Здравствуй, Гр-р! Татьяна Стекольникова
        Всего несколько дней из жизни женщины. События, которые произошли совсем недавно. Или случились сто лет назад? Роман, в котором есть все: любовь, ревность и предательство, месть и убийство, зеркала и драгоценности, коты и домовые, мистика и тени, Нина и Гр-р…
        
        Стекольникова Татьяна
        Здравствуй, Гр-р!
        
        ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
        1. Я оказываюсь бог знает где и снова убеждаюсь, что спокойная жизнь не для меня.
        Какого лешего?
        Этот риторический вопрос окружающие слышат от меня частенько: как у всех нормальных людей, у меня тоже бывают неприятности и мерзкое настроение. Должна же я как-то избавляться от переполняющих меня чувств? Слов, заменяемых при письме точками, а в телевизоре писком, я не люблю, вот и говорю "какого лешего?" для, так сказать, разрядки. Иногда шепотом, а иногда довольно громко - зависит от обстоятельств. На этот раз "какого лешего?" прозвучало достаточно громко. Я даже прибавила "японский городовой", что делаю уж совсем в исключительных случаях. Неизвестно, что бы вы сказали, обнаружив себя вдруг в совершенно незнакомом месте. Причем вот только что, ну вот сейчас, вы с усердием наводили чистоту в своем доме - с тряпкой в одной руке и средством для мытья окон в другой. Что называется, в здравом уме и твердой памяти. Ни капли горячительного, ну, то есть - ни в одном глазу. Галлюцинаций и припадков у меня не бывает. Пока, во всяком случае, не было… В обморок я за свою долгую жизнь пару раз падала, но отношусь к потере сознания философски, то есть, придя в себя, не задаю дурацкий вопрос "Где я?".
Где-где… Где рухнула, там и очнулась… На полу, в окружении хорошо знакомых вещей.
        Но сейчас вокруг меня нет хорошо знакомых вещей! И стены не мои! И на больницу не похоже, если вы вдруг начнете рассказывать мне про летаргический сон или кому, в кои я впала. Даже если предположить, что, да, с мокрой тряпкой в руке я впала в кому, что явился некто и отволок меня, бесчувственную, в медицинское учреждение, что я провалялась там невесть сколько и наконец пришла в себя, - то почему СТОЯ? Вы когда-нибудь слышали о стоячих и ходячих коматозниках? Еще вариант - похищение. А как меня можно похитить из запертой квартиры, чтобы я не заметила, например, как ломают дверь или лезут в окно? Меня что, обрабатывали какими-то тайными лучами, чтобы лишить подвижности и чувств? Никакой секретной информацией я, простой литредактор, не владею, и никто не будет испытывать на мне такие дорогостоящие шпионские методы - проще меня схватить на улице и засунуть в машину, если в чью-то голову придет идиотская мысль меня украсть. За меня даже выкуп не у кого требовать - муж благополучно перешел в категорию бывших, счастливо живет без меня уже много лет и не станет вникать в мои проблемы, сын в очередной раз
продлил контракт на работу в заокеанской компьютерной фирме и попробуй его найди, любовников заводить хлопотно, и поэтому мужика, согласного расстаться ради меня с энной суммой, просто не существует, а в организациях, где я зарабатываю на жизнь, мое исчезновение рассмотрят как открывшуюся вакансию, а не как сигнал SOS. Нет, тут что-то другое…
        Я вздрагиваю: а вдруг меня настигла внезапная смерть, и теперь я в виде бестелесной субстанции обретаюсь где-нибудь в потустороннем мире? По спине противно забегали мурашки. Самые пронырливые из них копошились и на других частях тела. И это отчасти успокаивало: раз есть мурашки, значит, есть место, где они бегают. Чтобы окончательно убедиться в наличии повинующегося мне организма, машу руками и тут же въезжаю куда-то локтем - в стену… Какого лешего? Больно же! Нет, я еще не бестелесная субстанция: разве душам ведомы телесные ощущения? Потирая локоть, решаю заняться изучением своей дислокации. От страха по мне начали носиться прямо-таки стада мурашек. Но не стоять же тупо у стены! Чувствуя себя примерно так же, как неандерталец, который набрел на неизведанную пещеру, я начала бдительно осматривать окрестности.
        Итак, я в комнате - просторной и высокой. Напротив два узких окна. Шторы на одном чуть раздвинуты, и в комнату пробивается едва различимый свет. Память услужливо прокручивает в голове детективные сюжеты, где герои спасаются, если не выдают своего присутствия. Поэтому, чтобы не шуметь, даже не поворачиваюсь и только скашиваю глаза вправо, а потом влево. Удалось разглядеть мебель: кресла, комод. Зверски заболела голова: было бы удивительно, если бы она не заболела - так вращать глазами! Стоп! Может, я сплю? Ну, сморил меня сон прямо посреди генеральной уборки… А теперь вижу сон. Локтем треснулась? Так во сне! И голова заболела тоже во сне… Слабо веря в то, что я сплю, все-таки зажала нос пальцами - есть такой варварский способ будить людей. Не помогло. В смысле - не проснулась я. А не проснулась потому, что и не спала. Зато, проводя тест на бодрствование, обратила внимание на широкие белые рукава, мелькающие перед глазами: когда я была еще дома, моя одежда состояла из старых джинсов и когда-то зеленой футболки. Какие белые рукава, если человек затеял уборку? Какого лешего?
        И я начала себя пристально осматривать… И знаете, это была не я! То есть, я думала, как я, Нина Сергеевна Веснова, мать взрослого сына, почти пенсионерка, почти блондинка, с интересной полнотой и ныне незамужняя. Я была я, если закрыть глаза. Но если открыть… Видела я вовсе не свои руки-ноги, а какие-то крошечные, почти птичьи, лапки. Этими тонюсенькими пальчиками я принялась себя ощупывать. Очередной кошмар! Вместо своих весьма впечатляющих форм я получила чью-то тщедушную тушку. Ха! Меня переселили в тощего тинейджера! Хорошо еще, что пол остался женским. Конечно, я вовсе не была уверена, что это хорошо. Возможно, мне сейчас лучше было бы оказаться в мужском теле, но, во-первых, я еще не поняла, что вообще происходит, а, во-вторых, мужчиной я никогда не была, так что сравнивать не с чем. Опытным путем я установила, что доставшееся мне тельце (или я ему досталась - поди разбери!) меня слушалось, как родное!
        Сделав такое открытие, я превратилась в девушку с веслом - их когда-то много стояло в парках. Эта метаморфоза всегда случается со мной в остро-опасных ситуациях. Вместо того чтобы бежать, орать или вообще как-то действовать, я становлюсь подобием парковой скульптуры. Весла, конечно, у меня нет, но немая окаменелость - точь-в-точь, как у гипсовой девицы. Вот и на этот раз чужое тело сработало, как мое собственное, - полнейший ступор. Хотя иногда, надо признать, быть девушкой с веслом полезно: народ думает, что имеет дело с необычайно волевой особой.
        Когда-то в незабвенные перестроечные времена довелось мне стоять в очереди за картошкой. Магазином служила так называемая "сетка" - сварная конструкция из металлических прутьев и тавровых балок. Шиферная крыша была уложена на дощатый настил. Продавец с овощами находился внутри, а очередь - снаружи. Обмен товаров на денежные знаки происходил через небольшое окошко. Когда до продавца оставалось три или четыре человека, пришлось взяться за рельс, служивший прилавком, чтобы не потерять очередь. Тут-то на меня, прямо на руку, из-под шиферной крыши и прыгнула крыса. Зверек тщательно выбрал объект приземления - меня. Крыса каким-то образом знала, что я не буду дергаться, догонять ее и хватать, а просто-напросто окаменею - идеальный аэродром. Оттолкнувшись от меня, крыса оказалась на тротуаре и исчезла под "сеткой". Вокруг стоял гвалт, тетки визжали: "Крыса! Крыса! Укусила, укусила!" - а я, девушка с веслом, потребовала свои пять килограммов корнеплодов, хотя очередь была не моя, и реабилитировала крысу, заявив, что она никого не кусала. И даже сейчас, много лет спустя и в чужом теле, я чувствую, как от
моей кожи легко отталкиваются крысиные лапки, слегка уколов коготками…
        Моей кожи? Будем считать - моей. Потрогала лицо - нос, рот и прочее находится там, где ему и положено быть. В глаза лезли волосы - длинные и в темноте непонятно какого цвета. Руки послушно двигались, и если не считать локтя, которым я въехала в стену, у меня ничего не болело. Оставив более тесное знакомство с новой внешностью на потом, я занялась исследованием одежды - на мне была целая куча тряпок. Самое замечательное - панталоны. Ниже колен, с кружевами и оборками, но без шва, соединяющего штанины. Держатся на ленте, несколько раз обернутой вокруг талии. Потом сорочка на тонких лямках, тесная и короткая. Затем нечто до пят, с длинными рукавами, в рюшах и воланах. И наконец - разлетающийся пеньюар необъятной ширины, снова кружева, кружева, ленты, рюшечки… Все белое и на ощупь, похоже, батистовое. Комплект ночной одежды?
        Тонкие пальцы перебирают складки ткани, поглаживают шею, забираются в волосы, посылая в мозг сигналы о тактильных ощущениях - гладкости, мягкости, шелковистости, тепле. Мозг, естественно, не мой, чужой. Но мысли-то мои! И эти мысли сделали "не мои" ноги ватными и заставили "не мою" попу прилипнуть к полу. Ну вот, любительница загадочного, сказала я себе, ты получила шанс узнать все о переселении душ… Так сказать, на собственной шкуре… Вернее, на чужой. А моя шкура, пардон, тело? Лежит где-то бездыханное? Или кто-то в нем разгуливает? Самое время завыть от страха, но я - девушка с веслом! Какого лешего? Поэтому молча сижу на полу, рассматриваю туфли с загнутыми носами, как у Хоттабыча. А может, я сошла с ума, и мое больное сознание неузнаваемо изменило отражение действительности? Я просто рехнулась и вломилась в чей-то дом… Тогда надо найти людей, чтобы меня изловили и определили в соответствующее заведение - кто знает, куда мне захочется залезть в следующий раз?
        По-прежнему тихо, а серый свет из окна дополз уже и до меня. На полу сидеть холодно, к тому же снизу плохо видно комнату. Быстро встать помешали мои белые одежды. Проведя некоторое время на четвереньках, я приняла вертикальное положение. Подобрав подол повыше, даже сделала шагов пять вдоль стены - и налетела на комод. Не то чтобы я его не видела… Но в этом размытом свете мне показалось, что он гораздо дальше. Мое столкновение с комодом не прошло бесследно для предметов, которые на нем находились. Что-то еще перекатывалось по крышке, что-то с глухим стуком уже упало на пол. Беспорядочно шлепая ладонями по комоду, я спасла пару каких-то флаконов. Чтобы собрать то, что упало, пришлось снова ползать на четвереньках, и одежда мне дьявольски мешала. На комод вернулись: слегка оплавленная свеча в металлическом, в виде виноградного листа, подсвечнике, веер и надкусанное яблоко. Я двинулась дальше. За комодом - кресло. За креслом - ширма. За ширмой… Ого, ничего себе кроватка! На возвышении, под балдахином! Меня понесло к кровати. И никакой внутренний голос не сказал: "Какого лешего? Не лезь!". Хотя, как
показали дальнейшие события, даже если бы я не приближалась к кровати, это ничего бы не изменило.
        …Я ступила на подиум. Еще ступенька, еще - и вот я стою возле резного столба, подпирающего балдахин, и разглядываю огромное стеганое одеяло, край которого съехал на ковер. Я даже протягиваю руку, чтобы потрогать, из чего сделан балдахин… И вдруг среди подушек замечаю рожу. Рожа явно принадлежит мужику, украшена усами и пялится на меня в жутком оскале. От испуга, по своему обыкновению, снова превращаюсь в девушку с веслом. Правда, в этих белых одеждах и с поднятой рукой я, наверное, больше похожа на статую Свободы. Скоро я понимаю, что ничего не происходит: по-прежнему тишина, мужик без движения лежит в роскошной постели. Что-то уж очень долго он не только не делает попыток вступить со мной в контакт, но даже не меняет выражения лица. По-моему, он вообще не моргает. Наклоняюсь… Труп! Вне всяких сомнений - труп, до подбородка укрытый одеялом!
        Мертвых я не боюсь. Дочери полковника милиции не пристало бояться покойников - живые бывают куда опаснее. Единственное дитя своего папы - начальника следственного отдела, эту истину я усвоила рано. К пятнадцати годам я прочитала все книги, какие были в нашем доме, полку за полкой, в том числе и старые отцовские учебники по криминалистке и судебной медицине. Криминалистом или следаком я не стала - перевесила любовь к литературе, чему отец был весьма рад, считая, что работа в "ментуре" не для женщин. Возможно, если бы он дожил до наших дней, то думал бы иначе: сейчас женщин в правоохранительных органах полно. А я так и осталась с нереализованными криминалистическими амбициями. А на что было тратить свои следственные таланты? Отыскивать спрятанный сыном дневник или вычислять, приходила ли в мое отсутствие свекровь, - на это много ума не надо. Угадывать же убийц в детективах - занятие пустое: поймешь где-нибудь на пятой странице, кто убийца, так дальше и читать неинтересно.
        Поэтому, оказавшись нос к носу с трупом, я мгновенно забыла о том, что нахожусь в чужом теле, которое, в свою очередь, находится неизвестно где. И даже о том, что известно дошкольникам: найдя жмурика, ничего не трогай, а беги сообщать кому следует - или вообще тихо смойся, чтобы не влипнуть в историю. Какой-то бес толкнул меня под руку, я медленно стянула с покойника одеяло, и, как было принято писать в старинных романах, моему взору открылись ужасные подробности: кто-то безжалостно загнал нож почти по рукоятку мужику в грудь. Абсолютно голый, этот несчастный лежал, вытянув руки по швам, на черном пятне крови. Мужчине лет сорок, не больше… Я продолжала рассматривать убитого, вместо того чтобы подумать, как унести отсюда ноги. Если его зарезали здесь, рассуждала я, то странно, что следов борьбы нет - кровавое пятно под трупом имеет четкие контуры, как будто мужик лег, расслабился и не шевелился, пока его убивали… А если его сюда притащили уже мертвым, то где кровавые следы? А если…
        Следующий вопрос я даже сформулировать не успела. Зато сделала открытие: когда совсем-совсем-совсем страшно, я веду себя, как обычный человек, то есть ору. Очень громко. А кто бы не испугался, если бы в полнейшей тишине - в этой чертовой комнате даже не тикали часы - ему на голову с балдахина свалится кот? Что это был кот, я узнала потом. Но тогда от неожиданности и под тяжестью упавшего на меня предмета я с диким воплем рухнула на труп. Сразу слезть с покойника не получилось - мешало мое облачение. Я отползла к краю постели и спустила на пол ноги, уже совершенно потеряв голову. Шагнула назад, но предательская рубаха в очередной раз стреножила меня, я слетела с проклятых ступенек, оставив на них свои восточные тапки, и во весь рост растянулась на полу. При этом я не переставая голосила. Кот, вцепившийся мне в волосы, удачно аккомпанировал, завывая где-то в районе затылка. Нас с котом накрыло пеньюаром, и мы сразу замолчали. В тишине кот отцепился от меня и растворился в складках батиста. Еще секунду было тихо, потом послышался топот бегущих ног, голоса. Открылась и закрылась дверь. Я лежала под
пеньюаром и думала, как поступить - встать и явить себя народу или уж продолжать изображать сугроб. И еще я думала, что вечно влипаю в истории, и то, что происходит сейчас, в очередной раз доказывает, что спокойная жизнь не для меня.
        2. Я узнаю, как меня зовут.
        Я продолжала лежать на полу, накрытая белым батистом с кружавчиками и зажмурившись так, что ныли зубы. Надо мной летали голоса. Прямо хор из античной трагедии… Тут чьи-то руки подняли меня и поставили на пол. Воцарилась тишина, а потом хор дружно заревел: "А-а-а-а!". И я открыла глаза. Понятно, почему они так орали - даже при мутном рассветном освещении было видно, что одежда на мне перепачкана кровью, как и руки. Ага, значит, мужика укокошили совсем недавно… - подумала я некстати. А что в моей ситуации было бы кстати?
        Хор замолчал, как будто им управлял невидимый дирижер. На меня уставились три пары глаз: высокая черноволосая тетка в чем-то широком и вишневом, рыхлая бесцветная девица в таком же, как у меня, батистовом сугробе и еще одна, одетая явно в форму горничной - черное длинное платье и белый фартук.
        - Здрас-с-с-те! - приветливо сказала я не моим, каким-то писклявым голосом. - Где тут у вас можно руки помыть? И во что-нибудь переодеться?
        Вишневая тетка проделала руками движение, которое я определила, как всплеск рук. Читали старые романы? В них дамы без конца всплескивают руками. В жизни мне этого не приходилось видеть, но, глядя на тетку, я поняла, что она сделала именно это - всплеснула руками.
        - Анна, - строго сказала она. - Что с тобой?
        Затем последовало много французских слов. Я не знаю французского, но охотно слушаю французский шансон, а в молодости вообще обожала Дассена, поэтому французскую речь узнала, хотя не поняла ни слова. В школе и в институте я учила английский, и уж если так надо говорить не по-русски, то с запинками и медленно могу изъясняться на языке Шекспира. Все это я изложила дамам. Я говорила, а троица медленно и осторожно отодвигалась от меня, пока не уперлась в кроватный постамент.
        - Да, кстати! - я решила, что надо поставить их в известность насчет трупа. - А на кровати убитый человек…
        Не успела я договорить, как две из трех дам лежали на полу, изображая обморок. Притворялись! Я заметила, как осторожно они опускались на пол. Вишневая перешагнула через лежащих и поднялась по ступенькам к кровати. Мне бы ее самообладание! Или она тоже - девушка с веслом? Дама опять произносит что-то по-французски.
        - Мадам, я вас не понимаю! Пожалуйста, говорите со мной по-русски!
        - Анна! Это неслыханно! Какой позор! Мужчина в твоей спальне! Мертвый мужчина! Вот к чему привели вечные твои фокусы! Теперь тебя назовут убийцей! Ты убила своего жениха!
        - Я?! Какого лешего? Жених? И я его убила? У вас что, крыша поехала? Я вас не знаю, впервые вижу!
        Тут я замолкаю и начинаю думать. Конечно, надо было бы начать думать раньше. Но я все время забываю, что снаружи я - не я, а кто-то другой. Теперь вот выяснилось, что я - какая-то Анна. Наверняка эта Анна живет с теткой в вишневом под одной крышей - в качестве дочки, племянницы, сестры или седьмой воды на киселе - не важно, кто она тетке, важно, что она здешняя. Вряд ли люди ходят с визитами в батистовых пеньюарах. Анна обязана знать тут всех. И запросто может иметь жениха. Это сейчас он страшный и мертвый, а при жизни, вероятно, был даже очень ничего. Более того, Анна могла и собственноручно отправить его к праотцам. Хотя это как раз вряд ли - видела я кинжальчик в груди убитого. Так глубоко всадить нож - это не мою нынешнюю весовую категорию надо иметь! Но тут открылось еще одно обстоятельство: мало того, что я теперь какая-то Анна, подозреваемая в убийстве, так я еще и Анна не из нашего времени! Стало совсем светло, и на полу возле моей босой правой ноги обнаружился журнал "Нива". Я его подняла - 16-й номер за 1909 год. Антиквариат… Но с журналом обращались так, как мы с какой-нибудь программой
телепередач, - ставили на него чайные чашки, бросали где попало. Пахло от "Нивы" типографской краской. Будь журналу сто лет, от него пахло бы пылью. 1909… Приплыли… Теперь понятно, откуда у меня чувство, будто я в музее, - кругом только старинные вещи. Машинально открыла журнал, и глаза остановились на заголовке: "Вред вуали". Ну надо же… Оказывается, у дам, носящих вуаль, нередко встречается весьма заметная краснота носа и щек из-за того, что под вуалью собирается сырая и влажная "атмосфера", не имеющая возможности испариться. По этой причине можно даже отморозить щеки и нос. А так как появление красноты дамы приписывают влиянию холодного воздуха, то закрывают лицо еще более частой вуалью. Поэтому дамам советовали носить очень редкие и слабо натянутые вуали, а лучше и вовсе от них отказаться, так как вуаль к тому же вредит глазам и ослабляет зрение. Возможно, мне надо принять к сведению эту информацию - а вдруг я навсегда останусь в этом 1909 году? Я даже с некоторым удовольствием начала думать о вуалях. С точки зрения психологии, такой поворот в мыслях вполне естественный: думая о вещах, далеких от
безвыходной ситуации, человек имеет шанс не сойти с ума. А я и так… не в себе!
        - Нет, вы только посмотрите! Нашла время читать! Анна!
        Я так задумалась, что от неожиданности уронила журнал. Из какого-то параллельного мира вылез белый кот и начал точить о "Ниву" когти. Вот, значит, кто бросился на меня…
        Вишневая дама продолжала взывать к моему благоразумию. Тут "очнулись" девица в батисте и горничная. Ну, девица, видимо, из благородных, а горничным разве полагается в обморок падать? Если я застряну в этом времени, придется приспосабливаться. Я прямо-таки физически ощутила подступившие ко мне проблемы. Меня подозревают в убийстве. Отдадут под суд. Сошлют на каторгу. Или как там, в тыща девятьсот девятом, было принято - упрячут в острог? Какого лешего? Я погрузилась в размышления о своей дальнейшей судьбе и не сразу поняла - тетка в вишневом отдает распоряжения, касающиеся меня:
        - Полина! - девица в батисте оставила в покое свои оборки и придала лицу внимающее выражение. - Телефонируй Алексею Эдуардовичу. Скажи, пусть срочно едет! Адвокату я сообщу сама. Нечего глазеть! Бегом! Да, скажи…
        И опять фраза на французском!
        - Мадам, я же просила вас говорить по-русски!
        - Анна, здесь прислуга! Она и так видела довольно! - Я повернулась к горничной. На ней лица не было от страха, но сквозь страх явно проступало злорадство.
        - Дарья, быстро Анне Федоровне ванну и одеваться!
        Горничная скрылась за ширмой.
        - Аня, мне, своей матери, ты можешь признаться? Сейчас прибудут Алексей Эдуардович и Антон Владимирович. Ты и перед ними будешь ломать комедию? Тебе никто не поможет, кроме них!
        Вот, значит, как! Значит, это моя мамочка… И мамаша родная на сто процентов уверена, что я, то есть Анна, грохнула того, на кровати! А я даже не знаю, как ее, эту мамашу, зовут…
        - Маман, а эти двое, которых вы призываете, они кто? - решаюсь задать вопрос.
        - Не притворяйся! Ни за что не поверю, что у тебя вдруг память отшибло! Я тебе все время повторяла: Анна, твой образ жизни до добра не доведет! Все эти твои кружки, легкомысленные знакомства…
        Горничная пробежала через комнату с ворохом одежды и сообщила, что ванна готова.
        - Отправляйся! - строго посмотрев на меня, сказала вишневая маман. - Приведешь себя в порядок - и быстро в кабинет! Ты помнишь, где кабинет?
        От последних слов веяло сарказмом.
        Странные дамы… Ведут себя так, будто и нет тут никакого трупа. Ну, им виднее. А мне - пожалуйте мыться… Ну и чудненько. И я отправилась вслед за горничной, стараясь не наступать на подол непомерно длинной рубахи, носящей следы моих объятий с покойником.
        Бр-р-р…
        …Ванна впечатляла: чугунная, на львиных лапах, изнутри выстлана белой простыней и до половины наполнена водой. Из стены торчат два желтых - из латуни что ли? - крана. Видно, до смесителей в 1909 году еще не додумались… Рядом с ванной на маленьком столике кувшин, мыло, какие-то пузырьки и коробочки. Горничная с опаской смотрела на мои батистовые одежды, испачканные кровью. Видимо, в ее обязанности входило раздевать барышень.
        - Я сама справлюсь, - заявила я. - Идите уже… Да, где здесь у вас туалет?
        Горничная Даша открыла рот, но ничего не сказала, только махнула рукой, показывая в угол. Потом сделала книксен и смылась. А я осталась одна. Оглядела стены: на трех - мелкая сине-зеленая керамическая плитка, на одной - панели из темного дерева. Обследовала унитаз - с бачком почти под потолком и цепочкой, за которую надо дергать, чтобы полилась вода. Поискала задвижку или крючок, чтобы закрыть дверь ванной, и не нашла ничего похожего. Хотя скважина, говорящая о наличии врезного замка имелась, но закрыться я не могла - ключа не было. Интересно, кому будет стыдно, мне или Анне, если меня застукают в голом виде. А, пусть… Разделась, сложила все, что на мне было, на стульчик и направилась к ванне, думая о том, что хорошо бы, наконец, на себя посмотреть. К стене на петлях было прикреплено небольшое зеркало. Установив его под нужным углом, я смогла обозреть Анну с головы до ног, и она мне понравилась - несмотря на грудь явно меньше первого размера. Да, и тинейджеровский возраст Анна перешагнула - ей никак не меньше двадцати пяти. Я не заорала, увидев в зеркале не себя, - я все та же девушка с веслом,
только в новом теле.
        3. Я принимаю ванну и пересчитываю двери.
        Голову я решила не мыть. Непонятно, как они вообще свои головы моют - в тазу что ли? Или та же Даша должна поливать из кувшина? Изучать головомойный процесс не было времени. И потом, фена у них точно нет, а мои новые волосы длинные и густые и без фена будут сохнуть дня два. В принесенных горничной вещах я нашла холщевое полотенце с вышитыми уголками и соорудила из него нечто вроде тюрбана, чтобы не намочить волосы. Покрутив краны, выяснила, какой из них с горячей водой, добавила еще водички и влезла в ванну. Сидеть в воде на простыне было непривычно, но терпимо. Похоже, что в воду Даша добавила ароматическую соль - пахло лавандой. Ощущение раздвоенности: я мгновенно забывала о том, что нахожусь в чужом теле, если смотрела не на себя, а по сторонам. Но стоило взгляду упасть на мои новые руки или ноги, как меня охватывала паника. Возможно, со временем я привыкну к чужому телу, волосам и всему остальному, но пока я решила поменьше обращать на себя внимания.
        Я сидела по шею в воде и пыталась сосредоточиться на том, как мне себя вести: что бы я ни сделала или ни сказала - все будет вызывать недоумение окружающих. В их глазах я выгляжу если не наглой вруньей, то человеком с глубочайшей амнезией. Ни к какому решению я не пришла - пятнадцатиминутного сидения в ванне явно недостаточно, к тому же мешали посторонние вопросы, которые все время лезли в голову. Вот интересно, как женщины выводят растительность с ног и подмышек - выщипывают что ли? А маникюр-педикюр делают? А декоративная косметика у них есть? Но главный вопрос - кто совершил убийство. Может ли быть, что усатый - это любовник Анны? Голый мужик - и в постели девицы… Но что-то я не видела в спальне мужской одежды. Должны же быть у него хотя бы штаны! Решив, что мне надо еще раз осмотреть место преступления, я быстренько закончила водные процедуры, вылезла из ванны, стащила с головы полотенце и завернулась в него. Теперь предстояло одеться по моде 1909-го года.
        В нежном девическом возрасте я мечтала примерить платья, в которых щеголяли дамы Belle Epoque. Но, оказавшись в этой самой бель эпок, я поняла, что картинки - это одно, а надеть на себя реальные принадлежности тогдашнего дамского туалета - это совсем другое. Горничная разложила и развесила вещи, соблюдая, по-видимому, порядок их надевания. Сначала чулки, потом подвязки, потом панталоны, потом сорочка, потом корсет, потом нижняя юбка, потом какая-то штучка, похожая на пояс для чулок, что носили в моем детстве, только без резинок. Далее следовали предметы, назначение которых было мне неизвестно. Подушечки на веревочках, какие-то валики, на ощупь похожие на войлочные… Куда и как все это цеплять, я придумать не смогла - даже приблизительно. Все это разнообразие завершалось скромненькой белой блузкой - никаких рюшей, воланов, вышивок и прочего - и коричневой бархатной юбкой с широким поясом и неким подобием шлейфа.
        Итак, начинать следовало с чулок. Довольно плотные, светло-серые, они оказались на удивление короткими и едва закрыли коленки. Практики закреплять чулки подвязками из ленточек у меня не было - современные чулки заканчиваются эластичным краем и никаких дополнительных приспособлений не требуют. Понимая, что рискую через два шага обнаружить чулки съехавшими к пяткам, принимаю решение обойтись без чулок. Повздыхала, вспомнив наши колготки. Доведется ли еще когда-нибудь их увидеть? Каждый новый предмет одежды давался мне с великим трудом. Все застежки (и это не "молнии", а множество особо мелких крючков, нашитых через 2-3 миллиметра) находились сзади. Самое простое было - нацепить панталоны и нижнюю юбку. Корсет, сорочка и неопознанные объекты составили компанию чулкам и остались висеть или лежать.
        Пришлось повозиться с блузкой - от стоячего воротника до низа садист-портной нашил, наверное, сотню малюсеньких пуговок. Такие же пуговицы имелись на рукавах - от запястья до локтя их было штук по двадцать. С левым рукавом я еще кое-как справилась, а на правом застегнула всего три пуговицы. С юбкой проблем не было, не считая множества крючков, но пояс оканчивался пряжкой такой конструкции, что я так и не поняла, как же он застегивается. Пояс отправился к чулкам. Туфельки миленькие - на небольшом фигурном каблучке, аккуратненькие, из тонкой кожи. В них было удобно даже и на босу ногу. Теперь следовало причесаться. На полочке у зеркала я нашла внушительных размеров расческу - наверное, из черепахи, и щетку с серебряной рукояткой. Серебряной, серебряной, даже не сомневайтесь - до революции в богатых семействах мельхиор считался дешевой подделкой, а я, похоже, попала в небедный дом.
        То и дело ойкая и шипя, я кое-как расчесала доставшуюся мне гриву - совершенно черные, похоже, крашеные волосы. Век блондинок еще не наступил… Оглядев себя в зеркало, я нашла, что Анна выглядит весьма достойно. Правда это разглядывание стоило мне больших усилий: каждый человек, бросая взгляд в зеркало, ожидает увидеть себя - родного и знакомого до последнего волоска, а не какую-то неведомую личность, которая таращится на него во все глаза. Повздыхав, я решила, что пора отправляться на поиски кабинета.
        Дверь, через которую я заходила в ванную, оказалась запертой. Подергав ручку, я совсем было собралась стучать и кричать, чтобы меня выпустили, но, присмотревшись повнимательней к стене, обнаружила еще пару дверей, замаскированных деревянными панелями. Через какую выходить? Какая разница - я же не знаю, где их чертов кабинет!
        Открыв дверь слева, я оказалась в малюсеньком коридорчике, из которого попала в приятное помещение с камином, креслами и небольшим бильярдным столом. Из комнаты вели еще две двери. Я снова предпочла открыть левую и оказалась в столовой. Вокруг большого овального стола, накрытого белой скатертью и уставленного посудой, суетились три девицы, две из которых были мне знакомы - горничная Даша и толстая Полина, облаченная теперь в такую же, как у меня, юбку. Полную талию украшал пояс, а блузка была не белая, а кремовая, с застежкой на спине. Никогда не понимала, зачем близнецов одевают одинаково. А зачем одинаково одеваться таким здоровым девицам, к тому же вовсе не двойняшкам, - вообще загадка. Но если наша с Полиной одежда отличалась лишь цветом, то выходит, я напялила блузку задом наперед! Мне еще в ванной показалось, что с ней что-то не так - руки не поднять, а ворот тесноват, но я объяснила эти неудобства особенностями кроя. Надо ли говорить, что все пуговицы на Полине были застегнуты? Чулки на барышне, кстати, тоже имелись.
        Мое появление вызвало у девиц шок. Они устроили нечто вроде броуновского движения вокруг стола, отчаянно гремя тарелками и вилками.
        - Дарья, - сказала я как можно тверже. - Проводите меня к маман.
        Даша во все глаза смотрела на меня, вцепившись в край стола.
        - Я должна повторять дважды? - я старалась воспроизвести интонацию маман, и, кажется, у меня получилось приказывать. - Показывайте дорогу.
        Пришлось обойти стол, чтобы оказаться у дальней стены. Этот дом, похоже, состоит из одних дверей - в столовой их не меньше четырех. К нужной двери шли мимо окон - огромных и вверху закругленных. Мало того, что я - не я, что из родного двадцать первого столетия каким-то дьявольским способом я перенеслась в 1909 год, так, оказывается, я еще и в городе на Неве! Вид, который открывался из этих шикарных окон, ни с чем не спутаешь: в серой перспективе прорисовывались четкие силуэты грифонов Банковского мостика. Ну, Питер, так Питер. Могла, наверное, с таким же успехом оказаться и в бедуинском шатре, и на костре инквизиции - знать бы, КАК это перемещение происходит. Выяснение этого вопроса также пришлось отложить на потом. Я постаралась выкинуть из головы образ моего несчастного бездыханного тела там, в провинциальном сибирском городке, в квартире, где я устроила генеральную уборку. Мысль о том, что кто-то разгуливает, нацепив на себя мое тело, как пижаму, была неприятна. О том, где сейчас сущность Анны (душа, дух - назовите, как хотите), думать не хотелось. Носить чужое тело - тоже хорошего мало. А куда
деваться?
        Горничная открыла нужную дверь и посторонилась, пропуская меня вперед. Вот это да! Высоченные книжные шкафы по всему периметру комнаты, бронзовые ручки на дверцах с мелкой расстекловкой. Маман восседает за необъятным письменным столом. При моем появлении двое мужчин встали с кожаного дивана. Один лет шестидесяти, седовласый, с ухоженной внушительной бородой, разделенной надвое. Другой - молодой, темноволосый и довольно симпатичный. Не успела я открыть рот, чтобы поздороваться, маман, сменившая одежду - теперь она была в голубом, только лицо оставалось вишневым, - налетела на меня, как коршун, и со словами "Прошу прощения, господа, мы сейчас вернемся…" прямо-таки вытолкала меня за дверь.
        - Ты почему не причесана? Как ты одета?! - маман была в ужасе. А что я сделала-то?
        Призвали Дарью и отдали меня ей в руки. Девица быстро стянула с меня блузку, надела снова, застегнула на ней все пуговицы и в два счета соорудила у меня на голове прическу, как у маман - узел на макушке, валик вокруг головы с напуском на лоб. Отсутствие под блузкой сорочки и корсета маман приказала замаскировать шалью, которую сняла с себя. Когда шаль - большую, белую, шелковую, с длинными кистями - набросили на меня, она закрыла не только блузку и то, что виднелось под ней (хотя там не было ничего, достойного созерцания), но и туфли. Слава Богу, они не заметили, что на мне нет чулок!
        Дверь опять открылась, и я снова оказалась в кабинете.
        4. Я становлюсь сумасшедшей.
        - Извините, господа! - маман заняла прежнее место за столом, поднявшиеся с дивана мужчины опять опустились на кожаные подушки, а мне достался стул посреди кабинета. Все трое беззастенчиво разглядывали меня: мадам - с неприкрытым неодобрением, бородатый - с интересом, а молодой брюнет - с явным сожалением.
        - Антон Владимирович, прошу вас, начните вы, - маман повернулась к брюнету, вздохнула и приложила к глазам платочек…
        Тоже мне, горе изображает. А у самой - ни слезинки, и рука твердая, прямо Железный Феликс, а не женщина.
        - Мария Петровна (вот, значит, как маман зовут!), погодите расстраиваться! Все может быть иначе - мы же с Анной Федоровной еще не говорили, и следователь разрешил прежде нам с ней побеседовать, а уж потом он присоединится… Анна Федоровна, скажите, когда Иван Спиридонович к вам пришел?
        Надо полагать, Иван Спиридонович - это и есть убиенный жених. И что мне прикажете отвечать? Брюнет Антон деликатно кашлянул - предлагает не тянуть с ответом.
        - А вы кто? Почему я должна вам отвечать?
        Мария Петровна со значением посмотрела на бородатого.
        - Я адвокат вашей семьи, Антон Владимирович Шпиндель, - брюнет привстал с дивана и произвел представительский кивок, посмотрев на меня с удвоенным сожалением. - Если в деле не возникнет других подозреваемых, мне предстоит защищать вас на суде. Так когда вы впустили своего жениха?
        - Никого я не впускала! Я просто решила взглянуть на кровать, а там он лежит, под одеялом. Я одеяло потянула, чтобы посмотреть, что с ним, а он весь в крови, и нож из груди торчит. Тут на меня кот напал… сверху прыгнул… Я испугалась, шлепнулась на труп, закричала, хотела с него слезть, но запуталась в своей рубашке и упала с кровати, а потом прибежали эти женщины - Мария Петровна, Даша и, как ее, Полина…
        - Аня, - вмешалась маман, - какие несуразности ты говоришь… Эти женщины… Это о матери и о сестре! И как на тебя Маркиз мог напасть? Этот кот только тебя и признает, только тебе позволяет себя гладить, ест только из твоих рук! А Ивана Спиридоновича только ты сама и могла впустить, уж Антон Владимирович со следователем всех опросили - никто дверь ему не открывал.
        - Маман, люди могут врать. Я еще не знаю, кому выгодно было убивать, как вы говорите, моего жениха и подставлять в качестве убийцы меня. Но что я убийца - это полнейшая чушь! Как я этими хилыми ручками могла вогнать в грудную клетку мужчины нож по самую рукоять? Антон, а вы видели этот нож? Дактилоскопию уже провели?
        Маман даже подпрыгнула:
        - Антон Владимирович! Владимирович! Как можно… по имени… - платочек опять был приложен к глазам.
        - Ничего, ничего, я даже рад… но позвольте, Анна Федоровна, а про дактилоскопию-то вам откуда известно?
        - Кто ж про нее не знает? Да любой младенец… - и я прикусила язык, лихорадочно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь об истории этой самой дактилоскопии. Похоже, волнения изрядно продырявили память - ничего конкретного на ум не приходило. Судя по реакции адвоката, дактилоскопия в 1909 году была в зародышевом состоянии, и надеяться на снятие отпечатков нечего. Нож они, конечно, из груди многострадального Ивана Спиридоновича вынули, но все, на что способны местные Холмсы, это попытаться узнать, кому нож принадлежит. А и узнают - это же ничего не доказывает: нож и потерять можно… В общем, плохо твое дело, Нинка… тьфу, Анька…
        - Анна Федоровна, - продолжал выспрашивать заинтригованный адвокат, - допустим, вы не открывали входную дверь Ивану Спиридоновичу. Но как он оказался в вашей постели, пардон, без кальсон, вы же не можете не знать! А насчет дактилоскопии - так это только на преступников дактилокарты заводят, еще берут отпечатки ладоней у неопознанных трупов, чтобы сравнить - вдруг какой беглый каторжник нашелся… Какие же отпечатки на предметах, если руки не в краске или не в крови? Как их увидеть?
        Ну просто каменный век! Фен не придумали, душа нет, вместо колготок черт знает что, без корсета нельзя, отпечатки пальцев снимать не умеют… Как они вообще следствие ведут и преступников ловят? Это ж сколько невинных у них на каторге, а сколько убийц на свободе разгуливает?!
        - Скажите, Антон, - Мария Петровна снова заохала, но я решила проигнорировать ее недовольство, - а нельзя ли мне место преступления осмотреть?
        - Анна Федоровна, вы не ответили на мой вопрос: как в вашей постели оказался ваш жених? Если не вы его впустили, а потом убили, тогда кто? Кто кроме вас был в вашей спальне?
        Что я могла ответить? И я сказала правду:
        - Я не знаю! Меня не было, когда его убивали - или приносили труп…
        - А где вы были?
        - Нигде. Не здесь. Не знаю! На том свете!! В двадцать первом веке… - тут сознание опять выкинуло коленце, отобрав у меня все иллюзии, и я позорно разрыдалась.
        Никто из них не бросился меня утешать - даже Антон, который явно испытывал к Анне теплые чувства. Ну как же! Душегуб перед ними, то есть душегубка… душегубица… - чего ее жалеть?
        - Мне надо умыться. Куда мне пройти? - я не надеялась, что меня выпустят из комнаты. Мария Петровна опять со значением посмотрела на бородатого:
        - Ты ЗАБЫЛА, где это можно сделать?
        - Я НЕ ЗНАЮ! Как можно забыть то, чего не знаешь! Не знаю я, где в вашем чертовом доме умываются, едят, спят, как в него входят и откуда выходят. И сколько комнат в нем, я не знаю! И вас всех вижу впервые в жизни! И с вашим Иваном Спиридоновичем я познакомилась, когда он уже был трупом! Еще что-то желаете спросить?
        В качестве последней точки своего монолога я сдернула с себя шаль, повытаскивала из прически шпильки, тряхнула головой, чтобы волосы рассыпались по плечам, сняла туфли и заложила ногу на ногу, продемонстрировав отсутствие чулок. Маман бухнулась в настоящий обморок, и тот, что с бородкой, принялся на полу приводить ее в чувство, похлопывая по щекам, из вишневых ставшими серыми. Адвокат бросился к дверям звать горничную, но ему помешали мои туфли - он споткнулся, попал своим башмаком в одну из них и проделал остаток пути до двери немыслимой иноходью. Рванув на скаку дверь, брюнет въехал в выдающийся бюст Полины - моей сестры, стоящей за дверью. Так и запишем: девица подслушивала! Интересно, если мужчина в тыща девятьсот девятом году принародно так смачно приложился к дамской груди, он обязан жениться на ее обладательнице? Видимо, девица сказала себе то же самое, только с утвердительной интонацией, потому что на ее лице отразилось горькое разочарование, когда адвокат рассыпался в извинениях. А она-то надеялась… Толстушка молча сделала книксен и развернулась, чтобы уйти. Но перед тем как закрыть
дверь, она одарила меня таким взглядом, что мне стало не по себе. Это зависть? Нашла кому завидовать - без пяти минут каторжанке… А почему она не поинтересовалась, что с мамашей? Понятно, что ничего страшного - открывшую глаза даму уже подняли с пола и уложили на диван, - но все-таки…
        По распоряжению доктора Даша принесла очнувшейся маман полстакана кагора. Марья Петровна осталась с кагором на диване. Бородатый уселся за стол вместо нее, адвокат с румянцем от носа до ушей притащил из столовой стул и устроился рядом со мной, стараясь не смотреть на мои босые ноги, разбросанные туфли и то, что слегка виднелось под блузкой. Какой, однако, впечатлительный мужчина!
        - Ну-с, - сказал седой, поглаживая бороду двумя руками, - а меня-то вы, Анна Федоровна, узнаете? Как я вас, маленькую, ландринками угощал, когда вы в инфлюэнце лежали? У нас-то с вами старая дружба, а? Я Соловьев, Алексей Эдуардович, ваш доктор, и маменьку вашу пользую, и сестрицу. И батюшка ваш на моих руках скончался… Неужели забыли-с?
        - Я вас не знаю, я вас увидела сегодня впервые, - это было правдой, но никто не верил.
        - А скажите, Анна Федоровна, какой сегодня день недели?
        - У вас какой - не знаю. У нас был четверг.
        - Четверг? Так-так… Ну, а число сегодня какое?
        - С утра было одиннадцатое марта. А год… Какая теперь разница? А тут, у вас, какое сегодня число? Какой день недели?
        - А позвольте поинтересоваться, вы разве не с нами-с? Тогда где это - у вас?
        Но я решила больше не раскрывать рта, молча подобрала туфли, надела их и поплотнее завернулась в шаль, нечаянно задев ее концом застенчивого адвоката. Усевшись на свой стул, я стала смотреть на доктора. Доктор молчал и все разглаживал на две стороны бороду. Понятно, думает, какой же поставить диагноз… Тут маман заговорила по-французски. Обращалась она явно ко мне. Я опять не поняла ни слова.
        - Мамаша! - как можно спокойней сказала я. - В двадцатый раз повторяю: не знаю я французского, только отдельные слова. Десюдепорт, например. Пардон. Мон ами. Ма шери. Сувенир. Шофер. Маникюр. Тренажер. I do not speak French! You understand? Ву компрене? Еще слово по-французски - и я не знаю, что сделаю… вот… сниму блузку!
        Мадам закрылась платочком, доктор крякнул. Адвокат сделался алым от макушки до галстука.
        - Антон Владимирович, ну пустите меня на место преступления, ну, пожалуйста! - я повернулась к адвокату и принялась строить ему глазки, совершенно не представляя себе, как это выглядит со стороны, но надеясь, что мои ужимки будут иметь успех. Адвокатов румянец распространился, кажется, до затылка, но брюнет взял себя в руки:
        - Если доктор не против, если Мария Петровна даст согласие, и если следователь разрешит…
        - У, как много условий… Маман, вы не против? Доктор, давайте поставим эксперимент - вернем меня туда, где случилось убийство. Вдруг знакомая обстановка приведет меня в чувство? А, кстати, где ваш следак… э-э-э… то есть следователь?
        Адвокат вышел. Маман обмахивалась платочком и на меня не смотрела. Зато не отрывала глаз от доктора.
        - На Удельную? В Пантелеймоновскую больницу? - спросила она доктора и опять промокнула сухие глаза.
        - Ну, что вы, голубушка, Мария Петровна! Завтра соберу консилиум. Надо - Сербского из Москвы выпишу. Такой интереснейший, простите, случай! Она будет под домашним надзором. А там - время покажет. Лишь бы Антон Владимирович не подвел!
        - В нем не сомневаюсь. Уж сколько лет он у нас, вы же знаете, как свой…
        Какого лешего! Говорят об Анне, то есть обо мне, так, будто меня, то есть Анны, тут нет! Они решили, что я сумасшедшая! Хотя… Это, наверное, выход. Ну что ж, сумасшедшая, так сумасшедшая… Надеюсь, они не наденут на меня смирительную рубаху и не станут лить воду на голову - сто лет назад психов лечили именно такими методами… Я твердо решила - не дамся!
        5. Я отправляюсь осматривать место преступления.
        На правах сумасшедшей я стала приставать к доктору, чтобы он сформулировал диагноз. Маниакально-депрессивный синдром? Delirium tremens? Обострение вялотекущей шизофрении? Психоз? Слабоумие? Паранойя? Инволюционный психоз? Климактерическая депрессия? С каждым моим предположением у доктора все выше поднимались брови. Оказалось, бедняга и половины слов таких не знает. Зато он извлек из-под стола настоящий докторский чемоданчик, какие полагается иметь врачам в фильмах про старинную жизнь, попросил Анну обнажить колено и попытался стукнуть по нему молоточком. Старый греховодник! Я показала ему язык. Маман взирала на меня молча и осуждающе. Сожаления или сострадания она даже не пыталась изобразить. Я ей что - не родная?
        Вернулся адвокат. За ним в кабинет вошел еще один брюнет - на этот раз с внушительными бакенбардами. Если бы не бакенбарды, придающие ему сходство с енотом, - ну просто красавец! Следак стал рассматривать меня в упор - наверное, адвокат уже разболтал о подозрениях доктора. Я попыталась вообразить, как бы красавец выглядел без бакенбард. Без бакенбард получилось, что он мужчина как раз того типа, какие всегда нравились мне, но которым почему-то никогда не нравилась я. И я начала думать о том, смогла бы я понравиться ему, если бы выглядела, как я, а не как Анна (естественно, в возрасте Анны). Может ли ему понравиться Анна - то есть сейчас я? Запутавшись во всех этих местоимениях и Аннах, я решила, что все же стоит попробовать его охмурить. К тому же я не могла отделаться от мысли, что следак мне кого-то напоминает. Кого-то, кого я видела совсем недавно, там, в моей настоящей жизни…
        - Вот, - сказал адвокат, - это следователь, Арсений Венедиктович Сурмин. Мария Петровна, вам, наверное, доводилось встречаться. Алексей Эдуардович, вы, вероятно, тоже знаете Арсения Венедиктовича….
        О том, что нудная церемония представления и обмена любезностями окончена и речь снова об Анне, я поняла, когда все замолчали и уставились на меня. Маман прямо-таки нависла надо мной:
        - Анна!
        Доктор похлопал даму по ручке:
        - Ничего, ничего, мы понимаем…
        - Анна Федоровна, - вмешался адвокат, - я рассказал господину Сурмину о вашей осведомленности в вопросах дактилоскопии, и он разрешил пропустить вас на место преступления. Разумеется, я буду вас сопровождать. С нами будет также доктор.
        - Большое спасибо, - буркнула я, заворачиваясь в шаль, которая все норовила съехать с плеч.
        Шествие возглавила мадам. За ней плелась я. За мной пара - доктор со своим чемоданчиком. За доктором шел адвокат. Замыкал колонну следователь. Открылась дверь, ведущая в коридор. Из коридора мы проследовали в комнату с роялем, через нее - в другую, заставленную горшками и кадками с пальмами. Маман безошибочно находила нужные двери, поэтому наше путешествие не было долгим. Вход в комнату с мертвецом охранял здоровенный мужик в мундире. Наверное, жандарм, или городовой - или кто там у них… Не увидев из-за процессии следователя, мужик бросился заслонять собой дверь. Мы расступились, чтобы следователь мог пройти вперед и отогнать его, а затем вошли - адвокат, доктор и я. Маман осталась с жандармом стеречь дверь.
        Сурмин повернулся ко мне:
        - И что же вы хотите тут найти?
        Надо же! У него и голос именно такой, от которого у каждой нормальной бабы начинается сердцебиение. Я заставила себя переключиться на осмотр места преступления. Мне вообще было трудно сосредоточиться, отвлекала мысль, что все это не взаправду, вот открою глаза - и окажусь в своем теле и в своем времени - на прежнем месте… В девятьсот девятый год вернула шаль, на конец которой я наступила и чуть не хлопнулась под ноги следователю. Со злорадством подумав, как бы кудахтала маман, я сдернула с себя шаль и забросила ее на ширму. Еще бы юбку укоротить… Ограничилась тем, что приподняла ее левой рукой. Правая была занята - под локоток меня поддерживал адвокат. Похоже, со следователем он не просто знаком, а в приятельских отношениях - вон как переглядываются!
        - Арсений Венедиктович! Не удивляйтесь, пожалуйста, моим вопросам и дайте слово, что будете честно отвечать на них.
        На следователя пришлось посмотреть. В его взгляде читалось раздражение человека, которого отрывают от дела. Понятно, сделал одолжение другу и тем самым прибавил себе хлопот… Выходит, и тогда существовал блат. Не может быть, чтобы следственные мероприятия проходили без протокола, не по форме - хотя откуда я знаю, как было принято проводить следствие сто лет назад? Может, просто писали бумажку и подозреваемого, если он имелся, с этой бумажкой отправляли в суд. А там… Я отогнала от себя видение Анны в образе каторжанки - успею еще насмотреться! - и принялась за дело. Сначала я потребовала принести мне бумагу и ручку - на случай, если мне придется что-то записать - и опять удивление на лицах. А что такого-то? Какого лешего? Первым отреагировал доктор:
        - Ручка? Хм… Перо, надо думать… Анна Федоровна, вы же в своей комнате. В вашем бюро и бумага и перо найдутся, полагаю…
        Знать бы, где это самое бюро… Это знал адвокат. Он подошел к предмету, который при первом знакомстве с комнатой я приняла за комод. Были убраны подсвечник, яблоко, веер и прочая дребедень, крышку подняли, под ней обнаружился миниатюрный письменный стол с чернильным прибором, массивным пресс-папье и стопкой бумаги. Так, шариковых ручек у них тоже нет… Я потребовала карандаш, так как при беглом осмотре стола, карандашей не нашлось. Где у Анны карандаши, снова знал адвокат. Что-то много он обо мне, то есть об Анне, знает… Антон отодвинул секцию ширмы, и я увидела мольберт со стоящим на нем этюдом - какой-то слащавый пейзажик. Шкафчик за мольбертом был битком набит рисовальными принадлежностями. Я выбрала хорошо отточенный карандаш, а заодно прихватила небольшой, с твердой обложкой, альбомчик для эскизов - подкладывать под бумагу.
        Труп они уже куда-то дели.
        - Куда вы его? - я махнула карандашом в сторону кровати.
        Адвокат со следователем снова переглянулись. Антон отошел к одному из окон, а доктор занял позицию в кресле и начал со значением покашливать. В руках седобородого доктора я заметила малюсенький блокнотик и миниатюрный карандашик: правильно, как же еще фиксировать речи сумасшедшего пациента (я же интереснейший случай!) - диктофонов-то у них тоже нет! Я повертела в руках карандаш, сообразив, что моя писанина вызовет у них очередную волну недоумения, и решила ничего не записывать, чтобы не усугублять впечатления о себе - читать с их ятями и ерами легко, а вот писать… Только в крайнем случае!
        - В покойницкую, куда же еще, - следователь не пытался скрыть нетерпения. Ну и наплевать мне на его заботы - у меня своих по горло.
        - Покойницкая… Морг что ли? Вскрытие там делают? Заключение бы почитать… Может, его сначала напоили, а потом укокошили…
        Я не стала дожидаться, когда Сурмин придумает, что ответить, и поднялась по ступенькам к кровати. Когда я с этих ступенек летела, мне казалось, что лестница начиналась где-то под потолком, а всего-то три ступени! Да еще и ковром крытые - идешь по ним совершенно бесшумно. Постель не убирали, и бурые пятна на простыне обозначили место, где умер мой, то есть Анькин, жених.
        - Господин Сурмин, взгляните, пожалуйста, - я подождала, пока следователь поднимется к кровати. - Видите, сколько крови? Такое здоровенное пятно!
        Я вспомнила сведения из старого учебника по судебной медицине: если заткнуть рану обычным вафельным полотенцем, оно может впитать четыре стакана крови, а лужа крови такого объема должна быть диаметром примерно сорок сантиметров - если кровотечение не останавливать. Кровавое пятно на кровати было уж точно не меньше. Все это я изложила Сурмину, спросив:
        - А о чем нам говорит такое обширное пятно крови?
        - О чем же?
        - Да о том, что мужчина в момент убийства не мог сопротивляться - либо пьян, либо под действием какого-либо наркотика. Поэтому его легко удержали в одном положении, и кровь не размазалась по постели. И убивали его в кровати, иначе где-то на полу обязательно обнаружились бы капли крови. К сожалению, при скудном освещении я плохо рассмотрела труп, возможно, еще имеются порезы на ладонях, пальцах, если он вдруг очнулся и пытался остановить убийцу или убийц… А судя по тому, как расположена рукоятка кинжала, то есть, под каким углом вошел в тело нож, убийца стоял сбоку возле лежащей жертвы. А как такое возможно, если бы этот ваш Иван Спиридонович был не пьян?
        - Ну, во-первых, Стремнов, скорее, ваш, чем мой…
        - Стремнов? - удивилась я и тут же сообразила, что это фамилия убитого. Конечно, я должна была бы ее знать, собираясь за него замуж. Доктор опять закхекал в своем кресле - напоминает, что ко мне надо относиться, как к сумасшедшей. Если подумать, это дает мне некоторые преимущества: тут помню, тут не помню, как говорят у нас… Разговаривая, мы прохаживались по комнате - не торчать же все время возле окровавленной постели. Эх, какого-нибудь бы нашего следака сюда, пусть завалященького - быстренько пальчики бы сняли, волосики нашли… Пальчики, волосы… Окурки со слюной… Как это все Сурмину объяснить? Я повернулась к следователю:
        - А во-вторых?
