на котором на фоне восходящего солнца резко выделялись силуэты двух всадников…
        Порыв холодного ветра ожег щеки, но Субэдэ с наслаждением подставил ему лицо. Знакомый запах нарождающихся трав наполнил легкие. После сырых лесных испарений, противных духу кочевника, ледяной степной ветер казался блаженством.
        - Джехангир хотел взглянуть на город,- сказал Субэдэ.- Он перед ним.
        Урусский город-крепость с высоты холма казался игрушечным.
        Бату-хан криво усмехнулся. От него не укрылось, что Непобедимый назвал его джехангиром - походным ханом. Так вот что так раздражало Бату все это время!
«Джехангир». Но никак не «Величайший», как называла его вся остальная Орда. И хотя это соответствовало истине, Бату-хан мысленно сделал еще одну зарубку на воображаемой, но тем не менее, весьма болезненной занозе, по которой шла глубоко врезанная надпись - «Субэдэ».
        - Не самая неприступная крепость из тех, что мне довелось видеть,- сказал хан.
        Много лет назад, когда Потрясатель Вселенной еще был никому не известным нойоном, на состязании лучников Субэдэ расколол своей стрелой стрелу будущего хана, попавшую в центр мишени, и приз - молодого барашка - им пришлось разделить пополам. С той поры утекло много воды. И хотя Потрясатель Вселенной уже давно охотится в небесных угодьях Тэнгре, глаза Субэдэ-богатура не утратили былой зоркости.
        Полководец отметил и низину, скрадывающую расстояние; и свежеструганые колья, утыкавшие край крепостного рва; и свежую землю, недавно вынутую из него, высыпанную на вал, дабы придать ему крутости и при этом хорошо утрамбованную. И даже заряженные самострелы, готовые вытолкнуть из деревянных желобов смертоносные болты, больше похожие на копья, углядел Субэдэ.
        - Эта крепость была бы гораздо менее неприступной, если б три дня назад ваш племянник не упустил двоих урусов, которые сообщили горожанам о нашем подходе,- медленно проговорил он.
        Лицо хана стало каменным.
        - Если ты помнишь, Субэдэ-богатур,- процедил он сквозь зубы,- я специально назначил его всего лишь начальником сотни в твоем тумене, для того, чтобы он набрался опыта в битвах и чтобы ты обучил его воинскому искусству. Сейчас он исправляет свою ошибку за стенами этой крепости. Надеюсь, что он умрет быстро. Но это уже твоя вина, Непобедимый. У хорошего наставника ученики не умирают.
        Хан резко рванул поводья и всадил золотые генуэзские шпоры в бока коня. Породистый скакун взвизгнул от боли, всхрапнул и тяжело понес грузного всадника в глубь войска. Ряды конных воинов почтительно расступались перед ним.
        - К сожалению, я не колдун, джехангир, и не умею превращать в воинов глупых и упрямых ишаков,- пробормотал Субэдэ себе под нос…
        Тумен личной гвардии Непобедимого Субэдэ строился у подножия холма. Полководец с болью смотрел на обветренных, широкоплечих степняков, бок о бок с ним прошедших полмира. Отлаженный годами военный механизм, закаленный в горниле множества битв, послушный его воле, как послушна ей рука, сжимающая рукоять дамасской сабли…
        Никогда еще не случалось такого, чтобы отборная гвардия по приказу хана первой бросалась на вражеские копья. Но когда в немилость попадает хозяин - в немилость попадает и его войско. Субэдэ понимал: его тумен ветеранов - бельмо в глазу джехангира, которого хоть и зовут Величайшим, но только лишь на время похода. Там, в недавно выстроенном посреди Великой Степи городе-сказке Каракоруме, ждет добычи истинный Хан. И как знать, кого назовет он джехангиром следующего похода - Бату, который лишь перед последним сражением соизволил вылезти из своей юрты, чтобы все видели и запомнили, кто вел войска в поход!- или же безродного военачальника, который со времен Чингисхана покорил десятки народов, взял сотни городов и крепостей и которого боготворит Орда, потому что знает, кому на самом деле она обязана воинской удачей? И не лучше ли заранее пощипать отборный тумен непобедимого полководца - так, на всякий случай, мало ли что? Приданные полтумена презренных кипчакских лучников, битых вместе с урусами на Калке, примученные и подобострастные - тьфу! Мелкая шавка, привязанная к волку для отвода глаз остальной
стаи,- мол, не просто на убой посылаем серого, который слишком часто и дерзко стал скалить зубы, а с подкреплением…
        Субэдэ знал, что далеко не так безобидна деревянная урусская крепость, какой видится она с холма. Штурм ее возможен лишь с одной стороны, по узкому перешейку, пересеченному глубоким рвом, перегороженному крепостным валом, который увенчан мощной стеной, сложенной из стволов вековых деревьев. Подойти с другой стороны - нечего и пытаться. Сделать подкоп? Хотелось бы посмотреть на того, кто сумеет сделать его под рекой. То ли сама природа пришла на помощь урусам, то ли урусы постарались и поработали над природой, изменив течение рек в свою пользу.
        Но отсутствие серьезного боевого опыта защитников крепости все же сказывалось. Строя оборону, они думали лишь о крепости и забыли об окрестностях. Широкое поле перед перешейком следовало не под хлеба отнимать у леса, а спилив деревья, не корчевать, а оставить как есть вековые пни, да еще валунов неподъемных накатить, чтоб коннице негде было развернуться. Мирное поле, предназначенное для рождения жизни, а не для смерти.
        От широкого торгового тракта ответвлялась прямая дорога к крепостным воротам, дополнительно защищенным поднятым деревянным мостом. Да только долго ли устоит та защита против камнеметов, которые сейчас измочалят бревна моста? И против тарана, который довершит остальное? Конечно, не одна степняцкая голова скатится с плеч, пока падут те ворота. Но на то она и война. Жаль только, что это будут головы воинов лучшего тумена. Но ничего, он сделает все, чтобы их оказалось как можно меньше. А после битвы взамен убитых найдет и обучит новых. Работа полководца сходна с работой кузнеца-воина. Сначала выковать меч из сырого железа, а после испытать его в битве. И суметь отковать клинок вновь, даже если он сломается при ударе об чей-то слишком крепкий череп. И, учтя предыдущие ошибки, сделать так, чтобы новый меч получился намного лучше прежнего.
        Странная для кочевника тяга урусов к оседлому образу жизни и изматывающему крестьянскому труду подвела их на этот раз. Не под хлеб надо было готовить это поле, ой, не под хлеб! Да и зачем горбатиться на том поле, когда можно сесть на коня, взять лук, прийти и отнять? Непонятно… Хотя, пусть работают. Если все будут думать, как ордынцы, не у кого будет отнимать.
        Субэдэ опустил ладонь на рукоять сабли, механически проверил, хорошо ли выходит из ножен клинок. Джехангир не дурак. Он решил перемолоть тумен Непобедимого у стен последней урусской крепости? Ладно, посмотрим!
        Сотни его тумена перегородили поле, вытянувшись в линию в трех полетах стрелы от крепостного рва. Сзади к этой линии медленно приближались бесценные машины, захваченные в Поднебесной: три камнемета - вертикальные рамы на колесах высотой в рост человека, с длинными рычагами и привязанными к их концам пращами для метания снарядов, и таран, похожий на длинную урусскую избу на колесах с крышей, сплошь обшитой плотно подогнанными железными листами. Несмотря на то, что оси больших деревянных колес были обильно смазаны жиром, стон десятков рабов, влекущих тяжелые машины к цели, доносился даже до холма. Нет смысла вблизи крепости впрягать в машины волов и уж тем более коней. Хороший конь стоит трех, а то и пяти волов. А в походе хороший вол стоит сотни рабов. Случись вылазка - рабы первыми бросятся наутек намного расторопней любого вола. А посекут их - невелика потеря. В любом придорожном селении можно набрать сколько угодно. Правда, из урусов получаются на редкость скверные рабы. Так и норовят убежать, свернув при этом шею надсмотрщику…

«Вряд ли эти машины сильно облегчат осаду,- думал Субэдэ.- Интересно, случайно ли хан запретил использовать большой камнемет? Неужто он так сильно опасается меня и моего тумена?»
        Следом за машинами двигалась железная кибитка, время от времени сотрясаемая тяжелыми ударами изнутри. Шестеро белых от ужаса рабов, запряженных в кибитку, довольно споро месили ногами грязную землю - погонщик им явно не требовался.
        Субэдэ усмехнулся. Еще бы! С тех пор как провинившихся рабов стали заживо сбрасывать в решетчатый люк на крыше кибитки, они стали гораздо послушнее. Обглоданные кости, вылетавшие порой обратно через решетку, внушали ужас не только рабам. Даже бывалые воины содрогались от требовательного рева, который порой раздавался среди ночи из-за железных стен кибитки.
        Но ни для воинов тумена, ни для машин, и даже ни для Зверя еще не настало время.
        Громадный воин, начальник сотни Черных Шулмусов[Шулмус - демон (тюркск.).] - наиболее приближенных, неоднократно проверенных воинов личной охраны знаменитого полководца встретился взглядом с Субэдэ, едва заметно кивнул и движением коленей послал вперед своего коня, закованного в чешуйчатый черненый доспех. Броня породистого скакуна и могучего воина ковались одним мастером, и со стороны казалось, будто конь и всадник отлиты из единого, неразъемного куска металла цвета непроглядной ночи. Белый лошадиный хвост на длинном, тяжелом копье сотника трепетал на ветру.
        Субэдэ наблюдал с холма, как уменьшается белая точка, приближаясь к темной линии всадников. Вот она пронеслась между камнеметами… Послушно, словно плоть перед острием ножа, расступилась перед вестником черная масса человекоконей и так же не спеша сомкнулась сзади, пропустив всадника, который ни на мгновение не замедлил бега своего скакуна. Никогда не устанет любоваться Непобедимый созданным его руками и волей совершенным механизмом, безжалостной машиной смерти…
…Одинокий всадник на закованном в броню жеребце отделился от линии степного войска и, подъехав к проезжей башне, что-то громко прокричал на непонятном языке.
        - Чего орет-то?- непонятно у кого спросил Кузьма.
        - Хошь переведу?- съязвил молодой дружинник.- Сымай, Кузьма, портки да отдай ихнему хану. Вместе со всем остальным барахлом, какое есть. А сам на потеху Орде голым задом на копье тому хмырю железному оденься. Здорово я по-ордынски разумею?
        - Вот я те, Егор, щас в лоб звездану - и по-русски разуметь разучишься,- посулил Кузьма.- Беги к воеводе, доложись, мол, ордынцы вестника прислали.
        - Да я смотрю, эвон воевода уже сам на стене, без доклада…
        - Интересно, какого лешего ему надо,- проворчал Федор Савельевич. И, обернувшись к десятскому, приказал: - А ну-ка, приведи того пленного сотника. Пускай потолмачит.
        - Он уже здесь, воевода,- сказал десятский. И махнул рукой гридням: - Ведите.
        Двое дюжих витязей, ухватив пленника под микитки, легко, словно куль с овсом взнесли его по всходам,- Тэхэ всего пару раз коснулся ногами деревянных ступеней.
        - Ну, спрашивай своего, чего ему надобно,- сказал Федор Савельевич.
        Тэхэ, опасливо покосившись на воеводу, подошел к краю стены и, свесившись через тын, прокричал что-то на своем языке. Получив ответ, он повернулся к Федор Савельевичу:
        - Он говорить, что вы должны открыть ворота и уходить из город. Весь вещь, скот и товар нада оставить в город. Тогда величайший Бату-хан, владыка мира, проявить милость и оставить вам жизни в обмен на ваш покорность и повиновение.
        Десятник зло ощерился.
        - Добрый у тебя хан.
        Тэхэ кивнул.
        - Ошень добрый.
        - Угу,- кивнул воевода.- На Калке-реке, когда ваши об войско князя Мстислава Киевского зубы обломали, ваш добрый хан ему тоже предложил укрепления оставить и домой идти. А как князь со своей ратью из-за тына вышел, так их и посекли стрелами. А самого князя раненого вместе с другими пленниками досками до смерти додавили. Благодарствуем, нам такой доброты не надобно.
        Тэхэ насупился, но спорить не стал. Лишь спросил:
        - Что мне отвечать?
        - Да то и отвечай, что слышал,- сказал воевода.
        Тэхэ вновь свесился с тына и прокричал ответ. Но посланник, похоже, уезжать не собирался. Потрясая хвостатым копьем, он снова проорал что-то.
        - Чего он там надрывается?- пробурчал десятник.- Сказано же - вали к своему хану с докладом, мол, послали вас туда-то и туда-то.
        - Он предлагать поединок,- сказал Тэхэ.
        - И чего?- хмыкнул Федор Савельевич.- Неужто если наш победит, то вы без боя в Степь уйдете?
        Стоящий рядом горбоносый купец, успевший помимо кинжала и кольчуги обзавестись шлемом и кривой саблей, покачал головой.
        - Вряд ли они повернут назад,- сказал он.- Но это обычай их предков. Чьи-то воины будут сражаться более яростно, зная, на чьей стороне боги.
        - А чьи-то менее… - задумчиво произнес воевода.- Ладно, нам сейчас любой выигрыш времени на руку. Там, глядишь, и подмога к нам подоспеет.
        И кивнул в сторону Тэхэ.
        - Уведите.
        Снова в темную гридницу к скамье и ремням Тэхэ не хотелось.
        - Может, еще толмач нада?- спросил он, заискивающе заглядывая в глаза воеводе.
        - Зачем,- пожал плечами Федор Савельевич.- Все что надо, уже сказано. Теперь по-иному с твоим ханом поговорим.
        И, поворотившись лицом к городу, крикнул зычно:
        - Гей, богатыри русские! Есть ли охотник в поединке намять бока басурману?
        Тут же со стен донеслись голоса:
        - Я! Я пойду! Дозволь, батька!
        Но ближе всех оказался Митяй со своей неподъемной, окованной железом дубиной. Сейчас на нем был побитый островерхий шлем без бармицы[Бармица - кольчужная сетка, прикрепляемая к шлему для защиты шеи (старорусск.).] и личины[Личина - крепящаяся к шлему металлическая маска, закрывающая лицо воина наподобие забрала рыцарского шлема (старорусск.).] , почти новый бахтерец[Бахтерец - комбинированный доспех - кольчуга либо пластинчатый доспех без рукавов, усиленный металлическими пластинами (старорусск.).] , видно, взятый в бою и сильно надставленный по бокам крупными железными кольцами, и скрепленные такими же кольцами дощатые бутурлыки[Бутурлыки - поножи (старорусск.).] , привязанные прямо поверх голенищ сбитых сапог.
        Споро взбежав по всходам, отчего те жалобно заскрипели, он поклонился Федору Савельевичу.
        - Дозволь мне, воевода.
        Воевода кивнул.
        - Что ж, покажи басурману, детинушка, где раки зимуют.
        - Покажу, Федор Савельевич, не сумлевайтесь,- сказал Митяй, поудобнее перехватывая ослоп…
        Лязгая толстыми цепями, опустился на противоположный край рва подъемный мост. Помахивая огромным дубьем, словно тростинкой, по мосту вразвалочку прошел Митяй. Остановился, поправил шлем, качнул головой туда-сюда, разминая шею, мощно повел плечами - и вдруг неуловимым движением описал вокруг головы свистящий круг. Кованое железо ослопа смазалось в линию, словно не трехпудовым дубьем, а легкой сабелькой махнули.
        - Ну чо, ты, что ль, в поединщики рвешься?- прогудел Митяй.- Давай, коли не боязно.
        Ордынский посланец оскалил желтые зубы и коротко, без замаха, даже не привстав на стременах, метнул тяжелое копье.
        Белой молнией просвистела хвостатая смерть, но Митяй лениво махнул дубиной и обломки копья полетели в ров.
        - Это все, что ты можешь?- хмыкнул Митяй и еле увернулся от удара кривой сабли. Черненая чешуйчатая масса оказалась неожиданно проворной. Метнув копье, сотник тут же послал коня вслед - и конь оказался немногим медленнее копья.
        Но клинок разрубил лишь воздух.
        Пролетев мимо пешца, всадник зашипел от досады и, рванув поводья, бросил коня в таранный удар - смять, раздавить легкодоспешного врага многопудовой массой, окованной в тяжелый доспех, а после довершить дело отработанным ударом, способным развалить человека наискось от плеча до бедра.
        Митяй снова отпрыгнул в сторону и еле устоял на ногах. Над ухом вновь просвистела сабля, но на этот раз гораздо ближе. Ее кончик просек кольчугу на плече и, чиркнув по нагрудной пластине, пропорол в ней глубокую борозду. Плечо ожгло, рубаха под доспехом тут же пропиталась горячим.
        - Вот ирод!- разозлился Митяй.- Почти новый бахтерец спортил.
        И, не думая особо, сплеча швырнул дубье во врага на манер городошной биты.
        Хрясть!!!
        Деревянная рукоять ослопа долбанула по бармице, прикрывающей ухо. Всадник покачнулся - и свалился с коня. Но с детства привычное к таким падениям тело все сделало само - сотник, как кошка, приземлился на четыре точки, тряхнул головой, сковырнул со шлема помятую личину, отбросил, подхватил с земли саблю и пошел на Митяя, шипя, как разъяренный манул[Манул - дикий степной кот.] .
        Ослоп остался валяться позади ордынца.
        - Во попал!- пробурчал Митяй, отступая от врага.
        Весело заржал скакун, приветствуя скорую победу хозяина. Да и хозяин ощерился в предвкушении - простое и приятное дело рубить безоружного врага. Тем более на глазах его сородичей и, конечно, всей Орды, которая единым многоглазым существом сейчас неотрывно уставилась на бой двоих сильнейших богатуров. Да только глуп урусский богатур, хоть и силен, как медведь. И - надо признать - проворен. Да только что его сила и проворство против сабли, на кожаной рукояти которой сегодня вечером появится еще один крошечный череп, выцарапанный острым жалом наконечника стрелы. Скоро, ой скоро совсем не останется места на той рукояти!..
        За спиной был ров. И дальше отступать было некуда.

«Щас как барана зарежет,- мелькнуло в голове у Митяя.- Позорно эдак-то помирать. Что люди скажут? Ну, басурман!..»
        И больше от обиды, нежели от ярости, Митяй вдруг прыгнул вперед, грудью сминая вражий замах, и, как бывало в ярмарочном кулачном бою, с размаху и без изысков засветил ордынскому сотнику кулаком по тому же месту, куда дубиной попал.
        Рука заныла, словно в стену ударил. Но, не обращая внимания на боль, Митяй другим кулаком добавил от всей души в широкоскулую рожу, вминая в череп плоский нос и стертые хурутом зубы.
        Сотник упал, словно снесенный с ног крепостным тараном. Хлынувшая из сломанного носа кровь вмиг залила низ лица, превратив его в жуткую жидкую маску. Ордынец страшно завыл и, схватившись за нос, медленно завалился на бок.
        Митяй носком сапога отбросил кривую саблю подальше в сторону - хорошее оружие, но не след грабить врага после первой победы. После победителям все до кучи достанется.
        Он сходил за своим ослопом, после чего подошел к ордынцу, который все еще корчился на земле. Кровь тонкими струйками стекала у него между пальцев. Хоть и враг, а смотреть жутковато.
        - Шел бы ты, степной человек, своей дорогой откель пришел,- сочувственно произнес Митяй, закидывая ослоп на плечо. Никогда доселе не приходилось ему бить кого-то со всей силы.

«Эвон ведь как нехорошо вышло-то,- покаянно подумал Митяй.- Порвал живого человека, будто зверь лесной».
        Со стен раздавались радостные крики.
        - Эй, парень! Хорош на ордынца таращиться,- прокричал с проезжей башни Кузьма.- Давай в крепость, а то что-то Орда зашевелилась. Ворота закрывать надобно и мост подымать.
        Митяй бросил на побежденного последний взгляд.
        - Ты это… к своим ползи,- буркнул он и, повернувшись спиной, пошел к воротам…
        Сотник оторвал от лица окровавленные руки. Мир плавал перед глазами. Но плавал он не от удара.
        Из глаз сотника лились слезы ярости, смешиваясь с кровью. Он не чувствовал боли - боль несмываемого позора была намного страшнее. Сломанное лицо может зажить - сломанное имя теперь навсегда останется уродливым прозвищем в глазах соплеменников.
        Не-ет!!!
        Сотник Черных Шулмусов собрал волю в кулак и приподнялся на локте.
        Широкая спина врага удалялась, и это удесятерило силы. Сотник выплюнул выбитые зубы, стер рукавом кровь с глаз. Его рука метнулась к голенищу сапога, словно сам собой перевернулся в руке и лег узким лезвием в ладонь напоенный ядом узкий нож. Сотник лично перед каждой битвой выдерживал в лошадином навозе снабженный специальной бороздкой клинок ножа вместе с наконечниками стрел, густо намазав их перед этим смесью из лошадиной крови, яда степной гадюки и гниющей человеческой плоти. Что бы там ни говорили некоторые об уловках, недостойных воина,- плевать! Враг не должен жить - на то он и враг!
        Сверкающей птицей смерти нож выпорхнул из ладони. Пришла запоздалая мысль - не царапнул ли случайно лезвием свою руку? Но что значит собственная смерть, пусть даже медленная и мучительная, по сравнению со смертью опозорившего тебя врага?..
        - Митькаааа!!!!!
        Голос Кузьмы, раздавшийся с башни, был страшен. Митяй задрал голову.

«Чего это он?»
        И даже не сразу понял, что это его клюнуло сзади в незащищенную шею. Он поднял руку, словно сгоняя кусучего слепня, и вдруг сплошная черная муть плеснула в глаза…
        Митяй рухнул на колени, потом медленно опустился на бревна моста, будто устал, да и прилег отдохнуть там же, где стоял…
        Жуткий многоголосый вопль раздался со стены города. Но как сладки бессильные вопли разъяренного врага!
        Сотник захохотал и вскочил на ноги - откуда силы взялись? Железный конь подбежал и послушно подставил спину. Сотник взлетел в седло, на скаку, наклонившись, подхватил с земли саблю. Унявшаяся было кровь хлынула снова из носа и рта, мир закачался перед глазами - пусть! Колени уверенно правили конем, а мир - пускай себе качается. Главное - имя очищено, враг мертв, а остальное - не в счет!
        Скакун рванул было к колышущемуся строю ордынских всадников, но сотник осадил его и, развернув, издевательски махнул саблей в сторону города, словно горло кому перерезал. Что могут сделать медлительные урусы против воина, закованного в непробиваемую броню? Болты их неповоротливых самострелов медленны и видны в полете, а стрелы, пущенные из луков он смело примет на грудь - от кованого в Толедо нагрудника стрелы с тяжелыми боевыми наконечниками отлетают, даже будучи пущенными с тридцати шагов…
        По-прежнему невозмутимый Ли кивнул Никите.
        - Ну, лови!- прошептал Никита, легко поворачивая на станине самострел, над которым они с Ли трудились полночи. Последний из чжурчженей поднес факел к хвостику, торчащему из необычно толстой стрелы.
        - Можно,- коротко произнес он…
        Со стены слетела сверкающая комета. От удивления сотник Черных Шулмусов замер на мгновение и даже рот приоткрыл.
        Неожиданно комета вспыхнула и превратилась в молнию.
        Выбив оставшиеся зубы, молния влетела в открытый рот сотника и взорвалась, разлохматив чешуйчатый верх доспеха и превратив голову всадника в фонтан из кровавых брызг и костяной крошки. Шлем отлетел далеко в сторону, словно игрушечный мяч, и, прокатившись по земле, свалился в ров, а обезумевший конь понес обезглавленное тело к волнующейся линии всадников, подальше от крепости с ее ужасающим оружием…
        - Чжонь-тхай-лой пришелся ему не по вкусу,- флегматично заметил Ли… - Чжонь-тхай-лой. Потрясающий небо гром,- эхом слов, сказанных за пять полетов стрелы, прошептал Субэдэ.- Урусам известно тайное оружие чжурчженей.
        Наметанным глазом он заметил волнение в доселе неподвижных рядах всадников своего тумена. Для них, завоевавших половину страны Нанкиясу, огненный порошок не был в диковинку. Не раз и не два брали чжурчженьские крепости и с их порошком, и без него. И, коли будет на то милость Тэнгре, завоюем и вторую половину Нанкиясу, и весь мир возьмем за затылок железными пальцами, поставим на колени и заставим целовать следы ордынских коней. Но, забери их мангусы, откуда у урусов могло появиться оружие, тайну которого Субэдэ лично вырвал из уст старейшего чжурчженьского колдуна?
        Полководец скрипнул зубами. Во время похода по Руси все собственные запасы огненного порошка были израсходованы. Кто же думал, что незначительная пограничная крепость станет огрызаться огненными зубами? Утешало одно - в Нанкиясу сама земля богата особой солью, из которой делается потрясающий небо гром. Вряд ли жирные почвы урусов содержат много того вещества. Во всяком случае, ни в одном городе, сожженном во время похода, Субэдэ не встречал даже намека на чжонь-тхай-лой.

«Неужто среди урусов…»
        Субэдэ зажмурился на мгновение, отгоняя предположение, больше похожее на сказку. Мертвые не воскресают, а последнего колдуна, владеющего секретом громового порошка, по приказу Субэдэ зарезали во сне верные кебтеулы - колдун был словоохотлив и заслужил легкую смерть.
        Но как бы там ни было, штурм откладывать нельзя. Кипчакские лучники и так уже перешептываются и нерешительно оглядываются на холм. Того и гляди не урусов, а трусливых кипчаков придется насаживать на копья тумена.
        Субэдэ щелкнул пальцами. Ожидающий сигнала толстый барабанщик на большом белом верблюде не заставил себя ждать. Оглушающий рокот наккаров - барабанов, схожих с гигантской медной глоткой, поперек которой натянули большой кусок кожи, разнесся над полем.
        Лошади охранной сотни Черных Шулмусов настороженно запрядали ушами. Лишь многолетняя выучка и страх перед яростью всадников не позволяли им броситься вскачь, подальше от жуткого звука. Только конь Субэдэ даже не дрогнул под седоком, да белый верблюд продолжал невозмутимо двигать нижней челюстью, пережевывая свою жвачку,- он был глухим, и барабаны не доставляли ему ни малейшего беспокойства. В его уши еще при рождении ткнули раскаленной спицей, проколов перепонки.
        Субэдэ негромко отдавал приказания - и под рокот наккаров, словно повинуясь невидимой руке, пришло в движение войско. Кипчакские лучники, забыв о нерешительности, послали вперед коней. Быстрее, еще быстрее…
        Словно две длинных змеи заструились к крепости, готовясь броситься, обвить черными телами, задушить в объятиях, напоить ядом русский город…
        - Сдурели, что ли?- усмехнулся молодой витязь, прикладываясь к ложу самострела.- Голой грудью да под стрелы? Трупами ров запрудить решили?
        - Погодь,- нахмурился Кузьма, надвигая на переносье стрелку шлема.- Были бы так просты ордынцы, не стонала б Русь сейчас, словно косуля подраненная…
        Кузьма не ошибся.
        До кольев, торчащих на краю крепостного рва, оставалось не более пяти саженей, когда две змеи вдруг резко отвернули головы в разные стороны - и сотни стрел взметнулись надо рвом. Орда закрутила свою знаменитую «карусель».
        - Ох, ёоо!- выдохнул Кузьма, приседая за тын и сдергивая вниз молодого витязя, завороженного невиданным зрелищем - тучей стрел, заслонившей солнце.- Вот те и голой грудью под стрелы!
        Основной удар железных жал пришелся по проезжей башне - главной цели штурма. Сейчас с холма Субэдэ было видно, как две линии всадников превратились в два гигантских вращающихся кольца, похожих на змей, проглотивших собственный хвост. На стены города сыпался непрекращающийся град стрел, и лишь двускатная бревенчатая крыша над головами русских воинов, принявшая на себя основную долю навесного обстрела, спасала защитников от неминуемой смерти.
        - Если бы не еда… - прошептал Субэдэ.
        Если бы не приказ хана, желающего пополнить запасы в захваченном городе, крыша сейчас бы уже пылала, подожженная горящими стрелами, а ее защитники метались бы по стене, спасаясь от нестерпимого жара. Только непонятно, зачем они так густо устелили ту крышу дорогими мехами? Кичатся богатством? Что ж, тем хуже для них.
        - Давай-давай, пришпиль шкурки понадежнее,- проворчал воевода, прячась за тыном. - Авось когда до горящих стрел дойдет, оно нам пригодится…
        В щель между крышей и тыном влетала лишь одна стрела из десяти.
        - Дети шакалов!- застонал Субэдэ.- Проклятые кипчаки тратят стрелы впустую! Дай сигнал - бить только по живым целям, не давать высунуться!
        Рокот барабанов стал отрывистее…
        Дождь стрел внезапно прекратился. Беспрерывный стук по крыше сменился одиночными посвистами, которые порой заканчивались вскриком или сдавленным стоном.
        - Силу показали, теперь по одному выцеливают!- заскрипел зубами Тюря, в бессильной злобе стукнув кулаком по длинной рукояти, на которую был насажен обыкновенный колун.
        - Ты, парень, топор не забижай, он тебе еще сгодится, когда басурмане на стену полезут,- посоветовал оказавшийся рядом Игнат.- Ежели доберутся, конечно. А пока пущщай постреляют, пока наша ответка готовится…
        - Выдвинуть камнеметы!- приказал Субэдэ.- Желтозубым - прикрывать орудия!..
        Плох тот торговец, который не умеет оружной рукой защитить свой товар. И плох тот воин, который не умеет торговать. Еще Потрясатель Вселенной Чингисхан приказывал карать смертью всякого, кто обидит купца, имеющего ханский ярлык на торговлю. Плати пошлину, покупай ярлык - и торгуй на здоровье, води караваны хоть через Дикое поле, хоть через весь подлунный мир - везде, куда дотянется рука Великого Кагана, будет тебе его покровительство и защита. Безбоязненно приходи в Орду, продавай заморские диковины, а главное - оружие и доспехи. Да не забудь рассказать о дальних странах, о тамошних людях, о том, как воюют они, много ли у них войска и не пора ли двинуть в те далекие страны пару-тройку туменов, пощипать непомерно обросших жиром и золотом эмиров, ярлов да королей…
        Больше всего караванов шло из Орды на Запад… Само собой, не случайно. Богаты польские паны и венгерские аристократы. А уж про германских крестоносцев и папский Рим и говорить нечего… Но пока пусть идут на закат торговцы, выменивают свое добро на чужое золото. Которое однажды, нагрянув из Степи, придут и заберут все сразу непобедимые воины хана Бату. Но пока нужно хорошенько вызнать, как и каким оружием воюют в тех странах…
        Много лет назад один из таких торговцев привез Чингисхану неповоротливое устройство - аркебуз, мощный лук на деревянном ложе, стреляющий железными стрелами и круглыми пулями. Сперва посмеялся Потрясатель Вселенной - может ли сравниться эта неподъемная колода с молниеносным ордынским луком? А после призадумался. И заказал торговцу привезти еще.
        Тот с радостью выполнил заказ, правда, после оказался не в меру болтливым - мол, самому Потрясателю Вселенной диковинное оружие поставляю! Но редко бывает, чтобы длинный язык довел своего хозяина до добра. Пропал торговец, словно мангус его языком слизал. Кое-кто из табунщиков видел далеко в степи породистого коня того торговца - да ловить не стал. Наверно, потому, что плохо ловить коня, у которого есть хозяин, пусть даже примотанный собственными кишками к седлу. Вот доклюют его курганники да черные орлы - тогда почему бы и нет.
        Купец пропал, а оружие с необычным названием осталось. Как и вопрос - что с ним делать?
        Нет, конечно, поначалу раздали аркебузы лучшим воинам, закаленным во многих сечах. И те не посмели ослушаться воли хана. Но после взглянул Потрясатель Вселенной в глаза тем воинам, нахмурился - и повелел вернуть им коней и луки. Потому, что можно спешить степного воина, можно забрать его лук, заменив его другим, даже самым лучшим в мире оружием. Но это уже будет не степной воин, а лишь его тень, у которой отобрали плоть и душу. А своими воинами Чингисхан дорожил больше всего на свете.
        Но недаром говорят, что Вечное Синее Небо покровительствовало Потрясателю Вселенной на протяжении всей его жизни, обращая ему на пользу даже его собственные ошибки.
        Труп говорливого купца сожрали не птицы-падальщики, а люди. Вернее, их полудикие подобия.
        Поганое племя порождений смрадных озер царства Эрлика было малочисленным. Но при этом умудрялось доставлять ханским табунщикам немало хлопот. Сильные, выносливые, не знающие одежды и человеческой речи, эти существа умудрялись среди белого дня красть жеребят из табунов, а порой и человеческих детей прямо из юрт отдаленных кочевий.
        Но это удавалось не всегда. И в основном племя жрало падаль, в отдалении следуя за кочевьями и подбирая трупы павших коней либо ловя отставших.
        В этот раз коня не надо было ловить. Он сам забрел в царство наспех вырытых подземных нор, в которых жили полулюди, чьи зубы, еще не успевшие сгнить от постоянного поедания падали, были темно-желтыми. И стая самозабвенно пировала, забыв об осторожности.
        Но охотнику никогда не стоит забывать, что он сам в любой момент может стать дичью. Орда готовилась к новому набегу и запасалась провизией, устроив облавную охоту. Охватив Степь гигантским кольцом, ханские воины, крича и улюлюкая, сжимали круг, гоня к его центру многочисленные стада сайгаков, высушенное мясо которых станет пищей Орды на долгие месяцы.
        Но в кольцо попали не только сайгаки.
        Когда хану доложили о том, что все племя Желтозубых оказалось в плену, он отдал приказ, который не удивил никого. Потом, подумав, хан добавил:
        - Оставить в живых сотню детей мужского пола, не доросших макушкой до оси колеса кибитки.
        Это удивило многих. Кто-то из приближенных переспросил:
        - Только мужского?
        - Конечно,- пожал плечами Чингисхан.- У племени трупоедов не должно быть продолжения.
        Правда, потом хан несколько пожалел о своем поспешном решении. Желтозубые были послушны, исполнительны и непомерно жестоки даже по меркам не знающей жалости Орды. Они быстро выросли, но еще быстрее научились убивать, стреляя из аркебузов так, словно родились с ними в руках.
        С тех пор уже много лет за осадными машинами под прикрытием толстых щитов высотой в рост человека шла сотня одетых в тяжелую броню Желтозубых. Останавливался камнемет - останавливалось и прикрытие, воткнув в землю широкие щиты и подперев их сзади специальными надежными кольями. За одним щитом прятались двое - пока один выцеливал приближающегося врага, второй за его спиной перезаряжал свой аркебуз. А в это время из-за их спин вылетали гигантские камни и зажигательные снаряды, кроша в пыль стены крепостей.
        Не раз и не два доведенный до отчаяния противник предпринимал вылазки, бросая на осадные машины самых смелых и сильных воинов. Но если искусный в стрельбе воин-кочевник уверенно поражал врага за сто пятьдесят шагов, то стрелы и пули тяжелых аркебузов порой громоздили гору из тел смелых и сильных за триста и более шагов от осадных орудий. И еще не было случая, чтобы враг смог приблизиться к ним вплотную.
        И сдавались крепости. Или же превращались в пыль, замешанную на крови ее защитников. Не зря даругачи[Даругачи - верховный начальник какого-либо рода войск (тюркск.).] отряда камнеметчиков Аньмухай, сам чем-то похожий на неповоротливое осадное орудие, много лет назад получил из рук Чингисхана золотую пайцзу темника, хотя под его началом вместе с сотней прикрытия и рабами, которых и за людей-то никто не считал, едва ли было двести человек. Сейчас сын Аньмухая Тэмутар, блестя отцовской пайцзой на поясе, отрывисто отдавал приказания, выполняя волю Непобедимого, заключенную в рокоте наккара. Субэдэ не сомневался в молодом даругачи. Не случайно одиннадцать лет назад он просил Потрясателя Вселенной передать золотую пайцзу сыну, после того, как отца сразила тангутская стрела у стен крепости Чжунсин. Юноша оправдал возложенные надежды и даже кое в чем превзошел отца.
        Но сейчас его искусство было пока ни к чему. Несложное дело - покрикивать на рабов, толкающих камнеметы по ровной дороге. Еще тридцать-сорок шагов - и громадные, обшитые сырыми конскими шкурами махины остановятся. Рабы развернут осадные орудия в линию, подобьют клинья под колеса, и первый камень полетит в днище подъемного моста урусов, прикрывающего ворота…
        Громкий треск и крики, донесшиеся до вершины холма, заставили Субэдэ оторвать взгляд от крепости.
        Передний камнемет, накренившись, правой стороной проваливался под землю. Страшно кричал раб - многопудовая рама заживо размазывала нижнюю половину его туловища о землю. Испуганные воины пытались вытянуть осадное орудие из огромной ямы, но для этого понадобилась бы сотня верблюдов, а то и две. Да и кому нужен громадный, изломанный кусок дерева?
        И тут по группе мечущихся ордынцев ударили русские самострелы.
        Субэдэ оставался внешне спокоен, лишь заострились скулы на его лице. Война есть война, и сегодня урусы перехитрили великого полководца. Кто думал, что им известна старая ромейская уловка - зарыть под дорогой огромный, в рост человека горшок из обожженной глины с толстыми стенками. По такой дороге свободно проедет всадник, проскрипит груженная доверху подвода. Но под непомерным весом осадного орудия глиняная стенка непременно проломится…
        Ничем не могли помочь камнеметчикам кипчакские лучники - их колчаны почти опустели. Да и «карусель» уже перестала быть безжалостным колесом смерти - несколько слетевших со стены болтов, снабженных «потрясающим небо громом», заставили лошадей сбить ритм и превратили кипчаков в беспорядочную толпу, пока все еще мечущую стрелы, но уже готовую вот-вот с позором бежать с поля боя. Лишь неподвижная стена тумена Субэдэ, ощетинившегося пиками позади них, останавливала лучников.
        Казалось бы, какая разница от чего умирать - от самострелов урусов или от мечей и копий кешиктенов Субэдэ? Да нет, второе, знакомое, пожалуй, по-страшнее будет, ибо даже если и удастся прорваться сквозь строй копейщиков, все равно каждый простой воин, бежавший с поля боя, после битвы по-любому лишался головы. Если же трус был хотя бы десятником, ему переламывали хребет, обрекая на медленную смерть. С начальника всегда спросу больше…
        Улучшенный последним из чжурчженей самострел ударил со стены. Мокрые шкуры, которыми во избежание возгорания от горящих стрел был обшит наполовину провалившийся под землю камнемет, не спасли его от чжурчженьского грома.
        Рассыпая веер искр, стрела прочертила в воздухе огненно-дымную дугу и, ухнув в яму под камнеметом, взорвалась, взметнув в воздух тучу деревянных обломков и разорванных человеческих тел…
        Никита оторвался от самострела.
        - Отмучился, сердешный,- сказал он, вытирая рукавом со лба копоть, смешанную с потом.
        - Ты жалеешь того раба, которого придавило камнеметом в яме?- удивленно спросил Ли.
        Никита внимательно посмотрел в глаза последнему из чжурчженей.
        - Это был человек,- тихо сказал он.
        - Это был раб,- презрительно бросил Ли.
        - После этой битвы любой из нас мог бы быть на его месте,- жестко сказал Никита.
        - Нет,- покачал головой Ли.- Не мог бы. Со времен Чингисхана у степных воинов есть один закон - ты можешь стать рабом ордынцев до того, как защитники крепости выпустят в сторону их войска первую стрелу. Сегодня было выпущено слишком много стрел для того, чтобы любой из нас мог когда-нибудь оказаться на месте того раба.
        - Похоже, твой народ тоже выпустил много стрел по ордынскому войску… - смущенно проговорил Никита.
        - Мой народ предпочел смерть,- кивнул Ли.- И поэтому сейчас я помогаю твоему народу.
        - Потому, что мы выбрали?..
        - Да,- ответил последний из чжурчженей.- Истинный Воин всегда выбирает смерть - и поэтому живет. В отличие от раба.

* * *
        Тропа была узкой и едва заметной. В лесу все еще лежал снег, и чуть шагни в сторону - конь увязнет по брюхо в сугробе либо ноги переломает о сокрытую под снегом лесину или корягу. Потому поневоле приходилось придерживать скакуна и следить, чтобы пара заводных позади шла гуськом, не пытаясь своевольничать. И хотя умные кони старательно вышагивали чуть ли не след в след, все равно Тимоха вертелся в седле, порой больше оглядываясь назад и в выборе пути полностью доверяя своему коню,- Дядька Семен, провожая племянника из Козельска за подмогой, отдал ему Бурку. Мол, здесь он мне без надобности, а тебе больше сгодится - умный конь, Разум в нем почти человечий…
        В том Тимоха не раз успел убедиться, проезжая незнакомыми тропами. Под Вязьмой сгоряча чуть в болото не заехал - спасибо Бурке. Встал, уперся передними копытами - и вперед ни в какую. Пока всадник разобрался что к чему, коню даже плетью по крупу досталось. После Тимоха еле обиду загладил, полночи не спал - с конем разговаривал, мол, пойми, не для себя стараюсь, для горожан, что сейчас на стенах от Орды отбиваются.
        Конь вроде понял, и на следующий день, будучи сзади в загоне[Загонный конь - запасной (старорусск.).] , не припомнил зла и сильно помог оборониться от стаи волков, вбив копытами в землю матерого серого зверя, незаметно подкравшегося с тыла, пока Тимоха гвоздил мечом остальных.
        Вот и сейчас Бурка мягко трусил вперед по тропинке, уверенно двигаясь к цели - ездил не раз дядька Степан в Новгород, и конь словно знал, что от него сейчас требуется именно этот путь. Короткий. И безопасный…
        Но, видно, был этот путь через темный лес безопасным ранее, до того, как прошли по русской земле ордынские тумены.
        Бурка всхрапнул и взметнулся на дыбы, но было поздно.
        Шею Тимохи захлестнула петля. От мощного рывка потемнело в глазах и только кольчужный воротник спас витязя от неминуемой смерти.
        Рывок - и выдернутый из седла Тимоха повис над землей, цепляясь за веревку и стараясь просунуть пальцы между петлей и шеей. А по лесу уже несся пересвист и улюлюканье, чьи-то цепкие руки хватали под узцы коней. Бурка взметнулся, заплясал на задних ногах, заржал зло, долбанул копытами в чью-то грудь, но откуда-то сверху с деревьев на спину коню спрыгнул ражий детина и пудовым кулаком резко ударил коня промеж ушей.
        Бурка тонко заржал и пал на передние ноги, мотая головой.
        - Вот и ладушки!- прогудел детина, соскочив с коня и ловко привязывая чембур[Чембур - третий повод уздечки, на котором водят или за который привязывают верховую лошадь.] к ветке ближайшего дерева.
        Был детина невысок, приземист, слегка кривоног, но при этом нереально для человека широк в плечах - на тех плечах еще бы две головы легко поместились. А на бочкообразную грудь можно было запросто положить квадратный подбородок, чтоб шея не уставала нести лобастую голову с глубоко посаженными умными глазами. Хотя как может устать то, чего нет? Казалось, что голова детины растет прямо на двух каменных глыбах, из которых помимо самой головы росли еще и огромные руки. На одну из рук была намотана толстая цепь с приклепанной к ее свободному концу тяжелой многогранной гирей.
        - Кого пымали, Кудеяр?
        К плечистому детине подошел светловолосый парень в овчинном тулупе мехом наружу. Судя по тому, как выпячивал парень грудь под тулупом, как залихватски была заломлена назад его потертая собачья шапка и как вроде бы небрежно был заткнут за пояс отточенный топор, было ясно, что парню очень хотелось казаться взрослым и при этом непременно быть хоть в чем-то похожим на атамана.
        - Да вот, кажись, Ерема боярина новгородского словил,- хмыкнул Кудеяр. И крикнул зычно, аж по лесу гул прошел: - Слышь, Еремей, спускай боярина вниз, а то надорвешься! На нем железа поди с два пуда!
        - Дык своя ноша не в тягость,- прохрипел натужный голос с верхушки дерева.- Нам завсегда приятственно хорошему человеку уважение оказать. Щас он трепыхаться перестанет, тады и спущщу. А то бояре - они када незадушенные, за мечи хвататься горазды.
        - Я те чо сказал?- тихо проговорил Кудеяр. Но на дереве его услышали.
        - А я чо? Я ничо,- поспешно ответил голос с верхушки.
        Веревка мгновенно ослабла. Земля ударила Тимоху по ногам, но он этого даже не почувствовал…
        - Байдана-то[Байдана - разновидность кольчуги, состоящая из крупных, плоско раскованных колец (старорусск.).] на нем не новгородской работы,- задумчиво произнес над головой Тимохи голос атамана.
        - А нам кака разница, чьей работы та байдана?- осторожно ответил хриплый голос, хозяин которого, видимо, уже успел слезть с дерева.- Нам доспех нужон. Мало ли с кем Новгород торгует?
        - Торгует он знатно,- согласился Кудеяр.- Однако бояре новгородские только броню своих кузнецов признают.
        - Ну и чо теперь?- взвился хриплый.- Будем над ним стоять и ждать, пока он окоченеет? Тады с него доспех сымать сильно затруднительно будет.
        - Говорить ты что-то много стал, Ерема,- спокойно произнес атаман.- Смотри, как бы бойкий язык не прикусить ненароком…
        Лицу было нестерпимо холодно. А еще было очень трудно дышать.
        Тимоха напрягся, втянул в себя воздух вместе со снежной крошкой, закашлялся натужно и выкатился из сугроба, хватаясь за горло, которое вдруг прострелило нестерпимой болью.
        - Смотри-ка живой!- удивился Ерема, оказавшийся невзрачным жилистым мужиком с неприятным взглядом абсолютно белых глаз, в которых черные точки зрачков казались нарисованными углем.
        - Не окоченел в сугробе, стало быть,- прогудел Кудеяр.
        - Славно ты земляков привечаешь, атаман,- прохрипел Тимоха и зашелся надрывным кашлем.
        - Ты, что ль, мне земляк?- удивился Кудеяр.- Гнида новгородская. Мои земляки почитай все в земле лежат, кого мы найти сумели да похоронили по-христиански. А остальных вороны да волки доедают. Была у меня земля родная и город Торжок на той земле. Ныне ж Торжок Орда сожгла, а земля… - Атаман горько усмехнулся.- Кому нужна мертвая земля, пожженная да вытоптанная.
        - Слышь, атаман,- подал голос светловолосый парень.- А ведь он не от Новгорода скакал, а по дороге к нему.
        - Да кака разница - туды или сюды?- вызверился на парня Ерема.
        - Есть разница,- отрезал Кудеяр.- Хоть и не земляк боярин, а все ж русич.
        - Да нынче в округе окромя новгородских разъездов никого из дружинников на сто верст нету!- взвился Ерема.- Таскаются, вынюхивают, как бы половчее на наших костях нажиться. Рады поди, что Орда до них не докатилась.
        - За что ж вы так новгородцев не любите?- подал голос Тимоха.
        Сейчас неважно было, что говорить, лишь бы говорить. А после, улучив момент, подскочить к плечистому атаману, двинуть ему окольчуженной рукавицей в челюсть и вырвать из его лапищи свой меч, которым тот любовался, словно девка новыми бусами. А там уж как кривая вывезет. Если это вся их ватага, то силы, считай, равные.
        - Ты молчи, парень,- бросил Кудеяр.- Когда спрошу, тогда отвечать будешь. С тобой еще не решили, что делать, а ты уж о других печешься.
        Неожиданно Кудеяр вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Издав непонятный звук, откуда-то с дерева свалилась сонная сорока и, ругаясь на своем птичьем языке, криво полетела подальше от шумного места.
        Из-за деревьев один за другим стали появляться люди. Кто просто в тулупе, а кто и в кольчуге, байда-не или в кожаном ордынском доспехе с рваными дырами от меча или рогатины. В руках у людей были ослопы, цепы, переделанные под боевые кистени, кое у кого имелись и кривые ордынские сабли. Двое держали наготове луки с наложенными на них загодя стрелами. При виде луков Тимоха приуныл - первоначальный план провалился с треском.
        Кудеяр повернулся к Тимохе.
        - Однако на вопрос твой отвечу. Как Орда Торжок обложила, послали мы гонца в Новгород, мол, пришлите подмогу…
        Кудеяр замолчал. Его глаза застыли, уставившись в одну точку.
        - И что?- подал голос Тимоха.
        - А то,- очнулся от воспоминаний атаман.- Кабы ударили новгородцы по Орде с тыла, а мы тут же с другой стороны - глядишь, и стоял бы город до сей поры. Но не сочли нужным бояре да купцы Господина Великого Новгорода свои зады от лавок оторвать да ими в сече рискнуть за землю русскую. Потому как своя мошна для них и родина, и мать, и единственная благодать. Так что нет теперь ни Торжка, ни жителей его. Тем же, кто остался, нынче лес - дом родной. А теперь сказывай, откуда ты и за каким лешим в Новгород собрался, коли сам не новгородец?
        Тимоха нахмурился.
        - За тем же, за каким ваш гонец туда ездил. Из Козельска я. Нас тож Орда обложила.
        Над поляной на мгновение повисла тишина, внезапно взорвавшаяся многоголосым хохотом, в котором, однако, отчего-то не чувствовалось веселья. Опустив луки и ослопы, заходилась горьким смехом ватага Кудеяра. Некоторые не смеялись, лишь сочувственно поглядывали на пришлого витязя.
        Ерема, схватившись за живот, упал под лысый куст.
        - Ой, не могу! Ой, насмешил, лихоимец!- стонал он.- За триста верст приперся у Новгорода подмоги просить! Это ж надо удумать такое!
        Первым отсмеялся Кудеяр. Перевернув меч, он с явным сожалением протянул Тимохе оружие.
        - Забирай, парень. Да не теряй больше.
        Тимоха недоверчиво взялся за протянутую рукоять - кто ж знает разбойничьи шутки? Может, ватажники лишнюю причину позубоскалить нашли.
        Но нет, атаман отдал меч без обмана. С явным облегчением Тимоха вложил оружие в ножны и, обретя на поясе привычную тяжесть, сразу почувствовал себя увереннее.
        - Скачи-ка ты обратно, витязь,- посоветовал Тимохе Кудеяр.- Двух коней забирай - и поворачивай. За третьего не обессудь - мне ватагу тоже чем-то кормить надо.
        - Спасибо и на этом,- сказал Тимоха, отвязывая повод Бурки.- Только нельзя мне обратно. Я воеводе и народу Козельска слово дал, что приведу подмогу.
        Кудеяр покачал головой.
        - Дурной ты. Потому как молодой. Звать-то тебя как?
        - Тимохой.
        - Так вот, Тимоха,- продолжал Кудеяр.- Коль твой город Орда обложила, считай, что нет его больше. Супротив Орды никакие стены не устоят.
        - Ну, это мы еще посмотрим,- сказал витязь, вскакивая в седло.- Второго-то коня вернете?
        Кудеяр кивнул кому-то - и из-за деревьев словно по волшебству крутя головой и фыркая, возник боевой Тимохин скакун.
        - Того, что поплоше, мы забили,- сообщил светловолосый парень, с сожалением поглаживая холку коня.- Скачи ужо. Тут недалече. Двух коней тебе за глаза хватит.
        - Боле в наших местах тебя никто не тронет,- прогудел Кудеяр.- И когда обратно ни с чем поскачешь - тоже. Ежели чего, назовешь мое имя. Здесь меня кажная собака знает. С некоторой поры.
        Тимоха ничего не ответил, лишь слегка хлопнул голенищами сапог по бокам Бурки - и только облако снежной пыли, взметнувшееся из-под лошадиных копыт, от него и осталось.

