Последний брат Лев Александрович Соколов
        Этот роман вырос из одноименной повести, которую очень хорошо приняли читатели. Надеюсь, что и вариант с вплетенными новыми сюжетными линиями, так же не оставит читателя равнодушным, и доставит удовольствие как тем, кто уже знаком с «братом», так и тем, кому это предстоит в первый раз. Итак, «последний брат» - книга в жанре исторической фантастики, или как это еще принято называть, - альтернативной истории. В описываемом мире, к 15 веку сельджуки исчезли, не успев возвыситься, восточный Рим еще горд и крепок, а в монгольском улусе прервалось правление «золотого рода» чингизидов. Один из главных героев - сын монгольского хана, которого отец когда-то отослал в Константинополь. За время пока юноша жил на чужой земле, его отец умер, а трон занял один из братьев, убивший остальную родню в кровавой схватке за власть. У нового хана теперь остался лишь один брат, который имеет законное право на престол; - выросший в далеком чужом краю, непонятный, и незнакомый… Новый хан посылает за братом верных людей, чтобы окончательно избавить себя от любых тревог и сомнений.
        Лев Соколов
        Последний брат
        От автора
        Имя одного из главных героев Трофим. На грецкой молве оно звучит как Трофимос (????????). Большинство классических грецких и ромейских[1 - Ромеи - римляне.] имен имеют окончания «ос», «ус», «ис». Попав вместе с христианством на Русь, они как правило лишались этих замечательных, но труднопроизносимых для наших предков «хвостов». Посему автор позволил себе так же отбросить «усы-исы», в некоторых званиях и именах, что часто будут встречаться по ходу повествования; таких как Трофим (ос), Тит (ус), Феофилакт (ос). Исключение составит только имя Феодулос[2 - «Феодулос» на греческом и «Абдаллах» на арабском, имена собственно имеют одно и то же значение - «раб Божий».], но это потому что, как говорится, «из песни слов не выкинешь». Автор слаб, и в определенной степени поддался обывательскому соблазну удобства и привычности. Однако те читатели, кто неусыпно прилежают к точности, могут каждый раз, дойдя в тексте до соответствующего имени, мысленно подставлять к нему нужный хвостик, для чего и дается надлежащая справка. Встречающееся в тексте имя Эрини (??????), для нас привычно как Ирина. Поскольку у него
на конце нет устрашающего русское ухо «уса», автор оставил его в форме правильной ко времени и месту повествования. Эрини - ведь правда красиво звучит? Ну и за остальные небольшие и малые неточности я, автор, прошу у тебя читатель живота авансом.
        Часть 1
        - Бегом, бегом! Направо, все вдруг! Строй, дети греха! Держите строй!
        Хриплый голос Плотина взвился над крепостным двором и обрушился на шестьдесят взмыленных молодцов, что, истекая потом, совершали эволюции согласно его приказам.
        Трофим был вторым справа в первой шеренге. После часа беготни большой прямоугольный щит уже ощущался так, будто к руке подвесили створку крепостных ворот. Утяжеленный тренировочный меч оттянул руку, кожаный ремешок шлема натер шею под подбородком, влажно хлюпала рубаха под кольчугой. А оптион[3 - Оптион - младший командир, помощник и заместитель сотника.] Плотин все не унимался. Измышленные его воображением враги накатывались на маленький отряд со всех сторон, штурмовали его конными лавинами и пешими ордами, и всегда нападали с самого неожиданного направления, так что оставалось только гадать, как они умудрились подобраться так близко незамеченными.
        - Враг пустил стрелы! - рявкнул Плотин. - Черепаха! Быстрее, если вам не нужны лишние дырки в теле!
        Трофим мгновенно присел на одно колено, упер щит в землю. Сверху на кромку его щита с лязгом лег щит товарища из второй шеренги. Отряд со всех сторон отгородился от внешнего мира стеной, а сверху укрылся перекрывающей друг-друга черепицей. Это и была «черепаха»; когда-то классическое, а ныне почти забытое оборонительное построение. Но их отряд отрабатывал его, и отрабатывал регулярно.
        Трофим облегченно вздохнул, глянул в щель перед собой и привалился лбом к щиту, разглядывая грубую брусчатку крепостного плаца под ногами. Ему повезло, он находился с краю, его щит был опущен на землю, и сейчас он фактически отдыхал. Ребятам в центре, что держали щиты над головами, повезло меньше. Несмотря на то, что щиты частично перекрывали и поддерживали друг друга, скоро у воинов в задних рядах начнут затекать руки…
        - Что-то у Плотина сегодня голос хриплый, - пробормотал сосед слева. - Видать, бражка вчера была холодна…
        Трофим повернул голову к соседу. Соседом после всех перестроений оказался друг Юлхуш. Вид у Юлхуша был взмыленный, из-под шлема на лоб стекали капельки пота, но на красивом восточном лице гуляла тонкая улыбка. Юлхуш подмигнул Трофиму. Трофим подмигнул в ответ и тут же скривился - пот защипал глаз.
        - Как думаешь? Когда Плотин в постели с женщиной, он так же рычит? - спросил Трофим у Юлхуша.
        - А как же? - подтвердил Юлхуш. - Слушай команду! На спину лечь! Ноги в стороны! Раз-два! Раз-два! Темп, дочь греха! Держать темп!
        Хоть они с Юлхушем говорили негромко, но их услышали. Сзади кто-то приглушенно захихикал. Щиты над головой задребезжали.
        - А что это тут у нас?! - тут же рявкнул Плотин снаружи. Он стоял слишком далеко, чтобы слышать разговор, но от взгляда его ничего не могло укрыться. - У кого трясется щит? Второй ряд, третий справа! Тит, макака ушастая, это у тебя ручки ослабли? Ну так я их живо поправлю. После тренировки четыре круга бегом по плацу!
        - Все из-за тебя, Юлхуш… - вздохнул сзади Тит. - Он меня теперь совсем замотает.
        - А что я? - удивился Юлхуш. - Смеяться - смейся, а щит держи.
        - Что ж я в детстве не сдох… - без конкретного адресата, с большим чувством вопросил Тит. В другое время ему бы наверняка подробно объяснили, но сейчас все слишком устали, и разговор сам собой прекратился. Потянулись томительные минуты.
        Трофим не знал, сколько прошло времени, до тех пор, когда наконец по щитам снаружи постучали.
        - Вылезайте, молокососы, - раздался голос Плотина. - Железный дождь закончился. На сегодня тренировке конец.
        Трофим услышал за спиной лязг, и через пару секунд над его головой вместо щита снова появилось голубое небо. Он встал с колена и посмотрел направо и налево, равняясь в строю.
        - Стройся.
        Через несколько секунд шестьдесят человек стояли неподвижно. Три ряда по двадцать. Ровная формация.
        Плотин прошелся перед строем, по-хозяйски оглядывая каждого. Отирая пот, провел рукой по седому ежику коротко стриженных жестких волос и по выбритому подбородку, который даже после бритвы сохранял синеву. Трофим подумал, что, видать, орать целый час, надрывая глотку, не намного легче, чем бегать по плацу в полном вооружении…
        - В целом, сегодня было не слишком отвратно, - объявил Плотин, остановившись перед ними. - Если бы Тит не облажался в конце, я даже мог бы сказать, что все было неплохо. Мог бы… Тит!
        - Я! - гаркнул Тит, оглушая соседей по строю.
        - Тебе когда-нибудь доводилась слышать поговорку, что прочность цепи равна прочности ее самого слабого звена?
        - Да, мастер строевой подготовки!
        - Я спрашиваю не о том, слышали ли ее твои оттопыренные уши. - Подскочил к нему Плотин. - Меня интересует, сумела ли она за что-нибудь зацепиться в твоей пустой башке! Сегодня твой щит дрогнул и сдвинулся с места. В настоящем бою в эту щель влетела бы стрела! Одна стрела - значит, боец уже не в строю. Значит - минус щит. Значит - дыра в «черепахе»! Чтобы закрыть эту дыру, нужно перестроиться. Больше движений - больше щелей! Больше стрел и больше потерь! Это как лавина, что начинается с одного камешка! Из-за одного балбеса враг выкосит всю сотню! И не важно, почему щит дрогнул, оттого что у бойца устали руки, или оттого что он хихикал, когда два его идиота-товарища несли всякую похабщину!
        Говоря это, Плотин скользнул взглядом по Трофиму. Трофим едва не крякнул вслух. Скосив глаза, он увидел, что у Юлхуша тоже вытянулось лицо. Слух у Плотина оказался куда острее, чем они думали.
        - Все, - закрыл тему Плотин. - Отдыхайте. Все, кроме тебя, Тит. Тебе перед отдыхом придется проброситься четыре круга. Всем все ясно?
        - Да, мастер строевой подготовки! - гаркнул Трофим, чувствуя, как его голос сливается с голосами остальных.
        Строй рассыпался, и воины устало потянулись ко входу во внутренние помещения казармы. Трофим снял с руки шит и, уложив его на булыжную кладку плаца, уселся сверху.
        - Ждем Тита? - спросил Юлхуш, и дождавшись кивка, приземлился таким же образом. А через минуту к ним присоединились Амар, Фока и Улеб. Учебный отряд «товарищей по жилью» - контуберналов - был почти весь в сборе, если не считать самого Тита.
        Тит тем временем, бренча амуницией, начал свой скорбный бег по плацу. Трофим чувствовал, что все парни контубернии глазели на Тита так же, как и он, с сочувствием. Рядом с сочувствием однако шебуршилась неблагозвучная мыслишка - до чего же здорово быть здесь, а не на его месте…
        Плотин глянул на расположившихся на щитах парней, ждущих товарища, и одобрительно хмыкнул. Товарищество…
        - Радуйся, что здесь маленький и ровный плац! - приободрил он Тита. - На полевом выходе я б устроил тебе настоящий марафон! Прибавь, или я накину еще пару кругов!
        От этих слов у Тита открылось второе дыхание, он побежал быстрее, но выражение лица его стало душераздирающим.
        Трофим откинулся на щит и поглядел вверх. Припекало. В знойном необъятном небе рваной пеленой висели два небольших заблудившихся облачка, не обещавших ни сокрыть солнце, ни дать дождя. Между облаками, широко раскинув крылья, парил могучий орел. Трофим подумал, как орлу, должно быть, видится сверху школа - ровный четырехугольник с плацем посередине. В окантовывавшем по периметру плац большом здании размещались казармы, столовая и хозяйственные службы. Наружные стены здания были выше остальных и возвышались над крышей, образовывая натуральную зубчатую крепостную стену с четырьмя башенками по углам. По сути школа была маленькой цитаделью, взять которую при случае было бы очень непросто. Здесь, в стенах, шла своя, гарнизонная жизнь, полная жесткого распорядка и тяжелых тренировок. А за внешними стенами раскинулся огромный, шумный и великолепный Константинов град - центр торговли, сердце империи. Школа же в случае необходимости могла стать одним из внутренних опорных пунктов, если бы врагу удалось преодолеть внешние стены и ворваться внутрь города. Однажды, впрочем, так случилось и без всяких врагов, -
когда один из императоров слишком увлекся сбором налогов, и народ поднял бунт, возмутившись ценами на хлеб…
        - Сатис! - гаркнул Плотин Титу. Эту команду на почти вышедшей из употребления латыни знал каждый солдат. Из какой бы грубой глотки не вырывалось, она всегда звучала для воина слаще райской музыки: «довольно»!.. Тит замедлил бег, свернул налево и потащился к тому месту, где сидели товарищи. Фока решил, что сейчас они наконец-то пойдут к казарме, и сделал движение, собираясь подняться, но подошедший Тит издал стон умирающей птицы, бросил на землю щит, и сдулся на него, как пустой бурдюк, из которого выпустили воздух… Фока возвратился в прежнюю позу. Плотин с усмешкой поглядел на них и неторопливо пошел с плаца.
        - Добейте, братия… - простонал Тит, хватая ртом воздух, как рыба на берегу, и пытаясь непослушными пальцами развязать шейный платок. - Добейте или дайте воды.
        - Нельзя, запалишься, - мягко сказал Амар. - Даже лошадям после скачки не сразу пить дают. Отдышись.
        - Что ты мне о лошадях талдычишь, нехристь мугольский?.. - бессильно раскинув руки в стороны, пробормотал Тит. - Ты у меня что, копыта видишь лошадиные?
        - Вижу уши ослиные, - вздохнул Амар. - Говорю же тебе - нельзя. И не нехристь я. Верую в Бога, Христа и Христородицу. Это вон Юлхуш у нас верит в вечное Небо и Землю-мать.
        - Все одно, сектант ты, несторианин… - вяло отмахнул рукой Тит. - Да и как запомнить, кто из вас с Юлхушем во что верует, если вы оба на одно лицо?..
        Трофим улыбнулся. Тут Тит не очень-то и соврал. Амар и Юлхуш близнецами не были, но сходны обликом были чрезвычайно. Впервые увидев их, Трофим подумал, не братья ли? Оказалось не браться, но анды - по-ихнему - побратимы… Амар как-то сказал ему об этом и сразу же пожалел, что сказал. Трофим уважал его просьбу и хранил секрет.
        - …И учитель ваш, Несторий, ересиархом был… - продолжал бубнить Тит, пытаясь ткнуть в Амара обвиняющим перстом, который по усталости выписывал в воздухе замысловатые загогулины.
        - И в чем же его ересь была? - поинтересовался Амар.
        Тит с ответом запнулся.
        - О том отцы церкви ведают, - наконец выдал он.
        - Отцы!.. - фыркнул Амар. - Отцы тоже люди, ошибаться могут. Ты своей головой думай. Своими глазами смотри.
        - А я и смотрю… - кивнул Тит. - И что вижу? Вместо сердобольного христианина, мне, солнцем палимому, воды подносящего, вижу тебя… И кто только назначил тебя сегодня водоносом контубернии…
        - Ну, раз ты такие уже длинные речи выдаешь, значит, отдышался, - сказал Амар. - Теперь и поить можно.
        - Давай! - вскинул руку Тит.
        - А нету. - Амар хлопнул рукой по бурдюку, чтобы показать, что тот пуст. - Еще после метания дротиков все выдули… Надо до казармы идти.
        Улеб откинул голову назад, и не стесняясь, захохотал. Остальные тоже прыснули. Тит выхватил у Амара бурдюк, вытащил пробку, перевернул и, открыв рот, начал трясти. Из горлышка выкатились две неторопливые тягучие капли, которые исчезли в Титовом чреве, как в засушливой пустыне. Тит умоляюще обвел всех взглядом, особо остановился на Трофиме, на поясе у которого висела маленькая тыквенная фляжка. Трофим развел руками и перевернул фляжку, мол, - и здесь ничего. На этом последние надежды Тита истаяли, он накрыл лицо бурдюком и навзничь повалился обратно на свой щит.
        - Братия мои, - сказал он через некоторое время, не выглядывая из-под бурдюка, - Бог свидетель, истинно люблю вас, и благодарен, что ждали, пока злокозненный и жестоковыйный Плотин гонял меня по плацу, аки первогодка. Но если бы кто из вас догадался не просто сидеть сиднем, а принес бы за это время воды… О! Тогда и назвать вас остромыслыми не было бы грехом против правды…
        - Ишь, заворачивает, - подал голос Фока. - Значит, и правда отошел. Нашему Титу бы не в войско, а на форум, народу вещать. А правда, Тит, - повернулся он к страдальцу, и приподняв бурдюк, спросил: - Зачем ты вообще пошел в воины?
        - У тебя даже уши для этого не подходят, - добавил Юлхуш. - На них с трудом садится шлем.
        - Оставь уши в покое, - отбил Тит. - У меня истинные ромейские уши.
        - А чегой-то у других ромеев я не видел таких лопухов? - удивился Юлхуш.
        - Что с них взять, - презрительно отмахнулся Тит, - вырожденцы.
        - И у ваших старых каменных статуй я не видел таких лопухов… - опять удивился Юлхуш.
        - Вырожденцы скололи.
        - Зачем?
        - Из черной зависти.
        - У всех статуй?
        - У всех. Что ты пристал? - возмутился Тит. - Я плоть от плоти «Пакс Романа»[4 - Пакс Романа - «Римский Мир». Обобщенное название земель подвластных Римской Империи. Термин не только территориальный, но и цивилизационный.]! Истинный ромей! Ан нет, все равно найдется какой-нибудь перегрин-иноземец, который будет указывать мне, что мне делать в моей стране. Понимаешь, понаехали тут…
        - Раз уж пошли разговоры, кто, как и зачем… - подал голос Трофим. - А скажите мне, Амар и Юлхуш, зачем вы здесь? Нас здесь учат ездить верхом, но готовят-то все же пехотных командиров; а вы прирожденные кавалеристы. Почему вас не направили в конные алы федератов, или в стройные ряды тяжелых всадников-катафрактариев, а?
        Амар и Юлхуш переглянулись.
        - В вашей коннице, при наших скромных способностях, мы не очень многому смогли бы научиться, - наконец с мягкой улыбкой ответил Юлхуш.
        Трофим подумал, что из всех форм выразить мысль Юлхуш выбрал наименее обидную. Но все же, если бы его услышал кто-то из ромейских конников, или союзников-федератов, оскорблены они были бы тяжко…
        - А в пехоте? - спросил он.
        - В пехоте, может, и есть, - кивнул Юлхуш. - Поэтому мой отец и попросил послать нас с Амаром в пехоту. Нам интересно военное дело соседей.
        - Охо… - сказал Трофим. - Значит, изучаете для развития добрососедских отношений?
        - Хорошо сказал! - Юлхуш поднял палец вверх и тут же скривился: - Ох, у меня сейчас руки отвалятся.
        - А как же неиссякаемая выносливость кочевников? - ехидно поинтересовался Трофим. Запрокинув голову, он вновь посмотрел в небо. Чахлые облака рассеялись, но орел все еще парил. Припекало.
        - Когда про нашу выносливость легенды сложили, тогда еще Плотина не было, - буркнул Юлхуш. - Всадник без меры и лучшего иноходца загонит…
        - Слушайте, а пойдемте уже к казарме, - подал голос Фока. - Я не хочу пропустить обед.
        - Вот это дело! - сказал Улеб и легко поднялся на ноги. Трофим посмотрел на него не без зависти - все этому русу нипочем - и крякнув, последовал его примеру. Остальные тоже начали подниматься.
        - Донесите, други, - томно молвил продолжавший валяться на земле Тит.
        - Ага, щас, - пообещал Трофим и протянул Титу руку. - Вставай.
        Юлхуш ухватил Тита за другую руку, вместе с Трофимом они разом дернули, и Тит с великим кряхтением воздвигся на ноги.
        - Чем могли… - сообщил Юлхуш Титу. - Дальше только можем пинками под зад подогнать.
        - Дальше не надо, - с достоинством сообщил Тит, поднимая щит.
        - Мужи - обед, - опять напомнил Фока.
        - Не боись, сейчас двинем форсированным маршем, - пообещал Трофим.
        - Давайте уж побыстрее - нас ведь после обеда до девяти в город отпускают.
        - О, точно! Я и запамятовал, - обрадовался Тит. - Так, а зачем нам тогда этот чертов обед?! Вместо того чтоб набивать кишки опостылевшей козлятиной с ячменем, мы можем позволить себе в городе что-нибудь эдакое!
        Все гурьбой двинулись к казарме.
        - Вот когда моего скромного отца возведут как твоего, в достоинство патрикия, тогда я тоже позволю себе что-нибудь «эдакое», - смачно пообещал Фока. - А пока я буду и козлятине рад.
        - Зачем ждать дел отца? - Весело блеснул своими синими глазами в сторону Фоки Улеб. - Сам становись, кем ты хочешь быть.
        Фока направил на Улеба палец и кивнул ему, согласно и очень серьезно.
        - А я между прочим от своего отца никакого содержания не получаю, - оскорбился намеком на неравенство Тит.
        - Вот именно, - согласился Фока. - А ведешь себя так, будто он тебе по литре золотом каждый месяц в карманы отсыпает. Жалование у нас малое, месяц длинный. Зачем же отказываться от бесплатной кормежки и тратить свое?
        - Не скопидом я, - объявил Тит. - Есть деньги - гуляю! А нет, - не скучаю!
        - Ага, ага, - передразнил Фока. - Есть деньги - гуляю. А нет - занимаю! Знаешь, Тит, если бы ты пошел служить в старое время, когда еду воину выдавали разом, на месяц вперед, ты бы все сожрал в три дня, а потом помер, опухнув, с голода. Так что тот самый регулярный обед, о котором ты так неблагозвучно отзывался - тебя спасает. Но в конце концов, что я тебя учу, как неразумное чадо? Какое мне дело? Если ты не хочешь обедать, я готов съесть твою порцию вместо тебя.
        - Я в доле! - поднял руку Улеб.
        - И я, - кивнул Юлхуш.
        - И я, - заулыбался Амар.
        - А я вот не в доле, - скептически мотнул головой Трофим. - Балбесы, раскатали губищи. А вы подумали, к кому этот ушастый припрется занимать денег, если оголодает? Придется давать ему из казны контубернии. Съедать его порцию - все равно, что залезать в собственный карман.
        - Трофим, ты мудр аки змий, - сказал Улеб. - Не зря тебя назначили старшим группы, с полуторным жалованием.
        - Не бойся Трофим, - сказал Тит, - казна контубернии не подвергнется разграблению. Раз эти проглоты решили сожрать мой обед, теперь-то я уж непременно съем его сам.
        - Ты ж не хотел, - удивился Улеб.
        - Не хотел. Но теперь, раз на него нашлось столько претендентов… У меня и с женщинами так же, - вдруг сказал Тит и погрустнел.
        Тут никто не нашелся, что ответить.
        Так они дошли до навеса у казармы, и здесь на них опустилась благословенная тень. Тит первым подскочил к открытому длинному желобу с водой, идущему вдоль стены казармы под окнами, и перегнувшись, окунул в него физиономию, вынырнул, довольно фыркнул, - воскрес! Как есть воскрес! - и снова исчез под водой. Трофим стянул кольчугу тоже окунул лицо в воду, и почувствовал, как напряглись по холоду мышцы и сразу посвежело в голове. Когда он распрямился, ему пришлось ухватиться за желоб, - от резкого перепада подкосились ноги и закружилась голова.
        - Я бы туда весь залез и не вылезал до вечера… - мечтательно сказал Улеб, плеская себе на грудь и подмышки.
        Звонко прозвучала труба - сигнал к обеду.

* * *
        Силой и благоволением Аллаха, мы Урах-Догшин, хаган Великой Мугольской Державы, повелитель всех народов, и земель, от тех, где всходит, и до тех, где заходит солнце…
        Ромейский василевс[5 - Василевс, - титул правителя, широко использовавшийся как в Греции, так и на востоке, предположительно, критского происхождения. Особое распространение получил в Восточной Римской империи. Официальным считался с 626 г. От рождества Христова, после того как ромеи изрядно вломили Сасанидам, и честно позаимствовали у них титул Василевс Василион - Правитель Правителей.], сидевший за столиком, оторвал задумчивый взгляд от свитка и посмотрел на стоявшего перед ним посла, доставившего ярлык. Теперь, когда закончилась помпезная официальная часть приема, и они остались одни, император еще раз внимательно оглядел посла. Со времени смерти правителя Хурана Сильного, когда к власти пришел его сын Урах, изменились послы Мугольского Улуса… Он вспомнил посланников Хурана - крепко сбитые степняки, воины с бесстрашными глазами и бесстрастными лицами. Они сгибались перед императором в поклоне, но тут же распрямлялись, будто разжималась пружина. И он видел, что на мгновение сжаться эти пружины заставляло не благоговение перед василевсом, не почтительный страх, а только уважение к воле их
далекого степного правителя.
        Нынешний посол выглядел иначе. Те, прежние, были бойцы в доспехах, нынешний - жирной хитроглазой лисой в циньских[6 - Цинь - название одной из династий китайских императоров. Было распространено и как общее название Китая в Римской империи.] шелках. Изменился Мугольский Улус… Хуран Сильный всегда поминал в своих посланиях «Вечное Небо». Сын Урах изменил вере отцов, прельстился агарянской верой и отдал себя Аллаху. Теперь на важный пост при дворе Ураха можно было выдвинуться только будучи магометанином. Последователи Вечного Неба, как и христиане несторианского толка стали не в чести. И более того, как доносили императорские соглядатаи, Урах начал давить на подданных стремясь привести их в «истинную веру». Административный, - пока только административный - нажим на «неверных» в Улусе все усиливался, но в планах Ураха было пойти гораздо дальше…
        Император, который хорошо знал длинную историю своей страны, считал, что Урах «кладет яд в свою же чашу с вином». Один из прошлых ромейских императоров - Леон III - тоже однажды пытался неволить подданных в вере. Он и его ставленник патриарх Анастасий решили запретить поклонение иконам, что едва не привело державу к великой смуте. Но Леон как-то скоропостижно помер от неопознанной болезни, а сменивший его василевс лишил патриарха Анастасия сана, и, вкупе с главными приспешниками, закатал в отдаленный монастырь… Ересь иконоборчества временно попритихла, и это, как подозревал император нынешний, сохранило Романии много сил и крови. Урах же историю не знал, и уже начал строить свою плотину на реке веры. Напряжение росло, плотина трещала и скоро должна была прорваться. Но недалекий Урах этого не замечал…
        Император отвлекся от размышлений и посмотрел на лежащий перед ним пергамент. Самый первый. Положивший начало переписке по этому щекотливому делу.
        Силой и благоволением Аллаха, мы Урах-Догшин, хаган Великой Мугольской Державы, повелитель всех народов, и земель, от тех, где всходит, и до тех, где заходит солнце, шлем тебе, правитель Рума Диодор, пожелание здоровья и наш приказ: «Отец наш, Хуран-Бохо, до смерти будучи хаганом, послал к тебе в гости брата нашего Амар-Мэргэн». Сейчас настало время Амар-Мэргэн вернуться домой. Пришли к Нам брата нашего, и тем яви свою дружбу и покорность. Если же ты ослушаешься Нашего приказа, то станешь врагом Нашим. Итак, яви послушание. Мы же тогда явим тебе милость. И будет между нами вечный мир.
        Император хорошо представлял, что будет с Амаром, если он пошлет его обратно, к царствующему брату. Который по очереди рождения вовсе не должен был стать правителем… Который обошел правила престолонаследия самым простым, древним как мир путем… Урах-Догшин предлагал нехитрую сделку. Или император отдаст ему брата, или нынешний хаган разорвет союз, а то и прямо объявит войну. С этого волчонка станется. Возможно, он даже сделает это с радостью, ибо заскучавшие ветераны получат войну и добычу, и война отвлечет народы улуса от укрепления муслимов во власти. Такой уж был поставлен императору выбор: на одной чаше весов мальчишка, которого ему когда-то доверил отец, на другой - жизнь и спокойствие подданных, мир на долгом участке границы. Выбор очевиден для порядочного человека. Выбор очевиден и для политика.
        Император дернул за шнурок, свисавший с потолка, и через минуту в дверях появилась согнутая в поклоне сухощавая фигура распорядителя. Распорядитель поклонился, показав идеально лысую голову, и застыл, ожидая. Черты его худощавого лица были совершенно бесстрастны. Император перевел взгляд на хитроглазого толстяка-посла.
        - Тебя проводят и разместят подобающе сану. - Император говорил послу, но знал, что распорядитель приял его волю. - Тебе сообщат, когда будет готов мой ответ. Это будет скоро. Теперь же иди, отдохни после долгого пути.
        - Благодарю, великий. - Посол с неожиданной ловкостью учинил поклон, и наполовину не выйдя из него, начал перемещаться к двери, не поворачиваясь к императору спиной. Циньская школа… Задница посла уверенно двигалась к двери, будто кусок магнита к железу. Щелка при каждом шажке издавали тихий шелест.
        Император тихо вздохнул и опять подумал, что багатуры[7 - Багатуры - «богатыри», также известные как «тумэн отборных богатырей». Козырь правителя, для решающего удара в сражении. В мирное время так же несли функции охраны ставки.С высокой долей вероятности разделение на «дневных» и «ночных» стражей имело не букальный смысл, - что эти сторожат обязательно и только днем, а те ночью - а было традиционным условным названием. Но очевидно что гвардейский корпус имел разделение, и на постах совместно дежурили представители разных подразделений, следя, кроме всего прочего, и друг за другом. Части служили друг-другу определенным противовесом, на случай если один из гвардейских командиров замыслит худое против правителя. Это позволяло чингизу не опасаться эксцессов вроде происходивших в Римской империи, где обнаглевшие преторианцы пытались менять императоров согласно своим шкурным интересам, а в конце второго века вообще выставили трон на аукцион. Чингиз был весьма мудрый человек, потому и умер не в результате дворцового переворота.] с пружинами в спинах нравились ему гораздо больше.

* * *
        Здоровый молодец с натугой налегает на створки, и врезанная в ворота дверь медленно со скрипом распахивается. По мнению многих рядом стоящих - слишком медленно, - Трофим видит, как некоторые парни рядом переминаются, притоптывают, и только что не пускают пар из ноздрей, как мифический змий Тифон. Нет, не так быстро, ребята. Сначала нужно по очереди пройти мимо хмурого оптиона и отдать ему табличку со своим именем. Сегодня на посту стоит оптион Георгий, он знает всех старших учеников в лицо, и поэтому подлоги не пройдут. И горе тем, кто к положенному сроку не вернется и лично не заберет свою табличку обратно - иначе выйдет на прогулку по спине опоздавшего многохвостая плеть. После такой экзекуции с неделю спать можно только на животе. А если исполнитель озорства ради протянет пару раз пониже - (что вообще-то, конечно, не положено, но ведь может дрогнуть уставшая рука, да и у плетки столько концов, разве уследишь?) - так и сесть лишний раз не захочешь. При этом экзекуторы не преминут сообщить страдальцу, что он еще легко отделался, потому как порка теперь и не порка, а так, поглаживание ласковое.
        - Вот то ли дело раньше, когда на концах плетки были свинцовые шарики, - мечтательно-плотоядно закатывал глаза старый солдат, выполнявший функцию экзекутора. - Знаешь, что можно было сделать одним хорошим ударом? Вчистую развалить спину, отслоить мясо с костей, переломать ребра, а при особо удачном попадании - и хребет!..
        Ходили упорные слухи, что железо с плеток упразднили не только из человеколюбия и заботы о здоровье воинов, но и потому что испуганные солдаты предпочитали заслать экзекутору денег, дабы он не слишком усердствовал. Таким образом система наказания, поддерживавшая дисциплину, со временем выродилась в инструмент повального мздоимства. В самом деле, после облегчения плетки, желающих занять должность экзекутора находилось много меньше - видать, стало не так прибыльно.
        И все же порка даже облегченной плеткой была тяжка. В школе ей не злоупотребляли, предпочитая наказывать монетой из и так небогатого жалования. Но за серьезные проступки драли, хотя и не доводя до увечий. Начальник школы, комес[8 - Комес, comes (лат), - сопровождающий, спутник, эскортер. Со временем приобрело смысл «начальник» для определения военной или административной должности. В разные временные и географические периоды обширной римской истории должность имела и разный вес, от командира тагмы - отряда в 200-400 человек, до командира куда более значительных соединений. В смысле «начальник над…» комес использовался и для обозначения важнейших должностей державы.Например:Сomes thesaurorum - «начальник сокровищ», - главный казначей.Comes sacri stabuli - «начальник священных (императорских) стойл» - один из высших армейских чинов, главнокомандующий, и т. д…Здесь, комес - начальник школы.] Феофилакт любил говорить, что будущий командир должен на себе испытать все наказания, которым он затем сможет подвергать солдата; лишь тогда он будет знать им меру. К последнему году обучения среди набора Трофима
не было ни одного молодца, по спине которого хотя бы раз не оттанцевала плеть.
        Это было больно, многие кричали, и к концу экзекуции, случалось, вообще теряли сознание или начинали плакать. Трофим себе такого не позволял никогда. Он просто не мог опозориться перед своей контубернией - уж слишком крепкие там подобрались ребята.
        Фока закусывал колышек мягкой молодой древесины, который давали наказываемому для того, чтобы он не сломал зубы. Лицо его принимало выражение каменной упертости и на его лбу пролегала тяжелая горизонтальная складка. Только эта складка и плясала на его лице, подрагивая в такт ударам плети. Иной реакции не было.
        Юлхуш и Амар на собственной экзекуции имели вид людей одолеваемых неприятной скукой. Примерно с таким видом взрослый человек принимает горькую микстуру. Лишь в моменты, когда плеть ожигала спины, лица их от напряжения начинали бугриться желваками, но почти сразу на физиономии возвращалось выражение равнодушия.
        Взгляд Улеба, наоборот, в такие моменты становился столь лютым, что даже бывалым экзекуторам становилось не по себе. Что до колышка, - Улеб ни разу не взял его в рот.
        Показывать слабину перед парнями было никак нельзя, и Трофим не давал ни малейшего повода думать, что он может переносить порку хуже. От колышка он, правда, не отказывался, но и ни разу не дал экзекутору добыть из себя хоть один звук. Влагу, все же иногда помимо воли выбитую у него из глаз, он старался убирать быстро и украдкой.
        Звуки за всю контубернию при порке издавал Тит. Он подобно Улебу не брал колышек, но едва плеть касалась его спины, как Тит начинал голосить, словно актер в амфитеатре, которому нужно докричаться до самых дальних зрителей:
        - Ох, муки тяжкия! - надрывался он после каждого удара. - Ух, горюшко непереносное! - начисто заглушал он мощный свист кожаной плети, голосом фальшиво-гнусным, как у наемной плакальщицы на похоронах. - Увы мне! Доля сиротская! - пучил он глазищи и краснел ушами от напряжения. - Ай, злая планида-насмешница!..
        Озадаченный экзекутор пробовал даже пороть Тита потише, чем других, но это не помогало. Тит все равно вопил, будто его заживо посадили на раскаленную сковороду. Однако стоило лишь экзекуции закончиться, он утирал глаза и больше не издавал ни звука, как бы жестоко ни была истерзана спина. В конце концов однажды присутствовавшему на экзекуции комесу Феофилакту это надоело, и он в приказном порядке поручил воткнуть в рот Титу колышек. Тит деревяху взял, - и членораздельные слова стали неслышны. Но они все равно были. По одним интонациям мычания всякий понимал, что Тит продолжает сокрушаться о постигших его горестях. Феофилакт на колышке больше не настаивал… Когда товарищи у Тита потом спрашивали, откуда при живых родителях у него взялась сиротская доля, он честно ответил, что он не думал о таких мелочах, потому что очень старался не заплакать…
        Трофим свою последнюю порку получил из-за Эрини.
        В тот день они гуляли по улицам, а потом стояли в гавани, рассматривая как боронит лазурные волны вдали от берега узкий многовесельный дромон[9 - Дромон - быстроходное весельное судно. Барабан применялся для координации ритма действий гребцов, чтоб не спутались за бортом длинные весла.], как весело разгружается рыбацкий галеас и как качаются у пристани со спущенными парусами пузатые купеческие генуэзцы водоизмещением во много тысяч амфор. А потом они снова гуляли, и Трофим шел, гордо посматривая на встречных прохожих, ведь по сроку обучения на нем уже был настоящий пояс воина, а еще с ним шла самая красивая девушка. Тит, как-то раз увидев Эрини, потом неделю гундосил о том, что если бы отец обручил его с такой, жизнь его сложилась бы совсем иначе… Это был прекрасный день, но как и все дни, он заканчивался. И Трофиму нужно было успеть проводить Эрини домой и вернуться в школу до захода солнца. А еще конец вечера омрачало то, что ему не светил выходной на следующей неделе, о чем он Эрини честно и сказал, когда привел её к воротам отчего дома.
        - На следующей неделе мы не сможем увидеться, - сказал он.
        - Почему? - огорчилась Эрини.
        - Отменили увольнительные. Один из моей контубернии…
        «Тит, чтоб тебе лопнуть», - пожелал про себя Трофим)
        - … проштрафился. Ответственность общая. Так что на следующей неделе меня не жди.
        - Так ведь на следующей неделе праздники… Почему вас не наказали на этой неделе?
        - Как раз потому, что на следующей неделе праздники, - криво ухмыльнулся Трофим. - Это же армия.
        Эрини некоторое время осознавала навалившееся огорчение. Вся ее напускная взрослость исчезла, и сразу стало отчетливо видно, что ей только-только исполнилось четырнадцать.
        - А может быть как-нибудь получится? - с надеждой спросила она.
        - Эх ты, дочь военного. - Трофим погладил её по голове. - Тебе должно быть стыдно задавать такие вопросы. Раз увольнительную отменили, тут уж ничего не поделаешь.
        - А может все-таки как-нибудь?
        - Никак, - отрубил он. А секундой позже подумал, что был слишком резок, и попытался смягчить свой тон. - Не огорчайся, две недели пролетят быстро.
        - Две недели будут тянуться как год, - серьезно сказала Эрини. - И знаешь что. Я все равно буду тебя ждать.
        - Зачем? Я не приду.
        - А вдруг ты придешь?
        - Это глупость. Я не смогу.
        - А вдруг что-то изменится?
        - Нет, не изменится. - Трофим уже слишком долго пробыл в армии, чтобы верить в чудеса.
        - Я все равно буду ждать, - упрямо сказала Эрини, прежде чем юркнуть за дверь своего дома.
        Новая неделя была долгой, и как всегда, физически утомительной. Выход в город для его контубернии был отменен, Эрини была так же далека и недоступна, как самая яркая ночная звезда - Полос. И даже хуже, потому что звезда хотя бы видна, а Эрини - нет. И всю неделю по мере приближения дня, когда они обычно встречались, Трофим вспоминал её обещание ждать, и то сердился, то улыбался. Это так приятно - сознавать, что тебя ждут. И неприятно - что ждут напрасно. Два этих чувства росли всю неделю и в означенный день достигли пика. А еще на воротах стоял новый оптион, который не знал всех учеников в лицо. А еще Петрона из соседней контубернии сказал, что он, кажется, съел что-то не то, и теперь ему совсем не хочется в увольнительную. Так все совпало. Искус был слишком велик.
        Если бы Эрини сказала как-то иначе, ну к примеру: «Я буду ждать, значит, ты должен прийти обязательно», он бы даже не подумал сделать глупость. Но она просто сказала, что будет ждать, даже зная, что он не придет…
        И Трофим сделал глупость. Когда наступило время увольнительной, он небрежно прошел мимо новенького оптиона, предъявив ему табличку на имя Петроны.
        Они с Эрини провели замечательный вечер, а на следующий день Трофиму так вдули плетью перед строем, что мало не показалось. Петрону он не сдал, сказал, что умыкнул табличку. Ему не поверили, но Петрона получил отсрочку, потому что к вечеру следующего дня уже так маялся желудком, что был отправлен в лазарет. Петрону взгрели, когда он выздоровел. В благодарность за помощь и перенесенное наказание Трофим отдал ему двухнедельный рацион сдобы. К тому времени Петрона уже перестал каждый пять минут демонстрировать окружающим содержимое своего желудка и смог оценить лакомство. Но это было потом. А сразу после наказания…
        - Ты, конечно, сделал глупость, - сказал Трофиму Улеб после того как они с Титом довели его до койки в казарме и уложили на живот. - Но нас здесь вообще порют за такие пустяки, что, возможно, твоя глупость даже чего-то стоит.
        С этим Трофим был, в общем, согласен, хотя встреча с Эрини уже прошла, а вот спина болела здесь, сейчас, и надолго. Но все же по-настоящему пожалел он о своем поступке гораздо позже. За самовольный выход, его лишили и следующей увольнительной, но зато к очередной встрече с Эрини, он хоть мог не ерзать, когда рубаха неловко прикасалась к спине. Родителям Эрини - Геннадию и Панфое - он что-то наврал по поводу своего недельного отсутствия. И все же дело раскрылось, когда оставшись с ним наедине, Эрини от души тыкнула его кулачком по спине, - а его аж в лице перекосило. Она задрала ему рубаху, увидела рубцы и заплакала, а он говорил, что ничего страшного, и что она тут совсем ни причем. Весь вечер после того она была грустная, и глаза ее то и дело влажнели. Как ни старался Трофим, развеселить её никак не удавалось. Единственное, что его радовало, что все раскрылось не при Геннадии. Но и тут он ошибся, потому что в свой следующий визит хозяин дома завел Трофима в комнату, удалил жену, и обрушил на него все громы небесные.
        - Порка за нарушение дисциплины! - бушевал Геннадий, гневно хмуря брови. - Стоило тебе приезжать в столицу из твоего Траянополя. Драть задницу тебе могли и там! Для дурака везде найдется плеть! И что я скажу твоему отцу, который поручил тебя моей опеке? Что я отвечу, если он спросит, как ты?
        - Скажите правду - что его сын из лучших учеников в школе, - не поднимая глаз посоветовал Трофим.
        Геннадий досадливо крякнул. Этого, в общем, отрицать было нельзя.
        - А моя дочь тоже хороша… И ты, болван! Если лезешь в неприятности по бабскому слову!
        - Эрини-то тут причем? - спросил Трофим.
        - Да, ты мне еще поквакай! - духарился Геннадий. - Я что дурак по-твоему, не вижу, если у дочери на сердце неладно. Расспросил, а у неё слезы в два ручья, да сопли пузырями: виноватая я!… Ладно, каждый отвечает за свое. Это вам на будущее наука. Пошли обедать.
        И Трофим понял, почему Геннадий сказал «Вам наука», только когда они сели за стол. Потому что сидели они собственно втроем, Трофим, Геннадий и Панфоя. А вот Эрини не сидела, а так… ерзала и охала, периодически закусывая губу и привставая.
        - Зря так, Геннадий, - сказал Трофим, отложив ложку. - Ты мой опекун, и мне вместо отца здесь отцом назначен. И дочь твоя пока в твоей власти. Но когда мы поженимся, я её пороть никогда не буду. И тебе не дам. Особенно по… пониже спины.
        - Ну и дурак, - буркнул Геннадий. - В Библии сказано, что отлепится чадо от родителей, а поженившись, станут супруги единой плотью. Вот и отвечайте за свою дурь как единая плоть. Тебе порка, и ей порка. Пороть он не будет… Ишь… Может и не будешь. Я вон, свою Панфою сроду пальцем не тронул. - Он глянул на жену. - Правду говорю, нет?
        - Святая правда, - кивнула Панфоя. - Ни разу не бывало.
        - А почему? - Вопросительно поднял палец Геннадий.
        - Не было нужды, - пожала плечами Панфоя. - Все что надо еще батюшка мой розгой вразумил.
        Трофим и Эрини одновременно вздохнули.
        Трофим очнулся от воспоминаний. Все это было давно. А сейчас он приближался к оптиону у ворот все ближе. Подходила его очередь. Он сдал оптиону глиняную табличку и вышел на улицу. Увольнительная. Его ждала Эрини. Замечательный день.

* * *
        Из их контубернии последним из ворот школы вышел Юлхуш.
        - Ну, и куда мы направимся? - спросил Тит, когда Юлхуш присоединился к ним.
        - Куда направится Трофим, я знаю. - Лукаво улыбнулся Улеб.
        Трофим в ответ со спокойной улыбкой развел руками, мол, да, всем давно известно, чего уж там.
        - У нас тоже есть свои дела, - тихонько хлопнув Амара по плечу, сказал Юлхуш.
        Амар согласно кивнул.
        - У всех есть свои дела, - пробурчал Тит. - Контуберналы, это прекрасно, что вы отдаете должное подругам. С Трофима и спрос невелик. - Тит пренебрежительно махнул рукой. - Он у нас уже человек для свободы потерянный, почти семейный. Как писал старик Лукреций - консуэтудо консиннат аморэм - привычка вызывает любовь. Вот он и бежит под крыло своей Эрини. Ему там и хорошо, и покойно.
        - Хорошо - да. А покойно, это уж я не знаю, - засмеялся Трофим. - Эрини не очень соответствует своему имени. Спокойной она бывает редко.
        - Не суть, - отмахнулся Тит. - Я не вдаюсь в подробности. Мне совершенно не нужно знать, какой знатной патрикианке Улеб помогает пережить тяжкую разлуку с мужем, и у сдобненьких дочек какого булочника могут родиться подозрительно раскосые дети, если кое-кто из степных жеребцов не натянет вовремя удила.
        - У него действительно большие уши, - пробормотал Амар, искоса взглянув на Тита и толкнув Юлхуша в бок. - Надо бы их как-нибудь ночью слегка укоротить… А?
        - Ага, - согласился Юлхуш.
        - Нет, надо просто познакомить его с такой девкой, чтоб он с неё не слезал, - сказал Улеб. - Или она с него. Тогда у него не будет времени глядеть в чужие окна.
        - Спокойно! - Поднял руки Тит. - Старина Тит сам найдет себе грудь, на которой уютно поместится и он сам, и его уши.
        - Никогда не понимал твоего пристрастия к необъятным бабам, - пожал плечами Улеб.
        - О вкусах не дискутируют, - ухмыльнулся Тит. - Кому-то нравится валяться на костях, кому-то на мягкой подушке. Кроме того, некоторым просто не дано оценить толстушек. У них ведь трудно добраться до потаенного. Для этого, знаешь, нужна некоторая… длина.
        - Ты всегда выражаешься слишком украсно, - состроил серьезное лицо Улеб. - Из-за этого я обычно понимаю одно твое слово из десяти. Но сейчас, сдается, ты меня оскорбляешь?
        - Можешь попробовать отомстить мне в фехтовальном зале, на мечах, - великодушно разрешил Тит.
        - Мечи в каждой руке? - поинтересовался Улеб.
        - Ну… будем считать, что я извинился, - поскучнел Тит. - Посноровили вас там на Руси, обоеруких…
        - А чего у вас все так сложно? - Как-то слишком простодушно удивился Фока. - На мечах… Отошли за угол, да смерили.
        - А-а… - Убито хлопнул себя по лбу Юлхуш. - Я думал здесь уже все мужи, а не малышня беспорточная.
        - Это, наверное, и через тысячу лет будет, - хмыкнул Фока. - Представляешь, мир уже будет совсем другой. Может, даже все научатся летать, аки Дедалы. А юноши все будут того, смерять.
        - Кстати, Тит, - подал голос Трофим. - Ты сказал обо мне, Улебе, Амаре, Юлхуше. Только о Фоке ничего не сказал. Обнародуй?
        - Фока слишком смазлив, - скорчил рожу Тит. - Эти его томные глаза и классический греческий профиль… И о делах своих даже обмолвками не распространяется. Думаю, считать его девок - только вас унижать. Но давай скажем так, встреч с патрикианкой я ожидал скорее от Фоки, чем от Улеба. Это так, общее впечатление.
        Фока коротко сверкнул на Тита глазами, но промолчал.
        - Так вы меня сбили и не дели мне закончить мысль, - поднял палец Тит. - Я рад, что вы не забываете приносить дары Венере, но ведь надо помнить и о боевом братстве. Давайте сегодня встретимся хотя бы за пару часов до конца увольнительной и посидим где-нибудь вместе?
        - А где? - спросил Улеб.
        - Ну… Хотя бы портовый трактир «Эльм», в Элефтерии. Дешевое место. Дешевое вино.
        - Самое дешевое, - хмыкнул Трофим.
        - Ага, - подтвердил Тит.
        - Дрянное вино и дорвавшаяся до него пьяная матросня. В прошлый раз как раз в таком месте и вышла драка.
        - Что они нам? - пожал плечам Тит. - Мы пройдем сквозь них, как нож в масло.
        - Мне это «масло» тогда засветило хороший фингал, - буркнул Трофим. - Плотин потом полдня меня распекал.
        - Плотин распекал тебя не за драку, а за то, что ты позволил добраться до своего лица какому-то жалкому матросяге.
        - Неважно. Когда Плотин орет, повод теряет значение… Да и вообще, ваши рожи я так и так увижу после увольнительной, в отличие от сами знаете кого… Смысл похода?
        Тит повел взглядом куда-то поверх голов друзей и прищелкнул пальцами, подыскивая слова.
        - Смысл в том, что можно посидеть вместе. Выпить вина - прогорклого. Съесть похлебку с квелым луком. Но все это не по сигналу трубача. Понимаешь, друг Трофим? Кусочек свободы.
        Это Трофим понимал. А Тит обращался уже ко всем:
        - Да бросьте, ребята. Последний год школы - и нас разбросают по назначениям. Фема большая, а кого может и дальше пошлют. Хорошо, если потом увидимся. И что мы вспомним друг о друге? Только как Плотин с остальными давили из нас сок? Пошли посидим вместе, пока еще можем. Хоть и не по человечески, но как кошель позволяет.
        - Ладно, оратор, - улыбнулся Улеб. - На этот раз толково сказал. Я - за. Амар, Юлхуш - вы как?
        Юлхуш с Амаром переглянулись и кивнули.
        - Дело! - обрадовался Тит. - Фока?
        - Согласен, - сказал Фока, быстро прикинув что-то в уме.
        - Остался только ты, семьянин. - Тит невинно смотрел на Трофима.
        - Черт с вами. Приду, - пообещал Трофим. - Только для того, чтобы последить за вами, разбойники. Эрини ругаться будет…
        - А ты покажи ей, кто в доме будет хозяин, - посоветовал Улеб. - Кулаком по столу, и брови к переносице сдвинь. - Улеб показал, как надо сдвинуть брови. - Поставь себя сразу. Потом-то и жить проще будет.
        - Да, спасибо за совет… - постненьким голосом поблагодарил Трофим. - Ну тогда давайте решать, где и во сколько встречаемся. Времени мало. Надо его сжимать.

* * *
        На стук в дверь открыл отец Эрини, бывший кентарх[10 - Кентарх - Производное от латинского «кентурион». Основой осталось латинское centum - «сотня», к которой добавилось греческое окончание арх, - «начальный», «первый», «главный»). Смысл слова остался тот же - командир сотни, сотник. Чистый греческий синоним, который также был в ходу в разные периоды - гекатонтарх.] Геннадий. Он встретил Трофима одобрительным рычанием. Крепкий, хромой, с битой сединой черной жесткой шевелюрой, он и на покое не утратил былой звучности командирского голоса.
        - А, Трофим! - загремел он на весь маленький дворик. - Заходи.
        Они прошли в боковую дверь. Здесь их встретила Панфоя. Эрини не унаследовала от матери тихого нрава, зато взяла улыбку.
        - Попробуй груши, Трофим. - Панфоя показала на вазу с фруктами на столе. - Медовый вкус. А я пока позову Эрини.
        Трофим устроился за столом напротив Геннадия, заполучил в руки грушу и вонзился в нее зубами.
        - Ну, рассказывай… - предложил Геннадий, привычно отставив в сторону плохо гнущуюся ногу. Как военный, который большую часть жизни отдал войску, он любил расспрашивать Трофима о нынешней учебе и военной премудрости, а как старый друг отца Трофима, которому Трофим был отдан в попечение, считал своим долгом быть в курсе всех новостей. - Рассказывай, - повторил Геннадий, и Трофим уже открыл рот, как в распахнувшуюся дверь ворвался небольшой вихрь и, кружась, налетел на Трофима. Выбитая из руки груша со спелым чпоком впечаталась в пол. А вихрь обернулся Эрини, удобно уместившейся на коленях Трофима, и обвившей ему шею своими тонкими руками.
        - Груша… - Укоризненно выпятил губу Трофим.
        - Возьми две. - Эрини повернулась к столу, цапнула из вазы два плода и повернулась обратно, держа их перед Трофимом на уровне своей головы, наподобие сережек. Так вот образовалась перед ним картина: смуглое личико с голубыми глазищами и спиралькой спадающего на лоб непокорного черного завитка, и две груши по сторонам, обрамлением. - Нет, возьми одну, - передумала Эрини. - Обе спелые, свежие. Какую выбираешь, Аристотелев ослик?
        - Кто-кто? - переспросил Трофим.
        - Был такой философ Аристотель, - пояснила Эрини.
        - А, слышал, воспитатель Александра Великого.
        - Так вот, он придумал умозрительную задачу про осла. Что если несчастная животина однажды окажется между двумя совершенно одинаковыми кучами сена, до которых будет совершенно равное расстояние? Если осел не решит, какую из одинаковых охапок предпочесть, он может просто умереть с голоду.
        - Дурак осел, если не сообразит, - сказал Трофим и решительно взял у Эрини грушу с правого уха. - И Аристотель твой тоже дурак, - подытожил он и открыл рот, чтоб отчекрыжить кусок от фрукта.
        Но Эрини прикрыла ему рот ладошкой.
        - У осла был совершенно одинаковый выбор. А груши разные. Одна лучше, другая хуже. Ты взял одну себе, а вторую оставил мне. Какую?
        Груша замерла, не дойдя до места назначения. Конечно Эрини он отдаст лучшую. Теперь бы понять, какую он схватил?.. На кожуре у этой больше точек. Зато и цвет у ней спелее, чем у второй.
        - Как ни выбери, будет неправильно, - подал голос Геннадий и подмигнул Трофиму. - Мужчина должен руководить в принципиальном, а в мелочах вроде груш… Не хочешь попасть впросак, предоставь женщине решать самой.
        - Да ты у меня мудрец, - засмеялась в дверях вернувшаяся Панфоя.
        - Конечно, - подтвердил Геннадий. - Для этого аудиториумов[11 - Аудиториум (от лат. audire - слушать) - в общем смысле, школа. В частном - старое название элитной школы светского образования в Константинополе. Финансировалась и починялась непосредственно императорам. Со временем аудиториум так же стал именоваться «магнаврой» (от лат. magna aula - большая зала), по названию богато украшенного зала в императорском дворце, где стали проводиться занятия.] оканчивать не надо. Достаточно несколько лет брака, и все.
        Трофим вернул грушу Эрини. Та секунду инспектировала оба плода взглядом, потом откусила от одной, а вторую отдала Трофиму.
        - А ты мне какую отдала? - полюбопытствовал Трофим.
        - Лучшую, конечно, - уверила Эрини и взлохматила ему волосы.
        Панфоя же наклонилась, чтобы поднять ту первую злосчастную грушу, которая оказалась на полу.
        - Оставь, - сказал Геннадий, - пусть полежит. Что на пол - то предкам.
        - Фу, муж мой! - фыркнула Панфоя. - Ты же крещеный человек, а про предков говоришь как эллин[12 - Эллины. - Самоназвание народа, который в Римском государстве прозывали «греками». С укреплением христианства, слово «эллин» для ромеев, (в том числе уже и для ромеев греческого происхождения вошедших в состав Римской Империи), постепенно стало означать грека жившего до пришествия Христа, и поклонявшегося пантеону ложных богов. Таким образом, это слово могло применяться в определенных ситуациях и с негативным оттенком.].
        - Ничего, - отмахнулся отец. - От Бога от одной груши не убудет, а предкам, может, приятно.
        - Аристотель, кстати, тоже был эллин, - поделилась Эрини. - Христос ведь тогда еще не пришел, куда же ему было деваться?
        - Кто? - переспросила Панфоя, которая, отлучаясь, пропустила часть лекции дочери.
        - Аристотель, - пояснил Трофим. - Он уморил голодом осла.
        - Гадость какая! - ужаснулась Панфоя. - То-то и видно, что нехристь.
        - Да нет, мама, - пояснила Эрини. - Это же он только в уме.
        - Грешная мысль - уже грех, - наставительно сказала Панфоя. - Может, зря мы тебя отдали в светскую грамматическую школу[13 - Грамматическая школа, - школа второй ступени, т. е. среднего образования.]… Вы там хоть молитвы-то читаете?
        - А как же, каждое утро, - кивнула Эрини, и прикрыв глаза, заучено отбила скороговоркой: - Господи Иисусе Христе, раствори уши и очи сердца моего, чтобы я уразумела слово твое и научилась творить волю твою.
        - Годная молитва, - улыбнулась Панфоя. - Только это надо не просто бубнить, а понимать.
        - Ага, - снова кивнула Эрини. - Ладно, мы пойдем посекретничать. Можно?
        - Идите, - разрешила Панфоя. - Только помните, что вы…
        - Помолвлены, но еще не женаты, - закончила Эрини, подняв палец, и копируя наставительные интонации матери.
        - Вот-вот.
        - А я между прочим хотел Трофима расспросить как дела, - напомнил о себе Геннадий.
        - Я тебе за него все и так могу рассказать, - отмахнулась Эрини. - Спит на жестком. Носит железо. Кормят скромно. Ругают много. Так? - Она повернулась к Трофиму.
        - Так, - улыбнулся он.
        Геннадий захохотал.
        - Ну вот видишь, - сказала Эрини отцу. - Все как было у тебя. Ничего нового ты не услышишь. Всё, я его забираю.
        Она слезла с колен Трофима, решительно схватила за руку и потащила его к выходу из комнаты.
        - Мы позовем вас к трапезе! - крикнула им вслед Панфоя.

* * *
        После обеда они с Эрини сидели во дворике. Геннадий придерживался стародавних обычаев - плотно трапезничали в его доме только раз в день, в четыре часа… Каменная скамейка в дворике семьи Эрини была совсем маленькой, как раз на двоих. Эрини прилепилась к Трофиму, и рассказывала смешное о подружках и учителях-дидасколах, а он в ответ о своих товарищах и наставниках-командирах. А потом они, оглядевшись, - не мелькнет ли поблизости силуэт зоркой Панфои, - целовались, и от этого сладко кружилась голова. Потом они долго сидели молча. Но Трофима это не смущало. При общении с Эрини ему не нужно было искать темы для разговора, заполнять паузы, думать, как ответить. Он просто мог оставаться самим собой. Это было здорово. Эрини стала ему другом, - пусть и в женском хитоне. Другом, и большим… Трофим сидел и грелся. Не только потому, что воздух был тепл, и припекало солнце. И не потому, что сверху камень скамьи прикрывала деревянная облицовка, чтобы камень не мог тянуть из сидящих тепло; чувствовалась хозяйственная рука Геннадия… Не только поэтому. Трофиму было тепло. Он грелся. Это самое верное слово, что он
мог подобрать.
        - Да тебя совсем разморило. - Пихнула его в бок Эрини и засмеялась звонким колокольчиком. - Говорила же, не нужно сидеть на скамье, пока солнце в нашу сторону.
        - Ага, - сказал он. - Так бы и сидел…
        - О чем ты думаешь? - спросила Эрини.
        - Ни о чем, - честно ответил Трофим.
        - Как это?
        - В смысле?
        - Как это - ни о чем?
        - А что такого? Сижу, солнце ласковое. Думаю, что мне тепло. Не думаю, а чувствую, выходит.
        - Сразу видно, солдат, - фыркнула Эрини. - Тепло ему, и пузо сыто. Больше ничего и не надо.
        - Мне тепло, сыто. Это немало на самом деле, - пожал плечами Трофим. - Только понимает это обычно тот, кому случалось голодать и мерзнуть. Знаешь, человек, наверное, никогда не сможет оценить, насколько сейчас плохо или хорошо, если ему не будет, с чем сравнить. Живешь в старой хижине, а вспоминаешь о том, как вообще не имел крыши над головой, - и тебе хорошо.
        - А если живешь в хижине, а вспоминаешь о потерянном дворце? - спросила Эрини. Любую мысль её живой ум ухватывал быстро.
        - Тогда наверняка чувствуешь себя плохо. Интересно, да? Хижина одна, а относиться к ней можно совсем по-разному, смотря какой опыт за спиной. А вывод знаешь какой?
        - Ну, какой?
        - Получается, что чем хуже тебе когда-то было, тем больше возможность чувствовать себя довольным в твоих нынешних обстоятельствах. Точка отсчета меняется.
        - Хм… Может, для этого Бог страдания и злодейства всякие попускает? - задумчиво спросила Эрини. - Чтобы было с чем сравнивать.
        - Не знаю… Предстану - уточню.
        - Ну, ты с этим не торопись. - Пихнула его Эрини.
        - Не буду. Вот, кстати, прародители наши грешные, Адам и Ева. Сидели в райском саду на всем готовом, ели, спали. Но им сравнить-то не с чем было, поэтому стало скучно и томно, они послушали змея и схрумкали плод с запретного дерева. Бог их за это выгнал взашей в голод и холод, и тут уж они вспомнили потерянный рай с горючими слезами. А вот если бы Бог сперва поселил Адама с Евой на обычной земле, дал продрогнуть слегка, и чтоб кишки к хребту подвело, а уже потом в рай… Думаю, приползи в таком разе к Еве дьявольский змей с лукавыми речами, она б его за хвост взяла и к дереву башкой пару раз от души приложила. В общем, недокумекал чего-то Бог.
        - Хорошо тебя наш преподаватель закона Божьего не слышит. У него бы удар случился.
        - А чего?
        - Как-то ты о Боге говоришь… Ну знаешь, как о соседе каком-то… Без почтения.
        - Да нет, я с почтением… И хорошо, что он не додумал. А то сидели бы до сих пор Адам с Евой в раю, безгрешные. Они ж там, наверное, даже целоваться не умели. И ни я, ни ты, ни родители наши вообще бы не появились.
        Эрини вздохнула.
        - Ты чего?
        - О родителях сказал, я и подумала. Вот окончишь ты школу, и пошлют тебя служить…
        - Поедешь со мной?
        - Знаешь же, что поеду. А родители одни останутся. Потому и вздыхаю.
        - Ну… - Он не нашелся, что ответить.
        - Ничего. - Эрини перестала хмуриться и улыбнулась. - Вот ты у меня вырастешь из обычного декарха в самого-самого знаменитого стратига, разбогатеешь, купишь большой дом, и поселишь моих родителей с нами. Правда?
        - Ага…
        - И твоего отца к нам перевезем.
        - Не поедет. Упрямый. В гости приедет, а насовсем нет. Всегда говорил, что будет жить рядом с могилой матери.
        - Поедет. Мы уговорим. Старикам трудно жить одним.
        - А я тебе говорю, что у него лоб медный, и… Тьфу! - Он встрепенулся. - Да что мы уже обсуждаем, поедет он или нет, будто я уже стратиг-комоставл, и дом готов, и слуги бегают, и кладовые ломятся, и осталось только его уговорить!.. Совсем ты мне голову задурила!
        - А мечтать так и надо, - серьезно сказала Эрини. - Иначе не сбудется. Как Бог на небесах поймет, что человеку хочется, если он того даже внутри себя не может обрисовать?
        - Может оно и так… - Трофим хлопнул себя по колену. - Ну, мне пора.
        - А что так рано?
        - Ну, понимаешь, ребята из моей контубернии сегодня договорились до конца увольнительной посидеть в кабачке.
        - Так ты от меня раньше уходишь, чтоб со своими вояками в кабаке пьянство учинить?! - Повернула его к себе Эрини.
        - Да ну, ты что! - возмутился Трофим. - Просто… я же у них старший. Нужно приглядеть, чтобы они там чего не учинили, и сами в срок вернулись. С меня ведь спросится.
        - А-а… Ну раз так. А по-другому бы не отпустила.
        - Да по-другому я бы и сам не ушел.
        - Ну, скажи мне что-нибудь нежное на прощание.
        - А чего?
        - Нежное! Чего… Сам должен думать!
        Трофим наморщился в суровых мысленных потугах.
        - До встречи… капелька.
        - Капелька… - Эрини покатала слово на языке. - Да, так мне нравится. До встречи, стратижонок.

