Сохранить .
Без симптомов Сергей Анатольевич Смирнов
        Дежурный врач районной больницы Виталий Ремезов был срочно вызван своим однофамильцем и другом детства - директором ИКЛОН АН СССР, где произошла утечка вируса.
        Сергей Смирнов
        Без симтомов
        Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным кругом.
        «Приведите Вия! Ступайте за Вием!» - раздались слова мертвеца».
        Н. В. Гоголь. Вий
        Доктор Ремезов долго всматривался в черты умершего, недоумевая, почему вдруг спокойно и ясно становится на душе… и, склонясь над больничной койкой, невольно прошептал: «Господи, помилуй…»
        Накануне молодые ребята-санитары, краснея и чертыхаясь от натуги, приподнимали этого огромного старика на постели, а он тем временем посмеивался:
        - Что, воюете с дедом, солдатики? Здоров медведь вам попался?
        - И не говори, дед, - отвечали санитары.
        - Задал делов вам, солдатики?
        - Да отслужили мы, дед, - невольно приноравливаясь к его лесному басу, хвастнул один из санитаров.
        - Вон оно как! Тогда мы - ровня, ребятки, - балагурил старик, пыхтя от боли. - И я отслужил, однако.
        - Да когда ж ты успел? - не унывали «солдатики», вытягивая из постели грязные клеенки.
        - Так, считай в уме, еще гражданскую прихватил, однако.
        - Ну!.. У красных или у белых?
        - А поди упомни их всех в лицо-то.
        Дед не то шутил хитро, не то говорил, как думал.
        «Такие не болеют», - думал Ремезов, стоя в стороне.
        Дед прожил жизнь таежным охотником, и не в лесу, а на пристани под вечер случилась с ним беда. Как ни рассказывал, стыдясь своей оплошности, но только скатилось на него со штабеля несколько строевых лесин.
        Ремезов вышел из палаты и приостановился у крайнего окна.
        Закатное солнце освещало угол больничного двора: несколько серых валунов, покрытых лишайниками, и березу с раздвоенным черно-белым стволом. Когда горы вдали были затянуты туманом или сумерками, этот угол напоминал Ремезову детство: такая же раздвоенная береза росла среди высоких валунов позади деревни. На той березе висела толстая веревка. Держась за нее и раскачиваясь, можно было прыгать по высоким верхушкам валунов…
        И вдруг Ремезов понял, что всю жизнь ему не хватало наставника, а к этому лесному деду можно сейчас подойти и запросто спросить, как жить дальше, не боясь рассудительного книжного ответа. Но следом Ремезов понял также, что подойти к старику и спросить не сможет…
        И вот сегодня его попросили подежурить повторно… Сегодня и случилось… Доктор Ремезов стоял над умершим, придерживая край простыни и оттягивая миг, когда придется потянуть белый покров вверх, к изголовью.
        Ремезову казалось, что только теперь он может услышать ответ - и слышит его, но не слова, а иное, что вернее слов способно укрепить душу… До Ремезова донесся едва различимый близкий шорох, и он отвел глаза. Он увидел медсестру, замершую в смятении на пороге палаты. Сделать еще один шаг она была не в силах.
        Вошли санитары, толкая перед собой каталку. Не поднимая глаз на дежурного врача, они загнали каталку в проход между кроватями и одним резким движением перенесли тело. «Как живого, - подумал Ремезов, заметив, что тело не бросили, как бывало, а аккуратно положили, придержав голову. - Хорошие солдатики». Уже у дверей один из санитаров заговорил с другим вполголоса:
        - Жаль деда, мировой был, веселый… Терпел. Нас бы так придавило - и чирикнуть не успели бы. А он еще неделю анекдоты травил…
        Ремезов вышел за ними вслед. Не делая никакого шума, санитары быстро провезли каталку мимо больных, сплотившихся полукругом у телевизора. Все пространство рекреации было пронизано сиянием экрана, и ярко, синевато светились застывшие лица больных. Ремезов вздрогнул от дурацкого ржанья и невольно взглянул на экран: там вертелось коромысло викторинной рулетки и бойко подпрыгивала игрушечная лошадка. Невольно выслушал Ремезов и какой-то странный вопрос о каких-то консервных банках в невесомости и также невольно заинтересовался, раскапывая в голове возможный ответ, точно спрашивали именно его, дежурного врача в районной больнице.
        Больные сидели неподвижно, будто загорали. Возвышенное и грустное чувство, с которым Ремезов вышел из палаты, начало проходить, теряться, а душа стала заполняться тупой беспечностью, с которой обычно, выйдя в конце дня со службы, говоришь себе. «Ну ничего… нормально… все в порядке…»
        И Ремезов повернулся, чтобы поскорее уйти за пределы голубого свечения, он увидел медсестру. Она стояла, вжавшись и стену, и смотрела на экран телевизора, пытаясь отвлечься.
        «Расплачется», - подумал Ремезов.
        Но медсестра справилась с собой.
        - Он такой веселый был, - проговорила она скороговоркой. - Все смешил… Я и капельницу с ним чуть не роняла… Привыкла.
        - Ну ничего, успокойся, Галя, - сказал Ремезов, - Иди… выпей таблеточку седуксена, приляг. Я тебя разбужу, если что.
        Он оставил медсестру и пошел в ординаторскую.
        Положив перед собой на стол, под свет настольной лампы, карту больного, Ремезов с особым вниманием, даже трепетом прочел на первой странице графы «фамилия, имя, отчество», «год рождения»… хотя знал их на память. Но за первой страницей карты было уже чужое, к умершему будто бы уже не имеющее отношения, написанное руками трех врачей, из которых один - он, Ремезов… И в тех записях ему уже не найти ответа на какой-то очень насущный вопрос, который мучил своей бессловесностью, будто на Ремезова кто-то все время смотрел со стороны - с укором и не хотел ничего объяснять.
        «Да что же за хандра теперь такая! - спрашивал себя Ремезов, откинувшись на спинку стула и потирая пальцами лоб. - Скорее уж не хандра, а предчувствие…»
        Где-то неподалеку от больницы завыла собака, а за ней другая. «Ну вот…» - подумал доктор Ремезов и подошел к окну.
        За окном было черно. В лицо тянуло приятной влажной прохладой, смешанным запахом хвои и остывающего речного берега. Ремезов заметил вдруг перемигивание двух движущихся малиновых звездочек, и вскоре до его слуха дотянулся машинный звук. Перевалив через хребет, к поселку спускался вертолет.
        Отведя взгляд в сторону, Ремезов увидел на прикрытой створке окна отражение стоящей рядом медсестры. Сквозь стекло она тоже следила за летящими огнями.
        - Это не санитарный… военный, - проговорила медсестра.
        Сердце у Ремезова сильно заколотилось, и он отошел от окна, точно испугавшись чего-то. Вдвоем с медсестрой они молча слушали нарастающий гул до тех пор, пока не зазвенели стекла и воздух в комнате не затрясся.
        Ремезов определил, что вертолет садится за больничной оградой, на убранное поле.
        - Я сейчас! - крикнул Ремезов медсестре. Выскочив за ворота, он побежал во тьме по полю навстречу буре и грохоту. Из вихря появился кто-то и, придерживая на голове фуражку, закричал:
        - Вы товарищ Ремезов?
        - Ну я «товарищ Ремезов»! - прокричал ему с двух шагов доктор, пытаясь запахнуть на груди разлетевшийся на ветру халат. - Вы мне всех больных угробите своим треском!
        - У меня нет другого выхода, товарищ Ремезов! - твердо, с расстановкой прокричал военный. - Мне приказано срочно доставить вас в часть.
        Содрогнувшись, Ремезов оглянулся на окна больницы и в ординаторской заметил силуэт медсестры, а в двух окнах рекреации - фигуры больных.
        - Что значит «срочно»! - закричал он, думая: «Как дурной сон!» - У меня сто больных! Я не могу оставить с ними одну сестру:
        - У меня приказ! - настаивал военный. - Сейчас вам пришлют врача из нашей медсанчасти! Он заменит вас!
        «Да что же это?.. Что за приказ?.. - заскакали в голове Ремезова суматошные мысли. - Зачем я им нужен?»
        - Дайте собраться, - вяло крикнул он. - Можете вы хоть мотор заглушить?!
        - Нет! - отрезал военный. - Только время потеряем! И шуму больше будет!
        Ремезов отупело сновал по комнате, не понимая, что и как собирать. Он бросил в портфель бритву, потом, постояв в оцепенении, зачем-то положил аппарат для измерения давления и пачку чая.
        - Что случилось, Виктор Сергеевич? - два или три раза спросила его медсестра.
        - Да я почем знаю! - невольно огрызнулся он и все же, заметив свою грубость, кое-как взял себя в руки и улыбнулся сестре. - Забирают меня, Галочка.
        - Как… куда?.. - обомлела она.
        - Не знаю… Сейчас вместо меня военврача пришлют.
        - Да что за день такой ужасный! - всплеснула руками медсестра и расплакалась..
        Ремезова всего уже трясло… Вспомнив про седуксен, он выдавил из упаковки несколько таблеток, одну запил сразу, две или три бросил в карман, а последнюю протянул медсестре.
        …Увидев тонущий внизу во мраке корпус больницы, доктор Ремезов стиснул зубы и вцепился в подлокотники: ему показалось, что смерч оторвал его от земли навсегда.
        Командир аэродрома был знаком ему. Ремезов ездил лечить его внучку. То ли увидев на свету улыбающееся лицо, то ли поддавшись таблетке, Ремезов немного успокоился и пожаловался полковнику:
        - Ваш десант мне всю больницу на ноги поднял…
        - Ты не серчай, Виктор, - напряженно улыбаясь, отвечал полковник. - Видишь, сам из-за тебя на ногах. От командующего округом вдруг получаю депешу: «Содействовать срочной доставке в Ленинград врача Усть-…ской районной больницы Ремезова В. С.». И еще два звонка - из обкома и Минздрава.
        «Ленинград, - подумал Ремезов. Мелькнула догадка, но сердце не забилось, только медленная упругая волна поднялась внутри и опустилась, еще усилив сонливость. - Это седуксен…»
        …Они долго шли по пустынному летному полю, освещенному посадочными огнями, и эта фосфоресцирующая плоскость и безмолвие над ней казались Ремезову беспредельными. Наконец над ними из мрака выступил бок огромного резервуара.
        - Это что… за мной?.. - проговорил Ремезов, и его спина покрылась мурашками.
        - За тобой, Виктор, за тобой, - широко улыбаясь и похлопывая Ремезова по плечу, ответил полковник. - Конечно, кое-какой груз мы с оказией подкинем. Но главный груз - ты. Так что не волнуйся, повезут тебя аккуратно… Поплывешь, как у кита в брюхе.
        Ремезов проснулся от легкого толчка и почувствовал, будто он в невесомости. Он открыл глаза и понял, что самолет стоит на твердой земле. В иллюминатор снаружи сквозил ранний свет.
        Под брюхом самолета его ожидала черная «Волга» и сопровождающий, в звании капитана. По летному полю, по холодному течению воздуха тянулись клубы желтоватого тумана.
        - Мы через город? - усевшись в машину, спросил Ремезов, с трепетом ожидая увидеть Ленинград после десятилетней разлуки.
        - Нет, - не оборачиваясь, качнул фуражкой капитан. - В объезд. Прямо в Кущино.
        Ремезов обиделся на капитана и сразу погрузился в дремоту. Ему привиделась высокая бетонная стена и бронзовые тяжелые буквы в ее правом верхнем углу. Когда он от торможения проснулся, то увидел сквозь лобовое стекло эту самую стену с бронзовыми буквами: ИКЛОН АН СССР. «Заспался… Седуксен на голодный желудок», - подумал Ремезов и заметил, что сбоку, к дверце, протянулась рука в синем пиджачном рукаве с блестящим браслетом часов. Ремезов уже знал, чья это рука, и ему показалось, что он видел ее только что во сне. Рука открыла дверцу, и Ремезов понял, что сейчас искренне обрадуется своему земляку, однокашнику, однофамильцу, а ныне - директору Института клонирования.
        Он вышел из машины - и заранее заготовленная улыбка директора дрогнула, ожила, потеплела.
        - Здравствуй, Витя.
        - Здравствуй, Игорь.
        - Ты не изменился.
        - А ты заматерел. Годишься в профессора.
        - Уже профессор, Витя… Черт с ним, со всем этим. Видишь, пропащий, понадобился ты Отечеству.
