Два голоса Ника Викторовна Созонова
        # Маленькая повесть о любви. Два голоса, сливающиеся в один. Похоже на сказку, на выдумку, но я отчего-то знаю точно: так бывает. Хотя и очень редко.
        Созонова Ника Викторовна
        Два голоса
        Пролог
        - Теперь ты меня никогда не оставишь.
        - Теперь не смогу. Но ведь и ты не сможешь уйти. Даже если захочешь.
        - Не захочу.
        - Глупышка. Нам теперь самое место в психушке. Нас ждет ледяная вода на бритую голову и костоломы-санитары.
        - (Смеется) Ты отстал от жизни. Теперь там не так мрачно.
        - Я пошутил, я ведь знаю точно, как там. Не мрачно? Как сказать. Укольчики трижды в день и въедливые доктора, убеждающие тебя, что меня не существует.
        - Положим, укольчики тебе всегда нравились. А убедить меня в чем-то не просто, так что им придется сильно постараться.
        - Пусть так. Но психлечебница до скончания дней меня все равно не прельщает.
        - Значит, мы будем тихими. Аутичными и тихими психами, и нас не заметят.
        - Не психами - психом.
        - Да, как-то так. Сложно привыкнуть, правда?
        - Мне легче. Меня ведь уже нет.
        - Ты всегда выбирал более простые решения. Трусил?
        - Неправда. Хочешь, вспомним, как все начиналось? Я буду рассказывать, а ты поправишь в случае чего.
        - И как продолжалось? Пережить все сначала? Заманчиво.
        - Ты бы хотела пройти наш путь еще раз?
        - Только с тобой на пару. Начинай, я поддержу.
1.
        День выдался отвратительно ясным и солнечным. Когда внешнее так дисгармонирует с внутренним, становится совсем паршиво. Я разлепил веки с ощущением, что по черепу колотят кувалдой, а в нем самом так пусто и просторно, что каждый удар звенит царь-колоколом. Солнечный луч, пробившийся сквозь разводы грязи на стекле, ощупывал правый глаз. Медленно его поджаривал и щипал.
        Я отодвинулся и уперся спиной во что-то живое и, даже на ощупь, противное. Судорожно сглотнув, стал медленно поворачиваться, стараясь при этом в деталях вспомнить прошедший вечер.
        Как обычно, мы пересеклись с Клоуном и Скобой. Была очередь последнего, и бабла у него оказалось прилично: видимо, опять спер и загнал одну из материнских побрякушек. Представив ее сытое и ухоженное лицо, перекосившееся от злости: "Вор, изверг, убийца, наркош проклятый!!!", я внутренне усмехнулся. Сам я никогда не таскал ни денег, ни вещей у родни - да и не у кого было особо таскать: в живых осталась одна тетка, пребывавшая в полном неведении относительно моего образа жизни. Я приезжал к ней раз в год на день рождения, стриженый, выбритый и отглаженный (каких бы усилий мне это ни стоило), и уверял, что у меня все отлично. ("Похудел? Тени под глазами? На двух работах вкалываю, тетечка. Зато все есть!") Впрочем, я отвлекся.
*** - Нет, рассказывай все, это интересно. Можешь еще добавить о своих друзьях, для полноты картины.
        - Всему свое время. Я ведь поведал тебе о них значительно позднее, так что давай не отступать с дороги. ***
        В тот момент я не особо о них задумался, так, промелькнули лица в памяти: одно круглое и красное, второе треугольное и землистое. В общем, мы достали три дозы, как всегда, и шырнулись в ближайшем подъезде. У нас был давний уговор: как бы ни ломало, колемся только вместе и раз в день, чтобы протянуть подольше (жизнью назвать это язык не поворачивался). Но в последнее время я нередко нарушал правило об одном разе. Думаю, они тоже. Взаимно щадя самолюбие, мы не акцентировали на том, что выглядим все хуже и опускаемся все ниже. Мы ведь крайне долго держались: начали в восемнадцать, а в этом году мне должно было стукнуть двадцать восемь. Почти десять лет для героинщика - огромный стаж.
        Вмазавшись, мы разошлись - тоже как обычно. Делать мне было особо нечего, и я направил стопы назад к Бормотухе - в притон, где обитал последние два месяца. Бормотуха - старая алкоголичка, готовая за пузырь портвейна приютить у себя хоть роту солдат. (Странно, как она до сих пор не пропила свою хату.)
        У кого-то оказалась днюха, и народу набилось немеряно. Полуголые девки, мужики - в большинстве незнакомые. Обычно под дозой я не пью, но тут наливали слишком настойчиво. Как следствие - быстрый провал. В нем зыбко колыхалось женское лицо - черт не разобрать, которое я целую, почти грызу… Получается, вчера я с кем-то трахался. Это плохо. У меня СПИД, и заражать им кого-то, пусть и последнюю шлюшку, в мои планы не входит.
        Преисполненный самых дурных мыслей, развернулся наконец к сопящему рядом существу. Волна облегчения окатила с макушки до пят: Крыська! Зараза еще та. Именно от нее подхватил когда-то эту дрянь. Вечно лезет ко мне, когда напьюсь - знает, что трезвым я ее близко не подпущу. Сейчас я был искренне рад, что это она, а не кто-то другой. Но даже радость не пересиливала отвращение, поэтому, не слушая сопротивлявшееся этому подвигу тело, привел себя в вертикальное положение и пополз на кухню.
        Под раковиной, свернувшись калачиком и распространяя вокруг себя характерное амбре, спала хозяйка притона. Тощая, как после Освенцима, всегда в рванье, Бормотуха могла пребывать лишь в двух состояниях: пьющей и спящей. Не видел, чтобы она ела, умывалась, причесывалась или что-то в этом вроде. Нет, вру: еще участвовала в разборках, дико визжа, царапаясь и пинаясь.
        Няя, одна из постоянных "жилиц", меланхолично ковырялась в тарелке с чем-то рыхлым и грязно-желтым.
        - Утро, Найт! - она приветливо улыбнулась.
        Самая юная из здешних обитателей - всего семнадцать. И самая вменяемая: из наркотиков употребляет лишь травку и галлюциногены. Приехала этим летом поступать в художественно-промышленный вуз, притащила свои поделки - феньки из бисера, игрушки из войлока, гобелены - не догадавшись вместо этого запастись деньгами. А вернее, их не было - семья нищая. Естественно, не поступила, да так и зависла здесь, в этом гадюшнике, куда ее притащил один конченый мерзавец. Сам он быстро свинтил, а девчонка осталась, и падает со свистом, сама того не ведая. Скоро до опиумных дойдет, уверен.
        - Утро, - собственный голос наждаком драл гортань. - Что вчера было - не напомнишь?
        - Как обычно: пьянь, ор и драка.
        - Я участвовал?
        - Нет, в тот момент ты был уже Крыськой занят.
        Меня передернуло.
        - А дальше что было?
        - Не знаю, я ушла гулять. Здесь невозможно было оставаться. Зато ночью с таким мальчиком познакомилась… - Она мечтательно повела глазами. - Закачаешься!
        Глаза у нее сельские - светло-голубые, водянистые, немного выпуклые. И нос сельский, с бледными веснушками на переносице. Длинные пшеничные волосы все в мелких косичках, с вплетенными бусинами, колокольчиками и кусочками цветного войлока. Это мудро - не нужно тратиться на мыло или шампунь. Пальцы крепкие, рабочие, с квадратными ногтями без маникюра.
        - Не встречайся с ним - он мудак.
        - Почему?
        - Кто еще разгуливает ночами по городу и знакомится с такими, как ты?
        - Сам ты мудак.
        - Я и не спорю.
        Я шагнул к раковине, наступив по пути на Бормотуху. Чертыхнулся. Она на миг очнулась, пробормотала что-то - но не матерное, а дружелюбное. Давно заметил, что хозяйка хаты отчего-то питает ко мне теплые чувства. Раз даже попробовала назвать "сыночком", но я так ответил, что повторять уже не решилась.
*** - По-моему, ты слишком затянул вступление. Может, ближе к делу? Стоит ли так подробно все и всех вспоминать?
        - То тебе нужно подробно, то нет. Определилась бы? Бурчалка. Можно, я хоть свое отражение подробно опишу? В то утро оно было достойно кистей мастеров древности. Я был прекрасен…
        - Ты всегда был прекрасен.
        - Но в тот день особенно.
        - Ладно, уговорил. Вспоминай со всеми подробностями. ***
        Глаза, когда-то казавшиеся мне - и девушкам - блестящими, зеркально-карими и выразительными, превратились в мутные бутылочные осколки, спрятавшиеся под набрякшими веками. Красные от полопавшихся сосудов белки тоже не добавляли шарма. Волосы сбились в колотун мышиного цвета, щеки украшала рыжеватая - словно свиной бок - щетина, а губы покрывала белесая корка. Картину дополнял отколовшийся кусочек верхнего резца (я поцарапал о него язык, пытаясь определить размеры ущерба).
        - Ну как? Доволен собой? - ехидно поинтересовалась Няя.
        Покончив с бурдой (и как только не вытошнило?), она закурила. А чтобы не терять времени даром, принялась прямо на себе ставить очередную вышивку-заплатку на единственные джины. Она всегда что-то мастерила, не феньки, так лоскутные юбки немыслимых фасонов и расцветок.
        - Красавчик! И посмей только сказать, что нет.
        Я плюхнулся на табуретку рядом и налил себе выдохшегося пива из полторашки, закатившейся под батарею. Няя поморщилась.
        - От тебя запах такой…
        - Грязный и смрадный, без тебя знаю. Угости сигаретой!
        - Обломишься.
        Она ответила вяло, без огонька, и, расценив это как разрешение, я цапнул одну из ее пачки и с наслаждением прикурил.
        - А жизнь-то налаживается…
        - Это пока тебя ломать не начало. Потом начнется ползание на брюхе и уговоры: ну, Няечка, ну, пожалуйста, дай денег… - Она запищала, изображая мои просящие интонации. - Я все верну, в самый-самый последний раз…
        - Кстати, всегда было интересно: откуда ты берешь бабло?
        - Чтобы спонсировать тебя?
        - Чтобы существовать самой.
        - Работаю. В отличие от тебя. Мои прибамбашечки берут в сувенирную лавку. И на базаре тоже.
        "Прибамбашечками" она называет феньки, игрушки, лоскутные картинки и коврики. Подозреваю, что она феерически одарена - из любого мусора может сделать маленький шедевр.
        - И что же тогда до сих пор на обратный билет не заработала?
        Спрашивая, знаю ответ, и оттого чуток стыдно: заработанное Няей бабло тут же вытрясают из нее обитатели притона, вроде меня. К тому же творить изделия здесь невозможно, она занимается этим в соседнем скверике, а сейчас зарядили дожди.
        - Послушай, Найт, - она только взглядом дает понять, какое же я лицемерное дерьмо,
        - ты ведь самый вменяемой из здешней тусни. Неужели никогда не пробовал выбраться из этой помойки? Бросить наркоту, устроиться куда-нибудь…
        - Завести жену и пяток ребятишек, тачку, собаку и мебель Икея?.. Ты забываешь: во-первых, у меня СПИД, а "значит, мы умрем". Во-вторых, каждый проматывает жизнь по- своему, на свой вкус. Кто-то зарабатывает себе геморрой в офисе, елозя задницей по стулу и пресмыкаясь перед начальством, а кто-то методично гробит свой организм бухлом или наркотой. И тот и другой конец - один. Так зачем растягивать то, что не в кайф? Дольше - не значит счастливее.
        - Что-то я не наблюдаю в твоей жизни особого счастья, - протянула Няя, с удовлетворением разглаживая свежевышитый лепесток цветика-семицветика на коленке.
        - Одно саморазрушение.
        Джины в цветочках и птичках были хороши. Даже грязные и лохматые от бахромы. Но ей мало украшать себя - вот и на окне в кухне веселенькие лоскутные занавесочки (о которые жильцы и гости вытирают руки, а то и сморкаются), и вокруг лампочки плетеный абажурчик.
        - Тебе милее самосовершенствование? Которое есть онанизм, как сказал герой Чака Паланика в "Бойцовском клубе". Так что аутодеструкция рулит.
        - В институте ты вроде не доучился, где же таких умных слов накопал?
        - Читаю много.
        - И когда только время находишь? Вроде перерывов между пьянками-ширянием-траханьем-ломками-грабежами у тебя не замечается.
        - А я как Цезарь, все успеваю.
        - Да? Что-то не шибко вы с ним похожи. Внешне, во всяком случае. Жалко мне тебя, Найт, - она протянула руку и потрепала меня по грязным волосам. Вышло неловко, и Няя порозовела - там, где веснушки. - Может, все-таки выкарабкаешься еще, а?
        - На хер мне твоя жалость. У меня все отлично, себя пожалей. Рассуждаешь о помойке, а сама в ней по уши. Живешь в клоаке, дождешься, что на иглу посадят или по кругу пустят. - Настроение стремительно портилось. Начало подташнивать и знобить - верные признаки приближающейся ломки. - Ладно, забей. Как у тебя с баблом?
        - Нету. Правда, нету, - она виновато развела руками плечами.
        Мог бы и не спрашивать: при бабле не стала бы жевать протухшую кашу.
        Мелькнула мысль: а ведь найдись нормальный мужик - не наркош, не уголовник - возьми ее к себе или сними квартиру, так она бы и себя кормила, и его, и мамочке еще посылала. С ее-то талантищем. А может, она сама на это надеется? Совсем смешно, если на меня рассчитывает - в качестве такого вот мужика. Я хмыкнул.
        - Чего смеешься?
        - Смешинка в зубах застряла. Нету так нету. Тогда натягиваю смокинг и линяю.
        Не люблю выглядеть совсем уж бомжом, потому на приведение себя в порядок потратил рекордно долгое время - аж целых двадцать минут. Даже побрился ржавым станком, найденным в ванной. Итог: колотун наполовину срезан, наполовину расчесан, глаза чуть выползли из спальных мешков, кожа порозовела. Стал выглядеть не наркоманом в начальной стадии ломки, а перебравшим вчера до свинского состояния студентом. Правда, встать под душ сил уже не было, да и свежего белья, что естественно, в хламнике не завалялось.
        - Передай Крыське, когда проснется, чтобы больше сюда не приходила. Еще раз увижу
        - убью нахрен, - бросил я Няе у порога.
        Она закивала. Но я знал, что не скажет - не любит ни с кем ссориться.
        - Если улов будет хорошим, принеси что-нибудь пожрать.
        - Отвали, а? Оторви задницу от стула, сполосни рожу и топай сама бабло заколачивать.
        - И куда же я пойду? Не видишь, осень началась?
        - А хоть на панель. Этому осень не помеха.
        Мата в свой адрес я уже не расслышал, быстро захлопнув дверь.
*** - Ты всегда был таким грубым с девушками?
        - Не всегда, но часто. Тебя это беспокоит? В тот момент мне было паршиво, и с каждой минутой становилось паршивее. Это не оправдание?
        - Наверное, нет. Впрочем, не знаю: мне и раньше было сложно судить твои поступки. А сейчас особенно.
        - Ладно. Не перебивай так часто, иначе я никогда не закончу. ***
        На улице, как я уже говорил, было до отвращения солнечно. Сразу заболели глаза. Идти было трудно - штормило после вчерашнего плюс первые звоночки ломки. Сегодня была моя очередь проплачивать дозы (еще один уговор: платим по очереди, вариант "нет денег" не принимается - только если тюрьма, или больница, или морг).
        У Клоуна была жена, точнее, сожительница, из которой ему удавалось порой вытрясти
        - в прямом и переносном смысле - немного лавэ. К тому же он работал: что-то сторожил ночь через ночь. Скоба жил с состоятельными родаками, которые его любили и ненавидели - этакое типичное hate-love. Они периодически укладывали сынка в платные клиники (тогда он, соответственно, пропускал свои очереди), но, выходя, он начинал по новой. Он не хотел бросать, как и все мы, а на клиники соглашался, чтобы чуть подправить организм. Мое положение было хуже всех: ни богатеньких папеньки и маменьки, ни супруги, ни даже работы. Я то воровал, то грабил, то занимал (без отдачи) у Няи или кого-нибудь столь же сердобольного. Грабил обычно в подъездах, поджидая жертву на последнем этаже, или в лифте.
        Сегодня удалось обойтись без гоп-стопа: несмотря на дрожащие пальцы сумел разжиться мобилкой из призывно не застегнутой сумочки. Знакомому барыге отдал Нокию за три дозы, хотя штучка была новенькая и стоила намного дороже.
        Все было как всегда, даже парадная та же. И как обычно мы почти не говорили друг с другом. Сидели, прислонясь хребтами к исписанным стенам, рядом с вонючим мусоропроводом. Смаковали кусочек вырванного из здесь и сейчас бытия. Не столько кайф, сколько расслоение реальности. Мозг, привыкший к постоянному стимулированию, только тогда чувствовал себя нормально, когда ему подсовывали такую вот синтетическую иллюзию рая. При этом мыслительные способности замедлялись, буксовали, и отчего-то зудела кожа: ее постоянно хотелось расчесывать. Но даже это было приятным.
*** - Не хочу слушать, как тебе было кайфово на игле. Такое ощущение, что ты ностальгируешь.
        - Глупости. Опять ты бурчишь. Ладно, не буду тебя расстраивать. Давай сразу про то, как я тебя увидел. ***
        Я вывалился из подъезда глубоким вечером. Парни слиняли раньше, я и не заметил, когда. Дурман по-прежнему окутывал голову, но жутко затекли ноги. Пришлось встать и брести неведомо в какую сторону. В притон возвращаться не хотелось: очень уж там погано, да и вчерашняя гульба наверняка закрутилась по новой.
        Ты шла впереди, метрах в десяти, и бодро трещала что-то в телефон. Одна на совершенно пустой улице. Это был такой шанс… Не искать через три дня денег на новые дозы, купить жратвы себе и Няе - совсем забыл сегодня поесть. Правда, пока не хотелось, точнее, голод был слабым, но чуть позже прихватит, я знал.
*** - То есть ты решил меня ограбить, чтобы не умереть с голоду? Это так романтично.
        - Издеваешься, да?
        - Нет, что ты. Я абсолютно серьезна. (Смеется.) Вспомни, лучше, какой я тебе показалась.
        - Со спины?
        - Ну да. Лица же ты еще не видел.
        - Обычная. Две ноги, две руки. Бежевый плащ. Светлые волосы до плеч. Телефон у левого уха.
        - Во-первых, плащ был синим. А во-вторых, неужели ты совсем ничего не почувствовал?
        - Нет. Тогда еще нет. Я могу продолжать?..***
        Я нагнал тебя, когда ты собиралась поворачивать в свой двор. Прижал к горлу нож (всегда таскал его в кармане, исключительно в пугательных целях - такой тупой, что даже бумагу не разрежет) и потребовал, не оборачиваясь, отдать всю наличность, телефон и драгметаллы - в виде украшений. Ты зачем-то подняла руки, словно это ты преступник, а я мент, а затем, наплевав на нож, обернулась. И я как-то разом, в одну секунду понял. Осознал, что передо мной человек, без которого я впредь существовать не смогу, не буду. Не смогу дышать, не смогу думать. И еще я пришла мысль, что глупо держать нож у твоего горла, и я сложил его и убрал в карман.
*** - И всё?
        - Нет, еще промелькнуло: как хорошо, что ты девушка. Иначе пришлось бы становиться гомиком, а я их с детства не слишком люблю.
        - А как же разряд тока, мгновенно поразивший обоих?..
        - А разве мы стояли возле трансформаторной будки или ухватились за оголенный провод? Может, к лучшему, что так произошло, а то наша история закончилась бы, толком не начавшись.
        - Все шутишь! Ты же понял, о чем я.
        - О да. Ты хочешь, чтобы все было красиво и пафосно, как в сладких книжках с розовыми обложками. Я бы мог выдумать и про ток, и про хор ангельских голосов, но к чему? Я же не романтический герой, а настоящее все равно круче и значительнее, чем любой глянец.
