Нерассказанный рассказ Роман Солнцев
#
Солнцев Роман
Нерассказанный рассказ
Роман Солнцев
НЕРАССКАЗАННЫЙ РАССКАЗ
Кате повезло - она два летних месяца отдыхала и лечилась в Италии.
Это та самая замечательная страна, которая на географической карте похожа на сапожок, там когда-то жил Микельанджело, а теперь поет Челентано. Катя и еще одиннадцать девочек из разных районов Западной России были бесплатно приглашены в Венецию, где и жили в маленьком пансионате под присмотром врачей, каждый день глотая по шестнадцать, а потом и по четыре разноцветных шарика - говорят, из моркови и чего-то морского... А так - полная свобода, ходи себе по городу у воды и смотри! Только чтобы утром в 9.30, к врачебному осмотру, была в палате, да на обед-ужин забегала. "Повезло!"- говорили друг дружке девочки. "Повезло!"писали они домой на красочных открытках.
"Повезло!.."- вздыхали они, когда ехали домой и разглядывали сквозь пыльные окна отечественного поезда убогие избы и мостки родины...
"Ой, сколько же мне нужно рассказать!.."- размышляла Катя, как бы собирая в душе горы света и радости, готовая поделиться ими с матерью и отцом, и младшим братом Витей... И про посещение Флоренции с ее выставочными залами и огромным Давидом на улице, и про Верону, и про Падую, и про саму Венецию с ее гондолами и дворцами, про широкие и гладкие дороги Италии... И про манеры итальянцев, про то, какой у них красивый язык... И про долгую поездку в автобусе в оперный театр... надо же, как ласково прозвали: "Ля Скала"...и вообще, у них много этого "ля"...
Народ ласковый, все время смеются, поют, а у нас угрюмый, все злобятся друг на друга... Матери и отцу будет приятно послушать. И еще не забыть бы, как она заблудилась однажды в Венеции, в самом еще начале лечения, и как бесплатно ее привел к пансионату бородатый человек, голубоглазый, весь как бы в голубых волосах... подтолкнул к колонне с крохотным лицом Матери Христа на белом лепном кружочке и заплакал, и пошел прочь... Кате показалось, что это никакой не итальянец... А какие там яркие, жаркие площади, когда каменная ажурная вязь на храмах как бы сплетается с вязью серебристых облаков в небе и оттуда щекочет тебе в груди... Много, много светлого, звенящего везла домой Катя, всю дорогу задыхаясь от счастья, ёёно не участвуя в разговорах, только иногда открыв рот и кивая, приберегая все слова до той поры, когда она доберется к своим... "Один" по-итальянски "уно", "все" - "тутто"... А еще они любят объясняться без слов - Катя сразу, как увидит брата, приставит к щеке пальчик - это означает "сладко", "радость". Скорей бы домой!
Но дом у Кати был уже не тот и не там, откуда она выехала. Жила она прежде с родителями в селе Чудово, возле ручки Чудной и озера Чудного, которое весной соединялось с речкой. По берегам плясали белые березники, на горячих откосах вызревала земляника( сейчас, наверно, уж от солнца сгорела!). В озерной воде белые и желтые кувшинки стоят, как салюты. Захочешь сорвать - стебли тянутся, как резиновые, и неожиданно рвутся: дн-дук!.. Будто говорят: дундук!..
зачем рвешь? Но не сюда, не сюда возвращалась нынче Катя. Весной в село приехали на машинах с красным крестом и на зеленом вертолете прилетели люди в белых халатах и напомнили всем на сходке и по радио, что в этих местах восемь лет назад выпали нехорошие дожди.
Так вот, на кого упало пять-шесть капель, так ничего, а на кого пятьдесят-шестьдесят, то уже человек мог заболеть. Но разве вспомнишь через столько лет, на кого сколько капель упало? Катя и вовсе не помнила тот апрель... Маленькой была. Говорили, где-то на Украине что-то взорвалось, а потом погасили. Катя только что второй класс закончила, радовалась - каникулы начинаются... Кажется, тоже кто-то приезжал, говорили - уполномоченый... еще шутка ходила: упал намоченный... С чем-то вроде будильника ходил по селу... После его отъезда председатель колхоза Шастин приказал нынешние яблоки и прочие фрукты-овощи не есть, и даже скоту не давать! Но, конечно, и сами ели, и скоту давали. Яблоки уродились огромные, алые. Брат Витя бил по рукам сестренку: нельзя!.. Почему? дивлялась Катя, разглядывая тяжелый плод как бы с нарисованными лучами.Я только посмотрю. Кожица, что ли, толще? Может кишки порезать? Или яд в мякоти? Витька трус, как девчонка... И постепенно забылась вся эта история со взрывом. И в последующие годы в деревне яблоки ели. И коров гоняли к пойме, в сочные травы. И за ягодой в лес ходили... Но
вот нынче весной всех так напугали. С железными шестами обошли все окрестности, в землю их совали, в старое сено, и эти шесты все попискивали и попискивали...На вертолете прилетел толстый с погонами и постановил: село Чудово немедленно переедет. Для особого лечения отобрали двух девочек, Катю Жилину и Нину Бабушкину, только эта Нина попала в Германию... Увидеться бы, да где теперь? Нина со своими тоже, небось, куда-то переехала. Чудовлянам были на выбор предложены полупустые села в Поволжье и даже в Сибири. Катя-то как раз и ехала на новую родину - в Сибирь. Долго ехать - от границы пять суток.
Родители с братиком ждут ее под Красноярском, в селе Желтый лог.
Интересно, что за Желтый лог, - думала Катя. - Наверно, все истлело от зноя и воды нет. Желтый лог, улица имени Ленина, дом 31-а. Вот уж она им расскажет про старинную речку Тибр...Говорят, русское слово "стибрить" от названия этой речки. Русские матросы были некогда в Италии и стибрили какую-нибудь черноглазую красавицу. Вот и пошло слово "стибрить". А слово "слямзить"? В какой стране река Лямза?.. В Москве, перед тем как "итальянок" рассадить в разные поезда, их целый день водили по огромной больнице, из кабинета в кабинет. И слушали, и просвечивали. И анализы брали. И ничего не сказав, только погладив по русым головам, отвезли на вокзал и усадили в поезда.
Дали десять тысяч рублей на дорогу, и Катя успела их все уже истратить. Что делать, если буханка хлеба стоит...
Но разве эти горести могут заслонить в Кате радость, которую она везет домой? И даже то, что тетенька-проводница сказала, что титан сгорел, кипяченой воды нет и не будет, и Катя пила сырую, и у нее разболелся живот... И даже неприятные взгляды какого-то небритого дядьки в тельняге и пятнистой куртке, пятнистых штанах и разодранных кедах... Он ей сиплым шепотом то стишки собственного сочинения читал, то матерился, ощерив гнилые зубы, залезая на третью почему-то полку, под самый потолок плацкартного вагона, как раз над Катей...
Катя лежала, зажмурив глаза, и мысленно успокаивала страшного дядьку, как успокаивают незнакомую злую собаку: "Ты хорошая, хорошая, не трогай меня, я невкусная, одни кости и жилы..." Конечно, последнюю перед Красноярском ночь Катя не спала. Кто-то оставил на столике мятую газету "Российские вести" с портретом президента, вот Катя и делала вид, что читает ее при тусклом ночном освещении, искренне надеясь, что угрюмого соседа с третьей полки портрет руководителя государства отпугнет, тем более что ниже грозно чернел заголовок: "Пора решительно взяться за борьбу с преступностью!" А когда проводница объявила, что поезд подходит к Красноярску, Катя обнаружила, что у нее пропала из сумки шерстяная кофта, подарок для матери - лежала на самом верху, а Катя всего лишь отлучалась в туалет, лицо и руки помыть... Катя заплакала и исподлобья оглядела соседей - и смуглую бабушку с двумя курчавыми внуками, узбеки едут, и отвернувшегося к окну, проспавшегося на конец дядьку в пятнистой робе, и носатого, суетливого типа с золотыми зубами... И все, решительно все показались Кате подозрительными, все могли
украсть...
