Чумные Максим Николаевич Сиряченко
        Ванесса Аретин, дочь капитана Солта, живет на самом краю света: в совсем молодом поселении, лежащем на другом берегу бескрайнего моря, в месте, отдаленном от ближайшего города на многие сотни миль. Мало кто знает о ее прошлом. Мало кто знает, что Ванесса - потомок некогда знатного рода, а ее отец, вынужденный почти все время проводить в море - разжалованный адмирал флота. Мало кто знает, что отца Ванессы разжаловали за дезертирство, когда он, пытаясь спасти дочь от смерти, приказал фрегату сняться с якоря и держать курс на Зеленый берег. С тех пор прошло десять лет. Десять лет спокойной и размеренной жизни, то, чего Ванесса так хотела после ужасной трагедии, навсегда изменившей ее жизнь. Но даже спустя все эти годы кошмар возвращается к ней. Страшная судьба преследует девушку, вот-вот норовя вновь обрушить на нее череду трагедий и утрат.
        МАКСИМ НИКОЛАЕВИЧ СИРЯЧЕНКО
        ЧУМНЫЕ
        I
        Звук скрипящих на ветру снастей и бьющихся о борт корабля волн заполнял собой все. От него не было спасения даже в уединенной каюте капитана. Старый, уже списанный на гражданскую службу фрегат «Гордый», казалось, скрипел всем своим существом. На палубе к скрипу корабельных снастей и шуму волн присоединялся рокот близкого шторма. Черные тучи, завитые в спираль, собирались вокруг иссиня-черного провала в небе, образуя огромное демоническое око. Молнии то и дело сверкали, мимолетно разгоняя штормовые сумерки, раздавался грохот грома, страшной силы ветер двигал море в какой-то полусотне лиг от корабля. Каждый член команды был напряжен в тот момент, на палубу и трюм опустилось мрачное молчание. Корабельный кок, который буквально жил готовкой и постоянно стряпал на своей кухне хотя бы сухари, сидел на табурете в кампусе, испуганный, нервно жевал передними зубами шляпу и, стиснув челюсти, читал молитву. Матросы и юнги выполняли свою обычную работу, но в гробовом молчании и с хмурыми лицами обреченных на поражение воинов. Оружейники и гребцы не при веслах, сидящие без дела, не доставали бутыли с горилкой,
чтобы повеселиться или скоротать день. Пурсер перестал канительно распределять известные остатки провианта на неизвестный остаток недель и ходил взад-вперед по узеньким коридорчикам трюма, звеня связкой ключей, точно привидение цепями. Вся команда, совсем как измотанная постоянными сражениями хоругвь, которой выпала самая тяжелая доля в решающей битве, ждала либо рока, либо решения капитана. На всем фрегате только один человек внешне казался спокойным. Это был Филипп Эстер, королевский лекарь.
        Филипп стоял у самого борта и смотрел на шторм. Когда-то давно, когда он еще ребенком плыл на рыбацкой лодке в море, к счастью, вблизи берега, его выбросило за борт неожиданно большой волной. Тогда он не умел плавать и чуть не утонул, и сам не помнил, каким образом провел в соленой воде больше часа, прежде чем его нашли и подобрали. Этот час в море иногда снился лекарю в его кошмарах. У Филиппа были свои страхи, из которых только один был реальным: страх быть выброшенным за борт и так и остаться в море. Этот страх был особо силен, потому что был единственным из реальных страхов лекаря, все остальные существовали только в его голове, и Филипп это знал. Только вот теперь этот единственный реальный страх отошел на десятый план, от него осталось лишь непонятное волнение. Все из-за шторма вдали.
        Зрелище было для него новым, а буйство стихии завораживало и пленило, и его пытливый ум старался увидеть и запомнить как можно больше. Почти всю свою жизнь он положил на алтарь науки и лишь немногим меньше жил при королевском дворе. Появление этого человека на старом фрегате стало неожиданностью для многих, в том числе и для Филиппа, который сам до конца не верил, что получит согласие на свою просьбу, однако король сам одобрил поездку своего лучшего лекаря в новый свет. Официально целью этого путешествия был поиск лекарства от чумы и других неизлечимых болезней. Сам Филипп утверждал, что нет неизлечимых болезней, нужно только знать, где искать, и его поиски, в конце концов, привели его на другую сторону Серединного моря. Уже сейчас Филипп ощущал, что эта часть мира совсем другая. Здесь все было другим: вода, ее цвет и соленость, воздух, небо, звезды были другими. И штормы. Еще задолго до своей командировки он слышал, что в этой части света штормы особенно свирепые, и что плыть через них отважится либо глупец, либо храбрец, либо помазанный Богами. Либо Лекнуиром, Дьяволом. Но полное представление
он получил, только увидев один из них своими глазами. И решил для себя, что лучше, чем плыть через такой шторм под защитой пяти Бессмертных, может быть только решение не плыть через него. Самое мудрое решение. Ураганный ветер срывал с поверхности моря воду и уносил куда-то вдаль, с неба хлестал непрерывный поток такой же темной воды, а завывания ветра порой напоминали рев исполинской трубы. И, конечно же, иссиня-черное демоническое Око в небе. Филиппу шторм казался вратами в Ад, пастью могущественного демона. К счастью, шторм был еще достаточно далеко, и над кораблем пока что нависали обычные серые облака. Однако, если не принимать во внимание ад, разверзшийся в небесах в полусотне лиг от корабля, только болезненно-серая пелена над морем говорила о приближении дождя. Если держать дистанцию, то дождь - наибольшее, что может им угрожать. Больное серым цветом небо было с виду полностью обескровлено, выпито досуха штормом, выглядевшим, как опухоль или присосавшийся набухший паразит, и лекарь сомневался, что хоть один клочок его одежды промокнет в этот день.
        Однако он ошибся. Стоило ему подумать о промокшей одежде, как Филиппу на перчатку и рукав упали несколько капель дождя. Вода на руке как бы напомнила ему о том, что существует мир за пределами его мыслей, что он не замер, что он реален и не ждет его. Лекарь на время оторвался от мрачных мыслей и посмотрел на небо. Он с минуту искал что-то глазами, и, наконец, нашел - неяркое белесое пятно, отмечавшее то место, где было солнце.
        «Сейчас не до свежего воздуха» - одернул он себя и снова перевел взгляд на море. Однако после всех этих дней, на протяжении которых он маялся с больным и жутко нервничал каждый час, каждую минуту, желание чуть-чуть развеяться было слишком велико. Такая простая вещь, как свежий воздух и ветер, казались Филиппу сущим избавлением, винным оазисом, источником живой влаги посреди пустыни. Лекарь чуть приспустил воротник плотной кожаной куртки под плащом. Такую легкую броню из выделанной кожи носили королевские оружейники, она была легкой и удобной, не стеснявшей движений, но Филипп выбрал ее потому, что она своим высоким воротником полностью закрывала шею. Плащ поверх нее был только предосторожностью. Стоило Филиппу опустить воротник, как он почувствовал прикосновение холодного влажного ветра, и тут же - тепло солнца, скрытого за плотными серыми тучами. Лекарь подцепил пальцем край белой полотняной маски и аккуратно приподнял ее. Свет упал на подбородок. Боли он не почувствовал. Тогда Филипп снял маску целиком.
        Он закрыл глаза и вздохнул, с наслаждением ощущая тепло солнца и запах соленого моря. На мгновение он вспомнил детство, когда болезнь еще не настигла его, когда он мог гулять под открытым небом без плаща, маски и перчаток; вспомнил знойное лето и игры с другими детьми, купание в реке и рыбалку с тростниковой удочкой. Вспомнил, как тогда воздух от жары становился вязким настолько, что было тяжело дышать, как он вяз в нем, точно муха в меду, и как спасал от жары уже давно пересохший ручей. На его бледном лице появилась улыбка. Как давно это было, кажется, что прошли века.
        Лицо у лекаря было молодым, с профилем, достойным быть опечатанным на стороне серебряной кроны, и его можно было бы назвать красивым, не будь оно мертвенно, совершенно белым, с обескровленной полупрозрачной кожей, не будь видна каждая прилегающая к ней артерия, вена и сосуд в отдельности, вполне себе полнокровные. Вся его одежда скрывала почти мраморный цвет кожи: плащ, перчатки, маска, плотная кожаная куртка и такие же штаны, не оставлявшие ни одного открытого участка тела. Когда-то он мог находиться на свету без плаща, перчаток и маски, очень давно, но мог, до болезни. Теперь ему редко выпадал случай вот так стоять под солнцем, не укрываясь от него ни навесом, ни маской с плащом. От недостатка солнечного света его кожа приобрела этот болезненный бледный цвет. Но сейчас эти проблемы отошли на второй план. Свежий воздух и солнечный свет только слегка успокоили его. Со стороны казалось, что Филипп был спокоен, однако внутри у него ворочалось то же беспокойство, почти страх, которое сейчас испытывали все моряки.
        Моряки… Вряд ли кого-либо из команды фрегата можно было испугать штормом. Это были опытные мореплаватели, многие из которых только что возвращались с очередной Северной войны. И ни их, ни Филиппа не пугал страшный шторм, мимо которого они плыли. Капитан сознательно отдал приказ плыть параллельным к линии движения шторма курсом в надежде разминуться с ним и пристать к Зеленому берегу на два-три дня позже, не подвергая риску команду и корабль. Команда не привыкла обсуждать приказы капитана, который провел их через две Северные войны и не один шторм. К тому же, еще до ссоры, капитан был лучшим другом Филиппа, и лекарь хорошо знал возможности своего давнего друга, бывшего адмирала королевского флота, и не имел ничего против этого решения. До вчерашнего дня.
        Капитан Солт неожиданно заболел ровно девять дней назад. Ситуация была не из лучших. На корабле, посреди моря, невозможно было приготовить лекарство, не было ни места для алхимических аппаратов, ни ингредиентов, а качка мешала бы работе. Однако капитан держался стойко, симптомы указывали на обычное отравление, пусть и несколько затяжное. Пришлось ограничиться обильным питьем, солевой повязкой и диетой. Филипп уже осмелился надеяться, что неизвестная ему болезнь пройдет сама собой, когда положение дел ухудшилось до крайности. Спустя неделю, на восьмой день, болезнь ударила всей своей силой. Капитану стало хуже, начался сильный жар, мокрый кашель, на коже начали появляться бубоны. Начались проблемы с памятью: он пытался считать, но сбивался со счета, так и не доходя до двадцати, не мог вспомнить, сколько дней лежит на койке, пробовал называть имена членов своей команды, но забывал тех, что назвал, стоило ему начать вспоминать имена других. Но самое страшное творилось с его кровью: она начала приобретать темный, почти черный оттенок и густеть. Обильное питье немного облегчало состояние больного, но
все прекрасно понимали, что водой болезнь не вылечить. Вода, хоть и входит в состав абсолютно всех лекарственных декоктов, эликсиров, отваров и препаратов, не является активным компонентом. Лечение Филиппа было разве что попытками лечения теми методами, кои имелись под рукой. Соляные повязки вытягивали вместе с водой токсины из плоти и органов, над которыми накладывались, вода восполняла баланс влаги в теле и также выводила токсины, диета и легкая голодовка снижала отравление тела и давала кишечнику с желудком прийти в себя. Но вода есть вода, повязка - не панацея, а сухари есть лишь сушеный хлеб. Вся помощь, какую Филипп оказывал больному, имела только одну цель и задачу: выиграть капитану время, помочь ему дожить до вида берега на горизонте, как можно быстрее пристать к цивилизации, весьма относительной, и там уже приняться за болезнь как подобает медику. Путь в море следовало сократить любыми доступными способами. Приказ капитана плыть параллельным курсом к шторму, отданный им еще до помрачения памяти, в один день стал проблемой. Ведь сам шторм шел наперерез кораблю и вдоль берега, так что время,
потраченное на обход шторма, приравнивалось к времени простаивания на мели с опущенным якорем. Филипп надеялся уговорить капитана сменить курс и плыть прямо к Зеленому берегу, но это означало бы плыть через шторм. Одиннадцать лет дружбы с Солтом подсказывали лекарю, что он не согласится повести корабль со своими людьми через такую свирепую бурю ради спасения своей жизни. Только двоих капитан ценил больше себя, своего здоровья и жизни, этими двумя были его король и его, Солта, корабль, и губить фрегат ради спасения себя самого он не решился бы никогда.
        Филипп еще раз вспомнил все возможные уговоры, которые пришли ему на ум за прошедшую ночь. Ни один из них не мог бы заставить капитана сменить курс хотя бы на дюйм. Лекарь устало выдохнул и помял в руке снятую маску. Он все равно уговорит друга плыть прямым курсом и вылечит его. По-другому быть просто не может.
        «Если я успею до того, как он перестанет понимать человеческую речь и сам забудет слова» - мрачно подумал Филипп. Подобный случай он тоже учитывал. Как алхимик, он имел много врагов, и такая жизнь научила его, во-первых, планировать очень многие варианты заранее, во-вторых, не недооценивать тех, кого он привык считать врагами. Как лекарь, среди врагов он имел болезни. А те, как бы невозможно и нелепо это не прозвучало, случалось, оказывали более коварными, чем люди.
        Еще какое-то время лекарь стоял и смотрел на море, погруженный в свои мысли. Больше всего ему хотелось услышать крик дозорного, занявшего место в корзине на главной мачте: «Земля!». Разумеется, этого не могло произойти, до Зеленого берега было еще, по меньшей мере, два дня пути. Открытые не так давно новые земли лежали на другой стороне гигантского Серединного моря, чтобы пересечь его, требовался почти целый месяц. График у фрегата был плотный. Списанный корабль возил припасы и поселенцев в новый свет раз в полгода, но в этот раз поселенцев на борту не было. Только припасы и разные предметы для торговли.
        Говоря честно, власть имущие были бы рады бросить это геморройное поселение на другом конце мира на произвол судьбы. Одни настаивали на этом, другим мешал гуманизм и понимание того, что поселенцы откажутся вернуться, а без торговых связей не протянут. Железным аргументом банкиров и казначеев были значительные убытки, и прибыль от торговли, которая вызывала смех сквозь слезы. Но как бы не бились лбами об пол казначеи, банкиры и все недовольные, слово короля было монолитным гранитным валуном, своим весом способным склонить чашу в любую сторону при любом раскладе. И заодно сломать и смять весы, чтобы вопрос более никогда не поднимался.
        В какой-то момент Филипп вспомнил, что уже долго стоит у палубы. Конечно, капитан наверняка спит, и будить его раньше времени не стоит, Солту нужны силы для борьбы с болезнью. Лекарь достал из кармана кожаной куртки карманные часы на цепочке. Очень ценный даже в южной части Десилона предмет. В нем есть свои мастера-часовщики, но умелый народ с гор Задушшел делает самые точные и надежные, притом на редкость искусно. Что не так удивительно, учитывая их социальный строй, в котором одним из самых привилегированных сословий были потомственные ремесленники и каменотесы.
        На часах был полдень. Это значило, что Филипп уже три часа стоял у борта без дела. Лекарь убрал часы обратно в карман и надел маску. Подобное бездействие воспринялось им как огромный пробел в его работе. Пора было возвращаться к делам, спуститься в каюту и проверить капитана. Надев маску на лицо и поправив воротник так, чтобы между ними не было ни щелочки, Филипп поднялся на кормовую палубу, на которой находилась каюта капитана. В закрытом помещении можно было бы обойтись без маски, но был шанс, что болезнь заразна. Разносить ее по кораблю не стоит. Раздался щелчок, лекарь отпер дверь изъеденным солью железным ключом, и вошел в темную каюту, так же заперев за собой дверь.

* * *
        Капитан вздрогнул от резкого звука, который издавал его ключ при повороте в замочной скважине. Он проснулся уже давно и сейчас дремал, пытаясь уйти от боли и ужасающего беспорядка в голове. Звук открывшейся двери согнал остатки сна. На мгновение он увидел, как на лестнице, ведущей из каюты на палубу, появилась прямоугольник света, на нем - поменявшая очертания тень человеческой фигуры. Такая тень получается, когда человек одет в плащ.
        Свет исчез так же быстро, как появился, раздались шаги. Человек спускался по лестнице. Солт пытался вспомнить кого-нибудь из команды, кто носит плащ, но не смог. В последнее время мысли стали подводить его все сильнее, покидая его голову, как крысы - тонущий корабль.
        Тонущий корабль. Все происходящее воспринималось капитаном как сон. Солт ухватился за это сравнение, как если бы оно было единственной связью с реальностью. А может, так оно и было. Смерть подкрадывалась к нему, капитан чувствовал это, но ощущал только смутное волнение. Не за себя, за что-то особо дорогое ему. Что-то он хотел сказать Филиппу. Точно, этот человек в плаще - Филипп, придворный лекарь. Что-то Солт хотел сказать лекарю, но не помнил, что именно. Нечто связанное с тонущим кораблем. И еще капитан фрегата помнил, что эта мысль связана с чем-то очень важным для него, чем-то таким, что он ценит стократ дороже жизни. Корабль? Нет. Король? Нет, как бы предан ни был капитан Короне, но монарх к этому делу не имел прямого отношения. Но это определенно человек, и этому человеку грозит опасность, потому что он, Солт, умирает. Тогда это…
        Образы замелькали у него в голове. Его жена, дворец, бунт в Сиэльстене, корабль. Кого-то он везет на корабле прочь от пылающего дворца и разъяренной черни сюда, на Зеленый берег. Такое невозможно забыть. Теперь мысль сама всплыла в его памяти, и Солт торжествующе вцепился в нее, как голодный кот в жирную корабельную крысу. Нельзя забывать ее.
        В этот момент шаги стали ближе, и посреди комнаты вспыхнул огонек лампадки. Даже этого света хватило, чтобы осветить немногочисленную мебель каюты. Пара шкафов, сундук, стол посреди каюты, и кровать, на которой лежал Солт. Раздался шелест, который капитан узнал не сразу - шелест пергамента. Зачем он Филиппу? Он в него что-то заворачивает, может, хранит в нем какие-то свои ингредиенты? Капитан повернул голову на звук и действительно увидел свитки пергамента. Филипп развернул один, который уже был исписан аккуратным почерком, и на котором осталось совсем немного свободного места. Лекарь вытащил из сумы, которая тоже лежала на столе, какую-то стеклянную черную баночку, за ней-еще один свиток. В последнем оказалось недлинное гусиное перо. Чернила, догадался Солт. И тут же, опомнившись, отвернулся от стола и вновь вцепился в свою драгоценную мысль, которая уже начала от него ускользать.
        Капитан вновь услышал шаги и увидел, как Филипп подходит к кровати, держа перед собой лампадку. Огонек отражался в стеклах маски, отчего глаза лекаря казались необычно яркими. Филипп был рядом и непременно услышал бы его, каким бы тихим голосом Солт не произнес свои слова. И он непременно поможет, ведь от этой просьбы зависит жизнь самого важного для капитана человека. Он уже открыл рот, чтобы сказать эти слова, но Филипп жестом остановил его. Лекарь наклонился к груди капитана.
        - Дышите.
        Солт сбился с мысли. Что Филипп просит? Разве он не должен выслушать его? Нет, он сказал «дышите», значит, надо дышать. Капитан сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Дышал капитан хрипло, и лекарь, прослушивавший в тот момент шумы в легких, заметил это с первого вздоха.
        - Не дышите.
        Капитан задержал дыхание и почувствовал, как бьется его сердце. Филиппу это сказало больше, чем старому моряку. Кровь осталась такой же густой, сердце работало тяжело, давление было избыточным.
        - Есть изменения в самочувствии?
        Смысл вопроса не сразу дошел до капитана, тот слегка растерялся, но все же ответил:
        - Есть. Мне хуже.
        - Новые симптомы?
        - Нет. Старые только ухудшаются.
        Филипп задал еще несколько вопросов, капитан дал ответ на все. Лекарь молча проверил глаза капитана и температуру. Жар все никак не спадал, тоненькие сосуды на белках лопнули. Лопнувшие сосуды были темно-красными, почти черными, глаза слезились, у их уголках скопился гной. Филипп молча покачал головой и направился обратно к столу, забрав с собой лампадку. В этот момент Солт подумал, что сейчас самое время сказать лекарю те важные слова, которые он так старался не забыть. Но когда он открыл рот, чтобы начать говорить, то обнаружил, что с губ не слетает ни звука. Слетать нечему, он снова все забыл. Теперь, когда самые простые мысли требовали высочайшей концентрации, даже самые простые вопросы могли выбить его из колеи. Что и произошло только что.
        Капитан устало вздохнул. Ничего, он уже даже успел привыкнуть к таким поворотам собственного разума. Он уже несколько раз вспоминал и забывал эту мысль, вспомнит и еще раз.
        Снова раздался шелест пергамента. Солт повернулся на звук, к столу. Огонек лампадки по-прежнему освещал большую часть каюты. В этом неярком свете было видно, как Филипп, склонившись над столом, записывал что-то на листе пергамента.
        Еще несколько секунд капитан смотрел на лекаря, и вдруг осознал, насколько необычно то, что делает Филипп. Стоило Солту удивиться, как необыкновенно важная мысль ушла от него, точно кисель, стекла в лабиринт извилин, туда, откуда ее уже нельзя было бы вытащить, если бы болезнь затронула его разум чуть сильнее. Капитан на время забыл о самом существовании этой мысли, его полностью поглотил вопрос, почему и что пишет лекарь.
        Перо и пергамент в каюте были столь же необычным явлением, сколь летающий налим в небе. Но дело было даже не в этом. Сразу после того, как проверил пациента, садится за пергамент, пишет в корабельной каюте при свете жалкой лампадки, при постоянной качке, не снимая маски и перчаток, и все это стоя, это же уму непостижимо! Ученые всегда трепетно относятся к своим трудам, и работа в подобных условиях - оскорбление для великого человека. Внезапно бывший адмирал вспомнил: Филипп делал так каждый день.
        - Филипп… Могу я узнать, что вы пишите?
        Солт удивился своему голосу, совершенно непохожему на его прежний. Впрочем, он не мог вспомнить и своего прежнего голоса, мог только удивляться его необычности.
        - Историю болезни. - Ответил лекарь, не поднимая головы. - Вы умудрились подхватить новый, никому не известный недуг. Выделить его среди прочих, описав симптомы и характер протекания болезни - мой врачебный долг.
        Еще что-то сильно удивило капитана. Но что? Он поймал себя на мысли, что не помнит, кто такой Филипп. Нет, он помнит, что Филипп - придворный врач, его бывший друг. Но чем он занимается? Он алхимик. Или лекарь? Или ученый? Капитан был уверен во всем сразу и ни в чем из этого одновременно.
        - Я, кажется, брежу… - В этот момент лекарь поднял на него взгляд. Увидев легкую улыбку на лице у капитана, он вернулся обратно к пергаменту и чернилам. - Но я уже перестал понимать, кто вы.
        - Вижу, болезнь окончательно вас запутала. Я бы посоветовал вам поспать и набраться сил.
        - Ответьте на мой вопрос. Вы лекарь, но готовите свои лекарства на алхимической машине. Теперь ведете записи, как ученый.
        Алхимик на мгновение перестал писать и постукал кончиком пера по поверхности стола. Вопросы капитана на секунду сбили его с мысли, и нужное слово никак не приходило на ум снова. Лекарь оставил попытки и повернулся к Солту.
        - Капитан, странно, что вы задались этим вопросом через тридцать лет после нашего с вами знакомства.
        - Тогда я принимал это как должное. Теперь я только удивляюсь.
        - Что ж, лучше поздно, чем никогда. - Сказал лекарь и тут же вернулся к пергаменту, записав одно-единственное слово. То самое, которое чуть не забыл. - На самом деле, удивляться нечему. - Филипп снова сделал паузу и обмакнул перо в остатки чернил. - Я лекарь, но для того, чтобы эффективно лечить больных, а не кормить их обещаниями, как это делает Церковь, мне приходится совмещать дело лекаря с алхимией, и время от времени систематизировать добытые знания. И для себя, и для других.
        Некоторое время оба молчали, и слышался только скрип пера о пергамент. Мысли Солта разбегались и собирались как попало, но теперь они собирались чаще и так, как надо. Видимо, длительные упражнения и попытки размышлений пошли ему на пользу, настроили голову на рабочий лад. Наверное, отсюда такая головная боль…
        - Эта болезнь вам неизвестна. - Сказал Солт после некоторого молчания.
        - Неизвестна, хотя симптомы в чем-то схожи с чумой. Многое бывает в первый раз. Не волнуйтесь, мы найдем лекарство, как только пристанем к берегу. И лучше бы нас ничто не задерживало.
        Солт не заметил намека лекаря, Заметил бы, не будь он болен, но недуг сковывал разум цепями - все было как во сне, и незначительные детали не имели значения, как и намеки не имели смысла смысла.
        - А эта болезнь, насколько все серьезно?
        Филипп снова обмакнул перо в чернильницу. Он говорил, делая частые паузы в письме, и делал паузы лишь тогда, когда на пере кончались чернила.
        - Лекари обычно не распространяются об этом, тем более не рассказывают о степени тяжести пациентам. Но раз уж я упомянул про симптомы… Во многом ваша болезнь действительно схожа с чумой. Жар, бубоны, рвота - это те симптомы, которые мне известны. Тем не менее, эта болезнь имеет мало общего с бубонной чумой. Почернение крови и провалы в памяти остаются для меня загадкой. Болезнь для меня новая, и как она поведет себя, я предсказать не могу, но болезнь, без сомнений, опасна. Сейчас вам важно как можно скорее оказаться на Зеленом берегу, каждый день на счету.
        Еще один намек, сотый по счету, остался без внимания. Раньше капитан реагировал на них и отвечал отказом, теперь перестал.
        - Она вам неизвестна, эта болезнь. - Сказал Солт несколько севшим голосом. - Почему вы так уверены, что я встану на ноги? Вдруг она не…
        - Нет неизлечимых болезней. - Резко оборвал его Филипп, жестче, чем обычно. - Нужно только знать, где искать лекарство.
        - А вы знаете?
        - Догадываюсь. - Ответил он чуть менее резко. Потом продолжил, уже спокойным тоном. - Я начну поиски, как только мы причалим к берегу. И чем скорее я их начну, тем больше у вас шансов.
        Долгое молчание. Очередной намек прошел мимо ушей капитана. Филипп решил оставить это неблагодарное занятие. Очень скоро он поставит это вопрос ребром. Скоро, как только закончит записывать.
        - Филипп, скажите, насколько все плохо?
        - Вы лучше меня знаете свое самочувствие, капитан, на самом деле. Не мне вам говорить, как вы себя чувствуете.
        - Я имею в виду, есть ли у меня шансы добраться до берега живым. Очень бы хотелось увидеть…
        Он осекся. И тут же вспомнил, что у него есть мысль, которая от него ускользнула, и которую непременно нужно вернуть. Его слова сами сорвались с языка, но он почувствовал, что это нечто большее, чем простая оговорка. Что он хочет там увидеть, что?! Он нутром чувствовал, что снова напал на верный след, вспомнил, что на берегу его что-то ждет. И он должен вспомнить, что хотел сказать Филиппу, чтобы уберечь самого дорого человека на свете… О кого?
        Перо замерло в руке алхимика. Несколько секунд он молчал, как бы не веря в то, какой вопрос задал ему Солт.
        - Я поражаюсь вашему умению задавать бестактные вопросы, адмирал. - Заявил Филипп холодным тоном. - Что сейчас, что десять лет назад. Никакого такта.
        Солт спрятал улыбку - всплыли воспоминания и знаменитая фраза придворного лекаря, уже ставшая в кругу высших сословий крылатой.
        - Не пытайтесь заговорить зубы отставному адмиралу, Филипп. - Чуть улыбаясь, ответил ему капитан. - Тем более такому бестактному, как я. И, прошу вас, не давайте мне ложную надежду. Нет ничего хуже ложной надежды, столько человек умерло из-за нее.
        Он замолчал, удивленный своей собственной речью. В последнее время ему редко удавалось говорить длинными предложениями и без ошибок. А как раз сейчас он ошибок не допустил. Вроде бы…
        Неожиданно он вспомнил, что хотел сказать еще тогда, когда Филипп зашел к нему в каюту. Мысль всплыла так же внезапно, как исчезла, но теперь это был целый флот мыслей, все те, которые он собрался изложить, и все были чрезвычайно важными. Все это капитан должен рассказать лекарю, пока они снова не провалились в пучину. Солт посмотрел на него. Сейчас он ему точно все расскажет.
        Филипп молча сидел за столом и постукивал кончиком пера по пергаменту, глядя в чернильницу. Реакция лекаря насторожила капитана, и мысли снова попытались ускользнуть от него. В этот момент Филипп ответил ровным, мрачным голосом:
        - Нет, шансов у вас нет. Практически нет. Ингредиентов, нужных для приготовления возможного лекарства, у меня почти не осталось, все съели корабельные крысы. Остались только несъедобные порошки и минералы. И даже если бы они у меня были, я бы не смог приготовить препарат на корабле, нет вентиляции воздуха, мало места и постоянная качка. Лишняя неделя в море равносильна для вас смертному приговору. Даже если вы вдруг перемените свое решение, я не смогу сразу составить формулу препарата, поскольку болезнь мне неизвестна и я не знаю местных трав. Я знаю, что можно сделать, но только приблизительно и только в теории, на пальцах. На составление формулы уйдет время. Нет, здесь, в море, шансов у вас нет никаких. А вот на берегу… На берегу есть шанс, что я успею составить формулу, есть шанс, что вы доживете до этого момента, есть шанс, что формула сработает. Шанс невелик, очень невелик, но он есть. И мой долг врачевателя состоит в том, чтобы переубедить вас: нужно взять курс на Зеленый берег. И нет ничего страшного в том, чтобы плыть через шторм. И на этот раз, капитан, я ставлю вам ультиматум: либо вы
принимаете решение самостоятельно, либо я воспользуюсь своими полномочиями и возьму командование на себя…
        Солт держался. Он понимал, что говорил Филипп, и это его совсем не радовало. Одно дело знать, что скоро тебе конец, другое дело - слышать это от лекаря. На какой-то момент сердце у него ушло в пятки, и в этот же момент он почувствовал, как мысль вновь уходит от него. На этот раз он решил, что ему надоело играть с разумом в прятки. Собрав мысль в одном предложении, он выпалил на одном выдохе:
        - На Зеленом берегу есть свой алхимик. - Устало выдохнул и замолчал.
        Лекарь уставился на него из-за своих стеклышек в маске. Скульптура, в которую он обратился на несколько мгновений, а может, минут, смотрела удивленно, недоверчиво и укоризненно.
        - Почему вы сразу мне об этом не сказали?
        - Вы меня перебили, когда вошли. А сегодня мне еще хуже, чем вчера, гораздо хуже. Голова совсем не держит мысли. Как проснулся, так подумал, что попал в ад. - Солт вымученно улыбнулся. - Вчера, когда не так болело и жгло, и мысли не терялись… Я думал, что перетерплю неделю, сберегу команду. Теперь я сомневаюсь, что у меня есть эта неделя. Точнее, я теперь точно уверен, что ее у меня нет.
        - Так, значит, вы согласны плыть через шторм?
        - Я согласен с вами, что у меня нет лишних дней, нужно плыть к Берегу прямым курсом. И все равно, у меня тяжело на душе. Штормы в этой части мира жестокие…
        - Команда тоже не из слабых. Это закаленные в боях и бурях ветераны, они уже выразили свою готовность войти в шторм. Кроме того, они считают это единственно правильным решением. Если вам плевать на себя, послушайте хотя бы своих моряков.
        - Вы не поняли меня, я уже принял решение. Мы плывем через шторм. - Он недолго помолчал, то ли подчеркивая важность сказанного, то ли пытаясь вспомнить, о чем говорил.
        Филипп удовлетворенно кивнул и отошел к столу. Сел на стул, снова подтянул к себе листы пергамента и почти пустую чернильницу, обмакнул перо в чернила, но так и не вывел на них ни единого слова. Перо продолжило задумчиво постукивать по столу, а чернила сохли на его наточенном кончике. Единственная проблема, которая казалась алхимику непреступной несколько минут назад, легко разрешилась сама собой. Это его и настораживало.
        - Это не похоже на вас, капитан. - Сказал после долгого молчания Филипп. - При всем уважении, но я более чем уверен, что вы бы ни за что не повели свою команду в шторм ради призрачного шанса спасти себя. Тем более что штормы здесь действительно жестокие. Свирепее не найти нигде.
        - Не себя я пытаюсь спасти, Филипп. Я делаю это не ради себя.
        Алхимик понимающе и заинтересованно кивнул, но к пергаменту не отвернулся. Видя, что он не собирается писать, капитан приготовился к новым вопросам и слегка приподнялся на локте, чтобы легче было дышать.
        - А этот алхимик, кто он? Я слышал, что на Зеленом берегу правит бал Церковь Первого огня. Как могло случиться, чтобы он избежал гонений Церкви?
        - Она.
        - Я не ослышался, вы сказали «она»? Тогда это еще более удивительно, женщину-алхимика не только не выгоняют из поселения, но и не сжигают на костре.
        Видимо, у нее есть могущественный покровитель, подумал Филипп. Любой из тех, кто пользуется королевскими привилегиями. Но никто из королевских особ или их приближенных не живет на Зеленом берегу. Догадка удивила Филиппа больше, чем само существование женщины-алхимика в новом поселении, где всем заправляет Церковь.
        - Я и не знал, что вы знакомы с другими алхимиками, капитан.
        Солт обреченно вздохнул. Филипп выудил из одного короткого слова всю полезную информацию, больше, чем это слово могло в себя вместить. Капитан понял, что алхимик уже обо всем догадался, просто не хочет сразу говорить этого. Конечно, он узнал бы правду в любом случае, рано или поздно, и не было причин таить от старого приятеля правды. Тем более, от королевского приближенного. И все же сам факт того, что кто-то еще узнал о существовании опасной правды, нагонял на капитана страх.
        - Обещайте никому не рассказывать. Даже королю.
        - При всем уважении, капитан, но моя верность королю сильнее верности вам. И если король прикажет говорить правду, я скажу.
        - Король знает. - Перебил его капитан. - Просто есть шанс, что кто-то может подслушать ваш с ним разговор. И это может плохо кончится, у нее полно недоброжелателей.
        - Очень интересно. Что же это за особа, если ее не трогает церковь, и если ее пролитой крови хочет кто-то влиятельный? Начните с имени.
        - Ванесса, - ответил капитан, в его голосе отчетливо слышалась гордость, - моя дочь. Очень умная девочка.
        - Ваша дочь? Так она не погибла во время бунта? Вместе с…
        - Нет. Вы хорошо помните ту попытку государственного переворота десятилетней давности? Когда еще дворец горел?
        Алхимик кивнул. Разумеется, он помнил.
        - Ее организовали ярые сторонники Церкви. Монарх тогда имел с ней очень напряженные отношения. Как назло, начался голод из-за неурожая, эпидемия чумы. У вас тогда было полно работы, я помню. Этих причин Церкви хватило, чтобы устроить попытку переворота, обвинив в несчастьях «короля-отступника». Крестьяне и невольники штурмом брали дворец, и во время него погибла моя жена, Лилиана, мать Ванессы. Они просто разорвали ее кольями… Ванесса все это видела, когда я уводил ее из дворца, видела страшную смерть своей матери. И не только ее смерть. Церковь убивала всех дворян, чтобы затем поставить своих людей на их посты, и Ванесса была среди жертв. Ей было тогда всего семь лет, но разве жизнь девочки сравнится с неограниченной властью над Десилоном? Тогда я понял, что если она останется в стране, ее найдут и убьют. Я посадил ее на свой фрегат и отчалил от берега.
        - И король посчитал это дезертирством. Как вас не казнили?
        - Король тоже считал ее погибшей. Все считают и сейчас. Через несколько лет, когда он разобрался со всеми беспорядками и с Церковью, к берегу причалили его послы. Мне выставили ультиматум: либо я плыву с ними, либо я труп и кормлю крабов на дне моря. Выбора у меня особо не было. В разговоре тет-а-тет я рассказал королю все, как было. Ванессу все любили, и новость о том, что она жива, небывало обрадовала нашего короля. Это немного смягчило наказание.
        - Насколько я помню, вас разжаловали. И вы стали капитаном фрегата, раз в полгода доставляющего припасы в новый свет?
        - Меня назначил на этот пост монарх. Фактически, это неприятная и опасная госслужба. На деле, я сохранил мои полномочия и близость ко двору. И Церковь с этим считается. Наверное, король понял меня, и устроил все так, чтобы я почаще виделся с дочерью. Она ведь осталась на Зеленом берегу, живет там сейчас. Возвращаться обратно ей опасно, недоброжелатели еще остались, да и не хочет она возвращаться туда, где погибла ее мать. Вы хотели знать, почему ее не трогают? Шесть лет назад к ней в руки впервые попал алхимический трактат, так у нее появился интерес к наукам. Сейчас у нее там целая библиотека. И свои аппараты у нее тоже есть, наподобие ваших. Жители ее не трогают, потому что она им помогает болезни лечить, а церковь держит псов на цепи, потому что ее не в чем обвинять. Не так-то просто уличить в девушке дьявола, когда нет ни засухи, ни голода, ни чумы, а все жители ее любят. И еще за ней присматривает отставной адмирал. Доверенный короля и все еще его приближенный.
        - И вы боитесь, что после вашей смерти Церковь спустит псов на вашу дочь, Ванессу?
        - Боюсь. - Ответил Солт севшим голосом. В нем больше не было гордости. - Они тут же это сделают, найдут первый удобный предлог для того, чтобы развести сухой костер. Так что если есть хоть какой-то шанс спасти ее от гнева Церкви, я должен его использовать. Ведь если я умру, они доберутся до нее раньше, чем известие о моей смерти дойдет до короля. А Ванесса отказывается возвращаться на родину после того, что случилось, добровольно на корабль она не сядет. Филипп, извините за очередной бестактный вопрос… Но у вас есть с собой Королевская милость?
        Филипп даже не сразу понял, о каком документе идет речь. Королевской милостью называли особый документ, скрепленной печатью монарха и означающий дипломатическую неприкосновенность того, на чье имя он выписан. Обычно такой привилегии удостаивались политики, приближенные короля, шпионы и послы. Вопрос действительно был очень личным, за который вполне могли донести.
        - Откуда, капитан? - Алхимик нахмурился, не из-за самого вопроса. Этого не было видно из-за маски, но хорошо слышалось в голосе. - Мое имя не настолько известно, я всего лишь ученый и придворный врач. Не дипломат и не политик, и уж точно не шпион. Почему вас это интересует?
        - У вас с собой только лицензия лекаря. Не алхимика. И нет Королевской милости, означающей неприкосновенность. Вы попытаетесь меня лечить, и церковь заметит, какие методы вы используете. После моей смерти на вас тоже спустят собак, на вас и на Ванессу…
        - Я не боюсь Церкви, капитан, и вам не советую. Мне и вашей дочери ничего не грозит, пока вы живы. Будем надеяться на благоприятный исход. В любом случае, нужно еще доплыть до берега. Помимо спасения вашей жизни у меня есть еще одна миссия, не менее важная и очень долгосрочная.
        - Вы погибните, Филипп, если останетесь. И Ванесса… Она ни за что не согласится вернуться на родину, и вы тоже вернетесь туда не скоро. О, во имя всех богов!
        - Успокойтесь, капитан, не паникуйте. Из любой ситуации есть выход.
        - Не из этой.
        - Даже когда тебя съели, у тебя есть два выхода. Так говорил мой учитель, когда я оказывался в безнадежном положении. Он может не понравиться, но, тем не менее, решение есть всегда…
        - Единственный выход - Королевская милость, документ. А он у вас есть?
        - Будет. А теперь спите, я и так уже порядочно измотал вас своим присутствием. Чем больше у вас будет сил, тем выше шанс того, что этот выход искать не придется. - Филипп говорил уверенно, даже немного резко, как бы говоря, что дальнейший спор бесполезен.
        Солт вздохнул и лег. Ему очень хотелось, чтобы все было так, как говорил Филипп. Не заразиться его уверенностью было тяжело, однако капитан не привык питать иллюзий. Он уже осознавал свое положение и дальнейшие мрачные перспективы. Тем не менее, ему верилось, что этот алхимик, его бывший друг, лучший друг, сделает все правильно. Человек такого ума просто не может допустить ошибку. И даже если его жизнь не удастся спасти, Филипп все равно найдет способ обезопасить Ванессу от грязных лап Церкви. Спасет его дочь и себя тоже. Такие люди, как Филипп, не умирают, судьба не может быть с ними настолько жестокой, чтобы отнять жизнь. Тогда Солт в это верил. Он успокоился, все волнения покинули его, и он почти тут же уснул. Разговор с бывшим другом слишком измотал больного.
        В это время лекарь снова сел за стол. Он с минуту сидел и смотрел на исписанные листы пергамента. Затем скосил глаза и посмотрел на Солта, убедился, что тот спит. И только потом позволил себе снять с себя маску уверенности и непоколебимости. Алхимик глубоко задумался. Ситуация действительно была безвыходной, почти безвыходной. Единственный выход - вылечить капитана, и сделать это будет невероятно тяжело. А если капитан погибнет, что тогда? До поры до времени ни ему, ни Ванессе не будет ничего угрожать. Но после смерти Солта не будет никакой королевской защиты, и Церковь воспользуется любым удобным случаем, чтобы избавиться от девушки-алхимика. Ему, Филиппу, тоже достанется, и вряд ли меньше, чем дочери капитана. Разумеется, он приложит все усилия, чтобы Солт остался жив, но если вдруг судьба будет жестока с ними и капитан умрет, то в его же, Филиппа, интересах обезопасить Ванессу от гнева Церкви. А как это сделать, он не имел ни малейшего представления.
        Лекарь погрузился в себя, перебирая в мыслях все возможные варианты. Ни один его не радовал, а сколь-нибудь осуществимых практически не было. Те, что были, граничили с безумием.
        Взгляд алхимика упал на девственно чистый пергамент. Последний лист. Остается надеяться, что у девушки есть несколько таких же. Чернила тоже кончались. Была еще одна баночка, но открывать последнюю пока не хотелось. Филипп вновь пробежался глазами по исписанному листу пергамента. Каллиграфический почерк. Так учили писать всех выпускников единственного в Десилоне университета. У короля был такой же безупречный почерк, как и у ректора того университета, как и у министра иностранных дел, как и у самого Филиппа. Их документов, в том числе и Королевскую милость, Филипп видел в жизни предостаточно.
        Преступная мысль закралась в голову алхимика, и он тут же ее прогнал. Однако она вернулась снова, на этот раз с дюжиной других мыслей, которые наперебой доказывали, что этот выход - единственный. Тот самый вариант, один из тысячи, осуществить который было по силам Филиппу, и который возымел бы эффект очень скоро. Разумеется, был риск. Кроме того, это был один из тех вариантов, которые чертовски не нравились алхимику, и с которыми он предпочитал по возможности не иметь дела. Но иначе - смерть, а смерть - не выход. Других действенных выходов у него пока что не было. Неужели он осмелится на такое? Преступление против Короны… Кто знает. Вряд ли осмелится, даже если, как говорил раньше сам капитан Солт, «прижмет». «Прижмет» скоро, и не только его, но и дочь бывшего лучшего друга. Бывшего единственного друга, но лучшего не потому, что единственного, а потому, что лучше не найти.
        Лекарь свернул листы пергамента и убрал их в суму, закрытую чернильницу завернул в маленький мешочек и положил туда же. Сейчас бесполезно что-либо решать. Как говорил ректор университета Сиэльстена, «слишком много переменных». Решение придет к нему само по прибытии на Зеленый берег, когда он увидит картину целиком, а не по кусочкам. И все же Филипп надеялся, что скоро к нему придет другое решение, другой вариант, который будет ему больше по душе.
        Филипп задул лампадку. Больному действительно был нужен отдых, да и самому алхимику надоело сидеть в темноте. Пора было возвращаться на палубу и доложить о решении капитана его помощнику. Снова раздались шаги по деревянному настилу, затем, чуть более глухие, по лестнице. Скрипнула четвертая от двери в каюту ступень. Доски были хорошими и не скрипели, только эта, на четвертой ступени, ясно запомнилась Филиппу. Снова щелкнул замок, на секунду в каюте появился прямоугольник бледного света, отраженного серыми облаками, и так же быстро исчез, оставив каюту и лежащего в ней капитана в темноте.
        Помощник капитана ждал лекаря у штурвала. Ждал там не один час, с тех пор, как лекарь сообщил ему, что переговорит с Солтом на счет смены курса. Стоило лекарю приблизиться, как помощник спросил:
        - Добро?
        Филипп кивнул. Помощник капитана тут же ушел по делам.
        Меньше чем через минуту корабль изменил курс. Теперь он плыл на запад, наперерез шторму и навстречу Зеленому берегу. Филипп остался стоять у штурвала и наблюдал, как вращается вокруг темного провала, Ока, спираль чернильных туч. Изредка из той спирали вырывались молнии, которые казались крошечными на фоне громады шторма. Отсюда уже слышался вой злобного ветра и грохот беснующейся воды.
        «Штормы здесь свирепые. Свирепее не найти. Да хранят нас боги» - Подумал Филипп. Затем перевел взгляд на запад. Не было видно даже тонкой полоски земли, но алхимик чувствовал, что они уже близко. Оставалось только переплыть через шторм.
        II
        С берега шторм не казался таким большим и опасным, но и того, что было, хватило, чтобы разогнать по домам суеверных жителей поселения. Ванессе были чужды эти суеверия, порожденные незнанием природы вещей, и она не находила ничего страшного в сильной и опасной, но далекой буре. Там небо было черным, над поселением оно было цвета мышиной шкурки, безобидно-серым.
        Ванесса сидела на пристани одна, свесив ноги с полумостика, так что маленькие волны чуть-чуть не доходили до кожаных туфель. Она была семнадцатилетней девушкой с белой незагорелой кожей, угольно-черными волосами до лопаток, завивающимися у кончиков, и синими глазами. В красивом треугольном лице, не обезображенном ни оспой, ни грязью, прямой осанке, твердом взгляде, правильной линии губ, бровями вразлет, было что-то утонченное и аристократичное, то, что отличало ее от остальных деревенских девушек. Эти черты не могла спрятать даже неприглядная и простая одежда, которую она носила. Мужские штаны из грубой плотной ткани, которые сидели на ней немного мешковато, курточка из нее же, которая была ей немного мала, под ней - простая, не особо хорошего покроя блуза, отличавшаяся от курточки только цветом и качеством ткани, но не покроем. Одежда девушки, кроме блузы, была светло-коричневого цвета, под цвет глинистой земли в этих краях. Дома у нее лежал еще один комплект с черными штанами и черной рубахой. Причиной такого выбора была повсеместная грязь, которая отчетливо виднелась на одежде любых других
цветов. Ванесса терпеть не могла ходить грязной, но еще больше она не любила, когда налипшая на одежду грязь была заметна. Поэтому ее одежда, как и одежда многих местных крестьян, была темного, землистого цвета.
        Девушке нравилось сидеть на полумостике и думать о чем-то, поразмышлять, помечтать. Ей всегда думалось легко, когда она смотрела на море. Но на этот раз Ванесса пришла сюда не для того, чтобы дать воображению и душе разгуляться. Настроение у нее было отвратительным, совсем не для размышлений и мечтаний. Сегодня сразу в трех домах понадобилась ее помощь, только в двух из них заболевшими были люди. В третьем подцепила какую-то хворь свинья. И на троих больных, одним из которых был хряк, она потратила почти целый день. Да она на себя столько времени не тратила, сколько провела с каждым из этих крестьян! Были бы местные жители чуточку умнее и не такими толстолобыми, увязшими в своих суевериях и предрассудках по уши, она бы управилась за два часа. Но нет, ей приходилось тратить по два-три часа на каждого пациента. Даже на хряка. Она не сомневалась, что можно было бы подлить лекарство от паразитов ему в помои, и с этим не возникло бы никаких проблем, хряк на то и хряк, чтобы жрать все подряд. Однако встрял хозяин борова, на редкость упрямый и недалекий крестьянин, удивительно похожий на свою животинку.
Он просто не мог понять, как одно живое существо может жить внутри другого. А до этого в доме, где заболел четырехлетний мальчик, девушка битых три часа уговаривала сердобольную мать семейства лечить сынишку ее препаратами. Мальчик болел воспалением легких, что неудивительно - хоть суеверные родители уверяли детей, что в воде водятся черти, духи, и вообще все беды только от воды, детишки все равно лезли купаться в ручьи, море и озерца. Разумеется, ночью, когда родители спали и холод пробирал крошечные намокшие детские тела до костей. Влажный климат днем был жарким, а ночью - холодным, таким, что на ветках деревьев иногда появлялся иней, и ночные купания так и притягивали пневмонию к детям. Однако у крестьян был старый, проверенный и, конечно же, действенный способ лечения воспаления легких у детей, а также туберкулеза и бронхита. Нужно было распилить молодой ясень вдоль напополам и пронести больного ребенка между половинками семь раз. Потом связать половинки деревца веревками и оставить срастаться. Сросшееся дерево гарантировало ребенку скорое выздоровление, не сросшееся - не гарантировало ничего,
кроме скорой смерти. На Зеленом берегу ясень заменился каким-то другим деревом. Просто потому, что дерево не вынесло такого климата и не прижилось. Вода, рассадник чертей и всемирного зла, а также все злые силы Вселенной и холод, напускаемый по ночам не иначе как самим Дьяволом, все это было прямо или косвенно было повинно в смерти большинства заболевших воспалением легких детей. Ситуация усложнялась отсутствием панацеи, то бишь ясеневых половинок. И все-таки один росток прижился, потому что был посажен рядом с церковью. Он рос чахлым и тоненьким, но уверенно бросал вызов природе, враждебной ему. Ванессе всегда было и смешно, и больно наблюдать, как церковнослужители и простые крестьяне лелеют это деревце, точно собственного младенца. В конце концов, произошло то, что должно было произойти. Заболел очередной ребенок, мальчик лет пяти. Изо всех сил цепляющийся за жизнь ясень был распилен вдоль ствола и перетянут веревками. Но случилось чудо. Ясень, хоть и был с виду жалок и мал, вынес это издевательство и продолжил расти дальше. Только белесый след на его стволе, старый шрам, напоминал о том случае.
        Разумеется, ребенок выжил, ведь единственный ясень на берегу сросся. И только маленький мальчик знал, что по ночам к нему приходила волшебница и давала пить пахнущую травами воду, после которой проходила и боль, и болезнь. Но он не болтал об этом - знал, что волшебниц, даже добрых, сжигают на кострах. Ванесса тоже сдерживалась от комментариев, в ее положении любое слово могло повлечь за собой тяжкие последствия. А проникновение в чужой дом с целью напоить мальчика травяным отваром вполне могло послужить Церкви отличным поводом для новых гонений. Не смертельных, но сильно осложняющих жизнь.
        Спустя три часа безрезультатных уговоров девушка взорвалась, ответив, что пусть хоть тысячу раз они проносят своего ребенка между своими половинками, но препарат он будет пить. Мать семейства не решилась спорить дальше.
        Когда девушка выходила из дома, шедший навстречу мужик от нее шарахнулся, испугавшись яростного блеска в ее глазах.
        Раздражению Ванессы не было предела, и к морю она пришла только для того, чтобы успокоиться. Тут ей повезло - вдалеке бушевал шторм.
        Смотреть на море ей всегда было приятно, но больше всего ей нравилось наблюдать за местными штормами. Она ждала их, как праздники, стараясь не пропустить ни одного. Этот был не самым большим и сильным, проходил далеко от берега, и все равно сердце Ванессы билось учащенно, когда она на него смотрела.
        «Какая мощь. - Думала она, не мигая глядя на черную громаду, чувствуя, как раздражение быстро уходит прочь. - Первобытная, необузданная сила. Красавец. И никакого ему дела до людей».
        Издалека донесся мягкий рокот, будто бы шторм услышал ее мысли и ответил на комплимент.
        Вскоре от плохого настроения ничего не осталось. Созерцание чистой силы всегда ее успокаивало. Часто Ванесса представляла, что она и есть шторм, который плывет по небу. И те люди, которые ее раздражают, просто выводят из себя, находятся очень далеко от нее, и их слова, поступки, действия ничего не значат. Тогда все плохие мысли, раздражение и злость улетучивались, оставалось только восхищение природной мощью шторма и легкая зависть, что она все-таки человек, а не неукротимая буря. В любом случае, эти маленькие неприятности действительно ничего не значили. Когда это недалекость людей и их суеверия с предрассудками мешали ей? Всего лишь преграды на ее пути к знаниям, познанию мира. К ее цели… Но как же они выводят из себя! Своей недалекостью, своим упрямством и нежеланием слушать…
        В Десилоне к знахаркам и травницам относились с почтением, доверительно. И хоть Зеленый берег был частью Десилона, люди в этом поселении были другими. Совсем другими.
        - Это практика. Так зарабатывается опыт. - Сказала Ванесса вслух немного грустно. - Драгоценный опыт.
        Интересно, что бы сказал ее отец? Наверняка сел бы рядом и успокоил. А сказал бы то же самое, ведь это его слова насчет опыта. Насчет знаний он тоже был прав, вытаскивать их из толстых старых учебников порой было тяжело и скучно. Девушка на днях закончила очередной учебник и сегодня собиралась перейти к следующему, последнему из тех, что привез ее отец в крайний раз. А ведь с утра ей казалось, что день будет замечательным - шторм и начало новой книги в один день! Жаль, что его испортили так некстати заболевшие жители. И ведь не откажешь им. С одной стороны, это опыт и знания, практика, с другой - если откажешь, запомнят, потом это выйдет ей боком. К тому же у нее по спине бежали мурашки, когда она вспоминала методы лечения суеверных крестьян.
        Ванесса отвела глаза от бури и посмотрела под ноги, на черную плещущуюся воду. Каждый раз, когда она вспоминала об отце, в голову ей начинали лезть мрачные мысли. Отец обязательно приплывет снова. Вопрос только - когда? Три года прошло. Точно была какая-то серьезная, глобальная проблема. Война. Восстание. Эпидемия, голод, природная катастрофа? Что угодно, что смогло бы задержать ее отца, отставного адмирала, от возвращения на Зеленый берег.
        Однажды, три года назад, «Гордый» не пришел. Волнение испытывала не только Ванесса, все поселение гудело, как потревоженный улей. Не пришел фрегат и через полгода, и через год. Девушка долго не находила себе места, пока не смогла уговорить себя успокоиться. Теперь ее беспокойство за отца снова росло. Если поставки временно прекратились, это значит, что фрегат нужен для других неотложных целей, и вряд ли они будут длиться долго. Король не оставит целое поселение умирать от голода.
        Ванесса вновь вспомнила о единственной требующей внимания проблеме. Запасов зерна для посевов уже не осталось, и следующий год будет голодным без поставок с корабля и торговли. Какое-то зерно не было ее проблемой, но вот последствия касались Ванессы даже больше, чем остальных. С голодом люди ослабеют, начнутся массовые болезни, грабежи. Церкви представится хороший повод для новых нападок, уже серьезных и грозящих костром. Лучше бы корабль пришел, и поскорее.
        Мрачные мысли о прошлом и возможных бедах прогнали радость, которую вызывал бушующий вдали шторм. Было и еще кое-что: неясное беспокойство, которое шло откуда-то с моря. Когда Ванесса снова взглянула на шторм, ей показалось, что это волнение, почти страх, идет от него. Или откуда-то из-за него. Ванесса поняла, что больше он не доставлял ей того удовольствия, не вызывал восхищения, как-то разом утратил всю свою чудодейственную силу. Тревога и мрачные мысли пришли на смену раздражению, и девушка поняла, что красавец шторм больше ничего не сможет для нее сделать. Да и вряд ли он захочет. В этот момент где-то вдали раздалось ворчание грома, на доски полумостика упала капля дождя. Пока что одна, но скоро шелест воды растворит в себе все другие звуки. Кроме того, скоро наступит ночь. На Зеленом берегу она всегда опускается быстро, минуя сумерки.
        Стряхнув с курточки капли влаги, Ванесса поднялась с полумостика и сошла на берег. Так же быстро она покинула пристань. Песчаный берег сменился влажной, липнущей к обуви почвой. Теперь она шла домой уставшая и в плохом настроении, ей оставалось надеяться, что та книга, которую она собралась начать читать сегодня, не вгонит ее в тоску. Ванесса шла быстрее, чем обычно, ей не терпелось избавиться от этих мерзких мрачных мыслей, таких тяжелых, с которыми ничего нельзя поделать. Всего-то нужно было оказаться дома, в уюте и тепле. И спокойствии.
        Девушке нравился ее дом, в том числе и тем, что он стоял на отшибе от остального поселения. Почти никто из жителей поселения не мог похвастаться знакомством с ней, еще меньше пытались расположить ее к себе, а ходившие по деревне не самые лицеприятные слухи о черноволосой девушке-травнице лишь подтверждали их незнание ее прошлого и нынешнего быта. Но в одном сходились все бабки, девки и сплетники, клеветники и мужики с сизыми от горилки носами: Ванесса не слишком тяготела к крестьянской жизни и быту, особенно после смерти матери, и такое уединение, пусть очень посредственное, было ей приятно. Со своим положением Ванесса давно свыклась: местный лекарь, которому жители поселения приписывают полумагические силы. Ее побаивались и не доверяли ей, с ней считалась даже Церковь, хоть святой отец Мартин и ненавидел ее пуще моровой язвы. Если к ней кто-то и захаживал, то только по делу. Как правило, сильно затянувшемуся и потому редкому. Дом Ванессы действительно был для нее крепостью, тихим местом, в котором она могла ничего не опасаться и практиковать какие угодно знания.
        Дорога от пристани до дома проходила через главную улицу поселения. Ванесса шла быстро, не глядя по сторонам и не ища знакомых лиц, и через несколько минут оказалась на другом конце деревни. Голая земля сменилась высокой травой, доходящей до колен, и в ней отчетливо виднелась тропинка. Ванесса сошла с дороги и дальше пошла по этой тропинке, никуда больше не сворачивая, и быстро пришла к рощице невысоких раскидистых деревьев с большими широкими листьями, в которых терялся ее дом.
        Вскоре из-за стволов деревьев показался частокол. Он не был высоким и стоял скорее для того, чтобы как-то обозначить границы ее дома, и чтобы не пускать диких животных в сад. Ванесса подошла к калитке, запустила руку за частокол, нащупала крючок, на который запирала дверцу изнутри. Невысокие деревья своими кронами обступали сад со всех сторон, так что целиком увидеть дом можно было, только подойдя вплотную к калитке. Это был бревенчатый дом с приземистой двускатной крышей и небольшой печной трубой. Крыша была покрыта землей и соломой, которая менялась каждый год из-за частых проливных дождей. Девять лет назад ее отец построил этот дом, когда он уже не был адмиралом и еще не стал капитаном «Гордого». Отперев калитку, Ванесса вошла во двор. Та же тропинка вела к трем ступенькам и высокому крыльцу, на которое выходили два окна. Еще стоя на крыльце, Ванесса ощутила радость от того, что оказалась дома. Запустив руку в карман и достав ключ, Ванесса взялась за холодную железную ручку двери и отперла замок. Раздался щелчок. Девушка открыла дверь и вошла внутрь, чувствуя простую радость от того, что она
дома.
        Большинство изб, в которых жили крестьяне на Зеленом берегу, а также в Десилоне и других южных странах, представляли собой небольшие дома из четырех стен, крыши и земляного пола, в котором была только одна комната. Отличить кухню в избе от спальни можно было только по смене мебели и утвари. Когда Солт только начинал строить их с Ванессой дом, он волновался, что его дочь не сможет привыкнуть к подобной обстановке. Ведь порой для того, чтобы попасть из одного зала дворца в другой, приходилось идти не одну минуту, минуя лестничные пролеты и целые этажи. По этой причине комнат было две, в одной изначально располагались кухня и столовая, в другой - спальня с кроватью. Девушка быстро привыкла к смене обстановки и стала хозяйкой в доме. Небольшое по меркам дворца пространство ее ничуть не стесняло, ей даже было приятно, что все находится рядом. А после того, как Ванесса всерьез заинтересовалась алхимией, она переставила кровати и сундуки с одеждой в главную комнату, чтобы освободить помещение для алхимической машины. Так что в одной комнате были кухня, столовая и спальня, то есть весь дом в привычном
крестьянину понимании, в другой - печь, стеллажи с ингредиентами, материалами и всем необходимым, несколько алхимических агрегатов с кучей трубок и съемных емкостей, самый большой - перегонный куб. В нее можно было попасть только через главную комнату, в которую открывалась входная дверь.
        Войдя, Ванесса с облегчением сняла обувь и курточку. В доме было тепло и сухо. Живот девушки тут же заурчал, напоминая, что она с утра ничего не ела. Из буфета по правую руку от входной двери она вытащила мешочек с овсом, потом, подумав, достала с верхней полки сыр и хлеб. Много есть на ночь вредно, но она все равно собиралась лечь поздно, так что насчет кошмаров Ванесса не беспокоилась. Она налила в котелок воды из ведра, заранее набранную из колодца, высыпала туда же остатки овса. Через несколько минут занялись подброшенные в печь дрова, в доме стало чуть теплее, и котелок отправился на решетку над огнем. Оставалось только ждать и смотреть, чтобы еда не пригорела. Ванесса села на кровать, давая отдых ногам и всему телу, и только тогда почувствовала, как она устала. От нечего делать девушка принялась разглядывать содержимое комнаты, хоть и так знала каждую ее квадратную пядь.
        Второй кровати в доме не было. Когда из плавания возвращался отец, он спал на печи, еще теплой после приготовленного обеда, которая стояла у дальней от входа стены. Кровать ванессы стояла рядом, у левой стены. Кроме буфета, печи и кровати в доме был еще сундук для одежды и еще один для вещей. Оба стояли у правой стены. Разумеется, их содержимое не было главным сокровищем в доме Ванессы. Сокровищем были полки и то, что на них стояло.
        Три полки тянулись вдоль правой стены, каждая длиной в сажень, они были заставлены разнообразными склянками, коробочками и флаконами. Там стояли уже приготовленные препараты. Если Ванесса брала больше ингредиентов, чем ей было нужно, избыток хранился на стеллажах в комнате с алхимическими машинами. На полках много чего было: эфирные масла, порошки минералов, припарки, разной силы обезболивающие средства, готовые сложные препараты от некоторых болезней. Некоторые особенно ценились Ванессой, они стояли на верхней полке с левого края.
        Была в ее комнате еще одна полка, прямо над ее кроватью. Совсем короткая, два локтя длиной, она представляла собой старую половую доску, которой не нашлось места и которую не бросили на растопку. И эта полка вмещала всю библиотеку Ванессы - двадцать две книги, привезенные ее отцом с Большой земли. Ей, конечно, было далеко до Университетской библиотеки Сиэльстена, и девушка не знала, сколько стоит ее сокровище на Большой земле, но по меркам Зеленого берега каждая из этих книг была бесценна. Попади какая-нибудь из этих книг в руки местного крестьянина, он бы незамедлительно попытался ее продать, и выручил бы за нее солидные деньги. Даже в Десилоне, единственном государстве, где был известен порох, где впервые зародилось и процветало рыцарство, где дисциплина и профессиональность армии были опорой для мирной жизни, книги по цене шли на одном уровне с серебряными, золотыми драгоценностями и отличным оружием. Солт как-то рассказывал, что видел, как какой-то парень в оружейной лавке менял книгу на комплект доспех и молот, наверняка способный колоть гранитные валуны, как орехи. Для Ванессы они были еще
дороже из-за их содержания. Научные трактаты по алхимии, анатомии, спагирии и болезням, книги ученых, в которых объяснялись природные явления и природные законы. Были среди них и рыцарские романы, но их она не особо любила, в отличие от ее друга Нила. Ванесса улыбнулась совсем свежим воспоминаниям. Для нее стало полной неожиданностью, когда простой деревенский парень, жутко стесняясь и запинаясь, спросил у Ванессы, есть ли у нее какая-нибудь книга о приключениях рыцарей и подвигах героев. Таких было две, и ее просьбами и стараниями отца теперь их было пять. Нил теперь часто захаживал к новой подруге, и не только из-за больных суставов его отца-траппера.
        Еда приготовилась быстрее, чем Ванесса ожидала - за приятными воспоминаниями и любованием своим сокровищем на полках время пролетело незаметно. Стоило ей приняться за еду, как неприятные мысли начали понемногу отступать. Хлеб казался свежим с голодухи, хоть и обветрился еще позавчера, масло, растаявшее в каше, казалось девушке амброзией. Какое-то время она была полностью сосредоточена на еде и утолении чувства голода. Только когда голод поутих, а миска опустела, Ванесса позволила себе расслабиться целиком. Закинув ногу на ногу, она лежала в кровати, мучая зубами сухарь и закручивая пальцем кончик локона. Было тихо, трещал камин, дышащий теплом, достаточно мягкая кровать приятно расслабляла одеревеневшие после трудового дня мышцы. Все же хорошо дома. Но какая-то мысль навязчиво крутилась у нее в голове, требуя внимания. Девушка вновь вспомнила хозяина жирного хряка. На этот раз раздражение было легким, почти незаметным. Наконец, она ухватилась за мысль, потянула, и из памяти всплыла фраза: «Ничто не происходит сразу. Даже магии нужно время, чтобы подействовать». После этих слов толстолобый хозяин
хряка сразу заткнулся, разумеется, причиной тому было упоминание магии. Сейчас Ванесса уже не помнила, что именно заставило ее сослаться на мифическую силу, в существование которой она не верила. И все-таки ей стоит упоминать ее чаще, может, тогда ей удастся в следующий раз управиться за три часа, а не за восемь. Да, ей определенно стоит так поступить в следующий раз, а сейчас пора заставить себя встать с кровати и вымыть миску. Если овсянка засохнет на посуде, ей придется отдирать ее ножом.
        Скоро чистая миска стояла на столе. Идти к ручью Ванессе не пришлось: снаружи уже хлестал ливень, и ей оставалось только высунуть руку из-под навеса на крыльце. Немного подумав, Ванесса заперла дверь на замок и закрыла ставни. Теперь ее точно никто не побеспокоит. Да и не найдется в этой деревне любителей ходить под дождем, опять же, из-за суеверий.
        Прошло достаточно много времени, прежде чем Ванесса, устав лежать без занятия, зажгла свечу, поставила ее на табуретку рядом с кроватью. Ровный свет свечи разгонял тьму на небольшое расстояние, дрова в печи уже прогорели, угли в камине тлели, отдавая последние крохи тепла. В круге света оставалась только кровать девушки, полка, табурет и часть пола. И та книга, которую она вытащила с полки, «Виды болезней». Автор был неизвестен, только на переплете стоял тесненный знак, чем-то напоминающий ключ. Должно быть, знак самого автора трактата, подумала Ванесса. В предвкушении начала новой книги девушка прошлась глазами сначала по переплету, затем по окружавшему ее полумраку. Запах горящей свечи никогда еще не был таким приятным. Как же хорошо наконец-то оставить грязь и глупость поселения за закрытой дверью, оказаться один на один с книгой. Глядя на черный переплет, Ванесса попыталась представить, кто ее писал. Наверняка очень умный, уже немолодой человек в красном или сером саване, какие носят ученые Университета, успевший повидать за свою жизнь много всего и передать свою мудрость не одному молодому
человеку. Ванесса открыла первую страницу. Ее ждала надпись: «Виды болезней и способы их излечений методами народной медицины и спагирии». Перелистнув еще страницу, Ванесса углубилась в чтение.
        Ее отвлек резкий прерывистый звук. Девушка не сразу определила его, но когда поняла, что это за звук и откуда он идет, ее пальцы сжали края книги и побелели. Кто-то стучался в дверь. Кто-то все-таки притащился ночью к порогу ее дома в ливень. Ванесса закрыла книгу, положив тканевую закладку между страниц. Она откроет дверь, но если кому-тот опять нужна ее помощь, пусть ждут до утра. Сегодня она больше никуда не выйдет.
        Снова раздался стук в дверь, однако на этот раз он показался Ванессе знакомым. Она положила книгу на табурет и взяла с него свечу. Третий раз в дверь постучались, когда Ванесса уже открывала дверь ключом, все еще держа свечу в руке. Раздался все тот же глухой щелчок, в щель между дверью и стеной тут же подул холодный влажный ветер, грозя потушить огарок свечки.
        Стук действительно был ей знаком. За порогом стоял рослый белокурый юноша, кареглазый, с простым и честным, внушающим доверие лицом с чертами северянина. В его глазах помимо доброты и простоты, присущей почти всем молодым людям поселения, отражался ум, редкое явления в этих краях. Ему были не понаслышке знакомы понятия достоинства и чести, Ванесса не раз убеждалась в этом, с отцом-северянином трудно было расти без них. Холщевая рубаха и штаны полностью промокли и прилипли к телу, волосы вымокли и растрепались на ветру, его кожа блестела от воды. Даже в таком виде юноша не казался сколь-нибудь приниженным.
        - Нил?
        - Привет. - На его лице отразилось облегчение. Со стороны дом действительно казался необитаемым. - Извини, что так поздно, но это важно.
        - Что ты здесь делаешь? Ночью, в дождь… Не важно, заходи.
        Нил явно хотел что-то сказать, но слова Ванесса удивили его еще больше, чем закрытая дверь и темный дом.
        - Заходить? Ты уверена?
        - Заходи скорее. Потом расскажешь, что у тебя ко мне за дело, только не стой под дождем.
        Как только юноша неуверенно шагнул в дом, дверь тут же закрылась за ним, отрезая шум воды. Только сейчас Ванесса заметила, что с посетителя на пол падают капли.
        - Черт, ты не мог подождать до утра? Ты весь вымок! Подожди…
        Ванесса метнулась к одному из сундуков и открыла его крышку. Мгновением позже в ее руках оказалась легкая белая простыня, с которой она подошла к Нилу.
        - Вот, вытрись. Не хватало еще, чтобы ты подхватил простуду или воспаление.
        - Спасибо.
        Нил на мгновение замялся - его руки были заняты небольшим прямоугольным свертком, который Ванесса не сразу заметила. Юноша протянул ей сверток, принимая из рук девушки простыню. На ее лице появилась легкая улыбка.
        - И ради этого ты вышел в такую погоду? Чтобы вернуть мне книгу?
        - Не совсем. - Раздался его голос из-за простыни. - Я ее прихватил, потому что случай представился. У отца снова разболелись суставы. Ты же знаешь, когда они болят, сама жизнь кажется невыносимой.
        Ванесса развернула самодельную обертку из мешковины, в которую Нил упрятал книгу, чтобы защитить ее от дождя. Это был рыцарский роман, который она отдала Нилу месяц назад, «Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого».
        - И как? - Спросила Ванесса, имея в виду книгу. Юноша, не ожидавший такого вопроса, на секунду перестал работать простыней и замер. - Понравилось?
        - Ну… - на его лице отразилась неуверенность. Ему до смерти не хотелось расстраивать Ванессу, но еще меньше ему хотелось врать ей. - Вроде бы.
        Улыбка на лице Ванессы стала чуть более заметной.
        - Не пытайся меня обманывать, даже для того, чтобы сделать мне приятно. Мне она тоже не понравилась.
        Почувствовав, что кровь больше не приливает к его лицу, Нил вздохнул свободнее.
        - Не понравилась? Так ты тоже считаешь, что подвиги Эрика… Они…
        - Неправильные. Им и его рыцарями движет жадность и жажда наживы, в далекие земли они отправляются, чтобы обогатиться. На деле они грабили, убивали, насиловали, или что еще мужчины делают во время таких налетов. Не такими должны быть подвиги.
        - Согласен.
        Ванесса поставила «Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого» на полку рядом с остальными книгами. Потом она перешла к другой полке, к своим препаратам. Огонек свечи отражался в многочисленных склянках, стеклах и жидкостях. Она не помнила, куда поставила тот препарат, который нужен отцу Нила, помнила только, что приготовила его позавчера днем и поставила куда-то на полку. Поиски немного затянулись.
        - Так, значит, у твоего отца опять болят суставы?
        - Болят.
        - Пора бы ему уйти на покой.
        - Он и так ставит ловушки все ближе к поселению, потому что не может много ходить. Звери попадаются все реже. Суставы суставами, но охотнику тоже нужно кушать. И жить на что-то.
        - А ты ему на что? Твоему отцу скоро шестьдесят стукнет, пора бы передавать дело в руки сына. Ты ведь давно уже не ребенок, густыми лесами тебя не напугаешь.
        - Чтобы быть траппером, нужен опыт. Зверь осторожен, всегда знает, куда следует ставить лапу или копыто. Так отец и идет сам, говорит, что у меня опыта нет, все меня с собой берет как помощника или ученика.
        Нил смотрел, как фигурка Ванессы снует у полки, подсвечивая себе свечкой в поисках нужного флакона, и невольно залюбовался ей. В который раз он думал, какая же она красивая, а вместе с тем умная и добрая. В его душе снова понималась волна тепла к девушке, и он совершенно не понимал, почему многие считают Ванессу неотзывчивой, замкнутой и холодной. Но он, кажется, знал, в чем дело.
        Ванесса сильно отличалась от других своих ровесниц на Зеленом берегу. Черные волосы, синие глаза, голубые только по краям радужки, ближе к зрачку сменяющие цвет на темно-синий, гордая осанка и ясный взгляд, легкая походка. Девушка была красавицей, и для некоторых более наивных сплетников было загадкой, почему она все еще не замужем. Нила сплетни не интересовали, но для него это не было секретом: Ванесса слишком не похожа на деревенских девушек, веселых и болтливых, любящих посплетничать, порой чрезмерно жизнерадостных. Ее не любили. Ванесса говорила немного и улыбалась редко, темные умные глаза и живой, надменный блеск в них почему-то казались другим людям странными, зловещими, а ее резкость и холодность, ответ на чрезмерную наглость, проваживали тех редких юношей, которые все-таки сватались к ней. Нил не любил деревенских болтушек, красивых, но глупых, озабоченных только своим внешним видом, игрой с подругами и поиском будущих женихов. И чем дольше он был знаком с Ванессой, тем больше замечал, насколько она ему дорога. Ее улыбка, редкая, но всегда теплая и искренняя, ее согревающая доброта,
которая почти всегда скрывалась в тени резких слов и холодного характера. Ванесса делилась с ним своим сокровенным и доверяла ему, не высмеивала его интересов, как остальные, интересовалась ими и всегда помогала, чем могла. Все это отличало ее от простых деревенских девушек, не думающих ни о чем, кроме своего собственного удовольствия. И только случайно подружившись с ней, Нил открыл для себя ее лучшие качества. Все то, что заставляло его сердце биться чаще. Нил всегда видел ее живой и доброжелательной, каждый раз ему хотелось сказать ей что-нибудь теплое и доброе, но он каждый раз смущался и держал свои чувства при себе. Кровь аристократки слишком явно проявлялась в девушке. Все-таки, думал он, она слишком хороша для него, простого деревенского парня.
        - Вот. - Нил так и не заметил, как она подошла к нему с непрозрачным флаконом в руке. - Как и сколько принимать ты знаешь.
        - Да, знаю. Спасибо. - Ответил он, несколько смутившись. - Еще раз извини, что пришел так поздно. Я пойду.
        Нил положил мокрую простыню на стол, подошел к двери. Только он взялся за ручку, как сзади раздался изменившийся голос Ванессы:
        - Нил…
        Ее голос, в самом деле, звучал не так уверенно, как обычно, и чуть-чуть тише.
        - Да?
        - Может, останешься на ночь?.. - Девушка старалась не встречаться с ним взглядом. На ее лице не было улыбки, но и дежурной холодной маски тоже не было. - На улице дождь, холод, не хотелось бы, чтобы ты подхватил простуду или заболел чем-нибудь тяжелым.
        - Не стоит, за меня не беспокойся, все будет хорошо. Да и не могу я, отцу срочно нужно лекарство. - Ответил Нил, подбадривая ее улыбкой. Ванесса улыбнулась в ответ, как обычно, одними губами, слегка. Не так уверенно, как он.
        - Да, ладно. - Ответила она еще более тихим голосом. - Удачи тебе.
        - И тебе. Спокойной ночи.
        Он шагнул за порог и закрыл дверь. Какое-то мгновение было слышно, как он бежит по крыльцу, потом по мокрой земле, потом все стихло.
        Остался только звук дождя. Ванесса все еще стояла у двери, сложив руки под грудью, взгляд все еще смотрел на дверь. Тогда в ней как будто порвалась натянутая тетива, она выдохнула прерывисто, неровно, так же вздохнула. Сердце все никак не хотело успокаиваться, а мысли о Ниле были слишком навязчивыми. Почему он не замечает ее? Она ведь старается быть с ним доброй, старается от всего сердца. Вроде бы, у нее даже получается…
        - Проклятье! Дьявольщина! Да почему… - Ванесса силой воли закрыла себе рот, чтобы сдержать более сильные ругательства. Выдохнула, чувствуя, каким горьким стал воздух и как от него сводит горло. Она ведь и так знала, почему. Ее холодность отпугивает всех. И как бы Ванесса не старалась, ее все равно будет видно, эту фальшь, ее старания выглядеть чуть добрее, чем есть на самом деле. Она действительно испытывала к нему нежные чувства, скорее всего, именно это и есть любовь, и старалась как-то показать это, но она не могла выразить это так же, как остальные девушки, начисто лишенные манер, стыда и совести. Рядом с этими девочками, которые одинаково глупо улыбаются родителям, подругам, мужу и любовнику, для которых признание в любви что-то ожидаемое, а отказ - не фатальное, которые всегда со всеми веселы и искренни, Ванесса выглядела глупо со своей скромностью и нерешительностью. Ей оставалось только идти на поводу у своего сердца, слушать его, действовать так, как оно велит, и надеяться на лучшее. Поэтому ее попытка провести с Нилом вечер была обречена на провал. В поселке много других, более
подходящих ему девушек, веселых и общительных, тех, которые радуются празднику и играм, сплетням подруг и церковной службе, словом, близких народу. Нил со своей романтической натурой не обратит внимания на странную замкнутую девушку, живущую на отшибе и проводящую большую часть дня в саду, выращивая ингредиенты для препаратов, или дома, читая книги и осваивая премудрости алхимии. Ему нужна прекрасная дама, а не алхимик. Но она все равно попытается еще раз, может, даже признается ему в любви, если смелости хватит.
        Ванесса еще несколько минут бесцельно ходила по дому, сложив руки на груди, выгоняя горький воздух из легких. Потом тряхнула головой, отчего длинные черные волосы метнулись по воздуху, прогнала неудобные ей мысли. Она снова села на кровать, поставив свечу рядом, на табурет, взяла с него книгу. Потом развернула ее на странице с тканевой закладкой. Чтение вскоре отвлекло ее от мрачных и неудобных мыслей, ей снова завладел интерес и азарт, она прервалась только один раз для того, чтобы запереть дверь на замок.
        Ванесса легла спать поздно, когда фитиль свечи погас, утонув в растаявшем и расплывшемся по табурету воске. О Ниле она вспомнила только перед тем, как провалиться в сон.
        III
        Ранним утром следующего дня с «Гордого» стала видна узкая полоска земли у самого горизонта.
        Шторм нанес закаленному в боях фрегату несколько новых ран. Крепления на бизань-мачте не выдержали сильных порывов штормового ветра, паруса раскрылись. Матросы не смогли их снять и потому срезали, чтобы спасти заднюю мачту. Теперь на ней вместо парусов болтались обрубки канатов и куски парусины. Бизань-мачта сильно вывернулась и держалась на честном слове, стараниями моряков.
        Пожар на верхней орудийной палубе почти наверняка произошел из-за разбившейся масляной лампы, которая из-за крена слетела с крючка и разбилась об бочонки со смолой, которой смазывались снаряды баллист. Его удалось потушить только потому, что баллисты никогда не оставались без присмотра, пожар начали тушить вовремя. Не подними оружейники тревогу сразу, стал бы «Гордый» маяком посреди моря, бессмысленным и недолговечным.
        Потерь среди экипажа не было. На верхней палубе были самые опытные моряки, побывавшие не в одном шторме. Остальных, то есть бывших военный моряков, загнали внутрь корабля. В момент возгорания никто не стоял к смоле близко. Несколько человек получили легкие ожоги во время тушения пожара. С ними Филипп закончил быстро.
        Лекарь был доволен результатами. «Гордый» не пострадал сильно, на ремонт, по его прогнозам, не могло уйти больше трех недель. Погибших не было, раненных всего четверо, с ними Филипп управился за час. Состояние капитана не менялось с момента входа в шторм, новых симптомов не появлялось, хуже не становилось, лучше - тоже. Это постоянство, пусть и недолгое, было воспринято лекарем как благая весть. По крайней мере, тело боролось с недугом на равных, установился некий баланс, который стоило поддерживать до излечения.
        Когда с проблемами корабля и пострадавших было покончено, Филипп подумал, что стоит заняться своими ранами.
        До этого момента он не чувствовал недомогания. Лекарь не помнил, что и как произошло, помнил только, что пол под ним резко накренился, и секундой позже наступила темнота. По словам моряков, его нашли на полу в каюте, где он лежал рядом с сундуком. После пробуждения Филипп немного подождал, чтобы прийти в себя, и принялся за работу. Он проверил капитана, записал его состояние на лист пергамента, обработал ожоги, вывихи и переломы пострадавших моряков. Только через полчаса он начал вспоминать, что произошло. Кажется, он слышал треск. Может, это трещали доски? Тогда отчего он потерял сознание? Наверняка его что-то ударило. Или он ударился обо что-то. Скорее всего, столбик у изголовья кровати выскользнул у него из рук во время сильной качки, и он упал. Сама мысль насчет того, что его что-то ударило, казалась Филиппу абсурдной: если бы какой-нибудь из предметов мебели оторвался от пола и обрушился ему на голову, это повлекло бы за собой мгновенную смерть. Он сам налетел на что-то, и скорее всего это был сундук.
        Филипп решил перестать гадать и бегло оглядел все болевшие места, которых было немало. Только теперь, лишившись обязательной работы и лекарских хлопот, он заметил свое недомогание. Слегка кружилась голова, его тошнило, была налицо легкая дезориентация. А еще головная боль, которую Филипп заметил с самого начала, но не обратил на нее внимания: сейчас у него на теле не было такого места, которое бы не болело. Лекарь представлял собой один большой синяк и чувствовал себя так, как будто гигант постучал по нему молотком.
        Его опасения подтвердились, когда он снял маску и начал снимать подшлемник. На затылке как будто загорелся живой уголь, и не просто загорелся, впился в череп таким же, как он, живым сверлом. Лекарь стиснул зубы и запустил пальцы под подшлемник. Сразу же он почувствовал тепло и влагу, через секунду нащупал большую липкую кровяную корку, которая приклеила к ране его одежду на голове. Позже раздался тихий мокрый треск, зубы лекаря сжались сильнее, заскрежетали, перемалывая едва сдерживаемые ругательства, по легким во время выдоха прошлась дрожащая волна беззвучного стона боли. Когда подшлемник отделился от раны, Филиппу больше всего захотелось подняться на палубу и швырнуть его в море, или найти в трюме молоток потяжелее и как следует размягчить дрянную кожу. Порвать, перегрызть зубами, перемешать обрывки с жижей из отхожего места и слить в самую глубокую выгребную яму Вселенной. Лекарь сдержал себя и от ругательств, только небрежно кинул на сундук красный от крови, скомканный и помятый со злости кусок кожи. В ведре с пресной водой он отмыл голову от засохшей крови, промыл и ощупал рану. В холодной
воде боль не была такой сильной, края раны онемели и не взрывались болью от прикосновения. Кожа вместе с плотью порвалась в одном месте и сжалась в другом, при этом ее что-то сильно вдавило в череп. Удар тупым предметом с длинной прямоугольной гранью, подумал алхимик. Даже сейчас под пальцами ощущалась прямая бороздка из вдавленной плоти. Значит, все-таки сундук, и не по касательной, а по прямой траектории. Точно в затылок.
        - Ладно, хоть не убило. - С мрачной, вымученной усмешкой пробормотал он самому себе. Некогда серым, теперь бледно-розовым от крови полотенцем он сушил и приводил в порядок волосы вокруг раны. - И на том спасибо.
        Филипп не чувствовал себя благодарным кому-либо. Совсем. Еще больше возросло его недовольство, когда в стремлении что-то сделать со своей раной лекарь полез за инструментами.
        Сюрприз ожидал его в суме в виде кривых заржавевших игл. Что-то прошлось и по его суме, туда каким-то образом попала и морская вода, о чем свидетельствовала соль внутри. Еще несколько таких ценных предметов, как шприц и скальпели оказались безвозвратно утеряны, и лекарь утешал себя только тем, что в саквояже, который лежал в сундуке, осталось несколько шприцов и скальпелей. Но игл не было, и нечем было зашивать рану. Филиппу пришлось сдвинуть порванный кусок кожи ближе к месту разрыва и ограничиться соляной повязкой на случай, если рана вздумает загноиться. Хорошо, что в море нет проблем с соленой водой для повязок, подумал он, остается только слегка развести пресной водой для достижения нужной концентрации. А чтобы рана быстро зажила, быстрее, чем у обычных людей, можно поспать. Хорошо, очень хорошо поспать. Тогда, если спать достаточно глубоко и хорошо, в месте, где никто не потревожит, если направить все силы тела исключительно на заживление раны, то через тройку дней можно будет не волноваться по поводу швов.
        Впервые Филипп пожалел, что у него нет привязанности к сон-траве. После того, как он закончил с раной на голове, головокружение и боль усилились. Хотелось прогнать боль, снять нервное напряжение после пережитого двухнедельного кошмара, наконец, просто уснуть без риска изгадить кровать содержимым желудка. Сон-трава наверняка имелась у кого-то из матросов, но выпрашивать наркотик у моряков, пусть и не запрещенный законом, Филиппу не хотелось.
        Немного подумав, алхимик приблизился к сундуку, отпер его ключом и заглянул в саквояж. Там в довольно крупной шкатулке в ровных рядах ниш были расставлены одинаковые бутылочки прозрачного стекла с пробковыми затычками. Еще немного поколебавшись, Филипп вытащило одну, откупорил. В нос ударил резкий запах железа, от которого скрутило горло. Зажмурившись, лекарь опрокинул содержимое в горло. Кашель скрутил легкие, как при приступе коклюша, пищевод мелко-мелко задрожал. Через какие-то секунды органы резко успокоились. Головная боль, головокружение и прочие симптомы сотрясения мозга не ушли, но тошнота отступила. Отступил и голод, который Филипп почувствовал, только проснувшись. Алхимик испытал прилив сил, близкий к эйфории, и рана на голове показалась ему царапиной. Однако содержимое флакона не одурманила его сознание и не принесла чувство неуязвимости, Филипп остался в здравом уме. Теперь можно было ложиться спать без страха, что он испачкает простыни или захлебнется в собственной рвоте. Последняя мысль несколько подняла лекарю настроение: подобная смерть казалась ему настолько нелепой, что вызывала
улыбку на лице. Омрачало шутку то, что именно такой смертью часто умирали посетители кабаков и таверн, если хозяевам было немногим более чем обычно наплевать на посетителя.
        Филипп сбросил плащ и лег на койку, старательно избегая положения головы, при которой рана начинала болеть. Вскоре он такое положение нашел, и, казалось бы, теперь сон должен был одолеть алхимика. Однако сон никак не приходил. Даже тряпичная маска, подложенная под левое ухо для большего удобства, не помогала. И дело было не в ране, и не в головной боли, и не в ощущении, что кровать лезет с пола на стену через потолок.
        Оставалось еще одно незавершенное дело, вернее, разговор. Филипп надеялся провести его с помощником капитана после сна, когда его ум прояснится, и его не будет заволакивать мутная пелена. Однако мысль о важности предстоящего разговора не давала ему уснуть, этот разговор действительно мог определить дальнейшее положение дел на Зеленом берегу.
        Было и еще одно чувство, которое заставило алхимика встать с кровати и выйти наружу. Конечно, темнота каюты за месяц плавания осточертела ему. В ней Филипп чувствовал в себя как в склепе. Было темно, отчего-то воздух был сырым, как если бы вокруг рос мох. Тишину нарушало только дыхание Солта и его собственное, Филиппа. И темнота вокруг густела и сжималась, как будто ее сдавливали тяжелые холодные каменные плиты. Лекарь чувствовал ответную неприязнь этого места к нему, нежелание оставаться в этой темной каморке минутой больше. Почему-то недоброе предчувствие поселилось в душе алхимика. Оно не точило его изнутри, не заставляло вздрагивать его нутро. Скорее, оно дышало ему в затылок или в ухо, отчего все тело покрывалось мурашками. Филипп быстро убедился, что не сможет уснуть, только не в этой темноте, которая дышит отовсюду в его разбитый затылок, и только не с мыслями о сверхважном разговоре. Он отчетливо понял, что больше всего ему хочется выйти на свет, под яркое палящее солнце, и на сердце у него стало тоскливо. Он встал, вопреки своим же наказам снял соляную повязку, скрипя зубами, надел
подшлемник, натянул маску, накинул сверху плащ. В очередной раз лекарь быстро оглядел капитана, и только потом, убедившись, что изменений нет, вышел из каюты.
        Первую минуту алхимик только щурился на свету. Его для вечера было слишком много. Только потом, когда его глаза привыкли, он поднял голову к небу и увидел, что оно чистое, редкие облака были маленькими, пушистыми и белыми. Солнце стояло в зените, и Филипп быстро почувствовал, что его плащ нагревается. Жары он не боялся - он вырос на юге Десилона, где солнце было таким же жарким, а суховеи не раз приносили на поля искрящийся песок с дюн пустыни Даха. Там же его застала болезнь, и он привык ходить под жарким солнцем в плаще и коже. Алхимик не боялся и не опасался теплового удара, так же, как и смерти.
        Море казалось совсем другим после шторма. Лучи нещадно жгли всех, кто был на палубе, от моря шел легкий свежий бриз, который помогал людям переносить жару. Вода уже успокоилась и вновь стала приветливого лазурно-голубого цвета, не пыталась отнять у него жизнь, только лениво плескалась за бортом. И самое главное, что вместо незаметной линии горизонта в обе стороны, насколько хватало глаз, тянулась размытая от горячего марева полоса земли. До нее был еще день пути, и пока что различался только цвет берега - зеленый. Наверняка, подумал Филипп, рядом с береговой линией проходит очень высокий и густой лес. А как иначе? Но пока что приходилось довольствоваться зеленой полоской у горизонта и небольшим скалистым островом. Рядом с последним корабль проходил близко, настолько близко, что можно было различить отдельные чахлые деревца на склонах скал, высокую, наверняка острую траву и гнезда морских птиц, выдолбленные в скалах дыры одинаковых размеров и форм. Хозяева гнезд то и дело проносились над кораблем.
        Вездесущих чаек здесь не было, были какие-то другие птицы, которые не кричали так пронзительно и часто. Они вообще не кричали, только изредка пикировали в воду и выходили из нее с насаженной на острый, как игла, клюв рыбой.
        Филипп остановил себя. Красотами местной природы он сможет полюбоваться и после разговора. Сейчас нужно было найти помощника капитана и посоветоваться с ним. Долго искать не пришлось, помощник нашелся на средней палубе у правого борта. Ничем существенным он занят не был, как и большинство матросов на тот момент - корабль мирно плыл на двух поднятых парусах. Северянин смотрел на море, то вдаль, на горизонт, то на близкий скалистый остров с кучей вопящих птиц.
        - Эрик, можно вас на несколько минут? - Спросил Филипп сразу, как только подошел к помощнику.
        - Конечно. В чем дело?
        - Я хотел поговорить с вами насчет Солта. Вернее, насчет вашей команды и того момента, когда мы сойдем на Зеленый берег.
        - О команде? О чем же? - Пророкотал северянин удивленно.
        - Когда мы высадимся на берег, слух о болезни капитана Солта прокатится по деревне меньше, чем за половину дня. - Филипп решил говорить напрямую, какой бы сомнительной правда не показалась помощнику капитана. Все люди с севера, которых он знал, считали честность одним из главных достоинств человека, и ему не хотелось обманывать таких людей. - А через день это даже волы в стойлах будут обсуждать. Ваши люди, Эрик, надеюсь, не будут способствовать распространению слухов?
        - Мои люди - матросы, а не бабы-южанки. Драться и править кораблем умеют, сеять слухи - нет. Я вообще сомневаюсь, что они будут говорить о болезни капитана с кем-то не из команды. Это слишком личное. Его болезнь - наше общее горе и горе каждого, а плакаться незнакомым людям в своих бедах, сами знаете, мы не любим.
        - Понимаю. Я так и думал. И все же, даже случайно оброненное слово о том, как плохо капитану, может сильно осложнить дела. Видите ли, факт того, что Солт болен, невозможно будет утаить ни от кого. Если есть люди, всегда есть, кому подслушать. - Эрик кивнул, давая понять, что слушает лекаря внимательно. - А вот факт того, что капитан не просто болен, а очень тяжело болен, нужно скрывать всеми силами. Если Церковь про это прознает, мне станет тяжелее лечить капитана, появится ненужное внимание. Сами понимаете, пользы от этого никому не будет.
        - А что Церковь? Разве она кому-то худо делает тем, что заботится о сирых и слабых?
        - Церковь Деи это, безусловно, хорошо, как и любая религия, проповедующая мир и любовь к ближним, природе, всему живому. Такой она, по крайней мере, была в годы моей юности. До Инквизиции. Но Церковь нужна для того, чтобы душа человека была цела и не болела. Как известно, болезни души неостановимо влекут за собой болезни тела. Излечивая душу, Церковь лечит и плоть. Однако когда недуг поражает тело, лечить нужно тело, и напрямую, а не через душу. В этом ошибка Церкви, которую они не видят и которую мы, лекари, стараемся исправить. Когда-нибудь мы придем к соглашению, а пока что Церковь и лекари, особенно алхимики, плохо уживаются друг с другом. Поэтому будет лучше, если слух о тяжелой болезни Солта не дойдет до ушей Церкви, или дойдет как можно позже. Пусть они подумают на легкую болезнь, которую его дочь вылечит быстро. Так будет лучше для всех.
        - Странно звучат ваши слова.
        - Это полуправда. Она удобнее, чем полная правда, и в то же время не совсем является ложью. Я думаю, величайшее достижение человеческой мысли, которым люди будут пользоваться до конца времен.
        - И все равно, скользкая он какая-то. Правда на то и правда, чтобы на ней можно было стоять твердо, а на скользком кто устоит? Но раз капитану так будет лучше, я согласен, и команда моя тоже. Расскажу ей обо всем потом, как спущусь в трюм.
        Лекарь кивнул и устремил взгляд в море. Сон больше не тянул в постель, а головокружение отступило. Филиппу больше всего тогда хотелось просто стоять у борта корабля и смотреть на море.
        Одна из птиц, которые беспрерывно летали над островом и рядом с кораблем, села на борт совсем рядом с Филиппом. Взглянув на него черной бусинкой глаза, она сперва отпорхнула чуть в сторону, потом отскочила. Убедившись, что странное существо не собирается ее атаковать или отнимать добычу, птица лапой сняла рыбу с клюва, прижала к доскам и сжала в клюве, готовясь проглотить. Филипп успел рассмотреть птицу. С виду ничего особенного, средних размеров обтекаемое тело, острый клюв, темно-бурые, почти воробьиные перья с черными кончиками на хвосте и крыльях. Черные круглые глазки почему-то казались лекарю более умными, чем у остальных птиц.
        - Споешь? - Спросил Филипп у птицы. Та долго проглатывала рыбу, а когда закончила с едой, посмотрела глазом-бусинкой на лекаря. Как ему показалось, недоверчиво.
        Алхимик протянул руку с отставленным указательным пальцем. Тут бурая настороженно отпрыгнула, раскрыла клюв и «спела». «Пение» было похоже на крик девушки, пойманной стаей трупоедов на кладбище и раздираемой заживо ими надвое. Такой сольный концерт посреди ночи мог закончиться для кого-то из людей остановкой сердца и гробом.
        - Тьфу, напасть! Пошла вон! - Филипп махнул рукой, чуть не задевая бурую. Та слетела с борта и быстро исчезла из виду.
        - Как же люди живут бок о бок с такими соседями?
        - Никак. - Теперь в голосе помощника отчего-то послышался сильный северный акцент. - Эти птицы живут на скалах. На Зеленом берегу берег… Хм… Песчаный. Далеко на юге есть скалы, птицы гнездятся на них. А те рыбацкие лодки, что изредка выходят далеко в море, рассказывают, как кричат утопленницы.
        - Напоминает выпь. Вы слышали, как кричит выпь?
        - Слышал. - Северянин улыбнулся. - Если нервы слабые и услышать ночью, можно и испугаться. И еще слышал лягушку, которая рычит, как какой-то болотный монстр. Есть на Зеленом берегу такие.
        - Неужели?
        - Точно есть. Забредешь ночью в болото, так и рык совсем рядом раздается. - Принялся рассказывать помощник с явным азартом. - А чуть пошевелишься, плеснешь туда водой, видишь, как лягушка упрыгивает, и рыка больше не слышишь. Везет людям, что это лягушка, а не что похуже. Нечистая сила какая-нибудь. Вы верите в нечистые силы?
        - Нечистая сила - слишком растяжимое понятие. Сейчас так называют и магию, и монстров, и людей, творящих злые дела. Последние, увы, встречаются все чаще. В магию я не верю, ни в светлую, ни в темную. А вот трупоедов и разную другую нечисть я своими глазами видел. Мерзкие создания.
        - А правда, что они серебра и имени Деи боятся? - Спросил северянин с каким-то благоговейным трепетом. Разговор все больше начал увлекать его. Суровый на вид мужчина сейчас казался Филиппу молодым юношей, настолько интерес к неизвестному преобразил лицо помощника.
        - Насчет серебра не знаю. Насчет имени тоже. А вот света не переносят, от факела разбегаются по своим норам, точно крысы.
        - Да уж… Вся эта магия, нечисть, жулье - все это не по моему уму, чего не знаю, того не знаю. А вот на Зеленом берегу ничего этого нет. Хорошо им там, наверное, живется без страхов.
        - Люди и без монстров найдут, чего им бояться. Напридумывают себе страхов, потом зовут истребителя нечисти из Ордена Коловрата или священника. На Зеленом берегу никого из «коловратов» нет, насколько я знаю.
        - Так они ж фанатики!
        - Фанатики. И те страхи, от которых они якобы избавляют людей, либо придуманы, либо несущественны. А люди отдают им последние гроши, лишь бы те избавили их от нетопыря или какой-то Белой бабы. Но когда находится настоящая злобная нечисть, на совести которой не одна человеческая жизнь, «коловраты» убивают ее быстрее, чем церковнослужитель успевает помолиться за их жизни.
        - И все равно, хорошо, что там этого нет, на Зеленом берегу. Ни маги, ни нечисти, не напастей каких. И люди там добрые.
        - Хочу в это верить. От себя же скажу, что они добрые, пока вокруг них все хорошо.
        Эрик еще какое-то время стоял рядом, должно быть, ожидая, что Филипп продолжит разговор. Развития диалог так и не получил, в основном потому, что целебный эффект созерцания моря прошел. В голове у лекаря снова поселилась тупая боль, а палуба поплыла куда-то за горизонт. Эрик, заметил, что Филипп пошатнулся и схватился за борт рукой.
        - Что с вами?
        - Сотрясение мозга. Получил чем-то тяжелым по голове в трюме во время шторма… Прошу простить, я, наверное, пойду в каюту.
        Помощник капитана участливо кивнул и снова устремил взгляд вдаль. Филипп, опираясь на трость, чтобы не свалиться, дошел до каюты. Спуск по лестнице занял вдвое больше времени, чем обычно, только из-за сильного головокружения. Из последних сил стараясь не упасть, Филипп стянул с себя плащ, подшлемник и маску, лег на постель. Теперь, когда все дела были сделаны, когда поводов для немедленных волнений не оставалось, лекарь попытался заснуть с чистой совестью. Небольшая каюта капитана все еще казалась ему подобной склепу, однако алхимик уже привык спать в этом месте, да и усталость была слишком сильной. Осталось только недомогание от раны на голове и то незнакомое мрачное волнение, которое он испытывал до того, как выйти на палубу. Филиппу почему-то казалось, что на берегу его ждет что-то мрачное и неприятное, что-то такое, чего он предпочел бы избежать при любых других обстоятельствах.
        «Меня ударило слишком сильно. Предчувствие - это магия, это антинаучно. И на берегу меня не ждет ничего страшного, только простые и немного суеверные люди». - Попытался успокоить себя Филипп и очень быстро оставил эти попытки. Он почувствовал, что не верит своим же доводам, и что странное предчувствие - именно его внутренний голос, который сто раз прав, а он, Филипп, пытается обмануть себя доводами разума. От этой мысли ему стало еще больше не по себе. «Ну и что там меня может такого ждать, чтобы я ни с того ни с сего предчувствовал это?» На этот вопрос лекарь не смог дать ответа.
        Через полчаса копания в себе Филипп решил оставить странное чувство в покое. Скорее всего, это просто последствия сотрясения мозга, какому-то участку досталось больше, функции нарушились, появились новые ощущения, эмоции, чувства… По прибытии на берег все станет ясно и без полумагических предчувствий, а поскольку сейчас (но только сейчас) он все равно ничего не сможет с этим сделать, то волноваться не о чем. С этой мыслью Филипп перевернулся на другой бок и очистил разум от всяких мыслей. Через минуту волнение и головная боль значительно ослабли, через три он уже спал, и ему снилась жизнь лекаря при королевском дворе за несколько дней до Церковного бунта, случившегося почти десять лет назад.
        IV
        На следующую ночь после той, когда ливень застал его по пути к дому Ванессы, Нил без причины проснулся посреди ночи. При этом он чувствовал себя полностью отдохнувшим, хотя проспал никак не больше шести часов - по его ощущениям, ночь была глубокой. Так обычно бывает с больными. Они сначала засыпают поздно неспокойным сном, потом просыпаются в такой час, когда всем здоровым и законопослушным людям положено спать. Нил не был болен, хоть и пришел прошлой ночью промокшим до нитки, а в чем-то недобропорядочном его не смог бы упрекнуть сам черт. Юноша просто проснулся посреди ночи так, как если бы проспал целый день.
        Какое-то время он непонимающе смотрел в скрытый в темноте избы потолок. Потом повернул голову к окну, в которое узкими ровными полосами сквозь дощатые ставни лился лунный свет. Ко второй кровати, с которой этот свет сгонял тьму. Отец еще спал, его уже не тревожили боли в суставах, как день назад. Лекарство умницы Ванессы, как всегда, работало безотказно. Еще несколько минут Нил водил глазами по дому и думал, что могло бы его разбудить. Никаких разумных доводов не приходило ему на ум. Может, он проснулся оттого, что на него кто-то смотрит? Юноша попытался развлечь себя и представлять в темноте затаившихся чудовищ, как он делал это, когда был гораздо моложе. Это занятие ему надоело еще быстрее. Нилу не хотелось ни то чтобы спать, ему не хотелось даже лежать в кровати. Он чувствовал себя так, как будто давно проснулся и пролежал в кровати несколько часов. В конце концов, юноша решил, что проснулся потому, что выспался, других объяснений раннему подъему не нашлось. Он встал с кровати, стараясь не шуметь, надел штаны и рубаху. Немного подумав, он взял в руки и легкую куртку из выделанной бычьей кожи,
решив, что снаружи должно быть холодно. На Зеленом берегу ночью всегда холодно.
        Стоило ему надеть куртку, как он ощутил что-то твердое в своем кармане. Понятно, что куртка досталась ему от отца, была старой, а материал не радовала легкостью и мягкостью шелка, но эта вещь врезалась в бок своими ровными гранями и прямыми углами. Еще до того, как Нил запустил руку в просторный карман, он догадался о том, что внутри. Как он и думал, это оказалась книга. Вторая, которую он взял у Ванессы, и которую не отдал вчера. Он заранее положил ее в карман куртки, чтобы точно не забыть, но прошлым вечером второпях он не взял с собой куртку, успел прихватить по пути только одну книгу, лежавшую на виду, и завернуть ее в мешковину, когда начался дождь. Ее, рваную и никому не нужную, он сдернул с колышка соседского забора. Прошлым днем он повесил тряпку обратно.
        Теперь, держа в руках книгу, сборник песен и поэм известных бардов прошлого века, он не знал, что с ней делать. С одной стороны, он не прочел их всех. С другой, все песни и не были ему нужны. Так он думал до вчерашнего вечера. Прежде чем уснуть, при свете тающей свечи он прочел одну песню, которая тронула его до глубины души, заставила его чувства всколыхнуться сильнее, чем от всех предыдущих песен и поэм. В ней совершенно не было ничего рыцарского и героического, только путешественник, застрявший среди льдин посреди северного моря. После этой песни Нил задумался, не стоит ли ему прочесть все остальные песни и поэмы, которые он пропустил. Ведь в той одной песне о несчастном путешественнике было больше чувств и смысла, чем в пяти героических поэмах.
        Юноша тихо вздохнул и положил книгу обратно в карман. Читать поэмы бардов при лунном свете тяжело, как и вообще читать что-либо ночью, но оставлять книгу дома Нилу почему-то не хотелось. Ему было спокойнее, когда эта книга лежала у него в кармане, так он чувствовал близость чего-то хорошего и приятного, а мысли о Ванессе казались реальнее. Еще раз взглянув на отца и убедившись, что тот спит, Нил открыл входную дверь и вышел из дома в прохладную ночь. Прямоугольник лунного света на миг очертил его силуэт и так же быстро потух.
        Какое-то время Нил ходил вокруг дома, поглядывая по сторонам и надеясь, что сонливость скоро придет. Но она не приходила, и юноше вскоре надоело нарезать круги вокруг их с отцом дома. Он вышел на небольшую улочку между домами, дошел до ее конца и свернул направо, направляясь к главной улице, проходившей через все поселение. Он шел коротким путем, срезая путь по коротеньким, кривым-косым улочкам между домами. Через несколько минут юноша оказался на главной дороге, протоптанной сотнями человеческих и животных ног, уложенной колесами фургонов и телег по пути к главной площади и храму. Дорога расплылась после вчерашнего дождя, и грязь пахла так, как пахнет любая деревенская дорога. Мокрой землей, червями, конским дерьмом и прелой соломой. Однако холод схватил грязь, запах стелился по земле, и дорога пахла не так сильно, как обычно. Воздух был влажным и холодным, чистым, нос щекотал аромат леса, травы и влажных зарослей. Залитая лунным светом дорога, отсутствие людей, запахов, звуков, напоминающих о жизни в деревне, все вокруг говорило о том, что ночь - это не время для людей. Ночь жила какой-то
отдельной жизнью, совершенно непохожей на дневную.
        Стоя у забора, Нил подумал, что если сейчас снова свернуть направо и идти прямо, то скоро можно будет выйти к каменной площади на перекрестке, где стоял один из колодцев. От этой площади одна из дорог вела на юг, к амбару с зерном, а если пройти дальше - то к храму Деи и, наконец, к дому Ванессы в рощице на небольшом отдалении от поселения. Почему-то ни на площадь, ни к храму Нилу идти не захотелось. Тревожить Ванессу ночью он тоже не собирался, тем более второй раз подряд. Юноша свернул налево, направляясь к пристани. По пути Нил разглядывал ночное небо и прижимал небольшую книгу в своем кармане к телу, чувствуя, что не зря вышел из дома.
        Он шел мимо нестройных рядов домов и домиков. Невысокие халупы, перекошенные от размытой под ними земли, добротные дома на бревенчатых столбах с низкими земляными крышами, покрытыми соломой, просто заброшенные хаты. У каждого была своя земля с огородом, на которой выращивалась различная мелочь, та, что все-таки прижилась в климате Зеленого берега. Поля с хлебами при поселении не были большими, но постоянно росли. Как и пастбища под скот. С каждым годом их приходилось расширять, вырубая лес, выдергивать быстрорастущие деревья. Недостатка в работе не было, и эта особенность жизни крестьян находила отражение и в их домах, и в их жизни. Если кому-то был нужен дом, его строили всем селением, благо недостатка в материале не было. Средних размеров домик с одной комнатой, очагом, столом и кроватями для всех членов семьи. После чего поселенец мог работать вместе с остальными, не заботясь ни о ливнях, ни о палящем солнце. Главное - заложить в основание дома какое-нибудь животное: козла, петуха, кошку, иначе здание обязательно рухнет и не простоит долго. Последних в деревне давно уже перевели, ведь кошка,
как считалось - посланник дьявола. На Зеленом берегу об этом знали даже дети.
        Скоро ряд домов начал редеть, расстояние между постройками все больше увеличивалось. В конце концов, вереница лачуг и изб закончилась, открылась узкая полоска голой земли, где росла одна трава. Она переходила в песчаный берег, и уже на нем стояла впечатляющих размеров конструкция из досок и бревенчатых столбов, вкопанных глубоко в прибрежную твердь. Пристань опиралась на дно моря, вернее, на вершину подводной скалы, верх которой занесло песком. Там, где заканчивалась пристань, заканчивалось мелководье, так что корабль мог встать у берега, не опасаясь сесть на мель. Нил вышел на песчаный пляж, который в лунном свете казался тускло-серебряным. Ванесса часто проводила время у моря, но то было днем, перед тем, как солнце резко скатывалось за горизонт. По пути к берегу Нил думал, куда пойдет потом, не сидеть же остаток ночи на пляже. Теперь, стоя на ночном берегу моря, он понял, что никуда больше не хочет идти. Звезды в небе как будто стягивались отовсюду к молочно-белому звездному облаку, растянувшемуся через все небо от края до края, луна, которая почему-то здесь была больше, чем на берегах Большой
земли, медленно плыла за редкими облачками. Юноша перевел взгляд с небосвода на воду и увидел дорожку лунного света, на фоне которой остальная вода казалась темно-синей, хоть и была на свету лазурной.
        Тут что-то привлекло его внимание. Нил обыскал глазами море и увидел, что рядом с одиноким островом посреди моря плывут какие-то желтые огоньки. Сначала он подумал на звезды, но те не могли исчезать и снова вспыхивать, к тому же, не могли передвигаться по небу. Нил вгляделся в таинственные огоньки между берегом и островом, пытаясь понять, откуда они взялись. Маленькие желтые звездочки плыли по небу… Или по морю… Прошло не меньше минуты, прежде чем Нил разглядел очертания плывущей по морю громады. Это был корабль, а огоньки на нем - светом масляных ламп.
        Еще несколько мгновений Нил вглядывался в померещившийся ему силуэт корабля, но тот не исчезал, наоборот, становился все более отчетливым. Когда судно вышло в полосу лунного света на воде, он окончательно убедился в том, что корабль реален, и испытал прилив радости и сил. Это был тот самый «Гордый», который пропал три года назад! Он обязательно принесет запасы зерна, и теперь поселению не будет грозить голод и медленная смерть от неурожая. Единственная проблема, которая по-настоящему волновала Нила, которая по-настоящему угрожала всему поселению, только что разрешилась. Разумеется, у юноши были и другие проблемы, взять те же чувства к Ванессе, о которых он нескоро решится сказать, или отца с его нежеланием отправить сына на самостоятельный промысел. Но все их можно было разрешить собственными силами, все они имели решение, и потому Нил особо не волновался на их счет. И вот корабль, который сейчас плывет на берегу, только что отменил самую настоящую катастрофу, уже нависшую над людьми Зеленого берега.
        Нил был счастлив увидеть фрегат снова, по-настоящему счастлив, он внутренне ликовал, глядя на силуэт в полоске света. И пусть у корабля не было одной мачты, Нил был уверен, что это «Гордый». Его силуэт он узнал бы из тысяч других. «Гордый»! Однако юноша так и остался стоять, не бросился прыгать и бегать по берегу, давая радости выход, или как-то иначе пытаясь выразить свое настроение. «Ты - мужчина. Воин, защитник, созидатель, пример для других, тех, кто слабее тебя или малодушен. Так веди себя, как следует мужчине, чтобы никто из них не смог упрекнуть тебя в легкомыслии, слабости или развязности» - говорил Нилу с малых лет его отец, и эти наставления не прошли мимо ушей юноши. Нил радовался скромно, просто, сдержанно, как и все мужчины, отцы и деды которых были родом с дальнего севера. Искренняя улыбка, которую северяне берегли для любимых, и горящие от сильных чувств глаза, которые горели еще ярче из-за отраженного в них лунного света. Вот вся радость, которая, по мнению Ванессы, стоила стократ больше, чем безумные вопли, трясущиеся в небе кулаки и прыжки друг другу на шею. К тому же, что не
маловажно, Нилу хотелось быть похожим на одного из тех героев и рыцарей, которыми были богаты рыцарские романы, а они, без сомнения, вели себя достойно, как подобает могучим героям и привилегированным воинам справедливых королей.
        С каждой секундой у Нила появлялось все больше поводов для радости. Ни одна ночь не несла в себе столько красоты и радости, как эта. Чего стоило одно небо над морем! Редко Нилу доводилось выходить ночью из дома, а когда доводилось, он обычно не смотрел вверх - приходилось смотреть под ноги, чтобы не оступиться в темноте. Нил подумал, что ему, возможно, стоит чаще смотреть на небо. А фрегат «Гордый», которому осталось до берега всего несколько десятков лиг? Самая радостная новость за последние три года, а возможно, что и за все время, ведь никогда еще Зеленый берег так не нуждался в корабле, как сейчас.
        Только теперь Нил по-настоящему обратил внимание на воздух, на запахи берега и близкого леса, звуки волн и шелест деревьев. Он сел на песок, положил руку на землю и почувствовал, как тот расходится под его пальцами. Верно, ни одна ночь еще не была так прекрасна и не несла столько счастья, подумал юноша. Только теперь он понял, как много вокруг всего интересного и красивого. Звезды, луна, деревья и травы, земля и бескрайние воды моря. Не меньше в нем было и чудес. Что такое звезды, луна, почему корабль не тонет, хоть и весит, как небольшой замок или башня, почему солнце садится здесь так быстро, а на Большой земле какое-то время светло и после того, как зайдет солнце? Без сомнений, и луну, и звезды на небе удерживает какая-то сила, она же не дает кораблю утонуть, она же определяет, будет ли свет и будет ли тьма. Неудивительно, что Ванесса столь влюблена в свое дело, что она так стремится узнать все тайны того мира, в котором живет, который любит. И теперь Нил в полной мере ее понимал.
        Еще какое-то время понаблюдав за кораблем и небом, Нил лег на песок, устремив взгляд в черноту неба среди звезд. Он провел так несколько минут, за это время все мысли покинули его ум, их как будто всосала в себя чернильная пустота среди звезд. Нилу вдруг пришла на ум пугающая мысль: а что, если эта темная бездна на самом деле вытягивает из головы все мысли? Но он тут же усмехнулся. Слишком необычна и неправдоподобна была шутка его воображения. Юноша подложил под голову руку и закрыл глаза, погружаясь в окружающие его звуки и запахи, давая воображению волю и шанс нарисовать что-то еще более прекрасное. Какое-то время он пытался это сделать, потом сознание начало подбрасывать образы само, без принуждения, приняв правила игры. Оно рисовало гигантские дома из камня; города, начинающиеся не за крепостной стеной и идущие далеко за горизонт; дороги, построенные поверх других дорог, которые соединялись невообразимым способом; корабль, плывущий по воздуху, как фрегат - по морю, и лодку, несущуюся по воде, как лошадь мчится галопом по равнине; телеги без лошадей и города без стен и гарнизонов, в которых
слышалась речь на самых разных языках. Образы становились все более нереальными, окружающие Нила звуки и запахи успокаивали, и юноша быстро почувствовал спокойствие и безмятежность.
        Десятью минутами позже Нил снова спал, подложив под голову руку, лежа на песчаном берегу. Проснулся он только с рассветом. Из-за того, что солнце здесь садилось и всходило быстро, минуя сумерки, петухи кричали прямо перед рассветом, а не за время до него, как это происходит на Большой земле. Так что можно было сказать, что Нил проснулся с петухами. Он увидел солнце над морем, понял, что уснул надолго, и вскочил, ища глазами корабль, боясь потерять его. Но «Гордый» уже швартовался к пристани. Нил поднялся, отряхнулся от приставшего к одежде песка и направился к пристани, проверяя, на месте ли книга. Во-первых, ему не терпелось посмотреть на корабль вблизи, а во-вторых, Ванесса наверняка узнает о фрегате одной из первых, такая уж она умница, что всегда обо всем знает наперед всех. Она точно придет встретить отца.
        До этого, еще до первых петухов, в темноте каюты капитана вздрогнул и проснулся королевский придворный лекарь Филипп Эстер.