* * *
        - Командуй отступление,- бросил Субэдэ барабанщику и, не сказав более ни слова, поехал прочь с холма. Барабанщик удивленно проводил взглядом непобедимого полководца. Нечасто приходилось ему выполнять подобные приказания.
        Грохот барабанов вновь разнесся над полем. Кипчакские лучники, еще не веря, что спасены, поворачивали коней. Безмолвные кешиктены одновременно подняли копья. Значит, не суждено сегодня отточенному железу напиться крови трусливых кипчаков. Как не суждено ему и скреститься с урусскими мечами. Что ж, хороший воин умеет ждать…
        Субэдэ смотрел, как пьет его конь из реки, стремительно темнеющей в быстро сгущающихся сумерках.
        Так… Урусская крепость оказалась еще более крепким орешком, чем предполагалось. Субэдэ криво усмехнулся. «Два дня…» Пусть великий походный хан сам попробует за два дня расколоть эти стены… Если у урусов достаточно громового зелья, они перемолотят в муку сначала тумен Субэдэ, а после всю остальную Орду. Разумней было бы, конечно, сжечь этот город огненными стрелами прямо завтра, но пока что слово джехангира - закон. Пока что…
        Субэдэ не спеша достал из-за пазухи халата необычный предмет.
        Это был кинжал удивительной формы, выплавленный или выточенный из единого куска иссиня-черного металла, испещренного загадочными символами и страшными ликами демонов. В навершие кинжала была искусно вделана кисточка длинных серебристых волос.
        Полководец медленно провел кончиками пальцев по волосам. В огрубевших подушечках пальцев почувствовалось легкое покалывание. И сразу же где-то далеко за его спиной раздался рев, приглушенный толстыми стенами железной кибитки.
        - Ты слышишь меня, ал мае…
        Рев повторился. На этот раз в нем появились жалобные нотки.
        - Тебе больно и страшно,- прошептал Субэдэ.- Поверь, мне сегодня тоже было очень больно и страшно, когда урусы убивали моих детей… Они все мои дети, алмас…
        Это случилось в те годы, когда Империя Цзинь[Империя Цзинь - Золотая империя чжурчженей, в XII-XIII веках н. э. расположенная на территории современного Северного Китая и уничтоженная туменами Чингисхана под предводительством Субэдэ.] билась в агонии, жестоко огрызаясь и бросая в жерло войны последних сынов своего народа…
        Он ударил ногой по тяжелой двери, изукрашенной выпуклыми барельефами чужих богов, и она распахнулась неожиданно легко, слишком легко для двери, отлитой из чистого золота. Но Субэдэ некогда было дивиться такому чуду. Он с ходу перепрыгнул порог - немного странный завет Потрясателя Вселенной не касаться стопой порога стал неистребимой привычкой всегда и везде, даже вдали от родных юрт - и ворвался в роскошные императорские покои с изогнутым мечом на изготовку. Тогда для него это было важно - лично захватить в плен владыку Империи чжурчженей.
        Маленький худой человек в легком халате, расшитом золотыми драконами, стоял посреди огромной залы и смотрел на Субэдэ отсутствующим, ничего не выражающим взглядом, каким смотрят очень сильные люди на очень невзрачное насекомое. Он был совсем не похож на правителя огромной Империи, этот маленький человечек, но его глаза показались полководцу знакомыми. Он не раз видел отражение похожего взгляда в неподвижной глади озера во время своих раздумий или - гораздо чаще - в полированной до блеска стали клинка перед решающим сражением.
        Но у человека не было оружия. В руках у него было лишь огниво, а у его ног валялся большой кувшин. Только сейчас Субэдэ заметил, что легкая ткань халата и волосы человека были пропитаны какой-то маслянистой жидкостью, а по круглому лицу медленно стекали крупные, тяжелые капли.
        - А ведь мы похожи,- отчетливо сказал человек на родном языке Субэдэ.- Как же мы похожи!
        И засмеялся, занося руку для последнего удара.
        - Постой!- закричал Субэдэ, бросаясь вперед.
        Сейчас он уже почему-то не хотел смерти Императора. Иногда достаточно одного слова или взгляда для того, чтобы без особой причины изменить годами выношенное желание.
        - Подожди! Не надо!!!
        Но рука человека опустилась с неожиданной силой. Железо ударило о кремень.
        На том месте, где только что стоял владыка Империи Цзинь, взметнулся огненный столб.
        Субэдэ отпрянул от жара, прикрывая лицо ладонью. Император продолжал стоять, несмотря на то, что его халат и кожу уже с громким треском пожрал огонь. И в этом треске Субэдэ вновь почудился издевательский смех… Наконец пламя немного поутихло, и лишь тогда рухнул черный обгорелый столб, рассылав по залу сноп искр. В воздухе удушливо завоняло горелыми благовониями и паленым мясом.
        Субэдэ опустил голову и вложил меч в ножны. Но тут сбоку, за огромной кроватью, кто-то громко заверещал нечеловеческим голосом.
        Субэдэ молча, словно барс, прыгнул на звук, одновременно молниеносным движением вновь обнажая клинок,- и замер…
        За кроватью сидело серое существо, отдаленно похожее на человека, сжимая в лапах кинжал из темного металла.
        - Брось!- тихо сказал Субэдэ. Но существо лишь глубже вжалось спиной в нишу между стеной и кроватью, испуганно глядя на воина огромными глазами цвета ночного неба.
        - Брось это!- повторил Субэдэ на языке чжурчженей, занося меч.
        В глазах существа появилась мольба. Оно не собиралось метать в воина черный кинжал. Ему просто было очень страшно, и оно не хотело умирать. Каким-то шестым чувством Субэдэ понял, что перед ним детеныш, хотя существо было размером со взрослого человека.
        - Не убивай ее, воин,- сказал кто-то за спиной Субэдэ на том же языке.
        Субэдэ резко обернулся.
        Сзади него стоял старый чжурчжень в одежде императорского советника, придерживая сморщенной рукой кровоточащий бок, из которого торчал обломок стрелы.
        - Не убивай ее,- повторил он, тяжело присаживаясь на край кровати.- Это ен-хсунг, полузверь-получеловек из страны Си-цзан[Си-цзан - китайское название Тибета.] .
        Рука Субэдэ, сжимающая меч, опустилась - больше от удивления.
        - Ты хочешь сказать, что это алмас? Сказочное существо с гор Барон-тала[Барон-тала - «западная страна», Тибет (тюркск.).] ?
        - Как видишь, это не сказка,- проговорил старик. Его голос становился все тише и тише.- Забери у нее пхурбу - и она будет повиноваться твоим приказам даже тогда, когда вырастет.
        - Почему?
        - В пхурбу вделаны волосы, выросшие у нее первыми после рождения. Кто владеет волосами ен-хсунг, тот владеет ею. Правда, это не относится к пхурбу…
        Последние слова старика Субэдэ пропустил мимо ушей. Сейчас его больше интересовало другое.
        - Но зачем ты даришь мне алмас? Ведь она, когда вырастет, станет страшным оружием!
        - Станет,- прохрипел старик, медленно заваливаясь на кровать.- Если ты воспитаешь из нее оружие. Но знай, полководец. Это единственное оружие, которое умеет…
        - Что? Что умеет?
        Старик не договорил. Вместо слов из его горла неторопливым тягучим ручьем потекла черная кровь…
        - Что ты еще умеешь, алмас, кроме искусства сеять смерть?- шептал Субэдэ, глядя на косичку из тонких серебристых волос.- И чем же мы похожи с тобой, Император Нинъясу?
        В когтистом четырехпалом кулаке, который венчал рукоять черного кинжала, был зажат пучок тонких детских волос. Тихий ночной ветер слабо шевелил их, словно гладил своей невидимой ладонью…

* * *
        Рашид осторожно наложил руку на древко стрелы и потянул. Раненый застонал в бреду. Персидский лекарь сокрушенно покачал головой.
        - Придется резать.
        Воевода обеспокоенно наклонился над лицом лежащего на столе молодого парня, белым, словно некрашеное полотно.
        Глаза воина были подернуты дымкой беспамятства. Сейчас он был на пороге, отделявшем живых от чертогов лучшего мира.
        - Выживет?- спросил воевода.
        - Не знаю,- ответил перс.- Если стрела не отравлена, может, и выживет.
        - Подло это, в воинском деле отраву применять,- хмуро сказал воевода.- Это красны девки от насильников порой ножики ядом мажут, потому как по-другому оборониться силы недостает. И то от того яда только муть в глазах и слабость в членах на время, чтоб ей убежать можно было…
        Кривым ножом перс осторожно взрезал рубаху и, плеснув на лезвие крепким самогоном, коснулся плоти отточенным железом. Раненый, словно чуя новую боль, заметался на дубовом столе, основание которого было накрепко врезано в пол.
        - Держите крепче!- прикрикнул лекарь на дружинников, удерживающих раненого за руки и за ноги. И нажал сильнее.
        Плоть еле слышно затрещала, уступая лезвию. Перс продолжал сосредоточенно погружать железо в живое тело.
        - Мамынька… - простонал раненый. Воевода знал - мать витязя умерла очень давно.
        Хорошо ли, что парень сейчас видит ее на пороге миров? К себе мать сына зовет или же пришла удержать душу воина среди живых?
        Перс осторожно тянул стрелу из раны, стараясь, чтобы наконечник не соскочил с тростникового древка.
        Наконец из раны показался острый край черного от крови железа. Кто-то сунулся помочь…
        - Боррро![Боро! - уйди, прочь (персидск.).] - прорычал перс. Помощник прянул назад, все поняв без перевода.
        Наконец дело было сделано. Рашид швырнул на дощатый пол окровавленный обломок стрелы и, диковинной кривой иглой заштопав рану, намазал ее какой-то вонючей гадостью, после чего ловко замотал холстиной.
        Приподняв веки ратника, лежащего без сознания, Рашид произнес удовлетворенно:
        - Зинда!
        Ратники, державшие раненого, недоуменно переглянулись.
        - Живой,- поправился, опомнившись, суровый лекарь.
        Лица присутствующих разгладились.
        - Лихо ты,- покачал головой воевода.- Воистину руки золотые.
        Рашид невесело усмехнулся. А после пнул валяющийся на полу обломок стрелы, словно дохлого гада, попавшегося на дороге.
        - Делаю что могу, сипай[Сипай - воин (персидск.).] ,- сказал он.- А насчет того, что ты говорил о подлости… Ты просто не знаешь всего об ордынцах. Мало того что они мечут стрелы с гарпунными наконечниками, которые приходится вырезать из тела. Они мажут их ядом каражервы, на их языке «черной еды». Этот яд, который намного сильнее яда каракурта, добывается из желчи рыбы, похожей на раздутую от съеденной падали собаку. Некоторые их богатуры порой едят эту рыбу, рискуя умереть. Какие-то ее части смертельно ядовиты, какие-то - нет. Но ошибиться можно всегда. Так бесноватые богатуры испытывают судьбу, получая от поганой пищи мгновения райского наслаждения.
        - Наслаждения?- переспросил кто-то из присутствующих.
        Рашид презрительно сморщился.
        - Крошечные капли яда попадают к ним в кровь, и тогда их разум на время уносят черные дэвы[Дэв - демон (персидск.).] . И очень часто возвращают его не полностью. Сами ордынцы считают таких людей одержимыми. Съев не тот кусок, люди перестают владеть своим телом и умирают в страшных мучениях. Правда, бывает, что человек вылечивается. Но после этого он становится ходячим мертвецом. Слава Аллаху, что подобное случается редко.
        - Мерзость какая!- с отвращением произнес один из добровольных помощников лекаря. - Ваньке-то нашему стрела без яда досталась? А то, глядишь, помрет, а после вурдалаком станет.
        - На этой стреле нет яда,- покачал головой Рашид.- Орда в конце похода и, похоже, весь яд каражервы истрачен на тех, кто сейчас уже в земле. Но есть много иных, менее дорогих ядов. От ножа, отравленного обычным ядом, ваш поединщик умер мгновенно. От яда каражервы человек умирает гораздо дольше.
        Лица воинов помрачнели.
        - Нет меры человечьей жестокости,- покачал головой воевода.
        - На жестокость надо отвечать жестокостью,- твердо произнес Рашид…

* * *
        Ночь медленно отступала, выдавливаемая за горизонт краем пока еще невидимого солнечного щита.
        Четверо кебтеулов из сотни Черных Шулмусов почтительно склонились перед одинокой фигурой в черном плаще-ормэгэне. Внутри железной кибитки, которую они охраняли, послышался тихий стон.
        - Все готово?- спросил Субэдэ. Только своим личным телохранителям мог доверить он тайну ритуала. Но и то далеко не все им было известно. Некоторые тайны не предназначены для людей.
        - Да, Непобедимый.
        Послышались шаги. Двое воинов вышли из-за кибитки, ведя под локти связанного молодого раба. Лицо раба было бледным от ужаса.
        - Не бойся,- сказал Субэдэ рабу.- Ты уйдешь легко. Чашу,- бросил он отрывисто и сделал шаг вперед. Раб попятился было, но воины держали его крепко.
        Плащ зашуршал, падая на землю. Мелькнула черная молния - и раб забулькал горлом, захлебываясь собственной кровью. Его шею пересек глубокий разрез. Один из кебтеулов схватил раба за волосы и резко запрокинул назад голову умирающего.
        Субэдэ быстрым движением перехватил чашу из руки воина и подставил ее под струю крови.
        Чаша быстро наполнилась до краев.
        Глаза Субэдэ снова стали пустыми, словно он смотрел сквозь призму этого мира на что-то, видимое только ему. Кебтеулы отступили в тень, унося мертвое тело и шепча про себя охранные заклинания.
        Субэдэ остался один.
        Он не знал, откуда пришел к нему Ритуал. Бывает такое - ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И, сделав, понимаешь, что поступил правильно.
        Так было и с Ритуалом.
        И с пхурбу.
        Черный кинжал с рукоятью, изуродованной головами жутких демонов, вырванный из цепких лап алмас во дворце императора Нинъясу, изначально был тупым. Сперва Субэдэ не знал, что делать со странным и страшным предметом - почему-то казалось, что людские руки не могли изваять такое. А что-то делать с предметом, сотворенным богами или демонами… И что потом будет со смертным, решившимся на подобное? Субэдэ уже подумывал о том, чтобы потихоньку закопать внушавшее безотчетный страх бесполезное оружие на вершине одного из степных курганов, как вдруг однажды трехгранное лезвие, по прихоти резчика выползающее из пасти самого ужасного демона, потребовало заточки…
        Оно явилось к нему ночью, само черное, словно ночь. Не подходящее ни под одно описание Нечто, постоянно меняющее форму. Не похожее ни на кинжал, ни на демонов, изображенных на рукояти. Оно вообще не было похоже на что-то, имеющее отношение к этому миру. Это было существо из иной вселенной, пришедшее в мир людей по какой-то своей надобности, недоступной пониманию смертных, и принявшее форму, понятную человеческому глазу. Оно не смогло полностью скрыть свою сущность и, подчиняясь законам этого мира, стало тем, чем стало - жутким подобием оружия. А люди дополнили остальное - то ли резцом искусного мастера, то ли лишь своим воображением, смущенным темной сущностью инородного предмета. Хотя, может быть, это были и не люди. Позже Субэдэ узнал, что, когда алмас поймали, в ее лапах уже был пхурбу.
        А сейчас черный кинжал был голоден. И требовал человеческой крови. Причем крови, добытой самостоятельно.
        Субэдэ заточил лезвие. И с тех пор часто поил пхурбу, как только чувствовал, что существо проголодалось. И пхурбу был ему по-своему благодарен.
        С момента их встречи Субэдэ стал намного ближе к миру духов Степи, чем кто-либо из смертных. Из его тела ушла тупая боль старых ран и назойливые лишние мысли, досаждающие любому человеку на протяжении всей жизни. Не их ли отсутствие превращает обычного воина в мудреца и великого полководца? При этом Субэдэ не чувствовал какой-либо зависимости. По воле судьбы Пути двух воинов из разных миров слились в один, и они, без слов все поняв друг о друге, пошли рядом. До тех пор, пока Пути не разойдутся вновь. У одного из воинов была подвластная ему живая машина смерти. У другого - много еды. Почему бы не помочь друг другу и не поделиться добром, коли у попутчика возникла в том нужда?..
        Субэдэ опустил в чашу клинок пхурбу, шепча про себя не понятные для него слова. Слова тоже пришли из ниоткуда. Когда приходило время Ритуала, они до боли сжигали язык и горло, требуя выхода, словно мокрота умирающего от моровой язвы. Так было до недавнего времени. С некоторых пор Субэдэ сам назначал время Ритуала - тогда, когда ему это было нужно. Пхурбу пока молчал. Когда двое воинов идут рядом, один из них всегда будет сильнее другого.
        Через несколько мгновений кожа ладони, сжимающей рукоятку пхурбу, почувствовала слабую пульсацию, словно древний кинжал действительно глотал кровь, утоляя жажду.
        Из железной кибитки послышался жалобный вой. Но Субэдэ даже не пошевелился. С его языка в рассветный туман стекали слова, и казалось, будто туман в ужасе расступается и бежит прочь, подальше от страшной магии, творимой человеком.
        Когда пульсация в рукояти стала тише, Субэдэ перевернул пхурбу и обмакнул в кровь прядь серебристых волос. Звуки, слетающие с его языка, тоже становились все тише и тише. А его взгляд становился все более похожим на человеческий…
        Протяжный вой в кибитке стал глухим, в него вплелись утробные, клокочущие звуки. Теперь это уже был не вой, а рычание разъяренного зверя.
        - Не сердись, алмас, я иду к тебе,- прошептал Субэдэ, направляясь к кибитке.
        Тяжеленный кованый засов взлетел кверху от легкого движения руки - после Ритуала прибывало силы. Субэдэ потянул на себя массивную железную дверь.
        Из кибитки пахнуло ужасающим смрадом разлагающихся останков и гниющих фекалий, перемешанным с тяжелым запахом дикого зверя. Однако Субэдэ был истинным сыном Степи, в которой мыть тело человека принято лишь один раз в жизни - при рождении, и потому волна удушливой вони не показалась ему чем-то особенным.
        В темноте кибитки зашевелился косматый силуэт.
        - Пей, алмас,- сказал Субэдэ, протягивая чашу. Из мрака высунулась громадная лапа, покрытая свалявшейся шерстью. Она с неожиданной ловкостью схватила чашу и снова скрылась в темноте кибитки.
        Субэдэ ждал.
        Через мгновение пустая чаша просвистела над его головой. Вслед за ней летел недовольный рев.
        - Не кричи, алмас,- спокойно произнес Субэдэ.- Сегодня ты не получишь мертвого тела. Мои воины тоже пойдут в битву наполовину голодными. Когда человеку выпускают кишки, они должны быть пустыми. Тогда у него появляется шанс выжить. К тому же голодный воин - злой воин. А сегодня ты должна быть злой, алмас. Выходи.
        Косматый силуэт заворочался, из глубины кибитки злым черным огнем блеснули два глаза.
        - Выходи, алмас,- повторил Субэдэ. Его рука легла на навершие пхурбу - высовывающийся из пасти демона черный кулак, в котором был зажат клок серебристых волос. На пряди волос сомкнулся второй кулак - живые человеческие пальцы, по твердости мало отличимые от когтистых пальцев навершия. Силуэт помедлил еще немного, словно раздумывая, и шагнул вперед. Субэдэ отошел в сторону.
        Сначала она высунула голову, держась лапами за дверной проем. Глянула, зажмурилась от непривычного света, потом вновь открыла глаза.
        В который раз подивился про себя Субэдэ странной, дикой, первобытной красоте сказочного горного зверя. Иногда он сравнивал алмас с морем, что лежит на востоке Нанкиясу. В бурю оно ужасно, но в тихую погоду вряд ли есть что-то более прекрасное на земле. Вот если бы срезать эти свалявшиеся грязно-серые космы, измазанные в засохшей крови съеденных рабов, остричь толстые желтые когти на лапах да волшебным образом уменьшить размах плеч, толщину рук и гигантский рост зверя, который на пять голов выше самого высокого воина Орды, кто знает, нашлась бы в гареме любого из земных владык более прекрасная женщина. Субэдэ слышал, что когда-то в древности в далеких северных странах ярлы брали в жены сказочных валькирий, по описанию очень похожих на алмас, которые потом рожали им настоящих героев. Отчаянные люди были эти ярлы… Но сейчас за длинной свалявшейся шерстью и спиной, согнутой теснотой железной кибитки, вряд ли кто-то разглядел бы большие глаза цвета ночи, тонкий нос, полные губы… А и разглядел бы - так первым делом подумал бы о страшных клыках, скрывающихся за этими губами. Они вырастают у травоядных
алмас, если с детства приучать их есть мясо. Как вырастает в их душах ненависть к людям, если это мясо будет человечиной. Субэдэ по крохам собирал сведения о том, как сделать из алмас совершенное оружие. И сейчас считал, что собрал достаточно…
        Стоящие в отдалении кебтеулы видели, как Субэдэ острием зажатого в руке пхурбу показал зверю на город, плывущий в рассветной дымке. Гора серой шерсти слушала молча, лишь изредка по ее телу пробегала заметная дрожь.
        - Алмас не ела три дня, с того самого времени, как хан приказал штурмовать город, - сказал один из воинов, лицо которого было изуродовано старым ожогом.- Когда она вот так дрожит от голода, мне порой становится не по себе.
        - Не бойся,- ответил другой.- Думаю, что она не станет тебя есть и выплюнет сразу же, если вдруг и схватит по ошибке. Я точно знаю, что алмас не ест печеный конский навоз, даже когда он немного похож на человека.
        - Я также знаю, что она не ест тупые деревянные чушки, поэтому тебе тоже нечего бояться,- спокойно отпарировал обожженный воин. Возможно, в другое время они бы либо хохотали над шутками друг друга, либо хватались за ножи от обиды. Но сейчас, глядя на ожившее сказочное чудовище, шутили они совсем по другой причине - для того, чтобы постоянно помнить о том, что они - люди, отважные воины Орды, а не вопящие от суеверного ужаса, теряющие разум существа, со всех ног бегущие подальше от этого страшного места.
        - Все-таки великий воин наш Субэдэ,- покачал головой обожженный воин.- Клянусь очагом юрты, в которой я родился, что со времен Потрясателя Вселенной мир не знал более храброго воина.
        - Да уж,- кивнул второй воин.- Вот бы кому быть ханом…
        Обожженный воин резко обернулся и ударил по губам собеседника тыльной стороной тяжелой кожаной перчатки, усиленной нашитыми на нее полосами железа.
        - Молчи, дурак,- прошипел он.- Старики говорят, что Непобедимый слышит все, что говорят люди за пять полетов стрелы. Потому он всегда заранее знает планы врага. А подобные разговоры он ненавидит! Моли Тэнгре, чтобы он был сейчас слишком занят для того, чтобы слушать твою болтовню. Иначе мы оба очень скоро будем молить всех степных демонов о милости - чтобы нас быстро сожрала алмас вместе с твоими деревянными мозгами и моими несчастными ушами, которые вынуждены слушать твой бред…
        Но воин был прав. В этом мире для Субэдэ сейчас существовали лишь он и жуткое наследие мертвого владыки Империи Цзинь. Полководец неотрывно глядел в глаза алмас, вместе со словами мысленными образами передавая чудовищу свою волю.
        - Иди, алмас. Возьми это - и иди,- наконец сказал он, указывая на громадный квадратный щит, который за ночь смастерили рабы из цельных сосновых стволов. К щиту несколькими прочными волосяными арканами был примотан узловатый дуб, целиком вывороченный из земли и начерно очищенный от ветвей и корней. У дерева был мощный комель, отчего оно напоминало огромный пест, которым шаманы толкут в ступах свои снадобья.
        Алмас не могла ответить - ее глотка не была создана для человеческой речи. Но сейчас она понимала все, что говорил ей Субэдэ. И полководец знал, что его приказ будет исполнен в точности. Иногда Субэдэ спрашивал себя - что именно понимает алмас? Его слова? Его мысли? Или все-таки он сам был просто придан кинжалу из неведомого черного металла для того, чтобы на понятном для чудовища языке озвучивать волю бога, заключенного в пхурбу? Порой в мгновения, когда перед ним приоткрывалась завеса иного мира, и такая мысль закрадывалась ему в голову. Когда двое воинов идут рядом, один из них всегда будет умнее и хитрее другого.
        Субэдэ усмехнулся. Какая разница? То, что он делает, нужно Орде. А значит, нужно и ему. Лишние мысли всегда мешают действию…

* * *
        - Зашевелились,- буркнул Тюря, нахлобучивая поплотнее шапку, набитую прошлогодней соломой и обшитую для крепости бычьей кожей.
        - Слышь, Тюря,- бросил ему усатый сотник, доставая стрелу из колчана.- Шел бы ты на проезжую башню. Здесь сейчас стрелки понадобятся, а ты со своим топором ни к селу ни к городу.
        Тюря насупился.
        - Зря дуешься,- сказал сотник.- Там наших двое всего. Мало ли что.
        - Ладно,- недовольно пробурчал Тюря и побрел куда велели.
        А на стенах закованные в латы дружинники в который уж раз за сегодня проверяли луки и самострелы. Перед битвой оно никогда не лишнее.
        Внизу, под стенами, толпился бездоспешный люд, готовый по первому приказу метнуться туда, куда прикажут суровые княжьи воины - стрел поднести, раненого со стены снять, котлы с кипятком по всходам взнести, ежели враги на стены полезут - да мало ли что может понадобиться витязям, на которых в случае чего всегда первый удар приходится. А уж коли вражья сила все же на стены влезет да строй дружины прорвет - тут уж простой люд как раз со своими топорами да рогатинами подоспеет. Порой и без этого норовили на забрало влезть да подсобить хоть в чем, лишь бы не томиться внизу в ожидании.
        Только гоняли мужиков со стен суровые гридни. Мягко, до поры просили не лезть под руку. Вон Тюрю тоже спровадили - правда, за каким-то лешим не с глаз подальше, а на самую главную башню, куда основной удар направлен. Тюря, он длинный, как жердь, и жилистый, будто из канатов плетенный. Самострел натягивать самое для него дело. Потому как порой и в четыре руки непросто совладать с усиленными железом луками, которые приладил ко многим самострелам узкоглазый купец. А Тюрина силища для такого дела может сгодиться. Крепок детинушка вырос. Жаль, что умишко детским остался.
        Наконец, солнце выбралось из-за кромки леса. И тут же, будто проснувшись, зарокотали барабаны Орды. Напряглись спины дружинников на стенах, жала стрел нацелились в степь. Хотелось мужикам спросить снизу, что там да как? А нельзя. Время для разговоров кончилось…
        Вновь из степи катился сплошной вал, нарастал топот копыт и душераздирающее визжание сотен всадников. И казалось, сейчас сомнет тот вал ряд заостренных кольев, перекатится через ров и захлестнет бревенчатые стены вместе с ниточкой его защитников…
        Воевода надвинул на лицо железную маску-личину.
        - Пр-р-р-иготовиться!- разнесся над стеной его приглушенный металлом рык.
        Сзади скрипнул оттягиваемый назад рычаг камнемета, установленного на огромном деревянном колесе, ось которого была глубоко всажена в землю. Четверо дюжих мужиков, взявшись за рукояти, ввернутые в колесо, готовились повернуть гигантскую машину по первому приказу Ли, который стоял на стене, спрятав кисти рук в широкие рукава шелкового халата. Мужики косились на него подозрительно, но слушались - воевода приказал лично: все, что касаемо камнеметов да самострелов, отныне в ведении этого чжур… сразу и не выговоришь. Странный он, этот Ли, за версту чуется, что пришлый. Но дело свое знает. Вон как за Митяя они с Никиткой отомстили вражьей силе! Даст Бог, и мы лицом в грязь не ударим. Только вот что в ту здоровенную ложку камнемета сыплет из мешка кузнец Иван? Точно не камни. А что?..
        Внезапно на стенах стало тихо. И степные барабаны замолкли - лишь копыта коней продолжали терзать землю…
        - Видали уже вашу карусель,- прошептал Кузьма, приникая к самострелу. Стоящий рядом Тюря напрягся, сжимая потными ладонями рукоять топора. Эх, погнать бы дурачка бестолкового. Влез на башню как раз перед вражьей атакой, да не до него сейчас. Ох, как не до него…
        И вдруг разом показалось защитникам крепости, будто на этот раз ордынские кони летят вперед сами, без понукания, намного быстрее того, что дала им природа, подгоняемые чем-то страшным, движущимся сзади. И приближался, приближался, приближался неотвратимый топот, разрывающий тишину…
        - Уррр-урррагхх!!!
        Сотни глоток выдохнули разом боевой клич степи - и вновь распался надвое конный вал, считанные сажени не докатившись до смертоносных кольев и выплюнув в воздух вместе с боевым кличем рой смертоносных стрел…
        Лучники на стенах пригнулись без команды. А когда встали вновь…
        Диковинное зрелище открылось им.
        Ко рву напротив проезжей башни сам собой приближался гигантский щит, связанный из древесных стволов. Да не щит - мост! Настоящий мост, по которому так просто подвести таран, который во-он там, в отдалении уже вновь тащится по дороге.
        Но каким образом сам собой прется ко рву тяжеленный щит, который и с десяток воинов не вдруг на себя взвалят. Не колдовство ли?
        Не колдовство.
        Шит взобрался на взгорок и стали видны под ним серые мохнатые ноги, бегущие со скоростью хорошего коня.
        Воины выстрелили без команды, но щит уже нырнул вперед со взгорка, и стрелы воткнулись в дерево, не причинив вреда серым ногам.
        - Уррраггх!!!
        Новый ливень стрел обрушился на стены. Хошь не хошь - присядешь, коли не мечтаешь получить под шлем степной гостинец. А когда вновь высунулись, то и не сразу вспомнили воины, что луки у них в руках…
        Мост грохнулся поперек рва. А на него вскочил здоровенный зверь. Человек не человек, лешак не лешак - чудо сказочное, волосатое и жуткое своей непонятностью, ловкостью и быстротой.
        Сбросив с себя мост, чудовище вскочило на него, смахнуло лапой с верхнего, самого толстого бревна воткнувшиеся в него стрелы, ухватилось за тот конец, что потоньше, уперлось ногами, рыкнуло утробно…
        Словно нитки лопнули прочные арканы - и в лапах зверя оказался вековой дуб, которым он не долго думая с размаху саданул в днище подъемного моста - единственной преграды, защищавшей городские ворота…
        Проезжая башня содрогнулась, словно живое существо.
        - Ох ты!!!- хором вскрикнули Кузьма и Егор, хватаясь один за тын, другой - за самострел, укрепленный на прочной кленовой станине. И Тюря, глядишь, удержался бы, когда б от вида дива дивного не открыл рот и незнамо зачем не вцепился, как черт в грешную душу, в длинную рукоять своего топора…
        Тюре показалось, что дощатый пол ушел у него из-под ног. Он неловко кувырнулся вперед - и полетел, аки птица…

«Прими душу мою, Господи…» - успел подумать Тюря.
        И, шмякнувшись на мягкое, скатился по широкой спине чудовища. И даже почти упал.
        Его поймали за пояс.

«Как вшу отловила,- успел подумать Тюря.- Прими душу…»
        А додумать молитву не успел.
        Его глаза встретились с глазами чудовища…
        Почти всю свою жизнь алмас провела в темной железной кибитке. Первое время ее кормили живыми сусликами и земляными зайцами, приучая убивать ради того, чтобы жить самой. Сначала она, привыкшая во дворце императора к нежным, сладким фруктам, чуть не умерла с голоду. Но жажда жизни оказалась сильнее. Когда она подросла, ее стали кормить жеребятами тарпана[Тарпан - в переводе с тюркского «летяший вперед». Предок современной лошади, объект степной охоты, полностью истребленный в начале XX века.] . Еще через некоторое время к ней в кибитку через люк в крыше сбросили раба.
        В темноте трудно распознать, что за мясо ты ешь. Это оказалось более нежным и сладким, чем жесткая конина. Потом ей приходилось убивать людей и при свете дня. Сначала их было немного жаль - они напоминали ей тех безволосых существ, которые кормили ее и играли с ней в детстве. Но эти люди были другими. Они пытались причинить ей боль, бросая в нее острые палки. А еще все они пахли ужасом, как тот земляной заяц, которого первым бросили к ней в кибитку. Наставник говорил - любой, кто боится тебя, должен умереть…
        Он думал, что сам не боится. Что если он внушает ужас другим людям и что если у него в руках Вместилище Смерти, то ему неведом страх.
        Он ошибался. Любой человек боится чего-то. Наставник просто боялся меньше других…
        От того, кого она сейчас держала за пояс, страхом не пахло. От него исходило что-то другое. Ранее неведомое, теплое, щемящее, из-за которого лапы алмас сами собой расслабились, потеряв железную твердость…
        Алмас осторожно поставила на ноги своего пленника и почему-то отвела глаза в сторону…
        - Господи, краса-то какая!- изумленно выдохнул Тюря.
        Свободный от условностей этого мира ум Тюри с детской непосредственностью отмел и спутанные серые космы, и согнутую годами пленения спину, и перепачканный свернувшейся кровью рот… Не случайно в далеком Халогаланне[Халогаланн - древнее название Норвегии.] воспевали скальды в своих сагах великий дар и великое проклятье богов и юродивых - видеть сердцем. Сейчас перед Тюрей стояло не лохматое чудовище, а прекрасная древняя валькирия…
        - Они тебя заставили, да?- спросил Тюря, несмело дотрагиваясь до руки богини.- Били?
        От этого прикосновения по телу алмас пробежала непонятная дрожь. Ее пальцы разжались, корявая дубина упала, со стуком прокатилась по бревнам и ухнула в ров…
        Замерли защитники Козельска на стенах. Сама собой смешалась в кучу, замедлилась и остановилась кипчакская конная «карусель», качнулись книзу острия копий железных кешиктенов. Лишь Субэдэ по-прежнему бесстрастным оком смотрел на происходящее с вершины холма. Тяжелые мысли ворочались в его голове.

«Так вот что ты еще умеешь, горная воительница, сокрушающая крепости. Так вот что не смогли убить в тебе железная кибитка и живое мясо. Неужто правы сказители-улигерчи, что даже бог войны Сульдэ когда-то умел любить. Что уж говорить об алмас…»
        - Пойдем к нам,- просто сказал Тюря.- Там тебя никто не обидит.
        Трудно сказать, поняла ли его алмас. Внезапно в ее глазах мелькнул страх. Но за себя ли?
        Глаза алмас видели лучше, чем глаза людей. Она бросила взгляд назад, на замерший конный вал - и дальше, на холм, туда, где человек в черном плаше доставал из его складок продолговатый предмет, одновременно отдавая приказ толстому барабанщику на белом верблюде.
        Алмас осторожно провела ладонью по волосам стоящего рядом с ней существа, словно пробуя на ощупь, не привиделось ли ей оно? И тут же вновь ее лапы стали каменными. Но не страх и не ожидание боли влили силы в этот камень. Новое, неизведанное ранее чувство заставило алмас схватить Тюрю за пояс и за грудки и точным броском зашвырнуть его обратно на сторожевую площадку проезжей башни. Тюря и охнуть не успел, а уж понять что-то - тем более. Движения алмас были намного быстрее человеческих. Миг - и он камнем, выпущенным из пращи, взлетел вверх - и тут же, перелетев через тын, словно выдернутый из речки лещ, шлепнулся на брюхо, больно ударившись о деревянный настил.
        - Ж-живой?- только и смог выдохнуть Кузьма.
        - Живой… кажись,- простонал Тюря, хватая ртом воздух. От удара у него перебило дыхание. Но это не помешало ему на карачках метнуться к тыну и, свесившись, просипеть:
        - К нам! К нам давай!!!
        Алмас уже лезла по стене. Ей оставалось совсем немного…
        Рокот барабанов настиг ее, когда до смотровой площадки оставалось не более сажени. И кто знает, что ее остановило - залп железных пуль, выпущенный из аркебузов пришедшими в себя Желтозубыми или же вырванный из четырехпалого когтистого кулака пучок тонких детских волос…
        Их взгляды встретились вновь - русского воина и древней валькирии. Но ее взгляд уже не принадлежал этому миру…
        На острые колья, воткнутые в дно крепостного рва, алмас упала уже мертвой…
        - Бей!!!- выдохнул-проревел воевода, как и все, потрясенный увиденным.
        Словно того и ждали десятки русских луков, зло прозвенев тетивами, и не руками, а сердцами стрелков посылая смерть в смешавшуюся толпу степняков…
        - Таку девку загубили, нехристи!- бормотал Тюря сквозь слезы, голыми руками, без перчаток натягивая тетиву самострела и не замечая кровавых порезов на пальцах.- Вот я вам ужо, ироды! Вот я вам! Попомните Тюрю!
        Сторожа переглянулись. Егор показал глазами на окровавленную тетиву и коротко кивнул старшему.
        - Давай, парень,- сурово сказал Кузьма, отодвигаясь и суя в руки Тюре деревянное ложе.- Отомсти за любу свою.
        - Я?!
        Чтобы гридень, да еще сторож проезжей башни дозволил холопу коснуться самострела!.
        - Ты! Ныне перед ворогом мы все русские люди, что за землю свою грудью встали. Слыхал, что воевода сказал? Бей, говорю!
        Больше Тюря себя упрашивать не заставил. Смахнул рукавом слезу, приник к ложу, и хоть не стрелял из такого оружия отродясь - с отчаянной силой надавил на скобу.
        Хлопнула тетива - и два всадника, пробитых одним болтом, покатились с коней. Сердцем - им не только видеть можно…
        Со стены тоже прозвучала короткая команда, брошенная последним из чжурчженей. Гигантская ложка, влекомая туго скрученными жгутами, набрала скорость и жестко ударилась о балку-ограничитель. Словно рой злых шмелей прожужжал над головами русских воинов - и врезался в самую гущу кипчакских лучников.
        Основная масса железных шипов размером с кулак, состоящих из четырех смотрящих в разные стороны жал, прошлась по головам всадников. Сила удара русского камнемета была такова, что заточенные жала насквозь пробивали и усиленные железными бляхами шлемы, сработанные из толстых буйволовых шкур, и многослойную кожаную броню всадников. А внизу, под стеной, вновь стонали натягиваемые жгуты Игнатового камнемета, и снова, и снова метали в ордынцев оперенную смерть русские луки и самострелы.
        Кипчаки, визжа, попытались восстановить «карусель» - но куда там! Кони спотыкались о трупы, падали, топча и сминая всадников - даже если те успевали соскочить с падающего коня, их тут же сбивали с ног и затаптывали другие.
        А в воздух уже взметнулся новый смертоносный рой…
        - Отступление,- бросил Субэдэ барабанщику, поворачивая коня. Алмас стоила всех кипчаков вместе взятых. Но даже лишившись превосходного меча, сломавшегося в самый неподходящий момент, не стоит разбрасываться тем оружием, которое осталось. Кипчаки были мечом, по которому настоящий воин сожалеет недолго…

…Воевода вложил в колчан последнюю неизрасходованную стрелу и отстегнул от шлема металлическую защитную маску.
        - Все,- устало сказал он.- Больше не сунутся. Все поле шипами усыпано.
        - Это так,- кивнул стоящий неподалеку Ли.- Но это только сегодня. Ночью хашар соберет шипы, а завтра все начнется сначала.
        - Кто соберет?- не понял воевода.
        - Хашар. Так они называют пленных. Притом неважно кто это - воины, мирные жители, женщины, старики, дети. Это даже не боол - рабы, которые имеют хоть какую-то ценность. Хашар - это только мясо, которое стоит гораздо дешевле лошадиного. Ослушавшихся просто убивают на месте.
        Воевода вперил в Ли тяжелый взгляд. В его глазах, посеченных красной паутиной от недосыпа и перенапряжения, было недоверие.
        - Правду ли молвишь, купеи иноземный? Люди так не воюют.
        Во взгляде последнего из чжурчженей не было ничего. В который раз уже мелькнуло в голове воеводы - а живой ли человек перед ним. Рука сама дернулась кверху - перекреститься, но остановилась на полпути и лишь легла на рукоять меча.
        - Люди, может, и не воюют,- бесцветным голосом произнес Ли.- А ты уверен, воевода, что это люди, а не смертные демоны с куском мрака вместо души? Я - нет. Хорошо только, что у них мало хашара - это значит, что им самим уже не хватает еды. Они уже убили детей и самых слабых. Сейчас у них остались только взрослые и сильные пленники, которых они пошлют на штурм впереди своих воинов.
        Воевода отрицательно покачал головой.
        - В своих мы стрелять не станем.
        - Мудро,- сказал Ли.- Но тогда твои воины скоро сами станут хашаром. Хотя нет. И тебя, и твоих воинов, а также их жен и детей ждет смерть - ведь вы посмели сопротивляться. Те, кто стал хашаром, не сопротивлялись.
        - То их выбор.
        Воевода поднял лицо к небу, придержав рукой шлем. Высоко-высоко, рядом с редкими облаками, раскинув крылья, парил степной орел. Воевода улыбнулся.
        - Ишь, вернулся уже в родную сторонку. Тоже свой выбор сделал. Хоть сторонка-то вытоптана да выжжена.
        Словно в подтверждение его слов со стороны леса пахнуло паленым. Воевода втянул носом воздух, нахмурился и вновь повернулся к Ли.
        - Так вот, друже,- промолвил воевода сурово,- у нас тоже свой разум имеется. И свой выбор. Своих бить - то не по-нашему. Придумается что-нибудь.
        - Это твой Путь, воин,- кивнул Ли.- Но учти - утром ордынцы снова пойдут на штурм и, возможно, попытаются поджечь город. Когда им надоедает топтаться у стен крепостей, они сметают эти стены.
        - Пусть попробуют,- сказал Федор Савельевич.- До того не удалось им нас взять - глядишь, и в этот раз обломаются. Эх, жаль железа маловато. А то б наделать тех шипов, да поболе…

* * *
        Субэдэ думал.
        Он сидел, скрестив ноги, на простой кошме, свалянной из овечьей шерсти. Его конь пасся где-то у подножия холма под присмотром верных воинов ночной стражи. Конь нуждается в пище и отдыхе. Человеку порой не нужно ни того, ни другого. Когда его разум работает на пределе, все остальное может подождать.
        Город лежал у ног Непобедимого, неприступной черной громадой плавая в темноте ночи. Пока все было так, как он и предполагал. Закаленные в стычках с кочевниками урусы приграничья оказались крепким орешком. Первая попытка взять крепость с ходу провалилась, обжегшись о чжурчженьский огонь. Но две сотни кипчаков пропали не зря. Пошли он тогда тумен своих кешиктенов на штурм - и дымился бы сейчас тот тумен черными головешками под стенами… как его? Ко-ззи… Нет, не выговорить с ходу непривычное название. Но город этот памятен будет не названием, а его защитниками. А что памятен будет - то без сомнения.
        - Могу-Болгусун. Злой Город,- прошептал Субэдэ.
        Ему, непобедимому и непобежденному не только в битвах, но и в искусстве игры в шатар[Шатар - вариант шахмат, распространенных в древности среди кочевых народов (тюркск.).] , было ясно - игра только началась. Стороны обменялись зайцами и петухами[Аналоги пешек в шатар.] , но тигр и собака[Аналоги ферзя в шатар.] еще даже не двинулись с места. Пусть урусы думают, что легко отделались и убили многих - пусть. Цена заплачена не зря. И притом заплачена не своими воинами. Ни один из его кешиктенов не был даже ранен. Камнемет… Что камнемет? Бесценные металлические части осадной машины остались целыми. Значит, за пару дней люди даругачи Тэмутара соберут новую. Уже сейчас из леса слышна вонь жженого дерева - то для прочности обжигают раму уже почти готового камнемета. Несколько Желтозубых, погибших при взрыве, не в счет. Обучить любого, даже увечного воина стрелять из аркебуза - дело нескольких дней. Другое дело - лучник, которого нужно тренировать с детства. Тем более что по сравнению с презренными пожирателями падали, самый паршивый кешиктен ценнее во много раз. Легкая конница, вооруженная дальнобойными
луками, и железный клин тяжеловооруженных кешиктенов - вот залог бессчетных побед Орды.
        Конечно, было жаль алмас, вскрывшую своей громадной дубиной ворота не одной крепости. Но в последнее время она стала слишком беспокойной. Все чаще и чаще раздавался из железной кибитки заунывный вой, переходящий в яростный рев. И все реже видел Субэдэ страх в ее глазах, когда открывал тяжелую дверь кибитки. Что ж, алмас выросла и, наверное, помимо живой крови ей, как и любому другому живому существу, потребовался детеныш. Свой детеныш, которого можно кормить и защищать. Так что, может быть, оно и к лучшему. Вряд ли Субэдэ смог бы найти ей самца.
        Он хмыкнул.
        Разве что можно было попробовать знаменосца с серебряной челюстью втолкнуть в железную кибитку - вдруг в темноте сошел бы за взрослого самца алмасты? Но теперь уж поздно…
        Зато сейчас Субэдэ знает, с каким противником столкнулся. И что этот противник может противопоставить ему.
        А может он многое. Неожиданно слишком многое. Да и все ли свои военные хитрости выложили защитники Злого Города? Еще предстоит думать. Много думать для того, чтобы найти их слабое место…
        Где-то там, впереди, под холмом, на поле, усыпанном железными шипами, в темноте ползали пленные урусы, взятые в маленьких селах и больших городах и дожившие до сегодняшнего дня. Ползали, натыкаясь руками на заточенные острия, собирая их в холщовые котомки и собственными животами проверяя, не осталось ли где на земле смертоносной железки. Потому как знали приказ Непобедимого - за каждый оставленный на поле шип трое из хашара лишатся головы. Страх и жадность - вот единственное, что управляет людьми в этом мире. Но страх всегда будет впереди жадности…
        Его плеча осторожно коснулась чья-то рука. Субэдэ резко обернулся.
        Сзади в почтительном поклоне застыл молодой кебтеул.

«Плохо. Очень плохо,- подумал Субэдэ.- Задумался настолько, что не услышал шагов. Что шагов - голоса не услышал. Вряд ли он осмелился бы дотронуться до Непобедимого, не окликнув. Проклятый урусский город! Так и подкравшегося сзади убийцу недолго проворонить…»
        - Что тебе нужно?- отрывисто бросил Субэдэ.
        - Простите, что потревожил ваш покой,- вновь поклонился кебтеул.- Но от великого хана Бату прибыл вестник, который сообщил, что хан посылает вам своего шамана и звездочета по имени Арьяа Араш, дабы он помогал в осаде города.
        Субэдэ зло усмехнулся:
        - Для помощи в осаде мне сейчас особенно необходим подсчет звезд на небе.
        - Это воля хана… - растерянно проговорил кебтеул.
        - Ладно,- бросил Субэдэ.- Если это воля джехангира, то пусть звездочет считает свои звезды. Главное, чтобы не лез под руку.
        Фигура в шаманском одеянии возникла из темноты, словно сотканная из предутреннего тумана. Короткополый халат из шкуры белого тарпана облегал сморщенную, обожженную солнцем и высушенную степными ветрами фигуру, словно молодая кора березы, обернутая вокруг корявого карагача. С халата свисало множество плетеных разноцветных жгутов, к концам которых были привязаны сотни различных подвесок - медных бубенцов, лоскутов звериных шкур и человеческой кожи, костей - иногда с остатками почерневшего мяса, а также множества деревянных и каменных изображений людей, сабдыков[Сабдыки - духи гор, лесов, степей, пустынь, жилищ (тюркск.).] , лусутов[Лусуты - духи воды (тюркск.).] и страшных чудовищ, названия и имена которых знал, наверное, только сам шаман.
        - Я умею не только считать звезды, непобедимый Субэдэ-богатур,- скрипучим голосом проговорил Арьяа Араш.- Прикасаясь к сердцевине Мирового дерева Тургэ, я могу видеть судьбу народов на много веков вперед.
        - Мне сейчас не надо знать судьбу на века вперед, шаман,- раздраженно бросил Субэдэ.- Но я был бы рад узнать, откуда у диких урусов появился огонь колдунов проклятого племени чжурчженей, тайну которого они унесли с собой в могилу.
        Шаман пожал плечами.
        - Ты уничтожил народ чжурчженей. Но иногда проще уничтожить народ, чем то, чего он достиг своим разумом.
        Субэдэ поморщился.
        - Благодарю тебя, звездочет джехангира, за мудрые мысли. А теперь проваливай куда-нибудь подальше, чтобы я тебя не видел до конца осады. И после нее желательно тоже.
        Шаман поклонился. Звякнули бубенцы на его одежде, зловеще, словно рассерженные змеи, зашуршали веревочные жгуты.
        - Воля твоя, Непобедимый. Но если я все-таки тебе понадоблюсь, ты сможешь найти меня в моей юрте.
        Шаман повернулся - и словно растворился в сизом ночном тумане.
        Кебтеул с тревогой смотрел то в темноту, то на неподвижную спину Субэдэ и ждал неминуемого. Вот-вот прилетит из непроглядной темени страшное проклятие и скорчится, и отпадет, словно хвост ящерицы, рука Непобедимого, высохнет и переломится нога, и превратится он в уродливого степного демона-чуткура, питающегося людскими душами…
        Но нет. Субэдэ продолжал сидеть неподвижно. Кебтеул затаил дыхание и прислушался. Ни дыхания, ни шороха. Лишь слева под холмом потрескивал невидимый костер ночной стражи да у стен крепости подвывал обнаглевший волк, радуясь нежданному изобилию. А может, шаман обратил Непобедимого в каменного онгона, вместилище умершей души? Ведь говорят, что душу Субэдэ забрали чжурчженьские колдуны, дав взамен вечную молодость и великую силу…
        Приказ прозвучал словно удар плети:
        - Минган-богатуров[Минган-богатур - «богатырь над тысячей», тысячник тумена (тюркск.).] ко мне!
        Кебтеул вздрогнул. Голос пришел из ниоткуда, словно и вправду его отдал не человек, а каменный онгон, способный говорить лишь через подвластных ему дыбджитов[Дыбджиты - духи природных стихий (тюркск.).] . Пересилив мистический ужас, кебтеул бросился вниз с холма - кто бы ни отдал приказ, отдан он был голосом Субэдэ. Но уж лучше схлестнуться в битве с сотней урусов, чем ночью стоять рядом с живым онгоном…
        Субэдэ ждал недолго. Кебтеул оказался резвым малым.
        Почти одновременно с разных сторон холма раздался стук копыт. Через несколько мгновений перед ним склонились в поклоне десять богатуров - сердце и скелет его тумена.
        - Мы ждем твоих приказов, Непобедимый!
        Десять голосов слились в один. Но также единодушны ли сейчас начальники сотен, говорящие одновременно одинаковыми словами? Словам можно и научиться…
        Субэдэ внимательно ощупал взглядом каждого. Потом прикрыл единственный глаз и, мысленно вырастив десять невидимых рук из собственной груди, коснулся впадин между ключиц богатуров и, раздвинув кожу и плоть, дотронулся до комочков пульсирующей серой массы.
        Словно почувствовав незримое прикосновение, воины одновременно замерли. Но Субэдэ не собирался причинять им вреда. Он лишь удовлетворенно улыбнулся про себя - в душах его сотников не было изъяна, все они были готовы умереть, прославляя имя… джехангира Бату? Великого Кагана Угэдея?
        Нет.
        Ни того и ни другого.
        Но было ли это приятно, как приятна всякая заслуженная награда?
        Тоже нет.
        Тщеславие - удел слабых. А вот готовность войска от минган-богатура до самого последнего нукера отдать жизнь за того, кто ведет его в бой, есть важнейшее и непременное условие победоносной войны.
        Но на лице Субэдэ не отразилось ничего. Зачем знать людям, что творится в душе того, кто прямо сейчас хочет потребовать у них невозможного? Слава Небу, не каждому дан великий дар видеть насквозь чужие души…
        - Призовите кузнецов Орды,- медленно проговорил Субэдэ.- Также найдите всех, кто хоть немного знаком с кузнечным делом. Пусть переплавят все железо, а также серебро и золото, какое вы найдете в моих обозах, в бляхи, которые каждый воин тумена набьет на копыта своего коня. Так мы защитим ноги наших лошадей от дьявольских урусских шипов. И еще. Я хочу, чтобы этой ночью весь хашар и все рабы не ложились спать и не получали еды до тех пор, пока не закончат следующее…

* * *
        Ли ошибся.
        На следующее утро штурма не было.
        Было другое.
        На рассвете город разбудили крики сторожевых. Воины высыпали на стены - и им открылось ужасное зрелище.
        На поле среди неубранных трупов стоял возведенный за ночь крепкий тын в три бревна толщиной. Высотой укрепление было в рост человека и около двадцати саженей шириною. А на заостренных кольях тына торчали человеческие головы.
        Преимущественно светлые волосы мертвых голов трепал ветер. Над тыном кружилась стая ворон, возмущенно каркая и ожидая, когда же за укрытием закончится наконец людская возня и можно будет вдосталь полакомиться свежими глазами.
        - Наши… - полным ужаса голосом прошептал Никита.
        - Хашар,- уточнил стоящий рядом Ли.
        На стену взбегали новые и новые люди, толпились, толкались. Гул голосов становился все гуще, постепенно перерастая в разъяренный рев. В сторону тына полетели стрелы - и, недолетев, попадали на землю. Лишь немногие воткнулись в бревна, дрожа от передавшейся им бессильной людской ярости.
        - Да я!..
        Никита тоже зло рванул было на себя ложе самострела с заготовленным загодя болтом, снабженным зарядом громового порошка, но его руку на полпути к скобе остановила маленькая, но на удивление жесткая и сильная ладонь.
        - Нет!
        Голос Ли был таким же жестким, как и его рука.
        - Почему?! Они же моих соплеменников, как баранов…
        - Твои соплеменники здесь, на стенах,- перебил его последний из чжурчженей.- А там,- он кивнул на тын,- уже не люди, а только мертвые головы. К тому же шень-би-гун[Шень-би-гун - божественный лук (китайск.).] заряжен стрелой, предназначенной для людей, а не для укреплений. И, кстати…
        Ли всмотрелся в даль. Его и без того узкие глаза стали сплошными щелочками.
        - …твоим пока живым соплеменникам лучше пригнуться!
        - На пол!- взревел над ухом Никиты невесть откуда появившийся воевода. Видать, последние слова чжурчженя услышал. Повинуясь команде, только что возмущенно галдящие гридни и мужики словно колосья под серпом попадали за тын.
        И вовремя.
        Из-за ордынского тына почти одновременно прозвучало несколько резких ударов. Над заостренными кольями взметнулись три деревянных рычага, увенчанные большими кожаными пращами. Особо наглая ворона, низко кружившая над мертвыми головами, взорвалась облаком окровавленных перьев. А над шлемами русских ратников засвистели грубо обтесанные камни величиной с детский кулак.
        Воевода нашел взглядом Ли и коротко кивнул.
        Последний из чжурчженей поклонился в ответ, как-то умудрившись сделать это с достоинством, сидя на корточках.
        - Может, мы все ж их твоим порошком… того?- предложил воевода.
        - Не надо,- покачал головой Ли.- Мы их хорошо потрепали, и сейчас они что-то задумали. Им нужно время. Теперь они будут обстреливать крепость днем и ночью. Конечно, мы можем при помощи чжонь-тхай-лой разнести тын, но на него мы израсходуем много порошка, который нам еще пригодится. Ночью же они возведут новый.
        - А вылазку сделаем - большой крови будут стоить ихние пороки[Пороки - древнеславянское название осадных машин вообще, чаще применяемое к камнеметам.] , - задумчиво проговорил воевода.
        И высунул голову из-за тына. Рычаги ордынских камнеметов медленно отъезжали назад.
        Воевода повернулся к воинам.
        - Лишние со стены долой!- прокричал он.- Остальным нести дозор посменно. По порокам не стрелять, стрел не тратить. Ждать ордынского штурма…

* * *
        - Надоело!
        Скоморох Васька хватил о землю шапкой.
        - Они вторую седьмицу как бараны на наши ворота смотрят. А мы на них с тех ворот лупимся и от безделья дуреем.
        В стену снаружи ударило. Что-то темное просвистело по воздуху, в крышу кузни долбануло тяжелым. Каменная крошка дробью застучала по холстине, растянутой над большим железным котлом, в котором кипело варево.
        - Вот ведь нехристи проклятущие,- сплюнул кузнец Иван, стряхивая с холстины осколки камней.- Хорошо, что мы котел прикрыть догадались.
        - Надо было вообще в доме снедь готовить,- проворчал Васька.
        - На всю сторожу?- усмехнулся Иван.- Ну-ну. А печь для такого-то котла ты своим скоморошьим языком построишь?
        Мужики, сидящие вокруг костра, одобрительно засмеялись.
        - У меня язык не для того,- хмыкнул скоморох.- Я своим языком от любого кузнеца отбрехаться смогу. А вот ежели вы об свой кулеш с ордынскими камнями зубы обломаете, то скалиться вам боле точно нечем будет - холстина-то глянь, местами дырявая. Рассказывайте потом своим бабам, как в геройской битве с котлом и ложкой щербатыми стали.
        - Где? Где дырявая?
        Кряжистый мужик, чуть не до глаз заросший густой рыжей бородой, расчесанной бережно и аккуратно, вскочил на ноги, чуть не обнюхал холстину, а заодно и котел под ней, и, не найдя ни в том ни в другом изъяна, под смех присутствующих вернулся на свое место.
        - Вот ведь змей,- проговорил он, покачивая головой.- И откель у человека такой язык?
        - А из такого ж пруда, что и твоя борода,- немедленно отозвался скоморох.- Только не лопатой, как у тебя, бородатый.
        Видимо, борода была больным местом рыжего.
        - А ну сказывай, чем тебе моя борода не понравилась?- загудел мужик, поднимаясь из-за костра и засучивая рукава.
        - Будя вам!- поморщился кузнец, приподняв холстину и ворочая в котле поварешкой на длинной ручке.- Ишшо не хватало, чтоб мы перед битвой друг дружку колошматить начали. Для ордынцев дурь свою приберегите.
        - И то правда,- одумался рыжий, садясь обратно на свое место.- Но бороду мою боле не замай!
        - Да сдалась мне твоя борода,- отмахнулся Васька, поворачиваясь к кузнецу.- Слышь, дядь Вань, расскажи каку-нить бывальщину про славные дела русских богатырей.
        - А что ж ты, скоморох, сам бывальщину не расскажешь?- удивился кузнец.
        - Так мое дело людей веселить,- серьезно ответил Василий.- Но чую, скоро нам всем не до веселья будет. Я все больше по сказкам да погудкам, а ныне иные сказы требуются.
        - Вот ты и сложи,- сказал кузнец, внимательно посмотрев на парня.
        Скоморох задумался, но почти тут же посветлел лицом.
        - А и сложу! Но не бывальщину, а былину. Чтоб, когда гусляры ее пели, за душу брала, до сердца доставала! Вот только…
        - Что только?
        Скоморох вздохнул.
        - Дойдет ли до людей та былина? Ежели суждено нам будет всем костьми здесь полечь.
        Иван отрицательно покачал головой.
        - Не, не поляжем. Всяко кто-то да останется. Так что складывай свою былину, не сумлевайся. Про нас… и про наших воев погибших.
        Люди у костра притихли. Два ордынских штурма не прошли даром, несмотря на надежные укрепления. Полтора десятка свежевыструганных деревянных крестов выстроились прямо за церковью - городской погост лежал в тихой березовой роще за городской стеной и пути к нему нынче не было.
        - Про них точно надо,- стукнул кулаком по колену рыжебородый.- Ты это, слышь, Василий, не подкачай.
        - А пока, может, нам гость иноземный чего расскажет.
        Мимо костра неторопливо проходил Ли, погруженный в свои думы.
        - Эй, Линя!- окликнул его Иванов подмастерье.- Не побрезгуй, посиди с нами.
        Ли остановился и непонимающе посмотрел на парня.
        - Иди, иди к нам,- замахали руками остальные.- Кулешу с салом отведай, скоро готов будет.
        Последний из чжурчженей колебался. Несмотря ни на что, ему было все еще как-то неуютно в осажденном русском городе. Так мог бы, наверное, чувствовать себя некогда виденный им в императорском зверинце Кайфэна[Кайфэн - столица Золотой Империи Цзинь, захваченная Ордой в 1233 году.] белый волк, случайно угодивший в стаю серых лесных собратьев.
        Иван молча поднялся и, подойдя к Ли, положил руку ему на плечо.
        - Пошли, друже,- сказал он.- Не побрезгуй нашей пищей.
        И тут неожиданно для самого себя глаза последнего из чжурчженей стали влажными. Странное это чувство для того, кто привык быть последним оставшимся в живых,- ощутить, что другой сильный и гордый народ считает его своим. Непривычно щемит в груди от этого чувства и почему-то предательски слезятся глаза.
        Рукавом халата Ли смахнул что-то с лица - может, слишком рано проснувшегося комара. Потом кивнул и пошел рядом с кузнецом.
        - Садись, Линя,- подвинулся рыжебородый. И обвел присутствующих звероватым взглядом - не оспорит ли кто, что гость непременно должен сидеть между ним и Иваном?
        Не оспорили.
        Кулеш оказался на редкость вкусным. Рыжий сбегал куда-то к возам и приволок объемистую баклагу зеленого вина.
        - Давай, Линь, за знакомство!
        Последний из чжурчженей пригубил терпкий напиток и, поклонившись, отставил чарку. Густые брови рыжего поползли кверху.
        - Не по вкусу?
        Ли покачал головой.
        - Лучшего вина я не пил у самого Императора. Но сегодня нельзя. Вдруг завтра Орда снова пойдет на штурм?
        Поднесенные было к губам чарки сами собой опустились.
        - Прав Линя,- вздохнул скоморох.- Да и нам скоро сторожу сменять. Хороши бы мы были с пьяными рылами.
        - Так, может, нам гость расскажет бывальщину?- подмигнул Иван.- Судя по тому, как он ловко всяких придумок на стены понастроил, у него в запасе тех бывалыцин, как звезд на небе.
        - Бывальщину?- переспросил Ли, запнувшись на незнакомом слове.
        - Ну, быль про то, как твои предки воевали. Как подвиги совершали.
        По лицу последнего из чжурчженей скользнула тень, будто проносящаяся мимо ночная летучая мышь коснулась его крылом.
        - Хорошо,- медленно проговорил он, немигающим взглядом уставившись на огонь.- Я расскажу вам бывальщину о великом полководце Сун Цзы, жившем в древнем царстве У восемнадцать столетий назад.
        - В каком царстве? «У»? Так царство и звалось?- громким шепотом переспросил Васька, но на него зашикали, и он замолчал.
        Ли продолжал говорить ровным, спокойным голосом, словно читая старинный текст, начертанный на огненных языках пламени костра.
        - Однажды правитель У призвал к себе великого полководца и спросил его:
        - Я слышал, что ты учишь своих командиров сражаться на местности смерти. Расскажи мне, что это такое.
        Сун Цзы с достоинством поклонился правителю и попросил, чтобы тот повелел принести клетку с бамбуковой крысой. Правитель удивился, но приказал доставить во дворец требуемое…
        Неслышным шагом подошел к костру и стал рядом воевода, но увлеченные рассказом слушатели его даже не заметили…
        - Тогда Сун Цзы открыл дверцу клетки и попросил правителя, чтобы тот приказал своему слуге убить крысу рукояткой от опахала. Заинтересованный правитель отдал приказ.
        Слуга удивился не меньше правителя, но, повинуясь приказу, просунул в клетку длинную деревянную рукоять и ударил крысу. Удар был несильным - клетка была слишком тесной для того, чтобы как следует размахнуться. Тогда слуга ударил снова - и промахнулся. Крыса успела увернуться. Увлеченный охотой, слуга принялся с азартом гонять зверька по клетке, надеясь прижать его концом палки к прутьям или к полу и раздавить.
        Раззадоренные охотой, правитель, его царедворцы и телохранители прилипли было к клетке, но тут же в страхе отпрянули. Оскалив зубы, крыса бросилась на слугу и вцепилась ему в руку. Слуга завизжал, выдернул из клетки руку вместе с повисшим на ней зверьком и принялся прыгать и кричать от боли. Наконец крыса разжала хватку, оставив на руке слуги глубокие, кровоточащие раны, и убежала. Плачущего слугу увел придворный лекарь.
        - Опасное развлечение,- покачал головой правитель.
        - Очень опасное,- согласился Сун Цзы.- Всегда опасно пытаться убить того, кто сражается на местности смерти.
        - Но при чем здесь местность смерти?- в который раз изумился правитель.- Ведь это была просто бамбуковая крыса!
        Сун Цзы посмотрел в глаза правителя долгим взглядом и произнес:
        - Только что вы послали своего слугу убить слабого противника, находящегося на местности смерти. Когда самоотверженно сражаясь, выживают, а если не сражаются, то погибают - это местность смерти. Когда некуда идти - это местность смерти. На местности смерти я показываю врагу, что мы готовы погибнуть. Если вы и ваши войска в безнадежном положении - сражайтесь!- и вы останетесь в живых. Ведите свои войска в глубь местности смерти - и вы будете невредимы. Только когда войско попадет в такую местность, оно сможет сотворить победу из поражения.
        - Ты мудрый человек и великий воин,- задумчиво произнес правитель, отходя от клетки.- Я желаю, чтобы ты возглавил мое войско в походе на поганое царство Чу. Только такой человек, как ты, сможет переплыть с войском через Хуай, пересечь Сы и, пройдя маршем тысячу ли, победить.
        Правитель направился к трону, но Сун Цзы придержал его за рукав желтого халата. Правитель недоуменно обернулся, дивясь вопиющему нарушению этикета. Телохранители схватились за рукояти мечей.
        - Еще мгновение - и все мечи мира не смогли бы помочь,- спокойно произнес Сун Цзы, извлекая смазанный ядом шип из сиденья трона и щелчком пальцев ловко бросая его в лицо одного из царедворцев. Тот упал, корчась в агонии. Из-за пояса его просторного одеяния выпали на пол еще два таких же шипа.
        - Пока вы были увлечены зрелищем битвы, которую вел слуга, враги атаковали ваши тылы,- так же спокойно продолжил великий полководец.- Когда атакуешь крысу, нельзя забывать о змее, которая может напасть сзади…
        Костер догорал, возмущенно стреляя в ночь снопами искр. В него так никто и не удосужился подбросить дров. Где-то далеко на дальнем конце города заполошно кукарекнул проснувшийся петух.
        - Пора сторожу менять, мужики,- тихо проговорил воевода.
        - Ить… И то правда!- спохватились ратники. Подбирая мечи и рогатины и один за другим окунаясь в ночную темень. У костра остались только Ли и Федор Савельевич.
        - Благодарю за притчу твою,- произнес воевода, подходя к Ли.- Со смыслом история.
        Федор Савельевич обвел взглядом контуры городских стен, тонущие в ночной дымке.
        - По-твоему, это оно и есть - местность смерти? Как там твой предок сказал? Сражайтесь - и вы останетесь в живых?
        - Жить можно и в бывальщинах,- после небольшой паузы промолвил Ли.
        - И это верно,- кивнул воевода и улыбнулся в усы.- Да только кто ж о человеке ту бывальщину сложит, ежели жил он, как таракан, в нору забившись, и бежал от каждой мокрой тряпки? Так я говорю, Линя?
        - Ли-ня,- покатал на языке свое обрусевшее имя последний из чжурчженей. И впервые за много-много месяцев на его лице расцвела улыбка.
        - Так, воевода,- ответил он. И снова улыбнулся.