        - Я знаю. Я просто тебя подначивала. Хор ангельских голосов - это было бы как-то…
        - Пошло - ты это слово искала? Пусть будет хор мальчиков-кастратов. Или хор мартовских кошек - на выбор.
        - Пусть. Правда, тогда был сентябрь.
        - Тогда хор пьяных забулдыг из соседней подворотни "Ой, мороз, моро-о-оз…"
        - Ладно, хватит насмешничать над святым.
        - Хватит так хватит. Теперь твоя очередь. Так что можешь вспомнить хоть канкан серафимов, если у тебя такое было.
        - Я не буду придумывать. Буду излагать честно, как и ты. Итак, начинаю… ***
        В прошлые выходные мне стукнуло тридцать два. У меня была пристойная и теплая семья: отец, мама и две младшие сестренки. Одна - похожая на весенний цветок мать-и-мачеху, вся в рыжих кудряшках, веснушках и смещках, а другая - строгая леди-льдинка с тонкими губами и очень прямой спиной.
*** - Да, ты пошла издалека. А еще меня упрекала в излишней обстоятельности!
        - Издалека - если бы я начала со свадьбы моего дедушки с моей бабушкой. А так - это все важно и все относится к делу, так что не перебивай. ***
        Выглядела я, кстати, моложе своих лет. Больше двадцати пяти никто не давал. Работала искусствоведом в модной галерее. Общалась с массой интересных людей, как из элиты, так и из богемы. Меня нельзя назвать комнатным растением, всегда была упорной и самостоятельной, но родители вырастили нас с такой нежностью и заботой, что жила с убеждением: наш мир - лучший из миров. Глупо и наивно, да, но я обещала все честно. Я чаще смеялась, чем плакала или задумывалась. Была, наверно, поверхностной - для своих солидных лет, из-за того, что мне почти все удавалось. Жизнь, что называется, улыбалась моей скромной особе. Чем-то я ей, видимо, нравилась. В двадцать шесть вышла замуж - правда, без особой страсти, скорее по дружбе. Через три года мы расстались - тоже без страстей и трагедий, и дележа имущества… Ладно, я чувствую, тебе уже изрядно надоела моя самопрезентация, так что перехожу к сути. Все это я описывала, чтобы ты понял, насколько твоя персона выламывалась из всего, что меня окружало. Другая стороны планеты. Ты знаешь, что она существует, но и представить не можешь, кто там живет и как.
        То утро началось неважно. Обиделась лучшая подруга: оказывается, я не смогла отмазать ее перед мужем, когда она бегала на очередную свиданку. Моей вины было мало - она не удосужилась предупредить, что, когда позвонит ее благоверный, я должна ответить: супруга в ванной и подойти не может.
        - Ты, Алька, чудовище, - ревела она в трубку, так, словно я увела у нее любимого мужчину. - Знаешь, как мне досталось?! Он же у меня зверюга. Ну, неужели ты не могла догадаться - с твоим-то образованием и интеллектом, не могла придумать что-нибудь?.. Сама как рыба холодная живешь, ни мужа, ни любовников - так нормальных женщин, с кровью в жилах, а не с газировкой, понять не способна!.. Ханжа, чистенькая зануда…
        И так на протяжении сорока минут. Под конец я не выдержала и со словами: "Лерка, не надо на меня навешивать проблемы со своим боровом! Никто тебя за шкирку не тянул и иголки под ногти не загонял - под венец шла добровольно", отключилась. Спустя две минуты пришла смс-ка: " С таким отношением общаться с тобой больше не желаю. Не звони - занесла твой телефон в черный список, для тебя всегда будет занято!!!"
        На работе тоже было мало радостного. Досталось от директора галереи, что не готов текст для буклета очередной выставки. И здесь я была невинна - модный художник не соизволил дать о себе пару-тройку биографических сведений, как я ему ни названивала и ни умоляла, - но разве начальству есть до этого дело? Шеф злобно шипел - кричать не позволяла интеллигентность - а я, как всегда в таких случаях, отключилась, представив, что лежу на пляже где-нибудь в Анталии или на Гоа. Утопаю в белоснежном песке, пятки лижет лазурный прибой, кожа пахнет медом, солью и солнцем. Правда, какая-то жирная чайка крякает (или что там они делают?) невдалеке, но это мелочи. При этом внешне, потупив глазки, я кивала в такт его словам с видом кающейся Магдалины.
        Но было и хорошее. Новый зам по художественной части - высокий харизматичный брюнет в расцвете карьеры и мужского обаяния - наконец заметил ненавязчивые и тонкие знаки внимания, которые я оказывала ему на протяжении последней недели, и пригласил в субботу в ночной клуб. Я была в эйфории: персонаж идеально вписывался в образ потенциального спутника жизни: успешный, холостой, немного старше, мужественный и ироничный. Мое семейство давно посматривало на меня косо и втайне сочувствовало (если точнее, три года, прошедших после развода) из-за моей самодостаточности и неустроенности в личном плане. Обе сестрички имели семьи - Алка возилась с двумя пацанами-погодками, а Лизка носила в животе первенца. А я ведь была старшей. Не то чтобы меня существенно огорчало мое аутсайдерство в плане "женского счастья", но неприятный осадок присутствовал. Я даже в гости к сестричкам выбиралась реже, чем мне и им хотелось, чтобы не мучаться лишний раз от некрасивого чувства - зависти. Именно поэтому, а вовсе не от внезапно вспыхнувшей неудержимой страсти и начала я планомерную осаду нового зама.
*** - Такое впечатление, что ты оправдываешься.
        - Вовсе нет. Я лишь анализирую, объясняю что-то самой себе - и тебе заодно. Тогда мне казалось, что о взаимоотношениях полов я знаю всё. Стоит надавить на нужные рычаги в мозгу мужчины - вести себя так, а не иначе, говорить то, а не другое - и обязательно добьешься нужного результата. Тем более что окружающие уверяли меня, что ни мозгами, не внешностью я не обделена - прости на нескромность. (Смеется.)
        - Относительно последнего возражений не имеется… ***
        После работы поехала к Лизке - она давно зазывала к себе, обижаясь на невнимание. Да и самой хотелось поболтать, погладить растущий животик - на счастье. Беременность мало кому идет, но сестренке она была к лицу. От всего облика так и веяло уютом и домашностью. Заботливый до приторности супруг носился вокруг нее сайгаком: "Солнышко, ты не устала? Заинька, может, чаю налить? Кисонька, давай сгоняю в магазин за чем-нибудь сладеньким или солененьким?.." Со спазмами зависти я кое-как справилась, но когда он ретировался в свою комнату ("Не буду вам мешать, лисички-сестрички, секретничайте вволю!"), вздохнула с облегчением.
        - Как твой театр? Проживут без тебя годик?
        Мы устроились на кухне, я потягивала кофе, сестра - минералку.
        - Мне кажется, шеф даже обрадовался моему уходу в декрет. Еще бы: самая скандальная актриса дает им передышку от своего вздорного общества! А там, глядишь, и помягчеет - с рождением малыша.
        - Он тебя плохо знает.
        - Естественно. Хотя вдруг и правда изменюсь? Стану милой, ласковой и пассивной, как медуза. Такая, знаешь, переливчатая, вальяжная… никакая.
        - Только не ты!
        Сама мысль, что моя сестренка - в детстве первая драчунья во дворе, задира и хулиганка - превратится в нечто подобное тому, что она описала, заставила нас хохотать до колик. Так, что даже супруг озабоченно выглянул из своей норки: "Лапонька, тебе вредно так напрягать мышцы живота - может быть выкидыш!.."
        Я просидела у них допоздна, спохватилась часов в одиннадцать. Нужно было добираться на другой конец города, а райончик, где я снимала квартиру, тот ещё, наркоманский.
*** - Это камушек в мой огород?
        - В чей же еще? На самом деле на нашей улице действительно страшновато ночью. Я не раз уже подумывала о перемене квартиры, да все руки не доходили.
        - Вот уж не замечал.
        - Ты просто смотрел под другим углом. С той стороны, откуда страшно.
        - Тонкое замечание. Ладно, продолжай. Ты подходишь к самому интересному.***
        Меня уговаривали остаться на ночь - Лизка искренне, супруг - с наигранной заботой. Но я страшный консерватор и могу уснуть лишь в своей родной постельке, пристроив голову на свою наволочку, пахнущую лавандой. Поэтому я вежливо отказалась и откланялась.
        На выходе из маршрутки позвонила мама, обеспокоенная, что я сбежала от сестры на ночь глядя (настучала, вредина). Я ее успокаивала, заодно поведав о долгожданном приглашении в ночной клуб. Надо заметить, от мамочки у меня нет секретов, она постоянно в курсе моих сердечных и прочих дел. Мамуля горячо за меня порадовалась, мы позубоскалили немного на тему о тугодумии мужчин. К слову, она поделилась очередной забавной историей про папу - он у нас ученый и страшный перфекционист, и с ним то и дело случаются всякие казусы, которые сам он, впрочем, воспринимает легко. Мы болтали до поворота в мой двор, где я, со словами: "Вот я и пришла, мамочка, спокойной ночи!", отключилась и запихнула мобильник в сумку. И тут почувствовала холод у горла и зловещий шепот в правое ухо. Я не успела как следует испугаться и принялась на автомате поворачиваться - помня главный завет отца: "Опасность надо встречать лицом к лицу". Думаю, папа имел в виду нечто иное, но рефлекс сработал. Так я увидела тебя.
*** - Вот оно, наконец! Ну, и?.. Шибануло током? Запели тонкими голосами крылатые мальчики?..
        - Ни тока, ни мальчиков - я же обещала не врать. Просто сразу все сложилось. ***
        Как складывается картинка из отдельных кусочков - мозаика, пазл. С тихим щелчком последняя деталь встала на свое место. Главная деталь, та, что в центре. Солнце - если это пейзаж, или глаза - если портрет. Я увидела часть себя, по каким-то нелепым причинам оказавшуюся отдельно. Меньшую, большую или равновеликую, половинку - не важно. До этого я, оказывается, жила неполной и даже не подозревала о своей ущербности.
        А ты стоял как дурак. Потом нерешительно убрал в карман нож, помолчал и выдал:
        - Ну, я пошел.
        Ничего себе… Меня объял ужас. Вот сейчас ты просто уйдешь, исчезнешь. И как это непоправимо глупо, и неужели ты ничего не понял? А если понял, почему уходишь?..
        Я ведь видела твои глаза. И была уверена: ты почувствовал то же, случившееся - случилось с обоими, обрушилось на ОБОИХ.
        Кажется, я вцепилась в рукав твоей куртки. Куртка была грязной и влажной, в бетонной крошке и еще в чем-то. Она была тебе велика, шея, торчавшая из ворота, казалась неправдоподобно тонкой, как у подростка.
        - Ты куда, зачем?!
        - Домой, - ответил ты тупо.
        Ты двигался - медленно, но упорно. Я скользила, вцепившись в тебя, как буксируемая машина.
        - Может, зайдем ко мне? Я в этом доме живу. У меня душ есть, и холодильник полный, и чай горячий… - Я не знала, как тебя остановить, чем завлечь, и лепетала полную ерундовину.
        Наконец, ты остановился. Лицо было перекошенным, взгляд затравленного зверя.
        - Что тебе от меня нужно?! Я наркоман и преступник. Я тебя только что чуть не ограбил. А ты в свой дом тащишь. Совсем крыша поехала?..
*** - Ты меня когда-нибудь простишь за тогдашнюю грубость? Представляю, как это выглядело с твоей стороны. Я до жути испугался и хотел лишь одного: добраться до хаты, смертельно напиться и никогда-никогда не вспоминать случившееся. Я ведь не мечтал о большем, чем прожить оставшийся мне промежуток времени так же, как жил до этого. Я ничего не мог тебе дать. Меня, просто по определению, не должно было быть в радиусе ста метров от тебя.
        - Давно простила. К тому же ты ведь пошел со мной в конце концов.
        - Твой дар убеждения всему виной. Да и спорить с двумя намного тяжелее, чем с одним.
        - С двумя?..
        - Вторым был я сам. Та часть меня, что прекрасно понимала: даже бухая семь лет подряд, я не сумею вытравить тебя из памяти и души. ***
        Ты сидел в ванной, а я намыливала твои плечи. Ты стеснялся меня, и потому залез в воду в трусах. Худой, очень худой, но не до дистрофии. Тогда ты уже кололся в шею
        - настолько сузились, ссохлись вены на руках и ногах… Правое плечо и предплечье покрывала черно-красная татуировка: тугие змеиные кольца венчала человеческая голова в короне из перьев. А волосы вымытыми оказались тонкими и легкими, как у ребенка.
        Мне страшно хотелось прижаться к тебе, обнять, но когда я попыталась это сделать, ты отстранился и хмуро пробормотал:
        - У меня СПИД. Не вирус - а сама болезнь. Я не буду с тобой спать, ни с презервативом, ни без. Не верю в абсолютную защиту. В относительную, впрочем, тоже.
        Мне стало больно. А потом немного обидно. Я вовсе не пыталась тебя домогаться, просто требовалось хоть как-то излить нежность. Ошеломительную, незнакомую прежде
        - ни с кем из моих мужчин. (Которых и было-то, не считая мужа, два-три от силы.)
        Мы долго говорили с тобой в ту ночь. Я забралась с ногами на тахту, а ты уселся на пол, положив голову мне на колени. Некоторые твои суждения меня пугали, а взгляды на жизнь казались извращенными и дикими. Ты был умен, хотя последние десять лет методически убивал свой мозг. Ты был зол на весь мир, и, судя по всему, это было взаимно. Я удивилась, когда ты назвал свой возраст - почти двадцать восемь. Выглядел ты лет на семь больше. Получалось, что я старше тебя, на целых четыре года.
        Мы договорились, что раз уж так вышло и ничего не поделать: друг без друга мы уже не сможем - то не станем пытаться что-то изменять в себе, перекраивать одного под другого. Надо сказать, это было твое предложение, а мне ничего не оставалось, как согласиться. Я лишь спросила, не можешь ли ты попробовать слезть с иглы, если я тебе помогу. Ты коротко ответил: "Нет", и больше мы к этому не возвращались. Тогда я попросила, чтобы ты хотя бы не грабил, не воровал. Моей зарплаты хватит тебе на дозы, а вот если тебя посадят, что мне останется делать? "Я не сяду", - был столь же короткий ответ. А потом мы заснули.
*** - Заснули поверх одеяла, свернувшись двумя калачиками, как дети или детеныши животных в норе. И моя ладонь была под твоей щекой, а твоя так и застыла, запутавшись в моих волосах.
        - И нам приснился сон, один и тот же - обоим.
        - В нем было озеро с ярко-зеленой цветущей водой и лес по его берегам. Деревянный дом стоял на золотистых сваях, торчавших посреди воды. Ты была непохожая на себя, выглядела, словно героиня фильма-фэнтези. Высокая, с льняными косами, сидела на крыльце и любовалась бликами солнца в ленивой воде. И я был другой - крепкий, широкоплечий, с густой порослью на груди, со шрамом поперек лица. Стоя за твоей спиной, перебирал короткими, словно сигары, пальцами блестящий шелк выбившихся из кос прядей. Мы знали друг друга миллион лет, потому молчали. Каждый знал, что чувствует другой, о чем он думает в этот момент, чем дышит. Но мне все же хотелось удивить тебя…
        - Поэтому ты неожиданно толкнул меня в спину, и я полетела в воду. И ты в тот же миг прыгнул вослед. Наш полет бесконечен: чем ближе мы к зеленой озерной глади, тем она дальше. Ведь Ахилл никогда не догонит черепаху. ***
2.
        Проснулся я поздним утром. Тебя не было. На подушке осталась вмятина от твоей головы, в ней лежали записка и ключи. Поражаясь такой наивности и доверчивости, я усмехнулся: бери, что хочешь - ноутбук, музыкальный центр, ценные безделушки - и никаких проблем со взломом или соседями. Неужели не слышала, что ради дозы наркоман готов на все?..
        В записке было две фразы: "Я ушла на работу, квартира в твоем распоряжении, еда в холодильнике. Мне страшно подумать, как смогу прожить девять часов без тебя".
        Первым был всплеск злости: ну зачем, с какой стати ты куда-то ушла?! Его сменила острая боль - от невозможности увидеть тебя сию же секунду.
        Я принялся искать следы твоего существования - так алкоголик в завязке пытается напиться квасом или кефиром. Вот несколько светлых волос на расческе - значит, ты линяешь, радость моя, сбрасываешь летнюю шкурку к зиме. Фотка над зеркалом: ты в обнимку с пожилым мужчиной. Должно быть, отец - седой, с залысинами, в очках, лицо растерянное и доброе. Я перебрал стопку фильмов, которые ты смотрела, погладил корешки книг, что стояли на книжной полке, перелистал журнал по искусству на столике в изголовье. Мне хотелось знать о тебе всё. Каждую деталь, каждый смешной пустяк.
*** - И что же ты сумел узнать обо мне?
        - Немало. Например, что инфантильности в тебе больше, чем прагматизма. Ты дружелюбна, но ни с кем не сближаешься тесно, сохраняешь дистанцию. Твоя семья для тебя - крепкий замок, крепостная защитная стена. Ты бежишь в нее с каждой, даже пустяшной проблемой - чтобы лишний раз ощутить, как тебя ценят и любят. А еще у нас с тобой оказался разный вкус - и фильмы, и книги я предпочитаю другие.
        - Из тебя вышел бы хороший психолог.
        - Когда хочешь что-то узнать, достаточно просто научиться видеть. У меня было время постичь эту нехитрую науку. ***
        Я хотел дождаться тебя. Звал мысленно, упрашивал поторопиться. Хотя в записке ты ясно написала: "девять часов", то бишь не раньше шести. Время неумолимо приближалось к часу "Х". Я должен был быть на нашем месте, ты же помнишь, как это важно. И я ушел. Да еще и ключи забыл - видимо, это сделало мое подсознание, во избежание соблазна.
        Была очередь Клоуна. Облюбованный нами подъезд оказался на домофоне (видно, терпение жильцов кончилось), пришлось искать другой. Вдобавок не подфартило с товаром: добытый герыч был разбодяжен какой-то редкостной дрянью. Я чуть не отбросил коньки, вколов себе сгоряча больше обычного. Часа полтора парни приводили меня в чувство. "Скорую" не вызывали - я бы за такое не похвалил.
        Когда чуток оклемался и выполз наружу, мир вокруг отчаянно плавал и колыхался. На ногах стоял с трудом, дышать мог через раз. Меня прислонили к ближайшей стеночке, да там и оставили. Я не был в обиде: у каждого своя жизнь, по сути, мы давно чужие друг другу люди. На месте Клоуна и Скобы сделал бы то же. Но в тот момент я был, к сожалению, на своем.
        Стена оказалась прохладной и влажной, но лучше от соприкосновения с ней не становилось. Я думал только о том, как добраться до тебя. Вернее, пытался думать: в голове булькала каша, рыхлая и несъедобная. В глубине сознания понимал, что твой дом где-то недалеко - в пешей доступности. Но отскрести себя от точки опоры и сделать шаг казалось немыслимой по трудности задачей.
        Во двор ввалилась толпа местной гопоты. Бритые наголо, в тупоносых ботинках - то ли скины, то ли просто агрессивные подростки.
        - О, гладите - нарк!
        Они заметили меня сразу, хоть я и пытался мимикрировать под окружающую среду. И обрадовались. Еще бы: бесплатное развлечение.
        - Чо, чувак, обдолбался? Хорошо тебе, да?.. Ништяк. Кайф!..
        Один из юных отморозков подгреб вплотную и воззрился с глумливой усмешкой. От него разило пивом и ненавистью. Второй, радостно захохотав, присоединился к нему. Растянув грязными пальцами мои губы в клоунскую улыбку, другой рукой принялся кивать моей головой вверх-вниз, да так рьяно, что я почувствовал волну тошноты, поднимающуюся из пустого желудка.
        - Да, хозяин, да, я в нирване! Передаю тебе оттуда привет! - запищал он отвратным голосом.
        - Ты поосторожнее, а то он сблеванет, - предостерег его приятель.
        Я отвел чужие пальцы двумя руками и сплюнул.