* * *
        Филипп Эстер проснулся в темной каюте капитана еще до петухов. Проснулся резко, вздрогнув, как будто его окатили из ведра холодной водой с той склизкой нечистью, что водится в Ледяном проливе у северных островов Хакот. Откуда-то раздавался сиплый свист воздуха, возможно, из раны на голове, может, из щели между дверью и косяком, лекарь не смог определить, откуда, и ему было все равно. Это всего лишь свист. Он поднял голову с подушки, сел в кровати, стараясь не тревожить больную голову. При малейшем резком движении в его голове вспыхивала огненная жидкость, и последующие резкие движения только расплескивали ее, усиливая жгучую боль. «Если это мои наказания за шутки со смертью, - подумал Филипп, встав с кровати, - то высшим силам пора обновить судебный кодекс. Нельзя так обращаться с человеком из-за шутки». На секунду мир начал уходить из-под ног, Филипп покачнулся и схватился за изголовье кровати.
        Снова сев на кровать, лекарь снял соляную повязку и проверил рану на затылке. Повязка делала свое дело: рана не воспалилась, не разбухла и не наполнилась жидким гноем, даже по краям раны не было корочки. Однако боль была сильнее, чем вчера, и наверняка из-за сотрясения головы. Тошнота отступила совсем, а головокружение значительно утихло, пол больше не казался стенами и не уезжал из-под ног. Все это, кроме боли в голове, не могло не радовать. И радовало бы, не появись снова то мерзкое нервное напряжение, какое Филипп испытывал вчера перед сном. Дело было совсем не в последствиях пережитого шторма. Это было неясное беспокойство о будущем, которое все так же дышало в затылок лекарю, заставляя мурашки бежать по коже маленьким табуном. Это неясное волнение сильно портило не только общее состояние Филиппа, но и его настроение, которое и так было не самым лучшим.
        Впрочем, подумал Филипп, это неприятное волнение объяснялось довольно просто. Долгое переживание за Солта трепало его на протяжении всего пути до Зеленого берега, и теперь, когда спасительная зеленая полоса была так близка, на бессознательном уровне появился страх. Где он собирается искать лекарство, какой окажется дочь капитана, с которой в малом возрасте приключилась такая трагедия, как она воспримет известие о болезни отца? Да еще и страх перед его, Филиппа, болезнью, от которой он так долго искал средство. А что, если лекарство найдется не здесь, а в другом месте, еще более далеком? Филипп чуть не тряхнул головой, прогоняя мрачные мысли. Не просто мрачные, но деструктивные, мешающие работе. Да, только одно может спасти его друга - работа лекаря и дочери капитана. Все то, что мешает работе, раз уж оно так ломится в его душу, подождет.
        Филипп привел себя в порядок, убедился, что может стоять на ногах своими силами, и встал. На этот раз пол под его ногами покачнулся совсем немного, шаги тоже дались алхимику без проблем. И все-таки его сильно приложило по голове.
        «Нужно будет уделить своим травмам больше внимания, когда Солт будет в безопасности» - дал Филипп себе слово.
        Заставив себя надеть подшлемник и маску, он приблизился к кровати капитана, зажег лампадку, разгоняя опостылевшую тьму вокруг. Свист усилился, и когда Филипп склонился над Солтом, то понял, что свист исходит из его горла. Страх, прогнанный секунды назад, закрался в его душу вновь. Лекарь проверил капитана, и то, что он увидел и почувствовал, его не обрадовало. Жар спал, но вены взбухли и почернели еще сильнее, воздух, который вдыхал и выдыхал Солт, и издавал тот сиплый свист. Губы капитана растрескались, сердце билось медленно и тяжело. Филипп попытался вспомнить хоть какую-нибудь болезнь, которая приводила бы к такому сильному обезвоживанию, но такой не было. Что и говорить о почернении крови. Лекарь протянул руку и приподнял веко Солта. Слез почти не было, сосуды сильно выделялись на белке. В радужке не осталось ни капли здравого смысла, глаз остекленел, как у мертвеца.
        Внезапно глаз ожил и уставился неживым, безумным взглядом на лекаря. Тот от неожиданности убрал пальцы от глаза. В следующее мгновение стальные пальцы капитана сжимали руку Филиппа мертвой хваткой, как будто желая раскрошить предплечевую кость в муку.
        - Воды! Воды! - Не разделяя слов, просипел Солт. В его голосе слышалась не то злость, не то страх, но ничего здравого в нем не было. Капитан так и не вышел из больного бреда.
        Филипп, не зная, дрожать ли ему от страха или пытаться освободиться, не раздумывал. Он как-то сразу понял, что сопротивляться не стоит. Лекарь протянул свободную руку к стоящему рядом кувшину с пресной водой и поднес его к губам капитана. Тот припал к узкому горлышку и начал жадно пить, отпустил руку лекаря, взявшись обеими своими за кувшин. Он почти мгновенно опустошил две кварты, потом снова лег, закрыв глаза и сжимая в одной руке опустевший сосуд. Все это время Филипп ни на шаг не отходил от кровати. Дело было не только в преданности старому, бывшему другу. От пережитого легкого шока по телу лекаря пробегала мелкая дрожь. Через несколько минут вены капитана сгладились, перестали так отчетливо взбухать, дыхание больше не было сиплым и выровнялось. Солт спал.
        Понаблюдав за ним еще пару минут, Филипп перенес лампадку на стол, вытащил из сундука чернильницу с пером и пергамент. Подождал немного, успокаивая дрожащее перо и прогоняя мысли о капитане, совсем не радужные и не светлые. Только записав все изменения в состоянии больного друга, он убрал пергамент со стола, затушил лампадку и вышел на палубу. На ней уже раздавались голоса членов команды.
        Солнце не ударило ему в глаза, стоило ему только подняться по лестнице и открыть дверь каюты. Выйдя на палубу, Филипп понял, что сейчас рассвет, причем солнце совсем недавно вышло из-за горизонта и еще не успело как следует налиться желтизной. Облаков было немного, и алхимик мысленно проклял погоду за недостаток теней на земле. Скоро, стоило ему оторвать глаза от солнца на востоке и повернуть голову к носу корабля, лекарь заметил самое главное изменение в окружающей обстановке.
        По правую руку от него вдаль тянулся золотистый песчаный берег, в небольшом отдалении от которого, не меньше, чем в полусотне лиг, начинался необыкновенно высокий лес. Молодые деревья начинали расти гораздо раньше, но эти по-настоящему удивили алхимика. Они были необыкновенно высокими, с раскидистыми, выпуклыми, почти плоскими кронами, которые образовывали сплошной покров из зеленых облаков где-то высоко над землей. Этот покров поддерживал нестройный ряд колонн из стволов деревьев. Те, что были моложе, росли ближе к берегу моря. Было видно, как солнце своими острыми лучами прорывает кроны, однако потоки света вязли в зелени деревьев пониже, на земле леса господствовал полумрак. Филипп увидел и вьющиеся растения, лианы, которые обвивали стволы большинства деревьев, доходя до самых крон, услышал многочисленных птиц, гнездящихся в них. Но все эти звуки, несмотря на острый слух, ему удавалось услышать маленькими урывками. Шум, стоящий на корабле и на пристани, перекрывал гомон леса. Лекарь осмотрел палубу и пристань, увидел только моряков и какого-то юношу, который шел от берега к кораблю, но тот был
еще далеко. Без сомнений, скоро здесь будет половина поселения. Скоро им придется переносить больного капитана в надежное место на суше, и Филипп не мог представить себе ничего худшего, чем проносить носилки с больным через толпу зевак.
        Эта мысль побудила его к действиям. Помощник капитана Эрик нашелся сразу. Он, как всегда, был при деле, а именно, будучи занят сам, раздавал указания морякам. Тем из них, что когда-то были хорошо знакомы с торговлей и не были против занять место за строящимся на пристани прилавком. По прибытии на берег это была их прямая обязанность. Тем временем остальные матросы перетаскивали ящики с грузом из трюма на пристань, где уже набралась небольшая гора из них, низкая и широкая. Спущенный на пристань трап пришвартованного корабля сильно облегчал задачу: не будь у берега такого удобного причала, пришлось бы подвозить к берегу все добро в шлюпках. Эрик стоял в отдалении от трапа, у ворот самого трюма.
        - … Несите ближе к домам, когда места станет мало. Их повозки потом сами разберутся, куда и что отвезти. - Услышал Филипп окончание фразы помощника капитана. Член команды, который принимал указания, отправился с донесением к своей группе на берегу. Эрик не остался один надолго.
        - Доброе утро, Филипп. - Поздоровался помощник. По его лицу было видно, что предчувствие скорой работы было ему только в радость.
        - Доброе. - Отозвался лекарь, кивнул. Ему самому было приятно заняться делом. Однако по его голосу Эрик понял, что Филипп вовсе не считает утро добрым. Лицо матроса тут же насторожилось, приняло сосредоточенный и серьезный вид.
        - Капитану хуже?
        - Хуже. - Эхом отозвался лекарь. - Общее состояние не сильно ухудшилось, но произошедшие изменения меня настораживают. Жар спал. На смену ему пришло обезвоживание, которое только усиливает его больной бред. Я напоил его водой, теперь ему чуть лучше, но вряд ли это надолго. Нужно как можно скорее найти местного лекаря, алхимика.
        - Его дочь. Мне это известно.
        - Вы знаете, где она живет?
        - Нет, к несчастью, не знаю. Только Солт и местные, которые к ней часто наведываются. Она у них кто-то вроде знахарки.
        - Тогда я иду искать того, кто знает дорогу к ее дому. Немедленно.
        - Филипп! - На лице Эрик отразилось удивление. - Не стоит этого делать. Я могу послать своих людей, чтобы они привели Ванессу…
        - И сами того не осознавая распустили слух, что на корабле кто-то болен. Потом этот слух обрастет пышнейшим враньем, как камень - мхом. Не надо, я сам найду ее. Насчет Солта не беспокойтесь, он сейчас спит, ему лучше. Сейчас его беспокоит только жажда.
        - Я согласен, что посылать целый отряд на поиски знахарки - глупо. - Прогудел северянин. - Да и раз Солту сейчас лучше, вам, наверное, можно пойти. Но ваша рана? И с чего вы взяли, что найдете лекаря быстрее моих ребят, не распуская слух?
        - Раня меня больше не тревожит. - Не моргнув глазом, соврал алхимик. - А что насчет поисков… Ваши ребята, как вы выразились, будут подбегать то к одним крестьянам, то к другим, спрашивая дорогу. Это вызовет волнения. Если пустить одного или пару, больше двух - уже много, то искать они будут долго. Нужно спросить у знающих, более-менее надежных людей, которые сами с Ванессой знакомы.
        - И вы думаете, что сможете такого человека отличить из толпы?
        - Я разбираюсь в людях. Научился кое-чему за те скромные годы, что прожил в королевском дворце среди туч интриганов и шпиков. Конечно, я сам выделяюсь из толпы, это верно, но я и закончу быстро. Самый эффективный, на мой взгляд, способ.
        - У меня нет причин вам не верить… Но я все равно буду сомневаться и беспокоиться.
        - И правильно. Никогда не доверяйте свои обязанности другим, это может скверно закончиться.
        - Так вы считаете, что поиск дочери капитана - ваша обязанность?
        - Не дочери капитана, а местного лекаря. - Поправил его Филипп. - И поскольку этот вопрос больше касается медицины, то да, я считаю себя ответственным за это дело. Но довольно, пока никого нет на пристани, мне нужно идти. Мы теряем время за пустыми разговорами. Люди уже начинают собираться.
        - Согласен. - Прогудел Эрик, первым направляясь к трапу. - Покончим с этим. Разрешите проводить вас до прилавков?
        - Сочту за честь.
        Филипп, хоть и планировал действовать в одиночку с самого начала, не слукавил. В первый миг он даже хотел отказаться от сопровождения, но передумал еще до того, как эта мысль сознательно сформировалась в его голове. И дело было не в чести: лекарю просто не хотелось сходить на невиданный им ранее Зеленый берег в одиночку. В глубине души он поблагодарил Эрика за его предложение. Как потом оказалось, это решение временно избавило Филиппа от серьезной проблемы. А проблема эта ждала его на самом конце трапа.
        Эрик первым начал спуск на берег, лекарь двинулся за ним следом. По правую сторону от трапа на пристани высилась небольшая куча уже знакомых ящиков и рулонов ткани, крупных мешков, накрытых местам порванной парусиной. Рядом с наваленными друг на друга вещами, у самого подножия трапа, стоял незаметный сухой старик лет шестидесяти пяти, с седой бородой, одетый в коричневую потертую рясу, капюшон которой безвольно повис сзади. Одежду опоясывал кусок веревки. Старик горбился, дряхлые мышцы спины уже не могли поддерживать торс, плечи и голову, и он тяжело опирался на посох, вырезанный из ветки какого-то местного красного дерева. На ногах старожила доживали свой век ботинки из бычьей кожи, неладно скроенные и местами порванные, большей частью грязные. На рясе заплаток было не очень много - порядка пары десятков, все ближе к подолу, за который в свое время часто цеплялись руки вымаливающих подаяние нищих, теперь - только колючки растений и зубы дворовых псов. Ряса была в самый раз для сухопарого старика, такая же узкая в подоле, как и его плечи. Из-под подола торчали иссохшие, как у мумии, голени, а из
рукавов - такие же сухие и тонкие предплечья и кисти рук. Сходство с мумифицировавшимся ископаемым из склепов Мараката усиливалось еще больше из-за цвета кожи старика - морщинистая, почти одного цвета с рясой, она была смуглой, желтой и сухой на вид и оттого казалась еще темней. Ничего примечательного, кроме возраста этого человека, Филипп с первого взгляда не заметил, ведь старик выглядел как все бродячие проповедники, и наверняка прошел бы мимо. Но старик вышел из своего угла из ящиков и рулонов ткани, вышел почти навстречу двум мужчинам, сделав шаг к подножию трапа так, чтобы стоять с самого края трапа как бы ненавязчиво. И все же пройти мимо, притворившись слепым, было невозможно. Это короткое и быстрое перемещение почему-то отвратило лекаря, и секундой позже Филипп подумал, что было в этом движении что-то знакомое. Где-то он уже видел подобное поведение на Большой земле. Догадка пришла тут же, мгновением позже. Из-под маски не было видно, как алхимик невольно нахмурился: «Не проповедник. Церковнослужитель».
        Тем временем близился конец трапа, и священник был уже так близко, что Филипп смог рассмотреть мельчайшие детали его внешности. Борода священника была довольно длинной, доходила до середины груди и имела неопределенный серый цвет. Однако у этой бороды не было ничего общего с благородной сединой, которую Филипп не раз видел у престарелых ученых Академии и Сиэльстенского университета. Цвет ее был грязным, чередовался с серо-бурыми и абсолютно белыми волосками, рябая борода освежала воспоминания об оспе и не вызывала ничего кроме отторжения. Помимо всего, в ней резвились блохи и вши, что вовсе не было чем-то необычным. И при дворе короля у многих знатных дам были вши в волосах. Тем не менее, эта черта неизменно отвращала Филиппа. Не вши, которых у него, между прочим, тоже не было, а именно блохи. Лекарь терпеть не мог блох.
        Священник все стоял и не сводил своих маленьких, глубоко посаженных черных глаз с лекаря. Иногда он переводил их на Эрика и тогда смотрел более приветливо.
        Как и думал Филипп, старик подождал, пока они дойдут до конца трапа, и только потом поприветствовал их.
        - С новым днем вас, добрые люди.
        Голос у священника был старческий, грубый, что поверхность точильного круга, вовсе не ласкающий слух. Однако в нем не чувствовалось бед и болезней, свойственных старикам, от которых их голос становится вялым, бессильным и безучастным. Этот, хоть и выглядел на сто лет старше, чем ему было на самом деле, говорил бодро.
        - Добрый день. Извини, Мартин, на этот раз без поселенцев. - Ответил ему Эрик. Филипп предпочел держаться чуть в стороне. - Война с северными племенами тарков, призывы, плыть некому. Те, кто бежит от войны, бегут на юг, а не на запад, за Серединное море.
        - Во имя Бессмертных, опять война! Горе, горе народу, которым правит такой король, что ни дня не может прожить без войны! - Вскричал священник и воздел очи горе. Солнце блеснуло в его черных глазках.
        - Войны всегда были и будут, такова уж человеческая природа.
        - Ваша правда, как бы это не было горько осознавать. - Кивнул старик. Его лицо сделалось грустным, но ненадолго. - Ваш фрегат, стало быть, тоже на войне был.
        - Был. Ну, уж мы свое отвоевали, теперь снова возвращаемся на мирную службу. Теперь все вернется на круги своя.
        - Благая весть. Но раз так, то где же почтенный капитан Солт? Помню я, он каждый раз в числе первых сходил на берег, как только корабль приплывал.
        Филипп почувствовал неладное еще до того, как священник задал свой вопрос касательно капитана. Старик то и дело переводил на него свои глаза и как будто пытался взглядом сделать дыру в маске лекаря, увидеть, что за чувства таятся за белой материей.
        - Капитану нездоровится. - Ответил за Эрика Филипп. - Ему стало плохо на пути к Зеленому берегу, он сейчас лежит у себя в каюте.
        Только тогда священник полностью обратил свой взгляд на лекаря, и этот взгляд Филиппу не решительно не понравился. Дело было не в чувствах, которые отражались в глазах церковнослужителя, а в старой памяти, всплывшей при виде знакомых образов, при первых предчувствиях. И лекарь был уверен, что сообразил бы сразу, не будь его голова заполнена болью, мыслями о Солте и его дочери. Этот священник, престарелый Мартин, как его назвал по имени помощник капитана, сильно отличался от остальных священников Десилона. Откормленные либо хорошо сложенные, всегда добрые, проповедующие доброту к ближним и смирение с неизбежным, бескорыстную добродетель - такими они стали после Церковного бунта десять лет назад. Не сразу стали, со временем. Но перед Филиппом стоял совершенно другой священник, приверженец старой Церкви, той, которая и устроила страшный по размаху и последствиям бунт. Старый, жесткий, как корень мертвого дуба, загнанный известно кем и известно из-за чего на Зеленый берег священник - таким Филипп увидел Мартина. Внутренний голос говорил алхимику, что со священником ему даже разговаривать не стоит, не
то, что иметь какие-то дела и знакомства. Однако пока что Мартин был сама приветливость и сострадание, что не могло не расположить к себе потрепанного лекаря.
        - Как жаль это слышать! - Воскликнул Мартин, и в глазах у него появилось горе. - Я буду молиться за то, чтобы капитану как можно скорее стало легче. Скажите, ему плохо? У нас в храме есть комната для больных с койками.
        - Не стоит. Забота о нем уже лежит на мне. Лучше его не трогать и не волновать до поры до времени.
        - Вы новый член экипажа? - Спросил священник то ли с растущим интересом, то ли с подозрительностью в голосе. - Или, может быть, вы - одинокий поселенец, который бежит от войны?
        - Ни то, ни другое. Хотя, правда, мне пришлось быть и членом экипажа, и придется на какое-то время стать поселенцем. Я здесь исключительно по долгу службы.
        - Вы солдат?
        - Вовсе нет. Извините мою грубость, что не представился. Филипп Эстер, лекарь при королевском дворе.
        В груди у Филиппа что-то екнуло. В приветливости Мартина он не сомневался, как не сомневался и в том, что священник не очень обрадуется, узнав о прибытии на берег лекаря. Конечно, он помнил рассказ Солта о ненависти местной Церкви к алхимикам и лекарям, однако реакция Мартина стала для него неприятной неожиданностью.
        - Лекарь? - Глаза священника превратились в две черные щелочки. - Не нужен нам еще один лекарь! - Пролаял он.
        Филипп почти кожей чувствовал напряжение помощника капитана. Быстро пришло осознание того, что разговор стоит заканчивать, и быстро. Голос алхимика остался равнодушно-вежливым, громче не стал. Самое последнее, что он делал, когда злился, это срывался на крик.
        - Я здесь по воле монарха. Нашего монарха.
        - И в чем же эта монаршая воля состоит? - Спросил священник, не скрывая презрения.
        «Будь на моем месте тарк, этот старик уже валялся бы на дне моря с пробитой головой, а деревню жрало пламя» - подумал Филипп с раздражением и злостью. Краем глаза он заметил неодобрение, полыхнувшее в глазах Эрика. Северянин сдерживался. Но это тяжело ему давалось.
        - Поиск лекарства от чумы. На самом деле, не только от чумы, но и от любой болезни, против которой еще не открыто лекарство. К тому же, капитан серьезно болен, ему нужна помощь сведущих в лекарском искусстве людей…
        - Вздор и ересь! - Взорвался священник. Его глубоко посаженные глаза полыхали гневом, а сухие руки дрожали, как у пьяницы. Но больше всего лекаря удивило и отвратило то исступление, с которым старик на него напал. - Церковь и без вас прекрасно справляется с болезнями, без вас и без короля с его нечестивыми указами! Не люди должны решать, умереть человеку от хвори или выздороветь, лишь Бессмертные способны решать. И ежели болезнь была послана Деей, то послана она как наказание за грехи, или как испытание, или потому, что человек грешный свое на земле пережил, и не вправе человек противиться воле Богини! Человек смертен, и он может лишь молиться, покаяться перед Вечной и заслужить ее милость. Ваши грязные, богомерзкие дела не останутся безнаказанными, кара постигнет вас, если вы помешаете божественному умыслу! И коли уж капитан болен, умаляюсь перед вами, передайте его церкви, не трогайте его душу своими темными искусствами, не яды рукотворные, а лишь молитва может его спасти, молитесь с нами, и, возможно, Богиня изменит свое решение, будет благосклонна к…
        - Роль Богини в жизни людей нельзя недооценивать. - Перебил его Филипп ледяным голосом. - Однако испытания на то и испытания, чтобы люди решали их сами, а не рассчитывали на помощь Бессмертных. Мой пациент требует внимания и ухода, чрезмерного внимания и ухода, уважаемый Мартин. Я буду молиться, но вот то, где больной будет лежать, предоставьте решать мне. Теперь прошу меня простить… У меня дела.
        После этих слов Филипп, едва сдерживая проклятия, развернулся и ушел, теряясь в собравшейся вокруг фрегата еще редкой толпе и оставив позади надрывающегося, налитого кровью и яростью священника. Эрик не растерялся и взбежал по палубе, пока Мартин сверлил глазами лекаря и кричал ему в спину проклятия, тряся посохом. Филипп ни разу не обернулся, хоть и был безумно зол на священника. Он потерял время, выслушал безумную, фанатичную речь, перебил эту речь, наладил отвратительные отношения со старым безумцем, который, скорее всего, и есть правящая верхушка местной Церкви. Даже если нет, весть скоро дойдет до всех, о нем начнут шептаться и косо поглядывать на него. Но это будет потом, значительно позже, чем если бы слух пошел народными усилиями. Филипп сам видел, что жиденькая толпа, которая собралась в основном вокруг ларьков, почти не обратила внимания на ругань церковнослужителя. Проблемы будут, но позже. Сейчас у него есть другая проблема, решение которой может решить все остальные, зарубив их на корню. Нужно найти Ванессу, эту таинственную девушку-алхимика, и вылечить Солта. Главная и единственная
его задача на много дней вперед.
        Все больше людей собиралось на пристани, сбившаяся в основном у прилавков толпа становилась все гуще с каждой минутой. Жители поселения были заняты торговлей и обменом, кто-то старался сбить цену на товар, кто-то уже расплачивался или получал деньги. Филипп вошел в редкую толпу, лавируя между отдельными людьми, и с некоторым облегчением почувствовал, что яростный взгляд священника больше не жжет ему спину и затылок. Его окружила масса одинаковых блеклых одежд, в основном глинистого цвета и его оттенков, на которых не были заметны пятна грязи. Лица тоже были почти одинаковыми - радостные, часто местами грязные, смотрящие настороженно на Филиппа и восторженно на прилавки. Отличались они только чертами лица. Никого из них алхимик не мог выделить. Можно было спросить у любого из них, где дом Ванессы, Филипп не сомневался, что они ему ответят и все расскажут. Но как только он отойдет подальше, его вопрос обрастет нелепыми подробностями, и кто-то особо догадливый увидит меж строк этого вопроса что-то ужасно странное, припишет этой странности все беды за последние шесть лет и пустит слух по деревне.
Поэтому Филипп искал кого-то, кто не похож так сильно на простого деревенского обывателя: солтыса, десятинника, или любого человека, лично знакомого с Ванессой. Саму Ванессу, что было бы наиболее предпочтительным.
        Толпа густела с каждой минутой, и лекарю становилось все труднее пробираться сквозь людскую массу, не расталкивая встречных тростью. Человеческий поток кончился неожиданно, так что Филипп почти вывалился из скопища вокруг прилавков. Он не сразу понял, что под ним больше не деревянный помост, а живая земля, слегка припорошенная песком. Он отошел на несколько шагов от края человеческого моря, оглянулся и увидел толпу, в которую вливались все новые и новые фигурки во все тех же одеждах, с теми же восторженными лицами. В ней он никого не нашел, хоть и прошелся взглядом по каждому человеку в ней, в этом лекарь был уверен почти полностью. Небольшое сомнение закралось к нему в душу. Вдруг он пропустил кого-нибудь? Но еще одного, последнего взгляда на густеющую толпу хватило, чтобы сомнения эти обратились в прах. Филипп оглядел глазами всю картину пристани. За людской стеной не было видно корабля, только мачты и убранные паруса. Лекарь провел взглядом по толпе, и тут что-то задержало его взгляд.
        Что-то он заметил боковым зрением, что-то со стороны окруженных толпой прилавков. Филипп внимательно прошелся взглядом по пристани и почти сразу заметил человека, юношу, стоящего на небольшом, порядка тридцати шагов, отдалении от деревянного настила на песчаном пляже.
        Это был молодой человек, одетый в легкую куртку из коричневой бычьей кожи, грубые рабочие штаны того же цвета, что и куртка, носил короткие светлые волосы и был довольно рослым и широкоплечим. Взгляд юноши был устремлен к кораблю, а плечи расправлены так, что воображение Филиппа дорисовало ангельские крылья за его спиной и меч в руках, направленный острием к земле. Однако в руках юноша держал не меч, а небольшой прямоугольный предмет, завернутый в какую-то ткань. В том, что прямоугольный брус был книгой, лекарь не сомневался. Что еще мог парень с такой внешностью заворачивать в мешковину? Уж точно не деревянную заготовку и не коробку с сон-травой.
        Юноша стоял на небольшом отдалении от пристани наравне с алхимиком, не обращая внимания ни на что, кроме корабля, и потому Филипп смог разглядеть его глаза. Во взгляде парня помимо живого интереса и какого-никакого ума была искра огонька, присущего людям, способным помышлять и мечтать о великом и героическом, и эта искра отчетливо виднелась в них, когда он смотрел на мачты фрегата. От этого взгляда в его внешнем виде появлялось что-то обезоруживающе простое и честное, благородное. «Мечтатель. Романтик» - подумал Филипп и был прав.
        Лекарь не смог сдержать улыбки. Похоже, он нашел того, кого искал, и довольно быстро. Фортуна сегодня улыбалась ему.

* * *
        Нил так и не дошел до пристани. Где-то на полпути он взвесил все и решил, что ему нечего там делать. Разумеется, ему, как и всем, хотелось взглянуть поближе на фрегат, которого не было столько лет, хотелось увидеть товары в лавках. Однако толпа, собравшаяся вокруг ларьков, была видна далеко за пределами пристани. Нил тут же решил, что стоять в этой очереди ради любования кораблем и предметами лавок будет занятием неблагодарным. Тем более что денег у него шаром покати, и купить он ничего не мог. Придется зайти в следующий раз.
        Только вот для того, чтобы посмотреть на корабль, не нужно было стоять в очереди. Толпа, сбившаяся в кучу на пристани, состояла из всех подряд: кто-то пришел поглазеть на фрегат, на моряков, кто-то пришел поглазеть на товары в лавках, кто-то пришел что-то купить или продать. Посмотреть на корабль можно было с берега, отойдя на некоторое расстояние от пристани. Там Нил и остановился.
        Уже раз взглянув на корабль, Нил не смог отвести от него глаз. Казалось, что фрегат стал только лучше за те годы, что его не было. И сорванный с задней мачты парус нисколько не приуменьшал красоту корабля, наоборот, отсутствие одного паруса говорило о том, что «Гордый» попал в какую-то передрягу по пути к Зеленому берегу. Может, это даже был недавний шторм! Чем дольше Нил смотрел на корабль, тем больше понимал, насколько подходит фрегату его имя. Как бы он хотел хотя бы на день оказаться на нем во время мореплавания, испытать на себе, что такое настоящее приключение, почувствовать то же, что и люди, которые посвятили свою жизнь кораблю, команде и огромному морю!
        За всеми этими мыслями Нил и не заметил, как вытащил из внутреннего кармана куртки книгу, завернутую в мешковину. Когда та оказалась в его руке, он вконец осмелел и дал волю своим самым смелым надеждам и мечтам. Конечно, его влекло не море. Море - это свобода, но ограниченная кораблем, это приключения, но редкие и посреди бескрайнего, одинакового пейзажа из воды и неба. Море не для него. Иное дело - острый меч, другое дело - доспех, боевой конь, щит, способный выдержать удар скалы, вот где есть место мечтам о подвигах и доблести. Рыцарь, а не моряк - вот его мечта. И все же «Гордый» завораживал Нила тем, что был похож на одного из таких рыцарей - потрепанный, избитый, он прошел через все трудности и держался гордо, достойно, как подобает воину. Может, и он, Нил, сам когда-нибудь сядет на этот корабль, и тогда начнется его новая жизнь, сбудутся его мечты?
        Из грез его вырвал раздавшийся совсем рядом, слева и сзади, приглушенный мужской голос:
        - Доброе утро, юноша. Любуетесь кораблем?
        Нил тут же отвел взгляд от корабля, обернулся, засовывая книгу обратно в карман. В шаге от него стоял довольно высокий мужчина, одного роста с Нилом. В плаще, белой полотняной маске, шляпе, перчатках, кожаной куртке. Ее, кажется, носят королевские оружейники. Незнакомец был полностью облачен в плотную одежду, не было на нем ни одного места с открытой кожей. Один вид этого человека вызвал у Нила подозрения. Стеклышки маски были устремлены к кораблю, на который только что смотрел юноша.
        - На некотором отдалении он выглядит лучше, чем вблизи, с пристани. Не ходите туда, там страшная давка у ларьков.
        - Вы с корабля? - Спросил немного растерявшийся Нил и только потом понял, что его вопрос лишен смысла. Каким же еще способом мог незнакомец приплыть на Зеленый берег?
        - Увы, люди еще не изобрели способа путешествовать по небу. Да и так ли это нужно? Слишком ненадежным будет этот способ, воздух в небе куда менее стабилен, чем вода в море. Я был внутри фрегата, прожил в нем месяц, был на нем во время шторма. Его изрядно потрепало. И вот сейчас я думаю, что он не зря получил свое имя. Одно дело пережить шторм, другое - выйти из него побитым, не потеряв достоинства, и выглядеть победителем. Не каждому это дано, как вы считаете?
        - Так и считаю. - Проговорил Нил удивленно, но не растерянно. Теперь он задавался только одним вопросом: кто этот человек? И, главное, почему незнакомец подошел к нему?
        - Извините, не представился сразу. Филипп Эстер, лекарь, прибыл на Зеленый берег по долгу службы. А ваше имя, позвольте?..
        - Нил, сын Андора. - В свою очередь представился Нил. Только теперь он заметил, что этот Филипп обращается к нему в вежливой форме. От этого недоверие, которое несколько спало, снова возросло.
        - Рад знакомству, Нил. Однако предлагаю на этом момент оставить любезности. Я пришел к вам с делом, точнее, с очень важной просьбой.
        - С какой просьбой?
        - Я прошу отвести меня к Ванессе, местному лекарю. На корабле срочно понадобилась ее помощь.
        Нил подумал, что здесь что-то нечисто. Ведь если он - лекарь, зачем им на корабле еще один?
        - Извините, я, наверное, не смогу вас провести. - Чуя неладное, попытался соврать Нил. - Я у нее ни разу не был, поэтому не знаю дорогу…
        - Провести меня, юноша, вы действительно не сможете. - Тем же спокойным тоном ответил Филипп. - Вы лично знакомы с Ванессой. Иначе откуда бы вы взяли книгу, которую так заботливо прячете в мешковине и во внутреннем кармане?
        Нил почувствовал, как стыд заливает его изнутри - он терпеть не мог врать и не соврал бы, если бы не чувствовал опасности, грозящей Ванессе. Однако следующие слова Филиппа прогнали это чувство вместе с крупными сомнениями, и заменили его страхом и волнением.
        - Впрочем, я понимаю ваши подозрения, и не могу винить вас, ведь вы желаете самого лучшего Ванессе, поэтому так поступаете. Вы думаете, что я не тот, кем назвался? Напрасно. И из-за книги я ни ее, ни вас преследовать не буду. Я лекарь, а не инквизитор. Скажу начистоту, чтобы унять все подозрения и недомолвки: отец Ванессы, капитан Солт, очень плох. Ему нужна помощь лекаря, знакомого с местными травами. Ему вообще нужна любая посильная помощь, в том числе и ваша, юноша. А теперь идемте, показывайте дорогу, и советую ускорить шаг. Капитану только временно лучше, каждый час на счету.
        - Хорошо. - Поспешно кивнул Нил и быстрым шагом направился к главной дороге, увлекая за собой лекаря. Все вопросы и оставшиеся недомолвки как-то разом показались ему незначительными.
        В течение нескольких минут никто из них не собирался продолжать разговор. Филипп был слишком серьезен, даже несколько мрачен, хоть всех его чувств не было видно под маской. Зато они хорошо ощущались - идущий рядом с ним Нил чувствовал, что лекарь весь напряжен, над ним как будто повисла тяжелая серая туча, в любой момент готовая громыхнуть молнией. Сам Нил терзался, потому что ему совестно было снова заговорить с человеком, который уличил его в умышленной лжи. Однако его волновало то, что случилось с капитаном, ведь он был отцом Ванессы, самым важным человеком для нее. Все то время, пока они шли молча, Нил думал, стоит ли ему спрашивать или лучше подождать, пока все само выяснится. Да и захочет ли этот лекарь делиться тайнами с тем, кого поймал на вранье? Но юноша был близок с Ванессой, близок достаточно, чтобы несчастье ее отца затронуло его душу. В конце концов, когда они уже шли по главной дороге между рядами домов, Нил решился, мысленно укоряя себя и считая, что ничем хорошим его вопрос не кончится.
        - Филипп, вы… - Осторожно начал он, стараясь вместе с первыми словами отбросить последние сомнения. Мертвенно-бледная маска лекаря повернулась к юноше с этими словами, и тот снова почувствовал робость. Мысль о героях романов, промелькнувшая у него в голове достаточно явно, придала ему недостающих сил и смелости. - Вы расскажете мне, что с ним произошло?
        Несколько секунд Филипп молчал, и было слышно, как мокрая земля чавкает под подошвами обеих мужчин. Тогда этот звук показался Нилу очень громким.
        - Я должен вас предупредить, - начал алхимик, - что если вы начнете об этом распространяться, мне придется вырезать вам язык. Фигурально выражаясь или нет - не важно. Вы должны понимать, чем грозят слухи о болезни Солта. Пообещайте, что не проболтаетесь.
        - Обещаю.
        И вместе с этим Нил пообещал больше не врать этому человеку в маске. Кто бы он ни был и как бы не разговаривал, как бы не было велико недоверие Нила по отношению к нему, он видел, что этот лекарь действительно хочет помочь Солту. Чего стоило одно его волнение на этот счет, которое кожей ощущалось на расстоянии вытянутой руки от самого лекаря. Но алхимик Филипп Эстер оставался большой загадкой для Нила. Юноша не доверял лекарю, но видел в нем спасение капитана Солта.
        - Хорошо. Слушайте внимательно, пока мы идем, потому что потом времени не будет…
        Филипп рассказал Нилу о болезни Солта, о ее тяжести и о том, что он надеется найти в Ванессе решение проблемы. Возможно, она знает лекарство, а если нет, то у нее есть ингредиенты и травы, которых нет у Филиппа. Лекарь еще раз акцентировал внимание на том, что любая оговорка в присутствии посторонних крайне нежелательна.
        Когда Нил задал свой вопрос, близился конец главной дороги.
        - Послушайте, Филипп… Я, конечно, в любом случае не собираюсь распускать слух, ничего хорошего от них ждать нельзя, но вы так говорите об этом, как будто пущенный слух означает смерть всего селения.
        - И вы должны понять, что я не преувеличиваю. Капитан в тяжелом состоянии, болезнь мне неизвестна, его положение и так крайне незавидное. Очень надеюсь, что его удастся вылечить, потому что это будет очень тяжело сделать. И если все обернется дурно… Если все обернется дурно, то я сомневаюсь, что Ванесса, и я в том числе, доживем до следующего месяца.
        - Но почему вы так считаете? У Ванессы нет врагов…
        - Церковь не любит алхимиков, Нил. И уж тот старик, священник, которого я повстречал у корабельного трапа…
        - Отец Мартин? Он всегда встречает поселенцев у корабля.
        - Так он все-таки первосвященник? Черт… Уж этот точно постарается извести и ее, и меня. Да, не смотри на меня так, я знаю, что говорю. Ты слышал о Церковном бунте?
        - О том, что был десять лет назад в Сиэльстене? Слышал, все слышали.
        Вдвоем они сошли с главной дороги, прошли между рядами домов и ступили на узкую тропинку. Нил шел первым, и он то и дело оглядывался через плечо на Филиппа, стараясь не прослушать его слова и не показаться грубым.
        - Я был во дворце во время бунта. Его устроили такие же церковнослужители, как ваш Мартин. Такие же костные, неспособные взглянуть дальше собственного носа и вырасти выше своих коленей. Старые безумцы, живущие и учащие других жизни по небылицам и сказкам, которые противоречат всем известным законам мироздания и канонам религии… Если бы не отец Ванессы, который все еще пользуется милостью короля, боюсь, ее бы давно сожгли.
        - Но она пользуется добротой и уважением среди жителей. - Не очень уверенно возразил Нил, все еще глядя на открытую калитку. - Разве такое возможно? То есть, я имею в виду, чтобы Церковь пошла против воли целого народа?
        - Нил, не будь наивным. Церковь и вера многие века назад перестали служить высшей цели, перестали объединять людей и вести их к взаимной любви и процветанию, к свету вечной Истины. Когда-то, в лучшие времена, это на самом деле было так. До недавнего бунта и ответной чистки короля Церковь долгое время только и делала, что стравливала людей между собой, организовывала войны и восстания, пытаясь захватить власть и земли. А прежней веры почти не осталось. Религию, проповедующую священность любой жизни и доброту к ближнему, истерзали, разорвали и слепили заново, сделав из нее орудие войны, порабощения и взаимной ненависти между людьми. Не думай, что хорошая репутация Ванессы и любовь жителей - такой уж надежный щит. Церковь веками училась стравливать людей между собой, и я не сомневаюсь, что Мартин - хранитель и способный адепт подобного знания.
        Среди деревьев вдалеке уже показался дом Ванессы. Нил первым увидел забор вокруг ее дома и удивился, заметив, что калитка не заперта. В душу ему закрались смутные сомнения и неясная тревога.

* * *
        Ванесса, как она и думала, слишком засиделась за книгой ночью. Трактат был написан слишком хорошо, чтобы его можно было просто взять и перестать читать, а его содержание, текст и иллюстрации были по-своему интересными, местами жуткими, когда речь заходила о строении тела и действии болезни. Эта легкая жуть только добавляла увлекательности. Девушка и не заметила, как наступила глубокая ночь. Свеча догорела и потухла, в дом тут же ступила абсолютная темнота. Только поэтому Ванесса и уснула - искать в такой темноте свечи, даже в собственном доме, ей было жутко, так же как выходить из кровати и бродить в непроглядной темноте. Темнота и усталость, накопившаяся за день, тут же дала о себе знать, и глаза сами слиплись, сознание утекло куда-то далеко, давая телу девушки отдых. В перспективе был подъем не раньше позднего утра, а то и начала дня.
        Тем больше было ее удивление, когда она проснулась ни свет ни заря. Проснулась от резко вспыхнувшего чувства сильной тревоги, которое тут же начало стремительно улетучиваться, стоило ей открыть глаза. Секундой позже Ванесса только недоуменно и немного испуганно озиралась по сторонам, сев в постели и ища в посветлевшем доме причину своих страхов. Разумеется, в нем все было на своих местах, ничего лишнего и недостающего. Даже фитилек остался в той же позе, в которой захлебнулся в воске растаявшей свечи. Именно в воске. Эти свечи Ванесса берегла для чтения вечером, а простые, из жира, использовала в остальных случаях.
        Еще немного подумав, что могло бы стать причиной такого неожиданного и необычного пробуждения, девушка легла обратно в постель, завернувшись в одеяло и сладко потянувшись. Не все ли равно? Ей все еще хотелось спать. Однако она была твердо уверена, что уснуть у нее больше не получится. Она никогда не могла заснуть снова после того, как просыпалась. Дрема все еще владела Ванессой, и девушка легко ей поддалась. Ей нравилось вот так лежать в кровати, если она вдруг просыпалась раньше, чем успевала выспаться.
        Так прошел час, может, половина, а может, и все полтора, когда раздался знакомый стук в дверь. Узнав его, Ванесса тут же сдернула с себя одеяло, встала и подошла к креслу за лежащей на нем одеждой. Пока второпях одевалась, подумала, что обычно Нил так не стучит. Почему-то его стук на сей раз показался ей чересчур взволнованным и громким, и в любой другой раз она бы непременно насторожилась. Но после неприятного пробуждения, когда она ни с того ни с сего проснулась от беспричинного волнения, она не придала этому внимания. Скорее всего, ей просто показалось, или на ней сказывается вчерашний день. Ванесса только подумала, что стала слишком нервной и нужно будет уделить себе чуть больше внимания, когда представится случай. Не хватало ей еще вскакивать так каждую ночь.
        Одевшись, она прошла к двери, думая, что бы могло понадобиться Нилу. Вернуть флакон? А что, если она дала ему не тот препарат? Нет, такого не может быть. Он что-то забыл у нее?
        Ключом девушка открыла дверь, стараясь выглядеть спокойной и так, как если бы уже давно проснулась. Как оказалось, совершенно зря.
        За дверью действительно оказался Нил, однако его вид растерял девушку. Он был мрачен и напряжен, смотрел взволнованно. Рядом с ним стоял совершенно незнакомый ей человек, одетый плащ с капюшоном и кожаную куртку, какую Ванесса видела у королевских оружейников. Еще на нем были перчатки и белая полотняная маска, на которой единственной неровностью был натянутый носом бугорок ткани. На поясе у него в петле висела трость с гладким набалдашником. Два круглых стеклышка смотрели на нее поверх глаз незнакомца. Весь скрытый плотной, чуть мешковатой от просторного плаща кожаной одеждой, в первый миг он показался Ванессе ожившим големом, какой-то глиняной, плохо слепленной статуей. Однако страха незнакомец не вызывал, его вид и неожиданное появление больше заинтересовали Ванессу, чем испугали. Но растерянности было стократ больше.
        - Доброе утро. - Проговорила она нерешительно, чего обычно за ней не наблюдалось. - Нил?
        Ее глаза обратились к другу, ища объяснений. В голове промелькнула мысль, что, может быть, накативший на нее с утра страх не был случайностью. Ванессе не хотелось в это верить, и, тем не менее, в ней поднималось уже знакомое недоброе беспокойство.
        - Прошу прощения, государыня, но я вас перебью, дело, по которому мы к вам пришли, не терпит отлагательств. Вы - Ванесса? Местный лекарь? - Спросил незнакомец в одеждах.
        - Да, это я…
        Незнакомец слегка смутил девушку тем, что обратился к ней как к знатной даме. Смутил только слегка - отчасти потому, что в первые семь лет ее жизни к ней обращались не иначе, как «милостивая государыня» или «госпожа», а отчасти потому, что ее ум был занят другим. Она вдруг поняла, что когда-то видела этого человека. Ванесса почти не помнила его, остался только смутный образ, который всплыл сейчас, при повторной встрече. Те же одежды, маска, речь, голос. Но где она могла его увидеть? На Зеленом берегу не было никого, кто носил бы такие одежды, кто мог бы так обратиться к ней, разговаривать вежливо, по этикету. Этот человек с Большой земли появился здесь, на Зеленом берегу, из ниоткуда! Если только…
        - Филипп Эстер, придворный лекарь. Рад нашей встрече.
        Лекарь слегка поклонился ей. Поприветствовал ее как равного себе по положению, как коллегу, но более уважительно. В ту секунду Ванесса невольно подумала, что этикет въедлив и невольно становится привычкой.
        - К делу. Ванесса, «Гордый» пристал к берегу этим утром. - Перешел он после секундных церемоний к делу. - Я, как вы догадались, с него, послан к вам по доверенности вашего отца, капитана Солта.
        Голос незнакомца был серьезным и каменно спокойным. При этом он давал понять одной своей интонацией, что ситуация крайне напряженная.
        - Отец? Но почему он еще на корабле, а не здесь? Почему он не с вами?
        В ее голосе помимо растущей изнутри тревоги прорезалась еле заметная строгость. Она перекрывала недоумение и легкий страх, который вызывала гнетущая неизвестность. Все это почувствовал Филипп, прекрасно разбиравшийся в людях, и, сам того не ожидая, почувствовал легкую гордость за Ванессу. «Узнаю кровь ее отца и ее матери. - Подумал он мимолетно и расправил плечи. - Ванесса Аретин… Мать бы гордилась ею. Ни дать ни взять, дворянка старейшего и знатнейшего рода Аретин, как есть!» Однако серьезность дела оборвала крылья мимолетных грез.
        - Ваш отец болен неизвестной болезнью, которая настигла его в море. Он плох, и я пришел просить вас о помощи.
        - Болен? Чем?
        - Если бы я знал. Я надеюсь, что болезнь местная и она вам известна. Лечение нужно начать как можно скорее. А вам нужно пойти с нами и осмотреть вашего отца на тот случай, если болезнь окажется неизвестна мне, но известна вам.
        - Да, хорошо. Сейчас. Возьму кое-какие препараты… - Она развернулась и уже собралась идти к полке с лекарствами.
        - Не нужно. Просто осмотрите его, скажите нам, знаете ли вы, как ее лечить и чего от нее ждать. Если вы ее узнаете и у вас есть лечащие препараты, мы не будем его переносить к вам, не будем тревожить. Идемте.
        Ванесса ничего не ответила, только быстро надела туфельки и схватила со стоящего у входа стула кожаную суму на поясном ремне. Филипп сразу понял, что это ее полевая сума лекаря со всем необходимым для оказания первой помощи - остановки кровотечения, перевязки ран и остановки действия ядов. Филипп мысленно похвалил девушку за предусмотрительность и чувство ответственности. Именно эта незначительная черта во многом определяла ее отношение к делу, и алхимик понял, насколько Ванесса настроена серьезно к своей практике. Интересно, она сама до этого дошла или вычитала где-то? Никто подсказать ей не мог.
        Ванесса быстро и довольно проворно закрыла дверь на замок, Филипп в это время сошел с крыльца. Он перехватил взгляд юноши, направленный на Ванессу, и заранее предугадал его вопрос. Разумеется, Нил сейчас спросит у нее разрешения пройти с ней к больному капитану. Взгляд Нила выдавал его с потрохами, в нем читалось и волнение за его подругу. Но все обернулось несколько иначе, чем лекарь предполагал.
        - Ванесса, можно?..
        - Иди. - Бросила она. - Можешь даже взойти на корабль. Но в трюм я зайду одна, с ним.
        Лекарь понял, что под «ним» Ванесса подразумевает его, Филиппа, но не стал акцентировать на этом внимание.
        - Ты уверена? Не…
        - Нет, Нил, я не боюсь. - Ответила Ванесса почти строго. - Мой отец болен, о каком страхе может идти речь? Да и чего мне бояться? Средства защиты у меня есть, матросы меня не тронут. А у уважаемого господина лекаря нет отравленного кинжала под плащом.
        - Ни в коем случае. - Ответил Филипп и заметил, как юноша еле видимо вздрогнул при упоминании о кинжале.
        «Да ты мне не доверяешь, дружок. Ну-ну. Никто не свободен от предрассудков» - усмехнулся под своей маской лекарь.
        - Филипп, идемте скорее. - Поторопила девушка алхимика в маске. - И ты не стой.
        Она поторопила Нила одним взглядом, которого оказалось достаточно. Обратный путь к кораблю занял чуть меньше времени. Филипп то и дело поглядывал на юношу с девушкой, пытаясь высмотреть потаенные мысли и настроение. И если с Нилом это не составляло большого труда, то с Ванессой дело обстояло куда сложнее. Она старалась скрыть себя перед незнакомцем, по отношению к которому не испытывала ни страха, ни недоверия, ни расположения, а доверяла совсем чуть-чуть и только потому, что он назвался лекарем и доверенным ее отца. И все же он часто ловил ее изучающий взгляд на себе, быстрый, практически молниеносный, как бы невзначай пробегающий по нему. И он был прав: Ванесса действительно никак к нему не относилась, было только незначительное, ни к чему не обязывающее доверие и заинтересованность выделяющимся среди местных жителей человеком. В любое другое время она бы поддалась этой заинтересованности, начала бы задавать себе вопросы о том, откуда этот лекарь взялся, зачем приплыл в такую глушь, каким образом оказался на корабле. В любое другое время. Мысли о тяжело больном отце не давали ей покоя,
неизвестная для незнакомого, но кажущегося профессиональным лекаря болезнь настораживала, изводила и бесила ее своей неизвестностью. И все это блекло перед всепоглощающим страхом за отца. Всего этого Филипп не смог прочесть в синих, холодных и невероятно глубоких глазах девушки, которые прятали в себе секреты души, как два голубых омута. Только страх за отца он и смог различить, и он всецело разделял этот страх с молодой дочерью капитана.
        Ванесса шла следом за лекарем, на этот раз уже он указывал дорогу к кораблю. Страх изматывал, неведение изводило. Сначала утром, теперь сейчас. Она чувствовала, как к ней присосался огромный слепень, который вытягивает из нее все спокойствие, делая ее все боле раздраженной, разжигая злость и чувство бессилия, которое порождало неведение. Ванесса прокляла этот страх несколькими самыми ужасными ругательствами, которые только знала, повторила про себя эту мантру несколько раз, но это, разумеется, не помогло. Ей нужен был способ отвлечься от страха и вздохнуть глубже, и тогда она вспомнила, что ей, вроде бы, был интересен шагающий впереди нее незнакомец. Филипп, кажется, его имя? Филипп Эстер, хорошо. Ей, конечно, наплевать, если она вдруг ошибется и назовет его как-нибудь по-другому, да и дворцовый этикет почти выветрился за десять дней жизни в деревне. Только вот обижать лекаря ей почему-то не хотелось. Наверное, все-таки нетленные останки хороших манер. Девушка даже начала чуть-чуть жалеть о том, что сказала о нем в третьем лице в его присутствии, так, как будто его не было тогда возле ее дома. Это
же неприлично, черт возьми.
        - Филипп, скажите, а вы как оказались на корабле моего отца? Вы, кажется, назвались придворным лекарем.
        - Верно, я придворный лекарь. - Сказал он без хвастовства.
        - А придворному лекарю часом не положено сидеть при дворе?
        Филипп сначала удивился, даже несколько опешил от подобного вопроса, но потом с его губ слетел короткий смешок. Девушка попала в самую суть.
        - Еще как положено. Было непросто уломать нашего правителя. Он меня, видите ли, слишком ценит, и вообще носится со мной, как квочка с цыпленком. Я почти месяц собирал доводы, чтобы выиграть в споре.
        - И как? Понадобились все те аргументы?
        - Часть. - Уклончиво ответил Филипп, и по его голосу было непонятно, какая это часть, нулевая, меньшая или большая. - Главным аргументом стала цель мореплавания.
        - Надо же. И какая у вас цель?
        - Найти лекарство от чумы…
        - Ого, благородное начинание!
        «Никакого такта. Ноль уважения. Удивительно» - укорил ее Филипп.
        - Впрочем, есть еще одна, о которой вам знать не положено, это мое личное дело.
        - Да ладно, я ведь все равно узнаю. Вся деревня узнает, вы не представляете, как тут быстро расходятся слухи.
        Внутри Филиппа начало расти раздражение. Сначала он не обращал внимания, но это было сложно. Потомственная дворянка, детство провела в высшем обществе, а разговаривает так, будто родилась в хлеву. В какой-то момент он не выдержал, однако это не был срыв, всего-то было неприятно видеть девушку с гордой фамилией Аретин с такими манерами. Просто он решил намекнуть ей на ее поведение. Совсем чуть-чуть.
        - А я думал, Солт обучит свою дочь этикету. Или хотя бы отучит от манер вести себя по-свински.
        После этих слов он ожидал услышать всплеск протеста или что-нибудь саркастическое (что, наверное, просто вывело бы его из себя). Вместо этого ответом ему стало молчание. Ванесса, которая во время разговора поровнялась с лекарем и шла рядом, просто отвернулась от него и пошла дальше молча. Потом отошла немного назад, не заходя ему полностью за спину, пошла слева и сзади от него.
        «Вот это реакция. Я что, умудрился ее обидеть?» - подумал Филипп. Чувства того, что он сделал что-то неправильно, не возникло. И обиды девушки он тоже не чувствовал, было что-то другое. Было что-то в ее лице и глазах, когда она отвернулась. Лекарь попытался вспомнить этот мимолетный образ. Неужели сожаление? Стыд? Близко, очень близко.
        За раздумьями он пропустил момент, когда Ванесса вновь поровнялась с ним. Лекарь заметил ее, только когда на краю зрения увидел прядь ее густых смолисто-черных волос. Еще недолгое время она шла рядом с ним молча. Когда заговорила, в ее голосе больше не было тех хорошо заметных капель дерзости.
        - Извините. Я не хотела вас обидеть.
        - Обидеть? - Он посмотрел ей в глаза, сверкнув на солнце стеклышками маски. На этот раз Ванесса не пыталась скрыть своих чувств, и было видно, что ей стыдно и она извиняется.
        - Я не нарочно, правда. И, ради всего, не думайте, что отец меня ничему этому не научил. - Она снова отвернулась, чтобы спрятать вспыхнувшее в темных и холодных глазах смущение. - Он хороший человек, интеллигентный, прекрасный отец.
        «Ага, так вот, в чем дело. - Понял Филипп. - Она стыдится того, что выставила Солта в моих глазах плохим отцом и невежей. Что ж, не буду ее разочаровывать».
        - Я знаю. Мы были с ним знакомы долгое время.
        - В самом деле? Он никогда не упоминал о вас.
        Филипп почувствовал, как что-то тонкое и острое кольнуло его в сердце.
        - Он тогда был адмиралом, я - лекарем при дворе. Мы редко пересекались, и, тем не менее, я успел хорошо его узнать, и знаю, что он обучил бы свою дочь хорошим манерам. Потому я удивился, когда увидел ваше развязанное поведение.
        - Извините. Я правда не нарочно.
        - Верю. Один вопрос: если не нарочно, если вы знаете этикет и вежливость вам не чужда, как я только что убедился, почему вы повели себя так распущенно?
        - Привычка. - Она неожиданно улыбнулась краями губ. Улыбка вышла приятной, хоть и была слабой. - Знаете, этикет и манера общения - он как акцент. В разных местах, как в странах, он разный, в каждом свой. А человек ведь во всем старается быть похожим на других. Я как иностранец, приехавший в неродную страну надолго. И когда иностранец долго живет в другой стране, он и сам не замечает, как его акцент меняется, становится таким же, как и у других жителей того места. Вот и с этикетом и манерой речи так же. Живешь при дворе, или хотя бы в хорошем городе - говоришь культурно, как знать. Живешь с бандитами - говоришь, как они. А если со свиньями, то по-свински.
        - Интересное наблюдение. Много объясняет.
        - Вы правда на меня не злитесь? Ни на меня, ни на отца?
        «Да что со мной такое? - Разозлилась на себя Ванесса. - Сколько уже можно у него спрашивать! И почему мне так важно, каким он считает меня и моего отца? Как будто мне с ним остаток жизни жить…» - Подумала девушка, почувствовав, что злость ее вышла откровенно слабой. Она снова взглянула на Филиппа. Но на этот раз не куда-то за его плечо, мимо него, а в стеклышки маски, в глаза, которые прятались за ними.
        Лекарь столкнулся с ней взглядом, и только сейчас понял, что глаза у нее совершенно необычные. Сначала цвет показался алхимику простым голубым, может, несколько темным, и поэтому отталкивающим. Однако теперь Филипп по-настоящему видел, что это за цвет глаз. Цвет воды Ледяного моря на глубине. Он так же менялся от голубого к темно-синему, почти черному, был таким же холодным, как это море, льдины которого погубили не один десяток кораблей. И так же затягивал вглубь.
        - Нет, не злюсь. Ни на вас, ни тем более на вашего отца. Так, стало быть, ваша развязная манера вести разговор - влияние деревни?
        - Скорее уловка, которой хорошо отваживать излишне любопытных и тех, кому хватает смелости свататься ко мне. - Она коротко усмехнулась. То ли презрительно, то ли грустно. - Впрочем, и то, и другое. Это уже вошло в привычку.
        - Понимаю. Надеюсь, мне не придется провести здесь столько дней, чтобы колкость и развязность стали моими привычками.
        Ванесса тихо и коротко посмеялась. Нил шел сзади и слушал их разговор, не вмешиваясь. Положение духа у него было не самым лучшим, и не только из-за болезни Солта. Ванесса сперва разговаривала с Филиппом колко, как всегда, и это было приятно Нилу, который лекарю не слишком доверял и не испытывал к нему симпатий. Но его подруга становилась все любезней с каждой секундой, даже на какое-то время вовсе забыла про него, и от этого Нила колола ревность. Он понимал, что его чувства низки и безосновательны, но ничего не мог с собой поделать.
        - Вы здесь надолго?
        - Пока не найду лекарство от чумы.
        - А если болезнь все-таки неизлечима? Что тогда?
        - Нет неизлечимых болезней. На каждую найдется управа, и если ее нет на Большой земле, в Десилоне и других государствах, она есть здесь.
        - С таким настроем вы точно его найдете. - Улыбнулась она в ответ.
        Остаток пути до корабля прошли молча.
        Разговор на отвлеченную тему несколько снял напряжение с Ванессы. До пристани она шла уже без того страха, который охватил ее на пороге после слов незнакомого лекаря. Впрочем, она все еще не знала о нем ничего, кроме того, что он лекарь при дворе короля и знаком с ее отцом. Остальное было для Ванессы тайной, покрытой мраком, который не спешил рассеиваться. Она все еще испытывала к незнакомцу легкое недоверие, но вместе с тем чувствовала, что в Филиппе есть какая-то исключительность. Она проявлялась в нем во всем: в манере разговора, легком южном акценте, его одежде… Филипп слишком отличался от жителей Зеленого берега, он был как будто из другого мира, лучшего мира. Эта исключительность была настораживающей и вселяющей доверие одновременно, так что Ванесса сама не могла понять, чего ей больше хочется - держаться подальше или разговориться с ним о чем-нибудь. Поэтому решила совсем немного подождать.
        Стоило пристани показаться из-за домов, как шаткое спокойствие улетучилось. Ванесса, увидев причал и фрегат, почувствовала растущий страх и беспокойство, почти такие же сильные, как те, что разбудили ее утром. Она оглянулась на Нила - тот шел, глядя на корабль. То же напряжение и страх отражались на его лице и в глазах. Девушка была готова поспорить, что и Филипп ощущает примерно то же.
        Толпа на пристани рассеялась. Не исчезла и не разошлась, а именно рассеялась - люди, удовлетворенные тем, что они увидели на прилавках, купили, обменяли или продали, быстро покидали тесное скопление у скромного торгового ряда и шли в другое, менее людное место на пристани. Она уже успела превратиться из торговой площади в место, где люди собирались после всех дел обсудить свои дела, проблемы и радости - покупки, цены, новые товары, сам факт того, что «Гордый» наконец-то навестил их. Ванесса шла через значительно поредевшую толпу людей вслед за Филиппом. Она не видела никого из них и не слушала, о чем они говорят, настолько девушкой овладел страх увидеть что-то ужасное в каюте своего отца. Люди замечали Ванессу, оборачивались ей вслед, что-то говорили ей. Какой-то крестьянин попытался заговорить с ней о своей больной корове.
        Филипп облегченно выдохнул, заметив, что у трапа больше нет первосвященника. Вместо него их ждал Эрик, в глазах которого при виде Ванессы промелькнуло облегчение.
        - Как он? - Сходу спросил Филипп.
        - Бредит. Пока вас не было, выпил еще два кувшина воды. - Филипп кивнул и прошел мимо. Ванесса на мгновение задержалась, прежде чем пойти следом. Тут Эрик улыбнулся девушке. - Привет, Ванесса. Как ты?
        - Привет, Эрик. Я к отцу по делу.
        - Знаю, Филипп мне уже все рассказал.
        Ванесса кивнула и шагнула на палубу, когда Эрик придержал ее за локоть, невольно приблизив к себе. Девушка удивленно посмотрела на помощника ее отца, и ее удивление еще больше возросло, когда она увидела страх в глазах северянина. Когда она была младше, ей казалось, что этих суровых и благородных людей, хранящих в себе древнюю, как мир, культуру и традиции предков, вообще невозможно чем-то напугать.
        - Мы все на тебя рассчитываем, Ванесса. Надеюсь, ты знаешь, что делать, потому что больше никто этого не знает. Ему действительно плохо.
        Девушка проглотила подступивший к горлу комок и кивнула. Эрик отпустил ее рукав, кивнул в ответ, давая понять, что больше ее не задерживает. Он был мрачен.
        - Иди, - сказал он, - это слишком важно, чтобы тратить время на болтовню.
        И она пошла к Филиппу, который уже ждал ее у входа в каюту. Рядом стоял Нил, который незаметно прошел мимо во время ее разговора с Эриком. Он уже о чем-то спорил с лекарем, но не слишком жарко, на его лице ясно выражалась неуверенность. Ванесса расслышала, о чем они спорили, только когда подошла ближе, почти вплотную - из-за постоянного шума волн и гула толпы на пристани не было слышно половины своих мыслей, не то, что чужих слов. Первыми до нее донеслись слова лекаря:
        - Сотый раз повторяю, вы не можете войти!
        - Но почему? - Голос Нила казался ей тихими и глухими, поскольку он стоял к ней спиной.
        Филипп заговорил, и Ванессе показалось, что она видит лицо лекаря за его маской. Это были лицо и голос терпеливого учителя, который был вынужден в десятый раз повторять одно и то же. Причем повторять прописные истины, которые все и так должны знать.
        - Вы - посторонний. И то, что вы знакомы с дочерью капитана, не делает вас ни его родственником, ни уж тем более лекарем.
        - Капитан Солт - отец Ванессы, я переживаю за него так же, как за своего. Ее горе - мое горе. Мне бы хотелось быть там с ней, может, поддержать, если надо будет…
        Филипп еле слышно устало выдохнул и поднял на юношу указательный палец. Наверняка он уже готовился повторить то же самое, но в менее вежливой форме, или что-то такое, что сбило бы с Нила лишнюю спесь. Однако лекарь так ничего и не сказал - он заметил Ванессу, которая уже была в двух шагах от них, за левым плечом Нила. За стеклами маски девушка, как ей показалось, увидела глаза алхимика, цвет которых было не разобрать, а взгляд недвусмысленно передавал раздражение и немую просьбу. «Ну, давай же, скажи что-нибудь, ты же и так все слышала. Объясни ему, почему он не должен входить каюту» - говорил этот взгляд.
        - Ванесса! - Нил проследил за взглядом алхимика и наткнулся на девушку, которая стояла к нему вплотную. Он подумал, что она, возможно, слышала конец их разговора. - Можно мне войти с вами? Мне бы… Хотелось проведать капитана, если можно…
        - Извини, Нил, но тут ты ничем не можешь помочь, ты не лекарь. И Филипп прав, как бы ты за него не переживал, он мой отец, а не твой. Придется тебе подождать на палубе. Не беспокойся за меня, это всего лишь болезнь, а не дракон, пожирающий девушек.
        Ванесса заметила удивленный взгляд Филиппа. Юноша понял, что она слышала их с Филиппом разговор, и отвел взгляд, окончательно смутившись.
        - Хорошо… Я подожду тут. Если он не спит, скажешь, что я приходил? Я просто волнуюсь за него, вот и все…
        Филипп нарочито картинно кашлянул за его спиной. Более театральный и фальшивый звук трудно было себе представить. Нарочно или нет, однако у Филиппа он получился насквозь ядовитым, так что Ванесса представила себе огромную змеиную пасть с тысячей клыков с прозрачно-желтоватой жидкостью вместо слюны. Нил еле заметно вздрогнул, Ванесса не смогла сдержать улыбки.
        - Непременно. - Она ободряюще хлопнула Нила по плечу, затем повернулась к лекарю, который уже держал в руке связку ключей. - Идемте, Филипп.
        Открылась дверь, солнечный свет упал на ведущую вниз короткую лестницу. Филипп ступил на нее первым, Ванесса - следом, закрыв за собой дверь на замок. Нил остался снаружи и какое-то время просто стоял и слушал звук волн и гул толпы.
        Юноша шумно выдохнул и прислонился спиной к стене рядом с дверью. Он не злился, скорее обижался - то ли на Филиппа, то ли на Ванессу, то ли на себя. В глубине души он знал, что Ванесса права, но лучше от осознания этого не становилось. Он хотел быть рядом с ней в трудный момент, - а в том, что он трудный, Нил не сомневался после слов лекаря, - хотел помочь по мере своих сил. Ведь он же любит ее, черт возьми! И кто знает, что она о нем подумает, что ей еще наговорит лекарь. Конечно, Нил не мог этого знать, но ему казалось, что он выставил себя посмешищем перед Ванессой, упал в ее глазах.
        Пока Нил стоял у двери, Эрик спустился с правой лестницы, ведущей на корму. Он заметил Нила, который упорно старался не замечать никого вокруг себя и слиться с дощатой стеной, и, недолго думая, подошел к нему.
        - Привет, парень. Ты друг Ванессы?
        - Да, друг. А что? - Спросил Нил без особого интереса и желания продолжать разговор.
        - Что, не пустили? - Участливо спросил Эрик.
        - Не пустили. - Глухим эхом отозвался Нил.
        - И хорошо. Никто, кроме этих двоих, Солту не поможет, а лишний там только себе навредит.
        Нил кивнул, понимая, что помощник капитана прав, но все же обиделся. Не потому, что Эрик был одного мнения с Филиппом, а потому, что его назвали «лишним».
        - Я просто хотел навестить его, увидеть, как он.
        - Не на что там смотреть, парень, вообще не на что. У него такой бред, я сомневаюсь, что он и дочь узнает. Тяжело ей будет, бедной. Не заслужила она такого горя.
        - Вот я и хотел пойти с ней… Если вдруг…
        Нил запнулся, подумав, что этого не нужно было говорить, но Эрик понял его без лишних слов.
        - Нет, сомневаюсь, что ты помог бы. Ванесса - девушка гордая, при чужих слезы лить не будет. Будет держать их. А когда девушка держит в себе горе, не давая ему излиться, это еще хуже для нее, чем рыдания. И уж самое худшее для ее мужа.
        Юноша открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл его, так ничего и не сказав. «Как бы ты за него не переживал, он мой отец, а не твой» - вспомнил он слова Ванессы. А ведь этот человек прав. Нил не ее родственник, не ее муж и не молодой жених, это верно. Он и не лекарь, поэтому его не пустили. Но что, если дело не только в этом? Какие бы чувства он к Ванессе не испытывал, какой бы он замечательной ее не считал, не может ли быть так, что она считает его всего лишь другом для веселья? Дружком, с которым можно поделиться книгами и поговорить о чем-нибудь, но неспособным на большее, да и который ни для чего большего не нужен? Что, если она считает его мимолетным мальчишкой, которому закружило голову романтикой? Именно таким, как выразился Эрик. Лишним. И потому она оценит его старания и заботу насмешкой и презрением?
        Нил не заметил, что Эрик уже ушел, оставив юношу в грустной, мрачной задумчивости.