        - А во-вторых, почему вы решили, что убийца мог быть не один?
        - А потому, что трудно одному человеку такое сделать, а тем более - одной женщине. Вы же меня подозреваете? Меня, так ведь? А вы видели, что нож Стремнову всадили в грудь по самую рукоять? Я что, по вашему, чем-то тяжелым по ножу била, чтобы его поглубже загнать? Ваш судебный медик наверняка определит, как был нанесен удар. Возможно, и синяки найдет - кто-то же беднягу держал, пока он умирал, а с той стороны, где рана, несподручно держать на голове жертвы подушку - или чем там его накрыли, дожидаясь, когда он испустит дух… Когда я труп обнаружила, кровь еще не свернулась, и я перепачкалась. А нашла я его, когда еще было темно, перед рассветом. Значит, убили его поздно ночью. Если никто не выходил из дома, то убийца все еще здесь. Вы уже опросили всех, кто был в квартире на момент убийства?
        - Да, конечно.
        - И кто это?
        - А вы разве не знаете, кто живет в этой квартире?
        - Не знаю! Я не знаю, кто живет здесь, как расположены комнаты. Я даже не знаю, куда ведет эта дверь!
        И я стала рассматривать очередную дверь, гадая, как я не увидела ее раньше, - в уголке за ширмой. Я и не заметила, как Сурмин подвел меня к этой двери.
        - А почему вы не делаете записей? Все запомнили? - вкрадчиво произнес следователь, и я порадовалась собственной предусмотрительности, представив, как бы удивился Сурмин, обнаружив мою оригинальную орфографию, - еще одно очко в пользу докторской версии о моем сумасшествии! Может, и стоило что-нибудь написать? Пусть бы почитали… Ладно, посмотрю, как будут развиваться события…
        - Не было ничего такого, что стоило бы записать, - ответила я и замолчала, потому что думала, как бы раздобыть план этой квартиры - мне с моим географическим кретинизмом не справиться без карты с их многочисленными дверями. Вероятно, придется с блокнотом и карандашом обойти все комнаты - да еще и не по одному разу, учитывая несметное количество дверей. Пока я прикидывала, как бы осуществить съемку местности, в комнате возникло какое-то движение: жандарм протопал прямиком к Сурмину и зажужжал что-то ему на ухо, доктор покинул кресло и присоединился к стоявшему у окна адвокату. Тут до меня дошло, что все то время, пока мы со следователем осматривали кровать и прогуливались в поисках улик, Шпиндель безмолвствовал и наблюдал за нами, не сходя с места. Уж не ревность ли это?
        - Анна Федоровна, не возражаете, если мы прервем нашу беседу? Ваша матушка просит всех к ней. - Сурмин повернулся в мою сторону. Адвокат тут же предложил мне опереться на его руку, доктор рванул вперед, мы с Антоном за ним, а следователь опять оказался замыкающим. Можно подумать, от меня зависит - идти или не идти…
        6. Я наконец-то выгляжу как настоящая дама Модерна, принимаю поздравления и вижу новые лица.
        Сначала меня привели в кабинет и оставили наедине с мадам. Маман позвонила в колокольчик, явилась горничная Даша и под бдительным материнским оком одела меня и снова причесала. И где они только взяли всю эту одежду - начиная с чулок и кончая серым и шуршащим платьем? Что, у Анны есть еще комната, где хранятся все эти наряды? Там, где мы были со следователем, горничная не появлялась, а сейчас на мне красовался полный комплект. Сказать, что мне неудобно в этих тряпках, - это не сказать ничего. Ребра стиснуты корсетом. Дышать нечем. Подвязки впились под коленки, а узкие проймы - под мышки. Я пропищала, что не смогу в этом ходить, но маман заявила:
        - Хватит с меня твоих глупостей. Вчера ты могла, а сегодня - нет? Иди к зеркалу. Посмотри, как должна выглядеть девушка нашего круга, если ты забыла и это.
        И маман удалилась, даже не посмотрев, какой эффект произвели на меня ее слова. Если честно - никакого. Не моя же маман! И я не Анна… Хотя посмотреть на себя хотелось. Только вот где зеркало взять? Опять идти в ванную? Тут я вспомнила о горничной.
        - Даша, где ближайшее зеркало?
        Если бы с Дашей заговорил кожаный диван, она испугалась бы меньше. И почему эта девица так меня боится? Уверена, что я убийца и вот-вот кинусь душить ее?
        - Ну, где зеркало? Проводите меня.
        Я взяла Дашу за руку повыше локтя и почувствовала, как горничная дрожит. Ладно, ее проблемы. Дарья открыла очередную дверь - на этот раз прямо за кожаным диваном. Ну надо же! Тут и зеркало, и умывальник, и тахта - это что, мой папаша здесь от мамаши скрывался? Ясно же, что такая женщина в качестве жены - не подарок. Окна в комнате не было, свет давала небольшая люстра, но и в этом желтоватом свете было видно, что Анна красива. Я смотрела на свое отражение, совсем не думая, что там, в зеркале, я. Нет, там была Анна - в узком сером шелковом платье с косо идущей от бедра к полу оборкой. С тонюсенькой талией. С глубоким вырезом, отделанным кружевом в тон шелка, - и откуда-то взявшейся грудью. Я точно знаю, что грудь у Анны, как у второклассницы. Зря, наверное, женщины отказались от корсетов… Зачесанные вверх волосы сделали шею длиннее. Правда, с этой прической выглядела Анна старше, хотя, может, я ошибаюсь - я же разглядываю Анну, как какой-нибудь портрет, а на портрете трудно точно определить возраст - всегда плюс-минус несколько лет. Предусмотрительная маман позаботилась даже об украшениях - теперь
у меня в ушах были длинные серьги в виде прихотливо изогнутых стеблей с сидящими на них бабочками, а на плече брошь - те же стебли и бабочки, только крупнее. Серьги и брошь были невероятно красивы и, видимо, стоили безумных денег - не стекляшки, однако…
        - И что теперь? - спросила я горничную. - Куда идти?
        Все также молча и трепеща, открывая и закрывая двери, Даша провела меня в столовую. Только оказавшись перед накрытым столом, я поняла, что дико хочу есть. Ну просто безумно! Я даже не стала заморачиваться на тему, кто на самом деле хочет есть - я или Анна. Если я - только душа в чужом теле, какой может быть разговор о еде? Что касается тела - так откуда же я знаю, когда Анна ела в последний раз? Тут стулья задвигались - это встали сидящие за столом мужчины. Похоже, Анна прибыла со значительным опозданием.
        - Ну, вот и наша именинница пожаловала… Не думала я, что судьба такой подарок Анне приготовит, - Мария Петровна оглядела меня с головы до ног и продолжила:
        - Все поздравления после, о дне извещу особо - если Анна поправится, конечно, и будет установлена ее невиновность.
        Меня усадили между адвокатом и маман. По правую руку от мамаши расположился доктор, за ним - Полина. Рядом с моей сестрицей - я обратила внимание, что на этот раз она одета иначе, чем я, в зеленовато-коричневое платье с вышивкой по вороту - восседал неизвестный тип, тощий, белобрысый и в очках - очень тонкая металлическая оправа. Сидит, втянув голову в плечи, и только стеклами поблескивает. Ну чем не подозреваемый? Особенно, если окажется, что он еще и обитает в этом лабиринте Минотавра - в этой, похожей на кроссворд, квартире. Справа от белобрысого торчала над столом еще одна голова - в чепце. А куда же делся Сурмин? А, вот он, слева от адвоката, возле чепчика. Надеюсь, мое появление для него не осталось незамеченным, и он оценил декольте. Все снова взялись за вилки и ножи. Одна я сидела в своем корсете прямая, как палка, и смотрела в пустую тарелку. Маман (в платье кирпичного оттенка) меня принципиально не замечала и что-то шептала жующему доктору. Я же думала только о том, как бы заполучить кусок пирога с рыбой - это было, пожалуй, единственное на столе блюдо, которое я узнала. Обедающие уже
смели добрую половину того, что было на столе, пока я любовалась своим отражением. А я даже и не знаю, что это у них - второй завтрак или обед… Я, конечно, могла бы дотянуться до пирога и схватить кусок. Но, похоже, они так не делали. А как? Хоть бы кто-нибудь об имениннице подумал!
        - Антон Владимирович, - прошипела я, слегка наклонившись к адвокату. - Если я не съем что-нибудь, то умру.
        Адвокат зарделся. Не поворачивая ко мне головы, он поднял руку. Тут же за его спиной возникла девица в белом переднике - ее я видела, когда самостоятельно выбиралась из ванной. Адвокат молча показал вилкой на мою тарелку. Фартучек запорхал возле меня, и - о счастье! - в моей тарелке еда! Еще бы съесть все это правильно… Но, как оказалось, наши правила этикета недалеко ушли: вилка в левой руке, нож - в правой. Я все-таки посматривала на маман, чтобы не сделать чего-нибудь неподобающего - не хотелось опять привлекать к себе внимание. Марья Петровна не ела - только держала в руке вилку. Зато ела Полина - чем вызвала явное неудовольствие маман. Так, понятно, дамам полагается делать вид, что они обедают. Тут маман встала - это, оказывается, сигнал: мужчины поднялись, и она пригласила их в кабинет - кофе и коньяк, можно курить. Дамы остались за столом ждать чай. Здоровая баба приперла самовар. Кухарка что ли? Столовую посуду заменили чайной. Чай мне не понравился - веник и веник, но остальные хвалили, ахали. Существо в чепчике оказалось бойкой старушенцией, производящей много шума и пьющей чай с сахаром
вприкуску. На чепчик ни маман, ни Полина внимания не обращали.
        - Поля, иди к себе! - произнесла вдруг Мария Петровна.
        Толстушка Полина от неожиданности уронила кусок бисквита в чашку с чаем. Маман сдвинула брови. Этого оказалось достаточно, чтобы за столом остались чепчик, мадам и я.
        - Что сказал Сурмин? - вопрос был задан мне.
        - Насчет чего? - бисквит был на самом деле вкусный, и я не видела причин, почему бы его не слопать. Возможно, это повлияло на мою дикцию, и маман напустилась на меня:
        - Не говори с набитым ртом! И не пей, пока не проглотишь! Сурмин тебя подозревает?
        - Меня все подозревают!
        - Так кроме тебя больше и некому!
        - Но это не я!
        По правде сказать, меня одолевали сомнения: я же не знала, что делала Анна до того момента, как я очутилась в ее теле. Может, это как раз она, да еще и с сообщником? Надо бы разузнать побольше об этой Анне Федоровне Назарьевой… Пока я слушала свои мысли, маман продолжала свою речь, все более закипая:
        - Ты и вправду ничего не помнишь? Что-то ты же должна помнить! По-моему, ты притворяешься! Завтра соберется консилиум, и тебя разоблачат. Позор на весь свет - дочь - убийца! Но даже если ты и вправду сошла с ума… Сумасшедшая дочь - ненамного лучше дочери-преступницы! Хорошо, отец не дожил, не увидит такого стыда! Вот, полюбуйся! - и разгневанная мамаша протянула мне газету.
        "Петербургская газета" - буквы располагались дугой вверху страницы. Оказывается, сегодня двадцатое ноября, суббота… И год, действительно, 1909… Бабка в чепчике продолжала прихлебывать чай, потихоньку подтащив к себе тарелку с бисквитами. Она что, глухая?
        - А она что, глухая? - я так и спросила у маман, кивнув на чепчик.
        - А то ты не знаешь! Читай! Вот тут! - мамаша ткнула пальцем в газетный подвал.
        И где-то между заметкой о деле по иску парижской фирмы модных туалетов к княгине Д.Е. Кочубей и сообщением о случае с кошатником на Лиговском бульваре (он проходил по бульвару, держа под мышкой жирного кота, когда с криком: "Васька, дорогой мой… где ты пропадал?!." и с угрозами за кражу, на него набросилась пожилая женщина в салопе. Признав свою собственность, она настолько энергично стала отнимать ее, что торговец уронил с головы лоток с печенкой, на который с жадностью накинулись бродячие собаки. В это же время кот, вырвавшись из его рук, упал в кучу собак, а затем стремительно умчался в первые попавшиеся ворота. Лишившись и кота, и печенки, кошатник чуть не плакал. Задержав пытавшуюся бежать женщину, он повлек ее в участок, требуя возмещения убытков) я нашла строки о себе:
        "Сегодня в квартире г-жи Н., проживающей в собственном доме на Екатерининском канале, был обнаружен зарезанным жених ее старшей дочери. Очевидцы рассказывают, что от горя невеста потеряла рассудок. Кто убийца, доподлинно неизвестно. К выяснению обстоятельств дела приступил судебный следователь А.В. Сурмин. Общественность надеется, что справедливость восторжествует".
        - О каком-то кошатнике и то больше написали…
        Я не очень расстроилась по поводу заметки - ни наших имен, ни точного адреса, а Сурмину так и надо - не будет нос задирать… Ишь, во-первых, во-вторых…
        - Да как ты не понимаешь! На самом деле умом тронулась, что ли? - маман даже не стала употреблять французские слова. Пожалуй, впервые она посмотрела на меня озабоченно - как на дочь, попавшую в беду. - Это же позор, всем станет известно!
        - А мне вот интересно, откуда журналюги узнали? Кто-то же этим репортерам проболтался! И этот "кто-то", скорее всего, живет в вашей квартире! Кстати, эта вот старушка и тот тип, в очках, они кто?
        - Моя дальняя родственница и ее внук, студент… Не надоело тебе передо мной актерствовать? Иди в кабинет - там тебя следователь ждет! - и маман удалилась, стуча каблуками.
        Легко сказать - иди в кабинет… Опять петлять по бесконечным комнатам… Пусть сам сюда идет. Если ему надо… И я принялась листать газету. В ней писали об обилии нищих вблизи центральных улиц. Отмечалось, что среди взрослых нищих небывалое количество малолетних, зачастую действующих совершенно самостоятельно. Прочитала я и о том, как две проститутки, Ирина Сидорова, 17 лет, и Наталья Полякова, 15 лет, гуляя по Невскому, сговорились вместе покончить свое жалкое существование: "Они купили в аптеке по большому флакону уксусной эссенции и на Невском по команде разом выпили ее. Вокруг бившихся на земле девушек собралась толпа. Нашлись среди толпы и такие, что позволяли себе острить над несчастными. Полиция отправила девушек в больницу. Они сказали, что им стала невмоготу их позорная жизнь". А на Крестовском острове, около стрелки, оказывается, видели волка. Как пишут, волк забежал сюда морем, со стороны Лахты. Я шуршала пухлой газеткой, рассматривала рекламные объявления, во множестве пестревшие на страницах, - о продаже граммофонов и двусторонних пластинок, о последнем спектакле Сары Бернар, о поиске
спутников жизни (за болезненного, обиженного судьбой, старого, но богатого, желает выйти замуж молодая, полная сил и энергии симпатичная барышня) - и жевала бисквит, когда кто-то тихонько потянул меня за рукав. Возле меня стояла старуха в чепчике - ее лицо было вровень с моим. Из-под оборок чепца смотрели глаза-изюминки - черные и живые.
        - Что-то не узнаю тебя, Аня… Нет, не узнаю… Да ты не Анна! - ее голос вовсе не походил на дрожащий старческий, каким, по моим представлениям, должен быть голос такого согнутого временем существа. Бабка говорила сочным басом.
        - Ты зачем сюда явилась? Уходи! Уходи! - вдруг заорала она, скрюченные пальцы вцепились в мое платье, и от страха я снова превратилась в девушку с веслом.
        7. Доктор ставит мне диагноз, а я требую объяснений.
        Старуха трясла меня, как грушу с плодами. Скоро ее завывания перешли в визг. Отцепляться от меня она не желала, а я боялась ее оттолкнуть - вдруг упадет, отвечай потом - Анна и так под подозрением. Целую вечность бабка трясла меня и визжала, а я тупо отрывала от себя ее похожие на когти пальцы. Стоило мне отодрать один палец, как он тут же впивался в меня с новой силой, и я принималась отдирать другой. Господи, ну хоть бы кто-нибудь пришел - шума что ли не слышат? Заорать самой мне в голову не приходило.
        Спас меня адвокат. Быстрым шагом войдя в столовую, он хлопнул по столу свернутой газетой и крикнул "Цыц!". Чепчик сцапал бисквит из моей тарелки и исчез за одной из проклятых дверей.
        - А я за вами, Анна Федоровна, Арсений Венедиктович ждет.
        Ну надо же! Как будто бы и не произошло ничего - сижу это я, попивая чаек, а он с поручением-с… И чепчика с воплями не было, и я не сумасшедшая и даже не именинница… И он не краснел, заметив под моей блузкой отсутствие белья, а главное, не стоял как живой укор, пока мы со следователем изучали кровавые следы. Не может быть, что мне все показалось! Мне не шестнадцать, когда кажется… Я вспомнила, сколько мне на самом деле… Старая калоша… Этот Антон мне почти в сыновья годится! Но тут я представила Анну - какой я видела ее в последний раз в зеркале. Ничего себе калоша! Даже и без знания местных обычаев и особенностей менталитета с моей новой внешностью можно выходить на тропу войны… э-э-э, то есть обольщения. И если я - это Анна, то мне пора заняться следователем, хотя о нем я ничегошеньки не знаю - вдруг он счастливо женат или, наоборот, не по женской части… Но поработать в его направлении стоит… Загорающийся, как бенгальский огонь, Шпиндель - запасной вариант. И я потащилась в сопровождении адвоката в кабинет, ругая себя за съеденные бисквиты, - корсет немилосердно врезался в бока. Адвокат
распахивал передо мной двери - одну за другой, а я все никак не могла запомнить, какая из них куда ведет. Так мы дошли до кабинета. Прямо у меня перед носом дверь резко открылась, из кабинета пулей вылетел тощий очкарик, и мы чуть не стукнулись лбами. Что-то он прошептал - что? Я пожала плечами и вошла.
        Сурмин сидел за безбрежным столом и усердно водил пером по бумаге. Рядом в пепельнице дымилась сигара. При моем появлении он отложил перо, встал и предложил перейти в другое место, если я сочту, что здесь слишком накурено. Не слишком, но можно попробовать открыть окно. Очевидно, я снова сморозила какую-то глупость и их озадачила, потому что мужчины опять переглянулись. Следователь с явным сожалением смял в пепельнице недокуренную сигару, а адвокат начал выспрашивать, помню ли я, где живу. Нет. А что? А то, оказывается, что на этой половине дома окон не отворяют, потому что они, окна, выходят на канаву, канал то есть, который из-за своего медленного течения забивается мусором и даже зимой распространяет "амбре". Вонь, короче. По этой причине канаву уже давно хотят засыпать, но все никак не примут окончательного решения, а Мария Петровна по этой же причине намерена дом продать, да вот покупателя никак найти не может. Я уже открыла рот, чтобы сообщить, что канал так и останется каналом, только будет называться иначе, но вовремя вспомнила, кто я и где я. Рот пришлось закрыть.
        Следователь остался сидеть за столом, Шпиндель пододвинул к столу стул, на котором утром сидела я, а я плюхнулась на диван и принялась рассматривать Сурмина - не начинать же мне разговор первой. Конечно, баки такие у нас не носят, но если их сбрить и выпустить его на улицу, никто и не подумает, что он из 1909 года… Я попыталась представить, как бы выглядел Сурмин, например, в том бежевом пуловере из ангоры, что я подарила когда-то мужу, а он не стал его носить, посчитав слишком светлым. На самом-то деле причина была вовсе не в цвете, а в том, что мой бывший муж ужас как не любил новые вещи, и надеть на него новенькую рубашку стоило мне таких же усилий, как мустангеру оседлать одичавшую лошадь. В воображении нарядить Сурмина в пуловер и даже в джинсы не составило никакого труда. В джинсах он еще больше стал смахивать на кого-то, кого я никак не вспомню… Потом я попыталась засунуть в джинсы адвоката, а заодно поменять ему прическу - к черту дурацкий пробор и прилизанные волосики… Ему бы пошла легкая небрежность… От всех этих приятных мыслей отвлек голос следователя:
        - Осматривая место преступления, вы узнали все, что хотели?
        - Конечно, не все, - остатки моих фантазий разлетелись, как сигарный дым Сурмина. Пришлось мобилизоваться. - Одежду убитого нашли?
        - Нет, не нашли.
        - А вы всю квартиру осмотрели?
        - Мы осмотрели вашу комнату. Этого достаточно…
        - …достаточно, если у вас нет других подозреваемых, кроме меня. А если допустить, что убил этого Сра…
        - Стремнова… - поправил меня Сурмин.
        - Хорошо, Стремнова… В общем, если убил его кто-то другой, а не я, то у убийцы было время избавиться от одежды - выкинуть в окно или засунуть в камин, в печь… Уйти и забрать одежду с собой… А может, этого Стремнова сюда голым притащили? Вы в моей комнате осматривали пол? Вдруг там комья какой-нибудь приметной земли? По составу можно определить, откуда она…
        - Да какая земля - сугробы выше аршина, трамваи не ходят, рельсы замело… - Сурмин на меня не смотрел. Но и раздражения в его интонации я не уловила.
        - После того как меня вызвал Антон Владимирович, возле всех наружных дверей была поставлена охрана. Ваши домашние утверждают, что ночью из квартиры никто не выходил. Сейчас вокруг дома мои люди, они следят, чтобы окна не открывались, а дом никто не покидал. Печи и камины прикажу проверить, но это не снимет с вас подозрения - вы и сами могли сжечь одежду убитого.
        - А мне зачем убивать жениха? Должна же быть причина, мотив? Как там у вас, юристов, говорят - ищи, кому выгодно. А мне что, было выгодно отправить его на тот свет?
        - Ну, причиной могла быть и ревность… Как вы относились к Ивану Спиридоновичу Стремнову, своему жениху?
        Это был вопрос, на который я не могла ответить, как бы ни старалась. Поэтому я сказала, как есть:
        - Я не знаю… Я не знаю, как я к нему относилась.
        - Не помните?
        - Не помнят, забывают, если было что помнить! Я увидела Стремнова, когда он был уже мертв.
        - Но это же не так! Ваша мать, сестра подтвердят, что вы с ним знакомы больше года, что он частый гость в вашем доме. Полина Федоровна сообщила, что после вашей помолвки вы посещали его холостяцкую квартиру… И это очень возмущало и Марию Петровну, и сестру вашу. У вас и ссоры были по этой причине, а свадьба, назначенная на конец лета, все откладывалась… Почему вы не торопились венчаться?
        - Не знаю! И не ссылайтесь на мою мать и сестру - мне известно о них не больше, чем о женихе! - я готова была снова разреветься.
        Конечно, Арсений, которому надо найти убийцу, задавал совершенно правильные вопросы - с точки зрения здравого смысла. Но что бы я ни отвечала, ему все должно было казаться либо ложью и увертками подозреваемой, либо бредом сумасшедшей, но все равно подозреваемой. И адвокат тоже хорош: молчит, как мумия фараона…
        - А вы, господин адвокат, по-моему, забыли о своих обязанностях. Вы же должны меня защищать! Вот и защищайте…
        Адвокат, видимо, решил, что правильней всего убедить Сурмина в том, что я ненормальная, и сказал, глядя на следователя:
        - Ты зря допрашиваешь Анну Федоровну в отсутствие доктора - видишь, как она возбуждается, как бы не сделалось припадка. Алексей Эдуардович предупреждал, что это может быть, если ее волновать…
        Разговаривают обо мне так, будто меня тут нет! А эти их бесконечные переглядывания! Достали уже! Значит, я не только сумасшедшая, а еще и припадочная? Хорошо, я им устрою припадок! Какого лешего? Терять мне нечего. Еще бы знать, что доктор имел в виду под припадком - припадки бывают разные… Одно утешало: наверняка ни адвокат, ни следователь тоже не знают, каким должен быть припадок Анны. Я прикинула расстояние от дивана до пола: полметра, может, чуть больше. Ну, и ковер… Так что падать не больно, тем более что я буду сидеть, когда припадок начнется. И я очень удачно издала легкий, но впечатляющий хрип, схватившись за горло. Одновременно я закатила глаза и начала потихоньку сползать с дивана. Вдруг я почувствовала, что перестала контролировать сползание, и попросту неудержимо съезжаю со скользкого дивана. Я очень натурально взмахнула всеми четырьмя конечностями и по-настоящему шмякнулась на ковер, надеясь, что на меня в этот момент смотрели.
        - Ну вот, накаркал… Иди за доктором, - губы Сурмина в сантиметре от моего уха. Я почувствовала запах табака - следователь дышал мне в висок. Потом он начал чем-то махать на меня - газетой или листами бумаги со стола. Было ужасно трудно не открыть глаза и вообще удержаться от каких-либо движений. Как глупо… Лежу перед следователем уже, наверное, целую вечность, а доктора и адвоката все нет… Следак перестал обдувать меня. Знать бы, что он делает… Я решила не дожидаться доктора и вернуться к жизни самостоятельно. Попыталась сдавленно застонать - надеюсь, я изобразила именно сдавленный стон, а не мычанье коровы в ожидании дойки. Одновременно со стоном я открыла глаза - и встретила взгляд Сурмина. У следователя оказались серые глаза с длюннющими ресницами, прямо как у барышни. Он тут же отвел взгляд. Ну и дурак… Даже не енот, а бабуин с бакенбардами… Мог бы и проявить хоть какой-нибудь интерес… И все-таки он мне кого-то напоминает… Вблизи - еще больше… Но и на этот раз вспомнить не удалось - явилась долгожданная парочка, и доктор сунул мне под нос мерзко пахнущий флакон. Меня начали поднимать с пола -
причем старикан старался подхватить меня под коленки, а адвокат - под мышки. Еще чего… Лягнув доктора, я ограничилась помощью Шпинделя, уцепившись за его шею. Кажется, следак догадался, что припадок был ненастоящий. Ну и бес с ним, со следаком… Доктор заявил, что мне необходим отдых, и на сегодня допрос окончен:
        - Деменция прекокс, господа! Деменция прекокс!
        Что означает этот прекокс? Я потребовала у доктора объяснений, и он начал нудно рассуждать об утраченной мной способности воспринимать объекты, улавливать их связи и сохранять о них полное воспоминание. Адвокат и следователь опять принялись обмениваться значительными взглядами. У них что - телепатическая связь? Прекокс у меня или не прекокс - не важно. Важно, сочтут ли этот прекокс основанием не посылать меня на каторгу?
        8. Я веду разговоры о любви.
        Адвокат вызвался проводить меня до спальни - доктор остался в кабинете объяснять Сурмину, что, да, деменция прекокс - это такое состояние, когда не то что дорогу в собственную спальню забудешь, но и мать родную. Уже в дверях я вспомнила, что не попрощалась, и сказала наблюдающим мой уход мужчинам: "Ну, пока…" - чем вызвала новую серию недоуменных переглядываний. Первым очнулся доктор и полез в карман за своим блокнотиком - занести в него мой новый перл.
        Жандарм больше не подпирал дверь в мою спальню. Пропустив меня вперед, адвокат шаркнул ножкой и хотел было удалиться, но я попросила его войти.
        - Антон Владимирович, вы, по-моему, в этом доме единственный человек, кто чувствует ко мне расположение. Выслушайте меня, ну, пожалуйста…
        Адвокат снова сделался пунцовым, как пион, и, не отказываясь со мной побеседовать, тем не менее, отказался сделать это в спальне Анны, что показалось мне странным - раз он знает, где Анна держит перья и карандаши, значит, бывал там. И почему бы не зайти? Он привел меня в комнату с бильярдом, но шли мы не через ванную, а в обход. Мы романтично расположились у камина - я в кресле, а адвокат рядом, на низеньком пуфике. Дрова идиллически потрескивали, едва уловимо тянуло дымком. Мечта! Можно было смотреть на огонь вечно… если бы не необходимость искать убийцу, чтобы спасти свою шкуру. То есть шкуру Анны, конечно…
        - Вы только не удивляйтесь тому, что я буду говорить… Поверьте, сегодня утром я перестала быть той Анной, которую вы знали. Сейчас я совсем другой человек. Не понимаю, как это случилось, но я не знаю о себе ничего, не знаю, что происходило со мной до этого утра. Где я? Кто я? Я открыла глаза в незнакомой комнате, помню только, как нашла труп, как потом нашли меня… Но никого из окружающих я не знаю… включая и себя. Расскажите мне об Анне… Что она за человек?
        На лице Шпинделя поочередно отражались самые разные чувства - от страха до недоумения, недоверия, подозрения, надежды и отчаяния. А я всегда думала, что адвокатам нужно уметь скрывать свои эмоции…
        - Анна Федоровна, действительно, вы ведете себя совершенно иначе, чем прежде, неузнаваемо… Но доктор говорит, это результат потрясения, следствие внезапно развившейся болезни.
        - Наплевать на доктора… И нечего так на меня смотреть, я же говорю - я другой человек, возможно, в этом причина моих странных, с вашей точки зрения, поступков. Не обращайте на это внимания. Продолжайте…
        Но адвокат если что и продолжал, так только молча ковырять каминными щипцами угольки, предпочитая смотреть на огонь, а не на меня.
        - Антон Владимирович! Вы мне не верите. Я это могу понять: ну как же, сумасшедшая, от которой можно всего ожидать, да еще и любовника грохнула… Допустим, это все так, но я имею право знать, что со мной было ДО ТОГО, как я стала сумасшедшей и убийцей? Или мое прошлое хуже, чем мое настоящее?
        - Хорошо. Я расскажу…
        И вот что я узнала. Мне двадцать четыре года. Я происхожу из старинного дворянского рода Назарьевых. Стараниями моего отца, Федора Михайловича Назарьева, небольшое состояние, доставшееся ему по наследству, было умножено, и после его смерти, случившейся три года назад, остался доходный дом в Петербурге, где в одной из квартир проживаем мы с матерью и сестрой, а также престарелая троюродная тетка Марии Петровны и теткин внук - тот самый очкарик. У маман есть еще небольшое поместье в Пензенской губернии, куда все семейство отбывает с началом весны и где остается до осени. Матушка моя сама справляется со всеми делами, имея помощников: управляющего поместьем и Шпинделя, адвоката и секретаря в одном лице. Он тоже родственник - какой-то мой восьмиюродный братец, результат морганатического брака одной из многочисленных четвероюродных сестер моего отца. Его взяли в дом, когда он осиротел, еще в раннем детстве. У маман, оказывается, долго не было детей, и Антона Назарьевы воспитывали как собственного ребенка. Ему было семь, когда у Марии Петровны родилась я, Анна. Через два года на свет появилась Полина.
        Все это было чрезвычайно интересно, но никак не проливало свет на убийство и не добавляло сведений об Анне как о человеке. Поэтому я спросила:
        - А этот Стремнов - откуда он взялся? Чего это мне приспичило за него выходить?
        - Ваши поступки всегда было трудно объяснить, вы своенравны, - в голосе адвоката послышалась решимость человека, который отважился сделать первый шаг по канату, натянутому над пропастью. - Да, я расскажу, даже если вы потом… В общем, вы меня любили… Вы это говорили, и я надеялся, что это так и есть… Я смел думать, что вы выйдете за меня… Несмотря на то, что Марья Петровна…
        Шпиндель замолчал и снова схватил каминные щипцы. Скрипнула дверь, и пока я пыталась понять, какая из дверей открывалась, скрип повторился, и снова стало тихо. Кто-то шпионил… Кто? Антон, занятый углями и своими мыслями, не обратил на скрип никакого внимания.
        - Даже Марья Петровна видела мои достоинства: я достаточно известный адвокат, свое состояние я сделал практикой, умею работать, и моя жена и дети ни в чем не нуждались бы… В наш век свободных нравов…
        Тут я не удержалась и хмыкнула - о какой свободе можно говорить, если женщину душат корсетом, заставляют носить панталоны с прорехой от пупка до копчика и не дают запивать бисквиты чаем? Да у них Домострой просто! Посмотрел бы он на свободу нравов через сто лет! Покосившись на меня, адвокат продолжал:
        - …вы могли позволить себе многое - посещать литературные салоны, брать уроки живописи у самых скандальных художников… Ваше увлечение авто, сценой, чтением - мне это нравилось в вас. Вашей азартной смелости у меня нет, зато есть расчет, мы прекрасно дополняли бы друг друга. Выйди вы за меня, я не стал бы препятствовать вашим занятиям… Вам тяжело было в семье - ваша матушка консерватор, не сторонник модных новшеств. Вы жаловались, что она не дает вам дышать - ваши слова… Ваше поведение Марья Петровна всегда называла, простите, неприличным и укоряла меня, что я слабохарактерный и позволил вам вскружить мне голову… Когда появился Стремнов - богатый искатель титула, - ваша матушка решила, что это ваш шанс составить выгодную партию: она уверена, что Полина может выйти замуж только с большим приданым, а Стремнов согласился взять вас лишь с пятью тысячами. Почему вы дали свое согласие, я не знаю. Стремнов, этот делец - у него магазины на Невском, - только начал посещать ваш дом, а Марья Петровна определила его вам в провожатые, и он водил вас в театр, на собрания, на прогулки… Мне вы сказали, чтобы я не
смел больше говорить вам о своей любви. Весной объявили о вашей помолвке, и свадьба назначена была на август. Именно тогда я впервые подумал, что вы сошли с ума. Дня не проходило, чтобы вы не устраивали скандала - вашей матери, сестре… От вас прятались горничные - вы били девушек по щекам… Бедный Миша - вы его просто затравили… Миша Терентьев - он напротив вас за столом сидел… Вы постоянно смеялись над ним, говоря, что знаете его тайну и расскажете всем. Вам нравилось смотреть, как он выходит из себя…
        Ого, подумала я, надо разузнать об этом Мише побольше. Но как? А Шпиндель все говорил и говорил:
        - Я ничем не мог объяснить перемену в вашем характере. Я начал подозревать, что между вами и Стремновым что-то уже было - и эти отношения начались еще летом… Бог вам судья…
        Бедный адвокат! Полюбил такую стерву… Хотя… Полюбил он, может, и своенравную, но вполне приличную девицу - умницу и красавицу, к тому же ответившую ему взаимностью - почему бы и нет? Но вот откуда вдруг такие заносы? Может, мужик чего-то не договаривает? Или… Я все-таки взрослая и опытная женщина, несмотря на нынешнюю юную телесную оболочку, и мне кажется, я знаю, в чем дело:
        - Антон Владимирович! Сейчас я не способна никого бить по щекам и смеяться над обиженными… Это все было в прошлой жизни… Скажите мне - только честно! - мы с вами спали?
        Адвокат упрямо не смотрел на меня. Он сидел красный, как помидор, и все мешал в камине угли. Домешается - вот-вот уронит в камин щипцы… Нет, обошлось.
        - Как бы я посмел… не будучи мужем…
        - А не показалось ли вам, что я делала намеки или приставала с нескромным предложением? Склоняла вас, как говорится, к сожительству?
        Все-таки он уронил щипцы в камин… Махнув на щипцы рукой, адвокат наконец повернулся ко мне:
        - Вы сами спросили… Да, мне так показалось. И мы поссорились… потому что я не стал… Я даже не смел вас поцеловать! Вы вообразили себя эмансипе…
        Эмансипированной? Феминисткой? Леший знает, подумала я, как это у них называлось - борьба за права женщин. Видно, демонстрировать свои желания - это часть борьбы, и для Шпинделя - неприемлемо…
        - Вы дороги мне, и я не могу поступить с вами, как с… как с…
        - …с проституткой что ли? С кокоткой? У вас так говорят? Для вас так много значит официальное объявление людей мужем и женой? Тогда, выходит, женился - спать с женщиной можно, а если не в браке - то баба прелюбодейка, развратница и шлюха?
        - Как-как?
        - Так-так… Какие вы, мужики, козлы, ни черта не смыслите! Анна… то есть я… наверное вас любила, желала, жаждала подарить вам себя, смело показала вам это и от вас ждала проявления плотских чувств - на определенном этапе развития отношений одних вздохов недостаточно, - а вы ее… то есть меня… отвергли… Возможно, она… я то есть… почувствовала себя оскорбленной и стала все делать вам назло. Похоже, вы и толкнули ее - меня! - в объятия к этому Стремнову… Уж он-то, судя по вашему рассказу, не был такой холодной рыбой, как вы!
        - Он был отвратителен… Как он хватал вас за руки, как дышал вам в шею! Вы не должны были позволять!..
        Шпиндель замолчал. От камина было жарко, и я чувствовала, что становлюсь такой же красной, как адвокат. Я встала и попросила вернуть меня в спальню. Мне надо было подумать - ишь, какой собственник… Уязвленный адвокат имел на меня зуб, и как ему доверять? От любви до ненависти, как говорится…
        Мы в молчании прошагали до нужной двери - в обход, хотя я точно помнила, что из бильярдной есть дверь в коридорчик, ведущий прямиком в ванную, смежную с моей спальней. Где-то в глубине квартиры били часы.
        - Сколько уже?
        Адвокат достал из жилетного кармана часы-луковицу на длинной цепи и щелкнул крышкой.
        - Четыре… Анна Федоровна, могу я надеяться, что ваши чувства ко мне вернутся?
        - Антон, вы неправильно формулируете вопрос. Поймите, вы разговариваете с женщиной, которая познакомилась с вами сегодня утром. О каком возврате чувств может идти речь? Правильно было бы спросить: "Сможете ли вы полюбить меня?"
        - Так вы полюбите меня?
        Нет, ну посмотрите на него! Скажешь "да", он привяжется с вопросом "Когда?". Скажешь "нет", еще чего доброго застрелится - знаю я их нравы, читала: то травятся, то стреляются - и все из-за несчастной любви.
        - А зачем вам любовь сумасшедшей женщины, которую подозревают в убийстве? Видите, не на все вопросы можно ответить вот так сразу. Давайте продолжим обсуждение наших отношений, когда найдут убийцу Стремнова.
        Шпиндель сделался еще краснее. Хотя куда уж более…
        9. Я все-таки открываю маленькую дверь за ширмой, нахожу улики и подслушиваю, хотя прекрасно знаю, что подслушивать некрасиво.
        Я гордо удалилась в свою спальню. Хотя какая она, к черту, моя? Как я залезу на эту кровать - после трупа? И где, наконец, взять хоть какое-нибудь подобие халата или что они там носят дома, - я уже дышать не могу, стиснутая этим серым шелком… Я переходила от кресла к бюро, от бюро к ширме, ощущая на себе чей-то взгляд и поэтому все время озираясь, чтобы убедиться, что я одна. Нет, не одна - за мной с высокой спинки кресла следил кот.
        - Кыса-кыса-кыса… - позвала я. Кот прижал к голове уши и заколотил хвостом по креслу.
        - У, злюка… Ну и торчи там сколько влезет. Думаешь, только и мечтаю тебя потискать? И не надейся…
        Шипя и плюясь, кот исчез за креслом. А я двинулась к той двери за ширмой, у которой меня остановил Сурмин. За дверью оказалась гардеробная - длинная и узкая. Под потолком тускло горела лампа. Вдоль стен выстроились плечом к плечу шкафы. В них я обнаружила ряды платьев, полки, забитые бельем и обувью. Верхний ярус занимали круглые коробки - наверное, там хранились шляпы. Одежды хватило бы на средней руки бутик… Как среди всех этих шелков, мехов, бархата и кисеи отыскать что-то наподобие домашней одежды, я не представляла. Зато, пройдя вдоль шкафов до конца гардеробной, я нашла очередную дверь и оказалась нос к носу с Полиной. Эта девица что, специализируется на подслушивании?
        - И куда я попала? - вопрос дурацкий, но должна же я была что-то сказать?
        - Это моя спальня! Нечего сюда соваться! Я позову маму!
        - Даже если это твоя спальня, зачем так орать? Я же тебя не съем, не стукну и не стану отбирать у тебя твои вещи! Могла бы и поговорить с сестрой…
        Полина попятилась от меня, растопырив руки. Похоже, она не хотела, чтобы я увидела что-то, находящееся у нее за спиной. Вообще-то я не агрессивная, на людей не нападаю. Но тут другой случай. Я двинулась прямо на нее, прикидывая, решится ли моя сестрица схватиться со мной в рукопашную, если окажется, что отступать ей некуда. В ближнем бою у меня шансов не было - мои нынешние сорок пять кэгэ против ее девяноста - это все равно что нападение божьей коровки на бульдозер. Я поискала, чем бы вооружиться. На расстоянии вытянутой руки на одноногом столике стояла длинная тощая ваза с розой. Розу пришлось выкинуть, а вазу взять за горло. Поигрывая вазой, я шагнула к Полине. Вот она-то была в домашнем - без всяких там корсетов, в широком и длинном синем балахоне. Но пятиться в таком наряде - чревато последствиями. И они, последствия, не замедлили явиться - девица наступила на подол, послышался треск рвущейся ткани, и Полина, подвывая, рухнула на ковер. Оставив ее на полу - сама виновата, не надо было пятиться! - я увидела, наконец, что она прятала, - открытую дверцу изразцовой печи, в которой тлели остатки
каких-то лохмотьев. Воняло соответствующе - жжеными тряпками. Терять времени было нельзя - я поняла, что это горели улики. В моей руке все еще была узкогорлая ваза, на дне которой плюхалась вода, - ее хватило залить огонь. Из печи вырвалось облачко пара вперемешку с сажей. Помахивая вазой, как дубинкой, я велела Полине идти со мной искать следователя. Слегка подталкивая сестрицу вазой в спину, я заставила толстушку пробежаться до кабинета. Сурмин был там - беседовал с доктором и адвокатом.
        - Идите и посмотрите, что эта девушка жгла в печке!
        В комнату Полины мы вернулись большой компанией: трое мужчин, мы с Полиной и выплывшая на шум мадам. Следователь приказал принести газету и собственноручно выгреб из печки золу - в ней обнаружились клочки обгоревшей ткани и пара металлических пуговиц, как он заявил, от кальсон. Оставалось выяснять, откуда в печке фрагменты одежды Стремнова. Ни один человек не сомневался, что это они, фрагменты, и есть. Тут, к моему удивлению, меня и доктора попросили удалиться. Продолжая потрясать вазой, я сказала, что с удовольствием бы удалилась, если бы меня это все не касалось, а так как мне позарез нужно выяснить, откуда у сестры кальсоны моего жениха, то я остаюсь, как бы они меня ни выгоняли. Полина спряталась за мать, доктор опять достал свой блокнотик, следователь перемигнулся с адвокатом и шагнул ко мне:
        - Я расскажу вам все, что мне удастся узнать, - бархатный баритон прямо-таки обволакивал меня и лишал твердости. Я моментально размякла и отдала ему вазу. Он задержал мою руку в своей чуть дольше, чем требовалось при добровольной сдаче оружия. Или мне показалось?
        Через гардеробную я прошла в комнату Анны. Постояла у окна: действительно, снега навалило - аршин… И он все идет и идет… Еще побродила по комнате и остановилась возле пейзажа на мольберте. Картине не хватало живости - импрессионизма, я бы сказала, хотя манера отдаленно и напоминала Борисова-Мусатова - призрачные дамы среди берез. Покопалась в баночках с красками - в рабочем состоянии только белила - нашла подходящую кисточку и добавила кое-где мазки белого. Получилось гораздо интереснее. Долго вытирала кисть тряпкой в пятнах засохшей краски - интересно, где у этой Анны керосин - или чем там они краску оттирают… Теперь руки надо мыть - и я отправилась в ванную. Там мне пришла в голову мысль посмотреть, действительно ли из ванной можно попасть в бильярдную. Я сразу нашла нужную дверь и вышла в уже знакомый коридорчик. Дверь в бильярдную была приоткрыта. Сквозь узенькую щель пробивался свет. Я уже протянула руку, чтобы эту дверь открыть, но голоса из-за двери заставили меня притормозить. Беседовали двое - Сурмин и Шпиндель. Видимо, совмещали приятное с полезным - обсуждение моего дела и игру на
бильярде: периодически был слышен стук бильярдных шаров. Отогнав от себя дурацкую мысль, что подслушивать мне, человеку высоких принципов, придется впервые в жизни (что приходилось делать Анне, я не знаю, и ответственности за ее поведение не несу), я постаралась не дышать, чтобы ничего не пропустить. Что меня могут застукать за таким неприглядным делом, меня тоже не остановило, - сами сумасшедшей назвали, а сумасшедшим все можно…
        - Ты снова шар смазал! Нет, с тобой сегодня играть нельзя - то у тебя туш, то кикс, то промах… А я вот тебе - труабан… - голос Сурмина.
        Подумаешь, от трех бортов… Это даже я могу. Некоторое время слышен был только стук шаров. Я приоткрыла дверь чуть шире.
        - Какая игра? Анна у меня из головы не идет… Неужели можно вот так вдруг, в одночасье потерять рассудок? - адвокат переживал.
        - Я бы не сказал, что она потеряла рассудок. Памяти лишилась, да. Но в логике рассуждений ей не откажешь… Ну, консилиум завтра решит, что у нее с рассудком и с памятью. А вдруг это игра - ты сам рассказывал, что она неплохая актриса, в любительских спектаклях ей большие роли давали. Так что пусть доктора решают… А там подумаем, как быть. Ты же понимаешь, что главная подозреваемая - Анна. И сообщник у нее, вероятно, был - тут она права. Например, Полина помогала Стремнова держать…
        - Только не Полина, она Анну ненавидит - и по большей части из-за меня… Ревность, зависть - ты же знаешь… Как меня Мария Петровна ни уговаривает, не могу я на Полине жениться и всех несчастными сделать - и Полину, и себя, и Анну… Уж скорее, Полина убийца. Согласись, ее объяснения по поводу сокрытия улик неубедительны - подумаешь, испугалась, что нашла в своей комнате узел с одеждой… Она ни на один твой вопрос вразумительно не ответила - "да", "нет", "не знаю"…
        - И Полина могла убить, и Мария Петровна - они все под подозрением, все, кто в квартире был! А этот Михаил Терентьев - чем не подозреваемый? Личность мутная: говорит, что не было его ночью - в трактире сидел, а горничная показала, что он из квартиры никуда не отлучался. Даже ты подозреваемый - из-за своей страстной отвергнутой любви мог и зарезать соперника. И проникнуть в спальню Анны тебе просто - у тебя есть ключ от квартиры Марии Петровны.
        Шпиндель что-то сказал - я не расслышала. Затем снова голос Сурмина:
        - Ладно, не сердись! Я-то тебя не подозреваю… Но этим Мишей стоит заняться. Завтра вызову его к себе - ты проследи, чтобы он не сбежал. Кстати, Анна права и в том, что убивали Стремнова бесчувственного, предварительно раздев - и убивали в ее постели. И для присяжных заседателей этот факт будет главным доводом признать ее виновной. Ну, карамболь! Партия моя!
        Сухарь… Ему бильярд важнее Шпинделевой девицы! Что ответил адвокат, я снова не разобрала. Затем мужчины переместились в другой конец комнаты, и кроме нечленораздельного бормотания слышно ничего больше не было. Я вернулась в спальню.
        10. Я пишу письмо, снимаю корсет, поливаю себя духами, убеждаюсь, что не всех можно подкупить, а также обнаруживаю зеркало - то самое.
        Кот недовольно урчал за креслом, но не показывался. Проигнорировав кошачье возмущение, я уселась в облюбованное Маркизом кресло, чтобы подумать. И что я узнала, поступившись своими моральными принципами? Практически ничего нового. Разве что стала понятной причина ненависти ко мне Полины. Но если она хотела замуж за Шпинделя, ей совершенно не с руки убивать Стремнова - оставшись без жениха, Анна могла снова взяться за адвоката. И что тогда останется влюбленной Полине? А что девица по уши влюблена - это видно невооруженным глазом. Нет, но каков адвокат! Ни слова о том, что маман сватает за него Полину!
        Пообещав себе не отвлекаться на посторонние эмоции, я стала думать о мотиве. Мотив надо найти во что бы то ни стало. Не верю я ни в убийство по неосторожности, ни в убийство в состоянии аффекта. Какие аффекты, когда мужика сначала напоили (или одурманили иначе), потом раздели, а потом зарезали. Хотя, может, сначала раздели, а потом одурманили, но тогда уж точно - шерше ля фам! Не в присутствии же мужиков Стремнов добровольно раздевался! И следователь прав - без Анны не обошлось. Вот где она была, когда этого Стремнова раздевали и дурманили, если убийство происходило в ее постели? Если она виновата, знать бы, зачем ей это убийство? В ее собственной кровати? Она что, совсем идиотка? Или наш с ней чейндж не дал ей возможности избавиться от мертвеца? А как бы она это сделала? Предположим, Анна не причастна к убийству. В тот момент она могла быть в любом месте квартиры, где комнаты, как сообщающиеся сосуды, и всюду двери. Например, пройти к сестре через гардеробную. Или из ванны выйти в бильярдную… Еще есть дверь - куда ведет, не знаю. В эту дверь как раз и вошли маман, Полина и горничная. Почему
Полина не прибежала через гардеробную - это же ближе? Чем они, кстати, все занимались? Привести или даже принести к Анне мужика - раз плюнуть. Ткнуть ножом - на это много времени не надо. И что? Выходит, Анну подставили? Тогда больше всех на роль убийцы годится белобрысый очкарик Миша. Так Миша или Анна? А вдруг - вместе? А почему не Шпиндель? Если Стремнова убил он, то одним махом а) отомстил Стремнову, который увел у него Анну, и б) отмстил Анне, поправшей самое святое - его любовь к ней. Узнать бы еще все-таки, чей ножичек…
        Вопросы множились, как кролики в Австралии. И как эти самые кролики, уносились от меня без ответа. К тому же, как от назойливой мухи, я отмахивалась от ощущения, что смотрю на происходящее со стороны, ну, как в кино… В любой момент я могу услышать: "Сеанс окончен", - и меня выставят из зрительного зала. И Анна не будет знать, что случилось в ее отсутствие. Поэтому я решила написать Анне.
        Я пересела к бюро, взяла лист бумаги, сняла с чернильницы крышку, выбрала ручку с пером и, макая перо в чернила, написала:
        Я, Нина, 11 марта 2010 года стала Анной. Для Анны это произошло утром 20 ноября 1909 года. Где Анна, я не знаю. Надеюсь, стала Ниной. Это случилось внезапно и так же внезапно может кончиться. Чем? Знает один Бог. Надеюсь, я вернусь в свое время, а Анна - в свое…Чтобы Анна была в курсе того, что произошло в ее отсутствие, пишу. Анну обвиняют в убийстве Стремнова. Я нашла его зарезанным - в постели Анны, на рассвете. Естественно, я не знаю тут ничего и никого, по этой причине доктор Соловьев решил, что Анна сошла с ума. Шпиндель признался в любви к Анне и обвинил ее в непристойном поведении. Я ему объяснила, чем отличается нормальная женщина от бесчувственного бревна. Полина сожгла в своей печке одежду Стремнова. Где она ее взяла и почему уничтожила? Не знаю…
        Конечно, я писала без их лишних букв, всяких там твердых знаков, хотя и старалась выводить буковки, как нас учили в первом классе - я еще застала эру чернильниц - с наклоном, нажимом и "с узелками" в отправных точках. Ну не совсем же Анна дура, сможет прочесть! Нельзя доверять бумаге, но иного способа общаться с Анной (если такие прыжки из тела в тело вдруг повторятся) просто нет. Самое плохое, что может случиться с запиской, - ее найдет не Анна, а маман, отдаст доктору, и тот приобщит листок к доказательствам наличия у меня деменции прекокс. Вот была бы я дома, залезла бы в Интернет - и через две минуты уже знала бы, что это за фигня - деменция прекокс, и как себя вести, чтобы у доктора отпали последние сомнения в моей вменяемости.
        Надо было подыскать для записки подходящее место - не на виду, но так, чтобы Анна смогла быстро ее обнаружить. Листок я засунула за пейзажик на мольберте, оставив торчать кончик бумаги. Все художники относятся трепетно к своим полотнам - Анна мои мазки на своей картине заметит сразу.
        Я бродила по комнате, все больше раздражаясь от невозможности сменить платье. Хотя почему невозможно? Если бы мне удалось вызвать горничную… Маман в кабинете сделала это с помощью колокольчика. В комнате Анны я колокольчика не заметила. Обратимся к кинематографу… Как там действовали графья, князья и прочие бароны? За что-то дергали. Даже знаю, как называется - сонетка. Может, в 1909 году сонетки уже вышли из употребления, но я решила поискать. И представьте, нашла - вдоль дверного косяка как раз той двери, за которой неизвестно что находится, висела широкая тканая лента, оканчивающаяся здоровенной кистью. Подергав за кисть и совершенно не представляя, что за этим последует, я стала ждать. Конечно, я не утерпела и выглянула за дверь. Как вы думаете, что я там обнаружила? Стоящего на часах жандарма! Выходить мне явно не запрещалось, но, прочитав во взгляде стражника некую решимость, экспериментировать не стала, и без жандарма у меня хватало проблем.
        Наверное, прошло минуты три, не больше, и появилась Даша. Видимо, мое поведение, с ее точки зрения, становилось все нормальнее, поэтому она уже не шарахалась, как вспугнутая лань, когда ей приходилось иметь со мной дело. Из гардеробной было принесено все необходимое: облегченный вариант белья, цвета морской волны прямое и с широкими рукавами бархатное платье с застежкой спереди и уже знакомые мне восточные тапки.
        Какое, оказывается, наслаждение остаться без корсета!
        Горничная удалилась, сообщив, что Мария Петровна "приказали ужин подавать барышням в комнаты". Когда? Как мне будет угодно - хоть сейчас. Мне ужинать не хотелось. Даша ушла, а я принялась слоняться по комнате, разглядывать и трогать вещи. Кровать застелили чистым - белье снова было шелковое. Но я не собиралась на этой кровати спать, а присмотрела в уголке уютный диванчик, решив, что если мне предстоит тут остаться навсегда, то лучшего места для спанья и не найти. Еще я обнаружила внушительный туалетный столик с овальным зеркалом в металлической оправе. В ящички под столешницей были напиханы гребни, футляры с бусами и браслетами, пудреницы, бархотки, перышки и прочая дамская дребедень - в соответствии с модой 1909 года. На самом столике красовалась коробка, обтянутая шелком. Коробка не маленькая - размером со старый энциклопедический словарь. Среди вышитых на шелке цветочков я разглядела вышитую же надпись: Coty. La Rose Jacqueminot. И я ее открыла - а кто бы не открыл? Я французского не знаю, но Coty - это "Коти", знаменитые духи. Флакон - граммов двести, как стакан! И я щедро полила себя
столетними духами… Вернув флакон в шелковое гнездо, я покопалась в коробке: мыло, пудра и еще три емкости разного размера - не нашла особой разницы в запахах. Благоухая, как чайная роза, я продолжила свой дрейф по спальне Анны. Уже почти совсем стемнело. Обо мне забыли. Ни следователя, ни адвоката, ни доктора, ни маман… Прохаживаюсь тут из угла в угол… Я опять подергала сонетку. Явилась Дарья с подносом, накрытым большой салфеткой, - ужин.
        Горничная зажгла люстру, задернула шторы и спросила, не надо ли подбросить дров в печь. Надо. Но после. После того, как она мне кое-что расскажет…
        - Даша, вы знаете, что сейчас делает Полина?
        - Барышня в своей комнате - ужинают.
        - А остальные? Антон Владимирович, следователь, маман?..