        - Слушайте, парни, отвалите, а? И без вас хреново…
        Говорить было мучительно, слова вязли во рту.
        - Ты кого на хер послал, ублюдок?!
        Удар в скулу был предсказуемым, я ничуть не удивился. Сразу упал на асфальт и сгруппировался, поджав колени и обхватив голову руками. Нужно не дергаться и не нарываться, знал по опыту. Пинать недвижное тело надоедает быстрее, чем тело, отстаивающее свои права.
        - Эй, ну ты мужик, или баба?!.. Вставая, тряпка, грязь подзаборная…
        Так им было скучно, без огонька, поэтому двое стали меня приподымать, а третий бил. В основном в живот, но пара ударов пришлась по лицу.
*** - Я не хочу, чтобы ты это вспоминал подробно, пожалуйста. Мне слишком больно.
        - Зря. Мне же не было больно - я был под героином. К тому же продолжалось это не так долго. Какая-то бабка выглянула в окно первого этажа и пригрозила милицией. И юные гопники слиняли.
        - Хорошо. Вот и начинай с того места, как они ушли. ***
        Смешно, но я даже был благодарен шпане: мозги от встряски прояснились, и я смог, хоть и медленно, сдвинуться с места. Тем более что бабка продолжала орать и грозить милицией - уже одному мне.
        Соображай я получше, ни за что бы не отправился к тебе. Куда угодно - в притон, на ближайший чердак, да хоть в сточную канаву - лишь бы не пугать тебя своим видом, не втягивать в круговерть собственной грязи. Но это на уровне сознания, а тот момент я был движим инстинктом.
        У меня была рассечена бровь и разбиты губы, кровь заливала правый глаз, и приходилось постоянно вытирать лицо рукавом. Ни мыслей, ни ощущений, ни желаний - один властный и внятный зов, ведущий к тебе. Именно этот зов, а не разум или сила самосохранения поднимали после каждого падения, заставляли передвигать негнущиеся ноги.
        Ты стояла у своего подъезда, в бежевом пальто - на этот раз я стопроцентно уверен в цвете, поскольку при взгляде в твою сторону возникла стойкая ассоциация с кофе, в которое добавлено чуть-чуть молока.
*** - Правильно - бежевое. А в тот раз был синий плащ, я его купила на днях на распродаже.
        - Не важно. Главное, что в пальто ты напоминала кофе, крепкое и бодрящее. ***
        Было уже около двух ночи, а ты торчала у входа в свой дом. Нос был замерзшим и красным, а глаза вспухшими. Ты ведь плакала, да? А при виде меня засветилась. Словно я явился к тебе с букетом роз и изумрудным колечком, а не с разбитой рожей, грязный и невменяемый.
        - Ты в порядке? - спросила ты с такой счастливой улыбкой, что мне стало смешно.
        Чисто женский вопрос. Интересно, если бы я приполз к тебе, волоча за собой вывалившиеся кишки, ты спросила бы так же?
        - Да. Теперь уже да…
        И я практически рухнул - как ты любишь говорить, "романтично" - у твоих ступней.
*** - Теперь я буду вспоминать. Можно?
        - Конечно, родная. Как скажешь. ***
        Ты спал, потом злился, потом изучал меня по моим вещам в квартире, а я в это время… летала. Случилось самое невообразимое и в то же время самое простое. Самое главное. Я тебя отыскала, и что из того, что сейчас не вижу? Ты есть, ты дышишь, ты меня ждешь. Придет вечер - и ты будешь рядом, а пока можно вспоминать, перебирая каждую деталь: форму упрямого носа, родинку на ключице, рисунок бровей - очень четкий и решительный, чудесные глаза - темно-карие, как лесное торфяное озеро…
        Я обитала сразу в двух измерениях: в недавнем прошлом, где твоя ладонь грела щеку, а дыхание щекотало ухо, и в скором будущем, где будет то же. Только не в пустом и назойливом настоящем. Я рвалась домой, я намылилась сбежать уже после обеденного перерыва, но как назло устраивался корпоратив - день рождения шефа, и мое бегство никто бы не понял. С трудом высидела час, выслушивая дежурные речи и выдавливая дежурные улыбки, а потом умчалась, соврав, что нужно навестить внезапно заболевшую маму. (Бедная мама, простит ли она меня когда-нибудь, если узнает?..)
        Когда я оттуда вырвалась, было почти девять. В метро поймала себя на мысли, что вспоминаю твое тело. Хотя притягивало меня вовсе не оно, нет. Сейчас я думаю, что, наверно, могла бы в тебя влюбиться: ты был обаятельным, иронично-печальным, худым и крайне несчастным - убийственное сочетание для женщин с нереализованным материнским инстинктом. (Спасти, обогреть, исцелить - природный порыв.) Но это было бы совсем не так, я уверена: болезненно и недолго. Остался бы шрамик на душе и не слишком веселые воспоминания на последующие пару лет. Если б у тебя была другая душа - с тем же характером и лицом - возможно, так бы и произошло. Впрочем, не знаю. Не в моих правилах заводить отношения с теми, кто меня грабит.
*** - Точно нет! Я бы тебя и близко не подпустил - отшил кратко и грубо. Меньше всего в этой жизни мне были нужны чьи-то влюбленности и, тем более, порывы исцелять и спасать. Даже в ранней юности не был склонен к романтике и "пыланию сердец". Надеюсь, не обиделась?
        - Нисколько. Знаю: лед, а не огонь.
        - Лед, огонь - ты всегда была склонна к моей поэтизации. "Чудесные глаза" и все такое. Так - прохладная мутная водица.
        - Никакой поэтизации, что ты. Я всегда видела тебя таким, каков ты есть. Иначе и быть не могло. ***
        И вот я вернулась, а тебя нет. И ключи на столе (так резануло - словно ты швырнул мне их в лицо). За что? Но ужас был сильнее обиды. Найти - чтобы тут же потерять. Так не честно! Ты - моё, мой. Часть моя, половинка, сердцевинка - значит, должен чувствовать так же. Но почему ты тогда ушел?..
        Я бы не сомневалась, что ты вот-вот вернешься - а ключи просто забыл - если б не вчерашняя выходка под названием: "Не хочу ломать твою жизнь, потому разворачиваюсь к тебе спиной и иду, куда несут ноги". Если ты мог поступить так вчера, то кто знает, какие еще безумные идеи могли посетить твой горячечный мозг в мое отсутствие?
        Я не могла усидеть на месте. Принималась что-то делать и тут же замирала, услышав шаги на лестнице. Ближе к ночи решила выйти на улицу: ключей нет, а номер квартиры ты вряд ли запомнил. Докричаться же со двора на мой одиннадцатый этаж затруднительно.
        Я ругала себя последними словами, что не забила на работу. Кляла свою проклятую дисциплинированность и законопослушность. Да, шеф взъярился бы из-за несделанного буклета еще больше, да, меня могли даже выгнать пинком под зад - и что с того? Будь я дома, сумела бы уговорить, удержать. Или пошла бы с тобой вместе.
        Часа три шаталась вокруг парадной. Сидела на скамеечке, плакала, приседала и подпрыгивала, чтобы разогнать замерзшую кровь. Говорила себе: ну сейчас, ну еще чуть-чуть, пять минуточек - и я вернусь к себе, налью горячего чая, наглотаюсь снотворного и постараюсь заснуть. Ну, приходи же - у тебе последний шанс! Сотый последний шанс, сто первый, сто второй… Думаю, я простояла бы так до утра. Или превратилась в соляной столб, чтобы ждать тебя вечно. А тебя еще удивила улыбка на моем лице, когда ты наконец явился! И неправда, что я не заметила, как ты избит. Просто это казалось настолько менее важным… И не потому, что я бесчувственна и жестокосердна. Просто…
*** - Просто любые ссадины и царапины можно замазать?
        - Да, вылечить - и они со временем перестанут болеть.
        - Не скажи: отбитые почки, к примеру, могут всю жизнь испортить.
        - Не язви. Я знаю, ты вспоминал сейчас вместе со мной, как я была рада в ту минуту. В жизни не испытывала большего счастья. А почки у тебя и так были неважные, как и печень, сердце и прочие внутренности. ***
        Я так старательно промывала твои раны водой и перекисью, мазала зеленкой. Это было наслаждением, хотя никогда прежде не замечала в себе наклонностей к медицине. Мне даже нравилось, что ты изранен - ведь благодаря этому ты остро нуждался во мне.
        Ты шипел и ругался, отходя от своего "наркоза". Чтобы как-то отвлечь и развлечь, я принялась рассказывать сегодняшний сон. Но стоило произнести пару фраз, как ты продолжил за меня, и закончили мы вместе почти слово в слово. Сон был один на двоих. Мы ошеломленно молчали по этому поводу. Пауза была чуть-чуть неловкой, единственная неловкая пауза между нами.
        Потом тебя стало колотить и меня тоже, поскольку я физически чувствовала, как тебе больно и плохо. Никогда и ни с кем прежде такого не было. Даже когда сломала ногу любимая сестра Лизка, я очень ей сочувствовала и сопереживала, но боли - той боли, от которой стонала и всхлипывала она, все-таки не испытывала.
        Я могла с точностью назвать каждую часть тела, что у тебя страдала: ныли три ребра слева и два справа, щипало бровь и распухшие губы, постреливало в спине.
        Я уговорила тебе проглотить крепкое снотворное и уснуть - поскольку болеть будет все сильнее. Уложив, хотела отойти, чтобы поработать над злосчастным буклетом, но ты схватил меня за руку и не отпускал, словно капризный мальчик маму или старшую сестру.
        - Герда! Герда, расскажи мне сказку. О северных оленях, о добром и злом ветре… - Ты гладил подушечкой большого пальца сгиб моего локтя. Было щекотно и приятно. - Позволь мне побыть с тобой слабым и маленьким. Не уходи, не оставляй меня наедине с темнотой…
        - Я не Герда, а Алина. Про меня не выдумано ни одной сказки.
        - Есть сказка про Алину - про Аленький цветочек… это ты.
        - Когда я была маленькая, рисовала этот цветочек голубым. Не знала, что алое - это красное.
        - Ты голубой аленький цветочек. И еще ты птица.
        - Надеюсь, не синяя?
        - Стишок знаешь? "Я черная птица, а ты голубая". Это про нас… Но сказку все равно расскажи.
        Я подула тебе не лоб. От него подымался жар.
        - Ладно. Только северные олени и голубенькие цветочки - не моя тема. Лучше я расскажу про то, как жили-были два человека. Жили они отдельно, а потом взяли и встретились. И оказалось это событие самым важным во вселенной.
        - Но ничего хорошего им это не принесло.
        - А ты пессимист. Почему это не принесло?
        - Он умер спустя полгода - наркоманы ведь долго не живут. К тому времени она так устала от его выходок, что вздохнула с облегчением. И вычеркнула главное событие во вселенной из своей памяти и своей плоти, как кошмарный сон.
        - Зачем ты так? Это же неправда.
        Изобразив обиду, я попыталась встать, но ты обхватил меня и не пускал.
        - Неправда, что я умру раньше тебя?
        - Неправда, что я смогу забыть, - я покорно дала уложить себя обратно и ткнулась носом тебе в шею.
        - Но пережить сможешь.
        Ты так серьезно это сказал, что я испугалась. Так, словно тебя вот-вот не станет или уже нет. Чтобы убедиться в твоей реальности, принялась судорожно гладить веки, скулы, плечи. Облегченно выдохнула: нет, ты живой, ты есть, не пригрезился…
        - Не надо, не хочу об этом думать. Давай жить здесь и сейчас.
        - Давай, - ты кротко вздохнул. - Тогда продолжай свою историю.
        - Они жили долго и умерли в один день, на берегу синего-синего моря, под пальмами.
        - От цунами, смывшем их - вместе со всем населением, в синее-синее море.
        Взглянув на мое вытянувшееся лицо, ты расхохотался. И тут же простонал: с новой силой заныли ребра и закровоточили губы.
        - А не надо язвить!..
*** - Тебе нравится так подробно вспоминать и описывать каждое слово, каждый жест.
        - Тебе тоже, разве ты не заметил? Просто именно так и тогда твоя душа вплеталась в мою и наоборот.
        - Мы долго говорили - и тогда и потом. Если будешь вспоминать каждое слово, никогда не закончим.
        - А нам есть куда торопиться? У нас впереди… Ладно-ладно, я поняла. Буду лаконичней. (Смеется.) Наконец, мы уснули…
        - Во сне ты скакала без седла и узды на вороном жеребце, которого я гонял по кругу на длинной веревке. Ты была обнаженной, и пот струился по груди и ягодицам. И черные бока коня тоже блестели от пота, отливая в синее.
        - А ты хохотал. Рубаха душила тебя, и ты рывком расстегнул ее, оторвав две пуговицы. Ты крикнул: "Интересно, что сказал бы сейчас дедушка Фрейд?" Тебе пришлось напрячь голос, чтобы я расслышала за стуком копыт и свистом ветра.
        - А ты ответила - тоже крича и смеясь: "Он бы сказал, что я извращенка, мечтающая о жестком сексе с афроамериканцем!" "А разве он был бы не прав?" "Что ты, милый, дедушка Фрейд прав всегда! Даже когда говорил, что зонтик моей бабушки во сне означает член. Всегда… всегда… всегда…" ***
3.
        Я проснулась поздно. Но раньше тебя. Ты спал, сжавшись в комок, подтянув колени к подбородку и спрятав в них ладони. Словно и во сне ожидал нападения.
        Была суббота, в галерею тащиться не обязательно (хотя и желательно, учитывая проклятый буклет, но я твердо решила на него забить, заодно с шефом). Сознание, что не нужно никуда от тебя уходить, наполнило меня звенящей радостью. Я не стала тебя будить, нарушать гармонию твоего сна, в котором ты, возможно, продолжал гонять по кругу взмыленного коня, перемывая кости дедушке Фрейду.
        Да, кстати, Фрейд. Австрийский чудак нагородил много чуши, но в чем-то бывал и прав. На уровне сознания я абсолютно спокойно принимала то, что физическая сторона любви для нас исключена напрочь. Но вот сны… Не выдают ли они потаенное?
        Не желая зацикливаться на этой щекотливой теме, я приняла прохладный душ и уселась перед зеркалом. Последнее время процесс изучения собственной оболочки доставлял скорее неприятные, чем радостные ощущения. Особенно по утрам, до наложения макияжа. Новая морщинка или пара седых волос могли надолго выбить из благодушного настроения. Но сегодня зеркало решило меня порадовать. Глаза блестели и в то же время казались таинственными и глубокими. Они у меня капризные, даже цвет уловить невозможно - меняются от светло-карего до болотно-зеленого, в зависимости от погоды, освещения и душевного состояния. Сейчас они отливали золотистым, словно поймали и присвоили два крохотных солнечных зайчика. Кожа была розовой и помолодевшей, словно я не один час провела в косметическом салоне. Да, любовь явно на пользу моему организму. Растянув губы в улыбке Гуинплена, я полюбовалась на оскаленные зубы. Затем стянула рот в ниточку и нахмурила лоб. Чуть тоньше бы вырезать крылья носа, да почетче провести линию верхней губы - вполне себе произведение мастера.
        - Ты надеешься обнаружить там что-то новое и незнакомое?
        Ты высился в дверном проеме. Еще не рядом со мной, но и не там, в постели. Синяки за ночь окончательно оформились и налились густым сливовым цветом.
        - Подойди! - Когда ты послушно добрел, я обхватила тебя за шею и притянула голову к себе. Мне нравилось смотреть в твои глаза сквозь зеркало. Ты был смешной и непривычный, лицо казалось перекошенным - признак сильной ассиметричности черт. - Правда, мы здорово смотримся?
        - Смотримся. Как василек во ржи и пустынная колючка, по чьей-то дурости впихнутые в одну вазу.
        - В природе все гармонично, даже пустынные колючки. Ими, между прочим, верблюды питаются, а без них они бы умерли с голоду.
        - Я и не говорю, что не гармоничен. Просто здесь не смотрюсь, а в каком-нибудь грязном сквоте вполне впишусь и даже украшу собой пейзаж.
        Ты аккуратно отстранился, расцепив на затылке замок моих ладоней. Сразу стало неуютно, и комната показалась огромной, чужой и казенной, словно зал суда. Не хотелось отпускать тебя ни на минуту.
        - Ты куда?
        - Конечно, кормить собой голодающих верблюдов, - ты попытался широко улыбнуться, но тут же дернулся: от этого мышечного усилия лопнула подживающая корка на губах.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Лучше, чем выгляжу.
        Ты скрылся в ванной. Я заметила, что ты хромаешь, припадая на левую ногу, и мне страстно захотелось, чтобы она болела у меня, а не у тебя. А ты бы меня жалел.
        Очень тянуло сделать для тебя что-нибудь хорошее. К примеру, диким зверем зализать твои раны, чтобы они исцелились к вечеру. Или хотя бы приготовить королевский завтрак. Поскольку в лечебных свойствах своей слюны я сомневалась, выбрала последнее.
        Стоило мне поставить на огонь чайник и задуматься над извечным вопросом: яичница, омлет или что-нибудь посложнее? - как замурлыкал дверной звонок. Я подалась в прихожую в уверенности, что это соседка - за солью или спичками, или какой-нибудь страховой агент. Но оказалось намного более обязывающая гостья.
        - Алька, извини, что не позвонила. Была в двух шагах, в химчистке, решила забежать. Не пугайся: на десять минут, только чайку попить!..
        - Ма?..
        Вот уж кого я не ожидала сейчас увидеть! Нутром она, что ли, почуяла грандиозную перемену в моей жизни? (С какой стати ей тащиться в химчистку почти на другой край города? - придумала бы что-нибудь более убедительное.)
        Мамочка у меня, несмотря на зрелые годы, женщина весьма энергичная. Маленькая, ухоженная, всегда с тщательным макияжем, она выглядит не на свои пятьдесят шесть, а лет на пятнадцать моложе. Ведет же себя порой так, словно ей нет и тридцати. В нашей семье она безусловный лидер. Папа горячо любим, искренне уважаем, но он на вторых ролях. При том, что он интеллигент в седьмом поколении, потомственный ученый, а она приехала из крохотного городка, из рабочей семьи. И внешность у нее непородистая - (предмет тайных комплексов): нос репкой, губы ниточкой. Потому на макияж и наряды уходит масса времени и энергии.
        Меня восхищало мамино умение совмещать в себе деловую леди и хранительницу домашнего очага. В детстве я страстно хотела быть на нее похожей, но характер у меня более мягкий, в отца, в отличие от сестричек, да и энергия не бьет фонтаном. Впрочем, я опять углубилась не туда. Хочу лишь сказать, что очень люблю свою мамочку, но ее приход был явно не в тему.
        - Я тебя не ждала, - пролепетала я, посторонившись и давая родительнице пройти. (Попробуй ее не пустить под любым предлогом - такое начнется!) - В квартире бардак, только что встала…
        - А что мне твоя квартира? На кухне посидим. У тебя ведь сегодня свидание - вот я и решила оценить твой внешний вид, посоветовать с платьем и косметикой.
        - Свидание?..
        Я напрягла память. Ах да, я же договорилась встретиться с этим, как его… замом. Как давно это было - в позапрошлой жизни.
        - Мумми, знаешь, оно отменилось. Если б ты мне позвонила, я бы сообщила эту прискорбную весть, и ты не потратила бы зря время.
        - Как?! Он посмел его отменить?
        - Нет, он еще не знает. Я вот сейчас ему позвоню и отменю. Нет, лучше пошлю смс - чтобы без долгих объяснений.
        - Зачем? Что случилось, Алина? Я тебе не понимаю.
        Мамочка не на шутку встревожилась: даже лицо пошло розовыми пятнами, а она этого жуть как не любит.
        - Я все объясню. Вот и чайник как раз закипел! Посидим и спокойно обсудим.
        - Ты пугаешь меня, старшая дочь. Лучше кофейку! Что-то мне захотелось взбодриться… Такой мужчина, такой экземпляр - неужели ты еще отыщешь что-то лучше или хотя бы равноценное?
