Агентство Анна Альфредовна Старобинец
        Переходный возраст
        Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о Франце Кафке.
        Анна Старобинец
        Агентство
        Я иду по узкой вонючей дорожке между сараев. Сараи все почему-то зеленые, лишь иногда попадаются темно-коричневые. Я стараюсь не задевать плечом их стены: они покрыты желтоватой слизью и птичьим пометом с налипшими сверху куриными и голубиными перышками. Мои ботинки и штанины брюк до самых колен покрыты белесой грязью. По инерции я все равно смотрю под ноги: стараюсь не наступить в лужу или собачью кучу.
        Пятнистая шавка с распухшим животом и грязными глазами лежит поперек дорожки и грызет куриную кость. Я делаю шаг вперед. Шавка показывает желтые зубы и тихо рычит. Я останавливаюсь. Впереди всего четыре сарая и - выход из лабиринта. Я поднимаю ногу - шавка переходит на визг, черно-белая шерсть на спине встает дыбом. Я бью ее ботинком по морде. Она отскакивает на метр, но потом снова подбегает и разражается пронзительным писклявым лаем. Я бью ее снова, придавливаю ногой к земле, она утробно урчит, ее морда утыкается в куриную кость. Я давлю сильнее. Собака умолкает. Что-то хрустит - я не смотрю что. Быстро дохожу до конца дорожки и оказываюсь на детской площадке. Промываю ботинки в луже.
        В центре двора - песочница, в которой копошатся с ведерками два мальчика-переростка. Приземистые качели, гнилой деревянный стол. У стола толпятся дети, разинув рты разглядывают что-то. Я подхожу ближе. Я вижу ее.
        На фотографии в газете она выглядела иначе - растерянная слюнявая кукла с испуганными глазами и идиотским желтым бантом на голове. Вживую - ничего особенного: невзрачный пятилетний ребенок, шмыгает носом, сосредоточенно сопит над чем-то. Я протискиваюсь между детьми, встаю рядом с ней. Они молча, с изумлением таращатся на меня. Она продолжает увлеченно ковыряться зеленым бутылочным стеклышком в чем-то, что лежит на столе. Справа от нее - мутная банка из-под майонеза, на дне ползают дождевые черви, оранжевые с черным жуки-пожарники и огромный майский жук.
        Она вытаскивает из банки пожарника и кладет на стол спинкой вниз. У нее грязные пухлые руки с черными полосками под ногтями. Высунув от напряжения язык, стеклышком разрезает насекомое надвое, вдоль живота. Дети с любопытством разглядывают две брыкающиеся половинки. Она снова лезет в банку, вытаскивает дождевого червя. Червь некоторое время судорожно извивается, повиснув на ее пальце, затем сдается, безвольно обмякает. Она берет стеклышко.
        Я делаю строгое лицо и грозно спрашиваю:
        - Это еще что такое?!
        Дети с хихиканьем разбегаются. Она резко поворачивается ко мне, роняет червяка на землю. Смотрит. Тупо, без всякого выражения. Ее взгляд рассеянно ползает по моей одежде.
        - Что это ты делаешь? - спрашиваю очень тихо.
        Она опускает голову. Шмыгает носом. Червяк лежит на земле неподвижно, там же, куда она его уронила.
        - Мы играли в больницу. - Она слегка пинает червя носком ботинка. - Я врач. - Червяк нервно свивается в спираль. - Я делаю операции.
        Я говорю ей:
        - Что же ты наделала? Убила жучка. Его мама очень расстроится.
        Снимаю темные очки и смотрю ей в глаза. Грустно и чуть укоризненно. Ее лицо наконец сморщивается в плаче. Слезы капают на стол. Она зажмуривается.
        Я говорю ей:
        - Знаешь, что теперь надо сделать, чтобы его мама тебя простила?
        - Что?
        - Надо проглотить стеклышко.

***
        Правило номер один. Никакого криминала, никакого физического вмешательства. Только естественный ход вещей, слегка скорректированный нами. Если вам нужно просто кого-то убрать - найдите наемного убийцу. Мы занимаемся другим. Мы делаем случайности. Мы делаем совпадения.
