Птицеферма Татьяна Владимировна Солодкова
        Вселенная Морган #5
        Они знакомы пятнадцать лет. В прошлом - мальчик из богатой семьи, получающий все, что пожелает, и девочка из трущоб, привыкшая бороться за свое место под солнцем. В настоящем - друзья, напарники, любовники. Мужчина, готовый принимать любимого человека со всеми его недостатками. И женщина, которую слишком сильно била жизнь и разучила верить людям.
        Сложное задание на планете-тюрьме все расставит по местам. Диверсия, стирание памяти и выживание в нечеловеческих условиях никого не оставят прежними. Победить врагов можно при помощи хитрости и оружия. Побороть собственные предрассудки поможет только любовь.
        Татьяна Солодкова
        Птицеферма
        Пролог
        ИЗ ПЕРЕПИСКИ
        ЭМБЕР. Привет. Спишь?
        НИК. Сплю. (Смайлик, упавший на спину и раскинувший руки в стороны, высунув язык набок.)
        ЭМБЕР. Очень смешно.
        НИК. Смешно.
        НИК. Но ты права, не очень.
        НИК. Ты как?
        НИК. Эй, Янтарная.
        НИК. Прием.
        НИК. Предупреждаю, я сейчас запаникую и начну тебе звонить.
        НИК. Я нервный, ты в курсе.
        НИК. Янтарная, считаю до пяти, а если ты не отвечаешь, то звоню и бужу твою соседку.
        НИК. Пя-а-а-а-а-а-ать…
        НИК. Четыре…
        НИК. Три…
        ЭМБЕР. Ты сдурел? Я попить отходила.
        НИК. О, жива! (Смайлики - танцующие мартышки.)
        ЭМБЕР. Балбес. (Смайл, крутящий пальцем у виска.)
        НИК. Так чего будила?
        ЭМБЕР. А ты правда спал?
        НИК. Вопрос к делу не относится. Я тебя слушаю.
        ЭМБЕР. Ничего такого.
        НИК. С ума с вами, женщинами, сойдешь. (Смайлик, стреляющий себе в голову.)
        НИК. Волнуешься?
        ЭМБЕР. Немного.
        НИК. Ага, и поэтому ты будишь меня среди ночи, чтобы поболтать. (Смайлик с табличкой «Не верю!»)
        ЭМБЕР. Ты не спал!
        НИК. Просто у меня чуткий сон.
        ЭМБЕР. Зануда.
        НИК. Каюсь.
        НИК. Виновен.
        НИК. Так что ты хотела?
        НИК. Серьезно.
        ЭМБЕР. Волнуюсь.
        НИК. Без паники. Все подготовлено и проверено миллион раз.
        ЭМБЕР. А кто вчера устроил Старику скандал и доказывал, что это должен быть он, а не я?
        НИК. Я просто тебе позавидовал.
        ЭМБЕР. Или испугался.
        НИК. Ну точно - что вся слава пройдет мимо меня.
        ЭМБЕР. Спасибо.
        НИК. За что?
        НИК. Я еще вроде как ничего не сделал.
        ЭМБЕР. Подбодрил.
        НИК. Всегда готов.
        ЭМБЕР. Спокойной ночи.
        НИК. Погоди.
        ЭМБЕР. Я тут. Джилл храпит. Вряд ли я сумею сегодня заснуть.
        НИК. Из-за Джилл. Ну-ну.
        НИК. Слушай.
        ЭМБЕР. Вся внимание.
        НИК. Я уже серьезно.
        ЭМБЕР. Да-а-а?
        НИК. Да.
        НИК. Я лично проверял все отчеты. Разговаривал с нашим человеком ТАМ.
        НИК. Все на мази, нужные люди получили обговоренные суммы и даже чуть больше.
        НИК. Ты получишь дозу препарата втрое меньше обычного.
        НИК. Вспомнишь все через несколько дней.
        НИК. Тот мамой клянется, что осечек не будет.
        ЭМБЕР. Ник.
        НИК. Что?
        ЭМБЕР. Я тоже читала отчеты, плюс Старик провел инструктаж. Все будет.
        НИК. Тогда ложись спать.
        ЭМБЕР. Только если ты заберешь от меня Джилл.
        НИК. Нет уж.
        НИК. Она не в моем вкусе.
        НИК. А ты, если хочешь, приезжай.
        ЭМБЕР. Мы это уже проходили. Отстань. Шутка устарела.
        НИК. Никогда не поздно попытать удачу.
        ЭМБЕР. Ты в пролете.
        НИК. Я в курсе.
        НИК. Так что иди спать.
        ЭМБЕР. Уговорил. Ухожу.
        НИК. До завтра.
        ЭМБЕР. Завтра мы уже не пересечемся. Я вылетаю на рассвете.
        НИК. В смысле?
        НИК. Планы поменялись?
        НИК. Почему я не в курсе?
        ЭМБЕР. Да, сегодня вечером внесли коррективы. Спокойной ночи.
        НИК. Ты так шутишь, да?
        НИК. Янтарная?
        НИК. Глупая шутка.
        НИК. Эмбер?
        НИК. Ты еще там?
        НИК. Черт!
        НИК. Я выезжаю к тебе.
        Последние семь сообщений не прочитаны.

* * *
        Комната металлическая. Из металла вокруг все: пол, стены, потолок, стол и даже стул, прохладу которого чувствую сквозь тонкую ткань штанов. Наручники на моих запястьях - тоже металлические, как и скоба на поверхности стола, к которой их кто-то пристегнул. Кто? Когда? В голове туман, плотно покрывающий все то, что было до момента «здесь и сейчас».
        Некоторое время рассматриваю наручники, затем опускаю взгляд на себя: на мне серая пижама. Это ведь пижама, правда? Широкие штаны и удлиненная футболка; ткань тонкая. Зябко повожу плечами, отчего гремит цепочка, соединяющая браслеты на моих руках со скобой стола. Звук отдается в висках тупой болью, хочется потереть лоб, но не дотянуться. Тут же начинает чесаться нос. Дергаю цепочку наручников с силой, но ничего не происходит. Снова этот звон.
        Приходится встать и наклониться к самой столешнице - только так есть возможность достать пальцами до лица. Мм, блаженство… С облегчением прикрываю глаза, а когда распахиваю - вокруг темно. От неожиданности падаю обратно на стул, его острые края больно впиваются в бедра. Звенит цепочка.
        Освещение не возвращается, зато глухая до этого стена передо мной оживает, превращаясь в экран. Вернее, в первое мгновение думаю, что это экран, но нет, передо мной кое-что поинтереснее - зеркало.
        Жадно вглядываюсь в прикованную к столу молодую женщину в серой одежде. Худощавая, прямой нос, тонкие губы, светлые волосы до плеч, спутанные.
        Дергаю плечом, и женщина в зеркале повторяет мое движение. Значит, все-таки не галлюцинация, это я. Я… такая? Не помню. Опять хочется потереть лоб или почесать нос - видимо, нервное, - но на сей раз сижу не шевелясь.
        - Добрый день, - приветствует меня мужской голос.
        Вскидываю голову, верчу ею по сторонам, но так и не нахожу взглядом динамик, поэтому решаю смотреть прямо перед собой: если зеркало - все же экран, то, очевидно, мой невидимый собеседник прячется за ним.
        Понимаю, что губы пересохли.
        - Да пошел ты, - разлепляю их и произношу нечто, чего сама от себя не ожидаю. Вежливое «Здравствуйте» или агрессивно-нервное «Кто вы и где я?!» были бы в данной ситуации уместнее. Но мне не хочется кричать и требовать, мне хочется… да, именно послать подальше своих мучителей.
        Теряюсь, опускаю взгляд, рассматриваю руки. У меня тонкая кость, белая кожа с синими прожилками вен. На правом предплечье синяк.
        Однако голос за зеркалом не трогает моя реакция. Пожалуй, меня саму она удивила и смутила больше.
        - Как вас зовут? - спрашивает он все с тем же равнодушием, что и поздоровался ранее.
        Снова открываю рот и… закрываю. В голове туман. Все, что было до этого момента, - белый лист.
        - Как вас зовут? - повторяет голос. Он совершенно точно принадлежит мужчине. Но живому ли? Не робот ли играет со мной в игры?
        Чувствую раздражение. Опять возникает желание огрызнуться, но сдерживаюсь.
        - Как вас зовут? - спрашивают меня в третий раз.
        Да он издевается!
        - Я не знаю! - выкрикиваю. Хочу зло, а выходит беспомощно и жалко.
        Сердце гулко колотится в груди. Я правда не знаю, ни кто я, ни как меня зовут, ни как здесь оказалась. Я даже эту женщину в зеркале вижу впервые. И вообще, она мне не нравится. Вон какая у нее сейчас гримаса на лице. Это… я?
        Однако, кажется, кто его знает кто удовлетворен.
        - Что последнее вы помните?
        Ответ «Ни черта!» его устроит? Спокойно, спокойно… Выдыхаю. Напрягаюсь и действительно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Но помню лишь эту камеру.
        - Ничего, - выдыхаю, читая ужас на лице женщины в зеркале. Теперь она нравится мне еще меньше - выглядит совсем жалко.
        - Сколько будет пять умножить на восемь?
        - Сорок, - отвечаю на автомате.
        - Столица Нового Рима?
        - Ромеро.
        - В каком веке человек совершил первый полет в космос?
        На этот вопрос женщина в отражении не отвечает и хмурится. Кажется, начинаю к ней привыкать.
        Упрямо сжимаю губы и не собираюсь больше отвечать на вопросы из программы младших классов. Я помню ответы на все, могу даже назвать год, в который Колумб открыл Америку. И мне хочется выть и биться в своих оковах от осознания того факта, что история Старой Земли мне известна лучше, чем собственная биография.
        Я - ничто. Я - белый лист…
        Глава 1
        ДВА ГОДА СПУСТЯ
        Лето в этом году выдалось жарким, что удивительно, как говорят старожилы. Верю им на слово, потому что мне довелось застать лишь прошлое - ветреное и влажное. Зато тем летом отлично росли овощи. Этим же почва сохнет и трескается, а посевы приходится регулярно поливать и молиться, чтобы урожай удался. Впрочем, молиться - сильное преувеличение. Вряд ли Бог заглядывает на Пандору.
        - Гагара, ты идешь?! - кричит мне Сова, закончившая свою часть работы, гремит пустым ведром.
        - Догоню! - откликаюсь и делаю знак, чтобы возвращалась без меня.
        Та пожимает плечами и уходит. Я не нравлюсь Сове. Она говорит, что я еще не смирилась, а такие только вносят смуту в привычный уклад жизни.
        Выливаю с помощью кривого металлического ковша остатки воды из своего ведра на чахлую ботву моркови - на урожай которой все еще надеюсь, - и бреду к лагерю. Куда медленнее уже скрывшейся из вида Совы - тяну время. Мне некуда спешить и не к кому торопиться.
        Вечереет. Солнце уже не печет как сумасшедшее, но все равно жарко и душно.
        Срываю косынку с волос и вытираю вспотевшее лицо.
        Прошлым летом было легче: от холода можно скрыться под теплой кофтой. От жары не спрячешься. На мне лишь тонкий сарафан на бретелях (сама перешила старое платье), но пот струится по телу, будто меня искупали. Не знаю, как Сова ходит в такую погоду в наглухо застегнутой рубашке с воротником-стойкой. Я бы уже задохнулась. А она говорит, мой сарафан - призыв к разврату…
        Пусть говорит - Сова уже немолода, ей положено учить «молодежь» жизни.
        Подхожу к поселению. Помыться бы, но до реки идти далеко, а скоро нужно готовить ужин (моя смена) - не искупаешься.
        Ничего, вот все уснут - и тогда в моем распоряжении будет целая ночь.
        - Гагара у нас законодательница мод? - врывается в плавный ход моих мыслей чужой голос. - Мне нравится твое новое платье. - Чиж сидит на крыльце и с важным видом стругает какую-то ветку. Не прерывается даже для того, чтобы пробежать по моей фигуре сальным взглядом. - Конфетка.
        Сомнительный комплимент - на такой жаре конфеты ассоциируются у меня с чем-то гадким и липким.
        - Дать поносить? - огрызаюсь.
        Прохожу по самому краю ступеней, чтобы не приближаться к Чижу - с этого станется, может начать распускать руки.
        - Я не ношу бабские шмотки, - хохочет Чиж, не вняв угрозе в моем голосе. - Я их снимаю!
        Снимает - не поспоришь. Снимает со всех, кто позволяет ему это сделать. А это доброе большинство Птицефермы. Чиж красив: темные вьющиеся волосы, синие глаза. И имеет совершенно несносный характер: с мужчинами сцепляется, тренируя кулаки, женщин воспринимает как тела для развлечений. Но многим местным девчонкам нравится - Чиж популярен.
        Мне не нравится в нем решительно ничего. И, видимо, именно это подстегивает его ко мне интерес.
        Говорят, лет десять назад на Птицеферме творился полный беспредел - все брали всё и всех, кого хотели. Насиловали и убивали друг друга, женщины так вообще жили недолго. А те, кто выживал, лучше бы умерли.
        А потом появился Филин. Сколотил банду из тех, кто разделял его идеи, и навел порядок. Отладил режим работы на рудниках, ввел дежурства на огороде и на кухне, запретил открытое насилие.
        Говорят, первое время вешал недовольных по трое в день. А потом улеглось, устаканилось.
        Говорят… По их словам, я попала на Птицеферму в хорошие времена, на все готовое, и должна радоваться. Сам Филин считает меня неблагодарной, потому что я все равно не испытываю радости, как ни пытайся ее в меня вбить.
        Сломанные ребра срослись, а я все равно не рада…
        - Чи-и-и-иж! - Из барака выбегает Кайра, пара Чижа.
        Без пары на Птицеферме нельзя - так повелел Филин. После запрета на сексуальные домогательства окрыленные свободой выбора женщины полностью перекрыли доступ к своим телам, и ущемленные мужчины чуть было не устроили бунт. Волнения Филин пресек и нашел нехитрый выход: каждой женщине - по постоянному партнеру, тем, кому женщины не хватило, можно «арендовать» тех, кто состоит в паре. Разумеется, по взаимному согласию. Потому что мы не Цветы или Камни - на Птицеферме царят законы цивилизованного общества. Не согласна - пойдешь по кругу, а затем на ветку ближайшего дерева с петлей на шее. Все просто и доходчиво: кости срастаются, а желание спорить отпадает. У меня отпало.
        Кайра мчится к своему мужчине с каким-то делом, а меня замечает только в последний момент. Успеваю увернуться - затоптала бы.
        - А, это ты? - Девушка презрительно кривит фиолетовые губы. Свекольный сок вместо помады, сажа вместо краски для бровей, кусок ткани под грудью, чтобы ее максимально приподнять, - вместо бюстгальтера. В этом вся Кайра - самая красивая женщина Птицефермы, по мнению большинства. - Опять к моему мужику лезешь?! - И самая ревнивая. Сколько волос она выдрала у тех, кто неосторожно засматривался на Чижа в ее присутствии…
        Чижу нравится, он и сейчас довольно похихикивает у меня за спиной. Надеется на драку. Женские разборки - его любимый вид развлечения, особенно когда они случаются из-за него.
        - Пройти дай, - прошу, крепче сжимая дужку ведра в своей ладони.
        Именно прошу.
        Мы с Кайрой дрались дважды - не из-за Чижа. Вернее, она из-за Чижа. А я - потому, что, когда на меня замахиваются, бью в ответ.
        В первый раз Филин пожурил обеих и простил. Во второй - признал меня зачинщицей и вынес приговор. Мягкий по понятиям Птицефермы - розги. На спине остались шрамы, до сих пор иногда ноют на плохую погоду.
        - Пройти дай, - повторяю, так как Кайра не двигается с места. Если ударит, тоже ударю не задумываясь, какие бы последствия меня ни ждали. Но если можно избежать драки - постараюсь.
        Теперь я умнее. Филин прав: все поддаются дрессировке. Рано или поздно.
        - А если не дам, то что? - Пухлые свекольные губы презрительно кривятся.
        Вскидываю голову, встречаясь с Кайрой взглядом. На ее лице написаны вызов и решимость, а в глубине зеленых глаз - страх. Я вижу его, чувствую. Кайра задевает меня потому, что уверена: я не рискну вызвать гнев Филина вновь. Но она не забыла то, что в тот раз я не сломала ей руку лишь потому, что нас вовремя растащили. И сделаю это вновь, пусть я и легче ее килограмм на пятнадцать, - играючи, в два движения.
        Ничего не говорю, только смотрю. Пристально, предупреждающе.
        Кайра отводит взгляд и отступает на шаг в сторону - я худая, мне хватит.
        - Сиськи прикрой! - несется уже вслед. - Еще раз увижу тебя в этом платье!..
        Не слушаю, хлопаю дверью, обрубая от себя поток брани Кайры, летящий мне в спину под аккомпанемент одобрительного смеха Чижа - вот уж два сапога пара.
        Пальцы свело от злости так, что побелели костяшки, - с трудом сдержалась.
        Еле разжимаю ладонь, чтобы поставить ведро.

* * *
        В тесной комнатушке - никого. Выдыхаю с облегчением: минуты одиночества бесценны.
        Бросаю взгляд на раскиданные на полу вещи - Пингвин снова побросал грязную одежду и ушел по своим делам.
        Поднимать сил нет - все жара, я совсем выбилась из сил. А еще ужин… Поэтому решаю провести короткий перерыв с пользой - падаю навзничь на кровать и просто лежу, глядя в потолок. В углу серый пластик потрескался и отошел - если пойдет дождь, то зальет. Надо чинить.
        Прикрываю глаза и думаю о том, что на крышу придется лезть самой.
        Чиж на днях залатал участок над своей комнатушкой. По доброте душевной мне никто не поможет, а Филина просить отправить кого-нибудь - бесполезно. Для Главы это слишком мелко, скажет, чтобы разбирались сами. Чиж возьмется с удовольствием, но потребует оплату натурой. Ворон - откажет. Зяблик - пообещает, но не сделает… А Пингвин все равно не станет - сошлется на усталость. Или на головную боль, или на желудочную колику - судя по количеству известных ему болезней, в прошлой жизни мой сожитель явно был связан с медициной.
        Тяжелые шаги, хлопок двери.
        - О, уже готова! - довольно присвистывает вошедший Пингвин.
        Порываюсь подняться, но не успеваю - на меня наваливается тяжелое тело, потное, пыльное после целого дня на руднике. Как всегда: переоделся, но не помылся.
        Пытаюсь столкнуть его с себя, но тут же получаю ощутимый тычок под ребра.
        - Не рыпайся, дурная, - пыхтит куда-то мне в область шеи, задирает сарафан до самого живота, пристраивается.
        Закрываю глаза и… не рыпаюсь. Это правила игры, законы Птицефермы - отказывать своему мужчине нельзя. И все, что могу, - закрыть глаза и представить, что я не я, или я, но не здесь, или здесь, но не с ним.
        Закусываю губу так, что чувствую привкус крови. Терплю, только сжимаю пальцами край покрывала.
        Просто перетерпеть… Пара минут…
        - У-ух! Хорошо! - Кровать натужно скрипит, и с меня исчезает тяжесть чужого тела. Моя единственная удача состоит в том, что Пингвин - скорострел.
        Так и лежу, кусая губы, снова смотрю в потолок.
        Мне нечего сказать этому человеку, не в чем обвинить - он действует строго в рамках правил Птицефермы. Пингвин - хороший работник, и в качестве награды ему «подарили» меня. Поэтому он в своем праве.
        - Тетерев убился, - буднично сообщает Пингвин.
        Судя по шуршанию ткани, натягивает штаны. Не поворачиваю головы.
        - Вот мы пораньше и свернулись.
        Никак не реагирую.
        - Мы с мужиками - к реке.
        Не отвечаю.
        - Ну, я пошел… А, чуть не забыл! Футболку еще постирай. - Швыряет на пол и выходит.
        Хлопок двери.
        Удаляющиеся шаги.
        Тишина.
        Прикрываю глаза и сотрясаюсь от беззвучных рыданий. Кусаю кулак, надеясь, что боль отрезвит и поможет взять себя в руки.
        Слезы - пустое. Рыдать по себе - бессмысленно. Это Пандора, тут нет невиновных, мы все заслужили свой маленький тесный ад и будем вариться в нем, пока не сдохнем. Ад, в котором я существую почти два года.
        Тогда, два года назад, я открыла глаза в странной комнате без окон и вдруг поняла, что не помню о себе ровным счетом ничего. На меня смотрели чужие глаза с чужого лица. А это оказалось зеркало…
        Кто я такая, мне сказали позже - преступница, осужденная на пожизненное заключение на Пандоре, планете-тюрьме. Отсюда нет выхода. Это конечная точка моего маршрута.
        У меня больше нет прошлого, меня лишили имени. Теперь я - Гагара, часть лагеря «Птицы». Я - никто.
        «За мелкие нарушения на Пандору не попадают. А убийц и прочих права выбора лишают. И поделом. Раньше надо было думать», - сказал мне конвоир, последний не из «птичьего» сообщества, с кем я говорила.
        Раньше… Только такого понятия, как «раньше», ни для кого из нас нет - все, что было до Пандоры, стерто.
        Встаю и бреду к тазу с водой, предусмотрительно оставленному мною с утра на подоконнике - за день вода прогрелась на солнце. Ее немного, но, чтобы перебить запах Пингвина мылом, хватит.
        Вытираюсь. Некоторое время думаю, не переодеться ли, но в итоге так этого и не делаю - нужно спешить на кухню.

* * *
        Бреду в темноте, практически на ощупь.
        Не стала зажигать свечи, чтобы не разбудить Пингвина, а вслепую не сумела найти в комнате фонарь. Поэтому иду - медленно, осторожно раздвигая кусты и стараясь не свалиться в яму и не покалечиться. С медициной у нас неважно: специалистов нет, из медикаментов - только самое необходимое и в ограниченных количествах.
        Сова разве что умеет грамотно делать перевязки и зашивать раны кривой иглой. Сама она уверена, что в прошлой жизни была врачом.
        Скорее бы дойти.
        Ночь, а по-прежнему душно - ни ветерка. Кажется, уже слышу шум реки.
        Еле дождалась окончания ужина и всеобщего отбытия ко сну. Ощущение - что выделившийся за день пот вот-вот разъест кожу до мяса.
        Другие женщины ходили искупаться в то время, когда мы с Совой готовили ужин. Видела, как за ними увязался Чиж - наверняка подглядывать. Филин смотрит на это сквозь пальцы. «Подглядывать, но не трогать - не преступление», - это цитата.
        Поэтому в ночном купании есть несомненный плюс - все спят.
        В итоге, пока добираюсь до реки, обдираю о сухие ветки обе руки и подворачиваю ногу - лодыжка горит огнем.
        Добредаю до воды, несколько раз оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной от поселения не увязался «хвост», и только после этого сбрасываю сарафан и вхожу в реку.
        Вода такая холодная, что сводит зубы; притупляет боль в подвернутой ноге.
        Захожу глубже, настолько, что касаюсь каменистого дна только кончиками пальцев, отталкиваюсь ногами - плыву.
        Надо мной - сияющие звезды, подо мной - темная манящая глубина.
        Красиво.
        А что, если вот так закрыть глаза и не сопротивляться? Вдохнуть ледяную жидкость полными легкими? Перестать барахтаться и пойти ко дну?
        С этими мыслями позволяю себе уйти с головой под воду, но тут же выныриваю. Трясу головой, разбрасывая брызги.
        Нет.
        Однажды я сдохну на этой богом забытой планете.
        Но не сегодня.
        Не по собственной воле.
        Не так.
        Глава 2
        Пандору случайно открыли лет пятьдесят назад - так говорят.
        Вдали от населенных человечеством планет, в неисследованной части космоса, некоторое время она использовалась то ли наркоторговцами, то ли контрабандистами. Потом их нелегальный бизнес разоблачили, участников арестовали, а планету «закрыли».
        «Закрыли» официально, но это не помешало охотникам за удачей посещать ее нелегально. Пошли слухи, что от бывших хозяев на Пандоре осталось много ценного, и каждый, кто не ленился отправиться в дальнее путешествие, стал испытывать судьбу в надежде поживиться тем, что плохо лежит.
        Сперва власти смотрели на шумиху вокруг Пандоры сквозь пальцы - все по-настоящему ценное они уже успели прибрать к рукам сами. Планету грабили. Рушили постройки, оставшиеся от первооткрывателей, вывозили все, что оказалось забытым и никому не нужным: технику, мебель и даже посуду.
        Пандора превратилась в планету-призрак: обесточенные здания с пустыми глазницами выбитых окон и с покосившимися дверьми - бараки, внутри которых поселились мрак и сырость, оборванные провода на месте вырванных с корнем бытовых приборов, разбитые санузлы с вечным запахом застоялой воды из-за давно не функционирующей канализации.
        Говорят, здесь даже снимали настоящий фильм ужасов. Но «живописный» антураж фильм не спас, и он провалился в прокате.
        А еще лет через двадцать кто-то из авантюристов, не перестающих пытаться найти на Пандоре то, до чего не добрались предшественники, все-таки преуспел - на планете обнаружили залежи железной руды.
        На этот раз планету на самом деле «закрыли» от случайных визитеров. Стали завозить оборудование, копать шахты, строить временное жилье для рабочих.
        Но удаленность Пандоры сыграла свою роковую роль: транспорт, топливо, техника для рудников, заработная плата рабочим, для которых к тому же требовалось создать достойные условия жизни, - все это стало источником колоссальных затрат. И добыча руды на Пандоре была признана нерентабельной и изначально провальной затеей.
        Однако на тот момент шахты были почти готовы - укреплены, но еще не снабжены электроникой. И тогда-то кому-то в голову пришло, что ситуацию еще можно спасти - если использовать бесплатный труд, не тратить средства на восстановление бараков, а планету контролировать лишь из космоса.
        Так Пандора стала планетой-тюрьмой.
        На краю Вселенной.
        Тюрьма для самых отпетых преступников, смертную казнь которым заменили пожизненным пребыванием… здесь.
        А чтобы у заключенных не возникло соблазна бежать, было принято решение стирать им память. «Облагораживающий» труд и жизнь с чистого листа - чем не рекламный слоган?
        Законопроект - приняли. Авторов проекта - наградили. Планета-тюрьма начала функционировать.
        Говорят, поначалу тут были надсмотрщики и даже медицинский персонал. Но после череды убийств и тех и других новыми обитателями планеты все свободное население вывезли, а заключенных оставили предоставленными самим себе.
        Говорят… «Говорят» - потому что у этой информации нет достоверного источника. Эта история передается из уст в уста и с каждым разом обрастает все новыми подробностями: кто-то нашел старые записи, кому-то достался словоохотливый конвоир.
        Я собирала сведения по крупицам, расспрашивала, узнавала подробности, сопоставляла разные версии. В первые полгода здесь эта информация казалась мне важной. Тогда мне еще не верилось, что я тут навсегда.
        С Пандоры невозможно сбежать. Грузовые катера прилетают за добытой рудой без четкого графика, а при погрузке стреляют на поражение, если кто-то подойдет ближе чем следует. Пытаться пробраться на катер Тюремщиков - неплохой способ самоубийства, однако вовсе не путь к спасению.
        Но мы все заслужили свою жизнь здесь. Серийные убийцы, насильники, террористы, педофилы - по словам моего конвоира, другие сюда не попадают и Пандора - место, где мы можем хотя бы частично искупить свои грехи. Работать и раскаиваться в содеянном до конца своих дней.
        Правда, сложно испытывать чувство вины за то, чего ты не помнишь. Почему тем, кто все это придумал, не пришло это в голову?
        Я часто думаю, кем была там, в прошлой жизни. До сих пор. Кем были Пингвин, Сова, Кайра… Полагаю, я могла быть убийцей или террористкой, что в принципе одно и то же. Иногда меня накрывает от ощущения неправильности, несправедливости происходящего настолько, что, мне кажется, будь у меня бомба, взорвала бы тут все и всех.
        Не на пустом же месте рождаются такие мысли? Но в то же время меня не радует вид смерти и крови, и это выпадает из нарисованной воображением картины, пазл не складывается.
        Тетерева хоронят на местном кладбище. Вместо надгробия - крупный камень с выбитым на нем резцом именем, ненастоящим - птичьим. Никто не знал, как звали Тетерева на самом деле и кем он был, даже он сам.
        Стою позади и вновь и вновь гоняю в голове мысли о Пандоре и обо всем, что мне о ней известно. Кем бы я ни была, у меня определенно есть склонность к сбору и анализу информации. И я до сих пор пытаюсь получить ответы, хотя и понимаю, что они ничего не изменят.
        Филин подходит к свежей могиле и заводит речь о том, что мы потеряли друга и будем скорбеть о нем, о том, что Птицеферма - наш дом, а мы в ней - семья, и потеря каждого ее члена невосполнима.
        Морщусь и отворачиваюсь, пока оратор не заметил выражение моего лица. Он всегда внимателен к настроению зрителей, а мне не нужны проблемы.
        Другие слушают внимательно или делают вид, что слушают. Чиж, например, с очень серьезным видом и взглядом, устремленным на Главу, мнет ладонью ягодицу Кайры. Та млеет и придвигается ближе. Сова все сильнее опирается на клюку - устала стоять. Пингвин чешет живот. Чайка ковыряет землю носком ботинка, время от времени вскидывая голову, чтобы Глава увидел, что у него есть внимательные слушатели.
        - Тетерев был верным другом, хорошим работником…
        Громкий голос Филина летит над нашими головами, а сам он прохаживается взад-вперед перед свежей могилой, руки с переплетенными пальцами - перед грудью. Филин словно лектор перед аудиторией студентов-лоботрясов - непонятно, неинтересно, но присутствовать надо, да и лектору наплевать.
        Филин еще молод, но любит изображать из себя умудренного жизнью старца. Впрочем, возможно, его поведение закономерно - ему лет сорок пять, а до пятидесяти тут обычно не доживают. Старше Филина на Птицеферме только Сова, остальные, как говорит Глава, - молодежь, и нас еще учить и учить. Что он и делает. Раз за разом. Кнутом и… кнутом - розгами и виселицей.
        Филина боятся и уважают, слушают и слушаются. Он - Глава, он навел порядок в лагере, в свое время он лучше всех работал на руднике и теперь имеет полное право не делать ничего, кроме как раздавать приказы и выносить приговоры… Так принято считать - велено. Те, кто не согласен, живут здесь недолго. Оспаривать решение Главы не положено, задавать вопросы - опасно.
        Поэтому-то все стоят на жаре под палящим солнцем и слушают никому не нужную речь о заслугах человека, до которого никому из нас не было дела и при его жизни, в том числе и самому Филину.
        Тетерев был крупным мрачным мужчиной, мало разговаривал, работал много. Мы прожили с ним бок о бок в одном лагере почти два года, а мне нечего о нем вспомнить. Не думаю, что за это время мы перекинулись с ним хотя бы парой фраз. Друзей у Тетерева не было. Женщины - тоже: он не просил, а никто не изъявлял желания. Даже Кайра, которая «облагодетельствовала» почти все местное население мужского пола.
        Если бы меня спросили, кем был Тетерев в прошлой жизни, я бы, пожалуй, ответила: киллером. Равнодушным мастером своего дела - таким я его видела. Но это лишь мои наблюдения, не имеющие под собой никакой доказательной базы. Мое мнение никому не нужно, и так лучше. «Он был хорошим работником» - не самая плохая эпитафия.
        Филин все говорит, но я больше не вслушиваюсь. Поднимаю голову и смотрю в небо, которое начинают застилать темные облака - резкая смена погоды на Пандоре не редкость.
        Неужели собирается дождь? Не могу припомнить, когда он был в последний раз.
        Глава тоже поднимает глаза.
        - Даже погода скорбит вместе с нами, - изрекает многозначительно.
        Филин умеет говорить, этого у него не отнимешь.
        Поднимается ветер. Ежусь и обнимаю голые плечи руками. Изрезав платье с длинными рукавами и превратив его в открытый сарафан, я оставила себе лишь одно на смену. Если дожди затянутся, мне не поздоровится.
        Кайра ойкает и ловит руками взлетевшую к лицу широкую юбку. Чиж хохочет и помогает. Стоящий рядом Зяблик с удовольствием рассматривает открывшуюся картину.
        - Мы на похоронах! - прикрикивает Филин. - Чиж!
        - А чего я-то? - продолжает ржать тот, но под тяжелым взглядом Главы резко замолкает, будто обрубили провода, отталкивает от себя Кайру. - Держи юбку, дура!
        Та и правда держит - двумя руками - и обиженно отворачивается от сожителя. Но для Филина устремляет глаза в землю.
        - Кто-нибудь хочет высказаться и почтить память нашего друга? - вопрошает Глава, перестав испепелять Чижа взглядом.
        В ответ - молчание.
        - Тогда…
        Но окончить свою мысль Филин не успевает, потому как в небе появляется огромная тень - приближается и все больше увеличивается в размере.
        Тюремщики, как мы их называем, никогда не прилетают в одно и то же время. Высчитать, когда ждать их визит или хотя бы примерный цикл посещений невозможно. Поэтому руда всегда ждет на месте погрузки, а мы узнаем о прибытии только по факту.
        - Летят! - ахает рядом Чайка. - Ворон, нам нужно одеяло! - толкает в бок своего мужчину.
        Верно, вещи давно не привозили. В прошлый раз была поставка синтетического мяса и круп, значит, теперь можно надеяться на одежду и спальные принадлежности.
        Вообще, Тюремщики не балуют нас поставками - привозят редко и минимум. И всегда отдельными партиями: в один раз - еду, которую мы не можем вырастить сами, в другой - вещи. Медикаменты, подозреваю, - когда вспомнят. Или, может, такое впечатление создается потому, что все постоянно болеют и лекарства заканчиваются в первую очередь. В отличие от Чайки не жажду нового одеяла, но от болеутоляющих я бы не отказалась, так, про запас - учусь быть бережливой.
        Но даже если медикаменты прибудут, они тут же осядут под замком в комнате Совы и будут выдаваться в строго ограниченном количестве и лишь по мере необходимости, определяемой пожилой женщиной лично или непосредственно Главой.
        - Идем! - резко командует Филин, мгновенно позабыв об усопшем, и первым устремляется к месту посадки катера Тюремщиков.
        Все опрометью бросаются за ним.
        Не спешу и не рвусь в первых рядах. Да, распределение «подарков» обычно происходит прямо на месте: по заслугам, по симпатиям, по самым жалостливым глазам. Но я не фаворитка Филина и просить не люблю (все-то со мной не так, как говорит Кайра). Да мне ничего и не нужно - на лето есть платье и сарафан, на осень - юбка и брюки, даже кофта есть. А до зимы далеко - не загадываю. Если доживу, что-нибудь придумаю.
        На кладбище остаемся только я и Сова. У нее больная нога, и ей не угнаться за молодежью. Впрочем, лекарства ей отдадут и так.
        Однако Тетерев не был мне близок, чтобы задерживаться у его могилы. Поэтому двигаюсь в ту же сторону, что и остальные. Сова тоже, но оступается, оседает на больную ногу.
        - Давай помогу, - вовремя подхватываю женщину под локоть и не даю ее лицу встретиться с глиняной поверхностью планеты.
        Сова переставляет клюку, восстанавливает равновесие и тут же сбрасывает мою руку. Смотрит зло, будто это я подставила ей подножку.
        - Иди отсюда, - произносит сухо и отворачивается. Не хочет, чтобы у ее слабости были свидетели.
        Слабость на Птицеферме не поощряется. Лично слышала как-то разговор Кайры и Чайки о том, что Филин уже давно «пустил бы старуху в расход», если бы она не умела варить самогон и зашивать раны. Мол, как найдется замена, Сову тут же «спишут». Учитывая то, что пожилых людей среди нас нет, охотно верю.
        Поэтому помощь не навязываю и отступаю.
        Уверена, Сова, хромая, поплетется следом только тогда, когда скроюсь из вида.
        Не оборачиваюсь.

* * *
        Место обычной посадки катера Тюремщиков располагается на возвышенности. Это практично: сверху хороший обзор и удобно стрелять вниз, если кто-то на свой страх и риск решит попытать удачу и приблизиться.
        Но здесь все научены горьким опытом - столпились у подножия холма и ждут. Филин - в первых рядах. За ним - Ибис и Ворон, его главные помощники. Остальные - за их широкими спинами.
        Пингвин пробрался вперед, притопывает от нетерпения. Наверное, тоже хочет одеяло. Или новую рубашку. В отличие от меня у него не меньше пяти комплектов одежды на каждый сезон. Пингвин - хороший работник, и Глава его поощряет.
        Останавливаюсь позади всех и не высовываюсь, любуюсь катером. Все это время катер Тюремщиков - главное, что привлекает меня во время их визитов. Сегодня это серебристый остроносый красавец. Не знаю, откуда у меня такая тяга к летательным аппаратам, но душу бы продала за то, чтобы посидеть в кабине пилота.
        Возле катера суетятся люди в черной форме и в шлемах - так всегда, мы не видим их лиц. Работает «погрузчик». Ящики с рудой поднимаются силовым полем в воздух и исчезают в грузовом отсеке катера. Один за другим, один за другим.
        А на спуске с холма стоит человек с игольником, дуло направлено на нас. Он один, но много стрелков тут и не требуется: Тюремщик достаточно далеко, чтобы успеть среагировать прежде, чем кто-то из обитателей Птицефермы успеет приблизиться; если кто кинет камень - не долетит. Игольник, правда, тоже недалеко бьет, но ведь Тюремщики не стреляют, если не нарываться. Кто же станет убивать рабочую силу без надобности?
        Задерживаюсь взглядом на угольно-черном стволе. Я не знаю, как меня зовут, зато мне известно, что дальнобойность этого оружия составляет три метра, за один выстрел игольник выпускает три сотни игл, а если установить режим «очередь», делает четыре выстрела в секунду, перезаряд батареи требуется после пятисот выстрелов, блок питания - снизу и справа, открывается нажатием и давлением в сторону…
        В этот момент в рядах заключенных происходит шевеление, все начинают шептаться и с любопытством вытягивают шеи, и я отрываюсь от мыслей об оружии.
        А посмотреть и правда есть на что - у нас новенький.

* * *
        В последние годы новенькие на Птицеферме появляются все реже. Вряд ли преступников в мире стало меньше, поэтому бытует мнение, что Птицеферма и так переполнена, а новичков отправляют в три других лагеря: к Цветам, Рыбам или Камням.
        После меня на Птицеферму еще не привозили никого. И я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть вновь прибывшего с не меньшим любопытством, чем другие. О своей высадке мало что помню - слишком волновалась.
        Как и меня в свое время, новичка выводят из шлюза с мешком на голове и со скованными руками. Затем наручники снимают, а мешок сдергивают. По рядам проходит вздох разочарования: далеко, но и отсюда видно, что новичок - мужчина. Была бы женщина, местные «холостяки» уже бы довольно потирали руки и спорили, кому она достанется. Мужчина же вызывает гораздо меньше интереса - гомосексуальные отношения Филином строго воспрещаются.
        Но я не ищу себе новый сексуальный объект, поэтому мне по-прежнему интересно.
        «Новобранца» грубо толкают в спину, так что он пробегает первые ступени, чтобы не распластаться по трапу, и лишь потом начинает спускаться нормально.
        Высокий, худощавый, молодой. Волосы светлые, чуть в рыжину, всклокоченные после мешка, длинные, не до плеч, но длиннее, чем у всех присутствующих здесь мужчин, - можно спокойно заправлять за уши и при большом желании даже собрать в хвост.
        На незнакомце - серая футболка и брюки из той же ткани, точь-в-точь как та тюремная роба, в которой я когда-то пришла в себя в комнате для допросов. Босиком, ботинки в руках.
        Тюремщик что-то ему говорит. Тот спокойно кивает, затем садится на нижнюю ступень трапа, обувается и только после этого направляется вниз с холма - к нам. Не бежит, не топчется на месте - просто идет. Вообще ведет себя совершенно спокойно.
        Помню, я, как дура, оборачивалась на катер, на котором меня привезли, едва ли не после каждого шага. А этот молодец - крепкие нервы.
        Погрузка же тем временем окончена. Из катера спускают два квадратных пластиковых контейнера, вываливают их содержимое прямо на землю. После чего все Тюремщики, спускавшиеся вниз, поднимаются по трапу. Последним уходит тот, что держал нас на мушке. Трап втягивается, ревут двигатели.
        Катер взмывает в небо так стремительно, что я отвлекаюсь от разглядывания новичка и провожаю летательный аппарат восхищенным взглядом, пока он не пропадает из виду в серых облаках.
        Зато остальным не до катера и не до «новобранца», они как по команде срываются с места и мчатся на холм, чтобы поскорее рассмотреть «дары» Тюремщиков.
        - Одеяло! Одеяло! - кричит Чайка Ворону, вырвавшемуся вперед.
        Это у нас вместо соревнований: кто прибегает первым, имеет право взять себе то, что хочет (кроме медикаментов, разумеется).
        Не трогаюсь с места. Стою, обняв себя руками, и все еще смотрю в хмурое небо. Ветер развевает подол моего сарафана и волосы, то и дело бросая их мне в лицо. Но я не шевелюсь, не опускаю глаз. Хочу продлить мгновение - ощущение восторга, полета, мощи, силы, скорости. Кем бы я ни была, я любила летать.
        А новенький тем временем направляется прямо ко мне. Верно: к кому еще ему идти, если все убежали?
        Он правда высокий, выше меня на ладонь. Правильные черты лица, глаза голубые, а ресницы и брови, несмотря на светлые волосы, темные. Кожа ровная, не обветренная, как у местных, без шрамов.
        Я засматриваюсь. У меня возникает странное желание дотронуться до его лица: оно настолько не отсюда, что его хочется потрогать, чтобы убедиться, что это не мираж. Даже рука приподнимается.
        И лишь в этот момент понимаю, что все так и есть: передо мной человек с другой планеты. Пару недель на Пандоре - и он перестанет отличаться от остальных.
        Новичок останавливается буквально в шаге от меня. Тоже смотрит внимательно. Будто чего-то ждет. Чего? Приветственную речь позже прочтет ему Филин.
        Прихожу в себя, сжимаю глупую руку в кулак и отшатываюсь - подошел слишком близко. Новенький не двигается, лишь поджимает губы. Видимо, решил, что я испугалась. Но это не страх, это привычка.
        - Меня зовут Гагара, - представляюсь только потому, что молчание затягивается, а пристальный взгляд незнакомца начинает нервировать.
        - Пересмешник, - отвечает и протягивает в ответ ладонь - поздороваться. У него приятный голос, не противно звонкий, как у Филина, и не грубый бас, как у Пингвина. - С некоторых пор, - добавляет, будто это и так не ясно.
        Рука Пересмешника все еще в воздухе.
        Качаю головой.
        - Здесь так не принято, - говорю.
        После чего разворачиваюсь и направляюсь к Птицеферме.
        Скоро начнется дождь, а у меня дыра в потолке.
        Глава 3
        Кайра без стука врывается в мою комнату, когда я переодеваюсь.
        - Эй, убогая… - начинает и обрывается.
        Стою спиной к двери и как раз натягиваю на себя платье с длинными рукавами и глухим горлом - ветер на улице штормовой, и если я продрогла в низине, то на крыше в сарафане окончательно замерзну.
        Торопливо одергиваю подол и оборачиваюсь. Не сразу понимаю, что так удивило Кайру и почему теперь она смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Потом доходит: шрамы. Моя спина весьма живописно исполосована вдоль и поперек.
        - Чего тебе? - спрашиваю грубо.
        Девушка встряхивается, будто только сейчас вспоминает, зачем пришла.
        - Филин объявил сегодняшний день выходным. Вечером будет пир. Сова велела позвать тебя на кухню для подмоги, - объявляет скороговоркой.
        Ясно. Крыша подождет. Ослушаюсь Главу - получу еще парочку «узоров» на своей шкуре.
        - Поняла, - отзываюсь. Значит, придется лезть на крышу в темноте. Дождь все еще не пошел, так что, может, пронесет - успею.
        А Кайра все еще топчется в дверях, кусает свекольные губы.
        - Убогая… - начинает привычно. - Гагара, - вдруг исправляется, и я удивленно приподнимаю брови, - это с того раза? Ну, спина. - А на лице откровенный испуг.
        Кажется, до нее только сейчас доходит, что в тот раз она могла оказаться на моем месте. Просто ей повезло и Филин признал виновной меня.
        - Передай Сове, что буду через несколько минут, - говорю, игнорируя вопрос и давая понять, что отвечать на него не намерена.
        - Убогая, - комментирует мое поведение Кайра. - Так тебе и надо! - И хлопает дверью.
        В коридоре слышатся ее быстрые удаляющиеся шаги.

* * *
        Возимся на кухне до вечера. Если Филин велел организовать пиршество, то стол должен ломиться.
        На кухню согнали половину женского состава Птицефермы - не протолкнуться. Но и уйти нельзя - Сова бдит. Именно ей Глава поручил руководить процессом, и теперь она восседает на высоком табурете в углу и внимательно наблюдает за деятельностью каждой.
        Кайре повезло снова: ее Сова отправила из кухни вон, несмотря на то что та сама порывалась участвовать. А меня, Олушу, Чайку, Рисовку и Майну оставила. И отнюдь не на добровольной основе.
        Ненавижу готовить. Хотя опытным путем и выяснилось, что умею. Чего не скажешь о Кайре - дни ее дежурства, как правило, заканчиваются несварением желудка для большинства местных жителей. В моем случае - голоданием. Мне хватило одного раза, чтобы больше никогда не есть того, что приготовила Кайра.
        Так что Сова поступила мудро, выдворив девушку из кухни прежде, чем она успела что-нибудь пересолить или поджечь.
        На улице завывает ветер, засохшее дерево под стеной барака настойчиво бьет в стекло кривыми ветвями - начинается буря. То и дело оборачиваюсь, наблюдая за тем, как за окнами бушует стихия. С крышей нужно что-то думать, но никто не выпустит меня из кухни, пока не закончим. Да и потом - не присутствовать на «пиру» нельзя, Филин воспримет это как неуважение.
        - Сова, а в честь чего застолье, Глава сказал? - спрашивает вдруг Чайка. Чайка - болтунья. Пять минут молчания - для нее уже страшная пытка. - Отмечаем новоселье Пересмешника или поминаем Тетерева?
        Или празднуем то, что Филин и его подручные пополнили свои шкафы.
        Сегодня и правда привезли постельные принадлежности. Пингвин гордо принес в нашу комнату новое одеяло и подушку и в порыве щедрости даже разрешил мне забрать его старые - раньше у меня было лишь шитое заплатками покрывало.
        - Праздники нужны для поднятия духа. - Сова пожимает костлявыми плечами. - Так что не все ли равно? Работай, не болтай.
        Чайка недовольно закатывает глаза, толкает Олушу локтем в бок.
        - Слыхала? Все-то ей до лампочки. - И понизив голос: - Старая ведьма.
        Олуша осторожно кивает, не понять, согласна или побаивается спорить. Олуша всегда очень осторожна и предпочитает держаться в тени. Маленькая, тоненькая, издалека ее можно спутать с ребенком. Вот и ведет себя соответствующе - понимает, что такие розги, как те, которые оставили росчерк на моей спине, ее бы убили. Первое время я даже думала, что Олуша немая.
        Сова покашливает в кулак. Намекает, что слышала оскорбление? Но Сова тоже осторожна - сурова, а конфликтов старается избегать. Хотя, может, в данном случае понимает, что у Чайки язык как помело, и не воспринимает ее слова всерьез.
        На самом деле зря. Я давно заметила, что Чайка не любит Сову и при каждом удобном случае пытается обсудить ее за спиной, пока та не слышит. А Чайка - пара Ворона, правой руки Главы, так что…
        - А ты чего встала?! - прикрикивает на меня Сова. - Лишь бы лентяйничать!
        Нет, не думаю, что пожилая женщина не осознает, какую опасность может представлять Чайка, поющая по ночам в уши Ворону. Вот и срывает злость на мне. Кричать на меня не опасно - мое мнение последнее, чье станет слушать Глава.
        Не отвечаю и принимаюсь за работу.
        Жаль, что до возвращения остальных с добычей удалось только найти молоток и гвозди. Была бы порасторопнее, успела бы и на крышу слазить…

* * *
        Так много еды у нас бывает нечасто. Никто не знает, когда и что привезут Тюремщики, поэтому запасы провизии расходуются бережно. Только время от времени Филин вдруг объявляет, что пришло время праздника, и все радуются и благодарят Главу за послабление. А Сова достает свой самогон, который варит каким-то мистическим способом из сахарной свеклы для таких особых случаев и держит рецепт в строжайшем секрете.
        Застолье, выпивка, танцы и непременный атрибут подобных посиделок - мордобой.
        Не думаю, что сегодня все пойдет по другому сценарию, поэтому единственное, чего хочу, это сбежать, слазить на крышу, а потом где-нибудь пересидеть, пока Пингвин не уснет. Всегда стараюсь улизнуть, когда Пингвин пьян. Обычно тот напивается настолько, что наутро и не помнит, была ли я в комнате, когда он засыпал.
        Столовая нам досталась от первых поселенцев. Тех самых, которые были или контрабандистами, или наркоторговцами (от кого-то даже слышала версию про рабовладельцев). Огромное помещение с длинными столами, прикрученными к полу и, видимо, не показавшимися никому достаточно ценными, чтобы откручивать их и пытаться перевозить, стойка вроде барной, отгораживающая общий зал от кухни, в которой также остались несколько столов и шкафы. Жаль, что канализация давно прогнила и не функционирует, краны на месте, но водопровод не работает - носим воду из реки. Благо зимы здесь не слишком суровы и она не замерзает настолько, чтобы не хватило сил пробить лед камнем.
        Говорят, после открытия на Пандоре тюрьмы в одну из первых поставок сюда завезли посуду. Люди брали подносы и выстраивались в очередь, получали свою порцию и сами несли ее к месту за столом. Но дешевые пластиковые подносы быстро пришли в негодность, а новых в следующих поставках не было. Поэтому теперь все садятся на свои места и ждут, а дежурные по кухне сами разносят пищу.
        Олушу и Рисовку, наших тихонь, Сова пожалела и отпустила, сама тоже ушла, чтобы сесть за стол - как обычно, в самом конце, поближе к выходу, - а меня с Майной и Чайкой поставила на раздачу: каждой по столу. Как назло, мне достался стол Филина.
        С трудом дотаскиваю тяжелую горячую кастрюлю из кухни и водружаю ее на подставку на краю стола. Наполняю тарелки, прошу передавать. В помещении стоит гул, кто-то уже неторопливо постукивает ложками.
        Действую привычно, мои движения отточены месяцами практики: взять, налить, подать, взять, налить, подать… Я давно не делаю ничего лишнего, не проливаю ни капли, не обжигаюсь и ничего не роняю. В такие моменты кажусь себе роботом.
        Взять, налить, подать. Следующий… Но сегодня что-то идет не так - чувствую на себе взгляд. Вскидываю глаза - новенький. Он сидит совсем близко, через два человека, неподалеку от Филина, который красочно расписывает ему все прелести Птицефермы, уверяя, что с прилетом на Пандору жизнь не кончается, да, будет сложно, но вместе мы справимся, и так далее и тому подобное. Пересмешник вроде бы слушает, но при этом смотрит только на меня. Пристально, но не так, как любит посматривать в мою сторону Чиж - раздевая глазами. Этот глядит в лицо или, вернее, разглядывает.
        Резко отбиваю его взгляд своим. Не могу же я велеть ему не пялиться - вслух, у всех на глазах? Мне не нравится это повышенное внимание.
        Пересмешник отводит взгляд. Так-то лучше.
        Заканчиваю, остается последняя тарелка - моя. Ищу свободное место и нахожу единственное - рядом с новеньким, напротив Филина. Как некстати.
        К этому времени застолье уже в разгаре, из-за бури на улице окна закрыты, и по помещению плывет удушающий запах алкоголя.
        Беру свою тарелку и прохожу к столу, переступаю через лавку, сажусь. Справа от меня - Олуша. Это хорошо, она не станет болтать, а вот то, что Филин напротив, плохо - не получится улизнуть незамеченной.
        Пересмешник вежливо подвигается на скамье, освобождая мне больше места. Я благодарна ему за этот жест, но мужчина все равно слишком близко - чувствую запах шампуня от его волос. Забытый аромат цивилизации. Новенький еще не был на руднике, не пропитался пылью, не смывал пот и грязь дешевым, неприятно пахнущим мылом.
        Отодвигаюсь от него как можно дальше. Не могу, не хочу думать о том далеком мире, в котором никому из нас больше нет места, - так только хуже. Иногда меня все еще морально ломает, но я искренне стараюсь - пытаюсь жить здесь и сейчас и не думать, не мечтать о большем.
        При слове «мечтать» перед мысленным взором почему-то снова предстает блестящий катер Тюремщиков, красивый, свободный… Не про нашу честь, как любит говорить Чайка.
        Хмурюсь и принимаюсь за еду. Пытаюсь оторваться мыслями от несбыточного и вернуться к насущному - мне нужно сбежать и забраться на крышу, иначе к утру в нашей комнате будет озеро.
        Снова чувствую на себе взгляд.
        - У тебя все нормально? - спрашивают над ухом.
        Вздрагиваю и поднимаю глаза. Пересмешник. Смотрит открыто, даже участливо. Вот что значит первый день на Пандоре.
        - У меня все хорошо, - отвечаю сухо.
        В его стакане самогон, но запаха алкоголя почему-то не чувствую. Только аромат шампуня.

* * *
        Ужин перерастает в веселье.
        Рисовка садится поближе к центру помещения и затягивает песню - у девушки красивый голос. Чиж и Кайра пускаются в пляс, вскоре к ним присоединяются другие.
        Все чаще поглядываю на дверь. Сейчас? Филин сидит вполоборота, в одной руке - стакан с самогоном, любуется танцами. Не заметит ли моего отсутствия?
        - Иди, я его займу.
        - Что? - Мне кажется, я ослышалась. Поворачиваю голову.
        Пересмешник смотрит на меня прямо и по-прежнему трезвыми глазами.
        - Ну, ты так часто смотришь на выход, - поясняет. На губах легкая улыбка.
        Это странно и непривычно. Мне хочется спросить, зачем ему это нужно и что он за это попросит - на Птицеферме редко кто-то что-то делает для другого просто так. Но потом решаю: что бы ни двигало Пересмешником, моментом нужно пользоваться: если управлюсь быстро, скажу, что разболелся живот и провела время в туалете.
        Поэтому просто киваю и встаю.

* * *
        Быстро в свою комнату. Взять молоток, засыпать в карманы платья гвозди, кусок пластика для «заплатки» - под мышку, в свободную руку - фонарь.
        На крышу есть люк, в потолке, прямо из коридора. Лестница из металлических скоб. Когда-то на люке был электронный замок, теперь - шпингалет.
        Зажимаю фонарик в зубах, сбрасываю неудобные ботинки - в них только убиться, - и босиком взбираюсь по лестнице. Дергаю шпингалет. Не поддается. Видимо, Чиж, который недавно чинил крышу над своей комнатой, задвинул его слишком сильно.
        Матерюсь минут десять и уже почти выбиваюсь из сил, когда наконец справляюсь с задачей. Что ж, вернуться быстро не получится.
        Люк открывается и тут же вырывается из моих пальцев, с грохотом врезаясь в поверхность крыши - ветер страшный. Несколько минут стою на верхней ступени, прислушиваясь, но никто не бежит, чтобы проверить, откуда шум. Все заняты песнями, танцами и выпивкой - хорошо.
        Выглядываю. Дождя еще нет, так, легкая морось. Но на крыше уже скользко и мокро. Она покатая, неудобная и опасная.
        Выдыхаю, как перед прыжком в холодную воду, и выбираюсь наружу.
        Так, главное не смотреть вниз. От выхода на крышу до нашей спальни всего ничего, должно получиться.
        Передвигаюсь по водостоку на краю крыши приставными шагами, животом прижимаюсь к мокрой холодной черепице. Платье мгновенно впитывает влагу. Ноги дрожат. Волосы я благоразумно стянула в тугой пучок на затылке, а вот подол платья развевается на ветру, бьет по икрам, путается между ног. Завязать бы его на поясе… Но для этого нужно положить молоток, а если уроню его, вся эта вылазка окажется напрасной. Поэтому не рискую.
        Почти ползком добираюсь до нужного места. Вот она, дыра насквозь. Приложить кусок и прибить - задача, с которой справится и ребенок. Ровно и красиво мне не надо, главное - крепко.
        Однако изначальный прогноз всегда излишне оптимистичен, и моя возня затягивается не меньше чем на полчаса. Или это субъективно и на самом деле прошло не так много времени? Ветер воет, дождь усиливается. Я уже мокрая насквозь.
        В какой-то момент молоток таки вырывается из скользких от воды пальцев и летит вниз. Пытаюсь поймать, даже, кажется, успеваю коснуться его рукояти, но тут поскальзываюсь сама.
        Короткий полет и удар.
        Темнота.
        Глава 4
        Короткий полет и удар, выбивший воздух из легких.
        Вспышка боли, на мгновение парализовавшая все тело, слезы из глаз.
        Потом - темнота. Но не спасительная, приносящая забытье - другая.
        Нет, это не темнота, это черный фон.
        …Эй, Янтарная…
        Прием…
        Буквы. Белые на черном. Вспыхивают красным, а затем ложатся ровными белыми строками - печатный текст.
        …Предупреждаю, я сейчас запаникую и начну тебе звонить…
        Я нервный, ты в курсе…
        Звонить? На Птицеферме нет техники, нельзя никому звонить…
        На все том же черном фоне мигает курсор и выходит системная надпись: «Собеседник печатает Вам сообщение».
        Звонок, сообщение… Нет, это не здесь, не отсюда. Но как же сложно понять и вспомнить - откуда, когда.
        …Янтарная, считаю до пяти, а если ты не отвечаешь, то звоню и бужу твою соседку…
        «Собеседник печатает Вам сообщение», «Собеседник… печатает…»
        …Пя-а-а-а-а-а-ать…
        Четыре…
        Три…
        Не понимаю. Хочу понять.
        Все мое сознание тянется, рвется к невидимому счетоводу. Тяжело и больно, словно продираешься через кисель, с кандалами на ногах и в железном обруче, сдавившем голову. Каждый шаг - боль. Впереди - ничто, лишь черный экран.
        …Ты сдурел? Я попить отходила.
        О, жива!
        Балбес…
        Балбес… На это слово что-то отзывается внутри. Из зоны солнечного сплетения поднимается волна непонятных мне, но очень сильных чувств. Нет, не волна - лавина. И я понимаю: «балбес» не ругательство и не оскорбление. В этом слове - нежность, улыбка и запах хвои.
        Почему хвои?!
        Напрягаюсь, пытаюсь пробиться через заслон из черного киселя. И тут же получаю отдачу: вспышка боли оглушительная, дезориентирующая, разрывающая голову надвое.
        Черный экран идет трещинами, из которых льется ослепляющий свет, бьет по глазам. Кусочки «мозаики» расходятся, расплываются, на миг повисают в воздухе - и осыпаются с шелестом, будто кто-то швырнул на пол кипу бумаг.
        …Моя ладонь в чьей-то руке. Рука мужская, пальцы длинные, тонкие, но все равно крупнее моих. Аккуратные, коротко стриженные ногти. Свежий ожог на безымянном пальце и мизинце с внутренней стороны ладони.
        Нет, это не Он держит меня за руку, а я Его. Верчу пораненную кисть, рассматриваю.
        - Я всегда говорила, что ты балбес, - произношу со вздохом. Не слышу свой голос, но точно знаю, что это говорю я. Слова просто появляются в голове - как мысли. - А если бы руку оторвало?
        - Брось, Янтарная. Всего лишь ожог…
        А это не моя, чужая реплика. В ней - тепло и беззлобная насмешка. Однако сжимаю губы в прямую линию - злюсь?
        - …Не делай такое лицо, я живее всех живых.
        Не злюсь - испугалась.
        - Попробовал бы умереть, - фыркаю, пряча истинные чувства. Чего-то боюсь.
        - Я же говорил, что ты меня любишь, - беззаботно смеется собеседник в ответ.
        Не вижу его лица, не слышу голоса. Перед глазами лишь обожженная ладонь. Все еще бережно держу ее, касаясь тыльной стороны кончиками пальцев, чтобы не причинить новой боли.
        - Не льсти себе, - огрызаюсь. - Пошли, герой, тебя нужно сдать медикам.
        - Насовсем?
        - На опыты!
        В ответ снова смех. Сначала приятный, а затем обрастающий эхом и превращающийся в гром, сотрясающий все мое тело…
        Вспышка света.
        Картинка разбивается вдребезги и разлетается на куски, бьет обломками по лицу.
        Пытаюсь отвернуться, защитить глаза. Выставляю вперед руки, но острые осколки проходят сквозь них и больно впиваются в кожу, а мои руки хватают лишь пустоту.
        Падаю. Снова и снова.
        Падаю.

* * *
        Прихожу в себя от холода.
        Я в воде. Лежу на спине, вытянув руки по швам, а по мне течет вода. Она повсюду: снизу мое тело омывает целый ручей, сверху впивается ледяными иглами дождь. На моем лице горячие слезы и холодные капли, но слезы быстро остывают и смешиваются с дождем, стекают струями по щекам, забивают рот и нос. Трудно дышать.
        Судорожно хватаю ртом воздух, как будто только что вынырнула с глубины. Пытаюсь рывком подняться и сесть, но вместо этого получается лишь перекатиться на живот да успеть подставить руки, чтобы не упасть лицом в холодную жижу.
        Поднимаюсь с трудом. Тело одеревенело, не слушается.
        Наконец удается встать на четвереньки. Дождь продолжает лить, застилая глаза. Провожу рукой по лицу, убирая воду, а затем оставляю ладонь козырьком у лба. Вокруг темно, но из окон барака льется мягкий свет. Внутри строения мелькают тени, слышны громкие голоса, смех, чья-то заунывная песня, не соответствующая взрыву на миг заглушившего ее хохота.
        Часов у меня нет, но, судя по тому, что праздник еще в разгаре, а солнечные батареи не разрядились и лампы светят по-прежнему ярко, прошло не так много времени. Хотя по ощущениям - целая вечность.
        Отплевываюсь от неприятной на вкус воды и заставляю себя подняться на ноги. Сгибаю и разгибаю руки - тоже целы. Боли нет, во всяком случае острой. Только в голове стоит звон.
        …Янтарная…
        Словно шепот, шелест в голове.
        В этот момент спазм сводит желудок, и я успеваю разве что шагнуть на непослушных ногах к ближайшему кусту и согнуться под ним пополам. Меня выворачивает. Потом еще и еще.
        Перед глазами все плывет, и какая-то часть меня, еще способная соображать, отдает себе отчет в том, что, видимо, я заполучила сотрясение мозга после падения. Другая часть меня мечтает лечь, здесь, под холодным дождем, и сдохнуть.
        - Эй, кто там допился? - доносится до меня чей-то голос. Из-за головной боли и шума дождя не сразу могу его идентифицировать.
        Вскидываю глаза, одновременно вытирая губы тыльной стороной ладони: ко мне пьяной походкой направляется Чиж, на ходу застегивая ширинку. Вода течет по его лицу и почему-то обнаженному торсу, но это соседа ничуть не смущает. Он вообще выглядит как довольный кот, обожравшийся сливок.
        - Какая встреча! - раскрывает объятия. - Кажется… ик… я поторопился надевать штаны. - И шагает ко мне, вытягивая губы в трубочку.
        Выворачиваюсь и с силой бью его в плечо, отталкивая, но меня все равно успевает обдать запахом перегара.
        Чиж, не удержав равновесие, садится прямо в лужу.
        Бегу к крыльцу - откуда только силы взялись? Холодная жижа хлюпает под ногами, икры обдает ледяными брызгами.
        - Убью суку! - орет Чиж мне вслед, силясь подняться и оседая вновь.
        Оборачиваюсь только уже на верхней ступени крыльца. Но вид барахтающегося в грязи человека не вызывает у меня сочувствия.
        - Убью и трахну! - продолжает угрожать тот.
        Скрываюсь в бараке. Захлопнувшаяся дверь отрезает от меня поток ругательств и обещаний.
        - Нет, сначала трахну! Потом убь…
        Опускаю засов на двери - пусть охладится. Рано или поздно кто-нибудь услышит его вопли и впустит внутрь. Или тоже пойдет по нужде и откроет дверь.

* * *
        Фонарик остался валяться где-то в грязи на месте моего падения, ботинки - у люка. Так что бреду на ощупь по темным коридорам босиком и, должно быть, оставляя живописные следы на полу.
        Вваливаюсь в свою комнату и стекаю спиной по двери. Остаюсь на полу, уткнувшись лицом в колени, обтянутые мокрым насквозь подолом платья.
        Меня запоздало начинает трясти, но не от того, что я чуть не разбилась, а от того, что увидела после.
        Это ведь не галлюцинация, правда? Это воспоминания? Янтарная - это я?
        Что это? Прозвище? Фамилия, имя или производное от них?
        Но, как ни напрягаюсь, в голове только серый туман да привязавшийся запах хвои. На Пандоре нет хвойных деревьев. Здесь вообще почти нет деревьев, а те, что есть, кривые, рассохшиеся, с мелкими листочками.
        Нет, этот запах не отсюда. Как и Янтарная.
        Откидываю голову на дверь и сижу с закрытыми глазами, силясь восстановить тяжелое дыхание.
        В какой-то момент мне чудится, что сквозь прикрытые веки проникает свет. Яркий, не такой, как от фонаря с солнечной батареей.
        Резко распахиваю глаза, но вокруг темно. Только запах влаги, витающий в помещении, да шум дождя за распахнутым настежь окном. Показалось…
        Заставляю себя подняться и дойти до стола, на котором стоит лампа, такая же, как и все здесь, - на солнечной батарее. Забудешь зарядить - пиши пропало. А зарядишь - расходуй бережно на случай, если солнечных дней долго не будет.
        Щелкаю клавишей, и комната озаряется тусклым оранжевым светом. Осматриваюсь: по стене под трещиной в потолке стекает тонкая струйка воды, образуя небольшую лужицу на полу. Из разлома в пластике появляются новые капли, медленно набухают, а потом срываются вниз.
        Некоторое время стою и как завороженная смотрю на танец капель. Потом отмираю, беру на столе чашку и ставлю на пол под течь, рядом бросаю тряпку. Все-таки я почти успела заделать дыру. Если бы не полезла, сейчас комната уже превратилась бы в бассейн.
        Мне бы вернуться в столовую, чтобы показаться Филину на глаза и избежать проблем в дальнейшем. Но у меня абсолютно нет на это моральных сил.
        Кое-как смываю с себя грязь водой, оставшейся в тазу после утреннего умывания. С волосами ничего не поделаешь, поэтому лишь расчесываю пальцами, чтобы убедиться, что в них не осталось комков грязи или веток, а затем снова закручиваю в тугую шишку на затылке. Зеркала нет, так что только надеюсь, что смыла с себя все потеки грязи, оставшиеся после купания в луже. Потом переодеваюсь в свой открытый сарафан - прохладно, но не хочу в темноте доставать зимние вещи со дна шкафа.
        Нужно забрать ботинки и закрыть крышку люка.
        Подхватываю со стола лампу и выхожу в коридор. Тут теплее, чем в комнате с открытым окном, но душно, и, несмотря на удаленность от столовой, воздух пропитан алкогольными парами. Сегодня Филин расщедрился не на шутку - обычно подобные мероприятия прекращаются гораздо раньше, чтобы не истратить весь самогон за один вечер. Похоже, в ближайшие дни Сова будет освобождена от стирки, готовки и работы на огороде ради восполнения запасов спиртного.
        …Янтарная…
        Снова этот шепот в голове. Или шелест?
        Меня шатает, голова кружится. Приходится привалиться плечом к прохладной стене и переводить дыхание.
        Кто ты, Янтарная? Вернее, кем ты была? Потому что в том, что Янтарной называли меня, я не сомневаюсь.
        Снова пытаюсь вспомнить, но только сильнее начинает болеть голова. Прижимаю ладонь тыльной стороной ко лбу.
        Нет, это определенно работает не так: только напрягаешься, как шепот, наоборот, исчезает, а перед глазами все плывет, зато стоит отвлечься, как голос в моей голове снова оживает.
        …Никогда не поздно попытать удачу…
        Ты в пролете…
        А теперь не понимаю, голоса ли это или снова переписка. Шелест-шепот в голове. Но при этом тепло где-то под грудью - некоторые считают, что именно там обретается душа, - человек, который называл меня Янтарной в видении, много для меня значил. Друг, брат, муж?
        Но память снова закрыта. Только если раньше она представлялась мне девственно-чистым белым листом, то теперь - непроходимым болотом, окутанным серым туманом.
        Наконец нахожу в себе силы оторваться от стены и продолжить путь. Не рухнуть бы…
        Заворачиваю за угол и улавливаю какой-то странный звук - не то стон, не то писк. Прислушиваюсь: похоже на писк. Мыши? Сколько живу на Пандоре, не видела здесь животных. Из живности у нас какое-то время были только тараканы, но и те приехали с одной из поставок.
        Уже собираюсь идти дальше, решив, что это все-таки мышь, как та вдруг громко сморкается - совершенно точно по-человечески. А затем вновь возвращается писк. Однако теперь я понимаю, что это не писк, а жалобный плач.
        Мало ли на Птицеферме причин, чтобы плакать? Думаю, у каждого найдется с десяток. И лезть в них… Мы все здесь вынужденные пленники - не друзья. Поэтому разумнее было бы пройти мимо…
        Но я уже оказалась не в том месте и не в то время и уйти не могу. Полагаю, коридор у люка уже и так затопило водой, хуже за несколько минут не станет. И я заворачиваю в прилегающий коридор, откуда доносится плач.
        Этот коридор заканчивается тупиком. Раньше тут было окно, но его давно выбили, а затем залатали двумя кусками пластика, прибив их к раме крест-накрест. А подоконник остался. На этом подоконнике и сидит тот, кого я сперва приняла за мышь. Кто-то очень маленький, сжавшийся в комок, обнявший тощие колени руками и спрятавший в них лицо.
        - Олуша?
        Можно было бы ошибиться, но на Птицеферме таких габаритов больше нет ни у кого.
        Девушка испуганно вздрагивает, вскидывает заплаканное лицо.
        - Кто здесь? - Как всегда, тихо, тоненьким голосом, который и правда похож на мышиный писк.
        Верно, у меня лампа в вытянутой руке - Олуше слепит глаза и она не может меня рассмотреть.
        Приглушаю свет еще сильнее, поставив на минимум, и подхожу ближе.
        - Это я.
        - Гагара, - вздыхает девушка и отворачивается. Обнимает тощие плечи. - Уходи.
        Я сказала бы так же.
        Поэтому спрашиваю прямо, без лишних предисловий:
        - Помощь нужна?
        Лишние разговоры - это по части Чайки и Кайры. А мне бы не вмешиваться. Только, когда услышала плач, я уже вмешалась.
        - Мне никто не поможет. - Горько, с надрывом, обреченно. А потом новый поток слез.
        Я не психотерапевт, а соседний коридор заливает через люк дождь, и, кажется, у меня все же сотрясение. Иначе почему меня все еще поташнивает, а перед глазами плывет полупрозрачное нечто, напоминающее микроорганизмы под стеклом микроскопа?
        Так что разворачиваюсь, чтобы уйти. Однако не успеваю.
        - Филин отдал меня Момоту! - догоняет меня то ли крик, то ли стон.
        Оборачиваюсь.
        - Серьезно? С чего вдруг?
        Олуша уже больше года, с тех пор как в шахте погиб ее прошлый сожитель, живет с Куликом. Кулик - спокойный беззлобный парень, они неплохо ладят. А Момот…
        Момот - крупный (даже очень крупный) сорокалетний мужик, которому крохотная Олуша годится в дочери как по возрасту, так и по внешнему виду. Раньше он в паре с Тетеревом приводил в исполнение приговоры Филина. Только если Тетерев делал все равнодушно и по приказу, то Момот - с наслаждением и особым смаком. Момот - садист и не считает нужным этого скрывать. Местные женщины его тоже избегают, а те, кто имел с ним дело, говорят, что в постели он не менее жесток, чем в повседневной жизни.
        Олуша всхлипывает.
        - Они устроили соревнование. Боролись на руках. Момот победил Кулика, и Филин сказал, что в награду я теперь принадлежу ему. А такие хилые, как Кулик, должны больше стараться, - выпаливает все это на одном дыхании. Как только не задыхается?
        Поджимаю губы.
        Ничего удивительного. Женщин на Птицеферме значительно меньше. Те, что находятся в парах, все равно обласкивают своим вниманием одиноких мужчин, и это всячески поощряется Главой, хотя и носит все же добровольный, а не обязательный характер. Тем не менее время от времени кто-нибудь из «холостяков» начинает качать права и тыкать в кого-нибудь пальцем и вопрошая: «А чем он лучше меня?» И тогда Филин устраивает соревнования. Обычно это кулачный бой. А сегодня, значит, армрестлинг.
        Бред - Кулик вдвое легче и тоньше Момота. Устраивать такое противоборство даже не смешно.
        - Он вывихнул ему руку, - в подтверждение моих мрачных мыслей плачет Олуша.
        Выходит, девушка не только боится Момота, но и неравнодушна к Кулику.
        Но слово Филина на Птицеферме - закон. Со смертью Тетерева Момот - теперь главный палач. Глава его ценит и решил поощрить. Неудивительно.
        И да, Олуша права: ей никто не поможет. Решения Филина обжалованию не подлежат.
        - Сочувствую. - Это все, что могу сказать.
        - Я бою-усь… - И Олуша начинает рыдать навзрыд.
        Мы не подруги. Вообще разве что парой фраз обмолвились за все это время. И я правда всерьез считала девушку немой в первые полгода своего пребывания здесь. Но сейчас мне ее искренне жаль. И помочь не могу. Ничем.
        - Что бы… А что бы ты сделала на моем месте? - Олуша вдруг вскидывает на меня опухшие от слез и лихорадочно блестящие в полумраке глаза. - Что бы сделала?
        Пингвин не Момот. Он не отличается особой жестокостью. Да и жестокостью в принципе. Если не сопротивляться. Но разве я хотела с ним жить? Разве хочу? Не я ли давлюсь глупыми слезами и бегу мыться каждый раз после того, как он меня касается?
        - Я и на своем месте ничего не сделала, - отвечаю.
        Глава 5
        Пингвин так и не приходит ночевать, и я в кои-то веки ложусь спать в кровати. Обычно предпочитаю спать на полу - отдельно.
        Но сегодня мягкая кровать, по сравнению с напольным пластиком, не способствует крепкому сну. Всю ночь ворочаюсь с боку на бок. Меня преследуют сны - странные сны.
        Сначала все почти безобидно: мне снится рыжеволосая девушка, мы с ней гуляем по какому-то зеленому городу, смеемся, едим мороженое. Я даже откуда-то знаю ее имя - Джилл. И Джилл - моя подруга, смешная и открытая. Мне хорошо в ее обществе.
        Сон легкий и приятный, я почти расслабляюсь, когда ему на смену приходит другой.
        …Я голая. Но нахожусь не в ванной, и не в спальне, и даже не в постели с мужчиной. Я на улице, в толпе таких же голых людей.
        Шум, гомон голосов. Головы прохожих, повернутые в нашу сторону. Мальчик с огромными голубыми глазами показывает на нас пальцем и тянет мать за руку…
        А я не стесняюсь своей наготы. Мне весело, мне легко. И вместо того, чтобы спрятаться или прикрыться, запрыгиваю на крышу припаркованного у обочины флайера и что-то кричу, размахивая руками.
        Другие обнаженные люди подбадривают меня снизу. Среди них все та же Джилл, с которой мы ели мороженое в прошлом сне. Но она другая, совсем юная, с острыми выпирающими ключицами и яркими веснушками на носу. Она тоже без одежды - лишь зеленые лоскутки в области сосков и между ног.
        Опускаю взгляд на себя и понимаю, что такие же прикрывающие кусочки приклеены и к моему телу, но они настолько невесомы, что совершенно их не чувствую.
        А потом кто-то стаскивает меня с крыши транспортного средства. Вижу руку в черной перчатке и пальцы, как гвозди впивающиеся в мою кожу на запястье и оставляющие красные отметины.
        Бег, погоня, прерывистое дыхание. Босые ноги, изрезанные осколками битого стекла.
        И следующая картинка: одна из дверей, мимо которых я бегу, открывается, и мое запястье снова обхватывают чужие пальцы. Но они другие, не те, что в перчатках, эти теплые, держат крепко, но не больно, затаскивают внутрь.
        Хлопает дверь, и я оказываюсь практически прижата к парню в светлой футболке. Не вижу лица - он слишком близко, и мой взгляд почему-то устремлен ему в шею.
        - Придурок, руки убрал! - шиплю и вырываюсь.
        Но эта эмоция лишь напоказ. Мне не страшно, и я не злюсь - мне весело и хочется хохотать.
        Отступаю и вскидываю глаза на молодого человека, гостьей которого внезапно оказалась. У него красивое тело, и я почти успеваю взглянуть в его лицо, как картинка осыпается мириадами серебряных звезд…
        Кто-то истошно кричит, и я подскакиваю на кровати.
        Сердце колотится как сумасшедшее. Крики, голые люди… Мне требуется не меньше минуты, чтобы понять, где обрывается сон и начинается реальность.
        А потом крик повторяется, и уже не вызывает сомнений: я на Птицеферме, лагере заключенных на планете-тюрьме Пандоре, и здесь только что случилось что-то плохое.

* * *
        Мне бы полежать в тишине, с закрытыми глазами и прокрутить в голове сон-воспоминание, все взвесить и обдумать. Но нельзя.
        Вскакиваю с кровати, второпях натягиваю на себя сарафан, скручиваю волосы на затылке и ныряю в ботинки. Мчусь на улицу.
        Голова еще немного кружится после вчерашнего падения, но не так сильно - я ожидала худшего.
        Однако думаю сейчас не о себе. Сердце сжимается от дурного предчувствия - так не кричат из-за ерунды. Случилось что-то по-настоящему страшное.
        Из комнат в коридор вываливают другие жители Птицефермы.
        - Что случилось? Горим? - Из-за одной из дверей выглядывает Чайка и хватает меня за запястье как первую попавшуюся.
        …Пальцы в черных перчатках на моей коже…
        Другие, теплые, затаскивающие меня в помещение и спасающие от преследования…
        Трясу головой, пытаясь выбить из нее видения прошедшей ночи, - не сейчас, не время. В ответ на резкое движение голова отзывается тупой болью.
        - Не знаю, - выдыхаю. - Я тоже только что услышала.
        - Тьфу ты! - ругается Чайка и выпускает мою руку с таким видом, будто потрогала нечто отвратительное.
        Мы с Чайкой не слишком-то ладим. Она подруга Кайры, с которой мы враждуем с самого первого дня моего пребывания здесь. Если бы не жажда информации, Чайка со мной не заговорила бы. А я, пожалуй, и не ответила бы. Но сейчас мы все напуганы.
        Горим… Судя по крику, очень похоже - если кто-то горит заживо.
        В толпе других выбегаю на улицу. Большинство уже здесь: столпились у зарослей кустов на углу барака, как раз там, где меня вчера тошнило.
        Кто-то нашел мои молоток и фонарик?
        Но от этого же так не кричат…
        Жители Птицефермы стоят плотно, образуя полукруги несколькими рядами. Те, кто подошел недавно, вытягивают шеи, пытаются рассмотреть, что же там, в центре первого полукруга, делятся предположениями:
        - Что там?
        - Не видать.
        - Помер кто, что ли…
        - Ну точно, лежит.
        - Кто? Кто?
        - Да не видно же.
        Останавливаюсь позади всех и тоже ничего не вижу, только слышу версии.
        Кто-то погиб?
        Моментально вспоминаю о том, что Пингвин не пришел ночевать в комнату. А если это он? С ним что-то случилось?
        В моем сердце тут же вспыхивает надежда на то, что так оно и есть, и я до боли прикусываю губу от отвращения к самой себе.
        В отличие от меня Чайку задний ряд не устраивает, и она пытается пробиться вперед. Прочищает себе дорогу локтями, получает тычок в бок от Зяблика. Покрывает его трехэтажным матом.
        А в следующий миг Зяблик уже сам отскакивает в сторону, пропуская - потому что Чайку догоняет ее сожитель, Ворон, правая рука Главы.
        - Да я что… я случайно, - бубнит Зяблик.
        Но Ворон лишь одаривает его тяжелым взглядом и протискивается в образовавшийся узкий проход. Чайка кидается за ним с видом императрицы, которой только что обеспечили эскорт.
        Не теряя времени, пользуюсь моментом и проскальзываю за ними.
        Краем глаза замечаю в толпе Пингвина - живехонек. Хмурит брови, губы поджаты - ему-то, с высоты его роста, прекрасно видно, что происходит впереди.
        А через пару секунд становится видно и мне.
        Филин уже здесь, в ближнем круге. Стоит, подперев кулаком подбородок, и смотрит на землю. Вид у него потрепанный: волосы спутаны, помятое от недосыпа лицо - неудивительно, учитывая то, сколько он вчера должен был выпить.
        Но интересует меня не Глава, а тот, кто лежит перед ним. Возле кого на коленях стоит Кайра. Девушка запустила обе руки себе в волосы и раскачивается из стороны в сторону, тем самым перекрывая обзор, и я вижу лишь ноги в темных штанах.
        Неужели я вчера ушла, заперев дверь, а он захлебнулся, так как был пьян?..
        Кайра снова испускает протяжный вой. Именно вой - как раненое животное.
        Филин морщится, но позволяет кричать и дальше. Сострадает или думает, что такой сиреной созвать людей будет проще и быстрее?
        - Пустите наконец! - слышу бурчание за спиной и торопливо отступаю, пропуская Сову, одной рукой опирающуюся на клюку, а второй - расталкивающую зевак.
        Верно, Сова хоть что-то понимает в медицинской помощи. Только не думаю, что она понадобится - над живыми так не воют. Да и Филин не дурак: не стоял бы спокойно, если бы лежащий на земле был еще жив. Глава безжалостно казнит осужденных (правда, им же), но просто так никого не обрекает на смерть.
        - Не ори, дура! - рявкает Сова, и Кайра осекается на середине ноты. - Отойди, глупая.
        Девушка слушается. Но не встает, а, все так же на коленях, делает два приставных шага в сторону и остается там.
        Теперь обзор открыт. Несмотря на то что я уже поняла, кого увижу на земле, того, в каком виде будет Чиж, не ожидала. Он в одних штанах и с голым торсом, то есть одет так же, как вчера, когда мы столкнулись на этом самом месте. Лежит на животе, голова повернута набок. Глаза удивленно распахнуты, рот приоткрыт. А из его затылка торчит… мой молоток. Носок молотка пробил череп, и головка вошла внутрь до самого клина.
        Судорожно сглатываю. В том, что молоток мой, не сомневаюсь ни на миг - вот он, след от красной краски на рукояти.
        Сова, кряхтя, опускается рядом с телом. Щупает пульс, морщится.
        - Готов, - сообщает сухо то, что видно и так. Опирается на клюку, выпрямляется и отступает. - Можно убирать.
        - Как убирать?! - взвизгивает Кайра. - Куда?! Нужно расследование! Нужно… - А потом сгибается, закрывает лицо ладонями и рыдает, громко, с подвыванием.
        А ведь мне вчера показалось, что я видела луч фонаря, мелькнувший за окном. Как раз через несколько минут после того, как я оставила Чижа на улице. Но свет был слишком ярким для фонаря на солнечной батарее. А этого не может быть, других источников освещения на Птицеферме нет.
        Люди продолжают переговариваться, Кайра - выть. Но все мгновенно смолкают, стоит Филину сойти с места. Тот ничего не говорит, только выходит вперед, загородив собой от остальных тело Чижа. Всего пара шагов, а все жители Птицефермы замолкают и смотрят на своего Главу, затаив дыхание.
        Филин не спешит, оглядывает собравшихся, хмурится.
        Мне кажется, он сам не знает, что сказать, кого обвинить, поэтому тянет время. Пытается определить преступника по бегающим глазкам. Самонадеянно, учитывая, что все здесь - преступники. Даже хромая Сова. Даже кроткая маленькая Олуша.
        Наконец Глава разлепляет тонкие губы:
        - Кто-нибудь хочет признаться?
        Ответом ему служит молчание.
        - Кто-нибудь хочет дать показания?
        Я могла бы. Сказать, что это я потеряла на улице молоток, когда свалилась с крыши. Что видела яркий свет за окном.
        Но кто мне поверит? Мое слово против мертвого тела, которое уже не заговорит. Как доказать, что, когда я уходила, Чиж был жив?
        Ответ: никто и никак. Поэтому молчу вместе с другими. Может, пронесет?
        Не пронесло.
        - Да это же она! - Кайра вскакивает на ноги с ловкостью газели и едва ли не упирает обвиняющий перст мне в грудь. - Она всегда его ненавидела и завидовала мне! Я своими глазами видела, как она ушла с праздника в самом начале. А потом не вернулась. Поджидала его тут, готовилась!
        За кустом, под проливным дождем? Кайра считает меня больной?
        Если бы мне вздумалось убить Чижа, да еще и без попыток спрятать тело и улики, то можно было бы попросту сделать вид, что я готова с ним переспать, а когда он бы отвлекся, спокойно и без шума перерезать горло. Да мало ли способов убить человека, который живет в соседней комнате, без необходимости поджидать его в кустах? Ночью. В ливень.
        Обвинение, основанное лишь на том, что меня не было на празднике, кажется мне настолько нелепым, что даже не беспокоюсь. Пока не выяснится, что кто-то видел меня с молотком, опасности нет.
        Тем не менее взгляд-прицел Филина перемещается на меня. И он не предвещает ничего хорошего.
        - Серьезно? - срывается с моих губ.
        Больше я ничего спросить не успеваю, потому как Глава бьет наотмашь. По лицу. Так резко и с такой силой, что падаю на колени в лужу. Прямо под ноги Филину.
        …Туман. Холодно и влажно. Под ногами чавкает грязевая жижа. Где-то вдали воет сирена, лают собаки.
        Оступаюсь, падаю плашмя - животом прямо в разбитую тяжелыми ботинками грязь. И понимаю: подняться не смогу, сил нет.
        - Что?! Сдулась?! - Вижу лишь армейские ботинки на толстой подошве и серые брючины. - Встать, стажер! Если ты сейчас не встанешь, завтра же поедешь к мамочке печь пироги!
        Приподнимаюсь на руках и тут же падаю обратно - руки дрожат. Снова пытаюсь и получаю пощечину, болезненную, хлесткую.
        И рык над головой:
        - Встать! Стажер!
        И я и вправду встаю.
        - Да пошел ты, - огрызаюсь.
        Бегу…
        - Говори! Это ты убила Чижа?! - как и тогда, грохочет рык над моей головой.
        И я, как тогда, поднимаюсь. Вытираю кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Только «пошел ты» произношу лишь мысленно - сейчас не тренировочный бой, и меня не исключат, отправив «к мамочке печь пироги», а порешат на полном серьезе.
        - Не я, - отвечаю.
        Стараюсь не смотреть в глаза Главе. Уже знаю, он это не любит и воспринимает не иначе как вызов.
        - Говори, где ты была вчера, когда ушла с праздника, - велит Филин. Но больше не бьет.
        А мне очень хочется его ударить. Ребром ладони в кадык. Или в промежность - коленом снизу, чтобы согнулся вдвое, а затем добавить все тем же коленом, но в переносицу…
        Чинила крышу - правдивый и, казалось бы, безопасный ответ. Но он потерял свою безопасность, когда мой молоток оказался в черепе Чижа.
        Еще я разговаривала с Олушей. Дольше чем следовало. И не следовало вообще. Как раз в то время, когда убийца подобрал мой молоток…
        Олуша здесь, тоже в первом ряду. Вернее, была. Потому что, стоит мне посмотреть в ее сторону, она пятится и прячется за спиной Кулика.
        Вот как.
        Ясно.
        - У меня болела голова. Я лежала в комнате, - вру, так как моя правда никому здесь не нужна.
        Люди жаждут возмездия, казни виновного. И задача Главы - дать его им. А отдать того, кого ему не жалко, - меньшее из зол. Кому нужны настоящие расследования, когда можно быстро и эффектно утолить жажду мести?
        Пару минут Филин раздумывает над моими словами, потом кивает кому-то над моей головой.
        - Пошли. - Большая крепкая ладонь подхватывает меня под локоть и тащит к бараку. Люди расступаются.
        Поворачиваю голову: Ибис, второй помощник Главы. У Ворона еще бывает свое мнение, а у этого точка зрения всегда одна - филиновская.
        Ибис увлекает меня к бараку; еле поспеваю. Остальные тянутся за нами длинной вереницей.
        Вижу Олушу, которая намеренно отстает от процессии, пытаясь затеряться в толпе. Она боится, что я расскажу о нашем с ней разговоре, призову ее в свидетели, а значит, привлеку к ней внимание.
        Отвожу глаза - если бы Олуша хотела высказаться в мою защиту, она бы это сделала.
        А еще я замечаю новичка, Пересмешника. Он не бежит с остальными, а стоит чуть в стороне. Но тоже смотрит на меня. Серьезным, тяжелым взглядом. Однако его немой посыл мне непонятен - не прочесть.
        Должно быть, Пересмешник тоже уверен, что это я убила Чижа. Ведь я уходила из столовой на его глазах. И он видел, что я собиралась уйти и искала удобный момент - значит, что-то планировала.

* * *
        - Вот! - Ибис выпускает мою уже покрасневшую от его мертвой хватки руку лишь в нашей с Пингвином комнате, и то только для того, чтобы схватить со стула грязное после вчерашнего падения платье. - Вот она! Улика!
        Естественно, у меня не было времени постирать одежду, и я повесила платье на спинку стула, чтобы немного просохло и не сгнило до стирки.
        В комнате тесно. Душно, несмотря на открытое окно. Еще никогда в этом помещении не собиралось столько народу. Все желающие даже не поместились - остались в коридоре, но поблизости в надежде ничего не пропустить.
        Филин забирает у Ибиса платье. Берет за плечи, расправляет и держит перед собой на вытянутых руках. Платье сплошь в грязевых разводах. С первого взгляда видно, что его не просто носили под дождем - в нем валялись в луже.
        Что ж, отличная версия: сначала мы с Чижом боролись, а потом я зарубила его молотком.
        Нет, рубят топором. А молотком стучат. Застучала? Тоже нет: стучат бойком, а не носком…
        Понимаю, что у меня начинается истерика. Еле сдерживаю рвущийся наружу неконтролируемый смех. Меня же порешили. Уже порешили. Что бы я ни сказала, какие бы аргументы в свою защиту ни привела, все уже решено. Меня уже, считай, нет.
        А я могла бы сказать так много. Что мне не хватило бы силы ударить мужчину так сильно, чтобы молоток вошел настолько глубоко. Могла бы обратить внимание остальных, что я ниже Чижа и не смогла бы нанести удар сверху вниз, а по положению орудия убийства очевидно, что так и было и били его не лежачего.
        Но что бы я ни пыталась донести до этих людей, приговор мне уже вынесен - вижу по глазам Главы.
        Чижа убил кто-то высокий. Выше его. Мужчина. Филин не дурак, он не может этого не понимать. Однако мужчины - ценные работники на руднике. Главе выгодно закрыть на это глаза и отдать на растерзание меня.
        Поэтому - оправдываться? Перебьется.
        - Да пошел ты, - наконец произношу то, что давно мечтала.
        В ответ получаю удар по лицу. И это не пощечина. Это самый настоящий хук правой.
        Успеваю лишь чуть отклонить голову, чтобы не выбил зубы. В голове звенит.
        А потом вспышка.
        Еще одна.
        …Я бью какого-то мужчину. Он крупнее меня, хотя и некрупный для мужчины. И мой единственный шанс - внезапность.
        Мужчина отшатывается. Переступает с ноги на ногу, и это его ошибка. Подсекаю. Падает. Но быстро ориентируется - перехватывает мою ногу, занесенную для удара, и дергает на себя.
        Тоже падаю, перекатываюсь. Уклоняюсь от кулака, летящего мне в лицо.
        Противник пытается забраться на меня сверху, понимая, что его преимущество - вес.
        Бью лбом в переносицу.
        - С-су-ука!
        На меня фонтаном хлещет кровь из разбитого носа…
        - Поднимайте ее. - Картинка перед моими глазами рассыпается битыми стеклами, и только теперь понимаю, что я на полу. - Заприте пока. Сначала похороны - потом казнь. Завтра.
        Завтра. У меня есть еще целый день, чтобы пожить, - как щедро.
        - Да пошел ты, - с удовольствием повторяю разбитыми губами.
        После чего Ибис снова подхватывает меня под локоть и волочет за собой.
        Глава 6
        На каждое действие есть противодействие. А каждый поступок влечет за собой последствия.
        Я могла сразу же после падения с крыши попытаться найти молоток и унести его с собой. Могла не убегать от Чижа. Могла не запирать за собой дверь. Могла не идти закрывать люк, а переодеться и вернуться в столовую, чтобы разделить праздник со всеми и непременно попасться на глаза Главе. Я могла…
        Могла поступить по-другому в каждом из перечисленных случаев, но сделала так, а не иначе. И оказалась… здесь.
        Камерами временного заключения на Птицеферме служат подвальные складские помещения - попросту говоря, кладовки. Маленькие, тесные, без окон.
        В одну из таких «мышиных нор» и приволакивает меня Ибис, а затем без лишних слов швыряет на пол. Запирает дверь и оставляет в полной темноте. В духоте, без еды и воды.
        А я, вместо того чтобы биться в истерике, колотить кулаками в дверь и пытаться оправдаться, усаживаюсь на пол, обхватываю руками колени, откидываю голову на стену и… улыбаюсь. Я так давно хотела послать Филина с его выдуманной, изуродованной моралью подальше, что это принесло настоящее наслаждение.
        И пусть радоваться мне недолго, это того стоило.

* * *
        Эйфория проходит через несколько часов пребывания в импровизированном подземелье. Приходит осознание: завтра я умру.
        Страшно. Немного. Не слишком.
        Нет, если бы был хоть какой-то шанс выкрутиться, я бы попробовала. Но Кайра выкрикнула мое имя, а Филин схватился за него, как бульдог за брошенную палку - впился зубами и не отпустит. Плевал он как на прерванную жизнь Чижа, так и на мою. Главе нужно замять конфликт, быстро и грамотно. Что может быть проще - жертва отомщена, преступник повешен.
        Пожалуй, выйдет неплохой повод для очередного праздника.
        Жаль только Сова не успела сварить новую порцию самогона.

* * *
        В темноте ощущение времени теряется. Тем более в тишине.
        Про меня словно забыли, похоронили заживо в пластиковой коробке. Пластик… На Пандоре почти все из пластика. Серого, безликого. Как и наши жизни.
        …Янтарная…
        Лишь шепот в голове не оставляет меня в одиночестве.
        Сжимаю зубы от бессилия. Кто ты, обращающийся ко мне так? И кем была я?
        Юная забастовщица, нарушительница спокойствия, стажер какого-то военного подразделения…
        С силой тру виски, пытаясь вспомнить еще хоть что-то, но в голове снова непроглядный серый туман-кисель. Серый, как чертов пластик.
        Пожалуй, смириться со своей скорой смертью проще, чем с тем, что я так и не узнаю правды.

* * *
        Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем в коридоре впервые слышатся шаги. Медленные, шаркающие, сопровождаемые постукиванием. Тук-тук, тук-тук… Клюка.
        Не пытаюсь встать и даже не меняю позы. Какой смысл? Зачем бы Сова ни пришла, но точно не для того, чтобы меня выпустить. За мной прислали бы Ибиса или Момота - того, кто сильнее и не позволит сбежать.
        Поэтому сижу и лишь поворачиваю голову туда, где, по моему мнению (если я окончательно не потеряла ориентацию в пространстве), находится дверь.
        Она действительно там, потому что, к своему удивлению, вижу свет фонаря снаружи. Оказывается, между дверью и полом есть щель сантиметра в три, но из-за того, что в коридоре тоже было темно, я ее не заметила.
        Приглушенный свет, пляшущая тень, шаркающие шаги.
        А потом звук льющейся воды.
        И я уже не могу усидеть на месте. Сглатываю вязкую слюну и полуприседом смещаюсь к двери.
        Еще никогда в жизни я не была так рада видеть Сову. Она ведь пришла не для того, чтобы переливать воду из одной тары в другую перед моей дверью, просто чтобы помучить меня, правда? Неплохая получилась бы пытка…
        Недодумываю мысль, потому что внезапно меня снова накрывает. Да так, что с размаха врезаюсь спиной в стену, а потом сползаю по ней на пол. Будто меня кто-то швырнул.
        Вспышка. Белая, слепящая.
        Еще одна.
        …Стекаю по стене. Ощущение - что все мои кости превратились в желе. Или разбиты вдребезги - я еще не определилась. Боль адская.
        - Вставай, - раздается сверху насмешливый голос. Но поднять голову я не в силах - слишком больно. - Что, - снова насмешка, - теперь ты не такая смелая?
        - Да пошел ты, - шиплю через сжатые зубы.
        - Не-э-эт, - противно растягивает слова говорящий. Подходит ближе. В моей зоне видимости черные начищенные ботинки. Кажется, я даже могу рассмотреть в них свое отражение. - Теперь-то мы поговорим.
        Затем следует серия ударов: по лицу, в живот - кулаком, ногой в блестящем ботинке - в колено.
        Больно, но я только крепче сжимаю зубы.
        - Будешь говорить?!
        - П-шел ты, - шепчу на грани потери сознания и сплевываю кровь. Попадаю на себя же. Черт…
        Тяжелый кулак замахивается вновь, но очередного удара не следует. Дверь с грохотом распахивается.
        - Скорее! Они здесь! Окружают! - кричит высокий молодой голос. Не понимаю, мальчишеский или женский.
        Тот, кто меня избивал, выдает целую серию ругательств. А в следующий миг из коридора доносятся звуки выстрелов.
        - В окно! Быстрей! - Опять этот звонкий голос.
        Топот бегущих ног, звон бьющегося стекла, снова выстрелы. На этот раз с улицы.
        Прикрываю глаза и испускаю вздох облегчения. Значит, я не зря тянула время - успели.
        Новые шаги, быстрые, но легкие. Не поднимаю век, мне кажется, эти шаги я узнаю где угодно.
        - Янтарная! - Человек приближается. До меня доносится звук соприкосновения чего-то металлического с полом, должно быть оружия. - Эй, Эм, ты меня слышишь?
        Но у меня нет сил даже открыть глаза. Да и куда мне торопиться? Остальное доделают без меня.
        - Эм, ты со мной? - Меня касаются руки, теплые, бережные. Те самые, которые однажды уже спасли меня - затащили в свой дом, когда я по малолетству участвовала в демонстрации.
        Не знаю, откуда мне это известно, но ни на миг не сомневаюсь, что это тот самый человек: парень в светлой футболке, мужчина с ожогом на ладони…
        Он аккуратно касается моего подбородка, поворачивает голову из стороны в сторону; не сопротивляюсь. Затем касается ребер. С шумом выпускаю из легких воздух.
        - Ясно, - делает какой-то вывод мой спаситель. И уже не мне, а в сторону выхода: - Эй, где там медики?!
        - Дорнана подстрелили! Все там!
        - Черт.
        Судя по звуку шагов, кричащий из коридора появляется в дверях.
        - Живая? - спрашивает. Тяжело дышит, как после быстрого бега.
        - Жить будет. - Тот, кто сидит на корточках возле меня и все еще сжимает мою руку, отвечает таким тоном, будто это не он только что звал ко мне медперсонал.
        - Тогда пошли, - торопит второй. - Здание еще не проверили. Вдруг заминировано. Валим.
        Валим, валим, валим…
        Это слово эхом отдается в висках. Мне хочется свалить прямо сейчас - в небытие.
        - Эй, так не пойдет. - Тот, что держит меня за руку, трясет за плечо. - Не отключайся.
        А потом силой заставляет подняться. Тут же оседаю на поврежденное колено.
        - Ник! Вы там уснули?! - кричат из коридора.
        Ник - мое сознание цепляется за это имя, рвется к нему. Хочу увидеть, хочу понять. Но та я, из прошлого, так и не открывает глаз. И я не вижу - только чувствую.
        - Идем уже! - откликается тот, кого назвали Ником, и подхватывает меня на руки.
        - Я тебе не принцесса, - бормочу для порядка, а сама с наслаждением располагаю голову на его плече.
        - Дура ты, а не принцесса, - получаю в ответ. - Не рыпнулась бы без прикрытия, мне не пришлось бы тебя таскать.
        - Не рыпнулась бы, - передразниваю сонно, в его руках так тепло, - нас бы всех порешили. Это была ловушка.
        - Поняли уже, - отвечает с досадой. - Все равно дура с замашками камикадзе.
        - Пусть лучше будет принцесса. А ты мой рыцарь.
        Хмыкает над ухом, чувствую его дыхание на своих волосах.
        - Скорее уж конь…
        - Эй, Гагара, ты живая? Что там у тебя? - спрашивает из-за двери скрипучий голос Совы, возвращая меня в реальность. - Гагара? - И кажется, пытается дозваться не в первый раз.
        Тру ушибленный затылок и поднимаюсь.
        В голове звон. Но если бы я была уверена, что после очередного удара мне «покажут» еще одну картинку из прошлого, то не задумываясь приложилась бы еще раз.
        Ник… Это видение было особенно ценным - теперь я знаю имя.
        - Гагара? - В голосе Совы смесь раздражения и беспокойства.
        - Я здесь, - выдыхаю. Но мыслями все еще далеко.
        Кто я, черт возьми?!
        - Бери тогда. - Из-под двери появляется тарелка.
        Она такая плоская, что воды в ней совсем мало. Но посуда выше в щель не пролезла бы.
        Жажда всепоглощающая, невыносимая. Видения подождут. Хватаю тарелку, трясущимися руками подношу к лицу и жадно выпиваю тот глоток, который в ней уместился. Мало.
        Возвращаю тару обратно.
        Процедура повторяется. Сова наливает, подсовывает; я пью.
        - Хватит, - после пятой «передачи» объявляет гостья. - Тебе там еще ночь сидеть. А на двор-то не выйдешь.
        Ночь. Значит, сейчас только вечер.
        Долго. Или быстро? Уже не понимаю и не знаю, что лучше. Тут очень душно, голова кружится. Не было бы видение не первым, подумала бы, что у меня начались галлюцинации от нехватки воздуха.
        Впрочем, моя несчастная голова слишком часто сталкивается с чем-то твердым за последние сутки. Поэтому не факт, что причина в духоте.
        - Спасибо, - бормочу.
        Сова кхекает и на благодарность не отвечает. Стукает переставляемая клюка, шуршит одежда, доносится болезненный выдох. Моя гостья садится на пол?
        На несколько минут повисает молчание. Жду, когда Сова заговорит сама. Это ведь она пришла ко мне, а не я к ней.
        - Я знаю, что не ты убила Чижа, - наконец вознаграждается мое ожидание - женщина заговаривает.
        Невесело усмехаюсь. Ну надо же: Сова на моей стороне. Сова, вечно недовольная мною и ни разу не позволившая пройти мимо без колкого замечания в мой адрес.
        - Кто-нибудь может стать твоим алиби? - продолжает женщина, когда мое ответное молчание затягивается. - Сказать, что был с тобой вчера ночью?
        Олуша.
        Но если бы девушка хотела вступиться за меня, у нее была масса времени на то, чтобы решиться. А самой упоминать ее имя, насильно призывать в свидетели - так только хуже. Олуша испугается еще больше и может наговорить того, что лишь продлит агонию.
        - Не думаю, - качаю головой, хотя Сова и не может меня видеть.
        Тоже сажусь на пол и опираюсь спиной о дверь. Должно быть, собеседница сейчас отзеркаливает мою позу с другой стороны.
        - Пингвин напился и провалялся полвечера под столом, - продолжает Сова развивать тему. - Он мог бы соврать, что был с тобой. Филин его не видел.
        - Но не стал, - произношу утвердительно.
        Это же Пингвин. Главы он боится как огня и никогда ему не врет и не перечит. В общем-то, как и большинство жителей Птицефермы.
        - Не стал, - подтверждает Сова то, что не было вопросом. - Он уже ходил к Филину с прошением отдать ему освободившуюся Кайру.
        Свято место пусто не бывает. Кажется, так говорят? Быстро сработано.
        - Чижа хоть успели похоронить? - спрашиваю сухо.
        В горле ком. Никогда не думала, что мне будет жаль своего похотливого соседа.
        - Успели. Пару часов назад.
        Пара часов. Верно - самое время «посвататься» к его женщине.
        - Не отвлекайся, у меня мало времени, - недовольно шикает на меня собеседница.
        Ну наконец-то. Так проще, так привычнее - когда Сова разговаривает со мной слишком по-доброму, это будто и не Сова вовсе.
        - Больше никого нет, - говорю уверенно.
        Это пустой разговор. Филин давно точит на меня зуб, и избавиться от нежеланного обитателя Птицефермы таким образом - наилучший способ.
        - Ладно, я подумаю, - скрипит Сова. Затем стучит клюкой, поднимаясь.
        У меня с языка чуть было не срывается вопрос, почему тогда она сама не станет моим алиби, раз уж ей так небезразлична моя участь, но вовремя осекаюсь - уж она-то наверняка была весь вечер на глазах у Главы.
        - За тобой придут утром, - сообщает Сова вместо прощания.
        - Я не спешу, - заверяю. Сдохнуть я всегда успею.
        Незваная посетительница уходит, и я снова остаюсь в одиночестве.
        Однако все не так, как было до ее визита. У меня есть имя. А учитывая то, что я видела прежде, то целых два имени: Ник и Джилл.
        Хотя нет, не два, а три. Был еще некто, кого ранили в перестрелке, - Дорнан. Но на это имя у моего подсознания нет никакой ответной реакции.
        У меня по-прежнему слишком мало ответов.
        До этого была драка. Теперь перестрелка. Что это? Какая-то военная операция? Служба безопасности, полиция? Кто? И за что я оказалась здесь?
        Может быть, тот тип в ботинках и с тяжелыми кулаками и был представителем закона, а мы…
        Но только сильнее начинает гудеть голова. Нет, не вижу. Снова стена, которую одним желанием не пробить.
        А еще Ник в видении назвал меня Эм.
        Эм и Янтарная…
        И вдруг меня осеняет: английский, один из древних языков Земли, уроки которого обязательны в средней школе. Английский, ну конечно же!
        По-английски «янтарь» - это «эмбер».
        Эм…
        Господи… Запускаю руки в волосы. Я поняла, я наконец поняла.
        Меня звали Эмбер.
        В той, в прошлой жизни меня звали Эмбер!
        Глава 7
        Должно быть, засыпаю от духоты. Сижу, гоняю в голове мысли о том, что вспомнила, надеюсь, что память снова приоткроет мне двери и покажет что-то еще. Но тщетно.
        - Эмбер, Эмбер, меня звали Эмбер, - бормочу себе под нос придушенным шепотом.
        Эта мысль не вызывает сомнений. Кусочек пазла точно становится на место, занимает свою нишу и дает ощущение правильности. И, как ни странно, свободы. Здесь, в темной тесной «коробке», впервые за два года я чувствую себя свободной.
        А потом словно проваливаюсь в колодец, где нет ничего, кроме темноты.
        Прихожу в себя от звука, который издает ключ, проворачиваемый в ржавом замке.
        Тру лицо ладонями и пытаюсь встать. От спанья в неудобной позе ноги затекли, и мне удается принять вертикальное положение не с первой попытки. В голове звон, словно я много выпила накануне или будто меня били; а меня и били, и я много падала. Это хорошо, что обладатель ключа так долго возится с замком - у меня есть время прийти в себя.
        Сейчас дверь откроется и меня потащат на виселицу. Свяжут руки и накинут петлю на шею. И я буду стоять на кривом трехногом табурете под веткой дерева и слушать обличительную речь Филина. А потом Глава лично вытолкнет табурет из-под моих ног.
        Стойте, я еще не…
        Чувствую укол страха. Вчера, когда я знала, что впереди еще целая ночь, не было так страшно.
        Вот только поздно бояться.
        На пороге появляется Момот с фонарем в руках. Тот светит тускло, как и все местные фонари, но по отвыкшим от света глазам бьет словно яркий прожектор.
        Инстинктивно делаю шаг назад, прикрывая глаза ладонью, но мою руку тут же отдергивают от лица - Момот вцепляется в нее мертвой хваткой и дергает на себя. Едва не падаю, а он перехватывает руку, сжимая, как железными тисками, повыше локтя, и волочет меня к выходу. Все молча, будто ему велели передвинуть мебель.
        Сцепляю зубы и не пытаюсь сопротивляться - все равно тщетно. А если меня доставят на казнь с выбитыми зубами, это только повеселит Филина.
        Момот быстро шагает впереди, подсвечивая себе под ноги фонариком, я же еле поспеваю за ним по темным коридорам. Один раз спотыкаюсь и падаю, но он не останавливается, не ослабляет хватку - тащит за собой по полу. Шиплю от боли и кое-как поднимаюсь на ноги. Момот даже не оборачивается. Он словно машина - записана программа: «Привести куда велено», - и все остальное его не волнует. Чертов садист.
        На лестнице приходится совсем тяжело: Момот шагает через две ступеньки, уже бегу, но стараюсь не отставать. От меня уже мало что зависит, но на собственную казнь я намерена прийти своими ногами - пусть считают это моей последней волей.