        «Как будто я не нужен ему был на Алтае… Или твой институт - это уже и есть все Отечество? Ты не то что в профессора, ты в Людовики годишься, Игорек. „Государство - это я“». - Но все это Ремезов только подумал и не сказал, зная, что дала о себе знать обыкновенная зависть, тихо тлевшая десять лет, зависть, которой он почти не замечал, глядя на рассветы и закаты в тихих алтайских горах, и которая сразу разгорелась, едва он увидел институтские стены…
        Они, оба Ремезова, были одного роста, и когда-то лет им давали поровну. Теперь доктор Виктор Ремезов, невольно сравнивая, понял, что однофамилец стал гораздо старше его и солидней.
        И еще Виктор вспомнил, что когда они ходили студентами, а потом аспирантами, зависть его к однокашнику была другого сорта. Он казался себе неловким, неотесанным по столичному образцу, и чудилось ему, что наука смотрит на него с доброй улыбкой, как на способного провинциала, маленького такого, местного значения Ломоносова, «самому себе предка». Но, наверно, не так стыдился бы, не гнал бы он в себе провинциала, если бы не удивлялся своему однофамильцу, изумительно скоро в своих привычках, одежде, манере говорить с девушками принявшему отчетливый образ столичного жителя… Тот, которого он запросто обгонял на велосипеде, тот, о ком он говорил за-озерским пацанам «тронете Игореху - схлопочете от меня», вдруг подрос, стал крепко жать руку, делиться конспектами, которыми снабжали обожавшие его однокурсницы, а лабораторные работы лихо успевал делать за двоих… Однофамилец жил с легким каким-то талантом на память, на схватывание чужих навыков: ему довольно было присмотреться на минуту к более умелому, чтобы сразу повторить так же.
        За десять лет разлуки однофамилец изменился. Его лицо, теперь постаревшее, перетянулось резкими морщинами, стало скуластее, на нем проступило вдруг что-то провинциальное, деревенское, но эти новые черты придали директору какое-то особое обаяние и - главное - заставляли уважать уже с первого впечатления.
        - Ты с дороги, может, часок поспишь? - спросил директор. - Мы тебе коттеджик отвели - там удобно, холодильник полон, плита… душ, бритва… в общем, все, как полагается.
        - Я выспался в самолете, - ответил Ремезов.
        - Добро. Давай тогда сразу приступим к делу… Впрочем, у меня сам все увидишь. Рассказывай, как живешь «у подножья Гималаев».
        И он что-то рассказывал, с трепетом поднимаясь по ступеням проходной института, оглядываясь в холле, вдыхая, пробуя знакомый запах, прислушиваясь к знакомой лестнице…
        Бетонные, выстланные розовым ракушечником пространства были безлюдны. На двери директорского кабинета висела стеклянная черная таблица с золотыми буквами - Ремезов Игорь Козьмич.
        Эта табличка удивила Ремезова, хотя он давно знал, кем стал однофамилец.
        Директорский кабинет не утратил того старинного запаха полустершейся полировки дубовой академической мебели. Этот запах был самым дорогим воспоминанием Ремезова об эпохе, когда он благоговел перед наукой, когда входил в этот кабинет, как в чертоги небесные, - лицезреть академика Стрелянова.
        Теперь за его столом сидел Игорь Козьмич и смотрелся вполне на месте. Иллюзия того, что он, доктор Ремезов с Алтая, вдруг сам оказался героем древнего предания и записан теперь в летописи, была полной.
        - Вспоминаешь Стрелянова? - улыбнулся Игорь Козьмич, заметив, с каким чувством Ремезов смотрит на стол. - Веселый был дед… Ну ладно, соберись с духом.
        Игорь Козьмич повернулся к сейфу и, отперев дверцу, достал бордовую папку и протянул ее Ремезову.
        Раскрыв папку и осознав, что перед глазами «Решение Сонета Министров РСФСР», Ремезов сразу потерялся и не смог читать текст вдумчиво. Ему казалось, что к таким высоким решениям он отроду лишен права иметь какое-либо отношение, «…в связи с аварией на филиале ИКЛОН АН СССР… утечкой биологического материала и опасностью заражения… невыявленные формы… вследствие неустановленного уровня патогенности… здоровье населения… изолировать территорию, прилегающую к филиалу ИКЛОН в радиусе пяти километров… провести незамедлительную эвакуацию жителей населенных пунктов, расположенных в пределах указанной зоны, а именно: Лемехово, Быстра, Тор-беево…»
        - Так ты что, наше Лемехово угробил?! - прошептал Ремезов.
        Игорь Козьмич нахмурился, застыл на несколько мгновений, как изваяние.
        - Вот что, Виктор, - сказал он. - Для этого разговора я приглашу сюда не тебя, а прокурора… Вернее, он меня пригласит. Ты нужен как специалист, профессионал. Давай обсудим сначала дело, а то пока разведем философию, мать честная! - Он вдруг со злостью схватил папку и швырнул ее в сейф. - Хватит, нафилософствовались!
        Ремезов наблюдал эту злость, твердость - все сильное, искреннее, и против его воли уважение к Игорю Козьмичу росло.
        - Только не гляди на меня, как Саваоф. - Игорь Козьмич смотрел Ремезову в глаза уже без всякой злости, без отпора. - Это ты смылся на свой Алтай… в Шамбалу… к ламам. А я по полгода в нашем Лемехове жил, и мои пацаны там каждой лето с удочками бегали. Так что еще надо разобраться, кому оно дороже, наше Лемехово… Так, теперь ты похож на беженца. И это ни к чему. Лемехово закрыто до зимы, от силы до лета. Десять лет ты уже вытерпел, потерпи еще полгода… Кстати, срок карантина во многом от тебя же и зависит. Вот я тебя расскажу, что там было, за этой бумажкой, а ты уж, махатма алтайский, рассудишь, грешен я перед господом или как… Речь идет, Витя, о твоих вирусах, - мягко произнес Игорь Козьмич. - Если помнишь, я тебя дважды упрашивал вернуться и снова взять вожжи в свои руки.
        Ремезов кивнул и усмехнулся, вспоминая внезапные междугородные звонки в больницу и опасливые взгляды главврача… Что могли натворить его вирусы? Все штаммы десятилетней давности были безобидны.
        - И я не особо удивлялся твоим отказам, - вздохнул Игорь Козьмич. - По-своему ты прав. Оно, конечно, ближе к святости - быть благодетелем сира и убога в горах и лесах… а мы тут со своим прогрессом… еще неизвестно кого дозовемся - не то черта, не то архангела… Но я не верю, Витя, что ты сдался, что ты там, на своем Алтае, не шевелишь мозгами в этом направлении. Тебе бы туда, в твой скит, забросить на вертолетах из наших запасников хорошее оборудование.
        Ах, какие были годы! «Многоцелевой вирус-союзник» (это из газетного интервью) всех вредителей зерновых культур - одним махом! Полный отказ от инсектицидов!
        Понятно, если бы дорожка была прямой, работу завершили бы под фанфары и без него. Но, увы, и за десять лет работа продвинулась ненамного вперед, и будь на переднем крае он, Ремезов, положение дел было бы не лучше… Он не переоценивал своих способностей. Но эта трезвая мысль была плохим утешением.
        - Я знаю, что когда-нибудь ты не выдержишь, - сказал Игорь Козьмич и, как фокусник, вынул из стола верстку монографии. - Вот видишь, мы сделали книжку. Первый Ремезов - это я, а второй - ты. Меня уже в родственных связях обвинили.
        Душа доктора Ремезова дрогнула.
        - Искушаешь, Игорь, - вздохнул он.
        - Конечно, искушаю, Витя, - приятельски улыбнулся Игорь Козьмич. - Мы включили в монографию твои старые данные, но с новой интерпретацией, тут без тебя нарожали кучу штаммов. И естественно, все их свойства нам неизвестны… Но мы были уверены, что никакой опасности быть не может. Ее нет, пока вирус в пробирке, а пробирка в ламинарном боксе - в этом вся загвоздка… Теперь послушай историю. Как-то в выходной зашел я в гости к леснику, он - давнишний мой приятель. Начали мы друг другу жаловаться на свою жизнь, и вот он мне рассказывает, что обидели его в районе и кошка любимая пропала в тот же самый день. На другой ее нет, и на третий…А потом падалью потянуло в дом. Принюхался так и эдак - тянет вроде как прямо с порога, заглянул под крыльцо - тут всего и вывернуло: мурка, значит, дохлая, рядом с нею куча дохлых мышей-землероек. Выходит, она их откуда-то натаскала, может, еще живых, а потом уж и сама на этом своем погосте околела. Тут у меня волосы на голове зашевелились. Я вспомнил: у нас в виварии на днях тоже несколько кошек подохло. Кинулся в институт и, когда раскрутил следствие, понял, что сижу на
бочке с порохом.
        Странные явления происходили в филиале ИКДОН АН СССР. Действительно, в виварии напал мор на кошек, но до этого как будто видел кто-то валявшихся в коридорах дохлых мышей. Еще раньше, на полторы-две недели, в здании пропали тараканы. Это событие было заметным и радостным, и его подтвердили все опрошенные. Однако исход тараканьего племени начался из комнаты, где произошла небольшая авария.
        - Я и не знал, что у них пробирка со штаммом в центрифуге лопнула, - рассказывал Игорь Козьмич. - Замяли, черти!
        Раз вирус считали неопасным, то решили обойтись местной дезинфекцией: залили емкость центрифуги спиртом. Однако поначалу нужного количества спирта под руками не оказалось, и, пока его искали, центрифугу забыли открытой.
        - Вентиляция тянула все наружу, прямо в туман… А у нас сейчас сыро, туманы до полудня стоят… хуже того, есть непроверенные сведения, что лаборантки из других комнат догадалась, отчего у соседей тараканов не стало… и одолжили пробирочку-другую… В общем, Витя, я струхнул, был такой момент. По неопытности, знаешь. Ведь никто не заболел, слава богу… Другой бы на моем месте задраил люки и отсиделся - пан или пропал. А я вот не смог, Витя, перестраховался. Следствие закончил, сел здесь - душа не на месте, руки дрожат… Подумал - и плюнул, пропади оно все пропадом. Сегодня у них тараканы дохнут, а завтра что?
        Ремезов слушал Игоря Козьмича, недоумевая: говорит он снова по-директорски, как на совещании оправдывается, а не перед другом детства, но видно, видно же, что говорит искренне - и душа у него не на месте была, и руки затряслись… И Ремезов подумал: а не ждет ли он от директора фальши только потому, что сам потерял здравый взгляд на людей, по укоренившейся привычке ожидая ложь или корысть от любого начальника…
        - Так что, Витя, запиши в свой протокол: приход с повинной до преступления, - продолжал Игорь Козьмич. - Такой вот юридический казус. - Это первое. Второе, Витя, - эвакуация. Сделали мы все аккуратно. Ну, в наших краях это дело простое. Что там - несколько километров леса огородить?..
        - Велика Россия-матушка, - криво улыбнулся доктор Ремезов. - Что там - несколько километров леса отстегнуть?.. Знаешь новый вариант старого анекдота про русских на Луне? Нет. Ну, слушай.
        Является к президенту Штатов помощник и весь сияет от радости. «Господин президент, - говорит, - русские на Марсе!» Президент вскакивает: «Как так на Марсе? Почему на Марсе?! Мы же о совместном полете договаривались… Вот мерзавцы, обошли! А ты чему радуешься?!» - «Господин президент, - отвечает помощник, они все на Марсе…» Вот так, вчера - Чернобыль, сегодня - Лемехово. Остальное затопим. И окажемся все на Марсе… Куда еще деваться?
        - Витя, дорогой… - медленно проговорил Игорь Козьмич и поднял глаза на Ремезова. - Мы уже давно все на Марсе. Просто не замечаем. Вот скажут сейчас по радио: авария, так, мол, и так, воду из крана пить нельзя… Так я что - я выматерюсь, а стакан все равно подставлю. И все будут материться и пить. Потому что надо бежать на работу, или с работы, или в очередь, или в сад за детьми, или на собрании сидеть. Не остановишь, Витя, ничего. Как-то в командировке беседовал с директором химкомбината. Это чудовище трубами дымит, а у директора дача неподалеку, километрах в пяти. Он мне хвастается, какие там еще очереди и комплексы в строй пускает. Тут его сынок на речку с удочкой собрался - он его за трусы хвать. «Чтоб в воду не смел лезть - уши оборву!» А передо мной своей отеческой заботой щеголяет: мол, пруд в саду для сынка родного вырыл и воду чуть не из Канады привез… Витя, это просто какой-то тотальный сомнамбулизм. Я и в экологических комиссиях поучаствовать успел… Глядим как-то: стоит завод, вокруг на десять километров все выгорело, а рабочий поселок - прямо под трубами. У народа спрашиваем: какой
кретин вас сюда поселил? Не поверишь! Это они сами добились строительства поселка! Чтоб на работу было недалеко ходить! Мы им: смотрите, люди, у вас дети - сплошь астматики… Стоим - они нам что-то бормочут… Короче, не понимаем друг друга - и все тут. Митинги и демонстрации по поводу экологии я видел, но только по телевизору. А наяву, в массе я видел другое. Положим, не мы одни, а все на шарике в технократии погрязли, но мы-то в Союзе уже догнали и перегнали. На Луне нас обошли, а на Марсе мы все - первые… Порывисто выдвинув стул, он сел напротив Ремезова, за длинный стол для совещаний, торцом примыкавший к директорскому. «Пошел в народ», - усмехнулся Ремезов.