        У нас есть все. У нас есть квартиры на высоких этажах с аварийными балконами. Выигрышные лотерейные билеты. Свои казино. Свои школы. Свои магазины. Свои самолеты. Свои больницы. Актеры, исполняющие любовные роли в течение любого срока - от пары часов до пары десятков лет. Актрисы, играющие преданных женщин. Актрисы, играющие продажных женщин. Актрисы, играющие актрис. Более пятисот видов смертельных ядов. Бракованные лестницы-стремянки. Десятки тысяч болезнетворных бактерий. И вакцины от этих болезней. У нас есть одноглазые котята. Чистокровные доберманы. Просроченные продукты. Дырявые презервативы. Неисправные автомобили. Кинофильмы, о существовании которых никто не подозревает: в титрах пока не указаны ни режиссер, ни автор сценария - целая фильмотека, гениальные ленты, ждущие своих “творцов”. Гигантские стеллажи книг, написанных анонимными авторами, - когда-нибудь они станут бестселлерами… У нас есть все.

***
        В Агентство я пришел по объявлению “Требуются монтажеры, звукооператоры, сценаристы, ассистенты режиссера, актеры”. Собеседование происходило в пустой комнате; меня экзаменовал тихий гнусавый голос, сочившийся из динамика на потолке.
        - Сколько вам лет? - спросил Динамик.
        - Тридцать пять.
        - Чем вы занимаетесь?
        - Я сценарист. Пишу сценарии для телесериалов.
        - Чем вы увлекаетесь? - спросил Динамик.
        - Ничем. По вечерам смотрю телевизор. Играю в Counter Strike.
        - В какой позе вы спите?
        - Что?!
        - В какой позе спите? - бесстрастно повторил Динамик.
        - Ну… обычно на правом боку. Иногда на спине.
        - У вас есть жена?
        - Нет.
        - Вы ведете половую жизнь?
        - Какая разница?
        Динамик промолчал.
        - Нет, - сказал я.
        - Любовница? Любовник?
        - Нет, - сказал я.
        - Домашние животные? Растения?
        - Нет.
        Экзамен продолжался около пяти часов. Я подробнейшим образом описал мое детство, мою любимую морскую свинку, падение морской свинки с седьмого этажа, моих родителей и похороны моих родителей, мои подростковые прыщи, мои подростковые поллюции. Я перечислил названия глянцевых журналов, которые помогают мне мастурбировать. Раньше помогали. Я терпеливо рассматривал идиотские картинки и говорил Динамику, что они мне напоминают. Я даже придумывал рифмы к разным словам, которые диктовал Динамик.
        В итоге меня взяли на работу в Агентство. Думаю, потому, что я никакой. У меня нет ни друзей, ни родственников. У меня невзрачная, незапоминающаяся внешность. Средний рост. Средний вес. Меня можно перепутать с кем угодно. Меня невозможно запомнить. Если я ограблю кого-то средь бела дня, пострадавший не узнает меня на очной ставке. У меня нет родинок, бородавок или шрамов. У меня тонкие губы, ничем не примечательный нос, тусклые волосы, маленькие, невыразительные глаза, маленький мягкий член. Я импотент. Я ничем не увлекаюсь. Я умею придумывать бесконечные унылые истории об осиротевших детях, разлученных влюбленных, потерявших память красавицах и алчных злокозненных женихах. Я ношу темную неброскую одежду - обычно серую или темно-синюю - и темные очки. Я живу скучную жизнь. Я именно тот, кто им нужен. Идеальный Агент.

***
        Там растут цветы. Извиваются и шевелятся от ветра. Отвратительные жирные кладбищенские цветы - высотой почти в человеческий рост. У них мощные лоснящиеся стебли и ядовито-желтые головки. А еще крапива - тоже гигантская и просто трава - густая, хрустящая, влажная. Втянувшая в себя подземные соки.
        Народу совсем мало. Писатель сутуло застыл в одной позе, смотрит в землю, не шевелится. Его жена все время плачет, но аккуратно, без истерики. И еще несколько женщин плачут.
        Я стою на некотором расстоянии от них, прислонившись к дереву. Довольно близко, но так, чтобы не бросаться в глаза. На мне длинный серый плащ. Начинается дождь - я натягиваю на голову капюшон. Я думаю: как забавно. Все это я уже не раз описывал - раньше, когда сочинял сценарии. В первой ли серии или в сто первой - рано или поздно в сериале случаются похороны. А в сцене похорон обязательно льет дождь. И чья-то одинокая фигура стоит чуть поодаль. В сером плаще, за деревьями.
        Дождь усиливается, и скоро все начинают расходиться - чуть более суетливо, чем полагается в таком случае. Одна женщина задерживается у могилы: у нее есть зонтик.