* * *
        После того, как дверь закрылась за Ванессой, ей пришлось закрывать замок в абсолютной темноте. Уже слыша щелчки ключа, она думала о том, как будет спускаться по лестнице без света. Тьма была кромешной, она не становилась темнее, когда девушка закрывала глаза.
        - Давайте руку. - Раздался рядом голос Филиппа. - Я провел здесь месяц, могу ходить хоть с закрытыми глазами. А лампа есть внизу.
        Ванесса протянула руку куда-то вперед, на голос лекаря, но не нашла ничего, кроме пустой темноты. Потом чья-то рука в кожаной перчатке взяла ее под руку и повела вниз, поддерживая и не давая оступиться. Девушка чувствовала своим боком плащ и плечо алхимика, которое оказалось далеко не таким тонким, как казалось со стороны. Это немного уняло в ней страх, усиленный царящей вокруг темнотой. На секунду Ванесса попыталась представить, что алхимик, спускавшийся с ней по лестнице, одет в парадную белую одежду, под ногами у нее не поскрипывающие деревянные, а мраморные ступени, и все вокруг залито белым светом. Эта мимолетная картинка на миг вспыхнула перед ее глазами необыкновенно ярко, как будто существовала на самом деле, и так же быстро пропала.
        После того, как идиллический образ исчез и реальность явственно предстала перед ней, Ванесса почувствовала, что именно отличает нынешнюю каюту капитана от прежней. Запах болезни, чумы, запах ядреный, густой и удушающий, ждал ее на конце спуска, как стелившийся по низинам туман.
        - Одну минуту. - Сказал ей на ухо Филипп и отпустил ее руку, оставив ее одну в темноте. Сначала это ее чуть-чуть испугало, все-таки стоять одной в кромешно темной комнате с таким запахом… и раздававшимися у дальней стены хрипами было страшновато.
        Однако минуту ждать не пришлось. Почти сразу вспыхнули искры трутницы, занялась лампадка, блеснули диким огнем в отступающей тьме не то глаза, не то стеклышки в маске лекаря. Ее огонь осветил прикрученный к полу стол, два сундука, шкаф с книгами и картами, тоже прикрученный. У дальней стены стояла кровать, на ней - накрытый белым покрывалом горб, который еле заметно вздымался и опускался в такт хриплому дыханию капитана. Ванесса, только увидев кровать со своим больным отцом, тут же устремилась к ней почти бегом.
        Сильная рука лекаря схватила ее за локоть. Не грубо, скорее предостерегающе и укоризненно. С той же укоризной блестели и его глаза, а может быть, стекла.
        - У вас есть перчатки? - Спросил он. Совсем как лектор перед вскрытием.
        - Да, сейчас…
        Девушка ползла в суму, звякнули бутылочки с препаратами. Рука Ванессы, вмиг ставшая негнущейся и холодной, нашарила пустой кармашек, в котором должно было лежать то, что она искала и чего не оказалось. Видимо, это отразилось на ее лице, потому что Филипп тут же снял перчатки и передал ей. В неровном свете лампадки его руки показались ей мертвенно-бледными.
        - Берите. Вернете после осмотра, не теряйте времени.
        Ванесса кивнула, стараясь взять себя в руки. Эти самые руки у нее похолодели и тряслись, как осиновые ветки с листочками от сильного ветра, этими руками она приняла у Филиппа перчатки. На мгновение коснулась его рук, холодных, но спокойных. Разумеется, он почувствовал, подумала она.
        - Спокойно. - Подтвердил ее догадки лекарь. - Помни, это всего лишь болезнь. Все болеют, даже твой отец.
        Эти простые слова и то, что алхимик наконец-то перестал обращаться к ней вежливо, как к старшей или как к знатной даме, придали ей недостающих сил. Перчатки Филиппа были ей велики. Ванесса глубоко вдохнула пропахший чумой воздух, заранее зная, что он не заразен. Воздух пах гноем из бубонов, поэтому ей и нужны были перчатки, чтобы не дотронуться до него и не заболеть тем же. Она должна была об этом догадаться. В сердце ей кольнул тоненький шип ущемленной гордости - она привыкла быть лучшей в своем деле, и этот ее прокол задел самолюбие девушки. Но чувство вышло слишком незаметным и незначительным на фоне беспокойства за отца и страха увидеть, что же за этой простыней, увидеть, что источало этот ужасный гнойный запах.
        Ванесса подошла к кровати вплотную, встала над ней, и с облегчением увидела, что Филипп сделал то же самое. Глупо пытаться его переплюнуть, подумала она. Он слишком многое знает, и уж точно часов практики у него больше, да и теории тоже. От этой мысли девушка испытала облегчение. Ну и что, что она не лучшая? Филипп поможет, если она где-то промахнется или допустит ошибку, обязательно поможет.
        Алхимик взялся за край простыни и посмотрел в глаза Ванессе, как бы желая убедиться, что та готова. Ей показалось, что в его глазах (стеклах?) она увидела проблеск надежды, и вместе с тем сочувствия и извинения. Она кивнула ему, и его рука бесшумно сняла покрывало с Солта. Девушке показалось, что в один миг ее легкие забило песком и молотым перцем.
        Ее отец лежал на спине, голый по пояс, с мокрыми повязками на лбу, груди, шее и животе. Они закрывали половину торса и головы, и то, что они не смогли скрыть, лишило Ванессу остатков смелости. Крупные, налитые кровью и гноем бубоны выглядели, как растущие под кожей морские желуди, и кровь, как и гной в них, была черно-красного цвета. Гнилого, мертвого цвета, который одним своим видом убивал любую надежду.
        Справа, откуда-то невероятно далеко, раздался голос Филиппа. Наверное, из другого мира. Что он говорил, Ванесса не расслышала, пока на плечо ей не легла его рука. Тогда ей показалось, что ее схватил своей холодной рукой мертвец, и девушка еле сдержала крик.
        - Знаю, тяжело. - Сказала белая маска напротив ее лица. - Тем более, это твой отец. Но сейчас не время…
        - Все нормально. - Ответила Ванесса скорее самой себе. Ее голос еле заметно дрожал. Потом уже повернулась к Филиппу. - Есть у нас одна болезнь… С бубонами. Она лечится.
        - Смотри дальше. Этого мало.
        Голос Филиппа ясно давал понять, что иначе не выйдет. И Ванесса это понимала, тем более что она не сказала всей правды насчет бубонов. Та известная ей болезнь протекала с образованием красных, болезненных сгустков под кожей с желтым гноем. Но они не наливались красно-черной кровью, их не распирало от черного гноя, и их не было так много. Страшно много, безумно много.
        - Вот так. - Сказала девушка самой себе, сдвигая повязку со лба отца, освобождая глаза. Ее рука все еще тряслась, когда она взяла лампадку и поднесла ее поближе к лицу Солта, но уже не так сильно. Она слышала те слова, которые он говорил в бреду, и от каждого слога ее сердце болело, билось в груди и кричало, как будто его истязали кнутом:
        - Опять на войну, три года на войне. Когда же она закончится… Война, три года на войне, баллисты, стрелы, кровь, война!..
        Ее рука приподняла веко Солта. Ванесса увидела, что глаз испещрен выпирающими черными сосудами. Черными…
        В свете близкой лампадки они казались стеклянными, девушка поняла, что ее отец в беспамятстве. Склонившись так близко над ним, она чувствовала его дыхание, ощущала чудовищный чумной запах, который шел изо рта, слышала натужное биение его сердца. Неожиданно глаз капитана шевельнулся, пелена беспамятства несколько спала. Но только немного. Теперь и Филипп расслышал слова своего капитана, не только Ванесса.
        - Ванесса, дочка, как же она выросла. Три года прошло… Ничего, скоро война закончится, баллисты-стрелы не свистят, не свистят, не кричат больше. Скоро папа будет дома, скоро…
        На глаза ей навернулись слезы, и Ванесса с трудом проглотила горький ком, вставший ей поперек горла, смахнула прозрачные горошины с уголков глаз. Где-то там промелькнула мысль, что нельзя плакать при Филиппе, при чужом для нее человеке, но ей было слишком трудно сдержаться. Одна слезинка капнула на кожу ее отца, и Ванесса нежно ее смахнула. Она почувствовала какое-то напряжение через перчатку на ровном месте, там, где не было бубонов. Пригляделась и почувствовала, как по ее спине бежит холодок.
        Только сейчас Ванесса заметила то, что не увидела сразу. Бубонов было много, они выглядели страшно и мерзко, и за ними не было вино самой страшной вещи. Ее Ванесса различила, только когда наклонилась над отцом и поднесла лампаду. Сначала ее внимание привлек длинный черный нарост под кожей, похожий на червя, который раздваивался у одного своего конца и шел дальше. С растущим страхом девушка пододвинула лампаду и увидела, что этот «червь» ветвится и опутывает тело ее отца сетью выпирающих черных жгутов. Они были повсюду: на лбу, на шее, на руках и торсе… Только дотронувшись до одного и почувствовав пульс, Ванесса поняла, что это его вены и артерии. Они были налиты скорее черной, чем красной кровью.
        На лице девушки появилась неуверенность, затем страх. Ее дыхание сбилось, стало прерывистым, быстрым, как при истерике. Ванесса невольно сделала шаг назад. Она не хотела верить тому, что видит, и вместе с тем другая часть ее сознания, всегда холодная, жестокая и прагматичная говорила, что случай очень тяжелый и запущенный. И что болезнь ей неизвестна. Этот простой вывод прорвался через ее сердце, как осиновый кол, причинив почти физическую боль. Неуверенность исчезла, оставив после себя всепоглощающий страх, который тут же превратился в панику. Ванесса уже и не думала о том, чтоб не расплакаться на глазах у Филиппа.
        - Ванесса, а что с болезнью? Она вам известна? Вы знаете, как ее лечить? - Нетерпеливо спросил лекарь, видя, что она отошла от кровати капитана. Ванесса взглянула своими влажными глазами в его глаза, холодные и чистые, как стекла в его маске.
        «Этот человек все еще верит. Все еще надеется, что я скажу ему…» - Подумала Ванесса и почувствовала, как тает все ее самообладание. Вся ее холодность и уверенность в себе вмиг потеряли цену и рассыпались в прах, как ткани, извлеченные из тысячелетнего склепа.
        - Я… Я не знаю… Я не знаю, что делать! Она мне незнакома, я ее впервые вижу! - Ванесса оказалась рядом с ним и вцепилась в его плащ, как если бы тот мог исчезнуть в любой момент. Слезы прозрачными горошинами скатывались по ее щекам и падали на пол, оставляя после себя влажные черные точки. С каждым словом ее голос делался все тише, все больше дрожал. - Филипп, вы знаете что-нибудь подобное? Вы же лекарь, вы с Большой земли, у вас столько лет практики, скажите, что знаете, умоляю!
        Филипп только медленно покачал головой, взял ее свободной рукой за локоть. На него тяжелой волной накатывалось осознание того, что шансов в один миг стало чудовищно мало, и он был уверен, что Ванесса испытывает то же. Лекарь хотел что-то сказать ей, как-то успокоить, обнадежить, но умолк, так и не раскрыв рта. Он не знал, что ей сказать.
        «Не нужно ничего говорить» - подумал Филипп и отпустил ее локоть, в тот же миг руки девушки безвольно повисли. Она упала перед кроватью на колени, положила голову на простыню к ногам отца и горько заплакала. Алхимик почувствовал, как в горле и в глазах защипало, и зажмурился. Горечь теперь жгла его изнутри сильнее, чем он когда-либо мог себе представить.
        Сзади раздался звук открывшейся двери. Филипп невольно сжал кулаки, почувствовав в груди так давно не пробуждавшуюся ярость. Бессмертные свидетели, если это кто-то посторонний, он точно проломит тростью голову этому человеку…
        Вошел Эрик. Мгновение он смотрел на плачущую Ванессу, потом перевел взгляд на Филиппа, спина которого уже не была безукоризненно прямой. Лекарь впервые за все время подумал, что уже немолод. А спину ломило, как будто все невзгоды жизни навалились на нее в тот момент.
        - Как он? - Глухо спросил помощник капитана, хоть уже и знал ответ.
        - Так же. Ладно, Эрик. - Его голос, кажется, постарел лет на тридцать. - Найдите мне двоих парней покрепче с носилками шире. И… черт, даже не верится, что я это делаю… сообщите священнику, что понадобятся его услуги. Молитва служителя не будет лишней.
        - Есть.
        Эрик отдал честь и вышел. Почувствовав, как его начинает одолевать страх, Филипп ударил кулаком по ладони, стараясь взять себя в руки. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потом подошел к плачущей девушке.
        - Не надо носилок… - Расслышал он сквозь плач ее слова. - Не надо священника. Еще рано.
        - Надо. - Он положил руки без перчаток ей на плечи, стараясь хоть как-то успокоить. Удивился, увидев свои перчатки у нее на руках и свои голые кисти рук. «Надо же, как давно такого не было» - подумал он.
        - Не надо. Он еще не умер…
        - Ванесса…
        - Он ведь еще живой!
        - Ванесса!!
        Страшный крик алхимика заставил ее вздрогнуть, на миг забыть обо всем, что творилось вокруг. Руки, которые только что нежно обнимали ее за плечи, резко развернули девушку лицом к Филиппу и встряхнули легко, как тоненькое деревце. Их глаза встретились. Ванесса только тихо всхлипнула, поддавшись совсем другому страху, который никогда не испытывала прежде. Только всхлипнула, хоть ей и хотелось закричать и покинуть корабль, снова оказаться дома, заколотить окна, дверь, закрыть печную трубу…
        Филипп больше не сжимал ее плечи мертвой хваткой, только мягко придерживал и смотрел в глаза. Страх и горе Ванессы никуда не делись, но их внезапно начало притуплять спокойствие, вызванное уверенностью, твердой решимостью и… бездонной темнотой в глазах алхимика. Он долго смотрел ей в глаза, не отпуская плечи, его гипнотический взгляд казался девушке безгранично мягким и сочувствующим, внушающим доверие и понимающим. Тьма в них убаюкивала, казалась шелковистой, разрасталась из его зрачков по его лицу, по всему обозримому миру, скрывая все невзгоды и все зло. Вытесняя мир и наполняя его спокойствием и тьмой. Вскоре весь мир исчез за ними, и Ванесса ничего не видела вокруг, кроме темноты и двух блестящих в ней белым отсветом бусинок… Ванесса жадно смотрела в эти глаза, чувствуя в них свое спасение и ощущая, как страх и паника медленно утекают через стекла алхимика. Страшно больше не было, была только уверенность, что Филипп поможет ей. Обязательно поможет.
        С первым звуком его голоса наваждение, неотличимое от яви, пропало. Но белый отсвет в глазах алхимика остался, как и танцующие в них тени.
        - Я понимаю, тяжело видеть отца в таком состоянии. - Сказал Филипп. Голос его был таким же мягким и сочувствующим, как и его взгляд. - И еще тяжелее осознавать, что болезнь, которая его точит, тебе неизвестна. Но хоронить его прежде времени никто не собирается. Нужно сделать все возможное, чтобы твой отец выжил и еще не раз вышел в море.
        - Но болезнь…
        - В мире еще много неизвестных болезней, с которыми людям предстоит столкнуться. И нет ничего страшного в том, что ты не знаешь одну из них. Каким бы запущенным не был случай, мы постараемся сделать лекарство и спасти твоего отца, в этом наш врачебный долг.
        - Наш? - Переспросила Ванесса. Снова появился страх, но он был призрачным. Его перекрывала надежда, что она не останется одна в своем горе, что кто-то ей поможет.
        - Ты же не думаешь, что я буду сидеть в стороне? - Филипп посмотрел на нее пристально, немного укоризненно. И тепло. - Или не дам тебе помогать мне в процессе поиска лекарства? У тебя знание местных трав, у меня - многолетний опыт врачевателя. Самое главное - не переживай слишком сильно и не поддавайся панике. В нашем деле паника вредна и опасна. И, ради Деи, не плачь. Алхимикам нельзя лить слезы. Мы перенесем капитана в ваш с ним дом сразу, как только появятся люди с носилками. Это будет очень скоро, и я думаю, тебе бы стоило отправиться домой и приготовить все к прибытию больного. Постель, бинты, чистую воду, много чистой воды. Я слышал, у тебя есть алхимические аппараты?
        - Да, есть. - Ответила Ванесса уже почти без дрожи в голосе.
        - Приготовь их к работе. И запасные медные трубки тоже достань, нам некогда будет их искать в случае перегрева. Проверь каждый аппарат и механизм, приготовь все вплоть до чашек и пестиками. Ты и сама знаешь, что мне от тебя нужно.
        - Хорошо.
        Ванесса еще раз с горечью посмотрела на отца в кровати, потом развернулась и пошла к двери. Ей действительно нужно подготовить все к приходу Филиппа. Без лекаря у нее нет шансов вылечить отца. Но самое главное - Филипп знал, что нужно делать, чтобы этот шанс появился, знал, как помочь ей и ее отцу. У Ванессы снова был четкий ориентир, маяк посреди моря страха и неуверенности. И он теперь разговаривал с ней как… Как учитель, так же доверительно, и в его словах было столько же доброжелательности и искреннего желания помочь. Стоит только вспомнить этот взгляд, которым он ее так легко успокоил… И жутко, и приятно одновременно. Нет, не приятно - спокойно. Теперь Ванесса ясно видела, что Филипп Эстер - друг, что бы там не скрывалось под этой маской, какие бы не были там страшные шрамы или ожоги.
        Вспомнив о маске, Ванесса сняла его перчатки со своих рук и положила на стол, не оглядываясь. В этом не было нужды, она торопится сделать все так, как он сказал. Он поймет, не сочтет это за ее грубость, не может не понять.
        Только поднявшись к самой двери по лестнице, Ванесса поняла, какой все-таки снаружи свежий и приятный воздух. Таким он показался ей после тяжелого чумного смрада, к которому она уже успела привыкнуть. Щелкнул ключ в замочной скважине, со скрипом медленно открылась ставшая тяжелой дверь. От яркого света, ударившего в глаза после темноты каюты, выступили слезы.
        «Да, Ванесса. Это должны быть твои последние слезы на сегодня. Держи себя в руках, Филипп прав - алхимикам нельзя лить слезы» - решила она про себя. И хотя она понятия не имела, почему, чем алхимики так сильно отличаются от остальных людей, что слезы для них - запрет, девушка дала себе слово спросить у Филиппа об этом. Только позже, когда они вылечат отца.
        - Ванесса! Как ты?
        Слева раздался голос Нила. Девушка оглянулась на голос и увидела юношу, который торопливо направлялся к ней. Их разделял только десяток шагов, но ей хватило времени, чтобы подумать, какой же он все-таки хороший. Пусть и неисправимый романтик, но о друзьях беспокоится больше, чем за себя. Конечно, он волновался за нее, только напрасно. Никто не сможет успокоить ее лучше, чем Филипп, теперь она знала это - просто потому, что добрые слова может говорить кто угодно, а спасти отца мог только лекарь.
        - Ванесса.
        - Я в порядке. - Ответила она ровным, ничего не выражающим голосом, таким, что даже усомнилась, она ли рыдала в ногах отца минуту назад. Ее, наверное, выдали покрасневшие глаза. - Отцу нужна помощь.
        - Ты ее определила? Болезнь?
        - Нет.
        Голос девушки еле дрогнул, Нил это заметил. Он попытался взять ее за руку, удержать от перехода на бег. Девушка, как и Нил, была уже у трапа.
        - Мне жаль…
        - Не надо. Сейчас не лучшее время для этого. - Она одернула руку, но остановилась у самой первой ступени. - И не хорони его раньше времени… - Тут она запнулась, вспомнив свои собственные слова у кровати капитана. - Еще есть шанс. Филипп знает, что делать для того, чтобы Солт выжил. Я сейчас иду готовиться к его приходу вместе с отцом. И тебе советую выполнять все, что он скажет.
        - Да, извини. Но ты уверена?.. В том, что…
        - Уверена? В чем? - Перебила его Ванесса. - В том, что отца еще есть шанс?
        - Нет, я не про это, ты не так поняла. Я верю, что Солт выкарабкается. Я про Филиппа. Ты в нем уверена?
        - А ты ему не веришь, так?
        Нил не выдержал взгляда Ванессы и отвернулся.
        - Не верю. Я не считаю его человеком, которому можно доверять.
        - Интересно, с чего бы такая антипатия? Ну ладно, мне до этого дела нет. Можешь считать его хоть вампиром, я ему верю.
        - Но почему? - Спросил Нил с таким искренним удивлением, что внутри Ванессы полыхнул огонек злости.
        - Почему? - Ее голос стал ледяным насквозь. Таким, что от одного тихо произнесенного слова Нил отшатнулся. - У тебя еще хватает глупости спрашивать, почему я ему верю!? Да потому что, дорогой, ты не будешь жеманиться и воротить нос от еды, протянутой тебе незнакомцем, когда ты подыхаешь с голоду! И уж тем более не будешь подозревать, что она отравлена!
        - Ванесса, нам нельзя ссориться. - Вдруг заявил Нил.
        Ванесса хотела еще что-то сказать, что-то ядовитое, и остановила себя только в последний момент, когда слова уже готовы были слететь с ее губ. Ее остановили не столько сами слова Нила, сколько воспоминание, которое они вызвали.
        Какое-то дворцовое помещение, кажется, жилая комната. Она сидит на колене у отца, он обнимает ее обеими руками. У нее синяк на глазу - результат драки с одним своим другом, уже запудренный, но еще видный. Она плакала, то ли от злости, то ли оттого, что лиловый синяк не будет сходить еще очень долго. Отец что-то говорил юной Ванессе. Та отвечала: «Он первый начал!» Короткое воспоминание было очень свежим, точным. Реальным.
        «Ну и какая разница, кто начал? - Говорил ее отец. - Во-первых, даме не к лицу драться кулаками. А во-вторых, пойди и помирись с тем мальчиком, хорошо? Не сейчас, так чуть попозже. Друзьям нельзя ссориться, я же тебя учил, что от каждой ссоры и грубого слова на твоей дружбе появляется трещинка. И чем больше этих трещин, тем проще ее разбить так, что собрать ее будет уже нельзя».
        Ванесса так же стояла на месте, по-прежнему сверлила Нила пронзительным взглядом синих глаз, ее руки были сложены на груди. Она все еще злилась - безумно злилась из-за того, что Нил не понимал очевидного и воротил нос от лекарства, точно маленький ребенок, и искренне не понимал, почему она придерживается противоположного мнения. Это просто выводило ее из себя. Но Ванесса понимала, что Нил прав в другом - им нельзя ссориться. Не так уж много у нее друзей, чтобы ругаться с ними из-за каждой глупости. Он у нее всего один, и для нее он больше, чем друг. И пока у нее есть лишняя минута, нужно постараться сгладить эту трещинку на их дружбе, которую она так неосторожно надколола. Сейчас, за этот жалкий отрезок времени, пока не принесли носилки. Потом будет некогда, а еще позже - слишком поздно.
        - Извини, сорвалась. - Ответила она тем же тоном. Грубым, но не таким холодным.
        - Не злись, я… Просто волнуюсь за тебя. И за твоего отца тоже.
        - Злюсь, сам видишь. - Ванесса тяжело выдохнула, все еще чувствуя легкую кипучесть внутри себя. Вымещать ее на Нила ей больше не хотелось, и Ванесса была этому рада. Однако злость теперь было некуда девать, и она плескалась внутри девушки, паля ее нервы. Чувство было мерзким. - Но я успокоюсь, если ты об этом.
        - Хорошо. Скажи, а как он там? Что, неужели все так?..
        - …Плохо. Он в бреду. С трудом меня узнал. - Ванесса почувствовала, как к горлу опять подступает горький ком. - Послушай, не бери в голову, ладно? После того, как я увидела, что с ним, я вся на нервах.
        - Ничего, я понимаю.
        - Ты хороший парень, и… - Она запнулась, поняв, что времени уже слишком мало, и что она может не успеть. - Давай потом встретимся и все обговорим, хорошо?
        - Да, конечно. - На его лице промелькнула улыбка.
        - Ладно, мне пора идти. Нужно приготовить все дома, отца вот-вот перенесут ко мне. И спасибо за заботу, в любом случае.
        Нил кивнул ей, и Ванесса заметила, как расслабились его плечи. Девушка подумала, что они, наверное, разговаривали не больше минуты. Слишком мало, чтобы за это время можно было что-то решить, понять или обсудить. Но это было нужно. Хотя бы заклеить скол на их дружбе, пока было время, чтобы он не разросся в большую трещину. «Да уж, - подумала Ванесса, - сколько своих дружб я уже разбила, прежде чем научилась ценить последнюю из тех, что у меня осталась? Хотя нет… Дело вообще не в этом. Ведь те ушедшие из моей жизни люди не были мне дороги. Совсем. Мне было наплевать на них. А Нил… Я просто люблю его. Что тут еще сказать?».
        «Так почему не скажешь ему о своих чувствах? Почему оттягиваешь момент? Когда ты уже признаешься ему?» - спросил ее внутренний голос.
        Когда эта мысль пришла ей в голову, Ванесса была уже на пристани. Стоило ей ступить на дощатый настил берега, как ее ноги сами ускорили шаг.
        «Скоро. Только отец выздоровеет, только встанет на ноги… Нет, я клянусь себе. Клянусь, что после этого поймаю его по пути домой, приглашу на ночную прогулку в те руины древнего мраморного сада под видом обсуждения поэм и песен. А там будь, что будет. Я хочу быть счастливой, хочу быть с ним, хочу быть любимой! Только бы болезнь отца быстрее отступила…»
        В чуть поредевшую толпу у торгового ряда она вошла, уже переходя на бег. Если ее кто-то увидел, обернулся ей вслед или окликнул, она этого не заметила. Спины, руки и однотипные наряды деревенских жителей сменились рядами домов и заборчиков, в большинстве своем таких же однотипных. Уже выбегая на главную дорогу, Ванесса вспомнила, как еще маленькой носилась по коридорам дворца вместе с другими детьми - дворец был не только для семьи короля, в нем проживало почти сорок семей из одиннадцати знатных родов. Девушка любила бегать по его длинным коридорам, убегая от кого-нибудь или догоняя, хоть часто ее потом приходилось искать по всему дворцу. По нему она вообще не передвигалась никак иначе, кроме как бегом.
        За этими мыслями она и не заметила, как главная дорога сменилась редкими домишками на окраине, тропинкой в траве, калиткой ее дома и дорожкой к крыльцу.
        «Интересно, сколько у меня еще времени? - Подумала девушка, отпирая дверь. - Отца будут нести осторожно. Десять минут у меня есть».
        Ворвавшись, почти влетев в собственный дом, Ванесса тут же принялась за дело. Она приготовила свою постель для больного, постелила новые простыни, проверила алхимическую машину на неисправности, не протекают ли где трубки, клапаны, бак с водой и котел, нет ли трещин на колбах и пузырях. Открыла окно для вентиляции комнаты, проверила печь; приготовила препараты, которые, возможно, могли понадобиться Филиппу, достала сосуды, инструменты, стойки и смеси. Когда все было готово, она отошла к входной двери и окинула взглядом комнату. В первую секунду ее все устроило, но в следующую ее взгляд, как всегда, упал на пол под кроватью. Так и есть, она опять выпирает. Самый край. Ванесса подошла к кровати и вытащила предмет, прямой угол которого выглядывал из-под чуть свалившегося на пол легкого одеяла.
        Это оказалась большая деревянная шкатулка, в локоть длиной и в две ладони шириной, высота которой измерялась едва ли половиной ладони. Крышка шкатулки (а скорее маленького ящика) не была прикреплена к нижней половине петельками, а одевалась и снималась свободно. Ванесса знала, что стенки ящичка тонкие, при желании их можно было сломать ударом кулака. Если вытащить содержимое, которое плотно подпирало все шесть граней.
        «Сейчас не время. Они придут с минуты на минуту» - Напомнила себе Ванесса, но желание было слишком велико. Хотя бы еще раз увидеть свои старания перед тем, как окунуться в сутки беспрерывной работы и волнения, неужели ей нельзя?
        «Одним глазком и тут же уберу».
        Ванесса бережно сняла крышку с ящичка и положила ее рядом на пол. Она была тонкой, чуть толще березовой коры, и защищала хранящийся под ней предмет только от царапин и лишней влаги.
        Самым большим сокровищем девушки были привезенные отцом книги, добытые им с таким трудом и стоившие целое состояние, а содержимое ящика было для нее самой ценной вещью из всех тех немногочисленных, что она имела. Случись в их доме пожар, она бы, не задумываясь, бросила все остальное, чтобы спасти содержимое большой шкатулки от огня. В ней было не золото, не серебро с драгоценными камнями. Там была еще одна книга. С черной обложкой, бархатной на ощупь, и серебряной вышивкой по краям.
        Если бы какой-нибудь вор из местных нашел шкатулку с ее содержимым, он бы только плюнул на нее и бросил в камин, не попробовав узнать ей цену. Сама книга была сделана из дорогих материалов, и страницы, и переплет с обложкой. Любой торговец дал бы за нее хорошую цену вне зависимости от ее содержания. Впрочем, последний пункт был не так важен - до недавнего времени книга была пуста. Ванесса начала заполнять ее какой-то год назад, предварительно изведя кипу пергамента на черновики.
        Она бережно открыла свою работу. Первый титульный лист был пуст - названия у книги не было. Потом пошли ряды литер, рисунков и схем, описания трав, препаратов и болезней, анатомические зарисовки, алхимические формулы и свойства отдельных ингредиентов, способы их получения, очистки и устранения. Обычно вид своей работы возвращал Ванессе оптимистичный настрой, прогонял усталость, хоть и ненадолго, сдувал мрачные мысли. Словом, возвращал желание жить. Теперь девушка испытала легкую грусть - ведь дописать осталось совсем немного. Все то немногое, что она не успела сохранить на листах этой книги, уместится в двадцать страниц. Того, что она в нее занесла, могло бы хватить на отдельную книгу, даже если убрать все рисунки и схемы. И все равно, несмотря на год упорных трудов, книга оставалась пустой на две трети. Часто Ванесса думала, зачем это делает - ведь ее знания не исчезнут из-за того, что она не занесет их в эту полупустую книгу. Однако всегда ответ ее был одним и тем же: «Для себя». С каждой заполненной страницей Ванесса видела, как растет объем ее знаний, неизвестных более никому, и понимание
того, что все это она узнала своими силами, без чьей-либо помощи и только своим умом и упорством, доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Удовольствие и гордость за себя от понимания своих истинных сил, не приниженных тяжелым временем и положением. Всегда один вид ее работы придавал ей уверенности в своих силах. Это и было главной причиной, почему она открыла свою работу перед самым приходом - чуть-чуть запастись уверенностью перед делом, от которого у нее пробегали мурашки по коже, таким сильным было волнение.
        Но на этот раз не было ни ввернувшейся уверенности, ни исчезновения грустных мыслей, ни прилива сил. При виде результатов своего труда и работы мысли девушка ощутила лишь растущий страх.
        «Столько знаний здесь и в моей голове, столько стараний, чтобы они появились на этих страницах. - Подумала Ванесса, пролистывая страницы. - И теперь грош цена этим стараниям. Чтобы вылечить отца, мне нужен серьезный опыт, а не литеры на страницах книги, опыт, которого у меня почти нет. Все эти просьбы крестьян и обычные болезни, которые лечатся грубым словом и стаканом горькой настойки три раза в день, разве это опыт?»
        Она неуверенно закрыла книгу и убрала ее обратно в шкатулку, задвинула под кровать подальше, чтобы ее не было видно. Потом встала и походила по дому, стараясь унять нервное напряжение. Так ничего не добившись, натянутая, как струна, она села в скромное кресло у стены, и закрыла одной рукой лицо. Ванесса почувствовала, как дрожат веки под ее пальцами. Да и дыхание у нее было нервным и прерывистым, как у зажатой в кулаке птицы. И, тем не менее, ей уже было значительно легче, чем тогда, в каюте отца. Натянутая вдоль позвоночника струна слабела, мягчала.
        - Мне только и остается, что надеяться на Филиппа, и попытаться быть хоть чем-нибудь ему полезной. - Подумала она вслух. - Черт, да я по сравнению с ним - даже не бабка-знахарка, просто ученая идиотка… И если бы не он, я бы, наверное, совсем сошла с ума от страха.
        Последняя мысль почему-то показалась Ванессе смешной, с ее улыбнувшихся губ слетел короткий смешок, больше похожий на шепот. Смешок перешел в тихий непрекращающийся смех.
        «Отлично, у меня истерика. - Эта мысль чуть усилила, смех, который теперь колотил ее изнутри и тряс ее всю. - Переволновалась. Скоро будет нервный психоз…»
        - Это временно. Просто сегодня мерзкий день. Страх с самого утра, потом еще больше, потом горе, злость…
        «И впереди еще бессонные ночи, еще страх и не одна истерика» - Вот что не сказала девушка, оборвав себя на полуслове. Нервный смех усилился.
        «Молчи». - Велела она себе. - «Заткнись и не думай об этом, а то и вправду сойдешь с ума. Как только придет Филипп, вы начнете работать, и тебе будет не до волнения».
        Только теперь, когда частично ушло накопленное за два часа напряжение, Ванесса почувствовала, как ее измотали все переживания. Истерический смех начал утихать и вскоре прекратился.
        Девушка сидела в кресле и смотрела на стену с полкой для книг, ни о чем не думая, отстраненно слушая тихое завывание ветра в печной трубе и звук собственного дыхания. Она не сразу заметила, что ее покинуло какое-либо желание, а мир вокруг стал казаться мертвым, тихим, безразличным.
        - Во имя Бессмертных, да какой же сегодня дерьмовый день. - Прошептала она еле слышно безразличным голосом и закрыла глаза. - Этого что, не могло… просто не случаться?
        Она стала безмолвно ждать прихода лекаря в кресле своего отца, слушая только звук своего дыхания, стук сердца в груди и второго - в виске, который накрывала ее левая ладонь. Ветер больше не подвывал в печной трубе. Его больше не было, как и всего остального мира.

* * *
        Мысли постепенно исчезали из ее сознания, осталось только одна, которая была и актером, и местом действия со звуковым сопровождением на той сцене, что творилась у нее в голове. Девушка хотело только одного - отдохнуть хотя бы десять минут перед тем, как начать работу. Разумеется, было еще и желание, чтобы с отцом все было хорошо, но это была не мысль, скорее, состояние тела и разума. И вместе с тем она прекрасно понимала, что не сможет ни отдохнуть, ни даже задремать. В лучшем случае - выпасть из реальности и вернуться в нее вместе со стуком в дверь. Но, видимо, кто-то из Бессмертных ее все же услышал и послал ей легкий, поверхностный сон, тонкий и хрупкий, как первый лед на реке. Какое-то время, очень недолгое, Ванесса дремала, утомленная всеми произошедшими событиями и пережитыми эмоциями. Даже тех жалких минут, что она провела во сне, никак не больше двадцати, ей хватило, чтобы после пробуждения посмотреть на ситуацию свежим взглядом. Будущее больше не представлялось ей так же смутно, как горошина под слоем одеял, было какое-то четкое представление о том, что будет дальше.
        Разбудил ее предупредительный стук в дверь. От резкого громкого звука хрупкий сон как рукой сняло. Открыв глаза, Ванесса тут же почувствовала себя морально опустошенной и уставшей, и позже это чувство никуда не пропало, оно значительно притупилось только потом, после нормального сна. Но не полностью. Если бы Ванессе кто-то сказал, что это чувство будет преследовать ее еще месяц, попеременно то усиливаясь, то ослабевая, не исчезая полностью, она бы точно взвыла от досады, злости и отчаяния. Сказать об этом ей было некому.
        Сразу после стука в дверь она встала с кресла, как по команде, даже слишком резко - из-за отлившей от головы крови она пошатнулась, и первые несколько шагов к двери вышли нетвердыми.
        Однако открывать ей не пришлось. На полпути к двери Ванесса вспомнила, что не закрывала дверь на замок, и, видимо, эта же мысль пришла в голову кому-то снаружи. Дверь распахнулась, и в проеме показались люди. Два крепких парня с «Гордого» с носилками на руках вошли первыми. Следом порог переступил Филипп с тростью в одной руке и с большим саквояжем в другой. Он молча и быстро оглядел ее дом, вдел трость в петлю на поясе и остался стоять у двери, ожидая чего-то.
        Носилки представляли собой две деревянные рейки, между которыми была натянута простыня. Еще одна простыня накрывала отца Ванессы сверху, скрывая от посторонних глаз. Девушка старалась не смотреть на белое покрывало, но не могла отвести взгляда. Ей снова стало страшно.
        - Сюда? - Спросил один из матросов, тот, что шел впереди. Довольно юный для экипажа такого корабля, как «Гордый», сплошь состоявшего из бывалых мореходов. Его взгляд падал на заготовленную кровать.
        - Да, сюда. - Кивнула Ванесса.
        Матросы положили носилки на кровать, быстрыми движениями отвязали углы простыни от реек. Вышли быстро, не оглядываясь и ничего не говоря. Филипп закрыл за ними дверь.
        Все это время Ванесса стояла рядом с отцом и смотрела на шевелящуюся от его дыхания простыню. Филиппу показалось, что несколько секунд девушка непонимающе и недоверчиво смотрела на белую горку на кровати, не понимая, куда делся ее отец. Это был только наполовину зрячий, устремленный сквозь предметы взгляд, как если бы девушка отчасти все еще отказывалась верить в происходящее. Может, так и было. Она, конечно, все видела и все понимала. Тем не менее, лекарь подумал, что ему стоит немедленно взять ситуацию в свои руки. Или создать видимость этого.
        - Ванесса, заприте дверь. - Раздавшийся голос Филиппа вывел Ванессу из ее полуосознанного состояния. - Священник придет нескоро, а незваные гости нам ни к чему.
        - Иду. - Та наконец отвела взгляд от отца и взяла со стола маленькую связку, на которой болталось два ключа.
        - Как запрете, наденьте перчатки и устройте отца удобно, конечности не должны затекать. В ближайшие десять суток он с этой кровати не встанет.
        - Хорошо.
        Очень скоро дверь оказалась заперта, а перчатки - на руках Ванессы. Стараясь не тревожить отца, она развернула его конечности, положила под голову подушку, накрыла легким летним одеялом, более мягким, чем простыня. Напряжение немного отступило, когда она занималась делом… если те мелкие поручения, которыми она занималась, можно было назвать делами. Ей хотелось погрузиться в работу с головой, чтобы уйти от мрачных мыслей и помочь отцу. Пока Ванесса устраивала Солта на его кровати, она изредка поглядывала на Филиппа. Тот раскладывал содержимое саквояжа, своей большой сумы, которая напоминала гигантский полураскрытый капкан, обтянутый кожей. Ножи, в которых она узнала скальпели, два шприца, большой и не очень, большие склянки черного стекла, наверняка с жидкостями. И маленькие, прозрачные, с порошками.
        - Еще что-то? - Спросила она, только закончив.
        - Вы не хотите сидеть без дела, верно?
        - Верно. - Кивнула она, потом продолжила говорить, повинуясь своему чувству. Почему-то ей очень хотелось относиться к лекарю доверительно, даже несмотря на то, что Ванесса знала его всего несколько часов. - Просто мне так спокойнее. Опыта в лечении таких сложных заболеваний у меня нет, я вообще никогда не видела ничего похожего. Поэтому хочу быть в чем-то полезной там, где смогу.
        - Благородное стремление, без лишней скромности. И не сомневайтесь, ваша помощь не ограничится исполнением просьб. Очень скоро мы то вдвоем, то по очереди будем не смыкать глаз над алхимическим аппаратом и над вашим больным отцом.
        Он немного помолчал, то ли подчеркивая важность сказанного, то ли представляя себе их ближайшее будущее. Вряд ли оно радовало лекаря. Сложившаяся ситуация не была для него новой. Опасной, сложной, тяжелой до крайности, требующей от него полной самоотдачи и жертвенности, но не новой. Он вытащил все, что ему было нужно, из своей сумы на стол Ванессы. Только теперь она заметила, что Филипп постелил поверх стола чистейшую белую скатерть. Такую белую, что, девушке послышался хруст снега, которого она не видела и не слышала вот уже как десять лет. Но после снега ей вспомнились холодные руки алхимика, которые в трюме ей показались почти такими же белыми, и по ее спине невольно пробежал холодок.
        - Вы ведь тоже готовите свои настойки, эликсиры и препараты алхимическими методами?
        - Да, верно. - Ответила Ванесса и с растущим волнением нетерпеливо подумала, что, должно быть, сейчас он попросит…
        - Тогда покажите мне ваши установки перед тем, как мы начнем.
        Филипп проследовал за Ванессой во вторую комнату к алхимическим установкам. Осмотр занял совсем немного времени.
        - Я смотрю, вы уже подготовили все к моему приходу. Атанор, колбы, фильтры, аллюдели. Осталось только развести огонь в печи и можно начинать.
        Ванесса вспомнила, что не увидела у лекаря с собой ничего, кроме сумы и медицинских приборов. Должно быть, подумала она, у него нет своих ингредиентов.
        - Вам помочь?
        - Без вашей помощи не обойтись, я об этом уже упомянул. Я впервые в этой части света, а климат здесь совсем другой, растения тоже другие. Конечно, у меня есть с собой кое-какие ингредиенты и составляющие, но этого мало.
        От этих слов беспокойство Ванессы только увеличилось. Вот теперь, подумала она, и пригодятся ее знания местных трав. Только легче от этого не становилось. Ванесса чувствовала, как ее руки снова начали мелко дрожать, а вдоль позвоночника натянулась струна.
        «Не думай о плохом. - Говорила она себе. - Он только и сделает, что попросит тебя принести кое-какие ингредиенты. Ничего сложного».
        Филипп высыпал из прозрачной мензурки в чашу какой-то белый порошок, слипшийся в комочки, и принялся толочь его пестиком в мелкую муку. Несколько секунд Филипп молчал, вспоминая, какие именно составляющие ему понадобятся.
        - Мне нужно что-то, что содержит киноварь. Желательно, конечно, использовать киноварь в чистом виде. Еще понадобится масло из корневища аира и масло камфорного лавра. Но лучше, если будет чистая камфара. Или что-то подобное.
        - Да, сейчас…
        Она вылетела из лаборатории в комнату и быстро приблизилась к полкам, чувствуя, как внутри нее завязывается скользкий узел страха. Большую часть из того, что сказал Филипп, девушка не поняла. Ни о каком камфорном лавре она не знала, об этом не было даже в книгах, которые она помнила почти наизусть. Аир она знала, но только по рисункам из книг, про масло из него тоже только читала. Те знания, которые она получила из них, не подкреплялись практикой и стали смутными, туманными, ведь аира не было на Зеленом берегу. Ванесса еще какое-то время сновала у полок, не зная, что ей делать, она с трудом подавляла растущую панику. Скользкую, страшную панику, от которой по телу вместе с дрожью разливалась слабость. Ощущения были как в кошмарном сне. Только теперь девушка полностью осознала, что жизнь ее отца зависит не только от Филиппа, но и от нее. От того, найдет ли она что-то похожее на камфару, которую она не знает, или на аир, который не помнит. Наконец подумав, что она стоит у полок значительно дольше, чем ей следует, Ванесса вернулась в лабораторию, едва сдерживая дрожь в руках и коленях. Она держала в
руке крупный кусок киновари. Ее девушка нашла, в отличие от остального, и довольно быстро.
        - Это все? - Спросил лекарь, глядя на кусок кроваво-красного минерала на столе. В его голосе невозможно было различить эмоции. В нем не было ни страха, ни злости, вообще ничего негативного. Только спокойный голос.
        - Извините, масел у меня нет. - Ответила Ванесса, чувствуя, что ее голос вот-вот начнет дрожать вслед за конечностями. - Тех, что вы назвали…
        - У вас совсем нет эфирных масел или вы просто не знаете тех ингредиентов, что я попросил?
        У Ванессы горький ком стал поперек горла, в глазах еле заметно помутнело, поплыло. С трудом ей удалось не поддаться стыду и отчаянию, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. Черт, как же не хочется предстать перед ним дурой… Дурой, которая погубит своего отца только из-за того, что она дура! И как не хочется быть такой дурой, как хочется сделать все, чтобы отец выжил! И вот ей дали руководство, а она не знает, что ей нужно делать. Не знает только потому, что начисто забыла свойства аира.
        - Не знаю. - Ответила она, ощущая стыд и мерзкое, ненавидимое ею чувство беспомощности. Ванесса думала, что слезы вот-вот хлынут с ее глаз, но держалась. Изо всех сил держалась за то, что, как ей раньше думалось, она не могла потерять при любом раскладе - за свое хладнокровие.
        - Не знаешь, так не знаешь. Ничего страшного. - Ответил Филипп категоричным тоном. Его голос на мгновение заставил замереть все страхи девушки. - Неси маслянистую жидкость без цвета и с приятным запахом. Одну - ту, которую ты применяешь против воспаления, другую - против инфекций. Все они должны быть добыты из растений. Не оставляют жирных пятен на бумаге и кипят только при очень высоких температурах.
        «И снова он обратился ко мне не как к дочери Солта, не как к даме из знатного рода, а как к ученице, подмастерье алхимика» - Подумала она мимолетно, отстраненно, уже отправляясь исполнять его поручение.
        Ванесса вылетела из лаборатории даже быстрее, чем в первый раз. Подобная прыть возникла из-за волнения за отца, из-за нежелания выглядеть в глазах Филиппа слабее, чем она есть, из-за желания поскорее реабилитироваться в его глазах и приняться за работу. И еще Ванесса сразу вспомнила, где и в каком месте лежат нужные Филиппу ингредиенты, стоило ему описать их свойства. Несколькими секундами позже она уже снимала непрозрачный флакон с полки. То отчаяние, которое она начала испытывать, исчезло, а чувство беспомощности ушло, оставив после себя какой-то даже приятный осадок - какая-то неловкая радость, что у нее теперь все выходит. Первый флакон оказался на столе алхимика через несколько секунд после того, как Ванесса подошла к полкам. Второй она искала немногим дольше.
        - А вы хорошо ориентируетесь в свойствах.
        Похвала Филиппа показалась девушке незаслуженной. И, тем не менее, ей было приятно, что он не считает ее бездарностью. Может, он просто не заметил растерянности и страха на ее лице и в движениях, в ее голосе. В том, что слова Филиппа соответствуют его мыслям, Ванесса не сомневалась. Почему-то ей казалось, что этот человек не может лицемерить, хоть на его лице и была маска.
        - Нужно что-то еще? - Спросила она у алхимика. Одна часть ее сознания подталкивала девушку на реабилитацию, говоря, что лекарь, без сомнений, все увидел и заметил, и принести какой-нибудь ингредиент или препарат, услышав его свойство - слишком мало. Это же почти то же, что ткнуть в него пальцем и сказать: «Вот это! Бери ВОТ ЭТО, вот ЭТОЙ стороной вверх, и не промахнись пальцами, когда будешь брать!» Другая ее часть говорила: «Не лезь ему под руку, девочка».
        - Пока нет. Может, чуть позже. - Ответил Филипп тем же спокойным голосом, и непонятно было, что за ним скрывается: раздражение, пренебрежение или одобрение.
        Ванесса вышла из лаборатории, остановилась в центре комнаты. Это было непривычно. Она не знала, что ей делать, но уже не как в случае с теми препаратами. Ей просто нужно было чем-то заняться, только не спать. Немного подумав, она села на край кровати к отцу, сжав руки в перчатках в замок.
        - Отойдите от больного, - раздался из-за стены голос алхимика, - не хватало еще, чтобы вы заразились. Лучше наденьте свои средства защиты и проверьте его, не появились ли какие-то новые симптомы.
        «И как он узнал, что я села на кровать рядом с отцом? Там что, все так хорошо слышно?» - подумала Ванесса с легкой досадой. Ей хотелось чуть дольше побыть с любимым отцом, пусть даже он тяжело болен и не выходит из бреда. Однако она тут же встала и пошла к сундуку, где помимо одежды также были легкая маска на пол-лица и плащ. Конечно, с «броней» Филиппа это не сравнится, все это она шила сама и из того, что она смогла купить или обменять на базаре в деревне.
        - Хорошо. Филипп… - Заговорила она от сундука, наполовину погрузив голову в его недра. «Заодно и проверим, так ли все ему хорошо слышно». - А через сколько часов будет готово лекарство? И насколько оно будет эффективно?
        Дверь в лабораторию пока что была открыта. Сначала Филипп молчал, так что Ванесса подумала, что он не услышал ее слова. Ответ послышался несколькими секундами позже, голос лекаря был чуть более тихим, чем обычно:
        - Я бы не называл мою стряпню лекарством столь самоуверенно. Однако будем надеяться, что так оно и окажется. Что насчет эффективности, то у меня есть план, если вы об этом. Хоть болезнь мне и неизвестна, она вмещает в себе черты многих. Бубоны, жажда, заражение крови… Я закончу приготовление через час после того, как разогреется печь, а к вечеру, может, к ночи, мы узнаем, подействовало ли оно на вашего отца. Скорее всего, что-то придется доработать для большей эффективности.
        - Через час? К вечеру? - Ванессе показалось, что она ослышалась.
        - Сейчас… час дня, если вы об этом.
        Ванесса устало вздохнула. Не прошла и половина дня, а ей уже казалось, что она не спит сутки. И нервное напряжение, которое она испытала за неполные три часа этого дня, выматывало донельзя.
        «Только не ной. Делай свое дело и не распускай сопли». - Сказала себе Ванесса и отметила, что легче ей не становится, и выть волком хочется все так же сильно. Но она все-таки начала делать свое дело.
        Девушка проверила отца, сравнила его состояние с тем, что было на корабле, сообщила Филиппу, что изменений нет. Затем перешла обратно в главную комнату, села в кресло и вытянула руки перед собой. Они тряслись, как если бы Ванесса три часа лазала по отвесным скалам.
        А спать тем временем совершенно не хотелось. Ванесса сперва подумала на бессонницу, но тут же отмела эту мысль. Она молодая, у нее раньше никогда не было бессонницы и никаких причин для ее появления. Наверное, это все те двадцать минут сна до прихода Филиппа. Те двадцать минут, которые ее разбили и почти наверняка лишили сна. Нет, отдых здесь требовался не телесный. Да и какой может быть сон? Рядом тяжело больной отец, за которым надо следить.
        Немного подумав, Ванесса полезла в буфет в поисках чего-нибудь перекусить. Вытащила полоски вяленого мяса, хлеб и крынку молока. Разложив все нужное на тарелках, убрала все ненужное обратно в буфет, подошла к полкам над кроватью, взяла с нее «Виды болезней» и понесла к обеденному столу, положила на тот его край, на который не хватило белоснежной скатерти.
        Так потянулись часы ожидания. Сначала еда заканчивалась быстро - полоска мяса за полоской, пока Ванесса не успокоилась. Она заставила себя понять, что Филипп сейчас работает над лекарством, и все что ей нужно, это успокоиться и присматривать за отцом. Потом встала, проверила отца, - новых симптомов и более сильного жара, как и признаков ослабления болезни, по-прежнему не было, - вернулась к столу и продолжила чтение. Еще через десять минут нервное напряжение стало едва различимым, и Ванесса полностью погрузилась в слова и знания, которые предлагал неизвестный автор книги. Ломтик вяленого мяса как был, так и застыл у нее в руке. Ощущение того, что что-то не так, что все неправильно, исчезло из ее видения мира, осталась только книга и звоночек в ее голове, который напоминал ей каждые полчаса проверять отца. И смутное волнение по поводу всего происходящего, которое уже стало для Ванессы привычным.
        Так прошел остаток дня.
        Часа через четыре Филипп открыл дверь, которую закрыл с началом алхимической работы, и вышел из лаборатории. В руке у него был непрозрачный большой флакон в полкварты емкостью. Ванесса тут же убрала книгу в сторону и встала из-за стола.
        - Готово? Получилось?
        Филипп жестом остановил ее от лишних действий и слов, прошел к отцу, по пути схватив со стола небольшой стакан. У кровати он остановился, снял с флакона крышечку, налил полупрозрачную красноватую жидкость в стакан. Потом склонился над капитаном, проверил дыхание. Подложил руку под его затылок и приподнял голову, поднес к губам Солта стаканчик и порцией препарата. Все это он делал так аккуратно и заботливо, что Ванесса сразу поняла: здесь дело не только во врачебном долге, однако не стала задавать вопросов; еще она хотела спросить, стоит ли ей зажать нос, но так и осталась стоять посреди комнаты. Что-то удерживало ее от действий и слов, и почти наверняка - Ванесса об этом догадывалась - это было ее уважение к алхимику и его жест-просьба о невмешательстве. Солт начал пить, только полупрозрачная жидкость коснулась его губ. Секунды спустя стакан был пусть, отец девушки снова лежал в кровати, не подавая отчетливо видимых признаков жизни. Филипп снова проверил дыхание, приложил руку к груди, к животу больного, и только убедившись, что препарат не нанес мгновенного и непоправимого вреда больному,
поставил флакон на стол и сам сел на стул.
        - Готово. - Ответил он на вопрос Ванессы заметно уставшим голосом. Вид у лекаря тоже был не самым лучшим, каким-то осунувшимся, такой Филипп, полностью измотанный и все еще скрытый плащом и маской, был похож на промокшего воробья. - Завтра мы узнаем, как лекарство подействует на вашего отца. Шансы на то, что это именно лекарство, только что возросли.
        - Почему возросли?
        - Ну… Либо это яд, либо лекарство, либо ни то, ни другое. Шанс один к трем. Он не умер сразу от моей готовки, так что теперь либо лекарство, либо вода. Один к двум.
        - Что, все алхимики так черство шутят?
        - Начнем с того, что я не шучу. При смешивании исключительно целебных ингредиентов может получиться редкостный яд, убивающий мгновенно. И да, все. И вы, когда станете опытным алхимиком или целителем, а тем более - хирургом, будете шутить точно так же. Профессиональная черта. Ладно, просто извините меня, если я вас задел, это сказывается мое нервное напряжение, которое я набрал за день… и за предыдущие две недели. - Филипп отнял руки от маски и указал пальцем на флакон. - Этого хватит на день. Завтра придется приготовить еще партию. И заниматься этим будете вы - под моим руководством.
        Сначала Ванесса хотела возразить, что не знает формулы препарата и тонкостей его приготовления. Но дальше желания ее мысль не развилась - девушка слишком устала, чтобы возражать. Книга сняла напряжение, но не нервную усталость. И она подозревала, что Филипп тоже валится с ног.
        - Научитесь под моим руководством, пока будем делать партию. - Филипп, казалось, прочитал ее мысли, предупреждая возможные вопросы. - Потом будем заниматься этим поочередно.
        - Но ведь можно было обучить меня сегодня, разве нет?
        - Можно было, но я подумал, что вам будет тяжело учиться и работать после всего пережитого, и решил перенести это на следующий день.
        Ванесса вспомнила, как разрыдалась у кровати отца в капитанской каюте, и как поддалась панике, когда Филипп попросил ее принести ингредиенты. На очень короткое время ей стало стыдно. Но потом она вспомнила, что Филипп приплыл на корабле ранним утром, а сейчас уже вечер, и что алхимик провел часы у установок, изготовляя препарат. Теперь он сидел и смотрел в пол, облокотившись одной рукой на стол, и поигрывая извлеченными из кармана часами на цепочке.
        - Давайте я вас накормлю. - Сказала Ванесса и, не дожидаясь ответа, направилась к буфету.
        - А, еда. Да, после всей этой беготни и всеобщей истерии не помешало бы поесть.
        Девушка снова подумала, что Филипп намекает на ее слезы в каюте и проступок с ингредиентами, ей снова стало неловко. И от волнения она совершенно не обратила внимания на тот факт, что лекарь отнесся к упоминанию о еде почти равнодушно, не так, как говорит о еде голодный и измотанный человек, а как будто из вежливости принимает в разгар рабочего дня приглашение зайти на пару-другую кружек меда на выходных.
        «Перестань себя накручивать. У него тоже был тяжелый день, не у тебя одной, скорее всего это он и имеет в виду» - Сказала себе Ванесса, пока брала с полок буфета все нужное. Ее собственные слова ее не убедили. Взяв все в руки, она перенесла еду на стол, на ту половину, которая только что освободилась от скатерти - Филипп сложил ее пополам прямо вместе с приборами.
        - Придется ужинать всухомятку. Сегодня я не успела ничего приготовить. - Извинилась Ванесса и вдруг подумала, что вместо того, чтобы читать, вполне можно было приготовить ужин. И на завтра что-нибудь.
        - Ничего страшного. А, вяленое мясо. Рыба. - Проворковал он, беря из развернутого листа бумаги один из кусков рыбины. - Ну, ничего. Месяц ел на корабле, можно поесть и еще разок. Кто-то говорит, что на суше у нее совсем другой вкус, а как по мне, так одно и то же.
        Филипп снял маку и положил рядом на стол, повесил плащ на спинку стула. Ванесса увидела его лицо. Красивое, молодое, с тонкими аккуратными чертами, как будто вырезанное из мрамора настоящим мастером. И такое же бледное. Холодок снова пробежал по коже Ванессы, на этот раз по всему телу и дважды. Сначала от увиденного, потом из-за догадки, что белые руки алхимика тогда, в трюме, ей не померещилась. Кожа у лекаря действительно была мертвенно-бледной, белее чистейшего мрамора.
        - Она сильно побелела, да?
        Ванесса очнулась и поняла, что все это время бессовестно разглядывала лицо алхимика. Однако на нем не было обиды. На уголках губ Филиппа играла легкая улыбка. Казалось, ему было вообще все равно, и его только веселил взгляд девушки.
        - Как мел. - Проговорила она приглушенно.
        - Ну, будем надеяться, она не начнет так же рассыпаться. - После этих слов Ванессе вдруг резко расхотелось есть. Но только на мгновение. Опыт почти прошедшего дня обошелся ей и ее желудку слишком дорого, аппетит под вечер проснулся недетский.
        - Это болезнь? - Спросила она робко. Да, робко, всегда холодная и смелая Ванесса теперь задавала вопрос робко, как будто все еще была ребенком, причем нашкодившим.
        - Да, болезнь. Но давайте не будем говорить о болезнях за столом. К тому же, это личное.
        - Извините.
        Какое-то время ели молча. Филипп доедал рыбину, Ванесса - краюху хлеба с молоком. Было еще вяленое мясо, говядина, и вторая рыбина, но Ванессу уже воротило от соли.
        - А вы хорошо проявили себя сегодня. - Вдруг заявил Филипп, когда Ванесса думала, налить остаток молока себе или оставить. Последняя косточка рыбины легла в аккуратную кучку костей на пергаменте, в который она была завернута до того, как быть съеденной.
        После этой похвалы Ванесса еще с минуту сидела и молча смотрела на свой стакан. Теперь ей стало мерзко, скучно, и дело было не в прокисшем молоке или избытке вяленого мяса.
        - Не надо этого. - Ответила она после минутного молчания севшим голосом.
        - Не надо? Чего именно?
        - Не надо делать вид, будто довольны мной. - Ответила она и посмотрела в глаза Филиппу. Но вскоре не выдержала его внимательного, пронизывающего, пленительного взгляда и отвернулась. - Я весь день ошибалась. Расплакалась в каюте отца, когда это нужно было меньше всего, чуть не умерла со страха, когда вы назвали те ингредиенты, которые я не знала или забыла. Попыталась успокоиться и читала книгу вместо того, чтобы приготовить что-нибудь к вечеру. Поддалась панике и своей слабости, в конце концов.
        - Мне остается только удивляться тому воображаемому миру, в котором вы живете.
        - Почему?
        - Что такого в том, что вы заплакали, увидев отца в таком состоянии? В этом нет ничего постыдного. Честно признаться, я сам был в подавленном состоянии на протяжении тех двух недель, что Солт провел в постели с жаром и в бреду. Спасло, наверное, только то, что ухудшение состояния происходило постепенно, растягиваясь во времени. Не так болезненно ощущалось. Я тоже переживаю за него, хоть я давно даже не его друг… А вы - его дочь, и такая реакция на его несчастье как раз наиболее разумна и естественна. Было бы странно, если бы вы были каменно спокойны в тот момент.
        - Ну, допустим. - Нехотя признала Ванесса. Она все еще чувствовала неловкость перед ним за то, что плакала на его глазах в каюте отца, но другая ее часть, не настолько одаренная гордостью, понимала, что Филипп прав. Или хотела так думать и думала, что он прав. - А ингредиенты? Нормально, когда будущий лекарь паникует и забывает названия?
        - В этом только моя вина.
        - Ваша вина!? - Ванесса привстала со стула от возмущения. Или недоумения - она не знала, чего в ней больше.
        - Тише. - Он кивнул подбородком на кровать Солта, Ванесса тут же села. - Да, моя вина. - Улыбнулся Филипп уголками губ. Как ей показалось, извинительно. - Я, не подумав, назвал те растения, которые распространены в средней и южной части Десилона. И только когда вы ушли за ними, я вспомнил, где нахожусь. Это всего лишь укоренившаяся профессиональная привычка. Может я и могу, встав посреди ночи, выписать рецепт больному туберкулезом, но все, что я смог сделать здесь - это оттарабанить названия трав. Потом, конечно, я назвал свойства, по которым вы определили нужные ингредиенты, за что вам отдельное спасибо. Это не каждый может.
        - Вы еще скажите, что этого никто не может. - Парировала Ванесса с привычной холодностью и колкостью, однако чувствуя, как тает ее безоговорочная уверенность в своих проступках.
        - Почему же, все, кто проходят курс обучения в Университете, могут ориентироваться по свойствам вещества. Их этому там учат. Только большинство из них делают это со специальными справочниками в десять гривен весом, некоторые особо одаренные вспоминают все свойства на ходу. Те немногие, что лишены желания ходить по публичным домам и трактирам на выходных, учат свойства наизусть и определяют конкретное масло или вытяжку по названным свойствам. Но я не знаю никого, кто переплыл бы Серединное море в семь лет, начал самостоятельно изучать алхимию и спагирию в тринадцать, а местные травы - с нуля и без учебников, и кто столь уверенно разбирался бы в добытых из них материалах. Без университетского образования. Налицо добыча и систематизация знаний, и все это в диком краю. Вы, Ванесса, ученый и первопроходец. Вот что я имел в виду, говоря, что это не каждый может. Ну, наконец, ваши слова по поводу еды - пустая придирка. Для вас еда всухомятку - разнообразие, для меня - привычка. А расслабиться и снять напряжение было для вас необходимо. Так что хватит забивать себе голову глупостями, от которых и вам, и
мне становится грустно. Если вам так хочется придумывать, придумывайте что-то приятное или поучительное, тогда от работы мысли будет толк. А ваш воображаемый мир выбросьте на помойку, он никуда не годится.
        Какое-то время Ванесса не знала, что ответить. Какая-то ее часть хотела возразить Филиппу, но это возражение, во-первых, было мизерным, бедным на доводы, а во-вторых, не имело под собой никаких оснований. Просто отрицание ради отрицания. Пыль, которая осталась от ее разрушенных убеждений, нелепых, которые Филипп легко разрушил. Она все еще висела в воздухе, и ветер протекающего мимо времени быстро ее разгонял. Был еще и легкий стыд оттого, что она, Ванесса, наговорила глупостей Филиппу, нагрузила его после тяжелого дня. Но самым сильным чувством была благодарность за разрушение мыслей, которыми она себя накручивала целый день, и за то, что напряжение ушло. Совсем.
        - Ну, ладно. - Наконец сказала Ванесса. - Мне, наверное, остается только извиниться перед вами за все те глупости, что я наговорила. - Тут ей стало смешно, но она не засмеялась. Улыбнулась, и то слегка мрачно. - И за то, что стала частью той всеобщей истерии, о которой вы упомянули.
        - Нет, Ванесса, я не вас имел в виду, когда говорил об истерии. Конечно, вы не сдержали слез, когда увидели Солта, мне в тот момент тоже стало горько. Но не вас я имел в виду. Слезы горечи - не истерия.
        - А кого вы тогда имели в виду?
        - Вы, без сомнений, знакомы с первосвященником Мартином.
        - Ах, вот оно что… Он и вас достал?
        Ванесса представила, как Мартин заводит очередную проповедь, обвиняя Филиппа во всех смертных грехах сразу после того, как лекарь сошел с корабля на берег, или пока они несли Солта через деревню, и поняла, что прекрасно знает, как себя сейчас чувствует Филипп. У нее не раз случались перепалки со священником, и каждый раз на душе оставался мерзкий осадок. Ощущение всегда было таким, как если бы Ванесса битых полчаса доказывала прописную истину глухой стене. Стене из застывших нечистот. Только вот девушка никогда не упускала случая позлить священника, и она привыкла к таким «проповедям», а Филипп - нет.
        - Никогда в жизни не видел таких фанатиков. - Подтвердил он ее догадки. - Удивительно, этот человек, весь рассыпающийся на глазах, как старая глиняная подметка, продолжает с таким фанатизмом вещать черт знает о чем.
        - Вы с ним спорили?
        - Почти нет. О том, где будет лежать пациент. На самом деле, я выслушал его обвинения и сказал, что будет по-моему, развернулся и ушел, да только с таким ощущением, будто бы я прошел прямо через свиноферму. - Ванесса после этих слов незаметно улыбнулась. - Да и какой смысл спорить с такими, как он? Мартин - пережиток прошлого, один ходячий альманах предрассудков, а разрушать предрассудки логикой - все равно, что толочь воду в ступе. Их нельзя опровергнуть разумными доводами, тем более во время спора, потому что они не опираются ни на разум, ни на действительность, предрассудки лежат вне реального мира. Они - как привидения, бесы, которые вселяются в человека и изводят его до смерти. И других людей тоже. Даже если ты не живешь предрассудками, это не значит, что ты не станешь жертвой слепой злобы и ненависти глупца, погрязшего в них. Вот об этом Солт как раз попросил меня предупредить вас.
        - Вы хотите сказать, что он… опасен? Этот старый хрен?
        - Следите за своей речью. Знатной даме не пристало выражаться.
        - Извините…
        - И да, эта старая твердолобая подметка, из дыр которой нескончаемым потоком сыплются предрассудки и религиозный бред, может быть опасна. Церковь никогда не любила алхимиков, тем более девушек, и мы с вашим отцом думаем, что вам может угрожать опасность. Но только в том случае, если мы опустим руки, и болезнь одолеет вашего отца. Я имею в виду окончательно.
        - А… Что именно хотел передать отец? Ведь не только эти слова, верно?
        - Вы ведь знаете, что ваш отец пользуется королевской милостью до сих пор? И что вас не трогает местная Церковь только потому, что вы - его дочь? Даже несмотря на то, что вы пользуетесь доверием местных жителей.
        - Пользуюсь. Именно, что пользуюсь… Для меня это давно не секрет - королевская милость, с которой плавает мой отец, и то, что это благодаря ему и монарху я все еще жива. А про местных жителей вы зря упомянули, их мнение не имеет никакого веса. Если Церкви представится реальная возможность расправиться со мной и не быть наказанной, они сделают это, и мнение жителей ничего не решит. Доверие народа немногого стоит, каким бы искренним оно не было.
        - Вы так считаете?
        - Народ тоже любил монарха тогда, десять лет назад, - ее голос сделался жестче, - так же доверял ему. И, тем не менее, любовь к нему не помешала им устроить попытку переворота. Я имею в виду, что как бы все хорошо не было, всегда найдется причина, способ, которым Церковь натравит на меня всю деревню. Сейчас ситуация такая же. Отец меня оберегает. Не будет его защиты - Церковь спустит на меня всех собак, и мне придется скрываться в лесах. В лучшем случае.
        - А вернуться вы бы не хотели? Я имею в виду, на родину, в королевство?
        - Нет, и больше не спрашивайте меня об этом. - Отрезала Ванесса. - Давайте лучше сменим тему. Это не то, о чем я люблю поговорить летними вечерами за ужином при свечах.
        - Полностью согласен.
        - Филипп… Ну, тогда, когда я назвала Мартина старым… Старой подметкой. Вы назвали меня знатной дамой.
        - Назвал, и, по-моему, вполне обоснованно.
        - Но почему? Откуда вам известно о моем происхождении? Вам ведь все известно, так?
        - Известно, но не все, а только то, что нужно знать. Кстати, вы сами только что проболтались вперед вопроса. Во-первых, да, ваш отец рассказал мне о вас все, что я должен был знать, еще до того, как он впал в полное беспамятство. Во-вторых, я вас узнал.
        - Узнал? - Ванесса вспомнила, как ей показалось, что уже где-то видела алхимика, его одежду, слышала его голос, И поняла, что ей не показалось. Она тоже где-то видела Филиппа, как он - ее. Удивление в ней мешалось с недоверием.
        - Да, узнал. Маленькая Ванесса Аретин, любимица всего двора, кроме тех, кто терпеть не мог маленьких детей. Я лекарь при дворе короля уже очень давно, и запомнил многих, в том числе и вас. Но должен признать, что вы сильно изменились. И внешне, и внутренне.
        - Да, изменилась. - Признала Ванесса, мысленно думая, какое Филиппу есть дело до того, как изменилась с возрастом дочь его знакомого, пусть даже этот знакомый был первым адмиралом флота. - Тогда я была… Ну, как все дети в младшем возрасте. Всюду лезла, носилась по дворцу, как перепуганный заяц, смеялась так, что стаканы звенели. С тех пор десять лет прошло, Филипп. Люди меняются.
        - Верно… - Филипп почувствовал, как его мысли о Солте перекликнулись с последними словами девушки, и что-то внутри него дрогнуло. - И все-таки я не думал, что судьба забросит вас так далеко. Не думал, что вы станете алхимиком в Бессмертными забытой деревне.
        - Я не верю в судьбу. - Ответила Ванесса тверже, чем обычно. В ее голосе промелькнула искорка холода и обиды. Филипп понял, что задел ее за живое, но несильно. - Просто так легли кости. Кому-то везет больше, кому-то меньше, кто-то получает кару по заслугам, а кто-то незаслуженно, несправедливо, не по своим делам… Мне не повезло.
        - Верно, не всем в этом мире хорошо. Иногда даже выть хочется от жалости к себе, от ярости, от бессильной злобы. - Он перехватил удивленный взгляд Ванессы, и так и не понял, что в них промелькнуло, какая тень отразилось на ее лице - презрение или сочувствие с пониманием. - Ну, а верите вы в судьбу или нет - это ваше дело. И дело это не столько зависит от вашего решения, сколько от понимания судьбы.
        - А что, у судьбы есть еще какое-то понятие?
        Филипп заметил, что в голосе Ванессы прозвучала заинтересованность. Он вспомнил маленькую Ванессу Аретин и невольно улыбнулся. Вот уж что не изменилось в этой девушке, в дочери его лучшего друга, так это природная любознательность и пытливость. Если она замечала что-то, чего не понимала и не знала, то тут же приставала с расспросами к старшим. Чаще всего это были ее отец и мать. Филипп немного подумал и решил, что не будет вредным удовлетворить ее любопытство.
        - У южных народов судьба, - начал он, - это подобие книги, в которой еще до рождения человека описывается его жизнь в малейших подробностях. И человек ничего с этим не может сделать. Конечно, кому понравится думать, что ты - игрушка в руках богов. - Ванесса с жаром кивнула. - Мне ближе к сердцу такое понимание вещей, какое сформировала культура северных народов.
        - И какое же ваше понятие судьбы?
        - Оно почти такое же, как ваше, и вместе с тем полностью отличается от него. У северных народов судьба - это часть жизни человека, - только часть, - на протяжении которой он совершает то, ради чего был рожден. Это время, которое рано или поздно приходит к тем, кого ждут великие свершения. Время, специально отведенное для этих свершений, предначертанных Бессмертными, в которое весь мир будет подталкивать человека на верный путь. Это может быть один поступок, совершенный в краткий миг, или дело, которому человек посвятит всю свою оставшуюся жизнь, но этот момент неизбежен. Неизбежны и поступки, у северян есть для них свое название - Предназначение. А дорог к судьбе множество, и человек до того, как наступит его судьба, сам волен решать, какой дорогой идти. Этим и отличается мировоззрение наших с тобой соплеменников от северного. Человек с юга либо не верит в судьбу, либо ощущает себя куклой, которой играют Бессмертные; северянин же чувствует помощь богов, когда наступают трудности, и ищет помощи у мира, который его обязательно направит.
        - Но если у народов отличаются понятия судьбы, значит, у них должны отличаться понятия богов? Ведь судьба - это, якобы, то, что определяют боги. - Речь Филиппа увлекла Ванессу неожиданно. Ужасы дня отступили так же, как когда она читала книгу. Только Филипп был лучше книги - его голос мог дать фору любым литерам, да и общение с этим человеком было приятно Ванессе. Девушка поймала себя на мысли, что у нее больше нет подозрений на его счет. Была легкая обида, вызванная его вопросами, которые затронули ее личные проблемы, ее больное место. Но то были всего лишь обиды, и совсем незначительные. Как если бы книга упала со стола тебе на ногу - больно, но забывается через минуту. А недоверие - это когда из-под переплета книги торчат ядовитые зубы и шипы, и их у Филиппа не было.
        - Да, то же самое с богами. Бессмертные у южных народов - это всемогущие существа, рядом с которыми человек и весь мир - беспомощная пылинка. Они могут стереть наш мир и отстроить новый в мгновение ока, и им подвластно все существующее. У северных народов бог - это то, чему человек не может сопротивляться. Или может, но безрезультатно. Заметь - только человек. У северян понимание великого глубже, чем у всех остальных народов. В их представлении Бессмертный тоже подчиняется законам природы, он родился с этим миром, он и живет со всем миром, он не стоит над ним. Бог - он обязательно долгоживущий, почти бессмертный, безгранично мудрый, обладающий великой силой, но не всесильный. Он или вместе с этим миром, как все живущие в нем, или его нет. Но самое главное - северяне не представляют себе такой громадной пропасти между людьми и богами, как это делаем мы. Ведь и боги, и люди испытывают те же эмоции, те же чувства, в какой-то мере они понимают цели и желания друг друга. И потому северяне не трепещут перед Бессмертными. Узнают, уважают, признают их силу и подчиняются, искренне любят, почитают их как
своих защитников и поют им гимны, но не трепещут.
        - Так, значит, по их представлению мира, человек - бог для муравья?
        - Совершенно верно. Только вот муравьи не разводят из человека истерию, не идут друг на друга войной из-за него.
        - Что-то мне подсказывает, что у вас были серьезные проблемы с Церковью. - Улыбнулась Ванесса. Ей снова стало смешно, может, не будь ее нервы столь измотаны за день, она бы рассмеялась. Но на сильные эмоции сил больше не оставалось.
        - Были. Однако если это и отразилось на моем мнении, то только незначительно. Я всегда считал, что религия - дар Бессмертных. Скажем, Церковь Деи, самая распространенная в Десилоне. Это подарок нам от Вечной Богини. То, что должно вести нас к процветанию. А вместо этого мы сначала подстроили ее под наши нужды, изломали ее так, чтобы она стала поводом для войны, и теперь насаждаем ее нашим северным соседям. От которых она, кстати говоря, и пришла к нам… Однако я отвлекся. Эти рассуждения насчет судьбы, богов и религий бесконечны и ни к чему не приводят. Я вот о чем хотел спросить: как мне к вам обращаться? Как к знатной даме при дворе или более непринужденно?
        - Обращайтесь, как хотите. На самом деле, мне все равно.
        - Ну, тогда оставлю все, как есть. Буду чуть-чуть подкармливать ваше честолюбие.
        Филипп все так же улыбнулся, не обнажая зубов, и тихо засмеялся. Ванесса смущенно отвела взгляд.
        - Ванесса? - Лекарь насторожился, увидев реакцию, которую никак не ожидал.
        - Нет, ничего. - Она улыбнулась, сначала неловко, потом уверенно. - Просто задумалась над вашими словами насчет судьбы и богов.
        - Что-то не поняли?
        - Вовсе нет. Было очень интересно и приятно отвлечься от этой… всеобщей истерии, как вы сказали.
        - Ну, хвала Бессмертным. Я уж думал, что буду отвечать на ваши вопросы до утра.
        - Простите.
        - Да нет, все нормально. Я тоже неплох - нашел благодарного слушателя, скатился от вашей родословной к судьбе, от нее - к Бессмертным… А ведь все началось с упоминания о том священнике, Мартине.
        Филипп посмотрел в окно и увидел, что алхимический сад хозяйки дома заливает густой рыжий свет. Он достал часы из кармана и взглянул на циферблат.
        - Ладно, Ванесса, идите спать. Уже поздно, день у вас выдался тяжелым, да и я утомил вас долгим разговором. Слишком неосмотрительно с моей стороны было затевать эту беседу.
        - Не утомили. - Возразила девушка с наигранной самоуверенностью и превосходством в голосе. Намеренно звучащей фальшиво, чтобы исключить непонимание и обиду. Она улыбнулась, и Филипп понял, что ему приятно видеть эту ее улыбку после всех пережитых ею несчастий. Потом посерьезнела и добавила, уже спокойно, с благодарностью в голосе:
        - Мне стало легче, правда. Столько бед на один день, и все заботы держатся на вас. Еще и я со своими домыслами и проблемами, неуверенностью. Страхом. Без вас был бы не день, а одна большая катастрофа.
        «Удивительно, - думала Ванесса, в ту минуту, - что такой человек, как Филипп, появился здесь, на Зеленом берегу. Он ведь совсем не похож на тех, кто обычно сюда приезжает, он удивительный человек во всех отношениях, пусть многого о себе не рассказывает. Так просто ведет со мной беседу, как будто хорошо знал меня все это время, знает так много самых разных вещей и наверняка умеет не меньше. Нет, Филипп не появился бы в такой дыре, как наша, по простому велению короля. Здесь нужно что-то большее, какой-то личный мотив монарха или самого Филиппа…»
        - Ну, что ж. - Ответил ей Филипп. - Приятно услышать слова благодарности в свой адрес после всей проделанной работы. А вы больше не забивайте себе голову всякой глупостью. Лучше почитайте про приливы и отливы.
        При упоминании приливов и отливов Ванесса тут же вспомнила море, потом вдруг вспомнила их первый сегодняшний разговор с Филиппом, когда они шли к фрегату. Возможно, к этому воспоминанию девушку подтолкнули мысли об исключительной личности, появившейся в запущенном месте. Тогда Филипп упомянул об еще одной своей причине, по которой он приплыл на Зеленый берег и которую ей знать не положено. Ответила девушка ему не самым лучшим образом. Это воспоминание было неприятным и свежим, хотя девушке порой казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Ей становилось неловко при мысли о том, как она вела себя с Филиппом… Но на этот раз Ванесса внутренне содрогнулась не от стыда, а от тех слов лекаря, которые теперь вдруг странным образом переплелись с ее мыслями. Эта причина, о которой ей не положено знать - вдруг это такая личная проблема, ради решения которой он закроет глаза на чужие нужды и чаяния? Ради которой он уже переплыл Серединное море, и ради которой лекарь на время может забыть даже о своем врачебном долге? Ведь может такое быть, что человек начинает искать собственную выгоду, когда ему
становится совсем невмоготу терпеть безмолвное служение другим и ущемление своих собственных целей? А, может, это как-то связано с болезнью, с его белой кожей?
        Догадка вспыхнула, подобно яркой искре, мгновенно, неожиданно и неприятно резко: «Что, если вылечить свою болезнь - и есть его личная цель?» Но что в этой болезни такого? Он ведь не бросит лечить недуг ее отца и не примется за поиск лекарства от своего. Ведь не бросит?..
        Нет, не бросит, одернула себя Ванесса. Глупо об этом думать. Откуда вообще такие мысли? Болезнь ее отца тяжела, возможно, смертельна, а болезнь Филиппа - нет. Скорее всего, нет… Ее сомнения беспочвенны, как и все те страхи, что она внушила себе за день.
        Но Филипп все же отказался говорить о своей болезни, назвав это личной проблемой. Не сказал другому алхимику и лекарю о ней ничего, кроме ее общих черт, не задался вопросом, нет ли у них такой же болезни, и если есть, то чем она лечится. Без сомнений, было в этой его мраморной болезни что-то такое, что ранило его до боли в сердце, раз он избегал говорить о чем-то, кроме симптомов. Что-то, что он вряд ли рассказал даже Солту.
        «Все-таки он здесь из-за своей болезни, я уверена. Но зачем? Может, он ищет лекарство, может, его преследуют, может, он сам решил уйти на край света из-за этой болезни, чтобы не угрожать другим. Может, как и я, бежал от прошлого. А может, все сразу. Наверное, так и есть, но… Он ведь не опасный из-за своей болезни? Нет, конечно, нет. Филипп не опасный, скорее он сам защищает других от того недуга, которым страдает… Да, страдает. Не знаю, почему и из-за чего, но он несчастный и старается это скрыть во благо себе и остальным, я это чувствую».
        Все размышления не заняли у нее больше минуты, промелькнули в виде образов и ощущений, ярких и четких, гораздо более емких по смыслу, чем слова. За это время Филипп вытер руки, смахнул со скатерти крошки и достал из кармана часы. Посмотрел на циферблат.
        - Ну, уже поздно. - Сказал он. - А день у вас выдался тяжелый. Ложитесь спать, завтра вам понадобятся силы для работы и того, чтобы чему-то научиться.
        - А вы? Вы же только сегодня утром сошли с корабля! Вам тоже нужно отдохнуть.
        - Ничего не знаю. Ложитесь спать, за Солтом присмотрю я. Обещаю, что с ним ничего не случится.
        - Но…
        - Не спорьте. Я все равно не усну этой ночью, слишком много всего произошло. Да и ночь нехорошая, не люблю я, когда луны нет и так темно. Что-то вроде приобретенной фобии… Ладно, хватит разговоров на сегодня. Спите, вам нужен отдых, а я покараулю.
        - Ладно.
        Ванесса сначала без особого энтузиазма достала из сундука одеяло и простыню, затем, подгоняемая страшной усталостью, постелила себе на печи, подложив под простыню еще одно одеяло. Вместо подушки она использовала свою одежду. Филипп проявил тактичность и надолго ушел в лабораторию, только увидев, что девушка собирается ложиться спать. Он вернулся в комнату десять минут спустя, когда Ванесса, утомленная всем произошедшим, уже крепко спала. Девушка отвернулась к стене, накрывшись одеялом, так что были видны только ее черные волосы, в беспорядке разбросанные по постели. Филипп сел за стол и погасил одинокую свечу.
        Недолгое время он сидел, глядя то на проникающий из окон слабый звездный свет, то на спящего Солта, то еще куда-то. Потом тихо подошел к печи, на которой спала Ванесса, прислушался. Услышал тихое сопение, медленное и ровное дыхание. Только окончательно убедившись в том, что Ванесса спит, Филипп вернулся к столу и распахнул свой плащ. На внутренней его стороне в нагрудном кармашке лежали четыре маленьких прозрачных флакона, узких и высоких, горлышки которых были привязаны к плащу петельками из кожаных полосок. Алхимик отвязал петельку, вытащил один флакон и откупорил пробковую крышку. Тут же пахнуло железом, резкий и неприятный запах заполнил воздух вокруг лекаря. Горло Филиппа тут же свело легким спазмом, когда он представил, как эта отрава будет литься по его горлу. Однако терпеть уже не было мочи, Филипп чувствовал, как в кожу впиваются тысячи будоражащих его иголок, как внутри просыпается вожделение, больше похожее на страх. Хотелось выйти из комнаты в эту душную ночь, чтобы как-то снять напряжение, но он знал, что от этого будет только хуже. Нет, ему была необходима еще одна порция, и прямо
сейчас.
        Филипп поднес отраву к самому рту, на миг скривился так, как будто это был не флакон, а голова курицы, которую ему предстояло откусить. Впрочем, последнее было бы предпочтительнее. Лекарь зажмурился и мгновенно осушил флакон одним глотком. И тут же почувствовал, как по телу разливается сила. Сонливость как рукой сняло, исчезла пелена перед глазами, мысли обрели привычную четкость и больше не скользили по его извилинам подобно улиткам. Теперь они носились в голове, точно стрекозы. Исчезло вожделение и страх, осталось только удовлетворение. И ощущение красоты мира. Без этой гадости безлунная ночь не показалась бы Филиппу такой красивой.
        Взгляд алхимика скользнул по дому Ванессы и остановился на самой хозяйке дома. Ее не было видно из-под одеяла, если не считать антрацитовых волос. В звездном свете они блестели черным светом. Филипп подумал, что ему наверняка будет приятно увидеть, что скрыто под одеялом. Всего-то стоит сделать несколько шагов и протянуть руку. Тем более что фигурка у нее очень даже ничего. Ни жира от каждодневных пирушек, ни грубых мышц от каждодневных изнуряющих работ по хозяйству…
        Он рассмеялся своим собственным мыслям. Не вслух, чтобы не разбудить ее. Старый кретин. Почему-то сейчас эта кощунственная мысль вызывала у него смех, впрочем, он знал, почему. Потому что это дочь его друга, а не самого Филиппа, и она уже давно не младенец. Любой мужчина, видя спящую девушку, которая не его дочь и не младенец, невольно подумает ту же самую мысль. Просто потому, что он мужчина. И поэтому эта мысль сперва показалась Филиппу смешной, ведь он знал, что никогда этого не сделает. Чудовищная разница в возрасте между ним и Ванессой не позволяла ему думать об этом иначе, кроме как в шутку. Это было как мысль о самоубийстве после незначительной неприятности, или как черный юмор, с которым алхимик давно свыкся за годы практики. Да, при других обстоятельствах, о которых Филипп предпочитал не думать, он бы не сдержался, подался бы своей природе. Но сделал бы это с другой, не с Ванессой, которая была дочерью его лучшего друга, которую он успел узнать и потому не хотел причинять ей какую-либо боль, ни душевную, ни телесную. Может, с кем-нибудь из других дам, но точно не с ней. И уж тем более не
после этой грязной отравы. Той, что его убивает, и той, что его спасает. Того медленного яда, после которого кощунственные мысли казались смешными, смерть - далекой, а мрачная душная ночь - прекрасной. Той отравы, после которой появлялась полная удовлетворенность во всем, после нее ему не хотелось даже этого, не то, что секса.
        Филипп тряхнул головой, прогоняя последние мысли, которые ему не нравились и которые были, с какой стороны не посмотри, невероятно глупы. Пока у него есть запас этой отравы, простой в изготовлении, «других обстоятельств» не настанет. Лекарю теперь дышалось свежо и хорошо, все тело переполняла сила, которую не стоило тратить ни на что, кроме поддержания бодрствования. У него впереди еще ночь и день, так что, наверное, ему придется выпить еще один флакон препарата. «Препарата, так теперь это называется, Филипп?» - подумал он и сам себе усмехнулся. Думать о приеме еще одной порции ему не хотелось, так что он снова прошел к столу. На нем еще осталась еда - вяленое мясо в полосках, и Филипп взял себе одну. Аппетит после «препарата» прорезался неожиданно, как всегда бывало и раньше. Немного подумав и решив, что ему не стоит сидеть в такой темноте, не кромешной, но так напоминающей опостылевший ему трюм, Филипп отодвинул штору на окне. Да, у Ванессы были шторы на окнах. Даже не шторы - шторки, в полтора локтя длиной и столько же в ширину. Лекарь подумал, что Ванесса, возможно, попыталась хоть немного
воссоздать атмосферу дворца, где огромные объемные шторы на окнах в четыре человеческих роста были нормой. Вернуть частицу того прошлого, когда ее семья еще была цела, когда ее окружали слуги и умные, вежливые люди, а отец не пропадал по полгода, чтобы потом вернуться на две недели. Шторки были мягкими и довольно милыми, светлыми, но Филиппу стало немного грустно от воспоминаний о прошлом. Он слишком хорошо знал семью Солта.
        Звездный свет упал на стол, осветив скатерть и оставшиеся крошки. На дальней от Филиппа части стола лежала какая-то книга в черном переплете. Лекарь долго сидел, глядя в распахнутое окно на безлунное небо, прежде чем решил взять в руки книгу.
        Он узнал ее с первых строк. Потом вспомнил, что эту же книгу читала Ванесса, когда он вышел из лаборатории, и, должно быть, читала все то время, что он там провел. Эта мысль была отрешенной. Больше всего то, что испытал алхимик, походило на шок. Что-то, что было явно сильнее простого удивления, и при этом не дотягивало до боли в сердце.
        После того, как Филипп прочитал первую строку, он положил книгу на колени и снова посмотрел на спящую Ванессу. Потом снова, повинуясь неожиданному порыву, впился глазами в листы бумаги и дочитал одну страницу. Теперь у него не оставалось сомнений, что это она.
        От понимания это простой вещи Филипп еще несколько минут сидел, держа книгу у себя на коленях и тупо глядя в пустоту. Если бы кто-нибудь зашел в дом в тот момент, то увидел бы скорее искореженное чучело, чем человека в плотных кожаных одеждах, напоминающих легкую броню оружейников осадного королевского корпуса. Но потом им овладела радость. Филипп увидел знакомую до боли подпись, знак на корешке переплета. В нем угадывались две литеры, слитые в одну фигуру: «Ф» и составная «Эс», существовавшая только в давно канувшем в лету южном диалекте Десилона. Лекарю все еще не до конца верилось, что это она, но это уже был не снег на голову летом, а радость. Радость от свершившегося чуда.
        - Интересно. - Тихо бормотал он, благоговейно читая в слабом свете звезд давно знакомые ему строки. - Интересно… Это современная копия или хорошо сохранившийся оригинал?
        Копия, подумал он. Разумеется, копия. Оригинал бы не сохранился, бумага столько не живет, даже вощеная. Никто столько не живет.
        Лекаря услышала только темная комната. Больной Солт и крепко спящая Ванесса молчали. Молчал и Филипп, хоть и знал ответ.
        V
        Ночь шла медленно. Скорее не шла, а ползла. Текла, как смола по стволу высокой сосны. И где-то за час до восхода солнца, в момент, кода проснулась Ванесса, время для Филиппа резко ускорило свой бег. Именно с пробуждения хозяйки дома начался его трудовой день.
        Проснувшись, девушка с облегчением отметила, что от ее вчерашней разбитости и усталости не осталось и следа. Сон, точно лекарство, пошел Ванессе на пользу, обновил ее и внешне, и внутренне, вернул ей желание работать и жить. После кратковременных утренних процедур она тут же принялась готовить пшеничную кашу, сваренную на воде и остатках молока. Их с Филиппом завтрак. А заодно обед и ужин.
        Каждый ел свою порцию быстро, молча. Солт, хоть и исхудал так, что стал похож на куль с костями, не реагировал на еду, поднесенную к самым его губам. Пришлось Ванессе развести кашу в кувшине воды и поить отца серо-белесой массой. Заодно она проверила его состояние, не появилось ли новых симптомов и не подействовало ли лекарство. Капитан выглядел лишь немногим лучше, чем вчера.
        После того, как Солт был накормлен и осмотрен, Филипп позвал Ванессу в лабораторию. В печи уже горело пламя. Девушка поняла, что лекарь занялся ее алхимическими аппаратами больше часа назад, не спросив ее разрешения, но решила не заострять на этом внимания. Вчерашних событий хватило, чтобы между Филиппом и Ванессой установилось какое-никакое взаимное понимание, не требующее лишних слов и формальных разговоров. Настроения девушки-алхимика это не меняло: ей было странно видеть другого человека, кроме нее самой, в этой комнате, у нее появлялось чувство незащищенности.
        Мысли о собственной беззащитности и уязвимости, а также насильно поделенной с другим человеком сакральной тайны в какой-то степени улетучились, как только начался процесс ее обучения. А начался он сразу же.
        По внешнему виду Филиппа трудно было что-то сказать, и непонятно было, сказался ли на нем как-то суточный недосып. Он снова был в маске и перчатках, не было видно ни его лица, ни какого-либо другого открытого участка его тела. И все-таки Филипп совершенно не казался усталым. Его «выдавал» голос. Он был таким же уверенным и наполненным энергией, как и тогда, при их первой встрече. Лекарь излагал теорию, детально разбирая каждый сомнительный момент, и только потом переходил к следующему пункту. Теория мгновенно подкреплялась практикой - Филипп ничего не делал сам, только давал теоретические знания, а потом говорил, что и как Ванессе надо делать. Иногда ненавязчиво и как бы невзначай подталкивал ее к определенному действию, причем делал это так искусно, что девушка не чувствовала ни крохи ущемленной гордости. Большую часть практической составляющей она знала и раньше, однако пару раз Филиппу пришлось ей помочь. Тогда в его движениях не было ни капли заторможенности или усталости, вызванной суточным недосыпом. Глядя на него, Ванесса старалась, запоминала и делала больше, чем могла, прямо-таки в
лепешку разбивалась, пытаясь доказать свою способность себе и ему. Ведь если больной малокровием человек, не спавший сутки, может ее так учить, то она должна учиться еще лучше. И Филипп остался доволен ее работой - Ванесса делала все точно, даже профессионально, у нее не возникало никаких сложностей. В фазе «nigredo» не повалил зловонный бурый дым от перегрева смеси, фаза «albedo» с выходом конечного препарата прошла почти идеально. Между делом Филипп пытался вспомнить, как долго нарабатывал подобное умение. Дольше, гораздо дольше, чем Ванесса. У него было для этого много времени.
        Час спустя наступил момент, когда единственным действующим лицом на алхимической сцене стал перегонный куб. Тогда Филипп положил ей руку на плечо (Ванесса вспомнила, как тогда, в каюте, рука лекаря показалась ей холодной и мертвой) и сказал, что ему пора идти. Его ждали дела, а завершить очистку препарата от примесей она сможет сама. Все-таки, не первый год занимается алхимией. После этих слов он покинул ее дом. Ванессе было несколько неприятно оставаться дома одной с больным отцом, за которым нужно было присматривать, и готовящимся препаратом, за которым тоже нужно было следить. Слишком силен был страх ошибки или какого-нибудь неожиданного, страшного происшествия, однако этот страх быстро исчез, когда Ванесса продолжила работу. От нее требовалась высокая концентрация внимания, и страху ошибки просто не оставалось места. Было и кое-что другое. Когда Филипп ушел, Ванесса почувствовала щемящую пустоту, слабую, но хорошо ощутимую. Без присутствия Филиппа у нее создалась иллюзия того, что дальше она пойдет сама. Эта мысль была пугающей, неприятной, девушка поспешила от нее избавиться. Филипп ушел по
делу, и это дело обязательно касается ее отца. И как бы ей не было неприятно остаться один на один со всеми этими мыслями и делами, все-таки она была польщена доверием лекаря, его верей в то, что она сделает все безукоризненно. Так и случилось.
        Через два часа Филипп вернулся. Следом за ними в дом вошел священник Мартин. Вслед за ним - монах, несущий кадило, ладан, угли под ладан и прочую утварь для ритуала. Лицо монаха было напряженным и слегка заинтересованным, с покорно опущенными веками, а священника - мрачным. Глубоко посаженные глаза старика глядели из-под кустистых бровей подозрительно, задерживаясь на любом предмете, которого не было в церкви и в домах крестьян.
        Его лицо смягчилось далеко не сразу. Сначала Филипп о чем-то долго с ним говорил, пока монах разжигал угли. Тот только тяжело на него смотрел и кивал с таким лицом, как будто в доме чем-то очень неприятно пахло. Он то и дело поглядывал то на больного Солта, то на Ванессу, которая усердно делала вид, что занята. А когда девушка увидела, что лицо Мартина приняло обычный вид, она чуть приблизилась к Филиппу и прислушалась.
        - … Я долгое время посвятил лечению болезней, Мартин, слишком долгое, чтобы не разбираться в них. Некоторые не несут в себе ничего демонического, они - такая же неотъемлемая часть природы, как мы с вами, их существование естественно. Но эта болезнь Солта - определенно что-то дьявольское. Не было никаких условий для ее возникновения, и, тем не менее, она появилась, и заразила не обычного матроса, а капитана, на котором держится жизнь всего поселения. Бубоны, бред, черная кровь, он постоянно просит пить и совсем не ест, ему постоянно видится война и смерть. Нет сомнений в том, что болезнь от дьявола. Но в этом случае лучше им заняться мне, а не вам. Вы можете изгнать из человека беса или снять с него проклятие, вылечить его душу, в которую заронилось семя тьмы, я и не спорю, однако здесь нужно выгонять мрак из тела. Тело, дух и душа едины, а семя зла, как и любой сорняк, пускает корни далеко и глубоко. Дьявол не может забрать чистую душу, не может причинить ей вред, поэтому он изводит тело в надежде добраться до души и осквернить ее вместе с телом. Мы с вами боремся с одним и тем же, Мартин, с
дьявольской силой, мы оба ищем для людей лучшей жизни, но разными способами. Я лечу тело, а вы - успокаиваете душу. Но бывают случаи, когда, исцеляя душу, невозможно исцелить тело, и наоборот. Я начал лечить его, но этой займет время. И было бы лучше, если бы вы мне помогли в моем деле по своей специализации. Окропили бы его водой, провели бы свои ритуалы. Здесь любая помощь не будет лишней…
        Ванесса отошла в сторону, к отцу, и дальнейший разговор ей не был слышен. В чем-то Филипп был прав, в частности в том, что в их деле любая помощь пригодиться, и молитва в том числе. Но самое главное, что она почерпнула из разговора - это то, что Филипп пытается заручиться поддержкой Церкви. Хотя нет, поддержкой - слишком сильно сказано. Скорее, хочет показать свою лояльность к ним. И, судя по лицу Мартина, у него это получалось, а вот то, как долго продержится эта лояльность, покажет время. Болезнь Солта, подумала Ванесса, на самом деле кажется какой-то дьявольской чумой, но ведь это уже откровенный бред. В самый раз для Мартина, как и все остальное касательно души и тела. Ванесса уже давно не любила этого священника, которого Филипп так емко описал за их вчерашним разговором. И ей жутко нравилось смотреть, как Филипп пудрит ему мозги, все его почти гладкие извилины, одну за другой, перебирая каждую пальцами, точно струны арфы.
        Долго ждать не пришлось. Мартин подозвал монаха, чтобы тот передал ему кадило и благовония, достал из сумы стеклянную бутыль с чудовищно толстыми стенками - святую воду. Священнику не пришлось долго готовиться к своей работе. Ритуал с молитвами тоже не занял много времени. Мартин водил и тряс кадилом прямо над постелью Солта, и девушке казалось, что один из крошечных угольков вот-вот выпадет из чаши и упадет на простыни. После него остался сильный, приятный, сладкий запах ладана, от которого Ванессу к ночи начало немного мутить. Когда священник с монахом-прислужником покидали ее дом, произошло невиданное - переступив порог, Мартин поклонился лекарю. Филипп также ответил поклоном и распрощался с ним.
        После ухода священника Филипп проверил доваренный Ванессой препарат и остался доволен. Ванесса поставила свою работу на полку с краю: партию, которую вчера приготовил Филипп, еще не израсходовали полностью.
        Лекарь дал капитану еще порцию препарата. Потом снял с него рубашку и осмотрел грудь и спину. По тому, как он покачал головой, Ванесса поняла, что все отнюдь не так хорошо, как ей казалось с утра. Отец выглядел лучше - вены больше не топорщились под кожей, жар несколько спал, бред стал не таким тяжелым и шел с перерывами в несколько часов. То, что увидел Филипп, снова уверило ее в коварности болезней.
        - Бубоны. - Ответил лекарь на немой вопрос девушки. - Старые. Почему-то не лопаются и не размягчаются, по краям мертвая кожа. Черная.
        - Это что, гангрена? - Ванесса почувствовала, как внутри у нее разлился жидкий лед.
        - Не должно ее там быть, бубоны либо рассасываются, либо вскрываются сами. А тут - омертвение кожи. Это не бубоны, это что-то другое. Кожа сгнила только по краям от них, гниение неглубокое. И все же, я думаю, лучше вырезать это сейчас, а не ждать, пока гниение распространится дальше. Я не люблю этого делать, предпочитаю лечение препаратами тому, чтобы резать пациентов… Но это и не бубоны, это черт пойми что. И эта др… вещь прямо над сердцем с легкими, у лопаток. Ванесса, я бы посоветовал вам выйти на то время, пока я буду оперировать. Зрелище будет неприятным, а со всем непредвиденным я сам справлюсь. Боюсь, тут вы мне ничем помочь не сможете, вы лекарь, а не врач-хирург.
        - Так вы еще и хирург?
        - Первая практика - на поле битвы. Раненных в лазарет тащили каждую минуту. Место, где все мои препараты бессильны, так что я смог научиться сносно оперировать. Хоть какая-то польза от этих войн. Ладно, Ванесса, берите свою книгу и идите, поработайте в саду, погуляйте, сходите на торговый ряд за покупками. Я не хочу, чтобы вы видели, как я режу вашего отца.
        - Это больно. У меня есть препарат для погружения раненного в глубокий сон.
        - У меня есть свой. Но все равно, покажите, пока вы еще тут.
        Он вместе с Ванессой подошел к полкам с препаратами, с интересом поглядывая на флаконы и пытаясь угадать, как которому из них потянется девушка. Она протянула руку к зеленому пузырьку на верхней полке, привстав на цыпочках, чтобы лучше видеть один из ее любимых препаратов. В этот миг Филипп заметил, как маленькая черная точка молнией сорвалась с его рукава и приземлилась на белоснежную скатерть стола. Рефлекс лекаря сработал быстрее мысли. От сильного удара по столу, от которого загудело внутри пустых флаконов и пузырей, Ванесса едва не выронила препарат из рук.
        Алхимик отнял руку от скатерти, глядя на раздавленное насекомое, с трудом оторвал глаза от черного, налитого кровью Солта пятнышка и столкнулся взглядом с Ванессой. Та смотрела на него с недоумением и легкой злостью, вызванной тихим кратковременным испугом.
        - Блоха. - Пояснил лекарь. - Терпеть не могу блох.
        Страх, который Ванесса испытала при виде гангрены, был все же слишком сильным. А испуг от резкого звука стал той соломинкой, что сломала хребет верблюду. Девушка поддалась бурлящим в ней чувствам и выплеснула их, обрушив на Филиппа короткую тираду:
        - Обязательно так барабанить по мебели? Эти козявки что, всадники апокалипсиса? Или вы хотите, чтобы от вашего стука передохли все блохи на свете? Черт, да я смерти боюсь меньше, чем вы боитесь блох!..
        Она замолчала, поняв, что дальше говорить не стоит, да и испуг уже прошел. Однако Филипп нисколько не сердился и не обижался.
        - Не сердись, я не хотел тебя пугать. - Его голос только еле заметно изменился. В нем чувствовалась крошечная доля омерзения, страха и, возможно, жестокости по отношению к убитой блохе. - Просто блохи, эти мерзкие кровопийцы, они… Они на самом деле опасны.
        - Не опаснее вампиров из сказок.
        Филипп пристально посмотрел на нее.
        - Я еще не знаю ни одного вампира, который разносил болезни и хоронил в пепле костров эпидемии целые города. Оставь свой скепсис, об этом ты не прочитаешь больше нигде. Один из всадников апокалипсиса - Мор, чума, а блоха - ее разносчик. Это мерзкое насекомое - стрела, летящая днем, язва во мраке, зараза, опустошающая в полдень, по сравнению с которой любой ужас ночи вроде вампира - детский лепет. И если здесь есть блохи, то шанс распространения эпидемии через их укусы и кровь увеличивается в разы.
        - Вы хотите сказать, что мой отец может быть… Причиной эпидемии? Которую разносят блохи? - Спросила Ванесса с тревогой в голосе. Да, думала она, у каждого есть свои страхи, может, Филипп даже несколько параноидален на сей счет. Но он никогда не стал бы переливать из пустого в порожнее, так заостряя внимание на невозможных вещах. И если он так говорит…
        «В конце концов, что-то же распространяет чуму. Почему блохи? Не знаю. Это тоже надо принять к сведению. И узнать».
        - Я хочу сказать, - отвечал Филипп, - что вам нужно принести на обратном пути побольше воды. А я растоплю печь.
        - Зачем?
        - Перетряхнем здесь все, прокипятим здесь каждую тряпку. Чтобы каждая чертова блошка сдохла. На самом деле, я не слишком верю в возможность эпидемии, ведь ночи здесь очень холодные, блохи просто передохнут. Но перестраховаться не помешает. Любую эпидемию нужно душить на корню.
        - А если не сработает? Если она все же начнется?
        - Будем молиться, чтобы не началось. Я ведь зачем-то звал сюда священника…
        Филипп оборвал сам себя, помолчал. Затем бросил Ванессе:
        - Иди. Я скоро начну работу.
        Как только девушка вышла, он развернул скатерть со скальпелями и откупорил обезболивающий препарат.
        Еще несколько часов он пребывал в задумчивом и мрачном состоянии.