* * *
        Узкая улочка, на которой располагался трактир «Святой Эльм», находилась в черте городских стен, но недалеко от гавани. На ней, отделенной от побережья некоторым расстоянием, уже не был слышен дневной несмолкаемый шум порта, с его торговой разноголосицей, грохотом переносимых грузов и поскрипыванием пришвартованных кораблей. Но все же близкое присутствие порта ощущалось. Суета, толчея… По улочке целенаправленно шагали и просто слонялись крепкие представители разных народов с серьгами в ушах, с выгоревшими на солнце волосами, продубленной морским ветром кожей и привычно широким поставом ног, как будто твердая земля под ногами могла в любой момент заплясать ходуном в морской качке.
        Впрочем, многих из этих парней, что в этот час выходили из расположенных здесь кабаков, действительно крепко штормило. Выйдя на уличный простор, они двигались замысловатыми галсами, оживленно горланя и поддерживая друг друга. Тем же, кто отдыхал в одиночестве и не мог рассчитывать на дружеское крепкое плечо, приходили на помощь портовые девки разной степени потасканности. После коротких веселых переговоров они подхватывали моряков свойским объятьем и вели их в уединенные места, где можно было прилечь и завершить сделку.
        А вон тому одиночке, вывалившемуся из двери, украшенной вывеской «Царицы галикарнасской», не повезло. От команды он оторвался, и на девок ему рассчитывать не приходилось - весь его внешний вид свидетельствовал, что денежный балласт сброшен без остатка. Даже крепкие ноги временно отказались служить владельцу, и он вынужден по-звериному опуститься на карачки, чтобы сохранить остойчивость. Нет - и четыре не держат - морячок со стоном разочарования возлег всем телом на грязную мостовую.
        Беда, что он упал прямо перед входом. Другой, черствый сердцем мореход, стремясь приобщиться к празднику под вывеской, просто наступает на бедолагу и заходит вовнутрь. Следующие двое, подойдя к распростертому телу, замысловато матерятся от восхищения, и совместно подцепив бесчувственное тело ногами, отпихивают его в сторону, как мешающее бревно. Это сделано почти деликатно, с пониманием - сегодня ты, а завтра я… Перекатившееся тело мычит, ворочается, и застывает у стены.
        Двигаясь по улице, Трофим вертит головой, старясь ничего не упустить взглядом. Рядом идет Улеб. За ними парой Тит и Фока. Замыкают маленькую нестройную колонну Юлхуш и Амар. Место не то, чтобы опасное, но не стоит здесь щелкать клювом.
        Портовую гавань со всех сторон охватывали улочки с увеселительными заведениями рассчитанными на разный достаток. Были гостиницы и таверны с репутацией, для состоятельных капитанов и науклеусов. Были завышающие цену кабаки с красочными вывесками, которые брали удачным расположением, пользуя морячков из тех, кому не терпелось спустить жалование и недосуг искать более дешевых мест, - гуляй морская душа! Были совсем уж трущобные берлоги, куда стороннему человеку лучше не соваться. Там свои стояли за прилавком и сидели за столиками, и свои обделывали дела со своими, а из посторонних туда рисковала зайти разве что городская стража в паноплии. И были такие, как на этой вот улице заведения, где за скромные деньги можно было получить толику нехитрых радостей.
        Но все же не стоит зевать и здесь. Вокруг снует народ, наболтавшийся в море, а теперь возбужденный винными парами. Крепкие люди с морскими ножами, которыми можно и канат перерезать, и по живому телу полоснуть. Поэтому Трофим со товарищи двигались аккуратно, без лишней толчеи. Впрочем, и окружающие не стремились нарваться на шестерых здоровых молодых парней с воинскими поясами.
        - Смотри! - Улеб пихнул Трофима в плечо, привлекая внимание.
        Там, над тем самым бесчувственным моряком, которого Трофим заметил еще минуту назад, под вывеской «Царицы», теперь склонился какой-то юркий юнец. Бросая быстрые взгляды по сторонам, он ощупывал бесчувственное тело. Гримаска разочарования исказила лицо парня, и он, повернув голову лежащего, начал выковыривать из его уха морскую серьгу.
        - Чего там? - Сзади из-за плеча навострился Тит.
        - Вор, - холодно и кратко ответил Улеб.
        - Взгреем? - азартно, полувопрошая-полуутверждая воскликнул Тит.
        - А стоит? - усомнился Фока. - Тот свин сам карманы подставил.
        - Моряк на свои гулял, - хмуро возразил Улеб. - Что он дурак, то вору не оправдание.
        - Чего замедлили? - Спросил нагнавший сзади Юлхуш.
        - Да вон, ворюга моряка от денег лечит, - показал Тит на ловкача, который опасаясь драть серьгу через мочку уха, возился с защелкой, и оттого несколько потерял бдительность.
        - Плохо, - покачал головой Юлхуш.
        - Нехорошо, - согласился Трофим. - Ребята, только без членовредительства…
        Они гуртом двинулись в сторону вора, но добраться до него не успели.
        Из дверей кабака вышел чернявый мелким бесом завитый здоровенный моряк в безрукавке. Он лихо оглядел окрестности, будто с корзины на мачте горизонт осмотрел, и вдруг скосив глаза вниз, прямо у себя под носом увидел творимое с братом-моряком непотребство. Несколько секунд он хлопал глазами, и наконец сообразил в чем дело.
        - Ах ты!.. - воскликнул моряк, на ходу выдавая порцию мата, подскочил к парню и без лишних разговоров выдал мощный удар с ноги. Однако то ли выпитое в кабаке лишило моряка точности действий, то ли парень успел отклониться, но сандалия лишь скользнула парню по голове, и врезалась в плечо. Впрочем, воришке и этого хватило, он с каким-то кошачьим звуком шлепнулся на спину, тут же вскочил и, проскочив мимо разлапившего руки чернявого, бросился прочь по улице, в сторону противоположную той, откуда шли контуберналы.
        - Спугнул, - разочарованно буркнул Тит, наблюдая, как парень удаляется, ловко огибая прохожих.
        - Держи вора! - Наконец-то перестав материться, во всю мощь луженой глотки закричал чернявый. Прохожие начали с интересом оборачиваться, а убегающий парень еще прибавил. Он уже набрал хорошую скорость, как на том конце улицы из-за угла появился городской патруль. Вряд ли городская стража смогла так чудодейственно явиться на призыв моряка. Скорее всего просто шли мимо… Восемь человек под водительством декарха, они тут же выхватили парня из толпы профессиональными взглядами.
        Вор мигом тормознул, и затравленно озираясь, начал искать хоть какой-то проулок. Но дома на улице стояли стена к стене. Тогда он развернулся, едва не поскользнувшись на булыжниках мостовой, и пихнув в сторону завизжавшую девку, бросился обратно. Чернявого моряка он заранее обогнул по большой дуге, и решил было, что уже выбрался, но тут увидел развернувшихся ему на встречу в цепь шестерых друзей. Лицо вора выразило гремучую смесь злобы и отчаянья.
        - А ну стой, шакаленыш! - рявкнул Тит.
        Народ вокруг между тем, наконец начал соображать, что происходит, в результате вокруг вора образовалось пустое место, и он оказался как бы в центре арены с границей из волнующихся людей. Вор сделал еще одну попытку проскочить в месте, где не видел угрозы, заметался, попробовал прорваться, но там его оттолкнул обратно какой-то седой человек. Тем временем к месту действа, распихивая граждан, протиснулся декарх[14 - Декарх (греч), декурион (рим), - десятник.] со своими солдатами.
        - Иди сюда, - властным голосом привычного повелевать человека сказал декарх, и этим неуловимо напомнил Трофиму оптиона Плотина. - Не заставляй моих людей бегать. Иначе они будут злы с тобой.
        Вор остановился, зыркнув вокруг, и потерянно застыл. Декарх кивнул своему солдату, тот отдал копье товарищу и двинулся к вору, на ходу доставая из-за пояса популярную среди городской стражи приспособу, похожую на маленькую фалаку, которую здесь, на городском жаргоне называли «приворот». Вещь широкого распространения, которую любили и палачи, и работорговцы, и городская стража, и воинские разведчики. Деревянная палка с просверленными ближе к середине на небольшом расстоянии от центра двумя отверстиями, в которые вставлены и закреплены узлами два конца веревки, образующие петлю. Стражник подошел, первым делом отвесил вору хороший подзатыльник, потом ловко завел тому руки за спину, и накинув петлю, быстро закрутил палку винтом - веревка фалаки, накручиваясь вокруг себя, тут же стянула руки вора тугой петлей.
        - Больно, дяденька! - пискнул вор жалостливым голоском.
        - Радуйся, что не за шею, - отбрил стражник, и подтянув палку вверх, так что вору пришлось согнуться в три погибели, потащил его обратно к начальнику.
        - Кто кричал «держи вора»? - сурово спросил декарх патруля.
        - Я кричал, - выступил давешний чернявый детина. Поглядев на него без торопливости, Трофим увидел, что морячок изрядно выпивши, но держится твердо.
        - Этот? - Старший патруля показал на запутанного фалакой парня.
        - Он.
        - Что у тебя украл?
        - Не у меня, - ответил чернявый. - Вон, у Панайота…
        Чернявый показал рукой, но декарх, проследив за его взглядом, увидел только сомкнувшиеся вокруг любопытствующие физиономии.
        - Расступитесь! - скомандовал декарх.
        Народ от его возгласа раздвинулся, аки воды Красного моря перед Моисеем, и декарху открылся блаженно отдыхающий у стены морячок, которого, стало быть, звали Панайот.
        - Как тебя зовут? - спросил декарх чернявого.
        - Коста.
        - Откуда знаешь его?
        - Мы с ним нанялись на одно судно. Оба с «Играющей волнами».
        - Так что не последил за ним?
        - Не нянька…
        Декарх хмыкнул и повернулся к вору.
        - Ты его уложил?
        - Да я пальцем его не тронул! - задохнулся от возмущения вор. - Иду, смотрю, лежит. Я помочь наклонился, как нам Христос заповедовал. А теперь за любовь к ближнему, безвинно страда…
        - Заткнись, - оборвал его декарх. - Посмотри, - бросил он своему солдату.
        Солдат подошел, ткнул лежавшего древком копья, не дождался реакции, наклонился, сморщился от могучего сивушного духа, и сноровисто ощупал матросу голову.
        - Ну что? - поторопил декарх.
        - Пьян как Вакх, - скучным голосом отрапортовал солдат. - По голове вроде не бит. Кошель не срезанный, но пустой.
        - Что он взял? - повернулся декарх к чернявому.
        - Серьгу из уха.
        - Мы тоже видели, - сказал Трофим. - Украл серьгу.
        Декарх посмотрел на Трофима и его товарищей.
        - Военная школа в Студионе?
        - Да.
        - Хорошо. - Декарх посмотрел на вора. - Где?
        - Что?
        - Не зли меня. Серьга.
        - Не было серьги, - сварливо ответил вор. - Совсем пустой морячок валялся. Видать, в таверне до нитки обобрали. Лучше бы там порядок навели, чем мне руки безвинно крутить…
        Декарх приказал обыскать вора, но серьги на нем не нашлось.
        - Сбросил, - констатировал декарх. - Ну да и так все с тобой понятно.
        - А вон серьга! - Юлхуш отодвинул нескольких человек, пройдя в центр круга, поднял из пыли между булыжников сверкающую каплю и аккуратно бросил её декарху.
        Декарх ловко поймал серьгу и покрутил её в руке. Блестящий дельфинчик, с крепежом…
        - Дешевка, - резюмировал он. - Бронзяшка, даже не драгоценная. И подбирать-то никто не стал. Дурак… - Он презрительно взглянул на потухшего вора, потерял к нему интерес и повернулся к обступившим людям.
        - Граждане и гости, - провозгласил он зычным голосом, - спасибо за помощь. Представление окончено. Не толпитесь, пока у вас у самих под шумок кошели не посрезали.
        - А с этим что? - стоявший подле бесчувственного морячка стражник снова ткнул лежащего концом копья.
        - А чего? - вопросом же ответил декарх. - Брать у него нечего. Не холодно, не замерзнет. На-ка! - Он бросил солдату сережку. - Положи ему в кошелек и затяни. Найдет, когда проспится. Если другой дурак по этой улице не пойдет.
        - Пошли, - скомандовал декарх своим, и они, прихватив печального вора, двинулись вверх по улице. - Хороший глаз, - похвалил декарх на прощанье, обернувшись к Юлхушу. - Молодец парень.
        Народ начал медленно рассасываться. Трофим, глядя вслед уходящему патрулю, подумал, что вор был на лицо симпатичным парнем. Сейчас он имел до того несчастный жалкий вид, что, наверное, в других кварталах вызвал бы сочувствие и сердобольные женские вздохи. Но здесь народ был тертый, моряки представляли себя на месте пьяного коллеги. А местные в лучшем случае расценивали случившееся как профессиональный урок. Так что вслед уводимому парню смотрели в лучшем случае безразлично, а в худшем - зло.

* * *
        Трофим вошел первым и огляделся с порога. В «Святом Эльме» оказалось бодро. Занято было не больше половины столиков, но зато за ними так азартно кучковались, выпивали и гомонили, что посетителей казалось куда больше, чем было на самом деле. Терпкий винный дух и запах разгоряченных тел не сдавались распахнутым настежь двери и окнам. Между столиками лавировали две девицы с подносами. Заведением управляла хозяйка - плотного вида бабища неопределенного возраста с лицом меланхоличного кербера. Свой широкий круп она расположила на мощном табурете, разместившись рядом с небольшой стоечкой прямо у входа. Рядом была прислонена клюка. Трофим поглядел на вмятины, сплошь покрывавшие клюку, и подумал, что нередко клюке доводилось преграждать путь той части клиентуры, которая пыталась выбраться из питейни, не заплатив по счетам. Вряд ли на их лбах оставались вмятины меньше…
        Друзья вошли, на них никто не обратил внимания. Пара взглядов не в счет.
        Трофим подступил к тетке с клюкой.
        - Свободный стол есть, хозяйка?
        - Сам видишь, - проскрежетала бабища, неторопливо обведя зал рукой.
        - Тот, у окна.
        - Садись, - разрешила хозяйка.
        - К нам подойдут?
        - Мне все скажи, девчонки принесут. Да заодно объяви деньги. Плата вперед. Я моряцкое семя в долг не кормлю.
        - Мы солдаты, не моряки, - вставил Тит.
        - Все одно - голытьба.
        - Есть деньги, хозяйка, не беспокойся, - сказал Трофим и придавил ладонью кошель контубернии на бедре. Скрипнули друг о друга монеты.
        - Я даже в первую брачную ночь не беспокоилась, солдачонок, - мягко ухмыльнулась баба. - Первая брачная, ведь не значит первая. Да и была она, как ты видишь, давно. Чего хотите?
        - Шесть порций гороховой похлебки, с сельдереем…
        - Нет сельдерея.
        - А петрушка?
        - Ага, с петрушкой.
        - Круг хлеба. Соус с яйцом, луком и перцем. Сыра, три литры. Что еще? - Трофим повернулся к друзьям.
        - Мед, - подсказал Улеб.
        - Меда, котилу.
        - Старого урожая.
        - Пойдет. Хойник белого вина. И вода, и емкость, чтоб разбавить.
        Баба захохотала.
        - Что-то не так? - спросил Трофим.
        - Все так. - Прыснула напоследок баба. - Давно меня никто не просил разбавить вино. Выгодный клиент. Может, сразу разбавленным и принести?
        - Не настолько выгодный. - Подмигнул ей Трофим.
        - Всё?
        - Всё. Сколько?
        Баба на секунду отправила глаза куда-то под надбровные дуги и выдала подсчет. Трофим полез в кошелек, где бряцали самое большее деканумионы и пентумионы - монеты длинных названий, но увы, невысокого достоинства. Медяки они и есть медяки… Расплатился.
        - Заказ-то помнишь?
        - Это я твоего лица не вспомню, как ты отсюда выйдешь. А заказ у меня крепко сидит, - ответила и, обернувшись к двери в дальнем конце, закричала: - Кирикия!
        Из двери секундой позже вынырнула, видимо та самая Кирикия, кудрявая девица с мортарией[15 - Мортариа - глиняная посуда, блюдо для толчения и измельчения продуктов, со специально вброшенными, при изготовлении в глиняный замес, мелкими камешками. Камешки торчащие из стенок блюда помогали более быстрому измельчению продуктов.] в руках, и баба емко и коротко воспроизвела ей весь заказ.
        - Ждите, - сказала хозяйка Трофиму. Он кивнул, и все пошли к столу.
        Когда расселись за столом по грубым скамейкам и огляделись, атмосфера заведения проступила полнее. Трофим увидел, что далеко не все громко гомонят и ухают кружками, за крайним в углу столом, наоборот, сидели за келейным разговором, собрав лица друг к другу и отгородившись от окружающего стеной спин. За соседним столом моряк с бородой, заплетенной в небольшую косицу, со знанием дела вырезал ножом на стенной балке изображение военного корабля с короткой мачтой, длинными веслами, и носом, увенчанным тремя таранами. Балки и столешницы в Эльме вообще были испещрены рисунками и посланиями разной степени мастерства. Имена любимых, проклятия недождавшимся, характеристики капитанам и их помощникам… Ближняя к столу друзей балка даже представляла собой своеобразную почту, где два адресата писали друг другу в течение нескольких лет короткие послания. Два друга обменивались весточками? Или два незнакомца свели беседу? Последняя надпись сообщала: «Чудотворец» - корыто, обшивка - гниль, капитан - пьянь. Ну и просто невнятные надписи в попытках оставить о себе память. «Мы здесь пы…» А чего пы - не дописано.
Забавно…

* * *
        Компания за столом хорошая, да стол пока пустой. Вот и Амар тянет носом за смешанным сытным ароматом, что идет с кухни. А Тит поглядывает, что там у соседей на «божьих дланях» наставлено. Питание в школе поставлено так, что ешь без роскошеств и не более необходимого. Воинская дисциплина и на желудки распространяется. Но та же школа приучила: вошел в столовую, сразу получил в едальник свою мису. А здесь еда вроде есть, но её пока и нет… Сиди и кукуй… Тяжко живется людям не на военной службе…
        - Интересно, что теперь с тем ворюгой будет? - спросил Амар, поудобее разваливаясь на жесткой скамье.
        - Надо ему было об этом подумать, прежде чем ручонкам волю давать, - ответил Улеб без всякой жалости.
        - Скорее всего, пойдет на каторги, гребцом на суда. Василевсу не хватает гребцов.
        - По справедливости, - сказал Улеб. - Украл у моряка - сам стал моряком.
        - Эх, дайте мне тогда украсть что-нибудь у императора… - засмеялся Тит.
        - Укоротись, Тит, - одернул Трофим. - Дурацкие шутки никого еще не доводили до пурпурных сапог[16 - Пурпурные сапоги, - считались одним из отличительных символов императорской власти. Носить такие имел право только василевс. Надеть пурпурные сапоги кому иному - считалось покушением на императорскую власть, за что можно было весьма пострадать. Впрочем, было одно забавное исключение. С 631 го года патриархи александрийские, в качестве признания их великих заслуг, получили право во время богослужений одевать царский пурпурный сапог; - но только один, никак не более.], а вот до плахи - многих.
        Тит замолчал, но кривился ухмылкой.
        - У нас в степи люди живут кочевкой. - Юлхуш поправил ворот грубой рубахи. - Все добро возят с собой. Не как у вас - поставил дом, и копи в нем добро. Только очень знатные могут позволить себя возить вещи, которые не нужны в хозяйстве. Которые для роскоши, а не для нужды. Знатных мало.
        - Их везде мало, - пожал плечами Фока.
        - Да… - кивнул Юлхуш. - А у простых людей в наших краях каждая вещь, каждая голова в стаде человеку жизнь от смерти отделяет. Нет бездельных вещей. Поэтому если вор вещь крадет - он жизнь крадет. Мало есть грехов хуже воровства. За этот грех платят жизнью.
        - А если человек крадет, потому что с голода умирает? - спросил Тит. - И тогда грех?
        - Глупость сказал, - покачал головой Амар. - Если мугол умирающего от голода в степи встретит - ему сам все отдаст. Последнее отдаст. Поделится. Так зачем тогда человеку красть? А если умирающий не встретит другого - у кого он красть будет? Так и помрет с голоду.
        - Гм-м… - Тит сперва даже не нашелся, что ответить, и некоторое время собирался, отыскивая брешь в логике Амара. - Если все так, откуда тогда у вас вообще воровство берется, про которое Юлхуш сказал, что оно страшный грех? Значит, все же бывает, что и у вас кто-то тырит?
        - Люди с червивой душой везде есть, - развел руки Юлхуш. - У нас их просто меньше.
        - С чего бы это? - удивился Тит.
        - А у кого ты в степи воровать будешь? - улыбнулся Юлхуш. - У камней, у травы, у неба? Наш вор в обычное время, как и другие, кочует. Только если на сходе рода, или в город попав, у него есть возможность украсть. Чаще добыча случайно подворачивается, и человек свою гниль одолеть не может. У вас не то. Города людные, здесь вор все время с кражи живет, как шакал на охоту выходит.
        - Так у вас просто искусов меньше, а не людей с червивой душой, - хмыкнул Фока.
        - В городах отношение к жизни другое, - покачал головой Амар. - Людей вокруг много, жизней много, думают, чего их жалеть…
        За угловым столом компания совсем разухабилась и заголосила песню. Выводил крепкий битый жизнью дядька с черными как смоль глазами. Компания подтягивала каждую строку выкриком «Таласса!», и для акцента еще и бухала кружками по столу.
        Владычица жизней, о, не гневись.
        Море!
        Прохладой своей ко мне прикоснись.
        Море!
        Дай ветра в парус, чтоб был он полн.
        Море!
        А если на веслах, - чтоб гладь без волн.
        Море!
        Не бей сварливо ударами в борт.
        Море!
        И выйти дай, и войти мне в порт.
        Море!
        А если все же пустишь ко дну.
        Море!
        Не делай могилой мне глубину.
        Море!
        Дельфином дай стать и скользить по волнам.
        Море!
        Чтоб мог помогать я другим морякам.
        Море!
        Взрезая волну своим плавником.
        Море!
        Я им укажу дорогу на дом.
        Море!
        За мной пусть скалы и мели пройдут.
        Море!
        Пусти их, хозяйка, их дома ждут.
        Море!
        Владычица жизней, о, не гневись.
        Море!
        Резвись на волне, дельфин,
        Резвись…
        - Море!!! - финально гаркнули моряки, и стуканули кружками по столу так, что у некоторых в руках остались лишь глиняные ручки. С других столов их поддержали одобрительными выкриками.
        - За кружки придется платить, охламоны! - явила голос всевидящая хозяйка.
        Трофим подумал, что заведению гораздо выгоднее именно глиняная посуда, чем другая, более прочная… Оглянувшись на выкрик хозяйки, он заметил, что в дверь с улицы вошел тот самый моряк Коста, который пытался отучить вора от его ремесла тяжелой сандалией. Теперь он разговаривал с хозяйкой. Видимо, он обходил все доступные ему кабаки… Между тем к столу контубернии подплыла темноволосая пышнотелая девица с большущим деревянным подносом.
        - Принимайте, вояки, - весело сказала девица и начала сгружать миски с дымящимся варевом, ложки и хлеб. - Остальное сейчас донесу.
        - Спасла от голодной смерти, красавица! - благодарственно сказал Тит, втягивая идущий от миски парок.
        Девица улыбнулась и стрельнула в Тита черными глазищами.
        - Мису передай! - Толкнул Улеб Тита.
        - Держи. - Тит сунул мису на голос, не отрывая взгляда от девушки. - А как тебя зовут, глазастая?
        - А так и зовут… - Девица наклонилась чуть ближе к Титу. - Матакья.
        - Знала бы ты сколько лет я тебя искал, Матакья, - проникновенно провозгласил Тит.
        - Именно меня? - изумилась девушка, доверчиво распахнув глазищи.
        - Именно тебя.
        - Небось все по женским спальням разыскивал? - ехидно поинтересовалась девица, отбросив простодушный вид.
        - Бывало, и там, - скромно ответил Тит.
        - То-то и вижу, что бывало.
        Теперь, поскольку все с подноса уже перекочевало на стол, Матакья распрямила стан, отчего внушительная грудь её прорисовалась даже под грубым платьем особенно объемно.
        Несмотря на гипнотизирующие глазищи Матакьи, взгляд Тита неудержимо соскальзывал ниже.
        - Матакья, хватит там языком с солдатней чесать! - гаркнула со своего конца залы горластая хозяйка. - Посетители ждут. И ты, ушастенький, ешь, что заказал, а не сбивай моих девчонок пустым трепом. - Тыкнула она в Тита своей деревянной клюкой.
        - Правильно, Матакья! Брось этих земных сусликов, иди к нам - настоящим морским дельфинам! - завопила развеселая матросня через два стола. - Да захвати с собой кувшин черного вина. У нас все уже обмелело!
        - А чего это сразу трепом? - Тит подбоченился, и игнорируя матросню, полуобернулся к хозяйке. - Я, может, Матакье хочу бусы подарить.
        Матакья, которая вроде как уже совсем собиралась отойти от стола, притормозила.
        - Такой как ты может девушке только ребенка подарить! - фыркнула баба. - Дурное дело не хитрое. - У тебя солдатик, даже на меня денег не хватит, а о моей внучке и думать забудь.
        - Га-га-гы-га! - громыхнули хохотом остальные посетители, от хмельного восторга проливая вино на себя и окружающих. И даже сидевший в углу невозмутимый тип с лицом, покрытым замысловатым ритуальным узором из шрамов, ухмыльнулся так, что белые линии ожили на загорелом лице.
        Матакья подмигнула Титу и сделала шаг назад.
        - Ты к нам еще подойдешь, кудесница? - умоляюще спросил Тит.
        - Конечно, - улыбнулась Матакья. - Я ведь еще должна принести сыр и вино.
        - И мёд, мед! - на всякий случай напомнил педантичный, когда дело касалось желудка, Амар.
        Матакья кивнула, развернулась и пошла, волнуясь телом, как лодка в открытом море. Тит провожал её взглядом, глядя как раз у ту точку, где кончалась спина и начинались ноги.
        Улеб протянул руку, аккуратно просунул ладонь под подбородок Тита и легонько повернул его голову вверх.
        - Шею сломаешь, - хмыкнул он.
        Амар тем временем отломил кусок круглого хлеба и взялся за ложку. Трофим и остальные спохватились и присоединились. На некоторое время разговоры прервались, и даже Тит перестал отслеживать по залу фигуристую Матакью. Но когда та появилась в дверях от кухни со вторым подносом, где стояли сыр, мед, и вино, Тит оживленно буркнул «пойду помогу», и воссияв улыбкой, бросился навстречу девушке.
        - Во имя божье! Этот висельник нашел самый захудалый притон, чтобы надраться? - Раздраженный окрик у двери перекрыл на миг остальной гомон.
        Трофим повернулся. В распахнутую дверь входила небольшая процессия. Впереди - пожилой жилистый дядька в восточной жилетке, чью загорелую лысину оттенял пушок седых волос. За ним вальяжно двигался богато одетый симпатичный молодой человек, с уверенной посадкой головы и жестами, с тонким длинным мечом на бедре. Темно-рыжие волосы странно контрастировали со смуглой кожей. За роскошно одетым вошли двое голых по пояс здоровяков с серьезной мускулатурой, и уже после них еще трое моряков с продубленными морем физиономиями.
        - Не стоило вам приходить сюда, патрон, - озабоченно покачал головой пожилой, двигаясь между столиков. - Не дело вам заниматься такими вещами. Я бы и сам притащил Эулохио на борт…
        - А куда ты смотрел, пока он надирался? - все так же раздраженно продолжал рыжий.
        - Я закупал провизию, патрон. Когда ребята сказали мне, Эулохио уже успел распустить паруса.
        Трофим наблюдал за сценой с ленивым любопытством. Пожилой называл рыжего патроном. Так обычно именовались венецианские капитаны. Но рыжий был изрядно молодоват для такого звания.
        - Я расстанусь с ним! - процедил сквозь зубы рыжий.
        - Он напивается не так уж часто… по сравнению с остальными. И он отличный пилот[17 - Пилот - так в западных странах назывался навигатор, аналог современного штурмана.].
        - Не надо мне его расхваливать! Если мы не выйдем сегодня в море, проклятый местный эмпорос[18 - Эмпорос - купец заключивший контракт на перевозку груза, на не принадлежащем ему судне.] влепит мне неустойку. Этот клещ удавит меня неустойкой!.. А! Вот он!
        Рыжий, узрев цель, уже без провожатых подскочил к столу, за которым расположилась ватага людей в последней стадии гулянки. Еще несколько минут назад они вопили, орали, а теперь почти затихли. Двое тихо полусползли под стол. Один, обнаженный по пояс, заснул на столе, отодвинув блюдо, и раскинув по доскам давно немытые черные патлы. Двое еще держались и даже пытались мычанием что-то друг другу объяснить, пяля друг на друга пустые, как мутные стеклянные бусы, глаза. И наконец последний, впав в задумчивую пьяную меланхолию, тянул себе под нос нудную мелодию с неразборчивым бормотанием слов. Впрочем, при виде рыжего он тут же заткнулся и вскочил, пытаясь придать себе вертикальное положение.
        - Капитан… упф… а мы тут… эээ… - забормотал он.
        - Стадо свиней! - с ледяным презрением прошипел рыжий.
        - Всех разом не утащим, - предупредил рыжего капитана один из его мускулистых спутников.
        - Я сейчас подниму Эулохио. Возьмете его, и еще, сколько сможете. За остальными вернетесь без меня. К вечеру мы должны быть в море.
        Рыжий подошел к столу и, взяв за волосы, оторвал голову черноволосого от стола.
        - Эулохио! Ты слышишь меня, каторжное семя?
        Эулохио нахмурился, и его рука поползла к ножнам на поясе, чтобы схватиться за кинжал. Это ему не удалось, потому как кинжал был воткнут рядом с ним в стол - рука впустую цапала по ножнам.
        Трофим наблюдал за происходящим с легким интересом. Жизнь - лучший театр.
        - Скотина, совсем берега потерял… - Рыжий отвесил Эулохио крепкую оплеуху.
        Эулохио сурово нахмурил густые брови, некоторое время водил глазами в разные стороны. Наконец он смог сфокусировать взгляд на капитане. Брови его распрямились, а лицо расплылось в пьяной улыбке. Моряк попытался сказать своему капитану что-то ласковое, но членораздельного произнести не смог и снова провалился в блаженное пьяное марево.
        - Оставьте, сеньор Мастарно, - стал увещевать лысый капитана. - Все равно в таком виде вам от него ничего не добиться. Позвольте, я сам приведу его на корабль…
        Рыжий раздраженно отмахнулся. Он разжал пальцы, и голова помощника с деревянным стуком снова упала на стол. Рыжий брезгливо вытер руку платком. Ноздри его сердито вздувались.
        - Профос, плеть!
        Один из мускулистых спутников, все так же безмолвно вытащил из-за пояса плеть и подал её рыжему.
        - Стоит ли, патрон? - озабоченно забормотал лысый. - Он виноват. Но он же не колодник… И здесь не море.
        - Вот именно! - Бешено зыркнул на лысого рыжий. - Не море! А мы уже три часа как должны быть там! Я подниму этого скота, даже если придется просечь его до костей!
        - Патрон, я бы не…
        Пожилой не успел закончить фразу. Капитан сделал широкий замах. Наверное, ему стоило доверить это дело профессионалу - профосу. Наверное, от злобы он позабыл, что замах плетью вовсе не обязательно делать так резко, главное, резко её опустить… Он и опустил её резко: свистнуло, и на обнаженной спине патлатого Эулохио вздулся багровый рубец, кое-где лопнувший красным. Но за миг до этого за спиной рыжего раздался вскрик и следом - звон битой глины. На замахе плеть своим кончиком аккурат хлестанула по щеке проходившего мимо Тита, который с довольной улыбкой тащил принятый у Матакьи кувшин с вином.
        Ойкнула Матакья.
        Схватившись за лицо, полусогнувшись, раскачивался Тит.
        Замычал тяжким стоном Эулохио, силясь понять, что происходит, и собрать пронзенное болью, непослушное тело, перетекая по столу, как медуза, выброшенная на берег.
        Вино между осколков кувшина растекалось по полу.
        - Пропало вино, - пробормотал Амар.
        - Застегните пояса, - тихо сказал Трофим. - Тит?!
        Тит тряхнул головой, распрямился. Все же он получил не со специального замаха, и до крови его не просекло, но на щеке вздувался отчетливый след. Он кивнул Трофиму, мол, в порядке, и глаза целы. Лицо его болезненно дергалось.
        В зале стало тихо.
        Рыжий только по звону и вскрику сзади сообразил: случилось что-то не то. Он обернулся, увидел Тита.
        - А ну платите за разбитый кувшин! - повелительно крикнула со своего места хозяйка.
        - Успокойся, женщина. - Небрежно отмахнулся рыжий капитан. - Я заплачу.
        Он протянул руку к поясу, где висели два тугих кошеля, засунул руку в меньший из них, и вытянул горсть монет. Основательным хозяйским движением он положил тяжелый медный фоллис на поднос застывшей рядом Матакье.
        - Это за кувшин, - сказал он. - И принеси парню его вино. - Он повернулся к Титу, который распрямился, прижимая руку к щеке. - Ты просто оказался не там, где надо, парень. Без обид. Вот! - Он шевельнул пальцами, и из горстки монет выдвинулся еще один фоллис, зажатый между большим и указательным. - Поправь здоровье. - Капитан посмотрел на Тита, положил монету на столешницу ближайшего стола и отвернулся.
        Потом обласкал взглядом Матакью и положил ей на поднос еще один фоллис.
        - Это за то, что напугал тебя, красавица.
        - Благодарю господин, - с улыбкой присела Матакья.
        - Эй! - окликнул Тит.
        Капитан обернулся.
        Тит ударил с правой.
        Капитан успел еще гукнуть что-то, прежде чем кулак Тита закончил свою траекторию у него на физиономии. Удар откатил рыжего назад, пятясь, он запнулся ногами за скамейку, где ворочались беспробудный Эулохио и два его бесчувственных товарища. Бешено размахивая руками, рыжий вцепился в плечо одного, но инерция перевесила: капитан не задержался, а только увлек за собой. Этого хватило, чтобы перевернуть скамью, отчего уже все четверо посыпались на пол со страшным грохотом, отененным визгом сдвинутого с места стола. И над всей этой картиной желтыми россверками мелькнули медные искры фоллисов, разлетевшихся из руки рыжего в момент падения. Мгновением позже они осыпались на пол тяжелым дробным дождем. Но не все - Трофим, уже вскакивая с места, увидел, как одна из монет исчезла в кулаке моряка с соседнего стола, который выбросил пятерню с точностью и быстротой хватающей рыбину чайки. Улеб уже опережал Трофима в рывке, а остальные вскочили на долю мгновения позже.
        - А!.. - рявкнул один из бритых здоровяков, сопровождавших рыжего, и замахнулся на Тита своей плетью, которая выглядела даже тяжелее той, удар которой Тит уже получил. Тит резким скачком поднырнул под занесенную руку, ухватил лысого за предплечье и попробовал провести бросок, но лысый перехватил его руку. Они совершили пол бешенного оборота вокруг друг друга и (кто из них подставил другому, ногу бегущий Трофим разглядеть не успел) рухнули на пол.
        Второй здоровяк, до драки уступивший своему капитану плетку, подскочил к упавшим и примерился зарядить барахтающемуся Титу ногой по голове. Но тут подоспел Улеб и таранным ударом плеча вломился ему в грудь. В результате лысый крепыш улетел по проходу между столами так, будто его сдуло ветром; упасть ему не дала группа моряков: - нежно подхватили, сберегая свой стол, и уже не столь нежно отбросили в сторону. А Улеб осуществил то, что не удалось крепышу, - занес ногу и от души приложил в бок тому, что кряхтел на полу, подминая под себя Тита. Здоровяк беззвучно выпустил воздух, разжал хватку и отвалился от Тита в корчах боли.
        Тем временем трое оставшихся на ногах людей рыжего скучковались и встретили самого Трофима, Юлхуша, Амара и Фоку. Краем глаза Трофим успел заметить, как дергаются, пытаясь вернуться из пьяного марева, те трое с неупавшей скамьи стола, где гуляли люди капитана. Трофим обменялся парой крепких ударов с загорелым голубоглазым помощником рыжего, и почувствовал, что руки у того набиты на драку. Уклонил голову - удар помощника прошелестел вскользь по скуле, оставив горячее ощущение; чуть бы правее и… Но тут и самому голубоглазому прилетело со стороны по уху от Фоки. Слева схлестнулся с моряком в череде ударов Юлхуш, Амар обходил его сбоку. Придется морячку отходить и сломать их стенку, иначе с фланга забьем…
        Где-то в стороне разъяренно заревел отброшенный Улебом бритый здоровяк и понесся со страшным воем обратно, набирая в скорости силу удара. Улеб дождался, чуть уклоняясь от летящего кулака, отставил назад ногу, и резко выставил веред локоть согнутой руки, уперев её прижатый к груди кулак в ладонь другой. Здоровяк влетел в этот локоть как волна в утес, и разбился на нем. Улеба отбросило на шаг назад, но здоровяк рухнул перед ним сломанной кучей.
        Голубоглазый, видать, уже сообразил, что теперь у контуберналов появился перевес, и сейчас это скажется, - особенно после того как Трофим, пнув по подвернувшейся ноге молотившего моряка, вернулся к самому голубоглазому и всадил ему свою отработанную коронку - прямой с правой в лоб, между глаз. Этот удар люди отчего-то, как правило, замечали слишком поздно. Голубоглазый опять показал, что не дурак, успел отклонить корпус назад, и все равно ему, хоть и ослаблено, но прилетело. Сломав защитную динию голубоглазый отпрыгнул, мотая головой чтобы прийти в себя, и, и крикнул:
        - Моряки!.. - И затем выдал вечное: - Наших бьют!
        Этот крик почему-то произвел на участников останавливающий эффект. Драка замерла. Двое оставшихся моряков отступили к голубоглазому, разорвав дистанцию, и один из них тут же выхватил из ножен нож. Второй, стрельнув взглядом в его сторону, последовал примеру. Трофим боковым зрением увидел и распознал по шелесту, что и контуберналы мгновенно ощетинились ножами. Сбоку к неприятельской троице заходил Улеб, но уже вставали со скамьи те трое выпивох, которых не уронил их собственный рыжий капитан. Сам капитан все еще барахтался на полу, путаясь в роскошных ножнах своего длинного меча. Извивался рядом аморфной массой Эулохио, похоронив под собой одного из соседей по скамье. Но и третий моряк с их рухнувшей скамьи уже тоже вставал, пока на четвереньки, водя вокруг пьяным и полным тупой ненависти взглядом, и шипя от боли, расстегивал петельку на ножнах, хотя было неясно, понимает ли он, кого и за что собрался бить. В стороне потихоньку кряхтя, воздвигался на ноги неудачно упавший Тит. И силы равнялись, и дело дошло до ножей…
        - Сатис! - сказал Трофим вытягивая левую руку в сторону от себя, как бы перекрывая своим возможность броска вперед. А в правой… В правой был нож - по вбитой привычке дернул, и только потом осознал. - Довольно. Повеселились!
        - Наших бьют, люди моря! Бей солдатню! - призывно крикнул носатый моряк слева от голубоглазого.
        - Кто тут еще наши… Капитан, который лупит своего кибернетиса[19 - Киберентис, - греческое название штурмана.], нам не свой… - лениво отозвались из зала, и Трофим узнал голос Косты - того самого моряка, что ловил вора на улице. Коста запомнил их попытку помочь или что другое? В любом случае Трофим был благодарен ему даже за эту фразу, которая могла сбить настрой.
        Он глянул по сторонам. Моряков было много, и реши они вмешаться… Но нет, битая публика сидела на местах, смотрели кто равнодушно, кто с любопытством. Лишь несколько человек не участвовавших в драке оказались на ногах, но они быстро возвращались на свои места, и Трофим подумал, что своих фоллисов рыжий, когда очнется, уже не найдет.
        - Твой дружок… нашего патрона ударил… - выдохнул голубоглазый.
        - Не первый. И не плетью, - ответил Трофим, покачав головой.
        - Патрон извинился, - буркнул, голубоглазый обретая дыхание. И Трофим понял, что дальше драки уже, скорее всего, не будет. Когда после первой сшибки начинают что-то выяснять на словах, значит, веры в победу нет, и запал иссяк. Ну, разве только если вынудить, позволив себе что-то совсем уж оскорбительное…
        Сам обсуждаемый капитан тем временем виднелся за прикрывавшими его моряками. Встав на четвереньки, он пытался нащупать коленями твердую землю и сплевывал кровью - видно, рассек щеку о собственные зубы. Крепкие они у него. Тит ведь хорошо приложил…
        - Бросил деньги как подачку нищему. - Снова покачал головой Трофим. - Разве это извинение…
        - Патрон Энрико Мастарно благородной крови. Его отец - венецианский патрикий, родом еще из Аквилеи. Многих кораблей и дворцов на земле владелец. - Седой посмотрел на своего низвергнутого капитана, и в глазах его Трофим уловил тень жалости. - Он просто не нашел, как извиниться перед простолюдином.
        «Вот оно что, - подумал Трофим. - Отец - богатый купчина знатного рода. Наверняка он и дал сыну корабль. Иначе откуда у такого долдона? А помощник, значит, - приставленная нянька?»
        - Ну, надо ему скорее осваивать это искусство, если, конечно, твоему капитану нравится быть здоровым, - посоветовал Трофим, и моряки вокруг одобрительно загудели. - У нас тоже своя гордость есть.
        Пожилой выслушал эту тираду с очень нейтральным лицом. Трофиму даже на секунду стало его жаль. Послал Бог работенку. Что же такое ты задолжал отцу этого барана?..
        - Уберите ножи, драке конец, - сказал голубоглазый, и его люди, поколебавшись, начали убирать клинки в ножны.
        - Контуберния… - скомандовал Трофим, и, подавая пример, тоже отправил нож на пояс.
        Голубоглазый наклонился к своему капитану и протянул руку, но тот раздраженно отбил её, и с некоторым усилием сам встал с колен.
        - Уходим! - громко сказал Трофим. - Если что ненароком разбилось, - показал он на голубоглазого, - они заплатят.
        Голубоглазый молчал, и это можно было счесть за знак согласия.
        Тит наклонился к уху Трофима и негромко прошептал.
        - Дай мне монету, сесквепликар.
        - Зачем? - так же тихо спросил Трофим.
        - Дай. Надо.
        Трофим посмотрел Титу в глаза и столкнулся с очень серьезным взглядом.
        - Какую? - спросил Трофим.
        - Нуммий.
        Он залез в кошель и положил монету Титу в ладонь нуммий - самую мелкую монетку.
        Тит легонько подкинул монету и, сделав пару шагов вперед, вышел ближе к морякам и рыжему капитану. Голубоглазый и его матросы напряглись. Рыжий глядел волком, но молчал. Народ вокруг притих в ожидании дальнейшего зрелища. Тит выпрямился и заговорил негромко, но слышали его все.
        - Слушай меня, капитан Энрико Мастарно. Я - Тит, сын патрикия Ипатия Киракора. Мои предки жили здесь еще до великого переселения Константина. Ты ударил меня, пусть и случайно. Ты не извинился, дал денег. Я не смог их принять, потому что не знаю в округе лавки, где можно купить утерянное достоинство. Но ты, раз мне сунул монету, видимо, эту лавку знаешь хорошо и пользуешься ею часто. Поэтому… - Тит махнул рукой, и под ноги рыжему полетела сверкнувшая в воздухе медной дугой монетка, постукивая, завертелась на полу. - Я даю тебе нуммий. Видит Бог, на твое достоинство его хватит. А свою монету ты найдешь на полу. Прощай.
        Тит повернулся и гордо пошел к выходу. Контуберналы двинулись вслед за ним. Рыжий стоял, заливаясь краской до корней волос, рука на рукояти меча побелела, и зубы до крови вонзались в нижнюю губу. Трофим уходил замыкающим и старался на упускать его из вида. Воцарившуюся тишину нарушал только пьяно стонавший на полу незадачливый Эулохио.
        - Если ты сын патрикия, что же ты подался в солдатню, потом зарабатывать медяки?! - наконец крикнул в спину Титу, исходивший бешенством и стыдом Энрико. - Или ты оказался не слишком хорош для отца? Иди в свои казармы! Там тебе додадут плетей в счет тех, что я не додал!
        Тит не обернулся. Но Трофим, шагавший рядом с ним, видел, как ходят желваки на его лице. Так они и дошли до выхода.
        - Зря не дождались вина и меда, - сказала хозяйка, когда Трофим проходил мимо.
        - Заведение твое пожалели, - буркнул он в ответ. - Придем в следующий раз.

* * *
        - Все целы? - спросил Трофим уже на улице, когда они уже отошли от «гостеприимного» заведения.
        - Пара синяков, - отозвался Тит. - Рубаху мне порвал этот хряк…
        Улеб молча поглаживал локоть.
        - Вот тебе и посидели… - буркнул Амар.
        - Знатно посидели, - довольным тоном сказал Улеб. - На все деньги.
        - Мед пропал, - вздохнул Амар.
        - Будет тебе еще мед. - Улеб хлопнул Амара по плечу. - Главное, живот сохранил, а мед будет.
        - Вообще это последний раз, когда я с тобой куда-нибудь пошел по твоему совету, Тит, - заявил Трофим.
        - А чего я? - вскинулся Тит.
        - Да вроде ничего, - пожал плечами Трофим. - А все равно вышла драка.
        - Разве мог я такое стерпеть!
        - Да я разве спорю… Ты все правильно сделал. Но тут уже закономерность какая-то. То ли места ни те, то ли люди…
        - А мне понравилось, - сказал Юлхуш. - Тит, ты - транжира и мот. Но сегодня никто не смог бы потратить тот нуммий лучше тебя.
        Тит посмотрел на Юлхуша:
        - Если бы у меня был золотой солид, я швырнул бы его. Веришь?
        - Верю, - кивнул Юлхуш. - Я же говорю - транжира и мот.
        Фока молча улыбался.
        Тит пробормотал:
        - Спрашивал меня, чего я подался зарабатывать потом медяки. А от самого несет духами, как от портовой шлюхи…
        - Капитан-то? - уточнил Улеб.
        - Да.
        - Это для того, чтобы отбить запах. Грузовые суда воняют почище выгребных ям. Так что зря капитанишка пытался что-то сказать про наш пот. По крайней мере наш пот пахнет честно.
        - Да уж… - хмыкнул Тит. - А этот душка-капитан… Не иначе с его пра-пра прабабкой в свое время знатно повеселились затопившие запад варвары. Иначе как еще мог родиться такой идиот?
        - Почему ты ему не сказал это в лицо? - спросил Трофим.
        - Тогда одному из нас точно пришлось бы умереть. Такое не прощают.
        - Смотри… Соображаешь, - одобрительно протянул Трофим.
        - Соображает, - хмыкнул Фока. - Только зачем ты, Тит, свое полное имя ему сказал?
        - Пусть знает, с кем дело имеет. Я не боюсь.
        - Да разве в этом дело…
        Они двигались плотной группой, и видимо пока еще не отошли от стычки, было что-то в их глазах и лицах такое, отчего люди сами расступались перед ними. Но через какое-то время они успокоились, и, когда вышли на триумфальную дорогу, им снова пришлось приноровляться к многолюдной сутолоке столицы.
        - И куда теперь? - спросил Улеб.
        - А пошли к ипподрому потолкаемся? - предложил Тит.
        - Так скачки еще когда будут… - хмыкнул Трофим. - Чего там сегодня делать?
        - А про ставки уже сегодня можно разузнать, - подмигнул Тит. И вообще, там живо, и всякое веселое…
        - Нет, с меня на сегодня хватит, - решил Трофим. - Здесь я вас покидаю. И так потратил на вас, оболтусов, слишком много времени. Пойду пройдусь по припортовым лоткам, поищу Эрини какой подарок.
        - О!.. - Поднял руки Тит, показывая, мол «с этим бороться бесполезно, и я умываю руки».
        - Вот, держи, Улеб. - Трофим передал Улебу кошель со взятыми на выход деньгами из общей казны и поудобнее устроил на поясе оставшийся, маленький, свой. - Тебе доверяю. Если Тит захочет поставить на какую-нибудь лошадь, денег ему не давай. Если будет умолять, в крайнем случае поставь нуммий на ту, которую он считает самой худшей.
        - У меня между прочим и свои деньги есть, - буркнул Тит.
        - Ну, это не надолго, - хмыкнул Трофим. - Надеюсь, у вас хватит ума не влезть без меня в неприятности. На сегодня и так достаточно.
        - Будь спокоен, - пообещал Улеб. - Никуда не влезем.
        - А влезем, - так сами и вылезем, - ободрил Юлхуш и подмигнул.
        Трофим скривился.
        - Ладно, встречаемся в школе. Пока, головорезы.

* * *
        В школу Трофим вернулся в восемь. Миновал ворота, вернул табличку, миновал плац, где уже пролегли резкие вечерние тени, и вошел в казарму. Он окинул взглядом коридор, - длинное вытянутое помещение, всю левую часть которого занимали двери в маленькие двухместные спаленки-кубикулы, а справа по стене тянулся длинный дощатый стеллаж, с набитыми поверху колышками и номерами, соответствовавшими номерами спален напротив. На этом стеллаже хранились оружие, доспехи и снаряжение. В шкафчике небольшой спальни, где едва хватало места для одежды, все это добро просто не помещалось. А так, выскочив из своей спальни по тревоге, каждый ученик оказывался прямо перед своей броней, щитом, и прочим необходимым. В коридоре было почти пусто, всего пять человек, считая самого Трофима, остальных, видимо, доконали тяжелый день и увольнительная. Парень из четвертой контубернии доливал масло в настенные светильники, которые своими огнями, разгоняли уже сгущавшуюся темноту. Еще двое шушукались в противоположном конце коридора. Дело, видать, было секретное, выражения лиц и постоянные оглядки этих двоих выражали такую степень
конспирации, будто речь шла о свержении императора, или на крайний случай, о провозе бочки вина и табора гулящих баб на территорию школы. Последним был привалившийся к стене у входа дежурный - красивых черт армянин из второй контубернии, по имени Анцала.
        Анцала тоже увидал Трофима, тут же вытянулся струной, вскинул гордый подбородок, бухнул сжатым кулаком правой руки себе в грудь так, что даже хекнул от резко вышедшего воздуха, и гаркнул:
        - Анцала салютует тебе, Трофим!
        Все остальные в коридоре глянули на Анцалу и Трофима с любопытством.
        - Чего ты горланишь, Анцала? - удивился Трофим. - Ты себе грудь кулаком проломишь. Так не жалеючи себя стучать можно, когда в броне, и высокое начальство смотрит.
        - Начальство сегодня может оказаться ближе, чем ты думаешь, - ответил Анцала.
        - В смысле? - насторожился Трофим.
        - Первый кентарх Иосион приказал мне отловить всю вашу контубернию после того как вернетесь, и передать, чтоб в девять, после сигнала отбоя, вы собрались здесь, в коридоре казармы. Сюда придет комес Феофилакт.
        - Начальник школы? - Теперь Трофим удивился по-настоящему. - Что ему от нас? Почему сам, почему не вызвал к себе?
        - Про то не ведаю, - понизил голос Анцала. - Из твоих никто ничего не знает. Я их спросил, они уже все вернулись, ты - последний. В любом случае, - тут Анцала почти перешел на доверительный шепот, - сегодня я несу службу со всем рвением, чего и тебе советую… Ты слышал и понял приказ кентарха Иосиона? - снова взгремел, браво надув грудь, Анцала.
        - Слышал и понял, - кивнул рассеяно Трофим. Мысли в голове лихорадочно крутились, и он все пытался сообразить, что все это значит.
        Он прошел по коридору и постучал в дверь кубикулы, где жили Амар и Юлхуш.
        - Амар, Юлхуш, здесь? - спросил Трофим через дверь.
        - Трофим? Входи! - раздался изнутри голос Юлхуша. - Только аккуратно!
        Трофим открыл дверь. Вьюить! Тонко свистнул воздух, что-то пронеслось слева от него и застряло в толстой балке дверного косяка. Скосил глаза: в сплошь истыканном мелкими отверстиями брусе торчали шесть вонзенных длинных узких игл, длинной примерно в ладонь. Последняя, только что брошенная, едва заметно подрагивала. Юлхуш полулежал на койке, подложив под спину тюфяк. Он еще некоторое время подержал руку после броска, а потом плавно опустил вниз. На соседней койке спал, отвернувшись к стене, Амар. Тихо потрескивая, чадила на столике лампадка.
        - Тренируешься, убивец? - Трофим протиснулся в кубикулу, закрыл за собой дверь, и повернулся к Юлхушу. - Зачем ты вообще пошел в солдаты? С этими иголками ты похож на одного из хашшашинов старца с горы.
        - А ты видел хоть одного человека старца с горы? - странно улыбнулся Юлхуш.
        - Откуда? Но слухами земля полнится.
        - А я однажды видел…
        - Что, правда? Где?
        - На родине. Я тогда еще маленьким был, но помню хорошо.
        - Расскажи.
        Юлхуш некоторое время молчал, кривясь улыбкой.
        - Мой отец был придворным у хагана. Прибыло посольство. Хаган принял их без церемоний, на пиру. Послы подошли для вручения ярлыков - посланий по-вашему… У посла в свитке был чжунгонский рукавный стреломет.
        - Чжунгонский?
        - Ну, циньский, если по вашему, - поправился Юлхуш. - А стреломет этот, знаешь, такая штука без кибити и тетивы, на вид просто небольшая трубка, а внутри стрела с мощной пружиной. Бьет метко до двадцати пяти шагов, я потом проверял. Стрела вся в отраве. Не знаю, как хаган почувствовал. Он был быстр, старый хаган… Закрылся стоявшим перед ним блюдом. Стрела отскочила. Тогда послы кинулись на хагана с кинжалами. Нухуры[20 - Нухур (нохор, нукер) - букв. «товарищ». По смыслу, дружинник на службе у господина, телохранитель. В более позднее время слово смысл слова расширится и станет обозначать слугу вообще.] закрыли хагана и изрубили послов в куски. А те смеялись, когда их рубили. Это было не очень быстро, у послов под одеждой оказались добрые кольчуги. Последнему отрубили руку, пронзили живот, а он все отмахивался кинжалом, плакал, хохотал и визжал, что скоро увидит райские кущи, пока ему наконец не заткнули рот саблей. Мерзость! Их было трудно убить, потому что они умерли еще до того как пришли в орду. Старец убил их еще там, в своей цитадели лукавыми речами и дурманом… Меня трясло. Кажется, я немного
испугался. Я тогда был мал, мне не стыдно сказать об этом. А хаган посмотрел на свой халат и спокойно приказал принести другой - блюдо-то с мясом он на себя опрокинул… Вот… Нухур, которого послы задели кинжалом, умер на следующий день, кинжал тоже был отравлен, - очень мучился… А через два дня прибыли настоящие послы. С настоящими грамотами.
        - Дела… - Трофим покачал головой. - А чьи были послы?
        - Ваши, - сказал Юлхуш, - ромейские.
        - И что?
        - Что?
        - Ну, что с послами?
        - Хаган принял их гостеприимно. Вручили ярлыки. - Юлхуш улыбнулся. - Хотя, наверное, они заметили, что нухуры хагана вели себя немного нервно.
        - Да уж, думаю!
        - Им так и не сказали, в чем дело. Кстати именно после того случая я твердо решил овладеть сокрытым оружием. Меня впечатлило, как «посол» из ниоткуда выпустил стрелу. Но его чжунгонская трубка была однозарядной, и раз промахнувшись, повторить фокус он уже не мог. Я нашел жителя Чжун-Го[21 - Чжун-Го - «Центральное Государство». - Общее самоназвание Китая.], который понимал в оружии из ниоткуда. Он посоветовал мне иглы, научил метать. Их можно носить с собой несколько, и их можно метать целым пучком.
        - Тот чжунгонец был воином?
        - Чиновником. Писарь-грамотник, если по нашему.
        - Странные у них писари.
        - Такая страна. На поле боя там безопаснее, чем в императорском дворце. Он еще пытался научить меня их странной философии, но это куда сложней, чем научиться метать. Если не трудно, дай мне пожалуйста иглы, - попросил Юлхуш.
        - А они-то не отравлены? - улыбнулся Трофим.
        - Для тренировки это слишком. Хотя специальные выемки есть, видишь?
        Трофим выдернул иглу из косяка, рассмотрел. Выдернул остальные. Для таких легких штучек они входили в дерево на удивление глубоко.
        Трофим передал иглы Юлхушу.
        - Совсем заболтал ты своими гашишниками. Я ж к тебе по поводу того, что сказал дежурный. Что думаешь? Зачем нас собирает комес Феофилакт?
        - Ничего не думаю. - Юлхуш пожал плечами. - Слишком мало знаю, чтоб судить. Хм… кстати это писарь-грамотник так говорил… Вспомнил о нем, и полезло. Видимо он все-таки успел что-то вдолбить мне в голову…
        - Да погоди ты со своим писарем. - Трофиму пришла в голову нехорошая мысль. - Не связано ли это с сегодняшней дракой?
        - Ну, вряд ли этот горделивый морячок пошел бы жаловаться. Да и потом, сам виноват.
        - Не знаю, не знаю… - покачал головой Трофим. - Хотя, вряд ли, конечно, кто примет его жалобу. Лупить плеткой солдат василевса имеют право только их начальники… А вы часом с ребятами никакой другой шкоды не учиняли в последнее время?
        Юлхуш подумал, повспоминал.
        - Нет, - наконец сказал он, - ничего такого, что стоило внимания комеса.
        - А было что-то, стоившее внимания кентархов и оптионов? - насторожился Трофим.
        - Да вообще ничего такого не было в последнее время. Неужели думаешь, мы бы тебе не сказали, сесквипликар[22 - Сесквипликар sesquiplicarius (лат), - солдат выдвинутый старшим над товарищами, и получавший за это полуторное жалование.]?
        - Надо Улеба будет спросить…
        - Он тебе скажет то же, что и я. Во-первых, что мы ничего не сделали. Во-вторых, что нечего гадать. Расслабься, комес Феофилакт тебе все сам скажет еще до наступления ночи. А если тебе просто нечем занять время, постучись к Титу с Фокой. Тит тебе столько предположений наболтает, что ты упаришься их разбирать.
        - Поэтому я и не хочу идти к Титу, - проворчал Трофим.
        - Тогда лучше перекимарь полчасика. Добирай сегодня, пока есть время. Завтра у нас по графику выход и марш в сто пятьдесят стадионов[23 - Стадион (стадий) - единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, введённая впервые в Вавилоне, затем перешедшая к грекам и получившая данное название (от стадиона). 150 стадионов - около 30 км.]. Не забыл?
        - Не забыл, - сказал Трофим. - Ладно, пойду.
        Уже стоя в проеме он обернулся к Юлхушу.
        - Когда-нибудь эту дверь без стука, как им свойственно, откроет кентарх, а ты промахнешься и всадишь ему иглу прямо в нос.
        - С такого расстояния я не промахиваюсь. - Юлхуш покрутил иглу между пальцами. - Но для выпускного дня - неплохая идея.
        Прикрывая дверь, Трофим успел услышать, как игла снова вошла в косяк.

* * *
        Трофим прошел к себе в кубикулу, успел поговорить с делившим с ним спальню Улебом (который высказал полное единодушие с Юлхушем), и даже успел подремать перед тем как заиграла вечерняя труба. Он продрал глаза и вместе с Улебом, который был свеж, как после долгого отдыха, вышел в коридор. Через минуту там была уже вся контуберния. После отбоя в коридоре остались только они и дежурный Анцала. Наверное, в первый раз за всю учебу время дежурства не казалось ему тягостно-тягучим. Предстояло что-то интересное.
        Трофим повернулся к Титу:
        - Займи наблюдательный пост в дверях, дай сигнал, когда увидишь Феофилакта.
        Тит кивнул, подошел к выходу из казармы, выглянул наружу и тут же отскочил, чуть не подпрыгнув.
        - Уже!
        Трофим шагнул к выходу и выглянул наружу. По затемненному плацу шел комес Феофилакт, переговариваясь с идущим рядом кентархом Иосионом. За ними, почтительно отстав на пару шагов, следовал оптион Плотин.
        - Вспомни волка - вот он… - пробормотал Трофим и повернулся к остальным. - Ну-ка в шеренгу, парни. Подтянитесь.
        Пятеро встали у стены, Трофим присоединился к ним. Анцала на месте дежурного выпрямился так, что стал похож на древко копья. Снаружи послышались приближающиеся удары подошв о брусчатку плаца.
        Командиры вошли в казарму и остановились. Внимательно оглядели коридор и застывших воинов. Старшие глядели на воинов по-хозяйски, младший Плотин - ревниво, как создатель на свое произведение, в котором лишь он сразу подмечает и достоинства и малейшие недостатки. Шеренга застыла. Анцала, выровнялся на Феофилакта, нещадно ударил себя в грудь кулаком и зачеканил:
        - Дежурный по казарме, первой учебной тагмы Эфес!..
        Феофилакт спокойным уверенным жестом поднял руку и раскрыл перед Анцалой ладонь - недвусмысленный приказ, мол, хватит. Дежурный обескуражено замолчал, но Феофилакт дружески кивнул ему, и Анцала ободрился. Феофилакт же обратил взгляд на контубернию. Трофим встретил его оценивающий взгляд, и с удивлением увидел в глазах комеса тщетно скрываемое волнение. Подумал - ну вот, теперь мы все узнаем.
        - Не тянитесь, - сказал шеренге Феофилакт. - Мне нужно многое сказать вам за малое время. Когда я закончу, вы можете свободно задать любые вопросы.
        Начало было необычным. Шеренга ждала. Феофилакт продолжил.
        - Первая новость, которая вас точно обрадует: завтра ваша контуберния не пойдет со всей тагмой на тренировочный марш. Новость вторая, и главная: вместо обычного марша завтра я лично веду вас в императорский дворец. Там вы проведете несколько тренировочных поединков. Наблюдать за поединками будет сам василевс. Драться же вам придется с этерией - иноземной гвардией императора.
        Феофилакт помолчал, давая осмыслить услышанное.
        Сказать, что Трофим был в замешательстве, все равно что ничего не сказать. Он ожидал чего угодно, но не этого. Императорский дворец!.. Показательные бои с хранителями самого василевса! Он переглянулся с товарищами. Лица у всех, словно морская рябь, выражали сменяющие друг друга чувства: волнение, радость, изумление, тревогу. Трофим без труда читал их на лицах товарищей, потому что находил отклик тех же чувств внутри себя. Бой перед императором - это же отличный шанс показать себя! Но почему так неожиданно? И потом, гвардия этериотов - иноземцы из Русского каганата, Варангии, Инглии, Франкии, суровые, опытные воины… Да, лица друзей выражали многое, им явно не хватало мимики, чтобы выразить все свои чувства И только на физиономии Улеба Трофим не увидел тревоги, лишь предвкушение. Улеб с озорным видом подмигнул ему. Случайно на глаза Трофиму попался по-прежнему стоявший на часах Анцала. Лицо его выражало легкое обалдение вперемешку с завистью.
        На какой-то момент Трофим и его друзья даже забыли о Феофилакте. Но он продолжил, и все взгляды тут же вернулись к нему.
        - Не сетуйте, что вас не предупредили заранее. Я сам получил приказ только сегодня днем. Если б узнал раньше, конечно, отменил бы ваши увольнительные. Думаю, это сделали с умыслом, дабы мы вас не натаскивали специально для предстоящей схватки. Мне приказали привести первую контубернию учебной тагмы. - Это вы. И вы не зря носите это звание. Уверен, вы уже почувствовали меру дела. И все же, думаю, вы понимаете её не вполне. Это не просто несколько показательных боев, пусть даже и перед лицом самого императора. Это дело политическое.
        Феофилакт сделал значительную паузу и оглядел удивленные лица контуберналов.
        - Я не оговорился. Именно политическое. Вы учитесь в командирской школе, и будете первым её выпуском. Вы станете младшими командирами первой тагмы Эфес, фема Фракесон. Это первое место, где василевс прижал владетельных вельмож и пытается возродить порядок стратиотов[24 - Стратиоты (вост. рим.) - люди несущие воинскую повинность, в уплату за владение земельными наделами.]. Однако пока что фема существует большей частью в далеко идущих планах. Есть - стяг, есть сигны - знаки подразделений. Но люди пока не набраны, хоть в феме и составлены приписные списки. Вы станете его младшими и средними командирами. Следующий выпуск пойдет в фему Ипсикион. Это попытка восстановить военную традицию, которая когда-то гремела по миру, и которую мы почти утеряли. - Феофилакт покачал головой. - Ромеи обленились. Наши соотечественники привыкли, что ратную службу за них несут другие, а они лишь платят налоги. Фемы и таксии умерли, так же, как до них нумера и легионы. А богатая знать считает, что воины, живущие на землях, дарованных им императорами, это их личные подданные. Сейчас в армии служит слишком много наемников
и выходцев из других стран. Наемники привыкли драться своим оружием и своим порядком. Они принесли свои обычаи в нашу армию. В большинстве наших полков солдаты давно уже не знают ромейского строя и маневра. Но наемник сражается за деньги, а не за землю отцов. Задержи ему плату - он ограбит тебя и уйдет. Враг даст ему больше - он перебежит. И даже если платить наемнику регулярно и в срок - нет такого жалования, за которое человек готов умереть, потому что планирует сам потратить, что заработал. Поэтому солдат, который бьется за убеждения, в бою всегда стойче солдата, который бьется за кошелек.
        Вас учат истории. В державе уже было время, когда мы стали слишком полагаться на наемников. Это закончилось падением Гесперии[25 - Гесперия - «западная земля», - греческое название италийских земель, и всей западной части Римской Империи.]. Мы потеряли все свои западные земли. Теперь там бродят лишь тени ромеев, а в Вечном городе звучат варварская речь и живут дикари. Теперь мы снова делаем ту же ошибку - теряем доблесть отцов и полагаемся на иноземных воинов. Император хочет исправить это. Вот для чего начали вновь создавать наши тагмы по образцам старых времен. Вот для чего по всей державе искали людей, которые еще помнят нашу военную науку. Вот зачем все эти трудные годы мы готовили вас. - Феофилакт сделал паузу. - А теперь император решил посмотреть, на что он потратил столько денег из казны. Заодно, полагаю, он планирует вашей победой - буде она случится - щелкнуть по носу своих этериотов, дабы бы те не слишком зазнавались.
        Не думайте, что сами этериоты не понимают того, что я вам рассказал. Императорская затея вряд ли придется им по вкусу. Они будут стараться победить вас с удвоенным желанием. Во-первых, чтобы отстоять свою честь, и во-вторых, чтобы на корню пресечь идею, которая может в будущем оставить из без сытой службы. Бой будет вестись тренировочным затупленным оружием, но я бы на вашем месте не расслаблялся. Этериоты - многоопытные воины. Отнеситесь к этому серьезно. У них будут и повод, и желание. Так что если кто из вас захочет отказаться, он может сделать это сейчас. Мы найдем ему замену. Завтра такого шанса уже не будет.
        Это то, что я хотел сказать вам. Что скажете вы? Кто-нибудь хочет отказаться?
        - Отказаться? Ни за что! - воскликнул Фока с горящими глазами.
        - Наконец-то! Почти настоящая драка. - Стукнул кулаком по ладони Улеб.
        Трофим переглянулся со своими товарищами и сказал за всех:
        - Мы готовы.
        Феофилакт удовлетворенно кивнул.
        - Тогда завтра у вас особый распорядок. Подъем как обычно. Из физических упражнений только разминка. Оптион Плотин проследит за деталями. - Плотин кивнул. - А в десять часов жду вас у главных ворот.
        - Что нам взять с собой, комес? - спросил Трофим.
        - Оружие и доспех. Броню и подстёгу иметь при себе в походном свитке. Оденете её перед самым боем - ни к чему заранее потеть и терять влагу… Тренировочное оружие будет ждать вас уже во дворце. Еще вопросы?.. Тогда спать, спать, спать. Забыть все волнения - и спать. - Феофилакт внушительно обвел их взглядом. - Ваш бой начался еще сегодня. Тот, кто не сможет уснуть и проворочается всю ночь, завтра наверняка проиграет. Это тоже проверка на спокойствие и волю. - Он искоса глянул на превратившегося в зрение и слух Анцалу. - Уверен, завтра вся школа будет болеть за вас. До утра, ученики.