        Я поплотнее запахиваю капюшон - так, что лица практически не видно, только кончик носа и очки - и направляюсь к ней. Свои обычные темные очки я сегодня надевать не стал - выбрал другие, с круглыми зеркальными стеклами. Я не хочу, чтобы она запомнила меня, но беспокоиться не о чем, и я могу подойти к ней совсем близко. Она будет смотреть, но запомнит только себя - свое отражение на моем лице.
        У нее добрая круглая физиономия с тремя дрожащими подбородками. Глупые голубые глаза изучают себя в моих зеркалах, когда я тихо прошу ее дать мне адрес Писателя. Кто я? Просто большой поклонник его таланта… Такое горе… У меня тоже дети, страшно себе представить… Нет, я не собираюсь надоедать визитами, я просто хочу отправить письмо с соболезнованиями, вы же знаете, иногда это помогает. Я бы ограничился телефонным звонком, но у них ведь нет телефона.
        Она доверчиво кивает и диктует адрес.

***
        Поначалу работа мне очень понравилась. Собственно, в Агентство меня вызывали крайне редко - раз в три месяца, не более того. Мне предоставили квартиру, и я работал на дому. Каждое утро я обнаруживал в своем почтовом ящике большой картонный конверт без подписи, а в нем - очередной сценарий. Курьера, который приносил - вероятно, глубокой ночью - этот конверт, я ни разу не видел. Потому что существовало правило номер два. Сотрудники Агентства ни в коем случае и ни под каким предлогом не должны знать друг друга в лицо или по голосу. Никаких собраний и корпоративных вечеринок: каждый агент работает совершенно автономно. Задания мы получаем по телефону от Координатора - гнусавая электронная скороговорка, без жизни, без интонаций.
        Каждое утро я съедал пару йогуртов и взбитое сырое яйцо, пил чай с молоком, быстренько умывался холодной водой и сразу принимался за работу. Внимательно прочитывал сценарий, делал карандашом пометки на полях. После этого у меня оставалось еще часа полтора, чтобы заняться своими делами - пока не позвонит Координатор.
        Координатор был неизменно вежлив (“Добрый день, как вы себя сегодня чувствуете? Рад, что у вас все в порядке, - так что перейдем к делу. Клиент подъедет к вам сегодня около пяти - пожалуйста, обсудите с Клиентом детали сценария - убедитесь, что сценарий соответствует требованиям Агентства. Всего доброго, успехов в работе”).
        Агентство - засекреченная организация. Его филиалы есть в каждой стране. О его существовании знают лишь избранные.

***
        Наши клиенты могут придумывать свои сценарии, а могут использовать уже готовую историю - из книги или кинофильма. Наибольшей популярностью пользуется Стивен Кинг: по нескольку раз мне заказывали “Сияние”, “Мизери”, “Ловца сновидений”. Какой-то грустный молодой человек принес распечатку с коротеньким рассказом Кинга - уже не помню, как называется, - об ожившем пальце, который завелся в ванной комнате у одной супружеской четы. Молодой человек хотел, чтобы в течение вечера мы запускали заводной резиновый палец в раковину и унитаз в квартире двух милых интеллигентных пенсионеров. Деньги на этот заказ он копил десять лет. Интеллигентными пенсионерами были его родители.
        Как-то приходила полоумная старуха-миллионерша, чтобы заказать эпизод из “Кладбища домашних животных” для шумного семейства, проживавшего с ней по соседству. Мечтательно закатив глаза, она говорила:
        - Итак, вы подстраиваете аварию, их кошка попадает под машину и умирает. Они хоронят ее, но через день мертвая кошка возвращается и пугает…
        - Простите, это невозможно, - терпеливо отвечал я.
        - Ну почему же невозможно? - в который раз изумлялась старуха.
        - Мертвая кошка не может вернуться. Но мы можем изобразить такую кошку. Это будет искусственная, заводная кошка. Синтетическая. Довольно мертвая на вид. Или просто живая кошка, загримированная под мертвую.
