Твои не родные Ульяна Соболева
        Не семья #1
        Когда-то мой бывший муж Егор выгнал меня на улицу с младенцем на руках и бросил на произвол судьбы. Я все же научилась справляться и жить сама, а он вдруг появился в моей жизни снова и лишил средств к существованию, вынудив согласиться на любые унизительные условия ради дочери, которую так и не признал своей. ХЭ! СЛР! Однотомник! Новинка! Секс! Жестокий герой! Сложные отношения!
        ТВОИ НЕ РОДНЫЕ
        Ульяна Соболева
        АННОТАЦИЯ
        Когда-то мой бывший муж Егор выгнал меня на улицу с младенцем на руках и бросил на произвол судьбы. Я все же научилась справляться и жить сама, а он вдруг появился в моей жизни снова и лишил средств к существованию, вынудив согласиться на любые унизительные условия ради дочери, которую так и не признал своей.
        ХЭ! СЛР! Однотомник! Новинка! Секс! Жестокий герой! Сложные отношения!
        ГЛАВА 1
        - Анечка, мне очень жаль.
        - Но как же так, Валер? Мы… мы ведь неделю назад с тобой говорили, и ты заверил меня, что это только слухи! Что никто и ничего не выкупит. Что мэр города не даст разрешение на строительство, потому что здесь столько людей работает.
        Я с трудом сдерживала слезы, но они предательски жгли глаза и драли в горле. За стенами кабинета Валеры орудовали какие-то люди и выворачивали шкафчики и ящики столов. В здании уже началась генеральная уборка, а бывшие работники еще отходили от шока после стремительного увольнения. А кто-то еще не отошел. Как я. У меня внутри все заходилось от мысли, что я теперь безработная. Валера стоял возле стола и складывал в картонную коробку свои вещи. Кажется, он даже похудел за эти дни, и его чуб уныло свисал на одну сторону лица. Видно, тоже сильно нервничал. Периодически заглядывала его секретарша Ляля и спрашивала, что отвечать тому или другому из уволенных работников. Он отмахивался от нее и постоянно отключал звонки в своем мобильном.
        - Неделю назад Аркадий Александрович рассчитывал, что ему удастся погасить кредиты. Ты знаешь, что такое рейдерский захват, Ань? Нас просто поставили перед фактом, ему ничего не оставалось, как уступить. Надавили сверху на мэра. Притом торговый центр - это всегда престижно для города. Тем более, когда за землю дают намного больше, чем она стоит.
        Я знала, что он прав и не лжет мне, но только легче мне от этого не становилось, у меня сердце сжималось в камень, что я осталась без работы и уже нигде не найду такое место с нормальной зарплатой, чтоб хватало и за квартиру заплатить, и ребенка прокормить. У нас в городе с этим очень туго.
        - А… а мне что делать? Мне ребенка как содержать? Она же… она же особенная у меня. А за квартиру платить? И за садик?
        - Ну выплатят пособие, Ань. Вроде обещали.
        - Какое? Копейки за три года работы? И когда? Вы же объявили себя банкротами. Почему сам Силантьев не принимает у себя людей? Струсил, да?
        - Силантьев в больнице в предынфарктном состоянии. Его это подкосило. Аня, всем трудно. Никто не кайфует от этой ситуации. Мне, правда, очень жаль. Но на данный момент я ничего не могу сделать.
        У меня началась паника, и я в растерянности металась по кабинету начальника отдела кадров и по совместительству моего бывшего одноклассника, который меня сюда и устроил три года назад. Им требовался экономист. Меня взяли с моим неоконченным высшим, благодаря Валере. А теперь куда мне идти с комбината? Конечно, ему жаль, как бы не так, ведь он уезжает в столицу - его Силантьев с собой забирает. А около ста человек просто изгнаны на улицу, вот так без предупреждения, без выплат. Только в нашей стране такое может быть, только у нас вот так можно с людьми, как и с животными. И все безнаказанно.
        - Я-то что могу сделать, Ань? Это ж не я тебя увольняю. Если бы я мог помочь тебе. В столице сам не знаю, как все будет. Компанию выкупили, и мы ничего не можем изменить. Нам поступил приказ нового хозяина всех уволить. Найдешь работу, Ань. Не конец же света.
        Для меня это был конец света, для меня это был апокалипсис. Мне за квартиру на днях платить, я рассчитывала аванс попросить.
        - Куда? Уборщицей? Официанткой? Тут рабочих мест раз и обчелся. Ты сам знаешь. Да и куда мне, из-за малой я не могу на ночные. Черт. Не слушай меня. Мысли вслух. Я просто в шоке.
        Я села на стул и лицо руками закрыла. Надо успокоиться, взять себя в руки и подумать.
        - Ань, ну хочешь я денег дам? Сколько есть.
        - Не надо. Тебе самому семью содержать. Ты и так устроил меня сюда. Спасибо тебе. Прости, я знаю, что ты не виноват… просто я в отчаянии.
        Слезы смахнула тыльной стороной ладони. Мне Машу нужно было в соседний город везти к специалисту, и в садике тоже оплату подняли. Даже не постеснялись сказать, что, если что-то не устраивает, я могу и в государственный идти, а нас… нас в государственный не берут. С нашей проблемой. Я и так все деньги на квартиру эту и на сад.
        - Посиди здесь, Ань. Я воды принесу. Ты не расстраивайся так. Говорят, строительство быстро закончится, и здесь столько рабочих мест добавится, что в городе прирост населения начнется.
        «А сейчас? Что мне сейчас делать?»
        Он вышел из кабинета, а я подняла взгляд на телевизор на стене, где работал городской канал, и сейчас передавали новости. Как раз показывали наш комбинат, а потом объемный «три д» проект торгового центра и спортивного комплекса, который собирались построить на этом и прилегающих участках. Чтоб он сгорел, их проект, и тот, кто все это затеял, вместе с ним.
        - По проекту планируется так же снос пятиэтажек старого образца по улице Коминтерновский и Метрозаводской. С жильцами уже ведутся беседы о купле квартир по хорошей цене. Тем более Егор Александрович Шумаков лично обещал, что уже осенью будет предоставлен проект новостроек… и наш город выйдет на новый уровень.
        Я медленно подняла голову и почувствовала, как слезы стеклом застыли в глазах. Я ушам свои не верила, только сердце моментально отреагировало на имя и фамилию. Так болезненно отреагировало, что я широко открытым ртом воздух глотнула, а закрыть уже не могла. Меня словно два раза сильно ударило, сначала в солнечное сплетение, а потом прямо в сердце. Я воздух хватаю, а выдохнуть не могу. И болью все тело скручивает… почему? Почему именно сейчас и именно он? Я не готова. Я не ожидала. Это слишком жестоко.
        Смотрю на высокого мужчину в светлом костюме с глазами стального цвета именно того холодного оттенка, который бывает у лезвия ножа. Когда я последний раз в них смотрела, они резали меня намного больнее, резали так, что у меня до сих пор все шрамы рваные и кровоточат.
        Взгляд цепкий, как у хищной птицы, и это лицо с широкими скулами и неровным, несколько раз сломанным носом. Такое родное когда-то и совершенно чужое сейчас, с появившимся налетом цинизма и ледяного холода. Им так и веет от его пристального, тяжелого взгляда. Замораживает развороченные и незажившие раны, жжет их азотом. Так смотрят те, для кого люди всего лишь мусор под ногами. И я не верю, что его волновали блага города. Только деньги, как и всю его семейку. Ведь все можно продать и купить. Человека можно стереть, словно и не было его никогда. Как будто он умер, и похоронить живьем, утрамбовать могилу чистыми, сверкающими ботинками и наплевать на то, что там под землей кто-то в отчаянии бьется, кричит и умоляет дать сказать… хотя бы одно слово. Но палач на то и палач, чтобы безжалостно приводить приговор в исполнение. Мой палач был ко мне безжалостен и особо жесток.
        А когда-то мне его глаза казались до безумия красивыми. Я посмотрела в них первый раз, и из моей памяти исчезли все другие, которые видела до него. Любила так, как любят только первый раз - взахлеб, до безумия, до исступления
        Я все еще видела его по ночам… и просыпалась в слезах, проклиная предателя. Потому что время не лечит. Нет у предательства сроков давности, как и у боли его нет. Она бессмертная и беспощадная в своей непредсказуемости. Когда вдруг набрасывается диким, голодным зверем и треплет добычу, пока кости не начинают хрустеть и слезы не кажутся кровавыми. Если бы не моя девочка, я бы задохнулась под теми комьями грязи, что он обрушил на меня, я бы не выдержала. Но она не дала сломаться, выбора мне не оставила.
        Первый год я коляску ночью катала туда-сюда в своей однушке и выла, кусала подушку, чтобы дочку не разбудить… я тогда еще не знала, что ее просто так не разбудишь. У меня денег на кроватку не было. Потом, когда на работу Валера устроил, одна из девчонок из бухгалтерии мне свою отдала.
        Со временем я научилась справляться. Даже умудрялась на двух работах работать. Разносила газеты с Машей в перевязи и мыла офисы тоже с ней вместе по вечерам. Если б еще мамочка моя жива была, но к тому моменту прошел почти год с ее смерти. Нет возраста для сиротства. Оказывается, себя чувствуешь сиротой и в девятнадцать, и потом в двадцать пять, и до конца жизни, наверное. Когда не к кому прийти и голову на груди спрятать, или склонить на колени, чтоб просто рыдать навзрыд, орать от переполняющего безумия. А тебя просто по голове гладили и тихо шептали:
        «Ничего, доченька, все хорошо будет, вот увидишь. Ты справишься, ты же у меня сильная. Видишь, у тебя теперь у самой дочка есть».
        Я ее голос у себя в голове слышала, когда раскачивалась с малышкой из стороны в сторону, не видя ничего перед собой из-за слез. Выла и думала, как он там живет… без меня с девками своими, с сукой этой мамочкой его, которая меня возненавидела с первого же дня, как он привел меня к себе домой.
        Живет и не вспоминает о нас… И лучше бы не вспоминал. Только я в совпадения никогда не верила. Спустя пять лет этот человек вдруг появляется в моем городе и покупает тот комбинат, на котором я работаю, и оформляет под снос тот дом, в котором я живу. И я с ужасом понимаю, что приватизировать я квартиру так не успела, у меня после маминой смерти не хватило нужных документов и денег. Полина Алексеевна из ЖЭКа обещала помочь, но она на днях в Германию с сыном уехала и даже не позвонила мне. Сколько времени пройдет, прежде чем нас выставят на улицу. В нашем захолустье никто не претендовал на квартиру, все люди уезжали в соседний очень крупный город, поэтому я не тряслась за свои четыре угла… пока сейчас вдруг не поняла, что я останусь на улице. Никто мне уже не даст приватизировать жилье, если дом собрались сносить.
        Домой я ехала как в каком-то тумане, меня даже слегка пошатывало, и перед глазами лицо его мужественное с грубым подбородком, гладко выбритые широкие скулы и спрятанная в чувственных губах ухмылка. От ненависти заболели кости и сводило скулы. Мне хотелось найти где-то пистолет и застрелить его, или заколоть ножом. Приехать в ту студию или под здание мэрии и убить его. Я ведь специально годами себе не позволяла думать о нем, слышать и видеть. Знала, что не отпустило, знала, что стоит голос услышать, и боль обязательно вернется.
        На экране за него говорила какая-то его шестерка, а он пару раз посмотрел на дорогие часы и затем снова в камеру своим коронным взглядом, не моргая прямо в душу. И я этот взгляд на повторе вижу снова и снова, как и голос репортера, которая задавала ему вопросы и кокетливо улыбалась. Вспомнила, как он в очередной раз вскинул руку и на безымянном пальце блеснуло кольцо, а меня как бритвой по сердцу, несколько раз и инстинктивно тронуть свой безымянный… когда-то там тоже было колечко. Подаренное моим бывшим мужем Егором Шумаковым. Он содрал его с моего пальца и вышвырнул в окно… спустя несколько месяцев я ползала под теми окнами, чтобы найти и продать, у меня еще не было работы, пропало молоко, я тогда думала, что Маша ослабла от голода и поэтому не кричит, а соседи стучали мне в стены.
        Приехала домой, поднялась на пятый этаж, отыскивая ключи в сумочке, но дверь оказалась приоткрытой. Я зашла и остановилась на пороге - по квартире рыскали какие-то люди. Мужчина и женщина. Он осматривался по сторонам, а она что-то писала в толстую тетрадь. Соседка, которая с Машей оставалась, тут же бросилась ко мне.
        - Это из управления. Уже занялись выселениями вплотную. Твари.
        А меня от злости трясти начинает, я бросилась к ним и закричала:
        - Вон пошли отсюда! Вооон! Это моя квартира! Не смейте сюда заходить! Мояяяя!
        - Вы чего разорались тут?! Квартира не ваша, у нас все документы имеются.
        - Вон! Вон отсюда! Убирайтесь. Ничего вашего здесь нет! Ничего нет!
        Я толкнула его в грудь, и худой мужичек с оспинами на щеках попятился назад.
        - Пойдемте, Нина Андреевна. Чокнутая какая-то. С полицией в следующий раз придем.
        Когда за ними захлопнулась дверь, я бросилась к шкафу, распахнула его и схватила в охапку Машу, сильно прижала к себе, когда она обвила меня руками и ногами. Она очень боялась чужих. В силу своего недостатка внезапное появление кого-то, кого она не знала, очень сильно ее нервировало.
        - Не их это все. Наше. Никто нас отсюда не выгонит.
        А у самой слезы по щекам текут, и болью все тело скручивает, потому что знаю - отберут. Вопрос времени - когда. Но в любом случае очень скоро. И я понятия не имею, куда мне идти с ребенком.
        - Анечка, ты не расстраивайся так. У нас поживешь сколько надо. Места всем хватит. Мама только об этом и говорит весь день. Они с тетей Людой сколько лет дружили.
        Я киваю и Машу глажу там, где пробор между косичками, это ее всегда успокаивает. А кормить они нас тоже на свои деньги будут? А к врачу мне как ехать? Что ж оно так вместе все.
        - Ладно. Я пойду маме ужин нагрею. Ты заходи, если что, хорошо?
        - Да, Машутку уложу и зайду. Иди-иди. Спасибо тебе.
        - Все плохо там, да?
        Я опять кивнула и с трудом сдержалась, чтоб не разрыдаться. При Маше не хотелось, она всегда вместе со мной плачет. На кухню ее понесла, сумку поставила, сотовый достала, а там смска от Валеры:
        «Я сегодня с Шумаковым разговаривал. Рассказал о твоей ситуации. Позвони ему - вот номер. Он сказал, что найдет для тебя пару минут».
        От ярости я швырнула телефон на стол и шумно выдохнула, потом посадила дочь на стул и жестами спросила:
        «Хочешь, я кашу манную сварю?»
        Улыбается, впереди одного зуба нет, волосы из косичек выбились, и я не могу не улыбнуться в ответ.
        «А сгущенка есть?»
        «Есть»
        «Тогда давай свою манную кашу и сгущенку с печеньем»
        ГЛАВА 2
        Я не могла рассказывать ей сказки, но я могла прикасаться к ней и бесконечно долго прятать за ушко пряди ее волос, пока она не уснет. Моя мама делала точно так же, когда я была маленькая. Придвигала стул к моей кровати и по волосинке перебирала мои волосы у уха, пока я не усну.
        Это не значит, что Маша не знает сказок. Она совершенно нормальная и умненькая девочка. Она уже знает алфавит, ей пришлось его учить раньше, чем обычным детям, потому что мы с ней вместе учили язык жестов. Я - онлайн, потом показывала ей, и она запоминала. Компьютер первым делом взяла в рассрочку, когда Валера устроил меня на комбинат. В соседний город ездила в спецучреждение для глухонемых. Психолог помогла мне и рассказала, как вести себя с Машей. Я была настолько занята работой и поиском способов выжить, что я очень долго не замечала, что с моим ребенком что-то не так, и что плачет она тише, и что ее не будит перфоратор за стенкой, и что на улице она спит безмятежным сном под гул и шум общественного транспорта. Меня некому было учить, некому рассказывать и подсказывать. Ни друзей, ни мамы, ни родственников. Так вышло. Отца я своего не знала, а мама честно сказала, что забеременела, потому что очень хотела ребенка, а с мужчинами у нее не сложилось. Она сама детдомовская, не привыкла ни готовить, ни убирать, ни мужчин привлекать. Родила меня почти в сорок. Всю жизнь сама то по общежитиям, то в
коммуналке. Когда я появилась, ей выдали вот эту вот однушку. У нее была я, у меня она, и нам никто не был нужен. Замуж она так и не вышла, не хотела, чтоб у меня был отчим. Когда мама умерла, я поняла, что никто и никогда меня не будет так любить, как она любила, и мой мир уже не станет прежним. У меня была только Маша, как у моей мамы я.
        Я собиралась горы свернуть, но сделать ее счастливой, насколько могла. И поначалу это счастье заключалось в том, чтобы мне было чем ее кормить, во что одеть и куда уложить спать.
        Когда ОН выставил меня за дверь, то швырнул мне денег в конверте на дорогу. Я швырнула их ему обратно. Дура. Любой бы сказал, что я дура. Потом в ломбард пошла и заложила сережки, которые мама на выпускной подарила. За эти деньги мы и доехали домой. В нашу с мамой квартиру, где все потом напоминало о ней: каждая вещь, каждый цветок на старых обоях и даже запах въелся в стены.
        Ее запах. И от одной мысли, что все это будет разбивать какая-то равнодушная машина, разбивать мои воспоминания, мое детство, сгребать в груду разноцветного мусора, безжалостно давить все, что мне дорого, у меня внутри все начинало саднить и болеть.
        Посмотрела на спящую Машу и снова на вышитую мамой картину, на шторы, которые она сама сшила. Бросила взгляд на свой сотовый. Схватила его и стерла смску Валеры. Черта с два я пойду к нему! Время он для меня найдет. Ублюдок! Самоуверенный, богатый, наглый мерзавец и подонок. Жить, видно, не смог, зная, что нам хорошо без него, что мы ни разу у него ничего не попросили, не приехали и встреч с ним не искали… Приперся, чтобы проехаться по мне танком еще раз, чтобы кости мои раздробить окончательно в пыль. Скотина! Ненавижу его! Как же я его ненавижу!
        И я лгу… искала. Ездила несколько раз в город, чтоб его увидеть. Да, идиотка, жалкая, достойная презрения. Стояла зимой через дорогу в старом пуховике с низко надвинутым капюшоном и плакала, слезы на морозе замерзали, а он из машины с женой своей будущей тогда вышел. Красивый, как всегда шикарно одетый, улыбается своей белозубой улыбкой и смотрит на нее… вот этим взглядом, от которого у меня дрожали когда-то колени и скручивало низ живота. Теперь он так же смотрит на кого-то другого, голосом своим шепчет им то, что шептал мне. И тогда хотелось убить их обоих, перебежать через дорогу и долго бить ножом и его, и ее. Отомстить, причинить ему боль, чтоб понял - каково мне с израненным, исколотым сердцем жить дальше. Но дома осталась Маша, моя маленькая девочка, от которой этот подонок отказался, едва я вернулась из роддома, у которой никого кроме меня не было. Я не имела морального права опуститься. А через время поняла, что он не достоин того, чтоб я из-за него села в тюрьму, и слёз моих не достоин. И все равно плакала по нему. Первое время каждый день. Упаду без сил на кровать, качаю коляску и
плачу. Ничего из-за слез не вижу.
        Маше было чуть больше шести месяцев, когда я заподозрила, что с ней что-то не так. Я тогда убирала в квартире, она игралась в стульчике для кормления, а я мыла окна, неловко стала на подоконник и свалила горшки с цветами, они с грохотом разлетелись по полу, а Маша продолжала играть с кусочками хлеба, макая их вместе с пальчиками в кашу. У меня все внутри похолодело. Я уже нарочно свалила еще один горшок, а она даже голову не подняла, а потом посмотрела на меня и улыбается. Я спустилась, медленно подошла к ней и хлопнула у самого лица в ладоши, а малышка не вздрогнула и не моргнула.
        Я рыдала и целовала ее, прижимая к себе, вспоминая все те разы, когда она не реагировала на громкие звуки. Потом было обследование в другом городе и понимание, что мой ребенок не такой, как все, и что мне придется учиться с этим жить. А сейчас я к этому даже привыкла, и мне не казалось чем-то особенным и ненормальным. Я не замечала ее недостаток. Но из государственного садика нас просто выдавили. Психолог написала (не без ведома заведующей), что Маша отстает в развитии, ходит под себя и ведет себя неадекватно. Им, видите ли, не хотелось портить статистику таким ребенком, как Маша, и другие родители на нее как на прокаженную смотрели. Их дети, видите ли, боятся тех звуков, что издает моя немая малышка. Нам сказали, что мы должны идти в спец сад. Конечно, должны, только в нашем городе его нет. А переезжать мне не за что и жить будет тоже не на что. Здесь все же работа и даже подработка по вечерам - репетиторство с соседской девочкой по математике.
        Тяжело выдохнув, подошла к зеркалу, посмотрела на свое отражение. Глаза опухли от слез. Как давно я не плакала? С тех пор, как смирилась с тем, что мы с Егором никогда больше не будем вместе, и он не приедет, не извинится и не заберет нас с Машуткой к себе. Да, я верила первое время, что приедет. Узнает, что все ошибка, и будет просить прощения.
        Да, я представляла себе сотни раз, как он умоляет меня забыть каждое его слово, забыть пощечины и то, как рычал мне в лицо, тряс проклятыми бумагами, а потом ими же отхлестал по лицу, и то, как выставил из дома. А я… я от шока ничего не могла сказать… потому что никогда его таким не видела.
        Но шли дни, а он не ехал… шли месяцы, шли годы. Он просто вычеркнул нас и продолжил жить дальше, не прошло и пары месяцев, как он женился.
        Бумаги о разводе мне привезли за неделю до его свадьбы. Деньги решают все. Там даже была не моя подпись. А кому я что-то докажу? У меня денег на колбасу и хлеб нет, а на адвокатов тем более. Государственные - скажет кто-то? Он купит любого. И частного, и государственного, и их родителей вместе с их домашними животными, и бабушками с дедушками.
        Мне так и сказал его шестерка, который приезжал за месяц до этого. Тот самый, что когда-то зонтик держал, когда я выходила из машины, лебезил и во всю рассыпался комплиментами. Я его выгнала и расписываться не собиралась, хотя мне предлагали деньги. Я отказалась. Впрочем, кто вообще ожидал моего согласия. Мне всучили документы в руки и посоветовали даже не дергаться. Я и не собиралась.
        Я видела его свадьбу с ней… издалека. Мне это было нужно. Я пришла за порцией адской боли, чтобы выдрать его из своего сердца. Это была ампутация без наркоза наживую ржавой пилой. Я смотрела на нее в белом платье, на него в белом костюме и истекала кровью, стоя на тротуаре напротив Дворца Бракосочетания, откуда он выносил меня когда-то на руках и шептал мне:
        «Моя девочка… никогда не разлюблю. Моя. Вся моя. Слышишь? Нютка, ты мояяяя теперь».
        Моя… моя… моя… эхом насмешки звучит где-то в проводах над моей головой. Кажется, что на предателя должны обрушится небеса, но светит солнце, щелкают фотокамеры, и Егор несет на руках другую женщину, она громко смеется, а я… я рыдаю изнутри. У меня траур. Ведь он только что так жестоко убил во мне любовь, только умерла она все равно не в тот день… ее агония была долгой и мучительной. Иногда мне казалось, что эта сука все еще живая и прячется где-то в темноте. Выжидает вместе со своей подружкой болью, чтоб впиться в меня голодными ртами и напомнить, что я от них не избавилась.
        Сотовый запиликал снова, и я бросила взгляд на дисплей.
        «Ты ему звонила?»
        Я ничего ему не ответила, положила сотовый в сумочку и села за стол, закрывая лицо руками. И еще одна смска. Как назло, не дает успокоиться, подумать.
        «Светлова, ты меня игнорируешь? Я ради тебя, между прочим, старался. Можешь и дальше молчать. Все. Я умываю руки. Это уже слишком, Аня».
        Плевать. Ты все равно уезжаешь утром. Слишком или нет - не тебе судить. Это я одной ногой на улице с ребенком, а не ты.
        Я не уснула в эту ночь, так и сидела за столом, налила чаю себе и маме и проговорила с ней до утра. Может, кому-то это покажется странным, а я иначе не могла, я бы сошла с ума, если бы запретила себе это делать. У меня в голове она мне отвечала и даже давала советы. Как раньше. Как всю мою жизнь, пока она была рядом.
        Потом почти под утро вскочила из-за стола и начала переворачивать все документы, складывать их в папку. Посмотрела в конвертик в маминой тумбочке - там неприкосновенные деньги на специалиста и обследование в другом городе. Решительно достала их оттуда, пересчитала. Мало, конечно. Но это и все, что у меня есть на сегодня. И если потребуется, я заплачу кому нужно и оформлю эту проклятую приватизацию. Святая наивность. Какая же я дурочка. Я забыла - с кем имею дело и с кем связалась. Точнее, я тогда просто не представляла, кем он стал и на что способен. А нужно было это учитывать, чтобы не было снова так больно разбиваться об острые рифы реальности.
        Оставила Машу с Таней и поехала в центр, полная надежды, полная веры хоть в какую-то справедливость… Мне казалось, что, если я расскажу, как мне тяжело, покажу документы о том, что у меня ребёнок инвалид, надо мной сжалятся. Да, я была готова давить на жалость чиновникам. Я верила, что среди них есть просто люди. Я ошиблась. Там, где дело касается денег, людей практически не остается - только ходячие банкоматы. И она разбилась вдребезги, когда мне показали документы о том, что моя квартира приватизирована вчера неким Черняковым, а сегодня продана Шумакову Егору Александровичу. Все документы заверены нотариально. И я усмехнулась - перед глазами, как дежавю, мои документы о разводе. Тоже официальные, с печатями и даже с моей подписью.
        - Вам нужно освободить квартиру до завтра до двенадцати часов дня.
        И все. И никакие конвертики, никакие взятки не помогут. Я, наверное, побледнела, как полотно, и облокотилась о стенку. Всем было на это плевать. Люди вообще любят не замечать чужие проблемы, все видят только свои. Зачем задумываться, отяжелять собственные мозги, заставлять совесть вылезать из захламленного угла и немного ею пользоваться, если удобно ее запинать куда подальше и жить в свое удовольствие. Моя хата с краю. И презирать тех, кому не повезло, смотреть этим сочувствующе-презрительным взглядом, от которого хотелось забиться в угол и спрятаться, чтоб никогда и никто не видел, как мне больно. Чтоб не смели жалеть.
        А потом шла по улице с шарфом в руках и не знала, как я сейчас приду домой. Как выдержу это все. Как расстанусь со всем, что есть в этой квартире? И куда мне идти? Тех денег, что у меня есть, хватит лишь на пол месяца. И все. И потом улица. Даже если я поживу у Тани с тетей Соней, то мне все равно нужно где-то работать и питаться, Машеньку кормить.
        Внезапно мне посигналили с дороги, и я инстинктивно отодвинулась в другой край тротуара, не оборачиваясь. Посигналили снова. Я обернулась и, увидев джип, ускорила шаг. Стало не по себе, потому что машина продолжала за мной ехать, а потом резко выехала вперед на тротуар. Я остановилась, прижимая сумочку к груди, а из джипа вышли двое мужчин ростом под два метра в черных классических костюмах и двинулись на меня быстрым шагом. Они молча подхватили меня под руки и затолкали в машину. Я не то что не успела сопротивляться, я даже закричать не успела, у меня от ужаса голос отнялся и ноги занемели.
        Они меня грубо затолкали на заднее сиденье и сами сели впереди, а я, тяжело дыша, замерла, даже не оборачиваясь на того, кто сидел рядом. Потому что знала - это ОН. Мне даже смотреть не нужно было. Я его кожей почувствовала, каждой клеточкой своего тела. Запах его узнала. Он не изменился за столько лет. Тот же парфюм, тот же аромат дорогих сигар и его собственный. Тот самый, который невидимым клеймом остался на коже, въелся в волосы и в мозги. Ненавистный запах предателя. Сердце кольнуло такой болью, что я стиснула пальцы, впиваясь ногтями в ладони и чувствуя, как больно дышать становится рядом с ним. Нет, у боли нет срока давности. Эта сука бессмертна.
        - Ну здравствуй, Анна. Не люблю просить дважды. Люблю все получать сразу.
        Он вообще не любил просить. Он всегда брал то, что хочет, выдирал с мясом, отрывал с корнями. Не отказывая себе в удовольствии наблюдать, как кто-то прогибается под его желания и интересы. Когда-то меня сводила с ума его самоуверенность, его властность, его могущество и то, что такой мужчина обратил внимание на такую, как я. А сейчас я ненавидела его так сильно, что от этой ненависти ломило все тело.
        - Что тебе надо?
        Жалкий вопрос, сериально-глупый. Но ничего другого в голову не приходит.
        - Тебе передали, что мне было надо, но ты решила меня проигнорировать.
        Я так и не смотрела на него. Краешком глаза видела руку с двумя печатками - одну на среднем пальце и другую на большом. Белый манжет с серебристой пуговицей. Вены на запястье, аккуратные ногти и сильные, нервные пальцы.
        - Нам не о чем говорить.
        - Да ладно. Разве ты не хочешь попросить меня о помощи? Меня заверили, что ты в ней прям-таки нуждаешься.
        С каждым его словом в грудной клетке увеличивалась боль, она давила изнутри так сильно, что мне хотелось закричать и впиться в него ногтями. Этот голос… как бы он не звучал сейчас, моя проклятая память реагировала на него. И кончики пальцев начинали дрожать от понимания, что вот она и состоялась - та встреча, которую я представляла себе первые несколько лет. Но он не просит прощения, а я ненавижу его еще более люто, чем тогда. Ненависть, как и любовь, крепнет с годами. Она до невероятного постоянна.
        - Я в тебе не нуждаюсь, как и не нуждалась все эти годы.
        Усмехнулся, я, скорее, угадала, чем услышала. Я даже увидела ее мысленно, как прячется в его губах и сверкает из-под густых бровей стальной взгляд. Когда-то я смотрелась в его глаза и наслаждалась своим отражением в светло-серой туманной дымке, которая густела и превращалась в обжигающую ртуть, когда он смотрел на меня с голодом. Мне и сейчас хотелось поднять голову и… увидеть вблизи за столько лет.
        - Ну что ты, маленькая моя, конечно же нуждаешься.
        Издевательский тон, вкрадчивый и обманчиво спокойный голос. «Маленькая моя» ты не имеешь права меня так называть. Не смей никогда больше! Не твоя.
        - Это все ты, да? Зачем?
        - Если я скажу, что соскучился, ты поверишь?
        Почувствовала, как коснулся волос на затылке, а я отпрянула к окну и сжала челюсти до боли. И в эту секунду Егор вдруг сжал пальцами мои волосы и насильно развернул к себе, заставив посмотреть в свое лицо и задохнуться от этой близости. Задохнуться от того, что он нисколько не изменился. Только возмужал, и возраст сделал черты его лица еще резче и выразительней.
        - На меня смотри, когда я с тобой говорю. Мне в глаза. Я сказал, что соскучился по суке, которая наставила мне рога пять лет назад. И знаешь - это правда. Я всегда был честным с тобой.
        - Сочувствую, - пошевелила губами, вспоминая тот раз, когда он смотрел на меня точно так же, как на тварь или мерзкое насекомое.
        - Нет, моя девочка, это я тебе сочувствую. Лучше бы я о тебе забыл, правда?
        Держит сильно за волосы и гладит скулу согнутым пальцем, а я не могу смотреть на него. У меня адский диссонанс, потому что его образ и то, что он мне говорит… это ведь было не про нас. Ведь когда-то он умел смотреть на меня иначе. Когда-то он ласкал меня этими пальцами и этим голосом.
        - Правда. Чего ты хочешь? Ты ведь чего-то хочешь, верно?
        Пожал плечами, а сам все так же смотрит - глаза сузились и на скулах желваки дергаются.
        - Ты знаешь, вначале просто хотел купить этот комбинат. А потом… потом мне захотелось купить тебя. Почему бы и нет? Почему не я?
        - Денег не хватит.
        - Хватит, Аня. На такую, как ты, много и не надо, но я готов раскошелиться. Например, купить твой дом. Все здание, и снести на хер. Или не дать тебе устроиться на работу и смотреть, как ты загибаешься.
        Он побледнел, пока говорил мне все это, его черты заострились, а серые глаза потемнели на несколько оттенков.
        - Не смей. У меня ребенок…
        - Я помню, что ты не просто мне ставила рога, а еще и принесла мне свою нагулянную дочь и пыталась уверить, что она от меня. Так значит, придется прийти и попросить. У меня есть деньги.. У тебя…
        Опустил глаза в вырез моего платья, приподнял одну бровь и усмехнулся криво своими чувственными губами.
        - Могло быть и лучше. Я думал шлюшки ухаживают за собой, поддерживают товарный вид. Но, видимо, спрос низок и товар не востребован.
        Замахнулась, но он перехватил мою руку и завел ее за спину. От ярости и ненависти начало драть в горле и ломить ребра. Ненавижу подонка!
        - Я подожду, Аня. Я умею ждать. Ты приползёшь. Я тебе обещаю. На коленях.
        Наклонился через меня, открыл дверь и вытолкал меня из машины на тротуар.
        - Мой номер найдешь, когда решишь, что готова поторговаться. Не забудь завтра выехать вовремя из моей квартиры.
        Визжа покрышками, джип рванул с места, а я, тяжело дыша, так и стояла на дороге, не обращая внимания на то, что меня объезжают машины и сигналят мне. Я все еще не верила, что этот разговор был, я все еще не могла понять, о чем он был.
        А потом начала задыхаться, хватаясь за горло, согнувшись пополам. Я не верила, что он сказал мне все это. Не верила, что это вообще происходит на самом деле. Сердце как сжалось, когда я его увидела, и больше не разжималось. Болезненно стучало, каждый удар оглушительно сильный.
        Не попрошу. Я буду искать работу. Уборщицей пойду, а его ни о чем не попрошу. На три работы устроюсь. Суку пусть свою покупает, на которой женат.
        ГЛАВА 3
        У меня с ней не было нормального знакомства, не было узнавания, не было ничего из того, что принято. Ни дерганий по клубам, ни знакомства через соцсети, она не была знакомой, у которой я перетрахал всех подружек и переключился на нее.
        Я ее встретил на остановке. Да, я, тот кто никогда не вылезал из своей спортивной тачки и ласково называл ее «куколка», увидел свое персональное исчадие ада с ангельской внешностью на гребаной автобусной остановке. Стоял на светофоре, кивал в такт басам, постукивая пальцами по рулю, на утро после вечеринки в клубе Карла. Фашист умел устраивать умопомрачительные совершенно оторванные зверские тусовки. Я обводил скучающим взглядом эти трущобы, где жила какая-то девка, с которой я познакомился вчера ночью и каким-то образом оказался на ее съемной квартире в заднице мира. Что я делал с ней ночью, я не помнил, но на утро она решила, что это надолго, и я унес оттуда ноги, оставив несколько стодолларовых купюр на оплату съема гнезда.
        И увидел ЕЕ. Сидит на скамейке с какой-то книжкой на коленках. На макушке хвост. Волосы вьющиеся цвета спелой пшеницы, ветер треплет ее тонкое платье, обнажая стройные ноги в мокасинах и белых носках. Я посмотрел на эти носки, и у меня встал. Мгновенно, без раскачки. А она кончик ручки покусывает, а я завис. Просто выпал из реальности. Ничего более сексуального, чем ее белые носки и пухлая нижняя губа без следа помады, прижатая погрызанным концом пластмассы, никогда в своей жизни не видел. Мне сигналили, а я вздернул средний палец и продолжал стоять, и смотреть на это чудо посреди хаоса.
        На дороге из-за нее пробка, а она не от мира сего в книгу свою уставилась. Я никогда читающей девушки не встречал. Музейный экспонат. Автобус подъехал, она встрепенулась, встала со скамейки, а у меня в горле пересохло от вида стройных ног и какой-то невесомости во всем ее образе. Чистоты какой-то. Чего-то порочно-ангельского. Я к другому привык. И умом понимаю, что одета с рыночного лотка, и что мокасины ее дешевка, и носочки эти дурацкие, и рюкзак джинсовый потертый, а меня ведет, прет меня. Словно кто-то подошел ко мне и в грудь загнал ржавый кол. И все. И больше нет никакого пути назад. У кого-то любовь, у кого-то страсть, а у меня все всегда не как у людей - у меня свое проклятие. Не важно - как ее зовут, не важно - где она живет, не важно - кто она и кто с ней. Она для меня сделана.
        Когда потом ночью, нагнул на лестнице Ирку и толкался ей в рот вздыбленным членом, собрав ее светлые крашеные волосы в хвост на макушке и удерживая, пока яростно вбиваюсь ей в глотку, представлял эти долбанные белые носочки, кончик ручки и длинные закрученные кверху пушистые ресницы. Кончил с рыком, и пока она сглатывала, вытирая слезы, подошел к раковине, набирая номер одного своего приятеля компьютерного червя, вечно онлайн, вечно на сотовом.
        - Сань, привет друг. Да так, охрененно. Отрываемся в Радлене. Мне бы пробить маршрут 12 автобуса. Тут не ловит сеть нормально. Пробей для меня все остановки и пришли. Давай. Отблагодарю.
        Посмотрел на кокетливо улыбающуюся Ирочку и хлопнул по заднице, а когда она приподнялась, чтоб поцеловать, увернулся и толкнул дверь на танцплощадку. Я тогда был безбашенным. Мне казалось, что я бессмертный, и все вокруг бессмертные. Я только доучился и начинал работать вместе с отцом в его финансовой компании. Я был беспечно счастливым человеком, оторванным, безумным, зеленым и не подозревающим, что в один день можно сдохнуть, но продолжать функционировать и даже делать карьеру. Что живые мертвецы - это не выдумка обдолбанного голливудского режиссера - это реальность. Моя реальность.
        Саня скинул мне маршруты смской, и одна из остановок была - Экономический Государственный Университет. Скорее всего, туда ехала.
        Я поднялся, как придурок, по будильнику, и уже в восемь пятнадцать стоял напротив остановки с кофе в термостакане, глазами, как у зомби, и сигаретой в зубах. Ждал свои белые носочки. Она пришла минут через пять в джинсах с дырками на коленях, тем же хвостиком и опять в носочках. Фигура, как у фотомодели, ноги длинные, округлая попка и грудь небольшая высокая. Лицо это идеально-кукольное, на него смотришь и не моргаешь. Нарисованная, что ли.
        Такие бывают? Настоящие они? Снова учебник какой-то достала, сидит читает, в ушах наушники, ногой в такт двигает. Лямка какой-то тонкой майки с женским лицом на груди сползла с плеча, и у меня опять сушняк от вида ее груди, вздернутой под тонким лифчиком, как после дичайшего перепоя, и стояк, словно не трахался годами. Потом я перся за ее автобусом. И провожал глазами, когда шла к серому зданию универа. Умом понимаю, что это нездоровое что-то, а сам сидел еще какое-то время в машине, потом приехал после обеда и ждал, когда выйдет.
        Я таскался за ней около недели. Ночью все те же клубы, тусовки, девочки, днем отцовский офис и взгляд, как у имбецила, потому что не выспался ни хрена. Потому что в проклятые восемь пятнадцать стоял на остановке. И, да, я не подходил к ней. Почему? Не знаю. Она была где-то там в белых носочках, а я здесь в своей компании. И ни черта общего у нас с ней не было. А еще мне казалось, она меня пошлет.
        Через неделю я влез в ее автобус и поехал вместе с ней к ее универу. Всю дорогу на нее смотрел уже с близкого расстояния, и у меня дух захватывало, накрыло и не отпускало. Она с кем-то по телефону говорит, и я, как маньяк, прислушиваюсь к каждому ее слову, к каждому вздоху. А она меня не замечает. Даже не знает, кто я. Все в городе знают, а она полный ноль. Не в теме совершенно. Да и куда ей в тему - она по ночам спит, а днем в универ свой ездит и на танцы какие-то.
        Нет для нее реального мира. У нее свой какой-то. Там нет грязных клубов, сосущих на лестницах бл**ей, кокаиновых девочек и мальчиков, латентных самоубийц и тому подобной херни. В ее мире белые носочки, майка с Мерлин Монро, мороженое пломбир и дешевые китайские наушники. Она поет вслух, когда думает, что ее никто не слышит, ездит на велосипеде, а летом уезжает в какую-то деревню к какой-то тете и, о боги, ковыряется в огороде. Меня засмеют… и мне насрать. Она же божественна. Но все было потом. После того как она стала моей.
        Я с ней выходил на остановках, водиле своему деньги в карман и прыгал в тачку, в офис ехал. На Ирочку больше не стоит, на Леночку тоже. Ни на кого не стоит. Я ее хочу. До боли. До ошизения. Так что яйца поджимаются от одной мысли, что губу ее полную трону кончиками пальцев. Чисто хочу. Нежно. И сердце в груди рвано прыгает из стороны в сторону, когда о ней думаю.
        Познакомился с ней, как в кино. Она куда-то ездила, а я у дома ее сидел, ждал под окнами. Психовал. Решил - подойду, и все. И ни хрена, в сиденье машины врос. Не могу, и все. А к ней какой-то урод приставать начал. Я месяц следом хожу, я смотрю на нее и подойти не могу, а какой-то лысый мудак в реперской куртке и кроссах за руку схватил. Меня переклинило. Сам не понял, как сцепился с ним. Бил, как озверевший, а он меня. Только я реально его избивал, а он защищался. Но меня заклинило, и я не мог остановиться, пока она не оттащила.
        - Хватит… не надо. Вы его убьете. Не надо. С ума сошли? Это сосед мой. Он урод, конечно, моральный, но я б и сама справилась.
        Справилась бы она. Хрупкая, тоненькая, воздушная. Потом на лавке вытирала мне кровь с лица водой из пластиковой бутылки, а я от счастья дрожал. Вблизи еще красивее, кожа молочно-белая, на переносице несколько веснушек, и пахнет от нее клубникой. Не духами какими-то крутыми, а ягодами. Потом оказалось, и правда, клубнику ела. Тетка проездом ехала, и она на вокзале ее встретила, клубнику домой несла. Меня тоже угостила.
        - Спасибо. А меня Аня зовут.
        И улыбнулась. Я вдруг понял, что до этого момента не жил никогда, вообще не был человеком.
        - Егор.
        - Хотите клубнику. Свою. Сладкая-пресладкая.
        И я жрал с ней на лавке клубнику из банки, слушал, как она смеется, и, бл*дь, какие на хер клубы, какие Ирки. У меня Нютка появилась. Я влюбился. Насмерть.
        ***
        Бросил окурок в темноту и залпом отпил из бутылки виски. Свет так и не включил, ходил по кабинету в темноте. Пил, и не брало меня. Я ее лицо за пять лет вблизи впервые увидел и понял, что ни хрена я не вылечился. Что я не просто болен, а гнию заживо, и только сейчас с меня спал весь грим, и я увидел, как кишит червями моя душа.
        Пять лет. Я запрещал себе к ней приближаться и вспоминать эту суку ровно пять лет. И все эти пять лет я не хотел знать - ни где она, ни что с ней, ни как она живет. Я убеждал себя, что нет ее, умерла. Я даже похоронил ее мысленно на городском кладбище… наверное, я мог бы ее убить. Если бы не ребенок. Ее ребенок не от меня.
        Лживая, подлая тварь змеей влезла в мое сердце, в мою семью и выдрала его своими тонкими пальчиками с розовыми ноготками. Выставила жалким роганосцем, насмехалась за моей спиной. Жила рядом и… бл*****дь, как же не задохнуться… и умилялась тому, как я трогаю ее живот и говорю с чужим, мать ее, ребенком. Натраханным на стороне с ее любовником. Хотя, когда я давил ее тонкую шею, она сипела, что не знает чей. Хотя пару раз осмелилась все же утверждать, что мой. Пока я ее не ткнул лицом в результат анализа. Третий, сука, результат. ТРЕТИЙ! Потому что я поверить не мог… потому что я не хотел умирать. Но все же это была агония.
        Когда я увидел ее снова… я вдруг понял, что хочу ее на коленях. Чтоб стояла на полу и умоляла меня простить ее и дать ей денег, дать ей жить, дать ей дышать. Я не вынашивал планы мести, но я носил букеты на ее могилу в своей душе и каждый раз останавливал себя, чтобы не начать ее откапывать. Я не искал ее. Она нашлась сама, как бумерангом возвращающееся проклятье.
        Когда списки работников на увольнение получил… фамилию увидел, и все. Меня накрыло. Так люди срываются, когда вдруг дорываются до дозы наркотика. Смертельного. От которого однажды чуть не загнулись. И я захотел ее впрыснуть себе в вену, и пусть все горит синим пламенем.
        На коленях ее хочу. Там, на полу у моих ног. Зарёванную. А может, и залитую моей спермой не единожды. Какого хера я должен отказать себе в удовольствии?
        Впервые за долгие годы я мастурбировал и представлял ее на четвереньках с поднятым ко мне лицом, залитым слезами. Теперь я мог купить всю ее, город в котором она живет, и каждое заведение, которое имеется в этом гадюшнике.
        Я снова за ней следил. Сам себе не верил, что делаю это. Думал, что изменился за все эти годы, думал, время меня изменило и пусть не вылечило, но по крайней мере я больше не зависим от этого смертельного чувства, которое я закопал внутри. Когда ее девичью фамилию увидел, попросил личное дело, едва открыл, и все. И нет пяти лет. И не было никогда. Я только вчера получил нож в спину и только вчера вытолкал ее из дома, а сам ломал пальцы о стены и крушил все вокруг себя. Потрогал шрамы на фалангах и тыльных сторонах ладоней. Затянулись, остались лишь тонкие белые полосы и увеличенные косточки. Тело заживает и регенерирует, а душа не имеет такого свойства, если ее разодрать в клочья, она уже никогда не срастется. Так и будет вся в дырах. Мне моя напоминала решето.
        В тот год, когда я расстался с Аней, Шумный, которого знал весь город, сгнил живьем и больше не родился. На свет появился некто Егор Александрович Шумаков. Ему пришлось восстать из пепла и доказать всем, что его стоит уважать и бояться. Я резко остался один - через полгода после развода с Аней погиб отец в автокатастрофе, а мать впала в кому и по сей день лежит почти овощем в спецучреждении. Компания, в которой я был всего лишь вольным слушателем на заседаниях совета директоров, стала только моей, и я ни хрена не соображал в том, как она устроена и как работает. Поналетала куча стервятников, как на падаль. Еще на похоронах начали предлагать деньги. Ставки, как на аукционе, кто больше даст. А я в шоке. Для меня смерть отца была неожиданной, стремительной. Я не был готов остаться один со всей этой махиной, которой он управлял на протяжении всей своей жизни.
        Но я бы ее не продал. Сдох бы, но не позволил тронуть. За считанные месяцы я выучил о ней все. Макарыч, помощник отца, ввел меня в курс дела, и уже в следующем году я сам заключал сделки, которые принесли первую прибыль за месяцы простоя. Некоторым особо настырным пришлось показать, что переходить мне дорогу чревато испорченным здоровьем, а иногда даже инвалидностью или банкротством.
        Я влился в тот мир, где нет слабости, нет компромиссов, есть стадо и загоняющий его хищник. Есть своя иерархическая лестница и, если не выдрать место под солнцем зубами и когтями, тебя быстро затолкают в нишу «третьего мира», а потом и вовсе «сольют» более крупному предприятию. Я не вылезал из офиса и командировок, не давал себе продохнуть. Ночью спал по четыре часа. Ложился под утро, чтоб отрубиться и на хер не думать об этой суке перед тем как уснуть, иначе она мне приснится. А она снилась все равно. Часто. Я бы предпочел никогда, но у моего подсознания были на этот счет свои планы, и оно выдавало мне ее в разных ракурсах. Но всегда неизменно красивую. Нежную. С этим пронзительным взглядом ярко-синих глаз. Нютка-незабудка. Незабываемая и неубиваемая тварь. Бессмертная. А какие в них появлялись кристально чистые слезы, и я все… я был согласен для нее на все. Я мог бы для нее убивать, если бы попросила, но она была слишком жалостливой. Или играла роль. Умело, талантливо, гениально.
        Иногда снилась в моих объятиях, голая, извивающаяся подо мной пока я яростно вхожу в ее тело, закинув ноги на плечи, и тону в этой бездне незабудкового взгляда. Смешно, но я и цветов-то таких не знал. Она показала. Нравились они ей. Ане вообще нравилось все простое, то, на что нормальные девушки не смотрят. И меня именно это с ума сводило.
        Мне казалось, что никто и никогда не будет любить меня, как она. Идиот. Любовь делает людей слепцами, глухонемыми моральными инвалидами с ампутированным разумом.
        Меня любили и другие женщины. Моя жена, мои любовницы, мои шлюхи. Любили по-разному - кто-то мой член, кто-то кошелек, кто-то мою физиономию. Были те, кто любил все вместе - это моя благоверная, на которой я женился в состоянии аффекта, как говорит Фашист. Женат я был до сих пор, детей она мне так и не родила, и, если честно, я не особо хотел. Я пытался ее полюбить. Честно пытался. Она неплохая, умница, красавица, в делах фирмы разбирается, не лезет никуда, мозг особо не выносит. А я смотрю на нее, и раздражает в ней все от кончиков выкрашенных белых волос до кончиков ее матовых белых длинных ногтей. Я бы развелся, но меня крепко переплело с фирмой ее отца, мы вместе разрабатывали четыре проекта новостроек и торговых площадок в четырех провинциальных городах, где не было даже нормального детского парка. И пока я не выжму из этих проектов все, что мне нужно, о разводе не может быть и речи. Кроме того, она поддерживала мой статус - Елена Шумакова.
        В наш дом ее привела моя мать.
        «Познакомься, сынок, это Леночка. Дочка Арсения Федоровича Добронравова».
        Леночка, которую потом я ставил раком в уборных клубов или ничком укладывал на капот своей машины, а иногда и просто давал в рот, чтоб спустить по-быстрому и не париться. Оказывается, отец давно вел дела с Добронравовым, но я в это не вникал. Потом пришлось вникнуть и не только в это. Потом пришлось иногда забывать, что я человек, подминать под себя компании. Сносить жилые дома, выкупать по дешевке квартиры. Мир большого бизнеса жесток и несправедлив. Впрочем, как и сами люди. Я этому научился еще в юности, когда мне сломали нос за то, что у меня крутой рюкзак. Мажорам было принято вправлять мозги. Пришлось доказывать, что не всем, и идти на бокс.
        И не было ничего способного выбить меня из равновесия кроме этой дряни. Посмотрел в личное дело, потом поехал к ее дому. Увидел вживую. Знаете, что значит удар в солнечное сплетение? Сильный и неожиданный, когда ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я рот раскрыл и вцепился в руль. Смотрел, как она идет по тротуару. Стройная, худенькая в скромном платье, и волосы по спине вьются локонами. У меня свело пальцы. До онемения. Захотелось их в ее локоны погрузить и ощутить, какие они наощупь. Я тогда Валеру сам набрал. С ним все дела вел. Начальник его едва узнал, что мне комбинат слили, после того как он отказался его продавать, слег в больницу. И как я понимаю, выходить оттуда уже не собирался, да и боялся, что люди его на вилы насадят. Он ближе и доступней, его легче линчевать, чем меня.
        У Валеры про нее спросил. Сказал, если заставит ее мне позвонить, отблагодарю. Тот уверил, что она позвонит, безвыходное у нее положение. Конечно, безвыходное - я ее со всех сторон обложил. Все ходы ее просчитал прежде, чем Валере звонить.
        Но она не набрала меня ни вечером, ни потом утром. И меня скрутило еще сильнее, до ломоты в костях. Я захотел ее увидеть. Это стало навязчивой идеей.
        А увидел и понял, что не отпущу. Хочу эту суку рядом с собой, и не важно каким способом, не важно как. Она приползет ко мне. Одного только не ожидал, что рядом с ней самого так накроет, что контроль начнет из рук уплывать. Что истосковался настолько, что меня трясет с ней рядом, как наркомана. По привычке волосы ее тронул, а когда дернулась, у меня ненависть девятым валом поднялась. Держу ее за затылок, а у самого в висках пульсирует похоть зверская. Взять ее. Распластать на сиденье, порвать платье и войти в нее, кусать ее маленькие груди, жадно лизать соски и вдыхать ее запах. Окунуться в это марево, принять свой кайф и ощутить, как он потек по пересохшим венам. Будь я один в машине, я бы взял, и насрать, что она не хочет. Я ее так хотел, что у меня яйца опухли и член болезненно в ширинку упирался. И воспоминания… они меня доконали. С ума свели. Наяву ее хотел. Тронуть, впиться в нее, вгрызться и не выпускать.
        Но это было неинтересно. Мне захотелось, чтоб она пришла сама. Чтоб она свернула свою гордость бл**ую в кулак и пришла просить. Меня подбрасывало от одной мысли, что Аня снова будет рядом со мной. Я собирался купить ее себе и доказать ей, что она продажная шлюха. А еще я просто маниакально хотел быть рядом с ней. До трясучки и до адского исступления. Иметь на нее все права. Трахать ее, когда хочу. Увезти из этого Урюпинска… Я поиграюсь и уничтожу ее. Размажу по асфальту. Как она меня когда-то.
        Ни «прости», ни «прощай», ни «дай мне шанс, Егор». Ни черта. Просто уехала. Наверное, договорилась со своим уродом встретиться… только он не явился. И уже никогда и ни к кому не явится. Ему железной кувалдой перебили хребет. Он теперь растение без ног и без члена.
        ***
        Я отхлебнул виски и ответил на входящий звонок, стараясь сфокусировать взгляд и говорить нормально.
        - Да, Артем. Куда? Неплохо. Зайди завтра к ним, непосредственно к директору, и передай от меня личную просьбу, очень убедительную - не брать на работу. Если твоя убедительность будет недостаточной - добавь еще немного, чтоб стало приятней принимать решение. Если и это не поможет, намекни, что иногда человеку хватает для нормальной жизни и девяти пальцев на руках.
        Говорю, а перед глазами фото из личного дела, и я невольно веду по ее уменьшенной копии большим пальцем.
        Как же я любил тебя, Нютка, боготворил. Поставил тебя выше себя самого и молился тебе изо дня в день. Счастью не верил своему. А ты во мне пробудила чудовище, и не знаю, каких оно достигнет размеров во мне, пока не нажрется твоей крови и плоти.
        Снова зазвонил сотовый, на входящем имя жены и ее фото.
        - Да.
        - Помешала?
        - Нет.
        - Из госпиталя звонили, маму перевели в больничное отделение, ей стало плохо. Завтра утром я к ней поеду. Не хочешь вернуться домой?
        - Нет, Лена, не хочу и не могу. Займись этим. Я буду благодарен.
        - Я соскучилась по тебе, Егор.
        Мой палец все еще трогает снимок Ани, и внутри поднимается торнадо злости. И я соскучился… но не по ней. А по твари, которая забыла, как я выгляжу.
        - Сходи в душ и представь, что я тебя трахнул. Можешь это сделать два раза.
        - Ты что пьян?
        - Трезв, как стекло. Когда будешь мастурбировать, смотри не выложи в инстеграм.
        - Сволочь, какая же ты сволочь.
        - Ты хотела эту сволочь в мужья. Радуйся и наслаждайся сбывшейся мечтой, Ленусииик. Мы узаконили наш минет в туалетах и секс на лестницах клубов.
        Она отключила звонок, а я отшвырнул сотовый и снова отхлебнул из горлышка виски. Шатаясь подошел к окну. И не прошло пяти лет, как я снова бухаю в одиночестве из-за это суки, и мне хочется сдохнуть.
        Но дохнуть нельзя. Самое интересное только начинается.
        ГЛАВА 4
        - Вы же только вчера сказали, что я вам подхожу? Что не так? У меня ведь и письма рекомендательные есть, и я согласна на любую смену.
        - Девушка, не надо устраивать истерик. Администрация магазина оставляет за собой право, как брать на работу, так и увольнять, и уж точно решать - кому отказывать и когда. Удачи вам в дальнейших поисках.
        - Это вы из-за ребенка-инвалида меня не берете, да? Так у меня есть няня, и я не беру даже больничных.
        Женщина из отдела кадров местного небольшого супермаркета (имя я не запомнила) посмотрела на меня из-под очков, ее рыжие волосы напоминали щетку из отдела хозтоваров их же супермаркета, а толстый слой тонального крема не прятал неровности кожи, а подчеркивал. Но думаю, ее это не слишком волновало. У некоторых есть такой стиль, чем больше грима, тем красивее. Тонкие губы, накрашенные темно-вишневой помадой, сложились бантиком.
        - Девушка, вы нам просто не подходите. И ваш ребенок тут не при чем. До свидания.
        Опустила голову к своему смартфону, а у меня глаза запекло слезами. Это было уже третье место, куда меня не взяли. Место, где требовались работники без высшего образования, любого возраста и без рекомендаций. А именно я не подхожу, и все. Куда еще идти, я не знала. В голову даже ничего не приходило. Но я знала, что обойду все доступные места в этом городе, но работу найду. Назло этому гаду. Он не разрушит мою жизнь еще раз, пусть он смог выжечь внутри меня все дотла, но Маши это не коснется.
        - Прошу вас, пожалуйста, я согласна на любую работу, не обязательно продавцом. Можно уборщицей или товар раскладывать.
        - Послушайте, - медленно выдохнула, - что ж вы так все усложняете? Хорошо, я вам отвечу - директор магазина посмотрел вашу анкету и сказал не брать вас ни на одну вакансию. Понимаете? Вообще не брать именно вас. Я понятия не имею почему. Может быть, вам виднее? Будь моя воля, я б вас взяла с руками и ногами. Нам очень нужны ответственные работники, а то приходят вечно то алкаши, то молодежь. Сплошная текучка. Повышать некого. Все новенькие.
        И тут меня как обожгло раскаленным железом - это же он. Это Егор так поступает со мной. Это он, проклятый предатель, приказал не брать меня на работу или заплатил, чтоб не брали. Обещал ведь, что никуда не устроюсь и приползу к нему на коленях. Сволочь. Что ему нужно? Столько лет прошло. Зачем все это? Неужели его ненависть настолько сильна? Шумаков не смог смириться с тем, что я смогла выжить после того, как вышвырнул меня на улицу?
        Тяжело дыша, вышла из магазина и прислонилась к стене, щурясь от осеннего солнца, чувствуя, как слезы в глаза лезут, как непреодолимо хочется зарыдать. Давно я не оказывалась в таком безвыходном положении и не чувствовала себя такой беспомощной. С тех пор как оказалась во дворе огромного дома Шумаковых с дочкой на руках, и перед носом закрылись массивные ворота. А когда постучала обратно, рыдая и умоляя выслушать, мне сказали, что, если не уйду, на меня спустят собак.
        Так и шла по улице, чувствуя, как дрожат на ресницах слезы и все скручивается внутри в узел от страха, что работу так и не найду.
        Прошла мимо неоновой витрины ночного клуба. Потом вернулась и посмотрела на вывеску. На щитке нарисована стриптизерша с голым задом, танцующая у шеста. Несколько секунд смотрела… решительно открыла дверь и вошла в темное помещение с въевшимся в стены запахом сигарет и ванили, как в салонах автомобиля. Над потолком крутятся неоновые шары, сверкают лучи света, мигают гирлянды.
        - Вы к кому?
        Из темноты вышел худой парень в узких джинсах с длинными белыми волосами и двумя косичками вместо челки. Руки «забиты» цветами и шипами.
        - Я по поводу работы.
        Осмотрел с ног до головы, приподнял проколотую бровь.
        - Ну идем, раз насчет работы.
        ***
        Домой приехала через час... и остановилась возле здания, медленно сгибаясь пополам и прижимая к животу обе руки. Почему-то стало больно именно там. Где-то в районе солнечного сплетения. Какие-то люди вынесли мои вещи к мусорке. Мебель, картины, шторы. Поскидывали все в кучу, как хлам. Кто-то копошился рядом, и двое бомжей утаскивали стулья и коврики. Задыхаясь, я даже не могла закричать. Только подскочила к бомжам, начала их расталкивать, молча, ничего не видя от слез. У меня даже голос отнялся. Потому что среди вещей ярко-красным пятном выделялся связанный мамой свитер. Мой любимый красный свитер. Одна из оборванок схватила его и завязала у себя на бедрах, а я рот приоткрыла и не могу закричать. Потом заметила, как один из мужчин вытащил из кучи мамину икону, вышитую золотистым бисером. И все. И у меня просто сорвало все планки. Я бросилась к нему и вцепилась в картину руками. Дернула на себя.
        - Пошла вон - это наше! - заорал мне в лицо, смердя вонью от гнилых зубов и перегаром, - мы первые увидели. Сукааа, вон пошла. Людкааа, убери от меня эту тварь бешеную, у меня руки заняты.
        А я вцепилась в мамину картину и пыталась вырвать ее из грязных рук мужичка в порванном свитере и коротенькой шапке, видя, как перекашивается злобой его одутловатое лицо с синяком под глазом.