        Едва я налила мамочке кофе, а себе травяной чай, на сцену выполз ты. Наверно, ты не слышал наших голосов за шумом воды в душе, иначе догадался бы отсидеться в ванной до завершения семейной встречи.
        Не найдя халата, ты обмотал вокруг бедер полотенце. С волос стекала на плечи влага и плохо промытая пена. Синяки на теле оказались гораздо внушительнее, чем на лице и напоминали континенты в атласе мира. По цвету они соперничали с татуировкой, изображавшей - что стало ясно на свету - пернатого змея Кецалькоатля. Его увенчанная короной из перьев голова с бесстрастным медным лицом кусала тебя за ключицу, хвост же терялся в недрах полотенца. Картинка меня искренне восхитила. Но вот мамочка, боюсь, иначе отнеслась к этому шедевру.
        Ты не удивился и не опешил. А если и опешил, то хорошо это скрыл.
        - Доброе утро, - ты отвесил гостье церемонный поклон, едва при этом устояв на ногах.
        - Знакомься, мамуль. Найт, мой жених.
        Я выдала это как можно беспечнее, словно не догадываясь, какая буря меня ожидает.
        - Очень приятно.
        Свое изумление мама выразила взметнувшейся вверх правой бровью. Да еще затрепетали ноздри, широкие, как у меня. И пятна из розовых трансформировались в багровые. А так - ничего, тишина и спокойствие. Поистине, железобетонная леди.
        Завтракали мы в гробовом молчании. Я сделала тебе пару бутербродов - чтобы не было так заметно, как дрожат твои руки. Но они все равно выдали: кофе расплескивался за край чашки, когда ты пытался сделать глоток. Но выражение лица при этом было застывше-вежливое.
*** - Мне было страшно. Твоя мать смотрела на меня с ледяной улыбкой, словно на редкостное насекомое. Я не мог угомонить собственное тело. Я привык, что оно давно меня не слушается, но было пофиг, а вот теперь оно существенно меня предавало.
        - Ты был великолепен. По невозмутимости и каменности физиономии мог посоперничать с мамой. Или с английским лордом.
        - Это была самозащита. ***
        Прожевав последний кусок, ты поднялся:
        - Пойду-ка я, пожалуй, займусь рефлексией и самоиндентификацией.
        - Нет, пожалуйста, не уходи!
        Но ты не внял моей мольбе, лишь покачал головой. "Это твой разговор, и я здесь лишний".
        - Алина, я очень надеюсь, что это просто неудачная шутка? Глупый розыгрыш?
        Мама закурила, заметив на подоконнике мои сигареты - что позволяла себе в последние годы крайне редко, заботясь о легких и цвете лица.
        - Мама, я взрослый человек. Не пытайся меня строить. Я давно выросла из возраста, в котором воспитывают.
        - Я беспокоюсь о твоей жизни - это естественно для матери. При чем тут возрастные рамки? Это у животных - котенок вырос и стал для матери-кошки чужим. А у людей сердце болит о своих детенышах до их старости.
        - Беспокойся на здоровье. Но тактично, не вмешиваясь.
        - Господи, - мама передернулась всем телом. Так, что тоненько зазвенели сережки. - Неужели ты и впрямь собралась выйти замуж за это чудовище?
        - Замуж? - Я задумалась. Назвала тебя женихом, поскольку "бой-френд" или "молодой человек" звучало бы глупо. Но обрадует ли тебя штамп в паспорте? И есть ли у тебя вообще этот документ? - Не уверена. Но свою жизнь, до конца, свяжу только с ним.
        - Аленька, - голос мамы стал приторным, - а может, ты простудилась и у тебя жар и бред? - Она потянулась ко мне, чтобы пощупать губами лоб, как в детстве, но я отстранилась. - Или это у меня жар, и это я брежу?
        Плюнув на палец она поднесла его к собственному лбу, как к утюгу.
        - Мама, не ерничай, пожалуйста. Я серьезно.
        Мне было очень обидно, что такой близкий и родной человек - любимая мамочка! - не может понять, что со мной случилось главное в жизни. Понять и порадоваться вместе со мной и за меня.
        - В тринадцать лет ты приносила домой бродячих щенков. Теперь тебе тридцать два, и ты перешла на бродячих мужчин?
        - Он не бродячий.
        - Ты меня за дуру держишь? - Мама яростно раздавила окурок в блюдце, даже не поискав глазами пепельницу. - У него вид типичного уголовника. Явно наркоман и вор. А то и насильник.
        - А еще киллер и террорист. Мама, хватит, а?..
        - Это я хочу тебе сказать, нет, крикнуть: хватит! Хватит сходить с ума, дочь!.. Он похож на пса - из тех, что роются по помойкам и готовы вцепиться зубами в руку того, кто их пожалеет и протянет кусок. Да, ты взрослая женщина, окончила два вуза, живешь самостоятельно, и я не вправе указывать, в кого тебе влюбляться и с кем жить. Но, знаешь ли, я была лучшего мнения о твоем вкусе и о чувстве собственного достоинства! Мы с папой тебя вырастили, воспитали, дали самое лучшее, что только могли. Вспомни! Вспомни!
        - Я помню.
        Конечно я помнила: почти дворянское воспитание, три сестры, каждую учили двум языкам (мне достался инглиш и итальянский) и музыке. Второе высшее (заочное), лучшие книги, просмотры в доме кино… Мамочку можно понять, ей обидно. А меня?..
        - Видимо, плохо помнишь. Привела в дом такого… такое. Этим ты мне просто в душу плюнула. И папе. И сестрам своим родным.
        - Может, не надо говорить за папу и за сестер?
        - Ты думаешь, они обрадуются и кинутся тебе поздравлять? - мама заколыхалась в саркастическом хохоте, похожем на судороги. Поняв, что выгладит "не комильфо", стихла.
        - Да как ты вообще можешь судить? Что ты знаешь? У нас одна душа на двоих, сны снятся одни и те же. Это даже не любовь, а что-то большее, чему и слова нет в человеческом языке. А ты говоришь глупости и пошлости, ведешь себя так, будто знаешь все на свете и являешь собой миру истину в последней инстанции!
        Мама воззрилась на меня в ужасе: никогда и никто из семьи не говорил с ней таким тоном. Я бросилась к ней, обняла, уткнув лицом себе в грудь.
        - Мама, мамочка! Я тебя не узнаю. Мы всегда так хорошо ладили, с детства, мне всегда казалось, что вы с папой - самые мудрые и самые добрые люди не земле. А как завидовали мне все друзья и подружки! У них ведь с родителями ссоры и споры, а то и пропасть непонимания. А теперь ты говоришь со мной так, словно я старшеклассница, собирающаяся бросить школу из-за незапланированной беременности от соседа по парте. Не ты ли всегда хвалила меня за светлую голову и хвасталась перед подругами моим умением разбираться в людях? Думаешь, я смогла бы так ошибиться?.. Мамочка, мамуля - ну, услышь же меня! Услышь!..
        Мне стало жарко и мокро в районе груди, а мамины плечи затряслись.
        Второй или третий раз на моей памяти видела ее плачущей… Правда, справилась с собой быстро: отстранилась, высморкалась, протерла лицо салфеткой.
        - Как его зовут?
        Мой белый утренний халатик украшало разноцветное пятно - смесь туши, тональника и помады. Мелькнула профессиональная мысль, что получилась концептуальная картинка, вполне себе ничего. Под названием "Семейная идиллия"…
        - Найт, я ведь говорила.
        - Я про настоящее имя. И фамилию. Понятно, что кличка у такого существа будет соответственная.
        - Не знаю. Разве это имеет значение?
        - Конечно же нет, что ты! Имя того, кто живет в твоей квартире и имеет доступ ко всем вещам и деньгам, это такая мелочь. Нет, когда ты проснешься однажды наедине с голыми стенами, а твоего Найта и след простыл, я посочувствую, разумеется - мать есть мать - и вытру слезы раскаянья и обиды, но все-таки не удержусь от напоминания, что тебя предупреждали…
        Она бормотала, но как-то механически, без огня. Лишенное косметики лицо стало некрасивым, на нем застыло недоумевающее и вялое выражение. А ведь она не в курсе ни про СПИД, ни про десять лет на игле. Остро кольнула жалость - до чего довела мамочку строптивая дочь, до потери лица во всех смыслах…
        До нее и самой это дошло, и она встряхнулась.
        - Я все поняла: ты не заболела, ты просто спятила. Впору звонить в психушку, чтобы прислали санитаров и самую крепкую смирительную рубашку. Но так как я очень люблю всех своих дочерей и не желаю, чтобы хотя бы одну из них превращали уколами и электрошоком в послушный овощ, то воздержусь.
        Я невольно рассмеялась: поворот темы показался уморительным.
        - Хохочешь? Рассказ Бунина "Солнечный удар", надеюсь, читала? Эротическая буря - такая вещь, от которой, бывает, по-настоящему крышу сносит. К счастью, не навсегда. Поэтому очень надеюсь на твое скорое исцеление. А до этого - ты уж извини - никаких разговоров о предмете твоего безумия поддерживать не буду. Папе ничего пока рассказывать не стану, и сестрам тоже. Если решишь похвастаться, то только не Лизке - в ее положении нельзя расстраиваться и пугаться.
        Она вытащила из сумочки косметичку и прошла в ванную. Оттуда продолжала свой монолог, возвысив голос - думаю, чтобы расслышала не только я:
        - Моя бедная девочка! Жалость? Я угадала? Он весь избитый и исколотый, такой несчастный и погибающий, и ты, добрая самаритянка, решила пожертвовать собой!..
        Я не могла этого слушать. Сгорала от нетерпения: когда же она приведет себя в порядок и уйдет? Захлопну дверь и тут же ринусь к тебе, и уткнусь в теплое предплечье. Вплавиться, раствориться, смешать нашу кровь, чтобы струилась вместе - от сердца к сердцу. И не отпускать тебя больше никогда и никуда, ни на секундочку, ни на полвздоха…
*** - Смешиваться кровями - не лучшая идея: в моей слишком много грязи.
        - Значит, я всегда была бы под кайфом.
        - А как же индивидуальность, эго?..
        - Могу задать этот вопрос и тебе.
        - А я ничего не терял. Лишь обрел. ***
        Наконец мамуля ушла.
        Выйдя из ванной, решительно понеслась в прихожую, кивнув мне на прощанье:
        - Всё, всё! Не подходи ко мне. А то снова придется восстанавливать лицо.
        Выстрелила захлопнувшейся дверью.
        Ты сидел на корточках, прислонившись спиной к батарее отопления. Лицо - в местах свободных от синяков, отливало зеленью. Было тепло, даже душно, но ты кутался в покрывало, стянутое в кровати. Тебя колотило. Не верхней губе блестели капельки пота, еще одна проступила на переносице.
        - Я ей не понравился, - выдавил ты с усмешкой.
        - Удивительно меткое наблюдение.
        Я пристроилась рядом, взяла твою ладонь - холодную и влажную, словно неживую. Грела ее дыханием, прижав вплотную к губам.
        - Она мне тоже.
        Ты обхватил мои пальцы своими, предупреждая попытку вырваться в обиде.
        - Зато честно. Но мне кажется, ее можно понять.
        - Да, вполне.
        Мы замолчали. Потом ты осторожно пошевелился.
        - Мне надо идти.
        - Уже?..
        - Вы слишком долго говорили. Полдня.
        Отпустить тебя, когда я почти не виделась с тобой сегодня, не успела зарядиться тобой, как батарейка, впрок?..
        - И куда ты собираешься?
        - Посмотри на меня, - ты приподнял мой подбородок, чтобы глаза в глаза. С такого расстояния еще заметнее признаки болезни и боли: зрачки, огромные, на всю радужку, и белки с кровавыми нитями полопавшихся сосудов. - Меня ломает. Знаешь, что это такое? Словно каждый сустав скручивают спиралью. Повтори свой вопрос и сама дай ответ. Если у тебя есть валидол или что-то подобное, было бы кстати, на время.
        - У меня нет ничего такого, прости.
        Хотела прибавить, что, к несчастью, тупо и беспросветно здорова, но сдержала эти слова. Говорить не хотелось, вообще, ничего.
        - Это ты меня прости. - Ты принялся медленно подыматься, держась за батарею. - Надо идти, Иначе совсем кранты. Да еще и уговор, будь он проклят.
        - Ты за дозой?
        - Принять дозу.
        - А деньги у тебя есть?
        - Сегодня не моя очередь проплачивать.
        - Что это значит?
        - Не сейчас, ладно?
        - Но ты ведь расскажешь, обязательно?
        Я помогла тебе дойти до прихожей и застегнуть молнию на куртке. Из-за дрожи в пальцах сам ты возился бы с этим долго.
        Странное и тяжкое ощущение навалилось на меня: я помогаю тебе сейчас, но это почти то же самое, что вложить в твою руку шприц. Я помогаю убивать человека, которого люблю. Можно ведь запереть тебя в квартире, дней на пять. Так, кажется, реально слезают с иглы? Поломает, помучает, но зато в итоге выкарабкаешься. В каком-то документальном фильме был показан наркоман, катающийся по полу от ломки. Каждая его часть словно жила своей отдельной мучительной жизнью. Он то умолял, то выл, то матерился. И так же будет с тобой?.. "Словно каждый сустав скручивают спиралью"…
        - Скажи, если я достану денег на лечение в хорошей клинике, где симптомы ломки будут сводить к минимуму и снимать с иглы будут аккуратно и милосердно - ты согласишься туда лечь?
        - Нет. - В голосе была злость, но не на меня. Тогда я еще не знала, на кого. - Пожалуйста, не говори со мной больше об этом. Я никогда не вылечусь, как никогда не стану другим.
        - Даже ради того, чтобы пожить немного подольше - со мной? Я не обвиняю, не думай, мне все равно, какой ты. Просто ты сам говорил: времени очень мало. И как я потом? .
        Ты уже стоял на пороге. Обернулся.
        - В твоих глазах семнадцать озер.
        Чем глубже, тем выше.
        А мои выклевал ворон,
        в них теперь всегда сухо.
        Твоими волосами играет ветер -
        от неба до неба.
        Я научился не замечать людей,
        плюющих на мои шрамы -
        полезный навык, единственный.
        У тебя их сто сорок девять.
        Самый красивый - рисовать море,
        самый глупый - доверять мне.
        - Можно я пойду с тобой?
        Я почти не надеялась на положительный ответ.
        - Зачем?
        - Мне нужно увидеть самой. Чтобы стать ближе.
        - Ближе некуда. Пойдем! Только прошу, поторопись.
*** - А ты ведь очень удивилась, когда я согласился. Я сам себе удивился. Глупо и низко тащить с собой девушку для демонстрации ей острых и грязных картинок социального дна. Но с тобой - это другое. Ты должна была видеть, как ты сказала, чтобы стать ближе. Чтобы понять, надо принять полностью, без остатка, пропустив через себя. Но это я теперь пытаюсь словесно выразить, тогда слов не было. И ясного осознания тоже. Просто я поступил так, как никогда не делал: взял тебя на встречу, нарушив негласное правило, что нас всегда должно быть только трое.
        - Как долго, а главное - путано. Все ведь ясно без слов. Давай теперь ты вспоминай. Твоя очередь. ***
        Этот день был полон для меня сюрпризов. И не сказать, что особо приятных. То, что тело и лицо после вчерашней экзекуции будут нещадно ныть, предугадать было можно, но вот визит твоей мамочки явился полной неожиданностью. Я вообще-то думал, что с появлением мобильной связи никто уже не сваливается как снег на голову.
        Тут еще и ломать меня начало раньше обычного - видимо, из-за примесей во вчерашнем герыче. Я не хотел, чтобы ты видела меня таким: совсем жалким и немощным, срывающимся на каждого, кто попадется под руку, готовым ползать на брюхе перед любым, кто даст дозу. Я твердо решил, что у тебя просить ни за что не стану, не смогу. Но с чего я это взял? Может, и смог бы. К счастью, мне не пришлось проверять.
        Времени до назначенного часа было с запасом. Лучше мне на свежем воздухе не стало, но пока худо-бедно существовать еще мог. Я повел тебя в парк неподалеку, где мы обычно встречались. Могло случиться так, что Клоун со Скобой тоже придут раньше, гонимые той же ломкой.
        Встречные прохожие провожали нас откровенно недоумевающими взглядами: стильная, красивая женщина, а рядом… Обычно я не заморачивался на тему, как выгляжу, но сейчас, вспомнив утреннее отражение в зеркале плюс растущий героиновый голод, подумал, что более дисгармоничную пару трудно придумать.
        Было влажно и холодно. Меня пробрало до костей, но и ты зябко сутулилась, уткнувшись носом в синий вязаный шарф. Шли молча. Мне говорить сейчас было бы трудно, и ты это чувствовала.
        Заветная скамеечка была пуста. Значит, как минимум, еще час мучаться…
        Я сел, обессилено выдохнув. Протерев перчаткой остатки ночного дождя, ты опустилась рядом. Надо было начинать рассказывать, я ведь обещал. Мне и самому хотелось это сделать, вот только языком шевелить было проблематично.
        - Мы очень дружили, втроем… в школе. Закончив, даже в вуз поступили один и тот же. Точнее, это они пошли со мной за компанию, в медицинский. Клоун решил стать педиатром - дети на нем всегда висли гроздьями. А Скоба размечтался о психиатрии… Потом я бросил… Стал колоться, на всё забил, перестал видеться с прежними знакомыми, как это бывает. Координат моих никто не знал, из бывших. Но как-то они умудрились меня найти, даже не знаю, через кого…
        Я рассказывал, и язык, постепенно разогреваясь, работал все лучше. Воспоминания были яркими и детальными. И ты была в них - отчего-то присутствовала, правда, молча. Стояла поодаль, на самом краешке сознания, и смотрела строго и печально.
        - …Я пил и ширялся много дней подряд, без передышки. Пребывал попеременно то в алкогольном, то в наркотическом кайфе. До притонов тогда еще не дошел - снимал квартиру. И вот они меня вычислили и явились… Скоба - я сумел доползти в прихожую и открыть дверь после получасовой трели звонка - первым делом распахнул окно, запустив в затхлую комнату поток ледяного зимнего воздуха. "Ну, брат, ты даешь!" Клоун брезгливо переступил через пятно рвоты на паласе. Я не хотел их видеть, как не хотел видеть никого вообще. Поэтому вернулся на кровать и, укутавшись с головой в грязное одеяло, отвернулся к стене. Но они не оставили меня в покое. Силком оттащили в ванную, засунули под ледяной душ. Я пытался сопротивляться, орал и матерился, но силы быстро закончились. Покорно дал завернуть себя в простыню и, стуча зубами от холода, протрезвевший и дико злой, выполз с ними на кухню. Парни зажгли все четыре горелки, но теплее мне не стало. Клоун открыл бутыль с пивом, а передо мной поставил кружку с крепким чаем - умудрившись раскопать в моих мусорных завалах пакетик заварки.
        "Мы все понимаем. У тебя такая ситуация, нужно время, чтобы оклематься, придти в себя. Не осуждаем, ты не подумай! Но все же это перебор". Клоун всегда был разговорчивым и красноречивым. Кличка приклеилась к нему еще в младших классах: этакий обаяшка и хохмач. Лицо красное, выразительное, с синими невинными глазищами в окружении пушистых светлых ресниц. Скоба, интроверт, лишь поддакивал, сосредоточенно хмурясь и потягивая пиво. Длинный, сутулый, рот подковкой (оттого и прозвище, данное ему Клоуном), лоб нависает над глазами, словно козырек крыши.
        "Ты же себя гробишь. И скоро угробишь окончательно - судя по твоему виду, это дело нескольких месяцев. Высокоскоростное разрушение, вперед и с песней - к могиле", - продолжал с чувством вещать мой школьный друг. "А вам-то какое дело? - Я был и без того зол, а от его "сострадательных" слов впал в бешенство. - Вы можете предложить выход? "Заведи собаку, сходи к психоаналитику, вылези из депрессии, начни новую жизнь - чистую и светлую"?.. Мне на хрен не нужны ваши добрые советы и слюнявые слова утешения. Меня устраивает все, как есть, и если я завтра сдохну, захлебнувшись рвотой или не рассчитав дозы, это будет наилучшим вариантом развития событий!"