        - Да нет же, если кошка вернется живая, весь смысл теряется. А я хочу, чтобы их кошка попала под машину и умерла. Они бы ее похоронили, а потом, через день…
        Кроме того, клиенты просто обожают “Титаник”. Согнать всех, кто тебе антипатичен, на одну гигантскую посудину и разом торжественно потопить - вариант соблазнительный, дорогой и пошлый. Агентство приняло такой заказ лишь раз, в 1912 году, когда кто-то - не буду называть имени - действительно придумал все это. Сценарий тогда сочли эффектным, вызывающим. Но повторять этот фокус снова и снова - удел людей, начисто лишенных фантазии. Таким клиентам мы предлагаем обойтись авиакатастрофой. Как правило, они соглашаются. А иные довольствуются просто аварией поезда или автобуса.
        Самостоятельные сценарии, как правило, более чем убоги. Например, папочки-миллиардеры любят заказывать для своих ненаглядных деток практически всю их жизнь наперед. Родился - учился - нажился - женился - умер во сне. Всевозможные детали и хоть какие-то сюжетные повороты для таких голых схем я придумываю сам. Скука смертная. Но что делать: каждый день самые богатые люди планеты и просто очень богатые люди приносят сюда свои деньги. Такие огромные деньги, что их хватает на содержание нашего Агентства. Такие огромные, что у нас есть все.

***
        Писатель идет к железнодорожному вокзалу - покупать обратные билеты. Естественно, они больше не могут здесь оставаться. Это слишком маленький городок, и каждая собака уже знает о том, что случилось. К тому же провинциальная тишина теперь ни к чему: едва ли Писатель продолжит работу над новым романом. Вернуться в свой большой, грохочущий, по-дружески равнодушный город - единственное, чего им сейчас хочется.
        Он идет, низко опустив голову. Я иду за ним.
        На нем ярко-красный шарф - дурацкая радостная клякса на черной одежде. Я слежу за ним уже больше недели, но этот шарф вижу впервые. Может быть, он где-то случайно подобрал его и бездумно нацепил на себя: обычно Писатель одевается со вкусом. А может, надел специально - чтобы к этой кричащей тряпке, а не к его лицу прилипали сочувственные взгляды.
        Он покупает билеты. Медленно плетется обратно по узкой пустой платформе. Я иду за ним. Мне жаль его. Он не слышит мои шаги у себя за спиной: их заглушает шум приближающегося поезда.

***
        Конечно, я не собирался всю жизнь довольствоваться должностью простого редактора сценариев. Дело не в том, что я карьерист, и неудовлетворенные амбиции тут ни при чем. Просто я творческая личность. Я всегда мечтал… да, я всегда мечтал попробоваться в Агентстве как режиссер.
        Однажды утром мне позвонил Координатор и после привычного гнусавого речитативчика добавил еще одну фразу: “…Пожалуйста, обсудите с Клиентом детали сценария - убедитесь, что сценарий соответствует требованиям Агентства, - с сегодняшнего дня у вас есть право реализовывать заказанные сценарии самостоятельно”.

***
        Мне было не по себе. В ожидании звонка Координатора я бессмысленно пялился в телевизор уже больше часа. Почему-то работало только два канала, и я попеременно расстреливал из телевизионного пульта участников ток-шоу на одном и каких-то подозрительных улыбчивых медработников на другом. Когда я нервничаю, я всегда переключаю программы. Это меня успокаивает.
        - Дверь была открыта.
        Кто-то еще находился в комнате. Кто-то говорил со мной отвратительным хриплым голосом. На экране толстая женщина в мини-юбке ерзала в огромном кожаном кресле и собиралась плакать. Я прицелился в нее пультом, нажал зеленую кнопку, и она с облегчением растворилась в квадрате темноты. Я продолжал смотреть. Темноту заполнило мое отражение - мое и того, кто стоял у меня за спиной.
        - Будьте добры, оставьте этот канал. Мое любимое ток-шоу.
        Я шевельнул пальцем, и женщина воскресла. Длинноногая ведущая злорадно протягивала ей стакан воды. Толстая вытирала слезы одноразовыми бумажными платочками и горестно мотала головой. Я точно знаю, что дверь не могла быть открыта. Я всегда закрываю дверь.
        Я оглянулся.
        С этим Клиентом все было странно, очень странно с самого начала. Во-первых, в тот день мне не принесли сценарий - я напрасно прождал все утро. Во-вторых, о его приходе меня не предупредили. Он пришел сам. И в-третьих, у него, кажется, был ключ от моего дома. Иначе как он мог проникнуть внутрь? Я всегда закрываю дверь.
        Он положил на мой письменный стол папку с надписью “Сценарий” и большую - чуть не на полосу - газетную вырезку.