* * *
        Дневной свет бьет по глазам.
        Солнце уже высоко, по небу плывут редкие облака - безветрие. Глина под ногами снова сухая и потрескавшаяся - один день, а следов недавнего дождя как не бывало.
        Боль в руке, сдавленной Момотом, невыносимая, поэтому и пялюсь то в небо, то под ноги, чтобы отвлечься. Не выходит.
        Конвоир сволакивает меня с крыльца, тащит вперед, не ослабляя хватку. А впереди… Нас уже ждут.
        Жители Птицефермы образовали собой живой круг во дворе. Когда мы приближаемся, они расступаются, пропуская, и я вижу Главу. Филин стоит в центре круга, заложив руки за спину, широко расставив ноги и приподняв подбородок - эдакий агрессивный вариант позы «вольно». Этот человек пришел сюда карать, и ему очень нравится его роль.
        Впрочем, как и Момоту. Которому, как оказалось, тоже не чужда театральность: он с силой вталкивает меня в центр круга и отступает к остальным, а я падаю в прямом смысле к ногам Главы.
        Кожа на моей руке пульсирует и наливается синевой, а приток крови вызывает новую порцию боли. Морщусь и поднимаюсь на ноги. Накрываю ладонью одной руки больное место на второй.
        Смотрю в серую глину под ногами. Не хочу видеть Филина, не испытываю желания рассматривать собравшихся. И так знаю, что увижу на их лицах: у большинства - равнодушие, у других - облегчение от того, что это не они стоят сейчас в круге. Полагаю, у одного-двух на лицах все же будет написана жалость. Но ее я не хочу видеть больше всего.
        Молчание гробовое, тишина почти полная. Мне даже кажется, что слышу дыхание стоящих вокруг людей.
        Поэтому вздрагиваю от неожиданности, когда Филин вдруг громко хлопает в ладоши за моей спиной.
        - Что ж, раз все в сборе, начинаем! - объявляет и подходит ближе. Не оборачиваюсь. - Гагара, тебе есть что сказать нам касательно того, что произошло вчера? - Тяжелая ладонь ложится на мое обнаженное из-за тонких бретелей сарафана плечо.
        Прикосновение шершавой горячей руки настолько неприятно, что меня едва не передергивает.
        Он хочет слез, оправданий, мольбы.
        - Я уже все сказала, - отвечаю мрачно и коротко.
        Пошел он.
        - Лгать нехорошо.
        Непроизвольно дергаюсь, потому что последнее слово Филин ласково произносит мне на ухо. Чувствую спиной жар его тела - теперь он стоит слишком близко.
        - За ложь ты будешь наказана.
        Еле пересиливаю себя, чтобы остаться на месте. Играть в догонялки и бегать от Главы - глупо: из круга меня все равно не выпустят.
        - Сначала за ложь, потом за убийство? - спрашиваю сухо. Чувствую, как трескаются от жажды губы, во рту появляется металлический привкус крови.
        - Обвинение в убийстве снято. И если бы ты вчера честно рассказала, где и с кем была, его бы вообще не последовало.
        Это шутка?
        Резко оборачиваюсь к Главе, вынуждая его убрать ладонь с моего плеча и даже отступить. У него серьезное лицо, а в глазах - досада. Он был бы рад повесить меня сегодня, однако что-то произошло и помешало его планам.
        Неужели Олуша решилась?
        Ищу ее взглядом, но не нахожу. Видимо, спряталась за спинами остальных. Не ожидала, что она осмелится, если струсила вчера…
        - …Пересмешник рассказал нам правду. - Голос Филина холодным ветром врывается в поток моих мыслей, и я лишь каким-то чудом успеваю прикусить язык, прежде чем с него сорвалось бы удивленное: «Кто?!» - Твое желание скрыть от Пингвина то, что ты проводишь время с кем-то другим, похвально. Но законами Птицефермы это не возбраняется. Ни к чему жертвы… Пересмешник, подойди, - заговаривает Глава громче. - Повтори перед всеми то, что сказал мне.
        Наверное, я слишком долго просидела в душной комнате, без еды и воды, потому как соображаю очень медленно. В голове полнейший вакуум. В каком-то коматозе смотрю на выходящего в круг новенького и почему-то думаю о том, что не зря подозревала - длины его волос хватит, чтобы собрать их в короткий хвост; именно это он сегодня и сделал.
        Пялюсь на Пересмешника во все глаза, но он удостаивает меня лишь беглым взглядом, поворачивается к зрителям.
        - Вчера вечером я признался Главе, что мы с Гагарой ушли с праздника вместе, - врет с самым невозмутимым видом. Затем, усмехаясь, разводит руками. - Пингвин, без обид. Гагара - горячая штучка, я не удержался.
        Тупо моргаю. Может, я брежу?
        Мой сожитель, стоящий прямехонько напротив, выпучивает глаза.
        - Чего-о-о? Да она бревно!
        Нет, если это и бред, то крайне реалистичный - узнаю Пингвина: ему говорят, что спали с его женщиной, пока он отвернулся, а он возмущен только тем, что ее назвали горячей.
        - Может, просто рубанок надо смазать, - комментирует выпад Пингвина Чайка.
        По рядам проходит волна хохота, окончательно убеждая меня в том, что я не сплю и все происходит на самом деле.
        Но зачем Пересмешнику меня прикрывать? Неужели он не понимает, что если правда откроется, то висеть ему со мной на соседнем дереве?
        Сова пообещала подумать над моим алиби. Что, если это она попросила его об одолжении?..
        И только тут до меня доходит - как холодной водой обдает: значит, после того как я ушла, новичок тоже ускользнул из столовой. И алиби у него тоже нет…
        - Гагара, ты подтверждаешь? - Филин опять обращается ко мне.
        По глазам вижу: надеется, что я совсем безнадежна и сейчас заявлю, что слова Пересмешника - ложь.
        - Подтверждаю.
        Глава чуть смежает веки - недоволен, однако оснований для казни больше нет. Не сомневаюсь, причины найдутся в скором будущем - я теперь для него как кость в горле.
        Тем не менее Филин кивает.
        - В таком случае обвинения в убийстве сняты.
        Поднимается шум, все начинают переговариваться, делиться мнением.
        - Как сняты?! - громко взвизгивает Кайра, перекрикивая остальных. - А Чиж?! Кто тогда убил Чижа?!
        Хороший вопрос. И мой главный подозреваемый только что спас меня от виселицы.
        Филин властно поднимает руку, призывая к тишине.
        - Мы проведем расследование, - обещает твердо, когда гомон смолкает.
        Кайре хватает ума смолчать и не перечить решению Главы. Но ее полный ненависти взгляд устремлен на меня. Похоже, в отличие от Филина она на полном серьезе верит, что это была я.
        - Что касается наказания за ложь, - продолжает Глава. - Гагара, ты своей ложью ввела нас всех в заблуждение и помешала расследованию смерти Чижа по свежим следам. За это… - Мужчина делает вид, что задумался, но не сомневаюсь: он все придумал заранее. - Розги. Пять ударов.
        Втягиваю в себя воздух через крепко сжатые зубы - розги, опять.
        - Момот исполнит.
        Снова шушуканье вокруг. Все знают Момота и его любовь к наказаниям. Но мне грех жаловаться: между виселицей и розгами выбор очевиден.
        Покорно склоняю голову, и не думая спорить.
        - Забери ее пока, - слышу голос Главы и не успеваю сообразить, к кому он обращается, как чужие пальцы накрывают мое запястье. В отличие от хватки Момота - почти невесомо.
        Пересмешник увлекает меня за собой в круг; не сопротивляюсь. А потом он едва ли не с силой разворачивает меня и обнимает со спины, по-хозяйски разместив руки под моей грудью. Дергаюсь.
        - Стой, - приказ на грани слышимости.
        Приходится послушаться. Сердце гулко бьется в груди, прямо под ладонью Пересмешника. Должно быть, он чувствует. Заставляю себя расслабиться и откидываюсь спиной ему на грудь. Полагаю, со стороны мы действительно смотримся как любовники. На самом деле у меня ноги дрожат и почти не держат, и я взваливаю на своего нежданного спасителя половину моего веса.
        - А у меня еще одно объявление, - тем временем заявляет Филин, обращая внимание зрителей на себя и отвлекая любопытные взгляды от нас с Пересмешником. Выдыхаю с облегчением. - Вчера Пингвин обратился ко мне с просьбой позволить ему жить с Кайрой.
        Девушка вспыхивает смущенным румянцем - расценивает как комплимент.
        - Я был готов согласиться. Но тогда я был уверен, что Гагара виновна. - Взгляд-выстрел в мою сторону; пытаюсь выглядеть как можно более расслабленной в объятиях почти незнакомого мне человека. - Теперь все изменилось…
        - А чего это Пингвину Кайру?! - раздается с задних рядов. Не могу понять кто. Зяблик?
        Кажется, Кайра тоже не поняла - вертит головой, но жутко довольна популярностью. Бедняга Чиж.
        - Об этом я и говорю, - охотно соглашается Глава. И у меня даже создается впечатление, что тот выкрик был заказным. - У нас много холостяков. Позавчера мы выяснили, что Кулик слаб и не заслуживает женщины, и я задумался, что, возможно, он такой не один. И принял решение: ровно через неделю состоятся состязания. Все пары будут разбиты. Победители смогут выбрать себе женщину по своему желанию. Согласны?
        В моем сознании этот вопрос противоречит ранее сказанному «принял решение». А «холостяки» нестройным хором с энтузиазмом кричат о своем согласии. «Парные» хмурятся, но не возражают. Кто же станет отказываться от состязаний?
        - Гагара…
        Да чтоб его. Заставляю себя выпрямиться, Пересмешник убирает руки.
        - Несмотря на твою ложь, я тоже допустил ошибку…
        Напрягаюсь: это что-то новенькое.
        - …поэтому эту неделю я разрешаю тебе жить одной. Останешься ли ты дальше с Пингвином или нет, решит испытание.
        - Не останется, - ворчит упомянутый, но так, чтобы слышали те, кто стоит рядом, а не Глава.
        Еще бы, Пингвин твердо решил заполучить Кайру и будет за нее биться. Зачем ему теперь я?
        Знал бы он, какое это облегчение.
        - Благодарю, Филин, - покорно опускаю глаза.
        Благодарю тебя за то, что у меня будет неделя, чтобы залечить раны от розг и только потом предоставить свое тело тому, кого ты выберешь.

* * *
        Момот - любитель пороть наказанных. Причинять боль доставляет ему истинное наслаждение, и он не считает нужным это скрывать. У него даже лицо преображается: появляется улыбка и загораются глаза.
        В прошлый раз меня порол Тетерев. И это было… легче. Ударов мне тогда причиталось больше, но после тех десяти я смогла доползти до комнаты сама. После этих пяти… На самом деле я отрубаюсь после трех.
        Прихожу в себя от того, что кто-то брызгает мне на лицо водой.
        Я все еще подвешена за руки к ветке, так что еле достаю ногами до земли, голой грудью повернута к стволу дерева, спиной - на всеобщее обозрение. Мой сарафан опущен до талии, чувствую, что сзади он мокрый - пропитался кровью.
        От боли перед глазами все плывет, и я еле различаю перед собой Сову с кружкой в руках. Сперва она брызгает водой мне в лицо, а когда видит, что я очнулась, подносит кружку к губам. Делаю глоток.
        Нужно поблагодарить, но из горла вырывается то ли хрип, то ли бульканье.
        - Молчи уж, - скрипит Сова.
        Прикрываю глаза.
        Позади слышны голоса. Значит, я потеряла сознание совсем ненадолго - люди только-только расходятся.
        В прошлый раз меня снял с дерева Пингвин - опасался, что загнусь. И то вспомнил не сразу. Сейчас… Сова при желании не сможет. Когда я потеряла сознание и полностью повисла на руках, веревки глубоко впились в запястья. Даже если она принесет мне нож, вряд ли у меня получится освободиться самой.
        Плевать. Сейчас мне хочется только забыться.
        Кажется, даже отключаюсь. Или нет? Совершенно не чувствую времени.
        Кто-то протискивается между мной и стволом дерева, подставляет колено между моих ног. Дергаюсь. Неужели кому-то пришло в голову… сейчас?!
        - Тихо. Я иначе тебя не поймаю. Сама понимаешь, за спину тебя не приобнимешь.
        Пересмешник. Почему-то сразу расслабляюсь. Просто доигрывает в «любовников». И сейчас мне глубоко наплевать, зачем ему это понадобилось.
        Мужчина перерезает веревку на моих запястьях, и я действительно кулем лечу вниз. Он подхватывает.
        - За шею меня обними, - командует.
        Верно, спина, подозреваю, в клочья. Меня и на руки не возьмешь. Можно, конечно, на плечо закинуть, как мешок со свеклой, но Пересмешник так отчего-то не поступает.
        Руки не слушаются, мне удается выполнить его приказ только с третьей попытки. После чего он подхватывает меня под бедра, так, чтобы мои ноги оказались с обеих сторон от его тела.
        - Расслабься, не уроню.
        - Если я расслаблюсь, то отрублюсь, - хриплю куда-то ему в шею.
        Отрублюсь и разожму руки.
        - Ладно, тогда продержись еще пять минут, - соглашается.
        - Угу, - мычу и крепче его обнимаю.
        Волосы Пересмешника еще сохранили слабый отголосок запаха того шампуня.
        Мне нравится этот шампунь.

* * *
        И все же не сдерживаю обещание - теряю связь с реальностью где-то на крыльце.
        Новый проблеск сознания - от боли, когда меня укладывают животом на постель.
        - Все, иди, - слышу скрипучий голос Совы. - И кликни мне Майну или Олушу. Пригодятся. Придется шить.
        - Я могу помочь?
        Пересмешник? Он все еще здесь?
        - Майну или Олушу позови, - повторяет Сова с нажимом.
        Слышатся шаги - уходит.
        - Слыхала? - Это уже мне. - Еще помочь рвется. Вот запала ты ему.
        Не запала, а упала. На грудь. С ветки.
        Но у меня нет сил, чтобы язвить вслух - только мысленно.
        - Сейчас промою и зашью кое-что, потом перевяжу, - бормочет Сова себе под нос, кажется не ожидая моего ответа. - Как раз заживляющее привезли.
        Верно, позавчера же была поставка медикаментов, а в первые дни на радостях Сова не столь экономна в их использовании.
        Выдыхаю и расслабляюсь. Только крепче обнимаю подушку, когда отчего-то холодные в жару руки касаются поврежденной спины. А потом и вовсе кусаю наволочку.
        Ерунда. Если Сова правда решила поделиться лекарствами, то все заживет за пару дней - современные медикаменты творят чудеса.
        Думаю так, а еще через минуту опять проваливаюсь в спасительную темноту.
        Глава 8
        …Жилая комната. На диван небрежно наброшено пестрое покрывало с пушистой бахромой по краям. Чашка с недопитым чаем посреди невысокого столика.
        Направляюсь к барной стойке, расположенной за диваном, который своей спинкой делит помещение на две зоны: гостиную и кухню, - когда меня сзади обнимают чьи-то руки.
        - Эм, давай встречаться. Как пара. - Чужое дыхание щекочет ухо.
        Смеюсь от этого ощущения, пытаюсь вывернуться, но меня не пускают. А при мысли, что сказанное не шутка, внутренности сводит холодом.
        - Ник, ты с ума сошел? - уточняю беспечно и только надеюсь, что он не чувствует, как бешено колотится мое сердце.
        Его руки под моей грудью, подбородок - на моем плече.
        - Вроде бы нет, - отвечает с усмешкой. - Так что?
        Дергаюсь, вновь пытаясь вырваться, но Ник держит крепко.
        - Пусти. Что за бред? Ты встречаешься с Марго.
        - Если отпущу, ты быстро найдешь срочное дело и уйдешь от темы.
        Закатываю глаза к потолку - Ник слишком хорошо меня знает.
        - Это не бред. И я помню, что ты встречаешься с Джошем. Но ты его не любишь. И я расстался с Марго.
        Мое сердце падает куда-то к ногам. На мгновение зажмуриваюсь, чтобы взять себя в руки и голос прозвучал ровно.
        - С чего ты взял, что я не люблю Джоша?
        С Джошем мы расстались еще три месяца назад, но я благоразумно об этом не распространялась. Только Джилл в курсе. Она, правда, покрутила пальцем у виска, когда я попросила ее не говорить Нику, но обещала - и слово сдержала.
        - Потому что я знаю тебя.
        Непрошибаемая логика. И, что самое досадное, верная.
        Злюсь на себя и кусаю губы от досады. Проще всего сейчас признаться, что нет никакого Джоша. Обернуться, поцеловать того, кого я действительно хочу поцеловать, и не останавливаться, отключить голову. Как тогда…
        Но тогда это было ошибкой - я точно знаю.
        - Прекрати, мы друзья. - Решительно выворачиваюсь из его рук, и на этот раз Ник меня не удерживает.
        Почти бегу к барной стойке. Щеки пылают.
        - Ладно, попробуем позже, - негромко произносит друг мне вслед.
        Но я слышу. Не оборачиваюсь.
        Открываю дверцу шкафа, начинаю в нем копаться, на ходу пытаясь придумать, что там могло мне понадобиться. Переставляю банку с кофе с места на место.
        - Ага, мне тоже кофе свари!
        Ник сам дает мне спасительную соломинку.
        Ник всегда приходит мне на помощь.
        Даже когда сам является причиной моих проблем…
        Сквозь плотно сомкнутые веки проникает солнечный свет. Сознание возвращается сперва медленно, а затем меня, словно рыбу волной на сушу, выбрасывает в реальность.
        Не хочу. До крика. Но только глубоко вдыхаю и выдыхаю влажный горячий воздух - кричать не поможет.
        Пытаюсь подняться. Кожа на спине натягивается, и меня опаляет болью. Падаю обратно на подушку, кусая сухие губы. Тем не менее осознаю, что эта боль не сравнится с той, которая была тогда, когда я приходила в сознание в прошлый раз. Значит, Сова таки потратила на меня свой бесценный запас медикаментов.
        Кое-как поворачиваю голову и осматриваюсь: я одна, в своей комнате, из распахнутого настежь окна льется яркий солнечный свет. Кто знает, сколько я проспала, но жар в воздухе дает основания предполагать, что сейчас вторая половина дня.
        Убедившись, что в комнате никого, снова прикрываю глаза. Хочется есть и пить, сходить в туалет, в конце концов, но я даю себе поблажку - еще несколько минут в тишине и одиночестве.
        Эти воспоминания… Все смешалось воедино: то, как обнимал меня в кругу Пересмешник и как Ник прижимал меня к себе в квартире с диваном и барной стойкой. Та же поза. Один в один: руки под грудью, подбородок на плече. Должно быть, именно это дало сигнал моей памяти.
        Триггер - кажется, так это называется. Воспоминания так или иначе всегда связаны с происходящим наяву, будто выбираешь пункт в воображаемом меню, например «объятия» или «удар по лицу», и получаешь картинку.
        Только я никак не возьму в толк, почему все, что я вижу из прошлого, рассказывает мне об одном человеке. Есть еще Джилл, моя маленькая рыжеволосая подруга, но и ей мое сознание отвело лишь крошечное место - все остальное связано с Ником. Человеком, лица которого я даже не вижу. Только чувства, чистые эмоции.
        Кем бы ни был Ник, он был очень важной частью моей жизни.
        Но я ведь как-то оказалась на Пандоре. За что-то!
        Память молчит - она готова рассказывать мне только о Нике.
        Кем мы были? Драки, тренировки, оружие, люди, прыгающие из окон… Военные? Шпионы? Преступная группировка? Группировка в любом случае - судя по количеству моих спасителей в одном из воспоминаний…
        Скрипят дверные петли. Вздрагиваю.
        - Ишь ты прыткая. - Сова сама скрипит не хуже петель. - Лежи. До завтра чтоб не дергалась.
        - Мне в туалет надо, - бормочу, голос глухой, как из трубы. Перед глазами плывут полупрозрачные зигзаги, часто моргаю, пытаясь от них избавиться. Не помогает.
        - Ясное дело. Я уже послала Рисовку за судном.
        Еще лучше.
        Сцепляю зубы, упрямлюсь.
        - Я встану, - огрызаюсь и пытаюсь приподняться на руках, но снова падаю.
        Боль вышибает воздух из легких. Или это удар о постель? На этот раз со всей дури прилетаю лицом в твердую подушку.
        - Дурная, - комментирует Сова, и, вынуждена признать, в данном случае она права. Каким бы чудодейственным ни было лекарственное средство, которое она использовала, оно не способно настолько ускорить регенерацию, чтобы раны затянулись за несколько часов. - Лежи, кому сказано. - Слышу приближающиеся шаркающие шаги, постукивание клюки. - А сейчас все-таки приподнимись и выпей.
        Перед моим лицом появляется кружка, и пахнет из нее так, что у меня все внутренности связываются в узел. Желудок пуст, но все равно норовит вывернуться наизнанку.
        - Пей, кому сказала! - прикрикивает Сова. - Хочешь завтра нормально шевелиться? Тогда пей.
        Шевелиться я хочу. Как угодно, через боль, лишь бы никто не выносил из-под меня горшок. Справлюсь.
        Опираясь на один локоть, беру кружку во вторую руку. Пробую. Это какой-то травяной отвар. Гадость редкостная, но на вкус все равно терпимее, чем на запах.
        - До дна пей! Ну же! Живо! - безжалостно велит Сова, когда я начинаю давиться и прекращаю пить. Надеюсь, она не решила применить уринотерапию - на вкус похоже.
        Допиваю и с облегчением падаю обратно на подушку. Голова начинает «плыть».
        - Что это… было? - выдыхаю, понимая, что очертания предметов перед глазами становятся все менее четкими. Вот и у Совы нос потек куда-то набок, глаза удлинились.
        - Травка. Хорошая, - отрезает та с видом профессионала. Профессионала с носом набекрень и глазами до подбородка. В довершение весь ее облик начинает сначала мерцать, а затем подергивается дымкой.
        Нет, точно не уринотерапия.
        Видимо, по моему лицу становится заметно действие чудо-травки, потому что Сова шаркает к двери и кричит уже в коридор:
        - Рисовка! Ты где?! Скорее неси судно, пока она опять не отключилась!
        А меня уже качает, словно на волнах. И матрас кажется мягче, и воздух еще горячее.
        Жарко.
        Горю.
        …Я вся горю. Сгораю, но пламя не снаружи - оно внутри меня.
        Пуговицы рвутся и, словно горошины, падают и катятся по полу. Мне плевать, я смеюсь.
        Горячо: горячие губы и руки. Мне кажется, они везде на моей не менее разгоряченной коже.
        Прижимаюсь сильнее, обхватываю руками чью-то шею. Перехватываю губы, жадно целую. Мне отвечают. Пожар внутри меня усиливается.
        Провожу ладонью по чужим волосам. Они мягкие, струятся между пальцев.
        Я снова смеюсь. В моей крови алкоголь. Много алкоголя. Он дурманит и толкает делать то, на что я не решилась бы в трезвом уме. Не здесь, не с этим человеком. С ним - не решилась бы.
        Моя ладонь спускается вниз. По рельефной груди, но твердым мышцам живота - вниз…
        И тут в мозгу что-то щелкает. Рука замирает.
        - Янтарная, - горячий шепот в самое ухо, - если ты сейчас остановишься, я за себя не отвечаю.
        А я не хочу останавливаться, и чтобы он останавливался - не хочу. Сейчас все условности кажутся лишь бутафорией, а настоящее - вот оно, в данный момент, между нами.
        - Ник, мы друзья, - шепчу не потому, что хочу прекратить, а потому, что мне нужно услышать возражение, чтобы не сомневаться.
        - К черту такую дружбу.
        Горячие губы накрывают мою грудь, и я больше не думаю, выгибаюсь навстречу…
        Сердце набатом грохочет в груди. Я мокрая от пота с головы до ног, волосы - хоть выжимай.
        - Гагара, Гагара… - Кто-то трясет меня за плечо. - Гагара, очнись. Ты кричала.
        Мне хочется завыть от досады. Может быть, я и кричала, но точно не от ужаса.
        Поворачиваю голову: Олуша. Стоит рядом с кроватью и смотрит на меня огромными глазами. В руках - кружка с еще одной порцией дурно пахнущей гадости, которая отправила меня в небытие на… на сколько?
        - Сколько прошло? - хриплю.
        - С момента наказания? - растерянно переспрашивает девушка. Пожимает плечиком. - Оно было вчера утром. Сейчас вечер следующего дня.
        Значит, меня вырубило на целые сутки. Хороша травка.
        Отворачиваюсь от гостьи и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Повожу плечами, проверяя спину, - немного больно, но встать, думаю, смогу.
        - Ты что? - пугается Олуша, когда я сажусь на кровати. - Сова до завтра не велела.
        Вчера Сова не велела до сегодня. Так что подчиняюсь первому приказу.
        - В туалет проводишь? - спрашиваю, игнорируя возмущение.
        - А-а? - Та приподнимает кружку, которую все еще держит в руках, и смотрит на нее с каким-то беспомощным выражением на лице.
        Боже, как эта девчонка попала на Пандору? Я могу представить убийцей себя, Кайру, Сову и других, но Олушу - не получается, как ни старайся. Сколько ей? Даже сейчас лет двадцать пять, не больше. А она здесь дольше меня. Что же она успела натворить в свои двадцать? Что-то настолько ужасное, что заслужила Птицеферму…
        - На стол поставь, - отмахиваюсь и спускаю ноги на пол. Ищу глазами одежду. - Сарафан подай, пожалуйста, - прошу. Вижу его на стуле, там же, где и грязное после падения с крыши платье.
        Сарафан тоже грязный, еще и в крови на спине, но выбирать не приходится. Как только оклемаюсь, река, чтобы постирать вещи, станет первым пунктом моего маршрута.
        А еще жутко хочется помыться, все тело чешется.
        - Держи. - Олуша слушается, протягивает одежду, и я вижу огромный черно-синий синяк на ее предплечье. Мне даже кажется, что могу различить в его форме отпечатки крупных мужских пальцев.
        - Это Момот?
        Успеваю заметить, как девушка бледнеет, прежде чем успевает закрыться длинными волосами и отвернуться.
        - Не важно, - тоненько пищит, снова напоминая мне испуганную мышь.
        Опускаю взгляд. У меня у самой такое же украшение на плече. Можно сказать, идентичное. В прямом смысле: те же пальцы, отпечаток которых остался на моей коже после дороги из камеры во двор.
        Олуша всхлипывает, обнимает себя руками.
        Поджимаю губы.
        Мне хочется прямо сейчас встать и свернуть шею этому ублюдку, получающему наслаждение от чужой боли. Но я его не одолею, только не Момота. Я видела в воспоминаниях, что дралась с мужчиной, однако тот человек был втрое меньше. Момот размажет меня по стенке.
        Должно быть, эти мысли красноречиво написаны на моем лице.
        - Кулик сказал, что одолеет его на состязании. Вернет меня.
        Еле подавляю в себе приступ истерического смеха - Олуша меня еще и успокаивает.
        Кто одолеет Момота? Кулик, которому тот уже вывихнул руку? Он не победит Момота в поединке не то что с одной - с тремя руками. Это безнадежно.
        - Он попытается, - шепчет девушка уже совсем тихо.
        А я понимаю, что мне нечего ей сказать. Следовало бы кивнуть и согласиться, мол, верю в ее парня. Но не верю. Единственный способ избавиться от Момота - это подкараулить его, как кто-то Чижа, и напасть со спины, чтобы тот не успел среагировать.
        А еще Олуша сама могла бы. Ночью, пока он спит. Но она этого не сделает…
        - Проводи меня на улицу, пожалуйста, - повторяю свою просьбу. Встаю сама, но меня пошатывает, и еле успеваю схватиться за край стола, чтобы не упасть.
        Олуша подхватывает меня под локоть. Только морщусь, когда ее тонкие холодные пальцы касаются синяка на плече.
        - Гагара, ты должна знать, что я… - тихо тараторит девушка, пока мы идем к двери. - Я должна была сказать, что мы… что я…
        - Не надо, - прошу.
        Не хочу слышать извинений. Мне повезло, и нет смысла ворошить прошлое.
        Почему вмешался Пересмешник - другой вопрос. Вот его оставлять без ответа не хочу.

* * *
        По возвращении Олуша меняет перевязку на моей спине и таки впихивает в руки кружку с уже окончательно остывшим отваром. Надо признать, холодный он чуть менее отвратительный.
        - Что… она… туда… кладет? - спрашиваю, закашлявшись.
        Но Олуша только пожимает плечами - Сова не из тех, кто делится своими секретами. Благодаря чему и жива до сих пор.
        Допиваю содержимое тары до дна и снова укладываюсь на живот, подмяв под себя подушку. Из чего бы Сова ни варила лекарство, в нем явно что-то психотропное - у меня мгновенно начинает плыть перед глазами. Хорошо, что не стала пить перед выходом из комнаты - не дошла бы.
        На самом деле отвар и правда чудодейственный, потому что после него пропадает и жажда, и голод.
        - Я пойду, - шепчет Олуша, кажется уже не рассчитывая на мою реакцию, и тихонько крадется к двери.
        - Погоди, - прошу, и она послушно возвращается. - Олуша, ты когда-нибудь думала, кем была раньше? - Не стоило бы спрашивать, но отвар развязывает мне язык, несмотря на то что глаза начинают слипаться. - За что попала сюда.
        Девушка смотрит на меня как на умалишенную. Верно, тема воспоминаний на Пандоре не приветствуется.
        - Слайтекс стирает все следы, - отвечает осторожно. Должно быть, так разговаривают с душевнобольными, которых не хотят расстраивать.
        Слайтекс - препарат, которым нас лишают памяти. Говорят, все зависит от дозировки: можно стереть последнюю пару дней, а можно всю жизнь. Чудесное средство, не имеющее побочных эффектов. Им лечат жертв насилия, используют в психотерапии, избавляя людей от детских травм и фобий, появившихся вследствие несчастных случаев. Доживи создатель слайтекса до наших дней, он бы здорово удивился, какое применение его изобретению нашли Тюремщики Пандоры. Ирония судьбы: создавая лекарство, изобрел орудие пытки.
        - А ты что, что-то помнишь? - пугается Олуша моего затянувшегося молчания.
        О да, я помню Ника.
        - Нет, - отвечаю, чувствуя, что сознание стремительно уплывает, - конечно нет. - Не хочу отключаться, пытаюсь удержаться. Ощущение - будто держусь на поверхности воды: чуть зазеваюсь - пойду ко дну. - Но я не о слайтексе.
        - Думаю, я вряд ли была хорошим человеком.
        - Почему?
        - Я слишком многим желаю здесь смерти, - практически скороговоркой произносит Олуша и бежит к двери, будто боится, что я брошусь за ней.
        - Подожди! - приподнимаюсь на руках, но перед глазами плывет еще сильнее, и я снова падаю в подушку лицом. Чертов отвар.
        Уже на границе сна и реальности слышу быстрые возвращающиеся шаги. Что-то бормочу, но уже не различаю собственных слов.
        А потом проваливаюсь в темноту.
        Мне кажется, еще слышу чей-то скрипучий голос, бормочущий ругательства, но уже не могу понять, кому он принадлежит.

* * *
        Покидаю комнату с первыми лучами рассвета. Все тело зудит, и я больше не могу находиться в постели.
        Сгребаю в узел грязное белье с кровати, туда же засовываю перепачканное платье, а на себя напяливаю сарафан и бреду к реке - никто за меня не постирает.
        Голова кружится, и немного поташнивает. Но желудок пуст, и это к лучшему.
        Барак спит, и я беспрепятственно выхожу на улицу. Только здесь вдыхаю полной грудью. Прохладно, и кожа тут же покрывается мурашками, но все равно снаружи дышится гораздо легче.
        Возвращаюсь не раньше чем через час. Развешиваю мокрое постельное белье и одежду во дворе на веревке. Сама остаюсь в мокром сарафане - высохнет на мне, других летних вещей у меня все равно нет.
        С удовлетворением отмечаю, что движения даются почти безболезненно - даже руки могу поднять к веревкам. Надо будет поблагодарить Сову, не знаю, правда, станет ли та слушать мои благодарности - она это не любит.
        В бараке тихо: все еще спят, только на кухне слышится шевеление. Пройти мимо?
        Лучше бы я так и сделала, но отчего-то все равно заглядываю внутрь. В моей голове все перепуталось, и не могу вспомнить, чья сегодня смена готовить.
        Оказывается, моя. Потому как на кухне обнаруживается Сова - обычно мы работаем с ней в паре.
        - Явилась красавица, - зло бросает женщина через плечо, заметив, кто заглянул в помещение. Замираю как вкопанная, не понимая причины агрессии. - Чего встала?
        Сова подхватывает клюку, до этого прислоненную к стулу, и делает ко мне два широких шага, замахивается тряпкой, которую все еще держит в руке. Думаю, ударит, но женщина швыряет старое полотенце на стол и только мечет глазами молнии.
        - Идиотка, - припечатывает и отходит.
        - Что я сделала? - не понимаю.
        - Еще и не помнит, - произносит та с отвращением, как сплевывает. Но я правда не понимаю. Сова упирает руку в бок и впивается в меня тяжелым взглядом. - Кто тебе Олуша? - спрашивает требовательно, при этом посматривая по сторонам, будто боится, что нас услышат. - Близкая подруга? Родственница?
        Качаю головой:
        - Нет.
        Мы все здесь никто друг другу. Но Олушу мне действительно жаль больше других. Она совершенно не может за себя постоять. Чем-то девушка напоминает мне Джилл - такая же маленькая, кроткая. Должно быть, это подсознательное, ведь подругу я вспомнила совсем недавно, а к Олуше испытываю симпатию давно.
        - А нет, так и молчи, - отчеканивает Сова. - О своей шкуре подумай.
        - Да что я сделала? - все еще не понимаю. Спросила вчера о том, кем она была? Это Олуша ей рассказала? Да, на Птицеферме тема воспоминаний не поощряется, но за нее не казнят и даже не порют. Не понимаю.
        Сова снова посматривает по сторонам и мне за плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Настороженная, напряженная.
        А я вспоминаю скрипучий недовольный голос в моей комнате, как раз перед тем, как я отключилась. Кажется, ругающийся на Олушу…
        - Вспомнила? - ехидно интересуется женщина. - Вижу по глазам, что вспомнила. «Убийцу Чижа так и не нашли. Если вы с Куликом убьете Момота и спрячете его тело, все подумают, что это тот же неизвестный убийца. Я вас прикрою», - цитирует мои вчерашние слова и замолкает, в ожидании реакции глядя мне в лицо.
        Бледнею. Я сказала это вслух? Серьезно? Чертов отвар.
        - То-то же. - Брезгливо кривится, будто ей и смотреть на меня противно. - А ты знаешь, что твоя невинная овечка уже собиралась бежать к Филину, чтобы рассказать ему о твоем плане?
        У меня холодеет внутри.
        - Это и не план вовсе, - бормочу.
        - Это «блестящая» идея, - передразнивает женщина. - Только Олуша боится Филина до дрожи в своих тощих коленках. И она сдаст меня, тебя - любого, из-за кого Глава может на нее рассердиться.
        Поджимаю губы и несколько минут просто стою, глядя в пол.
        - Как ты ее остановила? - спрашиваю. Остановила же. Иначе сегодня я не купалась бы в реке, а уже висела бы на том же дереве, что и два дня назад. Только не за руки, а за шею - подстрекательство к убийству не шутки.
        - Сказала, что сама сверну ее тощую шею. - И в этот момент у Совы такое лицо, что даже я ей верю, не то что трусливая Олуша. - Не суйся. - Морщинистый скрюченный палец упирается мне в грудь. - Смирись уже и не суйся, иначе здесь не выжить.
        Выходит, Олуша умеет выживать, а я нет.
        - Помогай давай, раз оклемалась. - Сова кивает на стол, где уже лежат помытые овощи. - Нарезай.
        Не говоря ни слова, принимаюсь за работу.
        В горле стоит ком. Да, в здравом уме я не сказала бы вслух ничего подобного, но Олуша… Она же знала, что я «под кайфом», и все равно хотела сдать Главе, так, на всякий случай.
        - Почему ты вступилась за меня? - спрашиваю не раньше чем через четверть часа, когда ком в горле наконец исчезает и я уже не сомневаюсь, что не заплачу.
        Сова стоит ко мне боком, помешивает варево в кастрюле. Поворачивается.
        - Готовишь ты недурно, - бросает и снова отворачивается.
        Глава 9
        К завтраку мой сарафан не успевает высохнуть и чересчур обтягивает фигуру, липнет к коже.
        Стою на раздаче. Получаю пристальный взгляд и кивок от Главы - отметил, что я встала с постели, одобряет, что не стала дольше бездельничать. Кайра, открыто милующаяся с Зябликом, тоже удостаивает меня персональным взглядом - полным ненависти.
        А еще Пингвин… В его глазах читается сомнение, и смотрит он не в лицо, а пониже шеи - все ясно: мокрый сарафан, а нижнее белье на Пандоре не предусмотрено. Выходит, засомневался в принятом второпях решении, раздумывает, стоит ли биться за меня на предстоящих состязаниях.
        Перехватывает мой взгляд и многообещающе кивает - решил, будет возвращать меня обратно. Впрочем, Кайра даже не смотрит в его сторону. Полагаю, причина в этом.
        Отворачиваюсь.
        Мои мысли занимает другой человек. И не как мужчина. Меня волнует, почему он вступился за меня и где сам пропадал во время праздника.
        Пересмешник тоже поглядывает в мою сторону, но не так пристально, как Пингвин. Хотя я стою у стола, когда остальные сидят. Может, мне только кажется?
        Не кажется, понимаю, когда тарелки наполнены - мне снова осталось место рядом с новичком. Случайно ли? Не верю. Здесь так не принято: никто не пытается застолбить за собой какое-то определенное место, все садятся как попало.
        Значит, Пересмешник позаботился о том, чтобы рядом с ним никто не сел. Что ему от меня нужно?
        Пытаюсь сохранять равнодушное выражение на лице и подхожу к оставленному мне месту. К счастью, сегодня Филин сидит за соседним столом.
        Замечаю Олушу. Она за моим же столом, но с противоположной стороны - напротив. Обращает внимание, что я смотрю на нее, и торопливо отводит взгляд, будто ее обожгло. Кулик, с подвешенной к груди рукой, сидит за столом Филина, через два человека от Момота, поглядывает на того со злобой, но конфликт не затевает - терпит, ждет состязаний.
        - Как ты? - Пересмешник поворачивается ко мне.
        - Жить буду, - отвечаю коротко. Спина ноет и чешется, но болью то, что я сейчас ощущаю, точно не назовешь. В прошлый раз без медикаментов все заживало гораздо дольше. В любом случае обсуждать свои увечья не хочу. - Нам надо поговорить, - говорю шепотом, чтобы нас не услышали. После купания мои волосы еще влажные и потому распущены, опускаю голову, позволяя им упасть на лицо, - прячусь от любопытных взглядов.
        - Мы уходим на рудник сразу после завтрака, - отвечает Пересмешник так же тихо. Удивления не выказывает, вопросов не задает.
        То, что утром у него не будет времени, знаю и так. Праздники и похороны закончились, и жители Птицефермы вернулись к своему обычному режиму дня: мужчины сразу после завтрака идут на рудник, а женщины занимаются огородом, стиркой и приготовлением пищи.
        - Вечером?
        - Это свидание?
        Вскидываю на него глаза. Открыто смотрит в ответ. И да, он действительно это сказал.
        - Вечером, - шепчу утвердительно, оставив странную шутку без ответа.
        Мне не по себе. Не понимаю его мотивов.
        - Как скажешь, - соглашается без единого возражения Пересмешник и больше не пытается со мной заговаривать, продолжает трапезу.
        Тоже берусь за ложку. В моем желудке за последние три дня не было ничего, кроме того мерзкого дурманящего отвара, но аппетита нет.
        Ковыряюсь ложкой в тарелке и тайком рассматриваю сидящего слева от меня. Сегодня он снова собрал свои светлые волосы в хвост. Странно, но ему идет.
        А вот запах шампуня выветрился, и мне безумно жаль этого потерянного аромата. Он будто был весточкой из того забытого мира.
        А теперь его нет.

* * *
        - Я все равно знаю, что это ты, - бросает мне Кайра сквозь зубы, проходя к выходу из столовой и якобы случайно толкая в плечо своим плечом.
        Как бы она ни обласкивала своим вниманием других мужчин и как бы быстро ни нашла утешение в объятиях Зяблика, Чиж был для нее особенным, а его смерть стала ударом. Тем не менее мне не до сочувствия. Сова права: надо подумать о своей шкуре. А я чуть было не лишилась головы именно из-за обвинений Кайры в мой адрес. С этим нужно кончать.
        Не позволяю ей сделать выпад в мой адрес и прошествовать мимо, прихватываю за локоть, вынуждая остановиться.
        - А раз так, то не тронь меня, если не хочешь стать следующей, - предупреждаю шепотом.
        Глаза девушки изумленно распахиваются, но я уже выпускаю ее и иду своей дорогой.
        У меня еще гора немытой посуды.
        Люди вереницей тянутся из столовой, образуют пробку в дверях.
        Обращаю внимание, что Олуша обзавелась синяком на второй руке. Не сомневаюсь, Филин тоже заметил, но его все устраивает.

* * *
        На ужине с одной стороны от Пересмешника устраивается Кайра, с другой - Ворон. И я только еще раз убеждаюсь, что в прошлый раз место для меня он оставил специально.
        Пока раздаю тарелки, отмечаю, что к вечеру Кайра повеселела, а заодно пуще прежнего разукрасила себе лицо: на губах свекольный сок, глаза подведены сажей. Волосы распущены, тщательно расчесаны и свободно лежат на плечах. Грудь - боже, ей не больно ее так задирать?
        Не знаю, чем провинился Зяблик, но этим вечером Кайра однозначно выбрала себе нового ухажера. Ее грудь разве что не лежит на столе перед Пересмешником. Девушка не скрываясь ластится к очередному предмету своего сексуального интереса. Прогибается в спине, зазывно поводит плечами и норовит наклониться вперед, чтобы продемонстрировать свои прелести во всей красе.
        Похоже, задать Пересмешнику вопрос по поводу его неожиданного желания помочь мне сегодня не удастся. Кайра считается самой красивой женщиной Птицефермы. Вряд ли тот откажется, если она предложит ему уединиться сразу после ужина.
        Что ж, придется подождать.
        Сажусь рядом с Чайкой. Если бы было другое место, выбрала бы его, но альтернатива - рядом с Главой. Поэтому потерплю болтливую компанию Чайки. А молчать эта женщина не умеет.
        - Что, ревнуешь? - ожидаемо заговаривает та, едва я сажусь.
        - К кому? - не сразу понимаю. - А-а-а, - прослеживаю ее взгляд. Кайра уже откровенно поглаживает Пересмешника по плечу. Они о чем-то разговаривают, но далеко, не слышно. Мужчина улыбается, Кайра млеет. - Нет, не ревную.
        - А зря. Кайре он правда понравился.
        - С чего вдруг? - Мне бы промолчать, но кто-то тянет меня за язык.
        Скорее уж поверю, что Кайра решила таким образом отомстить мне - все ведь думают, что мы любовники.
        - А с того, - Чайка понижает голос и даже заговорщически склоняется ко мне поближе, - что с Зябликом она раньше ни-ни. Он же был лучшим другом Чижа. А вчера… вот. И говорит, у него размер. - Для наглядности сводит большой и указательный пальцы, оставив между ними сантиметров пять. - Вот и посмотрела, кого еще можно взять себе в пару. Не Пингвина же, - гаденькая усмешка, - все знают, что он скорострел. А новенький ничего, симпатичный. Может, и в штанах все хорошо.
        Язык без костей - так говорят о людях вроде Чайки.
        - Зачем ты мне все это говоришь? Вы же с Кайрой вроде как подруги.
        Чайка смотрит на меня как на умалишенную.
        - Подруги, конечно, - выпрямляется на скамье, чтобы гордо посмотреть на меня сверху вниз. - Потому и говорю - предупреждаю: не стой на пути у моей подруги.
        - Совет да любовь, - бормочу и отворачиваюсь.
        Успеваю заметить, как Пересмешник аккуратно снимает ладонь Кайры со своего плеча.
        Чайка же, поняв, что я не собираюсь спорить и отстаивать свои права на не принадлежащего мне мужчину, тут же теряет ко мне интерес.
        - Видела у Олуши синячищи? - громким шепотом обращается к сидящей с другой стороны от нее Майне. - Видать, Момот поколачивает ее вовсю. Интересно, он такой здоровый, а она…
        Майна что-то негромко ей отвечает. Не вслушиваюсь.

* * *
        Гору посуды перемываю в одиночестве.
        Сова ссылается на боль в ноге и ретируется с кухни почти сразу. Готовит она с удовольствием, а вот моет через силу и всегда норовит улизнуть. Сегодня оно и к лучшему - не хочу ни с кем разговаривать.
        Вернее, я бы поговорила с одним-единственным человеком, действий которого по-прежнему не понимаю. Но Пересмешник ожидаемо исчез из столовой в компании Кайры, с радостной физиономией повиснувшей на его руке. В мою сторону даже не взглянул.
        Может, теперь Кайра от меня отстанет? Решит, что победила, и уймется?
        Хотя на Чижа я тоже никогда не претендовала, но та все равно находила повод для ссоры: не туда посмотрела, не так сказала. Ревность - второе имя Кайры, и для того, чтобы ее распылить, не нужно ничего делать, достаточно просто пройти мимо мужчины, которого девушка считает своим.
        Руки работают с привычной скоростью, независимо от мыслей, которые гоняю в голове. Сперва о Сове, затем о Пересмешнике, после - о Кайре. Но в итоге все равно о Нике.
        Кто же ты такой?
        Только я уверилась, что мы были друзьями. А потом эта постельная сцена. Какая интересная у нас была дружба…
        Мои мысли упрямо возвращаются к Нику, снова и снова. Но мне сейчас нужно не это. Кем бы мой друг-любовник ни был, он где-то там, а я здесь. Я хочу вспомнить себя, понять, за что оказалась на Пандоре. Мне нужны факты, а меня накрывает чувствами, совершенно ненужными сейчас и неуместными.
        Прижимаю мокрую, в мыльной воде руку тыльной стороной ладони ко лбу. Голова разболелась. Никогда не страдала мигренью, а сейчас виски моментально сдавливает, стоит лишь попытаться вспомнить. Проклятый слайтекс.
        Вздрагиваю от скрипа двери. Оборачиваюсь: Олуша. Стоит, опустив голову и снова завесившись своими длинными иссиня-черными волосами, как шторой. Смотрит в пол.
        - Можно? - пищит скромной мышкой.
        Внутри снова просыпается волна жалости, но нет, я не забыла, что еще вчера эта девчонка была готова отправить меня на виселицу только потому, что испугалась за себя.
        Дергаю плечом.
        - Заходи. Можешь помочь, если хочешь, - киваю на уже невысокую стопку немытой посуды.
        Но Олуша пришла за чем угодно, только не помогать.
        - Посижу тут, - вскарабкивается на высокий табурет, сидя на котором даже не достает ступнями до пола. Держится пальцами за края сиденья, болтает ногами в воздухе - точно подросток на заборе. Смотрит по-прежнему в пол.
        - Сиди, - разрешаю.
        Не скажу, что после вчерашнего общество девушки мне приятно, но не гнать же ее? Кухня - место общего пользования. Приди она в мою комнату - пожалуй, я выставила бы ее вон.
        Тем не менее в помещении чувствуется напряжение. Стопка посуды убывает, а Олуша не собирается ни уходить, ни говорить, зачем пришла.
        Ладно, ее дело.
        Заканчиваю с посудой, вытираю руки жестким полотенцем. Спину ломит - сегодня я слишком много времени провела в вертикальном положении. Но я уже встала и показалась на глаза - больше поблажек мне не будет. А завтра ждет огород - пора вливаться в привычный ритм.
        Так как Олуша по-прежнему молчит, развешиваю полотенце на веревке, протянутой над печью, самодельная труба которой уходит в вырезанный в крыше проем, отряхиваю ладонь о ладонь и поворачиваюсь, чтобы уйти. Хочется Олуше посидеть - пусть сидит. А мне, с моей спиной, пожалуй, лучше прилечь.
        Но выйти не успеваю.
        - Я тут от Момота прячусь, - догоняет меня тихий голос девушки.
        Останавливаюсь.
        - Думаешь, здесь он тебя не найдет?
        - Он знает, что я на кухне. Я сказала ему, что Сова велела помочь тебе.
        У нее обе руки синие. И скула, кажется, припухшая. Черт.
        Не могу, не могу не замечать и делать вид, что все так, как и должно быть. Так - быть не должно.
        Наверное, я меняюсь в лице, потому что Олуша вдруг спрыгивает с табурета и бросается мне в ноги, обнимает колени. Ошарашенно отступаю, беру девушку за плечи и пытаюсь поднять, но та вцепляется крепче и отчаянно мотает головой.
        - Гагара, Гагара, пожалуйста, - шепчет, задыхаясь, - ты такая смелая. Ты даже Филину перечишь. Спаси меня, убей Момота. Я боюсь, что Кулик сам решится. А если Глава узнает, то он его повесит. А ты… А тебя все равно… Тебе уже все равно. Филин тебя не любит, он найдет повод… А так ты мне поможешь. Очень поможешь… - Все это быстро, почти скороговоркой.
        Каменею. Стою и не двигаюсь, позволяя ей омывать слезами мои колени.
        То, что я сказала вчера в бреду… Да, у меня зубы сводит от того, как устроена жизнь на Птицеферме, и из-за невозможности ничего изменить. Если бы Олуша решилась, я бы прикрыла ее, сделала то, что отказалась сделать она для меня (хотя в ее случае это не было бы ложью). Я солгала бы и обеспечила ей алиби, рискнула бы. Но сделать все моими руками, чтобы потом…
        - А потом ты пойдешь к Филину и сдашь меня, - произношу холодно. Это даже не вопрос, теперь я точно знаю, что так и будет: сдаст не задумываясь, чтобы обезопасить себя.
        - Не сдам, не сдам, - плачет Олуша. - Только если он спросит, я не смогу соврать. Но только если спросит…
        Мне тошно. Мне дурно.
        Мне предлагают отличный способ самоубийства. Прямо как в дешевом бульварном романе: пожертвовать собой, но изменить чью-то жизнь к лучшему. Не можешь переделать весь мир, начни с малого - так, кажется, говорят?
        Но пожертвовать собой и позволить себя использовать, а затем выбросить на помойку - не одно и то же. Впрочем, не уверена, что мне в принципе свойственна жертвенность. Во всяком случае, сейчас я испытываю что угодно, кроме жалости.
        - Отпусти меня.
        - Гагара, пожалуйста…
        - Отпусти, - повторяю тверже.
        Наконец Олуша понимает, что я не шучу, и разжимает цепкие пальцы. Отступаю, а девушка откатывается на пятки, задирает голову и смотрит на меня ненавидящим взглядом.
        О да, покажи свое истинное лицо, бедная мышка.
        - Если ты этого не сделаешь, я скажу правду! - вдруг выпаливает, ее лицо краснеет до багрового оттенка. - Скажу, что видела тебя той ночью после убийства Чижа.
        - Он был тогда жив, - возражаю.
        - Кого это волнует! - Ударяет миниатюрным кулачком по своему колену. - Филин тебя терпеть не может, он мне поверит!
        Отступаю еще, пячусь. В груди клокочет и требует выхода истерический смех. Как сильно я ошибалась насчет Олуши и как права была Сова…
        Разворачиваюсь и почти бегом вылетаю из кухни. Благими намерениями выстлана дорога в ад, и я только что в этом убедилась.

* * *
        На улице ветрено, а я все в том же тонком сарафане. Но не могу пойти к себе - все равно не усну. Эмоции требуют выхода.
        Бегу в ночь привычной тропинкой, так быстро, как только могу. Спина завтра расплатится со мной сполна за дополнительную нагрузку, но это будет только завтра. Сейчас мне хочется бежать или плакать - плакать не стану.
        Река шумит, разбрасывает холодные брызги, стоит приблизиться. Прыгаю в воду с разбега, не раздеваясь. Ледяная вода - то, что надо, повязку со спины я содрала еще утром.
        Ныряю и поднимаюсь на поверхность вновь. Снова и снова, раз за разом, пока мне наконец не удается взять себя в руки.
        «Я слишком многим желаю здесь смерти», - сказала вчера Олуша. И почему я не подумала, что в этом списке следую сразу за Момотом?

* * *
        - Эмбер, можно с тобой поговорить?
        Как раз отпиваю чай и чуть не захлебываюсь от неожиданности. Нет, не потому, что мать Ника обратилась ко мне, а оттого, каким серьезным тоном она это сделала.
        - Конечно, - отвечаю, кое-как не расплескав чай и не уронив чашку.
        У моего друга очень красивая мама - жгучая брюнетка с небесно-голубыми глазами. Сегодня она собрала волосы в высокую прическу, открыв длинную изящную шею, и надела платье под цвет глаз, подчеркивающее идеальную фигуру. Не знай я, кто она, ни за что бы не догадалась, сколько ей лет на самом деле.
        Мы с ней сидим в креслах по обе стороны невысокого круглого столика из толстого стекла, на котором расставлены несколько плошек с джемом, вазочка с печеньем и три чашки на блюдцах. У Ника дома горячие напитки всегда подаются в чайной паре, что в первое время меня очень удивляло.
        - Что у вас с моим сыном? - Взгляд женщины мечется от моего лица к выходу из комнаты и обратно. Верно, Ник сказал, что отлучится всего на минуту.
        Мне становится неловко под этим взглядом.
        Пожимаю плечом.
        - Мы… друзья? - выходит с вопросительной интонацией.
        Меня смущает сам вопрос, кажущийся совершенно нелепым. Мы с Ником дружим уже несколько лет, и его матери прекрасно известно о наших отношениях.
        - Друзья? - Тонкие брови женщины чуть приподнимаются. Не удивленно - иронично. - И только?
        Ясно. Расслабляюсь. Тоже решила, что у нас роман. Почему-то многие так считают: мужчина и женщина не могут быть не разлей вода, если между ними нет сексуальной связи. Бред.
        - И только, - киваю на полном серьезе.
        Мне становится даже весело. Не хочет ли она поинтересоваться, стоит ли у меня, как и положено в моем возрасте, противозачаточный имплантат?
        Но мать Ника не интересуют методы контрацепции.
        - Эмбер, пообещай мне, что так и останется.
        Моргаю.
        Мать Ника - женщина очень утонченная, воспитанная, при ней следовало бы вежливо сказать: «Простите, не совсем поняла, что вы имеете в виду». Однако теряюсь от неожиданности и брякаю первое, что приходит в голову:
        - В смысле?
        Собеседница едва заметно морщится.
        - В прямом, - отрезает. Вроде бы мягко, но в то же время с нажимом. - Ник все больше увлекается тобой. Эмбер то, Эмбер то-то…
        - Мы много времени проводим вместе. - Все еще не понимаю, хмурюсь.
        - Вот именно! - с жаром выпаливает хозяйка дома, затем подается вперед, протягивает руки и берет мои ладони в свои. Мои ногти коротко острижены и не накрашены, как у мужчины, у нее - длинные, идеальной формы, с цветным покрытием. - Эмбер, девочка моя, я очень тебя люблю. Ты замечательная. Но я очень боюсь, что мой сын ошибется. Я хочу, чтобы он связал свою жизнь с девушкой из приличной семьи, чтобы…
        Она не договаривает, потому что я вырываю свои руки и резко встаю. Ножки кресла со скрипом проезжают по паркету.
        Приличная семья, вот оно что…
        - А может, он сам решит, чего он хочет? - шиплю сквозь зубы.
        Женщина тоже поднимается на ноги, не забыв одернуть задравшийся подол платья - утонченная леди в каждом жесте.
        - Эмбер, не обижайся, пожалуйста. Это генетика, с этим ничего не поделаешь. Твои родители…
        Она снова недоговаривает, но на этот раз не моими усилиями. Видимо, доходит, что зашла слишком далеко.
        Кусаю губы, на глазах выступают злые слезы, пытаюсь незаметно сморгнуть их, но не получается. Ни черта у меня не получается.
        Лучший курсант потока… Этим ты гордилась, дура?
        - Эмбер, ты же умная девочка, сама все понимаешь, - продолжает увещевать мать моего лучшего друга. - Пообещай мне, и я успокоюсь. Если между вами ничего нет, это обещание ничего тебе не будет стоить.
        В глазах женщины мольба и бесконечная любовь к сыну.
        - Пообещай, пожалуйста. - Снова пытается взять меня за руку.
        Тошно.
        - Обещаю. - Резким движением вырываю кисть и бросаюсь к выходу.
        Будучи уже у самой двери, слышу быстрые шаги по лестнице со второго этажа.
        - Эм, ты куда?
        Не оборачиваюсь.
        - Янтарная!
        Распахиваю дверь.
        - Мам, вы что, поссорились?..
        Дальше не слушаю - дверь захлопывается за моей спиной…
        Холодная, кажущаяся в темноте черной вода в очередной раз смыкается над моей головой, а затем выпускает обратно.
        Триггер. Снова.
        Ощущение невыплаканных слез в горле.
        Горечь во рту.
        Глава 10
        Стоит выбраться на берег, как сразу же начинают стучать зубы. Ветер бьет по мокрой коже как плеть.
        После жаркого дня - холодная ветреная ночь. Вчера же духота стояла круглые сутки. В этом вся Пандора: загадка - никто не знает, как поведет себя планета через несколько часов.
        Река сегодня шумит особенно громко, с ревом несется по руслу, разбрасывая в разные стороны ледяные брызги, словно иглы, впивающиеся в кожу. Отхожу подальше, выжимаю волосы.
        Спина почти не болит, холод - неплохая анестезия. Зато тело бьет крупная дрожь, и зуб на зуб не попадает.
        - Если бы я знал, что тебе вздумается поплавать, прихватил бы с собой полотенце!
        Едва не приседаю от неожиданности. Ветер и шум воды полностью заглушили другие звуки, и я не услышала ни шагов, ни треска потревоженных веток.
        - Что ты здесь… делаешь? - задаю вопрос, кое-как справляясь со стуком зубов; холод парализует. Крепко обнимаю себя руками, но руки тоже ледяные, и теплее от такой защиты не становится.
        - Ты же хотела поговорить. - Фигура Пересмешника отделяется от кустов, растущих на берегу плотной стеной. Пожалуй, если бы он сам сперва не подал голос, я не узнала бы его в темноте.
        Поговорить… Хмыкаю себе под нос. Поговорить я хотела после ужина. В бараке, полном других людей, или хотя бы поблизости. В помещении либо на освещенной территории, а не среди ночи и в темноте.
        Не думаю, что кто-то из жителей Птицефермы бросился бы мне на помощь в случае беды, но, по крайней мере, заметили бы, если бы что-то произошло. А здесь и сейчас… У меня нет никакого оружия. Поблизости ни одной крупной палки или ветви, под ногами мелкие камушки - ни единого булыжника. Что я сделаю с ним голыми руками, если он решит напасть?
        Я и сама почти что голая.
        Все эти мысли вереницей проносятся в голове, пока я стою и смотрю прямо перед собой - на темную высокую фигуру человека, тоже остановившегося и пока не предпринимающего попыток приблизиться.
        Пересмешник не выглядит опасным, ведет себя не вызывающе - напротив, дружелюбно, - но нельзя забывать о месте, где мы находимся. Больше нельзя. Олуша тоже казалась мне безобидной.
        Неловко переступаю с ноги на ногу, поскальзываюсь и чуть не падаю, но меня ловят теплые руки. Я так замерзла, что они кажутся раскаленными.
        Ну и быстрая же у него реакция. Но об этом думаю уже после. Потому как, едва восстановив равновесие, отшатываюсь. Одно дело - обниматься на глазах у всей Птицефермы, чтобы избежать казни, и совсем другое - здесь, наедине, в темноте.
        Вопреки моим ожиданиям, Пересмешник не настаивает на дальнейшем физическом контакте, наоборот, поднимает руки, то ли сдаваясь, то ли пытаясь продемонстрировать, что не опасен.
        - Ты вся дрожишь, - комментирует.
        Знаю. А еще я на ощупь как ледышка.
        - Я в курсе, - буркаю сквозь стучащие зубы. Скорей бы в тепло, но до лагеря еще идти и идти. - Зачем ты сказал, что был со мной в ночь убийства Чижа? - спрашиваю в лоб. Хочу поскорее разойтись, но и упустить возможность задать свой вопрос не могу.
        Пауза. Молчание. Хотела бы я видеть в этот момент его лицо. Однако слишком темно: различаю лишь силуэт и блеск глаз.
        - Тебя бы повесили, - отвечает наконец. - По-моему, все очевидно.
        - Может, это было заслуженно, - огрызаюсь. То, что на сто процентов знать о моей невиновности может только один человек - настоящий убийца, - не дает мне покоя.
        Пересмешник усмехается. Не весело, а скорее издевательски.
        - В прыжке била? - интересуется. Ясно, или сам приложил руку к убийству, или тоже заметил угол, под которым был нанесен жертве удар.
        Дергаю плечом и только потом понимаю, что, возможно, собеседник не рассмотрит в темноте моего жеста.
        - Это ты его? - Не рассчитываю на чистосердечное признание, но, может, мне удастся прочесть между строк? Не каждый день человека обвиняют в убийстве.
        - Не я. - По тону и короткому ответу можно прочесть… ничего.
        А Пересмешник зачем-то делает шаг назад и стаскивает через голову футболку.
        Не шевелюсь, хотя и напряжена как натянутая струна. Если я поторопилась с выводами, раньше времени решив, что новичок не станет нападать, что ж, я готова сопротивляться.
        Но тот не делает попыток приблизиться. Протягивает мне свою вещь на вытянутой руке.
        - Переоденься, - говорит, - пока не подхватила воспаление легких.
        С моего мокрого платья срываются ледяные капли, стекают по икрам к босым ступням; ветер продувает насквозь. Пересмешник прав: мне не помешала бы сухая одежда. Но не его же!
        Новенький по-своему понимает заминку.
        - Она чистая. - Так и стоит с вытянутой рукой. - Я надел ее перед выходом из барака.
        Усмехаюсь про себя: вряд ли после Пингвина меня можно напугать грязной одеждой или немытым мужским телом.
        Разумом понимаю, что снова принимать помощь от одного и того же человека, чьи мотивы мне по-прежнему непонятны, неправильно. С другой стороны - да пошло оно все.
        - Верю, - бормочу и забираю футболку.
        Сначала хочу сказать, чтобы отвернулся, но потом решаю, что больше того, что уже видел, Пересмешник не разглядит. Поэтому просто сбрасываю с плеч лямки сарафана и спускаю его вниз. Снимаю через ноги, а не через верх - не хочу выпускать из поля зрения стоящего неподалеку мужчину ни на секунду.
        Футболка и правда чистая, до хруста хлопковой ткани. Видимо, она досталась ему из партии новых вещей от Тюремщиков, потому что не пахнет ни мылом, ни сыростью, как пахнет почти все на Пандоре. Вообще ничем не пахнет, только свежей тканью.
        С удовольствием опускаю по телу сухую вещь. Пересмешник крупнее и выше меня, так что короткие рукава доходят мне почти до локтя, а длина выходит до середины бедра (Кайра и платья-то носит короче). Сразу становится теплее.
        - Спасибо, - бормочу, чувствуя, как кровь приливает к лицу, и радуясь, что собеседник не может этого заметить.
        - Я не убивал этого парня, - вновь заговаривает Пересмешник так неожиданно, что вздрагиваю. - Я и имя узнал только после его смерти.
        - Но ты улизнул с праздника, иначе не смог бы стать моим алиби.
        - Вышел прогуляться.
        Ясно. Не скажет. А у меня нет ни единого рычага давления. Да и моральных прав что-то требовать тоже нет. Пусть разбирается Филин. Или Кайра. Впрочем, той нужно от Пересмешника теперь кое-что другое, а не ответы.
        - Пошли. - Ныряю ступнями в оставленные на берегу ботинки и поднимаю с земли свой сарафан. Выжимаю, не переставая боковым зрением следить за темной фигурой слева от себя. Не могу, не верю в бескорыстность. - Замерзнешь, - нахожу причину своей спешки в лагерь, хотя ветер стихает так же резко, как и поднялся - тут так всегда, - и становится теплее. А может, мне просто тепло и уютно в чужой футболке?
        - Звучит заботливо, - комментирует Пересмешник.
        Звучит по-идиотски, но не скажу же я в лоб, что мне неловко находиться здесь с ним наедине. У меня уже все мышцы сводит от напряжения, потому как не знаю, чего от этого человека ждать - нападения или очередной помощи. Я и за оказанную ранее теперь по гроб жизни не расплачусь.
        - Пойдем, - повторяю, игнорируя неудачную шутку. Если это была шутка.
        Делаю шаг в сторону тропинки, Пересмешник - два широких (все еще слежу за каждым его движением).
        - Подожди.
        - Чего? - Тем не менее останавливаюсь. Ветра уже почти совсем нет, только река все шумит, гонит воду.
        Мужчина подходит еще ближе, но остается на расстоянии. Хорошо.
        - Эти испытания через четыре дня…
        А вот мы и подошли к вопросу о стоимости его услуг.
        - …Мне объяснили правила.
        Зачем заходить так издалека? Все ведь теперь очевидно. А я-то думала…
        У меня вырывается грустная усмешка.
        - Простые правила, - говорю. - На Птицеферме десять женщин, одна из них в преклонном возрасте. Мужчин теперь двадцать шесть. Поединки один на один. Победитель дерется со следующим. И так до конца, пока не остается один. Он выбирает себе женщину первым. Затем остальные - поочередно, по числу побед. В итоге девять победителей обзаводятся парами. Женщин не спрашивают. Все просто.
        - Я так и понял.
        Мне показалось или собеседник поморщился?
        - Поэтому говорю заранее: я намерен победить и выбрать тебя.
        Я была готова к этому заявлению с начала темы, но все равно надеялась, что ошиблась. Чем ему не угодила Кайра? Или, может, она уже провела проверку после ужина, как с Зябликом, и дала ему от ворот поворот? А это предложение мне - жест отчаяния?
        - Ты не победишь, - возражаю уверенно. - Момот всегда побеждает.
        В прошлый раз у него была сломана рука и он не участвовал, но обычно у Момота нет конкурентов. А бьет он так, что его соперники выбывают из борьбы насовсем. А еще Ворон, Ибис, Сапсан, Дрозд, Дергач, Канюк, Клёст, Чекан и Осоед - отличные бойцы. Не решаясь бросить вызов Момоту и не претендуя на первенство, они будут биться между собой.
        К моему удивлению, Пересмешник не спорит, не пытается убеждать, что уложит великана Момота одним мизинцем.
        - Пусть побеждает, - отвечает спокойно. - Сама же сказала: девять призовых мест.
        - Пингвин намерен меня вернуть.
        - Это вряд ли. Он бьет как девчонка.
        А я-то думала, пустой бравады не будет.
        - Тебе-то откуда знать? - интересуюсь с издевкой.
        Пересмешник прав, Пингвин - так себе боец. Он тяжелый и крупный, если повалит противника - победит, но сам неповоротлив, и удар у него плохо поставлен, нижняя часть тела как деревянная.
        Мужчина усмехается, пожимает плечом.
        - Нарывался сегодня…
        Вижу, как потирает челюсть. Он что, серьезно?
        - …Так себе удар.
        А я недооценила новичка. Пока другие бьют себя кулаком в грудь и обещают своим женщинам, что выиграют право находиться с ними рядом и дальше, он прощупывает почву, изучает противников.
        Что ж, вынуждена признать, если он сам неплохой боец, у него есть все шансы получить меня в качестве приза - никто, кроме Пингвина, на меня не позарится. Все знают, что я «проблемная», а благодаря Пингвину известно еще и то, что в постели навязанный мне мужчина может получить от меня разве что покорность.
        - Я «бревно», помнишь? - предупреждаю. Не злюсь, не угрожаю, просто констатирую факт.
        Но мужчина только отмахивается:
        - Разберемся.
        Настолько уверен в своей неотразимости?
        Он и правда привлекателен, даже для меня, обычно не обращающей на окружающих мужчин внимания. Однако отсутствие выбора убивает… все.
        На самом деле раньше я даже подозревала себя во врожденной фригидности. Но то видение о ночи с Ником… Меня даже сейчас бросает в жар от одного воспоминания.
        - Делай как знаешь, - огрызаюсь и разворачиваюсь, чтобы уйти.
        Пустой разговор. Победит - значит, получит. Испытания в круге - только для мужчин, и там у них есть хотя бы шанс одержать победу. Испытания для женщин начнутся позже, когда их раздадут, как наградные кубки, победителям и им придется молча с этим жить. Выбора нет. Выхода, если хочешь жить, тоже нет.
        Меня переполняет злость и отчаяние, как и всегда, когда начинаю думать о своей беспомощности и невозможности что-то изменить. Не хочу. Ненавижу это чувство. Поэтому силой воли пытаюсь вернуться к мыслям о Нике. Кем бы он ни был для меня в той прошлой жизни, сейчас - он ниточка, способная удержать меня от безумия.
        Делаю два стремительных шага к тропинке. Третий - и я на ней… Но не успеваю.
        Меня обхватывают длинными крепкими руками сзади, прижимают к себе. Спина на мгновение вспыхивает болью, но та быстро отступает. А вот в моем сознании полный диссонанс: прошлое и настоящее снова накладываются друг на друга, и на какой-то миг мне кажется, что это Ник - соответствие полное: примерно тот же рост, то же телосложение, та же дурацкая манера подходить сзади…
        А когда я осознаю, кто я, где и с кем, меня, приподняв, тащат к стене кустов, туда, где непроглядная тьма. Ни за что!
        Уже заношу руку, чтобы ударить острым локтем напавшего в живот, как слышу на выдохе в самое ухо:
        - Тихо, услышат.
        Кто?
        Первая реакция: таки ударить и не поддаваться на отвлекающий маневр. Вторая, более верная: переждать - если никто не появится в ближайшую пару секунд, можно бить.
        Не расслабляюсь ни на мгновение, но и не сопротивляюсь. Мы уже у кустов, сливаемся с ними во тьме и действительно становимся невидимыми для тех, кто решит пройти мимо. Однако уже глубокая ночь, кому взбредет в голову идти к реке в это время?
        Хруст ветки. Громкий, настолько близко, что его не заглушает шум реки. Потом еще.
        Напрягаюсь сильнее. Хотя, казалось бы, куда больше? Во все еще держащих меня руках Пересмешника тоже чувствуется напряжение, я крепко прижата спиной к его голой груди.
        А потом тьму разрезает свет фонаря. Фонаря! Настоящего, а не местного на солнечной батарее. Дыхание перехватывает.
        Двое мужчин в темной одежде. Тюремщики? Нет, свет от фонарика идущего вторым позволяет разглядеть первого - другая униформа, тоже черная, но не имеющая ничего общего с форменной одеждой Тюремщиков.
        Луч света выхватывает мой сарафан - выронила его от неожиданности. Мокрый, скомканный, он лежит прямо по ходу движения незнакомцев, выделяется бледно-желтым пятном на темной земле.
        Сейчас они заметят его и начнут светить вокруг, высматривая хозяина вещи. Сейчас…
        Кровь стучит в ушах. У них оружие в кобуре на поясе (что-то короткоствольное), а у нас - даже футболка одна на двоих.
        Грубый ботинок на толстой подошве наступает прямо на желтую ткань. Второй - следом идущего. Тряпка, вынесенная рекой на берег, - так они воспринимают брошенный сарафан и не обращают на него внимания. Оба.
        Выдыхаю с облегчением. Чувствую, как рука Пересмешника на моем плече тоже расслабляется.
        Несколько минут стоим не шевелясь и дыша через раз. Вокруг темно, свет фонарей давно исчез.
        - Ушли, - тем не менее шепотом объявляет Пересмешник и разжимает «оковы». Резко отстраняюсь от него, отступаю и поворачиваюсь лицом. - Я поздно их услышал и не успел бы тебя предупредить по-другому… - озвучивает тот нечто вроде извинения.
        Но сейчас мне наплевать на то, как он поступил.
        - Кто это? - перебиваю.
        - Не знаю.
        Нет, так не пойдет. Не верю, ни капельки не верю.
        - Ты не удивился, - припечатываю.
        Здесь, у кустов, совсем темно, я даже местонахождение собеседника могу угадать только по звуку его голоса. Часто моргаю, вглядываясь во тьму, но толку от этого мало.
        - Скажи мне, - шиплю.
        Сердце все еще с грохотом бьется о грудную клетку. Люди. Здесь, на Пандоре. Не заключенные. На поверхности планеты, на которой якобы не бывает никого, кроме осужденных. И, черт их всех раздери, это не Тюремщики.
        Пересмешник молчит.
        Темнота.
        Протягиваю вперед руку, чтобы убедиться, что он никуда не ушел. Черт, Пересмешник оказывается слишком близко - моя ладонь касается его обнаженной груди. Торопливо отдергиваю руку, словно обжегшись.
        - Не скажешь. - Это больше не вопрос.
        Кусаю губы, снова чувствуя себя беспомощной. Ему что-то известно, но я никак не смогу добиться от него правды.
        - Я в самом деле не знаю, кто они, - отвечает Пересмешник. - Но подозреваю, это те, кто убил Чижа.
        Резко вскидываю голову. Хочу увидеть его лицо, убедиться, что не врет. Но перед глазами - темнота.
        - Ты их видел? - выдыхаю.
        - Только издалека. А Чиж, вероятно, столкнулся нос к носу.
        И они убили свидетеля. Молотком. Чтобы никто не догадался о присутствии третьей силы на Пандоре. Все сходится.
        Отступаю, запускаю руку во все еще мокрые волосы и пытаюсь осмыслить произошедшее.
        Все ложь, вокруг - ложь. Планета все еще используется. Бог знает кем и зачем, но мы здесь не одни - это главное.
        - Мы должны выяснить, кто эти люди!.. - с жаром выпаливаю в ту сторону, где стоит собеседник, и осекаюсь, понимая, как нелепо звучит это «мы».
        Но Пересмешник не спорит.
        - Выясним, - отвечает серьезно. - Пойдем в лагерь. Мне утром, между прочим, на рудник, - заканчивает почти весело.
        Еле сдерживаю поднимающуюся во мне волну истерического смеха.
        - А мне - в огород, - отвечаю ему в тон и, чтобы не рассмеяться, зажимаю себе рот ладонью.
        - Платье не забудь.
        Верно. Только по моему сарафану потоптались на славу.
        - Сейчас сполосну, - отзываюсь через плечо, уже направляясь туда, где на земле выделяется нечто скомканное и светлое.
        - Стирай, я подожду, - раздается в ответ.
        Не оборачиваюсь.
        Глава 11
        Проснувшись утром совершенно разбитой и невыспавшейся, пару минут раздумываю, не приснились ли мне незнакомцы с фонарями. Ведь это слишком неправдоподобно, чтобы быть на самом деле.
        А потом опускаю взгляд и обнаруживаю на себе чужую футболку. Темно-серая, хлопчатобумажная и бесконечно уютная.
        Провожу рукой по мягкой, приятной на ощупь ткани. Зачем Пересмешник отдал ее мне? И почему мне так не хочется возвращать ее обратно?
        Глупо. На Птицеферме ни у кого нет излишка вещей, тем более у новичка - нужно вернуть.
        Со стоном сажусь на кровати. Тру лицо ладонями, затем повожу плечами - не болит.
        Должно быть, сегодня Сова снимет швы, она вчера обещала. Вроде бы ей пришлось наложить всего два: один на лопатке, другой - у талии. Провожу подушечками пальцев по изогнутому шву - новому шраму, - ничего, короткий, лишь слегка выпуклый. О месте нахождения второго могу лишь догадываться - не дотянуться.
        А мои мысли вновь возвращают меня назад во времени - в прошлую ночь у реки.
        Если были Пересмешник, его футболка на мне и наш с ним разговор, значит, наяву были и те люди. Кто они, как попали сюда и чем здесь занимаются? И главное: как покидают планету? Ведь покидают же? Должны…
        Что, если отсюда можно выбраться?
        Эта мысль опаляет своим безумием, и я спешу поскорее задвинуть ее поглубже, в самые тайные уголки своего сознания. Надеяться на чудо глупо, но, пока не выясню, кто эти люди в черном и что им здесь нужно, не успокоюсь.
        Думал ли Пересмешник о том же, когда увидел их? И почему ничего никому не сказал? Предпочел изобразить связь со мной, нежели предоставить настоящих подозреваемых в убийстве Чижа? Рассудил, что ему никто не поверит, или знает больше, чем говорит?
        Одни вопросы и ни единого ответа.
        Вчера Пересмешник и правда дождался, пока я постираю сарафан. Стоял в отдалении и молчал, просто ждал, когда закончу. А потом мы вместе вернулись в лагерь. И снова молча.
        Я была слишком шокирована произошедшим. А он… Нет, не могу отделаться от мысли, что ему известно больше, чем пытается показать. Но откуда?
        Опять вопросы и предположения. С этим нужно кончать и возвращаться в реальность.
        Наскоро переодеваюсь в платье, бережно сворачиваю футболку и оставляю на стуле.
        Как только появится время, нужно будет постирать ее, высушить и вернуть. Надеюсь, у Пересмешника еще осталась сменная одежда.

* * *
        Сегодня не моя очередь готовить, поэтому прихожу в столовую вместе со всеми.
        На раздаче - Олуша и Рисовка. Две наши тихони, как я раньше думала. Но Олуша не тихоня - она хорошая актриса. Вон сейчас смотрит под ноги с видом невинной овечки.
        Присматриваюсь: новых синяков вроде нет.
        - Привет.
        Вздрагиваю от неожиданности.
        Точно видела, что Пересмешник заходил в столовую в тот момент, когда я только вырулила из-за угла коридора. Выходит, дожидался меня в дверях.
        Насчет сменной одежды я угадала: на нем новая черная футболка. Значит, Филин был щедр к новичку и выделил ему несколько комплектов.
        Это хорошо, было бы неловко, если бы из-за меня Пересмешник явился на завтрак голым.
        - Привет, - отвечаю тихо.
        Тем не менее замечаю, что на нас направлены взгляды нескольких пар глаз тех, кто уже успел рассесться за столами. Одна из наблюдателей - Чайка, кто бы сомневался.
        А Пересмешник, никого не стесняясь или, наоборот, играя на публику, вдруг притягивает меня к себе. Касается рукой моих волос, убирая их от лица.
        На этот раз не дергаюсь. Уже поняла, что все, связанное с этим человеком, не то, чем кажется.
        Уверена, со стороны выглядит так, будто он целует меня. На самом же деле шепчет на ухо:
        - Никому ни слова о вчерашнем, - лукаво подмигивает и отпускает.
        Выдавливаю из себя улыбку. Кто знает, насколько фальшивую, но я стараюсь.
        Лицо Кайры, только что устроившейся рядом со своей подругой Чайкой, краснеет и идет белыми пятнами. Кажется, я поспешила с выводами, решив, что она дала Пересмешнику от ворот поворот. Очевидно, что девушка все еще в нем заинтересована.
        - Из-за тебя мне светит новая драка, - шиплю, когда Пересмешник увлекает меня за собой к столам.
        Он удивленно приподнимает брови, буквально к волосам. Те у него сегодня не собраны в хвост, и пара прядей падает на лоб. Как ни странно, ему снова идет.
        Молча кошусь в сторону Чайки и Кайры, прильнувших друг к другу и активно перешептывающихся, зыркая в нашу сторону. Поджимаю губы. Только ревнивой Кайры мне не хватало.
        - А-а-а. - Пересмешник прослеживает направление моего взгляда и усмехается. - Тебе же не нравилось, что испытания только для мужчин, - подначивает.
        - Да, - шепчу в ответ, - только мужчин за них награждают, а мне снова висеть на ветке.
        Кажется, понял. Взгляд становится серьезным, но губы все еще улыбаются. Запуталась: что правда, а что напоказ?
        - Она к тебе не полезет, - обещает, как по мне, то, на что совершенно не имеет влияния. - О! Вон за тем столом два места свободны. - Нагло хватает меня за запястье и тянет за собой.
        - Мы теперь всегда будем сидеть вместе? - интересуюсь вполголоса.
        Нам уже поверили, меня оправдали по обвинению в убийстве, так что можно остановиться и перестать мозолить всем глаза.
        - Еще как будем, - обещает Пересмешник с какой-то долей мстительности в голосе. - Мне на прошлом ужине не понравилось вынимать чужую грудь из своей тарелки. В столовой я предпочитаю есть.
        От такого заявления даже сбиваюсь с шага. Бедная Кайра, а так старалась.
        - Это было грубо, - бурчу.
        - Угу, - с готовностью подтверждает. - Подстраиваюсь под местность.
        Зачем я вообще с ним говорю? Золотое правило: меньше говоришь - дольше живешь.
        Упрямо поджимаю губы, давая понять, что общение закончено. Тем не менее руку не вырываю и позволяю довести себя до стола.
        Замечаю пристальный взгляд Пингвина. Злой, многообещающий и при этом немного обиженный.

* * *
        Сегодня снова жарко и душно. Ботва моркови склонилась до самой земли, жалостливо раскидав листочки в разные стороны, и будто бы шепчет: «Воды, воды-ы-ы…»
        Вчерашний ветер так и не пригнал дождевые тучи. В последний раз дождь был в ночь смерти Чижа. Сколько? Пять дней назад. Но этого хватило, чтобы почва вновь пересохла.
        На небе ни облачка. Хорошо хоть дождь успел наполнить бочки, специально для этих целей установленные во дворе под водостоками с крыш, иначе пришлось бы возить воду на тачке с реки.
        Иду между грядок с ведром в одной руке и с ковшом - в другой. Где-то пропалываю сорняки, где-то поливаю овощи. Жара давит на голову. Стараюсь работать монотонно и думать поменьше.
        Но, видимо, не думать я в принципе не умею, потому что снова и снова прокручиваю в голове все то, что узнала за последние дни: о себе, о Нике и о том, что на Пандоре есть люди, занимающиеся бог весть чем.
        А еще думаю о Пересмешнике. Зачем я ему сдалась? Почему прикрывается мной от внимания Кайры? Ведь любой другой мужчина Птицефермы прыгает от восторга, когда рыжеволосая красавица со свекольными губами обращает на него внимание.
        Рисовка, Олуша, Майна и Фифи трудятся на соседних грядках, Сова с сосредоточенным видом прохаживается от одной работницы к другой, контролируя. Сама она уже обработала ту часть огорода, которую выделила для себя на сегодня, и теперь поторапливает остальных.
        А вот и мой черед.
        - Спина-то гнется? - спрашивает, подходя. Кряхтит, перебираясь через канаву.
        Инстинкты подсказывают подать руку пожилой женщине. Но опыт заставляет стоять и не шевелиться: для Совы рука помощи - оскорбление.
        - Нормально, - отмахиваюсь. Спина и правда не болит, чешется - это да. - Швы снимешь?
        Сова кладет клюку между грядок на манер мостика и с кряхтением садится на нее, смотрит на меня с прищуром.
        - Там делов-то. Пусть любовник твой снимет.
        Я бы и сама сняла. С талии, может, и получится, а до лопатки не дотянусь.
        - Ты-то прекрасно знаешь, что он мне не любовник, - огрызаюсь.
        - Погромче крикни, - отвечает Сова мне в тон, - глядишь, Филин передумает и таки вздернет тебя на ближайшем суку.
        Что верно, то верно. Филин не упустит шанса убрать меня с глаз долой. Я и так уже набила ему оскомину.
        Выливаю на чахлую морковь последний ковш и выпрямляюсь, смахиваю со лба пот.
        - Это ты надоумила Пересмешника выгородить меня? - спрашиваю прямо.
        Не приди Сова тогда ко мне сама и не заведи она разговор о фальшивом алиби, я бы смолчала.
        - Вот еще. - Женщина нервно дергает плечом. - С темными лошадками я не связываюсь. - Тоже верно, на тот момент Пересмешник пробыл на Птицеферме всего один день. - Сам услышал, как я намекала Пингвину, что было бы неплохо, если бы нашелся кто-то, кто признался бы, что видел или был с тобой той ночью. А Пингвин мычал в ответ о том, как жаль, что он проспал большую часть праздника под столом.
        - И Пересмешник пришел к тебе?
        - И Пересмешник пришел ко мне, - подтверждает и замолкает.
        Мне что, клещами из нее тащить каждое слово?
        - И что сказал? - принимаю правила игры.
        - Спросил.
        Снова пауза.
        - Что спросил?
        Сова пожимает плечами, устремляет взгляд куда-то вдаль, будто ей и смотреть на меня скучно, а начатый мной разговор безумно утомляет.
        - Спасет ли тебя, если он скажет, что вы были вместе.
        - И что ты сказала?
        - Что спасет. Главное, чтобы вел себя поправдоподобнее.
        - И Филин ему сразу поверил? - не отстаю.
        Ставлю ведро на землю и опускаюсь на корточки рядом с Совой, чтобы наши лица были на одном уровне.
        Женщина на мгновение отрывает глаза от линии горизонта, одаривает меня снисходительным взглядом и вновь устремляет их вдаль.
        - Пытал, расспрашивал часа два. Потом поверил. Упорный малый этот Пересмешник.
        Упорный, это и странно. Рисковать своей шеей и лгать Главе поселения ради незнакомки - более чем странно.
        - Ясно, - буркаю и поднимаюсь в полный рост.
        Ничего нового я не узнала, но что-то разложилось по полочкам. Нужно подумать.
        - Смирись, - скрипит Сова, вынуждая вновь повернуться к ней. - Смирись. Хватит желать большего.
        При словах о большем я тут же вспоминаю полет прекрасного катера. И почему-то Ника.
        Дергаю плечом, давая понять, что это мое дело, чего и сколько желать. Отворачиваюсь.
        - Бери мужика, пока он в тебе заинтересован, и держи его. Чего тебе еще надо? Не садист, не урод, печется о тебе.
        Действительно, не урод. И вроде бы не садист. Чего еще желать, не так ли?
        - В смысле - печется? - резко поворачиваюсь к пожилой женщине. Щурюсь и подставляю ладонь козырьком ко лбу, так как солнце за спиной Совы слепит глаза.
        Та усмехается.
        - Так пять раз приходил, пока ты валялась без сознания. Что ты, как ты… Залип он на тебя. Хватай и держи, пока Кайра не перехватила. Будешь как за каменной стеной.
        Удивленно приподнимаю брови, услышав такое сравнение. В моем понимании, со стеной можно сравнить разве что Момота, мощного и непробиваемого.
        - Слушай, что советуют, коль не совсем дура, - отрезает Сова, поглаживает больное колено и больше не смотрит в мою сторону.
        - Майна, а ну, не халтурь! - кричит, заметив, что та присела отдохнуть, не закончив работу с выделенным ей участком.
        Воспринимаю это как сигнал, что разговор окончен. Подхватываю ведро.

* * *
        - Что говорила тебе эта старая дура? - Кайра налетает на меня в коридоре барака, практически впечатывая в стену своей вздыбленной грудью.
        - Отвали, - отталкиваю в плечо.
        Сова советует смириться. С чем смириться? С таким отношением к себе? Когда меня прижимают к стенке, мириться с этим я не стану, и все тут.
        А вот то, что кто-то донес рыжей, что мы о чем-то шептались на огороде с Совой, уже интересно. Насколько мне известно, никто из тех, кто там был, не входит в близкий круг общения Кайры. Может, Олуша? Или я просто теперь приписываю той все возможные грехи?
        Как ни странно, Кайра отскакивает от меня, как легкий мячик - быстро и пружинисто.
        - Помяни мое слово, он будет моим, - грозит указательным пальцем.
        - Забирай, - огрызаюсь.
        Но Кайре плевать на мой ответ, она пришла высказаться.
        - И даже не приближайся к нему. - Гордо вскидывает подбородок. - Поняла?
        Глаза девушки горят, грудь тяжело вздымается. Ей правда не все равно - она намерена получить желаемое, чего бы ей это ни стоило.
        Все бы ничего, но со дня смерти ее предыдущего «любимого», над телом которого она убивалась, не прошло и недели.
        - Поняла, - заверяю.
        Жаль, что сама Кайра до сих пор не поняла, что мне наплевать на ее угрозы.

* * *
        - Швы у меня со спины снимешь? - огорошиваю Пересмешника, когда он снова подкарауливает меня у входа в столовую.
        Молчание, приподнятые брови - кажется, я его шокировала. Но выбор у меня невелик: Сова ясно дала понять, что не станет со мной возиться, а просить кого-то другого - опять быть кому-то должной. Пересмешнику я уже должна так, что не расплатиться, поэтому уже без разницы.
        Прямо смотрю в ответ, давая понять, что не шучу.
        Пожимает плечом.
        - Без проблем.
        - Тогда после ужина?
        - Давай через час после ужина. - А сам смотрит в сторону Кайры.
        Ни черта не понимаю: то бегает от нее, то сам ищет взглядом. Брачные игры у них такие, что ли? А мне зачем сказал, что собирается получить меня в пару? Может, надеялся, что я болтунья вроде Чайки, растреплю всем в округе и заставлю Кайру ревновать? Но бог ты мой, чтобы вызвать ревность Кайры, достаточно просто дышать - повод девушка найдет сама.
        - Свидание? - уточняю издевательски, намеренно использовав то же слово, что и Пересмешник в прошлый раз, - совершенно неуместное здесь.
        Тот усмехается.
        - Скорее приватная беседа. - Подмигивает. - В час уложусь.
        Пингвин укладывается в две минуты…
        Видимо, эти мысли слишком красноречиво отражаются на моем лице. Пересмешник толкает меня в плечо своим плечом, смеется.
        - Это не то, о чем ты подумала.
        Закатываю глаза:
        - Уволь меня от подробностей.
        Отворачиваюсь и спешу к столу.
        Нет, в отличие от Кайры я не ревную. Просто не люблю чего-то не понимать.
        А сейчас я не понимаю.

* * *
        «В час уложусь», - сказал Пересмешник.
        Но не появляется ни через час, ни через два.
        Пытаюсь снять нижний шов сама, но мне так и не удается ухватить пальцами узелок. Всплывает мысль пойти к Сове и попросить ее помочь повторно. Но Сова - крепкий орешек: если она отказала раз, то не согласится и в другой.
        Лучше лечь спать, попрошу завтра Рисовку или Майну. У меня с ними не было конфликтов, так что не должны отказать - это несложно.
        Футболку Пересмешника я так и не постирала. После ужина было время, можно было вновь сходить к реке или позаимствовать немного дождевой воды из бочек, но я отчего-то не сделала ни того ни другого.
        Вместо этого снова бессовестно напяливаю чужую вещь и ложусь спать в ней.
        Завтра обязательно постираю и верну…
        Глава 12
        Мне снится Чиж с пробитой моим молотком головой.
        Он шатается, словно зомби из третьесортного кино, вытягивает вперед руки, а по его обнаженному, отчего-то светящемуся в темноте торсу стекают багровые струйки крови. Зомби Чиж шагает ко мне, скаля короткие, широкие, по форме напоминающие полотно грунтовой лопаты зубы; рычит и пытается схватить.
        Отступаю спиной вперед. Распущенные волосы треплет ветер, бьет меня ими по лицу. Подол платья путается между ног.
        Головой понимаю, что восставшего монстра нужно умертвить повторно - или добить, - но меня парализует от ужаса. Все, на что я в данный момент способна, это двигаться задом наперед и смотреть в широко распахнутые чернильные глаза без белков в глазных яблоках и без век.
        - Эээээмбеееееер, - шипит, как змея, мертвый Чиж.
        Оступаюсь на мокрой глине, падаю. А зомби наваливается сверху, клацает зубами. Тянется к шее…
        Резко распахиваю глаза: рассвет. Сердце еще бешено колотится, но надо мной привычный потолок из серого пластика; плохо заделанная трещина в углу.
        Сон, всего лишь сон.
        Едва ли не впервые за время пребывания на Птицеферме я рада вернуться в реальность.
        Выдыхаю с облегчением и остаюсь лежать, пока сердцебиение не выравнивается. Часов у нас нет, но, судя по сероватой дымке за окном и пробивающимся сквозь нее лучам солнца, еще слишком рано. Готовить завтрак сегодня мне не нужно, так что вполне можно потянуть время и подождать, пока проснутся остальные.
        Можно было бы сбегать к реке и выстирать наконец чужую футболку, чтобы вернуть ее владельцу. Но отдавать эту вещь мне не хочется еще сильнее, чем вставать. Она такая удобная…
        Вздрагиваю от стука в дверь. Сердце опять ускоряет бег. Еще слишком рано. Кому я могла понадобиться?
        Стук негромкий, можно даже сказать, вежливый. Будто привлекают внимание, чтобы впустила, если не сплю, и в то же время не хотят разбудить, на случай если еще не проснулась.
        Несмотря на то что Олуша недавно продемонстрировала мне свое истинное лицо, скромность у меня упорно ассоциируется именно с ней. Что ей могло снова от меня понадобиться, да еще и в такую рань?
        Решаю, что не знаю и знать не хочу, - постучит и уйдет. Поворачиваюсь на бок, подкладываю сложенные друг на друга ладони под щеку и бездумно смотрю на рассвет за окном. Ночной кошмар вымыл из моей головы все мысли, и мне даже нравится это утреннее ощущение пустоты - знаю ведь, это ненадолго. Поэтому просто наслаждаюсь.
        Сова права, я всегда хочу большего…
        Стук повторяется еще дважды, с перерывами секунд в тридцать. А затем наступает тишина. Ушла?
        Вскакиваю с кровати и на цыпочках, чтобы не топать, бегу к двери. Я почти уверена, что это была Олуша - а кто еще? - но тем не менее хочется убедиться, и желательно так, чтобы незваная гостья меня не заметила.
        Тихонько приоткрываю дверь, чтобы та не заскрипела, выдав меня. Выглядываю.
        …Или гость.
        - Пересмешник! - окликаю громким шепотом.
        Он уже в конце коридора. Останавливается, оборачивается.
        Распахиваю дверь шире. Придерживаю ее рукой, стоя в дверном проеме. Жду, когда мужчина подойдет.
        Запоздало спохватываюсь, что на мне его футболка, которую следовало вернуть еще вчера. Поджимаю губы - вот засада.
        Пересмешник возвращается. Руки в карманах брюк, улыбается. Волосы он снова собрал в хвост, а сам выглядит настолько бодрым с утра, что мне это кажется противоестественным. Еще два часа до завтрака, после которого всем мужчинам идти до вечера на рудник - махать киркой, таскать тяжелые камни. А Пересмешник… улыбается и выглядит так, будто встал несколько часов назад.
        - Тебе идет, - весело комментирует мужчина мой наряд, пробежав взглядом по моим голым ногам.
        Мне хочется натянуть футболку до самых ступней.
        - Я сегодня постираю ее и высушу, - бормочу. - Вечером верну.
        - Если тебе нужна, то оставь, - отмахивается. Больше не пялится ни на ноги, ни на грудь, соски которой из-за утренней прохлады предательски торчат под тонкой тканью. Смотрит в глаза. - У меня есть еще парочка. Глава был щедр.
        Заманчивое предложение… Но нет. Услуги, вещи - это лишнее, не нужно.
        - Верну вечером, - отвечаю упрямо.
        Пересмешник равнодушно пожимает плечом.
        - Как хочешь. Ты вчера просила помочь тебе со швами, - продолжает. Зачем-то кладет ладонь на противоположный от петель край двери, буквально в нескольких сантиметрах от моих пальцев.
        Бросаю взгляд на новое местоположение руки гостя, но и свою руку тоже не убираю. Только гадаю, а даст ли он мне теперь закрыть дверь, если я решу захлопнуть ее перед его носом.
        - Просила, - не отрицаю.
        Но это было вчера. Когда Пересмешник так и не появился, я поняла, что это была глупая просьба - адресованная уж точно не тому человеку.
        Пересмешник прищуривается, глядя на меня и по-прежнему улыбаясь; чуть склоняет голову набок.
        - Если вчера тебе никто так и не помог, я готов.
        И за этим он встал ни свет ни заря? Чтобы выполнить свое обещание мне?
        А потом я вдруг замечаю то, что не заметила сразу: несмотря бодрую на первый взгляд физиономию, чистые волосы и улыбку до ушей, у Пересмешника подозрительно блестят глаза. Такой блеск появляется, если человек выпьет спиртного или…
        - Слушай, ты вообще сегодня спал? - выпаливаю.
        - Не-а, - отмахивается. - Не успел. Ну так что, - усмехается, - нужна моя помощь?
        Отступаю и шире распахиваю дверь.
        - Заходи.

* * *
        - Нож есть?
        - Там, на столе, - отвечаю, не оборачиваясь.
        Сажусь на край кровати, лицом к окну, спиной к гостю, перекидываю несобранные с утра волосы через плечо вперед, чтобы не мешали.
        - Ага. Нашел.
        В моей комнате мужчина, от которого знать не знаю чего ожидать, а я сижу к нему спиной, да еще и вручаю в руки нож.
        На Пандоре такая беспечность может стоить жизни, но отчего-то я не чувствую возможной опасности, исходящей от своего гостя. Потому что он уже несколько раз мне помог? Что это? Синдром брошенного щенка, который привязывается к первому, кто был к нему добр?
        Привычно пытаюсь анализировать свои ощущения и поступки, но желания обернуться, чтобы проконтролировать действия почти что незнакомца, не возникает. Может, просто устала бояться собственной тени?
        - Его бы продезинфицировать…
        Было бы неплохо. И нож, и руки, и место наложения шва. А еще хорошо было бы использовать стерильные перчатки.
        - Я его мыла, - отвечаю. - На стуле таз с водой и мыло рядом. Можешь помыть руки.
        - Хм… Ладно.
        Слышу шаги, затем бултыхание в воде.
        - Не ляжешь? - спрашивает за моей спиной Пересмешник. Близко, значит, подошел к кровати.
        Молча качаю головой.
        В ответ на мой жест кровать прогибается и издает жалобный скрип - Пересмешник забирается на нее с другой стороны.
        - Футболку задери.
        Медлю, все еще думая о своей реакции и об отсутствии чувства опасности рядом с этим человеком.
        - Ну же, - тот расценивает промедление по-своему, - я уже видел тебя без одежды.
        Верно, с дерева-то снял и принес меня он. Впрочем, мне давно наплевать, кто меня видел и в каком виде.
        Не снимаю футболку полностью: только вынимаю руки из рукавов, а затем перевешиваю вещь вперед, оголив спину и прикрыв грудь.
        Пересмешник присвистывает.
        - Сова точно была врачом? - комментирует увиденное.
        Могу себе представить, что там.
        Но мне почему-то смешно. Должно быть, потому, что это высказывание полностью соответствует моим собственным мыслям.
        - Она так думает.
        - И не швеей, это точно, - усмехается в ответ.
        Мне становится интересно, что же женщина нашила на моей многострадальной спине. Я видела швы, которые Сова накладывала другим, - кривые, неровные, - но в то же время признавала, что опыт у нее определенно есть. В современном мире никто давно не шьет раны иглами - для этого есть специальные приборы, максимально облегчающие процесс. И не думаю, что если бы я взялась за то же дело с такими же ресурсами, какие имеются в распоряжении Совы, то у меня вышло бы лучше.
        - Делай уже, - нетерпеливо повожу плечами.
        Мы слишком долго болтаем. И то, что мне это в какой-то мере даже нравится, заставляет вернуться к мыслям о щенке. Нет, не нужно всего этого.
        Вздрагиваю, ощутив чужое дыхание за моей спиной. Очень близко.
        - Расслабься.
        Легко сказать. Я только что смеялась, а сейчас мне кажется, что чувствую напряжение в каждой клеточке своего тела.
        - Расслабься, говорю.
        Не получается. Снова вздрагиваю, когда моей спины касаются теплые пальцы - очень осторожно. И нет, мне не неприятно.
        - А ты, кстати, не должна была носить повязку все эти дни?
        - Должна была, - пожимаю плечами.
        - Не дергайся, - тут же шикает. - Хочешь, чтобы я наделал тебе новых дырок?
        Мне почему-то опять становится смешно.
        - Делай, - отвечаю сквозь еле сдерживаемый смех. - Сова зашьет.
        - Ага, - откликается мне в тон. - Я уж лучше сам поизвращаюсь. Расслабься ты уже!
        Глубоко вздыхаю и пытаюсь выполнить требование. Кажется, немного получается. Шутки шутками, но получить новый порез мне совершенно не хочется.
        Процесс затягивается. Не больно, но неприятно. Нет никаких приспособлений, даже допотопного пинцета. Поэтому Пересмешник сперва подрезает стежки ножом, а затем осторожно вытягивает нити пальцами.
        - Слушай, может, ты сам был врачом в прошлой жизни? - не сдерживаюсь. Уж слишком аккуратно и при этом уверенно он действует.
        Смеется, но руки при этом не трясутся. Что только подкрепляет мое предположение.
        - Это вряд ли.
        - Почему?
        - Ну, при виде твоей изуродованной спины у меня не возникло желания броситься ее лечить. Только свернуть Момоту шею.
        Типичная мужская бравада.
        Неужели он все еще рассчитывает выиграть меня на состязаниях и заранее пытается расположить к себе?
        Вся штука в том, что я уже к нему расположена. Голой спиной.
        - Что же не свернул? - подначиваю.
        О да, я слишком много болтаю в последние дни.
        - Не горбись. - Ладонь плашмя ложится на мой позвоночник, вынуждая выпрямиться. - Я не самоубийца, чтобы мешать приведению в исполнение приговора Главы в присутствии трех десятков людей, считающих, что Глава и его палач правы.
        Палач - как точно сказано.
        - Я пошутила, - решаю внести ясность. Не хватало еще, чтобы он подумал, будто я считаю, что он мне что-то должен. - Ты не смог бы меня защитить. И не должен был. Это мои проблемы.
        - Разберемся, где чьи проблемы, - вполголоса.
        - Что? - Пытаюсь обернуться, но снова получаю пятерней между лопаток.
        - Не дергайся.
        Возмущенно поджимаю губы, но не спорю.
        Пока Пересмешник не переходит ко второму шву, молчим. Начинаю клевать носом - касание его теплых рук успокаивает и даже убаюкивает. Кажется, наконец расслабляюсь.
        - В разведку со мной пойдешь?
        Резко распахиваю глаза и вскидываю голову.
        - Что? - переспрашиваю. Может, мне почудилось со сна?
        - Ты слышала, - получаю в ответ язвительное. - Я вчера опять видел здесь чужака, но далеко тащиться за ним не рискнул - не знаю местность. А этих типов надо выследить.
        И он говорит об этом вот так? Мне? Я все еще не понимаю, почему именно мне. Не верю в симпатию и доверие с первого взгляда, и все тут. Может, где-то это и возможно, но не на Птицеферме.
        - Почему не скажешь Главе? - спрашиваю прямо.
        - Чтобы три десятка человек бегали ночью по лесу в поисках врагов?
        - Здесь нет лесов, - напоминаю.
        - Ну, по пустыне с парой деревьев и тройкой кустов, - забавно огрызается, при этом ни на минуту не прекращая работу с моей спиной. - Выследим, а там посмотрим.
        Сижу, кусаю губы. Не понимаю.
        - А что, если я прямо сейчас встану, пойду к Главе и перескажу наш разговор? - выпаливаю.
        Естественно, не пойду, хотя бы потому, что Пересмешнику я обязана жизнью, а Филину - шрамами. Но хочу увидеть - вернее, в том положении, в котором сейчас нахожусь, услышать - реакцию на мои слова.
        Однако, как и всякий раз, когда я задаю каверзный вопрос, пытаясь прочесть между строк, Пересмешник дает короткий исчерпывающий ответ:
        - Не пойдешь.
        - Не пойду, - признаю.
        Уже почти все. Я же достаю до нижнего шва, изучала его на ощупь - знаю, где он заканчивается. Поэтому понимаю, что осталось недолго.
        Прикрываю глаза и пытаюсь ни о чем не думать. Нежные пальцы на моей коже, звук чужого дыхания за спиной в утренней тишине…
        Ловлю себя на мысли, что мне хочется откинуться назад. Чтобы эти уверенные теплые руки обняли меня крепко-крепко. Чтобы, как сказала Сова, почувствовать себя как за каменной стеной.
        Мне этого не хватает. До крика, до зубовного скрежета - просто объятий, которые не будут означать прелюдию к сексу.
        Распахиваю глаза и, должно быть, краснею до корней волос. Как хорошо, что Пересмешник не видит сейчас моего лица и не умеет читать мыслей.
        Ну точно, корю себя, реакция щенка, которого добрые люди напоили молоком, в действии. А еще Пересмешник чем-то неуловимо напоминает мне Ника, и мое подсознание играет со мной в жестокие игры.
        - Так пойдешь? - Пересмешник возвращается к теме нашего разговора. - Все, готово.
        Торопливо встаю, просовываю руки в рукава и опускаю футболку до бедер. Только после этого оборачиваюсь.
        - Пойду, - отвечаю твердо.
        - Отлично. - Мужчина усмехается и показывает мне поднятый вверх большой палец. - Из нас выйдет команда что надо. Держи. - И вручает, вкладывает мне в ладонь ошметки извлеченных нитей. - Не стоит благодарности. Я пошел. Увидимся на завтраке, - выдает скороговоркой и направляется к двери.
        - Увидимся, - бормочу, смотря ему вслед. До завтрака остался от силы час, может, полтора - выспаться Пересмешник уже и при желании не успеет… И тут до меня доходит. - Погоди! - вскидываюсь.
        Его пальцы уже коснулись ручки двери, он оборачивается, щурится - солнце успело подняться, а окно в моей комнате расположено прямо напротив выхода.
        - Так ты всю ночь пытался выследить чужаков? Поэтому не пришел ко мне вчера вечером?
        Пересмешник смотрит на меня снисходительно, как на малыша, который считает своим открытием общепризнанные выводы.
        - Ну да, - криво улыбается и вопросительно приподнимает брови, намекая, что было бы неплохо услышать пояснения.
        Но пояснений не будет. То, что я думала, будто Пересмешник провел ночь с Кайрой, вслух все равно не скажу.
        - Ничего, - качаю головой и приподнимаю руку, прощаясь. - До встречи. И спасибо.
        Тот смеется.
        - Не буду говорить, что не за что - благодарность всегда приятна, - подмигивает и исчезает за дверью.
        Черт, он мне нравится.
        Но доверять ему нельзя точно так же, как и другим обитателям Птицефермы.
        Глава 13
        Весь день занимаюсь стиркой.
        Женщины, находящиеся в парах, стирают для своих мужчин, для «холостяков» стирают все, для этого существуют дежурства, как и на кухне. И сегодня эта «честь» выпала мне.
        Не худший вариант, учитывая то, что мне все равно пришлось бы идти к реке, чтобы выстирать футболку Пересмешника. Правда, так мне приходится сходить туда с полной тележкой белья трижды, но это смена деятельности - лучше так, чем каждый день в огороде.
        Возвращаюсь в лагерь с мокрыми вещами в третий раз, развешиваю одежду на веревках, натянутых во дворе между вбитых в землю столбов. Сегодня солнечно, но ветрено - самое то для сушки белья. Если повезет, первые две партии к вечеру успеют высохнуть.
        Уже почти заканчиваю, когда на горизонте появляются Чайка и Кайра. Рановато для окончания работы на огороде. Наверняка сбежали. Сову они не любят и не боятся, к тому же знают, что она не пожалуется на них Главе.
        Продолжаю заниматься своим делом, стою к беглянкам вполоборота и не собираюсь поворачиваться. Может, если сделать вид, что я их не заметила, то они пройдут мимо и не привяжутся?
        Не тут-то было.
        Все еще не оборачиваюсь, однако отчетливо слышу стремительно приближающиеся шаги. Нетрудно догадаться, что это не Чайка решила броситься ко мне с последними новостями.
        Простыня на веревке, прищепка, еще одна… Резко приседаю, и Кайра, несущаяся ко мне, то ли чтобы ударить, то ли чтобы вцепиться в волосы, по инерции проносится мимо. Путается в простыне, верещит, размахивая руками.
        Со стороны - зрелище презабавное. Если бы еще на светлой, только что выстиранной ткани не оставались пятна свекольного сока. Похоже, наша модница изготавливала бальзам для губ прямо на огороде - ела свеклу с грядки.
        Чайка бросается на помощь подруге. Отступаю с пути, не собираясь мешать освобождению. Но и помогать - палец о палец не ударю.
        Подхватываю с земли опустевший таз и направляюсь к дому.
        Кайра по-прежнему верещит и барахтается в простыне, будто ее спеленали охотничьей сетью. Если бы успокоилась, то тут же высвободилась бы, но девушка психует все сильнее и лишь усугубляет свое положение.
        - Да тихо ты! - Даже Чайка приходит к тем же выводам, что и я.
        Кайра что-то зло ей отвечает. Не вслушиваюсь, ясно же, что яд из свекольных губ брызжет по мою душу. Черт с ней.
        Успеваю подняться на крыльцо, когда Кайра наконец высвобождается и рысью мчится за мной.
        - Ты! - тычет в меня в воздухе пальцем. - Ты! - Высоко поднятая подвязанная грудь в глубоком декольте тяжело вздымается.
        Перехватываю таз поудобнее - беру под мышку.
        - Что - я? - уточняю спокойно.
        Мне начинает казаться, что если Кайра ни с кем не делит мужчину, то ее жизнь утрачивает всякий смысл. Однако быстро же она определилась с новым объектом дележки.
        - Совсем страх потеряла! - выпаливает девушка, медленно, но неотвратимо поднимаясь по ступенькам ко мне; с грохотом впечатывает пятки в пластик - как только не больно? - Видела, как Пересмешник утром выходил из твоей комнаты! - Палец, символ праведного гнева своей хозяйки, все еще указывает на меня. - А я предупреждала, чтобы не смела к нему больше подходить! В столовой с ним, ночью - с ним!
        Так вот в чем дело: Кайра не просто сбежала от работы, прихватив с собой Чайку, - она специально вернулась пораньше, чтобы провести со мной воспитательную беседу.
        Чайка за спиной подруги машет мне руками, потом похлопывает ладонью одной руки по кулаку другой. Ясно, рекомендует бежать, пока цела.
        Совет устарел - после воздействия слайтекса я чувствую себя какой угодно, только не целой.
        - Отвали, - отвечаю. Берусь за ручку двери. Нет, бежать и тем более бегать по всему бараку от разъяренной фурии не собираюсь. Но и выслушивать совершенно неуместные претензии в свой адрес я не намерена.
        Только унять фурию Кайру не так-то просто.
        - Забирай себе назад своего импотента Пингвина, а блондинчика оставь мне! - выкрикивает девушка, преодолевая еще одну ступень. - Самая красивая женщина лагеря должна быть с самым красивым мужчиной!
        Интересная теория. Надо бы спросить Пересмешника, он тоже считает себя красавцем, как и его поклонница?
        - Отвали, - повторяю твердо и на этот раз таки распахиваю дверь.
        Поторопилась. Нужно было дать Кайре выкричаться. Может, и успокоилась бы. Но я поспешила уйти, поберечь уши, чтобы не слушать всю эту чушь. А вместо этого получила то, что получила…
        Моя попытка ретироваться действует на разъяренную девушку как тряпка на быка: она рычит от ярости и кидается на обидчицу.
        Я, в общем-то, не удивлена и готова к нападению, и уклониться от летящего в мое лицо кулака удается играючи. А вот дальнейшие действия Кайры я не предугадала: та не пытается ударить повторно - выбрасывает руку не вверх, а резко вниз и хватает меня за подол платья, с силой дергает на себя. Таз под мышкой мешает мне сохранить равновесие. Он с грохотом падает на ступени, а мы с Кайрой кубарем катимся с крыльца.
        Чайка испуганно взвизгивает. Похоже, сопровождая Кайру на «разборки», она предполагала, что мы обойдемся только словесной перепалкой.
        Признаюсь, я и сама так думала. В прошлый раз, когда моя вечная «соперница» увидела шрамы на моей спине, мне показалось, что девушка осознала, к чему может привести ее ревность и что сама щедро получит от Главы такие же украшения, если продолжит в том же духе. Но именно показалось - не поняла.
        Кайра рычит, разбрасывая во все стороны острые локти и коленки, норовит вцепиться в волосы или выцарапать глаза. Но мне еще дороги как те, так и другие, - поэтому драка выходит недолгой.
        Меньше минуты - и зачинщица лежит, прижимаясь лицом к рассохшейся глине двора, а я восседаю на ее спине, больно заломив одну ее руку назад, а вторую придавив коленом.
        - Не лезь ко мне, - склоняюсь и шиплю Кайре на ухо. В подтверждение серьезности своих слов сильнее наваливаюсь на и без того неестественно вывернутую конечность и для убедительности встряхиваю противницу, обеспечив ее физиономии новую встречу с землей. - Никогда не лезь.
        Кайра крупнее меня, тяжелее. Но ее оружие - язык. Своим преимуществом в весе девушка не умеет пользоваться категорически. А я… меня больше не удивляет то, что я умею драться. Кем бы я ни была раньше, судя по обрывкам воспоминаний, мой образ жизни был далек от мирного.
        Кайра верещит, дергается, пытаясь меня с себя сбросить, но добивается только нового удара об глину.
        - Что здесь происходит?!
        Сова.
        Она не успела бы так быстро прибежать на шум, с ее-то клюкой. Значит, сразу заподозрила неладное и последовала за беглянками с огорода.
        - Гагара!
        Разжимаю захват и спрыгиваю со своей жертвы. Тут же отступаю на безопасное расстояние. Однако моя предосторожность излишня - Кайра поднимается медленно, со стоном, сначала на четвереньки и только потом в полный рост.
        - Ты видела? Сова, ты видела?! - вскрикивает и резко прерывается, чтобы подхватить бегущую из носа тонкую струйку крови.
        Прищуриваюсь, оценивая вид Кайры: кровь смоет и будет как новенькая.
        - Видела, - скрипит Сова. Приближается к нам, часто переступая ногами и тяжело наваливаясь на клюку.
        Тем временем отмершая от шока Чайка бросается к подруге.
        - Ты как? - заглядывает той в лицо. Пытается взять под руку, но Кайра зло выдергивает локоть.
        - Я - лучше всех, - огрызается, ее глаза мечут молнии. - Я это так не оставлю. - Наконец ей хватает смелости посмотреть непосредственно на меня. - Я сейчас же пойду к Главе, - сдабривает каждое слово щедрой порцией яда. И как только он не капает с ее свекольных губ? - Ты сдохнешь на этой чертовой ветке!
        Нет, не страшно.
        - Только в паре с тобой, - напоминаю с усмешкой.
        Филин вполне ясно высказался после прошлого раза: если подеремся еще, наказание получим обе.
        Во взгляде Кайры - жгучая ненависть, но и страх в нем тоже присутствует.
        - Заткнись и умойся, - советует ей наконец подошедшая к нам Сова. - И лучше не лезь к Филину с жалобами.
        Чайка демонстративно изучает свои ботинки. Пожалуй, впервые вижу ее молчащей так долго.
        - Тоже мне защитница убогих! - вспыхивает Кайра. После чего вытирает вновь выступившую кровь из носа тыльной стороной ладони и галопом несется в барак.
        Чайка растерянно оборачивается подруге вслед. Кажется, не ожидала, что та так легко сдастся.
        - Гагара сама виновата, - заявляет, когда дверь за Кайрой захлопывается и Чайка понимает, что та действительно ушла.
        Сова морщится, заправляет под косынку выбившиеся волосы.
        - Не тявкай, - бросает Чайке.
        Та оскорбленно закатывает глаза:
        - У-у-у, старая ведьма.
        В отличие от подруги Чайка не убегает, а гордо вскидывает подбородок, расправляет плечи и шествует в барак с видом победительницы.
        - Крысы, - комментирует Сова, как сплевывает.
        - Согласна, - бормочу.
        - А ты - дура! - припечатывает и отворачивается, будто ей и смотреть на меня противно.