        Я не сомневалась, что Дарья в курсе всех перемещений. Девица мялась. Если я правильно поняла, информация не бесплатна. Ну ничего не изменилось за сто лет! В ящиках туалетного столика я видела монетки. Будем надеяться, это сработает. Я протянула Дарье деньги - полная горсть монет. Не торопясь, она ссыпала их в платочек, завязала узелком и спрятала где-то под фартуком.
        Судя по ее довольному виду, взятка была не маленькая. Я где-то читала, что до первой мировой в России фунт сливочного масла стоил сорок копеек, а фунт говядины - и того меньше, двадцать копеек. А откормленный гусь - полтора рубля. Даша теперь могла завести небольшое стадо гусей!
        - Антон Владимирович в своей квартире - я им туда ужин отнесла.
        - А где живет Антон Владимирович?
        - Так через лестницу их квартира… К вам с парадной вход направо, а к ним - налево. Только у них комнат - три…
        Странно Даша изъяснялась - рассказывая об одном человеке, употребляла множественное число. Их квартира… Адвокат что - не один в своей квартире обитает?
        - А кто вместе с Антоном Владимировичем живет?
        - Одни они-с, никого нет… Прислуга приходящая… Следователь уехали - им извозчика вызвали. Доктор еще раньше ушли-с. Мария Петровна у Аделины Францевны - старуха ей на картах гадает. Михаил Иванович в комнате своей заперлись - барыня им с Аделькой две спальни отделила и гостиную… давно уже, еще до меня было. Опять, наверно, напьются… Я видела, как они дворника за вином посылали…
        - Кто посылал? Аделина?
        - Да Михаил Иванович!
        - И что он, часто так - напивается в смысле?
        - Да вот как ваш жених покойный начали с ним дружбу водить, с тех пор и напиваются чуть не каждую неделю. Только барыня пьянства этого не любят. Грозили-с за университет не платить и с квартиры прогнать. Вот Михаил Иванович с господином Стремновым уходили - и до утра не было.
        - А бабка эта, Аделина, она кто?
        - Говорят, колдунья… Старую Адельку поэтому все боятся. Хотя она и помочь может, правда, деньги требует… У поварихи дочь заикалась, так старуха вылечила - за рупь. И не глухая она, Аделина, только притворяется, а матушка ваша ей верят… И про все у нее спрашивают, а та то на картах гадает, то в шар смотрит - у нее в спальне есть - чтобы узнать, значит, как поступить… Сейчас вот про вас гадают…
        - И как? Что слышно?
        - А ничего не слышно… К дверям не подойти - жандарм в квартире, не велит часто никому ходить.
        - Меня что ли караулит?
        - Да всех… Из дому нельзя выходить никому…
        - А как же адвокат вышел?
        - Антону Владимировичу можно и доктору. Следователь сказал, что они, как это, не замешаны, потому - у них…
        - … алиби что ли?
        - Не знаю я, как назвать… Но их ночью тут не было…
        - А я, я где была?
        - А я вас как раздела вечером, вы меня и услали, я спать и пошла - у нас комната одна с Устей Ерохиной, барыниной горничной. До утра мы и не выходили… Уж и следователь меня спрашивал, не слыхала ли я чего…
        - И что вы ночью слышали?
        - Да ничего… Если бы кто выходил, мы бы слышали, дверь-то у нас рядом, почитай, в головах. Если кто ночью дверь открывает, мы и просыпаемся… Сегодня никто дверь не открывал…
        - А вот скажите мне, Даша, Полина - она добрая?
        - Они… нет… Полина Федоровна у старухи учатся всякому колдовству. Я у них вашу карточку видела, истыканную иголками. А адвокатов портрет они под корсетом носят…
        Последние слова Даши сопровождались жутким грохотом - кот свалил на пол поднос с моим ужином. Даша ойкнула и кинулась собирать с пола еду и посуду, а Маркиз гордо прошествовал за кресло, унося в пасти кусок ветчины. Через десять минут горничная принесла мне ужин номер два. Все эти десять минут возле меня торчал жандарм - ему показалось, что он слышал выстрел. Комнату он обыскивать не стал - поверил на слово, что я не прячу нигде пистолет. С другой стороны, откуда ж ему, пистолету, было взяться - комнату на предмет сокрытия в ней оружия уже осматривали.
        На ужин у меня был омлет - без ветчины, но с приличным куском семги.
        - Кыса-кыса-кыса, - позвала я на всякий случай, не надеясь, что кот сменит гнев на милость и придет за угощеньем. Он единственный, кто считает Анну не Анной. Нет, вру. Еще старая ведьма Аделина. И как это я про нее забыла? Может, пойти и поговорить с ней?
        Я в раздумье ковыряла вилкой омлет. Какую только муть я не читала в своей жизни! И о призраках, и о похищении землян инопланетянами, и о переселении душ… И всегда мне казалось, что участники подобных происшествий ведут себя малодушно. Вместо того чтобы с жаром броситься выяснять причины и подробности, изучать, исследовать и заносить уникальную информацию в анналы истории, люди мало что предпринимают - только умирают от страха, ноют и жалеют себя. Теперь вот и я среди этих ноющих и жалеющих себя… Всю свою сознательную жизнь я старалась следовать правилу: даже в самом плохом можно найти что-то хорошее. Безусловно, положительные моменты есть и в моей ситуации. Конечно, никто не мог бы мне сказать, как долго я пробуду в теле Анны. Предположим самое плохое - я навсегда Анна. Я не смогу вернуться в свой мир, где остался мой сын, друзья, работа, любимые вещи, да вся жизнь, наконец! Не знаю, как там поживает мое тело, но если предположить, что ситуация зеркальна, то и с Анной в моем теле происходят конфузы, подобные моим. Но ей-то гораздо хуже, чем мне! Она попала в будущее - неизвестность, полный мрак!
Я, пусть примерно, но представляю себе, что меня ждет - взять хотя бы 1914, а затем и 1917 год… Смоюсь в какую-нибудь… в общем, куда подальше - где ни революций, ни войн… И потом, я сейчас - юная особа с умом зрелой, умудренной жизненным опытом женщины, а она? Весьма в годах леди с умишком недоросля? В соседстве с телевизором, мобилой и компом, которые ей и во сне не снились? Если не свихнулась сразу, так сделает это в ближайшее время…
        Омлет был съеден, кот не высовывался. Думаю, думаю - и ничего не могу придумать… Понятно же - из-за недостатка информации. Помните притчу, как слепцы ощупывали слона? Кто-то потрогал хвост, и для него слон был вроде веревки, кому-то досталась нога, и получился слон, как колонна. У меня же не было под рукой ни хвоста, ни хобота, ни ноги, ни чего-нибудь другого от слона по имени "Кто убил Стремнова?". Вся дальнейшая жизнь Анны, а возможно, и моя, зависела от ответа на этот вопрос, и я ничего не могла предпринять, чтобы хоть на шаг приблизиться к разгадке. Оставалось бродить по комнате и получать удовольствие от ощупывания антиквариата - бархата, бронзы, полированного дерева. Необычное это было помещение - с выступами и нишами, и каждый новый угол удивлял предметами. Я обнаружила небольшую этажерку с книгами и журналами, пяльцы, укрепленные на треноге на манер мольберта, с начатым вышиванием - алые маки гладью. А еще я нашла свое зеркало - между двумя окнами. Даже странно, что я не обратила внимания на такой огромный предмет, хотя не однажды проходила мимо, а уж сколько раз заглядывала в эти окна,
чтобы полюбоваться видом заснеженного Петербурга сто лет назад, - и не сосчитать.
        11. Я обзавожусь слушателем и кое-что вспоминаю.
        Зеркало - то самое, которое я собиралась хорошенько почистить во время своей последней генеральной уборки. Предмет старинный, начала девятнадцатого столетия, штучный… Зеркало имело в высоту два метра и было заключено в резную деревянную раму. Второго такого просто не существует - старые мастера не повторялись, не тиражировали свои шедевры. Я провела пальцем по раме - все листья, ленты и цветы из темного дерева были на том месте, где я их нашла, когда увидела зеркало впервые. Это, кстати, случилось не так давно. Ведь зеркало досталось мне… Стоп. Луиза сказала мне что-то, имеющее отношение к зеркалу и… к Анне… Точно! Как я могла забыть? "Думай об Анне, когда смотришь в зеркало!" А я-то решила, что это бред умирающей, и не придала ее словам никакого значения…
        Я забралась с ногами в кресло - самое подходящее для размышлений место в комнате Анны. Предварительно пришлось вступить в пререкания с котом, который не желал делить со мной свой насест. Я объяснила, что если бы он не был таким непроходимым упрямцем, я могла бы подержать его на коленях и почесать ему шейку или за ушком. Кот в знак протеста сел в метре от меня и начал сверлить меня желтыми глазами. Не надо быть великим кошковедом, чтобы угадать глубокую мысль Маркиза - чтоб ты провалилась!
        И тогда я начала рассказывать коту о событиях, с которых, собственно и началась эта история. Почему коту? Во-первых, кот не считал, что я сумасшедшая. И, во-вторых, если честно, он был прав, рассматривая меня как чужака, вторгшегося в его владения. А в-третьих, мне было страшновато торчать тут одной, и кот, хоть и вредничал, но был единственным моим собеседником.
        А началось все с письма. Обычного конверта, который в сентябре принесла мне тетка-почтальон. Писем в конвертах я не получала целую вечность - с самого детства. Надобность в них давным-давно отпала - во всяком случае, у тех, кто обзавелся компьютером и познал радости Интернета. Фамилия и адрес были мои. Адрес и фамилия отправителя мне ни о чем не говорили. Какой-то город Энск, какая-то Л. И. Закревская… На мгновение я даже, по своему обыкновению, превратилась в девушку с веслом, испугавшись, что письмо в конверте может содержать какое-нибудь неприятное известие - ну мало ли… Потом я подумала, что это какая-нибудь графоманка подкатывается с предложениями, прознав обо мне, литературном редакторе… Потом… А потом я разорвала конверт и достала письмо - обычный листок из ученической тетради в клетку.
        "Нина!" - ни тебе "здравствуйте", ни объяснений, кто пишет и зачем. Читаю дальше:
        "Я долго искала твой адрес. Времени нет вступать в длительные переговоры. Я стара, и мои дни сочтены. Приезжай как можно быстрее. Не затягивай. Как получишь письмо, сразу все брось и приезжай. Надеюсь, Перепетуя еще с тобой".
        Подпись: Луиза Закревская. Дальше следовал адрес - старинный городок в Сибири. Если бы не одно слово, я выбросила бы письмо в мусорный ящик и забыла о нем. Но Перепетуя была со мной. И то, что она - Перепетуя, знали я, мой бывший муж и мой сын. Ни тот, ни другой не будут посылать письма в конвертах - за чужой подписью.
        В каждой семье есть какая-нибудь легенда, которую любят рассказывать детям. В нашей семье это была история Перепетуи - фарфоровой куклы ростом с пятилетнюю девочку. Сколько себя помню, кукла сидела на низеньком детском стульчике. В нарядном кружевном платье цвета увядшей розы, в белых атласных башмачках, с тугими черными локонами и голубыми стеклянными глазами. Трогать ее категорически запрещалось. Ею любовались издали. Очень редко - когда у мамы было хорошее настроение или приходила в гости ее сестра, моя тетя, - Перепетую осторожно и с почестями переносили на диван. Ее укладывали - на спинку, на бочок. Ее ставили на ножки. Ножки можно было согнуть в коленках, и тогда кукла сидела, как настоящая девочка. Поднимали и опускали ей ручки. Рассматривали платье, рубашечку, штанишки, чулочки, туфельки. Это было счастье, потому что именно мне разрешалось укладывать, переворачивать, раздевать и одевать Перепетую - играть с ней. Уже тогда я знала, что Перепетуя - это подарок судьбы. Сто лет назад моя прабабушка на каком-то балу выиграла эту куклу, угадав ее имя, а моя бабушка, обожавшая Перепетую, взяла ее
с собой, когда убегала с любимым под венец. Бегство и кража настолько разгневали старших членов семейства, что беглянку отлучили от семьи. С тех пор ни она, ни ее дочери, одна из которых и была моей мамой, ничего не слышали о родственниках, что не помешало бабушке счастливо жить со своим мужем - инженером-путейцем, разъезжая по городам и весям, - профессия у моего деда была востребованная.
        Ни сын, ни муж не станут направо-налево рассказывать о Перепетуе - кукле, которая теперь моя. Не мужское это дело - болтать о куклах. Разве что продать захотят… Сыну это ни к чему - уже, наверно, и думать забыл о своей старинной подружке, а бывший муж вообще никогда ею не интересовался, считая пыльным хламом… Выходит, Луиза имеет отношение к нашей семье, раз знает о Перепетуе и обо мне. Мама как-то рассказывала, что у нее была тетя… Но что с ней стало и были ли у нее дети, неизвестно. Выходило, что эта Луиза вполне могла оказаться какой-нибудь моей двоюродной бабкой или троюродной сестрой. Я еще раз прочитала письмо, обратив внимание на почерк. Если следовать принципам графологии, писавшая была особой энергичной - строки и не думали уходить вниз. Буквы были написаны вообще без наклона и напоминали новенький крепкий штакетник - так пишут люди независимые и уверенные в себе. О солидном возрасте автора письма говорила разве что потеря некоторыми буквами хвостиков - и только. Никакого дрожания в волосяных штрихах - признака старости и усталости.
        И я решила посетить Энск, чтобы посмотреть на Луизу. Все-таки родственница, кроме сына никакой родни у меня нет - у ныне покойной тети, маминой сестры, детей не было. Посмотрела в Интернете, какая там, в Энске, погода: по сравнению с нашей азиатской страной, довольно холодно, дождь - осень. Срочной работы у меня на тот момент не было, вялотекущая могла подождать. В общем, препятствий никаких. Запихнув в дорожную сумку ноутбук - кто знает, на сколько я там задержусь, а работать могу и в Энске, только найду Интернет, - зонт, куртку, джемпер, пару трусиков и на всякий случай еще одни кроссовки, я отправилась в путь. В качестве гостинца я везла с собой наши местные фрукты - яблоки и груши. Два часа на самолете, потом ночь в поезде - и я в Энске. Сразу пришлось натянуть на себя куртку и вытащить из сумки зонт - городок поливало дождем. Вышедшие со мной из вагона люди быстро растворились в серой сырости. Полупустой поезд потащился дальше на север, а я осталась на перроне одна-одинешенька. Дождь барабанил по чему придется - по рыжей листве, вокзальной крыше, неровному асфальту, по моему красному зонту и
сумке на колесиках, которую я волокла за собой, поругивая свою страсть к авантюрам. Сидела бы сейчас в тепле и сухости… Протарахтев своей сумкой по метлахским плиткам пола старенького вокзала, я вышла, наконец, на привокзальную площадь. Лавочки под кустами акаций и бузины были пусты. Киоски только начинали открываться: заспанные тетки гремели замками и жалюзи на витринах. В центре площади - некое подобие сквера с памятником посередине - гранитный мужик размахивает гранитным флагом. За сквером я обнаружила аж три машины с шашечками - почему-то без водителей. Минут пять я простояла рядом с такси, озираясь в надежде быть замеченной кем-нибудь из шоферов. Вместо тружеников баранки появилась баба с метлой.
        - Тута не стой, - заявила она, шаркая своей метлой почти по моим ногам.
        - Почему? - поинтересовалась я, не отступая.
        - Дык они в столовке… Раньше обеда не выйдут - к московскому поезду.
        - Дык мне ехать надо! - неожиданно для себя я перешла на язык метельщицы.
        - А вон туды иди, где леваки, - широким взмахом метлы тетка показала на другую сторону площади.
        Я побрела в указанном направлении. Действительно, штук пять разномастных автомобильчиков с готовностью хлопали дверцами. Один дядька даже выскочил мне навстречу из старенького форда. Ну, форд так форд. Дядька радостно запихнул мою сумку в багажник:
        - Мадам, куда едем?
        - Дык на Водопроводную, дом три, - я еще раз справилась с адресом на конверте.
        - В старый дом, что ли?
        - Понятия не имею, что это за дом. Я в Энске впервые.
        - У вас, наверное, родственники здесь живут? Если к нам командировочные приезжают, так сразу в гостиницу… А этот дом у нас все знают, там когда-то губернатор, говорят, жил. Через весь город поедем…
        Несмотря на серые полосы дождя, город не показался мне унылым: центр выдержан в помпезном сталинском стиле, улочки, отходящие от проспекта Мира, по которому мы неслись, засажены тополями и березами, много деревянных домов на каменном фундаменте, под жестяной кровлей, выкрашенной в веселенький зеленый цвет, окна с резными наличниками. Кое-где в просветах между домами виднелись дощатые тротуары. Проспект постепенно сужался, превращаясь в обычную провинциальную улицу, чувствовался подъем. Шофер объяснил, что проспект протянулся вдоль реки, по ее высокому берегу, а старый дом находится в самой верхней точке города:
        - Правильное место когда-то губернатор выбрал для своего дома! Вид из окон - закачаешься!
        Свернув на поперечную улочку, машина остановилась. Действительно, дом под номером три выгодно отличался своим расположением от соседних строений: обращенный фасадом к широкой, с мостами, реке, трехэтажный, с колоннами, пандусом и большим полукруглым окном под крышей, он не был самым высоким, по сравнению с другими домами, но, тем не менее, горделиво возвышался над ними, стоя на самом крутояре. Я рассчиталась с водителем, сунула в карман его визитку - "мало ли что, вдруг машина будет нужна", - подхватила свою сумку и отправилась разыскивать квартиру номер два. Поднявшись по пандусу к парадному входу, я обнаружила солидную дверь. Над ней красовалась вывеска:
        Я хмыкнула - не долго думал этот Громов, выбирая название своей конторы, убрал окончание фамилии и успокоился. А если название прочитать справа налево… И вообще, не человек, а сплошное рычание: Гр-р… Интересно на него посмотреть… Занятая этими мыслями, я обошла дом. Вторая квартира была в ближайшем ко мне подъезде, и подниматься надо было по деревянной лестнице на второй этаж.
        Тут я, как Шахерезада, прервала дозволенные речи. Кот по-прежнему не сводит с меня глаз, уши торчком.
        12. Я продолжаю кое-что вспоминать.
        Я встала, добежала до двери, посмотрела, не стоит ли кто снаружи - похоже, свет горел только в спальне Анны, где я беседовала с котом. Даже жандарма не было видно. Непривычно тихо. Представьте современный нам с вами дом - сколько самых разнообразных шумов: и телевизоры, и телефонные звонки, и работающая бытовая техника, и машины с улицы… У них и на улице ничего не слышно. Я раздвинула портьеры - кромешная тьма. Даже света от окон не видать. А как же "ночь, улица, фонарь"? Раз написано "фонарь", так должен быть… Но никаких фонарей я не увидела, как ни вглядывалась во мрак ночи. Интересно, а есть ли альтернатива люстре? Ну, типа ночника… Что-то мне стало неуютно с этой гроздью лампочек под потолком, льющих дрожащий желтенький свет. Я подергала горнично-вызывательное устройство. Где-то очень далеко в тишине звякнул колокольчик. Явилась Даша, по-прежнему в форменном платье - и со свечей в подсвечнике. Оказывается десять вечера. Все в доме разбрелись по своим углам и спят - кроме меня. Горничная не ложится и ждет, когда я ее позову, чтобы она помогла мне облачиться в ночную одежду. Еще чего… Снова
лезть в батистовые оборки? Дудки! Какого лешего? Пусть все тащит, а я сама уж разберусь, что надевать, а что - нет. Скоро горничная ушла, вынув из моей прически шпильки, оставив на кресле кучу тряпок и вручив мне зажженную свечу - ту самую, которую я уронила, едва став Анной. Со свечой веселее не стало - наоборот, и без того незнакомое помещение стало ну просто бермудским треугольником, где ни черта нельзя найти. Кое-как отыскав в ворохе батиста ночную сорочку и пеньюар, я с большим трудом рассталась с домашним платьем (крючки и завязки и на нем были в самых неудобных местах) и влезла в одежду для спанья. Подняв свечку повыше, короткими перебежками я добралась до заветного диванчика. Там уже торчал кот.
        Пообещав коту, что я буду развлекать его приятной беседой хоть до утра, я протянула к Маркизу руку, ожидая новых плевков и шипения. К моему удивлению, кот не стал кочевряжиться и взобрался на валик дивана, уступив мне место на сидении, и даже перестал бурчать. Опустив на пол подсвечник, уложив поудобнее диванные подушки и накрывшись, наконец, пледом я вздохнула: как же я устала за этот безумный день! Кот коротко мявкнул - требует от своей Шахерезады продолжения истории. Ну что ж… Я закрыла глаза и представила себе дверь квартиры номер два в доме губернатора, в Энске - широкую, двустворчатую, обитую старинным дерматином. Кнопки звонка не было, и я уже собралась стучать по косяку, когда заметила, что дверь вовсе не заперта. Засунув голову в прихожую, я прокричала "Есть кто-нибудь?" в самой приветливой тональности. Ответом была тишина. Постояв немного в подъезде, я снова просунула голову в дверь. И тут, как мне показалось, у меня над ухом раздался резкий голос: "Входи уже! Что ты там жмешься?" И я вошла. "Иди прямо, потом направо…" - скомандовал голос. Конечно, я, страдающая топографическим
кретинизмом, повернула налево и уперлась носом в стенной шкаф. Чтобы найти дорогу назад, пришлось аукнуть: "Э-эй, вы где?"
        - О, дьявол! Что тут тебе - катакомбы Парижа? - в голосе слышалось недовольство. Это вместо благодарности за мой скорый приезд - по первому зову, так сказать…
        - Иду, иду, вы не волнуйтесь!
        - Как не волноваться - каждая минута на счету…
        Старуха как старуха - самая обычная, не худая и не толстая, в меру морщинистая. Взгляд острый. Седые кудряшки. Лежит себе, обложенная подушками… Постель чистая… Кто-то за бабкой, значит, ухаживает… Лет ей, наверное…
        - Девяносто шесть…
        Вот уж ни за что бы не подумала…
        - И не смотри на меня, как на чудо природы… Лучше сумку поставь - что ты в нее вцепилась… Стул пододвинь…
        Ну нет, бабушка, что-то уж больно вы раскомандовались… Пока не узнаю, зачем я здесь, не буду вашей марионеткой!
        - А никто из тебя марионетку и не делает…
        - А откуда вы…
        - А оттуда… Садись…
        Я уселась на стул, повозилась, снимая куртку и развешивая ее на спинке. Старуха молча следила за моим копошением, и как только я затихла на своем стуле, деловито изложила суть дела. Буквально в двух строках:
        - Зовут меня Луиза Ивановна Закревская… Я сестра твоей бабушки, значит, ты мне приходишься внучатой племянницей. Пришла пора мне умереть, а не могу - потому что некому передать силу. Раз ты приехала, все в порядке - уже сегодня и помру.
        Я моментально превратилась в девушку с веслом, на этот раз - сидячий вариант, и тупо уставилась на с виду весьма бодрую старуху. Мыслей в моей голове было не больше, чем в гипсовом изваянии.
        - Ты же о ведьмах слышала? Колдуньи, ворожеи, чародейки? Волшебницы?
        Я утвердительно кивнула, по-прежнему не приходя в разум.
        - И что, тебя такая перспектива не радует - стать ведьмой?
        Я помотала головой - в смысле, нет, не радует.
        - Ну, выбора-то у тебя все равно нет…
        - Да не хочу я становиться ведьмой! Дичь какая-то… Средневековье…
        - Не хочешь - не становись… Все равно все получишь, что мое было…
        - Это вы о наследстве? Может, есть более достойные люди - подруги там, мужья… Вы же меня совсем не знаете.
        - Мне достаточно знать, что у нас одна кровь… И другой родни женского пола у меня нет. Речь вообще не о материальном. Теперь не перебивай меня и слушай.
        Я и так слушала - а что мне оставалось? Было заметно, что с каждой минутой старухе все труднее говорить. Паузы между словами удлинялись.
        - Позовешь… потом… Громова - его контора внизу, видела? Он… тебе дарственную на квартиру отдаст. Ты ему… верь… Здесь живи - тебе же все равно где… Только зеркало не передвигай - пусть висит… где висит… Тюне отдай деньги, что… в комоде… в ящике… справа…
        - А Тюня - это кто?
        - Выйди в подъезд… покричи, она проявится…
        Я подумала, что старушка оговорилась, и поправила:
        - Вы хотели сказать - появится…
        - Не перебивай! Я сказала то, что хотела… Покричи, Тюня и проявится…
        Я встала, чтобы пойти покричать, но старуха раздраженно отрезала:
        - Да не сейчас, потом! - и я осталась сидеть на своем стуле.
        - Луиза Ивановна, может, "скорую" вызвать?
        - Никаких… "скорых"… Воды дай… На кухне возьми, в чайнике…
        Кухню я обнаружила на удивление быстро и также быстро вернулась к старухе с чашкой. За то короткое время, что я бегала за водой, нос и подбородок Луизы заметно заострились, губы посинели, дыхание сделалось прерывистым. Ей уже не до воды… Нет, без врачей не обойтись… Я нашла в сумке свой сотовый - где телефон у старухи, я не знала, да и есть ли он вообще… С мобильником я вышла в коридор и вызвала "скорую помощь".
        - Нина, - позвала старуха. - А ну, сядь!
        Вот тебе и умирающая, так рявкнуть!.. Я села на стул, держа в руках чашку с водой.
        - Водички…
        Я поднесла к ее рту чашку, но старуха мотнула головой. Я поставила чашку на столик у изголовья.
        - Руку дай, - прошелестела она, как будто последний окрик отнял у нее оставшиеся силы.
        Пришлось пересесть на кровать, чтобы взять Луизу за руку. Я почувствовала, как ее пальцы слабо дрогнули.
        - Ты… внучке своей все отдашь…
        - Какой внучке? Нет у меня никаких внучек…
        - Будут… Найдешь… чемодан желтый… Об Анне думай… Только не часто… А то застрянешь… там… Думай об Анне, когда смотришь в зеркало! Думай об Анне… Зеркало…
        Это были последние слова Луизы. Пальцы ее разжались.
        Я вышла в подъезд и крикнула: "Тюня!" Надо же такое имя иметь… Или это прозвище? Как же ее, эту Тюню, по паспорту зовут? Ничьих шагов в подъезде я не услышала, поэтому спустилась на первый этаж, где я видела дверь с маленькой табличкой "Гром" - по-видимому, черный ход в контору, - и вошла внутрь. Какой-то мужик шагнул мне навстречу. Я сказала ему, что Луиза умерла, а я жду его наверху. Разглядывать его было некогда - в подъезде раздались шаги - врач из подъехавшей машины "скорой помощи".
        Вместе с врачом мы вошли в квартиру Луизы. У кровати с телом, уже накрытым простыней, стояла на коленях старушка в плюшевой жакетке, какие носили лет шестьдесят назад, и плакала, вытирая слезы концом шерстяного платка. Видимо, это и была Тюня. И как она прошмыгнула мимо меня? Я и не заметила… Пока я объяснялась с врачом, подоспел тот, из конторы, и значительно ускорил процедуру освидетельствования тела. Если бы не он, быть бы мне в милиции и объясняться с местными ментами - рассказывать, как я оказалась рядом с покойницей, и доказывать, что я не душитель старушек. Обменявшись с доктором рукопожатием, мужик по-хозяйски поднял скатерку на столике возле кровати и вытащил школьную тетрадку, в которой врачи из районной поликлиники делали свои записи, когда посещали Закревскую на дому. Так, с тетрадкой, Луизу и увезли.
        - Вскрывать, - объяснил мужик. И представился: Громов, Григорий Романович. Детектив, адвокат, нотариус. Охрана, наблюдение.
        Его "р" было раскатистым и удачно вписывалось в тот образ, который я представила себе, прочитав вывеску, - Гр-р, одним словом…
        - Это все вы один?
        Мужик хохотнул и тут же сделал озабоченное лицо. Нормальный такой мужчина - высокий, не худой - вот не люблю я тощих! - но и без брюшка, с рельефными бицепсами, можно сказать, лысый - оставшиеся два миллиметра волос, снятых машинкой, не считаются, - с живым интересным лицом и весьма проницательным взглядом из-под черных бровей. На вид постарше меня, но так, на пару лет. Назвать его брутальным мешал налет интеллигентности. Такие мужики мне нравились, но так уж получалось, что ни с одной мужской особью подобного типа у меня не было близких контактов - дальше "привет - привет" не заходило. Кто знает, почему?
        Мне всегда подсознательно хотелось, чтобы часть моих проблем взвалил на себя кто-то другой, сказав: "Отдохни. Я все сделаю", - и когда этот приятный почти лысый заявил, что мне ни о чем не придется беспокоиться, он все сделает сам, я чуть не зачирикала от облегчения. Он услал Тюню, велев ей прийти попозже. Спросил, не голодна ли я, подождал, пока я чуть-чуть приведу себя в порядок, сделал комплимент моей собранности (хвалить другие мои достоинства было бы с его стороны преждевременно), вывел меня из квартиры, закрыл дверь, вручил ключ и повлек к стоящему у его конторы джипу, чтобы отвезти обедать. Обедали мы в чистеньком уютном кафе, еда была вполне приличной, обслуживание молниеносным - видимо, лысый Гр-р был здесь своим парнем. Я настояла, что за свой обед плачу сама, а потом он отвез меня в супермаркет - холодильник Луизы пуст. А еще потом мы сидели в конторе лысого, угощались моими фруктами и обсуждали мои дела. Дарственная на квартиру подписана тем числом, каким помечена отправка письма. Оказывается, этот Гр-р и нашел меня по просьбе Луизы, которую знает давным-давно, - когда-то в этом доме
он жил с родителями, а теперь вот сделал из своей квартиры контору - очень удобно, так как живет там, где работает. Я заметила, что планировка в его конторе необычная, как и в Луизиной квартире. Черт, теперь, значит, в моей… Как объяснил Гр-р, квартиры такие получились потому, что после революции дом у губернатора отобрали и поделили на части, населив беднейшими жителями Энска, среди которых оказались и его дед с бабкой, лишенные прежнего имущества. Семье погибшего на гражданской войне губернатора Закревского, воевавшего, разумеется, за белых, оставили мансарду - так Луиза, его дочь, называла свое жилище на третьем этаже. Когда-то это был зал - с тем самым полукруглым окном, которое привлекло мое внимание, едва я увидела дом. В зале понаделали перегородок, чтобы сделать его подобием квартиры, и одна из этих новых стен изуродовала окно, поделив его по вертикали на две неравные части. В девяностые Луиза расширила жилплощадь, присоединив к мансарде квартиру на втором этаже. Так что теперь у меня почти пентхаус, пошутил Гр-р. И что, действительно сюда, в этот пентхаус, перебираться? Старуха Закревская
была права, говоря, что мне все равно где жить. Уточню: все равно где - был бы Интернет, чтобы держать связь с работодателями… Громов убаюкивающе гудел:
        - Жизнь в провинции имеет свои плюсы… Все друг друга знают… Работу вы найдете - если захотите работать… Ведь кроме квартиры Луиза Ивановна оставила вам деньги - не миллион баксов, конечно, но вполне приличная сумма, лежит в банке на ваше имя, сам счет открывал.
        Я тут же заподозрила его в меркантильности - охмуряет состоятельную дамочку - и решила держаться от Гр-р подальше. Насколько это возможно - кроме этого детектива-адвоката и шофера, привезшего меня сюда, в Энске я не знала ни одной живой души. Да, еще Тюня, спохватилась я, не предполагая тогда, насколько была близка к истине, не причислив Тюню к живым душам.
        Свеча догорела, пламя сделалось крошечным, и, потрещав пару секунд, погасло. Кот нагло прошелся по моим ногам, потом спрыгнул на пол и исчез где-то в антикварных дебрях. Бубнить в темной комнате, обращаясь неизвестно к кому, было глупо - слушает ли меня кот, не разглядеть. Если честно, то и рассказывать коту истории, тоже не очень умно… Поэтому, послав в темноту воздушный поцелуй, я поплотнее завернулась в плед и, решив, что утро вечера мудренее, закрыла глаза.
        ДЕНЬ ВТОРОЙ
        1. Я просыпаюсь и понимаю, наконец, кого мне напоминал Сурмин.
        Проснулась я с ощущением, что не спала вовсе. Лежать было страшно неловко, в лицо светило солнце, но глаза открывать не хотелось - пропади они пропадом, эти проблемы… Доктор грозился собрать сегодня консилиум… А еще надо с Аделиной потолковать… Я обдумывала план действий - хотя бы примерный, потому что пока не разобралась во взаимоотношениях окружавших меня людей. И тут… Тут я понимаю, что меня больше не окружает тишина: я слышу обычный шум городской улицы, вот хлопнула дверь подъезда, шаги по лестнице - я даже знаю, чьи это шаги… Открываю глаза, боясь обмануться в своих предположениях… Я вернулась! Вот они, мои дорогие ручки! Вот оно, мое окно, через которое лупит мартовское солнце! Вот кусты сирени под окном! Не знаю, какого цвета ее кисти, но, надеюсь, увижу - какие наши годы! Звонок - новая дверь и кнопка звонка - следствие начавшегося еще осенью ремонта… Это Гр-р пожаловал - его шаги. Интересно, зачем? Я плохо соображала, когда шла открывать ему дверь, иначе сначала посмотрела бы на себя в зеркало, хотя бы мельком, хоть одним глазком! По взгляду Гр-р я поняла, что у меня что-то сильно не так
с одеждой: видавший всякие виды хозяин "Грома" застыл с открытым ртом. Я сначала велела ему закрыть рот и войти, а потом уже оглядела себя: Анна оделась (ясно же, что это не я сама!), следуя своим представлениям о том, как должна выглядеть дама. Джинсы и футболка, бывшие на мне вчера, ее не устроили, и она основательно перетряхнула мой гардероб, чтобы одеться по своему вкусу. Представляю ее разочарование - ни корсета, ни панталон с оборками, ни платьев с декольте… Анна не нашла ничего лучшего, чем мой махровый халат - самый длинный из всех, что мне когда-то попадались. Из-за длины я его и купила, закрыв глаза на цвет - халат был малиново-красный, как мартышкина задница. Пусть бы халат, даже такого убийственного окраса - неглиже дома - это нормально. Так нет же! Под халатом, который я даже и не собиралась запахивать, потому что еще была не в себе, виднелся жемчужно-серый топ, носимый мной с пиджаком, если нужен был официоз, например, при посещении редакций. Но и топ сошел бы за легкомысленный домашний наряд, если бы Анна не напялила поверх топа мой дорогущий черный бюстгальтер, сберегаемый для
экстренных случаев. Барышня серьезно покопалась в моих вещах, так как выудила из недр шифоньера льняные бермуды, засунутые мной подальше в ожидании лета. На бермуды она натянула колготки… Вы когда-нибудь видели даму в колготках поверх штанов? По уровню потрясения это зрелище сравнимо разве что с видом мужика в кожаном плаще, засунутом в треники. Но на этом Анна не успокоилась и украсила себя, то есть меня, черными стрингами, нацепив их на колготки. Это кружевное безобразие когда-то подарила мне одна развеселая подруга, намекая на намечавшийся у меня роман. Но романа не вышло, и я так и не научилась носить стринги. Немудрено, что мне было неудобно лежать - меня давило и в меня врезалось все, что могло давить и врезаться. Зеркало в прихожей, в которое я все-таки посмотрелась, поплотнее запахнув халат, показало, что Анна добралась и до моей косметики, но в этой области ее эксперименты были значительно скромнее, и, по сравнению с экстравагантным нарядом, мой макияж оказался слабой попыткой изобразить на лице шедевр Пикассо голубого периода - Анна поменяла местами губную помаду и тени. Интересно, покидала
ли она в таком виде пределы квартиры… Если да, то репутация городской сумасшедшей мне обеспечена. А если Гр-р будет и дальше пялиться на мой халат в надежде получше рассмотреть то, что под ним, ничто не сможет убедить его в моей нормальности…
        Впихнув мужика в гостиную, я понеслась умываться и переодеваться, придумывая на ходу, как объяснить мой внешний вид и мое вчерашнее поведение - наверняка он и пришел потому, что вчера я, то есть, конечно, Анна, отмочила что-нибудь из ряда вон. Но я так и не смогла ничего придумать. Гр-р избавил меня от необходимости что-то изобретать:
        - Что происходит? Если бы вы и сегодня продолжали кричать, как вчера, я бы вызвал спецбригаду… До вчерашнего дня я и не подозревал, что вы…
        - …с приветом? Ну-ну, не стесняйтесь, говорите! Вы же это хотели сказать?
        - Да я вообще подумал, что вас убивают - вы так орали, на набережной было слышно! Я примчался - с пистолетом, между прочим, - давай стучать в дверь, вы заявили, что ни в чем не нуждаетесь, и прогнали меня… Правда, вы больше не кричали, а то я бы дверь разнес… Никаких звуков потом, полнейшая тишина… Похоже, в квартире, кроме вас, никого не было. Я пытался звонить на домашний - вы трубку снимали, но молчали. На мобильный звоню - глухо, как в танке. И что это все значит?
        Что я должна была ему ответить? Поведать, как обнаружила труп в 1909 году?
        - На меня напала мышь… Потом я на нее охотилась… Ну, и вопила от страха…
        - Так я и поверил… Нет тут мышей - Тюнин кот давно всех переловил, да и вас мышкой не напугаешь, а вопили вы действительно от страха, я же слышал. Что произошло?
        Так я тебе и рассказала…
        Как можно заставить мужчину отвлечься от неприятной темы? Правильно, предложить ему поесть. Что я и сделала. У меня хватило ума оставить его в гостиной и в одиночестве прошествовать на кухню - я начала подозревать, что Анна не очень-то старалась поддерживать в моем доме порядок, и оказалась права: холодильник стоял с открытыми дверями, а его содержимое разбросано по столам, подоконнику и полу. Йогурты в продырявленных баночках. Липкие лужи вокруг соков в пакетах, проткнутых вилкой с четырех сторон. Развороченная колбаса - а там-то что искать? Колбасы она что ли никогда не видела? Моим стратегическим запасам также был нанесен урон, о чем говорили выпотрошенные пачки мюсли, макарон и крекеров. Видно, Анна искала чего бы покушать. На соках, йогуртах, твороге и морковке - не считая четвертинки ржаного батона и крекеров - вполне можно было продержаться сутки, но она предпочла уничтожение продуктов их поеданию. На этом поле битвы за пропитание с трудом удалось найти кофе, хлеб и сахар. Я порадовалась, что моя газовая плита снабжена функцией автоперекрывания газа, если отсутствует пламя в горелках, -
иначе мне некуда было бы возвращаться. И не в кого - все краны на плите были открыты.
        Пока закипала вода для кофе, я открыла баночку копченых сардинок и соорудила бутерброды.
        Гр-р все рвался мне помочь, но пускать его на кухню было нельзя - объяснить, как возник этот странный хаос, невозможно - ни один человек не поверит ни в какую версию, только в сумасшествие хозяйки. А кто еще, кроме ненормальных, догадается тыкать вилкой в пакеты с соком?
        Даже с чашкой кофе в руке Гр-р продолжал гнуть свое:
        - Если еще такое повторится, я выломаю дверь…
        Видимо, его беспокоила мысль о том, что я не в своем уме, поэтому он, явно подбирая слова, чтобы не вызвать у меня новый приступ сумасшествия, произнес, глядя в сторону:
        - А, может, вам к доктору сходить… У меня есть один психотерапевт знакомый - хороший специалист, за границей учился… Я его к вам даже привезти могу - поговорите с ним, может, лекарство какое-то надо… или в больницу лечь…
        Ага, психотерапевт… Уж сразу тогда к психиатру… Чтобы он тоже нашел у меня какую-нибудь деменцию… Громова надо было выставить во что бы то ни стало - мне нужно срочно залезть в Интернет, чтобы, наконец, узнать, что такое эта деменция прекокс. И вообще, неплохо было бы привести в порядок свои мысли, а заодно и квартиру. Ну, Анна, дрянь маленькая, какого лешего надо было устраивать весь этот бардак! Сидела бы тихо… Тихо… Телевизор, когда я ползала по зеркалу с тряпкой, перед тем как попасть в 1909 год, работал, а когда я проснулась сегодня утром, телевизора слышно не было… Или было?
        - Григорий Романович, вы сегодня мой телевизор не выключали?
        Зря я спросила, вон как посмотрел на меня - как на чокнутую…
        - Да он же у вас не работал…
        Гр-р утвердился в мысли, что доктор мне необходим, - забыть, работал ли с утра телевизор… Конечно, подумал, что я свихнулась. Эх…
        - Будем считать, что у меня появилась маленькая тайна… Когда-нибудь, возможно, и скоро, я объясню, что произошло. Даю честное слово, никакого криминала… И сумасшедшая я не больше вашего… А давайте выпьем на брудершафт! - вдруг ляпнула я совершенно неожиданно для себя.
        Я открыла дверцу бара - все напитки на месте, Анна их не тронула. Обалдевший Гр-р молча принял от меня коньяк, привстал, чтобы мне было удобнее поднести свой фужер к губам, и также молча слегка коснулся моих губ своими.
        - Ну, нет, это не поцелуй! - возмутилась я. Ежу понятно, что это была шутка, но меня тут же сгребли в охапку… Губы у Громова оказались сухими и горячими, и я сто раз назвала себя идиоткой, потому что не представляла, что делать дальше - не в постель же с ним укладываться, к этому я не была готова. По крайней мере, сейчас, только что явившись из прошлого. Он сам отпустил меня, хотя я и не вырывалась.
        - Ну, я пошел… - сообщил Гр-р и, ухмыльнувшись, посмотрел мне в глаза.
        Японский городовой! Вот кого мне напоминал Сурмин! Громова! И как я не догадалась там, в 1909 году? Те же глаза, та же линия рта - только у Сурмина она чуть мягче, но отрасти Громов бакенбарды - или обрейся наголо Сурмин - почти одно лицо, конечно, с поправкой на возраст…
        - И не надо меня провожать, Нина… А вечером я к тебе загляну… Можно?
        Конечно, можно… Или я должна была сказать нет?
        2. Я продолжаю уборку, принимаю меры безопасности и прихожу к выводу, что мобильный телефон - вовсе не благо цивилизации.
        Закрыв за Громовым дверь, я побрела на кухню - устранять последствия нахождения Анны в двадцать первом веке. Я и не подозревала, что за сутки можно устроить такой погром во вполне приличной квартире. Я не фанат чистоты, но стараюсь поддерживать порядок, и периодически устраиваю тотальную уборку. Обмен телами (знать бы, как это называется по науке!) случился, когда во мне в очередной раз проснулась Синдерелла. Так что сейчас мне остается продолжить прерванный процесс наведения чистоты. Наверху ничего делать не надо - там ремонт. Хорошо, что сейчас как раз пауза - рабочих, которых привел с какой-то стройки все тот же Гр-р, перебросили на другой объект, откуда далеко сюда ездить, и продолжать свои упражнения с гипсокартоном и штукатуркой они будут у меня только через неделю. Не представляю, что было бы, если бы Анна - в моем теле! - устроила свое шоу при них! Сгрузив в мусорные пакеты испорченные продукты, отскоблив со столешниц, пола и подоконника пищевые кляксы, я составила список того, что следует купить, - еды у меня почти не осталось, так, пара рыбных консервов да банка кукурузы - изрядно
помятые. Похоже, Анна стучала по ним скалкой и молотком для отбивания мяса - эти орудия я нашла рядом с банками, и вмятины на банках вполне им соответствовали. Пыталась открыть?
        Вот интересно, если на раздобытки со списком послать Громова, что он принесет? Как он поведет себя в ситуации, когда какой-нибудь необходимый продукт будет отсутствовать? Мой бывший муж научился решать эту проблему только с появлением сотового телефона - звонил мне и спрашивал, что делать. Я набрала номер "Грома". Гр-р был на месте и согласился закупить для меня провиант. И никаких - "деньги потом"! Рано ему еще оплачивать мои расходы!
        Теперь спальня. Там все как было - разве что разбросанная одежда. Собираю с пола тряпки. И понимаю, что боюсь приближаться к зеркалу. Первое, что приходит в голову, - закрыть зеркало, набросив на него простыню или штору. Но тогда придется снова вступать с ним в контакт. А где гарантия, что я не буду в это время думать об Анне? Как Луиза сказала, так и случилось - я вытирала зеркало с мыслями об Анне, вот меня туда, в 1909 год, и швырнуло… Я уже ни капли не сомневалась, что виной всему именно зеркало. А что меня вернуло назад? Ни в какое зеркало я в тот момент не смотрелась - спала сном праведницы. Сработало определенное сновидение? Или был исчерпан лимит времени, отведенный на обитание в чужом теле? Непонятно. Еще непонятнее, как я прожила бок о бок с зеркалом почти шесть месяцев, и ничего не случилось. Не думала об Анне? В том-то и дело, что думала, и даже довольно часто - интересно же было, кто такая Анна. А теперь, после моего путешествия в чужую жизнь, Анна вообще не выходит из головы, без конца думаю, что с ней сейчас. Выходит, что прошлое никуда не делось, а существует где-то, параллельно с
нашей жизнью, раз я смогла попасть туда и вернуться?
        Я вспомнила, что в мансарде - вслед за Луизой и Гр-р второй уровень своей квартиры я стала называть мансардой, - я видела ширму. Если ширму привести в порядок, то можно задвинуть ею зеркало, и я не буду в нем отражаться. Почему-то мне хотелось верить, что таким образом я смогу обезопасить себя от неожиданных перемещений. Я с удовольствием оглядела свою мансарду, представляя, какой она будет после ремонта - я собиралась устроить здесь нечто вроде студии, чтобы начать, наконец, серьезно учиться живописи - хватит дилетантски марать холсты…. Хотя какая это мансарда! Мансарда - нечто вроде голубятни, а то, что невесть за какие заслуги досталось мне, - просторное помещение с огромным полукруглым окном от пола до потолка.
        Рабочие разобрали уже почти все лишние стены, но мусор еще не вынесли. Перешагивая через куски штукатурки и обломки кирпичей, я обогнула целый остров замотанных в пленку и бумагу вещей, оставшихся от Луизы, - ампирные стулья и шкафчики, стол, рояль, над которым рабочие соорудили настоящий шалаш из досок, - и наконец добралась до ширмы, оказавшейся на удивление легкой. Без особых усилий я стащила ее вниз. Конечно, вынуть шелк из деревянных рам, чтобы выстирать, не получится. Ткань выцвела и кое-где протерлась, лак осыпался, нескольких планок не хватало - надо искать мастера и отдавать ширму на реставрацию. Пока я вытирала многочисленные деревянные завитки, у меня случился приступ дежа вю: я уже трогала эту ширму! Не далее как вчера… Правда, тогда она была новенькой… Но это понятно: с тех пор прошло сто лет, и время оставило на ней свои царапины…
        Проснувшееся шестое чувство заявило, что ширма из квартиры Анны. Это шестое чувство имело вполне определенный вкус - вкус медной монеты. Случилось это в начале летних каникул между моим четвертым и пятым классом, когда я "проходила практику" - так назывался во времена моего детства бесплатный труд учащихся по благоустройству школьной территории. Мне досталось высаживать цветочную рассаду в только что разбитые клумбы, для которых специально была привезена земля. Я делала палочкой в клумбе ямку, опускала в нее вялый росток и приминала вокруг него землю. В пятой или шестой такой ямке я нашла старинную монету - размером почти с пятак, черно-зеленую и тяжелую. Вполне продвинутый для своего времени ребенок, читающий книги и посещающий музеи, я сообразила, что стала обладательницей весьма ценной вещи. Я как могла оттерла монету - покидать клумбу строго-настрого запрещалось, и о том, чтобы находку отнести домой или хотя бы вымыть, не могло быть речи. Так как карманов у меня не оказалось - ну, ни одного! - а потерять такую ценную вещь жалко, пришлось засунуть монету за щеку. Часа через полтора мне стало
плохо. Чем больше я проделывала ямок в клумбе, держа монету во рту, тем хуже мне становилось. Ботаничка, командовавшая посадками, велела мне, позеленевшей и шатающейся, идти домой - хорошо, что дом был в пяти минутах от школы. И хорошо, что дома случайно оказался отец, а то неизвестно, чем бы кончилась история с монетой. Уже замужней дамой я узнала, что стала обладательницей римского дупондия времен императора Нерона, и монете почти две тысячи лет. В больнице меня откачали - совершенно не помню, каким образом. Но зато с тех самых пор любые проявления интуиции, предчувствие, шестое чувство - назовите, как хотите - почему-то имеет для меня вкус окислившейся меди.
        Отгородившись от зеркала, я с максимальной скоростью начала распихивать по полкам шкафа раскиданную Анной одежду, ощущая во рту противный металлический привкус. Уж очень сильно изменилась моя жизнь с того самого сентября, когда я впервые перешагнула порог этой квартиры, и интуиция подсказывала мне, что это далеко не конец моих приключений.
        Я вспомнила похороны Луизы, какие-то старушки на скромных поминках, плачущая Тюня - в неизменном плюшевом жакете даже за столом. Как сказал Гр-р, Луиза утверждала, что Тюня была горничной еще у ее бабушки, и, значит, Тюне лет сто двадцать, а то и больше. Если, конечно, это та самая Тюня, в чем Громов уверен не был - паспорта ее он никогда не видел. Квартира Тюни на первом этаже - крохотная комната с малюсенькой кухней - подарок все той же Луизы. Самое удивительное, что Тюня - единственная, кто помогал Луизе по хозяйству - мадам Закревская, кроме Тюни, Громова и врачей из местной поликлиники, вот уже год никого в свою квартиру не пускала и сама из дому почти не выходила. С поручениями Луиза посылала Тюню. В сто с гаком лет бегать по магазинам? Готовить? Мыть пол? Стирать? Пусть даже на стиральной машине, но сушить, гладить - на это тоже надо силы. А в квартире Луизы было не по-стариковски чисто, пахло свежим бельем, сдобой и хорошим кофе. Настолько чисто и хорошо, что я не задумываясь осталась там с первого дня своего приезда в Энск. Когда я отдала Тюне деньги, что оставила ей Луиза, старушка опять
прослезилась и, глядя куда-то в угол, прошептала: "Да зачем мне… И потратить-то не успею… Она же знала…" Я попыталась заглянуть ей в лицо - худенькая, согнутая, в морщинах, но ни глаз, ни волос, ни рук я не рассмотрела: она все время отворачивалась или смотрела в пол, платок надвинут на глаза, а руки засунуты в плюшевые рукава, как в муфту. Ходит быстро, никаких палочек, костыликов, батожков… Речь связная - нет и намека на старческий маразм, которому пора бы уж и проявиться… Наверное, прав Громов, и Тюня не та, за кого себя выдает. Видно, настало время с этой Тюней побеседовать… Наверняка она в курсе всех дел покойной Луизы Ивановны и сможет объяснить, что за зеркало мне досталось.
        Звонок в дверь прервал мои размышления - это Гр-р. Быстро же он… Громов припер кучу пакетов, набитых снедью, - надо отложить уборку и заняться продуктами. Но Гр-р уже протопал на кухню и по-хозяйски забивал едой холодильник и шкафы:
        - Все по твоему списку… Не мог пройти мимо курицы… Еще ты мандарины не написала, но я решил проявить инициативу. Надеюсь, аллергии на них у тебя нет? Сдача на столе…
        - Сделал доброе дело - и иди себе работай! Откуда ты знаешь, где что у меня должно лежать? Я же не найду потом ничего! - пробурчала я, думая, что один поцелуй не дает ему права распоряжаться в моем доме…
        Громову было наплевать на мои амбиции - он просто светился от счастья, носясь по моей кухне:
        - Во-первых, я прекрасно знаю, где у тебя что, - я же детектив, у меня память феноменальная. Стоит раз увидеть, и я все запомнил. Во-вторых, пока мне не позвонят, я свободен. Могу и не работать. В-третьих, мне нравится быть у тебя… рядом с тобой… Если честно, я не надеялся, что это возможно…
        Конечно, я развесила уши - ждала, что еще он скажет. Любой женщине приятно слышать слова признания - особенно от человека, который нравится. Приятно - сколько бы ей ни было лет, и как бы ни предостерегал ее от ошибок внутренний голос. Желание любви никаким жизненным опытом не убить… Но тут завыл мобильник Громова - из кучи возможных сигналов Гр-р выбрал рев пожарной сирены, - и по выражению лица владельца детективного агентства я поняла, что объяснение в любви придется выслушать в другой раз - и возможно, даже не сегодня вечером. Надо отдать должное Громову: прежде чем уйти, он поцеловал меня, и этот поцелуй был не второпях. И кто только придумал эти сотовые телефоны!
        3. Я думаю о Гр-р и не только.
        Я сидела на подоконнике в спальне, ела мандарины, принесенные Гр-р, и смотрела в окно. Редкие прохожие брели по своим делам, подняв воротники и уткнув носы в шарфы, - март в Сибири - это еще зима. В голове у меня был полнейший хаос. Влюбилась на старости лет… А что влюбилась, сомнений не было - уж я-то себя знаю… Я спокойно жила-поживала, благополучно избегая любовных связей, на триста процентов уверенная в том, что делаю это потому, что жизнь с мужиком имеет гораздо больше минусов, чем плюсов. Каждый мужчина из тех, что набивался ко мне в сожители или даже в мужья, был уверен, что я должна разрыдаться от счастья, получив такое сокровище. А я сразу начинала прикидывать, насколько осложнится мое безмятежное бытие, если моим спутником жизни станет это существо, даже не скрывающее кучи своих дефектов, изъянов и пороков. Будущее начинало представать передо мной в виде мужика, обстреливающего меня вонючими носками из-за горы пивных банок, и я трусливо сбегала. Та подруга, что подарила мне стринги, мудрая женщина, как-то сказала: "Ты, Нинка, такая высокомерная потому, что еще не влюблялась
по-настоящему. Вот втрескаешься - вспомнишь мои слова". Я тогда похихикала, мол, скоро надо будет думать о геронтологических проблемах, и тот поезд, что с любовью, ушел… Ну-ну… Как там у классика - любви все возрасты покорны? Прямо тема для диссертации - любовь в пожилом и старческом возрасте. Если бы я задержалась в 1909 году еще на пару дней, точно бы влюбилась в Сурмина… Нет, не так… Мне мгновенно понравился Сурмин, потому что он похож на Громова, в которого я втрескалась уже давно - когда он повел меня в кафе в самый первый день нашего знакомства… Только я себе в этом не признавалась, потому что сразу заподозрила у Громова чисто шкурный интерес ко мне. И теперь жаркий поцелуй Гр-р, как поток, снес плотину моей осторожности. Я и в молодости влюблялась с первого взгляда - и вечно не в тех. Доказательство? Моя несложившаяся семейная жизнь.