* * *
        Ночь над столицей. Ночь над казармой. Спят в комнатках-кубикулах на жестких постелях с грубой подстилой молодые ученики. Тому, кто физически вымотан прошедшим тяжелым днем, редко снятся сны. Но за годы учения они накопили выносливость, и к некоторым приходят ночные видения. Причудливые и правдоподобные, небывальщина и быль. Кому что пошлет странный дух сна. Ворочается во сне молодой степняк. Он видит свой сон.
        …Великая охота. Большая облава. Вот уже сорок пять дней, как многотысячное войско гонит зверье, направляя его в непроницаемый круг. Смыкает войско концы своих крыльев, растянувшиеся на сотни чакырымов, и мечется дикий зверь, еще не понимая, что ловушка захлопнулась, и нет из неё выхода, кроме как волей и милостью великого хагана. Не выпустят их охотники-удальцы. Всяк хочет показать свою сноровку: и молодые, которым еще только предстоит стать воинами, и зрелые, чтоб каждый увидел, чего стоит опыт. Гонят загонщики зверя, почти не вынимая луков из саадаков, убивая не больше, чем нужно им сейчас для пропитания. Едут на лошадях загонщики, бежит зверье вместе - стаями и стадами, хищники и их жертвы.
        Уже не рад волчий вожак соседству обезумивших от ужаса косуль, у которых так легко сейчас завалить отбившегося ослабевшего детеныша. Уже прорежена его стая проломившимся в дикой панике клином кабанов. И опять слышны гортанные выкрики загонщиков. Мечутся звери в поисках выхода. Но даже когда останавливаются на ночевку люди, то вокруг стоит стена из их чутких караулов и пахнущих ужасом лесного пожара дымных костров. Всё - уже круг. Воют, ревут, бесятся в смертельной тоске и диком ужасе загнанные звери. И если вцепляется кто из хищников в горло подвернувшейся жертве, то не столько из голода, сколько из изливающегося ненавистью страха - еще жив и могу отнять жизнь. И отступает на мгновение заполняющий каждую частицу страх, когда привычная теплая кровь бежит по зубам в глотку. Но мгновение проходит… А круг уже сужен, так, что загонщики пришедшие с противоположных сторон видят друг-друга, и начальники войска докладывают прибывшему караваном хагану, что облава окончена, и можно переходить к добыче.
        Стоят неподвижной стальной стеной спешившиеся загонщики и расступаются лишь в одном месте, чтобы пропустить внутрь заветного охотничьего круга хагана с сыновьями и ближней свитой. Первый выстрел сделает хаган. Потом вступят его сыновья. После них высшие начальники. А там дело дойдет показать себя и простым воинам. Всякий ранг стреляет по очереди и у всех на виду. Всяк покажет, насколько он ловок в коне и луке.
        Расступились воины, скачет на коне впереди всех разгоряченный хаган. Седина на висках, но радость играет в глазах, и азарт молодит лицо от морщин. Скачет за ним молодой степняк и смотрит на отца, и вокруг несутся братья. Легкий морозец, что щеки кусал на скаку, отступил перед жаром прихлынувшей крови. И лук в руках, и слушается конь стальных ног. Слушается, хоть и хрипит, и поводит в сторону выпуклым зраком - когда воет в лютой тоске зверь, плещет стихийный ужас даже в выученных конях. Удержи коня! Удержи лук! Спусти тетиву, чтоб стрела нашла звериное сердце! Все у людей на глазах, и охота на зверя покажет, кто готов к другой охоте - на самого страшного зверя, что ходит не на четырех ногах…
        Топот и дрожь земли, и качка полусогнутых ног, и гибкость в корпусе - пришпорил коня хаган, пришпорю и я за ним! Даже верные телохранители с трудом держатся рядом, ох, не полез бы взгоряченный зверь стаей на хагана. Скачка, скачка! Радость поет на сердце степняка, счастлив он здесь, во сне. И только смутной тенью обвивает вдруг сердце тревога-змея. Он уже знает, что произойдет теперь. Он уже знает все, что случится потом. Милостью сна он про это забыл. Проклятьем сна переживет это снова. Но отходит тревога, и пока он счастлив. Скачка. Скачка!
        Вот, озираясь, нашел наконец хаган прельстившую цель. Бык-великан бежит, сотрясая земную твердь, ревет, вызывая на бой. Облетает добычу конь, выводя седого всадника на лучшее место стрельбы. Смотрят за зрелищем муголы в кортеже и в загоне. Гомонят, обсуждая, воины. Ну-ка, наш хаган! Как ты, наш хаган? Не украло ли время-вор зоркость твоих глаз? Не заплыла ли жиром сытости сила твоих рук? Думаешь, попадет хаган? Бьюсь об велик заклад, - попадет! Я с ним еще против куманов ходил… Бьет о браслет тетива. Свист - и в шее тура возникает оперенная смерть. Молча валится с ног исполин, оглашая гулом удара воздух вокруг. Звука не издал, шага не скакнул. Так бывает, только если в позвоночник войдет стрела. С одного выстрела завалил четвероногого силача! Повезло же нашему хагану так попасть! Что повезло, - если мастер взялся за лук!.. Ревут приветственно воины. Радостно смеется хаган, удерживая пляшущую лошадь. Радостно кричит степняк, приветствуя удаль отца.
        - Ну-ка, старший сын, силу нам покажи! - кричит хаган.
        Бьет стрелой старший сын! Степняк - мальчишка еще, а старший уже взрослый муж. Неровно бежит пораженный стрелой олень. Недолго ему, упадет… Все стреляют по очереди. Знает степняк, что дойдет черед и до него. Бьет следующий по старшинству: целился в медведя, - но скользит стрела, лишь царапая шкуру. Неуклюжий косолапый, почуяв угрозу, вдруг становится стремительным, несется с такой скоростью, что и коню не угнаться, и скрывается за мечущимися оленями. Ушел выгнанный из своей вотчины лесной хозяин. Есть, чему у него поучиться… Летят стрелы. Вот проскакивает мимо летящих на конях людях стая секачей, и еще один старший брат - Хасай - бьет вожака, но тот уносит стрелу в загривке, словно и не заметив. Зато оказавшийся рядом конь главы стражей турхаулов[26 - Турхаг (туркак) - хешихтэн. Турхаулы - считались «дневной» стражей.] бесится от страха и едва не сбрасывает седока, принуждая, откинув гордую посадку, жаться к шее вставшего на дыбы скакуна.
        - Ай, Оксуз! Лучший наездник, чуть коня не потерял, - смеются воины.
        И еще один брат, Сырым, бьет стрелой. Мимо, конечно. Книжник Сырым, многие мудрости постиг, а воин из него слабый. Воины говорят, даже не знаешь, радоваться за хагана или жалеть его с таким-то сыном, но степняк любит брата.
        - Твой черед, Урах! - кричит хаган, и молодой степняк понимает, что скоро и его очередь.
        Один остался перед ним по старшинству Урах. Рад Урах. Рвет его губы улыбка под тонкими усами. Сейчас он покажет себя!
        - Волчий вожак! - кричит Урах и показывает рукой туда, где бежит матерый огромный с проседью в шкуре волчище.
        - Достойная цель, - кивает хаган - мы, муголы, и сами все дети серого волка…
        - Смотри, отец!
        Скачет Урах, нагоняя волчину. Выстрел! Волк сбивается с хода, но выравнивается, и не видно в нем стрелы. То ли попала под ноги, то ли прошла по шкуре… А волк, заправив по воздуху хвостом, резко меняет направление и несется к Ураху. Желтые глазищи глядят люто и безо всякого страха. Предостерегающе кричат воины. Урах тянет с колчана вторую стрелу, но уже волк налетает, рыкает на коня, и изогнувшись, проскальзывает рядом со скакуном, своими зубищами дернув того за бабку. Конь пляшет, пятясь, двигаясь боком, красный от гнева Урах борется, чтоб не упасть, и - о позор! - выпускает из руки лук. Великолепное многотрудное в изготовление оружие падает на мерзлую землю и трещит под копытом коня.
        А волк уже возвращается юркой юлой. Пусть вокруг множество всадников со смертью в руках, он не боится и не считает себя добычей. Он попробует взять добычу сам, возможно, последнюю… Надо стрелять! - Степняк привычно цепляет стрелу, натягивает тетиву, и секунду проводив взглядом несущегося скачками к беспомощному брату волка, делает свой выстрел. Седой вожак ломается в прыжке и простирается на земле.
        - Молодец, Амар! - кричит хаган. - Показал Ураху, как надо!
        Все вокруг кричат одобрительное, приветственное. Все рады, кроме Ураха, под которым прекратил плясать конь. Теперь он слышит насмешки воинов. Пылает гневом Урах, чувствует, как ярость съедает все внутри. Конь степняка выносит его навстречу Ураху, и он успевает заглянуть брату в глаза. И успевает даже увидеть, как взметнулась рука Ураха, но понимание приходит секундой позже. Удар! Урах наотмашь бьет его обухом плети по голове - тяжела отделанная серебром рукоять, затейливая отливка на конце которой превращает её в маленький но увесистый пернач. Подарок отца, сделанный мастерами в далеком городе… Удар размозжил бы степняку голову. Спасла шапка, смягчила удар. Кровь залила ему лицо, и сквозь эту кровь последнее, что он видит, перед тем как упасть с коня, - как сквозь личину брата проступает лик убура-мертвеца, ненавидящего все живое.
        Еще слышались негодующие крики воинов и грозный голос хагана, но они становились все тише, а разраставшийся и теряющий последние человеческие черты убур, раззявил рот, демонстрируя множество тонких и узких как иглы клыков, и беззвучно захохотал.
        Ночь над столицей. Ночь над казармой. Спят в комнатках-кубикулах, на жестких постелях с грубой подстилой молодые ученики. Мечется по кровати степняк со шрамом на голове.

* * *
        «В кои-то веки мне довелось попасть в императорский дворец, и где я оказался? Опять на плацу», - подумал Трофим. Это было, конечно, не совсем верно. В десять часов они вышли из школы, водительствуемые нарядно облачившимся Феофилактом. Комес блистал одеждой, но судя по синякам под глазами, сам не добрал доброго сна. Впрочем, он мог себе это позволить… Они прошли по уже ожившим шумом и многолюдьем улицам, свернули на триумфальную дорогу, миновали площадь Аркадия, пересекли рассекающий город своим течением Ликос, после свернули с центральных улиц, пройдя через кварталы Кесария и Прона, и далее, далее, пока наконец не добрались до императорского дворца. Это был немалый путь, через весь город. Но после изнурительных маршей в полном снаряжении сегодняшний маршрут ощущался почти как отдых. И только Тит время от времени, тихонько, оберегаясь Феофилакта, бубнил, что мол этериоты-то, их ожидая, силы берегут да ножки не трудят, а им бы - идущим защищать честь школы командиры могли раскошелиться на поездку в паланкинах. Фока сказал Титу, чтоб тот заткнулся. Улеб показал Фоке жилистый, венами вздувшийся кулак…
Подойдя к дворцу, Трофим чувствовал, что он нисколько не устал, и готов голыми руками сразиться со львом. На входе путь им преградила стажа, и неблагозвучный голос спросил - кто они и по какой надобности. Пока Феофилакт сообщал, Трофим оглядывал стражу, оценивая их движения и ухватки. Это были не этериоты, а другая императорская часть - нумер, но и на них посмотреть было любопытно.
        Впрочем, мало что успел углядеть Трофим: их ждали и пропустили быстро. Человек в длинных одеждах, с головой, начисто обритой на египетский манер, провел их по дворцу. Блестела впереди, в солнечном свете, падавшем через окна галереи, лысина ведущего их дворцового служителя. Блестели вокруг украсы и роскошества дворца, так что Трофим даже на краткое время забыл о этериотах, и только вертел головой, досадуя на слишком быстрый темп. Но все-таки кое-что он сумел углядеть, перед тем как они вышли в большой зал. Зал этот, судя по всему, служил поединочным местом, здесь тренировались в ратных умениях дворцовые стражи. По стенам висели щиты, мечи, копья, секиры, и иное оружие, вплоть до нечастых в употреблении связанных веревкою металлических метательных шаров - маттиобарабул. Стояли и висели на доспешных стойках ратные доспехи, а к стене были привалены чучела для отработки ударов на металлических шестах, которые в иное время, судя по небольшим специальным отверстиям в полу, могли располагаться в зале, в самых разных местах. Под стенами стояли тяжелые дубовые скамьи. А над входом в зал нависал небольшой
полукруглый балкон, с которого, должно быть, очень удобно было наблюдать за происходящим внизу. Лестница, ведущая на балкон, была здесь же в зале. Несмотря на большие окна, время от времени ноздрей касался неистребимый в таких местах кисловатый запах пота.
        А у противоположной стены собрались этериоты. Их было человек десять, богато одетых, частью с ленцой расположившихся на двух длинных скамьях, частью стоявших. Служитель, не задерживаясь на входе, сразу повел Феофилакта и его парней по правой стене, и Трофим почувствовал, что они попали под пристальные взгляды императорских стражников. Эти взгляды непроизвольно стянули контуберналов плотнее. Лишь Феофилакт шел за служителем свободно, они же шестеро двигались за командиром компактной группой, будто уже сейчас ожидая нападения. Этериоты переговаривались между собой на своем языке, а может даже и на мешанине из нескольких, - уж очень по-разному их фразы ложилась на слух. Догадаться, о чем они говорят, впрочем, было нетрудно: обсуждали, оценивали, периодически вспыхивая быстрым нескрытым и нестеснительным смехом. Впрочем, и Трофим со товарищи в свою очередь не стесняясь вовсю смотрели на иноземную стражу. Трофим оглядел этериотов. Каждый, кого он оглядывал, успевал пересечься с ним взглядом силы. Один кивнул ему, как старому знакомому. Другой поприветствовал, медленно приподняв две пустые ладони. Снова
полыхнул смех.
        Взгляд сразу цеплялся за двоих из этой группы. На одном останавливался из-за возраста, на втором - из-за размеров. Первый был сед, стар и суров. Он стоял у стены, скрестив руки, и ни разу не засмеялся, пока веселились другие. Длинные до плеч волосы лежали свободно, кроме тех, что у висков, заплетенных косицей. И по повадке, и по возрасту Трофим подумал, что не ошибется, если решит, что этот этериарх - командир. Второй…
        - Где ж они откормили такого африканского носорога? - охнул под ухом Тит.
        Второй, обнаженный до пояса, был на полголовы выше других кто сидел на скамье, и шире их раза в два. И он был толст. Вал жира свободно свисал над холщевыми штанами с живота и боков, колыхнулись при движении грудь и валик на шее. Но в толстоте его не было болезненного, - вот сжал руку, чтобы поправить волосы и проявились над жиром могучие мышцы, как кит моментом, показавшийся из глубины вод, и снова в них ушедший. Трофим знал, как растят таких бойцов.
        …Еще от эллинов переняли древние ромеи культ красивого мускулистого тела. Многие часы проводила когда-то молодежь под руководством опытных тренеров в залах для упражнений при банях, сравнивая достижения и добиваясь физического совершенства. Знали многие ромеи, как создать мускулистый рельеф, но некоторые из них так же знали, как специально зарастить его жиром. Умение это было известно еще со времен древних гладиаторских боев. Именно гладиаторы первыми в империи начали одеваться жировой прослойкой, создаваемой специальной диетой. Такие грузные на вид здоровяки при этом не теряли гибкости и без труда могли встать на борцовский мост, или сесть в полный шпагат. Мощный же слой жира гасил вражеские удары о доспех или кольчугу, не хуже подстежной поддоспешной куртки. И даже если вражеский меч попадал по незащищенному сталью телу, секущий удар часто мог просто завязнуть в запасенном сале, не достигнув внутренних органов. Сотни лет прошли с тех пор как император Гонорий запретил гладиаторские бои? а диета гладиаторов жила и здравствовала, и по сию пору преподаваясь в школах элитных
саттелитов-телохранителей. Правда, и недостатки у такой диеты тоже были. Первый, что безопасно наращивать мышцы и жир могли только молодцы с природно широкой костью, иначе обретенная собственная могучая масса могла как щепки сломать не предназначенные для неё тонкие кости ног при неудачном приземлении и даже при простой попытке подпрыгнуть. Второй же, что выносливость и масса изначально друг другу противоположны. Ни одному налитому жиром бойцу не удавалось преодолевать долгие пешие марши; он либо подыхал, либо быстро худел. Именно поэтому в тагме Трофима все ребята были жилисты и сухощавы как на подбор. А такие здоровяки, как тот, что сидел перед ними, могли сохранять вес, только служа там, где нет нужды много бегать. Узнал ли толстый здоровяк о специальной диете, прибыв в Ромею на службу, или же на его родине тоже знали нечто подобное? Бог весть… После хорошего марша Трофим бы только посмеялся над этим выкормышем. Но все хорошо на своем месте: в пределах императорского дворца, этот здоровяк имел все преимущества силы, массы, защищенности. И Трофиму стало не по себе от мысли о поединке с этим
толстяком.
        …Один из этериотов что-то громко сказал, глядя на Улеба, своим незнакомым певучим языком. Улеб повернулся и ответил столь же певуче и незнакомо. Этериот улыбнулся и, судя по интонации, что-то спросил. Другие этериоты засмеялись. Улеб вернул улыбку, ответил коротко и отвернулся, разворачивая тюк со своей кольчугой.
        - Что они сказали? - спросил Улеба Тит, но тот вновь улыбнулся и продолжал разворачивать подстегу.
        - Спросили Улеба, не с Руси ли он, - ответил за Улеба Юлхуш.
        - И что он ответил? - не унимался Тит.
        - Сказал - с Руси.
        - А что потом? - допытывался Тит.
        - Поинтересовались, не перепутал ли Улеб скамью и сторону.
        - А он?
        - Сказал, что они здесь все на чужой стороне…
        Служитель, стоявший в стороне, подошел к ним.
        - Скоро здесь будет император. Не вздумайте бухнуться перед ним на колени - он не любит того. Ведите себя почтительно, как и достоит.
        - Мои люди не часто бывают при дворе, - ответил ему Феофилакт, - так что если и скажут что не так, с них простится.
        Служитель хотел что-то возразить, но раздумал и отошел.
        И потянулось время.
        - Василевс василеон Диодор! - Наконец громко объявил служитель.
        Трофим быстро посмотрел на вход в залу. Там в полутьме стоял плохо различимый со света человек в длинном одеянии. Кто в зале сидел, встал, а кто стоял - подтянулся. Феофилакт склонил голову в почтительном поклоне. Трофим и его товарищи с небольшой задержкой последовали его примеру, поэтому толком рассмотреть императора Трофим не успел. Император вошел в комнату, но в преклоненном положении Трофим пока видел только носки мягких сапожек, да край плаща.
        - Здравствуйте, воины мои! - произнес звучный голос совсем близко.
        Теперь можно было выпрямиться, и Трофим с жадным любопытством начал рассматривать императора. Так вот он какой вблизи… Только и поймешь, что император, по мягким пурпурным сапожкам на ногах. Ростом-то не выше Трофима, вровень. В годах, но не огрузневший, легкий шагом, и волосы черные, без седины. Одежа дорогого сукна, а всех украшений - тонкой работы аграф - застежка плаща, украшенная драгоценными камнями, даже перстней на руках нет. Хотя оно и понятно, зачем таскать на себе дорогие украсы, тому, кто всей державой владеет. И взгляд, которым он, оглядывая всех, скользнул и по Трофиму, был спокойный, уверенный, с искрой насмешинки.
        - Феофилакт, - позвал император. - И ты, Лидул, подойдите сюда.
        Командир Трофима пошел к императору. На второе имя откликнулся тот самый старший из варангов, значит, не ошибся Трофим, - он их начальный. Лидулу было идти из конца залы чуть далее, и он подошел на пару секунд позже, приложил руку к груди, снова чуть поклонился, и приветствовал императора низким с хрипотцой голосом:
        - Василевс…
        - Что, комес, - обратился император к Феофилакту, - тех ли привел, кого я просил? К бою готовы ли?
        - Привел, кого ты просил, василевс, - кивнул Феофилакт. - Первая контуберния, мои лучшие.
        - Ну, сейчас поглядим, чего они стоят… А ты Лидул, мой главный сопровождающий, твоих-то богатырей я знаю. Смотрю, ты и Тугарина с собой привел. - Император посмотрел на этериотов, и Трофим понял: Тугарин - имя того самого могутного толстяка. - Надеюсь, ты его сегодня не собираешься выставлять в поединок? Уж слишком неравно получится. А мне тогда будет скучно смотреть.
        - Не выставлю, василевс, - ответил Лидул, хотя Трофиму и показалось, что на лице старого этериота мелькнула тень досады. - Тугарина я взял, потому как не знал, кого твой гость приведет. Вдруг, надеялся, найдется и ему соперник.
        …Трофим почувствовал, что вздохнул свободнее…
        - Тугарину равный - не родился такой. Разве что двадцать человек разом поставить, - весело сказал император. - Так, Тугарин?
        - То так, василевс, - с довольной улыбкой пробасил с конца зала Тугарин, и Трофим подумал, что богатырь неравнодушен к лести, а император сейчас «погладил его по шерсти».
        - Ну а в остальном, Лидул, выставляй своих лучших. Поглядим, чего стоят мои этериоты. Не заелись ли на сытных харчах.
        Лидул повернулся к своим молодцам:
        - Слышали государя? Покажите, за что он вам платит!
        - Да, Феофилакт… - Император вновь повернулся к комесу. - Сколько в твоей контубернии урожденных ромеев?
        - Трое, василевс, - ответил комес, и протянув руку, показал: - Тит, Трофим, Фока.
        - Вот их и выставляй, - кивнул император. - Проведем три поединка. Хорошее число.
        У Улеба вытянулось лицо. Он даже чуть не возразил что-то вслух, но одумался и смолчал.
        - Ну не везет, так не везет, - прошептал он.
        - С удовольствием поменялся бы с тобой местами, - буркнул Тит.
        - Ну и дурак, - шепнул Титу Фока. - Это ж такой шанс показать себя перед василевсом!
        Лицо у Улеба стало совсем несчастное.
        - Я буду наблюдать с балкона, - сказал император, - оттуда все прекрасно видно. Приглашаю вас с собой, командиры.
        Император неторопливо взошел по лестнице, следом поднялись Лидул и Феофилакт. Император осмотрел залу, помолчал секунду и громко хлопнул в ладоши.
        - Начнем! - объявил он. - Выставляйте первую пару, командиры. Ну а я выберу им оружие.
        Все разошлись к стенам, освободив центр зала. Натужно скрипнула толстая доска, когда снова сел на скамью могучий Тугарин.
        Феофилакт оперся руками на ограду и наклонился вниз:
        - Трофим. Готов?
        - Готов. - Трофим вкруговую двинул плечами, одернул кольчугу, резко наклонил голову влево-вправо, чтоб размять шею и угомонить тревогу, надел шлем.
        - Асмуд! - выкрикнул Лидул - Будь первым.
        С дальней скамьи рядом с великаном Тугариным встал тот, кого назвали Асмудом. Муж с округлыми налитыми плечами, резким хищным лицом и тяжелым взглядом. Прическа у него была своеобразная - длинный клок волос на темени гладко выбритой головы спускался почти до плеча. Двигался Асмуд плавно и легко.
        - Эй, молодец! - громко сказал император, обращаясь к Трофиму. - Большой щит и короткий испанский меч тебе привычны ли?
        - Привычны, василевс.
        - Тогда их и бери со скамьи. Покажи себя с оружием предков. Ну и твой боец, Лидул, пусть дерется себе привычным мечом.
        Асмуд поклонил голову в сторону императора, снял с плеча перевязь настоящего, живого меча, и не вынимая из ножен, передал Тугарину. Тот принял бережно, утвердил меч поединщика на коленях. Асмуд взял на левую руку круглый щит, подошел к стеллажу, где хранилась тренировочная амуниция этериотов, вытянул из него тренировочный меч, проверил на баланс, скептически хмыкнул, махнул вывертом, разминая кисть.
        - Так нечестно, - горячим шепотом возмутился Тит. - Большой щит и «испанец» хороши в строю и давке. А здесь на просторе у него с длинным мечом будет преимущество. У Асмуда меч длиной почти с кавалерийскую спафу!
        - В бою честно бывает редко, - отшепнулся Трофим. - Спасибо императору, что он еще этого быка Тугарина на скамью засадил.
        Он подошел к скамье, где было разложено припасенное для гостей, им привычное тренировочное оружие. Взял на левую руку большой щит - скутарион, а в правую короткий испанский меч. Тренировочный клинок был туп, без режущих кромок, конец клинка вместо острия оканчивался наживленным мягким набалдашником, для смягчения удара, который в школе почему-то именовали «поросячий пятак». Примерно так же выглядел клинок и у Асмуда, но он действительно был намного длиннее…
        - Покажи ему, Трофим, - сказал Амар.
        Трофим повернулся к Улебу.
        - Сделай милость. Если будешь болеть за своих соплеменников, уж по крайней мере не поноси меня слишком громко.
        - Я буду болеть за тебя, друже. - Улеб ободряюще кивнул.
        Трофим кивнул и пошел в центр зала, где уже ждал соперник. На подходе он резко, с силой вдохнул через нос, и ему стало покойно. Он встал в стойку и поднял щит. Этериот, стоявший шагах в пятнадцати от него, поджидал его подход, расслаблено опустив руки со щитом и мечом, и только при его приближении легко поднял щит. Меч так и оставался острием книзу. И шлем варанг[27 - Варанг (греч) - варяг.] так и не надел, то ли демонстрировал пренебрежение соперником, то ли ему было так сподручнее. Этериот с интересом оглядел Трофима, чуть наклонив голову к левому плечу и прищурив голубые глаза.
        - Что это у тебя, ромей? - насмешливым голосом, в котором явно слышался чужой акцент, поинтересовался этериот, начиная двигаться по дуге вокруг Трофима. - Вместо щита ты принес кусок крепостной стены? Наверное, мне придется взять осадную лестницу, чтоб добраться до тебя.
        - Не бойся. Не придется, - буркнул Трофим.
        Этериот пытается уболтать его, заставить потерять бдительность. Или же вывести насмешками из себя, с тем, чтоб он потерял голову и совершил ошибку. Что ж, пусть попробует.
        - А это что? - продолжал этериот. - Для меча коротковат… Ты не поваренок ли? Наверное, это нож для разделки рыбы?
        - Да, если ты рыба… А что это у тебя на голове, чужеземец? Похоже на лошадиную задницу, из которой растет хвост.
        Со стороны школы до ушей Трофима донесся смешок Тита, а со стороны этериотов недовольный гул - прическа, подобная Асмудовой, была среди них популярна.
        - Острый у тебя язык, ромей… - широко улыбнулся Асмуд. - Жаль, мечи у нас не острые… Готов?
        - Много говоришь. Я уж заскучал.
        И словно поторапливая их, этериоты взяли несколько щитов и начали выстукивать по ним мечами, как по барабанам. Железо бьет по железу или дереву, выстраивая ритм. Пора начинать.
        Асмуд начал с дальней атаки - экономно взмахнул рукой, и его меч начал по дуге опускаться на Трофима. Трофим принял удар на щит с отводом для смягчения, и все равно в руку дало, гукнуло дерево, загудел умбон - удар Асмуда поставлен, силен. Для ответного укола было слишком далеко. Этериот уже втянул руку и держал дистанцию. Ничего, беречь дыхание.
        Снова удар с дальней дистанции - на этот раз пробует достать по ногам. Трофим без прикрас чуть согнулся в коленях, опустил руку, и удар вновь пришелся на щит. А вот теперь укол! Рука вылетает вперед, как атакующая змея, но этериот дуговым движением своего щита снизу вверх сбивает удар, тут же доворачивает щит лицевой стороной вверх и бьет его кромкой Трофиму в лицо. Трофим еле успевает уклонить голову и отпрянуть. «Он меня так без зубов оставит…» Шаг назад. Поднять щит. Держать дыхание.
        «Ты бьешь меня с дальних дистанций и используешь меня, чтобы гасить инерцию после своих ударов. Но мне нет резона служить тебе опорой. Попробуем так…»
        Снова экономный замах Асмуда, Трофим подставляет щит, но в последний момент проворачивает его и делает шаг вправо - меч едва скользит по щиту. Асмуд проваливается. Теперь, пока он будет пытаться обрести равновесие, он беззащитен, как чучело для отработки удара!.. Но Асмуд не тянет себя назад - ловко по кошачьи перетекает мышцами, лишь немного меняя направление своего провала, и этого достаточно, чтобы со всей силы влепиться в щит Трофима своими плечом и щитом. Трофим сам невольно делает шаг назад, чтоб не повалиться, еще немного, и он восстановит равновесие… И тут Асмуд догоняет его быстрым сильным пинком в центр щита.
        Щит бьет по лицу. Перед глазами мелькает балкон, колонны поддерживающие свод, и Трофим понимет, что он падает, а потом удар вышибает у него воздух из легких - пол тверд.
        Гул… Крики издалека… Асмуд нависает, надо вставать! Трофим перемещается на бок - спину пронзает болью, - рывком переходит на корточки и успевает выставить перед собой спасительную стену щита. Спасибо Плотину, что гонял на этот прием.
        Щит гудит под могучим ударом подскочившего этериота. Трофим вслепую наносит укол перед щитом. Щит спасает его, но он же закрывает весь белый свет, надо поднять над щитом голову. Трофим поднимает, и в тот же момент боковой удар обрушивается на его шлем. Возьми этериот чуть ниже, и бой, и день для Трофима былы бы закончены. А так меч Асмуда проходит вскользь, цепляет за шишку на верху шлема и вихрем сносит шлем с головы. Левое ухо словно ожигает огнем… Но все же Трофим умудряется ухватить позицию, он видит. Трофим ошеломлен, но вбитые навыки работают. Укол! Асмуд отскакивает. Есть доля секунды распрямиться. Асмуд от бедра наносит мощный колющий удар, который Трофим чуть не пропускает, так привык ждать от этериота замаха. Но все же отбивает, и теперь на ногах.
        Рот наполняется кровью, левая нога после удара немеет вплоть до поясницы. Начанает неметь отбитая щитом под ударами Асмуда левая рука.
        - Зачем тебя привели? - с улыбкой спросил Асмуд. - У нас мальчишки безпорточные дерутся лучше, чем ты.
        Трофим сплюнул красной жижей.
        - О чем бахвалишься? Я на ногах.
        - Это ненадолго, - пообещал Асмуд и снова шагнул к нему.
        Этериот с замахом влепил ему сверху, метя в обнаженную голову. Трофим принял на кромку щита, и когда Асмуд начал оттягивать меч, несмотря на боль в бедре, двинулся за ним и нанес мощный толчок щитом. Асмуд не уклонился, возможно, купившись на взгляд. Щит в щит, глаза в глаза. Только не смотреть, куда задумал… Этериот принял удар, уперся, и отвел руку, чтобы нанести Трофиму финальный боковой, по кривой дуге удар, но не успел. Трофим резко просел на колено и дернул щит вниз - умбон проскрежетал по умбону, и нижняя кромка щита Трофима припечатала к земле мысок левого сапога этериота. Асмуд завопил, жуткая боль вздернула его руки, согнув в локтях, и Трофим, пользуясь тем, что противник открылся, вогнал Асмуду меч аккурат под левую мышку. Если бы у него был боевой меч, Асмуду не помогла бы и кольчуга, и уже сегодня этериоту спели бы славу, - такой удар был смертельным. Но даже затупленный клинок, не пробивший кольчугу, надо полагать, врезал чувствительно. Отводя меч обратно, Трофим заученно провернул клинок в несуществующей ране, и еле успел отвести голову - Асмуд, к чести его, одолел оцепенение боли
почти мгновенно, и попробовал оходить Трофима по голове навершием меча.
        Зрители все поняли. Со стороны этериотов раздался разочарованный гул, со стороны школы радостные крики. Но Асмуд то ли не понял значения второго удара из-за взрыва боли в ноге, то ли его разум помутился, потому что он пошел на Трофима, припадая на левую ногу, с лицом, красным от гнева, и белыми от боли глазами. Левая рука со щитом у Асмуда подвисала и выше пояса не поднималась. Отскочивший Трофим встал в стойку.
        Сверху раздался голос Лидула:
        - Асмуд! Бой кончен. Не срами нас больше, чем уже осрамил.
        Этериот остановился и поглядел на балкон, на своего сурового командира. Меч в его руке медленно опустился. Стал слышен оживленный говор: те, кто по какой-то причине пропустили финальный удар, жадно добирали словами у более удачливых и глазастых. Асмуд секунду постоял, и круто развернувшись, поковылял к своей скамейке. Трофим поклонился в сторону балкона и направился к своим. Юлхуш стащил у него с руки щит, Улеб принял меч, Тит и Фока похлопали по плечу и пробормотали «молодчага», а Амар приложил мокрую тряпку к голове. Его аккуратно усадили на скамью. Отбитая задница воспротестовала, но ноги уже не держали. С дальнего конца зала доносились возгласы возившихся с Асмудом. Улеб перевел Трофиму, что нога у Улеба осталась цела, и костей этериоту он вроде не сломал; ну и хорошо… Не любить кого-то сейчас не было сил. Ничто так не способствует миролюбию, как хорошая драка.
        - Ну, что скажешь, аколуф[28 - Аколуф (ус) (греч) - Сопровождающий, спутник. Название командира иноземной гвардии василевса в Восточном Риме. Интересно, что в латиноговорящем Западном Риме этим же словом именовали низших служек при церквях; - («аколитос»). В латыни было свое слово подобное по первоначальному смыслу, - упоминавшийся выше «комес». Однако «комес» уже исторически обозначал высокие светские должности, поэтому аколуфус импортировалось в церковную латынь для обозначения должности «подай-принеси».] Лидул? - громко вопросил император на балконе.
        - Пока ничего, - хмуро ответил командир этериотов. - Подожду результата всех трех.
        - Что ж, разумно, - улыбнулся император. Феофилакта он ни о чем и спрашивал. Тот просто стоял, лучился довольством и тихо пыжился. - Тогда давайте вторых. И пусть возьмут секиры и щиты.
        - Фока! - крикнул Феофилакт.
        - Меша! - подумав, вызвал Лидул.
        От этериотов под напутственные выкрики вышел варанг со скучным лицом и длинными волосами, перехваченными обручем. Воинской выправкой он не отличался, вместо великолепного разворота плеч, как у большинства своих содружинников, демонстрировал легкую сутуловатость. Худые, увитые венами руки при ходьбе болтались. Он поклонился императору, надел шлем и пошел к стеллажу. Там выбрал секиру, крякнув, провернул в руке и вышел в центр залы.
        - Ох, Фока, не нравится мне он, - сказал Улеб. - Видал уже я таких худых, да жилистых…
        - Сейчас посмотрим, что за птица. - Фока опустил на голову шлем.
        - Мню, не зря главный этериот его выпустил после первого проигрыша. - Улеб покачал головой. - Ты потяжелее. Не соревнуйся в выносливости, дави сразу.
        - Он человек, значит, не крепче секиры.
        - Правильно. Просто сруби его.
        Фока подхватил со стеллажа щит и затупленную тренировочную секиру. Несформированное лезвие, впрочем, делало секиру ненамного менее опасной её боевых сестер. Таким инструментом можно было легко проломить голову и перебить самые толстые кости… Фока поклонился на балкон и вышел в центр залы, где уже стоял поединщик по имени Меша.
        Этериоты опять принялись стучать по щитам. Бойцы, внимательно приглядываясь, начали медленно сближаться. Трофим уже немного отошел от своего боя, сел на скамье ровнее и тоже стал следить за происходящим. Амар, который периодически прикладывал мокрую тряпицу ему к голове, теперь был духом весь «на арене», поэтому механически ткнул тряпку сначала ему в нос, а следом и в открытый для возмущения рот. Трофим отплевался, отнял у Амара тряпицу и сосредоточился на происходящем.
        Сперва соперники обменялись для знакомства двумя дальними ударами. Оба не вкладывали в них особой силы, и оба приняли их на щиты. Потом этериот перехватил рукоять секиры ближе к клинку, сократив свой замах и силу удара, но увеличив подвижность оружия. Он попробовал подступить к Фоке, но тот встретил его сильным ударом. Этериот принял на щит, и отступил. Он снова попробовал приступить ближе, и Фока снова вложил от души. Этериот и этот удар принял на щит, но тут же, в момент, когда Фока «застрял», преодолевая инерцию, Меша, подцепил своей секирой секиру Фоки, как крючком, и с натужным «х-х-ха!» рывком, с поворотом направо, утянул Фоку мимо себя. Фока провалился, бесполезный сейчас щит остался слева, рука с секирой оказалась оттянута далеко вперед, оголив этериоту беззащитный правый бок. И этериот ударил - ему было с руки - левой. Гибко изогнувшись, он впечатал железной кромкой щита, но не в бок, по кольчуге, а ниже, по ноге, в район колена. Если бы этериот попал, как целился, выломал бы Фоке сустав, но движение сбило удар, и Фока остался при ноге. Однако выровнялся Фока с трудом, с трудом
развернулся к противнику, и стало ясно, что приложил его этериот хорошо, и подвижность Фока утратил.
        Этериот остановился на секунду, примерился с прищуром, - и вломил. А потом еще раз, еще, и еще. Страшной силы удары, ритмичные как барабан на дромоне. Щит Фоки мялся в окантовке и трещал в дереве, даром что секира была тупа. А главное, каждый удар заставлял Фоку, хромая, откатываться. Было видно, что нога его плохо держит, и каждый удар вызывал гримасу боли на его лице.
        - Фока, держись! - крикнул Трофим. И тут же с удивлением подумал, что ему ведь тоже наверняка кричали подобное, пока его трамбовал соперник, но он этого не слышал начисто. Видимо разум отсекал лишнее, не имеющее касательства к бою… Но все же он снова крикнул:
        - Держись, контубернал!
        - Уклонись, Фока! - кричал рядом Юлхуш. - Дай ожить ноге!
        Улеб наблюдал молча. А Тит, с напряжением всматриваясь, ворчал:
        - Чертов дровосек… Должен же он когда-то устать молотить…
        Этериот, однако, не уставал. Пот струился по его лицу, но дыхание было ровным и глубоким. Удары сыпались неослабно, словно у этериота под кожей были не человечьи мышцы, а торсионная пенька осадной машины, которую кто-то мгновенно скручивал и отпускал, чтобы вдарить по Фоке в очередной раз. Со стороны скамеек этериотов слышался победно-одобрительный ор.
        Но вот Фока остановился и пошел в отчаянную контратаку! Рыча при каждом ударе, с искаженным от боли лицом, он двинулся на этериота, и этериот начал отступать.
        - Фока, давай! Жми! Дави его! - На два голоса взвились Амар и Юлхуш.
        Трофим обернулся и посмотрел на Тита, потом на Улеба. Тит скривил физиономию, Улеб отрицательно покачал головой. Значит, они видели то же что и Трофим: этериот не обескуражен отчаянной попыткой Фоки. Он планомерно отступал, вытягивая из противника последние силы. Юлхуш и Амар тоже вскоре это сообразили, потому что вместо «давай», послышалось «сбавь» и «побереги силы». Но и в этом совете не было благодати, не оставалось сомнений: на вторую попытку сил у Фоки уже не хватит.
        Фока тяжело дышал, темп атаки упал, и Меша снова пошел вперед. Удары сыпались жуткие, но теперь он не просто долбил, а методично загонял Фоку в угол залы. Фока огрызался, но сделать ничего не мог. Наконец после одного особо могучего удара, щит на руке Фоки разошелся на доски. Фока отскочил назад, чтобы дать себе время сбросить остатки щита, и оказался зажатым в углу. Фока перехватил секиру двумя руками. Этериот шагнул к нему.
        - Довольно! - произнес сверху голос Феофилакта.
        - Я еще не побежден!.. - крикнул, тяжело дыша, Фока. - Еще могу!.. Биться!..
        - Видим, что можешь, воин, - раздался голос императора. - Да только твой соперник искуснее. Что будет - и так ясно. Нет нужды превращать тебя в калеку. Бой кончен.
        Меша повернулся к императору, поклонился, неторопливо подошел к стеллажу, аккуратно положил туда секиру, и двинулся к своим скамьям, где его встретил одобрительный гул. Феофилакт на балконе поскучнел лицом. Лидул довольно проводил рукой по седым усам. Фока приковылял к своей скамейке.
        - Не переживай, друже! - Хлопнул его по плечу Улеб. - Не получал лишь тот, кто не дрался.
        - Такой бы и меня уделал, как Георгий змия, - сказал Трофим. - Не приведи встретиться.
        Фока невнятно кивнул, сел, ни на кого не глядя, и морщась, закатал штанину. На левой ноге краснела длинная ссадина, окаймленная здоровенным синяком. Амар достал новую чистую тряпицу, приложил её к бутылке с пояса и подал Фоке. На этот раз это была уже не вода, а противовоспалительный отвар.
        - Третья пара, - сказал император. - Пусть возьмут маленькие кавалерийские щитки и бронебойные мечи.
        - Тит! - вызвал Феофилакт.
        - Ингельри, - откликнулся Лидул.
        - Охохонюшки, ребятки, - вздохнул Тит. - Что-то идти мне туда страшновато. Особливо после того, как на Фоку взгляну.
        - Ничего, иди, - сказал Амар. - Шрамы воина украшают.
        - Это смотря в каком месте… - пробормотал Тит.
        Трофим взял Тита за предплечье.
        - Хватит дурковать, Тит. Не время. У нас одна победа. У них одна. Твой бой последний. Перетяни на нашу.
        - Ладно, - сощурился Тит. - Сделаю, что смогу. А там как Бог даст.
        - Вложишься - и Бог даст. Иди, друг.
        Тит взглянул вверх, окрестился, постоял секунду, надел поданный Юлхушем шлем и пошел в центр залы. Навстречу ему пружинистой легкой походкой вышел стройный голубоглазый этериот, из-под шлема которого торчали по сторонам две рыжих косицы.
        Соперники поклонились императору. Этериот пошел к своему стеллажу, а Тит уже взял со своего длинный меч - грозу броненосцев - длинный клинок, сужающийся к острию. Оружие, предназначенное специально для укола, которое легко могло пробить кольчугу, а при умелой сильной руке даже и панцирный доспех. Тренировочный вариант был затуплен и снабжен набалдашником, отчего хищный клинок имел несколько нелепый вид. На вторую руку Тит надел малый щиток, каким обычно пользовались те, кому нужно, чтобы щит не сковывал левую руку. Щиток был легок и не стеснял движений. Но из-за малого диаметра, чтобы успешно отражать им удары, нужно было иметь острый глаз и верную руку. Ремни позволяли носить его либо ближе к локтю, либо на кисти, и Тит выбрал второй вариант, ухватив специальный ремешок. Теперь щиток прикрывал кулак и запястье.
        Трофим смотрел, как соперники двинулись навстречу друг другу, и на мгновенье замерли. Застучали мечи о щиты, отбивая ритм. Из-за выбранного императором оружия даже стойки Тита и его соперника были иными, чем в предыдущих поединках. До этого противники прятались за щитами. Теперь же поединщики был лишены надежной защиты, и друг от друга их ограждали только острия вытянутых вперед мечей. Поэтому они осторожничали. Описывая друг против друга круги, вычерчивали невидимые узоры остриями, и было видно, как в ответ на малозаметное изменение положения клинка менял свое положение и соперник.
        Наконец Тит ударил. Явно пробный удар в неглубоком выпаде, таким можно было поразить незащищенного человека, но не этериота, у которого была добротная кольчуга с зерцалом. Этериот отбил удар щитом. Снова закружились. Пробно ударил этериот. Тит отвел клинком. Снова отступили. Каждый выжидал ошибки противника для проведения решающей атаки.
        Этериоты недовольно загудели. После яростной рубки прошлых поединков зрелище становилось затянутым.
        - Молчание! - сказал с балкона император. - Не мешайте им.
        Кружение продолжалось, и тут Тит, смещавшийся влево, оступился. То ли он неудачно поставил ногу, то ли под ступню что-то попало, но на мгновение он застыл в нелепой позе, а выставленное вперед оружие перестало плести защитные кружева. Этериот ударил мгновенно. Рука с мечом вылетела вперед, и тело устремилось за ней так, что в глубоком выпаде этериот почти встал на колено. Но могучий пробивной удар ушел в пустоту, Тит изогнулся как беспозвоночный червяк, пропуская меч соперника между рукой и боком, и одновременно сам шагнул вперед, сближаясь с этериотом. Правую руку соперника он зажал у себя под левой мышкой, дополнительно охватив её локтевым сгибом, беря на излом; и одновременно с этим от души впечатал носком сапога этериоту по голени выставленной в выпаде ноги. Затем, резко двинувшись назад, он дернул этериота за зажатую правую руку, отчего тот вышел из равновесия и рухнул на колени, потом гардой своего меча ухнул тому по левой руке, как раз там, где она не была защищена щитком, и как завершающий штрих нанес разгромленному сопернику короткий и резкий классический гладиаторский добивающий удар; -
колющий, сверху вниз, в область где шея смыкалась с левой ключицей, и где широкий вырез кольчуги не защищал тело броней. В такое место хватило и удара тупым набалдашником тренировочного меча. Тит отпустил соперника и сделал шаг назад. Этериот мешком повалился на пол, почти бесшумно сипя от боли.
        - Бой кончен, - сказал император.
        Контуберния взревела с восторгом. Трофим завопил и почувствовал, что кровь снова начала заполнять рот, но было не до того. А Тит, балагур, пустобрех и зануда Тит, который в очередной раз подтвердил свою славу одного из лучших фехтовальщиков школы, держался со спокойным достоинством, никак не выказывая восторга. Он помог подняться поверженному Ингельри и передал его подоспевшим этериотам, потом поклонился императору и пошел к своей скамье, где его тут же чуть не задушили в объятьях.
        Феофилакт на балконе улыбался с довольством кота, попавшего в загруженный трюм рыбачьего судна. Император чуть подернул губы в легкой улыбке. Лидул был хмур.
        - Ну, Лидул, что теперь скажешь? - громко спросил император (акустика в зале была хороша).
        - Что сказать, василевс… - голос Лидула был мрачноват, но спокоен. - Счастье воинов переменчиво. Не мои воины плохи - соперники хороши. А своего прозвища «секироносцы» этериоты и сегодня не уронили.
        - Хорошо ответил, Лидул, - кивнул император. - И все же два проигрыша. Не хочу думать, что мои этериоты разленились. Моя гвардия должна быть лучшей. А иначе, зачем она мне нужна? Понимаешь ли?
        - Понимаю, василевс.
        - Как звали твоего воина во втором поединке?
        - Меша, василевс.
        - Я его запомню и еще поговорю с ним. А теперь уведи своих людей, Лидул. Думаю, тебе нужно поговорить с ними. А я хочу поговорить с моими гостями.
        Лидул поклонился, спустился с лестницы, и возглавляемые им хмурые этериоты начали покидать тренировочный зал. Довольными среди них выглядели только трое. Секироносец Меша и великан Тугарин, что удостоились похвалы императора, да еще один варанг, довольный уж черт его знает почему; может, среди проигравших этериотов был его недруг, а может еще что… Меша, проходя мимо Фоки, дружески подмигнул ему, Фока скривился. Остальные окидывали контуберналов хмурыми и недружелюбными взглядами.
        - Этериоты теперь будут сильно не любить нас, - шепнул Тит.
        - Очень полезно для державы, - тихонько ответил Юлхуш. - Чем больше разные части войска недолюбливают друг друга, тем меньше шансов, что они договорятся между собой, например о мятеже.
        Тем временем император в сопровождении идущего позади Феофилакта спустился вниз и подошел к ним. Контуберния встала и подтянулась.
        - Комес, - обратился император к Феофилакту, - представь мне молодцов.
        Император стоял ближе всех к Трофиму, потому Феофилакт с него и начал.
        - Трофим, - сказал комес.
        - Трофим, сын Андроника, - подхватил император, - ты отлично бился сегодня. Не твой ли предок кентурион Скавр вывел своих солдат вместе с семьями и сигной своего легиона на восток, после падения Гесперии?
        Трофим чуть не поперхнулся. То, что император знал его имя и знал историю его семьи, начисто вышибло из колеи. Кроме того император задал вопрос, и нужно было быстро отвечать. Да только разбитый рот еще сочился кровью, и в этот момент набралось её порядочно, поэтому он на мгновение застыл. Сплюнуть на пол при императоре недостойно, глотать - тоже заметят. Наконец выбрав меньшее из зол, он отправил кровь в пищевод, и ответил:
        - Мой, василевс…
        - Славно иметь такого предка, - сказал император. - Но это и большой долг. Наверное, те, кто знают историю кентуриона, часто напоминают тебе о нем?
        - Случается, василевс.
        - Ныне вижу и говорю тебе - ты своего предка не посрамил. Верю, так будет и в будущем. И кому как не тебе служить в возрождаемом войске. Думаю, скоро я услышу о новом кентархе Трофиме. Что скажешь, Феофилакт?
        - Думаю, со временем услышим и о стратиге Трофиме, василевс.
        - Ого! - поднял брови император. - А впрочем… почему бы и нет.
        Он улыбнулся оторопевшему Трофиму и пошел к следующему в строю - Титу. Несмотря на смешение мыслей, Трофим ловил каждое слово из дальнейшего разговора. Феофилакт назвал имя Тита, и император тут же продолжил.
        - Тит Ипатий Киракор. Изумительный финальный удар. Еще мой дед возвел твоего предка в достоинство патрикия. Долгие годы твой род верно служил нам от отца к сыну. Отчего ты нарушил волю отца? Отчего убежал от свой невесты в солдаты?
        - Ох, василевс, - пробормотал Тит. - Если бы вы увидели невесту, которую выбрал отец, вы бы не спрашивали. У нее длинный нос и скверный характер. Я понял, что не уживусь с ней.
        - Может и так, - улыбнулся император. - Но разве не сказано в писании: «Почитай отца своего и мать свою». Разве не должен был ты согласиться с их выбором?
        - В писании сказано так же, «не возжелай жены ближнего своего», - извиняющимся тоном, (как-никак возражал императору), ответил Тит. - Когда я поглядел на выбранную отцом невесту, то понял, что если женюсь, мне не останется ничего другого кроме как желать жен ближних. Поэтому я решил ослушаться отца, чтобы не ослушаться Бога, василевс.
        Император непонятно хмыкнул и двинулся далее.
        Феофилакт продолжал представлять, а император продолжал изумлять осведомленностью.
        - Фока, сын Лазара…
        - Почему сын лавочника решил пойти в воины?
        - Большая война представляет больше шансов, чем мелкая торговля, василевс, - ответил Фока. На отбитую ногу он по возможности старался не наступать.
        - Ты стойко бился сегодня. Однако у судьбы в руке мало зерен, они редко падают, и еще реже дают всходы. Верю, в следующий раз ты выиграешь на глазах у своего императора. Таким как ты не нужно повторять дважды, ведь так?
        Фока лишь молча кивнул, на щеках его горели два красных пятна, как у чахоточного.
        - Улеб, сын Ингвара. Твой отец язычник, а женился на христианке. Не захотел сменить языческую веру на истинную, и уехал с Руси, к нам. Служит у нас в трапезитах-пограничниках, добился начального поста, но прямо скажем, странно он выбрал новый дом, чтобы укрыться от христовой веры… Доволен ли он тем, что его сын стал христианином?
        - Мы редко видимся.
        - А когда видитесь?
        - Этого мы стараемся не касаться, василевс, - пробурчал Улеб. - А в ином у нас разногласий нет.
        - Мой вопрос опечалил твой лик, молодец?
        - Нет, василевс.
        - Что тогда?
        - Я думал, что был зван на твой двор драться. А пришлось просидеть штаны на скамье.
        - Вот оно что… То политика, воин. Не было бы государству на пользу, если бы этериота побил рус. Нужно было, чтобы его побил именно природный ромей. Разумеешь ли?
        - Разумею, василевс. Но когда нужно будет драться без этой твоей политики, ты кликни меня.
        Император засмеялся.
        - Я запомню тебя и твои слова, воин. Будь уверен.
        Император подошел к последним в ряду - двум муголам.
        - Ну а этих молодцов представлять мне не надо. Амар-Мэргэн, сын и брат великих хаганов Мугольской Державы, и его друг Юлхуш-Очугуй, тоже родом не последний.
        Вся контуберния глазела на Амара. Трофим усилием воли приставил нижнюю челюсть обратно. Амар - сын мугольского хагана! Да правильно ли он понял, нет ли ошибки? Но император сказал, что сказал, и Амар почтительно кивнул императору, и теперь стоит, спокойно улыбаясь своей тонкой улыбкой. Император оглядел Трофима и товарищей.
        - А что у твоих друзей такой ошарашенный вид? Неужто они и не знали ничего?
        - То было бы лишнее, василевс, - покачал головой Амар. - Нам было бы труднее общаться попросту.
        - Что ж, и то верно. Ну теперь-то они знают.
        - Надеюсь, это ничего не изменит, василевс. - Юлхуш ответил императору, но глядел при этом на свою контубернию.
        Здесь император промолчал, но улыбнулся.
        - Тогда давайте дадим им время привыкнуть к этой мысли. Амар, Юлхуш, пойдемте, прогуляемся по соседней галерее. Давно не видел вас. - Он повернулся к остальным. - А вы, воины… О вас позаботятся. - Лысый служитель в стороне почтительно кивнул. - Приведите себя в порядок и оттрапезничайте. Вы гости в моем доме.
        Все поклонились, когда император покидал залу. Амар и Юлхуш последовали за ним, а остальные - за лысым служителем. Трофим мельком успел увидеть императора с друзьями, неторопливо идущих по боковой галереи. Их же отвели сперва для омовения, а после к столу.