И добрая Катя второй раз всплакнула, теперь уже от стыда - как она может подозревать людей на своей Родине? Этак и жить нельзя...
На перроне стоял братик Витя, держал в руке телеграмму, которую из Москвы послала домой Катя. Он подрос за это лето, лицо у него стало суровым, рыжие вихры были смешно обкорнаны, как у петуха. Ах, ведь это у нынешних пацанов во всем мире такая мода. Катя стояла перед ним вся в заграничной одежде, в нелепой панамке, с кожаным дорогим чемоданом подарок итальянской больницы - и сумкой, в которой лежал для Вити очень похожий на настоящий пистолет с патронами. Витя же был, как тот сосед по купе, в афганке, в кроссовках. Он, конечно, сразу узнал сестру, но почему-то оглядывался и сопел.
- Витя, - тихо сказала Катя и снова захныкала. Что-то она часто стала плакать. - А мама, папа здоровы?
- На работе, - буркнул брат и забрал у сестры чемодан.- Нам на автобус.- И как бы нехотя сказал. - Ты здорово изменилась. Как они там, буржуи? Хотя и тут!.. - и махнул рукой.
Автобус был набит битком и кренился, как кораблик в море. Катя через желтые немытые окна толком не видела города, но город, кажется, был большой... По ту сторону реки дымили трубы заводов... Но вот выехали в чистое поле, Катя увидела бульдозеры, асфальтоукладчик... А вот и картошку окучивают... А вот пошел лес, замелькали холмы... Где же село Желтый лог?
В автобусе поначалу громко говорившие люди замолкли. Шофер включил радио, визгливо пела какая-то певица. Потом водитель выключил радио и объявил:
- Приехали. - Но никто и не вздумал подниматься. По голосу пассажиры поняли, что автобус сломался, вернее - прокололась шина. Пока шофер в очках менял колесо, часть мужчин вылезла покурить, и вместе с ними - Витя.
- Ты куришь? - только и успела ахнуть ему вослед сестра. Он смотрела в окно, как он солидно затягивается, стоя возле водителя, как он помогает тому - вот старое колесо понес подвешивать на задке автобуса, вот вернулся, закурил вторую сигарету.
Катя понимала, что он курит как бы для нее, устанавливая некую дистанцию: ты там по заграницам отдыхаешь, а мы тут работаем, и еще неизвестно, будет ли от тебя прок в новой тяжелой российской жизни... Наконец, автобус покатил дальше, и холмы раздвинулись, и перед Катей возникло небольшое село как бы в чаше, раскинувшейся до горизонта, с рыже-зеленым лесом по краям. Катя поняла, что это и есть ее новая родина. Она суетливо, несколько стыдясь своей праздничной одежды, вышла за братом из жаркого, вонючего автобуса, и он, не оглядываясь, повел сестру по пустынной улице. Дома здесь были разные - и дорогие коттеджи из красного кирпича, и сиротские избы, полубараки... Дом 31-а оказался именно таким, серым, под латаной шиферной крышей, но зато со своим двором и сараем. Ворота покосились, крыльцо было новое, из свежей доски, и эта малость уже как бы давала надежду: мол, ничего, было бы откуда стартовать... На дверях висел амбарный замок, и Катя поняла, что родителей дома нет.
Витя достал из глубокого кармана штанов длинный ключ, отпер дверь, и брат с сестрой вошли в темный дом.
Каждый дом имеет свои запахи. Дом, в котором жили Катя, Витя и родители до переезда, пах деревом, табаком, кипяченым молоком...
Здесь же воздух был сырой, какой-то каменный, наверное, потому, что строили эту хибару из шлака, кое-где штукатурка отлипла и из щели сыпался песок... Но предметы сюда почти все были перенесены из катиного детства: зеркало на стене, швейная машина мамы, сундук бабушки, обитый лентой из железа, и конечно же, все одеяла, одно - бывшее бабкино, а потом ставшее катиным - ватное одеяло с пришитыми разноцветными клочками ситца... Но, несмотря на родные вещи, воздух здесь был казенный.
- Чаю с дороги? - баском спросил Витя и поставил на новую электроплитку новый зеленый чайник. Заглянул в зеркало, пригладил...
нет, наоборот, как-то еще более нелепо взъерошил волосы на голове и только наконец улыбнулся:
- Чинзано не привезла?
- Чего? - изумилась Катя и вдруг поняла, вспомнила - ведь он же дитя, об Италии знает по фильмам, а там все чинзано пьют. - Брала, но на таможне отобрали, - соврала Катя. - Зато я тебе... вот... - Она вытащила из-под одежды в сумке тяжеленный револьвер и коробочку с патронами. - Все говорят, как настоящий...
В первую секунду вздрогнувший от радости, Витя с надеждой спросил:
- Газовый?
- Н-нет... Но грохает - испугаться можно. - Катя поняла, что подарок ее для брат смешон, и с виноватой улыбкой сказала:
- Не дали бы пропустить, я узнавала. - Она снова поймала себя на мысли, что совсем упустила из виду: брат вырос. И добавила. - Я слышала, там что-то сверлят... и он становится, как настоящий.
- А! - это уже меняло дело. Витя сопя принялся более внимательно оглядывать оружие. И буркнул. - Спасибо.- Вставил патроны, открыл запертую форточку и, высунув руку во двор, нажал на спусковой крючок...
- Ты что?! - только и ахнула Катя.
Раздался оглушительный выстрел. Удовлетворенно улыбнувшись, Витя сунул револьвер в карман пятнистой куртки и принялся заваривать чай.
"Cейчас я ему что-нибудь про итальянских карабинеров расскажу",приготовилась Катя, но Витя сказал, глянув на часы, что ему надо идти узнавать насчет угля. - А ты пока сиди... отдыхай с дороги... - и брат, которого она не видела столь долгое время, убежал... "Ну, что ж... вечером..." - вздохнула Катя и принялась доставать из чемодана обновы. Слава богу, и кроме кофты она кое-что купила матери: блузку, платок с видом Венеции, легкие тапочки для дома... А отцу привезла толстый свитер и часы на ремешке. Сэкономила из лир, выдаваемых на карманные расходы. Ах, надо было и для Вити что-то еще купить! Может, часики отдать? Хотя часы у него есть. А свитер явно будет велик.
"Интересно, ванная у них есть?" - подумала Катя и тут же смутилась.
Какая ванная? Дай бог, если есть баня. Катя переоделась в трико и простенькую кофту и вышла во двор. А вот в Италии есть дворы - деревья и цветы растут вокруг фонтана... надо будет рассказать... В сарае валялся всякий хлам, видимо, принадлежавший прежним хозяевам:
колеса от телеги, грязная рогожа, смятые бидоны, разбитые аккумуляторы... А вот в Италии Катя видела - на площади перед дворцом чернолицые, как черти, мальчишки выдували изо рта пламя.
Говорят, они берут в рот керосин и поджигают возле лица, когда выдувают... И сидит в стороне угрюмый такой дядька, возле ног прикрытые тряпкой предметы, и человек протягивает тебе руку , и если ты пожмешь, то тебя бьет током! У него под тряпкой аккумуляторы! И ему платят за такое развлечение. Надо будет Вите рассказать... Бани у Жилиных еще не было - за сараем стоял белый сруб без крыши, рядом громоздилась гора черного битого кирпича. Наверное, отец собрался печь с каменкой выкладывать. И речки рядом никакой. Но зато на углу между сараем и домом - железный бак с водой. А поодаль - за холмиком бурьяна картошка растет, налились тускложелтые помидорки размером с морскую гальку. Видно, поливали, когда рассаду садили... А сейчас вода уже ни к чему. Катя заглянула в бак темнозеленая вода, поверху сор плавает... Катя сходила в сени, взяла одно из чистых, кажется, ведер и, раздевшись за сараем, облилась теплой водой. И услышала голоса приближающихся людей, сдавленный смех. Кто-то воскликнул:
- Ой, бабы, голая! Совсем стыд потеряли...
- Это чья же это?..