* * *
        До ужина еще полчаса.
        Мужчины уже вернулись с рудника: кто-то ушел к реке, кто-то ополоснулся прямо тут, во дворе. Снимаю просохшее белье с веревок.
        Состязания уже послезавтра. Неделя моего проживания в одиночестве почти истекла.
        Пересмешник рассчитывает «выиграть» меня… Хочу ли я этого? Определенно нет. Но будет ли с ним так же отвратительно, как с Пингвином? Сумеем ли мы ужиться?
        Пустые мысли. Еще неизвестно, кто займет призовые места после Момота. Кто знает, кому еще из «холостяков» я могу приглянуться? Популярностью у мужчин не пользуюсь, но выбор у них невелик, так что загадывать бессмысленно.
        Снимаю вещи, сворачиваю и складываю в таз. Одну за другой, следующую. Боковым зрением замечаю, как открывается дверь барака.
        Чайка.
        Та опасливо поглядывает по сторонам, а потом решительно выпрямляет спину и быстрым шагом направляется ко мне. Решила повторить подвиг подруги? Не боюсь, но минус в том, что сейчас драка не останется незамеченной.
        Поворачиваюсь к женщине лицом, отодвигаю от себя таз ногой - не хочу, чтобы он помешал мне снова. Однако не вижу в Чайке признаков агрессии: взгляд хитрый, бегающий, но не враждебный. Тем не менее не спешу расслабляться.
        - Дело есть, - сообщает негромко, не забыв обернуться на дверь барака. Боится, что Кайра увидит, с кем та ведет переговоры?
        Пожимаю плечом.
        - Говори.
        - Хочешь информацию - плати. - Губы собеседницы трогает неприятная улыбка.
        Можно подумать, у меня есть чем ей заплатить. Не вздумалось же Чайке сочинять, будто всплыли какие-то важные сведения, а взамен обманом получить от меня обещание не приближаться к Пересмешнику ради Кайры?
        - Я не торгуюсь, - огрызаюсь.
        Не собираюсь никому ничего обещать. После ужина, как только стемнеет, у нас с Пересмешником запланирована вылазка по окрестностям, поэтому это проблемы Кайры - нравится ей наше с ним общение или нет.
        - Тебе будет интересно, - не сдается Чайка. Опять оглядывается на дверь и заговорщически понижает голос еще сильнее: - Заколка.
        - Что?
        - Заколку свою давай - скажу. - А сама уже протягивает руку ладонью вверх.
        Странный выбор, учитывая то, что у Чайки короткая стрижка.
        Вначале думаю послать женщину подальше с ее сомнительным бартером, а потом протягиваю руку к затылку и расстегиваю заколку. Волосы рассыпаются по плечам.
        - Забирай. - Без сожаления отдаю доставшуюся мне в одну из поставок Тюремщиков вещь. Типовая, такие заколки здесь в свое время были почти у каждой. Просто со временем потерялись или сломались, а моя - нет. Плевать, завяжу волосы шнурком.
        В глазах Чайки появляется алчный блеск, будто ей отдали что-то по-настоящему ценное. Женщина торопливо убирает добычу в карман, не забывая снова обернуться на барак, подманивает меня к себе пальцем.
        Осторожно делаю один шаг к ней.
        - Ворон сказал, что Момот не хочет жить с Олушей.
        Приподнимаю брови: неожиданно. Судя по тому, как он ее колотит, ему удается реализовывать с ней свои садистские наклонности.
        - Мне что с того? - не понимаю.
        Но Чайка мой вопрос игнорирует - ей нужно высказаться, иначе случится передозировка сплетнями.
        - Момот говорит, Олуша все время ревет и стонет, а ему это не нравится.
        Молчу, не перебиваю: быстрее выскажет, что накопилось, - быстрее отстанет, и я смогу продолжить работу. К тому же поднимается ветер, простыня, которую я не успела снять, хлопает под его порывами, будто птица гигантскими крыльями.
        - …Момот говорит, ему понравилось тебя пороть. Возбуждающе, мол, очень.
        Сглатываю, к горлу подкатывает.
        - Короче, хочет тебя прибрать к рукам и делать с тобой все, что ему захочется. - Окончание истории звучит по-настоящему радостно. Чайка собой безумно довольна, прямо-таки светится. Усмехается, поигрывает бровями, после чего дарит мне воздушный поцелуй. - Я знала, что тебе понравится новость, - победно завершает свою речь и разворачивается, чтобы уйти. - А за заколочку - спасибо, - бросает уже через плечо и торопливо, как и пришла, уходит в барак.
        Во время этого монолога не произношу ни слова. Так и стою, не моргая глядя Чайке вслед, ногти впиваются в ладони.
        Моя разделанная в мясо спина подействовала на Момота возбуждающе…
        Спазмом скручивает желудок, и я еле успеваю добраться до туалета.
        Кажется, сегодня ужин мне в горло не полезет.

* * *
        - Ты чего такая зеленая? - Встречающий меня в дверях столовой Пересмешник тут же замечает неладное.
        Говорит и выглядит так, будто правда беспокоится. Ах да, он же позвал меня с собой в разведку как человека, знающего местность.
        - Укачало, - буркаю и быстрее ухожу к столу.
        Есть мне теперь не хочется, однако не появиться на ужине - привлечь внимание Филина. А его мне за последние дни по горло хватит.
        Пересмешник перехватывает меня за запястье, не останавливает, но замедляет, пристраивается рядом.
        - Вечером все в силе, - подтверждает шепотом нашу утреннюю договоренность. Верно, за столом все сидят слишком близко - не поговоришь. - Зайду за тобой.
        - Не надо. - Тут же вспоминаю, что Кайра каким-то образом умудрилась проследить, что этим утром он выходил из моей комнаты. Не хватало еще, чтобы она увязалась за нами на улицу. - Я вылезу в окно. Встретимся за бараком.
        Пересмешник приподнимает брови, но не возражает. То ли потому, что план его устраивает, то ли причина в том, что мы уже подошли к столу и нас могут услышать.
        Сажусь. Чувствую на себе пристальный взгляд.
        Вскидываю голову: Момот. Сидит за соседним столом, но смотрит на меня. Определился с тем, чего (вернее, кого) хочет, и теперь пялится, осматривает, как товар перед приобретением. Осталось только стукнуть молоточком и объявить: «Беру!»
        Поджимаю губы и отворачиваюсь. К горлу снова подступает.
        - С тобой точно все нормально? - Пересмешник едва ощутимо касается моего плеча своим.
        Качаю головой и тут же сама себе противоречу:
        - Нормально.
        Но нам уже подают еду, и Пересмешник оставляет меня в покое.
        Ник, мои воспоминания, странные люди в лесу… Жаль, мне очень хотелось получить ответы на вопросы, связанные со всем этим.
        Но так, значит, так.
        Пусть меня потом вешают…
        Глава 14
        Вечером наступило безветрие.
        За окнами - тишина. Вот только что слышались голоса, доносилась брань Совы, смех Кайры, громкая быстрая речь Чайки, и через миг - ничего.
        После ужина некоторые вышли во двор, кто-то отправился к реке или просто выбрался послоняться по улице. Но стоило стемнеть, жители Птицефермы разошлись по комнатам: кто к себе, а кто в гости к соседу. Стало тихо.
        Сижу на полу под окном своей комнаты и верчу в пальцах нож. Тот самый, которым Пересмешник надрезал швы на моей спине. Лезвие небольшое, но острое - сама пару недель назад выпросила у Сапсана оселок и наточила нож. Думала, для хозяйственных нужд, а вот как оказалось: сначала швы, потом…
        Беру нож за рукоять, подбрасываю, ловлю двумя пальцами за лезвие, снова вверх, за рукоять - и снова в полет. У меня хорошая координация движений, давно заметила. Руки у меня работают что надо. Должно быть, привычка работать с оружием.
        Кем же я была?
        Уже не важно. Любопытство, не более.
        Момот победит в поединках и объявит меня своей жертвой. Официально - парой. Филин благословит и тихо порадуется. Кайра позлорадствует. У Чайки рот до ушей уже от одной новости об очередной «игрушке» Момота. Остальным - без разницы. Разве что Сова, может, посочувствует, но непременно посоветует смириться. Сова всегда рекомендует мне терпеть.
        А Олуша наконец освободится, не запачкав руки…
        Я запачкать руки не боюсь. Лучше так: на дерево с веревкой на шее, или сразу головой обо что-то тяжелое, или под ребра собственным ножом, если не справлюсь, - чем молча сдаться и позволить садисту делать со мной все, что ему заблагорассудится.
        Мне не у кого просить помощи. Только Филин мог бы помешать. Но даже знаю, что он скажет: спросит, а чем я лучше Олуши. И в этот раз будет прав - ничем. Как бы она ни была мне неприятна после ее выпада и попытки спасти свою шкуру за счет моей шеи, Олуша не заслуживает того, что делает с ней Момот. Никто не заслуживает.
        А значит, я сделаю все, чтобы положить этому конец.
        Пусть порадуется, пусть даже воспользуется своим «призом», но потом он все равно уснет. Рано или поздно уснет. И тогда я перережу ему глотку.
        Где-то внутри меня бунтует и негодует внутренний голос, напоминающий о том, что убивать спящего - трусость. Загоняю его поглубже и велю заткнуться. Может, в цивилизованном мире это и трусость, и подлость, и преступление. Но это Птицеферма. Преступники здесь все. А в честном бою с Момотом мне не выстоять. Как бы меня ни тренировали раньше, он сломает меня с одного удара. В прямом смысле.
        Поэтому буду бороться как могу - нечестно и трусливо. Но если не торопиться и правильно выбрать момент, то, надеюсь, эффективно. Пусть Глава потом ищет себе нового палача.
        Так и сижу, пока за окнами не становится совсем темно.
        Поднимаюсь, убираю нож под матрас, завязываю волосы шнурком и шире распахиваю окно. Прислушиваюсь: ни звука.
        Сажусь на подоконник, перекидываю ноги и прыгаю вниз.
        Здесь невысоко, приземляюсь на ноги. Осматриваюсь: из окон льется свет, дающий достаточно обзора. Поблизости никого. Жаль, я так и не обзавелась фонарем, но до следующей поставки Тюремщиков новый мне никто не выдаст. Да и не доживу я до нее, до поставки, чего уж теперь?
        Крадучись, перемещаюсь к углу барака, в полуприседе, чтобы не привлечь ничье внимание за окнами.
        Без часов сложно договориться о точном времени встречи. Только надеюсь, что Пересмешник тоже ждал, пока смолкнут голоса на улице.
        За зданием никого нет. Вот они, те кусты, возле которых я приземлилась, когда слетела с крыши. Вон там лежал мертвый Чиж.
        Темно и тихо. Стоит отдалиться от барака, темнота едва ли не осязаемая - ни лучика света. Если у Пересмешника нет фонаря, придется туго. В ту ночь, когда он встретил меня у реки, на открытом пространстве было значительно светлее.
        Направляюсь к кустам. Оттуда, из непроглядной тьмы, мне будет хорошо видно любого, кто появится от барака.
        Вспышка. Перед глазами серебристая муть, виски сдавливает болью, дыхание учащается.
        …Все на мази, нужные люди получили обговоренные суммы…
        Снова фрагмент переписки - белые буквы на черном фоне.
        …Ты получишь дозу препарата втрое меньше обычного…
        Они словно всплывают в темноте перед моим носом.
        …Вспомнишь все через несколько дней…
        Кажется, протяни руку - и дотронешься. Что я и делаю, но мои пальцы проходят сквозь призрачные слова, а буквы гаснут.
        Пошатываюсь. Мне трудно дышать. Обхватываю горло ладонью и чувствую, как бешено пульсирует под кожей.
        Это то, о чем я думаю?
        Ник? Это писал мне Ник? Он меня сюда отправил?!
        Часто моргаю, пытаясь осознать то, что только что увидела-вспомнила, как из темноты, прямо из-за кустов выныривает темная фигура. Толком не вижу, скорее чувствую колебание воздуха и отпрыгиваю. Только потом могу разглядеть смутные очертания силуэта - не знала бы, куда смотреть, не увидела бы.
        - Я здесь. - Мужской голос звучит мягко и негромко. Его обладатель не хотел меня напугать, но я все равно подпрыгиваю и вскрикиваю от неожиданности.
        - Ник! Напугал… - И только потом осознаю, что только что сказала. Думала о Нике - и сорвалось…
        Глаза тут же ослепляет внезапно вспыхнувшим светом. Местные фонари все светят тускло, но после темноты ночи даже этот свет больно бьет по глазам.
        - Как ты меня назвала?
        И светит мне в лицо, чтоб его.
        Прикрываю глаза одной ладонью, а второй машу в знак того, чтобы наконец отвел луч фонаря от моего лица.
        - Пересмеш-ник, Ник, - сочиняю на ходу. - Сократила. Больше не буду, если не нравится.
        Естественно, не буду. Ни за что на свете не стану называть жителя Птицефермы именем своего близкого человека из прошлой жизни. Но сейчас мне нужно выкрутиться. Потому что никто, ни одна живая душа не должна знать, что после слайтекса можно что-то вспомнить.
        И теперь я, кажется, понимаю, почему до меня другие не вспоминали своего прошлого.
        - Ладно, без разницы. - Вижу, как Пересмешник пожимает плечом. Несколько нервно - тоже растерялся. - Идем? - Гасит фонарь. Шуршит одежда - видимо, убирает его за пояс или в карман.
        - На ощупь? - уточняю. Имя Ника все еще вертится у меня на языке, и приходится тщательно себя контролировать, чтобы не сболтнуть лишнего.
        …Разве такое может быть? Разве можно отправиться сюда добровольно?
        - Да. Так безопаснее.
        - Хорошо. - Зачем-то киваю, ведь понимаю же, что сообщник не увидит моего жеста. - Иди, я за тобой.
        В тишине слышу его шаги по иссохшей глине, иду на звук.
        И тут меня прошивает насквозь, словно молнией: я не осужденная!
        Эта мысль такая ясная, объемная, живая.
        Я здесь зачем-то. По своей воле.
        Едва не всхлипываю, торопливо зажимаю рот ладонью. Но Пересмешник все равно что-то слышит. Звук его шагов затихает.
        - Не идешь? Передумала?
        - Иду. - Пытаюсь взять себя в руки, догоняю. - Куда?
        - К реке. Вчера я снова видел наших гостей в том районе. Надо все там исследовать.
        Что ж, почему бы и нет? До испытания и притязаний на меня Момота в любом случае больше суток.
        - Пошли, - соглашаюсь.

* * *
        За два года здесь я достаточно изучила местность, чтобы добраться к реке без фонаря.
        Жаль, что расположение кустов мне удалось запомнить не так хорошо. Оцарапываю руку. Хорошо еще, что успеваю вскинуть ее к лицу и острая ветка не втыкается мне глаз. Моему спутнику тоже достается, но он только тихо чертыхается сквозь зубы. Без особых эмоций - значит, повреждения несерьезные.
        В тишине шум воды кажется громогласным.
        - Куда она впадает? - Пересмешнику приходится подойти совсем близко, чтобы я его услышала. Вздрагиваю.
        - Понятия не имею, - откликаюсь.
        - Должна же она куда-то впадать…
        Я тоже думала об этом, и не раз. Но все придерживаются мнения, что на Пандоре нет ни морей, ни озер. Правда, в таком случае не должно быть и реки. А она есть.
        - Если у этой реки и есть устье, то оно где-то далеко, - говорю, стараясь незаметно отступить и увеличить расстояние между нами. - Так что мы ищем?
        - Понятия не имею, - повторяет мои недавние слова Пересмешник. - Вчера я потерял их из виду где-то здесь… Пошли!
        Запястье обхватывают теплые пальцы. Напрасно я отступала.
        Понимаю, что без света и по отдельности мы просто разбредемся в разные стороны. Поэтому не вырываюсь, но и отделаться от ощущения, что место чужого прикосновения горит огнем, не могу.
        Мы движемся вдоль русла реки, кажется, проходим облюбованное мною место для купания, и без того расположенное дальше от тропинки, чем то, где предпочитают плавать остальные. Здесь поверхность планеты неровная, небольшой косогор, в темноте приходится ступать с особой осторожностью.
        Идем еще дальше, и мне начинает казаться, что моя помощь спутнику не нужна вовсе - он прекрасно ориентируется на местности даже в темноте.
        - Я считал шаги от тропинки, - решает объяснить Пересмешник прежде, чем я успеваю задать вопрос. Останавливается и выпускает мое запястье. Торопливо, хотя он и не может видеть моего движения, убираю руку себе за спину. - Они топтались тут. Я отстал, чтобы не заметили, а потом… Ого! - Теперь голос идет снизу.
        - Что? - не понимаю.
        - Присядь.
        Послушно опускаюсь на корточки.
        - Руку протяни.
        Тут заросли кустов, соваться в которые мне никогда не пришло бы в голову. Пересмешник направляет мою ладонь ниже, к корням и к самой земле.
        Холод. Металл.
        Веду ладонью по гладкой прохладной поверхности. Нащупываю какой-то выступ, а рядом с ним углубления, в них прекрасно входят пальцы - будто для них и сделаны.
        - Люк, - выдыхаю.
        - Он самый, - подтверждает Пересмешник с восторгом в голосе. Даже в темноте вижу, как блестят его глаза. - Так… Вроде никого нет. - Мой спутник достает фонарь и включает на самую малую мощность. Свет ужасно тусклый, но, подозреваю, издалека даже с таким светильником мы как маяк для тех, кому взбредет в голову прогуляться по окрестностям.
        А перед нами действительно люк, и нижние ветки кустов возле него обломаны. Никакой ржавчины, слоя земли на крышке.
        - Им пользуются, - подтверждает мои собственные умозаключения Пересмешник.
        Вскидываю на него глаза.
        - Что там может быть?
        Сама же понимаю, что там может оказаться что угодно: от тайной штаб-квартиры террористов до секретной лаборатории правительства. Но почему здесь?
        Подумать только, я почти два года на Птицеферме, но не видела дальше своего носа. А Пересмешник пробыл на Пандоре только неделю, а уже нашел то, что не замечали другие. Годами!
        Но уже в следующую минуту чувствую себя непроходимой дурой. Кто сказал, что если ничего не замечала я, то этого не видели остальные? Что, если Филин не просто так велел не ходить вниз по течению реки? Он говорил об острых камнях и сильном течении, прикрывался нашей безопасностью. Но что, если Глава на самом деле пекся вовсе не о нашем благе?
        - Думаю, вход в одну из шахт, - в свою очередь, предполагает Пересмешник. - Наш рудник в другой стороне. Так что… - Пауза. - Понятия не имею. - Эта фраза звучит уже третий раз за четверть часа.
        Верно: рудник, где работают жители Птицефермы, совсем в другой стороне от барака и довольно далеко отсюда. Доходят ли подземные шахты до этого места? И опять же, как там внутри все должно быть укреплено, чтобы не размыла река? «Наш» рудник недоделан и укреплен не лучшим образом. Время от времени случаются обвалы, постоянные течи, сырость и слякоть. Но это далеко от реки, а тут…
        - Я порасспрашивал, - продолжает Пересмешник, погасив фонарь. Все вокруг вновь погружается во тьму. - Самый далеко уходящий от забоя штрек заканчивается глухой стеной. Дальше хода нет - шахту недоделали, когда финансирование накрылось.
        Все еще сижу на корточках, обхватив плечи руками. Кусаю губы, смотрю в темноту. Шумит река, ветер качает ветки кустов. Вроде бы, кроме нас с Пересмешником, на берегу никого нет, но теперь мне отовсюду мерещатся чужие взгляды. Паранойя, но как есть.
        Пытаюсь собраться. Страх сейчас - худший помощник.
        - Если бы этим люком пользовались постоянно, кто-нибудь обязательно бы заметил, - рассуждаю вслух. - Один-два человека могут сохранить секрет, но не десять. К тому же, если бы узнала Чайка, она тут же растрепала бы всем.
        - Угу, - соглашается спутник. - Да и размер люка не так чтобы походит на главный вход.
        - Скорее уж черный ход, - поддакиваю.
        - Запасной.
        Тайком улыбаюсь: из нас и правда выходит неплохая команда - можно сказать, фразы друг за другом договариваем. Крепче обнимаю себя руками - от этого мне еще больше не по себе.
        - Но почему сейчас эти люди стали часто им пользоваться? - озвучиваю то, что мне непонятно больше всего. Ведь получается, что после убийства Чижа незнакомцы в черном ошиваются поблизости Птицефермы каждый день и используют этот люк.
        - Ищут кого-то, - подозрительно уверенно отвечает Пересмешник и плюхается прямо на землю рядом со мной.
        - Мы будем сидеть здесь, чтобы поздороваться? - язвлю, хотя и сама не делаю попыток подняться.
        Прекрасная идея - посидеть на выходе, чтобы наверняка не пропустить хозяев люка. А заодно словить выстрел в голову.
        - Еще рано. Они появляются позже.
        Фыркаю.
        - С чего такая уверенность?
        - Я тут неделю шарахаюсь каждую ночь.
        Значит, пробираясь в темноте по кустам, мы не столько не хотели светом фонаря привлечь к себе внимание чужаков, сколько опасались своих. Логично: только-только стемнело - кто угодно может захотеть отправиться к реке искупаться.
        - Так с чего ты решил, что они кого-то ищут? - спрашиваю. Медлю, но потом поправляю юбку и тоже сажусь на землю, посильнее натягиваю подол на колени.
        - Слышал. Обрывки. «Он», «его», «куда подевался»…
        Напрягаюсь. Выходит, где-то совсем рядом с нашим лагерем прячется еще один чужак. Тоже с оружием, надо полагать. И кто же тогда убил Чижа? Охотники или добыча?
        Повинуясь внезапному порыву, хватаю Пересмешника за плечо.
        - Нам надо туда попасть! Выяснить, что это за место!
        А тот, вместо того чтобы заразиться моим энтузиазмом, смеется.
        - Не тряси меня, последние мозги выбьешь.
        Отдергиваю руку и возмущенно соплю.
        - Балбес, - огрызаюсь.
        …Балбес…
        …Я же говорил, что ты меня любишь…
        Снова этот голос, эхо в моей голове.
        Я твердо решила для себя, что больше не допущу такой оплошности и не произнесу имя Ника вслух. А вместо этого обозвала Пересмешника балбесом - так, как шутя называла своего друга. Блестяще.
        Замечаю, что и мой спутник напряженно молчит. Только что смеялся - и тишина, как рубильник опустили.
        - Мы не полезем туда сегодня? - спрашиваю осторожно.
        Может, обиделся? Ник не обижался…
        - Там заперто, ты же видишь.
        - Тогда, когда они выйдут оттуда и пойдут на поиски того, кого ищут.
        Замолкаю. Это похоже на то, будто я его уговариваю.
        Молчу. Чувствую себя ребенком, которому не позволяют раньше времени вскрыть новогодний подарок, таинственный и манящий своей яркой праздничной упаковкой. И в то же время понимаю, что мой «подарок», вероятнее, окажется банкой с пираньями, чем приятным сюрпризом.
        - Без оружия там делать нечего, - высказывается Пересмешник. - Но даже если нам удастся разоружить наших ходоков, не факт, что пара пушек нам поможет.
        - Там может быть целый подземный город, - соглашаюсь со вздохом.
        - …Слышишь? - Пересмешник мгновенно оказывается на ногах. - Сегодня они раньше.
        Слышу: звук - будто упало что-то металлическое или грохнули чем-то тяжелым. Вскакиваю.
        - Туда, - шиплю, сама первая хватая спутника за запястье, чтобы не потеряться в темноте.
        Снова кусты царапают кожу. Зато спрятаться за ними - неплохой план, учитывая то, что незнакомцы бродят по местности с фонарями и, скорее, обойдут заросли, нежели полезут напролом. Если не заметят или не услышат ничего подозрительного, разумеется.
        Хорошо, что я надела темное платье, а Пересмешник вообще в черном. Может, пронесет?
        Ныряем за кусты как раз вовремя - в люке отчетливо что-то грохает, и уже не возникает сомнений, что его крышку вот-вот поднимут.
        - Ложись, - шепчу спутнику, сама распластавшись на земле.
        Все равно увидят, если решат посветить в эту сторону. Так что наша задача - лежать и не шевелиться, чтобы ненароком не задеть ни одну веточку.
        Пересмешник почти мгновенно укладывается на живот рядом со мной. Теперь я вижу его почти отчетливо - пространство у люка ярко освещено сразу тремя фонарями.
        Спутник поворачивается ко мне и показывает три пальца, качает головой. Он прав: к трем вооруженным типам без оружия соваться глупо. В свете предстоящих событий я почти смирилась со своей скорой смертью, но умирать по дурости не хочу.
        Киваю в ответ: поняла, не высовываемся, следом не идем, ждем.
        Троица с фонарями, должно быть, уже изучила местность вблизи люка до зубовного скрежета. Поэтому незнакомцы даже не пытаются исследовать кустарники, а направляются в сторону лагеря. Тихо выдыхаю.
        - …Да где он там может прятаться? - долетает до нас обрывок разговора. - Все проверили.
        - Бараки - да, а шахта большая. Не ленись…
        Голоса удаляются, свет фонарей исчезает. Становится совсем темно.
        Некоторое время молчим, чтобы убедиться, что из люка больше никто не появится. Чувствую, как в бедро впивается край острого камня, но все равно не шевелюсь.
        Пересмешник встает первым.
        - Пойдем. - Зажигает фонарь и направляется к люку. - Посмотрим, что ли.
        Выбираюсь из кустов за ним, оглядываюсь в ту сторону, куда ушли незнакомцы. Делаю шаг и оглядываюсь снова. Но вижу лишь темноту.
        Пересмешник уже приплясывает у люка, обходит его так и эдак, примеривается.
        - Если тут не только современное оружие, но и современные технологии, то, если ты сейчас откроешь люк, может завопить сирена, - высказываюсь, пытаясь мыслить рационально. Тем не менее мне самой до ужаса хочется заглянуть внутрь, наплевав на безопасность.
        Пересмешник оборачивается ко мне и подносит фонарь к своему подбородку - так детей пугают жуткими рожами; подмигивает.
        - Или не завопит. - После чего вкладывает пальцы в специальные углубления и тянет крышку на себя.
        Никаких сирен. Только ветер и шум реки.
        - С ума сошел? - упрекаю.
        Корчит гримасу.
        - Не делай вид, что ты сама не мечтала туда заглянуть.
        В ответ одариваю мужчину убийственным взглядом. Конечно, мне хотелось посмотреть, что под крышкой, и он это прекрасно понимает.
        Пересмешник заглядывает внутрь, подсвечивает фонарем. Делаю шаг поближе, потом еще. Мне и правда до ужаса любопытно.
        Внутри уходящая вниз широкая труба выстлана металлом, металлические скобы выполняют функцию лестницы. Металл. Не пластик. Что-то основательное, крепкое. И, куда бы ни вел этот ход, он уходит настолько глубоко, что свет фонаря не достигает дна и просто теряется в темноте.
        - Может, спустимся? - вдруг предлагаю, отбросив осторожность.
        В конце концов, это моя дурная привычка - все анализировать. Если мне осталось жить два дня, так, может, пора рисковать, не думая о последствиях?
        Но Пересмешник мигом остужает мой пыл.
        - Умирать я пока не планирую и тебе не советую. - Возвращает крышку на место, отряхивает ладонь о ладонь. - Нам нужно больше информации.
        Вздыхаю, но соглашаюсь.
        Если я для себя уже все решила, то Пересмешнику и правда не стоит умирать из-за моего желания утолить любопытство напоследок.
        - Завтра, перед состязаниями, я планирую наконец отоспаться. А после них можно и продолжить исследования.
        - Хорошая идея, - поддерживаю уже без энтузиазма.
        После испытаний он продолжит исследования без меня…
        - Не спи. - Мужчина подхватывает меня под руку. - Времени мало.
        Согласна. Если те люди ушли исследовать шахты, то нам следует поторопиться, чтобы не столкнуться с ними и не разделить участь Чижа.

* * *
        - Подсадить? - веселым шепотом предлагает Пересмешник, стоя под моим окном.
        Мы молча пробирались до самого барака, боясь наткнуться на людей с оружием, и это первое, что он произносит с того момента, как мы отошли от реки.
        Мне же не хочется разговаривать - нужно подумать о слишком многом.
        - Сама справлюсь, - отказываюсь и немедля хватаюсь за выступ, подтягиваюсь. - Не торчи на свету, - шиплю уже сверху, свешиваясь через край подоконника.
        - Как прикажешь, Джульетта, - усмехается Пересмешник и отступает от стены барака, пятясь.
        И правда, свесилась, как с балкона, дура.
        Корчу угрожающую гримасу и скрываюсь в комнате.
        Глава 15
        …Я в раздевалке. Металлические шкафчики с серийными номерами и панелями замков, открывающихся по отпечатку ладони. Круглые плоские лампы на потолке светят тусклым оранжеватым светом.
        Сижу на длинной невысокой скамье. Снимаю с себя грубые ботинки и темно-серые брюки. Надеваю взамен них черные обтягивающие штаны, мягкие кроссовки на тонкой подошве. Одна кроссовка, вторая…
        - Эй, Николс, - раздается надо мной голос, - чего это ты сегодня так рано?
        Чувствую укол раздражения. Вскидываю глаза.
        - Мейс, тебе-то что за дело?
        «Лейтенант Мейси Плун» - гласит нашивка на форменной рубашке жгучей брюнетки, подпершей плечом соседний с моим шкафчик. На лице девушки скучающе-презрительное выражение, а руки важно сложены на груди.
        Не могу вспомнить, ни кто эта особа, ни что меня с ней связывало, но не сомневаюсь, что подругами мы не были.
        А сознание цепляется за серую форму с шевроном на плече - белой буквой «П» в зеленом круге на синем фоне. Я только что сняла точно такую же.
        - Да так. - Коллега кривит губы, точь-в-точь как Кайра, когда пытается меня чем-нибудь зацепить. - Слышала, как твой дружок устроил шум в приемной у Старика.
        Старик? Это имя? Кличка, прозвище?
        Судя по контексту, начальство.
        Я из прошлого подскакиваю, так и не застегнув вторую кроссовку.
        - Что значит «устроил шум»?
        - А я почем знаю? - Ярко-алые губы снова кривятся. - Вроде Старик не хотел его принимать, а он настаивал. - Усмешка. - Что будешь делать, если Валентайн допрыгается и его выкинут отсюда, а? Таскаешься за ним, таскаешься. Как собачонка.
        Приходит новое воспоминание: Мейси бегала за Ником, добиваясь его внимания, пока он ее прямо не отшил. Прямо и не слишком-то вежливо.
        - От суки слышу, - огрызаюсь я из прошлой жизни. Наконец застегиваю кроссовку, перекидываю одну лямку рюкзака через плечо и быстрым шагом направляюсь к выходу.
        - О да, беги на помощь, мамочка, - смеется вслед Мейси.
        Замираю в дверях и оборачиваюсь. Ничего не говорю, просто смотрю - и улыбка сходит с алых губ, будто ее стирают тряпкой.
        - Отвали от меня, - говорю предупреждающе. - И от Ника - тем более.
        Покидаю раздевалку, не дожидаясь ответа.
        Говорят же, отвергнутая женщина - та еще напасть. Так к Нику бы и цеплялась. Ему палец в рот не клади - быстро ответит так, что расхочется надоедать, а заодно и повеселит тех, кто окажется поблизости. Но Мейси выбрала своей мишенью меня.
        Только она не знает, что девочки из трущоб долго терпят, а потом бьют - без разговоров.

* * *
        Почти бегом преодолеваю один коридор, другой… Серые стены, полы и потолки с продолговатыми плоскими лампами. Кое-где на стенах красуются все те же эмблемы - белая буква «П» в зеленом круге на синем фоне.
        Один поворот, второй…
        Память милостиво раскрывается: прежняя я спешит по серым коридорам, а я настоящая уже знает, что Старик на самом деле - мой шеф, полковник Маккален, и злить его точно не рекомендуется. Что Ник творит?
        В дверях приемной начальника сталкиваюсь с его секретарем, Ким. Женщина бледная, из обычно идеально лежащей волосок к волоску прически выбилось несколько прядей.
        - О бог мой. - Ким закатывает глаза к потолку и широко расставляет руки, преграждая мне путь. - Только тебя тут не хватало.
        - Что здесь происходит? - требую на выдохе.
        Звукоизоляция здесь гораздо лучше, чем хотелось бы: слышны громкие голоса, но слов не разобрать. Но то, что разговор проходит не на мирной ноте, очевидно.
        - Валентайн, как обычно, плевать хотел на субординацию. Вот что происходит, - выпаливает Ким и с силой захлопывает за собой дверь, отрезая от нас звуки, доносящиеся из кабинета Старика. - А меня уволят к чертовой матери за то, что пропустила его к шефу в таком настроении. - И запускает тонкие пальцы в волосы. Теперь понятно, почему у нее такой взъерошенный вид.
        - Не уволят, - отмахиваюсь. - Старик суров, но справедлив, а вот Нику может достаться…
        - Эмбер, не лезь в это. - Ким шагает от двери вперед - прямо на меня, тем самым вынуждая отступить.
        Но я не могу не лезть. У меня вылет на задание на днях, мы долго готовились всей командой. Все думали, что отправится Ник, а Старик выбрал меня. Нутром чую, что дело в этом. А значит, не лезть не могу.
        Качаю головой, давая Ким понять, что я ее услышала, но к совету не прислушаюсь, и протягиваю руку к ручке двери.
        И тут же отпрыгиваю, потому как дверь рывком распахивается сама.
        - Ник, какого?.. - начинаю, но он уже уносится по коридору прочь.
        Я сегодняшняя снова не вижу его - на нем толстовка с капюшоном, надвинутым на лицо.
        - Потом позвоню, - бросает через плечо и исчезает за поворотом.
        - Нас всех уволят, - стонет Ким, прижавшись спиной к стене, будто теряет опору.
        - Да прекрати ты, - прошу раздраженно.
        Развела панику, будто случился пожар.
        Заглядываю в приемную и вижу, что дверь в кабинет шефа приоткрыта. Медлю. Войти или сделать вид, что меня здесь не было?
        Сейчас полковник явно зол, поэтому логичнее было бы притвориться невидимкой и исчезнуть.
        - Эмбер, зайди! - доносится из-за приоткрытой двери, отрезая мне пути к отступлению.
        Чертыхаюсь про себя. Вряд ли шеф читает мысли, да еще и через стены. Значит, поставил камеры в коридоре. Старый параноик.
        - А я говорила, - шепчет Ким, делая огромные глаза, и проводит пальцем поперек своей шеи.
        Приходит мой черед возвести глаза к потолку.
        - Не драматизируй, - прошу и вхожу внутрь.

* * *
        Старик сидит за столом, опустив голову и сцепив пальцы рук в замок на своем затылке.
        Стоит мне закрыть за собой дверь, как он проводит ладонями по стриженным под «ежик» седым волосам и поднимает голову. У него усталое лицо, на котором будто пролегли новые морщины.
        Довел себя. И стоило так психовать?
        - Садись, - бросает шеф коротко, испепеляя меня взглядом.
        Выполняю приказ, занимаю кресло для посетителей. Сажусь, кладу руки на подлокотники, спина прямая. Сейчас и мне влетит.
        Не успеваю и рта раскрыть.
        - Молчи и слушай. - Тон полковника не располагает к спорам; киваю. - Ты и Валентайн - моя лучшая команда. «Ник-Ник» - знаю, как вас называют. Так вот, я сыт по горло. Ваша результативность больше не покрывает того безобразия, которое происходит по вашей воле в подразделении.
        Напрягаюсь. Мне не нравится, к чему шеф ведет.
        Повисает пауза.
        - И что это значит, сэр? - интересуюсь осторожно.
        В том, что Маккален не уволит ни меня, ни Ника, даже не сомневаюсь. Мы на самом деле даем отличные результаты, лучшие в подразделении - без ложной скромности. Значит, очередное дисциплинарное взыскание? Лишение премии? Отпуска? Но никто из нас уже не помнит, когда отдыхал больше двух дней в последний раз.
        - Это задание - последнее, - огорошивает меня полковник. - Сейчас поздно что-то менять, но будь я проклят, если поставлю вас вместе еще хоть на одно дело.
        Смотрю на начальника широко раскрытыми глазами. Я могла ожидать чего угодно, но только не этого. Пальцы крепче сжимают подлокотники.
        Слова Старика для меня как удар под дых. С Ником мы напарники с самого выпуска из академии, уже восемь лет. Коллеги действительно зовут нас «Ник-Ник» - Николс и Николас, - потому что мы не разлей вода. И остаться без Ника - все равно что потерять руку. Правую.
        - Валентайн считает, что ты не справишься с делом о Пандоре, - продолжает Маккален, немного сбавив обороты - увидел, что я впечатлена, и успокоился.
        Неожиданно.
        И немного обидно.
        Ник так сказал? Ну я ему устрою…
        - Справлюсь, - отрезаю.
        Здесь не нужны долгие расшаркивания.
        - И я так считаю. - Тон ровный, но потом вновь наливается злостью и звенит металлом. - Но это уже не первый раз, когда Валентайн срывается с цепи, стоит тебе оказаться в опасности.
        - Мы просто дорожим друг другом, - отвечаю. Пожалуй, сейчас не лучший момент упоминать, что Ника никто не сажал на цепь, чтобы он мог с нее срываться. Да он и не собака.
        - Вы просто два идиота! - Полковник с грохотом опускает ладонь на стол, так что лежащие на нем пишущие принадлежности взлетают в воздух. - Упертые бараны. - Снова ассоциации из животного ряда. - Говори сейчас, пока не поздно. Опасения Валентайна обоснованны? Мне заменить тебя им?
        Позволить стереть себе память, отправиться неизвестно куда без прикрытия и поддержки, понадеявшись на то, что подкупленные люди сдержат слово и вколют мне в кровь меньшую дозу слайтекса, чем должны бы были… Да, страшно. Но страх не повод сдавать назад.
        Не думаю, что шеф сомневается в моем ответе. Просто ему нужно услышать это от меня еще раз.
        - Я справлюсь, - отвечаю твердо.
        Старик переплетает пальцы на столешнице, опирается на нее локтями и подается вперед.
        - Тогда не подведи меня, Николс.
        - Не подведу, сэр, - киваю.
        И думаю о том, что если и вправду справлюсь, то, возможно, шеф сменит гнев на милость и не станет разрушать наш сработавшийся тандем…
        Сон-видение рассыпается миллионом серебристых осколков.
        Сквозь закрытые веки пробивается яркий солнечный свет. Кажется, я проспала, но все равно не спешу вскакивать с постели.
        Николас Валентайн и Эмбер Николс - теперь я знаю имена.
        Ким, Мейси, полковник Маккален - Старик…
        А еще эмблема - стилизованная буква «П». И пусть я пока не помню большую часть своего прошлого, мне прекрасно известно, чей это знак - Полиция. Серая форма вместо стандартной фиолетовой - какое-то спецподразделение? Голова гудит, но больше не дает ответов.
        Значит, мне не показалось вчера - я оказалась на Птицеферме добровольно.
        Зачем? Не для того ли, чтобы остановить подпольную деятельность тех, кто появляется по ночам из люка у реки? Вдруг все это связано?
        Но два года, бог ты мой, два года!
        «Ты все вспомнишь через пару дней…» Как бы не так. Пара дней растянулась на пару лет. Списали ли меня уже со счетов? Знают ли, что я еще жива?
        Как я должна была связаться со своими? Какой дать знак? Как? Или у нас было обговорено место встречи?
        Сажусь на кровати и стучу ладонью себе по лбу, сильно. Ничего - ответов нет.
        Думай, думай. Думай, как тебя учили, когда готовили действовать и принимать решения в критических ситуациях. Думай как Эмбер Николс, а не как Гагара, думай.
        Оперативник отправляется работать под прикрытием. Не важно зачем - отправляется, и все. А потом не подает условный знак или не появляется в назначенное время в назначенном месте. Неужели в этом случае нет плана «Б»?
        Меня не могли просто взять и бросить. Верю, что попасть сюда не так просто, и, возможно, это заняло бы время, но не бросили бы. Ведь правда?
        Или я просто очень хочу в это верить?
        Однако если меня сочли погибшей, полиция не стала бы тратить ресурсы на то, чтобы вернуть мое тело…
        А что, если?..
        Мое сердце вдруг начинает стучать с бешеной скоростью.
        Пересмешник так похож на Ника. Сразу обратил на меня внимание по прибытии. С первого дня стал что-то вынюхивать. Потом спас меня, выгородил перед Филином, возился со мной после порки. Позвал в разведку.
        «Как ты меня назвала?» - спросил он, резко включив фонарь, чтобы увидеть мое лицо, когда я назвала его Ником.
        А что, если это не просто сходство? Вдруг это правда? Спустя два года мой друг и напарник пришел за мной?
        Одна часть моего сознания безумно верит в это и хватается за эту идею мертвой хваткой. Другая моя часть хочет дать подзатыльник первой. Потому что так не бывает, чудес не случается.
        Но, бог ты мой, как хочется верить…

* * *
        В столовой появляюсь в числе последних. Еще чуть-чуть - и опоздала бы. А Филин не любит опозданий.
        Цепляюсь взглядом за Главу, сидящего рядом со своим цепным псом Момотом. Последний уже вооружился ложкой. Не могу отделаться от мысли о том, что Филину известно, что происходит у нас под носом: о людях в черном и о люке у реки.
        Приходится спешно отвернуться, потому что мой взгляд перехватывает Момот. Уголок его узких губ едва заметно приподнимается, но не сомневаюсь: мне не показалось.
        Ищу глазами свободное место за столом. В последнее время Пересмешник всегда поджидал меня в дверях, и место тоже обеспечивал он. Сегодня, естественно, не дождался… Или нет - вот он, машет мне рукой.
        Направляюсь к нему, еле сдерживая улыбку.
        На самом деле внутри меня все поет. Я два года тонула в болоте безнадежности, искренне считая, что все это заслужила. А оказалось, что на Пандору меня отправили на задание. И наверняка собирались отсюда забрать. Значит, из этой тюрьмы есть выход, есть!
        Прохожу к нужному столу, переступаю через скамью и сажусь на оставленное мне место. Пересмешник улыбается мне, тоже чуть кривовато, но его улыбка не идет ни в какое сравнение с улыбкой Момота. От нее не возникает желания помыться - на нее хочется ответить.
        - Привет опоздавшим, - тихо, только для меня.
        - Врешь, - огрызаюсь почти что весело. - Я успела.
        Пересмешник тут же замечает перемену в моем вечно хмуром настроении, приподнимает бровь, без слов спрашивая, что произошло. Но я только пожимаю плечом - не сейчас, не здесь. А если он не тот, на кого я думаю, то никогда.
        Мне передают тарелку с похлебкой. Она неаппетитна ни на вид, ни на запах, но мои мысли слишком далеко, чтобы я обращала на это внимание. И я немедленно зачерпываю полную ложку. Впрочем, и вкуса толком не чувствую.
        Пытаюсь вспомнить все свои видения. Вызываю перед мысленным взором все «кадры», «сцены» с Ником, Николасом Валентайном - как же здорово знать имена. Пересмешник похож на него: тот же рост, то же телосложение. А самое главное - при его прикосновениях у меня возникают схожие ощущения.
        Или я просто вижу то, что хочу видеть?
        И тут вспоминаю…
        Откладываю ложку.
        - Дай мне руку, - прошу шепотом.
        Неловкое движение головой - и прядь светлых волос падает на лицо, мужчина быстро и привычно заправляет ее за ухо. В глазах Пересмешника - непонимание. Тем не менее вопросов не задает, молча протягивает мне правую руку ладонью вверх. Впиваюсь в нее взглядом.
        Шрамов нет.
        Я хорошо помню ожог на руке из первых видений. У Ника должен был остаться шрам на мизинце и безымянном пальце. У Пересмешника - ничего.
        Может, я перепутала руки? Вывод уже очевиден, но я все еще хватаюсь за призрачную надежду.
        - А вторую? - выдавливаю из себя подобие улыбки, хотя скулы сводит от напряжения.
        Взгляд Пересмешника из удивленного становится заинтересованным - предмету моих исследований любопытно.
        - Ты хиромантией увлекаешься? - усмехается.
        - Вроде того, - бормочу. От волнения в голову не приходит ни одного более или менее правдоподобного объяснения.
        Левая ладонь.
        Шрамов нет.
        Прикрываю глаза. Разочарование настолько сильное и болезненное, что мне хочется кричать. Просто похож…
        - Ты чего? - Пересмешник наклоняется ко мне, заглядывая в лицо. - Не видать мне сундука золота и прекрасной русалки? - шутит. Улыбается, но глаза серьезные.
        - Русалки уж точно, - отвечаю ему в тон, ясно давая понять, что объяснений не последует.
        Не он, не он, не он…
        Похлебка окончательно теряет вкус.
        - Вечером увидимся?
        Вскидываю голову.
        - За ужином. Конечно, - отвечаю, не совсем понимая вопрос. Ведь Пересмешник сам сказал, что планирует отоспаться перед испытаниями.
        Качает головой.
        - После ужина. Прогуляемся поблизости?
        «Поблизости» - это намек, что приглашает не к реке в поисках шпионов?
        - Вечером и решим, - отвечаю нейтрально.
        Не хочу давать никаких обещаний, мне нужно подумать.
        К счастью, Пересмешник и не настаивает.
        Продолжаю есть безвкусную жижу с кусочками плавающих в ней криво нарезанных овощей. В моей голове одна мысль сбивает другую. Они беспорядочно переплетаются между собой и в итоге вообще образуют спутанный клубок; яркая в нем только одна нить - умирать, как была готова еще вчера, я теперь категорически не согласна.

* * *
        За ужином дальше приветствия мы с Пересмешником не заходим.
        Он устал после дня на руднике, я - после огорода. А бесконечное выстраивание в голове логических цепочек вымотало меня окончательно.
        Для себя я решила лишь одно: мне нужно выжить и выяснить все до конца. Только как это сделать, если Момот не откажется от своих планов и выберет после завтрашней победы меня, еще не определилась. Думай, Николс, думай…
        После ужина ухожу к себе. Как-никак это последняя ночь, которую я по позволению Главы могу провести в одиночестве.
        Мне нужно еще подумать, нужно разобраться, попробовать вспомнить. Но завтра в эту же комнату завалится Момот и предъявит на меня свои права. И если раньше я, может, смогла бы смириться и стерпеть, то теперь, после всего того, что вспомнила, точно не сумею.
        Сбежать?
        Куда? Попытаться добраться до лагеря Цветов? Говорят, они к нам ближе всех, хотя и идти до них много дней. Если верить слухам, никто не доходил. Или слухи опять же распустил Филин, чтобы удержать покорных овец на своем пастбище?
        С другой стороны, у нас Цветы тоже не появлялись. Значит, мы действительно далеко друг от друга.
        Можно было бы попробовать рискнуть, выбрав такую смерть вместо измывательств Момота или взамен повешения на суку. Но как быть с тем, что таинственный люк поблизости от Птицефермы? Нет, уходить мне нельзя…
        - Эй, Джульетта! Выйди на балкон! - Хаотичное кружение мыслей прерывает уже хорошо знакомый голос снаружи.
        Автоматически улыбаюсь - кем бы Пересмешник ни был, мне на самом деле приятно общение с ним.
        Встаю и свешиваюсь через подоконник.
        - Не так я представляла своего Ромео, - язвлю.
        - Берите, дамочка, что дают. - Незваный гость под моим окном корчит гримасу. - Посторонись.
        Слушаюсь, скорее, от удивления, чем осознанно. Отступаю, а он хватается за край подоконника, подтягивается и уже через две секунды восседает на нем с видом победителя драконов.
        - Вообще-то есть дверь, - напоминаю.
        - Ты могла бы мне не открыть.
        Неправда. Ему бы открыла. Пересмешник мне не враг, и даже если бы я решила выпроводить его восвояси, то все равно открыла бы и в лицо сообщила ему о своем нежелании разговаривать.
        Тем не менее только пожимаю плечом, не оспаривая последнее утверждение. Пусть считает как хочет.
        - Я, собственно, ненадолго. - Однако, в противовес собственным словам, произнося их, Пересмешник поудобнее устраивается на моем подоконнике.
        - Располагайся, чего уж там, - бормочу.
        Плюхаюсь на край кровати. Что ж, поговорим. Может, он что-то узнал о незнакомцах из люка?
        - Ты в курсе про планы Момота? - С лица гостя исчезает улыбка, и он становится предельно серьезен.
        Тоже дошли слухи, значит? Впрочем, за целые сутки Чайка могла бы оповестить всю Пандору, не то что жителей одного не слишком большого лагеря.
        - В курсе, - подтверждаю.
        И совершенно не знаю, как выкрутиться. Вчера, пока я не вспомнила о своей работе и о задании, из-за которого оказалась здесь, спланированное убийство Момота казалось мне отвратительной, неприятной, но тем не менее приемлемой мерой. Теперь же я точно знаю, что готова убить его при самообороне, но ни за что во сне или исподтишка.
        - Я его сделаю. - Чужой уверенный голос врывается в мои мысли, напоминая, что я в помещении не одна.
        Вскидываю на Пересмешника глаза.
        - Что? - Может, мне послышалось? До сих пор Пересмешник производил какое угодно впечатление, но точно не дурака.
        - Уложу его в поединке.
        Нет, не послышалось.
        Качаю головой, медлю, подбирая слова - насмехаться и обижать его после того, сколько Пересмешник для меня сделал, не хочется.
        - Вы элементарно в разных весовых категориях.
        Но тот и не думает впечатляться.
        - Еще аргументы? - язвит.
        - Соперники определяются жеребьевкой. Ты можешь проиграть еще с другим противником, так и не встав в спарринг с Момотом. Или же провести десять боев и просто упасть под ноги Момоту от усталости.
        Пересмешник усмехается, зачесывает пятерней не собранные этим вечером волосы назад. Часть из них снова падает на лицо, придавая их обладателю взъерошенный и немного забавный вид.
        Нет, я совершенно не хочу, чтобы Момот завтра покалечил этого упрямца.
        - А еще может упасть метеорит, - передразнивает меня арендатор моего подоконника. - Разберемся. Пообещай, что будешь за меня болеть.
        Буду.
        - Болеть буду не я, а твои поломанные кости, - говорю на полном серьезе.
        - Кости срастаются, - отвечает Пересмешник со знанием дела. - От темы не уходи. Пообещай за меня болеть, и эти соревнования - мои.
        Он говорит все это с усмешкой, так что такие слова не выглядят высокомерно или заносчиво.
        Вспоминаю свою недавнюю ассоциацию.
        - Ты мне еще голову дракона пообещай принести.
        Смеется.
        - Ага, и еще десять девственниц в придачу. Так будешь?
        Вот же упрямый.
        - А если скажу, что нет, не станешь зря рисковать своей шеей? - интересуюсь. - Нам с тобой еще в разведку идти.
        Прищуривается, а физиономия совершенно довольная.
        - Значит, все-таки волнуешься за меня?
        - Опасаюсь, - не сдаюсь.
        - А значит… - подталкивает.
        Вроде и смеется, но создается впечатление, что ему на самом деле важно от меня это услышать.
        Возвожу глаза к потолку.
        - Значит, я буду за тебя болеть, - произношу, будто у меня выпытали такой ответ. Хотя, по сути, так оно и было.
        - Вот так бы сразу. Все головы девственниц будут твои, - подмигивает мне Пересмешник и ловко спрыгивает с подоконника наружу.
        Черт, а у меня так получится? В одно движение.
        Вскакиваю и бегу к окну.
        - Дракона головы! - возмущаюсь, толком не отдавая себе отчета в том, что кричу это довольно громко и меня могут услышать как с улицы, так и из соседних комнат. - Что мне делать с головами девственниц?!
        - Разберемся! - весело доносится в ответ.
        Глава 16
        Сегодня солнечно и ветрено. Все жители Птицефермы собрались во дворе.
        Мужчины не пошли на рудник, женщины не отправились в огород, на веревках не сушится белье - все дела оставлены, сегодня день «икс»: состязания.
        Пока одни еще подтягиваются во двор, а другие уже выбирают себе место в «зрительном зале», Сапсан и Зяблик вбивают в землю колья и натягивают между ними веревки, обозначая ринг. Чайка остервенело размахивает метлой, убирая с будущего места боя мелкие камешки и мусор, принесенные ветром.
        Люди галдят, обмениваются предположениями о том, кто войдет в число победителей. Кайра с мечтательным выражением на лице уселась на верхней ступени крыльца и вслух рассуждает, сколько мужчин будут проливать кровь ради того, чтобы разделить с ней комнату. Сидящая рядом с ней Рисовка подперла кулаком щеку и слушает раскрыв рот.
        Сама Рисовка уверена, что останется с Сапсаном. Сапсан - хороший боец, и они живут мирно и даже счастливо, насколько это возможно на Птицеферме. Тем не менее в глазах Рисовки видна некая зависть и даже восхищение желанной всеми Кайрой - за первую красавицу лагеря и впрямь многие сегодня будут биться не на жизнь, а на смерть. Вряд ли, конечно, Филин допустит смертельный исход, но в состоянии работать завтра с постели встанут немногие.
        Я не участвую ни в процессе подготовки, ни в обсуждении, торопиться занять место в круге около «ринга» тоже не спешу - в любом случае поместятся все. Поэтому отхожу в сторону и молча наблюдаю за всеобщей суетой и оживленностью, подперев плечом стену барака.
        Мне не хочется суетиться - будь моя воля, вообще не присутствовала бы. Но Глава не позволит и, если уйду, велит притащить меня назад, пусть даже за волосы, едва поймет, что кого-то не хватает. Я же одна из обещанных победителям наград, мне нельзя уходить.
        От этой мысли сводит зубы. Вчерашнего приподнятого настроения, вызванного возвращением части воспоминаний, как не бывало.
        А еще к уже привычному ощущению безысходности прибавляется новое чувство - волнение. Я волнуюсь за Пересмешника. Мне не понять восторга Кайры по поводу того, как много людей может пострадать в попытке заполучить ее в сожительницы. В данном случае я бы предпочла, чтобы Пересмешник выкинул из головы мысли о победе над Момотом - мне не нужна его победа, я хочу, чтобы он остался цел.
        И то, что думаю об этом, тоже сводит меня с ума. Вчера я с облегчением списала свою симпатию к этому человеку на то, что, возможно, мое подсознание подсказывает мне то, о чем не может рассказать память. Если бы Пересмешник оказался Ником Валентайном, примчавшимся мне на выручку, все стало бы просто и понятно. Но Пересмешник не Ник, и я не мечтаю о его победе, не жажду стать его «парой». Однако едва ли не панически боюсь того, что Момот оставит от него мокрое место.
        - Чего такая бледная? - раздается рядом скрипучий голос.
        Не поворачиваю головы. Я слышала приближающееся постукивание клюки.
        Обнимаю себя руками.
        - Не хочу смотреть на предстоящий цирк, - признаюсь тихо, глядя, как Сапсан вбивает последний кол, а Зяблик тянет к нему веревку, чтобы завершить квадрат.
        Почти все готово, и до начала остались считаные минуты. Тошно.
        - Из-за Момота? - интересуется всеведущая Сова. Впрочем, со словоохотливостью Чайки неудивительно.
        Со всей серьезностью обдумываю заданный вопрос и понимаю, что за это утро ни разу не подумала о том, что со мной будет, если - хотя вернее будет сказать когда - Момот объявит меня своим призом. Я ведь еще вчера поняла, что ничего не сделаю. Мне нужно потянуть время, чтобы выяснить, что это за люди протоптали тропинку в лагерь из люка у реки. А значит, придется вытерпеть и Момота, и его садистские замашки. В конце концов, это всего лишь тело.
        Пожимаю плечом.
        - К черту его, - отвечаю искренне.
        Сова крякает.
        - Значит, волнуешься за Пересмешника? Никто не сомневается, что он будет биться за тебя.
        Наконец поворачиваю голову к собеседнице.
        - Думаешь, у него есть шанс против Момота? - уточняю скептически.
        Сова шумно вздыхает, приподнимая угловатые плечи.
        - Шанс есть всегда, - замечает философски.
        Хмыкаю и отворачиваюсь, не спорю. Я все еще очень надеюсь, что Пересмешник проиграет в самом начале и успокоится. Во всяком случае, я точно успокоюсь.
        Суета возрастает. Появляется Филин, и все продолжают заниматься тем, чем занимались до этого, но с большим усердием. Чайка настолько ускоряет темп, что теперь ее метла больше поднимает пыль в воздух, чем сметает сор.
        Глава, оказавшийся в эпицентре созданной Чайкой пылевой бури, ожидаемо закашливается, после чего прикрикивает на зачинщицу. Та послушно прекращает махать метлой, но уходит с ринга с видом оскорбленного и явно недооцененного таланта.
        - Кайра, закончи! - велит Филин.
        Та тут же вспархивает с крыльца и принимает от Чайки метлу. Понятно, почему Глава в данном случае выбрал Кайру: ее подметание двора - целое эротическое представление, которым Филин не прочь полюбоваться. Подозреваю, не нуждаясь в постоянной паре, Глава нередко приглашает рыжеволосую красотку к себе в комнату.
        А Кайра старается на славу: то приподнимает край и так короткой юбки, оголив бедро едва ли не до пояса, то выпрямляется, устало распрямляя спину и вытирая несуществующий пот со лба, словно ненароком проводя рукой по груди. Кто ее знает, старается ли для Главы или просто увеличивает количество желающих бороться за нее в состязаниях.
        Из дверей барака появляется Пересмешник, о чем-то весело переговаривается с Фазаном. Выглядит бодро, видимо, все же отоспался, как и собирался прошлым вечером. За завтраком мне некогда было его рассматривать - я была на раздаче еды, а затем умчалась мыть посуду, так что мы перекинулись лишь словами приветствия. Теперь же я неприкрыто пялюсь на него, он чувствует мой пристальный взгляд и поворачивает голову в мою сторону. Дарит широкую улыбку и посылает нечто вроде воинского салюта.
        - Да вы, ребятки, времени зря не теряли, - комментирует под боком Сова. - Из вас бы вышла неплохая пара.
        Морщусь. В слово «пара» на Птицеферме вложен особый смысл, и меня от него воротит.
        - Прекрати, - прошу.
        Отрываюсь от стены и направляюсь к остальным. Сова кряхтит и бредет следом, слышу, как стучит ее клюка.
        Все рассаживаются вокруг импровизированного ринга на землю, как принято на собраниях. Не выбирая, опускаюсь на свободное место прямо по ходу своего движения. Справа садится Сова. Ей особенно тяжело опускаться так низко, но взять из барака табурет Глава не позволит - все же равны, никому нельзя давать поблажек.
        Когда все рассаживаются, Филин выходит вперед, а Майна подносит ему чашку, в которую набросаны кусочки древесной коры - на них написаны имена участников состязаний.
        - Кайра, будь добра, подойди. - Глава манит пальцем первую красавицу Птицефермы к себе, а Майна занимает место в круге.
        Жеребьевка.
        Кайра тянет обломки коры, а Филин зачитывает. Не запоминаю - пока участников слишком много. Сознание четко вычленяет лишь то, что первым соперником Пересмешника становится Клест, а противником Момота - Кулик. Когда называют последнюю пару, Олуша бледнеет и в ужасе подносит ладонь к губам.
        - А я что говорила? - радостно и довольно громко, чтобы все, кто сидит недалеко от нее, услышали, комментирует Чайка. - Ему она в любом случае не достанется.
        Повезло же мне - не глядя выбрать место и оказаться поблизости от этой болтуньи.
        После слов Чайки Олуша становится белее снега.
        - Заткнись, - прошу сквозь зубы.
        - Чего-о-о? - Чайка упирает руки в боки и поворачивается ко мне всем корпусом. - Ты эту убогую защищаешь? Знала бы ты, как она тебя…
        - Знаю, - прерываю поток гнили, готовый вылиться изо рта соседки.
        Чайка оскорбленно фыркает, но замолкает.
        Филин объявляет начало.

* * *
        На Птицеферме двадцать шесть мужчин. Итого тринадцать пар соревнуются в первом этапе. Проигравшие сразу отсеются, остальные той же жеребьевкой получат новых противников и пойдут во второй этап.
        Состязания открывают Пингвин и Фазан. Долго кружат друг против друга до тех пор, пока Филин не выдерживает и не кричит: «Бе-э-эй!» Фазан бьет, Пингвин лупит в ответ…
        Пересмешник был прав, удар у Пингвина слабый, но вес, как ни крути, внушительный. Он и сам это знает, а потому через несколько минут валит Фазана на землю, придавив того своей массой.
        Пингвину засчитывают победу.
        Кто-то свистит, кто-то аплодирует. Фазан потирает ушибленную челюсть да отбитый при падении копчик. Но, в общем-то, повреждения у него незначительные.
        Пингвин гордо задирает нос и дарит мне многообещающий взгляд. Наивный - в этом году мною заинтересовался кое-кто покрупнее его. Неужели сплетни Чайки обошли Пингвина стороной и он все еще надеется снова прибрать меня к рукам?
        Проходят еще несколько довольно скучных спаррингов, результат которых очевиден с первого взгляда, едва противники выходят на ринг. Ведь благодаря жеребьевке между собой борются люди совершенно разных весовых категорий, не то что навыков. Филин называет такой порядок проведения состязаний справедливостью и равноправием.
        Подбираюсь, когда в ринг приглашаются Пересмешник и Клест.
        Пока что я только слышала от Пересмешника браваду, но в деле не видела. А Клест - противник не из слабых, и по росту и весу они примерно одинаковые. Так что в этой паре исход поединка непредсказуем.
        Как и прошлые соревнующиеся, мужчины снимают футболки и выходят на поле боя босиком, в одних брюках. По сравнению с Клестом у Пересмешника очень белая кожа, которую еще не успел тронуть загар Пандоры. Несмотря на бледность, тело у него красивое - поджарое, тренированное.
        Глядя на противника, вышедший вперед Клест заметно нервничает, переступает с ноги на ногу - не знает, чего от новенького ждать. Пересмешник же на ходу перетягивает волосы шнурком, выглядит совершенно расслабленным. Или правда абсолютно уверен в себе, или это такой психологический прием, но его спокойствие явно нервирует Клеста еще больше.
        - Начали! - кричит Глава.
        И…
        И я разве что успеваю моргнуть, как Клест оказывается лежащим лицом в землю. По рядам зрителей проносится вздох удивления.
        - Засчитано? - спрашивает не менее других пораженного скорым исходом боя Филина Пересмешник, все еще держа руку Клеста в крепком захвате у того за спиной. У самого даже дыхание не сбилось.
        - Засчитано, - благосклонно кивает Глава, справившись с удивлением.
        После чего Пересмешник легко спрыгивает с противника и выходит с ринга. Клест поднимается кряхтя, но уходит тоже бодро - никаких повреждений, он просто не успел их заполучить.
        Сижу, кусая губы, - мне не нужно, чтобы Пересмешник побеждал и дальше. Больше всего я хочу, чтобы он проиграл - кому угодно, лишь бы до столкновения с Момотом.
        Проходя мимо, победитель ловит мой взгляд и чуть приподнимает подбородок: мол, я же говорил. Корчу в ответ гримасу - ничего не могу с собой поделать. Он усмехается, весело подмигивает мне и возвращается на свое место в круге. Балбес.
        На бой вызываются Дрозд и Сарыч…

* * *
        Голый по пояс Момот выглядит еще более устрашающе, чем Момот в одежде. Огромный, с выпирающими крупными мышцами, обтянутыми исчерченной шрамами блестящей кожей.
        Кулик не слишком уступает Момоту в росте, но он высокий и худой. Никто и никогда ни в одних честных испытаниях не поставил бы противниками этих двоих. К тому же у Кулика недавно была травмирована рука, и то, что он избавился от перевязи, еще не означает, что она полностью восстановилась.
        Мне хочется отвернуться - сейчас будет все равно что избиение младенца. Зачем Кулик принимает бой? Правилами разрешено отказаться от схватки, еще до ее начала признав себя проигравшим. Какого черта он делает?
        Олуша, белая как мел, грызет ногти. А когда ловит мой взгляд, направленный на нее, отвечает своим, полным ненависти. «Это ты, это все ты!» - так и кричат ее глаза. Хочется поежиться, а еще лучше помыться. Отворачиваюсь.
        - Начали! - дает отмашку Филин.
        Момот замахивается, Кулик уклоняется, бьет в ответ, но противник играючи ловит его кулак своей огромной ладонью. Сжимает, в повисшей тишине отчетливо слышен хруст ломаемых костей. А затем тишина взрывается одновременным криком травмированного Кулика и шокированной Олуши.
        Их крики сливаются воедино и пропитаны такой болью и отчаянием, что хочется закрыть уши руками, спрятаться. Сдайся сейчас, сдайся…
        Момот с усмешкой отпускает свою жертву. Стоит, ждет, играет, как кот с мышью. У Кулика бешеные глаза, но он по-прежнему не сдается. Глупый, чем он поможет Олуше, будучи травмированным еще больше?
        Кулик снова бросается в атаку, пытается ударить левой. У меня одно желание - зажмуриться.
        На этот раз Момот подсекает противника на бегу, ловко ударив его в колено резко выброшенной вперед ногой. Кулик падает. А огромная нога Момота опускается сверху. На голову. С силой.
        Вопль Олуши заполняет двор.
        - Прекратить бой! - кричит Филин. Спокойно так кричит, без эмоций, просто громко, чтобы все услышали.
        Что он собрался останавливать, когда все уже кончено?
        Кулик лежит на боку, один глаз вышел из глазницы, под головой растекается багровая лужа крови.
        Всё.
        Не помню, как оказываюсь на ногах.
        - Это же убийство! - кричу, наплевав на всякую осторожность. Меня колотит от возмущения и ощущения совершенной бессмысленности чужой смерти.
        - Убийство по неосторожности, - все так же спокойно отвечает Глава, даже не соизволив взглянуть в мою сторону.
        - Сядь, дурная, - тянет меня снизу за юбку Сова, но я не собираюсь слушаться.
        - Останови испытания! - Выдергиваю свой подол из цепких пальцев женщины.
        Олуша продолжает выть, пытается бежать к мертвому телу. Ее перехватывает Чайка, тащит к бараку. После некоторой заминки к ней на помощь приходит Майна, подхватывает Олушу под другую руку. И уже вместе они волокут обезумевшую от горя девушку к крыльцу.
        Все приходит в движение. Гомон голосов, споры - и улыбающаяся морда Момота, полностью уверенного в своей правоте и безнаказанности. Я думала, мы увидим избиение, но только что на наших глазах произошло убийство!
        Филин твердит, что мы здесь как семья. Так поступают в семьях?!
        Меня трясет, в горле клокочет ярость.
        А Филин уже отворачивается от мертвого тела, отходит в сторону. Ибис и Ворон направляются к рингу, чтобы прибрать. Никто не возмущен, никто, кроме меня, не возразил и полусловом. Как так?!
        Плохо отдавая себе отчет в том, что делаю, шагаю вперед. Так нельзя, так просто нельзя. Где хоть что-то человеческое в этом месте?
        Не знаю, кому в горло я собираюсь вцепиться первому, Момоту или Филину, но меня лишают возможности сделать как то, так и другое.
        - Пусти, - резко дергаюсь, чтобы вырваться из кольца обхвативших меня рук.
        - Голову вруби, - получаю в ответ довольно грубо.
        Я бы могла вырваться, точно знаю, что могла бы. Даже примерно представляю порядок действий: Пересмешник все еще босиком, а я в грубых ботинках, можно садануть его по ноге, а когда ослабит хватку, локтем под дых, а потом…
        Обмякаю в его руках, даже толком не сделав попытки сопротивления.
        Шмыгаю носом. Мне хочется реветь, особенно сейчас, когда меня обнимают сзади, даря иллюзию защищенности.
        Закрываю лицо ладонями, делаю несколько глубоких вдохов, пытаясь взять себя в руки.
        - Отпускаю? - спрашивает Пересмешник.
        Хочется отрицательно замотать головой и вцепиться в него.
        - Угу, - киваю в ответ.
        Сдерживающие меня руки разжимаются. Тут же поворачиваюсь.
        У Пересмешника очень серьезное выражение лица, губы сжаты в прямую линию. Смотрит на меня тревожно, опасается, что я все же выкину какую-нибудь глупость. Но я уже немного пришла в себя, и этого достаточно, чтобы четко осознавать: кинусь на Филина - и меня тут же оттащат от него, а затем вздернут на первом же суку как предательницу. Все гораздо хуже - по взгляду Пересмешника понимаю, что глупости намерен делать он.
        Мы знакомы-то неделю. Я вообще одиночка. За эти два года я не сблизилась здесь ни с кем. Люди вокруг меня умирали, но я больше думала о глобальной несправедливости, чем о конкретных личностях. А сейчас мне до ужаса страшно за одного-единственного человека. Того, кого я знаю-то неделю…
        Должно быть, я все еще в шоке, потому что, не раздумывая и позабыв о множестве свидетелей вокруг, обхватываю лицо стоящего рядом со мной мужчины ладонями. Его брови удивленно поднимаются, но он не пытается убрать мои руки или отстраниться.
        Мне хочется попросить его сдаться, когда их с Момотом поставят друг против друга. Теперь я отчетливо осознаю, что действительно не «если», а «когда». Я видела, как дерутся остальные. Пересмешник легко дойдет до финала, и все будет в порядке, если он сдастся.
        По всем правилам, ему нет смысла бросать вызов Момоту, он изначально и не собирался, сам же говорил, что одно из девяти «призовых» мест его устроит. Но Пересмешник решил драться с ним из-за меня, а теперь и из-за того, что только что произошло на его глазах.
        Хочется просить, умолять, упрашивать, потому что мне страшно за него. Но Пересмешник ясно высказался о своей позиции еще вчера: ему не нужна жалость и сочувствие - Пересмешнику требуется поддержка, нужен болельщик, а не плакальщик.
        - Я буду за тебя болеть, - шепчу, задыхаясь, но так твердо, как только могу.
        Он все же снимает с себя мои руки. Медленно опускает вниз, но из своих ладоней не выпускает; улыбается.
        - Тогда мы его сделаем.
        «Мы»… Будто бы у меня будет хоть какой-то шанс помочь.
        Так и стоим, держась за руки, посреди двора. Кажется, окончательно прихожу в себя, потому что мне становится неловко, кровь приливает к щекам.
        - Гагара! Иди-ка сюда, подсоби! - доносится до меня скрипучий голос Совы.
        Как же вовремя.
        - Только попробуй умереть, - бросаю Пересмешнику сквозь зубы, чтобы не разреветься, и резко высвобождаю руки, отворачиваюсь, ищу взглядом Сову.
        - Не собираюсь, - отвечает Пересмешник мне в спину.
        Не оборачиваюсь.
        А то точно разноюсь, как дура.
        Глава 17
        Перерыв между первым и вторым туром состязаний затягивается.
        Майна и Чайка отпаивают Олушу водой. Мужчины уносят тело Кулика со двора, а затем присыпают кровь на месте его гибели землей.
        Какие-то полчаса - и следов того, что недавно здесь произошло убийство, не останется. Как исчез из бытия и сам Кулик. Пройдет пара дней, и никто вообще не вспомнит о его существовании. Чиж был гораздо популярнее среди жителей Птицефермы, но и его забыли слишком быстро. Что уж говорить о Кулике?
        Бессмысленная и глупая смерть, за которую никто не понесет ответа. Разве что Олуша вспомнит. А может, и нет - я больше не рискую предполагать, что творится в чужих головах. Ее горе выглядело искренним, но ведь и Кайра выла, как раненый зверь, над телом Чижа.
        Сижу на крыльце, обняв себя руками, и бездумно слежу за тем, как сперва Ибис и Ворон прикатывают целую тачку свеженакопанной земли и высыпают ее на «ринг», а потом за тем, как Зяблик разравнивает землю лопатой. У всех троих деловитое выражение на лицах. Спокойные, будто засыпать кровавую лужу - рядовое событие. Подумаешь, смерть.
        В какой-то мере так оно и есть… У нас третий труп за две недели - Птицеферма несет потери.
        Пересмешник куда-то ушел с остальными. Даже не знаю, в какой момент потеряла его из вида. И понятия не имею, когда начала выискивать его взглядом. Слишком много впечатлений за последние дни, слишком много чувств, из прошлого и настоящего, - я в совершенном раздрае.
        - Что, загораешь? - раздается надо мной насмешливо-презрительный голос.
        Даже не поднимаю головы - перебьется. В поле зрения только длинные стройные ноги, прикрытые тканью платья лишь в самом верху.
        Не отвечаю, и Кайра возмущенно «бьет копытом».
        - Язык проглотила?
        - Тебе что за дело до моего языка? - огрызаюсь. - Лучше сходи свой с мылом помой.
        Нога снова агрессивно притопывает, и я даже жду, что вслед за этим последует удар. Однако нет, Кайра помнит предупреждение Главы о том, что будет в случае нашей драки. Может, подраться она и не прочь, но точно не на его глазах. А Филин - вон он, стоит неподалеку, заложив руки за спину, и руководит процессом подготовки ринга к продолжению состязаний.
        - Если Пересмешник вздумает биться с Момотом за тебя, его ждет то же, что и Кулика, - не унимается Кайра. - Скажи ему, чтобы не лез. Тебе уже не поможешь. А он пусть выбирает меня, будем с ним жить душа в душу.
        Хмыкаю: упоминание о душе из уст Кайры звучит нелепо.
        Все же поднимаю голову, чтобы посмотреть незваной собеседнице в лицо. Однако успех сомнительный: так как я сижу, а Кайра стоит, ее искусственно поднятая грудь перекрывает половину обзора.
        - Я Пересмешнику не хозяйка, - напоминаю, не пытаясь быть дружелюбной. - Если надо, скажи ему сама.
        - Сказала. - Кайра как-то нервно дергает головой. - Цену себе набивает, - добавляет тише, сквозь зубы, и я не уверена, адресуется ли эта фраза мне или это просто мысли вслух.
        - Может, ты ему просто не нравишься?
        Кажется, мое предположение вызывает у девушки натуральный шок. Несколько секунд она открывает и закрывает рот, не находя слов.
        - Сдурела, что ли? - выдает наконец.
        Не отвечаю, только пожимаю плечами. Сегодня мне не хочется ничего никому доказывать. Пусть остается при своем мнении.
        - Между прочим, прошлую ночь Пересмешник провел у меня. - Кайра делает последнюю попытку вызвать у меня эмоциональную реакцию. - И в процессе я ему очень даже нравилась! - Опять притопывает и гордо выпячивает грудь.
        Надоело.
        Встаю.
        - Отладь процесс получше, - бросаю отшатнувшейся от моего резкого движения девушке, - раз мужики готовы сунуть голову в мясорубку, лишь бы избежать его повторения.
        Сегодня определенно не день Кайры - второй раз за короткую беседу она ловит ртом воздух.

* * *
        Во второй тур выходит двенадцать участников (Чекан хоть и выигрывает в поединке первого тура, сильно повреждает руку и сходит с дистанции). Таким образом, нас ждет всего шесть боев.
        В итоге оказывается, что даже пять. Потому как когда Аист получает в противники Момота, то даже не пытается геройствовать и сразу же объявляет, что сдается без боя.
        Филин милостиво засчитывает проигрыш. Момот разочарованно разминает кулаки, но отходит в «зрительный зал» в ожидании третьего тура.
        Пингвин довольно быстро проигрывает в бою с Сапсаном. Достанься ему в противники кто другой, у него вполне мог бы быть шанс, но Сапсан - отличный боец, один из лучших. И исход поединка ожидаем с первых секунд.
        На лице Пингвина досада. Он бросает на меня полный сожаления взгляд и отходит на свое место в круге.
        Еще три боя меня мало заботят. В победители выходят Ворон, Ибис и Дергач. У Зяблика разбит нос, Дергач потянул связки на руке, у Канюка на щеке наливается фиолетовый кровоподтек, Ворон потирает ушибленную челюсть, но все это воспринимается как сущая мелочь на фоне того, что случилось в прошлом туре испытаний.
        На этот раз Пересмешника ставят против Дрозда. А Дрозд - сильный противник. Спокойный как танк в сравнении с Клестом, который нервничал с самого выхода на ринг.
        А еще Дрозд ниже Пересмешника, но шире и, вероятно, тяжелее. Втайне надеюсь, что он победит.
        В этом туре будет шесть победителей. А троих достойных из шести проигравших, как обычно, выберет лично Глава. Уверена, Пересмешник в любом случае попадет в эту девятку. Но если проиграет сейчас, то на бой с Момотом претендовать уже не сможет. Это значит, ему тоже достанется право выбрать себе пару, однако только после тех, кто занял места выше.
        Напрягаюсь всем телом, когда мужчины выходят на ринг. Дрозд серьезен и сосредоточен - уже оценил опасность и подготовку противника. Пересмешник же нагло улыбается оппоненту и вообще выглядит так, будто вышел на прогулку.
        Мне уже кажется, что он так же играючи положит нового соперника на лопатки, но нет - этот поединок длится целых две минуты. Причем две трети поединка никто не наносит друг другу ни одного удара: Дрозд замахивается, а Пересмешник уворачивается, изматывая противника. Создается впечатление, что он попросту тянет время. Не сделал ли Филин ему замечание в перерыве из-за того, что прошлый его бой был слишком быстрым? С Главы станется.
        Наконец у Дрозда кончается терпение. Он забывает об осторожности и кидается на соперника, раскрывшись сам. За что тут же расплачивается, получив крепкий удар в челюсть, после чего падает как подкошенный.
        - Пересмешник выходит в третий тур! - провозглашает Филин.
        Кайра вскакивает со своего места и аплодирует стоя. Но удостаивается лишь мимолетного взгляда своего «героя».
        Зато мне Пересмешник дарит персональную улыбку и подмигивает, без слов говоря о том, что его планы по-прежнему в силе. Черт бы побрал его упрямство.

* * *
        Третий тур начинается сразу же - без перерыва.
        Шестеро участников. Всего три поединка.
        Затаиваю дыхание, когда Кайра вытаскивает из чашки кусочки коры с именами противников. Но Пересмешнику снова везет: ему достается Ибис. Момоту - Дергач, которому так же, как и Аисту до него, хватает чувства самосохранения отказаться от боя. Впрочем, в отличие от Аиста, подобное положение дел Дергача не печалит - он уже в топе.
        Таким образом, Момот автоматически переходит в четвертый тур, а нас ждут всего два поединка.
        Ворон долго борется с Сапсаном. Их силы настолько равны, что создается впечатление, что драться эти двое могут вечно. Наконец, как мне кажется со стороны, Сапсану это надоедает первому, и он поддается. Ворона официально объявляют победителем. Чайка радостно кричит и шлет своему мужчине воздушные поцелуи.
        Если рассматривать поединок Пересмешника с Ибисом, отключив эмоции, то он гораздо интереснее, чем с Клестом или Дроздом. На этот раз победа не дается Пересмешнику так легко, как прежде, но он все равно побеждает, заполучив разбитую губу и знатно повалявшись в земле. Ибис зажимает предплечьем расквашенный нос, пытаясь остановить льющуюся кровь, его левый глаз заплывает и наливается синевой.
        Мне хочется схватиться за голову - четвертый тур и всего три противника: Ворон, Пересмешник и Момот. Без перерыва на отдых - видимо, Глава решил сделать представление еще эффектнее.
        Кайра в четвертый раз шествует к Главе, зазывно качая бедрами, и тянет имена тех, кто вступит в бой первыми. Так как противников остается нечетное количество, то по правилам сперва сойдутся двое, а затем победитель сразится с ожидающим третьим.
        «Только не Момот, - повторяю мысленно. - Только не Момот». Даже не знаю, молитва это или заклинание. Но, чем бы это ни было, оно действует! Кайра называет имена Пересмешника и Ворона.
        Я почти в нирване. После Момота Ворон и Сапсан - самые сильные бойцы на Птицеферме. Победить Ворона будет сложнее, чем Ибиса. И может, до состязания с Момотом все-таки не дойдет…
        - Он его сделает, - скрипит мне на ухо Сова, привлекая к себе мое внимание тычком локтя в бок.
        - Кто кого? - уточняю, не сводя глаз с ринга.
        - Пересмешник Ворона, - отвечает та таким тоном, будто это само собой разумеется.
        - Сделает, - соглашаюсь, наблюдая за тем, как противники уже катятся по земле…

* * *
        - Победил Пересмешник! - объявляет Глава.
        Ворон поднимается с колен, прижимая к боку вывихнутую руку. Победитель отплевывается кровью. У него разбита губа, живописный кровоподтек на скуле и рассечена левая бровь.
        - Это был достойный бой. - Ворон протягивает бывшему сопернику руку.
        Пересмешник вытирает кровь со своей ладони о штаны и с усмешкой отвечает на рукопожатие. Он больше не выделяется среди местных белизной своего тела - оно сплошь покрыто грязью, потом и кровью, и уже не разобрать, где оставила следы кровь соперников, а где его собственная.
        Ворон выходит из квадрата, очерченного веревками, и его тут же принимает в объятия Чайка. Что-то быстро тараторит на ухо, видимо восхваляя своего героя.
        Пересмешник остается на ринге, его грудь тяжело вздымается - устал. Кровь из рассеченной брови тонкой струйкой стекает по щеке и срывается одиночными каплями с подбородка.
        Филин встает со своего стула, подныривает под веревки и подходит к Пересмешнику. Вид у Главы донельзя довольный.
        - Удивил, - не брезгуя грязью и кровью, хлопает вышедшего в финал новичка. - Не ожидал. Такие люди нам нужны.
        Сильные и выносливые рабы - вот кто ему нужен.
        Пересмешник не отвечает; сгибается и упирается ладонями в свои колени. Все еще пытается отдышаться - Ворон его здорово потрепал.
        - Ну что ж, - поняв, что финалист не станет рассыпаться в благодарностях за щедрую похвалу, Глава обводит зрителей взглядом, - полагаю, на этом наши испытания подходят к концу. Момот, подойди к нам!
        Это даже не смешно (вернее, не смешно совсем): вывалянный в грязи и еле стоящий на ногах Пересмешник и довольный собой, просидевший, отдыхая, последние три тура Момот - огромный, полный сил.
        - Итак, у нас два финалиста, - подытоживает Филин. - Пересмешник, ты принимаешь почетное второе место в прошедших испытаниях? - спрашивает явно для порядка, для Главы победа Момота с самого начала не подлежала сомнению.
        Пересмешник выпрямляется, подхватывает ладонью кровавый ручеек, продолжающий стекать по его лицу.
        - Не принимаю, - заявляет, и темные брови Главы удивленно ползут вверх. - Я хочу первое.
        До крови закусываю губу. Не отступится, будет бороться до последнего… Зачем?
        Хочется выкрикнуть вслух это «зачем». Молчу, сжимаю зубы.
        - Твое право. - Филин разводит руками, но на его лице явно читается, что вместо почетного звания второго бойца Птицефермы в его глазах Пересмешник теперь получает не менее звучное звание - идиот. Глава отходит пятясь, похлопывает оживившегося Момота по мускулистому плечу. - Ты уж полегче.
        Вроде бы не сказал ничего такого, но в то же время ясно дал понять: «Не убивай, он мне еще пригодится».
        Момот понятливо кивает - послушный пес. Но его взгляд красноречиво говорит о том, что, кроме как остаться в живых, его противнику рассчитывать не на что.
        - А его не сделает, - грустно бормочет себе под нос Сова.
        Не реагирую, смотрю только на Пересмешника, не хочу пропустить момент, когда он тоже взглянет в мою сторону. А в том, что посмотрит, не сомневаюсь.
        Филин отходит, направляется к табурету, восседая на котором он и провел все предыдущие туры состязаний. Момот разминает заждавшиеся кулаки.
        И в этот момент Пересмешник переводит взгляд на меня. Прямо смотрю в ответ, прижимаю сжатую в кулак ладонь к груди. «Я болею за тебя», - произношу одними губами.
        Он чуть смежает веки - понял.
        - Начали! - кричит Филин со своего места. На губах ухмылка - происходящее его забавляет.
        - Не сдюжит, - вздыхает Сова.
        - Замолчи! - одергиваю ее, не отводя глаз от ринга.
        Противники начинают кружить по квадрату. Момот улыбается точно так же, как когда размозжил голову Кулику. Пересмешник, наоборот, впервые за время сегодняшних испытаний серьезен.
        Момот делает попытку ударить. Пересмешник уворачивается. Еще раз. Тот почти достает, но Пересмешник успевает поднырнуть под его занесенный для удара кулак во второй раз.
        Тянет время, хочет вымотать. Но как быть с тем, что он сам уже устал гораздо сильнее противника?
        Момот сводит брови к переносице, замахивается вновь, напоминая медведя, пытающегося достать назойливого комара. Но Пересмешник снова не идет на сближение.
        - Бейтесь! - кричит Филин. Ему нужно зрелище, и чем кровавее, тем лучше.
        Окрик Главы для Момота - как запуск сигнальной ракеты. Он с рыком бросается вперед, сбивая Пересмешника с ног. Оба катятся по земле.
        Только успеваю моргнуть, а Пересмешник уже каким-то образом снова на ногах; сплевывает кровь. Момот тяжело дышит; у него разбита губа.
        Новая попытка повалить прыткого соперника. Первая - провальная, вторая - успешная: Пересмешник на земле, а Момот всем весом наваливается сверху. Мне даже кажется, что я слышу хруст ребер.
        Момот пытается дотянуться до горла, но Пересмешник выворачивается, саданув великана в колено. Тому это как слону дробина, но мгновение выиграно, и Пересмешник уже на ногах.
        Он слишком вымотан предыдущими двумя поединками, скорость снижается. Пропускает удар в челюсть, летит спиной вперед и плашмя падает у самых кольев. Момот радостно рычит и бросается к нему, намереваясь рухнуть сверху всей своей огромной массой. Пересмешник успевает перекатиться в сторону буквально за долю секунды до того, как было бы поздно.
        Несмотря на свои габариты и массу, Момот двигается легко и быстро. Оба снова на ногах, сходятся…
        Мне хочется зажмуриться, но я смотрю, сжимая вспотевшие ладони под подбородком.
        Никто не произносит ни слова. Во дворе стоит мертвая, напряженная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием борющихся, звуками ударов и падений на землю.
        Снова катятся по земле, уже не понимаю, кто и в какой момент оказывается сверху. Момот тщетно пытается добраться до шеи своей жертвы или до лица, вероятно, чтобы выдавить глаза. Правил нет, есть только одно - не использовать вспомогательные предметы.
        Момот получает удар в пах, всхрапывает, как раненый бык. Пересмешник берет в захват его шею, но и шея у Момота - бычья, так просто не сломаешь: железные мышцы.
        Удушающий прием. Момот хрипит, дергается, резко подается назад и с размаха впечатывает Пересмешника в землю всей своей тушей. Теперь не сомневаюсь, что после такого невозможно сохранить ребра целыми.
        Оба в крови. Момот рычит то ли от злости, то ли для устрашения.
        Рывок, удар. Пересмешник снова врезается спиной в землю, но опять откатывается, встает.
        И опять - падение.
        Субъективно бой длится бесконечно.
        Еще одно столкновение с поверхностью ринга. Пересмешник опять снизу, а его руки на горле противника. Перекат, теперь он сверху. Еще раз…
        - Они же поубивают друг друга! - не выдерживает напряжения Чайка, вскакивает.
        Ворон силой усаживает ее на место. Филин адресует своему главному помощнику одобрительный кивок и вновь устремляет взгляд на ринг. На его губах сдержанная, но все же заметная улыбка - он до сих пор уверен в победе своего палача.
        Теперь вскакиваю на ноги я. Не могу больше.
        - Сделай его! - ору так громко, насколько позволяет объем легких. - Давай!
        - Ты что творишь, дурная? - ахает Сова.
        Плевать. Меня просили болеть, и я болею. Нужна поддержка - я поддержу.
        Пересмешнику снова удается взять шею Момота в захват. Слишком толстая… Тот пытается вывернуться, но теперь он тоже устал, и его вес больше не играет ему на руку. Момот хрипит.
        Вижу, как дергается было вверх рука Главы, кажется впервые усомнившегося в исходе боя, но потом возвращается обратно на колено. Филину не хочется терять палача, но и интересен исход состязания без постороннего вмешательства.
        Хрип.
        Рывок.
        Тишина.
        Эта тишина настолько неожиданна, что бьет по ушам сильнее любого громкого звука.
        - А-а-а-а-а-а! - кричит Чайка. То ли от ужаса, то ли от восторга - не разберешь.
        Пересмешник выбирается из-под огромного тела, пытается подняться, но в итоге остается стоять на коленях. Момот - на земле, лежит на спине, раскинув руки в стороны, с неестественно вывернутой шеей. Его грудь не поднимается.
        С трудом заставляю себя отвести взгляд от Пересмешника, чтобы посмотреть на Филина. В моей голове все еще не укладывается, что все это происходит на самом деле.
        Текут секунды. Пересмешник, с ног до головы покрытый кровью и грязью, пошатывается, отклоняется назад и упирается ладонью в землю, чтобы не упасть. А головы присутствующих, как и моя, одна за другой поворачиваются к Главе.
        - Хм-хм… - Чтобы обрести дар речи, Филину приходится откашляться. - Сова! - рявкает, поднимаясь со своего насеста. - Проверь!
        Женщина, кряхтя, встает, опираясь на клюку. Шаркает к «рингу», с трудом пригибается, пробираясь под натянутой веревкой. Подходит к Момоту, склоняется над ним. Все ждут, чуть ли не затаив дыхание.
        - Готов, - объявляет наш самопровозглашенный врач то, что видно невооруженным глазом, отходит.
        - Что ж, - задумчиво произносит Филин. - Похоже, у нас есть победитель. - И вряд ли это радует его самого. - Пересмешник, озвучь свой выбор.
        Сам Глава смотрит на Кайру. Если бы выбирать пришлось ему, он выбрал бы ее. Но Филин и так может получить любую женщину по щелчку пальцев. И Кайру прежде всего.
        Рыжеволосая красавица тоже ждет выбора победителя. Сидит напряженная, как натянутая струна, кусает свой указательный палец.
        - Гагара… - Пересмешник до сих пор не может выровнять дыхание. - Гагара, - повторяет тверже и громче. После чего его опять ведет в сторону, и ему приходится опереться обеими руками на землю. - Я выбираю Гагару.
        В моем горле огромный колючий ком. Кажется, я сейчас заплачу. Держусь из последних сил.
        Глава 18
        - Держись, - бормочу, - еще немного.
        - Как скажешь… Ты… босс, - получаю хриплое в ответ.
        Рука Пересмешника перекинута через мое плечо, а его вес почти полностью взвален на меня. Черт, тяжелый.
        Мне никто не помогает, но не мешает - и на том спасибо. Только Сова обещала попозже зайти, остальными наш уход, можно сказать, остался не замечен - все были слишком заняты обсуждением сложившихся сегодня новых пар: Зяблик выбрал Кайру, Канюк - Савку, а Дергач - Олушу. Правда, Олуши, когда прозвучало ее имя, во дворе не было, но это мало кого интересовало. Дергача принялись поздравлять, как и других.
        Открываю дверь в свою комнату ногой.
        - Заходи, чувствуй себя как дома, - бурчу, крепче обхватывая Пересмешника за талию, когда его повело в сторону.
        - Вообще-то… я вроде как… и есть… дома, - откликается этот выживший камикадзе - по совместительству мой новый сожитель. И не возразишь же.
        - Вроде как, - огрызаюсь.
        Пересмешник смеется. Вернее, пытается засмеяться, но вместо этого получается какой-то хрипящий звук, а затем он и вовсе заходится в кашле.
        Вздыхаю.
        - Молчал бы уже.
        - Не-э-э, - мотает головой, координацией движений напоминая пьяного. - Если я замолчу, то отрублюсь, и ты меня не дотащишь.
        - Дотащу, - пыхчу, продолжая удерживать его и одновременно пытаясь одной рукой сбросить с кровати постельные принадлежности - сама я уже перепачкана, а одеяло и простыню намерена спасти. - За ногу и по полу.
        Пересмешник снова пытается посмеяться:
        - Меня сегодня… уже таскали… за ногу… и по земле. С меня хватит.
        Интересно, это нервное? Лично мне сейчас совсем не смешно. Перед глазами до сих пор стоят раздавленный череп Кулика и сломанная шея Момота, да и то, что я сейчас сама с ног до головы перепачкана чужой кровью, не добавляет мне желания веселиться.
        - Будь добр, заткнись, - шиплю сквозь зубы. - Ложись давай. - С одной стороны, я до ужаса волновалась, пока мы вынуждены были ждать окончания подведения итогов и слушать очередную исполненную пафоса речь Филина. С другой стороны, кажется, раны сами перестали кровоточить. - На, бровь зажми. - Беру со стула и протягиваю Пересмешнику полотенце: самый кончик брови, почти на виске, у него сильно рассечен. Нижняя губа разбита, но, кажется, кровь почти не идет. Если бы кое-кто побольше молчал, не шла бы вообще. Зато тело - не поймешь, все битое-перебитое. Но открытых ран и фонтанов крови не наблюдаю. - Сейчас принесу воду, - решаю.
        - Ты будешь меня мыть? - Опять нервный смешок.
        - Мыть, лечить… Душить, если не заткнешься!
        Пытается улыбнуться. С разбитыми губами и заплывшими глазами картина та еще.
        - Видишь, мне нельзя отрубаться, я хочу это видеть…
        Возвожу глаза к потолку. Ну что с ним будешь делать?
        - Мыть и лечить, - с готовностью подсказывает мой еле живой новый сожитель. Выходит, последнюю фразу я сказала вслух.
        - И душить, - напоминаю строго. - Лежи. Я сейчас вернусь.
        - Ты босс, - получаю повторно в ответ.
        Прекрасно, просто прекрасно. И почему мне хочется его прибить и одновременно расцеловать за то, что остался в живых?
        Сжимаю кулаки, чтобы сдержаться и не сделать ни того ни другого, и, впечатывая подошвы ботинок в пол, вылетаю из комнаты.

* * *
        Заготовленной впрок воды во вкопанных в землю во дворе бочках осталось немного. Забираю почти всю и прикидываю, что следует к вечеру сходить к реке, чтобы пополнить запасы. Но идти туда прямо сейчас не могу - я еще не уверена, что Пересмешник не получил повреждений, опасных для жизни, а значит, оставлять его одного надолго пока нельзя.
        Ринг уже разобрали. Кровь на месте, где происходили поединки, засыпали слоем земли. Довольная Чайка, мужчина которой в очередной раз подтвердил на нее свои права, метет двор. Больше никого нет - все разошлись по комнатам.
        Как там Олуша? Пошел ли Дергач к ней прямо после окончания состязаний, чтобы потребовать свое?
        Морщусь при этой мысли. Мне жаль Олушу, что бы там она обо мне ни думала и чего бы мне ни желала, по-человечески мне ее очень жаль.
        Что ж, во всяком случае, Дергач не Момот.
        Наполняю ковшом ведро наполовину и собираюсь возвращаться в барак, когда меня замечает Чайка. Отставляет метлу в сторону на манер посоха.
        - Явилась, королева бала!
        Красноречиво приподнимаю брови.
        - Ты это мне?
        На самом деле глупый вопрос, потому что, кроме нас с ней, во дворе никого нет.
        - Тебе, тебе. - В доказательство своих слов та даже делает несколько шагов по направлению ко мне, упирает одну руку в бок. - Что, довольна? - щурится на солнце, вглядываясь в мое лицо.
        Дергаю плечом.
        - Вполне.
        Что она хочет услышать? Что я действительно довольна исходом прошедших состязаний? Что я чуть не задохнулась от облегчения, когда хрустнула шея Момота? Что я настолько бессердечна, что много раз желала палачу смерти и обрадовалась тому, что его жизнь оборвалась?
        Не думаю, что Чайка хочет услышать именно это. Тем не менее проговариваю эти слова в своей голове, должно быть, только сейчас окончательно осознав, что произошло.
        Поднимаю ведро за ручку и разворачиваюсь, чтобы уйти. Мне нужно, чтобы Пересмешник не истек кровью. Поточить лясы Чайка может с кем-нибудь другим.
        - Да ему там все отбили! - кричит главная сплетница Птицефермы мне вслед, недовольная тем, что я не дала ей высказаться до конца. - Думаешь, увела у Кайры мужика и будешь радоваться?! Если не загнется, теперь неизвестно, когда у него на тебя встанет!
        Верно, это же главное: длинный - короткий, встанет - не встанет, скорострел или нет. Что еще там Чайка любит пообсуждать?
        Крепче сжимаю дужку ведра, не оборачиваюсь.
        - А если встанет, Кайра все равно у тебя его уведет! - припечатывает Чайка напоследок. Все еще ищет способ ужалить побольнее. Они с Кайрой явно стоят друг друга - не зря же дружат.
        Дверь за моей спиной захлопывается - я в бараке.
        Руки так и чешутся, чтобы вернуться и надавать Чайке по шее за ее длинный язык.
        Встанет - не встанет… Лишь бы сам на ноги встал.

* * *
        - Ты как? - спрашиваю с порога, на самом деле не надеясь на ответ. Меня не было минут десять, Пересмешник наверняка уже отключился.
        Однако он еще выносливее, чем я думала.
        - Порядок, - доносится с кровати. - Тошнит ужасно. А так - порядок.
        Еще бы его не тошнило, после стольких ударов по голове.
        - Таз дать? - предлагаю серьезно.
        - Скажу, если понадобится.
        Раз храбрится и не хочет блевать на моих глазах, значит, все не так плохо.
        Подхожу ближе, ставлю ведро на пол возле кровати, упираю руки в боки и осматриваю поле деятельности. С чего начать, понятия не имею. Пересмешник лежит с закрытыми глазами, его грудь равномерно поднимается и опускается - ну хоть с дыханием все в порядке.
        Со вздохом наклоняюсь, опускаю полотенце в воду, выжимаю…
        - Только не говори, что собралась обтирать меня, как труп.
        Замираю.
        Он что, издевается?
        Пересмешник неловко пытается подняться, не открывая глаз. Упирается в край кровати, взваливая свой вес на руку. Задерживаю взгляд на этой руке - заметно дрожит.
        - Меня… всего лишь… отлупили… - напоминает упрямо. - А я сломал ему шею. - Без посторонней помощи принимает вертикальное положение, но теперь держится за край кровати двумя руками. Костяшки сбиты, кожа содрана.
        - Гордишься собой?
        Мотает головой и тут же чуть не падает, потому что отпускает одну руку с опоры, чтобы поднести ко рту.
        - Меня от себя тошнит, - хрипит. - Таз дай.
        А я сразу предлагала. Знаю, что такое сотрясение мозга.
        Молча ставлю ему на колени пустой таз и отхожу. Стою, обняв себя за плечи, и смотрю в окно. Ветер гонит пыль по пустому двору, в котором уже не осталось следов ни недавних смертей, ни кровопролитий.
        Пересмешника рвет. Хорошо хоть таз попросил.
        Не оборачиваюсь.
        - Видишь… - говорит, продышавшись. - Наши отношения вышли на новый уровень.
        Верно, интимнее некуда.
        Поворачиваюсь, отнимаю таз, ставлю к двери - потом вынесу.
        - А на каком уровне они были раньше? - любопытствую. - Наши отношения.
        - Сдерживаемой симпатии.
        - Чего-о? - Столбенею от такой наглости.
        - Ну ты же не признавалась, что я тебе нравлюсь, - поясняет. Кажется, ему лучше: стал говорить без пауз.
        - С чего ты взял, что мне нравишься? - возмущаюсь, а сама хожу перед ним кругами, придумывая, как бы помочь ему смыть с себя грязь и кровь так, чтобы не устроить из моей (вернее, уже нашей) комнаты озеро.
        - А что, ты стала бы тащить на себе, а потом лечить того, кто тебе противен? - Опять держится за кровать обеими руками. Крепко держится - отдает себе отчет, что если разожмет пальцы, то свалится на пол.
        Качаю головой.
        - Не противен, - признаю.
        - Вот видишь, - усмехается. Губа натягивается, свежая тонкая пленка на ране лопается, и по подбородку течет струйка крови.
        - Замолчи, пожалуйста. - Не теряя времени, хватаю сухое полотенце и шагаю к кровати, чтобы самой зажать Пересмешнику губу. А заодно и рот - пусть помолчит. - Ты по болтливости дашь фору самой Чайке.
        Что-то мычит в ответ, но оттолкнуть меня не пытается, терпит.
        Закатываю глаза.
        - Чего? - отодвигаю полотенце.
        - Видимо, когда мне больно, я болтаю.
        - Я уже поняла, - огрызаюсь и снова затыкаю Пересмешнику рот. Отличный кляп, надо признать. Жаль, раньше не догадалась.
        Стою очень близко. Подол моего платья касается бока мужчины. Мне кажется, что на таком расстоянии я даже чувствую жар его тела.
        Касаюсь ладонью влажного лба. Я права - горячий. А моя рука, видимо, холодная - Пересмешник отшатывается.
        Нужно поскорее смыть с него грязь и бежать к Сове за помощью. Не думаю, что в этот раз мы справимся без медикаментов. Позволил же ей Филин истратить часть запасов на мою спину…

* * *
        - Что значит запретил?
        Стою в дверях комнаты Совы и не верю своим ушам.
        - То и значит, - огрызается женщина, отводит взгляд. - Филин сказал, чтобы не вздумала тратить на Пересмешника лекарства. Мол, если такой прыткий, сам оклемается.
        Признаюсь, на такой поворот событий я не рассчитывала.
        С горем пополам нам удалось устроить купание в ведре посреди комнаты, Пересмешник даже умудрился бросить комментарий, что наши отношения развиваются стремительнее некуда - теперь я видела его голым.
        Я же сделала неутешительный вывод: если предположение о том, что, когда ему больно, он болтает, верно, то сейчас Пересмешнику очень больно.
        А оценив степень повреждений после того, как мы смыли грязь, я почти силой уложила пострадавшего в заново постеленную кровать и бросилась к Сове.
        - …и вообще велел не соваться к вам, - окончательно добивает меня женщина и пытается захлопнуть дверь перед моим носом.
        Перехватываю дверь и для верности ставлю ногу на порог.
        - Сова, у него ребра сломаны, бровь рассечена так, что надо шить. Ссадины, царапины. Есть глубокие. Если все это ничем не обработать, оно воспалится! Дай хотя бы самогон.
        Она упрямо поджимает губы и качает головой. Чем же Глава ее взял? Угрожал? Она же очевидно болела за Пересмешника.
        - Он может умереть, - заканчиваю гораздо тише.
        Если у меня будет самогон и нитка с иголкой, то смогу хотя бы обработать раны. Правда, я рассчитывала на какие-нибудь средства для ускорения регенерации, которыми Сова обрабатывала мою спину, и болеутоляющие. Но черт с ними, хотя бы это.
        Женщина медлит. Молчит, думает.
        Вижу, что ей хочется помочь, но Глава чем-то ее запугал.
        Я в отчаянии.
        - Давай скажем, что я украла эти вещи или отобрала у тебя силой, - прошу, понижая голос до шепота. Должно быть, сейчас я выгляжу по-настоящему жалко. Да и испачканное в крови Пересмешника платье сменить было некогда.
        Сова ниже меня, и ей приходится поднять голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Смотрит в упор.
        Мне хочется провалиться сквозь землю - не умею просить. И если бы средства для лечения нужны были мне самой, я бы умирала от боли, но даже не подумала упрашивать. Проблема в том, что пострадала не я.
        Сова вздыхает, медленно кивает и убирает руку с ручки двери, которую сжимала все это время, чтобы я не ворвалась в комнату. Не произнося ни слова, уходит вглубь помещения.
        Не решаюсь войти без приглашения, вытягиваю шею.
        Сова роется в ящиках старого комода. Извлекает на свет какой-то пустой флакон, переливает в него жидкость из полного побольше - ставит на подоконник. Моток ниток с воткнутой в него крупной кривой иглой - на подоконник.
        Затем, кряхтя, опускается на колени и вытаскивает из-под кровати квадратный сундучок. Откидывает крышку и вынимает оттуда прозрачную упаковку с цветными пилюлями. Отсыпает лишнее, оставляет штук пять, закручивает - на подоконник.
        Туда же отправляется тюбик с мазью.
        Смотрю на все это широко распахнутыми глазами.
        Сова возвращается к двери.
        - Зеленые - жар, синие - боль, - произносит свистящим шепотом. - Остальное - разберешься. - И вдруг резко и громко: - Ты дурная, что ли, Гагара?! Филин сказал ничего тебе не давать, значит, не дам! Разбирайтесь сами! Мало лекарств! Мало! Пересмешник - парень крепкий, само пройдет. А то вдруг кому нужнее.
        Прижимаю ладонь к сердцу, не зная, как еще могу выразить свою благодарность, и отступаю от двери.
        Сова только отмахивается.
        Тут же распахивается соседняя дверь, и из комнаты высовывается Чайка.
        - Так и знала, что клянчить придет, - комментирует то, что прекрасно слышала через дверь - не иначе изначально дежурила на пороге в ожидании свежей сенсации. - Правильно, Сова, гони ее в шею.
        - Так гоню, - откликается та. - У нас медикаментов - раз-два и обчелся, а она клянчит. Здоровый молодой мужик - ишь как Момота завалил - оклемается за пару дней.
        Возмущение Совы звучит очень натурально. Чайка верит сразу и безоговорочно.
        - Вот и я, и я так думаю, - радостно поддакивает.
        Лица Совы она не видит. Пожилая женщина стоит за полуприкрытой дверью, что позволяет ей возвести глаза к потолку и скорчить гримасу отвращения. С трудом сдерживаю улыбку.
        - Думай молча, - бросаю сплетнице и быстро ухожу по коридору, изображая злость и досаду.
        - Глядите-ка, обиделась, - слышу быструю речь Чайки. - Видать, втрескалась-таки в парня. А он-то все, не может теперь. Наверняка ж отбили все…
        Сова что-то отвечает, но я уже далеко - слов не разобрать.
        Мои плечи сотрясаются от беззвучного смеха. Должно быть, истерическое.

* * *
        Пересмешник по-прежнему не спит, держится. Сидит на кровати, привалившись спиной к подушке, укрытый по пояс одеялом, и прижимает полотенце к брови, из которой все еще обильно сочится кровь.
        - Ты долго, - вздыхает с облегчением, будто уже думал, что я не вернусь.
        - Филин запретил тебя лечить.
        - Злится.
        Пожимаю плечами.
        - Момот был его любимчиком.
        - Тебе его не жаль?
        Этот вопрос застает меня уже на подоконнике. Оборачиваюсь.
        - Момота? - зачем-то переспрашиваю. - Мне Кулика жаль. И Олушу.
        - И меня, - подсказывает все еще не растерявший своего красноречия Пересмешник.
        - И тебя, - соглашаюсь. - Я быстро, - обещаю и спрыгиваю с подоконника на улицу.
        Сейчас главное - чтобы меня никто не заметил под окном Совы.