        - Вот что я тебе скажу, Витя, - начал директор. - Давно у меня в голове одна крамольная мысль вертится. Я думаю, что, пока мы все на Марсе, такие выпускания джиннов не во вред, а даже на пользу… Ну, не в густонаселенной местности, конечно, а в лесах и горах… Не делай страшных глаз, Витя, не надо. Я думаю, сама биосфера защищается от нас с помощью таких аварий. И сами аварии - следствие объективной необходимости; нужны природе гарантированно закрытые биосферные резервации. Ты подумай: у биосферы есть свои мощные механизмы адаптации к повышению радиационного фона и вирусным инфекциям. Ведь были же на Земле периоды высокой радиоактивности. Вымерли, допустим, динозавры, так выясняется - к лучшему… Еще не известно, при каких обстоятельствах появился гомо сапиенс. Во всяком случае, мутации на радиоактивном фоне не исключены… Витя, биосфера привыкает, понимаешь, привыкает. Ну, двадцать, ну, сто пятьдесят лет что-то в ней не ладится, но потом все входит в норму, пусть в новую норму. Мутации, приводящие к явной нежизнеспособности, выбраковываются, в части мутантных генов происходят реверсии… Среда
стабилизируется, а в биосфере появляется то, что с необходимостью должно появиться… А главное, Витя, в том, что можно надолго успокоиться, в эти зоны уже ни один кретин не полезет со своими трубами, со своей вонючей химией, мелиорацией… поворотами рек, осушением болот… со своими ружьями, «Жигулями» и транзисторами. И никаких «зеленых» не нужно. Если бы я мог вывести такой вирус и знал бы наверняка, что он не покосит население страны, Витя, я положил бы жизнь на то, чтобы устроить дюжину таких «фиктивных» аварий. Превратил бы половину страны в национальные парки и заповедники, которые не надо охранять под пулями браконьеров… Думаешь, бунт начнется? Не начнется, Витя. Не было же бунта, когда затопляли территории, равные всему «Общему рынку», или когда травили землю химией. Потому что, извини, дорогой, всем на эту землю начхать. Потому что все - давно на Марсе. И пока все прохлаждаются на Марсе, я и законсервировал бы часть биосферы под «посевной фонд». А когда, даст бог, не через тысячу лет вернутся наконец с Марса… когда очнутся от гипноза… - вот тогда мой «посевной фонд» и пригодится… Тогда, глядишь,
вспомнят и обо мне. Витя, ты мне бред величия в диагноз не пиши. Подожди. Всему свое время.
        Ремезов, уже прозванный «алтайским махатмой», старался сидеть с неподвижным лицом, и казалось ему, что это удается. Значит, думал он, однофамилец говорит сам с собой, вернее, с тем Ремезовым, которого представлял себе, ожидая эту встречу и репетируя свой монолог… Игорь Козьмич знал, что должно покоробить «алтайского махатму». Ремезов тоже предчувствовал, что придет час этой встречи, и тогда единственная задача, единственная защита, единственное спасение - не верить ни единому слову однофамильца потому, что тот будет либо оправдываться, либо издеваться… ведь дорожки разошлись слишком круто.
        - О чем ты думаешь? - услышал он голос Игоря Козьмича.
        - Жутковато… Но я вполне допускаю, что ты прав. Вернее, так: сейчас нет за тобой правды, а потом она вся твоя окажется… А победителей, как известно, не судят.
        - Это ты хорошо придумал - про правду, - снова без малейшего следа иронии сказал Игорь Козьмич. - Владимир тоже Русь крестил известно как - кости трещали… Однако ж - и «равноапостольный», и «Красно Солнышко».
        - Вот я и думаю: тебя причислят к лику… - уже насмешливо добавил Ремезов. - Когда с Марса вернутся уцелевшие.
        Наконец и Игорь Козьмич заговорил полушутя:
        - А в летописи упомянут, что от тебя благословение получил. Ты ведь тоже не просто так на Алтай, в пустынь, удрал.
        И тут Виктор Ремезов похолодел: пока говорили о мировых проблемах, он успел забыть про Лемехово…
        …По первому же взгляду Гурмина Ремезов догадался, что и. о. задался целью разозлить и унизить. А еще он понял, что не хватит сил сдержаться. Значит, у него, Ремезова, начинаются на службе черные времена. Дома они начались месяцем раньше. Год был плохой - какого-то зверя, которого Ремезов с детства не любил. В тот год Стрелянов «вознесся» в консультанты, перенеся инфаркт, а в самом кресле возник Гурмин. Продвинуться по научной тропе ему не удалось - был совсем уж бездарен, - но он двинулся в обход, по тропам министерской карьеры, и в конце концов взял свое.
        - Вы вот защитились, Виктор Сергеевич, - с вкрадчивым дружелюбием начал он, - теперь пора, как говорится, окупать расходы государства. Через год у нас отчет по двум эпидемиологическим темам. Прежние исполнители ушли. Я предлагаю вам…
        - Когда я выйду, меня встретит на стенке ваш приказ, - сказал Ремезов вызывающе. - Разъясните мне, Альберт Иванович, где истина в последней инстанции.
        На стене, на красном, как знамя, стенде, висел приказ, запрещающий работы с вирусами в рамках тех двух эпидемиологических тем. В начале пятилетки вместе с темами утвердили план обеспечения института оборудованием для рискованных экспериментов. Но темы остались, а оборудование так и не поступило. Последняя главковская комиссия констатировала, что в институте нет условий для работы с особо опасным биологическим материалом, и постановила запретить… Решение подписал и. о., пока что и. о.
        - Виктор Сергеевич, - улыбнувшись, сказал и. о. тоном одолжения, - мы же взрослые люди… Когда выполняются точно все положения и инструкции, это называется «белой забастовкой». Приказов много, а отчет - один. И зарплату под эти темы мы уже получили и, между прочим, успели проесть и пропить.
        И тогда Ремезов сказал, что ему надоело выливать изотопы в унитаз… Радиоактивные отходы экспериментов должны складироваться в специальных контейнерах. Помещение для них было отведено, однако его занимали не контейнеры, а сотрудники одной из лабораторий, оказавшейся без определенного места жительства. Все использованные материалы, препараты с радиоактивными метками спускали в раковины и унитазы. Ремезов знал, что такое происходит повсеместно, но сегодня у него взыграло.
        Гурмин вежливо спросил, кто понуждает Ремезова засорять унитазы, и посоветовал больше так не делать. Ремезов, помолчав и представив себя с обходным листком, безнадежно добавил:
        - Новенький СПИД хотите выпустить, Альберт Иванович?
        Гурмин быстро и холодно взглянул на него исподлобья.
        - Именно поэтому я пригласил для разговора вас, а не… Ваньку с улицы, - бросил он. - Вы - профессионал.
        Ремезов молчал и тоже смотрел исподлобья.
        - Та-ак, - не выдержал и. о. - Сейчас вы мне начнете про тысячелетие крещения Руси и переброску северных рек…
        Через два часа Ремезов узнал, что предложение Гурмина принял однофамилец. Все разладилось в жизни, пошло наперекос. «Все, конец, - отрясал он с себя прах научной и неудавшейся семейной жизни. - Развожусь немедленно и уезжаю…» За этими мыслями и застал его однофамилец.
        - Сурово глядишь, отец Авраам! Осуждаешь?
        Ремезов пожал, скорее передернул плечами.
        - Ну, осуждай, - вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. - Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! - Он стал воодушевляться. - Я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам. Я принимаю твой вызов. Раз ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово.
        Однофамилец сдержал слово.
        …Они потом часто вспоминали друг друга. И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…
        Мысли у доктора Ремезова путались.
        - Так ты меня для благословения выписал? - усмехнулся он. - Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника… Я не знаю, прав ты или нет. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.
        - Зато другие, - едва не зарычал Игорь Козьмич, - гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, - не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут - разгребать всю эту… мать честная! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль ни рифы ведет - ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем бишь я?.. А, да - про эвакуацию. Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое - и все.
        Когда-то Ремезовых, родственников и однофамильцев, можно было насчитать в Лемехове никак не меньше полусотни - едва ли не половину всего честного народа, позднее - «населения».
        - А кто остался-то? - спросил доктор Ремезов.
        - Тетка Алевтина и Макарыч, - ответил Игорь Козьмич.
        Сердце снова кольнуло и отпустило, метнулись в памяти картины детства, даже соломенным запахом сеней дохнуло вдруг из избы тетки Алевтины - и пропали…
        - Все не пойму, зачем я тебе нужен? Зачем тебе эта облава?
        Игорь Козьмич смотрел на Ремезова пристально и чуть исподлобья.
        - На пушку тебя брал, - без ответной улыбки признался он. - Боялся, что благородного приглашения не примешь. Пока раздумывать станешь: ехать не ехать, быть или не быть, тут у нас, из нашей искры, такое полыхнет… Ты это дело начинал - кто лучше тебя соображает в этих побочных штаммах?
        Ремезов знал, как ответит Игорь Козьмич, и был не в силах подавить грешное удовлетворение: вот он знает, а теперь еще и слышит это собственными ушами от директора ИКЛОН АН СССР. Но копнуть глубже - под радостью была горечь. Десять лет он был для науки персоной нон грата по собственному желанию. Какой из него теперь ученый!
        - Да я уж позабыл все, - пожал он плечами.
        - Опять ваньку валяешь! - живо вспылил Игорь Козьмич. - Я от тебя вопроса про стариков ждал. Как же их, несчастных, из родного угла выгнали? Жаль их, да? Правда, жилищные условия у них теперь получше: с печкой мучиться не надо, с ведрами кряхтеть, автолавку ждать… Но ведь мы-то с тобой - культурные люди, мы-то понимаем… Свой угол, свой огородик, кресты родные на бугорке… Упрашивали меня оставить - помереть, мол, хотят в родном дому. От нас с тобой зависит, когда я их повезу домой, а не так, чтобы - сразу на бугорок.
        Игорь Козьмич поднялся.
        - Все, - решил он, - солнце уже высоко. Тебе - два часа сна, а то жмуришься больно сладко.
        Ремезов так и не использовал по назначению два часа, отпущенные на сон. Два часа он лежал поверх покрывала на спине и, изредка поглядывая на вмонтированные в телевизор часы с въедливыми зелеными огоньками цифр, заставлял себя поверить в то, что произошло с ним и с Лемеховом. Электронные огоньки назойливо предупреждали, что время, установленное начальником для отдыха, еще не истекло.
        …Цифры и картинки, превращенные в стремительную компьютерную мультипликацию, казались живыми. Половина экранного поля была отведена графикам, таблицам, гистограммам, на другой вращались объемные модели вирионов, фрагментов капсид (вирусных оболочек), серпантин белковых молекул. Многогранники вирионов напоминали Ремезову летящие по орбите спутники. «Очень похоже, - заметил он. - А может, наши спутники и есть своего рода вирусы… Новый виток эволюции - планетарные вирусы… Сколько их над нами… Тысячи… Но это - только начало».
        Все, что видел Ремезов, было продолжением, следствием той работы, которую начал он, аспирант Ремезов… «У тебя голова толковая, - когда-то похвалил его Стрелянов. - Катится не по инерции, как у большинства после окончания вузов, а на внутреннем сгорании». Но десять лет он прожил другим человеком - и вот снова приходилось оправдываться… «Вот сегодня и стало ясно, что я тоже сделал работу за дьявола, - говорил себе Ремезов, вспоминая слова отца атомной бомбы, Оппенгеймера. - Кто-то сказал: нет никакой научно-технической революции, есть одна гонка вооружений. Верно! Главное: высунув язык, догнать и перегнать… Отсюда и получается, что любое техническое или научное новшество у нас - вроде допинга на беговой дорожке: сиюминутное „благо“ с неминуемыми разрушительными последствиями! Пользы на день - вреда на год, пользы на десять лет - вреда на тысячу… Пропорцию устанавливает тот, кто всегда стоит за нашими спинами и ждет, когда придет пора седлать жеребца, старательно объезженного нами, людишками…»
        Так убеждал себя Ремезов вернуться на Алтай, в районную больницу, так противился искушению. И вдруг как очнулся:
        - Игорь! Мне нужно собрать новый материал… На месте. Самому. Мне нужно в Лемехово!