* * *
        - Эх ты! Воистину велик Новый город,- не сдержал восхищения Тимоха.
        На большом высоком холме вольготно раскинулся град, обнесенный мощными бревенчатыми стенами, из-за которых блистали золотом купола высоченных церквей.
        - И храмы из камня сложены. Экое чудо!- покачал головой Тимоха.
        Но особо изумляться времени не было. Заморенные кони дышали тяжко - того и гляди оба на бок завалятся. Да и князя Александра где-то сыскать надобно. В эдаком-то городе…
        - Поди помогут добрые люди,- решил Тимоха, направляя коня к городским воротам.
        В высокие ворота со створами, обитыми крест-накрест коваными железными пластинами, запросто могли проехать шесть подвод одновременно, при этом без риска зацепить друг друга осями. У ворот скучали трое сторожей, с головы до пят закованные в добротные доспехи. Четвертый, судя по осанистому виду, не иначе как начальник стражи, догрызал остатки мяса с бараньего мосла, время от времени обшлагом боевой кожаной рукавицы вытирая жир с губ и с густой черной бороды.

«И на кой такие ворота городить?- прикидывал Тимоха, подъезжая к широченному - под стать воротам - подъемному мосту.- Конечно, с виду сурьезное укрепление, а долбани хорошенько в середку - и слетят створы с петель за милую душу. Так, не ворота, а один вид, иноземным торговым гостям для лишнего изумления. А вот бронь у витязей хороша. Бояр они, что ли, воротниками[Воротник - охранник ворот (старорусск.).] выставляют?»
        Чернобородый витязь отбросил голый мосол, засунул пальцы за клепанный железными бляхами пояс, на котором болтался длинный прямой меч в изукрашенных серебром ножнах, окинул Тимоху подозрительным взглядом, прожевал мясо, срыгнул и вопросил:
        - И куцы тя черти несут, деревня?
        Не ожидавший такого приема, Тимоха открыл было рот, чтобы ответить достойно, но, опомнившись, насилу сдержался и натянул повод, останавливая коня.
        - К князю я. К Александру Ярославичу.
        Чернобородый фыркнул.
        - А чо не сразу к Господу Богу? И что за весть?
        Тимоха решил, что не стоит нарываться на свару с охраной, скрывая истину.
        - Послан я козельским воеводой. Град Козельск челом бьет и супротив Орды, что его осадила, подмоги просит у князя Александра.
        Остальные стражники, недобро скалясь, эдак ненавязчиво оперлись о тяжелые боевые копья, которые в умелых руках могли и мгновенно нанести смертельную рану остро отточенным жалом, и тупым концом древка метко садануть под шлем заляпанному дорожной грязью пришлому ратнику, ежели тот вдруг бузить вздумает.
        - С такой немытой рожей к князю нынче без очереди пущщают,- осклабился чернобородый.- Не знал?
        Тимоха проглотил и это. Правда, пришлось вызвать в памяти запретное - горящий хутор, свистящие ордынские стрелы, тетушку Дарью, медленно оседающую на землю…
        - Горазд ты зубы скалить, человече,- процедил он.- За тем ли только ты здесь у ворот поставлен?
        Оскал чернобородого спрятался за тонкими губами, блестящими от бараньего жира.
        - Слазь-ка с коня, родимый,- ласково проговорил он.- Щас узнаешь, зачем мы тута поставлены.
        Миг - и наконечники трех копий смотрят в лицо Тимохи.
        Похоже, о том, что у копья есть еще и тупой конец, местная охрана ворот не подозревала. По выражению лиц воинов Тимоха понял: одно слово чернобородого - и прямо сейчас на этом мосту окончится его поход.
        - Ладно, будь по-твоему,- сказал Тимоха, неторопливо слезая с коня.- Что теперь?
        - А теперь давай сюда меч и протяни вперед руки.
        Неизвестно откуда в руках чернобородого появился узкий ремень, свитый из нескольких полосок толстой бычьей кожи.
        - Ретивый ты больно как я погляжу. Вот щас стреножим тебя такого ретивого…
        - А сумеешь?
        Меч молнией вылетел из ножен, по пути перерубив толстое древко одного из копий. Возмущенно звякнув, отточенное жало описало дугу и вонзилось в деревянный настил в вершке от кончика сапога чернобородого.
        Тот инстинктивно отпрянул. Правда, его замешательство длилось недолго. Понятно, что абы кого начальником охраны городских ворот не поставят. Меч зашипел, покидая ножны.
        - Сумею, родимый,- ощерился чернобородый, вертанув кистью. Сверкающий кончик меча вычертил в воздухе хитрую фигуру.- Ишшо как сумею.
        Позади Тимохи стояли кони, мешая маневру. Хоть и широк был мост, а все же особо не развернуться. Четвертый охранник, на чем свет стоит кроя заимствованной от ордынских купцов мерзостной бранью пришлого невесть откуда воина, отбросил бесполезное древко и сдернул с пояса железную булаву.
        - Назад!- Тимоха хлопнул Бурку ладонью по шее. Умный конь тут же развернулся и потрусил прочь с моста. За ним, признавая старшинство, последовал заводной.

«Вот так-то лучше!- подумал Тимоха.- Ежели они кучей кинутся - вообще была бы малина».
        Но малины не получилось. Охрана пошла вперед грамотным полукругом - по бокам копейщики, в середине чернобородый плечом к плечу с мастером паскудного слова. К тому же на проезжей башне кто-то завозился, да на ней же что-то подозрительно заскрипело - точь-в-точь лук самострела, когда на нем тетиву натягивают.

«А вот это погано!» - пронеслось в голове Тимохи.
        Однако охрана почему-то наступать не торопилась. Да и чернобородый, кажись, слегка смутился, глянув куда-то Тимохе за спину.
        Там, за спиной, стремительно нарастал топот множества копыт. И, судя по тому топоту, то не крестьянские лошадки с выпаса возвращаются, а скачут тяжелые боевые кони. Которые, как правило, тоже не пастушков малолетних на себе носят. Какой же настоящий воин своего коня кому другому доверит?

«Теперь не вырваться. Клещи».
        Но опасность за спиной была незнакомой, эти же дурни у ворот - только обернись - того и гляди копьем в спину засветят, с них станется. Потому Тимоха решил до последнего не сводить глаз с охранников, а там - будь что будет.
        - Воюем?- раздался за спиной Тимохи веселый голос.
        - Да вот… Лихоимца пымали,- рыскнув туда-сюда глазами, сообщил чернобородый. Меч в его руке сейчас смотрелся вешью, которую, как бывает, вроде бы сдуру и схватил зачем-то, а вот куда деть, еще не решил.
        - Так уж и пымали?- усомнился голос.- То-то я гляжу - вон из моста Велимирово копье без древка торчит. Не иначе пойманный лихоимец постарался.
        Сзади послышался сдержанный многоголосый смех. Велимир закусил губу, проглатывая готовое сорваться с уст бранное слово, и покраснел как мальчишка.
        - Ты, Аксен, сначала бы повязал того лихоимца, а опосля похвалялся. Я смотрю, он зубастый.
        - Да ты только скажи, княже, мы враз… - встрепенулся чернобородый Аксен.
        - Мечи в ножны!
        От былой веселости в голосе не осталось и следа.

«Княже?»
        Тимоха рискнул обернуться.
        И опешил слегка.
        На горячем жеребце редкой молочно-белой масти восседал молодой витязь, которому, судя по едва пробившейся русой бороде, вряд ли минуло осьмнадцать весен. Малиновый плащ-корзно, схваченный на правом плече массивной золотой застежкой, трепал ветер, приоткрывая легкую кольчугу и клепаный широкий пояс. Сафьяновые сапоги того же цвета, что и корзно, были продеты в золоченые стремена. На кожаной перчатке, надетой на левую руку витязя, восседал белый кречет в закрывающей глаза малиновой шапочке-клобуке. Нравилось, видать, князю красное. Оно и понятно. Княжий цвет. Сам бы был на его месте, глядишь, тоже б понравилось…
        За князем монолитной стеной замерла конная дружина - десятка два ражих молодцев, схожих статью, словно богатыри из сказки. К седлам дружины были приторочены тушки серых гусей и тетеревов. Видать, кречет постарался. Такой поди один целой деревни стоит, а то и не одной. Рассказывали знакомые охотники про таких птиц, но самому видать не доводилось. Однако не до кречета было - Тимоха все не мог оторвать взгляда от Александра Ярославича. Слыхал Тимоха, что юн Новогородский князь, но чтобы настолько?..
        - Сказано было - мечи в ножны!- повторил князь - словно гвоздь вколотил. Недобро блеснули из-под шлема серые глаза.
        Тимоха и сам не понял, как его меч оказался в ножнах. И подивился тому немало. Будто не его рука сейчас совершила привычное движение. «Слово, что ль, какое знает?»
        - А теперь сказывай, пошто на воев напал?
        Тимоха насилу справился с волнением. Как-никак, вот оно, то самое, за чем воеводой в Новгород послан. Не оплошать бы…
        - К тебе шел, княже. Весть нес.
        - И что ж за весть такая, ради которой рус на руса с мечом кидается?- недобро прищурился Александр.

«А, была не была…» - подумал Тимоха и сказал просто, как в омут вниз головой прыгнул.
        - Меня, князь, мамка в детстве с печки не роняла, чтоб я ни с того ни с сего по своей воле с мечом на три копья кидался. Но, думаю, коли бы у тебя перед носом теми копьями махать начали, ты б тоже не стоял и не ждал, пока в тебе дырок понаделают.
        Князь перевел взгляд на чернобородого. Но тот уже оправился от смущения.
        - Мы, Александр Ярославич, службу свою знаем. И коли прет в ворота незнамо кто, твоим именем прикрываясь, то наше дело его обезоружить да проводить куда след.
        - А я мыслю, князь,- сказал Тимоха,- что кто-то не шибко хочет, чтоб горе людское до тебя доходило.
        - Ты о каком горе толкуешь?- свел брови князь.
        - О том горе, что по Руси нынче гуляет, пока ты соколиной охотой забавляешься. Об Орде.
        - Об Орде? О какой такой Орде?
        - Эвон как…
        Тимоха потянулся было поскрести пятерней в затылке - вот уж диво так диво, что кто-то на Руси об Орде не слышал, но одернул себя. Как-никак, князь перед ним, почесаться как-нибудь и в другой раз можно. Лишь спросил:
        - Рассказать дозволишь?
        Кречет на перчатке князя недовольно завозился и запищал.
        - Чую я, не зря мы сегодня в Городище не поехали, а решили перед тем в град наведаться. Скачи за мной,- бросил князь и тронул коня. Охрана, не произнеся ни слова, почтительно расступилась. Лишь чернобородый Аксен досадливо крякнул, но тоже смолчал.
        Тимоха свистнул Бурку и, не заставляя себя упрашивать, взлетел в седло. Проезжавший мимо дружинник, борода которого была словно снегом присыпана сединою, наклонился к нему и негромко сказал:
        - А меч свой все же сдай. У меня он точно не пропадет.
        Ни слова не говоря, Тимоха отстегнул меч и протянул его седобородому.

* * *
        Мороз крепчал.
        Во все стороны от войска хана Бату скакали отряды с единственным наказом - добывать еду. Любыми средствами, любыми путями. Для людей и - главное!- для коней. Нет ничего страшнее для ордынца, когда весеннюю грязь схватывает нежданный мороз и конь не может пробить лед копытом, чтобы добыть себе пучок лежалой травы.
        Большие переметные сумы были приторочены к каждому седлу - и отряды воинов, словно отдельные прутья гигантской метлы, сметали с земли Черниговского княжества все, что могли переварить конские и человеческие желудки.
        Горели деревни. Словно от лесного пожара в ужасе бежало зверье. Птицы стаями снимались с насиженных мест и летели куда глаза глядят, подальше от черных стрел, взлетающих с опаленной земли. Даже кроты и полевые мыши не спешили выбраться из норок, привлеченные запахами ранней весны, а зарывались глубже в землю, то и дело слыша нарастающий топот множества копыт… - Зашевелились!
        Уперевшись ногой в тын, Кузьма зацепил крюком тетиву и, резко откинувшись назад всем телом, взвел самострел.
        Вдали, под мерный рокот наккара, медленно нарастал черный вал ордынской конницы.
        Егор взял железный брус и ударил в било, подвешенное к крыше. Над Козельском поплыл тревожный, будоражащий звон.
        - Началось!
        Споро, но без суеты выстроились на стенах русские воины с мечами на поясе и с большими каплевидными щитами, пристегнутыми к левой руке. Сзади них встали лучники. Дело лучника - высматривать и поражать цель, дело щитоносца - защищать лучника. До тех пор, пока на стене только свои. Но не приведи Господь, влезут на стену чужие - щитоносцы возьмутся за мечи, а лучники по всходам спустятся вниз и снизу помогут витязям меткими стрелами.
        Черный вал приближался. И это была уже не беспорядочная орда полудиких кипчаков, одетых в самодельные кожаные доспехи.
        Отборный тумен кешиктенов Субэдэ - что люди, что кони - был с ног до головы закован в чешуйчатые доспехи. Словно сказочный железный дракон летел по-над полем.
        Коротко рыкнул наккар - и единым движением кешиктены выдернули из саадаков мощные составные луки, каждый из которых более года изготавливался из рогов яка, бамбуковых стеблей и подколенных сухожилий оленя и стоил целое состояние. Из такого лука любой из воинов железного тумена за сто шагов из седла скачущего коня попадал в глаз тарбагана[Тарбаган - млекопитающее рода сурков.] , а иные и за сто двадцать шагов срезали воткнутую в землю стрелу.
        Но на то расстояние в сто шагов еще нужно было добраться.
        Коротко хекнул русский камнемет, выбросив из-за стены рой железных шипов, но выстрел пропал впустую. Шипы отскочили от брони железного тумена, а подкованные металлическими бляхами копыта коней передовой тысячи словно молоты вдолбили их в землю. Лишь пара-тройка кешиктенов вывалилась из седел, пораженные в смотровые отверстия железных масок, прикрывающих лицо. Остальные продолжали движение, на скаку натягивая тетивы луков.
        Но тут ударили со стены русские самострелы, снабженные чжурчженьским громовым порошком.
        Два десятка огненных стрел прочертили морозный воздух черными дымными линиями и взорвались, проделав в конной цепи кровавые бреши. Но ни один из остальных боевых скакунов железного тумена даже не споткнулся - им, привычным к штурмам чжурчженьских крепостей, почти каждая из которых огрызалась такими стрелами, подобный грохот был не в диковинку.
        Двести шагов… сто пятьдесят… сто!
        Прицельный залп сотен стрел хлестнул по защитникам Козельска.
        - Хуррраг-гх!!!- Вместе с залпом по ушам ударил многоголосый боевой клич Степи.
        Дружинники единым движением пали на одно колено и подняли щиты, защищая себя и лучников. Но как вода находит щели в плотине, просачиваясь сквозь нее тонкими струйками, так и ордынские стрелы кое-где нашли свои лазейки.
        Заперев в груди стоны, раненые покидали стену, унося с собой убитых. Быстрее, быстрее, прочь, чтобы не мешать ответному залпу лучников, не прервать ненароком слаженную работу витязей, натягивающих тетивы самострелов. Внизу, у подножия стены, их уже встречали мужики с носилками - унести побыстрее страдальцев в ближайшие терема и избы, где бабы, наученные персом Рашидом и бабкой Степанидой, извлекут стрелы и промоют раны там, где сами лекари не поспеют.
        Убитых складывали в ряд у стены детинца. Слава Богу, невелик пока был тот ряд, но кто знает, каков он будет после штурма?..
        А меж тем кешиктены, как и прежде кипчаки, вновь закрутили карусель. Выпустившего стрелу всадника тут же сменял другой. Непрекращающийся ливень стрел застучал по щитам дружины, мощными ударами вырывая их из рук, приоткрывая щели в защите, через которые порой влетала следующая стрела. К тому же карусель вдруг изменила форму, из круглой превратясь в овальную.
        На дальнем конце поля встали пешие ордынцы с зажженными факелами. Конные лучники сменили колчаны. В новых колчанах были другие стрелы. Проносясь мимо, кешиктены подносили обернутые просмоленной паклей древки к пламени - и неслись обратно к крепости.
        Огненные стрелы прочертили воздух.
        - Город решили поджечь, с-сволочи!- прошипел воевода, посылая очередную стрелу в железный вал ордынцев. Ныне воинам команд не требовалось - каждый и так знал свое место, и каждый лук был на счету. А лук в руках воеводы двух иных стоил.
        - Нет. Им нужен дым,- бросил Ли, оторвавшись на мгновение от прицела самострела и заодно смахнув рукавом халата пот со лба, будто и не мороз на дворе.
        И правда, втыкаясь в дерево, облитое водой и прихваченное морозом, стрелы ничего не поджигали, но чадили отменно, мешая прицельной стрельбе.
        Стена окуталась черным дымом. Дым лез в глаза, щипал ноздри, застилал пеленой то, что творилось на поле…
        - Воды!- взревел воевода, перекрывая оглушительный шум боя.
        На стену побежали мужики с тяжелыми деревянными кадушками в руках. Широко размахнувшись, плескали на тын - и вновь бежали вниз за водой. Или падали, бездоспешные, с горящей стрелой в груди.
        Выплеснув свою кадку, вдруг охнул - и осел вниз кузнецов подмастерье, удивленно глядя на тлеющую стрелу, торчащую чуть ниже ключицы. Покатилась вниз по всходам пустая кадка. Парень нерешительно протянул руку к древку. Огонь лизнул ладонь. Рука сама дернулась назад.
        - Левка!!!
        Страшный крик Ивана разорвал окрашенный черным дымом воздух. Растолкав встречных, кузнец взлетел по всходам на стену и склонился над подмастерьем.
        - Левка… Как ты, а?!
        - Жжется… - тихо пожаловался парнишка. Его взгляд стремительно заволакивался светлой дымкой.
        - Погодь, слышь! Ты это… ты погодь, а?
        Сильные пальцы кузнеца схватились за горящую стрелу и, переломив ее посредине, сдернули с обломка древка горящую паклю. В воздухе пахнуло паленым мясом, но кузнец, не обращая внимания на свои ожоги, приподнял голову раненого.
        - Так как, Левушка? Так не жжется боле?
        Но прозрачная дымка уже полностью застила взгляд раненого. Его тело содрогнулось - и, вытянувшись струной, вдруг обмякло, отпустив на волю освобожденную смертью душу.
        Из закушенной губы кузнеца вниз по бороде стекла капля крови и запуталась в темно-русых, чуть тронутых сединой курчавинах.
        - Так,- тускло сказал кузнец, осторожно кладя голову мертвеца на залитый кровью деревянный настил.- Вот оно как, значица.
        И, подхватив из рук прислонившегося к тыну раненого дружинника лук и полупустой колчан, поднялся с коленей и, отбросив мощной дланью ближайшего щитоносца, во весь свой немалый рост возвысился над тыном.
        - Вот как оно, значица,- словно заведенный повторял кузнец, одну за другой меча стрелы в плохо видимую за дымовой завесой ордынскую «карусель».- Вот как оно…
        Его ноги умело подсекли сзади. Иван грохнулся обратно на колени, но тут же всем телом резко повернулся назад, норовя вслепую ударить обидчика с правой.
        Руку кузнеца перехватила другая, не менее сильная рука. Сзади навалилось тяжелое тело, пригнуло книзу. И сразу, коротко свистнув, сквозь то место, где мгновение назад торчала голова Ивана, пронеслись две стрелы с черным оперением и вонзились в поддерживающий крышу столб, сердито дрожа.
        - Да кто…?!- рванулся кузнец.
        - Помереть, Иван, оно завсегда успеется,- мягко сказал Игнат, продолжая удерживать кузнеца.
        Тот рванулся еще раз - и обмяк. Его плечи задрожали.
        - Да он… Левка… он мне заместо сына был…
        - Парня не вернешь,- так же мягко продолжал увещевать Игнат.- А ты еще в отместку много ордынских жизней унести сможешь, прежде чем свою отдашь. Помни - нам до прихода подмоги продержаться надобно.
        - Ладно, пусти уж,- выдавил из себя кузнец, вставая.
        Игнат отпустил.
        - Спасибо,- буркнул Иван, пряча глаза.
        - Да ладно, нешто мы без понятия.
        Щитоносец, отброшенный кузнецовой рукой, потирал плечо - об столб приложился.
        - Ты это… не серчай, парень,- повинился Иван. Над головой снова свистнула горящая стрела.
        Прочертив черный след, стрела воткнулась в крышу ближайшей избы, крытую обледенелым мехом, и погасла, шипя, словно разъяренная змея.
        - Бывает,- кривясь, ответил витязь.- Щит подержи пока - плечо отсохло. Ну и ручища у тебя!
        - Давай сюда.
        Кузнец отложил лук и пустой колчан и умело вздел на руку щит - как-никак, сам умбон[Умбон - металлическая, обычно выступающая бляха в центре щита. Иногда выполнялась в виде заточенного клинка.] ковал да по краям оковку делал, а своя ноша, известно, не тянет. Да и лучшее средство от горя и мыслей - окунуться по маковку в горячку битвы, чтоб одно сидело в голове - бей!
        Подхватив из лежащего у ног джида сулицу, Иван широко размахнулся, собираясь метнуть кованную своею рукою смерть туда, в копошащуюся в дыму человечью массу… как вдруг над стеной разнесся мощный глас воеводы:
        - Не стреляяааать…!!!!
        Дым рассеивался. И там, в паре десятков саженей от дальнего края рва…
        - Господи… Да что ж вы делаете, ироды!- выдохнул кто-то над ухом кузнеца.
        Онемевшие русские ратники с ужасом смотрели на то, что успели свершить ордынцы под покровом едкого черного дыма.
        - Хашар,- коротко произнес Ли, отрываясь от прицельного желоба самострела. Его выжидательный взгляд замер на железной маске-личине, прикрывающей лицо воеводы.
        А воевода медленно опускал лук.
        Русские не стреляли. Не стреляли и ордынцы, опасаясь вызвать ответный ливень стрел. Хотя, если б и стреляли, вряд ли кто ответил бы.
        Над стеной повисла мертвая тишина. Тихо было и на поле - лишь медленно приближался к крепостному рву слабый шелест многих ног, шаркающих по утоптанному снегу, перемешанному с землей и человеческой кровью.
        Рабы и спешенные кипчаки несли четыре моста, связанные из бревен. Знакомых бревен, судя по пазам на концах.
        - Избы раскатали… - шепнул кто-то.
        Перед движущимися мостами, выставив вперед короткие копья и на всякий случай держа наготове круглые щиты, цепью двигались кешиктены. Но вряд ли щиты могли понадобиться ордынцам.
        Во много раз более надежный щит был впереди. Мужики, бабы, ребятишки, согнанные с соседних деревень, шли, неся в руках большие вязанки хвороста. А сзади их слегка кололи в спину острия ордынских копий.
        Но порой трудно на ходу рассчитать силу, держа на весу тяжелое копье, и тем более, когда рассчитать ту силу не особо стараешься. Оступилась, охнула - и тихо опустилась на землю дряхлая старуха. Ордынское копье кольнуло ее под лопатку чуть сильнее, чем следовало - и достало до сердца. Кешиктен в шлеме-полумаске досадливо крякнул, пнул на ходу труп и, стряхнув щит с плеча на руку, прикрыл на всякий случай шею и не защищенный железом подбородок…
        В центре цепи пленных шел пожилой сельский поп, прижимая к груди небольшую вязанку хвороста. Несмотря на малый вес, ноша тянула книзу, ломала спину, заставляла горбиться.
        Но не столько вязанка была тому виной. Тяжкий груз давил на старые плечи. Словно живая картина ада застыла перед глазами батюшки - горящая деревня, жуткий бабий вой, черные тени всадников, волокущие за собой на арканах человечьи тела, дьячок Герасим, выдернувший в запале кол из забора да тут же и повалившийся кулем в снег с рассеченным надвое лицом.
        - Господи… за что, Господи?- лишь повторял старик словно в бреду, с немалым трудом переставляя ноги. Смутно отложилось в голове, будто и не с ним было - ударили в лицо, сунули в руки что-то, сказали ломано «шьягай, дед», пихнули в спину древком копья - и пошел куда сказали. А куда? Зачем?
        Хоть и слезились глаза от встречного ветра, а все ж заметил поп, как споткнулась и упала Семеновна, как качнулся назад наконечник ордынского копья, обагренный свежей кровью, и тут словно пелена упала со старческих глаз. Увидел он разом все - и израненное копытами поле, и стену города, утыканную тлеющими стрелами, и односельчан… И себя словно со стороны увидел. И то, на что вели их басурмане, осознал внезапно.
        - Вразуми, Господи!- в отчаянии прошептал старик.
        И тут из разрыва туч внезапно излился потоком яркий солнечный свет. И в том потоке света почудилась старому священнику призрачная фигура.
        - Господь шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь,[Библия. Исход,
13, 31.] - непослушными губами прошептал батюшка.
        Но столп не двигался.
        Не двигалась и фигура.
        Лишь тихий голос прозвучал в голове:
        - Куда ведешь детей своих, пастырь? Какого агнца прижал ты к груди своей?
        Непонимающе опустил старик глаза на свои руки. Вязанка хвороста? Откуда?
        И почудилось ему, будто сквозь сухие прутья проступила и закапала на землю густая кровь.
        И тут старик… улыбнулся. Вдруг легко и свободно стало у него на душе. Почудилось ему, будто встали во весь рост на стене крепости воины в сверкающих доспехах и, наложив на луки огненные стрелы, смотрят все на него.
        Вязанка упала на землю. Старик повернулся лицом к цепи кешиктенов, не переставая улыбаться.
        - Благодарю тебя, Господи!- закричал он, воздев глаза к небу, в котором черная туча медленно наползала на светлый лик солнца.- В столпе облачном говорил Он к ним; они хранили Его заповеди и устав, который Он дал им…[Библия. Псалтирь, псалом
98, 7.]
        Идущий следом кешиктен замешкался. Доселе не видал он такого - чтобы разом распрямился согнутый годами и горем старик, словно вдруг став на голову выше.
        Священник протянул сухие руки и взялся за копье.
        - Будет же время, когда воспротивишься и свергнешь иго его с выи твоей![Библия. Бытие, 27, 40.] - громко крикнул он, направляя копье себе в грудь.- Ныне настало то время! Так не посрамим же, братья и сестры, Святой Руси и имени Господа нашего!
        Кешиктен подался назад, но старик, глядя ему в глаза, с неожиданной силой рванул копье на себя.
        Каленое острие с едва слышным треском прорвало рясу и легко вошло в тело. Не отпуская копья, священник стал клониться к земле. Кешиктен сделал шаг назад и сильнее рванул древко, но было поздно.
        Живой шит упал. А прилетевшая со стены стрела вошла точно в незащищенное место между подбородком и железным воротником…
        Ли с великим изумлением смотрел на то, как линия русских пленных вдруг заволновалась, почти единовременно побросала вязанки и стала бросаться на копья и мечи кешиктенов. Последнему из чжурчженей показалось, что не человечий стон пронесся вдоль крепостной стены, а сама земля застонала от безутешного горя.
        - Великий подвиг!- прошептал пораженный Ли.- Этих людей нельзя победить!
        А русские стрелы уже летели в ордынцев, и хотя глаза многих витязей застилали слезы, редкая из стрел не нашла своей цели.
        Но сзади рабов, что несли мосты, шла еще одна цепь кешиктенов, в руках которых были длинные пастушьи бичи, способные вырвать из тела кусок мяса. Коротко рявкнула команда, бичи взвились в воздух - и рабы бегом кинулись к крепости, стремясь бросить мосты на торчащие колья и протолкнуть их дальше, через ров.
        Мосты прикрывали бегущих. Кто-то падал, пытаясь выдернуть стрелу из ноги, кто-то истошно кричал, не в силах оторвать от бревна пригвожденную сулицей руку, но мосты все равно двигались вперед.
        А сзади них к проезжей башне неспешно катился таран, похожий на большую избу на колесах с крышей из плотно пригнанных друг к другу железных листов. Из единственного окна избы, обращенного к крепостной стене, торчало бревно, увенчанное большим, блестящим от жира железным навершием, схожим по виду с зубилом, коим кузнецы рубят кольчужные прутья.
        - Ох, беда!- простонал кто-то из ратников.
        - Молчи!- вызверился на него кузнец Иван, подхватывая новую сулицу - прежняя, пробив насквозь пластинчатый доспех, торчала в груди кешиктена, пытавшегося перелезть через ограду из кольев.- Тоже мне, гридень.
        - Да не то беда, что таран гонят и что ордынцев много,- сердито бросил ратник, натягивая лук и прицеливаясь.- Стрел у нас мало осталось…
        Один из мостов, истыканный стрелами словно еж, накренился набок и с размаху грохнулся наземь, похоронив под собой с десяток рабов. Но остальные достигли цели. Первый упал на колья, которые с треском подломились под весом тяжелых бревен. Рабы и кипчаки бросились врассыпную - и тут же попадали наземь, сраженные стрелами и сулицами защитников крепости.
        По этому мосту пробежали другие - и остановились было, пораженные глубиной рва.
        - Гих, боол![Гих, боол! - Бегом, раб (тюркск.).] - вместе со свистом бичей взвилось сзади.
        Жгучая боль опоясала ноги и спины тех, кто бежал последними. Они рванулись вперед - и те, кто был спереди, посыпались в ров на острые колья. Мост ухнул вниз и встал торчком, став неожиданной дополнительной опорой для следующего моста, который, проехавшись по трупам рабов, словно по каткам, надежно соединил края рва. По нему лавиной хлынули кешиктены, волоча осадные лестницы и доставая на бегу мечи и штурмовые крючья.
        Последний мост должен был перекрыть ров на пути к проезжей башне. За ним по дороге медленно тащился таран.
        Субэдэ, по-прежнему наблюдавший за битвой со своего излюбленного места на холме, поочередно ткнул пальцем в свою отборную сотню Черных Шулмусов, стоящую у холма, потом в поредевший отряд Желтозубых и в мост, двигаюшийся впереди тарана.
        Барабаншик все понял без слов. Вновь зарокотал наккар, донося до воинов приказ полководца.
        Черные Шулмусы рванули коней с места, словно только и ждали приказа, на скаку доставая луки из саадаков. Вслед за ними, гремя доспехами, побежали Желтозубые.
        - Смотри-ка, никак гвардию прям на нас послали,- кивнул Егор на приближающуюся отборную сотню кешиктенов, закованных в дорогие черненые доспехи.
        - Сдается мне, что вся эта железная саранча, что сейчас под стенами топчется, и есть гвардия,- мрачно пробормотал Кузьма.- А те черти, что на нас прут, вроде как над гвардией гвардия.
        - Велика нам, выходит, честь оказана,- хмыкнул Егор, вкладывая в желоб самострела новый болт.- Сейчас проверим, какова толщина кишок у той гвардии.
        Он едва успел спустить тетиву и удостовериться, что болт пропал не зря - передний Шулмус с черным пером на шлеме кубарем скатился с коня. Но почти сразу же дождь стрел ударил по тыну.
        - Ложись!
        Кузьма упал, увлекая за собой Егора. По шлемам застучала щепа от взлохмаченной стрелами верхушки тына.
        - Прицельно бьют, сволочи,- застонал Кузьма.- Теперь не высунуться!
        Через некоторое время к стрелам присоединились круглые железные пули.
        - Праштами, что ль, лупят?- подивился Егор, подняв с пола смятый комок металла.
        - Это самострелы у них такие,- мрачно ответил Кузьма. И добавил, чуть не плача от досады: - Эх, сейчас же они таран подгонят и раздолбают ворота к чертовой бабушке! А мы тут сидим и как куры по углам щемимся!..
        А на стене шла сеча.
        Над тыном показалась голова. Скуластая харя оскалилась из-под шлема, взметнулась рука с кривым мечом - и улетела в сторону, отсеченная широким лезвием боевого топора. Кешиктен завизжал, рванулся вперед, норовя впиться зубами в ногу - но тут же противоходом вернулся топор, вбив обухом шлем ордынца по самые плечи. Мертвое тело ухнуло вниз.
        Игнат усмехнулся - не отвык за торговыми делами топором-то махать.
        Из-за его спины справа выметнулась черная рука с круглым кожаным щитом. В щит ударило, из днища вылезло острие метательного дрота.
        - Спасибо, Кудо,- кивнул Игнат, размахиваясь для нового удара - кешиктены лезли на стену один за другим.
        Кудо не ответил - он был занят. Бросив отяжелевший щит, из которого некогда было вытаскивать ордынский дрот, темнокожий воин обеими руками взялся за копье-меч, и оно закрутилось, словно лопасти мельницы при урагане, одну за другой сшибая со стены черные фигуры. При этом Кудо умудрялся еще и посматривать в сторону Игната - не требуется ли помошь?
        Сосредоточенно работал кривой саблей ибериец Григол. Двое звероватых братьев прикрывали его по бокам, ловко разя врагов железными шестоперами. Каждый удар братьев сопровождался утробным ревом, от которого ордынцы невольно шарахались в стороны. Григол орудовал саблей молча, лишь веселой яростью сверкали глаза из-под шлема…
        Никита бросил самострел - не до него - и, выхватив из-за голенища новый нож, всадил его снизу под подбородок лезущему на стену кешиктену. Как-то само собой все получилось.
        На руку плеснуло теплое, мигом намочило рукав льняной рубахи, тут же прилипшей к телу. Под подбородком кешиктена лопнул надрезанный ремень шлема. Голова ордынца дернулась, шлем свалился, звякнув об оплечье, укатился куда-то. Следом из разжавшейся руки выпал кривой меч. На Никиту укоризненно глянули раскосые глаза.

«А ведь мы с ним одногодки»,- мелькнула мысль.
        Тело ордынца обмякло и потянуло за собой руку Никиты. Глаза кешиктена продолжали смотреть на него снизу, но сейчас это были уже не глаза, а пустые бусины внутри кожаных шелей век. Никита понял, что нож, зажатый в его руке, все еще торчит в голове ордынца. Он дернул, кровь хлынула сильнее, заливая рубаху,- и тут ему стало плохо.
        - Эй, парень, не время блевать-то!
        Неизвестно откуда, над Никитой возник Васька. Чекан в его руке плясал не хуже скоморошьего бубна. Одним ударом Васька отправил обратно лезущего на стену степняка, вторым перерубил веревку, привязанную к ордынскому штурмовому крюку, что вцепился в стену, словно железный паук.
        Желудок выбросил последнюю порцию горечи - и тут прямо перед носом Никита увидел ордынский меч. Дорогое оружие, с рукоятью, отделанной серебряной насечкой, лежало в луже из содержимого Никитова желудка и крови своего бывшего хозяина.

«Плевать!»
        Никита сглотнул, справился с мутью, плававшей перед глазами, подхватил меч, наскоро вытер его о порты мертвого кешиктена, выдернул из головы трупа нож, взял его в левую руку - и ринулся в битву…
        Кузнец Иван перехватил руку ордынца, показавшегося над тыном, вывернул ее противосолонь и, отняв зажатую в той руке железную палицу, обрушил ее на шею хозяина.
        Палица попалась знатная. Таких Иван доселе не видывал, хотя за свой век немало всякого оружия через свои руки пропустил. Тяжелый шестопер с зубчатыми перьями словно сам вел руку, требовалось лишь указать направление. Не рассчитав силушку, Иван жахнул со всей мочи по первому попавшемуся степняцкому шлему - а выдернуть не смог. Шестопер легко пробил железо и чуть не по рукоять вошел в череп кешиктена.
        Звяк!
        Звук пришел слева.
        Узкий прямой меч отбил легкую ордынскую саблю и каким-то плавным, словно замедленным движением смахнул голову степного воина. Обезглавленный труп еще постоял мгновение на ногах, повернулся, словно ища потерянную голову, и, звеня доспехом, покатился вниз по всходам.
        - Пошли,- сказал Ли, тонким платком вытирая лезвие меча.- Нам туда надо.
        И показал глазами на проезжую башню. Иван отчаянным усилием с треском выдернул из головы трупа полюбившийся шестопер и кивнул:
        - Пойдем.
        Ли кивнул на оружие кузнеца.
        - Хороший ланъацзянь.
        - Чего?
        - В переводе на ваш язык - дубинка, подобная течению реки. Оружие моей родины. Наверно, его бывший хозяин успел побывать там при жизни…
        И, внезапно помрачнев, быстрым шагом направился к башне, огибая по пути трупы и группы сражающихся. Кузнец бросился следом - зашибут еще Линьку ненароком. Он хоть и дерется знатно, и вид при том делает, что весь из себя такой непробиваемый, а тоска-то в нем по убитым ордой соплеменникам сидит сурьезная. Через ту тоску погибнуть по дурости - раз плюнуть…
        Таран вполз на мост, ведущий к воротам, прикрытым днишем подъемного моста.
        - Пора, воевода!- гортанно крикнул Григол, но Федор Савельевич его не услышал, отбиваясь мечом сразу от двух насевших на него кишиктенов.
        - Шшшени дэда!- по-своему ругнулся ибериец и, что-то крикнув братьям, побежал к краю стены, где на железной треноге стояла жаровня, над которой дышал жаром забытый впопыхах котел с кипящим маслом. Рядом с жаровней лежал приготовленный заранее саадак с луком и несколькими стрелами.
        По пути рубанув напоследок по чьей-то шее, прикрытой пластинчатой бармицей, Григол бросил саблю в ножны, подхватил саадак, выдернул из него лук со стрелой, обмотанной у наконечника просмоленной паклей, сунул стрелу в огонь, наложил ее на тетиву - и, разогнувшись, в полный рост возвысился над тыном, целя не в черный поток кешиктенов, льющийся через мост на стену, а куда-то в сторону реки, медленно текущей по левую руку от стены.
        На лице Григола мелькнула довольная усмешка - похоже, он нашел цель, ради которой стоило рискнуть жизнью, но прилетевшая из-под стены стрела с черным оперением сорвала ту усмешку с его лица, разорвав щеку.
        Григол сцепил зубы и, преодолевая боль, попытался восстановить прицел. Но вторая стрела тупо ударила его в живот - отряд кешиктенов прицельно бил по защитникам крепости с противоположной стороны рва.
        Горящая стрела ушла в небо. Ибериец уронил лук и медленно сполз вниз.
        - Гришка!- бросился к нему скоморох.- Держись, Гришка, сейчас вытащим!
        Рядом с Васькой к иберийцу бежала Любава. С ее меча на бегу срывались капли чужой крови. Своя тоже промочила левое плечо немой дружинницы, но в ее глазах плескался тот яростный огонь битвы, при котором на свою боль не обращаешь внимания.
        - Там… там запал… - прохрипел Григол, стараясь удержать ускользающее сознание.- Скажите воеводе…
        - Какой запал?
        Скоморох склонился над раненым и с тревогой заглянул в глаза иберийца.
        - На стрэле яд,- раздался над головой Васьки гортанный голос.- Он тибя нэ видит. Мы понэсем.
        Васька поднял голову. Над телом раненого стояли двое его братьев с окровавленными шестоперами в руках.
        - Несите,- кивнул Васька.- К этому… к Рашиду несите. Он от любого яда травку найдет.
        Братья подхватили бесчувственного Григола и бегом припустили вниз по всходам. Васька же, отыскав глазами воеводу - тот только что справился со своими ордынцами и высматривал, кого бы еще угостить мечом,- набрал в грудь поболе воздуха и гаркнул во все горло:
        - Федор Савельич! Тут ибериец что-то насчет запала говорил!
        Но на воеводу уже наскочил приземистый щекастый кешиктен, верткий как ласка и сильный как буйвол. Меч ударился о меч, искры сыпанули на дощатый помост крепостной стены.
        - Давай сам!- выкрикнул Федор Савельевич, на выдохе опуская клинок.- Стреляй, язви тя в душу!
        Однако кешиктен оказался опытным воином. Подставив круглый щит под удар воеводы, он сам перешел в наступление, ловко орудуя длинным, чуть изогнутым мечом.
        Васька метнулся к луку, который выронил ибериец, пока абсолютно не представляя, в какую такую цель требует воевода послать горящую стрелу…

…На проезжую башню Иван взлетел почти одновременно с последним из чжурчженей. Тот уже особо не торопясь стаскивал мокрые бычьи шкуры со странной махины, которую они с кузнецом закончили мастерить как раз перед первым ордынским штурмом. У самострела, то и дело прикрываясь большими щитами, возились двое витязей.
        - Ты б приглядел бы за ним, что ли,- кивнул на Ли витязь постарше.- Тут сам только успевай поворачиваться, чтоб ордынец не подстрелил, словно тетерева. Так и твой дружок уже только что чуть стрелу глазом не поймал, кабы мы не прикрыли. Вон щит запасной возьми.
        - Ты б пригнулся, что ль?- проворчал Иван, заслоняя Ли щитом.
        - Позже пригнусь,- кивнул чжурчжень, срывая с махины последнюю шкуру.- Ты меха качай, кузнец, а то как бы нас всех сейчас не пригнули.
        Словно в подтверждение его слов башня внезапно сотряслась от страшного удара. С крыши на головы и плечи воинов посыпалась труха, пол заходил под ногами.
        Рискнув, Кузьма высунул голову над тыном - и тут же нырнул обратно.
        - Что там?- крикнул Егор.
        - А то не знаешь?!- заорал в ответ Кузьма, перекрывая голосом шум боя.- Изба железная мост и ворота рушит! И сулицы с праштными пулями от ее крыши отскакивают - не пробить!
        Ли толкал махину вперед, подгоняя ее впритык к линии тына. Махина представляла собой полую железную трубу с большим котлом, подвешенным к ее концу с одной стороны и с мехами с другой. Над трубой шел длинный кожух.
        Наконец котел коснулся бревен. Ли двинул вперед деревянную рукоять - и над тыном из кожуха на пару саженей вперед высунулась вторая, более тонкая труба.
        - Качай!- взвизгнул Ли.
        Иван бросил щит и схватился за рукоятки мехов. Ордынская стрела прилетела снизу, рванула рукав рубахи, выбившейся из-под кольчуги, и, запутавшись в полотне, повисла, болтаясь и скребя наконечником по руке при каждом движении. Выдергивать ее времени не было.
        Ли пригнулся, одним движением высек искру из огнива, поджег трут и бросил его в котел.
        В котле забулькало. Полужидкая вязкая смесь из масла, угля, серы и смолы всосалась в толстую трубу, подгоняемая сзади потоком воздуха из мехов, пробежала по второй трубе, торчащей из кожуха, и веером тяжелых горящих брызг пролилась на обитую металлом крышу тарана.
        Горящие струи почти мгновенно просочились сквозь стыки железных листов. Над полем битвы разнесся многоголосый душераздирающий вой. Из-под тарана выскочили несколько человек, пробежали по мосту и покатились по земле, пытаясь сбить неугасимое пламя, лижущее их головы, лица и плечи. Стрелы защитников крепости, прилетев со стены, прекратили мучения несчастных.
        Но к тарану уже мчалось несколько кешиктенов. На их плечах болтались мокрые звериные шкуры.
        - Иван, качай быстрее!- закричал Ли. Кузнец налег на мехи с удвоенной силой. Воздух протяжно загудел в трубе огнеметной махины, словно какой-то злой дух завывал от восторга, гоня по желобу горящую смерть.
        Огненный поток выплеснулся вперед на несколько саженей, залив и таран, и мост, на котором он стоял. Конные кешиктены рванули поводья, заворачивая коней назад и воротя лица от огненного факела, полыхнувшего на том месте, где только что стояла неуязвимая осадная машина…
        Ни единый мускул не дрогнул на лице всадника в черном плаще, неподвижно стоящего на вершине холма. Лишь побелели пальцы, сжимающие рукоять вложенной в ножны сабли.
        - Позовите шамана,- не оборачиваясь, едва слышно прошептал Субэдэ.
        - Я давно здесь, Непобедимый,- ответил скрипучий голос из-за спины полководца.

«Плохо. Очень плохо. Я перестал чувствовать чужих за спиной…»
        - Как думаешь, звездочет,- по-прежнему не оборачиваясь, сказал Субэдэ,- мог ли среди урусов затесаться один из чжурчженей, помимо военных секретов своего народа, знающий также и секрет греческого огня?
        Сзади звякнули бронзовые колокольчики, подвешенные на длинных шнурах.
        - Я видел множество битв, Субэдэ-богатур,- ответил голос, напоминающий стон старого карагача, когда его ломает степной ветер.- Но похоже, что в этой битве духи всех народов, пригнутых к земле, либо стертых с ее лица непобедимой Ордой, ополчились против тебя. И что стоит духам собрать за стенами этого города нескольких лучших сынов тех примученных и уничтоженных народов для того, чтобы уничтожить Орду?
        Как бы в подтверждение этих слов над тыном вдруг выросла сухопарая фигура с луком в руках. В серое небо взвилась одинокая огненная стрела.
        Субэдэ прищурился.
        Стрела пролетела половину пути, на мгновение словно зависла в верхней точке - и ринулась вниз, в огромную кучу земли, древесных стволов и мусора, за многие годы нанесенного течением реки на берег и отделяющую реку… от крепостного рва.
        Лицо степного полководца внезапно стало белым. Стрела еще не достигла цели, но Субэдэ уже понял, что вовсе не река нанесла на берег эту хаотичную с виду дамбу.
        Стрела нырнула в сплетение сухих веток вывороченного с корнем старого дуба - и дамба внезапно раскололась надвое. Из ее середины вырвался сноп огня, взметнувший в небо обломки дерева, камня и надежд ордынского полководца на скорую победу.
        Из пролома в ров хлынула темная весенняя вода, снеся по пути опору единственного штурмового моста вместе с толпившейся на нем полусотней кешиктенов.
        Над стеной русской крепости пронесся торжествующий рев, напоминающий атакующий крик ордынских туменов.
        - …уррра!!!- донеслось до холма.
        Вниз из-за русского тына с удвоенной силой полетели сулицы, бревна и камни, добивая тех, кто имел несчастье оказаться в числе штурмующих стену. На глазах Субэдэ гибла лучшая тысяча его тумена.
        Из-под ногтей его побелевших пальцев, сжимающих рукоять сабли, выступила темно-красная, почти черная кровь…

* * *
        В крышу ударило - в который уж раз за эту седьмицу. Однако поруб был крыт на совесть - как-никак, серьезное помещение, не курятник какой-нибудь. Но, как говорит молва народная, капля камень точит. Видать, и в крыше поруба образовалась прореха.
        К ногам крестоносца упала стрела. У самого наконечника стрелы тлел примотанный к древку кусок просмоленной пакли.
        - Орда город поджигает,- равнодушно произнес крестоносец.
        - Чаво?- зевнул дед Евсей.
        - Говорю, степняки город твой решили поджечь,- повторил рыцарь.
        - Дык они насчет Козельска много чаво в последнее время решали,- сказал дед, протирая глаза.- Однакось выкусили. Я мыслю, что и на этот раз обломаются. Ты б затушил ту пакость, а то ишшо солому подожжет.
        Крестоносец ударил каблуком по стреле. Древко переломилось, под сапогом зло зашипело.
        Они сидели на пучках прошлогодней соломы, прислонясь спинами к противоположным стенам поруба. На коленях деда Евсея по-прежнему лежал взведенный самострел. На коленях крестоносца покоились его руки, крепко связанные сыромятным ремнем.
        Рыцарь тоже зевнул и энергично потряс головой.
        - Сон нагоняешь своей зевотой,- пожаловался он. За время плена его лающий акцент почти исчез.
        - Дык я ж не нарочно,- ответил дед и снова зевнул.- Почитай весь день Орду колошматили.
        - Вы колошматили. А я на палке висел, как баранья шкура.
        - Тебя в полон взяли. Значить, положено висеть,- наставительно сказал дед.
        - Слушай, старик!- вдруг взмолился крестоносец.- Христом Богом прошу - скажи своему воеводе насчет меня! Поди ж забыли уже все, что у них пленный в порубе сидит.
        - Пробовал раз сказать,- вздохнул Евсей.- Отмахнулся Федор Савелич, «потом» сказал. Да и то правда - не время лезть к нему с разными глупостями. Скажи спасибо, что отвязываю тебя от перекладины, когда сам здесь сижу.
        - Спасибо???- взвился рыцарь. Сложенные вместе кулаки под веревками сжались, став похожими на боевой молот.- Спасибо сказать?!! Слышишь, старик, я не хочу сдохнуть здесь, как крыса! Развяжи мне руки и верни мне мой меч!
        - Но-но, не балуй!
        Покоящийся на коленях деда Евсея самострел угрожающе шевельнулся.
        - Ишь ты, «развяжи». Я те меч верну, а ты меня тем же мечом, да по темечку.
        Дед покосился на руки пленника и проворчал:
        - Хотя мне много не надо. Мне и одного твоего Удара хватит, чтобы Богу душу отдать. Вон у тебя кулачищи-то какие здоровые.
        Крестоносец перевел дух.
        - Если б я хотел убежать, я бы давно это сделал,- устало произнес он.
        - И куды ж ты убег бы, сердешный,- хмыкнул дед,- кады кругом Орда? Развяжи его, ишь! А он воям нашим, что сейчас на стенах стоят, тем мечом - да по спинушкам.
        - Даю слово… - послышалось от противоположной стены.
        - Ась?- не расслышал дед.
        - Я сказал - даю слово,- громче повторил крестоносец.- Ты знаешь, старик, что такое рыцарь?
        - Да как же, видали,- кивнул Евсей.- Не лучше тех басурманов, что намедни на стены карабкались.
        Рыцарь опустил плечи и расслабился. Его затылок коснулся прохладной бревенчатой стены, взгляд устремился в потолок, туда, откуда недавно прилетела стрела.
        - Может быть, ты и прав,- сказал он.- Может, мы и не лучше. Война есть война, и на войне случается всякое. И то, что хорошо для одних, всегда плохо для других. Но знаешь…
        Он замолчал на мгновение, потом опустил голову и, прямо взглянув в глаза своего стража, произнес:
        - Знай, старик, настоящий рыцарь никогда не бьет в спину и не нарушает своего слова.
        Евсей неуверенно пожал плечами.
        - Может, оно и так. Ну, не наши - так ордынцы тебя прищучат. Какая тебе разница, как подыхать?
        - Есть разница,- жестко произнес крестоносец.- Мои далекие предки верили, что Один не берет в Вальхаллу тех, кто пришел к нему связанным и без меча.
        Лохматые брови деда Евсея поползли кверху.
        - Кто? Куды? Кого не берет?
        - Бог войны моего народа не берет в небесную обитель воинов, погибших без меча в руке,- терпеливо объяснил пленник.
        - А, типа наш Перун… кхе-кхе…
        Евсей воровато оглянулся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать.
        - У нас тоже бог был, из старых,- понизив голос сказал он.- Не любил, когда вой к нему безоружными приходили. Кое-кто порой доселе рядом с крестом его знак - громовое колесо о шести спицах, на груди носит. Особливо на войне…
        Сказал - и задумался. На и без того морщинистом лбу собрались мощные складки.
        - Крестом поклянись, что русичам вреда не сотворишь,- решил наконец Евсей.- Но не нашим крестом, а своим.
        Крестоносец усмехнулся.
        - Темный ты, старче,- сказал он.- Крест - он един. Что для нас, что для вас. Это люди разные. И у кого-то крест в душе небесным огнем выжжен, а кто-то им лишь душонку свою снаружи от сраму прикрывает…
        Голос крестоносца обрел твердость и зазвенел.
        - Крестом единым клянусь, что не причиню вреда ни тебе, ни твоему народу!
        Глаза Евсея заблестели восторженно.
        - Эх… Красиво сказал!- вздохнул он.- Даром что разбойник… Ну да ладно, Бог с тобой, уломал.
        Кряхтя, он поднялся со своего места и достал из-за пояса большой мясницкий нож. Крестоносец протянул руки навстречу лезвию. Обрезки ремня упали на утоптанный земляной пол.
        - Прибьет меня воевода,- бормотал старик, пряча нож обратно.- Как есть прибьет.
        Крестоносец, растирая запястья, рассмеялся.
        - Вряд ли прибьет, старче. Ты ж сам говорил - не до нас ему нынче.
        Он шагнул к железной куче, горой сваленной в углу.
        - Поможешь бронь вздеть?
        - Куды ж деваться?- вздохнул старик.- Вот ведь свалилась нелегкая на старости лет…
        Евсей помог рыцарю застегнуть наколенники, оплечья и наручи, при этом качая головой и причитая:
        - Охо-хонюшки, батюшки светы! И чего делаю? Разбойного человека в побег из узилища собираю!
        Справившись с доспехами, рыцарь накинул на плечи белый плащ с черным крестом, бережно расправил такой же крест на накидке, после чего надел на голову стеганый подшлемник, и, водрузив сверху шлем-топхельм, взял в одну руку тяжелый двуручный меч. Подбросил его на ладони - и вертанул колесом, так, что загудел спертый воздух поруба.
        - Не грусти, старче, скоро все свидимся на пиру у Одина!
        - Да все будем когда-нить - хто на пиру, хто в царствии небесном, ежели пустют туда за грехи наши. И куды ж ты теперь? С нами?
        - Нет,- донеслось из-под шлема.- Выпустите меня из крепости. Мой меч давно не пил крови настоящих язычников, не ведающих креста.
        - Одного?- недоверчиво переспросил дед.
        - Двоих. Меня - и мой меч,- вполне серьезно ответил крестоносец.- Больше нам никто не нужен.
        Дед Евсей задумался на мгновение, но потом, что-то решив для себя, вынул болт из желоба самострела и спустил тетиву.
        - Как звать-то тебя, парень?- спросил он тихо.- Кого помянуть ежели чего?
        - Ежели чего, тогда помяни Вольфа[Wolf - волк (нем.).] ,- прогудел веселый голос из-под ведрообразного шлема.- А я услышу - и выпью на небесах за твое здоровье, если попаду туда раньше тебя…
        Защитники города удивленно смотрели на высокую фигуру в белом плаще с мечом невиданных размеров, клинок которого покоился на плече рыцаря. Скоморох Васька прищурился и потянул стрелу из колчана. Семенивший за крестоносцем дед Евсей предостерегающе поднял кверху руку.
        - Не стреляйте, ребятушки,- крикнул он.- Энтот лыцарь за град да за веру Христову постоять хочет.
        - Ага. Постоит такой за град, как же,- задумчиво проворчал Васька, катая между большим и указательным пальцем древко стрелы.- Сейчас вместе со своим ведром на башке за ворота выйдет, да тут же к Орде и переметнется. Может, все ж лучше стрелой, чтоб не сумлеваться?
        Стоящий рядом с ним Тюря укоризненно покачал головой:
        - Стрелой да в спину? Ты нешто ордынец? Да и крест у него на спине. В крест-то как, рука подымется?
        - Ежели они на нас полезут, подымется,- зло сказал Васька.- Но не на крест, а на псов, что его на себе малюют. Волк - он тоже агнцем прикинуться может. Куда придется, туда и долбанем.
        - И в спину?- изумился Тюря. И тут же добавил уверенно: - Брешешь ты все, Васька. Наши в спину не бьют. И ты не станешь.
        Скоморох сплюнул и сунул стрелу обратно в колчан.
        - Всяко Митяю проще было эту орясину дубиной да по башке свалить, упокой Господи его душу,- проворчал он с досадой.- А случись чего, окромя Митяя с ним вряд ли кто здесь сладит врукопашную-то.
        - Да и стрелой его поди не сразу свалишь, в таком доспехе,- хмыкнул кто-то из ратников.- Только из порока ежели каменюкой заехать - и то ишшо попасть надо.
        Крестоносец подошел к воротам, остановился и, уперев острие меча в землю, сложил руки на крестообразной гарде. Отрок, неотлучно несущий стражу у подъемного ворота, растерянно глянул на воеводу, который стоял на стене, всматриваясь в даль.
        - Слышь, Федор Савелич!- крикнул Евсей дребезжащим голосом.
        - Чего еще?- обернулся воевода. И удивленно воззрился на высокую фигуру рыцаря.
        - Я чо говорю-то,- продолжал Евсей.- Одумался наш ушкуйник, хочет повоевать за Русь-матушку.
        - Точно одумался?- рассеянно переспросил воевода.
        Видно было, что мысли его сейчас витали далеко отсюда. Слишком дорого дался горожанам последний ордынский штурм. И сейчас, прощупывая взглядом движения в лагере степняков, силился понять воевода - что еще готовят враги? И к чему готовиться защитникам крепости? До татя ли плененного в такое время?
        - На кресте клялся.
        - Ну, одумался - так пускай в детинец идет, к дружине. Лишний воин нынче не помешает,- бросил воевода, вновь поворачиваясь лицом к полю, со стороны которого из-за тына порой вылетали камни и горящие стрелы - не для урона, а скорее для того, чтоб не расслаблялись осажденные, чтоб постоянно были на взводе нервы и мысли, порой изматывающие иного воина более самой битвы.
        - Я пойду один,- прогудел голос из-под шлема.
        - Что?- переспросил воевода, вновь поворачиваясь к рыцарю.
        - Твоя битва - это твое дело, воевода. Твое и твоих людей. Я воюю только за себя и за Орден. Ныне Ливонский Орден далеко. Воевать за город, до которого мне нет дела, я не буду. Потому для меня остается только битва ради битвы и в бой я пойду один. Надеюсь, язычники еще не разучились драться.
        - Ну, чего смотришь?- крикнул Евсей отроку, переводившему растерянный взгляд с воеводы на рыцаря и обратно.- Отпирай ворота да опущщай мост. Вишь, человек смерть решил принять.
        - Ты что, старый, совсем ополоумел?- тихо спросил Федор Савельевич.
        Дед Евсей набычился.
        - Ты, воевода, своей дружиной командуй,- выставив вперед тощий кадык, заносчиво сказал он.- А здеся - не обессудь, не твоего ума дело. Ты сколь годов меня знаешь?
        Воевода слегка смутился.
        - Ну, с детства…
        - Своего детства,- уточнил дед.- И кто тебе впервой меч в десницу вложил, поди помнишь?
        - Ну, ты вложил,- хмуро ответил Федор Савельевич.- И чего?
        - А того. Энтому воину я сейчас тоже меч самолично подал. И ты знаешь, что абы кому я мечей не раздаю.
        И, повернувшись к отроку, заорал с надрывом:
        - Отпирай ворота, кому сказал!
        Совсем уже ничего не соображающий отрок смотрел на воеводу глазами круглыми, как у совы. Воевода пожал плечами.
        - Отопри, так и быть,- сказал он.- Но помни, дядька Евсей, что ежели этот меч, который ты ему подал, опосля супротив нас повернется, то будет на твоей совести.
        Отрок крутанул ворот. Со скрипом разъехались ворота. Застонав почти по-человечьи, стал опускаться битый тараном подъемный мост. Воевода с тревогой наблюдал, как приближаются к краю рва тяжелые, потемневшие от времени и копоти бревна, как, ломая всаженные в него стрелы и дротики, входит в земляные пазы противоположный край моста. Чуть провисли цепи. Слава те Господи, не повредили басурмане мост. Ишь, замерли на другом конце поля. Небось решили, что урусы сейчас гонца им вышлют с куском понявы[Понява - тонкое беленое полотно (старорусск.).] на древке копья, перевернутого вниз наконечником. Как же. Разбежались.
        Едва заметно качнулся ведрообразный шлем в сторону Евсея - видать, поблагодарил крестоносец деда, и рыцарь шагнул в ворота.
        - На моей совести и без того предостаточно, воевода,- прошептал дед Евсей, глядя в удаляющуюся спину крестоносца.- А только нутром чую - не в Орду пошел энтот парень, голова бесшабашная.
        И перекрестил черный крест на белом плаще рыцаря.
        Сзади деда Евсея собрались люди. Оторвавшись от крепостного самострела - тетиву, в бою надорванную, менял - Никита приметил среди них коруну[Коруна - головной убор богатой городской девушки в древней Руси (старорусск.).] Насти. И взгляд ее приметил острым глазом охотника, которым она в спину иноземному воину глядела. Не глядят таким взглядом в спину абы кому. Вроде б оборваться должно было все внутри - ан нет, не оборвалось. Даже не шелохнулось. Только подумалось с удивлением для самого себя, что кабы другие глаза-озера таким вот взглядом пришлому рыцарю в спину смотрели - тогда уж точно бы муторно стало. Да так, что хоть головою вниз со стены кидайся прямо в ров, заполненный черной от крови водой с выступающими кое-где островами мертвых тел, уже начинающих ощутимо смердеть.