* * *
        Швея из меня отвратительная, как я и думала.
        Перетянуть ребра, обработать мелкие раны - на это меня хватает. А вот с рассечением на лице приходится повозиться. Болеутоляющее Пересмешник принял, но то ли мы не дождались активации его действия, то ли Сова перепутала лекарства. По тому, как он скрипит зубами, пока я шью ему бровь, становится ясно, что делаю я это на живую. Вожусь долго - опыта нет, да и игла неудобная.
        - Теперь наши отношения точно вышли на новый уровень, - бормочу, споласкивая с рук кровь. У меня ощущение, что я перемазана ею с ног до головы. Сколько ее сегодня потерял Пересмешник, и думать боюсь.
        На этот раз мой пациент не отвечает.
        Оборачиваюсь: глаза закрыты, дыхание ровное. Кажется, уснул.
        Сходить бы к реке, помыться самой… Но эту мысль я отбрасываю довольно быстро - мне все еще страшно, что он умрет. С сотрясением мозга шутки плохи. Да и ребра…Тут нет медсканеров - кто знает, нет ли внутреннего кровотечения.
        Чувство непривычное - впервые в своей новой жизни по-настоящему боюсь за кого-то.
        В дверь стучат.
        Матерюсь сквозь зубы и иду открывать, на ходу оглядываясь - не проснулся ли. Пересмешник не шевелится, глаза не открывает. Видимо, сейчас его и пушкой не разбудишь.
        На пороге - Рисовка.
        - Гагара, ты пойдешь на похороны? - спрашивает, переминаясь с ноги на ногу.
        Вот это скорость у Филина. Хочет поскорее все забыть, как страшный сон? К чему такая спешка?
        - Глава велел меня привести? - спрашиваю прямо.
        Рисовка качает головой.
        - «Позвать». Это дословно.
        Когда человека зовут, он ведь может отказаться, верно?
        - Тогда передай, что я пока не могу оставить Пересмешника.
        - Передам. - Рисовка кивает и уходит, не задав ни единого лишнего вопроса и не пытаясь заглянуть через мое плечо в комнату. Те же Чайка или Кайра ни за что бы не упустили возможности что-нибудь разнюхать.
        Прикрываю за ней дверь и возвращаюсь к больному.
        Касаюсь лба - более влажный и менее горячий. Хорошо.
        Сажусь на край кровати у бедра Пересмешника и несколько минут просто смотрю на него. Сейчас его сложно назвать красавчиком. Ну или разве что красавчиком, побывавшим в мясорубке. Почему же Кайра так в него вцепилась?
        Почему я сама, не отдавая себе в этом отчета, вцепилась в него? Точно не из-за внешности. Сапсан - очень привлекательный мужчина, Ворон, Чиж был настоящим красавцем… Поэтому нет, дело не во внешности.
        А вот в самом Пересмешнике или в ассоциации с Ником Валентайном, я еще не знаю.
        Ведь шрамы с ладони можно убрать. Это научились делать еще в двадцатом веке. Почему я прицепилась к этому ожогу на руке? Вдруг это все-таки он?
        Голова гудит. Тру переносицу.
        Но если бы это был Ник - хотя на чем основано мое предположение, кроме ощущений? - то какого черта он бы молчал? Если бы Пересмешник действительно был Ником Валентайном, что мешало бы ему сказать мне правду? К чему игры в шпионов, слежка за незнакомцами у реки? Ведь Нику наверняка должно быть известно, кто эти люди.
        А что, если это Ник, но он, как и я, прошел обработку слайтексом и ничего не помнит?
        Боже, да с чего я вообще решила, что это Ник?!
        Злюсь на себя и свою отшибленную память, которая отказывается показать мне лицо Валентайна.
        Потом устаю злиться и ложусь рядом с Пересмешником. Слушаю его мерное дыхание и тоже засыпаю, несмотря на то что еще рано для сна.
        Глава 19
        …Шумной толпой покидаем здание Полицейской академии.
        Гжанна не переставая болтает, рассказывая о своих новых любовных похождениях. Мейс, каким-то неведомым случаем затесавшаяся в нашу компанию, презрительно морщит нос и время от времени вставляет многозначительное: «А я…», «А вот мне…», «А у меня…»
        Скоро выпуск, и я искренне надеюсь больше никогда не встретить Мейси Плун. Вроде бы я ни с кем не пытаюсь конфликтовать, но эта девчонка всякий раз норовит нарваться сама. И надо же было Нику ее отшить. Прав, конечно - такая кому угодно вынесет мозг, - но какого-то черта в их несложившейся любовной истории Мейси посчитала виноватой меня. Видит бог, если не уймется, однажды я лишу ее приличного клока волос. Или парочки зубов…
        Резко останавливаюсь, внезапно осознав, что рюкзак на моем плече чересчур легкий. Вот черт. Девчонки торопили, и я собиралась в спешке.
        Перекидываю рюкзак вперед, расстегиваю «молнию», копаюсь внутри и понимаю, что была права: планшета нет. Видимо, забыла в раздевалке. Я ведь читала на скамье, когда освободились остальные члены нашей группы и вокруг началась суета.
        Микаэлла, шагающая по правую руку от меня, тоже останавливается, смотрит недоуменно. В то время как остальные, не замедляя шага, уходят вперед.
        - Идите, я догоню, - говорю и поворачиваю назад.
        - Ты куда? Мы же в кафе собирались!
        На самом деле в кафе собирались они. Меня едва ли не силой потащили за компанию, а я ради разнообразия согласилась. Не иначе сдуру. Обычно мне комфортнее в мужском обществе. Одни откровения Гжанны чего только стоят - у меня скоро кровь пойдет из ушей.
        - Без меня! - бросаю уже через плечо. - Я кое-что забыла! - И быстрым шагом удаляюсь по коридору в обратную от выхода сторону.
        Сейчас главное - пробраться в раздевалку, не попав на глаза преподавательскому составу. Те не одобряют, когда курсанты шастают по академии после занятий.
        Осторожно, стараясь двигаться бесшумно, ступаю мягкими кроссовками по гладкому блестящему полу, по которому уже успели пройтись роботы-уборщики. На носу выпускные экзамены, мне ни к чему проблемы с преподавателями. Тем более на последнем смотре полковник Маккален выразил свою заинтересованность во мне. Служить в его подразделении - золотая мечта любого курсанта. Нужно быть осторожной.
        Дверь женской раздевалки - следующая после двери в мужскую. А та приоткрыта, и оттуда доносятся голоса. Черт-черт-черт.
        Влипаю лопатками в стену и задаюсь вопросом: а так ли нужен мне этот планшет? Подумаешь, без него не смогу подготовиться к завтрашним занятиям. Всегда можно завалиться к Нику и позаниматься в его веселой компании. Но после последней беседы с его матерью мне не очень-то хочется появляться в доме Валентайнов.
        Мне нужен мой планшет.
        Крадучись, по стенке, подхожу ближе.
        Голоса знакомые: Хоппер и Флеукс. Флеукс - заведующий учебной частью, суровый, но справедливый мужик. Хоппер - тоже спец своего дела, но я терпеть его не могу с самого первого курса. Понимаю, что это было частью воспитательной работы с новичками, но до сих пор не могу забыть его: «Вставай или поедешь к мамочке печь пироги». Возможно, мне не было бы так обидно, пеки моя мать сдобу на самом деле.
        - …Хопп, не юли, - продолжает Флеукс ранее начатый спор. - Мне нужно имя. Соревнования через неделю, понаедет народа с Альфа Крита, Лондора, даже Земля кого-то отправляет к нам. «Земляне - лучшие», все дела… - явно передразнивает. - Нам нужно выставить своего лучшего курсанта, чтобы не упасть в грязь лицом.
        - Да знаю я. - У Хоппера всегда хриплый голос (должно быть, потому, что он много орет), а сейчас еще и недовольный. - Есть у меня… кандидат. Только выпускные экзамены - через неделю после твоих соревнований, загубим парню будущее.
        - С чего бы? - удивленно крякает Флеукс. - Имя говори давай.
        Даже не сомневаюсь, что за имя тот назовет.
        - Валентайн, - с неохотой произносит Хоппер.
        - Ник? - изумляется Флеукс.
        - Знаешь такого?
        - Ну да. На днях только помогал мне в проекте со стажерами. Парнишка с энтузиазмом. Энергии - через край, - хмыкает. - Не знал, что он силен в рукопашной. Тощий какой-то.
        - Все с ним нормально, - огрызается Хоппер, будто оскорбили его лично. - Жила на жиле. С ним другая проблема - тормозов нет.
        Пауза.
        - В каком смысле? - следует затем вопрос Флеукса.
        - Во всех, - отвечает главный инструктор по физподготовке. - Ни тормозов, ни инстинкта самосохранения. Выкладывается в ноль, так что потом хоть выноси. Ребята на втором-третьем спарринге сыплются, а этот - десять, и хоть бы хны, скачет бодренький. А потом «батарейка» садится - и зовите медперсонал.
        Не люблю Хоппера, но в данном случае согласна с ним целиком и полностью: тормозить Ник не умеет.
        - Хм… Интересный персонаж. Ну так… вдруг выиграет? Нам грант дадут.
        Хоппер молчит.
        - К нему Маккален присматривался, - заговаривает вновь через несколько минут. - Спрашивал меня про него. Я Старику сразу сказал: бери, не пожалеешь. Только за Валентайном глаз да глаз по первости нужен. Во-первых, с субординацией проблемы - результат даст лучше других, зато свое мнение, где надо и не надо, выскажет. Во-вторых, загонять себя может, если не остановить вовремя.
        - Ну так возраст. Поумнеет со временем.
        - Я так и сказал. Вот и не хочу его на твои соревнования - покалечится, потом экзамены завалит, и загубим талантливому парню карьеру.
        Надо же, не ожидала подобного от Хоппера. Мне становится даже стыдно за то, что думала о нем слишком плохо все эти годы.
        Вздрагиваю, когда по раздевалке и коридору эхом разносится резкий смех Флеукса.
        - Ты еще скупую мужскую слезу пусти. Давай мне Валентайна. Медика к нему приставим, пусть заряд «батарейки» проверяет, - все еще посмеивается.
        Хоппер сдается.
        - Загубишь мне парня, сам тебе ноги переломаю, - припечатывает напоследок.
        - Брось, - отмахивается заведующий учебной частью. - А в женскую кого поставим?
        - Николс бери. - На этот раз Хоппер называет имя без лишних раздумий. - Эмбер Николс.
        - Это которая?
        - Блондинка, из первой группы. Кстати, подружка Валентайна.
        - В каком смысле - подружка?
        - Я что, свечку держал?! - рявкает Хоппер. Слышу тяжелые шаги по направлению к двери.
        Коридор пуст, все двери заперты. Куда спрятаться? Хоть на потолок…
        На принятие решения у меня меньше секунды. К черту планшет. К тому же самое время наведаться к Нику и поделиться тем, что случайно узнала.
        Поправляю лямку своего рюкзака и мчусь к выходу.
        Кажется, не заметили…
        Просыпаюсь оттого, что мне жарко.
        Я вся мокрая. Пытаюсь пошевелиться и не могу. Меня что-то держит. Или кто-то.
        Вокруг темно.
        Спросонья и еще при не вполне ясном сознании меня охватывает паника. Дергаюсь, мне становится нечем дышать. Тяну ладони к шее и… натыкаюсь на чужие руки, крепко обнимающие меня под грудью. Замираю, пытаясь осознать, где я и кто рядом со мной. Голова работает медленно, будто в ней крутятся несмазанные шестеренки.
        Наконец воспоминания вчерашнего безумного дня возвращаются и паника отступает.
        Пересмешник.
        Аккуратно, чтобы не потревожить спящего, разжимаю захват его рук и выбираюсь в утреннюю прохладу комнаты.
        Окно распахнуто настежь, слышен шорох ветра. Еще совсем темно, и я не могу даже предположить, сколько осталось до рассвета. Внутреннее ощущение времени сбито.
        Провожу ладонью по влажной шее, понимаю, что все еще тяжело дышу. Глупая, испугалась так, будто ко мне никто и никогда не прикасался. Тем не менее даже в таких удушающих объятиях я прекрасно выспалась, и теперь сна ни в одном глазу.
        Прислушиваюсь. Дыхание Пересмешника ровное - спит.
        Тихонько отхожу к окну, стараясь не шуметь. Взбираюсь на подоконник и спрыгиваю вниз, во двор. В последнее время я зачастила с таким способом выхода из комнаты, но делать крюк по длинным коридорам не хочу.

* * *
        Занимается рассвет. Вокруг стоит тишина, нарушаемая лишь время от времени поднимающимся ветром.
        Река принимает меня в свои ледяные объятия. От холода захватывает дух, но я все равно несколько раз ныряю с головой.
        Осознание того, что тайный люк находится совсем близко, там, ниже по течению, нервирует лишь первые несколько минут. Потом забываюсь и расслабляюсь. В конце концов, вряд ли незнакомцы обшаривают окрестности до самого утра, рискуя снова столкнуться с кем-нибудь из местных. Ну а мне есть над чем подумать, кроме странных людей в черном.
        Прошлый сон-воспоминание был еще более ярким, чем предыдущие. Голоса, интонации, оттенки эмоций - все это я слышала так четко, как наяву. А еще увиденное только сильнее подтверждает мои подозрения, что Пересмешник не кто иной, как Ник Валентайн.
        Но боже мой, с чего в моей голове вообще появились эти безумные подозрения? По сути, это всего лишь предположения, основанные… ни на чем. Я ни разу не видела лица Ника, не слышала его голоса.
        Что заставило меня думать, что Пересмешник - это Валентайн? Тип фигуры? Но если быть объективной, то тот же Зяблик такого же роста и телосложения. И Дергач…
        Выбираюсь на берег. Стираю платье, выжимаю так крепко, как только могу, и надеваю на себя мокрым - пусть, высохнет и так.
        Волосы тоже выжимаю, перекидываю через одно плечо и с ботинками в руке, босиком, бреду обратно к бараку.
        …Нет ни шрама, ни какой-либо татуировки или родимого пятна, которые стали бы неопровержимым доказательством. То, что Пересмешник сразу обратил на меня внимание и принялся спасать? Так он говорит о симпатии. И так тоже бывает. И к чему кривить душой, она действительно взаимная.
        Будь Пересмешник Валентайном, он бы обязательно попробовал со мной поговорить. Разве не так? Хотя бы прощупать почву, намеками выяснить, помню ли я хоть что-то. Однако на тему прошлого не было сказано ни полслова. Единственное, к чему можно было бы придраться, - реакция Пересмешника, когда я назвала его Ником. С другой стороны, а кто бы не растерялся, если бы к нему обратились чужим, незнакомым именем?
        Но если зайти еще и с третьей стороны, то кто я для своих бывших коллег? Агент под прикрытием, проваливший задание и сгинувший два года назад. Заслуживаю ли я доверия в их глазах? Определенно нет. Что, если Пересмешник - все-таки Николас Валентайн, но не признается потому, что не доверяет мне?
        В одной моей руке - ботинки, второй, свободной, тру лоб. Как и всегда, когда начинаю пытаться заглянуть в прошлое, начинает болеть голова.
        Так что это? Больная фантазия и попытка подсознания выдать желаемое за действительное? Или все же неслучайные подозрения?
        Не зря же память так услужливо показала мне подслушанный разговор про Ника и соревнования? Или все произошло с точностью до наоборот: вчерашние соревнования просто вызвали из воспоминаний что-то на похожую тему, и то, что происходило в Полицейской академии много лет назад, не имеет к Пересмешнику, новому жителю Птицефермы, никакого отношения?
        Только голова болит сильнее, будто кто-то сдавливает тисками виски.
        Назад возвращаюсь через главный вход. Еще слишком рано, барак спит, и мне удается добраться до комнаты незамеченной.
        Медленно открываю и закрываю дверь, стараясь, чтобы она не издала скрипа, и вхожу. Пересмешник до сих пор спит. Лежит на боку, подложив одну руку под голову, дышит ровно.
        Сажусь рядом.
        Что бы за мазь вчера ни дала мне Сова, та сделала свое дело превосходно - отек с лица Пересмешника почти полностью спал. Осталась ссадина на щеке, кривой шов моей ручной работы на брови и опухшая разбитая нижняя губа. Но в сравнении с тем, что было вчера, это настоящее волшебство. Жаль, что сломанные ребра не срастутся так просто.
        Навряд ли сюда поставляют лучшие медикаменты из существующих. Вероятно, нечто дешевое или устаревшее. Но если и они действуют так хорошо, то бог ты мой, на что способна современная медицина…
        - Все так плохо? - спрашивает Пересмешник, не открывая глаз и не меняя позы.
        Вздрагиваю, подлетаю с постели.
        - Ты не спишь! - бросаю обвинительно.
        Усмехается и наконец открывает глаза.
        - Ты так пристально меня рассматривала, грех было тебе мешать.
        - Грех было меня так пугать, - бормочу. Возвращаюсь обратно, сажусь на прежнее место. - На вид все, наоборот, неплохо, - отвечаю на ранее заданный вопрос. - Температуры нет? - Протягиваю руку и касаюсь его лба. Пересмешник при этом щурится, как довольный кот. - Нормальная, - выношу вердикт и торопливо убираю руку. Ежусь. - Прекрати на меня так смотреть.
        - Мне ходить с закрытыми глазами?
        - Лежать.
        - Звучит как команда собаке.
        Если опираться на то, что он болтает от боли, ему все еще паршиво. Мой праведный гнев сходит на нет, хмурюсь.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Жить буду, - отвечает. Приподнимается на локте и замирает, прислушивается к ощущениям.
        - Перед глазами не плывет? - спрашиваю участливо.
        Морщится, часто моргает.
        - Плывет немного и мутит. Нормально.
        Поверила бы, если бы не видела собственными глазами, как Момот швырял его по рингу, как тряпичную куклу.
        - У нас еще остались болеутоляющие, - напоминаю. - Дать? Или сначала лучше поесть?
        Ничего не смыслю в медицине, но мне отчего-то кажется, что принимать химические средства на голодный желудок не лучшая идея.
        Пересмешник привычно приподнимает бровь и морщится - бровь та самая, шитая.
        - Думаешь, мне стоит появиться на завтраке?
        Вот уж чего не стоит делать, так этого. Если Филин увидит, насколько лучше Пересмешник сегодня выглядит, тут же догадается, что Сова его ослушалась. Нельзя ее подставлять.
        Мотаю головой.
        - И думать не смей. Скажу Главе, что тебе паршиво, и принесу еду сюда.
        Пересмешник плюхается обратно на подушку (когда он успел ее у меня отнять?) и мечтательно щурится.
        - Кофе в постель… Звучит божественно.
        - Здесь нет кофе.
        - Я в курсе.
        Мне становится неловко, и снова возвращаются мысли о Нике. Мне действительно настолько легко разговаривать с Пересмешником, будто мы знакомы тысячу лет. Даже когда следовало бы промолчать, я все равно болтаю с ним, словно… Словно мы не здесь, на Птицеферме, на Пандоре - в исковерканном, неправильном мире.
        А что, если снова назвать его Ником? Или просто взять и спросить в лоб?
        Тогда, если Пересмешник тот, о ком я думаю, то, скорее всего, он признается. А если не тот, то может проговориться - необязательно самому Главе, кому угодно, - и мне не жить. Стоит Филину узнать, что я что-то помню из прошлой жизни, и тем более то, кем я была, мне конец. Нутром чую, что Глава связан с людьми из люка. Даже если не контактирует с ними напрямую, то наверняка знает об их существовании. Возможно, именно поэтому тогда так легко согласился с обвинениями Кайры в мой адрес - отвлечь внимание.
        Если рискну и ошибусь, мне уже не выкрутиться.
        Молчу, кусаю отчего-то пересохшие губы.
        - С тобой все нормально? - спрашивает Пересмешник, не сводя с меня пристального взгляда.
        - Нет. - Какой смысл врать, когда у меня все на лице написано? - Пройдет. - Пусть думает, что я еще в шоке после вчерашнего.
        Повисает тишина. Пересмешник явно ждет, что я объяснюсь, но упрямо молчу.
        - Угу, - протягивает мужчина задумчиво, явно делая какие-то выводы. - Ребра мне заново перевяжешь? - резко меняет тон на бодрый. - Повязка ослабла за ночь.
        - Конечно.
        Встаю, освобождая место для маневра. Пересмешник с глубоким выдохом поднимается, садится на постели. Спускает ноги с кровати, одновременно прикрываясь одеялом. Верно, он же совсем без одежды. Мне стоило бы подумать об этом раньше и сходить в его теперь уже бывшую комнату за вещами. Хотя та спальня - общая на несколько «холостяков», и мне, пожалуй, нечего там делать ранним утром, когда все еще находятся в своих постелях. Среди ночи - тем более.
        Обращаю внимание на ноги Пересмешника. Они сплошь сине-черно-фиолетовые. Он перехватывает направление моего взгляда, усмехается.
        - Шортов у меня нет, так что порядок.
        - И майки нет, - мрачно вторю его словам.
        Сейчас, чтобы скрыть побои на его теле, ему бы пригодился свитер с воротником «гольф», а еще желательно перчатки. Костяшки я вчера тоже обработала чудо-средством, но, очевидно, отек и синяки эта мазь снимает быстрее, чем заживляет раны.
        Подхожу и беру Пересмешника за руку. Рассматриваю повреждения, несмотря на его попытки отнять у меня руку. Только шикаю, чтобы сидел смирно.
        - Там еще есть мазь. Сейчас еще раз обработаем, - говорю.
        Пересмешник таки вырывает у меня свою руку и убирает себе за спину. Смотрит серьезно.
        - Ребра я сам себе не перевяжу, а руки намажу вполне.
        Кажется, я переборщила с заботой. Прикусываю изнутри щеку, пытаюсь придать своему лицу равнодушное выражение и скрыть заполнившее меня с ног до головы ощущение неловкости. Что я делаю, в самом-то деле?
        - Мне показалось, тебе вчера было приятно, что тебя лечат, - отвечаю язвительно, избрав лучшей защитой нападение.
        Но Пересмешник остается серьезным.
        - Вчера я был несколько не в себе.
        Несмотря на принятое решение болтать с ним поменьше, снова не сдерживаюсь:
        - А я думала, когда людям больно, они показывают свое истинное лицо.
        Пересмешник возводит глаза к потолку, корчит гримасу.
        - Ладно, раскусила. Это мое истинное лицо. Но я работаю над собой.
        Не сдерживаю улыбки и торопливо отворачиваюсь, пока он ее не заметил.
        - Ладно, - говорю быстро. - Давай займемся твоими ребрами. После завтрака мне придется идти работать на огород и будет некогда с тобой возиться.
        - Думаешь, Филин не отправит меня на рудник?
        - Думаю, Филин не идиот, - отвечаю.
        Глава - человек жестокий, но не глупый. Мне не совсем понятно его решение не давать лекарств тому, кто только что доказал, что является лучшим бойцом Птицефермы. Но не помочь - одно, а добивать - совсем другое. Даже мне после наказания давали несколько дней отлежаться.
        - Полагаю, пара дней, чтобы оклематься, у тебя есть, - делюсь своими предположениями. Сбрасываю ботинки и с ногами забираюсь на кровать - за спину Пересмешнику.
        Пара дней с сотрясением мозга и сломанными ребрами - ничтожно мало, но Филин и не святой, на большее можно не рассчитывать. Одна надежда - на цветные пилюли Совы. Меня они быстро поставили на ноги.
        - Сядь ровно, - прошу, развязывая узел на вчерашней перевязке. Пересмешник шумно выдыхает, но слушается. Ему явно больно, но он сдерживается - молчит.
        Однако недолго.
        - Можно спрошу?
        И все же ему значительно лучше, чем вчера, раз уточняет заранее.
        - Можно, - продолжаю распутывать ткань.
        - Ты же сейчас со мной возишься не потому, что считаешь себя мне обязанной?
        Замираю. Вопрос застает меня врасплох.
        Не только поэтому. Это-то больше всего сбивает с толку меня саму.
        Возвращаюсь к работе.
        - Я тебе правда обязана, - отвечаю коротко.
        Чувствую, как спина Пересмешника напрягается под моими руками.
        - И сколько планируешь расплачиваться по счетам?
        - Ты выставишь мне счет?
        - Я уже открыл тебе бессрочный кредит.
        - За кредиты приходится расплачиваться. И обычно - с процентами.
        - Считай, что ты закрыла его досрочно. - Вздрагивает, когда я затягиваю повязку слишком туго. Ослабляю. - Ты мне ничего не должна. Я все равно вызвался бы на бой с Момотом вчера, даже если бы он не имел на тебя виды.
        - Из-за Кулика, - понимаю. - Но ты совсем его не знал.
        Пересмешник оборачивается через плечо, чтобы иметь возможность видеть мое лицо. Напрягаюсь - разговаривать с его спиной мне было легче, чем смотреть в эти сейчас до ужаса серьезные голубые глаза.
        - А разве ты, если бы могла, не свернула бы шею человеку, который только что убил другого, слабого, только потому, что ему этого захотелось?
        Свернула бы. А еще Филину, который все это допустил. Допускал, допускает - поощряет, в конце концов.
        Пересмешник все понимает по моему лицу, отворачивается.
        - В цивилизованном мире после этого тебя бы тоже сочли убийцей и посадили, - произношу тихо.
        Я не должна радоваться смерти человека, даже Момота. Но радуюсь. И эти двойные стандарты сводят меня с ума.
        - Мы не в цивилизованном мире, - отвечает Пересмешник. - А свою смерть Момот заслужил еще тогда, когда с наслаждением превращал твою спину в мясо. - Пауза. - Но блевать меня все еще тянет, - добавляет через некоторое время.
        Не отвечаю. Заканчиваю перевязку.
        Глава 20
        За работой в огороде прокручиваю в голове наш утренний разговор с Пересмешником. И только тогда понимаю, что, говоря: «В цивилизованном мире тебя сочли бы убийцей», - я почему-то напрочь забыла о том, что на Птицеферму невиновные не попадают. Значит, в своей голове я все же упорно отождествляю Пересмешника с Ником.
        И, вполне вероятно, глубоко заблуждаюсь…
        Как же разделить образы этих людей в своем восприятии?
        Я и так чересчур разговорчива и откровенна с Пересмешником. Не хватало еще сболтнуть что-нибудь лишнее.
        Ко мне подходит Сова, со вздохом опускается рядом, садится на перекинутую через канаву клюку.
        - Как он? - спрашивает без предисловий.
        - Гораздо лучше, чем я могла вчера ожидать, - отвечаю, не поднимая головы. Никак не могу взять в толк, почему при почти полном отсутствии растительности на Пандоре на завезенном для огорода грунте так быстро растут сорняки. В то же время посаженные нами овощи чахнут и вырастают от силы в половину своего положенного размера. Значит, дело не в почве. Тогда в чем? В климате? - Спасибо, - добавляю, помолчав.
        Сова крякает.
        - Я не за благодарностью пришла.
        Наконец поднимаю голову, встречаюсь с женщиной взглядом.
        - И тем не менее. Спасибо, я твоя должница.
        - Ты? - приподнимает поредевшие седые брови, морщит лоб, удивляясь. - Не Пересмешник?
        - Я, - отвечаю твердо и возвращаюсь к работе.
        Именно мне Сова дала вчера медикаменты. Мне и отдавать ей долги.
        - Филин сказал, что навестит сегодня Пересмешника.
        Вздрагиваю.
        - Тихо, тихо. Его, не тебя. Вероятно, уже был в вашей комнате.
        Меня сковывает от напряжения. А если Глава заподозрит, что без современных лекарств не обошлось?
        Лихорадочно вспоминаю, куда я спрятала флакон и тюбик с мазью. В шкаф, за боковую пластиковую панель. Как знала… Но насколько надежно это место, если Филину вздумается обыскивать комнату?
        Да и вообще… Филин. В моей комнате. Без меня. Он ведь может как найти там что-то, по его мнению, компрометирующее, так и подложить. Нужно будет все проверить по возвращении…
        - Спасибо, - говорю сдержанно.
        Жаль, нельзя все бросить прямо сейчас и мчаться в барак. Нет, если Филин хотел нанести визит во время моего отсутствия, значит, так тому и быть. Самые роковые ошибки всегда совершаются в спешке. Нельзя действовать необдуманно.
        Сова некоторое время молчит, но не уходит. То ли отдыхает, то ли хочет сказать еще что-то.
        Второе.
        - Ты изменилась, - произносит негромко.
        Снова поднимаю голову. На огороде, кроме нас, Майна, Савка, Фифи и Рисовка. Никто из них не смотрит в нашу сторону.
        - В каком смысле? - уточняю.
        Сова не спешит с ответом, подбирает слова.
        - Становишься осторожнее, - говорит наконец. - Будто у тебя появилось что терять. Это любовь или… что-то другое?
        Любовь? Мне с трудом удается не рассмеяться. Наша прагматичная Сова еще верит в светлые чувства? Здесь? Не уверена, что сама способна верить во что-то подобное.
        Встаю в полный рост, распрямляю уставшую спину и отвожу влажные пряди волос со лба. Солнце постепенно клонится к закату, стоит жара и безветрие. Тишина. Мне не хватает пения птиц, жужжания насекомых. Откуда бы я ни была родом, там все это непременно было.
        - Со стороны похоже, что я влюблена в Пересмешника? - спрашиваю на полном серьезе.
        - Со стороны похоже, что вы влюблены друг в друга.
        Усмехаюсь. Люди почему-то всегда уверены, что со стороны виднее.
        - Значит, пусть так, - говорю.
        Это едва ли не первый случай за время моего пребывания на Птицеферме, когда общественное мнение меня полностью устраивает. И да, Сова права: мне есть что терять. И это не Пересмешник, это моя собственная жизнь - я больше не готова умирать, пока не выполню задание, ради которого сунула голову в пекло.

* * *
        Направляюсь к реке прямо с огорода.
        Сегодня снова было очень жарко, и я пропотела насквозь - нужно ополоснуться.
        Почему-то мне неловко возвращаться в комнату в таком виде. При житье с Пингвином такого не было. Должно быть, потому, что запах его собственного пота и немытого тела способен перебить все остальные запахи в радиусе ста метров.
        Поддаюсь соблазну и доплываю до того самого места, где расположен люк. Выбираюсь на берег, осматриваюсь. Если не знать о тайном ходе, увидеть его случайно почти невозможно. Так что нам, можно сказать, повезло, что мы искали его не глазами, а на ощупь.
        А что, если прийти сюда одной этой ночью? Пересмешник еще не готов к ночным вылазкам, но мне и не нужна компания. Теперь я знаю, где и кого ждать, и сумею остаться незамеченной. Нужно только позаимствовать у него фонарь - мало ли. Своим я так и не обзавелась.

* * *
        Возвращаюсь в лагерь к самому ужину.
        Начинает темнеть, становится прохладно. Еще буквально на прошлой неделе жара стояла круглые сутки. Сейчас же ночи приходят холодные, еще немного - и наступит настоящая осень. А осень тут затяжная.
        Поднимаюсь по ступеням крыльца, задумавшись о скорой смене времени года и смотря себе под ноги. Дверь открывается навстречу - кто-то выходит. Не поднимаю глаз, только отступаю в сторону, пропуская. Однако тот, кто вышел наружу, не спешит проходить мимо.
        - Вот так встреча, - довольно протягивает Пингвин, раскрывая объятия.
        Надо же, он тоже вымылся после работы. Наше расставание идет ему на пользу.
        - Пройти дай, - прошу, не двигаясь с места. Мне некуда отступать - только бежать вниз с крыльца.
        - Ужин еще не готов. - Вместо того чтобы пропустить меня к двери, Пингвин, наоборот, становится так, чтобы занять как можно больше пространства. - Куда нам спешить? Я соскучился. - И недвусмысленно прохаживается взглядом по моей груди под не успевшим высохнуть сарафаном.
        Это хорошо, что наступает осень и спадает жара. Мне уже не терпится завернуться в теплую закрытую одежду по самую макушку. Хотя отлично понимаю, что дело не в моих полуобнаженных «прелестях». Просто женщин на Птицеферме слишком мало.
        - Дай пройти, - повторяю тверже.
        Мне не нравится, как Пингвин на меня смотрит - как кот на мышь. Он крупный, сильный - гораздо сильнее меня, что в самом начале наших с ним «отношений», не стесняясь, показывал, пока я не перестала сопротивляться. И сейчас у меня ощущение, что Пингвин всерьез настроен получить желаемое, согласна я на это или нет.
        - Я могу тебя удовлетворить, пока Пересмешник зализывает раны, - говорит, казалось бы, ласково, а сам приближается, наступает.
        Спускаюсь на одну ступень, внимательно слежу за каждым его движением.
        - Не ломайся, - продолжает увещевать.
        Еще ступень вниз. И, как назло, никого во дворе больше нет. Филин ведь запрещает открытое сексуальное насилие, верно?
        - Пошли, дорогуша. - Пингвину надоедает уговаривать, и он резко выбрасывает руку вперед, больно хватая меня за предплечье; дергает на себя. С меня только-только стали сходить синяки, оставленные хваткой Момота на прошлой неделе, но теперь, похоже, появится свежий.
        В прямолинейные планы Пингвина входит затащить меня в барак и без лишних слов наскоро поиметь в одной из комнат. Благо «начать» и «кончить» в его случае разделяет не больше минуты.
        Сопротивления Пингвин не ожидает. Поэтому, получив каблуком в лодыжку, разжимает пальцы. Но тем не менее от своих намерений не отказывается.
        Ухмыляется, потирая ушибленную ногу, и снова шагает ко мне. Похоже, считает мое упрямство игрой.
        - Было больно, глупая.
        Видимо, недостаточно.
        Он ожидает, что я попытаюсь убежать или, по крайней мере, спущусь по ступенькам еще ниже. Прикидывает, как будет меня перехватывать. Наивный.
        Вместо того чтобы бежать, я, наоборот, поднимаюсь на ступень выше и резко вскидываю колено. Бью снизу и точно в цель. Не ожидающий подвоха Пингвин не успевает закрыться, сгибается пополам, хватая ртом воздух.
        - С-су-у-у-ка-а-а…
        Не знаю, собирается ли он еще что-то добавить, но не даю ему такой возможности: мое колено на этот раз встречает его лицо.
        Зря только сарафан стирала, теперь весь подол в крови из разбитого носа.
        Пингвин оседает на крыльцо, с грохотом считая своей массивной задницей ступени.
        - Теперь я удовлетворена, спасибо! - кричу ему сверху.
        И пусть Филин только попробует мне что-то сказать по этому поводу. По его самописаным законам, женщина не имеет права отказывать в физической близости только своему сожителю. Остальные могут получить что-то только по взаимному согласию. Так вот, я своего согласия не даю.
        - Я тебе этого не забуду, - обещает Пингвин.
        - Не забывай, - соглашаюсь. - Особенно когда снова решишь поиметь кого-то против его воли.
        И скрываюсь в бараке.

* * *
        Влетаю в комнату, все еще пылая праведным гневом.
        Ошиблась Сова, ошиблась. Несмотря на то что я пытаюсь вести себя осторожнее, у меня не выходит. Это как с Кайрой и нашими с ней потасовками: пока меня не трогают руками, я могу сдержаться. У меня и в мыслях не было связываться с Пингвином, если бы он не попытался применить силу.
        К тому же Пингвин неустойчиво стоял на краю лестницы и не ожидал нападения. Я точно знала, что смогу его уложить. И уложила. А теперь мне следует ходить и оглядываться, на случай если ему все же придет в голову отомстить. Дура.
        С порога кидаюсь к шкафу в поисках чистого платья.
        Мой праведный гнев плавно трансформируется в злость на саму себя. Ну чего мне стоило броситься с крыльца вниз, как и ожидал от меня Пингвин? Он не успел бы поймать…
        Слышу, как скрипит кровать. Не оборачиваюсь.
        Пересмешник подходит ко мне, останавливается за спиной. Мне кажется, чувствую его приближение каждой клеточкой своего тела.
        - Все нормально? - спрашивает осторожно. Не прикасается, не подходит слишком близко.
        - Нормально, - буркаю.
        - Повернешься?
        Нет. Не хочу. Нужно успокоиться.
        Но я снова не сдерживаюсь - поворачиваюсь. Пересмешник находится от меня на расстоянии вытянутой руки. В штанах (значит, наведался в свою бывшую комнату), но с голым торсом, только с повязкой из моей порванной на лоскуты простыни поперек ребер. Глаза серьезные, внимательные. И у меня возникает вопрос: какого черта я прежде пялюсь на его тело, а только потом поднимаю взгляд к лицу?
        - Чья кровь? - спрашивает спокойно, оценив мой внешний вид.
        Хлынуло из Пингвиньего носа на славу - мой сарафан будто обдало струей из-под крана.
        - Пингвина, - отвечаю нехотя.
        - Приставал?
        - Нет, - бормочу, отводя взгляд, - случайно разбил нос о мое колено.
        - Я с ним поболтаю.
        И столько уверенности и скрытой угрозы в этом голосе, что я снова вскидываю глаза.
        Я ничего не понимаю. Ни-че-го. Почему Пересмешник так ко мне относится? Отчего снова готов спасать и оберегать, когда сам вчера едва не погиб? Опять же по большей части из-за меня.
        Что за привязанность с первого взгляда? А если мы были знакомы в прошлой жизни, то тогда какого черта он мне лжет?
        Терпеть не могу игры.
        Ненавижу ничего не понимать.
        - Ты не мой телохранитель, - огрызаюсь, отступая назад.
        С размаха врезаюсь спиной в дверцу шкафа. Шиплю от боли, потираю ушибленное место.
        Вспышка. Глаза затопляет белым светом.
        Еще одна…
        - Хватит! - кричу, сбрасывая чужую ладонь со своего плеча. - Ты не моя нянька и не мой ангел-хранитель!
        - Эм… - звучит за спиной. Осторожно, будто если со мной говорить резко, то могу и накинуться.
        - Хватит! - уже рычу.
        Мы в каком-то полутемном помещении. Входная дверь с ободранной обивкой, штора, наполовину сорванная с карниза и висящая на нескольких последних петлях, грязная, засаленная. Под ногами осколки посуды, смятый пустой пакет из-под какой-то сублимированной пищи.
        Сверху слышится грохот.
        Вскидываю глаза. Мы стоим у подножия лестницы. Она не такая, как в доме Валентайнов - широкая, с резными перилами. Эта лестница узкая, с протоптанными ступенями и давно не метенным мусором по углам.
        Сверху летит пустая бутылка. Бум - падает на первую ступень. Звяк - на следующую. Дзинь - катится дальше.
        Как завороженная слежу за полетом пустой тары до тех пор, пока та не преодолевает всю лестницу и вдребезги не разбивается у моих ног.
        Со второго этажа доносится отборная брань. Голос хриплый, но совершенно точно - женский.
        - Эм, я вызову медиков…
        Шмыгаю носом, обнимаю себя руками, но так и не оборачиваюсь.
        - Я сама вызову бригаду. Я сама со всем разберусь, - перечисляю резко, будто каждым словом вколачиваю в стену гвозди. - Это - мое дело. Это - мои проблемы. Уходи!
        - Эмбер, я хочу помочь.
        Ник настолько редко зовет меня полным именем, а не сокращенным или придуманным им прозвищем, что это обращение бьет сильнее любой пощечины. Он на самом деле за меня волнуется. А еще сейчас - жалеет меня. И от этого мне особенно тошно.
        - А я хочу, чтобы ты ушел! - рявкаю. Крепче обнимаю себя руками, всматриваясь в осколки на протертом до дыр коврике у подножия лестницы.
        Молчание. Минута промедления. Быстрые шаги, щелчок замка и хлопок двери. Мелодия снимаемой сигнализации с флайера, припаркованного у дома. Щелчок, хлопок дверцы и звук заведенного двигателя. Рык мотора. И… тишина.
        Опускаюсь на корточки прямо там, где стою. Обхватываю руками колени и сотрясаюсь от беззвучных рыданий.
        От этого ты хотела убежать? Это ты пыталась исправить?
        - Эмбер! Ты заказала еще выпивку? - несется недовольный голос со второго этажа. - Приедет на каникулы раз в полгода и то помощи не дождешься! Вырастила на свою голову!..
        До крови закусываю губу. Надо собраться, нужно себя пересилить. Я только что получила стипендию, мне хватит и на медиков, и на новые шторы…
        Все решаемо, так говорит Ник. Только почему мне хочется провалиться сквозь землю оттого, что он наконец увидел все это своими глазами?
        - Я иду, мам! - кричу в ответ, отпуская колени и выпрямляясь.
        На моем запястье пиликает коммуникатор. Смотрю: сообщение.
        От Ника: «Если понадобится помощь, дай знать - приеду».
        Не отвечаю. Стираю послание и набираю номер ближайшего госпиталя.
        - Мне наркологическое отделение, пожалуйста…

* * *
        Прихожу в себя в постели. Голова гудит, виски пульсируют болью.
        Пересмешник сидит рядом, у моего бедра, точь-в-точь как я возле него этим утром. Смотрит тревожно.
        Как он вообще меня дотащил до кровати? С его-то ребрами.
        Приподнимаюсь на локтях. Тру лоб, хмурюсь. Потом сажусь.
        - Что случилось? - спрашиваю, хотя и так понимаю, что именно: сильные эмоции и удар о шкаф вызвали слишком яркие воспоминания и моя голова этого не выдержала.
        - Ты закатила глаза и отрубилась.
        - Ясно, - бормочу и отворачиваюсь.
        Пересмешник молчит, ждет чего-то. Кто его знает чего. Лично я жду, чтобы он оставил меня сейчас одну. Не хочу быть жалкой.
        - Это ведь не впервые? - спрашивает.
        Не уходит. Хотя куда ему идти? Это теперь наша общая комната.
        - Нет, - признаюсь.
        Сначала думаю соврать, но потом понимаю, что нам и дальше жить вместе - пусть знает, что я бракованная.
        - Это припадки? Обмороки? Последствия травмы?
        - Сову спроси. Она у нас лекарь, - огрызаюсь и натягиваю одеяло по самое горло. Меня потряхивает и знобит.
        Не смотрю на Пересмешника, сижу и пялюсь в одну точку на полу. Там ничего нет, но это лучше, чем сейчас видеть заботу в его взгляде. С ума схожу.
        - Я так понимаю, на ужин ты не идешь?
        Мотаю головой. Какое мне есть? И так мутит.
        - Ладно. - Кровать издает тихий стон, когда сожитель встает. - Я обещал Филину, что сегодня вечером буду в столовой. Скажу, что тебе нехорошо. Лежи. Что-нибудь принесу.
        - Не надо, - отказываюсь.
        Он не отвечает. Идет к двери.
        - Пересмешник! - окрикиваю внезапно даже для самой себя.
        - Угу? - оборачивается, уже взявшись за ручку.
        Обращаю внимание, что он успел надеть футболку. Руки в синяках и ссадинах, опухшая губа… Для человека, которого вчера чуть не убили, Пересмешник выглядит просто прекрасно.
        - Ты не моя нянька и не мой ангел-хранитель, - слово в слово повторяю фразу, сказанную Эмбер Николс Нику Валентайну много лет назад.
        Мне нужно увидеть реакцию Пересмешника. Мне это жизненно необходимо.
        Кажется, или его глаза на мгновение расширяются? Или же я так старательно пытаюсь увидеть то, чего нет?
        Пересмешник спокойно пожимает плечом. На его губах появляется улыбка.
        - Так и ты вроде не медицинская сестра.
        Касается пальцем своей свежезашитой брови - на случай если я вдруг не поняла намека, - подмигивает и скрывается за дверью.
        Ник, если это правда ты, я тебя убью.
        Сперва расцелую, а потом убью.
        Глава 21
        - О чем вы с Филином вчера разговаривали?
        Сижу на краю кровати, заплетая волосы в косу. Пересмешник - у окна, только что натянул через голову футболку поверх перевязки на ребрах. Его лицо как раз появляется из горловины, когда я задаю вопрос.
        Пожимает плечом.
        - О тебе.
        Очень интересно.
        - И что он сказал?
        - То, что я сделал опрометчивый выбор и ты… э-э-э… дай-ка вспомнить… что-то вроде паршивой овцы в стаде. Да, так и сказал.
        - А ты?
        - Сказал: «Что поделать - у меня дурной вкус».
        - А он?
        - Сказал, что я не прав.
        - А ты?
        - Напомнил ему, что это совершенно не его дело.
        - А он?
        - Напомнил мне, что на Птицеферме любое дело - его.
        - А ты?
        - Это игра в перекличку? - припечатывает меня пристальным взглядом.
        Не остаюсь в долгу: упрямо смотрю в ответ.
        Пересмешник первым отводит взгляд.
        - Нам на завтрак пора, - качает головой в сторону двери. - Филин не терпит опозданий. Это он мне тоже напомнил.
        Не спорю. Завязываю узел на шнурке, закрепляя косу, и встаю.
        Вместе выходим из комнаты, идем по коридору. Молчим.
        Мне не нравится то, что происходит. Вчера потеря сознания и новые воспоминания выбили меня из колеи, и вместо того, чтобы задать сегодняшние вопросы еще прошлым вечером или отправиться на разведку к люку у реки, я завалилась спать. Мало того - на одной кровати с Пересмешником. Вторую ночь подряд. Чего никогда не делала с Пингвином.
        Кровать довольно узкая, и лежать, не касаясь друг друга, практически невозможно. И все же я спала крепко и без снов, бессовестно греясь о бок человека, мотивов поступков которого все еще не понимаю. Как и не могу определиться со своим отношением к нему.
        А Пересмешник… В эту ночь он руки не распускал и вообще вел себя паинькой на своей половине кровати. Даже во сне не обернулся ко мне ни разу.
        Скорее всего, дело в ребрах и других последствиях состязаний. Но что будет, когда он полностью оправится? Сильно сомневаюсь, что нового сожителя остановят предупреждения Пингвина о моем древообразном поведении в постели. В конце концов, самого Пингвина не остановило.
        И я должна буду подчиниться.
        При одной мысли об этом сводит зубы.
        Пересмешник прав: я испытываю к нему симпатию. Мне приятно его общество, нравится с ним разговаривать, комфортно находиться наедине. Но также я прекрасно понимаю, что стоит ему потребовать физической близости - на что по правилам Птицефермы он теперь имеет полное право, - все это рухнет.
        А что, если я откажу? Пингвину ведь отказала.
        После того как срослись мои ребра, больше не отказывала…
        Станет ли Пересмешник применять физическую силу или просто-напросто пожалуется Филину? Пингвин делал и то и другое.
        - Эй, у тебя такое лицо. - На подходе к столовой Пересмешник усмехается и легонько толкает меня локтем в бок.
        Вскидываю на него глаза, хмурюсь.
        - Какое? - огрызаюсь.
        - Будто на плаху собралась. Брось, это всего лишь завтрак, - весело подмигивает, сияя ясными голубыми глазами.
        Красивый, зараза. А у меня все внутренности скручивает в тугой узел при одной мысли, что он до меня дотронется не в дружеской манере.
        Отворачиваюсь.
        - Да, всего лишь завтрак, - бормочу.
        Обычный.
        Тюремный.
        Завтрак.

* * *
        Завтрак и правда проходит как обычно. Не считая того, что к его окончанию Глава лично шествует к нашему столу и останавливается, уже ожидаемо, возле меня и Пересмешника. Я как раз дожевываю последнюю ложку овощного рагу и едва не давлюсь - кусок встает поперек горла.
        - Вижу, ты чувствуешь себя лучше. - Филин обращается непосредственно к Пересмешнику, без приветствия.
        Когда с тобой заговаривает Глава, да еще и сам при этом стоит, нужно встать. Любой встал бы. Пересмешник только полуобернулся.
        - Да, спасибо, - отвечает с вежливой, но откровенно холодной улыбкой. Мне он улыбается совсем не так.
        Филин хмыкает. Не сомневаюсь, что от него не укрылись все нюансы поведения новичка.
        - В таком случае, полагаю, ничто не мешает тебе отправиться сегодня на рудник вместе со всеми. - В голосе Главы отсутствует вопросительная интонация - это приказ.
        Один день, черт его дери, он дал только один день и гонит человека со сломанными ребрами и сотрясением мозга на рудник, таскать тяжелые камни.
        На лице Пересмешника - ни капли удивления.
        - Разумеется. Было бы нечестно отлеживаться, когда другие работают.
        Сидящий неподалеку Зяблик с перевязанной головой старательно смотрит в сторону. Чайка как раз вчера болтала, что у нового сожителя ее подруги сотрясение, и Филин велел ему в ближайшую неделю соблюдать постельный режим.
        - Рад, что мы мыслим одинаково, - растягивает Глава губы в улыбке. После чего разворачивается и чинно шествует к двери.
        Провожаю его взглядом. Не хватает только мантии и маленьких пажей, придерживающих ее концы, чтобы не волочилась по полу.
        В столовой стоит мертвая тишина до тех пор, пока за Филином не захлопывается дверь.
        - Что? Что он ему сказал? - кричит из-за соседнего стола Чайка. - Отсюда ничего не слышно!
        Вот же любопытная. Послать ее куда подальше, что ли?
        Но Пересмешник делает это первым.
        - Сказал, что ему нравится шитье на моем лице! - громко бросает через плечо, не оборачиваясь к местной охотнице за сенсациями. - Хочет себе такое же!
        Вот теперь я и правда закашливаюсь, давлюсь недоеденным куском.
        Что там говорил про Валентайна сержант Хоппер? Что тот высказывает свое мнение где надо и не надо?
        На Птицеферме не шутят про Филина. Это чревато.
        А еще Хоппер сказал, что у Валентайна проблемы с субординацией.
        Нет, я определенно не верю в такие совпадения.

* * *
        Когда мужчины уходят на рудник, Сова оставляет меня заниматься стиркой в компании Майны, а сама забирает остальных женщин на огород.
        Сегодня прохладно и ветрено, и в такую погоду я предпочла бы полоть редиску, чем мотаться с тачкой, полной белья, к реке и обратно. Но обязанности на день распределяет Сова, и спорить с ней не принято. Я и так чувствую себя ее троекратной должницей, поэтому покорно получаю назначение и отправляюсь в комнату «холостяков» собирать грязные вещи.
        - Заберешь у Филина? - спрашиваю Майну.
        Майна - женщина средних лет, среднего роста и комплекции. Для меня она средняя во всем: не сказать, чтобы я питала к ней особо теплые чувства, но и отрицательных тоже не испытываю. Работать с ней легко, не то что с Кайрой или Чайкой. Увы, теперь этот список пополнила и Олуша. Как она там, с Дергачом…
        Майна равнодушно пожимает плечом.
        - Зайду. Сама-то чего боишься?
        Боюсь ли я Филина? Скорее, не хочу его видеть.
        - Спасибо, - благодарю за первую часть фразы, вопрос игнорирую.
        Майна уходит в одну сторону по коридору, я - в другую. Предстоит собрать вещи, затем выстирать, повесить и если повезет, то высушить и вернуть на место. Впереди целый день, а ветер довольно сильный, так что велики шансы выполнить все пункты задания.
        Гружу во дворе вещи в специально выделенную для поездок к реке тачку, когда из барака появляется Майна с охапкой постельного белья в руках.
        - Филин велел тебе зайти к нему до ужина. Хочет с тобой побеседовать.
        Напрягаюсь. Как чувствовала, что не хотела идти к нему прямо сейчас.
        - Не сказал о чем?
        Майна фыркает, заправляет кудрявую прядь цвета горького шоколада за ухо. Потом беззлобно усмехается.
        - Так Глава и станет передо мной отчитываться.
        - И то верно, - бормочу.
        А самой неспокойно.
        - Да ты иди. - Майна снова воспринимает мою реакцию как страх. - Он сегодня вроде не злой.
        - Схожу, - обещаю.
        А куда я денусь?

* * *
        Стирка, пополнение запасов воды в бочках во дворе, уборка мест общего пользования в бараке - день пролетает быстро. Никаких падений в обмороки, неожиданных вспышек перед глазами или видений из прошлого. Все как всегда, как было до моего падения с крыши - рутина, когда работают руки и можно отключить голову.
        С напарницей за день перекидываемся от силы десятком слов: «помоги», «поддержи», «подай мне». На самом деле Майна - хамелеон. Зная, что я не люблю пустой треп, со мной она немногословна. С Чайкой же способна болтать без умолку, ловко поддерживая беседу. Кто знает, что творится в голове этой женщины на самом деле. По крайней мере, мне она никогда не делала подлостей.
        Белье и вправду высыхает очень быстро - яркое солнце при сильном ветре. Плотные вещи еще досыхают, а постельные принадлежности снимаем с веревок еще до того, как дежурные по кухне возвращаются с огорода, чтобы начать готовить ужин.
        - Иди к Филину, - напоминает мне Майна, красноречиво указывая взглядом на простыню Главы, все еще болтающуюся на веревке и которую я до сих пор не успела снять.
        Создается впечатление, что он чем-то припугнул Майну в случае, если она не сумеет донести до меня необходимость зайти к нему сегодня. Взрослый здоровый мужик, что мешает ему самому выйти во двор и сказать мне, что хочет поговорить?
        А мешает ему то, что, выйди он ко мне, это сравняет его со мной, заставит снизойти, опуститься на мой уровень. Филину требуется еще до разговора напомнить мне мое место.
        - Иду, - отмахиваюсь. Что-что, а подгонять меня не нужно.
        - Смотри, не пойдешь, с нас обеих шкуру спустит, - не унимается Майна, лишний раз подтверждая, что Глава велел ей привести меня во что бы то ни стало.
        - Иду, - повторяю, на этот раз уже откровенно огрызаясь.
        Почему Майна стала настаивать именно сейчас? Сообщив мне утром о необходимости посетить Главу, в течение дня она даже не вспоминала об этом. Теперь волнуется, будто время на исходе.
        Или… Глава велел ей доставить меня в его «апартаменты» до того, как мужчины вернутся с рудника?
        Продолжаю монотонно снимать с веревок высохшее белье. Пойти к Главе я пойду, у меня нет выбора, но и бросать неоконченную работу и бежать к нему сломя голову тоже не стану.
        - Иди, глупая, - уже шипит в мою сторону Майна. - Он ясно сказал: до ужина.
        Меня он, что ли, боится не успеть разделать к трапезе?
        Ясное дело, оставляю возмущение при себе. Бросаю в таз последние снятые с веревки вещи, подхватываю его, прижимаю одной рукой к боку и покорно иду в барак.

* * *
        В распоряжении Филина не только комната, как у остальных, но и так называемый кабинет - место, где он принимает посетителей. В его спальню (кто для уборки, кто для сексуальных утех) имеет доступ ограниченный круг лиц, и я в их число не вхожу. А в кабинете Главы мне уже приходилось бывать.
        Полагаю, ранее это помещение и было кабинетом какой-то важной шишки из тех, кто долгие годы владел планетой. Сейчас оно похоже на музей: остались нетронутыми стол у окна, стулья с обеих сторон от него, стеллаж с забытой или никого не заинтересовавшей посудой и несовременной, даже по тем меркам, кофеваркой. Естественно, не рабочей без электричества, но гордо занимающей свое место на полке.
        Стучусь. Получаю позволение войти и вхожу. В моих руках - таз с выстиранным постельным бельем Главы. Другие простыни и пододеяльник я занесла в комнату «холостяков» по дороге.
        - Гага-а-ара, - неприятно растягивает мое птичье имя Филин, увидев меня на пороге. - Заждался. - По крайней мере, не сказал, что соскучился. - Проходи, садись.
        Сам Глава восседает за столом. У его правого локтя лежит потрепанная бумажная книга - тоже остаток былой роскоши от бывших хозяев планеты.
        Ставлю таз с бельем у порога и прохожу к столу. Занимаю место для посетителей. Стул старый, как и все здесь, его ножки поскрипывают и слегка разъезжаются, когда предмет мебели принимает мой вес.
        Глава сидит напротив, смотрит пристально, не моргая. Хочется поежиться, но ни за что не стану этого делать. Держу спину прямо, подбородок приподнят, руки на коленях.
        - Расскажи-ка мне о настроениях Пересмешника, - произносит Филин без лишних предисловий, смыкая пальцы рук в замок под подбородком. Взгляд черных глаз прожигает насквозь.
        Хмурюсь, не понимаю.
        - Каких именно? - спрашиваю.
        На самом деле не понимаю вопроса.
        - Дуру из себя не строй. - Брови Главы встречаются на переносице. - Бунт затевает? Хочет занять мое место?
        У меня ощущение, будто с моей головы только что сорвали простыню и я внезапно прозрела. Так вот почему Филин запретил Сове вмешиваться в лечение Пересмешника - после того как увидел, что тот сделал с Момотом, он просто-напросто испугался.
        - Ничего подобного он мне не говорил, - озвучиваю чистую правду. Филин продолжает давить на меня взглядом, давая понять, что таким ответом не удовлетворен. - Не думаю, что он что-то затевает, - продолжаю, так как от меня ждут именно этого. - Ему это не нужно.
        Глава презрительно морщится.
        - А что нужно? Ты? - Окидывает меня уничижительным взглядом. - Хочешь сказать, он побил моих лучших бойцов, а затем свернул шею самому лучшему только ради тебя?
        Согласна, звучит нелепо.
        Пожимаю плечами.
        - Мне нечего сказать, - говорю честно. - Я уверена, что никакого заговора Пересмешник не планирует. Тем более не метит на место Главы. Больше я ничего не знаю.
        Филин прищуривается, смотрит оценивающе.
        - А тебе известно, что он расспрашивал других, как я стал Главой, какие силы использовал, почему до сих пор никто меня не сверг? - не спеша произносит каждое слово и внимательно вглядывается в меня, хочет увидеть реакцию.
        Но ее нет.
        И да, мне действительно неизвестно о том, что Пересмешник задавал такие вопросы. С другой стороны, я сама, попав на Птицеферму, спрашивала то же самое. И вовсе не с целью бунта, а для того, чтобы составить для себя целостную картину происходящего.
        Молча качаю головой. Мне нечего сказать. Ни в чем признаваться или обвинять Пересмешника я не собираюсь.
        - Значит, нет? - зло уточняет Филин. Размыкает руки под подбородком, барабанит пальцами одной из них по ободранной столешнице. - Я не доверяю этому парню, - признается с неожиданной откровенностью. - После состязаний не знаю, чего от него ожидать, - морщится, - еще и наглый как черт. А ты, прожив тут почти два полных года, должна знать, что на Птицеферме либо живут те, кто подчиняются моим правилам, либо - не живут.
        - Знаю, - подтверждаю сквозь зубы.
        Губы Главы трогает улыбка. Не радостная, не лукавая, а какая-то умильная - будто он смотрит на ребенка и умиляется его детским лепетом. Верно, я тоже его детище. Какой непокорной я пыталась быть вначале и как быстро меня укротили.
        - Встань, - резко велит Филин.
        Подчиняюсь, встаю. Чувствую напряжение в каждой клеточке тела. Если Глава не понимает, чего ждать от Пересмешника, то я не понимаю, что ждать сейчас от него. Ударит?
        Филин тоже встает, обходит стол. Не спешит, двигается медленно, тягуче, словно хочет испытать мои нервы. Мне плевать на скорость его передвижений, но то, что не могу прочесть его намерения, точно не нравится.
        - Подойди, - командует, останавливаясь у стола, но с другой стороны от места хозяина кабинета, опирается задницей о край столешницы и складывает руки на груди. Покорно делаю шаг к нему. - Сними одежду. Всю.
        Пара секунд заминки, несколько ударов сердца. В тишине они кажутся громкими, оглушающими. Сглатываю.
        Я могу сопротивляться и попытаться убить Главу Птицефермы. Если не убью, то меня убьют. А если убью? Меня все равно порешат остальные, просто от неожиданности - потому что испугаются и им нужно будет сорвать злобу. Если Пересмешник и победил самых сильных бойцов этого места, то только потому, что поединки были один на один - против взбешенной толпы не устоит никто. Тем более против толпы, горящей праведным гневом.
        Тогда - что? Бежать? Куда?
        Я возвращаюсь назад. Эти мысли уже посещали меня перед состязаниями, когда я готовилась к тому, что Момот назовет мое имя и насильно сделает меня своей. И что тогда я решила? Помню: это лишь тело, переживу, мне нужно потянуть время и все выяснить, завершить свое задание полицейского.
        Пара секунд заминки, и… я спускаю с плеч бретели своего сарафана. Еще несколько - и одежда падает к ногам, а я стою абсолютно голой, руки вытянуты по швам.
        Глава довольно ухмыляется, обходит меня по кругу. Все так же медленно, никуда не спеша, осматривает, будто покупает лошадь или корову. Что он хочет там увидеть? Спину, изрезанную шрамами, старыми, давно поблекшими, и еще совсем свежими, яркими? Кожу, изувеченную розгами по его личному приказу?
        На мою ягодицу обрушивается звонкий удар ладонью. Боль обжигает, а звук еще некоторое время отдается в голове.
        - А задница ничего, - комментирует.
        Крепче сжимаю зубы, не шевелюсь. Мне никто не поможет. Выхода нет.
        О чем ты думала, Эмбер Николс, когда соглашалась на эту авантюру? Не зря ведь Ник рисковал своей карьерой, скандаля со Стариком и требуя, чтобы на Пандору послали его, а не тебя. Он еще тогда понимал, куда я сую голову. Пусть бы я даже вспомнила все через пару дней, как мне и обещали. За эти дни со мной могло случиться все что угодно. И случилось: Пингвин жестко и с переломами поимел меня уже на второй.
        «Я справлюсь», «я готова» - так ты говорила полковнику? Так получай, получай сполна и не жалуйся. Ты же смелая, ты же ругала своего напарника за то, что он пытался тебя защитить…
        Филин снова заходит спереди, смотрит оценивающе. Окна распахнуты, прохладный ветер проникает в кабинет, обдувает мое обнаженное тело; соски стоят. На них Глава и задерживает свой взгляд.
        - Изнасилуешь? - спрашиваю голосом, лишенным эмоций.
        Мне не страшно, я не в панике и не в истерике. Просто тошно. Разве что сердце колотится чересчур быстро - не поможет, нужно успокоиться.
        Филин кривится.
        - Надо бы, - отвечает. Снова проходится взглядом по моему телу. - Но я не извращенец, на такую тощую у меня не встанет и после месяца воздержания.
        Это значит?..
        Не успею додумать. Филин резко шагает вперед и накрывает своей ладонью мою грудь. Вздрагиваю, но не двигаюсь с места. А он с силой сжимает пальцы, так сильно, что кожа под ними багровеет. Больно ужасно. Не двигаюсь.
        - Учти, - доверительно понижает голос, склоняясь к моему уху, - как запретил групповые изнасилования, так и разрешу. - Пальцы сжимаются еще крепче; до крови прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не закричать. - У меня на тебя не стоит, но у нас найдется еще других десяток желающих. Отдам тебя им. Всем сразу. И дело с концом. Ты в моей власти, поняла? - встряхивает меня за грудь.
        На глаза от боли наворачиваются слезы.
        - Поня… ла, - шепчу.
        - То-то же. - Глава разжимает хватку, с омерзением на лице вытирает ладонь о штаны. - Одевайся.
        Кровоток восстанавливается с жуткой болью. Моя левая грудь пульсирует.
        Хватаю сарафан с пола, натягиваю, стараясь скрыть дрожь рук. Выходит паршиво.
        - Будешь мне докладывать о каждой подозрительной фразе Пересмешника, - продолжает Филин. - О любой отлучке в неположенное время. Даже о косом взгляде в мою сторону. Иначе ты знаешь, что тебя ждет. Розги покажутся тебе мелочью в сравнении с тем, что получишь, если ослушаешься. Поняла?
        - Поняла.
        - Тогда пошла вон. И если скажешь Пересмешнику…
        Не дослушиваю.
        Выскальзываю за дверь.
        Глава 22
        Глаза печет до рези.
        Лить слезы нет смысла. Всего лишь новое унижение - не более. Здесь, на Пандоре, я терпела вещи и пострашнее. Но все равно разреветься хочется неимоверно.
        Лечу по коридору, толком не разбирая дороги. До ужина еще есть время. Успею закрыться в комнате и прийти в себя. Глава мне точно не спустит с рук, если не появлюсь на ужине в срок. Просто чудо, что он закрыл глаза на то, что я не пришла вчера. Сегодня подобного снисхождения я не получу. Вообще не получу - мне ясно указали мое место, и, если я хочу выжить, мне следует проглотить и это и не высовываться.
        Уже у самой двери в свою комнату опускаю взгляд на грудь: у сарафана достаточно вольный вырез, и в нем отчетливо виднеется наливающийся фиолетовым отек. Значит, в ближайшее время мне придется носить более закрытое платье. Проблема в том, что из летнего у меня есть лишь оно и этот сарафан. Со стиркой будут проблемы…
        Грудь болит и будто горит. Хочется приложить к коже что-нибудь холодное. Но о льде летом на Пандоре можно только мечтать. Ничего, перетерплю.
        Сцепляю зубы и толкаю дверь в комнату.
        Пересмешник стоит у окна, одной ладонью опирается на подоконник, вторая прижата к боку, на лице - озабоченное выражение. Тут же обращаю внимание, что он успел ополоснуться после рудника: волосы влажные и в беспорядке, а еще на нем свежая футболка, которую я только сегодня выстирала и оставила на стуле дожидаться своего хозяина.
        Не ожидала, что он вернется раньше меня. А Пересмешник, похоже, не ждал моего внезапного возвращения в комнату. Он резко убирает руку от бока и выпрямляется, натягивая на лицо улыбку. То, что она фальшивая, чую с порога.
        Я тоже - не лучше: пытаюсь дышать через раз, чтобы успокоить сердцебиение и не разрыдаться. Почему-то хочется броситься к нему и немедленно рассказать обо всем. Пожаловаться. Никогда, ни разу за два года у меня не возникало желания переложить на кого-то свои проблемы. Совсем с ума сошла.
        - Ребра? - интересуюсь, войдя и притворив за собой дверь. Не собираюсь делать вид, что ничего не заметила.
        - Я уже выпил болеутоляющее, - бодро рапортует мой сожитель. - Сейчас пройдет.
        Ладно, не буду спрашивать, как он нашел место, куда я положила оставшиеся медикаменты. Вроде бы оба раза, когда я прятала и доставала их из своего тайника, Пересмешник спал.
        - На голодный желудок? - срывается с моего языка прежде, чем я успеваю спохватиться. Тоже мне нашлась заботливая мамаша.
        Пересмешник думает так же, усмехается.
        - Госпожа доктор, признаю: был не прав, - пытается свести все к шутке, но не получается - я в слишком дурном настроении.
        - Это не мое дело, - отзываюсь, наконец сказав что-то правильное.
        Прохожу к шкафу.
        Нужно достать платье и переодеться, чтобы скрыть следы, оставшиеся от пальцев Филина на моей груди. Вопрос: как это сделать при Пересмешнике? Закрыться в шкафу?
        - Все нормально? - На этот раз мужчина спрашивает серьезно.
        Так, мы это уже проходили: я психую возле шкафа, он - стоит у меня за спиной. Не хватало еще, как в прошлый раз, стукнуться о дверцу и улететь в прошлое.
        - Нормально, - отвечаю как можно спокойнее. Я расклеилась - вот что. Надо немедленно брать себя в руки и отключать эмоции.
        - Мне показалось, ты плакала.
        Не плакала. Только собиралась. И он мне помешал. Оно и к лучшему - нечего сидеть и рыдать, как дура. Слезами горю не поможешь. Да и не горе со мной случилось, в общем-то. Унижение и физическая боль - ерунда, остыну и думать забуду.
        - Нет, - отмахиваюсь, не оборачиваясь. А сама понимаю, что копаюсь в шкафу чересчур долго. Вот оно, платье, лежит посреди пустой полки - сложно не заметить с первого взгляда. - Просто устала. Может, грязь в глаза попала.
        - В оба?
        - Почему бы и нет? - на этот раз огрызаюсь.
        Что за допросы? Впрочем, и сама не лучше, с ребрами и лекарствами. Мы чужие люди, и нечего лезть туда, куда не просят. Это касается обоих.
        И все же интересно: Пересмешник с первого взгляда заметил у меня покрасневшие глаза и не обратил внимания на синяк на груди. Пингвин бы увидел только грудь, ну, может быть, еще ноги. Пересмешник всегда смотрит прежде всего в лицо.
        Решаю, что прятаться в шкафу все же глупо.
        - Отвернись, - прошу. - Мне нужно переодеться.
        Если откажется - черт с ним. Разденусь прямо здесь. На Пандоре быстро теряешь стеснение. Как и чувство собственного достоинства. Но поврежденную грудь хотелось бы скрыть. Что там у меня сзади, если что? Шрамы на спине Пересмешник уже видел. Сегодняшний удар по ягодице вряд ли оставил следы.
        Стою, бездумно смотря в темноту шкафа, жду ответа.
        - Отвернусь, - обещает сожитель. - Могу даже выйти.
        - Отлично, - не сдерживаюсь. Если он выйдет, это будет просто чудесно.
        - Через минуту.
        Что? Боже, ну что еще ему от меня нужно?
        - Повернись, пожалуйста.
        Ну вот, сама виновата. Только слепой не обратил бы внимания на мое странное поведение.
        Чувствую, как к глазам снова подступают слезы. Почему-то показать Пересмешнику следы от хватки Филина кажется мне еще унизительнее, чем стоять перед Главой обнаженной и слушать его мерзкие угрозы.
        - Ты можешь просто… выйти? - прошу, а голос предательски срывается. Чертовы нервы.
        Однако вместо того, чтобы послушаться, Пересмешник берет меня за плечи и с силой поворачивает к себе. Самое время ударить его за самоуправство: оттолкнуть или влепить пощечину. А там - будь что будет. Ударит в ответ - может, так будет даже легче. Все станет просто и понятно, привычно и объяснимо.
        Но я не бью. Стою и смотрю на него, с вызовом и одновременно пытаясь сдержать невыплаканные слезы.
        - Расскажешь? - спрашивает. Мягко. Не требуя.
        - Оступилась на крыльце, - дергаю плечом, высвобождая руку.
        Пересмешник многозначительно хмыкает, давая понять, что обо всем догадался и без моих объяснений.
        - А одна из ступеней вытянула руку, чтобы поддержать тебя, но успела ухватиться только за грудь? - выдвигает ехидную версию.
        - Примерно так, - огрызаюсь. - Еще раз тронешь меня без спросу, я тебе вмажу, - предупреждаю на полном серьезе. А потом будь что будет, повторяю про себя как заклинание.
        Кажется, теперь мне удалось его удивить. На мгновение брови Пересмешника приподнимаются, а затем, наоборот, опускаются. Он хмурится.
        - Ты меня боишься? - задает вопрос в лоб.
        Боюсь потерять последнюю надежду, вот чего я боюсь. А его… Пожалуй, сейчас я в любом случае отобьюсь. Пересмешник безусловно сильнее меня, но я помню о его сломанных ребрах. Если ударить по ним…
        Но это рассуждает мозг. Мои эмоции говорят о том, что если мой сожитель поднимет на меня руку, то не стану сопротивляться.
        - Не боюсь, - отвечаю сквозь зубы и отворачиваюсь.
        Считаю секунды. Ну давай же, уходи, и все. Довольно разговоров, я хочу наконец переодеться и спрятать следы своего унижения не только от остальных, но и от себя.
        - Я пальцем к тебе не притронусь без твоего согласия, - до ужаса серьезно произносит Пересмешник. - И вреда тебе не причиню, что бы ни было.
        Еще бы на Библии поклялся.
        Не могу, все равно не верю.
        Если это Ник, то почему он поступает со мной так жестоко, до сих пор играя роль заключенного-новичка? Зачем? Если бы его прислали спасти меня, то к чему тянуть время? Значит, не спасти… Устранить? Исподтишка проверить, что я помню и с кем успела поделиться, и устранить после этого?
        - …Ты можешь мне доверять.
        Как?! Во имя всех святых, как?!
        Меня начинает бить крупная дрожь. Если Пересмешник сейчас не уйдет, как обещал, то я сама выбегу. И плевать на ужин и угрозы Филина. Меня ломает так, как никогда за время, проведенное на Птицеферме. Тянет к этому человеку. Мне действительно хочется ему верить. Но я не верю, не могу.
        Всхлипываю. Зажимаю рот тыльной стороной запястья.
        Пересмешник вздыхает.
        - Иди сюда.
        Не успеваю сообразить, что это значит, как меня притягивают к теплому телу и обнимают сильные руки. Всхлипываю еще раз и утыкаюсь носом в свежевыстиранную футболку, еще сохранившую запах мыла и ветра.
        Пересмешник осторожно и бережно гладит меня по спине. Ощущение безопасности, бесконечной душевной близости.
        Понимаю, что все это может быть ложью, и, скорее всего, это и есть ложь, игра. Но мне так хочется продлить это непривычное, пусть и ненастоящее ощущение, что поддаюсь слабости - не сопротивляюсь, просто чувствую.
        Разрыдаться хочется еще сильнее. Но это будет уже чересчур.
        - Ты сказал, что пальцем ко мне не притронешься, - бормочу ему в плечо, голос звучит глухо, так как я прижимаюсь к нему слишком крепко. Поврежденная грудь отзывается болью, но стараюсь не обращать на нее внимания. Подозреваю, ребра Пересмешника тоже не рады крепким объятиям.
        - Ты поняла, в каком смысле «притронусь» я имел в виду, - отзывается мужчина. Его щека касается моих волос. Так… хорошо. - Так как мы все только что вернулись с рудника, полагаю, это Филин распустил руки?
        Нет-нет-нет. Не нужно назад в реальность. Мне хорошо здесь, в мире своих иллюзий.
        - Угу. - На большее меня не хватает.
        - Он что-то тебе сделал?
        - Обошелся угрозами.
        - Извини за это. - Пересмешник мягко проводит ладонью по моим волосам.
        - За что? - шепчу, головой понимая, что пора его оттолкнуть, но все еще не находя в себе сил это сделать.
        - Он же полез к тебе из-за меня.
        - Почему это ты так решил? - уточняю из чувства протеста.
        - Я, знаешь ли, умный, даже если кажусь придурком, - смеется. Мне нравится, как звучит его смех. - Филин не зря хотел подложить под меня Кайру, чтобы шпионила и доносила. Потому ему и не понравился мой выбор. Когда я уложил Момота, Глава здорово струхнул. Но повода меня устранять я ему не давал, вот и присматривается.
        - Он думает, что ты хочешь занять его место, - признаюсь.
        Снова усмешка.
        - Всю жизнь мечтал.
        - Я ему так и сказала.
        - Так и говори. - Он все еще не отпускает меня, а я не вырываюсь. Дура как есть. - Отрицай. Нутром чую, Филин связан с теми людьми, надо все выяснить. А там - посмотрим.
        Практически в точности - мои собственные мысли.
        Такой нежный, доверительный момент. Сейчас ли не самое время спросить: «Ты Николас Валентайн?» Уже слышу собственный голос, задающий этот вопрос, у меня в голове.
        Но… не решаюсь.
        Это будет билет в один конец.
        - Успокоилась? - спрашивает Пересмешник, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в мое лицо.
        Не отвечаю - он и так знает, что успокоилась. Будь моя воля, так бы и уснула в этих теплых объятиях.
        - Почему… - Вместо вопроса, после которого не останется пути назад, задаю более безопасный: - Почему ты так ко мне относишься?
        Относится или делает вид? Его отношение выглядит настолько искренним, что я почти верю. Почти.
        - Ну-у, - весело протягивает Пересмешник, возводя глаза к потолку, изображая задумчивость. - Веришь в любовь с первого взгляда?
        Слово «любовь» - слишком громкое. Оно бьет наотмашь. Вздрагиваю.
        - Нет, не верю, - отвечаю твердо.
        - Ну и зря, - усмехается и наконец разжимает руки. - Переодевайся скорее, а то опоздаем на ужин. Жду тебя в коридоре!

* * *
        - Пойдем сегодня к реке? - спрашиваю, когда мы возвращаемся в комнату после ужина.
        Стараюсь не смотреть на своего сожителя. Готова глядеть куда угодно: в пол, в потолок, в стену - только не ему в глаза. Чувствую себя до ужаса неуютно.
        Кой черт меня дернул жаться к нему? Прошел какой-то час, а все, о чем я мечтаю, - заполучить машину времени, чтобы вернуться в прошлое и отхлестать себя по щекам. О чем я думала? И как вести себя с ним дальше?
        Пересмешник же ведет себя так, будто бы ничего не было. И на ужине что-то болтал, и сейчас в нем не ощущается ни капли напряжения. Наоборот, настроение даже приподнятое.
        - А ты себя нормально чувствуешь для ночной прогулки? - уточняет и тут же усмехается. - Мои ребра жаждут принять горизонтальное положение и точно отомстят мне завтра, если я их не послушаюсь.
        Все же заставляю себя посмотреть на мужчину. Он уселся на край кровати, широко разведя колени и уперев в них локти. Волосы взъерошенные. Быстро понимаю почему - уже на моих глазах запускает в них пальцы и зачесывает назад, несколько прядей слушаться не желают и тут же снова падают на лицо.
        - Я могу сходить на разведку одна, - предлагаю на полном серьезе.
        На самом деле мы потеряли несколько дней. Вдруг люди в черной одежде уже нашли то - или того, - что искали, и теперь намертво замуровали люк и убрались восвояси? А если все еще ходят поблизости, то стоит в этом убедиться, проверить, в то ли время, что и прежде, они выбираются на поверхность.
        Не знаю, будет ли от такой слежки много пользы, но сидеть сложа руки не могу. Тем более в четырех стенах с Пересмешником, который сейчас выглядит таким домашним, что хочется завернуться в его объятия, как в плед, и никуда его не отпускать. Плохая, плохая идея…
        - Плохая идея, - вторит моим мыслям сожитель. Вздрагиваю от неожиданности и только потом соображаю, что он не телепат и говорит совсем не о той идее, о которой думала я, - отвечает на мою предыдущую реплику. - Ты сама еле на ногах стоишь.
        Неправда. Просто у меня, должно быть, воспаленные глаза от невыплаканных слез. Плакать мне больше не хочется, а вот спрятаться под одеяло и закрыться от всего мира - очень даже.
        Мотаю головой.
        - Со мной все в порядке, - пересиливаю себя и упрямо смотрю в ответ.
        - Ну-у… - Пересмешник с обреченным выражением на лице разводит руками и встает. - Тогда мы, в смысле я и ребра, идем с тобой.
        А утром ему и его героическим ребрам предстоит отправиться на рудник… Чувствую укол совести. Какой бы род деятельности Сова мне завтра ни поручила, это все равно физически будет гораздо легче.
        Вздыхаю, сдаваясь.
        - Укладывай спать свои многострадальные ребра.
        - А ты? - привычно вскидывает бровь, ту, которую шили, и в который раз морщится. Похоже, кому-то следует менять привычку. - Со мной? - поднимает руки ладонями наружу. - Обещаю не приставать.
        - С тобой, - киваю.
        А куда я денусь?
        Или намекнуть Пересмешнику, что ему следует взять одеяло и лечь на полу? Самой опять спать не в кровати не хочется ужасно - к хорошему быстро привыкаешь. Вдруг сожитель решит оказать мне любезность?
        Да уж, любезность - с его-то ребрами…
        Так и не внеся предложения по разделению спальных мест в мою пользу, беру с подоконника фонарь и разворачиваюсь к двери.
        - Ложись. Я скоро приду.
        - Тебя проводить? - тут же вызывается Пересмешник.
        Закатываю глаза.
        - В туалет? - уточняю с усмешкой. - Спасибо, папочка, я не провалюсь в дыру.
        Мужчина не настаивает. И правда, если бы он вздумал провожать меня до туалета, это было бы более чем странно.
        С фонарем в руках выскальзываю за дверь.
        - Если что, кричи! - доносится мне вслед.
        Спешу по коридору, улыбаясь себе под нос.

* * *
        На крыльце сидит Пингвин, курит самокрутку. Одаривает меня неприязненным взглядом, но поползновений в мою сторону не делает. Хотя выражение его лица ясно говорит, что точка между нами для него еще не поставлена.
        Черт с ним. Полезет, когда буду возвращаться, или попытается преследовать, действительно закричу. В прошлый раз я здорово сглупила, выясняя с ним отношения один на один. Впредь буду умнее.
        Беспрепятственно дохожу до кабинки на окраине двора и затем выхожу из нее, осматриваюсь и убеждаюсь, что меня никто не поджидает. Фонарь Пингвина все еще тускло светит от крыльца. Мой собственный - слабо освещает окрестности, но его луч не выхватывает из темноты ничего, кроме глины и сухих кустов.
        Стоит абсолютная тишина. Дневной ветер сменился полным штилем, но стало прохладнее.
        Обхватываю себя одной рукой, пытаясь сохранить тепло тела, второй освещаю перед собой дорогу и не спеша отправляюсь в обратную сторону. Сейчас еще пройти мимо Пингвина второй раз - и можно расслабиться…
        И вдруг в этой абсолютной тишине со стороны зарослей кустов, мимо которых прохожу, доносится тихий, но отчетливо различимый ввиду отсутствия других звуков мужской голос:
        - Эмбер! Эмбер!
        Резко останавливаюсь, луч света моего фонаря разрезает кусты.
        - Кто здесь?
        - Сдурела? Свет убери!
        Автоматически подчиняюсь, не успев даже подумать, какого черта я это делаю. Отвожу фонарь в сторону.
        - Спасибо, детка, - исходит из кустов хриплое хмыканье. - А то тот здоровяк на крыльце так и пялится в твою сторону.
        Может, я была не права и Пингвин - меньшее из зол?
        - Кто ты? - повторяю свой вопрос, тем не менее шепотом, чтобы не спугнуть.
        - Узнаешь. - Не могу понять, то ли смешок, то ли подавленный приступ кашля в ответ. - Приходи к шахте, когда все уснут. Одна. Побеседуем.
        - А если не приду?
        Все же это было хмыканье кашляющего человека, оно повторяется.
        - Много потеряешь, детка.
        А затем - шелест кустов.
        - Эй? - зову шепотом.
        Тишина.
        И только тут до меня доходит, как ко мне обратились - Эмбер, не Гагара.
        Глава 23
        Фонарь выключаю еще в коридоре, стараюсь не скрипеть дверью - почти получается. В комнате темно и тихо, и кажется, что мое собственное сердце колотится со страшным грохотом, эхом отдающимся от стен.
        Осторожно кладу фонарь на подоконник. Окно распахнуто настежь, и света спутника, проникающего через него внутрь, достаточно, чтобы различать очертания предметов.
        Пересмешник лежит на боку на своей половине кровати, рука - под головой, лицом к окну. Не шевелится и никак не реагирует на мое возвращение, но у спящих другое дыхание - не спит.
        Как и обычно, с тех пор как комната снова стала принадлежать не только мне, не раздеваюсь. Подхожу к кровати, сбрасываю ботинки и забираюсь на свою половину. Кровать поскрипывает и прогибается под моим весом. Пересмешник по-прежнему притворяется спящим.
        Или не притворяется, а просто не считает нужным что-либо говорить.
        Мое сердце все еще часто бьется в груди. Я растеряна, взволнована. Напугана? Да, и это тоже.
        Нужно лечь и сделать вид, что сплю. Если не шевелиться и дышать глубоко, сердцебиение выровняется. Мне необходимо, чтобы мой сожитель решил, что я сплю, и уснул сам. Только тогда я сумею улизнуть.
        Я действительно собираюсь среди ночи идти на встречу с незнакомцем, которого я даже не видела, только потому, что ему известно мое настоящее имя?
        О да.
        И если в это время Пересмешник будет спать, всем будет только проще - врать и изворачиваться мне совершенно не хочется, но пойду на встречу, чего бы это ни стоило.
        Некоторое время сижу на своем краю кровати, обняв колени, потом решаюсь - ложусь на бок, спиной к соседу по комнате. Ширины спального места категорически не хватает. Мы не касаемся друг друга, но между нашими спинами едва ли пройдет ладонь. Через тонкую ткань платья чувствую тепло чужого тела.
        С моей стороны - непроглядно темно. Обнимаю свои костлявые плечи и пялюсь во тьму, пытаясь угомонить разошедшийся от волнения пульс. Однако пока тщетно.
        Кто это может быть? Друг или враг?
        До меня вдруг доходит, что с того самого момента, как мне удалось вспомнить, кто я и как сюда попала, я ждала чудесного спасения. Пусть это звучит нелепо и даже фантастически. Я ожидала, что за мной придут и вызволят отсюда. Армия спасения на блестящих катерах или друг, внезапно появившийся на Птицеферме под видом заключенного.
        Я так хотела этого, что окончательно убедила себя в том, что Пересмешник и Ник Валентайн - один и тот же человек. А теперь… Теперь я снова растеряна.
        И все же из того, что я увидела в своих воспоминаниях, сомнений не вызывает одно - Ник меня не бросил бы. А что, если он все-таки пришел за мной? Но не раньше и не под прикрытием? А сейчас, ночью? Что, если это он заговорил со мной в темноте?
        Но разве Ник назвал бы меня «деткой»? Морщусь при одной мысли об этом обращении. Оно мне не нравится категорически. И я не могу представить, чтобы друг так меня называл.
        Однако так ли много я помню? Что из того, что я видела, правда, а что плод больного воображения?
        Вместо того чтобы успокоиться, сердце продолжает колотиться с бешеной скоростью. Кто бы ни назначил мне сегодня встречу, он точно знал меня раньше. Ник или нет - кто угодно, но этот кто-то из прошлого, и я жду не дождусь с ним поговорить.
        Переворачиваюсь на спину. Руки - по швам, взгляд - в темный потолок. Стараюсь дышать ровнее.
        - Что-то случилось? - Пересмешник по-прежнему не меняет позы, не поворачивается, только спрашивает, спокойно и негромко.
        - Нет, - шепчу в ответ.
        «Когда все уснут» - это когда? На дворе ночь, но совсем недавно Пингвин еще курил на крыльце. Спят ли уже остальные?
        - Хорошо.
        И больше ничего, тишина.
        Мне вдруг хочется его обнять. За то, что чувствует, что что-то не так, но все равно не настаивает на объяснениях, не навязывается. Обнять сзади, прижаться, почувствовать, что не одна…
        Отвратительная идея. Не шевелюсь.
        То, что мужчина обещал не приставать ко мне сексуально против моей воли, еще не значит, что его можно использовать как грелку или подушку для слез. Одно дело, что он не станет настаивать на физической близости, а другое - если я буду провоцировать, а потом откажу.
        Так и лежим. Не знаю сколько: полчаса, час, несколько минут?
        Напряжение потихоньку спадает, дышу ровно. Близость Пересмешника успокаивает. Точно угадываю момент, когда он засыпает, и думаю, что следует повременить еще немного и отправляться на встречу с незнакомцем.
        А потом каким-то образом умудряюсь заснуть сама.

* * *
        Резко распахиваю глаза, будто меня ударило током.
        Вокруг по-прежнему темно. Пересмешник спит все в той же позе - на боку, ко мне спиной. Сколько я проспала, понятия не имею, но очень надеюсь, что назначивший мне встречу еще не ушел.
        Прислушиваюсь к чужому дыханию, убеждаюсь, что не разбудила сожителя, и осторожно спускаю ноги с постели.
        Прохладно. Стоило подумать заранее и найти в шкафу теплую кофту, но если стану искать сейчас, то непременно наделаю шума. Так что ничего, потерпим.
        Потягиваюсь, пытаясь сбить сонливость. Грудь отдается тупой ноющей болью - у Филина не пальцы, а тиски. Достаю из-под матраса складной нож и кладу в карман. Ныряю в ботинки, подхватываю специально оставленный на видном месте фонарик и взбираюсь на подоконник.
        Обычно я просто прыгаю вниз, но сегодня перебираюсь через подоконник не торопясь, свешиваю ноги вниз, хватаюсь руками за край и повисаю на них, чтобы прыжок был как можно короче и тише.
        Оказавшись внизу, еще пару минут остаюсь на месте, прислушиваясь. Но никто не высовывается ни из нашего окна, ни из соседних.
        Значит, путь свободен.

* * *
        Я точно знаю, где располагается вход в шахту, которым пользуются наши мужчины. Поэтому иду в темноте. Фонарь не включаю, помня о людях из люка. Не хватало еще повторить участь Чижа.
        Оказавшись на месте, кручу головой. Никого. Тихо и темно. Вдруг незнакомец имел в виду другое место? Может, он назвал шахтой тот самый люк у реки? Он ведь тоже ведет под землю, верно?
        - Э-эй, - зову шепотом, так как не знаю даже имени того, кто назначил мне эту встречу вслепую. - Э-эй…
        Стою возле входа в шахту. Это металлическая плоская дверь в земле. На ней нет замка, но ее приваливают на ночь тяжелым камнем на случай штормового ветра. Камень на месте. Если поднять эту дверь, то откроется широкое круглое отверстие с тонкими скобами вместо лестницы. Говорят, не один человек сломал шею, поскользнувшись на них и упав по шахтному стволу вниз. Сама я ни разу не бывала в шахте - «не бабское это дело», говорит Филин.
        - Э-эй! - повторяю громче, крутясь вокруг собственной оси.
        Неужели пришла слишком поздно?
        - Хе-хе, детка, пунктуальность никогда не была твоей сильной стороной.
        Вздрагиваю. На этот раз рискую - включаю фонарь и свечу им вокруг, пытаясь определить, откуда исходит голос.
        Не слишком высокая худощавая фигура выбирается из главного шахтного ствола, по которому поднимают руду в специальных грузовых люльках. Лестницы там нет, и одному богу известно, как незнакомец умудрился прятаться там и не свалиться вниз.
        Мужчина решительно направляется ко мне, а я автоматически отступаю, но при этом продолжаю, как дура, светить ему в лицо.
        Незнакомец останавливается в паре шагов от меня. Он примерно одного со мной роста («Точно не Ник», - тут же проносится в голове), черноволосый и черноглазый, смуглый. Одет в черный комбинезон, настолько грязный и засаленный, что это заметно даже в темноте. Правый рукав разодран по всей длине: неровный лоскут ткани свисает вниз, когда мужчина вскидывает руку, защищая глаза от света моего фонаря.
        - Пожрать принесла?
        - Что? - совершенно теряюсь от этого вопроса и делаю еще один шаг назад.
        - Что-что, - передразнивает незнакомец. - Я уже ошалел от вашей морковки и редиски. Думал, хоть сухарь какой прихватишь.
        Часто моргаю. Он это серьезно?
        - Да убери ты фонарь! Хочешь меня инвалидом сделать? Уже слезы из глаз.
        Поспешно отвожу луч света от его лица, но и гасить не спешу. Оказаться один на один с незнакомцем в темноте меня не прельщает совершенно.
        - Ну, чего стоим? - Кажется, мужчина начинает злиться. - Сейчас привлечем внимание твоим светильником - и хана обоим. Совсем страх, что ли, потеряла?
        Привлечем, как пить дать. Здесь большое открытое пространство - свет видно издалека.
        С внутренним протестом выключаю фонарь. Крепко сжимаю его в руке - он металлический, в случае чего можно использовать для самообороны.
        - Пошли хоть морковку пожую, - ворчит мужчина, едва мы оказываемся в темноте. Глухо закашливается. - Совсем с вами, огородниками, помрешь.

* * *
        Положение абсурднее не придумаешь: ночь, сижу на окраине огорода в компании незнакомца, с хрустом жующего морковь с наших грядок.
        Сначала мы шли к огороду, вертя головами по сторонам и прислушиваясь. Затем мужчина, уверенно и явно будучи здесь не впервые, направился к одной из грядок, нарвал себе добычи, и мы удобно расположились прямо на земле, в относительной безопасности от чужих глаз - под прикрытием зарослей кустов.
        - Что, серьезно, меня не помнишь? - Темно, но привыкшие к темноте глаза различают поворот головы в мою сторону.
        Крепче обхватываю колени руками.
        - Нет.
        - Вот дерьмо, - высказывается с чувством. - Я, когда тебя увидел, решил, что ты тут под прикрытием, что ли. Думал, у тебя есть подвязки, способы свалить отсюда. А ты… это… местная зомби. Тьфу!
        Местная зомби, значит?
        - Слушай ты, - говорю возмущенно, - я второй год ращу эту гребаную морковь не для того, чтобы ты ею плевался. А из нас двоих на зомби ты похож куда больше…
        Гневная тирада обрывается, потому что мой огородный спутник начинает хрипло смеяться.
        - Кто ты? - требую злым шепотом.
        - Меня зовут Дэвин. Что, серьезно, не помнишь?
        Игнорирую вопрос, на который уже ответила отрицательно пару минут назад.
        - Это тебя вторую неделю ищут люди, которые появляются из люка возле реки?
        - Они, чтоб их…
        - Не плюйся!
        - Да я не морковкой. А слюна - это даже удобрение.
        - Не слышала о таком удобрении.
        - Ха, да что ты знаешь… Хотя-а-а… Если ты два года орудуешь тут серпом и тяпкой… Два же, говоришь?
        - Зачем они тебя ищут? - Не собираюсь отвечать на вопросы этого Дэвина до тех пор, пока не получу ответы на свои. Впрочем, и потом не собираюсь. Он мне не нравится, и у меня нет ни единого повода ему доверять. - Ты один из них?
        В ответ - печальный вздох.
        - Я жертва нечестной сделки.
        - Подробнее.
        - Ты мне еще нож к шее приставь.
        Молча достаю складной нож, тот раскрывается с тихим, но прекрасно идентифицируемым щелчком для любого, кто имел хотя бы отдаленное отношение к оружию. Дэвин имел.
        - О, - комментирует он звук. - Угрожаешь?
        - Предупреждаю. А еще я могу закричать. И если нас не услышат твои сообщники, то услышат местные зомби, как ты их называешь, и тогда тебе точно не поздоровится.
        В этот момент моего нового - или старого? - знакомого сгибает пополам, и он закашливается.
        - Ты болен?
        - Тос… тос… тоской, - удается ему выговорить с третьего раза.
        - Я серьезно.
        - Да шут его знает. - Наконец у него получается восстановить дыхание. - Это местные тут привиты ото всякой заразы и для улучшения иммунитета, чтобы побольше впахивали на благо властей за пару кусков синтетического мяса в год. А меня ничем не тыкали. Мог и воспаление легких подцепить. Ночи в шахте холодные.
        - Ты ночевал в шахте?
        - А где же еще?
        - Я знаю, те люди искали тебя там.
        - Хе. Пусть ищут.
        Молчание. Хруст моркови.
        - Так ты расскажешь мне, кто эти люди и чем занимаются? - заговариваю первой, понимая, что съедено уже не меньше пяти морковок, скоро рассвет, а я не узнала ничего, кроме имени этого человека.
        Хруст прекращается. Он снова поворачивается ко мне. В темноте блестят глаза.
        - Слушай, Эмбер, детка, ты только подумай, если ты не решила меня разыграть, а правда ничего не помнишь, то это супермеганереальное совпадение. Я-то считал, ты, как коп, ведешь тут расследование, а ты…
        - Значит, ты знаешь, что я коп? - перебиваю.
        - Эге! - радостно сияет белоснежными зубами. - Значит, и ты знаешь, что ты коп!
        Да что ты будешь делать? Мне нужна информация, и у меня категорически мало времени.
        - Кто. Эти. Люди? - шиплю.
        - Кто-кто, - Дэвин обиженно ворчит и с хрустом надкусывает морковь, - наркоторговцы. Ты что, правда не в курсе, что тут происходит?
        Качаю головой, но потом спохватываюсь, что темно, и отвечаю:
        - Нет.
        - Детка, тогда дело - дрянь. Пандора - это же главное место по добыче синерила.
        Синерил, синерил… Что-то до боли знакомое. Так и вертится на языке, но… Нет, не помню.
        - Синерил, «синий туман», - подсказывает Дэвин, чувствуя заминку. - Ну же. Величайший наркотик современности. Огромные деньги.
        Закусываю губу. Все сходится. Меня могли отправить на Пандору, чтобы выяснить, что здесь происходит, если сумели до этого засечь нечто подозрительное, но нуждались в доказательствах.
        Молчание затягивается. Я пытаюсь что-нибудь вспомнить, но тщетно. Дэвин же, кажется, воспринимает мое молчание как осуждающее.
        - Да знаю, знаю, - будто оправдывается. - Я бы и сам в это дерьмо не полез. Ты же знаешь, я по мелочи: легкая наркота, галлюциногены, травки всякие… А, точно, не знаешь… Короче, пообещали денег. Думал, подзаработаю. А как срок подошел, говорю: ну все, я помчал. А они мне пушку в нос. Нечестно.
        Издевательски хмыкаю.
        - Да уж, нечестно, когда один наркоторговец направляет ствол на другого наркоторговца.
        - Я не наркоторговец, я курьер, - возмущается Дэвин.
        - Да хоть бабка Санта-Клауса, - вспыхиваю.
        - Гы, узнаю мою детку.
        Ему хорошо, он узнает. Чего не скажешь обо мне.
        - Зато я ничего не узнаю, - бормочу.
        - Точно, я и забыл. Ты же зомбячка. - Собеседник начинает ржать и закашливается. - Вот как… вот как… судьба поворачивается.
        - Еще раз назовешь меня зомбячкой, воткну тебе нож в колено, - предупреждаю на полном серьезе. Смех обрывается. - А теперь подробнее: кто ты, кто я, откуда ты меня знаешь?
        - Кто-кто, - ежится, напоминая нахохлившуюся птицу на ветке, - я твоя первая любовь, детка.
        Открываю и закрываю рот.
        У меня нет слов.

* * *
        - Давай сначала, - прошу. - Представь, что я вообще ничего о себе не знаю.
        - А ты знаешь? - подначивает этот наглый тип.
        - Догадываюсь, - ухожу от прямого ответа.
        Повисает пауза. Уже хочу поторопить собеседника, полагая, что тот тянет время. Но, оказывается, он просто раздумывает, с чего начать.
        - Тебя зовут Эмбер Николс, но, кажется, ты в курсе…
        - Дальше.
        - Эмбер Николс. Родилась в городе Сантьяго, это окраина Нового Рима. Твоя мать баловалась алкоголем и наркотой. Наркоту ей, кстати, мой отец продавал, - уточняет не без гордости.
        - Дальше, - огрызаюсь.
        - Ну-у… - задумывается. - Отец твой сгинул куда-то. Ни разу его не видел, хотя мы были соседями. Мы с тобой крутили любовь с седьмого класса. Весело отдыхали, мечтали окончить школу и свалить из нашей дыры. - Замолкает, чешет затылок, припоминая. - Только ты к концу школы с какой-то девчонкой познакомилась. Джиллиан… Джулия… Черт ее знает. Заучка из семьи то ли библиотекарей, то ли мелких клерков. И тебя как подменили - давай играть в ее няньку: ее отлупят - ты вступаешься. Я еще думал, что-то ты отрываешься от коллектива… А потом вообще спрыгнула.
        Ничего не помню. Память молчит.
        - Откуда спрыгнула? - уточняю. - С иглы?
        Дэвин снова закашливается. Терпеливо жду, когда его отпустит.
        - Обижаешь, детка. Мы никогда не кололись.
        - Не важно, - отмахиваюсь. - Дальше.
        - А что дальше? - Ох и любит же он повторять: то «что-что», то «кто-кто», теперь это. - Весело жили, о звездах мечтали. А потом тебя понесло в столицу на какую-то акцию протеста. Заучка твоя и потащила. За природу бороться, что ли. Маразм идеалистов, так я это называю…
        - Дальше, - одергиваю.
        Я плохо помню Джилл, но точно знаю, что дружила с ней всю жизнь и относилась к ней очень тепло.
        - Дальше, дальше, - опять повторяет, жутко этим раздражая. - Там ты познакомилась с тем типом из богатеньких. И все.
        - Что - все? - Мне уже на полном серьезе хочется выбить из этого человека все, что он знает.
        - Да опять подменили тебя, вот что, - огрызается в ответ. - Ник то, Ник се… Как там его?.. Валенсус? Валентис?..
        - Валентайн, - подсказываю.
        Отворачиваюсь. Сижу, обнимая колени, смотрю на далекие звезды.
        - Ну, естественно, Валентайн! Погоди… - До Дэвина доходит то, что я поняла сразу. - Его ты помнишь, а меня нет, значит?!
        - Угу, - подтверждаю.
        - Ну даешь. - Похоже, для него это по-настоящему обидно. К черту. Не намерена никого утешать. - Ну так, - слава богу, продолжает без напоминания, - Валентайн вскружил тебе башку, что, мол, не важно, кто ты и откуда, можно всего добиться. Что главное - цель и желание. Ты на нем точно помешалась, в рот ему заглядывала. Кирси тебе еще сказала: «Хочешь его, так переспи и уймись». А ты нам задвинула речь, что вы друзья и он просто очень хороший человек. Ну-ну. Сама потом и протрепалась, что он занят, а ты вроде как со мной. - Пауза. - Собственно, примерно тогда мы с тобой и разбежались. Знаю только, что ты поехала в столицу поступать в Полицейскую академию вместе со своим Валентайном. Поступила. Карьера, все дела… А мы остались. Но видишь как, судьба все равно сведет, если ей нужно. Чего молчишь-то?
        А я так и сижу не шевелясь, понимая, что начинает светать. Нужно уходить, и как можно скорее. То, что нас не заметили ни жители Птицефермы, ни наркоторговцы, - уже удача. Не стоит испытывать судьбу и дальше.
        - Скажи мне, ты видел этого Валентайна? - поворачиваю голову к собеседнику.
        Действительно светает - различаю его лицо уже гораздо отчетливее. Смуглое, с крупными глазами, подвижное. Он сам весь какой-то вертлявый, движения резкие, как и речь - быстрая.
        Дэвин потирает подбородок одной рукой, во второй все еще держит за ботву недоеденную морковь.
        - Видел пару раз, - кривится. - Но ты нас не знакомила. Так, прилетал за тобой на флайере. Джемма еще смеялась, что с твоей детской страстью ко всему, что летает, ты влюбилась не в парня, а в его флайер.
        Кирси, Джемма, Дэвин… Трясу головой. Тяжело - слишком много имен.
        - Как он выглядел? - требую.
        - Классный. Одна из последних моделей.
        - Не флайер! Валентайн.
        Дэвин выпячивает и без того пухлую нижнюю губу, раздумывая. Чешет в затылке.
        - Я тебе художник, что ли? Обычный. Блондинистый тип. - Убирает руку от головы и разводит обеими руками в воздухе. - Длинный, светлый. Вам, девчонкам, такие нравятся. О, точно! Кирси еще звала его «твой голубоглазый».
        Голубоглазый блондин, значит?
        Не могу понять, что я чувствую больше: злость или облегчение.
        Голубоглазый блондин…
        Ник, я тебя убью.
        Глава 24
        Бегу так быстро, как только могу. Подошвы ботинок пружинят от глины, дыхание сбивается. Уже почти совсем светло.
        Ноги подводят уже во дворе поселения. Задеваю носком обуви крупный камень, спотыкаюсь, падаю, в последний момент успев выставить перед собой руки. Ладони встречаются с жесткой глиняной поверхностью, кисти обжигает болью, и в этот момент меня накрывает.
        Вспышка и следующая за ней головная боль ослепляют и дезориентируют. Пытаюсь подняться, но снова падаю, на этот раз на бок. Лежу на земле, обхватив плечи руками, и судорожно хватаю ртом воздух. Но это лишь тело - мое сознание не здесь, не сейчас…
        …Бег, погоня, прерывистое дыхание. Босые ноги, изрезанные осколками битого стекла.
        И тут одна из дверей, мимо которых я бегу, открывается, и мое запястье обхватывают чужие пальцы, держат крепко, но не больно. Затаскивают внутрь.
        Хлопает дверь, и я оказываюсь практически прижата к парню в светлой футболке. Не вижу лица - он слишком близко, и мой взгляд почему-то устремлен ему в шею.
        - Придурок, руки убрал! - шиплю и вырываюсь.
        Но эта эмоция лишь напоказ. Мне не страшно, и я не злюсь - мне весело и хочется хохотать.
        Отступаю и вскидываю глаза на молодого человека, гостьей которого внезапно оказалась. У него красивое тело… Взгляд поднимается вверх, и я встречаюсь с ярко-голубыми глазами. Парень - примерно мой ровесник, высокий, светловолосый, очень симпатичный.
        Мне нравится этот незнакомец, с удовольствием вывела бы его из этого статуса и познакомилась бы поближе. Но я также вижу обстановку дома, в который попала. Нет-нет-нет, это не мой уровень. Нужно убираться отсюда, пока мой же «спаситель» не сдал меня копам.
        Ни слова не говоря, собираюсь выскользнуть обратно за дверь, как вдруг понимаю, что для этого мне придется повернуться к молодому человеку спиной. А зеленые листочки прикреплены у меня только на груди и спереди между ног. Поворачиваться голой задницей к симпатичному незнакомцу мне не хочется категорически.
        Недолго думая пячусь спиной к выходу.
        «Спаситель» же продолжает дружелюбно улыбаться. Мало того - протягивает мне ладонь.
        - Я Ник.
        Надо же какой вежливый. Меня снова начинает разбирать смех, но теперь от абсурдности ситуации.
        - Эмбер, - отвечаю честно.
        Вряд ли мое имя что-то даст ему или полиции. Я приехала в столицу автостопом, мое пребывание в городе нигде не зарегистрировано, поэтому они могут еще долго разыскивать девчонку по имени Эмбер. Нас миллионы, получите!
        - Янтарь, - усмехается.
        Тоже мне знаток. Ладно я, мне положено знать, что означает мое имя, пусть и на давно мертвом языке со Старой Земли. Но этот, смотрите-ка, решил блеснуть эрудицией.
        - Янтарь, янтарь, - бурчу и продолжаю пятиться.
        До двери - всего ничего, ладонь почти уже нащупывает замок…
        - Так голая и побежишь? - Молодой хозяин дома не сходит с места: не приближается, но и не отходит. Складывает руки на груди, смотрит с любопытством, как на диковинного зверька.
        Вскидываю подбородок.
        - Так и побегу, - отвечаю с вызовом.
        Назвавший себя Ником опять усмехается.
        - Брось, - кивает головой в сторону лестницы, уходящей на второй этаж, - пошли, хоть дам тебе футболку и штаны, что ли.
        Пальцы наконец нащупывают замок. И замирают.
        - Так просто? - спрашиваю недоверчиво.
        Мне бы не помешала помощь. И одежда в первую очередь - пока я доберусь до своей, меня, так сказать, в моем первозданном виде, успеют заметить все, у кого есть глаза. И если я не наткнусь на полицейских сама, то наверняка найдется тот, кто вызовет их при виде голой девицы, разгуливающей по улице.
        Ник пожимает плечом.
        - А зачем усложнять?
        Моргаю. Черт, он настоящий?
        Парень манит меня за собой наверх. Все еще опасаюсь подвоха, но выбор у меня невелик, поэтому решаю рискнуть.
        В этот момент из соседнего помещения раздается женский голос:
        - Сынок, у нас гости?! Сказать поставить дополнительный прибор на стол?!
        Едва ли не врастаю в пол, где стою. У него вся семья в сборе, а тут я с листочками на сосках - опускаю глаза, - и с кровавыми следами под ногами.
        Ник прослеживает мой взгляд, но никак не комментирует то, что дорогущая светлая напольная плитка теперь испачкана кровавыми разводами.
        - Голодная? - спрашивает как ни в чем не бывало.
        В последний раз я ела вчера. Утром. Кажется…
        - Угу, - глупо киваю.
        Может, меня таки пристрелили при побеге и теперь я в чудесном загробном мире? Ну или, на худой конец, в коме и вижу волшебные сны?
        - Да, мам! Поставьте, пожалуйста! - кричит он в сторону двери, ведущей из холла в другие внутренние помещения, и хватает меня за запястье, увлекая в сторону лестницы. - Пошли скорее, - смеется, - моя мама, конечно, женщина широких взглядов, но, боюсь, вид голой гостьи ее все-таки смутит.
        Я настолько ошарашена таким приемом, что даже не вырываюсь.
        Поднимаемся наверх.
        Оборачиваюсь на первом лестничном пролете: робот-уборщик уже закончил чистить пол у двери и теперь ползет наверх вслед за нами, чтобы убрать следы крови со ступеней.
        - Может, раз ты такой гостеприимный, еще и аптечку одолжишь? - бормочу.
        Ник, идущий впереди, даже не оборачивается; отвечает через плечо:
        - Не вопрос.
        …Заворачиваюсь в огромное (у меня дома одеяло меньше) полотенце и приоткрываю дверь, выглядываю. Из ванной вслед за мной выплывают клубы пара.
        - Какой шампунь можно взять?
        Мой «спаситель» валяется на кровати: лежит на спине, закинув ногу на ногу, болтая той, которая сверху, в воздухе. В руках - настоящая бумажная книга. Бумажная! Я такие только в музее видела.
        - А? - Вместо того чтобы встать, запрокидывает голову назад, так что она теперь свисает с края кровати. Смотрит на меня с таким обыденным выражением на лице, будто в его ванной каждый день оказываются голые незнакомки. - Там один вроде. С елкой на этикетке.
        - Хвойный? - переспрашиваю недоверчиво.
        Я увидела большую бутыль с еловой лапой на наклейке, но решила, что это какое-то химическое вещество для стирки, а не средство личной гигиены. Кто использует хвойный шампунь?
        - Ну да, - пожимает плечом. - Аллергия?
        - Нет…
        - Тогда бери. Другого все равно нет. - И возвращается к чтению.
        С грохотом захлопываю за собой дверь.
        Хвоя… Ну надо же.
        А запах, кстати, ничего, приятный. Интересно, в нашем захолустье продается что-нибудь подобное?..
        …Вскакиваю с постели и торопливо натягиваю на себя сброшенную вчера форму. Черт, пуговицы! Ничего, сначала футболку, куртку можно и не застегивать…
        Мужчина, с которым я провела эту ночь, все еще спит. Расслабленно лежит на постели, обняв рукой только что оставленную мною подушку. Светлые, вечно отросшие волосы разметались в разные стороны и почти полностью прикрывают лицо.
        В голове потихоньку восстанавливаются события предыдущего вечера и ночи.
        Выпускной, реки алкоголя…
        Я и Ник Валентайн…
        Идиотка!
        На глазах выступают слезы ярости на саму себя. Ведь давала же слово, давала. И матери его, и себе.
        Ладно, дело вовсе не в Колетт Валентайн. И без нее понимаю, что у нас ничего бы не получилось, реши мы перейти в новую стадию отношений. Мы слишком разные, можно сказать, из разных миров.
        Наша дружба - лучшее, что со мной случилось за всю мою жизнь. И друг - это навсегда, а любовники - временно. Моя мать - тому яркий пример. Я ведь даже не знаю, кто был или есть мой отец, хотя она и продолжает твердить, что было время, когда они любили друг друга больше жизни. Где теперь эта любовь?
        А родители Ника? Они ведь тоже в разводе уже несколько лет.
        Пары распадаются. А дружба - это на всю жизнь. Я слишком люблю Ника как человека, чтобы рисковать нашей дружбой.
        Господи, что мы наделали?
        - Янтарная? - Сонный голос застает меня уже у самой двери, куда я добралась крадучись, с ботинками в руках.
        Это же надо было - не просто переспать с Ником, а еще и у него дома. Интересно, миссис Валентайн видела, что мы приехали ночью вместе?
        Ноги моей больше не будет в этом доме.
        - Эм? - повторяет Ник уже тверже и осмысленнее.
        Оборачиваюсь. Он сидит на постели, трет ладонями лицо. О да, вчера мы выпили гораздо больше дозволенного.
        - Мне лучше уйти, - говорю так твердо, как только могу.
        Ник наконец убирает руки от лица, хмурится.
        - Янтарная, ты сбрендила?
        - Протрезвела, - отрезаю и дергаю ручку двери на себя.
        Еще ранее утро. Если пробегу по лестнице босиком и обуюсь у самого выхода или вообще на улице, может быть, ни хозяйка дома, ни прислуга меня даже не заметят? И тогда мне удастся сделать вид, что ничего не было.
        - Эмбер! - Ник вскакивает и бросается за мной. - А, черт… - спохватывается, что полностью обнажен, и возвращается, чтобы одеться.
        А я уже бегу по лестнице. От него. От себя.
        Обуваюсь в холле, рассудив, что босая могу привлечь внимание соседей, если кто-то из них окажется ранней пташкой.
        Это ошибка, потому как минутной заминки хватает, чтобы Ник натянул штаны и успел сбежать вниз вслед за мной.
        - Эм, - хватает меня за запястье. Решительно выдергиваю руку. - Да что случилось? - В глазах искреннее недоумение.
        У него все просто. У Ника всегда все просто. «А зачем усложнять?» - так он сказал мне в нашу первую встречу.
        Но я не Ник, я другая.
        - Ничего не случилось, - заставляю себя поднять глаза и встретиться с ним взглядом. - Давай договоримся, что сегодня ничего не случилось. Хорошо?
        Во взгляде Ника что-то меняется. Кажется, мне удалось попрать и его «просто».
        - Хорошо, - отвечает то ли с издевкой, то ли с насмешкой - не разберу. - До встречи на распределении.
        - До встречи, - повторяю эхом и покидаю когда-то гостеприимный для меня дом Валентайнов.
        Когда дверь за моей спиной захлопывается, слышу глухой удар. Вздрагиваю, но не оборачиваюсь.
        Только надеюсь, что Ник не разбил себе руку…
        …Влетаю в раздевалку с такой скоростью, что перед глазами все сливается. Стоило мне отвлечься - и Ник улизнул, как нашкодивший ребенок. Ему бы в медпункт, а он - в раздевалку.
        Напарник сидит на скамье у стены, пытается переобуться одной рукой. Получается паршиво; шипит от боли и пытается снова.
        - Дай сюда! - Решительно преодолеваю разделяющее нас расстояние и плюхаюсь на лавку рядом. Осторожно дотрагиваюсь до поврежденной руки друга, осматриваю, пытаясь оценить степень повреждений, и с облегчением убеждаюсь, что ничего непоправимого не произошло - ожог верхних слоев кожи, не более.
        Ник внимательно следит за моими действиями, руку не вырывает. Прядь светлых непослушных волос упала на глаза, но он не убирает ее, то ли чтобы не отвлекаться, то ли потому, что одна его рука на моей ладони, а во второй - все еще находится ненадетый ботинок.
        - Я всегда говорила, что ты балбес, - произношу со вздохом. - А если бы руку оторвало?
        Я чуть с ума не сошла, когда он схватился за тот вентиль. Бесспорно, это спасло жизнь всей нашей команде, но можно было хотя бы обернуть руку курткой.
        - Брось, Янтарная. Всего лишь ожог. - Естественно, друг хорохорится, делает вид, что ему ничуть не больно. Шут и позер. Сжимаю губы в прямую линию - не до шуток, перепугалась до чертиков. - Не делай такое лицо, я живее всех живых.
        - Попробовал бы умереть, - фыркаю, пряча истинные чувства.
        - Я же говорил, что ты меня любишь, - беззаботно смеется Ник.
        Шутки с намеком про любовь и отношения - теперь это наша «фишка», как выражается Джилл. Шутки, которые шутки лишь отчасти.
        - Не льсти себе, - огрызаюсь. - Пошли, герой, тебя нужно сдать медикам.
        - Насовсем? - Ник делает жалостливые глаза.
        - На опыты!
        В ответ снова смех.
        - Балбес, - повторяю сквозь зубы…

* * *
        Субъективно мне кажется, что проходит целая вечность. На самом же деле, судя по положению всходящего солнца, много времени пройти не могло.
        Двор по-прежнему пуст. Приподнимаюсь на локте, осматриваюсь, чтобы окончательно в этом убедиться, потом встаю в полный рост и, пошатываясь и уже не спеша, бреду к бараку. Если теперь кто-то что-то и спросит, могу соврать, что иду из туалета. А вот если бы меня заметили у шахты или на огороде, пришлось бы постараться, прежде чем выдать правдоподобное объяснение.
        Некоторое время колеблюсь, но потом все же принимаю решение вернуться в комнату тем же путем, как и покинула ее, - через окно. Жители Птицефермы вот-вот начнут просыпаться, и мне не хочется столкнуться с кем-нибудь в коридоре.
        Хватаюсь за край подоконника, подтягиваюсь.
        В голове все еще стоят туман и звон - звенящий туман. Если после слов Дэвина у меня практически не осталось сомнений в том, что Ник Валентайн и Пересмешник - один и тот же человек, то только что я в этом окончательно убедилась. Пробелы в «картинках» восполнились, и я четко увидела Ника, услышала его голос. Или со мной в комнате живет мой бывший напарник, или у него есть брат-близнец.
        Однако то, что Ник Валентайн - единственный ребенок в семье, помню наверняка.
        Переваливаюсь через подоконник.
        После «припадка» тело еще будто деревянное, поэтому получается неловко - приземляюсь под окном на четвереньки. А когда поднимаюсь, то встречаюсь с пристальным взглядом голубых глаз. Мой сожитель мало того что не спит, так еще и полностью одет и сидит на кровати: ноги на полу, локти уперты в колени, пальцы переплетены.
        - Мне показалось, мы договорились, что отложим ночную вылазку. - Несмотря на то что соображаю неясно, его тон нельзя принять за довольный.
        Внутри поднимается волна раздражения. К горлу подкатывает.
        - Мне тоже много чего казалось, - огрызаюсь.
        Я ведь почти поверила ему. Этому «ему», Пересмешнику. И верила Нику как никому, больше, чем себе. Как он мог явиться сюда и продолжать играть роль, видя, как мне здесь жилось? А если бы я не начала вспоминать? Ведь от меня прежней почти ничего не осталось. Я не только себя потеряла - смысл жизни утратила. Апатия, черная безнадежность, мысли о суициде. А он… молчал?!
        В лице Пересмешника что-то меняется - не Пересмешника, Ника, - чувствует неладное. А мне уже все равно. В горле клокочут невыплаканные слезы.
        Они бросили меня здесь на целых два года. Плевое задание, пара дней - и ты все вспомнишь… Не вспомнила. И что получила? Зачем он пришел? Чтобы устранить? Составить рапорт вроде: «Шеф, мы ее потеряли»? Не понимаю, не могу понять, почему мой друг, напарник, человек, которого я любила и которому доверяла больше всех на свете, мог появиться здесь и играть роль, водить меня за нос, молчать.
        - Что случилось? - бледнеет. Встает, шагает ко мне.
        - Жизнь случилась, - выпаливаю пафосно и при этом зло. - Эта гребаная жизнь со мной случилась. - Пусть играет в игры, пусть притворяется. А мне вся эта фальшь уже поперек горла, в печенках. Прислали его меня убить или просто проверить - плевать. Даже если устранить и жить мне осталось недолго - тоже плевать. Сколько бы мне ни было теперь отведено - хочу быть собой. И буду. - Отойди от меня, - толкаю Ника в плечо, заставляя отшатнуться.
        Его брови взлетают вверх. Кажется, он правда не понимает. Но я больше не верю. Ни единому слову, ни одному жесту не верю. А ведь только-только начинала верить… К черту!
        - Гагара, объясни, что случилось? - И голос такой мягкий, будто бы на самом деле обеспокоен, взволнован моим состоянием.
        Жаль, что кричать в полный голос в бараке, где все спят или только просыпаются, нельзя. Кричать мне хочется.
        - Гагара? - переспрашиваю. И без повышения голоса удается выразить интонацией весь накопившийся во мне гнев. - А как же Эм? Янтарная? Если называть меня птичьим именем, можно сделать вид, что мы и вправду незнакомы? Что тебе велели? Пулю в лоб? У тебя есть пистолет? Или просто свернуть шею? Момоту же свернул, вряд ли со мной не справишься.
        Если раньше мне показалось, что Ник побледнел, то теперь с его лица совершенно сходят краски.
        - Янтарная? - неуверенный шепот. И снова - шаг ко мне.
        Янтарная… В этом имени тепло и доверие, близость наших прежних отношений. Теперь это звучит насмешкой.
        - Твоей Янтарной больше нет, - огрызаюсь. - Она сдохла на Птицеферме.
        - Эмбер, - быстро исправляется.
        - О да, - подтверждаю с каким-то садистским наслаждением. - Вот мы и вспомнили, как меня зовут. - Голос срывается, всхлипываю. Похоже, у меня истерика. Но осознание этого факта успокоиться не помогает, только раззадоривает. - Ник, как ты мог? Мать твою, как ты мог?
        - Эм, у меня не было выбора. - В его голосе слышится горечь.
        Не верю. Ни черта ему больше не верю.
        Меня накрывает окончательно.
        - Проклятый предатель, - уже откровенно всхлипываю.
        А затем я, человек, которого годами учили драться, знающий множество болевых приемов и умеющий их применять на практике, вместо того чтобы воспользоваться одним из них, банально и по-женски набрасываюсь на мужчину с кулаками.
        Сначала он не защищается, позволяя мне лупить себя по груди. Потом пытается перехватить мои руки за запястья. Вырываюсь, брыкаюсь. Стараюсь снова ударить.
        Некоторое время боремся. В итоге Ник бросает меня на кровать, наваливается сверху.
        Все молча - мы оба понимаем, что шум в комнате может стоить нам жизни. Только тяжелое дыхание да натужный скрип не готовой к такой нагрузке кровати.
        - Пусти меня, предатель, - шиплю.
        - Успокойся - и отпущу.
        Чувствую его дыхание на своей шее. Чужие волосы щекочут мне щеку.
        - Считаю до трех… и пеняй на себя, - предупреждаю.
        Я могу вывернуться и ударить его в пах. Сейчас Ник сжимает мои ноги своими коленями. Но если дернуться резко… И если сперва садануть по не успевшим срастись ребрам… Я не боюсь получить удар в ответ, справлюсь…
        Все эти мысли роем проносятся в голове. Мысленно считаю до трех, но вместо того, чтобы привести в исполнение свой коварный план, я и вправду выворачиваюсь, но не для того, чтобы ударить, - ловлю его губы своими губами и целую.
        Я так устала. Не хочу думать о причинах и последствиях. Хочу быть собой. Без условностей, без ограничений.
        Не могу вспомнить лицо своей матери. Свою первую любовь не то что не вспомнила - не узнала при встрече. Зато образ Ника Валентайна умудрилась пронести через все эти два года ада, через слайтекс.
        Заминка на долю секунды - и Ник отвечает.
        Это так… потрясающе. Мое тело выгибается ему навстречу, поет от наслаждения. После того как я почти целых два года позволяла Пингвину делать со мной все, что он хотел, мне казалось, что больше никогда добровольно не подпущу к себе близко ни одного мужчину. Что захочу, что что-то почувствую.
        Чувствую.
        И эти ощущения окончательно сминают во мне все блоки самоконтроля. Мне дико, чудовищно хочется чувствовать, снова ощутить себя живой. Не искать утешения в отговорках, что это всего лишь тело. Хочу почувствовать, что это тело живое, что оно мое, что от меня еще что-то осталось.
        Ник уже не держит меня. Освобождаю руку, но не за тем, чтобы ударить, а для того, чтобы нежно провести ладонью по его щеке, а потом зарыться пальцами в волосы.
        Живой… Чувствовать себя живой…
        Мы больше не говорим. Все происходит в полной тишине. Я целую его, а он целует меня. Сдираю с него через голову футболку, а он опускает мое платье сверху до талии. Снизу оно тоже уже высоко поднято. Ник больше не удерживает мои ноги, одна из них закинута ему на спину.
        Я живая, свободная.
        Какая-то часть моего сознания пытается напомнить мне, что мои действия неправильные. Что мы были увлечены друг другом много лет, но все же старательно держались в статусе друзей. Что за то время, что мы не виделись, у Ника могла появиться не просто девушка, как раньше, а жена - даже дети. Что он мог явиться сюда, действительно чтобы избавиться от меня. Что…
        Окончательно перестаю слушать голос разума. Я слишком устала, и мне слишком хорошо. С ним. Именно с ним. В сию минуту. Что бы ни случилось через час, сейчас мне нужен он. И я готова продать душу дьяволу, чтобы еще минуту почувствовать себя живой. Просто - чувствовать.
        Его губы и руки… везде. Задыхаюсь.
        - Я сама, - шепчу, должно быть, первое с того момента, как наши губы соприкоснулись.
        Мне это нужно, жизненно необходимо - не подчиняться, сделать все самой, ощутить, что владею ситуацией. Потому что все эти месяцы я была безвольной куклой под Пингвином.
        - Как скажешь. - Ник улыбается, у него бешено горят глаза.
        Он позволяет делать мне то, что я хочу. Это глоток свежего воздуха в черной безнадеге, в которой я жила на Птицеферме, - мой глоток.
        Оказываюсь сверху, сама насаживаюсь, сама контролирую процесс, амплитуду движений. Его руки сначала на моих бедрах, потом на моей груди. Снова на бедрах, опять на груди. Касаются, гладят, сжимают то жестко, то нежно - будто бы точно зная, как я хочу и когда именно.
        В какой-то момент Ник приподнимается, сперва целует в губы, затем своими губами спускается до моей груди. Обхватываю его голову, запускаю пальцы в растрепанные волосы, прижимаю к себе. Мне так хорошо, что хочется взлететь.
        Никаких мыслей, ответственности, страха последствий.
        Только чувства.
        Пусть через несколько минут это ощущение близости, единения, безграничного доверия разобьется вдребезги, как хрустальный шар, здесь и сию минуту мне хорошо.
        Двигаемся в такт до логического завершения. А потом падаю ему на грудь, вцепляюсь в плечи, будто кто-то пытается его у меня отнять, и закрываю глаза.
        И еще минуту. Продлить это ощущение всего на минуту.
        Руки Ника смыкаются на моей спине. Он крепко прижимает меня к себе.
        Всего минуту…
        Еще одну…
        Глава 25
        Мне так хорошо и я настолько расслабленна, что в какой-то момент начинаю дремать. Тело выжало из себя все, что могло, а голова… Мой мозг полностью опустошен. Одна мысль в несколько минут. Да, то, что нужно…
        - Хм, - раздается над ухом, и я, не сдерживаясь, испускаю стон разочарования. Нет, не сейчас, оставьте меня здесь навсегда. - Эм, я понимаю, что ты против, но мои ребра очень просят тебя сменить позу. Да и если мы пропустим завтрак, с Филином будут проблемы.
        Голос Ника звучит бодро, даже весело. И это Эм - просто, обыденно, так привычно и незнакомо одновременно.
        - Ты прав, - признаю, возвращаясь в реальность, словно ныряя в холодную воду. Рывком скатываюсь с него, спускаю ноги с кровати и встаю. - Пора на завтрак, - заканчиваю, уже натягивая на себя сброшенное на пол платье. Стою к сожителю и внезапному любовнику спиной, застегиваю пуговицы на груди.
        - Эм?
        Никак не реагирую. Я еще не решила, ни как вести себя с ним, ни как к нему относиться. Полчаса назад все было просто и понятно. Сейчас… Сейчас я чудовищно хочу есть и планирую малодушно отложить выяснение отношений до вечера.
        - Янтарная?
        А вот это меня цепляет, действует как звук ногтя по стеклу.
        Резко оборачиваюсь через плечо.
        - Не смей меня так называть!
        Зря я это делаю. Злиться на Ника, не видя его, проще.
        Он сидит на кровати, по пояс укрытый одеялом. Обнимает руками согнутые в коленях ноги. С его голого торса и рук еще не сошли следы недавних соревнований, но даже это не портит картины - у Ника очень красивое, рельефное, поджарое тело. Волосы после нашего недавнего времяпрепровождения в беспорядке, и даже это ему безумно идет - и их длина, и некая неряшливость. Он смотрит на меня прямо, глаз не отводит, его взгляд не бегает по помещению. Это подкупает. Ему хочется верить. Им хочется любоваться. К нему хочется прикоснуться…
        Трясу головой, прогоняя наваждение.
        Сняли напряжение - и будет. Сантиментам на Пандоре не место.
        - Почему? - спрашивает Ник, по-прежнему прямо смотря на меня.
        У меня снова возникает желание накинуться на него с кулаками. За то, что не понимает. За то, что врал.
        Пустое.
        - Потому, что так меня мог называть только мой близкий друг, - отвечаю спокойно, усилием воли усмиряя гнев. - У тебя больше нет на это права.
        - Эм, дай мне объяснить.
        Отворачиваюсь. Обуваюсь.
        - Я не хочу сейчас слышать оправданий.
        - Я сказал: объяснить. А не оправдаться.
        Кое-кто тоже решил показать зубы. Фыркаю.
        - Сперва придется объясниться, - выделяю интонацией это слово, - с Филином. Мы опаздываем.
        - Ты просто тянешь время, чтобы ненавидеть меня чуточку дольше.
        Я уже зашнуровала один ботинок. Так и замираю, недошнуровав второй.
        - Я тебя не ненавижу, - говорю, смотря прямо перед собой; а передо мной - пустая стена.
        Чувствую гнев, обиду, непонимание, но точно не ненависть.
        - И на том спасибо, - ворчит Ник в ответ, но, мне кажется, с облегчением в голосе. Или придумываю?
        Заканчиваю обуваться, а он слезает с кровати и, в отличие от меня, полностью одевается меньше чем за минуту.
        Бросаю на него взгляд исподлобья и молча застилаю постель.