* * *
        Ванесса вернулась домой только после полудня. Пока девушка шла обратно к дому с ведрами в руках, она сильно волновалась, боялась, что придет в совершенно ненужный момент, что Филипп все еще будет занят. Наконец, она боялась увидеть то, что так насторожило Филиппа, даже если это уже вырезано. Но о том, что лекарь может допустить ошибку, что от стороннего вмешательства Солт может погибнуть, Ванесса не думала.
        Когда она вернулась, то с облегчением увидела, что практически ничего не изменилось. Только теперь Солт лежал не на спине, а на животе, и спину ему перетягивали широкие тканевые повязки, на которых пятнами проступала кровь. Пятна не были очень большими и не разрастались, дыхание ее отца было ровным, и этот факт развеял последние мрачные мысли, сомнения и волнения. Филипп уже убирал вымытые приборы в свой саквояж.
        Затем они принялись, как и обещал Филипп, перетряхивать все предметы в ее доме и кипятить тряпки. Блох у нее раньше в доме почти не было, но теперь они выпрыгивали, как казалось впечатлительной Ванессе, из каждого закутка. Через недолгое время девушка сказала себе спасибо за надетый плащ, перчатки и высокие сапоги. А ведь ей еще спать в этом доме…
        Чтобы как-то отвлечь себя от отвращения и страха, Ванесса, приободренная последней мыслью, с утроенным рвением принялась вытряхивать вещи за порогом и кипятить одежду, простыни, одеяла и скатерти.
        Во время работы она все же не смогла удержаться от вопросов.
        - Их было много. - Отвечал ей Филипп. - На спине, груди, голенях и бедрах. Это не бубоны, точно не они. Здесь воспаляются небольшие по толщине сосуды, в несколько раз тоньше вен, перекрывается кровоток к более мелким сосудам, и поэтому начинает отмирать кожа и плоть, лишенная притока крови. Направление гниения похоже на звезду, которая «светит» в одну сторону, с центром в подобии бубона. Я так до конца и не понял, как все происходит, но могу сказать только одно - гангрена от них не так опасна, как от боевой раны. Ведь одни и те же участки кожи и плоти снабжаются множеством сосудов, и если забьется и воспалится только один из них, то плоть наполнят кровью другие сосуды. Но этих воспалений много, поэтому какие-то участки плоти остались без крови, началась гангрена. К счастью, очень поверхностная, неглубокая. Об остальном меня бесполезно спрашивать: я не знаю, как такое происходит с сосудами, воспаление ли это или что-то другое, почему гангрена только на поверхности тела и не уходит глубже… Мертвую плоть и бубоны я уже вырезал и сжег. Будем надеяться, что мы вылечим его раньше, чем образуются новые,
потому что нескольких таких вмешательств ваш ослабленный отец может не пережить. Их должно быть как можно меньше. Да, что уж говорить, для меня такой случай - удар. Я ведь всю жизнь говорил, что в крайнем случае, когда болезнь становится опаснее резаной раны, за нож берется только плохой врач. Хороший не доводит пациента до такого состояния… Нам с вами нужно будет очень хорошо постараться в ближайший месяц, от нас многое зависит, возможно, не только жизнь вашего отца.
        Тогда Ванесса подумала, что, может быть, слова Филиппа насчет дьявольской болезни не были такой уж пудрой для мозгов. Думать на этот счет ей оставалось недолго.

* * *
        К вечеру бред и температура сильно усилились. Пару раз Солта рвало. Становилось ясно, что препарат дает только кратковременное облегчение.
        Мокрый кашель появился снова, на этот раз с кровью. Филипп успокаивал Ванессу, уверяя ее, что это не гангрена в легких. Хоть и сам он не был уверен в этом.
        Израсходовали до конца первую партию препарата. Через час состояние Солта незначительно улучшилось. Сердце билось натужно. Вены и сосуды снова вздулись, и стало видно, какими они стали тонкими. Через стенки вен и кожу просвечивала пульсирующая кровь, и живая, и мертвая, порой настолько густая, что, казалось, еще немного, и она порвет вену, порвет кожу и вырвется из тела черной струей. Белки смертельно уставших глаз Солта стали темно-серыми от лопнувших сосудов. Теперь Филипп был уверен, что те бубоны - не воспаление лимфы, а разрыв сосудов, изрядно истончившихся. Вздутие и образование бубона все еще были для него загадкой. Его сердце рвалось при виде состояния друга, как и сердце Ванессы.
        Через четыре часа, уже ночью, препарат одержал кратковременную победу. Вены перестали топорщиться, дыхание стало глубоким и нормальным. Единственное, что волновало тогда Филиппа - хрипы к горле и кровь в слюне.
        Наступила ночь. Филипп втихаря выпил один флакон пахнущей железом жидкости и, наконец, лег спать. Ванесса осталась сторожить отца.

* * *
        В ту ночь Ванесса сидела рядом с отцом. Филипп слишком долго не спал, и ему нужен был отдых, а Ванесса достаточно хорошо отдохнула днем, сняла нервное напряжение, сидя на причале. И еще она слишком волновалась из-за ухудшения состояния отца. Спать совершенно не хотелось, как и читать, как и вообще что-либо делать. Ей хотелось только сидеть рядом с отцом и видеть, что он в порядке, что он близко, здесь, с ней, а не за морем, в Десилоне.
        Сейчас он действительно выглядел лучше, чем днем. Филипп решил, что с этой болезнью лучше давать Солту препарат чаще, пять раз в день. Это означало, что алхимические аппараты теперь будут работать постоянно, по восемь часов, если считать перерыв в работе для охлаждения и чистки. Постоянно, как и сама Ванесса. И она была готова к этому, лишь бы ее отцу стало лучше, и лишь бы ему не становилось резко хуже к ночи.
        Солнце зашло, по ее ощущениям, час назад. В этот час ее отец резко вздохнул, как будто кто-то убрал задвижку в легких или ослабил клапан, его дыхание вновь стало глубоким и медленным. Несколькими секундами позже Солт открыл глаза. Сначала он смотрел как сквозь туман, но его взгляд быстро становился осмысленным. Он моргнул несколько раз, узнал потолок, который ему было так приятно видеть раньше. Все это время Ванесса не отрывала от него глаз и старалась не дышать. Краем глаза Солт увидел ее, попытался повернуть голову, поморщился. Со второй попытки у него получилось. Очень недолгое время капитан смотрел на Ванессу без выражения на лице, прежде чем понял, что это не сон, и улыбнулся. В уголках глаз у него появились мутные слезы.
        - Привет, Ванесса.
        Она пересела со стула на угол кровати, ближе к отцу, поддавшись порыву. В уголках ее глаз тоже блестели слезы радости. Ее рука, все еще облаченная в перчатку, коснулась щеки Солта.
        - Отец, я так рада, что ты проснулся! Как ты?
        - Как ты выросла за эти три года. - Сказал он, будто и не слышал ее вопроса. Потом ответил хриплым голосом. - Как я? Неплохо, совсем неплохо. Только это ненадолго.
        - Что ты такое говоришь? Тебе лучше, разве ты не чувствуешь сам?
        - Чувствую, дочка, чувствую. Как же хорошо, в конце концов, оказаться дома. И на войне, и в море я только и думал, что о доме. И я бы обнял тебя, если бы мог встать, и поцеловал бы, не будь я болен.
        Он долго смотрел в глаза Ванессы, которая улыбалась сквозь слезы. Потом взял ее руку, которая была все еще на его щеке, и поцеловал перчатку, тыльную сторону ладони.
        - Какой красавицей ты стала. Тебе место на балу, а не в этой деревне. Настоящая принцесса, будущая королева. Совсем как твоя мать.
        Ванесса не ответила, позволила слезе скатиться на щеке, сжала его руку своей и положила вторую ему на грудь. Тут выражение на лице ее отца перестало быть радостным и мечтательным.
        - А где Филипп? Он здесь, с тобой? С ним все в порядке?
        - Да, здесь, он спит. - Ответила Ванесса и мысленно спросила себя, зачем ему сейчас может понадобиться Филипп.
        - Можешь разбудить его? Мне нужно с ним поговорить. Это очень важно.
        - Да, сейчас… - Она кивнула и встала с кровати. Почему-то ей снова стало не по себе, почти как вчера утром, когда ее разбудил беспричинный страх.
        Не прошло и минуты, как Филипп был у кровати Солта вместе с Ванессой.
        - Нет, Ванесса, останься. - Остановил ее Солт, видя, что она собирается уйти из комнаты. - Это касается и тебя тоже.
        Филипп придвинул к ней стул, Ванесса села. Лекарь остался стоять за спинкой стула.
        - Филипп, я сейчас попрошу тебя об одной вещи. - Говорил Солт. - Это не одолжение и не дело. Не знаю, согласишься ли ты. Может, ты меня все еще ненавидишь. Я давно хотел спросить, злишься ли ты…
        - Нет. - Коротко ответил лекарь. - То, что прошло, осталось в прошлом.
        - Вот как… Знаешь ли, мне все это время очень хотелось думать, что ты все еще мой друг. Приятно узнать, что это так. Еще одно… Я хотел бы спросить, позаботишься ли ты о Ванессе, если меня вдруг не станет? У нее кроме меня больше никого нет. А здесь, на берегу, и тем более…
        - Папа, что ты говоришь!? - Воскликнула Ванесса. И непонятно было, чего в ее голосе больше, возмущения или горечи. Она смотрела то на отца, то на Филиппа, и в ней росло странное чувство. Она не понимала, к чему этот разговор и просьба, почему ее отец говорит о своей смерти, как обреченный, как будто он сдался, а ее заранее поделили и предали. - Ты разве не чувствуешь, что тебе лучше? Я не понимаю… Ведь болезнь отступает, почему ты просишь его позаботиться обо мне так, как будто тебе осталось не больше часа? Филипп, да скажи ты ему!
        - Это просто предосторожность, дорогая. - Улыбнулся ей отец, но в глазах его была грусть.
        - Ванесса права. - Лекарь старался говорить твердо. У него даже получалось. - Шансы еще есть и они достаточно велики.
        - Филипп, ответь. Мне нужно знать, согласишься ли ты, пойдешь ли на это, если все обернется хуже некуда. Приютить чужого ребенка, да еще в такой ситуации, как эта - далеко не каждый способен на такое.
        «Я не хочу, чтобы они дальше это обсуждали. - Думала Ванесса. - Не хочу, чтобы дальше делили меня, как будто мой отец уже умер! Почему он просит лекаря об этом? Он же совершенно незнакомый ему человек, незнакомый мне человек, как он может быть моим опекуном, как он может соглашаться или отказываться, пока мой отец жив!?»
        Филипп казался ей чем-то чуждым и незнакомым. Впервые за все время она хотела, чтобы он исчез из ее дома. Умер.
        «Черт, да откажись ты! Даже не смей соглашаться!!»
        - Я согласен, только если Ванесса не будет против. - Кивнул он. Ванесса думала, что взорвется от злости, но следующие слова Филиппа развеяли половину ее чувств, как прах по ветру. - В конце концов, она - твоя дочь. Пусть она решает. И вообще, какого черта ты себя хоронишь, адмирал?
        - Не хороню. - Улыбнулся он. - Я хотел знать, примешь ли ты ее, если все обернется очень плохо. И я рад слышать, что примешь. Всегда знал, что тебе хватит благородства на подобный поступок. А ты не сердись. - Сказал Солт, повернувшись к дочери. - Ты ведь знаешь, почему я так делаю. Я очень не хочу, чтобы ты осталась совсем одна, тебе нужен кто-то, кто будет рядом. И я знаю, что тебе будет тяжело решить, что на это нужно время. Но ты пока не думай об этом. Думай, когда надо будет об этом думать. Всему свое время и свои силы.
        Ванесса слушала отца и чувствовала, как от этих слов в ней исчезала, таяла и рассыпалась злость. Злость эта, подобно плотине, перекрывала горечь от короткого разговора, запирала в девушке на семь печатей бурю отрицания, жалости к отцу и к себе, горький бессильный гнев, ущемленную гордость и удушающие слезы. И дочь адмирала отчаянно хватала остатки этой злости, потому что знала: как только злость исчезнет, она заплачет. Так и случилось.
        «Но он чужой!» - Хотела воскликнуть Ванесса, но промолчала, почувствовав в горле комок жгучей горечи. Не злости, а горечи. Когда она заговорила, ее голос начал дрожать:
        - Мы вылечим тебя. Обязательно вылечим. И мне ни о чем не придется думать.
        Она взяла руку отца и села рядом, просто глядя на него. Филипп стоял. На душе у него остался неприятный осадок после разговора. Ему было приятно наконец-то узнать, что Солт все еще считал его своим другом, однако он чувствовал, знал и чувствовал, как Ванесса злилась на него, как ей хотелось, чтобы он просто исчез из их дома. Впервые Филипп почувствовал себя лишним рядом с Солтом, и ему очень хотелось, чтобы Ванесса перестала чувствовать себя преданной. Забыла их разговор.
        Солт уснул. Ванесса все сидела рядом.
        Лекарь не знал, что ему делать, попытаться заговорить с ней или просто оставить ее в покое. И решил оставить. Она наверняка сейчас сидит и думает над словами отца, подумал он. Ей всего-то нужно, что обдумать их. Понять сердцем, что ее никто не предал и не поделил, что ей незачем грустить. А если нет, то еще один разговор с ней прогонит эти мысли. Филипп так решил и пошел спать в надежде, что утром ему и ей станет лучше.
        Второму разговору не было суждено состояться.

* * *
        Прошла ночь. Ванесса легла спать только поздним утром, после того, как из последних сил сварила лечащий препарат. Ей долго не спалось.
        Наступил день. Ванесса успела задремать только на несколько минут. Ее разбудил крик Филиппа.
        Она вскочила с постели и увидела, как Филипп стоит над Солтом и зажимает ему шею рукой. Рот отца и простыни вокруг головы были в крови.
        - Ванесса, у него идет кровь горлом! Нужно остановить!
        Ванесса тут же спрыгнула с печи, бросилась к полкам. У нее где-то был препарат для быстрой остановки кровотечений, на верхней полке слева. Только подбежав к ним, девушка схватила нужный флакон, опрокинув несколько стоящих рядом. Мгновением позже она оказалась около Филиппа.
        - Заливай в горло, у него внутреннее! Скорее!!
        Ванесса трясущимися пальцами сорвала пробку, засунула горлышко в рот отца. Филипп приподнял голову Солта, не переставая зажимать открывшуюся рану на шее. Почти весь флакон опустел.
        - Лей на рану! - Крикнул Филипп, заметив, как мало осталось жидкости.
        В этот момент Солт не то сглотнул, не то дернулся. Раздался звук, как будто что-то лопнуло или порвалось. Его рот наполнился кровью, как кубок - вином, капитан стиснул зубы, и ручейки крови выплеснулись ему на губы. Они медленно начали стекать по щекам к шее. Его руки, до того сжимавшие простыню в кулаках, расслабились.
        Глаза у капитана были широко открыты. В них не было боли, только удивление. И смирение.
        Они медленно становились стеклянными.
        Ванесса застыла, глядя на кровь и на то, как Филипп медленно отнимает руку от открытой раны на шее. Уже не для того, чтобы девушка вылила на нее препарат. Глаза Солта стали безжизненными, и блеск в них был только отражением того света, что лился из открытого окна. Ванесса заметила это, ее рука в один миг ослабла. Флакон с препаратом упал на пол, разливая драгоценную жидкость.
        Воздух в одно мгновение стал горьким и жгучим, как будто в нем был пепел и дым, от него так же слезились глаза. Лекарь закрыл глаза покойнику и встал над кроватью, сняв маску и приложив ее к груди наподобие шляпы. Рядом с ним Ванесса упала на колени перед кроватью и заплакала. Этот плач тихо, отчаянно и горько проклинал за бездействие и предательство весь мир, всех людей и богов, живущих в нем, клял сами кости мироздания, любую силу, все доброе и злое. И ей уже было все равно, увидит ее кто-то или нет.
        Филипп вспомнил, как то же самое произошло в каюте капитана. Она так же стояла на коленях перед кроватью, так же плакала. Только теперь в этом плаче ощущалось безграничное горе. Тогда Филипп остановил ее, успокоил, сказал, что они вместе точно его вылечат. Теперь он не пытался успокоить Ванессу, потому что знал, что не сможет. Он чувствовал то же, что и она.
        VI
        Капитана хоронили следующим утром. На похороны пришли ветераны команды «Гордого», Филипп, Ванесса и Нил. Больше никого не было, кроме священника и гробовщика с распухшим лицом. Стояла ясная погода, не было ни изнуряющей жары, ни холодной сырости.
        Филипп стоял рядом с Ванессой, Эриком и Нилом. Когда настала пора сказать слово об умершем, начали говорить с другого конца полукруга. Каждый матрос говорил что-то о капитане, что именно, Ванесса не запоминала, хоть и слышала. Она сдерживала слезы, слушая эти короткие речи.
        - Он был для меня отцом. Самым лучшим и любящим человеком. - Только смогла сказать она и замолчала, сдержав комок слез в горле. Моряки уважительно кивнули, опустили взгляды на землю.
        - Лучшим адмиралом, какого только знал флот. - Прогудел Эрик. На его лице не было слез, но взгляд был таким тяжелым, что, казалось, мог согнуть к земле небосвод.
        - Для меня - примером мужества и чести. - Сказал Нил.
        - Он был моим лучшим другом. Лучшим и единственным.
        Ванесса удивленно посмотрела на Филиппа, когда тот сказал свое слово. Тот этого не заметил, он смотрел на гроб. На нем по-прежнему была маска, а к груди была прижата простая шляпа с полями. Больше никого, кто мог бы сказать слово про умершего, не было.
        Один из моряков поднял зажженный факел, давая сигнал кораблю. «Гордый» зажег на палубе десятки поминальных огней, которые должны были гореть весь день и ночь. В это время Ванесса думала над тем, что услышала от Филиппа. Нил думал о том же, и еще о том, как тяжело ей переживать смерть отца. Филипп думал о том, как тяжело Ванессе остаться полной сиротой. И о том, что его лучший друг ушел в иной мир.
        Когда отзвучали выстрелы, настало время каждого бросить по горсти земли на гроб. Мужчина с распухшим лицом все стоял рядом, ожидая, когда же все закончится.
        Ванесса первой бросила горсть земли. Она еще минуту стояла и смотрела вниз, в могилу, не обращая внимания ни на что. К ней по очереди подошли и бросили горсть земли Филипп, Эрик и Нил. Все трое вернулись в полукольцо собравшихся, и только Ванесса развернулась и ушла, пряча глаза, опустив голову к земле. Филипп услышал тихий всхлип, когда она проходила мимо. Он сомневался, что еще кто-то услышал. Ее провожало множество сочувствующих глаз, кто-то смущенно отворачивался, не желая усугублять чужое горе своим взглядом.
        Нил сначала тоже смотрел вслед Ванессе, и дольше, чем все остальные, потом направился следом за ней. Не прошел он и десятка шагов, как его за плечо схватил появившийся из ниоткуда Филипп.
        - Нил.
        - Филипп?
        - Ей нужен покой. И забота.
        - Я знаю, сэр.
        - Ты не сделаешь ей ничего, о чем бы потом пожалел. Потому что все, что ты с ней сделаешь, я сделаю с тобой.
        - Не сделаю, сэр. - Кивнул Нил, не моргнув глазом.
        - Солт назначил меня ее опекуном. Но сейчас я не могу быть рядом с ней, у меня еще остались незавершенные дела, не терпящие отлагательств. А ты ее друг.
        - Я присмотрю за ней, сэр.
        - Хорошо. Я вижу… верю, что на тебя можно положиться. Иди.
        Нил пошел. Почти бежал следом за Ванессой, которая еще не успела скрыться между домами. А Филипп еще смотрел им вслед, пока обе фигуры, девушки и парня, не скрылись за углом. Затем сам покинул собравшихся у могилы Солта. То, чего он так боялся, случилось. Горевать о прошлом бесполезно…
        «…это невыносимо… Невыносимо. Я предполагал, что это случится, знал, что рано или поздно он умрет, не важно, от болезни или от старости. Знал, что этот миг настанет, и вот он пришел. Как я еще от этого не умер? Эта боль хуже кола в груди. Даже смерть предпочтительней… Но меня она настигнет в последнюю очередь. И раз уж такова действительность, раз уж таков мой крест, мне нужно…»
        …нужно позаботиться о ближайшем будущем Ванессы. И о своем тоже.
        Филипп шел к фрегату, туда, где остались его листы пергамента и чернила. Все его мысли были только о Ванессе.
        Ночью Солт проснулся. Попросил его присмотреть за Ванессой. Та огорчилась и злилась, но огорчилась больше из-за того, что Солт себя хоронит, и из-за того, что просит стать ее опекуном незнакомца, чужака. Он вспомнил ее слова, вспомнил ее мысли, которые чувствовал и потому знал. Вспомнил, что она теперь сама должна решить.
        Теперь самое время думать над словами отца.
        «Она возненавидит меня». - Подумал Филипп так ясно, как будто уже видел свое будущее. Так же четко он вспомнил и про угрозу в лице Церкви, вспомнил Церковный бунт во дворце, но эта угроза показалась ему смутной и далекой.
        «Она возненавидит меня. - Думал он. - Но не за то, что я дал ее отцу умереть.
        Она возненавидит меня за то, что я чужак и увидел ее горе, увидел ее слабость и готов принять ее с улицы, став ее опекуном.
        Она возненавидит меня, потому что я проявлю к ней милость и доброту, сострадание и все отцовские чувства. Дам ей защиту, без которой она погибнет. Ведь по-другому я не могу поступить.
        Дея, Богиня, что мне делать??»

* * *
        Скоро моряки начали расходиться. Через час, когда у могилы не осталось никого из друзей и родных Солта, священник Мартин сказал гробовщику, что можно закапывать, и пошел прочь от могилы. Он шел в храм, чтобы там помолиться за покойника. Гробовщик с распухшей рожей плюнул вслед священнику, встал рядом с могилой и принялся забрасывать гроб землей.
        Все то время, что могильщик провел на похоронах, он держал правую руку в кармане и постоянно теребил там что-то, довольно ухмыляясь. Вот и теперь, после двух полных лопат земли, брошенных вниз, он сунул руку в карман. На его распухшем лице вновь появилась улыбка. В кармане лежала монета, золотой талер, который гробовщик подобрал на пристани в густой толпе. У него как раз кончились деньги, было нечем платить за водку в местном кабаке, а тут такой подарок! Без сомнений, боги были милостивы к нему в тот день.
        Но теперь вместо монеты пальцы могильщика схватили пустоту. Внутри у него сердце рухнуло куда-то вниз, и тут же со дна поднялась злость. Ну, где эта монета? Где этот чертов золотой талер!? Не напиться в такой день…
        Гробовщик не успел подумать, какой сегодня день. Впрочем, сам Мартин, способный во сне перечислить все святые праздники, не смог бы сказать ничего, кроме «вторник». Пропажа нашлась быстро и совершенно не там, где этого хотелось бы хозяину злотого талера. Наверное, все же выпала монета из той дырки в кармане. А как иначе она могла оказаться в могильной земле?
        Гробовщик воткнул лопату в кучу свежей земли, крякнул и спрыгнул в могилу на изголовье гроба. Деревянные доски громко треснули под ним. Вопреки всему, выдержали. От встряски кучка земли присыпала монету, скрыв ее от глаз гробовщика. Но талер все еще был где-то в земле, в кучке на другом конце гроба, там, где находились ноги покойника, и его нужно было достать. Бесплатно и святым не наливают. Гробовщик сделал решительный шаг вперед. Тут же раздался треск на порядок громче предыдущего. Звук разламывающихся досок.
        - Ах ты, черт! - Вскричал гробовщик, чувствуя, как его нога проваливается в гроб. Ботинком он почувствовал мягкое тело того, кого должен был хоронить. Поняв, что произошло, гробовщик рванулся, выдернул ногу из гроба, сгреб рукой кучку земли, в которой поблескивало ребро монеты. Он вылез из могилы так же быстро, как спрыгнул туда, проявив прыть, поразительную для престарелого пьяницы.
        Выбравшись, гробовщик с распухшим лицом, еще более красным от напряжения, раскрыл ладонь. Там среди земли блестела золотая монетка с профилем короля на одной стороне и гербом правящей династии на другой. Несколько секунд он любовался монетой, потом положил в другой карман, проверив, что в нем нет дыр.
        Тут что-то больно кольнуло гробовщика в голень.
        - Аэх, сучьи блохи! - Выругался он и встряхнул штанину на той ноге, в которую его укусила блоха. Потом почесал укушенное место, выругался еще раз и продолжил закапывать гроб. Ничего, он закопает этого чертового покойника, а потом пойдет в кабак и напьется вдрызг. Благо, у него есть, на что пить. И даже это маленькое приключение, страшное до мурашек на заднице, не могло испортить этот прекрасный вечер. Как и укус какой-то блохи, хоть блох на Зеленом берегу отродясь не было.
        Да, сегодня определенно был его день.
        VII
        На корабле Филипп провел почти три часа. Он сошел обратно на берег, когда солнце уже близилось к своей высшей точке, скрываясь за большими облаками. Под его плащом, свернутый в трубку, покоился исписанный лист бумаги, и Филипп нес его бережно, как птенца малиновки. На главной дороге поселения было людно. То и дело попадались женщины, несущие воду от колодца, мужиков видно не было - все либо работали в поле и в лесу, либо сидели в кабаке. Маленькие девочки и девицы помогали матерям. Мальчики разных возрастов визжали, галдели, носились, дрались, швыряли камни в гусей и куриц. Самые младшие проводили время менее изощренно. Например, выискивали что-то необычайно интересное у себя в носу либо в свежей, дышащей паром лошадиной куче. В целом Зеленый берег ничем не отличался от большинства поселений на Большой земле, разве что своим размером. Населения здесь вполне хватало для какого-нибудь небольшого городка. Но Филиппа местное течение жизни волновало меньше всего.
        Лекарь шел к храму Деи, что располагался на другом конце поселения от кладбища, и где совсем недавно хоронили Солта… Кропотливая работа над свертком в его плаще, требующая ювелирной точности и концентрации, несколько развеяла горечь после смерти друга и отца Ванессы. Но не полностью. Пока алхимик шел к храму Богини жизни, любви и милосердия, он думал, что, может быть, там он успокоит душу, отпустит мрачные мысли.
        Храм не впечатлял исполинскими размерами, колоннами, арками и парапетами, а внутри не было огромного алтаря из священного камня, как в больших городах. Конечно, алтарь присутствовал, как и священный камень, но священный камень можно было увидеть только в виде инкрустации. Тем не менее, храм был большим, гораздо больше тех церквушек, которые он так часто встречал в обычных селах и деревнях. Построенный из обычного серого камня, добротно вытесанного, не поросшего мхом, храм внушал уважение. В тех местах, где крыша не уходила верх почти отвесно, она была крыта черепицей или чем-то вроде черепицы. Такие крыши Филипп видел только в больших городах и у знатных господ. Прямые стены переходили в плоскую крышу, которая ближе к центру возвышалась, изгибалась и переходила в довольно высокий по меркам многих поселений каменный шпиль. Кроме него постройку венчали четыре каменные башни, имевшие форму неправильных конусов, немного раздутые и округленные, по одной на каждом углу здания. Башни язык тоже не поворачивался назвать скромными или сдержанными, и все-таки помпезности в них было немного, наверняка потому,
что булыжник, из которого обычно складывали крепости и возводили валы, не выглядел так торжественно. Глядя на все это великолепие, впечатлявшее даже при относительно небольших размерах и сером камне вместо белого мрамора, Филипп думал, что здесь он найдет понимание, и ему не придется пускать ход крайний вариант. Как оказалось, он ошибался.
        Священника Филипп нашел в его келье. Тот сразу посмотрел на него неодобрительно, но уже не так, как в первый раз, когда узнал, что Филипп лекарь. Алхимик уже подумал, что его просьба о помощи и разговор в доме Солта сделали свое дело, и теперь будет легче уговорить священника. Конечно, он ошибся. Ни понимания, ни нормального разговора Филипп здесь не нашел.
        Ровно в полдень Алхимик снова шел по главной дороге по направлению к кораблю. Он уже перестал обращать внимание на взгляды окружающих и на то, как они шепчутся между собой. Он был весь как на иглах после того разговора с Мартином, который не только вышел ненормальным, но и вообще выходил за рамки любых разумных представлений о разговоре.
        Началось все со вполне безобидной просьбы утвердить документ. Один из тех документов, которые священник повсюду носил с собой, их было немного, всего два. Право на свободный вход в закрытую для простых людей территорию и право на жилье, бесплатное и соответствующе требованиям Филиппа. Требование было всего одно: дом с двумя раздельными комнатами, в одной из которых можно жить. Последний документ Филипп и предъявил священнику как главе поселения. Только Мартин увидел содержание документа, как к нему моментально вернулось состояние, потерянное после беседы в доме Солта:
        - Я сказал, нам не нужен второй лекарь! - Вскричал священник, багровея, и Филипп понял, что разговор не склеится. И все-таки он попробовал.
        Двадцати минут хватило, чтобы у всегда мертвенно спокойного Филиппа повалил пар из ноздрей. Священник был непрошибаем, как скала.
        - Я понимаю, что второй лекарь вам не нужен. - Говорил Филипп, выделяя слово «вам». - Но вы - не центр мира и не пуп земли. Есть еще и остальной мир, которому нужно лекарство от чумы.
        - Вы доведете нас со своими лекарствами и ядами! Болезнь - это наказание человеку за его грешную жизнь, или испытание, посланное Богиней! И вы не сможете снять с человека болезнь своими ядами и зельями, так же, как не сможете снять ими божественную кару, ваши богомерзкие дела только навлекут на нас еще больший гнев Бессмертной!..
        Филипп хорошо помнил свои собственные слова, помнил, как говорил, что разрушать слепую веру и предрассудки разумными доводами - это все равно, толочь воду в ступе. И все же ему очень хотелось, чтобы все закончилось тактично: окончанием спора и нахождением компромисса, но не предъявлением ультиматума. Спустя достаточно долгое для такого спора время Филипп не выдержал и достал тот свернутый в трубочку лист пергамента, который он так бережно нес по пути к храму. Лекарь положил его на столик, практически единственный предмет мебели в келье священника, если не считать стула и кровати.
        Только пергамент коснулся поверхности стола, священник оборвал свою речь. Подозрительно уставился взглядом колючих глаз на лист, потом на Филиппа, перевел взгляд обратно на документ. Молчал. Долго.
        - Что это? - Наконец, спросил священник. Все еще злобно, но больше удивленно. Он взял лист обеими руками и начал читать. Сухие пальцы сжали документ по краям, сдавили, чуть не разрывая.
        «Узнал, шельмец. - Подумал Филипп со смесью облегчения и злорадства. - Разумеется, каллиграфии тебя не учили. Подвоха ты не найдешь, неточностей не увидишь, печати в лицо не знаешь. Но общую форму, вид и содержание ты все еще хорошо помнишь».
        - Благосклонность короля. - Отвечал лекарь. - Раз вы считаете, что не обязаны предоставить мне жилье по моему требованию, то, может, вас разубедит документ, подписанный лично нашим монархом.
        Глаза Мартина превратились в две злобные черные щелочки. Он молчал, глядя то на документ, то на Филиппа. В нем злоба и ненависть к лекарям боролась со страхом перед практически всемогущим королем. Верность старой мятежной церковной власти противостояла страху перед властью новой, более сильной, централизованной и не прощающей изменников. Власти, которая благоволила Филиппу и в лице которого она представала теперь на Зеленом берегу. В глазах бывшего епископа земли Риветской Филипп был одним из демонов, пришедших к власти. В глазах лекаря Мартин был старым закостенелым клириком, бывшим епископом, возглавившим вместе с верховным духовенством Церковный бунт. У одного из них было желание убить другого, но не было ножа и сил. У второго была трость со спрятанным в ней мизерикордом, были силы, но не было желания. И они смотрели друг другу в глаза, точно два пса, готовых загрызть друг друга, и этот прямой зрительный контакт выражал больше, чем любые слова.
        Филиппу на мгновение показалось, что победит злоба и взаимная неприязнь.
        - Ладно. - Священник, казалось, выплюнул это слово, как кусок застывшего на морозе дегтя. Это короткое слово доставило Филиппу огромное облегчение. - Будет вам жилье.
        Лекарь решил, что ему не хочется гадать о причине единственно разумного решения, которое бывший епископ все-таки принял.
        - Рад, что мы наконец-то договорились. - Подытожил Филипп. Как оказалось, преждевременно. - Мне нужен дом с двумя комнатами, одна из которых пригодная для того, чтобы жить в ней.
        - Есть один дом. С тремя комнатами.
        - Отлично. Где?
        - В лесу. Это был дом лесоруба. До того, как он убил всю свою семью, жену и бросился в море с камнем на шее. Там никто уже несколько лет не живет, кроме привидений.
        Филипп промолчал. Такие случаи в городах вызывают куда меньше шума, в то время как в деревнях и селах они еще несколько лет будоражат людей. У него была мысль, что священник подложит ему свинью, но дом в лесу, на большом отдалении от поселения, да еще с такой репутацией - это было выше всех похвал. Несмотря на то, что Филипп привык жить отдельно от других людей и сказки типа вампиров, призраков и оборотней давно перестали быть для него чем-то иным, кроме местного фольклора, его не слишком прельщала возможность пожить в доме убийцы, пожалуй, единственного реального монстра. Но с другой стороны - три комнаты. Будет, где развернуться. Да и любопытные не будут шастать под окнами.
        - Ко мне больше не приходите. - Сказал Мартин злым категоричным тоном. - А к дому вас кто угодно отведет. К нему дорогу даже малые дети знают.
        - Да, я забыл вам сказать…
        Мартин посмотрел на него так, что Филиппу померещился запах паленой кожи. И вовсе не потому, что взгляд обладал могучей силой и разил наповал, точно копьем, своей испепеляющей ненавистью. Просто Филиппу доводилось видеть, как сжигают на кострах «еретиков» и «ведьм». Иногда демонстративно, без всяких весомых обвинений, исключительно для народа, в нравоучительных и развлекательных целях. Взгляд Мартина был настолько нехорошим и злобным, что вернул к жизни те моменты. Заставил вспомнить беснующуюся перед кострами толпу. Огонь, медленно ползущий по высоким кострам к ногам приговоренных. Дикие крики сжигаемых заживо. Запах паленой плоти.
        Кто знает, может быть, все закончилось бы совсем по-другому, если бы тогда Филипп поддался порыву ярости и всадил бы мизерикорд в грудь клирику. Но лекарь не поддался. Даже не шелохнулся. Сдержал себя, сдержал смертельную обиду за гибель родных и друзей во время бунта, сдержал гнев, подавил чувство мести. Удержал себя от поступка, который иногда снился ему в кошмарах, но не пугал, наоборот, привлекал. Филипп сдержался, решив для себя, что все давно прошло. Те времена взаимной ненависти, лившейся ручьями крови, времена страшного голода, от которого умерла Лиана, первая ученица Филиппа, времена нескончаемых эпидемий, бесконечных войн и пожаров прошли, прошли вместе с ними и люди, рожденные в тот век. Он сдержал себя, потому что в тот момент вместе с яростью от воспоминаний в Филиппе проснулась какая-то жалость к священнику. Ему думалось, что один жалкий и старый человек, оставшийся от тех страшных времен, уже не враг. Что этот клирик, бывший епископ земли Риветской, изгнан своими же собратьями и новой властью отовсюду под страхом смерти, думал, что ему и так осталось недолго жить на этом свете. А
остаток этой жизни он проведет на краю света в одиночестве, в своей келье, замкнувшись в своих убеждениях и все отчетливее впадая в старческий маразм. И Филипп позволил состраданию внутри себя перебороть обиду, ярость, горечь, жажду справедливости, жажду мести и крови преступника. Решил, что будет лучше и благороднее пожалеть старика и дать ему дожить в тишине и покое свой век.
        Вспомни Филипп о том, что не только время создает людей, но и люди - времена, предвидь он будущее хоть немного, он бы выхватил кинжал из трости. Но он не подумал. И не предвидел.
        - Просто, чтобы не возникло вопросов в дальнейшем. Капитан Солт поручил мне заботу о его дочери. - Он заметил, как от его слов лицо священника сначала удивленно вытянулось, затем покраснело. - Ванесса теперь под моей опекой.
        - Убирайся, чертов безбожник! - Вскричал старик и вскочил со стула, опрокинув его и чуть ли не брызжа слюной. - Убирайся прочь из храма, дьявол!
        И алхимик ушел, прихватив с собой оба документа, с твердым намерением больше не приходить в келью священника. Не поддаваться искушению. Больше всего прочего он сердился на себя, скрежетал зубами из-за того, что он долго препирался со священником, все равно что баран, который вздумал пробить головой гранитный валун. Злился на себя за мысли об убийстве, за то, что потратил столько сил и душевного спокойствия, злился на свою глупость и упрямство, за то, что сам выглядел не в лучшем свете, затевая спор с костным священником и тем самым уподобляясь дебилу. И все же осознание того, что теперь Мартин ничего не сделает ни ему, ни Ванессе, доставляло ему безграничное удовольствие.
        На свежем воздухе ему полегчало. Переменчивый ветер доносил разные запахи. С леса свежо тянуло мокрыми травами. С моря - солью и теплым песком. Где-то благоухали приторной вонью цветы. Болото смердело торфом и трупами, дышало могильной сыростью.
        Алхимик первым делом пошел к кораблю. Там он договорился с Эриком и его командой, чтобы его вещи из трюма и каюты капитана перенесли в дом. И когда не осталось никаких сомнений в том, что все дела сделаны и его присутствие больше нигде не потребуется, Филипп позволил себе вздохнуть свободнее. Впрочем, нет. В одном месте его присутствие все еще требовалось особенно остро, и потребуется еще очень долго. Филипп незамедлительно отправился к дому Ванессы. Он снова сошел с корабля на берег и вернулся на главную дорогу, по которой проходил уже в четвертый раз за день.
        Каждый раз, когда лекарь выходил на эту дорогу, он думал, что назвать ее главной - слишком уж претенциозно. Если говорить по делу, то это была единственная дорога в деревне, по которой могли свободно разъехаться две телеги с лошадьми, набитые фуражом. Остальные «дороги» представляли собой дорожки более узкие или тропинки. Каменоломни или хотя бы карьера, в котором добывались бы песчаник, гравий и щебень, на Зеленом берегу, конечно же, не было. После строительства храма единственная карликовая каменоломня превратилась в пустырь, лысина которого мозолила глаз десяткам, если не сотням людей. Впрочем, пустырь тоже не просуществовал долго. Через месяц на нем уже росли аршинные ростки деревьев и папоротники в сажень ростом.
        По этой дороге они шли с Ванессой к ее отцу. Мысль посетила Филиппа случайно, но укоренилась прочно. А росла и того быстрее. Казалось, все это было жутко давно, но память говорила об обратном: прошла всего пара дней. Одно за другим возвращались воспоминания о друге и о былой жизни, то причиняя боль, то вызывая приятную грусть. Усилилась и тревога за новую подопечную. Все же смерть отца - слишком тяжелый удар для нее. Интересно, как она там?
        Ответ на этот вопрос Филипп, как ни странно, знал. Думал, что знал. Ведь Ванесса не спала весь предыдущий день, затем всю ночь и утро. Так что она почти наверняка уже легла спать, либо просто провалилась в сон, пока горевала об отце. Она обязательно спит. Филипп говорил себе, что рядом с ней Нил и что с девушкой определенно ничего не случится. Однако эта мысль почему-то заставила его ускорить шаг.
        «Я не верю ему». - Понял алхимик. - «Не верю, потому что он мечтательный романтик, юноша, а не мужчина, и не поверю, пока он не станет из юноши мужчиной». Хоть за плащом и маской этого никто не видел, недовольство лекаря росло все стремительнее.
        Отдельное место в его мыслях занимала Ванесса. После разговора с ней Филипп почти не сомневался, что девушка теперь относится к нему по-другому. Как - покажет время. И если она согласится на его опекунство, на что он очень надеялся, то тогда все его страхи станут реальными. Лекарь ни в коем случае не оспаривал решения Солта, его волновало другое. Филипп становился опекуном Ванессы, значит, он должен был выполнять все то же самое, что и ее отец до своей смерти. Проблема лекаря была в том, что он никогда не был к кому-либо по-настоящему привязан, кроме родителей и Солта. Даже ни один его роман с придворными дамами не длился дольше года и не претендовал ни на что большее, чем простой любовный роман. Слишком много времени отнимала медицина, наука и работа, и все на протяжении столь длительного периода его жизни. Слишком долго, достаточно, чтобы холера или оспа казались ему более близкими, понятными и предсказуемыми, чем многие люди, которые были лекарю знакомы. Алхимик просто не привык уделять кому-либо свое время и внимание, жить кем-то, отдавать любимому человеку всего себя, он чертовски давно
разучился это делать. Его единственным опытом длительной привязанности и дружбы был Солт, но то был друг, взрослый мужчина и ветеран многих морских схваток. Другое дело - молодая девушка, почти девочка, прошлой ночью полностью осиротевшая. Теперь Ванесса должна была стать делом, которому он будет постоянно уделять и время, и внимание. Более того - она станет его приемной дочерью, и ее дальнейшая судьба будет во многом зависеть от него. Сама эта мысль вызывала у Филиппа тревогу. Однако лекарь не был против, хоть и боялся столь большой ответственности. Ванесса нравилась ему. Он долго и давно размышлял об этом, и каждый раз приходил к выводу, что для полного счастья в жизни ему не хватает двух вещей: лекарства от своей болезни и семьи. С семьей проблем было больше. Чистая, бескорыстная любовь встречалась реже, чем невинная девственность у деревенских дурнушек. А той любви, которая не испугалась бы всех невзгод жизни Филиппа, была бы для него опорой и счастьем для них обоих, не существовало вовсе. Той любви, о которой писали романисты прошлого, воспевая столь разные пары, которых никогда не было, и
чувства, которые они никогда друг к другу не испытывали, для алхимика не существовало. Она была, но для других, а не для него, хоть он объехал почти весь известный свет и повидал многое. Это было одной из причин, почему алхимик не любил рыцарские романы.
        Филипп вспоминал, как по-хорошему втайне завидовал Солту, прекрасному отцу, женатому на восхитительной женщине и воспитавшему столь необычную дочь. И вот теперь такая возможность есть. На чужом несчастье счастья не построишь, верно… И все-таки ему очень хотелось, чтобы Ванесса согласилась с последним желанием Солта, чтобы он, Филипп, смог оказаться в роли отца, хоть и приемного. Может, в нем неожиданно заговорил отцовский инстинкт, дремавший на протяжении многих лет, может, все-таки проснулось в нем желание заботиться о ком-то, воспитывать, учить, наставлять и вести за собой. Лекарь знал только одно: он был бы счастлив иметь такую воспитанницу и ученицу, как Ванесса, и надеялся, что девушка придет к тому же. Казалось бы, ничего страшного - как отвык от заботы о любимом человеке, так и привыкнешь, и будет тебе счастье.
        Но Филипп понимал, что все не так просто, и из-за этого и возникал главный страх насчет Ванессы. Его волновал не сам факт неизбежности ошибок в его опекунстве, но последствия этих ошибок. Ванесса сейчас переживает очень трудное время, и Филипп боялся, что своим неумением усугубит положение девушки, боялся, что та из-за дефицита родительской ласки и недостатка внимания, либо наоборот, его избытка, будет чувствовать себя чужой и поздно оправится от горя. Чем грозило затяжное переживание, Филипп знал, и от этого его тревога только росла. Любая ошибка с его стороны подбрасывала бы дров в эту печь, поддерживая ее горе, сжигая ее изнутри.
        «И это если она согласится. А ведь она может и отказаться. Ванесса - девушка волевая, гордая, упрямая, сильная характером… Вполне может уйти из дома или сбежать. Но куда она пойдет? Она ведь действительно может бросить все, лишь бы не чувствовать ужасного прошлого, может и сделает, обязательно сделает… Это ведь именно та причина, по которой она не хочет возвращаться в Десилон, она не хочет возвращаться туда, где разрушилась ее прежняя жизнь, даже если там она сможет начать новую. Бессмертные, пожалуйста, пусть она согласится».
        Он шел по дороге и смотрел вперед, не себе под ноги, а туда, куда он шел. Смотрел на дорожку между домами, которая с окончанием построек не исчезала, а переходила в маленькую тропинку. Тропинка уходила дальше, к рощице, в которой располагался дом Ванессы и ее покойного отца… теперь уже просто дом Ванессы.
        Поэтому Филипп тут же заметил, как на этой дорожке появилась знакомая человеческая фигура. Она не сразу заметила Филиппа, а когда заметила, направилась к нему широкими быстрыми шагами, очень быстро превратившимися в бег. Лекарь узнал эту фигуру, и внутри у него все похолодело и вскипело одновременно. Похолодело от страха, а вскипело от злости на самого себя и того, кто должен был быть с Ванессой, но какого-то черта рассекал по главной дороге как ошалелый от страха заяц.
        - Филипп! - Крикнул Нил, подбежав к алхимику на достаточное расстояние. - Филипп!
        - Какого черта, юноша? Почему ты не с Ванессой? Я же просил тебя…
        - Ванесса пропала!
        - Как это - пропала?
        - Пропала. - Тупо повторил Нил, кажется, не расслышав вопроса Филиппа. Алхимик подумал, что еще немного, и он взорвется от злости. Однако его пыл значительно гасил страх. Тот самый страх, от которого появлялась слабость в конечностях, который холодным ручейком стекал за шиворот и как-то проникал в самую душу, сковывал все ледяным холодом. То, что испытал Филипп, граничило с ужасом.
        Но лишь граничило. Злость продолжала трещать в нем костром, а зубы скрежетали так, что едва искры не летели.
        - Пропала, говоришь. И как это произошло?
        - Когда я пришел к ней домой, дверь была открыта. Она просто сидела на кровати и плакала. Я сел рядом и попытался ее успокоить, а потом, потом… - Нил отдышался. В этот момент Филипп подумал, что ударит юношу, если тот скажет то, что он подумал. Даже если ему потом придется стараться и сращивать перелом.
        - А потом я сам уснул.
        Филипп не понял, что сорвалось с его губ. То ли это был стон отчаяния, то ли рык ярости, то ли смех. Наверное, от всего было понемногу. Нил посчитал это презрительной усмешкой. Потому его следующие слова были тяжелыми от чувства вины и стыда, юноша их не проговаривал, скорее ронял, не в силах удержать при себе.
        - Когда я проснулся, Ванессы уже не было. Ни ее, ни кого другого…
        - А когда ты понял это, то тут же кинулся ее искать. - Издевательским тоном закончил за него Филипп. Нил еле заметно вздрогнул, и лекарь понял, что уже не в первый раз повторил мысли юноши. В точности. Опять.
        Недолгое время Филипп стоял на дороге, скрестив руки, глядя на Нила. Тот смотрел то на него, то в землю.
        - Как давно это произошло?
        - Только что. - Поспешно ответил Нил.
        - Ну что, пошли искать даму твоего сердца. - Сказал Филипп уже без насмешки, даже несколько примирительно, решив для себя, что вредно и бессмысленно дальше стыдить юношу. Но Нил удивил его своей реакцией. Он смутился, отвел взгляд. Уши его еле заметно покраснели.
        «Ага…» - подумал Филипп и мысленно усмехнулся.
        - Ты идешь или прибежал ко мне только для того, чтобы сообщить эту потрясающую весть? Это ведь ты повинен в том, что она встала и ушла куда-то.
        - Знаю, сударь.
        - Я знаю, что ты знаешь, но это не снимает с тебя ответственность за допущенную оплошность. Пойдем. Заодно излагай свои мысли, куда могла бы пойти Ванесса. Ты ведь ее хорошо знаешь, я прав?
        - Ну, да. Знаю.
        Однако Филипп чувствовал только сомнение и затруднение, которые волнами шли от Нила.
        «Ну, парень. От тебя вообще польза есть? - Мысленно спросил его лекарь и тут же усомнился в своем обвинении. - Ты судишь его только по одному его проступку, - сказал алхимик самому себе, - кто знает, сколько раз он выручал твою новую подопечную?»
        Что-то, что волнами шло от юноши, подсказывало Филиппу: да, часто, иногда очень сильно и очень вовремя. Только вот теперь, когда по-настоящему нужна была его помощь, Нил терялся.
        «Я так легко узнаю, что творится в душе у этого парня. - Подумал Филипп и неожиданно для себя почувствовал легкий стыд. - Все его мысли, в том числе и сокровенные. Что с ним не так? Или что со мной не так?»
        - Пристань.
        «Ну да, пристань. - Подумал лекарь без удивления, не ощутив той надежды, которую испытал юноша от своей догадки. - Теперь я тоже знаю, почему».
        - Идем.
        Несмотря на то, что Филипп только что был у моря, он все-таки шел туда вместе с Нилом, уже не удивляясь самому себе. В этом даже был какой-то смысл. Во-первых, до пристани было недалеко. Во-вторых, он шел туда, глядя по сторонам, и надеялся по пути увидеть Ванессу. В конце концов, у поисков должен был быть пункт отправления, без разницы, какой, и этим пунктом стала пристань.
        На пристани Ванессы не оказалось, ровно как и на главной площади, которая также носила имя «главной» излишне претенциозно. Ведь она была единственной. У амбара девушки тоже не оказалось, как и на улицах деревеньки, которые юноша и лекарь обошли нескоро. Поселение, хоть и было крошечным по сравнению с крупными городами, гигантами в тридцать тысяч человек населением, было довольно большим по меркам сел. И было близко к тому, чтобы называться захолустным городишком без стен, цитадели и гарнизона.
        Солнце шло к горизонту. Филипп чувствовал шедшее от Нила отчаяние, чувствовал его подавленность, а сам лекарь просто волновался. Потому что уже догадывался, где могла быть Ванесса.
        - Нил, иди домой. - Сказал он неожиданно для юноши. - Поиски я продолжу сам.
        - Я совсем не устал. Тем более, это действительно я виноват в том, что Ванесса пропала. И я хочу найти ее вместе с вами.
        - В самом деле, юноша, иди домой. - Филипп старался говорить как можно небрежнее. - С тебя на сегодня хватит. Не думай, что я все еще злюсь на тебя. Наверняка я застал первый твой промах после сотни раз, когда ты ей помогал.
        Алхимик почти физически ощутил на себе его облегчение.
        «Нет, я больше не злюсь на тебя, тем более после всей этой беготни. - Подумал Филипп. - Но я все еще виню тебя в произошедшем. И хочу, чтобы ты об этом знал…»
        Он слишком сильно захотел, чтобы юноша об этом знал. Захотел так сильно, что не смог сдержаться.
        - Лучше бы ты пристал к ней, честное слово. - Вдруг заявил Филипп, слишком неожиданно даже для самого себя. И не почувствовал ни угрызений совести по поводу сказанного, ни того, что допустил ошибку. Ничего из этого.
        Нил сначала обомлел, потом просто растерялся. Наконец, обрел дар речи:
        - Пристал? Почему? Я бы так никогда не сделал.
        - Я знаю. Поэтому и говорю так, как никогда бы не сказал, не зная наверняка. Знаешь, в чем фокус? Так бы ты не уснул. Трудно уснуть, когда пристаешь к такой девушке, как Ванесса. И это лишний раз доказывает, что твои помыслы были благородными.
        - Да, но… Филипп, вы же сами сказали мне, чтобы я не делал ничего такого. Я бы и не сделал. Почему же лучше? Разве вы можете говорить такое, вы же теперь ее опекун!
        А он заботливый, хоть и романтик, подумал Филипп и ощутил что-то вроде симпатии к парню. Ведь, если подумать, Нил никогда бы не сделал ничего во вред Ванессе и не стал бы удерживать ее в доме против ее воли. Если бы она захотела побыть одной вне дома, она бы в любом случае ушла. Ну, его промах. Но ведь видно, что он славный парень, разве нет? Повезло Ванессе с ухажером.
        Обо всем этом Филипп подумал потом, сильно запоздало. Стоя перед Нилом, алхимик все еще злился на него за то, что тот уснул, проворонил момент ее ухода, не попытался образумить, остановить от опрометчивого и опасного поступка. В нем говорил отцовский инстинкт. И волнение за девушку, которую бессознательно считал своей приемной дочерью.
        - Я говорю то, что было бы лучше для тебя. Если бы ты к ней действительно пристал, я бы просто протащил тебя за волосы через всю деревню. Сейчас она куда-то ушла, уже вечер, мы ее пока не нашли. Я просто хочу дать тебе знать: если я найду ее, и окажется, что с ней что-то случилось, по твоей вине или нет, или я не найду ее вовсе, то тебя ждут очень серьезные проблемы. Ты не отделаешься одними угрызениями совести. - Филипп ткнул пальцем в верхнюю часть груди Нила. - Это не обещание мстить, если все плохо кончится. Потому что плохо оно не кончится, я найду ее к ночи, можешь быть уверен. Это совет на будущее: смотри за девушкой, которую любишь, и втройне внимательно смотри за ней, когда ей плохо, иначе ты сам начнешь выть от боли и горя. Ты понял?
        - Понял. - Кивнул Нил. Зарделся красным чуть сильнее, но не отпирался.
        Лекарь выдохнул чуть свободнее.
        - Но я все-таки немного рад, что ты просто уснул и позволил ей сбежать, а не начал приставать к ней, девушке, которая только что осталась сиротой. Это о чем-то уже говорит, хотя бы о том, что ты хороший друг и у тебя есть честь.
        - Спасибо, сударь. Удачи вам.
        - И тебе. Иди, скоро стемнеет. И не ходи по ночам на улице, всякое может случиться.
        Нил не то кивнул, не то сдержанно и торопливо поклонился, развернулся и пошел в сторону своего дома. Не спрашивая, что за «всякое» может с ним приключиться и зачем ему гулять по ночам. Филипп еще смотрел ему вслед, но недолго. Когда он убедился, что на улице никого нет, он достал один флакон с прозрачной жидкостью из недр плаща, снял маску и выпил содержимое, скорчив гримасу.
        «Это место определенно дурно на меня влияет. С чего бы я стал откровенничать с мальчишкой? Раньше такого я никогда не делал, никогда так не нервничал».
        «А раньше ты так за кого-нибудь волновался?» - Подумал внутри него другой Филипп.
        «Только за Солта. А сейчас волнуюсь еще больше за его дочь, потому что Солта больше нет». - Ответил он сам себе, затем повернулся и пошел в сторону храма. Из всех мест, в которых они не побывали, храм Деи был наиболее вероятным местом. Ведь он был дальше всего от кладбища.

* * *
        Эта ночь уже не была такой темной, как предыдущая. Облака не закрывали растущего месяца, и их было не так много, чтобы закрыть звезды. Освещение было как раз таким, какое любила Ванесса - светлая ночь, в которой все предстает в темно-серебряном цвете. Мрамор, на котором она сидела, отражал почти весь падавший на него свет, отчего казался сияющим куском луны. Вокруг Ванессы везде был мрамор, древний, местами поросший мхом и ползучей лозой, но все еще прекрасный. Здесь всегда было тихо, ощущалось спокойствие и величие места, давно пережившего своих хозяев-людей. Но Ванессе нравилось думать, что в этом месте когда-то жили не люди, а совсем другой народ, более благородный и красивый. Народ настолько отличный от людей, насколько мраморные развалины отличались от серого храма старой Церкви. Может, даже Бессмертные, хотя это уже были откровенные фантазии.
        Эти древние останки сада были любимым местом девушки. Давно, еще до того, как «Гордый» исчез на три года, почти пять лет назад, она была в храме Деи в последний раз. Потом что-то произошло, Ванесса так и не поняла, что именно. Помнила только, как Мартин на нее рассердился и выгнал из храма. Тогда Ванесса, будучи еще маленькой девочкой, сильно расстроилась. Обиделась на священника, на его монахов и весь серый храм, и ушла куда-то за него, подальше от деревни. Она долго бродила в зарослях, пока не решила заняться делом, чтобы отвлечься от грустных мыслей, и решила собрать полезных трав. Поиски завели ее еще глубже в заросли за храмом, где она совершенно случайно наткнулась на тропинку… Вернее, на заросшую травами крошечную просеку в кустах и деревьях. Любопытство взяло верх. И через сто шагов перед ней предстал сад, брошенный и заросший не одну сотню лет назад. Местами виднелись маленькие белые обелиски, мраморные пеньки, которые века назад были лавочками, полуразрушенные арки и редкие сохранившиеся. Были и колонны, только вот неясно было, что они поддерживали так давно. Свод постройки обвалился,
как и половина всех колонн, а те, что остались, больше напоминали изъеденные трухой стволы деревьев. Ванесса любила ходить между этими развалинами и мечтать, выдумывать, просто чтобы отвлечься от чего-нибудь тяжелого. В последнее время она редко здесь бывала, все чаще ходила к пристани, до которой ей было ближе. Но все-таки любимым местом девушки оставался мраморный сад, - так она его мысленно называла, - а именно небольшой балкончик в нем. Даже не балкон, а очень высокая площадка с двумя лестницами, ведущими к ней. В площадке не было абсолютно никакого практического смысла. Непонятно, зачем она была возведена, наверное, просто для того, чтобы человек мог зайти на нее и полюбоваться садом со стороны, чуть сверху. Или не человек, но кто-то другой. Тот, кто создал балкон с двумя лестницами по бокам специально для этой цели: чтобы сорок его собратьев могли взойти на площадку и просто любоваться садом.
        Ванесса и сейчас чувствовала особенную атмосферу этого места. Величественная, спокойная, нисколько не мрачная, красивая даже после стольких минувших веков, за которые сад разрушился почти полностью. Того, что осталось, хватило, чтобы однажды побывав здесь, девушка вернулась сюда вновь. Открывшаяся Ванессе чудесная картина могла бы радовать сердце, но не радовала.
        Когда она проснулась у себя дома, уставшая и полностью раздавленная после дневного сна, она увидела рядом Нила. Вот кому она могла бы рассказать все. Ей очень хотелось. Ванесса даже не сразу подумала, что он делает у нее дома. Даже не так - зачем пришел к ней? Почему сидел с ней все то время, что она плакала на кровати отца, почему был рядом, пока она спала, почему не ушел?
        «Из жалости». - Подумала Ванесса и ощутила, как горечь подступает к груди. И вместе с ней крошечная, но заметная искорка злости. - «Не нужна мне ничья жалость. Родители погибли… Что ж, значит, буду жить без них. Тяжело, но это так, умерших не вернуть. И Филипп мне тоже не нужен. Черт, я просто не хочу. Я осталась сиротой, ушла из дома, а он спросит у меня, что я решила. Да я просто не хочу, чтобы он вмешался в мою жизнь, не хочу, чтобы он подменил собой моего отца, подобрал меня с улицы, проявил свое чертово милосердие, предоставил кров, еду и теплую постель… Разумеется, в обмен на что-то, что осталось у сироточки. Никогда не пойду на такое унижение, пусть катится ко всем чертям».
        Какая-то часть Ванессы, не обремененная гордостью, говорила ей, что в ее ситуации ей лучше засунуть эту самую гордость куда подальше и быть благодарной за то, что у нее вообще будет дом, еда и постель. И ничего, если за это ей придется стать его служанкой, выполнять все, что он скажет. Даже самое извращенное. Ведь такая судьба обычно ждет девушек, оставшихся без родителей у дальних родственников или их знакомых. Или так, или голодная смерть нищенки. Или судьба куртизанки в борделе.
        Девушка смахнула выступившие на глазах слезы и подобрала под себя ноги, уперла подбородок в коленки, обхватив их руками. Ее положение отвратительное, и настроение тоже. Филипп придет и предложит Ванессе то, о чем она уже думала. Плохой вариант. Черт, как же она ненавидит этого лекаря! За то, что он согласился заботиться о ней, стал незваным опекуном, и за то, что он уже видел ее слабой, давшей слезам волю. Да какое у него есть право защищать ее!?
        - Не нужна мне защита. - Сказала Ванесса мраморному саду. - Я сама сильная.
        Слова прозвучали в темноте ночного сада на удивление тихо. Свой собственный голос показался девушке слабым и неубедительным. Ванесса почувствовала, что заплачет, если не произойдет что-то, что задавит в ней горечь. Потом что сама Ванесса ту горечь давить больше не могла, каждую минуту она перехватывала девушке дыхание, грозя задушить. И все-таки девушка старалась держать себя в руках, быть спокойной хотя бы внешне, доказывая себе, что она сильнее кошмарных перемен в ее жизни. Получалось плохо.
        «Ну, здесь ты не будешь сидеть вечно, верно? Ты ведь не Бессмертная. Придется либо согласиться с волей отца, либо… Либо что?»
        Только теперь Ванесса подумала о втором варианте. Что будет, если она этого не сделает? Ничего не будет. Совсем ничего. Она окажется на улице, без денег, без книг, без своих препаратов и алхимических машин, будет спать в грязи и просить милостыню у тех, кто вчера глядел на нее со страхом и уважением. Нет, не просить, воровать.
        От такой перспективы на глаза ей навернулись слезы, горькие и злые. Но она понемногу все же брала над собой верх. К травнице постепенно возвращалась милая ей сущность рассудочной Ванессы, чувства которой никогда не связывали ее острый ум мнимыми правилами, наоборот, составляли с разумом единое целое, направляя его силы в нужное русло. Сущность, которая куда-то делась после смерти отца, оставив ее одинокой и беспомощной. И эта рассудочная сущность, чувства которой порой как будто диктовались разумом, не скупилась на резкие слова.
        «Может, хватит уже плакать и жалеть себя!?» - Прикрикнула она на себя. - «Решай проблему, придумай уже что-нибудь!»
        А может, ей вернуться домой?
        - Ну уж нет. Назад я точно не вернусь. Пусть этот дом сгорает дотла. Вместе с памятью, вместе с кроватью, на которой он умер… Вместе с…
        Книгами, которые были ей так дороги. И той, которую она писала сама.
        - Черт. - Шепнула она темноте. Как будто действительно называла кого-то рогатого, затаившегося в темноте и сейчас наблюдавшего за ней.
        «Так, значит, к Филиппу? Но я не хочу, чтобы он подменил мне отца! Видеть не хочу его заботу. Не хочу быть сироткой, которой больше некуда идти, у которой больше ничего не осталось, кроме гордости. Которой от безысходности приходится соглашаться на милость незнакомых людей».
        А кто ты иначе?
        Эта мысль возникла в ее голове спонтанно, и тут же за ней пришла вспышка гнева. Ванесса сжала кулаки так, что чуть не проткнула ногтями кожу на ладонях, губы плотно сомкнулись, еле заметно задрожали. Потом она крепко зажмурилась и уткнулась лицом в подобранные колени, чувствуя, как ткань, касавшаяся век, становится мокрой. Пришло осознание того, что это правда, и правда эта только подтвердилась ее собственным гневом. Доказательство того, что так оно и есть. Она - сирота, которой больше некуда идти, и у которой ничего нет, кроме гордости. Конечно, у нее остался дом ее отца, но она туда не вернется. Ни за что не вернется после того, что там произошло. Днем Ванесса проснулась и покинула свой дом со страхом, быстрее ветра убегая от еще живого видения. Рот, наполненный кровью, как кубок - вином, стеклянные глаза отца, рука Филиппа в перчатке, медленно отпускающая разрыв вены на шее.
        Нет, ни за что и никогда. И на родину тоже, по той же самой причине.
        А Нил?
        «Нет. Ты представляешь, на что это похоже? У тебя только что умер отец, и ты тут же признаешься ему в любви, живешь с ним». - Но эта была не главная причина. Чуть собравшись, понимая, что она должна сказать это хотя бы самой себе, она подумала четко и ясно. - «Сейчас у меня не хватит сил, чтобы признаться в этом. Слишком многое произошло, слишком быстро все вокруг стало горьким и грустным. Мне сейчас не до любовных признаний. Они ведь выйдут такими же горькими, как и все вокруг. Не до Нила мне сейчас, если подумать, мне не до кого дела нет, кроме себя… Особенно сейчас».
        Где-то вдалеке раздался шорох. Ванесса повернула голову резко, так что ее волосы, увлекаемые движением, пролетели по воздуху. Нужно собрать в хвост, подумала она, иначе могут завестись блохи или вши. Может, крестьяне спокойно относятся к сотням кровососущих насекомых в их волосах, но она - нет.
        - Может, птица. Или какой мелкий ночной хищник. - Ответила шепотом Ванесса на свой же вопрос, кто там шуршал в зарослях. Описание «мелкий ночной хищник» напомнило ей ежика. Она невольно улыбнулась сквозь слезы, вспомнив, как пыталась ловить ежиков, чтобы принести одного домой и оставить в качестве домашнего любимца. И как отец отчитывал ее с улыбкой во взгляде. Странно, но воспоминания об отце больше не причиняли ей сильной боли, осталась только слабая. И грусть. Грусть была очень сильной, казалось, это она болезненно стучала у нее в груди вместо сердца, заставляла кровь замирать между ударами, делала жизнь почти невыносимой.
        Раздался громкий сухой треск. Как будто кто-то наступил на камень, а тот раскололся под сапогом. Звук донесся со стороны правой лестницы.
        Тут Ванессе уже стало не по себе. Найти это место точно не мог никто из людей, никто из крестьян никогда не заходил за храм. Они ведь считали, что святость храма удерживает всю окрестную нечисть как крепостные стены, и за храмом ее целые полчища. Никто из крестьян не пойдет по тропе, даже если найдет ее. Вдруг это кто-то из той самой нечисти? Эта мысль, которая вызвала бы у спокойной Ванессы только смех, не казалась испуганной Ванессе такой уж нереальной. Даже очень реальной. Настолько, что на лестнице уже можно было различить отдельные шаги.
        Прежде чем Ванесса успела подумать про окружавшую храм нечисть, прежних жителей сада и всех Бессмертных, из темноты показалась фигура. Черная, бесформенная, медленно плывущая в ночи, подобно тени. Существо уже стояло на последней ступени лестницы, лишенное определенных очертаний тела, сгорбленное, глядящее прямо на нее. Она видела белое, лишенное рта и носа лицо существа с двумя абсолютно круглыми, горящими диким огнем глазами. Испугаться она не успела. Разве что совсем чуть-чуть.
        - Ванесса! - Раздался знакомый голос.
        - Ф-филипп?
        - Как видите. - Ответила фигура сердитым тоном. Кажется сердитым. В нем было куда больше облегчения, чем злости.
        - Что вы здесь делаете?
        Фигура вышла из тени деревьев, укрывавших лестницу, на светлый мрамор, под лучи месяца. Только тогда Ванесса полностью убедилась в том, что перед ней лекарь. А для Филиппа, видимо, темнота вовсе не была серьезным неудобством.
        - Я вас ищу, вот что я делаю! И это я у вас должен спрашивать, что вы тут делаете. В совершенно разрушенном месте, древнем, как кости мира, сидите на подозрительном балконе, на бортике, на краю пятиметровой пропасти. Слезайте немедленно!
        - Искали, нашли. Довольны? - Холодно ответила девушка. Она всеми силами старалась, чтобы в ее голосе не прозвучала обида. За то, что он первым ее нашел, застал врасплох в момент, когда не надо было. И за то, что он говорил с ней тоном родителя, уличившего в шалости серьезно набедокурившего ребенка.
        Филипп подошел ближе. Ванесса разглядела на нем отдельные прихваченные из зарослей листочки, кое-где плащ был поцарапан ветками, местами испачкан.
        - Нет. Слезайте.
        Ванесса слезла, недовольно выдохнув. Она облокотилась о толстый бортик, на котором сидела без малейших опасений сорваться, вызывающе и презрительно посмотрела на лекаря, нарочито гордо и по-кошачьи выгнув ноющую спину, стараясь подловить его на том, на чем попадаются все мужчины. Попытка спровоцировать его и получить обоснованный повод для ненависти не удалась. Филипп на нее даже не посмотрел, хоть он и стоял к ней почти вплотную. И Ванесса как-то сразу поняла, что дело вовсе не в затаенной обиде или злобе, а в гораздо более человечных чувствах. Одного взгляда на лекаря ей хватило, чтобы это увидеть, понять, что он хочет сказать о многом, но не позволяет себе этого.
        Он тоже оперся руками о бортик и глядел на ночной сад, в его внешнем виде не было ни малейших признаков раздражения, злости, нездорового напряжения и других признаков близкой ссоры. Казалось, он искал Ванессу и это место не для того, чтобы устроить ей взбучку, а чтобы отдохнуть, расслабиться после пережитых дневных кошмаров. Даже его дыхания не было слышно.
        Еще с минуту лекарь молча стоял рядом, так что Ванесса успела привыкнуть к его молчанию. Поэтому она чуть вздрогнула, когда раздался его голос.
        - Почему ты сбежала?
        Девушка еле заметно поморщилась. Видимо, в ее голосе все же промелькнула тень обиды, и довольно заметная. Больше всего ей хотелось дальше так стоять, смотреть на сад и делать вид, что Филиппа рядом нет. И она стояла и делала такой вид, стараясь обращать на него как можно меньше внимания. Тем не менее, Ванесса ему ответила:
        - Ничего не случилось. Все в порядке.
        - Врешь.
        - Да, вру. - Признала она без колебаний. Ответила так же спокойно, как Филипп сказал «врешь». - Потому что не хочу об этом с вами говорить. И не буду, если у вас нет с собой клещей и раскаленных иголок.
        - Мы с Нилом искали тебя целый день. - Говорил он почти укоризненно. С невероятной усталостью в голосе. - Из-за твоей выходки у парня будет разрыв сердца в тридцать два года.
        - Да плевать мне на него. - Ответила она внешне спокойно, с легкой тенью брезгливости в голосе. Однако внутри у Ванессы все сжалось и ей захотелось закричать: «Неправда!» Разумеется, она не закричала.
        - Ну, допустим. Зачем ты тогда убежала из дома?
        - А сам-то как думаешь? Может, потому, что там этим днем умер мой отец, последний дорогой мне человек? Умер почти у меня на руках, и я ничего не смогла с этим сделать… Я убежала от смерти, которая теперь в моем доме, и еще от тебя подальше. Чтобы ты не пришел и не… Не начал…
        Филипп долгое время просто стоял рядом, молчал. Смотрел на мраморный сад, ожидая, пока Ванесса успокоит свой дрожащий голос. Надобности завершать фразу не было, он и так все понял. Только что она подтвердила его опасения. Наконец, Филипп услышал, как ее дыхание снова стало ровным, и решился.
        - Солт назначил меня твоим опекуном в случае своей смерти. Твой отец просил тебя только подумать об этом.
        - Знаю.
        - Ты знаешь, что я приму тебя в любой момент, как только ты скажешь. И если ты откажешься и предпочтешь жить одной, я пойму. Выбор всегда за тобой. У тебя все-таки есть дом, свои аппараты, книги, свое хозяйство, работа. К тому же, ты вполне самодостаточна. Три года жила одна, пока отец был на войне по другую сторону моря. Я просто хочу узнать, не нужна ли тебе помощь в чем-то… Все-таки после такой утраты тяжело быть одной.
        - Ты мне не нужен. Правда. Все в порядке.
        - Понимаю. Но, в любом случае… Если вдруг пожар… Ты знаешь. Мне только сегодня выдали дом далеко от поселения, в котором тебе найдется отдельная комната.
        - То есть? - Ванесса удивленно повернула голову. - Кто выдал дом?
        - Мартин выдал. Дом лесоруба, который скончался несколько лет назад.
        - И каким образом священник выдал алхимику дом? - Она недоверчиво прищурилась.
        - Вот.
        Филипп вытащил из внутреннего кармана плаща свернутый пергамент и протянул Ванессе. Та не сразу решилась его принять и развернуть. Он увидела стройные ряды литер и подпись внизу.
        - Высочайшим указом повелеваю… Предоставить все требуемые удобства и защиту… Что это?
        - Королевская милость. Вот подпись короля снизу.
        - Откуда она у вас? Отец говорил, ее король выдает только особенно доверенным лицам.
        - У меня были два часа, лист пергамента и чернила.
        - Вы… Подделали королевскую грамоту?
        - Увы. У меня есть настоящая, но монарх запретил мне ее брать с собой. Сказал, что уж там она мне точно не понадобится, и нечего возить такие документы в деревню на другой конец мира.
        - Но зачем? Это же преступление против Короны, измена! Ради чего?
        - Я пообещал вашему отцу, что с его дочерью ничего не случится. Так что и ради него, и ради вас. Вы же знаете, Церковь не любит алхимиков. А единственный человек, который мог предоставить нам с вами законную и реальную защиту, был ваш покойный отец.
        - Защиту? То есть?..
        - Вы - моя подопечная. Формально. И моя «липовая» защита распространяется на вас. На деле вы свободны, как ветер, и также под моей защитой, а значит, под защитой короля.
        - Ясно… Вот, значит, как.
        - Да. Я просто хотел сказать, что если что-то нужно будет, то я всегда помогу. В конце концов, и поклялся вашему отцу. Теперь это моя обязанность. И если вдруг решите воспользоваться мной, спросите у любого окрестного мальчишки дорогу к дому лесоруба-убийцы…
        - Подожди. - Сказала Ванесса, видя, что Филипп собирается уходить. Что-то заставило ее бросить это слово. Теперь, когда Филипп ей все объяснил, ей многое стало ясно.
        - Что?
        - Тогда, на похоронах, вы сказали, что отец был для вас другом. Это правда?
        - Правда. Мы поссорились одиннадцать лет назад, а до того еще десять были лучшими друзьями.
        - Могу я узнать, почему так произошло?
        Филипп сначала смотрел на нее, потом тяжело вздохнул и посмотрел вниз, на мраморный сад. Свет отражался в стеклах его маски, и они казались двумя маленькими лунами.
        - Мне не очень приятно об этом говорить. Это так важно для вас?
        - Да, важно.
        - Не хотите быть подопечной незнакомца? Даже формально? - Ванесса кивнула. Хорошо, что он понимает, в чем дело, подумала она. - Ладно. Расскажу, как все произошло. Вам известно, какую политику вела ваша мать? Известно, что она всю жизнь положила, чтобы для простых людей Десилона жизнь стала легче?
        - Да, я помню это. Она всегда заботилась о народе больше, чем о себе.
        Филипп вгляделся в лицо Ванессы и увидел, что в нем больше нет враждебности. Только задумчивость и обида на весь несправедливый мир. Печаль.
        - Признаюсь, один мой хороший приятель, который был очень близок к церковному правлению, предупредил меня о готовящемся мятеже. Он не хотел, чтобы я погиб во время него во дворце, и сказал мне это только для того, чтобы я убрался подальше. Разумеется, он не сказал мне прямо, что вот-вот начнется восстание. Это были туманные намеки, наполовину неясные, однако достаточно точные, чтобы я смог их понять. И вот, когда мне стало известно о том, что готовится бунт, я первым делом пошел докладывать королю, вашей матери и ее мужу. Она мне не поверила, сказала, что народ не может так вероломно предать ее, даже если их поведет взбунтовавшаяся Церковь. Я ответил, что пора бы спуститься с небес на землю и посмотреть фактам в глаза. Сказал, что темны, злых и жестоких людей, то есть чернь, Церкви обдурить не составит труда. А ведь ваша мать всегда верила в лучшие стороны человеческой натуры… Она сильно расстроилась, очень сильно. Солт говорил, что мои слова ничем не обоснованы, что я просто треплюсь, как старая кухарка… Не помню, что я ему ответил, что-то резкое, но тем не менее правдивое. И то, что его сильно
задело. В общем, он меня ударил. Так ударил, что очнулся я не сразу. Хм… Еще раз я пытался сказать ему и королю, но Солт не захотел меня слушать. Он все еще злился. Безумно злился. Король тоже счел мои опасения неоправданными, сказал, что я стал параноиком и вижу в случайных словах угрозы… А через две недели поднялось восстание. Потом Солт спасал вас. Потом скрывался с вами на берегу. Потом стал капитаном на торгово-военном судне… Мы с ним очень редко пересекались. И каждый раз я боялся заговорить об этом, ведь его жена погибла, а вам, его дочери, приходится жить на Зеленом берегу. Наши отношения стали насквозь официальными.
        - Так вот о чем он говорил перед смертью… Тогда, когда говорил про ненависть и то, что хотел бы быть вашим другом.
        - Именно. - Сказал он и отвернулся к груде мрамора в саду. Несколько секунд он был неподвижен, как глиняная статуя, пытался взять в узду свои чувства, которые захлестнули его после короткого пересказа. И не смог. Его перчатка глухо скребнула ногтями по мрамору. - Черт, теперь и у меня на душе скребут кошки. Всколыхнул все горе, которое только стало оседать.
        «Конечно, остаться сиротой и иди в дом к незнакомцу - идея хуже не придумаешь. И не хочется зависеть от кого-нибудь. Только вот… Он теперь не кажется тебе незнакомцем, верно? Филипп знал тебя, когда ты была маленькой, твою мать, отца. Знал твоих родителей, и ты тоже его помнишь, смутно, но ведь тебе тогда было семь лет. Он поклялся твоему отцу, что будет защищать тебя, и еще говорил, что это теперь его обязанность… - Тут внутри Ванессы что-то подпрыгнуло, испугавшись догадки. - Он ведь мог сказать это специально, потому что видит, что я не терплю своей слабости. Хочет преподать это в таком свете, чтобы я клюнула…
        Эй, может, хватит видеть везде врагов?
        Он сказал так, потому что видит, какая ты на самом деле, видит тебя настоящую. Видит, что ты чертовски гордая, что ты у себя на уме и вообще не хочешь от кого-то зависеть. И, несмотря на это, он пытается тебе помочь, чтобы ты не шлялась по улице, как нищая. Кто бы сделал такое, зная о твоем характере? Никто. Никому ты такая не нужна. А он старается. Он ведь уже догадался, что ты не вернешься в тот дом, где умер отец.
        Тогда, может, стоит посмотреть на него не как на человека, которого с тобой не связывают кровные узы? И не как на близкого друга семьи. А как на кого? Как на лекаря?»
        Ванесса вздрогнула. Стило ей вновь подумать о Филиппе не как о человеке, который готов взять безропотную сироту-служанку под свое крыло, а как о лекаре, алхимике, как внутри нее снова всколыхнулось горе. Они ведь вместе лечили ее отца. Черт, а она так верила, что у них получится, что отец выздоровеет и все вернется на круги своя.
        Да, ей было горько. Так горько, что грудь казалась ей одним сплошным ожогом, глубоким, доходящим не до кости - до души. Но было кое-что, смягчавшее боль. Немного. То, что взяло ее сознание под контроль и заставило Ванессу перестать горевать и подумать о своем будущем. Это была та самая ее часть, смирившаяся со смертью Солта, когда его положили в кровать под полкой с книгами.
        - Скажите, Филипп, почему мой отец умер? Почему болезнь не поддалась?
        - Так часто бывает. Как человек стремится выжить за счет смерти болезни, так болезнь стремится выжить за счет смерти человека. Может, мы смогли бы его спасти, если бы начали лечение раньше.
        - Насколько раньше? - Спросила девушка и внутренне замерла. Ей одновременно очень хотелось услышать ответ и не хотелось слышать его вовсе.
        - Как только появились первые симптомы.
        - И не было никаких шансов начать лечение раньше?
        - Мы и так пошли через шторм, чтобы выиграть пару дней. Мы сделали все, что могли, Ванесса. И как бы это ни было грустно, мертвых не вернуть. Память о нем навсегда останется с нами, но его срок в этом мире закончился. А наш еще нет.
        - Я в первый раз столкнулась с чем-то серьезным. До этого болезни были безобидными или почти безобидными. Такого - никогда. Если бы не ваши старания, он бы и не проснулся перед смертью…
        Ванесса оборвала себя на полуслове, но не потому, что сказала лишнего. Алхимик все еще казался ей кем-то не таким, кого ей хотелось бы видеть каждый день в своем доме. Но она была почти полностью уверена, что это пройдет. Его откровенность и клятва перед ее отцом, то, что он нашел ее и прояснил все, что до этого было скрыто как в густом речном тумане, подделанная королевская милость - все это говорило о том, что лекарь сам хочет обезопасить ее. Ванесса снова посмотрела на Филиппа не как на возможного опекуна и не ка на человека с характером и личными стремлениями. Она посмотрела на него как на учителя. Невольно, неосознанно промелькнула мысль о том, что Филипп мог бы многому ее научить.
        Молчание затянулось, и Филипп решил воспользоваться моментом.
        - Вам здесь нравится?
        - Да. Очень необычное место. Прекрасное место.
        - Вы сами его нашли?
        - Случайно. Прекрасно, правда?
        - Прекрасно. Мне оно тоже нравится.
        - Правда?
        Филипп посмотрел на девушку и случайно столкнулся с ней взглядом. Впервые за весь их разговор. Думал, что не выдержит и отведет глаза в сторону сразу же, но не отвел. Он увидел, как это место благотворно влияет на Ванессу, заметил, как при разговоре о мраморном саде ее лицо делается мягче, приятнее, как его трогает слабая улыбка, а взгляд делается теплее. Откуда-то изнутри, от сердца, в нем поднялась волна тепла. Лекарь все же заставил себя прекратить любоваться ею и отвел взгляд на мраморные развалины.
        «Если это чувствовал Солт при каждом взгляде на свою дочь, - подумал Филипп, - то тогда я понимаю, как тяжело ему было провести три года на войне, как он без нее тосковал. И каким счастьем для них обоих был визит «Гордого» на Зеленый берег».
        - Правда. Оно древнее, как мир, но здесь не ощущается течение времени. Здесь как будто застыла молодость минувших веков, хоть мрамор уже наполовину зеленый от трещин и мха. Древнее место, но вечно молодое.
        - Вы говорите так, как если бы много путешествовали всю жизнь.
        - Не то, чтобы очень. И все же я был во многих местах. Некоторые заставляют сердце сладко замирать, другие страшнее самых ужасных кошмаров. Был и в местах, созданных людьми и ими же позабытыми, столь же древних, как и это. Но в них чувствовалось, что те места уже давно мертвы. А это - нет. Мне кажется, что его создавали не люди, этого места как будто коснулись Бессмертные.
        «Он так часто повторяет мои мысли… Как будто видит то, что происходит в моей голове» - Отметила она мимолетно. И эта мысль ее не испугала, не насторожила, а чуть-чуть обрадовала.
        - Ванесса, последний вопрос.
        - Задавайте. И оставьте потом меня одну. Здесь со мной ничего не случится.
        - Вы вернетесь домой?
        «Какой именно дом он имеет в виду?» - Спросила себя девушка и поняла, что это неважно. Ответ все равно один.
        - Нет.
        - Хорошо. Тогда подумайте над моими совами.
        - Обязательно.
        «Она больше меня не ненавидит» - Подумал алхимик, спускаясь по лестнице балкона.
        «Я больше его не ненавижу» - Сказала себе Ванесса, когда осталась одна. - «Я не прониклась к нему глубоким доверием, не люблю его даже как друга, и он все еще кажется мне чем-то диковинным, но я больше его не ненавижу. Он ведь постарается дать мне все, чтобы было и доверие, и любовь, и чтобы мы привыкли друг к другу. Черт, нет, буду честна хотя бы с собой… Я все-таки уже считаю его за того, кому можно верить на слово. После всех этих откровений и разговоров о наболевшем невозможно не сблизиться».
        «Этот человек совершил тяжелейшее преступление против Короны… Как ты думаешь, Ванесса Аретин, пошел бы он на такое только ради твоего отца? Он делает это и ради тебя тоже». - Сказала ей другая Ванесса внутри нее, всегда расчетливая и прагматичная.
        «Но нельзя же, чтобы он столько сил пускал только на меня. Чтобы я была жива и здорова только его стараниями, его риском… Где это видано? Я должна буду отблагодарить его, как только смогу. Игнорировать факт предоставленной помощи и отвечать хулой на добро - это слишком низко. Тем более для нас с тобой».
        «Разумеется, отблагодаришь, благородная кровь никогда не отвечает хулой на добро. А пока что горе, злость, смерть отца, гордость, нежелание быть сиротинкой у незнакомца… Твоя голова еще недостаточно распухла от тяжелых раздумий, подруга? Ты уже приняла решение?»
        - Еще нет… Но я на пути к тому, чтобы принять его.
        VIII
        После безумный поисков по всему поселению и разговора с лекарем кто угодно валился бы с ног от усталости. Нил не был исключением. Он заснул почти тут же, как только лег на кровать. Пусть в его голове роились тревожные мысли о Ванессе, он ни разу не подумал, что этой ночью он точно не уснет. Кроме того, он не сомневался, что Ванесса найдется и с ней все будет хорошо. По крайней мере, Нил заставил себя в это поверить, силясь отогнать тревогу и угрызения совести. Больше всего юношу удручал даже не факт его промаха, а то, что он послушался Филиппа и пошел домой вместо того, чтобы искать ее всю ночь вместе с лекарем.
        Усталость и наступившая ночь оказалась сильнее всех мыслей и переживаний дня. Нил был уверен, что проспит до восхода солнца.
        Он уснул и проснулся поздней ночью. Опять. Раннее утро еще не наступило, об этом говорил ярко светящий с неба месяц и абсолютная чернота на востоке без малейших признаков солнечного света. Второй день подряд он просыпался ночью. Его отец спал. Были мысли о том, чтобы взять ту одну книгу, которую он не отдал Ванессе, и почитать ее при свете свечи. Даже лунного света вполне бы хватило, и на этот раз Нил не боялся разбудить светом отца: болезнь суставов отступила, и немолодой траппер спал крепко. Однако читать ему совершенно не хотелось. Желание отбивало волнение за Ванессу. И еще сильнее убивали это желание укоры совести. Все-таки не нужно было ему слушаться Филиппа…
        Нил перевернулся на правый бок, еще какое-то время просто пытался заснуть, потом понял, что не сможет из-за переизбытка чувств, и встал с кровати. Он надел ту же одежду, что и вчера, только теперь маленькая книга с поэмами лежала не в его кармане, а в кровати под подушкой.
        Слова Филиппа, которые юноша услышал вчерашним вечером, утвердили в Ниле то, что он собирался сделать грядущим утром. Ванесса исчезла, по-настоящему исчезла. Еще вчера, по пути домой Нил снова заглянул в дом девушки. Дверь так же была открыта, а в доме - пусто, если не считать предметов мебели. Ванесса не пришла домой на ночь, он был в этом уверен. И теперь Нил шел к дому Ванессы только с одной целью: дождаться ее возвращения у дверей ее же дома, чтобы спросить, что не так, помочь, если его помощь потребуется. И просто для того, чтобы своими глазами увидеть, что она в порядке.
        Как и думал юноша, калитка была так же распахнута настежь. Так всегда случалось, когда Ванесса не закрывала ее на крючок изнутри, петли стояли косо, из-за чего дверка постоянно норовила раскрыться. Входная дверь тоже не была заперта. Юноша только попробовал ее открыть, и, убедившись, что все по-старому, сел на крыльцо с навесом, на одну из ступеней. Сорвал высокую желтую травинку и принялся крутить ее в руках, дожидаясь рассвета.
        Удивительно, но время шло быстро. Та энергия, которая так быстро наполнила Нила за четыре часа сна, казалось, переливалась через край, била струей, заставляла время идти быстрее. По крайней мере, оно не тянулось мучительно медленно. Может, потому, что юноша был на нервах.
        Почему-то Нилу казалось, что с приближением рассвета небо на востоке должно постепенно светлеть, хоть он и сам уже не раз видел, как абсолютно черное небо на горизонте становится слепяще-оранжевым за секунды. И теперь он ждал, когда вдалеке появится светлое марево, про которое он читал в одном из рыцарских романов. Он дождался, только это марево было коротким и не длилось дольше, чем полминуты, начиная с незначительного осветления горизонта и до появления солнца. И горизонт не был виден из-за множества домов и деревьев, и Нилу приходилось гадать по отсветам на небе, которое было только частично видно из-за крыш и крон деревьев. Темнота на востоке отступала стремительно быстро, как будто его освещал стремительно разгорающийся костер, облитый смолой, так что смотреть было не на что. Ночь превратилась в день за какую-то минуту.
        Прошло еще много времени, глубокая ночь превратилась в раннее утро, а раннее утро - в позднее, прежде чем со стороны калитки раздались шаги. Нил оторвал взгляд от земли, на которой пытался начертать никому не известные знаки жесткой травинкой. Он увидел знакомую фигуру и одежду, понял, что Ванесса идет не спеша, смотрит в основном себе под ноги и потому не видит его. Нил поднялся с крыльца ее дома и почти побежал ей навстречу.
        - Ванесса! - Крикнул он на бегу. Девушка оторвала глаза от земли и быстро нашла его взглядом. Нил успел заметить, как ее мрачное и задумчивое лицо осветилось радостью, смешанной с неуверенностью и удивлением. Эта эмоция показалась Нилу просто великолепной.
        Юноша не смог сдержать чувств и обнял ее. Они стояли посреди алхимического сада. После короткой заминки Ванесса ответила на его объятия. На секунду волосы девушки упали Нилу на лицо, и он невольно ощутил их запах.
        - Нил. - Сказала она радостно и негромко.
        - Все в порядке?
        - Да, насколько все может быть в порядке в моей ситуации. - Ответила Ванесса и мягко вышла из объятий юноши.
        Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла короткой и натянутой. Нил заметил, что ее голос звучит негромко, почти устало. Только Ванесса не казалась усталой, наоборот, она выглядела посвежевшей по сравнению с той Ванессой, которую он видел вчерашним днем, залитую слезами. Но было в ее поведении кое-что, чего Нил не понимал. Она никогда не говорила так тихо и нетвердо. Если бы он услышал ее в первый раз в своей жизни, он бы подумал, что в этом нет ничего необычного, что таким и должен был быть голос молодой, несколько скромной девушки. Однако, зная Ванессу, Нил так не думал. По сравнению с той холодной и непоколебимой уверенностью, что всегда была в ее голосе, это спокойствие казалось мяуканьем промокшего и продрогшего от холода котенка.
        - А что Филипп? Он нашел тебя?
        - Нашел, не переживай. У нас состоялся разговор.
        - Разговор? Что за разговор?
        - Друг о друге. - Она загадочно улыбнулась, на этот раз не натянуто. - И о тебе он тоже говорил. О том, как вы с ним бегали по всей деревне и искали меня. Еще о том, как ты за меня волновался и до, и после того, как я пропала.
        - Ну, про беготню он верно подметил… - Ответил Нил, явно смущенный. Ему все-таки было приятно это услышать, хоть он и корил себя, и вместе с тем юноша лихорадочно искал возможность сменить тему.
        - Просто хотела сказать спасибо за заботу. - Сказала он прежде, чем юноша успел что-то придумать. - И извиниться за то, что сбежала и поставила тебя на уши. Мне тогда правда нужно было побыть одной, подумать о своем будущем и о себе. Иначе было нельзя.
        - Понимаю…
        Ванесса все так же стояла напротив Нила, руки привычно были сложены на груди, не крестом, как это часто бывает, а друг на друге. Прямого взгляда она избегала, постоянно глядя то ему за плечо, то в землю. Внутри Нила вновь вспыхнул огонек подозрения.
        - Так, значит, Филипп нашел тебя? А почему не привел обратно домой?
        - Я попросила его оставить меня одну. Не волнуйся, я была в безопасном месте.
        - В храме?
        - Да, в храме. - Кивнула Ванесса и поняла, что для нее эти слова не ложь. - Мне нужно было обдумать кое-что.
        - Обдумать? Ты имеешь в виду жизнь без?..
        - Да, без отца. Мое будущее, заглянуть в себя, понять заново, чего я хочу от этой жизни.
        - Но вот же оно. - Нил оглянулся на дом Ванессы, указав на него взглядом. - Дом, который построил для тебя твой отец. - Он снова повернулся к Ванессе и почти тут же заметил что-то за ее плечом. Непривычное движение дверцы, покачивающейся на ветру. - Ты опять забыла закрыть калитку. Что-то ты часто стала забывать это в последнее время.
        - Не за чем ее больше закрывать, Нил. Я здесь больше не живу.
        - Что?? Почему?
        - С этого дня я живу с Филиппом.
        - С ним!?
        - С ним. Он мой опекун, если ты забыл. Ты ведь забыл, верно? Он ведь наверняка тебе об этом говорил.
        - Нет… А, да, теперь вспомнил. Он говорил об этом, но тогда я думал о другом. И я все равно не понимаю. Он же незнакомец…
        - Не говори так. - В ее голосе прорезалась былая решительность, но слабая, как искра от костра, готовая угаснуть при любом дуновении ветра. - Ты ведь сам слышал тогда, на похоронах моего отца. Филипп был его другом. Я с ним говорила этой ночью, и он многое прояснил. О чем-то ему не хотелось говорить, но ты ведь меня знаешь, я из кого хочешь правду вытяну. Да, он действительно многое прояснил. Филипп - не чужак, не незнакомец, а близкий друг моего отца, которому можно верить.
        - Откуда ты знаешь, что все, что он говорил - правда? Вдруг он просто красиво вешал тебе угрей на уши, а ты поверила?
        - Ты все еще не веришь ему, так? Считаешь его каким-то гнусным мерзавцем. И при этом ты руководствуешься только своим предчувствием и теми глупостями, которые ты выхватил из романов. Не отнекивайся, я сама так думала до недавнего времени втайне от всех. Как только я не называла Филиппа, как не проклинала. Оказалось, что я была неправа… Знаешь, ты можешь быть о человеке самого ужасного мнения, но когда он раскроет перед тобой душу, покажет все свои самые больные душевные раны и самые дорогие переживания, словом, подставит свое самое уязвимо место, ты разом перестанешь считать его своим врагом. Необязательно полюбишь, но ненавидеть перестанешь. Люди, которые идут на такие исповеди, либо глупы, либо не ждут от тебя удара по самым больным местам в ответ на откровенность, верят в твою честность и благородство, они заслуживают хотя бы доверия. Филиппа глупым не назовешь. Один разговор, Нил, все изменил.
        - Я не отнекиваюсь, я просто не знаю… Не то, чтобы я считаю его мерзавцем, он все-таки столько сделал для того, чтобы помочь твоему отцу, но сама подумай. Он слишком необычный. Странный, слишком скрытный. Еще эта маска без причины. Ты никогда не думала, что он здесь забыл? И даже короли, когда посылают кого-то на великие дела, выбирают кого попроще. С нужными навыками и так, чтобы не мозолил глаза. Ну, сама подумай, он же не так просто отправился сюда?
        - По поручению короля.
        - Ну ладно. А почему он?
        - Он - лучший.
        - А, может, не только поэтому? Раз он лучший, вспомни, где столица, а где мы с тобой. Его бы стоило держать при дворе, раз он лучший, там свои болезни и напасти, он нужен там. Зеленый берег - это ведь не соседняя провинция. Это другой конец мира!
        Ванесса вспомнила свои же мысли. Ведь она тоже как-то подумала, что Филипп оказался на Зеленом берегу не только по воле короля. Болезнь. Он отказался рассказывать о ней, сказал, что это личное. А ведь болезнь должная быть чем-то большим, чем простым заболеванием, чтобы она стать «личной». Может, Нил прав, эта болезнь и есть та вторая причина, почему Филипп оказался на Зеленом берегу?
        Что-то мимолетно вспыхнуло в голове у Ванессы - простая догадка, от которой ей сначала сделалось как-то неловко перед собой, а потом вспомнились годы недоверия селян Зеленого берега и постоянные нападки со стороны Церкви. Может, он покинул дворец и отправился в плавание не только потому, что он лучший? Может, еще и потому, что там, в Десилоне, ему плюют под ноги, когда он проходит мимо?
        От этой мысли ей в одно мгновение стало мерзко на душе. И в ней вновь всколыхнулся огонек злости.
        - Послушай, Нил…
        Брови Ванессы чуть сблизились друг с другом и с линией глаз. В голосе вновь сверкнула уверенность, холодная и твердая, как сталь.
        - Погоди, я не считаю его мерзавцем, нет, - поспешно перебил ее Нил, - и уже не считаю, что ему нельзя доверять, в конце концов, он столько для тебя сделал. Я просто хочу сказать, что он что-то скрывает. От меня, от Мартина, от жителей, от тебя тоже. И я не знаю, что именно, никто не знает! И потому я волнуюсь. Вдруг это что-то… Плохое?
        - Мне приятна твоя забота, но если он что-то и скрывает, то вовсе не от хорошей жизни. - Отрезала Ванесса. Слова Нила обожгли, стоило ей вспомнить о мраморной коже лекаря. Они как будто задели ее личную проблему, а не алхимика. - Ты никогда не думал, что если человек упирается и не хочет признаваться, ему просто больно, или стыдно, или горько? Не обязательно, что он убил всю свою семью, как тот лесоруб, или одержим демонами, или пьет кровь по ночам. Он не обязан откровенничать с первым встречным. Если его и отправили на другой конец мира по королевскому приказу, значит, других таких же просто не нашли, он один способен справиться со своим заданием, и именно он первым проявил инициативу в этом вопросе, раз монарх отпустил такое сокровище на край света.
        - Да, наверное, ты права… - Нехотя согласился Нил. Он чувствовал, что ее слова гораздо более обоснованы, и все же его мысли не давали ему покоя. - Но все-таки, я не верю, что такие люди, как этот Филипп, появляются в таких местах и при таких обстоятельствах просто так. Неспроста это все.
        - Ты почти наверняка прав только в этом. Послушай, мой отец умер. Мне, конечно, жаль его, и себя тоже, мне безмерно жаль, что все так вышло, но давай перейдем на миг к практической стороне проблемы, как бы это кощунственно не звучало. К моему обучению. Кто будет привозить мне книги, по которым я буду учиться, кто лишний раз спросит, что я могу и чему научилась? Я не могу жить без этого, Нил! А тут - лучший друг Солта, ученый, алхимик, лекарь становится моим опекуном… Скажи, ты веришь в судьбу?
        - Верю. Только вот судьба - это не всегда хорошо.
        - Согласна, но большего я бы и не осмелилась просить. - «Нет, конечно, нет. Еще как бы осмелилась, только вот большего никто бы не дал, потому что некому». - Да лучшего у меня и нет. Выбирать-то не из чего.
        - Ладно, раз так…
        Нил решил, что глупо продолжать этот спор. Ведь Ванесса умная девушка, и не ему учить ее жизни. Если она сочтет нужным, она примет его слова во внимание. Нил поспешил сменить тему.
        - Ты сюда по привычке вернулась?
        - Забрать вещи. - Ванесса, видимо, тоже была рада смене темы разговора, однако Нил заметил, как напрягись ее спина и плечи, а руки крепче сжали локти. - Одежду, книги, немного еды, свечи, словом, все, что успею. К чему-то я просто привязалась, а что-то… Просто нужно взять. Не хочу жить за счет друга моего отца, да и в его дом с пустыми руками я не пойду. Я не нахлебница какая-то.
        - Разумеется. Ну, удачи тебе, что ли?
        - Да, большой-большой удачи мне.
        Нил не успел сделать и шага к незапертой калитке, не успел пройти мимо Ванессы, как ее рука взяла его рукав. Не грубо, скорее настойчиво.
        - Нет, постой.
        Она остановила юношу скорее властным тоном, чем своей рукой. Однако в ее голосе была такая нотка… Как будто бы она забыла что-то очень важное и спохватилась в последний момент, боясь, что возможность ускользнет.
        - Ты мне не поможешь в сборе? Там немного, времени займет мало. Совсем немного. Если ты, конечно, не торопишься.
        - Да, конечно помогу.
        - Спасибо, Нил. Идем.
        Вдвоем они дошли до крыльца. Нил шел чуть сзади и видел, как напряжена Ванесса. Это было очень легко увидеть по спине и рукам девушки. У входа она остановилась, держа ключ в крепко сжатых пальцах.
        «Дверь открыта» - хотел сказать Нил, но не сказал, поняв, что это лишнее. Ванесса и так знает. Тут дело в чем-то другом. И после этой мысли он вспомнил оговорку своей подруги, которая больше не казалась ему простой оговоркой.
        - Ванесса, ты сказала «успею». Не «все, что смогу унести», а «все, что успею». Куда торопишься?
        - Подальше отсюда. - Ответила она резко. Нил не принял эту резкость близко к сердцу, потому что ясно почувствовал страх в ее голосе.
        - Это место так на тебя давит? После смерти?..
        - Да, и хватит об этом. - Ванесса распахнула курточку и положила ключ во внутренний карман. Ее движения были слишком уж резкими. - Не хочу ворошить прошлое.
        Ванесса схватилась за ручку решительно, потянула не сразу. Далеко не сразу. Ее свободная рука висела вдоль тела, а кисть то и дело сжималась в кулак и разжималась. Нил так и не понял, была ли у него осознанная мысль взять Ванессу за руку или это получилось спонтанно. Юноша помнил только одно: он не раздумывал и не сомневался, хоть и понимал, что Ванесса может кольнуть его острым языком в ответ. Или ударить. Однако когда Нил сжал ее ладонь своей, то не услышал в свой адрес колких замечаний, не увидел презрительного взгляда, и ее рука не сбросила его руку, не отвесила пощечину. Напротив, ее ладонь только крепче сжала его руку в немой благодарности. Нилу ничего больше не было нужно. Несколько секунд он еще стоял, дожидаясь решения подруги. Когда она заговорила, ее голос все еще чуть-чуть подрагивал, но звучал более уверенно:
        - Нил, если ты кому-нибудь скажешь, что я струхнула и побоялась войти в свой же дом… я на тебе отыграюсь. Не знаю, как, но тебе не понравится.
        - Не волнуйся, я никому не скажу.
        Дверь тихо-тихо скрипнула. Мышь под половицей пищит тише. Однако этот звук показался Ванессе настоящим адским скрежетом. Солнечный свет из дверного проема залил ее старый дом. Все было точно так же, как и в последний раз: не застеленная постель, на которой лежал ее отец, поваленные Ванессой флаконы с препаратами, открытая дверь лаборатории и засохшие крошки хлеба на столе. Только разлитый по полу препарат для предотвращения кровотечений высох и превратился в некрасивые пятна на полу. Нил, возможно, сам внушил это себе, но он почувствовал, какой в доме спокойный и одновременно мрачный воздух, как будто мертвый. Было необычайно тихо, так, что в ушах начинало звенеть. Так же тихо могло быть только в гробу.
        Пока Нил оглядывал дом, Ванесса быстро достала из-под буфета мешок, в каком обычно хранят и переносят капусту, репу и морковь. Простой мешок для овощей.
        - Вот. Сюда складывай еду из буфета. Можешь съесть чего-нибудь, если голоден, только не смей класть туда надкушенную еду.
        - Понял.
        - Одежду и книги я сама сложу. Препараты тоже.
        «Похоже, пользы от меня здесь никакой» - Невольно подумал Нил, открывая буфет. Мгновением позже он вдруг остановился с раскрытыми дверцами в руках, обернулся на Ванессу. Та на его глазах быстро сгребла с полки книги и принялась сортировать их, отделяя особо важные от тех, что можно было оставить.
        «Она ведь не за этим меня позвала. Она просто не хотела быть здесь одной» - Сказал себе юноша и принялся с удвоенным усердием собирать свежую провизию в мешок.
        Ванесса управилась незначительно быстрее его. Нужных книг оказалось не так много, они запросто умещались в одной руке. Одежду она побросала в один мешок с книгами, туда же отправились особо ценные и просто полезные препараты, всего штук шесть или семь флаконов, завернутых в ткани. Ее подгонял страх и нежелание оставаться в своем старом доме, и потому, хоть Нил и собирал свой мешочек усердно, в нем оказалось не так много еды, когда Ванесса поднесла свой узелок к двери.
        - Давай сюда. - Девушка приняла еду. Немного подумав, она вытащила из-под буфета лист ткани и наскоро скрутила из него петлю. Получившийся узелок она привязала к поясу сбоку.
        Только увидев, как Ванесса расслабилась, выйдя за калитку, Нил понял, как она была напряжена все то время. Они оба вышли на тропу и остановились перед самой калиткой за забором, покинув территорию дома. Девушка не смотрела на свой старый дом, только на калитку, тропу, мешок с вещами и Нила.
        - Дверь не будешь запирать? - Нарушил молчание юноша. - Не боишься, что там поселятся дикие животные или кто-то из людей?
        - Запах людей нескоро выветрится из дома, животные туда не забредут, ты сам это знаешь. В конце концов, кто из нас сын траппера? А люди шесть лет не селятся в домах, где недавно умерли покойники. Что же будет потом, мне все равно. Судьба этого дома перестала быть моей еще вчера. Хочешь, отдам ключ?
        - Нет, не нужно. - Нил сдержанно улыбнулся.
        - Я сказала что-то смешное? - Она чуть нахмурилась. Не деланно и не угрожающе, больше рефлекторно.
        - Вовсе нет. Просто здесь видно, что тебе легче.
        Мешок упал у ее ног на тропе. Ванесса шумно выдохнула, взгляд ушел в сторону деревьев, носок ее туфли пару раз стукнул по земле.
        - Что, так заметно?
        - Да.
        - И как я там струхнула - тоже?
        - Тоже.
        - Мог бы и соврать. - Усмехнулась Ванесса.
        - Тебе - никогда. Я не люблю врать, и ты постоянно ловишь меня на лжи, когда это случается.
        - Ты меньше красней и губы кусай, может, тогда не поймаю. Ну, ладно. - Сказала она примирительным, почти снисходительным тоном. - Ты опять меня выручил.
        - Прекрати, это был всего лишь дом. Я просто зашел внутрь с тобой.
        - И за это тебе спасибо. Не буду говорить, что без тебя бы я не зашла туда, потому что это неправда. Одна вещь оттуда была мне дороже спокойствия, которое все эти страхи нарушают. Но я сомневаюсь, что вышла бы оттуда без слез.
        - На тебя что, правда так это давит? Этот дом?
        - Для меня это не просто дом, Нил. Это место, где умер мой отец. Место моего разрыва с прошлой лучшей жизнью, в котором оборвалось счастье и поселилось зло. Он как… Обрубок, из которого сочится горе, оно пропитало все вокруг, как кровь из раны. Это место никогда не будет таким, как прежде, как когда отец был жив… Здесь так свежи воспоминания о том, как мы с Филиппом его лечили, как он умер. Ты как будто снова это все видишь, все предстает перед тобой так ярко, со всеми красками, ощущениями, чувствами. И это отвратительно. Мне нужен был кто-то, кто мог бы мне напоминать, что все это прошло, этого больше нет. Знаешь… Нет, просто прими мою благодарность и закончим на этом. Мне нужно идти.
        - Мне тоже. А ты… Ты тоже идешь к перекрестку?
        - Да, мне по пути. По дороге дойду быстрее, чем через лес.
        - Давай понесу. - Нил, не дожидаясь разрешения, взял мешок. Слишком резко.
        - Черт… Порвался.
        - Порвался? Нил, через эту дырку даже баранка не вывалится. Раз взял, бери и неси дальше.
        - Так точно, моя госпожа. - Отшутился Нил. Он заметил, что его подруга смутилась и отвела взгляд. - Эй?
        - Скоро ты попросишь меня посвятить тебя в рыцари и повязать тебе платок на шею. И тогда я заставлю называть меня только «моя госпожа», потому что ты сам на это нарвешься.
        - Ну уж…
        - Нил?
        - Что?
        - Пока нет ни меча, ни платка, а до конца леса еще далеко… Возьмешь свою госпожу за руку?
        На какую-то секунду Нил замешкался, но только на секунду. Ему показалось, что на щеках у Ванессы появился румянец, хотя это вполне могла быть игра света. Солнце уже было довольно высоко.
        «Черт, какая же я все-таки дура! Нашла способ попросить. По-другому скрыть свое смущение не могла?» - Мысленно упрекнула себя Ванесса, почувствовав эту заминку. И все-таки что-то ей подсказывало, что по-другому она бы спросить не смогла.
        - Конечно. Позвольте? - Нил то ли в притворном поклоне, то ли в настоящем протянул ей свою руку. Ванесса зарумянилась сильнее, почувствовав, что ей все-таки приятно такое обращение. А общество Нила - еще больше, в десять раз больше.
        Остаток пути до главной дороги они шли, переплетя руки, как ивовые стебли в плетеной корзинке. Переходя с тропинки на дорогу, где было людно, Ванесса подумала, что ей совершенно нечего стыдиться его общества. Да и с чего бы? Она не уберет свою руку, пока он не попросит или не уберет первым. Нил думал так же. Несколько любопытных взглядов не принесли приятных ощущений, и все же, несмотря на внутреннее напряжение Нила и Ванессы по пути к перекрестку, после того, как они разминулись, оба были рады, что прошли весь путь так, не отпуская рук друг друга. Юноша предложил ей донести мешок до дома, Ванесса отказалась, ответив, что к дому Филиппа она должна подойти сама. И еще добавила, что, может быть, скоро ему снова представиться возможность пройтись с ней, просто провести время, отвлечься от суеты и ежедневных дел, если время будет.
        - Конечно. - Сказал он с улыбкой на лице и с такой же улыбкой шел домой.
        Ванесса мысленно пела по пути к дому лесоруба. Конечно, прошло совсем немного времени после смерти ее отца, у нее должен быть недельный траур. И он будет, уже шел. Все же что-то подсказывало ей, что так и должно быть: и желание поскорее встретиться с Филипом и поговорить с ним насчет учебы, и желание встретиться еще раз с Нилом. Вполне естественно, что она пытается внести больше света в темные и горестные дни. Эта короткая прогулка уверила Ванессу в том, что все вернется на круги своя. Оставалось только пережить горе, принять все как есть и жить дальше. В успехе этого дела девушка не сомневалась. У нее уже был опыт.