* * *
        Невиданные в этих землях окольчуженные сапоги прозвенели по бревнам моста и ступили на влажную, податливую землю. Сквозь отверстия шлема в нос ударил холодный весенний воздух, густо замешанный на сладковато-удушливом запахе гари и гниющей плоти. Солнце, удивленно выглянув из-за тучи, пытливо мазнуло золотым лучом по одинокой фигуре и вновь спряталось, наверно, так и не поняв того, что сейчас происходило на поле битвы.
        Не понимали этого и степняки, с недоумением разглядывающие высокого воина в необычном доспехе, шагающего к ордынскому войску, на ходу небрежно помахивая здоровенным прямым мечом.
        Белого флага про воине не наблюдалось - вряд ли можно было счесть таковым его накидку или плащ. Да и кто ж флаги на себе носит? Но не в одиночку же собрался воевать с Ордой этот безумец?
        Рыцарь засмеялся. Солнечный зайчик сверкнул искрой на крае смотровой щели - и крестоносец счел это хорошим знаком. Значит, Один приветствует его подвиг и ждет его в своих чертогах.
        Собственный смех гулко отразился от внутренней поверхности шлема и зазвенел в ушах. Лишь идя на битву в полном доспехе, порой можно почувствовать, насколько иллюзорен мир, находящийся по ту сторону твоей железной брони. Словно из иной вселенной смотришь ты в узкую прорезь топхельма и другие люди того, ненастоящего мира - это всего лишь слабое сопротивление плоти, через которую проносится лезвие твоего меча. Ты просто идешь вперед, словно оживший смертоносный донжон[Донжон - главная башня средневекового замка.] великой крепости мироздания по имени Вселенная, сметая все на своем пути,- и это ли не высшее счастье воина, ради которого стоит жить? Ведь миром правит не золото и не власть, а Ее Величество Die okumenische Langeweile - вселенская скука.
        Зачем воюют короли, и без того имеющие горы золота и море власти? За новые земли? Да им своих-то за всю жизнь не объехать. За даму сердца? Так и в своих владениях поди бабы не перевелись. За веру? Но в Писании ясно сказано - не убий!
        Нет!
        Сильные мира сего преступают и веру, и честь, и совесть и убивают ближних сотнями сотен только лишь ради одного - чтобы однажды не броситься вниз головой со стены своего замка от великой, всепоглощающей скуки. И высшее наслаждение воина - это идти с тяжелым двуручным мечом по полю смерти, чувствуя, как несется по пульсирующим венам горячая кровь, ожидая сладостного мига, когда твоя собственная вселенная начнет несущее смерть разрушительное движение, ради наслаждения которым можно рискнуть и собственной жизнью…
        Но ордынцы недолго пребывали в замешательстве. Если в стане врага происходит что-то непонятное, лучше пресечь это, а после уже разбираться, что к чему.
        Один из кешиктенов передней линии боевого охранения лениво вытащил из колчана стрелу с тяжелым бронебойным наконечником и почти не целясь послал ее в приближающуюся фигуру. Не имея щита, почти невозможно уклониться от такого выстрела в полном доспехе, но крестоносец, не сбавляя хода, лишь слегка шевельнул двуручником - и перерубленная надвое стрела упала к его ногам.
        Гул одобрения пронесся по рядам степняков. Многие из тех, что отдыхали у походных костров, повскакали на ноги.
        Уже с десяток луков звякнули тетивами, но и эти стрелы пропали впустую.
        Рыцарь внезапно резко остановился. Широкий взмах меча прервал полет двух стрел, летящих ему в грудь и в смотровую прорезь шлема. Четыре стрелы, выпущенные с упреждением, вонзились в землю у его ног. Остальные лишь чиркнули по броне, не причиня вреда ее хозяину. Рыцарь же немедленно возобновил движение, по пути словно невзначай сломав носком окольчуженного сапога древки воткнувшихся в землю стрел. Теперь было уже ясно - его путь лежал к черному шатру Субэдэ, раскинутому на вершине холма.
        Над полем пронесся многоголосый вой - длинный бич молодого, но уже отмеченного многочисленными шрамами нового сотника Черных Шулмусов взвился в воздух и пошел гулять по плечам и спинам незадачливых стрелков.
        - Прекратить!
        Человек в плаще цвета ночи стоял у выхода из шатра, сложив руки на груди и с едва заметным интересом наблюдая за приближением крестоносца.
        - Всем промахнувшимся стрелкам отрезать правое ухо и послать собирать навоз для кизяков,- небрежно бросил он через плечо.- А этого воина,- Субэдэ кивнул головой в сторону крестоносца,- взять живым!
        Двое конных Шулмусов вонзили пятки в бока своих коней, посылая их вперед и на скаку раскручивая над головой волосяные арканы.
        Крестоносец продолжал идти вперед. До холма оставалось чуть больше половины полета стрелы.
        Волосяные петли змеями взвились в воздух - и тут же опали, перерубленные коротким, почти невидимым движением меча. Вслед за арканами покачнулся и, откинувшись назад, повис на стременах один из Шулмусов, пронесшихся мимо крестоносца - через его горло шел гладкий широкий разрез от уха до уха, какой оставляет лишь многослойная сталь, секретом которой по эту сторону Срединного моря владеют лишь считаные потомки кузнецов-сарацинов, когда-то плененных рыцарями креста в далекой Палестине…
        Крестоносец засмеялся снова. Язычники оказались более медлительными, чем он думал. Хотя, может быть, причиной их медлительности была, как всегда, его собственная кровь, доставшаяся ему от его предков - ульфхеднаров[Ульфхеднар - в скандинавской мифологии воин-оборотень, обладающий способностью в боевом трансе превращаться в волка (берсерк - в медведя).] и когда-то давно толкнувшая юного воина выбрать жизнь бродячего рыцаря, ищущего убийства ради убийства. Он не раз замечал, что в состоянии боевого транса движения его противников становятся медленными и предсказуемыми.
        Вот и сейчас в тыльную сторону его шлема отчетливо бился стук копыт. Рыцарь словно увидел, как второй нукер, оглянувшись на труп товарища, немного нервным движением вырвал из ножен саблю, оскалился и пришпорил коня. Для того чтобы отчетливо увидеть все это, не нужно было оборачиваться.
        Стук копыт приблизился. Крестоносец почти ощутил горячее дыхание коня на своих плечах, почти услышал шелест заносимой кверху сабли - и в эту секунду сделал шаг в сторону, не глядя рубанув назад.
        Двуручный меч описал круг над толхельмом, разбрызгав веер тяжелых капель, а ошалевший скакун понес на спине к линии ордынского охранения неожиданно полегчавший груз - половинка всадника, сжав в смертельной судороге коленями конские бока, каким-то чудом еще держалась в седле. Вторая, верхняя часть тела кешиктена стояла на обрубке, со стороны напоминая по пояс закопанного в землю человека. Степняк удивленно смотрел на то место, где совсем недавно были его ноги, а сейчас - лишь коричневая, стылая земля, обильно орошаемая его кровью и стремительно превращающаяся в черно-красную грязь. Руки обезноженной половинки еще некоторое время судорожно шарили по липкой жиже, словно пытаясь найти отсеченное, но вскоре затихли.
        Звериный вой пронесся над Ордой. Десятки всадников ловили коней и вскакивали в седла, выдергивая из ножен и чехлов оружие, сотни луков и стрел покинули саадаки.
        Но лишь одно мановение руки человека в черном плаще остановило разъяренное войско.
        - Хороший меч,- сказал Субэдэ.- Я хочу, чтобы он украшал стену моего шатра.
        Он вновь поднял руку вверх - и рубанул воздух, словно рассекая ладонью ощетинившийся копьями и мечами строй кешиктенов, отделявший его от одинокого рыцаря.
        Степняки послушно расступились, опуская оружие, сжимаемое в трясущихся от ярости руках. Теперь между крестоносцем и Субэдэ был широкий коридор, ограниченный закованными в броню лучшими воинами Орды.
        Субэдэ коснулся рукой серебряной застежки на груди, украшенной двумя крупными алмазами. Плащ-ормэгэн цвета ночи упал на землю.
        Под плащом на Субэдэ была надета лишь обшитая металлическими пластинами простая кожаная безрукавка, оставлявшая открытыми изуродованные страшными шрамами мускулистые руки. Широкие кожаные штаны не стесняли движений. Лишь сапоги искусной работы с металлическим рантом, покрытый серебряной вязью шлем да висящий на поясе в дорогих ножнах черный кинжал отличали сейчас великого полководца от простого воина.
        Субэдэ медленно извлек из ножен свое оружие. В навершии кинжала больше не было серебристых волос - Субэдэ вырвал их, когда алмас попыталась влезть на стену урусской крепости. И сейчас пустой каменный кулак словно грозил кому-то, высунувшись из оскаленной пасти неведомого бога.
        Субэдэ провел трехгранным лезвием по ладони своей левой руки. На коже раскрылся порез, кровь обильно выступила из раны. Субэдэ макнул кончик лезвия в кровь и прошептал:
        - Прими последнюю жертву, пхурбу. Ты взял уже достаточно душ. Теперь, когда ушла алмас, ты мне больше не нужен. Возвращайся туда, откуда пришел.
        Повинуясь легкому движению правой кисти, лезвие кинжала описало в воздухе замысловатую фигуру - таким знаком мудрецы Нанкиясу обозначали бесконечность, не подвластную человечьему разуму. Завершив движение, кинжал удобно лег в ладонь обратным хватом - лезвием со стороны мизинца. Субэдэ вновь скрестил руки на груди. Острие пхурбу, словно клюв чудовища из иного мира, хищно смотрело в сторону рыцаря.
        Между воинами оставались считаные шаги. И Орда, и витязи, стоящие на стене Козельска, наблюдали за поединком, затаив дыхание…
        Смех внутри шлема стал похож на торжествующее рычание волка, довольного результатом погони. Рыцарь с шага перешел на бег, занося меч над головой и стремясь поскорее преодолеть крутизну холма. Вот она, та добыча, которую хотелось настичь! Не слабые телята, не способные к сопротивлению, а сильный, матерый вожак, череп которого не стыдно будет бросить к ногам Одина после того, как сомкнутся стены живого коридора кешиктенов.
        Но это будет потом. И потом это будет уже неважно!
        Но что это?
        Ульфхеднар вдруг увидел глазами зверя, что вокруг воина, недвижно стоящего на вершине, словно вьется дымчатое облако, состоящее из вытянутых серых тел, похожих на змеиные, длинных, призрачных рук с когтями на суставчатых пальцах и глаз без ресниц и зрачков, шарящих вокруг жутким слепым взглядом. Облако толчками выплескивалось из оружия, которое воин держал в правой руке и растекалось по холму, покрывая его серым, шевелящимся ковром. Но что за оружие порождало то облако, разглядеть было невозможно. Оно постоянно менялось, то почти исчезая в кулаке воина, то вытягиваясь вперед на длину хорошего копья. Сейчас оно напоминало хищное существо, растревоженное запахом близкой добычи.
        Рыцарь словно споткнулся. Рассказывал, помнится, как-то на допросе томившийся в орденском застенке старый чернокнижник, что однажды звериная сущность человека может подвести, если зверь в образе человека столкнется в бою с другим, более сильным зверем. Тогда юный ульфхеднар посмеялся над словами безумца. Где он сейчас, тот старик, чье тело давным-давно сгорело заживо на костре? Наверно, потешается, наблюдая из ада, как застыли напряженно слепые глаза, нащупав добычу, как дымчатые руки, рванувшись вперед, оплели закованного в железо рыцаря, холодными когтистыми пальцами проникли сквозь броню и медленно погрузились в сердце…
        Крестоносец зарычал и рванулся вперед. Не отрыгнул еще ад таких демонов, что способны противостоять рыцарю Ордена!..
        Субэдэ не мигая смотрел сквозь приближающуюся фигуру. Его тело было расслаблено. Сейчас в истинном мире были только он и пхурбу, который в мире людей имел обличье кинжала. Пхурбу пришел сюда по какой-то своей надобности и, выполнив предназначение, сейчас собирался уйти. Субэдэ, его невольному попутчику, которого в свое время выбрал пхурбу, лишь оставалось проводить его так, как положено воину Степи провожать воинов из иного мира, случайно повстречавшихся на Пути. Знание о том, как это делается, как и Ритуал, тоже пришло ниоткуда. Тем и отличается маг от обычного человека, что не противится приходящему знанию и не раздумывая делает то, что неслышными голосами требуют от него встретившиеся на Пути Высшие Сущности. И чем дальше идет маг Путем Внимающих, тем большую силу дают ему Иные Миры. Это только люди думают, что любые встречи и расставания в их жизни случайны. Глупые, наивные люди…
        Меч крестоносца стал опускаться. Но в эту секунду тело Субэдэ плавно сместилось в сторону. Левая рука полководца захлестнула обе руки крестоносца и, надавив сверху, продолжила движение. Тяжелый двуручник с размаху вонзился в землю, а в прорези топхельма уже торчал трехгранный кинжал, всаженный туда почти наполовину.
        Рыцарь выпустил рукоять меча и зашатался. Его ладони взметнулись кверху и обхватили рукоять кинжала, пытаясь выдернуть из лица черную смерть, застрявшую в прорези шлема, но тут Субэдэ резко ударил ногой по выпуклому металлическому наколеннику. В повисшей над полем тишине отчетливо послышался скрежет металла и хруст сломанной кости.
        Крестоносец застонал и рухнул на колени. И тут Субэдэ нанес резкий удар подбитой железом подошвой сапога по рукояти пхурбу.
        Черный кинжал полностью погрузился в прорезь топхельма. От удара тело рыцаря опрокинулось навзничь и покатилось вниз по склону холма вдоль живого коридора воинов Орды, которые сейчас звенели оружием и оглушительно ревели в тысячи глоток, прославляя имя своего полководца…
        Горожане, наблюдающие за боем, молча покидали стену.
        - Все равно не наш он был,- буркнул скоморох.
        - Ага,- невесело поддакнул кто-то.
        Настя шла к своему дому, украдкой вытирая слезы. Никита увидел, хотел было броситься вслед, догнать, попытаться утешить - и почему-то не бросился…
        Воевода вздохнул сокрушенно - хоть и. чужой был воин, хоть и обречен был уже заранее, а все ж душа в том бою за него болела.
        - Н-да… - сказал Федор Савельевич только чтоб что-то сказать, гнетущую тишину заполнить.- Отчаянный был рубака. Однако ж нарвался из-за отчаянности своей, на силу да на меч понадеялся. А тот его - ногой. Виданное ли дело?
        Стоящий рядом Ли задумчиво смотрел вдаль.
        - Непобедимый Субэдэ все отнял у народа чжурчженей,- произнес он, не отрывая взгляда от горизонта.- Даже древнее искусство боя без оружия, доступное лишь избранным…
        Воевода недоуменно пожал плечами.
        - И для чего воину, с рождения приученному к мечу и луку, тратить время на изучение таких никчемных искусств?
        Ли медленно опустил голову.
        - Этого не объяснить тому, кто далек от них. Скажу лишь одно - только сейчас я понял, почему простой табунщик Субэдэ стал великим полководцем, слава которого бежит впереди него на сотни полетов стрелы.
        - Жуткая у него слава,- покачал головой Федор Савельевич.
        Ли еле слышно вздохнул, пряча ладони в рукава халата.
        - Слава любого полководца складывается из числа врагов, которых он убил,- сказал он.- И чем больше это число, тем более славен полководец. Воевода поморщился.
        - Судя по твоим рассказам, он сильно увеличил свою славу за счет твоего народа. И я не хочу, чтобы эта его слава возросла за счет моего.
        Тень печальной улыбки скользнула по губам последнего из чжурчженей.
        - Если нам не повезет, у нас будет время поговорить об этом, воевода, на небесной чайной церемонии,- произнес он.- Если повезет, мы тем более найдем время для философской беседы. Но сегодня, похоже, нам предстоит обсудить кое-что гораздо более важное.

* * *
        Солнце клонилось к закату.
        Дымились подпаленные местами крыши нескольких изб, разнося в воздухе удушливый запах горелого меха. Стены и крыши строений в изобилии были утыканы обожженными древками огненных стрел, прогоревших и потухших.
        Но не все ордынские стрелы пролетели мимо.
        Чуть поодаль, у длинного забора детинца в ряд были сложены мертвые тела защитников Козельска. Отец Серафим в белой фелони[Фелонь - богослужебное облачение священника. Древняя фелонь имела форму длинной до пят одежды с прорезью для головы.] медленно шел мимо усопших, вглядываясь в лица тех, кого он знал с младенчества, и словно ледяной обруч все сильнее сжимал его сердце. Мерно покачивалось кадило в его руке, но сладковатый аромат ладана не достигал ноздрей, забиваемый удушливым запахом крови и гари.
        - Доколе. Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лицо свое от меня? Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?
        Слова Псалтиря лились с языка священника, и внутренне дивился отец Серафим, насколько близки были они сейчас его душе.
        Скрипнула дверь, из ближайшей избы показался перс Рашид, отирая тряпицей окровавленные руки. За время осады его лицо посерело и осунулось - сказывались бессонные ночи. Раненых было слишком много…
        - Услышь меня, Господи боже мой! Просвети очи мои и да не усну я сном смертным; да не скажет враг мой: «я одолел его». Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь…
        - Хорошие слова,- кивнул Рашид.
        Отец Серафим обернулся и непонимающим взглядом уставился на иноземного гостя.
        - Хорошие слова, правильно говоришь,- повторил перс.- С такими словами можно идти на битву.
        Серафим хотел что-то ответить, но тут к нему подбежал босоногий мальчишка и, поклонившись, выпалил, задыхаясь.
        - Отче Серафим, вас воевода на совет прийтить просит.
        И, заметив Рашида, стоящего в дверном проеме, тоже с поклоном добавил:
        - И вас просили тоже.
        - Позже,- сказал священник, поворачиваясь к усопшим.
        - Скажи воеводе - сейчас приду,- произнес Рашид, выкидывая тряпицу в стоящую у крыльца кадушку, чуть не доверху заполненную окровавленным полотном,- Только рану дошью да с собой захвачу кое-что…
        Воевода не любил роскоши, присущей многим купцам да боярам - даже светцы в его просторной горнице были изготовлены из старых конских подков и развешены по стенам. Воткнутые в них лучины едва разгоняли темень по углам, отчего лица собравшихся казались еще более угрюмыми.
        У двери, сливаясь черным телом с глубокими тенями, застыл Кудо. Во главе дубового стола сидел хозяин дома Федор Савельевич, в броне и при оружии - ныне любой житель города в любое время был готов, схватив лук или рогатину, бежать на стену, ежели понадобится. Чего уж говорить о воеводе. Уже которую ночь он и спал в кольчуге - коли на то находилось время.
        За столом помимо воеводы сидели дружинные сотники, а также приглашенные на совет Ли и купец Игнат с братом Семеном. В углу на лавке сидел бледный ибериец. На его плечи была наброшена бурка из белой овчины, а живот был перетянут широкой повязкой, сквозь которую проступило бурое пятно. Как ни уговаривали раненого отлежаться - не послушался, пришел сам, опираясь на братьев и едва переставляя ноги. Хорошо, кольчугу надеть отговорили.
        Воевода обвел взглядом присутствующих и начал без предисловий.
        - Нынче собрал я вас, други, для того, чтобы сообща совет держать. Хоть я и воевода козельский, ан одна голова хорошо, а много голов - лучше. Все вы себя в битве храбрыми воинами показали. И мудрыми. Потому хочу и ваше слово услышать.
        Покуда мы всем миром Орду сдерживаем. Но сегодня скажу вам следующее. Во время последнего штурма град шесть десятков людей потерял. И пораненных без счета.
        Дверь тихонько скрипнула, и Рашид перешагнул порог.
        - Проходи, присаживайся, мил-человек,- прервал речь воевода.- Ты своим лекарским искусством не одну жизнь спас, рад бы тебе за то отдельный почет оказать, да не до почестей нынче. Перед общей бедой мы все равны.
        - Как и перед смертью, воевода,- произнес перс, садясь на свободное место и выкладывая на стол обломок ордынской стрелы.
        - Смертей было бы много меньше, если б ордынцы били не гарпунными стрелами,- сказал он, указывая на железное жало, насаженное на тростниковое древко.- Такой наконечник нельзя вытащить из раны - древко вытянешь, а железо застревает в мясе. Приходится вырезать, а это не каждый выдержит. И то, слава Аллаху, если стрела не отравлена. А тех, что с ядом,- каждая третья.
        - И собирать такие стрелы - морока отдельная,- сказал Игнат.- Застревает в дереве намертво. Или на излете в землю уходит. Пока раскопаешь…
        - А стрел-то у нас совсем мало осталось,- сказал один из сотников, хрустнув пальцами, сжатыми в кулак.- На день от силы. А далее чем от Орды огрызаться будем?
        Тихой, бесплотной тенью вошел в горницу отец Серафим. Все собравшиеся встали и поклонились в пояс, но священник махнул рукой - не надо, мол, совещайтесь дальше - и присел на лавку в углу.
        - Скажу более,- веско произнес воевода, садясь обратно.- Ров почти полон. По ночам рабы степняков засыпают его землей, камнями, хворостом и телами павших. В том месте, где был ихний мост, насыпь скоро сравняется с краями. А это - новый штурм.
        - Без стрел не отобьемся,- хмуро сказал кто-то. В горнице повисла давящая тишина.
        Чуть слышно скрипнув половицами, с верхнего этажа спустилась по лестнице ключница в черном вдовьем платке с пучком лучин и принялась менять сгоревшие на новые, смахивая обугленные остатки в подставленные плошки с водой.
        Стало чуть светлее. Тени неохотно отступили, прячась за предметы и спины сидящих. А от двери в пятно света шагнул темнокожий человек в ордынских доспехах.
        - Я хочу сказать,- отрывисто бросил он.
        - Скажи,- произнес воевода с некоторым удивлением в голосе - с недавних пор ему казалось, что черный воин вообще говорить разучился.
        - Люди моего племени во все времена были воинами,- молвил Кудо, тщательно подбирая слова.- Мои предки продавали свою силу и свои мечи тем, кто мог за них заплатить достойную цену. У моего народа есть одна легенда. Много сотен лун назад один из моих предков нанялся к византиям.
        - Ромеи… - нахмурился воевода. Кудо кивнул.
        - Да, в этих землях их называют ромеями. Как-то на крепость, которую охранял мой предок, напали печенези.
        - У нас их зовут печенегами,- глухо заворчал старший из сотников.- Что печенеги, что половцы. Почитай, те же черти подлые, что и ордынцы. Эх, еще до Калки их передавить надобно было. Глядишь, и не было бы той Калки…
        - Осада длилась долго и не раз солнце сменило луну,- продолжал Кудо.- Погибли многие в крепости. И стрелы были на исходе. И тогда мой предок предложил сделать так…
        Кудо обвел взглядом напряженные лица.
        Эти люди были чужими, но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь, и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Игнат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Игната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…
        - Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости,- сказал Кудо.- Печенези подумали, что это живые спускаются вниз, чтобы ночью напасть на спящих воинов, и выпустили тучу стрел, которые застряли в трупах. Защитники втянули трупы обратно и вытащили из них стрелы, которые утром они выпустили в нападающих. Я все сказал.
        Кудо шагнул назад в тень и слился с нею. Во вновь повисшей тишине было слышно, как потрескивают лучины в светцах и возится за сундуком беспокойная мышь.
        Молчание нарушил воевода.
        - И ваши бесы не прибрали тогда твоего предка за глумление над мертвыми?- спросил он.
        - Если бы бесы забрали моего предка, то кто б тогда рассказал моему народу историю об этом славном подвиге?- белозубо усмехнулась темнота у двери.
        - Верное решение,- кивнул Ли.
        - Какое верное решение? Ты чего мелешь, узкоглазый?- взвился Семен, вскакивая с места.- Негоже русским людям над покойниками издеваться!!!
        Кто-то из сидевших за столом задумчиво смотрел перед собой, кто-то прятал глаза. А кто-то обратил взор на сидящего в углу священника.
        Постепенно все взгляды присутствующих скрестились на белой одежде и поблескивающем в неверном свете лучин медном кресте.
        Серафим поднял глаза.
        - Моего слова ждете?
        - Ждем, отче,- ответил за всех воевода.
        - Не будет вам на то моего благословения,- сказал отец Серафим.
        Невольный вздох облегчения пронесся по горнице. Лишь старший сотник продолжал задумчиво теребить длинный ус. Видать, не оставляла его мысль чернокожего воина.
        - А, может, чучела со стены спустим?- предложил он.- Из соломы навяжем человечьи подобия, сверху старые тегиляи[Тегиляй - русский самодельный панцирь, подбитый пенькой. Иногда усиливался металлическими пластинами и фрагментами старых кольчуг (старорусск.).] натянем, в которых детские отроки тупыми мечами воюют,- та же задумка получается.
        - Не получается,- покачал головой Ли.- Ордынец с детства приучен к луку, и глаза у него, как у беркута. На расстоянии полета стрелы он легко сумеет отличить человеческое тело от пучка соломы.
        - Понятно,- кивнул воевода.- Как я понимаю, ты, Ли, тоже не против той задумки. Только вот интересно, что сказал бы твой полководец… как его? Сун Цзы? Кабы ему вдруг предложили такое?
        - Он сказал,- спокойно произнес последний из чжурчженей.- И я повторю его слова. Гнев может обратиться в счастье, раздражение может обратиться в радость. Но уничтоженный город невозможно возродить, как мертвецов нельзя вернуть к жизни. Так что думай, воевода. Пока что это твой город. И он еще не уничтожен.
        Неожиданно ключница, менявшая лучины, резко повернулась и подошла к столу.
        - Коли так, дозвольте и вдове слово молвить,- сказала она. Глубокий, сильный голос заставил всех повернуться в ее сторону. Строгое лицо высокой, еще нестарой женщины невольно притягивало взгляд своей жутковатой красотой.
        - Скажи, Евдокия,- произнес воевода.
        Женщина кивнула. В ее глазах странно отразилось пламя лучины, словно в самих глазах вдовы сейчас разгоралось то пламя.
        - Понимаю я, что негоже бабе в мужицкие разговоры лезть, да только вряд ли еще когда мне в них встревать придется. Потому как сегодня ордынскими стрелами обоих моих мужиков - мужа и старшего сына - на городских стенах убило. Дите малое у меня на руках осталось, да вот только, видать, не судьба мне его вырастить…
        Женщина сверкнула глазами в сторону отца Серафима.
        - Что, не даешь благословения, батюшка, на ратный труд мужа и сына моего?- прозвенел ее голос.- Али думаешь, что ежели они мертвые, так и за Русь постоять боле не могут?
        Показалось на мгновение, что слова вдовы заполнили помещение и придавили сверху непомерной тяжестью, но не тела - души.
        - Молчишь, отец Серафим?- продолжал звенеть голос Евдокии.- А ты не молчи, скажи, чье благословение сильнее будет - твое али мое, вдовье, коли я разрешу снарядить моих героев на последний подвиг?
        Священник опустил голову.
        - Бог тебе судья, матушка… - сказал он.- Не мне такое решать…
        Сказав, встал и вышел за дверь. А вдова, словно сломавшись, вдруг опустилась на край сундука.
        - Правду сказал батюшка,- тяжело произнесла она.- Такое лишь нам, вдовам да сиротам убиенных, решать придется. Что ж, воевода, скликай народ, тяжкую думу миром думать будем.
        - А чего его скликать-то?- мрачно сказал воевода.- Все здесь, кого ноги держат, никто со стен который день не уходит. Кто не на стенах, те у всходов, подсобляют воям кто чем может.
        Ключница поднялась с сундука.
        - Тогда пошли, чего высиживать-то?
        Все поднялись из-за стола. Последним из горницы выходил Федор Савельевич. У самого выхода бледная, но сильная рука придержала его за рукав.
        - Погоди, воевода.
        Лицо иберийца белизной было похоже на его бурку. Воевода наклонился к раненому.
        - Орда не поверит…
        - О чем ты?- не понял воевода. Бескровные губы иберийца с трудом выталкивали слова.
        - Степняки не поверят… даже если это будут трупы. Когда они заметят мертвецов… ты спустишь меня.
        - Ты что?- отшатнулся Федор Савельевич.- Совсем за нехристя меня принял?
        - Я сделаю так… чтобы они поверили.
        - Даже не думай!- воскликнул воевода.
        - Мне все равно умирать,- устало прошептал Григол.- На той стреле был яд…
        Раненый собрался с силами и выпрямился. Его глаза нехорошо сверкнули в полумраке.
        - И знай, воевода!- отчетливо произнес он,- что, если ты не выполнишь мою последнюю волю и не дашь мне испить до дна чашу мести, я прокляну и твой народ, и тебя за то, что вы позволили воину сдохнуть от яда, как какой-нибудь поганой крысе!
        Воевода выпрямился.
        - Ладно, Гриша,- тихо сказал он.- Я выполню твою последнюю волю.
        - Хорошо,- сказал ибериец, заворачиваясь в бурку, словно в крылья, сложенные до поры за спиной.- Теперь иди. Там тебя ждут. И позови моих братьев.- Он слабо усмехнулся.- Они помогут мне собраться на мою последнюю ярмарку…
…Ворота воеводина подворья выходили на начало главной улицы города. Почти вся внутренняя часть приступной стены была видна из тех ворот. На стене копошились воины, готовясь к новому штурму - крепили тын, готовили сулицы, проверяли самострелы - да мало ли работы у защитников крепости в промежутках между боями?
        Не меньше той работы было и у остальных жителей. Почти весь Козельск был сейчас у подножия стены - на кострах готовилась пища, у ближайших изб, превращенных в лечебницы для раненых, суетились девки с холстинами да пучками трав, кто-то волок на стену корзину веревок с привязанными железными крючьями - штурмовые лестницы цеплять да валить. Четверо бездоспешных мужиков тащили на стену бревно - будет что скинуть на головы ордынцам. У одного была тряпицей перемотана рука у локтя. Мужик морщился, но упорно тащил свою нелегкую ношу, стараясь не отстать от других.
        - Слушайте меня, люди добрые!- прокричала ключница.
        Ее звонкий голос неожиданно далеко разнесся над площадью.
        Люди отрывались от работы и поднимали головы. Мужики, подумав немного, кряхтя, опустили бревно на землю. Народ, перешептываясь, стал подтягиваться к воеводиным воротам - тем более что у тех ворот была не одна вдова, а и те, чьи имена последние дни не сходили с уст каждого и в избах простонародья, и у вечерних воинских костров. Сотни глаз сейчас смотрели на женщину в черном платке.
        - Все вы знаете, какое горе у меня случилось?- спросила вдова.
        - Знаем, Евдокия. Не у одной тебя ныне оно,- кивнул дед Евсей, протискиваясь вперед и широко крестясь.- Царствие небесное героям, павшим за землю русскую.
        Евдокия обвела собравшихся взглядом.
        - А скажите, люди. Каждый за себя скажите. Вот ежели случится такое и не минет вас ордынская стрела, и ляжете вы рядом с ними…
        Ее палец указал на прикрытых белым полотном мертвецов, лежащих у забора детинца,- отец Серафим как раз заканчивал отпевание, вкладывая в руки усопших малые куски харатьи с текстом разрешительной молитвы…[Разрешительная молитва - молитва, читаемая священником в конце отпевания, в которой он просит Бога разрешить умершего от грехов, сделанных им при жизни. По древней традиции в Русской православной церкви в руку умершему вкладывается лист с текстом разрешительной молитвы.]
        - …И призовут вас живые,- продолжала вдова,- на последнюю службу для того, чтоб ордынцев поболе числом к их поганым богам отправить и навсегда отвадить ходить на землю русскую, что вы скажете сейчас, пока живы?
        Люди переглядывались, пожимали плечами. Нашелся один, кто шепнул:
        - Никак у Евдохи разум помутился?- но тут же схлопотал по шапке от соседа.
        Дед Евсей и здесь оказался разговорчивее других.
        - Странные ты речи ведешь, женщина,- произнес он, прокашлявшись для солидности.- Но из почтения к горю твоему скажу - кажный живой русич завсегда за землю свою биться будет, живота[Живота - жизни (старорусск.).] не жалея. И кабы мертвый драться мог - тож дрался бы до последнего, как рязанский витязь Коловрат, что и убитый уже рубился с Ордой, пока его вороги пороками не побили.
        - Так. Истинно так. Складно сказал, Евсей,- загудела толпа.
        - А коли так, то слушайте меня, люди,- тихо сказала вдова, но каждый услышал.- То, что стрелы у воинов на исходе и что Орду завтра бить уже нечем будет, про то вы знаете?
        - Да. Знаем, знаем,- вновь загудела толпа.- Хоть самим на их копья сверху прыгай да зубами грызи окаянных.
        Вдова кивнула на Кудо, как всегда, недвижно стоящего позади Игната.
        - Тот богатырь с темным ликом, что из дальних стран к нам пришел, говорил, что как-то ромеи своих мертвых героев ночью со стен на веревках спустили, а враг их стрелами утыкал, думая, что то живые воины. Так те стрелы ромеи им поутру и вернули, но уже из своих луков.
        - Точно умом тронулась,- вновь раздался громкий шепот, но на этот раз никто не одернул говоруна.
        Люди переглядывались. Кто-то повернулся и молча пошел прочь. Но остальные остались. Даже дед Евсей растерянно чесал затылок, словно собирался проскрести в нем дыру. Но чеши не чеши, а пару раз деда уже кто-то ткнул несильно в спину - мол, начал говорить, так договаривай. И в ухо шепнули:
        - Слышь, Евсей, хорош вшей гонять, скажи что-нить.
        - А и скажу!
        Дед сорвал с седых вихров шапку и грянул ею оземь.
        - Страшное это дело, Евдокия. Но не за мертвых - за себя скажу! Кабы я помер, а ты смогла б до меня свою теперешнюю речь донести, я б не думая согласился!
        - И я б согласился,- спокойно произнес кузнец Иван.
        - И я… И я. И я бы тоже!- прокатилось по толпе. Вдова перекрестилась, вздев глаза к небу.
        - Простите меня, Иван да Илья. Своими руками соберу вас в ваш последний поход, как когда-то живых собирала.
        Она подошла к корзине с веревками, поставленной хозяином до поры на землю, взяла две, засапожным ножом отмахнула привязанные к концам веревок крюки и, подойдя к мертвецам у забора, решительным движением откинула холст.
        Два самых родных для нее человека лежали рядом среди других, сложив руки на груди.
        Вдова, едва держась, чтоб не зарыдать, подошла к их изголовью, погладила лица, поцеловала холодные лбы мертвецов и крепко связала веревками перекрещенные руки.
        Люди молча стояли вокруг, не в силах сдвинуться с места.
        - Чего встали?- вскричала вдова.- Почитай, ночь уж на дворе. Собирайте и несите героев на стены - там их место!
        Молодая девушка отделилась от толпы и, рыдая в голос, связала веревкой руки своего мертвого брата. Следом за ней шагнула к сыну дряхлая старуха. Дружинники, повинуясь приказу воеводы, вынесли из детинца ворох старых тегиляев и положили рядом с забором. Один за другим люди подходили к своим родным, надевали на них покореженные в давних битвах доспехи и связывали руки, собирая павших воинов в последний бой.
        - Видит Господь, порой вдовье слово страшнее меча али стрелы,- прошептал воевода, глядя на великий подвиг родственников погибших, принявших за них страшное решение.
        Отец Серафим стоял поодаль, глядя на совершаемое людьми. Губы его беззвучно шептали вечные слова Книги пророка Исайи:
        - Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя - роса растений, и земля извергнет мертвецов…
        Внезапно видение открылось отцу Серафиму - в сгущающихся сумерках над толпой возникло сияние и вознеслось над людьми, над крышами домов, над стенами крепости все выше и выше, разгоняя тьму, к немому черному небу.
        Дрожащая рука священника поднялась и перекрестила живых и мертвых, идущих на святую битву. Его губы продолжали шептать:
        - …ибо вот, Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих…

* * *
        В горнице было жарко натоплено. Князь вошел и поморщился - то ли от жара, то ли от вида сидящего за длинным столом толстого старика с отвисшими щеками, опирающегося на длинный посох с т-образным навершием - символом боярской республики. Несмотря на жару, старик был одет в долгополый бобровый кожух, обшитый по краям золотой византийской материей и украшенный разноцветными каменьями. Голову старца венчала высокая, тяжелая шапка-столбунец, опушенная нежным мехом, взятым с соболиного горла. От веса шапки голова старика постоянно клонилась книзу, отчего казалось, будто он вот-вот уснет. Однако колючий взгляд рысьих глаз, сверкающий из-под золотистой опушки столбунца, был далеко не сонным.
        - Пошто не спится, Степан Твердиславович?- спросил юный князь, скидывая на лавку корзно и перевязь с мечом.
        - Да вот все мыслю, как бы главного не проспать,- проскрипел старик. Его глаза ощупывали фигуру вошедшего вслед за князем Тимохи, словно пытались отыскать в ней какой-то изъян.- Это и есть вестник?
        - Уже доложили?- вздохнул князь, опускаясь на дубовый стул с высокой резной спинкой, стоящий во главе стола.- Шустры золотопоясные мужи, когда ненадобно.
        - А так уж ненадобно ли?
        Князь криво усмехнулся.
        - Ко мне гонец прибыл. Кому до того дело, кроме меня?
        Старик прищурился.
        - До всего, что в граде и в его пределах происходит, есть дело Совету Господ. А значит, и мне.
        Внезапно Александр резко подался вперед. Тяжелые кулаки грохнули об стол. Только сейчас Тимоха заметил, насколько круты были плечи молодого князя, внезапно вздыбившиеся под кольчугой двумя округлыми шарами.
        - А до Святой Руси есть дело Совету Господ? Ответь-ка, посадник?
        Показалось Тимохе, что на мгновение смешался старик. Рыскнули в сторону колючие глаза, мазнули по укоризненному лику Спаса на иконе в углу, но, наткнувшись на посох, вновь обрели хищную хватку. Толстые пальцы шевельнулись и крепче обняли потемневшее от времени дерево, словно обрюзгший водяной подпитался силой от своей коряги.
        - Моя забота, чтоб в Новгороде благоденствие и благолепие пребывало, на то меня вече избрало,- заворчал посадник.- За всю Русь не в силах я быть в ответе, на то в других городах свои бояре да князья имеются. А ты, Александр Ярославич, говори да не заговаривайся! Как тебя народная воля на княжение посадила, так и обратно ссадить может!
        - Уж не ты ли той волей заправляешь?- хмыкнул князь.
        Глаза посадника метали молнии. С силой стукнув посохом об пол, старик тяжело поднялся с лавки и направился к двери. Длинные полы бобрового кожуха волочились по полу, словно крылья подбитой камнем летучей мыши.
        Князь опустил голову, закрыл глаза, словно творя про себя короткую молитву. Посадник медленно протянул руку к двери, словно ожидая чего-то.
        - Ладно, Степан Твердиславович, не лаяться я сюда пришел,- с видимым усилием произнес Александр.- То, что утаили от меня беду, которая на Руси ныне творится, за то вы с тысяцким да старостами перед Богом ответ держать будете. Ныне же… ныне прошу…
        Видно было, что последнее слово далось князю особенно трудно.
        - …прикажи тысяцкому снарядить ополчение новгородское. Не за себя прошу - за людей русских. Град Козельск супротив Орды стоит, помощи просит.
        - Да ну!
        Посадник резко обернулся, будто только что не брел еле-еле к двери, преодолевая старческую немочь.
        - А на другом конце света никому боле помочь не надобно?
        - Значит, не поможешь,- ровно произнес князь.
        - Да ты в своем уме, Ярославич?!- возопил посадник. Тяжелая шапка съехала набок, седые космы выбились из-под собольей опушки, но старику сейчас было не до шапки.- Ты моли Господа за то, что Орда чуток до Новгорода не дошла, назад повернула! А кабы дошла? От кого б мы тогда помощи дождались?
        - Вот так каждый думает, за стенами своих городов затворившись!- резко бросил князь. На его лице проступили красные пятна.- Оттого и жжет Орда наши города беспрепятственно!
        - А ты сходи на подмогу тому Козельску, рассорься с Ордой!- продолжал бесноваться посадник. Бульканье в его горле сейчас напоминало клокотание варева в закипевшем чугунке.- Глядишь, Батыйка по твоей милости и Новгород сожжет до кучи с остальными!
        Александр расслабленно откинулся на спинку стула, губы дернулись в короткой усмешке.
        - Хватило б мочи - и без того сжег бы. Да только, как я понял, главный удар на себя Торжок принял, а дойти до Новгорода Орде уже сил не хватило, побоялись не совладать. Но сейчас ты хорошее дело предложил, посадник. Схожу я, пожалуй. Пусть с малой дружиной, со своими, переяславскими - а схожу. Глядишь, хоть тем искуплю нашу вину великую - и за Торжок-град, которому вы в помощи отказали, и за всю остальную Русь, которая от нас не увидала примера воинской доблести, чтоб на Орду всем миром ополчиться.
        - Сходи, княже,- тоже внезапно успокоившись, кивнул старик, поправляя шапку.- Вон князь владимирский Георгий Всеволодович тож сходил давеча, да на реке Сити…
        И осекся, поняв, что сказал то, о чем говорить не собирался.
        - Что на реке Сити?- сузив глаза, спросил Александр.
        Деваться было некуда. Начал - так договаривай.
        - Да ничо,- раздраженно бросил посадник.- Ни града Владимира боле нет, ни его князя.
        - Так… И про то ты знаешь от гонца из Владимира, который новгородцев на битву звал,- задумчиво протянул князь.- А после небось твои соглядатаи, за гонцом посланные, донесли, что русское войско в битве погибло. И с Торжком то же самое было.
        - В обчем так, княже!
        Посадник приосанился - вроде как даже ростом выше стал и десяток годов сбросил.

«Видать, не так уж немощен дед, как казаться хочет»,- подумал Тимоха, все время разговора столбом простоявший одесную[Одесную - справа (старорусск.).] князя, не решаясь лишний раз пошевелиться.
        - Охота тебе головой в петлю лезть, твое право. Но горожан я на это дело подбивать не стану, потому как не враг Новгороду…
        Старец пожевал губами и добавил:
        - А посоветую я им другое - иного князя себе подыскать.
        - Что ж, посоветуй,- нехорошо улыбнулся Александр.- Уж как ливонцы, шведы да Литва возрадуются, узнав, что ты своего князя выгнал, а нового подыскиваешь. Думаю, они тебе из своих рыцарей его быстро подберут и непременно пришлют. С войском. А то и сразу трех. Только разгрести ли сумеешь такую кучу князей, Степан Твердиславович?
        Посадник зашипел, словно рассерженный кот, и выскочил за дверь.
        - Вот такие дела, Тимоха,- задумчиво произнес князь Александр.- Сидим мы здесь за лесами да болотами и дальше своего носа ничего не видим. А ежели еще немного постараться, чтоб вестей до княжьих ушей не дошло…
        - Ясно,- понурился витязь.- Чего ж тут неясного. Не видать Козельску подмоги.
        - Ничего тебе не ясно,- сказал князь.
        В его глазах промелькнула легкая грусть, свойственная скорее умудренным жизнью старцам, когда им случается окунуться в воспоминания давно прошедших лет.
        - Много лет назад во младости,- промолвил Александр,- в лесном скиту перед образом Пресвятой Божьей Матери, которая спасла меня от смерти неминучей, дал я клятву сотворять милость без меры всякому, кто попросит у меня защиты. Так неужто теперь я свое княжье слово нарушу? И нужен ли будет земле русской такой князь? Не Новгороду - Руси. Потому, как все мы есть ее дети. Как думаешь, Тимоха?
        Ответить ошарашенный услышанным Тимоха не успел. Дверь отворилась. В нее просунулась знакомая седобородая голова
        - Звиняй, Александр Ярославич. Я глянуть, не случилось ли чего. Посадник только что из горницы выскочил, словно на него кадушку помоев опрокинули да еще той кадушкой по шапке приложили.
        - Почти так и было,- сказал князь. И добавил:
        - Ты вот что, Сбыслав. Скажи Олексичу, пускай дружину в поход собирает.
        - Далече?- по-хозяйски озаботился седобородый.
        - В Козельск. И еще. Слыхал я, у тебя среди земляков-новгородцев много знакомцев, лихих в ратном деле.
        - Есть такие,- кивнул Сбыслав.
        - Поспрошай, нет ли среди них охотников мечами помахать? Кто в бою отличится, того в дружину возьму, будь он хоть смердом.
        - Сделаем, княже. Когда выступаем?
        Князь поднялся со своего места.
        - Завтра и выступим.
        И, оборотившись к Тимохе, совсем по-мальчишечьи подмигнул.
        - Лихо ты, князь,- покачал головой Тимоха, еще не до конца осознавая того, что произошло сейчас в горнице.
        - Нельзя иначе,- произнес Александр, вновь становясь серьезным.- Никак нельзя. Того посадник своим купеческим умишком понять не может, что перед потомками мы все окаянны будем, коли братьям своим в печали помочь откажемся. И кто ж нам тогда в горе поможет?
        - Некому помогать будет,- ответил Тимоха.
        - То-то и оно,- улыбнулся князь.- А пока давай-ка, парень, с дороги в баню - и спать.
        - Да я… мне коней чистить, сброю… - попытался воспротивиться витязь.
        - Ты мое слово слышал,- жестко сказал Александр.- Со вторыми петухами подымешься, к третьим как раз со сброей поспеешь. О твоих конях мои люди позаботятся. Эй, кто там еще за дверью? Ратмир? Проводи гонца.
        И вышел из горницы.

* * *
        Повязка с засохшей бурой коркой прикрывала то место, где совсем недавно было правое ухо. Тяжелый шлем давил на рану, при малейшем неосторожном движении причиняя немалые страдания. Но двигаться было надо. Рабы, питающиеся падалью и неизвестно каким образом выжившие до сих пор, все-таки боялись урусских стрел намного больше бывшего кешиктена Хусы, и потому его бич свистел не переставая. Погонять двуногий скот было лучше, чем собирать лошадиный навоз для кизяков, и потому Хуса хоть и страдал, но старался вовсю.
        - Шивились, чиортовы дэти,- шипел он, вытягивая бичом очередную слишком медлительную спину.
        Хусе было все равно, из какой страны раб, к которому были обращены его слова. Он знал, что у рабов имеется одна интересная особенность - они намного быстрее самих завоевателей учат язык страны, в которую вторглись их хозяева. И порой очень быстро находят много общего с коренными жителями, при случае вместе с ними с удовольствием взрезая горла и животы хозяев захваченным оружием. Поэтому сейчас Хуса, ничуть не сомневаясь в результате, пользовался небогатым набором известных ему урусских слов - и рабы его понимали.
        Под прикрытием самодельных щитов эти оборванные, полуголые, грязные подобия людей стараниями Хусы довольно резво бегали к крепостному рву, постепенно заполняя его мешками с землей, камнями и вязанками хвороста. Еще немного - и через неодолимую преграду, заполненную ледяной весенней водой, будет построен надежный мост, который невозможно будет ни сжечь, ни сломать бревном или камнем, брошенным со стены. И тогда, может быть, Непобедимый вернет Хусе пластинчатые доспехи кешиктена и значок десятника.
        Хуса устал махать бичом и присел отдохнуть на плаху для рубки голов, из-за края поставленного на попа и подпертого палкой большого деревянного щита продолжая наблюдать за рабами. На сердце у Хусы было погано.
        Проклятый железный воин! Если бы не он, сейчас бы Хуса пил кумыс у костра вместе с воинами своего десятка, давая им мудрые советы по поводу предстоящего штурма. Видимо, бог войны Сульдэ отвернулся от Хусы и отнял у него воинскую удачу. Но кто же думал, что железный воин окажется таким ловким и увернется от стрелы? Сильные же у него были духи-хранители! Вот бы Хусе таких!
        Бывший кешиктен поежился, вспоминая страшную рану, оказавшуюся на месте лица убитого рыцаря, когда с него сняли шлем. Ни глаз, ни носа, ни рта - лишь черная, словно выжженная глубокая впадина в черепе, делающая его похожим на чашу, обтянутую с внешней стороны абсолютно неповрежденной человеческой кожей. И ни намека на черный кинжал, который - все ясно это видели - сжимал в руке Непобедимый Субэдэ.
        Хуса вздохнул. Субэдэ… Вот уж у кого духи-хранители! Всем духам духи! Не иначе сам Сульдэ покровительствует великому полководцу и, стоя позади него незримой тенью, советует, что и как делать в жизни.
        Бывший кешиктен вздохнул снова. Хоть бы какой-нибудь вшивый мангус сейчас дал совет Хусе, как вернуть все обратно?
        Самой важной для всадника части тела, той, что находится пониже спины, стало холодно. Внезапно Хуса вскочил, оттянул сзади свои штаны, после чего разразился потоком страшных ругательств, в которых поминались мать, отец, вся родня и многие поколения предков того раба, которому Хуса самолично отрубил голову этим вечером за то, что вытянутый кнутом раб бросил на землю вязанку хвороста и плюнул в лицо бывшему кешиктену. Проклятые рабы осмелели в последнее время, видя безуспешные попытки Орды взять урусский город, поэтому приходится обходиться с ними строже. Но плаха еще не просохла от крови и сейчас на штанах Хусы расплывалось большое бурое пятно. И у всякого, кто увидит это пятно поутру, найдется свое предположение относительно того, каким образом оно там появилось. О Великое Небо! Гнусный раб сумел отомстить своему палачу и после смерти. Где среди ночи Хуса найдет себе другие штаны? Проклятые рабы, проклятая земля, проклятый город!
        В отчаянии Хуса плюнул в сторону высокой стены урусского города, возвышавшейся в ночи темной громадой на фоне полной луны.
        Но что это?
        В одно мгновение Хуса забыл и о своих штанах, и о рабах, и обо всех бедах, случившихся с ним за последнее время.
        Вот оно!
        Ленивые бараны, которых Непобедимый поставил следить за воротами крепости на случай, если враг решит предпринять вылазку, наверно, и сейчас тупо смотрят на те ворота, забывая время от времени поглядывать и на стену.
        А со стены города спускались воины.
        Вернее, самих воинов было не видно на фоне темной стены, но что еще могут стравливать ночью на веревках черные силуэты, шевелящиеся сейчас над крепостным тыном? Спасибо светлому лику богини Сар[Сар - Луна (тюркос.).] , взошедшему над урусской стеной этой ночью. Возможно, завтра Хуса зарежет в ее честь молодого ягненка, омыв его кровью вернувшиеся к Хусе пластинчатые доспехи кешиктена и значок десятника. Или… Пайцзу сотника?
        Но это будет завтра. А сейчас… Хуса бегом бросился к кострам передней линии охранения, вопя во все горло. Рабы тут же побросали камни и хворост и бегом ринулись прочь от крепости, разноязыко понося спятившего надсмотрщика и прикрывая головы в ожидании ливня урусских стрел.
        Но со стены не стреляли. Беда пришла с другой стороны.
        Ордынцы умели быстро реагировать на неожиданные маневры врага. Навстречу рабам послышался приближающийся тяжелый стук копыт. Бронированные нагрудники коней сшибли с ног, а подкованные копыта вбили в землю с десяток несчастных. Остальные с воплями разбежались. В сторону крепостной стены полетели горящие стрелы - на этот раз не поджечь, а осветить невидимую опасность.
        - Это я, это я их увидел первым!- вопил подоспевший Хуса.
        Хитрые урусы предприняли вылазку. Около шести десятков воинов, спущенных на веревках, были уже почти у подножия стены. Сейчас урусы спешно тащили их обратно - но поздно! Стена была слишком высока.
        Воины, висящие на веревках, тоже все поняли. Один из них в белом плаще за спиной, вскинул руки с привязанными к ним самострелами и послал два тяжелых болта в толпу подоспевших всадников. Один из кешиктенов свалился с коня - болт вошел ему точно под шлем. Второй еле слышно застонал. На таком расстоянии даже пластинчатая броня не спасала - древко торчало из плеча воина, все гуще окрашиваемоего струйкой крови, толчками бьющей из раны.
        Кешиктены яростно взвыли. Туча стрел взвилась в воздух. В мгновение ока опустели колчаны. Но любой воин Орды прежде всего стрелок. И не найдись на воинском смотре даже у самого лучшего кешиктена второго колчана, полного стрел, тут же на месте станет тот кешиктен ниже ростом ровно на голову.
        Отработанным движением воины отправили за спину пустые колчаны, сменив их на полные - и сотни крылатых смертей вновь распороли прохладный ночной воздух. Сзади слышались голоса и мелькали десятки факелов. Это и конны, и пеши спешили к месту ночной атаки воины, услышавшие шум. И, отчетливо видя цели, освещенные горящими стрелами, тоже хватались за луки.
        На породистом мощном скакуне, отбитом у урусов под Суздалью, прискакал тысячник в богатых латах с пером беркута на шлеме. И, поддавшись общему настроению, закричал, дрожа от азарта:
        - Стрелять! Не останавливаться! Пробить доспехи урусов! Целиться в шею!
        Колчаны вновь опустели. Одна стрела перебила веревку и утыканный стрелами словно лесной еж урусский воин упал к подножию стены. Скрываясь за тыном, защитники крепости спешно затаскивали на стену остальных.
        - Расступиться!!!
        Рев медного рожка разорвал воздух. Толпа стрелков колыхнулась и распалась надвое.
        В сопровождении десятка своих кебтеулов сквозь строй ехал Субэдэ. Его лицо было бесстрастно, лишь жестче обозначились скулы, да под единственным глазом слегка наметился темный круг - след череды бессонных ночей.
        Полководец проследил взглядом последнее тело, исчезнувшее за крепостным тыном.
        - Кто отдал приказ стрелять?- негромко спросил он.
        Тысячник, подъехав, поклонился.
        - При атаке врага воины боевого охранения стреляют без приказа, Непобедимый.
        Единственный глаз полководца метнул невидимую молнию, которую тысячник почувствовал кожей.
        - Я знаю, когда должны стрелять воины боевого охранения. И я знаю, как они умеют стрелять. Кто отдал приказ выпустить в каждого из урусов по десятку полных колчанов?
        Тысячник гордо вскинул голову. Он был потомственным чингизидом и мог себе это позволить.
        - Я отдал приказ,- произнес он.- Я решил, что верная смерть полусотни урусов важнее стрел.
        Субэдэ прищурился, но ничего не ответил, а лишь кивнул на труп под стеной, слабо освещенный догорающими остатками огненных стрел.
        - Принесите его мне!- процедил он сквозь зубы.
        Двое пеших воинов быстро скинули тяжелые доспехи и, прикрываясь щитами, бросились вперед. Оставшиеся сзади приготовили последние стрелы, оставшиеся в колчанах - если бы не появление Субэдэ, скорее всего, и тех не осталось бы.
        Воины пробежали пролом между рядом кольев и, нырнув в затхлую воду рва, поплыли, расталкивая руками бревна, вязанки хвороста и распухшие трупы. Но до противоположного края доплыл лишь один. Откуда-то со стены коротко свистнула стрела - и кешиктен, схватившись за оперение, торчащее из виска, тут же ушел под воду. Второй воин, доплыв до края рва, затаился в его тени.
        - Трусливый шакал,- процедил сквозь зубы Субэдэ.- Достаньте труп уруса копьем.
        Шонхор, случайно оказавшийся рядом с Непобедимым, быстро выдернул из седельной сумки два волосяных аркана, одним движением связал вместе их концы и, захлестнув петлей крюк на своем копье, предназначенный для стаскивания на землю вражеских всадников, спрыгнул с коня.
        - Дозволь мне, Повелитель!
        Казалось, единственный глаз Субэдэ прожег Шонхора насквозь. На мгновение вмиг вспотевшему от ужаса Шонхору показалось, что сейчас его душа будет выпита этим глазом, словно глоток архи. Но внезапно огонь во взгляде полководца погас, сменившись безразличием.
        - Думай, что говоришь, воин,- тускло произнес Непобедимый.- Я не хан. Но если ты такой же ловкий, как и быстрый, и умеешь не только болтать языком, то достань мне уруса.
        Едва сдерживая радость, Шонхор взял копье на изготовку и легко побежал ко рву. От волнения он забыл взять щит. Завистливые взгляды менее расторопных воинов, провожавшие молодого кешиктена, стали снисходительными - ордынцы уже поняли, что урусы ненамного отстают от степняков в искусстве стрельбы. Кешиктен смел в бою, но не безрассуден. И того, кто сам бежит навстречу бессмысленной смерти с открытой грудью, уважает лишь тогда, когда смельчак возвращается живым. Такому воину покровительствует Великое Небо. Убитый дурак, при жизни захотевший выслужиться, считается дураком и после смерти, и не всегда после битвы ему находится место на погребальном костре.
        Но, видимо, в эту ночь Великое Небо было благосклонно к Шонхору. Одна урусская стрела чиркнула по оплечью, вторая свистнула над головой. Не обращая внимания на стрелы, Шонхор подбежал к краю рва и метнул копье. Прошелестев надо рвом, широкий наконечник глубоко воткнулся в мертвое тело уруса. Крюк зацепился за высокий воротник тегиляя. Шонхор дернул аркан.
        Есть!
        Тихонько подвывая от восторга, молодой кешиктен потащил труп через ров, моля всех известных ему духов, чтобы тело не зацепилось за что-нибудь по дороге.
        Обошлось. Притаившийся в тени обрыва кешиктен, видевший бросок Шонхора, осмелел и, отлепившись от края рва, стал разгребать плававший в воде мусор и распухшие трупы и подталкивать сзади загарпуненного мертвеца.
        Еще несколько стрел прилетели со стены, но ни одна из них даже не зацепила кешиктенов, тащивших тело уруса к копытам коня Субэдэ. Русским стрелкам еще предстояло приноровиться под трофейные ордынские стрелы…
        Взмокший, но счастливый Шонхор склонился в глубоком поклоне.
        - Я выполнил приказ, Повелитель.
        На этот раз Субэдэ не сказал ни слова. Он молча слез с коня. Подойдя к двум воинам, стоявшим над трупом, утыканным обломками ордынских стрел, полководец легким движением выдернул саблю из ножен и небрежно смахнул голову с плеч тому воину, что недавно прятался под обрывом крепостного рва.
        Шонхор хотел было зажмуриться, но, пересилив себя, с восторгом глянул в глаза Субэдэ. Будь что будет, но для Шонхора нет под небесным шатром другого Повелителя!
        Украшенный витиеватым узором клинок прошелестел у самого лица молодого воина. Веер рубиновых капель слетел с полированной глади на грязный, утоптанный снег, выписав на нем красивый узор,- и сабля плавно вернулась в ножны.
        - Уберите трусливого шакала,- приказал Субэдэ.- Он не достоин даже лежать рядом с урусом, который умер как герой.
        Подбежавшие кебтеулы оттащили в сторону обезглавленный труп кешиктена. Субэдэ наклонился над телом русского воина и подушечками пальцев осторожно приподнял веко мертвеца.
        На миг два похожих взгляда пересеклись - между одинаково безжизненными зрачками словно протянулась невидимая нить, и Субэдэ невольно вздрогнул, вдруг почувствовав себя странным существом, застрявшим между миром мертвых и миром живых.
        - Кто поднял тревогу?- не оборачиваясь, отрывисто бросил он.
        - Я!- выскочил из безмолвной толпы Хуса.- Это я, Непобедимый…
        Субэдэ резко повернулся. Со змеиным шипением просвистела его плеть, и багровая полоса пересекла лицо Хусы. Рана на месте правого уха вспыхнула огнем адской боли - по ней пришелся удар самым кончиком плетки.
        Хуса взвыл и упал на колени, пряча лицо в ладонях. Между его пальцами выступила кровь. Субэдэ брезгливо поморщился, пряча плеть за голенище сапога.
        - Урусский воин умер не сейчас,- сказал он.- А когда ты, одноухий, в следующий раз соберешься сделать урусам подарок, отнеси им свою баранью башку, а не наши стрелы.
        Субэдэ шагнул к коню, но по пути остановился рядом с Шонхором.
        - Называй вещи своими именами,- тихо произнес он, глядя сквозь Шонхора, словно прощупывая взглядом его душу.- Лесть, даже искренняя, тем не менее, остается лестью. Кроме храбрости у воина должна быть голова на плечах. Ты не трус. Но глупой голове ни к чему тело, пусть даже сильное и ловкое. Подумай над этим. Как тебя зовут?
        - Шонхор,- сказал молодой кешиктен. Его глаза сверкали, словно алмазы на застежке плаща Субэдэ. Непобедимый говорит с ним! Это ли не высшее счастье?!
        Полководец едва заметно усмехнулся.
        - Хорошее имя дали тебе родители. Что ж, лети, кречет[Шонхор - кречет (тюркск.).] , я послежу за твоим полетом…
        Перестук копыт коней Субэдэ и его кебтеулов давно уже стих вдали, а Шонхор все стоял над мертвым урусом, боясь поверить своему нежданному счастью.