* * *
        На протяжении всего завтрака Ник кидает на меня изучающие взгляды, но вопросов не задает - это небезопасно, нас могут услышать. К тому же мы оказываемся за одним столом с Чайкой, а у этой локаторы вместо ушей - стоит сболтнуть хоть одно лишнее слово, тут же засечет и передаст по всей округе.
        После завтрака мужчины уходят на рудник, а я в компании других женщин направляюсь на огород.
        О том, что случилось утром, почти не думаю. Меня куда больше заботит встреча с Дэвином, то, что он рассказал о наркодилерах, и все еще остающиеся пробелы в моей памяти. Произошедшее же на рассвете между мной и Ником… Нет, ни о чем не жалею.

* * *
        - Кто, вашу бабку, вытоптал морковь?! - гневно восклицает Сова, едва мы приходим к месту работы и она окидывает взглядом свои владения.
        - Может, ветер поломал ботву? - несмело предполагает Рисовка.
        - И оставил следы от ботинок? - огрызается Сова, скорбно качая головой, будто порча грядок для нее - личное оскорбление. - Кто-то просто ночью оголодал, - делает вывод и сердито сплевывает себе под ноги.
        Деликатно молчу, с невинным видом поглядывая по сторонам. Если Дэвин уже вторую неделю питается с нашего огорода, просто удивительно, что его следы заметили только сегодня. Видимо, когда он действовал в одиночестве, то был осторожнее.
        - Вай! - Услышав тему обсуждения, в разговор немедленно вклинивается Чайка. - Вот это наглость! Не знают, что ли, что еды у нас в обрез. Что за хамство и неуважение! Надо немедленно донести Главе!
        Лишь бы разболтать…
        Сова со мной солидарна.
        - Язык свой на место донеси, - прикрикивает на Чайку, не дав той завершить гневную тираду. Правильное решение: если нашу сплетницу вовремя не заставить замолчать, ее можно слушать до самого вечера.
        - Совсем обнаглела, старая, - ворчит та, тем не менее затыкаясь. Подхватывает тяпку и направляется к грядкам, естественно не забыв по пути несколько раз обернуться, чтобы выразить свое отношение к Сове.
        - Ты бы с ней поосторожнее, - высказываюсь, когда остальные тоже тянутся к своим участкам и мы с пожилой женщиной остаемся вдвоем.
        Сова одаривает меня недовольным взглядом исподлобья.
        - Кто бы говорил. Разберусь.
        И бредет по широкой борозде. Опирается на клюку одной рукой и несет мотыгу с длинным черенком во второй, чем-то отдаленно напоминая лыжницу.
        А я ловлю себя на том, что по-прежнему выдвигаю версии о том, кто кем был в прошлой жизни. Сова может грубо говорить, но при этом не отличается ни злобой, ни жестокостью. Как она могла оказаться здесь? За что?
        - Ну, чего встала?! - За заминку мне тут же прилетает недовольный окрик той, о ком я в этот момент думаю. - Сорняки сами себя не выполют. Еще нужно успеть полить свеклу!
        Вздыхаю и принимаюсь за работу.
        Чертовы сорняки. Почему на Пандоре они растут в десять раз лучше, чем культурные растения?
        А еще думаю о том, что следует стащить за ужином кусок хлеба или синтетического мяса для Дэвина. Две недели на моркови и свекле - жестоко даже для Пандоры.

* * *
        В промежуток между окончанием работы и ужином ухожу к реке ополоснуться. Говорю себе, что пропотела насквозь. Сама же понимаю, что оттягиваю момент объяснения с Ником. И как вести себя с ним теперь, по-прежнему не знаю.
        К тому же неимоверно хочется спать, и желание выяснять отношения от этого притупляется еще сильнее. Прошлая ночь была практически бессонной, будущая обещает стать не лучше - мы с Дэвином договорились о новой встрече. Он слишком мало успел мне рассказать. Необходимо все выяснить о темных делах, творящихся на Пандоре. Даже если мои работодатели давно списали меня со счетов, я сама не намерена сдаваться. Больше - ни за что.
        Весь ужин сижу как на иголках. Ник или притворяется, или правда чувствует себя совершенно расслабленно. Болтает с сидящим рядом Сапсаном, лишь изредка обращая на меня внимание, и то не заговаривая.
        - А что они устроили утром! - вдруг, когда еда уже роздана и разговоры смолкают, четко слышится в тишине, прерываемой лишь стуком ложек. - Я как раз пошла к Кайре забрать свой таз, а та-а-ам, а у ни-и-их…
        Чайка. А Кайра живет через стену от нас, и то, кто такие «они» и у кого этого «у них», не вызывает сомнений.
        Крепче сжимаю столовый прибор в пальцах. Жаль, что сегодня на ужин жидкая похлебка и в моих руках не вилка - с удовольствием бы воткнула ее в чей-то длинный язык.
        - …Мы-то думали, Пересмешнику Момот там все отбил, а оно… работает!..
        - Ну, спасибо за «оно», - бормочет Ник.
        Предпочитаю промолчать.
        Работает «оно» как надо, не признать не могу.

* * *
        Когда Ник возвращается в комнату, сижу на подоконнике и бездумно смотрю в вечерние сумерки. По правде говоря, я устала думать и строить всевозможные гипотезы. Пусть будет как будет.
        Он заходит и запирает за собой дверь. Бросаю на него взгляд и снова отворачиваюсь. Не знаю, с чего начать. И не хочу начинать - иначе начну с обвинений.
        Ник остается у двери.
        - Мне запретили тебе что-либо говорить, - заговаривает оттуда, благо помещение маленькое.
        Хмыкаю. Обнимаю руками плечи. Все еще смотрю в надвигающуюся темноту.
        - А то - что?
        - А то ты уже не вернешься.
        Голос серьезный. Это заставляет меня повернуть голову.
        Ник не стоит у двери, как я думала, а сидит на полу, подтянув к себе ноги и опершись о дверь спиной. Крутит в длинных пальцах шнурок, снятый с волос. Нервничает?
        - В смысле? - не понимаю.
        - В прямом. Я общался со специалистами. Людям, подвергнувшимся серьезному воздействию слайтекса, нельзя напоминать о том, кем они были, если те сами не начали вспоминать. Иначе мозг уцепится за услышанное и уже наверняка ничего не вспомнит. Прежняя личность не вернется.
        - Отличная версия, - бормочу. Но верить в нее не спешу.
        - Какого черта ты сама не сказала, что помнишь меня?
        - Кому? Пересмешнику? - уточняю с издевкой.
        Игнорирует вопрос, поджимает губы. Ник чудовищно серьезен, таким он бывает редко, теперь помню наверняка. Предпочитает говорить о серьезных вещах с усмешкой. Но не в этот раз.
        - Ты совершенно точно меня не узнала, там, у холма, при высадке. Я же видел.
        - Не узнала, - признаю. - Я начала вспоминать позже.
        - Они говорили, что знакомое лицо может помочь снять блокаду слайтекса.
        - Или падение с крыши, - невесело усмехаюсь. Спрыгиваю с подоконника, подхожу и сажусь напротив, на пол, опираюсь спиной о кровать, зеркаля позу собеседника. - Ты мог сказать позже. Я ведь намекала.
        - Фразой про ангелов-хранителей?
        Внутри екает - запомнил.
        - Откуда я мог знать, что это не случайное совпадение? Или когда вдруг обратилась по имени, но списала это на сокращение от Пересмешника? А Пересмешник действительно, черт его дери, звучит похоже. Если ты меня узнала, почему не сказала сама, прямо? - Он выглядит таким искренним, будто правда не понимает. Или пытается заставить меня в это поверить?
        Во мне борются вера и неверие. И прежнее отношение к Нику и безграничное доверие ему побеждает. Вот она - моя слабость. Ник сам - моя слабость.
        Не хочу ему врать.
        - Я не видела твоего лица, - признаюсь.
        - В смысле?
        - В воспоминаниях, - поясняю, морщась. - Это как… вспышки. Видения. Я видела Старика, Джилл, твою маму, какие-то сцены из прошлого. Тебя. Много тебя. Но всегда без лица.
        Ник смотрит с недоумением, ерошит пальцами свои волосы.
        - Что не так с моим лицом-то?
        - Не знаю. - Мне хочется выкрикнуть это, но помню, что шуметь нельзя. Закрываю ладонями лицо, потом тру пальцами виски: как только пытаюсь вспомнить больше, головная боль возвращается. - Не знаю, - повторяю, не открывая глаз. - Было много чувств, воспоминаний. Я видела твое тело, руки, я даже вспомнила запах твоего дурацкого хвойного шампуня, но лица твоего не видела. Подозревала, что ты и есть Пересмешник, но не была уверена.
        - Эм, мне очень жаль.
        Открываю глаза и обнаруживаю, что Ник переместился ближе ко мне. Протяни руку - и дотронешься.
        Качаю головой.
        - И мне жаль. Я больше тебе не верю.
        На этот раз он привычно усмехается.
        - Это уже мелочи. Притремся.
        Выдавливаю из себя улыбку. Подозреваю, она выходит мученической.
        - Расскажи мне, - прошу твердо. - Расскажи мне все. Уже ведь можно?
        Ник протягивает руку и сжимает мои отчего-то холодные пальцы в своей теплой ладони, улыбается.
        - Уже все можно. - Его улыбка становится совершенно мальчишеской и такой искренней. - Главное, что я тебя не потерял.
        В сердце больно, тесно. Слишком много чувств.
        - Рассказывай, - прошу серьезно, высвобождая ладонь и подвигаясь, без слов предлагая сесть рядом. - Рассказывай с самого начала.
        Глава 26
        - Мы так и не нашли причину, почему так вышло. - Ник сидит совсем рядом, почти касается своим плечом моего плеча. Я обнимаю руками ноги, натянув подол платья до самых пят, сижу, уперев подбородок в колени. - На тебе заранее проверяли воздействие препарата. Все действовало согласно инструкции. Никакой индивидуальной реакции не наблюдалось. Тебе должны были вколоть столько, чтобы ты вспомнила все уже через пару дней. Вспомнила, попыталась выяснить, что здесь творится, и выйти на связь. Но ты пропала. Тот, кого мы подкупили и кто должен был делать тебе инъекцию слайтекса, бесследно исчез, и мы могли лишь предполагать, что тебе ввели дозу больше, чем договаривались. Или… - передергивает плечами, трет переносицу, - или что ты давно мертва.
        - Два года, Ник, - отрываю голову от колен, чтобы посмотреть ему в глаза. - Почему так долго? Два года.
        Напарник морщится.
        - Согласен, чертовски долго, Эм. Что ты помнишь о задании?
        Качаю головой. Не стану лгать.
        - Ничего. Я помню тебя и кучу моментов, связанных с тобой, - признаюсь. - У меня вообще ощущение, что в моей жизни был только ты. - А об этом, пожалуй, можно было промолчать. Но я это делаю - говорю, как чувствую.
        - Ох, Эм… - Ник протягивает руку и обнимает меня за плечи, прижимает к себе. Касается губами виска.
        Не вырываюсь, позволяю.
        - Ты хоть не женат? - бормочу.
        Смеется.
        - Нет. С чего такие опасения?
        - Утром я практически изнасиловала тебя, не спросив, нет ли у тебя обязательств перед кем-то другим.
        - Янтарная, - Ник опять обращается ко мне так, как ему нравится, - ты что-то путаешь в значении слова «изнасилование». Насилие - это когда жертва против, а не очень даже за и активно участвует.
        Верно. А иногда жертва может быть против, не участвовать, но и не сопротивляться. Мне это прекрасно известно.
        - Мы отвлеклись от темы, - напоминаю.
        А еще мне нужно сегодня встретиться с Дэвином. Но напарнику об этом я пока не скажу.
        - Тема, - соглашается Ник, посерьезнев. - Помню. Вокруг Пандоры крутились большие деньги. Очень большие. По черным каналам. Плюс на рынке вновь появился «синий туман». А как известно, много лет назад именно Пандора была главным поставщиком синерила, из которого тот производят. Для всех все шито-крыто - не подкопаешься. - Все еще обнимает меня одной рукой, второй берет мою кисть, лежащую на колене ближе к нему, перебирает пальцы. У меня нет ни сил, ни желания его отталкивать. - Крыто не в смысле, что все тщательно спрятано, а в том, что все куплено. Причем в верхах. Все отчеты идеальны. Ответственные лица радостно моргают и предоставляют бумаги по первому же запросу, мол, убедитесь: тюрьма, рудники, облагораживающий труд для отбросов общества. Прямых доказательств так и не нашли, как ни искали, но совпадение было уж очень явным.
        - И поэтому решили проверить все изнутри? - наконец-то действительно начинаю понимать.
        - Угу, - подтверждает напарник. - Изначально это был блестящий план, а потом все покатилось в тартарары. Я говорил Старику, что это бредовая идея - отправить на планету-тюрьму женщину. Что тут… - Он прерывается, подбирая нужное слово.
        - Меня будут иметь все кому не лень? - подсказываю.
        Пауза.
        - Все кому не лень? - осторожно; пальцы крепче сжимают мою ладонь.
        - Нет, мне повезло, только Пингвин.
        Снова пауза.
        К счастью, Ник продолжает, не расспрашивая:
        - Об этом я и говорил Старику. А он заладил, что женщине будет легче что-то разнюхать. Мол, если ее застанут где-то в неположенном месте, ей будет проще сыграть дурочку. Или… отвлечь.
        - Соблазнить врага, ты имеешь в виду? - переспрашиваю, не веря своим ушам. Не помню свои прошлые «подвиги», но что-то подсказывает мне, что оказание секс-услуг не входило в мои должностные обязанности. - Я была готова на это пойти? Серьезно? Я так поступала ради работы?
        - Эм, я не держал над тобой свечку. Но сильно сомневаюсь.
        Интересная у нас профессия, получается…
        - А ты? - задаю вопрос в лоб.
        Молчание.
        Поднимаю голову, чтобы увидеть его лицо.
        - Было пару раз, - признается. Пытается свести все к шутке: - Но имей в виду, я соблазнял только красоток. И в итоге все было очень даже добровольно.
        Не смешно. Все, что связано с сексом, теперь для меня совсем не смешно.
        - Рассказывай дальше, - прошу, отводя глаза.
        Без часов ориентироваться сложно, но, по моим подсчетам, до встречи с Дэвином остается еще пара часов, не меньше. Время есть.

* * *
        - …Ты должна была выйти на связь не позже чем через неделю, - рассказывает Ник. Старается говорить бодро и по делу. - Сидели ждали как идиоты. А ты так и не объявилась. Узнать, что с тобой, было невозможно. Чертова Пандора полностью отрезана от мира. Списка заключенных не существует. Есть лишь перечень отправленных сюда. Смертность никем не фиксируется и не контролируется. - Невеселая усмешка. - Теперь я знаю почему… Не зря же заключение здесь считается аналогом смертной казни. Люди, попавшие сюда, навсегда вычеркнуты из жизни. Запросить данные было не у кого. Прилететь и проверить все самостоятельно - тоже нельзя. Наше расследование не афишировалось. Идея была именно во взятии преступников с поличным. От местных властей разрешение получено не было. Пытались выяснить по тем же каналам, по которым тебя удалось отправить сюда под чужим именем. Но и там ждал тупик: получившие от нас деньги сбежали с насиженных мест, опасаясь за свои жизни. Или их раскрыли и убрали - мы так и не узнали. Любой, кто готов был с нами сотрудничать (за деньги или в обмен на что-то), исчезал бесследно или резко обрывал
связь. Круг замкнулся. Мы искали как только могли. Нашим подразделением - широкую огласку это дело так и не получило. Старику здорово влетело за то, что он потерял агента, получил официальный выговор и прозрачный намек на то, что ему пора бы подумать о пенсии. У нас начались глобальные проверки. Кто на нас их натравил - тоже тайна, покрытая мраком. Но все это только подтверждало, что мы наткнулись на что-то важное и попытались перейти дорогу кому-то очень влиятельному. Время шло, мы рыли носом землю, но ничего так и не нашли, все пути на Пандору были закрыты. С ног сбились, а везде - тупик. Задействовали всех наших. Помнишь Мейси Плун?
        - Мейс? - удивляюсь. Неужели и она рыла носом землю, как выразился Ник, пытаясь меня найти? Судя по тому, что я о ней вспомнила, не верится.
        - Так помнишь?
        Передергиваю плечами. Эмоции, которые сохранила моя память об этой особе, далеки от положительных.
        - Помню, что она меня здорово бесила.
        - И меня. - Ник улыбается. На улице совсем стемнело, и несколько минут назад мы включили лампу и поставили ее возле нас на полу. Свет тусклый, но его достаточно, чтобы видеть лицо собеседника. - А мы - ее.
        Вот о «мы» я бы в данном случае не сказала - Мейси при виде Ника разве что не истекала слюной.
        - Но, когда прижало, и она работала как проклятая. - Смешок. - Правда, каждый день обещала тебя придушить, когда ты найдешься.
        Хмыкаю. Теперь узнаю Мейс.
        - Вот уж не сомневаюсь.
        - Ага, я тоже, - поддерживает Ник. - Но, знаешь, в итоге она оказалась сносной напарницей.
        Меня словно окатили холодной водой.
        - Напарницей? - переспрашиваю пораженно.
        Мне наплевать на безымянных соблазненных красоток. Но напарница…
        - Ну, Старик решил, что мне нельзя без напарницы, - усмехается, качает головой. - Я же жуть какой несамостоятельный.
        - Действительно, - бормочу. Мейси Плун заняла мое место - с ума сойти. - И что же, вы ничего не нашли? - возвращаюсь к теме. Хотела добавить: «С такой-то крутой напарницей», - но вовремя прикусила язык.
        - Ни черта мы не нашли! - с чувством отвечает напарник. Мой напарник, а не Мейси Плун. - Вообще ничего. Везде, куда бы ни сунулись, упирались лбом в стену. Ну и подумали: если мы не можем никого подкупить, то стоит попытаться ввести в их систему изначально своих людей. Только проблема в том, что если верные нам люди придут со стороны, чтобы устроиться в одну из структур обеспечения тюрьмы, то доверять им и подпускать близко к планете начнут не скоро. Испытательный срок, выслуга лет…
        - Двух лет, - поддакиваю мрачно.
        - Двух лет, - со вздохом соглашается Ник; бросает на меня виноватый взгляд. - Эм, я думал, что свихнусь за это время.
        - Могу себе представить. - Сколько раз за эти месяцы я думала, что сойду с ума?
        Напарник некоторое время молчит, будто ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Но у меня нет слов: ни утешений, ни обвинений. Внутри становится пусто и горько.
        - Только в этом году звезды наконец сошлись, - снова заговаривает Ник, поняв, что я не собираюсь делиться тем, о чем сейчас думаю. - Один из наших людей получил место в Распределительном центре тюрьмы, другой - непосредственно в конвое. Появилась возможность отправить кого-то на Пандору, обойдя обработку слайтексом. Старик пытался мне запретить, настаивал на том, что я слишком заинтересован и потому буду необъективен. Хотел послать Дага.
        - Дага? - все же приходится заговорить. Хмурюсь. - Не помню Дага.
        - Видимо, он тебя не бесил, - шутит Ник.
        Пожимаю плечами. В моих воспоминаниях нет никакого Дага, будто его никогда не существовало.
        - Но ты, я так понимаю, был настойчив? - подталкиваю напарника продолжать. Память молчит, и продолжать мучить ее дальше - только заработать головную боль.
        - О да. - В голосе Ника слышится самодовольство. - Пара скандалов и штук пять угроз увольнением - и Старик сдался, признал-таки, что лучше меня никто не владеет информацией. Я ведь варился в этом дерьме с самого начала. Ну и дал добро.
        Скорее, дал путевку в ад.
        Вздыхаю.
        - И так ты оказался здесь…
        - И так я оказался здесь, - соглашается. Переводит взгляд на наши переплетенные пальцы. Тоже смотрю на них. Это так… непривычно. Тем не менее желания отдернуть руку не возникает. - У меня глаза на лоб полезли, когда я увидел тебя там, у холма, - продолжает напарник. - Подумал еще, что, может, все просто пошло не по плану и тебе не удалось с нами связаться. А ты встретила меня совершенно неузнавающим взглядом. Ну а дальше ты знаешь.
        - И тогда ты принялся меня защищать, не сознаваясь, кто ты на самом деле, - подытоживаю.
        Ник кривится.
        - Так себе защищал. Чертов каменный век. Эти розги…
        Качаю головой. Спина уже зажила, и воспоминание о том наказании теперь всего лишь воспоминание, не вызывающее эмоций.
        - Ты не мог вмешаться.
        - Ну, на это и у меня хватило мозгов. Стоял и любовался, как тебя высекли, будто в Средние века. Хорошо хоть Сова подкинула идею, как отмазать тебя от обвинения в убийстве. Я-то на второй день пребывания здесь не особо разбирался в местных законах.
        - Сова? Так она сама к тебе пришла? - удивляюсь.
        - Ну, я пошатался по округе, порасспрашивал. Она единственная, кто не желал тебе смерти.
        - И ты что же, прямо попросил помощи?
        - Взял и попросил.
        Что ж, Ник всегда разбирался в людях лучше меня. А я так долго считала, что Сова терпеть меня не может…
        - Она только сказала, - весело продолжает напарник, - что у меня дурной вкус и ты проблемная, мол, нашел в кого втрескаться. А я согласился.
        - С тем, что у тебя дурной вкус? - уточняю.
        - С тем, что втрескался.
        Он сейчас о том, что ответил Сове, не так ли?
        Ник замолкает, просто сидит и продолжает поглаживать мою ладонь. Удивительно, но у меня не возникает желания отнять у него свою руку.
        Задерживаюсь взглядом на его пальцах, вспоминаю.
        - Помнишь, я как-то попросила тебя показать мне руки за столом?
        - Угу. Первое, что я подумал, что ты ищешь отпечаток от обручального кольца.
        - Чего? - На этот раз все же высвобождаю кисть и отстраняюсь для того, чтобы посмотреть собеседнику в лицо прямо, а не сбоку и снизу.
        - А что? - Ник пожимает плечом, делает невинные глаза. - Я же видел, что, несмотря на то что ты меня не помнишь, я тебе нравлюсь.
        Прикрываю глаза, качаю головой.
        - Ник, ты балбес. - Эти слова сами ложатся на язык. Фраза, которую я повторяла по отношению к своему напарнику и лучшему другу годами, - наша фраза.
        Улыбка, вспыхнувшая на его губах, ярче любого местного фонаря.
        - Янтарная, ты даже не представляешь, как я рад слышать это из твоих уст.
        - Балбес, - повторяю, тоже не сдержав улыбку. Ну кто еще радуется, когда его обзывают?
        - Так что ты тогда искала? - любопытствует Ник.
        - Шрамы.
        Во взгляде напарника непонимание.
        - Какие еще шрамы? Я тут вроде первым обзавелся, - касается пальцем неумело зашитого мною рассеченного кончика брови у виска.
        - Я видела в воспоминаниях, как ты сильно обжег руку, - признаюсь, отводя глаза. Действительно глупо. - И отчего-то решила, что у тебя остались шрамы. Я тогда только-только начала подозревать, что ты - это ты.
        - И решила, что я не я, только потому, что у меня нет шрамов? - так мягко, почти ласково, как с малолетней дурочкой. Одариваю его тяжелым взглядом. - Ладно-ладно, - приподнимает ладони, будто защищаясь. - Но ты же понимаешь, что при современном уровне медицины шрамы сводятся в два счета?
        - Я, может, отвыкла от современной медицины, - ворчу и ежусь. К ночи снова похолодало.
        - Не мерзни. - Ник тут же замечает мое движение и разводит в сторону руки, раскрывая объятия. - Иди ко мне.
        Я упрямо качаю головой. Довольно. Хватит с меня на сегодня. Я и так чувствую себя слишком уязвимой рядом с этим человеком.
        - Хм. Ладно. - У Ника хватает такта, чтобы не настаивать. - А шрамов у меня тогда не осталось. Тамара все залечила. Ты же меня к ней и оттащила. Не помнишь?
        - Нет, - отвечаю глухо. - И Тамары никакой не помню. - Моя память продолжает быть крайне избирательной и явно выбрала своим любимчиком одного Ника Валентайна.
        - Вспомнишь. - Похоже, у напарника уверенности в восстановлении моей памяти больше, чем у меня. - А тут дело и вправду нечисто. Надо копать и поскорее сваливать отсюда.
        Вздрагиваю, напрягаюсь.
        - Ты чего? - Ник мгновенно замечает перемену во мне.
        - Отсюда правда можно выбраться? - щурюсь, вглядываясь в его лицо.
        - По идее да. - Напарник не спешит меня обнадеживать и тщательно подбирает слова. - Но и ты должна была вернуться через неделю-другую. Так что не загадываем и попробуем.
        Оптимистично, но в то же время без бравады. Скажи он мне сейчас: «Да, Янтарная, без проблем, собирайся!» - я бы не поверила.
        - Ты правда прилетел сюда за мной? - спрашиваю прямо.
        И Ник так же прямо отвечает:
        - Нет.
        Вопросительно приподнимаю брови, и он поясняет:
        - Официально - нет. Ты числишься без вести пропавшей, и твое дело давно похоронено в архивах. Я здесь для расследования того, что происходит на Пандоре.
        Вот оно что.
        - Спасибо за честность, - бормочу.
        Так лучше. Правда всегда лучше. Однако услышать, что тебя давно списали со счетов, все равно неприятно.
        - Эм, - Ник заглядывает мне в глаза, - ты все еще считаешь меня предателем?
        Молчу. Как странно: я его плохо помню, но четко чувствую, что скучала.
        - Янтарная?
        Передергиваю плечами. Поднимаюсь с пола, встаю в полный рост.
        Снизу раздается нервный смешок.
        - По закону жанра ты сейчас должна достать из трусиков нож и метнуть его мне между глаз. А потом подойти, вытереть лезвие обо что-нибудь, что попадется под руку, и каменным голосом ответить уже моему хладному трупу: «Да, считаю».
        Отличная версия. Драматическая.
        Морщусь.
        - На мне нет трусиков, - напоминаю язвительно.
        - Ага, помню, - отмахивается напарник. - Ты не ответила.
        Ник не встает, по-прежнему остается на полу, позволяя мне возвышаться над ним.
        Вроде бы и шутит, и улыбается, но я вижу, чувствую, как для него важно получить этот ответ.
        - Не считаю, - отвечаю коротко.
        Но могу ли доверять как прежде, не знаю. Этого вслух уже не говорю, но Ник и так понимает.
        - Ладно, - не настаивает на мгновенном воссоединении. - Разберемся, - отмахивается и наконец тоже поднимается на ноги. - Уже, вообще-то, ночь. Мне кажется, тебе сегодня здорово досталось. Может быть, ляжем спать? Обсудим остальное завтра? - предлагает.
        Очень хочется согласиться, лечь и забыться сном до самого утра.
        Но нельзя - меня ждет Дэвин.
        Улизнуть, как вчера?
        В этот момент вдруг понимаю, что если начну бегать и скрываться от Ника, то сойду с ума. Я и сейчас не вполне уверена в здравости своего рассудка. Но врать и изворачиваться перед Ником… Это же Ник - как бы ни было.
        - Что еще? - Он хмурится, что-то прочтя в выражении моего лица.
        - Я не могу лечь спать, - признаюсь. - У меня назначена встреча.

* * *
        - Напомни-ка мне, почему я иду с тобой среди ночи на встречу не понять с кем, возможно, прямиком в ловушку? - ворчит по дороге Ник.
        Идем практически на ощупь, без фонариков - веду напарника по памяти. Я - чуть впереди, он - сзади, отстает на пару шагов.
        - Потому что ты не отпустил бы меня одну, а я все равно бы пошла? - выдвигаю версию.
        - Точно, - язвит. - А я и забыл. Спасибо за пояснение.
        - Слушай, не знала, что ты можешь быть занудой. - Останавливаюсь, и Ник в темноте едва не сносит меня с ног.
        Однако пока я неловко взмахиваю руками, чтобы сохранить равновесие, он сам подхватывает меня под грудью и помогает устоять на ногах. Прижимает к себе спиной.
        - Ты еще носом глину пропаши, - ерничает. - А я периодически тот еще зануда. Ты просто забыла.
        - Пусти, - прошу. - Нас ждут.
        - Как скажешь, ты - босс. - Поняв, что я не шучу, Ник мгновенно ослабляет хватку и отпускает меня.
        Некоторое время идем молча.
        - Слушай, а как ты планируешь выйти на связь со своими? - спрашиваю тихо, замедляя шаг.
        - Ты имеешь в виду, если нас не перестреляют в ближайший час из-за твоей доверчивости?
        - Ник!
        - С тобой был другой план. Ты должна была подать знак подкупленным нами Тюремщикам во время их очередного прилета. А те бы вывезли тебя с планеты. За все было заплачено. Не замечала, что в тот период они прилетали чаще?
        - В тот период я мало что замечала и думала о том, как бы сдохнуть, - напоминаю сухо.
        - Аргумент, - со вздохом соглашается Ник за моей спиной. - Мы подумали тогда, что они нас надули. Одного из конвоиров даже перехватили и допросили с «сывороткой правды», но выяснилось, что тебя на самом деле больше никто из них не видел.
        - Я никогда не подходила близко к месту раздачи. А сейчас? План тот же?
        - Повторять провалившийся однажды план - идиотизм, не находишь?
        - Ник!
        - Другой план, - наконец заговаривает серьезно. - Ровно через месяц с момента моего прибытия сюда, на планету, в условленном месте опустится катер. Наша задача - быть там.
        - Еще две недели, - вырывается у меня. И сама не пойму, восторженно или испуганно.
        - Это в смысле мало или много? - переспрашивает Ник, тоже не сумев разобрать моей реакции.
        Мало, в сравнении с двумя годами…
        - Не знаю, - передергиваю плечами.
        Сбежать отсюда, улизнуть, вернуться в цивилизованный мир… Это звучит фантастически. Желанно и нереально одновременно. Сложно поверить.
        Всего две недели…
        - Погоди, - спохватываюсь, - а если тебя не будет на месте встречи в указанный день? Что тогда? Тоже бросят здесь?
        - Тебя никто не бросал, - мрачно напоминает Ник.
        - Ты не ответил, - настаиваю.
        Спутник невесело усмехается.
        - Что ты хочешь услышать? - Догоняет меня и теперь шагает рядом. - Это называется «минимизировать потери». Нам все еще не дали «добро» на масштабные действия. Нужны улики, требуется результат. Тогда и будет полновесная реакция. В отличие от тебя, моя память при мне, это преимущество. И срок у меня был месяц - Старик рассудил, что этого более чем достаточно.
        - Старик или его начальство? - тут же чувствую подвох.
        - Ясное дело, верхи. Им не хочется портить отношения с местными властями, пока нет улик. Маккален, как и мы, - мелкая сошка. То, что он добился разрешения посадить здесь катер, чтобы забрать меня - или, в идеальном раскладе, нас, - уже на грани чуда. Нарушать границу повторно ему никто не позволит. Один шанс в данном случае - большее, чем то, на что мы рассчитывали изначально.
        Мне становится не по себе. Прохладный ночной ветерок будто бы вдруг пробирается под кожу, хотя минуту назад мне было совершенно тепло.
        - И ты полез сюда на таких условиях… ради меня?
        Ник усмехается.
        - Куда меньший идиотизм, чем то, ради чего сюда полезла ты.
        Верно. Ради чего? Чтобы выслужиться? Кому-то что-то доказать? Себе? Полковнику Маккалену? Матери? Моей или миссис Валентайн, которая сочла меня недостойной ее сына, когда мне не было еще и двадцати лет? Доказала?
        Почти пришли.
        Тихо. Только шелест ветра и глухой звук наших шагов по пересохшей глине.
        - Ник, - снова заговариваю.
        - А? - откликается.
        - Мы должны все выяснить, - даже если мне все еще сложно поверить в это прежнее «мы». - Эти два года не должны пройти зря. Нам нужно вернуться не с пустыми руками.
        - О том и речь, - соглашается Ник. Готова поклясться, корчит гримасу. - Именно поэтому я иду среди ночи с тобой непонятно куда на встречу неясно с кем, хотя это и может быть ловушкой.
        - Спасибо, - бормочу. Мне становится легче.
        - За что? - весело интересуется Ник. - За то, что такой же камикадзе, как и ты?
        - И за это в том числе, - отвечаю на полном серьезе.
        Глава 27
        - Дэвин! - зову, оказавшись на месте. - Дэвин!
        В ответ - лишь шорох ветра и шелест куцей листвы на редких деревьях.
        Ник, остановившийся за моим плечом, красноречиво хмыкает.
        - Что ж, на нас не выскочила толпа вооруженных людей, - уже плюс.
        - Прекрати, - прошу.
        Мне нравится его чувство юмора, но сейчас я и без него нервничаю.
        - Может, твой приятель сбежал? Если он вообще был тем, за кого себя выдавал.
        Дэвин мог как сбежать, так и попасться в руки тех, кто на него охотился. Эта мысль не добавляет мне оптимизма. Кусаю губы.
        - Еще скажи: если он вообще был, - бормочу себе под нос.
        Но Ник меня прекрасно слышит.
        - Брось, - отвечает, хотя мои слова и не были вопросом. - В твоей адекватности я никогда не сомневался.
        И на том спасибо.
        - Дэвин - тот, кем назвался, - говорю с уверенностью.
        Как ни старалась, за последние сутки я так и не вспомнила ничего, что касалось бы Дэвина или времени до знакомства с Ником. Моя чертова память упорно завязана на Валентайне, и от этого хочется биться головой обо что-нибудь твердое. В прямом смысле. В прошлый раз ведь падение с крыши помогло.
        Однако все то, что рассказал мне Дэвин, удивительным образом вошло в канву. У меня нет ничего, кроме слов человека, которого прошлой ночью увидела впервые, но каждое из этих слов точно подходит к тому, что я уже выяснила о себе ранее. И акция протеста, убегая с которой я познакомилась с Ником - как кто-то местный мог узнать об этом? Такое нарочно не придумаешь - уж слишком абсурдно.
        - Странно только, что я о нем слышу впервые, - врывается голос напарника в мои мысли. - Если, как он утверждает, вы были долгое время близки.
        Резко оборачиваюсь. Увы, света спутника и звезд хватает только на то, чтобы различать очертания предметов, но не их детали - вижу лишь силуэт мужчины рядом, не выражение его лица.
        - Я что, рассказывала тебе о своих любовниках? - переспрашиваю. Не помню, совершенно не помню.
        - Ну, о длительных отношениях друг друга мы всегда были осведомлены. Судя по твоему рассказу, мне показалось, у вас с этим Дэвином было серьезно.
        По словам Дэвина, мне тоже так показалось. Но, видимо, для меня связь с ним значила не так уж много, раз я по-прежнему ничего не вспомнила.
        - Ник, мы с тобой мазохисты? - спрашиваю вдруг на полном серьезе.
        Сейчас, после времени, проведенного на Птицеферме, мне непонятно, чем мы оба занимались все эти годы. Наша дружба, являющаяся дружбой лишь отчасти. Несуществующие в реальности причины, которые всегда якобы мешали переступить через грань «дружбы». Грань, все больше истончающуюся с годами, но отчего-то не рвущуюся, а растягивающуюся и растягивающуюся, как кусок резины… Чтобы наконец сорваться и щелкнуть нас обоих по носу.
        - Вопрос не по адресу, - отвечает Ник, не нуждаясь в уточнении, что я имею в виду. - Причины держать меня на расстоянии были у тебя, а не у меня.
        С силой тру пальцами лоб.
        - Я плохо помню, но мне точно казалось, что так будет лучше.
        - Показалось, - внезапно огрызается Ник, как-то даже зло, что ли. - Давай потом обсудим наши отношения. Например, на Новом Риме, лежа на мягком диване.
        - Давай, - откликаюсь эхом; ежусь.
        Новый Рим и тем более диван кажутся мне настолько далекими и нереалистичными, что поверить в их существование и в свое возвращение домой почти невозможно. Тем не менее Ник прав: сейчас не время и не место для таких разговоров.
        Кручу головой по сторонам, вглядываясь во тьму.
        - Дэвин, ты здесь? - пробую снова. - Я принесла тебе хлеб!
        Кричать шепотом - та еще задача, но громче нельзя. Как и включить фонарь и осветить им окрестности. Хотя, если Дэвин не объявится, наверное, придется. Мужчина серьезно болен и истощен - кто знает, вдруг он лежит, обессиленный, где-то поблизости, а мы его не видим. Нет, уходить, все тщательно не проверив, я решительно не готова. Это стоит риска.
        - На корм его, что ли, выманиваешь? - Голос Ника раздается над самым ухом так неожиданно, что вздрагиваю.
        - Зачем подкрадываешься? - ворчу.
        В ответ, вместо того чтобы отойти, мой спутник, наоборот, берет меня за руку. Видно плохо, но, кажется, он тоже осматривается.
        - Тут темно, как в могиле, - поясняет свои действия. - Не хочу пропустить момент, если русалки утянут тебя под землю.
        - Русалки, вообще-то, должны жить в воде.
        Ник крепче сжимает мое запястье, ясно давая понять, что отпускать меня от себя не намерен.
        - Кой черт знает, что водится на этой планете, - откликается. - Может, они тут сухопутные.
        - Ну-ну, - вздыхаю, но больше не спорю. Не вырываюсь.
        Проходим еще немного вперед, прямо к входу в шахту, к тому самому, с дверцей, придавленной к земле тяжелым камнем за неимением настоящего замка.
        - Жаль тебя разочаровывать, но, кажется, тут никого нет, - озвучивает Ник мои собственные мысли. - Уходим?
        - Я вам уйду! - Из ближайших кустов вдруг раздается уже знакомый мне хриплый голос.
        Пальцы Ника на моей руке напрягаются.
        - Он? - спрашивает.
        - Он, - подтверждаю.
        - Он, он, - живо поддерживает Дэвин. - Я, в смысле. Да, детка?
        Ответить не успеваю, потому как в следующую секунду Ник без предупреждения щелкает кнопкой фонаря, направляя луч света на появившегося из темноты мужчину. Свет тусклый, но в первое мгновение привыкшим к мраку глазам все равно тяжело.
        - Уй! - взвизгивает Дэвин, прикрывая верхнюю часть лица ладонью. Его рука заметно дрожит. Лоскуты ткани, болтающиеся вчера на разорванном рукаве формы, теперь заскорузли и свернулись, словно листья от первых заморозков.
        Ник же светит в лицо новому действующему лицу лишь мгновение - практически сразу опускает фонарь, проходясь его лучом по фигуре «гостя», проверяя наличие при нем оружия. На вид - ничего нет. Максимум, что может быть, - нож, припрятанный в ботинке или… нет, в рукаве точно нет, потому как и рукавов уже толком нет. Вон и на колене дыра, которой вчера не было.
        - Нет у меня оружия, - ворчит Дэвин, тоже сразу же распознав намерения Ника. - Безобиден, как щенок. - Закашливается, зажимает мученически искривленный рот тыльной стороной запястья. - Тьфу. Ну кончай, туши свет.
        Ник его просьбу игнорирует, обращается ко мне:
        - Говоришь, вторую неделю бегает? С таким-то кашлем? Его же за километр слышно.
        - А я везунчик, - отвечает за меня Дэвин. - Кхе!..
        Качаю головой.
        - Вчера он и то кашлял меньше. - Окидываю тощую фигуру Дэвина критическим взглядом. - И не дрожал.
        - Я, может, от радости, - немедленно огрызается тот, напоминая мне Сову, никогда не признающуюся в своей физической слабости.

* * *
        - Значит, Ник, тот самый? - Дэвин сверкает на моего спутника своими темными, запавшими в череп глазами, после чего жадно вгрызается в принесенный мною кусок хлеба.
        - Мы разве знакомы?
        - Не имел чести, - фыркает Дэвин и тут же закашливается. Тело мужчины сотрясается от макушки до пят, а крошки недоеденного хлеба летят в разные стороны.
        Его состояние меня беспокоит: бледный, с влажным лицом и с лихорадочно блестящими глазами. Еще этот кашель…
        Мы спустились в шахту и устроились в одном из ответвлений коридора, недалеко от шахтного ствола. Я сижу на крупном плоском камне, Ник - рядом на земле, Дэвин - напротив. Фонарь лежит между нами, направлен в стену, чтобы никого не слепил, но его света в тесном пространстве вполне хватает, чтобы хорошо видеть лица собеседников.
        Тут сыро и холодно, но, во всяком случае, можно быть уверенными, что нас никто не подслушает и не заметит в темноте свет - местные спят, а люди из люка у реки, по заверениям Дэвина, уже обшарили шахту вдоль и поперек и в последние дни даже не появляются в этом районе. Что ж, если он ошибся и они объявятся, мы услышим их прежде, чем они нас: поднять скрипучую крышку, открывающую вход в шахтный ствол, тихо - невозможно.
        Наконец мой старый знакомый перестает кашлять, с тоской оглядывает разлетевшиеся по его коленям драгоценные крошки. Однако с видом, полным собственного достоинства, небрежно стряхивает их с брюк на землю. В этот момент дрожь его пальцев не заметить трудно.
        - Дэвин, - заговариваю, - ты болен. Если ты расскажешь нам все, что знаешь о наркоторговцах, я попробую добыть тебе лекарства.
        Слабо представляю, как мне это удастся, но сделаю все, что в моих силах. Вряд ли Сова не заметит пропажу, но с последствиями буду разбираться позже.
        Дэвин морщится.
        - Скверная сделка, детка. Я всего лишь простудился.
        Только открываю рот, чтобы возразить, как меня перебивает Ник.
        - У него ломка, - произносит уверенно.
        Вскидываю на него глаза: смотрит на Дэвина в упор. Перевожу взгляд на мужчину напротив - не спорит.
        - На чем сидишь? - спрашивает Ник. - На «синем тумане»?
        - Вот еще. - Дэвин передергивает плечами. - На этой дряни больше года не живут. Ну, три, если повезет, и то к концу этого срока станешь весело моргающим овощем. Я таким не балуюсь.
        Значит, все-таки наркоман.
        - Тогда что? Фристил? Лагоза? - спокойно перечисляет Ник. - Или героин - по старинке?
        - Фристил, - бурчит Дэвин, отводит взгляд. - Ишь ты, названия выучил.
        - Не смертельно, но еще недельку его здорово поломает, - поясняет Ник, ловя мой непонимающий взгляд. - А про кашель - согласен. Ему бы что-то противовоспалительное, пока не выплюнул легкие.
        Дэвин корчит гримасу.
        - Перебьюсь, красавчик, я живучий. Это вы, аристократишки, рассыпаетесь на части от простого насморка.
        Ник давится воздухом.
        - Кто, прости?
        А Дэвин и не думает отказываться от своих слов.
        - Аристократишки, - твердо повторяет с отвращением в голосе. - Думаешь, я не знаю, кто такие Валентайны? Я наводил справки. Мамаша - учредитель крупного благотворительного фонда. Папаша - глава машиностроительного предприятия. И их сынок, выбравший ро-ман-тич-ную профессию, - кривляясь, произносит по слогам, - потому как денег у него и так куры не клюют, еще внукам хватит.
        - С «мамашей» и «папашей» - полегче, - холодно одергивает его Ник.
        Дэвин усмехается, и я впервые замечаю, что у него нет одного зуба.
        - А то что? - уточняет с мрачной решимостью и вызовом одновременно. - Бить будешь?
        - Зачем бить? - Ник пожимает плечами. - Сам тут загнешься без нашей помощи.
        - Эге. Шутник.
        - Прекратите, - вмешиваюсь. - Дэвин, нам действительно нужна твоя помощь, а тебе - наша. Это взаимовыгодное сотрудничество.
        Тот с выражением вселенской грусти на лице возводит глаза к каменному своду над головой.
        - Ну вот, дама моего сердца опять выбрала другого, - заявляет трагически, затем выпрямляется и заканчивает уже своим обычным тоном: - Причем опять одного и того же. Чувак, что ж ты свою женщину в такую клоаку притащил? Детей бы рожала, а не слайтексом вкидывалась.
        Ник скрипит зубами.
        - Может, я и погорячился, обещая, что не стану тебя бить.
        - А что? - Глаза сидящего напротив расширяются в притворном ужасе. - Тема ваших отношений под запретом?
        - Ты сам сказал, что у него ломка, - напоминаю Нику, всерьез опасаясь за целостность остальных зубов Дэвина. На самом деле мне самой очень хочется поправить ему вывеску за последние слова. Сдерживаюсь.
        - Помню, - сухо отзывается Ник, все еще испепеляя сидящего напротив взглядом. - Так что? - уточняет требовательно. - Будем зубы скалить или переходим к делу? Если первое, то мы уходим.
        Прикусываю изнутри щеку. С одной стороны, напарник прав: таким, как Дэвин, палец в рот не клади, почувствует себя хозяином положения - пиши пропало, ничего не добьешься. С другой - если Ник сейчас уйдет, я вернусь сюда сама, завтра же. Дэвин - единственная ниточка, связывающая нас с наркоторговцами.
        А тот выжидает театральную паузу, доедает краюшку хлеба, отряхивает пальцы и хитро поглядывает на нас, то на одного, то на другого.
        - Путь отхода есть? - спрашивает резко изменившимся тоном - деловым, серьезным.
        - Есть, - так же коротко отвечает Ник.
        - Другое дело. - Дэвин позволяет себе усмешку. - Чего хотите? Спрашивайте - отвечу.

* * *
        - …Так что нечего вам там делать, - заканчивает Дэвин рассказывать о другой, потайной шахте, запасной вход в которую спрятан у реки.
        Глаза предательски слипаются. Кажется, прошла уже большая половина ночи - точнее без часов не скажешь. Пару раз даже бросаю взгляд на плечо сидящего неподалеку Ника - чертовски хочется положить туда голову и прикрыть глаза.
        Нельзя. Дэвин рассказывает об очень важных вещах. О том, ради чего я провела эти проклятые два года на Пандоре.
        Да и чересчур липнуть к Нику тоже не следует.
        - Четыре десятка человек одновременно, правильно? - подытоживает напарник.
        - Угу. - Дэвин интенсивно кивает; сидит, опираясь на отставленную назад руку, закинув ногу на ногу и болтая ею в воздухе. Он вообще постоянно двигается: то болтает ногой, то чешет нос, то трет лицо, меняет позу. Вчера я сдуру подумала, что это последствия болезни и истощения. - И все крепкие ребята с пушками. Плюс такие, как я, залетные. Эти, может, и не пристрелят сразу, но тревогу поднимут мигом. Так что дело ваше - труба. Если есть путь отхода, валим, пока живы.
        Обмениваемся с Ником серьезными взглядами. Изначально наш план состоял в том, чтобы попасть внутрь, сперва обезвредив тех, кто шастает по территории Птицефермы, и завладев их оружием. Но теперь в этом действительно нет никакого смысла. Если Дэвин не врет и там на самом деле не меньше полусотни человек, каждый из которых не расстается с личным оружием, к тому же явно имеющий запасное на складе, то что мы сделаем, пробравшись туда с парочкой стволов? Поздороваемся? Это даже не смешно.
        - Ты дашь показания? - серьезно спрашивает Ник.
        - Официально - не дождетесь.
        Снова переглядываемся. Свидетель, участник действий с той стороны, нам бы очень пригодился - это ускорило бы дело и дало дополнительный толчок для начала масштабной операции. Мы, конечно, передадим своим то, что узнали с его слов, возможно, нас допросят с «сывороткой правды», чтобы исключить подлог или искажение фактов, но все равно найдется умник, который выкрикнет: «Но они же сами ничего не видели!» И дело Пандоры снова погрязнет в бюрократическом хламе, а местные преступники продолжат травить мир «синим туманом».
        Ник молчит, поэтому беру на себя последнюю попытку договориться полюбовно.
        - Дэвин, ты нам нужен. Тебе предложат сделку: вознаграждение, оправдание в прежних правонарушениях…
        - Уютную камеру, - язвительно продолжает он мне в тон. - Детка, я не заключаю дел с копами. Даже если коп - это ты.
        Получаю воздушный поцелуй и лишь поджимаю губы, не спорю. В конце концов, полиция сможет допросить Дэвина с «сывороткой» и без его согласия.
        - Ладно, проехали, - вмешивается Ник. Готова поспорить, он пришел к тем же умозаключениям, что и я. - Но ты еще не отработал свой билет отсюда. Что еще тебе известно?
        Дэвин вновь закашливается, затем морщится, потирает, очевидно, больной бок.
        - Все-то им мало, - бормочет недовольно, снова меняет позу, на этот раз вытягивая вперед и скрещивая ноги. - Чего тебе еще? Я сам не особо в курсе местных дел, так, работал на доставках.
        - Подробнее, - настаивает напарник.
        Дэвин задумчиво чешет в затылке, затем переводит взгляд на меня.
        - А больше пожрать ничего нет?
        Качаю головой, разводя руками.
        - Ясно, - вздыхает. - Знаю я только, что шахта с синерилом старая, еще времен первопроходцев. Электроника, ясное дело, полетела. Что-то они там восстановили. Думали-гадали, как добывать свое сокровище. Синерил-то хрупкий до одури: чтобы не напортачить, нужно каждый камешек выстукивать вручную. А потом свезло: нашли какой-то богом забытый ангар, а там какие-то уроды шестилапые - роботы. Пыльные, некоторые проржавевшие насквозь, а парочка - ничего, живые. Батареи зарядили, проверили, вроде даже каких-то программеров дергали, что-то там перезаписывали. Наконец запустили - и бизнес потек. Даже не пришлось сюда особо много работников сгонять. Автоматизация, чтоб ее, - крякает, подтягивает колени к груди. - Я вот давно понял, что люди редко богатеют за заслуги, - сообщает доверительно, при этом косится в сторону Ника, явно намекая на финансы его семьи, - а чаще - оп! - повезло. Вот и этим повезло. Бизнес отладили, производство запустили…
        - Когда? - перебиваю.
        Дэвин дергает плечом.
        - Лет десять уже. Сначала потихоньку. Потом развились. Вот работников со стороны стали нанимать. Таких олухов, как я: отработал - и в топку. А мы так не договаривались.
        Десять лет. Тогда же Филин стал Главой Птицефермы. Совпадение? Не думаю.
        - К делу, - напоминает Ник.
        - Да чего - к делу, - огрызается Дэвин. - Сам только слухи знаю. Власти местные у них кормятся, все, естественно, знают.
        - А Альянс? Власти Альянса в курсе? - спрашивает Ник.
        - По-любому. Там такие суммы крутятся… - Дэвин закатывает глаза, изображая уровень несметных богатств, который новое поколение «синего тумана» обеспечило производителям.
        - Альянс? - пораженно переспрашиваю в свою очередь.
        Каждый раз, когда мне кажется, что моих разрозненных воспоминаний и заново полученной информации хватает для представления более или менее полноценной картины происходящего, как на меня снова и снова обрушиваются новые сведения, переворачивающие эту картину с ног на голову.
        Дэвин, неверно истолковавший мое удивление, начинает бессовестно ржать.
        - Детка, ты что, действительно полная зомбячка? И про Альянс не помнишь?
        Совершенно невыносимый тип.
        - Еще раз назовешь меня зомбячкой, сломаю тебе нос, - предупреждаю серьезно.
        Тот же взмахивает руками в притворном ужасе, изображая, что сдается, а затем закрывает рот на невидимую «молнию».
        Клоун. Мне не до шуток.
        Что такое Альянс, помню даже я. Общие сведения об истории и устройстве мира из моей головы никуда не делись. Альянс - организация, созданная лет пятнадцать назад в целях поддержания и укрепления международного мира и безопасности. В нее входят Альфа Крит, Новый Рим, Лондор и еще десяток не очень крупных, но держащихся своих более могущественных «друзей» государств.
        Однако связь Альянса с этим местом стала для меня сюрпризом. Слайтекс, будто намеренно, подчистую стер из моей памяти все, что касалось последнего задания.
        Поворачиваюсь к Нику, рассудив, что с Дэвином разговаривать всерьез бесполезно.
        - Пандорой управляет Альянс?
        Напарник кивает.
        - С тех пор как Лондор снял с себя полномочия.
        Нет, все еще непонятно.
        - А Лондор?.. - подталкиваю.
        - Полвека назад именно лондорцы накрыли местный черный бизнес. Рудники, добыча синерила, изготовление «синего тумана», рабский труд.
        - Рабство, - повторяю эхом. Поджимаю губы.
        Что-то отзывается в памяти, встает в пустые клетки - на свои места.
        Местные тоже говорили о рабстве. Я еще удивлялась различию версий: планетой управляли то наркоторговцы, то рабовладельцы. А выходит, правда и то и другое.
        - Скоты, ага, - влезает в беседу несносный Дэвин. - Нынешние хоть за все платят. Так что, считай, в сравнении с теми пушистые котятки. - Ежится. - Еще бы не пытались пристрелить по истечении контракта.
        - Лондор планировал устроить тут свою колонию, - продолжает Ник, игнорируя этот выпад. Понял, что я нуждаюсь в более развернутом объяснении. - Но руки так и не дошли. У них потом президент поменялся, начались волнения, какие-то заварухи местного значения. Вот и отдали Пандору на попечение Альянса, чтобы не оставлять без присмотра. Сейчас, собственно, Ассамблея Альянса и не дает нам разрешение на расследование. Аргументируют тем, что нет доказательств. А официального права на расследование у нас нет.
        Все понятно, все логично. Кроме одного.
        Как только это не пришло мне в голову раньше? Не иначе частые удары по голове мне не на пользу.
        - А какое отношение мы вообще имеем к Пандоре и Альянсу? - спрашиваю. - Мы же из полиции Нового Рима… Или нет? - Сама понимаю ответ на свой вопрос по тому, как изумленно вытягивается у Ника лицо.
        - Ну даешь, зомбячка! - восторженно восклицает Дэвин. - Даже я в курсе, где ты работаешь.
        Мне так не нравится происходящее, что пропускаю «зомбячку» мимо ушей, хмурюсь.
        - В полиции. - Получается не слишком уверенно.
        Но ведь я четко видела в своих воспоминаниях эмблему со стилизованной буквой «П». И то, что училась в Полицейской академии Нового Рима, тоже помню совершенно точно.
        - Так-то оно так, детка, - загадочно тянет время Дэвин, так что мне окончательно становится не по себе.
        Только отмахиваюсь. Видимо, кусок хлеба после двухнедельной овощной диеты поднял настроение беглеца на такую высоту, что тот совершенно не может сдержать свое чрезмерное остроумие.
        Поворачиваюсь к Нику, красноречиво приподняв брови.
        - В полиции, - подтверждает напарник.
        Вздыхаю с облегчением: а то напридумывала себе.
        - Только в международной.
        Замираю на середине выдоха.
        - Интерпол, детка! - весело подытоживает Дэвин. - Йе-ху-у-у!
        Ник хлопает меня ладонью по спине.
        - Эм, дыши.
        Глава 28
        - Почему ты сразу не сказал, что мы работаем на Интерпол? - первое, что спрашиваю, когда оказываемся в нашей комнате наедине.
        Обсуждать что-либо при Дэвине показалось мне провальной идеей заранее: обсмеет все что угодно, не забыв приправить свои неуместные шуточки «зомбячками» и «детками».
        - Я понятия не имел, что ты этого не вспомнила, - откликается Ник.
        Подходит сзади, обвивает руками под грудью, прижимает к себе, кладя подбородок на мое плечо. Вздрагиваю. Такая близость мне чужда, непривычна. Тем не менее не отталкиваю, а напарник делает вид, что ничего не заметил. Не мог ведь не заметить, правда?
        - Эм, не пойму, почему тебя это так поразило, - продолжает беспечно. - Те же копы, только поле деятельности пошире.
        - Те же копы - вид сбоку, - передразниваю. - Пошире… В масштабах Вселенной, ты хотел сказать?
        - Не усложняй. - Ник улыбается, чувствую щекой его улыбку.
        Постепенно расслабляюсь в его объятиях. Он мне не враг, совершенно точно не враг.
        - Что ты думаешь о Дэвине? - спрашиваю. Откидываю голову напарнику на плечо. В кольце его рук действительно тепло и уютно. К этому можно привыкнуть.
        Ник задумывается на пару секунд.
        - Он авантюрист, - говорит наконец, - но точно не злодей. Специально такие люди не подставляют, но как появится возможность - только мы его и видели.
        - Не появится, - обещаю. Что бы там ни было у нас в прошлом, в настоящем я не испытываю к нему теплых чувств, а для дела он необходим. Поэтому нет, не сбежит. Если выживем сами, то и его доставим до места назначения. - Ник, что еще важного я не помню?
        Накрываю его руки своими, провожу от плеча к локтю кончиками пальцев, едва касаясь. То, что было утром, в порыве страсти, стресса и, можно сказать, умопомрачения, не в счет. Я отвыкла от прикосновений, которые приносят радость, а не страх и боль.
        Борюсь с выработанными за два года рефлексами, которые отчаянно протестуют и требуют немедленно отойти.
        Не хочу быть запуганным животным. Хочу быть свободной.
        Но так, как прошлым утром, не получается. Я снова я, с ясным рассудком и своими страхами. И даже то, что я решила сама протянуть руку и дотронуться до мужчины, - уже ужасно смелый поступок для меня сегодняшней.
        - Если бы я точно знал, что ты помнишь, то рассказал бы.
        - Ладно, давай с другой стороны, - предлагаю, продолжая свою нехитрую ласку - только по руке, кончиками пальцев. - Что я пропустила? Произошло с кем-то из наших знакомых что-то важное? Моя… мама? - Голос подводит, и моя кисть замирает. - Ты что-нибудь о ней знаешь?
        Пауза.
        - Эм, она умерла пять лет назад.
        Закусываю губу едва ли не до крови. Молчу.
        - Джилл вышла замуж, - преувеличенно бодро продолжает Ник, стремясь поскорее отвлечь меня. В общем-то, ему удается.
        Джилл… Моя подруга, с которой мы делили годами комнату. Рыжеволосая девушка с маленьким вздернутым носом и с россыпью веснушек на лице. Я мало что о ней помню, но точно знаю, что очень ее любила.
        Улыбаюсь.
        - За кого?
        - Ты его не знаешь. Они познакомились в прошлом году. Джерри - хороший парень. Я был на их свадьбе.
        - Ты? - удивляюсь. - Что ты там делал? Вы с Джилл разве были дружны?
        - Не-а, - отвечает беспечно, усмехается. - Ты пропала, у нас обоих сдавали нервы… Она мне позвонила, я приехал к ней с парой бутылок чего-то крепкого… Разговорились. Потом что-то помогал ей по мелочи. Она смешная. Вроде бы взрослая, но несамостоятельная до жути.
        - Я всегда старалась ее оберегать, - вздыхаю. - А моя девочка вышла замуж без меня… Хорошо, что у нее все хорошо.
        - Эй, не грусти. Погуляешь еще на их годовщине. - Ник тихонько встряхивает меня за плечи.
        - Угу, - отзываюсь, не спеша верить в то, что такое возможно.
        Это звучит волшебно, сказочно.
        Накатывает усталость, да так резко, будто на мои плечи вдруг наваливается гранитная плита.
        Пошатываюсь. Должно быть, и вовсе свалилась бы на пол, если бы Ник крепко меня не держал.
        - Мне нужно прилечь, - бормочу.
        - Конечно. - Кольцо рук мгновенно разжимается, тем не менее мужчина не отходит от меня, словно побаивается, что я таки не удержусь на ногах и рухну. - До завтрака еще часа два, успеем.
        Верно, ему же на рудник, заниматься тяжелой физической работой после бессонной ночи.
        Сбрасываю ботинки и забираюсь в постель, не раздеваясь. Ложусь на бок, лицом к краю, складываю ладони под голову. Глаза слипаются. Слишком много всего накопилось за эти два дня: слишком много информации и мало сна.
        Кровать прогибается с другой стороны.
        - Эм?
        - Мм?.. - отзываюсь сонно.
        - Можно тебя обнять?
        Это был очень долгий день. Трудный и переполненный для меня во всех смыслах: и чувствами, и полученными сведениями. И я неимоверно ценю то, что Ник сейчас не занимается самоуправством, не навязывается и ни на чем не настаивает.
        - Можно, - шепчу и крепко зажмуриваюсь.
        Напарник тут же обнимает меня, размещая руки под моей грудью, притягивает к себе.
        Я не боюсь его, он мне не чужой и его прикосновение не неожиданно - я сама разрешила. Но все равно вздрагиваю. Естественно, Ник чувствует.
        - Эм, как мне доказать, что я никогда не причиню тебе вреда? - тихо спрашивает за моей спиной.
        Слишком сложный вопрос.
        - Просто будь собой, - отвечаю, кладя ладонь поверх его руки.
        Дальше - темнота.

* * *
        …Вокруг шумит город.
        Улицы узкие, многолюдные. Под ногами валяется мусор, ботинки хлюпают по какой-то жиже. Гомон голосов, гудки наземных автомобилей и флайеров.
        Толчок в бок. Еще один. Затем женский визгливый голос, осыпающий проклятиями «ничего не видящую перед собой молодежь».
        Мою ладонь сжимает чужая. Мужская, крепкая. Ее хозяин тянет меня за собой, заставляя ускорить шаг.
        - Эмбер, ну же! Детка, мы опоздаем!
        Одного со мной роста, черноволосый, гибкий. Оборачивается через плечо, и я вижу черные глаза, обрамленные длинными густыми ресницами, и пухлые, кривящиеся в ухмылке губы.
        - Детка, ну же!
        - Да иду я! - огрызаюсь.
        Звуки вокруг слишком громкие. Сливаются в единую какофонию, оглушают.
        Снова налетаю на какого-то человека. Получаю проклятие вслед, тру ушибленное плечо.
        Не надо было курить ту дрянь в подвале у Хьюго, не надо было…
        Поцелуй. Влажный. Холодные губы.
        Я дрожу. Слишком холодно, а на мне мало одежды.
        Темно.
        Тот, кого я сейчас не вижу, снова целует меня, словно пробует на вкус. Какой это наш поцелуй? Третий? Почему так быстро? Зачем я согласилась?
        Мне страшно и хочется сбежать, но упрямство заставляет остаться и довести дело до конца. Рано или поздно придется это сделать, так почему бы не с тем, кого я знаю как облупленного?
        - Детка, мне кажется, я тебя люблю, - хриплый шепот в мои приоткрытые губы.
        А потом резкий толчок. Без подготовки, прелюдии, как показывают в фильмах.
        Мои ногти впиваются в спину партнера, заставляя его дернуться от внезапной боли не меньше, чем я мгновением ранее.
        - Придурок, - шиплю.
        - Не любишь?
        - Убить готова…
        - Да ты помешалась на своем Валенсисе!
        - Валентайне, - поправляю упрямо, хотя и знаю, что Дэвину прекрасно известна фамилия Ника.
        - Ну на Валентайне, - передразнивает Дэвин, закатывая глаза.
        Мы у меня в доме, в холле. Узнаю шторы и потрепанный коврик у порога, лестницу с потертыми ступенями и перилами на второй этаж.
        Дэвин во всем черном, начиная с вязаной шапочки и заканчивая грубыми ботинками на толстой подошве. На мне - спортивный костюм и пушистые тапочки.
        Отступаю от него, обнимая себя руками, закрываясь.
        - Уходи, - повторяю твердо. В какой?.. Кажется, в третий раз.
        - И все? - Глаза Дэвина округляются. - Детка, вот так просто?
        - А зачем усложнять? - невольно повторяю слова Ника и прикусываю язык. Говорить сейчас чужими фразами неправильно, нечестно. Но как быть, если они, как никакие другие, подходят к ситуации?
        - Детка, - в лице Дэвина что-то меняется, он растерянно чешет в затылке, - я же люблю тебя.
        Меня или ту меня, которую он себе выдумал и упорно видит на моем месте?
        Качаю головой.
        - Я тебя не люблю.
        - Да дело-то наживное…
        - Дэвин! - прикрикиваю, когда он пытается меня обнять. - Все кончено. Я уезжаю учиться.
        - Что? - Молодой человек неверяще моргает. - Ты? Учиться? Ты же даже школу еле окончила.
        - Из-за прогулов, - напоминаю сквозь зубы.
        - Нет-нет-нет, - Дэвин не слышит меня, даже не пытается, быстро качает головой, - детка, бросай эту дурь. Мы поженимся, как собирались. Ты нарожаешь мне кучу ребятишек, а я буду работать. Мне тут как раз работенку предложили…
        - Ты собирался, - прерываю.
        Кхекает.
        - Но план-то хорош.
        - Я хочу большего.
        В Дэвине снова перемена - на этот раз на поверхность выходит злость.
        - Эмбер, разуй глаза. Посмотри на себя. На меня. На этот дом. Учиться - не для таких, как мы с тобой. Мы из другого теста. Провалишься, вернешься назад как побитая собака. Зачем тебе это?
        - Лучше уж сразу тихонько рожать и не рыпаться, - бормочу себе под нос.
        - Чего-чего? - Дэвин щурится, вслушиваясь. - Что ты там бормочешь, детка?
        - Уходи! - на этот раз рявкаю достаточно громко, чтобы он расслышал наверняка. - Человеку, которого любят, не обрезают крылья!
        - Детка, какие крылья? Ты курила что-то? Без меня?
        Рывком распахиваю дверь.
        - Выходи, - велю холодно.
        Он все еще не верит, не осознает, что я это всерьез.
        - Ну ладно. Если у тебя приступ звездности. - Дэвин корчит гримасу, тем не менее поворачиваясь к двери. - Дай знать, когда этот аристократишка тебя кинет, - бросает уже через плечо. Хлопает дверью.
        Остаюсь одна в опустевшем холле. Тяжело дышу, как после быстрого бега.
        Ник говорит, что человек - это не его окружение и даже не его семья. Что ты - это только ты. И в твоих силах добиться всего, если тебе по-настоящему это нужно.
        Мне нужно.
        Я добьюсь…
        - Янтарная! - Ник без стука врывается в нашу комнату в общежитии.
        - Эй, а если бы я была голой?! - кричит моя временная, на время вступительных экзаменов, соседка по комнате. Потом окидывает гостя взглядом и хищно улыбается. - Хотя даже если бы и была…
        - Привет, ага, извини, - бросает ей Ник, а сам подлетает ко мне и сгребает в охапку. Мои ноги оказываются в воздухе.
        - Ты чего?! - ахаю и от неожиданности даже не отбиваюсь.
        - Списки вывесили. Ты поступила. Мы. Нас обоих приняли!
        Эта информация достигает моего мозга не сразу, а словно идет туда каким-то окольным путем. Может, через почку вместо уха.
        - Я? - моргаю, не веря.
        - Эмбер Николс - зачислена! - Ник широко улыбается, начинает кружить меня по комнате.
        - Чудики, - вздыхает соседка и шлепает задниками тапок к двери. - Списки уже повесили, говоришь? - Звук ее тапочек пропадает в коридоре.
        - Я должна это увидеть! - кричу, когда новость наконец достигает моего сознания в полном объеме.
        - Беги. - Ник смеется.
        Ставит меня на пол, и я действительно опрометью бросаюсь к двери. Уже на пороге понимаю, что на мне халат, резко разворачиваюсь, возвращаюсь, сбрасываю его на кресло и в тренировочном костюме, который был под ним, несусь к двери.
        Сердце готово выскочить из груди.
        Я поступила! Быть такого не может!
        - Я же говорил, что у тебя все получится! - доносится вслед голос Ника…

* * *
        Просыпаюсь от осторожного прикосновения к своему плечу.
        - Янтарная. Янтарная, вставай, завтрак проспим.
        У меня вырывается стон, а сама я пытаюсь врасти лицом в подушку.
        - Встаю, - обещаю. - Сейчас. Одну минуточку.
        - Вставай-вставай, - бодро и ничуть не сонно. Он сам, случайно, ничего запрещенного не принимает? Откуда столько энергии?
        Кровать скрипит - Ник покидает ее первым.
        Перекатываюсь на спину, раскидываю руки в стороны и пару минут просто смотрю в кривой серый потолок. За дверью слышатся голоса, шаги - Птицеферма гудит, начался новый день.
        - Дэвин точно тот, кем назвался, - говорю, все еще смотря вверх.
        - Мм?..
        - Я кое-что видела, - поясняю. - Точнее, вспомнила.
        - Хорошее или плохое? - В голосе Ника слышна заинтересованность.
        - Всякое, - признаюсь, затем вспоминаю последнее видение. - Больше хорошее.
        - Поздравляю. - Ник усмехается, плюхается на край кровати, чтобы обуться, та со стоном прогибается. - Выспалась хоть немного?
        - Только если немного, - бормочу.
        Заставляю себя таки подняться. Сперва сажусь и тру глаза, затем слезаю на пол. Хорошо, что со вчерашнего дня в тазу осталась вода и можно быстро умыться. Плещу себе в лицо прохладную воду.
        - Эм. - Голос Ника заставляет меня обернуться. Серьезный голос, совсем не такой, какой был еще пару минут назад.
        Вытираю лицо.
        - Что? - хмурюсь.
        - У нас еще две недели. Вниз мы не полезем. Активных действий предпринимать не станем. Для нас теперь главное - дождаться, выбраться самим и забрать с собой Дэвина. Может, имеет смысл сбежать отсюда? Мне не нравится настроение Филина. Особенно по отношению к тебе.
        Пожимаю плечами.
        - Он недолюбливает меня с самого начала.
        - И тем не менее.
        Откладываю полотенце и подхожу ближе, останавливаюсь на некотором расстоянии. Ник сидит, а я стою, возвышаясь над ним, поэтому ему приходится запрокинуть голову, чтобы иметь возможность видеть мое лицо.
        - Ты всерьез хочешь сбежать отсюда? - спрашиваю, глядя ему в глаза. - Куда?
        - В том-то и проблема, - ерошит пальцами волосы на затылке, - что далеко пешком и без припасов не убежишь. А забирать через две недели нас будут здесь, а не в каком-то другом месте. Катер прилетит к холму, с которого обычно забирают руду Тюремщики.
        Согласно киваю, признавая логику такого решения: оттуда прекрасный обзор, и место точно не перепутаем.
        - То есть ты сейчас сам, другими словами, сказал, что бежать некуда, - подытоживаю.
        - Мы можем скрываться вместе с Дэвином. Он проведет для нас экспресс-курс по игре в прятки с преследователями.
        Уже не понимаю, шутит Ник или предлагает такой вариант самоубийства на полном серьезе.
        - А преследователи будут, - даже не сомневаюсь.
        Филин землю носом рыть станет, пока нас не отыщет. Все должно быть под контролем Главы, а любой, кто пытается из-под этого контроля выйти, будет уничтожен.
        - Это слабая часть моего плана, - соглашается Ник, не пытаясь строить из себя супергероя. - Но я должен был тебе предложить.
        Он это серьезно? На вид - да.
        - То есть если я сейчас скажу: «Бежим отсюда», - ты встанешь и побежишь?
        Наконец губы Ника трогает улыбка.
        - Как всегда, напарник.
        Отвожу взгляд, обнимаю себя руками. Вот сейчас мне неуютно, он так на меня смотрит…
        - Напарник не подставит напарника, - напоминаю и без того известную аксиому. - Здесь переждать две недели гораздо безопаснее. Нам обоим, - считаю необходимым добавить. - Тут есть еда, вода и крыша над головой.
        - Хорошо, - легко соглашается Ник, хлопает себя ладонями по бедрам и встает.
        - Что значит - хорошо?
        Он пожимает плечами.
        - То и значит. Мы посоветовались и решили. Чего еще развозить? - Или зачем усложнять? Его жизненное кредо? - Давай поторапливайся, - напоминает, возвращая меня в реальность. - Нам пора на завтрак, пока нас не хватились.
        Я заплетаю волосы, а он заправляет постель. Пингвин никогда не мог даже накинуть на кровать покрывало… Мой мозг упрямо продолжает анализировать, хотя я и понимаю, что сравнение напарника с бывшим сожителем неуместно.
        - Ник, - окликаю.
        - А? - оборачивается.
        - А что ты планировал делать, если бы я тебя так и не вспомнила? Ну, через две недели.
        Пожимает плечом.
        - Просто предложил бы бежать.
        - Поэтому ты пытался со мной… э-э-э… подружиться? - Более подходящее слово не приходит на ум.
        Действительно, скажи мне малознакомый член Птицефермы: «Пойдем-ка ночью прогуляемся, там нас будет ждать катер», - я бы покрутила пальцем у виска и послала бы его куда подальше. Заяви мне это Пересмешник, который уже много раз спасал меня, всегда был добр и даже вместе со мной ходил в разведку… Пожалуй, я бы рискнула уже тогда.
        Ник же смотрит на меня так, будто я сморозила настоящую глупость.
        - Нет, Янтарная, - качает головой. - Я пытался с тобой «подружиться», потому что ты мне нужна.
        Глаза в глаза. Невыносимо.
        - Даже сейчас? - Голос подводит и звучит хрипло.
        Сама не понимаю, что имею в виду. Знаю одно: Птицеферма не прошла для меня бесследно, как бы мы оба себя ни обманывали, от меня прежней осталось немного.
        - Всегда, Эм, - отвечает серьезно. - Просто всегда. Не выдумывай. - А потом хватает меня за запястье и, прежде чем я бы воспротивилась, увлекает за собой. - Скорее, опаздываем!
        Глава 29
        Бессонная ночь дает о себе знать - меня разве что не шатает. Впрочем, пошатывает, что немедленно замечает Сова, когда мне приходится упереться ладонью в землю, чтобы не рухнуть лицом в грядку.
        Подходит, перекидывает клюку через борозду, садится.
        - Неужто так гормоны взыграли? - скрипит, усаживаясь поудобнее. - Так вы молодые, бодрее должны быть после бессонных ночей, проведенных таким образом.
        Бросаю на нее взгляд исподлобья, а руки не перестают выдергивать сорняки. Такое чувство, что за ночь их понаросло еще больше, чем было вырвано вчера. Если я правда отсюда выберусь, никогда, ни за что на свете больше не стану работать в огороде.
        - Чайку наслушалась? - уточняю сухо.
        - Ее сложно не услышать. - Сова устремляет взгляд в ту сторону, где работают Кайра со своей болтливой подругой. Вроде бы далеко, а непрекращающийся говор Чайки доносится и сюда. Хорошо, что хотя бы слов не разобрать.
        - Не верь ей, - говорю. - Мы не шумели.
        - Вы - нет. А вот ваша кровать…
        Поднимаю голову. Сова смотрит на меня, хитро прищурившись. А в глазах - искреннее любопытство. Не знала, что ей присущи такие женские слабости - всегда серьезная, собранная.
        - Что ты хочешь знать? - спрашиваю прямо. - Спим ли мы с Пересмешником? Спим. - Уточнять, что это случилось лишь раз и вряд ли повторится, информация лишняя.
        Во взгляде пожилой женщины - удовлетворение. Кивает.
        - Тебе на пользу, - делает вывод.
        Усмехаюсь.
        - Добровольный секс - всем на пользу.
        Даже разовый.
        - Тоже верно, - соглашается Сова, обводит взглядом грядки, которые еще следует обработать. Сейчас середина дня, нужно поспешить, иначе к завтрашнему утру мы уже не найдем свеклу в море сорняков.
        Женщина не уходит, но больше ничего не говорит. Я продолжаю работу, но чужое присутствие рядом напрягает. Она будто хочет сказать еще что-то, но по какой-то причине не решается или тянет время.
        - Сова, у тебя есть противовоспалительные лекарства? Лучше таблетки? - задаю вопрос в лоб, прежде чем струшу или передумаю.
        Полдня гоняю в голове эту мысль, но понимаю, что не готова украсть у Совы что-то без спроса. Она единственная, кто помогал мне здесь. Поступить с ней так не просто нечестно - подло.
        Женщина резко поворачивается ко мне. Редкие брови сходятся на переносице.
        - Ты совсем обнаглела? - рявкает, но недостаточно громко, чтобы нас услышали работницы с других грядок.
        - Сова, мне нужно, - упорствую.
        - Зачем? - А вот теперь и взгляд, и голос собеседницы далеки от дружелюбных. Узнаю старую добрую Сову. Вернее, совсем недобрую. - Опять лечить Пересмешника? Так он живее всех живых. Живее тебя выглядит, во всяком случае.
        Качаю головой.
        - Это не ему.
        Сова вгрызается в меня взглядом.
        - Тогда кому?
        Моему бывшему парню, каким-то ветром занесенному на эту богом забытую планету и умирающему от истощения, абстиненции, а заодно самого страшного кашля, который я когда-либо слышала.
        - Мне, - отвечаю.
        - И что у тебя воспалилось?
        Сейчас - определенно совесть. Мне не по себе лгать человеку, уже не единожды помогавшему мне и ничего не попросившему взамен. Однако как выкрутиться иначе, не знаю. Дэвин нам нужен, а его состояние ухудшается с каждым днем. Если не помочь, то я не уверена, что он продержится необходимые две недели.
        Понимаю, что Сова все еще ждет от меня ответа.
        Отвожу глаза, смотрю на свои не прекращающие работу с сорняками руки. Это действие уже настолько привычно и отработано, что могу полоть грядки в прямом смысле не глядя.
        - Кашляю. Сильно.
        - Что-то не слышала, - возражает собеседница. - Мы все тут вакцинированные. Так что наверняка ничего страшного, максимум - простуда.
        - По ночам кашляю! - выпаливаю, видя, что Сова собирается прервать, по ее мнению, бессмысленный разговор и продолжить работу на выделенном ей участке.
        Уже начавшая вставать женщина останавливается, поворачивается ко мне. Щурится на солнце, вглядываясь в мое лицо.
        - Врешь, - заявляет коротко.
        - Нет, - упорствую и на этот раз глаз не отвожу. Мне нужны лекарства для Дэвина, и я не отступлю.
        Сова возмущенно качает головой.
        - Да ты кем себя возомнила? Думаешь, что-то мешает мне прямо сейчас пойти и сдать тебя Филину? Кто ты такая, чтобы я рисковала ради тебя своей шкурой?
        - Никто, - признаю справедливость ее слов. - Дашь?
        - Подумаю, - огрызается и на этот раз, кряхтя, встает.
        Не даст, понимаю. Придется красть. Хочется провалиться сквозь землю.
        - Шуруй к Филину, - бросает мне Сова, наконец поднявшись на ноги. - Он еще утром сказал отправить тебя к нему после обеда.
        Черт-черт-черт. Так скоро? Я надеялась, что он забудет о моем существовании хотя бы на неделю.
        И тут вспоминаю о десяти годах, о которых говорил Дэвин: времени возобновления деятельности наркодилеров на Пандоре и тогда же - восхождения Филина на пьедестал.
        - Сова, погоди! - вскакиваю вслед за ней.
        Начавшая отходить женщина недовольно оборачивается.
        - Чего тебе еще, наглая?
        - Сколько лет ты здесь?
        В ее взгляде что-то меняется: удивление, подозрительность. И еще что-то. Страх?
        - Двенадцать, - отвечает осторожно. - Все узнала? Тогда дуй к Филину, пока он не разозлился.
        Игнорирую ее напутствие, мотаю головой.
        - Значит, ты была здесь, когда появился Филин?
        - Ну. Была.
        - С тех пор ведь никого не осталось, верно? Только он и ты. И лишь ты знаешь наверняка, как Филин стал Главой - правду, а не слухи.
        Губы Совы сжимаются в прямую линию.
        - Нос свой любопытный укороти! - рявкает зло. - Живи и радуйся, пока не трогают, да еще и с мужиком повезло. Все беды от таких, как ты. Упертых. Не смирившихся. Нарушительниц спокойствия.
        После чего решительно разворачивается и, хромая, бредет по борозде к своей грядке.
        Черт. Даю себе мысленный подзатыльник - зря я так резко.

* * *
        К Филину откровенно не тороплюсь.
        Несмотря на то что Сова бросает на меня гневные взгляды, сперва заканчиваю начатую грядку. Затем плетусь к лагерю. Не менее неспешно умываюсь и споласкиваю руки.
        Подождет. Мне торопиться некуда - у нас еще две недели.
        И все же еще не до конца верю. Нет, не Нику - уверена, в этом он не солгал, катер прибудет в срок. А вот в то, что мы в итоге таки окажемся на его борту, сомневаюсь. И в то же время надеюсь.
        Понимая, что сделала все необходимое, направляюсь к бараку.
        Стучусь в дверь кабинета Филина, но мне никто не отвечает. Стучу повторно. Решаю, что постучусь трижды, а потом уйду. Выволочки за то, что так долго шла, скорее всего, не избежать, но дежурить под дверью и ждать возвращения Главы все равно не стану.
        На третий стук ответа по-прежнему нет. Разворачиваюсь, чтобы уйти, как вдруг дверь кабинета распахивается. На пороге - Рисовка. Бледная, с горящими глазами.
        Не сразу понимаю, отчего она держит руку у горла, и только потом замечаю, что ее пальцы напряжены - сжимают края разорванного выреза платья. Сглатываю.
        Молодая женщина испуганно вскидывает на меня глаза.
        - Сапсану не говори, - шепчут, как заклинание, ее мертвенно-бледные губы.
        А затем Рисовка, не дожидаясь моего ответа, опрометью уносится прочь по коридору.
        Выходит, в то самое время, пока я… Сейчас.
        - Гагара, чего топчешься у порога! - доносится из кабинета довольный голос Главы. - Заходи! Заждался тебя.
        Если бы я пришла раньше, Рисовка избежала бы своей участи? Или это у них не впервые? Именно она чаще других занимается уборкой комнат Филина. Он говорит, что Рисовка - самая трудолюбивая и чистоплотная. Покорная, выходит.
        Вхожу. Сердце гулко колотится. Вонзаю ногти в ладони, чтобы успокоиться. Смотрю в пол. Тошно.
        - Подними глаза, - велит Глава. - Хочу видеть твое личико.
        «Личико»… Из-за этого уменьшительно-ласкательного слова к горлу подкатывает еще сильнее - от отвращения.
        Поднимаю глаза, глубже вонзая ногти в ладони. Боль всегда помогает усмирить эмоции. Нельзя смотреть на Главу с вызовом - будет только хуже.
        - Так-то лучше, - комментирует Филин. Рубашка на его груди застегнута не на все пуговицы, волосы на макушке взъерошены. Грудь быстро вздымается - еще не отдышался. Ухмыляется. - Все было добровольно, если ты пытаешься прожечь во мне дыру из-за Рисовки.
        Добровольно. Так же как и у меня с Пингвином. Добровольно. Как у Олуши с Момотом.
        Поспешно отвожу глаза. Заметил-таки мой гнев, как я ни старалась его скрыть.
        - Ну-ну, полегче, - смеется Филин, обходя стол, на котором остаются разбросанные в беспорядке вещи. Значит, на столе… - А может, ты завидуешь? - морщится. - Извини, но я уже говорил, ты не в моем вкусе. Бабы без груди ассоциируются у меня с мальчиками. А я, знаешь ли, гомофоб.
        У Главы хорошее настроение. Слишком. А еще блестят глаза. Чересчур блестят. Если бы не Дэвин, я бы не заострила на этом внимание. Но теперь… Да он же под кайфом! В лагере, где ни одно из предоставляемых нам лекарственных средств нельзя использовать как наркотик.
        - Я ждал тебя вчера.
        - Мне нечего было рассказать, - отвечаю, отводя взгляд. Филин стоит напротив, слишком близко. Мне неприятно на него смотреть.
        - А сегодня? - едва не мурлычет. Самодовольный, получивший свое мартовский кот.
        Качаю головой.
        - По-прежнему ничего.
        А в следующую секунду задыхаюсь от того, что Филин резко выбрасывает руку вперед и хватает меня за горло.
        - Ты шутить со мной вздумала? - рычит, вмиг утрачивая все свое благодушие. - Я же ясно объяснил, что с тобой будет, если ты не станешь полезной.
        Мало мне груди, теперь еще и на шее останутся следы от пальцев.
        - Пересмешник приходит и ложится спать, - хриплю, запретив себе вырываться. - Мы почти не разговариваем.
        - Только трахаетесь? - морщится. Отдергивает руку. - Наслышан.
        Спасибо Чайке - наслышаны все.
        Накрываю шею ладонью.
        - Перестать? - спрашиваю. Не могу отказать себе в удовольствии.
        Получаю пощечину. Плевать, это того стоило.
        - Не смей дерзить. - Отряхивает руку, будто запачкался. - Такие, как ты, больше ни на что не годятся, так что отрабатывай. И вызнай, что у него творится в голове, а не только между ног. Ясно?
        - Ясно, - повторяю эхом.
        - У тебя неделя.
        Плохо, мне нужно две.
        - А теперь пшла вон!
        С превеликим удовольствием, ублюдок.
        Не заставляя просить себя дважды, быстро скрываюсь за дверью.
        Если случится чудо и мы сможем сбежать, то что?
        Мы будем спасены, а остальные? Филин останется здесь. С Совой. С Рисовкой. С Олушей, способной лишь, как оказалось, плеваться ядом, но слишком слабой, чтобы кому-то противостоять как морально, так и физически.
        Сова призывает думать о себе и не высовываться.
        Но разве это правильный путь?
        Мой путь?

* * *
        - Ты знала, что Филин насилует Рисовку? - вернувшись на огород, с ходу огорошиваю своим вопросом Сову. Та, как обычно, работает в отдалении от других, и я могу не опасаться, что нас подслушают.
        Опускаюсь возле женщины на корточки, внимательно слежу за выражением лица.
        Сперва оно не меняется. Сова с кряхтеньем выпрямляется, упирая ладонь в натруженную спину. Вытирает лицо платком из кармана длинной юбки, убирает обратно и лишь потом обращает на меня гневный взгляд. То, что я сижу, а она стоит, как нельзя кстати - Сова невысокого роста и при других обстоятельствах ей бы не удалось смотреть на меня сверху вниз.
        - Гагара, - в скрипучем голосе и злость, и предостережение, - сколько раз я говорила тебе думать о себе и не лезть, куда тебя не просят?..
        Миллион раз, должно быть.
        - …Этот мир не переделать.
        - Изменить можно все что угодно, - возражаю.
        Я хочу в это верить. Я пытаюсь в это верить.
        Сова смеется скрипучим, каркающим смехом.
        - Пересмешник тебе сказки на ночь рассказывает?
        В прошлый раз Дэвин напомнил мне своим поведением Сову. А теперь она напоминает мне Дэвина, из того воспоминания о нашем расставании. Он точно так же внушал мне, что все уже предрешено и нужно смириться со своей участью.
        - Чего ты хочешь? - Наконец женщина устает бороться со мной взглядом.
        - Посоветоваться, - отвечаю прямо.
        Сова крякает.
        - Однако… Клюку положи, - велит, и я быстро выполняю ее указания, мастеря «скамью» посреди борозды. Женщина с трудом сгибает больную ногу и садится. Ловлю злой взгляд Чайки, брошенный в нашу сторону, - заметила, что мы не работаем. - Что ж, слушаю тебя.
        - Что будет, если убить Филина?
        Глаза Совы округляются.
        - Ты сдурела, глупая птица?! - рявкает. Чересчур громко. Теперь на нас оглядывается не только Чайка.
        - Я задала вопрос, - не отступаю.
        Получаю вереницу ругательств в свой адрес, но уже гораздо тише. Женщина несколько раз сжимает и разжимает ладонь, осматривается, будто ища, чем бы меня огреть. Сдается мне, не сиди она на своей клюке, я бы уже получила палкой по хребту.
        - Ни черта хорошего не будет, - заговаривает после того, как первый шок после моих слов проходит. - Удивлена, что для тебя стало откровением, что он поимел всех местных женщин. Только ты да Олуша ему не приглянулись. И я. С некоторых пор… Не делай такое лицо. Раньше я не была такой старой. И хромой.
        Старой… На самом деле Сове вряд ли больше пятидесяти. В любом другом месте, где доступны медицина, косметология и декоративная косметика, она выглядела бы моей ровесницей. Но здесь, на Птицеферме, передо мной действительно сидит старуха.
        - Почему ни черта хорошего не будет?
        - А думаешь, Момот тут был один садист? На Ибиса глянь. На Зяблика - как заводится от вида крови, разве что не мурчит. Мы все здесь - отбросы общества. Ты не видела, что было до Филина. А я видела. Да, теперь жестокость творит он сам. Но Филин один. Когда бесчинствуют все - это много, много хуже. Я ответила на твой вопрос?
        Упрямо качаю головой.
        - Нет. Ты всего лишь сказала, что у Птицефермы должен быть лидер.
        - А кто им станет вместо него? - уточняет с вызовом. - Может быть, ты? Силенок не хватит. Или, может, твой Пересмешник? Он нормальный мужик, надежный и не жестокий. Тут таких мало. Сапсан еще разве что. Да ни у того ни у другого не будет поддержки. Рыпнутся, - проводит скрюченным пальцем поперек своего горла, - голова с плеч.
        Молчу. А Сова неверно истолковывает мое молчание: думает, что достучалась до меня.
        - Так что Филин - меньшее из зол, - повторяет женщина с нажимом, завершая отповедь. - Уймись и прими как данность.
        - Потому что у Филина есть влиятельные покровители? - говорю наугад. Сова ведь может и не знать о связи Главы с наркоторговцами. Но в том, что эта связь есть, я больше не сомневаюсь.
        Женщина молчит, шамкает губами. Тянет время, понимаю.
        - Сама догадалась или кто подсказал? - бросает на меня взгляд исподлобья.
        …А может и знать.
        - Он на наркотиках, а у нас их нет, - отвечаю правду.
        Сова боязливо оглядывается по сторонам.
        - Ляпнешь кому - и на этот раз Пересмешник будет снимать с дерева твой труп, - шипит совсем тихо. - Или еще хуже: и его за собой потянешь - обоих вздернут.
        Однако теперь я не намерена останавливаться.
        - Они же и помогли Филину стать Главой и подмять под себя остальных десять лет назад? - дожимаю. Если сдам назад сейчас, Сова снова закроется. А другого источника информации у меня нет. Есть еще Дэвин, но он может поделиться лишь домыслами. Сова была здесь и является единственным живым свидетелем того, что случилось на Птицеферме в тот период. Она - мой источник.
        - Да тебе жить надоело. - Шипение женщины превращается в рычание.
        - Дали оружие? Сами пришли и всех перебили? - игнорирую возмущение собеседницы. - Поэтому на Птицеферму так мало привозят новеньких? Считают, что она переполнена, а десять лет назад просто начался новый отсчет с нуля? Поэтому мужчины вкалывают на руднике от рассвета до заката - чтобы выдать двойной результат и скрыть реальное количество работников?
        - Гагара, - предупреждающе.
        - Но руда всегда поставлялась исправно, иначе Тюремщики заметили бы еще тогда. Вряд ли их смутило, что у холма не собиралась толпа - не пришли и не пришли. Но руда должна была поставляться в прежних объемах и в тот период, когда работников не было совсем, - продолжаю рассуждать вслух. - Значит, помогли и здесь. Взамен на что? Держать своих послушных овечек подальше? Контролировать периметр?
        - Гагара…
        - Спасибо, - благодарю на полном серьезе. - Я тебя поняла.
        Сова не возразила ни разу, а выражение ее лица ясно дало понять, что я не ошиблась ни в чем.
        - Если ты проболтаешься кому-то…
        Если выберусь, рапорт напишу. Болтать - нет, не собираюсь.
        - Лекарства дашь? - спрашиваю, резко меняя тему.
        В этот момент в глазах Совы появляется понимание.
        - Ты контактируешь с кем-то из этих, - шепчет пораженно.
        Но так же, как и она на мои, я не отвечаю на ее вопросы - лишь не отрицаю.
        - Дашь? - повторяю.
        - Дам, - бросает женщина, отворачиваясь. - Но учти, когда тебя вздернут, моя совесть будет чиста - я предупреждала.
        Позволяю себе улыбку. Поднимаюсь в полный рост.
        - Напиши это на моем могильном камне, - говорю.
        И иду к своим грядкам.
        До окончания работы еще остается пара часов.
        Глава 30
        Дождь припускает к вечеру.
        Мы только-только успеваем уйти с огорода, как начинается ливень. Несмотря на то что весь день на небе не было ни облачка. Чертова Пандора.
        Ник появляется в комнате мокрый насквозь. Он только входит и на секунду задерживается у двери, чтобы прикрыть ее за собой, а у его ног тут же образуется целая лужа.
        Ахаю.
        - Переодевайся немедленно! Заболеешь! - выпаливаю вместо приветствия и, не дожидаясь реакции, бросаюсь к шкафу за сухими вещами.
        Меня догоняет смех. Такой беззаботный и неожиданный, что замираю с поднятой к дверце рукой. Оборачиваюсь нахмурившись.
        - Прости. - Ник разводит руками сквозь смех. - Но твоя забота так трогательна, что я почувствовал себя первоклассником, искупавшимся в луже.
        - Очень смешно, - корчу ему гримасу и демонстративно отхожу от шкафа. Раз такой взрослый, то в состоянии сам о себе позаботиться.
        - Эм, не обижайся. - Он стягивает с себя через голову футболку, холодные брызги летят в разные стороны. - Это правда так мило, - продолжает посмеиваться.
        Это было глупо. Сама не знаю, что на меня нашло.
        - Балбес, - припечатываю. - Мокрый балбес, - добавляю, подумав, и отступаю от него еще на несколько шагов, чтобы до меня не добралась растекающаяся по полу лужа. - Ты как мокрый пес после прогулки.
        Ник тем временем старательно развешивает промокшую футболку на спинке стула. Лучше бы он этого не делал, потому что мокрый след тянется за ним через всю комнату.
        - Откуда такие познания? - оглядывается на меня через плечо. - У тебя вроде никогда не было собак.
        - Фантазия буйная, - буркаю и иду в угол комнаты за тряпкой.
        В этот момент снаружи грохает.
        Поворачиваю голову к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как потемневшее небо озаряется росчерками молний.
        - Эмбер…
        Тут же напрягаюсь: теперь я помню, что Ник зовет меня полным именем лишь в исключительных случаях - и всегда, когда что-то не так.
        - Что?
        А он подходит совсем близко, протягивает руку - душу в себе выработанный годами рефлекс и не отшатываюсь, - проходится пальцами по моей шее. Подушечками, едва касаясь.
        - Филин? - Один короткий вопрос.
        Черт, совсем забыла.
        - Угу. - Нет смысла лгать.
        - Да что ж у них у всех тут за страсть калечить женщин!
        Что на это сказать? Тут так принято? Говорят, до Филина было еще хуже? Только теперь в то, что говорят о временах до восхождения Главы, я верю еще меньше.
        Беру его руку и решительно отвожу от своей шеи.
        - Все нормально, - заверяю. - Он ничего мне не сделал. У меня просто кожа дурацкая: чуть что - сразу синяк.
        - Я помню, - сухо.
        - Ник, я серьезно, - настаиваю. - Мы решили еще утром: бежать некуда, мы просто пережидаем.
        - Помню, - буркает, но по глазам вижу: сейчас у него то же состояние, что и у меня при виде Рисовки, выбегающей из комнаты Главы. - Ладно, ты права. - Встряхивается, отходит от меня к кровати, садится, стягивает с себя промокшие брюки.
        Мне бы отвернуться, но я почему-то смотрю. Ник не оборачивается, но и тоже не стесняется: спокойно раздевается, затем надевает сухое.
        - У меня горб? - вдруг интересуется весело, что резко контрастирует с его недавним настроением.
        Значит, почувствовал, что я на него пялюсь.
        - Нет, - отзываюсь. - У тебя отличное тело.
        Хочу съязвить, но понимаю, что так оно и есть. И смотреть мне на это тело действительно нравится. И быть рядом, и касаться. Даже сейчас, после всего, мне хочется к нему прикоснуться, хотя и не стану. Но желания - они только мои, о них ему знать не положено.
        Что-то такое, видимо, отражается в моем взгляде. Ник вдруг резко сглатывает и отворачивается, натягивает футболку. Я отчего-то жду, что он что-то скажет по поводу наших теперь совершенно странных отношений недолюбовников-недодрузей. Но напарник остается верен своему слову - оставляет эту тему до удобного дивана на Новом Риме.
        - Кстати, спасибо, что постирала вещи, - благодарит не оборачиваясь.
        - Не за что.
        На этот раз поворачивает ко мне лицо.
        - Эм, есть за что, - отвечает с нажимом в голосе. - Плевал я на правила Филина. Ты ничего не должна для меня делать, если не хочешь.
        - Мне не сложно, - уверяю.
        - Хорошо.
        Но ничего не хорошо, ясно вижу. Вроде и улыбается, а сам еще на взводе от вида моих новых синяков.
        - Филин имеет поддержку наркодилеров, - делюсь своими сегодняшними открытиями, спеша сменить тему.
        - Ага, я давно заметил, что он на каких-то препаратах.
        - Почему мне не сказал?
        Пожимает плечами, разводит руками.
        - Это как с Интерполом: не знал, что ты не знаешь. Так как ты это выяснила?
        - Про наркотики догадалась. Про дилеров - у Совы.
        Ник тут же напрягается.
        - Уверена, что она не доложит Филину о твоих расспросах? - спрашивает серьезно.
        - Уверена, - киваю. - Сова, может, и не кинется грудью меня защищать, но и не подставит.
        - Ладно.
        Похоже, сегодня «хорошо» и «ладно» означают одно: «Я не согласен, но спорить не стану».
        До ужина еще есть некоторое время. Прохожу к освободившейся кровати, сажусь.
        Отошедший к шкафу напарник заинтересованно следит взглядом за моими перемещениями.
        - Ты думал о том, что будет, если убить Филина? - спрашиваю.
        - Ты серьезно?
        - Вполне.
        Ник взъерошивает пальцами влажные волосы. На его лице так и написано, что он раздумывает о том, как бы мне вежливо высказать то, что я идиотка.
        - Скажи как есть, - облегчаю ему задачу.
        Криво усмехается - угадала.
        Подходит, садится рядом, обнимает за плечи. Ничего интимного, вполне невинный дружеский жест.
        - Филин заслужил свою сломанную шею, - морщится, очевидно вспомнив о Момоте. Лично я вспомнила. - Но нельзя не признать, что он - сдерживающий фактор для многих здесь. На самом деле я не ожидал, что тут окажется столько нормальных людей. Но половина местных - ненормальные и с радостью выпустят кишки другой половине только для того, чтобы посмотреть, какого они цвета. Так что Филин нужен.
        - Любого лидера можно заменить, - не соглашаюсь.
        Повисает пауза. Ник обдумывает мои слова.
        - Эм, ты хочешь устроить революцию на прощанье?
        - Я думаю об этом, - признаюсь.
        Ник вздыхает.
        - Янтарная, не хочу быть злой феей-крестной, которая превращает все твои мечты в тыквы, но революции не делаются за две недели. А если ты решишь остаться тут и спасать местных ценой собственной свободы, я закину тебя на плечо и увезу отсюда силой.
        - И в мыслях не было оставаться тут добровольно.
        - Утешила.
        - Ник, я серьезно.
        - Так и я.
        - Ник!
        - Эм, - напарник качает головой, - я не поддержу твой порыв. Помню, что из нас двоих балбес я, но давай не в этот раз, ладно? Через две недели мы будем на свободе. Ты, как свободный человек, сможешь подать в Ассамблею Альянса официальную жалобу на то, что Альянс нарушает им же принятую Конвенцию по правам человека. Подумай, выключив эмоции, от этого будет куда больше пользы, чем если ты угробишься здесь.
        Не сдерживаюсь и утыкаюсь лбом ему в плечо.
        - Ты утешаешь меня как ребенка.
        Смеется, отчего его плечо трясется, но я все равно не отстраняюсь.
        - А ты хотела меня, как ребенка, переодеть. Так что квиты.
        Меня немного отпускает, невидимая пружина напряжения внутри меня постепенно распрямляется. Ник всегда на меня так действовал, я просто забыла.

* * *
        Когда возвращаемся в комнату после ужина, на улице уже совсем темно. Завывает ветер. И я в первую очередь бросаюсь к окну, чтобы его закрыть. Оставить его открытым было верхом неосмотрительности - на полу под ним уже собралась приличных размеров лужа.
        Ник бросает в меня тряпкой, ловлю на лету, пристраиваю под подоконником.
        - Вот что такое слаженность действий, - довольно комментирует напарник. Корчу в ответ рожицу. - Ты сказала, что добыла у Совы лекарства для Дэвина?
        - Да, - отзываюсь. Некоторое время разглядываю тряпку, на глазах пропитывающуюся влагой, и решаю оставить так до утра - уж слишком не хочется возиться сейчас в холодной воде.
        - Я ему отнесу, как все уснут. Можешь ложиться спать.
        - Что? - резко оборачиваюсь.
        - Что? - передразнивает Ник, делая невинные глаза.
        - Что значит - отнесу? - возмущенно хмурюсь. - С какой стати в единственном числе?
        - А какой смысл мокнуть обоим? Ты видишь, что там творится, - кивает в сторону недавно закрытого окна.
        - Тогда почему бы к Дэвину не сходить мне? - задаю, как мне кажется, логичный вопрос.
        Ник язвительно приподнимает бровь.
        - Ты всерьез полагаешь, что я лягу спать, пока ты шастаешь в темноте и под дождем?
        - Ты мне не нянька, - напоминаю.
        - Я тебе прежде всего друг, - отрезает. Хмыкает. - Но если очень хочешь, то пошли вдвоем - вымокнем, как два идиота, ради того, чтобы отнести пачку пилюль.
        Погода за окном действительно лютует. Ветер воет и бьет струями дождя в окно.
        Малодушно хочется предложить вообще никуда сегодня не ходить и переждать нашествие стихии. Но Дэвин там один, и он в очень плохом состоянии.
        Сдаюсь. Подхожу к шкафу, копаюсь на полке.
        - Держи, - вручаю Нику найденные предметы. - Отнеси ему фонарик и зажигалку.
        Напарник улыбается. Не победно - одобрительно.