        "А почему тогда не просто ремень на шею, как твой отец?" - Скоба смотрел жестко - без жалости и презрительно. Будущий психиатр, блин. Пивная пена потрескивала в уголках унылых губ. "Чтобы не быть, как он". Я хотел побыстрее закончить бессмысленный разговор, поэтому запустил изо всей силы кружку с чаем в стену. Горячие брызги и осколки окатили всех троих. Но парни не ушли.
        "Мы твои друзья. Самые близкие, если ты помнишь, - Клоун проникновенно ощупывал меня глазами, круглыми и васильковыми, неотразимыми для старшеклассниц и бабушек.
        - Мы пришли, чтобы тебе помочь. Не укорять, не наставлять, не вправлять мозги…" "Хотите помочь? Чудно! В комнате в столе деньги, отстегните шесть сотен и сгоняйте на пятый этаж в квартиру 72. Там живет барыга, купите мне пару доз. А то мои скоро закончатся".
        "Послушай, - опять проклюнулся в разговор Скоба, - неужели ты их так ненавидишь и так хочешь отомстить, что ради этого готов загубить и душу, и тело?" Я расхохотался. Поискал глазами, что бы еще швырнуть, но ничего подходящего не было, да и повторяться не хотелось. "При чем тут месть или ненависть? Наш мир - дерьмо во всех своих ракурсах, но сквозь призму наркотика воняет не так сильно". "Кто тебе сказал?! - заорал Клоун. - Кто тебе сказал, что мир - дерьмо целиком и полностью? Ты, что - все изведал, все знаешь, в свои восемнадцать?!.." "Если долго вглядываться в бездну, бездна начинает с тобой разговаривать. Всё, пошли вон, ребята. Я устал".
        Но они и тут не ушли. Я поднялся, зашел в комнату и вернулся с пакетиком порошка и шприцем. "Не возражаете, если займусь делом? Как-никак, я у себя дома, да и время подошло. Не хотите, кстати, попробовать? Вы же мои друзья, значит, должны поддерживать во всех начинаниях". Я был уверен, что они дружно откажутся, и на этом, наконец, их выпровожу. Но физиономия Клоуна выразила колебание. "Чтобы прожить пару лет в розовых очках кайфа? А потом сдохнуть в собственной блевотине?
        - Скоба был бескомпромиссен. Он встал и принялся мерить шагами кухню. Большой и неповоротливый, нависающий сам над собой, ему было тут тесно. Под подошвами хрустела яичная скорлупа и прочий мусор. "Смысл? - спросил Клоун. - Смысл какой?..
        "Хочешь, Клоун, я расскажу, что будет у тебя в жизни дальше? - Я прикрыл глаза и вытянул правую руку в жесте оракула. - Ты отучишься, поступишь на работу в поликлинику, будешь выкладываться участковым по полной, стараясь угодить начальству, и к тридцати годам заимеешь язву и жену-стерву. Точнее, жена чудным образом превратится в стерву через год после свадьбы с воздушным и романтичным существом, глядящим на тебя с придыханием. Детей будет двое или трое, но сопливые носы смертельно надоедят тебе еще на работе. В сорок лет, на пике пресловутого кризиса среднего возраста, в приступе отвращения вгонишь себе смертельную инъекцию
        - благо будешь иметь к таковым доступ в силу профессии. Гуд бай, наш лучший из миров! Так к чему столько утомительных телодвижений, если финал предсказуем?" Клоун хотел возразить и раскрыл уже рот, но запнулся и сглотнул. "А ты, Скоба, - я повернулся к продолжавшему угрюмо утюжить кухню приятелю, - ты, конечно, не столь романтичен, как наш Рыжий, и потому можешь воздержаться от драматических жестов. Ты умрешь на одре от рака печени или прямой кишки, окруженный детьми, а может, и внуками, но от этого твоя жизнь не станет более стоящей и значительной. Вспомнить тебе будет совершенно нечего, кроме шашлыков на природе, да курортных радостей вроде Анталии или Канар. Нет, вру: еще будет толстенный талмуд диссертации, да тысячи физиономий замученных тобой психов. Точнее, не психов, а просто нестандартных людей". "И что? - Скоба перестал шагать и развернулся ко мне. - И что?.." "А ничего. Проваливайте, ребята, и проживайте дальше ваши предсказуемые унылые жизненки. Мне не о чем с вами говорить".
        "Что ты предлагаешь, дружище? Ты ведь всегда был лидером, а мы за тобой велись. Ты серьезно советуешь нам попробовать?" Клоун был напряжен, даже вены на лбу вздулись, а кожа покраснела пуще обычного. Ярко-синие глаза на красном - красиво. "Да, я предлагаю вам билеты в кайф. Решайтесь. Всегда можете вернуться назад - к своему убогому и правильному существованию".
        "По морде бы за такие слова…" - буркнул Скоба. Но уверенности в его голосе не было. "Да пожалуйста! Только потом оставьте меня в покое". "Сомневаюсь, что это поможет", - резонно возразил Клоун. И они очистили от себя мой дом. Правда, обещали скоро вернуться.
        Вернулись они даже слишком скоро: вечером. И предложили сделку. Мы употребляем вместе - только вместе! - раз в три дня. Только качественное, никакой бодяги. Деньги на дозы добываем по очереди. Так мы сумеем подольше протянуть и не опуститься. Если кто надумает слезть с иглы и вернуться к нормальной жизни, остальные не вправе вякать - ни уговаривать, ни упрекать.
        Не то чтобы я был очень тронут их поступком - ни на какие благородные чувства уже был не способен, но что-то во мне завибрировало. Ведь они пошли на это исключительно по дружбе, из-за моей персоны, которая, оказывается, им небезразлична. Поэтому я потратил какое-то время на уговоры: "Бросьте ребята, я прикололся. Не надо никаких сделок, бредите домой, а обо мне просто забудьте". Но они держались стойко, и в конце концов я согласился на все условия. В сущности, какая разница: прожить два года или двенадцать, главное - как можно меньше задействовать себя в колесиках и шестеренках мироздания.
        В таком режиме мы продержались год. Затем стали встречаться через день, а потом как-то незаметно перешли к ежедневным встречам. Скоба, не оставлявший идеи стать психиатром, решил специализироваться на наркологии. Завел тетрадочку, где записывал каждый день свои ощущения. Тетрадки хватило года на полтора, как и вуза. Клоун бросил учиться раньше. Его, в основном, кормили бабы. Обаяние приувяло, но не иссякло совсем - скоро взглянешь и убедишься сама.
*** - Помню, я закончил рассказывать, слегка удивленный, что ты не задала ни одного уточняющего вопроса. Ведь женщины так любят это делать.
        - Я же была с тобой. Не столько слушала, сколько видела и представляла. При этом где-то на дне сознания копошилась мысль, что только подлец может так поступить: подсадить на иглу двух близких друзей. Но она именно что копошилась - словно не моя, чужая и мелкая. Я не могла тебя осуждать - ни вслух, ни про себя.
        - Да, я подлец, я поломал две жизни. Когда я предстану перед Высшим Судией, с меня спросят за это. Как и за многое другое.
        - Не спросят. Твои грехи перекроют мои добрые дела - я постараюсь совершить их как можно больше. (Смеется.) Время еще есть. ***
        - Вы до сих пор дружите?
        То был первый вопрос, который ты задала после долгого молчания.
        - Нет. Нас ничего не связывает - кроме соглашения, которое мы почему-то соблюдаем, как заведенные. Наркоманы не могут дружить.
        - И никто из них не пытался слезть? Ведь о возможности этого говорилось в уговоре.
        - Нет. Думаю, парни не раз проклинали меня про себя и последними словами поносили собственное мальчишеское благородство. Но никто не пытался переиграть, нет. Видимо, понимали, что невозможно.
        - А может, просто откладывали, - предположила ты. - Думали: ну вот еще немного, недельку-другую, и я за себя возьмусь…
        - Скобу пытались лечить родители, я уже говорил. Клоуну о том же капала на мозги сожительница. Впрочем, чужая душа - потемки. Стоит ли гадать?
        - Послушай, а ты был уверен, что их жизни сложатся именно так, как ты им расписывал?
        - Конечно, нет. Как в этом можно быть уверенным? Возможно, Клоун стал бы главврачом клиники, респектабельным и вальяжным. А жену-стерву сменил на молоденькую ассистентку, которая и пикнуть поперек боится. А Скоба вспоминал бы не только Анталию, а Гоа и Марокко. Они ведь были ребята с мозгами и амбициями. Перевернуть мир - вряд ли, но прожить успешно с обывательской точки зрения, почему бы и нет? Только ведь и такие жизни - по сути, бессмыслица и дерьмо.
        - Но… - ты хотела что-то возразить, но я прижал ладонь к твоим губам.
        - Тсс… Потом. Вот и они!
        К нам приближались сразу оба. Видимо, пересеклись у входа в парк. Мне было интересно, какими ты их увидишь и что о них подумаешь. Скоба - высокий и костлявый, с вытянутым треугольным лицом, в новой и модной куртке, но заляпанной грязью и сидевшей мешком. Глаза глубоко запавшие и мертвые - в смысле, никакие - выражения не уловить. Не зеркало души, а тонированные стекла, за которыми та самая душа прячется. Клоун выглядел хуже и меня, и Скобы. Он обрюзг, что-то творилось с кожей - была усыпана бурыми пятнами, отсутствовали два передних зуба. Короче, красавчик.
        Гораздо больше, чем мои синяки, их поразило твое присутствие. Они ничего не сказали на этот счет, лишь выразительно посмотрели. Да так, что ты впилась в мою ладонь, словно опасаясь, что я брошу тебя с этими человекоподобными существами и растворюсь в осеннем сумраке.
        Не сговариваясь, мы направились в один из недостроев - заброшенное здание завода. Мы частенько там кололись, если не в лом было добираться. Ходьбы от парка минут двадцать, но тащить тебя в какой-нибудь воняющий мочой подъезд, где каждый проходящий мимо жилец будет смотреть именно на тебя, грозясь вызвать милицию, очень уж не хотелось.
        Когда мы добрели и, протиснувшись в дыру в проволочном заборе, уселись на обломок бетонной плиты, Клоун достал пакет с заветным порошком, шприцы, ложку и зажигалку.
        - Дозы три, а не четыре, - сообщил он, разорвав долгое молчание.
        - Мне не надо, - поспешно сказала ты.
        - Может, хоть познакомишь?
        Пальцы плохо слушались. Мелькнула мысль попросить тебя помочь, но от нее стало мерзко.
        - А тебе есть какое-то дело?
        С третьей попытки укололся в шею, туда, где под кожей прощупывается вена. Встретив приход, переставая ощущать боль, блаженно откинулся назад и закрыл глаза.
        - Я Алина, Аля.
        Твой голос доносился издалека, с другого конца света… с края галактики. Я подался к нему через всю вселенную, на ощупь, как растение к свету. Положил голову на твои колени. Тепло и покой исходили от них, и еще почему-то запах сухого меха. Ты убрала волосы с моего лба и принялась рисовать на нем иероглифы, слегка касаясь подушечками пальцев.
        - В ней моя душа.
        Клоун кивнул, но я чувствовал, что не верит, не понял. А Скоба иронически хмыкнул. Они тоже были под кайфом - вялые и благодушные.
        - Зря ты ее сюда притащил, - как сквозь сон бормотнул Клоун. - Она же чистая, не из наших.
        Интересно, он всерьез опасается, что я подсажу тебя на иглу, как когда-то их, или просто разыгрывает благородство?
        - Никто меня не тащил. Я пришла сама.
        Интонации обиженной девочки. Тебе и впрямь тридцать два, а не шестнадцать?..
        - Ну и зря.
        Скоба не пугает и не осуждает, просто констатирует факт.
        Время тянется медленно и блаженно. Парни незаметно растворились, расползлись в поисках самых удобных лежбищ для бренных тел. Ты то и дело порываешься уходить, торопишь меня, а мне не хочется сдвигаться с места. Хорошо… Хочется зависнуть здесь навек, касаясь лбом твоих рук.
        - А тебе идет вороной конь… - Кидаю камушек наугад и попадаю: ты улыбаешься, это слышно по голосу.
        - Это было уж слишком. В реальности я так себя не веду: воспитание не позволяет.
        - Воспитание - это да… это вещь… - Хочется говорить с тобой о чем-то значительном, но мысли ленятся и язык выдает глупости.
        - Я вот что подумала. Жизнь - тоже своего рода наркомания. От кайфа до ломки и обратно.
        - В жизни хватает тех, кого вообще не ломает. Но и кайфа такие испытывать не умеют. А есть редкие счастливчики, которым достается бездонная коробочка с наркотой, в то время как другие только воют от боли и проклинают земной ад. Так что героин в этом смысле честнее.
        - Это правда настолько хорошо?
        Меня пугает интерес в твоем голосе, поэтому я отрицательно машу головой, вернее, перекатываю затылок по твоим джинсам.
        - Только в начале. Потом он нужен не для того, чтобы было хорошо, а чтобы не было погано.
        Внезапно вспоминаю об одном незавершенном деле. Не хочется вставать, но надо. Приподымаюсь, хрустя всеми суставами.
        - А куда теперь?
        Ты, оказывается, не на шутку замерзла. Кончик носа покраснел, а пальцы посинели. Чтобы не стучать зубами, прикусываешь верхнюю губу. Бедняжка…
        - Нужно забрать одну вещь - из того места, где я жил раньше.
        - Всего одну? Давай я завтра закажу машину, и перевезем все сразу?
        - У меня там больше ничего нет. По крайней мере, нужного. Ты со мной? - Спрашивая, уже знаю ответ.
        - Конечно. А ничего, что мы так поздно? Уже скоро полночь. Нормальные люди в такое время гостей не ждут.
        - А кто тебе сказал, что мы идем к нормальным? Советую тебе вообще забыть это слово и приготовиться к худшему.
        Я помогаю тебе подняться - ты так окоченела, что мышцы почти не гнутся. Ты хмуришься и растираешь ноги у лодыжек.
        - Пошли. Я готова.
        В метро, отогревшись, ты высказалась о моих друзьях:
        - Он такой славный - большой ребенок, этот Клоун. Женщины будут его любить, даже если его разобьет паралич. А этот высокий - Скоба? - по-моему, очень преданный. Он бы не мучил зря психов и незаурядных людей, если бы все-таки стал врачом-психиатром.
        - И когда ты успела сделать столь проницательные выводы?
        - Мы разговаривали. Правда, ты этого, по-моему, уже не слышал.
        Дверь в Бормотухину халупу никогда не закрывалась. Уже при входе в подъезд стали слышны пьяные крики и гам. В голове за время в пути чуток прояснело, и я пожалел, что привел тебя в этот гадюшник.
        - Может, здесь подождешь? - предложил не слишком уверенно.
        - Все так плохо?
        - Понятия не имею. Но скорее всего да. Я бы на твоем месте остался.
        - Но ты еще не на нем. Разве что частично, одной ногой. Так что я войду.
        Я пожал плечами.
        - Свобода выбора прежде всего.
        Отчего-то так получилось, что я несколько секунд видел все твоими глазами. Когда мы вошли, узрел собственную покачивающуюся спину. Потом загаженную кухню. В ноздри ударил запах перегара, гнили и подгорелой рыбы. Будь я собой, меня бы так не шибануло - привык и не к такому.
        Пьяные рожи, встретившие нас дружным ревом, показались совсем отвратительными - соскочившими с полотен Босха.
        - Найтик пришел!.. - Ко мне бросилось тело с отдаленными признаками женщины. - Мой самый любимый мужчинка! А кто это тебя так раскрасил?
        То была старая подруга Крыська, размалеванная, с вываливающейся из незапахнутого халата грудью. Меня передернуло: более тошнотворной твари в своей богатой неприглядными личностями жизни не встречал. Если б не ты, думаю, одним ударом в лицо она бы не отделалась. Но, подозревая, что вряд ли ты отнесешься к такому с пониманием, я сдержался и лишь отпихнул ее посильнее.
        - Тебе повезло сегодня: уйдешь отсюда живой. Но если еще хоть раз посмеешь прикоснуться ко мне - я за себя не отвечаю!
        - Ой-ой, напугал!.. - визгливо захохотала она. - Тока сейчас заметила, что ты с бабой! Ну, тогда конечно, покидай понты, повыпендривайся. Эй, тетка, а ты в курсе, что он со мной спал?..
        Она показала тебе "фак" средним пальцем и тут же - предупреждая мой рывок в ее сторону, ретировалась к столу, под бок к какому-то быку с багровой шеей и плоским теменем. Вспрыгнула к нему на колени, и он, не прерывая беседы, механически запустил лапу в прореху ее халата.
        Я покосился в твою сторону. Ты не выглядела ни испуганной, ни потрясенной. С детским любопытством впитывала происходившее вокруг, даже рот был приоткрыт, как у ребенка. Я ухватил тебя за запястье, выводя из ступора, и потащил в комнату, в которой обычно обитал. На диване самозабвенно трахались, даже не обратив внимания на включенный мной свет. Ты застыла, уставившись на парочку, словно подросток, впервые смотрящий порно.
        Оставив тебя на пороге за этим увлекательным занятием, я шагнул внутрь, запнувшись о чье-то валявшееся на полу тело. Наклонившись, увидел, что то была Няя. Рубаха на ней была разорвана, юбки и белья под ней не было. Лицо и ноги в крови, но живая. Она повернула в мою сторону медленные бездумные зрачки, а когда я попытался приподнять ее, глухо и жалобно замычала.
        - Нужен врач, - ты положила руку мне на плечо, подойдя со спины.
        Мне не хотелось играть в благородство и возиться с девкой, которая сама была виновата в том, что с ней произошло. Но сказать тебе об этом… К тому же я неплохо к ней относился. Не в пример лучше, чем к другим обитателям притона.
        - Сюда "скорую" вызывать нельзя. Я заберу то, за чем пришел, потом мы оденем ее и выведем на улицу. Только с врачами будешь разговаривать ты, я к ним и близко не подойду - слишком много в моей крови запрещенных препаратов. Скажешь, что на улице на нее наткнулась - иначе по милициям затаскают.
*** - Мой привычный мирок в тот день зашатался и рухнул. Это было настолько незнакомо и жутко. Ты говоришь, вид у меня был, как у любознательного ребенка, но это не так. Внутри был ужас до оцепенения. Я и не знала, что можно так жить. Парочка на кровати за все время даже не повернула голов в нашу сторону, продолжая механически двигаться. А бедная девочка продолжала кричать, пока мы кое-как ее одевали в непонятно чьи нечистые шмотки и выводили на улицу. Хорошо хоть "скорая" приехала сравнительно быстро, минут через двадцать.
        - Ты хотела поехать вместе с ней до больницы, но, взглянув в мою сторону - я схоронился в темноте под деревьями - поколебалась и не поехала.
        - Я боялась, что ты исчезнешь куда-нибудь. С тебя станется! Спросила, в какую больницу ее увозят. Врач сказал, что опасности для жизни нет, но из шока она может выйти не скоро. Поэтому из обычной больницы ее потом переведут в психушку. Я сунула ему в руку все деньги, что были с собой, попросив поделиться с лечащим врачом и санитаркой. Потом пару раз навестила. Няя ни с кем не разговаривала, и со мной тоже. Во второй раз притащила ей кучу бисера, но она к нему не притронулась. Ее собирались перевести в психушку, но не успели: через неделю она повесилась ночью в туалете на пояске от больничного халата.
        - Я помню. Ты так плакала, когда вернулась домой с этой вестью. Хотя, кто она тебе?..
        - Никто. Но продолжай, пожалуйста. Я отвлеклась. ***
        Дома ты спросила, что я забрал оттуда. Я показал тебе книгу сказок Оскара Уальда - старую, замызганную, но с дивными иллюстрациями.
        Ты удивилась.
        - Разве нельзя было купить такую же? Вроде не особо раритетная вещь.
        - Такую не купить. Это подарок. И единственная моя связь с прошлым.