* * *
        Император неторопливо шагал по дворцовой галерее, поглядывая на идущего рядом Амара. Юлхуша они оставили поскучать у первой же двери… Смотрел, прикидывал, изучал. Мягкие красные императорские сапожки без каблуков ступали по плиткам неслышно, а подкованная воинская обувь Амара отбивала каждый шаг цокотом. Амар не участвовал в бою и не взмылился, как его други, но все равно он выглядел чужеродно здесь в своей простой без роскоши паноплии… Ни слуг, ни придворных они не встречали. Галерею блокировали доверенные люди, и можно было поговорить о том, что есть, и по разговору прикинуть, что будет.
        Император остановился, и развернувшись к Амару, внимательно посмотрел ему в глаза.
        - Вырос, - задумчиво сказал император.
        - Годы прошли, мой василевс, - осторожно ответил Амар. И поколебавшись, продолжил. - Не думал, что ты и вспомнишь меня с той единственной встречи…
        - Пять лет, - сказал Диодор. - Я отослал тебя из дворца, но не из своей памяти. Такова была воля твоего отца.
        - Воля отца?
        - Он был хороший человек. Он не хотел, чтобы ты изнежился. Во дворцах, знаешь, плохо растут воины. Вот интриганы, болтуны и сластолюбцы здесь цветут пышно.
        - Не скажу, что твои дворцовые этериоты плохие войны, василевс.
        - Они пришли сюда уже устоявшимися мужами. Да и живут, хоть и при дворце, наособицу. Они чужаки здесь, и в этом их сила, их слабость, их польза. В этом их смысл.
        - Сколько всего в одном…
        - А по-другому и не бывает, Амар.
        - Позволишь спросить, василевс?
        - Мы не в приемной зале. Здесь и сейчас говори, не спрашивая дозволения, мальчик… О, вспыхнул! - Диодор улыбнулся. - Не обижайся. Да, не мальчик, - мужчина… Чем старше я буду становиться, тем чаще я буду называть всех, кто моложе меня, мальчиками. Если они мальчики, то вроде и я еще не старик… Это ты поймешь только через несколько десятков лет. А сейчас спрашивай без церемоний. Церемонии крадут время, а я в нем ограничен. Империя, знаешь, прилипает к тебе как пиявка, и все время требует внимания. Она ревнивей самой ревнивой жены. Со временем уже трудно различить - держава принадлежит тебе, или ты державе. Спрашивай.
        - Раз этериоты во дворце на особицу… Почему же ты не отдал меня им в воспитание, василевс?
        - Потому и не отдал. Чужаки вырастили бы чужака. А я хотел, чтобы в тебе проросло немножечко ромея. Не истерся до конца мугол, но при этом проступил ромей. Чтобы ты понимал нас, но и не разучился говорить со своими. Ты очень чисто говоришь на языке империи, Амар. Даже «векаешь», а не «бекаешь».
        - Как это?
        - Уроженцы старой Эллады назвали бы меня «басилевсом». У тебя очень чистый центральный имперский. Это хорошо. Настолько хорошо, что может быть даже и плохо…
        - Почему?
        - Потому что не проступил бы этот греческий в твоем родном языке. Слишком много лет вдали от своих… Ты родную речь не забыл ли?
        - Не забыл, василевс. Со мной был друг.
        - Юлхуш. Твое отражение.
        - Да. Мы говорили с ним на родном… о разном. А кроме того, я учил своих контуберналов моему языку. Как бы я их учил, если бы забыл…
        - Славно, Амар. Юлхуша я учел, а что ты сам увеличишь родную речь округ себя, даже не подумал. Славно. И все равно… слова-то помнишь, а говор незаметно меняется… Но ты молод, ум твой гибок, и ты сможешь все быстро вспомнить, если время не будет упущено… Примерно так я и думал тогда, когда крохотное посольство привезло мне мугольского мальчика. Я тогда много думал, как поступить с тобой, Амар.
        - А я тогда… подумал, что…
        - Договаривай, Амар. Я за честность не казню. Её и так днем с Диогеновым фонарем не сыщешь.
        - Подумал, что ты просто отослал меня с глаз долой, василевс.
        - Нет, Амар. Хотя тот мальчик, которым ты был, и мог подумать так. А сегодня, после того что я тебе сказал, ты ведь уже понял, что нет. Многую возможную пользу я в тебе видел, Амар. А теперь ты, не тот мальчик, а сегодняшний муж, скажи мне, какую?
        И с этими словами император остановился, испытующе глядя Амару прямо в глаза.
        - Ну… - Амар задумался. - Ты сказал, василевс, что хотел сделать меня немного ромеем, но чтоб и муголом я быть не перестал. - Император на Амара смотрел, не выражая ни согласия, ни отрицания. - Тогда, вернувшись обратно к отцу, я был бы как мост между двумя берегами и разрешил бы многие непонимания… Больше мне ничего не приходит в голову, василевс. Только все это не имеет смысла, ведь отец не просто послал меня учиться. Он ведь меня выгнал.
        Маска невозмутимости сползла с императора, и он уставился на Амара расширенными от удивления глазами.
        - Выгнал тебя? Мальчик! О чем ты говоришь?… Он… - Император замолк на секунду. - Он даже тебе не сказал? И ты все это время думал…
        Диодор усмехнулся, и взгляд его устремился к потолку, пока он обдумывал какую-то новую для него мысль.
        - Ну-ка пойдем присядем, Амар. - Предложил Император. - Разговор, похоже, будет дольше, чем я думал. Нет… не сюда… здесь из-за вазы мы не увидим, если к нам кто подойдет. Давай вот на эту скамейку.
        Они присели на скамью, рассчитанную как раз на двоих человек, без того чтобы жаться, но и без того, чтоб на неё мог сесть третий. Император потер переносицу.
        - Выходит, Амар, у меня для тебя новостей больше, чем я думал. Я ведь и предположить не мог, что он не скажет и тебе…
        - Отец?
        - Да, твой отец… Великий хаган, Хуран-Бохо…
        - Что? Что он?…
        - Нет, давай-ка теперь я начну с самого начала. - Император помолчал. - Амар, мы с твоим отцом долгое время были добрыми соседями. Это потому, что до того мы кроваво воевали.
        - Как это?
        - Знаешь, у моих русских этериотов есть хорошая поговорка: «Добрая война лучше худого мира». Разумеешь ли, о чем сказано?
        - Воину война всегда в радость, василевс. - Покачал головой Амар. - В ней слава и добыча. Но ты, наверное, мыслишь о большем…
        Диодор улыбнулся.
        - Война все решает и определяет. В ту или иную сторону. Война показывает, кто силен, а кто слаб. Кто укрепился, а кто сгнил. Война прочищает зрение правителям от иллюзий, которыми отравляют их льстивые сановники. Только вот правда эта непомерно дорого стоит простым людям, да и для самих правителей бывает смертельно горька… Мы с твоим отцом воевали. Отведали силы друг друга. Потому и стали после добрыми соседями. И мир был прочным, пока он был на троне.
        - Вы воевали из-за куманов.
        - Да, из-за кочевых куманов, давних недругов твоего народа и давних союзников моего. По крайней мере, формальная причина была такой, - усмехнулся Диодор. - Еще при жизни правившего до твоего отца, хагана Угэдея, вы отбросили куманов от Танаиса, Эрака и берегов Меотиды. За куманов пытался вступиться Русский Каганат. Но он сам так раздроблен междоусобицами, что я уже давно запутался, кого там считать архонтом[29 - Архонт - властитель, так в Романии титуловали русского великого кагана (князя).]. Все эти десятки вотчинных каганчиков, которые рвут друг другу глотки за формальное верховенство… Муголы разбили объединенное войско Русского Каганата и куманов. Каганат обязался платить дань, а куманы большей частью, опять откатились, за Херас и далее, в земли венгерских турок, где они поступили на службу к турецкому королю. На некоторое время возникло затишье. Ваш хаган Угэдэй прожил свое, и стала править регентшей при сыне, его вдова Туракина. Но многим ветеранам она не нравилась, и когда был отравлен покоритель западных земель бег[30 - Бег (бек), - тюркский титул. В армии чингиза использовался для
обозначения командного состава. Позднее станет титулом крупных землевладельцев.] Бату, ветераны обвинили в этом Туракину и взбунтовались. В результате кровавой смуты погибли все реальные претенденты на трон из «золотого рода» чингизидов, и новым великим хаганом стал тот, за ком пошло больше солдат.
        - Мой отец, - прошептал Амар.
        - Да, - кивнул Диодор. - Популярный у солдат полководец, твой отец - Хуран-Бохо. Утвердившись и успокоив распри, твой отец снова взялся за покорение земель. То, что начал Темучээн разгромив в раздираемых усобицами циньских землях, царства Цзинь и Ся, докончил твой отец, захватом царства Сун. Позже его тумены заняли земли фарсов и исмаилитов. Я наблюдал с тревогой за происходящим и не ошибся. Спустя несколько лет он двинулся в поход к землям турок, хотя, конечно, вряд ли это уже было связано с переставшими быть реальной угрозой куманами. Да и к тому моменту, когда войска Хурана-Бохо добрались до турецких пределов, куманов там уже не было. Турецкие магнаты, обеспокоенные, что их король усилился иноземной гвардией, перебили главу куманов и всех его приближенных. Куманы намек поняли и ушли, а муголы тем временем вошли в земли турок. Турки выступили и были наголову разбиты. Муголы прошли по окрестным королевствам, разоряя по пути все крупные города. Устроив туркам разор, муголы развернулись, и двинулись обратно, но уже другим путем, аккурат через земли, населенные сербами и болгарами. А это, Амар, -
одарил степняка холодной улыбкой василевс, - был уже прямой вызов мне. Потому что и те, и другие живут в границах моей державы.
        - Сложно как, - пробормотал Амар.
        - Сложно? - хмыкнул василевс. - Это, мальчик, еще не сложно. Это я тебе самыми грубыми стежками. Сложным для меня было решить, защищать болгар или нет. Мне-то ведь хотелось, чтобы твой отец их всех на корню вырезал.
        - Это как? - удивился обычно невозмутимый Амар.
        - Болгары, - у нас их еще зовут мисянами, - захватчики. Несколько веков назад они воспользовались ослаблением империи, прорвали Траяновы укрепы на Данувии и захватили наши прекрасные диоцезы Фракию и Дакию. Сотни лет потребовалось державе, чтобы разбить болгар и вернуть свои земли. К сожалению, вернули мы их уже с болгарским населением… Наше-то, как это обычно бывает, куда-то все таинственно пропало… С тех пор в тех местах постоянно зреет смута. Военные походы лишь на время усмиряют буйные болгарские головы. Стоит им слегка откормиться и взрастить новых мужей, как они опять начинают бунтовать. Так что, когда пришел твой отец, я бы с удовольствием позволил ему… - Василевс сделал паузу, явственно скрипнув крепкими зубами. - Вот только после его ухода разбираться с разоренными землями пришлось бы опять мне. Или что еще хуже, муголы бы не ушли, а болгары в пику мне признали над собой верховенство мугольского хагана. Такая перспектива меня совсем не радовала. И наконец все последние годы я вел планомерную политику заселения тех земель ромеями в попытке сделать территорию более лояльной. Стоило влиянию
империи хоть немного ослабнуть, и болгары могли вырезать всех переселенцев. Поэтому, Амар, пришлось мне быстро собирать войско и двигаться навстречу твоему отцу. Заодно ко мне присоединились и многострадальные остатки кочевых куманов, которым я, как давним союзникам, дал приют. - Василевс вздохнул - Политика закончилась, и началась любезная тебе, Амар, война…
        - И как она шла? - с любопытством спросил Амар.
        - С переменным успехом, - пожал плечами император. - Сперва твой отец уничтожил почти всю мою конницу союзников-федератов. Они преследовали его, а когда обнаружили засаду, было уже слишком поздно. Как говорится, «поймали льва за хвост». Потом я разделил силы надвое, чтобы охватить мугольское войско. Командир второго соединения слишком растянул походные колонны, и твой отец этим воспользовался… Я был в бешенстве и казнил бы раззяву-стартига, но он и так уже к тому моменту второй день кормил ворон… После этого мне уже явно недоставало сил, и я… искусно маневрировал… - Диодор коротко хохотнул. - Это так мои придворные историки потом написали. В переводе на нормальный язык это значит, что я прятался и бегал. Когда ко мне подошли свежие силы, я встал у Ямбола, встретил твоего отца и дал сражение… На том поле полегла масса народа. Я потерял почти всю катафракту, когда она схлестнулась с мугольскими броненосцами, но и войску твоего отца очень крепко досталось. Поэтому ночью твой отец снялся с лагеря и ушел. Ему, в отличие от меня, подкреплений брать было негде, поэтому он решил вернуться к тактике
наскоков. Но даже болгар уже стало тяготить присутствие муголов, которые грабили их для снабжения войска. И скоро с помощью местных я уже точно знал, где находятся тыловые мугольские обозы. Я двинулся туда и взял штурмом вставший в курень обоз. Думал, подрезал твоему отцу крылья. А он, несмотря на потерю, и не думал уходить, и продолжал разорять мою землю. Война затягивалась… И в этот момент очередная эскадра воинов христовых, плывущая в «заморскую землю», прознав, что я с лучшей частью войска завяз в боях, тут же сменила курс, высадилась на моих землях близ Эфеса и начала лихо огрублять побережье. Естественно не забывая при этом, как у них принято, бубнить на скверной латыни «ин номине Домини омнипотентес, ет Иесу Христи»[31 - «Ин номине Домини омнипотентес, ет Иесу Христи» - (In nomine Domini omnipotentis, et Iesu Christi) - Во имя Господа всемогущего, и Иисуса Христа. (лат).]… Ну, твой отец конечно ликовал. Наверное, дня два, до тех пор, пока к нему не прискакали взмыленные гонцы с его родины. Они - это я естественно уже потом узнал - сообщили, что в Фарсии вспыхнуло восстание, которое угрожает ему
потерей всего региона, да к тому же опять возмутились камские татары… Положение для нас обоих стало очень шатким. Вот тут-то мы с твоим отцом и почувствовали друг к другу великую приязнь. - Диодор лукаво подмигнул Амару. - Не прошло и двух недель, как между нами был заключен мирный договор. Союз позволил нам опереться друг на друга спиной на новообретенной совместной границе и поддать зарвавшимся соседям хорошего пинка.
        - Значит, никакой настоящей симпатии между вами не было? - спросил Амар.
        - В политике, Амар, имеет значение только целесообразность. - Мягко сказал Диодор. - Я некоторое время общался с твоим отцом в полевом лагере во время подписания договора. Я, знаешь, очень неплохо говорю на языке фарсов, и твой отец, как оказалось, отлично знал этот язык. Поэтому мы общались без толмачей. Он был яркий человек, и симпатия между нами возникла. Но, повторюсь, если бы не целесообразность, это бы не имело ровным счетом никакого значения. Это ты поймешь очень скоро. И тут, тайши Амар, давай-ка мы плавно вернемся к твоей персоне. Скажи мне, что ты имел в виду, когда сказал, что отец тебя выгнал?
        Амар потупился.
        - Я… Мне не все нравилось из того, что он делал. Как-то раз я пришел к нему и сказал, что думал. Мы повздорили. Вскоре после этого он отослал меня сюда.
        Император кивнул.
        - Через несколько лет после заключения мирного договора твой Хуран-Бохо прислал мне доверенного человека, который передал его просьбу. Он просил взять на воспитание одного из его сыновей… Твой отец, не сочти это оскорблением его памяти, был слишком любвеобилен. Одних только законнорожденных сыновей у него было семеро, и меж ними не было согласия, кто же после смерти отца должен занять престол. Про детей от наложниц даже и говорить не буду… Все от разных матерей, взятых Хураном в разных странах, вы братья, как я понимаю, не испытывали друг к другу братской любви. А вот ненависти хватало. Твой отец слишком поздно начал понимать, какую семью он создал… Даже ему, бесстрашному воину, не боявшемуся вражеской стали, становилось не по себе, когда он случайно ловил не предназначенные для других взгляды сыновей в затылок друг другу. «Так смотрит убийца перед тем как никнуть удавку. Так смотрит зверь перед тем как броситься на добычу», - это ведь его собственные слова.
        - Откуда ты знаешь, василевс?
        - Я, как ты понимаешь, несмотря на наши дружеские отношения, держал при дворе твоего отца соглядатаев, чтобы быть в курсе дел… Поэтому, когда он прислал мне письмо с просьбой и полунамеками, я уже и без того знал, в какой ситуации он оказался. Твой отец был уже не молод, - Диодор печально вздохнул, - а с возрастом все яснее понимаешь, что от смерти не убежишь. Пути наши за земной чертой ведомы лишь Богу, а здесь на земле мы можем продолжить себя детьми. Вот Хуран и начал думать, что же предпримут дети, когда его не станет. Зимой на большой облаве один его сын раскроил другому голову всего лишь за удачный охотничьей выстрел. В тот раз сын Хурана выжил…
        Амар опустил голову.
        - …Через полгода, другому, самому младшему сыну, уже так не повезло, - продолжал император. - Он с двумя другими братьями оторвался от остальных охотников. Братья рассказали, что самый младший неудачно упал с лошади, ударился о камень и сломал себе шею. Они очень убивались… Хуран-Бохо со страхом думал о том, что начнется, когда он умрет. Детей было не остановить ни приказом, ни посмертной волей. За ними стояли матери, которые их взрастили, пока Хуран разъезжал по победоносным походам. И партии в государстве уже примеривались, кого из его детей сделать своим знаменем, кто больше соответствует их интересам… «Перегрызут, передавят друг друга, - говорил твой отец. - Останется один. Но что этот один будет делать, без родной крови, и за ним придет чужая стая?» Вот тогда-то он и отослал одного своего сына подальше от котла, где заварилась свара. Хотя бы для того, чтобы сохранить свой род.
        - Отослал нелюбимого сына, оставил про запас… - пробормотал Амар, безотчетно кусая губу.
        - Я скажу тебе, кого отослал мне Хуран. - Прищурившись, взглянул на Амара император. - Отослал сына, который редко ему улыбался. Сына, который часто был с ним не согласен. Сына с глазами человека, а не с лютыми глазами зверя и не с мертвыми глазами дохлой рыбы. Сына, который не смотрел на отца с ожиданием, а на братьев - с предвкушением. Вот что написал твой отец. А я скажу: отослал того, за кого больше всего боялся, - тихо закончил император. - Неужели он тебе никогда ничего не говорил, Амар?
        - Он не выделял нас одного перед другим… - прерывисто вздохнул Амар.
        - Здравая была мысль. Жаль, не помогла.
        - Спасибо, василевс.
        - О нет, не благодари меня, мальчик, - покачал головой император. - Наш разговор еще не окончен… Не благодари меня.
        - Еще что-то, чего я не знаю?
        - Мы к этому идем. Целесообразность, Амар. Помни о ней. А теперь скажи-ка мне, как ты относишься к своему брату?
        - К которому?
        - Ах да, ты же в своей школе был оторван от новостей… Но ты знаешь, что твой брат Урах после смерти твоего отца стал хаганом?
        - Эта весть дошла до меня, василевс. Твой град - центр торговли, и в увольнительных я всегда старался выведать новости о родине от купцов. Равно как и вести о судьбе моих братьев.
        - Зачем же ты спрашиваешь, кого я имею в виду? Разве у тебя остался в живых не один только брат?
        - Я их так не разделяю. Но да, живой у меня остался только один, последний брат. - Голос Амара стал бесцветным. - Великий хаган мугольский, Урах-Догшин.
        - Так как ты откосишься к нему?
        Амар провел рукой по голове там, где среди волос можно было нащупать невидимый рубец.
        - Он подарил мне этот шрам.
        Василевс молчал.
        - Он убил всех моих братьев.
        Василевс молчал.
        - Я ненавижу его!
        Василевс кивнул.
        - Ты ненавидишь его. А он ненавидит тебя. В этом вы равны. А в остальном - нет. Ты - простой воин на службе другой державы. А он после смерти твоего отца занял трон и получил власть над сотнями тысяч воинов. Твоя ненависть бесплодна. А его разрушительна. - Диодор поудобнее уселся на скамейке. - Две державы жили рядом несколько спокойных лет. Для нас это был счастливый индикт. И сейчас почти ничего не изменилось. Только в мугольской державе теперь правит новый хаган. И он в обмен на то, чтобы все шло по-прежнему, требует отправить тебя к его двору.
        Лицо Амара закаменело.
        - Как он может у тебя требовать, василевс? Ты ведь правитель самой могучей державы.
        Диодор покачал головой.
        - Могучей? Не такой могучей, как прежде… Знаешь, как мы, ромеи, когда-то называли Средиземное море? «Марэ нострум» - «Наше море». Потому что все земли по его берегам принадлежали нам. А теперь… Но все же, да, держава еще сильна… Империя сейчас напоминает постаревшего, но все еще могучего медведя, Амар. Беда в том, что медведь со всех сторон окружен сворой молодых жадных собак. Сил на все направления не хватает. Медведь поодиночке может задавить почти каждую псину. Но для этого ему нужно повернуться к ней, охватить её лапами своих армий. А в это время другие собаки вцепятся ему в хвост, спину, возможно даже, доберутся до горла. Поэтому медведь вертится, ревет, стараясь дать понять каждой собаке, что её ждет, если она вздумает броситься. А собачья стая ждет, не размыкая круга… И в такой ситуации начинать войну из-за одного человека я не буду.
        - Но ведь и мугольский улус почти в такой же ситуации, - лихорадочно возразил Амар. - Слишком много взято земель, а нас, муголов, так мало. Возможно, откажи ты твердо, василевс, и Урах не рискнет?
        - Будь твой брат разумным человеком… Впрочем, я бы и тогда не рискнул - ставки слишком несоразмерны. Но дело еще и в том, что твой брат, Амар, - идиот. Смелый, по-звериному хитрый идиот. Он идет к тому, чего хочет, и не оглядывается на последствия. Такой вполне сможет развязать войну, которая обескровит обе державы на радость стервятникам. И я не могу полагаться на фантазии, что он вдруг проявит благоразумие, или что какой-то из его благоразумных советников вовремя его отравит.
        - Ты согласился отдать меня, василевс, - утвердительно сказал Амар.
        - Согласился, но не сразу, - с достоинством уточнил Диодор. - Сперва я выторговал за твою голову несколько спорных пограничных территорий и укрепленных крепостей. А кроме того, договорился с твоим братом о существенных скидках на оплату транзита для моих купцов по дорогам мугольского улуса. Часть сэкономленной разницы купцы внесут в мою казну налогом и все равно останутся в выигрыше. Ну и еще некоторые моменты… Твоя голова стоит гораздо дороже, чем может показаться на первый взгляд, Амар.
        - Дай мне бежать, василевс! - горячо выдохнул Амар. - Земля велика, на свете много мест, где нужны воины.
        - Это нарушит соглашение, - отрицательно покачал головой Диодор. - И боюсь, твой мнительный брат не поверит, что ты сбежал сам, а не я спрятал тебя.
        - Значит, ты получаешь свои выгоды, василевс, - медленно произнес Амар, - а мой брат получает возможность убить меня.
        - Скорее всего, он планирует делать это очень медленно, - кивнул Диодор.
        - В твоем плане я вижу только одно слабое место, василевс, - заметил Амар. Глаза его застыли, и лицо было бесстрастным как маска.
        - Да-да, знаю, - серьезно сказал Диодор - Слабое место, что я решил сказать тебе все это лично. Поэтому ты сейчас засунешь мне в грудь нож, на рукояти которого у тебя аж пальцы побелели.
        Амар, который действительно уже минуту как сушил рукоять ножа в ножнах, нахмурился, но руку не убрал.
        - Молод ты еще, Амар, - с некоторой ностальгирующей завистью сказал Диодор. - Сперва торопился меня благодарить, потом убить замыслил. А я тебе опять повторяю: не торопись. Разговор не кончен. Неужели ты думаешь, что я пригласил тебя только, чтобы над твоим отчаяньем покуражиться?
        - А зачем ты меня пригласил, василевс? - хмуро спросил Амар.
        - Чтобы ты понял. Не отдать я тебя не могу - это раз. - Диодор для наглядности начал разгибать пальцы. - Убежишь - вся романская держава будет тебя искать. Поймаю и все равно передам людям твоего брата - это два. А вот три… Слушай внимательно и вникай: люди твоего брата будут везти тебя к нему по вашей земле несколько недель по глухим местам. И если ты в дороге вдруг куда-то исчезнешь, я уже к этому не буду иметь никакого отношения. Разумеешь ли, Амар?
        Амар напряженно вглядывался в собеседника.
        - Разумею… Только как же я?.. Ведь наденут сразу мешок на голову, спеленают и повесят поперек лошади.
        - Повезут тебя не как груз, а как дорогого посла, - уверенно заявил Диодор, - это я тебе обещаю. Ну а там уж твое дело - уловить момент, когда тебе захотят надеть мешок на голову. У тебя в контубернии есть смешной ушастый друг.
        - Тит…
        - Да. Пойдем, я познакомлю тебя с еще одним ушастым.
        Император хлопнул в ладоши. Звук хлопка раскатился по галерее, и тут же в дальнем её конце в стене распахнулась небольшая дверь. За ней мелькнул слуга, который, придержав дверь, пропустил в неё человека, и снова закрыл. Вошедший направился к императору. Он был одет в зеленую рубаху длиной до самых икр, а поверх - роскошная расшитая золотыми цветами накидка с зеленым же подбоем. Щегольские высокие ботинки синего бархата с золотыми подвязками украшали ноги. Был он немолод, борода его была облагорожена сединой, а насчет его ушей Амар ничего сказать не мог, так как их закрывали аккуратно уложенные каштановые с проседью пряди волос. И все же, что-то в его лице было Амару знакомым…
        Амар встал со скамьи, чтобы приветствовать старшего по возрасту. Император тоже поднялся. Человек в зеленом подошел и почтительно поклонился Диодору.
        - Мой василевс…
        - Знакомься, Амар. - Повернулся к степняку император. - Это патрикий Ипатий Киракор. С недавних пор большой друг твоего деда.
        - Моего деда?.. - недоуменно пробормотал Амар, машинально отвесив короткий поклон Ипатию.
        - Он ведь у тебя один, по материнской линии. Отец твоего отца умер еще до твоего рождения, не так ли?
        - Да, василевс… Тюлке Кучулук. Но мы виделись всего один раз, когда он приезжал в Хара-Хорин… Я почти не помню его.
        - Зато он помнит тебя.
        - Мы почти незнакомы.
        - Разве это важно для единой крови? - Склонил голову к плечу император. - Дети и внуки твоего деда умерли. Ты - единственное продолжение его рода. Он был большим бегом при чингизе и остается владетельным вельможей, хоть и живет вдали от столицы в своем краю. Тем лучше. Он тот, кто тебе сейчас нужен.
        Император кивнул Ипатию, и тот, на миг спрятав руку под своей роскошной накидкой, тут же вынул её обратно с каким-то предметом на ладони.
        - Твой дед послал тебе подарок, Амар, - звучным голосом произнес Ипатий и протянул руку Амару.
        Амар принял предмет. На ладони лежал маленький фрагмент дерева из желтоватой древесины. Один его бок, там где когда-то была кора, оставался полукруглым, а другой был неровным - там древесину расщепили напополам, как это обычно делают с поленом на растопку. На одном конце в деревяшке была просверлена дырка, в которую продернули тонкую плетеную бечеву.
        - Неказистый на вид, - заметил император. - Не ценного материала, и работы мастера в нем нет. Хорошо. Тюлке Кучулук мудр. Никто на такой подарок не позарится. Спрячь его, Амар. Держи при себе, никому не показывай.
        - Условный знак, - догадался Амар. - Такие располовинки обычно используют при заключении договоров. Соединишь вместе - сразу видно, что было целое.
        - И подделать нельзя, - кивнул император. - Это поможет узнать тебя людям твоего деда, которые никогда не видели тебя, Амар. И ты их узнаешь по ответной половине.
        - Где? Когда? - вскинулся Амар.
        - Все по порядку. Терпение, мальчик.
        - Дед просил передать вот еще что, - вступил Ипатий. - Если превратности пути отнимут дощечку, люди его узнают тебя, Амар по словам. Запоминай: «Только небесный отец слезами омоет печаль». Они же тебе скажут: «Только земная мать осушит слезы отца». Запомнишь?
        Амар кивнул, сосредоточенно и беззвучно шевеля губами.
        - Я запомнил, - сказал он. - Только… Мой дед и вправду готов из-за меня поссориться с Урахом?
        Ипатий улыбнулся.
        - На некоторое время мне пришлось обратиться посланцем иноземного торгового дома. Я ездил торговать в хуэреземский Гургандж, а по пути два раза лично передавал твоему деду слово императора и говорил с ним о тебе. Твой дед - старый ветеран. Ураха он не любит самого по себе, как нарушителя священного закона и молодого выскочку. Ну а за то, что Урах поднял руку на его единственного внука… Не сомневайся, Амар. Другое дело, пока все надо делать тайно, и когда все случится, подозрение, конечно, первым падет на твоего деда. Время открытой борьбы еще не пришло.
        - Карта при тебе, Ипатий? - спросил император.
        - Самая точная, - кивнул патрикий, извлекая из под накидки сверток, - дописывал сам, во время поездок, самолично. У Тюлке точно такой же с неё список.
        - Ну, показывай, - велел император.
        Ипатий подошел к столику рядом со скамейкой, раскатал на нем свиток.
        - Смотри Амар, и крепко запоминай маршрут, которым тебя повезут. Мой конвой доставит тебя вот сюда, и здесь, на границе передаст муголам. Это определит дальнейший путь, потому что отсюда и вот до этого места на твоем пути в Мугольский улус развилок быть не может. С торной дороги твои провожатые не сойдут. Но дальше всех вариантов мы уже не учтем… Потому на этом отрезке тебя и встретят. Вот здесь - примечай знак. И укладывай в голове путевые приметы, о которых я тебе расскажу…
        Трое в галерее еще некоторое время совещались у стола, обсуждая подробности и изучая карту. Ипатий рассказывал, повторяя по несколько раз путевые приметы и подробности. Амар впитывал, склоняясь над картой. А император куда чаще чем на карту, смотрел на лица собеседников.
        - Мне бы только с людьми деда не разминуться… - Надежда и сомнение попеременно оставляли свой след на обычно невозмутимом лице Амара.
        - Земля велика, - ответил Ипатий. - Но нитки дорог сокращают варианты. Мы подобрали хорошее место. Не бойся, за этот план я отвечаю тебе своим словом.
        - Больше чем словом, - вмешался император. - За этот план, Амар, Ипатий отвечает тебе своим родом. Ведь твоя контуберния, Амар, поедет с тобой. А значит, и сын твой, Ипатий, поедет с Амаром.
        Амар искоса глянул на Ипатия, лицо которого не выражало никаких чувств.
        - Так что, Ипатий… - Император пытливо смотрел на Ипатия. - План по-прежнему хорош?
        - Он по-прежнему хорош, василевс, - поклонился Ипатий.
        - Отрадно это слышать.
        - Не стоит их посылать со мной, василевс! - горячо воскликнул Амар. - Это мой путь и мой риск - не их.
        - Стоит, Амар. - Василевс оперся о столик. - Это не прихоть. Сама судьба распорядилась, что с тобой в контубернии оказался сын знатного патрикия. Я посылаю твою контубернию как маленькую свиту, как раз для того, чтобы муголы раньше времени не завязали тебя в мешок и были принуждены соблюсти некоторый внешний этикет. Послам Ураха я сказал, что свита проедет с тобой часть пути по мугольской земле для того, чтобы они не убили тебя рядом с моей границей. Чтобы если это произойдет, то пусть случится глубоко на мугольской территории, и мои руки перед всем светом окажутся чисты. А на деле это дает некоторую свободу действий и шанс убежать прежде, чем твоя свита повернет обратно. Вот почему в свите нужен человек из знатного рода. Это придержит руки муголов, если они вдруг захотят поторопиться.
        - Не надо моих друзей, василевс, - тихо сказал Амар. - Неужели у тебя не найдется какого-нибудь знатного бесполезного дурака, которого не жаль?
        - Не найдется, Амар. - Покачал головой Диодор. - Я таких отдалял от трона всю свою жизнь. И те, что еще остались, либо уже далеки, либо еще слишком сильны, чтобы я их мог так послать на риск.
        - Мои друзья уже знают? - спросил Амар.
        - Что поедут с тобой? Узнают, когда мы выйдем к ним. Но что действительно должно произойти, они ведать не будут.
        - Почему? - вскинулся Амар. - Как же им не сказать?!
        - Потому что всю дорогу им придется ехать бок о бок с мугольскими убийцами, - сухо объяснил император. - И если сказать, то придется твоим друзьям делать вид, что они ничего о том не знают. Я не уверен, смогут ли. Их ведь учили быть воинами, а не лицедеями. А этот труд требует не меньшего искусства, чем махать мечом. Даже тебя я посвящаю лишь потому, что без того не обойтись. Тебе придется быть лицедеем за всех. Итак, ты ничего не скажешь им, Амар. Таков мой приказ. Потому что теперь это не только твоя тайна. Я рискую вместе с тобой. Рискую судьбой моей державы, чтобы спасти тебя. Потому что если тебя схватят, и Урах прознает о моем участии, то не миновать большой войны.
        - Даже если меня схватят, я ничего не скажу о тебе, василевс.
        - Это ты просто не знаешь, как умеют развязывать языки заплечных дел мастера. Если попадешься, и брат вздумает тебя пытать, прежде чем убить, ты скажешь все, Амар. Поэтому - не попадись. И молчи! Даже друзьям молчи.
        - Целесообразность? - горько промолвил степняк.
        - Целесообразность, Амар. Для своего блага, для их блага и блага ромейской державы. Для них ты просто тихо исчезнешь во время одной из стоянок, и пусть кони людей твоего деда несут тебя прочь. Пусть твои друзья ищут тебя вместе с муголами - тем достовернее будет все выглядеть. Пусть вернутся домой в недоумении. А истинная судьба твоя пусть для них останется пока неизвестной. А теперь… - Император хлопнул в ладоши, и в конце галереи как тень возник бритый служитель. - Тебя проводят к твоим друзьям, Амар. Ешь, пей, веселись. Если сможешь, и как сможешь. Не удивляй друзей хмурым видом. Я скоро выйду к вам. Иди.
        Амар поклонился и со смятением в глазах пошел вслед за служителем.
        Ипатий с улыбкой проводил его взглядом. Но как только скрылся Амар и стихли его шаги, улыбка сползла с лица патрикия, и он, не заботясь о роскошных одеждах, сполз на колени перед Диодором.
        - О, пощади меня! Пощади мой род, василевс! Сына моего пощади!
        - По-прежнему хорош ли план, Ипатий? - хмуро спросил император. - Ничего нового не хочешь мне открыть, пока время еще есть? Не сбился ли ты с пути, гуляя в бескрайних чужих степях?
        - Я верен тебе, василевс, и план так хорош, как только может быть - горячо зашептал Ипатий. - Но превратности… О, оставь моего сына, василевс. Или позволь мне поехать вместо него!
        - Для державы в военном школяре, без малого молодом воинском начальнике, ценности меньше, чем в таком опытном дипломате как ты, Ипатий, - очень мягко сказал Диодор. - И в конце концов, разве он не солдат? Чем же он лучше прочих? Он получит приказ и поедет. Даст бог, вернется. А ты, Ипатий, коли так любишь сына… Не приказчик я тебе в личных делах. Но советую. Он сейчас здесь, рядом. Помирись с ним. Лучшего времени, может, и не будет. Свою судьбу никто не ведает… А теперь встань, и идем.

* * *
        Стол был хорош, особенно после сытной, но однообразной школьной кормежки. И если что слегка и портило угощение, так это лишь присутствие комеса Феофилакта. Потому что, хоть и не плохой он человек, но при непосредственном начальнике и шутки, и разговоры, и смех, знают меру, и полной свободы нет. Наверное, поэтому они так мало говорили о внезапно всплывшем высокородии Амара, кроме нескольких общих фраз (Амар-то наш!… Оказывается… Д-аа!…). Это ими было отложено для своего, узкого круга. Зато охотно обсуждали поединки, ошибки и правильные решения, и как им показались этериоты. Похвалили секироносца Мешу, порадовались, что их миновал великан-Тугарин, похвалили себя, - куда же без этого… Тут и Феофилакт, опытный воин, сказал много толкового и по делу, и за столом стало посвободнее. Трофим как раз расправился с ломтем свинины, и соблазнившись примером смачно чавкающего Тита, ухватил в рот печеное яблоко с корицей, когда дверь трапезной открылась, и слуга пропустил внутрь Амара и Юлхуша. Оба прошли к местам за столом, и принялись за трапезу. Трофим окинул Амара внимательным взглядом. Вид у того был
какой-то очень… собранный. Но расспрашивать при Феофилакте опять же не хотелось. «Спрошу потом», - решил Трофим.
        А через пару минут та дверь, через которую вошел в трапезную Амар, снова отворилась, и появился император, а за его спиной в проеме мелькнул благообразный царедворец в зеленом с золотом. И сидевший рядом Тит на мгновение перестал жевать, будто подавился очередным печеным яблоком. Но уже закрылась дверь, и царедворец исчез…
        Увидев императора, все поднялись. Диодор подошел и встал во главе стола, где ему удобно было наблюдать за остальными.
        - Воины, - обратился к ним император. - Сегодня вы узнали, кто такой на самом деле Амар. Теперь вам надо узнать о нем еще кое-что, потому что это касается и вас. Мугольский хаган, правящий брат Амара, отзывает его обратно в свою ставку. Амар-Мэргэн возвращается домой. Он не окончил последний год обучения школы, но думаю, комес Феофилакт согласится, с его досрочным выпуском и присвоением звания декарха?
        Феофилакт согласно кивнул.
        - Достоин он того, василевс, и не потому что каганский сын.
        Император продолжил.
        - Отряд этериотов будет сопровождать Амара до границы моих владений, туда, где его примет мугольский эскорт. Вам же, молодые воины, будет поручено малой свитой сопроводить Амара-Мэргэна и далее, до самой ставки его брата. Дабы не чувствовал он одиночества, пока не прибудет на родину, и не восстановит забытые за годы родственные узы. Чтобы ничего худого не случилось с ним на ромейской земле, будете беречь его и как друга, и как важного иноземного посла.
        Императору снова удалось их ошарашить. Диодор оглядел контубернию и улыбнулся:
        - Вы же не против небольшого путешествия?
        Радовалась контуберния. Нежданное путешествие открывалось перед ними вместо школьной муштры. Но даже в своей радости Трофим заметил, что спокоен, но не весел Амар, и сидит с тревожным вопросом в глазах Юлхуш. Это царапнуло, удивило, но вскоре смылось общим напором радости. И Трофим забыл об этом, и в тот день более не вспоминал.

* * *
        И завертелась для контубернии чехарда сборов. Это было суматошное и хорошее время. Суматошное, потому что, несмотря на строгий военный порядок, потребовалось нашим молодцам закончить множество дел и сдать на склады казенное снаряжение. Вся эта беготня своим рваным ритмом ломала ставший привычным за годы размеренный темп жизни, где большая часть дня была распланирована и известна загодя. Хорошее - потому что никто кроме высшего школьного начальства в лице Феофилакта вообще не знал, что происходит. Но был приказ, согласно которому первая контуберния первой учебной тагмы Эфес выпускалась досрочно. Контуберналы с получением младшего начального звания должны были вскоре убыть неизвестно куда. Хмурились инструкторы, шептались и приставали с вопросами товарищи из других подразделений, и слухи - реяли бесплотные слухи, сталкиваясь, совокупляясь, приумножаясь и принимая совсем уж чудовищные формы - благоприятные или ужасные, в зависимости от того, как относился распускающий оные к нашим друзьям. Ореол большой тайны светился над контубернией. Разглашать же её они по приказу императора не имели права.
        Впрочем, их это не очень тяготило. Потому что тайну трудно хранить в одиночку, она распирает изнутри, как забродившее вино распирает мех. Но друзья могли обсудить свое новое назначение между собой, и их не распирало. Напротив, сохраняя свой секрет, они переисполнялись чувством некоторого превосходства над товарищами и даже начальными людьми школы, а в их молодом возрасте такое ощущение особо приятно греет душу. Поэтому в ответ на все вопросы друзья молчали, принимая вид наиболее соответствующий их характеру. С таинственной важностью пыжился Тит. С довольной снисходительной улыбкой ходил Фока. Солидно с сознанием собственной цены отмалчивался Улеб. С видом, утомленным раздумьями о делах великих и важных, бродил Трофим. Правда, ближе к увольнительным ему уже не было нужды ничего изображать, и личина уступала место реальным раздумьям, как укротить обвивавшее его тысячей щупалец неуемное любопытство Эрини, которая одна одолевала его больше, чем все вопросы сослуживцев. И этот его вид - будто разговаривая, Трофим находится совсем в другом месте, думая о вещах нездешних - бесил некоторых сослуживцев до
крайней крайности. Тем более, как они подозревали, что ему как старшему контубернии, возможно, известно даже более, чем остальным. Наконец, Амар с Юлхушем делили одно настроение на двоих. Амар не посмел ослушаться приказа императора в отношении контубения, но Юлхушу, своему побратиму, он все рассказал. Не мог не рассказать. И теперь у них была тайна в тайне. Для них все последние дни были приготовлением к сложному делу, от успеха которого будет зависеть их жизнь. Их озабоченность, в отличие от друзей, была не напускной, но от этого она же выглядела куда более органичной и уязвляла посторонних даже более.
        В любом случае, все это очень сильно будоражило школу и вызывало раздражение старых инструкторов, которые очень не любят, когда в подчиненных им кругах что-то будоражится без их прямого приказа. Все это кончилось тем, что за день до досрочного выпуска оптион Плотин подловил Тита на мелкой небрежности и отрядил всю контубернию на очистку школьных отхожих мест. Места эти - слава цивилизации - были не обычной для окраинных лагерей выгребной ямой, а каменным водоносным желобом, над которым проходили специальной формы скамейки. Так что наряд этот был не из самых сложных и особого ропота друзей не вызвал. Но когда друзья доложили об исполнении, Плотин тут же отрядил их к новым свершениям - назначив их «гераклидами». На школьном жаргоне это означало уборку конюшен. Сам Геракл, как известно, однажды был принужден судьбой совершать сходные действия по уборке за лошадьми, поэтому любой, кто отведал той же работы, вроде как частично приобщался к его славе, и становился достойным именоваться его потомком… Тут уж дерьма предвиделось порядочно, и Тит даже рискнул, испросив разрешения задать вопрос - за что же
такая несправедливость? В ответ Плотин доходчиво и ярко пояснил, что поскольку они выпускаются досрочно, то все равно недополучат причитающееся им количество работ, которые придется выполнять остальным ученикам, поэтому справедливость - вот это она самая что ни на есть. Он, Плотин, хоть и не полностью, но все же восстанавливает нарушенный мировой порядок.
        - А кроме того, может это хоть немного поумерит противное самодовольство на твоей блудливой роже, ушастый щенок! - рявкнул Плотин Титу, и дискус на этом исчерпался.
        Вечер вышел томным, и кроме собственно процесса запомнился ехидными комментариями мстительных сослуживцев, которые не преминули подойти к конюшням воспомоществовать бездельными советами… А поскольку провозились они почти до темна, то и в баню сходить уже не успели.
        На следующее утро было построение по поводу досрочного выпуска. Феофилакт сказал краткую, но душевную речь, подошел к застывшей шестерке, и едва заметно морща нос, укрепил на их портупеях медальоны декархов. С глухим звуком буцкнули в грудь и взметнулись единым движением сотни рук, отдавая салют. Вот и все. У армии стало на шесть учеников меньше и на шесть младших командиров больше.
        Трофим поймал себя на мысли, что он столько раз во время учебы, ворочаясь на жесткой койке, представлял себе этот момент и думал, как будет волноваться… А на самом деле особого волнения и не вышло. Во-первых, устал вчера, а во-вторых, вся эта чехарда с предстоящим путешествием несколько сместила чувства, и волнение оказалось не таким уж и сильным.
        После скромного церемониала они быстро попрощались со знакомцами из других контуберний и попали в распоряжение дворцового человека, который ждал их загодя и должен был препроводить ко дворцу. Дворцовый слуга такой закалки, как Феофилакт, не имел, и потому не то что морщил нос, а чуть ли не завернул его трубочкой, и всю дорогу старался держаться в дальнем авангарде.
        Трофима с друзьями его страдания не особо трогали, и они шли, наслаждаясь неспешной прогулкой и щеголяя своими медальонами. Всем встречным, кто хоть немного понимал, было понятно, что идут выпускники элитной школы, потому как далеко не всегда десятников как самых нижних командиров снабжали медальонами установленного образца.
        Во дворце их передали на попечение другому человеку, и они попали в отлаженный административный механизм. Их поселили вместе в большом гостевом покое, и там же организовали горячую баню, что вызвало немалый восторг, омраченный лишь тем, что все прислужники почему-то были сплошь мужики. После этого к ним приходили портные люди и сняли с них мерки, делая какое-то быстрые заметки на восковых табличках. Но вот после этого надобность их тревожить отпала, беспокоили только, чтобы пригласить к столу, и несмотря на добротную кормежку и мягкие постели, на второй день им стало скучновато. Василевс их к себе не звал, видимо, будучи занят важными державными делами. Перемещение их было ограничено гостевым сектором, причем для не самых знатных гостей, в котором все покои, кроме выделенных контуберналам, в этот момент пустовали. На выходах их останавливала дворцовая стража с каменными лицами, которая на все вопросы коротко отвечала, что на их счет нет никаких инструкций, а значит, и выпускать их не велено. В конце концов, не дожидаясь, пока они начнут сатанеть от скуки, друзья отловили одного челядина,
принесшего обед, и попросили его передать по начальству, о их горе:
        - Когда едем, непонятно. Так чего хотя бы не выпускают в город, тем более, - тут особо заострился Трофим, - что у некоторых там есть родные и близкие?
        Слуга оставил обед, обещал все передать и не обманул. Через несколько часов к контуберналам явился наголо бритый человек в простой коричневой рубахе, который представился дворцовым распорядителем, и сообщил, что контуберналы при сопровождении приставленных к ним слуг могут ходить в тренировочный зал. А кроме того, все, кроме Амара, которого высокий статус теперь обязывает оставаться во дворце, могут выйти в город для улаживания своих дел, с тем, чтобы вернуться во дворец к завтрашнему, до полудня.
        Это их обрадовало. И за исключением Юлхуша, который решил остаться с Амаром, четверо друзей вышли в город, и провели день и ночь как могли, и как считали правильным.

* * *
        Тит миновал дворцовую стражу и встал, озираясь, за воротами, подумывая, куда лучше направить стопы.
        - Подвезти? - спросил сзади знакомый голос.
        Обернулся Тит. Стоит недалеко от ворот паланкин - закрытая кабинка с сиденьями, которую слуги за ручки носят. Четверо крепких мужиков у его ручек скучают, а в паланкине за отодвинутой рукой занавеской - отец.
        - Пешком пройдусь, - холодно сказал Тит, и развернувшись, пошел в сторону.
        - Тит!
        Тит обернулся.
        - Надо поговорить. - Ипатий выглядел взволнованным. - Садись. Это… это просьба.
        Тит подумал, неторопливо подошел к паланкину и сел на второе сиденье напротив отца.
        - Долго ждал меня?
        - Долго, - кивнул Ипатий.
        - Не ври, - тут же сказал Тит. - Ты при дворе человек не последний. Прознал небось, во сколько нас выпустят и пришел сюда в самое время. Ждал он…
        - Ладно. Так и было. Ну, видишь, - улыбнулся Ипатий, - с возрастом мы стали понимать друг друга гораздо лучше. По крайней мере - ты меня.
        Он высунул руку из паланкина и коротко махнул:
        - Домой.
        Паланкин дернулся, возносясь на плечи носильщиков, и двинулся плавно, без перекосов и рывков. Команда у них была слаженная.
        - А чего домой? - сварливо сказал Тит, в сердце которого шевелились былые обиды. - Сам же говорил: «Если выйдешь за эту дверь… Чтоб ни ногой… Чтоб забыл дорогу… Лучше наследство нищим раздам…»
        - Говорил, - покладисто признал Ипатий. - Тогда мне так правильно казалось. Думал, переломлю тебя, выведу к разуму. А теперь… все изменилось.
        - Что ж это изменилось?
        - Все изменилось, сынок. Все в этом мире меняется, и то, что вчера было разумным, под давлением обстоятельств становится глупым. Ты уезжаешь. Проведи сегодня день дома. Хотя бы ради матери. И можешь считать, что я извинился, если тебе это нужно.
        - Ладно, - недоверчиво буркнул Тит, удивленно посмотрев на отца.
        Тот смотрел в ответ с непривычной нежностью. И такой взгляд властного патрикия был настолько Титу непривычен, что он через некоторое время не выдержал, и чуть отодвинув занавесь на окне, начал смотреть на качающуюся внизу на полутора человеческих ростов, улицу. Там гомонил, шел по своим делам простой народ, бренчала щитами стража, и изредка проскакивали паланкины, чаще всего одноместные, с двумя носильщиками, зато и поманевренней, чем отцовский…
        - А сам-то, - спросил после паузы отец, - не жалеешь о том, как все повернулось?
        Тит помолчал.
        - Жалею, что не нашел тогда нужных слов, отец. Может, если бы я лучше объяснял, ты бы смог понять, почему я не мог поступить, как ты хотел.
        - Ты отказался от всего. От меня.
        - Я отказался от наследства. Но я никогда не отказывался от тебя, отец. Просто купил право жить, как умею.
        - И оно того стоит?
        - Временами, - улыбнулся Тит.
        - Ты повзрослел. Не так, как хотелось бы мне. Но повзрослел.
        - С детьми это случается…
        - Ты действительно мой сын. Такой же упрямый, как я. Еще бы немного моей гибкости…
        Тит приехал домой с отцом. И он был рад встрече с матерью, которая все эти годы, пока он шел поперек воли отца, одна, несмотря на запреты, приходила проведать его в школу, в разрешенные дни. Отец был необычно мягок, и не дал ему ни единого шанса всколыхнуть былые обиды. И ужин прошел весело. Мать все больше спрашивала, что он и как. Да похудел он, да нормально ли кормят… Постарела мать… Отец шутил, рассказывал смешное из дворцовой жизни и жизни иностранных дворов. Он умел это, когда хотел… Было весело. Это было как возвращение в детство. Еще и потому, что с вином в этот вечер не задалось. На стол его просто не поставили. А бокалы наполняли каким-то непонятным соком с травяным привкусом. И когда Тит спросил, а собственно, не грянуть ли чаркой… отец начал жаловаться на здоровье, и сказал, что свое отпил; так пусть уж и Тит сегодня не тревожит его забытую жажду. Несмотря ни на что весело пролетел вечер. И лишь иногда ловил на себе Тит мимолетные взгляды сурового отца, от которых ему становилось не по себе. Положили спать Тита в его собственной комнате, где почти ничего не тронули. И только тут он
понял, как же это долго - те несколько лет, что для него так быстро летели в школе. Он понял, что вырос.
        Сон не шел, бежал от него, спугнутый ворохом разноцветных воспоминаний. Так лежал он в кровати, в своей бывшей - все-таки бывшей, несмотря на примирение - комнате, когда в дверь заскреблось, скрипнуло, и что-то белое застыло.
        - Кто это там? - приподнялся на локте Тит, и положил руку на лежащий рядом пояс с ножом. В голове мелькнула глупая мысль «все это время меня поджидали мои детские привидения», и она как ни странно, его успокоила.
        - Не бойтесь, господин, - тихо отозвалась белая тень. - Я пришла узнать не нужно ли чего вам.
        - Пф… - издал Тит нечленораздельный звук, когда его призвали не бояться. И непроизвольно двинул вперед голову, в надежде разглядеть получше, что это там за явление. Ночь была лунной, но пространство у двери как на грех было в тени…
        - Ты что, совсем ума лишилась, девка? Что мне может понадобиться в такое-то время?
        - Немножко тепла, быть может, - тихо ответила тень. - Капельку заботы. Чуточку ласки.
        Говоря, тень медленно приближалась, и наконец-то попала в лунный свет, струящийся из окна, и обернулась молоденькой девушкой, красивой. Вроде бы…
        Девушка сделала еще шаг, белое облако, оказавшееся рубашкой, вдруг как-то ловко и незаметно отделилось от неё. Ну точно, красивая… Эвон как в нужных местах налита…
        - Да ты совсем что ли сдурела?! - тихим шепотом рявкнул Тит.
        Ночь в детской комнате, и воспоминания, в этой неожиданной ситуации, обернулись для него возвращением старых установок, и он брякнул казалось давно отжитое:
        - Не дай бог отец услышит! Знаешь, что он с тобой сделает?!
        И тут же его ожгло стыдом, потому что отец ему уже был не указ. Но вообще, чего делать, непонятно. Это мужчинам вообще-то положено к девкам приставать, а не наоборот… И пока Тит все это соображал и лихорадочно распихивал мысли по полкам в голове, ночная гостья с кошачьей грацией опустилась на кровать, не давая времени опомниться, подняла одеяло у ног, и внедрилась под него, через мгновенье вынырнув с другой стороны.
        - Тшшш! - Пальчик уперся в губы Тита. - Не бойся отца. Ничего он тебе не сделает.
        А руки гостьи уже блуждали в нужных местах с большим энтузиазмом.
        - Ох, - сбился с дыхания Тит.
        - Так ведь приятно? - спросила девица.
        - Приятно… - пискнул Тит. - Только не надо с корнем-то отрывать…
        - Я еще девственница, - сообщила ему с озорным смешком девица. - Тебе придется научить меня. Научишь?.. Научишь?..
        - Ты откуда взялась-то? - пробормотал он, но ответ получил не словами, а действиями. - Тебя как хоть зовут-то?..
        - Агата… - отозвались ему тень и лунный свет.
        «Это просто какие-то детские фантазии, - промелькнуло где-то на краю сознания Тита. - Так они в этой комнате без меня хранились, а когда я вернулся…»
        И это были последние связные мысли в эту ночь.
        Через несколько часов, когда Агата выскользнула из под хозяйской руки уснувшего Тита, и вышла в коридор, там её встретил патрикий Ипатий. Он был все еще в дневной одежде, и как видно доселе не ложился. В отдалении маячил седой старикан, и двое служанок с непроницаемыми лицами.
        - Ну что? - Посунулся к девице Ипатий.
        - Сперва было больно, а потом…
        - Я тебя не про то, как тебе было, спрашиваю, пигалица! - шикнул патрикий. - И так слышал, как ты на весь дом кряхтела… Я тебя спрашиваю, получилось?
        - Два раза точно получилось, господин, - кивнула девица. - А третий… - Её глаза стали задумчивыми. - Тоже вроде слилось.
        - Два раза… Главное, чтобы вышло.
        - Не волнуйтесь, господин, у меня самый срок. Все должно выйти.
        - Эх, еще бы туда кого подпустить, для верности… - пробормотал патрикий.
        - Да где ж вы сейчас еще нужную девушку найдете? Да чтоб не нищенку, да порядочную, да из хорошей семьи… И потом, - девица хихикнула. - Что она с ним делать бы сейчас стала? Он ведь тоже не железный. Вот кабы у вас еще хоть несколько дней было.
        - Ну, хватит, - буркнул Ипатий. - Договор знаешь. Получится - считай, на всю жизнь себя обеспечила. Озолочу. Не получится, - сама ты, значит, своему благополучию враг.
        - Ну уж я старалась как могла, - надула губки девушка. - А получилось или нет, мы теперь в свой срок узнаем. Разрешите откланяться, господин. Притомилась. Время-то совсем позднее.
        - Куда?! - Коршуньими когтями вытянул к ней руку Ипатий. - Я тебе откланяюсь! Если тебя сейчас выпустить - понятно, что у тебя все выйдет, только чтоб деньгами кошель набить! Да поди потом разберись, от того ли? Здесь будешь жить, пока все не определится.
        - Как же здесь? - Растерялась девица. - У меня и вещи все дома, и матушка…
        - Вещи твои уже здесь. И матушку я предупредил, и присмотрят за ней. Здесь будешь. И присмотр за тобой будет, чтоб ни один мужчина до срока на выстрел не подошел. Не бойся, нуждаться ни в чем не станешь. Служанки о тебе позаботятся…
        Служанки нацелились на Агату взглядом вышколенных керберов.
        - Если что будет нужно, - продолжал Ипатий, - Димитрия попросишь… - Он указал на старика. - Слушайся его во всем. Он тебе, пока все не прояснится, старший.
        - Ладно служанки, - хихикнула оправившаяся девушка. - А Димитрия-то не боитесь ко мне приставлять? А ну как вспомнит молодость, раздухарится, да в долю со мной войти захочет…
        - Не шути со мной, девка! - Ипатий сгреб Агату за рубашку и подтянул поближе, поднимая руку для хорошей оплеухи.
        - Ой, господин, ой! Говорят, для плода даже на самых-самых-самых ранних сроках такое плохо, - без видимого испуга запричитала Агата.
        Ипатий застыл сверля девушку злобными глазищами.
        - Тьфу! - Сплюнул он в сторону и разграбастал девичью рубаху. - Ну-ну, покрути… Может ребенок и твоего хитрованства себе возьмет. Забирай её, Димитрий, с глаз моих долой на дальнюю половину дома. Что делать, ты знаешь.
        Димитрий поклонился, и вместе со служанками отконвоировал Агату к новому месту жительства. Ипатий дождался, пока они скроются, подошел к двери, за которой спал его сын. И вроде сперва хотел войти, но не решился, и просто долго так стоял, положив руку на косяк.
        - Господь-всевластитель, - пробормотал он. - Не дай угаснуть роду. Не сыном, так внуком пусть прорастет… Сам усыновлю…
        Постоял, перекрестился истово, и словно постарев разом на несколько лет, заковылял прочь.

* * *
        Лежит на широкой постели Улеб. Успокоился внутри получивший свое зверь. Успокоился до поры. Лежит рядом на плече, разметав черные как смоль волосы, женщина знатного рода, и смотрит на него бездумными довольными глазами. Рассеянная улыбка гуляет на её красивом лице. Ласковыми движениями машинально она водит рукой ему по груди, и животу. Ленивая, приятная ласка после бешенной скачки…
        Греет чужую постель Улеб. Муж женщины вот уже который год, управляет отдаленной провинцией. Но все отчего-то не может вывезти к себе жену с детьми. Или сама жена не очень-то хочет покинуть столицу? Или у мужа там возникли какие-то дела, для которых лишним станет присутствие жены? Того не знает Улеб. Пусть у мужа там хорошо идут его дела… Смотрит Улеб, как тени от шевелимой ветром прикроватной занавеси скользят по телу женщины, причудливо играя в ярком лунном свете. Хороша. И не скажешь, что дважды рожала. Точеная фигура изгибами взгляд волнует. Хороша… Да только чужая это краса. Это Улеб чует во все моменты, кроме самых кратких, когда мыслей не остается вовсе, и два тела волей природы сливаются в одно. Волосы её, будто вихрем в колечки завитые, тело смуглое, глаза карие, - все чужое. Даже запах её, хоть и приятный, и тот чужой. Дважды чужая, - один раз, потому что за мужем живет, а второй - потому что далеко отсюда родился Улеб. Вспоминается ему до сих пор девчонка, из осевших недалече от них половцев. У той девчонки волосы были как живая тяжелая волна, и глаза-васильки. Имя… Имя её забыл. Лицо,
поворот головы, и как плечами поводила, откидывая назад голову, - всё помнит, кроме имени… Потерял в пути, убегая с отцом, сплавляясь по рекам, плывя морем в далекий Царьград. По пути обронил. Или уже тут, под палками ромейских учителей военной премудрости, в пыль на каменном плацу выкатилось. Или в такой вот постели, в складках белья затерялось. Имя исчезло. И той девчонки больше нет. Если минул её недругов набег, и голод и хворобь, то вместо неё живет уже давно взрослая женщина, наверняка замужняя и с детьми. Только и осталось у него в голове что эта картинка - видимо, чтоб не забывал чего-то… А чего?
        Муж той, что обвилась сейчас вокруг него ногой, как змея… У Улеба перед ним стыда нет. Воин живет с набега и грабежа. Да и какой тут грабеж… Одно дело, чужое взять, а здесь сама позвала, как князя на княжение. Да… Воин живет с набегов. Только должно и воину иметь, куда после набегов возвращаться домой… Вот Трофим… Почувствовал Улеб, как шевельнулась внутри зависть к Трофиму. Носится он со своей Эрини, как с писанной торбой. Ему-то есть, куда возвращаться. Мда…
        - Значит, уезжаешь скоро? - спрашивает женщина.
        - И не знаю, как надолго, - кивает Улеб.
        - Хочешь, я попробую разузнать и делать так, чтоб тебя не посылали? - предлагает женщина. - У меня есть связи во дворце.
        - Вряд ли на таком уровне, - улыбается Улеб, вспоминая речь императора. - И потом, это куда веселее занятий в школе.
        - Ну, раз так решил… - вздыхает женщина. - Вечно вы куда-то едете, на месте вам не сидится…
        - Будешь ждать? - спрашивает Улеб.
        - Ждать не буду. Буду рада, если вернешься, - отвечает женщина.
        Улеб хмыкнул, откинулся, и тихонько затянул:
        По мосту калинову,
        Да по другу малинову,
        Шел-пошел парень молодой,
        На нем синий кафтан,
        Да кушак золотой.
        Парень шел под окном,
        В окне девка с полотном.
        Молодца увидала,
        Полотно вниз спускала.
        Полезай мил-друг в окно,
        Не порвется полотно.
        Молодец в окно вскочил,
        Девицу не огорчил.
        Ей пришелся по нутру,
        И ушел лишь поутру.
        - Это на твоем родном языке? - спрашивает женщина.
        - Ага.
        - А про что?
        - Да про нас с тобой.
        - Про нас? - смеется женщина. - А такое там есть, раз про нас?
        Полусжалась её ладонь на груди, чувствует Улеб кожей ласковые когти.
        - И такое есть, - кивает Улеб.
        - А такое? - Жаром вкатывается её шепот ему в ухо. Ладонь, массируя, неторопливо поглаживая, ползет все ниже.
        Тоска долой - проснулся зверь!

* * *
        - Фока, Фока… - засмеялась грудным смехом девушка. - И кто тебе имя то такое дал - Тюлень? Не Тюлень ты, Фока, больно ловок. Тюлени-то, говорят, лежебоки неуклюжие. А ты меня просто загонял…
        - Это они, говорят, на суше. А в воде - только фьюхх!
        - Тебе значит, тоже нужна особая среда?
        - Всем нужна своя, особая среда, чтоб себя показать, - задумчиво ответил Фока. - И всё хорошо в свое время и в своем месте.
        «Вот и ты хороша здесь, и сейчас», - подумал Фока. Но вслух этого, конечно, не сказал.
        - Любишь меня? - внезапно и так некстати, как будто они это специально тренируют, спросила девушка.
        - А как же, - нежно ответил Фока.

* * *
        Трофим лежит в одной из комнат дома Геннадия, обняв… травяной куль подушки. Эрини, стало быть, как и положено благовоспитанной незамужней девушке, спит в отдельной комнате. Боже мой, обычно у людей такого достатка как Геннадий не бывало в домах столько комнат… Зачем ему столько?… Послал же Бог будущей тещей Панфою… Геннадий сам солдат, он бы понял. Но Панфоя в вопросах чистоты строга как вселенский собор. После свадьбы - и ни в какую до. Свадьба должна была вообще-то состояться вскоре после окончания Трофимом учебы, но неожиданная поездка спутала планы… Теперь Трофим был ей даже как-то и не рад. Совсем не рад. Завтра он распрощается с Эрини надолго. Он перевернулся на другой бок. На другом боку ничего хорошего не оказалось, и он перевернулся на прежний. Была бы Панфоя чуть менее строга - он бы уже давно обнимался с Эрини. Или был бы он сам чуть менее честен и не держал данного обещания по гулящим девкам не блудить, - лежал бы уж хоть где-нибудь. Но - как любил говаривать щеголявшей латынью Тит - «пакта серванда сант». Или, как добавил бы Улеб - давши слово, держись. Улеб… Улеб-то сейчас, поди,
шустрит со своей патрикиянкой. Трофим почувствовал укол зависти к Улебу. А вот взять, прокрасться сейчас по коридору к комнате Эрини и!.. Но нет. Он не вор, и даже свое не будет красть в чужом доме. Трофим тяжко вздохнул. Бог терпел и нам велел…
        И снова перевернулся на другой бок.
        Сон сегодня приходил к Трофиму трудно.

* * *
        Юлхуш сидел на кровати и смотрел на Амара.
        - Мне это не нравится. Совсем не нравится…
        Амар коротко глянул в ответ и снова вернулся к виду, что открывался в узкое окно. В той стороне, на которую выходило окно, катило свои волны море. Только его отсюда не было видно. Их дворцовое жилище располагалось для этого слишком низко. Из окна видна только часть стены и деревья. И тем не менее близость моря чувствовалась хотя бы обилием птиц, что изломанными черточками виднелись в небе. Море - великий кормилец… Амар, как и многие степняки, не любил большой воды. Она была непривычной угрозой. Но долгое время, живя в городе Константина, расположенном на побережье, он привык к морю. Было что-то завораживающее в том, как в ветреную погоду оно катило на берег свои волны, одетые пеной, белой, будто самая лучшая шерсть. Казалось, будто морской пастух гонит на берег неисчислимую отару белоснежных овец. А в спокойную погоду оно было голубым, будто небо-отец прилег отдохнуть на землю. Блики солнца на воде беспокоили глаза и мешали смотреть долго. Море чем-то было похоже на степь. Такое же бескрайнее, и в нем можно было повернуть, куда хочешь, и выбрать любую дорогу. Амар хотел бы увидеть морской простор
сейчас. Он внезапно почувствовал, что устал от узости города, где куда ни кинь взгляд, натыкаешься на преграду, сделанную руками человека. Пойти что ли, попросить слугу, чтоб его выпустили к морю? От друзей он слышал, что здесь недалеко гавань, прозванная Вуколеоном за статую быка…
        Но мысль о том, что для этого надо увидеть лицо слуги и лица стражей, отравила желание. Плохо жить во дворце, когда он не твой. Когда ты ценный, но не влиятельный гость. Ты и не пленник вроде, но вокруг столько стражи, которая следит, чтобы ты не пошел, куда не следует, и это в конце концов навевает хандру. Пойдешь - кто-то обязательно увяжется следом. Нет уж, лучше посижу здесь. Все равно осталось недолго…
        - Мне это не нравится, - повторил Юлхуш.
        - Что не нравится? - спросил Амар, поняв, что Юлхуш не отстанет, и заранее предчувствуя ответ.
        - План императора.
        - Чем же?
        - Всем! - мрачно буркнул Юлхуш. - Слишком много положено на волю случайности. Что если мугольские провожатые все-таки сойдут с прямоезжей дороги? Что если люди твоего деда перепутают место или опоздают?
        - Тогда нам придется надеяться на себя и бежать самим. Лошади у нас будут, будут луки, и будет, чем развести огонь.
        - Одно дело - тихо улизнуть из лагеря. Нескоро тогда хватятся. Другое - если придется уводить из него лошадей, - покачал головой Юлхуш. - Туго нам придется, если разминемся с людьми твоего деда… А еще… Что если… - Юлхуш опасливо понизил голос. - Что если и нет у императора никакого плана? И с дедом твоим он не сносился? А тебе все так сказал, чтобы ты, без сопротива, сам ехал к своему брату, как муслимский жертвенный баран на убой?
        - Тихо, Юлхуш, тихо! - Предостерегающе вскинул руку Амар. - Даже в степи всегда найдется нора, откуда торчат уши мыши. А мы не в степи…
        - Но что если так?! - перейдя на свирепый шепот, настаивал Юлхуш. - Ты сам-то думал об этом?
        - Думал, - нехотя отшепнулся Амар. - Я обо всем думал. Трудно верить людям во времена, когда даже родные братья грызутся как звери.
        - Думал, и что?
        - Император сказал: если я сбегу у него в державе, он сделает все, чтобы меня вернуть. - Помолчав, признался Амар. - В Романии живет много людей. Земли свои она держит давно. Все тут сложилось как единое тело. Трудно скрыться. А в Мугольском улусе только сеть застав связывает страну. Гонцы и почта ходят быстро. Войска перебрасываются быстро. Но мало муголов на столько земель. Много народов еще помнят былую волю. Там легче затеряться. Значит, и бежать мне лучше в мугольских владениях. Так что всяко надо ехать туда…
        - Затеряться легко, когда уже убежал. А вот дадут ли тебе это сделать…
        - Если бы император хотел меня просто отдать, то не послал бы со мной свой эскорт и не послал бы моих друзей. Передал бы меня мугольской страже, и дело с концом. Нет, хитрит. Значит, есть ему во мне выгода.
        - А какая ему в тебе выгода?
        - Рано о том думать, Юлхуш… Другие у нас сейчас дела. Сам говоришь - голову бы унести. - Амар снова посмотрел в окно. - Меня больше совесть когтит, что мы нашим друзьям ничего не говорим о том, что у них под боком происходить будет. И уйдем, не попрощавшись. Ничего не объяснив.
        - Э, нет, - помотал головой Юлхуш. - Не надо им ничего говорить. Меньше знают, крепче спать будут. А задергаются - тебя погубят. Опасность не им грозит, а тебе.
        - Все равно. Грешно друзей вслепую рядом с бедой водить. Искать меня будут, когда пропаду. Тревожиться. Неужели сам так не думаешь?
        - Они друзья мне стали за эти годы, да, - согласился Юлхуш. - Но ты мой анда. Тебя я дал клятву защищать твоему и своему отцу. Это больше. И если для того, чтобы вытащить твой хребет из-под каблука Хунбиша, нужно промолчать друзьям - это правильно. Пусть потревожатся. Пусть ищут, засыпают вопросами муголов из эскорта. Так оно совсем взаправду выйдет. Так и надо.
        - Не знаю, Юлхуш…
        - Я знаю. И если тебя совесть грызет, считай, взял я на себя эту вину. Потом, когда-нибудь расскажем им все. Так они тебе сами скажут, что так и надо было.
        Амар хотел что-то сказать, но смешался, задумался, и замолчал.
        И в этот момент раздался стук в дверь.