        Что я знаю о Громове? Привлекательный, спокойный и уверенный в себе. Вдовец. Взрослая дочь живет в Питере. Он и сам там учился и достаточно долго работал. Следак-профессионал. Потом перебрался в Энск - старики-родители, им надо было помогать. Похоронив их, из Энска не уехал - открыл свое агентство. На раз решает мои проблемы - не просто возникает возле меня в нужный момент, а как будто предвидит, когда мне понадобится его помощь, и заранее оказывается рядом. А Новый год? Ему какое было дело до того, что в новогоднюю ночь я осталась одна? Мне не привыкать чокаться с зеркалом, желая счастья своему отражению… Но Гр-р поднялся ко мне и пригласил на "корпоратив". В его конторе веселились трое мужиков лет сорока, были и женщины - жены, коллеги или подруги - я не спрашивала, но бабы точно не шлюхи, все прилично. Гуляли от души, что интересно, никто не напился. Елка, танцы, Дед Мороз… Я даже не комплексовала, что не в платье, не на каблуках, - весь мой гардероб помещался тогда в дорожной сумке. Всю зиму я занималась ремонтом, и Гр-р мне помогал - совершенно бескорыстно. Сейчас нижний ярус моего нового
жилища вполне пригоден для обитания. Даже камин в гостиной имеется - правда, не было случая его обновить. Я начала потихоньку обзаводиться мебелью, обустраивая квартиру, где пахло, как и положено в новом доме, краской и лаком. Каждые три-четыре недели мне приходилось навещать мой прежний дом. Из этих поездок я возвращалась с чемоданом одежды - как всегда, только "самое необходимое", а получился набитый шкаф… Я сломя голову носилась по редакциям, решая проблемы, требующие моего присутствия, а по ночам в своей старой квартире отбирала и упаковывала вещи, которые планировала весной загрузить в контейнер и отправить в Энск - книги (а их ого-го сколько, и с ними нет сил расстаться), кое-какие милые моему сердцу безделушки (именно они создают атмосферу дома), швейная машинка, мольберт, Перепетуя (для нее потребуется специальный ящик - надо заказать), ну и еще кое-что по мелочи. При этом я ни на минуту не переставала видеть перед собой лицо Гр-р. Вот весна и пришла - несмотря на снег и морозец… Пора ехать…
        4. Я навещаю Тюню и обзавожусь кошкой.
        Я все-таки надеялась, что Громов придет вечером, как обещал, поэтому решила тряхнуть стариной и вспомнить, что когда-то слыла кулинаркой. В духовке румянился мой фирменный пирог с сыром, а на плите отдыхало сациви. Я сознательно не рисовала себе никаких перспектив дальше ужина - ничто так не угнетает, как несбывшиеся ожидания. Убедившись, что с пирогом все как надо, я отправилась в гостиную. Конечно, громко сказано. Эта комната служила мне и кабинетом, и столовой, и даже складом - кое-что ожидало своего переселения в мансарду, куда из гостиной вела лестница - я попросила установить ее в том месте, где она была при губернаторе, а вход в мансарду из подъезда заделали.
        Я включила компьютер - монитор у меня был новый, а комп я привезла сразу, как решила, что останусь в Энске. Ноутбук я использовала в поездках, работать на нем - а это не час и не два - не люблю, неудобно. К своему Golden Field-у я отношусь как к давнишнему другу, зову Федькой или Феденькой - по настроению, а могу и прикрикнуть - типа давай заводись, а то щас как пну… Но Федя в курсе, что я ценю его как необходимый в работе инструмент, без которого, собственно, и работы бы у меня не было - кто же сейчас пишет ручкой на бумаге?
        Федька пожурчал, выкатил заставку на рабочем столе - мою любимую картину Тиссо, барышню в лиловом, возлежащую с книгой на софе и устремившую взор в безбрежную морскую даль, где на голубых волнах качаются парусники.
        - О, - сказал Гр-р, увидев картинку. - Это вы!
        - Нет, она совсем на меня не похожа, - вздохнула я.
        - Внешне - да, но суть… Воплощение вашей мечты…
        Тогда я подумала, что он попал в самую точку, хотя знакомы к тому времени мы были от силы месяц, и я никогда не рассказывала ему о своих мечтах.
        Я проверила почту - письмо от сына и новая порция всякой дребедени на вычитку. Дребедень подождет - даже открывать не буду. Ребенок лаконично сообщал, что у него все нормально - работа, друзья-подруги. В очередной раз спрашивает, как я на новом месте, как идет ремонт. Пока писала ответ, думала, что бы я делала, если бы вдруг в 1909 году мне пришлось рассказывать об электронной почте. Или о телевизоре. Или о сотовой связи… Я толком не знаю, как работает микроволновка, или ксерокс, или даже паровой утюг. Я умею со всем этим обращаться, но совершенно не представляю, как это устроено, и поэтому в качестве источника информации людям начала прошлого века я абсолютно бесполезна - они не продвинутся в развитии техники, слушая, на что надо нажимать, чтобы включить компьютер. Но в чем-то от меня должна же быть польза? Не может быть, чтобы наши с Анной души поменялись местами только для того, чтобы я заглянула в прошлое, а она - в будущее! А вдруг именно мне предопределено найти убийцу Стремнова, хотя я убитого и знать не знаю?
        Я сбегала на кухню, вынула пирог из духовки и снова вернулась к урчащему Феде.
        Для начала я выяснила, что такое деменция прекокс. Оказывается, шизофрения. Просто до этого термина в 1909 году еще не додумались. Если консилиум подтвердит у Анны этот диагноз, а Сурмин не найдет других подозреваемых, никто за убийство Стремнова отвечать не будет.
        Потом я занялась поисками подходящих виртуальных читальных залов - если журналюги в 1909 году были такими пронырливыми, а газеты такими расторопными, в той же "Петербургской газете" хоть что-нибудь да должно же быть о событиях в семействе Назарьевых! Пошарив по каталогам, я отправила по электронке запрос сразу в три библиотеки - чтобы уж наверняка.
        Таймер на мониторе показывал 16.00. До вечера еще уйма времени, и я решила навестить Тюню. Занесла было нож над пирогом, чтобы отрезать кусок, но передумала - пусть Гр-р полюбуется нетронутым шедевром, Тюне все равно останется - маленькие пироги я печь не умею. Я спустилась к ней на первый этаж, прихватив пару яблок, лимон и пачку печенья - чтоб не с пустыми руками. Звонка на двери не было, как и номера квартиры. Ну и Тюня - девушка без адреса! Ее квартира как бы не существовала, и этот факт не переставал меня удивлять. Почтовый адрес Громова - Водопроводная, 3, квартира 1. У меня - квартира N2 на втором этаже и N3 - на третьем. Моя будущая студия занимала весь третий этаж, который по площади был значительно меньше фундамента и возвышался над домом вроде башни. Во втором подъезде было всего две квартиры - N4 на первом этаже, N5 - на втором. Людей, которые там обитали, я встречала редко - то ли подержанные машины из Германии гоняли, то ли шмотки из Китая возили. Я толкнула дверь без номера. Закрыто. За дверью заорал кот, послышалось шарканье Тюниных шубенок (шубенки, с ударением на первый слог, -
так в Энске называли домашнюю обувь, вроде носков из овчины мехом внутрь), и дверь распахнулась. Тюня встретила меня все в том же лоснящемся плюшевом жакете. Похоже, другой одежды у нее и не было. Я поздоровалась, извинилась, что побеспокоила ее, протянула пакет с угощением и спросила, не уделит ли она мне полчаса. Тюня кивнула и повела меня в комнату. Кот с мявом сопровождал нас.
        - Садитесь, вот, хоть на диван… Котик все равно на колени прыгнет - где бы ни сели… Он должен посмотреть, кто пришел.
        - Спасибо, Тюня, не волнуйтесь, я хорошо к кошкам отношусь…
        Кот взобрался ко мне на колени и, встав на задние лапы, принялся смотреть мне в глаза. Такой фокус я видела всего однажды - но тогда это была сиамская кошка, а они, как известно, со странностями. Обычные же беспородные коты, к каковым относился и полосатый кот Тюни, не имеют привычки в упор разглядывать человека, хотя и выдерживают взгляд. Видно, кот не нашел во мне ничего, достойного дальнейшего внимания, потому что мягко спрыгнул на пол и важно удалился.
        - Тюня, вы же Луизу Ивановну много лет знали… Кто она была? А то тут со мной кое-что приключилось, хочу теперь разобраться…
        - Да ведьма она была - хорошая ведьма, сильная. К ней многие приходили - кто за судьбой, кто пропажу найти, кто - венец безбрачия снять… Она много чего умела.
        - Я ничего в квартире не нашла - ни книг, ни предметов, какие полагается иметь ведьмам…
        - Так и нет в квартире ничего, она давно велела мне все сюда снести. Сказала вам отдать, когда спросите.
        Тюня прошаркала в угол, повозилась там и вернулась с потертым кожаным чемоданом. Настолько потертым, что первоначальный цвет его утрачен. Это и есть "желтый" чемодан, в котором "все"?
        - А что вы про зеркало знаете?
        - Это не зеркало, это дверь…
        - И куда эта дверь ведет?
        - В прошлое, Луиза говорила. Но мне знать в подробностях не положено - я же тень…
        - Кто? - я чуть с дивана не свалилась.
        - Тень. Я Луизина тень. Скоро не будет меня - уйду… Котик со мной уйдет, а вот кошечку жалко мне - одна останется… Не возьмете кошечку? Еще молоденькая совсем! - кошка в мои планы не входила, но я согласилась.
        - Тюня, объясните, как это - быть тенью? И куда вы собираетесь? И почему у вас такое странное имя?
        - Как получилось, что я тень, объяснить не могу… Говорю же, Луиза сильная ведьма была, вот и сделала… Раньше-то меня Устиньей звали, Луизе не нравилось, мол, "Устинья" трудно выговаривать, "Устя" - так в деревнях зовут. А Тюня, она говорила, - это просто и хорошо, и нигде на всем свете другой Тюни не сыскать… А вообще-то меня уж и нет давно, так, дух один. А как Луизы не стало, мне положено еще полгода побыть здесь, среди людей, а потом и растаю, дымом сделаюсь - уж не знаю, что там Луиза для меня припасла… Скоро уже…
        У меня снова возникло ощущение раздвоенности, как там, в тыща девятьсот девятом, - будто я смотрю на себя со стороны. Если бы со мной не случилось того, что случилось, я назвала бы рассказ Тюни бредом сумасшедшей старухи. Но после моего путешествия в прошлое в чужом теле мне не оставалось ничего другого, как поверить ей - Луизиной тени.
        - Ладно, вы - тень, а кот-то почему исчезнет?
        - Так кот тоже тень - моя тень… Я Луизу попросила, она и сделала… Только он, если меня не станет, сразу растает…
        - А та кошечка…
        - Нет, она из этого мира, обыкновенная, нашла я ее… Вот она, - и с этими словами Тюня-тень вытащила из-под полы своей жакетки ярко-рыжую кошку - уже не котенка, но и не взрослую кошку - голенастое нескладное существо.
        - Кисуля, как же тебя зовут? - спросила я, заглядывая в круглые и зеленые, как крыжовник, глаза кошечки, вполне осмысленно уставившиеся на меня.
        - А кис-кис да кис-кис… И котика моего так звать - кис-кис. - Кот потерся о старухины шубенки и заорал. - Ну, пойдем, молочка тебе налью!
        И Тюня направилась в сторону кухни. Странное это было перемещение: старушка вроде и переставляла ноги в шубенках, но двигалась, будто не касаясь пола, а иногда даже зависала в воздухе, перебирая ногами. Кот в два прыжка обогнал ее. Надо же, тень, а молоко трескает… Да и Тюня, как я заметила на поминках Закревской, не прочь была хорошо поесть и стопарь махнула будь здоров…
        Видимо, мне дали понять, что разговор окончен. Одной рукой я подхватила рыжую кошку под животик, в другую руку взяла чемодан и вышла из комнаты. Тюня уже стояла возле входной двери.
        - Прощайте, барышня! - сказала Тюня-тень еле слышно.
        Нашла барышню… Вот если бы вместо меня была Анна… А может, Устинья каким-то образом знала, что вчера я была Анной, а Анна - мной?
        5. Я открываю желтый чемодан, понимаю, почему я не выходила замуж второй раз, и жду, жду, жду.
        Поднявшись к себе, я поставила чемодан под лестницу в гостиной и занялась кошкой - полчаса ушло на то, чтобы вымыть ее и высушить феном. Впервые вижу кошку, которая не орет и не царапается, когда принимает ванну. Может, с ней что-то не так? Визит к ветеринару я запланировала на завтра, как и приобретение всяких кошачьих аксессуаров - миски, горшка с наполнителем и когтеточки. Наблюдая за классической картинкой - кошка и блюдечко с молоком, - решила, что лучшего имени, чем Морковка, для этого оранжевого создания не найти. Все рыжие коты, которых я когда-либо встречала, были пушистыми. Шерстка этой кошки напоминала плюш Тюниной жакетки, только цвет имела почти красный. Оставив Морковку в туалете осваивать крышку от банки из-под эмульсии, я достала чемодан. Обычный семейный архив - письма, фотографии, старые тетрадки - чьи-то дневники. На изучение этого хозяйства уйдет месяц - не меньше. Дореволюционная высокая жестяная коробка из-под конфет, а в ней какие-то прутики, свечки, связанные в пучок, и прозрачный стеклянный шар, размером с кулак, с трехногой бронзовой подставкой. Я перенесла шар с
подставкой на журнальный столик, а чемодан закрыла и убрала под лестницу. И что с шаром полагается делать ведьмам? Я попробовала смотреть в шар - ничего. Смотрю сквозь шар - только перевернутые изображения того, на что я смотрела. Я в шаре не отражалась.
        Мне следовало, не теряя времени, привести себя в порядок - все-таки любовное свидание могло иметь место…
        "Не раскатывай губу, - строго сказала я себе, - он может а) не придти, б) придти, поесть - и уйти, в) придти, трахнуть тебя - и уйти, г) придти, поесть, трахнуть тебя - и уйти. Чем эти варианты отличаются от того, что тебе предлагали другие мужчины?" Я знала, чем. Я ХОТЕЛА, чтобы он пришел. Только сейчас я, немолодая уже тетка, поняла: жить надо с тем, без кого ну просто невозможно дышать. Или на худой конец, с тем, с кем ты себя чувствуешь так же хорошо, как наедине с собой. В моем случае выполнялись оба условия: вот уже несколько часов я задыхалась без Громова, и вот уже почти полгода с ним мне было так же хорошо, спокойно и ненапряжно, как если бы я была один на один с собой. Как бы ни нравились мне встречавшиеся на моем жизненном пути мужчины, моя интуиция не давала мне совершить ошибку: я чувствовала ее металлический привкус и вовремя останавливалась. Наверное поэтому я и не решилась выйти замуж во второй раз.
        "Никаких иллюзий, дорогая, - снова сказала я себе. - Тебе не двадцать лет. И даже не тридцать. Если честно, то и сорок было давным-давно. У тебя нет времени на разглядывание, изучение и привыкание. Либо да - либо нет. Ну и вперед - даже если то, что ты о нем знаешь, умещается в три строки, набранные двенадцатым кеглем".
        Я всегда считала себя особой рассудительной, способной не терять голову, но, похоже, башню гормонами мне все-таки снесло, так как я выбрала худший вариант ожидания, который даже в юности себе не позволяла: причесанная, подкрашенная, благоухающая своим лучшим парфюмом, в платье с длинной молнией сзади - самом сексуальном из имеющихся на данный момент - я уселась на диван и стала наблюдать за движением стрелок на часах. Восемь. Восемь двадцать. Девять. Пятнадцать минут десятого. Ненормальная… Девять двадцать пять… Налила кошке молока. Включила свет во всей квартире. Без двадцати десять… Ну их, эти туфли… Десять… Кошка залезла в корзинку с моим вязанием и заснула - красный клубок среди зеленых… Десять двадцать… Идиотка… Погасила свет в гостиной. Сижу в темноте… Включила бра… Десять двадцать пять… Кретинка, иди спать! Одиннадцать… Беру в руки шар - тяжелый и холодный. От тепла моих рук он и не думает согреваться. Глажу его идеальную поверхность… Вдруг перед моими глазами начинают возникать картинки - размером с обыкновенную открытку, они меняются со скоростью слайдов в диапроекторе: вжик-вжик - лицо
Громова на темном фоне, чужое, сосредоточенное и злое - вжик-вжик - вспышка, осветившая кусок стены, ствол дерева, ветки - вжик-вжик - лицо Гр-р отъехало назад, расплылось, зато хорошо видно, что он зажал правой рукой свое левое плечо, сквозь пальцы по серому свитеру течет темно-красная кровь… Какого лешего! Одиннадцать часов семь минут…
        Я опустила шар на подставку и подошла к окну. Если высунуться из окна подальше, то видно фонарь у парадного входа в "Гром". Ни намека на какое-либо движение. Я ринулась в спальню - в надежде разглядеть что-нибудь во дворе. Двор пуст. Следующие три часа я, как кукушка в старинных ходиках, выглядывала то из одного окна, то из другого. Джип Громова остановился во дворе в два. За рулем был он сам - в куртке, накинутой на плечи. Я спряталась за шторой прежде, чем он поднял голову, чтобы посмотреть, горит ли в свет в моем окне. Я подумала, что полчаса ему достаточно, чтобы принять душ и переодеться. Он поднялся ко мне через пятнадцать минут. Я открыла дверь, едва услышав его шаги. Свежевыбрит. В бледно-сером батнике из стрейч-вельвета. Серый - любимый цвет?
        - Что с твоим плечом?
        - Ничего…
        - Как ничего? Я видела!..
        Я быстро расстегнула кнопки на рубашке Громова. Повязка была наложена по всем правилам: бинт шел по спирали, охватывая одновременно грудь и плечо. Левое.
        - Интересно, кто ж это настучал… узнаю - убью…
        - Можно подумать, я бы не увидела… Или ты раздеваться не собирался?
        Ждать ответа на этот вопрос не имело смысла, и я задала следующий:
        - Ты есть будешь?
        - Угу. Потом…
        ДЕНЬ ТРЕТИЙ
        1. Я в очередной раз просыпаюсь, в очередной раз разочаровываюсь, но все оказывается не так уж плохо.
        Ощущение пустоты рядом. От этой пустоты я и проснулась. Постель еще хранила тепло мужского тела, пробывшего здесь остаток ночи. Никаких звуков - ни из ванной, ни из кухни. "Ну, начинается, - подумала я. - Вариант с литерой "в": пришел, трахнул - и ушел".
        Я поплелась в душ и уже заворачивалась в свой впечатляющего цвета халат, когда услышала, как наверху кто-то пробует рояль - пара аккордов, гамма до-мажор. Пауза - и мягкий баритон: "О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…" Я поднялась в мансарду. Громов аккомпанировал себе, сидя на каком-то ящике. Он еще и поет… Никогда не слышала, чтобы этот романс исполняли мужчины. Рояль не настраивали сто лет, но звучал он прекрасно. Вот пусть Громов и музицирует - мне у рояля после его размашистого исполнения нечего делать. Меня, девочку из приличной семьи, учили игре на фортепьяно, и инструмент у меня был, но, способная слушать, воспринимать и ценить музыку, я оказалась совершенно не способна ее воспроизводить. А петь у меня выходило еще хуже, чем играть на пианино, и от меня отстали, оставив в моем распоряжении фигурные коньки, краски и книги. Это я к тому, что петь с Громовым дуэтом - no pasarАn.
        Последние тютчевские строки Гр-р пропел с особым чувством: "О ты, последняя любовь! Ты и блаженство и безнадежность…" Он еще и сентиментален! А по виду не скажешь…
        - Хотел разбудить тебя жестоким романсом. Не получилось?
        - Получилось, получилось…
        Гр-р уже обнимал меня, заглядывая за воротник халата:
        - Слушай, а где те потрясающие черненькие штучки, что я видел на тебе вчера утром?
        Женщины! В каком бы возрасте и как одиноки вы бы ни были, заведите сексуальное белье! Невозможно угадать, когда наступит тот самый случай, и оно вдруг срочно понадобится! Я же поклялась себе, что сразу после ветеринара отправлюсь на поиски самого роскошного пеньюара, а потом потренируюсь ходить в стрингах.
        Завтрак в компании был внове как для меня, так и для Громова. Я суетилась на кухне в обычном своем виде - джинсах и футболке. Гр-р смел уже половину пирога с сыром (по опыту знаю, что на следующий день он еще вкуснее) и почти все сациви. Даже не буду спрашивать, что он любит, - голодный мужик любит все, и всего побольше. Голод Гр-р был просто зверским, последний раз он ел, наверное, сутки назад, да еще ранение, потеря крови, плюс ночь любви, когда ему было не до еды… Я решила не задавать никаких вопросов, пока Громов ел. Но он, как только перестал жевать, сам спросил:
        - А почему ты рычала ночью?
        - Я? Рычала??
        - Ыгы, - это означает "ага", просто Громов отправил в рот следующий кусок пирога.
        - Р-р-р-р-р, - вот так ты рычала…
        - Да не р-р-р, а Гр-р! Я тебя так называю с тех пор, как впервые прочитала вывеску твоего бюро. Про себя зову, конечно… Извини, ночью вырвалось… Это неосознанное…
        - А я так надеялся, что это осознанное проявление страсти…
        - Так и думай, когда я буду называть тебя Гр-р.
        Мужик - он и есть мужик, ему только проявление страсти и подавай… Я не стала развивать тему страсти:
        - Все-таки скажи, что с тобой случилось?
        - Бандитская пуля. Ничего особенного, ну, поцарапало слегка. Не навылет же, и кости целые…
        - Поцарапало… А свитер весь в крови был…
        - А ты-то откуда знаешь, что я в свитере был? Я его надел уже после того, как от тебя вчера ушел. Кто тебе растрепал?
        - Да никто… Знаю и все…
        Опять я в дурацкой ситуации, как уже случилось в 1909 году: рассказать, как все было на самом деле, - не поверит, и кто бы поверил? Гриша, мне было видение! Если он не сбежал после картины стрингов в халате цвета обезьяньей попы, то услыхав эти слова, он точно сделает тете ручкой. Соврать? А что тут можно придумать? Что я там была? Что мне кто-то позвонил?
        - Опять тайна?
        Я почувствовала обиду в голосе Громова. А кто бы не обиделся? Он к бабе со всей душой, а та - недомолвки, тайны, секреты… Но, с другой стороны, я же не придумываю!
        - Гриша, я ждала тебя, волновалась, и, правда, просто увидела - сначала твое лицо в темноте, потом будто вспышка, стена облезлая, куст какой-то или дерево, а потом - ты за левое плечо держишься, и кровь на твоих пальцах, и на рукаве - большое пятно…
        - А ты случайно на часы не посмотрела?
        - Посмотрела… Одиннадцать ноль семь было…
        - Если тебе действительно никто не рассказывал, то поздравляю - ты у меня ясновидящая… А скажи, вопли твои позавчера - из той же оперы?
        - Тогда вообще не я была. А я в это время в 1909 году на труп налетела…
        - Я читал, что как отсутствие секса, так и его избыток может сорвать у человека крышу. У тебя какая из двух причин?
        Теперь обиделась я:
        - Сам дурак… Я не понимаю, что происходит, чертовщина какая-то. И рассказать никому не могу, потому что выглядит как бред. Вот тебе рассказала - и что? Ну отведешь ты меня к психиатрам, так они все как один заявят, что у меня деменция прекокс!
        - Что у тебя?..
        - Деменция прекокс… Шизофрения по-нашему… А я не идиотка!
        - Как известно, шизофреники - далеко не идиоты.
        - Знаешь что, Громов, ты теперь лучше уйди, не зли меня. Не веришь - не надо…
        - Нина, я ж следак, а это тоже диагноз. Я должен разобраться, найти рациональное объяснение.
        - Ну и разбирайся… у себя в конторе.
        - Нет, с тобой я буду разбираться не в конторе. Мы пойдем сегодня вечером в ресторан, и там я буду с тобой разбираться. И не делай такое лицо - я тебя приглашаю отметить начало нашей новой жизни. Я не хочу, чтобы ты думала, что ошиблась, выбрав меня. И будь уверена, я во всем разберусь.
        В ресторан, так в ресторан… Уходя, Громов заявил, что уже лет пять не ел ничего вкуснее того, чем я его угощала. Интересно, что же такое он ел пять лет назад, что было вкуснее моего пирога? Или это был намек на то, что ему никто не готовил пять лет - то есть пять лет жил без бабы? И опять фирменный громовский поцелуй - неторопливый, обстоятельный, губы горячие и сухие.
        2. Я развиваю бурную деятельность, а Гр-р не может объяснить того, что видит собственными глазами.
        Вернувшись на кухню, я обнаружила сидящую на столе Морковку, которая с вожделением таращилась на блюдо с пирогом. Нет, моя девочка, это не для кошек. И вообще, кошкам на столе делать нечего… Я, конечно, знала, что если она захочет, то снова залезет на стол, - все кошачье племя имеет такую привычку, сколько бы некоторые кошатники ни утверждали, что конкретно их питомцы этого не делают. Делают, и еще как! Знавала я одного кота, ему было строго сказано: "Чтобы мы тебя рядом со столом не видели!" Кот таскал еду под прикрытием свисающей клеенки. Протянет лапу - и котлета его. Гениальный ход: кота никто не видит, а про одну лапу разговора не было. Мне попалась тактичная кошка - не высовывалась, пока я не осталась одна. Морковка получила свой завтрак, а я стала думать, где тут может быть ветеринарная клиника. Город я знала плохо, а своего детектива напрягать не хотела - у него и без меня дел хватает - работа, на перевязку еще надо… И тут я вспомнила о дядьке с фордом, который привез меня сюда полгода назад. Я нашла его визитку, позвонила и договорилась, что он заедет за мной через час.
        Проходя мимо двери Тюни, я прислушалась - ни звука. Постучала - тишина. Тюнин кот не заорал. Почему так скоро опустело жилище Тени? Я бы хотела еще поговорить с ней - у меня родились новые вопросы…
        Словоохотливый шофер, радуясь клиентке, пересказал все городские сплетни и за десять минут домчал нас с кошкой до заведения "Дружок", где Морковка произвела впечатление на девушку-ветеринара, которая двадцать раз спросила, какой породы Морковка, удивляясь ее необычной шкурке:
        - Какая жалость, что ее стерилизовали - такое удивительное животное могло положить начало новой породе кошек…
        Вот это новость, а я и не заметила шрама на кошкином животе… Где же и когда Тюня умудрилась найти эту кошку, практически не выходя из дому, если кошке месяцев девять, а операцию ей сделали месяц-полтора назад?
        В фойе ветклиники я обнаружила прилавок, где было выставлено все, что могло понадобиться "дружкам", и набила кошачьим скарбом большую коробку. Теперь у Морковки был собственный туалет, мешок наполнителя для него, башня, чтобы лазать и точить когти, домик для спанья, миски для воды и для еды и сама еда, а также прописанные ветеринаром витамины. Девица за прилавком, заподозрившая во мне платежеспособного покупателя, пыталась навязать нам с Морковкой шлейку для прогулок, набор кошачьей косметики, искусственную мышь и горшок с пучком травы в нем - кошачью мяту. Посчитав, что кошек украшает скромность, я не стала покупать Морковке косметику и все остальные излишества. Кошку отвезли домой, где она немедленно приступила к исследованию своего туалета, а я с помощью все того же шофера добралась до самого крутого в Энске универмага. Я расплатилась с водителем - неизвестно, сколько времени займет поиск сексуального пеньюара. А вдруг я захочу примерить еще что-нибудь? Короче, шопинг! Через два часа я вывалилась из магазина, нагруженная пакетами и с мыслью, что ни разу в жизни я так не отрывалась с покупками…
просто оргия! Свободные такси в Энске по улицам не ездят, а поджидают клиентов на специально отведенных для этого местах. Возле универмага такого места не было. Я опять вызвала спасателя в лице водителя форда. По-моему, катая меня, он за одни день заработал, как за неделю.
        Проходя мимо Тюниной двери, я снова постучала, и снова мне ответом была тишина. Я поднялась на свой второй этаж, свалила все пакеты в спальне и, полюбовавшись на Морковку, которая рыжей сосулькой висела на своей когтеточильной башне, позвонила Громову. Он был на месте и не очень занят. Я сообщила, что спускаюсь к нему.
        - А, может, я к тебе поднимусь?
        - Гр-р, я по делу! - я положила трубку. Сексуальный маньяк…
        Громов встретил меня в подъезде, со стороны черного хода, и я подвела его к двери Тюни.
        - Давай зайдем.
        - Зачем? Что-то случилось?
        - Не знаю, но ее там нет.
        - Вышла. Мало ли, куда ей может понадобиться пойти…
        - У нее кот сторожевой - воет, когда в дверь стучат.
        И я постучала в дверь еще раз. Тишина.
        - А Тюне идти некуда: Луизы нет, обслуживать некого, а ей самой ничего не надо, она даже за продуктами не ходила, я ей приносила. Давай дверь откроем. Для этого что, участкового надо звать? Только мне кажется, что эта квартира, как и сама Тюня, ни в каких органах не упоминается.
        - Ну, Тюня, может, и человек без паспорта, и без регистрации живет, властями позабытая, но квартира-то - объект, подлежащий учету. Пойдем, в базу залезем…
        Про ментовские базы данных все слышали, но видел их далеко не каждый. Пиратские диски с адресами-телефонами граждан, распространяемые подпольно, отстают от реальности лет на двадцать. Из-за плеча Громова я смотрела, как выполняется поиск, а через три минуты мы уже знали, что среди жителей Энска в возрасте старше 50 лет нет ни одной Устиньи. И вообще в Энске нет ни одной Устиньи. Еще через две минуты мы распечатали план первого этажа строения за номером 3 по улице Водопроводной. Квартиры Тюни на плане не было. Все остальные помещения указаны, как положено - обозначена толщина и длина стен, местоположение дверей и окон. Выходило, что первый этаж нашего подъезда - это лестничная клетка и квадратные метры, принадлежащие Г-р-р. И все.
        - Ну, предлагай рациональное объяснение, - съехидничала я.
        - Все проще простого - в плане ошибка.
        - А давай измерим длину и ширину твоей конторы…
        - А давай!
        И мы на четвереньках, сталкиваясь лбами, натыкаясь на мебель, проползли по конторе Громова с полуметровой линейкой в руках - он не захотел ждать, когда я принесу из мансарды рулетку, оставленную строителями. Квартиру Гр-р мы не измеряли - Громов и так знал ее длину и ширину. Вместе получилось пятнадцать на двадцать метров, включая подъезд - ровно, как на плане. Для Тюниной квартиры не оставалось места.
        - Но она же там есть! Как это получается, что ее нет? Метров двадцать куда-то делись…
        - Может, измерим дом снаружи? - моему ехидству не было предела. Не все мне одной сталкиваться с непознанным. Теперь, по крайней мере, Гр-р не будет считать меня сумасшедшей.
        - Я сам взломаю дверь…
        И мы пошли ломать дверь. Но этого не потребовалось - никакой двери не было. Я почему-то даже не удивилась. Громов же стоял, как громом пораженный, и ему было не до каламбуров.
        - Была же дверь… Я десять лет ходил мимо и видел - и дверь, и то, что внутри. Не заходил никогда, но видел же! - Громов шлепнул ладонью по стене. - Ты посмотри, штукатурка везде одинаковая. Нет следов, что дверь заделали только что…
        - Интересно, как можно заделать дверной проем бесшумно и молниеносно - мы же здесь с тобой торчали все время… И потом, даже непостижимым образом заделанная дверь не объясняет, куда делась Тюнина квартира…
        Я не стала рассказывать Гр-р о том, что представляла собой Тюня. Возможно, ее квартира тоже была тенью - какая-нибудь наведенная галлюцинация, чары, морок и тому подобная хрень. У Гр-р оставалось все меньше возможностей объяснить происходящее рационально. Когда он начнет "разбираться" со мной, эти возможности будут равны нулю - меня иррациональное уже обступило со всех сторон.
        - Гриня, твое предложение насчет ресторана еще в силе? Да? А у тебя есть смокинг? Я буду в очень вечернем платье…
        3. Я изображаю шикарную женщину и удивляю Громова, как он утверждает, не в первый раз.
        Оставшееся до ресторана время я потратила на придание себе сногсшибательного вида. Как-то так получалось, что перед Громовым я появлялась все в джинсах да в джинсах. Халат - не в счет, как и вчерашнее платье, которое он даже не успел рассмотреть, потому что стянул его с меня, не успев зайти - в полутемной прихожей. Я же говорю - сексуальный маньяк…
        За пять минут до назначенного времени я была готова поразить Гр-р если не насмерть, то до немоты. Апогеем моего шопингового безумства было леопардовое манто, по сравнению с которым платье за штуку баксов - просто мелочь. Хотя и платье стоило особого внимания, так как не просто подчеркивало мои достоинства, а еще и намекало на существование чего-то более интересного, чем то, что на виду.
        Явившийся минута в минуту Громов картинно пал на одно колено и преподнес мне орхидею. И где он ее взял в Энске? Здесь в цветочных ларьках самое крутое - желтые розы.
        - Нина, у меня нет слов! Давай никуда не пойдем! Я боюсь, меня мужики линчуют за то, что ты со мной…
        - Не надейся, что я тебя послушаюсь и останусь. Триумф должен быть полным: я хочу ловить восторженные взгляды, а тебя пусть терзает ревность.
        Я и не предполагала, что в провинциальном Энске может быть ресторан такого класса - с отменной кухней, безупречным обслуживанием и шикарным интерьером в стиле модерн (теперь-то меня можно считать спецом по этому стилю - я же прямиком оттуда). Громова и тут знали все, и эти все беззастенчиво пялились на меня. Видно, действительно, с бабой его давненько не видели, и всем было интересно, кого же он водит по ресторанам. Я заставила себя перестать дергаться от перешептываний и завистливых взглядов разнообразных представительниц слабого пола и расслабилась - мой спутник в роскошной черной тройке не обращал никакого внимания на окружающих вообще и на дам в частности. Потягивая свой любимый кампари со льдом - ни капли сока, я вас умоляю! - я слушала классный рэгтайм - импровизацию на тему "The Entertainer" Скотта Джоплина. Немолодой исполнитель, как мне показалось, играл исключительно для себя, а не для аудитории.
        - Обрати внимание на человека за фортепьяно - это мой друг. Он хозяин этого ресторана.
        Эк, куда меня занесло… Я ли это - серая мышь-литредактор? Красавец-любовник с замашками сибарита сейчас представит мне своего друга-ресторатора… Но я тоже вам не хухры-мухры… В леопардовом манто…
        Собрав заслуженные аплодисменты, ресторатор-музыкант направился к нам.
        - Это Володя. Владимир Леонидович Шпиндель.
        Я поперхнулась кампари и уставилась на ресторатора. Брюнет. Больше ничего общего с ТЕМ Шпинделем у этого нет. Шпиндель приложился к моей ручке и отвесил пошловатый комплимент:
        - Гришка говорил, что потерял голову из-за соседки, но я не верил, что это возможно, а теперь и сам вижу, что да, легко слететь с катушек от такой женщины.
        Шпиндель повел нас на экскурсию. То есть экскурсия была для меня, Громов и так все знал. Оказалось, в ресторане предусмотрены и кабинеты, и отдельный бар, и бильярдная, которую открывали исключительно в особых случаях. Мы с Гр-р как раз были таким случаем. Мужчины испросили разрешения "сгонять партейку". Я уже давно поняла, все, что делал Громов, он умел делать хорошо. В бильярд он тоже играл неплохо, уж лучше Шпинделя. Видимо, у того неспособность к бильярду сидит в генах - что-то мне не верится, что этот Шпиндель и тот - просто однофамильцы… С такой редкой фамилией? Шпиндель вылетел почти всухую. И тогда я взяла у него кий:
        - Можно мне попробовать? Как надо держать палку?
        Я лукавила: как обращаться с кием, я знала и русский бильярд любила. Громов собрал шары и на полном серьезе прочел мне лекцию на тему "Как играть в американку". Мужики ухмылялись, предвкушая, какие звуки я буду издавать, лупя мимо шара, и какое при этом делать лицо. Видела я, как мужчины реагируют на играющих в бильярд дам - позы, которые приходится принимать за бильярдным столом, менее всего наталкивают мужчин на мысли об игре. А если учесть, какое на мне было платье… Короче, Кама-Сутра отдыхает! Как дама, я получила право первого удара. После третьего забитого шара, Громов понял, что я его дурачила. Восьмой, последний, шар я положила в лузу абриколем. Конечно, я рисковала, даже профи редко отваживаются на такой удар, но мне безумно хотелось удивить Громова… Отскочив от борта, биток точно попал по нужному шару.
        - Гринька, ты мне должен сто баксов! - радостно завопил ресторатор. - Нина, вы знаете, мы с ним поспорили! Я ему сказал, что он ни за что не выиграет, а он не верил!
        Я посмотрела на Гр-р. В его взгляде читалось желание использовать бильярдный стол не по назначению. Мы еще посидели втроем за столиком, потом Гр-р и Шпиндель "сбацали" (по их выражению) в четыре руки "что-нибудь" из Джоплина (по моей просьбе), потом Шпиндель "сбацал" танго, а мы с Громовым не столько танцевали, сколько он прижимал меня к себе.
        Уже в машине Громов сказал:
        - Ты меня все время удивляешь - с самого первого дня знакомства. Есть такое, чего ты не умеешь?
        - Я НЕ умею гораздо больше, чем умею… Не умею кататься на велосипеде, например. Я отвратительно играю на фоно и совершенно не умею петь. Плаваю я только вдоль берега, там, где мелко. Водить машину я тоже не умею…
        Я вспомнила, как мой бывший муж учил меня водить машину. Это был первый и единственный урок вождения. Мы ехали на старенькой "жиге" по пустой степной дороге. Почему бы мне не попробовать? Я села за руль. "Это тормоз. Это газ. Жми на газ!" Я нажала. Жму. Машина едет все быстрее. Я жму - другой команды же не было! "Брось!" Что бросить-то? Я бросила все - убрала руки с руля, а ноги - с педалей. Перегнувшись через меня, муж выкрутил руль, чтобы машина не съехала в кювет, а когда она остановилась, скомандовал: "Вылезай!" Больше я за руль не садилась.
        Громов так ржал, что остановил джип. Нет, в машине - это перебор. Даже если три часа ночи, и кругом ни души… Я же говорю - сексуальный маньяк!
        - Гр-р, дома я надену те штучки, которые ты хотел на мне видеть…
        - Дурочка, одно другому не мешает… Сейчас - это сейчас, а дома - это дома!
        Дурочка… Я веду жизнь, не соответствующую возрасту…
        ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
        1. Я пристаю к Громову с вопросами, а он ведет меня в картинную галерею.
        Я проснулась неожиданно рано и не стала подниматься с постели, чтобы не разбудить Громова. Я лежала, блаженно пялясь в потолок. Рядом посапывал голый и горячий Гр-р. На плече вместо повязки - широкий лейкопластырь. Моя тетя, которая четыре раза выходила замуж (только потому, что все ее мужья по разным причинам отправлялись на тот свет), учила меня выбирать мужа: "Надо выяснить, как мужик ест, спит, любит, и какой он, когда напьется. Все остальное ты можешь исправить, а эти четыре вещи - никогда. Если он брезгливо ковыряется в тарелке или жрет, чавкая, как свинья, - он будет так делать всегда. Тебе это надо - слушать чавканье? Если он храпит или так ворочается во сне, что заезжает тебе по зубам, знай, с каждым годом он будет все яростнее храпеть и пинаться. Если тебе с первого раза не понравилось то, что он проделывает с тобой в постели, то на пятый раз ты его возненавидишь, и никакие секс-консультанты (тетя имела в виду сексопатологов) ситуацию не изменят. Один раз напои его. Если мужик во хмелю буйный и лезет драться, брось его немедленно, даже если все остальное тебя устраивает". Громов ест
совершенно нормально: все, с аппетитом, и уж точно не производит никаких звуков в процессе. Спит… Не храпит даже на спине и не лягается. Может встать с постели совершенно бесшумно - я не просыпаюсь. Но, наверное, две ночи вместе - это мало, чтобы вынести вердикт. Как он любит… Это… Это даже не обсуждаем. Когда напьется… Практически не пьет - глоток-другой и все. Потому что за рулем? Потому что были проблемы с алкоголем? Или мне достался идеал? А вот я его спрошу насчет алкоголя - и вообще, не фиг спать, когда я уже проснулась! Но Гр-р уж не спал:
        - Давно за тобой наблюдаю… О чем это ты так усердно думала? Надеюсь, не о том, чтобы принести мне кофе в постель?
        - Я ненавижу кофе - в постель…
        - Ну и правильно, в постели надо спать или… заниматься любовью…
        Но я все равно спрошу тебя, почему ты не пьешь… Потом…
        - Ты завела кота? - спросил Гр-р за завтраком.
        Кошки не было видно, но ее имущество нельзя не заметить.
        - Это кошка. Мне ее Тюня позавчера отдала. Кыса-кыса… - Морковка осторожно пробралась на кухню.
        - Ты что, ее выкрасила? - Гр-р взял кошку на руки. - Мутант какой-то… Не бывает таких кошек!
        Морковка обиженно удалилась, задрав оранжевый хвост.
        - Гриша, скажи, а почему ты не пьешь?
        - А должен?
        - Нет, конечно. Но мне надо знать, какой ты, когда выпьешь много…
        - У тебя что, муж был алкаш?
        - Нет, он был балбес…
        - Муж-балбес - это нормально. По-моему, почти все женщины считают своих мужей балбесами… А из-за чего вы расстались?
        - А почему ты не отвечаешь на мой вопрос? Почему ты почти не употребляешь алкоголь?
        - А у тебя есть версия?
        - Наверное, был период, когда ты пил много…
        - Да. Когда погибла жена - попала под машину. Двадцать лет назад. Дочери было два года. Если бы не Вовка Шпиндель… Он меня и заставил бросить. Конечно, я могу выпить, но не хочу - как вспомню, какой я был, когда напивался, сразу охота пропадает. Вовка, знаешь, что сделал? Три дня за мной с телекамерой ходил - снимал. А потом выбрал момент, когда я еще что-то соображал, и показал мне это кино. И все - мне хватило. Еще вопросы?
        Я рассматривала Громова. Щетина на подбородке и щеках… Живя в одиночестве, я успела забыть, что мужики должны бриться…
        - Ты решил бороду отпустить? Уж тогда лучше бакенбарды - будешь, как Сурмин.
        Это я брякнула, не подумав…
        - Что??? Повтори, как ты сказала?
        - А что я такого сказала?
        - Ты назвала фамилию - Сурмин. Моя бабушка до замужества была Сурмина. Как ты об этом узнала?
        - Гр-р, это опять из той области, где нет рациональных объяснений. Ты же обещал со мной разобраться! И когда это будет?
        - Уймись, женщина! Я только и делаю, что с тобой разбираюсь… И позавчера, и вчера, и сегодня… И прямо сейчас пойду с тобой разбираться - воскресенье, и в контору мне не надо… Доставай своего леопарда - мы идем культурно развлекаться… А ты что подумала? Покажу тебе нашу картинную галерею - не была там?
        В галерею мы пошли пешком - я настояла, хотелось посмотреть город, который я так толком и не видела. Шли по набережной, потом свернули на тихую улочку - всю в тополях. Наверное, весной здесь умопомрачительно пахнет молодой листвой, а летом бывает тополиная метель… Громов остановился у старинного двухэтажного дома. Небольшой, с затейливой кирпичной кладкой, окна синие - в них отражается мартовское яркое небо.
        - Дом Шпинделя… Как он говорит - "особняк". Хочешь, зайдем?
        - Не-а. Наверняка у него бильярд есть - тогда пропала культурная программа… А почему так скромненько? Ресторан-то - ого-го какой.
        - Да один он: с женой развелся, дочь за бугром учится. Этот дом, он говорил, еще его прадед строил. Внутри Володя все переделал - джакузи поставил, и прочее в том же духе. Ты права, там и бильярдный стол есть.
        И мы потихоньку пошли дальше - так гуляют супруги со стажем, а мы с Громовым были вместе всего третий день, но мне казалось, что вот эти-то три дня и есть вся моя жизнь. Я совершенно точно знала, что Гр-р чувствует то же самое.
        Галерея была почти в таком же игрушечном, как у Шпинделя, доме, только размером побольше. Стены маленьких залов тесно увешаны картинами. Обычный набор провинциальных галерей: русские передвижники, плодовитый Шишкин, неизменный Айвазовский, мирискусники - экспроприированные после революции или подаренные владельцами полотна. Половину экспозиции составляли работы трех последних десятилетий - земляки-художники охотно пополняли галерею своими шедеврами.
        Отдельный вход - выставка из запасников: "Только инициалы. Картины неизвестных художников начала ХХ века из фондов галереи г. Энска". Снова противный вкус медной монеты… Сразу напротив входа в зал висит картина - призрачные дамы среди деревьев. Ошибиться я не могла - вот они, мои мазки белилами. Анна, конечно, еще кое-что добавила, сделав ярче и гуще тени, но картина, несомненно, была та же самая.
        Я моментально сделалась девушкой с веслом.
        - Что такого поразительного ты увидела? По-моему, средненько, здесь есть вещи куда интереснее, - удивление в голосе Гр-р.
        Дорогой, ты удивился бы еще сильнее, узнав, что к этой средненькой картине приложила руку я…
        - Художницу зовут Анна Федоровна Назарьева. Датирован пейзаж 1909-м годом…
        - Тут нигде не написано…
        Действительно, никаких табличек с провенансом - кто, когда, откуда - под картинами не было - только номер. У двери сидела строгая дама в полосатом плечистом пиджаке и продавала каталог выставки - сложенный пополам листок с описанием картин. Я отправила Громова за каталогом. Интересно, что будет написано о картине под номером 18?
        - Нина, - на весь зал крикнул Громов. - Инициалы сходятся! А.Ф.Н.! И дата - 1909!
        Полосатая дама подскочила на своем табурете и зашикала на Громова.
        - И кому я мешаю? В галерее кроме нас вообще никого нет! Могу и заорать!
        Своего рода сублимация - отвязался на тетку, потому что я опять выдала то, чему нет рационального объяснения.
        На этом сюрпризы не кончились. Под номером 19 значилась картина того же автора - под названием "Сон". Помечено полотно также 1909 годом. На нем изображены: окно в моей кухне (со шторами, сделанными по моему эскизу и потому уникальными), пейзаж за окном (изгиб реки, крыши среди деревьев) и я - в виде размытого существа с зеленым торсом и синими ногами (то есть в зеленой футболке и синих джинсах), но, если присмотреться, сходство со мной явное. Вся картина усажена белыми прямоугольниками. Для непосвященных зрителей они могли быть символом ночного кошмара, и только я знала, что это такое на самом деле - пластиковые стаканчики с йогуртом. Я не в курсе, умеет ли Громов превращаться в девушку с веслом, но он молчал, наверное, минут десять, не отрываясь глядя на картину.
        Еще на трех полотнах - в каталоге их номера были 20, 21 и 22 - был изображен губернаторский дом - в разных ракурсах, при разном освещении, но все время весной, окруженный кустами белой сирени - вот, оказывается, какого цвета ее кисти… Дата создания - 1914 г. Подпись: А.Ф.З. Почему "З."?
        Что картины писала Анна, я не сомневалась - одна рука. Но как она сюда попала и почему стала "З."? Она что, вышла замуж за… Закревского? Как она связана с Луизой, носящей ту же фамилию?
        - Гр-р, а что ты знаешь о моей семье?
        Я о своих предках не знала совсем ничего. Девичью фамилии своей бабушки я и то не знала.
        - Ну, пошли в контору, покажу, что нарыл…
        И мы пошли. Плечистая полосатая тетка бросала на нас возмущенные взгляды. Взрослые люди, а ведут себя…
        2. Я рассказываю Гр-р о своих приключениях в 1909 году и становлюсь объектом изучения.
        В "Гром" мы попали только к вечеру, потому что, покинув галерею, бродили по городу, - я рассказывала Гр-р обо всем, что со мной случилось, начиная с того момента, как получила письмо от Луизы. Единственное, в отношении чего Громов остался в неведении, - это фамилии. Ничьих фамилий я не называла - только имена. На первый раз достаточно… Гр-р внимательно слушал о том, как Луиза заявила, что теперь я колдунья, и передала мне силу, а что это за сила, я представления не имею. О зеркале, которое на самом деле - дверь в прошлое. Как я обнаружила труп сто лет назад. Какое впечатление на меня произвел следователь. Как старая ведьма Аделина догадалась, что я не Анна, и пыталась меня прогнать. Как мне объяснялся в любви адвокат, думая что я Анна, и как я подрисовывала белые пятна на картине Анны, прежде чем написать ей письмо. И наконец о том, как я вернулась и что нашла в своей квартире. Кое-чему свидетелем был сам Громов. Я боялась, что он все-таки не воспримет всерьез мою историю. Но Гр-р слушал меня без тени иронии, лишь иногда задавал вопросы - по существу. Трудно сохранить связность изложения, если
стараешься в свой рассказ впихнуть максимум подробностей, - я перескакивала то на Тюню, которая и не человек вовсе, а тень, то на Морковку, которая, напротив, самая настоящая кошка, а не тень, то на желтый чемодан, то на Скотта Джоплина, то на стеклянный шар, давший мне возможность видеть то, что сокрыто расстоянием.
        В конторе Громова тихо и пусто. Из крошечного вестибюля, где клиентам полагалось ожидать своей очереди, одна дверь вела в комнату сотрудников, а другая - в кабинет Гр-р. Из кабинета через небольшой коридор можно было пройти в жилище Громова - двухкомнатную холостяцкую квартиру, имевшую еще один вход - через подъезд, рядом с дверью с надписью "Гром". Я и раньше бывала в конторе, но в квартире Гр-р - первый раз. Берлога волка-одиночки. Огромный старинный буфет и пианино Welzel - также старинное, немецкой работы, сплошь покрытое резьбой и с клавишами из слоновой кости, - казались занесенными сюда невесть каким ветром.
        - Осталось от родителей, - объяснил Гр-р.
        Конечно, мне хотелось поскорей узнать, что "нарыл" Громов. Он усадил меня за один из столов в комнате сотрудников, а сам пошел в кабинет включать комп. На столе не было ничего - только старый кубик Рубика. Надо же, кто-то до сих пор увлекается… У меня получалось собрать только одну сторону. Мой сын, когда был лет шести, однажды предъявил мне "решенный" кубик - с гранями разных цветов. Я стала допытываться, как он это сделал. "Разобрал и собрал", - честно ответило дитя. В смысле - отвинтил все маленькие кубики, разложил их в нужном порядке и навинтил снова.
        Я взяла игрушку в руки… И… вжик - передо мной возникла картинка: мужчина нагнулся к собаке. Я вижу его со спины слегка размыто, а вот пса - целиком и четко - молодой боксер с необрезанными ушами стоит на снегу, интересный красный ошейник, сплетенный из тонких кожаных ремешков. Я тряхнула головой и поставила кубик на стол. Картинка пропала. Я снова вязла кубик… Вжик - почти та же картинка: собака стоит как стояла, а мужчина выпрямился. По-прежнему я вижу его со спины и неотчетливо. Я выпустила игрушку из рук и взялась за голову. Оказывается, ни в какой шар смотреть не надо… В такой позе меня и застал вернувшийся Гр-р.
        - Ты что за голову держишься? Болит? Я умею классный массаж…
        Не сомневаюсь, но в другой раз…
        - Гриша, а чей это стол?
        - Тут Витек Трофимов сидит. Помнишь, он еще весь винегрет слопал на Новый год? Классный сыскарь, кубик это его - все надеется собрать.
        - У него есть собака…
        - Нет, собаки нету. Сын есть, в школу осенью пойдет, а собаки нет.
        - Есть у него собака - я видела…
        - Когда?
        - Сейчас…
        - Подожди…
        Громов достал мобильник.
        - Вить, привет! Да нет, никуда не надо… У тебя собака есть? Как? Когда?
        Разговаривая по телефону, Гр-р смотрел на меня, и лицо его становилось все серьезнее. Я сказала:
        - Спроси, это боксер? Ошейник красный? Из кожаных ремешков сплетен? Они гуляют?
        Громов транслировал Витьку вопросы и на каждый получал утвердительный ответ. У меня во рту была уже не медная монета, а здоровенная медная дверная ручка. Гр-р не стал объяснять Трофимову, откуда он знает про ошейник и боксера, который у Витька появился пятнадцать минут назад - в "хорошие руки" отдали люди, уезжающие навсегда за границу, - а побежал за водой: видно, я стала того же зеленого цвета, как тогда в детстве, когда ботаничка отправила меня домой с дупондием за щекой, от греха подальше. Разглядывая пузырьки в стакане с минералкой, я думала, что совершенно не хочу видеть никаких вжик-картинок. Зачем? Зачем мне это?
        - Ну, что… Будем тебя изучать… Феномен ты мой… Уникум… Пошлем тебя… на битву этих… как их… твоих братьев… по разуму… экстрасенсов….. и ты их всех сделаешь…….
        Вы поняли, что в тех местах, где многоточия, Громов меня целовал? Если бы не это спасительное средство, билась бы я в истерике. А так - ничего…
        3. Морковка охмуряет Громова, а я ищу свои корни.
        Потом я была у Гр-р подопытным кроликом - или собакой Павлова, потому что, в качестве поощрения, Громов меня целовал - чтобы закрепить, как он выразился, положительный эффект процедуры. Он побегал по конторе и набрал целую коробку самых разнообразных предметов - от посуды до чьих-то кроссовок. То, чем мы потом занимались, напоминало игру в фанты. Гр-р совал мне в руки очередную вещь и вопрошал:
        - А теперь что ты видишь?
        Все мои ответы он записывал, затем звонил "объекту", по выражению Гр-р, и ставил "птичку", если я не ошибалась. А я не ошибалась! Я не могла назвать имя, не видела движений, но могла описать позу человека, иногда лицо, иногда - одежду. Эти вжик-картинки более всего походили на фотоснимки и всегда показывали то, чем занимается увиденный мной "объект" в момент возникновения перед моими глазами. Притащил Громов и фотографии, но я ничего не смогла сказать о тех, кто на фото, зато красочно описала устройство, эти фотографии печатающее. Напоследок Гр-р дал мне чашку - обычную, сервизную, еще советских времен. И я не увидела ничего. Вернее, так: я увидела квадрат Малевича - черный квадрат. Я так и сказала:
        - Квадрат Малевича. Что это значит?
        - Я знаю, что… Это чашка моей мамы, которая умерла пять лет назад. Чашкой никто не пользовался, кроме нее… Если человека нет в живых, ты видишь черный квадрат. Логично… Нина, у меня к тебе предложение: иди ко мне работать. Консультантом. Хочешь?
        - Где гарантия, что всегда будет получаться то, что я сейчас делала? А вдруг я наведу тебя на какой-нибудь ложный след?
        - Осечки случаются в любом деле. Но даже то, что ты по вещи, принадлежащей человеку, можешь определить, мертв он или жив, уже достижение. Ты не представляешь, насколько проще работать, если это знаешь. И потом, мне кажется, что твои способности растут… И не волнуйся, тебе не придется сидеть в "Громе" сутками - происшествия такого плана нечасты. Занимайся ремонтом, рукописями - что хочешь делай. Если будет нужна твоя помощь, я тебе скажу.
        - Гринь, я тебя прошу, не рассказывай никому…
        - Ну, это само собой…
        Мы закрыли "Гром" и поднялись ко мне. Моя тихая рыжая кошечка снова висела на своей башне, уцепившись за самый верхний ярус.
        - Что это делает твой мутант?
        - Когти точит… У тебя, что, кошки никогда не было?
        - Нет, только собаки… Кошки, по-моему, глупее собак - вечно орут на крыше…
        - Вот уж нет, не глупее. Они другие… Поживешь с нами - сам увидишь…
        Как будто поняв, что речь идет о ней (а я не сомневаюсь, что так оно и было), Морковка отцепилась от своей когтеточки и одним прыжком взлетела на плечо Громова - на правое, здоровое. Уткнувшись в ухо Гр-р, она нежно промурлыкала кошачью серенаду.