        Внезапно набежали такие же оборванцы, как и он. Но я не боялась, меня переклинило, и я впилась в картину мертвой хваткой. Мне казалось, что, если я ее выпущу, я предам маму. Эта икона память о ней для Маши. Потом почувствовала резкую боль в затылке, и в глазах потемнело.
        « - Мам, я влюбилась. У него глаза такие серые, как сталь, и ресницы длинные, как у девчонки. Мааам, он красивый.
        Ее лицо сквозь туман, и она кажется мне на много лет моложе, склонилась надо мной и по голове гладит. И я счастлива и в то же время плачу.
        - Глупая, моя девочка, любимые всегда кажутся красивыми.
        - Нееет, он, правда, очень красивый. Я таких никогда не встречала. Мам, у него морщинки возле глаз в уголках и кожа смуглая, он такоооой сильный и умный.
        - Кажется, и правда, влюбилась. Осторожней, Анютка, мужчину нельзя любить слишком сильно. Оставь кусочек себя себе. Не отдавай целиком и полностью.
        Улыбается. Мамочка, какая же ты красивая, когда улыбаешься. Я так соскучилась по тебе.
        - Не могу, мам. Он уже все забрал. Меня там нет.
        - Не говори такие страшные вещи.
        - Что ты, мама, там есть он. Везде во мне внутри. Особенно тут. Где сердце.
        - Когда внутри так много кого-то, может стать очень пусто и больно, когда вдруг окажется, что его там никогда и не было.
        - Нееет, такого не может быть. Он тоже меня любит. Я знаю. Я чувствую. В глазах его вижу.
        - Моя маленькая дурочка, как плохо ты знаешь мужчин.
        А она вдруг начала растворяться, становиться прозрачной, и я хватаю пальцами воздух, а голова раскалывается от страшной боли.
        - Плохо, да… плохо, мам… очень плохо. Он ведь меня бросил… и ты бросила. Почему ты меня бросила, мама?
        Она головой отрицательно качает. Слезы мне вытирает. Я ее тронуть не могу, а она меня трогает.
        - Что ты, моя хорошая. Я всегда рядом. Просто ты меня не видишь. Только во сне.
        - Не вижу… не чувствую. Не слышу. Вернись хотя бы на один день.
        - Я здесь. Просыпайся, милая. Слышишь меня? Я здесь. Открой глаза… просыпайся, Анютка. Тебе надо проснуться. Тебя Маша ждет».
        Раскрыла глаза, глубоко втянув воздух, и увидела над собой лицо соседки Сони, мамы Татьяны, и Варечки ее внучки, а рядом с ними еще двое соседей - один с собакой, которая обнюхивает мое лицо и лизнула в нос.
        - Анечка, с вами все в порядке? Мы уже скорую хотели вызывать? Эти алкаши сбежали, когда Антон Михалыч с Наполеоном вышел и разогнал тварей.
        Я медленно села на земле, чувствуя, что руки влажные, посмотрела - они в крови, пальцы порезала, а картины рядом нет. Выдрали-таки. Антон Михалыч помог мне подняться на ноги, Соня отряхнула подол моего платья, а Варечка подала мне шарфик.
        - Хорошо, что сумочку не сорвали.
        Я смотрела на них, а лица расплывались, размазывались. До меня еще не доходило, что вот все, что было мне дорого, валяется на свалке. И мне больше некуда это отнести, уберечь, забрать.
        - Выселили изверги, да?
        Я кивнула, сжимая сумочку и стараясь при всех не разрыдаться.
        - Так, ты не расстраивайся. Мы кое-что и к себе забрать можем, пока жилье не найдешь. Да, девочки?
        Женщины активно закивали.
        - Заберем, а что. Я на балконе сложу.
        - У меня в кладовке место есть.
        - У меня места особо нет, но я могу забрать и у себя сложить картины, гардины и еще кое-какие некрупные вещи.
        Я повторяла «спасибо», а у самой в голове звенит и кажется, что весь мир снова рушится на осколки и никогда не станет прежним.
        За час мы разнесли мое барахло по соседям. Тетя Соня перебинтовала мне пальцы. Маша помогала Варе - носила мамины рисунки и ее наборы для вязания и нитки. Складывала в шкафчике. При ней мне пришлось взять себя в руки и не рыдать. Но она все и так понимала. Обхватывала мое лицо ладошками и заглядывала мне в глаза.
        - Не плачешь? - жестами.
        - Не плачу.
        - Точно.
        - Точно.
        Пригрозила мне маленьким пальчиком, а я сгребла ее в охапку и зарылась лицом в золотистые кудряшки. Если бы не она, я бы, наверное, не выжила. Я бы не справилась. Все же женское счастье заключается именно в детях, и чтобы не произошло, именно в них и сокрыт смысл жизни. И когда кажется, что раскрошило в пыль и уже никогда не подняться на колени, приходится собирать всю волю в кулак и подниматься. Жить ради них.
        - Я нашла работу, тетя Соня.
        - Ну вот. Не так уж все плохо, моя хорошая. Попей чаю. Я заварила мяту и листья смородины. Все свое. Люда любила мой чай, царство ей небесное.
        Меня слегка передёрнуло. До сих пор не могу смириться, когда о маме так говорят. Это о ком-то другом. Мама живая. Она просто куда-то уехала, куда-то, где мы пока не можем встретиться.
        - И когда выходишь?
        - Сегодня в ночную.
        - И что это за место такое, что ночью надо?
        - Хорошее место. Я потом все расскажу. Вчера вот тоже вышла, и сразу уволили.
        А сама Машеньке хвостики поправила и на колени посадила к себе.
        - Как Маша себя вела без меня? Татьяну вашу не доставала?
        - Нет, ты что. Машутка нам, как и Варенька, родная. Мы с Людой тридцать лет душа в душу. Семья мы.
        А мне стыдно стало, что на голову им свалилась. Старшая дочь тети Сони им Варю привезла на время своей командировки вместе с мужем - у них общий бизнес, и я на голову свалилась с Машей на неопределенный срок. И платить особо пока нечем.
        Пиликнул мой сотовый. И я на автомате достала его из кармана и тут же вся внутренне сжалась в камень.
        «И как с работой? Тяжело? О «панели» не думала? Туда всех берут»
        ГЛАВА 5
        - Я разве говорил, чтобы вынесли ее вещи?
        Схватил за шиворот Заверина и вдавил в стену.
        - Говорил, чтоб глаз с нее не спускали? Говорил, мать твою?
        Протащил по кабинету и, схватив за затылок, ткнул рожей в монитор ноутбука. Так и придержал сплюснутым носом в экране. Хотелось еще поелозить, но я разбил ему нос, и вытирать потом дисплей после его кровавых соплей мне не хотелось.
        - Что это? Что это такое? Как это могло произойти? Как ты, урод, мог допустить, чтоб это рванье ее тронуло? Ты где был?
        На экране бомжи выдирали из рук Ани вещи, а какая-то баба с пропитой рожей и клочками волос на голове ударила ее бутылкой из-под водки по затылку. Когда я это увидел, мне захотелось убивать. Нет, не сраных бомжей, а тех уродов, которых я к ней приставил следить и вести ее. Бомжи и так трупы на прогулке. А этим тварям я плачу немалые деньги, чтоб все делалось, как я приказал.
        - Полчаса. Мы… отвлеклись на полчаса. Никто не думал, что она на свалку пойдет.
        - А тебе просили думать? Ты здесь не для того, чтобы думать - я думаю за тебя, а ты делаешь, но у тебя не хватает мозгов даже на это.
        Отшвырнул его на пол и дернул воротник рубашки. То жарко, то холодно. Она в моей жизни двое суток! За эти двое суток я уже больше не был собой.
        - Значит так - все, что эти твари растащили, найти и привезти ко мне. Все до мелочей, ясно?
        Он кивал, быстро вставая с пола и одергивая пиджак.
        - Ясно, Егор Александрович. И мы это… мы дальше следили, она на работу устроилась.
        Я медленно обернулся, чувствуя, как руки сжимаются в кулаки.
        - И куда?
        - В Каприз.
        Я ударил кулаком по столешнице с такой силой, что по ней расползлись трещины, как паутина, быстро разрастающаяся в размерах.
        - Куда? - переспросил, глядя на тонкие нити и откалывающиеся кусочки.
        - В Каприз… Мы… мы не думали, что туда пойдет, с хозяином еще не говорили и…
        Я потер сбитые костяшки пальцев, посмотрел на сочащиеся сукровицей ссадины. Примерно так же у меня саднило внутри при упоминании ее имени. Одна только фамилия в списках, и моя жизнь остановилась, и я понесся под откос на дикой скорости. Переломанный, перебитый и сросшийся заново моральный инвалид в жутких шрамах и рытвинах. И я, как тот Дориан Грей, смотрю на себя в зеркало и вместо своего лица вижу уродливое месиво, а вместо кожи тонкую изъеденную кислотой пленку.
        - Мы можем отправится туда прямо сейчас и разнести это заведение в щепки.
        - Не можете. Я не давал такого указания.
        Подхватил со спинки кресла свое пальто и сотовый со стола, Заверин поплелся следом за мной. Хлюпает разбитым носом. Да, хук у меня все еще весьма силен. Носы хрустят на ура. Я хотел увидеть это лично. Ее там среди блядей у шестов или где-нибудь в вип-комнате. Увидеть и снова понять, что это просто драная шлюха, которая притворялась при мне маленьким и чистым ангелом. И до сих пор, когда вижу ее, мое сердце сжимается болезненно сильно так, что кажется - вся кровь из него хлещет фонтанами из тех самых дыр. Идиот, а ведь я даже предположить не мог, что она пойдет в такое место… у меня там, на уровне подкорки она и всякие гадюшники вместе не сочетались, но суки всегда сношаются по подворотням. Она и тогда себе нашла любовника из таких же, как и сама. Когда увидел мразь, не смог удержаться, чтоб не сломать ему челюсть и нос.
        Запрыгнул в тачку сам. Злость поднимается из глубины души. Темная, вязкая и очень липкая. Бурлит и вскипает, как смола. Педаль газа вдавил, и мотор зверем взревел под капотом, а мне кажется, что вот так же внутри меня мечется какая-то обожжённая кипящей смолой тварь без глаз, носа и рта. Мечется и раздирает меня изнутри когтями.
        Бросил машину у входа, и плевать, что закрыл там несколько тачек озабоченных упырей, пришедших подрочить на девочек или получить вип-обслуживание. Хотя в этом зачуханном городе вряд ли вообще понимают значение слова вип. Это здание, которое только с фасада светится неоном и требует основательного ремонта. Мне уже прислали и имя владельца, и чем он дышит.
        Постоял две секунды на пороге, давая черной вязкости поползти по венам и отравить меня изнутри, и распахнул резко дверь. В ноздри ударило запахом табака, освежителем воздуха, смешанными ароматами парфюма и пота. Наркотой и сексом. Окинул взглядом сцену, на которой извивались голые шлюхи в одних чулках и туфлях на каблуках такой длины, что казалось, они на ходулях. Вертят задницами и наклоняются так, что их подкрашенные гениталии сверкают в неоновых вспышках. Народ верещит. На сцену летят купюры. А я хотел было прямиком наверх к начальству… но едва ступил на первую ступеньку лестницы… остановился. Голос ее услышал. Отчетливо. Как будто рядом со мной стоит, обернулся и оторопел… И в голове…
        «Егор… Егорушка мой… мой… мой. Ты соскучился по мне?». Вместо привет она всегда спрашивала - «ты соскучился по мне?».
        Спиной стоит в каких-то лосинах, длинной белой футболке, и драит плинтуса тряпкой, одновременно говоря по сотовому.
        - Не, Танюш, не устала. Вроде пока терпимо. Спина, конечно, ноет, а так нормально. Работаю. Начальство аванс обещало, как раз тете Соне заплачу. Та ну, перестань, вы ж не…
        Я в своей жизни встречал много женщин. Так много, что даже не помнил лиц и имен. Я знал, что значит похоть, возбуждение и желание отодрать красивую шлюшку. Но иногда у меня не стоял, даже когда они раздевались и засовывали в свою щелку пальцы, стоя на четвереньках или раскинув ноги в разные стороны, пытаясь меня соблазнить, иногда у меня падал прямо у них во рту или в процессе секса. И мне было по хер, что они подумают обо мне, я заставлял поднимать и дотрахивал потом часами, чтоб их дырки полыхали от бешеной стимуляции… Так вот я к чему… она в этих своих черных спортивных лосинах, кроссах с носками и футболке бесформенной, висящей на ней мешком, наклоняясь к ведру, возбуждала меня намного больше, чем голые шлюхи на сцене.
        А еще внутри разливалось ядовито сочное чувство триумфа - все же не швалью сюда пришла. Не сосущей тварью и не крутящейся у шеста бл*дью. Волосы, вьющиеся крутыми кольцами, в хвост собрала, а меня заклинило на носках… как когда-то. У нее ноги стройные, икры точеные и эти носки, свернутые валиком, есть в них что-то трогательно-сексуальное. Я ее наклонил над этим ведром, в стенку впечатал и сзади долбился в нее, как бешеный оголодавший псих.
        - И что она делает? Сказки читает? Передай ей, что я очень соскучилась, и мы договаривались, что она ляжет спать. Спасибо, Танюш, ты прям у меня такая… такая родная. Машутку поцелуй.
        О ребенке говорит… и снова сукровица из дыр в груди засочилась. Этот ребенок моим мог быть, от меня. Счастливым и любимым нами обоими. И дело ведь не в том, что он чужой, бл*дь, встреть я ее с ребенком, я бы любил и ее, и ее ребенка, ее собаку и даже блох ее собаки. Я верил ей… я считал ее самым лучшим, что могло случиться со мной в жизни. Наш ребенок был для меня кем-то святым, чистым, неоскверненным, кем-то, олицетворяющим нашу любовь. Я ждал ее появления с диким трепетом… но я возненавидел их обеих, когда понял, что нет в них ничего чистого, когда присматривался к чертам лица девочки и искал свои собственные. Искал и не находил. А в кармане тест, а потом второй и контрольным в голову третий.
        Я мог ее убить. Я хотел ее убить. Задушить, ломая шейные позвонки, потом закопать во дворе своего дома и лежать там, сдыхать от тоски по этой твари. Но ее дочь заплакала, очень тихо, жалобно, и я разжал пальцы… Заорал, чтоб убиралась пока цела. Меня потом этот плач преследовал по ночам, и я рыдал как ребенок… потому что я до смерти хотел, чтоб этот ребенок был моим.
        А она смотрела на лицо девочки и искала черты своего любовника, к которому ездила и до нашей свадьбы, и после нее. Кормила его на мои деньги… СУКА! Ненависть взвилась той же смолой кипящей, и я, неслышно ступая, вернулся в залу. Сел за столик и подозвал к себе управляющего этим дном. Увидев меня, Жермен, а на самом деле просто Жора, в обтягивающих зад и яйца салатовых штанах и белой майке с вывалившимися по бокам сосками, расплылся в заискивающей улыбочке. Видать, смотрит новости. Молодец Жора.
        - Что угодно такому уважаемому гостю. Любой каприз за счет заведения.
        Я повертел бокал в пальцах и сунул в рот сигару, тот тут же поднес к ней зажжённую зажигалку.
        - Не люблю развлекаться за чей-то счет. Хочу девку одну, но она не шлюха. Она у вас тут полы моет.
        Он удивленно отпрянул.
        - Анька, что ли? Новенькая?
        - Да, Анька. Стоит там у лестницы с тряпкой. Пусть ко мне в комнату-вип придет. Оплачу так, будто ты ко мне своих десять самых крутых девочек привел.
        - Нуууу не вопрос, хотите ее - будет вам она.
        - И позаботься, чтоб нам никто не помешал до утра.
        - Не вопрос.
        - И еще… пусть переоденется, как девки твои со сцены. Накину сверху еще штуку, если уломаешь.
        *****
        Она жила на съемной квартире. Двухкомнатный клоповник, где две комнаты таковыми на самом деле не являлись и были сделаны из одной, разделённой перегородкой. Я проводил ее до самых дверей, и когда она уронила ключи, вместе с ней, как дебил, бросился их поднимать. Боднул ее лбом. Потом мы ржали там вдвоем, сидя на четвереньках, и я чувствовал себя более пьяным, чем после бутылки скотча или виски. С ней рядом не нужен был ни один допинг. Она сама была как допинг. Оказалось, что у нее нет сотового… Я вообще не представлял, как можно жить без сотового. И ей некуда позвонить. Вы представляете? В наше время человеку некуда позвонить. Она это говорила с какой-то очень смущенной улыбкой и пожимала плечами, а меня это ввело в ступор, и я по-идиотски брякнул:
        - А как мне тебя увидеть еще раз?
        Она глаза синие на меня подняла и смотрит не отрываясь. Нет в ее взгляде кокетства этого, набившего оскомину, флирта, игры какой-то. Она искренне, восторженно смотрит мне в глаза, и я там в ее зрачках отражаюсь сдуревший, волосы торчком и тоже восторженный, как ребенок на празднике. И этот полет со скалы в бездну, когда понимаешь, что пи**ец уже случился, и обратной дороги нет. И жутко становится, что с ней он не случится. Даже несмотря на взгляд этот.
        - Клубника понравилась?
        И я точно знаю, что, если поцелую сейчас, у нее во рту вкус этой самой клубники. Губами если по ее губам провести, а потом обхватить нижнюю и втянуть жадно, пробуя на вкус - какая она там, с другой стороны, я непременно сойду с ума от адского концентрата клубники в своих венах.
        - Ты, - наклонился к ее лицу, сам не понимая, что делаю, пристально вглядываясь то в один глаз, то в другой, и дух захватывает от стремительности, с которой я падаю вниз, - ты понравилась.
        - Так быстро? - ресницы длинные дрожат, и я почти касаюсь носом ее губ.
        - Почему быстро?
        Дышит часто-часто, и клубника теперь везде вокруг меня горячая, до невозможности сексуальная клубника, которой она выдыхает мне в лицо.
        - Может, домой пригласить?
        - Пригласи…
        От одной мысли о том, что сейчас впечатаю ее в дверь и жадно вопьюсь в ее рот своими пересохшими губами, стало пульсировать в паху.
        - Думаешь, с такими, как я, можно сразу? Да пошел ты!
        Она увернулась, дверь как-то быстро открыла и исчезла за ней, захлопнув прямо у меня перед носом. Я даже опомниться не успел. Твою ж мать! Вот идиот! Напугал ее. Это я за ней месяц таскаюсь, а она меня впервые видит. Это я до озверения хочу ее запах на языке попробовать, а я для нее маньяк-извращенец похлеще того дебила в кроссах.
        Я так и остался возле ее двери, руки в карманы и не знаю, что делать - постучать или уйти. Был уверен, что ментов вызовет или кричать будет. Простоял, наверное, около часа, еще столько же под окнами. Уехал домой и не мог о ней забыть. Перед глазами губы ее, как улыбается, как ест клубнику и салфетку мне дает, чтоб вытерся. Час общения, а я овощ. Ее овощ. Черт, я столько мозолей за ночь не натирал при первых стояках. У меня какой-то спермотоксикоз начался, даже в подростковом возрасте со мной ничего подобного не происходило. Мне кажется, я наяву чувствую этот умопомрачительный запах клубники, и от любого другого тошнить начинает. Все эти Шанели, Ричи, Гучи. Все на хер. Меня вставлял только ее запах. Я искренне завидую тем, кто шел к своей любви медленно, у кого были шансы свернуть, свалить вовремя, передумать. У меня ничего этого не было. Увидел, прикоснулся и заразился.
        Как вы думаете, куда маньяк поехал прямо с утра? Правильно, к ее дому. Спрятал машину в кустах и красными, как у кролика, глазами высматривал, когда выйдет из подъезда. Вот так и становятся пациентами психиатрических клиник - встречают другого человека и сходят с ума. Просто потому что в эту секунду тебя больше нет, на свет рождается что-то другое, больное и неправильное и тем не менее самое красивое в моей жизни. Как, впрочем, и самое уродливое впоследствии. Она вышла не одна, а со своей соседкой, похожей на Мерлина Менсона, волосы фиолетовые, ботинки на каком-то безумном каблуке, вся «забитая», губы черно-красные. Интересно, что между ними общего? Хотя какая мне разница.
        Я на автомате вдавил педаль газа и ломанулся на своей спортивной «куколке» прямо за ними, догнал и с довольной рожей, перекрикивая музыку, предложил подвезти. Мерлин Менсон похлопала ресницами и сложила рот в траурный бантик, а Нюта посмотрела своими синими глазами так, словно я не подвезти предложил, а потрахаться. И это было для нее охренеть как оскорбительно.
        - Ты следишь за мной? Ты что больной? Никто никуда с тобой не поедет. Я вспомнила, где тебя видела. Это какой-то спор или прикол? Отвали, понял?
        - Аньк, ты чего? Поехали, мы ж проспали, и маршрутка теперь черт знает когда приедет.
        - Я лучше опоздаю…
        Потащила Менсона за собой, та только и успевала каблуками перебирать, оборачиваясь на меня, надувая пузыри из жвачки и пожимая плечами. А я сидел и улыбался. У меня к физиономии прилипла эта тупая улыбочка. Девочка в белых носочках меня сделала, как лоха. Просто щелчком пальцев прямо в грязь. Так меня еще никто не посылал. Чтоб глядя в глаза и открытым текстом. Обычно у девочек от вида моей тачки мокрели трусики и вставали соски, а от вида моей физиономии вблизи они сразу опускались на коленки, чтобы принять меня в рот с таким видом, будто на них снизошла манна небесная. И мне нравилось распылять в их силиконовые губки свое естество. Я привык к этому раскладу, он меня более чем устраивал… и сейчас мне казалось - эта малышка с кукольными глазами и локонами размазала меня по асфальту. Смотрел ей вслед и исходил слюной на ее попку, затянутую джинсами, и длинные ноги.
        Пи**ец какой-то. Ошалевший дал по газам и промчался мимо них, на ходу закуривая и врубая музыку. Заехал к одной из всегда готовых и согласных, из инстаграмовской фан-группы Гоши Шумного, сына олигарха и владельца самой крутой тачки в городе, отодрал прямо у двери, кончил ей на огромные, прыгающие в такт толчкам силиконовые шарики, покручивая неестественно длинные соски и раздумывая о том, что их тоже вытягивают как-то, или с ними ей все же подфартило от природы? Нет, я не представлял себе Белые Носочки, я просто грязно трахался и сбрасывал напряжение, и ни хрена не сбросил. Швырнул на стол деньги, чмокнул обладательницу шаров в щеку, избегая целовать раздутые губы - черт его знает, в чьем еще фан-клубе она состоит.
        - Я наберу тебя, Лер.
        - Хорошооо, набери. Только я не Лера - я Света.
        Да хоть Оксана. Какая разница, главное, чтоб не Славик или не Артем, а то сейчас нарваться, как два пальца…. Съездил к отцу в офис, послушал скучную лекцию, позевал, прикрывая рот рукой, и смылся, пока все вышли на перекур. Опять сидел в машине недалеко от ее дома… психовал, потому что она не возвращалась, и я проклинал себя, что не подождал ее у универа. Внутри такая ярость бешеная поднималась от мысли, что у нее какая-то своя жизнь, и в ней вообще нет места для меня, и, скорее всего, есть какой-то урод, с которым она встречается и даже спит. Уроду заочно оторвал яйца, отрезал член и сломал ноги и руки. Выкурил, наверное, целую пачку, пока вдруг не увидел Менсона с плейером в ушах и рюкзаком кислотно-сиреневого цвета. Выскочил из тачки и за ней. Когда за руку схватил, она заверещала, но едва меня увидела - узнала и притихла.
        - Помнишь меня?
        Кивнула. Так же жвачку жует, надеюсь новую. В темноте точно Менсон. Интересно, лет восемнадцать назад он приезжал к нам с гастролями, или это крутой косплей?
        - Подружка твоя где?
        - А ты этот, да? Ты Гоша Шумный?
        Кажется, меня клеит вот это нечто, ну или пытается склеить. Мерлина Менсона я мог только слушать, трахнуть бы точно не смог, и его женская копия меня не впечатляла.
        - Смотри, видишь сколько здесь бумажек?
        Развернул веером три стодолларовые купюры. Она приоткрыла рот и кивнула.
        - Сколько?
        - Триии.
        - Ты мне говоришь, где твоя подружка, а я нечаянно уроню бумажки на землю, а ты подберешь. Скажешь - нашла.
        Когда я шел обратно к машине, она крикнула мне далеко не Менсовским голосом:
        - Так ты Шумный или нет?
        Я ей не ответил, запрыгнул в тачку и повернул ключи в зажигании. Я ехал в какую-то забегаловку под названием «Три тополя», где моя девочка с синими глазами, оказывается, работала официанткой. Я в такие места не хожу обычно. Не ходил. Теперь еще как хожу. Я уселся за один из деревянных столиков и принялся лихорадочно оглядываться по сторонам. У бара три алкаша, кстати, заведение вполне можно было назвать именно так, судя по его контингенту. За столиками не пусто, но и не густо.
        Увидел ее с подносом в милом фартучке зеленого цвета, в бейсболке и обо всем забыл. Плевать - где сидеть, хоть в вареничной на вокзале, лишь бы она обслуживала мой столик. Ко мне идет. Сердце забилось так, словно я втянул сразу несколько дорожек кокаина или залпом выпил полбутылки виски. Она голову подняла, посмотрела на меня и тут же, опустив поднос, направилась обратно «за кулисы». Твою ж мать! Но почему? Что не так-то со мной? Через несколько минут ко мне подошла другая официантка.
        - Добрый вечер, помочь вам с меню?
        Прищурился и посмотрел ей прямо в глаза.
        - У вас работает девушка Аня, передайте ей, что я сделаю заказ только у нее.
        Через несколько минут «моя не та» официантка вернулась.
        - Простите, но у нас у каждой свой столик, и у Ани уже есть несколько. Она не сможет обслужить еще один.
        Поманил ее к себе пальцем, и когда она наклонилась, сунул ей за пазуху деньги.
        - Пойди в туалет, сделай вид, что тебе очень плохо, и уйди домой.
        - Но… но нас всего двое сегодня. Она не справится.
        Я сунул еще одну купюру и заглянул в темно-карие глазки. Очень милые. Еще месяц назад меня бы вполне удовлетворила именно она во всех смыслах этого слова. Ведь я еще был здоров.
        - Просто уйди домой, а я разберусь с этим.
        Спустя минут двадцать, я потягивал свою собственную минералку и смотрел, как милая девушка с карими глазками уходит, очень талантливо согнувшись пополам с невероятным страданием на лице.
        Аня подошла к моему столику не сразу. «Поморозила» меня еще четверть часа. Демонстративно с грохотом положила передо мной меню, а я расхохотался, откидываясь на спинку стула.
        - Не смешно. Ты правда маньяк? Мне начинать тебя бояться?
        - Бойся, - я совершенно честно ответил на ее вопрос и отодвинул от себя меню, - я, правда, маньяк.
        ГЛАВА 6
        {«...Объект не приходит в сознание уже более сорока восьми часов. Единственными признаками, подтверждающим, что он ещё жив, являются слабое сердцебиение и еле заметное дыхание. В случае, если в течение двенадцати часов Объект не выкажет других признаков жизни, рекомендуется его уничтожить...»}
        Есть ли свет в конце тоннеля? Видят ли умирающие, лёжа на смертном одре, ангелов, зовущих их к себе? Слышат ли голос Всевышнего, взывающий к ним? Люди тысячелетия задавались этими и подобными им вопросами. Можно подумать, понимание того, что тебя будет ждать какой -нибудь инфантильный белокурый ангел у ворот Рая, поможет легче принять собственную смерть. И те, кто утверждают именно так, очень сильно ошибаются, и, что намного хуже, вводят в заблуждение других идиотов.
        Я лежал на этом грёбаном смертном одре, правда, не на шёлковых простынях и в окружении близких и родных, а на холодном металлическом столе и в полном одиночестве, иногда нарушаемом тихими голосами Доктора и его помощников. И я с абсолютной уверенностью могу утверждать, что ТАМ никого из нас не ждут ни ангелы, растягивающие на губах лицемерные улыбки, ни тот самый таинственный свет в конце тоннеля. Нет никакого тоннеля. И света тоже нет! Есть только непроглядная тьма, впившаяся в тебя своими жирными скользкими щупальцами. Она вокруг тебя. Она пугающе беззвучна тем самым особым безмолвием, которое давит на уши хуже, чем похоронный звон колоколов. И эта мгла вокруг тебя настолько реальна, что начинает казаться, протяни руку и коснёшься её, ощутишь, насколько она тяжёлая. А ещё она не мёртвая. Она живая. Она существует за счёт твоих жизненных сил. Она входит сквозь поры, ты вдыхаешь её с каждым вдохом, и вот уже она начинает высасывать из тебя жизнь, жадно и быстро или же мучительно медленно, растягивая твою агонию, пока ты лежишь безмолвным овощем, понимая, что у тебя не остаётся шансов. ОНИ дали
тебе всего двенадцать часов на то, чтобы вынырнуть из этой трясины и вдохнуть насквозь пропахший медикаментами воздух. И вроде бы ты сам себе задаешь безмолвный вопрос, а зачем бороться? Разве не лучше сдохнуть тут, на этом столе, и тем самым прекратить собственные мучения? Не лучше ли сдаться? Вряд ли то, что ждёт меня после смерти, будет хуже того, что я видел при жизни...
        Вот только какая -то часть внутри тебя не даёт смириться с этой безысходностью раньше времени. Она призывает к борьбе с темнотой, с собственной слабостью и с самим с собой.
        {"Ты должен выжить! - шепчет она. - Ты должен вырваться! Свобода! - кричит она. - Они должны поплатиться! Месть!"} - голос неожиданно срывается, и ты понимаешь, что сделаешь что угодно, но вырвешься из цепких лап старухи с косой. Как ни странно это звучит, но ты даже готов сдохнуть ради того, чтобы выжить. Месть - это чертовски сильный мотиватор. И вот ты начинаешь свою игру со смертью. Посылаешь мысленные сигналы организму, заставляя вдвое быстрее работать сердце, разгоняя кровь по венам. Ты убеждаешь самого себя, что обязан очнуться. Что двенадцать часов - это слишком мало для того, кого ждёт вскоре целая вечность по ту сторону реальности. Но тому, у кого появилась цели для дальнейшего существования, достаточно и этого срока.
        {«...Объект пришёл в сознание за шестьдесят минут до истечения времени, отведенного ему на восстановление. В 19.38 Объект неожиданно принял сидячее положение и издал трубный звук, похожий на рычание. В лаборатории, помимо него, находилась доктор Шварц...» }
        Тьма постепенно убывала назад, шипя и скалясь, не желая выпускать из лап свою законную добычу, но с каждой секундой дышать становилось всё легче и легче. В тот раз я переиграл костлявую, всё -таки очнувшись в тёмном полумраке комнатушки, называемой лабораторией. Распахнул глаза и застонал от какофонии звуков и запахов, окутавшей тут же. И шелест бумаг, и дыхание кого -то совсем рядом на расстоянии вытянутой руки, и запах розового мыла вперемешку с противным запахом лекарств, защекотавший ноздри. А ещё...ещё аромат сочной свежей крови. Я чуял его настолько ясно, будто мне под нос сунули плошку, наполненную до краёв ею. Я слышал, как она бежит по венам, и чувствовал, как пересохло в горле от голода. Как запекло дёсны от потребности впиться клыками в шею женщины, удивленно вскрикнувшей, когда я рывком сел на столе.
        - Пришёл в себя, ублюдок? - она испуганно попятилась назад, когда я разорвал веревки, которыми был привязан к столу, спрыгнул с места и абсолютно голый двинулся ей навстречу. - Выродок очнулся! - трусливая тварь в белом халате пронзительно завизжала, призывая на помощь, но тщетно. Уже через мгновение я смаковал свой первый завтрак после пробуждения, свою первую «чистую», «живую» кровь, содрогаясь от удовольствия, когда по горлу потекла не только драгоценная горячая лава её ароматной крови, но и жизненная сила той, чьей главной обязанностью было получать образцы моей кожи. И если сейчас в этой процедуре нет ничего устрашающего, то тогда, более сотни лет назад, это означало вырезание кусочков плоти с тела. Естественно, без какой -либо анестезии.
        В коридоре появлялась миниатюрная женщина в кипельно белом халате и, презрительно кривя губы, аккуратно шинковала кожу медицинским ножом на мелкие ошмётки. А я даже не мог сопротивляться, временно парализованный какой -то дрянью, которую они подсыпали в еду. Но зато я всё прекрасно чувствовал, каждое движение ножа, кромсающее на части моё тело, я прекрасно видел фанатичный блеск в глазах Шварц, её наполненные брезгливостью движения.
        А сейчас она валялась у моих ног, с разодранным горлом и глядя остекленевшими глазами в белый потолок. Сзади послышался звук захлопнувшейся двери, я развернулся и оскалился, увидев Доктора с довольной улыбкой на лице. В его глазах светился триумф.
        - Великолепно! Просто великолепно! - воскликнул Эйбель, даже не обращая внимания на дохлую вампиршу на полу.
        Вот тогда я и осознал, с каким дьяволом мне придётся воевать. Игра со смертью не закончилась победой. Она вышла на более сложный уровень. Да и победа ли это была? Почему -то при взгляде на светившегося от непонятной мне радости немца я понимал, что мой успех в этом противостоянии не всегда будет означать его падение. Не всегда...
        {"Объект убил доктора Шварц, едва очнувшись. Налицо увеличение мышечной массы Объекта...
        ...Таким образом, можно утверждать, что рецепты, рекомендованные ведьмой, возымели определенное воздействие на физическое состояние Объекта, заметно улучшив его...»}
        Первая «живая» кровь, как первая любовь, её невозможно забыть. Даже рождённому вампиру. С того времени я выпил не один десяток жизней, но кровь моей мучительницы до сих пор кажется мне самой вкусной и насыщенной.
        Так же, как и первая любовь, оставившая самые яркие и сильные эмоции после себя. Пусть даже мне не с чем сравнить, так как она оказалась и последней. Аня Эйбель...Аня...Девочка...Моя девочка.
        Маленький человечек, однажды вихрем ворвавшийся в мою жизнь, вызывавший самые противоречивые чувства. От ненависти до любви - это было про нас. И от любви до ненависти - это тоже про нас. Очень жаль, что этот короткий путь в два шага - от ненависти до ненависти - я прошёл за столь длительное время, оставившее тысячи воспоминаний, которые выворачивают наизнанку всю душу. Раз за разом...
        Самые разные воспоминания. Совершенно не похожие одно на другое. Но соединённые всё же чем -то единым. Ею. Её улыбкой. Её голосом. Той радостью, что взрывалась в сердце, когда Аня, перепрыгивая через ступени, сбегала ко мне, весело смеясь и визжа. Наполняя мёртвую и угрюмую тишину вокруг своим звонким голосом.
        Она постоянно что -то говорила. Поначалу это раздражало. Очень сильно. Невыносимо. Хотелось вырваться из клетки и схватить маленького змеёныша Эйбеля за тоненькую шею, и сломать её одним нажатием пальца. Как цыплёнка. Бесконечный поток вопросов мне, отцу и его лизоблюдам. Зачастую ей даже не требовались ответы. Она перескакивала с одной темы на другую, постоянно теребя подолы ярких платьев, играя тёмными локонами волос и доводя до сумасшествия своим присутствием рядом.
        А потом она неожиданно исчезла. Это я потом узнаю, что Эйбель отправил жену с ребенком куда -то отдыхать. «Там очень тепло и есть море. Оно такое огромное и страшное. Но я не боялась.»
        А поначалу я буду радоваться, что не вижу крохотного человека рядом с Доктором, что никто не действует на нервы своими возгласами и смехом, что всё вернулось на круги своя. Поначалу. Потому что уже через несколько дней я буду с нетерпением ждать приходов Эйбеля. И пусть каждый его визит означал для меня бездну мучительной физической боли и унижений, но теперь я бы согласился и на это. Потому что мир снова становился слишком бесцветным и тусклым без её присутствия.
        - Я - девочка… - так она сказала мне впервые после своего возвращения. - Хочешь, я буду только твоей девочкой? - с серьёзным видом спрашивала она, покусывая большой палец. И я хотел. Я безумно хотел этого. Чего -то или кого -то своего. Ведь даже железная цепь, натиравшая шею, и ненавистная клетка принадлежали не мне. Да что уж говорить об этом - мои телом по своему усмотрению распоряжались другие.
        А теперь у меня появилась своя Девочка. Маленькое хрупкое создание, заменившее собой весь остальной мир, затмевавшее одним своим присутствием все последствия перенесённых опытов.
        Я долго не мог понять, почему немец позволяет своей дочери приходить ко мне, сначала просто с разговорами, а потом и с книгами, которые она читала с огромным удовольствием. Сучий потрох садился в самом углу со своей любимой белой тетрадью и, не отрывая глаз, наблюдал за мной, периодически что -то записывая.
        {«...Объект не реагирует на процесс чтения. За все время он не выказал признаков заинтересованности, не покидал свой угол и не поднимал головы...»
        «...Объект активно интересуется процессом чтения. Он подходит вплотную к решетке камеры и периодически шевелит губами. Есть подозрения, что таким способом он пытается воспроизвести определенные слова, не знакомые ему...
        ... Налицо прогресс в его умственном развитии. Рекомендуется продолжить подобную терапию...»}
        Аня росла и менялась, постепенно заполняя собой всё пространство вокруг. Нет, она не была моим другом. Иногда мне казалось, что эта Девочка - часть меня самого. Настолько ярко она передавала мне свои эмоции в рассказах. Я словно видел её день своими глазами. За неимением собственной я проживал её жизнь и жизни героев книг.
        Именно она объясняла мне самые простые вещи, со временем переставая удивляться тому, что я ничего не знаю. Рассказала мне о светлом дне и ярком солнце, о родителях и детях, о дружбе и любви, об ангелах и демонах. Всё это я узнавал день за днём от неё. В моём мире существовали только холодные ночи и темнота, которая изредка рассеивалась равнодушным лунным светом. Только боль и крики, унижения и ненависть. Я не видел ни одного ангела, но меня окружали демоны, злые и жестокие. Я мог бы многое рассказать ей о своей реальности, но не хотел. Даже после того, как начал разговаривать. Даже после её многочисленных просьб. Мне казалось кощунством портить такую чистую душу, загрязнить её историями о том, как отец моей Девочки два раза в месяц заставляет меня убивать таких же подопытных, как я. Или о том, что почти каждую неделю он выявляет, действует ли та дрянь, что они дают мне с едой. Дрянь, призванная укрепить кости или ускорить их регенерацию. Ну, и, конечно, единственным верным способом для проверки являлось методичное избиение, выламывание конечностей. Ни к чему маленькой незапятнанной душе знать о
тех тоннах физической боли, что я пропускал через себя, порой не сдерживаясь и стирая зубы до дёсен, прокусывая щёки и язык до крови, и всё же воя бешеным зверем, когда смоченная в вербе плеть обжигала пламенем израненную спину.
        Тогда я и предположить не мог, что возненавижу ту, кого долгие годы боготворил. Что она окажется самой последней тварью, лживой мразью, настоящей дочерью своего отца. А актёрское мастерство впитается в её кровь настолько прочно, что даже я - тот, на чьих глазах она росла, не распознает обмана и тонкой игры богатой зарвавшейся сучки.
        - Я люблю тебя, Егор... - тоненькая ручка касается моей щеки, очерчивая губы. - Боже! Я так сильно тебя люблю! Я так соскучилась...
        И я верил. Как последний дурак… Как смертник, идущий в логово кровожадного зверя, верит, что останется живым, так и я верил в её любовь к себе. С осторожностью...С неким страхом, что ошибусь, но всё же верил. И я, мать её, всё -таки ошибся. Теперь пришло моё время! Теперь сцена полностью моя! И я залью её кровавыми слезами Виктории Эйбель.
        ГЛАВА 7
        В моей узкой комнатке не было ни одного окна, только белые стены, белая постель и полное отсутствие другой мебели. Я сидела на кровати, подобрав ноги, чувствуя, как натирает шею ошейник. Эту комнату явно готовили для узника или узницы. Всё было рассчитано: и длинная цепь, прикованная к ошейнику, который ловко надели на меня, и ее длина, которая позволяла ходить по периметру комнатушки, похожей на клетку. Эта комната напоминала мне ту, другую. Только тогда я была по другую сторону решетки. Он решил сломать меня, поставить в то же положение, в котором был сам много лет назад. Все действительно продумано до мелочей. Только почему спустя столько лет? Почему я? Неужели ему мало всего, что он сделал со мной тогда? Всех тех унижений, через которые я прошла, слез, боли, как моральной, так и физической. Он сломал меня тогда и сейчас, спустя столько лет, он хочет ломать меня снова. Только я уже не маленькая и глупая девочка, которую он использовал, а взрослая женщина, и я уже не человек. Сломать меня будет намного сложнее, чем раньше…Тогда я его любила. Я была обычной наивной дурочкой, которой манипулировал
умный игрок. Я отыграла партию, и про меня забыли, чтобы спустя столько времени вспомнить снова и с садистским удовольствием доломать. Когда он был настоящим? Тогда или сейчас? Наверное, сейчас. Убийца, зверь, чудовище, а я смотрела на него сквозь розовые мечты семнадцатилетней девочки, которая влюбилась впервые.
        Впрочем, кому я лгу. Егор был единственным мужчиной, которого я любила. Больше никогда и ни к кому я не испытывала и десятой доли той безумной страсти, которой испытывала к нему. Своему первому мужчине, который растоптал меня, проехался по мне танком и сплясал на моих костях победный танец.
        18**** г.
        Мне исполнилось семнадцать. Я стала более самостоятельной, развлекалась на балах, ездила на спектакли и в оперу, изменилась, повзрослела. Как -то совсем незаметно для себя. В зеркале я видела все ту же пигалицу, взбалмошную, худую, с длинными спутанными волосами, которые было всегда трудно расчесать, с глазами на пол лица. В моде в то время были пышные голубоглазые блондинки (а когда они не в моде?) Мои подруги мазали волосы какими -то настоями из трав, отбеливали кожу, старались не загорать на солнце. Я была далека от этого. Они обсуждали парней, новые знакомства на балах, а я писала письма Егор.
        За это время я успела познакомиться с Арманом. Его семья часто принимала меня на выходные у себя или наносила визиты в нашу усадьбу. Тогда я не понимала, что таков план отца, и уже тогда он решил, что я выйду замуж за Рассони.
        Мне нравилось бывать в его обществе, я получала от этого истинное удовольствие. Арман чертовски умен, образован, начитан, красив. Той аристократической красотой, которая бросается в глаза с первой же встречи. Но мое сердце уже было не свободно, ведь я была ЕГО девочкой, а, значит, другие мужчины уже не имели никаких шансов. Пусть тогда я еще не осознавала всю степень моей одержимости Егор, да и не были еще мои чувства одержимостью. Они были нежными и красивыми, детскими, наивными. Потому что и мои воспоминания о нем тоже были детскими. Я еще не смотрела на него глазами женщины. Точнее, я еще не томилась от едкого плотского желания, которое потом пожирало меня от одного его взгляда, я еще не познала его руки и ласки, я еще не знала, что он может мне дать, и как много захочу отдать ему.
        В Париже я успела сыграть в своем самом первом спектакле. Это была авантюра, потому что в те времена актерами были отнюдь не аристократы, а, скорее, бедняки, которые таким способом зарабатывали на жизнь, но меня завораживал театр, музыка, и я мечтала выйти на сцену. Боже, я знала наизусть почти всего Шекспира!
        Я рассказала о своих мечтах Арману, и он притащил меня за кулисы. А потом устроил так, чтобы я сыграла второстепенную роль в массовке, но я была просто безумно счастлива, я визжала от радости и чуть не задушила его в объятиях. А потом, сломя голову, побежала домой, чтобы написать очередное письмо Егор. Я так привыкла обо всем писать ему. Рассказывать о том, как захватывает дух от сцены, о том, как я лечу к звездам, когда на меня смотрят зрители. Это моё. Моя мечта.
        Тогда я еще не знала, что она станет реальностью.
        ***
        Я вернулась из Франции вместе с Арманом и его семьей. Они выехали на день раньше, чем должна была выехать я, и с удовольствием взяли меня с собой. Я упросила их сделать сюрприз отцу.
        Рассони купили усадьбу по соседству с нашей, и обещали быть теперь частыми гостями у отца. Меня это радовало, ведь раньше у меня не было друзей, а я искренне считала Армана своим другом. Я не замечала ни его взглядов, ни блеска в глазах, ни случайных прикосновений. Да, мужчины обращали на меня внимание, но я не обращала на них. Тогда мне еще было чуждо кокетство, флирт и так далее. Потом я овладею им в совершенстве, но не в те времена.
        Я горела желанием поскорее вернуться, и не думала о маме, которую не видела несколько месяцев, не думала об отце, я думала о своем Егор. Я молилась, чтобы за это время он никуда не делся, чтобы его не выгнали, не продали, не убили или не покалечили.
        От нетерпения сводило скулы, я смотрела в окно кареты и нервно постукивала пальцами по коленям, иногда сдержанно улыбалась Арману и его матери. Всегда поражалась, какая она молодая и красивая. Впрочем, как и моя мать. Как и все, кто меня окружали. Чуть позже я начну задумываться о том, что среди наших знакомых нет стариков, нет даже пожилых людей. А сейчас я рассеяно отвечала Рассони и поглядывала в окно.
        Как только карета остановилась возле нашей усадьбы, я спрыгнула с подножки и бросилась в дом. На ходу понимая, что не попрощалась ни с Арманом, ни с Элен. Но разве это в тот момент было важно? Я думала только о встрече с Егор. Ветер унес мою шляпку и растрепал волосы, а я, приподняв юбки, мчалась к стеклянным дверям, распахнула их и, пролетев мимо дворецкого, бросилась вниз по ступеням, сломя голову, с бешено бьющимся сердцем.
        Когда Егор увидел меня, он молниеносно оказался возле решетки. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, и от счастья не могла сказать ни слова, а потом он вдруг отпрянул и застыл на месте.
        Егор рассматривал меня, словно удивляясь переменам, которые во мне произошли. Узнавал и не узнавал одновременно. А я, радостно улыбаясь, прильнула к прутьям. Пожирала его голодным взглядом, с каким -то диким восторгом понимая, как безумно скучала по нему, и осознавала, как много он значит для меня. Ведь в тот момент, когда увидела, я снова ожила. В одно мгновение детская увлеченность и привязанность вдруг превратилась в неконтролируемое безумие, меня захлестнуло каким -то сумасшедшим огнем страстного желания быть рядом с ним всегда и не расставаться ни на секунду.
        - Я - твоя девочка. Я вернулась.
        Но он не торопился подойти ко мне, и улыбка постепенно пропадала с моего лица.
        - Ты не узнаешь меня? Это же я - Аня, - в горле застрял комок, когда вдруг поняла, что меня видеть совсем не рады. Не такой встречи я ожидала… Впрочем, я слишком много напридумывала себе. Моя голова была забита романтическим бредом, который очень скоро испарится, оставив с голой и жестокой реальностью наедине.
        - Узнал… - глухо ответил он.
        Мне подумалось, что Егор, наверное, обижается или злится за то, что меня так долго не было.
        - Я не могла вернуться раньше, но я много думала о тебе. Каждый день. Писала тебе письма. Я покажу их, а если захочешь, все тебе прочту. Все до единого, и ты будешь знать, как сильно я скучала по тебе, - наивная простота, детская непосредственность, когда жизнь еще не научила скрывать чувства и эмоции, не научила носить маски и менять их при разных обстоятельствах.
        Егор сделал шаг ко мне, и у меня бешено заколотилось сердце. Так сильно, что, казалось, все мое тело превратилось в сплошное сердце, потому что оно пульсировало в ушах, в голове, в горле, в кончиках пальцев. Как же я сильно тосковала по нему!
        Он такой… такой красивый. Нет, не той красотой, которую сейчас показывают в глянцевых журналах и на экранах телевизоров. Нет. Это для меня он был САМЫМ красивым. Тогда я еще не знала значения слова сексуальный, харизматичный, с животным магнетизмом, с порабощающей грацией и диким взглядом разноцветных глаз. Он просто был больше, чем мужчина. От него веяло силой. Не той обыкновенной мужской силой, а именно мощью… как физической, так и моральной, опасностью, адреналином, зверем. И если другим эта мощь и дикость внушали страх, то меня они сводили с ума, притягивали магнитом. Его взгляд завораживал, проникал в душу. Я больше не видела перед собой оборванного несчастного Носферату, которому читала книжки. Я видела мужчину, и я осознавала, насколько сильно меня к этому мужчине влечёт, и это сильнее, чем четыре года назад…это уже нечто другое.
        Егор подошел еще ближе, и я взяла его за руки, протянув свои через прутья решетки, от прикосновения он вздрогнул, и я вместе с ним. Меня пронизало током от ощущения его горячих запястий над кожаными перчатками. Погладила ладонями, поднимаясь выше, наслаждаясь гладкостью его кожи.
        - А ты? Ты думал обо мне, Егор? Или забыл свою девочку? - заглянула ему в глаза и сжала пальцы на его руках.
        - Нет. Я не умею много думать, ублюдок Носферату не думает, - серьезно ответил он, а я мне от разочарования захотелось застонать, - и я не Егор. Я объект номер один.
        - Как не думал? Совсем? - в отчаянии переспросила я, и сердце больно сжалось от понимания своей ничтожности. Для него я лишь дочка ненавистного доктора, которая перестала докучать ему своим чтением и оставила в покое…а я… я так надеялась, что стала ему другом. Ведь он сам стал для меня всем.
        Егор отрицательно качнул головой.
        - Жаль…а я думала о тебе каждый день.
        - Жаль, - эхом повторил Егор.
        Я резко подняла голову и посмотрела на него.
        - Тебе жаль?
        - Что думала, - отрезал он и отошел от решетки, сел на матрас, облокотился о стену, закинув руки за голову и не глядя на меня.
        - Уходи.
        - Почему? - мне казалось, что я сейчас расплачусь от разочарования и обиды. Но он так и не ответил, а я еще несколько секунд стояла, в растерянности сжимая пальцы, глядя на его четкий профиль, легкую щетину на скулах, взъерошенные волосы и ушла. Внизу с грохотом лязгнули цепи.
        ***
        Я не приходила к нему несколько дней. Это было сложно. Знать, что он в нескольких шагах от меня, слышать лязг его цепей бессонными ночами, понимать, что могу так легко преодолеть расстояние в несколько ступеней. Только расстояние оказалось намного больше. Оно измерялось годами моего отсутствия, моим положением в обществе и его рабством.
        В это время у нас гостил Арман, и он отвлекал меня от невеселых мыслей о Егор. Мы гуляли в саду, ужинали и обедали на свежем воздухе. А по вечерам мне невыносимо хотелось спуститься в подвал, и я боролась с собой так долго, как могла. Ведь я так сильно ждала этой встречи. Долгие четыре года.
        На следующий день я не выдержала, и поздно вечером, когда отец прогнал меня спать, я все же решила спуститься к нему.
        Подбежала к клетке и, вцепившись в прутья, судорожно выдохнула - Егор в ней не оказалось. Разочарованно застонала. Только смятая постель, миска с водой и цепи. Я развернулась на каблуках и взбежала по ступеням, остановилась возле стражника и, грозно глядя на него, спросила:
        - Где объект?
        Тот растерялся:
        - Мне не велено…
        - Плевать! Я хозяйка этого дома, такая же, как и мой отец, и я хочу знать, где объект?
        - В пристройке, развлекает гостей, - ответил тот, оторопев. Я почувствовала, как по телу поползли мурашки от волнения. Слово «пристройка» всегда внушало мне страх. Там…за стенами этого здания ему всегда причиняли боль.
        Я вышла из дома и побежала к пристройке. В окнах горел свет, слышалась музыка и голоса. Я обошла здание со всех сторон, понимая, что вовнутрь мне не попасть. Отец, наверняка, выставил охрану. Наконец -то я увидела открытое окно. Запрыгнула на подоконник, а затем и в одну из комнат.
        Раньше я никогда не бывала в пристройке. В отцовской клинике. Мне было запрещено даже приближаться сюда.
        Я перевела дух, одернула подол платья, и не спеша пошла по коридорам, освещенным свечами в хрустальных канделябрах. Зеркала на стенах отражали растрепанную девушку в легком жемчужном платье, раскрасневшуюся и взволнованную. Я увидела на полу маскарадную маску, и, не раздумывая, надела ее на лицо.
        Крадучись, подошла к дверям залы, из -за которой доносилась музыка и женский смех, толкнула их кончиками пальцев, еще не решаясь войти. И хорошо, что не вошла. Все были так увлечены происходящим, меня никто не заметил. А я, как завороженная, смотрела на мужчину, стоящего посреди залы, почти голого, в одной набедренной повязке. Его окружили гости и рассматривали с нескрываемым интересом. Все в масках. Я видела, как плотоядно облизывались эти напыщенные аристократки … и сама застыла, как вкопанная, потрясенная, с широко распахнутыми глазами я пожирала его голодным взглядом. Полным восторженного женского любопытства, когда впервые видишь тело любимого мужчины и задыхаешься от осознания, насколько он прекрасен. У меня дух захватило, и вспотели ладони. Подгибались колени, и по телу прошла дрожь. Высокий, худощавый, с очень смуглой кожей, обтягивающей рельефные мышцы, которые бугрились и играли при свете свечей. Мощная шея, сильные накачанные руки, широкие плечи, плоский живот с кубиками пресса, узкие бедра и длинные мускулистые ноги. Звериная красота, хищная. Тело завораживает идеальностью и
великолепием. Я сглотнула и посмотрела на его лицо, в этот момент мне вдруг стало больно. Физически. Я словно ощутила на себе это унижение, его взгляд, полный ненависти и звеЕгорй ярости, устремленный на них, руки, сжатые в кулаки, сетку вен на щеке с четко очерченной скулой, и сильно стиснутые челюсти.
        Мне стало нечем дышать, захотелось растолкать их всех и набросить на него свой плащ, но я не смела пошевелиться. Отец не должен обнаружить меня здесь. Это явно запрещенные удовольствия, о которых я знать не должна. О которых, вообще, наверняка, не знает даже моя мама, которая сейчас находится в Испании. Я почувствовала отвращение к ним ко всем…и впервые отвращение к отцу за то, что затеял все это. За то, что выставил его на обозрение как скот. Впервые все мое существо отторгало происходящее на уровне инстинктов, когда я чувствовала эмоции Егор на расстоянии и, словно знала, как ненавистно ему все то, что происходит.
        Одна из женщин подошла к нему и тронула ладонью в шелковой перчатке его грудь. Я вздрогнула, словно сама прикоснулась к нему, и мне показалось, что я готова отдать что угодно, лишь бы вот так дотронуться до него.
        - Я самая храбрая из вас, - усмехнулась блондинистая красавица с вызывающе красными губами, - я его потрогаю и оценю на ощупь. Если Альберт помнит, за подобное развлечение ему щедро уплачено.
        От мысли, что отец продает Егор этим похотливым сучкам, я покрылась мурашками, и руки сжались в кулаки. Блондинка провела ладонью по мощному торсу, хотела коснуться щеки Егор, но тот отпрянул и брезгливо поморщился.
        - Норовист жеребец! - все расхохотались, а я сжала челюсти и зажмурилась. Мне невыносимо захотелось вцепиться ей в волосы. Чтоб не смела его трогать. В горле пересохло одновременно и от его красоты, и от неведомого мне ранее чувства, когда в сердце впиваются первые щупальца ревности. Тогда я еще не понимала, что это она и есть. Я просто сжимала и разжимала кулаки, пока женщина трогала Егор, как жеребца на рынке. Она пропустила его русые волосы сквозь пальцы, обошла его со всех сторон, сильно сжала его ягодицу.
        - Одни мышцы. Он великолепен. Он идеален. Тело Бога или Дьявола. Идем, уродец, пообщаемся. Мне сказали, ты прекрасно владеешь французским…хммм…языком.
        Снова стала напротив Егор и сдернула с его бедер повязку. Раздались женские возгласы: смущенные, восхищенные, и я сама прикрыла рот рукой. Я никогда раньше не видела полностью обнаженных мужчин, и сейчас не могла сдержаться, чтобы не опустить взгляд к его паху и снова отвести глаза, чувствуя, как вся кровь бросилась в лицо. Блондинка вдруг накрыла рукой член Егор и слегка сжала пальцы:
        - Тебя не возбуждает, когда мы на тебя сморим, ублюдок? У тебя не стоит на нормальных женщин? Альберт…твой объект импотент?
        Я вцепилась в косяк двери, тяжело дыша, с трудом сдерживаясь, чтобы не вбежать туда, а потом услышала голос отца:
        - Давай, мразь, не стой истуканом. Оправдай деньги, которые за тебя заплатили. Покажи дамам, на что ты способен! Иначе кожу сдеру живьем! Восстанавливаться будешь очень долго.
        Я услышала свист хлыста и увидела, как он опустился на спину Егор, но тот даже не вздрогнул.
        - Уводи его, Кэсси. Он твой.
        Женщина взяла Егор за руку и повела к двери, я отпрянула в сторону. А они прошли мимо меня. Даже не заметив. Да и куда там заметить, если эта развратная сучка обещала столько удовольствий.
        Но это я решила, что не заметил… на самом деле все он прекрасно видел…он чувствовал мой запах сильнее, чем каждый из них, его обоняние сильнее, чем у любого другого вампира, потому что Егор уникален. В зале продолжили смеяться и обсуждать полукровку, а я пошла за парочкой на носочках.
        Увидела, как женщина в маске затащила его в комнату, занавешенную красной прозрачной шторой. Я остановилась, не в силах пошевелиться и словно заворожённая наблюдала за тем, что будет дальше.
        Егор вдруг рванул блондинку к себе, разодрал корсаж и, схватив одной рукой за горло, другой сжал ее грудь.
        Полная грудь с торчащими сосками белела на фоне красного бархата, контрастируя со смуглыми мужскими пальцами. В этот момент он вдруг вскинул голову и посмотрел прямо на меня. Я отпрянула назад.
        - Даааа! - выдохнула блондинка. - Да, урод, именно этого от тебя и хотели! Ох…как быстро ты растешь в моих руках. Да ты гигант. Порви меня. Давай. Мне обещали, что ты сможешь доставить мне удовольствие.
        Я увидела, как Егор обнял эту женщину за талию, задирая подол ее платья. Его ладонь исчезла между ее ног и глаза женщины закатились, по её телу прошла судорога, она впилась в волосы Егор пальцами.
        Дальше я смотреть не хотела и рванула прочь оттуда. Мои щеки пылали, а сердце готово было остановиться. Я не понимала, что со мной происходит. Я была одновременно и шокирована, и в ярости, и очарована и …впервые возбуждена. До предела, до покалывания во всем теле. Меня разрывало от желания вышвырнуть ту сучку и самой остаться с ним наедине. Хоть один раз.
        Мне невыносимо захотелось, чтобы Егор и ко мне прикоснулся так, как к той женщине. И чтобы посмотрел на меня так же, рвал на мне одежду в нетерпении. А потом я в бессильной ярости разбила вазу и сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону. Я ненавидела их всех. И Егор тоже.
        Этой ночью я изучала свое тело и рассматривала себя в зеркале. Будучи дочерью врача, я знала все об отношениях женщины и мужчины еще до того, как уехала во Францию. Отец считал это естественным процессом спаривания для зачатия себе подобных у животных. Конечно, во Франции общаясь с другими девушками и читая запрещенную литературу, я уже прекрасно понимала, что люди этим занимаются не только для продолжения рода. Девушки рассказывали, что это пЕгорсит невероятное удовольствие, что ради этого удовольствия, а не во имя возвышенных всяких там эмоций, совершаются безумства и самые страшные преступления.
        Я прикасалась к себе кончиками пальцев, закрыв глаза, а потом наоборот пристально глядя на свое отражение. Я красивая? Какая я в глазах мужчин? Я им нравлюсь? Егор…ему я могла бы нравиться? Он бы захотел касаться меня? Или целовать?
        ***
        А потом, спустя несколько недель, я снова приходила к нему и читала…теперь свои письма. Словно мы все начали заново. Точнее, я начала. Тот самый обратный отсчёт от беззаботной влюбленности до дикой одержимости. Он не слушал. Мне так казалось. Но иногда я все же успевала поймать его взгляд, устремленный на меня из -под густой челки. Пристальный, незнакомый мне взгляд. Мужской. Пронизывающий, изучающий. Скользящий по лицу, груди, ногам. Если раньше я не задумывалась, в чем приходить к моему другу, то сейчас, ясно осознавая, что он видел всех тех красивых женщин в шикарных нарядах, мне хотелось быть хоть немного похожей на них. Но они зрелые, с красивыми формами, роскошными телами, а я худая, хрупкая, у меня небольшая грудь, острые плечи. Разве что тонкая талия и роскошные волосы - единственное мое достоинство. Так говорит Марта, когда укладывает непослушные рыжеватые локоны по утрам и затягивает потуже корсет. «Госпожа как тростиночка, такая тоненькая, хрупкая». С каждым днем я все больше и больше нервничала в присутствии Егор. И я выбирала наряды, стараясь походить на тех женщин с соблазнительными
вырезами, красивыми прическами, подведенными глазами и напомаженными губами. Конечно, до искусства соблазна мне было далеко. И, скорее всего, Егор насмехался над моими усилиями и презирал меня за них.