        Игорь Козьмич опешил:
        - При чем тут Лемехово?
        В свой черед опешил Ремезов:
        - А где же этот твой филиал?
        - Ну не в самом же Лемехове, - обиженно проговорил Игорь Козьмич и задумался. Несколько мгновений он отсутствующе глядел на экран. - Хорошо, - ожил он и бросил взгляд на часы, - В пять нам подадут машину.
        Машина остановилась внезапно. Пустынное шоссе впереди было перекрыто заграждениями с внушительным транспарантом «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ. ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА», а за ними на дороге громоздился потерявший смысл бетонный короб автобусной остановки, выкрашенный снаружи в оранжевый, а внутри - в фиолетовый цвет. За остановкой лениво маскировались в кустах два зеленых вагончика. У заграждений стоял, разглядывая приехавших, вооруженный солдат.
        Ремезов успокаивал себя тем, что, если пойти сюда от Лемехова, легко будет соединить цепь знакомых с детства ориентиров. Но то - от Лемехова, а сейчас Ремезов был привезен неизвестно откуда - все здесь казалось незнакомым, неизвестным до острой тоски, до чувства невесомости.
        Еще через несколько минут езды лесистые скаты расступились, открывая невеликий простор с лугом и продолговатым озером. Пологий склон, вдоль которого тянулось шоссе, опускался к воде. По другую сторону озера вода терялась в камышах, озеро превращалось дальше в плотное, по-осеннему рыжеватое болото, в котором кое-где торчали одинокие и тощие, серые от корней до жидких крон сосны. Но еще дальше, за этим ржавым полем, земля вдруг приподнималась ступенью, и на ней, вплотную и болоту, стояла стена леса с низкими мощными кронами. От дороги до этого леса было километра полтора.
        На этом озере, как раз там, где невысокий бугор выступал в воде голым каменным языком, в далекие времена Ремезов один и Ремезов другой вместе с приятелями из Быстры удили рыбу… Это место было уже своим, родным - и память уцепилась за этот бугор, прочно обосновалась на нем и внутренним взором сделала круг, присоединив к точке опоры весь видимый простор и наполнив его светлой мозаикой детских впечатлении.
        Машина тем временем съехала с шоссе на грунтовую дорогу и остановилась у здания, собранного из легкого рифленого металла. Только выйдя из машины, Ремезов заметил, что озеро и памятный мыс стали недоступными: вдоль озера, метров за сто, тянулась закрученная непреодолимой спиралью колючая проволока. Спираль вытягивалась из леса и упиралась прямо в бок этого металлического здания, похожего на авиационный ангар.
        - Там уже «зона»? - со сжавшимся сердцем спросил Ремезов.
        - Да, - сурово сказал Игорь Козьмич и, видно, решил окончательно настроить Ремезова на роковой лад, чтобы тот ясно представлял обстановку. - Там, на берегу, начинается тот свет… граница жизни и смерти, - и, подождав недоуменного взгляда Ремезова, спросил, - Видишь те шарики?
        Он указал на странные сооружения, похожие на зрелые темные грибы-дождевики величиной с железнодорожную цистерну.
        - Лазерные установки, - объяснил Игорь Козьмич. - С локаторами, которые засекают любой живой объект размером с гнуса. Через прямую линию между установками не пройдет никто. Установки стоят по всему периметру зоны. Зона - под защитным колпаком высотой в пятьдесят метров. Установки улавливают инфракрасное излучение, таким же излучением поражают цель.
        Всю ностальгию как-то разом отшибло - и вместо нее образовалось тяжелое и бесцветное чувство… Ремезов видел озеро, как сквозь толстое бронированное стекло…
        От «ангара» в глубь зоны тянулся полупрозрачный коленчатый рукав.
        - Это выходной отсек, - пояснил Игорь Козьмич.
        Из «ангара» появился человек в белом халате, белой шапочке и пластиковых, почти бесформенных бахилах. Весь в веснушках, с рыжими ресницами, он казался гораздо моложе своих лет, хотя и видно было, что ему за сорок. Он поздоровался с радостным, прямо-таки счастливым выражением на лице.
        - Доктор Ремезов, Виктор Сергеевич, - представил директор своего однофамильца. - Негласно считайте, что он главный эксперт по пашей проблеме.
        Ремезову показалось, будто он проглотил что-то очень вкусное и весьма сытное… Эх, медные трубы!
        - Очень рад! - сиял сотрудник Игоря Козьмича, пожимая руку. - Я вашу диссертацию почти наизусть знаю…
        Ремезова повели в «ангар» - и вскоре он, завертевшись в потоке непривычных и в то же время знакомых по далекой жизни впечатлений, словно превратился в сомнамбулу. Мгновенно переодетый в белое, отдающее неживым духом особенно тщательных дезинфекций, он целый час пытался выдержать напор информации, рассеянно отвечал на вопросы. Потом пришел - тоже весь в белом - Игорь Козьмич и увел его в пустое и тихое помещение с диванами и репродукциями левитановских пейзажей на стенах.
        - Что скажешь? - начальственно, почти грозно спросил он.
        - Игорь Козьмич, уволь, у меня уже голова трещит, - развел руками Ремезов. - Я давно одичал в лесу…
        - Ладно, не сердись, - заметив свой привычный, но не подходящий к месту тон, мягче и спокойней заговорил Игорь Козьмич. - Сегодня туда идти уже поздно… Отоспишься, поразмыслишь на досуге… А там вместе обсудим.
        - Игорь! - собрался с духом Ремезов. - Я тебя не понимаю. В лесу десять лет сидел. Какой я, к свиньям, «эксперт»! Ты же прекрасно понимаешь: три года не поработаешь - и все, полная деквалификация! А мой срок - десять лет…
        Игорь Козьмич улыбнулся - очень по-дружески.
        - Это, старик, в тебе играет гордыня, - проговорил он. - Ты все приглядываешься, сравниваешь… Все для себя гирьки на весы подбираешь. Может, поэтому ты и на Алтай удрал?
        - Может, - честно признался Ремезов.
        - Значит, я знаю тебе цену лучше, чем ты сам. Ты, Витя, - тугодум, но гениальный тугодум. У тебя мозги - как ледокол. Движутся медленно. Ни черта ты не понял, что у нас здесь происходит… Мы же уперлись в стену… Считаешь, что стал дилетантом? Вот и хорошо - как раз дилетант нам и требуется теперь, но хорошо подкованный дилетант…
        - Игорь! - помолчав, сказал Ремезов. - Я не вижу никакой опасности… И это почему-то пугает меня больше всего.
        Игорь Козьмич сразу изменился, посмотрел на Ремезова хмуро.
        - Ясно, - неопределенно сказал он. - Пойдем, я тебя представлю остальным.
        Половину «ангара» занимали военные, управлявшие инфракрасным «колпаком». Здесь все было, как на пограничной станции ПВО.
        Немного погодя Ремезов с Игорем Козьмичом вышли из «ангара». Долгие северные сумерки продолжались. Небо, казалось, стало еще светлее, бесцветнее, но этот свет совсем не доходил до земли. Над лесом, в слабой зелени гаснущего заката, висело тонкое, но плотное и непрозрачное, пепельного цвета облачко. На фоне сумрачного леса ясно мелькнул какой-то красноватый огонек. Ремезов заметил это, и у него по спине побежали мурашки.
        - Что это было? - спросил он.
        Игорь Козьмич, пожал плечами.
        - Могла быть птица… - мрачно сказал он.
        Утром их разбудил лейтенант. Виктор Ремезов проснулся с таким чувством, будто оказался в подводной лодке или на космическом корабле. Они молча умылись, молча поели, потом им принесли комплекты нижнего шерстяного белья. Потом они очутились в глухом помещении, залитом матово-фиолетовым цветом. В нишах Ремезов увидел скафандры, похожие на те, что используют для пожарных работ в особо опасных условиях нефтяных разработок, химических производств - ослепительно белые, с массивными кубическими головами, с квадратными зеркальными экранами для обзора. Ему помогли облачиться, и скафандр оказался совсем легким, почти не сковывающим движений.
        - Не забывай про микрофон, - услышал он у самого уха. - Говори тихо, а то оглушишь… И дыши спокойно. Там обычный респиратор с особыми фильтрами.
        Лейтенант… впрочем, Ремезов сразу запутался, кто из них и каком скафандре… кто-то из них - лейтенант или директор - поднял руку и нажал на кнопку в стене. Двери раскрылись, пропуская в узкий тамбур, потом сомкнулись за спиной. Потом растворились двери впереди, пропуская в новый тамбур. Так, миновав три шлюза, они вышли в полупрозрачный рукав. Игорь Козьмич с лейтенантом несли впереди блоки портативной лаборатории.
        На выходе из рукава ожидал приземистый армейский везде ход. Здесь Ремезов немного замешкался, озираясь по сторонам Теперь он стоял по другую сторону незримой и беспощадной границы - в «зоне», под «колпаком». Ремезов взглянул на озеро и вообразил себе мальчишек, сидящих с удочками на каменном мысу… Ом представил себе, как вытаращились бы мальчишки на пришельцев в сверкающих и страшных своей медвежьей массивностью скафандрах.
        «Ну вот, русские вернулись с Марса», - грустно подумал он.
        Ремезову помогли забраться в вездеход. Проглотив «марсиан», железное создание вздрогнуло и сорвалось с места.
        Выехали снова к озеру в каменной оправе и остановились у здания, похожего на столичный универсам. Это место тоже было знакомо и тоже беспощадно переустроено.
        - Мы задумали тут международный исследовательский центр.
        - На берегу пустынных волн, - угрюмо съязвил Ремезов. - По соседству Лемехово… Чудеса!
        Игорь Козьмич повернулся к нему зеркальным экраном.
        - Вот именно, - погодя, сказал он без обиды. - Все шло, как по маслу. Французы и японцы помогали. Для них тут экзотика. Короче, обоюдная выгода. По ту сторону, обойдем - увидишь, коттеджи, сауна, бар. Даже свой кегельбан есть… Пошли.
        Лаборатории тоже напоминали Ремезову космический корабль. Работать на такой аппаратуре когда-то можно было только во сне, насмотревшись после ужина выставочных проспектов.
        - Тебя не хватает, - сказал Игорь Козьмич. - Докторскую сделаешь за год.
        - Сегодня и начну, - усмехнулся Ремезов.
        Часа четыре они работали молча… Ремезов задал только три вопроса. Сначала он спросил о дезинфекции вивария, потом ему понадобились свежие членистоногие, и Игорь Козьмич выходил за уловителем. Наконец в третий раз, связывая логическую цепь размышлений, Ремезов подумал о штаммах вирусов, развивающихся в нейронах млекопитающих, и задал вопрос о симптоматике заболевания.
        - Практически без симптомов, - ответил Игорь Козьмич. - «Оранжерейные» гибриды, формы очень неустойчивые.
        - Подожди… - вдруг вспомнил Ремезов. - Была такая неожиданная работа Теффлера и Изуцу. Они отмечали при заражении крыс мгновенное угасание условных рефлексов после перовой же отмены подкрепления пищей…
        - Я помню, - без особого интереса ответил Игорь Козьмич. - Всего одна статья. Подтверждений не было.
        В «зоне» Ремезов не пришел к новым выводам.
        - По-моему, ты все же перестраховался, - сказал он Игорю Козьмичу. - Странно… Ты не похож на перестраховщика. Совсем не похож.
        - Да? - рассеянно откликнулся Игорь Козьмич. - Сам голову ломаю, какой дьявол дернул такую панику поднимать. Лемехово, правда, под боком. Но там и кошек-то почти не осталось… Пойдем, - позвал он, - покажу тебе наш «академгородок».
        На краю высокого соснового бора стояли коттеджи, своим видом сразу предупреждавшие о международном значении выстроенного в глубинке филиала ИКЛОН АН СССР. Дальше, за коттеджами среди деревьев, виднелись еще более степенные дома, дачи генеральского, академического, артистического пошиба.
        - А там что? - обратил на них внимание Ремезов.
        - Там наши дачи, - ответил Игорь Козьмич. - В частности, моя и моего предшественника.
        У Ремезова открылись глаза. Так вот каким ветром занесло этот международный центр в лес, к Лемехову! Ремезов знал академиков, которые добивались строительства институтов и научных центров поблизости от своих дач, и порой - с сокрушительными экологическими последствиями в местном масштабе. Да что там институты! Целые отрасли науки, получавшие модные, гибридные наименования - создавались, утверждались в руководство новоиспеченному корифею или сыну корифея, испеченного и вышедшего в тираж несколько раньше.
        - Ясно, - сказал Ремезов. - Международный центр, говоришь? Новые Васюки… Ты, Игорь, - метафизик.