        - А сейчас это что?
        - Я думаю, признание в любви…
        Так, с кошкой на плече, Громов и проследовал в гостиную.
        - А я хотел растопить камин. Как я с кошкой буду таскать дрова? Мне ее что, согнать?
        - Зачем сгонять - начнешь отдирать ее от себя, она выпустит когти и поцарапает - мало не покажется. Просто вежливо попроси…
        - С ума сойти… Видел бы меня сейчас кто-нибудь… А как ее зовут-то?
        - Морковка.
        - О боже мой… Это я корнеплод буду просить слезть… Дурдом… Только ради тебя… Но учти, если не подействует… Морковка, будь добра, слезь с меня. Ну, пожалуйста…
        Кошка ткнула носом Гр-р в щеку и мягко спрыгнула на пол.
        - Ни за что бы не поверил, если бы мне кто рассказал…
        - С кошками всегда так - преподносят сюрпризы…
        - Это с тобой так - сюрприз за сюрпризом…
        Пока я возилась на кухне, сооружая горячие бутерброды, размораживая в микроволновке пиццу, на скорую руку нарезая салат, открывая сок и заваривая чай, Громов поднялся в мансарду, нашел там груду щепок, палок и обломков досок, стащил все это вниз и развел в камине огонь. К тому времени, как я сделала последний бутерброд, пламя разгорелось. Гр-р придвинул к камину журнальный столик и кресло для меня, увязался за мной на кухню и отобрал поднос с ужином:
        - Я здесь для чего? Делать твою жизнь радостной и легкой…
        Я сидела в кресле, Гр-р на ковре - по-турецки. Морковка, всего лишь раз выполнившая просьбу мужчины, навеки превратила его в своего вассала: Гр-р умилялся, глядя в ее зеленые глазки, убеждал меня, что у кошки вот-вот случится голодный обморок, и по первому мяву скармливал обнаглевшему рыжему созданию колбасу, оторванную от пиццы, и мясо, выковырянное из салата. Подтверждение старого, как мир, правила: женщина, если хочешь повелевать, стань мягкой!
        После ужина я тоже, по примеру Гр-р устроилась на ковре перед камином.
        - Надо добыть медведя, - произнес Громов, щурясь на огонь не хуже Морковки, - чтобы моя мечта осуществилась в полном объеме…
        - Зачем тебе медведь? - не поняла я. - Его же не прокормишь… И где клетку поставить?..
        - А еще экстрасенс… Мне шкура нужна, а не живой медведь… А шкура нужна, чтобы вот так с тобой валяться и смотреть на огонь. Всю сознательную жизнь мечтал с бабой - на медвежьей шкуре и возле камина.
        Мне было неплохо и на ковре…
        Морковка тактично слиняла и появилась, только когда Громов стал рассказывать, как он искал меня по просьбе Луизы, конечно, не меня конкретно, а вообще наследницу:
        - Когда Луиза пришла ко мне, я удивился: зачем старой женщине заботиться о наследстве, если о своих родственниках она восемьдесят лет слыхом не слыхивала, и они ее тоже не жаждали видеть? Помрет и помрет… Так нет же, ей позарез нужно кого-нибудь найти, причем это обязательно должна была быть особа женского пола… Луизу Ивановну я знал, еще когда пацаном был и с зеленкой на коленках бегал. Соседи всегда ей кости перемывали, но побаивались, за глаза как только ни называли - и ведьмой, и колдуньей, и бабой Ягой. К ней народ ходил табунами - в подъезде было не протолкнуться. Я думаю, и денежки, что тебе достались, - оттуда, результат особых способностей. Помнишь совковые времена? Борьбу с тунеядцами - кто не работает, то не ест… Луиза ни дня не работала, но ее никто не трогал - ни милиция, ни общественность. И замужем она никогда не была… Вот я и начал искать ее сестру, Аглаю Ивановну Закревскую, о которой известно только то, что она на два года свой сестры старше и замуж за инженера-железнодорожника вышла… У Аглаи две дочери было - Елизавета и Екатерина. Елизавета умерла бездетной, а у Екатерины
родилась дочь - ты… Потом я тебе распечатаю документы - свидетельства о рождении, выписки из загса…
        Тут я поняла, почему Анна стала подписывать свои картины "А.Ф.З." Совпадений таких не бывает. Анна - моя прабабушка… А моя бабка Аглая - ее дочь, как и Луиза. И если Громов знает девичью фамилию моей прабабки…
        - А случайно ты не знаешь, как девичья фамилия моей прабабушки - то есть матери сестер Закревских?
        - Конечно, знаю, мне Луиза говорила, - Назарьева…
        У меня опять случился приступ окаменения.
        Огонь в камине почти потух - только слабые язычки пламени пробегали по черным углям.
        - Гр-р, а ты не догадался, как фамилия того следователя - из 1909 года?
        - Неужели Сурмин?
        - Да, это твой прадедушка. А адвокат, прадедушка твоего друга Шпинделя, волочился за мной, когда я была своей прабабушкой… Вот было бы круто, если бы ему удалось совратить меня… Хотя там, в 1909 году, мне очень хотелось, чтобы меня совратил твой прадед… Ах, какой мужчина…
        Гр-р устроил сцену ревности. Если разобраться - зря. Прадедушка Сурмин - точь-в-точь Громов, правда, с бакенбардами, но я-то была своей прабабушкой…
        ДЕНЬ ПЯТЫЙ
        1. Гр-р получает доказательства того, что я побывала в 1909 году.
        Громов ни свет ни заря унесся в контору - его ждали, как он сказал, великие дела. Доедая вчерашнюю пиццу, он изрек:
        - Я очень удивился, что проснулся не в психушке - не с бантиком из рукавов за спиной. Ладно, с твоими вжик-картинками более-менее ясно - ты не первый экстрасенс, которого я встречаю. Но твой прыжок в прошлое…
        - А исчезнувшая вместе со своей жилплощадью Тюня - это так, фантики? Скажи лучше, по-твоему, кто убил жениха Анны?
        - Я думаю, мой предок правильно подозревает очкарика Мишу. Следователю нужно выяснить, что за тип этот белобрысый и в каких отношениях он был с убитым - что-то там не чисто… Но, с другой стороны, и прабабушка твоя та еще штучка была - все возможно… Надо на месте смотреть.
        - Вот и давай - зеркало тебя ждет…
        - Ну уж нет… Кем я там буду?
        - Моей прабабушкой…
        - Ага, и ты меня потом найдешь в стрингах…
        Морковка, принимавшая на подоконнике солнечную ванну, едва не свалилась на пол от моего хохота, последовавшего за этим заявлением. Громов в стрингах! Закрыв за ним дверь, я веселилась еще минут пять.
        Меня тоже ждала работа. Федя завелся быстро. Наверное, соскучился, поэтому жужжал и урчал особенно громко. К нам присоединилась Морковка, которой очень хотелось развалиться на клавиатуре. В другой раз, дорогая… Первым делом надо посмотреть почту. Я нашла у себя в ящике ответ из библиотеки - только из одной: "На ваш запрос… бла-бла-бла… сообщаем, что копия требуемых вам материалов будет выслана по вашему e-mail-адресу, как только на наш счет… бла-бла-бла…". Оперативно… Sorry, Федя… Sorry, плеоназмы, тавтология и прочие стилистические ляпы. Вам придется подождать… Я помчалась перечислять деньги.
        По улицам Энска неслись ручьи. От ноздреватого снега поднимался пар - солнце решило съесть снег в один присест. А по речному льду расползались сиреневые лужи. Не дойдя каких-нибудь полсотни метров до дома, я застряла на набережной - посмотреть, подышать.
        - Любуешься?
        А Громов-то откуда здесь взялся? Рожа довольная, в одной рубашке - и не на джипе. Выбежал раздетый - плечо совсем не бережет…
        - Как ты меня нашел? Ты почему без куртки?
        - Увидел из конторы. Так обрадовался, что забыл про куртку. А вообще - тепло… Пойдем, кое-что покажу.
        Мы и так уже шли - почти бежали… Вот нетерпеливый… И чего не подождал меня в конторе - куда бы я делась?.. В "Громе" был только тот самый Витек - но не за своим столом, а за соседним, и что-то рассматривал на мониторе. Я поздоровалась. Витек пару секунд смотрел, не узнавая, потом заулыбался:
        - А, здравствуйте, здравствуйте!
        Интересно, что он подумал? Шеф, как полоумный, вылетел раздетый, а вернулся с бабой… А хорошо бы научиться мысли читать… Не так, как психологи учат: если ваш собеседник скрестил на груди руки, значит, пытается отгородиться, защититься или вообще не желает общаться… Если же он спрятал руки в карманы, то, возможно, его одолело чувство собственной вины… Но это же не то! А как по-настоящему узнать, что человек думает? Луиза это умела… Похоже, я начинаю входить во вкус…
        Из окна кабинета Громова открывался классный вид на реку.
        - Ты не представляешь, как здесь летом здорово…
        И без перехода:
        - Смотри…
        Стол Гр-р был завален старыми фотографиями - в бархатных и сафьяновых альбомах и россыпью, приклеенные на картон и вставленные в рамки. Серые или пожелтевшие. Даже серовато-зеленые. Такого цвета, я знаю, были амбротипы - старинные фотографии на стекле, еще в середине девятнадцатого века.
        - Вот, здесь фотоархив моей семьи, Шпинделя и фотографии Луизы, которые она дала мне, чтобы помочь в поисках. Все подписанные фотографии я убрал. Садись и работай.
        - А ты…
        - А я буду любоваться тобой…
        Ясно, как божий день: скептически настроенный Гр-р устроил мне экзамен. Я должна была найти пятерых - тех, кого видела в 1909 году: Марию Петровну Назарьеву, Анну, Полину, адвоката Шпинделя и красавца с бакенбардами - следователя Сурмина. Если повезет, в этой толпе мне может встретиться еще кто-то, бывший вместе со мной в доме Назарьевых.
        Я открыла самый старый, на мой взгляд, альбом - синий бархат, покрывающий переплет, стал сизым, только подвертка под форзацем сохранила свой первоначальный цвет. Первый лист, второй, третий… Не узнаю никого… Мальчики и девочки, одетые одинаково - в платьица. Мужчины - с моноклями и без. В мундирах и штатском. Усатые. Бородатые. С бакенбардами. С дамами. Без дам. Фото дам особенно много. Томно опирающиеся на полуколонны. Улыбающиеся и серьезные. В окружении кадок с пальмами. Дамы с кошками и собаками. По двое. По трое. По двадцать - гимназистки всем классом. Если учесть, что изображения по большей части мелкие, а фотографиям лет сто, то работа мне предстояла адова.
        - Громов, гони чай и лупу…
        - Чай - понятно. А лупа какая нужна?
        - Десятикратная, с подсветкой. В глаз вставить… Что, нету такой? Хоть какую-нибудь линзу дай… Детектив… А лупы нет…
        Гр-р принес чашку зеленого чая - то что надо. Минут через десять откуда-то притащил и лупу. В первом альбоме никого. Второй альбом тоже обтянут тканью, похоже, китайским шелком. На первой же странице - Мария Петровна, собственной персоной. Моя прапрабабушка… Сидит в кресле, увенчанная гигантской шляпой и закутанная в меховой палантин. Ей лет тридцать, брови строго сдвинуты, а губы сжаты. На фото она гораздо моложе, чем при нашей встрече. Я заложила страницу с прапрабабушкой взятой наугад фотографией - батюшки, это же Сурмин! Я полюбовалась на Арсения Венедиктовича - на фото он в точности такой, каким я его увидела в 1909 году. Потом мне в голову пришла мысль, а что если как-то себя мобилизовать и попробовать отыскать нужные фото, используя явно имеющиеся у меня, но не проявившиеся еще способности? Я попробовала протянуть руку над кучей фотографий. Ничего. Провела ладонью по снимкам. Ничего. Вздохнула и просто взяла одну карточку из кучи. Полина… Ей тут лет шестнадцать, в гимназическом платье с передником и пелериной. Я снова выхватила наугад фотографию. Анна и Шпиндель. Счастливые, улыбающиеся,
держатся за руки… Анне тоже лет шестнадцать. И куда Мария Петровна смотрела - фото явно было сделано тайно, без ее ведома. А хранилось у Шпинделя - как пить дать… Раз так хорошо пошло, ищем дальше. Моя рука извлекла из небольшого альбома стеклянную пластинку, засунутую между листами, - фото, на котором удивительной красоты дама держит на руках ангелоподобного кудрявого малыша в белых чулочках и белом платьице. Ничего себе… Красавица - это же Аделина! Я узнала ее с трудом, но это, несомненно, она. А мальчишка - Мишин будущий папа что ли? Или мама - пол ребенка определить невозможно. А может, и сам Миша…Я уже протянула руку за следующей фотографией, когда услышала голос Громова:
        - Все. Больше можешь не искать. Я видел, как ты это делала…
        - Как?
        - Таскала, как рыбак карасей на зорьке…
        - Но там еще есть! Интересно же! Я быстро…
        И я выловила еще одну Полину; затем Шпинделя и Сурмина вместе на одном фото (понятно, ТЕХ, а не этих, с одним из которых я провела три ночи). Анны было больше других: сидит, как дама на картине "Майская ночь"; в интересном положении стоит под руку с неизвестным мужчиной, который старше ее лет на десять; убеленная сединами, сидит на лавочке - в больничном халате совковых времен и в окружении старушек в таких же халатах. Ни одной из этих фотографий я раньше не видела. Об этом я тут же сообщила Гр-р. На самой старой из фотографий, имеющихся у меня дома (я имею в виду мой прежний дом), снята моя бабушка - молодая женщина с двухлетней девочкой на руках - с моей мамой, и стоит дата: 1937 год.
        Гр-р покопался в фотографиях, отобрал часть, вытащил из-под стола коробку и сложил снимки туда:
        - Это Шпинделя. Вечером отвезем Вовке. Его тоже касается… А, может, и он что-нибудь вспомнит…
        Остальные фотографии Громов отнес в свою квартиру. Мой "улов" Гр-р тоже утащил к себе - "до вечера".
        2. Я читаю газеты за 1909 год.
        Поднявшись к себе, я снова сделала попытку поработать - включила Федю, и пока он загружался, стала думать, как это у меня получилось найти фотографии. Хватала ведь, что под руку попадет… Ничего не придумав, открыла почту. Опять правка откладывается… Раз, два… нет, три дня у меня еще есть. Работа может подождать… Я распаковала файл, который мне прислали в обмен на деньги. "Петербургская газета" с 21 ноября по 10 декабря 1909 года. Я хотела найти что-нибудь об Анне. И нашла: "21 ноября, передано по телефону. События в доме г-жи Н. (Екатерининский канал, собственный дом). Чтобы установить, может ли отвечать за свои поступки старшая дочь г-жи Н., подозреваемая в убийстве жениха, был собран консилиум, но господа… (далее следовали фамилии, ни о чем мне не говорящие) - не пришли к одному выводу. Мнения медицинских светил разделились. Одни, вслед за доктором А.Э. Соловьевым находят у девицы Н. серьезную психическую болезнь, а другие склонны назвать ее совершенно здоровой. В данное время подозреваемая вверена врачебному надзору уже упомянутого д-ра Соловьева, чтобы тот мог продолжить свои наблюдения.
Удалось поговорить с девицей Н., которая утверждает, что во время происходивших в доме ужасных событий она спала: "Я видела необыкновенный сон, - рассказала она. - Это было яркое, фантастическое сновидение". Обитатели квартиры, где проживает девица Н., показывают, что в то время как, по словам Н., она спала, ее видели разгуливающей по дому и разговаривающей. Девица Н. так описывает свой сон: "Мне приснилось, будто бы я нахожусь в странных комнатах, откуда нет выхода. Комнаты наполнены невиданными предметами, например, маленькая музыкальная шкатулка - размером в четверть портсигара. Шкатулка наигрывала мелодии сама собой, не требуя завода, а на крышке ее как по волшебству возникали буквы. Я смогла прочесть: "Гр-р вызывает". Что сие означает, я не знаю. Я видела и некий ящик, одна стенка которого была подобна экрану синематографа, и, как в синематографе, на ней двигались живые картины. Картины были цветные, а аппарата с пленкой и механика, который должен крутить ручку, вовсе не было. Я дотронулась до ящика, и картины пропали". Еще много интересного из области сновидений могла бы поведать девица Н., но
д-р Соловьев запретил дальнейшую беседу. Следователь А.В. Сурмин продолжает расследование загадочного убийства".
        Анна нашла для себя простое объяснение - спала и видела сон… Надо Громову показать - вдруг все, что с нами происходит, - сон?
        Я читала все подряд. 6 декабря 1909 года в Питере была оттепель - ждали наводнения, так как из-за сильного ветра с Финского залива вода в Неве поднялась. Стреляли из крепостных орудий - предупреждали об угрожающем наводнении. Но обошлось, хотя лед на Неве покрылся трещинами.
        А рядом с заметкой об угрозе наводнения, в разделе "Убийства и грабежи" было напечатано:
        "В ночь на 6 декабря пожарными служителями Казанской части извлечен из Екатерининского канала труп молодой девушки. Имеется свидетель преступления - дворник дома г-жи Н. Напомним читателям, что это та самая г-жа Н., старшая дочь которой подозревается в убийстве жениха, а дом, принадлежащий г-же Н., стоит как раз на Екатерининском канале. По словам дворника, девушка была брошена в воду каким-то мужчиной. Дворник не смог задержать виновного, который быстро скрылся в темноте. Личность убитой установлена - это Дарья Селедкина, 21 г., служившая горничной в доме г-жи Н. Предположительно, эти два преступления связаны, как заявил следователь А.В. Сурмин, но тогда с девицы Н. подозрения должны быть сняты - уже две недели она не покидает пределы своей комнаты, находясь под безотлучным наблюдением доктора и дежурного жандарма".
        Японский городовой…
        Я вспомнила, как дала Даше горсть монет… Не будет у нее стада гусей - ни большого, ни маленького… Дашу погубило любопытство, а может, и жадность. Но что и о ком она могла узнать? Узнать такое, что стало причиной ее страшной смерти в гнусных водах "канавы"?
        Я скачала заметки на флешку и взяла карандаш - я лучше думаю, когда рисую, даже просто вожу карандашом по бумаге. Я пыталась сформулировать главный вопрос на сегодняшний день. Кто убил Стремнова? Хорошо бы это выяснить, но вопрос вполне может и подождать - виновного найдут (или не найдут) сто лет назад, в далеком потоке времени, текущем где-то параллельно нашей жизни. Что ждет нас с Гр-р? Его в моей жизни стало очень много, можно сказать, он и есть моя жизнь… И от осознания этого факта стало страшно: Гр-р живой человек, мужчина яркий и пылкий - такого разве удержишь? Я не обольщаюсь на свой счет, несмотря на то, что мужики находили во мне нечто, заставлявшее их подбивать под меня клинья, таскать цветы, делать из-за меня глупости. Но не из-за моей неземной красоты! Гр-р… Самый дивный мой сон - и вдруг сбылся. Но сны имеют обыкновение обрываться на самом интересном месте… В общем, если свести кредит с дебетом, невооруженным глазом видно, что мужика я могу потерять легко и, главным образом, из-за своих паранормальных заходов: пройдет период жгучей страсти, Гр-р начнет присматриваться ко мне и
разберется, что рядом с ним не первой свежести тетка со странностями - видит его, когда он от нее за километры, и вообще неизвестно на что способна. Он перестанет меня понимать, начнет бояться и… Что означает "и…", лучше не продолжать. Не надо было целоваться с Громовым, Нинка, - не рухнули бы твои бастионы. Живи теперь одним днем - сегодня Гр-р с тобой, ну и радуйся. А я и радуюсь… А что касается того, на что я способна, - вот это, наверное, и есть самый главный вопрос на сегодняшний день. Получила инструмент - научись им пользоваться. А как учиться-то? Есть, конечно, всякие курсы, школы и кружки по подготовке экстрасенсов - типа "открываем третий глаз всем желающим", но что-то мне подсказывает, надо идти другим путем.
        Звонок в дверь. Морковка, облюбовавшая место среди моих бумагах на компьютерном столе, скачками понеслась к двери - встречать Гр-р. Со вчерашнего дня она на нем виснет, и оба получают от этого удовольствие. Я пошла открывать.
        - Ты еще не одета? Карета подана, то есть джип уже у подъезда… О, женщины…
        Я совсем забыла, что Гр-р ведет меня в гости.
        3. Я получаю подарок, мы наносим визит Шпинделю, и я снова демонстрирую свои возможности. Но лучше бы я этого не делала…
        Мне было дано десять минут… Я-то знала, что это будет полчаса, поэтому посадила Гр-р за ма-джонг - единственная игра на моем компе, - а сама полезла в шкаф. Надо же нормально выглядеть, все-таки первый раз к человеку в дом иду. Я трясла тряпками, хватаясь то за фисташковый пуловер, то за красный кардиган, когда до меня дошло, что я не слышу привычного блямканья, которое раздается, когда с экрана исчезают доминошки с одинаковыми картинками. Громов рассматривал листок с карандашными загогулинами.
        - Ты что, решил узнать о моих тайных мотивах, изучая каракули?
        - Нина, а вот это что?
        Гр-р показывал куда-то на средину листа. Я подошла поближе. Я даже и не помню, чтобы старалась изобразить это специально… А нарисовала я - и даже очень похоже, масштаб так вообще один в один - те серьги, которые мне довелось носить в 1909 году, драгоценные бабочки в извивах золотых стеблей.
        - Я же тебе рассказывала, эти серьги были на мне, то есть на Анне, 20 ноября 1909 года…
        - Ты их потом еще где-нибудь видела?
        - Там или здесь, у нас?
        - Здесь, у нас…
        - Нет… А почему ты спрашиваешь?
        - Потому…
        Громов помахал у меня перед носом маленькой коробочкой - в таких дарят ювелирные украшения. Я ждала продолжения - не отбирать же…
        - Я собирался сделать это у Вовки, он ждет - накрывает на стол и все такое прочее. Я приготовил речь… Но ты меня опередила. То, как ты искала фотографии и находила их, убедило меня, что тебе действительно удалось проникнуть в прошлое. Прости, я подозревал тебя в какой-то колоссальной, неимоверной мистификации, не понимая, зачем тебе это нужно… Но убедился, что все честно. А теперь еще и серьги… Они у меня… Я уверен, что это те самые серьги… Нина, я хотел вручить их тебе при Вовке. Володя - это человек, который со мной рядом всю мою жизнь. Он имеет право знать о переменах в моей жизни. Я понимаю, любые слова, которыми я попытаюсь передать то, что чувствую к тебе, будут банальными. Поэтому я от слов перехожу к делу. В знак моей любви прими вот это…
        И Гр-р раскрыл коробочку. Да, это были те самые серьги, в которых я пыталась произвести впечатление на Сурмина - пять дней (или сто лет?) назад.
        Громов неспешно целовал меня, пока не заорал его мобильник. Шпиндель интересовался, где это мы, мясо стынет…
        Так как на мне были фантастически дорогие (во всех смыслах) серьги, пришлось забыть о фисташковом пуловере и влезть в то сексуальное платье с молнией на спине. Плюс туфли - не тащиться же в сапогах… До машины два шага - пробегу и в туфельках…
        Через десять минут мы уже входили в "особняк" Шпинделя. Осмотр достопримечательностей, по выражению Гр-р, пришлось отложить, так как Шпиндель очень переживал по поводу ужина. Мы уселись за шикарно сервированный стол, Громов все-таки произнес заготовленную речь. В бокалы было налито шампанское - бутылка в ведерке со льдом, а Гр-р порывался выпить еще и из моей туфельки - по-гусарски.
        - Видишь, - сказал он, обращаясь к Шпинделю, - я схожу с ума возле этой женщины… А знал бы ты, что со мной делается, когда я ее не вижу…
        - Ты давно откололся от нашей холостяцкой компании, - ответил Шпиндель. - Я понял это, когда ты остался в Энске на Новый год, нарушив многолетнюю традицию. Нина, вы в курсе, что каждый Новый год мы с друзьями…
        - Он имеет в виду нас двоих, - вмешался Гр-р. - А вовсе не ТАК: каждый Новый год мы с друзьями…
        Громов очень похоже изобразил интонацию Шпинделя.
        - …идем в баню, - закончила я.
        - Во-во, - засмеялся Гр-р. - Именно это я и хотел сказать.
        - Но ты же не будешь отрицать, что тогда остался в Энске из-за Нины? - настаивал Шпиндель. - Нина, мы с ним вот уже пять лет новогодние праздники проводим в жарких странах. Факт измены налицо… Он предпочел вас…
        "Вы… Вас"… Ну, прямо чаепитие у английской королевы… Меня сюда позвали ради сближения - будем сближаться…
        - Володя, а давайте перейдем на "ты" - выпьем на брудершафт. Гриша, налей нам с Вовой шампанского…
        Громов подскочил:
        - Какой еще брудершафт? Знаю я твой брудершафт… Чокнитесь - и будет с вас…
        Шпиндель откровенно ржал:
        - Нина, вы еще не поняли, что перед вами Синяя борода? Скоро он вас выпускать из дома не будет. А ты, Гриня, налей шампанского, раз дама просит… Не все же тебе на брудершафт пить…
        Выходит, Гр-р рассказал про брудершафт - секретов хлопцы друг от друга не имеют… А раз так, то и о моих открывшихся сверхспособностях Шпиндель знает. Какого лешего? Гр-р, трепло, а еще молчать обещал…
        - Вовка, кончай сплетничать… Показал бы лучше девушке свой дворец, а я пока за фотографиями схожу.
        Ну, Громов, за девушку тоже ответишь - дай до дому добраться…
        Мы все-таки выпили с Вовкой шампанского и перешли на "ты". Без брудершафтного поцелуя. Шпиндель широким жестом обвел стены:
        - Вот тут я и живу. Идем. Покажу тебе книги.
        Первый этаж - сплошной хай-тек, металл и стекло. Минимум текстиля, что очень по-мужски. На втором этаже - спальня (не заходила), ванная - действительно, джакузи. Зачем ему джакузи, если бабы нет? Кабинет - здоровенная комната, то пространство, в котором Володя проводил большую часть своего времени, попросту жил тут, стащив сюда все, что могло бы понадобиться мужику ежедневно: широкий низкий диван, телевизор, стол с компьютером, бар, бильярд, почти такое, как у Громова, старинное пианино и стеллаж с книгами. Стеллаж классный - толстые кедровые доски, часть полок - с застекленными дверцами. Никакого хай-тека. Мне бы тоже такой стеллаж подошел. Я узнала адрес мастерской и дала себе слово не откладывать в долгий ящик ее посещение. Библиотека внушительная, ничего не скажешь… Пока я листала книги, собранные четырьмя поколениями Шпинделей, вернулся Громов с коробкой фотографий:
        - Вот это нашла Нина. А вот то, что нашел я, - с подписями и датами. Все совпадает. Она их видела - живьем.
        - Я тебе уже сказал, что не верю - не может этого быть, - Шпиндель явно нервничал.
        - Я тоже не верил, пока сам не убедился в ее способностях.
        - Эй, мальчики, я тут! - вмешалась я, разозлившись, что обо мне говорят так, будто меня рядом нет. Такое уже было, в тыща девятьсот девятом…
        - Хватит препираться. Громов, ты привел меня к Володе, желая что-то выяснить. Что?
        - Я хотел узнать, что ему известно о своих родственниках. Например, о прадедушке… И еще один вопрос: почему его мать и бабушка регулярно посещали Луизу Ивановну?
        - Прадедушка… Ничего о прадедушке не знаю. Только то, что на фотографии он. А что касается Луизы… Мать говорила, что она какая-то дальняя наша родственница…
        - Ну, поздравляю, значит, вы с Ниной тоже дальние родственники, Луиза ей двоюродная бабка…
        Мне только Шпинделя в братцы не хватало… Такой же нудный, как его прадедушка.
        - Вот интересно, как получилось, что я видела всех наших предков в Питере, а они потом оказались все вместе в Энске? - этот вопрос меня занимал давно. Но ответить на него не мог никто.
        Потом я достала из сумки флешку, и мужики принялись читать "Петербургскую газету" за 1909 год.
        - Я тебе говорил, я тебе говорил, а ты не верил! - орал Громов, бегая вокруг компа.
        - Гриша, но может же быть все наоборот: сначала она (опять говорит обо мне, будто я отсутствую! А еще родственник…) прочитала все эти заметки в газете, увидела картины у нас в галерее, а потом сочинила историю…
        - Да, а еще я дверь к Тюне заштукатурила… Ты, Володя, про дверь знаешь?
        Шпиндель знал и про дверь, и про мои "видения", но продолжал требовать доказательств. У меня испортилось настроение. Не собираюсь я ДОКАЗЫВАТЬ, что все, что я видела и делала, - правда. И мне совсем не улыбалось делить Гр-р с каким-то Шпинделем - пусть самым лучшим из Шпинделей, самым лучшим другом Громова и даже моим родственником. Куда это годится - Гришка ему все выбалтывает… Ощущение защищенности, которое всегда возникало у меня рядом с Гр-р, улетучилось. Я снова почувствовала себя одинокой немолодой теткой, привыкшей самостоятельно решать все свои проблемы. Так бы и врезала этому Шпинделю по уху…
        - Ой! - Шпиндель стал красным, как его прадедушка у камина. - Что-то у меня в ухе стрельнуло…
        Ага! Вот, значит, как! Тогда получи по носу - так и быть, несильно…
        - А деперь, чдо-до с досом… - Вовка зажал нос ладонью.
        Так тебе и надо… Тут я поймала взгляд Громова. Он понял, чем я занимаюсь, и стоял, раздираемый противоречивыми чувствами: любимая (пока будем так называть) лупит его лучшего друга. Правда, издалека, метров с трех, и доказать ничего не удастся. Но на чью сторону встать? Ладно, Громов, я же понимаю…
        - Володя, прости меня, это… я даже не знаю, как получилось, что я тебя ударила…
        - Как это - ударила? Ты же вон где…
        - Ну, видимо, я и это умею - типа бесконтактное каратэ. Я вообще-то даже не знаю, на что способна…
        - Попробуй еще раз! Скажем, в другое ухо… - мстительно сказал Громов.
        Мне стало смешно, злость куда-то делась.
        - Больше никакого каратэ. Давайте поступим иначе. Володя, у тебя есть чьи-нибудь вещи - лучше тех людей, о которых Громов не знает, чтобы ты не думал, что это он мне о них рассказал.
        - Да какие у Вовки от меня тайны, - встрял Гр-р.
        Вот и посмотрим, какие…
        Володя сгонял в спальню и принес оттуда губную помаду - обычный пластмассовый цилиндр, не супер-пупер… И цвет дурацкий - на мой халат похож. Я ничего не увидела, зажав патрончик с помадой в руке. Я даже успела подумать что-то вроде "ну и хорошо, как пришло - так и ушло", как… Вжик - шатенка лет тридцати пяти, пардон, под душем. В чем мать родила, естественно… Я подробно описала голую даму в струях воды, особенно налегая на приметы - две родинки, одна на подбородке, другая на левой груди, ближе к соску. Шпиндель из красного сделался белым. Но что самое интересное, белым сделался и Гр-р.
        - Откуда у тебя Сонькина помада? - голос Громова не предвещал ничего хорошего.
        - С чего ты взял, что это Соня?
        - А ты ей позвони…
        - Да не буду я звонить, я и телефона не знаю…
        - Врешь, знаешь…
        - Хорошо, знаю. И что?
        - Позвони и спроси, что она делает.
        Шпиндель позвонил - по городскому телефону. Трубку долго не брали. Громов уже полез в карман за сотовым, как соединение по городу установилось.
        - Включи громкую связь, - потребовал Гр-р.
        Шпиндель ткнул в какую-то кнопку на телефоне.
        - Алло, слушаю! - обычный женский голос.
        - Привет! - сказал Шпиндель.
        - Ой, Вовчик, ты же сказал, вечером будешь занят, я в душ залезла… Хочешь, приезжай…
        Я снова взяла в руки помаду. Звук отставал от картинки - если смотреть кино по сети он-лайн, такое бывает. Соня стояла с телефонной трубкой - в коротком голубом махровом халатике, накинутом на плечи, и босиком. Я сказала об этом Гр-р.
        - Спроси ее, во что она одета, - лицо Гр-р было злым, как тогда, когда его ранили.
        - Соня, что на тебе?
        - В каком смысле?
        - Ну, ты в чем?
        - А… Почти ни в чем - халат и все…
        - Какой халат?
        - Вовка, ты что? Поиграть в секс по телефону захотел, так я щас…
        Я увидела, в какой позе стоит женщина, и бросила помаду на стол, чтобы картинка пропала. Громов хмыкнул.
        - Нет, нет! Не надо… - засуетился Шпиндель. - Просто скажи, какого цвета халат…
        - Ну, Вовка, ты все испортил… Да голубого, голубого… Под цвет глаз… Так ты придешь?
        - Придет, придет! - громко сказал Гр-р. - Вот только рожу ему начищу - и придет…
        - Вовчик, это кто там у тебя?
        Но Вовчик уже повесил трубку.
        - Гриша, мы же взрослые люди… Ссориться будем из-за бабы? А ты сам тогда сказал, что она тебе не нужна…
        - И ты пять лет скрывал, что она ушла к тебе?.. Пять лет мне врал! Пять лет - изо дня в день!
        Громов замолчал, схватил меня за руку и потащил на первый этаж, а потом на улицу.
        Пока мы сидели у Шпинделя, пошел снег, и его нападало столько, что я остановилась на крыльце: как я в своих туфельках пойду - снега по колено! Ну и ладно, решила я, всего-то пять шагов… И тут Гр-р, ни слова не говоря, легко подхватил меня на руки, отнес к джипу, смахнул с капота снег и посадил меня. Открыв двери, он также легко снял меня с капота и закинул в машину. Всю дорогу до дома мы молчали. Я боялась, что Гр-р не поднимется ко мне - будет переживать в одиночестве. Но нет - он на руках донес меня до моей двери, и мы вместе поудивлялись чудачествам Морковки, когда вошли: она научилась висеть на своей башне вниз головой.
        ДЕНЬ ШЕСТОЙ
        1. Я узнаю кое-что о Громове.
        Утро было белое-белое и тихое-тихое. Снег так дивно падал ночью, так светила луна, что мы не стали задергивать шторы. Теперь вместо окна - картина, зимний пейзаж. Отпускать от себя Громова мне не хотелось. Я вспоминала, как особенно нежен был сегодня Гр-р… Как можно предпочесть ему Шпинделя - не понимаю. Деньги что ли бабе были нужны? Шпиндель в этом смысле Громова явно обскакал. Но не все же меряется деньгами… Конечно, мне хотелось узнать, что произошло у них пять лет назад. Но с вопросами сейчас приставать нельзя. Захочет - сам расскажет… А не захочет… Тайное всегда становится явным - хотим мы того или нет. Надо только подождать - пять лет, например… или сто лет… А Шпиндель сам виноват - поверил бы мне, и не было бы этого опыта с помадой. Но Громова страшно жалко - крушение иллюзий - это очень больно.
        - Гришань, а я сейчас буду тебя любить…
        Я заползла на сонного и горячего Гр-р и стала смотреть на его лицо: между черными бровями появилась незнакомая черточка.
        - А я - тебя… Изо всех сил.
        Теперь Гр-р сверху смотрел в лицо мне - и я закрыла глаза.
        Завтрак прошел так себе - у Гр-р не было аппетита. Ну, нет, это никуда не годится… Так и до депрессии недалеко… Хоть бы в конторе какое-нибудь занятие нашлось - но там тихо, одна рутина - оформление наследства, купля-продажа - как там они говорят? - объектов недвижимости… Вряд ли кто-нибудь со стоящим делом сегодня явится…
        - Громов, хочу тебя попросить…
        - Да, моя радость…
        - Найди мне экстрасенса…
        - Зачем? Ты и сама…
        - Понимаешь, не знаю я, что могу. Не знаю, как надо работать… Вопросы у меня, понимаешь, на которые только такие люди могут ответить.
        - В Интернет залезь…
        - Да лазила я… Там фуфло одно - непонятно, не похоже на правду… А мне надо знать наверняка…
        - Ну, хорошо, я посмотрю, что можно сделать…
        Я не сразу отошла от двери - слушала, как Гр-р сбежал по лестнице, как открыл и закрыл дверь своей квартиры. Тишина… Морковка описывала круги возле моих ног.
        - Девочка, ты тоже голову потеряла из-за этого мужчины?
        С Морковкой на руках я постояла у всех окон, и везде одно и то же - зима. Заставила себя сесть за компьютер. Некоторые страницы пришлось перечитывать - голова занята другим.
        От работы оторвал звонок городского телефона - Шпиндель на проводе. Чего извиняешься, расскажи лучше, что там случилось - пять лет назад… Как, оказывается, все просто: Сонька была с Гришкой, потом совратила Вовку (а Вовка вообще ни при чем - под зонтиком рядом стоял, можно подумать). Гришка узнал, что Сонька ему изменяет, но с кем - не стал выяснять. Любил ее, но не простил. Расстался с ней. А она с тех пор с Вовкой. Да, все пять лет прятались. А как ему было сказать?
        - Володя, а что ты хочешь от меня? Чтобы я повлияла на Гришу, убедила его, что он сам виноват, а ты белый и пушистый, и Соня эта - тоже не при делах?
        - Все зло от баб… - сказал Шпиндель и бросил трубку.
        А еще Джоплина играет… Как такое может в одном человеке уживаться?
        Минут десять я думала, стоит ли рассказывать Гр-р о звонке Шпинделя. Решила, что стоит. Пусть лучше от меня узнает, чем от того же Шпинделя. Я набрала номер "Грома". Трубку взяла какая-то девица - вот не знала, что у Гр-р секретарь завелся:
        - Григорий Романович поехал к клиенту…
        Так, у Гр-р работа… Я отправила ему эсэмэску с описанием разговора со Шпинделем и вернулась к Феде. Федька работать не хотел - ему передалось мое настроение. Нет, Федя, надо… Надо, Федя, надо… И я углубилась в описание какого-то фестиваля акынов, принес их черт на мою голову…
        2. Мы отправляемся в город Карасик.
        Часа в четыре снова звонок. На этот раз - Гр-р:
        - Нин, собирайся, только быстро - шуба, валенки. Ну, свитер можно. Да, галифе не забудь - ехать долго.
        Причем тут галифе? Ехать долго - так тепло же в джипе, обогреватель, кондиционер - все включается. И валенки я только в кино видела, да вот в Энске на бабушках. Ну, раз Гр-р велел… Я напялила на себя свитер, теплые брюки и любимые зимние ботинки и даже успела заварить чай, налить его в термос и насовать в пакет еды - мало ли…
        Громов поднялся за мной сам - не стал звонить, чтобы я спускалась. Критически оглядел меня, сказал, годится, и мы сели в джип.
        - Гриша, а почему я должна была быть в галифе?
        - Ну, в шароварах… Я не знаю, как называются эти ваши теплые штаны…
        - Гамаши что ли? Так это не совсем штаны…
        - Шпиндель тебе что говорил?
        Видали, какой переход? От бабских штанов - к бывшему другу. А что бывший - это ясно, как божий день. Не простит Громов такого предательства.
        Я передала Гр-р наш со Шпинделем разговор, ничего не умалчивая.
        - Ты же мою эсэмэску получил?
        - Получил… Хотел в подробностях узнать. И что ты об этом думаешь?
        Я сказала, ЧТО. Гр-р ждал, что я буду спрашивать, что это за Соня, да как у них все складывалось… Не дождется! Не буду я спрашивать! Мало ли, какие бабы у него были! Тогда - это тогда, а сейчас - это сейчас. И даже не поинтересуюсь, как он к этой Соне в данный момент относится. Нельзя мужикам такие вопросы задавать - ты ее все еще любишь? Ты ее больше не любишь? Или - а меня ты любишь? Мужик, чтобы ответить, должен задуматься. А когда мужик задумывается, он начинает сомневаться, и вы можете получить совсем неожиданные ответы. Скажите ему лучше: "Я тебя люблю", и услышите: - "И я!". Интересоваться можно только его работой:
        - Гриша, а как у тебя дела на работе?
        - А чего это ты про работу спрашиваешь?
        - А я разве никогда не спрашивала?
        - Спрашивала… Сегодня все нормально… Да, Клава Ежова на работу вышла… Она в декретном была, с дочкой сидела… Я ей сказал, чтобы с этим… меня никогда больше не соединяла…
        - Гр-р, а куда мы едем?
        - А я еще не сказал? В город Карасик. Там один человек есть - то, что ты хотела.
        Энск остался позади, как и день. Мы ехали по темной дороге, справа и слева черной стеной стоял лес. Машин становилось все меньше. А минут через двадцать мы вообще остались на дороге одни. Джип мчался, прорезая мрак фарами. Отмахав еще километров двадцать, Гр-р спросил, нет ли у меня чего пожевать. Я заставила его съехать на обочину и остановиться. Пожевать - это я не понимаю. Есть человек должен в спокойной обстановке. Мы сели на заднее сидение, и я смотрела, как Гр-р наворачивает фаршированные блины, запивая горячим чаем, и почему-то мне казалось, что на всей земле только мы с Гр-р и остались - так было тихо. Потом Громов умудрился угнездиться на сидении, уткнулся мне в колени и сказал, что подремлет десять минут. Я старалась не дышать и не шевелиться, но ровно через десять минут Гр-р поднял голову, потянулся и сказал:
        - Ну все, поехали дальше - до Карасика километров пятнадцать осталось.
        - Гр-р, а как тех, кто в этом Карасике живет, называют - караси и карасихи? Карасяне?
        - Карасикогородцы, наверное… Не знаю. Приедем - спросишь…
        3. Мы приезжаем в Карасик, я встречаюсь с экстрасенсом, а Гр-р пользуется успехом у дам.
        - Ну, все, приехали, - сказал Гр-р и свернул с шоссе на дорогу, скоро ставшую улицей.
        Лес и не думал кончаться и по-прежнему тянулся справа и слева. Но теперь среди деревьев светились окна домов.
        - По-моему, сюда… - Громов повернул еще пару раз, потом мы въехали в какие-то ворота и оказались во дворе. И двор, и освещенный дом за ним показались мне какими-то уж очень большими.
        Во дворе тесно стояли машины - одна из них разворачивалась, чтобы уехать, и Гр-р поставил джип на освободившееся место. Среди машин толклись люди - прямо толпа.
        - Ну, Карп дает, в самый сенокос попали… - прокомментировал Гр-р ситуацию.
        - Гриша, может, очередь надо занять - или там по предварительной записи?.. Ты меня, вообще, к кому привез?
        - К кому надо… Вот увидишь…
        Тут дверь дома открылась, и в желтом прямоугольнике проема возник черный силуэт - явно женский.
        - Кто из вас Григорий и Нина? Проходите…
        Я вцепилась в Гр-р:
        - Я боюсь… Откуда она узнала, что мы здесь?
        - Ты же сама хотела к экстрасенсу! Он нормальный мужик, я его знаю. Разве я повез бы тебя неизвестно к кому?
        Женщина в дверях махнула рукой, показывая, куда идти. Как были, в куртках, мы прошли через тамбур, перегороженный зачем-то пятью или шестью - не меньше! - рядами портьер, и оказались в комнате, все освещение которой - пламя в двух треножниках у входа. Что там было по углам - не знаю, видно не было. Посредине возвышалось сооружение типа трона, на котором восседал мужичок. Лицо не рассмотреть, единственное, что я заметила - небольшой рост мужика - чуть выше сидящей собаки, но не намного. Перед троном стояла обычная лавка, на которую мы с Гр-р и уселись.
        - Здравствуй, Карп. Вижу, процветаешь, - сказал Громов, обнимая меня за плечи.
        - И тебе не хворать, Григорий Романович. Отпусти ее, не бойся…
        Это про меня… А Гриша, значит, боится… А что тогда мне остается? И я, как всегда, превратилась в девушку с веслом.
        - Нет, Карп, не могу отпустить - жизнь коротка, каждая минута любви на счету, - услышала я голос Громова.
        - Придется - иначе ничего ей не смогу сказать. А вы же за этим приехали?
        - Гриша, иди. Я сама…
        И я осталась один на один с коротышкой.
        - Спрашивай…
        - Я хочу знать, что я могу.
        - Все…
        - Как - все?
        - Так - все. Все, что захочешь. Без фантастики, конечно. Горы двигать, дождь вызывать, засуху насылать, летать или стать юной девой - не получится. А остальное… В тебе сила тридцати поколений магов.
        - Тридцать поколений… Это когда ж началось, тысячу лет назад?
        - Маги обычно долго живут. Так что тысячи две с половиной тому назад…
        - И все одинаково умели?
        - Нет, конечно. Как в любом ремесле, у кого-то лучше получается, у кого-то хуже. Но сила имеет свойство аккумулироваться. Твоя внучка будет сильней тебя.
        - Нет у меня внучки, вот заладили…
        - Нет - так будет…
        - Ну, хорошо, предположим, есть у меня некая сила. А как ею пользоваться? Как научиться - заговоры там, обряды…
        - Не надо тебе учиться, надо только понять, какая твоя мысль к какому результату приводит. Наблюдай. Все эти прибамбасы - шары, камни, свечи, карты - для зрителей, а тебе ни к чему.
        - Получается, надо только подумать…
        - Да. Или захотеть. Вот ты же захотела Громова…
        - А разве это не он захотел меня?..
        - Нет. Он только ответил на твой зов…
        Нет, дядя, врешь ты все… Луиза отдала мне "силу", как ты ее называешь, в первый же день моего приезда в Энск, и Гришку я захотела тоже в первый же день - что уж тут скрывать… И полгода пришлось ждать, пока Гр-р дозреет. Что-то ты, мальчик-с-пальчик, замышляешь…
        И тут я почувствовала волну страха, идущую от мужика. Он боялся… И я знала, чего он боялся… что я ОТОБЬЮ ЕГО КЛИЕНТОВ. Наверное, я все-таки какой-то неправильный экстрасенс, потому что мысль Карпа я не услышала (мне всегда представлялось, что читать мысли - это слышать голоса), а увидела - бегущая строка над его головой, маленькие такие светящиеся буковки. Я всегда была на сто процентов визуалом, получается, что и мысли читаю - буквально.
        - Я не собираюсь пускать на поток предсказания, а тем более, зарабатывать этим. Я не собираюсь наводить порчу, заговаривать воду, впаривать людям амулеты и делать прочие колдовские вещи. Я хочу остаться такой, какая была до приезда в Энск.
        - Ты не сможешь… Пусть ты не станешь колдуньей в обиходном понимании, но это в тебе все равно будет… Ладно, про Гр-р - это я тебя испытывал, надо было тебя рассердить, чтобы узнать, что у тебя на уме.
        - Мысли прочитал? Я принародно Гришу так не называю!
        - Ну, и про сидящую собаку ты тоже не говорила…
        - Прости…
        - Да чего уж - что есть, то есть - мальчик-с-пальчик… И никакое колдовство росту мне не прибавит… И ты прежней не останешься: твою силу - энергию, способность, магию, как хочешь назови - уже из тебя не вырвать. Назад хода нет. Только запомни: сильные маги - всегда одиноки. Обычные люди не могут с магами долго жить - начинают чувствовать свою несостоятельность, завидуют, ненавидят… И в конце концов уходят.
        - Гр-р не такой… И я без него не смогу…
        - Не ты первая… Я вот тоже думал - не смогу… А видишь, живу… За все платить надо. Мы платим одиночеством.
        - Тогда я не хочу быть колдуньей, ведьмой, магом номер тридцать один… Забери у меня эту силу - или как там, все забери!
        - Никто не может забрать, раз ЭТО уже у тебя… Отдашь, когда умрешь…
        - И что теперь делать-то?
        - Ничего. Живи, как жила. Сама определи себе предел возможностей. Учись своими мыслями управлять. Не рвись в будущее - не пророчь. Гришку люби - хороший мужик, не везло ему с бабами, ты первая, с которой ему кайфово. С Аделиной поговори…
        - ???
        - Через зеркало…
        - Получается, методом тыка учиться надо… Есть же книги какие-то - не может быть, чтобы не было! Что почитать, чтобы у меня в голове прояснилось?
        - Тебе Луиза сказала - в желтом чемодане.
        - Да там шар и тетрадки.
        - Это не тот чемодан. Ты ЖЕЛТЫЙ чемодан найди… Кошку спроси свою! Ну, все. Устал я с тобой. Ты сильнее… Иди. Счастья тебе и Грише…
        - Симка, - прокричал с трона Карп, - выведи эту… Да скажи там всем - на сегодня все, пусть уходят. Завтра приму, с утречка.
        Я хотела было подумать "фу, какой невежливый", но, вспомнив, что я должна учиться управлять своими мыслями - и эмоциями, наверное, тоже, - подумала: "Ну, устал человек, с кем не бывает".
        - Ха! - сказал тот, на троне, - первое слово дороже второго!
        Или я все-таки услышала его мысли? Я ведь была уже во дворе, возле Гр-р, и Громов с тревогой смотрел на меня:
        - Все нормально?
        - Лучше не бывает!
        Мы не поехали в Энск, а остались в Карасике - в маленькой, на четыре номера, гостинице. Пока "готовился номер", администратор, бойкая, рыжая, как моя Морковка, дамочка, предложила попить с ней чаю. На огромном самоваре висела связка баранок, чашки были по пол-литра, не меньше, а в здоровенной миске бордовело брусничное варенье. Дамочка глаз не сводила с Гр-р, смеялась его анекдотам (интересно, почему он мне никогда не рассказывал анекдотов?), без конца доливала ему чай и пыталась кормить вареньем с ложечки. В общем, вела себя так, будто Громов один, а не с бабой заявился. Я чувствовала себя чем-то бессловесным, вроде чемодана… И Гр-р тоже хорош - на меня не смотрит, дуэтом с рыжей над своими же анекдотами ржет… Чай пополам с муками ревности был горьким, несмотря на варенье. Спать нас повели в разные номера, согласно документам - Гр-р в одноместный, а меня - третьей к двум каким-то дамам. Не надо быть магом, чтобы увидеть, что администраторша делает все, только бы остаться с Гр-р наедине. Пожелать ей, чтоб она облысела? Вот дождусь утра - и пожелаю… Не успела я узнать, что одну даму из нашего
трехместного номера зовут Валей, а другую - Настей, что приехали они к Карпу и живут тут уже неделю, а все никак к нему не попадут, как в дверь постучали, и расстроенная рыжая объявила, что я могу "переселяться"… Куда? К мужу…
        В номере Гр-р, как ни в чем не бывало, спросил: "Ты узнала, что хотела?" Я начала рассказывать ему, как осложнилась моя жизнь после чаепития, но Громов перебил меня:
        - Нет, ты хотела узнать, как называются жители Карасика…
        - Я не знаю, как они называются…
        - А я знаю: карасиковцы и карасиковки. Давай я буду карасиковцем, а ты - карасиковкой… Посмотрим, что из этого получится…
        ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
        1. Я обращаюсь за помощью к Морковке, ломаю стену и нахожу еще один чемодан - тот самый.
        Мы с Гр-р проснулись, когда еще было совсем темно - зазвонил будильник на сотке Громова. Шесть утра. Пора ехать домой. Я откуда-то знала, что Гр-р опять получил эсэмэску от Шпинделя, что администраторша проплакала всю ночь, а Валя с Настей сегодня попадут к Карпу, и Валя огорчится, потому что не выйдет замуж за какого-то Юру, а Настя обрадуется, потому что, наоборот, выйдет замуж, только не за Юру, а за Ибрагима. Кроме того, я знала, что Морковка сидит на окне в моей спальне и смотрит во двор - ждет. Клава разобьет любимую чашку Гр-р, а Витек опоздает на работу на два часа и получит от Громова втык.
        - Или ответь ему, или поставь на его номер запрет. Хотя это не поможет - он будет все время тебе звонить и посылать SMS - с других телефонов. Смени номер…
        - Да, я уже думал… - ответил Гр-р, одеваясь. Тут до него дошло:
        - А как ты… Так, понятно, тебя Карп научил…
        - Нет, он сказал, чтобы я за собой наблюдала…
        - Только не уходи в себя, а то потеряешься там, в неизведанных глубинах, что я буду делать? Я без тебя теперь не смогу…
        Мои слова…
        Гр-р ушел греть джип, а я задержалась возле рыжей дамочки.
        - Не там ищете, - она смотрела, не понимая. - Поищите через два дома от вашей гостиницы. Забор зеленый. Елка во дворе. Там он живет…
        - Кто?
        - Тот, кто вам нужен… И кому вы нужны…
        Я не стала дожидаться слов удивления и расспросов и поскорей села рядом с Гр-р.
        Прощай, город Карасик! Жаль, я так тебя и не увидела…
        Я смотрела на дорогу и думала, что свихнусь, если буду столько знать об окружающих… Я совсем этого не хочу - правда-правда… Я представила себя комнатой, по периметру которой расположены окна, - и все они открыты… Во мне гуляет сквозняк, лишая покоя и задувая в меня всякую чужую чепуху… Я мысленно закрыла окна, и ветер улегся - а вместе с ним и поднятая со дна души муть. Теперь я знала: если понадобится, я открою нужное окно…
        В Энск мы приехали, когда главные городские часы на почтамте показывали полвосьмого.
        - О, - обрадовался Гр-р. - У нас еще есть время…
        Сначала мы залезли вдвоем под душ - как подростки, честное слово, но так захотел Гр-р… Потом валялись в постели… Потом он пожелал на завтрак манную кашу, потому что не ел ее сто лет… Потом я его манной кашей кормила… Потом он сказал, что лучше меня нет никого на свете, поцеловал так, как никогда еще не целовал, и я закрыла за ним дверь.
        Как там говорил Карп - желтый чемодан найди, кошку свою спроси? Я позвала Морковку. Посадив кошку перед собой на кухонный подоконник, я спросила:
        - Киса, ты знаешь, где желтый чемодан?
        Морковка брякнулась на спину и стала хватать мою руку передними лапами - понарошку, без когтей. Наигравшись, она занялась вылизыванием своих боков. Никаких поползновений к поискам чемодана.
        Я решила опять засесть за компьютер - только вот сделаю что-нибудь на ужин, а то придет голодный мужик, а дома есть нечего…
        Морковка куда-то стерлась… Пока я гремела кастрюлями, она не показывалась. И только когда я включила Федю, материализовалась возле меня - вся в серой строительной пыли.
        - Ну, и где ты шлялась?
        Кошка выгнул спину, потянулась, а потом отскочила в сторону, оглядываясь на меня. Я поняла это движение, как приглашение следовать за ней.
        - Прости, Федя, прервемся…
        И я пошла за Морковкой. Она запрыгивала на ступеньки лестницы, ведущей в мансарду, все время проверяя, иду ли я за ней. Перескакивая через кирпичи и взбираясь на кучи мусора, кошка привела меня к стене, которую успели разобрать только до половины. Тут она встала на задние лапы и уперлась передними в стену.
        - И что дальше делать?