Катя метнулась к баку, пригнулась - в стороне заржали. Где же эти люди, откуда они ее увидели? Торопливо, трясясь, оделась... потеряв равновесие на одной ноге, чуть не упала - ободрала локоть о ржавую жесть бака...Медленно , пунцовая от неловкости, выпрямилась - из переулка, незамеченного ею, на улицу выходили несколько мужчин и женщин с мешками на плечах, уже не глядя на девушку. Катя прошмыгнула домой...
Она попила чаю и села у окна, как когда-то в детстве сидела. Больше никто на улице мимо не проходил. Унылая рыжая местность, какие-то тусклые дома, отсутствие деревьев, сломанный трактор посреди улицы, без гусениц, три грязные свиньи в сухой яме - все это вызвало в душе такую острую, страшную тоску, что она в третий раз за этот день зарыдала... И сама не зная почему, Катя бормотала сквозь слезы:
- Бедные мои! Куда вас занесло... за что?.. Разве тут можно жить?
Бедные мои...- Перед ее глазами вставали тополя в деревне Чудово, чистая речка с золотым песком на дне, кувшинки в Чудном озере, гуси и утки, церковь на холме с золотым куполом... И тут же, близко, за спиной деревни Чудово - суровый мраморный Давид Микельанджело, виллы с белыми колоннами, увитыми плющом и виноградом... и высоко, до облаков бьющие фонтаны, а над ними, как папаха, алозеленые радуги...
Катя сама не заметила, как перебралась на топчан, принадлежавший, видимо, брату и, подтянув по привычке коленки к животу, уснула...
Ее разбудили шаги по дому, чайник, запевший, как оса, запах бензина и кашель матери. Катя поднялась - горел свет, на дворе уже стояли сумерки, родители накрывали стол.
- Мама! Мамочка!.. Папа!.. - Катя обняла мать и закивала отцу. Извините... не знаю, где что...надо было яичницу поджарить?.. - Она помнила, что отец любил яичницу. - Ой, такая была поездка!.. Как я вам благодарна!
- Нам-то за что? - отец как-то странно смотрел на нее. - Это уж партии-правительству... или как теперь?
И Катю удивило, что и мать смотрела на нее непривычно-пристально.
- Как себя чувствуешь, дочка?
- Нормально.
- Говорят, ты купалась...
- Где? - Катя покраснела. - А-а... Да с дороги хотела окатиться... Я не знала, что тут подглядывают. А что?
- Ничего. Осенью как, учиться пойдем? Или работать? Тебе врачи что сказали?
- Врачи? Ничего.
- Совсем ничего? - накаляющимся голосом переспросил отец и, стукнув кулаком по столу, смирив себя, прошептал. - С-су- ки!..
- Коля! - умоляюще прервала мать этот малопонятный разговор. - Давайте есть. - И позвала. - Витя-я? Ты скоро?
Вошел брат, обтирая ладони о штаны в опилках. От него пахло струганым деревом.
- Готово, - сказал он. - Сверху поролон ей кину - будет, как царевна, спать...- Катя поняла, что Витя мастерил ей лежанку.
- Ой, мам... а в Венеции у нас были койки! Что в длину, что в ширину...
- Потом расскажешь. Небось, от картошки отвыкла? Папа, ты что же все в окно глядишь?
- Налей.
- Коля, тебе сегодня не надо.
- Как это не надо? Дочь приехала.
Мать ушла в сени, а Катя быстро проговорила:
- Пап, а у них там вина...красное называется кьянти...
- Потом! - чуть не зарычал отец. Видимо, его глодала какая-то обидная мысль, он пробормотал. - Все на свете знают, что нам, русским, надо... когда пить... где нам жить... когда помирать... А вот хрен им! Скоро ты?!
Мать уже наливала ему в стакан водки.
Отец угрюмо выпил и начал жевать хлеб. Катя еще раз хотела было как-то скрасить стол рассказом об Италии:
- А еще они перед едой молются...
- Потом как-нибудь! - отец повернулся к Вите. - Уголь дадут, нет?
- Обещали. - Витя, подражая отцу, ел с суровым видом картошку с хлебом.
- Нам всю жизнь обещают... сначала коммунизм обещали, потом капитализм... А в итоге - люди все хуже живут, да еще их травят, как тараканов... - Отец вынул из кармана что-то вроде карманного фонарика с плоской батарейкой и прислонил к стене дома. - Так. Даже здесь... около тридцати... Ну-ка, твои волосы? - И он больно ткнул железкой в голову Кате. - Тэк-с. Тридцать.
- Он, наверно, у тебя неправильно показывает, - заметила мать, кашляя в платок и старательно улыбаясь. - И здесь тридцать, и на улице тридцать...
- А потому что везде заражено! - закричал отец, наливая себе еще водки. - Где-то в тайге атомный завод... Нету чистой России! Бедная моя дочка!.. Что они с тобой сделали?!
- А что? - не понимала Катя.- Зато как нам повезло... Мне и Нинке...
Отец выпил водки и ушел на крыльцо курить. На ходу доставая сигареты, за ним пошел и Витя.
- А Нина... где теперь, не знаешь, мама?
Мать молчала.
- А вот у них, мама, везде... на улицах... на стенах... портреты не Ельцина или еще кого, а Мадонны... матери Христа...
- У тебя нигде ничего не болит? - спросила мать.
- Не-ет, - протянула Катя.- Вы хотите, чтобы я физически вам помогала, а не училась? Я буду помогать. А учиться я могу и вечерами... я уже немного итальянский знаю... У них, между прочим, легкий язык... и много похожего... например, "мамма" ...
- Потом, - поморщилась мать и обняла дочь. - Я очень устала.
Как-нибудь специально сядем и обо всем расскажешь... А сейчас ешь, ешь... ты такая худенькая...
- А у них считается, что девушка должна быть именно худенькой...
- Да, да, - рассеянно закивала мать и снова обняла дочь. - Давай спать.- И размашистыми шагами пошла в сени, вернулась с тулупом, закричала, оборачиваясь. - А ты вместо того, чтобы дым глотать, занес бы свое творение!
В дверях показались на манер саней сколоченные доски и затем сам Витя, от него разило табаком. Он с грохотом установил лежанку с короткими ножками вдоль стены справа от дверей, удвинув вперед к окну стол, и указал, как Ленин или Горбачев, прямой, даже чуть выгнутой ладошкой:
- Пожалте, плис!.. Поролон принесу завтра.- И ловко сняв двумя скрюченными пальцами, как фокусник или коршун, недопитую бутылку водки со стола, он выплыл из избы в сумерки двора к отцу.
Мать было метнулась за ним, но , махнув рукой, принялась стелить дочери постель. Постелила и на секунду замерла. Кате страстно захотелось, чтобы мама, как в прежние годы, ее перед сном обняла и в лоб поцеловала, но мать со страдальческим лицом тоже заспешила на крыльцо, видимо, уговаривать старшего Жилина не пить эту горькую отраву. Катя осталась одна. Да что же они все, даже не хотят пообщаться?
Катя накрылась с головою простыней и волосатым чужим одеялом и заплакала уже в четвертый или пятый раз за день. Ну и день приезда!
Она рыдала, и ее обступали в розовой вечерней дымке старинные дворцы Италии, где на улицах повсюду памятники - из бронзы и мрамора, и лошади, и люди, и никто их не портит... А вот еще не забыть рассказать, какой угрюмый мост есть во Флоренции, какой-то грязный, коричневой, а наступит ночь - открываются жестяные витрины, распахиваются будто крышки сказочных сундуков и перед ошеломленными прохожими золотые, серебряные изделия местных мастеров, алмазы и сапфиры, кораллы и жемчуги на раскаленном алом или таинственном черном бархате... Этот мост называется: "Слезы мужей" намек на то, что здесь любящий муж или жених могут разориться...
Катя ночью проснулась - отец храпел, мать с Витей негромко разговаривали возле печки, сидя спиной к Кате.
- Она не сможет... она стала и вовсе как тростиночка... - говорила мать. - Пускай учится.
- А где? - возражал Витя. - В город ездить на автобусе? Час туда, час обратно? Лучше уж в Михайловку пешком...
- Пять километров?! - ужасалась мать. - И ограбят, и обидят...