* * *
        Скоро Ванесса пожалела о своем решении пойти до дома Филиппа одной. Во-первых, дырочка в мешке, в которую десять минут назад не пролезала и баранка, расползалась. Ванессе приходилось нести мешок обеими руками, как завернутого в пеленки ребенка. И второй неприятностью стало зрелище, увиденное ею на подходе к амбару.
        Главная площадь, как ее здесь называли, была главной только потому, что была центром поселения и имела при себе колодец. Колодцев в поселении было три - на маленькой «главной» площади, у храма и у амбара. Именно колодец у амбара и собирал вокруг себя больше всего людей, хоть и располагался на отшибе поселения - здесь выдавали привезенную провизию нуждающимся людям, живущие близ амбара женщины собирались у колодца ради сплетен и обсуждения домашних дел. Мужчины толковали о посеве, охоте, ремесленных делах и о бабах, а также о том, на кого из пьяниц следует поставить на водочном поединке: кто кого перепьет.
        На этот раз народ собрался очень упорядоченно. Настолько, что сразу стало ясно: произойдет недоброе. Колодец, ранее центр всей жизни в этом месте, остался позади небольшого столпотворения. Ванессе нужно было пройти мимо амбара в любом случае, и она прошла бы мимо, не задержавшись, если бы шла быстрее или дошла до колодца раньше. Тишина, которая повисла над столпотворением, была непривычной настолько, что вызывала интерес. Только изредка кто-то кому-то что-то говорил, и на полтона тише, чем обычно говорили в толпе. Однако совсем не странное поведение людей заставило ее невольно остановиться позади толпы.
        Тишина в людном месте, конечно, насторожила девушку, и Ванесса только прибавила шагу, чтобы пройти странное скопление крестьян быстрее. Тут и произошло второе неприятное происшествие. Ворота амбара с шумом распахнулись, в относительной тишине звук показался Ванессе грохотом, и она против воли повернула голову на звук. Происходящее показалось ей слишком странным. Тут раздались крики:
        - Стойте! Умоляю, я ничего не делал!
        Двое мужчин вели третьего, с голым по пояс торсом, завязанными за спиной руками. На обоих была легкая, местами недостающая до полной экипировка стража, собранная еще в прошлом году общими усилиями целой деревни, дубильщика кожи и еще десятка ремесленников. Тогда три девицы одна за другой утонули в реке, священник обвинил в том водяного и велел назначить вооруженную стражу, народное ополчение для подержания порядка - милицию. Все их сразу узнавали по оружию и одежде, Ванесса узнала и сейчас. А вот мужчину, которого они вели к позорному столбу, она помнила смутно. Вернее, вообще не помнила. Ее интересовало другое.
        «Позорный столб? И что, давно он у нас тут стоит, напротив амбара?» - Задалась вопросом девушка. Сначала ей жутко не хотелось этого делать, но природное любопытство взяло верх. На свой рост она никогда не жаловалась, и все же мужчины, стоящие впереди, были выше, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть. У основания столба земля была без травы и плотно утрамбована, виднелись свежие следы подметок. - «Нет, только сегодня вкопали. Может, вчера вечером. Это что же, ради него вкопали?».
        - Люди добрые, ну не виновен я, не виновен! Не душегуб я, не безбожник, не колдун! Не надо на столб! Люди-и-и! - Кричал голый по пояс мужчина. Он не пытался вырваться из рук стражи, не оказывал сопротивления. Лицо у мужчины было такое, как будто его мучили демоны, и на нем так отчетливо читался страх, что хотелось развернуться и убежать. Стражи более-менее спокойно подводили его к столбу, появившийся третий что-то мочил в ведре с водой и мял руками.
        - Плетью будут бить. - Раздался совсем рядом, у ее правого плеча, сухой мужской голос. - И поделом.
        - Поделом? - Переспросила Ванесса у обладателя того голоса. Это был среднего роста мужчина, с небольшим пивным брюшком, которое провисало из-под рогожной рубахи, редкими усиками на верхней губе и широким, круглым лицом. Лоб у крестьянина был низок, спина чуть скруглена от каждодневных работ на грядках и на поле, на ногах были плетеные лапти и штаны из той же рогожи. В жиденьких, но длинных, доходящих до мочек ушей волосах копошились вши, привычные для этого места и других уголков Десилона. - Почему это, что он такого сделал?
        - А, Ванесса! - Воскликнул крестьянин, взглянув на нее. - Простите, не приметил, загляделся я. А вы, сталбыть, тож на казнь пришли-то, а?
        - Нет, просто мимо проходила. - Она на время поставила мешок на землю. - А тут такая толпа и мужчина орет. Так за что его казнят? Забить плетью насмерть - слишком жестокая казнь, как по мне, для воровства и даже для убийства придумали обезглавливание или хотя бы четвертование.
        - Казнить? Ну, казнить-то казнят. Только не вусмерть.
        - Так это теперь называется, не-смертная казнь? - Спросила Ванесса с легкой издевкой в голосе. Но внутри у нее все сжалось от этого слова, а крестьянин издевки не заметил.
        - Ну, откедова ж я знаю. Хлестать его будут, говорю.
        - Не уходи от темы. За что?
        - За то, что ворожил, хер собачий, вот за что! И из-за его ворожбы девка соседская померла-то. Вот теперь его и будут хлестать, чтоб не смел больше ворожить. Скок там ударов плетьми-то, я не помню, толь пятнадцать, толь двадцать пять…
        - Ворожба? Это что еще за глупости?
        - Не верите? А как все было-то, хоть знаете?
        - Ну, и как же все было?
        - А вот как. Сталбыть, до того, как девка соседская померла-то, она этого ворожея поймала почти что за нос, на ворожбе, сталбыть. Сидит она вечером на крыльце, видит - идет, значицца, этот ворожей с пуком травы в руке. Ну, ей и интересно стало, куда этот, значицца, пошел с пуком травы на ночь глядя. Ну и пошла, погубила себя, бедненькая. А ей-то годков всего-то было, во.
        Последние слова крестьянин произнес жалостливым тоном, показав верхнюю фалангу мизинца, зажатую меж трех пальцев - большого, безымянного и среднего. Кто-то из толпы сочувственно посмотрел на мужика и отвернулся.
        - Что именно произошло, ты сказать можешь?
        - Могу, отчего нет. Ну, идет она, сталбыть, за ворожеем по следам, а тот ее к реке увел. Она за ним - шмыг, а как на реку вышла, ба! Ворожей ритувал проводит.
        - Что еще за ритуал?
        - В воду речную забрался и пуком своим терся! Песни свои не то выл, не то пел, плевался, как белены объелся. А девка-то что, смелая она. Посмотрела, посмотрела, на следующую ночь позвала других девок, ритувал, сталбыть, проводить. Только не к реке, как ворожей, а к пруду, что на краю болота. Девки все стоят, смотрят, а она одна в воду заходит. Тут как кто-то из трясины зарычит! Девки-то все побросали прям там и убежали.
        - А что с той, смелой?
        - Ну, так она в ту же ночь захворала. Люди говорят, ворожей ее заметил и бесов на нее натравил, хер собачий! Его-то сразу поймали, и заставляли снять бесов, и священник снимал, все без толку. Ну и померла девка, замучили ее черти. Теперь вот, хлестать будут. Все-таки, говорит, неумышленно он это, говорит, для своего оздоровления делал, потому только хлестать, а не вздернуть на суку. Не думал он, что кто-то еще с пуком в воду лезть будет. У девки-то не здоровье пришло, а легкие сгнили!
        - Дьявол. Привели бы ко мне, я бы вылечила пневмонию.
        - Не было никакой невмонинии. Это ворожба была, что есть, настоящая ворожба. И вообще, брешет он все. Как пить дать девку из зависти сгуби или со злости, что она ему не дала. Болезни вы, сталбыть, лечите, а как духов прогнать-то своей водой горькой сможете? Черти водки не боятся.
        Истошный крик осужденного «ворожея» не дал Ванессе гневно возразить. Растянутое на много секунд «Нет!» длилось от первого удара до второго, затем перешло в неразборчивый крик и мольбы о пощаде. Размоченный в воде кнут высекал на спине ворожея одну красную полосу за другой, мышцы мужчины и кожаные полосы, которыми он был привязан к столбу, были натянуты до предела. Ванессе казалось, что она слышит их скрип, и мышц, и кожи. Кнут беспощадно взмывал в воздух, изгибаясь дугой, и только кончик успевал щелкнуть по воздуху. Хлесткий удар по спине и истошные крики, кажется, раздавались раньше, чем опускалась рука палача. Глаза «ворожея» уже выпучились, как у задохнувшейся рыбы, лицо было искажено маской страха, унижения и боли. Нечеловеческой, почти убийственной боли. Истязаемый, как и Ванесса, слышал молву о королевских палачах, которые одним ударом кнута ломали преступнику хребет. Мысль о том, что его будет казнить не такой палач, а обычный деревенский забияка а кожухе, наверняка приносила какое-то облегчение во время короткого заключения в закрытом хлеву со свиньями. Больше не приносила. Вряд ли в
голове у «ворожея» остались хоть какие-то мысли уже после первого удара. По нему было видно, какими страданиями обернулась для него не-смертная казнь. Это были только три удара из пятнадцати. Может, из двадцати пяти.
        - Жуть, как орет-то. - Завороженно и со страхом пробормотал крестьянин, но не отвернулся. Потом улыбнулся, засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ванесса не сказала ни слова. Она только собралась развернуться и уйти прочь от позорного столба, подальше от амбара и толпы, когда почувствовала на своем предплечье чью-то крепкую руку в перчатке.
        - Пришли посмотреть на экзекуцию, государыня?
        Она обернулась и увидела Филиппа. Ему наверняка не составило труда подойти к девушке незаметно. За криками «ворожея» не было слышно своих мыслей, не то, что чужих шагов. Лекарь все так же был в плаще и перчатках, все в той же неизменной маске, его глаза смотрели из-за стекол с любопытством и легким недовольством, рука лежала на набалдашнике трости, все так же воткнутой за пояс. В какой-то момент девушке показалось, что Филипп материализовался за ее спиной, подобно какому-нибудь призраку. И она совсем не ожидала увидеть лекаря в таком месте, рядом с толпой зевак, собравшихся вокруг позорного столба.
        - Нет, вовсе нет… - Поспешила оправдаться Ванесса. В голову ей пришла мысль о том, как это выглядело со стороны. Так, как будто она действительно пришла поглазеть на не-смертную казнь.
        - Идемте. - Прервал ее объяснения Филипп. - Поговорим подальше отсюда. В тишине.
        Не дожидаясь согласия, он взял с земли ее мешок и дал знак идти за ним. Ванесса с радостью подчинилась. Алхимик шел прочь от сборища, девушка - следом. Краем глаза он наблюдал за ней, чтобы убедиться, что она не отстает. А чаще всего и не краем. Ванесса это замечала, шла рядом и чуть позади, старалась не ускорить шаг и не покинуть мерзкое место раньше Филиппа. Все же раздававшиеся сзади крики и свист плети заставили ее обернуться. Мужчину хлестали еще сильнее, а тот крестьянин, с которым она разговаривала, стоял, раззявив рот, и наблюдал за сценой. Эту картину Ванесса запомнила особо четко и надолго: черный провал рта крестьянина, полусгнившие зубы, как будто надутые воском губы и какие-то остекленевшие от страха и восторга глаза.
        Ванесса не выдержала и побежала. Она бежала, пока не стихли крики со стороны амбара. То ли истекли те пятнадцать или двадцать пять ударов плетьми, что назначили провинившемуся «ворожею», то ли казнимый устал и перестал кричать, и теперь висел без сознания, как тряпичная кукла, покорно выдерживая все удары. Либо девушка действительно пробежала так много и так быстро, что крики стихли раньше, чем закончились назначенные удары. Ванесса остановилась у тонкого дерева и схватилась за него рукой. Усталость так и валила ее с ног, и Ванесса вспомнила, что с утра ничегошеньки не ела. А мысли о еде, хотя бы о баранке, быстро и плавно перетекли к мешку и к Филиппу, который остался где-то там, позади.
        «Дьявол, ну и зачем я побежала? Шла бы себе спокойно. Кто знает, как Филипп на это отреагирует?» - подумала она, но как-то отстраненно. Ванесса понимала, что поступила правильно, по крайней мере, по отношению к себе. Эти крики и мольбы и пощаде можно было бы перетерпеть, зациклившись на одной своей мысли, если бы Ванесса не видела начала экзекуции: как стража выволакивает за руки «ворожея», как палач размачивает плеть в ведре с водой. А понимание того, что горе-купальщика хлещут ни за что, вообще делало эти звуки невыносимыми. Именно понимание того, что за ее спиной истязают невинного, подстегнуло ее ноги и заставило Ванессу пуститься бегом.
        Еле переводя дыхание, чувствуя, как она устала после ночи и утра без еды, девушка прислонилась спиной к дереву. Под деревьями, там, где слышалось пение пестрых птиц, раздавался хруст веток и шелест листьев, ей стало немного спокойнее. Это было место на самом конце дороги, где стояло несколько заброшенных развалившихся хат, и где довольно долго не жили люди. О невинно наказанном она старалась не думать, только изредка говорила себе, что ничего не смогла бы сделать, и что теперь бесполезно думать о нем. Он оправится через несколько дней, скорее всего, придет к ней в ее новый дом на травами и препаратами. И это помогало.
        «Надеюсь, - подумала Ванесса, - у Филиппа дома есть алхимические аппараты, потому что бегать за ними в бывший дом я не буду. Или все же…»
        Додумать, будет ли она бегать за аппаратами, Ванесса не успела. После этой мысли она увидела идущего к ней Филиппа. С ее мешком в руке.
        «Он не бросил мою поклажу и не побежал за мной, пытаясь остановить. Ему что, все равно? Нет, нет, вряд ли. Видимо, понял, в чем дело, и что это не стоит большого беспокойства. И серьезного разговора тоже не стоит. Он мог бы побежать и с поклажей, но не побежал. Не удивлюсь, если он хотел, чтобы я перевела дух наедине с собой. Филипп ведь уже как-то угадывал мои мысли».
        Ванесса подумала, что у такого человека наверняка есть с собой и алхимические аппараты. А мысль о том, что крики «ворожея» Филипп воспринял более спокойно и равнодушно, чем она, и вовсе не приходила ей в голову. На элементарном уровне она понимала, что человек, который еженедельно режет свежие трупы, пытаясь установить причину смерти, и который ходит по рассаднику чумы при каждом удобном случае, не убежит прочь от криков истязаемого. Может, у лекаря вовсе исчез страх перед смертью и болью.
        И все же, когда Филипп приблизился, Ванесса почувствовала легкий стыд и раздражение. Опять она дала слабину у него на глазах. Говорить об этом ей не хотелось, да и не пришлось. Она только дождалась, пока лекарь подойдет поближе, встала на ноги и пошла рядом. Спустя недолгое время алхимик заговорил первым, и первыми же словами снял с плеч Ванессы гору: то позорное, как ей казалось, бегство, которое неприятным грузом все же висело над ней.
        - Страшное все же зрелище, позорный столб. - Говорил он своим успокаивающим голосом. Теперь в нем чувствовалось участие. - И как вы только там оказались?
        - Я шла к вам, мимо амбара. А тут позорный столб, крики. Я только остановилась выяснить, за что так с ним, и тут это началось.
        - Не успели уйти до начала? Благородно.
        - Вы что, шутите?
        - Вовсе нет. В большинстве своем люди стараются подойти к месту казни пораньше и встать поближе. Знаете, в деревнях и городах, где больше ничего нет, есть два развлечения - трактир, или питейная, и публичная казнь. Или экзекуция, если угодно, но не будем о грустном. Вы шли мимо амбара к моему дому, с мешком на руках. Я так понял, вы приняли свое решение?
        - Да, приняла.
        - Отлично.
        Ванесса вновь шла следом за Филиппом, сзади и чуть сбоку. Уложенная стопами многих людей и колесами редких телег дорога перешла в узкую тропу, сильно заросшую, заброшенную, но пока еще не исчезнувшую. Через несколько минут уже ничто не напоминало о той экзекуции, которую они оба застали. Филипп какое-то время шел, погруженный в свои мысли, Ванесса шла рядом, думая обо всем сразу и часто поглядывая на лекаря.
        - Что ж, Ванесса, - ни с того ни с сего сказал алхимик чуть изменившимся голосом, - я понимаю, родного отца ничем не заменить, но я постараюсь быть лучшей заменой. Раз уж вы сделали этот выбор, с моей стороны будет разумно этот выбор претворить в жизнь. Тем более что я представляю, чего он вам стоил.
        - Немногого, на самом деле. Относительно немногого после той ночной беседы в саду. И спасибо, что согласились меня терпеть, по-настоящему, а не только из-за клятвы перед отцом. На самом деле, у меня несносный характер. Это заметно.
        - Ничуть. - Кивнул он, и следующие слова сами слетели у него с языка. - По крайней мере, до тех пор, пока кто-то из нас не откроет рот.
        Поняв, что он сказал, Филипп внутренне замер, даже слегка сбился с шага. Не больше, чем на миг, но сбился. Ты не должен был этого говорить, подумал Филипп. Ты мог бы позволить себе такую резкость когда угодно и по отношению к кому угодно: хоть к послам, хоть к герцогам, графам и виконтам, к самому королю, наконец. Но не к девушке, которая прошлым днем потеряла отца и осталась сиротой, не к своей подопечной, которую сам собрался беречь как зеницу ока. Характер Филиппа все же промелькнул в виде этой случайной резкости, которая не могла не закончиться плачевно.
        Реакция девушки стала для него полной неожиданностью, невидимой стеной, на которую лекарь налетел и остановился, как в землю вкопанный. Он слышал смех, приглушенный и мелодичный, видел, как Ванесса чуть отворачивается и прикрывает лот тыльной стороной ладони. Несколько мгновений Филипп не мог поверить в происходящее. Все самые разнообразные шаблоны, которые он подготовил, порвались к чертям с первой нотой этого смеха.
        - Это что, было так смешно? - Спросил Филипп после нескольких секунд недоумения.
        - Мне - да.
        - И совсем не оскорбительно для вас? - Теперь его тон стал спокойным и заинтересованным.
        - Нет. - Еще один короткий смешок сорвался с ее губ. - Просто очень верно подмечено.
        Филипп подумал, что ему с ней будет тяжело и легко одновременно. Тяжело, потому что ему придется выбросить в сточную канаву забвения то, что он нафантазировал: те шаблоны и возможные ситуации, которые он приготовил на основе множества дворцовых и не очень барышень, то, какую реакцию можно ожидать и чего употреблять в своей речи не стоит. А легко, потому что исчезли все его худшие опасения насчет излишней чувствительности Ванессы к замечаниям и острым комментариям.
        - Ну, хорошо. Раз вы смеетесь над собственными чертами характера, значит, фатального разлада у нас не будет. - Сказал Филипп не то самому себе, не то Ванессе. Мимолетно отметив слова «черты характера», которые он непроизвольно произнес. Он хотел произнести не их, но именно они оказались самыми точными.
        Почти весь путь после этого короткого разговора они шли молча. Заросшая дорожка уводила их все дальше от селения, изредка сворачивая перед деревьями толщиной в сажень. Через некоторое время дорожка все чаще стала выписывать кренделя между плотно стоящими гигантскими деревьями. На очередном повороте Ванессе вдруг стукнуло в голову спросить. И она спросила, не в чем себя не сдерживая:
        - Филипп, а у вас действительно есть для меня отдельная комната?
        Лекарь ожидал услышать подобный вопрос. В меньшей мере, но все же ждал его.
        - Есть. Вообще-то в доме есть одна большая комната и две небольшие. Одну я решил переоборудовать в лабораторию, а вторую выделить вам.
        Ванесса только кивнула в ответ. На языке у нее вертелось еще несколько вопросов, но девушка решила, что ей будет приятнее дойти до дома ее опекуна молча. И ему тоже. Полный ответ на эти вопросы можно было получить, даже не задавая их, увидев дом своими глазами.

* * *
        Когда-то, лет семь назад, три семьи отделились от поселения и построили свой хутор из трех домов в половине лиги от деревни Зеленый берег. Кто-то шутил, что если уж сейчас от поселения отделяются люди и строят свои хутора, то деревне недолго осталось быть деревней, и что будет непременно на берегу город под стать Сиэльстену. На худой конец, второй Маракат.
        Счастье всех трех семей длилось долгих три года, до первого пожара, который спалил два дома и убил мать с двумя детьми. Остался дом лесоруба, в котором ютились девять человек: трое мужчин, отцы семейств, две женщины и четыре ребенка, три мальчика и одна девочка. Через год кто-то увидел, как лесоруб бросается с камнем на шее в воду, и поспешил доложить священнику, а после - семье погибшего кормильца. В единственном доме он нашел восемь трупов, изрубленных серповидным десилонским топором, и надпись, набор коротких предложений, вырезанных гвоздем на столе:
        «Пурпурная красота огня.
        Черный, белый - мертвый. Красный - живой. Он был здесь и Он живой. Он забрал их и показал мне Красное Царство.
        Там свобода.
        Она томит меня. Я хочу туда.
        Но мы одна семья. Я не могу бросить их.
        Я заберу с собой всю свою семью».
        Семью лесоруба похоронили согласно всем ритуалам, очистили дом от возможных неупокоенных душ погибших. Еще года три дом стоял пустым, пока Филипп не добился разрешения поселиться в нем. Матросы уже перетащили в необжитые помещения большую часть необходимых вещей. Проявив инициативу, подмели пол, заделали разломанные окна диагональными досками с пробелами между ними, так, чтобы проникал свет и не проникал ветер. Дом выглядел лучше, чем когда его нашли моряки. Но даже сейчас было видно, что он заброшен и в нем давно никто не живет.
        Первое, что почувствовала Ванесса - это враждебность и пустота этого места. Казалось, она перешагнула начертанную на земле самим домом линию, которую никому нельзя было переходить, едва подойдя к низенькому частоколу. И причины были вполне понятны. Относительно рядом было болото, с которого тянуло сыростью. Земля тоже была сырой, а из-за обилия старых, уже мертвых и еще раскидистых, высоких, живых деревьев дом был погружен в полумрак. В тени было прохладно.
        - Это, конечно, не королевские палаты. - Повторил ее мысли Филипп, остановившись у порога и передавая девушке ее мешок с вещами. - Да и болото рядом. И темно здесь, как в погребе с окошком. Слава у него тоже сомнительная… И все же отдельная комната. Для вас и для алхимических аппаратов. А еще здесь тихо, не людно и никто не надоедает своим любопытством.
        В освободившихся руках Филиппа появился ключ. Чуть заедающий замок громко лязгнул нехитрым и потому долговечным механизмом, дверь поддалась. Петли после стараний матросов не проворачивались со скрипом и не осыпались ржавчиной. Внутри вид был гораздо более приятным. Главная комната сразу радовала глаз небольшим обеденным столом, стульями, кроватью, комодом и буфетом. И еще какой-то штуковиной под потолком, напоминающей длинный желобок с веревкой на нем. Еще один стол разместился в дальней части большой комнаты. На нем вполне мог бы поместиться человек, пока что на нем помещалась только кипа бумаг и пергаментных свитков. При взгляде на всю утварь становилось спокойнее, возникала мысль, что в доме все-таки кто-то живет, и она не могла не радовать. Ванесса не могла себе представить более унылого места, чем необжитый дом. Но она вошла не сразу. Не из-за скромности, а из-за ощущения, что дом обжит не до конца. Это чувствовалось. И это отталкивало. Ровно настолько, чтобы как минимум помяться на пороге перед тем, как войти внутрь помещений.
        - Да, понимаю, как он выглядит. - Филипп без труда перехватил недоверчивый взгляд Ванессы, блуждающий по углам и стенам большой комнаты. - Как деревянный фамильный склеп.
        - Нужно просто его обжить. Навести порядок, заполнить пустоту. - Взгляд Ванессы, оценивающий и немного мечтательный, скользил по внутренностям дома и возвращался к алхимику. Мешок со стуком и еле слышным треском ткани был поставлен на пол. - Добавить света из камина. Что-то сделать с мебелью…
        - Мебель уже перенесли.
        - Кто? Куда?
        - Матросы с корабля. Парни решили вам помочь с новым домом, по собственной инициативе. Прибрали дом, если вы заметили, доставили кое-какую мебель с корабля. Все в вашей комнате. Буфет и большой стол прямо из трюма «Гордого».
        Ванесса, не дослушав окончания фразы, приблизилась к одной из двух дверей, расположившихся в дальней стене. Видеть в доме простолюдина какие-либо двери, кроме входной, Ванесса не привыкла. И целых две двери, не ведущих на улицу, действительно казались чем-то необычным и роскошным.
        - Ваша правая. - Сказал алхимик, подходя к Ванессе ближе. Ей его подсказка не требовалась, она как-то почувствовала, какая дверь теперь будет принадлежать ей.
        Меньше всего девушка ожидала, что в этом доме ее переполнит детская радость. Однако так и случилось. Отдельная комната в деревенской халупе была не просто роскошью, она была невозможной вещью, если в доме жило больше одного человека. Даже бывший дом Ванессы, тот, который построил ее отец, был недосягаемой роскошью с двумя комнатами. С другой стороны, дом лесоруба не был простой деревенской халупой, он был как три деревенских домика, в котором когда-то жило три семьи на девять человек. И теперь от мысли, что у нее будет своя комната (своя!) Ванессу переполнила детская радость. Ей вспомнился дворец, комната ее матери, в которой они обе жили, и поняла, что радуется этой комнатушке больше, чем личным хоромам. Которых, впрочем, у нее никогда не было.
        Подчинившись восторгу, девушка открыла дверь. Комнатушка оказалась не такой уж комнатушкой. В ней свободно помещалась кровать и стол со стулом, небольшой платяной шкафчик и оставалось еще свободное место для маневров и передвижения от одного к другому. Над кроватью была полка, а над столом, у дальней стены - окно, через которое пробивался сумрачный свет.
        Немного поколебавшись, Ванесса приблизилась к столу. Она сразу заметила на нем какой-то продолговатый предмет, стоящий вертикально. Трутница, за которой оказался маленький подсвечник с ручкой и со свечой в нем. Раздался шорох, вылетели искры, и через мгновение комнату осветил неровный свет огонька.
        - Спасибо, Филипп. - Сказала она после второго, самого сильного впечатления. - Честно сказать, я не рассчитывала на это.
        - В самом деле? Комната совсем небольшая. Уютная в прямом смысле слова, места хватило только на стол и кровать.
        Девушка поставила подсвечник на стол и отошла к входу в комнатку, к Филиппу. Ее взгляд радостно изучал глазами все доступное и видимое.
        - Ну, мне нравится. - Она снова улыбнулась, коротко и тихо посмялась. - Всегда хотела свою комнату. Просто свой уголок, действительно свой, который не придется делить. Где будет уютно и только для меня.
        Еще несколько мгновения она стояла молча, потом быстро шагнула к Филиппу и обняла его прежде, чем он успел среагировать.
        «Нужно же когда-то начинать строить доверительные отношения. Он мой опекун, в конце концов» - подумала Ванесса машинально, почти как оправдание своим действиям. Она ведь сделала это необдуманно, ее переполняла радость, благодарность, и поступок шел от сердца. А на Филиппа в одно мгновение нахлынул целый шквал отцовских чувств, из-за которых он смутился. Ванесса держала его в объятиях всего несколько секунд, а когда отпустила, Филипп еще столько же смотрел на нее, не отрываясь. Девушка немного смутилась и отвела взгляд, посмеиваясь.
        - Не думал, что вы обрадуетесь такой простой вещи, как эта комната. Тем более, настолько сильно.
        - Я же говорила, что всегда хотела свою комнату. Еще с детства. Одно из тех желаний, которые я постоянно загадывала на Красную Луну и Белтейн. Второе, чего я больше всего хотела на свете.
        - Отлично. Тогда… - Филипп посмотрел на мешок Ванессы. - Я пока оставлю вас? Для ознакомления с обстановкой, так сказать.
        - О, нет. - Ванесса легко отмахнулась. - Мне, конечно, не терпится, но ведь моя комната - не весь дом. В главной комнате тоже нужно много всего сделать. Филипп, скажите, у вас есть для меня работа по обустройству дома?
        - Вообще-то нет. Единственная работа на сегодня - собрать алхимические аппараты. А для этого мне сначала нужно распаковать детали. Разберитесь со своей комнатой, вещами, книгами и препаратами, что там звенело у вас в мешке. Через час я жду вас в соседней комнате.
        Лекарь вышел и закрыл за собой дверь. Внутри у него что-то дрожало, скорее приятно, чем беспокойно. Ему было хорошо оттого, что Ванесса не сторонится его, радостно, потому что она сама радовалась из-за этой комнатки. Алхимик Филипп Эстер вошел во вторую такую же комнатку и подумал, что скорбь по погибшему другу уже не так сильно давит на него. Ванесса, дочь Солта, вызвала в нем отцовские чувства, и скоро забота о девушке и постоянная занятость вместе со временем унесут эту горечь прочь, останется только светлое и немного грустное воспоминание. Воспоминание… Занятость…
        Не забывай о цели, подумал Филипп. Не забывай, зачем ты здесь. Лекарство от чумы может чуть-чуть подождать. И окружающие его проблемы, в частности Церковь, его не побеспокоят. Самое время подумать об излечении своей болезни.
        А Ванесса? Он ведь должен будет уделять ей время, много времени. И его попытки вылечить свою болезнь не останутся незамеченными. Будут вопросы, от которых не так-то просто получится уйти. Филиппу они не нужны. Эта болезнь, эта мраморная кожа, как же она на него давит!
        Душу Лекнуиру за лекарство. За препарат, который вернет ему нормальную жизнь. Вернет жизнь и отнимет надобность пить эту пахнущую железом дрянь.
        Хотя Ванесса… Она должна будет понять. И алхимик раскрыл бы правду в любой момент, если бы правда не была горькой и жестокой, если бы не была обоюдоострым заточенным лезвием без рукояти и крестовины. Если бы дело было только в болезни. И потому Филипп решил, что обязательно все расскажет своей подопечной, к которой уже привязался, как только созреют обстоятельства. Как только созреет сам Филипп. Иначе он рискует перерезать этим лезвием ту нить доверия, что протянулась между ними вчера и укрепилась сегодня. А раз так…
        То стоит приступить к излечению своей болезни. Главной, личной цели визита алхимика в это Бессмертными забытое место. Только аккуратно, без лишнего внимания отдавая этому делу свое свободное время. А пока что ему придется выпить еще один флакон на ночь…
        …Дверь закрылась, и Ванесса осталась в своей комнате одна. Чувствуя легкую и приятную дрожь в руках, она раскрыла платяной шкаф, развязала мешок и принялась за работу.

* * *
        Ближе к обеденным часам началась сборка аппаратов. Конструкции казались сложными только для незнающих людей, на деле каждая служила строго определенной цели и была лишь немногим сложнее пареной репы. Аппараты для дистилляции, холодного отжима, фильтрации и последовательного разделения вещества на элементы. Единственное, чего требовала сборка - это аккуратность и обходительность. Большинство колб, трубок и сосудов были стеклянными, редко - глиняными. Спешки и применения грубой физической силы процесс не терпел, как излишней неуклюжести. Филипп, которого никто не смог бы в ней упрекнуть, только с интересом наблюдал, как Ванесса быстро собирает свою часть конструкции. Так, как будто она тренировала сборку и разборку аппарата, когда ей нечего было делать.
        Комната с аппаратами была точной копией комнаты Ванессы, за исключением предметов мебели. Из нее в комнатке был только стул, который был занят ретортой и разными мелкими приспособлениями: трубками, краниками, прокладками из кожи, ножками для колб, кольцами для штативов и самими штативами.
        Собирая участок за участком уже второго аппарата, Ванесса думала, о чем бы ей спросить Филиппа. Ей хотелось как-то завязать разговор, но вместе с тем в голову ей ничего не лезло. Перед глазами девушки предстала картина бутылки с горлышком, заткнутым гигантской пробкой, диаметр которой был в десятки раз больше диаметра горлышка.
        С ее губ невольно сорвалась усмешка. Да, именно так она себя и чувствовала: как будто кто-то перекрыл клапан в потоке идей и мыслей. Или забил его какой-то ерундой, как та пробка.
        - Чему смеетесь? - Спросил у нее Филипп.
        - Да так, своим мыслям. Вспомнила вот…
        И она действительно вспомнила.
        - Вспомнила, как мы шли к «Гордому» от моего бывшего дома. Я тогда еще не сразу поняла, как вести себя, и по привычке продолжала хамить. Сейчас я, кажется, перестала… Но вот у вас, Филипп, язык тоже как розга в храмовой школе.
        - Согласен, характер у меня далеко не шелковый. Десятилетия работы с трупами, больными и колбами оставляют свой отпечаток. Например, черный юмор. Когда я проходил стажировку в университете, у очередного жителя, умершего от чрезмерного пьянства, в одеждах нашли подкову, приносящую удачу. И кто-то пошутил про то, что она слетела, когда покойник отбрасывал копыта. Мне и сейчас она не кажется особо смешной, но тогда показалась просто ужасной. Как позже выяснилось, это профессиональная черта всех опытных лекарей, которые за свою жизнь насмотрелись… Всякого. Да и до начала моего обучения характер у меня был не самый приятный.
        - И при этом вы соблюдаете этикет. В этом что, есть логика?
        - В этом есть один положительный момент: им можно завуалировать что угодно. И грубость тоже, хотя я не привык ее скрывать. Да, даже грубость. Человека всегда есть за что ударить обухом по голове, знаете ли. Вопрос в том, нужно ли это делать? Надо знать, что стоит говорить, а чего не стоит в конкретный момент, в конкретной ситуации. Это приходит с опытом. Но не все следуют таким простым правилам.
        - Вы про этикет или про свои личные принципы?
        - Про этикет. За двадцать лет он так изменился… Дама легонько улыбается тебе и помахивает веером, и непонятно, то ли желает твоей скорейшей смерти от тифа, то ли, извините, пытается затащить в постель. Везде подтексты и игры разума. А собрание или бал так и вовсе сплошная головоломка для настоящих гениев. Каждый безостановочно любезничает и каждый чего-то хочет, лебезит или требует, кто-то ненавидит другого, кто-то хочет кого-то. И никто ничего не говорит прямо. Исключение - те, кто ничего не боится или кто уже пьян, что, в общем-то, одно и то же. Кому-то все откровенно скучно, кроме столика с алкоголем и яствами, и я их понимаю. Во времена вашей юности многое было по-другому, Ванесса. Тогда я с большим удовольствием ходил на приемы.
        - Честно говоря, я толком не помню ничего из моей жизни во дворце, когда я была младше семи лет. И обсудить с вами эти вещи я не смогу.
        - Но хоть что-то вы должны помнить.
        - Попытка переворота. Толпы черни. Смерть моей матери и всех, кто был рядом. До этого - ничего. После - корабль, море, потом Зеленый берег.
        Повисла долгая тишина. Ванесса не знала, о чем думает Филипп: корит себя и ищет ли способ обернуть неприятный момент в благоприятный. Или молчит, понимая, что лишних слов не надо, и ждет, пока повисшая в воздухе тяжесть сама выйдет в открытое окно. Ванесса первой прервала неловкое молчание:
        - Конечно, это не самый приятный эпизод в моей жизни. На самом деле, самый неприятный и страшный. Но первые семь лет моей жизни, прожитые во дворце, были самыми радостными. Если бы вы рассказали мне о том, что было до и после моего рождения, я бы была вам очень признательна.
        - Небольшой экскурс в новейшую историю? Скучаете по дому или просто хотите знать судьбу своей родины?
        - Я скучаю только по жизни, какой она была до бунта, по дому, который помню. Не по своей родине и уж тем более не по тем, кто этот бунт устроил. И да, мне бы хотелось знать, что происходило в то время.
        Лекарь недолго думал, с чего ему начать.
        - Вы ведь имеете в виду судьбу престола и государства? Вы хотите знать, кто правит, что происходило, какая ситуация в стране, иными словами, все то, что знали бы, останьтесь вы при дворе.
        - Да, наверное. Ну, уж точно не быт простых крестьян и то, как отразились на их жизни мелкие реформы.
        - Ну хорошо… Думаю, не стоит начинать краткий экскурс с событий вековой давности, однако небольшая интерлюдия, проясняющая дальнейшие события, необходима.
        Я думаю, вам известна Беатрис де Арно. Она была правящей королевой, взошла на престол двадцать пять лет назад. Причиной тому послужила смерть ее мужа, у которого не было ни наследников, ни братьев, ни сестер с ближайшими родственниками. Редкость. Его род прервался, и вдовствующая королева правила недолго. Двадцать один год назад обстановка в Десилоне еще была спокойной, не было очевидных претендентов на власть, никто не грыз друг другу глотки в борьбе за престол. Не происходило никаких изменений, Беатрис де Арно тоже не спешила с выбором мужа, не собиралась отдавать единоличную власть жениху. Можно сказать, те восемь лет в Десилоне были временем застоя. Государство не развивалось и не деградировало, в основном за счет неумелой политики королевы, оно просто существовало.
        Многое изменилось к концу этих восьми лет. Можно сказать, произошла перемена эпох. Семнадцать лет назад королева отреклась от престола, поговаривают, ее заставили это сделать, хотя никто точно до сих пор не знает. Королева умерла через несколько дней после отречения. Возможно, и это не случайность. На смену Беатрис де Арно пришел Гвемар Забытый. Конечно, тогда он еще не был Забытым, так его окрестили люди. О нем сейчас действительно почти не вспоминают, хотя есть за что. Он вывел государство из застоя, разогнал правящую элиту, вернее, тех, кого заподозрил в саботаже и коррупции. Инвестировал деньги из казны в мануфактуры, рудники, каменоломни и школы, университет и больницы получали лучшие кадры и оборудование. Так Гвемар планировал, но до логического и практического конца не довел, на деле вышло по-другому.
        Да, совсем по-другому. Гвемар не мог не знать, что Десилон еще не готов к крупным экономическим и политическим реформам, материальное положение страны не позволяло крупные инвестиции в отрасли, не приносящие дохода. А он решил себе позволить и зачерпнул из казны поглубже и побольше. Его реформы и смелые амбиции разбудили спящий улей. Аристократия и правящая элита, чьи доходы резко упали, выразили свое недовольство, угрожали отказом в финансовой и политической поддержке. Важно помнить, в то время монарх не имел абсолютной власти, он был привязан к желаниям правящих на отдельных территориях наместников и князей. Он только связывал княжества, делая их сильнее, de facto без них король был всего лишь человеком, сидевшим на красивом стуле.
        - Простите, а что вы сказали?.. De facto?
        - «По факту». Сорвалось. Это латинский, один из древних забытых языков. Его наряду с некоторыми другими преподают в Университете Сиэльстена на закрытом… Кхм. Факультете. Там многие только на нем и говорят, упражняясь в предмете, что-то вроде профессиональной привычки. Но это не важно. Важно то, что слишком велика была сила отдельных князей, и слишком сильно они влияли на политическую обстановку.
        И потому ему пришлось свернуть свои амбиции. Из намеченных планов осуществилась лишь жалкая горстка, которая скорее выглядела насмешкой над всеми перспективными направлениями могучего государства. Семь лет царствовал Гвемар, и элита потрудилась сделать его правление максимально пассивным. Началась вторая эпоха застоя, во время которой Гвемар стал Забытым. Она была лишь немногим лучше раздробленного государства.
        И вот десять лет назад произошел Церковный бунт. Казалось бы, зачем он был нужен, ведь в государстве и так был застой, никто не пытался ущемить власть Церкви. Ответ: пытались, и не кто иной, как правящая элита. Доходы государства от торговли и мануфактур шли в казну, однако, каждый князь - надсмотрщик своей земли. Каждый из них теснил государственные предприятия и мануфактуры, заменяя их своими, частными. На государственные караваны стали нападать наемные бандиты, на производствах все чаще случались несчастные случаи с непоправимыми убытками. Князья теснили государство и короля в частности, как могли, желая наказать его за излишнюю самоуверенность и утвердить свою власть. Каждый тянул из казны все больший кусок, якобы, по праву ему причитающийся. В конце концов, от казны осталась жалкая горбушка. Как у нас говорят, тысяча жаждущих осушили море. Но никто не принимал во внимание Церковь. Князья щемили и ее, государственный институт, который когда-то давно имел и власть, и влияние. Церковь терпела огромные убытки и теряла остатки власти, неразумные князья не рассматривали религию даже как способ
успокоить растущее недовольство крестьян, они наживали свое богатство, как могли, жирели и не смотрели в окно, не видели свет тысячи факелов. Если бы кому-то из них пришло в голову выделить небольшой кусок своих доходов Церкви и дать ей успокоить люд, переворота можно было бы избежать. Но этого не случилось. Разумеется, люд во всем винил короля как единственного правителя Десилона. Церковь воспользовалась этим и устроила попытку переворота.
        С этого момента, Ванесса, начинаются события, которые вы не могли увидеть, так как были на другом конце света. Дворец обороняла армия. Почти полностью распущенная и запущенная, простите за каламбур. Недостаток финансирования и кадров привел ее в негодность. Попытка переворота увенчалась успехом. Король и вся правящая знать, жившая во дворце, были убиты, правительство пало. Церковь пришла к власти, но остатки армии, верной Короне, покинули свои гарнизоны и скрылись в лесах на севере и на востоке. А те толпы, которые переворот вершили, рассеялись быстрее утреннего тумана. На практике престол остался голым, без наследника и без защиты. Стоит ли говорить, что Церковь не смогла ни удержать, ни укрепить свою власть. Нет, ушедшие в леса гарнизоны не контратаковали, они были наголову разбиты еще прошлым днем, у них не было централизованного командования. Власть захватил самый расторопный, вероломный и жадный из князей-наместников, введя свои войска в столицу и перебив церковников во дворце и храмах. Пострадали и жители города. Страшная была резня… Но вовсе не она вызвала недовольства у других князей. Они
тут же обозлились на своего расторопного собрата, и тут же нашлись те, кто был менее расторопен, однако более силен в военном плане. Столица перешла в руки другого князя. Потом в руки третьего… Обострились ранее незначительные междоусобные конфликты. Когда-то спокойные обсуждения того, кто должен был занять трон после Гвемара, переросли в войну за трон. Каждый пытался взять мечом и огнем города другого князя и столицу Десилона, который к тому моменту уже не был государством в привычном смысле. Началась анархия, голод, болезни, трупы встречались чаще, чем что-нибудь съедобное.
        В каждом княжестве все производство, все мануфактуры и кузницы работали на войну, на деньги из своей казны каждый самозваный владыка Десилона нанимал солдат из армий других близлежащих стран. Появилось народное ополчение, в каждом княжестве - свое. Кое-где - даже добровольное, многие шли в наемники ради наживы. Без шаек бандитов тоже не обошлось. Параллельно с этим начались массовые погромы, грабежи, саботажи и пожары на стратегических производствах. Можно назвать это гражданской войной всех против всех с интервенцией со стороны восточных и западных стран. На деле очень быстро выстроилась схема: было ясно, кто с кем заключил союз и кто с кем ведет войну. Но именно гражданскую войну это напоминало больше всего. Десилон пришел в упадок и был на грани катастрофы. Спасение пришло оттуда, откуда его никто не ожидал.
        Те знатные семьи и роды, что были не у государственных дел до бунта, в один момент стали самыми знатными и влиятельными. По вполне понятным причинам: предыдущие были уничтожены Церковью, и они остались последними из тех, что каким-то образом имели в родстве бывших правителей страны. Однако их неожиданная первостепенность и значимость была лишь формальной, никто всерьез не расценивал дальних и нищих родственников прошлых монархов как угрозу и претендентов на власть. И тогда, два с половиной года спустя после начала всеобщей анархии, появился Болеслав Дьявол. Брат Гвемара Забытого, ранее считавшийся убитым. Он повел за собой остатки Королевской армии, которая быстро признала его законным правителем. Его поддержали несколько князей, прозревших от творившегося вокруг них кошмара, теперь самых мирных и разумных сторонников единого государства с сильной централизованной властью. И множество простых людей, но в основном - семьи, которые раньше были не у дел. Болеслав пообещал им власть после успешного проведения контрреволюции, и, заручившись их поддержкой и кое-какими деньгами, начал вторую революцию.
Решающую роль в военном плане сыграли князья и Королевская армия. И, разумеется, стратегия Болеслава. Он ударил в первую очередь по слабозащищенным районам, рядом с которыми не было вражеских войск, и в которых что-то осталось после многочисленных рейдов иных войск: леса, мануфактуры, люди, хлеба и скот. Постепенно армия становилась больше, в нее добровольно шли крестьяне, уставшие от войны и лютой ненавистью ненавидевших воюющих князей. Прогнали наемников и незаконных наместников со своих территорий, через недолгое время вошли в стратегически важные города. За прошедшие полгода Болеслав Дьявол пережил семь покушений, одно из которых дало ему прозвище «Щитобород». Убийца попытался перерезать горло королю, но клинок, как говорят свидетели, сломался о его бороду, и король придушил убийцу прямо там. На тот момент больше половины государства находилось под полным контролем своего правителя, если не считать княжеств на востоке. И в тот момент оказалось, что оставшиеся недружественные княжества неспособны обороняться в случае наступления сил Болеслава.
        Почти все их производство оказалось разрушено, люди устали от войны и сами устраивали бунты в поддержку Болеслава, казна опустела. Сражаться ради больших денег и власти не было ни сил, ни денег, ни желания. Совершился своеобразный обмен любезностями: князья присягнули в верности новому правителю и лояльности к нему, тот в свою очередь оставил непослушных князей у власти. Чисто формальной власти, которая давала деньги, пиры и прочие развлечения тем, кто этого хотел. И никакой реальной власти тем, кто пытался хоть что-то сделать сам, без ведома новой власти.
        После трех лет раздора Десилон снова стал единым. Болеслав Щитобород занялся вербовкой сторонников, восстановлением доброго имени тех, кто не сражался против него, или был опозорен Церковью и старыми князьями, или вынужден был скрываться. В том числе и ваш отец, Ванесса. Тут и пригодились ранее не влиятельные семьи. Они стали новой правящей элитой и искренне присягнули королю в верности. Что неудивительно после такого быстрого подъема из нищеты к вершине власти. Это была только первая стадия укрепления позиции Болеслава. Последующие четыре года шла вторая стадия: «чистки», массовые репрессии и ссылки. В основном это коснулось Церкви и тех, кто подрывал спокойствие государства и власть монарха финансовыми махинациями, браконьерством, денежными спекуляциями и прочей преступной деятельностью. Болеслав восстановил престиж институтов, связанных с медициной, образованием и защитой государства: больницы, лазареты, школы и университет, регулярная армия, Орден Деи и городская стража. И сделал все то, что планировал сделать Гвемар Забытый.
        После восстановления производства и всего, что было разрушено в ходе войны, начался небывалый подъем за счет торговли меду городами и с другими странами, развития науки и производства, сельского хозяйства, государственных мануфактур и ремесленных домов. А также, в последнее время, завоевание новых земель и расширение границ Десилона. Как раз с началом нового похода на восток я отплыл на Зеленый берег. Больше ничем порадовать вас не могу, так как прошел всего месяц для свершения достойных упоминания событий, и я слишком несведущ в магии, чтобы получать новости мгновенно с другого кона света.
        После того, как Филипп умолк, Ванесса еще несколько минут собирала аппарат молча, обдумывая все услышанное. Она впервые увидела бунт не как отдельное событие, а как часть всего того кошмара, что творился в Десилоне. Она думала над каждым эпизодом, и в ее голове все четче вырисовывалась картина державы, в которую превратилось ранее упадочное государство. Потом в ее голове родилась догадка.
        - Скажите, Филипп, раз казну инвестирую в науку и медицину… Получается, в университете самое лучшее образование в Десилоне?
        - Я бы сказал, во всем известном мире. Он единственный в Десилоне, но планируется постройка еще двух в отдельных городах, достаточно крупных, чтобы набрать студентов. В нем много факультетов с самыми разными направлениями, там преподают все известные науки, в том числе спагирию и алхимию. Более того, там есть еще несколько закрытых факультетов, куда не берут кого попало. Студентов отбирают по критериям и зачисляют туда автоматически, если он им соответствует, что случается очень редко. И никто никогда не отказывается.
        - А что за факультеты?
        - Этого я не знаю. Ходят слухи о магии и каких-то тайных искусствах.
        - Больше верьте слухам, Филипп. Может, возьмут на ту закрытую кафедру.
        - Очень смешно. Я не верю в магию, слишком долго я живу и слишком хорошее образование имею, чтобы грезить детскими сказками. Однако эти слухи только поднимают престиж университета, равно как и особые закрытые факультеты.
        - А насчет этикета… Не будете пороть меня за острый язык?
        - Нет. И за излишнюю гордость тоже.
        - Могу я узнать, почему? Вы меня так тогда отшили, когда мы шли к «Гордому».
        - Во-первых, вы моя подопечная, и я решил дать вам небольшую поблажку. Во-вторых, меня не нервируют редкие колкости и язвительности, они даже скрашивают мое существование: приятно видеть в других ум и самоиронию, критичность к окружающим; частичку себя, наконец, пусть даже не самую милую. Меня нервирует одно: когда развязность, сарказм и цинизм льются из рта говорящего, как, извините, дерьмо из говностока. В-третьих, это место так же дурно на меня влияет, как и на вас. Постоянно хочется выругаться словом покрепче.
        - Я вижу. - Ухмыльнулась Ванесса. - И даже слышу. И мне кажется, что откуда-то тянет сыростью.
        - Это я открыл дверцу в погреб. Видимо, кто-то вырыл нору снаружи, и в него затекла вода. Нужно было проветрить.
        Остаток работы доделали молча. Ванесса закончила быстрее и присоединилась к Филиппу, чтобы тот тоже закончил пораньше.
        - Филипп? Можно вопрос?
        - Интересно, что бы вы сделали, если бы я ответил «нет». Задавайте.
        - Вы тут затронули тему образования. Говорили, что в университете оно лучшее, что там есть и спагирия, и алхимия, и лекарей тоже готовят.
        - Говорил.
        - Когда отец был жив, он привозил мне каждый год книги, чтобы я на них училась. Теперь, когда его больше нет, не будет и притока новых знаний.
        - Так что за вопрос? - Спросил Филипп, хотя сам уже догадался, к чему она клонит.
        - Я сейчас.
        Ванесса вышла. Ненадолго. Вскоре вернулась, принесла в руках толстую книгу с черным переплетом и обложкой.
        - Вот.
        Алхимик озадаченно принял книгу из рук Ванессы. Открыл. Долго листал, то пробегая глазами страницу, то внимательно вчитываясь. Ответил он нескоро.
        - Ваша работа?
        - Моя.
        - Сами писали? Сами систематизировали знания?
        - Сама.
        Филипп вновь замолчал и продолжал перелистывать страницы книги. Ванесса сидела все это время, как палку проглотившая, не издавала ни звука. Сердце у нее колотилось быстро, как после изнуряющего бега. Когда ей показалось, что молчание затянулось, она не выдержала:
        - Филипп, вы будете меня учить?
        - Буду. - Не задумываясь, ответил лекарь. - И для этого не обязательно было приносить эту великолепную работу. Я еще в день прибытия понял, что у вас талант и рвение к этому делу. Это то, что вы хотели спросить?
        - Нет… Ну, то есть, не совсем. Я хотела спросить другое.
        Филипп понял, что его догадка неверна. Что он не понял, к чему тогда клонила Ванесса. Он оторвался от книги и увидел на лице Ванессы неуверенность, больше смущение. Она и не пыталась его скрыть, это означало, что хоть тема ей не особо приятна, девушка настроена серьезно. Филипп дал себе слово, что не будет удивляться, что бы она у него не спросила.
        - Филипп, вы ведь уже давно лечите людей и практикуете алхимию. У вас больше опыта, чем у меня. Я хотела спросить, есть ли какой-то… критерий отбора, как на тех закрытых факультетах, которые вы упомянули? Что-то, что не позволяет человеку стать алхимиком?
        - Странные вопросы вы задаете. А критерия нет. Вас что-то волнует?
        - Скажите, Филипп, это очень плохо, что я… Черт, как же это сказать… Что я лечу людей не потому, что считаю это своим призванием?
        Филипп все-таки удивился.
        - А для чего?
        - Чтобы набраться опыта. Увеличить свои познания в медицине и алхимии. То есть я… лечу людей не из жалости и не из сострадания, и не потому, что хочу им помогать, искоренить болезни или просто сделать жизнь лучше. Не ради них, а ради себя, потому что хочу знать больше и как-то действовать на этот мир, менять его силой своих знаний и умением. Скажите, это сильно плохо?
        Филипп ответил не сразу и еще с минуту смотрел куда-то в пол. Даже не в пол, а сквозь него. Его палец в перчатке изредка постукивал по корешку книги, и было видно, как лекарь изнутри кусает щеку. Прошло не больше минуты, даже вряд ли больше половины минуты, но девушка ждала ответа как приговора.
        В голове у алхимика все сложилось быстро. Ее слова насчет доверия народа, то, что она им именно пользуется, и то, как ее смутило упоминание ее честолюбия. То, что она спросила о судьбе Десилона, в частности королевской линии и престола, хоть и не скучает по существующей ныне родине. Девушка чувствует свое отличие от людей, подумал Филипп. Видит, что рождена для лучшего. Чувствует, что в ней кровь знатного рода, а вокруг - черная кость. Невольно видит во всех крестьянах тех, кто ворвался во дворец во время бунта, и ничего не может с этим сделать. Может, она часто себя за это винит, а может, винит постоянно, потому и смутилась так от упоминания о своем честолюбии, тогда, в ее бывшем доме. Да, так и есть. Ванесса видела во всех крестьянах ту разъяренную толпу черни, которая убила ее мать и всех, кто не успел покинуть дворец, и винила себя за это. Иначе она не стала бы спрашивать, плохо ли, что она лекарь, но не чувствует сострадания к крестьянам, которых лечит.
        - Это ни хорошо, ни плохо. Никак. Честно сказать, я не знаю. Не могу дать ответа на тот вопрос, который вы мне задали.
        - То есть как? - В ее голосе звучало неприкрытое изумление.
        «Она думает, что так легко ответить на вопрос, хорошо это или плохо. Как все, видит мир в темных и светлых тонах, чтобы было проще жить» - подумал Филипп и почувствовал острую зависть. Усилием воли он вбил ее подальше в себя и там задушил, но она еще долго билась у него в груди в предсмертных конвульсиях. - «Нет, не видит и не думает. Если бы она так думала, то ответила бы на свой вопрос сама, не спрашивая меня, ответила бы однозначно и без дальнейших сомнений».
        - Вы спрашиваете меня, плохо это или хорошо, заставляете меня подогнать ситуацию под одну из этих крайностей. При этом я не знаю практически ничего ни о вашей ситуации, ни уж тем более о том, какой она обернется и какие у этого будут последствия. Проще описать радугу, используя только черный и белый цвет. Но одно я вам сказать могу. Это, кончено, не ответ на ваш вопрос, но это и не насквозь субъективная оценка. Это личный опыт, факты. Да, одно я вам сказать могу: какую бы цель человек не ставил перед собой, как бы не был он велик, и как бы не была велика его цель, личные стремления всегда выходят на первый план. Иногда должно пройти время. Но рано или поздно человек останавливается, начинает думать о себе и строить будущее для себя. Не для богов, не для соседей, не для короля, а для себя, потому что человек тоже хочет жить себе в радость, это его природа. И то, что вы помогаете людям ради себя и думаете о себе - не новое. Такое встречается повсеместно.
        - Вы меня не совсем правильно поняли…
        - Тогда скажите прямо. Какая у вас цель?
        - Я хочу узнать все. - Сказала Ванесса, не задумываясь.
        - Стремление к знаниям?
        - К знаниям. Я хочу знать все - устройство мира, его законы, как он существует. Что происходит после смерти и до жизни, как высоко небо, отчего возникают приливы и отливы, что такое звезды. Абсолютно все.
        - Зачем?
        - Я не знаю. - Ответила она честно. - Просто я чувствую, что хочу этого, и что это правильно. Знаю, что мне это надо.
        - Ну и в чем тогда проблема? Продолжайте, раз считаете это правильным.
        Ванесса опустила взгляд на пол, сложив кисти рук в замок. Филипп посмотрел на ее руки и заметил, что под ногтями у девушки совсем нет грязи.
        - Цель у меня правильная, в этом я не сомневаюсь. - Ответила она уверенно. В следующих ее словах этой уверенности уже не было. - Может, это и есть та судьба, о которой говорят северяне… Но я не уверена, что иду по правильному пути. Вы же сами говорили, что дорог к одной цели множество. Я пошла путем лекаря, и теперь сомневаюсь, насколько хорош лекарь, почти не испытывающий жалости и сострадания к тем, кто мучается и умирает. Который хочет помогать людям, но вместе с тем черствый, как я! Я просто хотела узнать ваше мнение…
        - Ладно, я скажу так, как я считаю, если вы так хотите узнать мое мнение. Сострадание людям для вас обязательно только в одном случае - если вы собрались стать монахиней в храме Деи. Без него приютить бездомных и беспомощных вы не сможете никак. Но вы не монахиня, вы - лекарь, алхимик. Ученый. Это вы доказали своей книгой, которую сами составили, которая лучше большинства научных трактатов, что я читал. Для вас оно необязательно. Тут нужен профессиональный и точный подход к делу, расчетливость, если угодно, твердость характера и настоящая любовь к своему занятию. Если вы лекарь, то ваше дело - лечить, такое мое мнение, и не важно, что вы там чувствуете, что вы там себе напридумывали и в какого бога верите. Готовы ли вы плакать при виде умирающей женщины, выворачивает ли вас наизнанку при виде крови, или вам плевать на их страдания. Насчет личной цели я вам уже сказал, тем более что познание алхимии полностью эту цель удовлетворяет.
        - Я примерно так и думала. - Ответила Ванесса, и в ее голосе Филиппу послышалось облегчение. - Говорила себе, что я не сердобольная старушка, что я алхимик, вижу болезни и смерти слишком часто, чтобы быть вечно сочувствующей. И личная цель «познать абсолютно все» и отсутствие жалостливого сердца не важны?
        - Именно. Ну, вы получили то, чего хотели?
        - Похоже на то. - Вздохнула она.
        - Хвала Бессмертным. Я уже начал чувствовать песчаные барханы и дюны у себя во рту от постоянных разговоров.
        - Извините, я не хотела быть надоедливой. Но мне нужно было это знать.
        - Понимаю. Я, пожалуй, сам закончу с этой частью аппарата. Осталась только настройка, а в этом деле точность важнее скорости. Вы идите, положите свою книгу в место, где она не отсыреет и где ее не погрызут мыши. Такой замечательный труд не должен пропасть.
        - Моя помощь точно больше не нужна?
        - Точно. Займитесь тем, что считаете нужным. Я подойду к ужину.
        - Хорошо. Спасибо. - Ванесса улыбнулась, шире, чем обычно, и вышла из будущей лаборатории, взяв с собой книгу.
        Ее труд занял место среди прочих книг, помещенный в деревянную коробочку. После этого Ванесса легла на кровать. Минуты две она обдумывала то, что с ней произошло сегодня. И чем ближе события у нее в голове сдвигались к вечеру, тем более сладко замирала ее душа и кровь. Филипп будет ее учить. Он оценил ее старания, ее труд. У нее есть своя комната, где все рядом и где есть все, что ей нужно.
        Еще несколько минут она лежала, наслаждаясь моментом. Потом вспомнила, что давно не ела, когда ее живот требовательно буркнул. И тут же вспомнила, как недавно зачиталась и не приготовила нормальный ужин.
        Ванесса встала и пошла в ту часть большой комнаты, в которой располагалась печь и кухня. Она открыла буфет и взглянула на то, что было внутри. Хлеб, козий сыр, молоко, фунт сахара и соли, лук репчатый и порей. Большая копченая рыба, завернутая в пергамент. Девушка развернула обертку и потрогала рыбу в месте, где выступало мясо, потом оглядела свой палец. Жирная и мягкая. Неплохо заменит мясо. А из всего остального, включая молоко и сыр, наверняка получится неплохая похлебка.
        Пожав плечами, девушка вытащила все ингредиенты из буфета и разожгла огонь в очаге. Есть хотелось страшно, и на этот раз она решила не позволять утолять голод козьим сыром ни себе, ни Филиппу.
        IX
        Нил проснулся посреди ночи. Опять.
        «Опять. Уже пятый день подряд» - подумал он, переворачиваясь на бок в кровати. Три заката минуло с того дня, когда Ванесса объявила о своем уходе к Филиппу. И каждую ночь в эти дни юноша просыпался с ощущением, как если бы проспал неделю. Но не сегодня. Сегодня, по его ощущениям, Нил проснулся еще раньше. И отнюдь не по своей воле. Не было и следа той странной бодрости, юноша проснулся не оттого, что выспался. Его что-то разбудило. Какой-то грохот снаружи.
        «Если ты проснулся посреди ночи, возможно, ты почуял опасность, близкого врага. Никогда не пренебрегай своим предчувствием. Возможно, кто-то за тобой наблюдает, смотрит из темноты…» - вспомнил Нил слова героя одного романа. Каждый раз, когда юноша так просыпался, он вспоминал их, и каждый раз с усмешкой. Никто и ничто не могло наблюдать за ним в ночной час. Отец крепко спал, как и все в поселении. Разве что мышь, живущая под половыми досками, вполне могла сверлить его полным ненависти взглядом, вынашивая какие-то свои кровожадные планы и лелея месть за мышь-подругу, утопшую в том месяце в кувшине молока.
        На этот раз Нил не усмехнулся. На этот раз он понял, что его разбудило. Это был грохот снаружи. И теперь в памяти юноши всплыла прописная истина, которую с пеленок долбил ему отец.
        Если что-то прогрохотало там, на улице, в чем Нил уже не сомневался, то это кто-то что-то толкнул. Что-то тяжелое, громоздкое и неустойчивое, способное издать подобный звук. Это «что-то» толкнул кто-то достаточно большой и сильный. И этот «кто-то» шхерился в ночи рядом с его, Нила, домом.
        Какая-то часть Нила, более рациональная и лишенная романтики, говорила, что не может там быть чудовищ и прочей смертельно опасной дряни. Все монстры остались на Большой земле, в Десилоне и других государствах. Она говорила, что волноваться бесполезно и лучше идти спать дальше. Другая его часть возражала, что монстры - не единственные опасности в этом мире. И что пьяный вдрызг крестьянин вполне может залезть куда-нибудь, куда не следует, сломать что-нибудь, украсть, убить.
        Нил быстро натянул штаны и куртку на голое тело. Грохот снаружи повторился, развеяв жалкие остатки сомнений. Гремела деревянная посуда, которая сохла на воздухе после мытья. Юноша запустил руку в узкую щель под кроватью и нащупал ножны. Секундой позже в руке у него оказался остро заточенный кинжал с длинным и широким лезвием.
        На несколько мгновений юноша остановился у двери и прислушался. Снаружи доносились звуки, то ли сопение, то ли хлюпанье. Ничего похожего он никогда не слышал. В голове у него сразу возник образ: волколак стоит по другую сторону двери, плотно прильнув к ней головой, и слушает, что делает за дверью человек. И с трудом глотает текущие ручьем слюни. Нил нахмурился, крепче сжал кинжал и открыл дверь, готовый к любым поворотам судьбы. И почему-то то, что он увидел, его не удивило.
        Напротив двери и чуть правее, рядом с опрокинутым корытом, в котором когда-то сохла посуда, возле большой бочки с дождевой водой, стоял гробовщик. В его руке был большой черпак, позаимствованный из корыта. Гробовщик пил жадно, проливая половину себе на рубаху, иногда брызгая остатки на голову.
        Вставшего на пороге юношу с кинжалом в руке он какое-то время не замечал. Достаточное, чтобы Нил успел спрятать кинжал за пазуху.
        - Нил? - Спросил гробовщик сиплым голосом. - А как ты это?.. Шо ты тут делаешь, а? Я первый сюда пришел.
        «Опять нажрался вдрызг» - с неприязнью подумал Нил и сплюнул бы, будь он на пороге один. Но напротив него был еще и пьяный в зюзю гробовщик, он же могильщик, он же могилокопатель и мастер похоронных дел. Юноша не хотел показаться невежливым, хотя уважения к мастеру похоронных дел у него было лишь немногим больше, чем ничего.
        - Я тут живу, Бурик. - Ровным голосом ответил Нил. - И мне бы хотелось знать, что ты забыл у нашего дома, у нашей бочки с водой.
        «Если он срыгнет туда, я огрею его этим черпаком по голове и прогоню взашей» - непроизвольно подумал юноша. Однако ответ могильщика прогнал эти мысли.
        - Извини, Нил… Мне тут чего-то нехорошо стало, а воды дома нет ни шиша. А соседи, сам знаешь, у всех бочки дома. Домой-то к другим лезть токмо вор будет.
        - Наш дом, значит, ближний?
        - Так и есть. Ик… - У гробовщика началась икота от выпитой воды. - Я вот чего, значицца, спросить хотел… Вы там не против, если я воду у вас пока что брать буду?
        - Бери. - Кивнул без особого энтузиазма Нил.
        Гробовщик, не дожидаясь приглашения, зачерпнул еще воды и принялся жадно глотать, облепив губами край черпака. На них юноша заметил что-то черное и неприятное, вроде запекшейся черной крови. И на руках тоже. В лунном свете это были маленькие черные круглые пятна на коже. Выпуклые. От некоторых шел темный след по коже, как будто растертый след от чернил… Или кровь из раздавленного фурункула. Только Нил подумал о фурункулах, как ветер поду в его сторону, и он почувствовал тошнотворный запах, идущий от гробовщика. Как если бы тот целый день валялся в куче гниющего на жаре жира, а под вечер окунулся бы в яму под сортиром. Нил закрыл рот рукой и закашлялся, подавляя рвотный позыв. И был какой-то кислый привкус у этого смрада, который юноша почувствовал и узнал сразу, ему не нужно было учиться в университете, чтобы распознать его. Это был букет из запахов гноя, застарелого пота, мочи и вони изо рта, который возникает, когда человек вечно лежит в постели, потеет от сильного жара и встает редко, чтобы справить нужду и, может быть, поесть. Запах болезни.
        - Черпак оставь себе. - Поспешил сказать Нил и зашел в сени, закрыв за собой дверь.
        Вслед ему донеслось жадное фырканье Бурика и слова:
        - Ух, еп, как пить-то хоцца… Как пить-то хоцца…
        X
        Пять дней прошли на удивление быстро. Первые два полностью ушли на обустройство нового дома Ванессы. Последние три были чуть более интересным. Конкретно - очень интересными, поскольку Филипп решил не откладывать начало обучения своей подопечной в долгий ящик.
        Конечно, были различия в травах. С одной стороны колоссальные. С другой - мизерные.
        Почти все травы, которые использовала девушка, в какой-то степени были аналогами произрастающих на Большой земле. Это Филипп понял, почти полностью прочитав написанный Ванессой труд, а дочитав его, окончательно убедился в своей догадке.
        Редко попадалась пара растений или их частей, один с Десилона, другой - с Зеленого берега, почти полные аналоги друг друга. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки. В остальных схожих парах были определенные различия. Где-то незначительные, где-то значительные, где-то вовсе не очевидные с первого взгляда. И все же различия не были фатальными для препаратов. Опытные образцы известных вытяжек, лечебных мазей и спиртовых настоек из местных трав подтвердили этот факт. К неописуемому восторгу Ванессы.
        Алхимик не обошел вниманием и учебники девушки. Большая их часть действительно давала знания по своей области, конкретные и неоспоримые. Но не все. В некоторых прочные факты сочетались с сомнительными сведениями и заведомо провальными теориями, такими же наивными, как и их создатели. Реже - с откровенной чушью, написанной несведущими в спагирии и алхимии людьми. Книги, попавшие в последнюю категорию, послужили для растопки камина. Протест Ванессы не длился больше часа.
        Занятия в основном были теоретическими. Просто потому, что Ванесса усваивала практическую часть мгновенно, кажется, еще до того, как к ней приступала. Ей как будто все было известно заранее: степень готовности препарата, последовательность действий, время, когда нужно остановить один процесс и начать другой. Во время занятий практикой Филипп не чувствовал себя учителем или наставником. Он был скорее наблюдателем. Ему ничего не приходилось объяснять или поправлять, он просто стоял и смотрел, как Ванесса идеально выполняет поставленную задачу.
        С практическими занятиями все обстояло несколько сложнее. Филипп всегда начинал сначала с общих сведений. Говоря просто: зачем это надо, какая от этого польза и вред. Затем шло детальное описание предмета урока, будь то препарат или алхимическое приспособление, нюансы использования, если они были, теория его применения на практике. Но Ванесса, видимо, привыкла вытягивать каждую крупицу знания из своих учебников, даже из тех, которыми Филипп теперь разжигал камин. Точно так же она вытягивала каждую крошку информации из алхимика. Даже если эта информация не была важна, Ванесса все равно задавала вопрос и ждала такого же конкретного и полного ответа, какой лекарь обычно давал на действительно важные и стоящие внимания вопросы. В плане знаний она была похожа на дракона, сидящего на куче золота и подгребающего к себе медяки, ее интересовало абсолютно все, что имело хоть какую-то ценность. Температура печи и время, необходимое для закипания, полного парообразования и конденсации отдельного вещества из сырой смеси, внешние признаки, по которым можно будет определить свежесть ингредиента или готовность
извлекаемого вещества. Как могут повлиять примеси, в частности пыль, песок и грязь, и отдельно - примеси из того же ингредиента, какие проблемы могут возникнуть в случае злоупотребления или недостаточного приема препарата у больного, противопоказания, могу ли они оказаться смертельными в случае аллергии и индивидуальной непереносимости. Могут ли незначительные различия между ингредиентами, хотя бы в теории, вызвать «конфликтную ситуацию» между двумя препаратами. Наконец, стоит ли его употреблять, не является ли препарат сильнодействующим аналогом какого-нибудь более мягкого декокта, настойки или вытяжки, менее эффективного, но не отравляющего организм побочными свойствами. В конце конов, больше половины препаратов имели в качестве основы спирт, еще примерно треть образовывали ядовитые вещества, которые никогда полностью утрачивали свою токсичность в препарате. Оставшиеся в лекарстве яды либо ослабляли организм больного, помогая другим веществам победить болезнь, либо должны были быть употребленными в крошечных дозах в качестве непосредственного лекарства или противоядия. Как Филипп понял, Ванесса была
сторонницей более традиционной медицины, но с использованием алхимических машин, и предпочитала избегать лишних токсинов там, где их можно было избежать.
        Было трудно, были разногласия и споры, были злость и раздражение. Было весело, был смех, согласие и одобрение. Во время занятий теорией Филипп чувствовал, что девушке интересны предлагаемые им знания, и позволял вытряхивать из себя все до последней крупинки. Он и сам этого хотел, несмотря на то, что после теоретических занятий его мозги казались ему сделанными из воска. А потом начиналась практика. И Филипп стоял и смотрел, как девушка применяет все то, что она из него вытряхнула. В первый раз, и всегда идеально. Филипп стоял, смотрел и не мог насмотреться на свою новую ученицу.
        Прошло пять дней с того момента, когда Ванесса впервые вошла к нему в дом. Три из них были потрачены на учебу без остатка. Эти дни были просто замечательными. Проблемы начались к вечеру пятого дня.