        Я подошла к стене вплотную. Оторвала кусок выцветших, наверное, еще тридцатых годов, обоев. Доски чуть разошлись… Что там, в щели, не видно. Я нашла среди инструментов, оставленных рабочими, гвоздодер, засунула его в щель, нажала, и доска отъехала в сторону. Стал виден какой-то предмет, завернутый в мешковину. Вытащить его нельзя - отверстие чересчур мало. Минут десять я боролась с дырой в стене. Морковка проявляла горячее участие, путаясь у меня под ногами и засовывая свою оранжевую голову в растущую дырку. Наконец мне удалось отодрать доску целиком и достать сверток. Развернув мешковину, я поняла, что нашла желтый чемодан. Морковка по этому поводу устроила забег по мансарде - в стиле сумасшедшей кошки. Я спустилась в гостиную. Неплохо бы еще раз принять душ - я вывозилась так, словно неделю трудилась в каменоломне. Но стоило мне ступить под горячий дождь, как я поняла, что отныне, сколько бы раз я ни стояла под душем, я буду вспоминать, как была там с Гр-р, и испытывать жгучее желание повторить это купание снова.
        Пока я приводила себя в порядок, Морковка тоже чистила шерстку. Потом мы с ней открыли желтый чемодан, и кошка мгновенно запрыгнула внутрь. Пришлось вынуть Морковку и посадить рядом. Но она снова оказалась в чемодане, не давая мне увидеть содержимое.
        - Ай-ай-ай! Все Громову расскажу…
        Я не думала, что это подействует, но Морковка самостоятельно вылезла из чемодана и чинно уселась рядом, обернув лапы хвостом. Чемодан совсем маленький - из тех, что во времена моего детства почему-то называли балетками. У меня тоже такой имелся - я с большим шиком носила в нем фигурные коньки. Потом на смену балеткам пришли спортивные сумки - торбы, в них помещалось много чего, но выуживать необходимые вещи было неудобно, не то что из балетки: открыл - и все на виду. А вышедшие из моды балетки остались разве что у сантехников, которые таскали в них разводные ключи и запасные краны.
        В балетке Луизы лежала большая и толстая книга - точно по размеру чемоданчика, - завернутая в газету "Правда". Я с трудом вытащила фолиант. Случайно или нет, но газета была за тот день, когда я родилась. Разворачиваю газету. Ангиус Дерамо. Практическая магия. Руководство для желающих освоить колдовские обряды. Санкт-Петербург. 1867 год. Печатается по тексту издания 1788 г. Париж.
        В чемоданчике есть еще что-то - картонная папка с рисунками карандашом. На первом же - я. Преувеличенно, пугающе некрасивая и намного старше, чем в жизни. Но я. Намеренно прорисованы детали - ворот футболки, заколка в волосах. На отдельных листах - предметы одежды, обувь. Кроссовки. Джинсы. Бюстгальтеры (четыре варианта). Трусики (включая стринги). Моя любимая трикотажная ночная рубашка. На обороте всех рисунков тонким карандашиком, еле видно, но все-таки не ошибешься, написано: "А.Ф.Н., 1909".
        И это еще не все: на дне чемодана - овальное настольное зеркало, а под ним - черный бархатный футляр, похожий на старую готовальню, и в нем - брошь, драгоценные бабочки на золотых стеблях. Та самая! Я принесла серьги, и они идеально поместились в небольшой ячейке рядом с брошью. Круглое гнездо с брошью и серьги заняли примерно три четверти футляра. На черном шелке осталось еще место - углубление в виде капли. Что там могло храниться? Других украшений, кроме серег и броши, что сейчас у меня, на Анне 20 ноября 1909 года не было.
        2. Я смотрю в окно и вижу плоды своих желаний.
        Я забралась с ногами на диван и раскрыла книгу: "Маг может воздействовать на инстинкты, чувства и разум людей посредством взгляда, слова или движения. И не только на людей, но и на природу, так как он воплощает в себе великую силу, данную ему свыше". Ну, допустим. А как воздействовать-то? Произносить заклинания, размахивать руками, варить лягушек с мухоморами и употреблять эту гадость внутрь?
        Я подошла к окну. Моросил дождь. Ну и погодка в Энске… то снег, то дождь… Так. О чем я? Да, как воздействовать? Вот, к примеру, захочу я, чтобы во-о-он тот мужчина вдруг развернулся на 180 градусов и пошел в обратную сторону. И что, пойдет? Мужик в заметной красной куртке, которому я пожелала развернуться, вдруг застыл, как-то дернулся, по-солдатски сделал "нале-во", еще раз "нале-во" и строевым шагом зашагал… в обратную сторону! Да куда ж ты придешь-то? Стой! Мужик остановился… Иди, куда шел… Некоторое время красная куртка еще маячила среди мокрых кустов, но затем скрылась за пеленой дождя.
        Я застыла возле окна, как гипсовая спортсменка, только прижимала к груди не весло, а старинную книгу. Мало того, что я теперь знаю, что делает человек, чью вещь я держу в руках, что могу дать в ухо с трех метров, что вижу мысли, так еще и людьми двигаю, как шахматными фигурами.
        Какое-то время я тупо смотрела, как скатываются со стекла дождинки - как слезы. В своем возрасте я научилась кое-как контролировать речь - сначала думаю, а потом говорю. И то не всегда… Бывает, что и сорвется… Но контролировать мысли? И что, мне теперь никого и в мыслях нельзя послать куда подальше - уйдут и не вернутся?
        Я снова открыла книгу - наугад. Как работать с зеркалами. Уже кое-что. Если перевести на современный язык, смысл в том, что любая отражающая поверхность может стать для мага порталом в другую реальность. Портал у меня уже есть - в спальне. Как сказала Тюня, дверь в прошлое. Для чего Луиза положила в чемодан еще одно зеркало? Я в него смотреть не буду, пока не узнаю, в чем там фишка. Но в книге про это ничего нет.
        Я посмотрела на часы - пять вечера. Как быстро время прошло - вот только что было два. Не может быть, чтобы я с книгой у окна провела три часа. От силы двадцать минут… А вдруг я за свои эксперименты расплачиваюсь временем собственной жизни? Я засунула книгу в желтый чемодан, туда, где неизвестно для чего лежало зеркало, и щелкнула замком на крышке. Спрячу подальше…
        Газету, рисунки и брошь я решила показать Гр-р. Интересно, что он скажет?
        3. Я убеждаю Гр-р в пользе двигательной активности.
        Гр-р все не шел. Я ждала его и болталась по дому, не в состоянии найти себе дело. Потрясение от моих занятий у окна было слишком сильным. Морковка маялась вместе со мной. Я открыла входную дверь и послушала, не идет ли Гр-р. Раз по двадцать я подошла к каждому окну. Я даже пыталась завести Федю, но не смогла прочитать ни строчки, открыв текст. Окончательно выбившись из сил, я легла на диван - и, что называется, вырубилась. Я понимала, что вижу сон, и, тем не менее, воспринимала его как реальность. Я лежу на диване, а рядом, наклонившись надо мной, стоит женщина и не моргая смотрит мне в лицо. Я чувствую колебание воздуха, вызванное ее дыханием и движением, слышу шорох ее одежды. Мне страшно, потому что я не могу понять, кто эта женщина: непрерывно изменяются не только черты лица, но и его выражение. Вот равнодушная Анна… Вот издевательски хохочет Полина… Вот подмигивает старая ведьма Аделина. А это… Это же я - в ужасе смотрю на себя… Одновременно я видела эту картину со стороны: себя, лежащую без движения, и женщину рядом. Вот сейчас она протянет руку - и произойдет что-то непоправимое и страшное.
Я знала, что рука эта холодна, как у покойника. Более того, я знала, что женщина и есть сама Смерть. Но я не могла пошевелиться, закричать или иначе остановить ее. Как бывает во сне: надо проснуться, а не можешь…
        Мне все-таки удалось закричать - или мне приснилось, что я закричала?
        Гр-р тряс меня за плечи:
        - Нина, очнись! Что с тобой?
        Я никак не могла отогнать от себя Аделину-меня-Анну-Полину. Теперь меняющийся призрак кривлялся передо мной, показывал язык и хихикал, и я видела его так же хорошо, как Гр-р. Что-то новенькое… Но я точно знала, что не сплю. Мысль, сказал Карп, все может… И я мысленно размазала распоясавшийся призрак по Сахаре. Возможно, надо было выбрать другой географический объект, но мне в голову ничего более подходящего не пришло. С Сахарой тоже получилось неплохо - возле меня остался один Гр-р.
        Я не буду втягивать в это Громова - уж очень сильно сон с призраками смахивает на сумасшествие. Кошмары у всех бывают, но не такие же…
        - Ты бледная, что случилось?
        - Кошмар приснился…
        - Какой же это должен быть кошмар, чтобы сознание потерять?
        - А ты как тут оказался?
        - Услышал, что в подъезде мяукает кошка. Вышел и увидел, что это Морковка. Взял ее и поднялся к тебе. Дверь открыта. Я зашел. Морковка понеслась прямиком сюда. Ты в обмороке… Я вызвал "скорую"…
        - Гр-р, все нормально… Обними меня… И поцелуй.
        Громов целовал меня, и я чувствовала, как отступает холод, в который я чуть было не провалилась навсегда.
        На "скорой" приехал тот самый врач, который констатировал смерть Луизы полгода назад. Громов объяснил, в каком состоянии нашел меня, заодно представил мне доктора - Андрей Андреевич. Этот Андрей Андреевич послушал мое сердце, сосчитал пульс, измерил давление и заявил, что у меня гипотонический криз.
        - Наверное, систематически недосыпаете, - сказал он мне, но посмотрел при этом на Громова. - Вот давление резко и упало…
        - Сон, покой, ну, еще можно пятьдесят грамм… - мечтательно закончил доктор. По тому, как он это сказал, было видно, что он человек пьющий, а ему эти пятьдесят грамм нельзя - дежурство только началось, и неизвестно, что впереди, а на пятидесяти граммах Андрей Андреевич никогда не останавливается…
        Проводив врача, Гр-р вернулся, полный решимости стоять на страже моего покоя:
        - Я переночую у себя… А ты как следует выспишься…
        Еще чего… Переночует он у себя… Как бы не так…
        - Лучшее лекарство от гипотонии - двигательная активность.
        - Да? А я не слышал, чтобы доктор об этом говорил…
        - Он ГОВОРИЛ…
        - Я ему позвоню и спрошу…
        - Конечно, позвонишь, только чуть позже.
        - А сейчас что?
        - А сейчас - сюрприз!
        Гр-р не разрешил мне встать и сам принес на диван папку с рисунками, газету и футляр. Я сказала, что все это нашла в стене по наводке Морковки.
        - Ну вот, теперь я знаю, когда у тебя день рождения, - сказал Громов, глядя на газету.
        - А то ты не знал… Ты это знал, даже когда еще меня не видел… Подумай лучше, почему эта газета у Луизы оказалась?
        Ни одна из версий, предложенных Громовым, не показалась мне правдоподобной, и мы перешли к рисункам. Гр-р опять молчал - как тогда в галерее. Еще бы: рисунки, сделанные в 1909 году, изображали не только предметы, появившиеся сто лет спустя после того, как их изобразили, но и конкретную его, Громова, современницу - то есть меня (правда, в виде шаржа), в данный момент намеренно принимающую томные и завлекательные позы, чтобы склонить его к двигательной активности.
        - Ты помнишь, я тебе рассказывала, что у Анны были не только серьги, но и брошь? - Я открыла футляр.
        - Ого! - только и смог сказать Гр-р.
        - А что, по-твоему, там еще могло быть? - спросила я, тыча пальцем в третье, свободное, гнездо.
        - Сдается мне, видел я это украшение - на фотографии, на одной из Шпинделевых родственниц. Вовка говорил, это его прабабка была. А ты вытащила другую ее фотографию и сказала, что это Полина.
        - Как же это может быть? Полина - сестра Анны… Как она может быть прабабкой Вовки Шпинделя?
        - Как… Вышла замуж за прадедку…
        - Полина вышла за Антона? Да он клялся, что не женится на Полине никогда… Я сама слышала!
        - Ну, видно, у них, у Шпинделей, предательство передается по наследству… Так вот… Я видел фото, где эта Полина была с похожим украшением - только в виде кулона, а внизу еще одна часть - огромный какой-то камень, как капля…
        Я перевернула брошь - на тыльной стороне, ближе к краям, были крючки, за которые брошь и подвешивали к цепочке, превращая в кулон.
        Потом мы отправились на кухню - ужинать. Я убедила Гр-р, что мне надо поесть. Но поесть, конечно, надо было самому Громову.
        Мы долго разговаривали - обо всем и ни о чем… Морковка как всегда сидела на плече у Громова и что-то по-кошачьи нашептывала ему в ухо.
        - Ну, девочки, я пошел, отдыхайте… - сказал Громов, посмотрев на циферблат кухонных часов.
        Ага, щас… Я только на миг представила, что одна в постели, как передо мной тут же замаячил многоликий призрак. Нет, без Громова меня одолеют кошмары…
        - Гр-р, а вдруг мне снова станет плохо? Ты возьми на всякий случай ключи - и вообще у тебя должны быть мои ключи - мало ли… И телефон поближе положи, где-нибудь возле изголовья… Вдруг я позвоню - чтобы ты услышал… И спи одетый… Вдруг мне будет так плохо, что тебе придется бежать, - ну, чтобы время на одевание не тратить… Хотя… ты и сам видел, я даже позвонить тебе не могла…
        И куда же пойдет после таких слов порядочный мужчина, который понимает, что только он один и может помочь женщине, случись что? Никуда… ну разве что в душ…
        - А теперь проверим, как подействует на меня двигательная активность…
        …И Гр-р пришлось признать, что двигательная активность действует на меня исключительно положительно.
        Я заснула только под утро, приняв решение срочно уехать, можно даже сказать - сбежать из Энска - подальше от Гр-р, а то когда он рядом, мысли все об одном да об одном…
        Следующие четырнадцать дней я провела вдали от Гр-р, и они не считаются…
        ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
        1. Гр-р встречает меня на вокзале и везет домой, где меня ждет сюрприз, а Громов получает подарок.
        Люблю поезда… Смотришь в окно, никуда не торопишься. Колеса постукивают - можно даже слова подобрать. Мне колеса пели "Там-Гро-мов-Там-Гро-мов-Там-Гро-мов…" всю дорогу до Энска.
        Я с пользой провела две недели вдали от Гр-р. Лихорадочно связывая книги, расталкивая по коробкам посуду и всякие мелочи, скатывая ковры и заколачивая ящик с Перепетуей, я училась владеть собой - в прямом смысле.
        Теперь я умею бороться с кошмарами. И призраки, коих я - при желании - могла теперь видеть десятками, мне уже не страшны.
        По сути, я обычный человек, пока не нажму на большую синюю кнопку. Кнопка эта, если все еще и существует в реальности, то не у меня. Для меня же она - только плод моего воображения. Хотя для мага воображение - самая что ни на есть реальная реальность. Синяя кнопка. Когда-то очень давно, еще первоклассницей с двумя косичками, я попала на ЗАВОД. Это была обычная школьная экскурсия, толпа детей - и училка, орущая на первоклашек, из хулиганских побуждений отбившихся от спрессованной кучи школяров. Что производил ЗАВОД, не помню. Нам показали только один цех, главной достопримечательностью которого был конвейер - широкая черная лента, которая начиналась у входа, а заканчивалась неизвестно чем где-то за дверью в противоположном конце помещения. Справа и слева от конвейера сидели мужчины и женщины в черных халатах и, как мне тогда показалось, хватали с движущейся ленты какие-то железяки, вертели их в руках и бросали, чтобы тут же схватить другие. Бесконечность, никчемность и бессмысленность процесса были мне очевидны. Разумными я сочла действия только одной тетки. В отличие от остальных, она была в белом
халате и восседала за отдельным столом, на крышке которого красовалась здоровенная синяя кнопка, размером, наверное, с тетрадный лист. С усилием нажимая на кнопку, тетка останавливала движение ленты, и люди в черных халатах замирали. Еще одно нажатие - и конвейер начинал со скрежетом ехать, а сидящие вдоль него оживали и снова принимались хватать и бросать свои железки. Я сразу захотела стать такой теткой и иметь в своем распоряжении синюю кнопку - манипулятор. Я откололась от конгломерата одноклассников и подобралась к тетке. Усмотрев в моих глазах безмерный восторг, тетка разрешила мне нажать на кнопку. Я остановила конвейер, а потом снова запустила его, чем заслужила запись в дневнике о неблаговидном поведении во время экскурсии. Теперь виртуальная синяя кнопка включала и выключала мои паранормальные способности.
        Конечно, мне хотелось бы узнать, чем кончилась та история с моей прабабушкой в 1909 году, но путешествие в прошлое как-то все откладывалось. Я относилась к такой задержке спокойно, понимая, что, днем раньше я туда попаду или неделей позже, это ничего не изменит: все события уже произошли - в прошлом.
        В Энске я выскочила из вагона первой, невежливо отпихнув проводницу, и вместе с двумя своими чемоданами оказалась в объятьях Громова - я увидела из окна, как он высматривает номер вагона.
        - Я думал, что не дождусь… Еще день - и я бы спятил. Не могу без тебя…
        А я-то, Гр-р, а я-то…
        Громов пилил меня всю дорогу - от вокзала до губернаторского дома:
        - Я тебя больше никуда не отпущу. Сам с тобой буду ездить… Устроила мне голгофу! Есть не могу! Спать не могу!! Работать не могу!!! Как дурак на твоем диване все эти дни просидел в обнимку с Морковкой…
        - Гриш, я больше и не поеду никуда… Квартиру знакомым сдала, вещи отправила, с народом попрощалась… Теперь у меня только в Энске жизнь…
        - Нет, не только… Послезавтра нам с тобой в Закарск надо съездить…
        - И где это?
        - Река, на которой стоит Энск, знаешь, как называется? Карь. Энск в ее нижнем течении. Вверх по течению, почти у истоков, есть маленький городок - Закарск. За Карью, значит…
        - И что там?
        - Там одно дело. Ты же мой консультант - забыла?
        Нет, конечно… Разве забудешь, что я консультант-экстрасенс?
        - Все остальное - после, - сказал, переступив порог, Гр-р и содрал с меня свитер вместе с лифчиком.
        Ну, после - так после… Я разве против?..
        …Нет, Гр-р не сидел, пока меня не было, на моем диване. В мое отсутствие он развил фантастически бурную деятельность: нагнал рабочих, которые под его бдительным оком закончили ремонт в мансарде; заказал стеллаж для моих книг - не как у Шпинделя, а "гораздо лучше, тебе должно понравиться" - и даже его установил.
        Предполагаемая студия, эскиз которой я когда-то набросала Громову на обрывке старых обоев, отныне реально существовала и в сто раз превосходила мои самые смелые мечты. Громадное полукруглое окно смотрело на реку. Стеллаж вписался идеально. Рояль занял подобающее ему место на подиуме. Теперь у меня было даже два камина, второй - в мансарде. Гр-р уже развел в нем огонь.
        - Чтобы успеть к твоему приезду, работали в две смены. Хорошо у нас дом пустой по ночам - соседи где-то ездят…
        Громова прямо-таки распирало от гордости, а я не переставая ахала и восхищалась - совершенно искренне. Я была уверена, что ремонт растянется до осени. Теперь остались приятные хлопоты - расставить мебель, найти место для Луизиного ампира и дождаться контейнера с Перепетуей.
        - Гринь, принеси, пожалуйста, сюда чемодан - тот, который побольше…
        - Ты что, решила меня удивить и набила чемодан стрингами?
        - Тащи чемодан - увидишь. Там тебе подарок…
        Я собиралась его удивить, но не стрингами.
        На своей азиатской родине я поставила в ружье всех знакомых, и полгорода искали для меня медвежью шкуру. То, что было найдено, меня не устроило: один медведь оказался искусственным, а два других - такими лысыми, будто лет триста служили ложем в гареме. Поиски пошли по второму кругу. Теперь народ тащил шкуры вообще: верблюдов, коров, кенгуру и дикобразов.
        Один мой приятель (он перешел в эту категорию, перестав быть моим работодателем) вывел меня на китайца, торгующего контрабандными тигровыми шкурами. Тигра жалко - тут я на стороне зеленых - но вернуть его к жизни уже нельзя, и поэтому я не долго раздумывала, покупать браконьерский трофей или нет, - желающих завладеть полосатой шкурой хоть отбавляй. Быстро совершив с китайцем паритетный обмен денежных знаков на тигра, я кое-как дотащила шкуру до дома - весу в ней пуда два. Ушлый китаец отдельно продал мне сертификат - охота на тигров запрещена во всем мире, и в справке было написано, что мой экземпляр скончался от глубокой старости в одном из зоопарков Европы десять лет назад. Сплошное вранье. Но таможенники в порту закрыли глаза и на шкуру, и на липовую индульгенцию - я старалась изо всех сил, внушая им, что они видят шерстяное одеяло.
        Громов расстелил шкуру перед камином в мансарде - головой к входу, чтобы тигриный оскал сразу был виден всем входящим. На почти трехметровом (не считая метрового хвоста) амурском красавце мой собственный красавец мог вытянуться во весь рост.
        Морковке тигр не понравился - сколько мы ее ни звали, она не пожелала наступать на ржаво-красную, с белыми полосами, шкуру. Гр-р решил, что таким образом она демонстрирует уважение к альфа-самцу.
        Я попыталась объяснить Громову, что Морковка считает альфа-самцом его самого, а не шкуру тигра.
        - К черту Морковку… Мне гораздо важнее знать, что твой альфа-самец - я.
        А по какой другой причине я перла бы тяжеленную шкуру невесть откуда?
        2. Я понимаю, что телефонный звонок может испортить жизнь.
        Открыв холодильник, я в очередной раз убедилась, что не зря предпочла Гр-р всем остальным особям мужского пола, - мой альфа-самец самостоятельно забил холодильник продуктами под крышу. Пока я возилась на кухне, Гр-р с Морковкой на плече рассказывал конторские новости, старательно обходя Шпинделевскую тему. Потом Громов ел, а я смотрела на залегшие у него под глазами тени и думала, как он устал, пока носился с моей мансардой. Но что-то еще пряталось за его усталостью.
        Я могла бы нажать на свою синюю кнопку и узнать, что скрывает от меня Гр-р, но я решила, что буду с ним на равных, никакой паранормальщины - простая баба.
        - Гриша, ты в контору сегодня идешь?
        - Если только что-то экстренное - ребят я предупредил, выспаться хочу, день завтра тяжелый будет…
        По-моему, Громов заснул еще до того, как рухнул на диван. Я отодвинула его к стенке и прилегла рядом с ним - еще успею разобрать вещи и включить стиральную машину, пусть спит мужик.
        В пять зазвонил телефон. Я сняла трубку.
        - Громова позовите…
        Ну, нормально… Голос Сони я узнала сразу, а тон мне не понравился - кто она такая, чтобы приказывать…
        - Пожалуйста… - не в смысле "пожалуйста, получите Громова", а в смысле - надо сказать "Громова позовите, ПОЖАЛУЙСТА". Соня не поняла.
        - Ну что, где Громов?
        - Возможно, я и дам Григорию Романовичу трубку, если вы скажете, как положено: "Здравствуйте, будьте добры, пригласите к телефону Громова, ПОЖАЛУЙСТА, если вас не затруднит"…
        - Еще чего… - и Соня бросила трубку.
        Через десять минут телефон зазвонил снова. Гр-р уже проснулся и подошел к телефону. Я демонстративно протопала по лестнице в мансарду - оттуда не слышно. Знать подробности их беседы я не хотела, достаточно и того, что она искала Громова у меня. Номер ей мог дать и Шпиндель, и кто-нибудь из конторы, и даже сам Громов. Я ревнивая идиотка… Моя жизнь станет адом, если я буду обращать внимание на всех баб, оказывающихся рядом с Гр-р… Сто пудов, Громов сейчас поднимется ко мне наверх и скажет: "Нина, это не то, что ты подумала", - все мужики так говорят… Когда я застукала своего мужа с какой-то косматой лилипуткой в нашей супружеской постели, он не нашел ничего лучшего, как произнести эту волшебную фразу. Двое голых - и даже не под одеялом… Интересно, что это значит, если не то, что я подумала? От мысли, что Громов - как все, стало совсем противно…
        - Нина, это не то, что ты подумала…
        Ну вот, что я говорила!
        - А что я подумала?
        И зачем только я это сказала - классическое начало сцены ревности, переходящей в гранд-скандал. И не дав Громову раскрыть рта - иначе бы пошло-поехало! - я принялась рассказывать ему, что беспокоюсь, как доедет до Энска Перепетуя: ящик-ящиком, но голова-то фарфоровая… Громов смотрел на меня так, будто я снова в стрингах поверх бермудов. Пришлось добавить подробности: как я искала подходящий ящик, как думала, чем его набить, как запаковывала куклу в газеты…
        - Так это кукла?!
        - А ты что подумал?
        Гр-р не сказал, что он подумал. Он привлек меня к себе:
        - Дурочка, думаешь, мне кто-то кроме тебя нужен?
        Тем не менее, объяснять, зачем звонила Соня, он не стал. А то, что я дважды дурочка, я и без тебя, Громов, знаю. Как знаю и то, что, несмотря на обиду и подозрения, расстаться с тобой не могу.
        Гр-р сел за рояль и сказал, что разучил специально для меня романс. Со дня исполнения "Последней любви" я не слышала, чтобы Гр-р пел. Врет, конечно, что не знал "Гори, гори, моя звезда", - это Громов-то, по утверждению Шпинделя, лучший исполнитель романсов в Энске? И не знает классики жанра? Я сделала вид, что поверила. И пока Громов пел, думала, что вообще-то я должна ощущать себя на седьмом небе от счастья: такой мужик - загляденье, а не мужик! - две недели разбивался в лепешку ради того, чтобы устроить мне колоссальный сюрприз с мансардой, пас мою кошку, смотался - опять же по собственной инициативе! - за продуктами, поет мне романсы и уверяет, что ему нужна только я. Но я чувствовала неистребимый привкус медной монеты. Я видела эту Соню обнаженной и хорошо представляла себе, что значит быть, как минимум, на десять лет ее старше - даже если она беспардонная хамка, халда и нахалка, все шансы на ее стороне. Меня так и подмывало пожелать Соне окосеть, стать рябой и кривобокой, отрастить хвост, горб или третью руку… Но это не решило бы проблему - Сонь вокруг столько, что мне придется придумывать им
кары до скончания веков… Можно было бы надеть какие-нибудь виртуальные шоры на Громова, чтобы не смотрел ни на кого, - но я догадываюсь, что околдованный мужик станет чем-то вроде лунатика, - а мне нужен живой и здоровый Гр-р… Причем, не состоящий ни в каких параллельных связях - мне с избытком хватило бывшего мужа. Соня в прошлом - это понятно. Но Соня в настоящем…
        Последние аккорды Громова потонули в звуках канонады - так мне показалось. Сначала палили где-то в отдалении, но через минуту обстреливали наш дом. С воплем "Нас бомбят!" я бросилась искать спасение на груди Гр-р.
        - Не-а, - сжимая меня в объятьях, покровительственно сказал Громов. - Это ледоход начался… Что-то рано в этом году, обычно в апреле, числа так пятнадцатого…
        В окно ничего нельзя было разглядеть, и Гр-р предложил пойти на набережную. Я всю жизнь провела в стране, где рек-то было раз-два и обчелся, а уж о том, чтобы реки покрывались почти метровым льдом, и речи не было. Что такое настоящий ледоход, я даже представить себе не могла. Молча смотрели мы на ледяные плиты, взорванные водой. Они дыбились, сталкивались, дробились, грохоча, как самые настоящие орудия… Разговаривать в таком шуме было нельзя: кричи - не кричи, кроме громыханья льдин, ничего не слышно. Громов стоял в расстегнутой куртке, прижимая меня к себе, и я чувствовала щекой удары его сердца.
        Хотя моя спальня и выходила окнами во двор, ледоход был слышен и там, не давая заснуть. Ко всему с Морковкой случился приступ кошачьего безумства, и она носилась по стенам, как красный метеор. Гр-р, который еще не приобрел достаточный опыт общения с кошками, наблюдал это явление впервые:
        - Она же летает! Прыгнуть ТАК никакая кошка не может! Как вы это делаете?
        Он уверен, что это я помогаю Морковке летать! Я не стала рассказывать Гр-р правду о полетах Морковки - то есть ее игр с домовым. Я узнала об этом только что, нажав на свою синюю кнопку. У меня завелся собственный домовой - это хорошо, значит, дом становится гнездом.
        В конце концов Морковка спланировала Громову на живот, намереваясь провести там остаток ночи, но была мной изгнана - лапы прочь от моего альфа-самца! Я и без рыжих знаю, что мне делать с Гр-р…
        ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
        1. Гр-р рассказывает свой сон, а я строю планы.
        Утро началось для меня рано: раз у Громова тяжелый день - сам сказал, - надо проводить мужика по-человечески. Занимаясь завтраком, я старалась не греметь на кухне, по-моему, даже ложки не звякали, но Гр-р все равно проснулся.
        - Я почувствовал, что ты сбежала…
        - Ну, не очень далеко - ты же меня сразу нашел…
        - А мне такой странный сон приснился - даже не сон, а воспоминание, потому что недавно это со мной уже было. Вечер, когда мы от Шпинделя выходили, и снег падал… Я тогда… А, да что там… Короче, вижу я снова тот вечер. Ты в своих туфельках на крыльце стоишь - почти в снегу. И я совершенно отчетливо понимаю, что ты сейчас пойдешь за мной прямо по снегу и даже не замешкаешься, не задумаешься, что окажешься в снегу по колено - считай, босиком… Я отнес тебя в машину… И, как вспышка, мысль - ты самое дорогое, что у меня есть, и как я счастлив, когда держу тебя на руках…
        Громов вздохнул и придвинулся ко мне совсем близко:
        - Нина, когда я тебя вижу или думаю о тебе - а я думаю о тебе все время, - у меня аж челюсти сводит от желания… Да вот…
        И Гр-р положил мою руку на молнию своих брюк - мужской жест бесконечного доверия к женщине.
        Конечно, я обняла его - но молча. Что я должна была ему ответить? Что я готова идти за ним не только босиком по снегу, но и босиком - через костер? Что у меня кружится голова, стоит о нем подумать? Возможно, когда-нибудь я это и скажу… Но не сегодня - он по-прежнему ничего не говорит о Соне. Не может быть, чтобы он не понимал, как мне неприятно появление Сони в его жизни…
        Мне требовался перерыв - чтобы подумать о наших отношениях. Но теперь сбежать я могла только в прошлое…
        Я дождалась, когда Гр-р уплетет последний бутерброд:
        - Гриша, я решила снова прогуляться в 1909 год… Ты, когда вечером придешь, не удивляйся: я буду не я. То есть внешне я, а внутри - Анна. Ты для Анны - незнакомый мужчина, еще и из будущего. Я напишу ей, чтобы она не испугалась, как в прошлый раз. А ты, - я погрозила Гр-р кулаком, - только попробуй полезть ко мне, то есть к ней… со своими поцелуями… Имей уважение к старушке…
        Что тут началось! Громов вскакивал и снова садился, крича, что я собираюсь проводить опасные для жизни эксперименты в его отсутствие. Эксперименты, которые могут закончиться неизвестно чем… На худой конец, сердился Гр-р, надо было Карпа позвать…
        - Ты специально выбрала время, когда я не могу с тобой остаться! А вдруг ты не вернешься, и Анна навсегда тут останется? - мне показалось, что это предположение привело Громова в ужас.
        - Будешь любить Анну - внешне это я и есть. А там, в девятьсот девятом, я выйду за Шпинделя, но тогда за последствия не отвечаю: может так получиться, что через сто лет после нашего с ним бракосочетания, в Энске окажутся совсем даже не Нина с Гришей…
        - Ну, придумала… Только не Шпиндель! Выходи тогда за моего прадедушку… А как я узнаю, что ты - это ты, а не Анна?
        Посмотрите на него! А еще детектив!
        - Чтобы ты понял, что я вернулась, давай придумаем пароль… Например, я скажу: "Бегу за тобой босиком по снегу" - кроме нас никто не знает, что это значит.
        Громов еще повозмущался и напоследок заявил, что работать теперь не сможет, так как будет все время думать о моем безрассудном поведении.
        Я попыталась его успокоить, сказав, что раньше времени переживать нечего - вдруг не получится…
        - Это у тебя-то не получится? Ну-ну… Ага-ага…
        - Если все пройдет нормально, я вернусь завтра утром - разбуди…
        - Но сейчас-то тебя поцеловать можно? И вообще, надо было предупредить - как я теперь до завтра доживу? Придется с твоей прабабушкой согрешить…
        - Маньяк, оставь прабабушку в покое. Согрешишь со мной - завтра…
        И я закрыла за Гр-р дверь.
        2. Я собираюсь нанести визит в прошлое.
        Я носилась по квартире почти так же, как вчера Морковка. Кошки, как и домового, который предпочитал со времени своего появления в доме находиться возле нее, не было видно. Скорее всего, Морковке не понравился шум, поднятый Гр-р. Домовому - тем более. Эти ребята - и кошки, и домовые - любят тишину, покой, уют и порядок. Сейчас порядка станет меньше… На самое видное место в спальне я положила футляр с брошью и серьгами, альбом с моими семейными фотографиями, найденные в желтом чемодане рисунки Анны, чистую бумагу, карандаши и шариковую ручку. На календаре я обвела сегодняшнее число. Кроме того, я набрала на компе и распечатала обращение к Анне:
        Анна Федоровна, Вы стали Ниной - своей правнучкой. Вы в городе Энске, в квартире Нины. До завтрашнего утра Вы будете в двадцать первом веке, а затем вернетесь к себе - так уже было, Вы должны помнить. Возможны контакты (по Вашему желанию) с человеком, который осведомлен о том, кто Вы на самом деле. Это Григорий Романович Громов, и он правнук известного Вам А.В. Сурмина. Снимите трубку телефона. Нажмите на кнопку, на которой нарисована зеленая телефонная трубка. Услышав гудок, нажмите последовательно на кнопки с цифрами, обязательно соблюдая такой порядок… (я написала сотовый телефон Громова). Когда Вам ответят, назовите себя - Анна…
        И в том же духе - целую страницу. Письмо я положила вместе с фотографиями. Я подумала, что Громов обязательно позвонит по сотовому, и лучше мобильник отключить - он и в первый раз произвел на Анну впечатление, а составлением руководства по пользованию соткой я бы занималась как раз до следующего утра.
        Я отправилась на кухню. Возле микроволновки, электрочайника и телевизора я оставила схемы - на что нажимать, чтобы устройство заработало или выключилось. Холодильник я также украсила инструкций, а ко всем продуктам внутри прилепила пояснения - что, как и с чем есть. Газ я на всякий случай перекрыла.
        Оставалось заняться собой. На придание себе достойного вида ушел примерно час.
        И вот я, причесанная, подкрашенная, в правильном белье, колготках, туфлях и моем самом шикарном платье (за штуку баксов, то, в котором я была у Шпинделя в ресторане), торчу перед зеркалом, убрав ширму. Минуты две уже прошло - ничего. Возле меня вдруг оказалась Морковка с серой косматой рукавицей на хвосте - домовым, как его звать-то, имя должно же быть у существа?..
        - Ой, не нужны мне зрители! Идите, полежите на солнышке… А я тут сама как-нибудь… Морковка скачками унеслась на кухню - на любимый подоконник. Рукавица юркнула за ней.
        Я смотрела в зеркало - даже не на свое отражение, а на толстое стекло, покрытое кое-где с нижней стороны бурыми пятнами, - в тех местах, где слой амальгамы уже съело время. Я надеялась, что попаду в нужный отрезок времени, чтобы узнать, что же все-таки произошло в квартире моей прапрабабушки и как связано с этим событием убийство Даши.
        Я думала об Анне - справится ли она со всеми этими кнопками и сенсорами? А вдруг я что-то упустила, забыла?.. Интересно, как Анна отнесется к своему, а вернее, моему внешнему виду? Отважится ли позвонить Громову? Я успела увидеть, как стекло подернулось рябью - как речная гладь от ветра, а мое отражение вдруг рассыпалось, распалось на квадратики - как разобранный пазл… И…
        …Как бы я ни готовилась к встрече с 1909 годом, какие бы картины ни рисовала в своем воображении, все случилось мгновенно, и я снова не успела понять, как же я там оказалась. А я там оказалась…
        3. Я снова Анна.
        Я продолжала смотреть в зеркало, в свое зеркало, но в комнате Анны. На меня из зеркала смотрела Анна. Постояв какое-то время в виде девушки с веслом, я понемногу пришла в себя - наверное, правильнее сказать, в Анну… Было уже достаточно светло, Анна вполне одета, в том самом цвета морской волны домашнем платье. В комнате, похоже, ничего не изменилось. Во всяком случае, сонетка была на прежнем месте. Я решила не терять времени и потянула за нее, а потом подошла к окну. Стекла разрисованы морозом - значит, в Питере все еще зима… Ну, будем надеяться, что я попала в 1909 год, и во вторую половину декабря - дома, в двадцать первом веке, я нажимала на все воображаемые синие кнопки, чтобы только не промазать. Дверь открылась, и вошла небольшого роста девушка с длинной светлой косой - в таком же, как было на Даше, черном платье и белом переднике.
        - Как вас зовут?
        Я подумала, что репутация девицы с приветом приклеилась к Анне надолго, поэтому мой вопрос горничную удивит не очень.
        - Я Устя…
        Ничего себе… Это что, та самая Тюня? Девушка спокойно ждала, что будет дальше, - видимо, с Анной обращались, как с больной, не перечили.
        - Устя, а какой сегодня день?
        - Так двадцать шестое… Воскресение…
        - А месяц?
        - Так декабрь… Новый год скоро…
        - А год сейчас какой? Девятьсот девятый?
        Тюня кивнула, во все глаза глядя на меня. Возможно, о ненормальности Анны она только слышала, а сама столкнулась с этим впервые. Подожди, то ли еще будет!
        - А где Мария Петровна?
        - У себя. Парикмахера ждут…
        - Зачем?
        - Так на бал поедете…
        - Проводите меня к ней…
        И мы пошли - Тюня впереди, а я за ней, думая, как обращаться к Марии Петровне - теперь-то я знала, что она моя прапрабабушка…
        В ее комнате в мое первое посещение девятьсот девятого года я не была. И когда вошла, снова впала в ступор: я узнала те самые ампирные кресла и столик, которые стоят сейчас в моей мансарде.
        Пока я их разглядывала, Мария Петровна, сидевшая за столиком, сказала:
        - Хорошо, что ты зашла, Аня, надо решить, что с парюрой делать…
        Леший его знает, что они под парюрой понимают… В наше время это слово как-то не в ходу. Чаще говорят "комплект украшений" или "гарнитур"… Мне, как литредактору, положено знать массу слов - даже те, которые не в ходу. Пришлось однажды работать над романом из старой жизни, так там описывались парюры - большая и малая. Большая - это когда женщина украшала себя с головы до ног, вернее, до рук: диадема, серьги, ожерелье, брошь, браслет, кольцо. В малую парюру могли войти два-три предмета из большой. Я подошла к столу. Перед Марией Петровной лежал знакомый мне футляр, похожий на готовальню - все его ячейки были заполнены: серьги, брошь и ожерелье с подвеской - голубовато-синий камень в виде капли.
        - Ваш отец перед смертью распорядился разделить парюру между тобой и Полиной. Кому-то серьги и брошь, а кому-то - Царь Ночи.
        - Что? - не поняла я. И продолжила:
        - Вообще-то я пришла сказать, что опять у меня амнезия… Э-э-э… То есть ничего не помню… Вернее, помню только то, что было 20 ноября… И про Дашу знаю…
        - А я-то надеялась, что с тобой больше этого не случится… Я вызову Алексея Эдуардовича…
        - Не надо старика беспокоить… Лучше скажите, как мне увидеться с Сурминым…
        - А это еще зачем?
        - Хочу выяснить кое-что об убийстве Ивана Спиридоновича.
        - Анна, тебе что, мало позора?
        И прапрабабушка снова перешла на французский.
        - Ба, ну не надо… Не понимаю я…
        Мария Петровна так удивилась, что даже не стала следить за выражением своего лица. Может, все-таки лучше называть ее маман, как в прошлый раз?
        - Маман, правда, не понимаю…
        - Все-таки я извещу Алексея Эдуардовича… И отправлю Мордвиновым письмо, что мы не будем на вечере, - сошлюсь на твое нездоровье. Так даже лучше будет, чем слушать, как за спиной шепчутся. Полину только жалко - ей-то за что… Так ты не ответила, что с парюрой?
        - Нет, вы скажите сначала, как с Сурминым связаться?
        - Связаться? Это вступить в связь? Анна, ты действительно сумасшедшая… Ты же знаешь, Сурмин женат. Такая трагедия в семье…
        - Да нет, связаться - это значит встретиться, переговорить… А что с его семьей?
        - Все-таки не могу понять - притворяешься ты или нет… Тебе рассказывали, что прошлой зимой его жена с сыном, десятилетним мальчиком, оказались рядом с каретой, в которую бросили бомбу. Мальчик погиб на месте, а жена Арсения Венедиктовича с тех пор в кресле-каталке - не ходит, последствия ранения… Доктора сказали - до конца дней… Дочь у них еще - лет семи, наверное…
        Вот, значит, как… А я, идиотка, что вытворяла… Я вспомнила свой "припадок", и мне стало стыдно…
        - Вечер… Ничего отменять не надо! Это во сколько?
        - В шесть. Но как ты там будешь - если не помнишь ничего и никого? Конфуз очередной…
        - А вы приставьте ко мне Антона… Владимировича. Пусть подсказывает… И все-таки мне нужно переговорить с Сурминым…
        - Хорошо. Пусть по-твоему будет…
        Мы прошли в кабинет. Там было все по-прежнему - кроме телефона. Не знаю, где он находился в прошлый раз, но сейчас аппарат стоял на столе - приличных размеров полированный ящик, труба здоровенная - в форме английской "G", и никакого диска с дырками, чтобы набирать номер. Мария Петровна сняла трубку, крутанула ручку сбоку ящика и произнесла: "Квартира следователя Сурмина. Соедините, пожалуйста, побыстрее".
        И затем пауза - минут на пять… Я порывалась заговорить, но Мария Петровна знаком велела молчать. Я послушалась и стала думать о том, как бы устроить так, чтобы поговорить с Сурминым наедине - похоже, прапрабабушка решила не выпускать прабабушку из поля зрения. Наконец, в трубке послышалось жужжание, даже отдельные слова можно разобрать:
        "…у телефона… с кем имею…"
        Маман назвала себя, и они с Сурминым долго обменивались любезностями, пока Марья Петровна не перешла к цели:
        - Арсений Венедиктович, моя дочь Анна желает с вами поговорить. Она утверждает, это крайне важно.
        Я прижала к уху тяжелую трубку:
        - И не просто поговорить. Я прошу вас привезти мне кинжал, которым был заколот Стремнов…
        - Но это… - следователь замолчал. Я ждала.
        - Хорошо, - сказал он наконец. - Я буду у вас через два часа.
        Я не знала, что делать с телефонной трубкой - может, надо было опять покрутить ручку, прежде чем класть ее на рычаг? Марья Петровна отобрала у меня трубку и положила на место.
        - Я пришлю сюда Устю. Она отведет тебя в спальню и поможет переодеться.
        И прапрабабушка бодро прошагала к двери. Там она обернулась и посмотрела на меня.
        - Анна, не наделай глупостей… Я заметила, у вас с Сурминым друг к другу интерес появился, а ни тебе, ни ему эти отношения пользы не принесут. Разговаривай с ним в бильярдной. Надо бы мне присутствовать, но уверена, ты хочешь говорить с Арсением Венедиктовичем тет-а-тет, и тебя не остановить. Визит его не затягивай - парикмахер вот-вот будет. Тебя причешут последней - после Поли. Подумай о парюре…
        И я осталась одна. В каком разрезе я должна была думать о парюре? Никакие парюры мне в голову не лезли - я волновалась перед встречей с Сурминым.
        4. Я делю парюру и беседую с Сурминым.
        Жать долго не пришлось. Явилась длиннокосая Устя-Тюня, и мы пустились в обратный путь - к моей спальне. Меня уже ждал наряд - строгое фиолетово-синее атласное платье с высоким воротом. Я безропотно вытерпела затягивание корсета и причесывание на скорую руку. Под конец процедуры пришла маман с футляром - и дался же ей этот футляр!
        - Анна, надо все-таки решить…
        - Да в чем там дело, с этим гарнитуром?
        - Я должна разделить, но поровну не получается…
        - Что - поровну?
        - Как - что? Парюру…
        - И в чем проблема?
        - В том, что Царь Ночи сейчас стоит колоссальных денег - твой отец еще в молодости купил камень у одного адмирала… Алмаз огранили и нарекли Царем Ночи еще лет триста назад, а ваш отец заказал для него оправу и добавил колье, в котором тоже бриллианты, но, конечно, мелкие… Много после сделали брошь и серьги, подобрав похожие по цвету камни - сапфиры, аметисты… Та, которая получит бриллиант, будет иметь меньшую долю иного наследства…
        Я взяла в руки футляр. Видела я бриллианты в Алмазном фонде - не считая тех, что в ювелирных магазинах. Но эти просмотры не научили меня приходить от камней в восторг. Работа ювелира - да. А камень - он камень и есть… Я потянула за бриллиантовую нить - вот он, Царь Ночи - почти с перепелиное яйцо камень в виде капли, голубоватый по краям и почти чернильной синевы в середине. Я сжала бриллиант в кулаке. Интересно, остались ли у меня в 1909 году паранормальные способности? Не успела я это подумать, как передо мной возник черный квадрат, за ним - другой, третий… Уходящая в бесконечность вереница черных квадратов… Я вспомнила, как сказал Гр-р: "Если человек мертв, ты видишь черный квадрат".
        Не могла же я сделать Анну владелицей бриллианта, который ничего хорошего прежним хозяевам не принес? Похоже, камень с кровавым прошлым - вон какая очередь покойников! Да и против Полины я ничего не имела - ей такое сокровище тоже ни к чему.
        - Маман, если право выбора за мной, я выбираю брошь и серьги. Но не отдавайте бриллиант Полине - избавьтесь от него… Поменяйте на что-нибудь, продайте - пусть будут деньги…
        - Не могу - такова воля вашего отца. Царь Ночи должен быть у одной из его дочерей.
        - Тогда скажите Полине - пусть продаст…
        - Это решит Полина. Твоя часть вот. Можешь делать с украшениями что хочешь. Да, еще вот что… После Мордвиновых пусть вас с Полиной привезут домой - я встречу, самовар велю поставить. Сурмина пригласи…
        И моя прапрабабка удалилась, забрав у меня колье с Царем Ночи и оставив взамен черный футляр - с одним пустым гнездом в виде капли.
        Кто нас привезет? Когда? Откуда? Сказала бы толком… И как я следака буду приглашать - если не знаю, что и когда тут будет?
        Я надела серьги и приколола брошь. Найдя себя, то есть, конечно, Анну, необыкновенно привлекательной, я самостоятельно отправилась в бильярдную - ждать Сурмина.
        Я как раз пыталась подтащить к камину второе кресло, когда в комнате появился Сурмин. Он быстро прошел к камину, одним движением развернул кресло - и только потом слегка поклонился и поднес к губам мою руку. Руку Анны, конечно… Но заволновалась-то я, Нина. Громов на самом деле похож на прадедушку, правда, с разницей в пятнадцать лет… У меня случился дикий приступ головокружения - я на миг перестала понимать, где я, где Анна, и кто передо мной - Гр-р или его прадедушка. Пришлось упасть в кресло. Сурмин продолжал стоять. Вот это воспитание - ручки целует, пока не велят - не сядет! Я попросила его сесть, он занял кресло напротив и с явным удовольствием принялся помешивать каминными щипцами угли, ожидая, когда я начну разговор. Я вспомнила, как на том же месте, правда не в кресле, а на низеньком пуфике совсем недавно сидел адвокат, также ворошил угольки и уронил щипцы в камин. Могу поспорить, следак щипцы не бросит, что бы я ни сказала…
        - Арсений Венедиктович, спасибо, что вы пришли… Прежде чем вы покажете мне орудие преступления, расскажите, как вы поняли, что гибель Даши связана с убийством Стремнова?
        Сурмин, улыбаясь, смотрел на меня. Я могла бы попробовать нажать на свою синюю кнопку и прочитать его мысли. Но, как и с Громовым, мне совсем не хотелось этого делать - пусть будет по-человечески. Достаточно и того, что я хочу подержать в руке тот нож - или все-таки кинжал? Я-то видела только рукоять…
        - Анна Федоровна, я согласился приехать, потому что вы мне нравитесь. Вы необычная женщина (знал бы ты - насколько, подумала я), у вас незаурядный ум. Даже не верится, что доктора всерьез сомневались в вашей вменяемости.
        - Но провалы в памяти…
        - Я думаю, это следствие потрясения… Пройдет время, и все будет по-прежнему… С вашего разрешения я продолжу… Придя к вам на следующий день после убийства Стремнова, я нашел вас в еще более удручающем состоянии - вы не помнили, о чем говорили со мной накануне (еще бы я помнила - это уже была не я, а Анна!). Перед тем как оставить вас докторам, я поговорил с вами и выяснил, в чем заключался тот секрет Терентьева, которым вы его пугали, обещая открыть всем. Ваш жених как-то проговорился вам, что Терентьев - игрок. Я допросил Тереньтева. Он сознался, что был должен Стремнову сорок пять тысяч - все в рулетку просадил… Я предположил, что он убил Стремнова, чтобы эти деньги не возвращать. Но Терентьев в убийстве Стремнова не признался. Дарья, горничная, когда на допрос ее вызвали, повинилась, что утаила от следствия факт нахождения Терентьева дома в ночь убийства. Но и тогда на допросе она сказала не все. Мне стало ясно, что убил ее не кто иной, как Михаил Терентьев. Она знала что-то еще и требовала от Терентьева деньги за молчание. Сторож, который видел человека, столкнувшего Дарью в канал, запомнил,
что тот был в клетчатом пальто, и описал "стеклышки" на носу убийцы - очки или пенсне. У Терентьева есть клетчатое пальто, и он носит очки - приметы совпадают. Я показал сторожу нескольких человек, одетых в клетчатые пальто и имеющих очки. Он без колебаний указал на Терентьева. Сейчас Терентьев ждет суда. Он сознался в убийстве Дарьи Селедкиной.
        - А Миша рассказал, чем горничная его шантажировала?
        - Девушка нашла в кармане его сюртука, взятого для починки, скомканную бумажку - расписку Терентьева в том, что он должен Стремнову деньги - с обязательством отдать до первого декабря… Она припугнула Терентьева обещанием пойти в полицию и рассказать, что это он убил Стремнова. Дарья вышла в указанное Терентьевым время из дома, чтобы получить от него деньги, но он не собирался ей платить, у него денег вообще не было… Узнав же, что расписку девушка не принесла, Терентьев, не помня себя, накинулся на нее, схватил за горло и начал душить, а почувствовав, как она обмякла в его руках, испугался и решил скрыть свое преступление, выбросив тело в канал… Расписку нашли в комнате Дарьи - у нее под матрацем. Шпиндель взялся его защищать, но, думаю, присяжные признают Терентьева виновным в двух убийствах, и ему грозит каторга…
        - А откуда у Терентьева расписка - вы у него спрашивали?
        - Он говорит, что напоил Стремнова вином, в которое добавил какое-то зелье своей бабки. Стремнов в тот вечер пришел к Терентьеву требовать денег - сам Терентьев его и впустил. Когда Стремнов заснул, выкрал расписку… Анна Федоровна, для чего вам смотреть на орудие убийства? Терентьев отрицает, что это его вещь. Но это уже не повлияет на приговор присяжных…
        Версия Сурмина казалась стройной - и мотив, и улики налицо. Можно было и не смотреть на кинжал. Но следователь уже разворачивал сверток, который принес с собой. Да, это не нож - у ножа лезвие с одной стороны. Конечно, кинжал - клинок у кинжалов с двумя лезвиями. И не просто кинжал, а стилет - лезвие такое узкое, что похоже на вязальную спицу. Единственное, что я знаю о стилетах, так это то, что когда-то, еще во времена рыцарей, стилеты называли кинжалами милосердия. Его можно легко загнать в пазы доспеха и прикончить раненого - милосердное деяние, чтоб не долго мучился. Стилет старинный, это видно, а значит, дорогой. Если Миша - игрок, а кинжал действительно его, то как получилось, что он его не продал, чтобы добыть денег на игру? Я сказала Сурмину о своих сомнениях. Он согласился, что стилет может Терентьеву не принадлежать. А откуда он тогда взялся у Миши? Позаимствован или украден у кого-то из обитателей квартиры? Сурмин пытался это выяснить, но никто не вспомнил, что видел этот кинжал, или признался, что является его владельцем.
        - Можно мне взять стилет в руки?
        - Да, пожалуйста, только не размахивайте им - кинжал был недавно заточен, можете пораниться…
        Я осторожно взяла стилет за рукоять. И немедленно увидела Антона Шпинделя - прадедушку Вовки. Адвокат сидел в комнате Полины с выражением обреченности. Как я узнала, что он в комнате Полины? За Шпинделем, на заднем плане, я увидела изразцовую печь, ту самую, в которой моя сестра пыталась сжечь улики. Стилет Антона, можно не сомневаться. Но не могу же я сказать, что Сурмину нужно как следует допросить своего друга Шпинделя, потому что у меня было очередное видение, и я точно знаю, что стилет принадлежит адвокату?
        Я вернула следователю стилет:
        - Мне почему-то кажется, что Терентьев не убивал Стремнова. Ему достаточно расписки - деньги уже не надо отдавать. Почему он расписку не уничтожил, тоже можно объяснить - пьющий он, Миша, вот и забыл сжечь или порвать. А признавшись в одном убийстве, почему отрицает второе? Велика разница в наказании - за одно убийство или за два?
        Следак принялся растолковывать мне тонкости Уложения о наказаниях.
        Я с удовольствием слушала Сурмина… Не особо вникая в смысл речи, я пыталась уловить в тембре его голоса то звучание, которое так нравится мне в голосе Гр-р.
        - Анна Федоровна, - вдруг обратился ко мне Сурмин. - Вы странно слушаете меня… Так слушают скрипку, или рояль, или пение…
        Если Громов унаследовал хотя бы одну десятую проницательности своего прадедушки, значит, он способен просчитать меня - если захочет… Но водил же его за нос Вовка Шпиндель… Похоже, что и прадедушка чересчур лоялен к своему другу - по странному совпадению тоже Шпинделю… Но Сурмину надо что-то ответить, и отвертеться не выйдет…
        - Арсений Венедиктович, я тоже должна сказать вам прямо: вы мне нравитесь, а ваш голос - особенно. Вы не поете? Уверена - поете… Прошу вас сегодня вечером к нам, после приема у Мордвиновых… И обещайте, что споете мне…
        - К вам с удовольствием приеду, а в шумное общество - нет, увольте. С женой не могу на балу появиться, а без жены нельзя… А петь - посмотрим…
        После ухода Сурмина я осталась у камина - ноги не шли… Если меня так взволновал прадедушка Громова, на которого тот всего лишь очень похож, то что там делает Гр-р с моей прабабушкой, которая точь-в-точь я? Сбежала, называется, от мук ревности…
        5. Меня причесывают, мы обедаем, и я разговариваю с Аделиной.
        Тюня просунула голову в дверь и сообщила, что меня ждет парикмахер. В спальне. Барыня уже там. Быстро же этот парикмахер работает - две головы за такое короткое время… Или слишком быстро бежало время за беседой с Арсением Венедиктовичем?