* * *
        Император Диодор шел по зале. Ему не нужно было оглядываться, дабы удостовериться, что идущие за ним не отстают. Одна из привелегий властителя. Все придворные подстраиваются под тебя, забывая в твоем присутствии и возраст и одышку, или же наоборот, укрощают молодую прыть… Сейчас за ним поспешал мугольский посланец, личный императорский секретарь, да еще пара тихих слуг в длинных одеяниях. Эти и свет зажгут, где темно, и дверь отворят, и отменно сработают длинными кривыми ножами, если гость вдруг обнаружит недоброе к нему, к Диодору. Такие слуги ближняя защита, не менее нужная, чем молодцеватые здоровяки дворцовой стражи в богатых доспехах, застывшие по обе стороны двери, к которой идет Диодор. Император подошел, и воины у двери звучно отсалютовали ударом древок копий в пол. Слуги отворили дверь, и Диодор с сопровождающей процессией оказался в гостевой части дворца.
        Возможно и не стоило Диодору самому вести посланника мугольских ханов. Когда-то ромейские василевсы принимали послов только в тронной зале украшенной с немыслимым богатством, где золотые звери и птицы украшенные драгоценными камнями заставляли слепнуть глаза пришельцев. И чем ближе подходил посол, тем выше возносил хитрый механический престол василевса в вверх, в высоту залы, почти к небесам, - тем самым с которых и наделил Бог властью владыку ромеев. Это было хорошо при общении с варварами, когда Романия простирала свою власть почти на все известные земли. Суеверный восторг тогда проникал в дикие души, а зрелище богатств тронного зала подавляла воображение, и убивало всякую мысль о соперничестве. Но теперь, когда варварские племена взросли на отторгнутых ромейских землях. Когда как король саксов посмел наречь себя священным именем ромейского императора, а державу Диодора многие архонты запада в своих разговорах низводили, называя не более чем «греческой землей»… О, глупо было бы тратить время на поездки на механическом сидалище перед посланником мугольского хана. Хана у которого под рукой земель
было больше чем у василевса.
        Придет время, и Романия вернет себе все, что принадлежит ей по праву, и вновь приведет все народы к повиновению. А пока он, Диодор поступится условностями, к которым впрочем никогда и не имел большой любви; слишком много времени провел он в походах, не давая растащить на куски державу. Пока что он сам прогуляется с мугольским послом. Тем более что уж очень ему охота своими глазами увидеть встречу, которая сейчас произойдет…
        Диодор подошел к двери, громко, по-хозяйски постучал, и выждав малую паузу, отворил.
        - Василевс! - Вскочили на ноги и поклонились ему Амар с Юлхушем.
        - Здравствуйте, молодцы! - Вошел в проем Диодор. - Как вы тут? Не заскучали? А друзья где?
        - В городе, василевс, - ответил Амар. - Да и мы не скучаем, есть, о чем поговорить.
        - Тем лучше. А у меня для тебя, Амар, хорошие новости. Прибыл посланник твоего властвующего брата. Значит, на днях ты поедешь домой.
        Василевс отошел в сторону и махнул рукой, пропуская стоявшего за ним человека. В проеме показался тучный человек в богато расшитой шелковой одежде и аккуратными усиками на манер китайского чиновника. Ласковая улыбка заставляла щуриться маленькие глазки. Уяснив из слов императора, кто из двоих степняков Амар, человек согнулся в поклоне.
        - Тайши Амар, - голос у человека оказался мурлыкающим, как у сытого кота. - Твой слуга у твоих ног. Меня зовут Хунбиш-Бильге. Брат твой, великий хаган Урах, прислал меня за тобой. Несправедливостью отца был ты удален из родного улуса. Укрепившись на троне и устоявшись в делах, брат твой Урах решил вернуть тебя домой, дабы ты вкусил положенного тебе по праву рождения счастья и процветания.
        - Здравствуй, слуга моего брата, - произнес Амар. - Отрадные вести ты привез мне. Хоть и благодарен я великому василевсу ромеев за оказанное гостеприимство, сердце мое всегда стремилось к дому.
        - И дом осиротел без тебя…
        - Когда же мы поедем?
        - Как только позволит великий василевс, - отозвался Хунбиш-Бильге и поклонился императору.
        - Все приготовления почти окончены. Послезавтра ты сможешь отправляться домой, Амар, - с отеческой доброй улыбкой сказал василевс.
        Юлхуш молча наблюдал со стороны.
        - Расскажи мне о делах на родине, слуга брата, - попросил Амар. - Долго я был вдали от дома и не имел о нем никаких вестей. По просьбе отца воспитывался я в военной школе как простой солдат. Что случилось за эти годы? Как вышло, что добрый брат мой Урах стал великим хаганом? Что случилось с другими моими братьями?
        Острые глазки стрельнули из-под щелочек век. Но лицо Амара осталось простодушно-заинтересованным. И скорбь омрачила лицо Хунбиша.
        - Печальные вести у меня для тебя, Амар-Мэргэн. - Скорбно покачал головой посланник. - Одних твоих братьев скосили недуги, других же забрала братоубийственная распря, которую они сами и учинили. Может и к лучшему, что ты не был дома, когда некоторые из них, забыв установления предков, вступили в битву за престол. Брату твоему Ураху пришлось немало натерпеться от них, защищая свою жизнь. У тебя остался единственный брат, который теперь и царствует на троне. Едва не погас ваш род. Теперь вам с братом придется потрудиться для его восстановления. Брат планирует женить тебя, и уже подбирает девушек из лучших родов, тайши Амар.
        - Женитьба - хорошее дело, - обрадовался Амар.
        Император посмотрел на беседующих муголов и опять благодушно улыбнулся.
        - Оставлю вас. Думаю, вам еще есть, о чем поговорить.
        - Благодарю за заботу, великий василевс. - Поклонился Хунбиш, и Амар с Юлхушем согнулись в поклоне следом.
        - Если что надо, скажи дворцовым людям, слуга великого хагана. Весть до меня дойдет.
        - Долгих лет тебе, василевс.
        Диодор развернулся и вышел из комнаты.
        - Расскажи мне еще вот о чем, Хунбиш… - Было последнее, что он услышал из комнаты.
        И Диодор зашагал прочь. Он увидел как поведут себя степняки при встрече с послом. Первая легкая проверка на самообладание. Если бы мальчишка её не прошел, всё дальнейшее не следовало бы и затевать, было бы разумнее просто отдать его Хурану. Но мальчишка повел себя неплохо. Оба повели. И хозяин, и его слуга. Дальше же беседу степняка с посланцем слушать смысла не было. Хотя как состязание в лицемерии она, конечно, была любопытна. Жаль, влекли иные неотложные дела… Поэтому послушать дальнейший разговор он поручил доверенному человеку, который сейчас приник к скрытому каменному «уху». Расспросить слухача император намеревался позже. В остальном же… Послезавтра небольшой отряд с эскортом из этериотов минует стену Феодосия и направится к мугольской границе. Интрига будет запущена, фигуры сдвинуты.
        Останется только ждать результатов.
        Часть 2
        Кони шли мерным шагом, далеко разнося цоканье копыт. Трофим расслаблено сидел в седле, позволяя телу подстроиться под ритмичные шаги лошади. Немало дней уже прошло с тех пор, как они покинули столицу. Они - это брат хагана Мугольского Улуса. Амар Мэргэн, его бывшие соученики во главе с Трофимом, а также мугольский посол, советник Хунбиш-Бильге и с ними небольшой отряд эскорта из этериотов ромейского императора.
        Несмотря на то, что они не гнали лошадей, двигались довольно быстро. Выданная императором послу именная подорожная побуждала всех государевых людей всячески содействовать, доставляя еду, кров и лошадей. Менялась местность, шли дни…
        Трофим оглядел растянувшийся на дороге небольшой отряд. В нескольких шагах перед ним на красивых лошадях, упряженных дорогой сбруей с большими кистями под мордами, ехали Амар с Юлхушем. За ними Трофим, в паре с Титом, потом Улеб и Фока. Далее, чуть поотстав, ехал на крепкой лошади сопровождающий Амара - советник нынешнего великого хагана, Хунбиш-Бильге. Несмотря на полноту, этот одетый в роскошные китайские шелка человек держался верхом очень уверенно. Впрочем глазастый Трофим был готов поспорить, что несмотря на хорошую посадку нахождение на лошади не доставляет Хунбишу-Бильге удовольствия, как это бывает у многих природных всадников.
        Роскошный наряд советника, заставил Трофима с довольством вспомнить, как одет он сам. Император не осрамил своих посланцев скудостью одежды. Перед отправкой всю контубернию одели в костюмы отличной тонкой ткани, крашенные вайдой[32 - Вайда, - растение семейства капустных, при соответствующей обработке природный краситель.] в глубокий синий цвет. Высокие сапоги, великолепно сидевшие на ногах, защищали голени от натирания конскими боками. Кольчуги сложной вязки, облегавшие тело и совершенно не стеснявшие свободы движений, нарядные щиты, отличные мечи на кавалерийской плечевой перевязи, шлемы с плюмажами. Но главное - исподние рубахи и подштанники серского шелка, на которых было сложно удержаться мерзопакостным вшам. В таком наряде езжай хоть в легендарный Сибарис! Амар с Юлхушем были одеты еще роскошнее, но уже на свой, степной манер, в сапогах-гутулах с загнутыми носами и нарядных халатах.
        Позади советника Хунбиша ехала запряженная парой могучих быков, богато украшенная повозка. Фактически это была маленькая жилая комната, поставленная на колеса и притом весьма комфортабельная и богатая. Трофиму, не имевшему до этого дела с кочевниками, такая остроумная выдумка казалась весьма дивной. Повозка эта предназнчалась для Амара. Своей шириной она загораживала чуть ли не полдороги и несколько замедляла движение. Но Трофим понимал - статус Амара обязывает. Однако, похоже, сам Амар как раз этого понимать не хотел. Он наотрез отказался пользоваться повозкой до тех пока его сопровождает его контуберния.
        Амар по-прежнему ехал верхом и ночевал вместе с контуберналами в общей шестиместной полотняной палатке, которую они ставили общими усилиями. Хунбиш-Бильге пытался урезонить члена хаганской семьи, но безуспешно. Тот сказал, что его предки всегда путешествовали в седле, значит, и ему так достоит. А если Хунбишу-Бильге так нравится возок, он может смело ехать в нем всю дорогу сам, на это Амар дает ему милостивое соизволение. Хунбиш-Бильге глянул на повозку, и Трофим, присутствовавший при беседе, увидел, что в глазах советника мелькнуло мечтательное вожделение. Однако, в голове советника возобладали какие-то соображения о субординации, и он ответил постным голосом, что не может наслаждаться ездой в повозке в то время как член хаганского рода будет трястись в седле. Тогда Амар сказал, что раз советник не хочет, повозкой вообще может воспользоваться любой из их кортежа. Трофим, хорошо знавший своих друзей, тут же сказал Титу, чтоб тот даже не думал. Тит огорченно збубнил, что у него и в мыслях не было. С тех пор возок ехал пустой. Нежеланная роскошь для одних. Недосягаемая для других. Бесполезная для
всех.
        Замыкал процессию эскорт этериотов. Несмотря на то, что чаще всего наемные хранители василевса использовались как тяжелая пехота, эти молодцы отлично сидели на конях, с расслабленной грацией покачиваясь в седлах. Копья с флажками, украшенная наборная сбруя, яркие щиты и богатая одежда под яркими кольчугами подчеркивали положение воинов. Несмотря на однотипное снаряжение, каждый из небольшого отряда в двадцать голов чем-то да выделялся: косицей, а то и двумя, заплетенными в шевелюре или на бороде, тяжелой серьгой, оттягивающей ухо, или таинственным знаком, оставленном на лице чередой специально нанесенных шрамов. Даже богатство одежи не могло скрыть, что рожи у этериотов совершенно разбойничьи. Впрочем, для воинов это было нормально. Эти два факта в совокупности и заставляли встречный народ уважительно пропускать процессию. Командовал отправленными в эскорт двумя десятками бритоголовый сероглазый здоровяк Довмонт, с битой оспою рожею. А его помощником и старшим над вторым десятком был Меша - тот самый, с кем контуберналы дрались не так давно на глазах у императора. Он, впрочем, оказался
единственным из троицы. Возможно, так специально отобрали, чтобы в дальней дороге не всплыли старые споры. Фоку присутствие Меши действительно не обрадовало. Увидев счастливого противника впервые при сборах, Фока скорчил недовольную рожу, но смолчал… Секира Меши висела в чехле, при каждом лошадином шаге покачиваясь, будто у оружия была своя жизнь, и ей было тесно в ножнах и хотелось скорее выбраться наружу. Этериоты, судя по всему, были рады выбраться из дворца, где служба была хоть и не тяжела, но скучновата. Трофим вспомнил, что перед отъездом один разболтавшийся страж дворцовой схолы сказал, что в поход аколуф Лидул отправил самых буйных, под командой самых спокойных; чтоб дорогой дурь проветрились.
        Периодически этериоты затягивали удалые песни. Вот гаркнули и сейчас:
        Раздолье широ?ко, до утра далё?ко.
        Ночь темна, молодцу спать пора.
        Коня стреножил, сам рядом почил.
        Да только спать - трех незваных видать.
        На мо?лодца глядят, вот что говорят:
        Один - «стрелой убью»,
        Другой - «копьем сколю».
        А третий хвалился -
        Живьем взять грозился!
        Пока себя хвалили - парня разбудили.
        За седло схватился, на коня садился.
        Одного стрелой убил, второго копьем свалил.
        Ну а третьего до дому на аркане притащил!
        Так, с песнями и свечерело. Трактир, который они проехали, оказался забит битком. Особо ретивые из этериотов предлагали выкинуть постояльцев в хлев (хай обнимаются с поросями, торгашьи рожи!) и занять комнаты силой. Но Амар сказал, что с радостью переночует на свежем воздухе. Хунбиш скорчил страдальческую физиономию, однако промолчал. Поэтому ночлег разбили, свернув к холму недалеко от дороги. Нашли удобное место под склоном, развели несколько костров и сготовили пищу из запасов… Этериоты выставили караульщиков. Палатки устанавливать не стали - погода была теплой и тихой. И только потом отлучившийся по малой нужде этериот принес весть, что в кустах у подножья находится вход, по видимому, в старую каменоломню.
        - Ну, - сказал Довмонт, - по крайней мере, будет, куда укрыться, если дождь набежит.
        - Айда посмотрим, - исподтишка бросив ядовитый взгляд на Хунбиша, предложил, Юлхуш.
        - Пойдем, - улыбнулся Амар.
        - Вы что там, сокровища планируете обнаружить?.. - проворчал Фока, и завернувшись поплотнее в одеяло, придвинулся к костру.
        Улеб тоже не изъявил желания идти, пробурчав: упадете в какую подземную дыру, и сломаете ногу - кричите. Так что обследовать собрались Амар, Юлхуш, Трофим и Тит.
        Вытащили из торок еще до похода заготовленные на темный случай походные лампады…
        Хунбиш, узрев приготовления, явился от своего костра, поинтересовался, в чем дело, и попытался отговорить. Амар однако уперся, и Хунбиш через некоторое время пошел на попятный - как будет угодно тайши Амару. Лицо у Хунбиша при этом было абсолютно несчастное.
        - Вон как братнин посланец печется о тебе, - заметил Трофим Амару, пока Хунбиш отбегал к костру кликнуть слуг и взять плащ. - Никуда одного отпустить не хочет.
        - Ага… - согласился Амар с непонятным выражением лица. - Никуда.
        Довмонт, увидев сборы и узнав в чем дело, отрядил идти с Амаром Мешу и еще трех этериотов.
        - Видимо, у него тоже четкие инструкции, как охранять члена царского рода, - заметил на это Трофим на ухо Титу.
        - Ну, - согласился Тит. - Эх, Амар, Амар, не побегает он теперь в одиночку-то… Теперь небось и по малой нужде придется ходить почетной процессией. Положение обязывает.
        - Даже и не знаю, завидовать тому или нет… - хмыкнул Трофим.
        - А ты примечай, вот оно - бремя власти.
        - Какая ж у Амара власть?
        - Отсветом от брата падает, и того хватает.
        - Хм…
        В результате образовалась внушительная процессия, которая двинулась в сторону предполагаемой каменоломни. Те этериоты, которым посчастливилось остаться у костра, кривили рожи в ухмылках и шептались, надо понимать, обсуждая, как дуркует каганский родственник. Но не болтать громко вслух у них соображения хватало. Разболтанность этериотов имела не всегда понятные, но похоже, четкие границы.
        Вход в каменоломню, скрытый в кустах оказался укреплен мощными деревянными балками, потемневшими от времени.
        - Крепкие, - сказал, хлопнув по одной из них, Меша. - А по виду так уже бог знает сколько лет как все заброшено здесь.
        - Может специальным составом обработаны, - подал голос один из шедших с ними этериотов.
        Амар посветил внутрь лампадой, и подсвечивая себе, пошел внутрь. Остальные гурьбой двинулись за ним.
        Здесь, внутри, видимо когда-то добывали белый известняк - стены будто сами начинали мерцать, подсвеченные светом лампад. Зато потолок был угольно черен от копоти когда-то горевших здесь факелов.
        - О, первое сокровище! - Тит легонько пнул лежавший на земле костыль из потемневшего от времени металла. - Видно, действительно давно никто не был - иначе утащили бы в хозяйство железяку.
        Амар огляделся. Вытащив толстяка Хунбиша, он испытал мелочное удовольствие, заставив испытать неудобство тому, кто со льстивыми улыбками и лукавыми речами вез его на убой. Но теперь, стоя в толпе людей, которые поперлись в заброшенную рукотворную пещеру по его прихоти, он испытал и чувство неловкости.
        - Еще чуть пройдем, и обратно, - чисто из упрямства сказал он и пошел в темнеющий скрепами проход. Через несколько метров ход получил боковое ответвление. Прежний продолжал идти прямо внутрь, а новый уходил налево. Амар свернул туда и оказался в неожиданно широкой комнате. Низкий потолок был так же закопчен, в стенах виднелось несколько небольших ниш, в которых когда-то что-то хранили. Под ногой Трофима тихо взметнулся в каменной пыли клок какой-то старой материи.
        Амар подошел к стене и поднес поближе лампаду. На грубом белом камне темнел стилизованный силуэт рыбы со вписанными в него буквами. В мерцающем переливчатом свете лампады казалось, что рыба шевелится и плывет, лениво перебирая хвостом.
        - Что за знак? - спросил Юлхуш.
        - Наверное, он защищал рабочих от злых духов, - предположил Меша.
        - Защищал, - кивнул задумчиво Тит. - Только не рабочих. К тому моменту как здесь нарисовали этот знак, каменоломня, скорее всего, уже была давно заброшена.
        - Откуда знаешь? - спросил Трофим.
        - Те, кто рисовал такие, прятались от людей. Эта рыба - знак первых христиан.
        - А зачем им было прятаться? - спросил Меша. - Кто же мог посметь обидеть христиан в Романии?
        - Могли… - пробурчал Амар. - Сами христиане и могли. Одни других. Нам, муголам, откуда люди слово о Христе принесли? Из Романии. Не по своей воле они отсюда бежали. Истребляли их тут. Были великие гонения.
        - У нас на Руси старую веру отчичей и дедичей тоже теперь не жалуют, - вмешался Меша. - Я потому и пришел служить под руку ромейского василевса, что дедовскую веру чту. А василевсу все равно, какой веры воин, пока тот держит за него меч… Мы с христианами верим в разное, вот они и гнобят нас на Руси. А за что христиане христиан истребляли? Одной веры человеки.
        - Когда это кому мешало? - хмыкнул один из этериотов. - Не зря говорят - из трех воинов двое в каганы метят. Небось, главенство делили.
        - Всякое было, - сказал Тит. - И власть делили, и в вере сойтись не могли. Вера одна, а верят по-разному. Вот и спорили, одна сущность у Бога или несколько? У сына Его тело земное было, или только людям казалось? Как будто Бог им об этом рассказывал…
        - Ну, Тит. По краю ходишь… - буркнул Трофим.
        - Да ладно. - Отмахнулся Тит. - А вообще, кто эту рыбу нарисовал, скорее не от братьев во Христе прятался. В Романии ведь тоже старая вера была, и она первых христиан неласково встречала. Вот те и прятались, пока сил не набрались.
        - А почему рыба? - спросил Меша. - У вас же, христиан, главный знак - столб с перекладиной, где сын вашего Бога распнут.
        - То теперь. - Потер нос Тит. - А первые христиане, чтоб себя отличать, рыбу рисовали. Это в память о том, как Иисус повел за собой рыбаков, сказав «пойдемте, я сделаю вас ловцами человеков». Рыба символ того, что людей нужно уловить к Божьей правде.
        - Ну да, к правде! - Снова фыркнул Меша. - Вот вылезем отсюда, я тебе одну историю расскажу…
        Амар еще раз обвел комнату лампадой и вернулся назад к перекрестку. Людской хвост полз за ним. Ругнулся какой-то из этериотов - другой, не имевший факела, наступил ему сапогом на ногу.
        - Ну чего? - спросил Трофим. - Поблукатим глубже?
        - Нет, - сказал Амар. - Пошли обратно.
        Они выбрались из пещеры и двинулись обратно к лагерю, где костер уже почти догорел. Люди однако еще не спали, лежали рядом с углищами вповалку, разглядывая, как переливается алый цвет, и негромко разговаривали. Хунбиш ласково пожелал Амару приятной ночи и с кряхтением поковылял к своему костру, где слуга уже раскинул ему небольшой шатер.
        - Ну что, нашли сокровища? - поинтересовался Фока.
        - Нашли и уже поделили, - задорно ответил Тит, приземляясь возле спящего Улеба.
        Этериоты у соседних костров, услышав слово «сокровище», навострились, но поняв, в чем дело, снова отвалились на землю. У соседнего костра затянули на несколько голосов с подхватом.
        Не пора ль нам братцы на работу?
        Зададим себе заботушку-заботу.
        В рощу пойдем, деревца найдем.
        Снимем кору, сладим по веслу.
        Сядем по местам, каждый знает сам.
        И по реке пойдем налегке.
        Только вдруг, остановим струг.
        Послухать нужна, не плачет ли жена?
        Коли плачет молода, вернемся тогда!
        Назад воротимся, ласково простимся.
        Прощевай молода, да не на-до-лга.
        На един часок, на круглый годок!
        Меня ждать-жди, любовь береги.
        Назад приду, даров принесу.
        Колец золотых, шелков непростых.
        Для тебя, не печаль, ничего не жаль.
        Да пуще, жена, мне воля нужна!
        Э-эх!!!
        - Эй, Меша, - окликнул уже отходящего к своему костру этериота Трофим. - Чего рассказать-то хотел?
        - А… - Меша вернулся, подстелил походный плащ и легко присел возле костра. - Вот чего расскажу. - Он оглядел Тита, Трофима и степняков. - Мы, этериоты, в столице особняком живем. Казармы наши при дворце, случайные люди к нам не попадают. А повадился к нам приставать один христов слуга. Он нас на страже уловлял в доступных местах, ну и когда в город развлечься выходили. В городе, понятное дело, священнику ловить у нас нечего. Кому сдался его бубнеж, когда к девке идешь… Покажешь ему кулак - он и отстанет. А вот когда стоишь на окраинных постах и со скуки хоть помирай, так бывало его появлению даже радовались. Все какое-то развлечение. Встанет он где-нибудь рядом с нами, под стеной, и давай рассказывать! Про то, как ваш Бог мир сотворял… Как первые люди нехороший плод сожрали без спросу… Ну и про Иисуса, который Божий сын. Как он ходил, делал всякие чудеса, людям поучительные байки рассказывал. Как потом его к кресту приколотили, а он врагов обманул - помер, а потом вышло, что и не помер. Хорошо рассказывал - я аж, бывало, заслушивался. Один раз так заслушался, что появление сотника с обходом
прозевал. Мне на следующую выплату жалование так обмельчили, что я себя снова щенком-сеголетком почувствовал. Лидул, как до него дошло, сказал: зачем тебе деньги, раз тебе нравится получать плату историями? Оно верно, конечно, нечего в карауле ушами хлопать. Мало ли кто мог на стену заскочить, пока меня говорун отвлекал…
        Буза была большая, и Лидул же мне потом рассказал, что этого священника-баюна вроде как сам константинопольский патриарх присылал. Казалось ему - не дело, что всехристианского владыку нехристи охраняют, а василевс согласия, чтобы тот в наших казармах свои байки говорил, не дал. Был Лидул при их разговоре, и василевс так сказал: кто из этериотов христианин, сам к тебе в храм придет, владыко. А который в своей вере, так для дела державного так даже лучше… Почему так для василевса лучше, я со слов Лидула-то не понял, но что он нашу веру уважает и не неволит, это нам всем по нраву. Ну как бы то ни было, исчез священник-баюн, не ходил больше. Но кое-что из его историй я крепко запомнил, у меня память хорошая.
        Время прошло. А потом повел нас василевс в дальние пределы державы мугольский набег отражать. Мы рады. Воин в мирное время ждет похода, а в походе ждет добычи. Пошли стряхнуть жирок… Когда войско из города выходило, патриарх души ваших воинов в поход налаживал. Василевса благословил, ополчение ваше, ну и нас до кучи, когда мы мимо проходили. У патриарха помощников много, все поют, знаками машут. Я-то мимо проходил, на патриарха смотрю. Странно, думаю, Иисус Божий сын бедность проповедовал, а на этом его слуге золота больше, чем в ином дворце. Вот бы, думаю, снять с него воротник, да те цветные камни ножом сколупнуть… - Меша мечтательно вздохнул. - В общем, благословил нас всех патриарх. А для того, чтоб его благословение со временем не ослабело, отправил с войском отряд попов - подновлять. Некоторые из них, кстати, потом оказались сведущи в лечении хвороб и ран - то большая польза.
        Ну, пошли походом. Далеко уже ушли. Лазутчики наши проведали, что муголы рядом. Они тогда с нами сами встречи искали. Выбрал василевс с начальными удобное поле, и мы разбили стан, укрепились, разведали воду. Выставили караулы, а сами стали ожидать. Потому что выходило, что к завтра муголы уже подтянутся, и тогда быть бою. Когда уже устроились, подошел к нашим кострам один из попов, и принялся нам разговаривать. Которые наши немногие христиане, сами к нему подошли, он благословил. А потом стал и нас благословлять, которые не просили. Ингвар-то ему и говорит: чего тебе надо? Поп нам: пришел я, мол, отпустить вам грехи, чтобы с легким сердцем и устроенной душой встали вы завтра за дело правое… А мы ему: отстань слуга своего бога. Жалование нам сполна выплачено, так что завтра мы и так с устроенной душой на сечу пойдем. А он нам в ответ начинает что-то рассказывать, но так скучно что и не поймешь о чем. Бубнит, бубнит… будто затвердил он это, и привычно говорит, а не от души. Не сравнить его с нашим священником-баюном, что у дворцовых стен околачивался.
        Вот как вспомнил я нашего баюна, так и его слова у меня на ум пришли. И говорю я этому попу в лагере. Ты скажи, Иисус, Божий сын, учил, что «не убий»? Учил, - кивает поп, обрадовался, что хоть кто-то внимание проявил. А я ему тогда свой загиб. «Как же, - я ему тогда говорю, - ты нас сейчас от его имени на убийство благословляешь? Или ты думаешь, что завтра на поле на кулачках драться будем до первой юшки из носа?» Святошу тут малость перекосило. Ну, потом головой покачал, будто на неразумность мою посетовал, и начал говорить, что не убий - это правильно. Но когда встаешь за святое дело, за защиту истинной церкви и защиты возлюбленной Христом Романской державы, то и убийство не грех, а подвиг во славу христова дела получается.
        Только он это сказал, как раздался дикий вопль. - Меша прищурил глаза. - Я такой только слышал, когда слоновый чудо-зверь на царьградском рынке своего носового полоза в лоток с красным перцем запихал, да пучок в рот себе наладил… Мы аж повскакали все. Думали, обмишурили нас муголы, и сейчас на лагерь наваляться. А потом смотрим - нет муголов. За кустом на склоне неприметная нора была сокрыта, и выскочил из неё на нас, как степной зверек, странный человек. Волосы не прибраны, бородища седая раскосмачена, руки и ноги тонкие словно прутки, в шкуру завернут и не падает только потому, что на суковатую палу опирается. Ковыляет к нам, и вижу я, что глаза у нориного жителя нездоровые, будто не вокруг а только в себя смотрит. Указывает норец на нашего священника пальцем, и как начнёт голосить. - Истинно говорю… Вот совращенный диаволом, и к дьяволу наущающий… Не слушайте его люди, ибо сказал Иисус: «не убий», а всякое иное есть кривда и страшный грех перед очами господа…
        - Ты прямо вот так все что он сказал и помнишь? - удивился Трофим.
        - Многое. - Улыбнулся Меша. - У меня цепкая память. Особенно на интересное и непонятное. Наш-то приживала-священник оторопел слегка. И у пришельца гневно спрашивает: кто тот такой? А тот ему, я мол, от мира и людского греха сокрывшийся, раб божий, и отшельник, что сам себя изгнал от людей. И свои уста замкнул обетом необщения с человеками. Но нельзя молчать, когда рядом некрепким верой нашептывает лукавый. (Тут этот отшельник снова в нашего священника пальцем ткнул). А потом нам: не слушайте его люди. Не убий есть главная христова заповедь, а все границы стран, которые вас призывают защищать - есть от мирской природы вещей. Для господа же нашего нет ни эллина, ни иудея, и убийство всегда грех… Пробовал наш священник тому возражать, да оказался слабоват в коленках. У отшельника на всякую фразу тут же подтверждение словами Иисуса, будто сам он рядом с тем Иисусом жил, и все его слова слышал. А наш священник только сердился и отшельника нехорошо обзывал. В конце концов, когда у нашего священника все слова вышли, он озлился, повалил отшельника на землю, отнял посох и начал этим самым посохом того
лупцевать, одновременно ругая еретиком и еще по всякому. Отшельник не сопротивлялся. Кричал только: господи, ради твоих заветов муку претерпеваю!.. Дурной, но храбрый. Смотрю я, отшельник этот все тише кричит, а священник наш разошелся и лупит тяжко. Подошел я тогда к священнику, достал меч да и рубанул.
        - Насмерть? - уточнил Трофим.
        - Ага, - кивнул Меша, - плашмя по заду. Свалился наш священник с ног, и завопил, как второй слон. Полежал маленько, а как смог встать, уполз, угрожая мне земными и небесными карами. Вот вам и Христова вера. Вот вам и хранитель ее. Только слабого лупить, богоугодными речами прикрываясь, да и тех-то слов не знает толком… И это ведь до самого верха так. Нас-то ведь на поход патриарх благословлял… А если вера христианская «не убий», а они её для своих дел оборотили… И на сечу благословят, и неугодного казнят. Получается, что стала теперь вера в вашего Христа как инструмент, вроде моей секиры. - Меша похлопал по своему оружию. - Кого хозяину угодно, того она и сечет. Выходит, отшельник-то почестнее вас, остальных христиан, оказался. Личины носите. Да и моя дедовская вера пряма и честна. Мне с ней хитрить не приходится.
        - Это оно везде так. - Вздохнул Тит. - Люди, они все к себе приспособят. Во всем себе оправдание и поддержку найдут…
        - Люди, они разные, - сказал Меша. - Только честных очень мало. - К другим - мало. А к себе - и того менее. Ну, спокойной ночи, пойду я.
        - Философ… Болтун… - Фока неодобрительно поглядел вслед уходящему Меше.
        - То-то он тебя в императорском дворце переговорил, - фыркнул Тит.
        Фока молча засопел, и поплотнее укутавшись, отвернулся. Тит пожал плечами и тоже улегся, почти мгновенно прекратив ворочаться. А Трофим еще некоторое время смотрел на угли, пока и его не сморил сон.

* * *
        Нос плоскодонного парома накатывал на прозрачную речную воду и с негромким плеском подминал её под себя. Вернее, не нос, а тот конец, которым сейчас шел вперед паром; что с одной, что с другой стороны паром был совершенно одинаков. Деревянные с металлической обивкой скобы на обоих концах парома не давали ему выскочить из-под каната, протянутого через всю реку. Паромщики, по виду отец и два сына, все жилистые, с увитыми венами руками, молча и слаженно брались за канат, и с шумным выдохом делали рывок, добавляя еще толику движения своему речному кораблю. Казалось невероятным, что всего три человека могут сдвинуть такую широкую махину. Но они сдвинули - сначала великой натугой, а потом уже просто докладывая рывки, не давая парому потерять набранный ход. И все же труд был велик. Ни песен, ни ритмичного покрикивания, которыми скрепляли свои усилия виденные Трофимом в столичном порту грузчики, здесь не было. Они и так работали как один отлаженный механизм. Отец тянул молча, почти скрыв глаза под шляпой с длинными обвисшими полями, а двое молодых изредка перебрасывались словами на бытовые темы. И даже
разговор у них выходил необычно ритмичным, фраза - рывок, фраза - рывок. - Ботинок прохудился… - Рывок. - Надо к Луке… - Рывок. - Ага… - Рывок.
        Кони постукивали подковами по настилу, осторожно переминаясь с ноги на ногу. Трофим, придерживая коня под уздцы, погладил его по голове. Остальные контуберналы и Хунбиш тоже держали своих коней. Паромщики не стали связывать ноги коням - упадет, так может, доплывет, а стреножить, так на дно пойдет… - но предупредили, чтобы все стояли, как поставили, и не кучковались к одному борту.
        Трофим обернулся назад. На том берегу, откуда они отплыли, рядом с пристанью и таможенным строением на берегу расположились этериоты. Кто валялся на берегу, кто поил или мыл в реке коня, а кто и сам залез купаться… Чуть правее и далее, прилегавший к реке холм седлала небольшая, но высокая крепость. Два ромейских стража, подпираясь копьями, маялись на сторожевой башне, на самом солнцепеке. Лиц их, несмотря на острый глаз, Трофим видеть не мог, но скорее всего, они выражали скорбную зависть к блаженствовавшим в эту минуту этериотам. Мало того, что служба в окраинных гарнизонах тяжела и однообразна, так эти разряженные столичные воины еще и купаться здесь устроились… Командир гарнизона стоял недалеко от этериотов рядом со спешившимся Довмонтом; надо полагать, узнавал последние новости. А на самой пристани громоздилась Амарова почетная арба и возившие её быки-тяжеловесы. Это хозяйство собирались переправлять вторым заходом… Меша, сидевший на склоне, прощально поднял руку. Трофим помахал ему в ответ. Выражения лиц оставшихся на берегу уже становились неразличимы. Расстояние смывало, скрадывало их.
Трофим отвернулся от берега и наткнулся взглядом на лицо Амара. Тот тоже смотрел на уходящий берег. В глазах его была тоска. Амар поймал его взгляд и тут же улыбнулся.
        «Большую часть своей жизни оставляет он здесь», - подумал Трофим.
        А противоположный берег рос, набирал детали, обрастал резкостью. На берегу уже можно было различить несколько строений со сторожевой вышкой и группу людей, рассевшихся на пристани в ожидании перевоза. И муголы. Несколько человек в характерных доспехах стояли на берегу, широко расставив ноги и придерживая тяжелые пояса с саблями.
        Берег становился все ближе. Опытные паромщики перестали налегать на канат, и тяжелая деревянная конструкция, уже почти потеряв ход, с гулким шлепком воткнулась в бревна пристани. Кони всхрапнули. Хунбиш передал повод своего коня Юлхушу и двинулся к носу. Еще до того как паром причалил, к нему по пристани двинулись двое муголов. Впереди шел воин в полном доспехе, за ним, чуть приотставая, двигался человек с металлическим знаком на груди, без брони, но при сабле у пояса, с ощутимым брюшком, прорисовывавшимся под халатом. И по одному взгляду Трофим мог сказать, что вот этот, позади, - здешний, а ладный воин перед ним - нет. И дело было не в богатстве снаряжения. Просто служба в отдаленных местах, при условии спокойной обстановки, частенько накладывала на людей отпечаток некой… сонливости при открытых глазах. Наверное, если бы они переправлялись по основной переправе, которая была выше по реке, то там местный мугольский чиновник был бы поживее. А впрочем, учитывая как оживляется торговля, возможно и здесь скоро будет и чиновник порасторопнее, и паромов побольше. А может и вообще, добрый мост…
        - Здоровья и долголетия, приказывающий. - Ладный воин отвесил короткий поклон Хунбишу.
        - Здравствуй, Нэргуй, - легко кивнул в ответ Хунбиш. - Ты и твои люди готовы?
        - Готовы выступить хоть сейчас. Мы засиделись здесь.
        - Нам еще нужно переправить, телегу. Новости?
        - Есть, - кивнул Нэргуй и полез в мешок у пояса. - Ямская служба доставила письмо, которое я должен передать тебе.
        Хунбиш кивнул и, взяв письмо, осмотрел печать.
        - Ладно… - свиток исчез в отвороте халата, - прочту позже.
        Мугол с брюшком, стоя чуть в стороне, усиленно таращился, пытаясь прогнать дневную сонливость и придать себе распорядительный и расторопный вид. Видимо, присутствие на его берегу воинов и Нэргуя основательно взбодрило его. Но когда он увидел знак, висевший на цепи на груди у Хунбиша, то вообще съел обе щеки и старался уже не отпускать пузо от позвоночника.
        - Все в порядке, Хунбиш-Бильге? - спросил с парома Амар.
        Хунбиш-Бильге с улыбкой повернулся к тем, кто оставался на пароме.
        - Все в порядке, тайши Амар. Воины для твоего эскорта здесь. Сделай шаг и ступи на землю, принадлежащую твоему брату.
        Амар взял узду потверже и подошел к краю парома. Поколебавшись, он ступил на пристань. За ним пошли остальные. Трофим и сам с облегчением ступил на твердую землю. Вторая часть путешествия - по чужой земле - началась.

* * *
        Менялась местность, шли дни. Остались позади пределы Ромейской державы, и уже много стадионов прошли их кони, с тех пор как они вступили во владения Мугольского улуса. Продвижение их, впрочем, не замедлилось, порядок и дисциплина чиновников на землях муголов, как успел убедиться Трофим, ничуть не уступала ромейской. Все отличие было в том, что теперь вместо императорской грамоты Хунбиш-Бильге показывал на почтовых станциях свой нагрудный металлический знак, увидев который, почтовые чиновники начинали бегать как ошпаренные.
        Двигались почти прежним порядком. Только теперь впереди ехал Хунбиш с сотником Нэргуем, а замыкали небольшой отряд вместо этериотов тяжеловооруженные мугольские воины. Их было немного - всего три арбана, то есть три десятка. Впрочем, больше было и не нужно для проезда в двух невоюющих государствах с отлаженными почтовыми службами. Юлхуш сказал, что эти воины из Хэтбэ-хешихтен[33 - Хэтбэ-хешихтен - Гвардия - хеших (кешик) структурно делилась на несколько основных крупных подразделений:], - личной стражи мугольского владетеля. Посмотрев в дороге на их повадки и ухватки, Трофим решил, что не хотел бы столкнуться с такими в бою. Щиты, закинутые за спину, тяжелые железные пластинчатые кольчуги с разрезами для посадки на лошадь, изогнутые сабли, большие саддаки и налучья, длинные копья - с таким эскортом можно было не опасаться нападения случайных дорожных разбойников. Почти у всех муголов на шлемах были личины - железные маски, изображавшие отвратительные жестокие рожи. Тит бурчал, что не понимает, зачем муголы их носят, - все равно под личинами у них лица без малейшего выражения. Тит преувеличивал, но
ненамного, мугольские воины вели себя сдержанно. Развлекались они в пути немудреным способом, известным с незапамятных времен, - они пели. Их длинные песни были не лишены своеобразной красоты. Трофим, еще во время учебы донимавший Амара и Юлхуша, чтобы узнать их родной язык, теперь с радостью заметил, что почти все понимает. Редко ему приходилось обращаться за пояснением к мугольским друзьям, чтобы перепросить про то или иное слово. Фока тоже немного нахватался мугольской речи у товарищей. Для бытовых разговоров его знаний хватало. В песнях он понимал не все, но они его и не волновали. Улеб знал наречье муголов еще до школы и тоже относился к песням вполне терпимо. Зато Тита песни эскорта раздражали, возможно, именно потому, что он не мог понять в них ни бельмеса. Муголы пели - Тит кривился. А поскольку муголы пели постоянно, Титу скоро пришлось сменить гримасу на стоическое выражение лица.
        Вместе с раздражением Тита, однако, терзало и любопытство. Он одолевал поочередно Трофима, Улеба, Фоку, Амара и Юлхуша, вопрошая: о чем поют? Те сперва пытались переводить, но поскольку навыка одновременного перевода, как толмачи, не имели, то начинали опаздывать, а песни все длились, и теперь переводчики на вопросы Тита просто пытались отмахнуться от него, передав всю суть в паре предложений. Муголы пели.
        Дважды тот человек был рожден.
        Дважды родиться был принужден.
        Первый раз матерью и отцом.
        Ну а второй раз своим языком.
        Был рожден человеком, раз, да.
        Ну а язык породил мне врага.
        Лучше б язык он себе оторвал.
        Лучше б воронам его отдал.
        Тяжки две жизни, давит гнёт их.
        Он не осилит жить за двоих.
        Так я решил, так подумал, да.
        Я отличил моего врага.
        На южной опушке растет лес прямой.
        На южной опушке напитан смолой.
        Хороший лес для нижних основ.
        Нашел я себе сосну без сучков.
        Эта пойдет, я подумал, да.
        И вспоминал моего врага.
        Нашел березу для верхних основ,
        Нашел черемуху для концов,
        Срубил и сушил древесину три дня.
        И радость на сердце была у меня.
        Ровно сохнет, заметил я, да.
        И вспоминал моего врага.
        У дерева нрав, нагнешь - оно встанет.
        У дерева нрав - но гибало заставит.
        Гибало гнет, после сушит костер,
        И часто смолой я основу тер.
        Добрый изгиб, я подумал, да.
        И вспоминал моего врага.
        Я рыбу добыл для кишок с чешуей.
        Я рыбу добыл - крепок рыбий клей.
        Ладно я склеил свою кибить.
        А сверху тонкого корня нить.
        Так не разойдется, сказал я, да.
        И вспоминал моего врага.
        Оленя добыл я ради спины,
        Оленя добыл - сухожилья сильны.
        Оклеил снаружи я жилой кибить.
        Сушить, снова клеить, и снова сушить.
        Так будет гибко, смеялся я, да.
        И вспоминал моего врага.
        Я тура добыл, был он очень здоров.
        Я тура добыл ради полых рогов.
        Усилил внутри мягким рогом кибить.
        Чтоб прочность и гибкость соединить.
        Красиво и прочно, думал я, да.
        И вспоминал моего врага.
        С березы кору аккуратно снимал
        С березы кору я водой пропитал.
        Оклеил дугу я округ берестой.
        Оклеил, чтоб шов был под тетивой.
        Сказал, и луку кора нужна, да.
        И вспоминал моего врага.
        Сплетал я жильные нити шнуром,
        Сплетал и скручивал их потом,
        Плотнил жилы я и полировал,
        Сквозь чурку в отверстие их пропускал.
        Добра тетива, я подумал, да.
        И вспоминал моего врага.
        Острым ножом я планку строгал.
        Острым ножом древко я вырезал.
        Выемку сделал с глубоким дном,
        Чтоб черешок вошел с винтом.
        Ровное древко, был рад я, да.
        И вспоминал моего врага.
        За плату кузнец-харалуг помогал.
        За плату я сам наконечник ковал.
        Трехгранный острый блестит металл.
        Напильником долго его изощрял.
        Хвалил изумленный кузнец меня, да.
        А я вспоминал моего врага.
        Ради перьев добыл я орла.
        Ради маховых, с края крыла.
        Клеил к древку и нитью крепил.
        Чтобы в стреле дух орлиный жил.
        Попробовал, точная вышла, да.
        И вспоминал моего врага.
        Гадюку в степи по весне я добыл.
        Гадюки я яд с зубов нацедил.
        Высушивал яд и думал я,
        Отведай змей сам, как жалит змея.
        Язык твой змеиный, вот яд тебе, да.
        Так я вспоминал моего врага.
        До нового лета мой лук высыхал.
        До лета силу вбирал, а я ждал.
        Достал я свой лук из высохшей стружки.
        Достал тетиву и надел за ушки.
        Друзьям и врагам все лучшее, да.
        Проведать пойду моего врага.
        Напряг плечи я, тетиву выбирая.
        Напряг плечи лук, себя выгибая.
        Ударилась о браслет тетива.
        Орлиная точно летит стрела…
        До дому шел, думал, добрый лук, да.
        И не вспоминал моего врага.
        - О чем это они поют? - вопрошал в очередной раз Тит.
        - Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, - меланхолично отвечал Улеб.
        - И?
        - Чего и?
        - И дальше что?
        - Да ничего. Застрелил, и все.
        - И они об этом столько пели?!
        - Ага.
        Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.
        - О чем он поет? - спрашивали стражи Юлхуша.
        - Двое купцов плыли на корабле. Чуть не потопли, - переводил Юлхуш. - Но Аллах внял их молитвам и спас.
        - О! Аллах велик! - отзывались стражи. Все они были муслимами.
        Так и длился путь.

* * *
        Ораз покачивался от усталости. Ход коня мотал его то вправо, то влево. Тело ныло, будто кто-то налил все мышцы ядом. Конь тоже был измотан. Ровный шаг его иногда сбивался, и седока потряхивало, будто куль с зерном. Он уже не помогал коню нести себя. Хотелось упасть на холку и дать себе забыться сладким отдыхом. Но не было времени для отдыха. Не было. Они и так непоправимо опаздывали. Отдать себя соблазну слабости мешало данное слово. А еще стыд. Раскаленными гвоздями к седлу пригвождал стыд. Щеки злым румянцем наливал стыд.
        Стыдно было бы не устоять под взглядом Таргына, который едет позади него, и наверняка тоже черпает в нем крепость. Предательский голосок в голове нашептывает, что Таргын на добрый десяток лет моложе, значит, и дорога ему легче. Но ведь он, Ораз, опытнее. Крепись!
        Стыдно упасть и под взглядом Санжара, который теперь остался так далеко, что не смог бы видеть его при всем желании. Да и был Санжар так плох, когда они его оставляли, что еще неизвестно, одолеет ли он смерть. Но все равно. И стыдно под взглядом тех семи, с кем он начал сегодняшний путь, и кто уже точно ничего не увидят в этом мире. Кажется, он все глядят в спину. Стыдно. Крепись!
        Старый Лис послал их в путь с большим запасом по времени. Лучше прийти раньше на день, чем опоздать на секунду, сказал старик, и это была правда. Они вышли с запасом, потому что немалую часть улуса нужно было преодолеть. Первое время они шли ходко. Но затем сам судьба стала ставить им препятствия. Сперва зарядили беспросветные дожди, и две недели они отчаянно метались по берегам вспучившейся реки, которая грязным потоком сносила всех, кто пытался по ней переправиться. Они наконец нашли лодку, и под крики оставшегося на берегу лодочника, который обзывал их самоубийцами, одолели реку. Но время было потрачено, и главное, кони остались на том берегу.
        Поиск коней в недавно присоединенном к улусу силой, и потому пока еще разоренном войной краю, нечего не дал. В окрестностях продавали лишь жалких доходяг, да и тех было не набрать на десять человек. Пришлось изменить план. Вместо того, чтобы двигаться на своих конях, не привлекая внимания, пришлось на части пути воспользоваться ямской службой. Сеть застав со сменными конями, устроенных на всем протяжении главных дорог державы, позволяла двигаться быстро, но никто бы не дал коней группе из десяти человек без разрешения. Пришлось воспользоваться заготовленным на крайний случай знаком особых поручений. Знак был очень хорошо изготовленной подделкой, которой снабдил их Лис. Может быть, даже слишком высокого ранга. Такой знак открывал все двери, и всех приводил к повиновению, но он же и оставлял след. Такой знак был отражением прямой воли хагана, и потому таких знаков было мало. Очень мало.
        Все же он вел их, этот знак. Здоровья и долгих лет жизни хагану, - кричали муголы, увидев знак. Внимание и повиновение - гаркали они, когда командир отряда Карасай говорил, что им нужно. Склонялись головы, выдавались провизия и лучшие кони, которые менялись от станции к станции. Они почти добрались, почти нагнали свое вынужденное опоздание на реке. Почти… Вот только на одной из станций людей было гораздо больше, чем обычно. И воин важного вида в меховой накидке не склонил голову и опасно ласково поинтересовался, а как же это вышло, что он не помнит Карасая, ведь все, кто имеет такой знак, получают его лично от хагана, и обязаны знать друг друга в лицо. С этими словами важняк в мехах потянул за цепочку, и из под дохи у него выскочил такой же, как у Карасая, знак. Только настоящий. Карасай увидел, что к ним начали подвигаться чужие воины, и тоже потянул - только не знак, а саблю. Он был мастер, Карасай. На выходе из ножен его сабля снизу вверх вспорола важняку живот, а на движении сверху вниз вошла над ухом, и взвизгнув, наискосок к челюсти, снесла полголовы.
        Волосы и часть лица важняка уже глухо шлепнулись на пол, сверкнув уцелевшим глазом, а он еще секунду стоял, пытаясь руками прибрать кишки, и только потом кулем шлепнулся следом. Поскакал по полу слетевший с шеи знак, которым доверенный хагана наверняка при жизни гордился, и который его же и погубил…
        - Уходим! - крикнул Карасай.
        Но их было всего десять, а воинов у важняка было бессчитанно больше.
        Когда Карасай понял, что из угла, в который его зажали, уже не уйти, он выкрикнул Ораза. Тот не услышал - на него самого наседали два воина. Карасай вскрикнул еще. Теперь Ораз услышал, но не мог ответить, так за него взялись. И наконец, нанеся укол одному из неприятелей в бедро с внутренней стороны, он смог отскочить и крикнул.
        - Я здесь!
        - Держи! - рявкнул окровавленный Карасай, и не глядя, на голос, швырнул ему другой знак, который был гораздо ценнее металлической пластинки хагана, что ложной, что настоящей.
        - Уходи! - прохрипел Карасай. - Все кто может!
        Это было последнее, что успел сказать Карасай. А Ораз, отбиваясь, и едва не поскользнувшись на чьем-то мокром от крови теле, вырвался из строения станции. Из десяти это удалось сделать четверым, но Нанчин остался в дверном проходе, чтобы дать им время взять лошадей. Привязь пришлось рубить саблей, чтобы уже потом, в спокойном месте кое-как связать покалеченную сбрую. А Санжар, пробегая мимо, коновязи, чиркал оставшихся лошадей саблей по носам. Раненые животные взвились, лупя передними и задними ногами, толкая и кусая соседей. Через несколько секунд коновязь являла картину бешенства, один из столбов лошади, раскачав, вырвали из земли. Нескоро удастся воинам важняка приблизиться к коням и наладить погоню… Втроем унеслись они от заставы. Но через несколько минут Санжар позвал их, и лицо его было бледно-землистым с бисеринами пота, а из бедра торчала стрела, из-под которой толчками выходила алая кровь. Конь Таргына нес стрелу в шее и клонил голову влево, роняя слезы из глаз.
        Коня милосердно добили в глубине леса. Там же оставили Санжара. Таргыну отдали его коня. Все, что смогли сделать для Санжара, - это перетянуть ногу, чтобы не истек кровью. Пообещали вернуться, если будет возможность. Но без вранья, будто эта возможность сильно велика. Тот сам все знал. И знал, что друзей здесь на много конных переходов вокруг нет. И живым ему попадаться было нельзя, потому что пытать будут люто. Ведь оставшиеся на заставе их мертвецы ничего не могли поведать - все вещи на них были подобраны так, чтобы ничего не сказать любопытным живым. У Санжара оставался только сложный путь между призрачной надеждой и правдой холодного леса. Между пытками и собственным кинжалом. У него было времени столько, сколько отпустят ему лихорадка и мясо мертвого коня.
        Так остались они вдвоем с Таргыном. Вот только не было у них больше знака, чтобы менять коней и отдыхать на станциях. Карасай не успел его передать. Ораз пока ехал, часто думал о знаке. О том, как пригодился бы им тот, фальшивый. И как же это на их пути так совпало, что оказался и настоящий? Не могло так совпасть… По какому делу был здесь хаганов важняк? Уж не по тому же самому, что и они? Нет ответа… А еще мысль была о том, что они снова опаздывают. И если они опоздают, то все семь - а может уже и восемь смертей его товарищей будут напрасны. Это опоздание им не нагнать, и нового места встречи не назначить. Подвести своего благодетеля, старого Лиса, справедливого Лиса… Разве можно будет жить после такого? Ай, Небо-Отец! Разве мало старания мы приложили для твоей благосклонности? Что же за сила ополчилась против нас с самого начала этого похода?
        От этих мыслей было дурно. Они только жарили голову, выматывали, но никак не помогали идти быстрей коню. Поэтому Ораз старался отогнать их. Но они возвращались и возвращались. Ехал на коне Ораз, пошатываясь. Время от времени он шарил рукой по вороту и нащупывал там знак, что успел кинуть ему Карасай, - простую половинку деревяшки желтого дерева.

* * *
        - Вода готова, господин. - Толстая жена трактирщика вылила последнее ведро в большую кадку, и присела в неуклюжем услужливом поклоне. Дочка, которая помогала ей носить нагретую воду, молча стояла в стороне.
        Хунбиш рассеянно кивнул трактирщице.
        - Еще что-нибудь нужно, господин?
        - Иди, - махнул рукой Хунбиш. - Если что будет нужно, позову.
        Женщина и дочка поклонились, и скрипнув дверью, вышли.
        «Дурында, - подумал Хунбиш. - Дочку-то побоялась оставить… И та ходит за ней как хвост. Смешно. Мне её дочка после моих наложниц, все равно что животное. Хотя, может, и правильно боится. Воины на первом этаже… Говорят, во времена чингиза ни один из них на службе и поглядеть бы в сторону женщины не посмел. А теперь, кто знает… Хешихтэны Ураха стали много себе позволять. Тот считает, молодцы должны тешиться… Эх, где-то мои наложницы, где-то мой дом… Еще несколько недель, самое малое…» - Хунбиш-Бильге вздохнул и с тоской оглядел мазанные стены и окно, затянутое бычьим пузырем. - «Убожество… Ну, хоть воды нагрели. И то хорошо в таких диких местах».
        Хунбиш-Бильге сел на кровать и с удовольствием поглядел на стоящую за ширмой кадку.
        Трактир, в котором они сегодня остановились, был большой удачей. Линия ямских станций, что тянулась от ромейской границы до самого центра Улуса была проведена по дороге к основной переправе, между Румом и улусом, а отряд Амара двигался по параллельной дороге от второй переправы, которая сольется с основной дорогой лишь далее. Это и замедляло движение, и заставляло ночевать под открытым небом. Если б не этот трактир, то пришлось бы бедняге Хунбишу холодить свое тело в походном шатре. В отличие от некоторых соплеменников он не был приверженцем традиций отцов и считал что основательные здания лучше кочевых шатров. В домах больше места, и это позволяет наполнить их комфортом. Впрочем, пользоваться шатром все равно еще придется…
        Урах должен будет всю жизнь его благодарить за то, что Хунбиш взялся за дело его брата, требующее столько дальних разъездов. Он даже похудел. Хотя… Хунбиш уже сомневался, что Урах вообще знает, что такое благодарность. И тонкого политика из Ураха воспитать тоже не удалось. Новый хаган оставался прямым как дорожный столб и кровожадным как тигр. Он признавал лишь один закон - свои желания. К сожалению, Урах в свое время оказался единственным из сыновей прежнего хагана, который исповедовал ислам. Больше выбирать было не из кого, Хунбиш-Бильге с союзниками сделали ставку на единоверца. Ставка оправдалась, но Аллах свидетель, до чего же непредсказуемым и опасным оказался хаган Урах. Стоило кому-то в его глазах совершить ошибку, и любые прошлые заслуги и высокое положение уже не принимались в расчет. Хунбиш видел немало примеров. И это заставило его, Хунбиша, одного из самых приближенных к правителю сановников, испытывать сомнение в своей безопасности.
        Он замечал похожее затаенное чувство в глазах других вельмож. И уже шли разговоры. Первые, осторожные, прощупывающие, полунамеки. Будто мягкими кошачьими лапками со спрятанными когтями трогали друг друга вельможи. И звучали неслышным отзвуком не заданные вопросы. Не перестал ли слушать мудрых нынешний хаган?.. Не забыл ли благодеяний своих благодетелей?.. Долго ли живут владетели, забывшие своих верных друзей? Долгих лет нашему хагану!.. Долгих лет!..
        Опасны такие разговоры. Говорить такое - как идти с шестом по тонкому канату над пропастью. Не захочет ли твой собеседник получить милость хагана, раскрыв услышанную крамолу? Тяжелой гирькой ложится это желание собеседника на одну из сторон шеста и может скинуть тебя вниз. Но боится и сам собеседник, боится, что завтра прогневит чем-то бешеного хагана, от которого нет защиты. И боится, что заговор все же состоится - без него, - и тогда мимо пройдут все блага от нового раздела власти, а верность мертвому хагану припомнят. Эти страхи ложатся на другую сторону шеста, уравновешивают баланс. И канатоходец делает еще один крохотный шаг вперед. Долгих лет жизни нашему хагану! Долгих лет!
        Гвардией своей силен Урах. Обласканные им единоверцы-муслимы собраны в стальной кулак в столице улуса. Этих он не бьет своей яростью, и командиры хешиха у хагана в почете. Потому верна гвардия Ураху, и нет пока силы, способной сломать его власть. Пока… Но уже обхаживают тайком некоторые вельможи оттесненных на окраины улуса старых бегов прежнего хагана, затаивших обиду на Ураха. И еще вопрос, в ком больше силы. В корпусе хешихтэнов, где отборные войны мягчеют в холе и неге, или же в закаленных многими боями туменах внешнего войска. Да и отбирают теперь в ближнее войско хагана не только по военной сноровке, но и чтобы обязательно был гвардеец муслим. Старики говорят, не тот теперь стал хеших хагана, не тот… А еще вопрос - многих ли властителей смогли защитить грозные стражи с блестящим оружием от малой щепотки порошка, попавшей в еду? Знает о том Урах, пробуют пищу перед тем как подать хагану пристольные люди. Но и яды бывают разные. Есть такие, что могут не проявляться много-много дней. Единственный кто защищен ото всех ядов тот, кого не хотят отравить… Долгих лет жизни хагану. Долгих лет.
        Так тихой змеёй в траве ползет молвь. Идут по канатам гигантской паутины столичных интриг придворные канатоходцы. Но знал тогда, перед отъездом, Хунбиш, чутьем чуял, не в этом году созреет и выплеснется нарыв заговора против Ураха. До тех пор нужно было еще дожить. Потому и взял на себя Хунбиш дело, которое потребовало отлучки из столицы улуса; хотя для придворного такая отлучка может быть гибельна, ибо теряет он знание властной интриги, которая изменчива как быстротечная река. Но есть у Хунбиша и люди, и цепкие связи. Умеет Хунбиш до последнего быть и в том и в другом лагере, лишь перед самой победой выбирая правильную сторону. И в еще толком не оформившимся стане заговорщиков Хунбиш, и одновременно не в нем. Свершая важное поручение Ураха, обретает Хунбиш шаткую милость хагана. А заговор пусть зреет. Чаще всего заговоры раскрываются на ранних сроках, когда не определены люди, спаянные общим интересом, и заговорщики вводят в свой круг не того человека. В это раннее время очень неплохо оказаться подальше от заговора. Время покажет, крепок ли плод, или в него еще в малом виде пробрался червь… Так
думал Хунбиш. Конечно, можно и ошибиться в расчетах, слишком быстротечна и переменчива река интриг. Риск? Вся власть риск! Не учтешь всего. Особенно если приходится иметь дело не с уравновешенными людьми, а с таким буйным правителем как Урах. Во властной паутине достаточно одного такого буйного, чтобы сотрясалась она вся, теряя и стройность, и логику. Вот и вышло, что Урах сломал своей очередной выходкой все тонкие расчёты Хунбиша. Весть эту Хунбиш получил, сойдя с парома на границе улуса… Глупость… Глупость, к которой, будем надеяться, никто не окажется готов.
        Хунбиш очнулся от раздумий и обнаружил, что смотрит в пустоту тускло освещенной комнаты, оперившись на ширму. Так вся вода остынет… Хунбиш подошел к кадке, выпростал ноги из мягких сапожек, скинул одежды, бросив их на ширму, взобрался на приступочку, поднял ногу и с предвкушением начал опускать ей в кадку. Вода охватила кожу теплом материнских рук и покрыла поцелуями самой ласковой любовницы. Вэй!.. Хорошо… Нега… Сейчас вот и вторую ногу…
        Раздался стук в дверь.
        - Ну что там?! - с досадой рявкнул Хунбиш-Бильге застыв на полпути к погружению в кадку.
        - Хунбиш-Бильге, это я, Амар, - раздался голос из-за двери, - хочу поговорить с тобой.
        Стальным усилием воли Хунбиш задушил полезшие на язык ругательства. О, Аллах, этот мальчишка просто был рожден, чтобы испортить ему жизнь… Однако, чего он хочет сейчас?
        - Один миг, высокородный, - сменив тон, ответил Хунбиш.
        Он вылез из кадки, шлепая по холодному полу, влез мокрыми ногами прямо в походные сапожки, запахнул шелковый халат на толстом животе, пошел к двери и открыл. За ней обнаружился Амар. Внешний вид его сразу подсказал, что мальчишка чем-то рассержен. Глаза его пылали, крылья носа хищно подергивались. Ну, сейчас узнаем, в чем дело.
        - Прости за неподобающий вид, высокородный. - Хунбиш отошел в сторону, с поклоном впуская Амара в свою комнату. - Присядь. Я слушаю со всем вниманием.
        - Хунбиш-Бильге, я пришел спросить тебя, - оборвал его Амар не садясь, и вышагивая по комнате, - кто я - член правящего рода или же пленник?
        - Откуда такие ужасные вопросы, тайши Амар? - Округлил глаза Хунбиш-Бильге.
        - Оттуда, что когда я захотел сейчас пойти прогуляться перед сном, твои воины задержали меня. И позволили выйти, только когда собрались двумя десятками идти со мной!
        - Но, значит, все-таки позволили? - уточнил Хунбиш-Бильге.
        - Они задержали меня! - вспыхнул Амар. - Я не хочу ходить на прогулку в сопровождении отряда! Человеку иногда бывает нужно побыть одному!
        - Ты можешь побыть один у себя в комнате, высокородный, - простодушно сказал Хунбиш. - Уверяю, там никто не осмелится беспокоить тебя.
        - Да ты что издеваешься, Хунбиш? - вскипел Амар. - Ты специально не понимаешь, что я тебе говорю?
        - Тише, тише! - Успокаивающе поднял пухлые руки Хунбиш-Бильге. - Ты встревожишь своих друзей в соседней комнате… Я все понимаю, Амар-Мэргзн. Но и ты пойми, высокородный. Ты - единственный брат, который остался у хагана Ураха. Посылая за тобой, он приказал беречь тебя так, чтоб ни один волос не упал с твоей головы. Он специально предупредил воинов об ужасной каре, которая падет на них, если с тобой что-нибудь случится… Так нужно ли удивляться, что воины выполняют приказ со всем тщанием? Ты сказал, что хочешь пойти в лес. Здесь глухие места, и могут пошаливать лихие людишки. Как же воинам было не встревожиться? О, подожди… - Он успокаивающе поднял руку, заметив, что Амар хочет прервать его. - Ты спросил, и я отвечу тебе как смогу. Пленник ты или знатный человек? Приложи мои слова к уму и сердцу, тайши Амар. Каждый знатный человек немного пленник своего высокого положения. И чем выше, тем этого больше. Я понимаю, ты жил в среде простых воинов и не привык к такому. Но пора взрослеть, тайши Амар. И я говорю тебе, высокородный, - укроти раздражение и потерпи немного. Скоро ты встретишься со своим братом
и сам расскажешь ему о своих желаниях. Кроме того, чем ближе мы будем к столице, тем больше вокруг тебя будет верных людей, и тем с меньшим риском ты сможешь ходить, куда захочешь.
        - Ладно… - Амар остыл. - Мне все равно не нравится. Но ты говоришь с силой убедительности, Хунбиш-Бильге. Я, возможно, послушаю тебя.
        - Благодарю, тайши Амар. Просто прояви немного терпения, высокородный. - Хунбиш решил открыть новость, подумав, что это возможно успокоит мальчишку. - У меня для тебя есть хорошая новость. Еще на пирсе Нэргуй передал мне свиток. Я не хотел говорить, чтобы не портить сюрприз. Но раз такое дело, нет смысла молчать. Тебе не нужно ехать до самого Хаара-Хорина, чтобы увидеть брата. Он сам в радостном нетерпении едет тебе навстречу. Скоро вы встретитесь.
        Амар застыл.
        - Отрадная новость, - наконец улыбнулся он. - Скорее бы увидеть брата… Как скоро мы встретимся?
        - Зависит от того, с какой скоростью двигается он, и с какой - мы. - Развел руками Хунбиш. - Скорее всего, через пару дней, еще до того как мы выйдем на основную торговую дорогу. Ждать осталось недолго, тайши Амар.
        Амар направился к выходу, взялся за ручку двери.
        - Извини, что побеспокоил тебя, мудрый Хунбиш.
        - Это только я могу извиняться за неудобства, которые создают высокородному мои жалкие попытки позаботиться о его благе. - Поклонился Хунбиш. - Спасибо тебе за терпение, тайши Амар.
        Закрылась дверь. Хунбиш задумчиво посмотрел вслед. Жеребенок попробовал взбрыкнуть…
        «Я дал ему повод что-то заподозрить? - спросил он себя. - Или щенок не знает, но чует? Необязательно ведь иметь повод, чтобы чуять…»
        Не мальчишка тревожил Хунбиша. Вот что тревожило: еще два дневных перехода, и они встретятся с великим хаганом Урах-Догшином, который, не утерпев, с малым отрядом личной гвардии двинулся им навстречу. Как только Хунбиш-Бильге получил от ромейского императора согласие на вывоз Амара на родину, он тут же послал с курьером сообщение властителю. Ответное письмо передал ему уже сотник эскорта Нэргуй на берегу. Хунбиш-Бильге, весьма ценивший быструю связь, на этот раз проклинал отлаженную почтовую систему и Мугольской державы, где посты для смены лошадей стояли на расстоянии посильного им перехода, и в ромейской земли, где дорожная служба было не намного хуже… И несдержанность хагана он тоже не раз помянул. Хаганская затея была глупостью. Хагану покидать свою орду не следовало. Как же можно бросить центр силы и большую часть верного войска? Вот когда интрига заговора могла бурно пойти в рост. И это при его Хунбише в столице отсутствии. О, Аллах!.. Он, Хунбиш, сам довез бы щенка до ставки. Глупость Ураха велика. Остается только надеяться, что ею никто не успеет воспользоваться.
        И потом, что собирается делать Урах, примчавшись сюда? Хочет утолить свой голод прямо здесь? Неужели не мог дождаться до ставки? Там, в ставке, следовало бы принять Амара с великим почетом. А потом через пару недель, с ним случился бы несчастный случай на охоте, или еще какая-нибудь неприятность… Но зная Ураха, Хунбиш полагал, что скорее Амара без затей закатают в кошму и сломают хребет на глазах веселящегося хагана. А ведь многие муголы еще не забыли древние вольности, и власть хагана для них абсолютна лишь до тех пор, пока он сам не преступал закон… И так был ропот о смерти других братьев хагана. Но тогда это произошло якобы во время борьбы за власть и имело хотя бы оттенок справедливости в глазах людей.
        Теперь, узнав о том, что Урах несется сюда, Хунбиш-Бильге хмуро подумывал, а не убить ли ему Амара, не дожидаясь встречи с хаганом? По крайней мере, это было бы не в столице, на глазах у всех. Народу бы сообщили о нападении разбойников. Слухи бы, конечно, все равно пошли. Но слухи - это слухи, куда лучше публичной казни. Да, Хунбиш всерьез подумывал о том, чтобы сделать все самому. Мешали ромеи… Хитер ромейский император. Специально послал со щенком «слепых» знатных отпрысков, сопровождающих с запасом через границу, чтобы не придушили Амара в пределах его державы. Тронь их муголы, это было бы страшным оскорблением, и создавало угрозу никому не нужной сейчас войны.
        «Так что василевс оставил нам право сделать обоюдно невыгодную глупость, а сам умыл руки, как принято говорить у христиан…»
        Но куда более этого останавливал Хунбиша нрав Ураха. Амар - это кровный брат и кровный враг хагана, и хаган сам хотел видеть смерть Амара. Такое стремление Хунбиш даже где-то понимал. Если видишь смерть своего врага лично, потом спишь спокойнее… Но в любом случае, как бы не повернулось дело с мальчишкой, Хунбишу нужно было как можно скорее возвращаться в столицу.
        Хунбиш наконец очнулся от долгих раздумий. Он сел на кровать, с кряхтением нагнулся, сбросил отвратительно сырые сапожки, и направился к кадке. Торопливо взгромоздился на приступочку, перекинул ногу и…
        Вода успела полностью остыть.
        - Женщина! - взвыл Хунбиш-Бильге.

* * *
        Выйдя из комнаты, Амар оперся о перила галереи второго этажа и только тут позволил себе ухмыльнуться. Нетерпеливый Урах сам несется сюда, как оголодавший волк… Пусть! Когда степняк попытался выйти из трактира, стража обступила его. Зато пока он спорил, его анда-побратим смог спокойно уйти в лес. Анда был не очень интересен стражам. А здесь, у трактира, то самое условленное место. И когда анда найдет людей деда, то…
        За стеной трубным гласом возопил Хунбиш-Бильге. Через минуту по лестнице с первого этажа живо протопала хозяйка. Допечет их этот развращенный циньским комфортом жирдяй…
        Сочувственно улыбнувшись, Амар пропустил её, прошел по деревянной галлерее второго этажа к комнате, где ночевали контуберналы. И тут услышал, как сзади на первом этаже хлопнула входная дверь. Он обернулся и увидел, как в центральный зал вошел побратим. Степняк посмотрел на него, тот тоже увидел его. Взгляды пересеклись, и побратим внизу молча едва заметно отрицательно мотнул головой. В глазах его было отчаянье. В висках степняка загудело, ухмылка сползла с лица, как разлагающаяся плоть. Что-то не срослось. Анда не встретил людей деда. Значит, не уйти сегодня Амару… Значит, Амару вообще не уйти.