- А в городе не обидят? Прямо в сквере возле школы могут... это же город!
- Господи-господи!.. Права была докторша... маленькая и маленькая...
Катя не все поняла в их разговоре, поняла главное - ее любят, об ее будущем думают. И уснула почти счастливая...
Утром за чаем с баранками мать спросила:
- А чего ты, доченька, такие смешные чулки носишь?
Катя удивленно глянула на свои ноги - она была в модных пестрых носочках, многие ее подружки носили в Италии такие носочки.
- Только малые дети носят такие носочки, - пояснила мать.
- И на улице купаются. А ты уже смотри, какая... - может быть, она хотела сказать "каланча", но сказала, - красавица.
Катя, недоуменно моргая светлыми круглыми глазами, смотрела на мать.
Отец еще в темноте ушел на работу, он ремонтировал технику, у него же золотые руки. Витя собирался в поле, он работал помощником комбайнера. Мать, подоив совхозных коров, прибежала покормить детей.
- Пейте же! - протягивала она то Вите, то Кате кружку с теплым парным молоком. - Свежее! Тебе особенно надо, доченька!
Но Катю мутило от пахнущего то ли шерстью, то ли телом коровьим молока. А Витя пил только чай, крепкий, как деготь, почему у него всегда желтые зубы.
Когда Витя , услышав стрекот трактора, выскочил на улицу и укатил на работу, и мать с дочерью, наконец, остались одни, Катя спросила:
- Мам, я что, больна?
- Почему ты так спрашиваешь? - Мать намазала кусок хлеба маслом и протянула дочери.- Просто беспокоимся, что худенькая... Это кто в городе, они все худеть стараются... а тут же силы нужны... - Но в глаза дочери мать не смотрела. - Тебе тут не шибко нравится? Другим еще хуже повезло... Калединых просто подпалили, они под Самарой хотели осесть... а Ивановым намекнули: жить хотите - бегите дальше.
И они сейчас в Москва, в палатке живут.
- В каком-нибудь скверике?
- Каком скверике? - удивилась мать.- Перед зданием правительства, их даже по телевизору показывали... Господи-господи, бедность наша и срам! Ничего! - вдруг, посуровев лицом, мать очень больно обняла Катю. Как-нибудь проживем! Как-нибудь!
Договорились, что Катя пойдет доучиваться в Михайловскую школу. Но до занятий еще было две недели... и ни подруги у Кати, ни дома слушателя... Она сидела целыми днями в ожидании своих родных у окна и вспоминала Италию. И до сих пор не удавалось ей что-нибудь рассказать. То отец пьян, потрясая кулаком ругает президентов всех славянских государств, то мать в ознобе пьет горячее молоко с маслом, сидя возле печи, а назавтра снова-заново простужается на полуразрушенной ферме, а то Витя играет на гармошке и поет тягучие неинтересные песни под одобрительное кивание отца:
Люби меня, девка, пока я на во-оле...
Покуда на воле, я тво-ой...
Иногда на звук хромки заглядывал сосед, могучий молодой парень с черной бородой, в черной борцовской майке в любую погоду, с золотой печаткой на пальце. Он приходил со старинной русской гармошкой - у нее каждая кнопка играет на два тона - когда растягиваешь гармошку, один звук, а когда сдавливаешь - другой... Он был из местных, и отец дорожил дружбой с соседом, хотя сосед почти не пил, правда, любил небрежно занять тысчонку-другую до аванса и, кажется, ни разу еще не отдавал... Но отцу, щуплому, чужому здесь из западной России человеку нужен был свой человек. У могучего Володи были выпуклые воловьи глаза, полные непонятной печали. И пел он, никогда не зная слов, тихим мычанием...
- А вы знаете, что похожи на итальянца?- волнуясь, как-то сунулась в разговор старших Катя.- Ей-богу! У нас был доктор, такой добрый...
бесплатно раза три на гондоле катал... - И вдруг Кате стало неловко на нее как-то странно смотрели взрослые. Опять она не во-время? Извините... скюзи... Мам, я угля принесу?
Не с кем поговорить... С девчонками бы познакомиться, но в поселке все девочки какие-то злые.
Однажды мать послала Катю в магазин - купить хлеба, если привезли.
Долго объясняла дочери, что хлеб не пропекают, что надо брать румяный... Катя шла по улочке и вдруг услышала, как совсем малые дети, показывая на нее пальцем, смеются.
"Господи, я что, не так одета?" - Катя быстро оглядела свои ноги, юбку. Юбка коротковата? Белые носочки смешны?
- Тетенька, разденься!.. - визжали девчонки в грязных телогреечках.
- Тетенька, разденься!
Догнавший Катю круглолицый мужчина в свитере и джинсах, в кедах без завязок на босу ногу ласково сказал детям:
- Ну чего вы, миленькие, хорошую девушку обижаете? Она в Италии была... там люди гордятся красивым телом, на полотнах рисуют... Вот пройдет сто лет - а смотрите, люди, какая красавица была! И ты, синеглазая, и ты, рыженькая, может, еще затмишь красотой всех артисток мира! - Визжавшие девочки, смущенно переглядываясь, замолчали, зато начали ржать мальчишки. - А вы, рыцари, - продолжал незнакомец, - вы должны обожать ваших подруг... потому что без них нет жизни на земле! Вот озимые сеют... а асли нет земли, куда сеять?
Себе на головы, вместо пепла?..- И еще и еще говорил дядька в кедах на босу ногу малопонятные слова, дети молчали, а потом незнакомец кивнул Кате:
- Вы, наверно, в магазин за хлебом? Я провожу вас, если не возражаете.
Хлеба еще не привезли, возле пустого магазинчика стояла толпа женщин и старух с рюкзаками. Катя обратила внимание, с какими усмешками люди смотрели на человека, защитившего Катю. Незнакомец насупился, опустил голову, буркнул Кате:
- Может, походим пока по холмам? - И Катя, сама не зная почему, доверчиво пошла с этим взрослым человеком. Они через переулок взошли на бугор, заросший татарником и полынью. Дул зябкий, уже осенний ветер, но он был сладок, словно знал о многом - и о спелых ягодах на таежных полянах, и о сыплющихся в бункера зернах ржи, и о далекой жаркой Италии, где люди любят друг друга.
- Меня зовут Павел Иванович,- сказал незнакомец. - А вы та самая девочка Катя? Смешно, а вот я, учитель географии и истории, до сих пор нигде не был!
- Почему? - удивилась Катя.
- Раньше не пускали... - он щурясь, как китаец, смотрел вдаль. - А нынче... где денег взять? Это все для простого человека невозможно... Может, расскажете? О, диабболо, это не за вами?
Катя обернулась - к ним ехал прямо по целине трактор, на нем сидел Витя и сосед в черной майке. "Что-нибудь случилось?!"- испугалась Катя. Павел Иванович почему-то отошел от Кати.
Трактор, оглушительно тарахтя и бренча траками, в желтом облаке пыли дернулся и остановился перед Катей, и с него спрыгнули на землю оба мужчины:
- Он ничего не успел?! Что он тебе говорил?..
- Кто? Чего?.. - Катя ничего не понимала. - Павел Иванович? Это учитель географии. .
- Учитель географии?! - скривился и выругался каким-то страшным, зэковским матом Витя.
А сосед в черной майке схватил Павла Ивановича за грудки и швырнул, как слабого мальчонку на землю, прямо в колючий репейник. Катя завизжала:
- Что вы делаете?!
Витя и Володя били ногами покорно лежащего Павла Ивановича. Затем Витя схватил онемевшую от страха сестру за локоть, толкнул ее вверх, можно сказать забросил на трактор, Володя уже сидел за рычагами, - трактор загрохотал, развернулся и покатил обратно к селу... Катя сидела рядом с братом на продавленном сиденье, икая от слез и сжав в кулаке полиэтиленовый пакет с деньгами для хлеба.
- За что? За что?.. - повторяла она, но ее никто не слушал...
Возле магазина все так же чернела толпа и сумрачно смотрела на трактор, и многие одобрительно кивали. Дома уже была мать, а вскоре на комбайне подъехал и отец.