        - Отнюдь, - отказался Игорь Козьмич. - Я как раз вульгарный материалист. Все должно быть удобно, под руками…
        На просторной террасе стояла светлая деревянная мебель, элегантно стилизованная под крестьянский быт: обеденный стол и скамейки. На стене висела весьма высокого качества - видимо, импортная - репродукция картины Босха - членистоголовые уродцы, круглые, рогатые горы над лугами и лесами… Игорь Козьмич раскрыл дверцу холодильника.
        - Только завез датского пива и сервелата… Все пропадает, - с досадой проговорил он. - Ну и черт с ним!
        - Неплохо устроился, - оценил Ремезов. - Небось международные симпозиумы на дому собираешь?
        - Секцию собирал как-то, - вполне непринужденно, без зазнайства признал Игорь Козьмич.
        Игорь Козьмич рассказывал без тени хвастовства. Он быстро освоился в новой жизни, не выглядел в ней нуворишем… и говорил с открытой, доверительной непосредственностью, показывал свои палаты с достоинством не выродившегося, не поиздержавшегося разумом отпрыска боярского рода.
        - А я, веришь ли, временами тебе сильно завидую, - с мечтательным вздохом сказал Игорь Козьмич. - Думаю иногда, а не бросить ли все к чертям, не махнуть ли… к тебе на Алтай. Тихо, горы, к Шамбале поближе… Организовать там эпидемиологическую службу по последнему слову. Тебя - главврачом, а? Крепкое дело, и результат всегда виден; люди на улице здороваются. Меня всегда к земской медицине тянуло, да все как-то за ближайший кусок хватался.
        - Зато город заложил, - заметил Ремезов. - И отсель грозишь шведу.
        Презрение к «дачному академику» улетучилось: что-то вдруг жалкое появилось в этой неуклюже сгорбившейся «снежной бабе».
        Когда заперли дверь и спустились на тропинку, Ремезов подождал, пока Игорь Козьмич повернет к институту, и сказал:
        - Ты мне, Игорь, главного не показал.
        - Чего? - Остановившись, скафандр неловко повернулся.
        - Лемехово… Ты думаешь, зачем я сюда напросился?
        Сверкая на солнце, как арктический торос, скафандр стоял в зеленой траве неподвижно. Наконец скафандр пошевелился.
        - Больше двух километров… - послышался голос Игоря Козьмича, и по этому предупреждению Ремезов понял, что однофамилец принял вызов. В наушниках что-то щелкнуло, и голос Игоря Козьмича позвал: - Станислав, слышишь нас?
        - Слышу, Игорь Козьмич, - откликнулся лейтенант.
        - Часа через два захвати нас из Лемехова.
        - Так я подброшу, Игорь Козьмич! - удивился лейтенант.
        - Не надо, Станислав, спасибо. У нас по дороге дела.
        Они обогнули озеро и поднялись в заозерный лес, уже другой, полный не сосен, а дремучих елей с низко отвисшими толстыми ветвями в лохматых рукавах серых лишайников. Ветви опускались в густую рябь высоких папоротников.
        И вот на высоте пологой горы лес распахнулся сразу настежь - и внизу встала, вся целиком, родная картина. Темные, грузные, с высокими слепыми окнами избы Лемехова, Само-озеро, сбившиеся у мостков, как осенние листья, лодки, провалившиеся в прибрежный бурьян бани… на том берегу, усеянном голыми и белесыми, как кости, бревнами, - такие же дома Быстры, из которых - это видно было издалека - только два или три были покинуты недавно, а остальные уже не одну зиму стояли остывшие. Ремезов глянул на левый угол Лемехова, за Бочарную Слободку: валуны виднелись, а раздвоенная береза с канатом на толстом черном суке сгинула…
        Ремезов с трудом перевел дыхание, даже успев испугаться, что в скафандре кончается кислород… Потом вспомнил, что дышит воздухом снаружи. Он смотрел на Лемехово, и снова вместо грустных и светлых воспоминаний представлялось ему, как снизу увидели бы на горке их, двух появившихся из лесу «марсиан»: как охнули бы женщины, обронив с мостков в воду белье, как высунулись бы в окна, приложив к бровям руки, старики, как заметались бы с ошалелым лаем собаки, как пустились бы наутек к домам, к матерям ребята, и девчонки визжали бы, волоча ревущих малышей и не поспевая за братьями, уже пропавшими во дворах…
        Но деревни стояли в безмолвном оцепенении, не пугаясь ничего и не радуясь ничему, с мертвым безразличием принимая любое нашествие. И тогда Ремезов подумал, что они - вроде космонавтов, вернувшихся спустя тысячелетия, когда на Земле уже не осталось никого.
        - Пойдем через кладбище, - предложил Игорь Козьмич.
        Ремезов весь встрепенулся - даже кровь ударила в голову: все, что видел, вспомнил - до жердочки, до кустика, а кладбище, скрытое молодым лесным подростом, забыл.
        Они перешли через ручей, перевалили через вспаханный бугор, и заросшая горцем тропка привела их в кладбищенскую рощицу. Ремезов не был на дедовских могилах больше десяти лет. Не был - как забыл. Теперь было стыдно и виниться, говорить про себя или шептать всякие покаянные слова… Лучше уж просто постоять так - может, простят. Сам себя не простишь, хотя и терзаться постоянно от такой вины не станешь…
        Однофамильцы, ученые Ремезовы, были первым чисто городским поколением в двух родах. Их отцы до армии росли в Лемехове, а потом канули в городах, так что сыновья отцов были связаны с деревней только их рассказами и еще - летними каникулами. Но и летних месяцев хватило, чтобы душа пустила в Лемехове тонкие, нежные корешки.
        Виктор Ремезов был поздним ребенком, свою бабку он не застал, а деда последний раз видел - с рубанком и желтыми стружками в бороде, - собираясь в первый класс. Родители Ремезова прожили меньше деревенского поколения, за их городскими могилами ухаживала старшая сестра Ремезова, и сам он помогал ей недавно, прошлой осенью… Могилы деревенских Ремезовых были ухожены, оградки заново покрашены, палая хвоя выметена.
        - Я покрасил весной и у твоих, и у своих, - раздался голос Игоря Козьмича. - А убирает здесь соседка, Марья Андреевна… Ты помнишь соседку-то? Все моего отца ругала за то, что у нас баня в озеро съехала… Ей уже за восемьдесят. Но бойкая, спуску не даст. Под пасху за мной прямо в институт притопала… Когда, говорит, ограду поправишь, ирод?..
        Игорь Козьмич распахнул калитку у своих стариков, осторожно вошел, боясь пропороть скафандр об углы оградки, и, наклонившись, отбросил в сторону лежавшую на холмике сухую ветку.
        - Ну… пойдем? - предложил он. - Как раз успеем по деревне пройтись - и лейтенант на своем танке примчится.
        Ремезов хотел попросить подождать еще немного, но молча повиновался: сколько ни стой теперь, все равно не оправдаешься, не возместишь десятилетнее, а в сущности, тридцатилетнее, копившееся со школьного возраста беспамятство.
        От кладбища пошли по дороге к деревне.
        - Твой дом еще стоит, - сообщил Игорь Козьмич. - Мы его немножко подремонтировали. А старый шифоньер, ты уж не ругай, я старухе Глазычевой отдал. Она давно на него заглядывалась. Говорит, еще в войну у твоей бабки за телка выпрашивала. Брать теперь не хотела, но я уж соврал, что твоя сестра велела отдать.
        Они стали обходить дом предков Игоря Козьмича - и замерли, как громом пораженные… На соседнем огороде медленно копала картошку пожилая женщина в телогрейке, подпоясанной передником, в резиновых сапогах, в темном шерстяном платке, замотанном, как в холод и ветер, вокруг головы.
        - Мать честная! - воскликнул, приходя в себя, Игорь Козьмич. - Да это же тетка Алевтина! От нее кучка золы должна была остаться… еще за три километра отсюда…
        Тетка Алевтина, не оглядываясь, подвинула поближе к ногам почти уже полное ведро. Доктора Ремезова вдруг потянуло прыснуть со смеху, но он успел сдержаться.
        - Алевтина Павловна! - крикнул Игорь Козьмич. Растерявшись, он уже не соображал, что кричит в скафандр, а снаружи его неслышно.
        Тетка Алевтина с трудом, в два приема, разогнула натруженную и, видно, больную поясницу и, одернув края платка у висков, невзначай оглянулась… Она медленно повернулась к пришельцам, точно не сама, а кто-то механически взял ее за плечи и повернул. Лопата, постояв чуть-чуть, повалилась на грядки. Руки у тетки Алевтины бессильно опустились и повисли, и сама она как будто стала слабеть и оседать… В глазах ее был не испуг, а покорная обреченность… так, наверно, смотрит женщина, уже смирившаяся с мыслью, что ее вот-вот убьют.
        Ремезову показалось, что она шепчет «свят, свят», а в руке уже нет воли перекреститься. И в этот миг ему вдруг сделалось невыносимо тошно, он стал задыхаться, чувствуя, что больше ни минуты не сможет прожить такой поганой жизнью, и судорожно нащупывать какие-то выступы, петельки, застежки под шлемом, и вдруг ему удалось что-то потянуть или отогнуть и резко, со злостью откинуть шлем назад, на лопатки.
        - Алевтина Павловна! - вскрикнул он, захлебываясь живым, не пропущенным через фильтры воздухом. - Это же я, Витька!
        У тетки Алевтины поднялись руки, она улыбнулась растерянно, снова обмерла, снова улыбнулась - и уже зарадовалась, стала отходить от испуга, торопливыми движениями распустила на голове платок. Ее, видно, бросило в жар.
        - Ой, батюшки мои! - наконец в голос ахнула она. - Ой, Витька! Страсть-то какая… Да откуда ж ты?.. А я-то ж со страсти такой и не признала сразу.
        Ремезов стоял, покачиваясь, дышал глубоко. Из-за спины, из шлема, доносились отчаянные возгласы Игоря Козьмича, но слова только клокотали, булькали в шлеме, как в закрытой кастрюле, и Ремезов еще больше радовался от того, что их нельзя разобрать.
        - Ой, Витя-то, вернулся… А я уж думала, живой меня не застанешь, - причитала старенькая уже тетка Алевтина. - Да подойти-то к тебе хоть можно?
        - Подойдите, конечно… Живой я… Да я сам подойду. - У Ремезова ком подкатывался к горлу, голос срывался, и мутнело, дрожало все в глазах.
        Тетка Алевтина, вытирая руки о передник, двинулась навстречу, неуклюже перешагивая через грядки. Она хотела было обнять Ремезова, да испугалась испачкать белоснежный скафандр.
        - Витя… вон какой вернулся ты, космонавт…
        - Да уж не дай бог кому так вернуться, - пробормотал, себя не слыша, Ремезов.
        - Такой же, - радовалась тетка Алевтина. - Не изменился нисколь. Мальчишкой остался… Семья-то хоть есть?
        - Эх, Алевтина Павловна, - отмахнулся Ремезов. - Бестолково живу. Нечем хвастаться.
        - На могилки-то ходил?
        - Ходил, ходил, - торопливо кивнул Ремезов.
        - Вот это хорошо. Не забывай стариков, как приезжаешь… К ним наперво иди.
        - Сами-то как здесь? Не болеете?
        - Да что болезни, - вздохнула тетка Алевтина. - Старость одна - вот всем болезням и лекарство, и оправдание… А у нас-то вон видишь… явление какое…
        Тут Ремезов спохватился.
        - Алевтина Павловна, так ведь сюда ходить нельзя!..
        - Я-то знаю, что нельзя, - с виноватой улыбкой проговорила она. - Ты уж не сердись на бабку. Глупая она, картоху ей жаль. Вот думала все: комар этот чумной не станет же картошку в земле кусать, заражать, а я как-нибудь закутаюсь да побегу, он и не догонит… а и догонит - отмахнусь, силы еще найдутся - от комара-то… Девками-то вон в каких платьицах сидели, и нипочем, веток наломаем, разгоним… Да и колеет нынче комар, стынь-то какая теперь по ночам…
        Позади послышалось какое-то движение, и Ремезов, оглянувшись, ошеломленно заморгал: Игорь Козьмич тоже откинул шлем и стоял красный, взлохмаченный, похожий на мальчишку.
        - Ой, батюшки мои! - всплеснула руками тетка Алевтина. - И Игорек тут… Ну, все Ремезовы сошлись - праздник Макарыча одного пригласить забыли. Ох и ругаться начнет… не догадались ко встрече чекушечку взять…
        Веселье тетки Алевтины было, однако, немного болезненным, с дрожью, немного истерическим.