        Статья называлась как-то очень торжественно и бессмысленно: “Новый голос поколения”, или “Голос нового поколения”, или “Поколение нового голоса”?.. Что-то в этом роде. Прямо под заголовком красовалась гигантская фотография, изображавшая счастливое семейство: муж, жена, маленькая дочка. Он смотрит в камеру поверх очков - чуть иронично, немного устало, в целом доброжелательно. Она улыбается, глядит на него с гордостью: улыбка одновременно глупая и фальшивая. В одной руке она держит какой-то листок - кажется, почетную грамоту, - другой чуть приобнимает ребенка.
        Фотографию обрамлял куцый текст, в котором сообщалось, что популярный Писатель, обладатель нескольких престижных литературных премий, вместе с семейством уезжает из столицы в маленький провинциальный городок, чтобы вдали от столичной суеты полностью посвятить себя созданию очередной книги.
        Далее следовало интервью с Писателем. Тот говорил, что идею нового романа вынашивал много лет. Что в новом романе снова будут затронуты самые актуальные проблемы современного общества. Что первым читателем нового романа, как всегда, станет его супруга. И что в новой квартире, которую они купили в маленьком провинциальном городке, не будет телефона: лишние связи с внешним миром им ни к чему.
        Я потянулся было к папке со сценарием, но он остановил меня:
        - Потом. Это потом. Когда я приду в следующий раз.
        Он двинулся к выходу. Сценарий и газетная вырезка остались лежать на моем столе.
        Глядя ему в спину, я спросил:
        - Когда?
        - Скоро.
        - Все-таки хотелось бы знать поточнее. - Я собирался произнести это жестко, но получилось скорее заискивающе. - Мне ведь нужно как-то планировать… свои дела.
        Он сказал:
        - Не волнуйтесь. В ближайшее время у вас больше не будет дел. Кроме этого.

***
        Это был мой первый серьезный заказ, и я решил тщательно подготовиться. Первым делом отправился в книжный.
        Книги Писателя выставлены на центральном прилавке под табличкой: “Бестселлеры”. Два романа (все, что он успел написать) уложены в аккуратные стопочки. К ним тянутся руки - с розовым лаком, с зеленым лаком, без лака, с обгрызенными ногтями, с волосатыми пальцами, с обручальными кольцами… Когда стопочки становятся совсем низкими, приходит вялая продавщица, волоча длинные кривые ноги на огромных каблуках, и приносит еще. Я тоже протягиваю руку, беру оба романа и пристраиваюсь в очередь у кассы. Передо мной стоит девушка с жидкими желтыми волосами и держит в руке те же книги, что и я. Равнодушно рассматривает обложки. Одна - ярко-зеленая, с неопределенно-расплывчатым профилем. Другая - грязно-красная, на ней изображены бесконечные ряды консервных банок и бутылочек с соусами. Я уже почти ненавижу Писателя.
        Рядом с кассовым аппаратом стоит блюдечко с карамельными конфетами. Желтоволосая засовывает в рот сразу несколько, с хрустом жует. Оглядывается на меня и тут же отворачивается. В магазине душно и противно пахнет клеем. Я уже ненавижу Писателя. Я терпеть не могу карамель.
        Я читал весь вечер и большую часть ночи. Они были довольно короткие, эти книги, но слишком меня раздражали, чтобы справиться с ними быстро.
        Первый роман назывался “Смерть в супермаркете”. Там рассказывалось об одинокой пожилой женщине, которая пришла в супермаркет, чтобы купить приправу для какого-то блюда из рыбы, которое она собиралась готовить на ужин. Однако одной приправой она, естественно, не ограничилась - благо супермаркеты устроены таким образом, чтобы покупатели сгребали с прилавков как можно больше продуктов, - и вот она бродит среди сосисок, сыров, соусов, упаковок с капустой брокколи и бутылок с кока-колой, и вспоминает свое детство, молодость, всю свою жизнь. Какие-то неудачные романы, аборты, вечеринки. Параллельно она читает надписи на этикетках. Ходит, вспоминает, читает, и не может остановиться, и теряется в продуктовом лабиринте. У нее кружится голова, и вот она уже шатается и зовет на помощь, но грохот тележек заглушает ее слабый старушечий голос. И когда дрессированный продавец-консультант наконец подходит к ней, чтобы пропеть свое дежурное “чем-я-могу-вам-помочь”, она падает и - смотри название книги - умирает.