        А мне хотелось, чтобы он смотрел на меня, говорил со мной как раньше, слушал меня. Хотел…. как ту блондинку, которую так яростно сжимал в объятиях. Я смотрела на его руки в перчатках, и у меня сводило скулы от невыносимого желания, чтобы эти руки коснулись меня…чтобы его чувственный рот прижался к моему рту.
        А вместо этого я наталкивалась на холодную стену отчуждения и яростный взгляд с каким -то непонятным блеском.
        Я уже прочла почти все письма за три года и перешла к последним. Тем самым, где познакомилась с Арманом и начала выезжать на балы. Как вдруг Егор оборвал мое чтение, впервые заговорив со мной после долгого игнорирования.
        - Хватит.
        Я в недоумении посмотрела на него и вздрогнула, когда поняла, что он стоит у самых прутьев решетки. Егор всегда двигался быстро и молниеносно. Иногда мне казалось, что он и не человек вовсе, и от этой мысли становилось жутко, и в то же время дух захватывало от его звеЕгорй силы и мощи.
        - Хватит, и так все ясно.
        Я нахмурилась, не понимая, что именно его разозлило.
        - Ты не слышал еще самого интересного, как Твоя Девочка вышла впервые на сцену. Я так сильно хотела рассказать тебе об этом.
        - Моя? Это издевательство?
        Вдруг переспросил он и усмехнулся, в полумраке блеснул ряд белоснежных зубов.
        - Да. Помнишь, мы решили, что я буду твоей девочкой?
        Шепотом переспросила я.
        И вдруг он вцепился в прутья решетки:
        - А для него ты тоже его девочка? Весь этот год как он тебя называл?
        Я встретилась с Егор взглядом, и мне стало нечем дышать, он прожигал меня, испепелял, врывался под кожу, отравлял кристаллами смертельного яда и льда, и я не совсем понимала, за что он злится на меня.
        - Для кого? - переспросила я.
        - Для твоего нового друга?
        - Нет, - серьезно ответила я, - для него я Аня.
        Я накрыла руку Егор, которая сильно сжимала прутья решетки. Мы замерли оба, глядя друг другу в глаза. Пальцы в перчатках скользнули по моим рукам к локтям, вверх по обнаженной коже, и я невольно прижалась всем телом к клетке, наслаждаясь его прикосновением. Егор тронул мои волосы, а потом щеку костяшками пальцев, и я невольно закрыла глаза, наслаждаясь прикосновением. Протянула руки и положила ему на плечи.
        - Девочка, - шепотом сказал он и провел пальцами по скуле, зарываясь в мои волосы.
        Я прижалась лицом к решетке, и мы почти соприкасались лбами. У меня кружилась голова от его запаха, от близости и неожиданной ласки, и я сильнее сжала его плечи, осмелела, провела ладонью по шее к лицу, не отрывая от него затуманенного взгляда. Почувствовала, как Егор гладит мой затылок. Боже, я сейчас сойду с ума, если он не поцелует меня. Его губы…Они такие…они как грех. Я хочу узнать, какие они на вкус. От собственных мыслей участилось дыхание, и поплыл взгляд. Я словно опьянела.
        - Твоя девочка, - тихо сказала я и дотронулась указательным пальцем до его губ. Мне стало нечем дышать, казалось, я задохнусь, и меня разорвет на части от ненормального чувства дикой эйфории стоять вот так…настолько близко к нему. И вдруг все прекратилось. Через секунду Егор уже стоял у стены спиной ко мне.
        - Уходи! - рявкнул он. - Убирайся отсюда! Давай! Уходи! Выметайся ко всем чертям и больше не ходи сюда! Иди к тем, кто ровня тебе. Нечего ставить со мной эксперименты. Это твой папочка тебя послал?
        ***
        Я выбежала с подвала, взлетела по лестнице, ворвалась к себе в комнату и захлопнула дверь. Прорыдала до утра, кусая подушку, чтобы никто не услышал. Это были мои первые слезы из -за него. Самые первые…и далеко не последние. Потом я пролью по нему океаны слез, я потону в этих слезах боли, отчаяния и разочарований. А пока что я рыдала от обиды и унижения… я поняла, что меня отвергли и выгнали …я оказалась хуже тех женщин, которые платили деньги за его ласки.
        Больше я не спускалась в подвал до самого пожара. Около двух недель не видела Егор.
        Я гуляла с Арманом, ездила на приемы и балы…Я совершенно не замечала того, как Рассони относится ко мне. Когда любишь, ты слепнешь, все вокруг становятся безликими и бесполыми.
        Дом загорелся после очередной отцовской вечеринки, на которой я, естественно, не присутствовала. С недавних пор я вообще начала ненавидеть его гадские, развратные приемы. И эта очередная оргия, на которую повели Егор… от отчаяния мне хотелось взвыть. Я -то уже знала, что именно будет там происходить. В этот день я впервые разругалась с отцом. Он чуть не дал мне пощечину, когда я сказала, что он не смеет продавать Егор как вещь. Отец заорал мне в лицо, что Егор и есть его вещь, секс - единственное, на что эта вещь пригодна, и пЕгорсит ему прибыль для разработки его невероятного проекта. А мне лучше не вмешиваться, иначе он снова отправит меня в Европу.
        ***
        Не знаю, зачем я это сделала, но я подожгла дом. Мне хотелось, чтоб эти похотливые сучки, которые будут его там лапать…чтоб они все сгорели. Я украла в баре бутылку рома и подожгла кабинет отца, а сама спряталась на чердаке, заливаясь слезами бессилия и ненависти ко всему, что происходит в этом проклятом доме.
        Я знаю, что меня искали, но я спряталась и мечтала сгореть там наверху, и чтоб никто меня так и не нашел. Я ненавидела их всех. Егор тоже. Представляла, как он касается других женщин, как ласкает их…пусть и за деньги, пусть насильно, но им повезло намного больше, чем мне. Ведь меня можно только презирать, потому что я дочь его мучителя.
        Усадьба заполыхала как карточный домик, первые этажи обуяло пламя, отрезая верхние. И меня, естественно, тоже. Рухнули балки, ломая лестницу. В доме началась паника, а я сидела на чердаке и расширенными от ужаса глазами, смотрела, как языки пламени лижут дверь, и как покрывается пупырышками дерево, как вздувается краска.
        Сейчас я думаю о том, что все эти гости моего отца, они были под кайфом от красного порошка, который уже тогда завозили с Асфентуса. Запах дыма отбивал для них мой личный, и именно поэтому меня не могли найти. А, может, никто и не догадывался, что вместо того, чтобы уйти из дома, я спряталась наверху.
        Кашляя и задыхаясь, я жалась в дальний угол чердака, в панике ожидая, когда проклятая дверь лопнет под натиском пламени или сгорит, а меня саму сожрет огонь, но вдруг она просто разлетелась в щепки от удара, и я увидела Егор, бросилась к нему и прижалась всем телом, а когда почувствовала, как он обнял меня в ответ, заплакала.
        - Моя девочка? - спросил очень тихо.
        - Твоя девочка, а они пусть сгорят все, - так же тихо ответила я и спрятала лицо у него на груди. Впервые мы касались друг друга без того, чтобы нас разделяла решетка. Егор отпрянул, посмотрел мне в глаза, и его чувственных губ впервые коснулась улыбка нежности.
        Он подхватил меня на руки и вынес из горящего здания через черный ход, а я вдруг поняла, что готова сгореть здесь еще несколько раз подряд, лишь бы он вот так держал меня, как сейчас. Словно пушинку, своими сильными руками, а я могла бы прижиматься к нему, склонив голову на сильное плечо и слушая биение его сердца.
        Тогда я даже не обратила внимания на обрывок цепи на его ошейнике, на покорёженные браслеты с разогнутыми кольцами на запястьях и щиколотках. Я даже подумать не могла, что он порвал все цепи и сбежал от стражников, чтобы найти свою Девочку.
        Егор принес меня в сарай, поставил на пол и хотел уйти, но я удержала его за руку, потянула к себе. И он вдруг резко обнял меня, рывком привлек к себе.
        - Зачем? - горячо прошептал мне в ухо. - Дом подожгла?
        - Не хочу, чтоб тебя трогали… - всхлипнула я. - Не хочу…не могу. Пусть не трогают тебя никогда. Никто.
        - Дурочка…
        Я лихорадочно гладила его лицо, прижимаясь лбом к его лбу, чувствуя, как начинаю задыхаться. Сама нашла его губы и прижалась к ним своими. Мы замерли на доли секунд, а потом Егор набросился на мой рот поцелуем, и мы оба в изнеможении застонали, впиваясь жадными пальцами в друг друга, сминая руками, ероша волосы, дрожа всем телом. Это было так естественно - целовать его. Так по сумасшедшему и дико прекрасно, словно всю жизнь я знала, что хочу принадлежать только этому мужчине, с самой первой секунды, как увидела. С самого первого взгляда, когда еще ребенком заглянула в разные глаза и увидела в них свое отражение.
        Я жадно прижималась к его губам, и чувствовала, как его язык переплетается с моим, как он кусает мои губы, как ненасытно и алчно покрывает поцелуями мой подбородок скулы, шею и снова возвращается к губам. До боли, до изнеможения с первобытным голодом, и все мое тело горит в его руках, пылает, дрожит. В эту секунду я поняла, что люблю его. Он мой воздух, смысл моего существования и мне наплевать, что нас разделяет так много всего…такая необъятная пропасть, через которую не переплыть и не перепрыгнуть, но любовь…она ведь смеется над препятствиями. Чем их больше, тем более дикой становится потребность, подхлестываемая запретом. Мы целовались, как одержимые голодные звери, до боли в губах и скулах. Мы сплетали руки и впивались друг другу в волосы, сжимая в объятиях с такой силой, что становилось нечем дышать и хрустели кости.
        - Моя девочка? - хрипло бормотал он, снова и снова приникая к моим губам, врываясь в мой рот языком, сжимая пятерней мои скулы, хватая за волосы на затылке, не давая оторваться.
        - Твоя девочка, - шептала я и целовала его лицо, захлёбываясь от дикой страсти, от сумасшедшего желания, чтобы это никогда не кончалось.
        Издалека послышались крики отца. Он звал меня. Слуги и гости приближались к сараю.
        - Уходи, - задыхаясь, прошептала я, отталкивая Егор от себя, а потом снова целуя, не давая уйти, закатывая глаза от наслаждения, опять отталкивая и умоляя бежать, спрятаться. И снова льну к его губам, глядя на него пьяным от счастья и сумасшедшей страсти глазами.
        - Пожалуйста, уходи, - впилась в его губы быстрым поцелуем и оторвалась, задыхаясь, захлебываясь стоном разочарования и голодной жажды, - ради меня…уходи.
        Егор выпрыгнул в окно, а меня нашли отец и охрана, дрожащую, в обгоревшей одежде… Я сказала, что сбежала из дома и пряталась в сарае. Что я испугалась. Мне поверили.
        Егор все равно тогда досталось, его избили…за то, что сорвал цепи, сбежал. А он промолчал о том, что спасал меня, что это я подожгла дом. Он все стерпел. Наутро я нашла его скрюченным на соломенном тюфяке, с ранами на лице, в промокшей от крови рубашке, которая прилипла к его сильному телу. Я сползла на пол и смотрела на него через решетку, чувствуя, как по щекам катятся слезы…уже тогда я прекрасно понимала, что наша любовь проклята и никогда нам не быть вместе, в открытую. И я так же понимала, что впереди снова оргии, проклятые бои, опыты, а я … я буду вынуждена смотреть на это со стороны, и ничего не смогу сделать… Или смогу…
        ГЛАВА 8
        Когда -то давно я понял одну очень простую истину. В этом мире можно быть кем угодно, только не слабаком. Слабые не заслуживают права на жизнь. Да, как бы это цинично ни звучало. И речь вовсе не о физическом состоянии. О силе духа. Я осознал это, когда понял, что вокруг слишком много тупых немощных идиотов, продвигающихся вперед по головам своих же собратьев, более достойных, чем они сами. Такие твари готовы солгать, подставить, убить, лечь под любого, жрать чужое и собственное дерьмо...Что угодно, лишь бы выжить, добиться успеха, отомстить, подняться над остальной массой. И, как бы ни были они омерзительны для меня, нельзя не признать, что именно в этом заключается их сила. В этом желании двигаться вперёд, по головам и трупам. Тогда как те, кто неспособен на столь низкие поступки, становятся всего лишь пылью под подошвами этих хитрых и живучих мразей. А, значит, они не заслуживают грёбаного права на жизнь. Как бы это ни было печально, но законы дикой природы действуют и в цивилизованном человеческом обществе. Чего уж говорить о мире хищников, таких, как мы.
        У меня на глазах сотни раз брат наносил удар в спину родному брату, дочь подставляла мать, муж вместе с любовницей убивал жену. Такие, казалось бы, родные люди оказывались злейшими врагами. А ведь я дико завидовал им когда -то. Тому, что у них были семьи. Родители, братья, сёстры, любимые... Пока не понял, что всё это не имеет ровным счётом никакого значения. Это всё напускное. Улыбаться при людях отцу, прокручивая в голове варианты его смерти... Или угощать мужа вином, соблазнительно улыбаясь, ожидая, когда он пригубит отравленный напиток...Всегда и везде имеет значение только собственная шкура и собственные желания! Этот мир принадлежит эгоистам, и будь я проклят, если это не так!
        И тогда я составил свод собственных правил, следование которым сделало существование более выносимым. Эти правила я исправно повторял как мантру, днём и вечером, и как молитву перед едой и перед сном. Поначалу. Пока они не стали моим вторым Я. Пока не въелись под кожу, изменив мышление кардинально и навсегда.
        Больше не было никого, кроме меня. Да, я никому никогда не был нужен. Только себе. А, значит, должен был вгрызаться в эту жизнь, не жалея клыков. И я делал это с маниакальной настойчивостью. Отстранившись от всего остального мира, который использовал только для достижения собственных целей.
        Разве мог подопытный голодранец, чудом спасшийся из клиники влиятельного ученого, мечтать о том, чтобы подмять под себя город? А, по сути, стать правителем незаменимого звена между двумя мирами, обеспечивающего оба измерения всем необходимым.
        Когда -то мои мечты не заходили дальше того, чтобы спокойно прожить хотя бы один день. Без издевательств и истязаний, без грубых окриков и унизительных взглядов похотливых самок, покупавших меня у немца. Конечно, если не считать таковой безумную идею убить Доктора собственными руками. Дьявол! Я распланировал до мельчайших подробностей, как это произойдёт. Сидя в той проклятой камере, глядя исподлобья на бледного ублюдка, который подготавливал свои пыточные инструменты, я представлял, как в мое горло потечёт его тёплая кровь, когда я вгрызусь ему в глотку. Окажется ли мясо Эйбеля жёстким на вкус? И я всё больше понимал, что даже если оно будет отдавать резиной...Даже если его невозможно будет проглотить...Я буду жевать его грёбаное сердце с удовольствием, смакуя вкус, подыхая от острого наслаждения. Ненависть -самая лучшая специя ко всем блюдам мести!
        Доктор любил проводить опыты не только над телами своих пленников, но и над их психикой, вспарывая души острыми, как лезвия, экспериментами. По его приказу, в клетку к голодным пленникам кидали куски слегка протухшей мертвечины, и уходили, оставляя надолго одних. Таким образом они проверяли силу воли, стойкость психики и какие -то только им одним известные параметры. Уже через некоторое время из соседних клеток, отделенных стенами, начинало доноситься громкое чавканье, и я брезгливо морщился, понимая, что кто -то всё же сломался. И неудивительно - ведь перед началом этого чудовищного эксперимента в подвалы более двух суток не спускали никакой еды. Хотя, стоит заметить, что те, кто прогибались первыми, проживали намного дольше свои никчёмные жизни, чем те, кто стоял до последнего, с презрительной ухмылкой на губах...и сдавался дикому голоду, когда сил терпеть боль и жажду уже не оставалось, они жадно кидались на уже почерневшее мясо…Такие умирали первыми. И вот этих мне всегда было жаль. Персонал небрежно, порой со скабрезными шутками и противным смехом, режущим по ушам, обсуждал смерть того или
иного подопытного от отравления испорченным, токсичным мясом, а я, лёжа на полу, скрючившись от жуткой боли голода, охватившей всё тело, въевшейся в каждую клеточку, пытался заставить себя подползти к трупу, от которого смердело за километры, и сожрать хотя бы кусочек. Чтобы наконец прекратить все мучения и сдохнуть к чертям собачьим! Пытался... и не мог. Потому что в голодном угаре мне вдруг представлялось, что это тело Доктора передо мной, как напоминание о том, почему я не должен приближаться к нему. Почему должен стиснуть зубы и терпеть эту агонию. Для того чтобы когда -нибудь я все же смог увидеть именно его разлагающийся труп, и это стоило мучений.
        «Прошло пять суток с момента начала эксперимента. Однако Объект даже не притронулся к трупу, на все предложения доктора Тильта отвечая диким взглядом. Потребляет только воду. Из шести подопытных он единственный продержался настолько долго. Рекомендуется прекратить исследование. Все необходимые результаты по нему представлены доктором Тильтом...»
        ***
        18***г
        Я уже потерял счёт времени. Годы без Аня слились для меня в единую бесконечную унылую вереницу дней и ночей, периодически разбавляемую наиболее опасными и болезненными экспериментами Доктора, или же оргиями, проводимыми им. Тоска по девочке притупляла все чувства. Я перестал чувствовать голод, холод, боль, даже унижение, когда очередная богатая тварь уводила меня, удерживая за ошейник, в комнатку, где призывно раздвигала ноги, не заботясь о том, стоит у меня на неё или нет.
        Я ждал. Поначалу ждал, отсчитывая каждый грёбаный день без неё, даже когда из меня на живую вырезали куски внутренних органов, я закрывал глаза, стискивая зубы, подыхая от бешеной боли... и представлял свою маленькую девочку... Такую хрупкую, с нежной алебастровой кожей, с ласковой улыбкой и сияющим взглядом глубоких серых глаз. Вот ради кого стоило молчать, пока доктор Шварц аккуратно срезала образцы тканей печени либо почек. И я должен оставаться ильным. Чтобы не разочаровать Доктора. Я знал, чуял это - как только долбаный подонок увидит мою слабость, меня убьют. После каждого проведенного опыта я улавливал в его глазах презрение вперемешку с восхищением. Оказывается, можно кого -то одновременно презирать за происхождение, и в то же время восхищаться им. Я его ценный и особенный экспонат. И до тех пор, пока я был интересен Эйбелю, у меня оставался шанс снова увидеть Аня.
        Я так сильно ждал её, подыхая от тоски, скучая по тем дням, что мы провели вместе, когда она под видом проведения эксперимента читала мне книги или просто разговаривала часами...Так сильно, что разочарование оказалось слишком тяжёлым грузом, когда я понял всю тщетность своих надежд. Я знал, что Аня уехала, но она обещала приехать. Навестить меня через год, как она говорила. Но прошёл один год, затем второй, а на исходе третьего я наконец понял, что она больше не придёт. Я намеренно твердил сам себе, что девочка, наверняка, уже выросла, возможно, она даже где -то в особняке, в том крыле, в которое вход полукровке был заказан. Да, Аня приехала. Просто выросла. И детские игрушки ей больше неинтересны. Я так часто повторял себе это, что безоговорочно поверил именно в такую правду.
        Постепенно образ Аня стирался из памяти, оставляя после себя только тупую, вечно ноющую боль в той области сердца, которая когда -то принадлежала моему маленькому другу, единственному, проявившему ко мне не только сочувствие, но и интерес.
        Только иногда, в минуты особого отчаяния, когда я спускал с поводка своё сознание, мне чудился совсем рядом её тихий смех и необыкновенный аромат жасмина, окутывавший мою маленькую девочку.
        В тот день я не поверил собственным глазам. Нет, запах жасмина проник в ноздри ещё задолго до того, как я услышал торопливые шаги на лестнице. Только я подумал, что в очередной раз разыгралось чёртово воображение. Пока не вскинул голову и не увидел ЕЁ. Она стояла, прижавшись к решёткам, и я сам не понял, как очутился возле них, вцепился в металлические прутья, затаив дыхание и с жадностью впитывая в себя драгоценный образ той, кого не надеялся больше увидеть.
        Это была моя Аня, и в то же время не она. Четыре года назад ко мне тайком прибегала прощаться худенькая девочка с тоненькими пальчиками и смешной привычкой морщить носик при разговоре. Теперь же напротив стояла девушка. Взрослая, с лихорадочным блеском в глазах и счастливой улыбкой на соблазнительных пухлых губах. Я слышал, как неистово стучало её сердце, в то время, как моё, в такт ему колотилось о рёбра, причиняя практически физическую боль. Я безостановочно оглядывал идеальную фигурку, лицо, роскошные формы, до конца не веря, что она ЗДЕСЬ. Рядом со мной. Пришла. Моя девочка. Её взгляд. Её тонкие пальцы. Её запах... Как удар под дых. Слишком красивая, чтобы быть настоящей, слишком недоступная, нереальная. Я видел женскую красоту. Как ни странно, будучи жалким подопытным, я повидал столько лиц и тел, сколько не повидал самый изысканный гребанный аристократ, имеющий намного больше возможностей, чем я. И сейчас я был ослеплен. Никто из них не мог сравниться с моей Девочкой. От ее красоты становилось больно дышать, и кровь закипала в венах, превращаясь в раскаленную магму от одной мысли, что я мог
бы касаться этой идеальной кожи. А потом как удар током - к запаху жасмина примешивался чужой. Терпкий, навязчивый. Однозначно мужской. Он был настолько явным, словно мужчина несколько часов не выпускал Аня из своих объятий. Она что -то говорила мне тогда, а я не смог даже стоять рядом. Меня начало скручивать от тошноты. Тогда я понял, что ревную. Я ещё и представить не мог, какой на самом деле бывает настоящая, безумная ревность. Но уже отчётливо осознал, что теряю то единственное, что когда -то было только моим. Я прогнал Аня, равнодушно глядя, как наполняются слезами обиды её глаза, намеренно нагрубил, понимая, что ещё немного, ещё совсем чуть -чуть, и я сорвусь к чёртовой матери. Резкий выброс руки за решётку, и я просто раздеру ей горло. За то, что я как последний дурак верил, что она моя. Останавливало только одно - она мне доверяла и не боялась меня.
        ***
        Наши дни
        Блондинка провела розовым язычком по поверхности бокала, и тело тут же отозвалось на движение. Член моментально затвердел, а дёсна запекло от желания почувствовать, как этот язычок ласкает мой ствол. Улыбнулся ей краем губ и поманил к себе пальцем. Она пойдёт, в этом я был уверен более чем на триста процентов, поэтому даже не оглянулся, когда за спиной тихо захлопнулась дверь, а к запаху дорогих книг примешался острый аромат похоти и запрета.
        Сучка умела делать качественный минет, ничего не скажешь. Но куда больше возбуждали не ритмичные движения губ и языка, а осознание того, что я стану последним, кому эта дешёвая тварь отдаётся с таким энтузиазмом. Когда -то она была относительно добра ко мне... Кэсси. Уверен, в её шкатулке ценностей исполосованная шипованной плёткой спина не является чем -то плохим. Особенно, если эта спина её. Так эта мразь любила доставлять удовольствие. Себе. Удовольствие партнёра её мало интересовало. И я иногда до одури избивал мерзкую тварь, вымещая свою злость и бессилие на её ненавистном белом теле.
        Опрокинул её на спину на столе, яростно вонзаясь в течную сучку, завывшую от боли и наслаждения. Мне было наплевать на её стоны и всхлипы, на слёзы, катившиеся по щекам. Резко отдёрнул за волосы голову вбок, открывая доступ к шее, и оскалился:
        - Всё ещё кончаешь, когда тебе доставляют боль, тварь?
        Синие глаза расширились в испуге, и я сорвал очки с глаз, улыбнувшись, когда она испуганно закричала, вцепившись в мои плечи острыми ногтями, причиняя боль, пЕгорсившую невиданное удовольствие. Да, шлюха, борись за свою жизнь! Так «грёбаному ублюдку Носферату» вкуснее вгрызаться в твоё горло.
        Я вышел из библиотеки и запер её на ключ, оставив труп женщины прямо на столе перед окном, укрыв его своим пиджаком. Завтра лучи солнца доделают то, что я начал сегодня. А дворецкому давно известны правила игры. И уже через несколько минут после восхода солнца от той, что когда -то покупала меня, как обычную шлюху у Эйбеля, не останется ничего, кроме горстки пепла. Ну и, конечно, приятного послевкусия её крови у меня во рту. Сегодня МОЙ список стал ещё короче на пункт.
        ***
        После того, как гости разошлись, я поднялся на второй этаж. Ненавижу все эти светские приёмы, но правителю Асфентуса они необходимы. Именно на таких мероприятиях заключаются самые выгодные контракты, и всегда можно найти ту информацию, которая тебя интересует. И, что немаловажно, распространить те слухи, что играют тебе на руку.
        Однако сегодня все мои мысли были о другом. Вернее, о другой. О женщине, которая уже два дня находилась в моём доме...и которую я ровно столько же не видел. Но, дьявол, как же меня тянуло туда! В ту белую комнату, что я ей приготовил. Войти к ней, и, бросив на белоснежное покрывало, драть эту маленькую сучку, разрывая на части, выбивая из её горла крики. Не наслаждения. Нет. Боли. Совсем скоро она будет валяться у меня в ногах, захлёбываясь собственной кровью и вымаливая прощение. Дешёвая тварь, продавшаяся тому, кто заплатил больше, не заслуживала иной участи. Пусть даже когда -то она и была для меня всем. Пусть даже когда -то доставить ей удовольствие казалось самым важным в той, прошлой, никчемной, гребанной жизни.
        ***
        18*** г.
        Аня выгнулась, запрокидывая голову назад, подставляя моему рту обнажённую грудь, лихорадочно ероша мои волосы и впиваясь ногтями в кожу головы. С её губ срывались тихие стоны, она прикрыла глаза, прикусывая нижнюю губу, и я зарычал, чувствуя, как каменеет член в штанах, моля о большем. Опустил руку между её ног, и огромные глаза теперь уже цвета штормового неба, распахнулись. Аня инстинктивно сжала бёдра, пытаясь оттолкнуть руку, нагло ласкавшую нежную плоть. Прижался к пухлым губам, застонав, когда дерзкий язычок тут же нырнул в мой рот. В этом была она вся. Аня Эйбель. Она сводила меня с ума своей невинностью и чувственностью, которую источало каждое её движение. Маленькая искусительница.
        Я остервенело кусал алые губы, исследуя мягкую влажность её рта. Язык сплетался с её языком в диком неутомимом танце страсти. И мне было мало. Сатанел от желания ощутить вкус любимой на своих губах. Опустил руку, сначала осторожно поглаживая плоть через ткань панталон. Аня попыталась снова отстраниться, но я резко опрокинул её на спину, припадая к розовому соску, бесстыдно торчащему над корсетом, прикусывая его и втягивая в рот, играя кончиком языка, заставляя забыть о стеснительности и страхе. И она раскрывалась. Как самый изысканный цветок, она раскрывалась в моих руках, опьяняя своим ароматом желания, и трогательным румянцем, заливавшим не только лицо, но и всё тело. Как дурманящий напиток, я выпивал её соки, пока девушка извивалась под моими губами, под моим языком, раскинув длинные ноги в стороны, впиваясь в мои волосы дрожащими пальцами, выкрикивая моё имя и плача от наслаждения. И я никогда не смогу забыть вкус её оргазма, смешанный с солёным вкусом слёз, которые я слизывал в тот день с бархатных щёк... Проклятый вкус, сделавший меня в одночасье наркоманом. Теперь я знал, какова моя девочка
в минуты, когда эйфория накрывает её с головой. И теперь я стал зависим от этой картины: она подо мной, раскрасневшаяся, обессиленная, с сияющими от счастья глазами. Маленькая девочка, приручившая дикого зверя только для того, чтобы после выгнать его обратно в лес, когда он ей осточертел.
        Я не взял тогда Аня. Хотя умирал от желания войти в неё тут же. Сходил с ума от потребности оказаться внутри, там, где так тесно она обхватывала мои пальцы и язык, и заставить её охрипнуть от криков удовольствия. Но я не сделал этого. Только подождал, чтобы она пришла в себя, поглаживая её волосы, чтобы после отправить домой. Тогда мне были присущи чертовые рыцарские замашки. Влюбленные превращаются в долбанных идиотов, и я был идиотом. Помешанным на ней, повернутым психом. Я не хотел, чтобы наш первый раз произошёл в полуразрушенном сарае, насквозь пропахшем запахами плесени, в котором меня привязали на сутки в наказание. Я тогда и представить не мог, что бывают места и похуже этого. Но моя девочка сумела пробраться и туда. Я понятия не имел, как она попала ко мне. Гнал Аня домой. Был зол на неё. И на себя. За глупые иллюзии, что питал на протяжении столь долгого времени. Иллюзии, которые она разбила незадолго до этого.
        Во время очередной прогулки ночью я вдруг услышал её звонкий смех и низкий мужской голос, вторящий ему. И этот голос не принадлежал Эйбелю, он был мне незнаком. Я дёрнулся в ту сторону, откуда доносились звуки, но прихвостень Доктора не пустил, крепко удерживая за цепь. А после я услышал негромкий вскрик своей девочки, и напрочь отказали все тормоза. Я рванул к ней, краем сознания понимая, что оборвал поводок, и что надсмотрщик уже вызывает себе подмогу, но мне было наплевать. Я знал, что моей девочке что -то угрожает, и сейчас меня не смогла бы остановить даже пуля, выпущенная в сердце. Я бежал в полумраке огромного парка, перепрыгивая через скамейки, попросту проламываясь через ухоженные кусты и деревья для того, чтобы увидеть, как МОЯ девочка смеется в объятиях какого -то вампира. И то, как сильно прижимал этот урод к себе Викторию, не оставляло никаких сомнений в том, какие между ними отношения.
        Они оба повернули головы в мою сторону. Парень нахмурился, а Аня поспешно сбросила с себя его руки и двинулась ко мне.
        - Постой, Аня! - мужчина схватил её за локоть, останавливая, но Аня лишь поджала губы, пытаясь высвободиться. - Это же один из этих..., - он брезгливо поморщился, - не стоит приближаться к нему.
        На миг показалось, что глаза девушки полыхнули огнём в ответ на эти слова. Она бросила на него уничтожающий взгляд, но не ответила. Повернулась ко мне:
        - Егор, послушай... - я покачал головой, не желая слышать очередную ложь, что с Арманом, а это несомненно был он, их связывает дружба. Сейчас у меня сводило скулы от желания вцепиться в этого подонка, так по - хозяйски удерживающего Аня. Засунуть руку в его брюхо и руками вывернуть кишки, а после смотреть, как он корчится в предсмертных муках, валяясь на ухоженном газоне Доктора. Однако я не успел сделать и шага, когда почувствовал, как сразу в нескольких местах закололо острой болью, а уже через несколько мгновений свалился в непроглядный мрак.
        Нет смысла говорить о том, что меня наказали за побег. И наказание это было особенно болезненным именно потому, что «проклятый выродок угрожал жизни дочери Хозяина и её гостю». Меня не избивали плетьми, мне не вырезали органы, меня не прижигали вербой. В глазах Доктора не было ни злости, ни ненависти, ни страха за жизнь дочери. Абсолютно равнодушным, бесцветным голосом он приказал содрать с меня всю кожу и подвесить на столбе. На улице, в удаленном от глаз месте. Благо, размеры его поместья это позволяли. Я почти не кричал, пока огромные стражники методично снимали с меня кожу, а после, как мешок с дерьмом, волокли по грязной земле до чёртового столба. Хотя, как именно меня привязывали, я не помнил, так как потерял сознание от адской боли ещё по дороге.
        А когда пришёл в себя, уже валялся в затхлом, пропахшем потом и мочой сарае. Не знаю, сколько я там пробыл. Аня, появившаяся в тот же день вечером, утверждала, что около двух недель. Ровно столько я приходил в себя, восстанавливался. Эти суки давали мне минимум крови, необходимый для поддержания жизни в теле и медленного восстановления.
        А потом были её чистые хрустальные слёзы и заверения шёпотом в любви. Клятвы о том, что Арман для неё всего лишь друг, и что она всё еще принадлежит мне. А в тот раз она всего лишь споткнулась и подвернула ногу, а Рассони её поддержал. Жаркое дыхание у виска и не менее горячие прикосновения. И у меня сорвало крышу. Я поверил ей. Я безумно хотел верить хоть кому -то.
        И когда она ушла, я, как самый последний идиот, чувствовал себя безмерно счастливым. Ещё бы. Моя любимая девочка только что клялась в вечной любви, она подарила мне свой первый оргазм. Лживая тварь, зависимость от которой поглотила мой разум подобно раковой опухоли.
        Но в то время я ещё верил в искренность женщин. Я сходил с ума от той любви, что жила во мне, разрастаясь всё больше, давая силы для жизни. Любви к Аня. К дочери моего заклятого врага. Я подыхал, если не видел её хотя бы день. Я умирал от дикой страсти и в то же время от щемящей душу нежности. Я дышал ею. Я жил воспоминаниями о наших встречах.
        ГЛАВА 9
        Я открыл дверь в комнату и поморщился от запаха, которым, кажется, пропитались даже стены белой спальни. Запах отчаяния и безысходности.
        Аня лежала на кровати. Настолько ослабленная, что, казалось, будто она спит. Её дыхание было еле уловимым. Сердце билось. Но медленно. Как же медленно оно стучало. Где -то внутри что -то сжалось при взгляде на маленькую бледную фигурку. Когда -то я мог разодрать каждого, кто посмел бы ее обидеть…Ложь. Не когда -то. Я и сейчас готов убить за нее. Она моя. Казнить имею право только я, и никто другой не смеет ни прикасаться, ни даже смотреть.
        Подошёл к кровати и опустился на корточки возле Аня. Её лицо побледнело и осунулось. Глаза закрыты, и под глазами появились синяки. По моему приказу её не кормили уже двое суток. А для слабой женщины, которая итак голодала последние недели, эти двое суток приравнивались к неделе мучений от жажды.
        Провёл кончиками пальцев по ее щеке, выругался, когда понял, что холодная кожа по -прежнему невероятно нежная на ощупь. Когда -то я лишь мечтал ощутить, какой бы была она, сними я эти проклятые перчатки и прикоснись к ней. А теперь я мог делать что угодно с Викторией. А мне, как и раньше, хотелось только одного.
        ***
        Я впала в некое беспамятство. Это была привычка с детства - отключать себя, когда внешние факторы пугают или я чувствую страх, дискомфорт. Да, мне было страшно. Не за себя. Страшно, что в моих воспоминаниях Егор был другим. От голода невыносимо хотелось спать, и я чувствовала, как силы меня покидают. Когда -то отец учил меня справляться с голодом, с жаждой крови, выживать в любых условиях. Это был его личный квест - сделать из меня идеальную. Я умела отключаться, отстранятся от всего и беречь свои ресурсы. И я была уверена, что голод - это не самое страшное, что ждет меня в этих стенах. Это пустяк, это легкая пытка, и умру я совсем не от этого.
        Почувствовала прикосновения чьих -то пальцев к щеке и мгновенно вскочила на постели, отшатнулась в сторону, обхватив себя руками.
        На секунду увидела в разных глазах Егор странное выражение...как легкое дежа вю, но оно исчезло мгновенно, и теперь меня прожигал тяжелый взгляд мучителя, который решил, что я полностью в его власти.
        - Пришел посмотреть, жива ли еще? - хрипло спросила я и закашлялась, в горле пересохло от жажды.
        ***
        Усмехнулся. Всё такая же дерзкая, как и раньше. И, как и раньше, меня это забавляло. Иногда игра с добычей доставляет куда большее удовольствие, чем просто её поглощение.
        Её волосы были спутаны, и несколько прядей упали на лицо, когда Аня демонстративно отвернулась в сторону.
        Безупречно красивая. Даже сейчас. Даже слабая и похудевшая. Каждый взгляд обжигает то злостью, то презрением.
        Я ухмыльнулся и засунул руки в карманы. Как же хотелось снова прикоснуться к ней, но не нежно, а как можно грубее. Причинить боль. Чтобы не смела так дерзко и нагло вести себя.
        - Мне не нужно смотреть, Аня, я и так знаю, когда и как ты умрёшь.
        А ещё я знал, что если с ней что -то случится - я почувствую. Мне казалось, что когда Аня не станет, остановится и моё сердце. Она уже давно стала частью меня. Точнее, ненависть к ней.
        - Хотел поинтересоваться, на что ты готовы ради своей никчёмной жизни? Склонил голову набок, когда Аня резко повернулась в мою сторону и прищурилась.
        ***
        Егор сунул руки в карманы, он смотрел на меня с презрением, с нескрываемой ненавистью. От этого взгляда по коже пробегали мурашки. Зато искренне. Никакой лжи… как когда -то. Все эмоции честные.
        - Ради своей ни на что…
        Я пожала плечами и поморщилась, все тело ломило от боли и голода. Увидела, как вспыхнул его взгляд и сжались челюсти. И, вздернув подбородок, сказала:
        - Ради своих близких на что угодно. Что именно ты хочешь, Егор? За жизнь моего мужа и моей матери? Они не имеют никакого отношения к твоей войне...
        ***
        Снова упоминание об этом её ублюдке. И тут ярость срывается с цепи, распаляя внутренности словно лава, вызывая желание обхватить рукой тонкую шею и сломать простым нажатием пальцев.
        - Этого подонка уже ничто не спасёт, Аня… - у меня к нему свои счёты, девочка. Тварь заплатит мне за каждую ночь, в которой ты раздвигала перед ним ноги. - И потом, только не говори, что тебя интересует судьба твоего мужа -рогоносца. Это даже не смешно, Аня
        ***
        - В таком случае нам не о чем договариваться, Егор.
        Я отвернулась от него, чувствуя, как меня начинает лихорадить. Я могла бы его просить и умолять, но это именно то, что он ждет, то, чего жаждет. И не факт, что после этого сжалится над матерью и Арманом. Скорее всего, поиздевавшись вдоволь надо мной, он все равно вынесет им приговор. Я не доставлю ему такого удовольствия. Вообще никакого. Кроме моей смерти, если его это обрадует.
        ***
        Ярость проникла в сознание и выплеснулась наружу, отравляя все намерения быть с ней хладнокровным.
        Схватил Аня за руку и дёрнул вверх, намеренно причиняя боль, улыбнувшись, когда послышался хруст костей. Наверняка, вывихнул ей руку. Девчонка вскрикнула, глаза мгновенно наполнились слезами.
        А я... Я почувствовал послевкусие короткого, но, всё же, триумфа. Да, чёрт возьми, я получил хоть и небольшое, но удовольствие от её боли.
        Прошипел ей в губы:
        - Никогда не смей мне дерзить, дрянь… - встряхнул её. - Запомни раз и навсегда, Аня. Игра идёт по моим правилам… - сжал локоть, засмеявшись, когда она застонала от боли. - Тебе остаётся лишь молча следовать им.
        Оттолкнул её на кровать и, резко раздвинув её ноги, встал между ними.
        - Если я захочу, я оттрахаю тебя прямо сейчас. Если захочу, я отстегаю тебя кнутом, Аня. Ты здесь никто! И не стоит играть в гордость! - грубо сжал полушарие груди. - У тебя есть возможность облегчить своё пребывание здесь. Мой совет, девочка, - я схватил её за подбородок, вглядываясь в потемневшие от ненависти, смешанной с болью, глаза, - воспользуйся ею.
        ***
        Егор дернул меня за руку, и я почувствовала, как заболели кости. Их ломило от распада тканей и нехватки крови. Поморщилась, на глаза навернулись слезы, а от блеска триумфа в его расширенных зрачках заболело и сердце.
        Он толкнул меня на кровать, и я беспомощно упала на спину, тело предательски отказывалось мне подчиняться.
        Егор навис надо мной. Страшный, не скрывающий своей сущности, монстр. Монстр, которого я когда -то боготворила и любила любым. Каждую вену на его лице, каждый шрам на его теле. Разные глаза. Его жесткие волосы, его запах, низкий голос. Одержимо любила в нем все. А он... он использовал эту любовь.
        Внутри поднималась волна злости, ярости. Егор сжал мою грудь, глядя мне в глаза, а я вспомнила иные прикосновения.... сводящие с ума, полные нежности. Игра... сейчас он настоящий и я настоящая. Лучше бы он был настоящим тогда.
        - Нет! - отчеканила, глядя на него, не моргая. - Не воспользуюсь ни одной твоей подачкой. Хочешь - убивай. Хочешь - трахай. Мне плевать. Я не боюсь боли.
        ***
        Сказала, словно выплюнула мне в лицо, словно ткнула лицом в дерьмо, указывая, насколько унизительно высокородной сучке принимать условия грязного выродка. Замахнулся и улыбнулся, когда в глазах Аня появился испуг.Ударил хлёстко, так, что её голова дёрнулась в сторону, а по щеке побежала слеза. Но она только крепче сжала губы, не отворачиваясь, всё так же прожигая взглядом, наполненным презрением.
        Выдернул её с кровати и прижал к себе, опустив руки на ягодицы, сжимая их, зная, что это не только пЕгорсит ей физическую боль, но и унижает.
        - Слишком гордая, да, Аня? - дёрнул за корсаж платья, разрывая его и откидывая в сторону куски ткани, обнажая молочно -белую грудь в плену чёрного кружева.
        Развернул дрянь лицом к зеркалу и одним движением руки избавился от остатков ткани на её коже.
        Просунул руку между её ног, прижимая ладонь к нежной плоти и чувствуя, как низ живота обдало жаром. Как начинает твердеть член от её близости. Как наполняется слюной рот, и начинают печь дёсны от желания нагнуть её и грубо отодрать, заставляя выть от боли. А я сатанею только от осознания того, насколько она слаба и беспомощна передо мной. Это возбуждает не слабее любого афродизиака.
        - Ну же, детка, мне всё таки трахнуть тебя?
        ***
        Это была не просто пощечина, а именно жестокий удар, по щекам покатились слезы боли.... нет, не физической. Физически я прошла через такой ад, который мало кому снился из смертных и бессмертных, а морально... морально меня еще можно было убивать. Бесконечно долго. И он уже начал на живую вскрывать мои раны на душе. Одну за другой. Скоро я начну истекать кровью изнутри.
        Егор рывком прижал меня к себе, и сердце забилось в горле, заставляя проклятое тело все равно реагировать на прикосновения. ЕГО прикосновения. Как когда -то. Как всегда.
        Он рванул на мне корсаж и толкнул к зеркалу, развернув спиной к себе, содрал остатки платья, заставляя трястись на слабых ногах. Обнаженной кожи коснулась прохлада. Как же я презирала себя в этот момент, потому что какая -то часть меня реагировала совсем иначе. Какая -то часть меня помнила, как это - принадлежать ему и орать от наслаждения в его руках. И именно эту память я презирала. Забыть. Я мечтала и молилась о забвении каждый проклятый день своей бессмертной жизни.
        - Мне все равно. Можешь трахать бесчувственную, безразличную куклу, Егор, - посмотрела на него через зеркало, - но я лучше бы сдохла, чем доставила тебе даже такое удовольствие.
        18*** г
        - Прошу...Егор... - То ли полу -стон, то ли полу -вздох, от которого сердце начинает колотиться ещё быстрее, от которого начинают дрожать руки. - Я не могу... - Всхлипнула, прижимаясь сильнее, раскачиваясь бёдрами на моей руке... насаживаясь на мои пальцы.
        - Сейчас...прошу...любимый… -протяжный стон и громкий вскрик.
        Крик оргазма, который я ловлю своими губами, лихорадочно лаская её тело, укладывая мою девочку на грязный пол, заваленный тряпками и хламом, сходя с ума, когда она судорожно сжимает мои пальцы, сокращаясь и извиваясь в моих объятиях. Звон моей цепи, которой я наглухо прикован к решетке под потолком, вакханалия кровавой бойни за стенами, вопли ошалелых зрителей, оглушительная музыка…а у меня своя - ее вздохи и стоны. И мы ничего не слышим, кроме бешеного биения сердец и адреналина страсти в крови.
        Моя маленькая невинная девочка, от которой всегда сносило крышу похлеще, чем от любой опытной шлюхи.
        ***
        От наслаждения закатываются глаза, тело бьется в экстазе, сокращаюсь вокруг умелых пальцев внутри моего тела, в его жадных объятиях, под этим восторженным взглядом, полным триумфа, пьяным от страсти. Я знаю, что он может дать мне больше и хочу его до ломоты в костях, до боли в каждой клеточке тела, даже несмотря на оргазм, от которого все еще дрожу, как в лихорадке.
        Смотрю ему в глаза, задыхаясь от страсти и любви:
        - Возьми меня....дай мне больше, Егор, пожалуйста. Сегодня...сейчас.
        Сама нахожу его губы, впиваясь ногтями в затылок в первобытном, самом примитивном желании почувствовать на себе тяжесть его тела.
        ***
        Зарычал ей в губы, уступая Аня, уступая собственному бешеному желанию и теряя последние остатки контроля. Понимая, что не могу думать ни о чём, кроме того, как овладеть ею, как сделать её наконец -то своей, заставив кричать от наслаждения, заклеймить раз и навсегда.
        Оторвался от сладких губ, чтобы втянуть в рот твёрдую вершинку груди, прикусить её зубами, одновременно расстёгивая завязки штанов и раздвигая коленом её ноги.
        - Моя? - спросил, ощущая, как перехватило горло, когда провёл головкой члена по влажным складкам её плоти.
        ***
        От его рычания по коже пошли мурашки, отстранился от моих губ, вырывая из груди стон разочарования. Расставание на миллиметр отзывается во всем теле болезненным протестом и обрушивается ураган безумия, когда эти горячие губы обхватывают сосок, заставляя взвиться от возбуждения, прогнуться навстречу, всхлипывая, цепляясь за его волосы.
        Чувствую, как он раздвинул мне ноги, как шуршит ткань штанов и как касается меня там внизу его плоть, щеки пылают, смотрю ему в глаза и умираю от любви, сумасшедшей страсти, от предвкушения вторжения.
        - Твоя... - взгляд плывет от дикого ощущения счастья и наслаждения только от того, что это он со мной. Так близко... а я хочу еще ближе. Во мне. Навечно.
        ***
        От этого признания сносит крышу напрочь. Резкий толчок - и Аня вцепилась в мои руки, на глазах - слёзы, она прикусила губу, сдерживаясь от крика.
        А я застонал, почувствовав, какая она тесная, как плотно обхватила меня изнутри, лишая разума, заставляя желать одного - двигаться. Но я сдерживаюсь, понимая, какую боль это может ей принести, давая ей время привыкнуть. Так мучительно видеть слёзы на её глазах.
        - Больше никогда, девочка, - припадаю к губам, нежно касаясь их, лаская языком, - никогда в жизни я не причиню тебе боль, Аня.
        А потом… как самое дикое и невыносимое наслаждение - слушать её стоны, ощущать, как она царапает мне спину, словно оставляя трофеи, ловить губами вскрики. Двигаясь, двигаясь, двигаясь.
        До умопомрачения, до той самой точки невозврата, которую переходят только раз и навсегда.
        Я перешёл её, когда она изогнулась в моих руках, обхватив ногами бёдра и прокричав моё имя; когда я сам рассыпался на сотни осколков, растворившись в чистом, не сравнимом ни с чем иным, удовольствии. Я пересёк границу, и понял, что Аня стала моей. Навсегда. Именно с тех пор она стала принадлежать только мне.
        ***
        От резкого проникновения глаза широко распахнулись, наполняясь слезами, и закусила губу до крови. Я не стану кричать. Сама просила. Да! Вот так. Во мне. Мой. Полностью. Как и я его. Разрывающая наполненность, когда вместе с болью меня переполняет сумасшедшая эйфория. Восторг принадлежать ему полностью.
        Его стон вызвал ответный во мне. Мы застыли, глядя друг другу в глаза. Егор казался мне таким красивым, таким ослепительным в этот момент, когда впервые взял меня. Как и эта проклятая коморка. Это был мой личный Рай, который возник посреди Ада и смерти, криков агонии, воплей, обезумевших от вида крови зрителей и моих стонов, сплетенных с его стонами от лязга цепи по полу, от биения тел друг от друга. Мне казалось, наши звуки впитываются в стену, проникают мне под кожу. Я пахну нашими стонами. Им. Его страстью.
        И эти клятвы никогда не причинять мне больше боль. Я верила ему... я верила всем сердцем. Что может быть чище и наивней первой любви? Ведь моя боль отразилась мукой в его глазах. Я забыла обо всем, Егор двигался во мне сначала осторожно, потом все быстрее. Под пальцами я чувствовала влажную от пота кожу, каждую мышцу, шелковистость его кожи. От незнакомых сумасшедших ощущений уносило все остатки разума. Я слышала собственные крики, впивалась в его спину, обхватывая узкие бедра ногами, изгибаясь навстречу, отдавая все, что он брал так жадно, с таким диким голодом. Мне казалось, я ослепла от наслаждения, превратилась в оголенный нерв, дрожащий от невыносимого удовольствия, как физического, так и морального. Меня разрывало от эмоций и от оргазма, который неожиданно захлестнул с головой, заставляя кричать его имя, в горячие губы, которыми он заглушал и пил мои крики. Чувствовать, как теперь он дрожит в моих объятиях, слышать его стоны и рычание, чувствовать безжалостную плоть внутри себя. И шептать пересохшими, искусанными губами "люблю...твоя". Говорят, девственницы не испытывают наслаждение в свой
первый раз... но с ним... все не так. У нас все не так. Слишком хотела, доверяла. Не боялась. Этот оргазм начинался у меня внутри, в моем сознании, где я разлеталась на осколки от наслаждения принадлежать ему. Он был самым прекрасным этот первый раз, в самых ужасных условиях, которые только можно вообразить.
        ***
        Это был наш первый раз. И одно из моих ценных воспоминаний о жизни в клетке. Тогда я считал, что это был самый счастливый момент в моей жизни. А на самом деле богатая девочка, дочь одного из известных учёных в мире бессмертных отдалась подопытному своего отца, нищему голодранцу, до того дня видевшему только боль и унижения.
        На грязном полу одного их подсобных помещений. После выигранного им боя. Тайком сбежав от своего отца и подруг. Отдалась зверю, прикованному цепью, в нескончаемых перчатках на руках, с ошейником раба, с исполосованной спиной и разодранной душой, которая оживала рядом с ней.
        Тогда я поклялся Аня и себе, что больше не причиню ей боли...
        А сейчас меня разрывало от желания доставить ей такую боль, чтобы она захлебнулась кровавыми слезами. Чтобы она извивалась на полу, воя в агонии. Чтобы её выворачивало наизнанку...дюйм за дюймом. И даже тогда мне этого будет мало. Я развернул её к себе лицом, и, оглядев с ног до головы, прикоснулся к выступающим рёбрам.
        - Трахать? Эти кости? Посмотри на себя, Аня, - издевательски протянул, - ты можешь возбудить только совсем оголодавшего заключенного. Не меня. Ты уже не та красавица, которой была. Есть намного лучше, вкуснее.
        ***
        Я зажмурилась, кусая губы, готовая ко всему, стараясь оградить себя от эмоций, на которые он пытался меня вызвать. Воспоминания о том самом первом разе, где я отдавалась любимому, где он был нежен и неистов, где слова любви смешивались со слезами счастья окончательно сломали мою силу воли. Но нет! Не дать зверю то самое мясо, которого он так жаждет.
        Ничего не произошло, Егор развернул меня лицом к себе, и я увидела, как он усмехнулся. А потом мне показалось, что меня снова ударили. Я не успела закрыться, не успела понять, что сейчас ударят. Этот издевательский тон и брезгливость, искривившая чувственный рот, который когда -то жадно целовал каждый миллиметр моего тела. Я задохнулась от его слов, мне кажется, даже кровь отхлынула от лица. Но я выдержала, насколько смогла:
        - Если бы могла, то сама бы изуродовала себя, чтобы ты всегда испытывал ко мне отвращение и никогда не прикасался ко мне. Никогда.
        У меня почти не осталось сил. Я хотела, чтоб Егор ушел и оставил меня. Небольшая передышка, когда физическая боль от голода и моральная от его унижений не станут чуть слабее. Когда я смогу поплакать. Не при нем. Не для него.
        ***
        Стиснул зубы, сжимая кулаки и испытывая желание оторвать голову зарвавшейся сучке.
        Её слова, как лезвия кинжалов, вонзились в сердце, выворачивая его, как напоминания о её предательстве. Молча ударил её по щеке, а затем по другой, срывая свою злость, намеренно причиняя физическую боль.
        - Что, мразь, считаешь себя слишком хорошей для того, чтобы переспать со мной? А когда -то, - усмехнулся, - ты сама умоляла трахнуть тебя. Невзирая на время и место. Или с тех пор, - схватил за волосы и оттянул голову вбок, - твоя цена возросла? Считаешь, что ублюдок Носферату не сможет заплатить её?
        Идея пришла неожиданно.
        - Тебе же легче изуродовать себя, Аня? - достал кинжал, висевший на поясе. - Чем лечь под меня? Так вот, девочка, - поморщился, понимая, что все еще называю ее девочкой, вложил кинжал в холодную руку и отошел назад, - я предоставлю тебе такую возможность. Изуродуй себя. Я хочу, чтобы ты порезала своё лицо. В противном случае, - пожал плечами, - я тебя отымею, куколка. И, поверь, на этот раз ты будешь кричать не от наслаждения.
        Её зрачки расширились. Она медленно перевела взгляд на оружие в своей руке и сглотнула. Улыбнулся, предвкушая, зная заранее, какое решение примет эта упрямая женщина.
        Опустил глаза, и едва не задохнулся, увидев на животе Виктории старый побелевший шрам. Пальцы начало покалывать от желания прикоснуться к нему, почувствовать его на ощупь. Твою мать, она, наверняка, получила его, будучи человеком. Но как? Когда? Сердце снова зашлось в ярости. Я узнаю, кто и когда сделал это с моей девочкой. И тогда ублюдку не жить.
        ***
        Лицо горело от пощечин, я трогала языком разбитые изнутри щеки, окровавленные губы. Нет, мне не было больно, точнее, я не чувствовала ее, измученная голодом, его близостью. Измученная воспоминаниями. Это оказалось более жестокой пыткой, чем все, что произошло со мной до этого. Его холодный, равнодушный взгляд по моему обнаженному, покрытому мурашками телу, по старому шраму и кинжал в его пальцах. Мой взгляд зацепился за него как за якорь, как за спасение, как за мой ответный удар. Пусть ни одно мое слово не причинит столько боли, сколько он причинил мне, но его огорчит то, что я сделаю. Очень огорчит. Этого достаточно. Жалкая месть, но, все же, месть. Потому что зря сюда пришла. Я просто попалась в капкан, добровольно и напрасно. Сжала рукоятку ножа, тяжело дыша, глядя ему в глаза, вспоминая, как другое лезвие касалось моего тела, вырезая из меня жизнь, надежду, любовь, вырезая из меня все, что мне было дорого на живую. Что может сравниться с ТОЙ болью? Разве я живая? С того момента я просто дышу и двигаюсь по инерции.
        Не сводя с него взгляда, полоснула себя по щеке, вспарывая кожу, кровь потекла по подбородку и шее, мне казалось, что она ледяная. Дышу все чаще и чаще. Каждый вздох как последний. Потому что может стать последним. Один взмах руки, только сильно, уверенно, и я оставлю его ни с чем. Только бы не промахнуться....
        ***
        Девочка приняла именно то решение, на которое я и рассчитывал. Рассчитывал, и в то же время надеялся совершенно на иное.
        Как будто не себя - меня полоснула, холодной сталью прошлась по краю души, оставив на ней неизгладимые шрамы. Вот так просто всё -таки признав, насколько я ей противен. Будь проклята эта её долбанная гордость. Гордость, пЕгорсящая столько боли, но, несмотря на это, до сих пор вызывающая совершенно ненужное чувство восхищения этой хрупкой женщиной.
        Рука непроизвольно дёрнулась к собственной щеке, когда Аня вспорола себе лицо. Какого хрена? Почему она режет себя, а эту чёртовую боль чувствую я?
        От злости на свою слабость руки сжались в кулаки.
        А ещё... Ещё я смотрел, как кровь заливает подбородок, стекая на шею, на грудь и плоский живот, и чувствовал нараставшее заново возбуждение. Да, я хотел её! Именно сейчас. Вот такую покорную и залитую собственной кровью, вашу мать!
        Перевёл взгляд на её глаза, и увидел, как в них блеснуло мрачное торжество. Всего на миг, но мне хватило этого, чтобы понять, почему взметнулась вверх её рука. Подлетел к ней и выбил из рук кинжал, перехватывая запястье, не давая вырваться из моих рук.
        Оскалился, когда она, уже не скрывая слёз, заплакала громко, истерично.
        - Ты умрёшь тогда, когда я тебе позволю, Аня. Запомни это! Запомни! Когда я позволю, не на секунду раньше! И от МОЕЙ руки!
        ГЛАВА 10
        Проблема с кубинцами оказалась именно такой, как я себе и представлял. С чего-то вдруг эти засранцы решили, что имеют право требовать с нас гораздо большую плату за право провоза товара через их территорию. Только они забыли, что за те бабки, которые они получают от Сангре Мехикано, многие другие банды готовы перегрызть друг другу глотки. Пригрозил им расторгнуть полностью все договорённости и лишить тем самым их постоянного отличного навара. Кубинцам не потребовалось даже времени на обдумывание своих перспектив. Всё было совершенно очевидно и каждый остался почти при том же, с чем и пришел к данному разговору. Правда, их банда теперь вынуждена платить штраф за попытку сорвать партию и развести нас как лохов.
        На самом деле все заморочки с кубинцами мне были до одного места. Если они настолько тупы, чтобы позволить собственной жадности оставить самих себя без гроша, я не расстроюсь, потеряв таких партнёров. Появится небольшая проблема с поиском канала переправки, но в нашей жизни деньги решают всё.
        ***
        Каждый школьный день был похож один на другой. Нудные уроки, обед, снова уроки. Сбегать из школы так часто, как раньше, не получалось, потому что брат поручил парням постарше следить за моей посещаемостью и если что, сообщать ему. Все уважали Луиса Альварадо. Школьники в нашем районе поголовно мечтали стать такими, как он, а старшие замолкали при его появлении и уважительно уступали дорогу. Я знал, что брат вступил в банду. Он никогда не рассказывал мне, чем именно занимался, но слухи прекрасно заполняли пробелы в знаниях. Пока он учился в школе, всегда считалось, что брат работает в автомастерской, зарабатывая нам на жизнь честным трудом. Я свято верил в это до восьми лет, ровно до того момента, как мамы не стало.
        Дорога к дому всегда казалась мне адом. Это был не просто путь позора, а путь сквозь все муки преисподней. После того случая с мальчиком, которого я искусал, меня оставили в покое, но по-прежнему держались вдалеке. В тот день, по дороге от школьного автобуса до калитки нашего дома, соседи смотрели на меня по-другому. Из взглядов ушла злоба. Презрение всё ещё присутствовало на их лицах, но примешалось что-то ещё, чего я никогда не встречал в людях до этого - жалость. Покрывшись мурашками от произошедших в окружающих перемен, я опустил голову и быстрым шагом направился к дому. Наш двор кишел людьми. Скорая, полиция, соседи, толпящиеся возле ограды дома. Протиснувшись сквозь толпу, вошел за калитку.
        - Что здесь делает ребенок? Уведите его! - рявкнул грузный полицейский гринго, кивая на меня.
        - Иди отсюда, мальчик, - подтолкнул меня второй, стараясь отправить за ворота.
        - Это мой дом! - вырвался из рук копа, побежав ко входу.
        - Мальчик, стой! - попытался снова поймать меня коп, но я уже прошмыгнул в дверь, протискиваясь между людьми в белых халатах и полицейскими.
        Что все эти люди делают в нашем доме? Где мама и Луис? И почему они до сих пор не выгнали этих поганых копов?! Незнакомцы практически заполнили весь дом. С кухни послышался голос Луиса. Я пошёл туда, в надежде получить объяснение происходящему, уклоняясь от снующих кругом грингос. Брат сидел на стуле, склонив голову на руки, и отвечал на вопросы какого-то длинного мужика в костюме.
        - Луис? - подошёл к брату, дотрагиваясь до его руки. - Где мама, Лу?
        - Ниньо! - брат вздернул голову, обхватывая меня руками и крепко прижимая к себе.
        - Это твой младший брат? - спросил гринго в костюме.
        - Да, - тихо ответил Луис, крепче прижимая к себе, уткнувшись лицом в моё плечо. - Анхелито…
        - Где мама, Луис? - никогда не приходилось видеть брата таким ранимым. Я стоял в его объятиях и боялся пошевелиться, предчувствие чего-то жуткого сковало по рукам и ногам. Все эти чужие люди в доме, они пугали меня, но больше всего пугал собственный брат. Его тихий голос, бледное лицо и поникший вид были далеки от того уверенного, резкого со всеми, кроме меня, человека, которым он был всегда. От прежнего Луиса не осталось и следа.