- Что? Что он тебе говорил? - набросились родители на дочь.
- Предлагал пойти за холмы... обнажиться... полюбоваться красотой голого тела? Так? Так? Говори!
- Он... он хороший... добрый... - пыталась защитить Павла Ивановича Катя.
- А откуда ты знаешь? - ярился отец, смяв в кулаке окурок. - Ласковые слова говорил? Ты что же, вот так и можешь пойти с любым, незнакомым человеком в степь? Дурочка ты наша... выросла выше оглобли, а умишко какой был во втором классе... правду врачиха говорила...
- Иван!.. - простонала мать Кати. - Как ты можешь?
- А че?! - уже не мог уняться отец. - На всю деревню посмещище!
Значит, кто бы что ни говорил, любому верит? А ты хоть спросила, кто он таков? "Учитель"! Бич! Шут гороховый! Когда-то погнали его из школы... еще надо бы выяснить - не за совращение ли малолетних...
- Доченька, - вступила в разговор мать, беря холодные руки дочери в свои, горячие и шершавые, как терка. - Доченька... К нему тут относятся, как к сумасшедшему. Он живет один. Окон-дверей не запирает. Одевается сама видишь, как...
- Но так вся Европа... - хотела было что-то сказать Катя, но отец зарычал:
- Что нам Европа с нашей черной ж...? Жизнь бы наладить! Хоть на хлеб заработать! Вот такие ученые и сожгли полстраны... интеллигенты сраные! Ты хоть знаешь, что... может быть... мы все обречены? И Витя, и я, и мамочка твоя... Что за здорово живешь правительство не стало бы прогонные давать да всякие добавки на лекарства! А-а!.. - он ощерился и стукнул кулаком по столу. И долго сидел молча. - Мать, я поехал на работу.- И покосился на дочь. - Одна на улицу не смей.- И кивнул Вите. - А ты поглядывай...
"Значит, я дурочка, - сидела, сжавшись, Катя. - Мы все больные. А я еще и дурочка. Взрыв-то на Украине был - когда я второй класс закончила... стало быть, они считают, я осталась неразвитой...
кретинкой... Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? "Воровское время", говорит отец. Но не все люди воруют. И потом... мама приносит с фермы молоко... стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни..."
Катя теперь с утра до вечера молчала. Уже шел сентябрь, хлеба убрали, но на обмолот были призваны все старшеклассники... Катю почему-то не приглашали на хозработы - видимо, в самом деле она считалась больной.
- А в библиотеку я могу пойти? - спросила Катя у своего сторожа Вити.
- Некогда мне тебя провожать. Если хочешь, напиши, чего тебе принести. Принесу.
Шел лиловый ледяной дождь. Катя сидела, включив электричество, и читала "Сказки народов мира". Она сначала попросила брата принести ей книги, посвященные творчеству Микельанджело, чей Страшный Суд в Риме потряс ее бедное сердце... Она, помнится, рыдала после экскурсии не меньше часа, ее отпаивали джюсом, успокаивали. . Витя сказал, что таких книг в сельской библиотеке наверняка нет, пусть сестренка попросит что-нибудь попроще, например, русские народные сказки. Подумав, Катя вдруг согласилась: "А почему нет?" Она давно не читала сказок... И когда Витя принес ей этот толстенный том с золотыми буквами (его, кажется, ни разу не брали читать...), Катя как открыла книгу, так и сидела теперь с утра до вечера. И как-то позабыв, что сам Витя ей предложил взять сказки, родители с жалостью глядели на великовозрастную дочь, читавшую страстно эти глупые байки про царей, прекрасных царевен и смелых пастухов... И уже в соседях знали, что читает Катя Жилина. Мать черномаечного Володи, Анна Тимофеевна, принеся как-то собственной сметаны на дне баночки для соседки-дурочки, долго вздыхала, стоя возле Кати, которая
даже не заметила сметаны - все бегала светлыми глазками по страницам.
Конечно же, Катя краем глаза узрела толстую в рыжей вязаной кофте до колен старуху с красными жилистыми руками, но о чем с ней она могла говорить? Раз считают балдой, она так и будет вести себя - меньше приставать будут... Глаза ее застилали слезы обиды, но сказки, справедливые и волшебные, уводили прочь от этого дикого мира, где люди друг друга не любят...
"Ах, как хорошо в сказках! Добрый молодец - сразу видно, что он добрый... ведьма - сразу видать, что ведьма... все понятны, и с первой строки знаешь, кому верить, кому нет... Но ведь в деревне Чудово почти так и было? И в тамошних окрестных селах? Наверно, в этом проклятом Желтом Логу с самого начала народ собрался чужой, вот почему никто никому не верит? Может быть, хоть в Михайловской школе повезет с друзьями..."
Увы, когда ее на первый раз Витя отвез на тракторе в Михайловку мимо березового криволапого леса, мимо пасеки, черневшей под дождем, Катя, взволнованная ожиданием чего-то нового, светлого, необыкновеного, столкнулась с таким же, как дома, раздраженным народом. Катя по характеру своему вела себя тихо, но уже на третьем уроке ее пересадили на" камчатку" по просьбе ее соседки по парте, румяной Риммы.
- Она из "этих"... она радиактивная... - услышала Катя.
Домой она шла одна - три девочки и один мальчик из Желтого Лога демонстративно убежали вперед. Осенью рано темнеет, дорога глинистая, скользкая, Катя брела, обходя лужи и соскальзывая ботиночками в жижу. А если идти по стерне, то соломинки хлещут по ноге и рвут колготки... Катя тащилась к мерцающим вдали окнам неродного села и вспоминала печальное, невероятно прекрасное лицо Марии, матери Христа в каком-то соборе, она уже путалась... Мария склонила голову, и на руках ее мертвый юноша. Гид рассказывал, что нашелся в толпе безумец - швырнул в Марию железным предметом, кажется, отверточным ключом, и отшиб у скульптуры кончик носа... Нос потом приклеили, поправили, но вот поймали ли изверга? Наверняка это не итальянец, говорил гид в клетчатом пиджаке, с розочкой в кармане.
Наверное, француз. Но Катя читала французские народные сказки, и у них тоже народ был умный и добрый. Или он испортился после того, как на них напали немцы и правили там несколько лет? Но ведь и у немцев какие чудесные люди в сказках? На флейтах играют, поют и пляшут, а если надо за работу взяться - засучат рукава и все берутся, даже их короли!
В десятом классе Михайловской школы не нашлось ни одной девочки, ни одного мальчика, кто подошел бы к Кате Жилиной и сказал: "Давай дружить". Березовские держались отдельно, желтологовские - отдельно, "хозяева" михайловские - само собой, вели себя нагло и неприятно.
"Ах, почему говорят "солнечное " детство, "золотая " юность? Самая тяжелая в жизни пора... Хотя и потом... какие такие радости у мамы, у папы? Вообще, зачем люди родят друг друга? Если сами мучаются...
Но ведь было же когда-то в нашей деревне нам хорошо? И стало быть, еще раньше - еще лучше? И в сказках не все выдумка?.."
Наконец, на перемене к одиноко стоявшей у батареи отопления Кате (какая горячая батарея! Хоть погреться перед дальней дорогой под мокрым снегом...) подошел, загребая, как клоун ногами, краcногубый в очках Котя Пузиков. Он был тщедушный мальчик, но, кажется, сын начальника милиции, и никого не боялся. Подошел, протянул руку - Катя машинально протянула свою.
А он хмыкнул и ,схватив ее руку, приложил к ней левою рукой какую-то трубку с лампочкой - и лампочка загорелась красным светом.
- Точно радиоактивная!.. - возопил паренек. - Тобой надо облучать помидоры в теплицах... хотя есть их потом - тоже станешь радиоактивным! Детей не будет никогда! Зато трахаться можно без опаски...- И заржал, как козел. - Берегись!
Кате стало страшно. Она поняла смысл слов Коти Пузикова. Но неужто у нее вправду никогда не будет детей? Лучше об этом сейчас не думать.