        Мы легли спать, дрожа, как осиротевшие дети. Закутавшись друг в друга. Ты была настолько измотана, физически и душевно, что нервная тряска долго не проходила. Я согрелся быстрее и растирал твои плечи, гладил по волосам, бормотал что-то ровное и успокоительное.
        - Скажи, вот с той, что кинулась тебе на шею, ты и вправду спал?
        И опять в твоем голосе не осуждение, а любопытство.
        - Да.
        - И не противно было? Не спать, нет, целовать. Спать - это физиология. Это, наверное, как в туалет сходить: бывает, что сортир жутко грязный, но другого нет, и приходится, потому что приспичило. Но целовать?..
        - Кто тебе сказал, что я ее целовал? И вообще, я не помню, честно. Надеюсь, ты не думаешь, что я делал это трезвым.
        - Все равно. Не укладывается в голове.
        - А ты и не укладывай, забудь. В моей жизни было много моментов, которые не уложатся в твоей светлой головке, и что теперь?
        - Ты должен обо всем рассказать. Не должно быть никаких тайн, слышишь? - Тут ты сладко зевнула.
        - Обязательно. Только одной ночи не хватит. Так что буду наполнять тебя своей мерзостью постепенно. А сейчас - баиньки.
        - Как скажешь, мой господин. Пусть нам приснится море - я так давно на нем не была. И чтобы волны, и чайки…
        - Морские звезды, выброшенные на берег, и светящийся в ночи планктон…
        - И белый-белый песок… и ракушки…
*** - Но море нам тогда не приснилось. Мы были на вершине заснеженной горы. Чистый снег, прозрачно-голубой лед. Рассвет, окрашивавший все вокруг в розовое и рубиновое. Тишина…
        - Мы вмерзли в ледяные и прозрачные, как хрусталь, глыбы напротив друг друга. Глаза смотрели в глаза, но невозможно протянуть руку, дотронуться, соприкоснуться ладонями или губами…
        - Но горечи или страха не было. Ни эмоций, ни мыслей - только покой и холод. И истина казалась такой доступной, вечная истина, близкая, как свет встающего солнца, как небесная синь и кристальная чистота разреженного воздуха. ***
4.
        Я помнила, что сегодня твоя очередь. А значит, тебе нужны деньги. У меня они были, я отдала бы все, но не знала, как предложить, чтобы ты не обиделся, не отрезал, кратко и жестко. Как объяснить, что мне лучше стать нищей, чем лишится тебя, когда грабителя схватят в конце концов и посадят? Впрочем, до нищеты было далеко: в моей престижной галерее сотрудникам неплохо платили.
        Ты сидел в моем любимом кресле, с легкой усмешкой наблюдая, как я сайгаком прыгаю по комнате, вытирая пыль, поливая цветы и щебеча о всякой всячине, к примеру, о своей работе, где платят даже слишком прилично - порой не знаю, куда деньги девать…
        Наконец не выдержал:
        - Послушай, я знаю, к чему ты клонишь. Поверь, это не нужно. Я сам в состоянии справиться.
        - Я не хочу, чтобы ты справлялся! - Присев на подлокотник кресла, я развернула твое лицо к себе. - Хочу чувствовать свою нужность. Как иначе мне ее доказать? Неужели лучше, если ты будешь замешан в каких-нибудь противоправных действиях?
        - Я уже замешан.
        - Я не против криминала - то есть против конечно, но не в этом суть. Это очень опасно!
        - Давай начистоту? - Ты наклонил голову и поцеловал меня в ладонь. Это щекотно и приятно. - Ты не хочешь, чтобы я воровал, грабил, занимался гоп-стопом и вообще хоть как-то взаимодействовал с финансами честных граждан, так?
        - Так!
        - Ты меня об этом просишь? Для тебя это очень важно?
        - Прошу. Важно. Я не могу тебя потерять.
        - Ладно.
        Ты встал, ласково отстранившись. Я чуть не захлопала в ладоши от радости.
        - Значит, ты возьмешь у меня - предположим, в долг, на неопределенное время. Когда получится, отдашь. Торопить и напоминать не буду!
        - Нет, есть другой выход. Только, пожалуйста, пойдем вместе. Одному мне будет слишком трудно.
        Как будто мог быть иной вариант.
        - Конечно. А куда, человек-загадка?
        - На месте расскажу. Думаю, эта прогулка будет для тебя не столь впечатляющей, как вчерашняя. В отличие от меня, - последнее ты добавил, отведя глаза.
        - Э-эй, что ты?.. - Интонация была столь обреченной, что я испугалась и кинулась к тебе, вжавшись щекой в одну из твоих свирепо-торчащих худых лопаток.
        - Все в порядке, - ты развернулся в кольце моих рук и положил подбородок на мою макушку. Я тут же ощутила себя очень маленькой, а тебя большим, и дело было не в разнице в росте. - Давай только соберемся побыстрее. Пока я не успел передумать.
        На этот раз нам пришлось ехать далеко, в центр старого города. А потом еще и идти, сворачивая с одной узкой улочки на другую. Наконец ты остановился. Нужный дом был старинным и красивым, даже кариатиды присутствовали. Кажется, теперь в таких обитает одна элита. У подъезда ты присвистнул:
        - Домофон поставили. Прежде всегда был кодовый…
        - Прежде - это когда?
        - Последний раз я был здесь года полтора назад.
        - А если позвонить?
        Ты не ответил, хмуро оглядываясь по сторонам.
        Нам повезло: высокая блондинка вылетела из подъезда, на ходу застегивая пальто, и исчезла в недрах дорогой спортивной тачки. Пока ты провожал ее задумчивым взором, я успела придержать дверь.
        - Пойдем?
        Открывшаяся возможность тебя, похоже, не обрадовала. Вид был убитый - с таким подымаются на эшафот на колесование. Мелькнула мысль: не повернуть ли назад, но ты уже шагал по лестнице. Я потянулась следом, охваченная непонятным страхом. Хотя ничего страшного или безобразного вокруг не было: обстановка дышала устойчивым благополучием - широкие и стертые от времени ступени, свежепобеленный потолок, лакированные перила. Не садясь в лифт, мы дошли до последнего шестого этажа, где была лишь одна квартира. Ты сунул руку в распределительный щиток и достал связку ключей.
        - Странно, а эти никуда не делись.
        Отпер дверь и пропустил меня вперед. Я скользнула в прихожую, умирая от любопытства. Квартира была мансардной, со сводчатым потолком. Даже толстый слой пыли на мебели и полу не портил впечатления. Каждый предмет интерьера гармонировал с остальными, дизайном занимался мастер - это сразу бросалось в глаза.
        Я заглянула в каждую из комнат. Одна была спальней, с огромной кроватью. Во второй жил ты - это я поняла сразу. Все там дышало тобой - но не таким, как сейчас, а прежним, незнакомым мне. Стол, заваленный книгами и дисками, старый компьютер, модель парусника на подоконнике… Мне захотелось войти и все потрогать - и книги, и парусник, и гантели на полу, но робость, охватившая еще на лестнице, не позволила это сделать.
        Следующая комната была студией. Стеклянный потолок, огромные лампы, драпировки. На стенах - художественные фото: ню, портреты, городские пейзажи. Войти и рассмотреть как следует я опять побоялась. Но отчего-то подумалось, что мастер известен и мне, скорее всего, знакомо имя.
        - Кто здесь работал?
        Я не сомневалась, что ты следуешь за мной - правда, тихо, деликатно. Не услышав ответа, обернулась. За спиной никого не было. Вернувшись в прихожую, застала тебя на пороге. Ты так и не переступил его, застыл, вцепившись в косяк, и костяшки пальцев были белыми.
        - Возьми любую вещь, которую можно продать, и пойдем отсюда.
        Я ощутила вдруг то, что ты сейчас испытывал - накатило волной, смяло и оглушило. Ужас, отвращение, кромешная тоска… На ощупь, не в силах оторвать от тебя глаз, нашла на столике в прихожей статуэтку - то ли подсвечник, то ли часы.
        - Это подойдет?
        - Вполне. Только заверни, - ты содрал драпировку с вешалки. - А то нас примут за грабителей.
        Голос был спокойным. Если б не руки и не глаза…
        На лестнице ты догадался взять у меня тяжеленную бронзу. Выйдя на улицу, я поймала такси. В машине ты молчал, обняв статуэтку, и дома, свалив ее в угол прихожей, тоже не произнес ни слова.
        - Может, расскажешь?.. - Твое каменное молчание вкупе с тем, что я испытала в пустой квартире, измучило меня вконец.
        И ты сжалился.
        - Хочешь все узнать? Да, ты имеешь право. Мы ведь договорились: никаких тайн. Слушай.
        Ты заговорил, меряя шагами комнату. От этого у меня зарябило в глазах, и я попросила тебя сесть. Тогда ты рухнул на пол у моих ног и сжал мои руки с такой силой, что я вскрикнула. А ты рассмеялся. Отшатнулся, упал на спину, обхватив себя руками за плечи, и хохотал.
        Мне стало страшно. Что делать? Как тебе помочь?..
        - Не бойся. Сейчас я справлюсь с истерикой… - Ты глубоко вздохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, и заговорил ровно: - Да, мы были в моем доме. Там, где я родился и жил. У тебя замечательная семья: дружная, теплая, такая как надо. Но не идеальная. А моя была идеальной. Не веришь? Отец был известным фотохудожником, очень известным и преуспевающим. Уверен, ты знаешь его имя, не можешь не знать в силу профессии, но сейчас это не важно. Он был в два раза старше матери и уже знаменит, когда они познакомились. Девочка из провинции, приехавшая поступать в театральный. И ведь поступила! Педагоги отмечали у нее незаурядный талант, пророчили яркое будущее. Ей удавались и характерные роли, и лирические. Но, встретив отца, она бросила вуз за год до выпуска и всю себя посвятила ему. Роль домашней хозяйки выходила у нее столь же блестяще, что и роли на учебной сцене. Через год родился я. Жданный и богоданный. Избалованный любовью с самого рождения. Родители были для меня и полубогами, и близкими друзьями - в одно и то же время. Они никогда не повышали на меня голос, у них всегда находилось для меня время.
Любой домашний праздник превращался в увлекательный спектакль, в капустник, в карнавал. Мамино семейное прозвище было Мэри Поппинс - она готовила эту роль для дипломного спектакля. Она казалась воплощенной сказочной няней-феей, неутомимой и доброй выдумщицей. Все одноклассники любили бывать у меня, на дни рождения и новый год приходили толпы…
        Ты рассказывал, а я видела. Видела женщину в смешной соломенной шляпке с маками и васильками. Она с хохотом носилась в гурьбе мальчишек с завязанными глазами, вытянув руки, но сама попалась в объятия крупного мужчины с седой лохматой головой и по юному блестящими глазами.
        - …Я увлекался попеременно всем на свете - от античной мифологии до кругосветных путешествий. Учился не блестяще, на тройки-четверки: жаль было терять время на школьную тягомотину. Но родители и не требовали пятерок, а все мои увлечения активно поддерживали. Помню, отец помогал мне мастерить парусник в пору увлечения географией, попутно рассказывая о Колумбе и Куке, и клятвенно обещал, что подарит мне на восемнадцатилетие морское путешествие. А когда я "заболел" астрономией, они с мамой оклеили потолок в детской огромной картой звездного неба с подсветкой - купленной, кажется, в Дании, и я мог перед сном лицезреть любимые созвездия. И еще
        - они жить не могли друг без друга. Скрывая нежность за шуточными прозвищами и розыгрышами, постоянно устраивая маленькие сюрпризы, заливаясь краской, когда я, неожиданно врываясь в комнату, заставал их целующимися, словно два школьника… Я не знал, что может быть по другому - для меня это была норма. Ну, может, чуточку забавная. Дома было так здорово, что я не бывал в гостях у приятелей и не мог наблюдать другие виды отношений между родителями. Был свято уверен: когда вырасту, найду себе невесту, смеющуюся и легкую, как мама, и буду всю жизнь носить ее на руках. С двенадцати лет, кстати, именно для этого тренировался с гантелями… После школы поступил в медицинский. Мог пойти по стопам отца - кое-какие способности были. Но не хотел, чтобы меня все время с ним сравнивали (видимо, догадываясь подсознательно, что сравнение будет не в мою пользу). К тому же казалось, что это так благородно - спасать людей. Родители чуть-чуть огорчились - они были творческими людьми, и естественно, им хотелось, чтобы единственный сын выбрал ту же стезю. Но вида не подали. Отец вручил по поводу моего зачисления хорошую
сумму
        - для "сбычи мечты". И я сбыл мечту - сделал шикарную татуировку пернатого божества, поскольку в семнадцать лет изрядно подсел на ацтеков и майя. Помню, три дня температурил и мама была в панике, но отреагировала, как надо: "Супер! Отныне ты стал поистине неотразимым", а отец похвалил: "Ты прошел инициацию, сын, выдержал пытки. Теперь ты мужчина"…
        Ты расстегнул рубашку и показал меднолобый профиль в короне из перьев. Словно я его не видела прежде. Ацтекский бог был бесстрастен, и ты, как мне почудилось, пытался перенять у него его состояние.
        - …В тот день был декабрь. Начало первой сессии. Я задержался в библиотеке - зубрил морфологию, готовясь к экзамену. Возвращался домой, когда давно стемнело. В наших окнах горел свет, он всегда горел вечерами и даже ночами - оба родителя были совами и ложились поздно. Помню, подумал, что папа наверняка еще работает - он брал много заказов в последнее время, работал на износ - а всему виной я, точнее данное мне обещание о путешествии на яхте. Восемнадцать мне уже стукнуло, но на семейном совете было дружно решено перенести праздник на полгода - к лету. Вечерами мы развлекались, придумывая маршрут и споря до хрипоты, прямо в студии, пока отец ретушировал. Мама хотела по Средиземному морю, с заходом на Крит, меня, естественно, звала Центральная Америка, а папа мечтал о Сейшелах… Когда открыл дверь и вошел, услышал музыку. Видно, мама слушала свой любимый джаз. Из кухни пахло чем-то горелым. Вот это было необычно, и, раздевшись, я первым делом заглянул туда. На плите стояла сковорода, из которой валил черный дым. Удивленный, я потушил газ и крикнул: "Эй, мамуль, мне кажется, ужин слегка испорчен!"
Никто не отозвался. Тут я заволновался не на шутку. Зашел в отцовскую студию, но там было пусто. Как и в спальне, где был включен телевизор, из которого и доносился джаз. "Алле, есть кто дома?!" Мои вопли становились все более паническими. И тут послышался невнятный шум - он шел из отцовского кабинета. Ну, наконец-то! Обрадованный, я толкнул дверь…
        Ты замолчал. Я отчетливо чувствовала, как капли пота стекают у меня между лопаток, щекоча вздыбленные волоски. Я знала, что будет дальше. Без подробностей, но знала.
        - Первое, что я увидел - отец зачем-то стоит на столе. А мама лежит на диване. Старинном, еще дореволюционном, кожаном. В своем пеньюаре нежно-голубого цвета - она и дома всегда ходила красивой. На шее был платок, дисгармонировавший с нарядом
        - ярко-малиновый. Не сразу, но я осознал, что то был шарф, пропитанный кровью. Прикрывавший рану на горле… Папа засмеялся, и я перевел взгляд на него. Он был босиком, на шее - петля из ремня, прикрепленная к люстре. "О, сынок! Наконец-то я тебя дождался. Я маму твою убил". Он снова хихикнул, неуклюже подпрыгнул и шагнул со стола… Я мог вытащить его из удавки и откачать - моих медицинских умений хватило бы с лихвой. (Позже приходила мысль, что он на это, видимо, и рассчитывал
        - иначе зачем дожидаться моего прихода?) Но я не сдвинулся с места. Смотрел, как дергаются босые ступни, как вываливается неестественно длинный и толстый язык, как пузырится на губах пена. И прочие малоприглядные детали агонии… Потом ничего не помню. Мне рассказали, что я двое суток находился наедине с трупами, не выходя из квартиры. Дверь взломали менты - их вызвала моя тетка по отцу, обеспокоенная, что никто не берет телефонную трубку и не отзывается на звонок в дверь. Меня, естественно, уволокли в психушку, где продержали два месяца. Там я узнал - от деликатного интеллигентного следователя - что то было убийство в состоянии аффекта. Ревность. Следователь осторожно выспрашивал, был ли я свидетелем семейных сцен или актов агрессии отца. Я так отреагировал на его расспросы, что лечащий врач прописал сильнодействующие уколы - в придачу к душеспасительным беседам. Позднее я узнал, от тетки, что наша Мэри Поппинс изменила папочке и, честная и искренняя, решила ему исповедаться. Она, тетка, отговаривала, будучи старше и опытнее, но "глупышка твердила, что не хочет жить во лжи"… Врач-психиатр, честно
отрабатывая заплаченные теткой деньги, пытался по кирпичику восстановить мой рухнувший мир. Но получалось плохо. Если бы с детства - как предполагал следователь - я был свидетелем семейных скандалов, ругани и мордобоя, если б родители издевались надо мной или не обращали внимания, были запойными алкоголиками или бандитами - принять такое было бы проще. Я не воспринимал бы это как предательство… Психушка и ласковый доктор так мне обрыдли, что я притворился выздоровевшим. Обретшим смысл дальнейшего бытия. И меня выписали… Сразу же начались наркотики. Это не было попыткой забыться, но - сознательным саморазрушением. Чтобы поскорее стать никем и ничем. Отец убил не только маму, но и меня вместе с ней. Хуже, чем убил. А мама изменила не только отцу. Все, бывшее в моей прежней жизни, оказалось ложью, иллюзией, и я решил от противного: чем хуже, тем лучше. Если высокого и светлого не существует, то всегда можно бесконечно рушиться вниз.
        Ты замолчал. Рассказ был закончен.
        - Бедный, бедный мальчик… - Слезы текли тихо и неостановимо, и омывали то место, где твоя шея была исколота иглой. - Я заставила тебя пережить это снова. Если б я знала, лучше смирилась бы с твоим криминалом… или пошла воровать на пару с тобой… Все, что угодно…
        - Успокойся. Я ведь приходил туда. Раза четыре за все время - когда совсем туго бывало с деньгами. Правда, всегда в ломке. С ломкой это проходило легче.
        - Как хорошо, что я не дошла до кабинета…
        - Там все помыли и прибрали. Я просил тетку продать квартиру - без нее это сделать не могу, она тоже хозяйка. Но она отказывается. Регулярно ее оплачивает, хотя порог с тех пор не переступала ни разу. Грабанули бы ее, что ли? Чтобы одни пустые стены остались. Тогда и воспоминания так тесно толпиться не будут…
        - А эта книга, Оскара Уальда, она ведь оттуда?
        - Да. Единственное, что я взял себе. Подарок к моему десятилетию.
        Ты снова замолчал. А когда я пошевелилась, попросил шепотом:
        - Давай не разговаривать. Лучше заведи музыку. Самое свое любимое.
        И я завела - сборная запись на СД так и называлось "самое любимое". Самым первым было "Дом заходящего солнца".
*** - Почему ты и сейчас молчишь? Ни одного комментария. Все так же больно?
        - Нет, уже нет. Сейчас это не имеет такого значения. Просто ты так хорошо рассказываешь, что не хочется ничего добавлять. Неужели и впрямь я выглядел таким жалким и смешным?
        - Почему смешным?
        - Катался по полу, истерил.
        - Ты так легко об этом сейчас…
        - У меня сейчас нет прошлого, нет ненависти и боли. Так почему бы не посмеяться?
        - Нет, ты не был тогда смешным. Во всяком случае, для меня. Но, может, теперь ты продолжишь? Я выдохлась.
        - Как скажешь. ***
        Я был полностью опустошен, и мне стало легче. Никому прежде так не открывался, и сейчас, вывалив все на тебя, словно освободился - чуть-чуть, но и этого было достаточно. Свинство, конечно, с моей стороны - ведь то, что ушло от меня, осело в тебе. Природа не терпит пустоты. Далеко не первое и не последнее мое свинство.