        Из маминой спальни вышло два санитара с носилками, накрытыми простыней, из-под которой свисала женская рука. Я дернулся к ним, но брат удержал на месте.
        - Анхелито! Я с тобой, Анхелито, - не давал побежать за санитарами. - Я всегда буду с тобой!
        - Мама? - следил за носилками, покидающими дом. - Луис, там мама! - крикнул, вырываясь из его рук.
        - Мы справимся, Ниньо! - сжимал руки до боли брат.
        - Там мама, Лу! - плакал, не понимая, почему он не помешает этим людям уносить её. - Ей плохо! Они её уносят, Лу! - повернул к нему голову, и обратно к носилкам. - Останови их! Мама!
        Не знаю, каким образом, но я смог вырваться из рук брата и выбежать на улицу за мамой, которую погрузили в машину скорой помощи. Когда достиг скорой, она тронулась с места, забирая с собой единственную женщину, которую я любил. Я долго гнался за бело-красной машиной с голубым крестом, но она лишь отдалялась от меня.
        Мама умерла, как и предвещали многие, от передозировки наркотиками. Очередной клиент, в благодарность или наказание, оставил ей слишком щедрую дозу кокаина, которая и послужила причиной гибели нашей матери.
        После этого были скромные похороны, на которых, кроме нас с братом, присутствовали ещё несколько соседей. Брат не отходил от меня в то время ни на секунду. Тогда я думал, он боится, что со мной может произойти несчастье. Сейчас понимаю, что Луис боялся потерять последнего близкого человека, оставшись в абсолютном одиночестве.
        Органы опеки хотела забрать меня в детский дом, ссылаясь на недостаточную материальную надёжность брата, сомнительное окружение и прочее дерьмо. Тогда у него был один выбор - пойти к Большому Денни. После этого органы опеки просто забыли про наше с братом существование. Луис стал полноценным членом банды Сангре Мехикано и моим официальным опекуном.
        ***
        Увесистый чемодан с наличными решает любые вопросы с молниеносной скоростью. Заплатив азиатам кругленькую сумму и заключив сделку на покупку последующих партий оружия, мы создали видимость конфликта. Для всех остальных банд мексиканцы и китайцы стали врагами номер один.
        После этого подставить Асадова младшего не составило труда. Заказ партии стволов, которую этот идиот перекупил у азиатов, практически сразу подставивших его русскую задницу, был очевиден заранее. Оставалось посадить его на бабки и ждать, пока он, обанкроченный и жалкий, приползёт просить пощады у мерзких мексикашек.
        План работал отлично. Счётчик был включен, проценты капали так же быстро, как истекал срок, за который Иван должен вернуть бабки до самого последнего цента, или ему придется поплатиться жизнью. Даже если он найдёт деньги для покрытия долга, то репутация Асадова младшего уже будет конкретно подпорчена и ни одна из банд не станет сотрудничать с этим ублюдком.
        Всё шло согласно плану: сделка с Павлом Асадовым, подстава Ивана, соблазнение Марины… Составляя идеальную схему, я не видел слабых сторон. И это стало моей ошибкой. Прожив всю жизнь без каких-то эмоциональных привязанностей к женщинам, я не учёл тех моментов, о которых никак не мог предположить. Чёртова девчонка пролезла так глубоко под кожу, что я хотел волком выть от тупика, в который загонял нас обоих. Когда Чика выгнала меня из своей спальни, прикрываясь чёртовой свадьбой, о которой она никак не прекращала твердить, наступил тот момент, когда мне стало всё равно. Странно, но я не чувствовал злости или ярости как таковой. Её близость напрягала, превращая в одержимого безумца, готового забыть о своём долге. Меня разрывало на части от эмоций, которые Аня пробуждала во мне, заставляя ненавидеть себя за каждую из них. Когда она сказала, что запуталась, я понял, что Чика сломлена, как и то, что её жених будет в ярости, когда узнает о предательстве, и это можно считать за частичный успех. Захотелось оставить всё как есть, дав ей возможность мучиться от самобичевания. Но это не довело бы план до
конца. Я обещал брату закончить начатое дело, чего бы мне не стоило его выполнение, даже отсутствием собственного душевного покоя, которого не чувствовал уже много лет.
        Сутки после возвращения из особняка Асадовых я занимался только работой, ночью вымещая злость в спортзале. Множество встреч и беспрерывное решение проблем отвлекали от ненужных мыслей. Проводить бои на этой неделе опасно, мы и так слишком зачастили с ними, а такая активность может привлечь внимание копов. Но без необходимой разрядки напряжение и злость не отпускали ни на секунду. Пробоксировав в подвале без остановки около трёх часов, горячего душа и пачки сигарет, так и не выкинув из головы проклятый образ Марины, который магнитом звал всё бросить, забыть о долге и погрузиться в неё с головой. Снова спустился в кабинет, погружаясь в цифры. Только эти маленькие засранцы могли затянуть настолько, что не оставалось места ни для одной другой мысли. Из раздумий вырвал звонок телефона. Кинул взгляд на дисплей смартфона и улыбнулся.
        - Амига, ты наконец -то вспомнила обо мне! - поприветствовал девушку на другом конце трубки.
        - Анхелито, где, черт возьми, тебя носит? Я не видела тебя уже целую вечность, - донеслись возмущенные крики.
        - Эх, Эстер, мне тебя не хватало, - рассмеялся, представив озлобленное выражение лица знойной брюнетки.
        - Мммм... Тогда какого хрена ты не появляешься? - гнев в ее голосе сменился соблазнительными нотками.
        - Появилось срочное дело, которое откладывалось много лет... Пришло время разделаться с ним, - откинулся на спинку кресла.
        - Даже не знаю, радоваться за тебя или нет, - ей не требовалось объяснять, что это было за дело. Эстер одна из немногих, кто знала меня практически также хорошо, как Луис.
        - Я сам не знаю, - глубоко выдохнул. Перед глазами возникли бирюзовые раскосые глаза, мягкие губы, жадно отвечающие на каждый поцелуй, протяжные стоны зазвенели в ушах.
        - Чёрт, Анхелито, может мне приехать, расслабить немного тебя? - она издала стон, когда произносила моё имя.
        Эстер одна из немногих женщин, с которыми мне весело. Мы знакомы со школы. Так получилось, что сначала мы просто сидели рядом на уроках, затем она стала подсаживаться ко мне на обеде. Незаметно эта черноволосая девчонка стала неотъемлемой частью моих амигос, присутствуя во всех драках, гонках, гулянках. Я считал её лучшим другом. Независимо от того, что происходило между нами в прошлом, она - единственная, кто принимал меня таким, какой я есть, без всяких прикрас, и всегда оставалась рядом.
        - Эстер, прости, но мы это обсуждали..., - образ Чики, откинувшейся на окно, закатывающей глаза от удовольствия, пронесся передо мной яркой вспышкой. Закрыл пальцами глаза, пытаясь избавиться от него.
        - Я соскучилась по тебе. Тот раз…я думала, он всё изменит, - понизила голос Амига.
        Все мы совершаем ошибки. Моей самой большой стал секс с лучей подругой. За двадцать лет, что мы дружим, это случилось всего несколько раз, после которых все оставалось как прежде. Но самой гигантской ошибкой стал последний секс, который произошел не так давно, когда мы оба невменяемые, после одной из вечеЕгорк, возвращались домой. На утро для меня ничего не изменилось, но Эстер заметно отдалилась. Не давая знать о себе длительное время.
        - Ничего не изменилось, Амига. Ты по-прежнему мой самый близкий друг. Никто и ничто не сможет изменить этого.
        На том конце трубки повисла тишина.
        - Я рада, что всё как прежде, - выдохнула она.
        - Я тоже, - улыбнулся, расслабившись от того, что всё встало на свои места.
        Я больше не хотел портить отношения из-за секса с ней. Существовало сотни других тёлок, которых я при желании мог трахнуть в любую минуту. Но, мать её, все мысли заполнила Чика. Я до сих пор чувствовал на губах терпкий вкус её плоти, как наркотик, требующий попробовать её снова. Звонок Эстер пробудил нечто, после чего захотелось прийти в этот гребаный особняк, выкрасть Марину и неделю заниматься с ней любовью без остановки. Бл***, я что только что употребил термин "заниматься любовью"? Кажется, я в полнейшем дерьме.
        Эстер продолжила о чём-то рассказывать. Я дослушал её и, сославшись на срочное дело, сбросил звонок.
        Несколько минут боролся с собой, мысленно проигрывая все те слова, что Чика сказала в её комнате, пытаясь отговорить себя от следующего шага. Но, вместо того, чтобы возненавидеть девчонку ещё больше за то, что заставила почувствовать себя куском жалкого ненужного дерьма, взял и набрал её номер. Она не ответила. Отбросил телефон в сторону, злясь за свой порыв. Ударил кулаком по столу! Превращаюсь в жалкую тряпку, пускающую сопли по какой-то девке. Нет, не правда! Всё это делается для моей семьи, которую не могу подвести.
        Я повторял попытки дозвониться до Марины ещё несколько часов. Все они заканчивались лишь монотонными длинными гудками, которые сменялись гнетущей тишиной. Неужели она окончательно сделала выбор в пользу своего идиота жениха? Тогда зачем пыталась остановить, когда я уходил? Почему не скажет отстать от неё лично? И что я сделаю в этом случае? Выкраду и буду держать пленницей, пока не поймет, насколько я ей нужен? Чёрт! Не могу поверить, что даже думаю об этом. Она просто девчонка, от которой мне нужна расплата за грехи её семьи. И этой девчонке нравится видеть, как я унижаюсь, пытаясь снова и снова дозвониться до неё? Бл***ь, наверное, это тешит её самолюбие, наблюдать на дисплее телефона мой высвечивающийся номер. Сука! Как я ещё смел думать о том, чтобы оставить её в покое! Пусть наберется смелости и скажет мне это в лицо!
        Связался с Хавьером, взяв номер парня, который пас её. Помощник скинул адрес, по которому находилась девчонка.
        Происходящее в съемочном павильоне было как в тумане. То, что встретило меня внутри, заставило кровь запульсировать в два раза быстрее. Чика позировала в прозрачном пеньюаре перед тем ублюдком, что я видел в файле, который пЕгорсил Хавьер. Он дотрагивался до её кожи, прося, чтобы она представляла его, а эта... бл***ь, закрывала глаза и трогала свои губы.
        Никогда не любил делиться своим. Все мои вещи помечены буквой «А», говорящей о её хозяине. Никто не смел трогать предметы с моими инициалами. А эту чёртову шлюху я успел заклеймить, и не мог позволить какому-то подонку прикасаться к ней. Из груди невольно вырвался рык.
        Глаза заволокло кровавой пеленой, руки сжались в кулаки. Этот мудак схватил девчонку, вытягивая свои мерзкие губешки. Убью ублюдка! С рыком бросился к этим голубкам. То, как его тело приземлилось прямо на аппаратуру, со звоном разгромив ее словно кегли, развеяло весь туман, вернув четкий фокус происходящему.
        Все мои навыки выдержки летели к чертям. Всматривался в испуганные глаза Чики, из последних сил сдерживаясь, чтобы не переломать ей кости. Та пустота, образовавшаяся в груди от того, что она просила не трогать своего слизняка, теперь вряд ли заполнится. Эта дрянь беспокоилась о своём женихе, а то, что происходило между нами, всё было только игрой! Как я был так слеп и не понял, что она ведет в игре, а не я?!
        Она предлагала спокойно поговорить, с непроницаемым выражением лица, не оставляющим сомнений в её безразличии ко мне. Бл***ь, о каком спокойствии она говорит? Я готов в любую секунду сжать руки на её черепе, ломая его, а она предлагает мне поговорить спокойно. Сердце бешено колотилось. Я чувствовал царящий в воздухе страх
        То, что её слизняк вызвал охрану, не стало сюрпризом. Такие, как он, не пачкают руки, они привыкли делать всю грязь через других людей, пригодных только для «недостойной» работы. Мне не терпелось размазать это подобие мужчины, указав его истинное место. Перед глазами бледное лицо с трясущимися губами. Я предвкушал то, как превращу его в окровавленный кусок. Сзади подбежала Аня, повиснув на моей руке. Я продолжал медленно двигаться к своей цели, таща её за собой.
        Её слова о сделанном выборе расковыряли в груди огромную черную бездну. Любая физическая боль не сможет перекрыть ту, которую причинила эта маленькая дрянь. Для меня оставалось диким, как она, такая чувственная, нежная, открытая, может любить вот это чмо, и так искусно притворяться со мной? За свою жизнь я видел достаточно лжи, чтобы отличить её от правды и за всё время, проведенное с Чикой, не усомнился в её искренности ни на секунду, находясь в полной уверенности в своём успехе. Но те обеспокоенные взгляды, которые она бросала на своего ублюдка, не могли обманывать. Аня любила его. Ярость переполняла меня, вытеснив из головы все мысли о стратегии и последствиях. Руки сжали шею девчонки, приподнимая над полом. Такая же лживая тварь, как и вся её семейка. Желание сжать пальцы не её шее и стереть из своей жизни и с поверхности земли хотя бы одного Асадова затмевало весь здравый смысл. Аня начала задыхаться, и только тогда я понял, что душу её. Разжал пальцы, она упала на пол, откашливаясь. Ещё раз посмотрел на неё, затем на то существо, что забилось среди поломанной аппаратуры. Какие же они оба
мерзкие. Одна лживая шлюха, второй тошнотворный трус. Меня передернуло от отвращения. Взяв девчонку за плечи, поднял её с пола, не отводя взгляда, как мазохист, желая услышать подтверждение каждой своей догадке. Глаза Марины наполнились слезами. Она всё ещё пыталась играть, надавить на жалость. Пальцы, соприкасающиеся с её кожей, зажгло, как от горячих углей. Я мог убить её, перестав мучить нас обоих, но решил сделать хуже. Оставить её жить с этим ничтожеством. Зачем нужно было придумывать какие-то сложные планы, когда жизнь уже наказала её, подослав в женихи лишь подобие мужчины. Попробовав на вкус настоящего мужика, каждый раз, как она попадёт в его объятия, должна будет передергиваться от омерзения. Фантазия тут же нарисовала то, как вместо меня это чмо будет трахать Чику на подоконнике, а она подмахивать ему и стонать. Замахнулся и ударил девчонку по щеке, оставляя красный след. Тут же отпустил её. Она схватилась рукой за щеку.
        Последний взгляд, брошенный на гребаного жениха, поставил точку для меня в этой истории. Жизнь уже достаточно наказала Марину Асадову, а я не хочу вариться в этом дерьме.
        В дверях меня встретили четыре амбала с пистолетами. Миновав эту небольшую преграду, отыгрался на них за свой чертов вечер, прыгнул на байк и ударил по газам, оставляя этот гадюшник позади. Мимо на бешеной проносились скорости дома, люди, деревья, превращаясь в размытые пятна. Байк лавировал среди потока машин, в последний момент уклоняясь от столкновения. Мне было нас*ть, куда ехать. Я просто гнал на максимальной скорости, сжав челюсти. Стук сердца отдавался в ушах. Каждая клетка тела возбуждена до предела. Я превратился в оголенный комок нервов, взывающих к выпуску гнева на свободу. Очнулся лишь тогда, когда байк занесло на повороте, улетая на обочину. Вылез из-под мотоцикла, осмотрев свой помятый транспорт.
        - Твою мать! - с силой пнул по железу, оставляя вмятину. - Чертова, - удар ногой, - сука! - новый удар. - Сука, сука, бл***ь! Ненавижу! - остановился, когда из байка пошёл дым. Даже выпустив пар на груде железа, легче совсем не стало. Резко развернулся на пятках, доставая из кармана на ходу телефон.
        Позвонил Хавьеру, чтобы прислал тачку. Мне требовалась какая-то разрядка. Хотелось забыть эту чертову дрянь, забыть все то время, что провел с ней, а самое главное - забыть то, что она заставила меня чувствовать. Сучка должна исчезнуть из моей головы навсегда! К чёрту часть плана, включающего её! Пусть мучается с этим гон*оном! С такими, как он, говна нахлебается немерено. А её отцу и дяде, в любом случае, не избежать расплаты за все совершенное зло. Я выкину эту чертову девку из головы. Найдется сотни таких же, как она, и даже лучше, готовых помочь мне вычеркнуть её из памяти, стерев навсегда этот краткий промежуток жизни. Бл***ь, только почему при мысли о ней и её выборе внутри все обрывается. Пусть катится на хер! Никто и никогда не заставит меня скулить как щенка. Вычеркнув её из плана, смогу воплощать остальные пункты, не отвлекаясь на ненужные эмоции и сохранив голову холодной. Она - ничто! Моя семья - единственное, что важно для меня. Луис нуждается в моей способности трезво смотреть на вещи и взвешенных решениях. Этого же ждёт от меня банда, которую я не могу подвести. До сих пор удавалось
направлять головы амигос в нужную сторону. Сейчас передо мной стоит задача - очистить побережье от русских, подарить своим людям полную свободу и уважение в обществе.
        Через двадцать минут я приехал в какой-то гадюшник, где отрывались мои ребята. Ворвался в помещение, сбивая с ног полуобнаженных официанток. Направился по лестнице в поисках того, кто смог бы мне налить. Прошел через зал, усаживаясь у самого дальнего столика. Передо мной тут же появились два бокала рома. Схватил стакан, выпивая его залпом. Боковым зрением увидел присевшего рядом Хавьера.
        - Повтори, - сказал официанту, кивнув на бокал.
        - Жаль твой байк, - нахмурился Амиго.
        - Вообще по хер! Завтра возьму новый, - выпил напиток, отодвинул его, хватая бутылку, выпивая половину из горла. Завтра все будет новым: байк, телки, жизнь без Асадовых. Надо будет сказать Чике спасибо, за то, что не дала довести игру до конца. Всё зашло слишком далеко, и все эти лишние эмоции могли только помешать бизнесу. А это не в моих интересах.
        - Хочу надраться.
        - Паршивый день? - прикончил свой ром Помощник.
        - С какой стороны посмотреть, - усмехнулся, достав сигарету из пачки, щёлкнул зажигалкой, прикуривая. Второй рукой поднес бутылку к губам, опустошая её на четверть. Алкоголь незамедлительно начал окутывать организм. Сердце забилось быстрее, разгоняя его по венам. Я откинулся на спинку дивана, закрывая глаза, пытаясь расслабиться.
        - Послушай, мужик, похоже, тебе просто необходимо трахнуться, - засмеялся друг.
        - И это тоже, - согласился, понимая, что сейчас как никогда мне нужно вычеркнуть из головы свой последний секс, заменив воспоминаниями о новом.
        К столику подошли три девочки в нижнем белье. Схватил вторую бутылку рома, отпивая обжигающей жидкости. Сделал затяжку, выпуская облако дыма, осматривая девочек с ног до головы.
        - Хотите расслабиться, мальчики? - прощебетала рыжая с огромной грудью.
        - Боюсь, одна ты не справишься, - усмехнулся, затянувшись табаком.
        - Ммм, любитель вечеЕгорк, - девка присела рядом на диван, поглаживая меня по груди, медленно опуская руку к ширинке, дотронувшись до члена через джинсы. - Поверь, мы с девочками справимся, - обожгла шепотом ухо, затронув мочку языком.
        Через пять минут рыжая и брюнетка с упругой попкой ласкали меня в приват-комнате в четыре руки. Закрыл глаза, раскинув руки по спинке дивана, докуривая очередную сигарету. Они вместе работали над моим стояком, их языки отлично выполняли свою работу. Перед глазами появилась Аня, стоящая передо мной на коленях, ублажая своим нежным ротиком. Распахнул глаза, отпихивая от члена шлюх. Схватил рыжую за волосы, завалив ее животом на стол. Разорвал трусики, быстро натягивая презерватив, и вошел в нее. Вторая шлюха ласкала меня, не забыв ни одной части тела. Я вдалбливался в девку, не закрывая глаз, но вместо неё видел ту, которую хотел до боли в костях. Вместо рыжих волос мерещились светлые локоны, раскиданные по столу, слышал ЕЁ стоны. Сжав челюсти до хруста, схватил брюнетку за волосы, заваливая на стол рядом с первой.
        Она тут же принялась целовать рыжую, призывно выпятив попку. Вышел из первой, сменив её на подругу. Я входил по очереди то в одно тело, то в другое. Но каждый раз видел на месте этих дешевок нежную шелковую белую кожу, розовые аккуратные соски и искусанные от страсти губы. Долбежка тел продолжалась целую вечность, но я так и не смог кончить. Кинув щедрые чаевые обессиленным шлюхам, вернулся в зал к своим ребятам.
        Занял столик подальше от сцены, напиваясь ромом. Девки у шеста работали неплохо, но до моих танцовщиц им далеко. Наблюдал, как пьянеют Амигос и пристают к девочкам. Берналь и Давид устроили драку, переворачивая столы рядом с барной стойкой. По привычке хотел вмешаться, чтобы растащить их и выпнуть на улицу, но заметив приближающуюся охрану, оставил разборки им. Хавьер пропадал в одной из приват-комнат, а другой компании мне не хотелось. Доза алкоголя в крови достигла того уровня, когда не оставалось сил ни на что, кроме сна. Заплатил по счёту и, плюхнувшись на сидение рядом с водителем, попросил отвезти домой.
        Впервые за несколько дней я вырубился сразу же после того, как голова коснулась подушки. Сквозь крепкие объятия сна вытаскивал назойливый звук. Он повторялся снова и снова. Приоткрыл глаза, пытаясь найти его источник. Мой телефон как одержимый вибрировал на тумбочке.
        - Чёрт, - тихо выругался, протягивая руку к раздражающему предмету. - Что тебе?
        - Ты спишь что ли? - замялся Хавьер.
        - Да, мать твою, и поэтому давай быстро.
        - Хорошо… Там эта девка, Аня, искала тебя в клубах, спрашивала у людей про тебя, - выпалил помощник.
        Что за хрень он говорит?
        - Бл***ь, не грузи меня. Какого хрена ей искать меня? Она со своим отморозком трахается, - это, должно быть, какой-то идиотский прикол.
        - Бл***, Ангел! Я не знаю с кем она там трахается, но то, что искала тебя - это факт, - вспылил Амиго. - Я сказал, остальное - твоё дело.
        Твою мать, этой девке явно скучно без приключений. Теперь понятно, зачем она со мной связалась. Сука, нашла себе приключение, от которого не знала, как отделаться. Только какой смысл ей сейчас искать меня, если она все для себя решила.
        - Понятия не имею, какого хера ей от меня надо. Пусть делает, что хочет. Мне нас**ть!
        - Как же, - усмехнулся Хавьер.
        - Иди к чёрту.
        - Да без проблем, - заржал друг.
        - Проследи, чтобы ребята не впутались в какое-нибудь дерьмо, нажравшись, - сказал, прерывая звонок.
        Хавьер ввел меня в состояние оцепенения. Услышав её имя даже сквозь сон и начинающееся похмелье, сердце пропустило несколько ударов. В памяти всплыли все те слова, что она сказала мне в том павильоне при своем ублюдке-женихе. И теперь вся злость, с которой боролся на протяжении ночи, новой волной накрыла меня с головой. Зашвырнул в стену телефон, откидываясь на спину. Непроизвольно сжимал и разжимал кулаки, не зная, как снова побороть это наваждение. Почему только от одного её имени меня трясет от желания? Почему я не могу её просто вычеркнуть из головы, как любую другую телку?
        Соскочил с кровати, измеряя комнату шагами. Меня трясло, как в лихорадке. Схватил пачку сигарет, валяющуюся на прикроватной тумбочке, вытягивая сигарету. Но никотин не унимал дрожь. На глаза попался раздолбленный телефон. Меньше всего мне хотелось разговаривать с кем-либо, но мысль о том, что до меня могут дозваниваться из больницы, а я не отвечу, заставила похолодеть от ужаса. Подобрал сим-карту и спустился в кабинет, доставая из ящика стола старый телефон. Стоило нажать на кнопку включения, как вновь услышал звонок. Усмехнулся, увидев имя на дисплее. Да, сегодня семейка Асадовых не оставит меня в покое.
        - Господин Асадов! - изобразил радость. - Надеюсь, с нашим товаром всё в порядке?
        - С партией всё в порядке, - в его голосе явно слышалась враждебность.
        - Тогда что случилось? - прокручивал в голове все возможные причины, по которым Асадов решил связаться со мной посреди ночи.
        - Я не знаю, какой интерес у тебя к моей дочери, но оставь её в покое! У неё скоро свадьба, так что не рушь её будущее.
        Сначала звонок Хавьера, сообщающего о том, что Чика ищет меня, теперь её папаша, требующий оставить девчонку. Да что за дерьмо здесь происходит?
        - Павел, я бы очень хотел тебе помочь, если мог, - больше всего на свете злит, когда какие-то ничтожества начинают что-то требовать с меня, - но я, чёрт возьми, понятия не имею, о чём идёт речь.
        В трубке повисла тишина.
        - Не надо играть со мной, Уильямс. Я знаю, что ты задурил голову Марине, и теперь она бросила всё: дом, жениха, своё будущее и ушла к тебе.
        - Не знаю, куда она ушла, но у меня её точно нет, - мозг начал лихорадочно работать. Аня ушла ко мне, бросив всё? Бред какой-то!
        - Я знаю, что она у тебя. Верни её. Давай не будем портить бизнес, вмешав сюда личные дела. Не трогай девочку, - с отчаянием в голосе сказал Павел.
        - Павел, поверь, мне это не нужно. Но я не знаю, где она. Наверное, нашла себе новое развлечение.
        - Прошу тебя..., - промямлил Павел, - даже если так, то если она появится у тебя, прогони.
        - Если появится, то так и сделаю. Всего доброго, - кинул телефон на стол.
        Бл***ь, теперь информация о том, что девчонка шляется по клубам, разыскивая меня, не казалась такой безумной. Неужели она сделала это? Бросила все ради меня? Сердце в груди начало биться невыносимо быстро. Но я своими ушами слышал, как она выбрала его и призналась, что со мной всё было не по-настоящему. События складывались как нельзя лучше для осуществления плана. Но смогу ли я довести дело до конца? Смогу ли не раствориться в ней и не потерять себя? Кого я пытаюсь обмануть, она уже завладела мной, не давая возможности вздохнуть, не подумав перед этим о ней. Схватил телефон, перебирая его в руках, но так и не решаясь набрать номер. Я должен узнать, так ли всё на самом деле, как преподнёс Асадов. Нашёл номер Хавьера, нажимая на вызов.
        Так и знал, что хитрый сученыш не отменит слежку за Чикой. Порой кажется, что он знает меня лучше, чем себя знаю я. И это, если честно, очень пугает! Запрыгнул в «Астон Мартин», стоящий на экстренные случаи в гараже. Внутри все стянулось в узел от волнения. Когда я последний раз волновался и вообще было ли такое? Что если все это тупой развод и она сбежала с подругами на Бали или ещё куда? Девчонка прогнала меня. Сказала четко и ясно, что не желает меня видеть. Тогда что за цирк она устроила?
        ГЛАВА 11
        Подъехал к набережной. К тому самому месту, где впервые посмотрел на неё не как на объект мести, а как на женщину, способную пробудить чувства, отличные от ненависти. Заглушил мотор, вглядываясь в темноту. На берегу в свете луны увидел знакомый силуэт. Вот и настал момент истины!
        Вышел из машины, твёрдым шагом направился к той, что заставляла задыхаться от волнения. Только посмотрев на хрупкую спину с ниспадающими на неё светлыми волнами волос, сердце завелось как от электрического разряда, пускаясь вскачь. Чем ближе приближался к Марине, тем сильнее покрывался испаЕгорй. Мои шаги заглушал песок. Остановился позади сгорбленной фигурки.
        - Ты искала меня? - Чика вздрогнула при звуке моего голоса. - Что за херню ты затеяла?
        - Искала, - голос дрогнул, и она обхватила себя сильнее руками, - и не нашла.
        Чика не обернулась, так и продолжала сидеть, содрогаясь от холода, всматриваясь в водную гладь. У меня перехватило дыхание от её близости. Захотелось обнять, чтобы не стучала так зубами, но я остался стоять на том же месте.
        - Я здесь. Слушаю тебя. Правда, не знаю, что тут можно еще добавить. Ты была предельно ясна в своих просьбах, - сжал кулаки, вспоминая, как она миловалась со своим недоноском. В ту же секунду был готов развернуться и уйти, оставив ее здесь. Но слова Павла и ее еле уловимый волшебный запах ванили пригвоздили меня к месту.
        Девчонка молчала. Я жаждал услышать от неё то, в чем меня пытался убедить её отец, но сейчас с ужасом ожидал её слов. Нет ничего хуже напрасных надежд. Я забыл, что это такое. С самого детства я знал, что надеяться можно только на себя и не испытывал напрасных иллюзий по поводу окружающих. И впервые почувствовав себя цельным, занимаясь любовью с МаЕгорй у неё в комнате, понадеялся найти то, о чём никогда не знал. И эта надежда была грязно растоптана её словами. Если и сейчас все окажется лишь миражом, то это слово перестанет для меня существовать. Навсегда.
        - Обними меня, пожалуйста, мне очень холодно и страшно, - наконец-то нарушила молчание Аня.
        Я дернулся, хотел присесть рядом и сделать так, как она просит, но сдержался. Не мог дотронуться до нее, не убедившись, что снова не придумал себе то, чего нет на самом деле. Она повернулась, поглядывая на меня. Обошел Девчонку, рассматривая её лицо. Глаза потухли, на щеке синяк от моей пощечины. В груди неприятно кольнуло. Снял куртку, надевая ей на плечи.
        - Я не могу...Не могу, пока ты не скажешь, что, черт возьми, происходит?! - повысил голос, начиная уставать от этой неизвестности.
        Она сглотнула, не прерывая зрительного контакта.
        - Я ушла от Майкла...ушла из дома, - робко сказала, заставляя мое сердце биться где-то в горле.
        Она ушла. Все это правда. Она ушла от этого ублюдка! Значит, Павел был прав. Бл***ь, а может все же у мужика оказались яйца, и он не простил ей измены? Окинул её взглядом. Чика полностью закуталась в куртку, не моргая следя за моими действиями.
        - Почему? Он не простил тебя? - зло усмехнулся, несмотря на то, что всего трясло от желания прикоснуться к её бархатистой коже.
        Аня отвела взгляд. Чёрт, она жалеет, что этот придурок узнал о нас.
        - Потому что люблю тебя..., - чуть слышно произнесла Чика. Если бы не следил за её лицом, решил, что послышалось.
        Вокруг исчезли абсолютно все звуки. Центром мира стала девушка, завернутая в огромную кожаную куртку.
        - Тогда какого черта ты меня послала? - из груди по всему телу расползался жар. - Ты говорила, что хочешь быть с ним.
        - Потому что его охрана…они могли убить тебя! Майкл отдал бы приказ, не задумываясь! Потому что испугалась! За тебя! За тебя! Вот почему!
        Она перешла на крик, убеждая меня в том, что пыталась защитить. Никогда и никто, кроме брата, не пытался вступаться за меня, тем более, маленькая хрупка девушка.
        - Какая же ты дурочка, - улыбнулся, подойдя ближе к ней. - Чика, за меня не нужно беспокоиться, - посмотрел не её синяк, нахмурившись, вспомнив, что именно я оставил его. Провел пальцами по багровому пятну, расползшемуся под тонкой кожей. Притянул её к своей груди, обхватывая руками.
        - Глупая. До чего же ты глупая, девочка моя! Тебе нужно было сказать мне все сразу..., - зарылся лицом в её волосы, не веря, что снова держу Марину в своих руках.
        - Я боялась...боялась, что тебе это не нужно, - спрятала лицо у меня на груди.
        Боялась! Она боялась, что мне этого не нужно! Пару часов назад я не знал, где найти себе место, а она просто боялась, что не нужна мне вместе с её лаской, нежностью и любовью... После смерти мамы и случая с Луисом я вычеркнул слово «любовь» из своего лексикона.
        - Глупая! Разве я не показал тебе, как сильно мне это нужно? - плотнее прижался к ней. Сердце Марины громко колотилось, позволяя почувствовать его биение кожей. Немного отстранился от неё, посмотрев снова на синяк. Чёртов идиот! Прижался к нему губами.
        - Прости... Этого могло не быть, - снова спрятал лицо в её волосах, в поисках родного запаха.
        Чика подняла лицо, восторженно глядя на меня. Глаза блестели, отражая свет луны. В её взгляде не было ни упрека за то, что ударил, ни отвращения за то, как разговаривал с ней, ни страха из-за того, что пришлось бросить все. Она стояла здесь, в моих объятиях, прижимаясь всем телом ко мне. Чёрт возьми, до сих пор не могу понять, почему она сказала эти слова. Но ни за что на свете я бы не хотел, чтобы она забирала их обратно. Назад дороги нет ни для неё, ни для меня.
        Аня положила маленькие ладошки мне на щеки.
        - Не отпускай меня больше, - прикоснулась своими губами к моим, запуская руки мне в волосы.
        Это просто сон! Невозможно быть настолько счастливым, только услышав одно единственное слово. Внутри все ликовало. Все это время я боялся даже признаться себе в том, как страстно желаю услышать от неё эти слова. Да и как я мог подумать, будто способен забыть эту нежную девушку... Марину невозможно и на мгновение выбросить из головы, она неповторимая... Я сильнее сжал её в объятиях, поглаживая ладонями по спине, вжимая в свое тело. Движения её губ действовали осторожно, раздувая во мне огонь страсти. К сладкому привкусу Марины примешался вкус слез. Больше никогда не хочу видеть, как она плачет. Осторожно проник языком в её рот, дотрагиваясь до ее языка, лаская его. Дыхание Марины участилось. Целовать её - это всё равно, что получить подарок, о котором боялся мечтать, зная, что он никогда не будет твоим. Я перехватил инициативу, не просто лаская её губы и язык, а завладевая её ртом. Поцелуй превратился из нежного в обжигающий. Мой член пульсировал, требуя большего. Я взял её за шею, не давая оторваться от меня.
        Мне не хотелось прерывать этот момент. Казалось, если сейчас отодвинусь от неё хоть на миллиметр, чуть ослаблю объятия, и все...она снова исчезнет, и на этот раз навсегда. Её руки заскользили мне под футболку, осторожно поглаживая спину, обжигая кожу своим прикосновениями. Я впечатал Котёнка ещё плотнее в свое тело, не оставляя ни малейшего расстояния между нами, начал целовать её сильнее, не давая сделать даже вдох. Я прикусил её нижнюю губу. Чика застонала. Её стон отозвался болью в паху. Скинул с её плеч куртку, не прерывая поцелуя. Обнял за поясницу, не позволяя сдвинуться с места, опуская второй рукой бретельки платья. Оторвался от неё, посмотрев на шею. Впился рукой в мягкие волосы, запрокидывая голову, и набросился на неё голодными губами, оставляя влажные поцелуи.
        Я не пропустил ни миллиметра на шее Марины. Её руки блуждали под моей футболкой, выжигая горящие следы на теле. Каждое прикосновение, отзывалось дрожью. Сдвинул вторую бретельку, целуя ключицы и плечи. Мне хотелось показать ей, что она не ошиблась, выбрав меня, я хотел подарить ей такое удовольствие, которое она ещё не испытывала. Её руки замерли на ремне моих джинсов. Сегодня она была смелее, чем все предыдущие разы, и мне это охренеть как нравилось. Опустил ладони на её попку, сжимая через платье. Провел пальцами по талии вверх, к груди, сжимая её. Мне мешало это гребаное платье, мне нужен был мой Котёнок обнаженной, необходимо было прикоснуться к ней кожа к коже. Нашел мягкие губы, терзая их. Вернул руки на ягодицы Марины, приподнимая её, чтобы она обхватила ногами мою талию. Крепко обнял её за спину, не прерывая поцелуя, и понес к машине.
        Путь к машине показался вечностью. Я мечтал очутиться скорее с МаЕгорй в постели, погружаясь в её горячее тело. Открыл дверцу, усаживая её на переднее сидение. Она издала разочарованный стон. Схватила меня за воротник, притягивая к себе. Её грудь тяжело вздымалась. Чика обняла меня за шею.
        - Хочу тебя...Сейчас..., - прошептала она.
        Твою мать, я хотел её до одури. Но первый раз в жизни захотелось это сделать правильно, даря ей ту нежность, что она заслуживает, а не трахать по-быстрому в машине. Я застонал. Посмотрел в её горящие желанием глаза, оставляя на губах поцелуй.
        - Ммммммм... Котёнок мой. Ты не представляешь, как сильно я желаю войти в тебя. Но я хочу, чтобы ты получила удовольствие.
        Поцеловал её ещё раз, убирая руки с шеи.
        - Подожди, мы доберемся до постели, и там я тебе дам все, что ты захочешь, и даже больше, - подмигнул ей и пошел на водительское сидение.
        Я сел за руль, поправляя член, завел машину и тронулся с места. Все тело напряженно как струна. Я смогу это сделать, смогу потерпеть до той квартиры, где мы были в прошлый раз. Достал сигарету, прикуривая, пытаясь отвлечься от пульсации в своем паху, усиливающейся от дыхания девушки, сидящей на соседнем сидении и её дурманящего запаха.
        Аня придвинулась ко мне, целуя в щёку. Я слегка улыбнулся. Она продолжила целовать меня, забираясь руками под футболку. Перед глазами все поплыло, сосредоточив все чувства лишь на её ласке. Вцепился в руль, по-прежнему сжимая в левой руке сигарету.
        - Аня, - сказал прочищая горло, - что ты делаешь? Мы можем врезаться...
        - А ты смотри на дорогу, - нагло шепнула и кивнула в сторону лобового стекла, - и не разобьёмся.
        Она отобрала сигарету, затянулась и выдохнула дым мне в рот. Член уже готов был взорваться. Бл***ь, ничего эротичнее я ещё не видел. Смотрел на её губы, сформировавшие буковку "о", выпускающие дым, как завороженный. Вспомнил о дороге лишь тогда, когда она вернула мне сигарету. Она прикоснулась губами к моей шее, прокладывая рукой путь от колена к паху. Когда её ладонь накрыла перевозбужденный член, в моей голове крутилась только одна мысль: "Твою мать, твою мать, твою мать!!!!!!!" Она сжала член через джинсы, постанывая. Казалось, что мои легкие покинул абсолютно весь воздух. Её руки принялись за пряжку моего ремня. Все чувства сейчас были сосредоточены на её движениях и звуках. Я хотел, чтобы она расстегнула эту гребаную ширинку, достала мой стояк и взяла его в рот. Чёрт, первый раз в жизни я мечтал, чтобы хотя бы на секунду почувствовать её рот вокруг своего члена.
        - Бл***ь, Котёнок. Я не могу сосредоточиться на дороге. Потерпи ещё немного, - не хотелось бы попасть в аварию. На свой счет я не беспокоился, аварии - это фигня, а вот Аня... Но не смотря на свои опасения, я, мать вашу, не хотел останавливаться.
        Чика впивалась в мою шею, продолжая работать над брюками. Сердце в груди бежало быстрее, чем машина, на которой мы ехали. Рука девчонки дотронулась до каменного члена, посылая электрические разряды по всему телу. Её губы заскользили вверх по моей щеке, к виску, а рука крепко сжала эрекцию. Кажется, я даже застонал от её ласки.
        - Я хочу прикасаться к тебе, - прошептала мне в ухо, обжигая своим дыханием. Её слова пробудили во мне нечто первобытное. Сегодня ночью я буду не просто брать её, а многократно разрывать своим желанием.
        Аня провела ручкой вдоль моего члена. Я сжал зубы до хруста, чтобы не бросить руль и не завладеть ртом Котёнка немедленно. Её рука, такая маленькая и нежная, двигалась сначала не спеша, постепенно увеличивая скорость.
        - Да, Котёнок, не останавливайся, - прохрипел, приоткрывая глаза.
        Перед нами в нескольких метрах возвышалась скала, на которую мы летели на всей скорости. Я резко нажал на тормоз, останавливаясь от громадины в нескольких дюймах.
        - Бл***ь, - откинулся на спинку кресла, сосредоточившись на том, что делала Чика, - теперь ты моя, - зарычал, резким движением отодвигая сидение, - и я сделаю с тобой ВСЁ, что захочу.
        Схватил Марину за талию, дергая на себя и усаживая на колени спиной к себе, одновременно задирая её платье. Отодвинул промокшие трусики одной рукой, приподнимая её над своим членом, резко вошёл в неё, опуская платье, обнажая до пояса. Сжал в руках упругие груди, толкаясь в её лоно.
        - Даааааа, твою мать, - выдохнул после того, как оказался окружен её влажной плотью.
        Котёнок вцепилась руками в руль, опираясь на него. Я приподнимался, врезаясь в неё, выходил полностью и погружался снова. Руками сминал сочную грудь, сжимая сильнее, чем следует. Сегодня не существовало тормозов!
        Здесь и сейчас я хотел снова и снова доказывать этой женщине, что она моя, и останется только моей. Показывал, что никто никогда не будет желать её так же, как и я. Целовал её шею, плечи, спину, пытаясь не пропустить ни одного участка шелковой кожи.
        Аня начала сокращаться вокруг меня, протяжно крича и откидываясь на мою грудь. Я ускорил движения, опуская руку ей на клитор, второй сжимая между пальцами другой руки сосок, оттягивая его. Уткнувшись носом в её затылок, на котором блестели капельки пота, собрал их все до единого языка. Аня хныкнула, когда я дотронулся до все ещё пульсирующего клитора. Сегодня я сделаю так, что она забудет все и всех, получая оргазм за оргазмом. Движения руки были быстрыми, такими же, как и мои фрикции. Котёнок стонала, выгибаясь грудью вперед.
        - Я близко, - сказал, уткнувшись лицом, в её шею.
        - Давай, Котёнок! Сейчас! - после этих слов, одновременно с тем, как её лоно снова начало сокращаться вокруг моей каменной плоти, излился в неё с рыком.
        - Хочу тебя...хочу тебя...безумно хочу тебя, - всхлипывала она.
        Наше тяжелое дыхание заглушало музыку. Котёнок лежала на моей груди, вцепившись пальцами в руль так, что побелели костяшки. Я поглаживал её по животу, ногам, оставляя легкие поцелуи на затылке и плечах. Тело наконец -то расслабилось. Вот он покой. Рядом с этой женщиной, внутри этой женщины. Окна в машине запотели, от нашего безумия. Мимо проносились какие -то тачки, сигналя нам. Но этот момент невозможно было разрушить. Откинулся на спинку сиденья, поворачивая Марину за подбородок, целуя её чувственный губы. Улыбнулся, почувствовав, что вновь готов владеть ею. Чёрт, нам надо доехать до квартиры, или мы не вылезем из этой долбанной тачки.
        - Я не сделал тебе больно? - спросил, отстраняясь, всматриваясь в её лицо.
        - Нет, ты не сделал мне больно...мне больно, когда ты не со мной.
        Осторожно снял её c себя, поправляя платье, и пересадил на соседнее сидение. Завел машину, и мы тронулись с места. Улыбнулся, посмотрев на нее, и вдавил педаль газа.
        ГЛАВА 12
        Отправляясь в университет, я твёрдо знал, чего хочу от жизни: получить надежную профессию, занять высокую позицию в обществе и стать тем, кем гордился бы Луис. С тринадцати лет я пытался вступить в банду, но брат даже слышать об этом не хотел. Думая о том времени, вспоминаю, как сильно злили меня его отказы. Казалось, он просто считал меня недостойным для того, чтобы стать членом Сангре Мехикано. Да и куда мне до него? Сильного, смелого, нагоняющего страх на окружающих истинного мексиканца. Мало кто считал меня его братом. Жалкий ублюдок русской шлюхи и одного из подонков гринго. Ненависть к себе и своей внешности росла вместе с желанием во что бы то ни стало, доказать свою принадлежность к банде и абсолютную незаменимость для неё. Я готов был отдать все, лишь бы получить наколку в виде коранчо с буквой «М» в клюве .
        Протестуя, делал все возможное, чтобы показать, насколько сильно ошибается брат. Я участвовал во всех уличных боях, избивая противников до полусмерти, оставляя выигрыши за поединки банде, работал механиком в автомастерских, принадлежащих Сангре Мехикано, общался исключительно с мексиканцами, игнорируя всех остальных. Но брату все это казалось недостаточным. Он словно заезженная пластинка твердил, что мне нужно учиться и не думать о глупостях. После подобных разговоров, я каждый раз выходил из себя, хлопая дверью и отправляясь выплёскивать злость на улицах. Но Луис не прекращал попыток убедить меня в том, что банда может загубить мою жизнь, а я достоин лучшего. Все его доводы казались пустыми. Тогда он просто смирился. Позволил мне в пятнадцать лет наколоть на спину Коранчо. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я находился в какой-то идиотской эйфории, предвкушая, как сильно изменится моя жизнь к лучшему после этого события. Но потом появилась тысяча заданий банды, которые держали меня от неё подальше. Каждое из них оказывалось смешнее предыдущего. В то время, как ребята толкали товар или
выбивали долги, я под предлогом проверки не торгует ли кто-то чужой на нашей территории, мотался по колледжам, осматривая кампусы в поисках чужаков, на самом деле просто наблюдал за жизнью студентов. Брат заставлял отсиживать занятия в школе от звонка до звонка, контролируя ребят из банды и не позволяя им совершать действия способные бросить тень на всех нас. Луис делал все возможное, чтобы банда перестала интересовать меня. На улицах убивали моих сверстников, в то время, как сам я отсиживался в стороне, выполняя идиотские задания. Отвращение к себе достигало ещё больших размеров, чем было до вступления в банду. Иногда я получал настоящие задания и именно они, поменяли мои приоритеты. Не знаю, на каком именно этапе, но пазл из реальных дел Сангре Мехикано складывался в ужасную картину: торговля наркотиками, оружием, проституция - все то, что губило жизни других, пЕгорсило нам стабильный доход. Постепенно от дикого восторга от членства в банде не осталось ничего, кроме отвращения, вызванного её занятиями.
        Тогда я понял, что Луис прав. Банда не несет за собой ничего созидательного, сея разруху и смерть. Но выйти из Сангре Мехикано возможно лишь в случае смерти. Чем старше я становился и сильнее хотел отдалиться от этой грязи, тем серьезнее задания приходилось выполнять. Все свободное от работы время я окунался с головой в подготовку к университету, в подготовку к лучшему будущему. Ведь только так возможно было держаться подальше от той грязи, в которой мы тонули с самого детства.
        Калифорнийский университет встретил меня как своего. С первого дня поразила гигантская пропасть между двумя мирами: в котором вырос и куда попал. Я не мог поверить, насколько там всем глубоко наплевать, какого цвета твоя кожа, в каком районе ты вырос и сколько денег у твоих родителей. Безусловно, были, как и во всех других университетах, «братства» и «сестричинства», в которые вступали богатенькие гринго, но я старался держаться от этого высокомерного сброда как можно дальше. Да и не понимал, как можно называть братом какого-то белого выскочку, в заслугах которого лишь поступление в университет на год раньше тебя и финансы родителей. Не может общество, основанное на лести, считаться настоящим братством. Обладая собственным опытом членства в банде, где основой являются именно общие цели, идеи, настоящая привязанность и лояльность друг к другу, я знал, что значит быть братом. Сравнивая наши миры, я бы не назвал студенческий вариант «братства» даже клубом по интересам. Так, просто элитная общага.
        Погрузиться с головой в учебу, абстрагируясь от привычной жизни, было чертовски здорово. Находиться вдали от перестрелок, наркотиков, крови и смертей оказалось приятнее, чем я предполагал вначале. Луис заглядывал ко мне пару раз в неделю, в каждом его слове и жесте впервые за всю свою жизнь я видел нескрываемую гордость. Гордость за меня! Я не мог поверить, что наконец-то брат доволен моим занятием, не мог поверить, что вижу счастье в его глазах, когда он расспрашивал меня о выбранных предметах, преподавателях и успехах. Луис с интересом слушал все мои нудные университетские истории, а я чувствовал себя ребенком в рождественское утро, получившим долгожданный подарок.
        Потом появилась она. Пенелопа. Жгучие иссиня-черные волосы, тёмные как ночь глаза, смуглая кожа, изящные изгибы и дерзкий взгляд. В ней сочеталась бесконечная женственность и дерзость, за которую несколько раз в день хотелось промыть её хорошенький грязный рот с мылом. Мы познакомились на одной из вечеЕгорк, играя в алкогольную игру. Наутро я проснулся с этой бестией в одной постели, но, как ни странно, не поспешил отправить её домой, а остался с ней в кровати на следующие несколько дней. В Пенелопе меня привлекало все, от звонкого заразительного смеха до грубых словечек, которыми она не стеснялась выражаться по любому поводу. Член стоял сутками колом от одной мысли о сочном теле. Я не мог ею насытиться, надышаться. Не важно, сколько времени мы проводили вместе, мне всегда было мало. Только рядом с ней жизнь стала казаться полной, лишенной каких бы то ни было изъянов. Я, мать его, был счастлив до тошноты.
        Спустя шесть месяцев мы поженились. Состоялась скромная церемония, на которой присутствовали лишь несколько человек с каждой из сторон.
        - Ты уверен, что хочешь этого? - спросил Луис, застегивая на рубашке запонки перед началом церемонии.
        - Чёрт, да! - как ни странно, я не чувствовал никакого волнения. Единственное, о чём мог думать в тот момент, это о своей жгучей красавице, которая станет наконец-то всецело моей. - Впервые в жизни я абсолютно уверен в чём-то!
        - А в ней? Ты абсолютно уверен в Пенелопе? - брат посмотрел мне в глаза, дожидаясь ответа.
        - Мьерда, Лу! Она первая после тебя, в ком я уверен, - соскочил на ноги, выровнявшись с ним.
        - Отлично, - улыбнулся он. - Я просто хочу, чтобы ты наконец-то стал счастливым, Ниньо. Мой долг - обезопасить тебя от разного дерьма! Его и так хватило в твоей жизни! - Луис положил ладони мне на плечи, не прерывая зрительного контакта. - И если Пенелопа - та единственная, которая делает тебя счастливой, то я полюблю её всем сердцем, так же сильно, как люблю тебя.
        - Она -действительно та, - улыбнулся, снова представив свою бестию.
        Брат не обманул. На свадьбе он светился от счастья вместе со мной и в качестве свадебного подарка отдал нам ключи от небольшой квартирки рядом с университетом. Каждая встреча со мной и Пенелопой дарила ему своеобразный покой, которого он никогда не знал. А любая моя ссора с женой жутко огорчала его. Луис принял её как родную сестру, мечтая о племянниках, не переставая торопить нас.
        После женитьбы, не знаю, каким образом, но Луис сделал так, что ни один из братьев с коранчо на спине не побеспокоил меня, требуя выполнить обязанности перед бандой, позволяя сосредоточить всё внимание на жене, учёбе и работе, которая съедала все свободное время. Мне было совершенно наплевать, как зарабатывать деньги для семьи. Единственное условие, которому я придерживался - это легальный заработок. Проработав какое-то время в независимой от Сангре Мехикано автомастерской, устроился в один из баров недалеко от университетского кампуса, что позволяло регулярно получать отличные чаевые и быть как можно ближе к Пенелопе, работавшей официанткой в соседнем пабе.
        Мы мечтали об отличной карьере для нас обоих, которая позволит обеспечивать всем самым лучшим двоих детишек, которые родятся через пару лет после выпуска, и путешествовать по миру всей семьёй. Стремясь к нашей цели, я получил грант для проведения исследовательской работы по экономике. На кону стояла стажировка в одной из крупнейших корпораций страны. Все силы и время были направлены на выполнение этого проекта. В нерабочее время я пропадал в библиотеках, составляя графики, схемы и сравнительные анализы. Даже на работе, между подачей текилы и пива, занимался экономикой. Оказавшись дома, хотелось только кончить по-быстрому и спать. Но такой образ жизни не в стиле Пенелопы. Для неё важна была страсть во всем, в разговорах, сексе, спорах, даже в работе.
        - Ты больше не любишь меня, - Пенни стояла возле шкафа, наблюдая, как я собираюсь в университет.
        - Что за бред, Пенни? - натянул футболку, стоя спиной к жене.
        - Ты совсем не проводишь времени со мной! - она повысила голос.
        - Mi reina, ты же знаешь, для чего я это делаю. Нужно подождать немного. Через пару месяцев мы получим дипломы и у меня будет отличная стажировка. Разве ты не этого хотела? - скидывал бумаги в рюкзак, стараясь не забыть ничего важного.
        - Хотела, но не так! - Пенелопа подошла ближе. - Я по-прежнему хочу видеть тебя не только несколько часов ночью и наблюдать, как ты в спешке собираешься по утрам. Ты даже не поворачиваешься, когда я с тобой разговариваю! - резко дернула меня за плечо, разворачивая к себе лицом.
        Чёрные глаза Пенни пылали, а щеки раскраснелись. Даже в гневе она была самой прекрасной из женщин, которых я видел. Я не мог смотреть на его пухлые губы, длинные ресницы и острый подбородок, не думая о сексе.
        - Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я говорю с тобой, - помахала она пальцем перед моим лицом.
        - А ты, - схватил жену за руку, опуская её, - не смей мне указывать, поняла? - Меня выводили из себя её попытки командовать мной. - Это то, чего ты хотела! Я, мать твою, не сплю сутками ради того, чтобы твою задницу обтягивали самые лучшие тряпки!
        - Ах ты, гребанный ублюдок, будешь обвинять меня во всем? - её грудь тяжело вздымалась, а руки сжались в кулаки.
        - Успокойся, Пенни! Никто тебя ни в чем не обвиняет! Выпей кофе и успокойся. Мне пора, - поднял рюкзак с кровати и направился к двери. У меня не было такой роскоши, как время, для того, чтобы вступать в очередные бессмысленные споры.
        - Я ещё не закончила! - Пенелопа подбежала сзади, ударяя кулаком по спине. - Ты - жалкое ничтожество, убегающее от женщины, словно трусливая мышь!
        Я знал, для чего она это делает. Каждый раз во время ссор, когда я пытался потушить скандал, она принималась оскорблять меня, вызывая ответную реакцию. Должен признаться, доводить до бешенства у Пенни был настоящий дар.
        - Хватит! - резко развернулся, схватив жену за плечи, удерживая на месте. - Пора уже остановится, тебе не кажется? - я не хотел скандалов из-за того, что осуществляю наши мечты.
        - Я остановлюсь тогда, когда посчитаю нужным, придурок! - замахнулась и ударила меня по щеке.
        - Хочешь, чтобы я дал сдачи? - схватил её за подбородок, отбрасывая к кровати. - Сходи в спортзал и выплесни весь свой яд! - оставил жену в спальне, устремляясь к выходу.
        - Это ты пропитан насквозь ядом, жалкое убожество! - Пенелопа догнала меня, запрыгивая на спину, и колотя изо всех сил руками.
        Её маленькие руки с острыми коготками всегда оставляли кровавые полосы у меня на теле. Пенелопа думала, что только таким способом она может добиться желаемого, не понимая того, что я из шкуры вон лезу, лишь бы сделать её счастливой.
        Сжал резко руку, скидывая жену на пол. Она моментально подскочила, пытаясь снова наброситься на меня, но, перехватив её руки, завел их за спину, крепко сжимая за челюсть.
        - Сейчас я промою тебе рот! - прошипел ей в лицо.
        - У такого слабака, как ты, сил не хватит! - попыталась вырваться из моих объятий.
        - Слабака, говоришь? - перекинул её через плечо и потащил обратно в спальню. Желание снять ремень с джинсов и отхлестать её упругую попку,затмевало разум, но, взяв себя в руки, решил оставить эту меру на крайний случай.
        - Поставь меня на ноги, придурок! - Пенни колотила меня руками по спине.
        - Ну уж нет, я не успокоюсь, пока не промою твой рот и не остужу тебя! - развернулся в ванную, включая холодную воду в душе.
        - Только попробуй сделать это, и я клянусь, что придушу тебя! - она ещё яростнее задергалась в моих руках.
        - Посмотрим, на что ты будешь способна, - поставил её в душ под струи ледяной воды, придерживая рукой за шею и не давая выбраться.
        - Я ненавижу тебя! - завизжала Пенелопа.
        - Да? -усмехнулся, наблюдая как она глотает ртом воздух.
        - Чтоб ты сдох! - продолжала она ругаться, скукожившись от холода.
        - Вот так? - скинул с себя майку, залезая к Пенелопе в душ прямо в джинсах, расстёгивая на ходу ширинку.
        Холодные струи обожгли кожу, смывая всю злость, оставляя наедине с женщиной, которую секунду назад мечтал отхлестать ремнём, а теперь не мог смотреть на неё, такую ранимую и хрупкую, под этими струями воды, без желания прижать её к себе покрепче и никогда не выпускать из объятий. Протянул руку, отрегулировав воду до комфортной температуры, прижав жену к холодному кафелю, стягивая с неё мокрые шорты.
        - Покажи, mi reina, как сильно ты меня ненавидишь, - приблизился к её лицу, жадно всматриваясь в пылающие глаза и прижимаясь к груди с возбужденными сосками.
        Пенелопа тяжело дышала, облизав губки, прожигая меня взглядом, вдавливаясь в мою грудь.
        - Всем сердцем, - прошептала она, накидываясь на мои губы.
        В тот день я пропустил занятия, занимаясь любовью с женой до тех пор, пока мы оба не провалились в сон от усталости. Это был последний раз, когда я позволил себе забыть обо всем, что ждало нас за дверями квартиры. Не смотря на все последующие провокации Пенелопы, я не мог терять время, жертвуя нашим с ней будущим ради ленивого дня в постели.
        Все наши последующие ссоры превращались в настоящую бойню, заканчиваясь быстрым трахом в том же месте, где заставал нас вспыльчивый характер Пенни. В то время я не мог расслабиться ни на секунду. Заключительный этап исследований требовал вдвое больше сил, чем вся проделанная до этого работа. Я засыпал на занятиях после смены на барной стойке, ежедневно сталкиваясь лбами из-за любой мелочи дома с женой.
        Наконец-то мои труды были вознаграждены и долгожданная стажировка оказалась моей. Оформив все необходимые бумаги, поспешил домой, обрадовать Пенелопу, что наконец-то все наши мучения закончены и скоро мечты воплотятся в реальность. Окрыленный успехом, вспомнил о её вечерней смене в баре, но решил сначала заскочить домой и забросить коробки с вещами, забранные из университета.
        Меньше всего я ожидал с порога услышать стоны своей любимой жены, доносящиеся из нашей спальни. С бешено колотящимся сердцем направился в сторону звуков, придумывая различные оправдания услышанному. Дальше все происходило, словно в ночном кошмаре. Скрип кровати и два переплетенных обнаженных тела на нашей постели. Черные, цвета воронова крыла волосы, раскиданные по подушке, длинные стройные ноги, прижимающие к себе мужской зад. Красная пелена застила глаза. Я не помню, как скидывал этого ублюдка со своей жены, не помню, как избивал его до полусмерти, окрашивая пол в спальне кровью, не помню, как взял лишь ключи от машины и покинул эту квартиру навсегда.
        Я гнал изо всех сил, не разбирая дороги, в то время как телефон разрывался от звонков. У меня не было никакого желания слышать кого бы то ни было в этот момент, также, как не желал никого видеть, пока на дисплее не высветилось имя Большого Денни. Остановился на обочине, избивая руки в кровь об руль, прежде чем ответить на телефонный звонок. Причина, по которой звонил сам Денни, не могла оказаться не стоящей внимания мелочью, хотя представить что-то более жуткое, чем произошло со мной, было невозможно.
        Ответил на звонок, и мой мир окончательно разбился в дребезги. Именно тогда моё сердце остановилось, не способное биться в прежнем ритме. В тот момент, когда я убивался из-за какой-то шлюхи, Луис получил девять огнестрельных ранений и врачи боролись за его жизнь. Тогда я понял, что только он достоин всех моих страданий и переживаний. Только на нём держалось всё, во что я верил и знал. Только он поддерживал меня с самого детства и стремился сделать счастливым. И если его жизнь будет окончена, мне не для кого будет жить дальше.
        ***
        Коранчо - обитающая в мексиканских прериях птица из семейства соколиных - обыкновенный (или хохлатый) каракара. Местное ее название - коранчо.
        Mi reina - моя королева ( исп.).
        ГЛАВА 13
        Я стояла у зеркала, примеряя нижнее белье. Впервые обращая внимание на цену. Черт, сегодня мне это не по карману, тем более, нужно заехать в супермаркет. Понятия не имею, что там покупать, но своего мужчину нужно чем-то накормить. Правда, душа не выдержала, и я не смогла проехать мимо нового бутика с той самой коллекцией, которую собиралась рекламировать. На мне вчерашние вещи, вчерашнее белье, и это невыносимо, мне даже не во что переодеться. Никогда в жизни не была в подобной ситуации. Придется искать магазины попроще, купить хоть что-то и вернуться домой. Домой к нему.