Но как же Витя? Он же совсем молодой... Может, отец Кати по этой причине и пьет? Он же раньше только по праздникам, и то рюмочку, не больше... "Господи, вот в чем разгадка неприязни людской! Когда я нагишом купалась возле дома, может, уже тогда решили, что я мужиков зазываю? Слабоумная... да еще и с мертвым женским началом...
Катя сама зашла в библиотеку и взяла читать учебники по медицине, книгу "Мужчина и женщина", "Секс в жизни женщины"... Меланхоличная, с вечно заложенным носом библиотекарша Эльвира Ивановна осклабилась, глядя, как школьница Жилина складывает в свой старый портфель книги.
- Задание на дом дали?- ехидным голосом осведомилась она.
Катя всегда была честная и прямая девушка. Но и она уже заразилась ядом отчуждения и ненависти.
- Да. - Не поднимая глаз, вышла вон.
Хоть она и старалась не показывать книги дома, мать узрела их. А может, и библиотекарша сказала. Или через людей дошло. Мать выхватила из-под подушки дочери захватанную книгу "Судебная медицина":
- Это еще что такое? - И вытащив дочь за руку в темные сени, пугающим шопотом спросила. - Что-нибудь с тобой сделали? Говори!..
Ну? Ну?
Катя сказала:
- Просто хочу знать...
- Не рано ли?
- Мама, - вздохнула дочь. Они стояли возле бочек с солеными огурцами и грибами, над головой свисали невидимые, но крепко пахнущие веники и связки табака. Здесь, в сенях, немножко пахло далекой, уничтоженной родиной, миром добрых сказок. - Мама. Мои подружки хвалятся, что они все уже давно женщины... а я не тороплюсь... хочу из книжек узнать, нормальная я или нет? Что я дурочка, вы меня убедили... но может мне и жить не нужно, хлеб переводить, если я пустая, как гитара?
- Господи!.. - мать с изумлением и страхом смотрела на дочь. Таким языком Катя никогда еще с ней не разговаривала.
Глаза уже привыкли к темноте, и мать видела в лиловых сумерках (дверь в избу была прикрыта неплотно) высокую, прямую, быстро повзрослевшую девушку с распущенными на ночь волосами.- Я так испугалась...- И дала ей пощечину.- И думать не смей! "Зря хлеб перевожу"... А о нас подумала? Станем мы старики... кто нам стакан воды поднесет?" - Мать что-то еще шептала-кричала в сенях своей дочери, понимая, что не то говорит, не о том, но другими словами не получалось, а Катя думала: "Значит, вся наша жизнь - если не рождать новую, то хоть поддерживать старую... чтобы длилась цепь... через десятилетия, через столетия... И никакой над всем этим особой великой волшебной цели???"
Она уже не плакала. Она лежала на своем топчане, на мягком поролоне, пахнущем мазутом и бензином, и смотрела в потолок. По улице иногда проносился мотоцикл, буксуя на повороте, на выпавшем недавно снегу... и по доскам потолка пробегал веер света... В Италии она видела карнавал, отмечался какой-то их праздник, мальчишки и взрослые стреляли в ночное небо из картонных пушек - и небо разгоралось розовыми и зелеными цветами, чудесно пахло дымом, и незнакомые люди обнимали незнакомых людей - и бежали дальше...
На уроках Катя сидела молча, прямо, когда спрашивал учитель - вставала и отвечала, когда нужно было решать задачу или писать диктант - ни на что не отвлекалась, но в ее бедной голове как бы в разные стороны крутились шестеренки: одни решали задачу, писали диктант, а другие пытались постичь смысл человеческого жития.
Надо посоветоваться с Павлом Ивановичем! Она совсем забыла об этом странном человеке с ласковым голосом, с восторженными глазами. Он по-прежнему одинок? Или все же преподает в начальной желтологовской школе? У кого спросить? Может, набраться смелости и зайти к нему? А почему нет?
В воскресенье, помыв полы и прибравшись на кухне, Катя сказала матери:
- Прогуляюсь... - и вышла на зимнюю улицу. Сапожки на ней были итальянские, подарок лечебницы, из нежной золотистой кожи с медным пуговками сбоку, правда, тонкие, но ведь еще и мороз несильный.
Пальто у Кати серенькое, старое, но с подкладом. На голове - белый шерстяной берет.
"У кого спросить?" На улице бросались снежками местные карапузы, но Катю, к счастью, не тронули. Навстречу шла симпатичная девушка в расстегнутой синей джинсовой куртке с белым "барашком" внутри. Катя решилась:
- Извините... вы местная?
- Да,- улыбалась незнакомка. - Как и вы. Я вас где-то видела.
- Вы... - слегка покраснела Катя. - Не знаете, не уехал из деревни учитель Павел Иванович?
- Куда он денется? - как-то по-доброму рассмеялась девушка. - Учителей не хватает. . Ну, иногда местные крокодилы хватают его за ноги за то, что не такой, как все... Ну и что? - И замечательная землячка показала рукой. - Вон, маленький домик... там и живет.
Катя постояла, пока девушка отойдет подальше, и медленно, оглядываясь, приблизилась к типичному щитовому строению, похожему на теперешний дом Жилиных, только без пристроенных сеней, без сарая и даже без ограды вокруг. Халупа была старая, вся в потеках и трещинах, на крыше криво торчала телеантенна и трепетал на черной жердочке трехцветный российский флажок.
Катя, конечно, трусила, что ее увидят недобрые, подозрительные люди, но стиснула зубы и, взойдя на крыльцо, постучала в дверь.
Через минуту дверь медленно открылась.
Увидев Катю, Павел Иванович засиял от радости и тут же нахмурился.
Вяло махнул рукой:
- Проходите, пожалуйста.
- Да нет, я хотела узнать, здесь ли вы.- Она шмыгнула носом, как маленькая. - Хорошо, что вы не уехали.
Учитель был все в том же свитере и джинсах, но босый. Глянул на ноги, смутился:
- Я люблю так. Чаю хотите? Надеюсь, ваш брат на заедет сюда на тракторе? Дом ветхий, тут же рассыплется как домино.
- Нет, нет, - отступила Катя на крыльцо,- спасибо...- но, увидев вдруг помертвевшее от тоски лицо Павла Ивановича, решилась. - Хорошо, я минут на пять. Меня мама ждет, у нас стирка.
- Понимаю... - босой учитель пробежал в избу, как мальчишка. Катя думала, что у него жарко, поэтому он и обходится без обуви, а оказалось в доме холодрыга, окна даже не запотели.
Учитель включил электрочайник, а Катя растерянно стояла перед книжными полками. Ни одной голой стены - стеллажи с книгами и справа, и слева, и между окнами, выходящими на улицу. Книги были всякие - и Пушкин (много-много томов), и Лермонтов, и Достоевский, и Набоков, и Бунин (этих Катя никогда не читала)... и на английском языке... и словари с золотыми буквами на корешках: А-З...П...и древние какие-то тома с ятями на обложке...
- Берите, что хотите и впитывайте, впитывайте!.. - негромко сказал подошедший к ней незаметно учитель. У него голос от волнения дрогнул.Есть величайшие кладези мудрости. Библию читала? А Монтеня? А Чаадаева?
- А он разве писал? Я помню, Александр Сергеевич ему...
- Да, да! А история Соловьева!.. А Карамзин!.. А Ключевский!.. Я бы вам поднес до дому, так ведь могут неправильно истолковать... - Он засмеялся, и Катя вдруг увидела, что у него не хватает двух или трех зубов. Не тогда ли ногами Витя и Володя-сосед выбили? Учитель заметил ее взгляд и захлопнул комически ладошкой рот. - Недавно орехи грыз и все зубы поломал...- и понимая, что девушка пытается представить себе, как это можно поломать зубы кедровыми орешками, пояснил. - Грецкие! Грецкие!
Чай пьем? С сахаром? Я лично сахару не ем, но девушки любят. А если увидите, как я утром босой по снегу бегу, не пугайтесь, я с ума не сошел... закаляюсь по Иванову. . хотите?
Катя улыбнулась. Она представила себе, как начнут обсуждать ее поведение соседки, если она еще и босая начнет по снегу бегать... да еще рядом со странным человеком. . А может, черт с ними?