        Парикмахер оказался немолодым французом, не говорящим по-русски. Вообще ноль. Дальновидная Мария Петровна говорила за меня. Как она объяснила, что я вдруг перестала понимать француза, не знаю. По всему видно, парикмахер, страшный сплетник и незатыкаемый болтун, не один год знает маман и девиц Назарьевых. Он говорил и говорил, и говорил… Через пять минут от его французского "н-н-н" и не менее французского "р-р-р", пересыпаемого вполне русскими фамилиями, у меня дико заболела голова. И я велела ему закрыть рот. Конечно, велела мысленно. Но парикмахер замолчал, и говорил, если только его спрашивали. Я обратилась к нему дважды. Во-первых, увидев, как он достает из коробки кучу локонов из чужих волос, я твердо заявила - никаких накладных шиньонов. А во-вторых, когда из моих собственных волос, вернее, из собственных волос Анны он умудрился соорудить подобие итальянского тюрбана по моде пятнадцатого века, задала один вопрос: "А это не развалится, если я поверну голову или нагнусь?" Маман перевела, и с французом чуть не сделалась истерика. Оказывается, я дискредитировала его как непревзойденного мастера.
Он заставил меня трясти головой вправо-влево и вперед-назад - ни одна шпилька не выпала, ни один локон не дрогнул. А ведь ни лака в аэрозольном баллончике, ни фиксирующей пенки у парикмахера, по понятным причинам, не было - не придумали еще! Маман осталась довольна: Анна выглядела роскошно. От себя добавлю - даже с точки зрения человека двадцать первого века.
        Вернув французу дар речи, я отправилась за Марьей Петровной в столовую, где уже находились Полина и Шпиндель. Полина была причесана по парадно-выходной моде - с накладными волосами. Она выглядела вполне счастливой, стоя в ярко-розовом платье возле Шпинделя. Увидев меня, Шпиндель, державший Полину за руку, покраснел и отшатнулся от моей сестры. Новое дело - ухаживающий за Полиной адвокат. Адвокат, чьим стилетом заколот Стремнов. Адвокат, не признавшийся Сурмину, что стилет - его, Шпинделя… Адвокат - убийца… И я одна это знаю? Кроме Шпинделя, естественно…
        Маман пригласила всех к столу. Я спросила, где Аделина, и тем самым снова рассердила Марью Петровну.
        - С тех пор как Мишу отдали под суд, она не выходит из своей комнаты. Напоминаю тебе, что мы договорились за столом не затрагивать темы убийств, а также не называть имен Миши и Дарьи…
        Сладкая парочка уставилась на меня, ожидая, наверное, какой-нибудь выходки. Я молча села напротив Шпинделя и нажала на свою синюю кнопку. Мысли адвоката походил на азбуку Морзе - короткие и отрывистые, как точки и тире. "Зря согласился… Как она красива… Куда Польке до нее… Если бы не Царь Ночи…" Я перестала смотреть на Шпинделя. Все понятно: шансы Полины стать женой Шпинделя как никогда высоки, потому что отныне раритетный камень принадлежит ей, младшей дочери Назарьевых. Заботливая маман не только вернула надежду Полине, но и подтолкнула к женитьбе адвоката, пообещав бриллиант. Короче, Шпиндель женится на приданом. "А стилет?" - ядовито спросила я, разумеется, мысленно. Но Шпиндель вдруг уронил вилку, не в силах оторвать от меня глаз. Он что, услышал мою мысль?
        Между тем Мария Петровна давала нам - всем троим - указания по поводу того, как следует себя вести у Мордвиновых: как бы ни злилась на меня Полина, как бы ни занят был Полиной Шпиндель, они должны быть рядом со мной, дабы я, опять потерявшая память, не совершила бы чего предосудительного.
        - Антон Владимирович, уж кому как не вам блюсти теперь честь нашей семьи, - закончила свою речь маман.
        - А что, вас разве у Мордвиновых не будет? - поинтересовалась я.
        На мой взгляд, совершенно логичный вопрос: если маман присутствует на балу, ну и стерегла бы меня сама… Но Марья Петровна опять разнервничалась:
        - Антон Владимирович, вы поняли, что за Анной нужно смотреть, а то она в таком состоянии… Анна, - обратилась она ко мне. - Мы будем там, где потише, а молодежь соберется в другом зале…
        Отобедали быстро. Еще часа два, сказала маман, и надо собираться. Марья Петровна отбыла в свои покои для кратковременного отдыха. В моих планах было выловить Шпинделя, чтобы поговорить с ним. Но к нему насмерть прилипла Полина. Тогда я остановила пробегавшую мимо Тюню и велела отвести себя к Аделине.
        Старуху я нашла сильно сдавшей - ни резвых движений, ни блестящих глаз, ни баса. Старая бабушка у окошечка… А перед ней - то самое зеркало, из желтого чемодана Луизы.
        - Аделина Францевна, вы меня помните?
        - Опять заявилась… Зачем?
        - Чтобы узнать правду…
        - Узнала?
        - Нет. Но надеюсь узнать…
        - Могла бы и оттуда узнать…
        - Как?
        - А зеркало-то у тебя! - Аделина постучала пальцем по зеркалу. - Спроси - и покажет…
        - Полина после вас будет?
        Мне показалось, что я непонятно выразилась, и уже собралась сформулировать вопрос иначе, но старуха сориентировалась:
        - Нет, будет Луиза - дочь Анны. А после - ты.
        - А почему не Полина после вас, вы же ее учите…
        - Это ОНА думает, что учу. А я так только, для вида… Без силы ничего не работает…
        - А почему вы Мишу не остановили?
        - Не все мы можем… Судьба еще есть - ее не своротить. Он все хотел научиться колесо останавливать - рулетку, чтобы выиграть. А в нашем роду сила только по женской линии передается. Научить нельзя. Так он отвары мои в вино вливал, если в карты играл - чтобы, значит, компанию одурманить… Гнилой всегда был. Но жениха Аниного не он убил…
        - Я знаю. Только доказать не смогу…
        - А не надо доказывать… Каждому - по деяниям его…
        - А зачем вы ко мне приходили, зачем пугали?
        Оборки на старухином чепчике затряслись - Аделина хихикала:
        - А вас, молодежь, как еще учить, чтоб не совались, куда не следует, - только страхом. Вот ты сунулась, а не знаешь, что будет…
        - И куда ж это я сунулась? И что будет?
        Но Аделина замолчала, втянула голову в плечи и стала похожа на спящую полярную сову - белый ком взъерошенных перьев.
        Я оставила ее дремать - или притворяться, что дремлет.
        6. Я расставляю точки над I.
        Во что бы то ни стало надо поговорить с адвокатом - теперь я не сомневалась, что к убийству Стремнова приложил руку именно Шпиндель. У меня и в первый мой визит в квартиру Назарьевых возникало подозрение на его счет. Но, сообщив Шпинделю, что я знаю, кто убил Стремнова, я сделаю адвоката опасным для Анны. Совершив одно убийство, человек может легко пойти и на второе. Где гарантия, что Шпиндель не прикончит мою прабабушку? Придется прибегнуть к трюку с письмом: скажу, что в некой адвокатской конторе - или даже у самого Сурмина - лежит письмо, которое следует вскрыть, если со мной что-нибудь случится, а в нем Шпиндель назван убийцей Стремнова - и моим.
        Кое-как добралась я до своей спальни - дверей в квартире меньше не стало. Перед разговором с адвокатом я присела передохнуть - в то самое кресло, которое в прошлое мое появление здесь не хотел освобождать кот. "Что-то Маркиза не видно!" - только успела подумать я, как возле меня возник белый кот. Он даже разрешил себя погладить - и все, аудиенция окончена. Я не успела увидеть, в какую сторону он направился - кошак просто исчез. Я поднялась и через гардеробную прошла к Полине. Времени в обрез…
        Голубки сидели вдвоем в одном кресле. Шпиндель почти потонул в оборках розового платья Полины, и было совершенно непонятно, кто у кого на коленях. Выражение обреченности на лице адвоката стало еще заметнее. При моем появлении он кое-как вылез из-под оборок и даже сделал пару шагов мне навстречу.
        - Полина, мне необходимо поговорить с Антоном Владимировичем…
        - Говори здесь, при мне…
        - Это касается только Шпинделя и меня… Ты получишь его назад в целости и сохранности…
        И я повела адвоката через гардеробную в спальню Анны.
        А я еще сомневалась в умении Антона владеть собой! Убийца на месте своего преступления - и только покраснел. Но Шпиндель краснел всегда. По любому поводу. Как узнать, он залился краской, потому что уличен в преступлении, - или потому, что сгорает от любви? Я не стала нажимать на синюю кнопку. Попробуем разобраться без нее.
        Я усадила адвоката на тот самый диванчик, откуда я стартовала домой, в двадцать первый век, а сама села рядом.
        - Антон, я знаю, что стилет ваш…
        - Откуда?
        - Знаю - и все.
        - Нет!
        - Больше того, я знаю, что вы убили Стремнова. Молчите, не перебивайте меня, потом будете говорить… В сейфе Сурмина лежит письмо, которое он вскроет, если со мной что-нибудь случится. Мало ли что вы захотите предпринять, чтобы заставить меня замолчать навеки! Хотя это лишнее: завтра я не буду помнить, о чем мы говорили сегодня, - и даже не буду знать, что вы убийца… Вам повезло, что у меня память, как пунктирная линия. Но сегодня вы расскажете мне все…
        Шпиндель закрыл лицо руками и так сидел некоторое время. Убрав руки, он повернулся ко мне:
        - Это все из-за вас… Если бы я не любил вас так сильно, ничего бы не было. Из-за вас я ненавидел Стремнова… Ненавидел так, что не раз всерьез обдумывал способы его убийства. В тот вечер - уже было поздно - я должен был отнести вашей матушке важный документ, чтобы она рано утром его посмотрела. Я решил не беспокоить прислугу и открыл дверь своим ключом - я делал так не первый раз… Я вошел - вы играли на рояле в дальней комнате. Я точно знал, что это вы, потому что ни матушка ваша, ни Полина к роялю никогда не подходили, а Мишка уж и подавно… Я прошел к вашей матушке, постучал, она уже легла и потому велела отнести документ в кабинет. Я уже подходил к бильярдной, все время слыша вашу игру, как мне навстречу выбежал Миша. Меня он не заметил - был сильно пьян и, как мне показалось, еще и напуган. Я вошел в бильярдную. Там в кресле сидел Стремнов. Даже не сидел, а почти лежал, вытянув ноги… Я подумал, что он ждет вас. Мне надо было пройти мимо него, и я понял, что-то не так, когда пришлось перешагивать через его ноги. Стремнов был в бесчувствии - не просто пьян. Я подергал его за рукав - рука его
свесилась с кресла, но в себя он не пришел. И тут я понял, что судьба посылает мне случай: одним махом я могу избавиться от ненавистного соперника и вернуть вас. Пройти в свою квартиру и взять стилет - это было нетрудно. Да, это мой стилет, но откуда вам известно?.. Когда я вернулся, вы все еще играли - я знал, что вы можете так музицировать часами… Стремнов по-прежнему был без сознания, в той же позе… В вашей спальне горел свет. Я, как разбойник, зажав стилет в зубах, перенес Стремнова сначала в ванную, а затем в спальню, затащил на кровать и раздел. Мне хотелось, чтобы все выглядело как можно более нелепо и отвратительно…
        - А о моей репутации вы не подумали? О том, что меня будут подозревать в убийстве? - не сдержалась я.
        - Я думал только о том, что после пережитого позора у вас не будет выбора, - кто захочет жениться на девице, обвиняемой в убийстве? Деваться вам было бы некуда, вот вы и вышли бы за меня…
        - А как насчет моего обвинения в убийстве? На каторгу за мной, что ли, пошли бы?
        - Зачем же? Я адвокат, и со связями, я знал, что нужно делать, чтобы вас оправдали. А теперь все так удачно сложилось, и Мишку обвиняют в двух убийствах.
        - Нашли козла отпущения? Может, и Даша на вашей совести? Вдруг она вас видела, когда вы пробирались в свою квартиру?
        - Дашку я не трогал… Да, она видела меня, но я пригрозил, что подброшу ей мои часы, обвиню в воровстве и сошлю на каторгу. Она поверила и смолчала, что видела меня выходящим из вашей квартиры ночью. С горничной свел счеты Терентьев - она тянула из Мишки деньги…
        - И как вы сможете теперь смотреть в глаза Сурмину - он же вам верил…
        - Сурмин, даже если бы и начал что-то подозревать, не успел бы дело до конца довести. Он скоро уезжает в Энск…
        Я навострила уши, но Шпиндель больше ничего про Энск не сказал…
        - Вы остановились на том, что раздели Стремнова…
        - Да… Так вот… Я рассматривал голого Стремнова и представлял вас в объятиях этого животного… И тут Стремнов пошевелился - или мне показалось? И тогда я с размаху всадил стилет ему в грудь. Стремнов открыл глаза и захрипел… Вы ведь правильно сказали про подушку - пришлось закрыть ему лицо, чтобы он не кричал и не мог сопротивляться… Вы даже угадали, что стоять с подушкой я должен был сзади, хотя ударил его стилетом сбоку… Когда вы с Сурминым осматривали место преступления - моего преступления! - я даже подумал, что вы видели, как я расправился с вашим женихом, так точно вы все описали… Все кончилось быстро…
        - Всего один удар… Вы знаете, как устроен человек? Это не просто - с одного удара…
        - Студентом я посещал курс анатомии… Когда я убедился, что Стремнов мертв, я собрал его одежду, связал в узел и, пройдя тем же путем, каким сейчас шли мы с вами, оказался перед дверью в спальню Полины. Мне оставалось открыть дверь и подбросить ей узел с вещами, чтобы еще больше все запутать. В спальне Полины было тихо, я подумал, что она спит, и бросил тряпье Стремнова подальше от двери. Но, я думаю, Полина что-то видела или слышала… Она ничего не говорит прямо, но с тех пор держится со мной очень смело…
        Ага, так тебе и надо! Да подслушивала она! Полина всегда подслушивает. Теперь до конца дней будешь у Полины под каблуком, будешь жить в вечном страхе - а вдруг женушка осерчает да и донесет кому следует…
        - Вы решили жениться на Полине из-за того, что сестра догадывается, что вы - убийца?
        - Не только… Сегодня Марья Петровна объявила, что Царь Ночи остается у Полины. Кто ж откажется владеть одним из самых крупных бриллиантов мира? И потом - после того как Миша убил горничную, а Сурмин его разоблачил, вы объявили, что за меня не пойдете - и это ваш окончательный ответ…
        Может, у моей прабабки тоже имеется интуиция, какая-нибудь своя медная монета?
        - И еще один вопрос: это вы поставляли журналистам сведения?
        - Какая теперь разница?
        - Хочу измерить степень вашего падения… Так это были вы?
        - Я! Я! Я сам писал в "Петербургскую газету".
        Никакого раскаяния, только раздражение и злость, потому что все вышло не так, как он задумал.
        - И про мои сны? - спросила я. Адвокат кивнул. - Зачем?
        - А чтобы над вами все смеялись - и тогда бы вы вышли за меня хотя бы из благодарности, что я единственный, кто от вас не отвернулся.
        - Выходит, вам надо было меня сломать, чтобы завладеть мной… Не вышло. Я не сломалась.
        - Да. Мне не удалось… Но все-таки, как вы узнали…
        - Это уже не важно… Идите к Полине, Антон. Все на вашей совести, сможете с этим жить - живите… Подальше от Анны… То есть, от меня… И Полину не дай вам бог обидеть…
        - Все зло то женщин… - произнес адвокат и скрылся в гардеробной. Что-то подобное я уже слышала - и совсем недавно. Кто же это сказал?..
        7. Мы собираемся и едем, а я узнаю, как выглядит медвежья полость, которую, по Блоку, надо запахивать на лету.
        Не успела за Шпинделем закрыться дверь, как вбежала Тюня:
        - Барыня зовут одеваться!
        - А разве не тут…
        - Да нет же, вас у нее будем одевать…
        Так, маман боится, что я забуду надеть корсет…
        В комнате Марьи Петровны была куча народу: она сама, Полина - обе уже одетые в бальные платья (маман в палево-коричневом, поверх которого накинута красивая кружевная пелерина, Полина - в открытом голубом платье, расшитом золотой нитью, и с Царем Ночи на груди), - и две какие-то незнакомые девицы, все время поправлявшие складки на пелерине Марии Петровны.
        - Раздевайся! - скомандовала мне маман.
        Вот еще! Я отказалась раздеваться посреди комнаты. Под белы ручки меня отвели в уголок - и все равно раздели при свидетелях, оставив на мне только серьги. Процесс одевания опять начался с чулок - на этот раз они были тонкие, похожие на наш старинный капрон, и по-видимому страшно дефицитные и дорогие, потому что маман нависла над бедной Тюней, как грозовая туча, и все время повторяла: "Осторожно, не тяните! Не дергайте! Не зацепите!" Затем перешли к корсету - какой-то особо садистской формы, в нем нельзя было согнуться.
        - А тебе и незачем, - в ответ на мои вопли заявила маман, - сидеть сможешь, и довольно…
        Туфли были новыми, ни разу не надеванными, с острыми носами, на высоком каблуке и с блестящей пряжкой. Чулки оказались точно в цвет туфелек - темно-зеленые. Платье являло собой шедевр портновской работы: сшитое из муара, меняющего цвет от голубовато-зеленого до пепельно-серого, оно было дополнено длинным бирюзовым шифоновым шарфом, легко задрапированным на груди и бедрах. С атласного платья, в котором я пришла к маман, сняли брошь и скололи ею складки шифона на плече.
        Две девицы, до того спокойно стоявшие в сторонке, подлетели ко мне и принялись дергать за рукава и юбку и заглядывать за декольте.
        - Это из салона мадам Бижо, где шили платья, ее помощницы, - изволила пояснить маман. - Вдруг что-то придется подколоть…
        Мало мне корсета, так еще с булавками в боку ходить… И я отправила девиц назад - к мадам Бижо.
        Затем мне выдали длинную меховую накидку (называется "сорти-де-баль", буду теперь знать), в которую можно было завернуть трех Анн. Темно-бурая, легкая и мягкая, она имела огромный воротник. К накидке прилагались шляпа и муфта из того же меха, как я выяснила, это был соболь. Шляпа, как можно было сразу догадаться, обильно украшена декадентскими страусовыми перьями - все-таки тыща девятьсот девятый! Ничего хорошего: перьям полагалось свисать спереди, и они заслоняли мне обзор.
        Так, в туфельках с пряжками, покачивая черными перьями, вслед за маман и Полиной - совсем уж необъятной в своей сорти-де-баль и такой же, как у меня, шляпе, - я вышла на крыльцо. Ковровая дорожка, проложенная от двери к саням, позволила без проблем пробежать по снегу. У саней уже стоял Шпиндель - в сером пальто с большим меховым воротником и в шапке пирожком из такого же зверя. Лошадь, из ноздрей которой вырывались облачка пара, была покрыта, как мне показалось, сеткой. Это чтобы снег в седоков не попадал, что ли? Сани, в которые нам, дамам, помог усесться адвокат, показались мне очень просторными - мы легко поместились там вчетвером, и еще осталось достаточно места. Мы с Марией Петровной оказались спиной к кучеру и лицом к адвокату с Полиной. Он не обращал на меня никакого внимания, войдя в роль жениха: шептал что-то Полине на ушко, отогнув воротник ее накидки, и даже засунул в ее муфту свою руку, чтобы, наверное, пожать пальчики невесты. Да на здоровье - не жалко…
        Так как о быте во времена модерна я была осведомлена, в основном, из стихотворений, то потребовала, "медвежью полость", знаете, как у Блока:
        … легко заправить
        Медвежью полость на лету,
        И, тонкий стан обняв, лукавить,
        И мчаться в снег и в темноту.
        Я очень удивилась, когда Шпиндель предложил мне не только эту самую полость - медвежью шкуру на суконной подкладке, но и целый меховой мешок, чтобы прятать туда ноги.
        Маман скомандовала "Трогай!" - и мы поехали. Я смотрела на Питер столетней давности: Невский проспект мало изменился, разве что освещение было непривычным - фонари давали только небольшой круг света, а витрин в огнях было мало. И снег, и темнота, и сани, и даже тонкий стан - все это у меня было, и от этого захватывало дух. Кто бы еще обнял…
        Повернув три или четыре раза (после второго поворота я перестала понимать, где мы), сани остановились возле солидного особняка, окна которого горели все до единого. Дверь гостеприимно распахнута, и к ней от дороги вела такая же ковровая дорожка, как та, по которой мы шли к саням из нашего дома.
        Шпиндель снова суетился, высаживая нас из саней по очереди. Я вылезла последней и опираться на руку адвоката не стала - пусть думает что хочет…
        8. Я знакомлюсь со своим прадедушкой - будущим, конечно.
        Внутри людно, шумно и жарко. Мужичок в ливрее "принял" (по выражению маман) наши меха, умудрился, ничего не уронив, куда-то утащить всю кучу сразу. Маман еще раз придирчиво меня оглядела, не обращая внимания на Полину (видимо, та уже была отрезанный ломоть), и во главе нашей команды поплыла в сторону пары на ступеньках мраморной лестницы - мужчины в мундире и дамы в платье цвета спелого граната.
        - А что надо говорить? - забеспокоилась я.
        - Ничего. Слегка присядь - книксен…
        Моя прапрабабушка произносила эти слова, широко улыбаясь направо-налево. Со стороны и не подумаешь, что у нас оживленная беседа.
        Минут пять маман и пара на лестнице (хозяева, принимающая сторона) обменивались любезностями. Я скосила глаза на Полину - та стояла с приклеенной улыбкой и держала адвоката под ручку. Я постаралась не отвлекаться на разглядывание публики, хотя очень хотелось… В конце концов все нужные слова были произнесены, нам вручили листки с программой вечера и заставили вынуть из черного шелкового цилиндра по билетику - с номером и булавкой. Билетик следовало приколоть куда-нибудь на одежду. Я прицепила номер на грудь, пониже броши. А еще говорят, что бейджи - новейшее изобретение…
        Маман нас оставила, чтобы примкнуть к группе солидных матрон, а мы двинулись в самую гущу веселящейся толпы - наверное, человек пятьдесят. От разнообразия нарядов голова шла кругом. Вдоль дальней стены зала стояли столы с закусками. Спиртное разносили люди в ливреях. Народ без суеты угощался. Но по всему видно, что угощенье - совсем не главное в этой тусовке. Полина изъявила желание подойти к "буфету", мы благополучно пересекли зал и остановились у длинного стола - икра, балык, какое-то заливное. Я уж точно сюда не есть пришла, поэтому повернулась спиной к Полине и стала обозревать зал. Возвышение - сцена. Даже занавес имеется. Так, посмотрим, что там, в программке… Концерт (пение, мелодекламация, факир). Лотерея. Почта. Полина жует, поэтому обращаюсь к Шпинделю:
        - Антон, а что такое "Почта"? Тут написано, что работает без перерыва…
        Мне вовсе не хотелось разговаривать с адвокатом, но деваться было некуда. Зато Шпиндель, мне показалось, даже обрадовался:
        - Гимназисты по залу бегают, с крылышками за спиной… Это почтальоны… Захотите кому-нибудь написать, подзовите такого гимназиста - у них есть бумага и карандаши. Напишите записку, укажите номер адресата и свой - для ответа. Гимназист отнесет записку…
        Не прошло и трех минут, как мальчишка лет тринадцати принес мне, номеру 55, первое письмо. Написано оно было по-французски, и я дала его Антону, чтобы он перевел. Хотя не факт, что Шпиндель скажет мне правду… Адвокат прочитал записочку и сообщил, что номер 23 испрашивает моего согласия на тур вальса. Буду ли я отвечать? Я спросила, обязательно ли это. Нет. Ну и обойдется… Надо сначала посмотреть, кто скрывается под номером 23…
        Следующие пятнадцать минут показали, что у здешних молодых людей какие-то однообразные желания - еще девятеро мечтали со мной танцевать. Я не ответила никому. Полина завидовала - она не получила ни одной записки. Мальчишки-почтальоны рысью носились по залу - видимо, подобная переписка была в 1909 году источником получения адреналина и жутко щекотала нервы.
        Мы фланировали по залу. Время от времени Шпиндель называл кого-нибудь из встреченных, с которыми следовало раскланяться. От меня не требовалось ничего говорить - только улыбаться. Начался концерт - сплошная самодеятельность. Дочь хозяев спела романс (незнакомый) под собственный аккомпанемент. Две дамы (у рояля - юноша в студенческой курточке), подвывая, чтобы перекричать рояль, дуэтом прочли стих Некрасова о бурлаках. Факир изрыгал настоящее пламя, превращал воду в вино и отгадывал мысли. Я нажала на свою синюю кнопку - ничего подобного, подстава. Потом начались танцы под рояль - играл все тот же студентик. Почта не прекращала работу. Очередная записка заставила меня схватиться за Шпинделя - мало приятного за него хвататься, но иначе я бы рухнула на пол, как бревно, в своем несгибаемом корсете:
        "Анна Федоровна! Окажите мне честь быть представленным Вам. Иван Павлович Закревский. N61"
        Я спросила адвоката, знает ли он, кто такой Закревский.
        - Конечно, знаю. На юридическом факультете мы учились вместе - я, Сурмин и Закревский. Закревский, правда, старше нас с Арсением. Сенат назначил Закревского губернатором Энской губернии, это в Сибири. Вот, собирается отбывать… Он и Сурмина туда берет - вице-губернатором, да я уж вам говорил, что Сурмин уезжает… Сурмин давно искал повод увезти жену из Петербурга - надеется, перемена впечатлений будет ей на пользу.
        Я ухватила пробегавшего мимо почтальона за крыло, потребовала у него бумагу и карандаш и написала номеру 61 одно слово - ДА. Печатными буквами. Не стала писать больше, а то насажаю ошибок, и человек подумает, что Анна малограмотная. Кроме того, могут возникнуть нежелательные вопросы, если Закревскому придет в голову сравнить мои каракули с почерком Анны. Надеюсь, он поймет, что значит ДА.
        Закревский оказался возле нас через две минуты после того, как я вручила ответ почтальону, - из чего я заключила, что за мной велась слежка.
        Высокий, с военной выправкой мужчина, одетый в штатское, улыбаясь, смотрел на меня. Лет тридцати пяти. Открытое лицо. Усы. Темноволосый. Держится с достоинством, уверен в себе.
        - Антон, представь меня дамам… - приятный баритон.
        И прадедушки завели шарманку с расшаркиваниями и ничего не значащими словами…
        Когда условности были соблюдены, Шпиндель нагло заявил, что если у Закревского нет сейчас дамы, то ею могу стать я.
        - Я буду счастлив, если Анна Федоровна не возражает…
        Анна Федоровна не возражала, и Шпиндель, слегка подталкивая свою нареченную, чтоб шла быстрее, затерялся в толпе.
        - Вы сговорились? - спросила я.
        Закревский в энный раз поцеловал мне руку и рассмеялся. Если моя прабабка не дура, она выйдет за Закревского - у него смех честного человека, который не умеет притворяться. И получается, она не дура, если подписывала свои картины "А.Ф.З."
        - Анна Федоровна, позвольте, я объясню… Я здесь для того, чтобы просить вас стать моей женой…
        Я ожидала чего-то подобного - но не посреди толпы! Догадался бы хоть к стенке меня прислонить… Теперь-то я понимаю, почему тамошние дамы без конца в обморок падали - дышать в этих корсетах невозможно, а если еще волнение - вообще кранты… Голова у меня в очередной раз пошла кругом…
        Видимо, Закревский что-то такое почувствовал и, поддерживая меня под локоть и даже слегка касаясь талии, проводил в уголок зала, где стоял отгороженный пальмами диванчик. Следующие полчаса мой прадедушка объяснялся в любви моей прабабушке. Я все слышала и видела. Наверное, я единственная на Земле, побывавшая в такой ситуации. Закревский говорил спокойно - как человек, который давно все для себя решил:
        - Я понимаю, это звучит, по меньшей мере, странно: вы видите меня впервые и, возможно, даже не слыхали обо мне. Но я о вас слышал часто и много - от Шпинделя, а в последнее время - от Сурмина. Так вышло, что я не был женат, мое сердце долго оставалось свободным, и когда я вас увидел, я понял, что не хочу другой жены, кроме вас. Последние две недели я, можно сказать, ходил за вами по пятам, не решаясь подойти, и вы нравились мне все больше и больше. Я понял, что вы станете именно такой женой, которая мне нужна, - другом и помощником. В Энске, где я должен быть через месяц, достраивают дом для моей семьи, а семьи и нет. Выходите за меня, я сделаю все, чтобы вы меня полюбили, чтобы вы были со мной счастливы… Хотите, с нами поедет ваша матушка, сестра, даже ваша престарелая тетка - места всем хватит, дом большой…
        - А вас не пугает перспектива жениться на девице с прошлым? Раз вы друзья со Шпинделем, он, наверное, рассказывал о своих видах на меня? До Энска могут дойти слухи о той истории, которая случилась в нашем доме, - вы о ней наверняка знаете? И что мною занимались доктора, и не все в порядке с моей психикой? Вот память подводит…
        - Прошлое не имеет значения, если есть настоящее и будущее… А у нас впереди целая жизнь… Выходите за меня, Аня… Поедем в Сибирь - там тайга, кедры, река… Все ваши болезни как рукой снимет…
        - Иван Павлович, я дам вам ответ завтра. Только пообещайте, что все, что вы мне говорили сейчас, вы скажете снова - слово в слово. А потом можете еще раз спросить, согласна ли я стать вашей женой.
        Если Закревский и удивился, то виду не подал и снова поцеловал мне руку.
        9. Я получаю Перепетую, и мы едем домой.
        Мы прогулялись к "буфету" и выпили шампанского - за знакомство. Тут объявили начало лотереи - с одним-единственным выигрышем - куклой, ростом с пятилетнюю девочку. Куклу вынесли на сцену в огромной коробке. Конечно, кукла была новехонькой, но я все равно узнала ее, мою Перепетую. Всем присутствующим продемонстрировали запечатанный конверт с именем куклы и велели полчаса угадывать. Я остановила почтальона, потребовала карандаш и бумагу и написала: N 55. Затем я передала карандаш Закревскому и попросила его написать имя: ПЕРЕПЕТУЯ.
        Закревский снова рассмеялся:
        - Такое имя… но почему? Может, она Ирэн или Софья?
        Только не Софья! И Закревский написал: "ПЕРЕПЕТУЯ" - ни одного ятя! Зря я волновалась.
        Ровно через тридцать минут дочь Мордвиновых (та, которая пела романс) показала со сцены коробку с записочками - примерно такого размера, как те, в которых продают бумагу для принтера, - и сообщила, что пойдет разбирать почту. Двое молодых людей с напомаженными волосами напросились в помощники.
        - Вы думаете, все будет честно? - спросила я Закревского.
        В нашем двадцать первом веке в честный выигрыш в лотерею уже не верит никто.
        - А как может быть иначе?
        - Ну, как… Заранее заготовят нужную бумажку - с правильным ответом, или подменят конверт с именем…
        - Анечка, да будет ли кто так стараться из-за куклы…
        - А вдруг кому-то очень захочется ее иметь?
        - Моя дорогая, если вы не угадали, и кукла достанется кому-то другому, обещаю: я куплю вам точно такую же… Но если вы выйдете за меня, будьте уверены, у вас появятся куклы куда лучше - живые… Понимаете меня?
        Я даже знала, как их назовут - Луиза и Аглая… А Закревский, похоже, уверен, что ему не откажут…
        Когда, наконец, на сцене появилась девица Мордвинова в своем лиловом с черной отделкой платье, вся тусовка кинулась к ней. Мы с Закревским оказались прижатыми к стене и друг к другу. Быть прижатой к стене нормальным мужиком - это впечатляет, в каком бы веке ни находилась дама. И пока барышня на сцене рассказывала, каких трудов ей стоило найти для куклы такое редкое имя и как ей грустно расставаться с куклой, потому что имя угадано, Закревский меня поцеловал. Конкретно - не просто чмок в щечку. Будь это в наше время, я, скорее всего, отнеслась бы к такому поцелую, как к забавному приключению. Но здесь, наверное, надо вести себя иначе. А как? Возмутиться - чтобы окружающие обратили внимание? Сейчас-то все смотрели на сцену… Врезать по усам? Зарыдать, изобразив оскорбленную добродетель? Пока я думала, на каком варианте остановиться, Закревский прошептал, щекоча мне ухо усами:
        - Я как можно быстрее хочу знать, что не противен тебе… И хочу, чтобы ты знала, как мне нравишься ты…
        И никаких брудершафтов. Не мужик, а танк. Наверное, моей капризной прабабке такой и нужен.
        Пока я в очередной раз ставила на место свои мозги, по толпе прошла волна - угадавший имя куклы не вышел на сцену. Номер назвали снова - пятьдесят пять. Ну, японский городовой…
        - Закревский, ты что, не слышишь? Это же мой номер! Я отгадала, Перепетуя моя! - я взяла своего будущего прадедушку за руку и повела к сцене сквозь толпу.
        Вот что мне нравится в людях начала двадцатого столетия - они не тушуются. Закревский спокойно стоял на сцене и держал громадную коробку с куклой. Думаю, ни один мой современник из двадцать первого века не согласится на виду у толпы торчать в обнимку с куклой. А Закревский невозмутимо ждал, чем кончится мой спор с юной Мордвиновой: девица, вручив мне куклу, потребовала, чтобы я… спела. "Мы знаем ваши таланты… Вот рояль…Просим, просим…" Ага, щас спою… Анна - может быть, но не я. Допускаю даже, что вдруг и я бы запела, но рисковать не буду. Я думала, что лучше - изобразить обморок или бесцеремонно развернуться и уйти, но это означало бы снова подставить прабабку. А что если… И я решила просто прочесть со сцены стихи. А их, стихов, я уж точно знаю на двухчасовое выступление, не меньше. Когда-то, еще в студенческие времена, я таким образом выспорила ящик шампанского. Молодой препод, на чьем семинаре я устроила свое показательное выступление, заключил со мной пари, подстрекаемый моими одногруппниками, и выложил-таки деньги на бочку. Парни из группы живо сгоняли за шампанским, которое потом выпили на
какой-то вечеринке в общаге, причем без меня. Интересно, конечно, получается: мозг, серое вещество, в котором, по заверениям ученых, гнездится память человека, принадлежит Анне, но помню-то я, Нина, чье серое вещество сейчас вообще непонятно где…
        Доброжелательно настроенный народ, которого, как мне показалось, прибавилось, терпеливо ждал. Я отправила Закревского с куклой к зрителям, подошла к краю сцены и громко сказала: "Александр Блок. На Островах". Вот не надо было в санях меня везти - медвежья полость в голове застряла… Зал затих. Я успела подумать: а вдруг Блок еще не написал это стихотворение - или написал, но еще не напечатал? Но махнула рукой - какого лешего? Даже если сам Блок вдруг в зале (от этой мысли меня бросило в жар - но раз я в 1909 году, такая встреча вполне могла состояться), отступать некуда…
        Видимо, моя манера чтения сильно отличалась от того, как было принято декламировать стихи до первой мировой. Аплодировала, как я могла заметить, мужская половина зала. Дамы и девицы натянуто улыбались.
        Спускаясь со сцены, я услышала женский голос: "Вечно эта Назарьева…" - далее последовало французское слово. Так и не узнаю, что я там "вечно", - на синюю кнопку хоть час дави… Ну, увижу мысль, а она на французском… Что-то тут недоработано…
        Закревский, чьи руки были заняты Перепетуей, повел меня к выходу.
        - Привыкай к куклам, - сказала я будущему прадедушке. - Понимаешь меня?
        Закревский опять засмеялся. Надо же, какой веселый нрав…
        Нас уже поджидали Полина с адвокатом. Завистливая у меня сестрица - ни слова одобрения или радости по поводу выигрыша. Вот настучу маман, что они со Шпинделем меня бросили - обеспамятевшую… Я спросила Закревского, знает ли он, что его ДРУГ Шпиндель (я специально сделала ударение на слове ДРУГ) предложил Полине руку и сердце, каковые были благосклонно приняты? Шпиндель по своему обыкновению сделался краснее рабоче-крестьянского флага, а Закревский рассыпался в поздравлениях. По-моему, на лице прадедушки отразилось облегчение - он же знал о былых чувствах Шпинделя, и не может быть, чтобы ревность не имела места!
        Решили ехать домой. Шпинделя я послала за санями (оказывается, это был собственный выезд маман, и сани успели отвезти ее домой и вернуться за нами), Закревский остался нас с Полиной "одевать". Тип в ливрее притащил гору наших мехов - ничего не перепутал, и я снова оказалась в черных страусовых перьях и в соболях - в своей сорти-де-баль, которую Закревский осторожно возложил (другого слова не придумаешь) мне на плечи. Полине досталось гораздо меньше почета - а нечего стоять, высокомерно выпятив нижнюю губу.
        Сестра шла впереди, затем Закревский - одной рукой обнимая коробку с Перепетуей, а другой - меня.
        В санях я села близко-близко к Закревскому - никаких сексуальных мотивов, просто в этом девятьсот девятом мне было очень одиноко, а Закревский прямо-таки излучал флюиды надежности и расположения ко мне - Анне, не Анне - какая разница! - к человеку.
        На обратном пути я обнаружила, что у медвежьей полости есть еще одно свойство: она не только греет, но и скрывает. Например, то, что Закревский обнимал меня за тонкий стан - действительно, тонкий, без кавычек, - и гладил коленки. Не просто будет завтра Анне…
        10. Ужин и прощание.
        Дома нас ждал накрытый к чаю стол - и Сурмин, который по виду Закревского сразу обо всем догадался. Хотелось думать, что Арсений Венедиктович с сожалением расстался с мечтой об Анне, но по его лицу сожаления нельзя было прочесть, а свою синюю кнопку я запрятала подальше. Марья Петровна была наконец-то довольна: Полина, можно сказать, пристроена, строптивая Анна чинно сидит с чашкой, отщипывая кусочки бисквита, а мужчины, как им и положено, говорят о политике и обсуждают газетные новости. Над столом носятся слова, смех, взгляды, звяканье ложечек о чайные чашки.
        - Кругом одни бомбисты и революционеры… Полковника Карпова, начальника охранного отделения, убили…
        - Где это случилось?
        - В доме 25 по Астраханской улице, на Выборгской стороне…
        - Убийцу нашли?
        - Да, поймали… Представьте, он в шкафу спрятал адскую машину…
        - Как жить? Ах…
        - Полина, передай Арсению Венедиктовичу варенье…
        - Господа, новость: в думе всерьез обсуждают постановление о воспрещении кондукторам трамвая пускать в вагоны дам в шляпках с длинными булавками…
        - Это почему?
        - А вдруг кому из пассажиров - да в глаз?
        - Ха-ха-ха!..
        - Иван Павлович, ну грех же смеяться… Вдруг и правда… в глаз…
        - Ох-ха-ха-ха…
        - И зачем издавать обязательные постановления? Есть же статья 123 - арест до семи дней или штраф до двадцати пяти рублей…
        - Анна Федоровна, я приму чай только из ваших рук…
        - Княгиня Протасова мне рассказала, что на рынках Петербурга появляется женщина в монашеском одеянии - мать Параскева. Говорят, она монахиня одного из московских монастырей. Она продает в аптечных пузырьках песок от всех хворей…
        - Помилуйте, Марья Петровна, это простой песок. Знаю я эту мать Параскеву - она не только "недужных пользует" своим песочком, но и торговцам предлагает - "для счастья в торговле". Лавочники этим песок посыпают около лавки и некоторые товары.
        - Просвещение, ау…
        - Слыхали, Леопольд П скончался. Он на бельгийском троне пробыл более сорока лет…
        - Кто наследник престола?..
        - А ты бы хотел?
        - Господа, ну, право…
        - У полковника Верховского и его супруги послезавтра большой званый вечер - ужин с цыганами и оркестром балалаечников…
        - О, мы все приглашены…
        Часы в столовой пробили десять. Закревский откланялся и со значение приложился к ручке маман, а затем - к моей. Ждите завтра… Будем ждать, будем - а как же!
        Провожать я его не пошла - по его настоянию. И правильно - неизвестно, куда бы я его завела…
        У Полины тут же разболелась голова, и Шпиндель на правах жениха повел ее в спальню - подавать нюхательную соль, протирать виски невесты одеколоном и еще бог знает чем заниматься…
        Я совершенно бесцеремонно утащила Сурмина в бильярдную, увидев его намерение смыться, - только туда я и знала дорогу. Там я прямо спросила его, будет ли он мне петь… Да. Тогда, сказала я, надо найти рояль…
        Сурмин знал, где рояль. Более того, он смог отыскать его в темной квартире.
        Я стояла у рояля (того, что сейчас в моей мансарде) точно так же, как вчера. Стояла так, чтобы видеть лицо мужчины, сидящего за роялем.
        - Арсений Венедиктович, спойте мне то, что вы поете, когда один…
        - Это старый забытый романс…
        - Люблю старые и забытые…
        И Сурмин спел - только для меня и очень проникновенно - "Гори, гори, моя звезда". У Гр-р с прадедушкой даже предпочтения сходятся. Вот гены что делают!
        Это было прощание… Я понимала, что Сурмин прощался с возможностью перевести свои отношения с Анной в другую плоскость, и отныне они - только знакомы. Я снова будто смотрела кино, где я в главной роли.
        Сурмин встал. Я не могла отпустить его вот так - не пожав руки. Я шагнула к нему, одновременно снимая серьги. Их я вложила ему в раскрытую ладонь.
        - Это вашей дочери. Я хочу, чтобы у вас остались не только воспоминания об этой минуте, но и нечто вполне осязаемое…
        - Но я не могу, не должен…
        - Можете и должны… И не обижайте меня отказом… Вы не представляете, что вы сделали для меня…
        - Ничего сверх своих обязанностей…
        Как ему объяснить, что я имею в виду вовсе не его работу (где он, кстати, лопухнулся, проморгав Шпинделя), а его ДНК, его кровь, его потомка - моего Гр-р.
        Прежде чем положить серьги в нагрудный карман кителя, Сурмин поцеловал их и мою руку, а я подставила ему лицо - прости, Гр-р… Губы Сурмина были такими же горячими и сухими, как у Громова. Видимо, наследственная черта - доминантный ген…
        Следователь не мог покинуть дом Марьи Петровны, не простившись с нею. Поэтому мы вернулись в столовую. Сурмин раскланялся и удалился, также попросив не провожать его.
        Я осталась одна со своей прапрабабушкой. Я подошла и
        обняла ее:
        - Мне сделал предложение Закревский. Завтра он официально придет просить моей руки. Я выйду за него, и мы уедем в Энск.
        - Да, наверное, так будет лучше - уехать… После всего, что случилось, здесь тебе мужа не найти…
        - Я подарила серьги Сурмину - для его дочери…
        - Я же сказала, можешь делать с ними что хочешь… Но я так и знала, ты что-то с Сурминым затеваешь…
        Да. Но только через сто лет…
        Марья Петровна позвонила в маленький колокольчик. Вошла Устя - и маман отправила нас раздеваться.
        Бам-м-м-м… Одиннадцать… Мне оставалось написать Анне письмо и лечь спать. Прощайте, предки…
        ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
        1. Я возвращаюсь, и у меня проблемы.
        Я проснулась, как от землетрясения - в ужасе и не понимая, где нахожусь. Японский городовой! Японский городовой!! ЯПОНСКИЙ ГОРОДОВОЙ!!! Серое утро, диванчик в углу спальни Анны, и на нем - я, по-прежнему Анна…
        Какого лешего не сработало? Что должно было сработать, я понятия не имела, но оно не сработало. Может, я попала в какую-нибудь точку невозврата, и мне теперь не выбраться из этого 1909 года никогда?
        Я скатилась с дивана и как была - в ночной рубашке Анны на голом теле, без всяких там панталон и пеньюаров с завязочками, - понеслась в комнату Аделины, хотя плохо представляла, где ее искать. Я мчалась через анфиладу комнат, проскакивала коридоры и рывком открывала двери (иногда одни и те же по нескольку раз), пока не влетела в спальню Аделины. Старуха стояла посередине комнаты, опираясь на сиденье стула.
        - Допрыгалась… - раздался мощный бас.
        Может, это знак, что силы к бабке вернулись, и она мне поможет?
        - Довольна? Говорила тебе - не лезь!
        - Ладно, хватит уже воспитывать… Что делать-то?
        - Что-что… Садись вот на стул…
        Я села. Старуха стояла совсем близко. Рассматривая Рассматривая все в лицо Аделины, вдоль и поперек исчерченное морщинами, я вспомнила, какая она была на фотографии, - умопомрачительная красавица.
        Бабка ткнула меня кривым пальцем в лоб:
        - Не обо мне вспоминай… Думай ОБ Анне, а не КАК Анна… В этом твоя ошибка… Ты начала жить за Анну, а надо было просто смотреть, если уж пришла… Сегодня помогу, но больше не лезь! Там, у себя, захочешь что узнать - смотри в мое зеркало, а Луизину дверь закрой… Теперь спи! Спи!
        Я послушно закрыла глаза - полный мрак и тишина… Мрак… Тишина… Левую щеку греет… солнечный луч? А окно в комнате Аделины было справа, когда я сидела на ее стуле… И я открыла глаза…
        Лежу в собственной постели. В наряде Евы - то есть без ничего. Отлюбленная по полной программе, причем недавно - я не девочка, однако, понимаю что к чему…
        И я залилась слезами… Сначала я роняла слезы молча, потом начала всхлипывать, а скоро просто рыдала - лучше пусть бы я осталась в этом девятьсот девятом навсегда, чем вернуться и узнать, что мне наставили рога, и так гадко - используя мое собственное тело, когда я была не я.
        - Знать тебя не хочу больше-е-е-е…
        - Почему? - не понимает Гр-р.
        Еще ни один мужик не видел меня плачущей из-за его выходки. Слезы мгновенно высохли, и я запустила подушкой в мокрого и с полотенцем вокруг бедер Гр-р.
        - Уходи.
        - Да почему?
        - Ты еще спрашиваешь? Ты что сейчас делал?
        - Под душем стоял…
        - Ты кретина не включай тут… Нашел дурочку, понимаешь… А перед душем? - и в Громова полетела еще одна подушка.
        - Ты же была не против…
        - Ты же, ты же… Как раз не я же! Предупреждала я тебя… Я тебе пароль сказала? Нет, не сказала! Так что поздравляю, ты с моей прабабушкой переспал… Извращенец… И вали теперь отсюда…
        Я с головой залезла под одеяло и принялась проклинать тот день, когда мне принесли письмо от Луизы Закревской. Жила бы себе припеваючи под азиатским солнышком, читала бы всякую ерунду - про фестиваль акынов, например, и знать не знала ни о каком Гр-р… У меня опять полились слезы.
        - Выслушай меня…
        Я плакала под одеялом.
        - Нина…
        Я продолжала плакать. Дышать было нечем, но вылезти, пока Гр-р не уйдет, я не могла - голая, вся в слезах и с распухшей физиономией… Да ни за что!
        - Нина!
        Только я собралась незаметно проделать отверстие для дыхания, как Гр-р сбросил с меня одеяло, оторвал от постели и отволок под душ, не обращая внимания на крики протеста и попытки выцарапать ему глаза.
        Горячий душ - вместе с Гр-р…
        - Не плачь, я же с тобой… Сейчас - и тогда. Это тебя со мной не было, а я был с тобой, с тобой…
        2. Мы едем в Закарск.
        - Ты рассказываешь первым, - потребовала я за завтраком, наливая Громову кофе, а Морковке - молоко.
        - Нет, ты, - уперся Гр-р.
        - Нет, ты! Мне рассказывать долго, а ты умеешь в телеграммном стиле… Вот кофе допьешь - и начинай…
        - Раз так, давай отложим. Мы же с тобой в Закарск едем, забыла? Прямо сейчас… Витек с Толей уже там, нас ждут.
        Гр-р дал мне на сборы полчаса и пошел в контору. Я насыпала кошке сухого корма, налила свежей воды, побросала в сумку кое-какие вещи - вдруг опять ночевать придется в гостинице. Да еще с коллегами Громова общаться предстоит - тут свитера мало… Ну, и еды надо больше, чем на одного Гр-р, кто его знает, как в этом Закарске со снабжением…
        Когда Гр-р поднялся ко мне, я уже была одета, а у входа стояла моя большая дорожная сумка.
        - Ты кого-то с собой берешь? - удивился Громов.
        - Гриша, кого я могу взять с собой, я здесь никого не знаю…
        - А чего ты туда напихала? - Гр-р уже тащил к выходу мою сумку.
        - Запасные трусики и бутерброды.
        - На четверых?
        - На четверых, на четверых…
        - И трусики - на четверых?
        - Нет, трусики - это только для тебя.
        Продолжая трепаться в том же духе, мы спустились во двор. В Энск в очередной раз в этом году пришла весна. Солнце играло в окнах. Парочка дроздов купалась в луже. Еще штук шесть птичек ожидали своей очереди, галдя и подпрыгивая. Хотя больших и маленьких луж кругом было в изобилии, всем птицам по какой-то причине нужна была именно эта лужа.
        - Нина, ну ты где! - позвал меня Гр-р.
        Я оставила лужу дроздам и повернула к машине. Громов стоял, придерживая для меня дверь. Сколько я ни ездила с ним, он всегда открывал мне дверь джипа - садилась ли я в машину или выходила из нее. Не то, что мой бывший… Ему и в голову это никогда не приходило… Один раз я пыталась ему объяснить, что он должен выйти из машины и открыть мне дверь, так он только с третьего раза вообще понял, чего я от него хочу, а поняв, страшно удивился: вот еще, зачем такие сложности, если я сама знаю, как дверь открывается…
        - Пристегивайся… Поедем…
        - Гриша, ты же ночь не спал… Может, надо отдохнуть?
        - Вот приедем, сдам тебя парням - и лягу спать…
        - А я, что, с тобой спать не лягу?
        - Во-первых, если ты со мной ляжешь, мне будет не до сна. А во-вторых, кто работать будет?
        - А что делать-то?
        - А там вот какая история…
        И Громов рассказал, что к нему в контору неделю назад пришел его старый знакомый. Фамилия мужика Устюжанин, зовут Сергей Михайлович. В одном классе учились - он, Громов и Шпиндель, даже дружили, потом пути разошлись. Давным-давно Сергей развелся с женой. В Закарске занимается пушным бизнесом, звероферма своя и небольшой кожевенный завод. Имеется любовница Галя - лет на пятнадцать моложе Устюжанина. Есть квартира в Энске - живет в ней, когда приезжает сюда по делам. Есть дом в Закарске - живет там постоянно вместе с Галей - той самой, что на пятнадцать лет моложе. Началось все с того, что Сергей стал получать на свой e-mail письма от неизвестной бабы, напрашивающейся к нему в содержанки. Типа - купи мне дом и приходи туда меня любить… Мало того, что эта особа предлагала ему себя, она грозилась "передушить" всех его баб, на которых он положит глаз. После третьего письма Устюжанин отправился к знакомым ментам. Место, откуда посылали письма, быстро вычислили - это оказался компьютерный клуб в Энске. Видео-наблюдения там нет, а опросы персонала и завсегдатаев клуба ничего не дали. После того как в
клубе побывали менты, угрозы по электронке прекратились, но начались по мобильнику - дама перешла на SMS. Текст всегда один и тот же - ровно такой, как в электронных письмах. В милиции выяснили, что сообщения посылались с разных телефонов. По номерам установили владельцев, которые заявили, что телефоны когда-то были потеряны или украдены. Сергею посоветовали сменить номер мобилы, и тогда он обратился в "Гром". Пока он был в Энске, некто звонил ему на городской телефон и снова угрожал - шепотом, поэтому голос распознать не удалось. Выяснилось, что звонили по-прежнему с мобильных телефонов. Дважды одним телефоном барышня не пользовалась… Вернувшись в Закарск, мужик получил письмо по почте - со штемпелем Закарска. Текст прежний, составлен из вырезанных букв, адрес распечатан на принтере и наклеен на конверт. В Закарск мы едем потому, что Галина, сожительница Устюжанина, пропала - вот уже трое суток от нее ни слуху, ни духу.
        Я слушала, и у меня пока появился только один вопрос:
        - Гриша, а почему Устюжанин не попытался поговорить с этой женщиной? Раз SMS получил, можно же было сразу позвонить… Или по городскому телефону ответить… А почему в милиции его телефон не стали прослушивать?
        - Прослушивание телефона - это из области фантастики. Здесь, в глубинке, все на уровне пятидесятых прошлого века…
        - Компьютеры же есть… И мобильная связь… Интернет опять же…
        - А прослушки нет… Почему не попытались установить контакт - это меня тоже заинтересовало. Сергей объяснил, что сначала не придал письмам значения - хулиганство и хулиганство. К ментам пошел, потому что надоело. А после того как Галина пропала, забеспокоился всерьез. Но с тех пор - никаких писем или звонков.
        - Похоже на действия маньяка. Но если это женщина… Маньяки бывают, маньячки - нет… Какая-нибудь озлобленная баба… Вы же окружение Устюжанина наверняка перетрясли… Есть подходящие кандидатуры?
        - Парни этим занимаются - поэтому и в Закарске торчат.
        - Ну, так и в Энске она может быть…
        - Галя-то пропала в Закарске, поэтому решили начать оттуда. Если не нароют чего-нибудь, придется, конечно, шерстить в Энске…
        - А я как могу помочь?
        - А ты мне скажешь, жива Галя или нет…
        Потом Гр-р углубился в какие-то свои мысли и довольно долго мы ехали молча. Я смотрела на лес вдоль дороги и думала, как хорошо, что хоть где-то на Земле еще остались дремучие чащи - едешь, едешь, и нет им конца. Летом, наверное, тут грибов тьма…
        - Гриша, а мы за грибами с тобой пойдем?
        - Когда?
        - Прям щас!
        Я хотела, чтобы это прозвучало с иронией - какие грибы в апреле? Но Гр-р ответил вполне серьезно:
        - Так снег еще… Вот сойдет снег - и пойдем… Сегодня у нас что? Третье… Я думаю, через пару недель и пойдем…
        - Издеваешься, да?
        - Почему? И в мыслях не было…
        Я надулась и замолчала. Через пять или шесть километров я вспомнила, что бывают и весенние грибы, как их, дьявол, строчки и сморчки. Значит, скоро пойдем с Гр-р по грибы. Ну, мне простительно не знать: там, откуда я родом, лесов с грибами и грибов в лесах нет. Одни шампиньоны в коробочках.
        Гр-р продолжал упорно о чем-то думать - уж точно не о грибах… В машине было тепло, я сняла куртку, свернула и положила под голову. Глаза сами собой закрылись.
        Проснулась я, когда джип остановился у высокого забора.
        - Привет, - сказал Гр-р. - Приехали. Ты так сладко спала…
        Не привыкну к его поцелуям - аж в ушах звенит…
        Гр-р сам отстегнул мой ремень, как всегда открыл мне дверь и помог выбраться из джипа.
        - А где город-то? - спросила я, натягивая куртку. Здесь было значительно холоднее, чем в Энске, - совсем еще зима, снег и не думал таять…
        - Это город и есть - одна из главных улиц.