        К роману прилагалось восторженное послесловие - там объяснялось, что в своих “смелых и яростных произведениях” Писатель борется с культом потребления.
        Это было невыносимо скучно.
        Вторую книгу - о серийном маньяке-убийце, члене движения Гринпис, истреблявшего всех, кто недостаточно любил природу, - я читать не стал, только просмотрел. Тоже ничего особенного.

***
        Координатор перестал мне звонить. В Агентстве Клиенту выдали ключ от моей квартиры, и он приходил, когда считал нужным. Он появлялся без предупреждения, подкрадывался тихо-тихо и говорил: “Рассказывай. Я хочу слышать отчет. Мне нужны все подробности”.
        И я рассказывал, стараясь стоять к нему спиной. Ему невозможно было смотреть в лицо. Но и не смотреть - почти невозможно. Оно звало, гипнотизировало, издевалось, это лицо. Оно притягивало, завораживало и высасывало душу - а потом отталкивало. Оно было безобразно. Пародия на клоуна.
        Одна - правая - половина этого лица всегда оставалась неподвижной. Зато вторая, когда он говорил, дико гримасничала, рот кривился влево, левая бровь то изумленно приподнималась, то злобно хмурилась, волоча за собой, вверх-вниз, точно на невидимой ниточке, дрожащую, подергивающуюся щеку и издевательски подмигивающий глаз. Но самым ужасным в этом лице был второй его глаз. Тот, что на мертвой половине, с красными воспаленными веками. Он никогда не моргал. И он был круглый. Идеально круглый птичий глаз.

***
        Писатель падает. Удивленно озирается. У него перед глазами - яблочные огрызки, пустые пластиковые бутылки из-под кока-колы, кожура от семечек, зеленые осколки стекла, помятые пивные банки, застрявшие под дощечками шпал. Он смотрит вверх и вяло говорит: “Помогите!”, но грохот поезда заглушает его голос.
        “Никто не удивится. Никто ничего не заподозрит, - написано в сценарии. - У писателей, как у всех творческих личностей, неустойчивая психика. А в этом городке каждая собака знает, что у него был повод для самоубийства”.
        Я стою на краю платформы и смотрю вниз. Кроваво-красный шарф теперь неотличим на общем фоне.
        Потом я иду на почту, покупаю открытку с Дедом Морозом (она мне не нравится, да и не сезон - но на остальных, что есть в продаже, рисунки еще хуже: отвратительная кукла-неваляшка и золотые розы), сверяюсь со сценарием и, стараясь копировать почерк, которым он написан, аккуратно вывожу: “Видишь, я все же могу”. Получается похоже.
        Вписываю адрес, который дала мне женщина с тремя подбородками, и отправляю открытку писательской жене. Вдове.

***
        Когда Клиент пришел во второй раз, он взял с моего стола сценарий, протянул мне и сказал: “Читай вслух”. Я читал, а он беззвучно шевелил своими отвратительными губами и иногда улыбался. Двадцать страниц машинописного текста - он знал их наизусть. Впервые за время работы в Агентстве мне стало страшно. Столько ненависти.

***
        Ну вот - я сделал почти все, что хотел Клиент. Почти. Последняя страница сценария лежит передо мной.
        Осталась только Вдова. Я должен был покончить с ней сегодня, но не смог. Что-то не так, я чувствую. Конечно, мне, в общем-то, все равно, это не мое дело, это просто моя работа, но… Что-то не так. Я уже пришел к ней - с огромным букетом тюльпанов (“Добрый день, доставка цветов - букет прислали поклонники вашего покойного мужа - примите мои соболезнования”). Но она так кричала… Так странно кричала… Я ушел.
        Да, я знаю, знаю. Она давно уже не в себе - после того, что мы сделали с ней. Она открыла мне дверь и стояла на пороге - почти голая, слипшиеся грязные волосы закрывали лицо; в руке она держала замороженную рыбину и сосала ее голову, словно это был леденец на палочке. Впивалась своими губами в ледяную открытую пасть, облизывала мертвые рыбьи глаза. Она долго смотрела на меня, бессмысленно, тупо. Я протянул ей букет - взяла свободной рукой, с минуту рассматривала, потом уронила. И вдруг дико, с подвываниями, закричала. Наверное, так часто кричат умалишенные. Но она… что-то в ее крике меня насторожило.
        И я ушел. Прежде чем с ней покончить, мне нужно кое-что прояснить. У меня накопились вопросы к Клиенту.