* * *
        Мазь была едкой и на редкость вонючей, но Хуса терпел. Раны, на которые он осторожно накладывал желто-зеленую полужидкую массу, поначалу горели нестерпимым огнем, но после из них уходила боль и переставала сочиться кровь.
        - Пусть в царстве Тэнгре у тебя каждый день будет кусок жирной баранины и чаша кумыса, брат,- пробормотал Хуса, хотя был почти уверен, что душа старшего брата, убитого под Рязанью, отправилась не на небо, а в подземное царство Эрлика - уж больно скверный характер был у родственника. Но мазь после него осталась просто чудесная. При жизни брат Хусы говаривал, что ее изготовил какой-то великий колдун из страны Нанкиясу и что она не только лечит раны, но и предохраняет от вражеских стрел и мечей. Брату волшебное средство не помогло - его накрыло бревном, сброшенным со стены, а Хусе достались в наследство почти новые сапоги и турсук[Турсук - небольшой кожаный сосуд (тюркск.).] волшебной мази. Но кто знает, может, она все-таки помогает от стрел? После того как уехал Непобедимый и разошлись кешиктены, урусы больше не стреляли. Но на удачу надейся, а верблюда привязывай.
        И Хуса на всякий случай принялся накладывать на лицо второй слой вонючей жижи.
        Постепенно вернулись разбежавшиеся рабы - да и куда им деться в этом проклятом месте? В Орде хоть кусок конской падали можно найти на ужин…
        Рабы снова таскали камни и вязанки хвороста ко рву, а Хуса, наложив на лицо жутковатую маску, осторожно зевал, боясь потревожить рану. Богиня Сар уже давно спрятала свой лик за урусской стеной, а рассвет только-только занимался. Самое поганое время. Спать охота - сил нет, так бы и упал за щит прямо на еще не оттаявшую землю и уснул, свернувшись в клубок, словно собака. Но - нельзя! Слишком много провинностей накопилось у Хусы за последнее время. Последней ошибки не простят. Хотя провинности ли это? Нет, просто полоса неудач. Когда проклятые рабы засыплют ров и крепость наконец будет взята, надо непременно принести барана в жертву духам Степи. Или двух - тех, что непременно удастся захватить в Злом Городе - так урусскую крепость звала уже вся Орда.
        А еще, несмотря на мазь, саднила разорванная щека - хотя сейчас оно и к лучшему, по-любому не заснешь.
        Слава Тэнгре, вторую ночь здесь сидеть не придется - похоже, рабы заканчивают свою работу.
        Переправа уже выглядывала из воды, словно длинная спина чудовища, перегородившего ров. Хуса прикинул - осталось только укрепить немного, досыпать кое-где земли и камней - и, глядишь, утром Непобедимый отдаст приказ о последнем штурме. Это не деревянный мост - такую переправу не сожжешь огненной машиной и никакой стрелой со стены не расковыряешь, даже начиненной дьявольским зельем, разрывающим людей на части…
        Но что это?
        Хуса протер глаза. При этом в левый глаз попала едкая гадость, но Хуса лишь прикрыл его, продолжая пялиться оставшимся, округлившимся от удивления.
        Урусы, похоже, сошли с ума.
        Со стены вновь спускали мертвецов.
        Хуса рассмеялся - и тут же застонал, схватившись за щеку.
        - Они решили собрать все наши стрелы,- пробормотал он.- Но пусть меня покарают все зловонные степные мангусы, если я снова попадусь на их уловку.
        Он даже не стал прятаться за щит, а лишь облокотился на его край, продолжая снисходительно смотреть на то, как медленно движутся вниз по стене привязанные к веревкам трупы. Странный народ урусы, если считают, что у степняков, покоривших полмира, совсем нет мозгов.
        Осторожные рабы, прикрываясь вязанками хвороста, отступили было подальше ото рва, но Хуса тут же взмахнул бичом и вытянул ближайшего вдоль спины.
        - Вперет, шилудивые псы!- промычал он, пытаясь протереть левый глаз, но добавить больше ничего не успел.
        Внезапно «мертвецы» ожили. Сбросив с себя веревочные петли, русские воины побежали к почти готовому мосту. Один из них почти сразу остановился, вскинул лук - и стрела, сорвавшись с тетивы, угодила прямо в выпученный от удивления правый глаз Хусы. Единственной мыслью, которая промелькнула в меркнущем сознании бывшего кешиктена, была:

«Обманул колдун…»
        Но колдун из далекой страны Нанкиясу был действительно великим до того, как его сварили заживо степняки, заподозрив в том, что он чарами насылает болезни на ордынских коней. Возможно, он и не обманул покойного брата Хусы. Может быть, волшебная мазь и помогла бы от вражеской стрелы, но стрела была своей, ордынской, только выпущенной русским витязем из русского лука.
        Потрясенные рабы молчали. Кто-то упал на колени, ожидая неминуемой смерти. Но
«мертвецы» больше не стреляли. Миновав мост, они развернулись цепью и пошли в направлении ордынского тына, скрывающего до сих пор стреляющие камнеметы, на ходу доставая мечи из ножен. Лишь усатый сотник, опустившись на колени, зачем-то чуть задержался на мосту, но после догнал остальных.
        Все произошло быстро.
        Не ожидающая нападения обслуга была перерезана за считаные мгновения. Времени для того, чтобы разломать камнеметы, потребовалось немногим больше. Ценные металлические части осадных машин полетели в ров, над деревянными обломками и тыном, политым горючим составом, взвилось пламя.
        Цепь русских воинов перестроилась в две линии и двинулась дальше. Над лагерем ордынцев уже выли рожки и уже несся над полем неуверенный рокот наккара, но только-только уснувшие лучшие воины Орды, утомленные бессонной ночью,- это прежде всего люди, которым все же надо немного времени для того, чтобы проснуться, прийти в себя и схватиться за оружие.
        Этого времени русские им не дали.
        Первая линия витязей, состоящая из отборных дружинников, почти в упор метнула сулицы и сразу же, выдернув мечи, ринулась вперед. Стрелки второй линии, достав луки из саадаков, неторопливо выцеливали кешиктенов охранения, мечущихся на фоне догорающих костров.
        Через несколько минут все было кончено. Ордынской передней линии охранения больше не существовало. Но на другом конце поля уже слышалось многоголосое ржание - это Орда вскакивала в седла.
        - Назад!- разнесся над полем голос усатого сотника.
        С явным сожалением побросав оружие в ножны и саадаки, витязи бегом бросились к мосту. Под ногами уже ощутимо дрожала земля под ударами сотен копыт.
        Проскочив мост, воины схватились за свисающие веревки и почти взлетели на стены - с той стороны каждого тянули по меньшей мере пятеро. Лишь сотник чуть задержался, поджигая неприметную тряпицу, торчащую из середины моста.
        Добежать до своей веревки он успел, но на середине стены десятки ордынских стрел, пробив кольчугу, впились в его тело. На стену он взлетел уже мертвым. Разъяренные всадники ломанулись было на земляной мост, кто-то сзади уже тащил приготовленные заранее штурмовые лестницы, но тряпица догорела, и мощный взрыв разметал и мост, и передний десяток конных кешиктенов, почти успевших добраться до приступной стены русской крепости.

* * *
        Из-за верхушек деревьев вставало кроваво-красное солнце.
        Субэдэ в сопровождении нескольких верных кебтеулов шел по разгромленному лагерю линии охранения. Название-то какое - линия охранения! Сами себя охранить не смогли, сонные тарбаганы! Нет, при Потрясателе Вселенной Орда была другой…
        Среди мертвых кешиктенов изредка попадались тела русских воинов. Возле одного из них Субэдэ задержался.
        Вокруг русского на земле навечно застыли несколько ордынцев. Их тела были изуродованы страшными ранами, которые, казалось, не мог нанести простой железный меч…
        Степан лежал, уставив безмятежный взгляд в серое небо. Он был уже там, за пеленой серых туч, вместе с женой Дарьюшкой и сыном, который радостно махал ручонками и заливисто смеялся.
        - Узнал батьку!- закричал Степан, подхватывая ребенка и другой рукой обнимая жену. По ее нежному лицу, словно светящемуся изнутри неземным светом, текли слезы.
        - Как не узнать, Степушка,- прошептала Дарья, прижимаясь к мужу.- Мы давно тебя ждем. Я знала, что ты вернешься к нам героем…
        - Никогда не видел, чтобы на лице убитого воина лежала печать счастья,- задумчиво сказал Субэдэ.- Хотел бы я знать, кто этот человек.
        Идущий рядом начальник сотни Черных Шулмусов пожал плечами.
        - Это русский. Они хорошо умеют биться в рукопашной.
        Единственный глаз Субэдэ грозно сверкнул из-под шлема.
        - Хотел бы я, чтобы среди моих кебтеулов был воин, способный в одиночку зарубить семерых кешиктенов, одетых в броню. Если каждый урус будет так биться, всех воинов Орды не хватит для того, чтобы взять этот город. Похороните его достойно.
        Субэдэ поднял голову и втянул носом воздух. Запахи весны все сильнее пробивались сквозь устойчивый запах гниюшей крови. Злой Город взял с Орды слишком большую дань и, похоже, не прочь был взять еще большую. Дальше тянуть было нельзя. Еще немного - и Орда либо сожрет всех своих коней, либо навсегда завязнет в раскисших русских дорогах.
        Полководец положил ладонь на рукоять сабли. Ему показалось, что сабля слегка дрожит, как дрожал когда-то канувший в иномирье пхурбу в предвкушении обильной жертвенной крови.
        - Собрать требюше!- приказал Субэдэ.

* * *
        Хан был не в духе.
        В спертом воздухе юрты удушливо воняло горелым говяжьим салом, дымящимся в светильниках. Новая рабыня оказалась недостаточно пылкой, чтобы возбудить мужской интерес хана. И к тому же этой ночью ему приснился отвратительный сон.
        Сначала к его ложу из темноты приполз убитый под Коломной хан Кулькан и, булькая распоротыми легкими, долго упрекал племянника. Бату отмахнулся от назойливого дяди - не я тебя, так ты б меня рано или поздно отправил в загробный мир. Так что иди обратно в царство Эрлика и не тревожь живых попусту. Хан, стеная, утащился прочь.
        Потом пришел отец. Неестественно вывернутая голова покачивалась на сломанной шее, а со скорбного, местами подгнившего лица печально смотрели пустые глазницы.
        - Берегись, хан,- прошептал отец.- Потрясатель Вселенной поверил клеветникам и убил меня, хоть я и был его сыном. А после они убили его, и никто не пришел ему на помощь в час опасности. Найди в себе силы разглядеть истину.
        - Что ты хочешь мне сказать, отец?- закричал Бату.
        Но призрак Джучи, старшего сына Чингисхана, уже растаял в пучке тусклого утреннего света, проникшего через дымовое отверстие в потолке юрты.

«Разгляди истину…»
        Что он хотел этим сказать?
        Полог едва заметно шевельнулся.
        - Войди.
        В юрту вошел посыльный и тут же упал ниц. Хан поморщился. Сегодня его раздражало все, в том числе и слуги, постоянно бьющиеся лбами об пол. В пустых головах и без того мало мозгов, так последние растрясут от усердия.
        - Говори.
        Посыльный оторвал лоб от пола.
        - Прибыл Непобедимый Субэдэ-богатур.
        Бату-хан криво усмехнулся.
        - Ну что ж, зови… непобедимого.
        Посыльный еще раз стукнулся лбом об пол и убежал выполнять приказание…
        Полководец откинул полог, перешагнул порог, встал на одно колено и с достоинством поклонился.
        Хан молча смотрел на вошедшего. В его голове промелькнуло - а не возродить ли старый обычай, когда любой, вошедший в юрту хана падает на колени и прикладывается лбом об пол. Кое-кому это поубавит спеси.
        - Спокойна ли жизнь джехангира?
        Сдержанное церемониальное приветствие в устах Субэдэ сейчас прозвучало как скрытая издевка. К тому же вновь резануло слух ненавистное «джехангир».

«Для него я по-прежнему походный хан - и не более…»
        - Спокойна ли моя жизнь?- задохнувшись от возмущения, переспросил Бату-хан.- Ты спрашиваешь, спокойна ли она? Хорошо, я тебе отвечу. Но сначала ты мне ответь, мой непобедимый военачальник, ради каких степных мангусов ты уже вторую луну топчешься около этого поганого городишки? Или ты думаешь, что его жителей в конце концов одолеют вши и они от этого сами передохнут?
        Хан перевел дух и добавил:
        - После твоего ответа, возможно, моя жизнь станет немного спокойнее.
        На лице Субэдэ, спокойном, словно кожаная маска, не отразилось ничего. Жесткий пол давил на колено, но хан не предложил своему военачальнику подняться.
        - Лучшие воины моего тумена сложили головы, пытаясь взять урусскую крепость,- сказал Субэдэ. На мгновение хану показалось, что четким, бесстрастным голосом, раздавшимся словно со всех сторон, вдруг одновременно заговорили золотые статуи-светильники, расставленные вокруг белой кошмы, на которой восседал Бату. Хан невольно поежился.
        - Но это воистину Злой Город,- продолжал полководец, глядя прямо в глаза хана.- Его жителям помогают то ли демоны, то ли духи народов, истребленных Ордой. Невозможно, чтобы в жалком городишке урусов знали тайны греческого огня, громового порошка чжурчженей, иберийских шипов и ромейской оборонной тактики.
        Невидимая ледяная рука коснулась сердца хана. Никому на свете, даже самому себе не признался бы Бату-хан в том, что мурашки по его спине побежали вовсе не от утренней свежести, вползшей в юрту следом за Субэдэ.
        Издевка в голосе хана как-то сама собой сменилась на деловую сосредоточенность.
        - Почему же ты, знающий все эти секреты, не применил их против урусов?
        - Я лишь слышал о некоторых из них, но никогда не видел ни одного, кроме порошка чжурчженей,- ответил Субэдэ.
        - Не иначе, кто-то из сдохших колдунов вылез из могилы и принес эту тайну урусам, - задумчиво произнес хан.- И что ты теперь намерен делать?
        Голос Субэдэ звякнул, словно меч, с силой вогнанный в ножны.
        - Я разнесу этот город большим камнеметом. Приказ о его сборке уже отдан…
        Разобранный большой камнемет был найден в торговом обозе, который тащился по новгородской дороге. Обоз сопровождали несколько десятков воинов в сплошь железных доспехах и пара конных рыцарей. Закон Орды запрещал грабить купцов, имеющих ханский ярлык на торговлю. Но на требование предъявить оный разряженные, словно павлины, торговые гости лишь разводили руками да хлопали глазами. Добиться от них удалось лишь то, что обоз идет из какой-то страны с неслыханным названием Окситания[Окcитания - средневековое название южной Франции.] и что машину везут по заказу новгородского князя Александра. На требование отдать товары и убираться ко всем чертям, безрассудные рыцари, уверенные в том, что толпа язычников, увидев их мечи, тут же разбежится в ужасе, обнажили оружие. В результате от обоза в живых остался лишь трясущийся старик, который клялся в обмен на жизнь показать, как управляться с непревзойденной машиной с трудно выговариваемым названием «требюше».
        Машина и вправду оказалась выше всяких похвал. До этого степняки собирали похожие осадные устройства, смахивающие на урусский колодезный журавель, который пара десятков воинов, стоя спиной к противнику, одновременно дергала за веревки, привязанные к одному концу длинной жерди, а большая праща, привязанная к другому концу, метала через стену осажденного города камень, сосуд с горючей смесью или павшую от болезни кобылу.
        Естественно, осажденные частенько отстреливали команду большого камнемета, пуская стрелы навесом, прежде чем та команда успевала разобраться с многочисленными веревками. Потому и не особо любили степняки возню с такими машинами.
        В требюше работу людей выполнял тяжеленный противовес. Адская машина била вдвое дальше своего неуклюжего предшественника и могла метать в несколько раз больший груз. Что и было проверено при осаде Торжка. Хорошо укрепленный город благодаря мужеству его защитников сопротивлялся почти две недели, пока Субэдэ не вспомнил про требюше.
        В сторону города полетели горшки с горючей смесью. За раз требюше метала по пять-шесть горшков. Несколько выстрелов с безопасного расстояния подожгли город. Многие защитники стен бросились тушить пожары - и ордынский штурм увенчался успехом. Однако пострадала и требюше. Старик-механик махал руками и, что-то лопоча по-своему, показывал на стершиеся зубцы ворота и трещину в рычаге, поврежденном непомерным грузом, наваленным в пращу машины разошедшимися во время штурма степняками.
        Довольный результатом хан Бату приказал разобрать требюше и под страхом смерти запретил подходить к повозкам, везущим его драгоценные детали. По прибытии в Каракорум Бату хотел досконально изучить устройство машины для того, чтобы ордынцы сами могли строить такие же…
        Джехангир скрипнул зубами, но вида не подал. Непобедимый напрямую нарушил личный приказ хана и по законам Орды заслуживал смерти. Но в то же время Бату понимал, что без Субэдэ Орда рискует остаться навеки в этих проклятых местах, отрезанная от Степи крепостью, похожей на злого слепня, гонящего своими укусами обезумевшего коня к краю пропасти…
        - Да будет так,- сказал хан.- Ордынские кони уже съели весь овес и все сено в округе и скоро начнут питаться ушами друг друга. Закидай этот город хоть камнями, хоть салом тех жирных и трусливых ублюдков, что боятся лезть на стены. Мне нужна свободная дорога, воин.
        Глаза хана недобно сверкнули.
        - И если завтра ты не принесешь мне голову их воеводы,- добавил он,- я потребую принести мне твою. Иди.
        Субэдэ разогнул затекшее колено, поклонился и, не говоря более ни слова, вышел за порог черной юрты.

* * *
        В огне очага танцевали духи. Не нужно было напрягать воображение для того, чтобы увидеть, как переплетаются они, обхватывая друг друга багряными руками и сухо потрескивая на своем языке. Говорят, что шаманы понимают язык духов огня…
        - Ты все-таки призвал меня, непобедимый богатур?- проскрипел за спиной старческий голос.
        Субэдэ продолжал смотреть на пламя, беснующееся в очаге. Странная ночь. Впервые за многие годы непобедимому полководцу захотелось узнать, о чем на самом деле говорят духи.
        - Это так,- сказал Субэдэ.- Может, хоть ты, шаман, дашь мне ответ, с чем столкнулась Орда на пути домой? Я теряюсь в догадках. И в последнее время иногда начинаю думать, что это и вправду не люди защищают свой город, а кермесы, души убитых мстят нам за наши злодеяния и жестокость.
        Сзади раздался клекот, отдаленно похожий на человеческий смех. Мелко затряслись бубенцы, словно раболепные слуги вторя своему хозяину.
        - С каких это пор великий полководец стал считать воинские подвиги злодеянием и жестокостью?- вновь проскрипел голос за спиной.
        Ноздри Субэдэ начали раздуваться. От его дыхания вздрогнули духи огня в очаге.
        - Мне не нужны долгие разговоры о добре и зле, почтенный Арьяа Араш. Мне нужен ответ.
        Звездочет хана шагнул в полосу света и присел на корточки у очага. В его руках был обтянутый шкурой тарпана старый бубен и мешок, сшитый из человечьей кожи, снятой со спины одним куском. Когда-то спина принадлежала настоящему богатуру, так как мешок был достаточно объемистым.
        - Ты получишь ответ, полководец,- сказал шаман.- Но сначала я почищу твой огонь - ты набросал в него слишком много дурных мыслей.
        Шаман развязал мешок и принялся сыпать в очаг небольшие пучки сушеных трав, кривые коренья, какие-то волоски… Огонь менял цвет, то становясь кроваво-красным, то белея, словно испуганное насмерть живое существо. Духи корчились, протягивая к шаману пышущие жаром конечности, но тот был непреклонен.
        Наконец, вытянув сухую руку над пламенем, шаман всыпал в него пригоршню серого порошка. Огонь вспыхнул, в бессильной злобе охватил желтую человеческую ладонь - и опал.
        Субэдэ с удивлением смотрел в очаг. В нем тихим, ровным пламенем горел огонь, в котором даже самый искушенный в полетах мысли певец-улигерчи не углядел бы ничего, кроме самого огня.
        Шаман, бормоча что-то себе под нос, достал из мешка маленький турсук и человеческий череп, оправленный в серебро. Опытный глаз Субэдэ отметил сразу, что макушка черепа не спилена искусным резчиком по кости, а когда-то давно была снесена мастерским ударом меча, причем еще при жизни обладателя черепа. И, судя по углу, под которым лезвие вошло в кость, вряд ли это был меч палача. Хозяин черепа погиб в битве как истинный воин…
        Не переставая бормотать, шаман погрузил в огонь руку, держащую череп, словно это был не огонь, а простая вода. Пламя равнодушно обтекало человеческую плоть, не причиняя ей вреда. Шаман поднял вверх другую руку - и из турсука в полость черепа, переливаясь в отблесках пламени, заструилась темная жидкость.
        Вытряхнув турсук до капли, шаман вынул руку из огня и протянул военачальнику костяную чашу.
        - Пей, Непобедимый.
        Субэдэ взял теплый череп и принюхался.
        - Что это? Кровь?
        Шаман аж затрясся от негодования.
        - Пей!- зарычал он.- Иначе напиток потеряет силу огня!
        Субэдэ выдохнул, словно собирался опрокинуть в себя чашу архи, и одним большим глотком выпил все до капли. Скривившись, он приподнял череп и взглянул в его пустые глазницы.
        - Если это кровь, то не иначе ты выкачал ее у какого-то степного демона, почтенный Арьяа Араш. А чей это череп?
        Шаман усмехнулся.
        - Это череп непобедимого полководца, который тоже хотел знать ответы на все вопросы. Теперь он их знает.
        - Только они ему уже ни к чему,- добавил Субэдэ задумчиво.
        Шаман пожал плечами.
        - Возможно, он искал эти ответы для того, чтобы сегодня поделиться ими с полководцем, череп которого пока еще не оправлен в серебро.
        Мир перед глазами Субэдэ начал неуловимо меняться. Старческое лицо шамана внезапно надвинулось. Теперь на нем была видна каждая морщинка. Жилка над седой бровью билась и извивалась под сухой кожей, словно змея, пойманная старым войлочным покрывалом. Лишь расширившиеся зрачки шамана были живыми. Они внимательно смотрели из темных глазниц, словно со дна глубокого колодца, неведомым образом проникая в плоть и сосредоточенно копаясь в душе Субэдэ, словно в собственном мешке из человеческой кожи.
        Внезапно громадное лицо шамана стало прозрачным. Сквозь него полыхнуло белое пламя очага.
        - Смотри в огонь,- пришли слова из ниоткуда. Но эти слова были лишними.
        Смотреть куда-либо, кроме как в огонь, было просто невозможно. Огонь заполнял всю вселенную, и в нем уже давно растворилось и призрачное лицо ханского звездочета, и весь окружающий мир, и тот, кто когда-то в незапамятные времена был непобедимым военачальником по имени Субэдэ…
        Огонь был всюду. Горели дома. Скорбно кривились пожираемые пламенем ветви деревьев. Языки пламени лизали стену дивной каменной церкви, оставляя на ней жирные черные полосы. Зарево плыло над городом. Удушливый дым стлался по улицам, на которых то тут, то там лежали неподвижные тела, которые совсем недавно были живыми.
        По улице бежал мужик в потрепанном овчинном тулупе, перехваченном опояской, за которой торчала деревянная загогулина с металлической трубкой наверху. Из отверстия трубки курился едва заметный дымок. Человек, задыхаясь, почти тащил на себе молодого парня, у которого на боку алело кровавое пятно. Парень едва перебирал ногами, его белобрысая голова безвольно моталась из стороны в сторону.
        - Держись, сынок,- прохрипел мужик.- Французы пока оправятся, мы ужо до редута[Редут - военное полевое укрепление.] доберемся. Наши за храмом Покрова его уж поди сложили, пока мы фузилеров[Фузилер - пехотинец XVII-XVIII вв., вооруженный кремневым ружьем - фузеей.] сдерживали. Там и пушка должна быть. Нам бы только… до храма…
        В конце улицы показались люди в необычной одежде сине-белого цвета. На голове у них были высокие цилиндрические шлемы. В руках - длинные палки с прикладами, смахивающие на аркебузы без луков. Один из них с мышиными усиками, залихватски загнутыми кверху, похоже, старший, увидев бегущих, что-то отрывисто крикнул, указав на них саблей. Фузилеры дружно вскинули свое оружие, целясь в незащищенные спины.
        Вдруг огонь, лижущий стену церкви, дернулся, словно живое существо, и взметнулся до небес. Из стены ревущего пламени на площадь шагнула гигантская тень витязя с мечом в правой руке. В левой у витязя был большой щит, сверкающий неземным светом, словно он был выточен из единого алмаза. Над островерхим шлемом огромного воина полыхало зарево, округлый ореол которого напоминал иконописный нимб.
        Витязь опустился на колено и прикрыл бегущих щитом. Сноп яркого света, исходящий от щита, ударил в глаза фузилерам. Ослепленные французы роняли фузеи, хватались за обожженные лица. Кто-то упал на колени, дико крича и собирая по щекам остатки вытекших глаз, кто-то шептал молитву, крестясь в суеверном ужасе, но большинство уже бежало прочь, слепо спотыкаясь о лежащие на дороге трупы…[Исторический факт обороны Козельска от войск Наполеона.]
        Фигура витязя медленно растворялась в воздухе, сливаясь с породившим ее огнем. А вместе с ней растворялись горящие дома, улица, церковь…
        А сквозь эту картину медленно проступала другая, похожая - дома, улица, деревья, храм.
        Похожая - но в то же время другая…
        Так же горели дома, но теперь их стены были разворочены, словно в них вонзили гигантский гарпун, а после вырвали и подожгли то, что осталось. Кусок стены храма будто выгрызло какое-то гигантское чудовище. Обожженный лик урусского Бога над входом в церковь с ужасом глядел на то, что осталось от города.
        Улица была разрезана надвое неглубоким поперечным рвом. Во рву на коленях стояли двое, паля по противоположной стороне улицы невидимыми стрелами из аркебузов, на которых тоже не было луков. На концах стволов полыхало пламя, аркебузы дергались в руках воинов словно живые.
        А по другой стороне улицы ползла железная осадная машина с длинным билом, угрожающе выступающим вперед. Многочисленные колеса машины были обернуты железными лентами, лязг которых, смешиваясь с ревом самой машины, заглушал стрекот колдовских аркебузов в руках стрелков.
        Сзади, прячась за боками железного чудовища, осторожно шли люди в округлых серых шлемах. На шлемах был начертан серебряный орел, сжимающий в когтях древний знак Огня. В руках этих людей тоже были огненные аркебузы.
        Человек во рву вдруг отложил свое оружие. Поднявшись во весь рост, он метнул в машину что-то, похожее на походный кузнечный молот, и медленно сполз на дно рва, сраженный невидимыми стрелами. Выдранные из его стеганого тулупа клочки материи тут же окрасились кровью.
        Его молот ткнулся в землю рядом с колесом железной машины и полыхнул огнем, выворотив из улицы пласт земли. Люди в серой форме, шедшие за машиной, белозубо засмеялись. Видимо, в их котлах всегда была баранина - такие зубы могли быть только у очень сытых и удачливых воинов, которым покровительствуют сильные духи.
        Но в этот день, видимо, их духи либо спали, либо просто не ожидали, что второй человек, зачем-то сотворивший тяжелую связку из четырех огненных молотов, выскочит из своего рва и с криком «Уррра!», так похожим на боевой клич ордынских туменов, бросится под колеса железной машины.
        В ослепительной вспышке и раскатах рукотворного грома утонула вселенная. Разлетелись по ее уголкам обломки железной машины, белозубые люди в округлых шлемах и сама картина горящего города. Лишь храм с золотым крестом на куполе еще некоторое время просвечивал сквозь пламя, пульсирующее, словно вырванное из чьей-то груди горячее сердце…
        Это был просто огонь.
        Тот самый огонь.
        И тот самый звездочет хана тянул на одной ноте монотонную песню, закрыв глаза и медленно перебирая четки, состоящие из маленьких черепов каких-то грызунов, отдаленно похожих на человеческие.
        Субэдэ провел рукой по лицу. Ладонь стала мокрой - наверно, от пота. Субэдэ зачем-то понюхал руку. Пот пах гарью, но это не был запах костра. Это вообще был незнакомый доселе запах - уж кто-кто, а выросший в степи воин мог сказать это наверняка.
        - Что ты видел?
        Голос шамана был тусклым, словно свет умирающего пламени, в который забыли подбросить топлива.
        Субэдэ покачал головой, неотрывно глядя в огонь и силясь увидеть в нем хоть какие-то следы только что пережитых видений.
        - Этот народ невозможно победить,- хрипло произнес он.
        Шаман открыл глаза и внимательно посмотрел на полководца.
        - Ты отступишься?
        Субэдэ отрицательно покачал головой.
        - Нет. У каждого свой путь. Пусть нельзя уничтожить народ. Но этот город я уничтожу. Если, конечно, я правильно понял то, что показали мне духи огня из глубины далекого будущего.
        Четки в руке шамана возобновили движение.
        - Что ж, твой путь - это путь воина,- тусклым голосом произнес шаман.- И то, что ты держишь сейчас в руке,- это то, что остается от любого, пусть даже непобедимого воина в конце его пути.
        Субэдэ опустил взгляд. Оказывается, его пальцы все еще сжимали череп неведомого богатура, превращенный в чашу. Он усмехнулся.
        - Ты сказал правду, почтенный Арьяа Араш. Но правда и то, что мой череп пока еще не оправлен в серебро. Теперь я знаю главное. Урусскую крепость защищают не призраки мертвых, а такие же воины, как и я. И чей путь окончится завтра, пусть решают наши мечи.
        Полководец поднялся, давая понять, что разговор окончен. Костяная чаша упала перед шаманом, звякнув серебряной оправой о край очага. Субэдэ откинул полог и окунулся в темноту. Этой ночью у него было еще много дел.
        А в его черном шатре все еще смотрел на умирающий огонь старый шаман, имя которого на языке Степи означало «святой мудрец». В глазах шамана была печаль. Маленькие костяные черепа в его руке уныло постукивали друг о друга.
        - К чему вся моя мудрость, если ты не понял главного, доблестный воин?- шептал старик.- К чему вся моя ворожба, если ты забыл о том, что завтра там, на стенах вместе с воинами встанут дети и женщины. Убивая их, ты прерываешь череду поколений и сеешь зло, которое породит множество новых смертей. Ты нашел ответ на свой вопрос, непобедимый богатур. Только сможешь ли ты сам ответить - какова цель твоего пути и ради чего завтра по твоему приказу снова будут умирать люди?
        Голос шамана становился все тише, угасая вместе с пламенем костра.
        - Если ты думаешь, Непобедимый, что, освободившись от пхурбу, ты вернул свою душу, ты ошибаешься. У великих полководцев изначально нет души. Ведь разве смогли бы они когда-либо стать теми, кем стали, если б были людьми?

* * *
        Десница, задетая ордынским мечом чуть выше локтя, противно ныла. Хоть и приложил заморский лекарь зелье к ране, от которого она затянулась чуть не сразу, а все ж рука давала знать о себе. Случись чего - не возьмешь, как бывало, два меча зараз, придется шуйцей[Шуйца - левая рука (старорусск.).] обходиться, а на правую - легкий щит привязать. Не углядел, как давешний ордынец свой клинок вывертом провел, больно ловкий попался басурман. Или у самого уже глаз не тот стал?
        Воевода задумчиво теребил бороду, глядя, как на дальнем конце поля сооружают степняки невиданной величины осадную махину. И не в руке дело. И не в ловком ордынце, который, несмотря на свою ловкость, гниет ныне во рву под стеной - душа ныла поболее всякой раны…
        Из Смоленска не пришла подмога. А, может, перехватили гонцов по дороге разъезды степняков или лихие люди, что в любую войну слетаются на мертвечину словно воронье, надеясь урвать свой кусок, наплевав на общее горе.
        Был еще гонец, в Новгород, но на новгородскую помощь меньше всего было надежды. Далеко шибко, да и уж больно заносчивы купцы тамошние, что, по сути, городом и правят. Помнится, отец нынешнего князя Александра, Ярослав Всеволодович, пресытившись боярскими раздорами да наветами, как-то, плюнув на то княжение, вместе с верной дружиной оседлал коней да и уехал в родовой удел в Переславле-Залесском, предпочтя свой медвежий угол хваленой новгородской Правде…
        Сзади послышались тяжелые шаги.
        Бряцая длинным мечом, подошел и стал рядом купец Семен. Надо ж, только о купцах думал - и вот свой пожаловал. Зять почти…
        По сердцу скребануло. Вроде б и нормальным мужиком себя показал Семен, «языка» с Орды приволок, а все ж тот кошель с гривнами словно на шее висел, к земле пригнуть норовил.
        - Чего ждем, воевода?- заправив большие пальцы рук за пояс, спросил Семен.- Пока они той невидалью в нас швыряться не начали? Нынче ночью мы им показали, что к чему, пора и в чистом поле нехристей вразумить, пока к ним подмога не подошла.
        Воевода вскользь бросил на купца хмурый взгляд.
        - В чистом поле… Не дело говоришь, Семен. У нас конных да доспешных насилу четыре сотни наберется, а их там чуть не впятеро больше.
        Семен усмехнулся.
        - Так потому они нас и не ждут! Вдарим всей силой, заодно и порок ихний срубим. Ты ж прикинь, что будет, ежели они его соберут да пару дней по городу постреляют? В него ж воз камней зараз влезет!
        Воевода задумчиво теребил бороду.
        - Так-то оно так…
        - Эх, воевода,- досадливо крякнул Семен.- А давай, как и допрежь, народ спросим?
        И, не дожидаясь ответа, повернулся к мужикам, что махали топорами, крепя изнутри многострадальную приступную стену. Да не только мужики - почитай, весь Козельск сейчас был у этой стены. Все понимали - нынче каждая пара рук на счету. И всем находилось дело. Бревна таскать, отесывать, мастерить массивные подпорки, которые были бы способны сдержать удар гигантской машины…
        - Слухайте меня, люди добрые!- громогласно крикнул Семен.- Да скажите как на духу. Что лучше - как крысам в западне сидеть ожидаючи, когда нехристи нас камнями подавят, али вдарить по ним, как нынче ночью вдарили?
        Мужики опустили топоры. Многие переглядывались. Ясное дело - первым голос подашь, случись чего, первым и ответ держать будешь.
        - Ну, чего молчите? Али ордынскую махину завидев, языки проглотили?
        Насмешливый голос Семена словно подстегнул народ. Единовременно раздалось несколько голосов.
        - Мы-то проглотили? Думай, чего говоришь, Семен! Али до этого Орду не били?
        Разноголосье нарастало. Все чаще из толпы раздавались:
        - Ясно дело - вдарить! Дело Семен говорит - вдарить, и всего делов. Пущщай они нас боятся!
        Семен повернулся к воеводе.
        - Ну, что скажешь, Федор Савелич?
        - Что скажу?
        Воевода смотрел в небо, ища что-то глазами. Да только в том, набрякшем серыми тучами небе уже не было гордого степного орла - ордынские стрелы перебили всю птицу на много верст в округе.
        - Что скажу…
        Семен поднял руку. Рев толпы стал тише, а после и вовсе сошел на нет. Все ждали воеводиного слова.
        - Я сам воев вперед поведу,- громко произнес Федор Савельевич.- А ты, Семен, с братом здесь в граде за старших останетесь. Постоим грудью за землю пращуров[Пращур - отец прапрадеда, далекий предок. Часто употреблялось в значении общего предка всех славян (старорусск.).] наших!
        Семен, вдруг став очень серьезным, поклонился.
        - Воля твоя, воевода.
        А Федор Савельевич уже раздавал приказы подоспевшим сотникам.
        - Собирайте дружину да тех, кто лук аль самострел держать может. Конный отряд пойдет впереди, пеши стрелки сзади прикроют, ежели ордынцы обойти попытаются…
        - Воевода! То, что я видел со стены, мало похоже на осадную машину.
        Федор Савельевич резко обернулся.
        Сзади стоял Ли.
        Воеводу передернуло. И так сегодня советов наслушался - по самый воротник. Другого б послал нехорошим словом, но этот вроде уже свой, бился отменно. Потому сдержался Федор Савельевич. Лишь, поморщившись, бросил отрывисто:
        - А на что б оно похоже не было - неспроста ж ордынцы ее возводят!
        У городских ворот уже собирались лучники, из-за стен детинца слышалось заливистое ржание застоявшихся боевых коней. Отовсюду неслось бряцанье оружия и доспехов. Город готовился к последней битве.
        К поясу последнего из чжурчженей тоже был пристегнут меч, из-под ворота цветастого халата выглядывал край русской кольчуги, дареной кузнецом Иваном. Вспомнив что-то, воевода смягчился.
        - Не сумлевайся, Линя!- улыбнулся он.- Была не была! До этого побеждали, глядишь, и теперь победим!
        И, повернувшись, размашистым шагом пошел к воротам детинца.
        Последний из чжурчженей смотрел ему вслед. На его лице была легкая грусть.
        - Что ж, это твой Путь, полководец,- тихо сказал Ли.- Непобедимость заключается в тебе самом. А возможность победить зависит от врага. Не забывай, что у твоего народа сильный и хитрый враг.
        Но воевода уже был слишком далеко для того, чтобы услышать эти слова.

* * *
        Лук - оружие, которое имеется почитай в каждом доме. Да и грех, живя у леса, быть обезлученным. Зайцы, тетерева, белки, да мало ли какая живность в дебрях водится, только ленивый дармового мяса на столе не имеет. А повел скотину на выпас? А случись, под такое дело волчья стая? Кому нужен пастух, который не сумел уберечь стадо, не выследил загодя в высокой траве серые спины и не всадил в них с пяток, а то и с десяток стрел еще до того, как доберутся до телят серые разбойники? Да и лихой человек, завидев всадника с луком в налучье[Налучье - чехол для хранения и ношения лука.] , колчаном да подсайдашным ножом[Подсайдашный нож, подсайдашник - нож, носимый при саадаке - луке в налучье и колчане.] , больше похожим не на нож, а на тесак, махнет рукой - козельские, ну их!- и поспешит скрыться подале.
        Потому с луком в приграничной крепости учились управляться с детства. И лучников у ворот собралось немало.
        А с доспехами было плохо. Дороги доспехи. Потому каждый нарядился кто во что горазд. На ком-то была надета битая дедовская мисюрка[Мисюрка - шлем с бармицей (старорусск.).] , кто-то прямо на тулуп натянул оплечья и наручи, побитые черными пятнами отчищенной ржавчины, кто-то соорудил себе из дубовых досок нагрудник и бутурлыки - все не голым в битву идти.
        Несерьезно смотрелось ополчение на фоне княжьей дружины, выезжавшей из ворот детинца. Мужики завздыхали. Вот где воинство!
        В глазах рябило от кольчужных, чешуйчатых и пластинчатых броней, начищенных до самоцветного блеска, от островерхих шеломов и наконечников тяжелых копий, сверкающих на солнце, так кстати выглянувшем из-за серой тучи. А кони-то, кони…
        - Вот бы на таком коне прокатиться… Да в полной сброе… - завороженно прошептал проходивший мимо Тюря, останавливаясь и разом забыв, куда шел.
        - И будет на тебе та бронь болтаться, как седло на корове,- буркнул стоящий рядом скоморох Васька, сам отчаянно завидовавший дружинникам.
        - Что за человек?- беззлобно покачал головой Тюря, направляясь в сторону проезжей башни.- Всяку мечту испоганит. Наверно, потому, что своей нету.
        Скоморох открыл было рот по привычке - и закрыл. Слов во рту не оказалось ответить.
        - Во отбрил, Тюря,- одобрительно хмыкнул оказавшийся рядом рыжебородый.
        Васька насупился было - и вдруг неожиданно для самого себя улыбнулся.
        - Не, мужики. И у меня мечта имеется!
        - Кака така мечта?- поинтересовались из толпы.
        - А былину закончить. Ту, помните? Про всех про нас, про то, как мы Козельск обороняли. Чтоб через века пронеслась та былина.
        - Эка хватил - через века,- покачал головой рыжебородый.
        - А что?- все больше распалялся Васька.- Ордынцы, слышал, что при штурме орут? Могу-Болгу-сун. Толмач пленный говорит, что это по-нашему «Злой Город» получается. Стало быть, достали мы их крепко, не скоро забудут. Но Орда что? Пыль придорожная! Сегодня есть - а тыщу лет пройдет, и не вспомнит никто. А вот то, как мы за Козельск стояли, про то внуки наши забыть никак не должны. Оттого до зарезу надобно мне ту былину закончить…
        Громко хлопнула открываемая дверь. Васька, не успев договорить, обернулся.
        Из дверей ближайшей кузни выехала одноколесная тележка, доверху груженная кольчугами, шеломами, оплечьями и всякой иной броней. Сзади, покряхтывая от натуги, толкал тележку кузнец Иван.
        - Гей, бездоспешные!- крикнул он, отпуская на землю деревянные рукояти.- Налетай, разбирай, что я тут по ночам сработать успел. Авось моя железка да чью отчаянную голову от вражьей стрелы прикроет.
        - От спасибо, добрый человек!- обрадовался рыжебородый, у которого всего-то доспехов было два старых тулупа, одетых один на другой и наспех простеганных вместе.- От уважил!
        Конечно, на всех брони не хватило. Кому что досталось. Никите выпали железные наручи и добротный шлем. Вкупе с луком и дорогим мечом у бедра, взятым с прошлой битвы, выглядел Никита уже достаточно грозно. Эх, еще б кольчугу по росту…
        Внезапно ему стало жарко. Из-под шлема за неимением подшлемника, одетого прямо на шапку, выползла капля пота и, противно щекоча, потекла по шее от затылка.
        К нему шла Настя.
        Никита замер, словно в своем лесу при приближении долго ожидаемой в засаде ценной пушной зверушки. Знал, что столкнутся - город не степь, не скроешься. И хотел этого, и боялся - все ж еще порой цепляло за сердце, когда видел мельком знакомую коруну. Но боялся не разговора - боялся, что снова вспыхнет уже подернутое пеплом былое чувство…
        Она подошла и заглянула в глаза.
        - Никитушка.
        - Чего?- буркнул Никита.
        - Ты пошто даже в мою сторону не смотришь? Али забыл уже?
        Ничего не забыл Никита. И того, как бежал по двору, спасаясь от проснувшегося цепного пса, словно застигнутый у клети[Клеть - кладовая, амбар (старорусск.).] ночной тать. И того, как ночью, случайно проходя мимо поруба, увидал смутно знакомый силуэт, нырнувший в отчего-то незапертую дверь. Подумалось - может, кто худое замышляет? Прокрался к окошку, приник - и оставил там у поруба свое сердце. Думал тогда, что оставил. А после понял, что ошибся. Раньше все случилось. Намного раньше.
        - Ты иди отсель, Настя,- твердо сказал Никита.- Нехорошо, люди смотрят.
        - А что нам люди?- удивилась девица.- Али мы не любим друг друга?
        То, чего он боялся, не случилось. Да и надо ли раздувать потухшее? Только пуп надорвешь и глаза выест золою да бесполезным дымом.
        Никита усмехнулся.
        - Помнится, намедни ты поболе боялась, кабы нас кто вместе не увидел. А нынче что, времена поменялись? Что-то уж больно быстро…
        Он запнулся было, но все ж договорил.
        - Уходи, Настя… к жениху своему. Он нынче большой воевода стал. А не то батюшка тебя здесь увидит да заругается.
        Она вскинула гордо голову, взглянула ему в глаза… и без слов поняла - знает все. Повернулась и ушла, не ответив. Хотя что тут было отвечать? Когда все сказано, лишние слова ни к чему.
        Никита вздохнул облегченно, утер ладонью шею под бармицей, поправил шлем - и, словно почувствовав затылком чей-то жгучий взгляд, обернулся.
        Нет, показалось. У ворот строилась конная дружина. Вряд ли кто с той стороны мог смотреть в сторону лучников.
        Внезапно кто-то схватил его за рукав.
        - Отпусти воя, дитятко,- устало произнес у Никиты над ухом старческий голос.
        Никита оборотился.
        За его рубаху уцепился младенец в холщовой крестьянской одежке. Дитя улыбалось. Нянька попыталась разжать детскую ручонку, но не тут-то было. Ребенок насупился, но кулачок не разжал.
        - Ишь, хват-то какой,- вздохнула нянька.- Не совладать.
        Никита подмигнул мальцу.
        - Знатным витязем будет. Хоть сейчас меч в руку.
        Ребенок улыбнулся в ответ и протянул Никите свою игрушку.
        Никита взял, повертел в руках необычного вида погремушку и хотел вернуть, подивившись, как малое дитя ворочает такой тяжелой забавой. Но ребенок заупрямился и обратно игрушку брать не желал.
        - Возьми подарок, воин,- сказала нянька.- Может, то знак свыше.
        Обижать старуху не хотелось. Никита кивнул и спрятал погремушку за пазуху.
        - Благослови тя Господь,- перекрестила парня старуха.
        - Благодарствую, бабушка.
        Ребенок отпустил рукав Никиты и требовательно дернул няньку за ворот зипуна - пошли, мол. Дело сделали - пора и честь знать. Нянька укутала поплотнее свою беспокойную ношу, кивнула парню и скрылась в суетящемся людском море.
        Однако весомый подарок оттягивал пазуху и постоянно напоминал о себе. И не выбросишь. Избавиться от подарка - большой грех. А тащить с собой в бой бесполезный груз…
        Бесполезный ли?
        Взгляд Никиты упал на последнего из чжурчженей, который, скрестив ноги, сидел на коврике возле метательной машины и, зачерпывая из деревянного короба черный порошок, осторожно засыпал его в такие же погремушки, как и та, что погромыхивала за пазухой Никиты. «Погремушек» оставалось немного, десятка полтора.
        Никита вынул игрушку из-за пазухи, повертел туда-сюда рукоять, вытащил ее и, подойдя к Ли, протянул ему железный шар.
        - Насыпь и в мою.
        Ли посмотрел на парня, потом на то, что он держал в руке.
        - Не хочешь здесь оставить? При штурме каждая на счету будет.
        Никита покачал головой.
        - Нельзя. Дитем малым дарено.
        - Князем…
        - Что?- переспросил Никита.- Каким князем?
        Но Ли, затаив дыхание, уже засыпал в железный шар громовое зелье, которого оставалось меньше половины короба. Закончив, последний из чжурчженей ввернул в отверстие плотно свернутый кусок просмоленной пакли. После чего, подумав, достал нож и укоротил жгут, отмахнув половину.
        - Подожжешь - сразу кидай,- сказал Ли, протягивая шар Никите.
        Никита поблагодарил кивком, забрал «погремушку» и побежал к толпе лучников, где старшие уже надрывали глотки, указывая каждому его место в строю.
        Наконец с местами разобрались.
        Воевода был мрачен. Конечно, каждый из козельских мужиков в отдельности - стрелок отменный, и храбрости никому не занимать, многие в одиночку на медведя с рогатиной хаживали. А вот как оно в строю-то получится, когда все должны по команде старшего действовать как единое целое?
        Внезапно нестройный гул стал тише.
        По улице в простой черной рясе и камилавке[Камилавка - головной убор из бархата в виде расширяющегося кверху цилиндра. Фиолетовая богослужебная камилавка дается священнослужителям в качестве награды за усердную службу.] шел отец Серафим.
        - Благослови, отче!- раздалось со всех сторон.
        Отец Серафим остановился, окинул взором дружину и ополчение. Благословлял уже на подвиг ратный и их, и тех, что упокоились под крестами за церковью, уж и места нет свободного, где хоронить павших за Землю Русскую. Почитай, половина в живых осталась, а все ж нет, не иссякает решимость в глазах, хоть и ранены многие. Но скрывают раны и снова в бой рвутся.
        Холодный ветер дохнул в лицо отца Серафима, растрепал бороду, резанул по глазам. Священник смежил веки, слеза скатилась по его щеке. Словно сами собой пришли на ум слова, которые самому и не придумать, сколько ни силься - разве что единое слово от себя добавить сообразно происходящему.
        Отец Серафим поднял руку, и его зычный голос разнесся над площадью, над обнаженными для благословения головами:
        - Братия мои возлюбленные! Будьте тверды, непоколебимы, зная, что труд ваш ратный не тщетен пред Господом. Благодать Господа нашего Иисуса Христа с вами и любовь моя со всеми вами во Христе Иисусе. Аминь.[Библия, Первое послание к коринфянам,
15, 58; 16, 23; 16, 24.]
        Воевода первым надел шлем и подал знак отроку.
        Натужно заскрипел ворот, загрохотали цепи, застонали, открываясь, тяжелые ворота.
        Гулко бухнул в противоположный край рва подъемный мост.
        - Вперед, ребятушки!- вскричал воевода, пришпоривая коня.- За Русь! За Пращура!!
        Конная дружина вынеслась из городских ворот.
        - За Пращурррааа!!!- неслось над степью.
        - …уррра!!!- долетело до края поля.
        Ордынцы, возившиеся у гигантской осадной машины, заметались в ужасе, ловя коней. Казалось, что не княжья дружина, а тяжелый сверкающий клинок неотвратимо несется над полем, и нет от него спасения…
        Вслед за конниками наружу из крепости выбежал отряд пеших стрелков.
        - Эх ты! Да куда ж это они?- выдохнул кузнец Иван…
        Вид убегающих ордынцев пьянил. Вот она, победа!
        Мощные боевые кони сами, без понуканий неслись вперед, грызя удила и торопясь впиться зубами в ненавистные загривки мохноногих степных лошадок, что сейчас со всех ног уносили прочь своих трусливых хозяев. Видать, изрядно потрепали Орду, если от одного вида русской конницы бегут степняки сломя голову…
        - Назад! Рубить машину!- закричал воевода. Да куда там!
        Его голос потонул в мощном «За Пращуррра!!!», рвущемся из сотен глоток. Как не догнать, не добить тех, кто второй месяц, словно стая голодных волков, терзают родной город?..
        Они не видели, как от дальней кромки леса словно отделился скрывающийся в его тени черный дракон. Они неслись вперед, увлеченные погоней. Старая, испытанная тактика Степи сработала и на этот раз. Поколениям русских витязей еще предстояло изучить военные уловки Орды. Изучить, оплатив ту науку большой кровью, чтобы только через полтора столетия в великой битве между Доном и Непрядвой переломить хребет непобедимому степному воинству…
        - Назад! В крепость!!!- взревел кузнец.
        Но дружина была слишком далеко. Закованный в пластинчатую броню черный дракон неотвратимо приближался, отрезая русских воинов от крепости и отряда стрелков, который мог бы прикрыть отход конницы.
        Никита метнулся обратно в ворота. Недалеко, во дворе деда Евсея был привязан ордынский конь - тешил себя надеждой Никита, что с конем да с мечом возьмут-таки в дружину. Не взяли. Даже слушать не стали. Так, может, теперь удастся спасти дружину, предупредить…
        Застоявшийся скакун словно птица вылетел за ворота, но тут же жесткая, словно кованная из железа, рука схватила его под узцы.
        - Назад! Не успеешь!
        - Пусти, дядька Иван!- взмолился Никита.
        - И им не поможешь, и сам погибнешь!
        Кузнец обернулся.
        - Отходим назад, к воротам! Прикроем тех, кто, может, обратно прорвется!
        Этим Никита и воспользовался, со всей силы воткнув пятки в бока коня.
        Конь рванулся вперед, удар мощной грудью пришелся в локоть. Кузнец взвыл и выпустил повод.
        - Куда?- застонал он, приседая и держась за ушибленную руку.
        - Прости, дядька Иван!- бросил Никита, проносясь мимо.
        - Что с тобой?- бросился к кузнецу Васька.
        - Со мной-то ничего,- скрипнул зубами Иван.- Кому послабже, может, руку бы сломал. Да то ерунда. Парня жалко…
        Никита сразу понял, что не успел. Кешиктены уже отрезали дружинникам путь к отступлению и захлестнули их черной лавиной. Но, несмотря на то что степняков было неизмеримо больше, стяг с ликом Христа все еще возвышался над клокочущим месивом битвы.
        А про огромную осадную машину в горячке боя все как-то позабыли. К ней-то и повернул коня Никита.
        Чудовищное осадное орудие возвышалось на четыре сажени от земли и напоминало уродливое страшилище, какое не во всяком кошмаре приснится. Подумалось Никите, что этакой штукой детишек пугать в самый раз. А вот как такой камни кидать? Непонятно…
        Но раздумывать было особенно некогда.
        Никита соскочил с коня и бросился к основанию машины, на бегу доставая железный шар. Упав на колени, он воткнул заряд между бревен, достал кремень с огнивом и начал высекать огонь.
        Только бы успеть!
        Как назло, искры от огнива, сдуваемые порывистым ветром, летели куда угодно, только не на черный жгут. Никита закусил губу и, чуть не плача от отчаяния, что есть силы молотил по кремню железным бруском, то и дело попадая по пальцам. Но боль была чем-то посторонним, и думать о ней времени не было. Только бы успеть!
        Сзади послышалось хриплое дыхание и тяжелый топот.
        Никита обернулся.
        Ордынец был грузен и немолод, но бежал достаточно резво, не хуже своего коня, который, скорее всего, пал в сече. И тяжелая железная булава в руке степняка смотрелась оружием привычным и необременительным.
        А обороняться было уже поздно. Никита повернулся к шару и ударил огнивом еще раз.
        Мимо!
        Он невольно зажмурился, ожидая удара…
        И дождался.
        Шлем ордынца тупо стукнулся об опорное бревно машины. С медного лица на Никиту удивленно смотрел раскосый глаз. Из другого глаза торчал наконечник стрелы, вошедшей в затылок. С близкого расстояния русский лук пробивает насквозь и бармицу, и человеческий череп.
        Никита оторвал взгляд от мертвого ордынца и глянул через плечо.
        Любава стояла невдалеке, таща из налучья другую стрелу. Наложив ее на тетиву, прежде чем выстрелить, кивнула Никите - мол, продолжай, хватит пялиться - и с пол-оборота выстрелила навскидку, ориентируясь по приближающемуся стуку копыт. Скакавший к ней ордынец покатился с коня, путаясь в собственном аркане, которым он только что вертел над головой, готовясь к броску.
        Девушка подбежала и стала рядом.
        - Беги, дуреха!- закричал Никита.- Рванет - оба костей не соберем!
        Но дружинница лишь зыркнула сердито своими омутами и, перебросив за спину пустое налучье, вытащила из ножен меч. Никита понял, что стащить девчонку с места вряд ли получится - только что снова в морду огребешь, но на этот раз не окольчуженной рукавицей, а рукоятью меча. Да и не за тем он здесь сейчас, чтобы с дружинницами бороться.
        И он снова ударил по кремню.
        Крохотная искорка затеплилась на конце жгута. Никита приник, осторожно раздувая зарождающийся огонь.
        Краем глаза он увидел, как Любава ловко срезала мечом конного ордынца. Понадеялся, видать, степной дурень на свою силу, разглядел выбившуюся из-под шлема русую косу, решил поиграться с девкой потехи ради.
        Вот и доигрался.
        Ордынец скатился с коня, пытаясь зажать руками широкую рану на бедре, из которой, словно вода из родника, лился поток темной кровищи. Но меч сверкнул во второй раз - и голова кешиктена, позвякивая чешуйками шлемной бармицы, покатилась по земле. Урок воеводы не прошел впустую.
        Но Любаву уже заметили.
        Несколько кешиктенов поворотили коней и понеслись к девушке, что-то громко крича на своем языке. Разом взвилось в воздух три аркана. Два она успела срубить на лету, но третий, захлестнув крестовину, вырвал меч из руки.
        Наверно, степняки надеялись захватить в полон девушку-воительницу. Потому пущенное копье предназначалось не ей - оно летело в Никиту, все еще копошащегося возле машины.
        Но досталось оно не ему.
        Любава рванулась, распластавшись в прыжке, и копье до половины вошло ей в живот.
        Сильный удар бросил девушку на спину. Она упала рядом с Никитой и поползла, стараясь, чтобы хлещущая из раны кровь не попала на наконец-то занявшийся жгут.
        - Любавушка!- закричал Никита, бросаясь к ней.
        На ее вмиг побледневшем лице расцветала улыбка. Немые губы девушки разжались.
        - Ус-пела… Любый мой… - прошептала она…
        Говорят, перед тем как забрать героя на небо, Господь порой совершает для него последнее чудо, если тот не успел что-то важное сделать на этой земле. Или сказать что-то важное.
        Ее глаза показали на копье. Никита понял без слов - и, вырвав его из раны, метнул в приближающихся ордынцев. А потом просто лег рядом с Любавой и обнял девушку, стараясь собственным телом закрыть рваную рану и хоть на мгновение задержать вытекающую из нее жизнь. Порой мгновение для влюбленных - это очень и очень много. Особенно, если это мгновение - последнее…
        Страшный взрыв разметал и машину, и кешиктенов, приблизившихся к ней слишком близко. Остальных, которым повезло больше, уносили в степь обезумевшие кони…