        Что дальше? Ты поехала в больницу к Няе, а от нее к сестре. А я загнал статуэтку в комиссионке - заплатили прилично, и отправился на обычную встречу. Ключи от квартиры ты безаппеляционно засунула во внутренний карман моей куртки. Еще и булавкой пришпилила, для верности.
        Как ни странно, домой заявился раньше тебя. В ожидании морской звездой раскинулся на тахте. Делать ничего не хотелось, да и не смоглось бы. Моя жизнь, так неожиданно поменявшаяся в главном, во всем остальном была прежней. Обдолбался - завалился в блаженном отупении. Единственная разница: даже наркотический дурман теперь был пропитан тобой. Прикрыв глаза, я либо видел тебя, либо смотрел твоими глазами. Это было странно, но я уже устал удивляться. Когда смотрел сквозь тебя, звуки не доносились - словно из всех твоих органов восприятия мне осталось одно зрение. Тебя в такие моменты не чувствовал, как если бы был гостем - а хозяева отсутствуют, вот и приходится листать старый фотоальбом и давиться чаем с печеньем. Зато я увидел твою среднюю сестру задолго до того, как ты притащила ее знакомиться (нашла кем хвастаться!). И ее мужа - большого, бритого наголо дядьку с чуть глуповатым лицом. Вы сидели в кафешке, пили сухое вино. У твоей родственницы глазищи были еще те: серьезные и пронзительные, от взгляда - мурашки по коже. Вы, кстати, с ней совсем не похожи: высокая, строгая, узкая - и маленькая,
восторженно-инфантильная. Из вас двоих, не задумываясь, назвал бы ее старшей.
        Потом, видимо, задремал. Заметил - но позже, что без тебя крепко спать не удается
        - полусон-полуявь, без расслабления и отдыха. Очнулся от грохота в прихожей. Выполз, ежась от озноба. (Давно забыл, что значит хорошо себя чувствовать: когда действие героина спадает, может быть терпимо, хреново и нестерпимо хреново. Пока я пребывал в первой стадии.) Ты стояла, одной рукой держась за стену, а второй активно пытаясь стянуть с ноги сапог. Шумела опрокинутся стойка с обувью, которая, видно, мешала тебе разместиться с комфортом. При виде меня ты разулыбалась, замерев на одной ноге и покачиваясь из стороны в сторону. Не удержавшись, я расхохотался. Присел у твоих ног и помог стянуть непослушную обувь.
        - В честь чего напилась?
        - Я тебя защищала. Он нападали, говорили, что ты плохой, потому что мама обрисовала тебя в самых черных красках… Хотя обещала не рассказывать сестрам и папе… А я говорила, что ты хороший… А еще мы пили. Сначала вино, потом пиво и самбуку, потом снова вино… Много, да? Я к тебе хотела, а они не отпускали. Вредные… Я некрасивая, когда пьяная?..
        - Ты чудесная. Напивайся почаще.
        Я обхватил тебя за плечи, чтобы довести до постели, но ты гордо отпихнула мою руку.
        - Сама! Я в состоянии. Я всемогуща… в смысле, могу все.
        И ведь добралась-таки - по стеночке, но самостоятельно. Рухнула на постель и похлопала рядом с собой - так подзывают домашних любимцев.
        - Садись!
        Я послушно выполнил приказание, с любопытством ожидая продолжения.
        - Говори!
        - Что ты хочешь, чтобы я сказал?
        - Ну, например, как ты ко мне относишься?
        - А сама не знаешь?
        - Слышать хочу. Женщина постоянно должна слышать, как ее любят и ценят, иначе у нее вырабатываются… как их - ком-плек-сы. Ну, скажи, что я самая умная и красивая. Что тебе, сложно, что ли? - Ты капризно подергала меня за рукав.
        - Я не знаю, какая ты. Я не мыслю сравнительными категориями: лучше-хуже, больше-меньше. Просто, если б не было тебя, все было бы гораздо проще: день за днем, похожие, как близнецы, и скорый логичный финал.
        - Ты меня обидеть хочешь? - Сморщила нос, словно собираясь заплакать.
        - На такое глупо обижаться. Вот разница мужской и женской психологии: нам не нужно словесное описание ситуации, когда все ясно и так, а у вас это любимая игра.
        - А вот интересно: откуда у тебя берутся умные мысли при таком образе жизни? - тонко поддела ты.
        - Оказывается, убить собственный мозг не просто. Намного труднее, чем я предполагал.
        - Какой он у тебя бессмертный - прямо Кощей!.. - Ты хихикнула и тут же ойкнула. - О-ой, я куда-то лечу! Все вокруг крутится… Давненько так не пила. А знаешь, что ты сейчас можешь спросить у меня, что угодно, и я честно отвечу. Что у трезвого на уме, то у пьяного…
        - И что же мне у тебя спросить?
        Я погладил тебя по щеке. Убрал налипшие на лоб волосы. Кажется, тоже опьянел, касаясь тебя. Даже голова начала кружиться.
        - Ну, спроси, как я к тебе отношусь. Я отвечу. Все-все расскажу.
        - И как?
        - Ты у меня здесь, - дотронулась до груди. - И во всем теле тоже. По венам течешь ты, и кости тоже ты. Я тебя даже не люблю, потому что как можно любить себя?
        - Можно. Нарциссизм называется.
        - Не-е, я не нарцисс. Я нормальная.
        Ты притянула меня к себе и принялась целовать в шею, гладить затылок… покусывать ухо. И это было уже нечто большее, чем проявление нежности. Я попытался аккуратно отстраниться, но ты не пустила. Даже заурчала, как голодная кошка. Перед глазами была родинка у тебя на ключице - в ней для меня сосредоточилась вся эротика вселенной. Но при этом я был искренне благодарен героину за пониженную чувственность. Благодаря которой сумел отвести взгляд и напрячься во второй попытке разомкнуть твой плен.
        - Прекрати! Мы, кажется, об этом говорили! - Ты закрываешь поцелуем мне рот, но я вырываюсь. - Я болен, и меньше всего на свете хочу заразить тебя.
        - Я знаю, мне все равно… Подумай сам, глупенький, я не смогу жить после тебя, так зачем беречься…
        Я отодвинулся еще резче и, не удержавшись, рухнул с кровати. Взвыл от боли: синяки еще не зажили. Глупее ситуации не придумаешь.
        - Ты в порядке? Не сильно ударился?..
        Твое сочувственное лицо нависло над моим. Рот приоткрыт виновато, но в глазах лихорадочный блеск. Я чертыхнулся сквозь зубы.
*** - Да, я могу быть весьма настойчивой. В тот раз, пожалуй, слегка перегнула палку. Делай скидку на алкоголь.
        - Ничего себе слегка! Да я от тебя минут десять по всей квартире спасался, ощущая себя католическим монахом при встрече с суккубом. Надо сказать, не характерное для меня амплуа.
        - Наконец ты заявил, что, если я не утихну, ты уйдешь, прямо сейчас. И никогда не вернешься. Что у тебя и так еле хватает сил справляться с собственной природой, а тут еще мое внезапно прорезавшееся нимфоманство. На нимфоманку я сильно обиделась. А ты и правда смог бы уйти?
        - Смог. Сидел бы под дверью до утра в ожидании, пока ты протрезвеешь. Но этого не понадобилось, к счастью. Испугавшись моей угрозы, ты стихла и съежилась. Дала себя уложить и укутать одеялом по самый нос. ***
        - Ты не переживай. Можешь найти себе мужчину и спать с ним. Я не против. Меня это не обидит.
        - Зато я против. Это будет предательством. Не тебя - себя самой. Тело принадлежит одному, а все остальное другому?
        - Ты слишком серьезно относишься к сексу. По-моему, за ним ничего, кроме физиологии, не стоит.
        - Неправда. Меня бы задевало, если б ты спал с другой. Было бы больно. Неужели тебе нет? Не верю.
        Я задумался над твоими словами. С одной стороны, ощущая тебя частью своего "я", готов был предельно тебе доверять. Ревность же возникает от недостатка доверия: раз появляется еще кто-то, значит, тебя одного мало? Но если бы я увидел твоими глазами - или даже просто представил, мужское лицо, тянущееся к тебе жадным ртом, мне стало бы нехорошо - по какой-то другой, метафизической причине. Нет, я уродился не в отца, но все же…
        И тут ты вздрогнула - я почувствовал это сквозь одеяло. Пришла к той же мысли: разговор о ревности неминуемо напомнит мне об отце.
        - Ладно, давай закроем тему. Я спать хочу.
        - Давай закроем. Только скажу, что в чем-то ты права, но я вполне могу потерпеть. Это не смертельно. Просто не буду думать об этом.
        - Да не нимфоманка я никакая! Прекрасно проживу и без плотских радостей. Ничего со мной не случится…
        Ты уткнулась носом мне в шею. От тебя пахло алкоголем, но это не раздражало, наоборот, казалось благоуханием.
        - Не могу заснуть, - пожаловалась ты спустя пять минут. - Закрою глаза, и такой вертолет начинается… Мне нельзя пить, совсем. Организм плохо принимает, и потом отхожу долго… Ты вот про секс говорил, и я вспомнила: один раз я мужу изменила - так банально: на курорте. Он не знал, я не рассказывала, да и вообще это не задело никого, показалось чем-то пустяковым. И разошлись мы из-за другого.
        - А каким он был, твой муж? - Я спросил не ради того, чтобы поддержать беседу - было и впрямь интересно. - И отчего вы разошлись?
        - Он был спокойным, деловым, положительным. Ни к чему не придерешься - аж противно. За все время мы умудрились ни разу крупно не поссориться. Работал в банке. Делал карьеру - потихонечку, шажок за шажком. Не дурак - поговорить было о чем. Расстались с моей подачи, он был удивлен, крайне. И все мои родственники тоже. Разошлись мирно, без скандалов, без дележа имущества. За то время, что прожили вместе, я как-то умственно разжирела. Не в смысле, что мозг увеличился в объеме, но - разленилась, перестала чего-то хотеть, к чему-то стремиться.
        - Хорошо, наверное, когда на пути периодически попадаются такие люди: успеваешь с ними передохнуть…
        Сон окутывал меня, приходилось говорить через силу. Твои же слова долетали как сквозь толщу воды.
        - А по-моему, наоборот: они слишком расслабляют. Притупляется инстинкт жизни. - Ты поворочалась, устраиваясь удобнее. - Завтра на работу, что б ее черти скушали… Только, если уйдешь, обязательно возвращайся, чтоб мне не сходить с ума в твоих поисках…
*** - На этот раз сон был наполнен лиловатым туманом. В нем не было проявленности, завершенности форм. Клубились вихри, носились клочья, похожие на марлю или кисею. Наши руки были переплетены так тесно, что врастали одна в другую. Не было звуков и запахов… "Мне страшно", - ты брела, низко опустив голову. Твои голубые волосы тонкими змейками вились перед лицом. "Чего тебе бояться? Я смогу уберечь тебя от всего на свете".
        - Твое тело струилось. Оно было прозрачным, и в его лазоревой толще шевелились водоросли и сверкал белый песок. "Вихрь может разметать нас далеко друг от друга. Он бывает сильным, очень сильным". "Мы сумеем найтись снова. Даже если окажемся в разных концах земли". " Ты обещаешь?" "Да". "Помнить?" "Помнить…" ***
5.
*** - Ты действительно намереваешься вспоминать всё? Каждый день, каждый час, каждую минуту? Это ведь два месяца жизни.
        - Ладно, уговорил. Давай самое яркое и важное.
        - Например?
        - Например, поезда. Сейчас я буду рассказывать: мне очень дорог этот момент. ***
        Встретились мы с тобой в сентябре. А в конце октября я заболела - грипп или что-то вроде. Неделю провалялась с высокой температурой. Не сказать, чтоб из тебя вышла замечательная сиделка, хоть ты и старался. Выходило все вкривь и вкось: то плохо завинченной грелкой ошпаришь мне ноги, то, когда особенно колбасит и хочется мокрого полотенца на лоб, валяешься обдолбанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
        Ни маму, ни сестер звать не хотела: представляла, каково тебе будет от диалогов с ними. Надеялась, что справимся собственными усилиями. В общем, чудо, что, тем не менее, начала выздоравливать. А когда температура спала и голова перестала разламываться, ощутила себя в нирване: на работу не нужно и ты рядом - большую часть дня…
        Как только я окрепла до такой степени, что могла ходить без посторонней помощи, ты вытащил меня гулять. И не куда-нибудь, а на железную дорогу, бродить по путям. Подобными вещами я и детстве не увлекалась, а сейчас вроде совсем не по статусу, но я не спорила. Было легко и радостно - и от вернувшихся сил, и от твоего бодрого вида.
        Мы забрели достаточно далеко от города, благо погода располагала: солнечно, сухо, звонко от синего неба и яркой листвы - последней, зацепившейся на ветках.
        - Насколько ты мне доверяешь?
        Я ответила, что полностью.
        - Вот сейчас и проверим. - Ты крепко завязал мне глаза моим же вязаным шарфом. - Просто знай, что с тобой не случится ничего плохого.
        Потом обнял меня сзади, опустил подбородок мне на макушку и заговорил о смерти.
        Я что-то пробормотала, про ясный и чудный день, и вроде как ты не в тему, но мне положили палец на губы.
        - Молчи и не отвечай, только слушай. Что бы ни произошло, ничего не говори. Так вот: ты никогда не хотела умереть? Самой сделать выбор, не ждать, пока тобой распорядятся высшие силы или провидение. Я много думал об этом, когда погибли мои родители. Только не хотелось уподобляться отцу, поэтому выбрал самый медленный из всех возможных способ. И самый комфортный. Но если вместе с тобой - это будет по-другому: намного чище и красивее.
        Твой голос, ровный и негромкий, успокаивал. Я не знала, всерьез ты или играешь, но страшно мне не было.
        - Даже термин есть такой: дабл. Двойной добровольный уход. А у японцев самоубийство двух влюбленных - национальное культурное достояние. Очень красивое, почти ритуал. Но вот что интересно: сколько будет длиться боль? Полсекунды при столкновении или дольше? Существует версия, что эфирное тело после гибели физического продолжает чувствовать боль еще несколько часов, а то и дней. Знать бы наверняка. Ты готова вытерпеть такие страдания? Может, лучше отойти в сторону и просто пережить мою смерть?
        В твой голос стал вплетаться посторонний шум. Приближался состав. Правда, пока он был далеко.
        - А что почувствуют твои родители, сестры? Меня терять некому, а у тебя множество ниточек, удерживающих здесь. Это будет подло по отношению к ним. Ты не боишься поступить подло?
        Я не отвечала, поскольку ты просил слушать и молчать.
        Состав приближался. Интересно, пассажирский или товарняк? Я пыталась определить по стуку колес, но не получалось. А ты все говорил и говорил…
        Когда не только слухом, но вибрацией всего тела я ощутила, что поезд уже близко, ты убрал руки с моих плеч и крикнул:
        - Прыгай в сторону!
        Но сам не сдвинулся с места, поэтому я не пошевелилась.
        Грохот стал сокрушительным, порыв ветра ударил в лицо…
        Лязгало и грохотало долго, и до меня дошло, что состав идет по соседним рельсам. Ты знал это изначально - видел.
        - С тобой даже играть неинтересно. - Ты развязал шарф, когда лязг стал слабеть и удаляться. - Слишком послушная.
        - Ты же сказал, что со мной не случится ничего плохого. Я тебе верю.
        - Настолько?
        - Да.
        - Понятно. Больше так не буду, обещаю. А то чувствую себя полной скотиной.
        Солнце скрылось, заморосил дождь, но я была рада каждой капле, осевшей на щеках, и мокрым ногам, и хлюпающему носу. Мы медленно брели назад. Потом стояли между двумя путями, по которым в разные стороны неслись длинные товарняки. Мы были в центре тайфуна, казалось - шатнись вбок и сдует под колеса. Было здорово - дико и весело.
        - Где бы ты хотел побывать? - спросила я, когда все умчалось и стихло.
        - В черной дыре. Всегда было интересно, что это за штука. Возможно, проход в иной мир с другим числом измерений.
        - Дыра - это да, это вещь. Но я про нашу планету.
        - Тогда в Центральной Америке. - Ты набрал горсть камушков и прицельно бросал их на рельсы, вслушиваясь в металлический перезвон. - Там, где жили ацтеки и майя, где остались развалины храмов и пирамид, сквозь которые проросли джунгли.
        - Помню - ты подсел на них в семнадцать лет. Даже татуировку сделал.
        - Да, Кецалькоатль. Очень жестокие были народы.
        - Неужели за это стоит любить?
        - Жестокие, но мудрые. Знаешь, у них была ритуальная игра, что-то вроде баскетбола, где проигравшую команду целиком приносили в жертву. Или выигравшую? - точно не помню.
        - И это тебе в них нравится? С таким восторгом об этом говоришь.
        - Ты шокирована? Но Солнце перестало бы двигаться по небу, если бы они не питали его свежей кровью. Так они верили. И еще огромную роль в их мифологии играла Венера. У нее было две ипостаси. Утренняя - амазонка, безжалостная убийца. Все войны начинались при утренней Венере. И вечерняя - шлюха. Беспросвет, не правда ли?
        - И все-таки сложно понять, чем они так привлекают.
        - Своей бескомпромиссностью. Бесстрашным и честным взглядом на мироздание, где нет ничего, по сути, кроме убийств и купли-продажи. Тем, что они абсолютно не похожи на нас. Еще тем, что они создали изумительную культуру, а их взяли и истребили.
        - Бремя белого человека.
        - Скотство и сволочизм белого человека.
        Ты тяжело дышал, а румянец стал лихорадочным.
        - Ладно, сменим тему, - я погладила тебя по пылающей щеке. - Ты устал, и я тоже. Садимся на электричку и едем домой.
        - Едем.
        В электричке ты опустил голову мне не плечо и закрыл глаза. Задремал?.. Я тоже прикрыла веки.
        - И еще одна вещь, касающаяся майя, - пробормотал ты. - Слышала, наверное, об их календаре, заканчивающемся в декабре 2012-го года?
        - Конечно. Многие ждут часа "икс" в панике.
        - Если прав тот чудак-американец, который считает этот календарь галактическим посланием человечеству, то получается, что по законам космоса человеческая жизнь ничего не стоит. И любви - в земном смысле слова - там нет.
        - Потому что майя приносили человеческие жертвы?
        - Да. Высокоразумные посланцы из космоса внедрили свое послание в ритуалы бесчеловечного народа. Хотя в то время возникли уже гуманные религии типа буддизма или зороастризма.
        - Если в законах мироздания нет милосердия и любви, что в них тогда основное?
        Ты немного подумал.
        - Наверное, красота. Майя были великолепными архитекторами, очень любили цветы. Почитали поэтов.
*** - Прогулка, как ни странно, не утомила меня, а взбодрила. С тобой же было наоборот: ты едва добрался до дома.
        - И ты не пустила меня на встречу с Клоуном и Скобой. Поехала сама.
        - Они ничуть не удивились. Даже обрадовались, увидев меня. Когда я объяснила, в чем дело, проводили к барыге, купили мне - на те деньги, что я принесла, сразу несколько доз, про запас. Проследили, чтобы товар был качественный.
        - Молодцы, парни.
        - Под дозой тебя почему-то опять потянуло на серьезные разговоры… ***
        - Обещай мне одну вещь. Заранее. Хорошо?
        Обычно под кайфом ты говоришь очень медленно, голос течет как болотистая река. Но сейчас интонации были жесткие.
        - Хорошо.
        - Какая ты послушная…
        - Ты уже говорил мне это недавно. Что я должна тебе обещать?
        - Не делать той вещи, к которой я склонял тебя сегодня - я прикалывался, играл. Не убивать себя, когда я умру.
        Я фыркнула.
        - И только-то? Какой пустяк!
        - Не ерничай.
        - От кого другого, но слышать такое от тебя?!..
        На твоем лице была мука - несмотря на недавно принятый глоточек рая.
        - Глупая. Дело не в христианских догмах и запугиваниях, не в запрете на отпевание самоубийц и всяких посмертных карах - я на это плюю.
        - А в чем?