* * *
        Местность, по которой теперь ехал маленький отряд, до самого окоема представляла собой бескрайнюю, поросшую травой равнину. Лишь иногда однообразие её прерывалось голубой лентой реки или густым лесом, который высился среди равнины подобно одинокому острову в безбрежном океане. Около одного из таких «островов» они и остановились под вечер для устройства ночлега, когда к ним стала подступать ночь.
        Быстро и сноровисто контуберния установила свою палатку. Раскатала полотнище, вбила шесты и колышки, натянула завязки. Дело привычное. Муголы тоже установили свои шатры, и через некоторое время рядом с лесом раскинулся небольшой лагерь. Он быстро появился, и так же быстро исчезнет завтра с рассветом, когда они продолжат путь. Находившийся рядом лес казался настоящей непролазной чащей, в которую никогда не ступал человек. Проходы между деревьями были завалены стволами погибших деревьев и густо заросли кустарником так, что лес снаружи представлялся некой стеной, глухо отгородившейся от равнины естественной засекой. Впрочем, обилие сухостоя позволило быстро набрать сучья для костров, и через некоторое время контуберния вскипятила в котле перед палаткой чечевичную похлебку с козлятиной. Муголы при своем костре тоже учинили трапезу, и от их костра тоже долетал сытный мясной дух.
        Уже лежа в палатке, и укрывшись плащом, Трофим думал о событиях последних дней. Рядом мерно дышали его товарищи, и Трофим в который раз поблагодарил судьбу за то, что никто из них не был подвержен храпу во сне. Отцы-командиры любили говорить, что если тебе мешает храп соседа, значит, ты просто недостаточно выложился на занятиях. В этом, конечно, была доля истины. После марша Трофиму например было ровным счетом все равно. Пусть бы сосед даже напевал застольные песни - усталость властно брала свое, и приход сна был скор. Но вот в такие моменты, после спокойного дня, товарищи не подверженные храпу радовали. Трофим втянул воздух - похоже, победоносная чечевица завершила путешествие по желудкам… Он откинул полог палатки, стало посвежее. Снаружи, видимые в ярком свете полной луны, стояли два мугольских воина. Кроме часовых вокруг палаточного лагеря муголы еще всегда выставляли часовых у палатки контубернии. Амар пробовал возражать, но тут уж его не слушали - родич хагана должен быть защищен. Трофим и другие тоже не возражали, приятно было переместить ношу караульной службы на других и спать под надежной
охраной.
        Но что-то в событиях последних дней царапало его душу. Амар и Юлхуш… Он знал их настолько, насколько вообще можно знать людей, прожив рядом с ними бок о бок несколько лет. С тех пор, как они отправились в это путешествие, с этими двумя было что-то не так. В них не было… радости. Напротив, под их обычным спокойствием скрывалось напряжение. Они старались ничем не выдать его, но Трофим, случалось, видел это напряжение в их глазах, особенно, когда они думали, что на них никто не смотрит. Он пробовал поговорить с ними, но прежние друзья вяло отшучивались. Они теперь часто шептались о чем-то между собой и замолкали, когда кто-то подъезжал к ним ближе. Трофим чувствовал, что они уже стали несколько на особицу от контубернии. Ну что ж, это печально, но это так. Ведь у Амара и Юлхуша начиналась совсем другая жизнь. Разные дороги вели друзей в разные стороны, и удастся ли им еще когда-нибудь встретиться - Бог весть. Трофим поудобнее укутался в плащ, закрыл полог палатки, и почувствовал что потихоньку начинает засыпать, засыпать, засыпать…

* * *
        Трофим проснулся. Снаружи, за пологом палатки, тихонько звякали пластины на кольчугах часовых. Что-то лежало у него на лице, давило на правую щеку. Он обследовал причину своего пробуждения, и понял что это рука. Сняв руку с лица он пришел к выводу, что она принадлежит Титу. Тот как всегда разбросал во сне свои длинные грабли… Видать, Титу было удобно так спать, потому что через пару секунд отброшенная рука снова плюхнулась Трофиму на физиономию. Уже окончательно проснувшись, с некоторым раздражением Трофим снова отбросил конечность приятеля в темноту. Сон ушел. Трофим подумал, что нужно все-таки снова попытаться уснуть. Но тут он услышал в тишине палатки какой-то очень тихий, шуршащий неравномерный звук.
        - Ребята? - негромким шепотом вопросил Трофим темноту. Не слишком громко, чтоб не разбудить тех, кто спит, но так, чтоб его услышал тот, кто шебуршился.
        Шуршащий звук прекратился. Ответом Трофиму была тишина. Но в этой тишине - Трофим это почувствовал каждым волоском на теле - не было ночного мира, а было свернувшееся в пружину напряжение. Тишина приняла его и сделала своей частью. Трофим медленно - выяснять, что происходит, оставим на потом - протянул руку по правую сторону от себя. Давняя походная привычка не подвела, перевязь с мечом и пояс с кинжалом лежали там, где он их оставил. Он ухватил пояс и медленно потянул из ножен короткий кинжал, сподручный в темноте.
        Теперь он заметил нечто странное. Полог с его стороны был задернут, но с противоположной стороны палатки виднелся небольшое светлый разрез - дырка в полнолунную ночь, которой там не должно было быть, потому что с той стороны палатка имела только глухую стенку. Этот разрез не позволял ничего увидеть внутри палатки, бледная полоса света освещала только саму себя.
        - А?.. - буркнул за спиной Тит, на которого манипуляции с его рукой произвели пробуждающее действие. - Утро?
        - Тихо, Тит! - прошептал Трофим, протянув в темноте руку туда, где должен был лежать товарищ, чтобы схватить его… и осознавая, что строго одномоментно, в полный унисон с ним эту же самую фразу «тихо, Тит», - произнес еще один голос. Только голос Трофима был недоуменно-предостерегающим, а во втором слышались тревога и страх. В этом втором говорящем Трофим с трудом узнал Амара.
        - Какого?.. - сонно удивился Тит за спиной, и прежде чем кто-нибудь еще что-то успел сказать, полог палатки отдернулся, залив её внутренность ярким, и казалось даже ослепляющим лунным светом.
        Трофим, который смотрел в этот момент в противоположную от входа сторону, ослеплен не был. Поэтому в единый краткий момент он сразу охватил взглядом спокойно сопящего под одеялом Фоку, дернувшегося из-за изменившегося освещения Улеба, и застывших у дальней стены Юлхуша с Амаром. Оба степняка, вполне одетые, сидели на корточках, аккуратно растягивая дальнюю стенку палатки, и Юлхуш держал в руках заблестевший в свете луны изогнутый нож, которым он уже успел сделать надрез в стенке. Видимо, в тот момент, когда Трофим окликнул темноту, они так и застыли, обернувшись ко входу, и теперь на их повернутых лицах было непередаваемое выражение загнанных в угол зверей. Трофим, еще не успев удивиться, а только лихорадочно, губкой впитывая информацию, повернулся ко входу на возникший источник света. Там он увидел не вполне проснувшегося Тита, с опухшей физиономией и сощуренными со сна глазами, который полуприсев на своем месте, одной рукой держался за отдернутый им порог. Выражение лица Тита явно показывало, что он мучительно пытается, сообразить что происходит.
        - Закрой полог, Тит! - на грани слышимости, одними только губами прошептал Амар.
        И это было страшно, потому что Трофим, снова повернувшийся к нему, увидел на его лице выражение такого отчаянья, что ощущение беды вошло в него и свернувшейсь змеей легло под сердце. И не понимая ни на полсвета свечи, что происходит, Трофим потянулся к пологу, мимо усиленно таращившего глаза Тита. Но к тому же пологу, неловко наступив на Фоку метнулся Амар… И оба они, и Трофим и Амар, почти уткнулись в физиономию одного из мугольских стражников палатки, который, присев перед входом и вытянув шею, всматривался в происходящее внутри.
        На лице мугола мелькнуло напряженное изумление, и тут же из его глаза начали стекленеть. Амар стоял перед ним, ухватив стражника за затылок одной рукой, а вторая так же крепко сжимал рукоять кривого ножа, который теперь торчал у стражника над доспешным воротом из горла. Мугол захрипел, харкнул кровью. Амар с чавканьем вдернул нож и, не обращая внимания на окатившую его густую струю, второй рукой с силой втянул тело угасающего мугола мимо себя в палатку, где тот шлепнулся прямо на Фоку и Улеба, а сам волчком выскочил из палатки навстречу второму стражнику.
        Если бы второй хоть на мгновение зацепенел от неожиданности, Амар разделал бы и его, но этот был ветеран, и неожиданная смерть давно не вгоняла его в ступор. Было странно, как человек в тяжелом, расшитом железными бляхами хуяге смог так легко отскочить назад. Амар рванулся за ним как барс, и тут же прянул назад - стражник единым великолепным слитным движением выхватил саблю, сразу переведя траекторию в широкий пластающий удар.
        - Тревога! - крикнул стражник. - Щенок сбегает! - И Трофим не сразу, с секундной задержкой распознал неходовое для себя слово чужого языка - щенок.
        Трофим все еще сжимал в руке кинжал, но этого сейчас было мало, а времени подбирать пояс с ножнами - не было. Он воткнул кинжал клинком в землю, нырнул рукой и головой в перевязь меча и ринулся к выходу из палатки. Левая рука его сама собой еще успела заграбастать с земли кольчугу, которая лежала у него под головой, и он сам не смог бы сказать, зачем схватил. Видимо, сработала мысленная связь - кольчуга - защита, хотя времени натянуть её явно не было. Краем глаза он успел еще окинуть палатку и увидеть, как за ним к выходу лезет Юлхуш, как хлобыстает, будто разделанный кабан, черной в лунном свете кровью стражник, как пришедший в себя Тит хватает ножны с мечом, одновременно отвешивая хорошего пинка только начинавшему просыпаться Фоке, и как со звериной грацией вскакивает на четвереньки Улеб…
        Трофим вырвался из палатки, чуть не загремев на землю, ибо схваченная кольчужная скрутка начала разворачиваться и едва не попуталась в ногах. Выдернул меч из ножен. Амару приходилось туго. Налетев на стражника с кинжалом, он рассчитывал на внезапность. Расчет провалился, и теперь он уже сам пятился к палатке, потому что его клинок длинной в полторы ладони был не соперник длинной сабле в опытной руке; а времени вытащить свой меч под натиском Амару никак не хватало. Стражник мог бы уже завалить Амара, но он действительно был опытен, и прежде чем полезть в сечу сделал главное - завопил еще и еще, тревожа товарищей. Трофим подскочил к Амару, выставил вперед свой клинок, скрестил его с клинком мугола и почувствовал сильную руку. Он ни черта не понимал. Но здесь были свои и чужие, и грань боя между ними. Амар, откатившийся чуть назад, тоже выхватил саблю, и мугол, оказавшись перед двумя клинками, сузил глаза. Взгляд его пересекся с Трофимовым, а потом прыгнул куда-то ему за плечо.
        - Что происх-о-одит?! - раздался сзади истошный вопль Фоки.
        Значит, за спиной Трофима товарищи уже выбрались из палатки. Мугол, оказавшийся в явном меньшинстве, подался назад, двумя рывками создав дистанцию, но не побежал, встал, выжидая, готовясь задержать, и дать подоспеть своим товарищам.
        Трофим, пользуясь свободной секундой, окинул взглядом лагерь. Кроме двух стражников, что охраняли лично их палатку, муголы также выставляли общий караул лагеря. И сейчас эти воины уже бежали к ним, держа наперевес устрашающие циньские копья с лезвиями сложной формы, бренча кольчугами и топоча сапогами. Несмотря на то, что муголы поставили шатры, большинство из них осталось спать прямо у костра на свежем воздухе, и теперь все они вскакивали. Воздух наполнился шелестом выскальзывающи из ножен сабель и мечей. Но хуже того, несколько муголов тянули не мечи из ножен, а луки из саадаков и налучий. Сейчас, защищенные щитами и броней муголы попластают их полуодетый отряд, блистающий шелковыми подштанниками. Или же просто расстреляют из луков… Толчками тупо билась в голове буксовавшая мысль: что?.. Что?!.
        Воздух коротко шикнул, и в голове пружинисто преграждавшего им путь мугола вдруг мгновенно выросло оперенное древко стрелы. Сквозь шлем, над кольчужной сеткой оно уходило в висок, куда проник наконечник. Второе древко, дрожа промахом, засело в земле перед его ногами. Каким-то надмыслием, которое выдает ответы сразу, минуя долгую цепочку слов в голове, Трофим сообразил, что эти стрелы прилетели не от охранников-муголов, а слева - от леса… Пораженный стрелой мугол, нелепо сдвинув набок челюсть, отворил рот, выронил из рук саблю и с грузным стальным грохотом доспеха, подломившись, рухнул лицом в землю.
        Трофим отпрянул назад. А муголы в лагере, скрестив на них взгляды, уже извлекли луки из налучий. Крепкие руки набрасывали петли тетив на крючки, скоро доспеют и к колчанам. Твари!.. Надо…
        - В лес! - опережая его, закричал Юлхуш. - Бегом! В лес! Быстро!
        Еще долю секунды Трофим стоял, а затем, набирая скорость, рванул за лидирующим Юлхушем. Обернулся на бегу, запнувшись на том, и чуть не убравшись носом, успел увидеть, что и остальная контуберния несется следом. А мигом позже легконогий Улеб уже опередил его, сравнявшись с Юлхушем. Лес рос на небольшой возвышенности, но уклон здесь слава Богу был небольшой. Остальная часть ночной стражи осталось у них за спиной, и здесь долгополые тяжелые брони муголов играли против них. Попробуй, побегай в такой сбруе! Однако наперерез им бежали трое караульных, с вечера стоявших на возвышенности… Нет, уже двое! Крайний коротко взвыл, и нелепо вскинув руки, упал на землю, зажимая бедро. Бренча и подскакивая, унесся слетевший с головы шлем - снова стрела из леса! Двое остались против шестерых - не самое подходящее число. Но двое опытных воинов с броней и щитами против шести полуодетых - это было вполне, да кроме того продержаться этим двоим до помощи нужно буквально несколько секунд. Нет, сталкиваться с ними сейчас нельзя… Ляжем все…
        - Рассыпаемся! - крикнул Трофим.
        Контуберния, бежавшая гуртом, разошлась в стороны, пытаясь обогнуть двоих стражей.
        - Щенка! - раздался сзади визгливый голос Хунбиша-Бильге. - Главное, щенка! Убейте Амара! Стреляйте же! Стреляйте!
        Двое стражей на холме устремились прямиком на Амара. Одного он сумел миновать рывком в сторону, но другой надежно загородил ему путь и заставил скрестить клинки. Второй тут же подтянулся, забирая с незащищенной стороны, чтобы Амар своей саблей не мог держать их одновременно. Пробежать мимо Трофим не мог…
        - Бегите! - крикнул он остальным. Завернул в сторону Амара, и одному из муголов пришлось переключиться на него. Фока, Улеб, Юлхуш и Тит набирали по склону, будто у них за спиной были крылья.
        «Хоть они уйдут», - подумал Трофим и рывком намотал тонкую кольчугу на левую руку, создавая хоть какое то подобие щита для отбичи.
        Мугол, доставшийся ему, был вооружен прямым мечом, и в бой он не торопился. Время играло на него. Слева звенела клинками схватка Амара с другим стражем. Сзади слышались крики бегущих. Трофим нанес своему проивнику сильный колющий удар - мугол отразил щитом и в ответ повел серию. У него было преимущество в положении на склоне, в спокойствии осознания своей выгоды, и сильная умелая рука. Это Трофим почувствовал сразу. Трофиму пришлось отскочить назад, и он зарычал от отчаянья. Мугол тонко улыбнулся. За те пару секунд, что они обменивались ударами, мир для Трофима сузился до туннеля, в котором был только ночной страж. Очень плохой признак - когда окружающее выпадает из внимания. Таким страдают либо совсем зеленые новички, либо тот, кому приходится драться с полнейшим напряжением сил, и на оценку окружающего уже просто нет запаса. Но Трофиму некогда было об этом думать. Он видел только этого ловкого воина перед собой и сжавшейся спиной ожидал, когда сзади подбежит погоня и нанесет свой последний удар. Но внезапно воин перед Тофимом отчаянно закричал, и из его живота, вспарывая кольчугу, появился
острый конец клинка. За спиной воина возник Тит. Он дернул клинок обратно, мугол мешком повалился на землю, свернувшись в позу нерожденного младенца, потеряв всякий интерес к происходящему.
        - Тит… - обессилено выдохнул Трофим.
        А Тит уже ринулся к Амару, который махался с другим стражем. Но не успел - страж тот с кашляющим выдохом вдруг перекособочился, в левом плече его, пробив насквозь, застряло оперенное древко - опять напомнил о себе лесной стрелок. Увидев это, Амар победно и радостно гаркнул, и двинул на стража, чтоб доломать.
        В этот момент в спину Амара с глухим стуком врубилось сразу шесть стрел.
        Амар вздрогнул, застыл, а раненный ночной страж, бывший перед ним, тут же вонзил ему колющий удар под грудину. Страж хотел выдернуть клинок, но Амар с оглушенным видом ухватился за него левой пустой рукой, а потом и правой когда его собственная сабля вывалилась на землю. Страж потянул завязший клинок, взрезая Амару пальцы. Он не успел вытянуть, Тит яростно визжа на одной протяжной ноте, подскочил и выложился в рубящем ударе. В последний момент понимая, что не успевает выпростать саблю, страж отпустил её и отшатнулся от Тита. Но удар все же достал его, опять в левое плечо. Страж отскочил, со стоном хватаясь за плечо, но тут же резво отскочил еще раз и кубарем бросился вниз по склону.
        Трофим обернулся к лесу. В кустах мелькнул Фока. А от леса к ним, отделившись от опушки, бежали Улеб и Юлхуш. Обратно бежали.
        - Куда?! Назад, идиоты! - истошно рявкнул Тит, будто и не он сам только что вернулся, не добежав до спасительной кромки леса.
        Юлхуш и Улеб замедлились.
        - Тит! Бегом! - рявкнул Трофим. И схватив друга за плечо, рывком толкнул его вверх по склону, одновременно сам ударяясь в бег. - Юлхуш, в лес! Бог вас р-рази!..
        - Всех! Всех! Не упустите! - голосил им вдогонку Хунбиш-Бильге.
        И Трофим рванул, пережигая воздух, который бился в груди, как раскаленный свинец в тигле, рванул, как никогда, ни разу. И яркий лунный свет для него уже темнел от тьмы в глазах, и удары его собственных ног о землю сотрясали хребет, и собственный хрип душил. А голове билось - не уйти! Амар!.. И меня!..
        Хотелось как можно скорее добраться до кромки леса, а для этого, кажется, нужно всего лишь бежать как можно быстрей! Да, бежать, бежать, но не по прямой, а петляя, как коза, спасающаяся от догоняющего льва, как судно, идущее против ветра. Трфим рывком набросил на спину кольчугу, перебросив рукава через плечи. Какая-никакая, а все-же защита… Юлшушу и Улебу осталось немного. И Тит чуть вырвался вперед. Надо еще поднажать. Но залпа не было слишком долго, и значит он будет сейчас, и лес еще далеко… И спина ждет. Нет, не уйти…
        - Эй, хэтбэулы[34 - Хэтбэ (кетбе) - хешихтэн. Хэтбэулы считались «ночной» стражей.]! Сыны овец!!! - заревел слева незнакомый трубный голос.
        - Я знал ваших матерей! - подхватил другой. - Вы - мои сыновья! Жрите стрелы!
        Трофим, не сбавляя скорость, бросил взгляд на голос и увидел, что на край опушки выскочили два незнакомых степняка с луками. Лесные стрелки! Но зачем?!
        Зашелестело, будто промчалась в ночном небе стая саранчи, и когда Трофим снова кинул взгляд налево, то степняки у опушки уже валились, один безмолвно, а другой с коротким вскриком. Отвлекли! Приняли на себя их стрелы. Его стрелы!
        Ему подарили секунды и пару шагов. Ему подарили шанс. Трофим выплюнул из себя воздух и сглотнул, будто щебенка продралась внутрь. Это было невозможно, но он наддал еще. Только бы не оказалось на пути какой ямы… А впереди уже вломились в кусты Улеб и Юлхуш!
        Снова засвистели смертоносные гадины.
        - Ой, - совсем негромко, как-то по-детски сказал бегущий впереди Тит, когда под лопаткой у него выросла стрела. Он пробежал еще пару шагов, замедляясь, руки повисли плетями, и меч чиркнул по земле. Трофим пролетел разделявшие их шаги и успел поддержать Тита, когда тот уже пал на колени и хотел тюкнуться в землю ничком. Тит повис у него на руках, поднял на Трофима гаснущий взгляд и слабыми руками оттолкнул его, и выдохнул синеющими губами.
        - Я - все. Беги, брат.
        Схватив Тита, Трофим развернулся лицом к лагерю. Он видел стрелков, видел торчащего у палатки Хунбиша, видел погоню, которая немного отстала, потому что брала дугу, дабы не попасть под стрелы своих. Трофим подтянул Тита, пытаясь поставить его на колени, но заглянул в лицо и понял, что тому это уже не нужно. Раздался глухой шлепок, и Трофим почувствовал боль. Вторая стрела прошила Тита насквозь, и на остатке силы оцарапала грудь Трофиму. Он отпустил Тита, развернулся и, подтянув сползающую кольчугу, кинулся вперед, сокращая последние шаги до опушки.
        - Добежал! - подумал он, проломившись сквозь куст и увидев первый большой ствол дерева.
        Но тут же в этом стволе задрожала успокаиваясь стрела, и сразу же в спину ему вонзилось боль, да так, что он сбился с ног и силой инерции рухнул вперед.
        «Поймал свою. От судьбы не уйдешь».
        Это была его последняя мысль, прежде чем он ухнул лицом в землю.

* * *
        Советник, порученец по особым делам, имеющий право входа в гер[35 - Гер - шатер, юрта.] хагана в любое время, Хунбиш-Бильге смотрел на опушку, где скрылись недобитые ромеи.
        Люди слишком нашумели, и теперь и лес, и простор вокруг молчали. Ни воя зверя, ни клекота ночной птицы, ни стрекотания насекомых. Основная часть ночных стражей ушла к лесу. Те, что остались в лагере, бренчали кольчугами и воинской сбруей, доснаряжались после неожиданного пробуждения и боя. Потрескивали зажженные факелы.
        Сощурив глаза, Хунбиш-Бильге размышлял. Дело пошло не так, как было запланировано. Совсем не так… Щенок оказался не слеп, попробовал бежать, и получил пучок стрел в спину. Вины Хунбиша перед Урахом в этом нет… Хаган должен понять, что лучше лишиться удовольствия лично видеть смерть брата, чем иметь его живым и в бегах. С точки зрения лично Хунбиша в этом даже было хорошее. Теперь можно было не опасаться, что Урах устроит какую-нибудь глупость вроде публичной казни, и без помех обнародовать вариант с разбойниками. Но было и осложнение - убить Амара пришлось прямо на глазах у ромеев… И главное, кто пытался помочь ему бежать? Как прознали? Когда они успели уговориться? Не за те же несколько дней, пока мальчишка находился в пределах улуса под постоянной охраной, он нашел себе помощников… Интрига императора ромеев? Или какая-то сила внутри улуса, что решила поднять мальчишку на кошме? Но тогда почему так мало было этих помощников? Влиятельной силе не составило бы труда собрать хороший ударный отряд… Может, какие-то горячие головы из сосланных на окраину и еще помнящих былые вольности? Непонятно… И
Ураху это не понравится…
        От леса начали возвращаться ночные стражи. Хунбиш увидел, как они несут тела и ведут на поводу двух лошадей. К Хунбишу подбежал командир отряда ночной стражи Нэргуй.
        - Амар убит. И один румей. Остальные ушли в лес. Слишком темно.
        - А те стрелки из леса?
        - Мы нашли на опушке два трупа.
        - Удалось узнать, кто они?
        - Ничего, - отрицательно мотнул головой Нэргуй. - Недалеко от тел мы отыскали двух привязанных коней. Обученные, стояли тихо. Ни писем, ни печатей, ни родовых знаков. Даже украшений никаких нет. Ни на них, ни на сбруе, ни на оружии. Все добротное, но безликое. Только одна вещь…
        Нэргуй что-то протянул Хунбишу. Хунбиш взял находку в руку и рассмотрел в свете луны и неверном отблеске факелов. Маленькая дощечка желтого дерева, на волосяном шнурке…
        - Похоже на долговую расписку, - сказал Нэргуй.
        - Или на условный знак, - буркнул Хунбиш, машинально намотав шнурок на ладонь. - Из шестерых пленников вы смогли убить всего двух, а остальных упустили. Плохо, - Голос Хунбиша стал мечтательно-задумчивым. Эти его интонации были в столице хорошо известны и заставляли холодеть многих храбрецов. - Плохо несет службу ночная стража.
        Нэргуй холодно взглянул на всесильного советника.
        - Охрана пленника - одно. Эскорт владетеля - другое. Мои люди умеют и то, и это. Но они не умеют заниматься одним под видом другого.
        Это была почти дерзость. Хунбиш позволил себе внутренне усмехнуться, не теряя внешней бесстрастной маски. Когда привыкаешь жить в бесконечном потоке придворной лести и славословия, разговор с человеком, чей язык не вымазан медом, бодрит. Да и не время сейчас устраивать показательный гнев.
        - Главное мы сделали. Амар, мертв, - сказал он, осматривая опушку леса. - Но теперь и те в лесу должны умереть. Они слишком много видели. Нельзя, чтоб они ушли. Что скажешь, Нэргуй? Как нам вытащить их из леса?
        Нэргуй посмотрел на безмолвную стену деревьев.
        - Там такой бурелом, можно легко прятаться. Нас слишком мало, чтобы прочесать лес. Но и румеям в темноте, без факелов, далеко по лесу не уйти. Они могут только дожидаться утра.
        - А утром?
        - Утром они смогут хотя бы видеть, куда идут. Скорее всего, постараются уйти вглубь, чтобы покинуть лес как можно дальше от нас. Но еще до того как настанет утро я пошлю своих людей неспешно объезжать этот лес кольцом. На самом деле он не так велик. Это будет редкая цепочка, но здесь на равнине человека видно издалека. Румеи не смогут уйти далеко незамеченными. Пешему в степи с конным не соревноваться. Если они покинут лес, мы нагоним их и накормим стрелами. А если ты, благородный советник, прямо сейчас отправишь послание, с просьбой поторопиться, уже завтра к вечеру сюда прибудет хаганский отряд. А уж тех людей, которые с ним, хватит, чтобы заглянуть в этом лесу под каждую ветку.
        - Хорошо. - Хунбиш почувствовал, что его пробрал холод, и запахнул болтавшийся после внезапного пробуждения халат. - Отряди самого толкового воина на самом быстром коне. Пусть подойдет ко мне. А пока сними голову Амару. Отправим вместе с курьером. Нужно обрадовать хагана.
        Нэргуй сам, не чинясь, пошел на опушку, встал над телом Амара, пинком отбросил руку мертвого, чтоб не мешала, вытащил саблю, примерился…
        - Смотри, не повреди лицо! - крикнул Хунбиш.
        …Свистнул клинок, опустилась с оттяжкой рука, и голова Амара отделилась от тела. Нэргуй поднял голову за волосы, и держа чуть на отлете, чтоб не запачкать штанов и сапог, вернулся к Хунбишу.
        - У меня в шатре, в желтой сумке соль, заспакуй, - приказал Хунбиш.
        - Ты заранее взял мешок. Знал, как все обернется, благородный?
        - Умный человек не знает, но рассчитывает.
        - Стоит ли переводить столько вкусной соли? - проворчал Нэргуй. - Хаган уже должен быть близко. Голова не успеет испортиться…
        - Я дам тебе совет, Нэргуй. Добрый совет. Не экономь на врагах хагана. Особенно на его родных братьях.
        Нэргуй, хоть и был смельчак, понял, что хватил лишнего, молча поклонился и отошел.
        Хунбиш-Бильге еще раз осмотрел лес. Да, все пошло не так, как было задумано. Но хаган получит голову врага, а император ромеев получит чистые руки. Амар уже уехал с его земли. А посланцы императора… Пусть даже среди них были отпрыски знатных родов… Четверо юнцов не стоят того, чтоб рушить крепкий мир. Особенно, если улус предложит достойную компенсацию. Или после того, как улус обвинит императора в попытке организовать побег Амара, - взялись же откуда-то эти лесные стрелки… Так пусть Диодор сам оправдывается. Император человек разумный. Он уже показал это, когда отдал Амара… И по крайней мере теперь можно закончить это шутовство и занять удобную повозку, а не трястись в седле. От этой мысли, которая пришла ему по пути к шатру, Хунбиш изрядно повеселел.

* * *
        Вокруг была одна темнота. Она навалилась внезапно, как будто луну занавесили покрывалом. Впрочем, так и было. Занавесью стали густые переплетшиеся кроны деревьев. Уже через минуту после того как Трофим углубился в лес, он практически перестал что-либо видеть. В редких местах темнота прорезалась пятнами лунного света, пробившегося там, где кроны не смогли сомкнуться сплошным потолком. Но эти пятна не помогали видеть и ничего не освещали. После того как стрела прилетела и ударила в спину, сбив с ног, Трофим так и уковылял вглубь леса на четвереньках. Наверное, это спасло ему и глаза, и ноги, потому что, продолжай он ломиться бегом, наверняка бы насадил глаз на ветку, или же навернулся, запнувшись о какой-нибудь корень. Если напрягая глаза до рези, ему иногда удавалось различить ствол большого дерева, то мелких ветвей не было видно совершенно. Потому он больше полагался на руки, чем на очи, сперва проводя рукой впереди себя, а потом ощупывая землю. Это отнимало много сил, было неудобно и очень медленно. Ветки все равно охаживали его по лицу и плечам, руки саднились о корни, а перевязь меча цеплялась
за все, что только встречала в темноте. Его разрывали страх и досада на невозможность двигаться быстрее. Еще уползая с опушки, он несколько раз слышал гортанные крики муголов, и ему казалось, что буквально через несколько мгновений его настигнет погоня. Но время шло, оглядываясь назад, он уже не видел светлого фона опушки, не слышались и крики погони, и не блестели красными отблесками факелы. Страх и боевой задор постепенно отпустили Трофима, и наткнувшись на пути на очередной толстый ствол дерева, он не миновал его, а тяжело дыша привалился к нему спиной, уместив на коленях перевязь и постаравшись усесться лицом в ту сторону, откуда, как он полагал, могли появиться преследователи. Как он полагал… если можно было быть уверенным, что он приполз именно оттуда, откуда ему казалось. Петляние вокруг стволов деревьев в полной темноте могло сбить с толку кого угодно, а кроме того он специально постарался заложить крюк вправо, чтобы сбить направление и не уходить от погони по прямой. Где теперь опушка, он представлял очень смутно. Дыхание выравнивалось, напряжение уходило, а вместо них появлялись более тонкие
ощущения. Он ощутил высыхающий пот на лице, сырость, пропитавшую штаны и рубаху на локтях и коленях, холод, омывавший необутые ноги, жжение ссадин на руках и лице, и боль в груди и спине - там, где в него попали стрелы.
        Стрела, которая тюкнула ему в грудь, перед этим прошила Тита, и Трофиму досталась на излете. Он еще там, на опушке, увидел, что она только оцарапала его. Но вот что со спиной? Спина при каждом движении отзывалась острой болью. Морщась, он завел руку назад и начал ощупывать спину. Нашел место, которое отозвалось наиболее остро, ощупал, вернул руку обратно из неудобного положения. Спина была влажной… Кровь? Он потер палец о палец - нет, не похоже. Кровь липковатая. Кровь всегда можно отличить. Даже в темноте. На всякий случай он еще и лизнул пальцы, но не почувствовал знакомого железистого вкуса, а только солонь. Нет, не кровь. Спина мокра от пота. Значит, на спине большой раны нет, просто синяк, и может быть, ссадина.
        «Меня спасла кольчуга, - подумал он. - Тем более, что она была не надета, а просто накинута за спину, и значит, получилась двухслойной. Но даже двойная кольчуга вряд ли спасла бы с такого расстояния от длинного узкого закаленного бронебойного наконечника стрелы. Видать, стрела была с широким наконечником… Столкнувшись с кольчугой, она уподобилась простому томару - стреле без железа, какими лесные соплеменники Амара бьют дорогого пушного зверя, чтоб не попортить шкурку».
        Еще одна мысль внезапно окатила его. Одной стрелой он все-таки оцарапан. А ведь степняки часто пользуются ядом… Он прислушался к себе и, естественно, тут же ощутил зарождение всяческих недомоганий. Ну нет, не стоит пугать себя раньше времени, если что - яд сам заявит о себе. Нужно успокоиться. Ведь яд долго не держится на наконечнике, поэтому стрелы поят ядом перед самым началом сражения, а не загодя. У ночных стражей на это просто не было времени.
        «Я жив. И я хотя бы на время оторвался от врагов…» - твердил сам себе Трофим.
        Но именно это осознание, что он находится - пускай и на самое краткое время - в относительной безопасности, тут же прорвало внутреннюю плотину. Амар… Тит… Он вспомнил о них, и две медленные злые слезы скатились на щеки. Стало так больно, что даже отошел страх. И главное, он абсолютно не понимал - что же произошло? Еще вчера вечером он разодетый ехал в почетном эскорте, а сегодня один в черном лесу. Что случилось?.. Когда он проснулся, Амар и Юлхуш уже были одеты. Они с вчера почти не раздевались, а потом, видимо, собрались, пока все спали. Что они делали?.. Амар первый напал на стражника, да… Но ведь, казалось, второй стражник совсем этому не удивился. Он знал? Он ждал? Что он там крикнул?.. Да, «щенок». «Щенок пытается убежать». Он назвал брата хагана щенком, и остальные муголы этому не удивились. Никто не возмутился. Охрана сразу была готова бить саблей и луком… Они уже были готовы. Почему? Почему они пытались убить брата хагана? Кто-то хотел насолить хагану? Почему никто из ночной стражи не выступил против? И кто были стрелки на опушке?
        «Это политика, - вдруг подумал он, и это прервало ход беспорядочных мыслей, как будто уже что-то объясняя. - Сейчас мне в этом не разобраться. Оставлю пока это. Но Амар и Юлхуш… Когда я проснулся, они резали палатку. Они уже готовились, они уже знали что-то. Но почему они не предупредили всех нас?! Опять нет ответа… Амар… Амар уже ничего не расскажет. И Тит тоже за той рекой… Не думать и об этом. А как остальные? Юлхуш, Улеб и Фока бежали впереди. Они достигли опушки. Потом я не видел их… Надеюсь, ему удалось убраться обратно в лес. Значит, Юлхуш, Фока и, возможно, Улеб в лесу. Где-то рядом. А я ведь их командир, - подумалось ему. - Пусть маленький и даже не совсем настоящий, временно назначенный в школе. Все равно. Я их командир. И значит, я за них отвечаю. Они сейчас так же, как и я, сидят в темноте, напуганы, и ничего не понимают».
        Надо их искать. Темнота… Нельзя подать голос… Все равно. Надо их искать. А если подождать до утра? Нет, утром нам всем может быть поздно. Не потому ли нет погони, что муголы решили перенести её на утро? Но как найти троих парней в темном ночном лесу? Он усиленно думал, но так и не смог сообразить ничего толкового. А тем временем холод от босых ног начал распространяться выше по телу. Ночь забирала его тепло. Еще один довод в пользу движения. Грех жаловаться, что прихватил кольчугу. Но надо было еще как-то и сапоги захватить, хоть на уши прицепив. Надо искать своих.
        «Не знаю как. Попробую забрать влево и снова выйти к опушке. В такую темень можно проползти от них х в паре шагов, и не заметить. Смилуйся надо мной, Вседержитель! - взмолился Трофим. - Мало кому сейчас так нужна твоя помощь, Господи, как мне. Помоги мне найти своих и не встретить чужих, Господи!»
        Он оторвал спину от дерева, и с трудом переставляя затекшие руки и ноги, пополз в том направлении, где как ему думалось, была опушка. Вдруг он почувствовал, что земля под его руками изменилась. Вместо мха он ощутил утоптанную землю. Вскоре он понял, что наткнулся на узкую тропинку. Но откуда ей было взяться в глухом лесу? Рука его нащупала что-то мягкое, и вскоре он учуял, что скорее вляпался… Звериная тропа - сообразил он, - по ней и пойду.
        Он пополз по тропе, и это оказалось большим подспорьем. Звери притоптали поросль и обломали сухостой, так что двигаться стало немного легче. Правда, если раньше он сам выбирал путь, то теперь тропинка направляла его. Пока ему казалось, что тропинка ведет в относительно правильном направлении, но что если она просто плавно изгибалась, а он лишенный возможности видеть и медленно двигавшийся этого не замечал?.. Впрочем, что сейчас было об этом думать?.. Вскоре он уже наловчился и передвигался довольно ловко, хотя сколько еще так он сможет пройти, думать не хотелось. Боль в спине усиливалась, начинало саднить правое колено. Он перебирал руками и ногами, стараясь двигаться бесшумно, но в друг в какой-то момент услышал, как рядом впереди кто-то негромко и длинно вздохнул.
        Трофим замер. Погоня! Но тут же подумалось, что вряд ли погоня смогла бы забраться в лес без света факелов. Их бы он точно заметил. Или все-таки мугольские стражи отправились в лес без огня? Рука Трофима потянулась к бедру и наткнулась на пустой бок. Он вспомнил, что так и не успел надеть пояс с ножнами для ножа, а сам большой нож?.. Да, остался воткнутым землю в палатке… Махать мечом в темноте представлялось совсем несподручно, и он вытащил маленький ножик, укрепленный на плечевой перевязи меча. Опираясь на правую руку, а левую с ножом прижав к себе, он напряженно вслушивался и таращил глаза в темноту. Где-то далеко два раза ухнула птица. И опять тихо. Трофим все так же стоял недвижим в нерешимости. Там впереди мог быть свой, но мог быть и чужой. Сейчас следовало решить, окликнуть того, кто впереди, или миновать, осторожно сойдя с тропинки. До этого момента Трофиму просто не приходило в голову, как он опознает своих при встрече.
        «Все же, - подумал он, - это должны быть мои. У муголов есть факелы. Вряд ли они бы стали сидеть в засаде. Если бы они пошли в лес, они бы активно искали».
        - Ребята! - собравшись с духом, тихо прошептал он. - Учебная?
        - Хруруруру… хруруру… - послышалось в ответ тяжелое сопение.
        Трофим обмер. Только теперь он догадался: впереди дикий кабан, и судя по тону, немалых размеров. Трофим по дурости подполз к нему почти вплотную. Наверняка сыграло свою роль то, что попав на тропу, он вляпался в кабанье дерьмо, это несколько заглушило его природный человечий запах.
        - Хру! - коротко и настороженно рыкнуло в темноте.
        После этого послышались звуки, смысл которых было легко понять даже в темноте. Кто-то часто-часто тянул носом воздух, пытаясь понять ситуацию по запаху. Кто-то весьма большой. Трофим замер, трижды замер. Отползти совершенно бесшумно было почти нереально. И он ясно представлял, что может с ним сделать дикий кабан. А впереди тем временем все стихло. Кто бы там ни был, похоже, он полностью проснулся, и теперь тоже не решался потревожить тишину. В темноте время тянулось бесконечно. Или тот, кто был впереди, просто ушел? Нет, он не смог бы уйти совершенно бесшумно. Трофим физически чувствовал, как темнота начинает обретать очертания страшного зверя. Сперва секач почудился ему слева, он вроде увидел силуэт, хотя видеть здесь вообще ничего не мог. Потом громадный силуэт проскользнул правее, но истаял еще до того как Трофим успел себя обругать. Это становилось невыносимым. Попасть из царства зрячих в страну слепых было невероятно страшно. Трофим не мог знать, где находится враг. Неимоверным усилием воли он заставил рассеяться подбирающихся к нему фантомов, порожденных его собственным страхом. Главное,
чтоб занимаясь фантомами, не пропустить одного - настоящего. И через некоторое время он вдруг почувствовал, что один из органов чувств его не обманывает. До него дошел запах. Специфический запах зверя, который принес ветер. И тут же он понял, что это не ветер. Это - равномерное дыхание.
        «Господи помилуй! Да он в шаге от меня!» - сообразил Трофим.
        Надо было что-то делать, и он оперся о землю рукой с ножом, а свободной потянулся перевязи, где в одном из маленьких кармашков лежало маленькое огниво. Простая, но незаменимая штука из двух пластин, соединенных размыкающей пружиной, с укрепленным между ними кремнем. Аккуратно достал устройство, тихо положил в руке как надо, подготовился бить ножом и свел пластинки.
        Чиркнуло! И от его руки рассыпались ворохом несколько искр, ослепительных в ночной тьме, как греческий огонь. На какой-то миг все вокруг высветилось. В нескольких шагах от него (впрочем, за точное расстояние Трофим бы не поручился) из тьмы вынырнуло и нависло здоровенное свиное рыло. Гибкий нос, пятачина с двумя сопелками, маленькие и ставшие еще меньше от света злобные глазки-бисеринки, и два здоровенных клыка секача. Над головой нависал горб спины с гривой жестких волос. А из-за спины кабанюги торчали аж чуть не вытянувшиеся от испуганного любопытства маленькие пятачочки с блестящими глазенками над ними.
        Тьма сомкнулась. Ошарашенный свин дико завизжал.
        «Выводок!..» - подумал Трофим, откатываясь вбок с тропы и выставив перед собой малюсенькое лезвие ножа.
        Ночь захрюкала тоненькими голосками. Потом малолетние испуганные хрюки перекрылись мощным паническим верещанием, и темнота взорвалась топотом копыт. Трофим думал, что вожак пойдет в его сторону, и сжался, поджимая голову, но шум удалялся, удалялся, удалялся от него.
        «Они же не видят дороги», - подумал Трофим, и ночь тут же ответила хрустом ломающихся сучьев, и придушенным ревом ошалевшего от страха кабана.
        - Улеб! - испуганно и приглушенно вскрикнуло в темноте, левее. Троифим узнал голос Фоки.
        «Это ж надо, нашел, - подумал Трофим медленно распрямляясь. - Теперь бы только еще понять, где эта проклятая тропинка…»

* * *
        Они лежали в темноте, периодически протягивая друг к другу руки. Не видя в темноте выражения лиц друзей и понимая, что они не видят твоего, хотелось подкрепить слова чем-то еще, хотя бы прикосновением. А еще где-то в глубине души шевелился страх, что товарищей опять поглотит окружающая тьма, и каждый снова останется один. Этот страх был бы смешным при свете солнца, но не здесь, не сейчас, в темном лесу. Это был странный разговор. Они говорили тихим шепотом, и после каждой фразы возникала пауза, потому что каждый вслушивался, не подкрадывается ли враг. То, что они встретились в непролазном темном лесу, было удачей. Впрочем, не такой уж невероятной. Единственные места в чащобе, по которым можно было более-менее нормально передвигаться, это редкие звериные тропы. Контуберналы нашли одну и ту же тропу, хоть и вышли к ней в разных местах. Улеб, Юлхуш и Фока шли с одной стороны, Трофим - с другой. Удачей же оказалось, что на тропе они повернули навстречу друг другу, а так же то, что рядом с тропой кормились кабаны. К моменту, когда Трофим встретил кабана, его друзья решили, что надо отдохнуть. Прекрасно
понимая, что преследователи могут воспользоваться теми же самыми звериными проходами, они отползли с тропы, и если бы не разбегающееся в панике кабанье семейство, один из представителей которого ураганом промчался по Фоке, Трофим возможно просто прополз бы мимо своих товарищей в тишине.
        - Детеныш по мне прогулялся, - прошептал Фока. - Был бы взрослый, затоптал бы насмерть. Но все равно, чувство, будто дубинкой по спине оходили.
        - Жаль, что не видно, - ответил Улеб. - Думаю, у тебя на спине синяк в виде свиного копыта. Говорят, подобные следы есть на телах тех, кто заключил сделку с нечистым и целовал в задницу дьявола. Так что пока не сойдет, ты лучше не показывайся ретивым святым отцам.
        - Где те святые отцы, и где мы, - буркнул Фока, а Трофим, который было улыбнулся, вспомнил происшедшее и почувствовал, что у него отвердело лицо.
        - Юлхуш! - сказал он, нащупав и ухватив степняка за запястье. - Тит убит…. Амар убит… Рассказывай!
        Юлхуш долго молчал, прежде чем заговорить.
        - Я знаю, я виноват… Но Амар не убит - убит Юлхуш. Это я - Амар-Мэргэн, сын Хурана-Бохо.
        - Умом повредился! - прошептал Фока.
        - Нет, Фока, я здоров, - тяжело вздохнув, прошептал мугол. - Юлхуш был мой анда-побратим, и он походил на меня лицом и телом. Мы поменялись именами, для моей защиты. О том знал лишь Диодор и не ведали даже его приближенные. Даже люди брата не смогли отличить нас, слишком много лет прошло… Он был мне щитом, принял удары, назначенные мне, и умер за меня.
        Некоторое время стояла тишина. Все осмысливали.
        - Почему был бой? За что? - продолжал задавать вопросы Трофим. - Почему Амар… - он поправился, - почему Юлхуш напал на стражу, а стража на нас?
        Юлхуш, неожиданно ставший Амаром, долго молчал. Когда он наконец заговорил, голос у него был странный. Он как будто стал дальше от них, вернувшись мыслями к делам его земли.
        - Мугольские храбрецы проехали полсвета не слезая с седла. Сражаясь на конях они обрели господство, заставили народы от восхода и до заката головы согнуть, колени склонить. Думали храбрецы, покоренные народы отдадут нам свою душу и силу. А на деле наша сила, растекаясь, слабела по далеким чужим краям. Покроенные чужаки поили нас своими обычаями и верой. А чужие женщины, женами ставшие, и детей родившие, растили их муголами ли?.. Еще не оскудели мы в отважных воинах, еще сотрясаем мир доблестью. Но установления предков и чингизова яса, в почете ли? Отец мой, Хуран-Бохо, был могучий воин и добрый правитель. Но и он уже стал хаганом после смуты, прервавшей правление золотого рода. Разве был общий курултай? Разве сорок и четыре[36 - «Сорок и четыре» - традиционная формула обозначающая всех монголов со времен чингиза. Племена и роды входившие в мугольский союз при чингизе могли выставить сорок тумэнов воинов. Добровольно присоединившиеся к чингизу народ ойратов дал собой еще четыре тумэна. Таким образом, «сорок и четыре» стало обозначать общее количество, хотя со временем в растущем войске чингиза
туменов стало гораздо больше.] пронесли отца на белой кошме? Помнил ли он установления предков, когда выбирал себе женщин с разных земель? Меня, сына муголки, он назвал Амаром, а сына муслимки Урахом. Стали мы оттого братьями? Я остался муголом, а он муслимом, хоть и течет в нас кровь одного отца. Что сказал вам - сказал и отцу. Он после того отослал меня от себя в землю ромеев. А когда отец ушел в землю предков, новым хаганом встал Урах, потому что всех наших братьев он послал вслед за отцом. И вот, помните ли, нас вызвали во дворец василевса? Там император отвел меня от вас, и сказал мне, что брат мой Урах требует меня домой. Я все понимал, и император все понимал. Он сказал, что не может отказать хагану, и что если я попробую сбежать в пределах Романии меня найдут и выдадут все равно. А если не найдут, то скорее всего будет война. Мне нельзя было бежать в Романии, но я мог бежать в пределах улуса, где за меня уже отвечали посланцы хагана. - Амар тяжко вздохнул. - Император договорился с моим дедом, что тот пошлет людей, с которыми я встречусь, улизнув из-под охраны. Они должны были мне помочь
добраться до деда, а потом… Я решил бы, что делать потом. Мир велик. Император хотел сдержать обещание, данное моему отцу. Но для этого было нужно, чтобы меня не убили сразу после пересечения границы. Потому он и послал вас со мной, друзья. Вы были свидетелями, и прежде чем вы повернули бы домой, у меня был шанс на побег. А для того, чтобы Хунбиш не соблазнился мыслью убрать и императорский эскорт, василевс так расписывал ему знатность рода несчастного Тита и положение его отца при дворе. Может быть даже несколько преувеличивал, да все равно не помогло… Встреча с людьми деда не состоялась. Их почему-то не оказалось на месте… Что-то пошло не так. Мы с Юлхушем, которого вы знали под моим именем, намеревались тихо покинуть лагерь ночью. Не лучшее место для побега, но Хунбиш сказал мне, что мой брат лично выехал нам навстречу, и я не знал, сколько у меня осталось времени. Решили бежать этой ночью. И тут все опять же пошло не так. Нас заметили. И Хунбиш, выбирая между гневом Ураха за мой побег, и гневом василевса за ваше убийство, не стал раздумывать. А дальше вы сами все знаете.
        - А те, в лесу? - спросил Фока. - Люди твоего деда?
        - Скорее всего, - неуверенно кивнул Амар, - больше некому. Опоздали на место встречи, а потом уже не могли связаться со мной. Следили за нами издалека, выбирая момент. Наверное, было так.
        - Почему нам не сказал? - спросил Улеб. - Почему мы узнали все, только когда нас начали резать?!
        - Почему не доверился нам? - подхватил Трофим.
        - Так решил василевс. Но я сам мог вам сказать, да… - Амар запнулся. - Трофим, Улеб, Фока, вы - мои друзья. В бою я только вас и хотел бы видеть с боков и спины. Но это был не бой. Вы когда-нибудь пробовали несколько недель ехать бок о бок с воинами, которые в любой момент могут получить приказ вас убить, и не подавать вида, что об этом знаете? Ни звуком, ни словом, ни настороженностью в глазах?
        Трофим попробовал представить. Скрывать свои эмоции. Хладнокровию их учили, потому что это было нужно в бою. А вот скрывать враждебность… Он не мог честно ответить, справился бы он или нет. Поручился бы за любого в контубернии, что тот справится?..
        - У меня было много времени этому научиться, - продолжал Амар. - Еще до отъезда в Романию двор хагана стал напоминать клубок змей… Но мог ли я требовать от вас такой выдержки, безо всякой подготовки? Достаточно было хоть одному из вас сделать ошибку, и это погубило бы всех. И я решил, что лучше всего вы изобразите беспечность, если и в самом деле будете беспечны. Если бы все пошло хорошо, то вы бы уехали домой, так ничего и не узнав, кроме того, что я внезапно пропал. Так я думал. Или… мне очень удобно было так думать… Не получилось, как задумано. Вы - мои друзья, и я не имел права использовать вас так. Я хотел уберечь вас, а сам погубил. Я виноват.
        Амар замолчал, наступила тишина.
        - Ладно… - наконец сказал Улеб, и его примирительный тон как-то сразу снял повисшее напряжение. - Чего уж теперь… Все под Богом ходят, а мы - воины - ближе всх к нему. Тит и Амар… Юлхуш то есть. Черт, все не могу привыкнуть… Они-то погибли, нас прикрывая. Благодаря им мы еще живы. Теперь-то вопрос - что нам дальше делать?
        - Давайте думать… - Трофим почувствовал, что земля отхолаживает ему бок, и перевернулся. - Хунбиш с его стражей считают, что убили настоящего Амара. Но это случилось у нас на глазах, они теперь от нас не отстанут.
        - Постойте, други, - подал голос Фока. - Ведь у хагана с василевсом негласный договор. Амар сам сказал, императору было известно, как с ним поступит брат. Так какие мы тогда свидетели? Расскажем императору о том, что он и сам знает? Амар мертв, их дело сделано. Может, не станут ночные стражи нас искать и уедут по утру…
        - А ну как нет? - спросил Улеб.
        - Они не уедут, - сказал Амар. - Что император там себе знает - это одно. А дать ему самоочных свидетелей - совсем другое. Мы теперь люди опасные. Нет, они не отпустят нас. Убьют просто из предосторожности.
        - Правда, - согласился Фока, - надо рассчитывать на худшее.
        - Место они выбрали грамотно, - заметил Трофим. - Скрыться нам есть где, а бежать некуда. Этот лес как остров в море. Стражей мало для хорошей облавы. Наверное, какое-то время мы сможем уклоняться. Но еды у нас нет… Ну даже если мы засядем здесь питаться подножным кормом… Если мы действительно нужны Хунбишу - он пошлет за подкреплением и прочешет весь лес. Сейчас, пока мугольские караулы будут еще редкими, мы можем попробовать убежать. Но мы не одеты, не обуты. Кто-нибудь кроме Амара в сапогах?
        - Если кто-то мерзнет, я могу отдать, - подал голос Амар.
        - Сиди уж… - махнул рукой Трофим, хоть никто и не мог увидеть его жеста.
        - В общем, не готовы мы к рывку, - продолжил Трофим. - А ведь уже осень, начинает холодать. Мечи у нас с собой, да ими не поохотишься… Попали мы, други.
        - У дедовых людей где-то в лесу должны быть припрятаны лошади… - предположил Фока.
        - Сколько их, - хмыкнул Улеб. - Дедовых-то всего двое было.
        - А если с заводными?
        - Тогда… Да где же их сейчас искать? Нет, не найти их сейчас. А с утра от них и толку не будет…
        - И это, если лошадей не найдут первыми муголы… - покачал головой Трофим.
        - Да, загнали нас, как крыс! - Судя по звуку, Фока хлопнул ладонью по земле.
        Все замолчали.
        - А что делают крысы, когда их загоняют в угол? - вдруг сказал Улеб.
        - Ты что задумал? - спросил Трофим.
        - Сам сказал. Правильно. Одежды нет, припасов нет, даже обуви нет. Но это все есть рядом, у стражей во главе с этим жирным слизнем Хунбишем. Они спят в тепле у костра, а я мерзну здесь. Они взяли мою одежду и еду. И больше - они убили моих друзей. Они должны мне кровь.
        - Их там тридцать человек… - с сомнением напомнил Фока.
        - Уже меньше. И потом, что это для нас меняет, покойники? - отозвался Улеб. Пойдем сейчас - будем охотники. Останемся ждать - станем дичью. Вернёмся в лагерь и соберем долги.
        - Отличный план, - буркнул Фока. - Да только я бы хотел еще пожить. Это не сочетается с тем, чтоб самому лезть черту в зубы.
        - Улеб прав, - прекратил их спор Амар. - И ты прав, Фока. Я тоже жить хочу. Но надо вернуться. Только не просто так. Думаю, нам надо, как моим предкам, вернуться без шума и украсть у них лошадей. Всех. Догонять нас пешком им будет трудно. Пусть попробуют поймать нас в поле.
        - Безумие, - вздохнул Фока. - Мы не сможем угнать всех лошадей.
        - Еще как сможем, - сказал Амар. - Муголы в походе имеют несколько лошадей, и меняют их по надобности. Когда на одной хозяин идет в бой, других ведут коноводы. Ходить табуном мугольским коням дело привычное.
        - Но мы не их коноводы. Если кони из императорской конюшни еще узнают нас, то мугольские встревожатся от приближения чужаков.
        - А почему ты думаешь, я всю дорогу вился у лошадей, ласкал и угощал?
        - О… - пробормотал Фока. - Ты заранее готовился их украсть?
        - На всякий случай. Мы, муголы, относимся к лошадям иначе, чем вы. Так что я постарался чтобы они мне поверили. Теперь я для них, конечно, не хозяин, но и не чужак.
        - Значит, у нас есть шанс, - включился в разговор Трофим. - По крайней мере, если нападем сами, на нашей стороне будет внезапность. Так что получается? Улеб, Амар и я - за. Фока?
        - Ладно. Если не уйти - надо бить! - заявил Фока.
        - Решили? - еще раз зачем-то на всякий случай спросил Трофим. Наверное, затем, чтоб окончательно понять: о пути назад нет.
        - Решили, - нестройно прошептало три голоса в темноте.
        - Хорошо… Ладно… - Трофим помолчал. - Одна проблема осталась: после этих блужданий вообще не представляю, где мы. Улеб?
        - Я выведу, - кивнул Улеб. - Ты же знаешь, меня хоть с закрытыми глазами крути, я направлений не теряю.
        - Тогда ты и поведешь. Я вторым. Следом Амар, потом Фока. Держитесь друг за друга, иначе растеряемся к чертям. Улеб… - Он провел рукой, пытаясь нащупать товарища. - А, все, нашел. Как будем действовать, решим на месте, когда обретем зрение. Не будем медлить. Нам с нашей черепашьей скоростью нужно успеть до рассвета.
        - Наконец-то… - пробормотал Улеб. - Я вам покажу, какой война бывает ночью.
        Хоть Улеб сказал это вслух, Трофим не был уверен, что рус обращался к ним.

* * *
        Если передвигаться по ночному лесу в одиночку было тяжко, то для группы это оказалось просто пыткой. Радовало одно - по уверению Улеба они были не так далеко от опушки. Теперь Трофим понял, почему. В то время как он, передвигаясь один, смог заложить достаточно большой крюк, его друзья были принуждены двигаться иначе. Один человек сам отодвигал ветки, сам ощупывал корни. Но идущим в группе во многом приходилось полагаться на первого. Сами ощупывать все они не могли, потому что одной рукой все время держались за впереди идущего. А тот просто не мог сообщать им о каждой ветке, корне и прочем. Он только тихим шепотом говорил «осторожно ветка», или «аккуратно яма». И даже эти краткие указания были связаны с риском. Но как идущим следом было сообразить, где эти преграды? Часто они их находили по второму разу, сами.
        Но все же они шли. Медленно, упорно. Потому что они были крысами в углу. Потому что они шли к тем, кто убил их друзей. Потому что хотелось жить. И они добрались до залитой лунным светом опушки. Тропа вывела их правее лагеря. Очень медленно они выползли в кустарник под развесистым деревом и принялись наблюдать за лагерем.
        В лунном свете лагерь выглядел мирно. Все так же стояли палатки, тихонько дымил и алел присыпанными пеплом угольями отгоревший костер, на земле на подстилках спали, вольно раскинувшись, воины. В стороне перешагивали с ноги на ногу, тихонько похрапывали и потряхивали гривами стреноженные кони.
        Но лежала на земле неряшливым блином сорванная и откинутая палатка контубернии - её сорвали с шестов, когда начали делить трофеи, доставшиеся после победы, так лучше обыскать, что было внутри. В стороне мирно лежали рядом положенные два убитых мугола и Тит с Юлхушем. Видимо, их хотели сохранить для отчета перед своим хаганом, или же утром зарыть или оттащить, чтоб не портили запахом стоянку. Тита раздели до нитки, ценное шелковое белье после смерти сыграло с ним дурную шутку. А вот брата хагана, пусть даже мертвого и убитого по приказу владетеля, тронуть не посмели. Трофим узнал Юлхуша по роскошным сапогам-гутулам с загнутыми носами, но все же тело выглядело как-то не так. Он долго всматривался. Даже самый яркий лунный свет это не солнечный день, пока наконец не понял в чем дело - Юлхуша укоротили.
        - Эти дети греха сняли с Юлхуша голову! - прошептал он.
        - Должен же хаган убедиться, что его последний брат мертв, - подрагивая желваками, отозвался Амар. - Все тело возить накладно, а голову - ничего.
        - Псы…
        Трофим напряженно осматривал лагерь. Муголы выставили караул из четырех человек. Но сейчас эти сторожа сами спали, с той лишь разницей, что ночевали они не в центре лагеря, а у его краев.
        - Странно… Часовые дрыхнут все, как один.
        - Это слишком хорошо… - недоверчиво покачал головой Улеб. - Слишком.
        - Думаете, подманка? - прошептал Фока.
        Амар повернулся друзьям.
        - У мугольского войска при моем отце была стальная дисциплина. За сон на посту - казнь. - Он выразительно глянул на друзей. - Не верю я, что они за эти годы так раскисли. Когда на табун рода учащались набеги, и налетчики начинали уводить много лошадей, табунщики применяли хитрость: сторожа горланили песни, иногда и выпивали, и беспечно заваливались спать. А когда обрадованные налетчики начинали свое дело, из засады выскакивала настоящая чуткая стража, которая до того поджидала в укромном месте.
        - Похоже, - прошептал Трофим. - Не таковы эти парни, чтоб так завалиться, особенно оставив рядом недобитого врага. Или они уж совсем не принимают нас всерьез…
        - После того как Юлхуш и Тит двоих отправили к праотцам? Не думаю, - возразил Улеб.
        - Значит, это ложный караул. А где же тогда настоящий?
        Они оглядели уходящую от леса травянистую равнину. Прятаться было негде.
        - Либо в палатках таятся. Либо… - Фока вдруг замер.
        - Здесь, в лесу, - окончил за него Трофим.
        Все разом огляделись вокруг, будто мугол мог оказаться буквально под соседней веткой.
        Трофим снизил шепот почти до предела различимости. У него даже заболело в горле от попыток говорить одновременно и тихо и отчетливо:
        - Если они здесь, то на опушке - они не могут быть далеко от лагеря. Чтоб в случае тревоги их было хорошо слышно. Надо их найти. Сейчас делимся на две пары и расползаемся. Я и Фока - налево. Улеб и Амар - направо. Проверяем: мы до того уступа, а вы до того кривого дерева на опушке. Двигайтесь очень осторожно. Если отыщем - действуем по обстоятельствам. Они не должны успеть заговорить. Если никого не найдем, встречаемся здесь. Что скажете?
        Фока покачал головой:
        - Опять ползем. Потеряем час, не меньше. А ночь не бесконечная.
        - Ничего другого не остается.
        - Так, - сказал Улеб. - Надо проверить. Жаль нас мало, на одного караульного лучше всегда навалиться вдвоем. Если наткнетесь на караул и будут сомнения, что сможете их одолеть без шума, лучше зовите нас. Скинь сапоги, - обратился он к Амару, а сам в это время стянул с плеча перевязь ножен. - Сейчас от них нам только помеха будет.
        Амар скинул сапоги и аккуратно засунул их голенищами сверху себе за пояс на спине. Улеб кивнул и юркой ящерицей бесшумно уполз в свою сторону. Не шелохнулась ветка, не треснул сучок. Амар старательно двинулся за ним.
        Трофим, раздвинув ветки, медленно обогнул куст, обернулся - Фока полз следом.
        Трофим взял чуть левее, так чтоб не терять из виду край опушки, но быть при этом чуть глубже, нежели те, кто мог бы расположиться на ней, наблюдая. Штаны на коленях и рубаха на локтях задубели от грязи.
        «Долгая, долгая, мрачная ночь, - сказал он себе, переползая через большой корень. - Я устал и чувствую что тупею. Может, из-за того, что не выспался. А может, просто слишком много произошло плохого. Плохо, плохо… Если так пойдет дальше, я с легкостью дам себя убить, только чтоб это все быстрее закончилось. Ну нет!..» - Мысли начали путаться, и он сделал остановку, положив голову себе на руки и усилием воли возвращая миру резкость. Сзади его тронули за ногу. Он обернулся к Фоке. Тот наверное, решил, что Трофим кого-то заметил. Трофим покачал головой, и пополз дальше. Он полз, полз, полз…
        Справа впереди от него послышался какой-то шум. Не звук леса - легкое соударение металла о металл. Трофим застыл, обратившись в зрение и слух. Фока сзади вновь тронул его за ногу, и Трофим вывернул руку назад и в сторону, раскрыв ладонь в красноречивом жесте, - подожди. Звук шел со стороны большого дерева, рядом с которым рос раскидистый куст. Трофим повернулся к Фоке, показал на себя и двинул руку вперед. Показал на Фоку и расстелил ладонь, несколько раз приложив ее к земле: мол, я вперед, ты жди. Фока кивнул, и Трофим пополз, очень медленно огибая дерево по большой дуге, аккуратно убирая у себя с пути все сучки, которые могли предательски хрустнуть. Он полз и постепенно менялась видимая им перспектива. Лунный свет здесь, на опушке, достаточно освещал все вокруг, но кустарник отбрасывал густые тени, и весь мир вокруг превращался в невнятную мозаику светлых и темных пятен, из которых было сложно построить знакомые картины. Он полз, и вдруг в светлом пятне перед его взглядом возник пластинчатый наплечник мугольского хуяга. Этой яркой детали уму Трофима оказалось достаточно, чтобы вдруг собрать всю
картинку, - и тут же мешанина света и тени обратилась в воина, сидевшего, опершись спиной на широкое дерево, и укрытого росшим рядом кустом. Произошло это так внезапно, что Трофим даже вздрогнул, будто бы неподвижный мугол просто появился из ниоткуда. Да, хуяг подвел мугола своим стальным блеском, а до этого еще и скрипом пластинок. Это была не лучшая одежда для тайной засады. И все же, если бы Трофим с друзьями не подумали о такой возможности заранее и двигались менее осторожно, они бы прошли мимо мугола, не заметив его, уж больно ловко тот выбрал себе место. А уж тот заметил бы их сразу, если не на опушке, то когда они начали бы подбираться к лагерю. Трофим внимательно оглядел мугола, и заметил, что рядом есть еще второй, только этот - не иначе, сменщик, - сладко спал. Нашли!
        Трофим почувствовал жжение в легких, и понял, что с того момента, как увидел мугола, он задержал дыхание. Он аккуратно втянул воздух и стал медленно отползать. На муголов он старался не пялиться, так как слышал крепкое поверье, что есть люди, которые остро чуют на себе чужой взгляд, особливо недобрый.
        - Фока, - шепнул он, добравшись до товарища и приникнув головой к его голове, - нашли. Двое. Один спит, другой бдит. Здоровы боровы, боюсь, вдвоем можем тихо не осилить. Крепко запомни место. Ползи обратно, веди Улеба с Амаром. На опушке не разминетесь. Отползай, а дальше, где мы уже проверили, можешь не ползти, только все равно двигайся осторожно. Жду здесь. Если что - место встречи прежнее. И поаккуратнее, может, есть еще пост. Понял? Ну, давай!
        Фока кивнул и ловко зазмеился обратно. Гляди-ка как поднаторел…
        Трофим схоронился за кустом и, повернувшись в сторону муголов, стал наблюдать. Ночь была безветренной, лишь иногда тихонько пошумливала листва. Секунды тянулись бесконечно, текучие, как застывающий мед, и мысль была - не заснуть. Даже присутствие рядом врага мало бодрило.
        Фока вернулся и привел Улеба и Амара. Все трое были грязны и похожи на земляных червей.
        «Сдается, я не лучше», - подумал Трофим.
        - Где? - шепнул Улеб.
        Трофим показал.
        - За деревом, рядом с кустом.
        Улеб сунул руку к поясу и через секунду в его руках оказался шнурок.
        - Они не должны успеть закричать… - деловито прошептал Улеб, наматывая шнурок на левую кисть. И глядя на него Трофим почувствовал, что сейчас командовать должен именно Улеб. Их всех учили воевать строем при свете дня, но Улеб откуда-то знал и другой лик войны. То ли от своего отца-пограничника, то ли еще с мальчишества с просторов Руси.
        - Нас по двое на каждого. Один должен бить, второй придерживать. У кого-нибудь еще есть шнурок?
        Все покачали головами.
        - Только перевязь меча, - сказал Трофим.
        - Слишком толстая, - отмел Улеб. - Тогда бейте кинжалом, только прежде накрепко заткните ему рот.
        - Я сделаю, - прошептал Фока и аккуратно, чтоб не зазвенел, вытащил с пояса большой кинжал.
        - Тогда я и Фока делаем. Ты, Трофим, помогаешь мне, Амар - Фоке, поняли? Ну, поползли. Смотрите только за своей тенью, луна нынче велика.
        Медленно они преодолели последние десятки шагов. Фока и Улеб ползли чуть впереди. Картина не изменилась. Один черный страж по-прежнему наблюдал, а второй мирно спал в стороне. Улеб размотал часть шнурка с кулака, и намотал его на второй, образовав простую удавку. Фока мрачно держал кинжал. Трофим почувствовал, что у него вспотели руки, и обтер их об землю. Он обернулся к лежавшему рядом Амару, тот встретился с ним взглядом и медленно понимающе кивнул.
        Улеб жестом показал Фоке на сидящего и потом ткнул пальцем себе в грудь - мол, этот мой. Потом показал на Фоку и на лежащего мугола.
        Еще секунду он полежал, примериваясь, а потом поднялся и мягкими кошачьими шажками поплыл к степняку. Трофим двинулся за ним. «Мугол снял шлем с брамицей, - подумалось ему, - и воротник у хуяга широк, хорошо».
        Ветер тряхнул кроны, шурша листьями, - и потому ничего не почувствовал, и ничего не услышал бдевший страж. Последние два шага Улеб пролетел рывком, как хищная кошка, взмахнул руками, набрасывая удавку. Страж всхрипнул, воздев руки, пытаясь подцепить врезавшуюся в шею петлю, но та уже слишком глубоко врезалась в его шею. Улеб же, не отпуская пояска, провернулся через правое плечо спиной к стражу и, отрывая от земли, взвалил его к себе на спину, как взваливают куль. Трофим подскочил и, как клещами, до боли в сведенных кулаках вцепился в запястья мугола, раньше, чем тот успел добраться руками до меча или ножа на поясе. Страж бешено дернулся, взбрыкнул, лихорадочно пинаясь ногами, и самое отвратительное, Трофим встретился с ним взглядом. В лице мугола, искаженным болью и сверхусилием, уже не было ничего человеческого, но в широко раскрытых глазах плескались ужас, боль, жажда жизни. Вернее, там была сама жизнь, и жизнь эта неумолимо отступала, взгляд мугола мутнел, теряя осмысленность, но он продолжал смотреть в глаза Трофиму, словно это еще что-то могло для него изменить. Он продолжал смотреть, пока
Улеб не перевалил его за плечо так, что Трофим перестал видеть лицо мугола. В стороне дернулся второй, спавший чутким сном страж, сел рывком, но уже сзади навалился на него Фока, а на ноги тяжелым грузом упал Амар. Фока левой рукой зажал стражу рот, а правой нанес кинжалом удар сверху вниз, по шее, там, где оканчивался обшитый сталью хуяг. Хрустнула разрываемая плоть, но вместе с муголом дернулся почему-то и Фока. Какую-то долю секунды ромей сидел, выкатив глаза, с искривившимся от боли лицом, а потом принялся беспорядочно месить шею мугола ударами. Кровь летела на него и на Амара. А он продолжал и продолжал бить.
        По телу мугола, которого держал Трофим, прошла последняя дрожь, и Трофим почувствовал запах - страж обмочился. Улеб еще пару секунд держал, потом присел и опустил тело мугола, которое мешком начало валиться на землю. Трофим разжал запястья убитого, и перехватив под мышки, аккуратно отпустил тело на землю, стараясь не смотреть больше в лицо.
        - Фока! - услышал он рядом горячечный шепот Амара. - Хватит! Он умер! Умер!
        - Господи-Боже, больно-то как! - рявкнул Фока, и это был продирающий до костей крик шепотом, - Он руку! Руку мне закусил! Да разожмите же вы ему зубы в конце концов!
        Трофим подскочил, и они вместе Амаром принялись разжимать челюсти мугола, но у того их словно судорогой свело. Фока до крови закусывал губу. Улеб наклонился над своей жертвой и дернул шнурок, который выдрался из прорезанной шеи с неприятным чмоком.
        Челюсти, которые пытались разжать Амар, все не подавались. Лицо мугола было скользким от крови, пальцы срывались. Наконец Амар схватил нож Фоки, вспорол щеку муголу и вогнал клинок между зубами.
        «Я сейчас сойду с ума», - подумал Трофим.
        Челюсти мугола медленно разошлись, и Фока, сидя, свернулся калачиком, баюкая свою руку.
        - Дай посмотреть, - наклонился над ним Улеб.
        - Уйди… Не тронь… - выплевывал слова Фока. - Господи ж ты Боже мой!…
        Амар был весь забрызган черной в лунном свете кровью. Лицо его было как каменная маска, но его никто не назвал бы бесчувственным - просто все выражение утекло в глаза.
        - Небо, прости мне, - пробормотал он. - Лучше бы я бил. Держать еще противнее…
        «Да, - подумал Трофим, - Лучше бы и я сам. По крайней мере, со спины я не увидел бы глаз». Даже Улебу было не по себе, Трофим поймал выражение его лица. На краткий момент, но поймал. Похоже, и для него теория впервые перешла в практику.
        Но вслух Трофим сказал другое.
        - Нас учили для этого. Мы попробовали кровь. Только теперь мы настоящие воины…
        И едва успел отвернуться от ребят, когда его резко вывернуло на кусты жгучей желчью.