И в эту минуту хлопнула наружная дверь, и в дом вбежала мать Кати.
- Мама?
Запыхавшаяся женщина молчала. Учитель встал и поклонился.
- Не хотите чаю?
Мать криво улыбнулась:
- Извините... у нас дела... Катенька, видно, забыла... - и она кивнула дочери, показывая на выход.
У Кати потемнело в голове, и она потеряла сознание.
Она очнулась дома, на топчане. Рядом сидел местный врач, старичок по кличке Градусник. При любой болезни он прежде всего совал больному градусник. Он был весь седой, как из алюминия. Он держал Катю за руку и, опустив белесые ресницы, шепотом считал пульс. Мать стояла рядом. В дверях курил Витя. Отца еще не было.
- У нее был легкий шок... - сказал старичок. - Чего-то испугалась?
Вы не в курсе?
- В курсе, в курсе, - заскрипел в дверях Витя. - Я ему, падле, покажу... я его подпалю, падлу...
- Нет, - застонала Катя. - Он ни при чем. Он хороший. Это мама...
так не во время...
- Вот-вот, - сказала мать. - Я уже не во-время вхожу... а они там чай пьют... полураздетый мужчина и моя единственная дочь!
И Катя снова потеряла сознание...
Она слышала сквозь сон, как торопливо переговариваются мать и доктор... почувствовала, как ей в руку входит игла... А может быть, это было уже позже, через час, два, три?
- Да, да...- бормотал старичок. - Говорите, до восьмого класса играла с куклами? И до сих пор сказками увлекается? Да, да...
Уединяется... и в то же время доверчива, как дитя... да, да... и очень ранима... ранима...
Когда Катя очнулась, мать шила на машинке, стараясь тихо, менее шумно крутить колесо.
- Ой? - она мигом подскочила и присела возле дочери. - Ну, как ты?
Голова болит?
Катя смотрела на мать, хотела что-то сказать, но будто сон сковал ее язык, и она сама как бы лежала в прозрачном вязком меду.
- Что? - пригнулась к ней мать. - Мы не тронули его, не тронули...
Но он ненормальный, это точно... Чего-нибудь хочешь?
- Почитай мне сказку, - еле слышно попросила Катя. - Итальянскую.
- Итальянскую? - переспросила мать. Заметалась по избе, нашла толстый том, принялась листать. - Чешская... немецкая... немецкую не хочешь? Итальянскую... Вот итальянская! "Принцесса из апельсина".
Тебе вслух почитать? Жил-был на свете принц, красивый двадцатилетний юноша. И захотелось ему жениться. Стал король приглашать ко двору разных принцесс, одна красивее другой. Но никто из них не приглянулся юноше...
Катя снова уснула, а когда проснулась, дома были уже все - и отец,и брат Витя. Мать накрывала на стол.
- Вот и наша Катенька проснулась... - обрадовалась мать. - Будешь с нами ужинать? Доктор сказал - тебе надо побольше есть... Вот, папа мяса сегодня купил, вкусный суп, будешь? Наша доченька сейчас умоется и вместе с нами сядет, да, доченька?
Катя сходила во двор - ноги еле держали, во всем теле была страшная слабость. Над белым в ночи зимним двором в небе зияла огромная ослепительная луна, и синяя тень от нее лежала возле сарая. Катя умылась из умывальника за печкой, села за стол. На нее все пристально смотрели. Витя с суровым видом жевал любимую еду - хлеб.
Отец был трезв, он осунулся за последние дни, и Катя вдруг заметила, что его скулы похожи на ее скулы, а у Вити рот похож на ее рот. А волосы мамы - ну точно волосы Кати... И впервые, пожалуй, теплое чувство родства ополоснуло ее сердце...
- Мне чаю,- попросила Катя. - Крепкого... какой папа пьет.
- А суп? - нахмурилась мама. - Сначала едят суп.
- А вот Павел Иваныч говорит... если по Шелтону... - Катя запнулась.
- Уехал Павел Иванович, - сказала мать. - В городе будет работать.
Там, в городе, как раз для него народ... а мы люди простые... - Она поставила перед дочерью большую глубокую тарелку с горячим жирным супом, из которого как пушка торчала широкая мозговая кость с чудесной мякотью внутри.
Но Катю передернуло. Она вдруг вспомнила живых коров, которые мычат у соседей возле крыльца, иногда глядя мокрыми, добрыми глазами на Катю. Их режут, рубят топором и потом варят. И какая разница - корова в котле или человек?
- Что с тобой?
Катя молчала.
- Ну налей ей чаю! - хрипло сказал отец.
Мать встала, налила в чашку густого - сплошь заварка - чаю.
- Сахару намешать?
- Спасибо. Нет.- Катя держала в дрожащих тонких ладонях горячую фарфоровую чашку с голубым ободком и думала о том, что, наверное, теперь Павел Иванович больше не захочет с ней встречаться. Она осталась одна. И даже книг не успела у него взять..
был бы повод навестить в городе...
- Зря ты этому учителю доверяешь, - сказал вдруг Витя. - Дядя Володя рассказывал - он раза три женился... и вообще - алкаш.
"Павел Иванович?!" - хотела изумленно воскликнуть Катя и решила промолчать. Дурачок Витя. Может, раньше и пил учитель, но Катя видела теперь он живет по методу Иванова, закаляя себя, подставляя душу космосу.
- Кстати, Володя тебе привет передавал...- как-то смущенно завозился на стуле отец и, опустив голову, принялся хлебать суп. - Вон, даже цветы на базаре в городе у грузин купил.
Только сейчас Катя увидела: в глиняной дешевой вазе стоят черные усохшие хризантемы. "Еще замуж за этого толстяка в черной майке выдать меня надумают... Куда бежать? Что делать?"
После ужина отец и брат ушли курить на крыльцо, а мать начала мыть посуду. Катя хотела помочь, но мать сказала, чтобы она лучше легла.
- Ты еще слабая. Витя договорился, тебя повозит несколько дней в Михайловку... а чтобы зря не языком не мололи, кого-нибудь еще будете прихватывать на сани...
- На тракторе?
- Почему? На лошади. Заодно почту туда оттартает...
Как в далеком детстве, Катя лежала в санях, укутанная тулупом, на котором ночью спала. Рядом стояли на коленях ее одноклассницы из Желтого Лога - Таня Шершнева, Таня-бурятка и Люда Петренко. Они все три были крепкие, загорелые сибирячки, могли и пешком ходить, но зачем пешком, если есть транспорт. А вот четвертый ученик, Олег, из гордости не захотел ехать с ними.
Только и брякнул глупость вроде того, что Жилина - радиоактивная девушка, и это на всех перейдет... Сказал - и аж сам скривился, как от зубной боли, от своей ахинеи. . "Ну, почему люди тяжело сходятся?
- думала Катя, задремывая. - Что стоит Олегу подойти и сказать, мол, прости?.. давай дружить?.."
Вот и Михайловка... "А может, мне рады будут? Меня же не было целую неделю", - простодушно жмурилась, глядя вперед под морозное солнце Катя. Но увы, увы... Как была она изгоем, так и осталась.
Если ее вызывали к доске, то ее никто не слушал, в классе шумели. На переменах она стояла на излюбленном своем месте - возле батареи отопления, и однажды прилипла к ней - кто-то прикрепил к железу несколько комков отжеванной резинки. Катя пошла по звонку на урок - над ней сзади хохотали.
Она понимала - она должна первая смириться. Тут не имело значения, как ты учишься, как одеваешься... сейчас все хорошо одеваются...Надо найти сильного человека и сунуть голову под его покровительство. В классе были такими сильными людьми: Котя Пузиков (но его после того розыгрыша Катя возненавидела), Никита-слюнявый (все время жевал и плевался во все стороны) , а из девиц: Маша-чесотка (материлась почище вокзального бича) и Таня Шершнева из родного теперь катиного села. Но Таня больше всех и распускала про Катю слухи, хотя, когда здоровались утром, смотрела в глаза спокойными серыми глазами. За что ненавидела? Или просто хотела подмять, а поскольку Катя не понимала, не набивалась в услужение, ненависть накалялась.