* * *
        Ник уходит, а я, как послушная девочка, ложусь в постель. Хотя когда я была девочкой? Сколько мне? Тридцать два года, тридцать три? Не помню.
        Стоит подумать даже о такой мелочи, как собственная дата рождения, виски тут же стискивает словно железным обручем.
        Проклятый слайтекс.
        Вколоть бы полную дозу этой дряни тому, кто придумал стирать память заключенным. В правительстве любят инновационные идеи. Проверили бы последствия этой отравы на себе, а потом бы подписывали документы.
        Постель пустая и холодная. Сна ни в одном глазу, несмотря на усталость.
        Промаявшись не меньше часа и начав основательно переживать, почему Ник не возвращается, встаю, набрасываю на плечи теплую кофту и выхожу из комнаты.
        В коридоре отчетливее слышен стук капель по крыше.
        Давно не было такого ливня. Даже в тот день, когда я улетела с крыши, стихия и то бесчинствовала не так люто.
        Влажно и холодно. Ежусь.
        С одной стороны, понимаю, что Ник не просто так сбегает туда и обратно, но и наверняка задержится с Дэвином, попытавшись выудить у того еще какие-то сведения. С другой - мне неспокойно.
        Дождь дождем, но поблизости по-прежнему могут ошиваться те, кто связан с добычей синерила. Столкнувшись ночью с жителем Птицефермы, они не станут церемониться, как это уже однажды случилось с Чижом. А Ник один и без оружия.
        Помочь ничем не могу, но и спать не получается.
        Дохожу до входной двери. Щеколда сдвинута. Ник ушел через окно, а это значит, что на улице кто-то еще. Скверно - как бы они не столкнулись.
        Однако тот, кто вышел за дверь, обнаруживается уже на крыльце - на верхней ступени, укрытой от проливного дождя навесом, сидит, завернувшись в одеяло, Олуша. По габаритам девушку легко узнать даже со спины, несмотря на то что из-под складок одеяла видна лишь взъерошенная черная макушка.
        Полуночница вздрагивает от скрипа двери и резко поворачивается.
        - Гагара? - шепчет удивленно. - Ты чего здесь?
        И ни агрессии, ни ненависти во взгляде, которыми она непременно одаривала меня в каждую встречу после того, как я отказалась убивать ради нее Момота.
        - Бессонница, - отвечаю.
        Правдоподобнее было бы сказать, что я направляюсь в туалет, но тогда пришлось бы выходить под дождь. Я сама толком не знаю, зачем вышла на улицу - скоротать время?
        - Гагара, посиди со мной. - Девушка выпутывает тонкую руку из своего импровизированного кокона и протягивает мне.
        Мне не по себе.
        - Я лучше пойду, - говорю, берясь за дверную ручку.
        Коротать время в компании Олуши у меня желания нет.
        - Пожалуйста. - Передо мной снова та самая Олуша, которую я жалела и которой искренне сочувствовала - удивительно юная для этого места, робкая, ранимая.
        Только теперь я знаю, что это маска.
        - Нет.
        - Не простишь?
        - Нет.
        Такое не прощают. Той Олуши, которой мне хотелось помочь, больше нет. Вернее, ее и не было никогда, просто девчонка - хорошая актриса.
        Тяну дверь на себя, на полном серьезе намереваясь уйти и дождаться Ника в комнате, как, собственно, и договаривались.
        - Я беременна!
        - Что? - оборачиваюсь. В первый момент мне кажется, что это глупая шутка, розыгрыш.
        - Беременна, - повторяет Олуша. Крепче обнимает себя руками, подтягивает одеяло до самого носа, шмыгает.
        Таким ведь не шутят, правда?
        - Как такое может быть? - все еще не могу поверить.
        - Не знаю, - бросает Олуша с каким-то остервенением. - Сова говорит, что такое бывает, противозачаточные имплантаты сдвигаются, портятся. Их же по инструкции нужно проверять каждые два года.
        - Сова? Сова в курсе?
        - Угу. - Прячет лицо в одеяле.
        Отпускаю ручку двери.
        - От Кулика?
        Или от Момота? Или не успела бы узнать, если от Момота? Я в этом ничего не смыслю, но от Дергача бы точно не успела.
        - Наверное, - шепчет Олуша.
        Похоже, не я одна не разбираюсь в сроках для определения отцовства.
        - А что Сова? - Я настолько ошарашена этой новостью, что способна выдавать только короткие фразы.
        - Сказала признаться во всем Филину. Иначе она сама.
        Сама? Уж очень сомневаюсь.
        - А я бою-у-усь… - И заливается слезами.
        Филин велит делать аборт - процедуру, от которой в цивилизованном мире практически полностью отошли ввиду широкого применения противозачаточных имплантатов. Их ставят девочкам с первой менструацией, прерывая ее до тех пор, пока женщина осознанно не решит завести ребенка. И, честно говоря, в данном случае меня больше волнует не моральная составляющая, а то, что здесь нет ни соответствующих специалистов, ни аппаратуры для подобной операции.
        - Ты хочешь оставить ребенка? - спрашиваю осторожно.
        Не знаю, что я делала бы на ее месте и чего хотела бы. Правда не знаю. Родить здесь, обречь крошечное беззащитное существо на жизнь в этом месте… А если девочка?..
        - Нет. - Олуша мотает головой.
        Моргаю. Я почему-то решила…
        - Боишься операции? - выдвигаю новую версию.
        - Боюсь, что Филин убьет меня, когда узнает. У меня же проблемы с имплантатом, значит, я сломанная, негодная.
        Девушка начинает рыдать навзрыд, а я не знаю, что ей сказать. Мне отчего-то кажется, что на ее месте о своей «негодности» для мужского населения Птицефермы я подумала бы в последнюю очередь.
        И все же мне ее жаль. Может, Сова знает какие-нибудь средства контрацепции на будущее из того, что есть у нас здесь? Возможно, какие-то медикаменты широкого спектра действия? Вряд ли растения - у нас тут одни овощи да сухие кусты.
        И ребенка тоже жаль.
        Но что я могу? Забрать Олушу с собой? Предложить ей подождать с признаниями две недели, а потом попытаться вывезти с планеты?
        И уже завтра Глава повесит меня на первом же дереве, стоит мне сейчас заикнуться о чем-то подобном. В том, что Олуша струсит и сдаст меня, надеясь выторговать себе благосклонность Главы, даже не сомневаюсь.
        Встаю.
        - Иди спать, - говорю.
        Девушка растерянно вскидывает на меня глаза.
        - Ты мне не поможешь? - В ее взгляде такая искренняя растерянность, что жалость к ней тут же ослабевает.
        - Как? - интересуюсь в ответ.
        - Ну, что-то же можно придумать. Как-то задобрить Филина, например. Может, рассказать ему что-то полезное? - Смотрит на меня так красноречиво, что меня едва не выворачивает прямо здесь.
        А ведь чуть не попалась, кретинка. Снова.
        - Ты хоть правда беременна? - спрашиваю прямо.
        Олуша шмыгает носом и заливается новой порцией слез.
        - Пра-а-авда!
        - И Филин уже в курсе, да? Обещал пощадить, если надавишь на меня, а я - на Пересмешника?
        Отличный план, основанный только на том, что Глава считает меня непроходимой дурой. И отчасти он прав - я снова купилась на жалость.
        Теперь, уличенная во лжи, Олуша даже не пытается отрицать. Хочу уйти, но она ловит подол моего платья цепкими маленькими пальцами, практически бросается в ноги. У меня явное дежавю.
        - Ты же можешь мне помочь! Я не заслужила такой жизни! Такой смерти!
        И поэтому готова отправить на смерть любого, лишь бы выкрутиться самой.
        Вот почему Кулик не отказался от состязаний. Вот из-за чего вышел на смертный бой с Момотом.
        С силой вырываю у нее из рук край своего платья.
        - Спать иди, - повторяю и на этот раз возвращаюсь в барак.

* * *
        - Ты куда сбежала?
        Когда возвращаюсь в комнату, Ник сидит на подоконнике, вытирая лицо полотенцем. На столе тускло светит лампа.
        Мой сожитель вымок насквозь. Вода с волос продолжает падать на лицо. Ник чертыхается вполголоса и начинает тереть полотенцем голову.
        - Все хорошо? - отвечаю вопросом на вопрос, притворяя за собой дверь. - С Дэвином.
        - Нормально. - Напарник отмахивается, убирает полотенце, после встречи с которым его волосы торчат в разные стороны. - Этот жук - как таракан, даже радиации не боится. Нашел какой-то то ли гараж, то ли еще какую-то заброшенную постройку и переселился туда.
        - Есть такая, - киваю. - Далековато.
        Ник пожимает плечами.
        - Побезопаснее и поудобнее, чем в шахте. Зажигалке и фонарю обрадовался и просил передать тебе спасибо и тысячу воздушных поцелуев… Эм, - замечает, что со мной что-то не так, спрыгивает с подоконника на пол, закрывает окно и подходит ко мне. - Случилось что? - Пытается заглянуть в глаза, но я отворачиваюсь.
        Неприятно признавать, но короткая беседа с Олушей потрясла меня слишком сильно.
        - Янтарная, мне тебя пытать?
        - Бить и загонять иголки под ногти? - уточняю сухо.
        Все еще смотрю в сторону. Сейчас отпустит, просто нервы в последнее время ни к черту.
        - Вроде того… Эм!
        Резко вскидываю на него глаза. Его лицо мутное - пелена выступивших слез мешает видеть четко.
        - Олуша беременна, - выпаливаю то, что душит меня изнутри. - И Филин пообещал ей, что пощадит ее, если она надавит на меня, а я принесу важные сведения о твоем якобы заговоре против него.
        Абсурд: Пересмешник попал под подозрение в глазах Главы только из-за того, что честно победил в состязаниях. Это Ник отговаривал меня сегодня от мыслей о бунте, а не наоборот. Однако Филин, как всегда, уцепился за свою «блестящую» идею и не отступится.
        Ник молчит.
        Вытираю глупые слезы тыльной стороной ладони, чтобы видеть его лицо. Смотрит на меня, закусив губу.
        - Эм, я не знаю, что сказать, - признается затем.
        Отвожу глаза.
        - Даже не спросишь, сказала ли я ей что-то компрометирующее нас? Не обещала ли помочь?
        - И так знаю, что не сказала. - В голосе Ника нет вопросительной интонации.
        - Не сказала, - подтверждаю со вздохом.
        Отступаю от него, поворачиваюсь вокруг своей оси, ища, что можно было бы ударить или разбить. Но ведь снова нельзя - наделаю шума и перебужу соседей.
        - Ну хочешь, меня стукни, - великодушно предлагает Ник, верно поняв причину моих метаний.
        - Не смешно, - огрызаюсь.
        - Совсем не смешно, - соглашается.
        Глава 31
        Думала, что, едва добравшись до кровати, буду спать как убитая. Но не тут-то было - меня мучают кошмары. Не воспоминания, а именно кошмары: оторванные конечности, капающая с потолка кровь, мертвые младенцы, лопающиеся под ногами разбросанные по полу человеческие органы.
        Мечусь по кровати, сминая простыню. Прихожу в себя на несколько мгновений и опять проваливаюсь в сон, посылающий мне новый кошмар. И так много раз, по кругу.
        Просыпаюсь в очередной раз от того, что кто-то трясет меня за плечо. Кто, где, зачем - понимаю не сразу.
        Рывком сажусь в кровати. Дышу тяжело, платье мокрое насквозь, волосы липнут к шее.
        - Ты кричала, - слышу за спиной голос Ника. - Я подумал, что лучше тебя разбудить, пока не сбежались соседи.
        - Спасибо, - бормочу. Провожу ладонью по лицу, пытаясь прийти в себя. Меня все еще потряхивает.
        С улицы слышен шум до сих пор не прекратившегося дождя, но уже не ливня, как было, когда мы ложились. В остальном - темно и тихо; скорее всего, до утра еще далеко и я проспала не больше пары часов. По ощущениям лежала в неудобной позе несколько суток - все тело задеревенело.
        Душно, тяжело дышать. Торопливо расстегиваю пуговицы у горла непослушными пальцами, приспускаю платье с плеч - мне нужно больше воздуха.
        - Как ты? - Напарник тоже поднимается, садится рядом. В комнате совсем темно, и я не вижу даже его силуэта - только слышу скрип кровати и чувствую движение воздуха.
        - Порядок, - отвечаю. Получается хрипло, приходится прочистить горло. - Все нормально, правда. Просто кошмар приснился. - Подтягиваю к себе колени, обхватываю их руками.
        - Что-то вспомнила?
        - Нет, - качаю головой. - Просто сон. - И замолкаю.
        Говорят, что если рассказать о своем ночном кошмаре, то он скорее забудется. Однако говорить о реках крови из своего сна я категорически не готова. Впрочем, кровь и расчлененные тела на Пандоре я видела и наяву.
        - Ник, - заговариваю первая, когда молчание затягивается, а напарник продолжает участливо сидеть рядом, вместо того чтобы отсыпаться перед тяжелым днем в руднике, - ложись. Со мной все нормально.
        - Точно? - Его ладонь касается моего обнаженного плеча. Вздрагиваю. Кусаю губы, молчу. - Эм, это ненормально, - констатирует Ник, на этот раз не став делать вид, что ничего не заметил. Не отвечаю. - Янтарная, ты меня боишься? - спрашивает до боли серьезно.
        Мотаю головой, хотя и понимаю, что он не может увидеть моего жеста. Крепче обнимаю колени. Мне нужен якорь, и пусть это будут мои собственные ноги. Нужно удержаться - на плаву, на поверхности, на границе черного безумия, в которое меня затягивает против моей воли. Хочу быть свободной, хочу стать прежней - уверенной в себе, верящей в то, что все можно изменить и всего можно добиться.
        Вместо того чтобы лечь спать, Ник, наоборот, приближается ко мне. Чувствую его дыхание на своей щеке, совсем близко.
        - Эм, повернись ко мне. - Слишком настойчиво для просьбы и мягко для приказа.
        Я ведь на самом деле его не боюсь - только не его. Но тело подводит, заставляет сжаться, когда он слишком близко - когда любой мужчина слишком близко. Пожалуй, наш недавний секс можно назвать сексом в состоянии аффекта.
        Пересиливаю себя и поворачиваю голову.
        - Что?
        - Ничего. - Уверена, Ник улыбается. - Расслабься, Янтарная. - И мягко касается своими губами моих губ.
        Первая реакция, которую подсказывает тело, - оттолкнуть и вскочить. Не думаю, что он станет меня удерживать. Вторая - остаться и плыть по течению, потому что мне на самом деле приятно. Третья, уже подсказанная не телом, а головой, - решать самой, всегда. Больше никаких «по течению».
        Упираюсь ладонью мужчине в грудь, только теперь понимая, что он без футболки. Не отталкиваю, но останавливаю.
        - Ник, - шепчу. - Не надо.
        Он останавливается, однако не отстраняется ни на миллиметр. Его рука по-прежнему на моем плече.
        - Не надо потому, что в прошлый раз это было ошибкой? Или не надо потому, что за эти два года ты видела слишком много боли и грязи и теперь тебе страшно? Или не надо потому, что не хочешь?
        - Прошлый раз не был ошибкой, - говорю единственное, в чем не сомневаюсь.
        - Что не хочешь, ты не сказала, - довольно замечает Ник.
        Его пальцы касаются моей щеки, спускаются к шее, на ключицу. Мое тело отзывается на эту вполне невинную ласку, но все равно напряжено и готово сбежать в любой момент.
        Напарник снова меня целует. Все еще мягко, лишь немногим более настойчиво, чем в прошлый раз.
        - Ты хочешь меня соблазнить, как тех красоток? - бормочу ему в губы.
        - Нет, Янтарная, - оставляет мои губы и на этот раз целует в шею, вынуждая приподнять подбородок и склонить голову набок, - я просто хочу тебя соблазнить.
        Возможно, скажи Ник что-то высокопарное, я бы его оттолкнула. Но его честность мне импонирует.
        - У тебя получается, - шепчу поощряя.

* * *
        В этот раз все происходит иначе. Я не ведущая - ведомая, но совершенно точно не жертва. Не так быстро и резко, как тем утром, наоборот, неспешно и нежно. Но не менее умопомрачительно.
        Когда заканчиваем, уже светает. Ломоты и напряжения в теле больше нет - только расслабленность и приятная усталость. Недавние кошмары кажутся давно просмотренным фильмом ужасов, не имеющим ничего общего с реальностью.
        Между рассветом и завтраком не меньше часа, и я блаженно засыпаю на груди своего лучшего друга. И в данный момент меня ни капли не волнует, что мой друг, любовник, коллега и напарник - один и тот же человек.

* * *
        На этот раз мне снится не кошмар, и это совершенно точно не просто сон.
        …Женская раздевалка.
        На мне парадная форма. Жутко неудобная и непрактичная - в такой узкой не побегаешь, а в белом не поваляешься по земле, - но на самом деле красивая.
        Кручусь перед зеркалом, подкрашивая губы. Волосы я собрала на макушке в высокий хвост и уложила волосок к волоску, накрасила глаза и вот теперь добралась до помады. Вид одновременно и сдержанный, и симпатичный - то, что нужно для церемонии награждения. Нам и надо-то недолго постоять в первом ряду под вспышками фотокамер, пока Старику вручают очередную награду за всех нас, выслушать его ответную, полную благодарностей речь, а потом можно отправляться праздновать.
        Маккален наверняка забурится в какой-нибудь ретробар со своими приятелями-ровесниками и завтра и носа не покажет на службе. Нам же выходной не светит, поэтому нужно скромно отметить очередную официальную благодарность нашему подразделению и можно расходиться.
        Да и не люблю я шумные празднования. Тем более в компании Мейси Плун - додумываю, видя в зеркале, кто еще пожаловал в раздевалку.
        Вроде бы нам с ней и делить нечего, но наша «холодная война» продолжается еще со времен академии. Старик особо скрупулезен в подборе кадров в свое подразделение, и не могу не признать, в работе Мейси хороша. Однако не думаю, что мы с ней когда-либо найдем общий язык. Впрочем, нужно отдать Маккалену должное - он никогда не ставит нас с Плун на одно задание, и наше общение строго ограничивается раздевалками и вот такими торжественными мероприятиями, как сегодня.
        - Смотрите-ка, прихорашивается, - презрительно кривит, в отличие от моих, ярко накрашенные губы. На мне, с моей природной бледностью, подобный цвет смотрелся бы вульгарно.
        А еще жгучая брюнетка Мейс распустила волосы, эффектно подкрутив их кончики. Вкупе с белой парадной формой, сидящей точно по фигуре, сегодняшний внешний вид Плун как нельзя лучше подходит для какой-нибудь агитационной листовки типа: «Приходи служить в полицию! У нас здорово!»
        Усмехаюсь при этой мысли. Мне повезло: когда я поступала учиться, подобная реклама не попалась мне на глаза. А то, как знать, может, я бы и изменила свое решение стать копом.
        - Чего ржешь? - Лицо коллеги изумленно вытягивается. - Опять, что ли, башкой припечаталась?
        В этом вся Мейс - иначе мы не общаемся. Правда, при Нике она пытается строить из себя скромницу, но даже в его присутствии ее истинное лицо порой выходит наружу.
        Еще одно наше с ней отличие - я никогда не строю из себя скромницу.
        - Рожа твоя рассмешила, - огрызаюсь, не намереваясь ничего объяснять. Убираю косметичку в свой ящик и собираюсь уйти.
        - Накрасилась, надушилась, - бросает Мейс мне в спину. Что она, интересно, унюхала? Я не пользуюсь духами на службе. - Небось для Ника старалась?
        Останавливаюсь. Оборачиваюсь через плечо.
        - Когда ты уже уймешься? - спрашиваю на полном серьезе. - Мы с Ником друзья. А если у тебя с ним ничего не вышло, то это точно не мои проблемы. - И снова пытаюсь уйти.
        Но Мейс не была бы Мейс, если бы ее можно было бы так просто угомонить.
        - Я бы на твоем месте не спешила, - бросает вслед. Тоже подходит к зеркалу, поправляет локоны.
        - А это еще что значит? - напрягаюсь, опять задержавшись.
        - А то и значит, - говорит со мной, но при этом неотрывно любуется своим отражением, строит зеркалу глазки. - Я уже была в зале. На церемонию награждения приехала Колетт Валентайн. Знаешь такую? - Мейси довольно щурится, как кошка, только что наделавшая в тапки своему недоброжелателю. - Она спрашивала про тебя, кстати. Хотела поздороваться.
        Что ж, в проницательности Мейс не откажешь - я совершенно не горю желанием встречаться с матерью Ника. Было время, когда в доме Валентайнов я чувствовала себя своей. Но это было очень давно.
        - Отлично, - отвечаю спокойно и даже улыбаюсь, злорадно любуясь тем, как разочарованно вытягивается лицо Мейс. - С удовольствием с ней повидаюсь.
        - Все еще надеешься стать ее невесткой? - Коллега делает последнюю отчаянную попытку меня задеть. Нет, Мейс, не сегодня.
        Усмехаюсь.
        - Поверь, это последнее, чего я когда-либо хотела.
        - Ну хоть на что-то мозгов хватает, - ворчит Мейси, тем не менее выглядя раздосадованной тем, что не удалось застать меня врасплох. - Валентайны, они же…
        - Просто люди? - подсказываю.
        И на этот раз покидаю раздевалку…
        Под моей ладонью мерно бьется сердце Николаса Валентайна, просто человека. И в этот момент мне необычайно хорошо и спокойно.

* * *
        После такого дождя в огороде делать нечего - только грязь месить. Поэтому, когда мужчины уходят на рудник, женщины остаются в лагере полным составом. Убираем, моем, стираем - работы хватает на всех. Хотя, конечно, слишком многолюдно и непривычно для разгара дня.
        Олуша, с которой пару раз сталкиваемся во дворе, бросает на меня пристальные взгляды, но стараюсь без эмоций смотреть в ответ.
        Олуша - маленькая, с мальчишеской фигурой и огромными доверчивыми глазами. У нее черные как смоль, прямые длинные волосы, а не рыжие кудряшки-пружинки, но она все равно чем-то напоминает мне Джилл. Подругу, которую я годами защищала и оберегала, будто свою младшую сестренку.
        Моя опека раздражала Дэвина и вызывала непонимающую улыбку у Ника. Как я умудрилась подсознательно перенести свое отношение к Джилл на Олушу?
        Вот только моя подруга никогда никому не желала смерти.
        Я бы хотела помочь Олуше, но ценой своей жизни или жизни Ника не стану. Глава тоже дал мне неделю срока для того, чтобы доказать свою «полезность». И я тяну время.
        Олуша не так глупа и наивна, как хочет показаться. Наверняка она попробует сделать то же самое. А там, если нам удастся выбраться, я в первую очередь доложу о беременной женщине на Птицеферме, и ее заберут в тюрьму с приемлемыми условиями для жизни и рождения ребенка.
        А если не выберемся, то и говорить не о чем.
        Улучив момент, возвращаюсь к себе, чтобы привести в порядок и свою комнату. Утром меня хватило лишь на то, чтобы встать и одеться. Промокшая насквозь тряпка так и валяется под окном. Даже постель не прибрана - торопились.
        Меняю постельное белье, застилаю кровать покрывалом. Выжимаю, споласкиваю тряпку в чистой воде, мою полы, растворив в тазу накопившиеся обмылки, которые уже нельзя использовать для умывания.
        Эти нехитрые действия не требуют принятия каких-то решений, и я даже наслаждаюсь тишиной и монотонной работой.
        Окно распахнуто настежь. С улицы в комнату попадает яркое солнце, быстро высушивающее влагу, и прохладный ветерок. В помещении пахнет мылом и свежестью. Пока здесь жил Пингвин, никакая уборка не помогала до конца избавиться от его запаха.
        Как раз сгребаю постельное белье и намереваюсь заняться стиркой, пока позволяет погода, когда дверь тихонько приоткрывается.
        Оборачиваюсь: Рисовка.
        - Гагара, - стоит в дверном проеме, крепко сжав бледными пальцами дверь, - можно войти?
        Неожиданный визит.
        - Входи, - разрешаю. За все время нашего знакомства Рисовка была в моей комнате несколько раз, но и то для того, чтобы помочь Сове с обработкой моих ран. - Проходи, садись, - указываю на единственный стул.
        Но гостья качает головой. Входит, притворяя за собой дверь, и остается возле нее. Нерешительно осматривается, будто находится здесь впервые, переступает с ноги на ногу.
        - Спасибо, но я ненадолго.
        - Как знаешь, - не настаиваю. - Что-то случилось?
        Если бы Рисовка пришла ко мне, чтобы передать очередной вызов к Главе, то вела бы себя иначе. Так ведут себя, когда хотят поговорить о чем-то личном. Но у меня нет никаких личных дел с Рисовкой. Мы не то что не подруги - даже не соседи: Сапсан и Рисовка живут в другом конце коридора.
        Мне не по себе. Это паломничество настораживает: сперва Олуша, теперь Рисовка.
        Неужели Филин решил задействовать в давлении на меня и ее?
        Молчание затягивается.
        - Ты хотела мне что-то сказать? - подталкиваю, поняв, что мы можем стоять так еще долго.
        Рисовка кивает.
        - Гагара, - повторяет мое птичье имя и замолкает, кусает губы. - Гагара, я о вчерашнем. - За последние сутки так много всего произошло, что я даже не сразу понимаю, о чем она. Только после продолжения доходит. - Не говори, пожалуйста, Сапсану.
        - Не скажу, - обещаю.
        Это обещание мне ничего не стоит. Я не собиралась болтать.
        Но Рисовка меня будто не слышит.
        - Не рассказывай Сапсану, что я и Филин, что мы… - продолжает, смотря не на меня, а в пол. Ее голос предательски срывается.
        - Что он, - поправляю со вздохом. - Не вы.
        Рисовка мотает головой, все еще изучая взглядом то ли носки своих ботинок, то ли сцепленные на уровне бедер руки.
        - Все было добровольно.
        Напоминает аутотренинг. Или - как это называют психотерапевты? - фазу отрицания.
        - В первый раз? - Мой вопрос звучит как на допросе прокурора. Даю себе мысленный подзатыльник.
        - Не в первый, - вздыхает Рисовка. - Но Сапсан не знает. Он… он не поймет.
        Что еще раз доказывает уникальность пары Сапсан - Рисовка, единственных здесь, у кого по-настоящему человеческие отношения, основанные на заботе друг о друге и взаимоуважении.
        - Сапсан, - продолжает, - повредил плечо на состязаниях. Там что-то серьезное. Не знаю, может, трещина. Он иногда даже кричит ночами. Так страшно… - Голос Рисовки дрожит. - Я говорила с Филином, и он велел Ворону не нагружать Сапсана на руднике особо тяжелой работой. А если я откажусь… ну, с ним, то Сапсан погибнет. А если не погибнет, то будет признан слабым и не заслуживающим женщину, и тогда нас разлучат, как было с Олушей и Куликом. Понимаешь? - Рисовка наконец поднимает голову, чтобы посмотреть на меня.
        Нет, она не плачет, мне показалось. В ее глазах нет слез, зато есть обреченность, подходящая древней старухе, а не молодой женщине.
        На мгновение прикрываю глаза, качаю головой.
        - И это ты называешь «добровольно»?
        - Как есть. Не говори Сапсану. Не скажешь?
        - Не скажу, - обещаю еще раз.
        - И все же, - не унимается Рисовка. - Я видела твой взгляд. Ты… осуждаешь?
        Это было бы забавно, если бы не было так грустно - Рисовка все еще боится чужого осуждения, здесь.
        Женщина, забывшая о себе ради жизни любимого человека, страшится моего осуждения…
        Качаю головой.
        - Я не осуждаю, - говорю правду. - Я ненавижу. Но не тебя.
        Рисовка испуганно моргает, смотрит непонимающе. Однако я не собираюсь ничего объяснять.
        - Ну, я пойду? - делает неуверенный шажок к двери.
        - Иди, конечно, - улыбаюсь ей. - Заходи, если что-то понадобится.
        - Спасибо, - робко улыбается в ответ и исчезает за дверью.
        Моя же улыбка сбегает с лица, стоит двери захлопнуться.
        Как ни стараюсь, не могу представить, что могла натворить такая, как Рисовка, чтобы заслужить свое заключение здесь. Момот, Ибис, Чиж, Кайра - да. Но Рисовка…
        Глава 32
        К вечеру снова припускает дождь.
        Снимаю не успевшее просохнуть белье уже под мелкими холодными каплями. Места для сушки под крышей нет, приходится развешивать вещи в комнате: что-то - на стул, что-то - на дверцы шкафа.
        Только успеваю закончить с «украшением» жилища, как возвращается Ник.
        - Привет, - взмахивает рукой.
        - Привет, - откликаюсь эхом.
        Напарник снова вымок. На ходу сдергивает с себя футболку. Останавливается посреди комнаты, ища взглядом, куда бы ее повесить, но все подходящие места заняты.
        - Давай мне, - протягиваю руку. - Если завтра не будет дождя, постираю.
        - Угу, - буркает, отдавая мне вещь.
        Отходит к кровати, раздевается дальше. Движения резкие.
        - Ник, что-то не так?
        Поднимает на меня глаза. Усмехается.
        - Лучше попробуй вспомнить, что в этом месте так, - язвит. - Кинь мне брюки из шкафа, пожалуйста.
        Выполняю просьбу. Ловит на лету.
        - Ты злишься, - констатирую.
        - Не особо.
        - А подробнее? - не отстаю.
        Точно чувствую: что-то не так.
        - Эм, - сдергивает шнурок с волос, ерошит их пальцами, чтобы скорее просохли, и наконец поворачивается ко мне, - в том-то и дело, что нечего рассказывать. Просто думал сегодня о том, что ты говорила о революции.
        - Я это слово не употребляла, - напоминаю.
        - Не важно, - отмахивается. - Суть-то одна.
        Не спорю, только пожимаю плечами, а потом обнимаю себя руками, не зная, куда их деть. Жду продолжения.
        - А еще думал о том, в чем упорно подозревает меня Филин. Ну и тихонько поспрашивал сегодня, как народ относится к Главе. И знаешь что?
        - Что?
        - А ничего, - разводит руками. - Ни-че-го! Боятся. Вот только не его самого, а того, что большинство на его стороне, вот и не выпрыгивают. А появись кто настойчивый, кто пообещает что-нибудь изменить и попробует это сделать, поддержали бы - и только бы этого венценосного Филина и видели.
        Хмурюсь.
        - Погоди, теперь что, ты задумал революцию?
        - Эм, я бы ее с радостью устроил. - У Ника даже глаза загораются. - Ни черта тут дел не на годы. Филин уже настроил всех против себя своей чрезмерной жестокостью. Подрубил сук, на котором сидит, надеясь, что в случае чего его снова прикроют наркодилеры и перебьют тут всех недовольных. Только не соображает под дозой, что те далеко и на помощь их еще нужно успеть позвать. А местные тут, рядом, и их кроме него тридцать пять человек.
        - Ибис и Ворон всегда на его стороне, - не соглашаюсь.
        - И еще найдется парочка верных, - кивает напарник. - А остальные три десятка в глотку бы ему вгрызлись, скажи им кто «фас».
        У меня даже дыхание перехватывает. Когда вчера я сама рассуждала на эту тему, это не казалось таким реальным.
        - Ты хочешь быть тем, кто скажет это «фас»? - спрашиваю прямо.
        - Янтарная, ты даже не представляешь, как я этого хочу. - Пауза. - Но не стану. - С чувством пинает брошенные на полу брюки. Отворачивается от меня, уперев руки в боки и уставившись в потолок.
        А меня уже захватила идея. Кто знает, сработает ли официальная жалоба в Альянс о нарушении Конвенции по правам человека. А если сработает, то когда Ассамблея всерьез займется решением проблемы содержания заключенных на Пандоре? Бюрократические проволочки могут дать Филину еще годы царствования. Даже если наркобизнес на планете накроют.
        А мы можем изменить что-то прямо сейчас.
        - Почему не станешь? - спрашиваю осторожно, подходя ближе.
        Ник бросает на меня укоризненный взгляд через плечо.
        - Потому что никакая революция не обходится без кровопролития, - отвечает. - Это сейчас я думаю, что расклад будет тридцать к пяти. А по итогу кто-то передумает, кто-то испугается. Перевес будет, но и крови прольется немало. Что тебе снилось прошлой ночью? - вдруг спрашивает разворачиваясь.
        Серьезно смотрю на напарника, не понимая такого резкого перехода.
        - При чем здесь это? - ухожу от прямого ответа.
        Ник хмыкает.
        - Ты кричала: «Не надо больше крови. Хватит крови!» - передразнивает. И уже своим обычным голосом: - Именно поэтому я тебя разбудил. Ты готова устроить тут мясорубку? Я - нет. Одно дело - участвовать во всем этом, собираясь жить здесь и нести ответственность за тех людей, которые мне поверили. И совсем другое - вмешаться в привычный для них уклад жизни и сбежать чуть ли не на следующий день. Я уже и так вмешался с Момотом. Меня и за это Старик по головке не погладит.
        - С Момотом была самооборона, - не соглашаюсь.
        Ник морщится, смотрит скептически.
        - Ой ли? С Момотом было самое что ни на есть превышение самообороны. Мне никто не запрещал отказаться от боя с ним, и тогда моей жизни ничто не угрожало бы, и не пришлось бы «самообороняться».
        - Мне угрожало бы.
        Ник закатывает глаза к потолку.
        - Эм, мы сейчас не о причинах превышения, а о фактах. Факт есть - убийство. Но если о смерти Момота я в любом случае не жалею, то подставлять еще десяток человек под удар из-за моих субъективных представлений об их благе и справедливости я не буду.
        - Я тебя поняла, - бормочу.
        Отхожу к окну. Стою и смотрю на заходящее солнце сквозь мелкие, но частые капли дождя, летящие мимо и время от времени оставляющие на стекле капли-дорожки.
        Ник прав. Целиком и полностью прав. И ему тоже непросто выбрать невмешательство. Но все равно тошно.
        Это даже хуже, чем плыть по течению и не иметь возможности что-либо изменить - иметь возможность, но не воспользоваться ею. И не потому, что страшно (трусость - это в некотором роде оправдание), а потому, что нельзя.
        - Янтарная? - окликает меня Ник.
        - Мм?..
        Закат за окном оранжевый. Даже странно, что его не скрыли дождевые тучи.
        - Я передал тебе свое дурное настроение? - Подходит сзади, мягко обнимает. Его руки ложатся поверх моих.
        Могу записать себе маленькую победу - не вздрогнула, ожидала.
        - Все нормально, - качаю головой. Потом невесело хмыкаю.
        - Что? - тут же интересуется напарник.
        - Выходит, Филин умнее, чем мы его считали, - говорю. - Он понял, что ты можешь сбросить его с трона, гораздо раньше, чем это понял ты сам.
        - Угу, - буркает Ник. - Еще в пророки его запиши.

* * *
        Ужин проходит… обычно. Грохот посуды, громкие разговоры, косые взгляды Главы.
        Никак не могу отделаться от мысли, что его власть здесь гораздо более шаткая, чем мне казалось долгое время. Карточный домик: толкни - и развалится. Только короли при падении обнажат мечи и построгают в труху и друг друга, и дам, и валетов.
        - Пересмешник! Подойди на пару слов! - громко зовет Ника Филин, когда все начинают расходиться. Тут же напрягаюсь.
        - Иди. - Напарник успокоительно сжимает под столом мою ладонь. - Догоню. - И громко: - Да, Глава, иду!
        Ник уверен, что Филин не станет ничего предпринимать против него, пока не получит повод для активных действий. Опыт проведенных здесь лет говорит мне о том же: Глава всегда осторожен и находит своим убийствам и прочим наказаниям якобы веские причины - для отвода глаз. Однако мне все равно неспокойно.
        Люди тянутся из столовой вереницей. Не спешу, стараясь оказаться в конце. Тайком бросаю взгляд на стол, за которым остался Филин: Ник подходит, мужчины перекидываются парой слов, затем мой напарник садится.
        Дальше пялиться нельзя, и подслушать нет никакой возможности.
        Выхожу за дверь и обнаруживаю Олушу. Я - последняя, в столовой не осталось никого, кроме Ника и Филина. Поэтому очевидно, что девушка ждала именно меня.
        - Гагара, можно с тобой поговорить? - часто моргает длинными ресницами. Знает, что так выглядит еще моложе и наивнее.
        - Не стоит, - качаю головой, намереваясь пройти мимо.
        Черт возьми, мне все еще ее жаль. Ее ли саму, маленькую жестокую лгунью, или ее еще не рожденного ребенка, сама не знаю. Но при виде ее сердце сжимается. Однако и помочь не могу.
        Пытаться переубедить Ника, уговаривать его плюнуть на свои принципы и разворошить-таки это осиное гнездо - крикнуть то самое «фас»? Положить кучу жизней ради одной Олуши и ее малыша?
        Точно - нет.
        Одно дело - идти до конца, рисковать, будучи уверенной в своей правоте. И совсем другое - поддаться эмоциям, зная, что это неправильно.
        Ухожу, но Олуша не готова сдаваться так быстро - семенит за мной.
        - Гагара, Гагара, - лепечет. - Ну постой. Постой! Ты не передумала? Не передумала?
        - Не передумала, - отрезаю.
        - Но ведь он меня убьет, убьет, - продолжает еще более жалостливо. - Тебе меня совсем не жалко?
        Резко останавливаюсь и поворачиваюсь. Девушка едва не налетает на меня, но вовремя шарахается назад. Причем с таким видом, будто ждет, что я ее ударю.
        - Ты только о себе печешься, да? - спрашиваю в лоб. Красноречиво перевожу взгляд на ее еще совсем плоский живот. - Только о себе?
        Олуша сперва растерянно моргает. Потом в ее взгляде появляется понимание.
        - А зачем мне ребенок? Здесь. - Смотрит на меня как на сумасшедшую. - Я жить хочу. И чтобы меня не били. Дергач вон не бьет.
        Она права в одном: малышу тут не место. Однако ключевое тут - «зачем мне».
        - Тяни время и не давай повода, - говорю. Это все, что могу посоветовать. - Филин не убивает без официальной причины для всех.
        - Но он может подстроить мое якобы самоубийство! - Огромные глаза Олуши наполняются паникой. Кажется, она сама это только что придумала.
        - Тогда не оставайся одна, - советую, многозначительно окидывая взглядом длинный пустой коридор, в котором нет никого, кроме нас.
        Олуша вскрикивает, в ужасе прикрывая приоткрытые губы ладонью.
        - Проводишь меня до моей комнаты? - жмется ко мне, хватает за руку.
        Руку решительно высвобождаю.
        - Провожу, - соглашаюсь.
        Увы, это вся помощь, которую она от меня получит.

* * *
        Задерживаюсь с Олушей, а потому направляюсь к себе снова по пустому коридору. Звук шагов гулко рикошетит от стен.
        - Гагара! - окликает меня знакомый голос уже у самой двери.
        Останавливаюсь, чувствуя неимоверное облегчение.
        Ник быстро догоняет меня.
        - Быстро вы, - искренне улыбаюсь, видя напарника живым и здоровым.
        - Ага, - кивает. - Так, перекинулись парой слов.
        Такие разговоры в коридоре не ведутся. Поворачиваюсь, толкаю дверь нашей комнаты, чтобы уже подробно расспросить Ника обо всем внутри.
        И замираю на пороге с раскрытым ртом.
        - Ты чего? - В голосе напарника слышна тревога.
        А у меня просто нет слов.
        Поднимаю руки, сдавая позиции и отходя с прохода.
        - Сам посмотри.
        Ник заглядывает вслед за мной в комнату. Давится воздухом.
        - Вот так сюрприз, - бормочет сквозь смех.
        - Надеюсь, приятный? - томным голосом уточняет Кайра. Зараза, которая совершенно голая развалилась в моей постели!
        Еле сдерживаюсь, чтобы не ворваться внутрь и не вышвырнуть ее вон прямо за волосы. Я это постельное белье только сегодня постелила.
        - Вот уж точно, сюрпризы бывают разные, - весело комментирует Ник. Оборачивается ко мне и с явным усилием пытается перестать смеяться, когда видит написанную на моем лице жажду крови. - Расслабься. Я все улажу, - подмигивает.
        - Расслабься и погуляй часок! - кричит из комнаты Кайра. - А лучше ночку!
        Интересно, Зяблик в курсе, что его сожительница нагло перебазировалась в соседнюю комнату? Или у него на сегодня тоже «дела»?
        Нет, не интересно. Не знаю и знать не хочу.
        Прижимаю ладонь ко лбу и выхожу в коридор. Подпираю плечом стену.
        Если Олуша подсознательно ассоциируется у меня с Джилл - только не с реальной Джилл, а словно с ее отражением в кривом зеркале из зала аттракционов, - то Кайра напоминает мне Мейси Плун. И наглостью, и ненавистью ко мне, и каким-то болезненным интересом к Нику.
        Вдруг четко вспоминается, как однажды бабушка Джилл прочла нам красочную лекцию на тему неудач в любви. Тогда подругу бросил очередной парень-тиран, к которым она по юности тяготела, а потом ревела в подушку. Пожилая женщина так и сказала: «Ты, внучка, находишь одинаковых людей, а потом ждешь другого исхода. С нами те, кого мы к себе притягиваем».
        Неужели я подсознательно притягиваю к себе девиц вроде Плун и Кайры?
        Ник появляется в дверях буквально через минуту, тащит за руку упирающуюся незваную гостью. Между прочим, завернутую в мою свежевыстиранную простыню.
        - Да не пойду я! - возмущается.
        - Пойдешь, пойдешь, - откликается напарник, аккуратно подталкивая Кайру к соседней двери, за которой ей и место.
        Терпеливо жду, когда до соблазнительницы-неудачницы наконец дойдет, что Ник не шутит и его поведение не часть любовной игры.
        Доходит.
        Кайра крепче стягивает простыню на своей груди, чтобы та не слетела, и гордо вскидывает подбородок.
        - Идиот! Не знаешь, что потерял! - заявляет Нику. - Еще в ногах у меня валяться будешь! - И, с силой впечатывая босые пятки в пол, удаляется в свою спальню. Естественно, не забывает одарить меня полным ненависти и угрозы взглядом.
        Ник стоит, привалившись плечом к дверному косяку и сложив руки на груди, и явно сдерживает смех только ради меня. Впрочем, получается у него не очень.
        - Только не говори, что тебе это льстит, - взмахиваю рукой в сторону только что захлопнувшейся двери.
        Качает головой.
        - Ничуть. - Но ему все еще смешно.
        Чертовски жаль простыню. Ждать от Кайры, что она ее вернет, бессмысленно. Скорее порвет на лоскутки и сделает из нее шаманскую куклу, которую назовет моим именем и будет тыкать гвоздями.

* * *
        С грустью смотрю на лишенную простыни кровать.
        Ник заходит за мной, запирает дверь.
        - Какого черта ты отдал ей мою простыню? - ворчу.
        - Мне надо было выставить ее отсюда в чем мать родила?
        Передергиваю плечами.
        - Добежала же она сюда с голым задом, - огрызаюсь. Простыню действительно жаль.
        - Эм, посмотри на меня. - Ник подходит ближе, заглядывая мне в глаза.
        - Что? - припечатываю взглядом.
        Я в бешенстве. Кайра своей наглостью перешла все границы. Видит бог, еще минута - и я бы выкинула ее из своей постели за шкирку.
        - Ты что, ревнуешь? - Ему все еще смешно.
        - Вот еще, - фыркаю.
        - Янтарная, - Ник уже открыто смеется, - ты мне льстишь.
        Провожу ладонью по лицу, пытаясь успокоиться.
        - Я просто не понимаю, - признаюсь, - почему все женщины, которые терпеть не могут меня, жаждут затащить тебя в койку?
        - Может, потому, что я неотразим?
        Одариваю его тяжелым взглядом. Вздыхает и перестает паясничать.
        - Ладно, серьезно. - Ну наконец-то. - Во-первых, я ей приглянулся, когда только появился: еще чистенький, новенький, неопробованный.
        Морщусь.
        - Во-вторых, Чайка так старательно обмусоливает послышавшийся ей скрип нашей кровати, что половина Птицефермы уже считает меня чуть ли не богом секса.
        Теперь закатываю глаза.
        - В-третьих, уверен, на активные действия ее надоумил Филин. А она не додумалась ни до чего менее прямолинейного.
        Мгновенно напрягаюсь.
        - При чем здесь Филин?
        Ник пожимает плечами.
        - Так он сейчас и отзывал меня, чтобы спросить, как нам с тобой живется. Мол, я показал себя ценным работником, и если мне плохо с тобой, то он готов повторить состязания, чтобы я сменил себе партнершу.
        Выходит, Глава решил перестраховаться и не ждать отведенную мне неделю для сбора информации. Кайра доносила бы ему охотно все, что он хочет знать. Что ж, в логике Филину не откажешь.
        - И что ты ему сказал? - интересуюсь.
        - Что у меня хоть и дурной вкус, но постоянный.
        - Не смешно, - говорю. Отхожу, чтобы узнать, не высохла ли запасная простыня. - Шутка про дурной вкус мне уже надоела.
        - И все-таки ревнуешь, - довольно заявляет Ник за моей спиной.
        Разворачиваюсь и запускаю в него смятой простыней - высохла.
        Естественно, ловит - реакция у него отличная.
        Глава 33
        На каждое действие есть противодействие. У каждого поступка есть свои последствия. Кажется, ранее я уже думала об этом. Но, как оказалось, вынесла для себя не все уроки…
        Дождь снова идет всю ночь. К утру переходит в мелкую морось, но не прекращается. Что второй день подряд делает поход на огород бессмысленным.
        Сова дает распоряжения, кому и что следует сделать во дворе или в бараке в местах общего пользования, а сама закрывается на кухне варить самогон - действо, по мнению большинства, священное.
        Варит самогон Сова всегда в одиночестве и никого к себе не подпускает. Вот и сегодня Чайка всеми правдами и неправдами предлагает свою помощь в надежде выведать технологию производства. Но ожидаемо остается с носом - Сова не глупа, чтобы делиться подобными секретами, уменьшая свою ценность в глазах Главы.
        Женщины переругиваются: Сова сдержанно, но в своей резкой манере велит Чайке не лезть не в свое дело, а Чайка вопит, что Сова совсем страх потеряла и возомнила себя хозяйкой. В общем-то никто не обращает на них особого внимания - все слышали подобную беседу уже миллион раз. И всем известен ее итог - каждая останется при своем. Чайка, правда, еще не меньше часа будет перемывать косточки пожилой женщине, которая, по ее мнению, живет уже слишком долго.
        Когда Сова уходит, все остальные женщины, и я в их числе, разбредаются по своим выделенным участкам работы.
        Мне сегодня досталось мытье столовой.
        Помещение огромное, и для генеральной уборки тут не помешало хотя бы несколько пар рук. Впрочем, я благодарна Сове за то, что она не снарядила со мной помощниц: провести день в тишине и одиночестве на Птицеферме - подарок.
        Морось прекращается только к обеду, и сквозь плотные облака даже проглядывает робкое солнце.
        Драю столы, оттирая въевшиеся и заскорузлые пятна, оставшиеся от некачественной ежедневной уборки на скорую руку. Мою стены и окна. Прыгаю по стульям и подоконникам, стараясь дотянуться как можно выше.
        Как итог: к вечеру падаю с ног от усталости. А еще даже не добралась до полов.
        По моим подсчетам, до ужина еще не меньше пары часов, и я надеюсь успеть все доделать. Подхватываю таз с грязной водой, в которой плавает тряпка, и направляюсь во двор - нужно сменить воду и выполоскать тряпку.
        То, что что-то не так, понимаю, едва спускаюсь с крыльца - двор пуст. Валяется второпях брошенная метла, которой, когда я в прошлый раз ходила менять воду, орудовала Чайка. Под бельевыми веревками стоит наполовину загруженный стираными вещами таз, в то время как остальное белье продолжает болтаться на веревках.
        Тихо и пусто - зловеще. Будто по двору прошел ураган, сметающий все на своем пути и унесший с собой всех обитательниц Птицефермы.
        Странно - словно все покинули двор второпях. Очень странно.
        У каждого действия есть свои последствия…
        Я не покидаю двор, не иду к Сове, чтобы спросить, что случилось. Списываю странности на свою излишнюю мнительность и решаю продолжить работу.
        Выливаю грязную воду, заново наполняю таз запасами из бочки, споласкиваю тряпку. Снова выливаю и наполняю, чтобы на этот раз унести с собой. Поднимаю, прижимая к боку, чтобы не расплескать. Выпрямляюсь в полный рост, поворачиваюсь.
        И замираю.
        Они стоят у крыльца. Все женщины Птицефермы, не считая Совы, все еще занятой своим делом на кухне. Все: Чайка, Кайра, Майна, Фифи, Олуша, Рисовка, Савка и Лори - восемь. Мой взгляд, как в замедленной съемке, выхватывает лицо каждой. Решительные, а глаза - у всех, кроме, пожалуй, Рисовки, смотрящей себе под ноги, - горящие, жаждущие. В основном лица бледные. Только у Кайры щеки раскраснелись, а глаза пылают пуще других. Оно и немудрено, потому что только у нее в кулаке что-то зажато. Не могу со своего места понять, что это. Точно не нож. Гвоздь? Шило?
        - Взять ее! - командует рыжая, выбрасывая вперед руку со все еще не опознанным мною предметом. Как полководец древности, выступающий перед своими войсками на боевом скакуне.
        Роль скакуна в нашем случае выполняет Чайка - именно она первой бросается с крыльца и со всех ног несется ко мне.
        На каждое действие есть противодействие. Вчера Ник в очередной раз отверг Кайру, и она решила отыграться на мне.
        Напарник был прав: обстановка здесь уже настолько накалена, что, чтобы запустить кровавую бойню, стоит лишь крикнуть «фас». Впрочем, «взять ее» тоже срабатывает.
        У меня есть возможность сбежать. Бросить таз, развернуться и дать деру. Сама не знаю куда, может, к рудникам, где сейчас находится весь мужской состав лагеря. Где Ник. Или, может, бежать к реке, попробовать оторваться, спрятаться. Там единственное место с густыми зарослями кустарников. Там можно было бы переждать…
        Но я не бегу. Не перед Кайрой.
        Когда на меня замахиваются, то я бью в ответ. Не стану бегать.
        Выплескиваю воду на землю, перехватываю металлический, тяжелый, даже пустой, таз поудобнее и бью им подбежавшую Чайку прямо в лицо. По двору разносится гулкий звук от соприкосновения Чайкиной физиономии с твердым плоским дном, а затем крик боли.
        Но мне некогда проверять, сохранила ли нападавшая зубы, у меня остаются еще семь противниц. Шесть, отмечает сознание, когда вскидываю глаза: Рисовка не срывается с места вместе со всеми, а остается на крыльце, топчась на месте и заламывая руки.
        Уворачиваюсь от занесенного мне в челюсть кулака Майны, подсекаю под колено Кайру. Та катится по двору. Снова замахиваюсь своим тазом - он мое единственное оружие.
        Меня обступают. Пятеро - слишком много. Но ни одну из них не тренировал сержант Хоппер, как в свое время меня.
        Кто-то хватает меня сзади за волосы. Не разворачиваясь, резко откидываю голову назад. Судя по крику и хлюпающему звуку, попадаю в чью-то переносицу. Отлично.
        Опять замахиваюсь тазом и… теряю драгоценное мгновение. Потому что передо мной Олуша.
        Я медлю перед тем, как ударить беременную женщину. И это моя роковая ошибка. Исход драки всегда решают мгновения. И свое я только что упустила.
        Не только я додумалась использовать подручные средства, обороняясь тазом. Кто-то тоже сообразил, что голыми руками со мной не справиться, и поднял с земли брошенную метлу. Получаю ею под колени, а затем сразу по спине. Ноги подгибаются, падаю.
        Их слишком много. Кто-то вырывает из моих пальцев таз. Кто-то опять вцепляется в волосы - больно до ужаса, - с силой тянет их назад, вынуждая меня выгнуться.
        А потом удар в лицо. Слабый, не сравнить с хуком Филина, но все равно болезненный.
        - Дай я!
        Кто бы сомневался - Кайра.
        Отнявшая у меня таз Фифи наконец додумывается повторить мой же прием - с размаха опускает его дно на мою голову.
        Мир перед моими глазами качается.
        Семеро.
        Плохой расклад.

* * *
        Должно быть, отключаюсь всего на пару секунд.
        Мы все еще во дворе. Только теперь я лежу на земле, и мои руки и ноги крепко к ней прижаты: Майна сидит на правой руке, Фифи - на левой, Савка, самая массивная из местных женщин, - на правой ноге, а Олуша и Лори - на левой, двое, так как самые легкие.
        В голове звенит. Чувствую привкус крови во рту.
        Семеро - плохой расклад.
        На каждое действие есть противодействие.
        - Ну что, сука, добегалась? - Надо мной склоняется Кайра. Ее волосы разметались по плечам и взъерошены на макушке. Глаза горят бешеным огнем - жаждой крови.
        Разлепляю слипшиеся губы:
        - Пошла ты.
        Что она сделает? Убьет меня? Даже ненавидящий меня Глава не спустит ей такое самоуправство. За драку он может велеть высечь, но за убийство - только казнь. Кайра не может желать мне смерти больше, чем собственной жизни.
        Получаю удар в лицо. Куда-то в скулу. Дергаюсь.
        - Крепче держите! - велит зачинщица.
        - Перед Филином отвечать будешь, - хриплю.
        Но Кайра настолько опьянена видом моей крови, что ей ничто не страшно.
        - Филин только что покинул лагерь. Все видели, как он куда-то ушел. Пока вернется, мы уже закончим. А если никто не пожалуется, никого и не накажут. - Свекольные губы изгибаются в самодовольной усмешке.
        Она всерьез считает, что я стану ее прикрывать?
        Что-то, дерясь со мной один на один, Кайра не была такой смелой.
        А рыжая воительница вдруг усаживается мне на живот. Дергаюсь, пытаясь ее сбросить - дохлый номер, учитывая, что меня держат еще пятеро.
        - Ты совсем… сдурела? - брыкаюсь.
        А та, не глядя, протягивает назад руку, сгибает и разгибает пальцы, делая кому-то знак. В мое поле зрения попадает Чайка с окровавленным лицом и по-настоящему зверской улыбкой на разбитых губах. Вкладывает что-то в раскрытую ладонь сидящей на мне Кайры. Теперь я четко вижу, что это: длинный ржавый гвоздь.
        - Пусти меня! - снова делаю отчаянную попытку вырваться, но на меня со всех сторон давит чужой вес. Все продумали - не просто держат, а уселись сверху.
        А Кайра уже задирает мое платье. Вверх, до самой груди.
        - Пусти!
        - Не-э-эт. - Никогда не видела Кайру такой: безумной, упивающейся каждым своим жестом, каждым действием. - Не знаю как, - мурлычет нараспев, - не знаю, под каким предлогом, но ты сегодня же вытуришь Пересмешника из своей постели. А завтра он придет ко мне.
        - Разбежалась, - огрызаюсь.
        Но та настолько уходит в мир своих грез, что даже меня не слышит.
        - А чтобы тебе было проще перекрыть ему доступ к своему паршивому телу, я тебе помогу.
        Заносит надо мною гвоздь. Рвусь, но ее сообщницы держат меня крепко.
        Ржавый кончик касается моего обнаженного живота, царапает кожу. Гвоздь старый, кончик тупой, поэтому Кайре приходится приложить усилие - давит. Чувствую, как расходится кожа, по боку стекает горячее. А моя мучительница самозабвенно что-то пишет на моем животе, от усердия даже высунув кончик языка, с силой вгоняет гвоздь в кожу.
        Больно до одури. Кровь стекает под спину. Кажется, натекла уже целая лужа.
        - Ну вот и все, - довольно заключает рыжая, вставая, но оставаясь нависать надо мной, широко расставив ноги с обеих сторон от моего тела. Склоняет голову набок, любуясь своей работой. Я же, как ни тяну шею, не вижу, что она там написала - слишком много крови. Подол платья Кайры тоже в крови. - Девочки, как вам? - обращается к своим помощницам.
        - У-бо-га-я, - по слогам читает Чайка, начинает хохотать. - То, что надо. Теперь ей, вместо того чтобы называть свое имя, можно просто задирать юбку.
        Кайра и Чайка часто называют меня убогой. Их мнение - последнее из мнений, которое бы что-то для меня значило. Но сейчас на ум отчего-то приходит другая ассоциация.
        … - Я очень боюсь, что мой сын ошибется. Я хочу, чтобы он связал свою жизнь с девушкой из приличной семьи…
        … - Не обижайся, пожалуйста. Это генетика, с этим ничего не поделаешь. Твои родители…
        … - Эмбер, ты же умная девочка, сама все понимаешь…
        Убогая… Будь такая надпись на моей коже еще тогда, Колетт Валентайн могла бы не тратить слов - достаточно было бы ткнуть пальцем мне в живот.
        Чайка хохочет. Кайра все еще возвышается надо мной. Остальные тоже пока на своих позициях - держат, но запрокинули вверх лица, с восхищением глядя на победительницу убогих. Отлично вижу лучащуюся радостью физиономию Олуши.
        У Майны приличных размеров задница, придавила мою правую руку так, что заняла ее всю почти до плеча. Если потянуться, можно достать…
        И пока женщины смеются, обмениваясь друг с другом колкостями в мой адрес, тянусь и вонзаю зубы в бедро Майны. Глубоко. С силой.
        Смех мгновенно перебивается воплем боли. Майна подскакивает, зажимая рану.
        - Она… она меня укусила!
        Исход драки решают мгновения. На этот раз украденное мгновение - мое.
        Освободившейся рукой бью в лицо Фифи, оседлавшую мою левую конечность.
        - Ах ты! - вопит Кайра, вероятно забыв о намерении не убивать меня, а только попугать, и замахивается гвоздем.
        Дергаю ее за юбку на себя. Она падает, летит вперед. Все кричат, вскакивают с моих ног, то ли чтобы помочь Кайре встать, то ли чтобы добить меня всем вместе. Зазевавшуюся Савку скидываю сама.
        Ник говорил, что не хочет кровопролития. Не уверена, что хочу того же.
        Я уже на ногах, горло Кайры зажато сгибом моего локтя. Вырываю гвоздь, перехватываю и вонзаю в ягодицу своей обидчицы так глубоко, как только могу.
        - Ты хотела крови, красотка? Получи! - А затем еще и проворачиваю.
        Кайра вопит и пытается вырваться, но адреналин, выброшенный в кровь вместе с болью и злостью, придает мне сил. Остальные же не спешат на помощь - окружили и смотрят выпученными от ужаса глазами. Я для них сейчас - дикий зверь, сорвавшийся с цепи: было бы ружье, с удовольствием бы пристрелили, а подойти - страшно.
        Поэтому никто не мешает мне отбросить в сторону уже ненужный гвоздь и, прихватив Кайру за роскошную шевелюру, со всей дури впечатать ее лицо себе в колено. И еще раз - для верности. Хруст ломаемого носа для меня как музыка.
        - Что здесь происходит?! - Громкий окрик Совы разносится по двору как раскат грома.
        Поворачиваю голову: пожилая женщина стоит на крыльце, а за ее плечом топчется Рисовка. Так вот куда та убежала, не став участвовать в экзекуции, - позвать помощь.
        - Вы сдурели?! - Сова торопливо спускается по ступеням, опираясь на клюку.
        Отбрасываю от себя Кайру, волосы которой все еще сжимаю в своем кулаке. Та кулем падает на землю, зажимает нос, из которого потоками хлещет кровь, скулит.
        - Что здесь произошло?! - требует объяснений Сова. С ужасом на лице обводит взглядом поле боя: мое окровавленное на животе платье, лужи крови на земле, разбитые губы Чайки, нос Фифи, зажимающую прокушенное бедро Майну, воющую у моих ног Кайру.
        - Ничего, - отвечаю за всех. Демонстративно вытираю руки о подол своего платья. - Просто разминка. Правда, девочки? Если никто не станет жаловаться, Глава ведь никого и не накажет?
        Ответом мне служит тишина, нарушаемая лишь всхлипами Кайры.
        - Она меня укусила! - вдруг восклицает Майна, будто все еще не может в это поверить.
        Сова останавливает на ней суровый взгляд.
        - Будешь жаловаться Филину?
        - Я? - Майна испуганно округляет глаза. - Чего я-то?.. - потупляет взгляд.
        - Тогда рот прикрой! - рявкает Сова. - Пострадавшие - за мной, - командует. - Целые - быстро приведите двор в порядок. Чтобы и следа не было! Филин скоро вернется.
        Нахожу взглядом свой таз, валяющийся неподалеку кверху дном, подхожу, поднимаю, зажимаю под мышкой.
        - Извини, - говорю Сове, - я завтра помою полы в столовой.
        И под всеобщими изумленными взглядами ухожу в барак первой.

* * *
        Сова приходит ко мне примерно через час.
        Сижу на кровати, промокая полотенцем не перестающую сочиться из надписи на животе кровь. Гвоздь был ржавым, к тому же в порезы попала грязь.
        В дверь стучат.
        Откладываю полотенце и берусь за нож, специально оставленный на покрывале неподалеку. Больше не собираюсь позволить кому-либо застать меня врасплох.
        - Это я, - слышу каркающий голос снаружи. - Я вхожу!
        - Входи, - отзываюсь, когда в этом нет никакой необходимости - гостья уже внутри. Убираю нож под подушку.
        - Как ты? - интересуется Сова. Ковыляет к кровати, ставит передо мной какую-то бутылочку из непрозрачного стекла.
        - Что это? - спрашиваю, проигнорировав вопрос о моем состоянии.
        - Снимет воспаление, ускорит заживление, - отвечает Сова. Присаживается рядом, окидывает меня взглядом с головы до пят.
        Я полностью без одежды. Мое платье, порванное и пропитанное кровью, валяется у ног. В последние дни я ходила в одежде с наглухо застегнутым горлом, и Сова впервые видит и мой еще не до конца сошедший с груди синяк, и не успевшие толком поблекнуть следы пальцев на шее.
        Морщит лоб, словно не веря своим глазам.
        - Это Пересмешник тебя так?
        - Конечно нет! - Пожалуй, отвечаю слишком горячо. Это вызывает у Совы улыбку. - Филин, - поясняю тише. - Ерунда.
        - Ерунда, - соглашается гостья со вздохом. Достает из кармана небольшую тряпицу, смачивает содержимым из принесенной бутылочки и протягивает мне. - На, обработай раны.
        - Спасибо, - бормочу. Промокаю надпись; щиплет. - С каких пор ты раздаешь медикаменты, не спрашивая Филина?
        - Это наши с ним дела, - отрезает.
        Ясно. Если уверена, что справится, то это и вправду ее личное дело.
        Обрабатываю порезы, а Сова просто сидит рядом. Бросает на меня взгляды исподлобья и молчит.
        - Ты знаешь, что вогнала Кайре в задницу гвоздь не меньше чем на десять сантиметров? - наконец заговаривает.
        - Догадываюсь, - отзываюсь равнодушно. - Она заслужила, - указываю взглядом на свой живот.
        - Что там хоть написано?
        Отнимаю руки и оборачиваюсь вполоборота, чтобы обзор был получше.
        - Убо… - начинает Сова и замолкает. Кашляет в кулак. - Понятно. Ты могла ее убить, - снова переводит разговор на тему ранения Кайры.
        - Не гвоздем в задницу, - возражаю. - Я знала, куда бить. Не сможет какое-то время сидеть, и только.
        - А если бы промазала?
        Отбиваю ее пристальный взгляд своим.
        - Не промазала бы.
        Сова шамкает губами и больше не спорит.
        - К тому же многие считают нос с горбинкой сексуальной изюминкой, - добавляю. - Кайре только на пользу.
        - Не паясничай! - рявкает Сова.
        Усмехаюсь.
        - Плакать, что ли?
        - Не плакать, а думать. О последствиях, - отрезает. - Еще неизвестно, как отреагирует Филин, когда увидит за ужином вас, красавиц.
        - Кто-то готовит ужин? - язвлю.
        Гостья смотрит укоризненно.
        - Рисовка готовит. Хоть одна тут нормальная.
        - Поэтому-то, наверное, Филин и имеет ее, когда только пожелает.
        - Гагара! - вспыхивает Сова. - Да что с тобой?
        Качаю головой.
        - Ничего. Говорю, что думаю. Знаешь, для разнообразия это приятно. А Филин ничего не сделает, потому что никто не побежит к нему жаловаться. Это его же законы, и он радеет за их хотя бы видимое исполнение.
        Раньше, когда мы с Кайрой дрались, это всегда происходило на глазах Главы и других мужчин. К тому же Кайра затем открыто обвиняла во всем меня. Поэтому Филин под одобрение остальных назначал мне наказание.
        - Может, и побегут, - не соглашается Сова.
        - Майна и Кайра теперь не скоро смогут бегать, - замечаю язвительно и получаю еще один укоризненный взгляд. - Не побегут, - продолжаю серьезно. - Иначе будем болтаться на соседних деревьях.
        Естественно, Филин заметит наши «боевые ранения», но он сам так проповедует: никто не в обиде - значит, конфликт исчерпан.
        - А если они объявят зачинщицей тебя?
        Пожимаю плечом.
        - Маловероятно. Филин не идиот. И как бы терпеть не мог меня, даже он не сможет признать правдивой версию, что я напала одна на семерых. Я же убогая, - напоминаю, - а не сумасшедшая.
        Сова только возводит глаза к потолку.
        Глава 34
        Когда возвращается Ник, сижу на подоконнике и смотрю на закат.
        Порез на животе почти не болит. Средство Совы и вправду творит чудеса: мигом остановило кровь и слегка заморозило, уменьшив боль. А вот голова гудит. За последний месяц по ней мне доставалось слишком часто.
        - Привет. - Ник удивленно замирает в дверях.
        - Ничего, что я взяла твои вещи?
        На мне надеты его брюки и его футболка. Больше переодеться было не во что. Как оказалось, Пересмешнику, как новичку, досталось больше вещей, чем аутсайдеру Гагаре. Сарафан слишком тонкий и открытый, порванное сегодня платье предстоит попытаться привести в порядок. А у Ника обнаружилось еще несколько комплектов одежды.
        Правда, штаны пришлось немного подвернуть, а рукава футболки достают мне практически до локтя. Зато эти вещи чистые и целые.
        - Конечно, ничего. - Напарник хмурится и подходит ко мне, заглядывает в глаза. - Что случилось? - протягивает руку, отводит мои волосы за ухо, чтобы полюбоваться на живописный кровоподтек на скуле.
        - Тебя с Кайрой не поделили, - отвечаю спокойно.
        - Из-за вчерашнего, что ли? Подвинься.
        Подвигаюсь, и он садится рядом со мной на подоконник.
        - Угу. Моя простыня не покрыла причиненный ей моральный ущерб, - язвлю.
        Ник смотрит на меня очень серьезно. Чувствует, что все не так легко и весело, как пытаюсь показать. А я для себя четко решила, что надпись на моем животе он не увидит. Не увидит, и все. Никогда. Если выберемся, врачи мигом ее уберут, если нет - с ней и сдохну.
        Ник накрывает мою лежащую на колене ладонь своею. Вздрагиваю, отдергиваю руку.
        - Эм, ты вся горишь.
        Сова заставила меня выпить несколько чудо-пилюль и предупредила, что они могут вызвать повышение температуры тела. Так что ничего удивительного.
        - Со мной все нормально, - произношу с нажимом. - Женские разборки из-за мужика, не более.
        Ник молчит, не сводя с меня тревожного взгляда.
        - Мне поговорить с Кайрой? - предлагает.
        Хмыкаю.
        - Что, отлупишь ее за меня?
        Но сегодня у напарника настроение не для шуток.
        Морщится.
        - Мне не по душе местная забава «избей женщину».
        Чувствую укол совести. Не нужно было так резко, он этого не заслужил.
        - Извини, - бормочу, отводя взгляд.
        - Янтарная, да что с тобой? - Кажется, перепады моего настроения его напугали.
        - Ничего, - качаю головой. - Ничего. Просто посиди со мной, ладно? - На этот раз сама нахожу его ладонь, сжимаю, а потом, окончательно осмелев, кладу голову ему на плечо.
        - Эм, мне бы переодеться. Я весь грязный и потный.
        - Мне все равно, - отзываюсь. - Просто посиди со мной.
        - Как скажешь, - больше не спорит, обнимает меня одной рукой, притягивает к себе. - Ты же не все мне рассказала, да? - осторожно спрашивает через несколько минут.
        - Не все, - признаюсь. - Не сегодня, ладно?
        - Ладно, - откликается эхом.
        Больше вопросов не задает.

* * *
        Сказать, что внешний вид женской части Птицефермы производит среди мужчин фурор, - ничего не сказать.
        Синяки, разбитые лица, хромающая Майна, Кайра с пластырем поперек переносицы, садящаяся на самом краю лавки, пристраиваясь так, чтобы одна ягодица висела в воздухе.
        - Под «не все рассказала» я представил себе что угодно, но только не это, - шепчет мне Ник, когда входим в столовую.
        Пожимаю плечами.
        - «Не все» - это очень широкое понятие, - говорю. Прохожу к столу под ненавидящими взглядами своих недавних противниц.
        - Это ты их? Одна?
        - Я и моя тень, - бормочу. Адресую Нику укоризненный взгляд, намекая, что довольно расспросов.
        Во время приема пищи за столами гробовое молчание. Все переглядываются, обмениваются удивленными взглядами, пожимают плечами, но помалкивают.
        Я уже и забыла, каково это - не слышать бесконечный треп Чайки. С разбитыми губами особо не поболтаешь.
        - Никто ничего не хочет мне сказать? - громко спрашивает Филин под конец трапезы.
        Ответом ему служит все то же молчание.
        - Чайка? Кайра? - Глава тут же выделяет главных сплетниц Птицефермы. Но те лишь смотрят в свои тарелки. - Сова?!
        - Девочки разминались, - отвечает женщина.
        Губы Филина сжимаются в прямую линию, но он принимает такой ответ.
        Да, я неплохо размялась.

* * *
        Ник засыпает быстро, чуть ли не едва коснувшись головой подушки.
        А я не могу спать. Верчусь то с боку на бок, то ложусь на спину. Почему-то жутко хочется лечь на живот. Но нельзя: действие снадобья Совы подходит к концу и до поврежденной кожи больно даже дотронуться.
        Наконец не выдерживаю, встаю.
        Стараясь не шуметь, добираюсь до стула, на котором оставила брюки. Одеваюсь, ныряю в ботинки.
        Мне плохо и жизненно необходимо с кем-то поговорить. Но Ник сейчас не тот человек, с которым я могу быть достаточно откровенна.

* * *
        Ник сказал, что Дэвин перебрался в заброшенный гараж довольно далеко как от шахты, так и от поселения. Иду туда.
        - Дэйв, - зову осторожно, - Дэйв, ты здесь?
        Если он снова сменил место дислокации, получится, что я зря проделала такой долгий путь. К тому же от длительной пешей прогулки кожа внизу живота горит огнем.
        - Дэйв?
        - Детка, вот так сюрприз, - раздается из темноты, когда я почти отчаиваюсь.
        - Привет, Дэйв, - выдыхаю с облегчением.
        Дверь гаража медленно и бесшумно приоткрывается, и на пороге появляется темная тощая фигура.
        - Ты вспомнила, как звала меня раньше? - усмехается.
        - Не знаю, - признаюсь. - Это интуитивно.
        - Ты звала меня «Дэйв», а я тебя…
        - Детка, - перебиваю с усмешкой. - Ты всегда звал меня деткой. И сейчас зовешь.
        В ответ - хриплый смех.
        - Детка, это называется стабильностью.
        Только хмыкаю и не спорю. Дэвин сильнее высовывается из своего укрытия, осматривается по сторонам.
        - Ты одна, что ли?
        - Одна. Впустишь?
        - Эхе. - Кажется, отсутствие Ника его радует. - Конечно, детка, мой дом - это твой дом.
        - Не дай бог, - бормочу, входя в полуразвалившийся от времени то ли гараж, то ли сарай.

* * *
        - Ты больше не кашляешь, - замечаю.
        Удивительно быстрый эффект у этих лекарств. Больше не буду думать, что нам выделяют самые дешевые и некачественные медикаменты.
        - А то. - Дэвин гордо задирает нос. - Эти колеса круче наркоты. Накидался на ночь - встал как новенький.
        А лицо-то какое довольное. Смотрю на него с улыбкой. Почему-то мне больше не хочется треснуть его по голове чем-нибудь тяжелым.
        Когда новоиспеченный хозяин жилища плотно прикрыл дверь и проверил все на отсутствие щелей, мы включили фонарь и расположились возле него на полу, в окружении каких-то всеми забытых деталей механизмов неизвестного мне назначения, пары стульев с нехваткой ножек и даже наполовину раскуроченной старомодной кофемашины.
        В любом случае тут уютнее, чем в шахте. И теплее.
        - Тебе всегда шли мужские шмотки. - Дэвин окидывает меня оценивающим взглядом.
        - Тут не принято, чтобы женщины носили мужскую одежду, - говорю. Подтягиваю ноги к груди, обнимаю колени. Мышцы живота напрягаются, кожа натягивается - больно. Морщусь.
        - Что там у тебя? - тут же замечает собеседник. Молча встаю и задираю футболку на животе. Дэвин присвистывает. - М-да, детка. Бабские разборки? - уточняет понимающе.
        - Вроде того, - откликаюсь, садясь и принимая прежнюю позу.
        - Аристократишку, что ли, твоего делили? - снова безошибочный вывод.
        Качаю головой и прошу:
        - Не называй его так.
        Дэвин закатывает глаза, кривится. Настойчиво смотрю на него.
        - Ладно, детка, - сдается, но всем своим видом демонстрирует, что это обещание у него выбили под пыткой. - Не буду. А «богатенький Валентайн» можно?
        - Нет, Дэйв.
        - Эх, ладно. - Изображая досаду, чешет в затылке. - На что не пойдешь ради моей детки. Буду звать просто Валентайном. Идет?
        - Идет, - соглашаюсь.
        Договор скрепляем рукопожатием. У Дэвина все еще подрагивают руки, но значительно меньше. Он вообще выглядит просто прекрасно по сравнению с нашей прошлой встречей.
        - Отпускает? - спрашиваю, имея в виду ломку.
        - Отпускает помаленьку, - ухмыляется. - Так, гляди, и слезу со всего.
        - Давно пора.
        - Брось, - отмахивается. - Я не сижу ни на чем особо опасном и прямо уж противозаконном. Так, то травка, то фристил - по мелочи. - Ему действительно разительно лучше: почти не ерзает, ведет себя адекватно. - Детка, а ты чего пришла-то? - спохватывается. - Просто поболтать или соскучилась? - И вдруг резко подается ко мне, вытягивая губы в трубочку. Сперва шарахаюсь от него и только потом понимаю, что он так шутит. - Эй, детка, полегче. - Дэвин тоже отшатывается от меня, выставляет перед собой руки. - Неудачно пошутил. Спокойно.
        - Я поняла, - бормочу. Снова обнимаю колени.
        Дэвин продолжает пристально на меня смотреть, изучающе.
        - Тебе крепко досталось, да? - спрашивает. - Ну, эта клоака… насилие.
        Дергаю плечом.
        - Терпимо.
        - А где был твой… э-э-э… - Исправляется: - А где был в это время Валентайн? Что-то он больно живенько выглядит для человека, проведшего тут с тобой два года.
        - Он тут меньше месяца, - признаюсь. - Искал меня. Нашел.
        Дэвин кривится.
        - И ты в это веришь? Ну, что искал, а не… - Делает в воздухе неопределенный жест рукой.
        - Верю, - отрезаю.
        - Ладно, проехали, - соглашается неожиданно покладисто. - Так чего спросить-то хотела? Если про наркобизнес, то я уже выложил вам обоим все, что знал.
        Качаю головой, крепче обнимая ноги.
        - Не о наркотиках. Ты можешь рассказать обо мне?
        На губах Дэвина появляется совершенно глупая мальчишеская улыбка.
        - Ты классная, детка.
        Закатываю глаза. Комплименты сейчас - не то, что мне нужно.
        - Можно подробнее. Какой я была?
        Морщится, снова чешет в затылке.
        - Совсем ничего не помнишь, да? - спрашивает сочувственно.
        - Обрывками. Тебя вспомнила. Как расставались, помню. Наш первый раз помню.
        - Классно было, да?
        - Нет.
        - Черт.
        - Угу, - подтверждаю коротко, давая понять, что пришла сюда не для того, чтобы обсуждать наш первый секс. - Я была агрессивной, жестокой? Плаксой или уверенной в себе? - продолжаю задавать вопросы.
        Дэвин часто моргает, смотря на меня как на сумасшедшую.
        - С чего такой списочек-то? Я тебе правду сказал: ты была классной. И есть классная. Мордой тебя об жизнь немножко потаскало, - трет свою щеку, намекая на мою битую скулу, - но это со всеми бывает, оклемаешься. А так какая была, такая есть. Классная, говорю ж.
        - Я хотела ее убить, - говорю то, что совершенно точно не готова сказать Нику.
        - Кого? - Дэвин хмурится. - Ту сучку, что попортила твой животик?
        - Да.
        - Ну так не убила же, - возражает. - Даже копы не сажают за хотелки. А плаксой ты точно не была. Верила в себя и шла к своей цели, несмотря ни на что. Мы с тобой потому и расстались - две сильные личности, и все такое.
        Начинаю смеяться. Дэвин корчит обиженную физиономию.
        - Спасибо, Дэйв.
        - За что? - удивляется.
        - Просто так, наверное. - Задумываюсь и сама не знаю, как сформулировать. - Полегчало.
        В ответ Дэвин неправильно изображает воинский салют, прикладывая не те пальцы к голове.
        - Для тебя все что угодно, детка. - Трет переносицу. - Еще бы свалить отсюда.
        - Свалим, - обещаю. Сама очень стараюсь в это верить. - И тебя вытащим.
        Дэвин дарит мне пристальный и удивительно серьезный для него взгляд. Потом встряхивается и привычно ухмыляется.
        - Ню-ню, - передразнивает. - И сдадите другим копам.
        Молчу, врать не имеет смысла, он сам все понимает.
        - Да я без обид, детка, - весело продолжает мужчина. - Вытащите только, а? Я дальше сам покумекаю, как выкрутиться. По рукам? - И на этот раз без резких движений протягивает мне руку ладонью вверх.
        - По рукам, - хлопаю его по ладони.
        Дэвин довольно щурится.
        - Узнаю мою детку.

* * *
        Возвращаюсь под утро. Несмотря на бессонную ночь, чувствую себя гораздо лучше, чем прошлым вечером. Вроде бы ничего не произошло, а как камень с плеч.
        Мне удается тихо вернуться через окно и даже не разбудить Ника.
        Ложусь рядом на бок, устраиваюсь поудобнее, намереваясь поспать оставшийся до завтрака час, как напарник вдруг оборачивается, обнимая меня под грудью. Хорошо, что не задевает живот.
        - К Дэвину ходила? - спрашивает спокойно, но голос совсем не сонный.
        - Разбудила, когда вернулась или когда уходила? - спрашиваю.
        - Оба раза.
        Поджимаю губы. Нехорошо вышло. Но Ник не моя нянька, о чем я ему тысячу раз говорила. Я взрослый, самостоятельный человек и способна сама принимать решения. Жила же я тут без него столько месяцев.
        - Тогда почему не пошел за мной? - спрашиваю.
        А сама понимаю, что в том настроении, в каком я отправилась к Дэвину, догони меня Ник, мы бы непременно поссорились.
        - Если бы ты хотела, чтобы я пошел с тобой, ты бы не кралась мимо меня, почти не дыша, - отвечает напарник. - Узнала, что хотела?
        Улыбаюсь, глядя в темноту.
        - Он сказал, что я была классной, - смеюсь.
        - Это я мог сказать тебе и сам. - Ник усмехается мне в шею, чувствую его дыхание на своей коже, и мне невероятно комфортно.
        - Сегодня Дэвин спросил, - вновь заговариваю, - верю ли я тебе в том, что ты искал меня эти два года, пытался вытащить или попасть сюда. - Чувствую, как ладонь напарника напрягается. - И я сказала, что верю. Ник, я тебе полностью доверяю. Как никому.
        Рука расслабляется. Молчание.
        - Эм… - Затем осторожно: - Я-то что должен на это сказать? Спасибо?
        - Можешь ничего не говорить, - разрешаю.
        - Янтарная, я шучу. - Крепче прижимает меня к себе, и я снова благодарю высшие силы, что Кайре пришло в голову сделать свою надпись в самом низу моего живота. - Я тоже доверяю тебе как никому. И так всегда было.
        - Даже теперь? - не сдерживаясь, уточняю.
        - Всегда, Эм. Кончай нарываться на комплименты.
        Улыбаюсь.
        Глава 35
        Завтрак начинается с громогласного вопроса Филина:
        - Почему не все?
        По правде говоря, в последние пять минут я наблюдала за Кайрой, пытавшейся примостить свой познакомившийся с гвоздем зад на кончике скамьи так, чтобы и не сверзиться на пол, и не задеть больное место. Поэтому вопрос Главы застает меня врасплох.
        Верчу головой, как и другие, пытаясь определить, кого Филин имеет в виду. При всех его отрицательных качествах во внимательности Главе не откажешь.
        - Олуши нет. - Ник первым пробегает взглядом по сидящим за столами.
        Хмурюсь и перестаю оглядывать зал, ровно сажусь на своем месте. Перепроверять вывод напарника не вижу смысла.
        За столами начинается шушуканье. Кто-то тянет шею, кто-то уже обсуждает увиденное и делает выводы. Странно, что Чайки до сих пор не слышно. Обычно ее зычный голос перекрывает все другие. Выходит, встреча с моим тазом таки пошла ей на пользу.
        Ник ловит мой взгляд.
        - Как думаешь, она не могла?.. - спрашивает шепотом.
        Олуша? Что-то сделать с собой? Эта маленькая дрянь скорее утопит в крови всю Птицеферму, чем обидит себя любимую.
        Не могу выкинуть из головы счастливую улыбку Олуши, сидевшей вчера на моей ноге и любовавшейся видом моей крови.
        Дергаю плечом.
        - Не думаю, - отвечаю. - Может, проспала.
        - Или токсикоз, - добавляет напарник.
        Приподнимаю брови, дивясь таким познаниям о тяготах жизни беременной женщины. Ник в ответ пожимает плечами.
        - Я спрашиваю, где Олуша?! - рявкает Глава.
        Сидящая напротив меня Рисовка втягивает голову. Сапсан обнимает ее одной рукой. Со стороны можно подумать, что Рисовка просто боится громких звуков. Пару дней назад я так бы и подумала…
        - Сова?! - Филин находит ту взглядом. - Ты знаешь, где Олуша?
        - Проспала? - предполагает пожилая женщина, так же, как и я, не слишком впечатленная отсутствием Олуши.
        Глаза Главы превращаются в щелки.
        - Ну так иди и проверь! - грохает кулаком по столу.
        Ожидаемо, Филин понял, что Сова в курсе того, что произошло между мной и остальными женщинами, и обозлился. Теперь будет отыгрываться на ней, пока не забудет. А память у этого садиста отменная.
        - Как скажешь. - Сова предпочитает вести себя покладисто, чтобы не навлечь на себя еще большее недовольство Главы. Ставит клюку в проход, кряхтя, приподнимается, неловко перекидывает через лавку больную ногу.
        На лице Филина не дергается ни один мускул. С видом каменного изваяния наблюдает за мучениями пожилой женщины.
        Сейчас Сова встанет и поковыляет на поиски Олуши, так и не позавтракав. А она и без того такая худая, что почти прозрачная. Еще это колено…
        Резко поднимаюсь со своего места.
        - Я схожу!
        Глава переводит на меня взгляд, и в нем ясно читается предупреждение. Плевать.
        Сова замирает, ожидая его решения. То, что самой ей идти не хочется, понятно и без слов. Для нее проделать такой путь - потратить уйму сил. А мне - раз плюнуть.
        - Что ж, - Филин прикрывает глаза и благосклонно кивает, - сходи. Но в столовую до вечера ты больше не зайдешь. - Пауза. - За дерзость.
        Официально моя дерзость состоит в том, что я вклинилась в не касающееся меня дело и разговор без спроса. Но и я и Филин прекрасно знаем, что моя главная вина в том, что я не позволила ему поиздеваться над хромой Совой.
        Впрочем, и сама Сова наверняка это понимает. И Ник. И еще несколько человек, в ком страх и раболепие перед Главой окончательно не взяли верх над способностью думать.
        - Как скажешь, - соглашаюсь.
        Покорно смотрю в пол, на этот раз не спеша и ожидая позволения выйти.
        Ловлю на себе пристальный взгляд напарника - явно собирается наплевать на мнение лидера и составить мне компанию. Едва заметно качаю головой. Нам сейчас не нужны открытые конфликты с Главой, а он и так слишком боится, что Пересмешник взбрыкнет и попытается перетащить одеяло на себя.
        Ник поджимает губы, но не двигается с места.
        - Иди, - тем временем отпускает меня Филин.
        Переступаю через скамью и быстрым шагом направляюсь к двери, пока он не передумал.
        - Нет, ну совсем обнаглела! - летит мне в спину возглас Чайки.
        Снова обрела голос.
        Мало я ее приложила, мало.

* * *
        Быстро иду по коридору. В мужской одежде удивительно удобно, несмотря на то что она большего размера, чем мне нужно.
        Когда сегодня я уже во второй раз вошла в столовую в таком виде, все женщины одарили меня недовольными взглядами. Однако Филин смолчал. Он предпочитает женщин в юбках, чтобы их можно было быстрее задрать, я же в этом плане его не интересую.
        Добираюсь до комнаты Олуши, стучу. Ответа нет.
        Стучу еще раз.
        Вчера я твердо решила для себя, что больше палец о палец не ударю ради этой девчонки. За свои благие намерения на ее счет я уже получила столько ответного дерьма, что с меня хватит. Однако когда стучу в дверь и не получаю ответа, что-то не дает мне уйти.
        Ник прав, у Олуши может быть токсикоз. Ей банально могло стать плохо.
        Что мне известно о беременности? Я видела лишь такую, которая проходит под тщательным контролем современных врачей. И то не слишком близко.
        В исторических фильмах и книгах беременность описывают так страшно, что диву даешься, как человечество не вымерло, если приходилось вынашивать ребенка и рожать его в таких муках.
        Увы, на Пандоре жизнь лучше, чем в Средних веках, лишь тем, что половой партнер может наградить тебя парой сломанных ребер, а не венерическим заболеванием.
        Стучу снова, более настойчиво, и на этот раз мне кажется, что что-то слышу. Не крик, не стук, не стон - не могу понять, - будто кто-то что-то царапает. Первая мысль - о мышах. Вторая - однажды я уже приняла Олушу за мышь.
        Дверь заперта изнутри на щеколду. Возможно, мне удалось бы выбить старый пластик ногой или плечом, но если я ошиблась, то Филин вменит мне в вину порчу имущества. Что на Птицеферме является серьезным обвинением и влечет за собой ветку дерева и плеть.
        Поэтому не рискую. Иду в свою комнату и выбираюсь через окно - так быстрее, чем через крыльцо, не придется обходить барак кругом.
        Вчерашние порезы на животе отдаются болью в ответ на физическую нагрузку. Останавливаюсь и приподнимаю футболку, чтобы проверить, не выступила ли кровь. Если Ник заметит кровавые разводы на ткани, то мне придется объясняться и показывать надпись. А на это я категорически не согласна.
        Продолжаю путь только тогда, когда убеждаюсь, что крови нет. Снадобье Совы творит чудеса.
        Отсчитываю окна от угла здания и с облегчением вижу, что нужное мне приоткрыто. Хватаюсь, подтягиваюсь, на этот раз стараясь действовать осторожнее, чтобы не потревожить живот.
        Оказываюсь на краю подоконника, шире распахиваю раму. В нос тут же ударяет запах рвоты.
        Олуша лежит на полу на животе, руки и ноги нелепо вывернуты, будто она бежала и вдруг упала как подкошенная. Лицом в пол. Пальцы рук согнуты. Надо полагать, звук ногтей по пластику я и слышала.
        Спрыгиваю на пол, уже не думая о своем животе. Быстро подхожу к хозяйке комнаты, стараясь лавировать между луж рвоты.
        Рассыпанные пилюли. Много. Открытые бутылочки, валяющиеся там и сям. Вскрытые опустошенные пачки. Много, очень много - похоже на годовой запас Птицефермы.
        Что же ты наделала, дурочка?
        Приседаю на корточки, протягиваю руку. Кожа влажная и теплая, но пульса не чувствую. Черт.
        Я не врач, меня максимум чему учили - оказывать первую помощь. Но в моей памяти и так черная дыра. Что я знаю об отравлениях? Ничего, кроме того, что если слизистая не повреждена, то нужно вызвать рвоту и промыть желудок. Не тот случай.
        Переворачиваю Олушу на спину. Губы посиневшие, лицо бледное. Наклоняюсь - нет, совершенно точно не дышит; грудная клетка не поднимается. Но ведь теплая, даже горячая, и я слышала царапанье - значит, только что.
        Глупая, мы ее недооценили.
        Времени на то, чтобы позвать помощь, нет. Да и кого я позову? Сову? Пока она доковыляет сюда, будет уже наверняка поздно.
        Может, я и не специалист, но не прощу себе, если не попробую.
        Устойчиво становлюсь на колени, приоткрываю Олуше рот. Делаю два глубоких вдоха прямо в губы. Переплетаю пальцы рук, накладывая одну на вторую, давлю на грудную клетку лежащей. Сколько там нужно? Два вдоха, тридцать нажатий?
        - Ну давай же! - рычу.
        Еще раз. Два вдоха, тридцать нажатий.
        Навык у меня есть, совершенно точно есть, а вот памяти нет. Тело работает больше на рефлексах, нежели сознательно.
        Два вдоха, тридцать нажатий.
        - Оживай, дура!
        Два вдоха, тридцать нажатий.
        - Давай!
        Еще раз.
        Дверь открывается с пинка в тот самый момент, когда Олуша делает свой первый самостоятельный вдох, который заканчивается хрипом.
        - Спокойно, спокойно, - бормочу, помогая ей повернуться на бок.
        Хрип сменяется приступом рвоты.
        - Давай я. - Ник опускается на колени рядом, поддерживает Олушу, чтобы та не упала и не захлебнулась.
        Откатываюсь на пятках назад, тяжело дышу.
        - Ты как тут оказался? - спрашиваю. Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони.
        Дверь остается распахнутой, но коридор за ней пуст, больше никто не спешит на помощь.
        - Мне показалось, что если бы Олуша просто проспала, то вы бы уже вернулись вдвоем.
        - А дверь?
        Пожимает плечом.
        - Твое «оживай, дура» было слышно с другого конца коридора. Будем считать, что я догадался.
        У меня вырывается смешок. Уже сама не помню, что кричала.
        - А что Филин? - спохватываюсь. - Он позволил тебе уйти?
        Ник отрывает взгляд от лежащей у его ног молодой женщины, чтобы посмотреть на меня.
        - А кто его спрашивал.
        Что и говорить, осторожность - наше второе имя.
        - Н… - чуть было не называю его настоящим именем, но вовремя вспоминаю, что, как бы Олуше в этот момент ни было плохо, она в сознании. - Но он тебя в порошок сотрет, - перефразирую то, что хотела сказать, решив обойтись без имен. Называть напарника как птицу теперь язык не поворачивается.
        - Может, и стер бы, - соглашается Ник. - Но ему тут и без меня есть на ком сорвать свой гнев.
        Вынуждена согласиться. Обреченно оглядываю обстановку комнаты. Рвота и медикаменты повсюду.
        - Подчистила запасы Совы? - предполагает Ник.
        - Похоже на то, - соглашаюсь.
        Накатывает дикая усталость и апатия. Ужасно хочется пить, а еще - умыться. У меня ощущение, что я вся пропиталась запахом рвоты.
        Олуша пытается встать на четвереньки. Ник поддерживает ее за плечи, оглядывается на меня.
        - Воды найди.
        - Есть, босс, - бормочу, поднимаясь с пола не быстрее, чем это обычно делает Сова.
        Вода есть на столе, в большой банке, стакан - тут же. Наливаю с трудом - руки еще трясутся.
        И только когда я протягиваю Нику стакан, в коридоре раздаются шаги сразу множества ног.

* * *
        Ник был снова прав: о его несанкционированном уходе из столовой благополучно забывают, стоит Главе увидеть Олушу и то, чем украшена ее комната.
        Голоса, крики, ругань.
        Помещение наполняется людьми. Они все прибывают и прибывают - всем хочется увидеть, из-за чего сыр-бор. В отличие от остальных пячусь из комнаты прочь, против потока любопытствующих.
        Мне больше нечем помочь Олуше, даже если бы хотела. Но взять на себя вину за кражу медикаментов - чересчур даже для меня.
        - Что там? Что там? - Подоспевшая к месту основных событий Чайка нетерпеливо хватает меня за плечо, позабыв нашу недавнюю размолвку. Сейчас для нее любой - друг, если поделится информацией.
        Вырываю руку и собираюсь послать ее куда подальше, как за моим плечом появляется Ник.
        - Пошли отсюда, а? - кивает в сторону коридора, ведущего к нашей комнате. - Пусть Филин разбирается сам.
        - Пошли, - соглашаюсь. Мне нужно помыться и переодеться. И поскорее, пока меня саму не стошнило.
        - Да что там случилось-то?! - жалобно восклицает Чайка уже нам в спину.
        Игнорирую. Пусть лезет на передовую и выясняет все, что ей вздумается. А я умываю руки в прямом и переносном смысле. В прямом - как можно скорее.
        Но Ник считает иначе. Оборачивается.
        - Отравилась, - сообщает широко распахнувшей в нетерпении глаза Чайке. - Или с собой хотела покончить, или от ребенка избавиться.
        Будь я медиком, то в этот момент предложила бы женщине измерить давление. А лучше - пройти полное медицинское обследование. Потому что у здорового человека не могут настолько выпучиваться глаза.
        - Ребенка?! - ахает.
        В нашу сторону начинают заинтересованно поворачиваться головы.
        - А вы что, не знали? - делано удивляется Ник.
        - Вы слышали?! - взвизгивает Чайка. - Олуша беременна!
        А затем коридор наполняется гулом голосов. Все говорят одновременно, а Чайка - громче всех.
        - Пошли, - шипит Ник мне на ухо, увлекая за собой по коридору подальше от столпотворения.
        В последний раз оглядываюсь через плечо: люди шумят как растревоженный улей.
        - Думаешь, если все будут знать о положении Олуши, Филин не вынесет ей жестокого наказания? - спрашиваю.
        Ник тоже оглядывается.
        - Кто этого урода знает, - откликается. - Но, может, есть в них что-то человеческое.
        - В Чайке-то? - Слабо верится.
        Напарник дарит мне красноречивый взгляд.
        - Ну не в Филине же.

* * *
        Благодаря утренним потрясениям Филин объявляет сегодняшний день выходным и запирается у себя в кабинете - подумать.
        Сова собирает оставшиеся медикаменты в комнате Олуши и подсчитывает ущерб.
        Фифи и Рисовка помогают привести помещение в порядок.
        Остальные пока что предоставлены сами себе.
        Переодевшись, тем самым лишив Ника последнего комплекта чистой одежды, наведываюсь в комнату, ставшую центром событий сегодняшнего утра. Узнаю обстановку, выясняю, что Олушу заперли до решения Главы, и отправляюсь к себе.
        Погода сегодня солнечная и ветреная. Нет смысла бездельничать - меня ждет стирка.
        Когда возвращаюсь, Ника в комнате нет, хотя он и оставался там, когда я уходила.
        Сгребаю грязные вещи в таз и выхожу на улицу.
        Стирать мне немного: только испорченное вчера платье и два комплекта одежды сожителя. Поэтому решаю использовать воду из наполненных недавним дождем бочек. Идти к реке ради пяти вещей не хочу.
        Чайка в компании Кайры, Зяблика, Пингвина, Ворона и Савки обнаруживается сразу на крыльце. Кто-то сидит на ступенях, кто-то - на перилах. Главная сплетница конечно же возвышается над всеми на самой верхней ступени и громко вещает:
        - Ну а что? Это же чудо! Радость! Радость, я вам говорю. Нарожает нам всем детишек, и будем жить как нормальные люди. А то что? Вымрем же, будто и не было нас!
        - А что? Я бы сына воспитал, - бормочет Пингвин.
        На мгновение прикрываю глаза, слушая их речи, и быстро прохожу со своим тазом мимо.
        - Гагара! - Моя персона тут же привлекает внимание Чайки. - А ты что думаешь? Ребенок - это же чудо, правда?
        С каких пор мое мнение стало волновать Чайку?
        - Чудо, - отвечаю.
        И ухожу.
        Не мне ей объяснять, что на Пандоре не бывает чудес.
        Глава 36
        К обеду ничего не меняется.
        Кто-то занимается своими делами, как я - стиркой. Кто-то использует свободное время для отдыха и не кажет носа из комнат. Группа благодарных слушателей Чайки по-прежнему заседает на крыльце, выдвигая все новые и новые варианты возможного использования Олуши как инкубатора для рождения детей и обмусоливая открывающиеся в связи с этим перспективы для всех. Тошно.
        Создание нового общества заключенных - рабов от рождения… чем не блестящая идея? Пожалуй, тем, кто придумал превратить Пандору в столь специфичную тюрьму, следовало бы взять в советники Чайку - подбросила бы им парочку сногсшибательных предложений.
        Закончив со стиркой и перемыв в комнате все, что можно было перемыть, кружу по помещению, раздумывая, какой бы еще работой себя загрузить. Работа помогает не думать.
        Олуша мне никто, и от нее я не получала ничего, кроме ненависти и подлости. Тем не менее не покидает ощущение, что теперь ее судьба касается и меня. Не вмешайся я, Олуша умерла бы сегодня утром, возможно, куда безболезненнее, чем выйдет в итоге. Филин непредсказуем в своей жестокости, чтобы знать наверняка, как он поступит с воровкой медикаментов.
        Розги? Более тяжелая и грязная работа, чем обычно? Казнь?
        Нет, за воровство Глава не вынесет смертный приговор. Но если выберет порку, то никто не гарантирует того, что Олуша ее переживет.
        Невозможность что-либо изменить и раньше сводила меня с ума, но с осознанием самой себя - пусть хотя бы частично, - это чувство душит. Мне не хватает воздуха.
        Распахиваю окно настежь, впуская в комнату свежий воздух. Не помогает.
        Разворачиваюсь и решительно направляюсь к двери. Может, изменить ход событий и не в моих силах, но сидеть и ждать не буду. Можно хотя бы попробовать отнести пленнице воды…
        Распахиваю рывком дверь… и чужие пальцы тут же ловят мои руки.
        - Бежим спасать или убивать? - с издевкой уточняет Ник.
        Едва не рычу от его проницательности. Сама не знаю, чего мне сейчас хочется больше.
        Опускаю взгляд, красноречиво смотрю на его пальцы на моих запястьях. Напарник понятливо разжимает хватку. Тем не менее не спешит отходить с дороги. Наоборот, прикрывает за собой дверь.
        Отступаю от него, гляжу вопросительно. Это ведь не Сова, правда? Ник не станет уговаривать меня сидеть тихо, как мышка, лишь бы меня саму не задело. Или?..
        - Я уже все проверил, - отвечает напарник на мой невысказанный вопрос. - Олушу охраняют Ибис и Ворон…
        Мои брови непроизвольно ползут вверх. Глава не на шутку перестраховался - выставил на пост двух своих самых верных людей.
        - …Филин велел им стеречь ее как зеницу ока, - продолжает Ник, подтверждая мои собственные умозаключения. - Чайка уже пыталась туда пробиться, чтобы отнести еды. Но Ворон выставил даже ее.
        - Черт! - не сдерживаюсь.
        - Ну а что бы ты сделала, если бы смогла к ней попасть?
        Обнимаю себя руками, отворачиваюсь.
        - А что бы сделал ты? - огрызаюсь. - Зачем-то же ты ходил на разведку.
        Напарник хмыкает.
        - На разведку ходят разведать, - сообщает нравоучительно. - Собственно, я увидел то, что ожидал.
        Хмыкаю в ответ.
        Я и сама ожидала чего-то подобного. Впрочем, сразу Ибиса и Ворона - нет, не предполагала.
        Зато Филин предусмотрел возможные риски и выставил тяжелую артиллерию.
        Вскидываю на сожителя глаза.
        - Значит, будем стоять и смотреть? - киваю в сторону распахнутого окна, подразумевая двор, где наверняка и состоится оглашение приговора, как это обычно бывает.
        Ник смотрит серьезно, ни тени улыбки или усмешки.
        - Будем, - отвечает. - Или у тебя другие предложения?
        Очень хочется заявить, что предложения у меня есть, но, как ни перебираю в голове варианты, все сводится к тому, что если открыто бросить вызов Филину, то это не закончится ничем хорошим. Умереть, пытаясь спасти Олушу, - еще глупее, чем было бы кинуться ей на помощь с самого начала и убить по ее просьбе Момота, - во всяком случае, тогда она бы точно выжила. Вмешаться - значит, героически погибнуть вместе с ней. Кому от этого станет лучше?
        Бессмысленно. Глупо.
        В этот момент во дворе раздается грохот - кто-то стучит металлическим ковшом по металлическому же тазу.
        - Гонг, - комментирует Ник, поморщившись. Протягивает мне руку. - Пошли.
        Сглатываю, поджимаю губы, бросая на окно последний взгляд.
        - Пошли, - соглашаюсь.
        Ладонь не подаю, убираю обе руки в карманы брюк.
        Все-таки мужская одежда гораздо удобнее женских платьев.

* * *
        Когда мы приходим, все уже во дворе, будто ждали здесь все это время.
        Нет только главных действующих лиц: Главы, подсудимой и ее конвоя.
        Чайка не находит себе места: вытягивает шею, вертит головой, периодически привставая на цыпочки, надеясь увидеть процессию первой. Остальные тоже напряжены, переговариваются, поглядывают по сторонам. Впрочем, не так активно, как главная сплетница Птицефермы.
        Пробегаю взглядом по рядам ожидающих и обнаруживаю скучающее выражение лица только у Кайры. Стоит, ковыряя землю носком ботинка. Когда проблема не касается ее лично, красавице это не интересно. Собственный сломанный нос беспокоит ее куда больше проблем какой-то там случайно забеременевшей Олуши. Дыра от гвоздя в ягодице, подозреваю, тоже.
        Ник все-таки овладевает моей рукой, когда подходим к остальным, и почти насильно уводит подальше, чтобы не мозолить глаза и без того злому Главе, когда он придет. На этот раз не возражаю и не вырываюсь. Не хочется показывать свою слабость, но рядом с напарником мне действительно спокойнее.
        - Ведут, ведут! - вскрикивает Чайка, подпрыгивая от нетерпения.
        Стоящая неподалеку от нее Сова устало прикрывает глаза и качает головой.
        Запоздало понимаю, что и пожилой женщине может сейчас достаться от Филина. Ведь это она не уберегла медикаменты, похищенные Олушей. Кто знает, перевесит ли полезность Совы как главного самогонщика злость Главы и его желание сорвать на ком-то гнев.
        Оторвав взгляд от пожилой женщины, направляю его в ту же сторону, куда уже глядят все остальные жители Птицефермы.
        Впереди гордо шествует Филин. Лицо серьезное, взгляд сосредоточенный - прямо перед собой, губы сжаты в прямую линию. А еще Глава оделся во все белое. Его рубашка и брюки настолько белоснежные, что на солнце на них больно смотреть; щурюсь. Впервые за два года вижу Филина таким важным и торжественным. А мне-то казалось, что видела уже все его ипостаси. Не иначе берег новые вещи для особого случая.
        Вслед за Филином Ворон и Ибис ведут Олушу. Как ни странно, не держат - идут по обе стороны, не столько контролируя, сколько напоминая, что бежать некуда.
        Олуша и не пытается бежать, идет, склонив голову и завесив лицо волосами. Смотрит под ноги, обнимает руками тощие плечи.
        Контраст между подсудимой и судьей особенно разителен благодаря белой одежде второго - на Олуше все то же перепачканное платье, в котором я видела ее утром.
        - Долбаный театрал, - слышу шепот Ника над ухом.
        О да, таков Филин и есть - любитель визуальных эффектов. Как бы я хотела похоронить его в этом белоснежном наряде…
        Филин, а затем Ворон, Ибис и Олуша входят в круг, образованный жителями Птицефермы. Затем конвоиры оставляют свою подопечную рядом с Главой, а сами отходят в общий ряд. Их миссия выполнена.
        Ну вот и все. Все тридцать пять человек в сборе.
        Невольно задумываюсь о том, сколько заключенных на данный момент проживает на Птицеферме по документам. Скольких Филин убил, прочищая себе дорогу к власти? Еще тридцать пять? Сорок? Больше?
        - Итак, я предлагаю начать!.. - Голос Главы летит над нашими головами.
        Мне тошно смотреть на этого человека. Пялюсь в небо. Сегодня оно удивительно голубое и чистое, лишь вдалеке редкие перистые облака. Было бы здорово, если бы непредсказуемая Пандора послала сейчас дождь. С удовольствием бы посмотрела, как Филин будет месить грязь в своем белом одеянии.
        Но дождь не начинается, а Глава говорит и говорит. Стандартный набор фраз: о единстве, о «семье», о том, что мы живы лишь благодаря его законам и их неукоснительному соблюдению, о ценности каждого…
        Слышу, как тихонько фыркает Ник за моим плечом - такой долгой речи о том, как Филин всех нас любит и радеет за наше благополучие, ему еще слышать не доводилось. И правда, в последний раз Глава так заливался соловьем на похоронах Тетерева. На моем так называемом суде он был слишком взбешен, а потому немногословен. Сегодня Филин спокоен и доволен, хоть и пытается это скрыть за серьезным выражением лица. Ему нравится карать и миловать. Впрочем, чтобы помиловать, белое не надевают и не вышагивают впереди процессии с видом Господа Бога.
        К тому времени, как вступительная речь завершается, у меня уже слезятся глаза от долгого смотрения в небо.
        - Олуша, а теперь ответь: зачем ты это сделала? - вопрошает Глава. - Ты ведь знала, что эти медикаменты могут спасти жизни твоих друзей, соседей.
        Олуша вздрагивает, когда к ней обращаются, глаз не поднимает. Ее губы что-то беззвучно шепчут. Прищуриваюсь, всматриваясь.
        - У меня нет друзей, - тихо переводит Ник, все еще держа меня за руку.
        Поджимаю губы.
        - Ответь! - Голос Филина пропитан праведным гневом и грохочет будто гром.
        От этого окрика Рисовка отворачивается и прячет лицо на груди Сапсана.
        Олуша молчит.
        - Ответь же! - Глава подходит к допрашиваемой совсем близко. Ударит? Нет, всего лишь кричит еще громче: - Отвечай нам!
        По рядам проходит шевеление, начинается шушуканье.
        - Может, язык проглотила вместе с таблетками, - язвительно высказывается Кайра, но тут же покорно замолкает и потупляет взгляд, стоит Филину глянуть в ее сторону.
        - Ответь!
        - Я хотела избавиться, - тоненько отвечает Олуша, так и не поднимая глаз и гипнотизируя потрескавшуюся глину под своими ногами. - Избавиться хотела… от ребенка…
        Филин благосклонно кивает и важно поднимает вверх руку с вытянутым указательным пальцем. Поворачивается кругом.
        - Все слышали? - уточняет. - Всем уже известно о беременности Олуши. А теперь смотрите, она самовольно решила избавиться от ребенка, не посоветовавшись с нами, не спросив разрешения! - Царь и бог в белых одеждах не терпит, когда кто-то хотя бы дышит без его позволения.
        - Значит, она не пыталась покончить с собой?! - ахает Чайка, кажется шокированная ответом подсудимой.
        - Отвечай. - Филин ловко переадресует вопрос из «зрительного зала».
        Олуша всхлипывает, машет головой.
        - Я думала, выпью лекарств, меня будет тошнить и случится выкидыш.
        На этих словах Сова возводит глаза к небу. Согласна с ней. Даже я, будучи далекой от медицины, понимаю, что пытаться прервать беременность отравлением - метод сомнительный.
        - Почему таким способом? - Теперь голос Главы звучит даже ласково - подводит к главному и невероятно этому рад.
        - А каким? - Олуша так и не поднимает головы, общаясь исключительно со своей обувью. - Сова отказалась мне помогать хирургически.
        Филин кивает, принимая версию.
        - Как ты получила лекарства? Ты их украла или тебе кто-то помог?
        Никто в здравом уме и ни при каких обстоятельствах не помог бы Олуше выкрасть медикаменты. В лучшем случае отказали бы, в худшем - тут же донесли бы Главе.
        - Помог. - Тоненький голос Олуши заставляет меня шире распахнуть глаза. - Сова сама дала их мне.
        Мне хочется прикрыть глаза руками, но я так и стою и смотрю на подлую, глупую Олушу. На скривившегося Филина. На побледневшую от такого обвинения Сову.
        - Ты что городишь?! - Сначала мне кажется, что пожилая женщина бледнеет от шока, теперь понимаю - от ярости. - Не было такого! Кайру спроси, чью задницу я перевязывала с утра!
        Тайком выдыхаю с облегчением. Алиби - это прекрасно. Как знала, не зря воткнула в Кайру тот ржавый гвоздь.
        Взгляды скрещиваются на упомянутой. Та недовольно закатывает глаза.
        - Правду Сова говорит, - подтверждает нехотя. - Дура. - Это уже Олуше.
        В этот момент подсудимая впервые вскидывает глаза.
        - Но я же не виновата! Я хотела как лучше! - Часто моргает. - Пощади, Филин! - И бросается ему в ноги, обнимает колени. Как однажды мои - на кухне.
        Было бы мне ее жаль после всего услышанного, не будь она в положении? Сомневаюсь.
        Ник расплетает наши пальцы и притягивает меня спиной к своей груди, обнимает. Он тоже понимает, что сейчас что-то произойдет.
        Филин отталкивает от себя Олушу ногой. Не бьет, но отпихивает, как бродячую кошку, потеревшуюся о его штанину.
        - Розги, - сообщает холодно. - Пять ударов. И предупреждение: еще один проступок - и смертный приговор. Считай, что ты на испытательном сроке.
        Впиваюсь пальцами в предплечье Ника.
        По рядам проходит гул неодобрения.
        - Пороть? Беременную? - Зычный голос Чайки хорошо различим на фоне других.
        И впервые мне не хочется закрыть шумной женщине рот.
        - Прекратить! - рявкает Филин, потому что все продолжают говорить одновременно. - Немедленно!
        - Пощади-и-и! - пищит Олуша у его ног, подползая к Главе по земле и норовя опять обнять его колени.
        - Тишина! - кричит тот еще громче, снова отпихивая приговоренную прочь.
        Наконец его окрик срабатывает: люди замолкают, даже Чайка. Однако ее брови воинственно сдвинуты, ясно говоря, что их обладательница высказала еще далеко не все.
        - Пощади-и-и! - продолжает жалобно доноситься снизу. - Поща…
        - Еще звук - и ударов будет десять, - с садистским наслаждением предупреждает Глава.
        Олуша прерывается на середине слова, сидит на земле и молча давится рыданиями. Боится, она все еще за себя боится.
        Тем временем ищущий взгляд Главы проходит по рядам. Раньше приговоры приводили в исполнение Тетерев или Момот, наши главные палачи. Теперь же не осталось ни того ни другого.
        Взгляд Филина мечется от лица к лицу, выискивая желающих. Но таких не находится.
        Вздрагиваю, когда пристальный взор Главы останавливается над моей головой.
        - Пересмешник, приведи приговор в исполнение.
        Он спятил? Это моя первая мысль. Проверяет лояльность и наносит превентивный удар - вторая.
        - Нет, - спокойно отвечает Ник.
        Глаза Филина мстительно сужаются.
        - Что значит - нет? - переспрашивает ласково.
        - Только то, что, по твоим же словам, мы все здесь одна большая дружная семья. А я не согласен бить членов своей семьи.
        Готова расцеловать Ника прямо сейчас. Без шуток. До сих пор никто не ловил Филина на его же словах.
        - Момот тоже был твоей семьей? - негромко бормочет стоящий через два человека от нас Пингвин.
        Вероятно, он рассчитывает продемонстрировать свое остроумие, но выходит иначе. Впрочем, как всегда с Пингвином.
        - Мы это обсудим, - обещает Филин Нику и переключается на только что привлекшего к себе его внимание мужчину. - Пингвин, тогда ты.
        Вечно румяная физиономия моего бывшего сожителя бледнеет так резко, будто в нее плеснули белой краской.
        - Чего я-то? - бормочет. - Она же это… беременная.
        Верно, Пингвин же говорил о том, что мечтает о сыне.
        Филин скрипит зубами, но не настаивает. После ответа Ника сложно приказать пороть ближнего своего.
        - И с тобой обсудим, - обещает. - Ворон! - находит взглядом своего первого помощника. - Давай ты! Правосудие должно свершиться.
        - Только попробуй! - взвизгивает Чайка и виснет на руке у своего мужчины. - Не хочет эта дура рожать, так передумает еще! Нельзя ее!
        Ворон морщится и высвобождает руку. Но не для того, чтобы отделаться от препятствия, а чтобы показать Главе, что решение принято им самим, а не его женщиной.
        - Я не стану пороть беременную, - отвечает твердо. - Замени наказание.
        - Верно! Дети - это чудо! Это дар! Бог нас так благословил! - на одном дыхании выпаливает Чайка, окрыленная поддержкой сожителя. Тот решительно отодвигает ее себе за спину, чтобы не шумела.
        Однако менять вид наказания Филин не намерен. Опасается, что жители Птицефермы решат, что, сумев однажды повлиять на его решение, они смогут это и вновь, и тогда Главу уже не будут бояться, как раньше. Авторитет Филина построен не на уважении, а на чистом страхе. Одна поблажка - и иллюзия могущественности рассеется.
        - Ибис? - выбирает новую жертву.
        Тот тоже не выглядит довольным. Не отказывает, но и не спешит хвататься за розги.
        - Никто не будет пороть беременную женщину! - вдруг громко заявляет Сапсан, отстраняя от себя Рисовку и делая шаг вперед. - Это наше общее решение.
        - Общее! - успевает воинственно выкрикнуть Чайка, пока Ворон вновь не задвигает ее себе за спину.
        - Что? - У Главы такое лицо, будто он не верит своим ушам. - Это бунт?
        Сейчас в круге Филин, Сапсан и Олуша. Мужчины борются взглядами, правда, Главе приходится смотреть на противника снизу вверх. Сапсан выше и крупнее. Он напоминает мне древнеримского бога: широкие плечи, узкие бедра, развитая мускулатура, крупный нос с горбинкой, волнистые светлые волосы, в которых для полного соответствия не хватает лаврового венка.
        - Это наше общее решение, - отрезает Сапсан. - И тебе придется с этим смириться.
        - А ты кто такой, чтобы озвучивать общие решения? - пренебрежительно интересуется Глава. - Ворон, Ибис! - оглядывается на своих помощников. - У нас бунт! Это недопустимо! Взять его!
        Мужчины переглядываются. Да, они не согласны с решением наказать Олушу розгами, но их верность Филину никуда не делась.
        Ворон и Ибис послушно шагают по направлению к Сапсану.
        - Не сопротивляйся, - советует Ворон.
        И вдруг крик из «зрительного зала»:
        - Это он убил Чижа!!!
        Глава 37
        - Это он убил Чижа!!! Филин убил Чижа! Не трогайте Сапсана! - отчаянно кричит Рисовка так громко, что закладывает уши.
        Ее крик производит эффект разорвавшейся бомбы. Все приходит в движение.
        - Чижа-а-а?! - взвизгивает Кайра.
        - Вот это обвинение! - в восторге восклицает Чайка.
        Больше не разобрать, потому что все говорят одновременно. У меня вообще создается впечатление, что в этом гомоне молчим только мы с Ником.
        - Это клевета! - кричит кто-то.
        - А убийцу-то так и не нашли! - одновременно с ним звучит уже другой голос.
        А ведь мы приписали смерть Чижа наркодилерам, основываясь лишь на том, что они были в нужном месте в нужное время. Но там были и я, и Ник, однако это вовсе не значит, что убийца кто-то из нас.
        Ворон и Ибис замирают, так и не схватив Сапсана. Растерянно смотрят на Филина.
        Воспользовавшись заминкой, Рисовка выбегает вперед, виснет на руке своего любимого.
        - Ты что делаешь? - бросает он ей, но та будто не слышит.
        - Это Филин убил Чижа! - громче прежнего кричит Рисовка, не собираясь сдавать назад. - Я сама видела!
        - Заткните эту дуру! - приказывает Филин.
        Лучше бы молчал. На этот раз его выкрик действительно возымел действие - все замолкают одновременно. А Рисовка, сочтя это поощрением, продолжает:
        - Не трогайте Сапсана! Я сама видела! Хотела, хотела сказать, когда обвинили Гагару, но испугалась. Я бы сказала потом, обязательно сказала!
        Но меня оправдали, а о расследовании убийства все благополучно забыли. Женщина Чижа пустилась во все тяжкие по пути к завоеванию Пересмешника, а его лучший друг заполучил эту самую женщину и успокоился.
        Теперь понимаю, почему сам Филин больше не возвращался к теме убийства - ему это было выгодно как никому другому.
        А Рисовка набирает в легкие побольше воздуха и снова припечатывает:
        - Это Глава! Он убил Чижа! Он убивает своих!
        На этом терпение Филина заканчивается.
        - Уберите ее наконец! - рычит он и сам шагает к обвиняющей его женщине. Однако Сапсан заслоняет Рисовку собой.
        Ворон и Ибис продолжают стоять как вкопанные.
        - Это правда? - спрашивает Сапсан, сурово хмуря брови и как никогда напоминая римского бога.
        - Конечно же нет! - как сплевывает Филин.
        - Правда! - отвечает Рисовка из-за плеча своего мужчины.
        Атмосфера накалена до предела. Даже Чайка молчит и вертит головой, не понимая, за кого следует болеть. А если у Чайки нет слов - дело серьезное.
        Глава тоже обводит собравшихся взглядом. Нервно передергивает плечами. Не такой публичной расправы он сегодня ожидал.
        Олуша, счастливая оттого, что о ней на время все забыли, на четвереньках, крадучись, пятится, покидая центр круга. На нее никто не смотрит, все взгляды обращены на Главу, его растерянных помощников и их оппозицию - Рисовку с Сапсаном.
        - Взять их обоих! - наконец выбирает линию поведения Филин. - Это бунт, сговор и клевета! Сапсана - повесить!
        Вздрагиваю, дергаюсь. Но руки Ника уверенно возвращают меня на место, крепче прижимают меня к его груди.
        - Подожди, - шепчет мне на ухо. - Филин сам сказал свое «фас».
        Подчиняюсь и смотрю в центр круга во все глаза.
        - Он сам не чтит свои законы! - не унимается Рисовка. - Он насилует нас и запугивает! Я не буду больше молчать!.. - На этот раз ее голос срывается, смешиваясь с рыданиями.
        - Что ты сказала? - Плечи Сапсана каменеют.
        - Кто об этом не знал! - Онемение покидает Чайку как нельзя вовремя.
        - Я тебя убью! - рычит Сапсан и уже открыто надвигается на Главу.
        - Уберите его! - визжит Филин.
        Ибис было дергается в сторону обидчика лидера, пытаясь помешать, но Ворон кладет руку на его плечо и уверенно качает головой.
        Кулак Сапсана встречается с лицом Главы. Белая рубашка живописно орошается кровью. Филин замахивается в ответ, но противник просто играючи перехватывает его руку и заламывает, разворачивает того к себе спиной, сильнее выворачивая конечность.
        - Он убийца своего! - объявляет Сапсан. - Я требую суда!
        - Насильник! - поддакивает окрыленная действиями своего мужчины Рисовка.
        Ну вот и все - то самое «фас» произнесено. И теперь подробности не важны - люди жаждут крови.
        - Вы сами подписали себе приговор! - рвется из захвата могучих рук Филин, но не преуспевает, а только сильнее злится. - Это все клевета!
        - Не клевета! - вдруг выкрикивает Сова. Тяжело опираясь на клюку, делает шаг вперед, чтобы ее все видели. - Он и раньше убивал своих. Я свидетель. - Поднимает клюку выше и с силой вонзает в землю. - Суда!
        - Суда, - мрачно соглашается Ворон. - Чиж был одним из нас.
        - Суда! - выкрикивает Кайра. - Отомстить за Чижа!
        - Су-да! - начинают скандировать все. - Су-да!!!
        Хочется закрыть уши руками.
        Филин рвется из захвата Сапсана, кровь из его разбитого носа тонкими струйками бежит по подбородку и стекает на еще совсем недавно белоснежную рубаху.
        - Под арест его! - велит Сапсан. - Устроим суд по всем правилам.
        - Дело говоришь, - соглашается Ворон.
        - Су-да! - продолжают скандировать остальные.
        Прикрываю глаза. Слишком громко.