        - Ну, задали вы нам делов, Алевтина Павловна, - удалось Игорю Козьмичу выговорить строго, начальственно.
        - Кузьмич, Кузьмич, не серчай больно… Ну, штрафуй хоть, ежели порядок у тебя такой, - не перестав улыбаться, завздыхала тетка Алевтина. - Не утерпела. Жалко огород-то…
        - Я обещал вам: зимой вернетесь… Ну потерпите хоть раз. Выбью я вам грузовик картошки, прямо к дому подвезут…
        Тетка Алевтина опустила глаза и подняла их уже на доктора Ремезова, ожидая от него участия и поддержки.
        - Одно ведро-то хоть можно забрать? - уже тихо, не надеясь на позволение, спросила она Ремезова.
        Ремезов вдруг весь ослаб и вяло развел руками:
        - Не я тут командую, тетя Алевтина.
        От леса донесся гул, и Ремезов увидел, что к озеру с горки мчится, подпрыгивая, вездеход.
        Уже в вездеходе Игорь Козьмич спохватился и накинулся на тетку Алевтину с вопросом:
        - Как же вы пробрались сюда?
        - А по Синькову болоту, - боязливо улыбаясь, отвечала тетка Алевтина.
        - Там тоже щиты на каждом шагу: не ходить - убьет… Вы же там сгореть должны были… Вот бы у нас история началась…
        - Так я уж там пригляделась, Кузьмич. Мне Макарыч разобъяснил: главное - суметь ленточку перешагнуть…
        - Какую еще ленточку? - опешил Игорь Козьмич.
        - Да вроде как порожек… Я такое место разыскала, где две сухостойные лесины лежат вроде колеи - как раз через ленточку ту. Я и догадалась: животом-то легла и проползла.
        Игорь Козьмич рот раскрыл, потом страшными глазами посмотрел на Ремезова.
        - Да-а… - переводя дух, сказал он и, подтянув через плечо шлем, крикнул в него: - Станислав! Слышишь? Между двух упавших деревьев проползла… Пограничники, мать честная!
        Неделю троих Ремезовых держали на карантине.
        - Переживем еще одну комиссию, подстрахуемся еще десятком подписей - и все, - сказал потом Игорь Козьмич. - Пора откупоривать наше Лемехово… Вернемся в город - поедем ко мне. Я жену с пацанами на юга, в Адлер отправил… Нечего им пока тут околачиваться… Поехали… хоть посидим по-человечески.
        Квартира директора мало чем отличалась от дачи, разве что камина не было, зато на кухне висела такая же, выполненная под холст, роскошная репродукция Босха.
        - Так… выпьем наконец за встречу, - предложил Игорь Козьмич. - Или ты соблюдаешь… там, в своей пустыни?
        Ремезов усмехнулся и кивнул на рюмку. Игорь Козьмич разлил. Ремезов поднял рюмку и, невольно защищаясь иронической улыбкой, посмотрел на однофамильца:
        - По-моему, ты принимаешь меня за кого-го другого.
        Игорь Козьмич ответил дружеской улыбкой, напоминавшей о том, что в детстве у обоих было много общих радостей.
        - А ты - меня, - сказал он. - Так за встречу? И за то, чтобы у нас…
        Он замер вдруг, сдвинув брови, пытаясь что-то вспомнить.
        - Ну где же это? - вдруг спросил он. - Где мы с тобой были?
        - Где? - удивился Ремезов. - На карантине сидели…
        - Не то… - весь напрягся Игорь Козьмич. - Ну, деревня…
        - Лемехово? - совсем оторопел Ремезов.
        - Вот! - просиял Игорь Козьмич. - Да. Витя… Не спеши в начальники. Ранний склероз, как видишь. Так за встречу и чтобы у нас… черт, опять! - Он едва не расплескал рюмку.
        - Лемехово, - с испугом, торопливо подсказал Ремезов.
        Игорь Козьмич виновато улыбнулся и пожал плечами:
        - Лемехово… Вот чтобы там… там кошки не дохли… в этом… - Он выпил и тут же резко налил еще.
        Затрезвонил часто, без передышки, телефон. Игорь Козьмич одним глотком выпил и вскочил:
        - Междугородний! - сказал он. - Это мои!
        По жилам растеклось тепло, и Ремезов без мыслей погрузился в себя… Он не прислушивался к разговору в коридоре, однако скоро заметил, что голос Игоря Козьмича отрывист и напряжен. Потом стукнула трубка, стало тихо - и Ремезов насторожился. Так прошла минута-другая. Наконец Ремезов заставил себя подняться и выглянул в коридор.
        Игорь Козьмич стоял, отрешенно глядя в зеркало, бледный, точно пришибленный внезапным известием.
        - Пусти-ка меня, - буркнул он и, впихнув Ремезова в комнату, стал лихорадочно рыться в секретере.
        Он шарил в бумагах, в папках, в коробках, распихивая их, разрушая канцелярский порядок.
        Наконец он наткнулся на корочку пропуска.
        - Прячет, мать честная! - злобно бросил он. - Сама не найдет…
        Он раскрыл пропуск у самых глаз и сразу весь размяк, опустил плечи и глубоко вздохнул.
        - Света… Ремезова Светлана Борисовна… Светка, Светик…? - механически проговорил он.
        Он постоял неподвижно, потом, словно задумавшись о чем-то, спрятал пропуск у себя в пиджаке.
        - Поехали! - вдруг выпалил он.
        - Куда? - изумился Ремезов.
        Внизу у подъезда стояла машина, опять черная «Волга». Ремезов подумал, что ее подали минуту назад, и опешил, увидев, что место водителя пусто. Но за руль сел Игорь Козьмич, и Ремезов догадался, что машина его, частная…
        Во дворе дома бился холодный резкий ветер. Низко над домами на выпуклом книзу небе неслись плоские облака - слепяще-белые с краев и синие снизу.
        - Куда мы? - спросил снова Ремезов.
        - Подожди, - нервно бросил Игорь Козьмич. - Дорогу забуду.
        «Он как в бреду, - подумал Ремезов. - Разобьемся…» Но сел в машину и, сразу согревшись, стал молча наблюдать: таким он Игоря Козьмича еще не видел.
        Машина, вырвавшись из лабиринта улиц, понеслась по шоссе.
        «Он забыл, как зовут жену, - вдруг дошло до Ремезова, и он весь похолодел и затаил дыхание, упершись взглядом в дорогу. - Теффлер и Изуцу! Мгновенное угасание условных рефлексов!.. Нет! Не может быть., По всем реакциям - ноль. Сразу все анализы врать не могут… У них же здесь мировой уровень… Нет такого симптома, чтобы имена забывать… Чушь… А если Игорь заражен, как же я…»
        Ремезов судорожно сглотнул и бесцельно огляделся… Ветер посвистывал в щелях окон. «Что я помню?! Погоди, погоди… не паникуй…» С трудом отгоняя лезущую, липнущую к мыслям толпу уродцев с репродукции Босха, Ремезов перебрал в уме родные имена и названия. «Так… своих помню всех… Всех, да?» - Ремезов спохватился: оставил записную книжку в чемодане. - «Как проверить?.. К сестре бы съездить, а здесь что…» Он тряхнул головой, сообразив, что мучает мозги абсурдом.
        Машина остановилась внезапно - на пустой дороге посреди леса.
        - Все, дальше не помню, - сказал Игорь Козьмич каким-то разбитым, глухим голосом. - А ты помнишь?
        - Что? - спросил Ремезов.
        - Дорогу в деревню.
        Игорь Козьмич включил дальний свет и долго с напряжением смотрел вперед. Лес впереди нависал над дорогой и вдали свертывался вместе с ней в черную воронку.
        - Может, и помню, - признался Ремезов. - Но сейчас темно.
        - Темно, - согласился Игорь Козьмич и повернулся к Ремезову. - А что еще помнишь? Как тетка Алевтина картошку копала, помнишь?
        - Помню, - признался он.
        - У тебя остались фотографии?
        - Какие? - снова изумился Ремезов и вдруг догадался. - У сестры есть два альбома… Ага! Там и мы с тобой… в трусах… На той березе с веревкой. Помнишь?
        - Березу? - с дрожью в голосе сказал Игорь Козьмич и снова перевел взгляд на дорогу. - Не помню…
        - Как же ты березу не помнишь? - даже рассердился Ремезов, - Вместе же качались…
        - Не помню… Как утром бреюсь, помню.
        «Бред, - подумал Ремезов. - Или разыгрывает?.. А почему он обязательно должен помнить березу? Я тоже не все помню… Психоз… Нет. Чтобы у Игоря психоз… Чушь… Но березу не помнить!.. Что с ним такое?.. Сорвался… Доначальствовался… А с виду вроде крепок». И, глянув на Игоря Козьмича, Ремезов еще раз прикинул, не пора ли увозить его в казенный дом.
        Ремезов представил, как санитары ведут размякшего Игоря Козьмича, - и ему стало стыдно, очень стыдно. Все это показалось ему позором и предательством… «Зря он пил», - подумал Ремезов и спросил однофамильца о самочувствии. Игорь Козьмич пожаловался на провалы в памяти, на «черноту в голове». - …Как будто кто-то по потолку ходит, - сказал он.
        - Ты устал. Сорвался. Надо успокоить нервы, - докторским тоном произнес Ремезов. Игорь Козьмич помолчал в тишине и вдруг проговорил холодно, совершенно бесчувственно:
        - Ты ничего не понял, главный эксперт…
        - Чепуха, - уверенно ответил Ремезов, - Все анализы одновременно врать не могут… И потом, таких симптомов не бывает.
        - Ты ничего не понял, - снова проговорил Игорь Козьмич механическим голосом. - Вируса нет в организме. Организм для него - только мембрана, через которую надо проникнуть в память…
        - Ну, это уже мистика, - пожал плечами Ремезов.
        - У памяти нет иммунитета, - словно не слыша его, вещал, как медиум, однофамилец. - Память - среда, в которой он размножается… Ты можешь представить себе рак памяти?
        - Но это же… - пробормотал Ремезов, теряясь. - Память ведь тоже в клетках мозга. Не может же она быть где-то не в голове…
        Игорь Козьмич шевельнулся и медленно вздохнул:
        - Это старая история, - равнодушно сказал он. - Еще никто не находил на вскрытии ни памяти… ни совести… А тебя, - он обернулся к Ремезову, посмотрел на него невидяще, - тебя надо беречь. Тебя в заповедник. Праведников зараза не берет…
        Ремезов этим бормотанием, этим наговором сам был наполовину загипнотизирован и, только услышав про «праведника», встрепенулся, разогнал пелену.
        - Ты ошибся, Игорь Козьмич, - громко сказал он, невольно надеясь, что ему наконец удастся развеять наваждение, встряхнуть однофамильца. «Вообще не надо было ему пить», - снова подумал он. - Я, с твоего позволения, - не «праведник». Это у тебя студенческий рефлекс на слово «Алтай». У тебя на Алтае и Тибете - все махатмы… А мне что Алтай, что Бологое - все равно. Главное - от тебя удрать… Да, я терпеть не мог Гурмина и не стал бы на него пахать… Да, я не смог работать, как на урановом руднике. Ведь он приказывал… Если б он по-человечески попросил… кто знает, может, и согласился бы. Не там, так здесь… Все равно в жизни без нашего советского риска не обойдешься. Короче, Игорь, в Тмутаракань я подался со злости и зависти. Сам себя утверждал - глядите, какой я хороший… Вот так, Игорь, если дело дошло до исповедей. Ты был прав: мне бы… В мою келью под елью да хорошую бы аппаратуру. Искусить меня легко, ты не думай. Да не тебе, слава богу.
        Игорь Козьмич сидел неподвижно, вполоборота к Ремезову.
        - Тетку Алевтину порасспросить бы, - вдруг сказал он. - Что она могла забыть?
        - А что тетка Алевтина, - усмехнулся Ремезов. - Ей за семьдесят. У нее уже склероз, а не вирус. Она и так ничего не помнит…
        - Все-таки ты меня не понимаешь, - с тихой досадой сказал Игорь Козьмич. - А может, ты и прав. Нелепая случайность: на меня комар сел, а на тебя нет…
        Он вышел из машины и постоял, оглядываясь по сторонам. Ремезов последовал было его примеру, но потом остался на месте, подумав о холоде снаружи.
        - Темно, - сказал Игорь Козьмич, принеся с собой хвойную прохладу. - Переночуем в машине.