Катя решила переломить себя - на большой перемене купила в буфете иностранную жвачку и, зажав ее в кулаке, приблизилась к Тане, которая стояла в окружении парней и девчонок. Все курили.
- А!..- воскликнула Люда Петренко.- Можешь, Таня, застрылить мине, но дэвушка несет тебе резынку!
Таня пожала плечами, с усмешкой глядя на Катю. Катя будто споткнулась... и прошла мимо.
И у нее из пальто украли деньги. Папа давал на мелкие расходы, чтобы бедной сиротой не чувствовала себя.
"Сказать учителям или нет?" Катя не решилась. Денег не найдут, а будут говорить, что Катя клепает на подруг.
А через пару дней из портфеля пропала тетрадка с задачами, которые Катя решала все воскресенье и решила. Она умела иногда быть упрямой.
И вот, напрасны все труды - кто-то "стибрил".
В этот день Витя не смог приехать в Михайловку на санях, школьники из Желтого Лога побрели домой пешком. Сначала шли рядом, но Катя на свою беду спросила у Тани-бурятки, наиболее добродушной:
- А ты знаешь, как произошло слово "стибрить"? В Италии есть река Тибр...
И вдруг Таня-бурятка закричала посреди леса, как базарная торговка:
- Ты что, считаешь, я взяла у тебя деньги?! Ты какое имеешь право?!
А потом к Кате подошла Таня Шершнева и ударом сбила ее с ног.
И подбежала рыхлая Люда Петренко, стукнула кулаком по голове.
- Вы что, спятили?.. - испуганно пробормотал Олег Шкаев.
- Пошел на хер!.. - сказала ему Таня, и девушки-подружки ушли в ночь.
Катя поднялась. У нее из носу что-то текло... но в темноте не было видно, вода или кровь.
- Вам помочь? - спросил Олег, оглядываясь на ушедших вперед одноклассниц.
Катя прошептала:
- Спасибо. Я сама.
И парень, облегченно вздохнув, побежал догонять девушек. Вдруг обернулся и крикнул:
- У тебя... надменное лицо... поэтому тебя не любят...
Катя тащилась по зимней дороге, смутно белевшей в лесу. Ни огонька.
Ни человеческого голоса.
Сзади мигнули далекие фары, а через минуту-другую Катю догнал "уазик", крытая брезентом легковая машина. Открылась дверка, жесткий мужской голос спросил:
- Волка ждешь? Тебе далеко?
"Не откликайся! - сказала себе Катя и тут же возразила. - Но не все же люди плохие?"
- До Желтого Лога.
- Довезем? - спросил мужчина кого-то. - Еще замерзнет девушка. - И засмеявшись, соскочил на скрипучий снег и подсадил Катю в теплую машину. Здесь пахло куревом и водкой. Машина была битком набита молодыми парнями в военной форме. Катя вдруг стало страшно, но было уже поздно...
- Водку пьем? - зажурчал радостный говорок, и в темноте подтвердили:
- Пьет, пьет... Наши русские девушки все пьют, верно?
Машина скакала, как бешеная. Катю прямо в машине раздели и она оказалась на коленях самого говорливого, жарко дышавшего ей в ухо и приговаривавшего:
- Не боись, тут все после медобработки...
И вокруг, нетерпеливо поджимаясь, гоготали...
Катю высадили на краю деревни, где она теперь жила. У нее не было часов - хватая за руки, раздевая, передавая друг другу, часики сорвали... Между ног все болело. Катя стояла, глядя без слез на мертвую, без единого огня деревушку и не знала, что ей делать. Надо идти домой. Но ведь мама все сразу поймет. Спросит: почему так поздно? Заблудилась. Была метель, и Катя заблудилась. Хорошо. А почему водкой пахнет? Катя принялась есть снег.
Может, удастся убить запах.
Она подошла к своему дому - внутри горел слабый огонь. Наверное, мама оставила на кухне свет. На всякий случай.
Катя постучала в дверь, в доме зашелестели шаги, и дверь открылась нараспашку, сбив Катю в сугроб - она слишком близко стояла...
- Бедненькая моя!.. - запричитала мать, падая вслед за ней в снег. Где ты была? У тебя случился обморок? В дороге? А как же твои друзья? Господи, какие все чужие... недобрые...
Выскочил во двор отец в кальсонах, сгреб дочь и занес домой на топчан. А через несколько минут в доме зарыдала в голос мать, а отец выбежал на крыльцо с двухстволкой и принялся палить в воздух...
На следующее утро Катя, серая от боли, согнувшись, еле поднялась.
Дома никого не было. На столе лежала записка: "Доченька, мы поехали в милицию... поешь горячего... никуда сегодня не ходи..."
- Зачем в милицию?..- Катя смотрела из окна на улицу. Никого не найдут, только будет шуму и издевок на всю жизнь. Когда мать ночью выпытывала у дочери, кто и как ее обидел, Катя рассказала про военную машину... Но разве она помнит имена мужчин, номер "уазика"?
Там никто не окликал друг друга по имени, только сопели, стонали, чавкали, хлебали из горла водку и Кате лили в рот, раздвигая ледяным стеклом ей зубы...
В обед мать вернулась одна. Она рывком бросилась к дочери, обняла ее, заскулила, как собака:
- Мы уедем отсюда... уедем...
- Зачем? - сказала Катя. - И куда?
- Они сказали, нужно твое заявление... Будешь писать?
Катя покачала головой.
Мать с полчаса сидела рядом, на катиной тахте, и смотрела в пол.
Вечером пришли отец и сын. Отец кивнул дочери, налил себе стакан водки и лег спать, отвернувшись к стене. Витя поел супу и ушел в ночь.
- Куда ты? - слабым голосом спросила мать. Но он только дверью хлопнул. - Надеюсь, не побежит следы машин распутывать да этих офицеров искать...
Было слышно, как скрипит счетчик, накручивая свою добычу.
На кухне отозвался сверчок.
- Дочь, - как-то виновато сказала мать. - Ты все про Италию-то хотела... Может, расскажешь?
Катя молчала.
- Дай, мама, супу. С мясом.
И ее вырвало. Она легла, и рядом подсела мать и, открыв тяжеленную книгу с картинками, продолжила чтение итальянских сказок:
- Жил-был на свете бедный юноша. Вот однажды он говорит своей матери: "Пойду-ка я, мама, странствовать по свету. В нашей деревне за меня и сухого каштана не дают. Что из меня здесь путного выйдет?"
А почему он так, Катя, говорит - сухого каштана?..
Катя хотела сказать матери, что в Италии свежие каштаны жарят и едят, но ничего не сказала. Нету на свете никакой Италии, есть единственная отравленная страна, где Кате суждено было родиться и суждено помереть... Но только после того, как она проживет жизнь, полную той или иной ценности... А вот какой будет эта жизнь, зависит не только от нее. От добрых и недобрых людей. От многих случайностей. Но Катя все равно гнуться не будет.
- Не надо, мама... Я сама. Есть под Миланом церковь...
Отец, заскрипев на койке, повернулся к женщинам, моргая красными глазами.
- И там знаменитая фреска... "Тайная вечеря"... Ну, сидит Христос...
и все двенадцать его апостолов...И он знает, знает, что его предадут, и знает, кто предаст... но... но...Он ничего не сделает, чтобы изменить ход жизни. В этом высшая смелость и мудрость... если ты, конечно, знаешь, во имя чего страдаешь... А вот если ничего не знаешь... только ешь и пьешь...
- О чем ты, дочь? - испуганно спросила мать.
Отец угрюмо смотрел в стену.
Где-то у соседей играла гармошка.
Люди жили и на что-то надеялись.
- Мама, я с вами, - тихо улыбнулась Катя. - Я вас никогда не брошу... никогда... ни завтра... - она загнула указательный палец. - Ни послезавтра... - разогнула и загнула еще раз.- Это так итальянцы разговаривают, когда через стекло и не слышно. А вот так... - Катя приставила палец к щеке, - вкусно. Ничего, мама. - Она приставила пальчик к щеке и уснула.
Июль 1994 г. г. Красноярск
|