* * *
        Человек в черном плаще смотрел с холма на то место, где только что возвышалось деревянное чудовище, так похожее на ужасную осадную машину. Сейчас там дымилась куча расщепленных обломков, за которые русские дружинники заплатили своими жизнями.
        Сзади, набирая силу, вздымался к вершине Небесной Юрты торжествующий рев Орды.
        - Хвала Сульдэ, я правильно понял видение, посланное мне Духами Огня,- прошептал Субэдэ.
        Сбоку послышался топот и фырканье разгоряченного коня. Один из сотников подъехал к холму, спешился и, приблизившись, почтительно встал на одно колено. Его рука сжимала древко боевого копья, на острие которого была насажена окровавленная голова воеводы Козельска.
        Сотник поклонился.
        - Твой план удался, Непобедимый,- сказал он.- Урусы приняли кучу дерева за большой камнемет и сделали вылазку. Прикажешь отвезти хану Бату голову их воеводы и весть о победе?
        Субэдэ внимательно посмотрел в открытые глаза мертвой головы - и отвел взгляд.
        - Это еще не победа,- глухо произнес Субэдэ.- Хотя… джехангир хотел, чтобы у него была либо эта голова, либо моя. Отвези ему эту. Но прежде пусть твои люди установят истинный требюше.
        Сотник поклонился еще раз и бегом бросился выполнять приказ.
        Губы Субэдэ дрогнули в подобии кривой улыбки.
        - Мою голову еще надо суметь отделить от тела, джехангир,- прошептал он…
        Истинный требюше медленно выезжал из-за деревьев.
        Огромная машина была установлена на деревянной платформе без колес - да и какие колеса выдержали бы вес гигантского камнемета? Десятки рабов суетились вокруг машины. Одни подкатывали под платформу огромные, тщательно выструганные бревна, другие толкали саму платформу, третьи, надрываясь, волокли на себе уже использованные катки, спеша перетащить их вперед и снова положить на пути камнемета. Два десятка кешиктенов по обеим сторонам от машины тянули за веревки, привязанные к ее вершине, сохраняя равновесие. Рабам такую работу доверять нельзя. Кто знает, не найдется ли среди них пара безумцев, готовых опрокинуть требюше, пожертвовав жизнью ради того, чтобы Орда навеки осталась под стенами Злого Города?
        Настоящая машина была несколько ниже своего взорванного подобия и напоминала уродливое насекомое с пригнутой к земле в боевой стойке огромной головой противовеса, растопыренными лапами подпорок и длинным хвостом метательного рычага, угрожающе поднятым кверху. На конце хвоста, словно мешок с ядом, болталась пустая праща, способная вместить в несколько раз больший груз, нежели обычный камнемет. Излишне говорить, что и летел тот груз не в пример дальше.
        Кто-то из рабов, подтаскивающих катки, поскользнулся и не успел выдернуть ступню из-под бревна, уже попавшего под край платформы и начавшего вращение. Нечеловеческий крик резанул по ушам. Но никто и не подумал остановить движение машины - бичи кешиктенов так же размеренно продолжали хлестать по исполосованным спинам рабов.
        Платформа двигалась очень медленно, поэтому раб кричал долго. Шонхор, не выдержав, шагнул к несчастному, на ходу доставая меч, но рука седоусого нукера остановила удар.
        - Не стоит лишний раз осквернять боевой меч кровью раба,- невозмутимо произнес нукер, за долгую жизнь в походах привыкший к воплям умирающих.- К тому же это хороший знак. Камнемет сам, без чьей-либо помощи взял себе первую жертву.
        Шонхор с досадой вогнал меч обратно в ножны. А раб кричал до тех пор, пока неторопливо катящееся бревно не выдавило воздух из его легких.
        - Ты заметил, насколько плавнее стало движение?- отметил седоусый нукер.- Я скоро вернусь - думаю, мне надо сказать пару слов старшему надсмотрщику над рабами…
        Наконец платформа подъехала к краю заранее подготовленной алоской насыпи. И тут надсмотрщики подтащили к переднему краю платформы четверых связанных рабов и бросили их под бревна.
        На этот раз короткий вопль быстро сменился хрустом перемалываемых костей. Требюше плавно въехала на насыпь и встала, уперевшись в бревна, заранее вбитые в землю.
        - Неужели нельзя было положить на насыпь трупы?- скривившись, бросил Шонхор.- Ими усеяно все поле!
        - Глупый ты еще,- усмехнулся подошедший седоусый нукер.- Запомни - по горячей крови дерево скользит гораздо лучше. Молодые вы еще - что ты, что этот старший надсмотрщик над рабами, который только и знает, что орать и размахивать своим бичом. Всему вас надо учить…
        Длинные колья намертво закрепили платформу на насыпи. Закрутились вороты, завыло-заскрипело горизонтальное поворотное колесо с большими шестернями, наводя машину на крепость. Несколько десятков рабов повисли на веревках, привязанных к верхушке рычага, пыхтя от натуги и преодолевая сопротивление противовеса.
        Медленно, словно нехотя, уродливая голова деревянного чудовища стала задираться кверху. Смазанные жиром сочленения машины стонали, подпорки едва заметно вибрировали от напряжения. Гигантское чудище, созданное людским гением, готовилось к удару.
        В пращу вкатили несколько огромных валунов. Старик, захваченный в плен вместе со своим чудовищем, неожиданно ловко выбил тяжелым молотом стопорный кол.
        Подброшенные колоссальной силой валуны взмыли в воздух и, пролетев над полем, врезались в деревянную стену крепости чуть пониже тына.
        Стена содрогнулась, но выстояла.
        - Сильна махина!- уважительно кивнул рыжебородый, поднимаясь с ног и ощупывая лоб, которым он приложился о тын.
        - Сильна-то сильна, но скорей ты стену лбом проломишь, чем она своими камушками,- хмыкнул менее пострадавший Васька - он лишь железным оплечьем об опорный столб грохнулся.
        - А от тебя, как всегда, больше звону, чем толку,- проворчал рыжебородый.- Ничо, пущай тешатся. Вон у Линьки заряды-то еще остались, ночью проберемся да рванем ихнюю пакость.
        - Эх!- вздохнул Васька.- Не дадут они нам ворота открыть - вишь, как раз супротив ворот опять кучу лучников да самострелыциков нагнали. Да и со стен боле не спустишься - ученые стали басурмане, теперь кажну ночь следят в сотню глаз.
        - Не ной, Васька, прорвемся,- с веселым отчаянием в голосе сказал рыжебородый.- Ты былину-то свою завершил?
        - Завершил,- кивнул скоморох.
        - Ну вот и споешь завтра поутру как на стены встанем. Чую я, жарким будет у нас завтра денек. В такой день без былины никак нельзя…
        По степи разносился глухой перестук топоров - то горожане продолжали изнутри укреплять приступную стену. А еще зоркие глаза ордынских стрелков разглядели над тыном лица подростков и женщин, с луками и самострелами занявших места погибших дружинников.
        Камнемет натужно заскрипел, готовясь принять новую порцию камней.
        К стремени коня Субэдэ прикоснулась сухая старческая рука.
        - Ты снова пошлешь своих людей на эти стены?- проскрипел знакомый голос.
        Субэдэ отрицательно покачал головой.
        - Нет, звездочет джехангира. Уже слишком много моих людей полегло под этими стенами. За две луны защитники города наверняка съели все запасы и весь скот, так что теперь нам нет нужды рисковать людьми ради его пустых амбаров. Я камнями сотру в пыль этот город с безопасного расстояния.
        Шаман покачал головой.
        - Я видел много осад. Каменная стена рушится под ударами камня. Столб из целого дерева толщиной с коня, врытый в землю, лишь шатается, и пока ты перезаряжаешь свою машину, защитники укрепят его с другой стороны. А горючая смесь закончилась еще при осаде Торжка.
        Субэдэ скрипнул зубами.
        - Мудрец, что бы ты ни говорил, но я выполню волю джехангира. Он сказал - закидай этот город хоть камнями, хоть салом тех жирных и трусливых ублюдков, что боятся лезть на стены…
        Внезапно в глазах Субэдэ промелькнуло что-то, похожее на удивление. Он взглянул сначала на старого шамана, потом перевел взгляд на гору ордынских трупов, которые его воины стаскивали на погребальный костер, предоставив тела русских воинов зверям, птицам и вечно голодным рабам.
        - Надо же… А ведь порой голову джехангира посещают на удивление мудрые мысли,- пробормотал Субэдэ.

* * *
        Ордынцы рубили мертвецов.
        Под большими походными котлами, в которых варилось мясо сразу на сотню воинов, полыхали костры. Но сейчас в тех котлах готовилась не конина и не дичь, подстреленная в лесу.
        Особое предпочтение отдавалось тучным воинам. И потому чаще всего в котлы летели куски откормленных кешиктенов сменной гвардии - урусы были более жилистыми и почти ни на что не годились.
        Защитники крепости с ужасом наблюдали за неслыханным святотатством.
        - Что они делают?- спросил изумленный Игнат, обращаясь к последнему из чжурчженей и не очень надеясь на внятный ответ. Дурацкая мысль, что Орда решила перед штурмом плотно пообедать мясом собственных воинов, не помещалась в голове. Но, похоже, это было единственное объяснение.
        Ли покачал головой.
        - Не думал я, что они додумаются до этого,- пробормотал он.
        - До чего?! Своих сожрать?!!
        - Они вытапливают жир из мертвецов,- тихо сказал Ли.- Горящий человеческий жир невозможно потушить ничем, пока он не прогорит полностью[Исторический факт. Так ордынцы сжигали города.] .
        Словно в подтверждение его слов длинный хвост требюше взвился в воздух. Большой глиняный горшок взлетел вверх и, оставляя за собой чадящий след, понесся к городу.
        Видимо, старик из далекой страны под названием Окситания, успел хорошо пристрелять свою машину. Горшок ударил точно в площадку проезжей башни. Бешеные языки неистового огня взметнулись в небо. Человек в кольчуге, шатаясь, подошел к краю тына, безуспешно пытаясь стряхнуть с рук чужую горящую плоть, и тут же упал навзничь обратно в ревущее пламя, сбитый с ног железной пулей, выпущенной из аркебуза.
        Игнат еле слышно застонал от отчаяния.
        - Вот изуверы-то! Прощайте, Кузьма да Егор. И Тюря с ними… Вот уж душа-то была безгрешная…
        Никто даже не попытался потушить башню - это было невозможно. Верхняя площадка и крыша полыхали, а жидкое пламя стекало по бревенчатой стене, грозя поджечь прилегающие к ней прясла[Прясло - часть крепостной стены, расположенная между двумя башнями.] .
        - Обложить стену мокрыми холстинами!- закричал Игнат.- И приготовить самострелы!
        Крыша проезжей башни затрещала и обрушилась внутрь крепости. Мужики бросились к ней с баграми, растаскивать горящие бревна - не дай Бог, соседние избы запалит дьявольское пламя.
        Последний из чжурчженей стоял на стене, не обращая внимания на горящую башню. Он молча смотрел, как вновь медленно отходит назад смертоносный хвост ордынской осадной машины. Нет, никаким самострелом не достать до нее. Слишком далеко…
        Он повернулся и направился вниз по всходам к камнемету.
        - Ты куда, Линя?- окликнул его Игнат.- Не добьет ведь!
        Последний из чжурчженей не откликнулся. Игнат досадливо махнул рукой и отвернулся - и без странностей иноземного гостя забот хватало по горло…
        Ли подошел к коробу с огненным порошком, вытряхнул из стоящего рядом небольшого сундука оставшийся десяток железных шаров и ополовинил короб, насыпав сундук почти доверху смертоносной черной пылью. После чего Ли вложил в него три снаряженных шара и закрыл крышку. Оставшиеся шары Ли сложил в короб и придвинул его вплотную к камнемету. Пойдут ордынцы на приступ - и машина совершит еще пару-тройку выстрелов
«погремушками». А случись чего - достанет и единой искры, чтобы превратить в пыль и сам камнемет, и все живое на уин[Уин - 33,33 метра (кит.).] вокруг нее.
        Последний из чжурчженей осторожно, словно ребенка, поднял на руки окованный железными полосами сундук и направился к воротам детинца, над которыми возвышалась маковка княжьего терема…

…Скорбный лик Богородицы с жалостью взирал на коленопреклоненную молодую женщину.
        Свет лампады, подвешенной на трех цепочках, плясал на нарисованном лице и казалось, будто из огромных, полных сострадания глаз вот-вот хлынут слезы - случается, что плачут на Руси иконы при виде безграничного человеческого горя.
        Истовый шепот несся от искусанных губ, беспокоя пламя лампады.
        - Матерь Божия, не за себя прошу - за сына. Убереги от смерти лютой дитя мое, не дай погибнуть от вражьей руки. Пусть не князем, пусть хоть простым человеком проживет он счастливо свою жизнь. Быть может, когда-нибудь донесется до него весть о матери его, о родном городе. Пусть тогда сердцем почувствует он, чья кровь течет в его жилах, пусть не даст он угаснуть памяти о славных русских витязях, погибших за свою землю во славу имени твоего и святой христианской веры…
        Ли вошел беззвучно. Увидев княгиню, он нарочно чиркнул об косяк дверью, подвешенной на ременных петлях. Молодая женщина вздрогнула и испуганно обернулась.
        Ли поклонился.
        - Прости меня, княгиня, что помешал беседе с твоим Богом,- произнес последний из чжурчженей.- Скоро мы все увидимся с нашими богами. Но я не хочу, чтобы самое прекрасное создание, которое я видел в Поднебесной, погибло страшной и медленной смертью. Я не могу спасти тебя, но в моих силах сделать ответный подарок и преподнести тебе самую сладкую смерть.
        Княгиня испуганно отшатнулась. Меч на бедре человека, так похожего на ордынца, выглядел достаточно грозно. Кто знает, что нынче на уме у его хозяина, который доселе казался другом? Почему он здесь, когда все, кто может держать оружие, сейчас на стенах?
        Ли грустно покачал головой.
        - Ты неправильно поняла меня, прекрасный лотос вселенной. Самая сладкая смерть - это уйти, унося с собой души своих врагов, которые будут смиренно сопровождать тебя в твое небесное княжество.
        Последний из чжурчженей подошел к княгине поставил сундук на пол перед ней и откинул крышку.
        - Это мой прощальный подарок. Ты знаешь, что делать с этим?
        Княгиня кивнула.
        - Да, я видела, как ты…
        Ли опустил крышку. Его внимательный взгляд на мгновение коснулся прекрасного лица молодой женщины, которое снилось ему вот уже которую ночь, словно он хотел навеки запечатлеть ее образ в своем сердце.
        - Прощай,- сказал последний из чжурчженей.- До скорой встречи.
        И вышел из горницы.

* * *
        Стол был добротный, дубовый, стертый по краям до блеска обшлагами домотканых рубах. За этим столом еще прапрадед сиживал со товарищи, первым по старшинству макая усы в братину с медовухой и передавая по обычаю далее. Всегда в купеческих семьях за столом было людно. Вместе с родней сидели и приближенные челядинцы, те, с которыми вместе в торговых обозах годами бок о бок ездили. А как же иначе? У походных костров вместе - и дома за одним столом. Не иначе слово «товарищ» от слова «товар» идет, то есть тот, с кем вместе с товаром в иные земли отправляешься.
        И вряд ли найдешь союз крепче купеческого товарищества. Товары не просто довезти, их еще в пути и оборонить надо - желающих разжиться легкой добычей в любых землях всегда пруд пруди. Потому в том, кто рядом с ним идет в обозе, торговый человек уверен должен быть как в самом себе.
        А общий стол издавна был священным. Севший за него, не умыв рук, рисковал получить от старшего ложкой в лоб и идти жевать свою краюху за печку.
        За столом преломляли хлеб, за ним вели торговые и иные переговоры. За ним решали и то, как жить дальше, когда в том случалась необходимость.
        Сейчас стол разделял двух братьев, сидевших друг против друга.
        Лица обоих были хмуры. Каждый свою думу думал, не решаясь начать первым. Лишь черное лицо Кудо, стоявшего у двери, было непроницаемым, словно ночь, сгушавшаяся за окном просторной горницы.
        Первым нарушил молчание Семен.
        - Что делать-то будем, братко?- спросил он.
        Его пальцы крутили так и сяк массивный перстень на пальце, хотя вряд ли в том была какая-то надобность.
        - Стоять до последнего,- угрюмо сказал Игнат.
        Больше всего сейчас ему хотелось узнать, за каким лядом призвал его сводный брат за родовой стол, когда сейчас каждая пара рук на счету - мало не полгорода полыхает от ордынского жира, мужики кровли изб растаскивать не успевают. До разговоров ли?
        - Стоять до последнего?- переспросил Семен.- Живота своего не жалеючи?
        В его голосе послышалась издевка.
        - Так животов-то тех, братко, осталось ты да я, да мы с тобой! Во всем Козельске нераненых мужиков, что меч держать могут, едва десятков пять наберется. Остальные - бабы да отроки сопливые.
        Игнат поднял голову и тяжело уставился на брата. Его глаза были красными от жестокого недосыпа и черного, едкого дыма, который был повсюду - и на улице, и в домах, сколько ни запирай ставни и ни заделывай щели.
        - А у тебя какие-то мысли имеются?- спросил он. Семен посмотрел на Кудо.
        - Скажи своему черному, чтоб вышел отсель. Разговор будет только для твоих ушей.
        - Не мой он, братко,- устало сказал Игнат,- а такой же воин, как и те, что завтра снова на стены встанут. А что черен, так то не беда. У иных, лицом светлых от рождения, душа намного чернее его лика будет.
        Однако Кудо, услышав произнесенное, молча развернулся и вышел за дверь.
        - Так-то оно и ладно будет,- удовлетворенно сказал Семен, глядя ему вслед.
        - Зря справного воина обидел,- покачал головой Игнат.- Он на стенах-то почище иных рубился…
        Пальцы Семена, крутившие перстень, внезапно побелели, стиснув оправу камня.
        - А я гляжу, этот неумытый справный воин тебе дороже брата!- зарычал Семен.- Ты, братко, ежели супротив меня что имеешь, так прям здесь и скажи не таясь, я послушаю! Али я на стенах рядом с тобой не рубился? Али не я ордынского сотника в град приволок?
        Игнат досадливо мотнул головой.
        - Ладно, не время лаяться попусту. Говори, чего удумал.
        Где-то на улице послышался глухой удар. За окном взметнулись красные сполохи. Кто-то закричал истошно.
        Семен кивнул на окно.
        - Порок ордынский работает. Уж полграда горит, завтра другая половина займется. И Орда на приступ пойдет. На последний.
        - И что?- бесстрастно вопросил Игнат.
        - А мы все подмоги ожидать будем?- взбеленился Семен.- Очнись, Игнатушка! Не будет подмоги ни от Смоленска, ни от Новгорода, ни от Господа Бога. Животы свои за головешки положим!
        Игнат устало усмехнулся.
        - То не головешки, брат,- покачал он головой.- То град наш, что на Земле Русской стоит. И беда, коли ты этого еще не понял.
        - Это ты не понял!
        Семен аж приподнялся с лавки. Драгоценный камень вывалился из оправы перстня и, стукнувшись об пол, укатился куда-то. Но сейчас Семену было не до камня.
        - До рассвета, быть может, и простоит град!- заорал он.- А уже завтра и по нашей земле, и по тому, что от града останется, ордынские кони скакать будут! Так не лучше ли нам сегодня…
        - Молчи, брат,- жестко произнес Игнат.- Лучше молчи. Не говори того, об чем пожалеешь. Потому как ни я, ни ты, и никто из горожан со своего места на стене не сойдет и ворот поганому ордынскому хану не откроет.
        А Семен вдруг как-то сразу успокоился, чинно сел обратно и сосредоточенно стал искать взглядом на полу утерянное сокровище.
        - Ну и ладно,- примирительно пробормотал он.- Я ничего не сказал, ты ничего не слышал. И то правда, не к ночи я разговоры разговаривать начал. Пора б и вздремнуть маленько. Завтра на рассвете ох и жарко здесь будет.
        В углу у двери блеснуло. Семен подхватился с лавки, проворно метнулся и, сцапав утерянный камень, словно кот зазевавшуюся мышь, улыбнулся Игнату.
        - Ты не серчай, братко, ежели чего не так. Устал я. Пойду-ка лучше к себе в спаленку, в последний раз под шкуры медвежьи заберусь. Может, во сне чего хорошего и увижу напоследок.
        - Иди,- пожал плечами Игнат, еще раз взглянув на сполохи пламени за окном и поднимаясь из-за стола.- Пожалуй, и мне пора. Засиделся я что-то.
        Он вышел на улицу. Хоть ночной воздух и был пропитан гарью и дымом, а все ж дышалось им легче, чем там, за дверью, в чистой и опрятной горнице, без следа сажи и копоти на стенах и полу, оттертых руками дворовых девок, которых рачительный хозяин так и не отпустил на подмогу городу.
        - Видать, не только стол разделил нас, братко,- пробормотал Игнат.
        Отделилась от ночи и неслышно шагнула к нему черная тень.
        - Что скажешь, Кудо?- задумчиво спросил Игнат.
        - Ни к чему слова,- произнес чернокожий воин.- Ясно все. Помогать надо.
        И кивнул в сторону разгорающейся избы на другой стороне улицы.
        - И то правда,- сказал Игнат, спускаясь с крыльца и ускоряя шаг. Складка меж его бровей немного разгладилась. Ясно дело, растаскивать багром горящие бревна всяко легче, чем думать такое…

* * *
        Свинцовое небо низко нависло над головами, обильно посыпая шлемы и плечи ратников мокрым липким снегом. Вроде только вчера светило солнце, журчали ручьи, разбуженные приходом ранней весны, дурниной орали птицы, соскучившиеся по теплу,- и вот на тебе. Ночью вернулась зима. Затянула тучами солнце, разогнала птиц по щелям да дуплам и сковала раскисшую дорожную грязь в ледяной панцирь. Но за последнее ей спасибо.
        Кони бодро цокали шипастыми подковами по ледяной корке и споро двигались по широкой тропе вдоль лесного окоема.

«Эх, знать бы раньше тот путь, не ломился бы через буреломы, как лось безрогий. Понапрасну считай цельный день потерял»,- сокрушался Тимоха, уже забыв о том, как недавно чуть с жизнью не расстался неподалеку отсюда. Ныне же день казался куда более важной потерей.
        Хотелось, ох как хотелось сейчас, чтоб приказал князь дать шпоры коням да птицей-кречетом полететь вперед, к родному городу, что словно тяжелораненое живое существо истекает сейчас русской кровищей - а нельзя. Загнать коней дело нехитрое. И Козельск не спасешь, и сам вместе с дружиной погибнешь в пустыне.
        Потому как не по земле - по выжженной пустыне шли. По следу Орды. Страшному следу.
        Везде, где ранее стояли деревеньки да хутора, ныне торчали лишь обожженные остовы изб. А подле них - мужики, дети, женщины, старики, порубанные, побитые стрелами да копьями, разорванные конями… Первую ночь не спали - хоронили мертвецов, что стылыми кучками окровавленной одежды лежали повсюду непогребенные. Далее запретил князь. Сказал - живым помощь нынче нужнее, за тем и идем. Коли выживем сами, на обратном пути предадим земле тела убиенных.
        Только сам Александр Ярославич и знал, какою ценой дались ему те слова. Но цена была заплачена, и дружина двинулась дальше за князем, лицо которого словно окаменело - да так и застыло белой маской. Мелкими черточками пролегли под глазами Александра первые морщины, но сами глаза горели жутким огнем. Не осьмнадцатилетний юноша ныне вел на битву свою невеликую дружину - взрослый муж твердой рукой правил коня по выжженной русской земле, отсюда начиная свой великий подвиг, слух о котором пронесется через многие столетия…
        Лес, что темной громадой раскинулся по правую руку, стал реже. Меж вековых стволов обозначились просветы, заполненные судорожным переплетением веток, словно деревья, будто древние бессильные старцы, в страхе от увиденного сомкнули руки, цепляясь друг за друга - да так и замерли в вечном ужасе перед тем кошмаром, невольными свидетелями которого они стали недавно.
        Из редколесья на дорогу вышел человек и встал посередке, заложив руки за спину. Пояс человека оттягивал книзу невиданных размеров кистень, за тот пояс небрежно заткнутый. Хотя под такие плечи меньшее оружие показалось бы детской игрушкой.
        - Скидавай оружие и доспехи, православные!- громогласно прокричал человек. Зычный голос разнесся над полем, словно ожил большой вечевой колокол и закричал-загудел людским голосом.- Тады, может, живыми отсель выйдете.
        На обветренном лице князя не дрогнул ни один мускул. Он и коня не остановил - тот сам продолжал медленно надвигаться на человека, грозя смять его широкой грудью.
        - Не много ли берешь на себя, смерд?- удивленно спросил едущий рядом с князем седобородый Сбыслав.
        Человек повел широкими плечами - и словно по команде шевельнулся лес, вмиг ощетинившись наконечниками стрел, наложенных на луки.
        - Беру ровно столько, сколь сдюжить смогу,- спокойно произнес человек, пристально глядя в глаза княжьему коню. Не выдержав противоборства, животное всхрапнуло и, отворотив голову, попыталось обойти неожиданное препятствие. Князь резко дернул повод обратно.
        - Погоди, Александр Ярославич.
        С другой стороны к князю подъехал дружинник, в плечах мало уступающий пешему разбойнику. Острый глаз бывалого воина не только заметил опасность справа, но уже успел и посчитать врагов, и прикинуть, как в случае чего прикрыть собою князя от стрел. Жесткая рука дружинника перехватила повод.
        - Ополоумел, Олексич?- спокойно спросил Александр. Его рука легла на рукоять меча.- Князю перечишь?
        - Эй, Кудеяр!- вдруг взвился голос из середины княжеского отряда голос.- Не ты ли обещал, что в этих местах от тебя мне не будет обиды?
        Все - даже князь - удивленно обернулись на голос.
        Дружинники расступились. Сквозь железный коридор к месту разбора ехал Тимоха.
        - Ты?
        Густые брови атамана полезли на лоб.
        - Да неужто с подмогой?
        - С ней,- улыбнулся Тимоха.- Ошибся ты, атаман. Не перевелись еще на нашей земле истинно русские люди.
        - А ты, стало быть, князь новгородский,- исподлобья мазнув взглядом по красному плащу Александра Ярославича, хмуро спросил Кудеяр.
        - Стало быть, я,- ледяным голосом отозвался князь.
        - Где ж вы раньше-то были?- мрачнея на глазах, проговорил атаман.
        - Про то бояр новгородских спросить надобно,- быстро ответил Тимоха.- Они князя в неведении держали.
        - Придет время - спросим,- катнув желваками, сказал Кудеяр.
        - Им перед Богом ответ держать,- сказал Тимоха.- А князь как об нашей беде узнал, так сразу со своей дружиной в поход собрался, с Орды за все спросить ответу.
        - Маловато вас с Орды-то спрашивать,- окинув взглядом княжескую дружину, сказал Кудеяр.- Хоть и в броне почти все.
        - Не дал людей Новгород,- с грустью сказал Тимоха.- Охотников[Охотник - здесь: тот, кто пошел в битву по своей воле, своей охотой.] Сбыслав Якунович собрал полсотни - на этом все.
        - Ясно,- кивнул Кудеяр. И посторонился с дороги.- Ты уж на нас не серчай, княже…
        Александр Ярославич молча кивнул и тронул коня.
        - Князь!- вдруг с запозданием крикнул атаман лесных разбойников. Александр чуть повернул голову.
        - Возьмешь меня с ватагой в ополчение?
        Вроде как чуть разгладились застывшие вокруг глаз князя морщины.
        - Возьму, Кудеяр,- сказал Александр Ярославич.

* * *
        Отроку отчаянно хотелось спать. Когда ты молод, телу все равно - грохочет ли за стеной гигантская осадная машина, ревут ли пожары, кричат ли люди. Тело настойчиво требовало свое. Хоть прям здесь, под воротом ложись на землю, сворачивайся клубком по-кошачьи - а там… пусть хоть горшком с горящим ордынским салом накроет, так и отойдешь в иной мир, не вылезая из цепких объятий сна.
        Но - нельзя. Игнат сказал: погибла дружина - так теперь вы за нее. Кто, кроме вас, защитит князя? И мечи раздал - настоящие, боевые, с несмываемыми бурыми пятнами на ножнах и на кожаной оплетке рукоятей. Те, что остались от ратников, погибших на стенах. И много их было, тех мечей. Больше, чем оставшихся в живых отроков.
        Когда спать хотелось совсем уж нестерпимо, отрок до боли сжимал в ладони твердую рукоять - и вроде как отпускало на время, словно боевое оружие делилось с парнем своей суровой, спокойной силой. В ночи колыхнулся силуэт человека, приблизился, стал отчетливее. Отрок сморгнул, прогоняя остатки сонливости, и чуть подправил левой рукой ножны на поясе, чтоб удобней было выхватить оружие - мало ли? Крепостной ворот - ключ к мосту и воротам. И Игнат, и покойный воевода наказывали беречь его пуще глаза и ставили к нему лишь особо отличившихся смекалкой и постижением воинской науки. Но на фоне дальних сполохов пламени разглядеть лицо приближающегося человека было невозможно.
        - Кто там?- воскликнул отрок, берясь за меч. Послушный движению клинок на палец вышел из ножен.
        - Я,- ответила темнота.
        - А, это вы, дядька Семен,- перевел дух отрок. Крестовина меча расслабленно щелкнула об устье ножен.- Я уж подумал, кто бы это среди ночи…
        Широкое лезвие подсайдашного ножа, выброшенное вперед из широкого рукава медвежьей шубы, легко перерезало горло отрока и вонзилось в шейный позвонок, мало не смахнув с плеч головы. Сильные руки подхватили падающее тело и мягко опустили на землю.
        Семен воровато оглянулся. Никого. Тогда он медленно выпрямился, уперся в плечо отрока ногой и, выдернув нож, тщательно вытер его о рубаху мертвеца.
        Засунув подсайдашник обратно в чехол на поясе, Семен истово перекрестился, взялся за рукоять ворота и осторожно толкнул ее вперед. Шестерни плавно тронулись с места. Вроде не скрипнуло ничего.
        - Ну, с богом,- прошептал Семен.
        - Поможет ли Господь в таком деле-то?- эхом отозвался голос из темноты.
        Семен вздрогнул, бросил рукоять и вновь схватился было за нож.
        Из ночи вышли двое. Подсайдашник дрогнул в руке Семена.
        - Сон неладный увидел, братко?- спросил Игнат.- Али под шкурами жарко стало, решил проветриться?
        Его взгляд упал на остывающий труп.
        - Брось нож,- деревянно сказал Игнат. Ямки меж ключиц Семена коснулось холодное острие копья. Бесстрастные глаза Кудо смотрели на купца, словно на таракана, с легкой долей брезгливости. Мол, по-любому надо прихлопнуть, да вот жалко тряпки под рукой нет, ладонь измарать придется. Широкий нож упал на землю, досадливо звякнув о невидимый в ночи камень.
        - Давно я за тобой присматриваю, Семен,- глухо сказал Игнат, невидяще глядя себе на сапоги.- И как ты в лагерь к Орде сходил на диво удачно, и как воеводу подбил на то, чтоб вылазку сделать, в которой все наше войско полегло. И вот думаю сейчас - откуда завелась чернота в душе твоей?
        Семен ядовито фыркнул.
        - А оттуда, Игнат, что жить хочу. И из-за этой стены запах смерти чую.
        Семен хотел кивнуть на возвышающуюся справа громаду приступной стены, но острие копья надавило чуть сильнее. Шею ожгло, за ворот потекло теплое. Кудо внимательно следил за каждым движением. Шевельнись сильнее - проткнет не думая долго.
        Семен замер.
        - И за то отрока неповинного жизни лишил не дрогнув?- спросил Игнат.- И на брата готов с ножом броситься? Не понять мне того…
        Вдруг Кудо вздрогнул и медленно начал заваливаться вперед. Если бы вдруг разом не ослабли его руки на древке копья, валяться бы Семену рядом с давешним отроком с такой же раной на шее.
        Но Семен не зря слыл лучшим кулачным бойцом в округе. Кто на кулаках не промах, тот почти всегда и с оружием накоротке знается. Извернувшись, словно ласка, он перехватил копье и нанес два удара. Первый тупым концом древка в грудь брату, уже тянувшему меч из ножен. И второй - туда же, но перевернув копье.
        Игнат, выронив меч, грянулся на землю. Смертная тоска в его глазах таяла вместе с уходящей жизнью.
        Семен выдернул копье, аккуратно, чтоб не звякнуть лишний раз, прислонил его к стене и нагнулся над братом.
        - И не поймешь, братко,- сказал он.- Совестливый ты больно. Своя шкура - она ведь завсегда теплее и дороже чужой будет. Жаль, ранее ты того не понял. А теперь уж и подавно поздно.
        И прикрыл глаза брата ладонью. Нехорошо, когда мертвец смотрит с упреком, пусть даже и не на тебя, а в непроглядное небо - все равно спиной тот взгляд чувствуется.
        Семен поднялся с колена, подошел к вороту и снова взялся за рукоять. Сотник Тэхэ возился с трупом Кудо, пытаясь вытащить нож-хутуг, застрявший под лопаткой мертвеца в ремне нагрудного панциря.
        - Давай помогай, черт немытый,- прошипел Семен.- Чего там ковырялся так долго? Я те когда твой нож в окошко подбросил?
        Тэхэ подошел и тоже схватился за рукоятку ворота. Медленно крутить тяжелый ворот так, чтоб не скрипели петли и механизм, требовало больших усилий.
        - Так до той ножа еще дотянуться надо было,- прошептал он.- И веревка пилить. Еще хорошо, что охрана вчера воевать убежал. Ты зачем так поздно нож бросал?
        - Затем,- буркнул Семен.- На стене сторожей снял?
        - Снял.
        - Тогда давай ручку верти!
        Ворота крепости медленно разъезжались в стороны. В образовавшуюся щель сперва проскользнули считаные тени, вскоре сменившиеся черным, сплошным людским потоком.
        Над городом занимался мутно-багровый рассвет…

* * *
        Если бы человек мог подобно птице воспарить над землею, его глазам открылась бы многое. Могучие леса, благодатные поля, быстрые реки и величественные озера, в безупречной глади которых отражается вечное синее небо. Но обрадовался бы тот человек при виде всего этого великолепия? Вряд ли…
        Ибо среди той первозданной красоты на земле порой творится такое, на что невозможно смотреть ни людям, ни даже Богу, который так часто заслоняет свой светлый лик облаками и тучами, проливая дожди слез над тем, что своими руками творят его создания. Может, потому Он и не дает людям крыльев…
        Над городом разносился равномерный звук, какой случается, когда десятки людей с утробным хеканьем валят лес, вырубая огнище для пожига и последующей распашки. Но не поле для благословенного зерна ныне готовили люди.
        Сейчас они убивали других людей, скучно и монотонно делая привычную работу и лишь порой досадливо кривясь, если в той работе возникали препоны…
        Кузнец Иван взмахнул молотом. В перерывах между ордынскими штурмами требовалось многое - правились затупленные и выщербленные клинки, чинилась порванная оковка щитов, латались кольчуги. Иван работал истово, порой забывая о сне и еде. Спасибо, что после гибели подмастерья Левки дед Евсей взялся помогать в кузне. Он и сейчас, покряхтывая при каждом ударе кузнеца, держался за рукоять лежащего на наковальне меча, который Иван взялся подправить вхолодную - не до хорошего, делали что могли. Кузнецов мало, а вот ущербных мечей после прошлого штурма - чуть не каждый второй…
        Жалобно взвизгнув, шмякнулась об косяк дверь - и повисла на одной петле. Иван и дед разом обернулись. И, увидев то, что лезло в дверной проем, раздумывали недолго.
        Странно, но одинаковые лица, выглядывающие из железной чешуи, почему-то не казались людскими. Первое из них легко смялось в кашу из окровавленных костей и железа - разогретое работой тело кузнеца само повторило предыдущий удар. Только пришелся он не по лежащему на наковальне клинку, а по ордынскому шлему. Второе лицо распалось наискось, перечеркнутое мелькнувшей на мгновение светлой молнией - дед Евсей с годами не утратил ратной сноровки, а меч, похоже, и в холодную отковали на славу.
        Те, кто лез следом, попятились, что-то истошно вереща по-своему.
        - Ну что, дед, пошли, что ли?- спросил Иван, нехорошо ухмыляясь. С молота, привычного к мирной работе, на пол кузницы медленно стекала серо-красная каша.
        - Погоди, сынок,- сказал Евсей. Перехватив меч в левую руку, дед из кучи железа выдернул кривой засапожный нож без рукояти и метнул его в дверной проем. За порогом, гремя доспехом, упало еще одно тело.
        Угрожающие крики стали громче.
        - А то ж замахнуться как следует не дадут,- пояснил дед.- Ну, теперь пошли…
        Но замахнуться как следует им не дали.
        Наученные предыдущим опытом, кешиктены встали полукругом около выхода из кузницы, держа наготове снаряженные луки.
        Кузнец с дедом ринулись было на толпу врагов, но ордынские луки зазвенели одновременно, посылая оперенную смерть в не защищенные бронею тела. Да и какая броня спасет от прямого удара стрелы, пущенной с десяти шагов?..
        Сухое тело деда Евсея четыре стрелы прошили насквозь. Но он успел еще дотянуться острием своего клинка до горла ближайшего лучника, прежде чем его добили мечами…
        Две стрелы ударили в плечо и в грудь кузнеца, но он, словно не чувствуя боли, продолжал бежать вперед, занося молот над головой.
        - За Левку!!!
        Стрелки вновь вскинули луки, но какой-то сноровистый всадник, пролетая мимо, метнул через головы лучников аркан, перехвативший шею кузнеца. Всадник торжествующе закричал, ударил коня пятками в бока - и вдруг, выдернутый неведомой силой из седла, грохнулся о землю. Шлем всадника покатился по земле, а хозяин шлема, сбив с ног одного из лучников, поволокся по грязи, не догадываясь отпустить намотанный на руку аркан.
        Отбросив молот, Иван мощными рывками тащил к себе кешиктена. Пораженные увиденным, лучники не сразу сообразили, что происходит, и на мгновение замешкались.
        Того мгновения Ивану хватило.
        Подтянув к себе извивающееся тело, он просто ударил ногой сверху вниз, как добивают мальчишки изловленную на веревочку крысу. Череп кешиктена противно хрустнул, тело забилось сильнее, но уже в агонии.
        Опомнившиеся лучники завизжали. В воздухе просвистело несколько стрел, отбросивших кузнеца назад и пригвоздивших к бревнам его руки. И долго еще стрелами и копьями распинали ордынцы на стене кузницы мощное тело Ивана, не решаясь подойти и добить…
        Узкий, прямой меч плавно разрезал пространство. Истинный воин никогда не бьется с врагами - он просто восстанавливает равновесие.
        Древние учили, что вселенная есть не что иное, как пустота, состоящая из двух начал - темного и светлого. И пока нерушимо их равновесие, будет существовать этот мир.
        Но Ли уже давно сомневался в том, что со вселенной все в порядке. Он видел - темного вокруг было гораздо больше. И если его родовой меч мог внести в мир толику света, он никогда не запрещал ему этого. Ведь единство и согласие между воином и его мечом - это тоже элемент равновесия…
        Со стороны это было похоже на смазанный человеческий силуэт, гонящий перед собой черную чешуйчатую волну. Невозможно рубить одновременно во всех направлениях, но силуэт делал именно это. Лучники метали в него стрелы и попадали либо в воздух, либо в своих. Ошметки волосяных арканов, не долетая до цели, разлетались в стороны. Люди же, попадавшиеся на пути силуэта, просто переставали быть людьми - в изуродованных кусках окровавленного мяса оставалось слишком мало человеческого…
        Ли знал, что доброта вселенной небесконечна и что древняя техника боя исчезнувшего народа чжурчженей скоро выпьет до дна его жизненные силы. Но до этого ему надо было кое-что успеть.
        Движение «крыса Шу кусает себя за хвост», стоившее головы ближайшему кешиктену, окончилось падением на колено. Ли подхватил с земли горящую головню и, плавно поднырнув под летящее копье - «Дракон Лун играет с падающей звездой»,- ринулся к маячившему впереди камнемету.
        Короб с огненным порошком стоял на том же месте, где он его оставил. Нехорошо, когда мощное оружие достается врагу. Ли в два рывка преодолел расстояние, отделяющее его от короба. Кто-то попытался его задержать, но последний из чжурчженей словно бестелесный призрак протек сквозь закованного в латы кешиктена, и тот распался надвое.
        Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню.
        Но для этого нужно остановиться…
        Когда все началось, Семен счел за лучшее схорониться подале от резни. Ну его, еще зарубят басурмане по ошибке. Это Тэхэ, подхватив меч убитого Игната, с воплями ринулся в самую гущу сечи, славы добывать. Ну, так ему-то что? Отлежался в полоне, отожрался дармовой кашей, дури накопил - теперь в самый раз геройствовать. А нам оно без надобности.
        На стенах было пусто - да и кому нужны теперь те стены?
        Семен сноровисто взбежал по всходам и пристроился в тени за мощным столбом, подпирающим защитную крышу - самого снизу не видно, зато весь город как на ладони.
        Сначало жутко показалось Семену - сосед с расколотым черепом пал под самыми всходами. У другого знакомца, что жил через три дома, степняк походя смахнул голову с плеч, и та шмякнулась в лужу, словно кочан капусты. А потом ничего, одумался. Мол, по-любому ордынцы бы всех перерезали. И его, Семена, заодно.
        - Уж лучше их,- вздохнул про себя Семен.- Своя шкура…
        Договорить он не успел - слова комом застряли в горле.
        К камнемету, что стоял почитай под самыми всходами, двигался смазанный человеческий силуэт. Меча в руке человека почти что не было видно - зато было отчетливо видно то, что совершал этот меч. Только что живые и совсем неслабые воины валились на землю, словно снопы, поваленные ураганом.
        Ворох одежд, развевающихся вокруг человеческого контура, показался Семену знакомым.
        - Так ить… это ж Линька,- пробормотал он. И как-то вдруг сразу осознал, куда и зачем пробивается сквозь толпу врагов последний воин исчезнувшего народа. И то, что будет с ним, Семеном, если вдруг этот воин достигнет своей цели.
        Купец слишком хорошо помнил, как действует огненный порошок. И что будет с камнеметом, и с деревянной крепостной стеной возле него, а значит, и с ним самим, понял вмиг.

«Бежать!» - было первой мыслью.

«Куда?» - второй.

«Не успеть!!!» - прилетело следом.
        Отчаянный взгляд заметался в поисках выхода - и неожиданно увидел его.
        Снаряженный самострел смотрел жалом тяжелого болта в сторону степи. Лежащий рядом бородатый мужик не успел спустить тетиву - нож подкравшегося сзади Тэхэ перехватил его горло, превратив ухоженную рыжую бороду в черно-бурый пласт слипшихся от крови волос.
        Самострел был меньше обычного крепостного и снабжен мощным луком, от которого вот-вот грозила порваться сплетенная из воловьих жил тетива. Семен ухватился за ложе, закрепленное в подвижной станине, уперся ногой и что есть силы рванул на себя…
        Немного нужно времени для того, чтобы откинуть крышку короба и сунуть в него головню. Но для этого нужно остановиться.
        Смазанный силуэт снова стал человеком. Возиться с крышкой времени не было - пылающая головня уже до кости прожгла пальцы.
        Острие родового меча метнулось к деревянному запору и срезало его вместе с куском крышки. Ли поддел ее носком сапога… но страшный удар в грудь отбросил его назад. Падая на спину, он успел заметить на верху стены знакомую коренастую фигуру с самострелом, упертым в плечо.
        - Когда атакуешь крысу… нельзя забывать о змее… которая может напасть сзади,- с запоздалым сожалением прошептал Ли.
        Мир заволакивала непроглядная черная пелена. Но откуда-то сверху уже тянулись к последнему из чжурчженей сотни ласковых рук и чей-то бесплотный голос мягко говорил о том, что равновесие все-таки существует. И что если в мире людей накопилось слишком много темного, то светлое непременно найдется там, где тебя ждут…
        Хуса потерял слишком много для того, чтобы терять что-то еще. Последней, самой серьезной потерей был правый глаз. Если бы урусский воин успел подправить затупленный наконечник трофейной ордынской стрелы, сейчас Хуса скорее всего был бы уже в царстве Эрлика и снова выслушивал нудные наставления покойного старшего брата. Но Хуса был уверен, что наконечник здесь ни при чем. Он просто лишний раз убедился в колдовских свойствах волшебной мази. Никто из ордынских ветеранов не смог припомнить случая, чтобы воин, поймавший глазом стрелу, сумел выжить и так быстро оправиться от серьезной раны.
        Хуса даже немного возгордился. Доспехов кешиктена и значка десятника ему так и не вернули, но он раздобыл черную повязку, похожую на ту, что носил на лице Субэдэ, и теперь, сидя у ночного костра, любил повторять:
        - У нас с Непобедимым теперь пара глаз на двоих.
        Слышавшие это хохотали до упаду, но Хусе было наплевать. Сейчас его заботило другое.
        Рана на месте правого уха затянулась, затянулся и шрам от плети - волшебная мазь сделала свое дело. Но ее оставалось слишком мало. Потому теперь в битву Хуса шел исходя из того, что вовсе не стоит совать под мечи урусов оставшиеся ухо и глаз, рискуя лишиться при этом и головы в придачу.
        Однако не стоило забывать и о том, что, если сам не успеешь взять то, что тебе причитается, другие окажутся более проворными.
        Впереди человек в богатом халате с заляпанными кровью рукавами вел куда-то согнутую старуху в черном одеянии. На руке человека, лежащей на плече старухи, блеснул крупным яхонтом дорогой перстень. Удивительно, что эту парочку еще никто не взял на копье. Определенно, сегодня Хусе сопутствовала удача!
        Он бросился вперед, занося саблю, но старуха внезапно словно что-то почувствовала и резко обернулась. Ее глаза полыхнули нечеловеческим, жутким огнем, и она, словно разъяренная кошка, бросилась в лицо Хусе, метя скрюченными пальцами в глаз бывшего кешиктена.
        Душа Хусы ухнула куда-то вниз. Все, что он раньше слышал о шулмах[Шулма - ведьма (тюркск.).] , разом всплыло в голове. И быть бы Хусе вдобавок ко всему еще и слепым, но его спас страх. Так безоружный человек отмахивается руками от манула, защищающего своих детенышей. О том, что в его руке зажата рукоять сабли, Хуса как-то даже и не вспомнил.
        Удар был слабым, но пришелся он точно по сморщенной шее. Старуха слабо вскрикнула - и упала на землю, словно насмерть подстреленная черная птица.
        - Бабушка Степанида!
        Рашид бросился к старухе, не обращая внимания на Хусу, уже заносящего саблю для второго удара - только что пережитый страх проще всего глушится чужой болью…
        Но удара не последовало.
        Руку Хусы перехватила другая рука.
        - Этот человек не урус,- хмуро сказал Шонхор. Хуса нехорошо ощерился.
        - Ты покрываешь того, кто помогал урусам? Потрясатель Вселенной завещал вырезать всех в городах, которые посмели сопротивляться Орде.
        - Это не урус,- повторил Шонхор, сжимая кисть.- На нем одежды заморского торговца. Потрясатель Вселенной также завещал рубить голову всякому, кто обидит купца.
        - Купца, имеющего ярлык!
        Шонхор усмехнулся.
        - Спроси его сам, куда он спрятал свой ярлык. Конечно, если знаешь его язык или язык урусов.
        - Отпусти,- зашипел Хуса. Сжатая пальцами Шонхора кисть уже успела онеметь.
        Молодой кешиктен разжал руку. Хуса бросил саблю в ножны, метнул в Шонхора взгляд, полный ненависти, но, не посмев ничего сказать, быстро ушел. Он помнил, как Непобедимый почтил этого молодого выскочку своим вниманием. Пусть торжествует… пока. Может, удастся поквитаться с ним в другой раз, когда лишних глаз будет поменьше, а сам он невзначай как-нибудь подставит под удар незащищенную спину.
        - Пойдем,- кивнул Шонхор Рашиду.- Ты мой пленник и тебя больше никто не тронет, пока Непобедимый сам не решит твою судьбу.
        Последними в город вошел отряд Желтозубых. После ночной атаки русских их осталось не больше десятка. Пока внезапно спустившиеся со стен витязи рубили камнеметы и обслугу, сонные пожиратели падали, побросав свое оружие, разбежались кто куда. Спаслись немногие, но и из спасшихся в живых остался лишь каждый второй. Им, правда, отрезали носы и оба уха, но это было сущей безделицей по сравнению с тем, что ждало их товарищей. Другая половина стрелков умирала несколько дней, посаженная на толстые заостренные колья, лишь самая верхушка которых была смазана бараньим жиром. Трусам в Орде пощады не было.
        Выжившие трусы были обречены подбирать то, что останется после храбрецов - потому отряд Желтозубых и вошел в город последним. Но давно известно, что нет никого страшнее обозленного труса.
        Опьяненные долгожданной победой, ордынцы порой великодушно оставляли кого-то в живых - ребенка, не доросшего макушкой до тележной оси, старика, глядящего на мир белками слепых глаз, молодуху, отягощенную животом,- как-никак, у всех в родовых юртах остались дети, родители, жены и не все сердца превратились в комки овечьей шерсти.
        Желтозубых все это не касалось. Они все как один мечтали лишь об одном - чтобы от народа, ставшего причиной их увечья, не осталось даже воспоминания. Низший человек всегда склонен искать в других причину собственного несчастья.
        Отряд стрелков растянулся вдоль главной улицы города. Один за другим сухо щелкали тетивы аркебузов, уничтожая все живое, что попадалось стрелкам на глаза. Ребенок ли, старик ли, брюхатая баба - какая разница? Из ребенка вырастет воин. Беременная родит воина. Слепой, бывший когда-то воином, может ударить копьем на слух. Обруби корни - и засохнет дерево. Так зачем рубить, надрываясь, толстенный ствол, когда можно решить все гораздо проще?
        Глаза Желтозубых возбужденно блестели из-под окровавленных повязок, которыми были замотаны их лица. Азарт охоты глушит любую боль, и тем более слаще охота, когда жертвы не оказывают сопротивления.
        Вдруг за спинами стрелков раздался низкий утробный рев.
        Все разом обернулись, вскидывая взведенное оружие.
        От ворот к ним бежал человек.
        Но человек ли?
        Грязные лохмотья, которые прилипли к его телу, вряд ли можно было назвать одеждой. Черные от сажи всклокоченные волосы больше напоминали вздыбленную шерсть дикого зверя. Это впечатление усиливали глаза, горящие нечеловеческой яростью на перемазанном грязью лице. Лишь большой колун, насаженный на длинное топорище, который существо держало в руках, указывал на то, что к стрелкам приближается все-таки человек.
        Старший отряда коротко рявкнул. Тетивы аркебузов хлопнули одновременно. Но существо, лишь вздрогнув всем телом, продолжало приближаться, на бегу занося над головой свой страшный топор…
        Когда горшок с человечьим жиром ударил в проезжую башню, Тюря как раз оттаскивал назад огнеметную машину Ли, в которую требовалось долить зажигательной смеси. Это его и спасло.
        Горящий жир плеснул на сторожей, и их тела мгновенно охватило пламя. Тюря сдернул с машины мокрую коровью шкуру и бросился было вперед - набросить хоть на одного, попытаться сбить пламя.
        - Назад!- прорычал Кузьма. И тут же упал, сраженный железной пулей, выпущенной из аркебуза. Тогда Тюря бросился к Егору, почти уже превратившемуся в живой факел, но тот нашел в себе силы сделать последнее движение, спасшее Тюре жизнь.
        Мощный удар ногой отбросил Тюрю назад, да так, что он перекувырнулся через невысокое ограждение задней части смотровой площадки, и, грянувшись оземь с пятисаженной высоты, потерял сознание…
        Наверно, его сочли мертвым и свои, и чужие.
        Первое, что он увидел, когда пришел в себя, были открытые ворота. И люди. Мертвые люди вокруг, куда ни кинь взгляд.
        И где-то среди них была она. Тюря помнил, как она упала прямо на острые колья. Но не погибла. Теперь он знал это точно. Как он мог подумать, что ее больше нет? Ведь тогда больше просто незачем жить.
        Тюря рассеянно подобрал валявшийся рядом топор, выпавший из-за опояски при падении, и побрел к распахнутым воротам. Где-то сзади слышались крики, но здесь, у ворот, было пустынно.
        Он перешел мост и, распихав руками распухшие трупы, плававшие на поверхности, несколько раз нырнул в затхлую воду рва, пытаясь добраться до кольев. Наверно, она все еще была там и ее надо было вытащить.
        До кольев он добрался лишь единожды - ров был очень глубоким. Наколов ладонь о пустое деревянное острие, Тюря понял, что она сама сумела выбраться, и теперь, конечно, ищет его.
        Тогда он вылез из рва и снова вернулся в город.
        И увидел их.
        Они ожили. Те самые заточенные колья с окровавленными головами повылазили из рва, нашли самострелы, убившие не только ее, но и дядьку Кузьму и еще многих Тюриных друзей, и теперь искали ее, чтобы убить окончательно. Они были очень похожи на людей, но Тюря знал, что это не так. От них веяло почти осязаемой гнилью, какой, наверно, несло бы от мертвеца, сумевшего вылезти из могилы, натянуть на себя железные доспехи и взять в руки самострел.
        Ну уж нет! В третий раз им ее не убить! Тюря взмахнул топором и бросился вперед.
        Они огрызнулись своими самострелами и даже несколько раз толкнули Тюрю. Но что может сделать человеку прогнившая до сердцевины деревяшка? Ясно дело, ничего.
        Дерево было трухлявым и рубилось легко. Когда дело было сделано, Тюря огляделся вокруг и улыбнулся.
        Колья валялись вокруг и больше никому не могли причинить вреда. Гнилое дерево легко рубится, это здоровое попробуй свали!
        Тюря поморщился и вытащил сапог из серо-красной жижи, вытекавшей из верхушки самого большого кола.
        - Надо же, насколько его черви проели,- с сожалением покачал головой Тюря.- А я новые сапоги замарал…
        И тут Тюря почувствовал, насколько он устал. Ее зов был все ближе и явственнее, но идти навстречу сил уже не было. Тогда он просто шагнул в сторону, подальше от дурно пахнущей лужи, опустился на деревянную мостовую, свернулся клубочком и стал ждать Он знал - вот-вот сейчас она подойдет, погладит его по голове, как тогда, и заберет с собой туда, где он всегда будет рядом с ней. И тогда ее больше уже никто не сможет обидеть…
        Купол церкви полыхал - заряд ордынской осадной машины попал прямиком в колокольню. Дым немилосердно ел глаза, но отец Серафим продолжал творить молитву. Снаружи доносился шум боя и крики боли. Поначалу священник твердо решил принять смерть у алтаря, но сейчас ему в голову пришла мысль, что негоже духовному отцу запираться в храме, отделяясь его стенами от детей своих в час их скорби.
        Положив на престол[Престол - в церкви стол из камня или дерева, находящийся в середине алтаря.] Евангелие, отец Серафим прошел через храм и распахнул двери.
        Ему показалось, что он открыл врата в ад.
        Город горел. Клубы черного, тяжелого дыма неохотно поднимались к небу. Темные тени носились по улицам, врывались в уцелевшие дома, грабя и растаскивая все, что попадалось под руку. Всадник в чешуйчатой броне, визжа и размахивая окровавленным клинком, пронесся мимо священника, гонясь за щенком, который улепетывал вдоль улицы, приволакивая заднюю ногу.
        Ордынец уже почти настиг собачонку, когда под ноги коню кинулась молодая девчушка. Подхватив щенка, она шустро метнулась к проходу между заборами, но всадник оказался проворнее.
        Круто осадив коня, он выпрыгнул из седла, в два прыжка настиг девушку и, повалив ее на землю, принялся с остервенением рвать на ней одежду. Щенок вырвался и с визгом скрылся под ближайшим забором. Девушка рванулась было следом, но пальцы ордынца были словно из железа. Он уже справился с поясом и полушубком и сейчас рвал исподнюю рубаху. Девушка тоненько закричала.
        Что-то нехорошее стало вползать в душу священника. Вмиг взмокшие ладони сами собой сжались в кулаки.
        - Господи, да что ж это деется-то?!- прошептал отец Серафим.- Как же это, Господи?!!
        Словно в ответ на его слова где-то высоко над головой раздался громкий треск. Прогоревший купол осел, и добрая половина его рухнула внутрь храма. Массивный деревянный крест, венчавший верхушку церкви, качнулся, отломился от основания и горящей кометой понесся к земле.
        Огненное распятие высотой мало не в рост человека вонзилось в землю в двух шагах от священника.
        Ордынец, услышав удар, оторвался на мгновение от своей жертвы, смерил взглядом неподвижную фигуру отца Серафима и пылающий крест рядом с нею, засмеялся чему-то и принялся стаскивать с себя доспех, не забывая при этом давить коленом на живот девушки - мало ли, вдруг улизнет.
        Но девчушке было уже не до побега. Она просто схватилась ладошками за колено ордынца, пыталась хоть немного отодвинуть источник давящей боли, но степняк, скинув доспех, лишь оскалился щербатой пастью и надавил сильнее.
        Двое кешиктенов, скакавших мимо, придержали коней и подъехали ближе, собираясь принять участие в потехе.
        - Смотри не убей ее!- улыбаясь крикнул один из них.
        - Ничего,- ответил щербатый.- Если сдохнет, даже лучше будет. Не люблю, когда они орут и дергаются.
        Все трое рассмеялись. Их взгляды были прикованы к девушке, и потому они не сразу заметили, как немолодой священник шагнул к кресту…
        Основание сломалось наискось и при падении с высоты достаточно глубоко вошло в землю. Но отец Серафим с легкостью выдернул из земли горящий крест, пронес несколько шагов и, занеся его, будто копье, ударил сверху вниз…
        Удар был такой силы, что основание креста, широкое, словно лезвие боевого топора, развалило насильника надвое от плеча до пояса и снова ушло в землю. Кровь ордынца, попавшая на горящее дерево, зашипела - и тут же отвалилась, осыпавшись на землю черными пузырящимися хлопьями.
        От удара, нанесенного наискось, колено степняка соскользнуло с живота девушки - и тут же на нее повалилась нижняя половина трупа. Она закричала снова, в ужасе оттолкнула окровавленный обрубок и поползла, плохо соображая, куда и зачем - все равно, лишь бы подальше от этого ужасного места…
        Один из кешиктенов, и не вспомнив об оружии, одной рукой схватился за висящий на шее оберег, а другой дернул повод и замолотил пятками по бокам коня, спеша поскорее убраться подальше. Ведь каждому ясно, что через человека, способного совершить такое, действуют другие силы, которых обычное оружие может только разгневать, но никак не убить. Второй, менее суеверный ордынец, неуверенно потянул из колчана стрелу.
        Отец Серафим хмуро взглянул на кешиктена, потом перевел взгляд на крест, на дело рук своих, на надорванный край залитого чужой кровью подола, мелькнувший за углом забора… Странно. Вроде б убил только что - а греха на душе не чувствовалось. Как не чувствовалось ни боли от ожогов, ни страха смерти, ни раскаяния после совершенного…
        Отец Серафим повернулся и медленно направился к дверям церкви, из-за которых уже вырывались языки пламени.
        Кешиктен так и не спустил стрелу. Он видел, как высокий человек в черной рясе распахнул двери храма и, шагнув в охваченный пламенем дверной проем, аккуратно закрыл за собой резную створу.
        Спрятав лук и стрелу обратно в саадак, степной воин развернул коня и медленно поехал по улице. Почему-то после увиденного больше не хотелось лазить по домам в поисках тряпок и позавчерашнего черствого хлеба. От нечаянно пришедшей мысли об этом всадник скривился, словно его разум вдруг с размаху окунулся в выгребную яму.
        - Великий Сульдэ!- прошептал кешиктен.- Прошу тебя - подари мне в мой последний час такую же силу духа, какую перед смертью дал этому человеку его урусский Бог…
        Два полных саадака Васька сорвал с мертвых ордынцев. Конечно, стрелы были непривычно коротковаты, но ничего, сойдет. На пятьдесят шагов во всадника промахнется только пьяный али увечный.
        У ярмарки дорога делала крутой поворот, за которым начинались заборы. Сюда ордынцы пока не добрались - поди, не все дома еще пограбили. А склады-то - вот они, за торговыми рядами.
        - Тока вы сначала до них доберитесь,- зло ухмыльнулся Васька.
        Ухватив ближайший переносной прилавок, он поднатужился и, протащив его несколько шагов, поставил как раз поперек дороги. За прилавком скоморох запалил костерок - не столько для сугрева, сколько для дела. Саадаки, полные стрел, Васька швырнул на прилавок. Шесть десятков стрел - это более чем достаточно. В умелых руках они совместно с хорошим луком серьезных дел натворить могут. А луки у кешиктенов были что надо!
        - Еще б доспех справный…
        Скоморох с сожалением огладил ладонью свою старенькую, местами битую байдану. Крупные, плоско раскованные кольца доспеха неплохо держали скользящие удары мечей и сабель, но от стрел - все равно, что в рубахе воевать вышел.
        - Ничего, прорвемся,- сказал Васька. И огляделся.
        Как-то так получилось, что, отступая, оказался он один у складов. Вроде вместе со всеми стрелял, потом рубился врукопашную, потом, бросив чекан, затупившийся об ордынские брони, снова стрелял, потом, когда кончились стрелы, бежал куда-то. В каком-то дворе дал ногой в известное место степняку, который волок ворох женской одежды, зарывшись в него до носа. После, добавив ордынцу кулаком в открывшийся плоский нос, прирезал мародера засапожником без жалости и снял с него саадак. Забрать оружие у убитого врага - в том нет бесчестья. Это не тряпки у мертвых девок воровать.
        Второго степняка Васька подстрелил уже у ярмарочной площади почти в упор и больше от неожиданности, когда тот выскочил на него, держа в руках бьющуюся курицу. Васька рванул тетиву - и схлопотал ордынец снаряженную заранее стрелу из ордынского же лука, а освобожденная кура, квохтая как оглашенная, понеслась по направлению к городским складам.
        Тут-то и пришла Ваське в голову мысль, что хорошо бы сыграть с Ордой последнюю шутку. Вот только времени в обрез…
        Но оказалось, что воевода - пусть земля ему будет пухом - и здесь все предусмотрел заранее. Только вот тех, кто бы ту шутку с Ордой сыграл, никого в живых не осталось. Тогда рассмеялся Васька - и запалил за своим прилавком костерок. Кому ж последние шутки шутить, как не ярмарочному скомороху?
        Угол забора, скрывавший улицу, был как раз шагах в пятидесяти, не более. И первый ордынец вылез из-за того угла как раз вовремя, словно по заказу. Вылез - и остановился, озираясь - мол, надо же, какую мы тут за важными делами благодать проглядели! Цельная ярмарка! А за ней - длиннющие амбары, обложенные от огня снизу доверху мокрыми холстами, мехами да сырыми невыделанными кожами.. А зерна-то поди в тех амбарах! А еды!!!
        Ордынец сглотнул голодную слюну, уже предвкушая аромат урусского хлеба, но меж его приоткрытых губ ни пойми откуда ударило тяжелое, родив на миг во рту привкус железа и собственной крови, вслед за которым пришла боль, и почти сразу - небытие…
        - Точно в пасть,- удовлетворенно кивнул Васька, защелкивая на тетиве ушко новой стрелы.- Эх, и былину-то спеть напоследок некому. А ведь сложилась-то - слово к слову.
        Налетевший порыв ветра ворохнул соломенные волосы, выбившиеся из-под железного шишака.
        - Думаешь, все ж спеть?- с сомнением спросил Васька у ветра.
        Ветер на этот счет нисколько не сомневался, лишь ободряюще потрепал скомороха по вихрам.
        - Ну ладно, уломал,- хмыкнул Васька.- Только б басурмане не помешали.
        И начал, позвякивая ногтем о тетиву за неимением гуслей.
        - Как пришла Орда на кровавый пир
        На святую Русь в городок Козельск,
        Погулять пришла, распотешиться,
        Да хозяин попался неласковый,
        Не хлеб-солью встречал дорогих гостей,
        А каленой стрелой да секирою…
        Неожиданно сильный, звучный голос величаво плыл над площадью. Был бы жив рыжебородый, глядишь, сказал бы, что таким голосом не погудки баять да не на ярмарке народ веселить, а в княжьих палатах на богатых пирах былины сказывать. Да только ничего уже не скажет борода…
        Двое конников выскочили из-за угла одновременно и единовременно же вскинули луки - видать, увидев убитого сотоварища со стрелой во рту, сообразили, что к чему.
        Первый выстрелить не успел - Васькина стрела вышибла его из седла.
        Второму повезло больше. И прежде чем умереть, он успел увидеть, что его выстрел пропал не напрасно.
        Васька стиснул зубы. Пройдя сквозь кольцо байданы, ордынская стрела воткнулась в бок. Застонало тело - захотелось скорчиться, обнять в ладонях нестерпимую боль и баюкать ее, утихомиривая, оберегая от лишнего движения. Но Васька справился с собой и, выпрямившись, вновь изготовил лук к стрельбе. Не время себя жалеть, когда два важных дела еще не сделаны.
        Голос скомороха вновь зазвенел, набирая силу, доносясь, кажется, до самого неба.
        - И хлебнула Орда не хмельных медов,
        Не росой поутру умылася.
        Полной мерой влила рать поганая
        В пасть нечистую русской кровушки…