        - Просто мы не встретимся. Потом. Понимаешь? Попадем в разные места. Я кое-что в этом соображаю, поверь.
6.
        Тебе нелегко давались прогулки. Ты не жаловался и даже шутил чаще прежнего, но я чувствовала, что тебе уже не бывает нормально или терпимо. Кололся ты теперь только дома - я настояла, чтобы ты вышел из тройственного союза. Еще раз встретилась с Клоуном и Скобой и объявила, что ты больше не появишься. Они не огорчились и не возмутились. Скоба пробурчал, что рад за тебя, а Клоун отвесил мне шутовской поклон и расшаркался.
        Денег от продажи бронзовой статуэтки хватило дней на десять. Потом я снова съездила, уже одна, в пустую квартиру и затем к антиквару.
        Постепенно ты стал колоться чаще, чем раз в день. То и дело я натыкалась на шприцы и кровавую вату. Я ничего не говорила тебе, но было больно, очень больно. И ничего поделать с этим не могла.
*** - Я знал это. Но бывает жажда, которую не утолить: чем больше пьешь, тем она сильнее.
        - Твоя жажда тебя убивала.
        - И тем не менее, однажды ты тоже захотела напиться из этого колодца. Мой пример впечатлил?
        - Я просто хотела понять. Стать еще ближе - насколько это возможно. Но лучше, если об этом расскажешь ты. ***
        У меня началось поражение тканей в том месте, куда я обычно кололся. На шее образовалась гематома с нагноением. Я надевал свитера с высоким воротом и не снимал их на ночь, чтобы ты не увидела язву. Она болела и зудела ежесекундно. Я стал колоться во внутреннюю сторону бедра, хоть это было очень неудобно и требовало не одной попытки. Но шея не заживала, напротив: язва росла и выглядела все более пугающе.
        Однажды ты увидела - вошла в ванную, когда я забыл закрыть задвижку. Глаза наполнились таким страхом, что я позволил отвести себя в больницу. Уверен, если б не ты, со мной и возиться бы не стали - отправили восвояси и открыли форточку, чтобы проветрить помещение. Но ты настаивала, сердилась, совала деньги - взамен страхового полиса (которого у меня, естественно, не было), и мне сделали чистку. По быстрому, без наркоза. Заметив, что еще два-три дня, и заражение было бы не остановить, кранты. Процедура была мучительной, я орал, не в силах сдерживаться, а ты в коридоре плакала, слушая мои крики.
        Ты довезла меня в такси до дома, с забинтованным горлом, ошалевшего, где я тут же отрубился, упал в тяжелое забытье. Но вскоре очнулся от стойкого ощущения, что происходит что-то нехорошее. Войдя на кухню, увидел тебя, сидевшую за столом и внимательно изучающую наполненный шприц. Левая рука у плеча была перетянута жгутом.
        - Ты что делаешь?! - Кажется, я впервые повысил на тебя голос.
        Ты вздрогнула и обернулась.
        - Еще ничего. Решила попробовать, но не уверена, что все сделала правильно. Хорошо, что ты проснулся - ты мне поможешь.
        Я сделал очень глубокий вдох и на пять секунд прикрыл глаза. Зато потом смог говорить тихо.
        - Когда захочешь покончить с собой, я достану тебе цианид или веревку намылю. Так я буду меньшей сволочью.
        - Ты не будешь сволочью. Я же сама прошу. Не думай, не ради кайфа, а чтобы понять. Хочу попробовать все, что пробовал ты. Знать все, что ты знаешь.
        - Может, еще сделаешь операцию по смене пола? Ведешь себя, как маленький глупый ребенок.
        Я подошел к тебе и обнял, встав на колени. Шприц с белой дрянью маячил перед глазами, но я медлил вынимать его из твоих пальцев - это должно было быть твоим решением.
        - Не глупый и не маленький. Я взрослый человек и понимаю, что, подсев на иглу, разрушу свою жизнь. Но все стало не важно, и это тоже не важно, понимаешь? Шкала ценностей перевернулась с ног на голову.
        Ты гладила меня левой рукой по волосам, а в правой продолжала сжимать шприц. Его игла маняще поблескивала, и мне пришлось отвернуться - и это с учетом того, что укололся лишь пару часов назад, до того как отрубиться. Нужно было срочно что-то придумать, а мозг, как назло, не работал - лежал сырой массой внутри черепа, не подавая признаков жизни.
        Твоя левая рука была мраморно-белой выше жгута, и я зубами расслабил его.
        - Понимаю: ты хочешь побыстрее дойти до моего уровня. Чтобы быть на равных во всем. Тебе мало, что наши души на одной волне, тебе надо, чтобы и тела одновременно корчились в ломках. Это так романтично, правда?
        Ты кивнула с улыбкой, демонстративно не замечая моего сарказма.
        - Есть способ получше, чем героин. Быстрее дойдешь до моего состояния.
        - Какой?
        - В аптеке продается одно лекарство, свободно, без рецепта. Название вылетело из головы, помню, что на "к". Если его растворить в спирту и пустить по вене, вставляет не хуже беленького. А стоит намного дешевле.
        - А в чем тогда подвох? Почему тогда ты его не употребляешь?
        Ты наконец выпустила из пальцев шприц. Я стянул с твоего локтя жгут и принялся растирать предплечье.
        - Минусы есть. Полное привыкание после двух-трех приемов и невозможность соскочить
        - ломает слишком мучительно. Живут после регулярного употребления в среднем года полтора-два. Но тебе же это не важно, наоборот: чем быстрее, тем лучше. Ну что, идем в ближайшую аптеку?
        - Ты серьезно?
        - Вполне. - Я взял твою левую руку, ожившую и порозовевшую, и погладил по вене, проступившей под тонкой кожей. - Есть, правда, еще один минус, но тоже несущественный. Измельчить эту гадость полностью невозможно, а крупные кусочки в местах укола вызывают некроз тканей. Попросту гниение. Я видел женщину, у которой за полгода употребления от руки осталась только лучевая кость. Вот эта, - я сжал твое запястье, и ты болезненно дернулась. - Две тонких косточки, а плоти нет - своеобразное зрелище. Потом она стало колоть в бедро, и оно тоже приобрело не лучший вид. Полгода на игле - и человек превращается в статиста в фильме ужасов. Но тебе-то какая разница? Я буду с тобой, а семья, друзья, коллеги - которые станут шарахаться от тебя, пытаясь подавить тошноту, а постоянная адская боль - это ведь такие мелочи. Они жили недолго и плохо, но зато умерли в один день.
        Я отстранился, поднялся на ноги и отошел к окну. Вжался лбом в стекло.
        За спиной было тихо.
        - Делай, что хочешь - не буду тебе препятствовать. Помогать, правда, тоже. Только знай: чтобы стать такой же, как я, тебе придется убить для этого себя. А значит, и меня заодно - мы теперь так связаны, не разорвать. Такой вот парадокс.
        - Прости меня, ладно? - Ты прижалась ко мне и часто моргаешь в спину, и сквозь тонкую рубашку я чувствую, как щекочут кожу мокрые ресницы. - Во мне много глупости, очень. Мне трудно бывает понять, что дважды два вовсе не обязательно четыре, как учили в школе, но в ответе может быть пять, сорок девять или бесконечность.
        - В нашем с тобой случае дважды два - бесконечность.
        От твоих прикосновений тоска и тяжесть рассасываются. Зато адски начинает ныть рана под повязкой.
        - Да. Ты хорошо сказал. Понимаешь, я хочу все принять, все вместить. Стать идеальной, как круг или сфера. Но совершенство - не прерогатива этого мира.
        - А в каком мире ты бы хотела жить?
        - Там, где в душу можно войти, как в распахнутый настежь дом. Видеть, как видит твой любимый человек. Знать все то, что знает он. Чтобы тело и разум были не постоянной данностью, но временными пристанищами.
        - Тогда никто не будет за ними ухаживать. Кому интересно возиться с местом, где пребываешь короткое время?
        - У тебя болит шея.
        Это не вопрос, а утверждение. Я знаю, ты чувствуешь мою боль так же часто, как я вижу через тебя.
        - Болит - значит, живой. Что не может не внушать оптимизма.
        - Можно вопрос?
        Ты усаживаешь меня на стул и принимаешься осторожно разматывать бинт, чтобы посмотреть, что там творится.
        - Для тебя - хоть луну с неба, хоть крокодила из ванной.
        - А почему ты сам не перешел на это лекарство на букву "к"? Для тебя же было чем хуже - тем лучше.
        - Смешно звучит, но, как выяснилось, я люблю собственное тело. Медленное самоубийство - да, но смотреть, как оно на глазах разлагается… Видимо, еще не дошел до той стадии, когда становится совсем пофигу. У меня слишком сильная психика и организм в целом. Даже ломки начались гораздо позже, чем обычно бывает. Чертово тело сопротивляется убиванию до последнего.
        - Ой! - Это ты добралась до раны. - Знаешь, я, пожалуй, завяжу обратно, только поменяю бинт на чистый. Выглядит пугающе. Но лучше, чем было, - ты выдавила улыбку.
*** - Я хотела от тебя ребенка. Сейчас реально родить здорового малыша, даже если оба родителя заражены. Но ты так отчаянно сопротивлялся.
        - Еще бы. Очень не хотелось передавать свой испорченный генофонд ни в чем не повинному младенцу.
        - Генофонд как раз отличный. Ты сам говорил: и сильная психики, и организм. И мозги неплохие. Если бы было больше времени, думаю, сумела бы уговорить.
        - Ты можешь родить сейчас.
        - Но уже не от тебя.
        - Зато воспитывать будем вместе. (Смеется.)
        - Нет уж. Мы же договорились, что ложимся в психушку, а там насильники-санитары и смирительные рубашки, не до детей. К тому же тогда это было важно, а сейчас уже нет. ***
7.
        Однажды ты привел в дом собаку. Огромную грязную дворнягу с перебитой передней лапой. Сразу стало тесно и запахло мокрой псиной. Она лежала в прихожей, жмуря гноящиеся глаза, а ты сидел рядом на корточках и гладил лобастую голову, не обращая внимания на угрюмое рычание и грязные следы, остающиеся на ладонях.
        Ни о чем не спрашивая, я налила в миску молока, покрошила белого хлеба и поставила перед мордой зверюги. Пес пил, жадно чавкая, молоко с клекотом проваливалось в гортань, бока судорожно дергались.
        - Где ты подобрал это чудище?
        - Возле подъезда. Он сам привязался.
        - Так это "он"?
        Я хмыкнула. Не то чтобы не люблю собак, скорее наоборот. Но эта выглядела уж слишком пугающе. И одновременно жалко.
        - Мне долг нужно отдать. Сможем его вымыть?
        - Если он мне голову во время этого процесса не откусит.
        - Нет, он все понимает, поэтому и пошел за мной. Я его не звал.
        - Ладно, под твою ответственность.
        Я пошла в ванную набирать воду. Ты - следом. Присел на край ванны, сунул под горячую струю кисти рук. Они тут же набухли и стали красными. Глаза у тебя были чужими и отсутствующими.
        - Это было спустя две недели, как меня выпустили из психушки, сочтя здоровым членом общества. Я напился. Сильно, до состояния полной отключки. До дома, где снимал квартиру, добрел на автопилоте, а на подходе к подъезду, на детской площадке, вырубился. Было март, но еще морозило. Замерзнуть за ночь до смерти - раз плюнуть. Помню, последним проблеском мысли перед отключкой было что-то вроде надежды: заснуть, закоченеть… окончательно. Очнулся от того, что нечто влажное и горячее елозило по лицу. Со сна почудилось, будто трут мочалкой. Пробуждение было ужасным: в голове молот и наковальня, все тело застыло, как у трупа, а тут еще эта псина… Странно, обычно собаки не любят пьяных, а эта лизала, и еще в глаза заглядывала, да так ласково, словно сочувствуя. Именно это сочувствие меня и взбесило. Какого черта она вывела меня из забыться, вернула к жизни? Кто ее просил, тварь… Разбудила в жизнь, тогда как околеть во сне, в бесчувствии - самый легкий выход. Я поднялся, с третьей попытки, и побрел. Она - за мной. Маленькая, грязно-белая, она отчаянно махала хвостом и повизгивала от радости. Она уже
воспринимала меня как друга, как хозяина. Как же: разбудила, спасла от обморожения, и теперь я изолью на нее свою благодарность. Было раннее темное утро, часов пять, в домах горели первые редкие глаза окон. Холод адский. Я прикрикнул на нее, чтобы отвязалась. Голос не слушался, вышло хриплое карканье. Псина замерла на миг и вновь затрусила следом. Тогда я подобрал с земли палку и замахнулся. Она могла убежать или хотя бы зарычать, оскалиться. Но она лишь опять притормозила, вопрошая круглыми черными глазами: "Ты чего?.." И махнула два раза хвостом, чуть неуверенно. Злость закипела во мне с новой силой. Я ударил. Она упала и заскулила. Я ударил еще раз - чтобы не обольщалась на мой счет и подальше уносила ноги. Она пыталась подняться, но не могла, дергалась и скулила, а глаза спрашивали: "Ты что? ." Я не рассчитал силу удара: палка оказалась железной арматурой, спьяну не почувствовал веса. Перебил ей позвоночник…
        - Прекрати! - попросила я. - Не надо дальше, пожалуйста. Я не могу это слышать.
        Но ты продолжал, уставившись в одну точку:
        - Я понимал: ее надо добить, она не выживет. Прекратить мучения. Снова поднял арматуру, но опустить не смог. И не потому, что непосильный труд в моем состоянии
        - и на ногах-то еле стоял. Не мог и все. Не мог добить животное, которое искалечил… Она продолжала смотреть. Лапы скребли грязный снег. Никогда до этого я не убивал, не мучил живых существ. Даже на занятиях по биологии в институте, где надо было резать лягушек и кошек, отлынивал под разными предлогами. Я отвернулся и побрел к своей парадной. И не сказать, чтобы испытывал страшный ужас или раскаянье. На душе была та же пустота, то же отвращение…
        Ты замолчал, стиснув зубы. Я даже услышала, как они затрещали. Потом повернул ко мне больные глаза.
        - Отпусти мне грех! Именно этот. Были, наверное, и большие, но ни один так не давит. Были женщины, которых почти насиловал - не так, конечно, как сделали с Няей, но в приступе похоти не разбирал особенно, было ли желание с ее стороны. Были люди, которых подсадил на иглу - просто так, за компанию. Много чего было… страшного, темного. За все заплачу, когда придет время. Но этот грех - отпусти мне, Алька, цветочек аленький…
        За нами кто-то глухо тявкнул. Я обернулась. В дверную щель протиснулась грязная лохматая морда в брызгах молока.
        "Я готова отпустить тебе все грехи или взять их на себя", - ответила, не открывая рта.
        - Как мы его назовем? - А это уже вслух.
        - Все не надо. Сам справлюсь. Предлагаю обозвать его Большой Брыластой Мордой, или Бэбэм.
        - Это как-то грубо.
        - Зато как нельзя подходит.
*** - Ты меня ни к кому не ревновал, никогда. Это даже обижало немножко.
        - Глупо ревновать того, с кем одни сны на двоих.
        - Глупо, а я все равно тебя ревновала. К прошлому, без меня. Его было так много, а настоящего, со мной, так мало. ***
8.
        Мне было хреново. С самого утра. Даже героин не помогал. Сердце то колотилось, как сумасшедшее, то замирало на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли продолжать эту тягомотину. Я едва мог передвигаться по квартире. Мир вокруг по растягивался, то сжимался в точку. Забавное ощущение.
        Вообще-то резко хуже мне стало давно - дней десять назад. Подозреваю, что подхватил от тебя твой вирус, а для спидоносца это последний звоночек. Но я ни за что не признался бы тебе: разыгрывал бодрость и хорошее настроение изо всех хромых сил.
        В тот вечер мы лежали, как всегда, неслиянно-нераздельно и разговаривали об аде и рае.
        - А что, если те, кто проживут жизнь достойно, после смерти будут снова и снова переживать самые хорошие свои моменты? А плохие люди - самые мрачные и позорные?..
        Твой пульс на виске бьется под моими пальцами размеренно и упорно. Стараюсь удержать его, поймать, как бабочку, готовящуюся вспорхнуть с цветка.
        - В моей жизни тогда получится бездна ада и совсем мало рая.
        - Я с тобой поделюсь.
        Ты кладешь мою ладонь себе на закрытые веки. Я чувствую, как они трепещут под ее тяжестью.
        - В детстве, мне было лет шесть, мы с мамой однажды пошли гулять вдвоем. Сестры были то ли в санатории, то ли с папой, точно не помню. Была зима. Знаю, ты не любишь зиму, но слушай. Солнце было таким ярким, хоть и маленьким. Снег искрился и сиял. Мы пошли на пустырь за домом, где не слышно шума машин и почти нет людей. Там стояли старые футбольные ворота, один каркас, без сетки. И я лазала по ним, как обезьянка. В шубке было жарко и душно, а варежки сразу промокли. Не знаю, что на меня так подействовало - слепящий снег или синь неба, но я почувствовала бесконечную гармонию всего вокруг. И радость. До того момента, как я встретила тебя, ко мне ни разу не возвращалось это чувство. Ты со мной. Запах мороза - чувствуешь, как он ласкает?
        - Чувствую. Я любил зиму - там… Солнце такое яркое, что оно, заполнив глаза, проникает в кровь, и та бурлит по артериям и струится по венам светящейся, звонкой и легкой.
        - А воздух… чистый и вкусный. Высунь кончик языка, и ты почувствуешь его прохладную мятную сладость. Хорошо, правда?
        - Хорошо.
*** - В нашем сне не было солнечного света и чистой зимы. Была ночь с тысячью звезд. Вон Большая Медведица гонится за Стрельцом, грозя ему сияющей лапой. Пес наскакивает на Скорпиона, тряся лобастой головой - совсем как наш Бэбэм. Звезды вверху и звезды внизу, отраженные в темной воде. Мы стоим в ней по пояс. Берегов не видно. Ни звука, ни движения. Я держу тебя за руку. Я знаю, что тебя зовут Адам, а меня Ева, и мы в изначальном раю, в космосе до зарождения жизни, до грехопадения. И в то же время мы ощущаем свои далекие, спящие во времени и пространстве тела.
        - Мне не хочется нарушать твое слияние с изначальным. Но нужно сказать. Я зачерпываю в горстях воду и опускаю в нее лицо. Капли скользят по коже, искрясь от звездного света. "Я сейчас умер".
        - Брезжит серо-розовый рассвет. Искристая ночь отступает. Вселенский океан становится вдруг холодным и обжигает ноги. "Этого не может быть. Я не верю!"
        - Ты снова стала самой собой. Растерянной и испуганной. "Остановилось сердце. Легкая смерть. Я такой не заслужил". "И что мне делать?" "Не знаю".
        - И я спросила: "Можно, я не буду просыпаться? Впаду в летаргический сон, такое бывает". Наши ноги и бедра уже во льду. Это уже было - во сне про вершину горы. Кошмар - когда не дотянуться, не дотронуться… "Ты проснешься". Ты говоришь уверенно. Наши переплетенные пальцы покрылись корочкой инея. "Я не хочу отпускать тебя. Я не отпущу тебя!" "Не отпускай, - ты вдруг улыбаешься, светло, как ребенок. Делаешь шаг вперед, и лед - это снова вода, только очень горячая. Почти кипяток. - В тебе найдется место для моей души? Ты пустишь меня?" ***
        - Теперь ты меня никогда-никогда не оставишь?
        - Теперь не смогу. Но ведь и ты не сможешь уйти, если захочешь?.
        - Я не захочу.
        Эпилог
        Проходит время, и одно все труднее отделить от другого.
        Я все больше становлюсь ею, или все больше становлюсь им. Зато психушка, пожалуй, мне не грозит.
        Даже воспоминания становятся общими. От нее в них радость и свет. От него - глубина и боль. Раздвоение личности - тяжелая болезнь, но слияние личностей - нечто совершенное. Как совершенен мизинец на моей левой ступне.
        И это не конец ("стали жить-поживать… и умерли в один день"), но начало.