        Машина сдвинулась на обочину и уперлась в кусты. Игорь Козьмич опустил спинки передних кресел. Этому странному ночлегу Ремезов, однако, не удивился. Сколько ночей уже пришлось на самолет и «авиационный ангар…». Устраиваясь на боку, он только решил, что это лучше, чем ехать. «Игорю как раз проспаться бы… Подумаешь, забыл, как жену зовут…»
        Он очнулся, ощутив неприятный, изматывающий зуд. Этот зуд проник в тело еще во сне, сковывая до онемения, как несильный электрический ток. Ремезов с трудом разомкнул сведенные током веки. В машине было светло и, казалось, морозно. Он с трудом шевельнулся и глянул на часы: семь тридцать, и снова ему почудился этот внешний, как бы не касавшийся его холод…
        Уже совсем проснувшись, Ремезов догадался, что никакого зуда нет, а есть звук электробритвы, отчетливый, звенящий в ушах. Игорь Козьмич, сняв пиджак, брился. Глядя в зеркальце заднего обзора, он тщательно водил по щеке черным аппаратиком без шнура…
        «Утро вечера мудренее», - подумал Ремезов, глядя на белоснежную спину однофамильца.
        Из зеркальца над лобовым стеклом на Ремезова глянули глаза Игоря Козьмича, глянули ясно и остро. Он бодрым голосом пожелал Ремезову доброго утра. Ремезов ответил тем же.
        «Дурачил он меня», - подумал Ремезов, но утро он встречал где-то на дороге в лесу, рядом сидел однофамилец в официально белом и с бордовым галстуком - это уже мало походило на розыгрыш. Впору было продолжать удивляться. «Посмотрим», - сказал себе Ремезов и ощутил запах дорогой туалетной воды. Игорь Козьмич открыл дверцу и впустил внутрь холод утреннего заморозка. Он вышел наружу и с наслаждением потянулся. Белая сорочка засверкала на солнце, и Ремезов, глядя на него, даже прищурился.
        - Хорошо-то как! - сообщил он Ремезову, заглядывая в салон. - Освежиться бы… Ручья поблизости нет, не помнишь?
        Ремезов посмотрел на незнакомый лес.
        - Я этих мест не знаю… До Лемехова-то далеко?
        - …А вот это мы сейчас и выясним, - сказал Игорь Козьмич, садясь за руль. - Брейся, и поедем… Надо же узнать, как тетка Алевтина в зону проникла. Там, у меня, и позавтракаем.
        - Где это «у меня»? - не понял Ремезов.
        Игорь Козьмич уверенно привел машину к заграждениям, и, увидев их, Ремезов вдруг заметил в себе досаду - оказывается, он подспудно ждал подтверждения вчерашнему феномену, ждал, что однофамилец дорогу не найдет.
        Войдя в «авиационный ангар», Игорь Козьмич сразу направился к военным и очень вежливо сказал полковнику:
        - Сегодня мы поедем вдвоем. Я сам сяду за руль.
        - Не положено так, Игорь Козьмич, - сказал полковник.
        - Не положено, - согласился директор. - Но сегодня необходимо исключение.
        Как в скафандре, так и за рулем вездехода Игорь Козьмич выглядел очень уверенно, исчезла даже неуклюжесть движений.
        Остановка произошла не у дверей филиала ИКЛОН, а у крыльца директорской дачи. На этот раз Игорь Козьмич не забыл даже вытереть у порога ноги, и Ремезову пришлось последовать его примеру.
        Игорь Козьмич заговорил только в гостиной. Но сначала он что-то сделал с собой - и скафандр раскрылся. Игорь Козьмич выскользнул из него, потянулся и с наслаждением опрокинулся на диван.
        Голоса однофамильца Ремезов не услышал, но догадался, что тот, насмехаясь над большой белой куклой, говорит:
        - Что, трусишь?
        Ремезов стал шарить по скафандру и тем еще больше рассмешил Игоря Козьмича. Тот легко спрыгнул с дивана и принялся помогать.
        В доме оказалось зябко, и Ремезов поежился.
        - Мерзнешь? - спросил Игорь Козьмич, сам он, худой, босой, в шерстяном трико, казался йогом. - Пошли утеплимся…
        Он повел Ремезова на второй этаж в свой рабочий кабинет. Здесь у него располагался и небольшой гардероб. Игорь Козьмич взял в одну охапку все, что в нем было, и свалил в кресло.
        - Выбирай, - сказал он. - У нас ведь один размер…
        Ремезов пожал плечами и не решился. Тогда Игорь Козьмич взялся за дело сам, и Ремезов оказался в теплом свитере, модной курточке, потертых джинсах и старых, но вполне годных и удобных спортивных туфлях.
        Одевшись так же, директор привел Ремезова на кухню и, открыв холодильник, выгреб оттуда банки с пивом.
        - Пиво еще годится, - сообщил он. - Колбаса тоже помереть не успела… Где-то есть баранки и печенье…
        Расположились в гостиной, в мягких роскошных креслах.
        - Как тебе у меня? - спросил Игорь Козьмич.
        - Ты уже спрашивал, - невольно засопротивлялся Ремезов.
        - Тот раз не в счет. - Игорь Козьмич кивнул в сторону отброшенных в угол скафандров. - Тогда мы, считай, здесь не были, а видели все по телевизору…
        - А зачем ты спрашиваешь? Сам знаешь, как у тебя… Пансионат. Дом творчества нобелевских лауреатов.
        - Неплохо, согласись, - кивнул Игорь Козьмич, срывая язычок с пивной банки. - Жаль, электричества нет… Музыку послушали бы… Эх, Витя, сколько лет мы так с тобой вдвоем не сидели?
        - Много, - сказал Ремезов. - Культурная программа не отменяется. Ведь ты вроде обещал бар, сауну и кегельбан…
        Игорь Козьмич приподнял бровь:
        - Сауну? Хорошая идея… Но лучше завтра. Сегодня у нас - Синьково болото… Тоже аттракцион, а? Для крепких нервов. А потом - бар… Такая программа устраивает?
        - Болото так болото, - хмыкнул Ремезов, но в болото ему не захотелось, и он посмотрел на себя со стороны. Картина оказалась необыкновенной: встретились два однокашника через десять лет, сидят в необитаемой «зоне» с вирусом и под инфракрасным колпаком, пьют датское пиво, закусывая баранками и сервелатом…
        - А не заразимся? - вдруг спросил Ремезов. - Ты вроде уже один раз собирался…
        - Что наша жизнь, - философски заметил Игорь Козьмич. - Тихо здесь. Как думаешь, а не закрыть ли нам «зону» навсегда? Будем одни на озере рыбу ловить…
        Ремезов не ответил: ему такая шутка не понравилась.
        - Пора, пора взглянуть на лаз тетки Алевтины, - сказал Игорь Козьмич, взглянув на часы. - А то совсем стемнеет.
        Против всякой деревни есть в лесу одно место - плохое, но для людей с недоброй славой. Для Лемехова и Быстры таким местом было Синьково болото. Во времена детства Ремезовых оттуда не вернулся человек - бочар - Аркадий Иваныч, ушедший за клюквой с бутылкой портвейна, а годом или двумя позже - две отбившиеся от стада коровы.
        Синьково болото лежало в большом лесном распадке, как в корыте. Чтобы попасть в него, нужно было спуститься где по камням, где по торчащим корням.
        Здесь, внизу, воздух стоял особенно тихо и был плотен, тяжел. У края болота пахло вереском, а дальше оно дышало из-под ног то холодным, то теплым травяным настоем. Лес с болота казался сизым, взвешенным над землей и уже через несколько шагов - очень далеким со всех сторон… Солнце садилось, верхушки елей чернели.
        Игорь Козьмич шел-ухал широким шагом. Ремезов едва поспевал, и его затягивало идти след в след, он замечал это и держался в стороне.
        - Жерди бы выломать, - предложил он. - Безопасней…
        Но Игорь Козьмич не отвечал и шел по болоту, как по аллее в парке. Ремезова вдруг как током ударило.
        «Он убить меня хочет! - вспыхнула мысль. Ремезов отогнал ее и перевел дух. - Поперлись на ночь глядя…»
        - Ты ночевать здесь не думаешь? - злясь, сказал он Игорю Козьмичу. - Или нам опять «Волгу» подадут?
        - Успеем, - ответил Игорь Козьмич и замер вдруг: - Смотри!
        Ремезов поднял голову и уперся взглядом в щит:
        ХОДА НЕТ! СМЕРТЕЛЬНО!
        Потом он увидел другой щит, пустой, и догадался, что надпись - на обратной стороне, обращена к тем, кто рискнет не выйти, а войти…
        - Не туда смотришь, - спокойно сказал Игорь Козьмич.
        Ремезов внезапно осознал, что между щитами, всего метрах в пятидесяти от места, где они стоят, - граница, убивающая все живое. Ему стало зябко. И, растерянно поблуждав взглядом, он наткнулся наконец на два лежащих на болоте ствола с обломками сучьев. Игорь Козьмич, подперев бока, рассматривал лазейку и ее окрестности.
        - Значит, главное - через «ленточку» перескочить… - сказал он наконец. - Здесь у нас недочет…
        Ремезов невольно приглядывался к стволам: где же эта «ленточка»? Какая же тут «ленточка»?.. «Недочет, - усмехнулся он. - Сейчас наглотаемся всех этих вирусов и пойдем гулять, а у него - „недочет“»… Он хотел было поддеть Игоря Козьмича, но тот вдруг пошел вперед, к стволам, и, остановившись у начала «колеи», поставил ногу на облом одного из двух сгнивших деревьев. Ремезов пошел за ним и, только встав рядом и поднял глаза, содрогнулся: вот она, смерть, - еще три шага - и тебя не станет… Кучка золы… Ремезова снова охватил озноб, его потянуло попятиться, но он пересилил себя…
        Воздух в трех шагах был ясен и ничем не выдавал смертельную грань. Трава под ногами и трава через три шага ничем не различалась, но та обыкновенная трава, что росла через три-четыре шага, тот кустик вереска, то желтенькое пятнышко морошки были недосягаемы.
        Ремезов огляделся; две установки - тоже вроде «марсиан», на треногах, - стояли в болоте, и он, Ремезов, казалось, находился точно между ними. Он не выдержал и сделал шаг назад. «Дурак! - подумал он об Игоре Козьмиче. - Чего с огнем играет? Сорок лет мужику…» Однофамилец повернулся к границе спиной и стал глядеть Ремезову в глаза. Лицо его было очень бледным, но совершенно спокойным.
        - Есть шанс попробовать, - сказал он с испытующей улыбкой.
        «Он хочет убить!» - снова вспыхнула мысль, в висках застучало. Ремезов с трудом сглотнул.
        - Зачем? - сказал он и, заметив, что голос у него совсем глухой, севший, повторил тверже и громче: - Зачем?
        - Старушка-то с ведром… - как-то нехорошо, хищно улыбаясь, сказал Игорь Козьмич. - Фору нам дала… Что ж теперь, так и будем тут стоять?
        «Вот сволочь!» - не сдержавшись, подумал в сердцах Ремезов и бросил со злостью:
        - Сам лезь, если жизнь не дорога!
        Игорь Козьмич рассмеялся. И вдруг на Ремезова нашел столбняк… Взгляд Игоря Козьмича в сумерках был очень отчетлив, даже ярок… Ремезова осенило, что его завел в болото и теперь стоял перед ним посреди болота кто-то другой, очень похожий на Игоря Козьмича, но не он… Это был какой-то отретушированный, целлулоидный «Игорь Козьмич», «Игорь Козьмич» в новой упаковке… Кто-то весь день с наслаждением дурачил его, уводил… уводил… «Мать честная! Что за бред?!»
        - А тебе жизнь дорога? - спросил тот, кто стоял лицом к лицу.
        - Проверить, что ли, хочешь? - злобно ответил Ремезов. - Ну… пусти-ка…
        - Зачем ты так сразу? - вдруг смягчился Игорь Козьмич. - Я же шучу. - И он достал из кармана монету. - Кидай. Ты - орел, я - решка.
        - Почему не наоборот? - невольно потянул время Ремезов.
        - Кидай, - тверже повелел Игорь Козьмич.
        Монета в пальцах сразу стала влажной от пота и холодной.
        Ремезов щелкнул и судорожно поймал монету в кулак. В кулаке оказался «орел». «Это он - нарочно», - мелькнуло в голове.
        - Измажешься - ничего, - предупредил Игорь Козьмич. - Все списано. Дачное.
        - Отойди, - хрипло сказал Ремезов, хотя Игорь Козьмич вовсе не загораживал дорогу… Ремезов лег у «входа» и обрадовался, что вес вминает его глубоко в траву. «Смеется, наверно, гад», - подумал он и пополз вперед…
        Хотелось побыстрей, но от быстроты тело выгибалось, нужно было ползти медленно, очень медленно… Ремезов больше всего боялся поднимать голову, и лицо его тоже провалилось в траву, в болотную темноту. Дышалось тяжко, в нос било терпкой гнилой зеленью, вереск драл по лицу…
        «Вот сейчас… вот сейчас… и будет конец… только чтобы сразу… чтоб не по спине… сразу бы весь… - шептал Ремезов. - Господи, помоги… Господи… вот сейчас…»
        - Сколько еще?! - отчаянно захрипел Ремезов.