…На этот раз их было трое - больше зараз просто не вмещала ширина улицы. А еще им требовалось время для того, чтоб повернуть коней, норовящих с ходу слететь с деревянной мостовой прямо в непролазную грязищу.
        Ордынцам, с малолетства приученным к коню, редко требуются поводья. Коленями они управляют конем не хуже - особенно при стрельбе. Однако для резкого поворота без поводьев все же не обойтись.
        Рвануть повод, а после вскинуть лук - времени требуется немного.
        Но все же требуется…
        Один из ордынцев, судя по доспехам, богатый нойон, едва вылетев из-за забора, сразу же поймал стрелу окольчуженным воротником. Наконечник не пробил дорогих доспехов, лишь перебил дыхание и опрокинул всадника навзничь. Ноги из роскошных стремян нойон выдернуть не успел, как и не успел оправиться от неожиданного удара. Зато подкованные серебром задние копыта невысокого степного коня вполне успели несколько раз со всей силы долбануть по золоченому шлему, превратив в кашу его содержимое.
        Двое других ордынцев выстрелили одновременно. От одной стрелы Васька увернулся. Вторая порвала жилу на незащищенной шее.
        Кровь обильно плеснула на байдану. Скоморох улыбнулся и рванул тетиву. Пытаться остановить кровь времени не было - да и не остановишь ее. Все равно что ладонью воду в Жиздре по весне прудить.
        Теперь бы только успеть…
        Последний ордынец несся на Ваську, занося для броска легкое метательное копье. То копье вместе с рукой и состригла с плеча стрела-срезень с широким, похожим на топор наконечником. Всадник страшно закричал и согнулся в седле, ловя ладонью кровяной поток, хлынувший из обрубка.
        А из-за поворота уже вылетали новые всадники.
        Васька положил лук на прилавок. Более стрелять сил не было. Да и толку от той стрельбы получилось бы немного. И так уже бурой кисельной рекой расплывалась перед глазами дорога и смазанные фигуры скачущих всадников казались утонувшими в том густом киселе.
        Он вздохнул полной грудью, отгоняя дурноту. Боль резанула бок, но это было уже неважно. Последние строки былины полетели навстречу приближающимся кешиктенам…
        - Только кровью той захлебнулася
        И легла в чистом поле пьяная,
        Смертну чашу до дна осушившая,
        Вечным сном у стен Злого Города…
        Ордынцы больше не метали стрел. Убийца сына темника не заслужил легкой смерти. Таких медленно режут на полосы, а после прижигают раны горящей головней, чтобы преступник много часов, а если повезет, и дней своими муками выглаживал дорогу убитому к небесному престолу Тэнгре. Они не видели ручейка крови, слабеющими толчками вытекавшего из шеи урусского стрелка - тот стоял к ним боком.
        Уже с другого конца площади забегали в склады кешиктены, нашедшие другой, менее опасный путь, уже кричали они радостно при виде мешков с овсом и пшеницей, бочонков с солениями и копченых окороков, свисавших с потолочных балок, тянущихся от стены до стены. Уже успели они и подивиться - к чему бы урусам в продуктовые склады стаскивать кучи просмоленной пакли и прошлогодней соломы?- когда Васька, пав на колени, сгреб в ладони горящие угли костра и бросил их на жгут, добротно вымоченный в черной, вонючей жидкости, которую привез с собой из далеких земель в плотно запечатанном кувшине купец Рашид.
        Жгут, протянутый до угла ближайшего склада и уходящий под нижний венец, вспыхнул тут же - и побежал по нему огонек, словно шустрый солнечный зайчик, вдруг подросший до взрослого русака.
        Васька улыбнулся чему-то, видимому уже только ему, и медленно завалился на бок. Подлетевший всадник занес было шестопер - ошеломить уруса - и с досадой швырнул оружие обратно в кожаный чехол, пристегнутый к поясу. Умудренный воинским опытом кешиктен знал, что подобная счастливая улыбка может быть на этой земле лишь у мертвого, душа которого сейчас легко восходит по звездному пути, выполнив свое земное предназначение.
        А потом он услышел рев. Громкий и страшный, заглушающий людские крики, полные невыносимой муки. Это ревело пламя, пожирающее городской склад.
        В считаные мгновения огненный смерч охватил и второе здание склада. Ордынские воины выбегали из дверей, пытаясь стряхнуть с себя жадные языки пламени, падали на землю и катались по ней, воя от боли и бессильной ярости. Но вставали с земли немногие. Большинство осталось лежать в грязи черными кучами паленой плоти. И никто бы не смог разглядеть на искаженных предсмертной мукой лицах степняков даже подобия безмятежной улыбки…
        Хуса был готов выть от досады. Кроме пары лыковых лаптей, берестяного косника[Косник - женское украшение треугольной формы, прикрепляемое к концу ленты, вплетаемой в девичью косу (старорусск.).] , утыканного дешевыми бусами, да разрисованной углем тряпичной куклы в его мешке больше ничего не было. Пока он препирался с этим молодым выскочкой, да сожрут мангусы его печень и кишки, более удачливые растащили все ценное, что было в городе. И ради чего, спрашивается, шел он в этот поход? Какая девушка пойдет теперь за безухого и одноглазого урода с бесславным шрамом от плети через все лицо. И даже подумать страшно - от чьей плети! Как теперь показаться на людях с такой наградой от самого Субэдэ?
        Оооо!!!
        Только сейчас Хуса до конца осознал, в какую яму угодил копытом конь его судьбы. Так осознал, что прямо посреди улицы шлепнулся на кровавое пятно, что так и присохло к штанам намертво, и, обхватив руками голову, застонал, покачиваясь, словно одержимый духом безумия. Остекленевшие глаза бывшего кешиктена смотрели в одну точку.
        На ворота.
        На запертые урусские ворота.
        Которые до сих пор почему-то никто не попытался взломать!
        Вмиг прекратив стонать, Хуса вскочил на ноги. Он, участвовавший во взятии многих городов, знал, что это за ворота. Как и то, что за ними должно скрываться!
        Детинец - крепость внутри крепости - всегда охраняли лучшие из лучших. И не только потому, что в той крепости находился княжеский терем. В детинце хранилась городская казна и дружинный арсенал с самым лучшим оружием. Не говоря уж о конюшнях с сытыми боевыми конями, каждый из которых на любом торжище стоил трех ордынских. Но лезть в детинец, не разбив ворот осадными орудиями, мог либо самоубийца, либо безумец. Потому и пробегали мимо кешиктены, до поры иша добычу попроще. Наверно, уже волокся через городские ворота наспех срубленный таран. И наверняка загодя потирали руки лучшие кебтеулы Непобедимого, готовясь ворваться в те ворота первыми.
        Как бы не так!
        Хуса разом смекнул, что коль урусская дружина полегла в поле вместе с воеводой, то кто ж тогда остался в детинце?
        С опаской подойдя к воротам, он приложил к щели здоровое ухо.
        Тишина.
        Ни бряцания доспехов, ни отрывистых команд, ни топота сапог.
        Ничего.
        А с другой стороны ворот - только руку протяни - слава самого смелого воина, не побоявшегося первым ворваться в детинец с его несметными богатствами.
        Хуса воровато огляделся. Улица была пустынной. Все убежали к складам, в которых, судя по слухам, против ожидания было навалом самого ценного - еды.
        Поискав глазами, Хуса приметил пустой бочонок с выбитым днищем. Метнулся, подхватил, однако к воротам не побежал. Хоть и тихо за ними, а все ж опаска имелась напороться на хитро схороненную засаду. Потому он обежал тын кругом и, приметя на другой стороне близко к забору стоящую стену конюшни, осторожно перебрался через утыканный кольями ров и приставил свой бочонок к забору. Плюнув на ладони, Хуса подпрыгнул, уцепился за заостренные колья тына, подтянулся, кляня про себя урусов вместе с их крепостями, перевалил через тын и, изрядно разодрав халат об острия кольев, тяжело спрыгнул внутрь. И тут же схоронился за углом.
        Вроде тихо.
        Выглянув из-за угла конюшни, Хуса похвалил себя за предусмотрительность.
        У ворот спиной к нему стояли двое.
        Молодые парни, каждому зим по пятнадцать, но, несмотря на возраст, крепкие, приученные и доспех носить бесшумно, и меч держать правильно. Вломись в ворота вражья толпа, многих посекут, стоя по бокам проема, пока остальные отроки будут почти в упор метать стрелы и сулицы. Как раз для тех копьеметчиков прямо напротив ворот за специально установленным забором из кольев, способным прикрыть до пояса с десяток ратников, сложены джиды, снаряженные под завязку. Хуса смерил взглядом ширину плеч парней, охранявших ворота,- такой играючи в броске сулицу через доспех до лопатки вгонит.
        Хороши были статью и выучкой молодые воины, да только уж слишком молоды. Те двое от ворот взгляда не отводили, а остальные - отсюда слышно - о чем-то громко спорили в гриднице.

«Не иначе решают, кому за старшего быть»,- ощерился Хуса, осторожно, чтоб не звякнуть чем ненароком, таща из колчана сразу две бронебойные стрелы. Второй раз он не промахнется.
        Хуса не промахнулся.
        Тетива звякнула дважды вслед за двумя ударами сердца. Тяжелые наконечники вошли точно под левые лопатки витязей, охранявших ворота. Хуса ухмыльнулся, пряча лук в саадак и на всякий случай доставая из ножен меч. Это пусть богатуры в сказках вызывают друг дружку на честный бой, потрясая оружием. Если враг настолько глуп, что повернулся к тебе спиной, глуп будешь ты, если упустишь такой случай.
        Переваливаясь на кривых ногах, больше привычных сжимать бока коня, чем ходить по земле, Хуса подбежал к забору, поднапрягшись, откинул тяжеленный засов и распахнул створки.
        Он угадал. В трех десятках шагов кебтеулы, свободные от службы при свете дня, катили к воротам огромное бревно с косо затесанным концом. Хуса самодовольно осклабился щербатым ртом при виде красных от натуги удивленных лиц телохранителей Непобедимого. Интересно, сколько еще дней молотили бы они своей деревяшкой в ворота, толщиной мало уступающие городским?
        Сзади послышался тихий свист.
        Спина Хусы вмиг стала мокрой. Ухмылка сползла с лица бывшего кешиктена. Он медленно обернулся.
        Позади него стоял отрок от силы зим двенадцати от роду. В руке у него был короткий дрот - боевую сулицу рука б еще не осилила.
        - Нас не учили в спину бить,- словно оправдываясь, сказал отрок. И без замаха, от бедра метнул свое оружие.
        Хуса хотел было отклониться в сторону, но его нога зацепилась за подол кольчуги убитого охранника ворот.

«Мази мало осталось…»
        Острая боль, взорвавшаяся в левом глазу бывшего кешиктена, прервала недодуманную мысль. Да и стоило ли ее додумывать? Потому как вряд ли кто-то на свете сможет составить мазь, которая вылечит от наконечника дрота, пробившего глазницу и на вершок вышедшего из затылка…
        Женщина говорила с женщиной. Мать изливала душу матери. И какая разница, что одна из них родила князя, а другая - Бога? Звуки боя, несущиеся со двора, были гораздо менее реальны, нежели теплая волна сочувствия и участия, что исходила от лика, нарисованного на простой доске.

«Ничего не бойся,- говорили глаза с иконы.- Совершенная любовь изгоняет страх, потому, что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви[Библия, Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, 4, 18.] ».

…Где-то там, уголком сознания слышала княгиня, как под ударами трещала дверь внизу, как с грохотом упала она, как все ближе и ближе поднимался вверх по лестнице топот многих сапог, но это было уже совсем неважно.
        - Да восстанет Бог, и расточатся враги Его,- шептали ее губы,- и да бегут от лица Его ненавидящие Его…
        Младший сын великого темника Бурундая первым ворвался в горницу. Великой чести захватить в полон княгиню ненавистного Злого Города он не отдал бы никому.
        Она стояла на коленях и молилась своей урусской богине, огромными скорбными глазами глядевшей на нее с гнутой доски, висевшей в углу. Справа от княгини в витом серебряном светце догорала лучина. А перед ней стоял раскрытый сундук, обитый железными полосами. Губы молодой женщины шевелились и еле слышный шепот донесся до ушей сына темника.
        - …Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия. А праведники да возвеселятся, да возрадуются пред Богом и восторжествуют в радости.[Библия, Псалтирь, псалом 67.]
        Сын темника остановился в проходе и замер, пораженный. Толпившиеся за его спиной кебтеулы не смели подтолкнуть в спину нерасторопного. Они лишь вытягивали шеи из-за его плеч, пытаясь рассмотреть, что же такого увидел в горнице молодой нойон? Никак красота урусской княгини поразила юное сердце?
        Но сердце сына легендарного Бурундая сразила не женская красота. С суеверным ужасом смотрел сын темника, как из глаз чужой богини вытекают слезы, оставляя на нарисованных щеках влажные дорожки. Случается, что плачут на Руси иконы при виде безграничного человеческого горя…
        Молодая женщина даже не посмотрела на незваных гостей. Она просто протянула руку к светцам, вынула из них березовую лучину и осторожно, словно боясь расплескать в ладони крохотный огонек, поднесла ее к горке черного порошка, чуть возвышающейся над краем сундука…

* * *
        Сначала он увидел столб пламени, родившийся на месте княжьего терема. Потом до холма докатился грохот, схожий с ударом весеннего грома.
        Субэдэ скрипнул зубами. Почти две луны он терял своих лучших людей - и ради чего? Склады догорали, от княжьего терема вместе с его богатствами не осталось и головешек. Несколько сотен рваных урусских кольчуг слишком дешевая цена за почти половину тумена отборных кешиктенов. Да, сейчас сотни глоток орали и славили своего полководца, вновь принесшего им победу - да только победа ли это? Победа - это когда противник, стоя на коленях, целует полы твоего халата. А когда он умирает, стиснув в зубах кусок мяса, с кровью вырванный из тела победителя,- это не победа, а страшная рана, которая будет долго и болезненно заживать. И в будущем непременно о себе напомнит.
        Молодой тургауд подбежал и согнулся в поклоне.
        - Лазутчик и предатель просят твоего слова, Непобедимый.
        - Зови,- сказал Субэдэ.

…Они даже были чем-то похожи - урусский предатель и родовитый сотник, любитель детских ушей. Оба коренастые, с длинными руками и широкими лицами, напоминающими походные наковальни.
        - Вы хорошо поработали, доблестные воины,- произнес полководец равнодушным голосом, каким хвалят собаку, выкопавшую из норы лисицу, умершую от старости прошлой осенью.- Тебя, Тэхэ, я не могу наградить. Потому как не могу оценить твой подвиг, о доблестный потомок Потрясателя Вселенной. Думаю, будет справедливо, если тебя наградит по достоинству сам джехангир Бату. Он уже знает о том, что ты совершил.
        Даже самый привередливый слушатель не обнаружил бы в голосе Субэдэ издевки. Но Тэхэ почему-то вновь показалось, что полководец смеется над ним. Небось когда урус, что сейчас стоит рядом, прибежал в Орду и предложил свой безумный план, Непобедимый был куда более серьезным, отпуская своего сотника почти что на верную смерть. И то, что Тэхэ, оказавшийся невольным свидетелем и переводчиком беседы с предателем, сам вызвался проникнуть в Злой Город, это тоже не имело значения?
        Но лицо Непобедимого было бесстрастным, словно полустертый от времени лик каменного онгона. Тэхэ ничего не оставалось, как поклониться и с достоинством покинуть холм, на котором безродный нойон мог себе позволить разговаривать с потомком Чингисхана, не слезая с коня.
        Субэдэ чуть повернул голову и посмотрел на уруса.
        Надо же, обычный человек из мяса и костей. Такой же, как и его соплеменники. Только живой, в отличие от них. Еще до начала осады заранее выкупивший свою жизнь ценою их жизней.
        - Наградить тебя, урус, думаю, будет в моих силах,- сказал Субэдэ на языке изменника. Плох полководец, который не знает языка своих врагов.- Чего ты хочешь за свое предательство?
        Семен склонился в долгом поклоне. Когда глаза смотрят в землю, легче скрыть растерянность на лице. Сейчас он пытался сообразить - на кой ляд понадобился в прошлую встречу переводчик степному воеводе, когда он по-славянски говорит так, словно на соседней улице родился?
        Наконец Семен разогнулся.
        - Две просьбы будет у меня к тебе, пресветлый хан,- произнес он.- В твоем полоне есть девица, Настасьей кличут. То невеста моя. Не вернешь ли мне ее?
        - Не верну,- сказал Субэдэ.- Я не властен над рабами, если добывшие их воины, отдав часть, причитающуюся Орде, определили полон как свою долю в добыче.- Полководец жестко усмехнулся.- К тому же ты не сказал всей правды. Эта девица - дочь дружинного воеводы, и ее цена несоизмеримо выше, чем цена обычной урусской девки. Но если ты откажешься от оговоренной награды, я попробую поговорить с воином, пленившим ее. Думаю, он мне не откажет…
        Семен замотал головой.
        - Нет-нет, пресветлый хан. Уговор дороже всего. Черт с ней, с девкой. Пусть лучше будет золото, как мы и договаривались.
        - Я не хан. Я воин,- с металлом в голосе произнес Субэдэ.- Которому иногда против воли приходится применять недостойные приемы ведения боя. Но когда ко мне приходит купец и предлагает продать своих соплеменников, глупо отказываться от такой сделки. А теперь скажи мне, почему ты так долго возился?
        Семен замялся.
        - За мной следили. И потом непросто было уломать воеводу сделать вылазку.
        Верхняя губа Субэдэ приподнялась, обнаружив край зуба, острого, словно наконечник стрелы.
        - А я думаю,- процедил он,- что ты просто выжидал, не придет ли подмога и не переломит ли невзначай ваша сила нашу.
        Семен затрясся и повалился на колени.
        - Пощади!
        Субэдэ задумчиво посмотрел на спину человека, ползающего внизу и сейчас готового целовать передние копыта его коня. А ведь от этого уруса могут родиться дети, как и все дети, похожие на отца. Что тогда говорил вслед ему мудрец джехангира про череду поколений? Хотя тогда он имел в виду совсем другое…
        - Ты хочешь золота,- сказал наконец Субэдэ.- Помнится, человек, предавший вашего Бога, предпочитал серебро. Но тогда он предал одного, пусть даже и Бога, ты же обрек на смерть сотни. Твоя чаша греха, пожалуй, перетянет мелкий грех того предателя. Как и награда.
        Человек внизу замер в ожидании приговора, став похожим на горбатый валун, вросший в землю.
        - Так и быть,- сказал Субэдэ.- Я всегда держу свое слово. Какое золото ты предпочитаешь? Флорентийские флорины, арабские дирхемы, византийские солиды или же истинное золото Великой Орды?
        Человек внизу вздернул кверху красное лицо, по которому, несмотря на прохладу, обильно текли струйки пота.
        - Мне все равно, величайший!- воскликнул он.- Лишь бы это было золото!
        - Ты сказал. Я слышал,- медленно произнес Субэдэ.- Что ж, если тебе все равно, каким будет золото, которое достанется тебе в награду, то пусть это будет жидкое золото.
        И, повернувшись в седле, крикнул уже по-своему.
        - Эй, там, позовите кузнеца. Пусть вольет в глотку этому человеку столько золота, сколько влезет в его ненасытную утробу.
        Семен не сразу понял, откуда выскочили возникшие у него по бокам дюжие воины, которые, подхватив под руки, поволокли его куда-то. Сообразив, что это вряд ли путь к обещанной награде, Семен отчаянно заорал:
        - Эй, куды вы меня тащите? Ваш хан сказал, чтобы мне дали золота!
        Но, в отличие от своего полководца, воины не понимали языка урусов. Когда Семен попытался рвануться, один из них просто ударил его навершием рукояти меча по шее - и Семен замолк, сообразив, что в следующий раз это может быть уже не рукоять. Он закричал еще раз, только когда увидел черный от сажи котел, в котором тяжело плескался расплавленный желтый металл. Он не молил о пощаде, он молил именем Бога об ударе мечом - но иным молитвам не суждено бывает достигнуть ни людских ушей, ни вечного синего неба…
        Жуткий крик, всполошивший даже привычных ко всему лошадей, оборвался где-то далеко позади.
        - Ты жесток, Непобедимый, но справедлив,- заметил подъехавший новый начальник сотни Черных Шулмусов, назначенный взамен погибшего.
        - Это война,- спокойно ответил Субэдэ.- И на войне каждый получает сполна за свои подвиги.
        И, усмехнувшись, добавил:
        - Еще посмотрим, чем наградит меня джехангир за мой подвиг.
        Его взгляд блуждал по дымящимся руинам.
        - Воистину это был Злой Город,- тихо сказал Субэдэ.- И воистину безгранично мужество его защитников.
        Несколько кешиктенов вели мимо холма вереницу связанных людей - с десяток женщин и мужчину в дорогом халате, измазанном грязью и засохшей кровью.
        - Невелик полон,- заметил Субэдэ. Сотник Черных Шулмусов подал едва заметный знак - и стража остановила пленников. Красивая девушка в дорогой одежде подняла голову и метнула в полководца призывный взгляд. Глаз Субэдэ равнодушно скользнул по ее лицу.
        К вершине холма приблизился начальник десятка стражников, охранявших полон.
        - Куда прикажешь деть пленников, Непобедимый?- спросил он, кланяясь.
        - Как обычно,- сказал Субэдэ.- Женщин отдайте тем, кто их пленил. А тот человек пусть подойдет.
        Едва заметным кивком он указал на мужчину в грязном халате. Десятник поклонился снова и убежал выполнять приказание.
        Человек в халате, подгоняемый сзади острием копья, приблизился.
        - Кто ты и что делаешь в этих землях?- спросил Субэдэ на языке урусов.
        - Мое имя Рашид, родом я из Персии,- с достоинством ответил человек. В его глазах не было страха, и это понравилось Субэдэ. Воистину заслуживает уважения человек, не потерявший достоинства, в то время как ему меж лопаток упирается острие копья. Тем более, если этот человек не воин.
        - Каким ветром занесло тебя в эти земли, перс?
        - Я пишу летопись,- сказал Рашид.- Правду об этом времени.
        Едва заметная усмешка скользнула по губам Субэдэ.
        - Кому нужна твоя правда, летописец?
        - Она будет нужна потомкам.
        В единственном глазу Субэдэ промелькнула искорка интереса.
        - Зачем?- спросил он.- Думаю, что наши потомки, как и мы, будут слишком заняты войнами и у них вряд ли найдется время читать твои книги.
        Перс дерзко взглянул в лицо полководца.
        - Но, может быть, они когда-нибудь задумаются о том, зачем убивать друг друга, когда можно жить в мире и согласии?
        Субэдэ рассмеялся.
        - Ты мечтаешь о рае на земле, летописец, но настоящему воину всегда будет скучно в раю. И лучшее средство от скуки для мужчины - это война. Если хочешь, можешь следовать за моим войском и писать свою книгу. Может быть, когда-нибудь в старости я почитаю ее для того, чтобы освежить память. Если, конечно, доживу до старости.
        Субэдэ сжал коленями бока коня. Тот послушно повернулся и, взяв с места в карьер, понес своего всадника прочь с холма. Свита ринулась вслед за полководцем.
        Перс смотрел вслед Субэдэ, пока стража развязывала ему руки.
        - Растить своих детей, любить свою женщину, любоваться на своих внуков - это гораздо лучшее средство от скуки, воин, нежели убийство себе подобных,- с горечью в голосе произнес Рашид, не отрывая взгляда от стремительно удаляющегося всадника. - И возможно, что если ты доживешь до старости, хотя бы тогда ты поймешь эту простую истину. Но уже будет слишком поздно что-либо исправить… - Прости, Непобедимый, но не поспешил ли ты со своим решением?- подал голос новый сотник Черных Шулмусов.
        - О чем ты?- хмуро бросил Субэдэ.
        - Эта дочь воеводы была чудо как хороша!
        Субэдэ ничего не ответил. Он только подумал, что в любом табуне всегда найдется худая кобыла, которой все равно, чье седло лежит у нее на спине,- лишь бы вкусно кормили да поменьше ездили. А еще он подумал, что начальник стражи с мыслями табунщика - это просто табунщик, который случайно и ненадолго оказался не на своем месте.

* * *
        Бывает, что благие вести могут портить настроение.
        Субэдэ взял урусский город. Путь домой был открыт. Но почему же долгожданное известие не принесло радости? Потому, что в городе не оказалось трофеев? Вряд ли. Трава уже поднялась, появилась еда у коней, а значит, и у войска, приученного в трудное время питаться хурутом и кровью заводных лошадей. Урусский поход и без приграничного городишки принес немало богатств - будет чем похвалиться дома.
        Тогда в чем же дело?
        Посыльный сунулся в юрту с намерением подползти и доложить, но хан нетерпеливо щелкнул пальцами.
        - Зови!
        Сегодня ему было не до церемоний. Посыльного словно ветром сдуло.
        В юрту вошел сотник Тэхэ и, упав на колени, грянулся лбом о пол юрты. Бату довольно прищурился. Не всякий чингизид баловал подобным джехангира. Далеко не всякий.
        - Да будет славно в веках имя великого хана, победителя народов!- возгласил Тэхэ.
        Бату-хан улыбнулся.
        - Пусть твои слова принесут удачу всем нам, сын достойного отца,- ответил он.- Встань и подойди.
        Тэхэ поднялся и, подойдя, встал на одно колено.
        - Ты звал меня, великий хан?

«Великий хан… А почему бы и нет?» - шевельнулась мысль в голове джехангира.
        - Да, я звал тебя, богатур, потомок Потрясателя Вселенной,- ответил Бату.- Мне сказали, что ты, рискуя жизнью, пробрался в город и открыл ворота нашим воинам?
        - Это так, величайший,- скромно потупил взгляд Тэхэ.
        - Что ж, ты достоин награды,- сказал хан.- Ты все еще сотник в тумене Непобедимого Субэдэ-богатура?
        По лицу Тэхэ пробежала тень.
        - Тебе все ведомо, великий хан,- глухо отозвался он.
        Бату покачал головой.
        - Как нехорошо! Чингизид, герой, открывший ворота города, который две луны не мог взять тумен кешиктенов непобедимого Субэдэ - и всего лишь сотник!
        В тишине юрты раздался еле слышный хруст сжимаемых кулаков.
        - Воистину, такой воин достоин большего!- продолжал хан.- И если бы непобедимый Субэдэ, который, говорят, лично участвовал в битве, сегодня ночью, скажем, скончался от ран в своем шатре, я бы точно знал, кого поставить во главе его тумена. Я слышал, что все его воины ночной стражи погибли при взрыве детинца. Ты не знаешь случайно, не был ли ранен сам непобедимый Субэдэ? Я его очень давно не видел.
        Лицо Тэхэ просветлело. Он начал что-то понимать.
        - Не знаю, величайший,- осторожно ответил он.- Но могу узнать.
        - Хорошо,- кивнул Бату-хан.- Узнай, как здоровье Непобедимого, а после доложи мне. Я буду очень огорчен, если у него серьезная рана, да продлит Тэнгре его годы.
        Тэхэ согнулся в глубоком поклоне.
        - Я выполню приказ величайшего из ханов,- ответил он и, пятясь, вышел из юрты.
        - Выполни, выполни. Да поскорее,- усмехнулся вслед сотнику походный хан Бату.

* * *
        Чистое, незамутненное пламя плескалось внутри очага. Чайник, сработанный неизвестным мастером из страны Нанкиясу, пыхтел на огне. Струйки пара вырывались из носика, выполненного в форме драконьей головы. Серебряное тело дракона обвивало сосуд, лапы цеплялись за дно, а одна из них выдавалась вперед, сжимая в когтях то ли драгоценный камень, то ли тело небесной богини Сар.
        У скрещенных ног Субэдэ лежали пустые черные ножны. Единственным украшением ножен была надпись на давно умершем языке, выполненная по всей их длине из алмазов одинаковой формы. Ее сделал перед смертью высохший от странной болезни старый чжурчженьский колдун. Он говорил, что надпись поможет удержать существо из иного мира в теле пхурбу. И тогда оно, возможно, не станет забирать душу у его владельца.
        Тот же старик научил полководца искусству боя без оружия. Субэдэ помнил, как удивлялся колдун тому, с какой скоростью осваивает полководец древнюю технику. Тогда учитель приписывал это чудодейственным свойствам пхурбу. Субэдэ соглашался, хотя считал, что никакой ритуальный кинжал не поможет хилому и слабому духом, если к тому же у него нет желания научиться чему-то.
        Сейчас же Субэдэ грызли сомнения. Пхурбу покинул его. Душа… Забрал он ее с собой, не забрал?.. Да, в общем-то, мангус с ней, с душой. Ханский звездочет говорит, что полководцу она вообще ни к чему. А вот не исчезло ли вместе с кинжалом и древнее искусство, вложенное в него чжурчженьским колдуном?
        С самого начала Субэдэ чувствовал, что это не просто умение убивать человека ударом руки или ноги, а нечто гораздо большее. Колдун говорил, что глубокое постижение этого искусства занимает не одно перерождение. Возможно ли постигнуть умом то, что он имел в виду?..
        Полог шатра хлопнул, отброшенный в сторону уверенной рукой.
        В шатер вошли трое. Один из них задернул полог и остался стоять на месте. Остальные обошли Субэдэ и, обнажив мечи, встали по бокам, сжимая рукояти потными от волнения ладонями.
        - Приветствую тебя, Непобедимый,- с кривой усмешкой произнес тот, что вошел первым.
        Субэдэ протянул руку, снял чайник с огня и долил себе в пиалу темной, пахучей жидкости. Воистину правы мудрецы Нанкиясу, воздающие хвалу напитку, помогающему очистить мысли и чувства в то время, когда душа человека возносится над его несовершенной плотью.
        - Я уже говорил тебе, что не люблю, когда мне мешают пить мой чай,- невозмутимо произнес Субэдэ.- Чего ты хочешь на этот раз, воин, искусный в убийстве безоружных?
        Лицо Тэхэ исказила яростная усмешка.
        - На этот раз я хочу увидеть цвет волшебного глаза четвертого пса мертвого хана[Намек на строки из «Сокровенного сказания» (перевод С. А. Козина): § 195. Плетью им служат мечи, В пищу довольно росы им, Ездят на ветрах верхом. Мясо людское - походный их харч, Мясо людское в дни сечи едят. С цепи спустили их. Разве не радость? Долго на привязи ждали они! Да, то они, подбегая, глотают слюну. Спросишь, как имя тем псам четырем? Первая пара - Чжебэ с Хубилаем. Пара вторая - Чжельмэ с Субэдэ.] , который я выковырю из его глазницы острием своего меча!
        Он рванул рукоять сабли, извлекая ее из ножен и одновременно бросаясь вперед…
…До того, как в Золотую Империю пришла Орда, жили в ней люди, умеющие на тонких, почти прозрачных шкурах, сделанных из риса, изображать мир таким, каким видели его они во время моментов высших откровений. Наивные! Они полагали, что и остальные видят его таким же.
        Как же они ошибались!..
        Люди видят постоянно меняющийся мир - облака, летящие по небу, табун, несущийся по степи, пылинки, кружащиеся в потоке воздуха…
        Таким, как изображали мир те мертвые ныне люди погибшей империи, человек видит лишь на границе между миром людей и миром духов.
        Нарисованным.
        Неподвижным.
        И так ли уж сложно выплеснуть содержимое своей пиалы в лицо нарисованного воина слева, а после метнуть ее в лицо другого, того, что застыл справа? А после, перепрыгнув очаг, помочь замершему на середине движения изображению достать из ножен саблю и после, придержав ее немного, посмотреть, как стремительно оживающий нарисованный воин, продолжая движение вперед, насадит себя на собственный клинок?.

…Тэхэ так и не понял, что произошло. Он видел лишь, как человек, сидящий в мирной позе у очага, вдруг превратился в смазанную тень. А потом внутренности разорвала невыносимая боль.
        Тэхэ выбросил вперед руку со скрюченными пальцами - оттолкнуть, отшвырнуть средоточие этой боли, но его тело уже сотрясала предсмертная судорога. Последнее, что он увидел, это была рукоять собственной сабли, торчащая в его животе. И зажатая в окаменевшем кулаке черная повязка, которую всегда носил на лице Непобедимый Субэдэ-богатур…
        Лицо одного из кешиктенов было красным, словно ошпаренный кусок мяса, но он мужественно справился с болью. И даже сумел приподнять пальцем одно веко.
        Другой зажимал ладонью рваную рану на лбу, пытаясь унять кровь, заливающую глаза.
        Но оба воина с радостью разделили бы судьбу своего сотника. Встань он сейчас с пола и позови их с собой прямиком в царство Эрлика, пошли б не задумываясь. Не пошли - побежали бы.
        Лишь бы не видеть.
        Но не видеть тоже было невозможно. По-настоящему страшное притягивает взгляд, заставляет смотреть на себя, пока не выпьет до капли все, что делает человека человеком, оставив на месте души корчащийся комок животного ужаса.
        Лицо Непобедимого пересекал глубокий старый шрам. А на том месте, где боги вставили людям левый глаз, было сплошное черное глазное яблоко, в котором словно живые плясали отраженные блики огня, горящего в очаге. Этот глаз каким-то немыслимым образом смотрел сейчас прямо в души воинов, сдавливая их невидимыми железными пальцами, как, вспоров брюхо, сжимает опытный мясник трепещущее сердце коня, забиваемого на мясо.
        - Ваш начальник уже никогда не увидит того, что он хотел увидеть,- бесцветным голосом произнес Субэдэ.- Вы увидели это вместо него. Подберите с пола ваши мечи и вложите их в ножны.
        Завороженные нукеры повиновались безропотно. Скажи сейчас Непобедимый взрезать самим себе горло теми мечами - взрезали бы, прославляя мысленно его милость. Потому как вряд ли одеревеневший от ужаса язык смог бы произнести хоть слово.
        Субэдэ прищурил человеческий глаз.
        - Я знаю тебя,- сказал он тому воину, что был помоложе.- Так вот куда занесла твое тело глупая голова, кречет?
        Шонхор все же нашел в себе силы перебороть страх и ответить, как ему казалось, с достоинством - хотя немного достоинства в лице, разбитом, словно у пьяницы, перепившего архи и приложившегося лбом о колесо кибитки.
        - Я воин. И я выполнял приказ своего начальника, как велит мне Великая Яса.
        Субэдэ усмехнулся. У таких вот кречетов, молодых и горячих, два пути - либо взлететь выше облаков, либо, отчаявшись, ринуться с высоты вниз и разбиться грудью о камни. У немногих из них достанет ума парить посредине. Либо отыскать свой Путь, отличный от того, каким летают другие…
        - Хорошо,- сказал Субэдэ.- А сейчас вы оба выполните мой приказ. Вы пойдете к джехангиру Бату и скажете ему, что сотник Тэхэ выпил слишком много по случаю победы и, придя в шатер Непобедимого Субэдэ для того, чтобы лично поздравить его со взятием города и рассказать о своих подвигах, неосторожно упал на собственный меч. Так будет лучше и для него, и для вас. На его имени будет меньше позора, а вас не разорвут на части воины моего тумена. И помните - оба мои глаза отныне будут всегда и всюду следить за вами. И месть самых страшных степных мангусов покажется вам игрушкой, если вы не в точности выполните мой приказ.
        Нукеры пали на колени.
        - Повинуемся, Непобедимый богатур!- с жаром воскликнули они. После чего вскочили на ноги и, отвешивая глубокие поклоны, спинами вперед выкатились из шатра.
        Субэдэ подошел к трупу, вытащил из скрюченных пальцев черную повязку и брезгливо отряхнул ее от прилипших к ней сухих травинок.
        - Иногда простая черная жемчужина, оказавшаяся в нужное время в нужном месте, способна сослужить своему хозяину лучшую службу, чем все золото и оружие мира,- проворчал он, осторожно трогая подушечкой главного пальца иссиня-черное глазное яблоко - не сдвинулось ли? После чего тщательно приладил повязку на прежнее место.

* * *
        Воины лежали, распластавшись на полу и с силой вжимая лица в мягкий ворс персидского ковра.
        Это были сильные воины, одни из лучших, если не лучшие. Абы кого не берут в охрану чингизида, пусть даже заносчивого и не очень умного. Жаль, что Небо так часто обделяет потомков, отдав все лучшее их родителю, о котором веками помнят народы. Потрясатель Вселенной наплодил немало отпрысков, но среди них до обидного мало достойных носить его славное имя. За исключением, пожалуй, наследника его старшего сына Джучи - хана Бату…
        - Стало быть, ваш сотник достал меч, повернул его острием к себе и вдруг так неловко упал на него, что всадил свой собственный клинок себе в кишки по самую рукоять?- с издевкой произнес хан.
        Нукеры лишь глубже вжали лица в ковер.
        Лицо Бату-хана побагровело. Он привстал с кошмы и, изловчившись, с силой пнул в ухо седоусого нукера, который оказался ближе своего более удачливого молодого товарища.
        - Говорите правду, дети шакала!- взревел хан.- Или я сейчас же прикажу отрезать вам носы и уши, чтобы ваши головы с гнилыми мозгами были больше похожи на турсуки с навозом, которыми они и являются на самом деле!
        - Мы сказали правду, повелитель!
        Голоса нукеров, приглушенные толстым ковром, шли словно из-под земли.
        - Пшли вон!
        Нукеры выползли из шатра задами вперед, не смея поднять глаз на повелителя. Им сегодня определенно везло. Субэдэ помиловал их, и джехангир не приказал им тут же на месте распороть животы и вытянуть кишки друг у друга. На большее вряд ли годятся незадачливые убийцы и телохранители, не уберегшие ханского родственника…
        - Они лгут, мой повелитель,- сказал шаман, вылезая из облюбованной ниши между золотыми статуями.
        - А то я сам не вижу!- огрызнулся хан.- Они боятся Субэдэ больше, чем меня!
        Шаман кивнул.
        - Это так, повелитель. Но Субэдэ-богатур их полководец. Они должны бояться своего полководца больше, чем кого бы то ни было.
        - А я кто?!- заорал Бату таким голосом, что даже напоминавший меченосную глыбу бессменный тургауд Тулун вздрогнул, сделал шаг назад и зачем-то поклонился.- Я хан или кусок верблюжьего дерьма?! Если эти скоты будут бояться Непобедимого Субэдэ больше, чем меня, не прикажет ли им Непобедимый в один прекрасный день отрезать мои уши? Ответь-ка мне, светоч мудрости?!!
        Может, шаман и испугался ханского гнева, но виду не подал.
        - Вряд ли, если Непобедимый Субэдэ будет бояться тебя, великий хан,- твердо ответил он.
        - Субэдэ никого не боится,- проворчал Бату, вновь растекаясь по белой кошме. Вспышка гнева потребовала слишком много сил, которые требовали немедленного восстановления. Хан взял чашку и щелкнул пальцами. Испуганная криком повелителя подбежавшая рабыня трясущимися руками наклонила кувшин. Струя архи плеснула в дно чашки, окатив при этом волосатые пальцы хана.
        Рука громадного телохранителя легла на рукоять меча. Рабыня провинилась вторично. Ждать третьей провинности в Орде было не принято.
        Но хан совершенно неожиданно… улыбнулся. Отбросив чашку, он вытер руку о волосы несчастной девушки, благо склоненная голова, мелко дрожащая в ожидании удара мечом, оказалась под рукой.
        В глазах хана плескалась мысль.
        И, судя по его довольной ухмылке, мысль эта была на редкость удачной.
        - Позвать Субэдэ-богатура,- приказал внук Потрясателя Вселенной.

* * *

…Он перешагнул порог шатра и, опустившись на колено, сдержанно поклонился. Не годится приговоренному к смерти раскланиваться, пусть даже перед самим походным ханом, наместником настоящего. Еще подумают, что прощение вымаливал.
        - Приветствую тебя…
        Но хан махнул рукой.
        - Оставь эти церемонии, богатур.
        Субэдэ поднял голову. Что ж, наверно, джехангир прав по-своему. Не стоит приветствовать в своей юрте убийцу родственника, которого собираешься казнить до заката.
        Бату начал говорить размеренно, как и положено правителю, взвешивая каждое слово - потом эти слова точь-в-точь передадут Орде. Как и речь приговоренного. И плохо, если хоть у кого-то возникнут сомнения в ханской справедливости.
        - Две луны назад я приказал тебе, Непобедимый, взять город урусов. Ты обещал сделать это в течение двух дней, а сделал это только сегодня. Что ты скажешь на это?
        - Я ничего не обещал тебе, джехангир,- с достоинством ответил Субэдэ.- Ты приказал - я ушел выполнять приказ. И, сделав все возможное, выполнил его, как только смог.
        Верхняя губа хана приподнялась, словно у волка, почуявшего добычу.
        - Скажи мне, правда ли, что мой родственник сам напоролся на свой меч?
        Субэдэ без тени страха взглянул в глаза Бату.
        - Правда,- ответил он.- Тот, кто обнажает свой меч против меня, обычно на него и напарывается.
        Батый усмехнулся.
        - А ты ему в этом помогаешь…
        Субэдэ молчал. Стоит ли говорить что-либо, когда все уже сказано, и происходящее есть не что иное, как дань старым обычаям, согласно которым нехорошо сразу начинать ломать спину прославленному полководцу, не сплетя перед этим хитрого узора из слов? Только трус глушит словами собственный страх, стоя у последней черты.
        - Ты смел и дерзок, Субэдэ-богатур,- продолжал хан.- И мне это нравится. Таким и должен быть настоящий воин.
        Смысл сказанного не сразу дошел до сознания Субэдэ.
        Как и то, что было сказано далее.
        - Внесите знамя моего деда Чингисхана!- торжественно провозгласил Бату-хан.
        Полог юрты приподнялся, пропуская внутрь воина, не менее легендарного, чем Непобедимый Субэдэ. В руке воин сжимал древко священного туга Чингисхана - бунчука с черным хвостом его боевого коня Наймана. Вершину бунчука венчало изображение любимого сокола Потрясателя Вселенной.
        Лицо знаменосца пересекала жуткая старая рана, которую закрывала серебряная пластина, намертво соединенная со шлемом и имитирующая недостающую правую половину нижней челюсти. Двадцать лет назад назад молодой воин подставил себя под удар убийцы, подосланного Кучлуком, зловредным ханом кара-киданей. Удар секиры предназначался Потрясателю Вселенной, но воин прикрыл собой повелителя, потеряв четверть лица, но став обладателем деревянной пайцзы и звания ханского знаменосца.
        Знаменосец окинул присутствующих подозрительным взглядом и, деревянно поклонившись хану - большего не позволяло его увечье,- встал справа от входа, подставив драгоценный бунчук потоку солнечного света, льющегося из дымового отверстия юрты.
        Хан со священным благоговением приложил руку к груди.
        - Это знамя никогда не склонялось ни перед одним из врагов,- торжественно произнес он.- Я думаю, что только руки величайшего из полководцев достойны носить символ воинской доблести моего великого предка по дорогам наших побед! Встань и прими это знамя, Субэдэ-богатур! Пусть отныне оно развевается над твоим передовым туменом!

…Черта дрогнула и отдалилась. Мир людей начал стремительно обретать краски. Что-то давно заледеневшее внутри внезапно оттаяло и подступило к горлу. Стало трудно дышать, предательски защипало в глазу, и единственная за всю жизнь слеза прокатилась по щеке Субэдэ-богатура.
        Полководец поднялся с колена и непослушными руками принял священное знамя Потрясателя Вселенной. Взгляд сереброликого знаменосца ожег его водопадом лютой ненависти, но вряд ли это имело хоть какое-то значение для Субэдэ. Сейчас ему не было дела до людей. Тень Чингисхана, единственного человека на земле, которого боготворил Непобедимый Субэдэ-богатур, заполнила черную юрту и чужими руками вложила в руки своего старого друга драгоценную реликвию.
        - Иди, богатур,- сказал хан Бату.- И пусть всегда пребудет над тобой удача и благословение Вечного Синего Неба…
        Когда за спинами Субэдэ и знаменосца опустился полог, старый шаман Арьяа Араш приблизился к подножию ханского трона и почтительно поклонился.
        - Я видел многих ханов,- сказал старый шаман,- но никогда не видел хана мудрее. Орда не поняла и не приняла бы смерти любимого полководца. Но, возвеличив его, ты возвеличил себя в глазах Орды. Да и как сможет тот, кто несет знамя Потрясателя Вселенной, обратить свой меч против того, из чьих рук он его получил? Случись такое, Орда сама растерзает своего любимца.
        Бату усмехнулся.
        - Ты тоже не глуп, звездочет. Причем не глуп настолько, что иногда я подумываю - не отрубить ли твою слишком умную голову? Так, на всякий случай.
        Шаман поклонился снова.
        - На все твоя воля, великий хан.
        - Это точно,- хмыкнул Бату.- На все моя воля. Но пока что ты можешь не бояться за свою умную голову - она мне еще пригодится… для некоторых деликатных поручений.
        И, щелчком пальцев подозвав посыльного, приказал:
        - Я хочу, чтобы от Злого Города не осталось ничего, даже памяти. Пусть темники Субэдэ наберут тысячу Опозоренных, провинившихся в походе и при осаде и оставят их здесь. Как только они сотрут с лица земли все, что осталось от города, они могут догонять Орду. Остальным туменам пусть передадут - мы идем домой.

* * *
        Орда возвращалась в Степь. Ноги сотен коней месили черно-красную грязь, которая, засыхая на ветру выше копыт, тут же отваливалась, словно кровавый струп от поджившей раны.
        Грязь была черной от копоти. И красной от человеческой крови, которую не успевала впитывать в себя земля. Хоть битва и кончилась, но кровь продолжала прибывать - то, согласно древнему обычаю, тысяча провинившихся рубила головы мертвецам, складывая из них пирамиду-обоо - образ дерева Тургэ, корни которого пронзают Нижний мир, а вершина теряется в Верхнем. Бог войны Сульдэ любит обоо из голов и покровительствует воинам, чтящим обычаи предков.
        Позади Субэдэ на злом пегом жеребце ехал серебролицый знаменосец. Его глаза все еще горели жгучей обидой и ненавистью, хотя он немного успокоился, узнав, что никто не отбирает у него насовсем права нести знамя Орды - у Непобедимого и без того было немало забот. Только в самые торжественные моменты его руки примут древко священного бунчука. В такие, например, как сейчас, когда изрядно потрепанный передовой тумен кешиктенов Субэдэ медленно проезжал мимо горящего Злого Города.
        Вдоль дороги были свалены еще не обезглавленные трупы защитников крепости - палачи не успевали справляться со своей работой. Трупов было много, очень много. Обоо обещало быть высоким.
        Среди мертвецов зоркий глаз Субэдэ разглядел двоих, сжимавших в руках необычное для этих мест оружие. Да и чернобородые лица двух братьев, иссеченные мечами, говорили о том, что эти люди родились далеко от этих мест. Еще один мертвый воин был вообще с почтением положен отдельно от других, даже копье с наконечником-лезвием необычной каплевидной формы кто-то почтительно вложил ему обратно в руки. Кто знает, может быть, то не человек вовсе, а кермес Подземного мира Эрлика принял образ чернокожего воина и лишь на время притворился мертвым? Ведь каждому известно, что кермеса нельзя убить, а вот разозлить - пара пустяков.
        Шаман, ехавший слева от полководца, на всякий случай сделал отвращающий знак - ясно, что первым делом злые духи охотятся за телами колдунов, безмерно уверовавших в собственные силы. Случалось порой, что шаман, плохо очистивший место камлания, так и не выходил из ритуального транса, одержимый кермесом, который поджидал в сторонке, пока душа покинет тело колдуна и отправится путешествовать в Верхний или Нижний мир, чтобы в удобный момент занять ее место.
        Подобными жестами осенили себя все воины, проезжавшие мимо. Кроме одного - их предводителя. Который, похоже, знал о духах и людях немного больше остальных.
        - Как думаешь, шаман, что заставило этих людей отдать свои жизни за чужой им народ?- спросил Субэдэ, не отрывая взгляда от спокойных лиц мертвецов.
        Шаман пожал плечами.
        - Это были люди разных народов. Но цель у них была одна.
        Субэдэ кивнул.
        - Золотые слова, почтенный Арьяа Араш. Это была цель, за которую не стыдно отдать жизнь.
        И добавил тихо:
        - Вечная память великим воинам - защитникам Злого Города.
        И тут произошло то, о чем еще долго шептались в углах юрт по всей Великой Степи, опасаясь, что соседи услышат то, что и так знали все - от знатного нойона до последнего раба.
        Иногда достаточно одного слова или взгляда для того, чтобы без особой причины изменить годами выношенное желание. Или принять решение, и вновь, но уже по своей воле вновь встать у черты, отделяющей мир живых от мира мертвых.

«Так вот чем мы так похожи с тобой, Император Нинъясу…»
        Священный бунчук Потрясателя Вселенной, ни разу не склонявшийся ни перед одним из многочисленных врагов Орды, наклонился к земле. Черный хвост коня Чингисхана проволокся по кроваво-черной грязи, взметнув кверху верхний слой пепла, не успевший впитаться в вязкую жижу. Сокол, венчавший бунчук, вмиг стал грязно-серым, ярко-зеленые смарагдовые глаза золотой птицы потускнели, словно подернутые дымкой печали.
        По строю кочевников пронесся вздох изумления. Воины переглядывались между собой, пытаясь понять, что означает странный знак, поданный самим Непобедимым Субэдэ, только что провозглашенным ханом величайшим из полководцев.
        Серебролицый знаменосец опомнился первым. Его рука метнулась к рукояти меча. Тяжелый клинок с шипением покинул ножны… и с силой ударил в круглый клепаный щит, по-походному привязанный ремнями к левой руке.
        - Уррррагххх!
        Боевой клич Степи разодрал лицо немолодого воина. Из-под серебряной накладки показалась кровь. Но глаза знаменосца горели тем самым мрачным, решительным огнем, как и в тот далекий день, когда он подставил себя под удар секиры, предназначенный Потрясателю Вселенной. Бывают мгновения в жизни каждого воина, когда смерть и боль становятся просто словами.
        - Урррраааагх!!! Урррррраааагхх!!!!!!!!!
        Словно эхо, усиленное сотнями, тысячами глоток, покатился боевой клич вдоль бесконечного строя всадников, словно круги по воде от брошенного камня, набирая мощь, сопровождаемый звоном мечей о щиты, дальше, еще дальше, до самого порога черной юрты, влекомой неторопливыми волами.
        Медлительный с виду Тулун, который, когда нужно, мог быть быстрым, словно ласка, метнулся к выходу и, отдернув полог, впился взглядом в степь.
        - Что там?- взвизгнул Бату-хан.- Урусы?!!
        Телохранитель хана еще несколько мгновений вглядывался в даль. Потом его глаза вновь заволокло туманом скуки и безразличия.
        Он опустил полог и повернулся к джехангиру.
        - Да, Повелитель,- кивнул тургауд.- Это мертвые урусы. Которым Орда воздает посмертные почести как великим воинам.
        Походный хан недовольно поджал губы, но ничего не ответил. Ведь если хан не соглашается с мнением всей Орды, то однажды и Орда может не согласиться с его приказом. Случается порой, что и ханам приходится повиноваться.

* * *
        Что-то мягкое ткнулось в щеку. Несильный вроде бы тычок отозвался вспышкой боли в шее. Никита закричал, но вместо крика услышал свой еле слышный стон. И с трудом приподнял каменные веки.
        Над ним стоял конь. Тот самый, ордынский, что принес на себе Семена и плененного сотника.