* * *
        Руку Фоки удалось осмотреть и обмотать оторванной от нательной рубахи шелковой тряпицей. Мугол прокусил Фоке ладонь и палец так глубоко, что кровь с трудом удалось унять. Теперь Фока сидел, привалившись к дереву и баюкая левую руку на груди, и по лицу было видно - ему дурно от боли.
        Улеб уже отошел, стащил с ближайшего мертвеца сапог, приложил подошвой к ноге, сунул нос в голенище, сморщился, но натянул трофей на ногу.
        - Что теперь? - повторил Амар.
        В лагерь, - сказал Трофим. Мир вокруг медленно обретал ясность. Во рту его до сих пор было кисло. - Надо спешить. Неизвестно, когда у этих должна быть смена.
        Улеб снял сапоги со второго стража и перебросил их Трофиму в руки.
        - Примерь.
        Трофим приложил подошву к ноге.
        - Маловат, - с сожалением сказал он. - Фока, попробуй-ка… А ты Амар, бери хуяг, облачайся по полной. Пойдешь первым.
        - Хорошо, - согласился Амар.
        - Может, лучше я? - предложил Улеб. - Они ведь это все затеяли как раз чтоб Амара убить. Не дело его туда первым спускать.
        - Амар пойдет, - отрезал Трофим. - Его хоть на какое-то время могут принять за своего. А ты, прости, рожей не вышел.
        - Под шлемом лица все равно не видно.
        - Это да. Но если его окликнут, он сможет ответить природно по-ихнему.
        - То верно, - подумав, кивнул Улеб. - Тогда я пойду с ним. Амар если что ответит, а если окажется, что в лагере есть еще часовые, то нам будет сподручней их утихомирить.
        - Второй хуяг весь в крови, - заметил Трофим.
        - Ничего, сейчас ототру как-нибудь. Ночью-то не заметят.
        - Хорошо.
        Трофим в который раз порадовался, что учеба привила слаженность их команде. Они могли посоветоваться друг с другом, но каждый уступал, если видел, что товарищ сказал что-то более разумное. Слаба Богу их команда не была собранием горлопанов, не способных слушать других. А ведь они были люди разных сословий, Тит - сын патрикия, Амар вообще царского рода… Эх, Тит-Тит…
        Фока все возился с сапогами, неловко отведя в сторону левую руку, и пытаясь натянуть голенище одной рукой. Улеб присел над ним, помог натянуть сапоги. Фока встал, опираясь на здоровую руку.
        - Как, не жмет? - спросил Улеб.
        - Нормально, - ответил Фока. - Даже вроде с запасом.
        Амар уже опоясался мечом, и примеривал шлем. Улеб вытянул из налучья трофейный лук, и осмотрев, натянул тетиву на ушко. Он был хорошим стрелком, хоть и не в уровень Амара и Юлхуша. Юлхуш… - Трофим поморщился. Сколько же он будет на этом спотыкаться? Слишком свежо, и он постоянно вспоминает их, как живых… Трофим оглядел свои грязные ноги. Теперь он единственный из всех был необут, с этим нужно было что-то делать. Он подошел к разоренному телу стража, и стараясь не глядеть на его лицо, разрезал и снял с того нательную рубаху. Раскромсав её ножом на несколько кусков, он навернул их на ноги и укрепил подвязками из той же материи. Поднялся. Долго в таких оборках не побегаешь, но это лучше, чем ничего.
        - Значит, сделаем так, - зашептал он. - Первым идут Амар и Улеб. Он проверят, спит ли лагерь. Если тревоги не будет, следом я и Фока. Если вас окликнут, попробуйте отбрехаться. А если будет возможность… - Он снова вспомнил глаза мугола, когда его горло перехлестнула удавка, но перемог себя и твердо закончил. - Убейте тихо.
        Амар кивнул и заговорил о своем:
        - Там возможности шептаться долго не будет. Давайте здесь обо всем договоримся. Когда подойдем к лошадям, седлайте ромейских коней, каждый своего. Они к вам привычные, да и вообще служат любому, кто на них вскочил. А я уж взрежу путы на ногах мугольским коням. Нас слишком мало, надежно гнать табуном мы их не сможем, да и навык есть только у меня и Улеба. Но придется попробовать. Трофим и Фока, вы пойдете впереди. Возьмете наших сменных лошадей на коноводский повод, каждый по две. Мы с Улебом будем гнать коней сзади. Надеюсь, они пойдут как за вожаками. Если какая попробует повернуть назад, угостим их стрелами. Если сильно заартачится какая из тех, что у вас в привязи, - рубите повод.
        Еще пару минут они обсуждали детали.
        - Удачи, - сказал им Трофим и хлопнул Амара по плечу.
        - Удачи всем нам, - отозвался Улеб, и они с Амаром двинулись к лагерю, тихонько поскрипывая сталью на халатах.
        - Слишком быстро идут, - сказал, оставшийся рядом с Трофимом Фока. После того как ему прокусили руку, был момент что он совсем расклеился, но сейчас уже вроде отошел.
        Трофим и сам видел, что друзья спускаются по холму быстро. Впрочем, видимо и они сами также подумали, потому что одна из облаченных в хуяг фигура положила другой руку на плечо, и они пошли медленней, и даже с некоторой вальяжностью, которую нарушало лишь слишком частое верчение головами во все стороны.
        Наблюдая с опушки, Трофим и Фока видели, как двое подошли к лагерю, и как у ближайшего к лесу шатра откинулась пола, и оттуда навстречу лазутчикам высунулся страж.
        - А, все-таки есть второй караул… - прошептал Фока.
        Трофим снова ничего не ответил, напряженно наблюдая за происходящим.
        Страж, высунувшийся из шатра, должно быть, что-то спросил у пришедших. Наверное, его удивило, что караул оставил пост, да еще и вдвоем. Амар что-то ответил ему измененным голосом, так что стражу пришлось некоторое время соображать, кто же это перед ним.
        Это все Трофим мог только предполагать. Зато он точно видел, как один из его друзей подошел к высунувшемуся из палатки стражу вплотную, после чего страж повалился обратно в палатку, и оба друга нырнули внутрь следом, один сразу, а второй, повертев по сторонам головой. Через некоторое время они появились из палатки, и один призывно махнул рукой.
        - Пошли, - сказал Трофим, и они с Фокой быстро побежали по склону.
        Пока они бежали к лагерю, Улеб и Амар уже успели выбраться из шатра. Все вчетвером они остановились у его стены.
        - Было двое, - сказал Улеб.
        - Может, и еще есть? - спросил Фока.
        - Мы это скоро узнаем, - пообещал Трофим. - А теперь - к лошадям.
        Друзья взяли свои седла там, где их и оставили, хотя седельные сумы муголы перерыли и взяли оттуда все что было мало-мальски ценного. Пошли к лошадям. Лошади тихо пофыркивали, но ни одна из них не заржала. Они тянулись к Амару теплыми губами, и требовали ласки и вкусного, - к хорошему быстро привыкают даже лошади. И только некоторые кони настороженно косили глазами. Но и они не подали голоса, так как тоже привыкли к Амару и признавали его право быть рядом. Улеб и Трофим оседлали и взнуздали своих коней, потом коня Амара и четвертого - для Фоки. Всякий раз, звякнув уздой или подпругой, друзья настороженно замирали, но ночь была тиха. Вымотавшиеся за день и ночной бой стражи спали всласть. «Занятно, - подумал Трофим, - если бы мне кто день назад сказал, что я когда-нибудь буду ненавидеть людей и одновременно желать им самого тихого крепкого и спокойного сна, я бы решил что такого не может быть. Но сейчас я желаю вам самого глубокого сна. Спите стражи».
        - Этих берем? - Улеб указал Амару на быков, которые обычно тащили повозку.
        - Оставим Хунбишу на бедность. Пусть попробует на них за нами погоняться.
        Наконец к каждой оседланной лошади привязали по запасной. Освобожденные от пут кони начали перешагивать, каждый удар копыта о землю казался Трофиму оглушительным, но лагерь пока был тих.
        Друзья оседлали лошадей, Амар и Улеб легко, Трофим старательно, а Фока с зубовным скрежетом, когда ему пришлось схватиться рукой за повод.
        - Справишься? - спросил Трофим.
        Фока кивнул, левой рукой обмотал поводья вокруг запястья.
        - Давайте потихоньку вперед, - шепнул Амар. - Шагом, чтобы лошади сумели за вами построиться.
        Трофим тронул бока лошади ногами, и та легким шагом пошла вперед. За ней двинулся Фока, двинулись, когда натянулись поводы, привязные, а за ними повинуясь инстинкту, медленно пошли и остальные лошади. Для них это было дело привычное - много раз их водили табуном не хозяева, а назначенные коноводы. Заблудших и отстающих сзади погоняли Улеб и Амар. Перестук копыт участился, стал дробным, а лагерь по-прежнему был тих. Испортил все тот самый вредный коняга, который прежде ни за что не желал принимать ласки Амара. Сначала он попробовал задержаться, а потом когда Амар легко подхлестнул его легким ударом плети по крупу, тот вернулся в табун, но при этом решил попрощаться с хозяином звонким и чистым голосом.
        Ржание разнеслось над ночной равниной, и в лагере наконец кто-то проснулся. Неизвестно, был ли это хозяин коня, или кто-то другой, но сперва недоуменные, а потом тревожные крики заполнили ночной воздух.
        - Гони! - крикнул Амар, и Трофим послал лошадь, переводя её в галоп, чувствуя как ритмично и слитно заходило под ним лошадиное тело.
        Фока скакал рядом, закусив губу. Табун начал набирать скорость. Трофим обернулся и увидел, как шатры лагеря быстро уменьшаются. Свистнуло в темноте, и пролетевшая над Амаром и Улебом стрела попала в шею, как раз под затылок одной из лошадей с краю табуна. Лошадь рухнула на колени как подкошенная и, перекатившись пару раз, замерла на земле. Две других запнулись об неё, но выровнялись и прибавили скорость. Теперь табун подгонял еще и испуг.
        - Спасибо за подмогу, - пробормотал Улеб.
        В этот момент от лагеря раздался разноголосый и разнотоновый свист, и несколько коней ответили ржанием, признавая своих хозяев. Идущие в конце табуна начали сбавлять темп. Улеб и Амар применили плетки, и кони подстегнулись, но двое, в том числе и тот самый упрямый конек, отвернули вправо и начали разворачиваться к лагерю. Амар вытащил лук, вложил стрелу и, выбрав момент в волнах лошадиной скачки, пустил стрелу. Мгновением позже выстрелил и Улеб. Стрела Амара вонзилась в шею, и конек сник, сбавляя темп и оглашая ночь оглушительным ржанием. Улеб попал в живот, и второй несчастный конь, наоборот, прибавил скорость и унесся в ночь отчаянными скачками. Свист сзади продолжался. Еще несколько коней отвернули. Табун разделился на две неравные части - большую, которая продолжала привычно идти за основной массой сородичей, и меньшую, которые слишком были привязаны к хозяевам, чтоб не ответить на их зов. Эти пытались выбраться из потока, и замедляли движение.
        - Бьем лучших… - горестно пробормотал себе под нос Амар и снова пустил стрелу в убегающего жеребца.
        Улеб вторил ему, хотя его стрельба и не была так результативна. Все-таки стрелять, полуобернувшись назад, он не привык.
        Трофим увидел, как привязанная за лошадью Фоки коноводным поводом лошадь заржала и попыталась сбавить ход, но повод тянул её, и она бежала, оглашая ночь отчаянным ржанием. Наконец, отчаявшись вернуть своих коней, муголы решились на последний шаг, в воздухе засвистело, и ночь прошил залповый град стрел. Но для стрельбы при луне уже было слишком далеко, и их подвело неверное упреждение. Стрелы с глухим стуком втыкались в почву впереди и правее уходящего от лагеря табуна.
        - Сейте хлеб, растите репу, пахотники! - закричал сзади Улеб тягчайшее в его понимании оскорбление, обернувшись к лагерю и сложив руки горкой. - Вы не мужи крови! Не вам носить мечи! - И вслед за этим издал победный клич, нечленораздельный и радостный.
        - Они умеют стрелять и на звук! - крикнул ему Амар.
        - Пусть стреляют! - гаркнул Улеб.
        И от его слов и крика Трофиму тоже передалось радостное возбуждение. В перестуке копыт и ржании звучало: Они ушли. Вырвались. Уцелели. И значит, - победа!

* * *
        Великий хаган Мугольского улуса Урах-Догшин сидел на подушке в своем походном шатре. Далеко был он отсюда мыслями. Как сквозь покрывало тумана слышал он доносящиеся снаружи звуки вставшего на стоянку отряда. Рассеянным взором глядел на стены шатра и кошму, где, раскрывшись, возлежала наложница. Хсю-Ва, лучший цветок покоренных областей Джун-Го…
        Он рассеяно оглядел её и провел рукой по крутому бедру. Хсю-Ва пошевелилась во сне. Вздорная баба… Болтливая. Характер несносный. Она одна из немногих решалась не просто прекословить ему, но еще и повышать при этом голос. Возжелав новых украшений, она вынимала из него всю душу. Болтливая даже в обычное время, она могла трещать не переставая, когда, как она говорила, «исполнялась волнения». Но хуже всего была её привычка, тыкать его - самого хагана - пальцем в бок для привлечения внимания, и доказательство своей болтливой женской правоты. Отучить её от этого не могли даже тяжелые подзатыльники. Впрочем, все это окупалось искусностью Хсю-Ва в делах любви. Только она могла заставить его так, как она это называла, «исполняться высшей радости мужества». Своими искусными ласками она доводила Ураха до высшего наслаждения. Возможно, ей это удавалось так хорошо именно потому, что как подозревал Урах, сама она особого наслаждения не получала… За ласки приходилось платить исполнением её многочисленных прихотей. Что делать, - ведь если брать Хсю-Ва без её согласия, удовольствие вполовину не так хорошо. Урах
пробовал… Когда-нибудь она доведет его. Или просто надоест. Тогда он лишит её и болтливого языка, и жизни.
        Жизнь… Мысли его перетекли в другое русло. Жизнь… Он сам создал свою жизнь. Судьба дала ему крохотный шанс, тем, что он родился сыном хана, а не простого степняка. Но что дал бы этот шанс тлеющему человеку с теплой душой? Такой бы всю жизнь просидел за спиной своих братьев, более удачливых очередью рождения. Брал бы, сколько бросят, и гнул бы спину перед хаганом - сколько нагнут. Он был иным. Дух его был горяч, и еще с детства Урах понял: он сам должен быть владыкой. Он не испытывал к своим братьям особых чувств. Возможно, в этом были виноваты их матери, жены хагана, которые все время вели между собой подковерную борьбу за власть на женской половине, и естественно втягивали в эту вражду и сыновей. Но скорее всего, он не любил бы братьев даже если бы в доме хагана царило полное согласие. Еще с детства он понял, что его братья - это преграда к цели. Они - высокий частокол, за который для него не перелетит ни один луч счастья. Потому что в малом для него счастья быть не могло. Дух его был слишком велик для подчинения кому бы то ни было. И он расшатал и вынул этот частокол. Урах был рожден владыкой, и
он стал им. Не было преград его воле, и лишь желание был его законом на этой земле. Верой его матери был ислам, и он сам стал муслимом - покорным Аллаху. Многие, у кого хватило смелости, порицали его за отказ от веры отца в Вечное Небо. Рты, изрыгающие хулу, он заткнул смертью. Глупцы не могли понять, что вера в Аллаха самая подходящая и для государя, и для подданных.
        Еще юношей он понял, единственное, что ограничивает мощь духа - запреты, вбитые в голову в детстве. Убери запреты, и твои желания сравняют вечные горы. Запреты сами были горами - горами гнилого мусора. Сложенные из брюзжания предков, законов и наставлений дряхлых богов. Потому-то они и принял Ислам, что в нем под ворохом запретов Аллах скрыл сокровенное, которое Урах постиг. Аллах так же, как многие другие боги, осуждал убийство, разврат и предательство. За нарушение запретов мусульманина ждала джахханам - огненная геенна. Но Аллах так же сказал, что ни один правоверный муслим не останется в геенне навечно! И отбыв плату за свои грехи, все равно попадет в райский сад - джанну. Это был честный договор, который позволял храбрецу на этом свете творить абсолютно все, чего бы он не захотел! Сделал - ответишь. Но когда ответишь, потом все равно будешь рядом с Аллахом. Не это ли лучшее доказательство того, что Аллаху нравились храбрые, способные на подвиг мужи вместо послушных овец? А может, только такие смельчаки и попадут к Аллаху? Просто об этом не сказано людям, чтобы жизнью отобрать достойных. Разве
хочет хаган видеть у себя при дворе нухуров, не способных на поступок? Почему же Аллах должен собирать к себе овец? Волки лучше. Главное, чтобы они были верны вожаку. Это - единственный закон, который им нужно знать.
        От общих размышлений его мысли перешли к делам более конкретным. Вожак… А кто-то опять посмел покуситься на его власть. Отправившись на встречу с братом Амаром, он заодно послал доверенного человека проверить, как работает линия ямских станций по идущему к ромейской державе тракту. А потом к нему прискакал посыльный с сообщением - что доверенному кто-то срубил полбашки. Был этих смутьянов маленький отряд. Большую часть его убили, но кто эти люди, установить так и не удалось. Кто посмел тронуть человека со знаком, воплощающим волю самого хагана?! Откуда взялся отряд? Что он делал на этих путях? То, что тем же путем везут к нему брата Амара, - совпадение ли? Или же здесь заговор?! Урах сжал зубы. Не зря он проделал этот долгий пусть. Сперва разберется с братом, а потом перетряхнет весь улус, как блохливый мешок, и вытряхнет заговорщиков под свой взор. Тогда - горе им.
        Полог распахнулся, и в шатер вошел Сахир-Буюрук. Этот тысячник ночной стражи один из немногих имел доступ в шатер хагана в любое время дня и ночи. Бледный цвет кожи и седые волосы вкупе с пустым выражением лица делали тысячника похожим на мертвеца. Сахир всегда имел такой вид, будто ничто из окружающего ему неинтересно, но ничто не могло укрыться от его глаз. Урах поглядел на Хсю-Ва и набросил шкуру на её наготу. Сахир склонился в поклоне.
        - Высочайший, прибыл гонец от Хунбиша-Бильге с личным посланием.
        - Впусти, - изрек Урах.
        Сахир обернулся к выходу, выглянул наружу и жестом позвал гонца. В шатер усталой походкой вошел ночной страж с мешком в руках.
        - Мне уйти? - спросил Сахир.
        - Останься! - Качнул головой Урах и оглядел посланца. - Письмо или на словах?
        - На словах, высочайший, - ответил посланец. - Я - обученный памятник.
        Урах удовлетворенно кивнул. Читать и писать он не умел, и потому писем не любил. Его отец Хуран когда-то много сделал для того, чтоб обучить грамоте сыновей, причем грамоте не одного народа. Для того он выписал в орду ученых грамотников с разных концов улуса. Но Ураху грамота не давалась. Не было у него к ней ни склонности, ни прилежания. Он не понимал, зачем воину разбираться в этих закорючках. Вот его братьям Сырыму и Амару грамота давалась хорошо. Но Сырым уже давно мертв, а Амар скоро будет. Не сильно-то им помогло словописание… Однако посмотрим, что послал Хунбиш.
        - Говори! - приказал Урах посланцу.
        Звериная шкура отлетела, отброшенная изящной рукой, и Хсю-Ва предстала перед мужчинами во всем великолепии своего естества. Видно, под шкурой ей стало жарко и она проснулась, и теперь, приподнявшись на локте, осматривала собравшихся ленивыми лукавыми сонными глазами. Урах мельком глянул на неё с раздражением. Сахир спокойно окинул её своим пустым мертвым взглядом. Посланец стрельнул глазами на девушку, наткнулся на обычно потаенное и, испуганно взглянув на хагана, потупил очи.
        - Прикройся, - приказал Урах девушке.
        - Мне жарко… - капризно пробормотала Хсю-Ва, но при этом подтягивая к себе и накидывая халат. Она могла дразнить хагана, говорить и делать многое, о чем другие и помыслить не могли. Могла даже возражать и оспаривать его волю, но - только наедине. Дурой она отнюдь не была, поэтому все, что приказывал хаган при своих людях Хсю-Ва исполняла, и исполняла быстро.
        - А ты… - Урах обернулся к посланцу. - Мне что, нужно спрашивать дважды? Что мне велел передать Хунбиш?
        - Прости, высочайший! - очнулся посланец. Он постоял еще секунду, подняв глаза кверху, вспоминая. А потом быстро и уверенно начал выдавать запомненное.
        - «Мой хаган. Сим посланием доношу тебе, что дело пошло не совсем, как задумано. - Глаза Ураха сощурились. - Брат твой Амар-Мэргэн почуял неизбежное, хоть я не дал ему к тому ни самого малого повода. На последней стоянке под покровом ночи Амар-Мэрген и его сопровождавшие пошли в тайный побег, замечены были стражей и остановлены стрелами. Так умер брат твой. Гонец, который доставит письмо, доставит так же тебе и его голову. Более подробно ты можешь все узнать у гонца, благо он всему был самоочный свидетель…»
        Урах облегченно выдохнул. Сахир заметил, как растворяется желчь гнева хагана, уходя от лица. Но все же гнев не нашел выхода, теперь следовало вести себя еще осторожнее.
        - «…Худо однако, что нескольким сопровождающим твоего брата, из румеев, удалось ускользнуть и укрыться в лесу, - продолжил посланец. - Нельзя позволить румеям помнить им то, чему они были свидетелями. У меня здесь достаточно людей, чтобы не выпустить их из леса, но мало для того, чтобы найти их. Потому, прошу тебя высочайший, прислать сюда как можно скорее людей, чтобы концы дела связались, и все утихомирилось и успокоилось».
        - Ты слышал, Сахир? - Повернулся к тысячнику хаган. - Отряди людей, пусть едут на подмогу Хунбишу. Пусть заглянут под каждый лист в том лесу и отыщут беглецов. Потом нагонишь меня. Я поеду обратно в орду. Мне здесь уже делать нечего.
        - Твой приказ у меня в ушах, глазах и на сердце, высочайший. - Поклонился Сахир-Буюрук.
        - Покажи мне её, - приказал Урах гонцу.
        Посланец приблизился, открыл мешок, снял крышку с кадки с соляным раствором с поклоном поставил её перед хаганом и отошел на прежнее место. Хсю-Ва брезгливо сморщила нос и одновременно широко открыла глаза от любопытства. Сахир уже собравшийся идти отдать приказ, задержался. При всей его бесстрастности любопытство не было чуждо и ему. Урах не чинясь сунул руку в кадку, и вытащил оттуда за спутанные волосы отрубленную голову, развернул её к себе лицом, внимательно осмотрел черты, и застыл, уставившись немигающим взглядом в побелевшие глаза мертвеца, будто бы повел с усопшим братом безмолвный разговор.
        - Здравствуй, Амар, - пробормотал Урах. - Так вот ты какой стал. Жаль, не увидел я…
        Урах не договорил. На лице его проскользнула быстрой тенью странная смесь мрачной злобы и давних теплых воспоминаний. Держа голову за волосы на затылке, он второй рукой смахнул ей пряди со лба, чтоб лучше видеть лицо, и вдруг застыл, а потом лихорадочно начал ощупывать у мертвой головы область между теменем и правым виском. Хсю-Ва, гонец и Сахир с молчаливой тревогой следили за ним. Лицо Ураха перекосило ужасающей гримасой гнева.
        - Это не он! - крикнул хаган, и его лицо перекосилось так, что стало страшнее отмеченного смертью лика отрубленной головы. - Это не он, вы, черви, дети ворон! Это не мой брат! - Он перевел взгляд на гонца и съел свой гнев, и спросил уже не криком, но выдохом, и от его тона у посланца затряслись ноги. - Где мой брат? Ты кого мне подсунул? Это Хунбиш решил поиграть со мной в игры? Да? И ты вместе с ним?
        - Высочайший, - испуганно пробормотал гонец. - Это тот самый человек, которого мы везли от самой румейской державы. Хунбиш-Бильге показал нам его, как вашего брата, и сам обращался к нему так, и весь румейский эскорт тоже…
        - Это что, хаган румеев решил меня обмануть? Да неужто он посмел…
        - Высочайший, - осторожно произнес Сахир. - Ты уверен, что это не твой брат? Ты не видел его много лет, а смерть меняет лица…
        - Память моя - молот, зубило и камень, - мрачно проговорил Урах. - Неважно, сколько лет прошло. Это не мой брат. Не знаю, как я мог обмануться в первый миг… Это не брат, это его анда, вечная тень, верная собачонка. Да, он всегда был похож…
        - И ты узнал его после стольких лет, высочайший? - С самой малой ноткой сомнения, произнес Сахир. Эту нотку он мог позволить себе по своему положению.
        - Еще бы я не узнал его, - процедил Урах. - У моего брата вот здесь, на голове, должен быть шрам. Кому как не мне знать об этом, ведь я сам в детстве рассадил ему голову, когда он полез вперед меня на облаве…
        Урах с неожиданной брезгливостью отбросил голову в сторону.
        - Ты… - впился он глазами в гонца. - Как зовут?
        - Тиряк, высочайший.
        - Был еще кто-нибудь в румейском эскорте еще кроме него… - Урах махнул в сторону откатившейся головы, - был из наших племен?
        - Был, - ответил посланец. - Слуга… - Он замялся, не зная как обозвать, и наконец тоже просто показал рукой на голову. - Слуга этого.
        - Как звали слугу?
        - Юлхуш.
        Урах секунду удивленно смотрел на посланца, а потом дико захохотал.
        - Похож на него? - Спросил, отсмеявшись.
        Посланец замер, не понимая вопроса.
        - Слуга похож на него? - рявкнул хаган.
        - Да, высочайший. Очень похож, - кивнул гонец.
        - И он убежал в лес?
        - Да, высочайший. Он, и с ним еще двое румеев и один орос[37 - Орос (монг) - рус, русский.].
        - Мой брат скрылся в лесу, - простонал Урах. - Хунбиш - глупец!
        - А может, это все же происки румейского хагана? - спросил Сахир. - Может, твой брат и не ехал сюда никогда, а остался в Румании?
        - Может… может… но нет. - Урах покачал головой. - Амар никогда не расставался со своим Юлхушем. Зачем бы его отправлять, если не поехал Амар?
        - Потому что Юлхуш знает… знал тебя, и знал, как приличествует высокородному муголу вести себя. Он смог бы дольше морочить нам голову.
        - Нет, мой брат в лесу. Иначе, почему их было двое? Почему не Юлхуш звался Юлхушем? Я чую. Во всяком случае, я это должен видеть сам. Поднимай людей, Сахир, - сказал хаган. - Всех, кто здесь. Пойдем налегке, изгоном. Он не должен уйти. Сколько у меня здесь человек?
        - Сотня, - ответил Сахир.
        - Мало.
        - Я говорил, что неразумно и недостойно хагана ездить с сотней, как простому…
        - Я помню, что ты говорил! - перебил Урах. - Поблизости есть мои гарнизоны?
        - Есть гарнизон в полтора ярто от нас, триста человек.
        - Гонца туда, пусть загонит пару коней, но они должны выйти за нами. Седлайте лошадей. Вырвите все деревья в том лесу и вычистите всю траву. Найдите моего брата, или я поступлю с вами жестоко. Не стой, Сахир!
        - Твой приказ в моих ушах, глазах и сердце, высочайший. - поклонился Сахир, схватил оторопевшего гонца и вышел из шатра. Урах начал быстро собираться.
        - Я поеду с тобой, господин, - сказала Хсю-Ва.
        - Мы поедем быстро и без повозок. Будешь мешать.
        - Я отличная наездница, ты же знаешь. И мне очень хочется посмотреть на твою встречу с братом.
        Урах пожал плечами.
        - Как знаешь. Но помни: если отстанешь, я не остановлюсь ни на секунду. Сейчас мне не до тебя, женщина.
        - Я не отстану, - пообещала Хсю-Ва.
        Урах холодно посмотрел на неё.
        - Я стою. Ты лежишь. Уже отстаешь.

* * *
        Звенело оружие и брони, бегали люди, зажигались факелы и все это убивало Хунбиша-Бильге своей бестолковостью.
        - Как же это вышло? - Простонал Хунбиш-Бильге. - О Аллах, милостивый и милосердный, за что же ты попускаешь этим неверным?
        Рядом стоял мрачный Нэргуй, застегивая пояс. Хунбиш взглянул на него и вспомнил, что Нэргуй сегодня ночью уже застегивал этот пояс, - в первый раз, когда ромеи убежали в лес. Теперь вот он снова стоял и застегивал свой идиотский бесполезный набитый бляхами пояс, когда ромеи убежали окончательно. Вояка… Хунибш почувствовал, что его захлестывает бешенство.
        - Ну что, Нэргуй? Что?! - завопил Хунбиш, чувствуя, что сейчас полностью потеряет над собой контроль, и голос срывается на визг. - Что скажешь на этот раз? В этот раз тебе не нужно было притворяться, что ты охраняешь румеев. Почему же они не мертвы? Как ушли?!
        Нэргуй зло поглядел на Хунбиша.
        - Я недооценил этих сопляков, да… Даже когда они прорвались в лес, я думал, это только потому, что им помогли те двое стрелков… Но когда румеи убежали в лес, я предлагал тебе выставить усиленный караул без затей. Все равно им было некуда деться. А ты хотел поставить ложные спящие караулы и попробовать подманить их в лагерь. Ты здесь командир, и я сделал, как ты сказал. Ты был прав - им хватило наглости вернуться. И что теперь? Что ты будешь делать со своей правотой? Из-за твоего «хитроумного» плана погибли мои люди.
        - Да! - Голос Хунбиша чуть не сорвался на фальцет. - И мой план сработал! А что же твой караул в лесу не поднял тревогу?!
        - Это мы сейчас выясним, - пообещал Нэргуй. - Думаю, караул мертв. Не те в нем были люди, чтоб заснуть на посту. Они знали, что за это полагается.
        - Вы зажрались! Привыкли считать себя элитой и объедаться на легких постах. Хаган слишком много давал вам и мало требовал!
        Нэргуй, не отвечая, повел взглядом, выискивая кого-то в окружающем хаосе, так и не высмотрел, и крикнул поведя головой.
        - Булан! Сюда!
        Через несколько секунд из темноты к нему подскочил ночной страж с факелом.
        - Возьми несколько человек, найди мне Сусэя и Тогона. Их я поставил в лесной караул. Найди Хияна - ему я велел сторожить в шатре со стороны леса. Быстро!
        Булан молча кивнул и убежал в темноту.
        Хунбиш снова подскочил у Нэргую. Ему пришлось обойти багатура, чтобы снова очутиться с ним лицом к лицу - после разговора со своим человеком тот так и не соизволил повернуться к Хунбишу обратно.
        - А что же твои караульные в самом лагере?! Почему эти собаки дрыхли? Они должны были бы притворяться, а не давить щеки во сне! Ты знаешь, что с нами может сделать хаган, когда узнает, что позволили уйти свидетелям?!
        Нэргуй соизволил повернуться.
        - Ты ведь не воин, высокий.
        - И никогда им не был, слава Аллаху! Дважды слава, глядя на тебя и твоих вояк! Ну и что?
        - А то, что тебя воспитывали грамотники серединного царства… - ровным голосом продолжил Нэргуй. - Ты никогда не стоял в ночном карауле. Это тяжко. Особенно, если до этого был долгий дневной переход. Глаза закрываются сами. Веки тяжелы. Думаешь - смежишь веки на один миг - а сам уже почти спишь. Для того чтоб не уснуть, приходится бодриться. Поводишь плечами, постукиваешь ногами… Но если тебя положат на землю и скажут: покажи сон, закрой глаза, не двигайся, не шевелись, неужели ты думаешь, что найдется человек, который по настоящему не уснет после тяжелого дня? Неужели ты думаешь, я приказал бы им не спать, зная, что они все равно заснут? - Нэргуй поджал губы. - Говорил тебе, надо выставлять обычный караул. А тебе все хотелось хитрости, высокий. Хитрость хороша, да только если переборщить, она хуже всякой прямоты выходит. И хагану если надо будет, я тоже самое скажу.
        Хунбишь-Бильге похолодел.
        «Ах ты собачий сын!» - подумал он.
        По рассказу Нэргуя получалось, что действительно виноват и Хунбиш. А ведь Нэргуй был из числа командиров ночной стражи и видел хагана довольно часто. Если он расскажет все Ураху так, как рассказывал здесь, слепой гнев хагана может упасть на Хунбиша. Хорошо еще, что они сделали главное, - не упустили Амара. Но все же, прокол был велик…
        Если бы у Хунбиша были здесь доверенные люди, он бы без затей приказал отправить болтливого Нэргуя к предкам, и свалил бы это на ромеев. Но его людей здесь не было. Наоборот, он один окружен людьми Нэргуя. От этой мысли Хунбишу стало еще более неуютно.
        «Надо перестать с ним ругаться. Пока…» - Хунбиш облизал губы.
        Ай, как сложно. Он не может убрать Нэргуя, пока не вернется в ставку хагана, но там будет уже слишком поздно… Надо что-то придумать.
        «В любом случае, я запомню тебе сегодняшнюю ночь, Нэргуй. Дай только срок».
        - Ты прав, Нэргуй. - Голос Хунбиша звучал примирительно, с раскаяньем. - Я, похоже, перехитрил сам себя. А ты пошел у меня на поводу, зная, что я не очень опытен в военных делах. Тебе следовало бы быть настойчивей. Мы оба виноваты. Ты знаешь, как слеп бывает гнев хагана. Давай вместе подумаем, что мы теперь можем сделать?
        Хунбиш вообще-то имел в виду примирение с Нэргуем, чтоб им совместно придумать, как рассказать владетелю неприятную правду как можно более гладко. Но Нэргуй был человек дела и понял его вопрос по-своему.
        - Пойдем.
        Нэргуй двинулся к краю лагеря, где еще толпились стражи с луками, и горело большинство факелов, и свистели в темноту хозяева, оставшиеся без лошадей. Хунбиш на своих толстых ножках покатился за ним.
        Из темноты раздался стук копыт. Муголы навели на звук свои луки. Но это оказался не всадник. Из темноты выскочила пустоседлая лошадь, вернувшаяся на зов. Из крупа у неё торчали две стрелы. Хозяин вскрикнул, лошадь повернула к нему и ответила ржанием. Она подбежала к хозяину, ласково и устало ткнулась ему в лицо мордой, потом упала, сначала на передние, потом на задние ноги, и околела.
        Хозяин лошади отломил древко одной стрелы, повернулся, выискивая кого-то взглядом и с силой швырнул палочку в другого стража. Он узнал оперение друга. Древко стукнулось в грудь и, отскочив, упало на землю.
        - Ты и сам стрелял… - пробормотал страж, в которого швырнули сломанную стрелу. - А что нам еще было делать?..
        Хозяин убитой лошади потеряно сел рядом с ней. Товарищ, которому попало древком, мялся рядом. К нему лошадь не вернулась, и значит, возможно, была жива, но он не знал, радоваться этому или горевать. Толпившиеся вокруг муголы отворачивались друг от друга. Было стыдно. Хунбиш, идущий за Нэргуем, охватил это все краем глаза. Но ему было не до того.
        Снова раздался стук копыт, и к лагерю выскочил еще один конек, лохматый, всклокоченный, со злыми глазами, своей скромной статью не очень-то подходящий по чину гвардейцу. Однако мугол выронил факел и бросился обнимать конька за шею так страстно, как, наверное, не обнимал собственную жену. Через несколько секунд он опомнился, и принялся осматривать конька со всех сторон, и не доверяя глазам, охлопывал того по крупу и бабкам. Стрел не было. Ран не было. Конек тряс гривой и снисходительно пофыркивал.
        - Все, кто не потерял коней, ко мне! - гаркнул Нэргуй.
        Таковых обнаружилось девять. У восьми лошади были в порядке. У девятого лошадь хромала, у неё в бабке засела стрела.
        - Еще остались быки, что тащили повозку… - сказал кто-то из темноты.
        - Ты - займись лошадью, - приказал Нэргуй владельцу раненного коня. - Вы… - Нэргуй показал на четверых, выбирая из них лучших всадников, - поскачете за румеями. Вы, - он посмотрел на четырех других, - отдайте им своих коней на завод, пусть у них будет по два, для смены.
        Он снова обернулся к отобранным.
        - Поезжайте за румеями. Разойдитесь клином. Они могли сделать в темноте поворот. Постарайтесь не попасть в их засаду. Ваша задача найти румеев утром. Если вы найдете их все вчетвером - атакуйте. На луках вы их всяко одолеете. Если вас утром будет двое или один, не атакуйте. Следуйте за ними на расстоянии большем полета стрелы. Если великий хаган получил сообщение Хунбиша-Бильге и выслал к нам людей, то они приедут к нам завтра. Мы пошлем их за вами. Ваша задача весь завтрашний день следовать за румеями и оставлять по пути за собой сигнальные дымовые горшки.
        От лагеря прибежал запыхавшийся страж.
        - Мы нашли лесной караул, - обратился он к Нэргую. - И нашли караульных в шатре. Все мертвы.
        Нэргуй кивнул без удивления, и снова повернулся к выбранной им троице:
        - Слышали? Найдите румеев. Наведите на них наших воинов. Хоть один из вас должен это сделать. Они убили наших товарищей, похитили наших коней, а с ними - нашу честь. Я говорю - нашу - и про вас. То, что кони вернулись к вам, не ваша заслуга, а воля Аллаха. Возможно, Аллах специально выбрал вас, чтобы спасти нас от позора и сохранить наши головы. Искупите наш позор перед хаганом.
        Четверо молча кивнули. Говорить им было не нужно. Все было в глазах.
        Они сразу бросились собираться. Один уже оседлывал лошадь, двое других искали лошадиную сбрую. Те трое, что должны были отдать им своих коней, тоже готовили четвероногих товарищей в поход. Нэргуй заметил, что один из выбранных им воинов скачет в одном сапоге.
        - Не стойте столбами! - крикнул он остальным. - Найдите вещи тех, кто едет. Тащите им сигнальные горшки, воду, еду, стрелы!
        Стражи засуетились. Люди отошли от потрясения и собирались быстро. Привычка была сегодня помножена на унижение.
        Хунбиш стоял в стороне. После распоряжений Нэргуя он почувствовал, что еще не все потеряно, и несколько приободрился. Он поглядел на Нэргуя почти с нежностью.
        Но это, конечно, не отменяло то, что Нэргуя нужно будет убить потом.

* * *
        На долгой дороге раз встретились как-то.
        Купец Феодулос с купцом Абдаллахом.
        Желая здоровья, богатства в миру,
        Вдруг оба узнали, что едут в Кайру[38 - Кайра. - Город аль-Кайра (араб. «Победоносная».) - крупный торговый центр, и порт. Был настолько значимым, что часто без затей назывался просто Маср - «Город».Ныне столица Египта.].
        «Поехали вместе! - сказал Абдаллах,
        Нам будет спокойней в дорожных делах».
        Кивнул Феодулос согласно главой,
        Чем больше народа - тем больше покой.
        Вдвоем и дорога бежит веселей,
        Купцы языки приспустили с цепей.
        Все сплетни и новости пересудачив,
        Расхвастались оба о личных удачах.
        Сказал Абдаллах: «Я всего в жизни сам
        Добился», - и гладит себя по усам.
        Сказал Феодулос: «В движении к цели,
        Ни разу я не был на жизненной мели!
        А все потому, что мы с тобой, брат,
        Из тех, что судьбу свою сами творят.
        И мир повидав, и пожив уже вдоволь,
        Мы поняли: каждый судьбы своей коваль».
        Себя и друг друга речами хваля,
        Купчины вступили на борт корабля.
        Корабль выходит в открытое море.
        Купцы балаболят, не ведая горя.
        Но тут к кораблю подступила волна,
        Ни мачту, ни парус не тронет она.
        Прохладой коснулась усталых гребцов
        И сбросила за борт лишь наших купцов.
        Все дальше и дальше их тащит волна,
        Вот мачта их судна уже не видна.
        И чуя внизу лишь морскую пучину,
        Купцы вдруг свою ощутили кончину.
        «Ох, брат, помираю, - кричит Абдаллах.
        Нет силы держаться в руках и ногах!
        Я знаю, за что нас волной окатили,
        Хвалили себя, а про Бога забыли!»
        Трясет Феодулос согласно главой,
        Старается нос он держать над водой.
        «Не зря ведь отцы имена нам давали!
        А мы их значения позабывали!»
        Купцы смотрят в небо и громко вопят,
        Святую молитву как могут творят.
        Ромей наш молитву творит по-христьянски
        Араб подпевает ему ему по-агрянски…
        Его покачивало на волнах, прямо как в песне. Вверх-вниз, из стороны в сторону. Но отчего-то волны не приносили облегчения, и каждое движение отдавалось болью в ногах и спине, давило в грудную клетку.
        «Это оттого что я не лежу… - подумал он, - мне нужно лечь на спину и станет легче».
        Он попытался откинуться, но что-то помешало, и тут же вернуло его обратно в вертикальное положение. А где-то далеко все еще звучала песня про двух купцов, ввергнутых Божьим гневом в море. Сейчас купцы помолятся, Господь услышит их, и могучей волной вернет их на палубу. Потом они прибудут в Кайру, и наученные горьким опытом будут вспоминать Бога и молиться по любому случаю. Помолившись на ночь об охране имущества, купцы наутро обнаружат, что их начисто обнесли. Потому что кроме надежды на Бога, не худо бы и запирать на ночь дверь. Не стоит забывать о Боге, не стоит и перекладывать все на него… Он знал это, потому что слышал эту песню уже, наверное, тысячу раз. Тит любил эту нехитрую притчу и частенько её распевал. Вот и сейчас заладил петь опять. Тит?.. Поет? Но ведь Тит мертв. Убит у него на глазах. Как же он может слышать песню мертвеца? Тит друг ему, и он не боится его ни живого, ни мертвого. Но как же он его слышит? Может, он и сам уже тоже умер? Когда?.. Он не помнил этого. Не мог же он умереть и сам того не заметить? Не мог, да? Но… где он?
        Тут Трофим начал быстро просыпаться. Он открыл глаза и увидел перед собой луку седла, лошадиную гриву и медленно плывущую внизу степь. Он спал, просто спал верхом на лошади. Рядом, тихонько напевая, ехал Улеб, поддерживая его под руку, чтоб он не свалился с коня. Да, точно. После побега они были слишком вымотаны, но не хотели останавливаться. Тогда они договорились спать прямо на лошадях, поддерживая друг друга посменно, чтоб не свалиться с непривычки.
        - Проснулся? - спросил Улеб.
        - Да… - Трофим мотнул головой и почувствовал, что голова сейчас отвалится от окоченевшей шеи.
        Улеб отпустил его локоть. Тело ломило невыносимо. А Амару хоть бы хны… Он поглядел на степняка, который после ночной поездки в седле имел вполне выспавшийся вид. Трофим посмотрел на свои колени. От грязи шелковое исподнее стояло на них колом, на коленях были дыры. Теперь в свете дня было видно, что беглецы перемазаны, как пекельные черти, - результат блужданий по ночному лесу. Одна из оборок размоталась, и он снова запихал её край в импровизированную обувь.
        Трофим начал озираться. Фока тоже уже проснулся, и судя по его помятому, сосредоточенному лицу, что-то сильно обдумывал. Трофим повертел головой, услышав, как хрустнули позвонки, и сделал глубокий вдох, чувствуя, как расправляются легкие. Посмотрел вверх, на поднявшееся еще выше солнце. Наконец, обернувшись, глянул назад. То, что он увидел там, огорчило.
        - Едет, - сказал он Улебу.
        - Едет, - оглянувшись назад, согласился Улеб. - Пристал как тень, с хвоста не стряхнешь…
        Позади них, на расстоянии, превышающем полет стрелы из лучшего лука, верхом на неказистом нестатном коньке, со второй лошадью в поводу ехал мугол. Он отыскал их еще до восхода солнца. Они заметили его с утра. Тогда же утром, мугол сделал краткую остановку, спустил с коня на землю горшок, поднес к нему огонь и вскоре к небу вознесся высокий столб дыма.
        - Дает сигнал, ирод, - еще тогда, утром, заметил, Фока. - Кому?
        - Значит, есть кому… - пробормотал Амар. - Хорошо, если только тем, кого мы оставили без лошадей.
        - Надо что-то с ним сделать. - Руки Фоки сжали поводья.
        - А что? - поморщился Улеб. - Проклятая равнина плоская, как хлебная доска. Ненавижу её… Если бы здесь были лес или холм, мы бы заехали за него и подстерегли. А здесь… Погонимся за ним? Так он этого и ждет. Будет оттягиваться назад, а мы будем возвращаться туда, откуда бежали.
        - Он один, - сказал Трофим. - Рано или поздно он уснет. И тогда…
        - Он еще пару дней может не спать. Может добирать дремой в седле. Для его друзей этого может хватить. И для нас.
        Сейчас, после жесткого сна в седле, после которого болело все тело, но все же хоть немного посвежело в голове, Трофим пытался придумать, как же им отвязаться от их незваного спутника.
        Но не он один размышлял над этим.
        - Други, - произнес Фока. - Мы не можем просто ехать и смотреть, как этот поганец сигналит на весь свет.
        - Есть предложения? - поинтересовался Трофим.
        - Есть, - кивнул Фока. - Надо разделиться. Этот, за нами, - один, надвое не разорвется. Значит, он либо потеряет Амара, либо второй отряд. Если он потеряет Амара, это хорошо, потому что он - их главная цель, пусть даже они еще не смекнули, кто настоящий брат хагана. Если потеряет второй отряд, тоже хорошо. Потому что кто-то должен вернуться домой и рассказать василевсу, что с нами случилось.
        - Василевс сам послал нас сюда, волку в зубы, - хмыкнул Улеб. - Уж он-то наверняка догадается, что с нами случилось.
        - Догадка - одно, - возразил Фока. - Но когда-нибудь василевсу может понадобиться настоящий свидетель. Сегодня Романия не хочет войны с мугольским улусом, а завтра ей может пригодиться свидетель, который обвинит хагана Ураха в вероломном убийстве ромейских посланцев. Поэтому наш долг, чтобы хоть один из нас добрался и рассказал все, как было.
        - Об этом я не подумал, - пробормотал Улеб.
        - Да… - кивнул Трофим. - Но четверо - это еще отряд. Маленький, но отряд. Можно отбиться от какого-нибудь небольшого разъезда. А если разделимся по двое - это уже явная дичь.
        - Брось, - отмахнулся Фока. - Для тех сил, с какими будет искать хаган Амара, и четверо не отряд. К тому же нам не обязательно делится двое на двое. Пошлем одного к василевсу, а трое останутся с Амаром.
        - Ну разве так… - уступил Трофим. - Ну и кого пошлем обратно к границе?
        - Я поеду, - серьезно сказал Фока.
        - А… - начал было Трофим.
        И заглох.
        Ясно было, что вернуться к границе, миновать стражу, пересечь вплавь широкую реку и оказаться на своей стороне - дело нелегкое. Но все же в сравнении с теми, кто попытается добраться вместе с Амаром до родни его матери (а родня еще непонятно как примет), тот, кто уходил сейчас к границе, имел гораздо больше шансов выжить. «А почему именно ты?» - хотел Трофим спросить Фоку, и осекся, потому что представил, как этот вопрос выглядел бы для Амара. Если бы все они втроем начали перед Амаром галдеть и спорить, доказывая, что каждый достоин больше другого уехать, спастись. Трое галдели бы. И даже если уехал бы только один, Амар знал бы, что хотят уехать все трое. Нет, нельзя. Нельзя было сейчас допустить такого разговора. Трофим глянул на Амара - тот слушал с непроницаемым лицом. Глянул на Улеба - тот как-то устало прищурился, и по лицу его тенью скользнула кривоватая усмешка.
        - Фока все правильно сказал, - подал голос Улеб и повернулся к Амару. - Он к реке, а мы с тобой.
        - Это самое разумное, - кивнул Трофим. - Так и сделаем.
        - Тогда не будем медлить, - предложил Фока.
        - Ты сможешь найти путь до границы? - спросил Трофим.
        - Здесь трудно заблудиться, - отозвался Фока. - Солнце всегда над головой.
        - Лошадей брось до границы загодя, - посоветовал Трофим. - У реки двигайся очень осторожно. Не лезь воду, пока не убедишься, что рядом нет караулов.
        - Так и сделаю, - пообещал Фока. - До свидания, други. Берегите головы. Надеюсь, увидимся.
        - Ага, и ты себя береги, - отозвался Улеб.
        - Прощай, Фока, - сказал Трофим.
        Амар просто кивнул.
        Фока отсалютовал им, ободряюще кивнул, развернул коня и дал в галоп. Из-под копыт его коней летели комья грязи. Трофим смотрел ему в удаляющуюся спину.
        Да, Фока был прав. Кому-то нужно было ехать обратно. Маленький спектакль… Он, Трофим, сделал все, что бы Амар не увидел постыдного спора. Кажется, Улеб понял так же. Значит, они вдвоем с Улебом выступили как актеры, а зрителем получился Амар, который не должен бы ни о чем догадаться. А Фока? Он сделал удачную глупость? Или же выступил как тонкий постановщик, рискнув, просчитав всё на несколько ходов вперед?
        Они прожили вместе несколько лет, и Фока был добрым товарищем. Но… Он был добрым товарищем в казарме и учебе, а не в настоящем деле, которое наступило теперь. Понимал ли Фока, что сделал? О, прожив вместе несколько лет, Трофим назвал бы Фоку как угодно, - только не простаком. Фока струсил? Нет. Трусом Фока не был. Во время показательных боев перед очами василевса он был готов рубиться до смерти, хоть и проигрывал, только чтоб показаться властному самодержцу. Не струсил он и в лесу. Нет, Фока не был трусом. Он просто не был другом. И рассчитал, где больше шансов выжить, вот и все.
        Могло ведь все повернуться иначе. Не спроси Трофим: «кого пошлем?», а например, скажи он: «тогда пошлем Улеба». Но ведь Амар к ромейской границе идти не мог, а себя Трофим как командир, ни за что бы не назвал. Значит, оставались Улеб и Фока. Пятьдесят на пятьдесят. В случае выбора Улеба Фока ничего не терял. В случае выбора его имени - приобретал очень многое - шанс на жизнь. Он все просчитал. Он рискнул. И выиграл.
        И главное, что можно было предъявить Фоке на словах? То, что назвал себя, не подумав. Вот и все. Они сами отпустили его. Ах, Фока… До чего ж ты хорошо нас изучил. Сыграл на нас, как на пастушьей дудочке. И я ничего не смогу тебе предъявить, от чего бы ты не смог отвертеться. Это не доказать на уровне логики. Но если я останусь жив, то не друг я тебе более, Фока. И для Улеба, скорее всего, тоже. Но ты ведь и это просчитал. Взвесил, сколько стоит наша дружба, если мы умрем здесь, в степи, и сколько, если все-таки несмотря ни на что сможем вернуться. Все просчитал и вышел с минимальными потерями. Ах, Фока. Практичный Фока. Умница Фока…
        Заговорил Амар, и Трофим, занятый своими мыслями, запоздало вспомнил, что пока они решали, как разделиться, тот не произнес ни слова, а только слушал.
        - Нелегко будет Фоке одному перебраться через пограничную реку, - бесстрастно произнес Амар. - Один может не доплыть. Не лучше ли вам поехать к границе втроем? Скорее всего, тот, кто следует за нами, подумает, что большая группа важнее. Да и мне одному будет легче укрыться.
        «Охохо, выходит, наш маленький спектакль имел трех актеров и ни одного зрителя», - подумал Трофим.
        - Фока доплывет, - пообещал Трофим. - И до императора доберется, и все расскажет красочно. Я в него верю… Ну а мы поедем с тобой, как решили.
        - Я ведь, скорее всего, никуда не доеду, - помедлив, сказал Амар. - Я и так вас бросил в когти зверю, хоть и не намеренно. Сейчас есть шанс выбраться. Так стоит ли всем?..
        - Стоит, - прервал его паузу Улеб.
        - Почему? - Амар пристально смотрел ему в глаз.
        - По совести и долгу, - спокойно произнес Улеб.
        - Ты сделал бы то же самое для нас, - добавил Трофим. - Все спасемся, или все пропадаем. Но без греха.
        Амар совсем чуть-чуть оплыл лицом. Другой бы и не заметил, но Трофим знал его слишком давно.
        - Спасибо, друзья, - это Амар сказал совсем тихо. - Спасибо.
        Улеб хлопнул его по плечу, улыбнулся и подмигнул.
        Мугол, естественно, поехал за большей группой. На том месте, где четверо разделились, он приостановился и оставил свой очередной дымный горшок. Он соблюдал дистанцию и потому был постоянен. А уезжающий в сторону Фока становился все меньше и меньше.

* * *
        Дождь бил наотмашь, крупными каплями, тяжелым дробным звуком обрушиваясь на землю, молотил разлетавшимися брызгами по крупам коней. Дождь лился стеной, смывая с тела грязь, но и выбивая из тела с каждым ударом частицу тепла, давя непрерывной долбежкой на макушку, заливая глаза. Дождь лился, и кони спотыкались, скользя копытами по мокрой траве, вырывая её кусками, обнажая почерневшую от влаги землю. Скоро их копыта облепили сплошь грязные комья.
        - Небо-Отец слезы льет. Не по нам ли?.. - пробормотал Амар.
        - Чего? - перепросил Трофим.
        - Нет, ничего…
        - Дождь - это хорошо, - проводя по коротким волосам, сказал Трофим. - Теперь этот, за нами, не сможет разжечь свой дым…
        Улеб скептически мотнул головой, брызги веером полетели со светлых прядей.
        - Дождь - это плохо, - покачал головой Амар. - Теперь мы сами оставляем следы. Да такие, что даже слепому видно.