        От этой мысли сладко закружилась голова. Посмотрела на свое бедро, на котором остались следы от пальцев Егор, и слегка покраснела, а потом наоборот - кровь отхлынула от лица, и я прикрыла глаза, трогая подушечками пальцев эти самые следы и вспоминая, как сильно он сжимал меня там, в его машине, когда мимо проносились автомобили и орала музыка в проигрывателе, а мои собственные крики наслаждения заглушали все вокруг.
        Я поправила лямку лифчика и резинку трусиков. Возможно, скоро этот магазин украсят плакаты с моими изображениями, а я не могу купить даже один комплект нижнего белья. Ну и к черту все, зато я счастлива, я влюблена до безумия, и я готова орать об этом на каждом углу. Это стоило всего, что я потеряла, потому что нашла гораздо больше. Снова посмотрела на ценник и уже хотела расстегнуть застежку, в этот момент дверь приоткрылась и я, вздрогнув, резко обернулась.
        Увидела Егор и радостно улыбнулась. Похоже, я уже не удивляюсь, что он везде меня находит. А еще я ужасно соскучилась. Только когда он посмотрел мне в глаза, улыбка медленно растаяла - он в ярости. Захлопнул за собой дверь и осмотрел меня с ног до головы.
        - Снова играем в прятки?
        Я сглотнула, удивленно видя, какой тяжелый у него взгляд. Еще не понимая, почему.
        - Бельишко покупаешь? - Егор поддел пальцем лямку лифчика, - Для кого на этот раз? Дурака Майкла или есть ещё кто-то третий?
        Резко отпустил лямку и резинка больно ударила по голой коже. Подумал, что я сбежала. Да, он подумал, что я сбежала. Просто ревнует. Сердце снова быстро забилось, пропуская удары с каким-то сумасшедшим триумфом.
        - Есть только ты, - обняла его рывком за шею, - только ты. Я проснулась, тебя не было, поехала по магазинам.
        Прижалась губами к его шее, вдыхая запах и в наслаждении закрывая глаза.
        - В твоем холодильнике совершенно пусто, и у меня ничего нет из вещей.
        Пока говорила - целовала его шею и прижималась к нему сильнее, чувствуя напряжение Егор и отдавая свои эмоции. Мне даже казалось, что я слышу, как яростно бьется его сердце.
        - Почему не предупредила? - Егор убрал мои руки с шеи, а я смотрела на него и улыбалась, потому что мне нравилось, что он нашел меня снова. - Ты понимаешь, что я решил, ты сбежала! Снова! К нему!
        Сбежать? На секунду мелькнула мысль, что Егор совсем мне не доверяет, но лишь на секунду, я слишком счастлива, чтобы замечать что-то, кроме блеска его глаз, голоса и вообще присутствия рядом со мной.
        Егор крепко обнял меня, до хруста в костях, лихорадочно гладя руками мою спину, руки, волосы, он все еще тяжело дышал, и у меня дух захватило от любви к нему, а еще от прикосновений к моей коже.
        - Никогда, - оторвал меня от себя и посмотрел мне в глаза, - повторяю, никогда так не делай! - снова прижал к себе.
        Я обняла Егор за шею, нашла его губы и жадно поцеловала.
        - У меня нет зарядки от сотового, - притянула к себе за ворот футболки, - не могла, - опять жадно прижалась к его губам, - не могла позвонить… а еще я голодная, - скользнула руками под его футболку, прикасаясь к телу, к горячей коже и прошептала ему в губы, - очень.
        ***
        Я была счастлива. Нет, не просто счастлива, я сходила от счастья с ума. Я взлетела так высоко, что с высоты этого полета мне было даже не страшно разбиться. Рядом с ним мне вообще было не страшно, я жила в эйфории, в своем мире, где не было место кому-то еще, кроме него.
        Меня окутывал его запах, голос, ласки, объятия, тихий смех, потрясающий голос. По утрам Егор уезжал, и я безумно тосковала до вечера. Господи, меня даже не волновало, чем он занимается, я ушла от реальности. Егор заботился обо всем, а обо мне в первую очередь. Не было чего-то, чего я бы я хотела и не получила. Начиная от вещей, заканчивая бижутерией, новой машиной. Да чем угодно. Я не просила, но Егор окружал меня роскошью. Я могла просто посмотреть на что-то с восхищением и тут же получала это в подарок.
        Неизменно, каждый день что-то новое, и я от восторга душила его в объятиях, жадно целовала, не потому что он привез для меня очередную обновку, а потому что приехал сам. Пожалуй, с ним я согласилась бы жить где угодно и как угодно, но Егор заботился о том, чтобы я не почувствовала разницы между своей прошлой жизнью и жизнью с ним. Для него это было важно, я чувствовала это, а мне... мне было важно чувствовать его рядом со мной, на мне, во мне, и просто дышать с ним одним воздухом, засыпать у него на плече, когда его пальцы гладят мою спину и перебирают мои волосы, а у меня все тело болит от его несдержанных, страстных ласк и я, уставшая и охрипшая, но безумно счастливая, проваливаюсь в сон. Иногда мне казалось, что он вообще не спит. Иногда проснусь ночью, а он все еще прижимает меня к себе и целует в макушку, шепчет мне: «Спи, Котенок».
        Это было сладкое безумие, и я окунулась в него с головой, так как обычно окунаются в первую любовь. Без оглядки, до полного погружения. Я не просто его любила, мне казалось, что я им дышу. Я могла часами после его ухода лежать голая на нашей постели и вдыхать запах на его подушке, глупо улыбаться и трогать опухшие от поцелуев губы. Он был ненасытен, он терзал меня с диким голодом, заставляя сходить с ума, терять голос от криков наслаждения и ходить, держась за стены после сумасшедших ласк, от которых болели все мышцы и подгибались колени. Только я хотела его еще и еще, словно превратилась в голодное животное. Все, что он делал со мной, было так восхитительно, порочно и завораживающе. Всегда на грани и бесконтрольно, до полной капитуляции, когда я сама теряю всякий стыд и готова позволить все, что угодно, лишь бы он не останавливался.
        Потом я засыпала в его объятиях, а утром просыпалась от того, что Егор тихо уходит. Я всегда чувствовала, когда он ушел. Остро. Физически. Несмотря на крепкий сон, еще до рассвета я открывала глаза и видела, что осталась одна, но через несколько часов Егор непременно позвонит и спросит, что я делаю, а у меня сердце забьется сильнее и захватит дух от любви к нему. Он скажет что-то, от чего я покраснею и натяну одеяло по самые уши или начну улыбаться. Божеее, так не бывает.
        Он шокировал меня своей непредсказуемостью. Однажды мы уехали на несколько дней, а когда вернулись - я не узнала нашу квартиру - он изменил в ней все и вручил мне ключи. Меня баловали, а я радовалась, как ребенок от того, что мы ходим по вечерним улицам, я держу его за руку, и мы ни от кого не скрываемся. Неужели он мой? Мне так хотелось в это верить.
        Гораздо позже, анализируя все и вспоминая, я пойму, в чем был подвох, я ужаснусь масштабам этого подвоха, но не в тот момент, когда мир сверкал разноцветными красками и вращался вокруг него. Иногда у меня захватывало дух от невозможности всего происходящего. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но мне было плевать. На все. Пока я видела, как горят его глаза для меня, можно было забыть о чем -то еще. Я не задавала вопросов, я знала, что придет время, и Егор сам все расскажет о себе. Может быть. Я готова была принять любую правду, даже ту, о которой узнала позже от отца. Этим утром Егор уехал, сказал, что вернется через два дня, а я пыталась себя чем-то занять, чтобы отвлечься. Правда, он звонил по нескольку раз в день, а я отсылала ему смски, но это так мало, как капелька воды для умирающего от жажды. Без него наша квартира всегда казалась пустой и огромной для меня одной, а когда он появлялся - в ней становилось тесно и уютно.
        Мое счастье окончилось ровно через восемь дней. Мне кажется, я даже знаю, через сколько часов, минут и секунд. Закончилось в тот момент, когда мне позвонил отец. Я еще никогда не слышала, чтоб у него был такой голос. Он говорил со мной совсем иначе. Не так, как всегда. Потребовал немедленно с ним встретиться. Я не была к этому готова, а, точнее, я не хотела, но он сказал нечто, что заставило меня мгновенно одеться, схватить ключи от машины и выехать на встречу. Он сказал, что, если я не приеду, у Егор будут большие неприятности. Я знала, что отец способен на многое ради своих амбиций и политической карьеры, но я даже не предполагала, на что именно.
        В тот момент я вообще не думала, какая я маленькая пешка в большой игре, в невероятно страшной игре, о которой никто даже представления не имеет. Отец рассказал мне все о Егор. Сказал, чем он занимается и как пытается надавить на моего отца. Какую грязную игру ведет за моей спиной. Во что я влезла. Предоставил фотографии, документы, доказательства. Да, я была в шоке, да, я ужаснулась, но даже тогда я не ни на секунду не предполагала, что оставлю Егор. Я бы просто хотела услышать эту правду от него. Отец говорил, что Егор я не нужна, что таким образом он пытается надавить на папу, а я отрицательно качала головой и заламывала пальцы, чтоб не завыть. Я не верила. Нельзя так играть. Или я настолько наивная идиотка.
        - Ты дура, Аня. Он использовал тебя, когда понял, что не может до меня добраться. Такие, как ты, для него на один зуб. Зачем ты ему? Думаешь, он завтра женится на тебе? У вас есть будущее? Он затянет тебя в болото!
        - Я люблю его! Понимаешь? Я его люблю! Мне плевать, кто он! Я с ним счастлива! - кричала я, а отец смеялся мне в лицо.
        - Любишь? Это блажь! Счастлива? Пустая иллюзия - выкинет, как только станешь не нужна! Это временное помешательство! Как ты можешь его любить? За что?
        - Не любят за что-то, папа. Это тогда не любовь!
        - Чушь собачья! Он использует тебя, получит от меня то, что хочет, и выкинет, как собаку, на улицу, а я уже не приму тебя обратно! Более того, очень скоро я лично похороню его. Если у меня не будет тех бумаг, с помощью которых он собрался меня подставить - я буду вынужден его устранить, ты понимаешь, что я имею в виду?
        У меня похолодело внутри, даже сердце стало биться медленней, я не верила, что слышу это от своего отца. Мне все еще казалось, что люди, окружающие меня, не способны на подлость...
        - Ты не сделаешь этого...
        Отец наклонился, и мне стало холодно от его взгляда.
        - Еще как сделаю! Не задумываясь! Ни на секунду! Я не поставлю свою карьеру под удар. Не доставлю ему такого удовольствия. Хватит того, что моя дочь, как шлюха, раздвигает перед ним ноги! Более, чем достаточно, чтобы умереть!
        Меня бросило в дрожь, я смотрела на отца, и мне казалось, я вижу совершенно чужого человека. Мне вообще казалось, что мое сердце почти не бьется и я вся покрываюсь инеем.
        - Ты такая же шлюха, как и твоя мать,Аня! Ты думаешь, она умерла? Нет! Она разбилась на машине вместе со своим любовником! Поняла? А я! Я вырастил тебя! Я дал тебе будущее! Так ты меня благодаришь?
        В горле застряли слезы... мне хотелось заорать, но я словно онемела, с трудом выдавила из себя:
        - Ты говоришь мне это сейчас? Сейчас? Зачем? Ты столько лет молчал, чтобы потом сделать мне больно!
        Отец схватил меня за руку и дернул к себе.
        - А мне не больно, что ты позоришь меня с этим…? Родители Майкла еще не знают о расторжении помолвки! И мне не нужно, чтоб они узнали! Поняла? Мне нужно, чтоб ты вышла за него! Мне нужно, чтоб ты принесла мне бумаги своего любовника и вышла за Майкла, он готов тебя принять даже после того, что ты натворила!
        Я выдернула руку и посмотрела отцу в глаза:
        - Я не выйду за Майкла и я не оставлю Егор! Если я уже позорю тебя - то лучше я останусь его шлюхой, чем продаться твоим партнерам по бизнесу!
        Отец ударил меня по щеке, впервые в жизни, наотмашь, и я почувствовала, как из глаз брызнули слезы.
        - Ты, маленькая дрянь, сделаешь, как я тебе говорю, иначе я уничтожу его. Поняла? У меня не будет другого выбора! Твой любовник мне его не оставил! Завтра же я отдам приказ об уничтожении, и какой-нибудь ловкий снайпер прострелит ему голову! Ты ж не думала, что в политике все чисто, Аня? Это огромные деньги, не мои деньги! А эти бумаги, проклятые бумаги, которыми твой... шантажирует меня, они поставят крест на моей карьере! Более того, расторжение помолвки оставит меня банкротом! Я завишу от родителей Майкла! Они вложились в мою предвыборную кампанию! Поэтому ты сделаешь, как я говорю. Я даю тебе пару часов! Ты поедешь домой, найдешь проклятые бумаги, привезешь мне и выйдешь за Майкла уже завтра на рассвете! Потом вы отправитесь во Францию, и ты забудешь Егор, или как там его, как страшный сон, поняла?
        Я отрицательно качала головой, я даже пошатнулась, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
        - Да! Ты сделаешь это! Иначе уже завтра это сделаю я! Да, непростой выбор, но он лучший! Я точно знаю. Лучший для всех, и для тебя в первую очередь.
        Меня тошнило, мне казалось, все плывет перед глазами. Меня словно разламывало на части, но я уже тогда знала, что это еще не боль, настоящая придет потом, позже, когда я все осознаю.
        - Для тебя! Ты подумал прежде всего о себе и о своей карьере, я это самая последняя причина, да? Деньги! Вот в чем дело!
        Отец сжал челюсти и отвернулся.
        - Все вместе! Давай! У тебя мало времени! Через два часа мы встретимся здесь, и, если ты не приедешь, возможно, уже сегодня тебе привезут его труп.
        Я задыхалась, мне хотелось орать от бессилия, но я еще не осознавала, что выбор сделали за меня. Что вот оно, мое счастье, и отец сжигает его на моих глазах. Не будет пути назад. Никогда. Он все продумал. Егор не простит, даже если потом я попытаюсь что-то изменить.
        - Телефон! - отец протянул руку, а я даже не услышала его. - Дай мне свой сотовый!
        Я протянула дрожащей рукой, он швырнул его на асфальт и раздавил каблуком. Потом протянул мне другой.
        - Позвонишь, если что-то пойдет не так. Ищи бумаги в синей папке, он привез их к вам на квартиру. Найдешь - позвони мне и уезжай оттуда. Поняла?
        Я молчала. Я словно омертвела, отец даже отнял у меня возможность поговорить с Егор хотя бы еще раз.
        - Ты поняла?
        Я кивнула и на негнущихся ногах пошла к своей машине. Отец хотел взять меня за руку, но я повернулась и севшим голосом прохрипела:
        - Не прикасайся ко мне. Никогда! Только что ты потерял это право.
        - Ты скажешь мне «спасибо». Через пару лет ты будешь благодарить меня!
        - Главное, чтоб не проклинать, - ответила я и распахнула дверцу, потом посмотрела на отца и тихо спросила, чувствуя, как по щекам катятся слезы:
        - Он заплатил тебе, да? Сколько денег он дал тебе за меня?
        - Достаточно, чтобы мы все могли продолжить жить, как и раньше.
        Как и раньше уже не будет, потому что я уже никогда не стану такой, как прежде. Вот в эту самую секунду я просто начну меняться и становиться другим человеком, который разучится искренне улыбаться.
        ГЛАВА 14
        Я приехала к нам в квартиру полумертвая. Меня пошатывало. Я даже не смогла зайти в нашу спальню. Увидела сигареты Егор и закурила, сползла по стенке на пол. Слезы лились по щекам, а я курила и смотрела в одну точку. В голове щелкала секундная стрелка. Я не могла ни о чем думать, мысли сбились в одну - это конец.
        Вот так быстро и настолько больно, что, наверное, я все еще не могу прочувствовать, насколько. Медленно поднялась с пола и начала искать. Я заглядывала везде, перерыла все ящики, полки, шкафы. В каком-то трансе. Мне было противно, что я это делаю. Противно до тошноты, я сама себя презирала, но ничего не могла с собой поделать, тогда я еще не задумывалась обо всем, что рассказал отец, я ему не верила.
        Папку я нашла в нашей спальне. Он даже особо ее не прятал. Не знаю, доверял ли мне, или просто не счел нужным. Впрочем, я бы никогда не взяла. Сейчас я держала папку в дрожащих пальцах, потом набрала номер отца, он ответил очень быстро, видимо, ждал.
        - Нашла?
        - Да.
        - Все, уезжай, и не смей разводить сопли и писать какие-то записки. Тебе же лучше, чтоб не искал тебя, и ему. Приблизится к тебе - и я за себя не отвечаю.
        Я отключила звонок, на негнущихся ногах подошла к нашей постели, подхватила со спинки кресла его футболку, поднесла к лицу. Вдохнула запах, и в сердце что-то оборвалось, очень резко и больно. Мне даже показалось, что я задыхаюсь. Аккуратно повесила футболку обратно. Вышла из квартиры, закрыла дверь. Сильно сжала ключи в ладони. Несколько секунд смотрела в одну точку, потом сунула ключ под коврик возле двери и быстро спустилась по ступеням вниз.
        Ветер хлестнул по лицу холодными каплями дождя, подняла голову, и посмотрела на темно-серое небо...
        ***
        Мне казалось, что я не человек больше, а машина, с сердцем, которое бьется лишь для того, чтобы перегонять по венам кровь. Линда стояла рядом, пока несколько парикмахеров расчесывали и укладывали мои волосы. А я безостановочно курила и смотрела сквозь свое отражение в зеркале.
        Я ее не слушала, ни слова не разобрала из того, что она говорила. Через час венчание. Узкий круг друзей, семья. Только моя. На Гаваях мы отпразднуем свадьбу намного пышнее, как планировал Майкл.
        Похороны, а не свадьба. Это мои похороны. С отпеванием, подвенечным платьем и крестом на моих желаниях и мечтах. Не помогала даже полоска кокса, которую я вдохнула в туалете и которая, по словам Линды, должна подействовать как лекарство - ноль. Я всегда была против ее пристрастия к кокаину, но сейчас... мне хотелось одного - просто не думать, не вспоминать и не чувствовать.
        Меня не взяло, хоть я и сделала это впервые. Тогда я запила алкоголем. Бокал вина, потом еще один. В голове помутнение, легкая анестезия, когда боль притупляется, но ноет где-то далеко внутри. Я никогда не знала, что такое боль, я жила в своем коконе, своей жизнью, где все было распланировано по часам. Егор перевернул мой мир, взорвал его яркими красками. Я стала другой, когда встретила его, я стала самой собой. Той МаЕгорй, которая жила во мне и никогда не давала о себе знать, потому что это никому не нужно, неинтересно и никто бы не понял. Внутри меня жил пожар, стихийное бедствие, и оказалось, что лишь с одним мужчиной я могу так взрываться во всех смыслах этого слова. Сейчас мне отрезали крылья, вырвали с мясом и вернули на землю.
        С моей прической было закончено, Линда причитала о том, как это волшебно и красиво, а мне хотелось запустить руки в волосы и вырвать их с корнями. Потом меня одевали, зашнуровывали на мне белоснежное платье, закалывали фату шпильками, цепляли белые розы в волосы. Мне казалось, что я кукла, мертвая игрушка, которой вертят как хотят. Дорогая вещица, которую продал собственный отец. Ведь продал, да, очень дорого, но продал. Его не волновали мои чувства и мои желания, он распорядился моей жизнью в угоду своей карьере, а Майкл...Он получил то, что хотел. Я ненавидела их обоих.
        - Ты не можешь быть перед фотографами с таким лицом, может, еще немного кристаллов, Аня?! Эй, посмотри на меня!
        Я повернула голову и посмотрела на подругу.
        - Я буду улыбаться. Буду. Принеси мне вина или мартини. Еще лучше коньяка.
        - Я мигом. Все для моей сестренки, лишь бы снова улыбалась.
        Дверь гримерной распахнулась и появился Майкл. Я поморщилась, как от оскомины на зубах. Мое презрение к нему возрастало параллельно осознанию, насколько этому человеку наплевать на мои чувства. Человеку, с которым я провела очень много времени и считала, прежде всего, своим другом. Мы же практически выросли вместе.
        - Эй, жених, нечего на невесту до свадьбы смотреть, плохая примета, - Линда упорхнула в открытую дверь, а Майкл смотрел на меня через зеркало, я отвернулась. Мне был невыносим даже его запах, не то, что лицо и взгляд.
        - А я не верю в приметы. Мы не верим, да, любимая?
        Подошел ко мне и обхватил руками, непроизвольно я вздрогнула от отвращения, но он не разжал рук.
        - Привыкай ко мне снова, милая, я буду так часто обнимать тебя, как мне захочется. Более того, - он наклонился к моему уху, - через сорок минут ты станешь моей женой, и сегодня ночью будешь принадлежать мне.
        Я сбросила его руки и резко повернулась к нему, алкоголь придавал смелости и дерзости.
        - Принадлежать - не значит отдаваться. Бери, если тебе нравится, когда под тобой содрогаются от отвращения, бери, а я буду лежать и мечтать, чтобы ты быстрее кончил и проклинать тебя.
        Он прищурился. А потом сильнее сжал мои плечи.
        - Будем считать, что я этого не слышал. Будем считать, что ты этого не говорила. Я сделаю тебя счастливой, вот увидишь. Перетерпим этот период, и все станет на свои места.
        В этот момент я истерически расхохоталась.
        - Очнись, я никогда тебя не полюблю. Это была сделка! Да я не никогда не захочу тебя так... - я осеклась и замолчала.
        - Так, как его, да? Плевать! Зато я тебя люблю. Этого достаточно.
        Его слова дали призрачную надежду, я схватила его за руки.
        - Отпусти меня, отмени эту свадьбу, Майкл!
        - Отпустить к нему, да? Ты так сильно его любишь?
        - Да, люблю! Ты же знаешь, что такое любовь, ты же... говоришь о любви...
        Майкла сбросил мои руки.
        - Разлюбишь! Я тебе обещаю! Посмотри, я купил новые кольца.
        Он достал коробочку из кармана и открыл ее перед моими глазами.
        - Видишь цветок, Аня? Цветок с топазом, как твои глаза. Я выбирал для тебя. Ты думаешь, я откажусь от тебя? Я вывалил твоему отцу целое состояние, чтобы вернуть тебя обратно.
        - Ненавижу тебя. Презираю.
        Каждое слово, как плевок в его холеную физиономию.
        - А ты представь, что прямо сейчас один из моих людей целится в голову твоему любовнику, и сразу полюбишь!
        Майкл вышел из гримерки как раз, когда вернулась Линда с маленькой бутылкой коньяка.
        - Стащила у одного из гостей. Не поверишь, этот старый хрыч Хосе лапнул меня за задницу, но бутылку отдал. Держи. Только не напивайся.
        Я выхватила у нее бутылку и, зажмурившись, опустошила почти наполовину. В голове сразу зашумело, но алкоголь снова не взял. Линда вдруг привлекла меня к себе, и я крепко ее обняла.
        - Все пройдет, время лечит. Ты забудешь. Вот увидишь, забудешь. Уедете на Гаваи, и все пройдет. Ты же мечтала уехать. Вот и уедешь.
        Мечтала... пока не встретила Егор, и он не перевернул все мои мечты. Сейчас я хочу только одного - не думать и не вспоминать. Притупить все свои чувства.
        ***
        Я произнесла «да» как под гипнозом. Щелкали фотокамеры, я даже улыбалась, меня слегка пошатывало от выпитого спиртного. Майкл сжимал мою руку, и мы вместе принимали поздравления, поцелуи гостей, подарки.
        Венчание не отмечали, сразу после церкви поехали в порт. Майкл недавно купил яхту и на ней мы должны отплыть уже с утра.
        А мне хотелось на дно океана, с камнем на шее. Я снова и снова сбегала в туалет, чтобы хлебнуть коньяка, я хотела к ночи быть в таком состоянии, когда мне будет глубоко наплевать на то, что происходит, пока Майкла не заметил, что я уже сильно пьяна. Он заставил отдать ему бутылку.
        Распрощался с гостями и под всеобщее улюлюкание повел меня к машине. Я хохотала, как безумная, когда он, удерживая меня за руку, не мог открыть машину.
        - Я пила, а ты никуда попасть не можешь. Майкл...ты любишь спать с пьяными женщинами? Или ты меня возьмешь насильно?
        Я смеялась, пока он не схватил меня под руку и не прошипел:
        - Мне плевать, какая ты. Я свое все равно получу.
        И он получил, спустя несколько часов после того, как мы приехали в отель из аэропорта, спиртное уже выветрилось из меня. Я думала, алкоголь отключит все чувства, я думала, мне будет все равно, но это было хуже. Это было противно до тошноты, до омерзения. Он меня избил. Почти сразу, как мы попали в номер гостиницы. Его гостиницы. Бил жестоко, ногами, кулаками в лицо, рвал на мне одежду. Я могла кричать сколько угодно, и никто бы не посмел вмешаться. Я сопротивлялась так долго, как могла, пока совсем не ослабла. Майкл привязал меня к постели, а я лежала и смотрела в зеркальный потолок заплывшими от слез и побоев глазами в одну точку, пока он стягивал с меня остатки одежды, целовал мое омертвевшее тело, покрытое синяками, трогал, касался, сжимал, а меня тошнило, и слезы катились по щекам. Я ненавидела нас обоих. Его за насилие, а себя за то, что позволяю этому происходить. Осквернять меня. Пачкать мое тело, которое я хотела отдавать и дарить другому мужчине. Лучше бы прикончил.
        Он долго возился со мной, потому что я словно превратилась в труп, который, к сожалению, все чувствует и понимает. Когда Майкла наконец-то смог взять меня, я повернула голову на бок и закусила губы до крови, чтобы не зарыдать в голос от резкой боли и унижения. Я слышала его сопение, возню на мне, чувствовала липкие прикосновения, запах, влажные поцелуи и стоны. Я ждала, когда это закончится. Он шептал мне слова любви, а меня тошнило все сильнее, мне хотелось его убить, я видела в зеркале над постелью его ритмично двигающиеся ягодицы, свои распахнутые ноги и хотела умереть. Нет, мне уже не было физически больно, Майкл больше не зверствовал, я ничего не чувствовала вообще. Мое тело онемело, зато внутри меня выворачивало и скручивало от презрения к нему и расползающейся гадливости.
        Когда он наконец-то содрогнулся в последний раз и откинулся на подушки, я закрыла глаза, к тому моменту слез не осталось. Майкл попытался притянуть меня к себе, но я отпрянула от него как от прокаженного. Он отвязал мои руки от поручней постели, и я завернулась в покрывало, свернулась на краю постели в позу эмбриона.
        - Как хочешь... хочешь так, пусть будет так. Ничего. Если надоедят побои, начнешь давать добровольно. Никуда не денешься.
        Нет! Больше он ко мне не прикоснется, не то я убью его или себя, третьего не дано.
        Мне хотелось пойти в душ, чтобы смыть с себя его прикосновения, но разве это что-то изменит?
        С памяти я всего этого не смою. Никогда. Завтра наши свадебные фото появятся в газетах, и их увидит Егор... Завтра он возненавидит меня. Хотя в тот момент я даже не предполагала, насколько.
        Я вообще не предполагала, что за Ад меня ждет, и что я совсем ничего не знаю о боли. Сейчас это не боль, это так, отголоски. Существует иная, та, после которой меняется сознание, и ты мечтаешь о смерти.
        Я все же встала с постели, шатаясь, опираясь на стену и пошла в душ, долго терла тело мочалкой, пока я не разрыдалась там, под холодной водой, обессиленная и опустошенная. Грязная. Такая вся грязная. Я надела тонкую белоснежную комбинацию и повернулась к зеркалу, посмотрела в свои расширенные глаза, покрасневшие от слез. На багровый кровоподтек на щеке. Цветы в волосах смотрелись чудовищно, как символ предательства, как мерзкое напоминание о каком -то ритуале, не свадьбе. О жертвопЕгоршении. Насилие - это самое ужасное, что мужчина может сделать с женщиной…но я знала, что приду в себя и от этого. Я не могла думать лишь об одном - Егор…он не поверит. Он будет считать меня предательницей и воровкой. Он никогда меня не простит.
        Когда вернулась в кровать, Майкла уже спал. Я снова легла на край постели и закрыла глаза. В следующий раз я просто убью его. Не знаю, как, но я это сделаю.
        К утру провалилась в сон, в тяжелый кошмар, в котором я тонула и захлебывалась в собственной крови. Я даже не предполагала, насколько вещим он был...
        Меня разбудили крики Майкла. Я подскочила на постели и увидела, как несколько мужчин тянут его, окровавленного, по полу номера к дверям за волосы. В тот же момент меня схватили и заткнули рот кляпом, скрутили руки за спиной и толкнули на пол, на колени, удерживая за вывернутые запястья так, что от боли из глаз искры посыпались. Я мычала и дергалась, но меня пнули под ребра носком сапога. Я смотрела вниз, на свое разодранное свадебное платье, и по телу прошла дрожь ужаса.
        - Заткнись, сука! Ну что, все обчистили? Нашли у него бабло?
        - До хрена, было чем поживиться, нас не обманули.
        Их было шестеро. Все в кожаных куртках, темных очках. Трое пинали Майкла, когда тот пытался подняться на ноги, один обчищал ящики и шкафы, второй, видимо, их главный, курил сигарку и смотрел на Майкла, потом кивнул в мою сторону:
        - Девку забирайте и уходим. Наснимал достаточно, фотограф хренов?
        - Хоть выкладывай в сеть и продавай. Первая брачная ночь. Она в бельишке прозрачном, он голый со стояком. Готов для новых свершений, да, мачо? Хотел трахать ее с утра? Отдам Ангелу - пусть любуется, он любит такую херню. Я б девку по кругу пустил.
        Я смотрела на мужчин расширенными от страха глазами и не могла пошевелиться. Это какой-то кошмар наяву. Кто они? Что им нужно от нас? Это похищение? Майкла швырнули на колени и ударили ногой в лицо, когда он попытался что-то сказать, я услышала хруст сломанной переносицы и меня скрутило пополам.
        - Давай его кончим, а? Нахер тянуть его за собой? Я бы его пристрелил и в воду, рыбкам на съедение.
        - Приказано везти живым. Девку не трогать, за нее Ангел бабла отвалить обещал и дури.
        Приедет лично на перегон за ней. Так что лапы и член держи при себе. Хочешь - оттрахай ее мужа!
        Он захохотал, а я содрогнулась от отвращения, когда увидела, как один из мужчин, приподнял голову Майкла за волосы и слизал кровь с его лица, потом повернулся к главному:
        - Да ну на хер, я не по этой теме, а вот сучку я бы трахнул, красивая тварь.
        - Она Ангелу зачем-то нужна, может, потом и даст трахнуть. Все, давай! Повезли! Времени в обрез.
        - Вам заплатят! Вам заплатят! - всхлипывал Майкл, и я старалась не смотреть на его окровавленное лицо и заплывший глаз. Мне даже стало его жаль, когда тот, главный, с сигаретой, ударил снова кулаком в челюсть и Майкл захрипел.
        - Заткнись, урод! Нам уже заплатили!
        Мужчина замахнулся ногой, и я зажмурилась, но удара не последовало.
        - Я заплачу больше! - последний всхлип, который я услышала от моего мужа, потом возня, стоны и его вытащили из номера.
        - Так, вырубите его, чтоб не скулил в дороге, - крикнул вдогонку главный, - завяжем им глаза. Девку везите к остальным шлюхам, а его отдельно, пусть повисит на цепях. Следите, чтоб не сдох, у Ангела на него свои планы. Освежует живьем аристократишку, как он любит... как скот, а мы попируем.
        Я почувствовала, как защелкнули наручники у меня на запястьях и как мне завязывают глаза... От дикого ужаса все тело свело судорогой, от страха казалось, что сердце разорвется.
        ГЛАВА 15
        Она заполнила меня всего. Мысли, чувства, пространство. Казалось, что впервые в жизни в мои легкие начал поступать кислород, позволяя вдыхать полной грудью воздух, а не ядовитую гарь, которая питала меня все эти годы. Каждое ее слово, прикосновение, запах заставляли меня улыбаться, забывая обо всем. Я жадно вбирал в себя все наши мгновения вместе, зная, что человеческая жизнь сгорает как спичка. Мне нравилось наблюдать, как она ест, умывается, какие забавные корчит рожицы, когда чистит зубы или наносит макияж. И просто сходил с ума от вида спящей Марины. Твою мать!
        Спящая... она была похожа на неземное существо, посланное впустить свет туннель моей черной души. Тихое дыхание, теплая нежная кожа, покрывающаяся мурашками под моими пальцами даже во сне, сладкий запах, заполнивший весь дом, пропитавший всю мою одежду и впитавшийся в каждую пору на моем теле. Я сходил с ума. Мне было на***ть на все, что происходило вокруг. Каждое утро, перед рассветом, когда мне нужно было покидать нашу уютную постель и мою спящую девочку в ней, внутри меня что-то обрывалось. Я боялся оставлять её, боялся, что стоит мне выйти за порог и что-то может разрушить наш миг счастья. Всю ночь, после того, как она засыпала, я готовил себя к этому моменту, когда мне нужно будет оставить её на целый день. Нет, я не думал, что она снова уйдёт. Она выглядела такой счастливой и дарила мне столько любви, которой я не испытывал за всю свою жизнь. Но мир, в котором я жил, не оставлял место слабостям, а она стала моей ахиллесовой пятой, моим крептонитом, которым могли воспользоваться против меня. Дела группировки решались на автопилоте, мысленно каждую секунду нашей разлуки я находился рядом со
своей нежной девочкой. На протяжении всего дня я сжимал в руке телефон, ожидая её звонка, не выдерживал и звонил сам, просто для того, чтобы услышать её голос. И каждый вечер, спеша обратно домой, я пЕгорсил ей подарки, заглаживая то, что заставлял её быть одной с утра до вечера. То, как она прыгала ко мне в объятия, обрушиваясь на меня с поцелуями, как маленький смерч, были для меня самыми счастливыми моментами. Я подхватывал её на руки, срывая всю одежду. Необходимость чувствовать её всеми возможными способами превращала меня в одержимого. И, только получив все возможные доказательства того, что между нами все в порядке, я отводил её на ужин или в любое другое место, куда она хотела.
        Наблюдая за облаками через иллюминатор самолета, представлял Марину, которая с нежной улыбкой на губах следила за небом и ждала моего возвращения. Впервые в жизни я чувствовал, что меня ждут. Мне не терпелось очутиться на земле и сжать своего Котенка в объятиях, вдохнуть любимый ванильный запах её волос и забыть обо всем мире, утонув в её глазах цвета моря.
        Проплывающие за окном белые барашки скапливались в пушистые белые сугробы, напомнив сладкую вату, которую мы ели с МаЕгорй в парке.
        В тот день, разделавшись с работой пораньше, позвонил своему Котенку, чтобы была готова выйти из дома. Забрав у наших ворот, даже не задумываясь о направлении, привез Марину на набережную. Солнце уже спускалось к линии горизонта, окрашивая небо в розовые цвета, а мы не спеша прогуливались по берегу поедая мороженое и сахарную вату.
        «О чём ты мечтала в детстве? - решил, что пришло время узнать побольше о жизни девушки, которая осветила своей улыбкой мой мир, до меня.
        Аня прислонилась головой к моему плечу, вглядываясь вдаль, а я любовался ее длинными ресницами и блеском в светлых глазах.
        - Я мечтала уехать отсюда. Мечтала о семье.
        Она посмотрела на резвящихся в песке малышей, на счастливые парочки с колясками и, подняв голову, заглянула мне в глаза:
        - Я хотела иметь много детей. Да, я мечтала, что у меня будет два сына и дочка....А сейчас... я бы хотела, чтобы все мои дети были похожи на тебя.
        Снова прислонилась к моему плечу.
        Аня говорила о семье, и её глаза светились от счастья. Та нежность, с которой она посмотрела сначала на детей, строящих песочные замки и надежда, с которой заглянула мне в глаза, говоря о том, что хочет моих детей... В это мгновение моё сердце забилось с удвоенной скоростью. В груди защемило от счастья, которое подарили её слова. Должно быть, я походил на идиота, молча улыбаясь, не в силах произнести ни слова. Казалось, начну говорить - и захлебнусь от счастья. Как я мог предположить, что она просто избалованная девчонка, думающая о тряпках и развлечениях? Это все не о ней. Моя Аня самая настоящая и искренняя девушка из тех, что я встречал. Мне не требовалось прислушиваться к своим чувствам, чтобы узнать о том, как велико её сердце и как много любви она сможет дать мне и нашим детям. В этот момент все "возможно" о выполнении своего изначального плана исчезли. Осталась только она и я, остальное не имело значения.
        - Если у нас будет девочка, то она обязательно должна быть похожа на тебя, - наконец-то нашел силы заговорить. Наклонился и поцеловал мягкие розовые губы Котенка.
        Она вдруг остановилась, и я остановился. Ветер трепал ее светлые волосы, и мы смотрели в глаза друг другу. Аня обхватила мое лицо теплыми ладонями:
        - Я люблю тебя, Егор. Я с каждым днем люблю тебя все сильнее...мне больно дышать от мыслей о тебе».
        ***
        Я отодвигал визит к её отцу настолько, насколько это было возможным. Павел продолжал давить на меня, требуя результатов. Меня же вся эта история уже порядком достала, но мысль о своих братьях приводила в чувства, заставляя стремиться к разрешению этой проблемы. Асадов требовал личной встречи для обсуждения положения дел.
        Рассчитывая управиться со всеми заморочками за двое суток, я поцеловал спящую Марину и вышел за дверь.
        Визит к Павлу дал не тот результат, на который мы рассчитывали. Объяснил ему, какие последствия влечет за собой его еб***е упрямство и херова преданность. Дал Хавьеру отмашку на запуск информации об Павле в прессу и сел на самолет. Во время полета представлял, как в следующий раз буду лететь домой вместе со своей девочкой.
        Как только прилетел, набрал номер Марины, но механический голос ответил, что абонент недоступен. Страх закрался мне под ребра, расползаясь холодными щупальцами по всему телу. У меня оставались ещё кое-какие дела, требующие моего внимания. Но после нескольких попыток дозвониться до неё снова и снова и получая тот же ответ, я направился в аэропорт, не прекращая попыток. По дороге сделал звонок Хавьеру, требуя узнать причину, почему она не отвечает на мои звонки. Неизвестность сводила меня с ума. Неужели кубинцы узнали о моей связи с дочерью Асадова и решили тем самым надавить на меня? А что, если её просто сбила машина? Мысли, одна страшнее другой, возникали в моей голове. Образы безжизненного, холодного тела Марины не хотели сменяться в моей голове. Людишки, снующие туда-сюда в аэропорту, выводили из себя. Приближаясь к выходу из терминала, крем глаза уловил газетный. киоск, пестреющий одним и тем же снимком. Моя девочка в свадебном платье под руку с этим слизняком... её бывшим женихом. Глаза заволокло пеленой, удары сердца ускорились. Не может быть! Это, должно быть, какой-то старый снимок.
Подошел ближе к киоску, хватая первый попавшийся журнал с этим фото.
        Крупные желтые буквы кричали на меня с фотографии "Тайное венчание Марины Асадовой и Майкла…". Внутри что-то оборвалось, громко разбиваясь.
        Я хватал одну газету за другой, раскидывая их по полу. На каждой из них, словно неоновая вывеска, сияла эта чертова надпись. Сердце долбилось в груди со скоростью света. Продавец что-то орал, но я не слышал. Все звуки доносились, будто через вату. Почувствовал в кармане крутки вибрацию. Механически вытащил телефон, увидев имя Хавьера.
        - Лучше бы тебе сказать, что херовы газеты врут, - прокричал в трубку, выходя из оцепенения.
        ***
        Я подгонял таксиста как мог, но этот идиот полз не быстрее черепахи. Вышвырнул водителя из машины, занимая его место, вдавливая педаль газа в пол, сжимая пальцы вокруг руля до хруста. Дорога плыла перед глазами.
        «Я купил два рожка мороженого, передавая один из них Марине. На её лице сияла улыбка, будто я подарил ей самый долгожданный подарок. Не медля ни секунды, она накинулась на него.
        - Никогда не понимал этой страсти женщин к мороженому, - усмехнулся, обняв за плечи и прижимая к себе. - Кажется, его ты любишь больше всего на свете.
        Посмотрел на её губы, измазанные сливками. Провел по ним пальцем, стирая мороженое и облизывая его со своей руки.
        - Больше всего? - хитро усмехнулась она и вымазала мое лицо мороженным. - Нет! Не мороженное!
        Прежде чем я успел отреагировать, она приподнялась на носочки и слизала мороженное с моих скул:
        - Я люблю тебя и мороженное на тебе.
        До появления Марины в моей жизни я никогда не понимал, как можно наслаждаться такими глупостями, как спокойные прогулки, тихие разговоры и совершенно казавшееся неуместным раньше ребячество. Наблюдая, как чем-то подобным занимается кто-то из моих ребят, хотелось сразу же ударить их, чтобы привести в чувства. Но рядом с ней все оказалось естественным и безумно приятным.
        - Пожалуй, десерт из тебя и мороженного понравится и мне, - дотронулся своим рожком до её носа, сразу же слизывая его с неё. - Кажется, это теперь моё любимое блюдо, - провел мороженым по её подбородку, дотрагиваясь губами до нежной кожи».
        Долетев до нашего дома... Бл***ь, «нашего»! В одно мгновение оказался в квартире. Я выбегал из одной комнаты в другую, пытаясь найти какое-то объяснение. Все вещи Марины были на местах. Присутствовал легкий беспорядок, но выглядело все так, будто она только что вышла из дома, намереваясь вернуться. Вбежал в спальню, окидывая её взглядом. Сейф был раскрыт на распашку. Заглянул внутрь, папки, компрометирующей Павла, не было. Схватил дверцу, сворачивая её. Чёртов гребаный идиот, даже не закрывал на замок сейф, наивно доверяя этой суке! Которая спала со мной только из-за своего гребанного папаши! Зарычал, вырывая сейф из стены, выкидывая его в окно!
        - Тварь! - забежал в ванную, осматривая её, уже не надеясь найти никакого знака от неё. От гнева дышать было не чем.
        - ААААААААА! Мелкая Тварь! - кулаком разбил зеркало.
        Воспоминания о её нежных поцелуях, стонах, словах любви и обо всем нашем времени вместе, словно жужжащий рой, обрушились на меня.
        - Мразь! Сука! - крушил все, что попадалось мне под руку.
        Как можно быть такой хорошей актрисой, чтобы заставить меня поверить во все это! Как я мог попасться какой-то девственнице? Когда приехал Хавьер, дом напоминал трущобы.
        Ярость звоном отдавалась в ушах, требуя высвобождения наружу. Разгромив квартиру, я не почувствовал ни грамма облегчения. Злость лишь увеличилась в размерах, заполняя собой все вокруг.
        - Эта б***ь не только ничего не оставила, а захватила с собой компромат на своего проклятого отца!!! - ударил в стену. Опустил голову, снова осознавая масштаб произошедшего. - Тварь! -пробил стену насквозь.
        - Нужно ехать к Павлу, немедленно. Этот му***к должен ответить мне на пару вопросов, - устремился к двери мимо Хавьера.
        Подъехав к особняку Асадовых, не дожидаясь, пока помощник вытащит ключ зажигания, вылетел из тачки, проносясь мимо опешившей прислуги, пытающейся преградить мне вход в дом.
        - Павел, - рявкнул, переступив порог, направляясь к его кабинету. - Павел, сука, выходи, пока я сам тебя не нашел!
        Слуги рассыпались в разные стороны, не пытаясь меня остановить. Распахнул дверь пустого кабинета.
        - Павел, мразь! Лучше тебе сдаться добровольно! - побежал к лестнице, ведущей на второй этаж. Я знал, что спокойно не смогу с ним разговаривать, но если он будет прятаться от меня, то тем самым подпишет раньше времени смертный приговор. На верхней ступеньке появился Асадов в пижаме, с испуганной физиономией.
        - Что такое? - уставился он.
        - Ах, вот ты где! - схватил его за шкирку и потащил по лестнице в кабинет.
        Дотащил Павла до кабинета, отшвыривая его на пол. Пододвинул к нему кресло, усаживаясь в него. Павел лежал, вжавшись в пол, с побелевшим лицом.
        - Ты что себе позволяешь, грязное ничтожество! Я тебя в порошок сотру! - начал кидаться в меня угрозами.
        Посмотрел на этот кусок де***а сверху вниз, впечатывая его в грудь ботинком.
        - Ты, видимо, совсем не понял, с кем связался, - сверкнул глазами.
        - Что за....? - еще больше побледнел Павел.
        - Вопросы задаю здесь я, - вдавил сильнее ногу в его грудь. - Где твоя дочь, - язык не поворачивался назвать эту суку именем той, которой я готов был подарить весь мир.
        - Там, где ты ее не до станешь!
        Вскочил с кресла, дергая его за шкирку, поднимая в воздух.
        - Повторяю еще раз, где она? - зарычал ему в лицо.
        - В путешествии со своим мужем.
        - Почему она это сделала? Ты заставил? - встряхнул его как тряпичную куклу.
        - Ты жалкий идиот! Неужели ты думал, что она добровольно свяжется с таким, как ты? - ухмыльнулся он. - Она была с тобой, потому что хотела спасти меня! Понятно тебе?
        - Ты лжешь ! - кинул его в стену. Подскочил к нему, поднимая по стене вверх.
        - Она была рада избавиться от такого ничтожества, как ты, и вернутся к тому, кого всегда любила!
        Воспоминания, как она бросилась защищать своего слизняка, как выбрала его вместо меня, а после разговора с отцом пришла ко мне, окатили ледяной водой. Тварь! Все было спланировано изначально! Меня мгновенно начало лихорадить от омерзения к ней, ее отцу и всей их семейке.
        - Ловко ты все спланировал, - я ухмыльнулся. Павел попытался вырваться из моей хватки, - только ты забыл учесть одну деталь - от меня невозможно уйти безнаказанно.
        Я с размаху въехал кулаком в это холенное лицо, слыша хруст сломанного носа и треск выбитых зубов.
        - Теперь твой грязный рот больше не посмеет делиться своими гнилыми планами, - сбросил его на пол. Павел попытался отползти, но я поймал его за ногу, ломая ее точным ударом руки. - Мерзкие слизняки не ходят, они ползают, - пнул по второй ноге, дробя кость.
        Из него вырывались рыдания в попытках разжалобить меня. Каждый его новый крик раздражал сильнее предыдущего.
        - Теперь твой погнанный язык съедят твои же собаки! - вытащил нож из-за пояса и покрутил у него перед носом.
        Павел уже содрогался на полу. Пнул кучу, которой когда-то был политик Павел Асадов, схватил его за волосы, поднимая вверх, и перерезал ему горло от уха до уха.
        Пока Хавьер возился с телом, мозг лихорадочно думал о том, что же дальше. На Гаваи я сам сунуться не мог, мне не нужны досмотры на границе. Надо поручить нашим местным, хорошенько приплатив за целостность товара. Сел на стол, подкуривая сигарету.
        Хавьер подпалил труп Асадова, а я молча вдыхал дым, наблюдая за пламенем, поглощающим Павла. Не так я хотел его убить. Не так быстро. Все из-за этой стервы. Она смешала все мои планы. Да она к дьяволу перекрутила все, что я задумал.
        Я обвел взглядом разгромленную комнату. С полки камина на меня смотрела Аня, ее глаза сияли счастьем. Она прижималась к человеку, чьи останки сейчас превращаются в прах. Ей там лет шестнадцать, наверное. Кровь мгновенно закипела в жилах. Взял фото в руки, резко повернувшись лицом к помощнику.
        - Значит так, сейчас же кидаешь клич нашим на Гаваях. Пусть доставят мне эту мразь, - киваю головой на фотографию, - вместе с её проклятым мужем. Привезут на перекуп. Её не трогать. Я сам позабочусь о том, чтобы эта тварь мучилась так, как она не могла себе представить в самом страшном сне, - бросил рамку с фотографией в огонь, развернулся на пятках, щелкая позвонками на шее, устремившись к двери.
        - Сжечь бы этот гадюшник на хер! - кинул через плечо, - Вместе с трупами охранников.
        Жажда крови не утихла. Всё тело горело, требуя выпустить пар. Достал сигарету, закуривая её.
        Ожидание того, когда наконец-то доставят этих голубков, превратилось для меня в настоящую пытку. Я метался по кабинету, не находя себе места. Ярость по-прежнему владела мной, требуя получить расплату за предательство. Я пытался заглушить как-то то безумие, которое овладело мной, но бутылка рома так и осталась не тронутой на столе. Именно сейчас мне требовался ясный ум, чтобы быть готовым к встрече с той, что сначала исцелила меня, а после, нагло посмеявшись, разорвала душу в клочья.
        Мне было страшно снова оказаться под её влиянием. И в то же время я знал, что больше не увижу ту девушку, которая сводила меня с ума своей любовью и невинностью. Передо мной будет тварь, способная только лгать.
        Когда зазвонил телефон, извещающий о прибытии товара, я прыгнул на байк, отправив четверых амигос следом.
        Каждая часть моего тела была на взводе, готовая взорваться в любой момент. Добравшись до нужного места, прикурил сигарету, направляясь в здание. Торги проходили в заброшенном складе в пригороде. Воздух был переполнен запахом страха, похоти и денег. Галдеж, доносившийся изнутри, извещал о разгаре торгов. Но я не спешил, зная, что мой товар припасут напоследок. Зашел в переполненный зал. Сигаретный дым, повисший в воздухе, застилал вид на телок, которых пытались спихнуть. Я направился прямиком к креслу в центре зала, оставленном для меня.
        Сердце долбилось о ребра, но мозги снова и снова напоминали этому тупому сердцу, что она сделала, как она растоптала это глупое сердце, наплевав на все, что оно дарило ей. Сука!
        Вцепился пальцами в подлокотники, удерживая себя от поступков, о которых позже буду жалеть и проклинать самого себя. Достаточно уже того, что всё это произошло. Не позволю больше никому и ничему разводить меня, как сопливого щенка.
        Девки сменялись одна за другой. Кто-то выкрикивал цены, лапал телок за задницы, щипал за грудь и ржал. Время от времени ко мне подходили поздороваться, на что я отвечал лишь кивком головы, не сводя глаз с товара.
        Не контролируя свои движения, я вскочил с кресла, но не сдвинулся с места. Так и продолжал смотреть в одну точку, ожидая, когда она появится здесь.
        Марину выволокли за волосы, как какой-то мусор. Я смотрел, как она зажмурилась от яркого света. Прошло несколько секунд, прежде чем она привыкла к свету. Боковым зрением видел, как клиентура моментально оживилась при виде этой суки! Она открыла глаза, осматривая толпу, скользнула взглядом по мне. Затем, словно очнувшись, вернулась взором ко мне. Её глаза моментально расширились в узнавании. На её лице появилось выражение, которое она так часто и так убедительно изображала для меня - радость. Омерзение к этой лживой твари окатило меня. Я махнул рукой распорядителю, развернулся и пошел к выходу. Тело клокотало, как после передоза. Желание размазать её здесь же навязчивой идеей крутилось у меня в голове. Нет. Не здесь, не сейчас. Я должен растянуть это удовольствие. Она пожалеет о каждом лживом слове, жесте, поцелуе и даже взгляде.
        Прыгнул на мотоцикл, срываясь с места. Дорога до логова показалась ещё длиннее, чем из него.
        Я дал указание шестеркам притащить её в подвал. Ожидая её прибытия, зашел к себе в кабинет, хотел выпить, но снова передумал. Услышав крики и скрип покрышек, выждал несколько минут и только после этого пошел в подвал.
        ГЛАВА 16
        Неизвестность сводила меня с ума, и я впадала в состоянии дикой паники. К этому времени уже поняла, что нас похитили вовсе не ради выкупа. Я вообще не понимала, ради чего. Все эти женщины рядом со мной, они знали, куда их везут. От них воняло дешевыми духами, потом, грязными телами. Они даже казались мне спокойными, за исключением одной, которая корчилась на полу и истекала липким потом…у нее началась ломка. Хотя всем было плевать на нее, даже когда она расцарапывала свою кожу до крови и блевала на пол фургона.
        Я просто не понимала, почему я здесь? Почему мы с Майклом? Где он? Его убили? Куда его увезли? То, что меня собрались продать, как скот, я поняла ещё в том проклятом порту, где мы все висели на цепях. Вот там было страшно. Там мы, как куски мяса, болтались, подвешенные за руки, почти голые и среди дюжины женщин отобрали лишь троих. Меня и ещё двух девушек. Их били при мне постоянно, били в машине, били, когда перегоняли по темным тоннелям. Меня пока не трогали, и я молилась Богу, чтобы ко мне не прикасались, иначе сошла бы с ума. Я стерла ноги в кровь, ободрала колени, мне ужасно хотелось есть и пить.
        Нас привезли в какой-то притон. Нечто, похожее на аукцион. Девушек выталкивали на тускло освещённый участок и заставляли раздеться, потом их кто-то покупал и уводил. Я утешала себя мыслью, что отец меня ищет. Иначе и быть не могло. Отец, родители Майкла, они уже всех подняли на ноги. Этот кошмар скоро закончится. МЕНЯ не могут продать в дешевый бордель, как уличную шлюху. Но моментами мной овладевала паника, я вспоминала слова наших похитителей, что нас заказал какой-то Ангел. Зачем? Кто он? Может быть, конкурент отца?
        Я смотрела, как одна из девушек в одних трусиках стоит среди толпы мужчин, которые называют цену и трогают ее за руки, за грудь, щипают за соски и ягодицы, громко смеясь, и меня начало лихорадить. Сколько времени осталось, пока и я окажусь там? Ожидание сводило с ума. Я замерзла, у меня зуб на зуб не попадал.
        Панический страх липкими щупальцами расползался по телу. Я в ужасе ждала своей очереди, и каждый раз, когда лысый, жирный тип, тот, который молча показывал на каждую из нас пальцем, поворачивался в мою сторону, меня бросало в дрожь.
        За мной пришли, когда нас осталось всего пятеро. Один из мужчин кивнул в мою сторону и второй что-то тихо сказал ему по-испански. Ко мне подскочили ещё двое и, подхватив под руки, потащили. Я не сопротивлялась, мне казалось, что если начну, то уже не смогу остановиться, и меня забьют до смерти. Одну из девушек забили ещё в порту, ту самую наркоманку, ей проломили череп ударом ноги. Мне нужно выжить. Ведь меня ищут...Меня непременно найдут. Перебирая босыми ногами, я шла за парнями, безмолвными, смердящими потом и кровью. Мне казалось, что повсюду разносится именно этот запах, тогда я даже понятия не имела, что это значит, когда по-настоящему воняет смертью.
        После сумрака меня толкнули в освещенное место, и я зажмурилась, прожектор светил прямо в лицо. Я инстинктивно прикрылась руками, в ужасе ожидая, что заставят снять одежду. Но они лишь резко развернули меня за плечи и подтолкнули в центр. Я слышала голоса, как сквозь вату, открыла глаза и обвела взглядом толпу. В этот момент мне показалось, что меня ударили в солнечное сплетение, с кулака. Я увидела Егор. Среди этой толпы... и я не могла понять выражение его лица. Этот мертвый взгляд ледяных голубых глаз - там было пусто, как будто он меня не видит, смотрит сквозь меня. Сердце забилось настолько быстро, что мне показалось, оно сломает мне ребра. От дикого восторга в горле пересохло, а на глаза навернулись слезы. Я не верила, что вижу его здесь. Мне захотелось громко закричать, но я пока не могла, меня словно парализовало и начало трясти от переполняющих эмоций. Первой мыслью было то, что Егор нашел меня. Да, нашел. Вот кто меня искал. Это был именно он. Так быстро. Сердце зашлось от радости.
        Я дышала очень шумно, мне даже казалось, мое дыхание заглушает голоса, заглушает все звуки вокруг и ещё ничего не понимала, совсем ничего. Потому что, наверное, лучше было бы, чтобы забили насмерть ещё в порту, чем то, что меня ждало за этими стенами.
        В этот момент я увидела, как Егор кивнул кому-то и...Господи, он развернулся и скрылся в толпе. Он уходил. Просто бросал меня здесь. Я снова хотела закричать и не могла. Меня схватили под руки и потащили, выкручивая запястья, хватая за волосы, а я смотрела ему вслед... и ничего не понимала. Такая счастливая и наивная...добыча. Я даже не подозревала, что тот, от кого я жду спасения, скоро станет моим самым жутким мучителем. Но тогда я верила - все будет хорошо, если ОН нашел меня. Ведь он всегда находил...Всегда.
        Меня везли с завязанными глазами, дорога казалась бесконечной, я пыталась что-то спросить, но ко мне относились, как к бессловесному мусору. Никого не волновало, что я чувствую. Я почти не разбирала, о чем говорят мои похитители, я знала всего пару слов по-испански. Они снова и снова в своем разговоре упоминали Ангела, но я думала только о Егор. Если это он забрал меня, то почему со мной ТАК обращаются...А если не он? Что, если он пока ничего не может сделать? Неизвестность сводила с ума. Наконец-то мы приехали, и меня снова потащили, теперь уже по ступеням. Мне беспощадно выкручивали руки за спину, а саднящие сбитые ноги, казалось, горели в огне, но я терпела. Я хотела наконец-то понять, что происходит.
        Когда сняли с глаз повязку, я увидела, что нахожусь в узком помещении, похожем на подвал.
        - Куда вы привезли меня, уроды? Меня будут искать! Вы все об этом пожалеете!
        Крикнула я одному из мужчин, и тот вдруг резко обернулся ко мне и схватил за горло.
        - Заткнись, сука! - он замахнулся, но второй удержал его за руку.
        - Эй! Попустись! Сейчас Ангел сюда придёт! Нам велено не трогать!
        - Да ладно! На хер ему эта сука!
        - Он сейчас спустится к ней, я тебе говорю. Все, валим отсюда.
        Я зажмурилась, но удара не последовало, и с грохотом закрылась тяжелая дверь. Осмотрелась и поежилась от сырости. Вверху увидела маленькое окошко с решётками, я даже услышала, как там, на улице, проезжают машины. Я стояла возле стены, покрытой влажными потеками. В легкие врывался запах плесени и ржавчины. Мне стало страшно. Сейчас я увижу того, кто приказал похитить нас с Майклом, того, кто, наверное, купил меня в том притоне. Ангела, как они его называют.
        Снаружи послышались шаги. Лязгнул замок. Я внутренне напряглась и отпрянула к стене, обхватывая себя руками. За дверью послышались голоса.
        - Никто не трогал, как ты и приказал!
        Дверь распахнулась, и я задохнулась, мне стало нечем дышать, потому что вместо Ангела ко мне в подвал вошёл Егор...
        Я не могла пошевелиться, так бывает, когда осознание уже пришло, а ты не готова его принять, когда разум все понял, а сердце нет. Он подошёл ко мне очень медленно, и я почувствовала, как холодеют кончики пальцев и гулко бьется моё сердце. А потом он ударил меня, наотмашь, так, что голова склонилась к плечу. Я тихо всхлипнула и тут же услышала его яростное:
        - Мои поздравления со свадьбой, сука!
        Егор схватил меня за горло и пригвоздил к стене, я смотрела на него расширенными глазами. Я видела его лицо, взгляд, губы и все еще радовалась, да, по-идиотски радовалась, что он рядом. Я была далека от всего того кошмара, который ждал меня. Я даже не представляла, кто он на самом деле и какими смешными будут мои оправдания.
        Это же мой мужчина. Он был нежен со мной, как никто другой. Мой первый мужчина, безумно любимый мной. Ведь все ради него. Я объясню ему. Я смогу. Он должен мне поверить. Должен понять.
        - Егор, все не так...
        - Не так, говоришь? А как? Хочешь сказать, не крала у меня бумаги для своего папаши и не сбегала, как вор? Не вышла замуж, смеясь над глупым ублюдком Егор, которого смогла обвести вокруг пальца?
        Он сжал сильнее мое горло и я схватилась за его запястье, задыхаясь. Да, имеет право не верить, имеет право сомневаться.
        - Так можешь больше не переживать! Егор больше для тебя не существует! Остался также, как и для всех вокруг, только Ангел!
        Я подумаю об этом потом. Потом. Сейчас я хотела, чтобы он дал мне сказать, чтобы дал все объяснить. Большего не нужно. Егор вдруг разжал пальцы, я соскользнула на пол, и в этот момент он ударил меня по другой щеке. Из глаз брызнули слезы, но я была готова простить и эту пощечину. Ведь я знала, что он думает, знала, что в его глазах все выглядит именно так. Щека разбилась изнутри, и я почувствовала привкус собственной крови во рту. Подняла голову.
        - Я знаю, как это выглядит, но отец. Отец сказал, что убьет тебя, если я не сделаю этого. Поверь мне. Поверь, умоляю. Посмотри на меня. Это же я. Твоя Аня. Твоя...
        Я еще не боялась его, не сейчас, когда сердце пропускало удары только потому что он рядом. Схватилась за его плечи, чувствуя легкое головокружение:
        - Посмотри мне в глаза. Ты видишь в них предательство? Там только ты... в моих глазах...