* * *
        На каждое действие есть противодействие. А у каждого поступка - последствия. И как быстро может рассыпаться карточный домик, казалось бы, незыблемой власти.
        Стоит Сапсану, Ворону и Ибису увести Филина, чтобы запереть его в подвале - по его же самописаным законам, по которым перед смертью осужденный должен провести ночь в темноте, без еды и воды, - а остальным разойтись, как небо заволакивает тяжелыми тучами, начинает накрапывать дождь.
        Олуше становится плохо, и Чайка, теперь явно решившая стать лучшей подругой беременной, уводит ее к Сове.
        Все разбредаются кто куда. Я - ухожу к себе.
        Куда подевался Ник, не имею понятия. Мы были рядом на сборище, а потом он сказал, что сейчас кое-что проверит и вернется, и больше я его не видела. Уверена, напарник знает, что делает.
        А вот я настолько растеряна, что прихожу в свою комнату и забираюсь на подоконник.
        Завтра Филина казнят за убийство Чижа. Нелепость: человека, погубившего столько людей, повесят за одну-единственную смерть. Я линчевала бы его на месте, прямо там, без фарса с судом и опросом свидетелей. Такому, как Филин, нельзя давать время.
        Мне тошно от самой себя за такие мысли, по-настоящему кровожадные мысли. Я же представитель закона, мне не д?лжно желать разорвать кого-то на куски без суда и следствия. Однако все, чего хочу, - увидеть, как белая одежда Филина пропитается куда большим количеством крови, чем всего лишь из разбитого носа.
        Дверь открывается.
        Лениво окидываю напарника взглядом - цел, и хорошо.
        - Где ты был? - спрашиваю вяло и снова устремляю взгляд во двор. Из-за туч темно, будто уже наступил вечер, моросит дождь, но в безветрии в окно не попадает ни капли.
        - Так, проверил, как охраняют Филина.
        - И как?
        - Ворон и Сапсан. Ибис ушел.
        Вздыхаю.
        - Хорошо.
        Если Ибис - явно сомневающаяся сторона, то Сапсан, узнав, что все это время делал с его женщиной Глава, точно непреклонен. Он его не выпустит.
        - Нехорошо, Эм, - не соглашается со мной Ник; подходит к окну. - Подвинься.
        Меняю позу, свешивая ноги в комнату, и освобождаю напарнику место на подоконнике. Он садится рядом.
        - Нельзя оставлять его так до утра. Люди могут передумать.
        Поворачиваюсь к нему, смотрю серьезно.
        - Считаешь, передумают?
        Качает головой.
        - Пока нет. Но гнев толпы - явление непостоянное.
        На это мне возразить нечего, поэтому молчу. Подтягиваю к себе одну ногу, ставлю на подоконник и упираю подбородок в колено.
        Мне вообще нечего сказать. Признаться Нику, что меня уже час разрывает от желания пустить Филину кровь? Дэвину о желании убить Кайру я сказала легко. Я и о ненависти к Главе поведала бы ему точно так же. Но признаться Нику в том, что его Янтарная превратилась в кровожадное чудовище, не могу.
        Однако именно так я сейчас себя и чувствую.
        - Эм, с тобой все нормально? - Напарник наклоняется, чтобы заглянуть мне в глаза.
        Снова чувствую, что мы из разных миров. Даже сейчас, когда сидим на одном подоконнике в старом бараке на планете-тюрьме.
        - Эм? - Его голос становится серьезнее, Ник кладет ладонь мне на плечо.
        Вздрагиваю. Напарник хмурится, и я, чтобы скрыть неловкость, накрываю его кисть своей ладонью.
        - Нормально, - заверяю.
        - Л-ладно. - Не верит, поджимает губы, но не настаивает на откровенности. - Тогда пошли со мной.
        - Куда? - удивленно поднимаю голову.
        - Хочу обыскать кабинет Филина. Вдруг у него там припрятана рация или еще что-нибудь для связи с наркоторговцами. Не хочу рисковать.
        Это похоже на план.
        - Пошли! - резко спрыгиваю с подоконника.
        - Наконец-то энтузиазм, - смеется напарник.
        Корчу в ответ рожицу.
        В этот момент раздается громкий стук в дверь. Ник тут же подбирается и тоже встает на ноги. Переглядываемся.
        - Открыто! - объявляю громко.
        А у самой сердце заходится. Если кто-то пришел сообщить о том, что Филин сбежал…
        Но в комнату заглядывает Чайка - взволнованная, раскрасневшаяся, будто бежала.
        - Чего сидишь?! - прикрикивает на меня вместо приветствия. - Уже все ноги сбила в поисках. Олуша тебя зовет. Плохо ей.
        Вот уж кого мне сейчас не хотелось бы видеть, так это Олушу.
        Неуверенно оборачиваюсь к Нику. Он пожимает плечами.
        - Сходи, я подожду.
        - Голубки воркуют, - ворчит Чайка, неправильно поняв, зачем сожитель собирается меня ждать. - Там человек умирает, а они…
        - Умирает? - переспрашиваю удивленно.
        Олуше стало плохо еще во дворе, но о смерти речи не шло. И, честно говоря, я всерьез полагала, что она специально изобразила плохое самочувствие, чтобы ее пожалели.
        - Умирает! - отрезает Чайка и уже бежит впереди меня по направлению к комнате Совы.

* * *
        В помещении стоит густой запах крови, несмотря на распахнутое окно. Ветра нет, дождь усилился; в комнате влажно и душно.
        Олуша с бледно-зеленоватым лицом лежит на спине в кровати Совы, укрытая одеялом по самый подбородок. На полу валяются окровавленные тряпки. Сама хозяйка комнаты сидит возле больной на трехногом табурете. Длинные рукава рубашки пожилой женщины закатаны до локтя, а предплечья и кисти рук перемазаны кровью.
        - Что произошло? - не понимаю; замираю в дверях.
        - Бог забрал свое благословение, - зло отвечает мне Чайка и толкает в спину. - Ну! Чего встала? Заходи.
        Вхожу. Чайка - вслед за мной. Причем тут же бросается к больной, садится у ее бедра и завладевает ладонью.
        - Ничего-ничего, - шепчет успокоительно, поглаживая тонкие бледные пальцы. - Ты нам еще нарожаешь.
        Веки Олуши подрагивают, но так и не поднимаются. В сознании ли она?
        Подхожу к Сове.
        - Кровотечение? - спрашиваю, хотя и сама все вижу.
        Женщина устало поднимает на меня глаза.
        - Литра три. - Протягивает руку и задирает одеяло снизу. Вздрагиваю: под ним - целое море крови. - Не могу остановить. Инструментов нет. Медикаментов нет. Ни черта нет! - всхлипывает и закрывает мученически искривленные губы перемазанной в крови ладонью. - Не нарожает она уже никого и никому.
        - Не бреши! - возмущенно взвивается Чайка. - Оклемается и нарожает. Еще как. Правда, милая? - продолжает гладить ни на что не реагирующую Олушу, как домашнего питомца.
        - Тебя звала, - игнорируя выпад Чайки, обращается ко мне Сова. - Сказала, извиниться хочет.
        Качаю головой.
        - Зачем мне ее извинения?
        - Когда умирающий хочет извиниться, надо прощать, - отрезает пожилая женщина и встает. - Садись, - указывает мне на освободившийся табурет. - Попробуй поговорить, может, услышит. Чайка, а ну-ка пошла вон!
        Та вскидывает голову, вцепляясь в безвольную руку Олуши мертвой хваткой.
        - Чего это я пошла?
        Сова морщится, возводит глаза к потолку, будто просит Господа дать ей сил.
        - Я тебе в пятый раз говорю: не родит тебе Олуша детей. Никому не родит. Можешь остановить кровь? Нет. Можешь сделать переливание? Нет. И я не могу. Пошла вон, кому сказано!
        - Не роди-и-ит, - задумчиво тянет Чайка. Еще пару секунд гипнотизирует Олушу взглядом, после чего отдергивает руки, будто испачкалась. Кисть Олуши падает на простыню.
        - Пошла вон, - повторяет Сова.
        - Сама иди, старая! - огрызается Чайка.
        Гордой походкой, впечатывая каблуки в пол, выходит из комнаты.
        - Попробуй поговорить, - повторяет мне Сова и тоже скрывается за дверью, оставляя меня наедине с умирающей.
        Сказать, что я растеряна, - ничего не сказать. Я ожидала чего угодно: побега Филина, бунта его сторонников, кровавой резни, наконец. Но точно не того, что мне придется стоять у кровати истекающей кровью Олуши.
        Откашливаюсь, не зная, как себя вести.
        - Олуша, ты меня слышишь?
        Веки на бледном лице вздрагивают.
        - Олуша, это я. Ты звала меня? Олуша… - Колеблюсь, но потом все же касаюсь холодной щеки.
        Действует. Огромные черные глаза распахиваются и словно с усилием фокусируются на мне.
        - Гагара, - выдыхает Олуша, - ты пришла.
        - Пришла, - киваю. Но помочь не могу. На этот раз совершенно точно не могу.
        - Я хотела тебе сказать… - начинает девушка, но горло перехватывает. - Воды…
        Беру стакан со стола и подношу к бледным губам, помогаю приподнять голову. Олуша делает два жадных глотка.
        - Я хотела сказать тебе, - заговаривает снова, когда я отхожу, а она опять ложится на подушку, - что это все ты.
        - Ч-что? - Мне кажется, я ослышалась.
        - Это все ты виновата, - абсолютно четко произносит умирающая. - Все из-за тебя. Ты - виновата. Во всем. Гори… в аду…
        После чего большие, кажущиеся мне когда-то наивными глаза закрываются. Грудь больше не поднимается.
        Оседаю обратно на табурет и так сижу, смотря на мертвую, пока не возвращается Сова.
        - Все? - спрашивает та, входя и притворив за собой дверь. В голосе - ни тени удивления.
        - Все, - подтверждаю, по-прежнему смотря прямо перед собой. В голове звенящая пустота, время от времени прерываемая последними словами умирающей.
        «Гори… в аду…»
        - Извинилась?
        - Прокляла.
        Сова хмыкает.
        Заставляю себя перевести на женщину взгляд. Та подходит к кровати и прикрывает лицо Олуши простыней.
        - Проклятие действует, - сообщает затем.
        Хмурюсь, не понимаю.
        - Ибис убил Сапсана и освободил Филина. Филин сбежал.
        «Гори в аду…»
        О да, до ада на Птицеферме осталось недолго.
        Глава 38
        Бегу по коридорам, пугая своей скоростью тех, кто еще не в курсе произошедшего.
        Спуск в подвал. Лестница.
        И опять металлический запах крови, пропитавший все тесное пространство.
        Внизу собралась уже целая толпа. Вижу затылок Ворона, приплясывающую возле своего мужчины Чайку, Дергача и Пингвина. Опускаю взгляд - весь пол залит кровью. Присутствующие переговариваются тихо, только из глубины подвала доносится приглушенный безудержный плач.
        - О, явилась, - комментирует мой приход обернувшаяся через плечо Чайка. - Только тебя тут не хватало.
        - Кто там? - спрашиваю, не обращая внимания на холодный прием. Сейчас мне нужна информация, и Чайка - ее лучший источник.
        Та кривится. При всей любви женщины к сенсациям произошедшее не радует и ее.
        - Сапсан, - сообщает коротко. Теперь личность рыдающей не вызывает у меня сомнений. - И Ибис.
        Мои брови непроизвольно взлетают вверх. Но не успеваю ничего спросить, так как появляется Ник. Люди расступаются, пропуская его, звук рыданий в этот момент слышится еще отчетливее.
        - Ибис проломил Сапсану голову, чтобы выпустить Филина, - объясняет напарник, поднимаясь по ступеням ко мне. - А Филин перерезал горло Ибису, чтобы не мешался. - Морщится. - Пока версия такая.
        На мгновение прикрываю глаза. Сапсана жалко неимоверно. Единственный мужчина Птицефермы, сохранивший человеческое лицо, прожив тут не один год. Он мог бы стать достойным лидером вместо Филина, истинным Главой.
        Мог бы.
        Уже нет.
        - Эм, пошли отсюда. - Ник подхватывает меня под руку, увлекая за собой по лестнице наверх.
        - Эм? - хмурится Чайка, провожая нас взглядом. Как только шея не отламывается.
        - Да, у нас эротические игры с чужими именами, - огрызается Ник, не оборачиваясь.
        Спешу за ним.
        - Ты думаешь о том же, о чем и я? - спрашиваю на ходу.
        - О том, куда подался Филин? - Ник бросает на меня быстрый взгляд. - А что, есть варианты?
        - Вопрос: зачем? Спрятаться или отомстить?
        - Никто не станет его прятать, если он перестанет быть полезен, - откликается напарник. - Так что тут тоже без вариантов.
        Когда мы поднимаемся наверх, к входу в подвал как раз хромает Сова. Должно быть, она ничего не поняла, когда я вскочила и умчалась прочь, стоило ей объявить мне новость.
        Бросаюсь к ней.
        - Как это было в прошлый раз? - спрашиваю быстро.
        - Что? - Пожилая женщина отшатывается от меня, хмурится.
        - Зачистка. - Не знаю, как еще это назвать. - Как Филин и его сообщники всех перебили десять лет назад?
        В глазах Совы появляется понимание, а затем ее лицо бледнеет.
        - Ты думаешь, он хочет сделать это во второй раз? - Женщина прикрывает губы ладонью, будто боится собственных слов. - Тогда было меньше людей. Он не посмеет еще раз. Он…
        Он посмеет, даже не сомневаюсь.
        Оглядываюсь вниз, на лестницу, затем в коридор, за спину Совы, откуда к нам приближаются встревоженные Зяблик и Кайра. Филин же положит их всех, сотрет Птицеферму с лица земли.
        Куда бежать бывшему Главе? Схорониться, переждать? Искать сподвижников среди местных, чтобы вернуть себе прежнее место? Стал бы он в таком случае убивать Ибиса, единственного, кто пришел ему на помощь? Естественно, нет. Если бы Филин планировал вновь обрести лидерство, то Ибис был бы нужен ему живым. Вместо этого того убрали как помеху.
        - Как? - настаиваю. Кладу руки на плечи Совы и легонько встряхиваю.
        - Я… я… - Впервые вижу женщину такой растерянной. - Они просто пришли, с оружием.
        Отпускаю Сову и поворачиваюсь к Нику:
        - Как думаешь, сколько у нас времени?
        - Лучше рассчитывать, что меньше. Филин сбежал около часа назад. Более чем достаточно, чтобы добежать до люка у реки.
        - Черт.
        - Какого еще люка? - вдруг удивленно раздается из-за спины напарника.
        Чайка, ну конечно же. Бросаю в ее сторону раздраженный взгляд.
        - Ник, они скоро будут здесь.
        - Ник? - снова ахает Чайка. - Вы что, правда придумали себе имена?
        - Дура, - бросает Сова, даже не смотря в ее сторону. - Это их имена и есть.
        - Чего-о?
        Только отмахиваюсь.
        Ловлю взгляд напарника.
        - План тот же?
        Кивает.
        - Пока лучше нет. - Оборачивается к Чайке, уже едва не свернувшей себе шею, пытаясь что-то в нас разглядеть и подслушать. - Всем надо уходить из лагеря, и быстро.
        - Чего-о?
        - Тебя заело?! - рявкаю. - Сейчас придут типы с пушками и положат тут всех к чертовой матери! Живо всех уводи!
        Чайка испуганно вскрикивает и уносится вниз по лестнице.
        - Пошли, - торопит Ник. - Обыщем кабинет и комнату Филина. Должно же у него быть что-то припрятано на крайний случай.
        - Пошли, - соглашаюсь. Смотрю на Сову. - Ты с нами?
        Пожилая женщина хмыкает и качает головой.
        - Бегите уж. Догоню.
        Верно, с ней мы будем добираться до «апартаментов» Филина еще долго. Не нести же ее на руках - не позволит.
        - Он не был у себя? - единственное, что спрашиваю напоследок.
        - Нет. Первым делом проверили. Все заперто. Сразу выскочил во двор.
        Киваю в знак того, что поняла, и спешу вслед за напарником.
        То, что Филин не посетил свои комнаты, может говорить как о том, что там у него не припрятано ничего полезного, так и о том, что он не рискнул быть пойманным по дороге туда.
        Надеюсь на второе.

* * *
        Начинаем со спальни.
        Все двери старые, как и сами постройки на Пандоре. Ник выбивает дверь без особых усилий.
        Бывать в спальне Филина мне еще не доводилось. Вхожу медленно, озираясь, словно боясь, что хозяин комнаты выскочит из-за угла.
        - Проверь шкаф, я - кровать, - командует напарник.
        - Ты - босс, - откликаюсь привычно. Теперь точно знаю - привычно. Распахиваю шкаф, начинаю обшаривать полки в поисках потайных ящиков.
        Одежда, горы одежды. У Филина целый гардероб летних и зимних вещей. Много совсем нового, с бирками, как привезли Тюремщики, даже не распакованное. Зачем он все это хранил? На черный день?
        Знать бы, какой из дней на Пандоре он не считал черным.
        Не тороплюсь, боясь что-то пропустить. Тщательно обшариваю каждую полку, каждый угол, добираюсь до дна - ничего.
        - Нашел, - окликает Ник.
        Оборачиваюсь. Напарник стоит с пластиковым контейнером в руках, сквозь прозрачные стенки которого отчетливо видны синие и зеленые гранулы, заполнившие емкость до середины. Ник взвешивает контейнер на ладони.
        - Нашел, но не то, что надо.
        Подхожу ближе, чтобы рассмотреть находку.
        - Это «синий туман»? - спрашиваю с интересом.
        - Нет. - Ник уверенно качает головой. - У синерила другой оттенок. Да и на «синем тумане» больше трех лет не живут. Не похоже, чтобы Филин планировал закончить так рано. Но точно наркотики.
        Хмурюсь.
        - Больше ничего?
        - Пара пачек обезболивающего и средства для потенции. Пошли. Еще есть надежда на кабинет.

* * *
        Сова добирается до кабинета Главы одновременно с нами. Лицо женщины влажно блестит - спешила.
        - Ну что там? - спрашивает Ник, копаясь в ящиках стола, но не находя там ничего, кроме бесполезных сейчас записных книжек.
        Тоже отрываюсь от исследования недр подвесного шкафчика в углу помещения, чтобы посмотреть на вошедшую. Сова устало приваливается к стене справа у двери и прикрывает глаза.
        - Они не поверили Чайке. Ворон уверен, что вы сообщники Филина и поэтому решили посеять панику, чтобы дать ему подальше уйти.
        - Интересно куда? - фыркает Ник.
        - К Рыбам, к Камням.
        - Только если у него флайер в рукаве. Там час лету. Пешком никто не дойдет.
        Сова не спорит. В уме этой женщины я никогда не сомневалась.
        - Поторопитесь, - советует. - Сейчас разберутся с телами в подвале и придут за вами.
        - А вот это вряд ли, - довольно отзывается напарник и выныривает из-за стола с короткоствольным пистолетом в руке. - Был в нижнем ящике с двойным дном, - поясняет. - Так и знал, что Филин не мог не перестраховаться. - Проверяет заряд. - Батарея - наполовину.
        - Ищи дальше, - говорю быстро, вновь возвращаясь к шкафу. - Может, есть что-то еще. Хотя бы зарядник.
        - Ищу, - откликается напарник.
        Боковым зрением замечаю, как Сова начинает сползать по стене на пол.
        - Ник, ищи скорей! - бросаю через плечо и кидаюсь к пожилой женщине. - Сова, Сова, - трясу ее за плечо. - Что с тобой? Тебе плохо? - Матерюсь про себя. Пожалуй, я задала самый идиотский вопрос из всех возможных. Ясное дело, что когда людям хорошо, то они не падают на пол.
        Женщина тяжело дышит. Приоткрывает глаза.
        - Да вот, - касается груди в области сердца, - прихватило.
        Сначала побежала за мной к подвалу, потом сюда… Нет, не так. Сперва озвучила обвинения в адрес того, кого боялась и покрывала в течение десяти лет. Потом безуспешно пыталась спасти беременную женщину, истекающую кровью. И только потом оказалась здесь.
        - Держись, - прошу. - Ник! - кричу не оборачиваясь. - Ты говорил, что нашел в спальне Филина болеутоляющее?
        - Да. - Напарник выглядывает из-за стола, видит, в каком состоянии Сова, и тут же выпрямляется. - Сейчас принесу.
        - Нет! - Женщина хватается скрюченными пальцами за футболку на моей груди. - Пусть не тратит время. Останови его.
        - Он быстро бегает, - говорю, аккуратно разжимая хватку. - Потерпи, ладно?
        Сова хрипло смеется и откидывает голову на стену. В данный момент ее смех выглядит по-настоящему жутко.
        - Дура ты и всегда была дурой, - выдавливает женщина сквозь приступы душащего ее смеха. - Никогда не могла жить спокойно. Время просто мое пришло.
        - Разбежалась, - огрызаюсь.
        Шестым чувством ощущаю, что наше общее время на исходе. Оглядываюсь, обегаю взглядом помещение. Стол, стул, открытый стеллаж, все полки которого как на ладони, подвесной шкафчик на стене. Неужели, кроме полузаряженного плазменного пистолета, у Филина ничего нет?
        - Под стеллажом, - скрипит Сова, уже не открывая глаз и больше не смеясь. - Не знаю, что он там хранил, но тайник точно есть. Половица не прибита. Случайно… видела, - и начинает заваливаться на бок.
        - Эй! - поддерживаю женщину, не позволяя той сползти по стене дальше. - Слушай меня, Сова. Мы выберемся, слышишь?
        Сердце готово выскочить из груди. Время, время! Но я не могу оставить Сову умирать, просто не могу.
        - Принес! - Ник появляется в дверях. - Лови, - кидает мне упаковку пилюль, ловлю на лету.
        - Половица под стеллажом, - говорю быстро.
        - Понял, - откликается напарник, не задавая лишних вопросов.
        На упаковке нет инструкции. В составе - ни одного знакомого слова.
        - Сова, - трясу ее за плечо, поднося лекарство к глазам. - Ты знаешь, что это? Сколько принимать?
        - Дай сюда. - Женщина дрожащими пальцами вырывает у меня упаковку, вынимает две пилюли.
        Хватаю со стола графин с водой. Где только Филин его раздобыл?
        - Пей. Ник, ну что там?!
        - Бинго, Эм!
        Поворачиваюсь и обнаруживаю напарника со снайперской лазерной винтовкой в руках.
        - Заряжена? - спрашиваю шепотом.
        - На треть.
        В голове тут же всплывают расчеты. Полная батарея такой модели дает две сотни выстрелов на короткое расстояние. Расход аккумулятора зависит от дальности выстрела, то есть от длины луча…
        - Пойдет, - отзываюсь. Мало, но лучше, чем ничего. Поворачиваюсь к Сове. Она вся бледная, лицо влажно блестит, руки холодные. - Ты как?
        Та приоткрывает глаза, дышит по-прежнему тяжело.
        - Жить буду, - выдыхает. - Но недолго.
        Шутит - это хорошо.
        - Выберемся, - обещаю.
        - Куда? - усмехается.
        - Куда угодно с этой проклятой планеты! - отвечаю в сердцах.
        Знаю, что не могу давать таких обещаний. Сова за что-то осуждена на пожизненное заключение. Но будь я проклята, если оставлю ее здесь.
        Мне вдруг кажется, что к шуму дождя за окном прибавляется какой-то еще гудящий звук, которого не было раньше.
        - Янтарная, у нас проблемы, - окликает меня напарник как раз в тот момент, когда я уже четко понимаю, что может издавать такие звуки.
        Гудение совсем близко.
        - Иди, - шепчет мне Сова. - Я тут… полежу.
        Вскакиваю на ноги.
        Ник стоит у открытого окна, все еще сжимая винтовку в руке, и, запрокинув голову, смотрит вверх. Подхожу и останавливаюсь за его плечом.
        Во двор Птицефермы снижается катер. Не самый крупный, значительно меньше тех грузовых, на которых прилетают за рудой Тюремщики. Но это катер, самый настоящий, способный выходить в открытый космос. Модель устаревшая, но надежная, поэтому до сих пор в обиходе. Легкий, маневренный. Гражданская модификация, без внешнего вооружения - значит, стрелять с воздуха не начнут…
        Почему об оружии и летательных аппаратах я помню больше, чем о своем прошлом?!
        Сжимаю пальцами оконную раму, не в силах оторвать взгляда от катера.
        - Вот черт. Люк с другой стороны, - комментирует Ник.
        Верно. Был бы с нашей, можно было бы попробовать снять из винтовки гостей прямо на спуске по трапу. Сколько их, какое у них оружие - из этого окна ничего не видно.
        - Они не будут стрелять в бараке, - доносится от двери слабый голос.
        Резко оборачиваюсь, подлетаю к Сове, опускаюсь на одно колено.
        - Что? Что ты сказала?
        Женщине совсем плохо. Она бледная, на лбу блестят бисеринки пота.
        - Они не будут стрелять в бараке, - с трудом повторяет Сова. - Новые жители Птицефермы не должны догадаться, куда делись прежние. Всех просто выведут во двор, построят и расстреляют… Как в тот раз.
        Как в тот раз, значит? Хочется зажмуриться.
        Поднимаюсь на ноги.
        - Надо на крышу, - говорю.
        - Держи. - Ник протягивает мне винтовку.
        Смотрю на оружие, словно это ожившая змея.
        - Мне? - Растерянно вскидываю глаза на напарника.
        Он уверенно вкладывает винтовку мне в руки, качает головой.
        - Из нас двоих ты - снайпер.
        Сова издает нервный смешок.
        - Как хоть тебя зовут, снайперша?
        - Эмбер, - отвечаю коротко.
        - Янтарь. - Тонкие губы растягиваются в улыбке.
        Крепче перехватываю холодный ствол. Он ложится в ладони так, будто был создан для них или они - для него. Кажется, я знаю каждую деталь этого оружия, каждую выемку и каждый выступ. Знакомый вес оттягивает руки.
        - Дождись нас, - прошу.
        - Подожду уж, - откликается женщина, вновь прикрывая глаза.
        А мы с Ником выбегаем из комнаты.
        Глава 39
        Расстаемся с Ником в коридоре.
        Из-за поворота по направлению к выходу отчетливо слышен шум, крики - убийцы вошли в барак.
        - Иди на крышу. - Ник кивает в обратном направлении от источника шума. - Попробую тут уменьшить количество гостей.
        Мне страшно. Впервые в этой новой жизни мне так страшно.
        Хватаю напарника за руку. Он удивленно приподнимает брови.
        - Осторожнее, - прошу, вглядываясь в его лицо так, будто боюсь снова забыть.
        Ник усмехается.
        - Взаимно, напарник. - Шутливо салютует и уносится по коридору.
        В отчаянии кусаю губы. Надо было сказать, что я его люблю. Дура!

* * *
        В последний раз я была на крыше в тот роковой день, когда умер Чиж. Когда я начала вспоминать. Меньше месяца тому назад. А кажется - целая вечность.
        Взбираюсь по металлическим скобам к потолку. Ремень винтовки перекинут через плечо, само оружие болтается за спиной.
        Засов люка заржавел еще больше, и мне приходится приложить немало усилий, чтобы сдвинуть его. В итоге обдираю пальцы, но мне таки это удается.
        Открываю крышку люка, выглядываю. Мелкий противный дождь тут же оседает на лице. По крайней мере, в отличие от того раза, сегодня нет ветра.
        Выбираюсь на крышу, стараясь не выпрямляться в полный рост. Пелена дождя играет мне на руку, делая меня в темно-серой одежде почти невидимой, но рисковать не хочу. Если среди прибывших найдется хороший стрелок и меня пристрелят, ждать помощи больше неоткуда. Наркоторговцы положат здесь всех. И Ника в том числе.
        Крыша покатая и скользкая, оружие довольно тяжелое. Но сегодня у меня более удобная одежда, а еще - куда более значимая цель, чем залатать дыру в потолке.
        Не тратя времени попусту, спускаю ноги на скат, сползаю по мокрой поверхности животом и лишь потом высовываюсь, чтобы осмотреться.
        Во дворе люди. Трое стоят возле припаркованного катера с распахнутым люком. Один, с оружием на изготовку, обходит двор. Дверь барака распахнута, и неизвестно, сколько убийц вошло внутрь.
        Сквозь шум дождя доносятся приглушенные выстрелы. Это там, внутри. Сова говорила, что наркоторговцы не хотят оставлять следов в бараке и постараются учинить расправу во дворе. Значит, это Ник? Но его пистолет стреляет не так - другой звук, такой издает что-то лучевое. Впрочем, вряд ли напарник станет использовать огнестрельное оружие без крайней необходимости - только привлечет к себе внимание. Нож и эффект неожиданности в данном случае - лучшие помощники.
        Снимаю винтовку с плеча, подношу к лицу, чтобы лучше рассмотреть местность в прицел. Краем сознания отдаю себе отчет, как точно каждое мое действие с оружием. Однако память молчит, не спеша раскрывать секреты, где и когда я успела отточить полученные в академии навыки. Оно и к лучшему - еще не хватало приступа на скользкой крыше.
        Струи холодной воды текут по лицу, одежда липнет к телу, мокрые волосы щекочут шею - слишком много отвлекающих факторов. Но я ведь профессионал, не так ли? Даже если не помню.
        В прицел могу рассмотреть лица троих мужчин, ждущих у спущенного трапа. Один из них что-то жует, другой чистит ножиком ногти, третий - полощет носок ботинка в луже. Спокойные и расслабленные. Для них это незначительная деловая поездка, после которой они протрут испачканную обувь, помоют руки и счастливо пойдут пить чай.
        Крепче сжимаю зубы.
        Я могу положить их тут, у катера, прямо сейчас. Всех троих. И уйдет у меня на это меньше чем по секунде на каждого. Но меня выдаст траектория выстрелов, и четвертый попытается снять уже меня. Вряд ли попадет, однако на крышу ведет только один выход - перекрыть мне пути отступления проще простого. А уже потом пристрелить с близкого расстояния.
        Значит, пока стрелять нельзя. Нужно выбрать момент. Потому что отступать будет уже некуда. Неизвестно, не только сколько людей вошли в здание, но и сколько осталось в катере.
        Вздрагиваю, увидев спускающееся по трапу новое действующее лицо - фигуру в белом. Теперь рубаха на груди и животе Филина пропитана бурой, уже засохшей кровью.
        Палец на кнопке пуска напрягается. Мне до боли хочется вогнать смертоносный луч между бровей этой сволочи. Знаю, что не промажу даже в дождь. А еще лучше: отстрелить ему ноги, затем руки, прострелить пах и только потом завершить выстрелом в голову.
        Смаргиваю видение корчащегося на земле человечка в белой с красным одежде. Филина я оставлю напоследок. Как бы мне ни хотелось, поддаться эмоциям сейчас - заведомо проиграть бой и подставить напарника.
        - Пусти, пусти, выродок! А-а-а!
        Из барака появляется первый мужчина в черном, волочащий за собой Чайку. Прямо за волосы. Из разбитого носа женщины хлещет кровь (не везет ей с носом на этой неделе). Она то и дело падает, но не успевает подняться, так как мужчина не останавливается. А потому большую часть пути Чайку транспортируют волоком.
        Тот, кто приволок Чайку, швыряет ее на землю.
        - За что?! За что?! - верещит женщина, зажимая нос и корчась у ног своего палача.
        - Бо, чего там? - окликает этого тот, кто только что делал себе маникюр ножом. - Почему Кирк молчит?
        - Кирк лежит с перерезанным горлом прямо у порога в этот свинарник! - зло сообщает Бо и пинает Чайку ботинком в живот. Та визжит. - Кто-то у них тут решил поиграть в прятки.
        Ник, даже не сомневаюсь.
        - Эй, Филин, вали сюда. Эта баба?
        Глава презрительно кривится.
        - Я сказал, рыжая и молодая.
        - Да? - Бо склоняет голову набок, рассматривая Чайку, потом на другую сторону. - Да вроде с рыжиной.
        - Ты тупой? - рявкает Филин, сжимая в бешенстве кулаки.
        - А ты бессмертный? - Мужчина в черном красноречиво кладет руку на оружие на своем поясе.
        - Филин, Филин, это ты? - жалобно стонет Чайка, приподнимаясь с земли.
        - Эту - сразу в расход, - морщится Глава Птицефермы и брезгливо отходит.
        - А-а-а! - голосит Чайка.
        Хлопок. Тишина.
        Глубоко вдыхаю и выдыхаю пропитанный влагой воздух. Под лежащей на земле Чайкой расплывается кровавое пятно, смешиваясь с водой из лужи.
        Я могла бы ее спасти. Быть может. Или отсрочила бы кончину, прикончив Филина и типа по имени Бо. Но я не успела бы прицелиться, чтобы уложить тех троих у катера и четвертого - на другом конце двора.
        Поэтому, скорее всего, если бы я кинулась на помощь Чайке, нас с ней убили бы на пару минут позже. Обеих. Во всяком случае, не позволяю себе думать иначе.
        - Что там, говоришь, с Кирком? - Вот оно, оставшиеся трое подтягиваются от катера к бараку. - Мертв, серьезно?
        - Серьезней некуда, - кивает Бо. - Горло - от уха до уха. - И для наглядности проводит пальцем поперек своей шеи.
        - На себе не показывай, идиот, - обрывает его тот, что пару минут назад что-то жевал. Явно выше по должности или по полномочиям. - Труп надо забрать с собой. Эй, Риж, сюда, живо! - И уже тише: - Где там остальные запропастились?
        - Идем!
        Из дверей барака появляется целая процессия: Ворон с окровавленным лицом, Дергач, Фифи, Аист, Майна, Сарыч, Дрозд, Фазан. Все - со связанными за спиной руками. Погоняют их двое мужчин в черном.
        - На колени! - командует пленникам один из конвоиров.
        - Рыжей опять нет? - вмешивается Филин.
        - Да сдалась она тебе! - сплевывает себе под ноги Бо.
        Глава дергает плечом.
        - Хочу оставить себе. Больно красивая… И верная.
        Сглатываю. Вот оно что. А мы-то решили, что на выручку к Филину бросился один Ибис. Выходит, еще и Кайра. Которая потом бегала и изображала шок от случившегося.
        Я ее недооценила. Получается, она в числе первых требовала суда над Главой, чтобы отвести от себя подозрения, а потом вызволить его, когда все угомонятся. Умно.
        - Кончайте этих и пошли за остальными, - командует тот, кого я приняла за главного. - Кирка нет. А Сорен и Люк? Эти где?
        Все переглядываются, пожимают плечами.
        - Что вам от нас нужно? - подает голос Ворон. - Филин, что происходит?
        И получает прикладом винтовки в висок. Падает.
        - Кончай их, - велит командир.
        В это время к центру событий подтягиваются остальные. Вот оно - семеро наркоторговцев и Филин. Бинго, ребята.
        Настраиваю винтовку на стрельбу очередью. Трое стоят, держа пленников на прицеле. Четверо разворачиваются к крыльцу, чтобы притащить остальных местных жителей и найти отставших своих. Надеюсь, Ник успел позаботиться о потеряшках.
        Уже почти стреляю, как один из тех, кто собрался в барак, разворачивается.
        - Кстати, - обращается к Филину. - Я там одну бабу в комнате прирезал. Рыдала, что никуда не пойдет и что ее жизнь уже и так кончена. Мелкая такая, кучерявая.
        Глава кивает в знак того, что понял, о ком речь. Я тоже поняла.
        - Так что сам приберешь, - заканчивает мужчина в черном. Разворачивается.
        Это за тебя, Рисовка.
        Нажимаю на «пуск».
        Все мужчины высокие, крупные - как на подбор и примерно одного роста. Спасибо, что упростили мне задачу.
        Сношу очередью всех семерых. Точно в голову.
        Убитые падают. Жители Птицефермы, стоящие подле них на коленях, испуганно пригибаются, ожидая, что следующая череда выстрелов накроет и их. Беру в прицел Филина.
        Тот тоже приседает, воровато оглядывается.
        Простреливаю ему сперва правое колено, затем левое.
        И вдруг одновременно с моими выстрелами раздается очередь - из ближайшего окна. Один из наркоторговцев услышал стрельбу и высунулся наружу. А увидев, что всех его сообщников уничтожили, решил расстрелять оставшихся в живых пленников.
        Ирония судьбы, но, сшибив с ног Филина, я спасла ему жизнь. Выстрелами сносит всех, кто в этот момент стоит на коленях. Половина жителей Птицефермы. Одной очередью.
        Стрелок меток и быстр, разделавшись с местными, он вскидывает оружие, уже определив мое местоположение. Но я быстрее. Мужчина падает, получив смертоносный луч в голову, и так и остается лежать поперек подоконника. Руки безвольно свисают на улицу.
        Филин все еще жив. Визжит, как раненая свинья, пытается куда-то ползти. Пусть - далеко не уйдет. Сейчас мне не до него.
        Больше, чем те, кто остался внутри, меня волнуют другие - кто может выжидать в катере. Двигатели не заглушены. Значит, пилот там? Или пилотом был один из тех, кого я только что прикончила?
        Если в катере притаилась группа поддержки, то мне несдобровать. Улетят - плохо, не улетят и выйдут на помощь своим - еще хуже.
        Попытаться подбить? У этой модели катера есть слабое место в обшивке - прямо под левым двигателем. Можно устроить нешуточный фейерверк. Но как быть с тем, что за не вернувшимися убийцами прибудут их друзья? Хорошо, если у них один катер и те придут пешком. А если у владельцев теневого бизнеса в запасе что-то покрупнее и с внешним вооружением?
        Катер не взлетает, но и не глушит двигатели, так и стоит посреди двора. Спускаться?
        Двор пуст. Никто не выходит ни из барака, ни из транспортного средства. Ждать или слезать? С зарядом винтовки паршиво: на очередь с такого расстояния ушла половина того, что было. Сейчас у меня в запасе не больше десяти одиночных выстрелов - если снова стрелять с крыши.
        Решаю спускаться.
        Осторожно перебираюсь через гребень крыши. Перебрасываю ногу, затем вторую.
        Скользко; одежда мокрая насквозь. Важно не только не упасть самой, но и не выронить оружие.
        Добираюсь до люка и… нос к носу сталкиваюсь с Кайрой. Рыжая только-только выбралась на крышу. Ее платье еще даже не успело промокнуть. Грудь тяжело вздымается.
        - Попалась, убогая! - рычит Кайра, ее глаза бешено блестят. Похоже, Филин не просто пригрел красавицу на груди, но и поделился с ней тем чудесным сине-зеленым снадобьем, которые мы с Ником нашли под его матрасом.
        Кайра сжимает в кулаке большой кухонный тесак. Замахивается.
        Отшатываюсь, от неожиданности еле удержав равновесие.
        - Ты спятила?! - ору.
        Что за сцена из дешевого боевика? Любой, у кого есть мозг, дождался бы меня внизу у лестницы, загнав в ловушку. Кайре же захотелось театральных эффектов, под стать Филину.
        - Я видела тебя в окно! - визжит красотка с полуголой, бешено вздымающейся грудью, снова замахиваясь ножом, все дальше продвигаясь по водостоку от люка и заставляя меня отступать. Из-за этой дуры мы обе - легкие мишени. Моя большая удача, что, похоже, стрелять во дворе больше некому. - Это ты убила Чижа, думаешь, я не знаю? Плевать, что говорит Рисовка! - снова замах. - Филин ни при чем!
        - Я пристрелила твоего Филина! - огрызаюсь. Пора заканчивать этот фарс.
        Кайра растерянно поворачивает голову, чтобы посмотреть вниз, во двор. А я, воспользовавшись моментом, перехватываю винтовку поудобнее и с силой бью девушку прикладом под колено. Много чести - тратить на нее драгоценный заряд батареи.
        Кайра неловко взмахивает руками и с воплем летит с крыши.
        Перевожу дыхание, осторожно добираюсь до люка и только теперь тоже гляжу вниз. Кайра упала не так удачно, как я пару недель назад: руки, ноги и шея неестественно вывернуты.
        Перевожу взгляд на катер. Странно, я потеряла столько времени, а он все еще на месте. Так и стоит, не глуша двигатели. Неужели правда пустой?
        Во дворе никакого движения. Только Филин все еще пытается куда-то ползти. Упорный.
        Не выдерживаю. Прицеливаюсь и делаю один четкий выстрел ему прямо в затылок. Глава дергается в последний раз и затихает.
        Весь двор усеян трупами.
        Нужно добраться до катера.
        Закидываю ремень винтовки через плечо и возвращаюсь через люк в барак.

* * *
        В бараке стоит тишина, будто все вымерли. Будто ли?
        Беру винтовку на изготовку и осторожно иду вперед.
        Прямо по коридору лежит мужчина в черной одежде. Ни капли крови, ни единой раны - сломана шея.
        Прохожу мимо.
        Дверь в комнату Рисовки распахнута настежь. Женщина лежит на кровати, раскинув руки. Шея распорота, платье на груди и покрывало под телом пропитаны кровью.
        Осторожно толкаю следующую дверь. Поддается.
        Это комната «холостяков». Сразу у порога навзничь лежит Пингвин с аккуратным отверстием от лучевого пистолета промеж глаз. Убийцам велели не повредить сам барак, значит, стены и мебель. Убийство Пингвина было куда менее кровавым, чем Рисовки. Командир бы одобрил.
        Следующая дверь. Комната Кайры - никого.
        Следующая.
        Открываю стволом винтовки каждую дверь, чтобы никого не пропустить.
        Вот комната с трупом на подоконнике.
        Следующая - опять пустая.
        Где все? Спрятались? Почему так тихо?
        А вот и кабинет Филина.
        Осторожно, с замиранием сердца заглядываю внутрь, боясь увидеть Сову там, где мы с Ником ее оставили. Она же должна была куда-то спрятаться, правда? Не убежать, с ее-то коленом, но затаиться, верно? Сова мудрая и опытная, она умеет выживать… Она…
        Она сидит, привалившись спиной к стене, в той же позе, в которой я видела ее в последний раз. Только голова упала на грудь.
        Опускаюсь на колени рядом, проверяю пульс, хотя уже не сомневаюсь, что любое мое действие - бесполезно. Пульса нет, сердце не бьется, руки - холодные.
        Бережно отвожу растрепавшиеся седые пряди от лица Совы. Ожидаю увидеть на нем навсегда запечатленную гримасу боли, но обнаруживаю умиротворенную улыбку.
        Всхлипываю, зажимаю рот тыльной стороной запястья.
        - Покойся с миром, - шепчу, поднимаясь на ноги. - Я люблю тебя.
        И выхожу за дверь.

* * *
        - Янтарная! - Он окликает меня из другого конца коридора, и у меня едва не подкашиваются ноги от облегчения.
        Ник зажимает ладонью бок, одежда в крови. С другой стороны его футболка приподнята, из-за пояса торчит пистолет.
        - Ты как? - бросаюсь к нему. - Серьезно? - Не свожу напряженного взгляда с окровавленного бока и перепачканных в бурой жидкости пальцев.
        - Не-а. - Напарник беспечно отмахивается. - Мазилы. По касательной прошло. Но крови много.
        Не слушая возражений, осторожно отвожу его руку от бока. Крови и правда много, и она продолжает сочиться из рваной раны, пропитывая светлую ткань футболки все больше.
        - Тебя надо перевязать.
        - Еще скажи - зашить. - Ник отталкивает мою руку и снова зажимает бок ладонью. - Не усложняй, Эм.
        Поджимаю губы, продолжаю прожигать его взглядом.
        - Пошли. - Ник уже торопит меня за собой. - Здесь было четверо, я их уложил. Несколько человек успели увести на улицу. Пингвина пристрелили. Остальные за каким-то чертом решили спрятаться в подвал. Видимо, чтобы убийцам было проще брать их всех тепленькими в одном месте.
        - Должно быть, они все еще там, - высказываюсь на бегу. - Я нашла только тела Пингвина, Рисовки и… Совы.
        Ник на мгновение сбивается с быстрого шага.
        - Сама? - только и спрашивает.
        - Да. Думаю, она умерла почти сразу, как мы ушли.
        Напарник серьезно кивает и больше ничего не говорит, снова ускоряется.
        - Что с катером? - уточняет. - Я видел в окно мясорубку во дворе. Но какого черта катер не подает признаков жизни?
        - Один из тех типов был пилотом? - предполагаю. Других версий у меня нет.
        Если бы пилот остался на месте, он бы наверняка сбежал. Улетел бы за помощью. Ну или если это оказался бы человек, склонный к героизму, то взял бы оружие и попытался сам наказать убийц своих друзей.
        Однако из катера никто так и не показался. Вообще никаких признаков жизни. Поэтому мое единственное предположение - там никого нет.
        Подбегаем к двери.
        Возле нее, как и сказал тип по имени Бо, лежит человек с аккуратно перерезанным горлом. Даже крови натекло немного.
        - Ты не был хирургом в прошлой жизни? - не сдерживаюсь.
        Ник дарит мне тяжелый взгляд.
        - Дурацкая шутка, Эм.
        Поджимаю губы.
        Напарник приваливается спиной к стене справа от двери, достает пистолет, проверяет заряд.
        - Ну что? - спрашивает, сжимая оружие в руке. - Один выходит в дверь и отвлекает, второй - в обход?
        Даже не сомневаюсь, кто собирается отвлекать внимание и рисковать своей шкурой. И мне это категорически не нравится.
        Не отвечаю и слегка приоткрываю дверь, оставаясь сбоку от нее. Если в катере кто-то есть, он должен заметить движение. Вдруг выстрелит и обнаружит себя?
        Ничего. Ни звука.
        Беру винтовку за приклад и использую длину ствола как палку, чтобы открыть дверь пошире, но самой не оказаться на линии огня.
        - Эй, детка! - вдруг отчетливо доносится снаружи. - Живо дуй в катер. Я вам тут не таксист, ждать до востребования.
        Глава 40
        - Дэйв, как ты здесь оказался? - Я первой взбегаю по трапу.
        - Как-как, - весело огрызается Дэвин, таща к люку тело мужчины в черном. Надо полагать, пилота. - Смотрю, мужики ваши на шахту не пошли. Огород пустой. Дай, думаю, пожрать схожу, морковки тисну. А тут эти… Летят. Вот я и подсуетился.
        Готова его расцеловать и придушить одновременно. Поэтому не делаю ни того ни другого.
        Ник поднимается следом за мной.
        Увидев его, Дэвин тут же подбирается.
        - Прошу занести в мое личное дело, что этот парень, - указывает подбородком на человека, которого волочет по полу за ноги, - жив-здоров. Я его только по темечку приложил.
        Напарник, похоже, тоже не знает, как реагировать. Поэтому решает серьезно кивнуть.
        - Я учту.
        Сам Ник только что прикончил четверых. Я - десять, считая Кайру. Мы точно не те, перед кем Дэвину следовало бы оправдываться.
        - Ну, чего встали?! - прикрикивает он на нас, бессовестно вышвырнув человека без сознания из люка мимо трапа. - Не знаю, кто там должен был вас забрать на следующей неделе, но что-то подсказывает мне, что ждать их уже не с руки. Драпаем, ребятки! У нас есть катер! Йеху! - На этом энтузиазм Дэвина иссяк. - Кто-нибудь из вас ведь умеет водить эту штуку?
        - Давай задраивай люк, - соглашается Ник.
        Перевожу взгляд с одного на другого. Я все еще мысленно там, на Птицеферме.
        - Стойте. Мы что, просто возьмем и улетим отсюда? Сейчас?
        - Сложно, - ворчит Дэвин и, игнорируя мои возражения, приступает к герметизации люка.
        Ник серьезно смотрит на меня и молчит. И, кажется, полностью согласен с Дэвином.
        - А люди в подвале? - продолжаю. - А тела убитых? Наркоторговцы ведь хватятся своих и придут добить оставшихся. Мы просто их бросим?
        - Сложно, - повторяет Дэвин. Получает от Ника красноречивый взгляд и изображает, как закрывает рот на невидимую молнию. - Разбирайтесь тут, - ворчит, закончив с люком. - Я - в кабину пилота.
        Остаемся у люка с напарником вдвоем.
        Все мое существо противится бегству. Там остались живые люди, с которыми я прожила бок о бок два года. Там непогребенные тела Совы, Рисовки, остальных… Я сама - все еще там. Мысленно.
        Ник делает шаг ко мне и кладет свободную ладонь мне на плечо, заглядывает в глаза.
        - Эм, чего ты хочешь? - спрашивает серьезно.
        - Помочь им, - киваю в сторону только что запечатанного люка.
        - Кому?
        Открываю рот и закрываю. Не понимаю вопроса. Ему перечислить поименно? Ник знает, кто остался в живых, и без меня.
        - Там в подвале прячутся перепуганные заключенные, - жестко продолжает Ник, - перепуганные настолько, что будут рады прикончить как своих убийц, так и спасителей. Ты собираешься их спасать под дулом винтовки. «Поднимите руки, не делайте резких движений - и успокойтесь!» Так, что ли?
        Мотаю головой.
        - Не так. - Отвожу глаза.
        Ник прав. Жители Птицефермы испуганы и обозлены. Я не Филин, которого они годами слушали разинув рот.
        Напарник терпеливо ждет. Ладонь с моего плеча не убирает.
        - Они придут за ними, - говорю. - Хозяева катера. За своими. И заодно перебьют местных.
        - Придут, - соглашается Ник. - Но сперва подождут возвращения катера, потом заподозрят неладное и только затем отправятся сюда. Если улетим сейчас, уже через пару часов планета будет кишеть спецслужбами.
        - Пару часов? - невесело усмехаюсь, качая головой. Я мало что помню, но знаю наверняка, как работает система.
        Напарник закатывает глаза, признавая мою правоту.
        - В течение дня.
        Что ж, если местные перестанут трястись от страха в подвале и выберутся на поверхность, то их ждет весьма неплохой улов из разбросанного по всему двору оружия.
        - Ну, где вы там?! - зовет из кабины пилота Дэвин. - Я, конечно, могу поднять эту штуку в воздух! Но пилот из меня аховый!
        - Так что? - Ник все еще серьезно смотрит на меня. - Наши крутятся поблизости. Дойдем до орбиты - вызовем помощь. Нас заберут и займутся местными.
        Кусаю губы, гипнотизирую взглядом стену. Не могу смотреть напарнику в глаза.
        - А если я скажу: нет, открой люк и выпусти меня отсюда?
        - Я скажу: черта с два.
        Мои губы трогает слабая улыбка.
        Вздыхаю, упираюсь лбом Нику в плечо.
        - Полетели отсюда.

* * *
        - Эта идея уже не кажется мне такой уж блестящей, - ворчит Дэвин, развалившись поперек сразу трех пассажирских сидений и то дело меняя позу и страдальчески вздыхая - пока взлетали, пока Ник посылал сигнал SOS по закодированному каналу, пока ждали ответ. - Сейчас нас подобьют к чертовой матери. Не контрабандисты, так Тюремщики. Не Тюремщики, так какие-нибудь еще спецслужбы. Вас тут, смотрю, кишмя кишит. Понаехали.
        - Поналетели, - поправляет Ник из пилотского кресла.
        - Грамотей, - беззлобно огрызается Дэвин.
        Все это время молча сижу на месте второго пилота. Смотрю поочередно то в лобовой обзорный экран, то в боковой иллюминатор. Но еще чаще - на кровоточащую рану на боку напарника. Сколько уже прошло? Два часа? Больше? Я потеряла счет времени.
        Система оповещает о получении сообщения. Пальцы Ника летают над панелью управления, вводя секретный код в бортовой шифровальщик. Не пытаюсь запомнить цифры - зачем они мне?
        Снова отворачиваюсь к иллюминатору.
        Неужели все кончилось? Не верю. Не могу поверить. И расслабиться - тоже не могу.
        Зябко обнимаю себя руками.
        Мне так долго казалось, что я разучилась чувствовать. Встать утром, пойти готовить завтрак или завтракать - и работать. Потом - на огород или заняться уборкой и стиркой. Немного перетерпеть. Дожить до вечера. А потом снова проснуться утром, чтобы повторить вчерашний бессмысленный цикл.
        С одной стороны, это было невыносимо. С другой - линейно, понятно.
        Теперь - слишком много чувств. Слишком горько. Просто «слишком».
        Перед глазами продолжает стоять образ мертвой Совы, с грустной, но в то же время умиротворенной улыбкой на губах. Рисовки - с грубо перерезанным горлом.
        Это несправедливо. Что они могли совершить в прошлой жизни, что заслужили такую смерть? Имею ли я сама право на новую жизнь и возвращение в цивилизованный мир после того, как пару часов назад устроила настоящую бойню во дворе Птицефермы?
        Говорят, Бог прощает раскаявшихся. Но как быть с тем, что мне ни капли не жаль ни Кайру, ни Филина, ни безымянных людей, пришедших убивать мирное население? И можно ли считать население Птицефермы мирным, если все они осужденные преступники?
        А имею ли я право не называться преступницей после всего того, что сделала?
        Убивала ли я раньше? Судя по тому, как обращаюсь с оружием и совершенно не колеблюсь, прежде чем выстрелить в голову человеку, убивала, и не раз. Испытывала ли я при этом угрызения совести или легко переступала через свои жертвы, всерьез считая, что профессия и необходимость выполнения задания дает индульгенцию?
        Не помню.
        Как и всегда, стоит напрячься и попытаться вспомнить прошлое, виски сдавливает болью, словно на моей голове титановый обруч. Нет больше ни вспышек, ни видений. Я - это только я, а все, что было до Птицефермы, покрыто серым туманом.
        Слайтекс. Ненавижу.
        Глубоко выдыхаю и беру себя в руки. Еще ничто не кончено и не время для рефлексий.
        Поворачиваюсь к напарнику.
        - Теперь я могу тебя перевязать? - спрашиваю строго.
        Если за Ником не приглядывать, он, как и всегда, станет выжимать из своего организма все, на что тот способен, пока в итоге не свалится без сил.
        - О да, давайте разведем тут лазарет, - недовольно ворчит сзади Дэвин.
        Раздраженно оглядываюсь.
        - Дэйв, заткнись, будь добр.
        Тот ржет.
        - Я очень добр, детка. Я даже вижу аптечку. Вон она, на стене.
        Больше не слушаю, серьезно смотрю на Ника. То, что большую часть болтовни Дэвина можно пропустить мимо ушей, ничего не потеряв, я уже поняла. И то, что его проще игнорировать, чем заставить замолчать, тоже.
        - Кровь уже почти остановилась, - отмахивается напарник. Ничего не говорю, продолжаю прожигать его взглядом. - Ладно, - возводит глаза к потолку кабины. - Если тебе так будет спокойнее.
        - Будет, - отрезаю.
        - Хорошо. - Лицо Ника не выглядит довольным, тем не менее он соглашается. - Подожди, сейчас врублю автопилот. Нам уже не понадобятся никакие маневры.
        Киваю и встаю, чтобы найти замеченную Дэвином аптечку.
        Если все пойдет так, как говорит Ник, скоро подоспеет помощь, а на их судне наверняка есть врач и медблок с соответствующим оборудованием.
        Но я давно не верю в то, что хоть один план может быть приведен в исполнение без погрешностей во времени. Десять минут могут превратиться в пару часов. И мне действительно будет спокойнее, если напарник перестанет истекать кровью. Тогда мы сможем спокойно дождаться помощи.
        - Дэйв, ты не мог бы занимать поменьше места? - обращаюсь к продолжающему возлежать поперек целого ряда пассажирских кресел мужчине. Снимаю со стены аптечку.
        Дэвин горестно вздыхает.
        - И снова дама моего сердца выбрала не меня! - восклицает трагически. Садится, а затем и вовсе встает, чтобы пересесть в недавно покинутое мною кресло. - Валентайн, вот что она в тебе нашла? - обращается уже к Нику, устроившись на мягком сиденье и бессовестно водрузив ноги на панель управления.
        - Я меньше треплюсь? - предполагает Ник.
        - Ха-ха. Три раза «ха»! - фыркает Дэвин. - Нашелся молчун. Рыбак рыбака…
        - Ноги с панели убери, пока автопилот не вырубил.
        - Разбежался. Тебе - женщина. Мне - возможность вытянуть ножки. Все честно.
        - Черт с тобой. - Ник еще раз проверяет показания приборов и наконец оставляет пилотское кресло. Все это время терпеливо жду его, раскрыв аптечку и разложив ее содержимое на одном из пассажирских сидений. - Янтарная, это правда лишнее, - снова пытается от меня отделаться.
        В воспоминании об ожоге он тоже не хотел идти в медпункт.
        Непреклонно качаю головой.
        - Задирай футболку.
        - Ладно, ты босс, - сдается.
        - Она просто любит всех лечить, - подает голос Дэвин. - У нее бабка, кажется, была врачом. Может, гены?
        - А у тебя шутов в роду не было? - огрызаюсь.
        - Клоун был.
        - Тогда все ясно, - смеется Ник.
        - А ну, не дергайся, - шикаю на него, потому как в этот момент пытаюсь его перевязать. - Дэйв, следи лучше за приборами, ладно?
        Пауза.
        - А как за ними следить? Мигают.
        - Если замигает красным, скажешь!
        - Заметано, детка!
        Ник снова пытается смеяться и тут же получает от меня ладонью промеж лопаток.
        - Кому сказано? Не дергайся.
        Замирает.
        - Эм, ты как? - спрашивает. Так осторожно спрашивает, что мне хочется снова его огреть.
        - Жить буду, - бормочу.
        Руки немного подрагивают, но это ничего, пройдет.
        - Ладно, потом поговорим.
        - Не о чем говорить, - огрызаюсь грубее, чем хотела бы. Стою у напарника за спиной, и он пытается повернуться ко мне. - Стой, кого просила!
        - Эй, ребята, - вдруг зовет Дэвин. - Ваши разборки ласкают мне слух, но, по-моему, у нас проблемы.
        - Что там? - Ник тут же срывается с места. Бинт вырывается из моих рук и летит за ним белым шлейфом.
        Чертыхаюсь и спешу за сбежавшим пациентом. А уже через секунду забываю о прерванной перевязке - обзорный экран показывает приближающийся к нам катер.
        За нами должен прийти полицейский крейсер, а этот…
        - С планеты, - вторит моим мыслям Ник.
        - Так быстро заметили пропажу? - хмурюсь.
        - Или здесь где-то маячок, по которому они отследили место нахождения своего катера. - Напарник протягивает руку к панели управления, увеличивает масштаб изображения на экране.
        Благодаря увеличению преследователя видно во всей красе, и это совершенно другая модель транспортного средства. Такие были в ходу у военных лет пятьдесят - семьдесят назад. Настоящий раритет. Где они его только взяли?
        - А это не пушка, случайно? - Глаза Дэвина испуганно округляются. Он сбрасывает ноги с панели и теперь сидит с окаменелой спиной, впивается пальцами в подлокотники.
        - Она самая, - отзывается Ник.
        - А я говорил, что нас кто-нибудь пристрелит, - обреченно подытоживает Дэвин, на этот раз с ногами забираясь в кресло. - Приятно было с вами пообщаться, ребятки, но мы трупы.
        - Заткнись! - рявкаем на него хором.
        - Попробую уйти. - Напарник делает шаг к месту пилота. - Надо потянуть время.
        …Шум двигателя. Металл и пластик…
        Ремни пилотского кресла, обхватывающие тело крест-накрест…
        Скорость…
        Ощущение свободы и своей власти над пространством и временем…
        Кладу ладонь Нику на плечо, останавливая.
        - Дай я, - говорю. Если мое тело помнит, как стрелять, оно наверняка вспомнит и как летать. - Я ведь умею?
        С губ Дэвина срывается нервный смешок.
        - Детка, ты уверена, что сейчас самое время проверять твои навыки?
        Не отвечаю, смотрю только на Ника.
        - Действуй. - Отходит с пути.
        Не препятствует, не сомневается во мне. Это вселяет уверенность.
        Сажусь в пилотское кресло.
        - Сядьте и пристегнитесь, - командую, выпуская ремни своего кресла.
        Ощущения и правда знакомые. Панель управления будто заточена под мои руки. Я знаю каждую кнопку, каждый рычаг, каждый пункт меню на экране бортового компьютера.
        - Мы все трупы, - стонет Дэвин. - Уй! Полегче! - возмущается, когда Ник за плечо поднимает его из кресла.
        - Пристегнись и помалкивай, - откликается напарник. - Живо!
        - Грубые, нечуткие люди, - огрызается Дэвин.
        Ник садится в кресло второго пилота и тоже пристегивается. Проверяет данные компьютера.
        - Будем в зоне поражения через тридцать секунд, - сообщает спокойно.
        Глубоко вздыхаю, кладя пальцы на панель.
        - Скажи мне, когда будет две.
        - Вы серьезно?! - взвизгивает сзади Дэвин.
        - О’кей, - отвечает Ник.
        - Детка, если ты нас угробишь, предупреждаю, я буду очень беспокойным соседом-призраком!
        - Десять, - начинает напарник отсчет, - девять…
        - Гребаные камикадзе. Оба! - не унимается Дэвин.
        - Три… два…
        Ухожу в крутой вираж ровно в тот момент, когда катер-преследователь открывает огонь.
        - Сейчас будет еще раз, - сообщает Ник.
        - Вижу, - киваю, тоже отслеживая перемещения противника.
        - Сейчас!
        Снова выворачиваюсь из-под прицела.
        - Надо подпустить его ближе, - высказывается напарник. - У этого корыта орудия поворачиваются только на сорок пять градусов. Если окажемся сзади, они нас не достанут.
        - Попробую, - соглашаюсь.
        - Психи, - комментирует нашу беседу Дэвин. - Улепетывать надо!
        Надо, не поспоришь. Но как быть с тем, что преследователь вдвое быстрее?
        - А-а-а! - вопит наш пассажир, когда снова делаю резкий разворот и перегрузка вдавливает всех в кресла. Компенсатор не справляется. Переборки трещат. - Да он же сейчас развалится!
        Не реагирую, отвлечься сейчас - подписать нам всем смертный приговор. Однако Дэвин прав: наш катер тоже старый и ненадежный.
        - Эм, сейчас!
        - Вижу.
        Расстояние между летательными аппаратами сокращается. План зайти сзади - хорош. Однако и не попасть под обстрел, совершая такой маневр, сложнее.
        Динамик оживает в тот самый момент, когда на экране появляется еще одна приближающаяся к нам точка. Пока что точка, но стремительно увеличивающаяся в размерах.
        - Катер А1284… 8509852… прием! - раздается мужской голос, прерываемый помехами. - Катер А12… 9852… при… ем! - И уже более четко: - Катер А1284366985098527, прием! Капитан Валентайн, подтвердите присутствие в катере А1284366985098527!
        Дэвин за нашими спинами присвистывает:
        - Капита-а-ан.
        - Капитан Николас Валентайн, C98756321458523497, подтверждаю.
        - Принято, капитан.
        - Эм, сейчас!
        Увожу катер с линии огня буквально в последний момент.
        А в следующую секунду наш преследователь вспыхивает огненным облаком.
        Зажмуриваюсь, но глазам все равно больно. Если бы не защита обзорного экрана, можно было бы ослепнуть.
        - Нельзя было предупредить, что ли, - бормочет Ник, тоже потирая глаза.
        - Так эффектнее, - отзываюсь.
        Уменьшаю уровень светопропускания экрана и теперь без помех смотрю на уничтоженный катер. Если убрать осознание того, что только что преследовавший нас летательный аппарат превратился в чью-то братскую могилу, это даже красиво.
        - Капитан Валентайн, третий шлюз, - снова объявляет голос. - Готовы к приему.
        - Принято, - отзывается Ник. Ловит мой пристальный взгляд. - Что? - приподнимает брови.
        - Капитан? - спрашиваю. Если Дэвин озвучил свое удивление, а я промолчала, это не значит, что информация не была новой и для меня.
        - Ну да. - Напарник пожимает плечом. - В том году дали, - усмехается. - Могу же я хотя бы недолго побыть выше тебя по званию?
        В ответ на эти слова в моей памяти что-то шевелится. В отличие от напарника я всегда грезила повышением. Меня не волновал рост оклада или привилегии, мне просто было важно доказать самой себе, что могу, что я этого добилась, сама.
        Все годы обучения я из кожи вон лезла, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, что чего-то стою. Лучший курсант каждого года обучения. Лучший выпускник Полицейской академии из своего потока. А когда мне дали лейтенанта на неделю раньше, чем напарнику, я прыгала до потолка. Это казалось таким важным, таким значимым.
        А теперь Ник стал капитаном раньше меня, и мне наплевать. Ничего не чувствую.
        - Эм, - окликает меня напарник, возвращая в реальность, - нас ждут в третьем шлюзе. Если хочешь, я сам заведу.
        Качаю головой и выдавливаю из себя улыбку.
        - Не надо, я справлюсь.
        - Как скажешь, - тоже улыбается и откидывается на спинку кресла. - Полетели уже. Нас дома заждались.
        Дом. Это здорово звучит: «Нас заждались дома».
        Вот только я больше не знаю, где мой дом.
        Глава 41
        В медблоке полицейского крейсера стоит концентрированный запах медикаментов. Он должен бы напоминать мне о цивилизации и о компетентной медицинской помощи, но вызывает ассоциацию лишь с комнатой отравившейся Олуши.
        Передергиваю плечами.
        Сижу на высокой койке, застеленной белой простыней, босые ноги не достают до пола. На мне белоснежный халат. Все вокруг тоже белое и стерильное. Кажусь себе инородным телом в этом «снежном» царстве.
        Дверь с тихим шелестом отъезжает в сторону, впуская мужчину среднего возраста, в светло-зеленом комбинезоне. В руках доктор Кливерд держит планшет, на ходу изучая в нем данные, лицо серьезное.
        - Все так плохо? - спрашиваю. Не нравится мне выражение его лица.
        Врач поднимает на меня глаза и тут же натягивает на лицо профессиональную улыбку. Качает головой.
        - Напротив, лейтенант Николс. Все лучше, чем я ожидал, - кивает на планшет, в который залиты данные, полученные после моего пребывания в скан-капсуле. - Авитаминоз, повышенные лейкоциты. Но ничего страшного. Давайте теперь проведем визуальный осмотр, и я отпущу вас отдыхать.
        Мне не хочется, чтобы меня осматривали.
        Доктор Кливерд снова утыкается в планшет.
        - Разденьтесь пока до пояса, пожалуйста, - просит.
        Кусаю губы. Все, чего мне в данный момент хочется, - это поскорее спрятаться в выделенной мне одноместной каюте и забыться сном. По времени Пандоры - сейчас глубокая ночь. Возможно, раннее утро. По корабельному времени - середина дня. Мы прибыли утром.
        Вздыхаю и все же выполняю указание. Развязываю пояс халата и спускаю его с плеч до талии. Пользуясь тем, что врач не смотрит в мою сторону, кладу рукава так, чтобы скрыть надпись на животе.
        - Готовы? - Кливерд откладывает планшет и вежливо улыбается, достает из кармана своего комбинезона перчатки. Когда взгляд доктора останавливается на мне, улыбка медленно сходит с его лица, будто кто-то плеснул в него водой и она постепенно стекает вниз. - Хм… - пытается скрыть неловкость.
        Бедный судовой врач привык видеть боевые ранения. Женское тело с темно-фиолетовыми отпечатками мужских пальцев на шее, груди и плечах выбивает его из колеи.
        Тем не менее профессионализм берет верх.
        - Выпрямитесь, пожалуйста. - Подходит ближе. - Голову поднимите. Следите за моей рукой…
        Выполняю просьбу. Дышу и не дышу, как велят. Даже выдерживаю, когда руки в медицинских перчатках ощупывают грудь. Нужно продержаться. Еще немного.
        Когда доктор обходит меня сзади, снова повисает неловкая пауза. Полагаю, моя спина производит неизгладимое впечатление.
        - К сожалению, на борту нет необходимой аппаратуры, чтобы свести шрамы, - наконец произносит мужчина, спокойный мир которого я только что побеспокоила. - Но рекомендую вам не затягивать и заняться этим незамедлительно по возвращении домой. Старые шрамы убрать сложнее.
        Шрамы на теле - последнее, что меня волнует.
        Киваю, чтобы отвязался.
        - Я дам вам мазь для обработки синяков, - продолжает доктор Кливерд. - К тому времени, как вы доберетесь до Нового Рима, на вашей коже уже не останется и следа.
        - Хорошо, - отзываюсь.
        Мне не хочется разговаривать. Хочу спать. Много. Несколько дней. Не хочу думать. Не хочу никого видеть. Совсем никого. Даже Ника.
        - А теперь пройдите, пожалуйста, в гинекологическое кресло.
        Доктор отходит от меня, стягивая перчатки и намереваясь надеть новые.
        - Нет.
        Мой отказ настигает врача, когда он стоит ко мне спиной.
        - Что, простите? - недоуменно переспрашивает, обернувшись.
        - Нет - это значит нет, - повторяю упрямо.
        Возможно, будь бортовой врач «Омеги» женщиной, я бы позволила осмотреть себя в гинекологическом кресле. Но раздвинуть ноги перед незнакомым мужчиной не могу. Просто не могу. Не сейчас. Меня начинает бить нервная дрожь при одной мысли об этом.
        Кажется, он что-то читает в моем лице.
        - Лейтенант, я понимаю, что вам через многое пришлось пройти, но помните, я - врач. И все, что я делаю, только в ваших интересах. Я не причиню вам боли.
        Он думает, я боюсь боли.
        - Нет, - повторяю. - Я отказываюсь. Если вы опасаетесь, что вас обвинят в неполном осмотре, то я полностью беру на себя ответственность и готова подписать официальный отказ.
        Доктор Кливерд хмурится.
        - Я напишу в своем отчете, что вам требуется консультация психотерапевта, - предупреждает.
        - Пишите, - разрешаю.
        Можно подумать, кто-то вернет меня на службу без тысячи и одного теста на адекватность.
        - Тогда вы можете идти.
        Торопливо натягиваю халат на плечи, все еще стараясь не засветить надпись на своем животе.
        - Зайдите ко мне, пожалуйста, через три дня. Посмотрю, как ваши синяки.
        - Спасибо, - благодарю, спрыгивая на пол и принимая протянутую мне баночку с кремом. Направляюсь к двери, потом оборачиваюсь. - Вы не знаете, мы уже ушли от Пандоры?
        - Конечно. В течение часа ожидается окно перехода. В это время вам лучше быть в своей каюте.
        Конечно.
        Конечно.
        Конечно…
        Киваю и выхожу за дверь.

* * *
        А потом я сплю.
        Долго.
        Кажется, несколько суток.
        В мою дверь периодически стучат, пытаясь принести мне поесть. Не отвечаю или прошу оставить меня в покое.
        Пару раз добираюсь до ванной и пью воду прямо из-под крана. Потом снова падаю в постель. Чтобы опять ненадолго проснуться, услышав стук в дверь, и вновь уснуть.
        Стук, который меня будит в очередной раз, более настойчив.
        Накрываю лицо подушкой. Не хочу никого видеть. И есть не хочу. Я привыкла периодически обходиться без еды по несколько дней.
        - Янтарная, это я, - раздается снаружи знакомый голос. Молчу. - Эм, у капитана «Омеги» есть доступ во все каюты. Если ты сейчас не выйдешь, он войдет сам. Мне дали одну попытку договориться, имей в виду.
        Мысленно матерюсь, но поднимаюсь. Заворачиваюсь в халат и бреду к двери.
        Касаюсь ладонью настенной панели, и дверь ползет в сторону. Электроника. Отвыкла я.
        - Войдет и вытащит меня за волосы? - интересуюсь скептически.
        В отличие от меня, Ник выглядит бодрым и полным сил. Одет не в необъятный халат, а в форменный спортивный костюм, очевидно полученный им из автомата по пошиву одежды - слишком идеально сидит, чтобы быть кем-то одолженным. А за плечом напарника маячит плотный мужчина в фиолетовой форме. Капитан Шофф, нас знакомили.
        - Лейтенант Николс, рад, что с вами все в порядке, - прохладно, но предельно вежливо отвечает тот на мое неприкрытое хамство. - Если что, я в рубке. - Дружески хлопает Ника по плечу, что особенно резко контрастирует с тоном, которым он разговаривал со мной.
        - Хорошо, Стив, до встречи, - кивает ему напарник, и капитан «Омеги» уходит по коридору прочь.
        Провожаю взглядом его широкую, идеально прямую спину.
        Перевожу глаза на Ника.
        - Стив? - уточняю. - Старый знакомый?
        - Нет. - Кажется, напарник удивлен моим вопросом. - Не встречались раньше.
        Верно, я и забыла. Ник легко входит в контакт с людьми, располагает к себе. Ему рады и в шумных компаниях, и в тихой приватной обстановке. Никогда не понимала, как он это делает.
        - Эм, я могу войти?
        Снова ухожу в свои мысли и теряю связь с реальностью.
        - Входи, - пожимаю плечом и отхожу с дороги.
        - Ты два дня ничего не ела.
        - Не хочу.
        - Янтарная. - Мне не нравится тон его голоса.
        - Ты мне не нянька, - напоминаю.
        Плюхаюсь на кровать с ногами, прикрываюсь широкими полами халата так, что видны только босые ступни. Ник стоит, возвышаясь надо мной, приходится поднять голову, чтобы смотреть ему в лицо.
        - Я твой друг, - возражает.
        Усмехаюсь, качаю головой.
        Друг ли? Нет, не в том смысле, что враг. Конечно, не враг. Но «друг» в моем понимании не предполагает сексуальные отношения. Тот первый раз после выпускного не в счет.
        Ник морщится. Как всегда, понимая, что я имею в виду, без слов.
        - Ладно, я не знаю, кто я тебе. Но ты - дорогой мне человек. И мне не наплевать, что с тобой и как ты себя чувствуешь. Если надо, я буду кормить тебя с ложечки. Так что или ты одеваешься и мы вместе идем в столовую, или я иду за едой и буду кормить тебя насильно.
        Смотрит прямо и серьезно, и я не сомневаюсь, что он приведет свою угрозу в исполнение.
        - Ладно, не кипятись, - улыбаюсь. - Сейчас оденусь.
        Но Ника не провести - он сразу видит фальшивость моей улыбки. Вздыхает, садится рядом, обнимает меня за плечи. Не дергаюсь.
        - Эм, что происходит? - спрашивает прямо.
        Во мне что-то сломалось, вот что.
        - Чувство вины выжившего? - выдвигаю версию.
        Ник усмехается.
        - Дерьмово, но лечится. - Крепче притягивает меня к себе. Чувствую его дыхание на своем виске.
        Кладу голову ему на плечо и прикрываю глаза.
        - Я правда не хочу есть, - говорю.
        - Не-а, не пойдет.
        - Может, тогда ты все-таки принесешь еду сюда и мы пообедаем вместе тут? - предлагаю. - Не хочу никого видеть.
        В тот единственный раз, когда, вскоре после прибытия, я ела в столовой, на меня было направлено столько сочувствующих взглядов членов экипажа, что мне кусок в горло не лез.
        - Поужинаем, - поправляет напарник. - Без проблем.
        Ник собирается встать, но я ловлю его за рукав.
        - Давай еще так посидим. Пять минут.
        - Хм, - удивляется, но не спорит. - Тоже без проблем. - И остается со мной.
        Мне хорошо и спокойно в кольце его рук. Друзья - как бы не так.
        - Как твой бок? - интересуюсь, не открывая глаз.
        Напарник усмехается.
        - Все шито-перешито, заклеено и обколото.
        - Не болит?
        - Чешется.
        На этот раз улыбаюсь искренне.
        - Хорошо… - Медлю, кусаю губы, прежде чем задать следующий вопрос: - Что с Птицефермой?
        - По последнему сообщению: шахту по добыче синерила накрыли. Наркоторговцев арестовали. Заключенных пока перевезли в лагерь Камней. А там уже решится, закрывать ли тюрьму на Пандоре или нет.
        - Закрывать.
        - Еще как закрывать, - соглашается Ник. - Но это быстро не делается. Свой рапорт я уже отправил. Пусть разбираются.
        - А я? - Вскидываю голову, распахивая глаза. - Мне же тоже нужно написать отчет.
        - Эм, ты числишься пропавшей без вести. Твой личный номер аннулирован. Твоего отчета никто не ждет.
        - То есть меня просто нет? - шепчу, вновь прикрывая глаза.
        - Есть, Эм. - Ник успокаивающе гладит меня по плечу. - И мы еще все расскажем и добьемся справедливости. Но давай сначала вернемся домой.
        Мне нравится звук его голоса. Он всегда вселял в меня уверенность. Теперь я помню.
        - Давай, - соглашаюсь.

* * *
        Мы ужинаем в моей каюте и разговариваем. Ни о чем и обо всем сразу.
        Я успокаиваюсь. Почти.
        А потом Ник остается со мной на ночь. Удивляется, когда я прошу выключить свет, прежде чем раздеться. Но не задает вопросов и молча соглашается.
        Чертову надпись, предсмертный подарок Кайры, следует свести, как только я окажусь на Новом Риме в руках опытных врачей, в распоряжении которых будет необходимое оборудование. Но до тех пор Ник не должен видеть слово «убогая» на моей коже. Только не он.
        - Что это? - только спрашивает, проводя ладонью по моему животу и чувствуя выпуклость свежих царапин.
        Отвожу его руку, не позволяя продолжить изучение и на ощупь понять, что на мне не просто бесформенные порезы, а буквы.
        - Поранилась, когда ползала по крыше, - вру.
        Ник принимает мою версию. Верит - привык, что я никогда ему не лгу. А может, я просто умело его отвлекаю, целуя и заставляя забыть о неровностях на моей коже.
        Не знаю, что будет, когда мы вернемся домой, но сейчас мне не хочется ни о чем думать. Хочу насладиться любимым мужчиной сполна.
        Впереди у нас долгий перелет до Нового Рима. Еще несколько дней на «Омеге», а затем на пересадочной станции Гамма-IV нас встретит другое судно и отвезет уже прямиком домой.
        - Я хочу, чтобы ты ночевал у меня каждую ночь, - шепчу ему в губы.
        - Мне нравится твое предложение, Янтарная, - получаю в ответ.
        А в следующий момент уже выгибаюсь навстречу, с трудом сдерживая стон и комкая в кулаках простыню.
        Все просто и понятно.
        Мужчина и женщина, которым хорошо вместе.
        В темноте.
        … - Так просто?
        - А зачем усложнять?..

* * *
        Когда мы покидаем «Омегу», собравшийся в стыковочном узле экипаж смотрит на меня как на пещерного жителя, внезапно выбравшегося из своего убежища.
        Ник с кем-то прощается, пожимает руки. Ему улыбаются, желают удачи. Я и по именам знаю разве что капитана корабля и доктора.
        Приводят закованного в наручники Дэвина.
        Ему пребывание на «Омеге» тоже пошло на пользу. За эту неделю он даже потолстел. Выглядит вполне здоровым, окончательно пропали тремор конечностей и болезненный блеск глаз.
        - Салют, детка! - усмехается мне, приподнимая скованные руки. - А, черт, - вспоминает о своих оковах. - Жаль, но помахать не могу. И тебе, Валентайн! - Корчит гримасу.
        - Угу, - усмехается Ник. - И тебе не хворать.
        - Живее всех живых, - ехидничает Дэвин, позволяя себя увести.
        Сейчас его передадут экипажу встречающего нас «Генерала Моркейка», и мы увидимся теперь разве что в комнате для перекрестного допроса. Если у Дэвина и есть мизерный шанс бежать, то только сейчас.
        Он спас нам жизнь, а мы обрекаем его на жизнь за решеткой. Я так не могу…
        Ник вдруг первым срывается с места.
        - Эй, парни! - окликает конвой. - Вы куда? Я сам его отведу!
        Те останавливаются. Оборачиваются, вопросительно смотря на капитана.
        Шофф пожимает плечами.
        - Как знаешь, - обращается непосредственно к моему напарнику. - Вас ждут прямо на выходе из рукава. - И уже своим: - Парни, давай назад. Ник, удачи. - Протягивает ладонь. Прощаются. - И вам удачи, лейтенант. - Мне - официально.
        Сдержанно киваю и спешу за напарником, уводящим арестованного на станцию.
        Сказать, что я поражена, - ничего не сказать. Не ожидала от Ника и, кажется, люблю его еще больше.
        Станция полна народу.
        Все куда-то спешат, катят чемоданы, громыхая колесиками, или везут их на воздушных грузовых платформах, будто летающих слонов на веревочках, сбивая ими прохожих. Людно. Шумно. Пахнет металлом, пластиком и машинным маслом.
        Как и обещал капитан Шофф, люди в темно-серой - уже не в фиолетовой! - форме с нашивками с вписанной в круг буквой «П» на рукавах ждут нас на выходе. Четверо. Стоят, заложив руки за спину, создавая препятствие на пути пешеходов. Полицейская форма дает преимущества - люди стараются обходить их по дуге и не приближаться.
        Когда до встречающих остается всего пара метров, Дэвин вдруг вырывается, «бьет» Ника локтем в живот и на бешеной скорости мчится в толпу.
        Ник же так удачно бросается за ним, что умудряется «случайно» толкнуть одного из встречающих, тоже кинувшегося было в погоню. Тот, потеряв равновесие, - второго. Второй - женщину со «слоном на веревке». Та - с оскорбленным воплем спешит огреть «наглого законника» сумочкой по голове. Начинается склока.
        Во всеобщем гомоне Дэвин умело смешивается с толпой. Остается только избавиться от наручников, но не думаю, что у такого пройдохи, как Дэйв, будут с этим большие проблемы - выкрутится.
        Прячу улыбку и отхожу в сторонку, пока от обиженной женщины не досталось и мне.
        - Я буду писать жалобу!..
        - Мэм, вы мешаете нам выполнять нашу работу…
        - Ах, я мешаю, грязный ты коп?!
        Глава 42
        Женщина некрасива.
        Довольно высокая и очень худая. Плоская, с костлявыми плечами и выпирающими ключицами, видимыми в вороте не до конца застегнутой спортивной кофты. Впалые щеки, запавшие бледно-серые глаза с темно-фиолетовыми кругами под ними. Тусклые светлые волосы, только что расчесанные, но уже вновь спутавшиеся и торчащие в разные стороны.
        Приглаживаю их ладонями. Эффекта нет.
        Скручиваю сзади в узел, закрепляю щедро подаренной мне одной из женщин экипажа «Генерала Моркейка» заколкой. Не лучше, но хотя бы аккуратно.
        - Ой, дорогая, бросай его, а, - участливо советует другая посетительница туалета, прихорашивающаяся у соседнего зеркала. - Нельзя же так себя доводить.
        Поворачиваю к ней голову, смотрю прямо и недружелюбно, вкладывая в свой взгляд немой посыл: «Не трогай меня и иди, куда шла». Однако моя незваная советчица - не специалист в общении взглядами.
        - Кем бы он ни был, бросай, - повторяет уверенно. Глядит на меня с сочувствием.
        Она бы еще спину мою видела. Или живот…
        Очень хочется ответить грубо и послать навязчивую даму куда подальше. Но я ведь снова в цивилизованном мире, не так ли?
        К тому же мне полезно узнать, какое впечатление произвожу со стороны - жертвы домашнего насилия.
        - Спасибо, - бормочу.
        Отворачиваюсь от зеркала, которое в любом случае мне сегодня ничего хорошего не покажет.
        Подхватываю сумку и направляюсь к выходу.

* * *
        Центральный космопорт Нового Рима полон народа.
        Кто-то куда-то спешит с объемными сумками и чемоданами, кто-то - налегке. Одни вальяжно расположились на сиденьях для ожидания. Другие мечутся по залу в поисках отставших спутников. Или толпятся у онлайн-табло, высматривая информацию о своем рейсе.
        Жизнь кипит. Чувствую себя только что проснувшимся после векового обледенения мамонтом. Я не готова к такому ритму. Хочется спрятаться в каком-нибудь тихом углу и накрыть голову руками.
        Гамма-IV показалась мне шумной и многолюдной. Но в сравнении с этим местом там было пусто и тихо.
        Выхожу из уборной, и на меня тут же обрушивается шквал звуков, оглушает. К горлу подступает и желание убежать и спрятаться становится почти непреодолимым.
        Спокойно. Без паники. На Птицеферме было страшно. А тут - всего лишь суета и громкие звуки.
        Музыка. От нее я тоже отвыкла. Вроде бы негромкая и мелодичная, она играет фоном, разлетается по помещению, вырываясь из динамиков, установленных в верхней части то тут, то там уходящих к потолку колонн. Однако тихая музыка, сливаясь с общим гулом несмолкаемых голосов, оглушает не хуже барабанов.
        Мне душно, тесно в этой толпе. Не хватает воздуха.
        Оттягиваю пальцами и без того свободный ворот кофты. Не помогает. Сердце гулко бьется где-то под подбородком. Слюна вязкая; сглатываю. Паническая атака - кажется, так это называется.
        Бывает. Пройдет. Смена обстановки - не более.
        Скорее бы сбежать отсюда в какое-нибудь тихое место.
        Тяну шею, высматривая напарника.
        Ник находится возле ряда кресел, прямо по курсу. Пока я отсутствовала, он успел забрать из камеры хранения свои вещи и переодеться. Теперь на нем джинсы и бледно-синий джемпер под цвет глаз. Личные вещи, оставленные в космопорте перед отбытием на задание. Образец его личного вкуса, а не одежда с чужого плеча или форма, выплюнутая автоматом по пошиву одежды космического корабля. Ник всегда одевается неброско, теперь я помню. Терпеть не может драгоценности и украшения, несмотря на финансовое положение своей семьи, - чем проще, тем лучше.
        Напарник стоит, придерживая рукой длинный ремень сумки, перекинутый через плечо. Выглядит совершенно расслабленно в этой суете космопорта - как рыба в воде. И о чем-то болтает с длинноволосой девушкой в платье и в сапогах на тонких высоких каблуках, делающих ее одного роста с собеседником.
        Ник улыбается. Девушка откровенно флиртует, смеется чему-то, строит глазки, не пытаясь скрыть своей заинтересованности мужчиной, стоящим напротив.
        Это не Птицеферма. Здесь женщины не боятся выказывать свою симпатию. Тут они вправе выбирать себе партнера по вкусу.
        Собеседница Ника красива. Молода, одета со вкусом - не ярко, но в то же время эффектно. Элегантно, как сказала бы Колетт Валентайн. Они отлично смотрятся вместе - люди из одного мира.
        Так и замираю у двери, ведущей в женский туалет, и просто смотрю.
        В какой-то момент Ник поворачивается в мою сторону. Его улыбка становится шире. Он что-то вежливо говорит девушке, прощаясь, и направляется ко мне. Недавняя собеседница провожает его разочарованным взглядом.
        Стою как вкопанная.
        - Янтарная, ты чего замерла?
        Ник подходит совсем близко, все еще улыбается. Привычным жестом зачесывает волосы пятерней, убирая от лица. На пару мгновений, пока они не успевают воспротивиться и упасть назад, открывается вид на неровный шрам на кончике брови.
        - Ничего, - дергаю плечом, чувствуя неловкость оттого, что рассматриваю напарника слишком долго и пристально.
        - Эм, брось. Мы дома! - Ник обнимает меня одной рукой и притягивает к своему боку. - До-ма! - повторяет по слогам, чтобы я сильнее прочувствовала важность момента. - Дома, Янтарная! - Смеется, утыкаясь носом мне в висок. - Не кисни. Мы вернулись.
        У него прекрасное настроение, и, несмотря на мое собственное, это вызывает у меня ответную улыбку.
        - Вообще-то ты был тут меньше двух месяцев назад, - напоминаю, по-дружески толкая напарника кулаком в плечо.
        - Ну-у, мало ли где я был. - Закатывает глаза к потолку. - С тобой, Янтарная, я не был тут два года. А без тебя - дом не дом.
        Не знаю, что на это сказать. Иногда Ник шутя говорит об очень серьезных вещах, ответить на которые я не готова.
        - Кто эта девушка? - спрашиваю первое, что приходит в голову, чтобы сменить тему.
        - Какая? - Ник хмурится. Растерянно оглядывается, по-прежнему обнимая меня.
        - С которой ты только что разговаривал, - подсказываю.
        - А-а-а. - Кажется, он уже совершенно забыл о своей недавней собеседнице. Пожимает плечом. - Так, туристка. Спрашивала, что тут интересного. - Ник вдруг широко улыбается. - Янтарная, а ты что, ревнуешь?
        Фыркаю.
        - Вот еще.
        Если бы это была ревность, все было бы просто и понятно.
        Лучше бы это была ревность.
        - Выдыхай, Янтарная, - весело советует напарник, крепче меня обнимая. - Теперь все будет отлично.
        Выдыхаю, как было велено, и глубоко вдыхаю вновь. Легкие наполняются воздухом, но он не способен избавить меня от тяжелых мыслей.
        С кем все будет отлично? С Совой? С Рисовкой? С Пингвином?
        Господи, почему даже его образ с простреленной головой все еще стоит перед моими глазами?
        Пробитый тяжелым прикладом висок Ворона, мертвая Чайка…
        Ни к кому из перечисленных, не считая Совы, я никогда не испытывала теплых чувств. Тем не менее ощущение неправильности, несправедливости произошедшего душит меня изнутри и не дает расслабиться. Будто из меня вынули часть души и она навсегда осталась там, на Пандоре.
        Отвратительное чувство раздвоенности. Неполноценности.
        - Пошли, - торопит Ник, увлекая меня за собой. - Старик уже трижды звонил. Сказал, что спустит с меня шкуру, если я не привезу тебя к нему в течение часа.
        Вздрагиваю. Вскидываю глаза к лицу напарника.
        - Сейчас?
        Не знаю, что изменится, если оттянуть этот момент. Но мысль о том, чтобы приехать в наше отделение, по-настоящему вернуться, воскреснуть из небытия прямо сейчас, вызывает мурашки.
        - Угу. - Ник морщится. Не похоже, чтобы его тоже грела эта мысль. - Я ему прозрачно намекал, что идея так себе. Но мне в очередной раз пригрозили увольнением. - Усмехается. - А кто же тогда будет твоим напарником?
        - Старик обещал, что Пандора станет нашим с тобой последним совместным делом, - вспоминаю.
        Пробираемся через толпу. Ник по-прежнему не убирает ладонь с моего плеча, благодаря чему мы ловко лавируем между спешащими людьми.
        Напарник возмущенно фыркает в ответ на мои последние слова.
        - Вот еще!
        Пожимаю плечами.
        - Он сказал мне это в нашу с ним предпоследнюю встречу. В последнюю его решение не поменялось.
        - Ну, в сердцах он кричал это не единожды. Чем аргументировал в этот раз? - Ник шарахается в сторону, убирая нас обоих с пути женщины с громоздким чемоданом на воздушной подушке.
        Я ее знаю. Это та самая добрая советчица из туалета. Женщина тоже меня узнает, одаривает моего спутника уничижительным взглядом.
        Усмехаюсь и отворачиваюсь.
        - Так чем аргументировал? - повторяет Ник свой вопрос, очевидно решив, что я его не расслышала.
        - Тем, что мы слишком печемся друг о друге.
        Напарник хмыкает.
        - Что тут скажешь? Отличный план: поставить в пару людей, которым будет друг на друга плевать.
        - Может быть, он именно поэтому поставил тебя с Мейси Плун? - предполагаю. - Чтобы привыкал?
        Ник закатывает глаза.
        - Нет, Эм. Старик поставил меня с Мейс, потому что не было тебя.
        От этих слов мне становится теплее внутри.
        Напарник ускоряет шаг. Подстраиваюсь.

* * *
        Всю дорогу до отделения сижу, приникнув к окну флайера. Под нами проносится город.
        Ромеро. Столица Нового Рима.
        Я родилась в провинции и переехала в этот мегаполис, ведомая мечтой - поступить в находящуюся здесь Полицейскую академию, лучшую на планете.
        Воспоминания приходят ко мне не вспышками, как раньше. Нет видений, нет давящей на виски резкой боли. Пробелы заполняются сами собой, и приходит осознание - так оно и было.
        Скверно училась в школе. Не из-за недостатка ума, а, скорее, из лени. У меня не было цели, я плыла по течению. Моя мать много пила и принимала наркотики, которые поставлял ей отец моего парня, Дэвина. Они жили от нас через два дома.
        Своего отца я не знала, а мама наотрез отказывалась о нем говорить. Не знаю, возможно, она и сама не знала, кто сделал ей ребенка. Просто однажды время действия ее противозачаточного имплантата истекло, а на новый не хватило денег. Так появилась я.
        Как-то в приливе пьяной откровенности мама поведала, что долго хотела сделать аборт, но потом решила оставить ребенка - чтобы была помощь на старости лет. Наутро после той беседы мать просила прощения и убеждала, что все было совсем не так и она очень хотела меня и с нетерпением ждала моего рождения. Но те ее слова навсегда засели у меня в голове.
        Ошибка, случайность - вот кем я была для своей матери.
        Пока я была совсем маленькой, мать работала. Подрабатывала то там, то здесь. Старалась. Правда старалась. Помню, как она часто приходила перед сном в мою комнату, обнимала меня, обдавая алкогольными парами, и плакала, обещая, что это в последний раз. Что завтра же обратится в клинику и станет образцовой матерью. Не обратилась.
        Сначала я верила, потом смирилась. Все больше времени проводила на улице в компании таких же, как я, лишних детей. Рано научилась драться, рано начала пить крепкие спиртные напитки.
        Странно, только с сексуальным опытом затянула. Все мои подруги давно проводили время в койках своих приятелей, подначивая меня. А я… ждала чего-то. Наверное, любви, о которой читала в книгах. У меня не было ни модных читалок, ни компьютера, ни планшета с выходом в сеть - даже телевизора не было. Вернее, был, но пробыл недолго - мама продала его, чтобы заплатить по счетам.
        Да, я читала - ходила в библиотеку.
        Пряталась от своих приятелей, чтобы не прознали. Путала следы, шла в обход и в глубине души ненавидела себя за то, что не такая, как все.
        Читать в нашей компании было не принято. Выпить и покурить - да.
        Я ждала любви, но в моей жизни случился Дэвин. Секс с ним был больше галочкой в моей биографии, нежели желанием. Просто я ему доверяла.
        Мы были приятелями с самого детства, а потом он стал проявлять ко мне знаки внимания, а я приняла. Дэвин мечтал, что однажды мы уедем из нашего городка, а лучше с Нового Рима, поженимся и заведем детей. Он будет работать, а я заниматься их воспитанием. Его родители не слишком-то о нем пеклись, и Дэйв мечтал, что однажды станет образцовым отцом.
        «Сам дам им попробовать покурить и объясню, что можно употреблять, а что отрава», - мечтал мой друг детства, все чаще и чаще углубляясь в свои мечты и рисуя наше совместное будущее.
        Такие перспективы меня не прельщали, мне хотелось большего. Но мне не хватало смелости и веры в себя.
        Бросить все и сбежать из дома одной - без Дэвина, без никого, - и попробовать построить свою жизнь самостоятельно - об этом я думала. И всякий раз пасовала, не зная и не понимая, чему хочу посвятить свою жизнь.
        Мама все больше пила. Я прогуливала учебу, подрабатывая в магазине неподалеку от дома, в прачечной в соседнем районе, в автомастерской на должности «принеси-подай». Дэвин уже тогда занимался чем-то противозаконным и пытался помогать нам деньгами. Я не брала, предпочитая работать с утра до ночи. Нет, не осуждала его за способ пропитания, но и не могла примерить такой доход на себя.
        А потом в нашу школу перевелась Джилл. Ее родители обанкротились и переехали в наш городок.
        Она тоже ходила в библиотеку.
        Джилл обижали. Издевались словесно, а иногда даже били, не принимая в свой круг ту, кто так сильно отличалась от них и не стеснялась этого. Джилл не умела драться, не могла постоять за себя, но и подстраиваться под окружение не желала. Что ни говори, она была смелее меня.
        Я стала ее телохранителем. Несколько драк - и от моей новой подруги отстали. Посмеивались над моей странной симпатией к ней, но отстали.
        А однажды Джилл вычитала в каком-то журнале о молодежном движении, борющемся за сохранение окружающей среды, и узнала, что ими намечается акция протеста в Ромеро.
        Нам было по семнадцать. Мы сорвались с места и поехали в столицу. Подруге денег на дорогу дали родители. Я - потратила на путешествие последние сбережения.
        «Голая» акция протеста оказалась веселее, чем я предполагала, поддавшись на уговоры Джилл. Думала, придется скучать в толпе чудиков с транспарантами в руках.
        А вышло, как вышло.
        Облава, устроенная копами, побег и… внезапно распахнувшаяся дверь дома в одном из богатейших районов столицы, где простым людям не место.
        Так в моей жизни появился Ник Валентайн.
        С ним было просто. С ним всегда было просто. С первой встречи - будто мы знакомы тысячу лет.
        В тот день в доме Валентайнов меня приняли с распростертыми объятиями. А мать Ника, милейшая и самая красивая женщина из всех, кого я когда-либо видела, лишь улыбалась и не задала ни единого вопроса, когда я заявилась к ужину в одежде ее сына.
        А после мы с Ником отправились на поиски моей подруги, и выяснилось, что ее таки арестовали.
        Поход в полицейский участок, переговоры с представителями власти, оплата залога - все это мой новый знакомый взял на себя. Я только ходила следом. Обещала вернуть ему потраченные деньги, а он лишь отмахнулся. Сказал, что ему их подарили родители на новый флайер, но его устраивает и старый. И наотрез отказался записывать меня в должницы.
        Когда мы с Джилл уезжали домой, Ник попросил у меня номер, по которому он смог бы со мной связаться. А у меня даже не было коммуникатора. Тогда он подарил мне свой.
        Я краснела и отказывалась, но новый знакомый был настойчив и так улыбался, что у меня подкашивались ноги. В итоге он убедил меня взять его старый аппарат, уже несколько месяцев пылящийся в ящике, так как Ник приобрел себе новый.
        Хорошо помню этот коммуникатор. Небольшой, но очень удобный, с множеством функций, на потертом кожаном ремешке.
        Ник заверил, что аппарат уже старый и стоит сущую мелочь, поэтому мне нечего стесняться. Я поверила, дура. Взяла.
        А когда приехала домой и вошла по нему же в сеть и ввела в каталог название модели, выяснила, что цена этого аппарата больше, чем нашего домика на окраине. Если бы я продала такой коммуникатор, даже на поношенном, потертом ремешке, то могла бы жить и не работать целый год.
        Не продала. Носила еще лет пять, не снимая и не думая о покупке нового.
        Сняла, лишь когда аппарат сломался, а мастер развел руками и сообщил, что ремонт невозможен.
        Ник звонил мне, писал, несколько раз приезжал - у него был личный флайер, подарок родителей, и ему не составляло труда преодолеть полпланеты, чтобы просто поболтать. Пара часов в пути - подумаешь.
        Мы могли разговаривать часами. Смотреть фильмы, валяясь перед телевизором (если оказывались у него, у меня телевизора по-прежнему не было), биться подушками, гулять.
        Никаких любовных отношений. Дружба в чистом виде.
        У него тогда была девушка, у меня - Дэвин. Ник нравился мне как парень, но я не допускала и мысли, что между нами может быть что-то кроме дружбы.
        Я смотрела на свою мать, личная жизнь которой не сложилась, на подруг, то и дело склеивающих алкоголем разбитые сердца. Одна из моих одноклассниц в тот период перерезала себе вены из-за того, что ее бросил парень. Девочку не спасли. В моем сознании прочно поселилось убеждение, что любовь все портит, а расставание неминуемо. А дружба… ее можно постараться сберечь.
        Не знаю, в какой момент мечты малознакомого парня, любителя хвойного шампуня, стали и моими. Его мать была светской львицей и меценатом, отец - владельцем крупной промышленной фирмы. Их сыну хотелось добиться чего-то самому, и он выбрал службу в полиции.
        Помню, как смеялась и крутила пальцем у виска, когда он поделился со мной своими планами. И глупо моргала, закрывая и открывая рот, когда Ник вдруг спросил, почему бы мне не попробовать поступить вместе с ним, ведь я все равно не определилась с тем, чем займусь после школы.
        Сперва бредовая идея стала обретать вполне отчетливые очертания. Мать в очередной раз забрали в реабилитационный центр из-за передозировки. И я решилась. Мы с Ником съездили на первые отборочные испытания, и я загорелась поступлением не меньше, чем он.
        Ник был моим якорем, моей поддержкой. С ним я стала увереннее, с ним я поверила в саму себя.
        Мы поступили. Переехали в столицу. Джилл тоже. Ее приняли в местный университет, и мы вместе с ней сперва снимали комнату, затем квартиру. Стипендии хватало и на арендную плату, и на помощь уже не способной работать матери, и на ее лечение.
        Ник всегда находился рядом. Я была частой гостьей в его доме. У него появлялись девушки, у меня - парни.
        Мы были друзьями.
        Командой.
        «Ник-Ник» - так нас прозвали еще в академии. Николс и Николас, не разлей вода, друзья на всю жизнь.
        Когда Колетт Валентайн озаботилась нашими отношениями и вынудила меня пообещать ей, что у нас с ее сыном никогда ничего не будет, помимо дружбы, между нами на самом деле ничего, кроме нее, не было.
        Или я так считала.
        Ник был для меня недосягаемым идеалом. Я возвела друга на пьедестал и тихонько завидовала его часто сменяющимся пассиям, но никогда даже в мыслях не ставила себя на их место.
        Однако, как оказалось, миссис Валентайн знала своего сына куда лучше, чем я.
        Отношение Ника менялось на глазах. В какой-то момент он начал за мной откровенно ухаживать. А я усиленно делала вид, что ничего не замечаю. И вела себя так, пока Ник однажды не сказал напрямик, что любит меня, и далеко не как друга.
        В тот день мы серьезно поссорились. Я обозвала его лжецом и лицемером. А на следующий день решила сделать вид, что ничего не произошло.
        Тогда мы еще учились. Я работала как проклятая. Лучший курсант года, лучшие результаты потока. Соревнования, конкурсы - я побеждала и упивалась своими победами. Хотела доказать себе, что достойна того, что у меня есть. Что могу.
        Ник осаждал меня, как крепость. Ухаживал, оказывал всевозможные знаки внимания, далекие от дружеских. Безумно хотелось сдаться, но вместо этого я ушла в глухую оборону.
        Мой юношеский максимализм отчего-то считал, что черное - это плохо, а белое - хорошо. Дружба - хорошо, роман - плохо.
        В итоге по швам затрещала дружба.
        Мы вновь серьезно поскандалили, и я в очередной раз его отвергла. Ник снова начал менять партнерш, не скрывая их от меня. Их было столько, что я не запоминала имен. Колетт Валентайн звонила мне со слезами и умоляла образумить ее сына. Она мечтала женить его на одной из дочерей своих влиятельных подруг, а вместо этого лицезрела в своем доме по новой «вертихвостке» каждую неделю.
        Я сказала, что ничем не могу ей помочь. А через некоторое время Ник съехал из родительского дома.
        Все испортил выпускной.
        Меня наградили, назвав лучшим выпускником. Нас с Ником пригласил к себе на службу легенда легенд - полковник Маккален. Мы были счастливы. Молоды. Пьяны.
        Очень пьяны.
        Садясь в такси, Ник, плохо соображая, назвал адрес дома, в котором мы когда-то познакомились. Ключи у него были, несмотря на то что он там больше не жил. И так мы оказались в его бывшей комнате.
        Лучшая ночь в моей жизни. И самое ужасное, как я тогда думала, утро.
        Побег. Слезы в подушку и жгучий стыд за то, что нарушила слово, данное и себе, и Колетт Валентайн.
        А затем новый день и игра в «Прошлой ночью ничего не было».
        В то утро Ник бежал за мной в последний раз. В первый рабочий день у Маккалена он пришел с разбитой рукой, но на тему моего побега из его дома не сказал ни слова.
        Улыбался. Ник всегда мне улыбался. Однако теперь между нами появились особые шутки: «я знаю, что ты меня любишь», «она не в моем вкусе, а вот у тебя я бы заночевал», «не ревнуй, я и так весь твой» и так далее.
        Шутки, в которых была лишь доля шуток.
        Один раз. Еще один раз Ник переступил через свою гордость и прямо предложил мне встречаться, по-взрослому, как мужчина и женщина.
        И на этот раз я не затеяла скандал. Я уже выросла. По-взрослому так по-взрослому. Именно по-взрослому я и соврала: сказала, что люблю другого парня. Того, с кем рассталась еще за несколько месяцев до этого разговора.
        Это казалось правильным. Дружба, только дружба. На века.
        Карьера была смыслом моей жизни. Бег по кругу. Награды, премии, благодарности.
        Мне должны были дать капитана по возвращении с Пандоры. Если бы я вернулась так скоро, как планировалось. Моя карьера пошла бы в гору. Я так этого хотела… Идиотка!
        Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу.
        Теперь я помню. Теперь я все помню.
        - Янтарная, ты в порядке? - Ник мягко касается моего плеча.
        Поворачиваюсь к нему. Щурится, вглядываясь в мое лицо.
        - В порядке. - Улыбаюсь. Он такой красивый, такой родной… Отворачиваюсь обратно к окну. Флайер идет на снижение. - Ник, сколько мне лет? - спрашиваю, наблюдая за тем, как наш водитель ловко перестраивается из одной воздушной магистрали в другую.
        Вроде бы теперь я помню почти все, но в моей голове все равно царит полнейший хаос. Даты, события - все смешалось.
        - Э-э-э… - Напарник удивлен моим вопросом. - Тридцать два. Исполнилось в прошлом месяце.
        Тридцать два.
        Прикрываю глаза.
        Мы познакомились в семнадцать.
        Пятнадцать лет!
        Что я наделала?..
        Глава 43
        Нас пропускают в здание, даже не спросив пропусков. Ника тут все знают, а для меня лица на пункте охраны незнакомые, и виной тому не исковерканная слайтексом память - новенькие. Слишком много воды утекло.
        Коридоры полны народу. Кто-то куда-то спешит. Почти все уткнувшись в бумаги в своих руках или в планшеты. Работа кипит.
        Проносящийся мимо худощавый мужчина вдруг поднимает голову и замирает.
        - Эмбер! - орет во всю мощь легких и бросается ко мне, раскидав документы с грифом «совершенно секретно» по полу. - Живая!
        А через мгновение меня уже сгребают в охапку с недюжинной силой для такого худого человека.
        Это Даг, теперь я помню. Его собирались отправить за мной вместо Ника. Смог бы он победить Момота в поединке? Сильно сомневаюсь. А еще больше сомневаюсь, что стал бы хотя бы пытаться.
        У нас с Дагом были неплохие приятельские отношения. Но вряд ли я вхожу в число тех, ради кого он сунулся бы в пекло.
        - Эмбер!
        - Поставь меня, - прошу, за смехом скрывая панический страх, накрывающий меня от чужого прикосновения.
        Тот послушно возвращает меня на пол, смотрит с восторгом в глазах и с широкой улыбкой.
        - Вытащил-таки, - адресует стоящему рядом Нику одобрительный кивок. - «Ник-Ник» снова в полном составе. - Хмурится. - Эм, неважно выглядишь.
        - Даг. - Напарник из-за моего плеча предупреждающе качает головой, но я все равно замечаю его жест боковым зрением.
        - Все нормально, - заверяю обоих.
        - Конечно, нормально, - радостно подхватывает коллега. - Сауна, коньяк - и будешь как новая!
        Сомневаюсь, что мое состояние лечится паром и алкоголем, но спорить нет смысла.
        - Спасибо, Даг, - благодарю сдержанно. - Увидимся.
        - О чем речь, Эм! - Посылает мне воинский салют. - Закатим пир на весь мир!
        - Обязательно, - бормочу.
        Мне нужен не пир, а тихое место, где я смогу прийти в себя.
        Однако еще не время искать свой дальний угол. С Пандорой еще ничего не закончено.
        - Увидимся, - бросает Ник Дагу и подхватывает меня под локоть. Только его прикосновения не вызывают у меня оторопи. - Пошли скорее, - торопит. - Нужно успеть к Старику, пока к тебе не началось паломничество.
        Сбиваюсь с шага, вскидываю к Нику глаза.
        - Паломничество? - переспрашиваю с ужасом.
        - Угу, - подтверждает напарник. - Все по тебе скучали. Ты против?
        Да, черт возьми, я против.
        - Нет. - Качаю головой. - Конечно нет.