        Почему мне больше не звонит Координатор? Почему она так кричала? Но главное…
        - Откуда такая ненависть? - Я сам удивляюсь, что все же решился спросить.
        Он молчит.
        Я слишком нервничаю - так сильно, что трясутся руки. И у меня словно горит все лицо. Иду в ванную, чтобы умыться холодной водой. Он молча идет следом.
        Я умываюсь, становится лучше. Вытираю лицо полотенцем и слышу, как он запирает дверь ванной изнутри. Мне становится страшно. Он стоит прямо за моей спиной. Он сумасшедший.
        Поднимаю голову. В зеркале над раковиной отражается его уродливое лицо. Я вдруг замечаю, что по его щеке текут слезы.
        - Вы плачете?
        В ответ он улыбается - его левая половина улыбается. Он говорит:
        - Лагофтальм.
        - Я не понимаю.
        - Лагофтальм - заячий глаз. Из-за паралича круговых мышц глаз веки не смыкаются, что приводит к нарушению циркуляции слезы.
        Я спрашиваю:
        - Это у вас с детства?
        Он качает головой:
        - Автомобильная авария - чуть больше пяти лет назад. Множественные переломы конечностей, пролом черепа, повреждение лицевого нерва. У меня парализована половина лица. Три месяца я провел в интенсивной терапии. Потом еще полгода - в хирургическом отделении и пару лет - в психиатрическом. В каком-то смысле, у меня началось второе детство. Я разучился жевать…
        Мне совсем не хочется слушать его дальше.
        - Зачем вы мне все это рассказываете?
        - …и теперь могу есть только жидкую пищу… Каждое утро - на протяжении нескольких лет - мне звонит мой лечащий врач, и, словно заботливая мамаша, спрашивает, как самочувствие, и дает инструкции на весь день. Он бы звонил и дальше - я думаю, он бы звонил мне всю жизнь, если бы…
        - Перестаньте!
        - …если бы я не перерезал телефонный провод. Я не могу появляться на улице без темных очков. У меня на лице - пятнадцать шрамов, и иногда они страшно болят…
        Я зажмуриваю глаза.
        - …помогает только ледяная вода.
        Почти шепотом я снова спрашиваю:
        - Откуда такая ненависть?
        В зеркале я вижу, как он улыбается одной половиной рта:
        - А ты вспомни. Все очень просто. - Он смотрит на меня своим круглым мертвым глазом. Я смотрю на себя своим круглым мертвым глазом.

***
        - Где ты была?
        Я говорю гадким высоким голосом. Совсем не своим - или, может быть, я только сейчас заметил, как мой голос звучит на самом деле. Моя футболка противно намокла под мышками: по синей синтетике расползаются едкие черные пятна. От меня плохо пахнет. У меня болит живот. После каждой моей фразы там что-то булькает - громко и трагически.
        Она молчит. Я наливаю себе еще одну рюмку, залпом проглатываю, закуривая очередную сигарету, слежу, чтобы не очень дрожала рука с зажигалкой. Меня тошнит. Глубоко вдыхаю воздух, кашляю, тоже как-то пискляво и противно. Вдыхаю еще раз, говорю:
        - Может быть, ты мне объяснишь, что происходит?
        Она внимательно изучает невидимый предмет на полу. Потом поднимает на меня глаза - и в них нет ничего, кроме лени, кроме наглого, бесцеремонного желания спать.
        - Утром, ладно? Поговорим утром. - Она выходит из комнаты.
        - Нет, сейчас! - взвизгиваю я вслед, но не бегу за ней, сдерживаюсь.
        Слышу, как закрывается дверь в ванную и шипит душ. Я пью прямо из горлышка. Потом говорю вслух: так не пойдет, чувство собственного достоинства, как же чувство собственного достоинства; наливаю в рюмку, что-то еще бубню себе под нос, как сумасшедший, как слабоумный. Потом начинаю плакать.
        Она ложится спать.
        Моя истерика. Моя ночь. Теперь уже не важно, теперь все можно, я веду себя как баба, ха-ха, я хлопаю дверьми, бегаю по квартире, всхлипываю, трясусь и корчусь. Я репетирую речь. Чем-то угрожаю, что-то доказываю зеркалу. Пью. Кончается, я выхожу из дому в тошнотворно кружащееся пространство и покупаю еще, пью.
        Я приползаю к ней под утро.