        Несколько секунд, как столетие, секунд ожидания, когда его взгляд на несколько мгновений изменился. Но он вдруг оттолкнул меня от себя и тут же поднял с пола за волосы.
        - Убьет меня? - Егор зло рассмеялся. - А ты и обрадовалась, что появился повод избавиться от меня. Не поговорила со мной! Даже записки не оставила! Чего же ты не дождалась, пока отец просто не "убьет" меня? Не терпелось залезть в кровать к своему педику жениху?
        Сжал мои скулы пальцами, по моим щекам текли слезы.
        - Ждать, пока снайпер прострелит тебе голову? Этого я должна была ждать! - отчаяние придавало мне смелости, у меня все еще была надежда, такая сильная надежда на то, что он поверит. Она не таяла. Пока еще нет, - ты бы искал, если бы оставила. Егор, меня заставили.
        Я схватилась за его руки и прижала к своим щекам. Слеза увлажнила и мои и его пальцы. Эти руки, которые ласкали, сейчас ранили и причиняли боль. Но больнее от слов...намного больнее от взгляда, чужого и злого.
        - Я была готова на что угодно ради тебя. Ради тебя, понимаешь?!
        Я провел пальцем по её щеке, стирая кровь. Щеки, которые я покрывал поцелуями, сейчас покрыл кровью. Глаза, которые светились счастьем, сейчас кричали о боли и отчаянии. Ни один её жест, ни одно слово не говорило о лжи. Вот она, моя девочка. Моя. Всегда моя. Я тяжело сглотнул.
        - Если бы хотела, нашла способ предупредить. Я бы вытащил тебя! - крикнул ей в лицо, вытирая ладонями её лицо, задыхаясь от надежды, загоревшейся в груди.
        Когда он вытер с моих щек слезы большими пальцами, я задохнулась и подбородок задрожал. Мне казалось, что сердце разорвется от мгновенного восторга, от того, что снова тону в его глазах. Они снова стали другими, такими, как я помнила.
        - Если бы хотела, нашла способ предупредить. Я бы вытащил тебя!
        Теперь он уже вытирал мои щеки ладонями, я обняла его за шею и сильно прижалась к нему всем телом.
        - Мне было страшно, так страшно. Я так люблю тебя, я боялась, что они тебя убьют. Ты не знаешь моего отца...
        Я на секунду отстранилась и теперь обхватила ладонями его лицо, глядя прямо в глаза и наслаждаясь близостью.
        - Он на все способен...он продал меня ему. Егор. Продал, как вещь.
        Снова прижалась всем телом, пряча лицо там, где его шея, где запах его кожи, от которого кружится голова. Пусть только поверит...Пусть только поверит мне. Всё остальное не имеет значения. На все наплевать.
        Я почувствовала, когда что-то изменилось, мне кажется, я просто услышала, что сердце Егор бьется иначе, что его руки касаются меня по- другому. Он обнял меня, и мне захотелось зарыдать от облегчения, уткнуться лицом ему в грудь и рыдать, пока он меня жалеет. Я долго буду вспоминать именно этот момент. Тот самый момент, когда я была счастлива до безумия, готовая простить побои, подозрения. Тот момент, когда Егор был еще Егор для меня. Не монстром, не чудовищем, а тем, кто меня любит.
        Он осторожно приподнял моё лицо за подбородок, и я открыла глаза. Егор нежно целовал меня в подрагивающие веки, щеки, на которых останутся синяки после пощечин, потом мои губы, когда коснулся, я всхлипнула и обняла его за шею, отвечая на поцелуй. Мое сердце колотилось как ненормальное, но каждое касание после дикой вспышки ярости исцеляло. Тогда я еще могла простить, точнее, я еще долгое время смогу прощать именно из-за этого момента. Прощать, понимая, что он способен убить меня в любой момент. Он уже сейчас был готов приговорить меня на месте, а я еще этого не понимала.
        В дверь постучали, и я вздрогнула.
        Егор отвечал, а сам смотрел мне в глаза, и я снова видела в его взгляде свое отражение, видела себя. Мне казалось, я задыхаюсь от своей болезненной любви к нему.
        - Я быстро, только посмотрю, что этому идиоту надо.
        Я кивнула и слабо улыбнулась, а сердце пропустило несколько ударов. Как предчувствие, как последние глотки воздуха перед тем, как пойти ко дну. Я схватила Егор за руку и, притянув к себе, поцеловала, крепко, а потом отпустила. Я знала, что ему покажут. Это конец. Когда войдет в эту дверь, он уже мне не поверит. Кровь отхлынула от лица, и я обхватила себя руками, делая шаг назад. К стене.
        ***
        Когда дверь распахнулась от удара ноги, я задержала дыхание. Вот именно с этого момента начался мой кошмар, тот Ад, в который погрузил меня отец, Майкл и Егор. Мужчины, которые распорядились моей жизнью и разрушили ее. Я все еще верила в то, что он поймет. Напрасно верила. Я видела лишь маленький кусочек айсберга, я вообще не знала, кто такой Егор. Да и был ли Егор? Скорее, всегда был Ангел, и полюбила я Ангела. Зверь, в котором я пробудила нежность и эмоции, за что он и сожрет меня рано или поздно.
        Егор подскочил ко мне и поднял с пола, удерживая за лицо, швыряя мне фотографии, заставляя смотреть на них вблизи.
        Внутри поднялась волна страха, когда инстинктивно чувствуешь, что тебя уже ничего не спасет, что ни одно твоё слово не будет иметь никакого значения.
        - Это тоже не так, как все выглядит?
        Я отбросила фотографию, чувствуя подступающую к горлу тошноту.
        - Он взял насильно…Насильно!
        Я закрыла лицо руками, понимая, что каждое мое слово звучит настолько жалко.
        - Я была мертвецки пьяна, мне хотелось умереть, меня тошнило от омерзения.
        - А меня тошнит от тебя!
        С этого момента передо мной уже был не человек, я только начала это чувствовать, от прежнего Егор ничего не осталось.
        Он схватил меня за волосы и волоком потащил за собой.
        - Настал час истины, с*ка!
        Я цеплялась за его руку, ударяясь о ступени, о стены, а ему было плевать. Я не кричала, у меня комок застрял в горле, я только тихо стонала, потому что все тело болело, но внутри болело сильнее. Он не простит меня, никогда. И дело не в бумагах, не в том, что я бросила его, он не простит мне Майкла.
        Егор втащил меня уже в другой подвал, более просторный, и я вздрогнула, когда увидела подвешенного на цепях Майкл. На нем не осталось живого места, он уже не походил на человека. Мне стало страшно, и я громко всхлипнула, прижав руки ко рту. В эту секунду я поняла, что никакой пощады не будет. Не здесь, не в этом месте.
        Егор подхватил цепь с пола и, обернув вокруг моих запястий, дернул наверх, подвешивая рядом с Майкл. Я закусила губы до крови, от ужаса дрожала всем телом. Смотрела на Егор и понимала, что это уже не он. Это чудовище. Посмотрела снова на Майкла и всхлипнула от ужаса.
        - Заткнись, мразь!
        Он снова ударил меня по лицу и я закрыла глаза. Я не хотела видеть его таким, мне казалось, я погрузилась в кошмар.
        В этот момент я услышала голос Майкла и зажмурилась, кусая губы.
        - Аня, милая...потерпи, нас отпустят, вот увидишь. За нас заплатят, вернут документы и нас отпустят.
        "Божее, заткнись. Молчи. Ты не понимаешь, что дело не в документах. дело во мне. Во мне!!! А ты только подливаешь масло в огонь".
        ГЛАВА 17
        Вышел за этим недоноском, отвлекающим меня от моей девочки, которая наконец-то оказалась в моих руках, так как я хотел, чтобы она всегда была там.
        - Если это какая-нибудь фигня, спрячу в камеру, и буду держать неделю на хлебе и воде! - рявкнул на стоящего в коридоре амиго.
        - Я самоубийца что ли, лезть к тебе со всяким дер***м? - хмыкнул он, протягивая мне конверт.
        В мою руку опустился увесистый конвертик. Раскрыл его, доставая стопку фотографий. Сердце замерло от жуткого предчувствия. Повернул фотографии картинкой в верх, задержав дыхание. На каждом фото моя Аня в обнимку на постели со своим мерзким мужем. Вот он обнимет её, прижавшись всем телом, зарывшись в её волосы. Одеяло откинуто, он абсолютно голый, она в шелковой сорочке, под которой совершенно нет белья. Пока я просматривал фотографии, то не слышал ни звука вокруг. Тишина, шок, злость, отчаяние. Ярость и ненависть вместо крови полились по венам. Мелкая дрожь превратилась в долбежку. Стук сердца отдавался в голове. Конверт с фотографиями полетел в того, кто вручил мне его.
        - Тваааааааааааарь, -закричал, накидываясь на парня, который дал мне фотографии, прижимая к полу и оглушив двумя ударами. Посмотрел на разбросанные по коридору фотографии. Рыком распахнул дверь.
        Багровая пелена застилала глаза. Образ Марины, спокойно спящей в объятиях другого, так как она спала до этого в моих, остался выжжен у меня в голове. Как я мог купиться на слова это лживой шл*хи, которая сразу же раздвинула ноги перед другим? С того момента, как ко мне в руки попали эти фотографии, мной владела не ярость, ни гнев, а что-то настолько жутко кроваво-черное, заползающее в мои поры, пропитывающее мою плоть и кровь, что я не испытывал ничего, хотя бы отдаленно похожего на это. Я чувствовал, как кровь бурлит у меня в венах.
        Залетел в камеру, сразу же заприметив её. Мерзкую, скользкую, напрочь прогнившую тварь. Она забилась в угол, побледневшая, с ужасом взирающая на меня.
        Подскочил к ней схватив за челюсть, вдавливая в лицо фотографии.
        - Это тоже не так, как все выглядит?
        ***
        Меня поглотила тьма. Бороться со своей сущностью больше не было смысла. Под всхлипывания той, которой я чуть снова не попался на крючок как лох, послышался голос этого червя.
        Мерзкий писклявый голос, успокаивающий эту тварь, проник во мрак, окутавший меня. В одно мгновение я оказался рядом с этим ублюдком, затягивая цепь у него не шее.
        - Отпустят, говоришь? - прошипел рядом с его ухом. - Ты думаешь, все дело в этих гребаных бумажках? - сжал ещё туже цепь, наслаждаясь хрипами, доносящимися из его груди. - Открою вам тайну, голубки, того, кто начал весь этот цирк, больше нет! - рассмеялся, вспоминая, как ломал Павлу кости. - Поэтому о бумагах можете забыть.
        Губы мужа лживой суки начали синеть. Я ослабил давление цепи, намереваясь не повторить ошибку, совершенную с Павлом и растянуть пытку.
        Всхлипывания сучки превратились в подвывания. Кусок де*ма, за который она вышла замуж, безвольно повис на цепях, прокашливаясь.
        Я отошел на шаг, переводя взгляд с одного на другого.
        - Какая трогательная картина. Настоящая семейная идиллия. Жена поддерживает мужа и в горести, и, как там дальше, в радости? - рявкнул я на них. Игнорируя её, снова подошел к её мужу.
        - Не хочешь рассказать о вашей радости? Ммм? - снова затянул цепь на его шее, заставляя его думать быстрее. Он начал хрипеть. Отпустил цепь, выжидая.
        - Ну так как с рассказом? Я уже услышал версию твоей жены о вашей ночи любви. Давай, муж, теперь твоя очередь! - ударил его в живот.
        Из его рта брызнула кровь, заливая пол.
        - Я все скажу. Всё. Только не бей, - хрипло заговорил он.
        - Ну! - эхо моего крика отскакивало от стен.
        - Мы обвенчались... - начала издалека этот придурок.
        - Эту часть можешь опустить. Как тебе было трахать её, а? - подскочил к цепям, удерживающим его, и потянул за них, отрывая его с пола и натягивая цепь на его шее.
        - Я её не трахал, - снова зашипел он. Я натянул цепь ещё сильнее, не веря ни единому слову.
        - Правду, ничтожество! Я жду только правду!
        - Это правда. Мы занимались любовью.
        -Подробности, ублюдок! Каждую маленькую деталь! - воображение играло со мной злую шутку, показывая все то, что они вытворяли в постели. Меня начало лихорадить.
        - О какой любви ты говоришь! Ты взял меня насильно! - пронзила криком подвал его подстилка.
        Сейчас любой исходящий от нее звук, острее, чем нож, резал меня изнутри.
        - О какой? Вы с отцом распорядились мной, как вещью! Я просила тебя отпустить меня. Скажи сейчас всю правду, Майкл! Скажи!
        Этот ублюдок повернул голову к ней, любуясь своей ненаглядной женой.
        - Бред! - прохрипел он. - Ей нравилось, то что я с ней делал! Да. Она любит пожестче! Нравилось...ясно?! Она ждала этого дня долгие годы, пока я имел ее другими способами.
        Он выплюнул последние слова мне в лицо, усмехаясь.
        - Мы ...занимались...любовью. Это МОЯ жена!
        Механизм был запущен. Я ослабил цепь, хватая его за голову и ударяя об пол. Вырвавшаяся наружу ярость, подстегивала меня разорвать их обоих, немедленно, прекратив эту пытку. Но часть меня, требующая узнать всю правду, растягивала каждый момент собственной агонии.
        - Разными способами? Рассказывай всё! - вжал его голову пол, ожидая, когда он наконец заговорит.
        Всхлипывания его гребаной жены сменялись поскуливаниями. Мои глаза были прикованы к телу, прижатому к полу. Я знал, что если даже краем глаза увижу лицо это лживой твари, то разорву её без капли жалости.
        - Майкл, скажи правду...умоляю тебя, - снова подала свой голос Аня, - просто скажи ему правду.
        - Это и есть правда, - этот недоносок по прежнему мог говорить, - я имел тебя...я в своем...праве.
        Его хриплые слова, произнесенные так уверено громко, как только мог позволить себе человек в его состоянии, прозвучали, словно вой сирены. Пнул его по ребрам, услышав характерный хруст. Схватил его за шкирку, дергая с пола и обматывая цепь так, чтобы она снова оказалась обмотанной вокруг его шеи, но не душила, пока я не натяну её.
        Схватил его ладонь, ломая палец с обручальным кольцом.
        - Право действительно было, ублюдок, - прошипел ему прямо в лицо, наслаждаясь его криками. Схватил его за шею, всматриваясь в трусливые глаза.
        - Сейчас я буду задавать вопросы, а ты отвечать не раздумывая. За каждое промедление я буду ломать остальные пальцы. Когда закончатся пальцы, перейдём к остальным костям. Ты меня понял, мразь?
        Это подобие на особь мужского пола закивало головой.
        - Я тебя спросил, ты меня понял? - сломал его мизинец.
        - Аааааааа, - раздался его крик. - Да, да, да! - по его щекам покатились слезы.
        - Ей нравилось то, что ты с ней делал?
        - Да, - крикнул он, смотря мне прямо в глаза.
        - Что она говорила тебе в момент, когда ты её трахал? - почувствовал тошноту, представляя их обнаженными, извивающимися в порыве страсти.
        - Она ... просила ещё и ещё, глубже. Просила не останавливаться.
        Шл*ха! Простая шл*ха, притворявшаяся праведницей. Мне было не ясно, как этот кусок дер**а может смотреть мне прямо в глаза, и вот так о ней рассказывать. Стекающая по его роже кровь будила жажду убийства. Но в первую очередь я должен был утолить жажду справедливости.
        Переломал следующий палец.
        - Ещё хочешь её? - спросил, рассматривая его перекореженное от крика лицо. - Как тебе понравилось больше всего её иметь?
        Он продолжал заходиться в крике.
        - Ну, же! Отвечай, недоносок! - закричал ему в лицо, встряхнув его как тряпичную куклу.
        Его тело уже даже не пыталось бороться. Сейчас он только кричал, и с каждым криком его крики становились сначала просто хриплыми, а затем все тише и тише.
        Кровь пульсировала у меня в висках.
        - Хочу, она...моя, - прошептал он.
        Хруст, и ещё один палец переломлен. Он опустил голову, хрипло крича. Я схватил его за щеки, поймав измученный взгляд.
        - Не опускай голову, мразь! Я тебе этого не разрешал.
        Отпустил его, в одно мгновение оказываясь за спиной скулящей сучки. Она вся сжалась от моей близости. Я тяжело дышал ей в затылок.
        - Значит, твоя? - зарычал, отбрасывая её волосы на плечо. - Хочешь увидеть, чья она на самом деле? - провел пальцами по коже на её шее. Она попыталась сбросить мои пальцы, но я схватил ее крепче, не давая пошевелиться.
        - Уже стали противны мои прикосновения? - зашипел, сдерживаясь от того, чтобы не вырезать её сердце и сделать так же больно, как она сделала мне. - Хочешь, чтобы он тебя трогал? - Одним движением разорвал белье на ней, оставив висеть на цепях совершенно обнаженную.
        Я видел под своей ладонью тонкую шею, которую мог в любой момент сломать.
        - Нет, не хочу, - прошептала она.
        - Ты слышал, муж? - рявкнул в сторону второго тела.
        Провел рукой по ее спине, вызывая мурашки на молочной коже. Переместил руку на живот. Взял в ладонь грудь, щипая за сосок. Она снова попыталась сбросить мою руку, но я еще крепче схватил ее за шею.
        - Не двигайся, дрянь! Раньше ты умоляла о моих прикосновениях, - приблизил губы к ее уху.
        - Не так, - спрятала она лицо на своем предплечье, содрогаясь.
        Злость новой волной накрыла меня. Встал перед ней, хватая за подбородок.
        - Не так? А как? - опустил вторую руку между ее ног, дотрагиваясь до плоти.
        Она начала дергаться, громко всхлипывая, держа глаза закрытыми.
        - Теперь и посмотреть на меня тошно? - зарычал, сжимая рукой ее щеки. - Смотри, бл***ь!
        Она посмотрела на меня взглядом, полным отчаяния и боли. Ей было больно физически, и, кажется, больно за своего мужа. Ненависть к ним обоим, к себе, за то, что попался, как какой-то щенок, затопила мое сознание. Я опустил руку с ее щёк к шее, вторую по-прежнему держа между её ног.
        - Сука! Какая же ты жалкая, тварь! - медленно начал сдавливать её шею. - Противны ли тебе мои прикосновения до того, что ты готова расстаться жизнью? - надавил ещё сильнее. - Или ты такая продажная шл*ха, что вытерпишь того, кто тебя противен, в обмен на жизнь? - протолкнул пальцы в её лоно.
        По её телу прошла дрожь. Я знал, что это означало раньше. Она всегда дрожала от моих прикосновений, только теперь я уже не понимал, это от удовольствия, или отвращения.
        - Лучше убей! - крикнула она.
        Я ей противен настолько, что она предпочитает умереть, чем чувствовать мои прикосновения.
        - Ты каждый раз мечтала о нём, лежа со мной в постели? Каждый? И стонала ты тоже, представляя его вместо меня? - выдернул пальцы, смотря её прямо в глаза. - Нееет, такого подарка я тебе не сделаю. Ты будешь вымаливать у меня смерть, - прорычал напротив её губ.
        Выхватил нож из-за голенища ботинка, поворачиваясь к своей жертве. Лживая тварь напряглась, увидев блеск лезвия в моей руке, но я остановился рядом с её мужем. Резко вонзил нож по самую рукоятку в место рядом с его пахом. Его крик эхом отразился от стен подвала.
        - Я сделаю тебе подарок лучше! - зло усмехнулся. - Я позволю тебе наблюдать за смертью любимого мужа! - провернул нож в его ране.
        Криков не было. Из его горла вырывались хрипы. Избитое тело натянулось как струна, реагируя на удар ножом. Я вытащил окровавленный метал. Поднес лезвие ко рту, слизывая с него кровь. Металлический вкус растекся по горлу. Поднёс нож к шее ничтожества, добровольно разрушившему свою жизнь, хватая его за волосы и запрокидывая назад его голову.
        Повернул лицо к его жене, кайфуя от её страха и слез.
        - Хочешь, чтобы я прекратил его мучения? - усмехнулся. Твою мать, что же я был за ничтожеством, бегающим за этой шл**ой!
        Она закрыла глаза, продолжая рыдать. Что ж, будем расценивать это как положительный ответ. Провел лезвием, слегка касаясь его кожи, на которой тут же выступили капли крови. Размазал алые капли клинком по его шее.
        - Ни один из вас, тварей, не дождется пощады! - закричал, отпуская его голову и вонзая нож ему под ребра. - А ты, тварь, будешь мучиться гораздо дольше и болезненнее, чем тот, ради кого ты вонзила мне нож в спину, - вынул клинок, обходя его и вонзая нож между позвонков.
        На удивление его тело ещё было способно реагировать. Живучий слизняк оказался.
        Она что-то орала, но я её уже не слышал. Жажда крови, мести и ярость застили мне глаза, и отключили остальные чувства.
        Мне было мало тех мучений, что я доставил им обоим. Мне было необходимо, чтобы их обоих корежило так же, как внутри горел я. Обвел взглядом подвал, сразу же наткнувшись на ящики рома, стоящие друг на друге у стены. Вытащил две бутылки, открывая одну на ходу зубами и делая несколько глотков. Остановился напротив куска окровавленного мяса, с презрением осматривая его. Приложил бутылку ко рту, опустошая её на половину.
        - До сих пор не могу понять, как ты могла после меня быть вот с этим, - сплюнул на пол, представляя их переплетенные тела. - За это, мразь, ты будешь наблюдать за его агонией.
        Резко подошел к окровавленному телу, выливая на него остатки содержимого бутылки. Открыл вторую и повторил свои действия. Достал из кармана зажигалку, поднося к куску этого богатенького дер*ма.
        - Сейчас мы и проверим, так ли это страшно гореть в аду, как говорят.
        Огонь охватил его тело моментально, освещая помещение ярче солнца.
        Я наблюдал, как бьется его тело окутанное огнем. В этот момент анестезия, которой снабдило меня мое же тело, от предательства прекратила свое действие. Крики предсмертной муки звоном отдавались от стен. Я повернул голову к Аня и увидел ее повисшую на цепях без сознания. Она находилась на опасно близком расстоянии к огню. Я подошел к ней, высвобождая ее из плена цепей. Ее тело было сплошь покрыто кровоподтеками и ссадинами. Я перенес ее к дальней стене. Ее обнаженное тело больше не походило на то, которым я восхищался и любил. Я превратил его в один сплошной синяк.. В голове пульсировала мысль, что она заслужила все это. Но в груди щемило от того, что я собственноручно сделал это с ней. Злость за противоречивые чувства, все ещё вызываемые этой девкой, снова начала накрывать меня. Я услышал шаги на лестнице и понял, что на ней нет ни нитки, прикрывающей её от постороннего взгляда. Осмотрел подвал и нашел то, что мне требовалось. Миновал все ещё горящее тело, поднял тряпку, прикрывающую оружие, и укутал в неё девчонку. Приложил пальцы к шее, прощупывая пульс. Ещё жива.
        В дверном проёме появился Хавьер, осматривая происходящее внутри. Я подошел к ящику с ромом, взял две бутылки и направился к выходу.
        - Разберись с этим. - кивнул на горящий факел, - и отнеси эту к доку, пусть починит, - показал на девчонку, лежащую у стены, и быстрым шагом направился в кабинет.
        ГЛАВА 18
        Я превратил пол моего кабинета в кладбище пустых бутылок. Осколки разбитого стекла блестели повсюду, создавая раздражающее мерцание. Заливать воспоминание о последних нескольких днях, а если быть точнее - о месяцах, было пустым занятием. Сидя под столом, над моим стояком трудилась какая-то девка. Но я не мог даже поднять голову, чтобы посмотреть, кто это. Перед глазами мелькали картинки, как Аня вместо неё заглаживает свою вину, но в кабинет врывается её муж и, не отрывая её от дела, имеет сзади. Я был мертвецки пьян.
        Не поднимая своей откинутой назад головы, схватил её за волосы, отшвыривая через стол к стене.
        - Тварь! - резко встал с кресла, пошатываясь. Осмотрел кабинет, выискивая гребаную парочку, сгорая от желания разорвать их на части.
        Перед глазами уродливый туман, прячущий их от меня. Их смех окружил меня.
        Поворачиваюсь на месте, пытаясь ухватиться за них, но эти твари убегают от меня.
        - Я буду медленно отрывать ваши части тела, когда поймаю вас! - крикнул этим ублюдкам.
        Туман расступался, открывая мне дорогу к мести. Я следовал по открывшемуся мне пути, наткнувшись на неё. Она забилась в угол, спрятав голову у себя на коленях.
        - Вот ты где! - схватил её за волосы, поднимая с пола.
        По её щекам катились ручейки слёз. Лизнул щёку, пробуя её слезы на вкус.
        - Что же ты плачешь? Боишься умирать? - усмехнулся, услышав усилившийся всхлип. Схватил её рукой за шею, сжимая её. - Надо было плакать раньше! Сейчас я покажу тебе настоящего Ангела...
        - Не надо, пожалуйста. Я только выполняю свою работу, - запищала маленькая дрянь.
        - Бл***ь, как же я сразу не понял, что ты просто шл*ха! - ударил её головой об стену. - Ты ничем не лучше других! Другие не притворяются невинными! А ты! Ты ничтожество! - снова удар об стену. - Ты грязная подстилка! - ещё удар. - Надо было мне отдать тебя своим амигос, чтобы они поживились тобой!
        Я бил снова и снова, пока кровь не забрызгала всю стену.
        Осознание того, что я только что убил её, прострелило сквозь меня.
        Я присел над ее телом.
        - Котенок, - схватил за плечи. - Котенок! - снова потряс ее, но она не
        шевелилась. - Твою мать, Аня! - закричал, обнимая ее за плечи и уткнувшись носом в ее шею.
        Аня мертва. Я убил. Её больше нет.
        Я прижимал её тело к груди, уткнувшись носом в её волосы, надеясь вернуть её к жизни. Меня не просто трясло, меня лихорадило. Моя девочка! Моя ласковая нежная девочка лежит мертвая в моих объятиях, убитая мной! Больше никогда я не увижу её больших голубых глаз, сияющую улыбку, не почувствую прикосновение её тонких пальцев.
        Я убил её! Раздавил! Уничтожил ту, которая заставила моё сердце биться снова.
        - Ангел, это не Аня- услышал голос, пробивающийся сквозь повисший густой туман.
        - Ангел, Аня жива. Её вылечили… - голос стал четче. Чья-то рука схватила тело в моих руках. Я вцепился в него изо всех сил.
        - Нееет! - заорал. - Она моя! - резко вскочил на ноги вместе с телом и увидел перед собой Хавьера.
        - Бл*дь, Ангел, Аня жива! - сказал он. - Её вылечил док! Посмотри на неё! Это НЕ АНЯ! - Я слышал его, но не понимал, что за бред он несет. - У неё даже цвет волос другой! Это шлюха, наркоманка, которая сдала нас копам и отрабатывала у нас долг. И она жива. Тебе привести Марину? Или ты мне всё-таки поверишь? - он подошел ко мне ближе.
        Его слова медленно доходили до моего сознания. Я отодвинул от себя тело, посмотрев на лицо девушки. Под кровавым месивом невозможно было распознать ни одной знакомой черты. Слипшиеся волосы были угольно-черного цвета.
        - Ты хочешь сказать, это не она? - продолжал держать мертвое тело в руках, переваривая информацию. В голове гудела лишь одна мысль: "Она жива!"
        Он протянул руки, забирая тело. Я разжал пальцы, отпуская его. Мысль о том, что Аня жива, билась в моей голове, словно звон колокола. Я наблюдал за Хавьером, пытаясь понять, не лжет ли он. Амиго передал труп за дверь. Развернулся, сел в кресло, закуривая, и протянул мне пачку сигарет. Несколько секунд смотрел на протянутый предмет, не понимая, что Хавьер от меня хочет. Затем протянул руку, вытягивая одну сигарету из пачки.
        -Ангел, это, конечно, не моё дело, но тебе уже реально сносит крышу, - сказал он, выдыхая сигаретный дым.
        Я развернулся и, пошатываясь, подошел к столу, усаживаясь на край. Нащупал в кармане зажигалку, и поджег сигарету.
        - Ты прав, это не твоё дело, - сделал затяжку, - и... - выдохнул дым, - я все контролирую, - уставился в угол, в котором убил девушку, принявшую за Марину.
        Он меня отчитывал как пацана. Бл***ь, как я докатился до того, что мой помощник говорит мне, что нужно делать. Часть меня хотела размазать его по стенке, а вторая понимала, что каждое его слово - верное. Никогда раньше я не напивался до того, что не контролировал происходящего. Как я мог допустить такое, что потерял ощущение реальности? Хавьер прав. Эта девка выбила почву у меня из-под ног и мне нужно снова как-то твердо встать на ноги. Она жива. После всего, что она сделала, она жива. Тяжесть с громким звуком упала с моих плеч, и в тоже время я понимал, это не конец. И мне потребуется вся воля, чтобы бороться с собой.
        После разговора с Хавьером я пытался сосредоточиться на делах, но мысли снова и снова возвращали меня к последним часам, дням, месяцам... В какой момент я допустил промах? Как смог подпустить её настолько близко, что после её предательства вместо того, чтобы отправить вслед за мужем, оставил и даже позаботился о её целостности. Залитый в глотку алкоголь не помогал потушить гнев, пылающий внутри. Мысль о том, что я мог её убить, пробуждала во мне лавину отчаяния, отчаяния от того, что не могу допустить её смерти.
        Я знал, что никогда не смогу её простить. Желание наслаждаться её мучениями в ответ на бездну, которая благодаря ей поглотила меня всего, гудело во мне. Но что бы я не делал, перед моими глазами всплывало её изуродованное, бесчувственное тело. Как бы сильна не была моя ненависть к ней, я не хотел запоминать её такой.
        Захватив бутылку рома, я отправился в комнату наблюдения. Внутри оживленно болтали два пса.
        - ВОН! - рявкнул на них, открывая дверь.
        Не медля и секунды, они покинули комнату. Свалился в кресло перед мониторами. На множестве экранов отображались все комнаты в доме, кроме моего кабинета. Я видел каждого, кто находился в этот момент здесь. Но меня интересовал только один монитор.
        Она лежала на кровати, закрыв глаза. Её грудь ровно вздымалась, а ресницы слегка подрагивали. На ее кукольном лице остались следы от ссадин и синяков, которые появились из-за меня. Бл***ь, я не должен забывать, что это только маска, которую носит лживая тварь. Сделал глоток из бутылки, продолжая наблюдать за её сном. Она такая хрупкая, когда спит. Твою мать, я мог её убить. Я мог действительно её убить. Но раскаяние молниеносно сменилось злостью. Именно смерти она и заслуживает, сука!
        Дверь в её комнату открылась. Она сразу же встрепенулась, прижимаясь спиной к стене. В камере появился затылок Сантьяго. В его руках был поднос с едой. Она смотрела на вошедшего и уголки её губ приподнялись.
        - Бл***ь! - привстал с кресла, чтобы лучше рассмотреть выражение её лица. Она опустила глаза, продолжая улыбаться. Чёртова шл***а заигрывает с моим псом! Кровь закипела в венах, окутывая жаром тело. Тварь! Меньше недели назад дышала с трудом, а теперь предлагает себя очередному херу! Я отшвырнул бутылку, вылетая из комнаты.
        Перед глазами промелькнули комнаты, лестница, снова комнаты и, наконец, передо мной нужная дверь. Раскрыл ее, останавливаясь на пороге.
        Она сидела передо мной со стаканом в руке, широко раскрыв глаза. Аня была напугана. Сука!
        - Ожидала кого-то другого? - рявкнул, подходя к её кровати. Скинул поднос с едой с её колен. Она сильнее вжалась в стену, отползая в угол от меня.
        - Маленькая бл***ь, боишься меня? Хотела охранника, а при виде меня пришла в ужас, - прошипел сквозь зубы, хватая её за щиколотку.
        Осознание того, что все то время, когда, как мне казалось, мы были счастливы вместе, она притворялась, а я был ей противен также, как и сейчас, снесло все планки. Как она смеет предлагать себя кому-то в то время, как от меня отшатывается в ужасе? Показать место суке! Сломать, подавить волю! Уничтожить!
        - Никто и никогда не будет тебя иметь, кроме МЕНЯ! - дернул её на себя, хватая за вторую ногу.
        ***
        Я не спала, просто лежала с закрытыми глазами. Тело уже не болело, но боль подтачивала изнутри, я не хотела воспринимать реальность такой уродливой, какой она предстала передо мной. Я не хотела ни о чем думать, мне казалось, у меня в голове тикает часовой механизм. Некая установка, которая рванет в любой момент и эмоции меня затопят огненной лавой безумия. Слишком много информации. Я и так схожу с ума, если не могу думать ни о чем, кроме как о ЕГО ненависти, о том, что потеряла...о том, что начиналось так красиво, как сказка, как мечта...Боже, я за всю свою жизнь не была так счастлива, как за те дни, что Егор провел со мной в той квартире. Лгу, с того самого момента, как поняла, что без него мне трудно дышать, а это случилось так быстро...Молниеносно. Я впала в какую-то дикую зависимость и не могла выбраться из нее, да и не хотела. Я и сейчас люблю его...должна ненавидеть, бояться, после того, как он сжег на моих глазах Майкла и дико пытал его, должна презирать за унижение, должна испытывать панический страх. Я почувствовала, как снова саднит в груди и дерет горло от слез. Майкл...жуткая смерть.
Забуду ли я когда-нибудь его предсмертные крики, не будут ли они сниться мне по ночам, разрывая жуткую тишину, которой наполнен этот дом?
        Мне нужно просто вот так лежать и не шевелиться, тогда не так больно и страшно.
        В детстве это помогало...После того, как мамы не стало и мною овладевало паническое одиночество, я лежала на кровати и не шевелилась. Я верила, что боль отступит, если не двигаться, и она отступала...тогда. Не сейчас.
        Послышался лязг замков и я, вздрогнув, инстинктивно прижалась к стене, кутаясь в покрывало, прикрывая то вульгарное блестящее платье, которое нашла здесь висящим на спинке кресла. Кто-то носил его до меня, но мне нужно было прикрыть наготу и это единственная вещь, которую я здесь нашла. Похоже на наряд девушек легкого поведения, тех самых мотыльков, которые голосуют в дешевых районах, предлагая свое тело скучающим водителям и искателям сомнительных удовольствий.
        Зашел один из охранников. Принес мне поесть. Он так пожирал меня взглядом, что от страха задрожал каждый мускул на моем теле. Моя жизнь теперь точно ничего не стоит. Может быть, мою предшественницу постигла жалкая участь и она теперь мертва.
        Я подумала, что если быть учтивой, возможно, он меня не тронет, улыбнулась и сказала «спасибо».
        Охранник снова полоснул меня голодным взглядом и, поставив поднос на стол, вышел. Я посмотрела на еду. Есть не хотелось, хотелось пить. Я не хочу умирать в этой комнате, может быть, меня ищет отец и есть выход из этого ада. Переставила поднос к себе на колени, едва я протянула руку за стаканом с водой, дверь снова с грохотом распахнулась, и я замерла. Сердце на секунду перестало биться, а потом заколотилось с такой бешеной силой, что мне показалось, я задыхаюсь, стало больно в ребрах и дрогнула рука. Егор посмотрел на меня, и я перестала дышать. Свинцовый взгляд, холодный, безжалостный, полный презрения. Радужка черная, сливается со зрачками, а лицо неестественно бледное. Всего лишь несколько дней назад я проводила по его щеке руками, а он целовал каждый мой палец, улыбался мне, и эти глаза были светло-голубыми...тёплыми, они согревали, обжигали...а сейчас они замораживали мне сердце. Такой чужой, страшный, жестокий до безумия. От боли снова зашлось сердце, и я болезненно поморщилась.
        Он захлопнул за собой дверь ногой и повернул ключ в замке...Мы остались вдвоем в этой тесной комнате, шикарной и так похожей на клетку для мотыльков в платьях с блестками. Я и есть тот самый мотылек с оборванными крыльями, точнее, обугленными, я полетела на огонь и теперь мое сердце покрыто ожогами, и вот он - мой палач - пришел сжигать меня и дальше в бесконечной агонии его ненависти.
        Егор сбросил поднос с моих колен, и я судорожно сглотнула, вжалась в стену, а потом отползла в угол постели. Я его боялась.
        Мне было реально страшно, потому что в потемневших глазах я видела свой приговор. Он пришел меня казнить, завершить то что начал...но где-то теплилась надежда - ведь не убил, вернул к жизни.... Ничтожная. Мизерная. Или не убил, чтобы отрывать мотыльку крылышки снова и снова?
        - Маленькая бл***ь, боишься меня? Хотела своего охранника, а при виде меня пришла в ужас.
        Он схватил меня за щиколотку, а до меня еще не доходил смысл его слов. Я только видела его глаза и внутри снова нарастала боль, пульсировала, разрывала меня.
        - Никто и никогда не будет тебя иметь, кроме МЕНЯ!
        В этот момент я вдруг поняла, что именно он рычит мне в лицо, внутри поднялась волна ярости вперемешку со страхом. Он окинул все мое тело взглядом, задержался на голых ногах под блестящим подолом короткого платья, и его глаза вспыхнули безумием. Я судорожно сглотнула, понимая, что сейчас мне будут показывать, кто мой хозяин, кто имеет всю власть надо мной и как ничтожны мои попытки кого-то и в чем-то убедить. Только я не хотела так...не от него. Не после того, как купалась в его страсти и нежности вдруг узнать, что такое насилие и как могут ломать эти руки...а они могут...я видела собственными глазами, руки, которые ласкали, гладили и сводили с ума, теперь прикасались только для того, чтобы ударить, сжать до синяков, причинить боль.
        Я попыталась вырваться, но Егор крепко держал меня за щиколотки, потом дернул к себе, и я сползла на край постели, цепляясь за простыни, стаскивая их с кровати, всхлипывая, пытаясь сопротивляться и понимая, насколько это бесполезно. Я не верила, что это ОН со мной делает, ОН говорит мне все эти отвратительные слова. В горле снова запершило, и волна яростной боли захлестнула с головой:
        - Иметь? Так вот, значит, как это называлось тогда? Ты просто меня имел? Не прикасайся ко мне! Не трогай меня! Не смей!
        Тяжело дыша, посмотрела ему в глаза. Видя в них лихорадочный блеск дикого гнева и похоти. Его ничто не остановит, я только распаляю в нем желание драть меня в клочья. Передо мной хищник и, как любого хищника, его заводит борьба добычи.
        Я почувствовала, как он резко раздвинул мне ноги коленом, и сердце зашлось как в агонии. Только не так! Не насилие! Это больше, чем я смогу вынести! Я вцепилась в край кровати, пытаясь сопротивляться. Егор ударил меня по лицу, разбивая губу, я, тяжело дыша, посмотрела ему в глаза, задыхаясь от боли, обиды и страха. Только в его глазах нет ни капли жалости, лишь жажда рвать добычу, показывать свое превосходство самым первобытным способом.
        В этот момент Егор схватил меня за ворот платья и легко разорвал от горла до пояса. Я дернулась, как от удара...
        - Имел как шл*ху, которой ты и оказалась! И буду иметь, когда, где и как захочу!
        Я схватилась за края платья на груди, прикрываясь, глотая слезы, задыхаясь прошептала:
        - Не будешь! Шлюхи дают сами, а я никогда не позволю добровольно! Никогда!
        Увидела, как вспыхнули его глаза, и сильнее сжала разорванный корсаж платья. Наивная… думала, что это отрезвит то животное, которое проснулось в нем и жаждало моей крови, боли и слез. Ярость распаляла Егор еще сильнее, я видела это по голодному блеску глаз, по пульсирующей венке на шее...Как же мне хотелось вцепиться в ворот его футболки и умолять прекратить безумие, но вместо этого я обреченно прокричала:
        - Лучше убей! Я не стану твоей шлюхой! Никогда!
        Не после того, что было между нами. Получив все, невозможно смириться с крошками. Даже хуже, я бы сравнила это с грязью, которая осталась после всего светлого и красивого...
        Егор рывком перевернул меня живот, вдавливая в постель. Я пыталась вырваться, но он сжимал мои плечи железной хваткой.
        - А чьей шл*хой будешь? Кому дашь добровольно?
        Почувствовала, как он сорвал с меня обрывки платья и закусила губу. - Какое это теперь имеет значение? Кому угодно! Я же шлюха! - всхлипнула и закусила губу, почувствовала, как по щекам катятся слезы, вцепилась в простыни. Видимо, кому угодно, кто сильнее, чем я! Но гораздо больнее он бил меня словами. Наотмашь, до крови. Не по лицу, а по сердцу.
        Почувствовала, как он схватил меня за волосы и перевернул на спину. Теперь я видела его горящий взгляд, бледное от ярости и дикой страсти лицо. Нет, это было не то желание, которое я видела раньше. Это был голод, жажда моей крови и унижения. Желание сломать.
        - Перед кем угодно не получится. Будешь моей шлюхой! Или позвать своих ребят? Они тебя жалеть не будут.
        Это было больно, намного больнее всего, что он делал со мной, больнее любого унижения. Егор прижал меня за горло к постели, и я услышала, как он расстегивает ширинку. Сама не знаю, как сделала это, но я ударила его по лицу, а потом закричала, глотая слезы:
        - Позови! Ты примешь участие? Или будешь смотреть, как они меня при тебе?
        По щекам текли слезы, и я почти не видела его лица, во мне поднималась волна ненависти. Впервые по отношению к нему...и к себе. Нет, он не любил меня...это я придумала себе образ и влюбилась в чудовище.
        - Ты сама решили свою участь, шл*ха!
        Он отпрянул от меня, а я задыхалась в ожидании. Я вся сжалась, подтягивая ноги к груди и обхватывая себя руками за колени, прикрывая наготу. Егор несколько секунд смотрел на меня и вдруг ушел, хлопнула дверь, и я вздрогнула.
        Я смотрела ему вслед затуманенным слезами взглядом и дрожала. Не смог... значит, не смог. Облечение и в тот же момент ослепительная боль от всех тех слов, что ещё резали мое сознание и звучали в голове.
        Слезы катились по щекам, я вытирала их тыльной стороной ладони и смотрела на дверь. Потянулась за обрывками платья, сжимая блестящую материю дрожащими руками, и в этот момент услышала топот ног за дверью...
        ГЛАВА 19
        Дверь распахнулась, и я с ужасом увидела четверых мужчин. Один из них запер дверь, а трое других смотрели на меня. Я прижала платье к себе, чувствуя, как холодеет все внутри.
        - Как думаешь, он ее отымел перед тем, как отдать нам? - спросил один и засмеялся. Я сжала свои плечи так сильно, что мне стало больно.
        - А похер! Хотя, скорее всего, нет... а то б мы сейчас трахали труп. Офигенный подарочек. Ангел умеет порадовать иногда.
        Второй тоже рассмеялся и шагнул ко мне. От ужаса мое сердце почти не билось. До меня постепенно доходил смысл происходящего, и я начала задыхаться. Мне хотелось заорать, но я не могла. Один из них протянул руку и тронул мои волосы, я отпрянула, но он сжал их в кулак и рванул меня к себе.
        - Не дёргайся, сука! Не зли нас! Если хочешь, чтоб мы были нежными с тобой, - он засмеялся, а я смотрела на их лица, и мне казалось, я потеряю сознание от ужаса. Меня отдали им. Он отдал меня им! Без тени сомнения! Как вещь! Он не просто чудовище...он...я не могла дышать от осознания, насколько была слепа.
        - Эй! Странная херня! Подожди! Что-то здесь не так! - сказал третий, но его слова проигнорировали, тот, что сжимал мои волосы, рывком поднял с постели и, удерживая одной рукой за волосы, другой обвёл овал моего лица.
        - Не надо, - прошептала я, - пожалуйста, не надо!
        Но он меня не слышал, он осматривал мое тело и облизал губы.
        - Красивая игрушка. Люблю ломать красивые вещи! Кто первый, а? Кинем жребий?
        - Ты в прошлый раз был первым! - сказал кто-то, а я вцепилась в руку, которая чуть ли не вырывала мои волосы с корнями.
        - Кидай жребий! - он смотрел мне в лицо, потом склонился ко мне и лизнул мою щеку, от омерзения я зажмурилась, ощущая, как по щекам катятся слезы. Меня начало тошнить. Я почувствовала, как он трогает мою шею, ключицы, и меня трясло, я всхлипнула и попыталась откинуть его руку, но в этот момент он сжал мои волосы ещё сильнее, заставляя запрокинуть голову.
        - Угомонись, сука. Будешь дёргаться - мы сделаем это одновременно.
        Я обезумела, мне кажется, я перестала соображать, потому что вцепилась в его лицо ногтями, отталкивая от себя. Я не сдамся им. Пусть лучше убьют меня. Сейчас. Почувствовала сильный удар по лицу, и голова закружилась, а перед глазами пошли темные круги, я обмякла в его руках. Только не это, не слабеть...иначе я не смогу сопротивляться.
        Я погрузилась в кровавый туман, слышала голоса, чувствовала удары, когда сопротивлялась, прикосновения рук, которые сминали и причиняли боль, но ещё больше - омерзение, граничащее с агонией. Мне хотелось, чтобы они сначала меня убили. Пусть убьют, пожалуйста, я не хочу потом с этим жить. Я сойду с ума. Они толкали меня из рук в руки, трогали мое лицо, тело, игрались как с мышкой, как с мячом, который передают по кругу. И это только начало их развлечений, я понимала это умом. Я сопротивлялась, дралась, царапалась, но это вызывало лишь приступы хохота. Они специально больше не били, понимая, что я потеряю сознание, а им было интересно, чтоб я все чувствовала, мой страх, слезы и крики. Вот чего они хотели.
        Потом услышала громкий треск, но даже не отреагировала, потому что в этот момент один из них толкнул меня на колени, надавив на плечи и удерживая за волосы. Мне кажется, они вырвали мне клочья волос. Затуманенным взглядом я видела, как чьи-то руки расстёгивают ширинку.
        Я не сразу поняла, что происходит, пока не увидела, как один из этих зверей зажимает окровавленное лицо, услышала хруст костей, они двигались молниеносно, незаметно для моего глаза, я впервые видела такую скорость. Уже через несколько в комнате не было никого кроме Егор, я смотрела на него затуманенным взглядом, захлёбываясь слезами. Я ничего не чувствовала в этот момент. Меня била истерика от пережитого ужаса. Он что-то прокричал мне, схватил за плечи и швырнул на постель. Я просто закрыла глаза...мозг отказывался принимать происходящее. Мне кажется, это был первый момент, когда я сломалась. У меня не было сил сопротивляться.
        Когда Егор опрокинул меня на постель, я закрыла глаза, погружаясь из одного ада в другой. И я не знаю, что хуже: они или он...Как не жутко осознавать, но пусть это были бы они, они бы истерзали мое тело, но не трогали сердце и душу...а он рвет мне сердце...это жутко, этой боли я не перенесу. По щекам беспрерывно катились слезы. Я не сопротивлялась, мне казалось, что я просто не могу пошевелиться, все тело свело судорогой от напряжения и от ожидания новых побоев. Я зажмурилась так крепко, что болели веки, я не хочу видеть его лицо в этот момент, я вообще больше не хочу ничего видеть. Хочу ослепнуть и оглохнуть, а еще лучше - умереть до того, как Егор сделает это со мной... с нами. С теми «нами», которых, как мне уже казалось, и не было раньше.
        Почувствовала прикосновения к щекам, зажмурилась еще сильнее, но касания были осторожными, пока я в друг не поняла, что он вытирает мои слезы. Егор приподнял меня и прижал к себе, рывком, тело заболело, и я вздрогнула в его руках.
        - Что же я делаю? Что же я делаю? - его голос доносился как сквозь вату, а потом я почувствовала, как он целует мои волосы, лоб... с каждым прикосновением губ мое сердце начинало биться быстрее... неконтролируемая реакция, дикая по своей сути после всего, что он сделал со мной... но этот срывающийся голос, лихорадочные касания его дрожащих рук, губ, хриплый шепот, заставляли меня реагировать...только становилось еще больнее. - Что же ты с нами сделала?
        Я приоткрыла глаза и посмотрела на него...наверное, это был один из тех моментов, когда я не видела страшных глаз чудовища, готового порвать меня на куски, я видела в них отражение моей боли, отчаяние, какое-то дикое безумие. Превозмогая боль в горле, на котором, наверняка, остались синяки от пальцев тех ублюдков, я хрипло спросила:
        - Что ТЫ с нами ...делаешь?
        Сознание постепенно уплывало и меня морозило. Я только хотела смотреть в его глаза, чтобы понимать, сожалеет ли он о нас... так, как я сожалею. В этот миг я видела, что да...он сожалеет, я знала это на подсознательном уровне, той непередаваемой интуицией, которая тянется тонкой нитью от него ко мне...очень хрупкой, готовой порваться в любую секунду. Я чувствовала, что теряю сознание от слабости...но продолжала смотреть ему в глаза, пока полностью не погрузилась в какой-то зыбкий и липкий туман...
        ***
        Эта дрянь согласна быть хоть чьей-то шлюхой! Хочет попробовать все прелести этого пути, она получит это. После этого все будет кончено для всех. Для нее, для меня, для того, что происходит. Я залетел в гостиную, оглядывая псов, находящихся там. Их было четверо, они пили и, похоже, что уже давно.
        - У меня есть для вас подарок, - рявкнул, привлекая их внимание. - Та шлюха наверху, вы можете сделать с ней все, что захотите, - они удивленно уставились на меня. - Сейчас же, еб***е вы ублюдки!
        Когда до них дошел смысл моих слов, на лице каждого из них появилось хищное выражение лица. Не заколебавшись, они сорвались с места, и пошли на верх.
        Я взял бутылку, стоящую на столике. Сел на диван, делая глубокий вдох-выдох. Теперь можно про неё забыть. Всё кончено.
        Закинул ноги на столик, допивая бутылку. Шум, доносящийся сверху, раздражал. Грубый хохот, всхлипывания, гулкие удары. Опустил ноги, крутя бутылку в руке и всматриваясь в стекло. Снова всхлипы и удары. Сердце в груди замирало от этих звуков на мгновение и снова неслось вскачь. Пытался вчитываться в слова на этикетке, но все внимание было сосредоточено на доносящихся сверху звуках. Я прекрасно был осведомлен с тем, как мои ребята обращались со шлюхами. Моё треклятое воображение отлично демонстрировало то, что они сейчас проделывали с ней. Как они дотрагиваются до её белой кожи своими погаными пальцами, прикасаются к ней своими мерзкими лапами. Бутылка в моей руке треснула. Моё дыхание перешло из спокойного в затрудненное. Бл***ь, нужно дождаться, когда это все закончится и тогда я смогу жить дальше. Встал с дивана, дотягиваясь до другой бутылки. Но воображение меня не слушало. Будто находясь там, наверху, я видел, как они сжимают своими лапищами её округлую грудь с аккуратными сосками... Сделал глоток... Видел, как они дотрагиваются до её плоти, которая принадлежала до этого только мне. Бутылка
улетела в окно, с грохотом разбивая его. Ах, да, ещё она отдалась своему мужу, предала меня, а потом сказала, чтобы я отдал её своим псам. Тело сотрясало мелкая дрожь, требующая успокоения. Я не должен вмешиваться. Жизнь должна вернуться в прежнее русло, а с ней этого никогда не произойдет. Картинки того, как они входят в её тело, кончают в неё, заполнили мою голову. Я зарычал, опрокидывая диван. Не понимая, что делаю, взлетел по лестнице, выбивая дверь.
        Дверь разлетелась от моего удара, открывая для меня то, что рисовало мое воображение. Их руки были повсюду на её теле. Один усадил её на колени перед собой, расстегивая ширинку.
        Секунда - и мои руки сворачивают его голову.
        - Это моя бл*дь! - закричал, ударяя второго кулаком в лицо, ломая его кости.
        - Никто не смеет прикасаться к моим вещам! - схватил третьего за шкирку, отшвыривая к лестнице.
        Повернулся к четвертому, но его уже не было в комнате. Воздуха катастрофически не хватало. Посмотрел на неё, стоящую на коленях, с разбитым затравленным лицом.
        - Ты моя шл*ха, и обслуживать будешь только меня, - схватил за плечи, кидая на кровать, одновременно отрывая пуговицу на джинсах.
        Ярость пылала во мне так ярко, что я не видел ничего вокруг, кроме её тела, из-за которого я слетел с катушек. Перевел взгляд на её окровавленное лицо. Из-под её закрытых век сбегали слезы, смешиваясь с кровью. В груди все моментально сжалось. От нежного личика, того, что свело меня с ума, не осталось ничего. Только синяки. Я позволил каким-то ублюдкам сделать это с ней. Ублюдкам, которые не имеют на неё никакого права. Я провел большим пальцем по её щеке, вытирая слезу. Она не реагировала на моё прикосновение, только сильнее зажмурила глаза. Чёрт, я добровольно отдал её на съедение этим тварям. Ужас обрушился на меня, показывая весь тот кошмар, который я собирался сделать с ней. Наклонился к ней, обнимая за плечи и осторожно усаживая к себе на колени.
        - Что же я делаю? Что же я делаю? - прижал её к себе, целуя в волосы, лоб. - Что же ты с нами сделала? - откуда-то изнутри начала распространяться дрожь при воспоминании о том, каким счастливым был я с ней. Как эти зажмуренные глаза светились счастьем при каждом моем появлении, как она бросалась ко мне в объятия.
        Медленно я целовал её лицо. Оставил осторожный поцелуй на каждом веке, поцеловал раны на щеках, подбородке, слегка дотронулся до её губ.
        Каждое прикосновение к ней отзывалось болью в груди. Не должно быть на её нежной коже таких страшных следов. Убью каждого, кто причинил ей боль! Убью! Целовал её лицо снова и снова, задержав дыхание, боясь причинить ей новую боль.
        Она приоткрыла заплывшие глаза, посмотрев на меня усталым, наполненным болью взглядом. В ее глазах было столько отчаяния и муки, которые отозвались во мне немой безысходностью, сковывающей тело тяжелыми цепями.
        - Что ТЫ с нами делаешь? - хрипло спросила она.
        Ее слова эхом отзывались в моей голове. Глаза цвета моря пристально смотрели в мои, не моргая, пробираясь на самую глубину, выискивая ответы на все свои вопросы. Я чувствовал, как она разрывает не затянувшиеся раны в моей груди, заставляя их снова кровоточить. Я словно был ею загипнотизирован. Наблюдал, как ее взгляд тускнеет, пока веки полностью не закрылись, и она безвольно повисла в моих объятиях.
        Она была такой маленькой и хрупкой в моих руках. Я смотрел и не понимал, почему позволил кому-то еще дотронуться до нее. Из оцепенения меня вывела вспышка памяти, где она уже не была моей, а отдавалась другому, смеясь надо мной.
        Меня снова затрясло от этих воспоминаний, как и от осознания того, что не могу ее убить. Я осторожно положил ее на кровать, прикрыв одеялом, и вышел за порог.
        ГЛАВА 20
        В который раз за последние дни меня лихорадило из-за нее. Даже алкоголь не лез в глотку. Я сидел в своем кабинете, закрыв глаза руками, пытаясь выкинуть из головы картинку нашей с ней последней встречи. Её слабый обвиняющий шепот звенел в ушах громче любого ультразвука. Пустой взгляд снова и снова прожигал черную дыру во мне. Распорядившись, чтобы снова установили дверь в её комнату, я отправился на поиски тех ублюдков, что посмели поднять руку на нее. Как я и ожидал, они сбежали из логова. Распорядился доставить их ко мне и закрылся в своем кабинете. Снова и снова воспоминания о том, как я держал её в руках, целовал, прижимал к себе, подтачивали мое стремление пойти в комнату наблюдения и убедиться, что она все ещё дышит. Выкурив пачку сигарет, я поднялся с кресла, поддался этому зову. Осознание того, что она такая хрупкая, снова лежит без сознания уже во второй раз за последние дни выжгла все остальные мысли. Я не заметил, как стоял перед её дверью, так и не дойдя до комнаты наблюдения.
        Чёрт, надо валить отсюда. Если она очнулась и увидит меня, то может прийти к неверному выводу. Бл***ь, даже если она находится в сознании, единственной мыслью у нее будет бежать как можно дальше от меня. А если её организм не выдержал того, что с ней случилось, и она больше никогда ни о чем не подумает?
        Я распахнул дверь, замирая в дверном проеме. Она лежала на кровати в том же положении, в каком я оставил её. Синяки и ссадины стали только ярче. Я подошел ближе, наблюдая, как слегка поднимается ее грудь. Она дышит. Поняв это, я понял, что сам не дышал, пока не убедился в этом.
        Я сел на край кровати, наблюдая за ней. Если оставить её в таком состоянии, то выкарабкиваться ей придется очень долго. Я не смогу видеть её и не содрогаться от пережитого нами ужаса.
        Пусть отлежится. Завтра здесь будет самый лучший врач.
        ***
        Я почувствовала на губах терпкий привкус лекарства, он вытаскивал меня из сна, точнее, из очередной пустоты, в которой мне снова было хорошо. Но вкус был навязчивым, и я чувствовала пальцы на своем лице, постепенно это начало повергать меня в ужас. Я резко распахнула глаза и отшатнулась в сторону, инстинктивно закрываясь руками, чувствуя влагу на подбородке, вытирая ее тыльной стороной ладони, мои руки дрожали, и я смотрела на них и чувствовала, как внутри разливается тепло, оно распространяется от кончиков ногтей, от затылка по всему телу, вместе с теплом исчезает боль. Физическая. Она становится все меньше, как эхо, как отголоски, пока совсем не растворяется в дикой реальности. Я распахнула глаза и увидела его рядом. Теперь меня оглушило иной болью, она как жадный зверь тут же вгрызлась в сердце и искромсала его до крови. Я смотрела на Егор и сильнее сжимала свои плечи руками...кошмар не закончился. Кошмар рядом со мной и у кошмара лицо того, кого я все равно унизительно и безумно люблю. Того, кто распоряжается мной, как вещью. Сколько времени я была без сознания? Меня снова лечили и латали?
Чтоб он мог ломать еще и еще?
        - Ты в порядке? - спросил, прочищая горло. И я сама сглотнула, сильнее обхватывая себя руками.
        ***
        Нет, я не в порядке. Я вообще не знаю, как я. Есть ли я. Прижала руки к лицу и тут же отняла, во рту по-прежнему оставался тот самый терпкий привкус. Меня вернули к жизни. Теперь я в этом не сомневалась. Те...те ублюдки… они меня так били, что я должна была превратится в кусок мяса.. но меня снова вернули с того света.... Я посмотрела на Егор.
        - Как новая, - ответила тихо, - мое тело, так точно...будешь снова кромсать? До бесконечности?
        Голос слегка дрогнул, и я отвела взгляд. Невыносимо видеть его глаза...невыносимо, потому что я помнила, как они могут гореть для меня, как они могут темнеть от страсти или становится светлыми от его нежности. Теперь к этим воспоминаниям примешивались и жуткие безумные глаза, когда отдал на расправу своим псам.
        - Не бойся, - поднял руку, убирая прядь с моего лба, - я не хочу...ломать.
        Его голос изменился, и я резко вскинула голову, когда он коснулся моих волос, по телу прошла волна дрожи. Каждая клеточка задрожала от дикой радости ощущать его ласку. Другое касание, то...из прошлого. Осторожное… и голос другой. Сердце пропустило удары, и я несмело посмотрела Егор в глаза. Этот взгляд... я уже видела его, когда проваливалась в темноту в его руках. То самое отчаяние, которое пожирает и меня изнутри. Мне так хотелось все вернуть назад, до боли, до ломоты в костях прижаться к нему всем телом и почувствовать, как он обнимает меня, сжимает сильно, жадно. Не он виноват...я виновата. Я могла все сделать иначе...я струсила, я отказалась от него, а не он от меня...даже сейчас, наказывая, он не отказался. Перехватила его руку за запястье и прижалась щекой к ладони, закрыла глаза.
        Мне не хотелось ничего говорить...Мне хотелось наслаждаться этой секундой. Интуитивно я знала, что она скоротечна, а я хотела, чтобы это длилось вечность.
        ***
        Она дернулась от моего прикосновения, поднимая голову. Её сердце пропустило удар. Она робко посмотрела на меня. Голубые глаза были наполнены тоской, нежностью и надеждой. От той гаммы чувств, что она обрушила на меня своим взглядом, тело начало покалывать от нежности к ней. Что-то незнакомое промелькнуло у нее в глазах. Она никогда так не смотрела на меня, пронзая всего как от удара колом в сердце, заставляя его замереть в полной тишине.
        Она схватила мою ладонь и прижалась к ней щекой. От неожиданности я задержал дыхание и, почувствовав прикосновение её нежной теплой кожи к своей, тяжело вдохнул, пытаясь восстановить дыхание. Я смотрел, как она с закрытыми глазами ласкалась об мою руку. Руку, которая била её, ломала, руку, которая хотела уничтожить её. Сердце бешено заколотилось в груди. Не вырывая руки из её маленькой ладошки, я притянул второй рукой её к себе. Усаживая на колени, крепко сжимая в объятиях. Зарылся носом в её волосы, глубоко вдыхая её запах.