«Надо же, нашел,- пришла мысль. И сразу же за ней: - Где я? Что со мной?? Где все остальные???»
        И - главное - как вспышка от чжурчженьского заряда:

«Любава!!!»
        Эта последняя мысль и заставила шевелиться тело, отчаянно просящее покоя. Никита дернулся, закусил губу от боли в шее, но, пересилив себя, поднялся на ноги. Подождал, пока перестанут плясать красные круги перед глазами и отхлынет подкатившая к горлу муть, и огляделся.
        Ему повезло. Причем дважды.
        Взрыв отбросил его далеко в кусты, подальше от глаз степняков, шныряющих тут и там в поисках новых голов для страшной пирамиды, возвышавшейся посредине поля. А Любава, вторично прикрыв его собой, приняла в себя все осколки и обломки большого камнемета, причитавшиеся Никите.
        Ее истерзанное тело лежало неподалеку и сейчас над ним стоял коренастый ордынец, неторопливо доставая из чехла боевой топор.
        Боль в ушибленной ноге было можно перетерпеть. Как и муть в голове, и дрожь в теле. Никита знал, что если сейчас упадет, то больше не встанет. А значит, нужно было держаться. Любой ценой!
        Никита погладил спину стоящего рядом коня и, взяв в руку чембур, несильно хлопнул по крупу.
        Конь оказался понятливым. Он сделал шаг из-за кустов и громко фыркнул.
        Ордынец мгновенно обернулся - и тут же забыл обо всем. Его глаза стали масляными, как у сластолюбца, случайно попавшего в гарем бухарского эмира.
        - Какой красавец!- прошептал степняк, засовывая топор обратно в чехол и восхищенно цокая языком.- Ну иди, иди ко мне. Хороший конь, умный конь…
        Его руки осторожно сняли с пояса аркан, но конь, упрямо мотнув головой, отступил в кусты.

«Никуда не денется! В лесу не убежит!!!»
        Кешиктен со всех ног бросился вперед, медведем ломанулся в густые заросли - и грузно осел, напоровшись горлом на ловко подставленный засапожный нож…
        Превозмогая дурноту, Никита затащил мертвого ордынца поглубже в кусты и, разобравшись с завязками вражьего доспеха, стащил его с мертвого тела и натянул на себя.
        Доспех оказался маловат, но сейчас было не до удобств. Железная маска шлема скрыла половину лица, а с остальным уж как-нибудь разберемся.
        Никита вышел из-за кустов. Подойдя к мертвой Любаве, он поднял ее на руки и отнес подальше, в самый бурелом, где спрятал тело меж корнями двух вековых дубов, заложив его сверху сухими ветками - на первое время лес схоронит от четвероногого, а главное, от двуногого зверья.
        - Я вернусь,- пообещал Никита.- Ты уж подожди.
        То, что он вернется, Никита знал точно. Как и то, что сейчас ему надо ехать, и чем быстрее - тем лучше. Куда? Зачем? Этого он не ведал. Бывает такое - ты знаешь, что надо сделать именно так, а не иначе. И делаешь, не задаваясь вопросами…
        Всадник выехал из леса и погнал коня через поле. Шонхор обернулся на стук копыт и присмотрелся. Что-то в посадке кешиктена показалось ему странным, но заходящее солнце било в глаза и сказать что-либо с уверенностью было сложно. Потому он не стал морочить голову лишними заботами и, вновь впрягшись в волокушу, потащил ее к дымящимся развалинам. Для того чтобы от урусского города не осталось и памяти, требовалось очень много земли и камней.

* * *
        - Не, вот ты мне скажи. Кабы ты нас не повстречал, так бы в татях и ходил?
        Кудеяр неопределенно хмыкнул.
        - Так на все воля Божья. Решил Господь, что надо мне в тати податься - я и подался. Порешил обратно - я обратно.
        Дружина князя Александра ехала лесным окоемом. Утром проехали сожженное село, где колодец был чуть не доверху забит порубленным на куски человечьим мясом. Даже видавшие виды воины не скрывали слез, засыпая тот колодец. А после долго ехали молча, с лицами бледными, словно их коснулась сама смерть, пролетая мимо.
        Ближе к закату не сказать, что отошли от увиденного, но так уж устроен человек, что наполненную до краев чашу ярости порой должно ему на время отставить в сторону. Иначе, невостребованная, перельется она через край и сожжет душу воина, превратив его в безумного зверя, рубящего в битве, не разбирая, и чужих, и своих. Потому-то сейчас и доставал Олексич расспросами разбойного атамана - не разговора ради, а чтоб чуть забыть на время увиденное. И чтобы потом в час битвы все до мелочи вспомнить.
        - Ты на Бога-то не вали,- не унимался Олексич.- Человек - он сам решает, какую ему дорогу выбрать.
        Кудеяр поднял голову, окинул взглядом окольчуженные плечи всадника и вздохнул.
        - Правду, видать, говорят в народе, что коли сила есть - всего остального не надо. Не разглядел ты в сем Божьего промысла, мил-человек. Вот скажи - не подайся я с ватагой в леса, был бы сейчас у князя Александра отряд оружных ополченцев в пять десятков числом?
        Олексич крякнул и заскреб пятерней тыльник шлема.
        - Прям не атаман разбойный, а ни дать ни взять святой праведник…
        - А праведники - они те же люди,- отозвался громадный чернобородый воин, ехавший слева.- На руках разбойника Варвара было море христианской крови, однако ж Господь простил его. И дальнейшим житием своим заслужил Варвар милость его и ныне почитается святым.
        - И что ты, Данила, в дружине делаешь?- досадливо подивился Олексич.- Тебе в монастыре самое место.
        - Придет время - приму постриг,- совершенно серьезно ответил чернобородый.- А пока князю моя рука потребна.
        - Так нельзя ж послушникам кровь проливать,- ехидно прищурился Гаврила.
        - Нельзя,- кивнул Данила. И похлопал по рукояти зачехленной железной булавы.- Сие оружие дробящее, крови от него нет.
        - Крови нет. Только шелом вместе с головой - в кашу,- хмыкнул кто-то.
        - Тут уж как получится. На все воля Божья,- смиренно отозвался бородатый витязь.
        Ехавший впереди князь ухмыльнулся.
        - Что, Гаврила, уделали тебя Кудеяр с Данилой?
        - Уделали… Вот случись битва - и посмотрим, на что годно то Кудеярово ополчение,- запальчиво возразил Олексич.
        - В битве любой воин необходим, ежели им мудрая рука управляет,- сказал князь.- Еще посмотрим, что нас впереди ждет. По всему, недолго осталось…
        Из-за леса вылетел всадник в ордынских доспехах и понесся навстречь дружине. Ратники в мгновение ока изготовились к сече, благо с самого Новгорода не снимали броней. Всего делов-то щиты на руки вздеть да мечи из ножен выхватить.
        Олексич чуть тронул коня, поравнявшись с Александром Ярославичем и готовясь в случае чего прикрыть князя. Словно сам собой в его руки прыгнул из саадака лук, еле слышно звякнула тетива, принимая ушко стрелы.
        Но князь удержал руку верного гридня.
        - Погоди.
        Похоже, всадник был один. Да и в седле держался он чудом - того и гляди вывалится.
        - Может, все ж стрельнуть от греха?- проворчал Гаврила.- Вдруг тот степняк бешеный или малахольный какой, что один на дружину кидается. Куснет еще - не оберешься…
        Но тут всадник качнулся сильнее и ничком повалился на гриву коня. Умный зверь тут же перешел на шаг.
        Сразу несколько дружинников, вогнав мечи в ножны, пришпорили коней и через несколько мгновений уже осторожно укладывали всадника на землю - ценного «языка» беречь надобно. Но когда сняли шлем-полумаску и увидели грязно-русую копну волос, вымазанную в саже и чужой крови, воины стали недоуменно переглядываться.
        - Скажи-ка, Яков,- обратился князь к своему старшему ловчему, что был родом из половцев,- могут ли быть в Орде русские воины?
        Ловчий покачал головой.
        - Сколько живу на свете, княже, не видывал такого…
        Тимоха, вернув меч в ножны, как и все, подъехал поближе рассмотреть диво - первого живого ордынца, но внезапно проворно соскочил с коня и, расталкивая дружинников, бросился к лежащему.
        - Так это ж Никитка! Наш, козельский!
        Лицо Никиты было бледным, как полотно. Тимоха пал на колени и наклонился:
        - Ты как, Никитка?
        - Живой я,- чуть слышно прошептал парень. Багровая муть застилала взгляд, но надо было держаться. Чтобы сказать главное.
        - А город?
        - Нет больше города…
        Тимоха ударил кулаком в землю и до крови закусил губу.
        - Опоздали… - сказал кто-то сзади.
        - В живых хоть остался кто?- простонал Тимоха.
        - Нет… Орда ушла… Оставили большой отряд… Они над мертвыми глумятся и сожженный град засыпают… Чтоб следа от него не осталось…
        Дружина расступилась. Спешившийся князь подошел к лежащему.
        - Давно град взяли?- спросил он.
        - Нет… Без малого восемь седьмиц держались…
        - Много ли Орда людей оставила?
        - Тех, что видел - на глаз больше пяти сотен… Точнее не знаю…
        Багровая муть брала свое. Сознание затуманивалось, но Никита больше не сопротивлялся кровавому туману. Главное он сказал, а там - будь что будет…
        - Сильно тряхнуло парнишку,- сказал пожилой мужик из ватаги Кудеяра.- Покуда за доспех дрался, поди, дубьем приложили али палицей.
        - Выживет?- с надеждой спросил Тимоха. Сейчас любой, хоть самый дальний знакомец из Козельска был для него роднее брата.
        - Куды денется?- пожал плечами мужик.- Молодой, оклемается. Свезло ему, что на нас вышел, теперь не пропадет.
        - Божий промысел в том вижу,- торжественно произнес чернобородый Данила.- Господня рука направила его упредить нас.
        - Значит так.
        Князь Александр обвел взглядом свою дружину. Сотни три конных воинов наберется. Из них лишь две - в полной броне. Свои, переславские. Остальные - горожане новгородские, кто в чем бог послал. Да еще Кудеярова ватага в пять десятков деревенских мужиков с рогатинами да охотничьими луками. Негусто…
        - Где пять сотен, там и тьма[Тьма - тысяча (старорусск.).] ,- проворчал Олексич. - Чего делать-то будем, княже? Прям в лоб ударим?
        Александр внимательно посмотрел в глаза верного гридня. Чистая душа, ни на минуту не усомнился в том, что ударим. Пусть даже тремя сотнями супротив тьмы степняков, предавших огню половину Руси.
        И отлегло от сердца. Как не победить, когда есть на русской земле такие воины?
        - Нет, Гаврила,- покачал головой князь.- Лбом об лоб не взять ордынскую тьму, ежели на них такие доспехи.
        Он кивнул на пластинчатый панцирь Никиты.
        - А как же?- вскинул брови Олексич.
        - Увидишь…

* * *
        На душе у Шонхора было погано. Когда больше года назад собирался он в свой первый поход, сердце от радости трепетало птицей и рвалось из груди навстречу битвам, звону сабель и богатой добыче, которую он, вернувшись героем, принесет в свою юрту. На деле же поход оказался резней. Жестокой и кровавой, где геройского звона сабель было немного, а вот хруста костей безоружных мужиков, баб и их малолетних детей - более чем достаточно. Хан говорил: режешь волка - режь и волчат, чтоб не выросли и не отомстили. Но всех-то не вырежешь. Лишь обозлишь до слепоты тех, кто выживет. А хорошо ли это?
        До поры Шонхор гнал эти мысли. До недавней поры. Что-то надломилось в нем тогда, у требюше, когда под платформу осадной машины бросили живых рабов. А в шатре Непобедимого углубился излом, грозя развалить надвое душу. И сейчас почему-то больше не хотелось молодому кешиктену ни славы, ни даже добычи. Хотелось лишь одного - чтобы быстрее закончился этот поход. Чтобы, вернувшись в свою нищую, пустую юрту, больше не ходить в далекие земли за кровью и стонами других людей, а просто пасти табун своего нойона и больше ничего не видеть, кроме коней, степи и утренних зорь, прекраснее которых, наверно, лишь глаза любимой девушки. Которой у Шонхора никогда не было и, скорее всего, уже не будет. Потому что какая девушка посмотрит на того, кто вернулся из похода в тысяче худших воинов Орды…
        Видимо, похожие мысли одолевали не одного Шонхора. Иначе не закричал бы радостно стоящий на холме тысячник Опозоренных, указывая плетью на выскочивший из-за леса отряд урусов, что, опустив копья, мчался сейчас по полю, втаптывая в землю всех, кто попадал под копыта их коней.
        Образ страшной дружины Евпатия Коловрата вновь возник перед глазами Шонхора. Возник - и пропал. Даже отсюда увидел Шонхор глазами степного стрелка, что не урусская отборная дружина летит по полю, а от силы сотня простых мужиков в самодельных доспехах. Которых, если подпустить на сто шагов, играючи вынесет из седел один-единственный залп мощных степных луков.
        Но не такой победы хотелось опальному нойону, приставленному командовать тысячей худших воинов. Хотелось настоящей битвы, с немногочисленными колотыми ранами, нанесенными урусскими копьями. И с сотнями отрезанных вражьих голов, недостаток которых можно позаимствовать в высокой пирамиде, посвященной Сульдэ. Бог войны уже далеко отсюда, рыщет в поисках новых битв. А хан никогда не узнает, сколько безумных урусских воинов на самом деле напало на опальную тысячу, чтобы навсегда смыть с нее своей кровью поганое клеймо.
        По всему полю степняки бросали волокуши с камнями и землей и, поймав за повод топтавшихся рядом коней, вскакивали в седла, благодаря богов и степных духов, которые услышали их молитвы и послали им битву после битвы. Причем легкую битву. Ярость хороший помощник в бою, но крепкая броня нужна воину нисколько не меньше. Первого урусам было не занимать - пирамида из голов была видна издалека. Второго им явно недоставало.
        Мудрость хана и здесь сослужила службу. Не случайно приказал он, чтобы провинившиеся на своих плечах таскали землю и камни, унизительным рабским трудом искупая вину. Свежий конь всегда нужен воину, даже воину тысячи Опозоренных. Согласно обычаю Орды, у них отобрали заводных лошадей, но хан наверняка предвидел, что судьба даст провинившимся последний шанс.
        Много ли надо для того, чтобы толпа отчаявшихся землекопов вновь стала частью Орды?
        Совсем немного.
        Увидеть врага, вскочить в седло, обнажить оружие и, вытолкнув из легких боевой клич Степи, послать вперед застоявшегося коня, желая только одного - чтобы быстрее, как можно быстрее ненавистные бородатые лица приблизились на расстояние, достаточное для того, чтобы меч или сабля смогли до них дотянуться.
        Но, наверно, урусы надеялись на легкую победу. И когда унылая толпа рабов в мгновение ока стала Ордой, они не долго думая повернули коней и ударились в бегство.
        - Уррррагххх!!!
        Торжествующий клич взлетел к небу. От слитного топота сотен копыт содрогнулась земля. Урусы убегали, но выносливый степной конь способен нести своего седока столько, сколько потребуется, в отличие от своих длинноногих собратьев, что были сейчас под урусами. Да, урусские кони способны нестись словно птицы десять и даже двадцать полетов стрелы, но потом выдыхаются, словно олени, загоняемые стаей неутомимых волков.
        Урусский отряд скрылся в лощинке между стеной сплошного леса и небольшим холмом, поросшим густым кустарником. Ничего, никуда не денутся!
        Ревущая орда, словно широкий горный поток, нашедший высохшее русло, начала стремительно втягиваться в лощину…
        И вдруг многоголосый вопль, не имеющий ничего общего с боевым кличем Степи, разодрал воздух. Кричали люди и кони, с разлету напарываясь на острые колья, что торчали из высокой - как раз в рост конного всадника - засеки, перегородившей лощину.
        До крови разрывая поводьями лошадиные пасти, пытались степняки повернуть назад несущихся коней, но сбитые с ног теми, кто напирал сзади, падали оземь, превращая стремительную атаку тысячи конников в беспорядочную свалку.
        А из леса уже летели стрелы. Лучники Кудеяра, невидимые за деревьями, били почти в упор - и каждая стрела находила цель. С пятидесяти шагов по человечьей фигуре промахнется только косой или немочный, но уж никак не охотник, с детства привычный к луку.
        Но не вся тысяча успела втянуться в лощину. Больше половины всадников смогли поворотить коней и уже устремились обратно, подальше от гибельного места, когда из-за холма навстречу им вылетела ощетиненная копьями железная волна…
        Их все равно было меньше чуть не втрое. Это понял бы любой, кто побывал хоть в одной битве. Но впереди закованных в кольчуги воинов, обнажив меч, летел всадник в сверкающих доспехах, которого слишком хорошо помнила Орда.
        Каждый знает, что после смерти великим воинам Сульдэ дает новое тело. Потому такие воины не умирают, веками перерождаясь снова и снова. И что с того, что совсем недавно по приказу Субэдэ был с почестями похоронен рязанский богатур Евпатий Коловрат, которого, утыканного обрубками стрел и копий, смогли убить лишь камнеметами? Вот он снова летит впереди своей бессмертной дружины, сам бессмертный, словно Вечное Синее Небо, и - теперь Шонхор знал это наверняка - будет возвращаться до тех пор, пока от Орды не останется даже воспоминания.
        К тому же сейчас камнеметов не было. А было лишь поле, небо и всадник, над шлемом которого словно нимб сияло заходящее солнце…
        Шонхор облегченно улыбнулся и, с размаху вонзив в землю свой меч, скрестил руки на груди. Глупо бороться с волей Неба. Иногда гораздо достойнее с улыбкой встретить неизбежное.
        Но ему повезло. Летевший на него огромный чернобородый всадник, замахнувшийся было на молодого кешиктена железной булавой, видимо, увидев перед собой безоружного, огромным усилием немного изменил направление смертельного удара, остановить который он был уже не в силах.
        Удар пришелся черенком булавы по макушке шлема. Но и этого было вполне достаточно для того, чтобы земля крутанулась перед глазами Шонхора и, приблизившись, с размаху ударила его в лицо, мгновенно отбросив далеко за край сознания крики людей, звон стали, ржание коней и весь остальной, донельзя опостылевший мир…
        Бой был коротким, но жестоким. Немногие подобно Шонхору побросали оружие при виде витязя, так похожего на погибшего урусского богатура. Но плохо приходится змее, заползшей в ножны, когда в них с размаху вгоняют отточенный клинок.
        Вбитые в узкую лощину остатки ордынской тысячи Опозоренных сопротивлялись отчаянно. Но, осыпаемые сверху стрелами Кудеяровой ватаги, стиснутые между засекой и дружиной князя Александра, к которой присоединились конные новгородские ратники, обошедшие засеку разведанной ранее лесной тропой, степняки вскоре были перебиты, несмотря на явное численное превосходство.
        Но и среди дружинников были потери…
        Князь тщательно вытер меч тряпицей и вложил его в ножны. По лощине бродили гридни, выискивая своих среди жуткого нагромождения трупов.
        - Победа, княже!
        Подъехавший Олексич, не замечая раны, счастливо улыбался надорванным ртом - видать, кончик ордынской сабли задел лицо.
        - Самое время летопись зачинать писать. Вон, Данила как раз в монахи собирался - он с летописью и совладает, как левой писать обучится.
        Невдалеке кудеяров белоглазый Ерема перевязывал чернобородому Даниле руку выше локтя - ордынская сабля начисто срезала кисть, сжимавшую булаву. Олексич сочувственно подмигнул Даниле, мол, живы - это главное. Могло и хуже случиться. Тот растерянно улыбнулся в ответ обескровленными губами.
        Князь покачал головой.
        - То не победа,- сказал он хмуро.- То так, шайку упырей истребили. На всю Орду, чую, силушки не хватило бы. Копить ее надо, силушку.
        Князь бросил взгляд в сторону громадного пожарища, что еще обильно дымилось на том месте, где совсем недавно стоял Козельск.
        - Новгород надобно укреплять на случай, коли Орда все ж вздумает до нас дойти. И крепости будем строить по Шелони-реке, подобные козельской,- коли ливонцы, шведы али Литва с запада полезут, лучшей защиты не придумаешь. А ты - летопись. Не о чем пока летописи писать. Вот кабы град оборонили…
        Князь обернулся к воинам.
        - Новгородцы! Вы покуда раненых ищите да перевязывайте. А дружина - по коням. Надобно на пожарище все перевернуть, авось кто жив остался, в подполе схоронился…
        Но, не доезжая пожарища, дружина остановилась у пирамиды из человечьих голов. Так и стояли молча. Слов не было. Лишь кулаки сжимались до каменной твердости да озабоченно косили глазами на хозяев умные кони - чуяли, что в душах людских делалось.
        Князь спешился и низко поклонился страшной пирамиде.
        - Спасибо вам, братья,- тихо произнес Александр Ярославич.- За стойкость вашу, за мужество - спасибо. И простите, коли сможете.
        Обернувшись, повелел:
        - Яков, останься с десятком молодцев. Похороните останки в одной могиле.
        И вскочил в седло.
        - Остальные - за мной…
        То, что когда-то было городскими улицами, сейчас напоминало русла ручьев. Кровь была повсюду. Сапоги по щиколотку утопали в бурой жиже, источавшей удушливый сладковато-гнилостный запах. В вязких лужах лениво барахтались сытые мухи, а от вороньего грая звенело в голове - казалось, черные хищники слетелись сюда со всего света.
        - Князю-то вашему сколько годков было?- спросил Олексич, пряча от вони лицо в платке, расшитом невестой.
        - Малой он. Только от титьки оторвался,- потерянно ответил Тимоха. Не укладывалось в голове, что это и есть его город, в котором он родился, рос, постигал воинскую науку…
        - Даже если и не зарубили нечистые, не иначе, в кровище утоп,- покачал головой Гаврила.
        Впереди них шел князь Александр с лицом белым, словно у покойника. Он уже самолично раскидал пару завалов - благо, силушки было в нем хоть отбавляй, на медведя в одиночку с рогатиной ходил - но везде были только трупы. Мужские, женские, детские… Ордынцы рубили всех без разбору, заливая город кровью его защитников.
        - Пленные после сечи есть?- хрипло спросил князь.
        - Один точно есть, с новгородцами в лощине остался,- отозвался Олексич.- Повезло ему, что меч бросил. Кудеяровы молодцы его речь перевели - грит, жить боле не хочет после содеянного.
        - Проследи, чтоб не убили,- бросил Александр, принимаясь за очередной завал из горелых бревен.- Разбойнички с новгородцами увидят, что его соплеменники сотворили - растерзают.
        Над завалом взметнулось возмущенное воронье. Стая покружила немного, лениво поорала на людей, помешавших пиршеству, и опустилась неподалеку - разбираться с обозленными людьми было опасно, и делить особо нечего - отлети на два взмаха крыла в любую сторону и снова питайся от пуза хоть до самой зимы.
        Из-под завала послышался слабый писк. Князь набрал в грудь поболе воздуху и взялся за обугленное стропило обвалившейся крыши. Подоспевшие витязи принялись помогать.
        Ррраз!
        Горелое дерево отвалилось в сторону, взметнув в воздух тучу черной сажи.
        На обожженных бревнах лицом вниз лежала старуха в простом крестьянском зипуне. Под ее правой лопаткой торчало ордынское копье, всаженное в тело по самое древко. Видать, уже после того как обвалилась изба, настигло ее то копье. А она уж из последних сил заползла под обгоревшую кровлю, из-под которой степняки поленились ее доставать.
        Писк стал слышен сильнее. И шел он из-под мертвого тела.
        Дружинники осторожно подняли труп.
        - Глянь-ка, малец! Живой?
        Меж двух бревен словно в люльке лежал ребенок в залитых кровью пеленках. Острие копья, пробив насквозь тело его спасительницы, лишь распороло холстину у горла, не причинив вреда.
        Князь шагнул вперед и поднял на руки заходящийся в крике сверток. А меж бревен остался лежать незамеченным залитый кровью старой няньки золотой крест с цепочкой, перебитой ордынским копьем.
        Крик сразу стал тише. Ребенок всхлипнул еще пару раз - и потянулся к изображенному на нагрудной броне Александра Ярославича всаднику, поражавшему копьем крылатого змея.
        - Живой,- улыбнулся князь.- Значит, и город жить будет. Что, Кудеяр, отстроишь со своими молодцами Козельск заново? В Новгородские земли, сам знаешь, тебе до поры путь заказан.
        - Отстроим, отчего не отстроить,- вздохнул подошедший атаман лесных разбойников. - Главное, князь, чтоб, случись чего, вновь подмога не опоздала.
        На лицо Александра Ярославича набежала тень.
        - Твоя правда, Кудеяр, опоздали мы сегодня с подмогой. С себя я в том вины не слагаю. Но, видит Бог, не опоздаем завтра. И впредь всегда вовремя мечи свои обнажать будем, пока не очистим Землю Русскую от нечисти. В том клянусь на этом пепелище кровью убиенных русичей. И еще клянусь, что не забудем мы той святой крови вовеки…
        Эпилог
        - Так на чем мы остановились?
        - «Жители Козельска, собрав совет, порешили не сдаваться Батыю, сказав: „Хоть наш князь и молод, но положим жизни свои за него и, здесь славу сего мира приняв, там небесные венцы от Бога примем“,- повторил послушник.
        - Истинно так, Василий. Продолжай.
        Монах погладил деревянным двуперстием чуть посеребренную сединой черную бороду.
        Отрок вновь окунул перо в чернильницу, осторожно стряхнул лишнее о край, чтобы избежать кляксы, и приготовился писать.
        - Татары же бились у града…
        - Отец Даниил, а почему надо писать «татары»?- перебил послушник.- Наш конюх Шонхорка, ну, тот, что тогда сам Козельск осаждал, а после в полон сдался и крещение принял, говаривал, будто татар-то в Орде вовсе мало было. Все больше нируны, кераиты, тангуты, меркиты, найманы…
        - Где ж мне на всех в харатье места-то взять?- развел руками монах.- Да и потом летопись - это чтоб потомки поняли, об ком речь идет. Татар-то каждый знает, а твой найман - поди пойми, кто он такой?
        Отрок вздохнул и старательно вывел сказанное. Голос монаха вновь торжественно зазвучал под сводами кельи.
        - Татары же бились у града. Желая захватить его, разбили городскую стену и взошли на вал. Жители же на ножах резались с ними и, посоветовавшись, порешили выйти на полки татарские. И, выйдя из города, иссекли пращи их и, напав на полки их, убили татар четыре тысячи и сами побиты были. Батый же, взяв город, перебил всех, не пощадив никого от отроков до младенцев, молоко сосущих. А о князе Василии до сих пор неведомо. Иные говорят, что он в крови утонул, так как мал был. Татары же, не сумея называть тот град Козельском, назвали его Злым Городом, поскольку бились они за тот город семь недель и убиты были под ним три сына темничьих. Татары же, искавшие их, не могли их найти среди множества трупов.
        Батый же, взяв Козельск, пошел в землю половецкую…
        Послушник поднял на монаха удивленные глаза.
        - И это все, отец Даниил?
        - А что еще?- в свою очередь удивился монах.
        - Так мне дядька Никита, дружинник князя Александра, что приезжал летом в монастырь поклониться иконам, сказывал, будто кроме русичей еще много людей разных народов бились за Козельск и погибли, его защищая. И называл их поименно - Ли, Григол, Кудо, Рашид… Да и о наших богатырях мы тоже почитай ничего не написали…
        - Так то ж летопись,- улыбнулся монах.- Только самое важное пишется.
        - А о князе Александре Невском, что порешил ордынских мародеров и повелел Козельск заново отстроить? И как он меня тогда спас, об том мы тоже ничего не напишем?- почти возмущенно вскричал отрок.
        Монах покачал головой.
        - Десять лет назад не велел князь ничего писать ни о себе, ни о подвигах своих. Да и потом, не пишут летописи пространно и поименно героев в них редко упоминают.
        - А если все ж пространно?- не унимался отрок.
        - Пространно в житиях святых пишут, брат Василий,- улыбнулся монах. Ему нравилась бойкая настойчивость маленького послушника.
        - Так разве ж не святой князь новгородский Александр, который двадцати лет от роду разбил шведского бискупа на Неве, а через два года - немецких рыцарей на Чудском озере?- притопнул ногой отрок, носивший имя Василий, данное ему в память о козельском князе, которого так и не нашли на пепелище сгоревшего города.- По силам ли такое обычному человеку?
        - Как знать,- развел руками монах.- Князь и поныне здравствует, дай ему Господь здоровья на многие лета. Может статься, ты и напишешь его Житие, коли на то будет Божья воля. И о нем, и о Козельске. Только давай наперво этот урок закончим, а то за разговорами до обедни ничего написать не успеем.
        - Напишу. Обо всем напишу,- прошептал отрок, вновь склоняясь над исписанным листом харатьи.- И Господь мне в том поможет, я знаю…
2005-2006 гг.
        Автор выражает искреннюю благодарность Сергею Мануковскому, Алексею Лагутенкову, Георгию Тодуа и Павлу Баранникову за помощь в создании этой книги.
        Словарь
        А
        Арха - водка из кобыльего молока.
        Б
        Байдана - разновидность кольчуги, состоящая из крупных, плоско раскованных колец.
        Бармица - кольчужная сетка, прикрепляемая к шлему для защиты шеи.
        Барон-тала - «западная страна», Тибет.
        Бахтерец - комбинированный доспех - кольчуга либо пластинчатый доспех без рукавов, усиленный металлическими пластинами.
        Батыр - богатырь.
        Богатур - богатырь, прозвище, даваемое особенно отличившимся воинам Орды. Судя по
«Сокровенному сказанию», прозвище «богатур» Субэдэ дал сам Чингисхан.
        Болт - стрела, часто без оперения, выпускаемая из арбалета либо из его увеличенных модификаций.
        Боро! (персидск.) - уйди, прочь!
        Броня, бронь, сброя - так на Руси назывался боевой доспех воина.
        Бутурлыки - поножи.
        В
        Верста - мера длины, просуществовавшая на Руси до XX века, равнялась 500 саженям (1,0668 км). Однако наравне с обычной применялась для межевания и определения расстояния между населенными пунктами межевая верста, равная 1000 саженей (2,1336 км).
        Вече - древнерусское городское народное собрание, созываемое звоном вечевого колокола для суда над преступниками или для решения иных общественных вопросов.
        Воротник (старорусск.) - охранник ворот.
        Всходы (старорусск.) - здесь широкие деревянные лестницы, ведущие на стену изнутри крепости.
        Г
        Гих, боол (тюркск.) - Бегом, раб!
        Гости - так в древней Руси называли купцов.
        Гридень - воин княжеской дружины.
        Гридница, или гридня - большое помещение для гридней, телохранителей князя, в котором князь и дружина также собирались для совещаний, пиров, церемоний и т. д.
        Д
        Даругачи - верховный начальник какого-либо рода войск.
        Десница (старорусск.) - правая рука.
        Десятский - начальник десятка в княжьей дружине.
        Детинец - название внутренней крепости в русском средневековом городе, в которой могли находиться казармы княжеской дружины и тренировочные полигоны. Часто в самом детинце строилась и резиденция князя.
        Джехангир - главнокомандующий походом, назначаемый Великим ханом.
        Джид - специальный чехол для нескольких сулиц.
        Донжон - главная башня средневекового замка.
        Дыбджиты - духи природных стихий.
        Дэв (персидск.) - демон.
        Ж
        Живота (старорусск.) - жизни.
        Жиздра - левый приток Оки, река, на берегу которой стоит Козельск.

3
        Заводной, загонный - второй, запасной конь. Степные воины всегда имели несколько коней для того, чтобы животные имели возможность отдохнуть от тяжести всадника. Имеются сведения, что ордынцы иногда имели до восьми заводных лошадей и во время атак сажали на них соломенные чучела, подкрепляя легенды об огромной численности их непобедимой армии, которая действительно была самой мощной военной силой того времени.
        Забрало (забороло) - проход для защитников в верхней части крепостной стены, защищенный с внешней стороны тыном.
        Заворина (старорусск.) - засов.
        И
        Изверг (старорусск.) - человек, живущий отдельно от общины и ведущий хозяйство самостоятельно.
        К
        Каган - титул главы государства у древних тюркских народов.
        Камилавка - головной убор из бархата в виде расширяющегося кверху цилиндра. Фиолетовая богослужебная камилавка дается священнослужителям в качестве награды за усердную службу.
        Канча - в старину на Руси название китайской шелковой ткани.
        Кебтеул (хэбтэгул) - воин ночной стражи хана, которая набиралась из гвардейцев (кешиктенов).
        Кешиктен - воин сменной гвардии, созданной по повелению Чингисхана.
        Кизяк - высушенный в виде лепешек или кирпичей навоз с примесью резаной соломы. Применялсяся на Ближнем Востоке, Кавказе и в Средней Азии как топливо и строительный материал.
        Кермес (тюркск.) - душа умершего человека по преданиям тюркских народов в зависимости от того, кем при жизни был умерший, становилась либо «ару кермесом», покровительствующим людям, либо злым духом, «дьяман кермесом», слугой Эрлика, владыки темных сил и царства мертвых.
        Кипчаки (половцы) - тюркоязычный народ, до XII века совершавший набеги на Русь. К описываемым событиям практически полностью был подчинен Ордой.
        Клобук - принадлежность облачения монаха малой схимы, головной убор в виде расширяющегося кверху цилиндра с тремя широкими лентами, спускающимися на спину.
        Княжий муж (старорусск.) - член княжьей дружины.
        Клеть (старорусск.) - кладовая, амбар.
        Колонтарь - доспех древнерусского воина, кольчужная безрукавка, усиленная металлическими пластинами.
        Коруна - головной убор богатой городской девушки в древней Руси.
        Косник - женское украшение треугольной формы, прикрепляемое к концу ленты, вплетаемой в девичью косу.
        Курень (тюркск.) - укрепленный лагерь, стойбище.
        Корзно - плащ с застежкой, элемент чаще княжеской одежды в Древней Руси.
        Л
        Лада - древнеславянская покровительница брака, семьи, любви, веселья, в данном случае отголосок языческих традиций христианской Руси.
        Ланъабан (китайск.) - «дубина с зубьями в виде волчьих клыков» - китайская палица общей длиной 1800-2200 мм. Овальная рабочая часть от трети до четверти общей длины ланъабана покрыта заточенными шипами. На торце рабочей части и рукояти крепится узкий клинок или наконечник копья.
        Лель - древнеславянский бог любви, сын Лады.
        Личина - крепящаяся к шлему металлическая маска, закрывающая лицо воина наподобие забрала рыцарского шлема.
        Локоток (старорусск.) - мера для измерения длины.
        Лусуты - духи воды.
        М
        Мангусы - демоны.
        Манул - дикий степной кот.
        Минган-богатур - «богатырь над тысячей», тысячник тумена.
        Мисюрка (старорусск.) - шлем с бармицей.
        Н
        Надолбы - бревна, вкопанные в землю с наклоном вперед, иногда заостренные. Применялись против конницы противника.
        Нанкиясу - так кочевые народы называли Китай.
        Нойон (тюркск.) - знатный ордынец.
        Нукер - дружинник, телохранитель при знатном ордынце. С ХV века термин употребляется в значении «слуга».
        О
        Обоо (тюркск.) - шаманское капище, часто в виде пирамиды, сложенной из камней.
        Обруб - бревенчатая обшивка для укрепления стен крепостного оборонительного рва.
        Огнищане (старорусск.) - от «огнище» (домашний очаг) - крупные домовладельцы.
        Одесную (старорусск.) - справа.
        Онгон (тюркск.) - предмет либо каменный идол, в шаманизме являющийся обиталищем духов-помощников или души умершего.
        Ослоп - боевая дубина, окованная железом либо утыканная металлическими шипами.
        Ормэгэн (тюркск.) - плаш без рукавов.
        Отрок - младший княжеский дружинник.
        Охотник - в Древней Руси - тот, кто согласился на что-либо по своей воле, своей охотой.
        П
        Пайцза - деревянная или металлическая прямоугольная пластина длиной около двадцати сантиметров с закругленными краями и письменами, являющаяся своеобразным документом для ордынского высокопоставленного лица.
        Пестун - учитель.
        Подсайдашный нож, подсайдашник - нож, носимый при саадаке - луке в налучье и колчане.
        Поезд (старорусск.) - обоз, караван.
        Полати - здесь проход вдоль тына с внутренней стороны крепостной стены.
        Понява (старорусск.) - тонкое беленое полотно.
        Поруб - темница, бревенчатая тюрьма.
        Пороки - древнеславянское название осадных машин вообще, чаще применяемое к камнеметам.
        Посад - торговое либо ремесленное поселение, находящееся за стенами укрепленного города.
        Прашта - старославянское название пращи. Предполагается, что и пороки (осадные машины) и Перун (бог войны у древних славян) имеют один древний корень пер - бить.
        Пращур (старорусск.) - отец прапрадеда, далекий предок. Часто употреблялось в значении общего предка всех славян.
        Престол - в церкви стол из камня или дерева, находящийся в середине алтаря.
        Приступная стена - стена крепости, наиболее удобная для штурма. Соответственно такие стены были и лучше защищены.
        Продух (старорусск.) - отверстие для доступа воздуха, небольшое окно.
        Проезжая (надвратная) башня - башня над воротами крепости, часто самая мощная из всех и наиболее защищенная.
        Р
        Разрешительная молитва - молитва, читаемая священником в конце отпевания, в которой он просит Бога разрешить умершего от грехов, сделанных им при жизни. По древней традиции в Русской православной церкви в руку умершему вкладывается лист с текстом разрешительной молитвы.
        Редут - военное полевое укрепление.
        Ромеи - так на Руси называли римлян, а также подданных Византийской (Латинской) империи.
        Рубель, рубль - если товар стоил меньше гривны, то гривну рубили на кусочки, называемые рублями, которыми и расплачивались. Первое упоминание о рубле как о полноценной русской (новгородской) денежной единице относится к концу XIII века. Также употреблялось для обозначения просто рубленого металлического бруска.
        Русское море - название Черного моря, встречающееся в русских летописях.
        С
        Саадак - специальный чехол для лука либо название всего боевого снаряжения стрелка - лука, чехла для лука, колчана и стрел.
        Сабдыки - духи гор, лесов, степей, пустынь, жилищ.
        Сар (тюркск.) - Луна.
        Седьмица (старорусск.) - неделя.
        Сипай (персидск.) - воин.
        Си-цзан - китайское название Тибета.
        Скалвы (старорусск.) - весы.
        Смарагд - старинное название изумруда.
        Срединное море - Средиземное море.
        Стрелище, перестрел - расстояние, на котором пущенная из лука стрела сохраняла убойную силу, около 200 метров.
        Сулица - короткое метательное копье.
        Сульдэ - бог войны у древних тюркских народов.
        Сурож - крупный торговый центр того времени на побережье Черного моря, ныне город Судак.
        Т
        Тарбаган - млекопитающее рода сурков.
        Тарпан - в переводе с тюркского «Летящий вперед». Предок современной лошади, объект степной охоты, полностью истребленный к началу XX века.
        Тать (старорусск.) - вор.
        Тегиляй - русский самодельный панцирь, подбитый пенькой. Иногда усиливался металлическими пластинами и фрагментами старых кольчуг.
        Торговище - здесь торг, ярмарка. Также на Руси торговищем называлась торговая площадь.
        Травень (старорусск.) - май.
        Туг (тюркск.) - штандарт, украшенный определенной эмблемой и одним или несколькими конскими хвостами. Согласно древнетюркским поверьям, в туте жил дух-покровитель войска.
        Тумен - десять тысяч воинов.
        Тургауд (турхауд) - воин дневной стражи.
        Туйдгэр - степной демон наваждения, морока.
        Тулун (тюркск.) - каменный.
        Турсук - небольшой кожаный сосуд.
        Тын - забор из вертикально укрепленных, иногда заостренных бревен
        Тьма (старорусск.) - тысяча.
        Тэнгре - верховное божество древних тюркских народов, олицетворение Вечного Синего Неба.
        Тэхэ (тюркск.) - козел.
        У
        Уин (кит.) - 33,33 метра.
        Улигерчи (тюркск.) - певец, сказитель.
        Ульфхеднар - в скандинавской мифологии воин-оборотень, обладающий способностью в боевом трансе превращаться в волка (берсерк - в медведя).
        Умбон - металлическая, обычно выступающая бляха в центре щита. Иногда выполнялась в виде заточенного клинка.
        Урусы - так ордынцы называли русских.
        Ушкуйники (старорусск.) - речные разбойники, занимающиеся грабежом на ушкуях - ладьях, вмешавших до тридцати человек.
        Ф
        Фелонь - богослужебное облачение священника. Древняя фелонь имела форму длинной до пят одежды с прорезью для головы.
        Фузилер - пехотинец XVII - XVIII вв., вооруженный кремневым ружьем - фузеей.
        X
        Халогаланн - древнее название Норвегии.
        Харатья (старорусск.) - пергамент.
        Хурут - сушеная твердая творожистая масса, использовавшаяся кочевниками в качестве сухпайка.
        Хуса (тюркск.) - баран.
        Ц
        Царьград - древнерусское название Константинополя, столицы Латинской империи.
        Ч
        Чекан - боевой топор с обухом, напоминающим по форме молоток для чеканки с клювообразным клинком.
        Чембур - третий повод уздечки, на котором водят или за который привязывают верховую лошадь.
        Чи - китайская мера длины, равная 0,33 метра.
        Чингизид - родственник Чингисхана.
        Чулун (тюркск.) - каменный.
        Ш
        Шатар - вариант шахмат, распространенных в древности среди кочевых народов (зайцы и петухи - аналоги пешек в шатар, тигр и собака - аналоги ферзя в шатар).
        Шенъ-би-гун (китайск.) - божественный лук.
        Шонхор (тюркск.) - кречет.
        Шуйца (старорусск.) - левая рука.
        Шулма (тюркск.) - ведьма.
        Шулмус (тюркск.) - демон.
        Я
        Яблоко меча - округлое навершие на конце рукояти европейского и русского меча, служащее противовесом клинку.
        Ярило - древнеславянский бог солнца и плодородия.
        Wolf (нем.) - волк.
        notes
1
        Клобук - принадлежность облачения монаха малой схимы, головной убор в виде расширяющегося кверху цилиндра с тремя широкими лентами, спускающимися на спину.

2
        Харатья - пергамент (старорусск.).

3
        Здесь и далее авторский перевод со старославянского. Ипатьевская летопись, Галицко-Волынский свод, «Побоище Батыево».

4
        Заводной - второй, запасной конь. Степные воины всегда имели несколько коней для того, чтобы животные имели возможность отдохнуть от тяжести всадника. Имеются сведения, что ордынцы иногда имели до восьми заводных лошадей и во время атак сажали на них соломенные чучела, подкрепляя легенды об огромной численности их непобедимой армии, которая действительно была самой мощной военной силой того времени.

5
        Урусы - так ордынцы называли русских.

6
        Хан Бату - хан Батый (1208-1255), ордынский хан, внук Чингисхана, предводитель степной Орды в завоевательных походах в Восточную Европу.

7
        По мнению современных историков, понятие «монголо-татары» в корне неверно. Введено оно было в 1823 году профессором Санкт-Петербургского университета П. Наумовым и до недавнего времени использовалось в русской историографии. «Татарами» называли ордынцев в русских летописях, относя этот термин ко всем тюркским народам. Оно и понятно - не до выяснения этноса завоевателей было летописцам, когда ихние города жгли у них на глазах. Но еще Н. М. Карамзин отмечал: «Ни один из нынешних народов татарских не именует себя татарами, но каждый называется особенным именем земли своей…» Более того, судя по тексту «Сокровенного сказания», жизнеописания Чингисхана, составленного его современниками, татары были заклятыми врагами Орды. (Сокровенное сказание, § 214 «…когда мы сокрушили ненавистных врагов татар, этих убийц дедов и отцов наших, когда мы, в справедливое возмездие за их злодеяния, поголовно истребили татарский народ, примеряя детей их к тележной оси, тогда спасся и скитался одиноким бродягой татарин Харгил-Шира…») Так что
«монголо-татары» в этническом смысле - это не современные монголы и не татары, а именно Орда завоевателей, состоящая из многих степных племен, объединенных волей одного человека - Чингисхана. Поэтому понятие «монголо-татары» с полным правом можно заменить определением, данным крупнейшим историком и ученым Средневековья Рашид-ад-дином (1247-1318) в его «Сборнике летописей»: «тюркские племена, прозвание которых было монголы». Само же слово «Орда» в переводе есть не что иное, как название военной организации многих кочевых племен, созываемой для набега либо для обороны. В этих случаях помимо верховного хана выбирался походный хан Орды - джехангир. Для покорения пространств к северу от Каспийского и Черного морей джехангиром был выбран Бату-хан (Батый).

8
        Чингизид - родственник Чингисхана (тюркос.).

9
        Тумен - десять тысяч воинов (тюркос.).

10
        Субэдэ (Субудай) - крупный военачальник Чингисхана и Бату-хана, историческая личность. Непобедимый - прозвище Субэдэ.

11
        Нукер - дружинник, телохранитель при нойоне - знатном ордынце. С XIV века термин употребляется в значении «слуга» (тюркск.).

12
        Пайцза - деревянная или металлическая прямоугольная пластина длиной около двадцати сантиметров с закругленными краями и письменами, являющаяся своеобразным документом для ордынского высокопоставленного лица (тюркск.).

13
        Стрелище, перестрел - расстояние, на котором пущенная из лука стрела сохраняла убойную силу, около 200 метров.

14
        Великая Яса - свод законов степных кочевников, авторство которого приписывали Чингисхану.

15
        Чжурчжени - племена северной Маньчжурии, завоевавшие в XII веке Северный Китай и основавшие империю Цзинь (в переводе с китайского - Золотая Империя), к описываемому времени полностью уничтоженную Ордой.

16
        Саадак - специальный чехол для лука либо название всего боевого снаряжения стрелка - лука, чехла для лука, колчана и стрел (тюркск).

17
        Изверг - человек, живущий отдельно от общины и ведущий хозяйство самостоятельно (старорусск.).

18
        Дикое поле - историческое название степей между Доном, верхней Окой и левыми притоками Днепра и Десны, с просторов которой на Русь совершали набеги кочевые племена.

19
        Гридень - воин княжеской дружины (старорусск.).

20
        Детинец - название внутренней крепости в русском средневековом городе, в которой могли находиться казармы княжеской дружины и тренировочные полигоны. Часто в самом детинце строилась и резиденция князя (старорусск.).

21
        Лада - древнеславянская покровительница брака, семьи, любви, веселья, в данном случае отголосок языческих традиций христианской Руси.

22
        Травень - май (шарорусск.).

23
        Битва объединенного войска русских князей и половцев с Ордой на реке Калке произошла в 1223 году и окончилась полным разгромом русско-половецкого войска из-за отсутствия единого командования среди княжеских войск, а также по вине половцев, в панике опрокинувших русский строй.

24
        Яблоко меча - округлое навершие на конце рукояти европейского и русского меча, служащее противовесом клинку.

25
        Полати - здесь проход вдоль тына с внутренней стороны крепостной стены (старорусск.).

26
        Тын - забор из вертикально укрепленных, иногда заостренных бревен.

27
        Крепостной самострел - русский аналог европейской баллисты, широко распространенный на Руси в X-XV веках, но почему-то слабо отраженный в исторических исследованиях, как и обычный самострел - аналог европейского арбалета.

28
        Отрок - младший княжеский дружинник (старорусск.).

29
        Сажень - древняя (прямая) сажень определялась расстоянием между большими пальцами разведенных в сторону рук человека и была равна примерно 152 см. В 1835 году указом Николая I длина сажени стала равна 7 английским футам (2,1336 м).

30
        Броня, бронь, сброя - так на Руси назывался боевой доспех воина.

31
        Заворина - засов (старорусск.).

32
        Пестун - учитель (старорусск.).

33
        Ушкуйники - речные разбойники, занимающиеся грабежом на ушкуях - ладьях, вмещавших до тридцати человек (старорусск.).

34
        Ярило - древнеславянский бог солнца и плодородия.

35
        Десница - правая рука (старорусск.).

36
        Прашта - старорусское название пращи. Предполагается, что и пороки (осадные машины) и Перун (бог войны у древних славян) имеют один древний корень «пер» - бить.

37
        Лель - древнеславянский бог любви, сын Лады.

38
        Царьград - древнерусское название Константинополя, столицы Латинской империи.

39
        Ромеи - так на Руси называли римлян, а также подданных Византийской (Латинской) империи.

40
        Нанкиясу - так кочевые народы называли Китай.

41
        Кебтеул (хэбтэгул) - воин ночной стражи хана, которая набиралась из гвардейцев (кешиктенов) (тюркск.).

42
        Богатур - богатырь, прозвище, даваемое особенно отличившимся воинам Орды. Судя по
«Сокровенному сказанию», прозвище «богатур» Субэдэ дал сам Чингисхан. «Сокровенное сказание» - литературный памятник XIII века, жизнеописание Чингисхана. Имеются предположения, что он был составлен его современниками (тюркск.).

43
        Батыр - богатырь (тюркск.).

44
        Потрясатель Вселенной - прозвище Чингисхана.

45
        Арха - водка из кобыльего молока (тюркск.).

46
        Мангусы - демоны (тюркск.).

47
        Курень - укрепленный лагерь, стойбище (тюркск.).

48
        Туг - штандарт, украшенный определенной эмблемой и одним или несколькими конскими хвостами. Согласно древнетюркским поверьям, в туге жил дух-покровитель войска (тюркск.).

49
        Смарагд - старинное название изумруда.

50
        Хурут - сушеная твердая творожистая масса, использовавшаяся кочевниками в качестве сухпайка (тюркск.).

51
        Сулица - короткое метательное копье (старорусск.).

52
        Джехангир - главнокомандующий походом, назначаемый Великим ханом (тюркск.).

53
        Чулун - «Каменный» (тюркск.).

54
        Каган - титул главы государства у древних тюркских народов.

55
        Кипчаки (половцы) - тюркоязычный народ, до XII века совершавший набеги на Русь. К описывемым событиям практически полностью был подчинен Ордой.

56
        Гости - так в древней Руси называли купцов.

57
        Русское море - название Черного моря, встречающееся в русских летописях.

58
        Сурож - крупный торговый центр того времени на побережье Черного моря, ныне город Судак.

59
        Болт - стрела, часто без оперения, выпускаемая из арбалета либо из его увеличенных модификаций.

60
        Чекан - боевой топор с обухом, напоминающим по форме молоток для чеканки с клювообразным клинком.

61
        Поезд - обоз, караван (старорусск.).

62
        Торговище - здесь торг, ярмарка. Также на Руси торговищем называлась торговая площадь.

63
        Срединное море - Средиземное море.

64
        Рубель, рубль - если товар стоил меньше гривны, то гривну рубили на кусочки, называемые рублями, которыми и расплачивались. Первое упоминание о рубле как о полноценной русской (новгородской) денежной единице относится к концу XIII века.

65
        Посад - торговое либо ремесленное поселение, находящееся за стенами укрепленного города.

66
        Канча - в старину на Руси название китайской шелковой ткани.

67
        Ослоп - боевая дубина, окованная железом либо утыканная металлическими шипами (старорусск.).

68
        Вече - древнерусское городское народное собрание, созываемое звоном вечевого колокола для суда над преступниками или для решения иных общественных вопросов.

69
        Жиздра - левый приток Оки, река, на берегу которой стоит Козельск.

70
        Поруб - темница, бревенчатая тюрьма (старорусск.).

71
        Тать - вор (старорусск.).

72
        Скалвы - весы (старорусск.).

73
        Локоток - мера для измерения длины (старорусск.).

74
        Седъмица - неделя (старорусск.).

75
        Сулея - посудина с горлом, фляжка (старорусск.).

76
        Ланъабан - «дубина с зубьями в виде волчьих клыков» - китайская палица общей длиной 1800-2200 мм. Овальная рабочая часть от трети до четверти общей длины ланъабана покрыта заточенными шипами. На торце рабочей части и рукояти крепится узкий клинок или наконечник копья (китайск.).

77
        Огнищане - от «огнище» (домашний очаг) - крупные домовладельцы (старорусск.).

78
        Княжий муж - член княжьей дружины (старорусск.).

79
        Чи - китайская мера длины, равная 0,33 метра.

80
        Обруб - бревенчатая обшивка для укрепления откосов крепостного оборонительного рва (старорусск.).

81
        Надолбы - бревна, вкопанные в землю с наклоном вперед, иногда заостренные. Применялись в то время против коннииы противника (старорусск.).

82
        Всходы - здесь широкие деревянные лестницы (старорусск.).

83
        Имеется в виду Русская Правда - свод законов, введенных Великим князем киевским Ярославом Мудрым (1019-1054) и впоследствии дополненный его сыновьями.

84
        Продух - отверстие для доступа воздуха, небольшое окно (старорусск.)

85
        Забрало, забороло - проход для защитников в верхней части крепостной стены, защищенный с внешней стороны тыном (старо-русск.).

86
        Проезжая (надвратная) башня - башня над воротами крепости, часто самая мощная из всех и наиболее защищенная.

87
        Десятский - начальник десятка в княжьей дружине (старо-русск.).

88
        Джид - специальный чехол для нескольких сулиц.

89
        Кизяк - высушенный в виде лепешек или кирпичей навоз с примесью резаной соломы. Применялся на Ближнем Востоке, Кавказе и в Средней Азии как топливо и строительный материал (тюркск.).

90
        Рубль - здесь: рубленый брусок металла.

91
        Колонтарь - доспех древнерусского воина, кольчужная безрукавка, усиленная металлическими пластинами.

92
        Гридница, или гридня - большое помещение для гридней, телохранителей князя, в котором князь и дружина также собирались для совещаний, пиров, церемоний и т. д. (старорусск.).

93
        Шулмус - демон (тюркск.).

94
        Бармица - кольчужная сетка, прикрепляемая к шлему для защиты шеи (старорусск.).

95
        Личина - крепящаяся к шлему металлическая маска, закрывающая лицо воина наподобие забрала рыцарского шлема (старорусск.).

96
        Бахтерец - комбинированный доспех - кольчуга либо пластинчатый доспех без рукавов, усиленный металлическими пластинами (старорусск.).

97
        Бутурлыки - поножи (старорусск.).

98
        Манул - дикий степной кот.

99
        Даругачи - верховный начальник какого-либо рода войск (тюркск.).

100
        Загонный конь - запасной (старорусск.).

101
        Чембур - третий повод уздечки, на котором водят или за который привязывают верховую лошадь.

102
        Байдана - разновидность кольчуги, состоящая из крупных, плоско раскованных колец (старорусск.).

103
        Империя Цзинь - Золотая империя чжурчженей, в XII-XIII веках н. э. расположенная на территории современного Северного Китая и уничтоженная туменами Чингисхана под предводительством Субэдэ.

104
        Си-цзан - китайское название Тибета.

105
        Барон-тала - «западная страна», Тибет (тюркск.).

106
        Боро! - уйди, прочь (персидск.).

107
        Сипай - воин (персидск.).

108
        Дэв - демон (персидск.).

109
        Тарпан - в переводе с тюркского «летяший вперед». Предок современной лошади, объект степной охоты, полностью истребленный в начале XX века.

110
        Халогаланн - древнее название Норвегии.

111
        Шатар - вариант шахмат, распространенных в древности среди кочевых народов (тюркск.).

112
        Аналоги пешек в шатар.

113
        Аналоги ферзя в шатар.

114
        Сабдыки - духи гор, лесов, степей, пустынь, жилищ (тюркск.).

115
        Лусуты - духи воды (тюркск.).

116
        Минган-богатур - «богатырь над тысячей», тысячник тумена (тюркск.).

117
        Дыбджиты - духи природных стихий (тюркск.).

118
        Шень-би-гун - божественный лук (китайск.).

119
        Пороки - древнеславянское название осадных машин вообще, чаще применяемое к камнеметам.

120
        Кайфэн - столица Золотой Империи Цзинь, захваченная Ордой в 1233 году.

121
        Воротник - охранник ворот (старорусск.).

122
        Тарбаган - млекопитающее рода сурков.

123
        Умбон - металлическая, обычно выступающая бляха в центре щита. Иногда выполнялась в виде заточенного клинка.

124
        Библия. Исход, 13, 31.

125
        Библия. Псалтирь, псалом 98, 7.

126
        Библия. Бытие, 27, 40.

127
        Гих, боол! - Бегом, раб (тюркск.).

128
        Wolf - волк (нем.).

129
        Понява - тонкое беленое полотно (старорусск.).

130
        Коруна - головной убор богатой городской девушки в древней Руси (старорусск.).

131
        Донжон - главная башня средневекового замка.

132
        Ульфхеднар - в скандинавской мифологии воин-оборотень, обладающий способностью в боевом трансе превращаться в волка (берсерк - в медведя).

133
        Фелонь - богослужебное облачение священника. Древняя фелонь имела форму длинной до пят одежды с прорезью для головы.

134
        Тегиляй - русский самодельный панцирь, подбитый пенькой. Иногда усиливался металлическими пластинами и фрагментами старых кольчуг (старорусск.).

135
        Разрешительная молитва - молитва, читаемая священником в конце отпевания, в которой он просит Бога разрешить умершего от грехов, сделанных им при жизни. По древней традиции в Русской православной церкви в руку умершему вкладывается лист с текстом разрешительной молитвы.

136
        Живота - жизни (старорусск.).

137
        Одесную - справа (старорусск.).

138
        Сар - Луна (тюркос.).

139
        Шонхор - кречет (тюркск.).

140
        Турсук - небольшой кожаный сосуд (тюркск.).

141
        Окcитания - средневековое название южной Франции.

142
        Редут - военное полевое укрепление.

143
        Фузилер - пехотинец XVII-XVIII вв., вооруженный кремневым ружьем - фузеей.

144
        Исторический факт обороны Козельска от войск Наполеона.

145
        Шуйца - левая рука (старорусск.).

146
        Пращур - отец прапрадеда, далекий предок. Часто употреблялось в значении общего предка всех славян (старорусск.).

147
        Налучье - чехол для хранения и ношения лука.

148
        Подсайдашный нож, подсайдашник - нож, носимый при саадаке - луке в налучье и колчане.

149
        Мисюрка - шлем с бармицей (старорусск.).

150
        Клеть - кладовая, амбар (старорусск.).

151
        Камилавка - головной убор из бархата в виде расширяющегося кверху цилиндра. Фиолетовая богослужебная камилавка дается священнослужителям в качестве награды за усердную службу.

152
        Библия, Первое послание к коринфянам, 15, 58; 16, 23; 16, 24.

153
        Исторический факт. Так ордынцы сжигали города.

154
        Прясло - часть крепостной стены, расположенная между двумя башнями.

155
        Уин - 33,33 метра (кит.).

156
        Охотник - здесь: тот, кто пошел в битву по своей воле, своей охотой.

17
        Шулма - ведьма (тюркск.).

158
        Престол - в церкви стол из камня или дерева, находящийся в середине алтаря.

159
        Косник - женское украшение треугольной формы, прикрепляемое к концу ленты, вплетаемой в девичью косу (старорусск.).

160
        Библия, Первое соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, 4, 18.

161
        Библия, Псалтирь, псалом 67.

162
        Намек на строки из «Сокровенного сказания» (перевод С. А. Козина): § 195.
        Плетью им служат мечи,
        В пищу довольно росы им,
        Ездят на ветрах верхом.
        Мясо людское - походный их харч,
        Мясо людское в дни сечи едят.
        С цепи спустили их. Разве не радость?
        Долго на привязи ждали они!
        Да, то они, подбегая, глотают слюну.
        Спросишь, как имя тем псам четырем?
        Первая пара - Чжебэ с Хубилаем.
        Пара вторая - Чжельмэ с Субэдэ.

163
        Тьма - тысяча (старорусск.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к