        Все эти месяцы - когда она старалась пораньше уйти и попозже вернуться, а иногда не возвращалась вовсе или вдруг срывалась на ночь глядя под каким-нибудь совершенно идиотским предлогом (родителей разбил радикулит - что, обоих? - ну да, обоих… - и нужно срочно погулять с их пуделем, у подруги случилась несчастная любовь - и нужно немедленно ехать ее утешать), и перестала прикасаться ко мне, и почти перестала со мной разговаривать, - все эти месяцы я не решался задать ей этот вопрос. Сейчас я тоже не хочу его задавать - но я пьян, и слова как-то сами собой вываливаются изо рта, медленно, неумолимо, большими вонючими кусками.
        - Ты хочешь, чтобы я ушел?
        Ее взгляд блуждает по комнате - за моей спиной явно рассыпаны десятки, сотни увлекательных невидимых штучек. Наконец замечает и меня. Собирается что-то сказать. Мне становится страшно, очень страшно.
        - Да.
        Все. У меня такое чувство, будто чья-то холодная маленькая лапка, незаметно преодолев слои кожи, жира и чего там еще есть внутри, цепко схватила меня за желудок и изо всех сил сжала. И я умер.
        Какое-то время мы разговариваем, если это можно так назвать. Откуда-то с того света я задаю все эти вопросы - ненужные, нудные и пошлые. Мне не приходится думать над формулировками, я делаю все на автомате - я миллион раз заставлял никчемных героев своих никчемных сценариев говорить эти слова. У тебя кто-то есть? Значит, у нас все кончено? Кто он? Она отвечает, явно стараясь выглядеть виноватой, но у нее не получается. Она похожа на прилежную школьницу, читающую вслух стихотворение, которое вызубрила, не вникая в смысл. Фальшивые интонации. Акценты в неправильных местах. Да, все кончено. Да, кто-то есть. Он писатель. Она послушно отчитывается передо мной, она говорит все - и даже больше. Он такой талантливый. С ним так интересно. Он пока не издал ни одной книги, но все впереди, потому что он такой целеустремленный. Правда, он бедный, и у него даже нет квартиры, но это не важно…
        Где же они будут жить? Как “где?” - конечно, здесь.
        Я для нее уже привидение.
        Последний штрих - и как эти чертовы сценарии умудрились вылезти из своего безобидного параллельного мира и забраться в мою гнусную действительность? - она, кажется, беременна. От него, естественно. Может, беременна, а может, и нет - еще до конца не поняла. Но по утрам подташнивает, и спать все время хочется. Говоря об этом, она заметно оживляется, она делится со мной как с подружкой. Я для нее уже привидение.
        Я окончательно превращаюсь в одного из своих придурковатых персонажей. Я ору, что убью его. И ее убью. И их отвратительное потомство - если оно появится.
        Она, видимо, тоже следует какому-то из моих сценариев, поэтому в ответ хохочет - громко и неестественно. И сквозь смех выдавливает:
        - Т-ты? Ну-ну, убей… уб-бей… Ты же даже не можешь меня… даже не можешь…
        Я судорожно сгребаю в сумку какие-то совершенно ненужные вещи, хлопаю дверью и выскакиваю на улицу. С третьей попытки открываю дверь машины и сажусь за руль. Я пьян - но не настолько, чтобы не понимать, что мне совершенно некуда ехать. И что сейчас я разобьюсь к чертовой матери.
        И пока автомобиль медленно, кинематографично опрокидывается колесами вверх, и прежде чем моя голова ударяется о боковое стекло и сотни осколков впиваются в лицо, я успеваю о многом поразмыслить. И понять, почему все так получилось. Почему она так обошлась со мной. Думаю, потому, что я никакой. У меня нет ни друзей, ни родственников. У меня невзрачная, незапоминающаяся внешность. Средний рост. Средний вес. Меня можно перепутать с кем угодно. Меня невозможно запомнить. Если я ограблю кого-то средь бела дня, пострадавший не узнает меня на очной ставке. У меня нет родинок, бородавок или шрамов. У меня тонкие губы, ничем не примечательный нос, тусклые волосы, маленькие, невыразительные глаза, маленький мягкий член. Я импотент. Я ничем не увлекаюсь. Я умею придумывать бесконечные унылые истории об осиротевших детях, разлученных влюбленных, потерявших память красавицах и алчных злокозненных женихах. Я живу скучную жизнь. Я именно тот…
        …Я именно тот, кто им нужен. Идеальный Агент.