* * *
        Была ночь. Два мальчика вышли на безлюдный перекресток между Главной улицей и дорогой, соединяющей амбар с храмом. Обоим было не больше семи лет. В по-детски ясном взгляде каждого были испуг и решительность. По уговору один должен был побежать к храму, так быстро, как только мог, чтобы попросить помощи у священника. Второй должен был бежать еще быстрее к старому дому лесоруба, в котором поселились лекарь и еще один лекарь, из-за моря. Так и поступили.
        Мальчик со светлыми волосами и ясными карими глазами бежал к дому лекарей. Недавно прошел дождь, его босые ноги шлепали в раскисшей грязи. Пару раз он чуть не падал, поскользнувшись в ней, но вставал и бежал дальше. Петляя между огромными толстыми деревьями, мальчик боялся заблудиться, но не потому, что плохо знал окрестности или боялся темноты леса.
        Хоть тропа и извивалась, она выдерживала определенное направление. Развилок на ней тоже не было. Мальчик бежал по дорожке и скоро увидел впереди дом. Из одного его окна полосками лился свет.

* * *
        Ванесса вздрогнула от частого, несильного стука в дверь. У нее сложилось впечатление, что кто-то не особо сильно молотил в дверь кулаками. Или это делал ребенок. Девушка нехотя поднялась с кровати, положила открытую книгу на стол и подошла к двери.
        Филипп ее не опередил. Конечно, он не спал. Все так же сидел в главной комнате, читая рукопись Ванессы. После десятого раза это перестало ей льстить, однако лекарь читал не для того, чтобы ей угодить. Он собирался вытряхнуть из девушки знания так же, как она вытряхивала его знания из него, но более деликатным способом. И засиживался допоздна. Впрочем, Ванесса видела все и без его признаний. Видела, что у Филиппа бессонница, и решила не лезть - он ведь и сам лекарь, хорошо знает, что ему нужно. И если не спит, то только потому, что не хочет спать. Она видела, что он не только читает ее рукопись, но и ведет записи и постоянно о чем-то думает. Это было заметно по его лицу, лекарь больше не носил маску дома, перед Ванессой. Оставался в одной белой холщовой рубахе, почти такой же белой, как его кожа, и в просторных брюках. На столе перед ним постоянно горела свеча, когда было темно, там же лежало гусиное перо и чернильница. И еще кипа бумаги и пергамента. Все свои мысли Филипп наносил на них, и девушка часто терялась в условных знаках и обозначениях, которые составляли половину текста. Алхимик
объяснял, что это шифр, придуманный его коллегами во времена гонений, и что ему просто удобно записывать вместо одного слова какую-нибудь закорючку. Поиск лекарства от чумы, возможных ингредиентов и трав предполагал еще и умственную работу перед опытами. Обдумать формулу, все взвесить, а затем уже пробовать. Две формулы он уже признал неудачными опытным путем, сколько же он отбросил, используя лишь свои знания и ум, было известно только ему самому. Филипп сам пробовал на себе эти препараты, вероятно, стремясь узнать степень безопасности каждого из них. И оба раза отмечал ухудшения самочувствия. Что, опять же, не сильно способствовало сну.
        Но лекарь не открыл дверь первым, хоть и был ближе к ней. Он все так же сидел за столом в привычной холщовой рубахе и брюках. Усиленно царапало пергамент перо, нанося одну литеру за другой, один за другим вписывались между строками почти оккультные символы, на лице алхимика была полная заинтересованность в происходящем на бумаге. На стук он, казалось бы, не обратил ни малейшего внимания. Только вот Ванесса знала, что он ждет, когда она откроет дверь сама.
        «Пожалуйста, пусть это будет Нил» - Думала в такие моменты девушка. Это была единственная мысль и причина, по которой Ванесса была не сильно против изображать из себя дверного лакея и не щетинилась из-за этого. Разумеется, реальность была далека от ее надежд. За дверью оказывался либо крестьянин, у которого заболела жена, или дети, или скот, либо крестьянка, у которой заболел муж, или дети, или скот мужа. Открывая дверь, Ванесса пыталась угадать, кто стоит за ней, мужик или крестьянка.
        За ним, в дверном проеме, стоял босой мальчишка, никак не старше восьми лет. А из-за очень светлых карих глаз он казался еще младше. Когда он столкнулся с девушкой взглядом, она увидела в его глазах испуг.
        - Тетя, папка заболел!
        Девушка нахмурилась.
        - Ты чей будешь? - Спросила она просто и понятно, на изрядно исковерканном диалекте черной кости. От этой простоты и понятности ее порой воротило.
        - Бурика. Папка гробовщик мой. Болеет папка, просил тетю лекаря прислать. Идете та?
        - Иди домой, я скоро приду.
        - Но папка…
        - Я знаю, где живет папка. Иди домой.
        Мальчик еще раз посмотрел в глаза Ванессе, потом испуганно отвернулся и побежал по дороге назад. На крыльце и ступеньках остались грязные следы босых ног. Ванесса выдохнула в холодный ночной воздух и закрыла дверь.
        - Тетя… Какая я, к лешему, тетя? - Сквозь зубы проворчала она, направляясь к своей комнате. Девушка терпеть не могла, когда кто-то из крестьянского помета называл ее «тетей».
        - Ты на десять лет его старше. - Отозвался Филипп. - Крестьянки в твоем возрасте имеют двоих-троих детей и мужа. Возможно, даже алкоголика.
        - Если это намек на вопрос, почему я еще не замужем и без детей, то я не буду на него отвечать.
        - Никаких намеков. И мне вполне понятно, почему ты еще без семьи.
        - Ну и почему же?
        - Я не вижу в округе приличного юношу, который сгодился бы тебе в качестве жениха.
        Она хмыкнула и вернулась в комнату. Слова лекаря были чистой правдой, однако одна мысль протеста без конца крутилась у нее в голове. Ванесса знала, что никогда ее не озвучит, и эта мысль будет еще долго виться в ее памяти. Это только усилило ее раздражение. Ненадолго.
        - Нил, разве что. - Донесся до нее голос Филиппа из главной комнаты. - Пожалуй, единственный достойных юноша.
        Ванесса ответила молчанием. Внутри нее раздражение перемешалось со смущением, но это быстро прошло. Ей было легче думать, что Филипп сам увидел в нем хорошего человека, а не в очередной раз угадал мысли своей подопечной. Немного так подумав, девушка тряхнула головой и застелила кровать. Меньше всего ей хотелось возвращаться с холодной улицы в мятую остывшую постель.
        Когда она закончила с кроватью, поставила книгу с закладкой на полку, надела нарукавники из ткани, перчатки, куртку с воротником и, наконец, привела себя в порядок, Филипп уже сидел за столом со свечой, пером и бумагой… Как обычно. Только в кожухе. Рядом лежали перчатки и маска, на крючке у двери, ранее всегда сложенный на спинке стула, висел плащ.
        - Я с тобой. - Заявил он.
        - Я и сама могу справиться. Не маленькая уже. - Ответила девушка, но без запала. На самом деле, ей не хотелось идти одной.
        - Когда кто-то посылает ребенка посреди ночи за лекарем, обычно все оборачивается плохо. Крестьяне часто тянут время до последнего и не идут к лекарю с тяжелой болезнью, пока не станет слишком поздно. У меня часто такое было, и у меня есть кое-какой опыт в работе с этим. Иногда даже получается кого-то спасти. Поэтому, если случай как раз такой, тебе будет, чему поучиться. Ты знаешь, даже безнадежно больных можно спасти, если действовать быстро и тем, чем надо.
        - Еще один урок? Ночью?
        - Ты что же это, против? - Притворно грозно спросил Филипп.
        - Я только «за». Только вот на улице холодно, мне сонно и я устала.
        - Нечего артачиться. Холод прогонит сон. Утром поспишь подольше, завтрак приготовлю я. Бери сумку и пошли.
        Уже выходя из дома, Ванесса попыталась вспомнить, когда это Филипп начал обращаться к ней на «ты». Где-то посередине между этими пятью днями. Она немного скучала по вежливой форме обращения алхимика к ней, однако неформальное общение ей нравилось больше. Девушке хотелось, чтобы Филипп был ее учителем и другом, а не просто учителем или просто опекуном. Переход с вежливого обращения на дружеское прошел незаметно, отчасти потому, что Филипп уже не казался Ванессе чужим. Он был опекуном, хоть далеко не родным. И другом, хоть Ванесса боялась заговорить с ним о дружбе.
        «Ну не спрошу же я: «Филипп, мы ведь друзья?» Я не горю желанием упасть перед ним в его глазах. Или в своих» - Думала Ванесса, сходя с крыльца и ступая на тропу.
        До дома гробовщика шли около получаса. Могли бы управиться немногим быстрее, но ночь была безлунной, а дорога раскисшей. Грязь не схватывал и ночной холод, от которого пар валил изо рта. Плотные грозовые тучи закрывали небо, а в свете факела дорога и дома казались совсем другими. Поэтому Ванесса, которая вела Филиппа, пропустила поворот и свернула не туда. В итоге потратили на десять минут больше. Как оказалось, это не было самой большой их неприятностью.
        У дома гробовщика и двух его маленьких сыновей стояли люди с факелами. Немного. Пара, священник Мартин и монах, тот самый, что был с ним в последний раз. Возможно, его слуга или слуга храма. Священник, как всегда, избегал ходить в церемониальных нарядах по деревне, носил бесформенную домотканую одежду - монашескую рясу. Она висела на нем, как мешок на жерди для пугала.
        - Не повезло. - Сказал Филипп девушке. Та лишь кивнула в ответ. Она предпочла бы не видеть священника перед работой. Или уроком.
        Ванесса со своим учителем остановилась у крошечного заборчика перед домом гробовщика. Его, казалось, смогла бы перепрыгнуть и крыса - черенки едва доставали до колена. Посередине забора втиснулась калитка. Такая же крошечная. Ванесса подумала, что калитка больше подошла бы для кота. И она бы точно не стала нагибаться, чтобы открыть ее. Пнула бы ногой или попросту перешагнула. Однако входить в чужой дом без приглашения считалось вульгарностью даже тут, на Зеленом берегу. Дом вообще был особым местом для семьи, святыней, в которую никому не позволено было входить. Гостей принимали на веранде, если она была, или за столиком на заднем дворе. Но внутренности дома существовали только для семьи, в нем живущей. Поэтому Филипп не удивился, увидев стоящего у заборчика священника.
        Между Филиппом и духовными лицами было не больше десяти шагов, точно между ними расположилась приоткрытая дверка, пародия на калитку. Алхимик не удивился, даже когда Мартин стал нервно поглядывать на него и на Ванессу. Так продолжалось еще с минуту, а потом священник все-таки смог удивить лекаря. Он, оставив своего слугу с кадилом и коробочкой ладана, быстро зашагал к лекарю и его ученице. Чересчур бодро для старика, которому уже минуло за шестьдесят.
        Его вид не предвещал ничего доброго.
        - Что, и вас, стало быть, малой позвал? - Проскрежетал голосом Мартин. Такой уж был у него голос. Очень часто он дрожал, почти скрипел, как плохо смазанная дверная петля.
        - И нас позвал. Только, видимо, уже другой малой. - Ответила первой Ванесса. - Со светлыми волосами и такими же светлыми карими глазами.
        - Ба, да откуда ж я знаю, кто меня позвал? Думаешь, я вижу в ночи, у кого какие глаза? Ну да твоя правда. Их двое у господина могильщика.
        - Значит, кто-то должен быть дома. - Привлек внимание священника Филипп. - И вам бы следовало войти и успокоить его семью. Начать ритуалы. Вас ведь зачем-то позвали?
        - Ты передо мной не умничай, сопляк! - Потряс рукой Мартин. - Не учи деда уму-разуму, покуда сам не прожил, сколько я. А не вошли мы, потому как некому впустить!
        - Как это - некому? Кто-то же должен быть.
        Священник не заметил настороженности в голосе Филиппа.
        - Тьфу! Еще умничать собрался перед дедом! Как по-твоему, раз мы тут глотки рвем и нам не открывает никто, да не то, чтобы не открывает, ни одна собака не высовывается, то, стало быть, там и нет никого?
        - Логично.
        - Вот и не говори тогда. А то «должен быть, должен быть»! Мало ли, кто что кому должен. Их нету, и все тут. Только жди теперь, пока появятся.
        - Ну что ж, подождем.
        - Вот и подождем. Порознь. - Дед сплюнул и вернулся к слуге. Он наблюдал за сценой с напряженным интересом, но увидев, чем все закончилось, расслабился, интерес в его глазах потух.
        - Несносный дед этот священник. - Пробурчала себе под нос Ванесса. - Невежа, а еще других учит и говорит помолчать.
        Филипп ее услышал.
        - Характер у него как у любого деда. Абсолютно такой же, как у многих. Он может быть и добрым, и сердитым. К тому же, за шестьдесят лет и больше можно успеть навидаться всякого. А это тоже опыт.
        - Ну да. - Фыркнула Ванесса и недоверчиво взглянула на лекаря. Потом на Мартина, который что-то говорил послушнику вполголоса.
        - Не нужно сарказма, девушка. Это не худший тип людей. Пусть он костный, он не самый плохой. Простой деревенский дед.
        - Да? А почему он тогда такой несносный, вы объяснить можете?
        - Он священник. Священники не любят алхимиков, ненавидят лютой ненавистью.
        - Я пыталась наладить контакты с ним, не подумайте. Пыталась что-то объяснить и утрясти недопонимания. Но он твердолобый, как кабан. Его лоб из баллисты не пробьешь.
        - Престарелый священник-старообрядец из деревни. Невежа, как ты сама выразилась. Как ты думаешь, спорить с ним - благодарное занятие? И тем более - разубеждать его в его собственных предрассудках? Если ты убедишь его в своей непогрешимости и в моей тоже, то ты сможешь уговорить горный хребет перейти на другое место. Скажем, на болото.
        - Почему на болото? - Просто так спросила девушка.
        «Интересно, это ее вечное любопытство или ей просто не хочется стоять в тишине?» - усмехнулся про себя Филипп. И с удовольствием ответил:
        - Просто. Не люблю болота.
        - Там растет много ценных растений. Чертов Палец, к примеру.
        - А еще чернолист, корни которого пахнут… Так себе, когда его выдергиваешь из земли. Не говоря уже о том, что на этот запах сбегаются все окрестные падальщики и трупоеды.
        - Вы видели трупоедов? Расскажите. Пожалуйста.
        «Ну, тут точно любопытство».
        - Рассказывать особо нечего. Под Маракатом есть огромный склеп старых времен, там хоронили людей, чтобы эпидемии не распространялись по городу. В наше время используется только десятая его часть, остальная заброшена и никем не используется. Один раз я спускался туда вместе с солдатами. Я тогда еще не увлекался спагирией, был кем-то вроде искателя древних могил. Еще в юности. Тогда я поглядел на трупоедов. Мерзкие создания.
        - А на что они похожи?
        - На черного, как смоль, человека тонкими длинными конечностями с лишним суставом в каждой. По виду еще как-то похож на человека… Если смотреть на труп. А стоит увидеть живого гуля, понимаешь, что ничего человеческого в них нет. Бегают как пауки. Бегут от яркого света и больших групп вооруженных людей. Они не нападают, если им грозит опасность.
        - Как волки?
        - Волки умные. Они не нападают, если кому-то из их стаи угрожает смерть или рана. Налицо забота о сородичах и понимание социума. Трупоеды больше похожи на рой трусливых пчел-убийц. Каждый хочет есть и действует по-отдельности. Они думают только о своих жизнях и голоде, а в стайки сбиваются, потому что так меньше шансов умереть. Поэтому они либо не нападают, либо нападают на слабого стаей. Тупые твари, но страшные.
        - А вам приходилось видеть их на охоте?
        - Приходилось, и не раз. За годы службы меня забрасывало… В разные места.
        Ванесса на время замолчала, переваривая слова опекуна и думая обо всем том, что он ей рассказал. Филипп молча стоял рядом, погруженный в неприятные воспоминания. К счастью, недолгое. Он заметил, что вокруг резко посветлело, взглянул на небо и увидел, как грозовые тучи уползают в сторону, как из-за нее показывается луна. Особо большая в этой части света. Он невольно вдохнул носом глубже, полной грудью. Ощутил то, от чего у него волосы на затылке встали дыбом, а под ложечкой засосало. Он почувствовал, как оживает кровь в его венах, как она начинает приятно волноваться, с каждой секундой все сильнее, давая ощущение силы и бодрости, которую непременно нужно выплеснуть. Выследить кого-то. Догнать.
        «Нет. Никакой дурости» - Сказал себе лекарь и крикнул Мартину:
        - Господин священник!
        Пошел к нему, прошел мимо калитки и встал рядом. Ванесса пошла за ним следом, не понимая, что ее опекун собрался предпринять.
        - Я вхожу.
        Священник сначала непонимающе смотрел на лекаря. Затем, осознав, что сказал алхимик, выпучил глаза и почти закричал:
        - Нельзя! Дом - священное место семьи, и ты знаешь это, окаянный!
        - Тогда хотя бы подойду к двери и постучусь. Дом начинается за стенами.
        Мартин все еще зверски смотрел на Филиппа, но голос его прозвучал спокойно:
        - Иди. Постучись, если думаешь, что тебе откроет ветер. Никого там нет.
        - Тогда чего мы ждем?
        - Можно мне с вами? - Подала голос Ванесса. Слуга и священник посмотрели на нее. Последний - с явным неодобрением.
        - Подожди здесь. Сдается мне, это не тот случай, где твоя помощь многое изменит.
        - Урока не будет?
        Слуга посмотрел на нее с изумлением. Мартин яростно и угрожающе.
        - Это уже далеко не похоже на урок, Ванесса. Жди здесь и не иди за мной. - Проговорил он отчетливо, Ванесса не слишком радостно кивнула в ответ.
        Филипп зажег новый факел от старого, старый погасил. Чуть наклонился и толкнул дверку рукой. Вошел на территорию дома, прошел по протоптанной дорожке к крыльцу. Три пары глаз смотрели ему в спину. Три пары глаз смотрели, как он поднимается по одинокой ступеньке на крыльцо, встает перед дверью. Как он дотрагивается до ручки двери, держа во второй факел. Легонько тянет на себя. Дверь не поддалась. Ванесса заметила торжествующий взгляд Мартина, брошенный в спину алхимику, и стиснула зубы, чтобы не обозвать его старым идиотом.
        Лекарь чуть толкнул дверь от себя, внутрь дома. Дверь приоткрылась. Изнутри повеяло, сквозняк принес с собой тот же запах, знакомый каждому лекарю. А вместе с тем солдату, бандиту и любому воину. Об волосы на затылке Филиппа теперь можно было уколоться.
        Девушка поймала растерянный взгляд Мартина и незаметно злорадно улыбнулась. Конечно, не все люди строят избу так, чтобы можно было выти зимой, не боясь, что вход заметет сугробами.
        Филипп сжал оголовье трости в одной руке, факел - в другой и вошел в темный дом, локтем приоткрыв дверь. Запах усилился. Казалось, что так воняла сама тьма. Лекарь вспомнил склеп под Маракатом и шумно сглотнул.
        Подувший сквозняк закрыл за ним дверь, и он не услышал возмущенного голоса священника. Возмущенного и негромкого, как будто испуганного, почуявшего неладное. Даже он почувствовал. А Ванесса - тем более.
        Уже у порога Филипп понял, что случилось. Из дома несло болезнью и смертью. Однако смерть наступила не из-за болезни, Филипп был в этом уверен. За годы жизни он видел сотни трупов, и не все оставляла после себя прошедшая по селу или городу хворь. Некоторые были убиты другими людьми. Или чудовищами. Такие трупы, разодранные, иссеченные клинками или когтями, с оторванными конечностями, перегрызенными костями и вспоротыми животами пахли совсем другой смертью, ужасной, насильственной. В доме гробовщика стоял именно такой запах.
        Свет факела осветил почти весь дом могильщика. Снаружи он вовсе не казался уродливым, чего нельзя было сказать о внутренностях дома. Изба оказалась одной большой неказистой комнатой с печью и самой необходимой мебелью. В сенях еще было относительно чисто. Дальше начинались беспорядок и хаос. Домашняя утварь была раскидана повсюду, мебель повалена, посуда разбита. Пол был весь в осколках. Дальняя дверь в противоположной стене, ведущая на задний дворик с огородом и садом, была открыта, она громко и мерзко поскрипывала на ветру. Окно в трех шагах от двери было разломано ударом чего-то тяжелого, те диагональные доски, что еще держались, треснули и прогнулись. На них Филипп разглядел кровь, и ему сразу стало не по себе. Кровь тонкими засохшими ручейками спускалась от провала в окне вниз, к стене и полу. Обзор закрывал упавший на бок стол поистине великанских размеров.
        Филипп все еще стоял в сенях. Он думал, стоит ли звать кого-то, например, того послушника, или вовсе уйти. Все-таки он решил, что не стоит. В доме хоть и был бардак, кровь на окне, разбитая посуда и прочие следы борьбы, но в нем было тихо. Спокойно. Пусто. Не было ощущения гнетущей тишины и зловещего замирания стен, какое он испытал в склепах Мараката. Не было ощущения, что из темноты выпрыгнет стая трупоедов, стоит только немного отбиться от группы. В доме было пусто и спокойно. И это ощущение заставляло поверить, что следы борьбы были старыми. Но они не были.
        Сразу после сеней на полу лежало коромысло с двумя ведрами. Оба были повалены на бок, одно держалось на плече, второе слетело с зацепа, лежало чуть поодаль. Возле первого на полу проступали следы разводов от высохшей разлитой воды. Возле второго их не было.
        «Воду вылили в другом месте. Или выпили?»
        Лекарь прошел чуть дальше, ближе к поваленному столу и окну. Рядом с рухнувшим буфетом с посудой осколки глиняной тары были перемешаны с кровью. Но кровь, как и осколки, лежали в стороне от общей кучи разбитой посуды.
        «Она не выпала из буфета, когда его опрокидывали. Кто-то бросил посудой в другого человека. Атаковал или отбивался? Кровь холодная. Ее мало, артерии и вены не задеты. В кого бы не кидали посуду, он от этого не умер».
        Так, подумал Филипп. Мальчик, который прибежал к нашему дому, просил помочь отцу. Второй сын бежал к церкви. Гробовщик, раз он болен, должен лежать в кровати, но кровать пуста. И на ней нет следов крови. Похоже, не так уж он сильно был болен, раз нашел в себе силы встать и отбиваться. И покинуть дом.
        Он оторвал взгляд от крови. Увидел, что стулья разбросаны в стороны, стол опрокинут на длинное ребро в сторону окна. От стола до окна было около четырех шагов. Так что он хорошо закрывал то, что лежало под окном. К столу от пятен крови и осколков вел очень редкий след из капелек крови. На ребре стола отчетливо виднелись два красных следа от ладоней.
        «Напавший был легко ранен осколком, вымазал руки в своей же крови».
        Ближе к столу запах смерти усилился. Филипп до последнего надеялся, что там пусто. Реальность была гораздо более жестокой, чем он предполагал.
        За столом, под окном, лежал труп мальчика. Головой к мерзко поскрипывающей двери. В маленькой лужице крови, которая никак не вязалась с рваной раной на шее. В ней виднелись обрывки вен и артерий. Глаза мальчика сохранили испуганное и обреченное выражение. Пахло смертью, кровью и мочой.
        Филипп сдержал грязное ругательство. Подошел ближе, обойдя стол с правой стороны, наклонился над трупом мальчика. Взглянул еще раз на лужицу крови, на рану на шее, взял руку мальчика. Трупного окоченения не было, смерть наступила не больше двух часов назад. Вероятно, не больше получаса назад. От этой мысли Филипп вздрогнул, но не встал и не отошел. Он пригляделся к рваной ране на шее мальчика. Следы зубов. На полу, стенах и одежде трупа мало крови. Тот, кто на него напал, не просто разодрал сонную артерию, он пил. Пил кровь. Лекарь чуть дотронулся до края раны, нажал. Но краям плоти выступили крошечные красные капельки. Значит, не чудовище.
        Все кровососущие монстры, которых знал Филипп, опорожняли жертву досуха. Рана оставалась маленькой и аккуратной, крови вокруг не оставалось вовсе. Все, что свидетельствовало о трапезе кровососа - окоченевший, иссохший труп. Тут рана была рваной, кровь в трупе осталась, кроме того, часть была пролита на пол.
        Это не кровосос, подумал Филипп. Это вообще черт знает что такое.
        Он поднялся, упершись взглядом в сломанное окно. Доски были старыми и полусгнившими. Сломать такие не представляло особого труда. Значит, какой-то монстр выбил доски, схватил мальчика, частично перевесил через край окна и пил? Филипп, хоть и знал достаточно много о чудовищах, сомневался, что сколько-нибудь уважающий себя упырь будет держать добычу на весу. И все-таки лекарь перегнулся через труп мальчика и выглянул за окно, посмотрел на землю. Обрывки досок и щепки лежали на земле прямо под окном. Окно выбили изнутри. Причем почти наверняка это был удар двух тел. Предполагаемый упырь бросился на мальчика, и уже с ним в лапах протаранил окно. И на окне его загрыз, о чем говорили кровоподтеки.
        - Это черт знает что такое. - Сказал лекарь обрывкам досок. - Какая-то дьявольщина.
        Нужно уходить. То, что он тут ходит и строит свои догадки, нисколько не поможет мертвому мальчику. Нужно искать могильщика и его выжившего сына. Они наверняка убежали из дома…
        Филипп собрался отойти от окна, но тут, видимо, луна вновь выглянула из-за туч. Задний дворик посветлел, и в ярком лунном свете каждая травинка и листочек виделись необычайно четко. Алхимик на секунду задержался, его удивила резкая смена освещения. Потом он увидел на тропинке в заднем дворе какой-то неестественный бугорок. Мгновением позже в лунном свете Филипп разглядел руки и ноги «бугорка», лицо, рот, открытый в предсмертном крике. Светлые волосы и ясные карие глаза, навсегда остекленевшие. Алхимик от увиденного застыл в окне, по-прежнему перегнувшись его край, как будто его руки и ноги прибили гвоздями к доскам. Потом появилась легкая дрожь. А за ней пришло понимание, что что-то не так. Больше не было ощущения покинутого дома, спокойного и пустого. Дом могильщика дышал воздухом из глубин склепа под Маракатом. А когда Филипп мгновением позже понял, что именно не так, его до костей пробрал страх.
        Секунду назад дверь перестала скрипеть.
        Надо уходить. Сейчас же.
        Уйти далеко от окна Филипп не успел. Слева, со стороны двери, раздался крик трупоеда. Начисто лишенный человечности и человеческих интонаций, крик бешеной злобы и голода. Если бы лекаря попросили описать этот крик, он не смог бы. Самое больше, что он мог бы сказать - хриплый, надрывный и злобный крик человека, который перестал быть человеком. Филипп едва успел вылезти из оконного проема. Краем глаза он уловил движение слева, правая рука сама потянулась к трости на левой стороне пояса. Не успел.
        Трупоед повалил его на пол, Филипп упал на спину и ударился затылком так, что искры из глаз полетели. Туша гуля навалилась сверху, лекарь инстинктивно выставил перед собой трость, которую все же успел вытащить из петли, отгородился ею от обнаженных желтых зубов и хрипящей пасти, тянущейся к его шее. В нос Филиппу ударил убийственный смрад изо рта чудовища. Пахло кровью, смертью. Пахло трупами, гнилью и болотной водой. Филипп увидел в свете упавшего на пол факела глаза монстра. Бешеные, голодные, жаждущие, лишенные даже зачатков разума и человечности. Гуль исторг яростный вопль, почувствовав, как близкая добыча оттесняет его от себя. Филипп, ничем не думая, ударил лбом в скалящиеся зубы. Была боль, был хруст. Крик на миг захлебнулся, напор незначительно ослаб. Лекарь воспользовался моментом и выдернул набалдашник из трости, оголив лезвие четырехгранного мизерикорда и замахнувшись для удара в шею.
        Стоило мизерикорду и трости рассоединиться, как монстр с силой надавил на ослабшую преграду. Трость резко оказалась прижатой к груди лекаря, а его шею и зубы трупоеда больше ничто не разделяло. Филипп не видел ничего, видел только зубы, кровь на них и вокруг них. Ничего не видя и не целясь, он нанес удар кинжалом.
        Трупоед взвыл и отпрянул. Мизерикорд торчал у него в нижней челюсти, ручка под подбородком, кончик кинжала выходил из левой щеки. Но подняться добыче монстр не дал. Гуль взвыл, растопырил пасть для укуса и бросился на безоружного Филиппа. Лекарь видел рот чудовища и блестящий среди зубов клинок. Его начал охватывать страх.
        Сзади раздался звук, как если бы кто-то с силой толкнул дверь. Он услышал, как Ванесса сначала произносит, затем кричит его имя.
        Близкий запах смерти и крови. Много крови. Кровь могильщика и двух его сыновей, кровь на полу, на стенах, на окне, в открытых ранах… Воняющая мертвечиной кровь гуля на лезвии мизерикорда. Лекарь подумал о запахи крови. О резком, мерзком запахе железа ядовитого препарата. И о том, что надо атаковать, чтобы не лишиться крови самому. Страх ушел мгновенно. Все, что случилось мгновением позже, произошло слишком быстро.
        Филипп успел поджать правую ногу и ударить ей чудовище в грудь. Оно не отскочило и не остановилось, только впилось тонкими когтистыми пальцами в ногу лекаря, нацелившись зубами вместо шеи в бедренную артерию. Но оно замедлилось, стало на мгновение неподвижным. Филипп сжал в руке остаток трости и ударил.
        Удар лег точно туда, куда Филипп метил. Потом еще раз, уже в другое место. Окованный железом дуб даже не треснул. Зато треснул череп трупоеда, а затем его предплечье. Гуль взвыл от боли и ярости, закатил глаза, выпустил ногу алхимика, но не упал. Лекарь знал, что все трупоеды на редкость живучи. Знал, что от такого удара чудовищу не будет ровным счетом ничего. Гуль только покачнулся от удара, достаточного, чтобы взрослый мужчина весом в семь пудов потерял сознание от боли. Всего лишь покачнулся, но зато не нападал еще секунду. Этого времени Филиппу хватило, чтобы встать и нанести еще два удара в то же место, куда лег первый - в теменную часть головы, где череп у гулей был наиболее тонким. Треснуло мерзко, громко, мокро, сокрушительно. Потом еще раз. Отвратительный хруст кости завершился звуком упавшего на пол тела. После глухого стука, с каким мешок с песком падает на землю, в комнате вновь наступила тишина. Только частое дыхание лекаря не давало ей стать гробовой.
        Но от увиденного после схватки сердце и не думало успокаиваться, с каждой секундой оно билось все тяжелее, все быстрее и больнее. А страх только усилился, хоть опасность уже прошла. Во время боя Филипп видел гуля урывками, по частям, все происходило слишком быстро, а стекла маски не давали полного обзора происходящего. Однако не было никаких сомнений, что именно это существо загрызло двух детей гробовщика. Теперь, когда Филипп смог разглядеть напавшего, он понял, что это был вовсе не гуль. До него этот факт дошел не сразу, а когда дошел, ему стало по-настоящему страшно.
        Перед ним на полу, с мизерикордном во рту, весь в своей и чужой крови, лежал Бурик, мастер похоронных дел, могильщик и гробовщик.
        Сзади стояла Ванесса и испуганно смотрела на развернувшуюся сцену. Филипп так же молча стоял и смотрел на труп гробовщика. В особенности на черные вздувшиеся вены у него на шее и на лбу, на черную кровь, сочащуюся из раны от застрявшего в нижней челюсти мизерикорда.
        - Филипп? - Раздался сзади ее голос, взволнованный и немного напуганный. От звука ее голоса лекарю стало немного легче. Как хорошо, что она есть, подумал Филипп.
        - Да? - Ответил он и удивился, заметив, что его голос мелко дрожит. Мелко дрожало все его тело. Алхимик попытался справиться с этим и не смог.
        - Что произошло? С вами все в порядке?
        - Со мной да. Более-менее. Ванесса, позови Мартина, скажи, что можно входить без разрешения. Мне нужно с ним поговорить.

* * *
        Долго ждать не пришлось. Лекарь едва успел выпить содержимое флакона, как дверь позади снова распахнулась. Вошли трое. Священник, едва переступив порог, остолбенел от увиденного, однако быстро взял себя в руки. Его слуга оказался менее устойчив к таким вещам. Он побледнел, отошел к стене и облокотился об нее, чтобы не упасть. Священник набросился на него почти сразу:
        - Что вы сделали!? Что вы…
        Замолчал, подойдя ближе и увидев труп ребенка. Увидел сломанное окно и большую часть бардака, гробовщика, который потерял человеческий вид еще при жизни и не обрел его вновь после смерти.
        - Ничего. Это работа могильщика.
        Священник еще раз оглядел труп ребенка, всю комнату целиком, затем труп Бурика с вздувшимися венами и кровью у рта. В глазах у него был страх.
        - Я требую объяснений. - Заявил он капризным и напуганным голосом.
        - Хорошо, я как раз собирался с вами поговорить. Наедине. Ванесса, не оставишь нас?
        Филипп, который думал, что священник будет упираться, немного удивился после его слов. Мартин махнул рукой послушнику.
        - И ты тоже выйди, нечего тут уши греть. Негоже девку одну ночью на улице оставлять.
        Послушник кивнул и поспешно покинул дом гробовщика. Ванесса вышла следом, нехотя закрыв за собой дверь.
        - Теперь можно поговорить, Мартин.
        - Что здесь произошло? Объясняйте!
        - Гробовщик напал на меня, стоило мне подойти вот к этому окну. - Терпеливо ответил лекарь. - Он был снаружи. Там же, где сейчас лежит второй ребенок.
        - Лежит? Стало быть, он тоже?..
        - Да. Их загрыз гробовщик. Этот умер от рваной раны на шее. По краям раны следы зубов, причем человеческих. У их отца на подбородке и зубах следы чужой крови, в зубах застряла плоть. Все слишком очевидно. Второй, скорее всего, умер так же.
        - Отец загрыз детей? Своих собственных? Быть такого не может! - Воскликнул священник. Его выдавала неуверенность в голосе.
        - Я могу подождать, пока вы сами осмотрите трупы и придете к тому же выводу, что и я.
        Священник с минуту смотрел на погибших, но ближе не подходил. Филипп ждал. Мартин думал и пытался принять очевидное таким, каким оно было. Выходило у него это тяжело. Лекарь его понимал и не торопил.
        - Стало быть, это Бурик так орал? - Наконец проговорил священник севшим голосом.
        - Он.
        - Вот как… А его так кто?
        - Я. - Алхимик перехватил взгляд священника и не увидел в нем упрека. Внутренне облегченно вздохнул. - Он набросился на меня, когда я подошел ближе к трупу мальчика.
        - Насмерть убили?
        - Надеюсь, что да. Потому как не хочу снова драться с этим безумцем. Он совершенно потерял человеческий вид, Мартин. Вы слышали крик. Люди так не кричат. А его глаза - как иллюстрация в словаре к словам «голод», «безумие» и «злоба». Он был безумен, в безумстве и загрыз своих детей.
        - Воистину темные времена настали. Бес это. Дьявол в него вселился, точно говорю. Коли б я знал, я бы раньше вошел. Дьявола-то прогнать надо…
        - Понимаю, это все очень похоже на дьявольщину, но не в ней дело. Мастер Бурик был болен той же болезнью, что и капитан Солт. Это те же вены, та же черная кровь.
        - Чушь! И ересь! Не может болезнь заставить любящего и честного отца загрызть своих малых сыновей, только дьявол способен на такое!
        «Ох, не говори так. - Подумал Филипп. - Я и сам знаю, как все это выглядит».
        - И, тем не менее, взгляните еще раз. - Ответил вместо этого лекарь. - Сначала капитан Солт заболевает этой страшной болезнью посреди моря, без единой причины. Затем могильщик, который не имел никаких контактов с покойником, только забрасывал гроб землей и ничего больше, заражается этой же болезнью. Менее чем через неделю после смерти Солта могильщик загрыз своих сыновей, впав в безумство. Слишком похоже на дьявольщину. Но я считаю, что болезнь - это не совпадение, я думаю, что она и есть причина, по которой Бурик сошел с ума и убил обоих детей.
        - Ересь! Болезнь - это испытание нам от Бессмертной! И не во вред она нам послана, а во благо.
        - Кто сказал, что она послана нам именно Бессмертной? Что, дьявол не может наслать болезнь?
        Священник молчал. Он не хотел обдумывать слова Филиппа, но последняя фраза лекаря пробила трещину в прочном лбу Мартина. Филипп знал, что надо говорить. Однако в его словах не было ни капли притворства или лицемерия.
        - Я тоже считаю, Мартин, что все это пахнет дьявольщиной, притом сильно. То, что здесь произошло, ужасно, и да, никакая болезнь не может заставить отца напиться крови своих сыновей. Но не эта. Эта - страшнее стократ. Солт, когда был еще жив, впадал в беспамятство и без конца бредил, вечно требовал воды. Гробовщик сошел с ума и загрыз детей, выпив их кровь. Слишком схожие ситуации. И раз уж на то пошло, демоны - существа из ада, бесплотные сущности, которые вселяются в человека только для того, чтобы убивать. Демон не ограничивается двумя убийствами, он убьет десять, пятьдесят, сто людей до тех пор, пока его не остановят. Или пока связь с телом не ослабнет настолько, что он вернется в ад самостоятельно. К тому же, я не раз видел безумцев. Этот могильщик был не просто сумасшедшим, но полностью озверевшим. Человек перестал быть человеком, он в корне переменил свою сущность. Если эта болезнь сводит людей с ума и делает из них кровожадных чудовищ, я намерен сделать все, чтобы ее искоренить, и не важно, от дьявола она или нет.
        - Сомневаюсь я, что вы со своими декоктами и ядами лечите болезнь. - Пробормотал священник после долгого молчания.
        - От любой болезни есть лекарство. Какие-то есть в природе в готовом виде, но они слабые. Я тем и занимаюсь, что ищу сильное лекарство от болезни. Известным вам путем.
        - Богомерзким путем!
        - Вовсе нет. Я же вам уже говорил, мы преследуем одну и ту же цель. Мы оба хотим, чтобы люди были счастливее, мы оба их лечим. Разве эта цель противна Богине? И стала бы она истязать своих детей болезнями вроде чумы, оспы или той, от которой умерли Солт, Бурик и его дети? Стала бы та, которой мы поклоняемся как богине жизни и мира, доброты и сострадания, убивать всех без разбору страшными недугами, которых мы не желаем и злейшим врагам?
        Филипп говорил и пристально смотрел в глаза священнику. Мартин завороженно смотрел в стекла и не отрывал от них взгляда. Лекарь знал, о чем сейчас думал богослов, он метался между своими убеждениями и тем, что говорил алхимик.
        - Я же вам уже говорил об этом тогда, в доме Солта… Мы преследуем одну цель, которая по определению не может быть противна Богине. Оба боремся со Злом. Враг моего врага - мой друг. Ведь так, Мартин?
        Филипп повернул голову. Он больше не смотрел в глаза Мартину. Священник моргнул и чуть тряхнул головой.
        - Да, верно. - Ответил тот с большим сомнением. - Наверное, так и есть.
        - Тогда я хочу попросить вас об одолжении.
        - Каком?
        - Передать мне труп Бурика для вскрытия. Нужно установить причину, по которой могильщик сошел с ума. Понять, как действует болезнь, чтобы дать ей отпор.
        - Но это богохульство! Тело покойника неприкосновенно! Вы уподобитесь монстрам, что жрут мертвую плоть, если начнете ее резать и разделывать!
        - Это будет неполное вскрытие. Не продлится больше часа, и после него останется незаметный шов на грудной клетке. Если желаете убедиться, что я не сделаю ничего богопротивного, можете присутствовать при вскрытии.
        - И буду! - С запалом крикнул священник. И тут же подскочил от ужаса.
        Бурик, который до того лежал трупом, дернулся, выгнулся, выпучил глаза и сдавленно не то крикнул, не то хрипнул. Затрясся и задергался, по его телу прошлись длительные судороги. Минутой позже он вновь лежал на полу, не подавая признаков жизни.
        Филипп наклонился и проверил пульс гробовщика. Его не было.
        - Мертв. - Огласил он священнику вердикт. - Но до сего момента был без сознания.
        - Стало быть, тогда было не насмерть?
        - Три удара в теменную часть головы. Он был без сознания и умер только что. Но от чего-то другого.
        - От чего?
        - А вот для этого и существует вскрытие. Приходите утром к началу и узнаете все из первых рук.
        Лекарь вытащил из челюсти покойника мизерикорд. Священник развернулся и вышел, бормоча ругательства не то со злости, не то со страха. Филипп вытер клинок и набалдашник трости об одежду покойника, потом, несколько минут спустя, в последний раз проведя беглый осмотр тела, вышел. У крохотной калитки его ждала только Ванесса.
        - Ну что? - Спросила она с волнением.
        - Гробовщик заразился той же болезнью, что и Солт, загрыз детей и умер только что, пролежав без сознания все это время. Ближе к утру будет вскрытие. На нем будет присутствовать Мартин.
        - Что!? Зачем?
        - Так надо. Его святость желает убедиться, что мы не будет консервировать части тела покойника и использовать его мозги для ритуалов некромантии. Я намерен разубедить его во всех слухах, что ходят про алхимиков и лекарей. А ты будешь мне ассистировать.
        - Ясно… Что теперь?
        - Домой. К утру матросы, я в этом уверен, сами доставят труп к нам. Стоит подготовиться к вскрытию и поспать.
        На пути к дому, на тропе между деревьев, оба хранили молчание. Говорить о произошедшем и о возможном будущем, которое рисовало им их воображение, говорить не хотелось никому. А о прошлом - тем более.
        Ванесса уснула сразу, как только легла в постель. Филипп приготовил операционный стол с инструментами и уснул за ним на стуле. Ему снилось его прошлое. Склеп под Маракатом. Саркофаг из серебра и обсидиана, мумия со сложенными на груди руками и с кинжалом в них. Блеск лезвия в свете факела и острая боль в руке.

* * *
        Как и ожидал Филипп, утром следующего дня матросы принесли тело. За ними вошел священник, который даже не пытался скрыть своих подозрений. Помимо изучающего все подряд взгляда его выдавал освященный образок Деи на груди и запах ладана. И еще бутылочка с прозрачной жидкостью на поясе, которая, возможно, была сосудом со святой водой. Хотя это вполне могла быть и обычная вода, и водка.
        Труп могильщика алхимик узнал не сразу. Он сильно высох и был больше похож на мумию, кое-где кожу скрывали засохшие и оттого еще более черные пятна крови. Конечности задубели и потеряли гибкость, совсем как мокрое белье на морозе. Опыт алхимика подсказывал Филиппу, что трупное окоченение тут сыграло самую меньшую роль. На эту же мысль наводила еще одна деталь: крайние фаланги пальцев рук и ног гробовщика полностью иссохли. Когда завершился беглый осмотр тела, Филипп попросил Мартина сесть рядом и ничего не трогать. Ванесса, которую лекарь проинструктировал еще ранним утром, уже была рядом, готовая ко всему. На ней был плотный плащ, перчатки и защитная повязка на лице, так что были видны только ее черные локоны, собранные в хвост, и синие глаза.
        Филипп взял с белой скатерти стола ножницы. У них были длинные острые лезвия из оружейной стали и толстые широкие гнезда под пальцы с латунными накладками. При первом взгляде на них невольно пробегали мурашки по спине, практически всякий, кто хоть раз в жизни видел эшафот и смертную казнь, вспоминал лезвие топора палача и лязг уже окровавленного лезвия по брусчатке. Каждый реагировал на инструмент вскрытия по-своему Те, кто носил при себе оружие, невольно клали руку на рукоять и гарду, остальные впивались пальцами в одежду, обычно в подол платья или край кожуха. Но все без исключения отмечали одно: чтобы работать с такими ножницами, нужна немалая сила.
        Нижнее лезвие беззвучно и легко вошло в живот покойника. Священник побледнел, но промолчал. Филипп нажал. Ножницы разрезали нервный узел в солнечном сплетении, мышцы, сухожилия. Мышцы, уже давно схваченные трупным окоченением, поддавались плохо. И все же через несколько секунд челюсти ножниц добрались до грудины. Лезвия сошлись, раздался скрежет металла по кости и тихий треск. Ребра раскрылись, оголяя внутренности, и почти легли на предплечья покойника. Черные от крови ножницы легли в маленький тазик с водой. Ванесса не поморщилась от увиденного. Мартин не нарушал молчания. Лекарь был уверен, что тот в состоянии говорить - не таким уж бледным было лицо священника.
        Внутренности бывшего могильщика были преимущественно черными от изменившей цвет крови., однако ткани не утратили естественного цвета. Для того, чтобы установить крайнюю степень обезвоживания, вскрытие не требовалось, оно проводилось по другой причине. Лекарь был уверен, что гробовщик отбросил копыта не от обезвоживания, а из-за необратимых изменений в теле, вызванных болезнью. Его предположение было верным, он понял это после того, как взял в руку скальпель. В сосудах, как и в сердце, было полно свернувшихся сгустков крови. Логично было бы предположить, что могильщик умер из-за внутреннего кровоизлияния или остановки сердца. Однако алхимик решил копнуть глубже и провел трепанацию черепа. На этот раз священник побледнел сильнее, услышав визг лезвия сверла по кости.
        Через четверть часа после начала вскрытия Филипп огласил свой вердикт:
        - Инсульт.
        Священник непонимающе посмотрел на лекаря. Тот пояснил.
        - Густая кровь закупорила один из каналов, по которым мозг снабжался кровью. По какой-то причине, источником которой, без сомнений, является болезнь, кровь начала сворачиваться прямо в теле. Болезнь вытягивала влагу из тела, отсюда густота крови и постоянное обезвоживание. Но это не все. Напомню, капитан Солт тоже умер от внутреннего кровоизлияния. Сосуды мастера могильщика истончены, налицо следы сильной гипертонии, или повышенного давления. Это благоприятная почва для кровоизлияния в головной мозг. Возможно, это и послужило главной причиной смерти: истончившиеся сосуды просто лопнули, не выдержав давления, или их закупорили сгустки крови. Большего сказать не могу.
        - Так какой вывод? - Спросила после секундного молчания Ванесса.
        - Инсульт. Кровоизлияние в мозг - тоже разновидность инсульта. - Ответил он ей и потом обратился к Мартину:
        - Как видите, мы установили причину смерти. И ничего страшного не произошло.
        - Вы разделали его тело как свиную тушу. - Пробормотал он с легким испугом.
        - На войне делают вещи и похуже, притом с живыми людьми. А то, что делаем мы, мы делаем с трупами, которым уже все равно. И делаем во благо остальных. Мы провели вскрытие и теперь знаем, как убивает болезнь. Обезвоживание, истончение сосудов, повышенное давление. Следствие - инфаркт или кровоизлияние.
        - Вы осквернили тело покойника для того, чтобы узнать, как он умер!? Вы слепы, и вашей нечестивости нет предела! Человек умирает, потому что на то воля Бессмертных, и для того, чтобы знать это, не нужно резать праведного покойника!
        - Возможно, на то была воля Бессмертных. Только вот между Деей, матерью людей, и Лекнуиром, властителем темных сил, есть разница, притом очевидная. По крайней мере, я теперь знаю, почему он сошел с ума и загрыз сыновей. Могу сказать, что демоны и прочие духи здесь не при чем. Это заслуга исключительно болезни, а вот какой она природы - дьявольской или естественной, это уже совсем другой вопрос.
        - Ну и что вы узнали? Или вам еще десяток покойников подать? - Спросил священник все еще враждебно, но уже мягче.
        - Болезнь поглощает поду из тела больного. Начинается сильная жажда, больной пьет все больше и больше. В поздней стадии, когда развивается повышенное давление и кровь густеет от недостатка влаги, постоянная жажда сводит человека с ума. Подобную картину я наблюдал в пустыне Даха. Люди сходили с ума от жажды и задирали лошадей, чтобы напиться их крови. Кровь - тоже жидкость. Гробовщик сошел с ума и начал искать влагу везде, где можно было. К несчастью, до сыновей он добрался раньше, чем мы до него.
        - Болезнь сводит с ума?
        - Именно. А потом убивает кровоизлиянием в мозг. Или в любое другое место, где сосуды не выдержат давления крови и лопнут. Как бы то ни было, определяющим фактором является вода. Солт получал много воды каждый день и прожил две недели. Бурик умер предположительно через четыре-пять дней после заражения.
        - Хоть ваш метод и богопротивен. - Сказал после некоторого молчания Мартин. - Хоть он мерзок и нечестив, я вижу, что вы преследуете благую цель. Пытаетесь преследовать, по крайней мере. Мы с вами схожи в одном мнении - болезнь от беса. И она воистину дьявольская, раз сводит людей с ума и заставляет умерщвлять других, чтобы напиться их крови. Вы еретик, занимаетесь бесовским делом, но, как я вижу, для того, чтобы бесов из тела изгонять по-своему. И потому, хоть я, признаюсь, вас с трудом терплю, я считаю, что вы меньшее из двух зол. Давно я не видел таких страхов, как вчера и сейчас, веет от них бесовщиной. И думается мне, что злые силы на этом не остановятся. Будут они дальше изводить людей, сводить их с ума, заставлять одних пить кровь других, а потом умирать в муках. Если вы, Филипп, выдюжите, переборите бесов, которые сию хворь разносят, я буду с вами и буду вас поддерживать.
        Священник замолчал. Филипп утвердительно кивнул и принялся зашивать труп. Мартин, видя, что алхимик вновь склонился над телом, укоризненно и со злостью на него посмотрел. Лекарь заметил взгляд и пояснил:
        - Он уже рассказал нам все, что мог рассказать. Тело нужно похоронить по-человечески. Никому дома не нужен озлобленный неупокоенный дух могильщика.
        Взгляд священника стал мягче. Через несколько минут он поднялся со стула и откланялся.
        - Меня ждут дела. - Проговорил Мартин и покинул дом.
        Ванесса уже вымыла все инструменты сначала водой, затем водкой. Филипп зашил грудину, вставил на место кусок черепа и зашил надрезанный кусок кожи. Теперь только швы на теле покойника напоминали о проведенном вскрытии. Наконец тело оказалось завернуто в белую простыню. Через полчаса за ним пришли матросы и еще один человек из местных. Нового могильщика назначили на удивление быстро. Впрочем, подобная прыть объяснима. Кому-то нужно хоронить покойников.
        - Ванесса, - обратился Филипп к девушке сразу после того, как похоронная процессия вышла за дверь, - я хотел сказать вам одну деталь насчет болезни… Насчет смерти вашего отца.
        - О смерти отца? Зачем?
        - Я подумал, что от этого вам будет немного легче.
        - Говорите. Только быстро, прошу вас.
        - Ваш отец умер не только от кровоизлияния в гортани. Инсульт… Мог наступить раньше. И наступил. А люди, у которых поврежден мозг, мало что чувствуют и осознают… Конечно, он не все ощущал и понимал, но я думаю, что вас он видел, а боль не замечал. Так что… Я думаю…
        - Филипп.
        - Да?
        - Пусть это будет наш последний разговор о его смерти. Если только вы не хотите и меня загнать под гробовую доску.
        - Нет, конечно, извини. Я понимаю…
        - Сомневаюсь, - перебила она, - очень сомневаюсь в том, что вы понимаете. Вот я думаю, что вы просто разучились видеть в смерти великое таинство, трагедию, просто смерть, в конце концов. То, что ждет всех нас и что нас пугает. Но не вас. Вы, лекарь, ставите себя вне власти смерти, хоть и видите ее каждый месяц по многу раз. И почти наверняка думаете, что она вас не коснется. Это не мое дело, можете считать себя хоть вечно молодым, хоть вечно живущим, хоть ее повелителем. Но я просто хочу, чтобы вы вспомнили: смерть - это больно. И какие бы слова не были произнесены, они не сделают эту боль меньше, не отменят то, что произошло, не отсрочат судьбу, и уж тем более…
        Их взгляды пересеклись. Ванесса осеклась, заметив, как ее учитель смотрит на нее из-за стекол маски. Потрясенно. И, как ей показалось, с гневом. Почему-то ей стало не по себе, а в груди появился холодок.
        - Извините… - Пробормотала она, развернулась и быстро ушла в свою комнату.
        Филипп еще долго стоял столбом посреди комнаты, не мог сдвинуться с места. Он действительно испытал изумление. Но потом вспомнил склеп под Маракатом. Древний саркофаг, блеск лезвия в свете факела и острую боль в руке. То, что девушка приняла за гнев, не было гневом. Это был ужас. Слова Ванессы действительно напомнили Филиппу о том, что он забыл, что уже успел выбросить за пределы своей жизни. Одно неосторожное слово вернуло к жизни страх. И теперь Филиппа всего трясло от этого страха, колотило, как при нервном срыве. Те слова обернулись эхом ужаса, испытанного им многие годы назад…
        Сидя на кровати в своей комнате, плотно прижавшись к стене спиной, Ванесса услышала, как лекарь выходит из дома, как хлопает входная дверь. Он точно в гневе, подумала девушка. И не известно, когда он вернется, когда успокоится и забудет ли эти обидные слова.
        - Черт, да зачем я все это сказала? - Шептала Ванесса. - Зачем выплеснула на него все, что чувствовала? Кто меня за язык тянул… Дура, дура, дура!
        - Она права. - Шептал себе под нос Филипп. - Она права… Она не знала, что говорит и зачем говорит, но она все равно права…
        Ее слова пульсировали у него в голове и отдавались дрожью в теле.
        «Слова не исправят то, что уже произошло».
        Склеп. Лезвие. Порез.
        «Не отсрочат судьбу».
        Болезнь…
        «Не испугают смерть. Лживые мысли не станут правдой».
        «Слова - нет. Но лекарство должно. - Наконец подумал Филипп. - Ведь я здесь за этим. Я искал его так долго, я его найду…»
        Постепенно лекарь начал успокаиваться. Тогда он остановился и понял, что забрел в чащу леса. Развернулся и пошел по своим же следам обратно.
        «Да, я жил с этим так долго. - Думал он, шагая по тропинке, которую сам же и проложил в высокой траве. - С этой болезнью… Я стремился забыть о ней и забыл, старался жить как без нее. Даже смирился с ней, когда начал искать лекарство. Но почему я так испугался, когда Ванесса сказала про судьбу, про смерть?..»
        «То, что произошло, не изменить… Смерть не обмануть. Судьбу не отсрочить. Вот что меня напугало. Эти слова, эти…»
        Воспоминания. Голос Нетленного. Его слова о Судьбе, о смерти, которые Ванесса в точности повторила. И о тех, кто, как им думалось, сумел ее избежать.
        «Нет, не смей! Не думай! Этого не может быть, это предрассудки, сказки, крестьянские байки! Это болезнь, всего лишь болезнь, ты же знаешь это, старый дурень, хватит пудрить себе мозги и бояться слов какого-то сектанта-фанатика!»
        Он быстро разубедил себя в крестьянских байках, сказках и предрассудках. Однако это далось лекарю нелегко, а ушедший страх оставил после себя липкое, противное ощущение слабости на всем теле. Легкая дрожь пробирала все его тело от малейшей, даже мимолетной мысли о страшном прошлом.
        Филипп шел домой. Лучи яркого солнца, медленно ползшего по небосводу, помогали прогнать страх. Он все же сумел вернуть себе прежнее спокойное состояние, заставил себя забыть то, что вызвало в нем ужас. Дал себе слово не вспоминать о нем. Но какая-то крохотная часть его сознания, может быть, и сердца, знала, что такой сильный страх не возникает без причины. И даже больше: эта крохотная часть разума Филиппа знала причину. А причина была в том, что фанатик из секты, именующей себя Нетленными, говорил правду. Но Филипп не верил, потому что не желал верить. Слишком невероятной была правда. Слишком очевидной… И безумно, нечеловечески, чудовищно страшной и жестокой.

* * *
        Дойдя до своего дома, он уже почти забыл все то немногое, что вспомнил. Его встретила Ванесса. Обошлись без расспросов и разговоров. Та увидела, что все в порядке, и почти полностью успокоилась. Через какое-то время заметно ослабла неловкость в общении. Полностью она растаяла только к вечеру, когда Филипп во время урока признался Ванессе, что ее слова вернули к жизни ужасные воспоминания. Добавил, что ему тогда просто надо было побыть одному и справиться с собой, совладать со столь внезапно и живо нахлынувшим прошлым.
        - …Впрочем, те воспоминания уже прошли… - Закрыл он тему непринужденно.
        Лекарь не уточнил, какие это были воспоминания. Ванесса не стала расспрашивать, решив, что инцидент остался в прошлом.

* * *
        Спустя довольно длительное время после урока Ванесса задала вопрос, от которого Филипп предпочел бы уйти в любое другое время, однако теперь, после вскрытия, это было бы просто нетактично и непрофессионально.
        - Филипп, как думаете, болезнь заразна? Эпидемия будет?
        Филипп не хотел отвечать, он молчал. Долго. Ванесса не решилась переспрашивать. Ей самой этот вопрос дался тяжело. Наконец он ответил:
        - Нам нужно сделать все, чтобы ее не было. Потому как если она начнется, карантин будет очень трудно поддерживать. Это не город, где зараженных можно согнать силами армии и стражи, пусть даже силами наемников, в старую часть города. Местная стража, милиция, набрана из добровольцев. Если начнется эпидемия, они будут спасать своих близких, вытаскивать их из карантина, если они будут больны, или будут наведываться к ним прямо в рассадник чумы. Эпидемия распространится, начнется беззаконие, самоуправство и анархия. Ее сможет укротить только Мартин, он - священник старых времен, ему не привыкать контролировать безумную толпу черни. И я чертовски не хочу, чтобы такая толпа оказалась в его власти. Что бы он нам не говорил, когда все будет плохо, мы станем козлами отпущения. Потому нужно будет предупредить стражу, назначить патрули. И нам самим тоже придется патрулировать, высматривать больных, если они будут, а мне кажется, что они будут. Так что, Ванесса, в самое ближайшее время нас ждет очень много работы.
        - Черт… - Пробурчала она мрачно и разочарованно. - А как она будет распространяться?
        - Либо в воде, либо… Не знаю. Эта болезнь бубонами и некоторыми симптомами очень похожа на чуму. Может, крысы. Может, блохи. Это, конечно, не довод…
        - Это лучше, чем вода, мастер. Тут кругом вода, кругом влага. А блохи только на крысах.
        - Которые тоже везде. Ладно, выкинь из головы до поры до времени. Предлагаю поесть и продолжить наши занятия.
        - У вас не отбила аппетит такая мерзость, как вскрытие трупа?
        - Ванесса, дорогая, если бы каждая мерзость в этом мире отбивала у меня аппетит, я бы умер с голоду, едва родившись на свет. А теперь хватит о грустном и неприятном, в самом деле. Я сейчас буду рад даже краюхе хлеба и вяленой рыбе.
        Остаток дня прошел в привычном ритме, в обучении и работе. И вся неделя тоже.
        Как и подозревал Филипп, а вместе с ним и священник, случай с могильщиком не был последним. Болезнь уже коснулась поселения.
        Эпидемия была только вопросом времени.
        XI
        Ночь была светлой. Половину неба заволокли грозовые тучи, но не ту, по которой ползла луна. Люди спали. Не все. В одной части деревни, примерно в одной ее трети, редкие люди бродили по дому, по улице, между грядок и под окнами соседей. Искали воду.
        Кот чувствовал запах чумных и избегал их. Он вообще всегда избегал людей. После того, как люди сожгли его подругу и котят, у него не осталось доверия к этим двуногим существам. Кот жил в сухой квадратной норе под давно опустевшим домом, спал днем и охотился ночью.
        За ночь он успевал обойти почти все окрестности деревни в поисках дичи. Мелочь вроде мышей кот ловил и съедал в кустах, а затем зарывал, но не нес в свое логово. За ночь он успевал поймать двух-трех упитанных мышек, из хорошей добычи - пару крыс или большую вкусную ящерицу. Их кот нес домой и там обедал. Оставаться на воле после восхода солнца было рискованно, люди сожгли бы и его, если нашли.
        Так было раньше. Сейчас его тоже ждала бы смерть, останься он на улице днем, в этом плане мало что изменилось. Даже стало хуже: на улицах деревни появилось больше стражников, больших двуногих с острыми блестящими мечами за поясом. Ночью они тоже ходили, но не так часто и всегда по двое, гораздо медленнее, осторожнее, чем днем. К тому же, их выдавал свет огня, который они носили на палках. Кот хорошо их понимал: было, чего бояться.
        Гниль с северной части деревни разрасталась быстро. Кот хорошо знал запах болезни, ему самому приходилось болеть, и не раз. Однако этот душил, стоило его вдохнуть. Пахло гноем, человечьей мочой и кровью. А еще смертью, и от этого запаха у кота шерсть на загривке вставала дыбом. Люди, от которых так пахло, ходили по улице и между домами днем и ночью, искали воду. Жадно припадали к любой луже, бросались на других двуногих и зверей, только завидев их. Если другой двуногих успевал добежать до дома или достать прямой блестящий коготь, бешеный человек умирал. Если нет, то раздавался пронзительный крик боли и хлюпающие звуки. Теперь и ночью стало опасно.
        Худо было и с добычей. У кота в животе ничего не было уже две ночи. До этого он перебился полевкой. До этого у него было еще два голодных дня. Именно голод толкал его на риск.
        Кот вылез из норы под домом и бесшумно прошел по тропинке, которую сам же вытоптал. Не так давно в этом доме поселились два человека. От одной пахло молодой девушкой, а от другого как-то странно. Скорее всего, это был мужчина. Самец. Из дома часто доносились странные запахи, от некоторых у кота приятно кружилась голова, от некоторых тошнило. Но кот не бежал из своей норы. Двуногие все равно ей не пользовались, хоть из нее был выход в дом - ступеньки и горизонтальная дверца. Этих двоих он не так сильно боялся. От мужчины пахло почти по-человечески, но немного по-другому. Запах был настораживающим, его тоже хотелось обойти за сто шагов, и все-таки это был не человечий запах. А девушка ему нравилась. От нее шла сила, которая иногда проникала под доски пола, через землю в его нору, и дарила приятное тепло и чувство уюта. Такая же сила была в белых развалинах далеко отсюда, за большим серым зданием, откуда всегда сладко пахло. Ее кот любил, хоть и боялся. В конце концов, она ведь тоже была человеком.
        Он прошел мимо дома, пробежал по длинной широкой тропе, которую когда-то протоптали двуногие, выбежал на дорогу шире. Там юркнул в кусты и огляделся по сторонам. Никого не было видно. Кот быстро перебежал дорогу. Он не особо боялся, что его заметят. У двуногих глаза хоть и были гораздо зорче, но видели в темноте они плохо. А заметить черного кота, пусть даже в лунном свете, они бы не смогли вовсе.
        Позже он вышел к деревянному строению, из которого пахло зерном. Дальше, если пойти налево, начиналась территория чумных. Там пахло гнилью, падалью и болезнью, и на нее не решались заходить даже люди с блестящими когтями за поясом и факелами. Кот подумал и решил, что не будет делать крюк и пробежит мимо опасной территории в дальнюю часть деревни, где еще наверняка осталась дичь. Недолго думая, он бегом преодолел расстояние между домами и понесся дальше по крошечной улочке, готовый в любой момент юркнуть в кусты в случае опасности.
        Кот почувствовал запах хвори. Остановился посреди дорожки. От ближнего дома пахло смертью и болезнью. Он услышал, что кто-то стоит на крыльце, и почувствовал знакомую силу, увидел темно-синие всполохи в небе. Кот немного подумал и прыгнул на забор, который мешал ему видеть.
        Девушка, от которой шли синие всполохи силы с черными вкраплениями усталости, стояла за спиной мужчины в плаще. Тот достал белый кусочек рыхлого камня из кармашка и начертил вертикальный белый крест на двери.
        - Четвертый за ночь. А патрулирование только началось. - Сказал девушка голосом, от которого у кота внутри все приятно подрагивало.
        - Не ной. Пошли. - Ответил мужчина и повернулся на крыльце.
        Кот спрыгнул еще до того, как человек в плаще успел ответить. Он быстро побежал дальше, к большому каменному строению, из которого всегда сладко пахло.
        Пробежал пустую площадку из камня с колодцем в центре.
        Добежал до серого здания.
        Почти час он охотился в округе. Поймал двух мышек под деревьями и одну крошечную ящерку, которой тоже не побрезговал. Невкусно. Пошел дальше.
        Двумя мышами вполне можно было наесться. Но не в том случае, когда живот кота пустовал пятый день, если не считать одной полевки в перерыве между голодовками. Кот был намерен поймать ящерицу. Или жирных крыс, которых раньше было вдоволь у корабля. Кот вспомнил про большое плавучее строение с парусами и решил попытать счастья там.
        По пути к кораблю стали чаще попадаться стражники. Ночь становилась все более темной, тучи двигались все ближе, и коту это было только на руку. Причала он достиг быстрее, чем планировал, срезав между домами. Пока он бежал, то думал, как же быстро распространяется болезнь по домам.
        На подходе к берегу трава и кусты начали редеть. Скоро наступит полоса без укрытий, подумал кот. Нужно внимательно смотреть по сторонам, не то люди заметят и начнут искать.
        Он высунул голову из кустов. Справа пусто. Слева стражник ушел вдаль, скрылся за углом крайнего дома. На пристани тоже было пусто. Кот рысью подбежал к пристани, ближе к кораблю. Запах моря и близкой грозы смешивался и интересный аромат. Из ящиков пахло деревом, зерном и иногда плесенью. Повсюду лежали мотки веревок, рыболовные и корабельные снасти. Разные непонятные штуки.
        Тут до ушей кота донесся вполне понятный звук, а затем запах. Тихий писк и возня где-то со стороны ящиков. Возня слишком громкая для мыши. Сердце кота радостно подпрыгнуло. То, что пищало и возилось у ящика, было большим и жирным. Он тихо подкрался ближе и уже видел добычу.
        Большая, жирная портовая крыса.
        Кот припал к доскам и начал красться к добыче. За годы охоты он уяснил, что мыши, как и крысы, сначала слышат шаги или чуют запах, а потом только видят. К добыче всегда следовало подкрадываться с подветренной стороны, и если ветер дул в нужную сторону, ему нужно было только ступать бесшумно. Переносить вес тела на бедра и подушечки лап, чтобы даже чуткое кошачье ухо не слышало шагов.
        Ветер неожиданно переменился. Крыса учуяла кошачий запах, на миг замерла. Затем быстро зашевелила лапками, пытаясь спастись. Кот был уже близко. Он одним прыжком настиг крысу, подбросил ее в воздух лапой. Когда она упала на землю и пискнула, оглушенная, кот подскочил и с наслаждением впился зубами в теплую плоть. И тут же отпрянул, зашипел от страха, ярости и досады.
        Кровь крысы на вкус была гнилой и напоминала запах чумных двуногих. Кот помчался с полумостика к берегу, затем сбежал к воде и влетел в нее, раскрыв пасть.
        Вода была соленой и неприятной. Однако кот жил не первый год. Как-то раз он рискнул и съел падаль, а потом чуть не умер. Теперь, когда в рот ему попала кровь крысы, больная и гнилостная на вкус, кот принял единственно верное решение прополоскать пасть. Облизать гадость с клыков и губ означало съесть частичку гнили. Он помнил, как корчился в судорогах после того, как пообедал мертвечиной, а от крови крысы пахло гнилью и смертью. Коту не хотелось повторять горький опыт.
        Зверь этим не ограничился, он вошел в воду целиком, позволяя воде смыть вонючую дрянь с его губ и усов. Он не боялся воды и часто плавал в крошечном озере недалеко от своей норы, когда было настроение. Наконец исчез даже привкус падали. Во рту у кота было горько от соли, и он решил выйти из воды. Может, удастся поймать дичь в другом месте. Только на этот раз стоит принюхаться, не пахнет ли от жертвы болезнью…
        Он не успел выйти из воды. С берега раздался оглушительный топот бегущего к нему двуногого. Кот испытал приступ страха и несколькими сильными гребками выплыл на берег, прыжком оттолкнулся от дна и почти оказался на берегу, но большие голые руки, полностью лишенные шерсти, схватили его раньше. Схватили сильно и безжалостно, с явным намерением убить. Кот взвыл и вслепую полоснул когтями воздух. Рука сжала его загривок и подняла в воздух, как котенка. Кот выл и изворачивался, как мог, но человек держал его крепко.
        Над ним раздался голос молодого двуногого.
        - Юша! Юша, кот чернявый из воды вышел! Сюды иди!
        - Кот? - Раздался второй голос. Гораздо моложе и звонче первого.
        - Да, вот. Иду мимо, а тута кот этот вот из воды вылазеет. Из воды! Как тритон какой или ворона. Да еще черный. Сжечь его надо, да батюшке Мартину рассказать.
        - Может, утопим? - Спросил мальчуган.
        - Дурак! Как же мы его утопим, если он из воды вышел? Разведем костер, насадим на палку да сожжем. Заодно поесть чего сообразим. Жрать охота.
        - Кушать охота. - Кивнул мальчик.
        - Идем. А, Юша, глянь! Крыса. Вон, куда смотришь, на причал смотри! Подбери ее.
        - Крысу?
        - Ты мясо давно ел? Давно. Вот не брезгуй и подбирай.
        На мгновение кота сжали обе руки. Он перестал извиваться и увидел, как малыш в курточке, которая была ему явно велика, подбирает дохлую крысу. Увидел, как на рукав ему перескакивают несколько блох. Мальчик подбежал и попытался впихнуть брату крысу. Тот оттолкнул трупик так, что мальчуган чуть не упал. Одинокая блоха успела перескочить на рукав старшего брата.
        - Сам неси ее! Не видишь, черт в руках извивается! Ах ты…
        Кот вывернулся и сильно поцарапал двуногого. Тот понял руку вместе с ним и ударил его головой о доски, которыми был выложен причал. Больше кот ничего не видел и не чувствовал. Последним его покинул слух.
        - Идем! Есть охота. А потом скажем в церкви, что кот такой объявился. И чума еще эта. Ведьма, как пить дать, у нас завелась.
        - Ведьма? А откуда?
        - Дурак ты, Юша. Все знают, что коты ведьмам служат. А черный кот - посланник дьявола. И ведьма, стало быть, тоже от дьявола…

* * *
        Кот очнулся, когда от дыма у него запершило в горле и он закашлялся. На крошечной опушке в лесу горел большой костер, рядом лежали две остро заточенные палки. Маленький двуногий уже насаживал целую крысу на одну из них. Кот понял, что его ждет, и нашел в себе силы подняться.
        Он сделал несколько нетвердых шагов, затем еще несколько все быстрее и быстрее, прочь от костра. У него уже появилась надежда, что ему удастся уйти от голодных двуногих живым, когда сзади раздался яростный вопль. Старший человек бросился на него с намерением схватить. Кот попытался отпрыгнуть, но его ноги подкосились, и он вместо этого упал. Две сильные лысые руки схватили его, понесли к костру, нещадно при этом крутя. Его кости трещали, но не поддавались. Видимо, двуногий был так же истощен голодом, как и кот, и сил свернуть шею своей добыче у него не было. Тогда он швырнул кота на мокрую от дождя землю. Небо над ним было темным.
        Обожженная острая палка была уже совсем близко. Она ткнулась в горло кота, сначала слабо, потом сильнее и сильнее. Маленький двуногий держал кота за лапы, и зверь отчаянно кричал. В горле вдруг резко стало очень больно.
        Все вокруг озарила вспышка белого света, раздался страшный грохот. Оба человека с криками ужаса упали на землю и закрыли головы руками, не переставая кричать.
        Кот как-то сразу понял, что это ударила молния. Что маленькие голодные люди почему-то сильно испугались ее и пока ничего не могут сделать. Чувствуя, как из горла у него капает кровь, кот поднялся и нетвердо пошел к краю опушки. Потом пошел быстрее. Еще быстрее. Побежал, ощущая, как страх, боль и надежда придают ему сил. Кот бежал к своей норе с твердым намерением спасти свою жизнь. Поесть он сможет и потом.
        Когда черный кот уже лежал в темном сухом погребе, вылизывая грудку от застывших на ней капель крови и вздрагивая от боли, в голове у него проносились картинки, которые он успел запомнить. Двуногие детеныши пожадничали и подобрали крысу. Падаль. И теперь кот не сомневался, что их ждет смерть, что от них тоже будет пахнуть гноем, кровью и болезнью. Ему было их жаль, даже несмотря на то, что они собирались его зажарить и съесть. Кот не винил их. Он бы сам попытался их съесть, если бы был больше размером. И поведение людей, которые никогда на его памяти не ели кошек, его не удивляло.
        В деревне теперь постоянно кто-то пытался кого-то съесть.
        XII
        Келью монаха освещал один-единственный огарок свечи. На низком потолке под ним уже образовалось пятнышко сажи. Черную кляксу не было видно - огарок разгонял темноту едва ли для того, чтобы священник мог видеть перед собой открытую Книгу.
        Он не читал ее и ничего не писал на редких обрывках бумаг, хоть в его руке и было гусиное перо. Ранее бывшее инструментом писца, перо вряд ли теперь годилось на что-то, кроме набивки подушки, поскольку было изломано в доброй сотне мест. Не от хорошего настроения священника.
        Мартин был зол, мрачен и напуган. В основном мрачен. Священник не раз за свою жизнь сталкивался с подобными случаями, так что злость и страх не казались такими сильными. А мрачен он был потому, что серьезная проблема, ранее требовавшая для своего устранения простой команды, здесь и сейчас, на Зеленом берегу, оказалась неразрешимой. Когда священник сел за столик и начал думать, свеча была нетронутой, за окном радовало глаз позднее утро. Сейчас уже стоял вечер. В какой-то момент, когда церковнослужитель в очередной раз провел изломанным пером по бороде, огарок мигнул и погас. Мартин посчитал это знаком оставить раздумья в тесной келье и выйти наружу, на свежий воздух. Может, там он придумает, что делать с объявившимся в поселении дьяволом.
        Выйдя из кельи в коридор и спустившись по лестнице в главный зал, священник покинул храм. В сытые времена казалось, что главный церковнослужитель Зеленого берега не может исхудать и засохнуть еще больше. Он смог. Хотя священник голодал меньше всех, ему тоже пришлось затянуть пояса, в прямом и переносном смыслах. Теперь он был похож на беспокойную иссохшую мумию, такую древнюю, что горы Задушшел проявили бы дань уважения к его возрасту и склонили бы перед ним вершины. Посох священника выглядел растолстевшим рядом своим хозяином. Причиной такой худобы наверняка были постоянные раздумья, преклонный возраст клирика и вечное пребывание в келье. А еще ставшая еще более редкой и скудной кормежка.
        Священник шел по улочкам без цели, глядя себе под ноги, и думал над тем, что сообщили ему вчерашние дети, Юша и Микола.
        В поселении объявился черный кот. Из ниоткуда. Всех котов они сожгли четыре года назад, или три, или пять… В общем, сожгли. А вчера черный кот вышел из воды. Из воды! Даже дети малые знают, что все болезни и беды от воды, вся нечисть в воде плодится и из воды вылезает, а кто будет в воде перед полнолунием или Красной луной, тот непременно до смерти запаршивеет. И тут черный кот из воды. Да еще когда его сжечь пытались, молния ударила над детьми. Из всего этого выходило одно: кот - принявший плотское обличье дьявол. А раз есть черный кот, который еще и дьявол, то есть и ведьма, коей он будет помогать, давать силу в обмен на любовные утехи. На Зеленом берегу объявилась ведьма, дьявольская шлюха. И посему выходило, что эта самая ведьма наслала на деревню болезнь, дьявольскую порчу. Ведь в этом и есть все ведьмы: дьяволу отдаться, чтобы себя потешить и род людской извести.
        Выходило, что в деревни есть ведьма, у которой этот дьявол-кот живет. Ведьма должна быть молодой, а характер у нее должен быть такой, чтобы она согласилась отдаться черту в обмен на черную силу. Говоря по-простому, стервозный и шлюший, какой любит черт. Сердце у нее должно быть холодней куска льда и черней угля. Из всех благочестивых, целомудренных и, разумеется, невинных девиц поселения особенно выделялась одна, которая всем этим пунктам соответствовала. Мартин считал, что Ванесса, дочь покойного капитана Солта, и есть ведьма. Верно, она. Стервозней суки не найти, да еще она сама начала заниматься чернокнижеством. Священник никогда не видел ни чернокнижников, ни занятий Ванессы, но был уверен, что она занимается именно черной магией. Это ему подсказывал драгоценный опыт мудреца-долгожителя.
        И посему выходило, что именно эту девушку верно сжечь. Или проткнуть кольями, чтобы другим ведьмам неповадно было. Проблема была в том, что ведьму охранял человек с Королевской милостью. Мартин не признавал монарха и всей душой желал королю-отступнику, предавшему Церковь ради мнимого прогресса и мира в Десилоне, поскорее сдохнуть от поноса. Слова «дизентерия» священник не знал, но ему и не нужно было. Он знал, что у короля есть армия, и что эта армия незамедлительно покарает тех, кто пошел против его подданных, а значит, и против его самого.
        Мартин еще раз вспомнил все разговоры с алхимиком и лекарем. При мысли о нем в его душе поднималась волна раздражения. Не будь эпидемии в поселении, не будь Королевской милости у Филиппа, он бы насадил на кол их обоих. В конце концов, Мартин был терпелив и опытен в этом деле, и сумел бы найти подходящий повод для недовольства. Но своего решения священник менять не собирался. Он понимал, что Филипп - действительно меньшее из двух зол, если выбирать между ним и эпидемией. Этот мерзкий, скрытный докторишка наверняка даже не знает, какую суку, какую змеюку пригрел у себя на груди. А Ванесса водит его за конец и под видом излечения эпидемии только разгоняет ее все дальше и дальше по деревне. Но надо было признать, что-то этот лекарь умел. То ли ему просто везло, то ли его яды и черные искусства действительно изгоняли хворь. Мартину был известен народный способ лечить подобное подобный. От похмелья поможет только водка и горячая закуска, желательно мясная. Если отравился мухомором, нужно скушать еще маленький кусочек, чтоб прошло. Так, наверное, и с ядами, которые болезнь прогоняют.
        Но Мартин чувствовал, что не в силах Филиппа предотвратить эпидемию. Нужно действовать решительно, действовать тем, кто осведомлен. Нужно было убить ведьму, пока она не наторила еще больших бед. Однако из-за защиты Филиппа сделать это будет проблематично.
        В голову ему пришла гениальная мысль. Можно собрать толпу. Настроить ее речами против Ванессы, а дальше пустить все на самотек. Но Филипп догадается, он хоть и мерзок и скрытен, но не глуп.
        Тогда… Можно послать толпу! Агитировать ее без присутствия третьих лиц, моряков и самого Филиппа. А потом свалить всю вину на чумных, которые якобы задерут Ванессу. И Филиппа тоже. Это священник и любил в разгневанной толпе крестьян: они не испытывают жалости к тем, кого рвут руками напополам, и не разбираются, кого рвут.
        Но что, если настоящие чумные покорны ведьме? Что, если она сама сгонит их в толпу? Тогда ему конец. Ведь ясно будет, кто собрал бунт крестьян, и жестокая расправа не заставит себя ждать. Чумные будут защищать ведьму, а на что они способны, Мартин видел. Настоящий безумец в три раза сильнее озверевшего от ярости крестьянина, и в три раза страшнее. Толпа просто разбежится, спасаясь от чумы. Это в том случае, если болезнь подконтрольна Ванессе, в чем Мартин и не сомневался. Ведь если она ведьма, а это так, то это она призвала страшную эпидемию. Раз ведьма призвала страшную эпидемию, она может ее контролировать, и прекратить, и начать заново, и повелевать чумными, раз она свела их с ума.
        Один неверный ход портил все. Но вариант с толпой беспроигрышный. А свалить все на безумную толпу чумных - это и вовсе гениальный план, по-настоящему достойный епископа земли Риветской! Упускать его очень не хотелось. Но вместе с тем не стоило рисковать. Нужно было проверить, умеет ли девушка управлять чумными. Мартин шел и думал, как это сделать, ничто не приходило в его гениальную голову.
        Когда он почти дошел до перекрестка, его окликнули.
        Священник оторвал глаза от земли и увидел идущего ему навстречу траппера с мешком. С ним был его сын, Нил, тоже с мешком. Любовник Ванессы. Один из многих, разумеется, шлюха дьявола не ограничивается одной игрушкой. Только он это подумал, в его голове созрел план, еще довольно смутный, но, без сомнений, гениальный. Вот уж по-настоящему гениальный!!
        - Добрый вечер, господин священник. - Поприветствовал его траппер. Отца Нила звали Андор, он был с севера, рослый жилистый мужчина, уже изрядно проживший и похудевший, но не лишенный мускулов, способных разворачивать медвежьи капканы без видимых усилий. Он был похож на старого лесного кота. Сходство усиливали поредевшие от времени седые усы. - Надеюсь, сегодняшний день лучше, чем вчерашний?
        - О каком благополучии может идти речь, - ответил священник, - когда в деревне такая хворь бушует? Да еще пожар в амбаре, все зерно и хлеб погорели, есть нечего, а какой амбар громадный был, какой амбар! Не долог час, крыс ловить будем.
        - Так уже ловим.
        Андор усмехнулся и показал то, что нес в руке. То, что показалось священнику мешком, оказалось капибарой.
        - Не крыса, конечно, но тоже грызун. Большой только.
        - Хорошая охота в этот раз?
        - Хорошая, чего уж таить, сами видите. - Усмехнулся северянин. - Получше мне стало, отвары эти, которая Ванесса готовит, подружка сына моего, не так просто лечебными называются. Уже и в лес стал далеко заходить, и ловушки ставлю там, где надо, а не там, куда смогу дойти. Все больше и больше ставлю. И сын тоже ставит. Покажи, Нил.
        Юноша вытащил из мешка две птицы и копыто какого-то травоядного зверя, являвшего собой большую часть ноши.
        - Я уже думаю начать обучать других ремеслу. Опыт, конечно, нужен, но ведь есть-то всем надо. Я и так за шесть семей еду добываю, не отказывать же людям. Ну ничего, времена сейчас страшные, но они нас сплотят, точно говорю. И жизнь после них станет еще радостнее, вот увидите. Так… - Андор посмотрел на небо. - Ну, проверить еще те, западные, успеем, я надеюсь. Нил, возьми-ка мою крысу и отнеси домой, в погреб, в уголок похолоднее. А я пока с господином Мартином переговорю. У стариков свои разговоры.
        Нил слегка улыбнулся и кивнул, взвалил тушу на плечо и понес в дом. Мартин незаметно покосился на забор, где ползала какая-то пестрая членистоногая гадость. Слова «членистоногий» Мартин не знал, но ему и не было нужно. Его интересовало одно: ядовита ли эта дрянь, которую он даже разглядеть не мог, хоть и приметил ее сразу, как только увидел Андора с сыном.
        - Да уж, у стариков свои разговоры. - Усмехнулся Андор, подходя ближе к забору, чтобы опереться об него. Все-таки возраст давал о себе знать. - А я все же надеюсь, что урожай в этом году будет ранний и хороший. На этой земле овес с пшеницей стали хорошо расти в последнее время, знаете? Я недавно был у поля. Вы бы видели, какие там колосья, чуть ли не по пояс доходят! А ведь годка четыре назад они были по колено. Никак Богиня пожалела нас и почву благословила на урожай, как думаете?
        - Думаю, что так. Пожалуй, прямо сейчас и наведаюсь к полю, коли уж вышел воздухом подышать. Ба!
        Мартин внезапно вскликнул, глядя куда-то за плечо Андору и выпучив глаза.
        - Что? - Удивленно спросил северянин. - Что такое?
        - Там, в небе! Диво!
        Доверчивый северянин, так и не привыкший к процветающему в городах Десилона обману и лжи, обернулся. Мартин схватил ползущего по невысокому забору пестрого скорпиона за жало и с небывалой для старика проворностью закинул тварь охотнику за шиворот. Андор от неожиданности подскочил и полез рукой за шею, запустил руку внутрь, и тогда скорпион ужалил. Северянин вскрикнул, но все же вытащил насекомое и швырнул в кусты. Потом попытался ощупать рукой укус и не смог. Тело траппера быстро деревенело, по мышцам прокатывались судороги. Он пытался что-то сказать, но челюсти были сжаты. Из-под губ выступала пена от слюны.
        - Господин охотник! Андор! Вам плохо!? - Усиленно изображал беспокойство и ужас священник. У него хорошо получалось. Так и прущая из него радость, от которой тряслись его руки и челюсти, вполне походила на ужас под натянутой маской страха.
        - Нил! Нил!! Твоему отцу плохо, его ужалил скорпион! - После этих слов дверь дома распахнулось с громким стуком, юноша выбежал во двор. При виде лежащего на земле отца с пеной у рта и склонившегося над ним Мартина его глаза стали круглыми от ужаса. - Иди сюда скорее! К лекарю его, к лекарю!
        Нил нес отца в одиночку. Мартин еле поспевал за молодцем, но все же поспевал, превозмогая усталость и собственную немощность. Он не уставал поздравлять себя с хорошо проделанной работой и беспрестанно улыбался. Нил не видел этой щербатой улыбки, потому как нес отца. Если бы увидел, на ум ему пришли бы скорпионы и сколопендры, выползающие из люка в погреб; косые щербатые надгробные камни; труха, в которой копошатся мокрицы и старый серый камень, по которому кто-то скребет острым сколом треснувшей кости.
        Юноша не видел. Священник улыбался.