* * *
        - Гони! Гони! - надрывался Амар, и его голос подстегивал, как удар хлыста.
        Хотя это было лишним, они и так гнали. Лошади скакали во весь опор, неслись над землей, впечатывая в неё частой дробью свои копыта. С хрипом выбрасывая из себя горячий воздух. Амар вырвался на полкорпуса вперед, за ним летел Улеб и замыкал Трофим. Они уже опустошили тороки и сбросили с коней все лишнее, кроме еды и воды. И все же их догоняли. Когда Трофим оглядывался, гикающая лавина конников медленно, но неодолимо приближалась. Морда коня Трофима покрылась пеной, и ошметки её летели в стороны. «Долго не протянет», - подумал он. Это было ясно даже ему, не самому опытному коннику.
        Дождь прошел, и уже подсохла земля… Всадники появились на горизонте бескрайнего равнинного океана маленькими черными точками. Сперва было и не различить, что это там, впереди, вдали. Но то что неподвластно даже самым острым глазам, подвластно разуму.
        - Поворачиваем, - предложил тогда Трофим. - Может, они нас не заметят, или просто проедут по своим делам.
        - Не минуют, - мрачно сказал Амар.
        Трофим и Улеб посмотрели на него и увидели, что Амар смотрит назад. Там позади них одинокий преследователь, верный спутник, тоже сделал остановку и теперь медленно отъезжал с места, над которым раскуривался сигнальный дым.
        - Чума его забери! И его, и того, кто придумал эти подлые горшки! - выплюнул Улеб с холодным бешенством, глядя на стоявшего у них за спиной мугола, чей конь перетаптываясь, боком отходил от сигнального дыма.
        - Теперь они точно поедут сюда. - Трофим поморщился, как от боли. - Уходим! Быстро!
        Они развернули коней и начали уходить.
        - Бери правей! - крикнул Улеб. - Я не хочу снова вернуться в лес к Хунбишу…
        И они взяли правей. Они двигались быстро, но точки на горизонте сперва превратились во всадников, потом стало возможно различить масти их коней и цвета одежд, потом черты лица и мелкие детали. Их нагоняли. Не потому что лошади были лучше - потому что лучше были всадники. Оглядываясь назад, Трофим видел, как легковооруженные муголы прямо на скаку устраивали сложный хоровод, без остановки, прыжком, пересаживаясь на сменных лошадей. Беглецам же, чтоб поменять лошадей, пришлось останавливаться. Уставших они отпустили, не было возможности позволить им восстановиться. Амар, пожалуй, еще смог бы уйти один. Он сидел в седле как влитой, без признаков усталости, не мешая коню, а Трофим уже чувствовал, что стер себе внутренние стороны бедер, и его задница не в такт лупит по седлу, когда ноги устают держать. Улеб тоже выглядел усталым. Конь Амара отрывался от коней Улеба и Трофима, на полкорпуса, корпус, два, а потом Амар его притормаживал. И Трофим с Улебом сказали Амару: дай полную волю коню. Но он взглянул на них с таким гневом и стыдом, и во взгляде его были Юлхуш и Тит, которые из-за него остались в
лесу, что стало ясно - упрашивать бесполезно. Их нагоняли, тяжелый топот десятков лошадей захлестывал их, как прибой. Скоро дистанция должна была сократиться настолько, что преследователи смогут использовать луки.
        Впереди и правее виднелась редкая для этих мест возвышенность. Пологий невысокий холм, который венчала старая дозорная башня. Кто бы ни поставил её здесь, чтоб следить за врагами, потом забросил, когда народы сместились, изменив границы.
        - Давай туда! - крикнул Трофим.
        - Нет! - Тряхнул головой Улеб. - Это же ловушка!
        - Мы уже в ловушке! Там хоть стены есть. Или ты собираешься драться в поле втроем против этой оравы?
        Они чуть повернули коней и направили их на холм. Несмотря на то, что зрительно он казался не слишком крутым, начав подниматься по нему, лошади ощутимо замедлили движение. Трофим тревожно посмотрел назад. Расстояние опять сокращалось.
        - Это дурь! - закричал рядом Улеб. - На очередном поскоке лошади он чуть не откусил себе язык, но продолжил. - Втроем оборонять разрушенную башню от сотен. Мы выиграли жизни на пару мигов.
        - Хотя бы пару! Уже хлеб! - буркнул Трофим.
        Улеб мрачно посмотрел на него, а потом вдруг захохотал. Про другого в таких обстоятельствах Трофим мог бы подумать, что у того съехала крыша. Но Улеб - это Улеб.
        - Вы сначала доберитесь!.. - осадил их Амар.
        Башня становилась все ближе. Те, кто её здесь построил, потрудились на совесть. Сложенная из мощных камней, она до сих пор выглядела основательно, несмотря на пропавшую крышу и обвалившийся верх. Когда-то рядом с ней была возведена пристройка, но она была сделана не из камня, и теперь от нее остался только примыкавший к башне фундамент.
        Лошадь под Амаром, которая раньше все время вырывалась вперед, теперь начала сбавлять шаг. Длинные дистанции оказались не её сильной стороной. Наконец её начало водить из стороны в сторону, и Амар, не дожидаясь пока она упадет и подомнет его ногу, выпрыгнул из седла. Лошадь, сделав еще пару неверных шагов, свалилась набок.
        - Хватайся! - крикнул Улеб, натянув поводья, и Амар ухватился за стремя. Так втроем они наконец добрались до вершины холма. Вблизи стало видно, что башня получила свои разрушения не столько от времени. Не старость уничтожила пристройку и обрушила часть крыши. Это сделали люди.
        - Боже вседержитель! - выдохнул Трофим. - Дверь….
        На входе в башню, который раньше находился в разрушенной пристройке, действительно висела мощная полуоткрытая дверь на огромных ржавых петлях. Темное, все еще крепкое дерево, видимо, пропитанное каким-то защитным составом. На двери виднелись старые следы ударов топором, но их оставили не те, кто штурмовал башню когда-то. Скорее всего, кто-то из тех, кто останавливался здесь позднее на ночлег, пытался обратить дверь в дрова, отрубив у неё нижний угол, но мореное дерево не поддалось, и путешественник бросил это дело. Мало кому Трофим бывал так благодарен, как побывавшему здесь когда-то путнику за его лень и ненастойчивость.
        Конь с трудом переставил ноги через остатки фундамента пристройки. Трофим подъехал к двери вплотную, соскочил с коня, охнул и на мгновение замер. Ноги отказывались держать, вся внутренняя часть бедер горела огнем. Он даже не хотел думать, что творится у него в штанах. С лошадиной морды по поводу ему на руку сползала слюна. Бока у лошади ходили так, что, казалось, она сейчас разорвется на очередном вдохе.
        - Сюда, быстрее! - обернувшись, крикнул Трофим Амару.
        Улеб подскакал, спрыгнул с лошади. Амар с невменяемыми глазами цеплялся за стремя и судорожно глотал воздух. Только поддержка лошади не давала ему упасть.
        - Внутрь! - приказал Трофим, хватаясь за дверь.
        Некоторое время дверь не поддавалась, но потом с ужасным скрипом отворилась на всю ширину. Улеб вскочил в проход. Амар, оторвавшись от стремени, схватил лошадь под уздцы и потащил её внутрь.
        - Амар, матери сын! Куда ты её?.. - просипел Трофим, пытаясь протиснуться в проем, где приплясывала застрявшая лошадиная задница, толкая её внутрь, и чувствуя, что конь сейчас взбрыкнет, и зарядит ему в лоб копытом. Но когда Амар наконец затащил своего коня, он и сам почему-то схватил своего за узду и втащил внутрь. Он поглядел напоследок наружу - всадники были не так близко, как он предполагал, они еще только въезжали на подножье холма. Видимо, увидав, что беглецы теперь никуда не уйдут, они сбавили темп и поберегли коней. Трофим дернул дверь, чтоб закрыть, но она окончательно застряла и не даже не шевельнулась.
        - Помогайте! - крикнул Трофим.
        Амар, как ввел лошадь, так и рухнул на колени, держась за поводья, и теперь пребывал в прострации и дышал, как выброшенная на берег рыба. К Трофиму подскочил Улеб, и они с натугой потянули. Дверь не поддавалась. Всадники снаружи начали подниматься по холму.
        - Рывком, давай! - рявкнул Трофим.
        Они дернули. Со второго рывка дверь медленно начала закрываться, и наконец с грохотом ударилась о балку. Трофим оглядел внутреннюю поверхность двери в поисках засова, но это было бы слишком хорошо. Кто-то давно утащил засов на дрова, ржавые темные перекладины, по которым он когда-то двигался, были пусты.
        - Надо затворить. - Обернулся он к Улебу, оглядываясь по сторонам, в надежде отыскать какой-нибудь подходящий предмет. Но вокруг был только голый камень.
        Улеб помешкал немного, бросился к своей лошади, откинул кожаный полог под седлом, вытянул из петель здоровенный боевой топор на металлической рукояти.
        Трофим ахнул.
        - Мы же сбросили все тяжелое…
        - Пожалел. Больно хорош, - признался Улеб, положил топор на перекладину и вогнал металлическую рукоять топора в отверстие для засова в стене.
        - Болван… - с облегчением выдохнул Трофим.
        Дверь заперта. Облегчение, впрочем, тут же растаяло. Дверь они затворили, да не слишком-то надежно, и за ветхими стенами приближаются враги.
        - Наверх, к бойницам! - пропыхтел очухавшийся Амар.
        Трофим кратким взглядом окинул внутренности башни. В полу виднелся квадратный провал, по всей видимости, вход в погреб. Крутая узкая лестница из камня вилась по трем стенам и оканчивалась лазом на верхнюю площадку. Амар и Улеб уже карабкались наверх. Трофим подскочил к дрожащей от усталости лошади, сдернул с её бока саадак, схватил два колчана и припустил за друзьями. В коленках гудело, и ноги подгибались. На втором пролете он споткнулся и чуть не сверзился, один из колчанов повернулся на ремне, и из него выскочила стрела. Внизу раздался шлепок, и одна из лошадей обиженно заржала.
        - Давай! - Улеб уже выглядывал из верхнего лаза. Трофим протянул ему лук и колчан и сам залез наверх.
        Там наверху была небольшая площадка с каменным парапетом и длинными узкими бойницами. Когда-то площадку венчала крыша, но теперь половина её обвалилась, и часть расколовшейся грубой глиняной черепицы валялась на полу. Уцелевшие остатки стропил еще хранили следы огня. «Странно, - успел удивиться Трофим, - дверь цела, а крыша сгорела. То ли вражеские воины закинули на крышу факел, а может какие-то раззявы, укрывшись от непогоды, решили разжечь костерок наверху…».
        - К бойницам! - сказал Амар, а сам он уже был у одной. - Стреляйте, как только они приблизятся. Когда… Если они сломают дверь, будем стрелять вниз из люка.
        - Они дорого заплатят за свою победу, - пообещал Улеб, оглядываясь.
        «Но они получат, за что заплатят», - подумал Трофим. А вслух только посетовал:
        - Эх, нам бы еще надежный засов…
        Он осторожно высунулся из бойницы и оглядел округу. Положил рядом колчаны, чтоб было сподручней тянуться. Накинул на ушко тетиву. «Из нас троих я хуже всего стреляю из лука - подумал он. - Но это ничего. Промахнуться здесь будет сложно. Куда ни ткни, все равно в кого-нибудь попадешь».
        В глазах пестрело от конных воинов. Их здесь было несколько сотен. Они скопились у подножия холма, и теперь объезжали его, окружая холм и башню. Подтягивались отставшие. У подножья загорелось несколько сигнальных дымов.
        - Мы уже можем достать, тех, кто у подножия холма, - оценил расстояние Улеб.
        - Они не атакуют, пока, - отозвался Трофим. - А тебе не терпится спустить псов с цепи?
        - Пожалуй, нет, - ухмыльнулся Улеб.
        - Нужная передышка, - сказал Амар. - Дайте устояться дыханию. Нельзя стрелять из лука, запыхавшись. Жаль, что я привел вас сюда…
        - А, не начинай!.. - отмахнулся Улеб. - Все-таки интересно, чего они ждут?
        - Скоро узнаем, - сказал Трофим. - Кстати, ты, Улеб, говорил, что мы не продержимся здесь и два мига. Уже больше.
        - Тогда хорошо, что мы взяли внутрь лошадей. - Лукаво посмотрел на него Улеб. - Конина на случай долгой осады.
        Трофим и Улеб фыркнули вместе, и даже Амар слабо улыбнулся.
        Однако, проходила минута за минутой, никто на них не нападал, и Трофим почувствовал, как возбуждение уходит, и на него наваливается невыносимая усталость. Он обессилено прислонился к стене. Усталость копилась подспудно, с прошлой ночи, но страх и напряжение побеждали её. Он преодолел усталость, боль и страх, чтобы выжить и вырваться. Но оказалось, что все труды и тяготы лишь привели их в новую ловушку. И теперь усталость взяла реванш. Он посмотрел на свои грязные исцарапанные руки и увидел, что они трясутся. Он сжал руки в кулаки, чтоб утихомирить дрожь, но она не прошла, а наоборот, сжатые кулаки распространили её дальше, на все тело. Плохо было то, что вместе с усталостью пришли умственная тупость и безразличие к собственной судьбе. Хотелось, чтобы все закончилось - неважно как - лишь бы скорее. Но может, это и хорошо? По крайней мере, у него даже не осталось сил на страх. Он тратил свой страх, убегая под стрелами из лагеря ночной стражи, блуждая в лесу, подкрадываясь, чтоб убить человека и держась на лошади и в бешеной скачке. Страх устал вместе с ним. И теперь устало свернулся где-то в
глубине, почти не подавая голоса. Лишь когда Трофим думал об Эрини, внутри что-то дергалось, добавляя привкус горькой досады, что все могло быть лучше и по-другому. Увидеть бы её еще хоть один раз. Хоть раз еще прижаться к её ладони щекой… Но Эрини здесь не было, и он не мог сказать ей прощальных слов, и думать об этом было больно.
        Он постарался направить мысли на другое. И ему вспомнилась школа, и крытый зал для тренировочных боев в холодное время года. Любого, кто входил в тот зал, встречал умирающий воин. Встречал он и Трофима.
        Воин стоял на одном колене, левую его руку тяжестью большого щита уже тянуло к земле, в правой был меч. Воин вонзил его острием в землю и использовал как опору, только потому и не падал. Но было видно, что и верный меч - опора уже ненадолго. Лицо у воина было неживой белизны. Жизнь уходила из него вместе с темной полосой, что стекала вниз по пластинчатому панцирю с правого бока. Небо было сумрачным и серым как свинец. Мрачной была вся местность вокруг. А за спиной преклоненного воина, властно, по-хозяйски положив тяжелую длань на его плечо, стояла темная фигура. Очертания ее были скрыты тяжелым длинным плащом. Лицо пряталось под надвинутым капюшоном, и там, под капюшоном, была такая тьма, что если долго стоять и приглядываться, то воображение начинало обманывать напряженные глаза, и чудилось, что проступает какой-то облик. Таково было мастерство неведомого художника, что когда-то выложил на стене зала мозаичное панно. Эта мозаика была единственным украшением в остальном грубого будничного зала.
        Но больше всего Трофима каждый раз волновало выражение лица воина. Было оно спокойным и серьезно-собранным. Страха в нем не было. А глаза, которые встречали каждого входящего в зал, одновременно глядели куда-то еще, в сокрытое. Так глядели, что встретившись взглядом с воином, хотелось оглянуться и посмотреть, что же он видит там, вместо обычной деревянной двери, выводящей наружу?
        - Смотришь на картину, Трофим? - однажды после тренировки спросил его оптион Плотин.
        - Да, мастер.
        - И что видишь?
        Трофим подумал.
        - Того, кто прожил свое, - ответил он наконец.
        - Верно, - кивнул Плотин. - Картина напоминает о том, что неизбежно. О том, к чему нужно себя готовить. Чтобы в нужный момент страх не оказался сильнее долга. Ты понимаешь?
        - Да, мастер. - Трофим замялся, но все же спросил, потому что Плотин в тот раз был тих и не похож на себя орущего. - Тот… что в темном плаще… Почему художник изобразил его безликим?
        - Потому что к каждому он приходит со своим лицом. К чему тебе чужое? Свое ты увидишь точно и в срок.
        Молча кивнул Трофим. Таких слов от Плотина он не ожидал. Под маской служаки у оптиона было скрыто больше, чем тот обычно показывал.
        - На этой картине есть еще кое-что, - продолжил Плотин. - Специально для тебя.
        - Специально для меня? - переспросил Трофим.
        - Да. Этот воин схлопотал удар справа в бок. Видать, слишком сильно раскрывался в выпаде и медленно отводил назад руку… Прямо как ты, болван! - И уже отходя от оторопевшего Трофима, буркнул: - Учишь, учишь вас, раззяв, а толку никакого…
        Трофим слабо улыбнулся, вспомнив зал и старого оптиона, и почувствовал, что встряхнулся. Усталость и безразличие чуть не утянули его в ловушку. Да, свою смерть нужно встречать спокойно и с достоинством. Но это, когда смерть придет. Когда почувствуешь сталь под сердцем, и дух начнет отлетать от крови. Когда иссякнет сила крикнуть боевой клич и поднять меч. А он чуть было не умер духом еще до того, как враг достал до тела.
        «Стыдись! - сказал он себе. - Что с того, что ты устал? Скоро у тебя будет долгий отдых. Но ты сперва заслужи его, как достоин».
        - Идут, - подал голос Амар со своей стороны. - Идут.
        - Улеб, поглядывай на другую сторону, - сказал Трофим, перебираясь к бойнице рядом с Амаром.
        Внизу по холму неторопливо двигалась процессия. Впереди шел страж, разведя в стороны и выставив вперед пустые ладони. За ним двигалась словно небольшая стена, состоявшая из больших щитов.
        - Переговорщик, - решил Трофим.
        - Ага, а за ним? - хмыкнул Улеб. - Совсем нас за дураков они что ли держат… - Он натянул тетиву.
        - Постой, - остановил его Амар. - Это он.
        - Кто?
        - Мой брат.
        - Этот, впереди?
        - Нет, конечно, - невесело улыбнулся Амар, он там, за щитами.
        Воин, идущий впереди, остановился, еще раз показал пустые руки, опустил их и отошел в сторону от щитоносцев.
        - Ама-ар! - раздался звучный голос из-за щитов. - Ты слышишь меня? Ты ведь здесь? Это я, Урах.
        Амар поглядел на друзей, и повернулся к проему бойницы.
        - Не отвечай поганцу! - воскликнул Улеб.
        - Да что уж теперь, - мотнул головой Амар.
        - Не высовывайся из бойницы, - остерег Трофим. - Небось, специально выманивает под стрелы.
        Амар кивнул, устроился рядом с бойницей, несколько секунд собирался с духом, и наконец крикнул:
        - Слышу тебя, Урах.
        - Я знал, что ты здесь, Амар, - весело зазвучал голос с холма. - Зачем ты бегаешь от меня подобно зайцу по всей степи? Зачем заставляешь гоняться за тобой? Теперь я хаган, и ты отрываешь меня от державных дел. Но вот я прискакал к тебе, догнал тебя, настиг! Разве ты не выйдешь поздороваться с братом?
        - Я семь лет с тобой не здоровался, - крикнул в ответ Амар. - И еще семижды семь без этого обойдусь, братоубийца!
        - Тогда моим воинам придется притащить тебя ко мне.
        - Пусть попробуют. Стены здесь крепки, наши колчаны полны. А осадных машин ты с собой не захватил.
        - Они все равно достанут вас. А может, я и не пущу их на штурм, э?.. - Голос Ураха стал раздумчивым, словно он спрашивал у Амара дружеского совета. - Может, просто прикажу поджечь башню?
        - Камень плохо горит, и я что-то не вижу здесь пищи для костра.
        - Не волнуйся, ради тебя я прикажу моим воинам срубить весь тот поганый лес, в котором ты прятался от раззявы Хунбиша, привезти сюда и сложить тебе под ноги. От такого огня даже камень развалится. Но тебе уже будет все равно, потому что ты к тому времени покроешься славной румяной коркой.
        Амар переглянулся с друзьями.
        - Ты всегда был слишком нетерпелив, Урах. Зачем губить лес? Зачем трудить воинов? Раз я отвлек тебя от государственных дел, может, тебе вернуться к ним?
        - Разве для того я проделал такой длинный путь, чтобы уехать обратно? - донеслось с холма. Судя по голосу, Урах продолжал веселиться. - Зверь не оканчивает охоту, пока не найдет добычи, Амар. И кроме того, если даже Хунбиш чуть тебя не упустил, на кого я тебя здесь оставлю? Кому смогу доверить родного брата? Выходи, Амар. У тебя нет иного пути.
        - Я не тороплюсь навстречу смерти.
        - Легкой смерти, Амар. Обещаю, если выйдешь, я убью тебя без мучений. Умрешь почетно, не пролив крови, как и положено родичу хагана. Подумай, что лучше, - быстро сломанный хребет или медленное поджаривание в огне.
        - Ты все зовешь меня выйти. Может, сам выйдешь из-за щита?
        - Ты слишком хорошо стреляешь Амар, а моя жизнь принадлежит державе… Но я смотрю, ты слишком глуп и упрям, чтобы сделать правильный выбор. Наш брат Сырым был умнее тебя. Когда я с моими нухурами вошел в его гер, он понял, что все бесполезно, отложил книгу и сам склонил шею перед удавкой. А твои люди, Амар? Они готовы заживо сгореть за тебя? Эй, румеи! - Урах еще повысил голос. - Вы чужие здесь. Это наши с братом дела. Есть ли вам нужда умирать в такой хороший день? Ваши жизни мне не нужны. Откройте ворота, выдайте мне брата, и я обещаю, что отпущу вас на все четыре стороны…
        - Брешешь, пес! - перебил его Амар. - Никого ты не отпустишь.
        - Отпущу, - откликнулся Урах. - Клянусь при моих воинах, да будут они свидетелями. Хаганское слово - закон. Подумайте, румеи. Я дам вам время до того как солнце достигнет середины желтого пути, а сам пока отобедаю… Да, и еще, Амар!
        - Ну?
        - Мне сладко слышать твой голос. Он напомнил мне детство.

* * *
        Шло время, неторопливо двигалось по небосводу солнце. Трофим подтянул избитое тело и сел повыше, прислонившись к стене. Глянул в бойницу. Пока все спокойно. Сперва Трофим думал, что хаган только попробует усыпить их бдительность своим обедом, но, кажется, тот действительно решил потрапезничать. И заодно дать своим людям отдохнуть после скачки. Хаган действительно не спешил.
        Трофим оглянулся на Улеба и Амара. Улеб поймал его взгляд и ободряюще кивнул, хотя на лице его была печать усталости. Похоже, он, как и Трофим, переборол слабость, нашел в себе запасенную силу. С Амаром было хуже. Он следил за происходящим снаружи через бойницу, прислонившись к грубому камню щекой. На обычно бесстрастном лице была едкая горечь.
        «Он винит себя за Юлхуша и Тита, - понял Трофим. - И за нас. Заранее, за нас… Он несколько раз заводил про это разговор, но не было времени толком сказать ему. Слишком быстро все происходит со вчерашней ночи. Мне надо объяснить ему. Если я смогу найти слова. Я не мастак произносить речи. Вот Тит смог бы, он владел языком не хуже, чем махал мечом».
        - Амар, - позвал Трофим.
        Амар медленно повернулся к нему.
        - Лучше бы они напали сразу, - сказал он. - Тогда у меня не было бы времени на стыд. Я должен был упросить василевса, чтобы послали не вас… И мне нужно было отправить вас вслед за Фокой…
        Трофим покачал головой, подумал собирая мысли.
        - Амар, я… рад, что сейчас здесь.
        - Чему же радуешься? - спросил Амар. - Скорой смерти?
        - Нет, не ей, - покачал головой Трофим. - Но это цена за то, что я знал тебя и наших друзей. И плата эта мне дешева. Не вечными созданы мы от Бога. Жизнь сегодня прервется - пусть, горд и радостен я тобой и друзьями. А кто долгий век проживет без друзей, - мне, сидящему здесь под мечом, его жаль. Сказал мудрец: «Брат - есть друг, дарованный от природы». А вы напротив, выходите друзья, братья данные мне от судьбы. Ты, Амар. Ты, Улеб. И Юлхуш и Тит.
        - Сам Тит лучше бы не сказал. - Кивнул Трофиму Улеб. - Твои слова за Юлхуша и за Тита. - Он повернулся к Амару. - И за меня. А на той стороне мы повторим тебе все это, каждый своим голосом.
        Амар шумно вздохнул.
        - Что сказать… Что я могу сказать, други… - Каждое слово давалось ему с трудом, сводило горло. - Я - ваш. Вы - мои. И потому я не буду просто ждать, пока нухуры брата придут за вами. Я этого не позволю. - Он упрямо сжал рот и повторил: - Не позволю.

* * *
        Урах восседал на подушке в малом походном шатре. Перед ним стояла чаша с джунгонским вином. Полог был откинут так, чтоб была видна башня. Урах смотрел на неё, но видел совсем другое. Взгляд его был обращен в прошлое.
        Рядом на шкуре охнула и дернулась от неловкого движения Хсю-Ва, и это отвлекло хагана от раздумий.
        - Я же говорил, что тебе не стоит ехать, женщина. Жалеешь теперь, что не послушалась?
        Губы Хсю-Ва упрямо поджались.
        - У меня болят ноги. У меня сбиты бедра…
        - Плохо, - огорчился Урах. - Чувствую, сегодня ночью тебе придется сжимать между ног другого жеребца. Тут нужны свежие бедра.
        Хсю-Ва не удостоила вниманием его замечание и гнула свое.
        - У меня в спине словно засели жала диких ос. Но я не отстала от тебя.
        - Это так, - признал Хаган. - Ты скакала неплохо… Для джунгонской женщины.
        - И теперь я хочу получить свое развлечение. Где твой брат? Чего ты ждешь? Почему не велишь вытащить его из этой развалины и бросить к твоим ногам? Я уже устала ждать.
        - Я ждал гораздо дольше, - ответил Урах.
        - Тем более. Отдай же приказ!
        - Ты знаешь, Хсю-Ва, Аллах не наградил меня терпением. Терпение - добродетель слабых. Они не могут взять желанного и потому вынуждены сидеть, вынуждены терпеть. В надежде, что судьба сжалится и бросит им на колени сладкую кость, проходит их жизнь. Я сильный - и я всегда сам беру мясо жизни. Снимаю с неё лучшие куски. Мне нет нужды терпеть. Но сейчас я жду.
        - Чего?
        Урах раздумчиво склонил голову.
        - Зверь загнан, освежеван, сготовлен. Пища уже у меня во рту. Проглотив сразу, почувствуешь ли вкус? Нужно подержать её во рту. Это мой последний брат… Других я убил быстро. Да и был ли у меня выбор, когда умер отец и началась свара? Двое братьев убили бы меня, если бы смогли опередить, это я знал точно. А остальные… Как говорят, кто сел на тигра, тому сложно с него слезть…[39 - «Кто сел на тигра, тому сложно с него слезть». Поговорка родом из Китая. Смысл - начав какое-то дело, приходится доводить его до конца. Весьма похожа на римскую «взять волка за уши».] Кто знает, как повели бы себя они - не сейчас, так потом… Мне было не до смакования, пришлось быстро отхватывать куски. Тогда меня подгонял…
        - Страх? - ехидно продолжила Хсю-Ва.
        - Если бы ты не умела использовать свой язык не только для болтовни, я бы давно отрезал его. Впрочем, возможно когда-нибудь я так и сделаю. Велю его завялить, помещу в прекрасную украшенную шкатулку и подарю его своей следующей женщине. Возможно, тогда она будет следить за тем, что говорит… Не страх. Срок. Кто успеет обернуть на свою сторону вельмож? Кто подчинит себе больше войска в орде? Кто раньше нанесет удар? Так было тогда. Я оказался умнейшим. Я оказался быстрейшим. Теперь я - хаган. И вот мой последний брат передо мной.
        - Так что ты хочешь сделать с ним?
        - У Темучээна, потрясателя вселенной, был анда-побратим Джамуха. Слышала ли ты о том? Были они как пара глаз: куда смотрел один, туда и второй. Но потом их пути разошлись…
        Урах полузакрыл глаза и нараспев произнес:
        - Два давних побратима,
        Рассорились, увы, необратимо,
        Не смотрит очи в очи брату брат,
        И вместо них лишь стрелы говорят…
        - Не знала, что ты склонен к поэзии, - удивленно хмыкнула Хсю-Ва. - Возможно, ты не такой дикарь, каким кажешься.
        - К иблису твою поэзию! - Отмахнулся Урах, так что вино из чаши в руке плеснулось через край. - Ваши мужчины уделяют больше времени своим кисточкам, чем мечам, поэтому я и правлю теперь их землями. Вот моя поэзия! - Он похлопал по ножнам сдвинутой на живот богато украшенной сабли. - Когда поет клинок, он задевает людей больше, чем самые острые слова. Но мы в детстве учили сказания о Темучээне, да… Их много у нас…. Мы мечтали стать таким, как он. И я стал. А ты не сбивай меня, женщина.
        - Прости, высочайший, - сказала Хсю-Ва, и это звучало бы почти смиренно, если бы не выражение лукавых глаз, - внимаю с трепетом.
        - Побратимы воевали, и Джамуха проиграл. С небольшой кучкой ближних людей он бежал, скрываясь, как загнанный зверь. У Джамухи было прозвище «Мудрый». Да только заслужил ли он его? Ведь ближайшие, с которыми Джамуха бежал, возжелали заслужить милость победителя. Они схватили своего вождя и привезли его связанным прямо к Темучээну. Может ли быть большее унижение?!
        Смерть Джамухи была мучительной? - Осведомилась Хсю-Ва.
        - Его удавили как благородного, быстро и без пролития крови.
        - А его ближайшие? Как Темучээн наградил их?
        - Их смерть была мучительной и позорной.
        - Зачем же Темучээн убил их? - удивилась Хсю-Ва. - Ведь они оказали ему большую услугу.
        - Темучээн считал, что предательство должно быть наказано, пусть даже оно принесло ему пользу.
        - Дикари как есть, - пожала плечами Хсю-Ва. - Я бы наоборот, Джамуху подвергла самой мучительной казни, дабы мои враги знали, что их ждет, посмей они выступить против меня. А его ближайших наградила со всей щедростью, дабы все знали, что моя милость осыплет тех, кто поможет низвергнуть моих врагов. А твой Темучээн? Уверена, никто после этого больше не выдавал его врагов. Найди таких дураков.
        - Ему это и не требовалось. Своих врагов он низвергал мощью своих стальных тумэнов. Он был великий человек, хоть и не знал истинного Аллаха, и дал слишком много вольностей народу своей ясой.
        - Что ж, пусть так. - Изобразила гримаску Хсю-Ва. Что может понимать в таких делах глупая женщина… - Но какое отношение это все имеет к твоему брату?
        - Я хочу, чтобы моего брата Амара выдали мне его спутники, как некогда Джамуху Темучээну. Хочу, чтоб он почувствовал до конца свою ничтожность! Чтоб знал: не сила обстоятельств возвысила меня и склонила его, а это сделали мой ум и его глупость. Чего стоит человек, который не умеет выбрать людей? Чего стоит человек, которого его нухуры отдадут в минуту опасности?
        «Сила обстоятельств? Твои качества? - подумал Хсю-Ва. - Не своему брату, в скором мертвецу, ты стремишься что-то доказать. Нет, не ему. Неужели тебе малым доказательство, что ты взошел на трон? Неужто где-то внутри ты считаешь себя?..»
        Но вот это она вслух сказать не посмела и даже не закончила мысль, а нарушила паузу, заговорив о другом.
        - Но с ним там не его нухуры, - сказала Хсю-Ва. - С ним всего лишь румеи, которых послал румейский хаган.
        - Эти румеи, как написал Хунбиш, его друзья, с которыми он несколько лет делил жизнь. Вот и посмотрим, как он умеет выбирать себе друзей.
        - Один друг у него все же был, - напомнила Хсю-Ва. - Тот, чью голову ты держал в руках.
        - Один друг может быть у кого угодно. Даже у червяка есть собственный хвост. Амар с этим щенком с детства таскались вместе. Но великий человек создает себе верных людей из всех, кто его окружает. Вот и узнаем, насколько моему брату это удалось в чужой стране. Я посмотрю на него, если его друзья притащат его ко мне.
        Хсю-Ва неожиданно захихикала. Несмотря на визгливые нотки, даже с запрокинутой головой и перекошенным ртом она не теряла хищной привлекательности.
        - Что смеешься? - спросил Урах подозрительно.
        - Если хочешь, чтоб его люди сами привели его к тебе, надейся, что чужеземцы не слышали про твоих Джамуху и Темучээна. А впрочем, ты же пообещал, если они выдадут Амара, отпустить их. Хаган сдержит слово?
        - Конечно, - улыбнулся Урах. - Я обещал отпустить их на все четыре стороны. Но я не обещал, что их языки, глаза и кисти рук останутся при них. Отрежу лишнее, и пусть выбираются, если смогут.
        - Фу, как жестоко, - сморщила носик Хсю-Ва. - Уж лучше привяжи их к четырем диким кобылицам и пусти лошадей на стороны света. Вот так ты действительно отпустишь румеев на все четыре стороны… Но все же ты зря медлишь. Любоваться нужно мертвым врагом - только он ничего уже не сделает.
        - Моему брату никуда не деться.
        - Твой жирный Хунбиш, которого ты послал за братом, наверное, тоже думал так.
        - Здесь вокруг холма столько моих воинов, что и мышь не проскочит. Сто моих стражей, да еще триста воинов из ближайшего гарнизона. А с Хунбишем я еще…
        В проходе мелькнула тень, и в шатер нетвердым шагом вошел Хунбиш-Бильге. Урах застыл, так и не закончив фразу, и некоторое время с изумлением пялился на нежданного посетителя.
        - Высочайший… - пробормотал Хунбиш.
        Сейчас он выглядел бледной тенью того властного вельможи, что отбыл с поручением из орды. Он спал с лица, толстые щеки как-то обвисли, некогда прекрасные шелка запылились, а крупное тело сотрясала дрожь усталости.
        - Хунбиш… - произнес хаган, выходя из ступора, опасно ласковым голосом, - Хунбиш-Бильге. Ты посмел явиться пред мои очи…
        - Как и положено доброму слуге… как только смог… высочайший.
        - Мой добрый слуга, - глаза хагана сощурились, взгляд стал колючим, как узкий наконечник бронебойной стрелы, - ты выслал мне гонца с вестью, что мой брат мертв. Но вместо головы брата прислал мне голову другого человека…
        Хунбиш мертвенно побледнел.
        - … Ты сообщил мне, что затравил остальных румеев в лес. И вот, выезжая тебе навстречу, я встречаю в чистом поле трех всадников, которые и оказались теми самыми румеями. Когда я увидел людей в поле, я сам частью людей погнался за ними, а часть послал к тебе на стоянку. Я выбрал чутьем. Хорошо, что я не поехал к тебе, иначе вместо доброй скачки мне пришлось бы слушать твое жалобное блеянье. Но, видимо, мне все-таки придется его выслушать.
        - Высочайший, - дрогнул голосом Хунбиш. - Я ничего не понимаю… Твой брат… голова… Как это может быть?
        - Ты что, никогда не слышал про двойников, глупый советник? - подала голос Хсю-Ва, и Хунбиш был ей почти благодарен, потому что одной фразой она помогла ему, хоть и без подробностей, ухватить суть.
        - Но… где тогда настоящий Амар-Мэргэн? - спросил Хунбиш, и тут же сам сообразил. - Второй мальчишка!
        - Отрадно, что твоя глупость не бесконечна. Мой брат сейчас сидит в той башне на холме, затравленный, как зверь на облаве. Да не твоя в том заслуга, добрый слуга! - взревел Урах, давая волю гневу.
        - Но как я мог знать?..
        - Да, ты не мог знать, что мой брат приедет под видом слуги. И я виню тебя не в том. Но как ты упустил остальных?! Откуда они взяли лошадей? После этого ты так быстро приехал сюда, и это еще одна твоя вина, потому что я еще не успел придумать для тебя наказание. Я приколочу тебя гвоздями к доске. Я буду вытягивать твои кишки. Я отрублю тебе руки и ноги и перетяну обрубки, чтоб ты не сдох раньше времени. Я вызову лучших мастеров пыточных дел из Джун-Го, чтоб они наполнили твою жизнь болью.
        - Высочайший, - сказал Хунбиш, старясь, чтобы его голос звучал спокойно, - дай мне сказать слово в свою защиту.
        - Я не верю словам! Я вижу дела. Но говори.
        - Ты послал меня привезти твоего брата домой с чужой стороны. И разве я не исполнил это со всей искусностью и прилежанием? Твой брат оказался на твоих землях и в твоей власти. Да, здесь он бежал. Но разве я тому виной? Разве мне ты поручил охранять наше посольство и стеречь тайши Амара? Я чиновник, а не воин. Для военных дел со мной послали военного - сотника Нэргуя. И что же сделал этот самонадеянный? Это он сперва позволил убежать румеям в лес, а потом вернуться и похитить одежду, лошадей и оружие.
        - Главным был ты!
        - Не по военной части, не по военной части, высочайший, - забормотал Хунбиш, подняв руки. - В войне я ничего не смыслю. Я ли виноват, что со мной послали муголов, которые позволили украсть у себя лошадей? Они опозорили тебя на весь свет. Можешь казнить меня самой лютой смертью, высочайший. Но не моя вина в том, что со мной послали людей, забывших, как держать меч и нести караул.
        Урах побледнел, что было плохим признаком.
        - Нэргуй приехал с тобой?
        - Он здесь, высочайший.
        - Стража! - крикнул Урах, и дождавшись пока в проход маленького шатра просунется голова, приказал. - Сотника Нэргуя сюда!
        Стражник кивнул и выскочил обратно, по пути чуть не столкнувшись Сахир-Буюруком.
        - Высочайший, - отвесил быстрый поклон Сахир, искоса взглянув на Хунбиша. - Румеи покинули башню. Они ведут твоего брата. Связанным.
        Нрав Ураха был переменчив, как рябь на воде. Гневная складка меж бровей разгладилась. Он отбросил чашу, живо вскочил с подушки, и выбежал из шатра. Хсю-Ва и Хунбиш поспешили за ним, советник угодливо согнулся, пропустив вперед себя девушку. Взгляд хагана был устремлен на холм, где двое грязных оборванцев в исподнем тащили столь же грязного, но хорошо одетого степняка со связанными руками. Однако советник Хунбиш, выйдя наружу, первым делом посмотрел не на холм. Взглядом он отыскал стоящего рядом с посыльным Нэргуя.
        «Я успел первым, - подумал Хунбиш, победно глядя на Нэргуя. - Уже неплохо. Кто говорит первым - обвиняет. Кто вторым - оправдывается. И хорошо, что хаган сейчас забыл о тебе, Нэргуй, из-за брата. Может, он вообще не вспомнит о тебе потом. А вот я вспомню, обязательно».
        Нэргуй увидел Хунбиша, вышедшего из хаганской палатки, увидел его улыбку, и помрачнел.
        Троица тем временем спускалась с холма и была все ближе. Урах на краткий момент обернулся к Хсю-Ва и бросил:
        - Сегодня ты получишь свое развлечение, женщина.

* * *
        - Не упрямься, Амар, - гудел Улеб толкая степняка в спину. - Сам видишь, другого выхода нет.
        - Не упрямься, - вторил Трофим, который шагал справа и одной рукой тащил Амара за шкирятник, а второй поддерживал за связанные поводом впереди руки, - может хаган-то тебя еще и простит… Брат все-таки…
        - Наверняка помилует, - пообещал Улеб.
        Амар корчился у них в руках и пытался освободиться.
        - Падаль! Слякотники! Дети змеи! - с усилием выкрикивал он. - Да не трепыхайся ты! - Уже с раздражением воскликнул Улеб, когда Амар лягнул его, от души впечатав по икре.
        Со всех сторон к ним подбегали воины.
        - Пропустите их! - раздался громкий властный голос от шатра.
        - Урах… - прошептал Амар, и как-то сразу сник, и перестал вырываться.
        Воины приблизились к ним и пошли рядом жутковатым почетным эскортом. Так вместе они подошли к шатру, здесь воины разошлись, обтекая шатер, как река скалу, заключили шатер в круг и встали, с любопытством наблюдая за происходящим.
        Хаган Урах стоял перед своим шатром, уперев руки в бока, зацепив большими пальцами за свой пояс. За ним в стороне маячили девица с хищным красивым лицом, пожилой седоволосый воин в белой одежде и старый знакомый Хунбиш, который оглядывал всех троих с откровенной ненавистью. Похрапывали лошади, позвякивала боевая сталь мечей и кольчуг. За исключением этих звуков было тихо.
        Трофим и Улеб остановили Амара шагах в двадцати от Ураха. Пару секунд они еще стояли, потом опустились на колени. Амар остался стоять.
        - Милости и милосердия, великий хаган, - хрипло сказал Трофим. - Мы привели к тебе твоего брата, как ты повелел.
        - Мы привели бы его еще раньше, высочайший, - добавил Улеб. - Если бы твой слуга Хунбиш не мешал нам. Ведь мы ехали к тебе, когда он напал на нас. Пощади нас, великий.
        Хунбиш-Бильге сощурил глаза, лицо его напряглось, но осталось бесстрастным.
        - Я окажу вам милость, - бросив на них короткий взгляд и хищно улыбнувшись, пообещал хаган. - Позже. Ну а ты, Амар, - хаган посмотрел на брата, - не желаешь преклонить предо мной колени?
        - У тебя здесь столько воинов. - Огляделся вокруг Амар. - Хватит, чтобы согнуть меня. А сам я не преклонюсь.
        Урах сделал несколько шагов навстречу, всматриваясь.
        - Ты вырос, брат. Возмужал.
        - Это потому, что я был далеко от тебя. Нашим братьям ты мужать не дал.
        - Таков закон.
        Амар шагнул к Ураху, неловко держа перед собой связанные руки.
        - Чей закон? Это не закон моих предков! Не закон чингиза!
        - Закон природы. Слабый погибает. Сильный побеждает. Сильнейший из братьев стал хаганом над муголами. Значит, и муголы будут сильнейшими над народами. - Урах шагнул к Амару, жадно всматриваясь в глаза. - Ты боишься, брат?
        Амар встретил его взгляд, не дрогнув.
        - Твоё имя от предков, а мое от дорог. Но у тебя только и есть от предков, что имя! Ты грязь, приставшая к копытам мугольских коней на чужой стороне! Ты покинул вечное Небо отцов и обратился к своему Аллаху. Но и Аллах считает убийство близких грехом. Я не боюсь тебя, братоубийца.
        - Ты глупец, брат. У Аллаха любой правоверный в конце концов попадает в рай. Праведники сразу, грешники, искупив мукой. Я не боюсь грехов, готов за них ответить. Аллах дает запрет, плату за его преступление, и свободу выбора. Вот почему Ислам - вера железных мужей. Под девятибунчужным знаменем чингиз-хагана муголы захватили полмира. А под знаменем Ислама и моей рукой поставят на колени всю вселенную! Ты и твои братья были преградой на этом пути. Смирись и прими.
        - Трижды слепец, - процедил Амар. - Ты решил лепить из завоевателей полумира настоящих мужчин, заставляя их насильно принимать Ислам? Да у тебя рыбья уха вместо мозгов! Что же это за железные мужи, которые меняют веру по приказу? Где их хребет и честь? Древнюю доблесть муголов ты хочешь обратить послушным тебе во всем трусливым стадом! Хочешь стать единственным волком во главе стада овец!
        Среди стоявших кругом воинов послышался разноголосый гул.
        Урах сжал руку на рукояти сабли и сделал шаг к брату. Теперь они стояли не более чем в шести локтях друг от друга. Не так Урах представлял себе этот разговор. Не так должен был вести себя последний брат. Не следовало говорить с ним на виду у воинов. А может, и вообще не следовало. Да и что, собственно, ожидал Урах от него услышать?..
        - Ты бы лучше думал о своем хребте, - проскрежетал он, и в голосе был могильный холод. - Уже тем, что живешь, ты касаешься порога моего гера! Ты все проиграл. За твою дерзость я мог бы предать тебя позорной смерти. Но ты мой брат, и умрешь достойно как подобает родичу хагана.
        - Слишком многих ты посылал на смерть, - сказал Амар. - Попробуй-ка сам её на вкус…
        Амар развел руки, и веревка с ложным узлом свалилась с запястий, правая рука гибкой змеей скользнула в левый рукав. Глаза Ураха расширились, он гневно выдохнул, и его сабля стальной рекой, журча, понеслась прочь из ножен. Урах успел достать клинок до половины, когда рука Амара выскочила обратно из рукава и метнулась хагану в лицо в резком броске. Воздух зашипел, и в лице Ураха засело три длинных черных иглы. Одна прорвала ухо, вторая вошла глубоко под левый глаз, третья вонзилась рядом с носом.
        - Ааа-а! - Урах-Догшин завопил, неловко поднес левую руку к лицу, наткнулся там на иглы и от новой вспышки боли едва не выронил саблю.
        Он зарычал, как взбешенный медведь, и пошел на Амара, выдергивая иглы из уха, из щеки, из-под глаза. Каждая извлеченная и отброшенная сопровождалась новым рыком. Последняя игла под глазом, видимо, что-то повредила, потому что когда Урах её дернул, глаз закатился куда-то в сторону, и прямо уже не смотрел. Воины вокруг зачарованно вздохнули, и некому было окрикнуть их и отдать приказ. Все превратились в зрителей. Даже Трофим с Улебом, которые знали, что случится, так и застыли на коленях, глядя.
        - Сын греха! - прорычал Урах и шагнул к Амару. Кровь текла из разорванной мочки уха, страшно косил глаз.
        - Зря ты так про отца, - негромко сказал Амар, отходя на шаг.
        Урах сделал за ним еще пару шагов, но вдруг рык его перешел в хрипение, он пошатнулся, и ломко повалился на колени. Сабля выпала из пальцев, хаган схватился за горло.
        Амар шагнул обратно к нему и сильным пинком в грудь заставил Ураха повалиться на спину.
        - Отравил… - просипел Урах. - Отсосите… Лл-екаря… Мм-о-о-олока…
        - Не наш яд, брат. - Амар наклонился и поднял саблю хагана. - Из Джун-Го. Молоко не поможет.
        Урах синел лицом, царапал ногтями горло. Амар стоял над ним, наблюдая. В какой-то момент Урах оторвал правую руку от шеи и бросил её к поясу, где висел кинжал, но ухватить рукоять уже не смог, дернулся еще пару раз и затих на траве, в нелепой позе, с подогнутой под себя ногой.
        - Иди к своим, Урах… - сказал Амар, в последний раз поглядев мертвому хагану в лицо, а потом поднял его саблю, выпрямился и обвел взглядом стоявших вокруг воинов.
        Трофим опомнился, и ткнул стоящего рядом Улеба локтем в бок.
        - Хватит таращиться, поднимай зад, - пробормотал он. - Сейчас нас будут убивать. Ты же не хочешь умереть на карачках?
        Улеб кивнул и вытащил из рукава нож.
        Они с Трофимом поднялись с колен и заозирались. Вокруг стояла стена людей. Неосознанно друзья стали двигаться ближе к Амару. Вскоре они оказались почти спина к спине. Больше делать было нечего. Трое с одним мечом и одним ножом против нескольких сотен.
        - И что дальше? - тихонько спросил Улеб Трофима.
        - Предполагалось, что нас сразу убьют, - ответил вместо Трофима Амар. - А это все уже не по плану.
        - Чего они ждут?
        - Не знаю.
        - Чего вы ждете?! - Словно отвечая на их мысли, закричал в круге ночной страж, вынимая саблю. - Они убили нашего хагана!
        По толпе прошла волна вынимаемых сабель и поднимаемых топоров. Окрик вывел остальных стражей из ступора. Из кольца начали выбираться люди и двинулись к центру, где, прижавшись друг к другу, стояли трое.
        - Остановитесь! - Вдруг послышался крик. Растолкав воинов, на свободное пространство вышел крепкий пожилой мугол в поношенном хуяге. - Остановитесь, братья! Хаган Урах мертв, - сказал он, оглядываясь по сторонам. - Зачем же убивать его брата?
        Степняк со знаком ночного стража, который первый подал голос, быстро и гневно обернулся.
        - Что ты несешь?! Он убил хагана!
        - Это было их дело. Я когда-то присягал их отцу. Он не обрадовался бы, узнав что его дети убивают друг друга. И я им помогать в этом не стану. С чего мне пятнать свой клинок кровью мальчишки?
        - Да ведь он подло убил Ураха! - завопил страж. - Не в открытом бою сразил он брата, а исподтишка уязвил дрянной джунгонской иглой!
        - А разве Урах сам схватил брата? - возразил старый мугол. - Разве вызвал он его на поединок в поле как удалец? Нет. Без доблести привели ему мальчишку, как стреноженную овцу. Да только под овечьей шкурой оказался волк. Так что не подлость это, а военная хитрость. И на неё мальчишка имел право.
        - Правильно сказал… Точно… Хорошо сказал… - загудела людская стена.
        Но кто-то возразил, и взорвалась разноголосица.
        - Что ж ты молчал, пока был жив хаган Урах? - наливаясь темным, прокричал страж, сжимая саблю, и все снова смолкли. - Тогда ты не был таким храбрым. Как твое имя, трус?
        - А меня не больно-то звали в хаганский гер спросить совета, - спокойно ответил мугол. - Далеко теперь простому воину до хагана. А за имя мое мне не стыдно - я Мархуз[40 - Мархуз - остепившееся романское имя Маркус. Романские, греческие, и еврейские имена у муголов обычно давали своим детям христиане несторианского толка, которых в степи было весьма много, до того как произошла исламизация.], сын Гэрэла.
        - Мархуз? - повторил, точно выплюнул, ночной страж. - Христианин! Неверный! Не успел хаган смежить очи, как вы снова повылезли!
        Это он неудачно сказал. Воины вокруг неодобрительно загудели, и Трофим вдруг с удивлением заметил, что здесь ночной страж явно оказался в меньшинстве.
        - Вылез? - переспросил Мархуз. - Я, сынок, из седла в походах не вылезал, пока ты на своей почетной службе жиром наливался. Я выслужил право в голове хошуна[41 - Хошун, - глубокое боевое построение для атаки, колонна с клином в голове. Соответственно там, в первых рядах и было самое опасное в момент атаки место.Со временем, уже в армии Тимур-аксака, слово кошун сменит значение, и станет обозначать войсковое соединение. Еще позже административно-военную, а потом и просто территориальную единицу деления, округ, уезд]! А что напомнил, как хаган Урах относился к нам, христианам, спасибо. Это ведь он выкинул меня из тумэна багатуров, отнял черного жеребца, за то, что я не захотел стать муслимом! Но он умер, и Бог ему судья, - уже спокойней сказал Мархуз. - Хотел он смерти брата - тебе ли после смерти Ураха его грехи длить? Вложи саблю в ножны.
        - Верно. Верно! Не станем мы поднимать руку на сына Хурана-Бохо! - раздался низкий голос, и из толпы вышел здоровяк с бочкообразной грудью. - Урах-хаган, хорош ли был, плох ли - теперь ответит за все свои поступки перед вечным Небом. А мальчишка-то про веру все правильно сказал…
        Страж растерянно посмотрел на здоровяка и повернулся обратно к Мархузу.
        - Ты нашептал им! Предатель и неверный! Предатель вдвойне! - Тяжело глядя на Мархуза, выдавил страж. - Аллахом клянусь, я сейчас омочу в тебе свой клинок!
        Мархуз покачал головой и спокойно ответил:
        - Зачем шептать, люди сами видят. А кровь, сынок, - из ножен Мархуза с шелестом вылетел слабо изогнутый, видавший виды, со щербинами в двух местах, но ухоженный, клинок, - это уж дело такое, как получится.
        По стене людей прошла вторая волна, когда клинки достали простые воины, не из стражи, а из внешних тумэнов. И тут стена распалась на отдельных людей и группы, которые настороженно, недобро глядели друг на друга. Амар, Трофим, и Улеб озирались.
        Сотник ночной стражи Сахир-Буюрук все так же стоял у палатки и смотрел на толпящихся воинов. К нему подскочил десятник стражей.
        - Бег, что нам делать?
        Сахир поморщился. Что делать?.. Хаган Урах умудрился навлечь недовольство людей, вмешиваясь в вопросы веры. Он поставил Ислам выше прочих вер, и муслимы начали стекаться в ставку хагана, а дети иных богов уходить на окраины улуса. И вот горячий хаган лишь с сотней своих муслимов из ночной стражи, чтоб ему было сподручней ловить брата, поднял отдаленный гарнизонный отряд из трехсот человек, всех по большей части христиан или сынов Тенгри. Урах сделал это, и умер от руки брата, оставив все земные заботы. А он, Сахир-Буюрук, теперь стоит в центре разгорающейся давно накипевшей свары. Прошли, кажется, времена, когда все муголы проносили выбранного им хагана на кошме. Теперь отдаленные гарнизоны могли узнать о новом правителе только когда он уже пришел к власти. Потому, может, с них и спрос не велик… Но они, ночные стражи, хранители покоя ставки, давали присягу на верность лично хагану Ураху… И значит, они должны защищать его даже мертвого. Сто ночных стражей и триста простых воинов. Стражи - элита, но против - триста. Что будет, если дело дойдет до мечей? Понятно, на чьей стороне перевес. И… очень не
хочется складывать здесь голову ради мертвого хагана, который, скажем прямо, отличался не лучшим характером для правителя, да будет к нему снисходителен Аллах, милостивый и милосердный!.. Вот стоит недалеко бег Балтач, командир этих трехсот. Сахир в самом начале попросил его утихомирить своих людей, но он лишь нахохлился, и пробормотал: «не могу». Может, и правильно, что не рискует, слишком долго это все копилось. А может - может, но не хочет.
        - Что нам делать, Сахир? - повторил десятник.
        Ударила тетива, свистнуло, и у ног Амара в земле, дрожа, засела стрела. Пустивший её ночной страж выронил лук и с удивлением уставился на свою кисть, торчавшую теперь под неправильным углом, и наконец завопил. Стоявший рядом здоровенный мугол сбил ему прицел, ударив по руке рукоятью секиры, но даже рукояти ему хватило, чтоб переломить кость, как кроличью лапку.
        - Я - Алпар… - загремел в толпе громовой голос владельца секиры, и его было легко увидеть, потому что он возвышался над толпой на целую голову, - …говорю тем, кто сражался со мной стремя к стремени и ходил в походы головой к хвосту: не запятнаю я сегодня свой клинок кровью Амара-Мэргэна, сына хагана Хурана, и никому не дам этого сделать! Кто носит честь в себе, а не возит в тороке, чтоб извлекать только когда удобно - становись со мной!
        Громогласный багатур встал рядом с Амаром и двумя ромеями. Рядом тут же оказался заваривший кашу бывший гвардеец Мархуз. Сотник Сахир увидел, как одобрительно закивали простые муголы, еще не растерявшие степной нрав в завоеванных странах, как потянулись к возвышавшемуся в толпе Алпару люди.
        - Воевода? - растерянно спросил Сахира десятник. - Что делать…
        Сахир все взвесил, тяжело вздохнул и пошел на Алпара. Протиснулся, посмотрел тому снизу вверх в глаза, резко повернулся, и набрав воздуха, раскатил на всю округу своим могучим командирским голосом:
        - Молодец, Алпар! Мой дух на твоих устах - даже я не сказал бы лучше! Кто дорожит честью предков - становись к нам!
        Тот самый страж, что так горячо спорил с Мархузом, потрясено застыл. Сахир видел его глаза, но выдержал взгляд твердо; опыт, накопленный с возрастом позволял. А рядом с уже собирались стражи, привычно потянувшиеся за командиром. «Ну что же, - подумал Сахир. - Свою жизнь и жизни своих я сберег, а там - еще посмотрим…».
        Хунбиш-Бильге видел, как Сахир подошел к Амару и принялся славить его во всю мощь своей луженой глотки. Чувства Хунбиш испытывал смешанные. С одной стороны миновала угроза хаганского гнева. С другой же был потерян владыка, в которого столько вложено… Гнев Ураха ему бы, скорее всего, удалось укротить, подставив вместо себя чурбана Нэргуя. А вот укротить смерть еще не удавалось никому… Хунбиш поглядывал на Амара, который периодически появлялся и исчезал, заслоненный людскими спинами. И вдруг в какой-то момент, Амар сам нашел Хунбиша-Бильге взглядом, и тот поспешил отвести глаза. Во взгляде Амара было обещание.
        «Тяжело глядит, - подумал Хунбиш. - И смотри, как быстро оброс сторонниками… Этак, они его еще и на кошме пронесут. А он наверняка мне всё припомнит при случае. Да и среди его новых друзей найдется желающий выслужиться. Ох, как бы не сломали мне хребет, как бы не сжали мне шею этой ночью… Нет, надо бежать, пока шум и неразбериха. Немало сокровищ припасено у меня на черный день. Мир везде примет меня, а там с моим умом я быстро поднимусь наверх. А может, и не придется далеко бежать. Горлопаны с саблями вокруг, конечно, опьяняют мальчишку, да только это лишь малая частичка муголов. Велик улус, и много найдется здесь разных интересов, и много недругов найдется у мальчишки. Визири прежнего хагана, гвардейцы прежнего хагана, владетельные нойоны, которых выдвинул хаган… Надо ехать к ним. Так что, может, и не придется бежать далеко. Но первым делом - уехать от этих волчат…»
        В толпе среди воинов мелькнул Нэргуй. Не принимая участия в общем споре, он кого-то внимательно высматривал в толпе. Это еще больше подстегнуло Хунбиша. Он поспешно отвернулся, прикрыв лицо, помянул недобрым словом свой заметный наряд и начал пробираться через толпу.
        «К лошадям, - подумал он. - Как можно быстрее, к лошадям…».
        Хсю-Ва глядела на лежавшее на земле тело Хагана. Несколько ночных стражей стояли рядом с ним, охраняя своего усопшего владыку от толпившихся вокруг людей. Они не пошли за Сахиром… Но их было не больше десятка из всей сотни. «Чего стоит человек, который не умеет выбрать людей?.. - совсем недавно говорил Урах, разглагольствуя в своей палатке. - Чего стоит человек, которого его нухуры отдадут в минуту опасности?.. Великий человек создает себе верных людей из всех, кто его окружает…» И вот, Урах лежит. Часа не прошло, как мертв, и ему верны лишь десять из сотни. Достаточно ли этого количества для того, чтоб он мог считаться великим? Этого Хсю-Ва не знала. Да и мысль эта исчезла, уступив место более насущным. Старое благополучие умерло. Нужно снова устраивать свою судьбу. А ведь брат Ураха, возможно, будет…
        Трофим поворачивался из стороны в сторону, осматривая окружающих бессмысленными глазами. Он чувствовал себя голодным, усталым и грязным. Поэтому ему одновременно хотелось есть, спать, мыться, и он даже не знал, чего больше. Потому что можно одновременно есть и мыться. А вот спать и мыться нельзя. И есть во сне нельзя…
        Но это был уже бред. Просто то, что должно было произойти, то, чего он ждал, не случилось, а слишком много ушло сил на подготовку себя к неизбежному. Слишком много было потрачено сил, телесных и духовных. И теперь он оказался словно выброшенным из происходящего. Но больше всего утомляли люди, их гомон. Тишины - вот чего хотелось больше всего. Выйти, вырваться из этого кольца людей и просто лечь на склоне.
        Подбегали к Амару новые люди, хлопали его по плечам, клялись в верности, кто-то из старших вспоминал его отца, и говорил, что похож… Протиснулся вперед низенький усатый мугол, и свирепо зыркнув на Трофима с Улебом, попросил разрешения зарубить двух подлых предателей, которые связали и выдали Амара. Тут Трофим очнулся, но Амар сказал, что они не предатели, а ближайшие нухуры, которые выдали его по сговоренному плану, и Трофим снова поплыл, а низенький мугол тут же к ним проникся почтением и что-то говорил лестное, и все вокруг тоже стали их хвалить и дружески похлопывать. И все меньше было сторонников у мертвого Ураха, и все больше друзей у Амара. Поэтому гул стих, спорить больше было некому. Лишь несколько стражей остались у тела своего мертвого хагана, но они молчали. А потому гул снова усилился, потому что воины стали кричать: «Амара хаганом!»
        Клич разносился вокруг, раз за разом. Те, кто сперва замешкались с переходом к Амару, теперь, чтобы загладить свою нерасторопность, громче всех кричали ему здравницы.
        Трофим взглянул на Улеба, и увидел на его лице, как в зеркале, отражение своих чувств. Он посмотрел на Амара, и увидел, как тот собран и напряжен, и как остро ловит все происходящее вокруг.
        «Это потому что для нас с Улебом сейчас передышка, - подумал Трофим. - А у Амара даже на неё права нет. Для него все только начинается. Надо и мне собраться. Уж слишком быстро все повернулось в одну сторону, может оборотиться и в другую». Эта мысль его несколько подстегнула, и он тряхнул головой, отгоняя пелену. В голове чуть прояснилось, и пришла запоздалая мысль, что он все-таки жив. Они живы. Живы. И наконец то, чуть отодвинув усталость, в него влилась радость бытия.
        Он хлопнул Улеба по плечу.
        - Живем, друже!
        Улеб посмотрел на него, провел своей могутной рукой по шее, потом утер пот со лба, зацепив и глаза, и сказал с мягкой, необычной для него улыбкой.
        - Живем, брат.
        А потом подумал и пробормотал:
        - Стоим как голые, надо добыть мечи…
        Амара хлопать было несподручно, по крайней мере, на виду у муголов, дабы не рушить пиетет. Трофим глядел на него, и видел озабоченную складку меж бровей.
        - Живем?! - спросил его Трофим.
        Ничто так сейчас его не радовало, как говорить это и слышать подтверждение.
        - Живем! - впитав его радость, согласился Амар, но тут глянул куда-то ему за плечо и озабоченно нахмурился.
        - Чего? - обеспокоился Трофим, и Улеб тут же подвинулся к ним поближе.
        - Вон, - кивнул Амар, - стоит.
        Трофим оглянулся и увидел у палатки черноволосую девицу Ураха, с глазами вразлет, фигуристую, дикую и симпатичную на свой степной лад. Девица увидела, что на нее смотрят, и тут же улыбнулась так, что у Трофима, несмотря на всю усталость, внутри шевельнулось мужское. А ведь это ему краем досталось, потому что смотрела девица прицельно на Амара. Но он помнил, как совсем недавно эта девица смотрела на них из-за спины Ураха, и тот взгляд был без всякой жалости и сострадания.
        - Нужно срочно узнать, кем она была брату, - тоскливо пробормотал Амар. - Если окажется, что женой, придется и мне брать её в жены.
        - Зачем? - удивился Трофим.
        - По наследству, - буркнул Амар. - Такой обычай.
        - А чего, гарная девка, - приценился Улеб.
        - Ты б на такой женился? - спросил Амар.
        - Ага. На ночь.
        - А дольше?
        - Да ну!.. - вскинул руки Улеб.
        - Вот-вот. Нет… Нужно срочно узнать… Сахир! - позвал Амар командира ночной стражи, который стоял не так близко, чтоб мешать разговору Амара с друзьями, но и не так далеко, чтобы пропустить что-то важное для себя.
        Сахир-Буюрук славился своей невозмутимостью и способностью сохранять равнодушным лицо. Много прожито, многое видено. Но когда мальчишка, только что избегший смерти и у которого теперь была тысяча дел (потому что не так уж и далеко отступила смерть), прошептал ему тот вопрос, который казался наиболее важным, Сахир-Буюрюк не выдержал и гулко, во весь голос, от души, захохотал.

* * *
        Трофим еще раз обернулся назад посмотреть, как удаляется Амар со своими новыми нухурами. Лошади разносили их все дальше. Трофима и Улеба в одну сторону, Амара с мугольскими воинами - в другую. Как раз посредине разделившего их расстояния остался небольшой курган - последнее место упокоение Урах-Догшина. Друзья разъезжались, судьба вела их в разные стороны. Теперь, после смерти брата, Амар, наверное, мог бы вернуться в Романию. Но здесь была его земля, и он обречен был завершить то, что так странно началось. Обязывали его и новые, пока немногочисленные сторонники. От успеха Амара и того, кто станет новым правителем, зависело, станут ли его нухуры героями или предателями. Поэтому, насколько Амар вел их, а насколько они вели Амара, пока понять было трудно. Амар ехал к своему старому деду по матери, и пока никто не ведал, во что это все выльется. А Трофим с Улебом направлялись обратно в Романию, так как оставались служивыми людьми, и полученный приказ сопроводить Амара домой был исполнен, хоть и не так, как это планировалось, а как вышло.
        Амар хотел им дать сопровождающих, но они отказались. Ехать с мугольскими удальцами им почему-то совсем не хотелось… Тогда Амар дал им знак доверенного лица хагана (с которым Сахир-Буюрук расстался после долгого ворчания) и посоветовал ехать почтовыми лошадьми, опережая весть о смерти Ураха, пока знак еще имеет силу. А заодно дал охранную грамоту и от себя, честно предупредив о её невысокой пока цене.
        - Пока, - сказал Амар, многозначительно подняв палец и улыбаясь…
        Трофим обернулся, и увидел, что всадники были уже почти не видны, сделавшись черными точками, и только вилась по земле облачком пыль, выбитая из-под копыт, да змеилось над головами воинов знамя отряда. А собственного знамени у Амара еще не было.
        - Не хотелось мне его покидать, - признался Трофим.
        - Беспокоишься? - спросил Улеб.
        - Будто ты нет.
        - Теперь у него гораздо больший эскорт, чем был наш.
        - Дело не в размере, дело в верности. Он ввязался в опасную игру.
        - Она была опасной с самого начала. Только мы не знали… Он не ввязывался. И она сама его нашла, по рождению. Любой, кто будет сейчас претендовать на трон, будет видеть в нем угрозу. - Улеб пожал плечами. - Может, не так плох его отряд. Там ведь были люди, которые вступились за него, когда еще ничего не было решено.
        - Да, я посоветовал ему приблизить тех десятерых, которые встали за него первыми, и все равно держать с ними ухо востро.
        - Если даже с ними востро, то что с остальными?
        - Держать на крепком поводу. Чего улыбаешься?
        - О Фоке думаю, - еще шире ухмыльнулся Улеб. - На желчь бедняга изойдет. Так обмишуриться… Кем он уехал отсюда? Беглецом для муголов. Обычным солдатом для императора. А мы с тобой кем едем? Посланцами к василевсу от великого хагана.
        - Претендента в хаганы, за которым еще и тысячи воинов нет. А знаешь, сколько всего тысяч в бескрайнем улусе?
        - Да не важно. Видел, как воины за Амара вступились? Все придут под его руку. Быть ему хаганом.
        - Ну-ну… - ответил Трофим, и еще раз обернулся назад, туда, где небольшой отряд ехал навстречу горизонту, норовя достигнуть таинственного места, где сливалась воедино зеленая равнина и голубое небо. - Дай-то Бог.
        2011 г.
        .
        notes
        Примечания
        1
        Ромеи - римляне.
        2
        «Феодулос» на греческом и «Абдаллах» на арабском, имена собственно имеют одно и то же значение - «раб Божий».
        3
        Оптион - младший командир, помощник и заместитель сотника.
        4
        Пакс Романа - «Римский Мир». Обобщенное название земель подвластных Римской Империи. Термин не только территориальный, но и цивилизационный.
        5
        Василевс, - титул правителя, широко использовавшийся как в Греции, так и на востоке, предположительно, критского происхождения. Особое распространение получил в Восточной Римской империи. Официальным считался с 626 г. От рождества Христова, после того как ромеи изрядно вломили Сасанидам, и честно позаимствовали у них титул Василевс Василион - Правитель Правителей.
        6
        Цинь - название одной из династий китайских императоров. Было распространено и как общее название Китая в Римской империи.
        7
        Багатуры - «богатыри», также известные как «тумэн отборных богатырей». Козырь правителя, для решающего удара в сражении. В мирное время так же несли функции охраны ставки.
        С высокой долей вероятности разделение на «дневных» и «ночных» стражей имело не букальный смысл, - что эти сторожат обязательно и только днем, а те ночью - а было традиционным условным названием. Но очевидно что гвардейский корпус имел разделение, и на постах совместно дежурили представители разных подразделений, следя, кроме всего прочего, и друг за другом. Части служили друг-другу определенным противовесом, на случай если один из гвардейских командиров замыслит худое против правителя. Это позволяло чингизу не опасаться эксцессов вроде происходивших в Римской империи, где обнаглевшие преторианцы пытались менять императоров согласно своим шкурным интересам, а в конце второго века вообще выставили трон на аукцион. Чингиз был весьма мудрый человек, потому и умер не в результате дворцового переворота.
        8
        Комес, comes (лат), - сопровождающий, спутник, эскортер. Со временем приобрело смысл «начальник» для определения военной или административной должности. В разные временные и географические периоды обширной римской истории должность имела и разный вес, от командира тагмы - отряда в 200-400 человек, до командира куда более значительных соединений. В смысле «начальник над…» комес использовался и для обозначения важнейших должностей державы.
        Например:
        Сomes thesaurorum - «начальник сокровищ», - главный казначей.
        Comes sacri stabuli - «начальник священных (императорских) стойл» - один из высших армейских чинов, главнокомандующий, и т. д…
        Здесь, комес - начальник школы.
        9
        Дромон - быстроходное весельное судно. Барабан применялся для координации ритма действий гребцов, чтоб не спутались за бортом длинные весла.
        10
        Кентарх - Производное от латинского «кентурион». Основой осталось латинское centum - «сотня», к которой добавилось греческое окончание арх, - «начальный», «первый», «главный»). Смысл слова остался тот же - командир сотни, сотник. Чистый греческий синоним, который также был в ходу в разные периоды - гекатонтарх.
        11
        Аудиториум (от лат. audire - слушать) - в общем смысле, школа. В частном - старое название элитной школы светского образования в Константинополе. Финансировалась и починялась непосредственно императорам. Со временем аудиториум так же стал именоваться «магнаврой» (от лат. magna aula - большая зала), по названию богато украшенного зала в императорском дворце, где стали проводиться занятия.
        12
        Эллины. - Самоназвание народа, который в Римском государстве прозывали «греками». С укреплением христианства, слово «эллин» для ромеев, (в том числе уже и для ромеев греческого происхождения вошедших в состав Римской Империи), постепенно стало означать грека жившего до пришествия Христа, и поклонявшегося пантеону ложных богов. Таким образом, это слово могло применяться в определенных ситуациях и с негативным оттенком.
        13
        Грамматическая школа, - школа второй ступени, т. е. среднего образования.
        14
        Декарх (греч), декурион (рим), - десятник.
        15
        Мортариа - глиняная посуда, блюдо для толчения и измельчения продуктов, со специально вброшенными, при изготовлении в глиняный замес, мелкими камешками. Камешки торчащие из стенок блюда помогали более быстрому измельчению продуктов.
        16
        Пурпурные сапоги, - считались одним из отличительных символов императорской власти. Носить такие имел право только василевс. Надеть пурпурные сапоги кому иному - считалось покушением на императорскую власть, за что можно было весьма пострадать. Впрочем, было одно забавное исключение. С 631 го года патриархи александрийские, в качестве признания их великих заслуг, получили право во время богослужений одевать царский пурпурный сапог; - но только один, никак не более.
        17
        Пилот - так в западных странах назывался навигатор, аналог современного штурмана.
        18
        Эмпорос - купец заключивший контракт на перевозку груза, на не принадлежащем ему судне.
        19
        Киберентис, - греческое название штурмана.
        20
        Нухур (нохор, нукер) - букв. «товарищ». По смыслу, дружинник на службе у господина, телохранитель. В более позднее время слово смысл слова расширится и станет обозначать слугу вообще.
        21
        Чжун-Го - «Центральное Государство». - Общее самоназвание Китая.
        22
        Сесквипликар sesquiplicarius (лат), - солдат выдвинутый старшим над товарищами, и получавший за это полуторное жалование.
        23
        Стадион (стадий) - единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, введённая впервые в Вавилоне, затем перешедшая к грекам и получившая данное название (от стадиона). 150 стадионов - около 30 км.
        24
        Стратиоты (вост. рим.) - люди несущие воинскую повинность, в уплату за владение земельными наделами.
        25
        Гесперия - «западная земля», - греческое название италийских земель, и всей западной части Римской Империи.
        26
        Турхаг (туркак) - хешихтэн. Турхаулы - считались «дневной» стражей.
        27
        Варанг (греч) - варяг.
        28
        Аколуф (ус) (греч) - Сопровождающий, спутник. Название командира иноземной гвардии василевса в Восточном Риме. Интересно, что в латиноговорящем Западном Риме этим же словом именовали низших служек при церквях; - («аколитос»). В латыни было свое слово подобное по первоначальному смыслу, - упоминавшийся выше «комес». Однако «комес» уже исторически обозначал высокие светские должности, поэтому аколуфус импортировалось в церковную латынь для обозначения должности «подай-принеси».
        29
        Архонт - властитель, так в Романии титуловали русского великого кагана (князя).
        30
        Бег (бек), - тюркский титул. В армии чингиза использовался для обозначения командного состава. Позднее станет титулом крупных землевладельцев.
        31
        «Ин номине Домини омнипотентес, ет Иесу Христи» - (In nomine Domini omnipotentis, et Iesu Christi) - Во имя Господа всемогущего, и Иисуса Христа. (лат).
        32
        Вайда, - растение семейства капустных, при соответствующей обработке природный краситель.
        33
        Хэтбэ-хешихтен - Гвардия - хеших (кешик) структурно делилась на несколько основных крупных подразделений:
        34
        Хэтбэ (кетбе) - хешихтэн. Хэтбэулы считались «ночной» стражей.
        35
        Гер - шатер, юрта.
        36
        «Сорок и четыре» - традиционная формула обозначающая всех монголов со времен чингиза. Племена и роды входившие в мугольский союз при чингизе могли выставить сорок тумэнов воинов. Добровольно присоединившиеся к чингизу народ ойратов дал собой еще четыре тумэна. Таким образом, «сорок и четыре» стало обозначать общее количество, хотя со временем в растущем войске чингиза туменов стало гораздо больше.
        37
        Орос (монг) - рус, русский.
        38
        Кайра. - Город аль-Кайра (араб. «Победоносная».) - крупный торговый центр, и порт. Был настолько значимым, что часто без затей назывался просто Маср - «Город».
        Ныне столица Египта.
        39
        «Кто сел на тигра, тому сложно с него слезть». Поговорка родом из Китая. Смысл - начав какое-то дело, приходится доводить его до конца. Весьма похожа на римскую «взять волка за уши».
        40
        Мархуз - остепившееся романское имя Маркус. Романские, греческие, и еврейские имена у муголов обычно давали своим детям христиане несторианского толка, которых в степи было весьма много, до того как произошла исламизация.
        41
        Хошун, - глубокое боевое построение для атаки, колонна с клином в голове. Соответственно там, в первых рядах и было самое опасное в момент атаки место.
        Со временем, уже в армии Тимур-аксака, слово кошун сменит значение, и станет обозначать войсковое соединение. Еще позже административно-военную, а потом и просто территориальную единицу деления, округ, уезд