        Но ответа не услышал и прополз еще столько же. «Все! - пришло ему вдруг. - Черт с ним! Сгорю! Больше не могу!» И он рванулся вверх с одним отчаянным желанием - подпрыгнуть выше и сгореть сразу, целиком…
        Ремезов не сгорел, но его бросило в жар, и лицо, ободранное, мокрое, загорелось само. В глазах было темно.
        …Он прополз между деревьями - и мял, пахал болото еще метров пятнадцать, не меньше. Игорь Козьмич по ту сторону грани весело смеялся. И Ремезову вдруг стало смешно, просто по-мальчишески весело, как в детстве: чуть не сгорели, разведя под стогом костерчик, зато уж пометались, как тараканы, ища выход, - есть над чем посмеяться снаружи.
        - Зараза ты, Кенар, зараза! - крикнул Ремезов, вспомнив детскую кличку однофамильца, и сплюнул набившуюся в рот травяную шелуху. - Лезь давай! А я погляжу!
        - А зачем? - издевательски спросил Игорь Козьмич.
        - Как зачем? - весело вспылил Ремезов. - Да я тебе морду набью!
        Он едва успел опомниться, а то бы кинулся на однофамильца, как медведь, верхом…
        - Зачем мне лезть, если и так уже ясно, что пролезу? - резонно объяснил Игорь Козьмич. - Какой интерес? Весьма вероятно, что по периметру много таких лазеек. Пойдем посмотрим…
        И он, не дожидаясь ответа, пошел вдоль «ленточки» по на правлению к темному шару на треноге.
        Ремезов шел уже без всяких мыслей по другую сторону границы - и никак не мог отдышаться… Только обходя установку и на мгновение потеряв Игоря Козьмича из виду, он опомнился и остановился: куда дальше? Но Игорь Козьмич уже видел следующего стража границы и смело двигался к нему.
        «Главное - держаться параллельно, - подумал Ремезов. - Он знает… Уже ходил тут, что ли?» И только сейчас Ремезов вспомнил, что они весело так идут по Синькову болоту.
        - Ты осторожней там, - крикнул он Игорю Козьмичу. - Завязнешь… а мне что делать? Тоже смеяться?
        Но Игорь Козьмич точно не слышал. «Два идиота, - подумал Ремезов и увидел на пути однофамильца темное пятно высокой травы. - Он что, не видит?»
        - Эй! Куда ты! Смотри! - крикнул он.
        Но Игорь Козьмич шагнул дальше, провалился по колено и как ни в чем не бывало стал погружаться в болото.
        «Мать честная! - охнул Ремезов и замер столбом. - Да это он нарочно… Опять дурачит, что ли?.. Утонет сейчас!»
        Игорь Козьмич спокойно, не дергаясь, тонул. Он только повернул голову к Ремезову, и тому почудилась какая-то грустная улыбка. «Как же он! Что делать?»
        - Эй, Игорь! Ты что?!
        - Руку дать сможешь? - спокойно сказал однофамилец.
        - Куда ж ты смотрел, мать твою! - сорвался Ремезов, заметался - и замер.
        «Что ему от меня надо?! Гад, сволочь!.. Что делать?..»
        Ремезов огляделся. Рядом торчала сухая осинка, позади, но немного дальше - предупреждающий транспарант. Ремезов поднатужился, выдернул осинку с культей корня и швырнул было ее сквозь границу, но в последний миг испугался: а вдруг для стражей любой летящий предмет - мишень… - и тогда он накроет однофамильца огромным факелом. Рядом с топким местом на той стороне Ремезов заметил возвышенный островок. Забыв о страхе, он подскочил к границе и метнул деревце гуда… Осинка полыхнула как-то с одного бока и упала, и ее ствол, оставшийся без ветвей, погас от удара и густо задымился.
        «Ага! Он только слева бьет… слева… - лихорадочно рассчитывал Ремезов. - Это хорошо…» На Игоря Козьмича он старался пока не глядеть. В три прыжка подскочив к щиту, он дернул его вверх что было силы и, ободрав руки, вырвал из болота.
        «Дюралевый! - обрадовался Ремезов. - Порядок! Прорвемся!»
        Щит оказался громоздким, но не тяжелым. Подняв его над головой, Ремезов поискал глазами, откуда прыгнуть, и снова обрадовался: где-то совсем рядом с границей, по э т у сторону, нашелся такой же возвышенный островок.
        Игорь Козьмич всего в четырех-пяти метрах от этого островка погрузился уже почти по грудь и с тем же хладнокровным любопытством наблюдал за Ремезовым. «Если разыгрывает - убью гада!» - мелькнула мысль. Ремезов, едва удерживаясь на ногах, взбежал на свой островок. «Все! - выдохнул Ремезов. - Господи, помоги… Только бы не мучиться… Ну, давай… давай… Что тебе терять?.. Давай…» Он, прикрывшись сбоку щитом, рванулся и прыгнул. И в тот же миг будто врезался с оглушительным треском и звоном в огромное раскаленное стекло…
        Ремезов очнулся от холода… Одежда по грудь была мокрой до нитки. «Искупался», - подумал Ремезов, застучав зубами, и оторвал голову от земли. Вокруг стоял непроницаемо-черный мрак.
        «Что это?» - не понял Ремезов, а догадавшись, вскинулся разом, поскользнулся, но удержался на ногах.
        Стояла ночь без звезд и луны, стояла тяжкая, подземная тишина.
        - Игорь! - со страхом позвал Ремезов. - Ты где?
        Ответа не было. «Утонул!» - выстрелило в голове, и Ремезов кинулся было куда-то… но успел остаться на месте: где-то рядом была граница, «ленточка», но в какой стороне?
        «Вот влипли… так влипли, - прошептал Ремезов, опускаясь для верности на землю. - Сколько времени-то?»
        Но не то что часов, руки во тьме было не разглядеть.
        Так Ремезов в полном безвременье сидел в темноте, боясь двинуться с места, пока не услышал далекий гул… Гул показался знакомым, и в душе зародилась надежда.
        Вдали замигали малиновые огоньки, а под ними стали заметны прозрачные стержни прожекторных лучей. Где-то над филиалом ИКЛОН… или над деревней… где-то далеко летел вертолет.
        «Ищут», - догадался Ремезов, и вдруг ему стало еще тошнее, вдруг захотелось, чтобы вертолет миновал стороной… Он и летел стороной: те, кто искал, вычеркнули из района поиска Синьково болото. «Может, они выключили „колпак“?» - подумал Ремезов, но проверять не решился. Пальцы совсем окоченели, Ремезов подышал на них и сунул руки в карманы. Он не сразу догадался, что в кармане лежит сокровище: зажигалка!
        «Живем! - воспрянул духом Ремезов. - Прорвемся!»
        Пальцы не слушались. Он долго вертел зажигалку, боясь выронить ее и потерять, и наконец в руках вспыхнул маленький, но бойкий огонек. Первое, что увидел Ремезов: изогнутый, распоротый наискось щит. Ремезов содрогнулся… «Везет дураку…» - подумал он про себя. И снова вздрогнул, едва не уронив огонек Он увидел. Увидел сначала ноги, а потом тело с бурым пятном чудовищного, едва ли не сквозного ожога… Ремезов шагнул к нему и понял, что на земле лежит труп.
        Огонек долго дрожал и бился, прежде чем Ремезов сумел о чем-то подумать. Наконец он подумал: «Он сгорел - не утонул… Как же так?.. Бред какой-то… Где мы? Здесь или там?.. Доигрались…»
        И наконец в сердце ударила боль - был мертв Игорь Ремезов, с которым он прожил бок о бок тридцать лет…
        - Куда ж ты лез! - простонал Ремезов.
        Он решился и, нагнувшись, поднес огонь к голове. В тот же миг зажмурился - и сразу подкатило к горлу… Он едва успел отвернуться. Его рвало натужно, неудержимо, выворачивало всего наизнанку. А когда отпустило, Ремезов, клацая зубами, зашептал:
        - Это же бред… бред… просто померещилось… зачем… не надо… не надо так…
        И он задержал дыхание, напрягся весь до ломоты в костях, сжал челюсти до боли и снова повернулся к телу…
        То, что видел он, не было телом Игоря Козьмича… Труп был одет не так, а лицо - совершенно не обожженное - не было лицом однофамильца. Но это было лицо, которое Ремезов знал… свое лицо он помнил. Но это было мертвое, позеленевшее, с разинутым ртом… страшное и ничье…
        - Вот оно что… вот оно что, - дрожа, колотясь всем телом, шептал Ремезов. - Конечно, так… прыгал же я, а не он… он же не мог сгореть… утонул… подожди… где я?
        Его бросило в жар, и он разом вспотел… и, стирая пот со лба, вдруг догадался, что стирает свой пот с чужого лба и чужой рукой… Он схватился за волосы, волосы были жесткие, кудрявились - совсем не его волосы, такие у Игоря Козьмича…
        Ремезов погасил свет, и так вдруг сразу стало спокойней.
        - Погоди… не сходи с ума… что это… ведь он хотел убить, верно?.. Конечно, хотел… он же нарочно, подай, говорит, руку… Сволочь… Погоди, погоди… Надо разобраться… Зачем убить?.. А кто он?.. Ведь он стал другой… Он же забыл, как зовут жену… Он же говорил как-то: с женой нелады… Он стал забывать все, что ему мешало… Я же тоже мешал… То, что перестало мешать… Что больше не волновало… Перестало иметь значение… Но ведь он не забыл дорогу в Лемехово… Значит, это был уже не он… Кто-то уже был в нем, кто-то подстроился… Ерунда какая-то… А зачем ему я?.. Погоди, нелады с женой кончились уже давно… Так я же враг! От меня надо было освободиться! Освободить память… А куда он без меня?.. Его же без меня быть не может… Только я для него имею значение… А если б я сгорел?.. Так я же и сгорел… Значит, я только отпечаток у него в голове… Бред… Он же утонул… Он же не мог вылезти сам… А он и не тонул… Это ловушка… Вот он брился, сволочь… Он уже был не человек… Он же меня проверял… Вот если б я не прыгнул, тогда б он сейчас сидел там, во мне… По т у сторону… Вместо меня… Поди проверь, что там, в голове… Это он такую
дуэль придумал… Кто он-то?.. Мать честная, у него же двое детей, жена!
        Ремезов не смог устоять на ногах, сел… И снова ужаснулся: откуда в нем эта «мать честная»? Это же - е г о… И он вспомнил жену Игоря Козьмича и его сыновей, хотя никогда их не видел… «Значит, он тоже здесь… тоже здесь… он здесь…» Ремезов застонал, обхватил голову руками, уткнулся в траву.
        - Я больше не могу! Не могу я, я не смогу так… Пощади меня, господи! Все… сейчас… Это надо кончать…
        Он поднялся. Граница была рядом… «Стой, гад! Стой! Права не имеешь… Теперь уже не имеешь… Что, сволочь, жить надоело?.. Что, завидовал дружку?.. Вот и получи, мразь… Одного ты уже убил… И еще одного хочешь… А кто тебе дал право…»
        Болото на рассвете стало седым. Трава под ногами хрустела.
        Он встал над телом, взглянул на раскинутые в стороны одеревеневшие руки, взглянул на застывшую рану, на чужое теперь, холодное, затянутое инеем лицо.
        - Пойдем, - невольно прошептал он над телом и с трудом взвалил его на плечо. «Игорь-то Козьмич тоже силен», - подумал Ремезов. Он прошел через болото, через лес, мимо озера и поднялся на узкое шоссе. Так он шел, пока не увидел предупреждающую надпись. Поодаль, за щитом, стояли заграждения, а за ними угадывались силуэты людей. Он хотел было окликнуть их, но осекся, впервые испугавшись нового, чужого голоса… Он остановился и стоял молча, но его заметили.
        В лицо вдруг ударил луч прожектора, и он оказался в светящемся тоннеле с ослепительным кругом в конце… Силуэты людей перед кругом превратились в черные тени, и он догадался, что это солдаты, трое солдат. Они стояли в принужденных, настороженных позах, наверно, видели его и всматривались: кто там, на дороге, на которой не должно быть никаких путников.
        Ему захотелось улыбнуться солдатам, и он вдруг вспомнил старика, накануне смерти шутившего с санитарами.
        «Воюете, солдатики?», - захотелось сказать ему и так же улыбнуться. И он, холодея сердцем, понял, что никогда не сможет им т а к сказать… Никогда не сможет…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к