        ***
        Егор притянул меня к себе за талию, усаживая у себя коленях, и когда оказалась в его объятиях, сердце снова начало биться, сначала тихо, не слышно, потом все быстрее, громче. Я чувствовала, как вопреки всему, что было за последние дни и часы, я все так же согреваюсь в его руках. Это не меняется...Изменится ли когда-нибудь? Сердце зашлось от дикой радости, я почувствовала, как Егор вдыхает запах моих волос и прижалась к нему всем телом, обнимая за шею. Шли секунды, а меня разрывало от эмоций. Я не хотела во что-то верить, не хотела, но верила. Мне до боли было нужно его прощение...сама я уже все ему простила. Я бы многое могла простить, лишь бы он был рядом, лишь бы прижимал к себе так, как сейчас. Отстранилась и снова посмотрела в глаза...я видела в них свое отражение. Себя… растрёпанную, завернутую в покрывало, испуганную, бледную, готовую разрыдаться. Себя, все еще не потерявшую веру в иллюзии.
        - Прости меня, - прошептала очень тихо, едва слышно. Я запомню эту просьбу навсегда...Я буду вспоминать ее и через месяцы, и через годы. В тот момент мне казалось это возможным, чтобы он простил. Я верила, что в нем есть что-то человеческое, мне хотелось в это верить. Обхватила его лицо ладонями и почувствовала, как по щекам катятся слезы.
        - Прости, - прижалась губами к скуле, к щеке, - прости меня, пожалуйста, - коснулась его губ губами, - пожалуйста....мне так это нужно...
        ***
        Обнимать ее, крепко прижимая к себе, было так естественно, как дышать. Ее запах окутал меня, а стук сердца, скачущего в груди, заполнил тишину. Она обняла меня за шею, притянув вплотную к себе. От этого ее жеста мне стало легче дышать. Я боялся признаться себе, как мне не хватало её прикосновений, её волос, щекочущих мне нос и сводящих с ума своим запахом. Я не хотел думать ни о чем. Были только она и я, все остальное осталось где-то за дверями этой комнаты.
        Она отстранилась от меня, всматриваясь в глаза. Раны на ее лице затянулись, но я по-прежнему видел их на её кукольном лице.
        - Прости меня, - прошептала она, а мое сердце пропустило удар от этой просьбы. Дотронулась до моего лица своими ладошками. Я смотрел в её глаза, видел, как катятся слезы по щекам, и не мог произнести ни слова.
        - Прости, - поцеловала мою скулу, щёку, каждое прикосновение сопровождалось болью в груди, от которой хотелось выть на луну, - прости меня, пожалуйста, - её губы коснулись моих, посылая электрический заряд по телу, - пожалуйста...мне так это нужно... Я смотрел на нее и не видел. Её слова эхом отзывались в голове. "Прости" - от одного этого слова тело начало вибрировать мелкой дрожью. В одно мгновение передо мной снова сидела не Аня, а лживая сука, пытающаяся выкупить себе свободу любым способом. Перед глазами снова пробежал образ её обнаженного тела, отдающегося другому. Мне захотелось кричать во весь голос от омерзения.
        Схватил её за шею, поднимая со своих колен и, посмотрев сквозь багровую пелену на её лживое лицо, сбросил на кровать. Вскочил с места, сжимая кулаки изо всех сил, сдерживаясь от того, чтобы снова не покалечить её.
        - Таких, как ты, не прощают, - прошипел сквозь плотно сжатые челюсти. - И не смей марать своим грязным ртом это слово, приблизился к ней, испепеляя её испуганное лицо взглядом. - Поняла? - крикнул, ударяя стену над её головой.
        ***
        На секунду мне показалось, что от моих слов его взгляд затуманился и губы слегка дрогнули, как же мне хотелось целовать его, касаться этих губ снова и снова, стирая жестокую, циничную ухмылку, которую я видела раньше. Вот в эту секунду мне казалось возможным вернуть все обратно, выдернуть нас из жестокой реальности, услышать в его голосе иные оттенки, увидеть в его глазах свое отражение, почувствовать, как он касается меня снова и снова. Я, умирающая от жажды, по его ласкам, по его нежности, которую я успела узнать...Не гонит, не отталкивает, а я касаюсь его лица и сердце замирает от ощущения его колючих скул под моей кожей. Как я любила тереться щекой о его щеку и закрывать глаза в изнеможении, не веря, что любима им, что он рядом. В те короткие минуты счастья, когда я жила иллюзией новой жизни. Жизни с тем, кого совершенно не знала. Зато знаю теперь. И это, к сожалению, ничего не меняет.
        "Прости"… звучит так тихо, так неуверенно, но я все еще наивно надеюсь, что оно услышано, что оно пробьется сквозь ненависть и презрение, проникнет сквозь всю ту ложь, которая между нами. Глухая стена. Которая на мгновение стала прозрачной, и я смогла до него дотянуться. Я даже почувствовала, как по его сильному телу прошла дрожь, когда коснулась губами его губ, но в ту же секунду Егор схватил меня за горло и отшвырнул от себя, как тряпичную куклу. Его руки сжались в кулаки, и я почувствовала, как мое сердце снова остановилось и зашлось, когда увидела ненависть в его глазах:
        Судорожно сглотнула и потянула на себя покрывало.
        - Поняла. Ты очень доходчиво объясняешь, - в горле пересохло, и я с трудом сдерживала слезы. - Тогда чего ты хочешь от меня, Егор? Убей меня! Вышвырни на улицу! Зачем я здесь? Зачем я тебе?
        ***
        Её лицо побледнело, зрачки расширились от страха. Трясущимися руками она схватила одеяло и натянула на себя. Её страх выводил меня из себя. Секунду назад она так уверенно прижималась ко мне, пытаясь запудрить мне голову, а теперь сидит и трясется от ужаса. Мерзкая тварь! Каждое слово фальшивое, продуманное, лишь страх настоящий.
        Её вопросы вертелись в голове, словно рой ядовитых пчел. Я и сам не мог ответить себе на эти вопросы. Задавал снова и снова, но так и не находил ответа. Знал лишь то, что не могу отпустить, и убить пока тоже не получается. Сжал крепче кулаки, приближая свое лицо к её, пристально глядя в её глаза.
        - Потому что ты МОЯ! И я буду делать с тобой то, что посчитаю нужным, - прошипел ей в лицо. Увидел, как её грудь начала быстро вздыматься, а дыхание участилось. Усмехнулся, выпрямляясь. - Убивать или вышвыривать тебя на улицу пока в мои планы не входит.
        Осмотрел её с ног до головы, вспомнив, как она была уверена, что снова обдурила меня, и решение показать её место, словно спасательный круг появилось в моей голове.
        - Вставай, - усмехнулся, увидев, как тщательнее она начала кутаться в покрывало.
        - Ты же хотела увидеть, для чего мне нужна. Лучше тебе поторопиться! Дважды просить не буду, - открыл дверь комнаты, ожидая, пока она встанет.
        ***
        - Потому что ты МОЯ! И я буду делать с тобой то, что посчитаю нужным.
        Он сжал сильнее кулаки, а я почувствовала, как учащается мое дыхание от обиды, как тает надежда и каждое слово, как удар по нервам. Вещь. Сейчас это еще не стало очевидным, но скоро станет, настолько очевидным, что я сама себя почувствую вещью.
        Егор с презрением осмотрел меня с ног до головы, а мне хотелось впиться в его рубашку и кричать:"ТЫ! Ты не видишь, как делаешь мне больно? Ты не видишь, что рвешь меня на части?"Только самое страшное, что он видит и прекрасно понимает, что делает. В отличие от меня, он знает гораздо больше, чем я.
        - Вставай.
        Я плотнее закуталась в одеяло и когда увидела, как он хищно усмехнулся, мне захотелось зажмурится, чтоб не видеть его лицо и эту ненависть, но я больше не покажу ему свою боль. Ведь именно ею Егор сейчас наслаждается.
        - Ты же хотела увидеть, для чего мне нужна. Лучше тебе поторопиться! Дважды просить не буду.
        Я резко встала с постели, посмотрела на него, тяжело дыша.
        - А ты и не просишь. Ты приказываешь.
        Я вышла из помещения, всматриваясь в полумрак коридоров.
        ГЛАВА 21
        Я не знаю, что я чувствовал в тот момент, когда приехал в больницу. Я ощущал, что я - это кто-то другой, и я вижу этого кого-то со стороны. Он ставит машину на больничной парковке, он быстро взбегает по ступеням, он что-то выслушивает от врачей и даже не отвечает им. А я смотрю на него со стороны и понять не могу - откуда у него есть силы двигаться, разговаривать и спрашивать о чем-то. Он же поломан на части, и у него все внутри кровоточит. Мне это видно. А никто не замечает этого, хотя и говорят о сочувствии и соболезнуют. Тот, другой Егор, у которого есть какие-то странные силы что-то делать, двигаться, разговаривать. Он спускается на лифте в морг.
        А я… я ору ему, что это ошибка и моей матери там быть не может. Там холодно и там нет живых… Она в палате. Почему они не отвели меня в палату? Что я делаю здесь в этом жутком месте, от которого кровь стынет в жилах. Мне что-то говорит патологоанатом, отдает бумаги, ведет на опознание. И та холодная женщина очень мало напоминает мою маму, я узнаю ее, скорее, по волосам, по родинке на руке. Киваю и снова киваю, и бумаги в руках дрожат так, что вот-вот выпадут. Я не верю, что ее больше нет. Ведь была надежда, и ей стало лучше, врачи давали неплохие прогнозы…
        - Егор Александрович, так иногда бывает, пациенту становится лучше перед тем, как он умирает. Это называется ложным улучшением. Мне очень жаль. У вас есть ко мне вопросы? Любые? Я с радостью вам на них отвечу. Могу позвать дежурную медсестру, она так же все расскажет.
        - Ей было больно?
        Почему-то меня ужасно сводило с ума, что она могла испытывать боль, а меня не было рядом.
        - Скорее всего, нет. Мы вливали ей обезболивающее на всякий случай. На внешние раздражители она не реагировала. И ушла очень тихо, во сне. Поэтому я думаю, что она совсем ничего не чувствовала в этот момент.
        - Хорошо. Спасибо.
        Я собрался выйти, мне срочно нужно было покинуть это место, выскочить оттуда на воздух, я задыхался и не понимал, как дергаю свой галстук ледяными пальцами. Не могу здесь находиться. Жуткий запах, словно смерть в самом воздухе летает, и ощущение безысходности. Вот здесь уже ничего исправить нельзя.
        - Эльвира Владимировна отдаст вам вещи вашей мамы.
        - Да. Хорошо.
        Я его плохо слышал, смутно, как в тумане и сквозь бетонные стены. Поднялся наверх, забрал пластиковый пакет с каким-то ужасающим ощущением, что вот и все, что от нее осталось. Был человек, жил, дышал. Поступил в больницу со своими личными вещами… и уже не покинул ее. Только пластиковый пакет. Я вышел на улицу. Нет, слез не было. Точнее, они были где-то глубоко внутри. Они лились сплошным потоком, топили меня, корёжили мне душу. Мне казалось, что я так ничего и не сказал ей… что даже в нашу последнюю встречу я говорил о чем угодно, только не о любви к ней. Я ее упрекал. Я ее винил. Больше мне было нечего ей сказать. А теперь уже слишком поздно.
        И ужасно острое болезненное понимание, что я безумно сильно любил свою мать. Несмотря ни на что. Несмотря на ее тяжелый характер, я обожал ее. Только расставание с Аней ей так и не простил. Понимал, что права она, а простить так и не смог.
        Подошел к машине, достал сигарету, сунул ее в рот, прикурил и сильно затянулся. Так сильно, что легкие расперло от дыма. Закашлялся. Дрожащими пальцами открыл пакет, который отдала мне медсестра, и горько усмехнулся - мама, в своем репертуаре, даже в больницу взяла косметичку. Она всегда любила быть ухоженной и красивой. Отец смотрел на нее с блеском в глазах до самой смерти. И я ни разу не слышал, чтоб у него были интрижки на стороне. Мама была особенной женщиной с железным характером, но он ее очень любил. Я положил на ладонь ее сережки и кольцо обручальное. Стиснул сильно так, что золото впилось в кожу. Вот и все… остаются только вещи. Трогать и вспоминать. Вспоминать их на ней. Косметичку к лицу подносить, чтоб запах почувствовать. А потом и его не станет.
        Внимание привлек ее сотовый. Достал его из пакета и сунул в карман штанов. Положил сережки и кольцо в портмоне, а косметичку аккуратно спрятал в бардачок.
        Домой ехать не хотелось… Да и зачем? Видеть опостылевшую до волчьего воя Лену? Или смотреть на дом, в котором больше нет родных лиц? Это здание мне больше и домом не кажется. Просто строение, душа которого заключалась в населявших его людях. А их там больше не осталось. Мне до дикой боли захотелось к Ане. Улечься где-то там у ее ног и валяться там побитой, раненой псиной, только чтоб сейчас не прогоняла, просто рядом побыла. Мне рядом с ней легче станет. Я точно знал. И в то же время был уверен, что прогонит она меня… не до моих проблем ей ни сейчас, ни вообще. Это я сдыхал без нее все эти годы, а она… она как всегда гордая и независимая. Она и без меня жить научилась. Да и на хер я ей н нужен с болью своей.
        За руль сел, а в голове пульсирует, что она мне про брата сказала… Какого черта? Почему я ничего об этом не знал. Мои ведь должны были нарыть. Или плохо рыли, или концы в воду хорошо спрятал кто-то. Вспомнил тот день, когда мне фото этого придурка из деревни привезли. Фото, где он весь поломанный в траве лежит, от боли корчится. Мне тогда этого достаточно было. Если б сам поехал, убил бы его. Только пачкаться о такое убожество не хотелось. Ничего, я еще с Артема спрошу, какого хрена никто не выяснил - кто такой этот придурок, прежде чем кости ему ломать. Если б тогда узнал, как поступил бы я? Выгнал бы ее… или все же выслушать смог бы. И если это не тот из деревни, то кто тогда? С кем она мне изменила? Чья дочь Маша?! Почему Аня утверждает, что она моя даже сейчас… почему, черт возьми. Она ведь понимает, что я могу сделать и четвертый тест, и что тогда?
        Я не знаю, сколько времени наматывал по городу круги. Уже давно стемнело, и я понятия не имел, на какой улице нахожусь. Свернул к какому-то магазину с вывеской «круглосуточно», купил бутылку коньяка и сел в машину на переднее сиденье. Разрывался мой сотовый. Я на хер выключил его и зашвырнул куда-то в машину. Просидел там несколько часов, глотая коньяк из горлышка, потом сам не понял, как за руль сел и к ней поехал. Руки сами руль крутили. Неважно, что ей плевать. Я просто где-то рядом посижу. Нет у меня сил сейчас ее ненавидеть. Нет сил воевать с ней. Устал я, оказывается, смертельно. Осточертело все.
        Вот сижу за рулем, еду куда-то никому на хер не нужный, все это состояние с миллионами, бизнес отца, тачки, акции, сделки. Кому оно все надо? Мне одному? Сказать себе в зеркало «Да, Шумаков, ты крутой чел, ты многого добился? Только для чего? В могилу за собой все это унесешь?».
        Любые достижения в жизни человек посвящает кому-то. Нет ничего просто так. Нет цели ради цели. Нет усилий ради усилий. Всегда есть та конечная точка, дойдя до которой, ты оглянешься посмотреть, кто здесь наверху рядом с тобой. И вот он я. Вверху. На самом пике своей карьеры, достигший того, чего не достиг мой отец… стою и смотрю сверху, как внизу чья-то жизнь протекает, там люди за руки держатся, там счастье. Смех. Такое обыденное счастье, которое не купить за деньги… а я весь в сундуках золота и совершенно один.
        Жена не в счет… одно название. Разведусь с ней. Завтра же позвоню адвокату. На хер ее из моего дома и из моей жизни. Вспомнился последний разговор с матерью, перед тем как ее в больницу увезли…
        - Что такое, мама? Ты же мечтала, чтоб я женился на Лене. Ты чуть ли не вместо меня ее под венец вела.
        - Ошибалась я… думала, ты счастлив будешь. Думала, что пара она тебе.
        - А сейчас что изменилось?
        Мама взгляд на меня странный подняла, я так до сих пор и не знаю, что она тогда думала и почему сказала то, что сказала.
        - Я о многом сожалею, сынок. Только есть ошибки, которые очень поздно исправлять. Иногда мы хотим для своих детей самого лучшего, а на самом деле ломаем им судьбы. А Лена… не твоя она женщина. Вижу я, как мучаешься с ней. Если решишь развестись, то я не стану возражать. Я больше никогда не буду лезть в твою жизнь.
        Но я тогда уже заключил несколько сделок с отцом Лены, и развод мне был неинтересен. По крайней мере, не на тот момент. А мама… я просто решил, что она поссорилась с Леной. С ее характером это было вполне возможно. Поднялся по лестнице и ощущение такое… странное ощущение, что мне, и правда, спокойней здесь. Где я не один. Свет не включил, сотовым себе освещаю, чтоб на ступеньках не растянуться. По коридору крадучись прошел, дверь в ее комнату приоткрыл и остановился на пороге - вместе спят. Она с краю постели, а Маша у стены, голову Ане на грудь положила, руками обняла, волосы разметались по подушке. И все так сжалось внутри… если б тогда не узнал бы… не расстался бы с ней. Спали бы они сейчас в нашем новом доме со мной вместе. Смысл бы был во всем… в том, в чем сейчас его совершенно нет. Я дверь осторожно прикрыл и в кабинет пошел.
        Дедовский кабинет, какого дерьма эти стены только не видели. Сколько раз я там на полу валялся и в потолок смотрел, не счесть. Я зашел внутрь, дверь закрыл. Достал свечи, которые еще со смерти деда в ящике валялись. Мамину фотографию со стены снял и на стол поставил. Свечу зажег и из горла коньяка хлебнул. Темень вокруг и только ее лицо. Словно мы с ней наедине остались. И столько вопросов у меня к ней… не счесть, никто мне теперь не ответит на них.
        А я… я мог бы и приехать к ней, узнав, что ей лучше. Как всегда, рукой махнул. Успею еще. Куда она оттуда денется. Состояние одинаковое годами. А она взяла и делась… даже попрощаться не успел. Голову на руки склонил, бутылку на стол поставил. Сна ни в одном глазу, все тело горит, словно температура поднялась, и в глаза как песок насыпали.
        Не услышал, как девчонка вошла. Как-то тихо она ходит всегда. Или это я отстранен от внешнего мира, не слышу никого и ничего, весь в себе зарылся, ушел внутрь себя, растворился в своих мыслях. Наверное, опять пришла или с ножом, или с вилкой. Сил не было голову поднять. Да и не хотелось проверять. А потом меня словно током ударило, и все внутри перевернулось, почувствовал, как детские пальчики к моим волосам прикоснулись. Взгляд медленно поднял и с глазами ее зелеными встретился. Я никогда не видел такого взгляда. Бездна. Океан какой-то бескрайний, и так смотрит на меня, что внутри щемит и реветь хочется, как ребенку. А она словно душу мою сканером считывает и гладит, гладит. Прижаться к ней хочется, тельце сжать и ощутить вот эту волну, исходящую от нее. Словно энергию из себя мне отдает. Такая маленькая, а столько силы в ней. Мишку мне протянула, и я сглотнул горький ком в горле. Глаза защипало. Медведя взял и рядом с портретом посадил, а она стул подтащила и рядом со мной уселась с ногами, ночнушку на острые коленки натянула и голову склонила на них. На портрет смотрит, потом снова на меня… и
по руке гладит.
        Знаете… я хотел заорать. От боли какой-то невыносимой, от того, что изнутри словно разорвало. И стыд… какой-то невероятных масштабов, накрывающий с головой. И я не мог найти ему оправдания и понимания. Стыд от того, что я не такой, как эта девочка… я бы не смог вот так вот врага своего пожалеть. Нет во мне этого великодушия и сочувствие, а в ней есть. Оно в глазах у нее плещется, и мне в эти глаза смотреть больно.
        Я ее руку своей накрыть хотел, а она вдруг одернула ее и тут же со стула спрыгнула, убежала. Я с мишкой в коридор выскочил, но следом не пошел. К себе медведя этого прижал и сполз по обратной стороне двери на пол.
        Вышел на веранду, вдаль на рассвет смотреть. Когда-то любил это делать вместе с Аней. Подолгу на балконе стоять сзади, обхватив ее плечи руками, и втягивать запах ее волос. А потом уловил, что сзади кто-то стоит, и обернуться страшно… потому что знаю, что она пришла. Кожей чувствую и затягиваюсь сильнее сигаретой, чтоб успокоиться, дрожь во всем теле унять. Стою и думаю, что ей сейчас сказать, и понимаю, что нечего. Не осталось слов, ненависти, желания раздавить ее… я сам раздавлен. Я уже не знаю, чего хочу. Меня просто накрывает от понимания, что она пришла ко мне сюда сама. Пожалеть пришла? Или спросить, что ее дочь здесь делала. Зачем еще могла прийти. И мысль о том, что из жалости пришла, начинает заволакивать меня каким-то туманом безысходности, словно я в черном тупике стою и выхода оттуда нет. Тоска какая-то ненормальная, что вот в этой бездне ее со мной рядом совершенно нет и, возможно, не будет никогда. Что я цепляюсь за прошлое, которое, скорее всего, нужно мне самому. И от неожиданности вздрагиваю, потому что чувствую ее руки у себя на плечах. Наверное, в эту секунду я полностью лишаюсь
рассудка. Я перестаю быть самим собой. Я опять в нашем прошлом, где нет места ненависти, недоверию, злости и жажде мести.
        - Здесь очень холодно, - выдыхает мне сзади в затылок, и меня начинает трясти от эмоций, сам не понимаю, как отшвыриваю сигарету и резко к ней оборачиваюсь, чтобы неожиданно для нас обоих сгрести ее в объятия и жадно впиться в ее рот. Единственный способ успокоиться, забыться, потеряться от реальности - это раствориться в ней. Позволить себе уплыть в прошлое и завертеться в диком водовороте нескончаемого голода по ней. Аня обескуражена, она не отвечает на поцелуи, а я уже не могу остановиться. Мне это нужно. Мне нужно ее целовать, пить ее дыхание, глотать ее запах и ощущать себя живым. И я стону ей в губы, когда чувствую, как ослабевает сопротивление, как отвечает на мой поцелуй, легонько касаясь языком моего языка.
        - Ты мне нужна, Аня… .нужна мне сейчас, очень нужнаааа… безумно нужна.
        И это правда. Она мне нужна, она мне необходима, как воздух. Она и есть мой воздух, и только за нее я и могу цепляться скрюченными пальцами, понимая, что вот он - мой смысл. Чувствую, как Аня впивается пальцами в мой затылок и льнет ко мне дрожащим телом. Сама льнет. Без того, чтобы я насильно вжимал ее в свое тело, выдирая поцелуи и объятия. И меня ведет от этого, ведет от ее взаимности, сам не свой тяну через голову ее футболку, невольно вздрагивая, когда вижу, как всколыхнулась ее полная грудь, округлая, тяжелая, со сжатыми в тугие комочки сосками, и я со стоном накрываю ее двумя ладонями, чтобы содрогнуться от этого дикого удовольствия - сжимать ее и тереть тугие, вытянувшиеся вершинки, а потом хрипло застонать в унисон ее тихому стону. Ей нравится… она отвечает мне. И это сводит с ума… заставляет окончательно потерять голову. Мну ее грудь, то сильно, то чуть слабее, сжимая соски фалангами пальцев, и терзаю, не переставая, ее пухлый рот. Прижал к поручням спиной и ощутил болезненно стоящим членом ее упругий живот. Одной рукой потянул вниз пижамные шорты и тут же сжал ее голые ягодицы.
        - Согрею тебя… здесь будет жарко.
        И впиваюсь жадно открытым ртом в ее грудь, сильно втягивая сосок и уже заставляя ее громко застонать. Рывком приподнял и усадил на перила, удерживая одной рукой так, чтоб не упала, и меня начинает трясти от неудержимого желания войти в нее прямо сейчас, глубоко, так глубоко, чтоб оба закричали. Только причинять боль уже не хочется… это желание растворилось где-то в прошлом, где-то в нашей с ней ненависти, которая сейчас куда-то исчезла. Скорее всего, она вернется, но позже.
        Я не хотел с ней воевать. Я устал от войн. Мне нужно было ее присутствие, я хотел вернуться ненадолго в прошлое, где любил ее и так просто получал ее любовь, ощущал ее каждой порой, каждой молекулой. Туда, где я верил ей. Оказывается, это важно - верить человеку. Важно - знать, что он тебе не лжет. Ложь разрушила наши жизни.
        - Почему пришла? - шепотом в ухо, обводя мочку кончиком языка и сильнее сжимая ее спину, а другой рукой раздвигая ее колени, чтобы пристроиться между ними, чтобы накрыть горячую плоть ладонью.
        - Не знаю, - прошептала в ответ и запрокинула голову, когда мои пальцы нежно погладили влажные складки. И меня это возбуждает еще сильнее, если такое возможно, возбуждает вот эта покорность, вот этот изгиб тела, когда она отдает его мне.
        - Наверное, потому что я тебя звал… ты слышала, как я тебя звал, Нюта. Девочка моя, как мне тебя не хватало… я так голодал по тебе, по всему этому, нашему.
        Сам не узнаю свой голос, он срывается на какие-то запредельно низкие ноты, а она трепещет в моих руках от каждого слова, и мне не верится, что это происходит на самом деле. Я беру в рот ее сосок, то сильно втягивая его, то постукивая по нему кончиком языка, а средним пальцем обвожу кругами ее маленький твердеющий клитор. Медленно. Осторожно. Одинаково по кругу и сатанея от ее реакции - уже забытой и все же такой знакомой. Пальцы помнят, как ей нравилось. Аня впивается в перила и выгибается назад, я сильнее сжимаю ее поясницу и резко вхожу в нее сразу двумя пальцами. Как же сладко она всхлипывает и насаживается на них. Я ощущаю эту пульсацию… она нарастает в глубине ее тела. Моя чувствительная девочка, раньше именно так и было… раньше со мной от пары прикосновений, и это сводило с ума. Это сносило крышу напрочь. И мне хочется рычать от наслаждения, пожирать взглядом ее лицо перед оргазмом, когда удовольствие отобрало у нее контроль и она вся не в себе, дрожит всем телом, и я жажду, чтоб она кончила. Несколько толчков внутри нее, не переставая большим пальцем дразнить ее клитор, и почти закричать,
когда изогнулась и затряслась, забилась всем телом, судорожно сжимая мои пальцы, растекаясь влагой по моей ладони, и толкаюсь сильнее и быстрее, охреневая от этих мокрых звуков внутри ее лона. Мокрая для меня… такая тугая, шелковистая изнутри и так сильно сокращается, что у меня от боли член разрывает на части.
        Подхватил под ягодицы, чуть приподнимая и глядя в затуманенные чуть прикрытые глаза, послушная, вялая… такая вся сейчас моя. Понес обратно в кабинет, опускаясь с ней на пол, опрокидывая ее на ковер и нависая над ней, пытаясь поймать ее взгляд.
        - Ты все еще такая же сладкая, - облизывая пальцы, побывавшие в ней, и содрогаясь от адского желания войти. Глубоко. Немедленно. Но мне хочется тонуть в ней… погружаться в нее и забывать о внешнем мире, мне надо видеть ее отдачу, мне это жизненно необходимо. И я расстегиваю штаны, продолжая смотреть на нее, мне не хочется ломать… я хочу, чтоб она приняла меня, хочу ощутить ее всю, отдающуюся мне. И замираю, понимая, что она сама расстегивает мне ширинку и скользит под боксеры ладонью, сжимает мой член, и я невольно скалюсь, запрокинув голову и закатывая глаза. Это невозможно выдержать. Это, бл***дь, выше человеческих сил. Особенно когда ее горячая ладонь скользит по напряженному до взрыва стволу. Вверх и вниз так, что у меня начинает дрожать каждый нерв от перевозбуждения. Я уже успел забыть, какой сексуальной она умеет быть для меня. Перехватываю запястье и тяну вперед, чтоб направила меня в себя. Чтоб сама отдалась мне. Развожу в стороны ее колени и чуть подаюсь вперед, накрывая ее рот своим, медленно вхожу в нее. Толчок за толчком, чувствуя, как впивается ноготками мне в плечи, как сжимает их
изо всех сил. Жадно целую ее лицо, кусаю ее шею, плечи, ключицы и все так же медленно в ней. Там скользко, горячо и пульсирует, а меня так ведет, что кажется, я сейчас кончу только от этой ее взаимности, от того, что сама ко мне пришла. И мне до дикости хочется начать в нее долбиться со всей дури, сжимать ее волосы и рвать ее плоть быстрыми толчками так, чтоб кричала до хрипоты.
        Выгибается в мои руки, и меня срывает к такой-то матери, срывает так, что темнеет перед глазами, я набираю темп. Я его не просто набираю, я терзаю ее тело так, что оно бьется подо мной от силы моих движений, а мне уже по хрен, я в точке невозврата, сжимая ее ягодицы, приподнимая, чтоб проникать сильнее и глубже, слыша ее крики и зверея от них еще больше, глядя остекленевшим взглядом на ее острые соски и на то, как сильно колышется грудь в такт моим диким толчкам, пока не пронизывает острейшим наслаждением, от которого, кажется, разрывает каждую кость в теле, вспарывает позвоночник, заставляя выгнуться и изливаться в нее с громким стоном. И к ее губам, чтобы выдыхать ей в рот каждую судорогу.
        Потом долго смотреть ей в глаза, убирая слипшиеся пряди волос с ее лица. Я еще не знаю, что сейчас происходит между нами… Знаю только, что мне с ней хорошо. Так хорошо, что я готов сдохнуть, лишь бы вот это не кончалось и снова не погрузиться в свою проклятую тоску.
        Мы оба молчим, и я откидываюсь на спину, пытаясь притянуть ее к себе, но она уворачивается. Встает с пола и идет на балкон за своими вещами.
        Одевает шортики, натягивает футболку, а я смотрю на ее красивое гибкое тело и не хочу, чтоб уходила. Встал с пола, пошел за ней на балкон, попытка привлечь к себе, но Аня не далась, выскользнула из моих рук. Не выдержал и сделал это насильно.
        - Что такое? Что было не так?
        - А что было так, Егор?
        Не понимаю, что она имеет в виду. Смотрю то в один синий омут, то в другой.
        - Все было так… или нет.
        - Тебе это было нужно, а я дала то, что нужно. Помнишь? Таковы условия сделки. Давать тебе, когда ты хочешь и как хочешь. Притворяться для тебя.
        И я похолодел. Словно она меня из ведра ледяной водой окатила. Злость накрыла мгновенно, вернулась с такой силой, что перед глазами потемнело.
        - Дала, значит, когда я хочу?
        За локоть сдавил и дернул к себе.
        - По первому же зову, все как ты хотел. Ты недоволен?
        Сучка! Маленькая дрянь. Больно ударила, так больно, что сердце сковырнуло.
        - Притворялась, значит?
        - Не все время. Я ведь живая женщина, а ты мужчина. В какой-то момент мне даже понравилось.
        Оттолкнул от себя с такой силой, что она чуть не упала. Натянул штаны, застегнул ширинку.
        - Какого черта тогда приперлась? Вроде я не звал и не приказывал.
        - Бонусы за лечение моей дочери. А еще я знаю, каково это потерять… я пришла тебя утешить.
        Не сдержался и вмазал кулаком по стене, развернулся к ней и стиснул челюсти. Такая маленькая, хрупкая в своей дурацкой шелковой пижаме, со все еще стоячими сосками, искусанными мной губами и всклокоченными волосами. Оттраханная мною. Стоит и выдергивает мне ногти щипцами, загоняет под них иглы с какой-то блаженной улыбочкой. И мне захотелось ее придушить.
        - Хорошо утешила. Не профессионально. Бывает и лучше. Но весьма неплохо. На пару сотен баксов. Можешь пойти купить себе шмотки. Я разрешаю. А теперь пошла вон. Наутешалась. Хватит.
        Она пошла к двери, а я стиснул кулаки с такой силой, что казалось, сейчас суставы сломаются. А потом вдруг осознал, что… что меня отпустило. Та тоска дикая и боль, они отошли на второй план. Она вышибла из меня все. Только себя одну и оставила. Боль выбивает боль. А еще неожиданно именно от нее… не знал, что она так изысканно умеет вгонять занозы прямо в сердце… А знал ли я ее вообще когда-нибудь?
        Утром увидел, как Артем куда-то ее повез. Вначале хотел воспротивиться, а потом вспомнил, что в больницу поехала. К Антонине. Сегодня должны быть готовы результаты ее анализов. Они и мне на мейл пришли, но я и сам не смотрел, и ей не сказал. Мне не до этого было.
        Сел в кресло, посмотрел на портрет мамы, на догоревшую свечу. Повесил портрет на место, на стену. И снова сел за стол, зазвонил мой сотовый, и я бросил взгляд на дисплей - Антонина. Она еще вчера хотела со мной поговорить.
        - Доброе утро, Егор Александрович, не разбудила?
        Какое там, я и не спал, и не хотелось. Словно зомби, сна ни в одном глазу.
        - Не разбудили.
        - Я бы хотела поговорить с вами. Вы бы не могли приехать в мою клинику?
        - Я подъеду, когда у меня будет время. Вы можете все говорить матери девочки. Только если это касается расходов - тогда мне.
        - Я не о расходах.
        - Тогда, о чем?
        - Об отце ребенка.
        Кольнуло где-то в области сердца. А сам невольно провел рукой по лицу, а на пальцах остался ее запах.
        - А что с ним? Вы знаете, кто это?
        - Вот как раз об этом я и хотела бы с вами поговорить.
        Нервно достал пачку сигарет из ящика стола.
        - Говорите.
        - Мне казалось, что это не телефонный разговор.
        - Думаете, нас подслушивают?
        Она рассмеялась.
        - Нет, конечно. Просто это… очень щекотливый вопрос. И…. я думала, удобней обсудить его лично.
        - Ну вы и сейчас говорите со мной лично, разве нет?
        - Хорошо. Хорошо, я скажу по телефону. Мама девочки утверждает, что отец - это вы…
        - И что?
        - Вы видели результаты ее анализа? Я вам прислала.
        - Нет, еще не видел. У меня умерла мать, и мне было не до этого.
        Воцарилась тишина.
        - Примите мои искренние соболезнования.
        - Можете их не произносить. Спасибо. Так что там с анализом? Что-то серьезное?
        - Да… Очень серьезное… О, Боже! О, Господи!
        - Что? Что там такое?
        В сотовом что-то затрещало, она явно куда-то побежала, бросив его на столе.
        - Нина! Нинаааа! Что там такое?
        Черт бы ее побрал. Отключил сотовый. И пошел к компьютеру.
        Утверждает, что я отец. Все еще утверждает. Только зачем?! Вот за эту ложь хочется свернуть ей шею. Я сел за компьютер и зашел на свою электронную почту.
        В этот момент сотовый затрещал снова.
        - Твою ж… ДА! Что такое?
        И тут же вскочил в полный рост, чувствуя, как холодеет все тело, как тонкие ледяные иглы прокалывают меня всего с ног до головы. Разрывая на кровавые ошметки мое сердце. С такой силой, что я, широко открыв рот, пытаюсь сделать вдох и не могу.
        - В машину Артема въехал на полной скорости джип. Водитель насмерть!
        - А Аня? А Аня, твою мать? Как Аняяя?!
        Заорал так, что горло заболело и задребезжали стекла.
        - Не знаю. В тяжелом состоянии, еще живая, не понятно ничего. Прямо под окнами больницы въехал в них. Сейчас наши все сюда едут… А я на машине за Скорой. Ее в областную неотложку везут.
        Я уже его не слышал, несся сломя голову по лестнице вниз, и нет, я не помертвел, я уже сдох. Меня от паники накрыло чем-то адски болезненным и не отпускало, мне казалось, я задыхаюсь, и каждый глоток воздуха обжигает мне легкие.
        «Еще живая»… только это пульсирует внутри. «Еще живая»…
        ГЛАВА 22
        Я не мог понять, как это произошло. Мне казалось, меня окунуло в какой-то кошмарный сон, и я плаваю в студёной воде под толстым слоем льда, бью в него кулаками и ничего не могу сделать. Я жалкий и бессильный. Я не смог обеспечить ей безопасность, и теперь меня разрывало на части от осознания собственной вины. Надо было с ней ехать. Хотел ведь.
        Черт. С Аней был Артем и второй охранник. Куда уж больше, мать вашу. Куда больше, чем это? Охранник несколько переломов получил, Артем насмерть, и Аня с черепно-мозговой. Первые сутки я даже не разбирался. Мне было не до разборок, я от волнения с ума сходил и мерил коридоры вдоль и поперек. Подпирал стену возле операционной и снова ходил взад-вперед по коридорам.
        Я дергал медсестер, я ломился во все кабинеты, я не давал покоя ее врачу, как и он не давал мне ни одного прогноза после долгой операции. В себя она так и не пришла. Нет, это не была кома, но никто не мог мне сказать, когда она откроет глаза и чем это все может закончиться.
        «Нужно время». Очень спокойный и совершенно безэмоциональный хирург повторял мне эти два слова несколько раз. Да, он знал, кто я такой. Все они знали.
        - Егор Александрович, мы не боги - мы врачи, и мы сделали для нашей пациентки все возможное. Теперь будем ждать. Как только у меня будут для вас новости, я обязательно вам их сообщу.
        - Она жить будет?
        - Будет. Мы все для этого сделали, и операция прошла благополучно. Но вы ведь хотите знать о последствиях, верно? Вот тут я вам пока ответить на ваши вопросы не могу. Набираемся терпения.
        - Ну исходя из вашего опыта…
        - Исходя из моего опыта - жить будет, как я вам уже сказал.
        Сутки я просидел в реанимации, просто смотрел на датчики, слушал их дурацкое пиликанье, смотрел на кривые линии на мониторах. Трогал ее руку, всматривался в бледное до синевы лицо и думал о том, что мне уже не важно, что там было в прошлом. Все это теперь не имеет никакого значения. Я хочу ее в настоящем. Рядом со мной. Хочу начать с ней все сначала. Хочу банального человеческого счастья… я готов дать ей шанс, нам шанс. Попробовать поверить ей. Попробовать допустить в своих мыслях, что произошла серьезная ошибка и она не виновата. Я хотел так думать. Особенно сейчас, трогая ее тоненькие пальчики, поглаживая каждую фалангу. Можно быть счастливым даже вот так - всего лишь прикасаясь к ее шелковистой коже и зная, что она жива.
        И больше меня не сжирала проклятая тварь-ненависть вместе с ее гнилой подружкой ревностью. Они скулили где-то на задворках. Голодные, полудохлые и намертво связанные железными канатами. Впускать их обратно я не собирался. Это было так странно - видеть ее вблизи, вот так вот. Беспомощной, такой маленькой, хрупкой. С этими бинтами на голове и подбородке и ссадиной на скуле. Когда смотрел на эту ссадину, у самого внутри появлялось тысячи таких ссадин, и каждая кровоточила и нарывала. Стало жутко, что мог потерять ее совсем. Что какая-то мразь могла ее у меня отобрать. Я бы не смог смириться с этой потерей. Даже думать об этом не хотел.
        Наутро я допрашивал охранника насчет того джипа. Понятно, что менты ни черта за это время не нашли. Да и Петька видел только, как тот резко выскочил из-за угла и словно шел на таран. Врезался в них сбоку и впечатал в стену здания, потом резко дал назад и скрылся. Судя по всему, джип был довольно внушительных размеров, возможно, даже бронированный. Вряд ли таких могло быть много по городу. Я позвонил своим людям, дал указание просмотреть все камеры наблюдения. Если они есть на самой улице и, возможно, наружные камеры в клинике. Найду тварь - урою, сам лично живьем закопаю. Авария была спланирована. Кто-то это сделал намеренно. Мы с Денисовичем, начальником моей личной охраны, обдумали со всех сторон, что именно могло произойти, и пришли к выводу, что кто-то поджидал машину, кто-то точно знал, что наша машина подъедет к зданию, так же знал примерно в какое время.
        Вот это и было странным. Никто не знал, что Аня поедет туда. Никто, кроме нее самой, врача сурдолога и, возможно, кого-то из ее персонала. Но кому надо было вредить Ане? Может, это личная месть Артему? Что больше похоже на правду. Я дал задание Денисычу пробить все связи и знакомства Артема и второго охранника - Петьки. Хотел поехать снова в больницу, как раздался звонок от Регины.
        - Я не могу найти девочку. Весь дом обыскала, нет ее негде. Камеры просмотрели - она никуда не выходила. Ворота были постоянно закрыты. Никто не приезжал и не уезжал.
        - Сколько времени вы уже не можете ее найти?
        - С ночи. Вначале она бегала по дому, заглядывала в глаза охранникам, прибегала ко мне. Есть отказалась. Я ее спать уложить пыталась, но она просто смотрела в потолок и не реагировала на меня. Я вышла, чтобы принести ей чай с мятой, а когда вошла, ее уже в комнате не было. Мы всю ночь ее искали и все утро.
        Я поехал домой. Не знаю почему, но внутри все сжалось в какой-то отвратительный узел. Мы ведь совсем о ней забыли - о маленькой девочке, которая не может разговаривать, кричать, громко плакать. Никто не сказал ей, где ее мать, никто не успокоил ее. Я понятия не имел, как сказать ей об аварии. Я вообще не знал, как с ней общаться и что ей говорить. Я никогда раньше не проводил время с детьми. После развода с Аней я вообще их избегал, как только мог.
        Когда приехал, меня встретила бледная, как стена, Регина. Ее лихорадило от волнения и от страха. Она знала, что будет, если девочку не найдут. Читала это в моих глазах и нервно кусала губы.
        - Я ни на минуту ее не оставляла. Вышла только сделать чай.
        - Где вы ее искали?
        - Везде искали. Весь дом перевернули… но ее ведь трудно найти, она… она ведь не слышит нас, и кричать, и звать ее бесполезно.
        Потом мы искали вместе. И я убедился, что мы действительно перевернули весь дом. Ее не было нигде. В полном смысле слова. Ребенок просто растворился в коридорах этого дома.
        - Быть такого не может. Если она не выходила отсюда, то она в этом здании. Ищите. Надо будет - стены разломаете. Что на камерах? Не снаружи, а внутри вы камеры смотрели?
        - Смотрели.
        - И?
        - То ли что-то зависло там, то ли не знаю. Она из комнаты вышла, а дальше не записано или не видно из-за темноты в коридорах.
        Я сдавил пальцами переносицу и напрягся всем телом. Где она могла быть? Куда мог пойти маленький пятилетний ребенок? Что в этом доме могло ее привлечь? И ни одного ответа. Откуда я знаю, что может привлекать детей. Понятия не имею. Я выдохнул и вошел в комнату Ани, прикрыл за собой дверь. Малышка всегда спала именно здесь. Не в своей комнате, а чаще всего с Аней. А Регина пыталась уложить ее именно там. Я заглянул под стол, под кровать, посмотрел за шторами. Наверное, выглядел как полный идиот, но мне казалось, что девочка должна быть именно здесь. Именно в этой спальне. Никуда больше в доме она бы не пошла. Особенно без мамы. Но нет. Ее здесь все же не оказалось. Я обессиленно сел на кровать и закрыл лицо руками. Откинулся на спину и сгреб Анину подушку пятерней, и прижал к лицу. Даже наволочки клубникой пахнут. Или у меня этот запах ассоциируется именно с ней. Закрыл глаза, вспоминая, как когда-то по долгу валялись с утра в постели, она у меня на груди, а я гладил ее живот и с ума сходил, когда мне в ладонь толкалась… наша дочь. Тогда я считал, что это наша дочь. Сейчас кажется, что все это было
в прошлой жизни… внезапно откуда-то послышался шорох, и я резко открыл глаза. Замер. И снова услышал легкий шорох в шкафу. Осторожно встал с постели и подошел к нему. Какое-то время постоял и потом резко распахнул дверцы.
        Она сидела внизу, обняв Анину кофту и обхватив колени тонкими руками. Сидела и смотрела на меня своими невыносимыми глазами, полными слез. Заплаканная, несчастная и такая… такая маленькая. Сам не знаю, как протянул руки и, вытащив ее оттуда, прижал к себе, поднял на руки. Она начала вырываться, упираясь кулачками мне в грудь, а я не мог ее выпустить. Не знаю почему. От нее пахло Аней. От нее пахло тем самым прошлым. Я уселся вместе с ней на край постели и посадил ее к себе на колени, заставил смотреть себе в глаза.
        - Успокойся. Слышишь? Я тебя не собираюсь обижать и никогда не обижу.
        Она вроде затихла и вдруг снова попыталась вырваться, а когда я удержал, укусила меня за руку. Больно. Вот же ж маленькая ведьмочка… но я руки так и не разжал. Снова повернул ее к себе.
        - Твоя мама в больнице. Попала в аварию на машине.
        Маша тут же затихла, и ее глаза широко распахнулись, а губы побелели.
        - Она живая. С ней будет все хорошо. Врачи ее лечат.
        По бледным щекам снова потекли слезы, и я... я просто не мог на них смотреть. Со мной творилось что-то ужасное и совершенно мне непонятное.
        - Неее. Не плачь. Все, и правда, хорошо.
        Она отрицательно покачала головой.
        - Ты мне не веришь?
        Нет, не верит.
        - Я завтра возьму тебя с собой в больницу, и ты увидишь, что с ней все хорошо, договорились?
        Вот теперь неуверенно кивнула слегка, прижимая к себе кофту еще сильнее. И это выглядело так трогательно, так щемяще, что мне, взрослому мужику, было не по себе.
        - Давай я сейчас отведу тебя к Регине. Ты умоешься, причешешься и сядешь обедать. А завтра мы поедем в больницу вместе.
        Отскочила в сторону и вжалась спиной в шкаф. Отрицательно опять головой качает. От бессилия хочется постучать головой о стену.
        - Что? Умываться не хочешь? Расчесываться? Или к Регине?
        Она не хотела к Регине… и я не знал, что мне с этим делать. Совершенно не знал. Но решил попробовать по-другому.
        - Ладно. А если я тебя умою или ты умоешься сама, а я тебя подержу над раковиной? А потом ты пойдёшь обедать со мной?
        Надо купить какой-то табурет или подставку, чтоб она сама доставала. Слишком высоко подняты раковины. Я посмотрел в заплаканные глаза, ожидая ответа. Но его не последовало. Кажется, ни одно из моих предложений ее не устроило. А я не знаю, что еще можно предложить. Я вообще ничего не знаю. И этот ребенок вышибает меня из состояния равновесия. Я рядом с ней сам не свой.
        - Тогда я пошел к себе, мне самому надо умыться и переодеться, а к тебе сейчас придет Регина, и вы сами разберетесь.
        Я вышел из комнаты и, пройдя мимо ошарашенной Регины и двух тупых охранников (надо их, на хер, уволить, идиотов), пошел к себе.
        Сбросил пропахший больницей пиджак на кресло и пошел в ванную. На лице словно осели все эти часы ожидания и волнений, а во рту привкус сигарет и нескончаемых чашек кофе. Сплошная горечь. Я плеснул в лицо холодной водой, протер глаза, а когда открыл их, вздрогнул от неожиданности - из зеркала на меня смотрела маленькая физиономия с огромными глазами. Пришла, чертовка. Надо же… все-таки пришла. Обернулся к ней, а она вытянула руки вверх. И я без слов понял, что это означает - подними меня, чтоб я умылась сама.
        Это были самые странные ощущения и самые странные дни в моей жизни. Я словно узнавал себя заново. Знакомился с каким-то совершенно другим человеком. Точнее, она меня с ним знакомила. Маленькая девочка, которая не произнесла ни единого слова, а кажется, что мы с ней говорим двадцать четыре часа в сутки обо всем на свете. Никогда не считал, что с детьми может быть интересно. Они были для меня объектами из другой вселенной, с которыми надо стараться ладить, кормить вкусно и покупать игрушки, возить на прогулки в парки и смотреть, как они катаются на качелях. Но с Машей все было по-другому. Или она была не такая, или я понятия не имел, что значит на самом деле заботиться о ребенке. Когда мы вместе поехали к Ане в больницу, и она села рядом со мной, это было очень странное ощущение. Точнее, понимание, что вот сейчас этот ребенок всецело на мне и больше некому о ней заботиться. А еще какое-то невероятное осознание, что она мне доверилась. Мне. Человеку, который знать не хотел о ее существовании и, можно сказать, ее ненавидел, как результат измены ее матери.
        В машине я смотрел на нее, пока она прилипла к окну и с любопытством разглядывала дорожки от дождя на стекле, а я ее. Красивая девочка, какая-то маленькая-взрослая. Это необъяснимо. Вроде понимаешь, что это ребенок, но в то же время важно видеть ее реакцию. Одобрение, например.
        На высоких ступенях больницы она дала мне взять себя за руку. И я разнервничался, сжав ее теплую ладошку. Почему-то вспомнилось, как еще совсем недавно она сказала мне, что ненавидит, и даже замахивалась на меня ножом. Мы шли по больничному коридору, и девочка сжала мою руку сильнее, а я в ответ пожал ее пальчики. Черт, это все же адски трудно - не иметь возможности ничего сказать. Потом мы вошли в палату Ани, и я ожидал чего угодно - истерики, неадекватного поведения, слез. Но меня снова удивили. Девочка просто села на стул возле постели и долго смотрела на Аню. Потом сплела свои пальчики с ее пальцами и прижала ладонь матери к щеке. У меня засаднило в груди и начало жечь глаза. Я бы вышел в коридор, но это было бы странным поступком. Трусливым. Поэтому просто старался взять себя в руки, и этот паршивый стыд вернулся… ужасно сильно. Рядом с ней он появлялся все чаще. Накрыл с головой. Не знаю, сколько времени она сидела вот так, а я стоял у стены и просто смотрел на них. Мне до сумасшествия хотелось, чтоб Аня прямо сейчас открыла глаза, проснулась и увидела рядом с собой дочь, но чуда не
произошло. Мне все еще говорили ожидать. Нужно время. И я не знаю, как бы я смог ожидать, если бы не Маша.
        И сейчас, глядя на них со стороны, я ощущал себя совершенно лишним, им было хорошо вдвоем. Маша как будто говорила с Аней на каком-то ментальном уровне, не слышимом человеку. Потом она сама встала со стула, поправила одеяло и подошла ко мне. Я автоматически присел на корточки и посмотрел ей в глаза.
        И неожиданно сам для себя сказал, словно точно знал, что она хотела спросить.
        - Она поправится. Доктор сказал, что обязательно поправится. Надо немного потерпеть. Мы будем приходить каждый день, она поймет, что ты ждешь ее, и обязательно проснется. Вот увидишь.
        Маша ткнула в меня пальцем и вопросительно посмотрела мне в глаза.
        - Я?
        Кивнула.
        - Да. Я тоже ее жду, - судорожно сглотнул и проклял все на свете, проклял свою ненависть и жажду мести. Сейчас я действительно ждал, чтоб она вернулась и… мне больше ничего не нужно. - Очень жду.
        А Маша вдруг достала из своего потрепанного джинсового рюкзака книгу и протянула мне. Сказки Андерсена. Я понятия не имел, что она от меня хочет и что мне делать с этой книгой, но она сунула ее мне в руки и кивнула на Аню.
        - Мама подарила тебе книгу?
        Отрицательно качнула головой, взяла у меня сказки, открыла и снова дала мне.
        - Читать?
        Кивнула. И я вдруг вспомнил, что Аня говорила, что читает ей сказки и поет песни. Тогда я совершенно не понял, зачем это делать с глухонемым ребенком… а сейчас не мог понять, зачем читать книгу кому-то, кто лежит без сознания и ничего не слышит.
        - Я… я не знаю. У меня ужасный голос. Да и зачем? Твоя мама меня сейчас не…
        Маша не дала мне договорить. В ее глазах блеснули упрямые слезы. Она стукнула меня по рукам и снова показала на Аню.
        Ладно. Окей, маленький деспот. Я это сделаю. Да, я это сделаю, потому что от меня ничего не отвалится, а подружиться нам с тобой придется. Иначе я ума не приложу, что мне с тобой делать.
        Я сел возле кровати на стул, а она притащила второй и уселась рядом. Как всегда, вместе с ногами, подперла голову кулачками. И я читал. Сказку, которую знал еще с детства… и мне в этот момент было так легко. Мне вдруг показалось, что я стал моложе лет на сто, а те камни, которыми меня завалило в эти годы, постепенно кто-то снимает и отбрасывает в сторону.
        А потом были похороны мамы… они снова вернули меня обратно в яму, засыпанную камнями, и сколько я не пытался сбросить хоть один, так и не смог. Для меня эта церемония ничего не значила. Я с ней попрощался задолго до нее, и меня раздражали пафосные речи гостей, поминки с обжорством и выпивкой, пьяные, которые к концу вечера забыли, где они находятся и по какому поводу пили. И Лена. Вездесущая Лена в черном платье с траурной миной, пытающаяся повиснуть у меня на шее и жалеть. От чего еще сильнее хочется сдохнуть.
        ***
        Приехал после церемонии домой и, как всегда, уселся с бутылкой в кабинете. Но одному мне остаться не дали. В этот раз я ее прекрасно услышал. Она нагло открыла дверь, вошла, отобрала у меня бутылку и поставила обратно в шкаф. Первым порывом было выставить ее к чертовой матери, запереться изнутри и вылакать все спиртное в доме, но она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой. Когда пришли в ее комнату, девчонка включила телевизор и усадила меня на свою кровать.
        Откуда-то из недр шкафа притащила две пачки чипсов… И я… а я остался там вместе с ней. Мы смотрели мультики. И она беззвучно смеялась… а я понять не мог, как у этого крошечного существа есть столько энергии жить. Ведь она даже не слышит, что говорят герои мультфильма, она не слышит музыку… но ведь радуется, смеется и хлопает в ладоши. Я не заметил, как умял пачку какой-то гадости, которую так любят дети, не заметил, что мы смотрим уже третий по счёту мультик… а потом она уснула. И я укрыл ее одеялом, выключил телевизор и ощутил странную тоску. Мне не хотелось возвращаться к себе. В свой кабинет, в свою комнату. Мне было хорошо рядом с ней.
        Но я все же ушел, не уснул, конечно, сразу. Но и пить не стал. Под утро задремал на диване, а потом уехал в офис. Едва переступил порог, как позвонила Регина - Маша снова спряталась в шкаф и не хочет оттуда выходить, отказывается есть.
        Вначале я решил махнуть на это рукой и продолжить встречу с партнерами, но все время, пока передо мной чертили новые перспективы строительства в трех городах и показывали интересные проекты, я думал о том, что она там одна в этом темном шкафу сидит. И так худющая и прозрачная. Если не будет есть, то что от нее останется. Потом представил себе, что она там плачет, и послал к дьяволу встречу, поручил ее своему заместителю. Только вначале дал распоряжение снести к такой-то матери торговый комплекс своего конкурента. Выкупить контрольный пакет и расчистить место под строительство нашего центра.
        - Ты с ума сошел, Гоша? Это же двоюродный брат Арсения Федоровича.
        Я пожал плечами, собирая бумаги в папку и не глядя на Костика - моего верного советника и заместителя. По-хорошему было б называть его дядя Костя, так как он был возраста моего отца, и взял его на работу еще он, но Костик терпеть не мог вот этого пафоса и имен-отчеств и поэтому отзывался только на имя.
        - И что теперь? Он может считать, что он схватил черта за яйца?
        - Нет, но у тебя есть еще около пяти проектов с твоим тестем. Если вы сейчас испортите отношения, ты можешь потерять в деньгах.
        - Я хочу построить детский комплекс именно в этом городе и именно здесь. Это удобное место, и все вот эти кафешки, игровые заведения и ночные бары здесь не в тему. Пусть переносит их в промышленную зону.
        - Ты просто сейчас начинаешь войну с Добронравовым.
        - И что? Мне надо бояться его гнева?
        - Я думаю, тебе надо просто быть осторожным, и ты женат на его дочери, не забывай.
        - Это ненадолго.
        Я сунул папку в ящик стола и поднял взгляд на Костика. Он смотрел пристально на меня своими небольшими светлыми глазами под блестящими стеклами тонких очков.
        - Я буду подавать на развод.
        - То есть все реально серьезно, да? И слухи о том, что в доме твоего покойного деда сейчас живет твоя бывшая, это все же правда.
        - Я пока что не хочу это обсуждать даже с тобой. Займись кузеном Добронравова. Предложи ему сделку еще раз. Откажется - сотри его в порошок. Я хочу на следующей неделе утвердить проект центра. Мне плевать на Добронравова и его семейство.
        - Как знаешь, мое дело было предупредить. Ты вернешься в офис?
        - Да. Кое-кого заберу и приеду.
        Оказывается, я принял решение еще до того, как приехал домой. Сам от себя не ожидал. А потом смотрел, как она лихорадочно одевается, как довольная носится по комнате, как подставляет голову Регине, чтоб та заплела ей волосы и… все. И я растекся в вязкую лужу где-то у ног этой маленькой красотки, которая, кажется, начала мною вертеть, как ей хочется. Я привез ее в офис. Под удивленными взглядами работников и совершенно ошарашенным взглядом Костика, который тем не менее нашел где-то пачку новых фломастеров и притащил листы для принтера. Я снова вернулся к партнерам, а сам ловил себя на том, что поглядываю через стекло на то, как Маша рисует, она забралась с ногами на стол и усердно что-то выводила на листике. И мне стало ужасно интересно, что она там вырисовывает, прикусив маленький язычок… и какое-то дикое сожаление появляется - а ведь будь она моей дочкой, все эти годы я мог провести рядом с ней. И, возможно, она не была бы глухонемой.
        Когда я уже собирался домой, она спрятала рисунок в свой рюкзак. Мне так и не показала, а я не просил. Мы снова поехали вместе к Ане, и я опять читал ей одну из сказок, а Маша сидела на стуле и, почти не моргая, смотрела на свою мать, опять прижималась щекой к ее ладони. Когда мы приехали домой, и я вручил ее Регине, а сам собрался идти в кабинет и тихонько достать из шкафа бутылку, Маша протянула мне свой рисунок, и я… я рассмеялся - она нарисовала меня, сидящего на полу с бутылкой в руках. Смотрелся я там ужасно и, скорее, был похож на бомжа на улице где-то в подворотне.
        - Та ладно! Я не такой!
        Она кивает, распахнув широко глаза и наморщив лоб. Словно говорит мне «такой-такой». А потом тянет к себе опять смотреть телевизор. У нее в шкафу спрятаны еще две пачки чипсов, и мне уже становится интересно, где она их берет. Я уснул у нее в комнате, сидя на полу. Просто отрубился под какой-то очередной диснеевский мульт, открыв для себя, что они чертовски интересные, и как я мог не смотреть их раньше. Я вообще не помнил, когда включал телевизор последний раз.
        Утром она уже ждала меня совершенно одетая со своим рюкзаком за плечами. Она собралась со мной на работу… Несколько секунд я смотрел на нее - такую смешную и мелкую с двумя хвостами по бокам и снова со своим старым рюкзаком.
        - А ты поела?
        Кивнула и чуть склонила голову набок. Просит взять с собой.
        - Ладно, поехали. Только мне не мешать.
        Захлопала в ладоши. Я обернулся к Регине и удивленно заметил, что та улыбается. Едва я на нее посмотрел, как улыбка пропала с ее губ, и она снова стала привычной неулыбающейся Региной. Кажется, я знаю, кто носит маленькой ведьмочке чипсы.
        Протянул руку Маше, и та схватилась за нее, а потом сплела свои пальцы с моими. И мне вдруг стало так тепло. Я внутренне начал согреваться. Как никогда и ни с кем.
        Пиликнул мой сотовый - пришла смска от Антонины.
        «Я прислала вам уроки по языку жестов для начинающих. Если что-то будет непонятно, звоните обязательно. И не забудьте про анализы и нашу встречу завтра. Это важно. Мне нужно закончить обследование».
        Да, я решил научиться говорить с ней. Я захотел ее понимать.
        ГЛАВА 23
        Я открыл анализ, который прислала мне Антонина, и так ни черта в нем и не понял. Там говорилось о каких-то патологиях, куча терминов, совершенно мне незнакомых, но ничего настолько важного, как говорила мне сурдолог, я там не увидел. Надо будет к ней приехать, и пусть объяснит, что за чертовщина с этими проверками… а еще я решил, что все же сделаю тест и сам. Да, я сделаю этот проклятый тест. Я пройду через это еще раз. Последняя проверка. Последний шанс себе, что мог ошибаться. Хотя это было бы из области фантастики. Но я помнил выражение глаз Ани. Помнил их, наполненные слезами и таким яростным упреком… что я начинал сомневаться в собственной адекватности и трезвости ума. Или же она была настолько хорошей актрисой, что снова смогла водить меня за нос… но я больше не мог об этом думать. Я не хотел снова в ту самую яму.