* * *
        Нил был ужасно взволнован и напуган. Ужаленный охотник-траппер лежал на операционном столе. Священник тоже выглядел мрачно и взволнованно. Он старался. Однако почти сразу после того, как он изложил всю ситуацию, Ванесса взяла со стола один из флаконов, и взволнованность Мартина вместе с его притворной мрачностью стали подлинными.
        Девушка с трудом откупорила старую пробку и капнула несколько капель в рот Андора. Влила следом полчашки воды. Ничего не происходило, время шло. Судороги ослабли через пять минут, через семь полностью прекратились. Андор лежал на столе, остекленевшими глазами глядя в потолок. Если бы не поверхностное поднятие и опускание груди, свидетельствовавшее о дыхании, можно было бы подумать, что пожилой траппер мертв.
        - У него будет еще немного времени. - Сказала Ванесса, когда убедилась, что состояние отца Нила стабильно. - Это, конечно, не лекарство, но это лучше, чем смерть через десять минут. Вы своевременно принесли его сюда.
        Внутренне улыбнувшись, Мартин кивнул ученице лекаря. Слова «это не лекарство» сняли большой груз беспокойства с его души. Не полностью, в таком месте, как дом лекаря, церковнослужителю не могло быть спокойно. В нем было несколько умерших от чумы, в том числе и один растерзанный стражник. Вскрытие не проводилось, лишь бегло устанавливалась причина смерти, которая никогда не выглядела двусмысленной. Филипп большую часть дня проводил в патрулировании вне стен дома или в поисках лекарства, за алхимическими машинами, бумагами и образцами препаратов. К счастью, кто-то один всегда был дома. Что касается Церкви, монахи не стали организовывать лазарет для больных чумой из-за повышенной агрессивности последних. Всех зараженных отправляли в больную северную часть деревни.
        - Десять минут? - Спросил Нил с удивлением и легким страхом.
        - Господин священник достаточно точно описал крапчатого скорпиона. - Кивнула девушка. - Ты сам знаешь, его яд смертелен. К счастью, он воздействует на мышцы тела, а не на нервы. Сначала немеет область, куда был нанесен укус, затем парализует судорогами все тело, при этом человек продолжает чувствовать страшную боль от сильнейших мышечных спазмов. Примерно через десять-пятнадцать минут останавливается сердце. Я дала твоему отцу лекарство от мышечных спазмов и непроизвольных сокращений на нервной почве. Помнишь, у нас был один дерганый?
        Нил кивнул. Ванесса сама хорошо его помнила. И хоть расстройство того бедняги, умершего от лихорадки, было нервным, изучение его болезни и недуга на протяжении столь долгого времени дало результат. Девушка не смогла излечить врожденный дефект нервов, зато нашла препарат от жутких мышечных спазмов и частично от эпилепсии. Он прекрасно подходил для обездвиживания человека и чем-то походил на яд крапчатого скорпиона, но вместе с тем был полной его противоположностью. Яд ускорял все процессы в теле и сковывал мышцы в судорогах, а препарат Ванессы успокаивал, замедлял процессы и расслаблял мускулы, так что те становились мягче размокших тряпок. Тело полностью расслаблялось, а сердце билось раз в шесть секунд. Если какие-то побочные эффекты и имелись, то они были не так страшны, как смерть.
        - У меня сохранился бутылек с тех времен. Никогда не оставляю его пустым, часто выручает.
        - Ты сказала, что это не лекарство. - Ненавязчиво влез Мартин. - И как тогда быть? Где достать лекарство?
        - В том-то и дело, что противоядия у меня нет. Препарат от яда крапчатого скорпиона очень труден в изготовлении, быстро распадается на иные вещества и становится бесполезен. Ингредиентов у меня тоже нет…
        - Ты сказала, что у него еще есть время? - Взволнованно спросил Нил.
        - Двадцать часов от силы, если препарата хватит.
        - А другими способами ты успеешь вывести яд?
        - Я постараюсь вывести тем, что под рукой лежит, но это уже народная медицина. От укусов ос и пчел она помогает, от укусов скорпионов - нет. Мне жаль, Нил, правда, но у твоего отца мало шансов пережить этот укус.
        Повисло молчание. Нил стоял рядом с отцом и сжимал его ослабевшую руку в ладонях, девушка стояла рядом в коротком кожаном плаще длиной до середины бедер и с висящей на груди маской лекаря. Одета она была почти так же, как Филипп, разве что чуть более со вкусом. Сказывался девичий характер и желание подчеркнуть лучше стороны. Она стояла рядом, не зная, стоит ли говорить что-то, утешать или вселять надежду, потому молчала. В этот момент Мартин решил, что его присутствие здесь вовсе не обязательно.
        - Я покину вас. - Сказал он, прервав наступившую тишину. Нил посмотрел на него, как будто чего-то ожидая. Священник почерпнул из этих глаз больше, чем смел ожидать. И у него не оставалось сомнений, что если он встанет под дверью и будет слушать…
        - Я все сделаю. - Донесся из-за закрытой двери голос Нила, стоило священнику захлопнуть за собой дверь. Его слова заглушили шаги удаляющегося священника, которых не было. Мартин стоял, прильнув к двери ухом. - Все, слышишь?
        «Слышу, - подумал Мартин и усмехнулся, - слышу, малец, еще как. И даже увижу, если наклонюсь до замочной скважины».
        - Просто скажи, что нужно сделать, чтобы мой отец жил, я сделаю это.
        - Не в этом дело, Нил, дело во времени. - Раздался голос девушки. - Препарат нужно готовить из «чертового пальца», что растет на болотах недалеко отсюда, но перед этим его нужно настоять в спирту… Минимум несколько лет. У твоего отца, Нил, нет этих лет.
        - Нет, нет… Не может такого быть. Не может!
        - Мне жаль.
        - Послушай… А тот твой старый дом? Ты ведь столько всего оставила прямо там. Не может там быть этого «пальца»?
        После этих слов юноши Ванесса как будто проглотила язык. Священник готов был поклясться, что видел, как она побледнела.
        - Ванесса, жизнь моего отца зависит от твоих слов. Пожалуйста, не ври мне, если это у тебя на уме. Я же никогда тебе не лгал.
        - Знаю. Я не буду тебе лгать, я и не собиралась. Просто я на самом деле очень старалась забыть о своем старом доме… И забыла.
        - Этот «палец» может быть там?
        - Нил, ты не понимаешь, о чем просишь…
        - Просто скажи мне: да или нет?
        - Он там есть. Но послушай…
        - Тогда я иду туда.
        - Нил!
        Мартин нагнулся до скважины и заглянул внутрь. Было видно немного, но того, что он видел, было достаточно. Ванесса схватила рукав Нила, хотя юноша еще даже не собирался уходить. Несколько секунд стояла тишина. В ее взгляде был страх, и по тому, как рука девушки сжимала рукав Нила, священник понял, что этот страх искренний. Попалась, сука.
        - Нил, ты в своем уме?? - Она почти кричала от злости и отчаяния. - Мой старый дом в северной части. Там повсюду чумные, тебя разорвут!
        Голос юноши звучал невозмутимо и уверенно, примирительно:
        - Сделаю круг, выйду на дом лесом. Я знаю тропы.
        - Черт, Нил, ты сам знаешь, через мой бывший сад течет ручей! А чумные на воду слетаются, как мухи на дерьмо. Я прошу тебя, не ходи туда.
        - И что ты предлагаешь? - Он говорил спокойно, однако его слова рвали душу Ванессы острыми когтями. - Подождать двадцать часов, а потом дать моему отцу умереть? Дать умереть человеку, который сделал из меня мужчину, вырастил, воспитал, научил ставить капканы и держать меч в руке? Да и на что мне меч? Он не для того у меня дома, чтобы им капусту рубить и сливы подрезать.
        - Не геройствуй. Если ты пропадешь там, твой отец погибнет. Вы оба погибните. - Говорила она, тщетно цепляясь за последние аргументы и чувствуя, что правда не на ее стороне.
        - А если приду, то спасу его. Твои слова меня не разубедят. Я понимаю, что ты чувствуешь и как ты не хочешь видеть нависающую надо мной опасность, но тут ты неправа. - Он тяжело вздохнул, собираясь с силами, потом продолжил. - Ванесса, я не хочу, чтобы мой отец умер. Ты сама недавно потеряла отца, я видел, как тебе это тяжело далось, и теперь я понимаю, что ты чувствовала, когда Солт был болен. Но еще больше я не хочу, чтобы предки видели, как я струсил и предал сородича и главу семьи. Я покрою позором себя и свой род до десятого колена, я не хочу позорить деда, прадеда, отца, тебя…
        Несколько мгновений Ванесса смотрела на него удивленно, с каждой секундой ее лицо все больше озарялось пониманием. Наконец она печально на него посмотрела:
        - Ты просто баснословный кретин, Нил. Эта романтика и сказки загонят тебя…
        - Это не те книги, которые ты мне отдавала читать. Тут дело даже не в том, что я хочу и чего не хочу, да и честь вовсе не та, за которую бьются насмерть. Просто сдаться и бросить умирать отца - это не то, что я должен делать, это подло, малодушно, это вообще невозможно! Ты бы смогла не лечить своего отца, боясь заразиться? Вот и я не могу не пойти к твоему дому за лекарством. Семейные узы - они крепче цепей в аду. И… Для меня ты - тоже семья. Я люблю тебя, и мне бы хотелось когда-нибудь привести тебя к отцу, представить своей возлюбленной, назвать хоть раз «душа моя», как у нас принято в совместной жизни. Это слишком смелое заявление, знаю, но я осознаю риск, на который иду, ведь действительно могу не вернуться, потому говорю тебе все это сейчас так быстро, до жути прозаично и неумело. Раньше я боялся сказать, теперь не боюсь. Смысл, если я решился на такое? Риск действительно велик, но он оправдан, благороден, это то, что я должен делать.
        Ванессе захотелось броситься ему на шею и крепко обнять, желательно не отпуская никогда. Ей было бесконечно радостно и бесконечно грустно. Еще хотелось вломить упрямому юноше по зубам доской, и так же сильно ей хотелось его расцеловать.
        «Какой же он все-таки у меня храбрый. Романтик, кретин, упрямец, но он мужчина с честью и головой на плечах» - Подумала она и не смогла проглотить ставшую поперек горла горечь. Это уже было выше ее сил. Ей осталось только сказать:
        - Мне бы тоже когда-нибудь хотелось прийти с тобой к твоему отцу, - и замолчать, ожидая, что он скажет в ответ. Ее голос прозвучал жалко, как ей показалось, от стянувшего горло спазма.
        Юноша сдержанно улыбнулся. Она горько усмехнулась, горечь эта, казалось, капала с ее губ тяжелыми каплями и стекалась в уголках глаз:
        - Я не так это себе представляла.
        - А как?
        - Воображала лунную аллею, прогулку рука об руку, потом подходящий момент и признание. Никак не в такой обстановке, во время эпидемии, среди трупов. И уж точно не как прощание.
        - Я вернусь. Не нужно меня держать, ты ведь спасала своего больного отца, несмотря на риск заразиться. Дай же мне спасти своего и не стой у меня на пути, не отговаривай.
        Она протолкнула вглубь вставший поперек горла ком, смахнула слезы с уголков глаз. Наконец-то совладала с собой. Теперь нужно было сделать все возможное, чтобы ее возлюбленный вернулся с того, на что решился.
        - Хорошо, если так. Я уже поняла, что тебя бесполезно упрашивать. Просто… Не рискуй сверх меры, хорошо?
        - Конечно.
        - Если тебе будет что-то угрожать, возвращайся. За двадцать часов можно сходить отсюда до моего старого дома сорок раз.
        - Хорошо.
        - И не стесняйся быть в спину. Один на один с безумцем тяжело справиться, меч - только иллюзия защищенности. У этого бедолаги был меч, арбалет и дубленый жилет. Вот, сам видишь.
        Взгляд Нила проследил за взглядом девушки и натолкнулся на труп разорванного стражника. Одна рука была почти оторвана и болталась на сухожилиях. Многослойный кожаный жилет, плотный и твердый, точно днище бочки, был разорван в нескольких местах. В том числе на шее и под мышками, то есть там, где проходили крупные кровотоки. Юноша покачал головой.
        - Может, все-таки попросишь кого-то из матросов или стражников сопровождать тебя? - Пришла ей на ум мысль. Такая простая и, казалось бы, решающая все, ведь в группе у каждого больше шансов вернуться живым. Мысль принесла лишь мимолетную радость.
        - Скорее ежи обзаведутся крыльями, чем кто-то из стражи сунется на север. Матросы храбрые, но у них и так дел невпроворот. И если кто-то из них пойдет со мной, то нам точно придется убить пару безумцев. Я не хочу убивать, когда можно избежать кровопролития, пусть даже это кровожадные психи.
        - Надеюсь, тебе и не придется. А насчет удара в спину… Целься в шейные позвонки у черепа или под лопатку. Мозг и сердце. Наплюй на все остальное.
        - Я это знаю. Читал в одной из тех, что ты мне отдавала, и отец меня учил. - Тут его голос, решительный и твердый, стал менее уверенным. В нем появилось стеснение. - Ванесса, а ты не могла бы…
        - Что?
        - Ну, дать мне что-нибудь на удачу? Какую-нибудь безделицу из личных вещей вроде платка.
        Тут губы девушки тронула искренняя улыбка. Улыбаться в такой момент ей не хотелось, и все же так вышло. Это было сильнее ее.
        - Ты все-таки начитался рыцарских романов.
        - Признаю. - Развел руками Нил.
        - Мне нечего тебе дать, к сожалению. У меня самой ничего нет. Хотя… Сейчас вернусь.
        Девушка ушла в соседнюю комнату. Раздался тихий звон и щелчок. Вернулась быстро.
        - Вот. Не знаю, можно ли считать это личной вещью, но раз тебе так хочется, то - пожалуйста.
        - Локон? - Спросил он, принимая из ее рук темную прядь в ладонь длиной.
        - Что поделать, с приданым у меня проблемы.
        - Да нет, все отлично. У тебя очень красивые волосы.
        - Мне не хватало твоих неуклюжих комплиментов, Нил. Тебя не было неделю, а я уже соскучилась. Ты пойдешь сейчас или… Или еще немного побудешь со мной?
        Голос Ванессы еле заметно надломился. Нил сделал вид, что не заметил этого и чуть отведенных в сторону глаз.
        - Извини, времени мало. Когда вернусь, проведу с тобой целый день, хорошо?
        - Хорошо.
        - Нужно еще меч забрать из дома, а у тебя своя работа. Я, пожалуй, пойду прямо сейчас.
        - Да, понимаю. Нил?
        - Да?
        - Что бы ни случилось, возвращайся живым. Прощай. - Проводила его Ванесса и вдруг поняла, что чувствует возлюбленная солдата, идущего на страшную и бессмысленную войну.
        - Прощай.
        Он не столкнулся со священником у двери. Тот уже стоял за углом дома и ждал, пока юноша отдалится достаточно, чтобы можно было выйти, не опасаясь быть замеченным. Мартина просто переполняло счастье. Все происходило в точности, как он себе представлял. Ванесса, конечно, ведьма, и сменить любовника ей ничего не стоит, однако привязанность к Нилу очевидна. Его доверие для нее было важно, а для сохранения этого доверия необходимо спасти отца любовника. Сама Ванесса не полезет в рассадник чумы - если она вернется нетронутой, на нее падут подозрения. Разумеется, на отца юноши ей наплевать, но раз Нил непременно собрался его спасти, то ведьма даст ему защитный талисман, тот, что будет отгонять чумных. Волосы Ванессы были этим талисманом, священник был уверен. Все знают, что ведьмы используют волосы для обрядов и наведения порчи, все знают, что в волосах есть магическая сила, и потому их ни в коем случае нельзя мыть или мочить. Иначе нечисть из воды проникнет в голову и там поселится. Даже малые дети это знают. И потому волосы ведьмы, да еще заговоренные, точно отгонят безумцев, потому как талисман из
волос силен.
        В приподнятом настроении Мартин отправился в храм, в свою келью. Да, он был в действительно хорошем расположении духа, несмотря на то, что план задействовать толпу провалился. На его лице щербатой трещиной появилась улыбка. Конечно, теперь он точно знает, что девушка ведьма и способна подчинять себе безумцев, иначе она не дала бы юноше талисман. И потому нужно оставить план с толпой и подготовить монахов из храма к тайной экзекуции над ведьмой. Времена инквизиции давно прошли, но поддать смолы в костер священник еще мог. Мог и собирался жечь.
        Провал в скале и трещина в надгробье на лице священника щерились зубами все счастливее. Давно Мартин не чувствовал себя таким живым, таким полезным, таким умным и несущим волю Богини в этот мир.
        Он и не подозревал, к каким последствиям приведет один посаженный на шиворот охотнику скорпион.

* * *
        Сказать, что Ванесса была взволнованна все это время, было бы явным приуменьшением. Ее сердце билось быстро, как если бы оно вдруг решилось состарить девушку на год за какой-то час. Ванесса пыталась занять себя работой, но трупы не подходили из-за простоты заключений и потому, что вселяли страшные мысли. Чтение книг не дало никакого результата, все ее мысли были только о Ниле. Раньше этот метод всегда помогал. Отчаявшись что-либо с собой сделать, Ванесса прошла в лабораторию и попробовала занять себя изготовлением препарата. В итоге посреди процесса она забыла, какой препарат начала варить, и продолжила варить другой. Третьим ингредиентом вовсе был добавлен порошок, изготовленный Филиппом из трех перетертых минералов. На чаше и ним была надпись, из чего и в каких пропорциях составлен порошок, Ванесса заметила его только после того, как по ошибке высыпала содержимое в приемник машины. Расстроившись, девушка все же решила переписать пропорцию на отдельный лист бумаги, который был вложен в ее работу по спагирии.
        Итогом стала едкая желто-бурая жидкость, от одного запаха которой болела голова, ноздри жгло как огнем, а во рту появлялся вкус крови. Девушка поспешно слила полученную огненную геенну во флакон, заткнула пробкой и замотала в холст. Затем, все же немного подумав, вспомнила весь процесс и записала рецепт.
        Это заняло ее немногим больше, чем на три часа. День сменился ночью, а Нил все не возвращался. Ванесса так наделась, что он вернется до полуночи, но ее надеждам не суждено было сбыться. Ночью она не спала. Филиппа тоже не было, прибежал юнга с корабля и сообщил, что ее приемный отец (он сказал «господин лекарь», но слова прозвучали для нее именно так) останется на ночь в патруле и вернется только поздним утром. Ванесса выслушала его с взволнованным, отсутствующим взглядом. Юнга добавил, что господин лекарь просил не волноваться. Девушка тупо кивнула в ответ.
        Остаток ночи, большую ее часть, она провела в постели, пытаясь уснуть, или на ногах, пытаясь не заснуть. Она была словно между двумя мирами. Между сном и явью, между своим волнением и действительностью. Девушка ощущала себя неупокоенной душой грешницы, тело которой давно сгнило и пропало, осталась только душа, терзаемая минувшим прошлым и удерживаемая в мире непонятно чем. Ей хотелось то ли расплакаться, то ли убить кого-то, повинного во всех ее бедах, то ли просто лечь спать. В голову пришла мысль, что горе и волнение можно «заесть». После позднего ужина всухомятку Ванесса забылась прерывистым и коротким сном.
        Когда она проснулась, наступило раннее утро. Не раздумывая, девушка взяла со стола огромные длинные ножницы Филиппа и пошла в северную часть города.

* * *
        Ванесса вошла в карантинную часть поселения через полчаса. Ей было страшно. Особенно страх был силен, когда нужно было обходить чумных. Особого труда это не составляло: ночью прошел обильный дождь, на земле было множество ручейков и лужиц. Безумцы «паслись», собирали влагу губами, кто-то жадно и быстро переходил от одной лужицы к другой, а кто-то еле ползал. Их судьба Ванессу не волновала. Она молча молилась Дее, чтобы дождь застал Нила в пути. Ведь тогда чумные были бы заняты дождем, а не юношей.
        Она обходила одну улочку за другой, по пути заглядывая в пространства между домами. Какое-то время Ванесса надеялась пересечься с Филиппом, но патрули были только на окраине. Кроме того, может быть, вспыхнул новый очаг заражения, и лекарь обходил все дома вокруг него. Такое, по его словам, часто случалось в городах и селах во время эпидемий. Ванесса шла быстро, ей хотелось побежать, сердце колотилось от сильного испуга и не думало замедляться. Однако бежать было нельзя. Пешим ходом она не наткнется на чумного и не пропустит что-то важное. Так и случилось. Самое важное девушка увидела через час после того, как вышла из дома. Чтобы обойти весь район, потребовалась едва ли треть часа, и волнение с чувством бессилия от долгих поисков начали выбивать ее из колеи. Вместе с навязчивой мыслью о смерти любимого пришло отчаяние.
        Спустя час безумных скитаний среди безумцев девушка заглянула в очередную улочку между домами. Увиденное ее добило. На земле лежал юноша в крестьянских плотных штанах и рубахе, рядом с ним рыл землю острием короткий меч с бронзовым яблоком. Одежду и землю вокруг покрывала засохшая и смешавшаяся с грязью кровь. Тело было изуродовано до неузнаваемости: на юношу набросилась целая стая безумцев. В кулаке левой руки у него был зажат отрезанный локон цвета воронова крыла, волосы слиплись от загустевшей крови. Ванесса несколько мгновений стояла и невидящим взглядом смотрела на тело. Она не желала верить в то, что видит, однако реальность безжалостно прорывалась через ее простую защиту, построенную на односложном отрицании. Она, как горная лавина, как силовой молот в кузницах Задушшела, разбила последние иллюзии и надежды, ворвалась внутрь девушки и вымела оттуда все светлое и доброе в одно мгновение. Ванесса почувствовала, как почернел мир внутри нее, как ее душа налилась тьмой и горем. А потом пришла боль. Сил сдерживать слез и стонов не было. Ничего не видя, девушка побежала прочь из переулка и из
зараженного района. Она бежала в сторону храма, в место, где ее никто не мог найти. Ванесса даже не вспомнила, что ее ждет работа дома, что, может, у двери ее ждут больные, которым нужна ее помощь. Были только чернота, холод, безразличие ко всему и всем. И боль, целый океан боли. Из-за творящегося в ее душе она даже не заметила, как выронила ножницы, инструмент, который был у Филиппа в единственном экземпляре.
        Навстречу ей шел священник Мартин. Девушка пронеслась мимо быстрее ветра, однако церковнослужитель успел заметить на ее щеках слезы и услышать, как она плачет. Несколько секунд он ошарашенно стоял на месте и глядел ей вслед. Он удивился, потом подумал, почему это ведьма от чего-то бежит и плачет. Неужели дьявол отверг ее? Или она как-то разгадала умный план Мартина?
        Думая так, он пошел по ее следам, отчетливо видным на размякшей глинистой почве. Потом дошел до места, где ее следы были особенно глубокими и четкими - она стояла здесь какое-то время. Рядом лежали, воткнувшись одним острием в почву, ножницы Филиппа, которые священник поднял, подозрительно на них глядя. Мартин оглянулся по сторонам и тут заметил тело в переулке между домами. Разодранное до неузнаваемости тело юноши, отцу которого он подсадил скорпиона за шиворот вчера. Челюсть церковнослужителя отвисла, глаза выпучились. Рядом лежал меч с бронзовым оголовьем. В руке у покойника был зажат локон. Потрясенный священник долго смотрел на тело, потом где-то раздался истошный крик и торжествующий яростный крик чумного. Мартин вздрогнул и пошел прочь. Явным преуменьшением было бы сказать, что он был потрясен, растерян и напуган, что не такого он ожидал от своего плана. Он шел к храму, в место, где ему никто не помешает и где он сможет все обдумать. В руке у него были ножницы Филиппа, а в глазах - потерянность и страх. Мартин что-то невнятно бормотал.
        Солнце достигло зенита и нещадно жгло земных обитателей.
        XIII
        Филипп вернулся домой днем. Он не застал Ванессу, подумав, что та ненадолго вышла погулять. Лекарь успел хорошо узнать свою подопечную и справедливо считал, что она не бросит работу, только выйдет развеяться на минутку. Однако алхимик не мог знать о произошедшей истории с отцом Нила и о смерти юноши. Его не было дома все это время. Трупов в доме больше не было, как и пожилого траппера с севера. Его тело забрали моряки вместе с остальными, чтобы похоронить.
        Первым делом лекарь выпил пахнущую железом жидкость из флакона, одну партию которой он сварил на Зеленом берегу. Затем, почувствовав облегчение, лег спать и проспал до полуночи. С этим часом он проснулся, не ощущая более усталости. В главной комнате, или семейной, как ее называли на севере, или в зале, как его называли на юге Десилона, никого не было. Все было точно так же, как и днем. Ни один предмет не сдвинулся ни на дюйм. Печь и буфет тоже были нетронутыми. Бесшумно подойдя к двери Ванессы, Филипп осторожно заглянул к ней в комнату, готовый в любой момент спрятаться за косяком и удалиться. Однако этого не потребовалось, кровать девушки была пуста. Филипп вошел внутрь. Простыни были холодными, его подопечная не ночевала дома. Он вышел в зал. Ну конечно, кто из нормальных людей будет спать от полудня до полуночи? И все-таки факт был фактом. Она даже не заходила в дом, в свою комнату, ее здесь не было днем, нет и сейчас. Внутри алхимика поселилось смутное беспокойство, которое росло с каждой минутой его одинокого пребывания в старом доме. Никогда раньше его собственный дом не казался Филиппу
столь пустым и заброшенным. Не было слышно шелеста страниц в ее комнате, за чуть приоткрытой дверью не скрипнет перо, выдавая сделанную на обрывке пергамента пометку. Не донесется еле слышная ругань, когда это перо посадит кляксу. Ванесса не выйдет сегодня из-за двери в свою комнату, не подойдет к столу Филиппа, как всегда неожиданно, не пристанет с расспросами на час. А Филипп не сможет отвлечься от поиска лекарства, чтобы рассказать ей о причинах поражения Десилона во второй Таркской кампании. Она не встанет посреди ночи из-за пропущенного ужина и не выйдет в семейную комнату за куском хлеба и кружкой молока. И Филипп не будет притворяться, что спит за столом, чтобы избежать упреков за недосыпание, не почувствует, как шерстяной плед ложиться ему на плечи и как сквозь веки перестает пробиваться свет свечи, потому что огарок только что задула девушка. Не этой ночью, потому что Ванессы нет дома. Чувство одиночества становилось все более острым, болезненным, беспокойство росло, и что-то подсказывало Филиппу, что оно не уйдет с повторным принятием препарата.
        Алхимик взял трость и вышел из дома, оставив записку на столе: «ушел искать тебя, вернусь к утру». Первым делом он направился в сторону храма, вернее, к зарослям, которые высились за ним. У него было чувство, что что-то случилось, что-то плохое, от чего Ванесса убежала. Так же, как из дворца во время бунта или как из дома после смерти отца.
        «Но больше ведь никто не умер? - Спросил он и понял, что его вопрос лишен смысла. На Зеленом берегу теперь почти каждый день кто-то умирал, а чаще всего трупов становилось больше на несколько сразу. - Что могло случиться такого, чтобы она опять убежала? Пожалуй, только чья-то смерть. Больше ее расстроить здесь ничто не может».
        Какие-то мысли складывались у него в голове, а потом сложились в законченную мысль. Филипп знал только одного человека, который был ей дорог (себя он не считал, да и не осмелился бы так смело это утверждать из-за своего характера), и исчезновение Ванессы приводило к неутешительным выводам. Нил умер? Нет. Нет и нет, не мог этот юноша умереть, если ему и отпущен срок, то он не так краток.
        И все-таки мрачное ощущение в ночи подсказывало лекарю, что так и есть.
        «Ладно. А не может ли быть так, что моя подопечная скрылась по какой-то другой причине?» - Подумал он и понял, что знал ответ заранее, только не хотел себе признаваться. Ванесса не убегает от трудностей, которые может решить, она их решает, порой в жесткой форме, и для нее это не причина для грусти.
        В мрачной тишине Филипп шел к развалинам храма. Луна сияла в небе.

* * *
        Ванесса не вздрогнула, когда на лестнице послышался звук шагов и треск камушков под подошвами. Какая-то ее часть уже смирилась с тем, что лекарь ее найдет, и единственный протест, который вызвал у нее этот звук, так и остался у нее в душе, невысказанный.
        Как и в прошлый раз, девушка сидела на балконе, глядя на остатки того, что раньше было садом. Только теперь она не думала о том, как жить дальше. О чем тут было думать? Смерть Нила была для нее ударом, который не смог сломить ее внутренне. Погнул, искорежил, наполнил тьмой и безразличием больше, чем все предыдущие смерти родных и близких, но не сломал. Это было главным. Сейчас она не думала о том, как быть дальше, думала о том, как быстро пройдет горе и боль утраты. Зато она поняла кое-что важное, как ей показалось.
        - Филипп, знаете, есть такое слово, «пережить». - Сказала она в темноту, не глядя. Она не сомневалась, что он стоит в том же месте, что и в прошлый раз, и все слышит и понимает. Голос ее был доверительным и только немного грустным. Однако лекарь не позволил себя обмануть: он ощущал идущие от нее черные волны боли.
        Филипп только по этой фразе понял, что его худшие опасения подтвердились. Он молча подошел ближе и встал рядом.
        - Пережить разлуку, пережить какое-то горе. Обычное слово, да? Но почему «пережить»? Почему не прожить? Как перешагнуть, только пережить. Пропустить отрезок жизни, не обращая на него внимания. Имеется в виду, что это неблагоприятное время закончится раньше, чем человеческая жизнь. Поэтому «пережить». Прожить дольше, чем беда, перешагнуть через нее и жить дальше. И я вот думаю, что мне будет тяжело пережить все это.
        Она еще долго молчала. Лекарь чувствовал, что она хочет что-то сказать, он даже знал, что именно. Но все-таки ему очень хотелось, чтобы его предположение было страшной ошибкой.
        - Я любила его, а он умер. - Проговорила она тем же голосом, глядя на мраморные руины.
        Его сердце все равно подпрыгнуло и провалилось. Филипп не смог сдержаться и выругался. Довольно мягко и даже культурно.
        - Нил?
        - Нил. - Ответила девушка и вкратце рассказала обо всем, что произошло. О том, как священник с Нилом принесли Андора, ужаленного скорпионом, и про их с Нилом разговор. Продолжила бессонной ночью, извинением за то, что извела его порошок и потеряла ножницы. Закончила на том, что нашла тело юноши в деревне.
        - Ты вернешься домой? - Спросил лекарь прямо. Внутри него вдруг появился страх, что из-за этого горя Ванесса вновь попытается убежать от мест и предметов, связывающих настоящее с прошлым.
        - Вернусь. Куда я денусь? У меня же ничего нет, кроме нескольких книг и знаний. Из них дом не построишь, и еду не вырастишь.
        - Хорошо. - Вздохнул он, скрывая облегчение. - Тогда пошли сейчас. Я понимаю, что тебе тяжело, но с твоей стороны было неразумно так поступать. Нас ждет работа. Больные. Эпидемия.
        - А вот к этому у меня нет ни малейшего желания возвращаться, Филипп. Я никуда не иду, по крайней мере, сейчас.
        - Что это значит?
        - То и значит. Черт, да что тут непонятного?
        - Повторюсь, я знаю как тебе сейчас тяжело…
        - Ни хрена ты не знаешь. - Сказала она без злобы.
        - Да, не знаю. Я никогда не терял родителей и любовь жизни. Я только представляю это. Но я потерял свою первую ученицу, которую по-настоящему любил, опекал так же, как опекаю тебя. Она умерла от голода. Так что мне знакома горечь утраты… Но тем, кто умирает от чумы, сейчас тяжелее. Им нужна твоя помощь.
        - Передайте всем этим больным и умирающим от чумы, что мне не до них.
        - Это наша работа. Их жизни зависят от нас. От тебя и от меня. Пока ты тут сидишь и жалеешь себя и того, кого уже не вернуть, умирают те, кого еще можно спасти. Можно было бы.
        - И что теперь? Что мне жизни крестьян? Я как белка в колесе целыми днями, а взамен слышу «спасибо» от вас и лишь стоны от боли от черни. Как будто так и должно быть! Как будто я не могу наплевать на них и бросить. Я прекрасно вижу, что они страдают и умирают, но я, черт возьми, тоже страдаю, и не меньше! О них забочусь я и получаю взамен ничего, а обо мне кто позаботится?.. В любом случае, я не собираюсь возвращаться к ним.
        - Сколько я тебя знаю, ты всегда была сильной. Почему на этот раз раскисла?
        - Даже не знаю. Может, у меня месячные, или потому, что я съела что-то не то? А может, потому, что у меня умер отец месяц назад? Может, потому, что я сегодня потеряла того, кого любила? У меня, черт, ничего не осталось. Никого и ничего! И ты еще спрашиваешь, почему я раскисла!?
        - Не сердись. Я не это имел в виду.
        - А что?
        - Ты лекарь. Когда умер твой отец, ты не усомнилась в своем призвании. Почему теперь?
        - А кто сказал, что я хочу бросить свое ремесло?
        - Ты. Если ты называешь себя лекарем, то, будь добра, как говорил мой учитель, засунуть язык в задницу и лечить. Ты отказываешься лечить, значит, ты не лекарь. Я думаю, ты сама это понимаешь и я ничего для тебя шокирующего не открыл.
        - Да, верно. Вы ведь помните, я спрашивала вас, выйдет ли из меня лекарь без сострадания? И вы ответили, что да. Так вот, Филипп, я еще и эгоистичная. Они страдают, но для меня своя рубашка ближе к телу. И все, что творится вокруг… Мне плевать на них, мастер, вы уже знаете, я стала лекарем не для того, чтобы помогать людям, а для того, чтобы учиться. И я хочу учиться, а не носиться с больными, убитыми, умершими от чумы. Я чувствую себя монашкой в храме Деи. Не этого я хотела, Филипп, и не хочу. Хотела знаний, опыта, а получила… Сами видите, что я получила. Сорвалась и обвисла, как порванная струна.
        - Ты знаешь, у меня тоже есть причина бросить все и заняться своей проблемой. Своя рубашка на самом деле ближе к телу, и так становится всегда. Я ведь уже рассказывал про стремление к своим целям. Но я этого не делаю, потому что я встал на путь лекаря. Засунул язык в задницу и лечу, пока эпидемия зверствует, я выполняю свой долг.
        - Я рада за вас.
        - Да, Нил умер. - Пропустил он ее колкость мимо ушей. - Да, тебе горько. Хочется плюнуть на все и уделить время себе, залечить раны, которые лечит только время, уйти подальше от всего. Но подумай: болезнь забрала твоего отца и возлюбленного, разве ты сама не хочешь искоренить ее? Отомстить, так сказать. Кроме того, я не знаю всех твоих знакомств… Кто знает… Может, на Зеленом берегу есть еще кто-то, кто тебе дорог, и чью жизнь может унести болезнь…
        Филипп остановился, когда понял, что Ванесса плачет. Тихо, стараясь подавить слезы. Лекарь положил ей руку на плечо, хотел что-то сказать, чтобы как-то успокоить, но ничего не придумал. Однако ему и не понадобилось. Приступ горя прошел быстро, еще несколько минут потребовалось девушке, чтобы совладать с чувствами и голосом.
        - Возвращайся хотя бы ранним утром. Поспи, отдохни… от всего этого.
        - Вернусь. - Ответила она более-менее спокойно. В ее голосе все еще слышались нотки плача. - А куда я денусь? Переживу эту утрату, как все предыдущие.
        Она вздохнула глубоко и грустно, надолго замолчала. Филипп не решился уходить сейчас. Как оказалось, Ванесса просто собиралась, чтобы еще кое-что сказать. На этот раз ее голос звучал совсем уж спокойно и ровно.
        - Филипп, вы бы знали, как я устала от всего этого. Смерти дорогих мне людей, болезнь, стоны и бесконечные трупы крестьян. Поскорей бы все закончилось.
        - А что будет, когда эпидемии не станет? Что изменится конкретно для тебя?
        - Уже изменилось, мастер. Просто сейчас у меня нет времени подумать и дать нормальный ответ.
        - Но хоть что-то ты должна мне сказать.
        - Что? Это так важно? Услышать мои мысли прямо сейчас?
        - Очень.
        - Все изменилось. Вообще все. Нет, я по-прежнему хочу учиться, и у вас тоже, но лекарем я никогда не стану. Не потому, что не уверена, а потому, что не хочу. Наверное, это прозвучит дико эгоистично и слишком уж жестоко… Я только сегодня поняла, что помогать людям - это не мое. Слишком неблагодарное занятие, слишком много теряешь, слишком тяжело потом становится. И еще… Я уже начинаю подумывать о «Гордом».
        - В самом деле?
        - В Сиэльстене лучший университет. Там я получу то, что мне действительно нужно, а здесь, на Зеленом берегу, меня уже ничто не держит. Как только «Гордый» починит грот-мачту, я сяду на него. Не хочу возвращаться в страну, но и здесь не хочу оставаться больше.
        - А как же чернь?
        Она посмотрела на него как-то странно. Как на собеседника, который ее понимает лучше, чем она саму себя.
        - В университете нет черни.
        Филипп кивнул.
        - Я вернусь к утру. Не сейчас. Все-таки это не легкое решение. Нельзя так, с места в карьер, нужно время. Оставьте меня пока одну, хорошо?
        Филипп кивнул. Развернулся и ушел, оставив девушку на балконе среди мраморных развалин и остовов статуй. Он шел обратно домой, и им владело странное чувство. Он был расстроен из-за разговора с ней, однако ее последние слова давали ему надежду. Лекарю действительно хотелось, чтобы его подопечная была счастлива. Ему было горько видеть ее в таком положении. Однако его не покидало ощущение, что эпидемия закончится, корабль будет починен вскоре, и Ванесса навсегда расстанется с местом, в котором столько всего пережила и столько боли испытала.
        Однако эпидемия все еще распространялась. И Ванессе сейчас было тяжело. Завтра с утра они продолжат работу, и алхимик постарается ее не особо нагружать. Бремя лекаря все еще висело на нем тяжелым каменным ярмом.
        «А как же моя болезнь? Если я не успею найти лекарство до того, как «Гордый» отплывет?» - подумал он и почувствовал неприятный холодок, ползущий по спине. Он постарался не думать об этом. Он не признался Ванессе в том, что Зеленый берег был ему ненавистен. И его постоянно в последнее время преследовало ощущение, что скоро что-то закончится. Проклятая чувствительность! Закончится. Но что? Болезнь? Эпидемия?
        Ни то, ни другое. Произойдет что-то очень плохое, Филипп был в этом уверен. И перед ним снова, уже в стотысячный раз, был выбор: лечить себя или людей.
        Где-то вдалеке на западе раздался крик жертвы и нечеловеческий крик чумного. В поселении стало одним трупом больше. Филипп втянул голову в плечи и зашагал к дому быстрее.
        Скоро что-то закончится и начнется что-то плохое.

* * *
        Прошел почти час с того момента, как ушел Филипп. Так казалось девушке. Луна неспешно плыла по небу, время вокруг Ванессы словно замедлилось, растянулось и застыло. Очень долгое время ничто не привлекало ее внимания, только из-за слабого ветра, долетавшего в тайное место с моря, шелестели листья деревьев и кустарников. Яркий лунный свет все так же отражался от мрамора, делая его на вид более белым, чем он был на самом деле.
        В какой-то момент девушка заметила движение среди развалин. Она присмотрелась и увидела крадущуюся черную тень. Ванесса не испугалась. Тень была размером с домашнего кота, такая же грациозная и ловкая. Наблюдая за ней, он поняла, что это и есть домашний кот. В ней сразу проснулся интерес и любопытство, грусть не ушла, но отошла на третий план.
        Кот тихо шел среди развалин и отдельных мраморных осколков, неслышно ступая по траве. От Ванессы до него было не больше десяти шагов. Человеческое ухо не смогло бы расслышать его шаги и с более близкого расстояния. Вдруг тень встала, задержав поднятую для шага лапу в воздухе, кошачьи уши встали топориком. Ванесса была уверена, что кот что-то почуял, и с интересом наблюдала за ним.
        Откуда он мог взяться? Их ведь всех сожгли монахи, разве нет? Видимо, не всех. Иначе откуда мог взяться кот в этом страшном месте?
        Тем временем зверь припал к земле и покрался к двум валунам. Приглядевшись, Ванесса увидела в расщелине между ними какой-то незаметный, изредка шевелящийся бурый комочек. Какая-то мышь, ведущая ночной образ жизни. Кот незаметно подкрался к мыши, подобрал лапы и прыгнул. Ванесса не услышала ни писка, ни каких-либо других звуков. Тень между валунами одним укусом прикончила добычу и быстро расправилась с ней.
        Наевшись, кот сел, довольно облизываясь, и сидел так достаточно долго, чтобы Ванесса его рассмотрела. Черный поджарый кот, довольно пушистый и ухоженный для бродяги, кажется, зеленоглазый. Она не была в этом уверена - глаза кота светились в темноте, и трудно было что-то сказать относительно цвета, но ей казалось, что у такого черного кота непременно должны быть зеленые глаза. Когда она это подумала, ветер переменился и подул из-за спины девушки, донося ее запах до кота. Зверь учуял, посмотрел по направлению, откуда дул ветер, и только тогда заметил девушку, сидевшую на мраморном балконе. Их взгляды на миг пересеклись, мгновением позже кот бросился бежать в заросли.
        Ванесса почувствовала разочарование, увидев, что кот не собирается останавливаться и вот-вот скроется в кустах и траве. В конце концов, он все же нырнул в кусты. Раздался короткий тихий шелест. Секундой позже ничто не напоминало о присутствии кота, кроме воспоминаний. Немного повеселев и погрустнев одновременно из-за этого удивительного события, Ванесса вновь повернула голову к мраморному саду. Но думать о прошлом и о том, что будет, ей больше не хотелось. Она ведь и так знала, что будет, а возвращать к жизни прошло ей хотелось меньше всего. Только воспоминания о Ниле кроме боли приносили приятные чувства, и девушка была погружена в них полностью, зная, что скоро горечь уйдет, а ее любовь не исчезнет.
        Девушка не видела, что из кустов, уже из другого места, на нее смотрит пара горящих в лунном свете глаз. Кот сидел в кустах, смотрел на девушку и думал. Ведь когда-то, еще котенком, он жил в доме. Недолго, всего пару дней, но эти дни запомнились ему теплом, сытостью и лаской. Это было незадолго до того, как других котов и кошек начали сжигать. Был бы на месте Ванессы какой-то другой человек, кот не стал бы даже останавливаться рядом, а помчался бы к себе в логово. Только вот его квадратную нору размыло недавним дождем, и из укрытия она превратилась обыкновенную яму.
        Кот сидел в кустах. Он думал, и думал долго, стоит ли подойти или лучше уйти на поиски нового жилища. Она не погналась за ним с яростными криками. И от нее идет сила, от которой в теле становится тепло и хорошо. В конце концов, кот осторожно вышел из кустов и неспешно пошел к девушке, готовый при первых же признаках опасности пуститься наутек.
        Неслышно взбежав по ступеням балкона, он незаметно запрыгнул на бортик. Страха уже почти не было, подойдя так близко, он почувствовал, что этот человек не причинит ему вреда. Осмелев, кот легонько нажал лапой на ногу Ванессы. Та не вздрогнула от мягкого прикосновения, только удивленно посмотрела вправо и вниз. Увидела черную зеленоглазую тень и улыбнулась, потом осторожно, стараясь не спугнуть кота, погладила его за ухом пальцем. Зверь боднул лбом в ее руку и громко замурчал, требуя ласки. Потом забрался к ней на колени, потянулся и свернулся калачиком. Он мурчал от удовольствия, рука девушки ритмично поглаживала его по загривку, потоки силы, которые шли от Ванессы, проходили и через его тело, наполняя его теплом.
        А Ванессе казалось, что кот не отстанет от нее. Ее всегда любили животные, а коты особенно. Девушка поняла, что не прогонит его, даже если тот за ней увяжется, скорее она сама принесет его в дом, если он не убежит. Даже несмотря на риск быть оклеветанной Церковью. Черный калачик у нее на коленях был частичкой той доброты и любви, которой ей хотелось очень долгое время. Нила, конечно, кот не заменит, Ванесса и не собиралась кем-то его заменять, но он тоже будет любить ее просто за то, что она есть. Кот был живым и не относился к ней предвзято, а это было главным, и ответной лаской будет лечить ее душевные раны. Немного любви и ласки, пусть даже от кота, ей бы не помешало. К тому же, Ванесса давно хотела себе какое-нибудь домашнее животное, но собак она не любила, а кроме них на Зеленом берегу были только коровы, свиньи и гуси с курицами.
        Она решила вернуться домой до рассвета, чтобы пройти с котом на руках по улицам незамеченной. Еще немного посидит так, с котом на коленях, и вернется. И его тоже принесет.
        XIV
        Прошло два дня после смерти Нила и его отца. Мартин все это время был похож на умалишенное привидение. Его взгляд был отсутствующим, кожа, казалось, побелела, из кельи он почти не выходил. Он думал над тем, что произошло, уже второй день, и его мозг не мог воспринять произошедшее таким, каким оно было.
        Нил мертв. Оберег Ванессы не сработал. Значит, та не может управлять чумными.
        Значит, Ванесса не ведьма.
        К концу второго дня он пришел к этому умозаключению. Мир после этого для него посерел и скукожился, как сжимается после сушки виноград, превращаясь в изюм. Сжался до размеров кельи. На столе у него стояла миска с баландой, в которой еще вчера утонула муха.
        Ванесса не ведьма.
        Ум священника старался понять, к чему это. Но пока что связей, таких же логичных, как связи в его плане уличения ведьмы в колдовстве, он не находил. Его ждал ступор, полный и основательный. Любые возможные действия натыкались либо на защиту Филиппа, либо на смерть Нила. Нет, священник не жалел юношу или его отца, ему было все равно. Он жалел, что его план так ужасно провалился. Он должен был сработать, должен был! Ведь она ведьма! Точно ведьма! Но раз так, то она должна уметь контролировать чуму, иначе кто ее вызвал? Но смерть Нила показывала, что она не может. Значит, не ведьма…
        Ванесса не ведьма.
        Но откуда-то взялась болезнь. Черный кот, вылезший из воды. Все это указывает на то, что дьявол строит козни в их поселении.
        Мартин долгое время сидел за столиком и смотрел перед собой, затем, казалось, впервые за все время заметил миску. Только сейчас он понял, что жутко голоден. Схватив миску с деревянной ложкой, священник в мгновение ока расправился с баландой, не заметив ни вкуса, ни холода, ни мухи. После этого он сидел и смотрел в опустевшую миску, словно не понимая, почему еда закончилась. Впрочем, баланду можно было назвать едой только условно. Вкус у нее был мерзкий, и никто не знал, из чего ее готовят.
        После того, как священник подкрепился, в нем открылось второе дыхание, а в мозгу, кажется, кто-то убрал тормозящую процесс задвижку. Он целиком осознал, что Ванесса - не ведьма. Но чума и кот не взялись из воздуха. Вывод был простым, и все-таки Мартин обрадовался, когда пришел к нему. На Зеленом берегу есть другая ведьма, другой помощник дьявола.
        Священник перебрал в голове все подозрительные личности. Сперва он не нашел никого из поселенцев, Ванессу отмел. Больше никого не оставалось. И все же у священника было ощущение, что он что-то упустил. Он понял, что именно, когда увидел лежащие на кровати огромные ножницы. Ну конечно, Филипп. Он своими делами и речами уже вошел к нему, Мартину, в доверие. Неприязнь была, но не больше. Священник искренне уверил, что лекарь и алхимик поможет справиться с эпидемией и с дьяволом. Этот образ не давал покоя церковнослужителю, и тот все глубже копался в своих мыслях.
        Постепенно в его голове складывалась схема. Неказистая и уродливая, но стройная и логичная для самого священника. Филипп прибыл на корабле, на котором плыл Солт, на котором капитан заболел. Алхимик поселился в доме подальше от людей, и вскоре началась эпидемия. Лекарь всегда ходил в маске и избегал рассказывать о своем прошлом. Ну конечно, как это он сразу не увидел!
        Мартин еще несколько минут сидел на месте, однако внутренне он воспрянул от злости и жажды действия. Он и подумать не мог, что дьявол пустил свои корни так глубоко, аж в самую основу Десилона! Филипп - приближенный короля Болеслава, того самого, который нарушил вековой покой и разогнал всех праведных священников. Теперь ему все стало ясно. На Зеленом берегу объявилась не ведьма, в нем объявился сам дьявол! Объявился здесь, в последнем праведном оплоте Веры, чтобы искоренить учение Деи полностью! Сначала он посеял мрак и хаос в Десилоне, под личиной порядка и процветания принес туда разврат и грех, а церкви разогнал. Теперь приплыл сюда на корабле, взял к себе в ученицы дочь погибшего капитана, которого сам же и убил, чтобы его дочка потешала дьявола по ночам. И вот теперь он запудрил священнику мозги и разводит эпидемию у него под носом! Да как запудрил! Предъявил фальшивую королевскую милость, заговорил речами, отводил глаза. Хотя милость вряд ли была сомнительной - ведь нечестивый король тоже плясал под дудку дьявола. Мартин бы и не догадался, если бы не смерть Нила и не его гениальный план по
уличению ведьмы. А найденные ножницы Филиппа в зараженной части деревни не оставляли сомнений. Священник был уверен, что их он использовал вместо косы, чтобы собирать души умерших. Вопрос, почему он эти ножницы там оставил, в светлую голову церковнослужителя не пришел.
        Но ничего, подумал Мартин. Скоро мы это исправим. Нужно только разработать план, натравить толпу на его дом в час, когда дьявол и его развратная прислужница спят. Нужно вывесить объявления о каком-то собрании, так, чтобы это не показалось подозрительным и не заинтересовало Филиппа. Потом подначить толпу и самому ее повести. Нужно подготовиться, взять нужные предметы с алтаря. Нужно помолиться и действовать этим способом, он обязательно сработает.
        На худом бледном лице священника вновь появилась та улыбка. Теперь-то все ясно, теперь-то он не даст маху.
        XV
        За те два дня, что прошли после ночного разговора с Ванессой, многое изменилось. И дело было не в черном коте, которого Ванесса принесла домой с улицы. Филипп терпел кота, а кот терпел его, хотя обычно все было по-другому.
        Шел третий день после смерти Нила. Стояло позднее утро, и Филипп заканчивал патрулирование границы территории, которую уже охватила чума. С каждым днем периметр рос все больше. Теперь болела почти половина деревни, и чтобы обойти все окрестные дома, требовалось достаточно много времени. Настроение у Филиппа было не самым лучшим - препарат, который в теории должен был стать лекарством от страшной чумы, не давал никакого эффекта. Лекарь убедился в этом, когда заканчивал патрулирование. У последнего дома, на двери которого был начертан белый крест, он остановился, почувствовав запах крови и трупа. Заглянув в окно, алхимик увидел источник запаха. Растерзанную жену больного, на котором тестировался препарат. Женщина заболела несколькими днями позже мужа и также принимала предполагаемое лекарство. Оно даже не замедлило развитие болезни. Выругавшись, Филипп перечеркнул прямой крест косым и отправился домой. На этом его патрулирование заканчивалось. Излишне было говорить, что лекарь чувствовал себя ломовой лошадью, испахавшей сорок великих полей земли в одиночку.
        Филипп надеялся, что эпидемия затухнет сама. Что с каждым днем умерших будет становиться все больше, а новых зараженных - все меньше. Однако этого не происходило. Трупов становилось так много, что могильщики не успевали рыть могилы для разодранных, стражники не успевали сжигать умерших чумных, а люди все чаще заболевали в местах, далеких от очагов заражения. На улицах стало появляться все больше мертвых людей и дохлых грызунов, что подтвердило теорию Филиппа о том, что болезнь разносят блохи. Деревню медленно затягивал смрад гнили и смерти, запах костров и паленой плоти сжигаемых трупов, болезнь убивала всех и не щадила никого. Безумцев становилось все больше, и люди боялись выйти ночью на улицу. Но только не Филипп. Он уже сбился со счету, скольким безумцам расколол черепа своей тростью. Лекарю было немного жаль их, в конце концов, это просто люди, которые сошли с ума от жажды. Но жалость эта проявлялось только потом, ближе к рассвету, когда патрулирование заканчивалось. Безумие чумных было глубоким и необратимым. В момент, когда озверевший чумной бросался на лекаря из-за угла, никто из них не
раздумывал. Один видел бурдюк с водой, другой - непередаваемо страшного зверя, принявшего человеческий облик. Стараясь не думать о том, скольким он навеки подарил покой и избавил от страданий, размозжив череп, Филипп шел домой. Он старался думать о хорошем.
        Ванесса вернулась к утру, как и собиралась. И принесла с собой кота, который, как видел лекарь, любил свою новую хозяйку и подозрительно смотрел на Филиппа. Он хотел вздыбить шерсть и зашипеть, но сдерживался, потому что хозяйка была рядом. Филипп не был против хвостатого зверя, на его памяти было много девушек, парней, женщин и мужчин, которые после какой-то болезненной утраты искали утешения в домашних животных. Хотя обычно он был против животных, а животные были против него.
        Дома его ждала Ванесса, как и в два предыдущих дня. Она так же была рада его возвращению, его так же ждал накрытый стол и горячая еда. Лекаря радовало не только то, что появилось в его доме, но еще и то, что из него исчезло. Из-за обилия смертельных исходов появилось множество трупов. Настолько много, что живые устали от постоянного таскания тел к лекарю и обратно на кладбище. Устанавливать причину смерти поручили стражникам. В итоге в доме Филиппа и Ванессы не оказалось тел умерших, и использовался он как дом и лаборатория, а не как дом, лаборатория и временный склеп. Филипп был рад этому только потому, что бесконечная череда покойников перестала давить на Ванессу. Было видно, как она стала спокойнее, горе постепенно проходило. Он всячески этому способствовал, в том числе старался нагрузить ее работой. После обеда алхимик продолжил вчерашний урок. Он был рад, что череда утрат не лишила девушку ее любознательности и упорства. Шок последних дней миновал, и распорядок дня вернулся к привычному. Однако эпидемии это не касалось.
        И все же, как бы плохо не шли дела в деревне, Филипп старался не нагружать свою подопечную. Правды он от нее не скрывал, как не прекращал поиски лекарства и патрулирования, однако старался избавить ее от видов трупов и умирающих районов. С собой он ее в патрулирование больше не брал, все занятия ограничивались теорией и практикой на алхимических аппаратах. Не было никакой прикладной анатомии, которую изредка получалось практиковать на трупах. Не говорил он ей и о том, что некоторых чумных приходилось убивать. Еще он не говорил ей, что каждый день возвращается в рай, а каждую ночь - в ад. Хотя Ванесса понимала, что в деревне ситуация не из лучших, она не ходила на патрулирования и потому не видела полностью, на сколько все плохо. Филипп и не собирался ее брать собой - вид ночной деревни с гниющими трупами на улицах и совершенно безумными чумными разрушил бы то краткое ощущение покоя, что она обрела. Лекарь этого не хотел.
        Однако одно ощущение, которое постоянно глодало алхимика изнутри, не давало ему полностью отдохнуть дома. Оно изводило его, стачивало нервы, как рой термитов стачивает древесный ствол. Сегодня ночью, когда один чумный набросился на Филиппа, последний сорвался и раскрошил тростью череп безумца, так что голова его стала похожа на худой кошель. Обычно он ограничивался одним ударом в висок, после чего смерть наступала быстро и безболезненно. Однако он сорвался. И причиной тому было беспрерывное чувство страха. Филипп чувствовал, что скоро что-то закончится, что скоро начнется что-то страшное. Он как будто сидел на бочке с порохом, и не знал, когда она взорвется. Он даже не знал, действительно ли в бочке порох. Неведение и постоянный страх изводили его до нервных срывов. И все же ощущение было слишком сильным, слишком настойчивым, слишком реальным, чтобы его просто игнорировать. Филипп не знал, действительно ли в бочке порох, и действительно ли тот готов взорваться. Но он чувствовал, что под задницей у него точно бочка, и он слышал, как шипит подожженный фитиль.

* * *
        Днем, когда закончились занятия с его подопечной, и завершилось приготовление препарата, очередного возможного лекарства, Филипп собрался спать. Дневной сон вместо ночного давно стал для него обычным делом. В планах у него было проснуться в начале ночи и вновь отправиться на патрулирование. Мысль о предстоящей ночной прогулке по городу мертвых и безумных не вызывала в нем никаких теплых эмоций. Без особого желания, повинуясь скорее необходимости, чем сонливости или усталости, он лег в кровать и попытался заснуть. Для него это не составило никакого труда - перед сном он выпил пахнущий мокрым железом препарат. Ощущение приближающегося кошмара не оставило его, однако теперь оно не помешало заснуть. Филипп и не догадывался, что кошмар уже так близко, всего лишь за границей между реальностью и сном.

* * *
        В какой-то момент он оказался перед дверью. За ним была Ванесса. Он не видел ее и не оглядывался, он знал, что она за его спиной. Он видел и чувствовал абсолютно все, что происходило в его сне. Так же как он чувствовал, что за дверью находится что-то ужасное, жаждущее его жестокой смерти. Оно пока было далеко, но неумолимо приближалось. Филипп знал, что гротескная масса образов, вселяющая ужас только своим существованием, пока еще далеко. Знал, что можно выбежать из дома и убежать кружным путем, сбежать от смерти.
        Он выбежал и побежал через деревья.
        Он то и дело оборачивался. Ужасная масса гналась за ним, Филипп не видел ее, только знал, что она преследует его. Видел он только мелькающие меж деревьев огоньки.
        Мимо него проносились деревья, под ногами хлюпало. Вокруг раздавались яростные крики и гул голосов. Под ногами хищно чавкало болото, вместо воды и грязи в нем было что-то красное. Иногда под ногами хрустело так противно и мерзко, что Филипп вскрикивал. Масса ужаса наседала сзади.
        Филипп бежал и не мог убежать. Он бежал, но оставался на месте, хоть и видел, как деревья проносятся мимо. Ужасный Рок нагонял его с каждым мгновением. Лекарь почему-то знал, что остается на месте, что болото с его редкими уродливыми деревцами никогда не кончится, но бежал дальше, хоть им и владело отчаяние.
        И все-таки болото кончилось. Оно стало лесом. Лес стал редким кустарником, а потом песчаным берегом. Прямо перед ним была пристань и корабль. Филипп побежал еще быстрее.
        Вдруг небо в мгновение ока заволокли тучи, разразился ливень, полыхнула молния. Филипп бежал. Сзади ему в спину дышал Рок.
        Тут страшная боль пронзила его правую ногу, раздался хруст кости. Боль пришпилила его ногу к доскам причала, Филипп закричал. Он был уже на трапе…
        Когда вдруг молния сверкнула еще раз. Филипп понял, что это вовсе не трап, и перед ним не корабль. «Гордый» уже уплывал в Десилон по волнам, он был слишком далеко, дальше, чем смогла бы выстрелить баллиста.
        Филипп был не на трапе, он был на лестнице, ведущей на эшафот. Но вместо виселиц на нем были гигантские колья, концы которых скрывались среди туч. В вышине молнии ударяли в их концы. На них были насажены сотни и тысячи трупов.
        Перед лекарем на эшафоте стоял Он. Рок был где-то сзади, он не решался подойти. Рок боялся Его так же сильно, как Филипп боялся Рока.
        Внезапно он понял, что Ванесса не бежала рядом с ним. Должна была, но не побежала. Она осталась там, в доме, который уже поглотил Рок. Филипп понял, что Ванесса мертва, и закричал. Он кричал, глядя на палача, на черное переплетение дымных контуров, напоминающих человека только издали, кричал на лицо, скрытое во тьме под балахоном. Кричал от ярости и от горя, умоляя и проклиная.
        В руках палача из ниоткуда появился кол в аршин длиной. Филипп снова закричал. Он мотнул головой и увидел, что на эшафоте стоит Ванесса. Палач, сотканный из теней, указал концом кола сначала на девушку, потом на судно за своей спиной.
        Филипп пригляделся и увидел, что к кораблю все-таки есть дорога. Тонкая призрачная ниточка протянулась от фрегата к эшафоту.
        Палач шагнул к Филиппу.
        Ванесса шагнула к тени и схватила рукой кол, отчаянно принялась его уговаривать. Казни меня, не его! Палач только молча покачал головой. Потом указал колом на тонкую ниточку, ведущую от эшафота к кораблю. Это твоя судьба. Не его.
        Девушка опустила голову, затряслась от плача. Черная фигура подтолкнула ее к дороге, и девушка пошла по узкой светящейся тропинке, не сопротивляясь. Она шла к кораблю и плакала.
        Палач подошел к Филиппу. Вместо глаз у него были два светящихся белым светом растянутых миндалевидных пятна. Лекарь вдруг понял, что ничего страшного с ним не произойдет, что так и должно быть. Палач не был его смертью, Филипп смотрел в его глаза и медленно, постепенно понимал, кто перед ним предстал.
        - Ты ей дорог, ты знаешь это, смертный? Ты заменил ей отца.
        Филипп кивнул.
        - И поэтому ты умрешь. Ты оградил ее от смерти, от ее судьбы, и примешь ее смерть вместо нее.
        Филипп кивнул.
        - Ты защищал ее, пока я не мог, и я тебе благодарен. Поэтому покажу тебе то, что будет, и расскажу то, о чем ты не знаешь, но жаждешь узнать так долго. Судьба обходится с ней слишком несправедливо. Слишком многое она потеряла и слишком мало обрела. Но мир устроен так, что каждому воздается по его делам, вере и пережитым страданиям. Благодаря тебе она выживет и получит то, что заслуживает, а ты умрешь. Ванесса должна жить, ей еще многое предстоит свершить. Я проведу ее своим путем к Истине и дам то, что ей предназначено.
        - Ты будешь с ней справедлив?
        - Сполна.
        Ванесса была уже почти на корабле. Внезапно лекарь понял, что когда она дойдет до него, сон оборвется. Он вспомнил то, о чем хотел знать больше всего, и на что уже не оставалось времени спросить.
        Но тот, кто перед ним предстал, ясно видел и его мысли.
        - Ты не болен. Ты проклят. - Ответил он и бросил кол куда-то за его спину.
        Ванесса оказалась на палубе корабля. В мгновение ока исчез эшафот, исчез представший перед ним Бессмертный. Перед ним снова был причал и фрегат, он снова был на трапе. Алхимик увидел свою подопечную, увидел, как она тянется к нему и кричит что-то.
        Сзади раздался полный ярости и безумия крик чумного. Ему вторили крики сотен чумных, а Ванесса закричала от страха и отчаяния, протянула к нему руку. Ее держали матросы.
        В спину, под левую лопатку Филиппа, вошел кол. Страшная боль пронзила сердце и захлестнула все тело. Мгновением позже Филипп не чувствовал ни боли, ни страха. Ванесса билась в руках матросов и отчаянно кричала, плакала. Филипп улыбнулся ей. Не волнуйся. Это всего лишь сон. Сны кончаются.
        Сон завершился ужасной болью во всем теле, способной свести с ума. К счастью для Филиппа, долей секундой позже он уже проснулся.

* * *
        Филипп проснулся от боли в груди. Или от страха столь сильного, что сердце в панике сжималось до этой самой боли. Едва проснувшись, он забыл половину того сна, но оставшейся половины хватило, чтобы его охватил страх, причиняющий физическую боль.
        Он сел в кровати, огляделся, точно загнанный в угол зверь. Через щели между досками окон пробивался лунный свет. Было тихо, как в гробу, и так же спокойно. Филипп встал с кровати и походил по комнате, пытаясь успокоиться. Ведь было чего бояться. Ощущение было таким, как будто он только что разминулся со смертью. Как будто взошел на эшафот, на него уже надели петлю и выбили у него из-под ног полено, и веревка оборвалась, так и не сломав и не перетянув шею.
        А разве нет? Разве не эшафот он видел во сне?
        Странно как-то, думал Филипп. Все это очень странно. Эшафот на пристани, ощущение, что его кто-то догоняет, он убегает, и призрачная дорожка, по которой шла Ванесса - все это пока еще оставалось в его памяти, но с каждой секундой стремительно улетучивалось. Через десять минут Филипп напрочь забыл про призрачную дорожку, ощущение пережитой погони превратилось в остаточный страх от ночного кошмара, лишенный даже малой смысловой нагрузки. Образ ужасного эшафота с тысячами казненных мутнел с каждой минутой, норовил исчезнуть, должен был кануть в Лету, но не исчезал. Другие воспоминания о сне удерживали его. Те, о которых Филиппу не хотелось думать.
        Алхимик не помнил своего палача, он забыл о нем, только проснувшись. Было другое.
        Будто лунатик, Филипп слепо ходил по комнате. Страх почти прошел. Даже ощущение чего-то плохого, что приближалось с каждым часом, исчезло. Нет, не исчезло, преобразовалось. Дополнилось. На смену страху и ощущению, пусть реальному, но все же ощущению, не подкрепленному ничем, кроме интуиции и домыслов, пришло знание. Как будто кто-то вложил их в его голову, пока лекарь спал. Филипп теперь знал, какой длины фитиль в его бочке, и знал, что внутри порох. Он знал, когда все кончится, когда свершится что-то плохое и что-то начнется. Что-то страшное, непоправимое случится через три дня, и эта мысль вызывала страх. Но страх, подкрепленный прочным знанием, а не неведением, глодал лекаря изнутри гораздо меньше. Вместо волнений и метаний в его душе поселилась мрачная обреченность.
        Выпив еще один флакон с жидкостью, имевшей запах железа, алхимик сел за обеденный стол и погрузился в себя. Сначала у него не получалось, но с каждой секундой ему это удавалось все больше. Сначала он убеждал себя, что снам нельзя верить, что это глупые предрассудки и вызваны они только дневными кошмарами из мира Яви. Но чем больше он всматривался в себя, тем быстрее рассыпалась в прах его уверенность. За годы жизни с этой мраморной болезнью он выявил определенные закономерности в себе, открыл новые свойства своего тела и научился многому. В частности, любое, даже самое малейшее предчувствие всегда сбывалось. Поэтому в его случае «чувствовать» всегда означало «знать». А сейчас он именно знал, и знание это, как чувство превращалось в знание, было сравни видению будущего. Три последующих дня предстали перед ним внутри него. Он видел распорядок каждого из них, время, отпущенное ему, которое неумолимо сокращалось. Фитиль горел. А после них, после этих трех дней, шел черный провал, столь глубокий, что один раз даже взглянув в него, невозможно было выбраться оттуда. После провала не было ничего. Край
мира, край Вселенной, граница для простого смертного, которую он по своей природе не способен переступить. Бездна, готовая пожрать любого, кто в нее канет, вместе с его криком.
        Но он ведь не верит в вещие сны. Ведь так?..
        Что-то ужасное произойдет через три дня. Что-то, что завершит его, Филиппа, существование в этом мире.
        Филипп мотнул головой и задумался. Он больше не пытался погрузиться в себя, он видел достаточно, и не нужно было убеждаться в том, что он чувствовал, знал. Эта призрачная дорожка длиною в три дня, провал, знание, появившееся в его голове после того сна. Все это - как если бы кто-то показал ему его будущее и потом закрепил самое важное в его голове, чтобы тот не забыл все сразу, проснувшись. Но ведь было что-то еще, какие-то слова. Он не помнил голоса, не знал, были ли они вообще произнесены или тоже появились у него в голове, словно по волшебству. «Ты не болен, ты проклят» - говорили эти слова.
        - Бред. - Произнес лекарь в темной комнате.
        Он задумался. Уже не о своем сне, а о том, что было более чем два десятилетия назад. Гораздо раньше, чем два десятилетия назад. Ведь все началось еще тогда, верно? Все началось после тех катакомб, того склепа. И болезнь, и дар предвидения…
        «Так, значит, теперь это называется?» - Зло спросил себя алхимик, но понял, что кривит перед душой самим собой. Он ведь всегда знал настроение людей, их намерения, слова, которые крутятся у них на языке, их мысли. Всегда видел людей, животных и места насквозь. Неужели теперь он увидел свое будущее вместо чужих мыслей и переживаний? И какая болезнь способна на такое?
        Ты не болен. Ты проклят.
        - Бред. - Проговорил он, и почувствовал, что его голос звучит жалко. Как будто умоляя высшие силы, чтобы эти слова действительно стали бредом.
        Все началось после того саркофага и кинжала. После того, как он об этот кинжал порезался, хотя не должен был. Мраморная кожа. Чувствительность к чужим мыслям и памяти стен, в которых жили люди. Он уже давно открыл для себя, что может чувствовать мысли и намерения людей. А в его случае чувствовать означало знать, и Филипп чувствовал, видел, как медленно проходят три дня.
        Филипп прислушался. Было слышно, как тикают его часы в кармане плаща там, на крючке у входа. Это был единственный звук.
        Три дня. Тик-так. Тик-так.
        «Что-то случится через три дня, что-то страшное. Что-то закончится. Но что!?» - Спросил он себя, закрывая дрожащими ладонями лицо и стараясь унять растущую панику. Он, кажется, знал ответ. И тут же он почувствовал ладонями, как шевельнулись его губы, сами прошептали слово, как будто его устами завладел другой человек.
        - Все. - Прошептал Филипп и почувствовал, как это слово эхом отдается в страшной уверенности, той, что покрыла всю его душу, а затем и тело ледяным холодом.
        Филипп едва сдержал крик. Очень хотелось закричать, чтобы страх ушел, но лекарь знал, что это еще больше распалит мерзкое чувство. Это было как страх перед дальним плаванием, когда корабль уже спущен на воду и отплыл от берега на многие мили. Страха не было раньше, но он появился сейчас, когда рубеж уже перейден. Страх был смешан с отчаянием и потому не казался Филиппу бутафорским, не был ни капли наигранным, но по-настоящему животным. Тело кричало, что оно боится, что должно бояться неизбежного.
        «Нужно помолиться. Я не могу так больше, не могу» - подумал лекарь и сложил руки перед лицом в замок.
        - Дея, милостивая матерь, богиня-прародительница… - Начал он и прервался. В его голове вспыхнул зачаток мысли, который быстро пророс. А страх, подобно сорняку, за этот росточек зацепился и теперь становился все больше.
        Дея - это жизнь. Подумав об этом, Филипп вспомнил одного «нетленного», монаха давно пришедшей в упадок секты. Их пути пересеклись по пути в Маракат. Смиренный монах тогда разговорился и поведал много интересного о мертвых, восставших из могил, нежити, призраках. Лекарь вспомнил, как тогда его пробрал мимолетный ужас от услышанного, но тогда рассудок преобладал над предрассудками. Теперь ужас вернулся. Слишком многое из того, что поведал ему «нетленный», Филипп знал сам, на личном опыте, хотя никогда прежде не сталкивался с упырями, приведениями и ожившими трупами. Причиной страха были слова «нетленного» о сне, который снится за три дня до смерти тем, кто проклят. И тем, кто, как им думалось, сумел обмануть смерть.
        Неужели это правда? Нет, это должна быть болезнь, болезнь!
        Ум наконец приказал телу заткнуться. Истерика прошла быстро, животный страх смерти ушел. Осталось отчаяние, чувство обреченности и страх неизбежного. Филипп сидел, обхватив голову руками, и пытался как-то упорядочить свои мечущиеся мысли. В конце концов, ему это удалось.
        Вещие сны, молитва, проклятие. В любой другой момент Филипп усмехнулся, но теперь эти вещи не казались ему смешными. И его не покидало ощущение, что сон был чем-то большим, чем просто вещий сон. Он был… Глубже. Информативнее. И было в нем что-то, что убедило Филиппа, заранее прекратило возможные попытки сопротивления. Что-то или кто-то был в этом сне.
        Саркофаг, кинжал, порез.
        - Это не болезнь, это… - Он не договорил и вздрогнул. Последнее слово прозвучало у него в голове. От страха, жалости к себе и понимания всего происходящего ему хотелось плакать.
        Несколько слезинок все же выступило у него на глазах. Филипп быстро их смахнул, и тут его взгляд упал на книгу, лежавшую на столе. Труд Ванессы. Ее книга. Как она здесь оказалась? Она всегда тут лежала или появилась только что?
        Это было не важно, важно было другое. Ванесса. Она там точно была. И ее не касаются эти три дня, она не провалится в ту бездну вслед за ним. Она будет жить дальше, будет жить долго, и ей, без сомнений, уготовлена великая судьба. Филипп это чувствовал и просто хотел в это верить. Каждый учитель и наставник желает, чтобы ученик превзошел его во всем и многократно… Ванесса. До недавней поры - дочь лучшего друга. Теперь - свет в окружавшей его темноте. Свет в окошке, единственный человек, которого он может назвать родным. Ей он всегда желал только самого лучшего, лекарь всегда выжимал из себя все соки, только чтобы ей было проще и лучше с ним.
        Филипп вспомнил то, что осталось от сна. Три дня. А что потом? Точно ничего хорошего.
        Алхимик еще долго сидел за столом в глубокой задумчивости. Он листал книгу Ванессы, смотрел то на нее, то на суму, в которой лежали его вещи. Думал о том, зачем приплыл на Зеленый берег. Поиск лекарства от чумы. На самом деле - поиск лекарства от своей болезни. Сейчас он ищет лекарство от другой болезни и пытается остановить эпидемию, спасти маленькое поселение от полного вымирания. Ничего из этого он не успеет, а в том, что он не болен, а проклят, Филипп уже не сомневался. Слишком многое говорило об этом, и только упрямство, нелюбовь ко всему антинаучному и страх Филиппа перед жестокой правдой не позволяли признать очевидное.
        Он не успеет спасти себя. Ему пора на патрулирование, спасать тех, кто живет здесь, на Зеленом берегу…
        А надо ли?
        Он прибыл на Зеленый берег для того, чтобы найти лекарство от чумы, по официальной версии. По иронии судьбы, он его сейчас и ищет. За три дня он не успеет. Может, жителей Зеленого берега можно спасти, но не за три дня, а после того, как произойдет что-то страшное, спасать их будет некому. Нет, им он уже не поможет. Нужно помогать тем, кому можно помочь.
        Ванесса.
        И до того, как начнется что-то плохое, у Филиппа есть три дня. Три ночи. Днем он подарит ей свое время, которого у него так немного осталось, разделит самое дорогое, что у него есть, с самым дорогим для него человеком. Ночью он будет трудиться над тем, что ей поможет в жизни. Поможет уже после того, как совершится что-то страшное.
        Филипп чувствовал и знал - это то, что он должен сделать. Он поможет той единственной, которая спасется из этого кошмара, поможет всем, чем сможет. Мрачная уверенность завладела им целиком. Страх стал незаметным, он был рядом, но он как будто бы притих, чтобы не мешать. Филипп достал из сумы бумагу, пергамент, чернила. Открыл книгу Ванессы на первой чистой странице и составил на пергаменте список того, что нужно было внести в книгу. Кажется, раньше она была тоньше, и заполнена в ней была треть, а не десятая часть. Перед Филиппом лежал большой фолиант, сделанный из дорогих материалов. Страницы были посеребрены по краям, как будто кто-то провел кистью с серебром по торцам закрытой книги. Твердая обложка ласкала пальцы черной замшей и шелковой вышивкой. Как только лекарь коснулся пером страниц фолианта и вывел первую литеру, с ним произошло что-то чудовищное, будто что-то прямо из глубин Небытия, холодное, темное и злое схватило его за сердце, стеснило разум своей волей… И одновременно нечто прекрасное, сгоняющее усталость и вселяющее новую жизнь, поистине расправляющее писцу крылья. Это было чем-то
однозначно волнующим и полностью пленившим все его существо.
        Кто-то, казалось, нашептывал ему, что писать и в каком порядке, все знания Филиппа выстроились в очередь и изливались из его руки. Чернила как будто не кончались на пере или кончались очень медленно. Лекарь знал, что это было вдохновение и искреннее рвение, но ему казалось, что кто-то из высших сил помогает ему успеть за одну ночь написать то, что он писал бы неделю. Всесильный доброжелатель невидимо изменял объекты, искажал реальность, лепил ее заново, как из глины. Где-то на закоулках сознания Филипп понимал, что фолиант - не та книга, в которой впервые он увидел работу Ванессы. Однако все главы были кропотливо перенесены в него, вплоть до каждой литеры и рисунка. Алхимик впал в транс и при этом оставался полностью в сознании, его ум обрел остроту сотни умов и скорость ураганного ветра. А когда он что-то забывал и не мог вспомнить сам, кто-то мгновенно брал его руку и ум под контроль и начинал писать за него. Часто такое случалось и без ступора. Тогда на страницах фолианта появлялись знания, неведомые Филиппу, его рука рисовала гравюры, пиктограммы, символы, печати и схемы, от которых трепетало
сознание. В этих тайных знаниях были величие, кощунство, холод, два великих Древа Мироздания, хитрость, чарующие песнопения Древних, достоинство, жажда, жар, жестокость и сила, неведомые знаки, когда они появлялись из-под его пера, сгущали над собой тьму, их не мог рассеять свет свечи. Их было немного, все можно было пересчитать по пальцам. Все они делались в дальних страницах фолианта, в тех, до которых Филиппу было еще далеко. Тогда он понял, что эти схемы, гравюры и знаки - лишь заметки, закладки. Кто-то, кто вел его руку, тоже торопился, перебирал в своей голове и голове Филиппа знания и наиболее нужное заносил в фолиант. Тогда вспышка гениальности и догадки озаряла и мозг лекаря. Кто-то очень старался занести в книгу нужные вещи в нужных местах, наполнить куски бумаги и кожи жизнью и силой, характером и величием, поэтому такая поспешность, догадался Филипп. Ведь в любом таком труде важны не только знания запечатленные на бумаге, важны и их композиция, и подача, и мастерство написания. Именно поэтому истинный писец бросает всю жизнь на один фолиант, зато столь же уникальный, как и его создатель.
Алхимик не был писцом, но не сомневался, что и этот труд выйдет уникальным. Кто бы это не делал, Филипп чувствовал, что делал он это идеально. Даже когда лекарь писал окончательный вариант «Виды болезней…», он не был так счастлив, как в тот момент.
        И все же страх и мысли о скором конце не покидали его. Через три дня что-то закончится. Все.
        Через три дня что-то начнется. Для него - ничего.
        Для Ванессы - все.
        XVI
        Утром Ванесса проснулась раньше обычного. Она еще несколько минут лежала в кровати, надеясь, что приятный сон продолжится, и придумывала продолжение. Потом, когда от сна не осталось ничего, кроме эмоций и смутных воспоминаний, девушка встала, оделась и вышла из комнаты. Ванесса собиралась начать утро с привычных водных процедур, благо рядом была пресная речушка. Однако все мысли покинули ее голову, когда она увидела Филиппа, сидящего за столом. Перед ним была кипа пергаментов и еще какая-то книга, в черной обложке и с красивыми посеребренными по бокам страницами. Книга была закрыта, а Филипп, судя по тому, как он убирал чернила и перо, уже заканчивал.
        - Доброе утро. Вы сегодня рано. - Поприветствовала его Ванесса. - Как там поселение? Как патрулирование?
        - Никак. Сегодня мне сказали, что стража сама справляется с патрулированием. Поэтому теперь я буду возвращаться раньше, а уходить позже.
        - Правда? А кто сказал?
        - Священник Мартин. - Не моргнув глазом, соврал Филипп. - Сказал, что стража всегда должна быть при деле, иначе начнутся разбои и пьянство. Поэтому я теперь свободен от патрулирования, обхожу только дома на самой границе с очагом болезни.
        Ванесса подошла ближе, с интересом взглянула на груду пергаментов. Вытянула один снизу и просмотрела его сверху донизу. Тут ее внимание привлек знакомый символ в правом нижнем углу листа. Очень знакомый. Она видела его почти каждый вечер, проводила пальцами по выпуклым линиям, пока читала «Виды болезней…». Этот же символ был оттеснен на корешке переплета книги.
        - Филипп, мне знаком этот знак. - Проговорила она с растущей уверенностью.
        - Неудивительно, эти свитки лежат здесь каждый день по несколько часов. Ты и раньше в них заглядывала.
        - Но заметила только сейчас.
        - Интересно, и где ты могла его увидеть, если не в моих листах? Это, между прочим, моя подпись.
        - Ваша подпись? - Глаза Ванессы стали еще больше.
        - Однажды кто-то из студентов украл мою работу и выдал за свою. Хотя я сам тогда был студентом… С тех пор я взял за правило подписывать свои работы личным опознавательным знаком. Не совсем подпись, но свое дело делает.
        Ванесса вдруг ушла куда-то к себе в комнату и вернулась с книгой в руках. У нее не заняло много времени стащить ее с полки, где стояли все остальные.
        - Вот здесь, на переплете, оттесненный печатным прессом. Это ведь он, верно? Один в один.
        - А, точно. Совсем забыл. - Он принял из рук Ванессы книгу и слегка стукнул себя по лбу. Все-таки то, что заменило ему сон этой ночью, не было сном. Мысли по-прежнему легко скользили в его извилинах, но вот долговременная память была похожа на залитый смолой часовой механизм. Вроде бы все четко структурировано и подогнано друг под друга, и работает, и лишнего ничего нет, но, черт, как же все долго проворачивается…
        - Что забыли?
        - Я уже видел эту книгу, ты один раз оставила ее на столе и она попалась мне на глаза. Понятно, где ты раньше видела мою подпись.
        - Вы - автор? - Ванесса посмотрела на своего опекуна по-другому. В ее глазах загорелся почти восторженный блеск. До восторга было рукой подать.
        - Автор не в том плане, в каком это сейчас принято считать. Труд написан мной, но не подписан моим именем, только этим знаком, который, в общем-то, ничего не значит и никакого смысла не несет. Когда была издана эта книга, мне запретили печататься, в то время Церковь была сильной властью, и трактаты с моим именем сжигались. Пришлось подписаться знаком, который я использовал в университете, чтобы ловить за нос тунеядцев и нахлебников, и остаться неизвестным. Только так удалось перепечатывать и спасать некоторые экземпляры.
        - Тогда можете подписать мою книгу?
        - Зачем тебе? - Лекарь застыл с раскрытой книгой в руках и посмотрел на свою подопечную. На его лице ясно читалось изумление.
        - Ну, все остальные безымянные. А у меня будет с вашим именем, особенная. Разве нет?
        - Стало быть, тебе понравилось содержание. - Сказал он утвердительно. На короткое время Филипп решил не обращать внимания на скромность.
        - Очень. - Ванесса улыбнулась. - Пусть там нет приключений и любовных интриг, написано потрясающе.
        - Спасибо. Ты уже все прочла?
        - Трижды.
        - Трижды? - Его левая бровь оказалась выше левой. Сначала он испытал легкое недоверие и удивление, но потом ему вдруг стало смешно. Он улыбнулся, не обнажая зубов, протянул ей книгу. - А зачем тебе тогда подпись на книге?
        - То есть? - Девушка рефлекторно взяла свое сокровище и только потом недоуменно посмотрела на приемного отца.
        - Знания, которые я вложил в эту книгу, теперь у тебя в голове. И ты знаешь, что ее написал я. Мысленно ты уже видишь на ней мое имя, разве нет?
        - Ну-у… - Протянула она жалобно, протягивая книгу вновь и пряча улыбку за наигранно печальными глазами, в которых плясали озорные искры.
        - Ладно. - Он нехотя положил книгу на стол, обмакнул перо в чернила и вывел аккуратным почерком имя и фамилию на первом титульном листе. Ворчливый и строгий, чуть-чуть рассерженный тон скрывал смущение алхимика. - Семнадцать лет, уже замуж пора, а ведешь себя, как маленький глупый ребенок.
        Филипп передал девушке книгу. Ванесса взяла ее в одну руку и тут же заключила лекаря в объятья, раздался ее смех. Алхимик улыбнулся.
        - Извините. - Она отпустила Филиппа и взяла открытую книгу обеими руками, глядя то на нее, то но лекаря. - Вы, наверное, устали после ночной работы, а я вас донимаю своими глупостями.
        В ее голосе было много радости и немного смущения. Филипп, услышав эти слова, вспомнил, что хотел что-то сделать, и тут же вспомнил, что именно. Провести с ней время. Надышаться перед смертью. И девушку можно было понять. От скуки в четырех стенах, без уроков и занятий, с читанными-перечитанными книгами и без друзей-сверстников он бы и сам сделал что-нибудь, чтобы развлечь себя и ее.
        - Вообще-то нет, не устал.
        Слова Филиппа были правдой. Хоть он и не смыкал глаз всю ночь, ощущение было таким, как если бы он все-таки проспал половину той ночи. Лекарь чувствовал себя отдохнувшим и почему-то совершенно не испытывал угрызений совести по поводу того, что остался дома вместо патрулирования. Филипп чувствовал и знал, что то, чем он занимался, важнее. Чувствовал, что предначертанное не получится ни изменить, ни избежать его, и потому делал то, что считал нужным. А кто-то вел его за руку, контролируя каждый шаг.
        Но то было ночью. С первыми лучами солнца Филипп оказался предоставлен сам себе, и он знал, кому посвятит себя и свое время. Ванессе.
        - Я уже успел выспаться после возвращения домой. - Продолжил он, и его слова были ложью только наполовину. - А насчет глупостей, не переживай, должны же быть маленькие радости в жизни. Но теперь пора возвращаться к работе. Оставь книгу здесь, на столе, она никуда не убежит. Моя подпись не магическая. Надевая плащ, маску и идем.
        - Куда? В поселение?
        - В лабораторию. Продолжим занятия, начнем новый подраздел. У тебя ведь почти неделю не было уроков.
        Только начав занятия, вновь видя заинтересованный блеск в глазах подопечной, Филипп понял, что ему гораздо легче. В голове у него то и дело проносились мыли о том, что смерть уже близко, времени на поиск лекарства нет. Только в Ванессе он находил спокойствие, находил все время с начала эпидемии. Ради нее он отказался от бесплодных попыток поиска лекарства за три дня и решил потратить их на то, чтобы дать девушке все возможное. Заботу, счастье, знания, добрую и долгую память о себе, труд, над которым он тайно работал ночью. Он видел счастье в глазах Ванессы и страх смерти исчезал, один вид девушки делал его счастливым и гордым. Чуть больше, чем за месяц, он научил ее тому, что остальные проходят за учебный год. Такой ученицей нельзя было не гордиться. И все же во время занятий он чувствовал, что она в чем-то сильно сомневается. Наконец наступил момент, когда она спросила во время урока:
        - Филипп, а мы не должны искать лекарство?
        - Вообще-то именно сейчас искать лекарство на практике не имеет смысла. Последний из препаратов, который должен был стать лекарством, эффекта не дал, и это поставило меня в небольшой тупик. Нужно доработать состав в теории.
        - Тогда не нужно тратить время на меня, надо начинать!
        - Я уже начал. В мыслях. Не обязательно сидеть за бумагой, чтобы заниматься теоретической алхимией. И эти занятия меня не отвлекают, кроме того, у меня много времени вечером, ночью и ранним утром. Думать можно где угодно, с кем угодно и когда угодно, думать никем и нигде не запрещено, для этого не нужно строго определенных условий, положения звезд, планет и настроения. Жаль, что в наше время люди об этом забывают. Продолжим. Яды. В Десилоне, особенно в юго-западной его части, много ядовитых существ, начиная от насекомых и заканчивая крупными плотоядными монстрами. Сейчас изготовим несколько противоядий на основе тех ядов, против которых они используются. Иногда очень полезно, зная, чем отравлен человек и имею под рукой конкретный яд, изготовить противоядие, очень удобный способ. Запоминай, метод сложный, но универсальный для большинства животных и растительных ядов…
        Занятия длились до вечера. Филипп дал Ванессе несколько уроков, тех, которые, по его мнению, больше всего могли пригодиться ей в будущем. Почти все были сложными и требовали либо хорошей теоретической подготовки, либо долгой практики. Ванесса справилась со всеми. В каких-то моментах дело шло со скрипом, приходилось объяснять каждое слово или действие, порой возвращаясь к самым корням алхимии и разрушая до того нерушимые догмы, созданные для того, чтобы облегчить жизнь алхимику до определенного момента. В такие моменты Ванессе казалось, что она в одиночку силой мысли ворочает огромные мельничные жернова, между которыми застряли стволы деревьев. И все-таки она справлялась, хорошо усваивала урок и шла дальше. Филиппа до кончиков пальцев пробирала гордость за ученицу. На его памяти таких способных учеников не было ни у него, ни у Университета вообще. А память у него была долгой.
        Когда занятия закончились, Филипп и его подопечная отдыхали за обеденным столом, ели и говорили о чем-нибудь, кроме алхимии. Говорили о многом, часто споря или смеясь. Звезды, звери и народы, история, география изученного мира, мифология, начинавшаяся с устных народных сказок, пришедших с бесплодных и жестоких земель Востока, и заканчивая эпосами Юга и Севера. Филипп также много рассказывал о своих путешествиях, видах, которые ему открывались, о своих взглядах на разные вещи, которые ему там повстречались. Ванесса вслушивалась в каждое слово, однако какая-то ее часть, самая меньшая, но очень упорная, привыкшая к старому распорядку, говорила, что лекарь должен искать лекарство, не отвлекаться на нее. И девушка все же спросила у Филиппа, не отвлекает ли его этот разговор от поисков лекарства.
        - Совсем нет. - Отвечал он. - Я привык к многозадачности, разговор с тобой меня не отвлекает. К тому же, мне лучше думается ночью.
        Ванесса мысленно с ним согласилась. Она вспомнила, что половину ночи ее опекун проведет дома, работая над теоретическим составом препарата. Со спокойствием и радостью она слушала дальше. Так хорошо она не чувствовала себя очень давно. Ванесса слушала Филиппа, понимала, что он интереснее и приятнее в тысячу раз самой лучшей книги, даже той, которую он сам написал, и была счастлива. Алхимик это чувствовал и с наслаждением дарил подопечной секунды своего времени.
        С наступлением ночи Ванесса легла спать. Филипп продолжил то, чем он занимался всю предыдущую ночь. И снова его не отпускало счастье. Казалось, кто-то специально закачивал в него радость, вводил в кровь восторг. Однако это чувство не появлялось из ниоткуда, и невидимая сила, редкими временами управлявшая его рукой, не была источником этой радости. Филипп чувствовал, что делает это для Ванессы, оставляет часть себя вместе с этими словами на страницах фолианта, часть своей души, которую его подопечная почувствует, прочтя эти строки. Он продолжит занятия с ней и после своей смерти. А тот, кто ведет его руку, заполнит пустые страницы в конце чуть позже, заполнит их тайными знаниями. Сильными знаниями, сокрытыми ото всех смертных, запретными для всех и каждого. И столь кощунственными, что Филипп не решался взглянуть даже на заметки темного Бессмертного. Алхимик догадывался, какая судьба уготовлена Ванессе, но не пытался вырвать те страницы или сжечь фолиант. Тьма не причинит ей вреда. Более того, Филипп был уверен, что это своеобразный подарок. Награда за все перенесенные ей муки, вознаграждение,
довесок к судьбе, чтобы она была справедливой. Он так думал или Бессмертный заставлял его так думать, было не важно. Важно было закончить фолиант к исходу третьего дня. Филипп писал и чувствовал, как фитиль стал короче на треть. На столе тикали карманные часы, но ему казалось, что звук доносится отовсюду, звучит в голове и стенах, и тикают даже чернила, нанесенные на бумагу. Абсолютно все напоминало ему о сократившемся времени и о том, сколько ему осталось. Это не вызывало страх, Филипп уже в какой-то мере смирился с неизбежным, доносившееся отовсюду «тик-так» было лишь стимулом. Этот стимул был лучше боли, лучше удовольствия, лучше всякого страха и переживания. Впрочем, нет. Мысли о Ванессе подготавливали его лучше всего. Ведь для кого он это делает, кого взял под опеку, спас и обрек себя на смерть? Кого он уже считает дочерью, и только воспоминания о Солте напоминают ему, что Ванесса - не его родная дочь? К кому он привязался так, что готов отдать жизнь за нее, кто пробудил в нем отцовский инстинкт и прогнал ставшую привычной тайную обреченность, которая преследовала его много лет? Она, только она,
Ванесса. И, думая об этом, Филипп также думал, что рад предначертанному. Пусть он умрет, но Ванесса будет жить, и будет под опекой куда более надежной, чем его, Филиппа.
        Два дня, одна ночь. Тик-так. Тик-так.
        Филипп не спал. Ни днем, ни ночью он не смыкал глаз, однако не чувствовал усталости. Второй день прошел в том же ритме, что и первый, только принес еще больше счастья. Ведь у лекаря оставалось еще меньше времени, он с еще большей радостью дарил Ванессе свое время и наслаждался ее обществом, радовался, что его время, а значит, жизнь, во время уроков переходит в ее знания и ее умения. Второй день был прекраснее первого в десять раз для них обоих и завершился он прогулкой по лесу, рука об руку. Те же разговоры, только еще более увлеченные, тот же смех, только громче и искреннее. Ванесса не могла знать, сколько осталось ее опекуну, которого она мысленно уже называла «папа» и думала, как бы поосторожнее перейти на «ты» с ним. Она только понимала, что такой порядок дня останется с ней еще какое-то время, и тоже была счастлива.
        Ночью третьего дня, когда начались третьи сутки, обещанные Бессмертным, Филипп писал последние разделы и главы. Внутри него ничего больше не менялось, за исключением одного. Алхимик уже с нетерпением ожидал, когда настанет его последний час, ожидал закончить фолиант, провести с Ванессой последний день. Он был влюблен в нее так, как отец влюблен в дочь, отцовской любовью, и заранее зная об их последней встрече, ждал ее с нетерпением.
        Ну, еще ему надоело слышать бесконечно тиканье вокруг и внутри головы. Ожидание собственной смерти вряд ли кому-то доставляло удовольствие, и не было совсем ничего необычного в том, что Филипп ждал ее, как старого друга, который, к тому же, сильно опаздывает. Алхимик давно играл со смертью, которая не могла забрать его «естественным», старческим путем. Ожидание смерти вызывало в нем только волнение, нетерпение и легкую, насмешливую улыбку. Он столько раз показывал старухе с косой «хер», что знание о приближающейся кончине казалось хорошей шуткой. Конечно, это было только в отвлеченных мыслях алхимика. Каждый раз, когда он вспоминал чувства того сна или пытался представить, что по-настоящему умрет, по спине него пробегал холодок, и всякое желание шутить пропадало.
        Близился рассвет. За час до него Филипп поставил последнюю точку, устало откинулся на спинку стула. Ему показалось, что кто-то его похвалил. Было, за что хвалить: за три дня он написал в два раза больше, чем было страниц в «Видах болезней…». Только черновик он писал полгода, еще три месяца ушло на составление окончательной версии. А тут - три ночи. Объем работы был огромен, и только взглянув со стороны на толщину написанного, Филипп понял, что без магии тут не обошлось. Понятно, почему ночь казалась ему такой длинной, как десять ночей, летящих быстро от трепещущего пера в его руке. Чернила не заканчивались, перо не стачивалось и не ломалось… И все равно, то, что он написал, вместе с трудом Ванессы не занимало и четверти фолианта. Филипп подумал, что все остальное - это знания Бессмертного, и то не все, а только те, что он выбрал для нее. Страха эта мысль не вызвала. Он, лекарь, например, знал рецепт пирога из шести разновидностей рыб северных морей, однако не стал заносить его в фолиант по вполне понятной причине. Так же, как не стал заносить в него рецепт пороха или линзы, способной при
достаточном свете поджечь сухую древесину. Слишком примитивных или слишком опасных знаний в фолианте не будет. Конечно, знаний слишком примитивных и слишком опасных для черной магии, которую ни простой, ни безопасной нельзя было назвать, Филипп был в этом уверен. Иначе любой дурак поднимал бы трупов на службу к себе и вызывал бы демонов из других планов.
        Оставался один час и еще целый день до того, как истечет его срок на этой земле.
        XVII
        Еще один оборот Цикла. Не цикла Солнца, которое по велению Деи вспыхивает вновь, и не жизни народа, погибшего в убийственной войне и восставшего из пепла. Даже не повтор годичного Цикла. Всего лишь одни сутки. Прошла третья ночь, подошел к концу третий день. Время, отпущенное неизвестным Бессмертным, прошло. Филипп смиренно и спокойно ждал, когда начнется что-то плохое.
        Третий день, последний день, прошел так же, как и второй. Только Ванесса радовалась чуть больше, чем вчера: ведь она считала, что три таких дня подряд говорят о том, что дальше точно будет так же. Филиппу было немного грустно, но он не предавался этому чувству сверх меры, не оплакивал несделанное и упущенное. Дея когда-то сказала людям: «Все, что началось, закончится, сделает оборот и повторится. Цикл всегда начнется вновь». Жизнь - не исключение. Но только теперь эти слова не казались ему банальными, так же, как и слова о Цикле.
        Что-то кончается. Еще один оборот. Еще одна Жизнь. Что-то начинается лишь затем, чтобы закончиться и повториться. Цикл заканчивается, чтобы начаться вновь.
        Закончив разговор с подопечной о редкостно кровавом, совершенно не рыцарском романе «Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого», Филипп вышел на улицу, на крыльцо подышать вечерним воздухом. Вышел он без маски, скрываясь от солнечного света под навесом. Тот свет, что отражался от предметов вокруг, пусть даже в мизерном количестве, грел его кожу, точно зола из еще горячего костра. Горячо и душно, невыносимо. Но эти вздохи казались Филиппу прекрасными, он ими не брезговал, не шел дышать в размытый недавним дождем погреб. Внутренне лекарь был каменно спокойным, абсолютно мирным ко всему. И к солнечному свету, с которым не дружил двадцать лет, тоже. На самом деле гораздо больше, но он всем говорил про двадцать лет. Его бы подняли на смех, скажи он хотя бы «сорок», но и это число было далеко от числа прожитых им лет.
        Интересно, подумал он, это мне самому хватило силы, чтобы не сорваться в истерику, или меня удержал тот Бессмертный? Конечно, Филипп не вспомнил его сразу после пробуждения, но с каждой ночью вспоминал все лучше. Приближался момент, когда он вспомнит сон целиком, но никому не сможет о нем рассказать.
        Филипп улыбнулся. Вспомнил себя сразу после пробуждения трое суток назад. Это была истерика, которая потом сменилась чем-то более адекватным. Теперь, Филипп был уверен, его судьба заканчивалась; она началась месяц назад, когда он впервые увидел Ванессу, и закончится сегодня, когда он увидит ее в последний раз. Это непременно произойдет, и очень скоро. Остается только дождаться своей судьбы, а потом…
        Потом Цикл начнется вновь. Филипп был в этом уверен. Он, конечно, забудет все, но потом, может быть, он еще услышит имя Ванессы Аретин.
        Ванесса скоро попытается уснуть. Как всегда, будет ворочаться и не сможет, возьмет в руки какую-нибудь книгу. В удобном наплечном мешке Филиппа у самого входа лежал завернутый в белую чистую скатерть фолиант, там же лежала подписанная им копия «Видов болезней…». Ничего лишнего там не было. Сменная одежда для дальнего плавания, две книги и предметы, без которых девушка не смогла бы обойтись. Расческа, маленькое зеркальце, и чек на тысячу Десилонских талеров. Сумма, вполне достаточная, чтобы купить себе дом, и не халупу где-нибудь в предместье, а двухэтажный особняк, пусть и скромный, на втором кругу города. Чек был выписан на имя Ванессы Аретин со счета Филиппа Эстера, подлежал оформлению исключительно в центральном отделении Банка Людвига Эйме в Сиэльстене. В одном кармане с ним лежало рекомендательное письмо в Университет, настоятельно рекомендующее разрешить девушке пройти экзамен и тестирование, определяющее наиболее подходящий ей факультет и специальность. Там же было письмо Ванессе, которое он написал ей за час до рассвета. За него Филипп переживал больше всего, поэтому, немного подумав, он
переложил письмо, а затем и документы, в сверток с фолиантом.
        Солнце зашло за деревья давно, но только сейчас, выйдя на порог вновь, он почувствовал вечернюю прохладу. Духота отступала, земля отдала большую часть тепла воздуху и теперь отдыхала. Деревья дышали. Ветер что-то шептал им в их кронах.
        Свет дня становился все более призрачным, хоть до заката было еще далеко. На небе уже появились первые россыпи самых ярких звезд и огромная луна, все еще бледные, но заметные и завораживающие. Они как будто были нарисованы разбавленной белой краской на воде. Наверное, подумал Филипп, на востоке уже темно, и там звезды светятся. Из-за деревьев не было видно ни западной части неба, ни восточной. Зато отлично была видна луна и звезды, бледные, как мраморная крошка в прозрачной голубой глазури. Ее свет был ничтожным по сравнению с тем, что давало солнце, и все же она светила ярче и ярче с каждой минутой. Вот она перестала походить на бледную подружку солнца и засветилась белым светом. На Большой земле королевства даже ученые люди часто спорили между собой, что представляет собой луна, отходя от общепринятой версии, но тут были невооруженным глазом видны ее горы, лишенные воды моря-кратеры, тени, которые они отбрасывают. Безжизненный и пустой мир, имеющий ту же форму, что и наш, подумал Филипп. Как жаль, что просвещенные круги об этом уже знают.
        Для Филиппа, который не принял свою отраву, пахнущую железом, этот вечер наполнился силой. Ему казалось, что лунный свет проникает повсюду, в каждый клочок земли, листик, тень, в каждое существо и делает его необычайно четким и как бы светящимся изнутри. Дышалось легко, так легко, как не дышалось «двадцать» лет. Филипп снова ощутил себя таким, каким он был на самом деле. Его легкие казались ему кузнечными мехами, которые распаляли огонь изнутри, могучая грудь вздымалась и опадала, мышцы на руках и спине напрягались и расслаблялись в такт дыханию. Препарат больше его не сдерживал, близилась ночь, хозяином который Филипп был по своей насильно обретенной природе.
        Мысли окружавших его существ, даже самых глупых, самых примитивных, слышались все отчетливее. Чужие мысли манили.
        Свет дня стал еще более бледным. С наступлением темноты лекарь чувствовал, как обостряется его зрение и слух. Однако он был по-прежнему каменно спокоен и не испытывал желания, от которого спасался препаратом. Филипп понимал, что каким бы хозяином ночи он не был, от судьбы не убежишь. К тому же, то, что рассказал ему когда-то «нетленный» монах, было правдой в чистом виде. Проклятый действительно получает известие о смерти и шанс искупления за три дня до нее, но с одним условием…
        Филипп не додумал. Обострившийся слух выхватывал из ночи все новые и новые звуки. Стрекотание ночных насекомых, бег редких грызунов, которых не пугала ночь, пение птиц и крики ночных животных. И еще яростные, нечеловечески крики чумных где-то на севере. Снова крики. Еще. Целый гул, как от скопления чумных. Сколько до той части деревни? Много.
        Слух не обманывал алхимика. Звук приближался. Гомон тысяч яростных рассерженных глоток, топот сотен ног, вой безжалостной толпы, озверевшей от крови и позабывшей, что такое жалость. Скопление демонов, которые разорвут, растопчут, раздавят, а потом продолжат истязать тело, стараясь вытряхнуть из него остатки души.
        Какой-то раненный стражник бежит к нему и уводит за собой чумных?
        А разве чумные не дерут друг друга? Дерут, и еще как. Нет схватки страшнее, чем между двумя безумцами, потерявшими человеческий вид. Те с оторванными пальцами и откушенными носами, с вывихнутыми суставами и сломанными костями, как бы не были страшны их увечья, будут голыми руками выдавливать друг другу глаза, вспарывать животы и отрывать конечности. И что самое страшное, не обязательно быть безумным, чтобы вытворять такое. Нужно лишь отсутствие своего ума, толпа и чей-то призыв, и вот уже две толпы убивают друг друга голыми руками…
        Филипп насмотрелся на беспорядки за свою жизнь. Но когда вдалеке, среди густой листвы кустарника, промелькнул огонек факела, лекарь вспомнил часть своего сна и понял, что это обезумевшая толпа. Понял, что ему не кажется, что это не толпа чумных, которую запросто можно завести на болото, понял и стремительной тенью вошел в дом.
        На двери Ванессы заранее была сорвана задвижка. Филипп вошел без стука и увидел, что Ванесса пытается заснуть.
        - Филипп? - Проговорила она и заметила светящиеся глаза лекаря. Лунный свет ярким прямоугольником падал за ним из открытой входной двери, делая темноту за его спиной еще черней, а глаза - еще ярче на фоне этой темноты. Ее, разумеется, пробрал ужас. По-другому никогда не было, инстинкты не дремлют.
        - Ванесса, вставай. Одевайся и выходи к двери. - Голос наставника успокоил ее, убедил, что это именно тот Филипп, с которым он прожила месяц. - Скорее, времени мало!
        - Зачем? Что произошло?
        Ванесса пыталась рассердиться. Только вот светящиеся в темноте глаза лекаря сбивали с нее всю спесь, делали послушной овечкой. Только доверие и искренняя привязанность удерживали ее от дрожи в теле и от крика с плачем. Инстинкты трепетали, но доверие было сильнее.
        - Разъяренная толпа идет к дому. Пока еще можно убежать, срежем через край болота и лес.
        - Толпа? Но откуда?
        - Я думаю, ты знаешь.
        - И как? - Ее вопрос прозвучал почти одновременно с первым. Она надела в темноте брюки из грубой прочной ткани и блузу, натянула сверху куртку. Филипп тактично смотрел в щель между досками окна, через которую была видна дорога к дому. Тепло и движение молодого живого тела соблазняли, как соблазняет голодного пища, однако лекарь даже не обратил на это внимания. Большее, на что его подталкивала жажда в случае с ней - оглянуться и посмотреть. Он не сделал и этого, только дождался, пока утихнет шорох одежды за спиной, потом коротко приказал:
        - Идем.
        Ванесса молча пошла за ним. Лекарь чувствовал, как колотится ее сердце, он слышал его, ощущал ее испуг и непонимание происходящего.
        - Все объясню на корабле.
        - Мы идем на корабль? Без вещей, без всего?
        Филипп сунул ей в руки мешок, что стоял у двери. Девушка как-то сразу поняла, что там есть все необходимое. Глаза алхимика сияли, как два посеребренных лунных осколка.
        Он посмотрел на дорогу. Гул и яростные крики были хорошо слышны без его обостренного слуха, их слышала и Ванесса. Среди листвы все чаще мелькали огоньки факелов, толпа бежала по дороге, подгоняемая жаждой расправы. Филипп чувствовал исходящий от своей подопечной ужас. На короткое мгновение он встретился с ней взглядом, и тогда страх чуть погас, девушка почувствовала себя загипнотизированной. Прикосновение Филиппа было таким же мягким, как всегда, и таким же любящим. Ей захотелось прижаться к нему и оказаться там, где безопасно. Голос алхимика вывел ее из раздумий:
        - Не идем, бежим. Сюда!
        Рука Филиппа потянула девушку вправо от порога в тот момент, когда «авангард» толпы выбежал на прямую дорогу перед домом. До них было не менее двух сотен футов, однако их яростному крику вторила вся толпа. Оба беглеца кинулись в заросли, совсем не густые из-за близкого болота.
        Ванесса бежала вслед за опекуном, его крепкая рука не отпускала ее руку. Край болта громко хлюпал под ногами, почва была перенасыщена влагой, но ноги в ней не вязли. Чахлые по сравнению с лесными исполинами деревья все равно были высокими и в обхват толщиной, их приходилось огибать, ноги девушки иногда цеплялись за корни. Тогда рука Филиппа подтягивала ее к себе, аккуратно поднимала и вела дальше. Ванесса не пыталась оглядываться, ведь она знала, что если обернется, то обязательно споткнется о хитросплетения корней и отнюдь не мягкой ползучей лозы, споткнется и утянет Филиппа за собой. Он, конечно, удержит ее, поднимет и повлечет за собой дальше, но это снизило бы скорость бега, а толпа за их спиной жаждала крови. Расстояние сокращалось. Безумцы, бегущие впереди, бежали не так осторожно, часть из них спотыкалась и падала, и тогда их растаптывали бегущие позади, но те, кто держался, сокращали дистанцию. Филипп не мог позволить себе такой быстрый бег. Страха за себя он практически не испытывал, была только холодная рассудочность и решительность. Был страх за Ванессу. Он должен был спасти девушку, и
не стоило надеяться на открытое три дня назад будущее. Это будущее нужно сначала воплотить в жизнь. Тем временем их с чумными разделяло сто футов, не больше.
        «Чумные? - Спросил он себя мимолетно. - Нет, они не чумные, они просто обезумели о жажды крови, от речей священника, движимые слепой яростью, ненавистью, основанной на невежестве, предрассудках и удачной манипуляции церковнослужителя… А не одно ли это и то же? И если есть разница, то так ли она велика? Они одинаково жаждут крови. Только вот чумные ее пьют, а безумцы в толпе упиваются ею…»
        Филипп начал замечать, что край болота сменился твердой почвой, лоза сменилась кустами, а деревья - гигантскими деревьями. Бежать стало немного легче, за ноги больше не цеплялась лоза, однако то и дело попадались упавшие ветки, встречались норы, за края одежды цеплялись ветки кустов и цепкого растения, похожего на огромный репей.
        Полоса леса быстро заканчивалась. Вскоре Филипп ощутил на лице запах соли и живой морской бриз, услышал шум большой воды. Он побежал быстрее, увлекая за собой девушку. Та вскоре тоже почувствовала близость моря и ускорила бег самостоятельно. Из-за деревьев показался конец леса и темнота, плещущийся лунный блеск до горизонта. Море!
        «Держится храбро. - Похвалил ее Филипп. - Как будто в догонялки играет, а не убегает от озверевшей толпы».
        Очень быстро земля под ногами становилась другой. Деревья стали ниже и встречались реже, густой кустарник уступил место траве. Потом и она поредела. Глинистая почва через минуту бега стала песчаной.
        Они выбежали на пляж. Девушка не задыхалась, но лекарю пришлось взять себе ее мешок три минуты спустя после начала бега. Они вышли из леса к югу от причала, и в каких-то трех сотнях футов от них была пристань с кораблем. Грот-мачта уже гордо высилась на фрегате, оправдывая его имя.
        На пристани горели факелы.
        - О, черт. - Прошептала девушка у него за спиной.
        - Это не толпа. Где ты видела толпу всего лишь с десятью факелами? Вперед!
        Филипп бежал. Ванесса - следом, не отпуская его руки. Предплечье, сжимаемое рукой лекаря, уже болело, плечевой сустав ныл от частого дергания во время бега по болоту и лесу, казалось, что рука вот-вот оторвется. Ноги устали, воздух со свистом входил и вырывался через стиснутые зубы, засохшие губы и сухую гортань. От попавшей в трахею пыльцы и вездесущих мошек ее пробирал кашель. И все же она бежала, стиснув зубы. Ведь спасение было так близко, каких-то двести футов! А сзади смерть…
        «Смогу ли я представить, что они со мной сделают, если догонят? Могу. Я сама видела, что они сделали с матерью» - Думала Ванесса, глядя, как приближается корабль. Сзади раздавались леденящие кровь крики первобытной толпы дикарей-людоедов, преследующих одинокую жертву. Они раздавались совсем близко.
        Она не выдержала и обернулась. Толпа была в каких-то пятидесяти футах от них и приближалась. Ванесса ясно видела их искаженные яростью лица, рты, раскрытые и выкрикивавшие слова бессмысленные, но такие злобные, что от них стыла кровь в жилах. Среди них, в первых рядах, был и Мартин. Его сухое тело, казалось, оседлали демоны, он несся наравне со всеми, его глаза горели яростным огнем, так что казалось, что факел не гаснет из-за одной близости этого взгляда. Мартин то торжествующе улыбался, то вторил яростным крикам толпы, то безумно смеялся, и тогда трещина на его лице, которая была его улыбкой, становилась ужасающим провалом, ведущим на дно к безумию. Священник яростно кричал, улыбался и смялся, как одержимый бесами.
        Матросы заметили их еще издалека и поднялись на палубу. Эрик, мгновенно проанализировав ситуацию, отдал команду к отплытию. Якорь уже поднимался, когда лекарь и его подопечная ступили на доски пристани. Матросы рубили канаты.
        Тут сзади раздался торжествующий вопль, и чумной в последнем рывке бросился на Ванессу. Он не долетел, прыжок действительно стал для него последним. В голову ему угодил арбалетный болт, пущенный с корабля. Следом за ним упали еще несколько бегущих ближе всего чумных. Сзади вдогонку беглецам полетели факелы. Один из них коснулся Ванессы и обжег ей левую часть лица, девушка пронзительно вскрикнула. Филиппу захотелось развернуться и порвать обнаглевшего смерда.
        Трап был близко, но чумные - еще ближе. Они бежали быстрее, догоняли выдохшихся беглецов, а арбалеты на палубе перезаряжались. Кто-то выпустил стрелу, она вонзилась в грудь чумного и сбила его на землю. Но одной стрелы было мало. Матросы рубили канаты. Краем глаза Филипп заметил, что еще один безумец готовится к прыжку на Ванессу.
        Филипп резко потянул девушку, повернулся боком, пропуская ее мимо себя. В развороте вытащил из петли на поясе трость. Ванесса, почувствовав, как ее учитель отстает и оказывается ближе к чумным, на миг в страхе оглянулась, чуть замедлила бег. В ее глазах лекарь увидел смертельный страх за своего опекуна. Но он уже выхватил трость, отвел руку для удара.
        - Беги, зараза! - Страшно крикнул он Ванессе. Та побежала из всех сил.
        Трость опустилась на голову ближайшему чумному, тому, что хотел прыгнуть на девушку. Филипп заметил на шее у него вздувшиеся черные вены.
        Под ухом и над головой лекаря просвистели болты. Четверо чумных упали на настил, точно срубленные сухие камышовые стебли. Мешок за спиной не помешал сделать пируэт прямо перед безумцем, который нацелился на Филиппа, оказаться у него за спиной и слева и нанести удар выхваченным мизерикордом под череп. Чумной распластался по настилу с набалдашником от трости под ухом.
        «Надо же, еще что-то помню. Не только разговоры с монахами!» - подумал он и бросился бежать дальше. Ванесса уже взбежала по трапу, стояла на краю палубы, непроизвольно протягивала руку Филиппу и что-то кричала. Его отделяли от чумных десять футов. До трапа было меньше пяти. И тут все произошло в точности, как во сне.
        Не только у моряков были арбалеты. Один из стражников, что бежал в толпе чумных, поднял арбалет и выстрелил в Филиппа. Болт прошил голень, сломал кость и впился в доску под лекарем. Алхимик закричал, и вспомнил, что во сне какая-то боль пришпилила его к доскам в этом же месте.
        Ванесса протягивала ему руку и отчаянно кричала что-то, ее держали два матроса, еще несколько рубили канаты. Время как будто увязло.
        Филипп стянул мешок со спины, порвав правую наплечную лямку. Он сомневался, что сможет докинуть. Но потом он вспомнил, что там. Чек, рекомендательное письмо, фолиант, его книга с росписью, одежда.
        Письмо Ванессе.
        Филипп закричал изо всех сил и бросил мешок на палубу. Тот пролетел над трапом и глухо упал Ванессе под ноги. Девушка рванулась, на мгновение вырвалась из крепких рук, но они тут же схватили ее вновь. Слезы текли по ее щекам, она кричала и плакала. Филипп вдруг понял, что ему ужасно не хотелось расстраивать подопечную, и это было единственным, о чем он жалел перед смертью.
        Мешок лежал у ее ног.
        Разъяренная толпа была за спиной Филиппа.
        А за спиной Ванессы стоял Бессмертный, сотканный из тьмы и тени, которого видел только Филипп. Его глаза светились Светом, а лицо было черней космической пустоты.
        «Что-то начинается, что-то кончается, и цикл всегда начинается вновь» - Подумал Филипп, взглянул в глаза Ванессы и улыбнулся ей. Широко, так, что стали видны острые парные клыки. - «А ты не переживай. От судьбы не убежишь». - Алхимик смотрел в глаза девушки и сожалел, что она не слышит его мысли. Та рвалась в руках матросов и плакала. Она видела Мартина, который уже замахнулся колом, метя под левую лопатку лекаря. В тот момент его все-таки сковал ужас в ожидании близкой смерти, и тут в его голове промелькнула мысль, неожиданная и отрешенная: «Так долго живу на свете, а так и никого не загрыз. Тоже мне, проклятие Древних».
        Мартин всем своим весом навалился на кол. Острая боль пронзила живое сердце, но закричать не получилось. А когда кол сломал ребра спереди и вышел из грудной клетки, порвав сердце, глаза Филиппа начали тухнуть, стекленеть, подернулись пеленой. Улыбка медленно сползала с его губ.
        Ванесса билась и кричала. Ее плач был слышен в трюме и в милях от берега, среди леса.
        Бессмертный стоял и не сводил глаз с Филиппа, а Филипп не сводил глаз с Ванессы и Бессмертного за ее спиной до последнего мгновения. Толпа не дала лекарю умереть без лишних мучений. Живое море рук, горящих глаз и разинутых в страшных воплях ртов схватило еще не умершего лекаря за руки и ноги, потянуло. Кол еще сильнее порвал грудь.
        Филипп взглянул на Бессмертного и почувствовал, что больше не ощущает боли. Наверное, это он что-то сделал, чтобы не дать ему умереть в муках. В мыслях алхимика не было ярости и злобы на мир. Была только жалость к дочери, смирение и спокойствие.
        Матросы обрубили канаты и сбросили трап. Чумные, успевшие взбежать по нему, мгновенно погибли от ударов секир разжалованных хускарлов. Филипп успел увидеть, как корабль начинает отходить от пристани, видел, что Ванесса теперь в полной безопасности, пока чумные тянули его конечности в стороны, движимые яростью и упивающиеся кровью.
        Ванесса увидела, как толпа голыми руками четвертовала Филиппа, разорвала его на части, и тогда из ее горла исторгся горький вопль, от которого дрогнули даже самые черствые и безжалостные воины с фрегата. Это был крик дочери, во второй раз жестоко потерявшей отца.
        Бессмертный стоял на палубе, невидимый для людей, и смотрел на толпу и на Ванессу. Стоял и смотрел в мрачной задумчивости, как будто заново переживал какой-то отрывок из своей бесконечно долгой жизни. Так и было.
        Корабль плыл в Десилон.
        XIX
        Несколько дней Ванесса оплакивала Филиппа. В эти дни кок приносил ей еду в капитанскую каюту, которую она занимала. Сначала девушка ничего не ела, и только спустя два дня, когда голод и жажда стали невыносимыми, она притронулась к пище и больше не мучала себя. Когда Ванесса в первый раз вышла на палубу из капитанской каюты, прошла неделя со дня отплытия в Десилон.
        Большую часть дня Ванесса просто пыталась свыкнуться с утратой, пережить ее так же, как все остальные. Однако это было слишком тяжело сделать, боль от потери последнего дорогого ей человека была слишком сильной, невыносимой, она обжигала ее изнутри и обугливала душу. В жизни девушки как будто стало меньше света, и дело было не только в темной каюте. Ей казалось, что больше ничто и никогда не обрадует ее, что тяга к знаниям и желание узнать абсолютно все станут несбыточными детскими мечтами, растянувшимися на десятилетие. Однако кое-что по-прежнему радовало Ванессу в этом мире. Для нее воспоминания о лекаре оставались светлыми, грусть через неделю перестала быть невыносимой и обжигающей, стала приятной, от воспоминаний наворачивались слезы не только горечи, но и радости. Он стал ей вторым отцом, ничуть не худшим, чем Солт. И то, что Филипп оставил после себя, было для нее самым дорогим на свете.
        Она нашла содержимое сумки с одной порванной лямкой на третий день своего пребывания в море. В ней, завернутые в наспех сложенную белую скатерть, лежала книга «Виды болезней…» с его подписью, какой-то чек и конверт с надписью на фронтальной стороне «Ванессе от Филиппа».
        Ванесса сидела на кровати в капитанской каюте. Ее руки, держащие измятый по краям лист бумаги, освещал подсвечник с пятью зажженными свечами. Девушка в раз за разом перечитывала письмо, которое уже знала наизусть. Она читала и слышала голос Филиппа в мыслях, слабо улыбалась от счастья и грусти. Это был лекарь и алхимик, которого она знала и любила. Часть его навсегда осталась с ней вместе с его уроками, вложенными в нее знаниями, разговорами за столом или под луной, спорами и смехом. Книга тоже заключала в себе частицу Филиппа, но в ней он не обращался к ней напрямую. Когда Ванесс в первый раз после столь болезненной для нее утраты прочитала письмо, у нее было чувство, что лекарь на минуту воскрес и простился с ней, коснулся ее и успокоил. Ванесса перечитывала письмо и вспоминала то ощущение, снова уверялась в том, что Филипп какой-то своей частью все еще с ней:
        «Дорогая Ванесса,
        Извини, что покинул тебя так рано. Не все в этом мире в моей власти, и не все случается так, как мы этого хотим. Очень хотелось остаться с тобой еще хотя бы на пару дней, но, увы, я чувствую, как мой час близится, с каждой минутой все быстрее. Хоть смерть и обходила меня стороной бесконечно долгое время, шансов спрятаться от нее нет, как нет шансов избежать ее ни у одного смертного существа. Было бы у меня в запасе еще несколько лет, чтобы увидеть, чем обернется твоя жизнь, чтобы провести тебя по выбранному тобой пути и поддержать на нем! Я бы, не задумываясь, продал дьяволу душу за эту возможность, за эти два года. Но я ни о чем не жалею. Кроме одного: я почти полностью уверен, что мой уход из жизни причинит тебе боль. Почти полностью, потому что за месяц можно привязаться, полюбить, жертвовать, но не узнать человека. А там, где есть незнание, для ученого кругом одни сомнения. Мне больно оставлять тебя одну, чертовски больно, но какая-то часть меня надеется, что ты забудешь, не станешь оплакивать меня и страдать из-за моей смерти.
        В тот же день, когда ты дала свое согласие на мое опекунство, я решил для себя, что непременно поведаю тебе всю правду о том, кто я, расскажу о своем прошлом. Поклялся, что не буду держать от тебя секретов. К сожалению, я так и не смог сделать этого раньше, к этому никто из нас не был готов. Я боялся того, что ты можешь подумать или увидеть, боялся разлуки и потому молчал. А когда понял, что могу рассказать тебе обо всем, то уже было не до этого: свирепствовала чума, нужно было искать лекарство, проблемы навалились на меня целым скопом. Но теперь страх разлуки прошел, и моя история, изложенная на бумаге, возможно, после всего произошедшего покажется тебе не столь шокирующей и невероятной.
        Все началось немногим более века назад. Тогда я еще не был ни алхимиком, ни лекарем. В юности мы были с тобой очень похожи, Ванесса, меня тоже интересовало абсолютно все, а я жил в столице, так что я метался от одного к другому, глотал знания жадно, ненасытно, цеплялся за любую возможность; точно маленький ребенок, я тянул руки ко всему, что вызывало во мне интерес. Изобретал, писал, придумывал, варил препараты. Тогда мне было едва ли за двадцать, я рвался познавать мир и не слушал никого. Но самый большой интерес я проявлял к алхимии и загадкам прошлого. В Университете я был на хорошем счету, поэтому, когда группа авантюристов-археологов нашла вход в древний склеп под Маракатом, я незамедлительно примкнул к ним.
        Склеп был действительно глубоким и древним, и он скорее напоминал гигантский подземный лабиринт. И в спокойной обстановке было просто свернуть не туда, понятия «прямо» не существовало в тех коридорах… Так уж вышло, что я отбился от группы и заблудился. Плутал довольно долго, пытался найти следы, все без толку. В конце концов, я вышел в просторный по меркам склепа зал, где стояло несколько древних саркофагов, обитых серебром и обсидианом. Я понимал, что надо возвращаться, искать своих компаньонов, но любопытство взяло верх. Пройди я мимо саркофага, ничего бы не случилось, и все мои страдания оказались бы не более чем страшным сном. Но я не прошел мимо, я заглянул внутрь одного из них. И нашел только истлевший скелет. Никаких древних механизмов, сокровищ или свитков. Однако в скрещенных на груди ладонях скелета покоился старинный кинжал. Помню, как в свете факела его клинок блестел серебром, как в огромном рубине на рукояти отражались всполохи пламени. До сих пор эта картина представала передо мной в кошмарах так же ясно, как и тогда наяву. И я даже немного рад, что скоро все закончится.
        Я протянул руку, чтобы дотронуться до кинжала. Не знаю, хотел ли я взять его себе или просто убедиться, что это не мираж и не иллюзия, вызванная причудливой игрой света, но моя рука коснулась клинка. Я порезался. Одно легчайшее прикосновение к лезвию, и оно тут же прорезало перчатку и плоть до кости, я закричал, страшно, как я помню. На этот крик прибежали мои попутчики. Рана не была серьезной. И все же, порезавшись, я подхватил болезнь, которая почти наверняка ждала своего часа на том лезвии.
        Очень скоро мою кожу стал жечь солнечный свет, начали страшно болеть челюсти и резаться зубы. В конце концов, я начал испытывать страшную жажду крови, и это пугало больше всего. Думал, что подхватил какую-то страшную форму анемии, а когда понял, что у болезни нет с анемией ничего общего, то моей панике не было предела! В конце концов, в планах у меня была работа лекарем и алхимиком при дворе. Я направился туда, прямо в тронный зал, и упал королю в ноги, прося только об одном - дать мне средства и время на то, чтобы излечить свою болезнь. В тот же день был издан такой приказ, позволявший мне жить и работать при дворе, с оглядкой на поиск лекарства и жизнь в нестрогом карантине. На такое я и не надеялся, однако, как потом оказалось, у короля были на меня планы, ведь тогда я был самым лучшим из студентов факультета. Ему как раз был нужен гениальный алхимик, и он собрался сделать из меня такого.
        Это стало моим призванием. Я жил в затворничестве по своей собственной воле, через десять лет я заметил, что не старею внешне, а через двадцать - что не старею вовсе. Меня тогда это очень сильно взволновало, однако долгая жизнь предполагала больше количество трудов и работ, которые могли бы принести пользу людям и прославить Королевство. А когда мне минуло за шестьдесят, я уже ни о чем не думал, кроме работы и лекарства от болезни. К тому времени я уже давно вывел формулу препарата, который заменял мне кровь и гасил жажду, и это дало мне луч надежды. Ища спасение в препаратах, я до последнего был уверен, что это болезнь, и не вечная молодость, ни жажда крови, ни боязнь солнечного света меня не убеждали. Я верил в болезнь, но не только потому, что не принимал суеверия, болел предрассудками ученого, страдал строгой логикой. И не только потому, что очевидное казалось мне нелепицей, выходившей за рамки разумного мира. Просто я все это время отворачивался от истины, видя, как она ужасна, не желая признавать свое бессилие. И поэтому я был ничем не лучше насквозь костного священника-стародума Мартина.
        Только сейчас, после открывшегося мне сна, я смог посмотреть правде в глаза, признать очевидное. На это повлияла одна моя давняя встреча с «нетленным», членом секты, которой ныне не существует и которая стремилась, не много не мало, к уничтожению вселенского Зла на земле. Монах рассказал мне о многом, в том числе и о сне, который посещает праведных проклятых за три дня до смерти. И этот сон я увидел два дня назад, такой сон, который не оставляет сомнений. Ты можешь в это не верить, я понимаю, это звучит дико. Но именно этот сон в корне разубедил меня в том, что я болен. Я был проклят. А в тот момент, когда ты будешь читать эти строки, проклятия уже не будет, как и меня самого.
        Что я могу сказать о прожитой жизни? Немного. Больше ста лет я был занят только тем, что работал, варил, искал лекарства. Настоящей семьи у меня не было, а родная семья рано потеряла отца. Мать умерла, когда мне было шестнадцать, в юношество я вошел сиротой. Не сказать, чтобы меня это очень сильно тяготило, я никогда не был с ними по-настоящему близок. Наверное, поэтому я всегда немного завидовал Солту, у которого была счастливая семья. Была и любовь, но любовь проходила. Я привык жить наукой. И все же мне чего-то не хватало все это время, какой-то уголок моей души оставался пустым и холодным. Часть меня понимала, что бесконечные поиски лекарства - это не то, чего я хочу, но я не останавливался. Я был одержим идеей, что когда излечусь, то смогу снова жить нормально. С каждым годом я все меньше внимания уделял приказам короля, которых на моем веку сменилось шесть, и все больше - своей проблеме. В конце концов, я стал строить будущее для себя, а не для короля. Я тоже хотел жить. И вот, наконец, поиски завели меня на Зеленый берег. Только здесь я нашел то, чего действительно всегда хотел.
        Смерть твоего отца и моего друга мне было пережить не легче, чем тебе. Слишком многое меня с ним связывало, слишком крепка была дружба, чтобы ссора и прошедшие годы смогли ее разрушить. Но вот мой друг умер и завещал мне заботу о тебе. Я видел только девушку, потерявшую отца, которая явно не желала меня терпеть. Что я мог сделать? Я боялся навредить тебе. Меня самого тянуло на роль отца, я чувствовал, что это неправильно, что я не умею уделять кому-то время, и лучше не лезть со своей заботой и желанием помочь прежде времени. Я предоставил тебе возможность выбирать, но в любом случае не смог бы оставить тебя одну, для этого не требовалось обещание умирающему. Сначала я думал о тебе, как о дочери друга, потом привязался, а после полюбил, как дочь. Честно сказать, я всегда хотел в какой-то момент стать отцом, и этот месяц, хоть и был похож на ад, был наполнен для меня смыслом и вечным Светом. Наполнен он и сейчас, и смысл я вижу только в тебе. Свои последние часы я также уделю тебе, отдам все, что могу, все, что должен тебе отдать. Теперь, когда я знаю, сколько мне осталось, я понимаю, как важна твоя
жизнь, как я дорожу тобой. В последний месяц моей жизни ты была для меня светом в окне, освещала мою жизнь и наполняла ее теплом и смыслом, я впервые с момента обращения в проклятого не чувствовал себя неприкаянным призраком. И пусть я взял тебя под защиту, пусть я не знал, что умру потом, спасая тебя от гнева Церкви, я не жалею о своем решении, и не спас бы себя, если бы мог вернуть время вспять. Потому что из таких, как ты, рождается будущее Десилона и Человечества, ты - одна из тех, кто принесет свет знаний людям, сдвинет с места прогресс во времена застоя и презрения к правде. Ты в свои семнадцать уже ученый, лекарь и алхимик, пусть даже тебя разочаровал путь лекаря, твое стремление понять мир приведет Человечество в лучшие времена. И если ты будешь оплакивать меня, не убивайся и не лей слезы слишком долго. Северяне верят, что вместе с лишними слезами уходит память. Именно поэтому я тогда сказал, что алхимикам нельзя лить слезы.
        Что-то кончается. Цикл начинается вновь, давая начало новой жизни, новым людям. Мой путь окончен, а твой только начинается. Так прими же мое благословение, и помни, что я люблю тебя так же сильно, как любил тебя твой отец. Не горюй и живи дальше вольной жизнью, живи так, чтобы однажды не проклинать себя.
        Навеки твой, Филипп Эстер».
        Ванесса снова грустно улыбнулась и сложила лист вчетверо по складкам, убрала обратно в конверт. Она снова смотрела в сумку, перебирала в руках конверт с письмом, чек и рекомендательное письмо в Университет. Помимо книги «Виды болезней…» там была сменная одежда и пара предметов для наведения марафета: расческа, зеркальце, флакончик с духами, неведомо как оказавшийся там. В конце концов, девушка решила, что все-таки нужно поспать. Она спала урывками, бодрствуя порой по два дня, и теперь чувствовала себя разбитой и невероятно уставшей. Да, пожалуй, ей надо поспать. Потом в кои-то веки она нормально поест и наконец-то займется делом. Пора уже возвращаться в мир живых, а умерших оставить в царстве мертвых… И Солт, и Филипп, и Нил все равно с ней. Они всегда будут с ней.
        Девушка скоро заснула. Поспать долго ей не удалось. В этот же день произошло событие, изменившее не только всю ее дальнейшую жизнь, но и ее продолжительность.