* * *
        Следующая встреча - с Ким, секретарем Старика.
        При виде меня она вскакивает со своего места, издав звук, напоминающий вой неисправной сигнализации, и бросается мне на шею.
        - Эмбер! - Хлюпает носом. - Как я рада тебя видеть! Как я рада, что с тобой все в порядке. Мы думали, что тебя потеря-а-али!
        Бросаю на напарника умоляющий взгляд: еще немного - и задохнусь.
        Тот смеется.
        - Ким, полегче.
        - Да-да, конечно. - Она интенсивно кивает, на мгновение ослабляя захват, а затем приникает ко мне с новой силой. - Жива-а-я-а-а! Худая какая! Бедная-а-а!
        Память о склонности Ким нагнетать панику не смог стереть даже слайтекс. Женщина-трагедия, но при этом очень прямая и искренняя.
        - Спасибо, Ким, - бормочу, пытаясь аккуратно снять с себя ее руки, но в то же время не обидеть. - Полковник нас, наверное, уже ждет?
        Секретарь снова кивает. Косметика на ее лице размазалась. С ее пристрастием порыдать ей давно следовало бы перейти к использованию чего-то водостойкого.
        - Ждет, ждет. Все успокоительное съел с утра. Я ему говорю, говорю, что для сердца вредно. А он…
        Словом, ничего не изменилось: шеф себя загоняет, а Ким кудахчет и паникует. Кажется, я действительно дома.
        - Пошли. - Ник наконец приходит на помощь и отлепляет от меня Ким. - Не разводи сырость. Все живы. Все хорошо.
        Женщина хлюпает носом, но отходит с пути.
        - Идите, идите. Ждет вас. Дверь открыта.
        Ник дарит мне виноватый взгляд, пропуская вперед.
        - Не мог же я ее связать, - шепчет на ухо.
        - Все нормально, - отвечаю, кажется, уже в тысячный раз.
        А сама думаю о том, что было чертовски глупо отказываться от предложения напарника заехать по пути в магазин, чтобы купить мне что-то, во что можно было бы переодеться. Пожалуй, бледно-серый спортивный костюм из автомата по пошиву одежды «Генерала Моркейка» вкупе с моей худобой и синяками под глазами заставляет коллег испытывать ко мне больше жалости, чем следовало бы. Надеюсь только, что Ким - единственная, кто будет лить слезы. Мне хватит и своих истерик.
        За два года в кабинете полковника Маккалена ничего не изменилось. Тот же светло-зеленый цвет стен, темный стол, эмблема Интерпола прямо по курсу от входа - над головой хозяина кабинета.
        А вот сам полковник постарел. Старик стал еще больше стариком. Голова совершенно седая. Раньше в его коротко стриженной шевелюре кое-где еще просматривались темные волоски. Теперь волосы Старика белее снега, а морщины глубже.
        - Сэр? - Первая вхожу в помещение.
        При виде меня полковник привстает из-за стола. Смотрит пристально, будто для того, чтобы убедиться, что перед ним не привидение. Стою жду.
        Наконец Старик отмирает, обходит стол.
        - Эмбер, - произносит на выдохе. Ни слез, как у Ким, ни радости, как у Дага. В его глазах что-то другое. Облегчение? - Вернул все-таки…
        Я всегда восхищалась этим человеком, любила как отца, которого у меня никогда не было. Мне так не хотелось его разочаровывать…
        - Проходи, садись. - Старик указывает мне на кресло для посетителей. - А ты, - поворачивается к зашедшему вслед за мной Нику, - вон отсюда - переделывать отчет.
        Ник бросает на меня полный сомнения взгляд. О да, мне неуютно и я предпочла бы, чтобы он остался. Однако цепляться за него не стану.
        - Полковник, мне кажется, мне лучше остаться.
        - Кажется ему, - ворчит Маккален, сурово сводя брови к переносице. - Валентайн, не зли меня. Марш отсюда - переделывать отчет. И чтобы поподробнее на пункте «в ходе задания мною было собственноручно убито пять человек»!
        Ник поднимает руки, сдаваясь.
        - Как скажете, шеф, - огрызается, корча гримасу и отступая спиной к двери.
        - Марш! - прикрикивает на него полковник, а затем лично захлопывает дверь за наглым подчиненным. - Совсем распоясался, - жалуется мне.
        Тактично молчу. Ник всегда был любимчиком Маккалена. То, что полковник спускал и спускает с рук Валентайну, он не позволил бы никому другому.
        Сажусь в кресло.
        Старик вновь занимает место хозяина кабинета, переплетает пальцы на столешнице, смотрит сурово. Все, не время для сантиментов.
        - Ты не справилась, - припечатывает.
        Спокойно встречаю его взгляд.
        - Я не справилась, - соглашаюсь.
        Полковник замолкает, начинает перебирать какие-то бумаги на своем столе, но мне кажется, он не видит в них ни строчки - думает, а трогает их только затем, чтобы занять чем-нибудь руки.
        Мог ли он быть причастен к тому, что мне дали не ту дозу слайтекса? Намеренно послать меня на смерть? Быть в сговоре с наркодилерами и их покровителями, подкупившими всех и вся?
        Нет, не верю.
        - Получил только что информацию о Пандоре, - вновь заговаривает полковник. - Добыча синерила остановлена. Все, кого вы оставили в живых, - поднимает на меня серьезно-осуждающий взгляд, - арестованы. Шумиха поднялась нешуточная. Альянс качает как на волнах.
        - А Птицеферма? - спрашиваю.
        - Что? - Глаза Маккалена удивленно расширяются. - А, - наконец до него доходит. - Лагерь Птиц, вы так его называли? - подтверждаю кивком. - Выживших Птиц перевели в лагерь Камней…
        - А что там? - перебиваю. Ник говорил. Но Филин годами внушал всем, что зачатки цивилизации есть только на Птицеферме, а в остальных лагерях - Камней, Цветов и Рыб - царит полнейший хаос.
        Старик смотрит неодобрительно. Моя несдержанность ему не нравится.
        - А ничего там, - отвечает. - Живут, работают.
        - Убивают друг друга под плохое настроение, - заканчиваю за него.
        - Эмбер. - Хозяин кабинета смотрит предупреждающе, и я понятливо затыкаюсь. Никогда в жизни не стала бы так разговаривать с начальником. Но сейчас меня будто кто-то тянет за язык. - Сейчас вся планета полна спецслужб. Если ты беспокоишься о жителях… э-э-э… Птицефермы, то твои опасения излишни. Планета находится под тотальным контролем.
        - Но тюрьму не закроют? - не могу смолчать.
        Старик качает головой.
        - Пока идет расследование. Что будет потом, неизвестно. И уже не наше дело, - напоминает строже. - Добыча синерила и поставки «синего тумана» в мир прекращены. Наша работа выполнена.
        Поджимаю губы. Так я и думала.
        - Теперь о тебе, - продолжает полковник. Внимательно его слушаю. - Твое дело в архиве. Ты пошла как без вести пропавшая и, вероятно, погибшая. Я уже подал запрос на восстановление тебя в рядах живых. Твои счета и документы будут восстановлены в течение недели. После чего тебе поступит довольно крупная сумма компенсации.
        - Зарплата за два года? - Морщусь.
        - Мертвым не платят зарплату, - отрезает Старик, не оценив моего чувства юмора. - Это именно компенсация, материальная помощь, жест доброй воли от нашего государства - называй как хочешь, но принимай с благодарностью и знай, что мне пришлось подергать за многие ниточки, чтобы ее для тебя выбить. Далее. Тебе предстоит множество осмотров врачей и психологическая экспертиза. И только после того, как все до единого мозгоправы подтвердят, что ты психически здорова, я восстановлю тебя в должности. Это ясно?
        - А… - начинаю.
        - А Валентайна отправлю в отпуск, - перебивает полковник, не дав мне продолжить. - Все нервы вытрепал за два года. На этом все. Можешь идти. Завтра же чтобы была тут с самого утра. Тебя будут ждать доктора.
        Вот так. Коротко и ясно.
        Впрочем, нет, далеко не ясно.
        - Сэр, это все? - спрашиваю прямо.
        - Чего тебе еще? К награде представлю, если ты об этом.
        Качаю головой. Не об этом, совсем не об этом.
        - Вы выяснили, кто меня подставил?
        Старик хитро щурится.
        - А с чего ты взяла, что тебя подставили?
        Часто и удивленно моргаю. Он это серьезно? Внутри поселяется нехороший холодок. Может быть, я зря записала начальника в непричастные?
        - У меня не было индивидуальной реакции на слайтекс, - напоминаю спокойно, несмотря на то что меня так и подмывает заорать. Полковник не тот человек, на которого можно повышать голос. - То, что у меня отшибло память на два года, явно говорит о том, что мне была дана большая доза, чем договаривались.
        - Возможно, - сухо подтверждает начальник.
        - Возможно? - переспрашиваю, не веря своим ушам. - Это очевидно. Значит, у нас произошла утечка. Кто-то намеренно сорвал операцию.
        - Или медперсонал тюрьмы ошибся с дозой. Раз в итоге ты все вспомнила, то это означает, что тебе вкололи все же меньше, чем другим.
        Молчу. Перебираю в голове аргументы, но так и не нахожу нужных. Все ведь и так как на ладони. О чем тут спорить?
        - Вы сами-то в это верите? - спрашиваю напрямик. - Вы. Сами.
        Старик выдерживает мой долгий взгляд.
        - Не верю, - говорит затем, - но допускаю. Мы два года ковыряли это дело. Не веришь мне, спроси Валентайна. Никто, кто был в курсе того, что ты отправляешься на Пандору, не контактировал ни с кем извне. Проверили всех. Ни единого нового контакта: только друзья, родственники - обычный круг общения. Хочешь сказать, тебя могла подставить бабушка Дага? Или сестра Мейси?
        Или собака Ким, я поняла мысль.
        - Я. Хочу. Сказать. Что. Утечка. Была, - произношу с расстановкой, с нажимом.
        - И мы так думали, - соглашается полковник. - Но за два года так ничего и не нашли.
        - И того, кто делал мне инъекцию?
        - Он улетел на Сьеру. Там не действует экстрадиция. Добровольно на связь не выходит. И, предвосхищая твой вопрос, Валентайн лично летал на Сьеру, но никого не нашел. Тот человек прилетел на планету, а затем исчез. Или изменил документы, или был убит. Следов нет.
        - Я могу узнать имя? - уточняю.
        Старик равнодушно пожимает плечами.
        - Ты можешь ознакомиться с отчетами по всему делу о Пандоре.
        Благодарно киваю. Это щедро, я ценю.
        Опускаю взгляд на свои сцепленные на коленях руки.
        - То есть… - Голос подводит. - То есть, - начинаю вновь, - мне просто смириться с тем, что со мной сделали?
        - Чего ты от меня хочешь?! - вдруг взрывается Маккален и с силой бьет ладонью по столешнице. - У меня нет ресурсов! Нет финансирования! Мы потратили на то, чтобы вытащить тебя, все, что у нас было. Нет ни времени, ни людей, ни смысла на продолжение расследования. Если ты хочешь остаться на службе, то примешь это как данность и станешь жить дальше. Или можешь подать в отставку и до старости бегать за призраками!
        Что ж, прямо. Доходчиво.
        И все же в том, что операцию сорвали намеренно, не сомневаюсь. Кто-то узнал о том, что Интерпол отправляет на Пандору своего агента, и подстраховался. Изящно, красиво - не убили, а просто смешали с толпой, стерли.
        - Я могу идти? - спрашиваю.
        - Иди, - отмахивается полковник. - Вы с Валентайном меня в могилу сведете. Только перед уходом подойди к Ким. Подпишешь обязательство о неразглашении.
        Киваю и молча покидаю кресло.
        Уже дохожу до самой двери, когда вспоминаю нечто важное. Оборачиваюсь.
        - Сэр, мы можем запросить у Альянса список заключенных?
        Старик хмурится.
        - Так он у нас есть.
        Качаю головой.
        - Не просто список, а с именами, присвоенными Тюремщиками.
        Полковник вздыхает.
        - Все-таки хочешь погоняться за призраками?
        - Так можно? - настаиваю.
        Пожилой мужчина морщится.
        - Можно. Я уже его запросил. Должны скоро прислать. Нужно же выяснить, кого конкретно вы с Валентайном отправили в мир иной.
        Ник - только Момота. Я - Кайру и Филина.
        Никого из трех мне не жаль.
        - Спасибо. - Киваю и наконец выхожу за дверь.
        Быстро прохожу мимо вновь начавшей рыдать при моем виде Ким.

* * *
        Ник ждет меня в коридоре.
        Стоит, привалившись плечом к стене, и разговаривает по коммуникатору. У него наушник, поэтому собеседника не слышу, только напарника.
        - Да, сегодня… Ну конечно же я бы сам позвонил… Мам, дай отдышаться… Приеду, разумеется. Дай мне пару дней, ладно?.. Со мной все хорошо… Да. - Ник широко улыбается. - Я ее нашел… Все хорошо, мам. - Видит меня, подмигивает и спешит завершить разговор. - Мам, мы побежали. Обязательно на днях тебе позвоню. Целую.
        Подхожу ближе.
        - Мама? - усмехаюсь.
        - Угу. Привет тебе передавала. Очень рада, что с тобой все в порядке.
        Рада. Ее, бедную, наверно, скрутило при одной мысли, что я снова появилась в жизни ее сына.
        Улыбаюсь, скрывая истинные чувства.
        - И ей передавай от меня привет.

* * *
        - Держи. - Когда мы садимся во флайер, все это время ожидающий хозяина на местной парковке, напарник достает из кармана и вручает мне коммуникатор. Удивленно приподнимаю брови. - Ким сказала, Старик велел, чтобы мы все время были на связи. Пока вы с ним болтали, я сбегал к программерам. Они восстановили твой номер. Клянутся, что контакты тоже на месте.
        - А сам аппарат? - Беру незнакомое мне устройство, пристраиваю на запястье.
        - Из вещдоков одолжил. Твой старый пока найти не смогли.
        Защелкиваю застежку, копаюсь в меню. Отвыкла от техники, но все просто и интуитивно понятно.
        Ищу номер Джилл. Она же теперь замужняя дама, нельзя нагрянуть к нам домой без предупреждения.
        - Янтарная, - осторожный голос напарника заставляет меня напрячься, - я, кажется, забыл тебе кое-что сказать.
        Поднимаю на него глаза. Виновато поджимает губы.
        - Я тебя слушаю.
        - Вы же с Джилл снимали квартиру, - начинает издалека. - Потом она вышла замуж. А у Джерри свое жилье, - делает паузу, внимательно следя за моей реакцией.
        Прикрываю глаза и откидываюсь на спинку сиденья. И почему это даже не пришло мне в голову?
        - Квартиры нет? - спрашиваю глухо.
        - Угу.
        - Дерьмо. А мои вещи?
        - У меня.
        - Что? - Резко распахиваю глаза.
        - Ну, было бы неловко, если бы Джилл переехала к мужу с вещами своей подруги. - В отличие от меня Ник не видит ничего особенного в том, что мои личные вещи все это время хранились у него. - У меня большая квартира. Все стоит в коробках в дальней комнате. Джилл сама все сложила, я только перевез.
        - Последнее, что меня волнует, копался ли ты в моих вещах, - заверяю устало.
        - Не копался.
        И на том спасибо.
        Сижу положив руки на колени и глядя прямо перед собой.
        У меня нет документов, нет счетов, нет жилья. Меня вообще нет в системе. Как символично.
        - Сама Джилл, кстати, в отпуске за пределами планеты, - добавляет Ник, будто специально, чтобы усугубить ситуацию. У меня вырывается нервный смешок. - Эм, в чем проблема? - Напарник протягивает руку и поворачивает мое лицо к себе за подбородок, так как я упорно смотрю куда угодно, только не на него. - Мы уже выяснили, что я не женат и у меня не появилась куча детей за время твоего отсутствия. В моей квартире три комнаты, и нам явно хватит места.
        Он не понимает. Я сама не понимаю, что чувствую, а потому объяснить не в силах.
        - Нет проблемы. - Отвожу его руку от своего лица, пристегиваюсь ремнями безопасности. - Поехали. Я ужасно устала.
        Глава 44
        У Ника и правда большая квартира. В центре города. И, если бы напарник не хотел забрать свой флайер с полицейской парковки, можно было бы дойти пешком.
        Задумчиво провожу пальцем по настенному покрытию. Я помогала его выбирать.
        И вон ту свинью-копилку на тумбочке подарила я.
        И вон на той фотографии в рамке тоже я.
        Мне становится не по себе. Это фото с выпускного. Мы с напарником стоим, обнявшись, на крыльце академии. Молодые, счастливые. В парадной форме.
        Тот самый день закончился в кровати Ника…
        Никогда не видела это фото.
        - Не знала, что ты стал сентиментален, - комментирую предмет, привлекший мое внимание.
        - А? - Ник растерянно оборачивается ко мне. - А-а-а, - протягивает, понимая, о чем я. - Хороший снимок. Почему бы и нет?
        - Не знаю. - Пожимаю плечами. - Если бы я пришла в квартиру к мужчине и увидела у него в прихожей фото с другой женщиной, мне вряд ли бы это понравилось.
        Напарник закатывает глаза к потолку.
        - Эм, в этой квартире уже два года не было других женщин, - сообщает таким тоном, будто это само собой разумеется.
        - Почему?
        Ник смотрит на меня так, будто я спрашиваю глупости.
        - Янтарная, потому что я работал днем и ночью. Когда я говорил, что всеми силами пытался тебя вернуть, то не преувеличивал.
        - Я верю, - отвечаю и отворачиваюсь. Обнимаю себя руками.
        Так странно находиться здесь после стольких месяцев. Я была тут миллион раз, но никогда не оставалась на ночь. И вот все мои вещи - в соседней комнате. Вся моя жизнь - на небольшом пятачке квартиры Николаса Валентайна.
        - Можно я пойду в душ?
        - Зачем ты спрашиваешь?
        Потому что я в гостях, а вежливые люди спрашивают, прежде чем что-то сделать на чужой территории.
        - Просто так, - откликаюсь и направляюсь в сторону ванной комнаты, местонахождение которой в этой квартире мне прекрасно известно.
        - Там чистые полотенца! - кричит Ник мне вслед. - Бери любое! Халат тоже можешь взять!
        Не отвечаю. Закрываюсь в ванной.

* * *
        - Ты все еще покупаешь тот странный хвойный шампунь?
        Выхожу из ванной не раньше чем через час, завернувшись в просторный махровый халат.
        Ник сидит за барной стойкой в кухонной зоне, копается в коммуникаторе. Перед ним стоят коробочки с едой на заказ.
        - Что сказать? - Пожимает плечом. - Я постоянен в своих пристрастиях. Садись. - Кивает на соседний стул с высокой спинкой. - Еду только привезли.
        - Спасибо, - бормочу, взбираясь на стул и пытаясь не запутаться в полах слишком длинного халата.
        Ник подпирает кулаком щеку, смотрит пристально.
        - Янтарная, что с тобой? - Морщится. - И только не надо говорить, что все нормально. Что не так? Я не экстрасенс, мне нужно объяснять словами.
        Тут он не прав. Напарник всегда очень тонко меня чувствует. Малейшие перепады настроения. Вот и сейчас наверняка знает, что что-то не так.
        - Не знаю, - говорю правду, открывая ближайшую из коробочек и берясь за вилку. Аппетита нет совсем, но уйти спать прямо сейчас, как мне хочется на самом деле, было бы неправильно. - Я как безрукая. Как инвалид. Полностью завишу от тебя. - Да, пожалуй, вкратце именно так можно описать то, что я сейчас чувствую.
        Ник хмурится, не понимает.
        - Что в этом плохого? Я тебе что, чужой?
        Родной настолько, что, кажется, уже часть меня. Большая часть. А еще одна часть осталась на Пандоре. Что же тогда я? Ничто? Сколько во мне может быть частей?
        Качаю головой.
        - Я сама себе чужая.
        Ковыряюсь вилкой в ароматно пахнущих спагетти. На Птицеферме любой душу бы продал за такое лакомство, а мне кусок в горло не лезет.
        - Янтарная, что мне сделать?
        Вскидываю на сидящего рядом мужчину глаза. Он даже не притронулся к своей порции.
        - Ничего.
        Ник скрипит зубами.
        - Только не вздумай говорить классическое «дело не в тебе, дело во мне».
        Молчу. Что еще мне сказать, если так оно и есть?
        Ник идеален - без шуток. Он ведет себя со мной идеально. Возится, поддерживает меня, ни разу не упрекнул ни единым словом.
        Мне очень с ним хорошо. Просто прижаться к нему и ни о чем не думать. Раствориться в нем - это и пугает.
        Ведь помимо когда-то данного обещания его матери, своих страхов по поводу потери дружбы всегда было и еще кое-что: его идеальность и мое вечное несоответствие.
        Я боролась за свое место в этом мире. Билась со своими комплексами, доказывая самой себе, что чего-то стою. Сама. Как личность. И преуспела. На Пандору улетала уверенная в себе женщина. А вернулась… ее третья часть.
        Все остальное во мне взращено Птицефермой. И боязнь толпы, и страх перед чужими прикосновениями, и постоянное чувство своей неполноценности, несоответствия окружающему миру.
        Что осталось от той Эмбер Николс, которая сидела на этом самом стуле два года назад, попивая вино и обсуждая с напарником очередную неудавшуюся попытку его матери женить своего сына на дочери подруги? Мы ели, пили и смеялись, строя гипотезы, когда же у Колетт Валентайн кончатся подруги и их дочурки. Потому как за десять с лишним лет поток выгодных кандидаток так и не иссяк.
        Где та Эмбер? Что во мне осталось от нее и что от Гагары? Вечного аутсайдера, ожидающего, что каждый новый день станет последним?
        - У меня нет аппетита, - признаюсь, откладывая столовый прибор. - Покажи, пожалуйста, где мне можно лечь. Я хочу спать. - Встаю со стула.
        Ник оборачивается ко мне вполоборота, сверлит взглядом.
        - То есть со мной ты больше не спишь?
        Я же говорила, что он очень тонко меня чувствует.
        Закусываю губу, качаю головой.
        Если мы начнем еще и жить вместе как пара, ничего уже нельзя будет остановить. Мы поплывем по течению. Одно дело - на Пандоре и затем во время длительного путешествия домой. И совсем другое - здесь.
        Это квартира Ника, но здесь все мои вещи. Мне душно от этого и хочется сбежать.
        Понимаю, что он забрал мои пожитки не для того, чтобы привязать меня к себе и отрезать пути к отступлению, а просто потому, что их некуда было деть, а у него имелось место. Я знаю Ника и уверена, что он даже не подумал о двойном дне такого решения. Напарник тогда ведь был даже не уверен, жива ли я до сих пор.
        Однако понимание всего этого не лишает меня полного ощущения того, что я в ловушке. Я снова безвольная кукла без права решать за себя. Задыхаюсь.
        Ник тоже встает.
        Сначала смотрит на меня пронзительно и до ужаса долго, затем разворачивается, складывает вилки в посудомоечную машину. Закрывает коробки с едой, убирает в холодильник.
        Слежу за ним взглядом.
        Я тоже его чувствую. И сейчас ясно ощущаю, что за показным спокойствием кроется с трудом сдерживаемая буря.
        Ник моет руки, вытирает их, вешает полотенце на место. Все не спеша, размеренно, не торопясь. Затем огибает барную стойку и подходит ко мне. Еле перебарываю в себе желание втянуть голову в плечи.
        Напарник достает из заднего кармана брюк ключ-карту и кладет ее передо мной на столешницу.
        Не понимая, поднимаю на него глаза.
        - Квартира в твоем полном распоряжении. И будет в нем до тех пор, пока тебя не восстановят на службе и не разморозят счета. Когда найдешь куда съехать, позвони. Если нужно будет помочь с переездом, помогу.
        Он серьезен. Пугающе серьезен.
        Идет к шкафу. Перебирает вешалки, достает куртку.
        - Куда ты? - спрашиваю с трудом, в горле стоит огромный удушающий ком.
        - К черту, - бормочет Ник себе под нос, потом поворачивает ко мне лицо с наклеенной фальшивой улыбкой. - Я найду где пожить. Не волнуйся за меня, я взрослый мальчик.
        В этом-то и есть моя трагедия. Я больше не чувствую себя взрослым, самостоятельным человеком.
        А еще я уже отняла у него пятнадцать лет жизни и не готова сломать ее окончательно. Колетт Валентайн была права: ее сын никогда не построит личную жизнь, пока я буду рядом. Я несу с собой разрушение.
        Глаза увлажняются. Сжимаю губы, чтобы не сорваться, не окликнуть, не остановить.
        - Черт, забыл. - Ник заходит в спальню, что-то берет с собой.
        Все еще стою у барной стойки, руки по швам.
        Это неправильно: оставаться, в то время как он уходит из своей же квартиры. Однако это его выбор. Я могла бы пару дней перебиться в соседней комнате. Хоть на груде коробок с собственными вещами.
        Но если ему так же невыносимо находиться со мной под одной крышей, как мне с ним, то пусть так. Надолго не задержусь.
        Ник появляется из спальни, идет к двери.
        И вдруг резко разворачивается уже почти от самого порога.
        Вот она, буря, - не сдержал.
        Подлетает ко мне и останавливается примерно в метре.
        - Эмбер, скажи мне хоть раз в жизни за все эти гребаные годы - почему?! - Запускает руку в волосы, привычным движением зачесывая их назад, от лба к макушке. - Почему всякий раз, когда ты подпускаешь меня к себе близко, то тут же идешь на попятную?!
        Качаю головой.
        У меня нет ответа на этот вопрос.
        - Какого черта, Эм?! - Ник окончательно срывается. - Я бегаю за тобой больше десяти чертовых лет! Ладно если бы я тебе не нравился, был бы противен. Насильно мил не будешь. Но нет! Ты же тоже меня любишь, думаешь, я слепой? Ты же точно так же сходишь от меня с ума, как я от тебя! - Преодолевает разделяющее нас расстояние, берет мое лицо в ладони, прижимается лбом к моему лбу. Прикрываю глаза. - Какого черта ты делаешь? - шепчет. Чувствую его дыхание на своих губах. - Ты спрашивала, не мазохисты ли мы? Мазохисты. Потому что ты отталкиваешь меня годами, от этого страдая сама. А я, как последний баран, ухожу.
        - Ник, отпусти, - прошу шепотом, не открывая глаз. Потому что, если открою, потекут слезы.
        Не подчиняется.
        - Янтарная, я устал тебя отпускать. Скажи мне, что не так? Не ври, что все хорошо. Я же вижу, что нехорошо. Тебя выломало там, тебе плохо. Тебе нужна поддержка. Нельзя в таком состоянии быть одной. Что я делаю не так? Просто скажи.
        - Я тебя не заслуживаю, - шепчу.
        - Янтарная, не беси меня, - просит очень серьезно. - Выключи самобичевание. Я люблю тебя. И если ты тоже меня любишь, нет смысла в этом мазохизме.
        Любит. Знаю, что любит. Меня саму разрывает на части от того, как много и сильно я к нему чувствую.
        Отталкиваю. С силой бью в плечо, заставляя отступить. Наконец открываю глаза.
        - Кого ты любишь? - кричу, больше не сдерживаясь. - Посмотри на меня. Не назад, не в прошлое. Сейчас на меня посмотри! Меня нет, понимаешь? От меня ни черта не осталось.
        Ник морщится.
        - Чушь не неси.
        - Это не чушь. - Упрямо мотаю головой. - Это то, что я чувствую. Меня не выломало на Пандоре, меня сломало. Насмерть, понимаешь? - Развязываю пояс халата, распахиваю полы. - Смотри, кто я! Смотри.
        Кайра хотела отомстить мне, а сделала предсмертный подарок. Ее надпись на моем животе как нельзя лучше характеризует то, во что я превратилась. Убогая. Моральная калека.
        К моему удивлению, на лице Ника ни капли изумления.
        - Ты думаешь за две недели путешествия я не подсмотрел, что ты там прячешь? - спрашивает скептически. - Это всего лишь шрамы. Тебе сведут их за пару процедур.
        - То, что у меня внутри, не сведут! - огрызаюсь. Всхлипываю. - Я уже разрушила твою жизнь. Хватит с меня. Я несу с собой смерть и разрушение!
        - Если ты сейчас же не перестанешь нести чушь, я оттащу тебя под холодную воду! - вспыхивает Ник.
        Меня уже колотит. Чувствую, как крупная дрожь сотрясает все тело. Почему он не слышит меня? Почему не видит, во что я превратилась?
        Я и раньше убивала людей по необходимости. И это всегда была самооборона. Но там, на Пандоре, это принесло мне наслаждение. Я хотела убить Кайру, мечтала прикончить Филина. И если бы у меня было больше времени, то он ни за что не умер бы от выстрела в голову. Я убивала бы его медленно, жестоко и кроваво. И даже сейчас у меня перехватывает дыхание от одной мысли об этом.
        Я пропиталась духом Птицефермы, проросла в нее. Прежней Эмбер больше нет, как бы я ни пыталась себя обманывать все это время. Меня - нет.
        - Тащи, - соглашаюсь запальчиво, запахивая халат и сжимая его половинки под горлом. - Тащи, у тебя хватит силы. Покажи мне, что сильнее. Продемонстрируй наглядно, что я ничто и у меня нет права голоса. Думаешь, я буду отбиваться? Я сдамся. Как сдавалась там целых два года. Такая женщина тебе нужна?!
        Ник отступает от меня. Проводит ладонью по лицу.
        Качает головой.
        - Дура. Какая же ты дура.
        А потом разворачивается и выходит за дверь.
        Замок щелкает.
        Все.
        Глава 45
        - Вы подвергались сексуальному насилию за время пребывания на Пандоре?
        - Да.
        - Сколько раз?
        - Два.
        Доктор Шиц с серьезным видом делает заметки в своем планшете.
        - Два года, - уточняю.
        Женщина вскидывает на меня глаза, поправляет очки на своем носу, чтобы скрыть удивление.
        - Хм, - хмыкает, что-то снова записывая. Она сидит за столом, я - на кушетке. Сначала лежала, но наш сеанс длится так долго, что у меня затекла спина. - Вы сопротивлялись?
        - Первую пару раз.
        - А потом? - Внимательный взгляд из-под очков.
        - А потом я представляла себя бабочкой или шелестящей на ветру травой, - отвечаю на полном серьезе, и глаза доктора округляются.
        Женщина снова что-то записывает, на этот раз неприкрыто хмурясь.
        - Как вы себя чувствовали в этот момент? - следует затем вопрос.
        Она что, издевается?
        - Бабочкой лучше, чем травой, - огрызаюсь.
        Но мозгоправов ничем не пронять.
        - Почему? - тут же заинтересовывается и даже подается в мою сторону.
        Меня допрашивают третий день. Каждый раз - разные психотерапевты.
        Вчера был тактичный мужчина в возрасте. Он тоже что-то все время записывал, но разговаривали мы в основном на отвлеченные темы. Доктор больше интересовался моим нынешним восприятием мира и реакциями на те или иные раздражители.
        Сегодняшний мозгоправ, женщина по фамилии Шиц, избрала другую тактику - прямо в лоб. И могу сказать, что вчерашний специалист по оценке моей адекватности мне понравился больше.
        Поворачиваюсь к ней.
        - Потому, что бабочка может улететь, а у травы - корни, - отвечаю.
        Шиц несколько секунд обдумывает мои слова, покачивая головой.
        - Но бабочку можно прихлопнуть, - высказывает аргумент в противовес. Напоминает детсадовскую игру.
        Пожимаю плечом.
        - Ей будет все равно, когда ее размажут. Зато, пока жива, она свободна.
        Доктор хмыкает и согласно кивает.
        - И тем не менее бабочку можно поймать и заточить в банку или в контейнер, - возражает снова.
        Усмехаюсь.
        - Она все равно будет летать по банке и останется свободнее травы, - настаиваю на своем.
        Доктор Шиц вздыхает и смотрит неодобрительно.
        - Эмбер, вы очень упрямы. Вам говорили?
        А еще я дура. Да, мне говорили.
        …Дура. Какая же ты дура…
        Интересно, как долго его голос будет звучать в моей голове?
        Эти дни я ни разу не видела Ника, даже мельком. Ни в его квартире, ни в отделении.
        Вчера, когда вернулась в щедро одолженное мне жилье после дня выматывающих мое терпение испытаний, то сразу обнаружила не до конца закрытую дверцу шкафа, а потом - исчезновение из ванной хвойного шампуня. Ник приходил и постарался сделать это в такое время, чтобы не застать в квартире меня.
        Чувство неправильности происходящего не покидает. Но в то же время не знаю, как правильно - больно и так и этак.
        - Эмбер, вы меня слышите? - Доктор Шиц снова привлекает к себе мое внимание. - Вы со мной?
        А куда я денусь?
        Вздыхаю.
        - Я вас слушаю.
        Наша беседа началась уже под вечер. Сейчас, должно быть, уже совсем поздно. А до этого была медицинская скан-камера и первая процедура по удалению шрамов на животе и спине. С «убогой» обещали справиться за несколько сеансов, а вот с прошлогодними отметинами на спине придется повозиться - старые шрамы удалять сложнее.
        - Как вы себя чувствовали, когда прекращали быть бабочкой или травой?
        Полагаю, если скажу, что после этого снова превращалась в «птицу» Гагару, то психотерапевт поймет меня буквально и точно сдаст в дурку.
        - Нормально, - отвечаю нейтрально. - И сейчас нормально, - заверяю. Демонстративно смотрю на дверь. - Может быть, достаточно на сегодня?
        - Вы устали?
        - Да.
        Воспринимаю этот вопрос как добрый знак и что меня скоро отпустят. Упираюсь ладонями в край койки, намереваясь спрыгнуть на пол. Но не тут-то было.
        - Вам себя жаль?
        - Что? - Убираю руки обратно на колени и не понимая смотрю на врача.
        - Вам себя жаль? - повторяет та терпеливо. - Было жаль? Жаль сейчас? Что вы чувствуете, оглядываясь назад?
        Я чувствую злость, досаду и беспомощность. А из-за беспомощности - новую злость.
        Но в одном я уверена…
        - Нет. - Качаю головой. - Мне себя не жаль.
        Кажется, мой ответ врачу не нравится. Впрочем, как и все предыдущие.
        Она делает еще какие-то заметки в своем планшете, после чего поднимает голову и вежливо улыбается.
        - Пожалуй, я выяснила все, что хотела. Вы можете идти. До встречи.
        Спрыгиваю с койки, даже не пытаясь скрыть, что мечтаю поскорее убраться отсюда.
        - Прощайте, - отвечаю.
        Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.
        Этого уже не произношу. Думаю, она догадалась.

* * *
        В квартире пусто и тихо.
        Вхожу; включаю свет.
        На этот раз в мое отсутствие тут никого не было и все лежит точно на своих местах. Чувствую некое разочарование.
        А чего ты хотела, дура? Чтобы он ждал тебя и дальше продолжил за тобой бегать?
        Была бы ты этому рада?
        Точно нет.

* * *
        Выхожу из ванной, завернувшись в теплый махровый халат.
        Завтра мне наконец позволят увидеть список заключенных Птицефермы - сегодня Старик получил документы. Поэтому хочу как следует выспаться, чтобы приехать в отделение пораньше. Иначе, когда до меня доберутся мозгоправы, вырваться уже не смогу.
        Прохожу мимо кухонной зоны и замечаю, что коммуникатор, снятый с запястья перед походом в душ и оставленный на барной стойке, светится. Аппарат старый, вибрация слабая, ощутимая только тогда, когда прибор надет на руку, и совершенно неслышная уже на расстоянии пары шагов.
        С тех пор как напарник вручил мне комм, я не принимала ни одного звонка - только сообщения. Ким, исправно информирующей меня о времени приема у оценщиков моей психики, проще общаться со мной письменно.
        Подхожу, беру коммуникатор со стойки. Номер не определен - не из списка контактов. Однако, как я поняла, программеры и не давали гарантий, что восстановили их все.
        Принимаю вызов.
        - Я слушаю. Кто это?
        Это не Ник. Его номер сохранен в памяти аппарата. Кому я могла понадобиться на ночь глядя?
        - Привет, детка! - весело раздается из динамика.
        - Дэйв? - выдыхаю пораженно.
        Разве такое возможно? Сейчас он должен бежать как можно дальше и заметать за собой следы. А этот безумец берет и звонит мне!
        В ответ на мой удивленный возглас слышится хриплый смех.
        - Детка, не обижай меня. Неужели так много мужчин зовет тебя деткой?
        Нет, к счастью, нет - только один.
        Подхватываю рукой длинные полы халата, чтобы не запутаться в них, и забираюсь с ногами на стоящий неподалеку диван.
        - Ты в курсе, что мой комм могут прослушивать? - спрашиваю серьезно.
        Опять смеется.
        - Пусть попытаются. Канал зашифрован. А сам я нахожусь там, куда лапы твоего начальства не дотянутся. - На заднем плане слышно завывание ветра. - Тут, кстати, тепло и море потрясное. Как давно ты была на море? Тут здорово!
        Была ли я у моря хоть раз - вот в чем вопрос. Не помню. Если и была, то оно впечатлило меня не так сильно, если воспоминания о нем не смогли преодолеть блокаду слайтекса.
        Не разделяю веселья собеседника.
        Откидываю голову на спинку, прикрываю глаза.
        - Дэйв, у нас отличные программеры.
        В ответ - самодовольный смешок.
        - А я плачу лучшему. Поверь, детка, настоящие спецы в этой сфере никогда не работают на правительство.
        Парадоксально, но сейчас мне очень хочется ему верить. Так на чьей я стороне?
        Нет, так не пойдет. Я же жду, когда мозгоправы признают меня адекватной, а Старик вернет меня на службу. Мне нельзя общаться с беглыми преступниками.
        Открываю глаза. Сажусь прямо, сжимаю пальцами переносицу.
        - Дэйв, зачем ты звонишь? - спрашиваю строго.
        На самом деле я очень рада, что с ним все в порядке. При других обстоятельствах мы могли бы остаться приятелями. Вряд ли близкими друзьями, но хорошими знакомыми, способными раз в год или два встретиться в баре и пропустить по паре бокалов.
        При других обстоятельствах. В другой жизни.
        - Детка, детка… - разочарованно тянет собеседник. - Вот умеешь ты все испортить. Я ей о море, а она - сразу о деле.
        - Дэйв!
        - Ладно-ладно, - становится серьезнее. - Я звоню затем, чтобы сказать, что я твой должник.
        - С чего бы? - удивляюсь. Убираю руку от лица. - Ты спас нам жизнь. Мы квиты.
        - Ну-у-у, - тянет он. - Сначала так, а потом ты увела наш катер из-под обстрела. Получается, тогда были квиты. А потом…
        - Не продолжай, - быстро перебиваю.
        Хочу верить, что нас не подслушивают, но рисковать не хочу. Не хватало еще, чтобы Дэвин в прямом эфире сказал, что сбежал не сам, а это Ник его отпустил.
        - Короче говоря, Валентайну - мой пламенный привет. - Дэвин понятливо перефразирует то, что хотел сказать. - Но его должником я быть не хочу хотя бы потому, что он увел мою детку.
        Вздыхаю.
        - Дэйв, меня никто не уводил.
        - Да-да, детка, - отмахивается он. - Знаем. Плавали. Так вот. Ему - привет. Тебе - услуга. Если что понадобится, маякуй.
        Вряд ли мне может что-то от него понадобиться, но жест широкий - я ценю. Дэвин рискует быть пойманным, но выходит со мной на контакт только для того, чтобы сказать, что готов оказать помощь, когда она мне понадобится.
        - Спасибо, Дэйв, - говорю на полном серьезе.
        - Ну тогда пока, детка. Звони на этот номер, если заскучаешь.
        - А не боишься, что я сама тебя сдам и попрошу выяснить по этому номеру, где ты находишься?
        Дэвин смеется уже в полный голос, хотя и до этого разговаривал громко - перекрикивал прибрежный ветер.
        - Во-первых, не выяснят, - возражает уверенно. - Во-вторых, не сдашь.
        Согласно молчу. Прав ведь: не сдам.
        - До встречи, детка! И помни: ты классная!
        Связь обрывается.
        В помещении повисает звенящая тишина.
        Снова откидываю голову на спинку дивана и улыбаюсь.
        Я сказала доктору Шиц правду: мне себя не жаль. Жизнь свела меня с многими хорошими людьми - с Ником, Дэвином, Джилл, со Стариком, с Совой, - которых я совершенно не заслуживаю.
        Меня не следует жалеть. В этом мне можно только позавидовать.

* * *
        В нашем общем с Ником кабинете тишина.
        По правде говоря, я думала, что Ким проводит меня посмотреть отчеты в другое место. Однако секретарь шефа сообщила, что мое прежнее рабочее место свободно и ждет меня. А я так хотела поскорее добраться до документов, что даже не спросила, как так вышло, что мой стол за два года никто не занял. Ник ведь работал в паре с Мейс. Неужели они взаимодействовали только на выездах?
        Компьютер оживает от прикосновения ладони к идентификационной панели, разворачивает над столом голографический экран. Все так знакомо и привычно и в то же время - чуждо. Будто заглядываю в прошлое сквозь толщу воды.
        Вроде бы мне уже удалось вспомнить почти все факты своей биографии. Но тем не менее пробелов еще предостаточно и время от времени всплывают новые вопросы, ответов на которые у меня нет. Как с вопросом Дэвина о море. До сих пор не имею понятия, была ли я на берегу, купалась ли в чем-то крупнее реки на Пандоре или видела только по телевизору.
        Как и всегда, стоит напрячься, боль тесным обручем обнимает виски. И единственное спасение - отвлечься и вернуться в настоящее.
        Документы уже готовы и загружены в базу. Доступ мне открыт.
        Со вздохом бросаю взгляд на пустой стол со спящим компьютером напротив и погружаюсь в чтение.
        Тут много файлов: об истории Пандоры, результаты наших изысканий перед моей отправкой туда, видео и текстовые записи допросов всех, кто был в курсе деталей операции - как членов нашей команды, так и завербованных, - после моего исчезновения. Есть даже свежий отчет Ника, датированный прошлой неделей.
        Рука сама тянется к нему, но этот документ я так и не открываю. Зачем? Проверить, написал ли напарник правду? Знаю, что написал. Не сомневаюсь, что про меня там нет ни одного дурного слова. Как и не сомневаюсь, что о наших личных отношениях во время нахождения на Птицеферме Ник умолчал.
        Еще он должен был, как руководитель операции, высказаться по поводу моего психического состояния и дать оценку моей лояльности и верности - это обычная практика, и в конце рапорта каждый из нас обязан сказать несколько слов о работе коллег. Но читать о том, что написал обо мне Ник, еще более бессмысленно, чем перепроверять описанные им факты.
        Тихонько усмехаюсь про себя - я доверяю ему больше, чем себе. По-прежнему. Всегда. Что бы ни было.
        На самом деле, кроме отчета напарника, мне не помешает прочесть все, что имеется в деле о Пандоре, но это не на один час, а меня в любой момент могут потребовать к себе медики. Поэтому выдыхаю и решительно открываю то, что меня страшит, но интересует в первую очередь - список заключенных.
        Документ заполнен разными шрифтами, что-то выровнено по ширине страницы, что-то по левому краю или идет столбцом справа. Такое впечатление, что это не единый список, а собранная из разных источников информация. Причем либо собирали ее второпях, либо этим занимался кто-то ленивый, не потрудившийся даже подогнать текст под единый формат.
        Думаю о чем угодно: об исполнителях, о расположении абзацев на странице - только не читаю.
        В последний раз бросаю взгляд на пустой стол напарника напротив, набираю в легкие побольше воздуха и впиваюсь взглядом в первую строчку.
        Мария С. Коннел (2639 г. р.)…
        Глава 46
        - Эм, ты в порядке?
        Вздрагиваю. Даже не слышала, как открылась дверь.
        Торопливо вытираю слезы тыльной стороной ладони, поворачиваюсь, откатываясь от стола на стуле.
        - Что ты тут делаешь? Ким сказала, Старик отправил тебя в отпуск.
        Ник выглядит… хорошо. На самом деле хорошо. Улыбается мне, тоже рад меня видеть, как и я его, - вижу по глазам.
        Пожимает плечом, убрав руки в карманы брюк.
        - Да разбираемся еще с моим отчетом, - усмехается. - Шеф суров и пригнал меня сюда с утра пораньше.
        Так похоже на Старика - пока не получит желаемое, не отстанет.
        Однако сейчас начальник меня не волнует. Смотрю во все глаза на стоящего напротив меня мужчину и чувствую, как по всему телу растекается тепло, будто я выпила спиртное на морозе. И это идеально подходящее сравнение - близость Ника меня пьянит.
        Сегодня он собрал волосы в хвост, и поврежденная на Пандоре бровь отчетливо видна - на ее кончике осталась лишь бледно-розовая полоска, пока еще чуть ярче общего тона кожи. Какая-то пара недель - и от моего первого опыта швеи не останется и следа.
        - Убрали? - улыбаюсь.
        Ник смотрит вопросительно, и я касаюсь пальцем собственной брови в том месте, где у него недавно был шрам.
        - А-а-а, - понимает. - Да. Пара процедур. Тамара насела на меня и запретила тянуть время.
        Да, с Тамарой я уже познакомилась заново. Чудесная женщина, но из тех, с кем лучше не спорить - себе дороже: она либо убьет пациента за непослушание, либо вылечит.
        Повисает неловкая пауза.
        Не знаю, что ему сказать. Единственное, что приходит на ум: ты прав, я дура, вернись домой. Несколько дней без него - и я уже готова забыть про все свои страхи, связанные с нашими отношениями, лишь бы он был рядом. Прекрасно, Эмбер. Последовательно.
        - Расскажешь, что с тобой? - Ник первым нарушает молчание. Смотрит пристально. - Ты плакала. - Тем не менее так и стоит у двери, не сокращая между нами расстояние.
        Тоже боится, что не сдержится, если окажется рядом? Я за себя уже не отвечаю.
        К счастью, вопрос напарника возвращает меня в реальность. Откатываюсь на стуле от стола подальше, предлагая Нику заглянуть в файл, открытый на экране.
        - Читал?
        Он делает к столу шаг. Только один. Будто его на самом деле ударит током, если подойдет ко мне слишком близко.
        - Да. Вчера, - отвечает, поняв, что за документ я изучала перед его приходом. Поджимает губы.
        - Она была ветеринаром, - бормочу и отвожу взгляд.
        А Сапсан и Рисовка на самом деле были мужем и женой. И их любовь не смогли загасить ни слайтекс, ни новое место жительства. Лишившись воспоминаний, они все равно нашли друг друга…
        И умерли.
        Просто так. Потому что оказались не в то время и не в том месте.
        - Угу, - отзывается Ник. - Я наводил справки. Благотворительный фонд помощи бездомным животным «Добрый друг» по-прежнему функционирует. Им руководит ее дочь. Если захочешь, ты можешь с ней встретиться.
        Сглатываю. Дочь Совы - я хотела бы ее увидеть. Сказать, какой великодушной и самоотверженной женщиной была ее мать.
        Киваю.
        - Спасибо. Чуть позже я обязательно это сделаю.
        Позже. Когда смогу рассказать о Сове без слез и кома в горле.
        Мы считали ее старухой, Кайра и Чайка норовили напомнить ей, что «свое она уже отжила». А ведь Сове было всего пятьдесят два года… Младше матери Ника.
        Мария Коннел - я запомню.
        - Могу составить тебе компанию.
        Глубоко ухожу в свои мысли и вздрагиваю от голоса напарника. Перевожу на Ника взгляд. Наша ссора ни черта не изменила. Ни черта - ни для него, ни для меня.
        Качаю головой.
        - Я справлюсь.
        Мне нужно вернуться, стать если не собой прежней, то новым самодостаточным человеком. Не хочу быть тенью. Даже тенью любимого человека - не хочу.
        Видимо, что-то проскальзывает в моем взгляде, что Ник все понимает без слов - как всегда, чувствует меня. Отступает к двери.
        - Ладно, я побегу. А то старик меня четвертует. - Корчит веселую гримасу, закатывает глаза к потолку.
        Всего несколько фраз: «вернись домой», «я люблю тебя», «я действительно дура», «давай больше не будем мазохистами». Сказать их - и все изменится. Все.
        Не могу.
        Ник усмехается, подмигивает мне на прощанье и поворачивается к двери.
        - Подожди! - Вскакиваю на ноги.
        Напарник оборачивается.
        Черт-черт-черт. Он подумал, что я таки скажу те несколько фраз. Мне хочется провалиться сквозь землю.
        Торопливо отвожу глаза, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
        - Я хотела спросить, где Мейси? - бормочу. - За эти дни я, кажется, видела всех наших. А ее - нет. Тоже в отпуске?
        - Мейс уволилась.
        - Что? - Не в силах совладать со своим удивлением, все же вскидываю на напарника глаза. - Когда?
        Пожимает плечом.
        - Сразу после моего отлета на Пандору. Так мне сказали.
        У меня ощущение, что, будь в моей голове шестеренки, как в старинных часах, сейчас они все завертелись бы с бешеной скоростью.
        Не отдавая себе отчета в действиях, сама шагаю к Нику.
        - Уволилась, зная, что ты полетел меня спасать? - Сердце ускоряет бег. Не может быть, не бывает таких совпадений. Не верю!
        Напарник морщится.
        - Янтарная, прекрати. Это не она.
        То, что мне не надо ему объяснять ход своих мыслей - несравненный плюс. Однако то, что он их не разделяет, - весомый минус.
        - Не бывает таких совпадений, - настаиваю.
        Мейс всегда меня ненавидела, с самой учебы.
        Ник смотрит в ответ до боли серьезно, качает головой.
        - Эм, кончай.
        Тоже мотаю головой, но куда интенсивнее.
        - Нет.
        - Эмбер. - В голосе напарника появляются стальные нотки. - Ушла она или нет, мы были командой. И после твоего исчезновения нас всех допрашивали с «сывороткой правды», проверяли контакты с кем-либо не из постоянного окружения, шерстили счета на перевод и на получение крупных сумм. Мейси была полностью оправдана, как и мы все.
        - Она знала подробности о ходе операции и терпеть меня не могла, - не сдаюсь. Смотрю напарнику в глаза.
        - Знала, - соглашается. - И я сам от нее не в восторге, и она была первой, в чью вину я бы поверил. Но результат допроса Мейси Плун в соседнем файле с тем, который ты только что читала. Можешь посмотреть.
        - Ты смотрел? - Впиваюсь в него взглядом.
        - Я на нем присутствовал, - отрезает.
        Мой запал постепенно сходит на нет. Ник бы не солгал и уж точно не стал бы выгораживать Мейси, если бы она была причастна к тому, что со мной случилось. Тем не менее ее внезапный уход перед моим возвращением слишком подозрителен.
        - Результат допроса с «сывороткой» мало чем отличается от показаний древнего детектора лжи, - говорю, но уже менее уверенно. - Если не задать правильные вопросы, не получишь и правильные ответы.
        Ник разве что не скрипит зубами. На его запястье загорается экран коммуникатора, но напарник нетерпеливо сбрасывает вызов.
        - Старик? - уточняю.
        - Кто же еще? - огрызается. - Подождет. Я в отпуске. Садись, - подлетает к столу и отодвигает для меня стул, - садись и посмотри. - Пробегает пальцами по экрану, открывая нужное видео. Топчусь на месте. - Ну же, - торопит.
        Подхожу, обнимаю себя руками. Садиться не спешу.
        Ник пожимает плечами, без слов комментируя мое упрямство, и сам плюхается на стул. Запускает видео.
        Комната для допросов. Мейси - в форме. Сидит за столом, смотрит прямо перед собой, глаза - «стеклянные». В тускло освещенном тесном помещении собралось немало народу: Старик, Тамара, следящая за здоровьем допрашиваемой, находящейся под действием препарата, Ник и Даг. Даг привалился плечом к стене у двери, ведущей в коридор. Маккален и Тамара сидят за столом напротив Мейси. Ник - нагло уселся прямо на краю столешницы между шефом и допрашиваемой.
        - Валентайн, что, стульев нет? - недовольно бросает Старик.
        Напарник дарит ему язвительную улыбку.
        - Мне и так удобно. Спасибо за заботу.
        - Запись пошла! - громко сообщает кто-то, не узнаю голос.
        Старик откашливается, прочищая горло.
        - Твое имя? - обращается к Мейс. На самом деле странно - не ожидала, что полковник сам будет вести допрос.
        - Мейси Плун.
        - Звание?
        - Лейтенант. Лейтенант Мейси Плун…
        Далее следует список стандартных вопросов и ответов: возраст, имена родителей, номер страховки, домашний адрес. Мейс отвечает подобно роботу, смотря прямо перед собой и изредка моргая.
        Со вздохом приваливаюсь спиной к стене, продолжая смотреть.
        Ник бросает на меня взгляд.
        - Я все еще могу уступить стул.
        - Обойдусь, - огрызаюсь.
        А на экране Маккален переходит к вопросам, относящимся к делу. Знала ли о том, куда отправилась лейтенант Николс, - знала. Связывалась ли с кем-либо, чтобы помешать, - нет. Платила ли кому-либо, чтобы сорвать операцию, - нет. Получала ли от кого-либо деньги, чтобы сорвать операцию, - нет. Знает ли, что произошло с лейтенантом Эмбер Николс, - нет. И еще множество однотипных, по-разному сформулированных вопросов.
        И в завершение:
        - Мейси, как ты относишься к Эмбер?
        Допрашиваемая, кажется, впервые за все это время переводит взгляд на полковника, и ее глаза разве что не наливаются кровью.
        - Ненавижу. Наглая выскочка. Если бы не она… - И Плун красноречиво упирается взглядом в Ника.
        Ник на экране хмыкает, трет переносицу.
        Маккален резко хлопает ладонью по столу.
        - Отставить! Развели тут бордель! Валентайн!
        Мейси подпрыгивает от неожиданности.
        - Полковник, - Тамара осуждающе качает головой, - спокойнее, вы пугаете допрашиваемую.
        Напарник же устало закатывает глаза к потолку.
        - Я-то при чем?
        - Разберись со своим гаремом наконец!
        Ник кривится.
        - Мейси не входит в мой га-рем, - передразнивает. И уже серьезно: - И Эмбер совершенно точно тоже.
        Старик отпускает смачное ругательство, но, памятуя о замечании доктора, негромко.
        - Вернется Николс, - грозит напарнику пальцем, - разделю вас с ней к чертовой матери…
        - Ладно, я поняла, - не выдерживаю. - Выключай.
        Ник послушно останавливает запись и поворачивается ко мне, смотрит выжидательно.
        - Что? - огрызаюсь. Снова обнимаю себя руками, закрываясь.
        Да, я видела допрос, но все равно не могу поверить в такое стечение обстоятельств - я возвращаюсь, а Мейси исчезает.
        Ник встает. Все еще смотрит на меня серьезно.
        - Эм, я не меньше тебя хочу узнать, кто это с тобой сделал. Но нет смысла вести расследование по кругу. Мейс не срывала операцию. В прошлом году она с кем-то познакомилась. У них завязались серьезные отношения, дело шло к свадьбе. Должно быть, ее ухажер таки сделал ей предложение и она решила уйти. - Разводит руками. - Так совпало.
        Смотрю на напарника исподлобья.
        - Ты говорил, что она искала меня с не меньшим энтузиазмом, чем другие, - вспоминаю. - Почему? Если так меня ненавидела. Может, из-за чувства вины?
        Ник с сомнением переводит взгляд с меня на экран, на котором замерло крупным планом изображение Мейс.
        - Думаешь, ей свойственно испытывать чувство вины? - отвечает вопросом на вопрос.
        Тоже верно. Это по моей части.
        - Черт! - срываюсь. - Не знаю!
        Комм на запястье напарника снова оживает. Он опять сбрасывает вызов.
        Провожу ладонью по лицу, заставляя себя успокоиться.
        - Иди уже. Старик будет зол.
        Однако напарника не страшит перспектива встречи с разъяренным шефом. Отмахивается.
        - Поорет и успокоится. - Делает шаг ко мне. - Янтарная, меня куда больше волнует твое состояние.
        А меня - то, что он слишком близко.
        Отступаю, врезаюсь лопатками в стену.
        - Иди к Маккалену, - прошу.
        Отворачиваюсь, смотрю в сторону - в окно. За ним - яркое солнце, дерево, выросшее прямо у стены здания, качает на ветру ветвями с начинающими желтеть листьями. Какая ирония - здесь тоже конец лета, как и на Пандоре.
        Больше не произношу ни слова, жду.
        - Ты - босс, - усмехается Ник. Невесело так усмехается.
        Идет к двери и на этот раз выходит из кабинета.
        Шумно выдыхаю и сползаю спиной по стене на пол.

* * *
        - Детка, я не сомневался, что ты обо мне вспомнишь, но не думал, что и дня без меня не проживешь, - раздается из динамика хриплый голос буквально после второго гудка.
        На заднем фоне шум: музыка и голоса, отчетливо слышен женский смех.
        - Дэйв, ты можешь говорить? - спрашиваю серьезно.
        Собеседник шумно выдыхает прямо в комм.
        - Да, детка. Дай мне минутку. - Голос пропадает, а шум остается. Видимо, Дэвин идет к выходу из помещения или просто отходит от громкой компании - может, у них там вечеринка на пляже. Шум резко смолкает. - Слушаю тебя, детка, - на сей раз в тишине отчетливо произносит мой друг детства.
        - Дэйв, мне нужна помощь. - Крепче сжимаю в пальцах коммуникатор, который сняла перед сном, но так и не положила на прикроватную тумбочку.
        - Да понял уже, не тупой. Ну? Не ломайся.
        Не сдерживаю улыбки - из всех моих знакомых так изъясняется только Дэвин.
        - Ты говорил, у тебя на подхвате хороший программер?
        - Есть такое дело.
        - Ты можешь попросить его найти некоего Сэма Зоуи?
        Пауза. Затем удивленное:
        - А это что за птица?
        От слова «птица» сводит зубы. Наверное, я теперь до смерти не смогу избавиться от связанных с ним ассоциаций.
        - Это человек, которому дали взятку за то, чтобы он вколол мне меньшую, чем остальным заключенным, дозу слайтекса, - объясняю торопливо, несмотря на уверенность Дэвина в том, что нас невозможно подслушать. - Он работал медбратом в тюремном приемнике и исчез сразу же после моего поступления в лагерь.
        - Эгей! - В голосе собеседника появляется понимание. - А сами-то чего? Вы же Интерпол. Руки коротки?
        - Коротки, - признаю. - Ну так что? Поможешь?
        - А ты меня поцелуешь?
        Возвожу глаза к потолку.
        - Воздушный поцелуй сойдет? Лови.
        - Бессердечная, - усмехается Дэвин. - Давай говори, что еще знаешь об этом типе.
        Выдыхаю с облегчением. Друг - моя последняя надежда. Больше мне обратиться не к кому.
        - Зоуи сбежал и улетел на Сьеру, - перечисляю полученные мною данные из отчета. - Некоторое время был там. С ним даже удалось связаться, но он наотрез отказался от дальнейшего сотрудничества.
        - А экстрадиции нет, - хмыкает Дэвин, едва ли не с гордостью за беглеца.
        - Нет. И самого Зоуи нет. Ник лично летал на Сьеру, но не нашел даже следов.
        Молчание.
        - Валентайн, что ли, безгрешный? - после паузы фыркает собеседник. - Не мог попросту облажаться?
        Ладно, сейчас не время спорить.
        - Не безгрешный, - соглашаюсь. - И не хакер. Наши программеры ничего не нашли. Если ты говоришь, что твой человек лучше, может быть, у него получится что-то выяснить.
        - Лучше, лучше, - уверяет Дэвин. - Ладно, детка, понял тебя. Пошуршим.
        - Спасибо.
        - Благодарности и поцелуи припаси к моему возвращению с информацией, - весело отмахивается собеседник. - А теперь дай мне допить мой мохито, женщина - обломщица веселья.
        Связь прерывается.
        Несколько минут сижу, задумчиво глядя в погасший экран, и только потом кладу комм на тумбочку, где ему до утра и место.
        Если Дэйв и его люди найдут Зоуи, у нас будет шанс потянуть за ниточку и раскрутить этот клубок до заказчика. Шанс довольно призрачный, но это лучше, чем ничего.
        Глава 47
        Меня будит сообщение от Ким: «Полковник Маккален ждет тебя в девять. Не опаздывай».
        Спросонья перечитываю текст трижды, прежде чем до меня в полной мере доходит его смысл. На часах - семь часов. Добираться до отделения даже неспешным шагом - максимум полчаса. Ким неизвестно, что я живу в квартире Ника, но она знает, что я обитаю где-то поблизости. Так к чему такая спешка?
        Да еще это «полковник Маккален». Никто из нас не зовет начальника так. «Старик», «шеф», «полковник» или просто «Маккален», но уж точно не так официально, как написала в своем сообщении его секретарь, так же как и остальные в нашей команде, не склонная к чрезмерному официозу. Значит, дело серьезное. Скорее всего, мозгоправы таки решили, что пришла пора остановить их изыскания на мой счет. Наконец-то.
        Собираюсь неторопливо. Вместо завтрака выпиваю огромную кружку крепкого кофе, принимаю душ.
        Восстановление в должности - момент важный. Все эти дни я появлялась в отделении исключительно в спортивной удобной одежде, которую можно быстро снять при посещении медиков. Сегодня подобный внешний вид кажется мне неуместным, и я трачу не меньше получаса, копаясь в коробках со своими вещами в поисках формы.
        Парадную нахожу почти сразу, но это не то, что мне нужно. Момент важный, однако не торжественный. Это не церемония награждения, а возвращение мне моего же статуса. Поэтому парадные китель и брюки остаются в коробке.
        Ткань серой повседневной формы приятно холодит руки. Привычная, несмотря на прошедшее с момента ее последнего ношения время. Почти родная - весомая часть моей жизни.
        Одеваюсь, подхожу к зеркалу и… замираю. То, в чем я ходила в отделение до этого, и раньше было свободным и бесформенным. Но форма… Она не просто свободна, а невозможно, до ужаса велика - будто одежда с чужого плеча, причем одолженная у кого-то вдвое крупнее меня.
        Я знала, что очень похудела за эти два года. Но чтобы настолько…
        Кручусь перед зеркалом, пытаясь рассмотреть себя сзади.
        Всегда худенькая Джилл, заглядываясь на мою спортивную фигуру, часто поговаривала, что в сравнении со мной у нее вообще нет задницы. Что ж, теперь у меня ее нет в сравнении с кем угодно. Я превратилась в обтянутый кожей скелет.
        От качественных моющих средств волосы постепенно становятся шелковистее и ярче. От полноценного питания и регулярного восьмичасового сна блекнут фиолетовые круги под глазами. Но я все еще остаюсь скелетом, и восстанавливать форму мне придется еще очень долго.
        Резкими рваными движениями сдергиваю с себя форму и бросаю под ноги, переступаю. Избавляюсь от нижнего белья и остаюсь перед зеркалом без всего. Стою и смотрю на себя.
        Скелет, жертва анорексии - вот как я выгляжу.
        Впервые смотрю на себя трезво.
        Мое подсознание бунтует. В его восприятии я все еще спортивная и пышущая здоровьем привлекательная молодая женщина.
        В моей жизни не было много мужчин, но только потому, что я сама этого не хотела. У меня никогда не было недостатка внимания от противоположного пола. Кавалеры отсеивались, скорее, из-за моего несносного характера, а не из-за изъянов внешности.
        А теперь я… такая.
        Руки, ноги, голова - все цело. И я понимаю, что, пока бьется сердце, изменить можно все что угодно. Но оказаться в начале пути вновь, спустя столько лет, непривычно и страшно.
        Я такая.
        Могу стать толстой, могу остаться худой, могу снова посещать спортивный зал семь дней в неделю и добиться потерянной спортивной формы.
        Я могу все. Но, чтобы начать двигаться в нужном направлении, мне следует признать, что сейчас - я такая.
        Это сложно.
        До рези в глазах вглядываюсь в свое отражение. Осознать, принять себя.
        Ник принял.
        Он всегда меня принимал. Любой. Для него я не стала уродом, не превратилась в сумасшедшую, как мне самой порой кажется. Я все еще ищу в себе отголоски прежней Эмбер и теперь уже точно так же прежней Гагары. А для Ника я остаюсь единым целым.
        Всегда.
        И до меня вдруг доходит, что принять себя и принять его чувства ко мне - одно и то же.
        - Что же ты наделала, Янтарная? - шепчу своему отражению.
        Смысл - не быть самостоятельной и независимой. Не в том, чтобы избавиться от изъянов. Не в том, чтобы постоянно доказывать себе, что заслуживаю того, кого люблю.
        Любить - это и есть смысл.
        А я дура. Непроходимая дура.
        Оставляю смятую форму валяться у зеркала, а сама надеваю первые попавшиеся вещи - джинсы, кроссовки и удобную толстовку с капюшоном.
        Мне не жаль себя.
        Мне не стыдно за себя.
        Мне кажется, у меня есть силы завоевать целый мир.

* * *
        Ким сегодня необычно серьезна. Сидит разбирает документы.
        - Доброе утро! - здороваюсь весело.
        Однако в ответ получаю сдержанное:
        - Здравствуй, Эмбер.
        Мне было не по себе от каждодневных слез Ким при моем появлении, но сегодняшнее ее поведение смущает меня еще сильнее.
        Замираю напротив секретарского стола.
        - Что-то случилось?
        Женщина как-то рассеянно качает головой.
        - Нет… Ничего.
        Да что ты будешь делать? Из крайности в крайность.
        Опираюсь ладонями на столешницу и нависаю над хозяйкой приемной.
        - Ки-и-им.
        Та устало возводит глаза к потолку.
        - Ну, чего ты от меня хочешь? - уточняет мученически.
        - Правды.
        Что-то явно не так. Ким - вообще очень открытый человек. Да, паникер. Но отмалчиваться и делать скорбное лицо ей в принципе несвойственно. Впрочем, как и называть за глаза Старика «полковником Маккаленом».
        Ким морщится, будто я добываю у нее информацию под пыткой.
        - Да дружок твой вчера опять шум устроил. Думала, придется Старику «скорую» вызывать.
        Мои глаза округляются. Кого Ким называет «моим дружком», сомнений не вызывает.
        - Что произошло?
        - Что-что. - Женщина смотрит на меня исподлобья. - Субординации никакой - вот что. А мне потом отпаивать человека чаями.
        Если обошлось чаями, значит, все не так печально. То, что преданный секретарь горой за своего шефа, ни для кого не секрет.
        - Ты знаешь, из-за чего произошел конфликт? - не отстаю. Все, что связано с Ником, волнует меня в первую очередь.
        А это вообще что-то новенькое - Ким смотрит на меня волком.
        - А ты сама как думаешь? Из-за кого Валентайн обычно срывается с цепи?
        Нет у него цепи. Я сама - его главная цепь. Молчу, пристально смотрю женщине в лицо, ожидая пояснений.
        - Старик сообщил ему, что по выходе из отпуска он ставит его в пару с Дагом.
        Поджимаю губы. Ожидаемо.
        Маккален не единожды говорил о том, что наш тандем у него сидит в печенках. Обычно эти угрозы высказывались в сердцах. Перед моим отъездом на задание - уже весьма серьезно. В чем я лишний раз убедилась, посмотрев вчера видео с допроса Мейси Плун.
        Но Ника я понимаю. Не только в личной жизни, а на работе прежде всего мы вросли друг в друга. Так доверять и полагаться на кого-то другого - нет, не могу представить. Сложно.
        А ведь Маккален даст нового напарника и мне.
        Возвращение на службу уже не кажется мне радостным событием.
        Разделение нас с Ником ожидаемо, но теперь понимаю, что я до сих пор подсознательно надеялась, что слова Старика - лишь угрозы.
        - Я поговорю с ним, - обещаю.
        Полковник бывает суров, но всегда справедлив. После тех выводов, к которым я пришла сегодня утром, работа больше не видится мне смыслом жизни, как раньше. Поработает с Дагом, я - еще с кем-нибудь. Смысл жизни точно не в службе.
        - Поговори, - обиженно буркает Ким. - Может, передумает.
        Прищуриваюсь, не понимаю.
        - Кто что передумает?
        Но вместо ответа женщина начинает махать на меня руками, прогоняя.
        - Все-все, уже девять ноль одна. Ты опаздываешь. Опять хочешь обидеть Старика?
        Не думаю, что опоздание на одну минуту нанесет шефу смертельную рану. Но и дальнейшие споры с расстроенной Ким не имеют смысла.
        - Как скажешь, - отзываюсь и направляюсь к двери кабинета начальника.
        - Подожди! - кричит секретарь мне в спину. - Я доложу!
        Но я уже сама стучу в дверь и вхожу.

* * *
        Маккален спокоен.
        Не зол, не рассержен, не раздражен, а именно пугающе спокоен.
        - Доброе утро, полковник, - здороваюсь.
        - Доброе утро, Эмбер, - откликается, указывая рукой на стул напротив.
        Не просто спокоен, а даже расслаблен. Так выглядят люди, которые наконец решили какую-то дилемму.
        Принимаю приглашение, сажусь: зажимаю ладони между колен. Мне все еще не по себе. Он же не мог уволить Ника, правда?
        Старик молчит. Смотрит изучающе.
        Затем тянется к планшету и подталкивает его по столешнице ко мне.
        - Вот, ознакомься.
        Мне совсем не нравится, что происходит. Ничего не говорю, беру планшет в руки, пробегаю строки глазами.
        Становится сложно дышать. Сердце бьется где-то под горлом.
        - Мне жаль. - Голос полковника доносится до меня словно издалека. Молчу, смотрю в лежащий на моих коленях планшет невидящим взглядом.
        Столько лет, столько сил - ради чего? Чтобы получить в своем досье короткую запись: «Негодна»?!
        Мне больно, горько.
        - Все психотерапевты единогласно резюмировали, что ты неспособна вернуться на службу, - продолжает Маккален. - Я предлагал им отправить тебя в отпуск или на больничный. Но они, как один, настаивают, что подобные повреждения психики необратимы. Эмбер, мне правда жаль. Я сделал все, что мог.
        Неужели? Всем известно, что когда Георг Маккален чего-то хочет, то он добивается своего всеми правдами и неправдами.
        - Я всегда любил тебя как дочь.
        А это уже выше моих сил.
        Вскидываю на полковника глаза. Хочется реветь, но они, наоборот, сухие до рези.
        - А свою дочь вы бы отправили туда? - спрашиваю. - Предположили бы, что вашей дочери будет проще добывать информацию, используя свое тело? - Мой голос напоминает шипение.
        У начальника каменное выражение лица.
        - Моя дочь не карьеристка, готовая из кожи вон лезть, чтобы выслужиться, - отрезает. Отрезает… все. - Ты хотела показать, как ты крута, и я тебе позволил. Дал тебе шанс и чуть было сам не лишился должности, - продолжает теперь обвинительно. - Я поверил тебе, несмотря на то что Валентайн меня предупреждал, а ты не справилась.
        Разлепляю пересохшие губы.
        - Валентайн - единственный, кому было не все равно.
        - А ему и сейчас не все равно! - рявкает Старик. - Ты будто рождена, чтобы испортить ему жизнь и карьеру.
        Это удар под дых. Умелый - точно в цель, по самому больному.
        Дыхание перехватывает.
        - Ты знаешь, что я прочил его на свое место, когда уйду на пенсию?
        Качаю головой: не знала. Впрочем, можно было бы догадаться - Старик слишком многое спускал Нику.
        - Думаю, он станет вам достойной заменой, - отвечаю сдержанно. Пусть расценивает как хочет.
        - Стал бы, - бросает Маккален и отворачивается, будто ему и смотреть на меня тошно. А до меня только сейчас доходит, что «любил как дочь» сказано в прошедшем времени. Когда-то любил. - Можешь пролистать вниз. Там еще один приказ.
        Послушно делаю то, что велено. Тут и правда есть еще один документ. Только это не приказ - это рапорт. «Прошу принять отставку по собственному желанию и прекратить досрочно…»
        Сглатываю образовавшийся в горле тугой ком.
        Как такое возможно? Жизнь, выстроенная за долгие годы, рушится в один миг, увлекая за собой все, что только может зацепить, как снежный ком.
        Возвращаю планшет на стол, чтобы ненароком не разбить, - руки трясутся.
        - Из-за того, что его напарником стал бы Даг? - спрашиваю.
        Странно. Не верю. Возможно, повод, но не причина.
        - Из-за того, что я назвал тебя самым провальным проектом в моей карьере, - отвечает Старик. Жестко. Прямо. Без сожалений.
        - То есть Ник знал о моем увольнении еще вчера? - не верю, не могу поверить. Он бы мне сказал.
        Маккален морщится, будто съел что-то кислое.
        - Я сам узнал официальное решение докторов только утром. Но к этому шло.
        Благодарно киваю.
        - Спасибо. Я поняла.
        Спасибо за правду и за то, что не попытался очернить напарника в моих глазах.
        Моего напарника.
        Навсегда.
        - Документы у Ким забери, - говорит на прощанье Старик. Человек, которого я по-настоящему любила как отца и искренне завидовала его настоящей дочери. - И помни, ты подписала документ о неразглашении.
        Чуть смежаю веки, чтобы скрыть истинные эмоции.
        - Спасибо, - благодарю повторно. - Я помню.
        Прекрасно помню, что ничего не подписывала.

* * *
        Первым делом мне хочется позвонить Нику, но сдерживаю свой порыв. Еще не время.
        В небольшом кафе, где я заказываю большую кружку крепкого кофе и сажусь за столик в углу, по-утреннему пусто.
        Злорадно думаю, что никто не попросил меня вернуть взятый из вещдоков коммуникатор, и выхожу по нему в сеть. Ищу новостные издания: журналы и газеты. Читаю, о чем пишут, к чему призывают, кто автор статей.
        Большая часть прочитанного ожидаема: бред и погоня за сенсацией, даже если от такой сенсации за километр веет фальшью. Но есть и интересные экземпляры.
        Выдыхаю, окончательно решаясь, и, выбрав свою «жертву», набираю номер, найденный в сети.
        Оставшись на службе, я могла бы подать официальную жалобу в Альянс. И она потонула бы в бесконечном водовороте бюрократии.
        Поэтому, возможно, все к лучшему.

* * *
        Лариса Коул прилетает в кафе, едва я успеваю озвучить ей свою проблему.
        Маленькая, с черными короткими кудряшками и живыми блестящими карими глазами, она нравится мне с первого взгляда. Энтузиастка, но с мировоззрением, сходным с моим. Все ее статьи и телеэфиры, с которыми я сегодня познакомилась, пропитаны духом жажды справедливости и искреннего стремления изменить мир. Журнал, главным редактором которого является Лариса, издается по всему Новому Риму и имеет не меньшую популярность на Лондоре, Альфа Крите, Гиамме и других планетах. А телепередача, которую ведет эта женщина, транслируется по всему миру.
        Альянсу непросто будет заглушить общественный резонанс, который вскоре поднимется.
        Когда заканчиваю краткий пересказ событий, Лариса разве что не подпрыгивает от нетерпения. Под конец моей речи она уже даже не делает никаких заметок в своем планшете. Только качает головой и негодующе хмурит брови.
        Потом начинает активно звонить своим коллегам, организуя прямой эфир.
        - Что значит - когда?! - возмущается непонятливости одного из них. - Сейчас! Немедленно!
        - Может быть, для прямого эфира мне следует переодеться? - спрашиваю, когда Лариса заканчивает переговоры.
        Женщина снова хмурится, отчего у нее между бровей появляется морщинка, окидывает меня оценивающим взглядом. Затем протягивает руки и обхватывает тонкими пальцами мои лежащие на столе ладони.
        - Эмбер, не обижайтесь, пожалуйста, - просит, доверительно понизив голос. - Но давайте вы сходите в салон красоты после эфира. Ваш внешний вид - то, что доктор прописал. Если в студию придет размалеванная красотка, рассказывающая о тяготах жизни в тюрьме, ей никто не поверит. - Заглядывает мне в глаза, чуть склоняя голову набок. - Потерпите? Сможете?
        Терпеть - это то, чему на Пандоре я научилась мастерски.
        - Потерплю, - заверяю серьезно.
        На лице Ларисы читается облегчение.
        - Эмбер, мы с вами раскачаем этих толстосумов, - обещает, все еще не отпуская моих рук. - Альянс проповедует о правах и свободах людей, а сам нарушает принятую им же Конвенцию. Поверьте мне, Альянс еще долго будет штормить после того, что мы сегодня сделаем.
        - Лишь бы было не зря, - отзываюсь, поджимая губы.
        - Не будет, - уверяет женщина, сверкая глазами.
        Глава 48
        Сижу в кухонной зоне за барной стойкой и пью чай. Лениво переключаю телеканалы. Уже вечер, а по всем ним до сих пор продолжают транслировать мое интервью в студии «Правды жизни».
        Меня вывели из студии черным ходом. Привезли в квартиру Ника на бронированном флайере без опознавательных знаков, принадлежащем телеканалу. Дверь - на сигнализации, окна - закрыты и затемнены. Никому не известно, где я.
        О том, что я сегодня рассказала в прямом эфире, говорит, без преувеличения, вся планета. А очень скоро - заговорит вся Вселенная. И я чертовски довольна собой.
        Эта система прогнила насквозь. Отправляя преступников на Пандору, власти переселяют их в ад. Маленький, ограниченный пределами лагерей ад, где люди окончательно теряют человеческий облик. Альянс говорит о облагораживающем труде, а взращивает в бывших преступниках животные инстинкты, лишая их благ цивилизации и хоть какого-то подобия контроля. Почему бывших? Потому что - теперь я точно знаю, - человек, лишенный памяти, не в ответе за то, кем был раньше. Не все были садистами по натуре, как Момот и Филин. Были и такие, как Сапсан и Рисовка, жертвы обстоятельств, поставленные в итоге на одну ступень с теми, кто на самом деле заслуживал смертной казни.
        Систему нужно менять. И я никто, чтобы сделать это собственноручно, но мне удалось стать той, кто пролил остальному миру свет на эту историю.
        Мигает экран коммуникатора.
        «Эмбер, полковник хочет с тобой поговорить», - уже в шестой раз пишет мне Ким. От самого Старика - ни слова. Уверена, они с секретарем уже перевернули все документы в поисках так и не подписанной мною бумаги о неразглашении.
        Ким еще пытается чего-то от меня добиться. Полковник слишком умен и понимает, что ему официально не в чем меня обвинить.
        Назад не отмотать. И это чувство полного невозврата опьяняет.
        Мне никогда не искупить всех своих грехов, но за то, что я сегодня сделала, мне не стыдно. Возможно, ничего так и не изменится. А возможно, у оставшихся на Пандоре людей будет шанс выжить. А у других - никогда не попасть в этот кромешный ад. Время покажет.
        Старик прав: я потерпела неудачу, не справилась. Взялась за то, что мне не под силу, и провалилась с треском. Кто знает, добилась бы я успеха, если бы неизвестные не подменили дозу введенного мне слайтекса. Но шанс у меня был.
        Если бы мы накрыли наркоторговцев тогда, два года назад, не было бы большинства этих смертей. Сова была бы жива. Рисовка, Сапсан, Олуша. Даже Кулик, Тетерев и Пингвин были бы живы. Потому что все изменилось бы еще за два года до их смерти. Так или иначе.
        Я потерпела неудачу. И на моих руках кровь не только восьми наркодилеров, прилетевших уничтожить Птицеферму, не только Кайры и Филина. Но и всех тех, кто умер на Пандоре за последние два года.
        На моих - и на руках того, кто меня жестоко подставил. Не успокоюсь, пока не выясню, кто это сделал. Для мести лично мне - слишком масштабно. Наверняка спасали бизнес по добыче синерила. Но тогда, выходит, у нас в команде был крот.
        Это не я, не Ник и не Старик. Будь предателем сам Маккален, он ни за что не позволил бы Нику отправиться на мои поиски и тем более привезти меня назад. Тогда кто? Все-таки Мейси? Дорнан? Даг? Рафаэлла? Ким?
        Слишком сложно будет выяснить извне.
        Но это потом. А сегодня я пью ромашковый чай из пакетиков, пачку которых обнаружила в дальнем углу кухонного шкафа, и впервые за два года чувствую, что сделала что-то правильное.
        Я больше не прежняя Эмбер, карьеристка, пытающаяся что-то доказать себе и другим. Но и не Гагара, мастерски умеющая терпеть, боящаяся собственной тени и готовая умереть в любой момент. Я - и та и другая. И не одна из них.
        Я - это я. Поломанная и нескладная. Скелет, обтянутый неровно загоревшей кожей. Убийца, на руках которой предостаточно крови.
        Я - это я. Я себя принимаю. Здесь и сейчас. Со всеми грехами, шрамами и недостатками.
        Принимаю. До дна.
        Пищит снимаемая с двери сигнализация.
        Не шевелюсь, потягиваю чай. Ключ и код от защиты есть только у одного человека. А его мне бояться не нужно. Он тот, кто никогда меня не подставит и не предаст.
        Ник врывается в квартиру ураганом.
        Улыбаюсь ему, но он игнорирует мою улыбку.
        - Ты что наделала?! - орет на меня с порога. - Они же тебя теперь упекут до конца жизни!
        От первого удивления улыбка начинает сползать с моего лица. Но затем снова возвращается.
        Он просто испугался. Испугался за меня.
        Не спеша ставлю кружку на стойку. Встаю, оправляю полы халата и развожу руки в стороны.
        - Иди ко мне. - И продолжаю улыбаться. Как идиотка.
        Ник пораженно моргает.
        - Эм, ты в своем уме? Тебе нельзя было рассказывать о положении дел на Пандоре на телевидении. Мы все подписали обязательство о неразглашении. - Запускает руку в волосы, привычно убирая их от лица. - Это серьезное преступление. Ты что, не понимаешь?
        По-прежнему улыбаюсь, качаю головой.
        - Я ничего не подписывала. Ким забыла дать мне документ на подпись, а я не напомнила. Ничего из того, что мне было известно по службе ранее, я не рассказала. Только о том, что видела на Пандоре своими глазами. А на тот момент по документам я уже не была агентом Интерпола. У них на меня ничего нет.
        Ник вглядывается в меня, будто проверяя, не шучу ли. Киваю, подтверждая: не шучу.
        - Ну ты даешь, - наконец выдыхает с облегчением. Проводит ладонью по лицу. - Ты меня до чертиков напугала.
        Знаю. И от этого мне безумно тепло внутри.
        Снова развожу руки.
        - Иди ко мне.
        Мое подсознание пронесло любовь к этому человеку через блокаду слайтекса, толкало меня к нему даже тогда, когда я не понимала, что Пересмешник и Ник Валентайн - один и тот же человек. Подсознание оказалось умнее меня самой, вечно ищущей причины быть несчастной и делающей несчастным единственного, кто для меня по-настоящему важен.
        Я.
        Себя.
        Приняла.
        - Просто иди ко мне.
        Ник усмехается. У него такой вид, будто он не верит собственным ушам.
        Качает головой, не сделав ни шага ни навстречу, ни прочь.
        - Янтарная, я не щенок, которого можно приманить, а потом пнуть под зад, когда настроение переменится.
        Я сделала ему очень больно. На этом самом месте. Меньше недели назад. Так, как не делала еще никогда. Потому что никогда еще мы не заходили так далеко.
        - Я знаю, - соглашаюсь.
        Ник смотрит прямо на меня, глаз не отводит, не прячет взгляд.
        - Эм, просто определись, чего тебе нужно от этой жизни, ладно? Мне уже осточертели эти эмоциональные качели.
        - Ты, - отвечаю коротко.
        - Что? - переспрашивает. Щурясь, вглядывается в мое лицо.
        - Мне нужен ты, - отвечаю громче и тверже. - От этой жизни мне нужен прежде всего ты.
        Успеваю увидеть удивление в его глазах, а затем, не дожидаясь ответной реакции, кидаюсь к нему. Обвиваю шею руками, прижимаюсь всем телом.
        Ник обнимает меня. Но, видимо, мое поведение настолько нетипично для меня, что он все же спрашивает:
        - Янтарная, с тобой точно все в порядке?
        - Да, - заверяю, находя своими губами его губы. - Теперь да.

* * *
        Мы занимаемся любовью. Долго, почти до самого утра, безумно изголодавшись друг по другу. А потом просто лежим, обнявшись. Ник - на спине, уставившись в потолок. Я - рядом, положив голову ему на плечо.
        - Ты уволился, - шепчу.
        - Ага, - беззаботно отзывается в ответ.
        - Почему не сказал?
        - Зачем? - пожимает плечом. На плече лежит моя голова. Ерзаю, устраиваясь поудобнее. - У нас с тобой разное отношение к работе.
        - Больше нет.
        Ник усмехается.
        - Тем лучше. Нет такой работы, которую было бы страшно потерять, Янтарная, - в его голосе отчетливо слышится улыбка, - я не дурак и не инвалид, найду что-нибудь другое. Но работать там, куда прихожу через силу, я не стану. Все просто.
        «Зачем усложнять?» - сказал мне юный Ник Валентайн при нашей первой встрече. За пятнадцать лет ничего не изменилось.
        - Из-за меня? - только и спрашиваю.
        Ник молчит некоторое время, обдумывая мой вопрос.
        - Из-за всего, Эм, - отвечает. - Наверное, больше из-за того, что потерял доверие к тому, за кем годами был готов следовать куда угодно.
        Приподнимаюсь на локте, чтобы видеть его лицо. За окнами спальни светает.
        - Что Старик тебе сказал?
        Ник морщится, затем тянется ко мне, чтобы снова поцеловать.
        - Зачем тебе это надо? Давай лучше продолжим, на чем остановились.
        Ну уж нет. Решительно толкаю его в грудь, вынуждая лечь обратно.
        - Мне нужно знать, - настаиваю. Потому что все равно ни на миг не верю, что это случилось не из-за меня.
        Мой бывший напарник - по совместительству любимый мужчина кривится.
        - Эм, он много чего мне наговорил. А я ему. Взаимно и больше, чем следовало.
        - Обо мне, - произношу утвердительно.
        Ник вздыхает.
        - И о тебе в том числе, - признает.
        - Понятно, - бормочу.
        - Янтарная, это между мной и Стариком. - Ник мягко проводит ладонью по моим обнаженным лопаткам. Спину мне еще до конца не восстановили, так что придется в будущем побегать в поисках клиники, которая возьмется за недоделанную работу.
        Я категорически не согласна с последним утверждением, но вслух не возражаю. Ник принял решение, и у меня нет права его отговаривать или переубеждать. Но все равно горько. И Старика тоже жаль.
        Укладываюсь обратно.
        - Я сама во всем виновата, - говорю через некоторое время.
        Ник издает страдальческий стон.
        - Янтарная, не беси меня. В чем ты виновата?
        - В неправильной расстановке приоритетов, - отвечаю. - Но я на пути исправления.
        Ник смеется.
        - Я очень на это надеюсь.
        Целует меня в волосы.
        Его собственные пахнут дурацким хвойным шампунем, запах которого раздражает меня вот уже пятнадцать лет.

* * *
        Когда окончательно рассветает, Ник уходит в ванную, а я блаженно нежусь в кровати, раскинув руки и ноги, как выброшенная на берег морская звезда.
        И все-таки не помню, бывала ли я на море. Нужно будет непременно съездить - на всякий случай.
        На моем запястье вибрирует коммуникатор, который я забыла снять вместе с одеждой. Номер не определен.
        Тут же подбираюсь и сажусь на постели, принимаю вызов.
        - Привет, детка. - Сегодня голос Дэвина непривычно серьезен, а на заднем плане не слышно ни звука.
        - Привет, Дэйв.
        - Детка, ты одна?
        Бросаю взгляд на закрытую дверь ванной. Слышно, как льется вода.
        - Одна, - говорю полуправду. - Ты что-то узнал?
        В конце концов, если Дэвину и его знакомым удалось что-то выяснить о Сэме Зоуи, то Ник не тот человек, от кого я стану это скрывать.
        - Узнал-то узнал… - Друг тянет время, и это на него непохоже.
        Тут же вспоминаю вчерашнее поведение Ким - тоже было необычным и не сулило ничего хорошего.
        - Дэйв, говори, раз начал, - поторапливаю.
        Скрывать от Ника не собираюсь. Но будет лучше, если собеседник не услышит его голоса.
        Дэвин вздыхает. Совсем странно.
        - Дерьмо такое, детка, - наконец переходит к делу. Напрягаюсь еще больше. - Ваши не нашли Зоуи потому, что он поменял не только имя, но и пол.
        - Чего-о-о? - не сдерживаюсь и торопливо закрываю себе рот ладонью. Не хватало еще, чтобы Ник услышал и раньше времени вышел из ванной - это может спугнуть Дэвина.
        - Того-о-о, - передразнивает собеседник.
        - Разве это делается так быстро?
        - Ну нет, конечно. Доки перебили на бабу сразу, тело еще курочили. Гормоны там…
        - Дэйв, теоретически я представляю, как это делается, - перебиваю.
        Накидываю на голые ноги одеяло. Мне не по себе, и не от полученной информации, а от поведения Дэвина - он будто тянет время, готовя меня к худшему.
        - Ладно, детка. Как скажешь, - соглашается. И опять словно нехотя. - Стал, значит, наш Сэм Зоуи Селеной Миколь. Зацени имечко, а?
        - Дэйв, - уже едва ли не умоляю, - нашел, кто дал ему денег?
        - А то, детка. - В голосе Дэвина неприкрытая гордость за своего хакера. - Только деньги дали не ему, а его тетушке. Которая якобы умерла за полгода до этого, а на самом деле тоже что-то куролесила с нелегальщиной и сбежала на Сьеру, поменяв имя. А так как она вся насквозь старая и хромая, то стоит в списке нуждающихся в финансировании. Знаешь такие? Их еще подкармливают сердобольные богачи и благотворительные фонды?
        - Слышала, - буркаю, укрываясь одеялом уже по самую шею.
        - Так вот, - продолжает друг, - денежки и прилетели на счет этой чудо-тетушки. Якобы пожертвование. То есть соображаешь, да? Тетка - просто тетка. Ну то есть бабка. Никак не связана не то что с Зоуи, но и с Селеной Миколь. Вот ваши и растерялись: Сэма нет, следа нет. А он есть! Каково?
        Вздыхаю. Возвожу глаза к потолку.
        - Шикарно, Дэйв, - отзываюсь. - Нашли, кто перевел деньги?
        В ответ - молчание.
        - Дэйв?
        - Нашли, детка. - Снова пауза. - Там был неплохой обход - классная отмывка. Перевод на переводе - следы заметали. Сплошь благотворительные конторы, помощь несчастным, все дела…
        - Дэйв, имя, - уже шиплю, понимая, что тот намеренно тянет время.
        - Николас Валентайн.
        Кажется, забываю, как дышать.
        - Кто? - переспрашиваю придушенно. Мой взгляд мечется от экрана комма, на котором мигает счетчик секунд разговора, к двери в ванную, за ней все еще слышен шум воды.
        - Ты услышала, детка, - с сожалением отвечает друг.
        Мотаю головой.
        Нет-нет-нет.
        - Вы ошиблись.
        Дэвин хмыкает.
        - Еще скажи, что это однофамилец. Николас Валентайн, 2659 года рождения, Новый Рим… Продолжать?
        - Не нужно.
        - Держись, детка. Инфа проверенная. Это сто процентов он.
        - Его счет, - возражаю.
        Это не Ник. Я уверена. Я знаю. Это. Не. Ник.
        - Детка, это реально паршиво, но смотри правде в глаза. Он тебя слил, потом, видимо, совесть заела, вот и полез выручать.
        - Нет, - повторяю упрямо.
        - Брось, детка…
        - Спасибо тебе, Дэйв, - не даю ему договорить. - Огромное тебе спасибо. Но давай мы поболтаем в следующий раз.
        - Не вопрос, - покладисто соглашается собеседник.
        - Пока. - И я первой обрубаю связь.
        Сижу и смотрю на погасший экран.
        Николас Валентайн, 2659 года рождения…
        Убираю руку с коммуникатором под одеяло. Обнимаю колени и прожигаю взглядом дверь ванной. Вода больше не льется.
        Это не Ник. Гореть мне в аду, если после всего того, что между нами было, я хотя бы на долю секунды поверю, допущу, что это был он.
        Это не Ник, и точка.
        Режьте меня на куски, я ни за что не поверю, что Ник мог так со мной поступить. Только не он.
        Дверь ванной открывается, Ник, с полотенцем вокруг бедер, появляется на пороге.
        - Ты чего? - тут же безошибочно читает выражение моего лица.
        - Ничего, - пожимаю плечами. Потом высвобождаю руки из-под одеяла и тяну их к нему. - Иди сюда, обними меня.
        - Хм, - усмехается. - Ты меня пугаешь, но ладно. Люблю обниматься. Только я еще мокрый.
        - Плевать, - заверяю.
        Ник садится на кровать и притягивает меня спиной к себе. Его руки - под моей грудью. Подбородок - на моем плече.
        Выдыхаю и расслабляюсь.
        Я ему верю. Это окончательное и бесповоротное решение.
        Кто-то использовал его счет или его имя - я обязательно выясню. Возможно, позже позвоню Дэвину снова и попрошу покопаться еще. Должно же быть этому логическое объяснение.
        Но усомниться в Нике - нет. Он - единственный, в ком я уверена в этой жизни.
        - Эм, я тут забыл тебе кое-что сказать…
        Вздрагиваю.
        - Тихо, ты чего? Никто не стреляет по окнам. Просто нам нужно в течение недели освободить эту квартиру.
        Удивленно поворачиваю голову, чтобы видеть его лицо. Улыбка у Ника несколько виноватая.
        - Она уже продана. И новый хозяин хочет получить свое имущество.
        Часто моргаю, ничего не понимая.
        - Зачем ты продал свою квартиру? Я думала, она тебе нравится.
        Ник смеется.
        - Отличная квартира, согласись? Но она не моя. Мне ее подарили родители на совершеннолетие. А позавчера мы с мамой в очередной раз крупно поссорились, ну и сошлись на том, что лишения наследства мне мало, надо бы вернуть и квартиру. - Корчит гримасу. - Раз уж я такой неблагодарный сын.
        Что-что-что?
        Не могу определиться, кто сошел с ума: я или мир.
        Выворачиваюсь из теплых объятий, чтобы повернуться к собеседнику лицом.
        - Когда тебя лишили наследства?! - восклицаю изумленно.
        Ник морщится.
        - Ну не всего. Папино осталось. А мама… дай подумать… Вот как раз перед твоим отлетом на Пандору.
        Хмурюсь.
        - Ты не говорил.
        Ник бросает на меня скептический взгляд.
        - Ты и так психовала перед заданием. Куда тебе еще мои проблемы? Да и не проблема это. Я взрослый работающий человек. Ну теперь временно не работающий, - быстро поправляется. - Это мамины деньги, и она вправе распоряжаться ими так, как ей вздумается.
        Все еще не понимаю. Насколько мне известно, у Ника с матерью всегда были хорошие отношения.
        - Но почему?
        Теперь он смотрит на меня умоляюще.
        - Да все потому же, что и всегда: я не хочу жениться на дочках ее подруг. Позавчера вот тоже совместный ужин не удался - и прощай квартира. - Смеется. - Теперь у меня нечего отбирать, так что, думаю, между нами установятся мир и спокойствие.
        А я сижу, смотря прямо перед собой и пытаясь осмыслить то, что только что узнала.
        - Она считает, что ты не женишься на них из-за меня, - бормочу.
        - Ну, тут мама права. - В кои-то веки Ник не пытается отрицать мою причастность к его проблемам. - Она же видит, что я сохну по тебе годами.
        Резко вскидываю на него глаза.
        - А то ты не знала, - язвит. - Только ей невдомек, что, не будь тебя, я бы все равно и близко не подошел бы к ее претенденткам. У меня же дурной вкус, помнишь? А там все настолько «по высшему уровню», - Ник жестом изображает кавычки, - что мне хочется застрелиться еще при знакомстве… Эм, ну прекращай. Сдалась тебе эта квартира. Давай вообще уедем куда-нибудь.
        Ухмыляюсь.
        - Подальше от твоей мамы?
        - Угу, - усмехается. Ерошит пальцами влажные после душа волосы. - На время точно не помешает.
        Улыбаюсь, смотря на него.
        - Я люблю тебя, - признаюсь. - Я больше всех и всего на свете тебя люблю. - И крепко его обнимаю. Так крепко, как только могу.
        - Янтарная, - Ник начинает шутливо отбиваться, - я тебя тоже люблю, но душить меня - не лучшая идея.
        Смеемся, играючи боремся, катимся по постели.
        Я люблю его. А потому никогда не скажу ни о расследовании Дэвина, ни о том, что только что поняла.
        Счета Ника, как и других, тоже проверяли. Но его счетами управляла мать, глава крупного благотворительного фонда. По благотворительному каналу она и перевела деньги тетке Зоуи. Помощь нуждающимся - не более.
        А мне-то казалось, что срыв подобной операции - слишком масштабная затея, чтобы отомстить лично мне. Как же я ошибалась.
        Мейси Плун действительно никому не платила и ни от кого не получала плату за слив информации. Она что-то сдуру сболтнула Колетт Валентайн, с которой познакомилась на церемонии нашего награждения, и затем была удостоена периодического общения и приглашения на чай. А имея средства и связи, мать Ника раскрутила брошенный ей конец нити, подкупила нужных людей и избавилась от той, кто портил будущее ее единственного сына. Мейс догадалась, но струсила и не призналась; предпочла сбежать, когда поняла, что я могу вернуться.
        Месть заботливой матери - как прозаично.
        Сколько трупов обеспечила эта забота? Сколько крови? Неужели Колетт Валентайн не могла просто-напросто нанять киллера, чтобы избавиться от меня?
        - Я люблю тебя, - повторяю смелее.
        Мы переедем. Купим новую квартиру. Найдем новую работу.
        У нас все получится, потому что мы вместе.
        Дело о Пандоре окончательно закрыто.
        Эпилог
        Помню эту подъездную дорожку к дому так, будто ходила по ней только вчера.
        На самом деле прошло уже лет десять - в последний раз я была здесь в ночь после выпускного.
        Подхожу к двери и решительно касаюсь сенсорной кнопки звонка.
        Я без предупреждения. Но не сомневаюсь, что хозяйка дома меня примет.
        Дверь открывает молоденькая девушка в форме прислуги.
        - Здравствуйте, вы к кому? - Вежливо улыбается.
        Она чем-то похожа на Олушу - такие же большие наивные глаза. Смаргиваю наваждение.
        - Колетт Валентайн дома?
        - Да, конечно. - Быстро кивает. - Вам назначено? Как вас представить?
        - Эмбер Николс.
        При моем имени глаза девушки изумленно раскрываются. Похоже, хозяйка дома не стесняется упоминать его в стенах своего дома.
        - Минутку, я доложу.
        Девушка убегает вглубь дома, а я остаюсь в прихожей. Осматриваюсь.
        Тут ничего не изменилось за эти годы. Тот же лоск и стиль. Только с переездом Ника пропало тепло. Теперь это обычный богатый дом, холодный и слишком большой для проживающей тут одной-единственной женщины со штатом прислуги.
        Девушка прибегает назад.
        - Миссис Валентайн вас примет, - докладывает, а у самой такие испуганные глаза, будто она приглашает к обеду черта.
        - Не сомневаюсь, - откликаюсь.
        Служанка бежит впереди, показывая дорогу. Но я и без нее прекрасно знаю каждый коридор, каждую комнату этого дома.
        Гостиная.
        Именно тут Колетт впервые показала мне свое истинное лицо, вынудив пообещать, что мы с ее сыном никогда не будем вместе. Что ж, мне нечего стыдиться - та Эмбер Николс умерла на Пандоре. Я же теперешняя никаких обещаний этой женщине не давала.
        Как и в тот день, Колетт Валентайн сидит у небольшого круглого столика. Перед ней - вазочка с печеньем и чайный набор. Женщина, как всегда, идеальна: прическа - волосок к волоску, элегантное платье, изысканный маникюр, драгоценное колье на тонкой лебединой шее.
        Сове было пятьдесят два года, и она выглядела старухой. Колетт Валентайн пятьдесят шесть, и она прекрасна, молода и полна жизни.
        - Эмбер, девочка моя! - На накрашенных губах появляется улыбка, и мне остается только гадать, как я могла принимать этот оскал за искренний. - Я так рада, что ты жива и вернулась. Ник мне рассказывал. Я так беспокоилась… - Осекается, рассмотрев каменное выражение моего лица. - Может, чаю? - уточняет растерянно, избрав линию поведения дурочки.
        Но она поняла, поняла сразу, едва подняла на меня глаза.
        - Благодарю, но нет.
        Раскрываю перекинутую через плечо сумку на длинном ремне. Колетт вздрагивает, похоже полагая, что у меня хватило бы ума прийти и пристрелить мать своего любимого. Усмехаюсь и под откровенно испуганным взглядом достаю заранее распечатанный лист бумаги, бросаю на стол.
        - Эмбер… - начинает хозяйка дома, но я не даю ей договорить - не хочу слышать ложных слащавых речей.
        - Ваш сын никогда не узнает о том, что вы сделали, - говорю негромко, но не спеша, чтобы Колетт наверняка расслышала и запомнила каждое мое слово. - Не ради вас, а потому, что ему будет очень больно. Ник - прекрасный человек. Он этого не заслуживает. Но не дай вам бог когда-либо еще вклиниться между нами. Тогда вы сами проведете остаток своих дней на Пандоре. А ваш единственный сын вас возненавидит.
        - Эмбер, я не понимаю…
        - Понимаете, - отрезаю. - Почитайте на досуге. - Киваю на брошенный мною на стол листок. - Это неполный список тех, кто погиб по вашей вине. Надеюсь, они будут являться вам ночами.
        Разворачиваюсь и направляюсь к двери.
        Мне больше нет смысла тут находиться. У нас сегодня рейс - летим на Старую Землю. Говорят, там потрясающие моря, лучше, чем на Сьере.
        - Эмбер, погоди! - Колетт Валентайн вскакивает и бросается за мной.
        Оборачиваюсь через плечо, пригвоздив ее взглядом к месту. Качаю головой.
        - Вы его не заслуживаете.
        И выхожу за дверь.
        Пока иду к воротам, у которых меня ждет такси, я четко представляю, как женщина с идеальной осанкой, не менее идеальной прической и бесспорно безупречными манерами подходит к столу. Садится на краешек кресла, чуть придерживая подол платья, как подобает настоящей леди. Берет сложенный вдвое белый листок кончиками пальцев, разворачивает…
        У нас с Колетт Валентайн общие призраки. Теперь и у нее они будут иметь имена.
        - Куда направляемся? - вежливо спрашивает таксист, когда я забираюсь во флайер.
        - В космопорт, пожалуйста, - отвечаю. Ник должен приехать с вещами прямо туда.
        Отворачиваюсь к окну. Флайер взмывает в небо, а я прижимаюсь лбом к холодному стеклу.
        Мария С. Коннел (2639 г. р.), врач-ветеринар, основатель благотворительного фонда «Добрый друг». В 2679 г. после нападения нелегальной молодежной организации «Чистая кровь» на приют для бездомных животных «Дом для друзей» и расстрела более пятидесяти собак, содержащихся в нем, противозаконным путем приобрела плазменное ружье. Расстреляла восемнадцать человек (младшему из которых было пятнадцать, старшему - двадцать три), являющихся членами организации «Чистая кровь», участвовавших в уничтожении животных из приюта «Дом для друзей». В том же году осуждена на пожизненное заключение на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Сова.
        Джордан Н. Рошен (2646 г. р.), предприниматель. В 2686 г. с особой жестокостью расправился с Клодом Л. Ферресом, находившимся в состоянии алкогольного опьянения, когда его действия повлекли за собой смерть малолетней дочери Рошена, Глэдис, 2681 г. р. Приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Сапсан.
        Николь М. Рошен (2653 г. р.), домохозяйка, супруга Джордана Н. Рошена. В 2686 г. участвовала вместе с супругом в расправе над Клодом Л. Ферресом, обвиненным в убийстве Глэдис Рошен и выпущенным на свободу за недостатком улик. Впоследствии на суде над Джорданом Рошеном дала ложные показания, пытаясь обеспечить подсудимому алиби. Была уличена во лжи и в причастности к преступлению. Осуждена на пожизненное заключение на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Рисовка.
        Луиза Скорлетт (2666 г. р.), официально безработная. Под видом школьницы или студентки проникала в учебные заведения, втиралась в доверие к учащимся, распространяя наркотические средства, в том числе «синий туман». В 2688 г. была поймана с поличным и арестована. Приговорена к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Олуша.
        Эдвард Джей Кроул (2655 г. р.), курьер. В 2687 г. осужден на пожизненное заключение на планете-тюрьме Пандора за серию изнасилований, включая растление малолетних. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Чиж.
        Лоран Ф. Шоу (2646 г. р.), предприниматель, владелец автомастерской «У Лори», киллер. Получил кличку Белоснежка после убийства семерых учащихся средней школы, детей высокопоставленных лиц. На момент ареста известно о тридцати восьми жертвах. В 2681 г. приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Тетерев.
        Фердинанд М. Фрейзер (2647 г. р.), владелец спортивного клуба «Великан», совершил серию изнасилований с особой жестокостью. Двадцать два случая - с нанесением жертвам тяжких увечий, четыре - со смертельным исходом. Жертвы - женщины от шестнадцати до пятидесяти лет. В 2682 г. Анна М. Фрейзер, сестра Фердинанда М. Фрейзера, обнаружила окровавленные женские вещи в гараже своего брата. В том же году Фрейзер был арестован. Приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Момот.
        Моника С. Купер (2651 г. р.), журналист. Работая в популярном новостном издании «Правдивая весть», вступила в преступный сговор с террористической группировкой «Глас народа». Участвовала в организации теракта 2685 года в г. Холлоккус (Альфа Крита). Взята с поличным при встрече с Коннором Зонгером, одним из руководителей «Гласа народа». Осуждена на пожизненное заключение на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Чайка.
        Николай В. Дорт (2663 г. р.), младший лейтенант, лондорский военный флот. В 2686 г. дезертировал во время операции, убив своего сослуживца Майкла Дункана, попытавшегося ему помешать. Скрывался в течение двух лет. В 2688 г. схвачен и приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Кулик.
        Уолтер Шоргафф (2649 г. р.), клерк. В 2681 г. убил и расчленил с целью скрыть следы преступления свою супругу Марию Шоргафф, уличенную им в измене. Пойман во время попытки вывезти тело убитой из города. Осужден на пожизненное заключение на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Ибис.
        Грегори Сопп (2648 г. р.), юрист. В 2682 г. в состоянии алкогольного и наркотического опьянения устроил драку в ночном клубе «Шепот полуночи», в ходе которой собственноручно убил трех человек. Явка с повинной. Приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Ворон.
        Ян Корбант (2656 г. р.), разнорабочий. 2676 - 2686 гг. сотрудник клининговой компании «Чистый мир». В 2686 г. арестован и приговорен к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора за убийство своей бабушки, Леонель Корбант, с целью завладеть ее недвижимостью. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Пингвин.
        Сисилия Р. Моранди (2658 г. р.), актриса и певица, сожительница Тобиаса Нугана, в 2685 г. арестованного за похищение и продажу людей в сексуальное рабство. Активно участвовала в деятельности сожителя, соблазняя и приводя к нему жертв. После дачи показаний одним из освобожденных арестована и приговорена к пожизненному заключению на планете-тюрьме Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Кайра.
        Ричард Д. Кортис (2646 г. р.), преподаватель философии, Южный университет, Новый Рим. Арестован в 2678 г. за изнасилование своей студентки, Долорес Ло, и ее убийство с целью замести следы. Подозревался в исчезновении еще двух учащихся, вина не доказана. В 2679 г. отправлен для отбывания наказания в виде пожизненного заключения на планету-тюрьму Пандора. Лагерь: «Птицы». Имя на время заключения: Филин.
        Мои призраки всегда со мной…