        Я набрал Антонину, но она была вне зоны доступа, автоответчик ее голосом сообщил, что ей пришлось уехать в срочную поездку на несколько дней и она будет на связи, едва появится возможность. Я пожал плечами и пошел в комнату к Маше.
        Она лежала животом на ковре и опять что-то рисовала. Меня заметила почти сразу, подняла голову и перевернула лист. А я ей «сказал» первую выученную наизусть фразу, чуть-чуть сбился, и пальцы запутались, но у меня получилось:
        - Как дела?
        Ее глаза округлились, и она… она мне улыбнулась. Мне ужасно нравилась ее улыбка, искренняя, с ямочками на щеках. Почему-то захотелось пристрелить каждого, кто ее обидит. Вот такое ощущение возникло, что я способен убить любого, кто заставит ее расплакаться.
        Маша показала мне загнутый кверху палец, но тут же поникла и тяжело вздохнула. По Ане скучает. Я уселся на пол рядом с ней и щелкнул пультом от телевизора. Оказывается, и я по ней скучал. И я понятия не имел, что буду делать, когда она откроет глаза. Как-то все изменилось и перевернулось внутри. Я больше не хотел держать ее здесь насильно, но самое страшное - я боялся, что как только ее отпущу, она сразу же сбежит. Не захочет быть со мной, и я ничего не смогу с этим сделать. От этих мыслей свело желудок и вывернуло кишки. Паршивое ощущение собственного бессилия.
        Повернулся к Маше и невольно усмехнулся, ноги скрестила и размахивает ими, лежа на животе. Волосы все еще в хвосты собраны с какими-то кружевными резинками. Наверное, опять не далась Регине, чтоб та ее расчесала. Вредная девчонка. Я смотрел на эти хвостики, а потом дернул ее за один из них. Она обернулась, вначале удивленная, а потом свела брови на переносице и запустила в меня подушкой. Через пару минут мы превратили ее комнату в поле боя, мы умудрились разодрать несчастные подушки, выпотрошить наполнитель, разбросать его по всей комнате. И конечно, она победила, завалила меня на пол и придавила подушкой. Глаза блестят, щеки раскраснелись. Точно пристрелю каждого паршивца, кто посмеет ее обидеть.
        - Все-все. Я сдаюсь. А вот ты завтра со мной на работу не поедешь.
        Склонила голову к плечу и жестами что-то спросила. Я, скорее, догадался, чем понял.
        - Потому что ты обещала слушаться Регину, а сама опять не расчесалась. Завтра твои волосы спутаются, и ты будешь реветь, и я уйду без тебя. Да-да, не надо на меня так смотреть, ты нарушила условия.
        Маша слезла с меня и насупившись села рядом, а я уставился в экран телевизора. Там беспрерывно шел какой-то сериальный мультик, и я сделал вид, что мне невероятно интересно. Потом по-идиотски засмотрелся и уже через пару минут увлекся происходящим на экране. Рядом с этой девочкой мне было настолько легко, что я сам себя не узнавал. Я становился сам собой - без брони, без кожуры и защитных реакций. От нее не надо было. Она возвращала меня туда, где нет лицемерия и дурацких игр. В каждом человеке живет ребенок, во мне он был не то что похоронен, во мне он был сожжен дотла. Притом еще в детстве. У меня его особо и не было. От меня всегда требовали слишком много, так много, что я просто вырывался из-под контроля и рвал все цепи, которые набрасывали на меня отец и мать. Задумался и почему-то не смог вспомнить ни одного момента, когда я был счастлив будучи ребенком, а ведь у меня все было, в отличие от этой девочки. Мне ни в чем не отказывали, и в то же время я никогда не был настолько безмятежен, настолько открыт. Я не валялся на ковре с фломастерами. Моя мать бы этого не поняла. Я должен был сидеть за
столом с ровной спиной, ходить на музыку и учиться на отлично. Моим развлечением были поездки в загородный дом. Но даже там меня контролировали. Пока мне не остохерела вся эта опека, и я не сбросил ошейник, послав все к такой-то бабушке и свалив из дома в пятнадцать лет, чтоб жить с другом в палатках на берегу речки-вонючки. Меня, конечно же, нашли в этот же день, точнее, вечер. Меня не били, не ругали. Просто закрыли в комнате и не выпускали неделю из дома, а когда выпустили, я снова сбежал и украл в магазине бутылку водки и колбасу. Я напился и бродил по улицам города, пока меня не поймали менты….
        Погрузился в воспоминания и вздрогнул, когда мне под нос подсунули расческу. Ну вот, приехали. Я посмотрел на Машу, а та тыкнула меня в грудь расческой еще раз и показала на свои волосы.
        Впервые в жизни я снимал резинки с девчачьих волос, боясь причинить ей боль. Вырвал пару волосков, чуть не получил разрыв сердца и сто раз заглядывал ей в лицо, чтоб убедиться, что она не плачет. Я б, наверное, удавился, если б плакала. Потом я ее расчесывал. И мне это нравилось. Водить расческой по длинным светлым кудряшкам. Они блестели и закручивались в тугие локоны. Она так и уснула, положив голову мне на колени, а я сидел с этой расческой и боялся пошевелиться, чтоб не разбудить. Потом все же перенес Машу на кровать и перед тем, как выйти из комнаты, обратил внимание на рисунок, который она рисовала. Наклонился, поднял его с пола и застыл - она нарисовала Аню, меня и себя. Мы втроем держались за руки. И подписала корявым почерком. «Мама, папа, я». Я положил рисунок обратно на ковер и… вдруг почувствовал, что мне насрать на тест ДНК. Мне плевать, каким будет результат. Это уже не имеет никакого значения и ничего не изменит для меня. Я его сделаю… ради ее анализов и лечения, но это уже лично для меня не имеет никакого смысла. Я хочу заботиться об этом ребенке и неважно - чья она дочь.
        Вышел из детской, прикрыл дверь. Снова набрал Нину, но опять сработал автоответчик. В эту ночь я впервые нормально уснул. Без спиртного, без ворочанья с боку на бок до утра. Отключился и все.
        Перед поездкой в корпорацию я заехал в клинику и сдал анализ крови. Мне пообещали, что результат будет готов в течение восьми часов. То есть к вечеру будет ответ. Волнение захлестнуло новой волной, проползло по коже ледяными мурашками и отступило, когда я сел в машине рядом с Машей и она мне улыбнулась и подмигнула. Я подмигнул ей в ответ и дернул ее за косичку. А она пнула меня кулачком под ребра. Довольно ощутимо. Надо отдать ее на какой-то вид женской борьбы, чтоб могла надрать задницу любому ублюдку, который посмеет на нее не так посмотреть… это в том случае, если я не надеру.
        В офисе уже так бурно не реагировали на то, что я приезжаю с Машей. Теперь у нее имелся свой угол, Костик организовал для нее стол и стул, ноутбук и стеллаж с книжками и игрушками. Первая реакция на этот угол была весьма своеобразная - она обошла его со всех сторон. Потом на меня посмотрела и снова обошла. С опаской поставила на стул свой рюкзак, потрогала плюшевых зайца и медведя, но в руки не взяла. Достала из рюкзака своего обтрепанного мишку и посадила на полку. Потом села за стол и по-деловому, откинув косички назад, открыла крышку ноутбука.
        - Эй… можно подумать, что ты влюбился в ребенка. Харе так пялиться на нее.
        Я повернулся к Костику и усмехнулся.
        - А в нее разве можно не влюбиться?
        - В офисе уже все на ушах стоят, гадают, что это за девочка.
        - Пусть гадают.
        - Скоро пронюхают журналисты.
        - Они уже пронюхали. Нас на входе отщелкали еще вчера.
        Зазвонил мой сотовый, и я выхватил его из кармана, от досады чуть не застонал вслух.
        - Да, Лена. Что ты хотела?
        - Поговорить хотела, Гоша!
        - О чем? Я на работе, и я занят.
        - Неужели? А я вот стою под твоим офисом и требую, чтоб меня впустили поговорить с тобой, но твоя охрана не впускает без твоего указания.
        И правильно делает. Я распорядился, чтоб ее не впускали без моего ведома. Сюрпризы не люблю. А она любит их устраивать.
        - Я не уйду отсюда, пока ты не поговоришь со мной. Надо будет - проторчу здесь до вечера!
        Я шумно выдохнул и бросил взгляд на Костика, потом снова приложил сотовый к уху.
        - Оставайся там, я скоро спущусь.
        ***
        Лена была в траурной одежде, а меня почему-то передернуло от того, что она напялила на себя платье с просвечивающей ажурной сеткой на груди. Не так думала о трауре, как о том, чтоб было видно ее торчащие груди. Едва я подошел к ней, она стиснула губы в тонкую линию.
        - А что ж ты ее не взял с собой?
        - Кого ее?
        - Дочь твоей первой потаскушки! Что ты не притащил эту глухонемую оборванку, которую усадили к тебе на шею… алименты еще не просили или уже?
        Я схватил ее за локоть и дернул к себе.
        - Об этом ты пришла поговорить?
        - Да! Об этом. Ты позоришь меня перед всеми этими выходками. Таскаешься с этой девкой, живешь с любовницей! Ты думаешь, я буду на все закрывать глаза?
        - Не думаю, потому что я с тобой разведусь!
        Ее глаза округлились, и рот приоткрылся.
        - Чтооо?!
        - Документы от моего адвоката получишь завтра. Пометишь там, чего ты хочешь, и все, и пора заканчивать этот спектакль.
        - Спектакль? Ты называешь наш брак спектаклем? Ты совсем ополоумел? Мой отец столько помогал тебе, у вас совместные проекты, а ты… ты нас из-за своей шлюхи и чужого ублюдочного ребенка?!
        - Рот закрой, не то я тебе его закрою!
        Оттолкнул ее от себя.
        - Уезжай домой, Лена.
        - Домой? Это не дом. Это склеп. Тебя в нем никогда нет.
        - И не будет. Смирись. Мы разводимся. Подумай, что ты хочешь получить.
        - Сволочь! Какой же ты подонок! Отец… отец лишит тебя всего!
        - Ну пусть попробует. Пообщаемся через адвокатов, Лена.
        Я снял обручалку и демонстративно сунул при ней в карман.
        - Ты… ты подонок!
        - Подонок. И ты прекрасно знала, что рано или поздно все именно так и окончится.
        Я развернулся, чтобы уйти, но она вдруг вцепилась в мою руку.
        - Слушай, не надо так. Егор. Не надо. Какая разница, кто там есть у тебя. У многих есть любовницы. Я молчать буду. Я глаза на все закрою. Только не уходи от меня. Все у нас хорошо будет.
        На какое-то мгновение жалко ее стало… словно отражение свое увидел. Я, наверное, вот так же жалко рядом с Аней смотрюсь. Помешанный на ней и такой же нелюбимый.
        - Не люблю я тебя, Лена. Не люблю, понимаешь? Не будет ничего у нас хорошо. Никогда не будет, потому что мне с тобой до тошноты плохо.
        И пошел прочь к лестнице, а она вслед орет мне:
        - А с ней хорошо? Ничего, она опять тебе рога наставит… она никогда не полюбит тебя так, как я тебя люблю.
        Возможно, и не полюбит… зато ее люблю я.
        ***
        К вечеру я уже забыл про тест. Мы с Машей снова поехали к Ане. Малышка заранее выбрала, какую сказку будем читать. И я читал, уже мне это не казалось чем-то странным, не казалось, что я похож на идиота, который распинается перед теми, кто его не слышит. Я читал и посматривал на лицо Ани… ничего не изменилось за эти дни. Она так и не приходила в себя. Меня начинало это пугать… словно дежавю. Совсем недавно я так же приезжал к своей матери, и вначале мне тоже обещали, что вот-вот и очень скоро, но ничего не происходило, пока однажды не сказали, что уже и не произойдет.
        Пока читал, пришло сообщение из лаборатории. Анализ был уже готов. Я сжал пальцы в кулак и дочитал сказку, лишь потом вышел в коридор и открыл на электронной почте результаты теста. Пол слегка покачнулся под ногами - нет, я не ее отец. Резко выдохнул и хотел уже сунуть сотовый в карман, как он вдруг зазвонил у меня в руках. Я поднес его к уху, стараясь собраться, прийти в себя, чтоб Маша не увидела, что я расстроен.
        - Егор Александрович, это Нина. Я с другого номера. Выехала в Словакию, срочно нужно было. Вы получили результаты ваших анализов?
        - Да. Получил.
        - А результаты анализов Анны получили?
        - Да. Только там ничего не понятно.
        - Как не понятно… Аааах, наверное, вам послали генетический тест.
        - Я сделал, как вы просили, и сдал анализ. К сожалению, я не могу быть ничем полезен ребенку. Я не ее отец.
        - Знаю… но у меня очень большая проблема не только из-за вас - и Анна не ее мать.
        У меня рука с сотовым резко опустилась вниз. Я с трудом смог поднять ее обратно. Она весила с тонну.
        - Вы меня слышите, Егор Александрович, Анна не является биологической матерью Маши.
        - Да. Я вас слышу.
        Поднял голову и посмотрел через стекло на девочку, она сжимала руку Ани, поднесла ее, как всегда, к лицу.
        - Я хотела поговорить с вами об этом не по телефону… но вы сдали анализ, и я решила вам позвонить.
        - Спасибо.
        Я отвечал ей как робот, и у меня дрожали руки. Вдруг Маша вся встрепенулась и выскочила ко мне. Схватила меня за рукав и потащила в палату.
        - Нам нужны хоть какие-то данные Маши. Может быть, вы знаете, в каком роддоме она родилась. Может, там можно что-то узнать?
        Маша подтащила меня к кровати и показала на руку Ани - она слегка пошевелила пальцами, а малышка радостно подпрыгнула и обняла меня за ноги. Я опустил руку на ее голову, машинально перебирая косички дрожащими ледяными пальцами и чувствуя, как у меня дерет глотку от желания заорать.
        - Егор Александрович…
        Я отключил звонок и сунул сотовый в карман, глядя остекленевшим взглядом на шевелящиеся пальцы Ани.
        ****
        Маргарита Сергеевна Немцова работала в областном роддоме столько, сколько себя помнила. Вначале сестрой-акушеркой на побегушках у бывшего главврача, после того как ту уволили и осудили за взятки не без помощи Немцовой, Маргарита Сергеевна начала быстро подниматься вверх по карьерной лестнице. Настолько стремительно, что уже через несколько лет была заместителем главврача, а позже и сама получила столь желанную должность.
        Когда Светлана Юрьевна Герасимова уходила на пенсию, она сказала Маргарите, что лучшего акушера-гинеколога данному роддому не найти, как, впрочем, и самого мерзостного и отвратительного человека, коим являлась Немцова, которая и здесь приложила руку, чтобы заветное кресло освободилось побыстрее. Маргарита особо не расстроилась, проводила с почестями свою предшественницу и занялась переустройством роддома, постепенно превращая его в коммерческую клинику. Теперь она и сама не гнушалась взятками, личными одолжениями и другими перспективами, которые открывала перед ней ее должность. Сменила коллектив, окружила себя верными фанатами и подхалимами. Бизнес в роддоме кипел на полную катушку, цены были назначены за все, вплоть до предметов первой необходимости. Негласный прейскурант выдавался роженице или больной, и у нее не оставалось выбора: либо плати, либо лечись на улице или поезжай в соседний город. А до соседнего города десять километров на машине.
        Мэр поселка городского типа Владислав Иннокентьевич Галкин всячески опекал роддом, особенно после того как там родила двойню его драгоценная доченька. Если отбросить меркантильность и жадность, а также подлость, Немцова действительно была врачом от Бога. Она принимала роды у самых «тяжелых» рожениц, вытаскивала с того света младенцев. На нее молились и точно так же ее боялись. Зато она не боялась никого. Ну почти. Больше всего Немцова переживала за свое место и за благополучие своей семьи, которая состояла из мужа врача-кардиолога и трех собак пекинесов. Детей у нее не было. В свое время Немцова наделала кучу абортов, посвящая себя учёбе и работе, прекрасно осознавая риск бесплодия. Но ее это сильно не удручало. Одинокой она себя никогда не чувствовала, в свои сорок девять всегда подтянутая, с идеальным макияжем на аристократическом лице, с высокой прической, уложенной из длинных каштановых волос, и строгим взглядом из-под дорогих тоненьких очков. Она создавала внешнее впечатление благополучия всего роддома в целом.
        Когда к ней в кабинет постучались и сообщили, что ее хочет видеть посетитель, видимо, договориться о родах или госпитализации, Немцова велела ждать под дверью. Она была занята. Выбирала очередного пекинеса себе в подарок. Рассматривала мордочки новорожденных щенят и умилительно склоняла голову на один бок, затем на другой. Ее прием на сегодня был окончен, а через несколько часов ее ждало плановое кесарево сечение у жены владельца трех супермаркетов в их областном центре. Она планировала к Новому Году заказать у него красную икру, разумеется в подарок за удачные роды. Посетители сейчас не входили в ее планы. Она собиралась продержать его за дверью, а потом царственно выплыть на операцию, заставив ждать еще или назначив ему на понедельник. Возомнили, что у нее здесь поликлиника, и сидят по лавкам ждут. Даже в поликлинике приходят по записи.
        Когда дверь резко распахнулась, Немцова вскинула голову и в негодовании сжала и без того тонкие губы.
        - Что такое? Как вы….
        И тут же осеклась на полуслове. Она его узнала. Да и как было не узнать? Телевизор она смотрит, новости читает, в интернет заглядывает… Но узнала она его не только поэтому… была еще одна причина, и эта причина заставила Немцову стать цвета стенки и чуть пошатнуться в кресле. У нее тут же подскочило давление и запульсировало в висках. Ужасно захотелось взять таблетку валидола под язык.
        Шумаков Егор Александрович прошел через весь просторный кабинет к окну и, не здороваясь с Немцовой, открыл окно нараспашку.
        - У вас здесь очень душно.
        Сказал он и подошел к столу.
        - Добрый день, Маргарита Сергеевна. Прошу прощения, что помешал вам в важных делах, - бросил взгляд на монитор ноутбука с открытой страницей сайта по продаже домашних животных, и Немцова тут же захлопнула крышку, - но мое дело не менее важное. Если позволите… - отодвинул стул, главврач заторможено кивнула и нервно поправила очки на переносице.
        - Добрый день…
        - Шумаков Егор Александрович, но я вижу, вы меня узнали, и это весьма лестно.
        - Ддда, узнала. Чем обязана вашему визиту да в наши края?
        Она постепенно старалась взять себя в руки. Но у нее плохо получалось. Шумаков пугал ее, и не только потому, что она была наслышана и о его семейке, и жестком характере молодого бизнесмена, о котором только и пестрели заголовки газет, как он перешел кому-то дорогу или подмял под себя очередного конкурента, или, например, добился сноса гостиницы, в которой ему не так подали завтрак. Шумаков пугал ее тем, что мог узнать… и скорее всего, узнал, что здесь произошло пять лет назад. Иначе зачем он здесь… а если узнал, то Немцовой не только светит увольнение и лишение должности, а может светить нечто похуже, и Иннокентич ее не спасет… так как Шумаков имеет намного больше денег и власти. Трусливый Галкин даже не заступится.
        - Я думаю, вы знаете, чем обязаны моему визиту.
        - Нет, - она мило улыбнулась, - даже не представляю, но я очень рада такому гостю.
        Шумаков продолжал улыбаться. У него была красивая улыбка, очень заразительная, и взгляд цепких серых глаз не отпускал собеседника.
        - Вы сейчас представите и не только цель моего визита, но и чем он может закончиться для вас и для вот этого, - он обвел кабинет взглядом, - коммерческого гадюшника.
        Немцова застыла, и ее тонкие губы приобрели синеватый оттенок.
        - Я думаю, Галкин бы одобрил, если бы я решил построить на этом месте санаторий. Неподалеку пруд, березовая роща… Как считаете? Эта местность подходит для санатория? Вас бы я туда взял главной медсестрой… а может, и не взял бы, а может, сделал бы так, что вас не взяли бы даже санитаркой… хотя, может быть, вы бы устроились врачом на зону.
        На лице Немцовой выступила испарина, и пот потек по спине.
        - Выпейте воды, Маргарита Сергеевна, успокойтесь и начинайте рассказывать мне правду. И ничего кроме правды, и, возможно, для вас все останется по-прежнему.
        Она послушалась, выпила один стакан воды, затем другой. Ее пальцы дрожали, а стекло стучало о зубы. Она подняла голову и медленно выдохнула.
        - Ее привезли к нам в тяжелом состоянии, без сознания и в родах. Не было ни времени разбираться - что с ней, ни времени на какие-то обдуманные решения. Только операционная. Она бредила, звала вас, маму, плакала в те короткие промежутки, что приходила в себя. - Немцова резко встала и пошла налила себе коньяк, который был спрятан в закрытом на ключ шкафу, выпила залпом четверть стакана и продолжила, - у нас тогда дела обстояли иначе - аппарат УЗИ допотопный, специалистов мало, лаборатории нет, только в город отправляли анализы за десять километров. Я пока дождалась бы ее результатов, она бы…, - Немцова нервно сглотнула, а Шумаков стиснул челюсти и чуть подался вперед. - Я послушала сердце плода доплером, но оно не прослушивалось. Времени везти к аппарату ультразвука не было, у нее шли сильные схватки. Я надеялась, что младенец просто развернулся так, что нам было неслышно.
        Она снова замолчала и налила себе коньяк, на Шумакова не смотрела. Ей было страшно.
        - Когда прокесарили, ребеночек не дышал. Мы пытались реанимировать… но… Мне очень жаль. Мне безумно жаль. Мы делали, что могли… и у нас не вышло.
        Шумаков резко вскочил со стула и отошел к окну, вцепился в подоконник и шумно вдыхал прохладный воздух.
        - Это был второй случай в моей практике. Я не знала, что делать. Мы все растерялись, для нас это была личная потеря. Роженица чувствовала себя неплохо, потом мы нашли следы интоксикации организма, но предположить - от чего она произошла, не могли, а она… она не помнила ничего.
        Немцова судорожно сжала стакан и с ужасом вспомнила ту ночь. Тогда еще она была заместителем главврача, и Светлана Юрьевна, едва услышав о происшествии, а потом узнав - кто роженица, чуть инсульт не получила.
        - Ты представляешь, что теперь будет? Представляешь, как набросятся на наш роддом? Да здесь камня на камне не оставят. Все разнесут к такой-то матери. А мы с тобой сядем, и это лучшее, что с нами произойдет. Ты вообще знаешь про Шумаковых, кто они такие? Понятие хоть какое-то имеешь?
        Тогда она не имела, но ей было до дикости страшно от реакции начальницы. В эту же секунду в кабинет влетела медсестра.
        - Там девчонку привезли молодую совсем. Несовершеннолетнюю. Орет, матерится. Проклинает и больницу, и ребенка. Не в себе девка. Мы ее пока с той… ну с той знаменитой уложили. Плод ногами вниз, не разродится она без вас, Маргарита Сергеевна, тут или ваши ручки нужны, или кесарево.
        - Иди роды принимай, потом решим, что делать.
        А решение пришло само собой. Оно орало, выгибалось и грязно поливало отборным матом все отделение, у него под ногтями вились черные полоски, от одежды воняло потом и дешевыми духами. Оно разродилось и тут же заявило, чтоб младенца придушили или вышвырнули в окно, иначе она сама это сделает.
        А малышка в руках Немцовой не кричала. Звука не издала, но была жива, пусть и не девяточка по Апгар, синеватенькая, обвитая пуповинкой и недоношенная, но живая, и пищала тихо и очень жалобно. Немцова кивнула медсестре, и они унесли младенца в процедурную, а Маргарита Сергеевна, зашивая роженицу, которая все же с ее помощью разродилась сама, тихо сказала.
        - А не надо душить и выбрасывать. Мертвая твоя дочь родилась. Ты своими мыслями ее у себя в утробе удавила.
        Дальше все было весьма просто, зарегистрировали смерть, живую девочку записали как Шумакову, а мертвую отправили в морг, с диагнозом гипоксия и остановка сердца еще в утробе. Немцова тогда хоть и боялась безумно содеянного, все же в какой-то мере решила, что сейчас ее руками вершилась судьба человека, и дочка оборванки и малолетней шлюшки обретет богатую, обеспеченную семью, молодая женщина, потерявшая явно желанного ребенка, познает счастье материнства, а гулящая малолетка получила по заслугам. Все равно от девочки отказалась.
        Шумаковой сказали, что ее соседка - малолетняя наркоманка и что пришлось перевести в другую палату, а потом и младенца ей принесли. Когда увидела глаза молодой женщины, светящиеся любовью, поняла, что решение было правильным. И ни о чем не жалела… До определенного момента, когда Немцова чуть разрыв сердца от ужаса не получила. В роддом приехала сама Шумакова. Она потребовала предоставить ей генетический материал ребенка. Они приготовились к самому худшему, и главврач, и Немцова уже мысленно сидели на скамье подсудимых, но, как ни странно, ничего не произошло. Никто за ними не пришел, никто даже с ними не разговаривал.
        Только за малолеткой мать приехала. На вид приличная, не то что ее ободранка. Выслушала заключение врачей, бледнела до синевы, руки на коленях складывала и пальцы сжимала так, что суставы трещали. Они уехали, а Немцова наконец-то спокойно вздохнула полной грудью. Все обошлось….
        - От чего умер младенец? - раздался глухой голос Шумакова, и Маргарита Сергеевна вздрогнула.
        - Мы не знаем. Тело на экспертизу никто не отправлял, и причину я вам сказала. Но… при всем моем опыте, у меня есть подозрения, что ваша жена…. она что-то приняла. Какое-то лекарство или препарат, или что-то съела. Что-то, спровоцировавшее смерть плода и сильное отравление у матери. Но я даже предположить не могу, что именно. Существует множество препаратов, которые могут вызвать подобную реакцию организма.
        Она затихла, с ужасом заламывая пальцы и ожидая приговора. Ей вообще показалось со стороны, что от Шумакова, который вошел в этот кабинет, ничего не осталось, возле окна стоял совсем другой человек. По нему словно проехался грузовик, и он выглядел поломанным на куски, осунувшимся и немного не в себе.
        - И… и что теперь будет? - хрипло спросила она.
        - Ничего не будет. Забудьте об этом. И держите рот на замке.
        Вернулся к столу и сел напротив снова.
        - Та девчонка… вы что-то о ней знаете?
        - Да, знаю. Она погибла от передозировки… спустя три года. Это было крупное дело для нашего района. Об этом на местном канале говорили и… нашли целую банду ублюдков, которые по школам наркотики продавали.
        Шумаков выдохнул и резко встал с кресла.
        - Ясно. Вы правильно поступили, Маргарита Сергеевна, пожалуй, это один единственный правильный поступок в вашей жизни. И если вы будете о нем молчать, ничего плохого с вами не случится. Я обещаю.
        Когда он ушел, Немцова налила себе полный стакан коньяка и выпила его залпом.
        ГЛАВА 24
        Я смотрел просто в одну точку, мне казалось, у меня не шевелятся руки, ноги и даже сердце не бьется. Я, наверное, умер. Не знаю, как люди впадают в кому и что они при этом испытывают, я внутренне омертвел. И если раньше мне думалось, что я присыпан камнями и толстым слоем земли, то сейчас у меня создавалось впечатление, что я полностью без кожного покрова привязан где-то цепями и насажен на острые крючья, они продрали мне сердце и легкие, и я, бл***дь, задыхаюсь, истекаю кровью, булькая в агонии, но и сдохнуть права не имею. Я вообще ни на что не имею прав.
        Снова включаю запись голоса матери, и меня трясет, когда я слышу все, что она говорит. Холодный пот катится градом, пропитывает мою рубашку, течет по вискам и по скулам. Мне кажется, я погрузился в сплошной кошмар и это все бред сумасшедшего психопата, это все какая-то долбаная игра. И ее голос вспарывает нервы, пилит их на куски… Она не могла так поступить. Не могла со мной вот так…
        «Я надеюсь, что ты никогда этого не услышишь… и в то же время я все же хочу, чтобы ты все узнал, и если этому суждено случиться, то ты рано или поздно найдешь эту запись, а если нет, то так тому и быть. Ты мой любимый ребенок, и пусть я и была строга к тебе, таковыми были мои представления о воспитании сына, но я никогда и никого не любила так, как тебя. И как любая мать, я мечтала о самом лучшем для тебя. Да, я ее невзлюбила. Она не нравилась мне с самой первой минуты. Она была тебя недостойна. Ни одного волоска на твоей голове. Неотёсанная, безвкусная деревенщина, которая мечтала о прописке и свадьбе с богатым и чистеньким мальчиком. Мне не нравилось в ней все, начиная с ее имени и заканчивая ее запахом, который поселился в нашем доме и не выветривался, забивался мне в ноздри и преследовал на каждом шагу. Она заменила тебе меня, везде и всюду была она. В твоем сотовом, в твоем портмоне, в твоей комнате, в твоей голове и в твоем сердце. Я задыхалась с этим осознанием потери, что она забрала тебя у меня.
        Я ослепла, оглохла, я мечтала, чтоб она исчезла. Я знала, что ты не любишь Лену, и именно поэтому хотела, чтоб она стала твоей женой. Она бы обожала тебя, а ты бы по-прежнему оставался со мной и был только моим. Эгоистичное гипертрофированное материнское чувство. Я тогда даже трезво думать не могла. Лена стала частым гостем в нашем доме. Мне нравилось злить Анну. Нравилось видеть, как она бледнеет. Я мечтала, что она родит мне внука, и ты с ней разведешься, отберёшь у нее ребенка, и мы заживем без нее, как раньше.
        А когда ты кричал на меня, ссорился со мной из-за нее, я ненавидела ее еще больше. Когда Лена привезла этот чай… ее мать занимается травами и гомеопатическими лекарствами… она привезла этот чай и попросила меня помочь ей. Сделать так, чтоб… О, Господи, прости меня! Сделать так, чтоб твоя жена с расстройством желудка легла в больницу, беременных на таких сроках обязательно кладут, а у Лены было бы время оказаться с тобой наедине. Всего-то расстройство желудка. В меня черт вселился, я даже ничего не заподозрила, я была ослеплена своей ненавистью, ревностью, и я… я позвала Анну и предложила этот чай. Клянусь, я клянусь тобой и всем самым дорогим, что у меня есть и было когда-либо, я не хотела того, что произошло. Это была мелкая пакость, недостойная взрослой женщины. Но я и думать не могла, что дальше произойдет такое горе… и что Лена… Лена исчадие ада, Егор. Она не такая, как все мы думаем, она либо сумасшедшая, либо такая тварь, каких поискать. Но тогда она казалась мне влюбленной в тебя и самой достойной. Твой отец дружил с ее отцом, а я тесно общалась с ее матерью. Что может быть идеальней, чем
свадьба наших детей.
        Но я даже не подозревала, в какой кошмар втяну всех нас и тебя прежде всего. Мне позвонили из больницы… сказали, что она рожает где-то там, в каком-то захолустье. У меня уже были эти снимки от фотографа, которого нашла Лена, были подозрения, что Анна тебе изменяет, и я была этому рада, я вцепилась в эту возможность мертвой хваткой. Те две курицы из роддома… они не учли, что деньги развязывают языки всем, что нет никакой информации, которую нельзя было бы раздобыть с помощью денег. И я... я получила такой удар, от которого не оправляются. Санитарка рассказала мне, что моя внучка... что она... Прости, не могу говорить, мне кажется, у меня все внутри серной кислотой разъело… Она сказала, что девочка умерла, что тот ребенок, который записан на тебя, что это чужая… Лена приехала следом за мной. Буквально через полчаса она уже придавила меня к стенке и рыдала, что ничего не знала, что, может, перепутала препараты, что это не ее вина… Но я не могла поверить, что передо мной стоит такое чудовище, такое истинное зло во плоти. Я сказала, что ты обязан об этом узнать, и тогда она изменилась. Из несчастной
овечки превратилась в опасную тварь. Она сказала, что это я виновата, что на чашке мои отпечатки пальцев, что это я предлагала Анне чай. И это я ее ненавидела и всячески унижала, что никто мне не поверит, что ты меня возненавидишь и засунешь в психушку, где мне и место. Она все знала… знала, что я лежала в больнице с нервными срывами. И я… я испугалась. Я сделала, как она хотела. Тест ДНК отдала тебе. Какое-то время я стала считать, что все к лучшему, что, действительно, никто не знал, верить, что Лена ошиблась. Но меня надолго не хватило. Она начала мне сниться… моя внучка. Каждую ночь она плакала и кричала, мне снился младенец, которого уносят врачи, снились гробики и кресты, снилась Анна твоя, как она кричит, что я убийца.
        Я должна была рассказать тебе. Должна… и не могла. Я боялась, что ты меня возненавидишь, боялась, что запрешь меня в психушку, как говорила Лена… А потом Бог все же меня наказал, и я потеряла все… все, кроме тебя. Я так испугалась, что следующим будешь ты. И приняла решение… когда-то мать Лены давала мне лекарство - сильное снотворное. Я приняла его полчаса назад. У меня уже онемели пальцы, и мне не хватает воздуха. Я скоро умру, сынок… Но прежде чем это случится, я хочу попросить у тебя прощения. Прости меня, прости мне все, что я тебе причинила, я просто до безумия любила тебя… и если когда-нибудь ты увидишь Анну, скажи, что я каждую ночь становилась на колени перед образами и умоляла ее простить меня. Скажи ей это. Хотя такое никто не прощает. И я себя никогда не прощу. Прощай, сынок. Я надеюсь, ты будешь счастлив, когда меня не станет… и догадаешься сам, какая гадюка живет в нашем доме».
        Я сунул сотовый в ящик стола и обхватил голову дрожащими руками. Я пока не знал, что мне делать дальше. Не знал, потому что был слишком раздавлен, меня размазало и раздробило мне все кости, и я еще не мог собрать себя по кусочкам. Я разберусь с этим чуть позже. Я должен вначале попытаться встать на ноги и сделать первый вздох. Потом я решу, как казню Лену… какой будет ее смерть. Встал из-за стола и вышел из кабинета… Сам не понял, как пошел к Маше. А перед глазами лицо Ани стоит, как плачет, как руки заламывает и клянется, что девочка моя, что никогда и ни с кем, а я… я ничем не лучше своей матери. Жестокий конченый эгоист, не видящий дальше своего носа, ослепленный ревностью и ненавистью.
        Маша спала в кровати с зажжённым ночником. На какое-то мгновение я отвлекся от своих мыслей и невольно застыл на месте. Рядом с девочкой сидела та самая кукла, которую она вышвырнула когда-то. И тут же лезвием по нервам… а ведь я ее покупал другому ребенку. Тому, которого уничтожили моя мать и Лена.
        Я прилег рядом с девочкой и закрыл глаза, нет, сон ко мне не шел, меня колотило ознобом, меня по-прежнему швыряло в ледяной пот. Хотелось орать и крушить стены, разбить на хрен все руки в кровь. Но вместо этого я смотрел в потолок и прислушивался к дыханию Маши. Для меня после всего, что я узнал, ничего не изменилось… она водралась в мое сердце и поселилась там, в тех лохмотьях, которые от него остались. И я не знал, что будет дальше, что будет завтра, когда я приеду к Ане и посмотрю ей в лицо… смогу ли вообще смотреть. Сесть за руль, разогнаться до бешеной скорости и… в стену. А потом мысли о том, что так поступил бы последний трус и слабак. Я должен жить с этим. Это мое личное проклятие, и я это заслужил. Я позволил, чтоб с моей маленькой девочкой все это произошло. Я слишком верил своей матери и я.. я изначально не был достоин Ани. Никогда не был… я знал это с самого начала, что она слишком святая, чтоб быть со мной, а потом эта святость вдруг покрылась грязью, и я не смог этого вынести. Я лежал рядом с Машей и ощущал, как вместо крови по венам течет серная кислота, она медленно, но верно
сжигает меня, я даже чувствую запах горелой плоти.
        Нет, я не винил себя, это было бы как-то по-детски. Испытать чувство вины за какие-то ошибки, за какие-то неверные шаги. То, что я сделал, ошибкой назвать нельзя - это непоправимое уродство. Я изуродовал свою жизнь, ее жизнь, я отказался от нее… и бросил один на один с этим кошмаром. Виноват ли я? Конечно, нет. Я не виноват. Я уже казнен. Вчера меня приговорили и расстреляли. Только не до конца. Оставили корчиться в агонии, извиваться и орать от боли.
        Я не знал, как буду просить у нее прощения. Она мне сказала, что такое не прощают, и она права. И у меня, наверное, язык не повернется просить это самое прощение. Не стоило впускать ее в свою жизнь много лет назад… стоило дать ей сбежать от меня без оглядки. Не охотиться на нее зверем, не ставить ловушки. Но я бы не смог, я и сейчас не смогу ее отпустить. Не смогу дать уйти. Буду побитой псиной шляться где-то рядом и рычать на каждого, кто посмеет подойти.
        Но я лучше перегрызу себе вены, чем опять причиню ей боль. Среди ночи проснулась Маша. Поднялась, посмотрела на меня сонными глазами, а потом перебралась мне на грудь и обняла за шею. И дрожь начала отступать… сердце не так сильно скручивало в камень. Она несколько минут лежала на мне, а потом вдруг приподняла голову и снова на меня посмотрела. Тыкнула мне в грудь пальчиком, потом себе в грудь и губами сказала «папа».
        Я усмехнулся, а в глазах что-то запекло, начало жечь так, что стало плохо видно ее сонное личико. Она не ложилась, словно чего-то от меня ждала, и я вдруг неожиданно сам для себя сказал:
        - Да, я твой папа.
        А утром мне позвонили и сообщили, что Аня пришла в себя… Ад только начинался.
        ГЛАВА 25
        Спустя месяц….
        Меня уже выписали, оставалось забрать некоторые бумаги, и я до дрожи в руках ждала этого момента. Бежать отсюда. Бежать куда глаза глядят. Так далеко, чтоб даже запахи стали другими, чтобы воздух вибрировал иначе и солнце светило с другой стороны. Хотя на самом деле мне бы хватило просто вернуться домой. В свой город. Мне было тошно здесь оставаться после всего, что произошло, и после всего, что я узнала.
        Это как вынырнуть из кошмара в кошмар, закрыть глаза, потому что ужас и боль обрушились на все тело, и открыть их, чтобы задохнуться от той же боли, увидев ЕГО рядом… Его и Машу. Пока я была без сознания, а точнее, они все считали, что я без сознания, я слышала его голос. Слышала, как он читает мне что-то. Я не могла разобрать слов, не понимала смысла, но мне хватало этого тембра. Он выдергивал меня из темноты, из бессвязных ужасных снов, в которых я искала своего ребенка и не могла найти. Я цеплялась за этот голос и шла к свету, держась за стены. Там, в своем беспамятстве я любила его абсолютно и безоговорочно, и мне было не за что прощать. Там мы с ним были счастливы. Между нами не было дикой пропасти… И лучше бы я оставалась в этой бездне своих иллюзий, мечт и фантазий, потому что реальность оказалась страшнее любого дикого бреда. Потому что я разбилась о нее и раздробила себе кости. Иногда жизнь бывает страшнее самого извращенного фильма ужасов… потому что в ней все по-настоящему.
        Моя реальность начиналась с той палаты, в которой я лежала, как растение, продолжилась с приездом Антонины и больше не заканчивалась. Моя больная реальность, в которую было невыносимо поверить, но все же она была похожа на правду и наконец-то сложила весь пазл в чудовищную, уродливую картинку, от которой затряслись руки и ноги и помертвело внутри. Последний раз я так мертвела, когда умерла моя мама. Последний раз я испытала эту нечеловеческую боль именно тогда и надеялась, что больше ничто не сможет меня убить снова… И ошиблась.
        Мой бывший муж и все, что его окружало, воздух, которым он дышал, все, что было им, всегда причиняло мне боль. Даже мысли о нем заставляли задерживать дыхание от ломоты в груди и каменеющего сердца.
        Я не помню, как проходило мое выздоровление. Оно слилось в череду однотонных серых дней с моим маниакальным стремлением как можно быстрее уехать. Как можно быстрее оставить это место, уйти, спрятаться подальше от того, кто разрушил и разорвал мою душу, и в то же время я не понимала, как можно безумно любить своего палача. Вопреки всему, что он сделал со мной, там, в глубине души до сумасшествия обожать все, что является им. Даже имя его произносить и дрожать от страсти и от отчаяния, потому что никогда ей не сбыться. Нельзя прощать… я предам и себя, и Машу.
        Тогда… в моей палате, когда я полностью пришла в себя, я поняла, что не смогу его простить. Не смогу и не хочу. Я не готова. Я не стану терять себя снова. И даже его голос для меня мучителен, как адская пытка. Все в нем слишком любимо, так любимо, что ненависть из-за этой любви превращалась в чудовищную тьму, которая застилала мне глаза, когда я чувствовала, как болит по нему сердце. Как он весь живет внутри меня и не собирается умирать, как бы жестоко я его не травила, как бы не вырезала из своего сердца, он воскресает там снова и снова.
        Егор молча сидел рядом с постелью. Совсем другой, изменившийся, осунувшийся с длинной щетиной на лице. Словно прошло не несколько дней, а целое десятилетие, и за это время Шумаков успел постареть. Никогда не думала, что люди умеют стареть так быстро. Да, смерть матери - это невыносимое горе и с ним тяжело смириться… когда я проводила свою мамочку, я стала старше на две жизни.
        Он протянул руку, чтобы накрыть ею мою, но я одернула пальцы. Одернула так быстро, что даже больно стало сведенным мышцам. Мы молчали. Долго молчали. Потом он ушел, а я повернула голову к окну. Пусть уходит. Так лучше. Чем меньше я вижу его рядом, тем легче попытаться снова выдрать его из своей души.
        Нет, у времени все же нет способности лечить раны на сердце и дарить возможность прощать. Моя душа не была готова к прощению в тот момент. Я не могла даже думать о нем спокойно. Каждая мысль вызывала в моей душе болезненную судорогу. Какая-то часть меня осталась в прошлом и проживала тот момент на обочине, по щиколотку в грязной воде, с младенцем на руках снова и снова. И я не могла выйти из этого дня сурка ни на мгновение. И память не стирается, и нет излечения, нет никакого света в конце тоннеля. Мне все так же нестерпимо больно.
        Егор привозил ко мне Машу и оставался за дверью палаты. И мне казалось, что эти дни изменили и моего ребенка тоже. Она стала другой. Мне это нравилось и не нравилось. Она постоянно говорила о нем. Восторженно, взахлеб. И… называла его папой. Я кивала, слушала и чувствовала, как мне хочется заорать, что не папа он ей, что это лишь название, и что за несколько дней папой стать невозможно. Что нет у нее никакого папы, есть только я, а он… он от нас отказался, выгнал нас, отрекся, вышвырнул… да что угодно сделал, чтобы не быть с нами.
        И молчала. Я не смела разрушить ее счастье, ее радость, ее восторг. Никогда раньше я не видела Машу такой счастливой. И мне от этого становилось одновременно и больно, и радостно.
        - Мам, а ты все еще на него злишься? А мы приезжали, папа сказки тебе читал.
        Я кивала и улыбалась, она переставала смеяться и внимательно смотрела мне в глаза.
        - Ты его ненавидишь, да?
        - Нет. Просто… просто мы много ссорились, и мне нужно время. А я рада, что папа общается с тобой.
        Хотелось попросить ее не говорить о нем, не сиять, когда он входил в палату, чтобы забрать ее, не кидаться ему на шею. Но я не просила, только стискивала челюсти все сильнее и руки в кулаки. Я не имею права лишить Машу радости… но я бы лишила этой радости его! Он не заслужил, чтоб она его любила. Ни одной ее улыбки не заслужил.
        Но меня ждал еще один удар, тот, после которого я уже никогда не стану прежней. Иногда бывают такие удары от судьбы, что человек душевно умирает, а когда воскресает, он уже не находит себя нигде.
        Я позвонила Антонине. Хотела узнать, как продвигается лечение Маши. Едва смогла вставать с постели и мне отдали мой сотовый, я набрала ее. Вначале она говорила мне что-то пространственное, о лечении, о том, что анализы все еще не готовы и о сложностях с их трактовкой, но мне показалось, что она лжет.
        - Вы мне лжете. Анализ ДНК, который вы проводили, должен был быть готов менее, чем за сутки. Я хочу знать правду. Что вы там увидели? Машу нельзя вылечить? Там что-то серьезное, страшное? Говорите! Я уже ничего не боюсь.
        - Нет… не страшное. Аня, вы ведь понимаете, что я… я обыкновенный врач, и у меня есть семья, есть любимая работа. Я не хочу всего этого лишиться.
        - Почему вы должны всего этого лишиться?
        Я села на кровати, чувствуя легкое головокружение.
        - Потому что …
        И я догадалась сама.
        - Он запретил вам говорить со мной, да? Запретил рассказывать мне правду? Хорошо. Я вас поняла. Спасибо вам и за это. Только у вас есть семья, а у меня кроме Маши никого нет, и вы были моей единственной надеждой. Я имею право знать все. Неужели в этом мире правит только страх, только проклятые деньги? Вы же врач! Вы клятву Гиппократа давали! Вы детей лечите.
        У меня началась истерика, я сорвалась на ней, впервые сорвалась на ком-то за всю свою жизнь… и под конец нашего разговора услышала:
        - Я приеду и расскажу… Я приеду к вам.
        Она приехала вечером. После того как Егор и Маша ушли. Точнее, Маша. Я не впускала его в свою палату. Когда он входил, я отворачивалась к окну и молчала. Он молчал так же, как и я. Давил на меня своим присутствием, своими посещениями, давил тем, что постоянно держал Машу за руку. Вот так все просто. Пару дней, и он получил дочь, которую не желал знать пять лет.
        А потом иная боль вытеснила из моей груди ту прежнюю, на меня обрушился шквал, торнадо, адские тучи, закрученные черными клубами, с ураганными вихрями понеслись прямо на меня, чтобы погрести под грязью и обломками стихии.
        Антонина прикрыла за собой дверь, и, едва я ее увидела, мне стало страшно, что с Машей что-то не так. У меня от волнения пот градом по спине покатился.
        - Вот ваши анализы. Даже не знаю, стоит ли вас волновать, когда вы только оправились после травмы.
        Я взяла у нее бумаги и тихо спросила:
        - Егор Александрович сдавал кровь на тест?
        - Сдавал…
        На секунду у меня захватило дыхание, и я глубоко втянула воздух, чувствуя, как покалывает болью виски.
        - Тест отрицательный. Он не является отцом девочки.
        Кровь отхлынула у меня от лица, я ощутила это физически, как бледнею.
        - И вы тоже.
        - Что?
        - Вы тоже не являетесь ее матерью. Вы с Егором Александровичем не биологические родители Маши. Именно поэтому я не могу провести обследование до конца. Мне нужно найти ее родственников… хоть каких-то.
        Я смотрела в одну точку, и меня начало колотить крупной дрожью, так, словно везде открыли окна, а на улице минус тридцать градусов мороза. Какие-то обрывочные мысли… тот день, когда я потеряла сознание в электричке, роддом, лица врачей.
        - Я думаю, что ребенка подменили в роддоме. Там, где вы рожали. Вы помните тот день?
        Нет, я его почти не помнила… Я пыталась вспомнить. Лихорадочно трясла свое подсознание. Даже потом, когда Антонина ушла, я смотрела перед собой остекленевшим взглядом и прокручивала тот день. Обрывки реальности были настолько неясными, настолько размытыми, что я не знала - верить им или нет.
        «Не дышит… запиши время… давай я попробую еще раз… да она умерла еще в утробе… давай еще раз… нет, не выходит…. О, Господи».
        Тогда я думала, что они говорят не обо мне… тогда я предпочла об этом забыть, ведь мне на руки дали мою девочку, мою Машеньку, и она затмила собой любой бред и любое воспоминание. Хотя… я помню, мне приснился сон. Приснилось, как из меня вытаскивают другого ребенка, и я рыдаю, что это неправда, что моя дочь жива. Я помню, рассказывала этот сон маме, и она меня успокоила, сказала, что это всего лишь мои страхи.
        А это были не страхи… это были воспоминания.
        Я позвала Егора сама. Набралась смелости и позвонила, чтобы он пришел. Мне уже было нечего бояться… в ту ночь я многое поняла. Я собрала свою жизнь по осколкам и склеила в изуродованную, прошитую ржавыми нитками, растрескавшуюся картину. Перед его приходом я встала с постели и долго смотрела на себя в зеркало… Едва отросшие волосы, худое лицо, глаза с огромными синяками под ними и бледные губы. Тело превратилось в кости, обтянутые кожей, спрятанные под больничной пижамой. Вот и хорошо. Сегодня мне нравится быть страшной, быть уродливой и наконец-то поставить все точки над и. Я не хочу больше бояться, прятаться, скрываться. Я хочу жить. БЕЗ НЕГО. Без его тени, преследующей меня по пятам.
        Егор прикрыл за собой дверь палаты, он пришел с цветами. Я усмехнулась. Как вовремя. Цветы, извинения, давление на тех, кто знает правду. Как это похоже на его прошлые приемчики. Только я уже не та Аня. Не сработает, как когда-то, когда он открыл на меня сезон охоты и добивался так, что у меня не оставалось ни малейшего шанса.
        - Завтра меня выписывают.
        - Да, я знаю. Дома все готово к твоему приезду…., - выдержал паузу. - Здравствуй, Нюта.
        - Я не поеду к тебе домой.
        Подняла взгляд и посмотрела на него через зеркало. Больно смотреть. Особенно когда приняла решение, что готова на что угодно, только не оставаться рядом с ним.
        - Почему?
        Спросил так обыденно, будто мы все еще женаты, и я вдруг решила покапризничать.
        - Как все просто у тебя. Почему? Потому что я больше не намерена выполнять условия твоей сделки. Да и смысла в ней больше никакого нет. Тебе больше нечем меня держать и пугать, Шумаков. Ни одного козыря. Теперь только связать и держать силой. Станешь?
        Улыбка пропала с его губ, она исчезла мгновенно, и уголки опустились, взгляд стал болезненно тяжелым.
        - Кто рассказал?
        - Какая разница кто. Это теперь не имеет ни малейшего значения. Ты разве не это пытался мне доказать? Что Маша не твоя дочь? Так и есть. Ты был прав. ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ ТВОЯ! - сама не поняла, как сорвалась на крик, - и мне больше нечего делать в твоем доме. Я больше не желаю никакого лечения и никаких операций. Мы и так справимся. Жили без тебя раньше и сейчас проживем!
        Сделал несколько шагов ко мне, и мне захотелось войти в зеркало, чтобы спрятаться от него там. Чтоб не приближался. Чем дальше он стоит, тем уверенней я себя чувствую.
        - Для этого ты позвала меня сюда? Сказать, что больше не боишься? Я думал, мы поговорим о нас…
        - Да, только для этого. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, Егор. Меня и МОЮ дочь. Перестал играть с ней в отца и вернулся к своей прежней интересной жизни без нас. Нас уже давно нет. Нас ты убил еще пять лет назад. Сам. Собственноручно. И ты знаешь… ты оказался прав… твои проклятые тесты были настоящими. Только тебе даже в голову не пришло, что я не виновата… ты так сильно меня любил, что тебе было легче казнить меня, чем постараться поверить.
        Сделал еще несколько шагов ко мне, швырнул цветы на тумбочку.
        - Думаешь, моя жизнь без тебя была действительно интересной? Думаешь, мне было легко тебя казнить? Думаешь, я не горел живьем в аду все эти годы?
        - Я не думаю. Я знаю. Ничего ты не горел. Ты жил счастливо со своей женой. Или ты предлагаешь мне пожалеть палача, который вырезал мне сердце без единого сожаления? И вообще, я больше не хочу о тебе думать, Егор. Теперь я имею на это полное право.
        - Имеешь.
        Ответил как-то обреченно, и даже не поверила своим ушам, что слышу его голос именно вот так. Как эхо того, былого, уверенного в себе, дерзкого.
        - Только давай сначала поговорим. За все эти годы. За все пять лет давай хотя бы один раз с тобой поговорим, маленькая моя. Просто выслушай… просто дай мне сказать.
        «Маленькая моя». Нет-нет-нет. Только не это. Не нужно снова меня затягивать в это болото, ловить на эти старые трюки. Я выросла из них, у меня больше нет на них сил.
        - Если ты пообещаешь, что потом уйдешь, мы поговорим.
        Снова посмотрела на него через зеркало и увидела, как он стиснул челюсти, отвернулся в сторону, кусая нижнюю губу. На лбу слева пульсирует вена, как бывало всегда, если он сильно нервничал. Ладонь непроизвольно защекотало от тактильных воспоминаний, как гладила его волосы в такие минуты.
        - Конечно, я потом уйду. Послушай… Нюта…
        - Аня. Называй меня Аней. Или Анной, как…, - осеклась, не смогла ударить настолько больно.
        - Нюта. Для меня ты Нюта. Так вот, послушай меня внимательно… я знаю, что сейчас на тебя обрушилась эта правда и выбила у тебя землю из-под ног. На меня она обрушилась чуть раньше, и я уже пытаюсь стоять твердо, хоть это и плохо мне дается…
        Я подняла руку вверх.
        - Пожалуйста, не надо, Егор. Я знаю твои ораторские способности, но я не хочу сейчас слушать это все. У меня нет сил. Я устала. Я хочу уехать в свой город и больше никогда тебя не видеть. Пойми, ни одно твое слово ничего не изменит.
        Он побледнел, или это освещение в палате исказилось, или у меня в глазах что-то не так.
        - Допустим, ты уедешь… допустим, я тебя отпущу и все будет, как ты захочешь.
        От его «допустим» меня начало тошнить. Он, как всегда, уверен, что может вершить мою судьбу, как ему вздумается.
        - Как ты будешь жить? На что ты будешь растить ребенка?
        Я рассмеялась. Не смогла не рассмеяться.
        - Все пять лет тебя это нисколько не волновало, а сейчас вдруг стало важно? Все пять проклятых лет я еле сводила концы с концами, а сейчас… сейчас ты вдруг подумал об этом?
        Егор в несколько шагов преодолел расстояние между нами и стал позади меня возле зеркала. Такой огромный, сильный… такой родной и в то же время до боли чужой. А я была слишком самоуверенной, чтобы думать, что его близость не начнет сводить меня с ума, как и всегда.
        - Я думал об этом всегда… ты не взяла у меня ни копейки. А потом я… я делал ошибку за ошибкой. Черт, Аня… я не знаю, что сказать, я не знаю, какие слова найти, как… у меня их нет. Я бы сказал, что я сожалею… но это не сожаление. Я с ума схожу, зная о том, какую боль тебе причинил. Я хочу все исправить, я хочу хотя бы попытаться… мне все равно, что показал тест. Мне все равно - наша дочь Маша или нет… биологически. Это не имеет значения. Я… Нютааа, прости меня.
        Положил руки мне на плечи, и я захотела заорать от бессильной ярости, от отчаянного желания, чтоб не прикасался, передернула плечами, сбросила его ладони.
        - Не надо! Не прикасайся ко мне!
        Поднял ладони вверх.
        - Не прикоснусь, пока не позволишь. Позволь мне помочь… позволь мне заботиться о тебе.
        Наклонился к моему затылку и провел по нему пальцами.
        - Я мог бы… Я мог бы так много дать вам обеим….
        - Нет! Не мог бы! Нам это не нужно. Не нужна твоя забота.
        Резко повернулась к нему, ощущая, как заливает очередной волной той самой черной ненависти, от которой по коже бегут мурашки и дрожит каждый мускул.
        - А ведь ты не меняешься. Ты, каким был лжецом, таким и остался. Ты ведь собрался солгать мне. Ты собрался ничего не говорить. Как всегда, твоя стратегия - вечная, грязная ложь. Вот почему ты считаешь других такими же лжецами. Не смей говорить, что ты мог… ты ничего не смог. Ты смог лишь вышвырнуть меня, поверить в ложь… а потом смог мстить мне за свои же ошибки.
        Он вздрагивал от каждого слова, словно я его била наотмашь по лицу. На какие-то доли секунд я увидела в его серых глазах вспышку ярости, едкую, острую, и мне стало страшно. Ведь он в любую минуту может снова начать меня ломать, сделать что угодно, чтобы заставить быть с ним. Ему нельзя доверять. И никогда не смогу больше, да и не хочу.
        - Да… я совершил много ошибок… очень много. Так много, что я в них тону и захлебываюсь. Но самой огромной моей ошибкой было то, что я вообразил, что смогу жить без тебя.
        Неужели он говорит мне это? Говорит мне эти слова чуть охрипшим голосом? Или это иная стратегия, иной способ заставить меня сдаться? Как же я боюсь тебя, Егор, как же я не доверяю нам обоим. Нет. Мне будет лучше вдали от тебя. Я должна выдержать и бежать… вытерпеть этот разговор до самого конца и не прогнуться под тебя.
        - Позволь нам с Машей жить без тебя. Мы точно сможем, если ты не станешь мешать… А если станешь, я буду воевать с тобой, даже если у меня нет столько сил и власти. Я не позволю тебе себя ломать. Хватит!
        - Мешать и ломать? Вот как ты называешь то, что я хочу заботиться о вас? Я люблю тебя, Аня! Все эти годы я любил тебя… безумно любил и ненавидел!
        Стиснул кулаки, и я невольно отпрянула назад, а черты его лица тут же разгладились.
        - Нюта, девочка моя, родная…. я не могу отпустить тебя, прости меня. Слышишь? Постарайся…
        Внезапно привлек к себе, сжал мои плечи и уткнулся губами мне в шею, вызывая дрожь по всему телу.
        - Нютааа, сил нет никаких, я без тебя сдохну. Давай попробуем еще раз… сначала. С чистого листа. Один шанс. Дай нам… прошу тебя, девочка моя, любимая, пожалуйста. Не могло ведь все исчезнуть… я ведь чувствую тебя, ты помнишь?
        Я глотала воздух пересохшими губами, ловила его и это было невыносимо, у меня больно билось сердце где-то в горле. Егор никогда не говорил мне такие слова… никогда не говорил этим голосом, полным боли и отчаяния. И мне казалось, что я опять начинаю гореть в адском пламени, опять полыхаю этой болезненной страстью к нему, и мне до безумия хочется вскинуть руки и обнять его за шею, заорать - даааа, давай начнем сначала… Только что тогда останется от меня? Кем стану я? Растоптанной у его ног… Той самой жалкой дурой, о которую можно вытирать ноги, а потом жениться на другой.
        - Он не нужен мне, этот шанс. Слишком поздно, Егор. Отпустиии…
        Уперлась руками ему в грудь, стараясь оттолкнуть, освободиться из этого плена, из сумасшествия, в которое он пытался меня утянуть. Жестоко, безжалостно и опять наплевав на то, что чувствую и говорю ему я. Он ведь гордый. Пусть уйдет. Пусть разозлится и оставит меня в покое.
        - Не могу отпустить, Нюта…
        - Один раз смог, сможешь еще раз.
        Оторвался от моей шеи и смотрит в глаза. То в один, то в другой, руками скулы мои сжимает и гладит большими пальцами.
        - Бьешь? Ну бей. Сильнее бей. Бей так, чтоб легче стало… ты ведь хочешь, чтоб мне было больно…
        - Нет, нет, Егор. Я не хочу, чтоб было больно мне и моей дочке… Просто отпусти нас, забудь, дай мне жить, дышать без тебя. Нет смысла больше ненавидеть и преследовать. Дурная ошибка… стечение обстоятельств… Горе. Но так было суждено. Мы не должны быть вместе.
        Ударил двумя руками по тумбочке, и я зажмурилась.
        - Хорошо… хорошо, я тебя отпущу. Только скажи мне, честно скажи…
        Сдавил пальцами переносицу, словно собираясь с мыслями, а у меня от слабости голова кружится и зарыдать хочется. О том, что поздно уже, что он раньше должен был вот так… раньше.
        - Не любишь меня больше, Нюта? - резко привлек к себе, сжал затылок двумя руками, всматриваясь мне в глаза. - За эти годы разлюбила?
        - Ты не оставил мне выбора.
        Руки разжались, и он меня отпустил, сделал несколько шагов назад, челюсти стиснуты, смотрит исподлобья и с такой болью, что она мне резонансом в сердце отдает.
        - Позволь мне…, - осекся, и голос сорвался, сдавил виски пальцами одной руки, словно пытаясь прийти в себя, - позволь мне хотя бы заботиться о вас. Видеться с Машей.
        - Не нужно. Зачем она тебе? Поиграть в отца? Заставить ее страдать, когда тебе надоест? Мы тебе не родные. Впрочем, ты это понял задолго до всех подтверждений. Уходи, Егор.
        Развернулся и пошел к двери, а я пальцы за спиной стиснула, так стиснула, что ногти ладони прокололи, и губы до крови закусила, чтоб не заорать, не позвать его обратно. Мой бывший муж остановился у двери, достал сотовый из кармана и положил на столик у стены.
        - Включи здесь диктофон, послушай… ты должна это знать.
        И все…На этом наши отношения закончились. Мы так и остались ему не родными.
        КОНЕЦ КНИГИ
        Сентябрь 2018г.
        Первая книга дилогии
        «Не семья».
        Вторая часть планруется в декабре. Всем спасибо за ваши отзывы. Люблю вас.