Щель Анна Альфредовна Старобинец
        Переходный возраст
        Рассказ молодой московской журналистки написан в традиции Стивена Кинга, но заставляет вспомнить и о Франце Кафке.
        Анна Старобинец
        Щель
        Я заглядываю в комнату. Моя пятилетняя дочь играет на полу, бормоча себе что-то под нос. Она сидит на цветастом турецком ковре и, почесывая об него свои голые пятки, заплетает косичку большой старой кукле. Я улыбаюсь, тихо прикрываю за собой дверь, но тут же соображаю, что забыл попросить ее надеть носки: открываю дверь снова и ловлю на себе ее напряженный, испуганный взгляд.
        - Никогда нельзя так делать, папа, никогда нельзя!
        - Как делать? - удивляюсь я.
        - Никогда нельзя два раза подряд открывать дверь.
        - Почему?
        - Ты не поймешь.
        - Но ты все же попробуй объяснить.
        - Ты не поверишь.
        - А если поверю?
        - Потому что, ну потому что, когда ты так делаешь, - возбужденно тараторит она, - когда ты делаешь так, получается щель - не настоящая, вернее, настоящая, но невидимая щель, между мирами, и через эту щель может быстро проскочить Бог, - она страшно округляет глаза, - и утащить тебя туда.
        - А если открыть дверь три раза? - интересуюсь я.
        - Три раза - это ничего. А вот четыре - даже хуже чем два.
        - А пять? - Мне становится все любопытнее.
        - Пять можно.
        - Шесть?
        - Нельзя.
        - То есть четные числа? - зачем-то спрашиваю я, и она, естественно, молчит: она не понимает, что такое “четные числа”. - И откуда же ты это знаешь? - спрашиваю я.
        Видимо, в моем тоне, незаметная для меня, проскальзывает ирония. Во всяком случае, она сразу чувствует, что что-то не так, и обиженно надувает губы:
        - Я же говорила, что ты не поверишь…
        - Откуда ты знаешь? - повторяю я как можно более серьезно и проникновенно.
        Но она больше не доверяет мне; кроме того, наш разговор, кажется, ей наскучил. Она уже снова возится с белой синтетической косой и нехотя отвечает, даже не глядя в мою сторону:
        - Я знаю. Просто знаю.
        Еду на работу. Час пик.
        “Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция - “Белорусская”.
        В вагон продолжает медленно вливаться толпа решительных пустоглазых людей. Мне выходить на следующей, но я даже не пытаюсь сопротивляться, спокойно даю им оттеснить себя в глубь вагона.
        Ко мне прижимается невысокий, изящный молодой человек. У него очень волосатые руки - кисти рук. Все пальцы покрыты курчавыми черными волосками, и даже на ладонях, кажется, видна темная поросль. Лицо чисто выбрито, но синеву, предвещающую скорую щетину, не скроешь; эта плодородная синева поднимается до самых глаз. Странно, думаю я, столько растительности на таком юном лице - куда естественнее выглядело бы ее полное отсутствие, гладкая нежно-розовая кожа…
        Двери поезда захлопываются и опять открываются. “Отойдите от края платформы!” - раздается из громкоговорителя. Двери сталкиваются и разъезжаются снова. “Посадка окончена”, - раздраженно говорит машинист. И еще раз - хлоп-хлоп… “А ну отпусти двери!” - ревет машинист, и невидимый хулиган наконец отступает. Поезд рывком трогается и ныряет в гремящую темноту.
        Молодой человек готовится к выходу: своей волосатой рукой лезет в карман куртки, извлекает оттуда гигиеническую губную помаду - на улице мороз - и аккуратно возит ею по пухлым капризным губам.
        Мрачный красномордый мужик, как и я - только сбоку - притиснутый к юноше, что-то злобно бормочет. Звуки растворяются в грохоте поезда, но по губам легко читается: педик.
        Я пробираюсь к дверям. Молодой человек мне подмигивает. Красномордый, кажется, хочет сплюнуть на пол - но сдерживается.
        Устало карабкаюсь по лестнице вверх и выхожу из метро.
        Это не “Белорусская”. Хотя и очень похоже. Тверская улица, мост… Но под мостом, с шумом унося за горизонт обломки заснеженных льдин, течет широкая, полноводная река. А по мосту неторопливо прогуливаются люди, придерживая руками головные уборы - у воды очень ветрено.
        Привокзальная площадь - та, где в любое время дня и ночи автомобильные пробки, - покрыта льдом и практически пуста. Лишь два одиноких конькобежца изящно скользят по ней, выписывая идеальные восьмерки.
        Совершенно автоматически я поднимаюсь на мост, в полусне перехожу через реку, сворачиваю в переулок направо, долго безвольно петляю по незнакомым улицам - пока наконец тихая паника не овладевает всем моим существом. Я решаю вернуться обратно к метро, но уже не могу понять, с какой оно стороны. Я ускоряю шаг, почти бегу.
        Мне навстречу идет женщина. У нее милое, доброе лицо. Задыхаясь от быстрой ходьбы, задыхаясь от отчаяния, я спрашиваю ее, как пройти к ближайшей станции метро. Она останавливается, приветливо улыбается и издает пронзительный, протяжный крик чайки. Потом прикрывает рот рукой - очень смущенно, словно только что сыто рыгнула за обеденным столом:
        - Извините… Вам надо идти прямо, потом налево, и там сразу увидите. - Она кивает мне на прощание.
        Я говорю:
        - Подождите! Скажите, пожалуйста, где я нахожусь?
        Она смотрит на меня несколько удивленно и отвечает:
        - Вы находитесь в… И-о-и! - снова кричит чайкой.
        - Где? - переспрашиваю я.
        - В… И-о-и! И-о-и!.. Извините, пожалуйста. Никак не могу выговорить.
        Она уходит.
        Я иду, как она сказала, и действительно возвращаюсь к метро. Спускаюсь вниз. Лестница слишком короткая - всего пять-шесть ступенек, и я уже под землей.
        Я стою на платформе и смотрю, как сбывается мой самый страшный сон.
        Мне с детства снился этот сон. Я стою на платформе, и ко мне приближается красный блестящий поезд. Его цвет не такой, как у “Красной стрелы”, что отходит с Ленинградского вокзала в 23.55. Мой поезд - красный иначе. Он красный, как новенький американский гоночный автомобиль, сияющий на полуденном солнце. Он красный, как дорогой лак на ногтях у фотомодели. Он красный, как тонкое ажурное белье на теле шлюхи.
        Он приближается, замедляет ход, а потом - нет, я не падаю под колеса, он не превращает меня в жуткое месиво, ничего такого не происходит. Он просто останавливается на перроне - но более сильного ужаса, но страшнее кошмара я не могу себе представить.
        На этом месте я всегда просыпался, обливаясь холодным потом.
        Теперь я стою на платформе. Ко мне приближается красный блестящий поезд. Он замедляет ход и останавливается на перроне. Я захожу внутрь, берусь рукой за поручень.
        “Осторожно. Двери закрываются”.
        Двери закрываются, и поезд трогается.
        Задыхаясь, я мечусь по просторному пустому вагону. Следующая станция. Какая следующая станция?