* * *
        «Гордый» рассекал волнами море. Рядом с ним резал волны еще один корабль. Если бы корма фрегата не была охвачена огнем, можно было бы подумать, что второй корабль пристыковался к «Гордому» для торговли. Но черные клубы дыма взвивались в небо, языки пламени уже лизали бизань-мачту, сжигая паруса. С палубы далеко в море разносились звуки боя. Фрегат брали на абордаж. Причем вполне успешно.
        Дверь в каюту капитана, в которой уже неделю жила Ванесса, вышиб верзила, через голый пояс которого была перетянута лишь широкая кожаная перевязь со щитом на ней. Его руки и торс закрывали плоские накладки из кожи. Увидев Ванессу, он погано усмехнулся. Второй пират, влетевший в каюту, ухмыльнулся так же неприятно. Его маленькие злые глазки нехорошо блестели. С широкого изогнутого клинка капала кровь.
        - Ну что, Колеб? - Гоготнул первый верзила со щитом на груди. - Оттрахать сперва или сразу убить?
        - В другой раз какой надо было бы оттрахать. - Шмыгнул носом второй пират. - Только вот ты сам капитана слышал. Все, говорит, что есть, тащите на корабль, ничего самим не брать, все будем делить.
        - Ну, стало быть, и девку поделим. На всю команду!
        Оба пирата гнусно заржали, первый тут же шагнул к Ванессе, второй присоединился к нему, чуть погодя. Девушка попыталась отгородиться от разбойников столом, но те сразу ее обошли, не обращая внимания на кинжал в ее руке. Применить его она не успела. Только первый пират приблизился, только она прицелилась для удара в живот, как все вокруг нее замелькало, руку пронзила боль. Кинжал выпал. Потом кто-то сильно ударил ее по голове, девушка обмякла.
        Как сквозь мутную пелену она видела палубу, когда ее волоком вытащили по лестнице из каюты. Видела горящую бизань-мачту, видела кровь и драки. Как сквозь слои одеял слышала рев огня и крики раненных. Очень скоро крики начали стихать. К своему ужасу Ванесса поняла, что на «Гордом» больше некому защищаться. Ее подхватили чьи-то руки и поволокли по деревянному настилу на палубу соседнего корабля. Изо всех сил девушка старалась извернуться, но ее усилия только смешили пиратов. В конце концов, ее грубо бросили на уже новый настил. Куда более грубый и неприятно пахнущий. Но тут уже не пахло кровью.
        Еще несколько минут она старалась прийти в себя, и ей это удавалось. Мутная пелена перед глазами медленно исчезала, слух возвращался. Во рту появился вкус крови. Ванесса попыталась сплюнуть, когда совсем рядом раздались тяжелые шаги.
        - Так-так, деваха. Заплевывает палубу моего корабля?
        Она подняла взгляд на того, кто говорил. Широкий здоровяк, кожа черная, один глаз слепой, брони нет. Завернутые рукава оборванного мужского платья черного цвета открывали стальные мышцы предплечий. Полы платья тоже рваные, левый край подола заткнут за пояс штанов, открывая взгляду рукоять узкого широкого изогнутого меча с односторонней заточкой.
        - А начищать ее кто будет?
        Ванесса не смогла ответить. Рядом с капитаном собиралось все больше пиратов, но это не было причиной ее молчаний. Она открыла рот и закашлялась, когда переменившийся ветер принес с палубы «Гордого» запах гари.
        - Может, ты все-таки слизнешь то, что выплюнула? - Его глаза уперлись в ее глаза. Карие кружки блестели черным янтарем.
        - Ну, мужики, что с ней делать! А! Кто скажет, что с ней делать!? - Капитан, видя, что его устрашение не возымело никакого эффекта, отвернулся от нее к своей команде и запальчиво кричал разбойникам, глаза которых жадно горели.
        Ванесса перестала кашлять и плюнула капитану под ноги.
        - Сам слизывай свои плевки со своей посудины, дерьма ты кусок. - Прошипела она сквозь зубы. Ее не услышали.
        - Убить! Оттрахать! На корм акулам! - Тем временем вопила толпа пиратов все громче и громче.
        - А кто будет драить палубу? А готовить? А радовать нас красивыми танцами? - В притворном изумлении вопрошал капитан у толпы.
        - Убить! Оттрахать! - Кричали пираты.
        Черный человек в рваном платье закончил разогревать толпу, повернулся к девушке. Воспользовавшись ее слабостью, схватил ее за волосы и приподнял.
        - Ну! Кто первый к ней пристроится!? - Зверски закричал капитан пиратов. Мужчины зарычали еще веселее и яростнее, еще кровожаднее. К нему сделали шаг сразу несколько.
        - Ну, налетай! Налета-а-ай!!
        Человек с черной кожей явно упивался тем, что абордаж прошел так легко и успешно. А, может, всегда был скотиной. Он рванул девушку за волосы, поднимая ее на ноги. Вместе с болью в ней вспыхнула ярость. А когда она увидела, что капитан первым к ней тянется, намереваясь вне очереди сделать то, о чем с таким удовольствием кричали пираты, в ней что-то взорвалось. Взорвалось от ярости при мысли о том, что с ней будут делать что-то против ее воли, люди, одно существование которых было омерзительно ей. И которые были сильнее ее. Это приводило в ярость, выводило из себя. Это даже затмевало страх быть убитой.
        Воспользовавшись тем, что она почти стоит на коленях, Ванесса ударила капитана кулаком в промежность. Ударила так сильно, как только могла. Пират застонал и согнулся. Ванесса ударила коленом в горло. Выхватила из-за пояса капитана короткий изогнутый меч и с криком ткнула им туда же. Клинок вошел неожиданно легко. Все вокруг замерло, включая пиратов. Раздалось хлюпанье, бывший капитан судна пиратов покачнулся, выпал из рук Ванессы, которая из-за неожиданно наступившей слабости не смогла удержать ни тело, ни меч. Покачнулся и упал лицом вниз на палубу, на рукоять, торчавшую из горла. Та вошла еще глубже. Острое лезвие с мокрым хрустом вышло из шеи под затылком. Наступила тишина.
        Ванесса яростно смотрела на окружавших ее пиратов, стараясь не выдать страх, который постепенно начал ее охватывать. Усилием воли заставила колени не дрожать. Сжала кулаки, один из которых был весь красный от крови капитана. Пираты не решились подойти сразу. Что-то сдвинулось с места, сняло со всех мертвое оцепенение, когда в толпе мужчин тот самый пират с круглым щитом на груди вдруг радостно взвыл:
        - Теперь я - капитан!! Капита-а-ан!
        - Ура-а-а!! - Подхватили другие, когда до них дошло, что хорошо знакомый всем обычай только что имел место произойти. После смерти капитана новым становился его первый помощник заместитель.
        После бравого крика нового капитана оцепенение, вызванное столь дерзким и неожиданным убийством старого, спало совсем, мгновенно появившийся в разбойниках страх тут же прошел. Девушке больше нечем было защищаться, и она понимала, что еще одного такого шанса ей не предоставят. Да и первого не простят. Пока все поздравляли нового капитана с должностью, двое держали Ванессу под руки, не давая ей и шагу ступить. Когда новый капитан обратил на нее внимание, один из удерживавших ее верзил спросил:
        - Что будем с этой сукой делать?
        - А что, оттрахать уже не хочется? - Запальчиво спросил капитан. Как бы и в шутку.
        Все молчали, глядя на злобный взгляд Ванессы. Никому не хотелось.
        - Убить! В море ведьму!! - Заверещал кто-то из толпы сзади. Остальные тут же подхватили крик своего собрата.
        - Убить! В море суку! К акулам ее!!!
        «Гордый» тонул, охваченный пламенем. А вокруг выброшенных за борт трупов действительно собрались акулы, привлеченные запахом свежей крови.
        Уже совсем скоро Ванесса стояла на деревянном бортике у самого края палубы, связанная по рукам. Она не вырывалась. Чувствовала, что так ее только быстрее толкнут. Совсем рядом с местом, куда она должна была упасть, акулы драли тело Эрика. То одна, то другая хищница выбрасывала пасть из воды, впивалась зубами в плоть, билась всем телом, отрывая крупный кусок плоти, и затем уходила в сторону. Воды вокруг были бардовыми, подобно вину.
        Ее держал сам новый капитан. За их спинами кричали проклятия пираты.
        Недолгое время новый капитан молчал. Тоже смотрел на акул. Но бросать ее вниз он не спешил, видимо, наслаждаясь моментом. Как потом оказалось, не только из-за этого.
        - Слыш, малявка. - Пробасил великан со щитом на груди. - Не хочешь умирать?
        Ванесса молчала.
        - Ты мне по вкусу пришлась. А я капитан. Смекаешь?
        Она не ответила.
        - Разумеется, помилование за просто так ты не получишь. - Не прекращал говорить капитан. - Хоть я тебе и благодарен, что ты того выблядка чернозадого прирезала, но ты таки убила члена команды. У нас такого не прощают. Однако, если ты…
        Ее пленитель выдал театральную паузу. Девушка повернула голову ровно настолько, чтобы взглянуть на него прищуренными глазами, горящими ненавистью и презрением.
        - Если ты присягнешь мне в верности, поклянешься быть моей служанкой и не попытаешься убить меня, то я тебя оставлю. И ты будешь жить.
        Ноги под ней уже подкашивались, стоять на узком бортике на полусогнутых ногах было тяжело. И спина, и шея ныли. Однако это ей не помешало сделать то, что она задумала. Ванесса собрала силы, подтянула язык и плюнула ему в лицо.
        Лицо капитана отразило сначала непонимание, потом ярость. Он схватил ее за веревку, которой были связанны ее запястья, толкнул в море. В последний момент рванул на себя, так что та едва устояла на бортике. Суставы едва не вывернулись от такой нагрузки. Ванесса с трудом сдержалась от стонов, ругательств и всхлипов, звуков, способных выдать любое проявление слабости.
        - Тебе действительно плевать на то, что я могу с тобой сделать? - Его испепеляющий голос звучал над самым ее ухом.
        Несколько секунд было сравнительно тихо.
        - Очень мягко говоря. - Процедила девушка.
        - Почему?
        - Потому что я уже потеряла все, мать твою! Последний дорогой мне человек умер неделю назад, у меня нет ничего, ни друзей, ни родных, ни дома, ни денег, вообще ничего, кроме тех вещей, которые Филипп оставил мне на память! А теперь проваливай вместе со своими шакалами и оставь меня одну, чертов пират!
        - И ты не признаешь ничью власть, ни перед кем не встанешь на колени?
        - Да будь ты хоть сто раз Бессмертным…
        - Но у тебя ведь еще осталась твоя жизнь.
        - И ты предлагаешь быть твоей служанкой? Быть рабыней всю жизнь и ложиться под тебя по ночам? - Ванесса задыхалась от злости. - Да я скорее сама себе горло перережу, чем буду служить такому ничтожеству, как ты! Жалкому, поганому шакалу, убивающему других ради денег и удовольствия! Слушай меня, пират, ты закончишь жизнь на петле! Жил, как шакал, и сдохнешь, как собака.
        Капитан мрачно смотрел на нее. Ванесса уже еле дышала от ярости, не отрывая взгляда от глаз капитана. И тут она поняла, что в них кое-что изменилось. Когда пират схватил ее в трюме, этого не было. Не было молочно-белого свечения изнутри его темных карих глаз.
        - Как хочешь. - Сказал он и толкнул ее с борта в море.
        Не долетев до воды, Ванесса почувствовала страх долететь до дна. Тут же этот страх подхватил ее тело и вырвал из кошмарной реальности. Еще секунду она видела обрывки: исчезающее море, акулы, исчезающий корабль. А потом все исчезло и остался только страх, побуждающий к действию…
        Непередаваемо правдоподобный кошмар закончился, когда Ванесса вскочила с постели, гонимая страхом. Она поняла, где находится, и к ней пришло облегчение. А вместе с ним и горе.

* * *
        Сердце продолжало натужно биться даже спустя время. Девушке редко снились сны, способные посоперничать с реальностью, но этот был как раз из таких. И нужно было, чтобы он оказался кошмаром! Все-таки Ванессе было страшно. Пусть во сне она вела себя храбро перед капитаном, пусть совершенно искренне собиралась умереть, лишь бы не попадаться ему в лапы, липкий страх пережитого кошмара не отпускал ее. Сначала девушку даже трясло, но это быстро прошло. Спустя где-то полчаса времени, проведенного лежа в абсолютной темноте, Ванесса более-менее успокоилась. Но страх и беспокойство ее не отпускали. Они держались за нее, как морские желуди за днище фрегата, даже не думая куда-то исчезать. Это начало ее раздражать и пугать еще больше. А потом возникло навязчивое ощущение, что кроме нее в комнате кто-то есть. Или вот-вот появится.
        «Бред, - говорила она себе, - у тебя разыгралось воображение. Это все остатки стресса, и после всего, что произошло, у тебя развилась паранойя».
        Ванесса лежала в тишине, чувствуя, как громко бьется ее сердце. Вставать с кровати почему-то было боязно. Может, потому, что вокруг было темно, хоть глаз выколи, и темнота вместе со страхом давила на нее… Погоди-ка…
        Догадка появилась внезапно. От нее в груди похолодело.
        «Какого черта тут темно? Когда я читала письмо Филиппа, свечи горели. Почему они погасли?»
        А сколько я спала?
        Вторая мысль точно сняла гору с ее плеч. Ну конечно. Она всего-то спала слишком долго, свечи догорели и потухли. Стыдно не додуматься до этого сразу…
        Она встала с кровати, все еще ощущая, как тьма давит на нее. Однако страх уже был ей подконтролен и не руководил ею, тень кошмара уже была достаточно далеко. В темноте Ванесса на ощупь нашла трутницу, рукой нащупала свечи… Которые не догорели. Что-то их погасило. Сквозняка в каюте нет, что тогда? Может, Эрик заходил, увидел, как дочь его бывшего капитана спит, и погасил свечи?
        Только от трутницы вспыхнула последняя свеча, что-то мягко ткнулось ей в ногу. Раздалось мяуканье. Девушка опустила взгляд вниз и увидела черного зеленоглазого кота. Невероятно ей знакомого.
        - Привет, котик. - Она с легкой улыбкой взяла его на руки. На это раз удивление было приятным. - Как ты здесь оказался? Все-таки забрался на корабль раньше нас?
        Кот мурлыкал, довольно свернувшись калачиком у нее на руках. На сердце у Ванессы как-то стало теплее и не так темно. С котом на руках она бесцельно прошлась вдоль комнаты, теперь она чувствовала, что по-настоящему успокаивается, вид безмятежно дремлющего зверя, близкого и ласкового, успокаивал. Все чувства, которые в ней вызвал кошмар, быстро исчезали. Исчез страх, подавленность, даже горе от недавней гибели Филиппа притупилось. Но одно чувство ее все же не покидало. Ванессе по-прежнему казалось, что в ее каюте кто-то есть. Кто-то, кого она не видит, но кто видит ее. Когда девушка вновь проходило мимо лестницы, ведущей к выходу из каюты, в голову ей пришла мысль: «Нужно подняться на палубу и найти Эрика. Рассказать ему об этом чувстве. Знаю, глупо, но… Так надо. Я не хочу это больше чувствовать, черт возьми!»
        Она сделала первый шаг к ступенькам. Внезапно кот поднял голову, глядя поверх локтя девушки куда-то за ее спину круглыми от страха глазами. Затем яростно зашипел.
        Тут раздался звук потухшего от ветра пламени, и в комнате мгновенно стало темно. Кот с мявом спрыгнул с ее рук и куда-то умчался. Ванесса коротко вздохнула и тут же крепко сжала губы. Параноидальное ощущение чего-то недоброго мгновенно переросло в настоящий ужас.
        Кто-то задул свечи, значит, кто-то или что-то за ее спиной, в темноте. Это не паранойя. Нужно выходить из каюты. Сейчас день, все будет хорошо…
        Тут из темноты со стороны свеч раздался голос, и этот звук парализовал Ванессу страхом.
        - Не слишком темно?
        Голос из темноты был приятным, бархатным, успокаивающим, каким мог говорить только оратор с многолетней практикой. И в то же время в нем слышался рокот далекой бури, которая не имела ничего общего со знакомыми ей земными штормами. В нем была слышна сила, голос из темноты был как огонь, который может испепелить ее при желании в одно мгновение, но который вместо этого согревал.
        - Я не люблю свет, тем более от огня. Тени излишне подвижные, а свет неравномерный. У огонька слишком светло, вдали от него - темень. Огонь бросается в крайности, всегда и во всем, в нем нет постоянства, с ним нельзя уверенно разглядеть будущее, и это в нем мне не нравится. Но если хочешь, одну свечу я могу зажечь.
        Ванесса медленно шла к двери, стараясь ступать бесшумно. Кто бы это ни был, он вошел без двери, был чем-то незнакомым и пугающим. Он был здесь, когда она спала, и это он задул свечи. От существа из темноты веяло всем тем, от чего девушка бежала, и потому Ванесса крадучись приближалась к ступенькам. В том, что это был не человек, у нее сомнений уже не оставалось.
        - Не нужно убегать. Дверь заперта, с корабля не убежишь. Да и какой в этом смысл, если я хочу только поговорить?
        Спиной вперед она ступила на первую ступеньку. И тут голос раздался за ее спиной, со стороны входа:
        - Так мне зажечь свет или нет?
        Девушка отпрянула, точно дикая кошка от бросившейся на нее змеи. Однако тот, кто скрывался в темноте, не собирался атаковать. Ванесса глядела в темноту со стороны ступеней, которая уже не была такой темной. Она видела два горящих глаза. Глаза были чуть больше человеческих, цвет их нельзя было разобрать, но они светились изнутри слабым молочно-белым светом, как будто его что-то приглушало. Ванесса вздрогнула, вспомнив, как в ее кошмаре точно такой же свет лился из глаз капитана со щитом на груди. Как будто внутри каждого глаза горело по фонарику, а гигантская радужка глаз существа была из мутного темного стекла. Или обсидиана.
        Он долго смотрел ей в глаза. Ванесса думала, видит ли он ее или нет, через минуту привыкла к странным глазам и к тому, что ее застало врасплох совершенно чуждое и непонятное ей существо. И тут она почувствовала, как на смену испугу приходит интерес. Легкий азарт от встречи с чем-то необычным, желание прикоснуться к огню и тут же одернуть руку, провести рукой по тонкой корке наполовину застывшей лавы.
        - Почему одну?
        - Потому что больше я не зажгу и тебе не разрешу.
        - Это моя комната. - Смелее настояла она. - И мой подсвечник.
        - Но ты ведь не хочешь, чтобы я ушел?
        Вопрос застал ее врасплох. Она не знала.
        В тот короткий миг, пока она думала над ответом, зажглась одинокая свеча. И эта единственная свеча горела с силой хорошего костра, озаряя добрую половину комнаты неровным светом. Перед девушкой стоял мужчина, в этом вопросе не оставляли сомнений очертания тела. Но тело это было целиком соткано из густых теней, которые не рассеивались при свете, черного тумана и дыма, на вид плотного, как камень. Глаза не утратили своего внутреннего света при свете свечи, они действительно были черными и как будто стеклянными. Бледные молочные тени-дымки падали на черный туман вокруг глаз и тонули в нем. Однако глаза теперь смотрели не на Ванессу, а на развернутый лист бумаги с четырьмя перегибами в его правой руке. Левой он держал конверт. Еще несколько минут девушка не решалась что-либо сказать. Первым заговорило существо из теней:
        - Скажи, этот алхимик был хорошим человеком?
        - Он не был человеком, но был наделен всем тем, что люди называют «человечностью». И он спасал меня от этих озверевших людей, которые пытались нас убить.
        - Знаю. Я видел. - Бессмертный перевернул лист и еще раз пробежался глазами по бумаге. - Жаль, что он умер так рано. Он ведь мог прожить и еще сто, и тысячу лет. Хороший был человек, хоть и проклятый, мог бы принести столько пользы.
        - Мне тоже его жаль. Но ты ведь пришел сюда не оплакивать его?
        Глаза существа уставились на нее, не мигая. Девушке показалось, что в них мерцала искра раздражения, и она испытала робость. Но только на мгновение.
        - Я пришел сюда для разговора о твоем будущем.
        - О будущем?
        - О нем самом. - Существо из тени движение руки отправило листок вместе с конвертом в полет. Ванесса не сразу смогла оторвать взгляд от парящих по воздуху, точно левитирующих бумаг. - Однако у людей есть очаровательный ритуал, который я всей душой одобряю. Ритуал вежливости, обмен именами. Жаль, что твое имя мне известно…
        - Ванесса Аретин. - Девушка исполнила сдержанный реверанс перед существом. Она как-то сразу поняла, что вежливость в разговоре обязательна, как минимум желательна. Возможно, оттого, что от живой тени веяло властью и чем-то королевским. Чем-то, к чему тянулось существо девушки, на что хотелось ответить хотя бы элементарным почтением.
        Призрак поклонился ей в ответ. Так же сдержанно, без лишнего почтения и подобострастия, но с должным уважением.
        - Ликнуир, Пятый Бессмертный. - Проговорил он. - Слышала что-нибудь обо мне, я полагаю?
        Ванесса кивнула. Почему-то в нее не закралось недоверие.
        Трепета или какого-либо содрогания она тоже не ощутила. Зато увидела в его глазах что-то, похожее на удовлетворение или признание. Что-то, что окончательно укрепило собравшуюся в ней смелость и подтолкнуло сказать хоть несколько слов. Начала она с вопросов, тех, что вертелись у нее на языке, они появились вместе с воспоминаниями о сне, возвращенными к жизни появлением Бессмертного.
        - Это ты был здесь все это время?
        - Я. - Ответил он коротко.
        - А сон?..
        - Сон - моих рук дело. - Тут в его голосе появилось чуть больше заинтересованности, глаза чуть прищурились. Как показалось Ванессе, хитро. - Ну, как вышло?
        - Один в один как жизнь, но… Зачем?
        - Хотелось убедиться в твоей непокорности. - Он сделал жест рукой. В воздухе показались черные следы тумана и тут же рассеялись. - Я хотел знать, что ты не склонишь колени даже перед смертью, не то, что перед королем, князем или вовсе Бессмертным. Мне нужно было знать, что ты не признаешь ничей власти и ничей силы, что твоя гордость непоколебима, а твое желание - единственный закон и мерило твоим поступкам. Иначе говоря, я хотел увидеть, как ты изменилась.
        - Изменилась? - Теперь уже в голосе Ванессы прибавилось заинтересованности.
        - Начиная с момента смерти твоей матери до момента смерти Филиппа, твоего приемного отца, тебя вела судьба. И все, что тебе было ей уготовлено - измениться. Стать другой.
        Ванесса почувствовала, что вот-вот услышит что-то очень важное, то, что нельзя пропустить мимо ушей даже случайно. Девушка слегка нахмурилась.
        - Так, подробнее и ничего не пропуская. - Предупредила она Бессмертного. - О чем ты говоришь?
        Он сделал шаг ближе. Это невольно заставило девушку напрячься.
        - Ты замечала в своей жизни кое-какую… Несправедливость, скажем так? Уверен, что замечала.
        - Еще скажи, что наблюдал за мной. - Не сдержалась от замечания Ванесса. Она усмехнулась, и тут же заметила изменение в бесформенном лице Ликнуира, на котором не было ни рта, ни носа, только глаза. Какая-то тень прошлась вместе с другими тенями, и Ванессе показалось, что он тоже улыбнулся в ответ. От этой «улыбки», которую дорисовало ее воображение, по спине прошелся холодок.
        - Вовсе нет. Глупо думать, что у Бессмертного есть время и желание неотрывно следить за всеми смертными на этих землях. Но с самого рождения ты дала понять, что тебя ждет особый путь, и это был повод обратить на тебя внимание. Душу, связанную с Высшими сферами, мы чувствуем среди других, они выделяются ярко, четко, в первую очередь этой самой связью. Тебя до сих пор вела судьба, подводила к определенной цели. Смерть отца, Нила и Филиппа были частью судьбы, так же, как и смерть матери. Говоря прямо, это и была твоя судьба.
        Ванесса молчала. Она слушала, стараясь ничего не упустить, но чувствовала, как к горлу против ее воли подступает горький ком. Князь Тьмы говорил дальше:
        - Мир, в котором ты живешь, создан Сарезом и Деей из последних сил. Он довольно удачный, но отнюдь не совершенный. Высшие силы в этом мире, которые определяют ключевые моменты настоящего и будущего, которые подводят нужного человека к каким-то целям, делам, свершениям, в твоем случае допустили ошибку. Высшими силами этого мира тебе было уготовлено стать черным магом, однако эта самая сила, которую вы называете судьбой, ошиблась и поместила душу, связанную с темной частью Высших сфер, не в то тело. Девочка, которая должна была стать жестокой, эгоистичной и тщеславной чародейкой, росла в любви и ласке, ей внушили мысли о благородстве, чести, самоотверженности, бескорыстной помощи, сострадании к убогим, непротивлении злу насилием. Ты была воплощением доброты, потомком Света, хотя должна была стать потомком Тьмы. И тогда этот несовершенный мир, видя, как отличается то, что есть, от того, что будет, призвал на помощь судьбу. Сначала смерть матери, потеря всего и психологическая травма на всю жизнь от увиденного. Потом череда потерь на Зеленом берегу. До этого у тебя было что-то родное, теплое, близкое,
теперь у тебя нет совсем ничего, твою душу переполняет тьма, судьба потрудилась на славу. Ты прошла через такие страдания ради того, чтобы стать адептом черной магии, одной из тех немногих смертных, чью душу связывает с Высшими сферами поток силы. И эта сила уже при тебе, как только ты попадешь в Университет, ее сразу же обнаружат. Предначертанное тебе, как считает Судьба и этот мир, стоило пережитых тобой лишений.
        Ванесса долго молчала, обдумывая услышанное. Горький ком стоял у нее в горле, и слова Бессметного были столь же невероятными, как и он сам. Однако его слова насчет силы показались ей заманчивыми. Что-то в ее душе сладко тянулась к тому, что говорил Ликнуир. «Неужели после всего этого кошмара меня может ждать награда? Компенсация за все страдания, справедливость?» - думала она, а сама спросила:
        - И что тогда тебе надо от меня? Что ты хотел мне сказать?
        - Дело в том, что та сила, которая в тебе раскрылась, она… Ничтожная. Она ничем не отличается от силы тех жалких фокусников, что преподают на закрытых кафедрах Университета. Это насмешка над тобой, а не справедливое воздаяние, и не цель, ради которой стоило лишиться твоей прежней жизни.
        Недоверие все еще удерживало Ванессу от того, чтобы поверить призраку. Внутренний голос подсказывал ей, что могущественные бессмертные создания не будут вмешиваться в ее жизнь из бескорыстного желания помочь, девушка понимала, что Ликнуир будет манипулировать ее чувствами, чтобы добиться желаемого результата. И все равно ее сердце упало от его слов. Ванесса почувствовала, как к горлу подступает самая настоящая горечь, жгущая, словно раскаленный прут. «Нет, я не верю. - Думала она, ощущая, как скептицизм и нежелание верить в невероятное борются с горечью от услышанного. - Он меня обманывает, манипулирует мной. После всего этого ада меня не может ждать что-то жалкое, что-то ничтожное… Я не хочу верить, не хочу, не хочу!».
        - Бытие определяет сознание, так считает Судьба. - Бессмертный говорил и говорил. Голос его был скорее доверительным, он не давил на Ванессу. Но от его слов у нее в горле завязывался тугой узел, который мешал дышать и выдавливал из глаз слезы. - Ты должна была родиться в нужном окружении, чтобы стать черным магом, тщеславным и жалким кукловодом трупов и болезней. А эта пародия на силу должна была тешить твое гипертрофированное и ничем не подкрепленное самолюбие до самой смерти. Такой была бы твоя жизнь, не родись ты в своей семье, такой Судьба планирует твою жизнь сейчас. Однако ради этой ничтожной цели ты потеряла абсолютно все, изменилась так сильно, что на твоей душе остались шрамы, которые никогда не заживут. Я не видел всего, что было в последний месяц, однако я видел, что для тебя отец был всем миром, Нил был любовью и справедливостью этого мира. А Филипп, похоже, был прекрасным наставником, заменившим тебе отца. Он взял тебя под защиту, пока тебя не мог защитить я, и за это я ему благодарен. Еще когда я открывал ему будущее, я делал это только потому, что знал: этот человек - праведный
проклятый, который не поддался проклятию и жил честную, достойную жизнь. Я рад, что такой человек спас тебя, и мне жаль, что он умер, на самом деле. И все же, он умер. Мертвых не вернешь. - Тут его голос еле заметно изменился. Ванесса не заметила бы этого изменения, если бы горе не затуманило все остальные ее чувства, кроме слуха. Он как будто надкололся. Или это было эхо разбитого стеклянного шара. - Как ты думаешь, получить после всего этого какую-то ничтожную силу - достаточно? Справедливо? Честно?
        Ванесса отвернулась от него, чтобы скрыть слезы. Бессмертный надавил на нее, сознательно или нет, но он причинил ей боль. Девушка плакала не из-за того, что поверила в насмешку судьбы, а потому, что Ликнуир выразил словами то, что все еще жило в ней. Ей страшно не хотелось верить в то, что это судьба обошлась с ней так жестоко, и что в будущем ее не ждет ничего, кроме темноты и жалкого существования. Ванесса старалась сдержать слезы, но они уже катились по ее щекам, она старалась унять свои чувства и не могла. Тогда она ощутила руку Бессмертного на плече, почувствовала, как он ее обходит. Ванесса попыталась отвернуться, Ликнуир удержал ее. Посмотрев на него с вызовом и злостью оттого, что он видит ее в таком состоянии, девушка увидела что-то в черных, светящихся молочным светом в глазах. Это было сожаление? Сочувствие? Усталость?
        - Мир обошелся с тобой несправедливо. - Сказал он. - Забрал все и не дал взамен ничего, он - лишь несовершенное творение старших Бессмертных, он не видит всего и действует слепо, как ребенок, который ломает бесчисленные игрушки. Судьба - лишь инструмент, грубый, но острый. Она тебя изломала, изранила, мы оба это видим. И поэтому я предлагаю тебе свою помощь.
        - Что тебе нужно от меня!?
        - Я могу дать тебе то, что ты хочешь. Справедливость.
        Ванесса застыла и внешне, и внутренне. Бессмертный выжидающе смотрел на нее. Было слышно, как за бортами корабля плещутся волны.
        - Ты можешь это сделать? - Спросила она изменившимся голосом. Ванесса изо всех сил следила, чтобы надежда не отразилась в нем.
        «Такие, как он, преследуют только свои цели. Он не поможет тебе просто так. Не верь ему» - Говорила себе Ванесса и не верила. Но так хотела верить…
        - Мертвых уже не вернешь, страдания, которые ты перенесла, тоже не сотрешь. - Он протянул ей свою руку. Ванесса смотрела на него с сомнением, но ловила каждое его слово. От его голоса внутри нее билась странная надежда. - Поэтому я предлагаю тебе справедливость. Не ту, которая вершится бездумным творением старших Бессмертных, но ту, которую по праву можно назвать правосудием высших сил. Ты насильно принесла в жертву свою старую жизнь ради жалкой силы, отдала все и получишь чуть больше, чем ничего. Я же готов дать тебе настоящую Силу, которой позавидовали бы самые могущественные маги прошлого и даже некоторые Бессмертные. Готов дополнить неравноценный обмен судьбы могуществом, о котором можно только мечтать, возможностями, достойными божества, и знаниями, запретными для всех. Я готов сделать так, чтобы жертва, принесенная тобой, показалась тебе справедливой по отношению к тому, что ты получишь. Ведь я - над судьбой, над теми правилами, что установили Старшие Бессмертные. Просто скажи, и ты все это получишь.
        Их глаза снова долго смотрели друг на друга. Бессмертный ждал ее решения, ответа, вопроса, чего угодно. Он был терпелив, умел ждать, он провел многие тысячелетия там, где есть только время, и нет пространства, материи и света. А Ванесса боролась сама с собой, она не знала, что стоит говорить, а чего не стоит. В конце концов, она решила, что правду будет сказать проще. Ведь именно этого он ждет от нее.
        - Я очень хочу тебе верить, но не могу. - Сказала она с легким сожалением, надеждой, страхом, всем тем, что она испытывала тот момент.
        - Почему же?
        Ванесса до последнего думала, что Бессмертный придет в ярость от ее слов, но ее ждал только понимающий взгляд. Рука Ликнуира все еще была готова принять ее руку.
        - Я знаю, что мне потом придется жестоко заплатить за это. - Ответила она без сомнений.
        - Тебе не придется ничего отдавать взамен. Ты уже отдала жестокой судьбе все, что имела. Это мой дар тебе, подарок.
        - Но зачем тебе это? Да, пусть я потеряла все и не получу ничего. Но ты предлагаешь мне свою помощь, предлагаешь мне все и ничего не берешь взамен. Какая тебе польза от того? Что ты от меня скрываешь?
        - Я хочу помочь тебе не ради своей выгоды.
        - Не верю.
        - Зря.
        - Тогда скажи, зачем тебе мне помогать!
        - Потому что я хочу этого. На то моя воля. Такой ответ тебя устраивает?
        - Но…
        - Ладно. - Оборвал ее Бессмертный недовольным тоном и замолчал. Внутри у Ванессы все натянулось. Его молчание длилось недолго. - Вспомни все то, что у тебя было, и все то, что ты потеряла. Мать, священный предок каждого человека, погибла. Потом вместе с потерей отца, гибелью любимого и смертью учителя для тебя умер весь мир и его величие, справедливость и любовь близких, а приятные времена стали горькими воспоминаниями. Твоя старая личность умерла, в душе холод и тьма, а сердце от этих воспоминаний разбивается тысячу раз в одно мгновение. Я прекрасно знаю, что происходит у тебя в душе от этих мыслей, и не потому, что я могу это видеть, никто не может. Не потому, что я опытный манипулятор и подстрекатель, каким меня представляют люди. Я знаю о твоих чувствах потому, что я сам пережил подобные вещи. У меня тоже есть воспоминания, от которых сердце замораживается и трескается, но это не воспоминания о некогда счастливой, навсегда утерянной жизни, это воспоминания о веках, прожитых в аду. Века, наполненные отчаянием, несправедливостью, неведением и моим собственным безумием, от которого я так и не
смог полностью убежать. И этот ад создали для меня Бессмертные, скрывая от меня ту силу, которая принадлежала мне по праву рождения. Они скрывали от меня тот факт, что я властвую не над Светом, а над Тьмой, и моя темная природа сводила меня с ума от недостатка власти, силы, от неудовлетворения естественного желания творить и быть властителем, быть ответственным за то, что я создал. Я пережил все это, пережил безумство и потерю физического тела, вечность в Небытие, но воспоминания живы. И то, что я вижу, глядя на тебя, напоминает мне об этом. Я больше не хочу это видеть.
        Ванесса умолкла. Но Ликнуир, видимо, ждал от нее хоть какого-то ответа, поэтому девушка сказала то, что было у нее на уме. Уже не задумываясь о последствиях.
        - Получается… Тобой движет какое-то личное чувство?
        - Именно. И я надеюсь, тебе хватит ума не лезть не в свое дело и спрашивать, что это за чувство. Как говорится, умному достаточно. Все-таки эмоции - страшная сила, я и так слишком многое рассказал тебе… Впрочем, это не фатально. Перейдем к твоему вопросу насчет оплаты. Я достаточно силен, в моем подчинении Тьма, которая старше Первородного Огня и Света. У меня есть все, зачем мне что-то отбирать у тебя? Хотя нет, кое-что я хочу взамен. Я помогаю только тем, кто достоин моей помощи. И надеюсь, что ты воздашь мне то же, что я воздам тебе. Буду рассчитывать на ответную доброту и уважение, на помощь, если она мне вдруг понадобится. Как видишь, это все чисто человеческие чувства. Сочувствие, симпатия и уважение, желание видеть справедливость. Среди них нет корысти. Теперь ты мне веришь?
        Ванесса кивнула. Сомнений у нее не оставалось, однако страх, который угрем ворочался у нее в животе, теперь разыгрался не на шутку. Ванесса начала по-настоящему осознавать, что если она согласится на его предложение, то вся ее последующая жизнь изменится. Бессмертный может сделать с ее жизнью что угодно, если она доверится ему. И она будет совершенно беспомощна, не сможет помешать осуществить задуманное. Сейчас от ее выбора зависело все. У нее был выбор между жалким существованием, возможно, простой жизнью, и жизнью, обещанной Ликнуиром. С риском быть превращенной в еще большее ничтожество, слугу или попросту выпитой досуха этим призраком.
        - Я все равно боюсь.
        - Так возьми же мою руку, и после этого ты больше ничего не будешь бояться. Сила, могущество, знания взамен тех силенок, что подготовила для тебя судьба, настоящий смысл в долгой, очень долгой жизни взамен жалкому существованию, ты ведь об этом хочешь попросить? Я знаю, что об этом, я готов тебе это дать прямо сейчас. Только возьми мою руку и не бойся ничего.
        Ванесса робко подняла руку. Она остановилась на полпути. Страх стиснул ее изнутри, какая-то часть ее души вопила, кричала, что Ликнуир сделает с ней что-то ужасное. Страх был настолько сильным, что Ванесса уже собралась одернуть руку и отказаться, лишь бы избавиться от призрака и страха перед выбором. И тут перед ее мысленным взором промелькнули картины, которые рисовал ей Бессмертный. Жалкое существование, жалкие силы. Жалкая, бесцельная, рабская жизнь в руках глупой Судьбы. Если даже все это ложь - знание того, что судьба обошлась с ней несправедливо, бросила, выпив досуха и разбив на части. Обычная жизнь девушки с израненной душой. Внутри Ванессы вспыхнула злость. Никогда, подумала она. Никогда я больше не буду игрушкой в руках высших сил, в руках богов.
        Она вздохнула, стиснула зубы, в глазах блеснула решительность, пальцы на руке сжались в кулак. Секундой позже она их распрямила и крепко сжала ладонь Бессмертного.
        Его рука была мягкой и теплой и совсем не походила на сотканную из дыма. Вдруг она почувствовала, как молния проходит через нее, как ее душа вырывается из тела. В глазах у нее появился белый свет, который ослеплял, а мгновением позже Ванесса ощутила, как ее сознание раскрылось, развернулось до гигантских масштабов, и как его что-то касается. А потом ослепительный свет пропал, и она оказалась одна посреди гигантского океана. Он раскинулся под ней, над ней и перед ней, со всех сторон, бурлил и выл, рокотал от силы, той чистой энергии, из которой состоял. Больше всего это было похоже на океан огня, который был жидкостью, и его ворочал изнутри, снаружи и отовсюду мощнейший ветер. Это была стихия, непохожая ни на одну другую, само воплощение величия, могущества, силы. Стихия всех стихий. Квинтэссенция. Пятая эссенция, пятая стихия, способная раздавить хрупкий материальный мир. И теперь Ванесса была связана с этим океаном какой-то незримой связью, а океан был связан с ней.
        Мощь, которая ей открылась, пьянила, возбуждала, взрывалась в ее мозгу огнями счастья.
        Видение длилось всего мгновение, и это мгновение показалось Ванессе минутой, растянутой на час. А затем прошло. Исчез и белый свет перед глазами. Ванесса снова оказалась в каюте, моргнула, не сразу поняв, где находится. Она оглядела каюту и увидела, что Бессмертного больше нет рядом. И только потом, оглядев каждый уголок со своего места, она крепче сжала пальцы и ощутила, что ее руки заняты чем-то твердым и тяжелым.
        В каюте было пусто. Не было ни Бессмертного, ни кого-либо из людей, кроме девушки. В руках у нее был толстый черный фолиант с посеребренными по краям страницами.
        Снаружи волны лизали борта корабля.
        Эпилог
        В кабинете магистра было тепло, солнце начинало клониться к горизонту, и его лучи через открытое окно окрашивали комнату приятным оранжевым светом. Окно располагалось совсем низко над широкой крышей с черепичной кровлей, так что магистр Левиан Братт не видел половину обещанного ему когда-то давно вида «на двор и город» из своей башенки. Вернее, внутреннего двора Университета он действительно не видел, а вот город представал перед ним во всей своей красе, причем практически целиком, вплоть до внешних крепостных стен. Кабинет Левиана располагался в самом конце юго-западного крыла здания Университета. Вид из второго окна, смотревшего на юг, открывался на освежавшую жаркий день аллею с березами, по которой часто прогуливались определенные круги студентов и влюбленные, а западное окно кабинета показывало богатейший район города. Сейчас Левиан Братт пил чай, разбавленный элем, и смотрел на рыжего кота, задремавшего на горячей черепице снаружи. День был хорошим. Мало что могло испортить день пожилому магистру, а любимый напиток из чая с элем только усиливал ощущение рая на земле. Этот напиток многим
казался на редкость противным, однако Левиану он нравился, и старец часто пил свой напиток на собраниях, во дворе Университета, даже во время лекций. На это закрывал глаза Директорат. В конце концов, если ты выдающийся человек в своей области, тебе простительны кое-какие странности. В определенных рамках.
        Все стены кабинета были заставлены шкафами с книгами, свитками и рулонами бумаги - магистр был библиофилом, к тому же, большую часть дня занимался бумажной работой. Потом, закончив, любил почитать и только потом шел в свои покои, где обычно засыпал за какой-нибудь спокойной и не самой умной книгой, призванной снимать накопившееся за день напряжение. Отдельное место в кабинете занимал большой стол полторы сажени в длину и три четверти в ширину. На столе покоились несколько указов об отчислении, несколько - о зачислении, но последние были старыми и лежали там только потому, что Левиану нравилось на них смотреть. Двое поступивших за последние четыре года. Довольно много, если учесть специализацию факультета. Еще один маленький квадратный столик со стулом стоял у западного окна, за ним Левиан Братт писал деловые и личные письма. Картину кабинета довершал сам Левиан: пожилой мужчина шестидесяти восьми лет, морщинистый и седой, но все еще красивый и не утративший блеск ясного ума в глазах. Когда он не пил чай и не читал, то постоянно что-то бормотал себе под нос и то и дело прерывал бормотание, чтобы
начать напевать какую-то мелодию или песню, которую, вероятно, барды часто исполняли в публичных местах во времена его молодости. Голос Братта был старческим, но не мерзким и не брюзжащим. Его так и подмывало назвать «дедушкой», что и делала половина Университета, как студенты, так и преподаватели. Левиан не обижался. Дожить до старости считалось удачей и признаком заботы о своем здоровье, и только дурак видит в слове «дедушка» насмешку, так он считал. Довольно улыбаясь, он не отвлекался ни на что и пил чай с элем. Ничто не предвещало беды.
        По коридору, ведущему к дальней части юго-западного крыла университета, шла молодая черноволосая девушка с темными голубыми глазами, носившая мужскую одежду и легкую куртку. Ее сопровождал доцент, казавшийся совершенно невзрачным на ее фоне. Худой, с вытянутым вперед и вниз лицом, с глубоко посаженными глазами, он больше напоминал лису, чем человека, а одежда висела на нем, как на вешалке. Тем не менее, именно просторную одежду адепта он предпочитал повседневным мужским платьям с брюками и рубахой. Они, как бы не были скроены предметы гардероба, только подчеркивали его чрезвычайную худобу, а просторные одежды ее отчасти скрывали.
        Девушка шла спокойно, на ее лице то и дело появлялась легкая довольная улыбка, и она скорее не шла к кабинету магистра, а летела, едва касаясь пола туфлями. Когда-то доцент не мог оторвать от нее глаз, его приятно удивила и восхитила ее грация и красота, однако теперь ему было не до созерцания прекрасного. В глазах у него был страх, он быстро дышал, пальцы судорожно сжимались на документе в его руках. Доцент был чертовски напуган. Девушка шла и изредка улыбалась.
        До двери кабинета дошли быстро. Девушка и не думала замедлять шаг, а юношу всю дорогу подгонял страх. У двери кабинета они остановились. Магистр часто принимал посетителей, так что на его двери висела табличка: «магистр факультета история и языкознания Левиан Братт». Под окном рядом с этой дверью стояли три стула.
        - Подождите здесь, сударыня. - Торопливо и сбивчиво проговорил доцент. Он открыл незапертую дверь и вошел внутрь, закрыв ее за собой. Раздались его быстрые и громкие шаги по винтовой лестнице.
        Ванесса села на стул под окном и откинулась на спинку, закинув ногу на ногу. Она была дьявольски довольна собой. Теперь она прекрасно понимала, что Ликнуир не врал. Первая часть фолианта была написана Ванессой, вторая - покойным Филиппом. А третья, самая толстая, занимающая почти всю книгу, наверняка была написана самим Ликнуиром. Гравюры, схемы, просто слова и целые песни не были гравюрами, схемами, словами и песнями из этого мира, это было очевидно. Читая их, Ванесса чувствовала, как в нее проникает знание о силе, которой она теперь обладает. Но только лишь знание. Это знание требовало практики, а сила внутри нее требовала выхода, и она выпустила ее на одном из сегодняшних уроков. Ей просто стало скучно, и она применила на практике то, что учила в теории два дня, сочтя, что время и условия самые подходящие для практики. Слова, жесты, районы концентрации… Ощущение, как Сила переходит из огромного бурлящего океана в ее тело, и ощущение, что эта сила, подвластная ей, меняет мир вокруг нее, подчиняет вещи ее воле, пьянило и восхищало. Что касается занятий, то время на изучение фолианта у Ванессы
было, несмотря на плотную загруженность рядовыми предметами. Еще находясь в море, девушка заметила, что для хорошего отдыха ей требуется все меньше времени на сон с каждым новым днем. Теперь это время и вовсе сократилось до нескольких часов в сутки. Двадцать часов Ванесса тратила на обучение, и двенадцать из них - на фолиант. И то, чему она научилось за последние сутки, поражало ее и делало бесконечно счастливой. А ведь это лишь ничтожная часть той силы, что заключена в ней, крупинка в хранилище знаний фолианта!
        Однако усталость давала о себе знать. Девушка устроилась поудобней на спинке стула и закрыла глаза, усилием мысли заставляя мозг спать.
        Доцент влетел с лестницы в кабинет Левиана. Он быстро дышал, хотя лестница вовсе не была длинной, и запыхаться он бы не успел.
        - Магистр Левиан! Господин Левиан Братт! - Кричал он с порога срывающимся на альт голосом.
        - Привет, Юстиф. Почему без стука? И почему ты… - Магистр оторвался от чашки с чаем и элем, заметил состояние своего доцента. - Ты… Что-то случилось?
        - Все случилось! Ужас! Катастрофа! Ужасная, чудовищна катастрофа!!
        - Да прекрати ж ты метаться! - Стукнул магистр кулаком по столу. Он хотел разозлиться, чтобы выглядеть убедительнее, тем более что метаний и паники он на дух не переносил. Состояние всегда спокойного и разумного Юстифа его не на шутку волновало и пугало.
        Парень подошел к столу магистра, оперся на него костлявыми руками, не выпуская пергамента. Он все так же тяжело дышал, его глубоко посаженные глаза метались от документа в его руках к Левиану и обратно. Наконец, он успокоился.
        - Студентка. - Выдавил он. Потом, поняв, что одно слово не несет здесь никакого смысла, добавил. - Та, что поступила в сентябре, позже остальных на три недели. Сразу на три факультета, на один поступила очно и на два - заочно. Ванесса Аретин, потомок когда-то знатного рода.
        - Как же, помню. - Левиан взял со стола один из тех документов, что всегда лежали на виду, радуя глаз. - Вот ее рекомендательно письмо от Филиппа Эстера, моего старого знакомого. А вот и приказ о зачислении на очную форму обучения. Помню, как же, помню. А что с ней? С ней все в порядке?
        - С ней все в полном порядке, господин магистр! А вот с ученицами медицинского факультета - нет!
        - Подробнее, Юстиф. Без истерики и лишних метаний.
        - Ладно. - Он вздохнул и начал. - В общем… Она присутствовала на практическом занятии по анатомии. Она всегда посещает практику занятия, даже если обучение заочное. И вот, когда я только коснулся трупа скальпелем…
        Ванессе снился сон.
        Она шла по каменным ступеням. Их покрывал слой снега, ветер поднимал поземку и скатывал ее вниз по лестнице. Впереди был храм. Она шла к нему по ступеням, и кто-то держал ее под руку. Его рука была твердой, как корень дуба, и вовсе не живой, иссохшей. Но от него веяло счастьем, простым человеческим счастьем и преданностью. То был человек с иссохшей плотью и живой человеческой душой. Он держал ее под руку и вел к храму.
        - Как?.. - Спросил ошарашенный Левиан. - То есть… Просто так? Сама взяла и подняла?
        - Точно вам говорю, труп был мертв уже три дня и лежал в холодильной камере среди свежего льда. Потом она что-то начала говорить. Это тот же язык, та же тарабанщина, на котором составлены наши заклинания, но от них у меня кишки в узел сами собой завязывались! Потом… Потом покойник начал дергаться, вставать, с каждой секундой все уверенней! Он сам встал с операционного стола, сам сделал несколько шагов. Она уже к тому времени ничего не говорила, но ее взгляд… Это был счастливый взгляд, удовлетворенный, полный гордости за себя! Она его сама подняла, сама где-то узнала способ и сама подняла!
        - Но где она могла?
        - Не знаю! Девушки с медицинского факультета разбежались, пятились от нее, падали в обморок. Но потом, потом…
        Ванессе снился сон.
        Она со своим сопровождающим вошла в храм. В нем горели фонари под потолком и на стенах, ровный свет освещал коридоры и помещения. Было пусто. Но они не останавливались, шли через прямой коридор дальше, поднялись по лестнице на балкон над первым коридором, от которого в стороны шли два прохода, исчезавшие в стенах. Тоже коридоры. Спустились по той же лестнице с другой стороны, как будто перешли через мост. Дальше была дверь во внутренний двор. Они дошли до нее. Человек, который ее сопровождал, был одет в черную легкую одежду, со стороны она казалась шелковой. Однако хоть одеяния и казались сделанным из перьев и были вышиты серебряными нитями, они скрывали ото всех свою тайну. Одежда была броней. То действительно были перья, поняла во сне Ванесса. Перья магической птицы витар, острые точно бритвы по краям, способные резать металл и камень одним прикосновением. О такую броню ломались самые прочные клинки, а перья даже не тускнели. Ванесса провела по перьям на плече воина пальцем, но они вместо того, чтобы разрезать палец, только упруго согнулись и приятно его пощекотали. Сопровождающий посмотрел на
нее с любовью. За такой же маской из мелких-мелких перьев птицы витар, как из-под кольчужной завесы, смотрели два глаза. Из-под капюшона были видны только две блестящие точки, сияющие в темноте.
        - Она снова начала произносить заклинание, уже другое. Как раз в тот момент, когда я отбивался от ожившего мертвеца… Раздался хруст, труп стал белеть, перестал двигаться, по отвердевшей коже пошли красные трещины… Она заморозила его меньше, чем за три секунды, заморозила так глубоко, что когда он упал под собственной тяжестью, то раскололся, как необожженный горшок!
        - То есть она по своему желанию применила магию во время занятия. Магию двух видов. Магию льда и…
        - Некромагию. Некромантию. Называйте, как хотите. Но я настаиваю на ее отчислении из Университета!
        - Некромантия, значит. Что же, получается, ей подвластны сразу два вида магии? Мертвые и лед? Магия льда и магия смерти? Про магию льда мы уже давно знаем, это мы и открыли в ней первым. Но некромантия - это настоящий сюрприз. Вы мне это хотите сказать, Юстиф?
        - Именно.
        - Очень интересно… Но…
        Ванессе снился прекрасный сон.
        Они вышли во внутренний двор, на дорожку, ведущую к небольшому плоскому возвышению с тремя ступенями. По краям дорожки стояли воины в тех же одеяниях, что и ее сопровождающий, однако отличавшихся простотой. Только у того, кто ее сопровождал, были расшиты серебром перья. И только у него при себе было оружие. Изящный меч в ножнах, с плоской круглой гардой, с рукоятью, оплетенной черным шелком. На гарде, точно лист лотоса на кувшинке, рос цветок, выточенный из огромного рубина. Клинок точно рос из цветка.
        Вместе со своим сопровождающим Ванесса шла к возвышению. По краям дороги стояли воины, преклонившие перед ними колено, не поднимая головы.
        Ванесса была уверена, что они такие же, как ее сопровождающий. Истлевшие телом, но не душой. И это исключительно ее заслуга. Это она вернула им разум и душу, и это ей они подчиняются. Ей и ее сопровождающему, который для нее больше, гораздо больше, чем просто почетный эскорт. Как же его зовут?..
        - …А в чем проблема, Юстиф?
        - Как это в чем!? - Вскричал доцент. Его начинала бить истерика. - Она использовала два вида магии последовательно, почти одновременно, так еще никто и никогда не мог! И один из них - некромантия, явная черная магия, адепты которой жестоки, расчетливы и добиваются власти любым доступным способом. Послушайте, магистр Левиан… Вы ведь понимаете, что девушка могущественна… Опасна…
        Виктор. Его зовут Виктор. Победитель. Он - глава братства, этого ордена. Лидер, которого не остановят ни копья, ни стрелы, ни мечи, смертоносная тень во тьме, которого не соблазнит золото и не тронут мольбы жертв. Лидер, бесконечно преданный ей, а это - его воины, бесконечно преданные им обоим.
        С неба светила полная луна. Во дворе росла дикая яблоня, уже без листвы, ветер выл в голых ветвях и в выгнутых черепичных крышах храма. Виктор дал знак, воины встали и обернулись к возвышению. Ванесса смотрела на них и видела, что их не десятки, как ей сначала показалось, а сотни. Тысяча бессмертных воинов. Ни одного лица не было видно из-за масок с капюшонами.
        - Понимаю.
        - Ванесса - явный черный маг. Она будет стремиться к власти, будет плести интриги, насылать чуму, убивать магией неудобных ей людей, устроит дворцовый переворот! Черные маги, как она, всегда стремятся к власти, они не знают ей меры, добиваются ее любой ценой, потому что черная магия - это всегда власть, всегда подчинение, всегда порабощение, разрушение, болезни и смерть. Жестокостью и силой извращенного разума, убийством, несокрушимой мощью орды мертвецов, хитростью и коварством… Есть много методов, которыми она может прийти к власти. Она изучила одно такое заклинание, значит, знает, где найти другие. Она будет становиться все могущественней, а тесты показали, что в ней куда больше силы, чем в любом из живущих магов. Она вырастет, станет сильной и узурпирует трон, потом начнет войну с соседями, и те тоже не смогут устоять.
        - Я понимаю ваши опасения, дорогой Юстиф. Но послушайте, вы ведь не общались с ней, так?
        - Верно…
        - Я общался. Студентка не интересуется политикой, ей интересны только тайны магии и этого мира. Она станет не тираном, а ученым. Великим магистром магии. Конечно же, ей интересно все то, о чем вы мне только что с таким ужасом рассказали. Стремление реализовать себя может стать неукротимым, и власти она захочет очень скоро…
        Ванесса увидела, как Виктор достал из внутреннего кармана кольцо. Серебро, платина… И сапфир удивительной чистоты и глубины, обложенный черным агатом. Кольцо сияло на свету, как маленькая луна. Ванесса протянула левую руку и сдержанно улыбнулась. Ее переполняли счастье и гордость. В воздухе чувствовалась сила. Ее сила, сила Виктора, сила храма и тысячи воинов, что наблюдали за официальной церемонией, в которой не требовался свидетель и священник. Ни один священник не согласился бы венчать их, а свидетелями была тысяча преданных воинов. Виктор надел кольцо на ее безымянный палец.
        Воздух вокруг них взорвался торжествующими криками сотен голосов. Кричали одно слово, каждый - на своем родном языке, но все кричали, как один. И их слова сливались в одно мощное, сотрясающее ночную пустоту слово: «Hrot!! Vedte!! Слава!!» - Кричали они. Ночной воздух двигался и дрожал от их голосов, гремела гора, на которой стоял храм, и казалось, что крик разносился по всему миру. Они были как грозовая туча, севшая на землю, их голос звучал как голоса сотни тысяч, но их было едва больше тысячи.
        - То есть, по-вашему, она может быть безопасной для нас? Не станет для нас угрозой? Вы считаете, что она не попытается захватить власть? - Спросил Юстиф с надеждой, дрожа от облегчения.
        - Она - ученый, двигатель науки, хоть у нее действительно сильно развито самомнение. Но ведь развито не просто так, вы сами видите, она уже превосходит в искусстве магии вас, меня… Она будет лучшей выпускницей Университета, ее имя будет вечно висеть на доске почета. Следите за ее успехами, доцент, она вот-вот снова перейдет на следующий курс раньше остальных.
        - И все же я волнуюсь, господин магистр. Черная магия отличается от обычной как раз тем, что она меняет человека… Извращает его. После контакта с ней никто не становился прежним. Ни палач… Ни жертва.
        - Нет, нет, нет. Ну вы посмотрите на нее, поговорите с ней. Какой она палач? Она исследователь, только и всего. И уж тем более, она не жертва. Уж она-то управится со своими силами и теми, кого вызывает, и не причинит вреда ни нам, ни себе… А что это за документ вас в руках?
        - Это… Это прошение о переводе на следующий курс. От Ванессы Аретин.
        - Давайте сюда.
        Документ был подписан и отдан доценту. Тот поклонился магистру, в его тощей фигуре читалось облегчение, возникшее после разговора. Он дошел до лестницы, но остановился. Потом обернулся. На его лице все еще было сомнение и напряженность. Видимо, он вспомнил, кто ждет его внизу, и решил подкрепиться последним словом.
        - Простите, господин магистр, вы можете поручиться за нее? Я хочу услышать от вас это. Вы так и не сказали мне, может ли она быть угрозой. Я имею в виду прямо. Лично. Непосредственно.
        Левиан Братт устало вздохнул. Скрыл улыбку. Юстиф всегда такой, вечно он ставит последнюю точку даже тогда, когда она уже поставлена. Всегда хочет быть во всем уверенным больше, чем может быть уверен простой человек.
        Виктор снял кольчужную завесу. Суровое, но красивое лицо, серые и холодные пепельные глаза, теплевшие только для нее одной. Иллюзия была сосредоточием мастерства Ванессы, и лицо ее возлюбленного, как и все тело, было точно таким же на вид, на ощупь, на запах и на вкус, как и двести лет назад. То же можно было сказать о воинах. Настоящее обличье каждого было скрыто мастерской иллюзией, нарушающей законы природы, которые обычные люди считали нерушимыми. Проклятие исчезало только днем, возвращая телу живой человеческий облик, облик нестареющий и нетленный, запечатленный древней могущественной магией на века; проклятие возвращалось с последними лучами солнца, являя взору неосторожного наблюдателя обличье костомаха. Неупокоенные души, лишенные сна, земных наслаждений, коими движет лишь ненависть, давно забытые живыми преступления… Или сила духа, вера, идея и чистые помыслы, благородство которых восхитит даже Бессмертных. И все же они оставались Нетленными. Воинами с душой праведника и истлевшим телом. Воинами, перед которыми дрожали десятитысячные армии. Их тела были несокрушимы, а дух стократ крепче
тел. Они оставались теми, кто будет нести ее волю сквозь века, ее волю и волю Виктора.
        Виктор наклонился и поцеловал губами кольцо. Громовой крик вновь разорвал ночь. Ванесса смотрела на своего возлюбленного, на лидера, на воинов, и ее обуревала гордость. Гордость, радость и удовлетворение от осознания собственной силы, от осознания того, какая власть, какое могущество в ее руках…
        «Hrot!! Vedte!! Слава!!»
        …какие возможности открыты ей…
        - Я ручаюсь, что ее не интересует власть, политика, дворцовые интриги и бесконечные покушения. А теперь идите и ничего не бойтесь.
        …что она может сделать…
        - И зарубите себе на носу: человека искушает и развращает не черная магия, а власть, которую она дает. И не извращает, а лишь вскрывает то, что дремлет в каждом.
        - Спасибо, господин магистр. Хорошего вам вечера.
        …и что она непременно сделает.