        Хороша улица - одни заборы…
        Гр-р кому-то звонил:
        - Да, уже… Вот стоим тут…
        Металлические ворота поползли вдоль забора. В образовавшуюся дырень мог проехать не только джип Громова, а вполне свободно, дверь в дверь, два каких-нибудь хаммера. В воротах стоял Витек и радостно приветствовал шефа:
        - Ну, вы быстро… Я думал, не раньше вечера…
        Гр-р снова залез в джип, а я пошла рядом с Витьком к дому из серого кирпича - типичный образец ново-русской архитектуры, смесь готики и кича.
        Громов с моей сумкой уже стоял на крыльце:
        - Витя, где нам апартаменты отвели - покажешь?
        3. Я работаю консультантом-экстрасенсом.
        Оказалось, гостевые комнаты на втором этаже. Обстановка не пошлая, даже ванная есть. Гр-р оставил меня заниматься сумкой, а сам вышел с Витей, сказав, что скоро вернется. И правда, только я вытащила из сумки пакеты с едой, как мужчины вернулись. Видимо, Витек получил указания в отношении меня, потому что бодро подхватил пакеты и понес их вниз. Я, естественно, поспешила за ним, оставив Гр-р в одиночестве.
        Витек с Толей, блондином ростом с Дядю Степу - включая Гр-р, все мужики в "Громе" были под метр девяносто и выше, - окопались на кухне.
        Я со своими скромными ста шестьюдесятью тремя сантиметрами чувствовала себя среди этих мужиков какой-то Дюймовочкой-недомерком. Хорошо хоть не недоумком, потому что относились ко мне ребята весьма настороженно. Не знаю, что им наговорил Громов, но, похоже, они воспринимали меня исключительно как любовницу босса, которой от безделья пришла в голову блажь поупражняться в детективном расследовании. Кроме того, они явно не понимали, что вообще Громов во мне нашел: вокруг девок пруд пруди, а он выбрал совсем не молодую и не очень красавицу…
        - Мальчики, - я решила, что изобретать велосипед нечего, и путь к мужским сердцам следует, как обычно, прокладывать через желудок. - Вы уже обедали?
        - Нет! - дружно грянул мужской дуэт.
        - А где сам Устюжанин?
        - А он по своим делам уехал, на звероферму, тут недалеко, скоро вернется… - ответил Толик.
        - Но все, что он нам оставил в холодильнике, мы уже съели, - продолжил он и скосил глаза на снедь, выгружаемую мной из пакетов.
        Я все-таки заглянула в холодильник: там еще оставались яйца, немного молока, замороженные овощи. Пошарив в шкафах, я нашла сахар, муку и растительное масло. Духовка включилась без проблем. Ну, поехали…
        Мужики бросили свои дела и с интересом наблюдали, как я наливаю молоко в муку, взбиваю яйца, режу хлеб, открываю банки, запихиваю в духовку пирог, а в микроволновку - блинчики с мясом. Гр-р их любит, и у меня всегда есть запас в морозильнике. Через двадцать минут пирог (особо быстрый рецепт - тесто жидкое, как на блины, а наполнение - овощи) готов, чайник закипел, а стол накрыт.
        - Прошу, - сказала я. - Садитесь!
        - А шеф? - хором взвыли подчиненные.
        - А шеф уже здесь… Чем это у вас тут пахнет - я даже проснулся… - Гр-р выглядел вполне бодро.
        Штирлиц какой-то - полчаса спит…
        - Нина, - Гр-р подмигнул мне, - если у тебя еще и коньячок есть в заначке, я буду тебя носить на руках всю оставшуюся жизнь…
        - Ой, смотри… Не я это сказала… Да еще при свидетелях, - я достала из пакета бутылку.
        А то я не знаю, что мужикам надо…
        - Все, шеф, - пробасил довольный Толик. - Ты пропал…
        Обед прошел как нельзя лучше. Мужики смели все, и Толик с Витьком пошли курить на улицу. Я мыла посуду, а Гр-р мне мешал, целуя сзади в шею - мое слабое место, я таю и могу наделать глупостей…
        - Я не знал, что это на тебя так действует…
        - Еще есть места…
        - Покажешь?
        - Вот еще, сам ищи…
        - Пойдем прямо сейчас…
        - Не выйдет - ребята уже возвращаются…
        Потом мы сидели за столом, и я разглядывала письмо. Наклеенные вкривь и вкось разномастные буквы, вырезанные из рекламных проспектов и глянцевых журналов - не из газет:
        "Сергей, посмотри на меня! Зачем тебе шлюха? Чем она лучше? Я более достойна любви. Купи и мне дом и приходи меня любить. Не послушаешься, передушу всех твоих девок, как крыс. Начну с твоей нынешней".
        Подписи нет.
        Я держала в руках листок из школьной тетрадки в клетку, а видела буклеты и журнальные обложки с дырками. Я могла сказать, как называются журналы и о чем речь в проспектах. А еще я знала, что смогу найти эти журналы точно так же, как фотографии с прадедушками, стоит протянуть руку…
        Тут послышался шум мотора, и во двор въехала машина. Вернулся хозяин дома, ровесник Гр-р, но совершенно седой. Загорелое лицо и серебряная шевелюра - этот контраст делал мужика внешне интересным. Нас представили: Сергей - Нина.
        После обычных "Как дела?", "Что нового?" Гр-р попросил Сергея принести что-нибудь из вещей Гали.
        - Лучше, если я посмотрю ее комнату, - вмешалась я.
        - Нет проблем… - и хозяин повел нас наверх.
        - Вот Галина комната. Моя спальня рядом. Это чтобы не будить Галю - мне часто приходится уезжать ночью или возвращаться…
        Я нажала на свою синюю кнопку, перед тем как переступить порог, и сразу поняла, что Гали в живых нет. Черный квадрат, черный квадрат, черный квадрат - до чего бы я ни дотронулась. Для верности я подошла к туалетному столику и взяла в руки щетку для волос… Черный квадрат.
        Гр-р внимательно смотрел на меня. Я транслировала ему то, что я увидела. Громов удивился - это было заметно по его взлетевшим черным бровям, - но понял, что я ему передаю. Конечно, говорить Сергею о том, что Галя мертва, преждевременно. Мы вернулись на кухню и, оставив Сергея в доме, вчетвером отправились "в город" - как выразился Витек.
        Скоро я буду держать в руках журналы с дырками на обложках. Откуда я это знала? Может быть, опять виноват привкус медной монеты?
        Мы потихоньку брели мимо одноэтажных, а потом двухэтажных домиков, мимо скверика с березами, мимо скамеек без досок на сиденьях. Парикмахерская…
        - Зайдем? - сказала я Гр-р.
        - Ну, зайдем, раз тебе нужно…
        Толик с Витьком опять схватились за сигареты, а мы с Громовым вошли внутрь.
        Два зеркала и два кресла перед ними, сушуар, засыхающие герани на окнах. Два разнокалиберных стула для ожидающих очереди посетителей - если таковые появятся. Но, похоже, последний клиент был здесь в прошлом году. На одном стуле - пачка разноцветных журналов вперемешку с рекламными буклетами и проспектами. Я вытянула из пачки один журнал и показала его Гр-р. Обложка изрезана ножницами.
        - Так, уходим, не привлекая внимания, - тихо сказал Громов, и мы вышли.
        - А почему мы не дождались парикмахера?
        - Потому что можем спугнуть того, кто нам нужен… Все. Возвращаемся. Толя, остаешься на объекте. Витя, узнай у ментов, нет ли трупа, и что это за заведение… Я буду на связи.
        Здоровенный Толик умудрился слиться с кустами на противоположной стороне, Витек двинулся дальше в центр, а мы развернулись и зашагали в сторону дома Устюжанина. Через пятнадцать минут мы уже попрощались с хозяином, Громов закинул сумку в джип, подсадил меня, и мы отправились домой, в Энск.
        - Трусики не пригодились, - со вздохом сказал Гр-р.
        - Подожди, еще не вечер…
        - Как же не вечер - когда вечер…
        Действительно, солнце село за лес, скоро станет совсем темно.
        - Но не вечер жизни…
        - А что у нас?
        - У нас утро. Мы с тобой всего-то неделю вместе…
        - А у меня чувство, что ты была всегда, и меня до тебя не было…
        А про Соньку все равно ни звука… мужики, ну как им верить?
        Мы благополучно доехали до Энска, если можно назвать благополучным возвращение в молчании.
        Из темной прихожей на нас смотрели четыре глаза - четыре зеленых огонька. Но Гр-р видел всего два огня - только кошачьи глаза. То, что глаза домового светятся в темноте, для меня было сюрпризом.
        Я зажгла свет, Морковка тут же оказалась на плече Громова и уткнула свой нос ему в ухо.
        - Скучала, моя маленькая, скучала, моя рыбка, скучала, моя птичка… - Гр-р чесал Морковку за ухом, и оба были в полном восторге от процесса.
        - Ты, Громов, все-таки определись, кто на тебе сидит… - проворчала я, копаясь в сумке.
        Приходится признать, я ревную Гр-р ко всему, что шевелится…
        Я оставила Громова дожидаться меня на диване и дремать под телевизор, а сама закрылась в ванной, чтобы с маской на физиономии отмокнуть в соленой воде, - женщина в моем возрасте не должна манкировать косметическими процедурами. Зеркало, в которое я посмотрелась, чтобы убедиться, что мои старания по улучшению внешности не напрасны, запотело. Я собралась протереть его, и, глянув на стекло сбоку, увидела буквы, будто написанные дождем: ТЮНЯ. Вот, значит, как моего домового зовут… Из-за полотенца подсматривала мохнатая рукавичка. Ну, что ж, Тюня, будем жить вместе… Оказывается, бывают домовые - девочки.
        Но Громову о Тюне знать не надо - у меня и без нее странностей хватает.
        ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
        1. Гр-р рассказывает о своих впечатлениях от моей прабабушки.
        Утро воскресенья. Гр-р заявил, что хочет экзотический завтрак - на шкуре и возле камина. Я согласилась - в обмен на его раскаяние.
        - В чем это я должен раскаиваться?
        - А кто мою прабабку трахнул?
        - Фи, мадам, какие слова…
        - Так трахнул же!
        - Это была ты!
        - Опять двадцать пять! Говорю тебе - это была Анна.
        - Нет, так не пойдет. Я есть хочу! Сначала ты мне, как обещала, устраиваешь завтрак на шкуре. А потом, может быть, я и раскаюсь в чем-нибудь…
        Трепло…
        Пока Громов разводил огонь в камине, я жарила оладьи с яблоками. Омлет с шампиньонами был уже готов, когда Гр-р заглянул на кухню:
        - Ну, что?
        Я вручила ему поднос:
        - Иди, только не слопай все по дороге…
        Завтракать на шкуре было прикольно. Морковка таращилась на нас из угла, но не подходила. У нее на хвосте снова торчала рукавица - только теперь не серая, а зеленая, как весенняя травка.
        - Кис-кис, иди сюда, чего-то дам! - Гр-р, лежа на пузе, зазывал Морковку.
        Кошка еще шире раскрыла глаза, но с места не сдвинулась…
        - Громов, ты наелся?
        - Мы-гы…
        - Тогда начинай каяться…
        - Да мне не в чем - я вообще ангел…
        - Ты насильник и надругатель!
        - О-о-о! Слово-то какое выдумала! Еще скажи - сексуальный маньяк…
        - Конечно, маньяк! Растлитель прабабушек…
        Как можно заставить женщину замолчать? Да поцеловать, конечно…
        - Почти прощаю… Начинай…
        - Когда ты мне рассказывала о своем первом посещении 1909 года, я думал, что мы имеем дело с ясновидением - по крайней мере, с этим я уже встречался. Тот же Карп, например, не зря же к нему толпами ходят… И то, что ты называла "была в прошлом", я считал информацией, каким-то образом полученной тобой из 1909 года. Увидела же ты Витька с собакой… Или вчера - нашла же ты журнал… Прости, я самоуверенно не принял всерьез твоих утверждений, что ты действительно БЫЛА в прошлом - была Анной, то есть своей прабабушкой. Я допускал, что ты каким-то образом видишь прошлое. И не понимал, зачем ломать комедию, делая вид, что ты - это не ты. Я даже подыгрывал тебе, но до последнего считал, что ты валяешь дурака с этим перемещением… До тех пор, пока не…
        - Пока… что? - я-то знала, ЧТО.
        - …пока не лег с тобой в постель. Можно целый день быть в образе, играть роль Анны из девятьсот девятого года - и ни разу не проколоться. Но зачем притворяться Анной, когда я тебя раздевал и… и… Это было бы цинично - а ты на такое не способна, это я знаю точно. Иначе я бы с тобой просто не был… Тогда остается два варианта - или ты ненормальная, или это и вправду была не ты.
        - А почему ты просто мне не поверил? Ты же видел стену вместо Тюниной двери… И Тюня пропала…
        - Эту чертову дверь и эту чертову фантомную квартиру я вообще выбросил из головы! Нет ее - и все! Возможно, когда-нибудь это можно будет объяснить. С Тюней проще - ушла, уехала, раз ей надо… Никто не заявил о пропаже, значит, нашла себе где-то место…
        Конечно, нашла - у меня, стала моим домовым… Я это выяснила вчера.
        - Почему ты замолчал? Как я понимаю, самое интересное впереди?
        - Я дурак, что не послушался тебя…
        Кто бы сомневался…
        - Она позвонила… Я сейчас так говорю - она, - потому что теперь уверен, что тогда со мной была не ты - несмотря на твои руки, губы, грудь… Так вот, она позвонила около трех дня - а голос-то твой, только интонация чужая и речь, слова… Но зная твою любовь к словам, я не очень удивился. Она - или ты - сказала: "Я Анна. Нельзя ли нам встретиться?" Я поднялся к тебе и позвонил. Ты не открыла. Я испугался - вдруг с тобой опять что-нибудь стряслось, и открыл дверь своим ключом. Ты стояла посреди коридора в своем зашибенном платье и молча смотрела на меня. Я спросил: "Нина, что случилось?" А ты: "Нельзя ли мне выйти? Я хочу посмотреть на Энск. Не смогли бы вы проводить меня?" Я сказал - да, хорошо, сейчас только оденусь - и вышел. Я вернулся через пару минут - ты по-прежнему стояла там, где я тебя оставил. "Ты чего не одеваешься?" - спросил я. "Я не знаю, в чем тут принято ходить". Ну, ладно, затейница, подумал я, поиграем… Я достал из шкафа твою куртку, ты повернулась спиной, чтобы я помог тебе ее надеть. "А платье, - спросил я, - тебя не смущает?" - "А что не так с платьем?" - "Ну, оно не совсем для
прогулок по городу…" Тут ты явно рассердилась: "Я же просила вас помочь мне с одеждой!" Я подвел тебя к шкафу, вытащил твои любимые джинсы и мой любимый полосатенький свитерок, в котором ты так соблазнительно выглядишь. "Теперь уйдите", - сказала ты. Ой-ой-ой, а что такого-то? "У вас мужчинам принято присутствовать, когда женщина переодевается?" - "Мужчина, если с женщиной спит, может и присутствовать…" - "Вот оно что! Значит, вы мужчина, с которым я сплю? Но все равно уйдите…" Я ждал тебя в коридоре и от нечего делать звал Морковку - куда-то она делась, а ведь всегда встречала меня, стоило мне у тебя появиться…
        - Это потому, что коты ЗНАЮТ, кто перед ними, они умеют смотреть сквозь телесную оболочку… Морковка спряталась от Анны. В тысяча девятьсот девятом Маркиз тоже меня не принял - я же не была Анной по сути.
        - В общем, стою я в коридоре, а ты кричишь из спальни: "Григорий Романович, раз уж мы спим вместе, зайдите, я не знаю, как с этим справиться…" Ты не могла снять платье и очень удивилась, когда я расстегнул молнию сбоку. Пришлось выдать тебе еще и трусики по погоде, а также показать, как правильно снимать и надевать колготки. Колготки вообще вызвали у тебя дикий восторг - ты сказала, что не представляла, что их можно надевать на голые ноги…
        - Еще бы не восторг: в девятьсот девятом женщины носили вечно съезжающие чулки на подвязках… Моя прапрабабка не разрешала своим дочерям даже резинки с застежками - пажи, считая, что это делает девиц похожими на падших женщин.
        - С бюстгальтером тоже интересно получилось… Короче, мы кое-как оделись. Ты требовала шляпу, но я сказал, что и так хорошо. Спускаясь по лестнице, ты бубнила, что дама не должна выходить на улицу без шляпы, и я накинул тебе на голову капюшон от куртки, потом посадил в джип. Машина вызвала у тебя просто шквал вопросов. Я еще подумал, откуда ты нахваталась таких сведений - перечисляла марки начала двадцатого века, называла скорость - в верстах, описывала особенности управления. Еще ты сказала, что дома у тебя бьюик 1907 года - с четырехцилиндровым двигателем, двухместный. Где это - дома, поинтересовался я, потому что никаких бьюиков я у тебя не видел, а тем более - таких раритетов… Где? Да в Петербурге… и ты только летом на нем ездишь - открытый… Я решил схохмить и спросил, кто за рулем. Ты гордо сказала: "Мне шофер не нужен - я сама вожу авто". Ты очень странно произнесла слово "шофер" - "шоффег".
        - Так это по-французски - грассируя…
        - Ты показала, где в "твоей" машине руль - торчит посередине, - и описала длинную рулевую колонку. Спросила, где тормоз, и очень удивилась, когда я продемонстрировал педаль. Потом я сообразил, что в старинном бьюике, действительно, тормоз - это здоровый рычаг справа от водителя. Я покатал тебя по городу - ты вела себя вполне нормально, ну, разве что удивлялась скорости, обилию и разнообразию транспорта на улицах. Потом мы зашли пообедать - в то кафе, куда я тебя водил в сентябре, в день, когда мы встретились. Ты никак не прореагировала…
        - Это же была не я…
        - Теперь-то мне понятно, но тогда я даже обиделся - сколько можно придуриваться, ведь когда мы в прошлый раз здесь были, ты потребовала, чтобы мы сели за тот самый, наш, столик… Но я все равно решил играть в твою игру до конца, чтобы узнать, наконец, чего ты добиваешься…
        - …или выяснить, насколько глубоко мое умственное расстройство…
        - Нет, ты не сумасшедшая… К сожалению… Тогда было бы проще…
        - Грубиян…
        - Согласен… Ну вот, сидим мы в кафе, и тут ты начала спрашивать, знаю ли я, кто были мои прадедушка и прабабушка… А я кроме фамилий и не знаю ничего. И ты мне рассказала, что прадед мой - благороднейший человек, что его жена, моя прабабушка, ранена была при взрыве бомбы, осталась инвалидом, а он ее не бросил, так с ней и живет, дочь у них - видимо, это моя будущая бабушка. Я спросил, что ты знаешь о бабушке. Ничего, ей же семь лет всего… Еще ты сказала, что мы с прадедушкой очень похожи: "Через двадцать лет Арсений станет в точности как вы сейчас…" Вообще ты говорила так, будто рассталась с моим прадедом вчера. Но я все равно не верил, что передо мной Анна…
        - И ты, конечно, ничего не спросил ни про убийство Стремнова, ни про Шпинделя…
        - Она сама рассказала - но все опять вертелось вокруг моего прадеда: Сурмин сказал, Сурмин выяснил…
        - Вспомни, пожалуйста, что она говорила…
        - Ну, что… Рассказала, как нашли в канале девушку, оказалось, это их горничная… Все, как в той заметке, что ты давала читать… Да, еще сказала, что окончательно порвала со Шпинделем…
        - Все это я уже знаю… А дальше что было?
        - Дальше… Привез я тебя назад, привел домой и оставил - сказал, позже зайду… Но получилось придти только под утро - совсем замотался. Ты больше не звонила. Я снова сам открыл дверь - в твоих окнах свет не горел, я подумал, ты спишь, и как можно тише подошел к кровати. Ты и вправду спала - в том своем красном махровом халате, который я давно нигде не видел - ни в ванной, ни в шкафу…
        Еще бы ты его видел - я постаралась спрятать его от тебя подальше, чтоб не напоминал о моем позоре. И как только Анна халат раскопала?
        - А теперь расскажи, как ты мне изменил…
        - Я тебе не изменял! Я лег в постель - к тебе. И хотел - тебя. Я разве мог подумать, что, обнимая тебя и стягивая с тебя всю одежду, которую ты на себя зачем-то напялила, я получу не тебя? Ты не сопротивлялась, но и не отвечала мне… Все было не так, как раньше… И не потому, что у нас с тобой все предсказуемо и по накатанной схеме, нет, ты каждый раз другая, но все равно - ты. А тогда… Кто-то чужой смотрел на меня твоими глазами - даже не знаю, как сказать… Мне отдавалась другая женщина, хотя это была ты… Потом ты отвернулась от меня. Я пробовал с тобой говорить, но ты молчала. Я подумал, что, наверное, это конец, и мы больше не будем вместе. Я не мог заснуть, даже предпринял попытку снова тебя обнять, но ты меня оттолкнула. После долгого молчания ты сказала: "Григорий Романович, передайте Нине, что это моя месть ей. Неизвестно, что она вытворяет в моем теле. А с вами, потомок Сурмина, мне было хорошо. Передайте также, что у каждой из нас должна быть своя жизнь. Пусть она больше не становится мной". Тут уж я разозлился… Даже мелькнула мысль, что я живу с ненормальной бабой. Оставаться в постели я
не мог, поэтому пошел в ванную - подумать. Не успел я залезть под душ, как услышал, что ты плачешь - даже ревешь в голос. Я вылез, кое-как прикрылся полотенцем и бегом в спальню. И ты сказала, чтобы я убирался, и стала кидаться подушками.
        - Потому что это была я, а не Анна. И я поняла, что ты спал с Анной.
        - Я тоже понял, что спал с Анной. Но чтобы убедиться, что ты вернулась, пришлось тащить тебя в душ.
        - А надо было спросить пароль…
        - Хорошо. Говори пароль…
        - Пароль.
        Нужно было видеть растерянность Громова! А вдруг перед ним снова Анна? Мучить Гр-р смысла не было, и я прошептала ему на ухо:
        - Бегу за тобой босиком по снегу…
        2. Я выясняю отношения и получаю предложение.
        Я понимаю, как может завестись семнадцатилетний оболтус, отягощенный гормонами, если ему подышать в ухо. Но когда так заводится взрослый мужик, у которого баб до черта было…
        - Гринь, а тебе сколько лет?
        - Ты старше меня на два года. Это что-то меняет?
        Японский городовой, зачем я спросила… Теперь совсем ревностью себя изведу… Но выглядит-то он старше меня - сто пудов… Если бы я только заподозрила, что Гр-р моложе, ни за что бы… А, собственно, почему нет? Чем плохо?
        - Иди к мамочке…
        - Да… И продолжим…
        Интересно, что… Мы же еще и не начинали…
        - …продолжим поиски - я не всю тебя обследовал на предмет обнаружения пусковых механизмов…
        И тут зазвонил телефон - как всегда, в самый неподходящий момент. Громов сбежал вниз и схватил трубку. По его отрывистым фразам я поняла, что звонил Толя, и что-то случилось, а значит, поиски "тех самых мест" откладываются. Жаль… Громову уже удалось найти такое, чего я о себе и не знала…
        - Нина, ребята вернулись с новостями…
        - А мне с тобой можно?
        - Подходи через полчасика…
        В конторе накурено. Непонятно, как Гр-р умудряется не курить в таком окружении… Громов один в своем кабинете. А ты надеялась, без тебя не начнут? Сказал же - позову, когда понадобишься. Значит, при мужском разговоре не была нужна. Обидно, но понятно.
        На столе у Гр-р лежал уже знакомый мне лист с наклеенными буквами. Только… Только листок был не в клетку, а в линейку, и имя другое - Володя.
        Проследив за моим взглядом, Громов вздохнул:
        - Шляпа этот Витек… Говорил же ему - убери…
        А это уже хуже, и кое-что напоминает…
        - Гриша, ты меня как-то спрашивал, почему я со своим мужем развелась…
        - А ты не ответила, сказала, что он был балбес. Но балбес - не причина для развода…
        - Он мне врал без конца. Но даже если ему случалось говорить правду, всегда что-то скрывал, недоговаривал, умалчивал, хоть вот столько да утаивал. Я перестала ему доверять. Это было ужасно. А когда он начал еще и по бабам шляться… Наверное, это была последняя капля, - но все равно не так противно, как ежедневная, на каждом шагу, ложь. Я не собираюсь наступать на те же грабли…
        И я пошла к выходу. Пусть он катится со своей Соней…
        - Нина, прости, я не думал, что это так тебя заденет… - Громов уже стоял в дверях, не давая мне выйти. - Это все из-за Соньки. Ты просто ревнуешь…
        - Я не просто ревную - я вне себя от ревности!
        Если бы было что-нибудь у меня в руках - все полетело бы в Гр-р…
        Правая бровь Громова поползла вверх - высшая степень удивления.
        Меня понесло - в последний раз я так бушевала, когда нашла в своем комоде чужое белье:
        - "Это не то, что ты подумала!" - вот все, что ты посчитал нужным мне сказать. И я, значит, могу думать, что угодно… В таком случае, у тебя тоже есть повод для ревности: я позавчера целовалась с Закревским - губернатор звал меня замуж. А потом - с Сурминым, потому что он мне понравился еще в прошлый раз. Я, конечно, была Анной, но чувствовала их губы, руки и все остальное так же, как все твое, когда ты целовал меня - Нину… И больше я тебе ничего не скажу… Можешь теперь сколько влезет воображать, что я делала с каждым из этих восхитительных мужчин потом - после поцелуя…
        - Удар ниже пояса…
        - А выше пояса ты не чувствителен…
        Я отвернулась от Громова - чтобы ненароком не прочитать его мысли.
        - Я был уверен, что ты всегда знаешь, о чем я думаю, ты же умеешь…
        - Мне это ни к чему… Я не собираюсь… не собиралась тебя контролировать. Мне достаточно того, что ты сам скажешь… Или о чем я догадаюсь обычным путем, как все, без магии и чертовщины…
        - И ты не заглядывала мне в череп - или как там это происходит, когда читают мысли?
        - Ни разу…
        - А тогда, в Карасике, помнишь, ты сказала про SMS от Шпинделя?
        - Это не было чтением мыслей - я делаю это иначе, чем случилось в Карасике. Там я просто ЗНАЛА. И не только о тебе. Например, что Клава твою чашку в тот день разобьет… А с тех пор, чтобы мысли прочитать, мне надо нажать на синюю кнопку.
        И я рассказала Гр-р о синей кнопке и о том, что хочу как можно реже прибегать к своим паранормальным способностям, потому что стремлюсь к обычной человеческой жизни.
        - А зачем ты тогда посещала 1909 год? Это далеко за рамками обычной жизни…
        - В первый раз это произошло случайно. А во второй - я сбежала от мук ревности, потому что больше некуда было скрыться - запасного аэродрома в азиатской стране у меня теперь нет…
        - А я усугубил…
        - Да.
        - Соня звонила, чтобы предупредить насчет тебя: она сказала, что ты ведьма, опоила меня чем-то, околдовала, и теперь я вроде зомби - делаю все, что тебе захочется. Я ей, видите ли, небезразличен по старой памяти, и Шпиндель беспокоится, потому что знает, на что ты способна… Я их послал… Ты мне веришь?
        - Не очень.
        - Почему? - Гр-р задумался и сам себе ответил:
        - Наверное, потому, что я не сказал тебе всего об этой истории с письмами… Да еще с мужиками без тебя встретился… Как там говорится? Единожды солгав - кто тебе поверит? И что, теперь никогда не будет, как раньше?
        Я никогда не говорю "никогда". А потом, если честно, я рассказываю Гр-р тоже далеко не все. Например, о нашем домовом он не знает… Да мало ли…
        Мы все еще стояли в дверях.
        - Нина, ты, правда, хочешь уйти?
        - Нет, Громов, я хочу быть с тобой…
        Это я сказала ему на ухо. Пришлось встать на цыпочки и наклонить его лысую голову. Еще я подышала ему в ухо - теперь-то я знаю, где его кнопка "Пуск"…
        - Все. Я понял, как надо… Я делаю тебе предложение - выходи за меня… Если ты согласна, завтра утром мы идем в загс. У меня там блат, и нас моментально поженят. Потом можем устроить грандиозное торжество - фата, куча родственников и море водки.
        - Громов, не смеши людей! Кто в нашем возрасте женится?
        - Я! Я хочу, чтобы у тебя был документ, подтверждающий твои права на меня.
        - Можно подумать, свидетельство о браке тебя остановит, если встретишь какую-нибудь Соню…
        - Не увиливай… Ты выйдешь за меня?
        - Мне надо посоветоваться с кучей родственников…
        - Какие родственники? У тебя один сын… Мы с ним в сговоре… Пока ты ездила завершать свои дела и набивать контейнер вещами, мы нашли общий язык, я попросил у него твоей руки и получил согласие…
        - И оба молчали, что знаете друг о друге?
        - Ты бы на меня разозлилась…
        - А ты за меня не думай… И потом, у меня еще есть родственник - Шпиндель, ты сам сказал…
        - О Вовке потом поговорим. Я не понял, ты согласна?
        - А твоя дочь?
        - Моя теща сделала все, чтобы у меня с моей дочерью не было никаких контактов - сначала из-за моего пьянства, а потом из принципа. Дочери я периодически посылаю деньги - и все довольны. Теперь скажи, ты согласна стать моей женой?
        И он еще спрашивает!
        Наплевать, что дупондий напомнил о себе противным привкусом… Я что, не могу выйти замуж? Ну и пусть, что безрассудно… Рассудочность не зажигает кровь, как сказал поэт. Что я теряю, кроме одиночества?
        3. Новости из Закарска.
        Не дав мне переодеться, Гр-р потащил меня в кафе - есть повод, как он выразился. По-моему, ему просто надо было увести меня из конторы.
        В кафе мы не попали - все столики были заняты. Этому обстоятельству я была очень даже рада, потому что ни в какое кафе идти не хотелось. Над Энском светило солнце, асфальт был уже сухой, а сквозь дощатые тротуары окраинных улочек пробивалась первая травка.
        - Гриша, я все равно не понимаю, почему ты хочешь жениться на мне. Разве так, как сейчас, плохо? Что изменится?
        - Не понимаешь - и не надо…
        Мы уже стояли на набережной, когда Гр-р спросил:
        - Ты на мосту когда-нибудь целовалась?
        - Смеешься? Я настоящие мосты видела, можно сказать, только в кино. Ну, в молодости, когда была в Питере… Ну, в Праге - год назад… Но там целоваться было не с кем…
        Мы поднялись на мост, и Гр-р долго меня целовал - на виду у всего Энска и под порывами весеннего ветра, на высоте трехэтажного дома над рекой, мутная вода которой все еще несла обломки льда и всякий мусор. Если бы не Гр-р, я свалилась бы в реку - так кружилась голова.
        Мы вернулись домой, когда солнце почти село, а тени от деревьев стали длинными-длинными. Морковка опять устроила забег по стенам в стиле mad cat. Тюня не отставала, на этот раз цвет ее шубки - или как там это у домовых называется? - был голубоватым. Наверное, оттягивается за годы, проведенные в черной плюшевой жакетке…
        Когда сытый и поэтому благодушный Гр-р развалился на диване, положив голову мне на колени, я спросила, какие новости из Закарска.
        - Как было хорошо… Я уже забыл про все на свете, и надо же так все испортить… Зачем тебе знать про Закарск?
        - Я разве не в деле?
        - В деле, в деле… Нашли труп Галины Беловой, той самой, что пропала, сожительницы Устюжанина. В трех километрах южнее Закарска, на обочине дороги. Задушена своим вязаным шарфом. Менты этим занимаются. Сегодня ее привезли в Энск - завтра вскрытие.
        - А с парикмахерской что?
        - Парикмахерская принадлежит Наталье Клочковой, которая вот уже месяц находится в Москве на курсах по подготовке стилистов-визажистов-косметологов и еще кого-то. Алиби железное. В отсутствие хозяйки делами заправляет помощница, парикмахер Вероника Григорьева. Та еще баба - бросает парикмахерскую открытой и шляется по окрестностям в поисках дармовой опохмелки. Журналы, сказала она, перед своим отъездом принесла Наташка, а были ли в них дырки, она не в курсе. Судя по всему, к делу Вероника отношения не имеет - не просыхает, по свидетельству соседей, с тех пор, как владелица парикмахерской укатила повышать квалификацию. Где ей мобилы покупать, чтобы раз позвонить, - на бутылку нет…
        - Когда получил письмо Шпиндель?
        - Позавчера…
        - Почему ты мне не сказал вчера?
        - Потому что мне в контору принесла письмо Соня. Ты бы расстроилась, узнав, что мы виделись…
        - Тайное всегда становится явным… Что может связывать Шпинделя, Устюжанина и Клочкову?
        - Она наша одноклассница…
        - Нормально… А где то письмо, которое получил ты?
        - А должен был?
        - Не увиливай - так ты мне сказал? Я не забираюсь под твою черепную коробку - я подумала, что если двое из троих бывших друзей получили одинаковые послания, то, логично предположить, что такое же письмо будет и у третьего… Что у вас было с этой Наташей?
        - Ну, ты, мать, даешь… Вычислила… А получил я его, как и Вовка, позавчера…
        - И поэтому так быстро увез меня из Закарска, когда я поняла, что Галя мертва, - боишься, что эта маньячка что-нибудь со мной сделает?
        - Боюсь…
        - А может, ты и жениться на мне собрался, чтобы я перестала быть любовницей - похоже, к женам убийца претензий не имеет?
        - Я об этом не подумал… Действительно, еще один довод в пользу женитьбы на тебе… Но с этой своей версией ты промазала: я писал твоему сыну о намерении взять тебя в жены еще до того, как получил письмо, - даже до того, как ко мне пришел Устюжанин… Это можно проверить по датам на электронке… Ты у меня такая недоверчивая…
        Гр-р попытался уложить меня рядом с собой, но я проявила стойкость и потребовала, чтобы он вспомнил, что связывало их троих с Наташей. Ничего особенного… Как бывает, сначала влюбился один - Гр-р не помнил кто, Устюжанин или Шпиндель. Но что кто-то из них ночью ходил на кладбище и ломал там цветущую черемуху, чтобы бросить Наташе в окно, Громов помнил точно, потому что это был потрясающе романтический поступок - прямо, как в кино, и все завидовали… Далее последовала цепная реакция: в Наташу влюбился второй, а потом и третий - сам Громов. Она назначала им свидания, и они приходили в указанное место, но вместо Наташи встречали своих друзей-соперников и даже пару раз подрались. Так было до самого выпускного вечера, когда уже под утро, перед рассветом, она задрала перед ними юбку - по очереди перед каждым, в кустах, на берегу, - убеждая, что именно он и есть тот единственный и любимый. Долгое время каждый из них думал, что только ему и довелось сорвать цветы удовольствия, пока однажды кто-то не проболтался (Гр-р не помнил, кто), и коварство девицы не вылезло наружу. Громов и Шпиндель уехали учиться в
Питер, Устюжанин - в Томск, и воспоминания о Наташе у всех троих сначала побледнели, а потом и вовсе растаяли под натиском других впечатлений. Когда Громов и Шпиндель вернулись в Энск, Наташа уже жила в Закарске, и о ней никто даже не вспоминал.
        - А что еще известно об этой Наталье?
        - Вышла замуж, развелась - трижды. Детей нет. Но есть сестра - на два года моложе…
        Почему-то я представила Полину - как она завидовала Анне, что у той и поклонник, и жених… Я вспомнила полные ненависти взгляды - встреться ей Анна в такой момент на узкой дорожке - неизвестно, чем бы встреча закончилась.
        - А что известно о сестре?
        - О сестре? Ничего… Ею мы не интересовались - ни тогда, ни сейчас… Ты думаешь, что стоит ею заняться? Но она ни с нами, ни с кем из вас, наших… э-э-э… подруг, не связана никак.
        - Других кандидатур в подозреваемые у вас все равно нет… Но, мне кажется, тут замешан кто-то из ближнего круга.
        У Громова еще были дела в конторе, и он отправился на свой первый этаж, пообещав, что будет отсутствовать недолго - пара-тройка звонков.
        Придя в себя после очередной сцены прощания - даже расставаясь на пять минут, Гр-р целовал меня так, будто это последний поцелуй в моей жизни, - я подумала, что надо бы предупредить Шпинделя - пусть приставит охрану к своей Соне…
        Когда Гр-р вернулся, я сказала:
        - Соня в такой же опасности, как и я… Может, ты и Шпинделю позвонишь…
        - Уже…
        И без паузы:
        - С Закревским ты целовалась, надо думать, по его инициативе… А вот с моим прадедушкой, скорее всего, по своей? Устоять не смогла?
        - Ой, не смогла! Видимо, что-то в вас с ним такое есть, что я и перед тобой не устояла…
        ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
        1. Я выхожу замуж.
        Гр-р вылез из постели ни свет ни заря. Я только тащилась в душ, а он уже гремел посудой на кухне.
        - Ты что? - напустился он на меня. - Забыла? Мы же в загс идем… Документы тебе все равно менять, иностранка, - фамилию возьмешь мою…
        - Гриша, я думала, ты шутишь…
        - Женщина, ты опять за свое! Решили же вчера все… Ты сказала - согласна…
        Боженька, прости меня, что же я делаю…
        И я понеслась собираться, чтобы выйти замуж как человек, а не в джинсах.
        - Нина, тебе хватит двадцати минут? - уходя, крикнул Громов.
        Японский городовой! Да как можно собраться на собственное бракосочетание за двадцать минут? Была вчера мысль - залезть в гардероб и прикинуть что к чему, так с этим альфа-самцом разве хоть одна нужная мысль в голове удержится?
        Громов явился через полчаса - в пиджаке цвета мокрого асфальта, бледно-серой рубашке и таких же светлых брюках. Галстук не носит принципиально, но он и без галстука сведет с ума кого захочет. Надеюсь, я в своем оливковом костюмчике "шанель" да еще с жемчугами - есть у меня двухметровая нить, я складываю ее вдвое и завязываю большим узлом - выгляжу не как архаизм. За свое белое пальто я спокойна - самое то: весна, и здесь я его еще не надевала, хотя привезла давно.
        Гришка изобразил ослепление от исходящего от меня сияния, убедился, что я взяла все нужные документы, и мы присели "на дорожку". Тюня с Морковкой нас провожали: кошка как всегда крутилась у ног Гр-р, а желтенький на этот раз домовой отрастил что-то вроде верхних конечностей и одной из них помахивал - типа "Счастливого пути!"
        До загса ехали молча. У меня было ощущение, как в 1909 году, - что это происходит не со мной. Гр-р сосредоточенно вел машину. Загс оказался в одном из зданий, выходящих на центральную площадь Энска, но зашли мы в него с черного хода - со двора. Громов поставил джип так, что пройти от машины до двери оставалось не больше метра, а, высадив меня, придал мне небольшое ускорение, и я мгновенно оказалась внутри. Ну, стоял там, во дворе, кто-то - я даже не рассмотрела. И что? Это повод так меня пихать?
        Я не успела даже как следует обидеться, а мы уже сидели в кабинете заведующей - блондинки лет сорока, млеющей от соседства Гр-р. Дело, как я поняла, было на мази: офис-менеджер раскрыла перед нами толстенную амбарную книгу, туда записали наши фамилии - до и после регистрации; мы поставили свои подписи в нужных местах, и нам выдали уже готовое свидетельство о браке. Три минуты - и я гражданка Громова. С ума сойти… Гр-р попросил заведующую проводить меня к парадному входу и умчался за машиной. Пока мы шли по извилистому коридору, а потом пробирались в холле сквозь толпу жаждущих поскорей создать ячейку общества и тех, кто согласился стать свидетелями этого процесса, завзагсом рассказала мне, что теперь добрая половина незамужнего населения города наденет траур, - оказывается, я увела одного из самых завидных женихов Энска… Я нажала на синюю кнопку, и над головой блондинки забегали буквы: "Не-е-ет, тут что-то не то… Не зря же говорят, что она колдунья… Что он в ней нашел-то?" - и все в том же духе. У блондинки на мой счет не было ни одной светлой мысли. У меня, барышня, злорадно подумала я, ноги не
кривые - в отличие от вас… Заведующая остановилась и, забыв об окружающих, начала оценивать наши ноги. Смотри, смотри - полезно… Я даже слегка приподняла юбку, чтобы ей было сподручнее сравнивать. Увидев, как Гр-р входит в вестибюль, я направилась к нему.
        Запихивание меня в машину произошло с той же скоростью, что и высаживание. Громов расслабился только в джипе.
        - Судя по твоему выдоху, стекла у нас пуленепробиваемые…
        - А как ты догадалась?
        - Гринь, я же сказала - ты выдохнул с облегчением.
        - Я буду облегченно дышать, когда привезу тебя в контору…
        - А почему не домой?
        - Потому что…
        Странный для молодоженов разговор…
        На пандусе возле входа в "Гром" нас ждали Витя и Толик - с улыбками от уха до уха, и мне удалось проследовать в контору неспешным шагом, как и полагается после торжественного акта бракосочетания. В конторе было не протолкнуться - в сборе вся новогодняя компания плюс Клава, о которой я только знала, слышала ее, но не видела, плюс еще какие-то лица - совсем новые. Неизвестно, кто постарался, но фуршет был вполне приличным, а поздравления - искренними. В ответной речи Громов сказал, что свадьбу ни в коем разе не замылит, без свадьбы только мухи женятся, вот доведем дело с письмами до конца - и пир горой, и вообще, он готов жениться на мне хоть каждый день… С этими словами Гр-р достал из кармана кольцо и, прежде чем надеть его мне на палец, показал надпись внутри: "ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕГДА". Никаких знаков препинания, слова написаны почти слитно - можно начинать читать с любого… Народ заорал "Горько!", но, как только меня коснулись горячие и сухие губы Громова, я не могла отделаться от ощущения, что целую… Сурмина. Пахнуло сигарным дымом, ну, и бакенбарды… И все это я почувствовала, не переставая удивляться,
как такое может быть.
        Мы немного потусовались в конторе, а потом Гр-р повел меня домой - через свою квартиру. Там меня ждал еще один сюрприз - новая орхидея в небольшой хрустальной вазе на столе.
        - Громов, откуда ты их берешь?
        - Выращиваю…
        - Нет, ну, правда…
        - Да вот же…
        Проем кухонного окна был заставлен и завешан решетчатыми ящичками, из которых торчали корни и стебли с листьями. Некоторые растения цвели - невероятные игрушки природы. Та орхидея, что срезал для меня Гр-р, я знала, была из семейства фаленопсис - бабочка, с белыми лепестками-крыльями. Ниро Вульф какой-то - детектив с орхидеями…
        - А вот, на что похоже? - Гр-р подвинул ко мне одно растение.
        - Смущаешь меня?
        Гр-р довольно заржал:
        - Нет, ты скажи, на что похоже?
        - Тебе хочется, чтобы я произнесла… Ладно, обольститель, скажу… На фаллос. По-моему эта орхидея называется Каттлея. В каждом цветке, в серединке, прячется обман. На самом деле это видоизмененные тычинки и пестик - гиностемий. Это чтобы вводить в заблуждение насекомых и птиц… Они думают, что нашли полового партнера, а на самом деле, опыляют орхидеи…
        - А то я не знал…
        - А зачем тогда ты мне показываешь двусмысленные серединки?
        - Чтобы ты летела ко мне…
        - Ага, а сам сейчас уйдешь… И какую орхидею мне опылять?
        - Забирай свой цветок - поднимаемся к тебе. Час у нас железно есть - займемся опылением…
        Уходя от меня через час, Гр-р сказал:
        - Из квартиры - ни ногой…
        - Это почему?
        - Сегодня ночью Соню нашли на улице без сознания - ее пытались задушить. Она в больнице. Вовка у нее. Мне надо побывать там…
        - Конечно, надо… Прямо сейчас… А потом мне расскажешь, ладно?
        Сколько раз целовал меня Гр-р на прощанье - и ни разу не делал этого второпях… Вот и сейчас…
        2. Я экспериментирую с зеркалом Аделины и разговариваю по телефону - в виде девушки с веслом.
        Девчонки - Тюня с Морковкой - ходили за мной по пятам. Морковке я налила молока.
        - Тюнечка, чем тебя угостить?
        Желтенькая рукавичка подкатилась ко мне совсем близко. Я присела перед ней и протянула руку. Никаких тактильных ощущений - Тюня осталась тенью. Но с ней явно происходили изменения: кроме малюсеньких ручек уже видны были и ножки.
        - Тюнечка, ты скоро говорить будешь - вот отрастишь себе язычок…
        Язычок уже был - узенький такой, розовый, как у кошки… И длинный - домовой мне его старательно показывал. Или показывала?
        - Тюня, так чего тебе хочется?
        Рукавичка скакнула от меня - точно так же, как Морковка, когда хотела, чтобы я шла за ней. Тень отбегала от меня, а я не должна была отставать. Так мы и дошли до желтого чемодана. Выяснилось, что Тюне хочется посмотреть в зеркало - в то, которое в чемодане.
        Я поставила зеркало на журнальный столик. Тюня уселась перед ним - говорю "уселась", потому что ее тельце сложилось, а ножки вытянулись вперед - поза сидящего человека. Из кухни скачками принеслась Морковка - как же без нее!
        В зеркале начали возникать диковинные отражения - Морковки и домового, потом двух Морковок. Два домовых - ни одной Морковки. Тюня в плюшевом жакете. Тюня с длинной светлой косой, такой я видела ее в 1909 году…
        Тюня отодвинула кошку, явно освобождая место для меня. Как там говорила Аделина? Спроси… Спрашиваю: как поживает Арсений Венедиктович? Тюня с косой исчезла из зеркала, но никакого другого изображения не появилось - туман… Наверное, надо конкретизировать… Узнал ли Сурмин, что убийца - Шпиндель? Что было с ними со всеми дальше? Клочки тумана будто кто-то сдувал с зеркала… Похоже на вид из иллюминатора самолета, летящего над облаками - в просветы видно землю… Скоро стекло очистилась: Сурмин и Шпиндель… В комнате Анны? Не разобрать… Зеркало выдавало одну картинку за другой - как в комиксах, только без текста, облачком вылетающего изо рта говорящих. У Сурмина нахмурены брови - точно как у Гр-р. А вот Шпиндель закрыл лицо руками - этот жест я уже видела… Но о чем они говорят? Знает Сурмин, что стилет Антона, - или не знает?
        Еще картинки. Еще… Кладбище. Цветет черемуха. Вся компания у свежей могилы - Анна, Шпинедль, Закревский, Сурмин, Марья Петровна, даже Аделина в своем чепце. Только Полины нет. Похоже, картинки мне демонстрируют в хронологическом порядке. Вот Анна, с ней рядом Устя, они держат на руках детишек. У Тюни - малыш лет двух, у Анны - вообще сверток, грудной ребенок. Вот Шпиндель в военной форме, на руках у него такая же пеленашка, как у Анны. Вот Анна и Закревский с тремя детьми - мальчику и девочке лет по шесть, еще одна девочка чуть старше - лет восемь. Раскрытый медальон - в нем фотографии Закревского и Сурмина. Все. Конец. Зеркало снова подернулось туманом.
        Интересно, а настоящее оно показывает? Как спрашивать-то? Покажи Громова? Нет!!! Не показывай Громова… Покажи убийцу Гали Беловой… В зеркале появился автомобиль - старый зеленый "запорожец", еще ушастый. Номер не вижу. В машине кто-то сидит. Кто-то в куртке с капюшоном, закрывающим лицо.
        Зазвонил телефон. От неожиданности я подскочила, а девчонки бросились врассыпную: рыжая направо, желтая - налево. Я взяла трубку:
        - Алло… слушаю вас…
        Сначала тишина, потом шепот:
        - Ты последняя…
        Я превратилась в девушку с веслом. Не в силах сделать хотя бы шаг, я стояла, вцепившись в трубку.
        - Слышишь меня? Ты - последняя…
        Наверное, Громову не понравится иметь в женах девушку с веслом… Я приказала себе немедленно выйти из ступора. И мысленно нажала на свою синюю кнопку, чтобы УВИДЕТЬ. Из дома звонит… Своего, чужого - не знаю, но антураж обычной квартиры. Инвалидная коляска… Как такое может быть? В кресле-каталке - и душитель? Я вернулась в реальность. На другом конце провода мерзким шепотом повторяли одно и то же:
        - Ты - последняя… Ты - последняя… Ты - последняя…
        Я включила громкую связь, достала из сумки свой мобильник и нашла в нем диктофон. Ну, поговорим…
        - Я вас не понимаю…
        - А чего тут понимать, громовская подстилка… Все вы, суки, только ноги раздвигать и умеете… Попробовали бы в моей шкуре… Ну, я вам покажу… Галька с Сонькой на том свете… И ты будешь… Ненавижу тебя…
        - Соня в больнице…
        - А ты откуда знаешь?
        - От Громова… Я его жена…
        - У него нет жены - только потаскухи… Все равно до Соньки доберусь и придушу…
        - А как вы Галю убили?
        - Интересуешься? Подкараулила - это было просто. И Соньку выловила… Не сдохнет - добавлю. И тебя выслежу… Сука…
        Короткие гудки.
        Я прослушала запись - понять можно, даже, наверное, провести какую-нибудь идентификацию по голосу…
        По городскому телефону я позвонила в "Гром". Клава ответила, что босс еще не вернулся. Ну, подождем… Тем более что есть чем заняться, я теперь замужняя дама. Надо, чтобы мужику дома хотелось оставаться, а не только секс - и привет. Я навела порядок в спальне - постель со следами любовных утех хороша, только когда ты в ней. Остывшая и скомканная - смотреть противно.
        Зеркало я по-прежнему продолжала задвигать ширмой - у меня руки до Луизиной двери в девятьсот девятый год так и не дошли. Как меня Аделина учила? Дверь закрой? Попробуем это сделать мысленно, как положено магу… Я представила, КАК я закрываю дверь в прошлое. Плотно. Никаких щелей. На ключ. И ключ выбрасываю в реку - с моста, на котором мы с Гр-р целовались… Предположим, получилось… А как я проверю, закрыта эта дверь или нет?
        - Тюнечка, иди, сослужи мне службу…
        Наверное, да, на кошке добираться быстрее, чем пешком - на таких маленьких ножках… Рукавичка-Тюня проехалась по зеркалу. Морковка тоже потыкалась в стекло носом.
        - Ну, что, удалось?
        Желтая и мохнатая Тюня утвердительно кивала - будто кланялась… Ну и чудненько…
        Я отправилась на кухню - думать, чем кормить мужа… Кольцо, которое надел мне Громов, пришлось снять - оно с камнем, гравировка опять же, жалко в воду опускать… Кольцо явно старинное… Раз у Громова оказалось, не от Арсения ли Венедиктовича осталось? Я сжала кольцо в кулаке… Черный квадрат… Чье было кольцо? Если Сурмина - тогда понятно, его-то в живых точно нет. Но почему я Сурмина видела, когда с Громовым целовалась? А если кольцо носил Громов? И с ним что-то случилось? Мне стало плохо, и пришлось сесть. Кольцо лежало передо мной на столе так, что внутри я могла прочитать только одно слово из трех, написанных по окружности: "ЛЮБЛЮ". Я снова надела кольцо…
        Кто это сказал: "Если долго смотреться в бездну, бездна начинает смотреться в тебя"? Она в меня смотрелась…
        Мне нужен Гр-р - прямо сейчас. Немедленно. Я вызвала Громова по сотке.
        - Да, моя радость…
        - Господи, ты где?!
        - Мне безумно приятно, что ты меня так называешь… Я у твоих дверей…
        И я понеслась встречать Гр-р, далеко опередив Морковку…
        3. Я исполняю древний танец и любуюсь сапфиром.
        - Громов, ты в чем дома ходишь?
        - Я дома не хожу. Добираюсь до постели, раздеваюсь и падаю.
        - Но, получив статус мужа, ты получаешь и хозяйство. Вот в чем ты будешь сейчас чистить картошку?
        - Так вот ты какая? Не успел человек жениться, как его сразу заставляют заниматься непосильным рабским трудом…
        Говоря это, Гр-р разделся до плавок и отобрал у меня нож и картофелину. Такой вариант меня тоже устраивал, и я быстренько сняла джинсы и футболку.
        - Э-э… Ты что делаешь? Так ужина не будет…
        - А паритет?
        - Никакого паритета… Кто в доме хозяин?
        - Сегодня - итифалла*!
        - А это что за хрень - не знаю такого слова!
        - Знаешь, знаешь… - я потихоньку двигалась к спальне.
        Гр-р сделал зверское лицо и наскоро сполоснул руки:
        - Умру на тебе от голода, но не сдамся без боя - дело чести!
        - Итифалла! Итифалла! - и я изобразила древнюю итифаллическую пляску.
        - Перестань смеяться - поцеловать тебя не могу…
        Потом мы все-таки ели жареную картошку. Я случайно услышала, еще в Закарске, что это самая любимая еда Гр-р, а все как-то не получалось нажарить ему картошечки по моему собственному рецепту - с чесноком.
        - Не зря я на тебе женился… Знал бы, что ты ТАК жаришь картошку, это произошло бы раньше…
        - Гр-р, я хочу, чтобы здесь были твои вещи… Ты же не гостевой муж…
        - Это приходящий что ли? Я не приходящий. Я - навсегда. Я тут сплю с тобой и ем… Меня твоя кошка любит…
        - А где твоя бритва?
        - А тебе зачем?
        - Чтобы ты здесь брился…
        - А… А то я подумал, ты хочешь Морковку зарэ-э-зать, из ревности, раз она меня любит…
        Мы опять устроились на диване: я сидела, а Гр-р лежал - головой на моих коленях.
        - Гриша, как Соня?
        - В истерике… Сама виновата… Вовка ей сказал, чтоб дома сидела. Так нет: "В клуб хочу, в клуб хочу!" И пошла - одна, без Шпинделя, у того в ресторане какие-то проблемы, и он всю ночь с рабочими проваландался… Сонька даже и не поняла, как это все случилось… Говорит, вышла из клуба, рукой махнула, машина остановилась, "запорожец" какой-то старый. Ей-то было все равно на чем ехать - лишь бы до дома довез. Она и села. Почувствовала укол в бедро. А потом - все. Хорошо, мужик собаку выгуливать пошел - увидел, баба лежит, одета хорошо… Милицию вызвал - думал, труп… Соньке анализ крови в больнице сделали - ее какой-то дрянью в машине накачали, сразу отрубилась… У Галины в крови тот же препарат, кстати, обнаружили…
        - А в больнице Соню охраняют?
        - Там с ней Вовка в палате… А почему ты спросила?
        - А вот…
        И я дала Гр-р послушать запись с моего мобильника, а потом рассказала, что я при этом видела.
        - Вот я чувствовал, что тебя нельзя оставлять, с утра чувствовал… Инвалид, говоришь? В коляске? А ведь мы не стали рассматривать эту Екатерину, Наташкину сестру, в качестве подозреваемой, когда выяснилось, что она инвалид - паралич церебральный, не ходит… Начали раскапывать бывших жен и общих любовниц… А у нее, Кати, действительно, "запорожец" старенький есть с ручным управлением - зеленый… И препараты ей выписывают специфические - из-за ее заболевания. Пойду позвоню - ребята из отдела просили, если что узнаю, чтоб сразу… А то сидят с глухарем… Да, сотку твою приобщим к вещдокам… Пока то да се, завтра пойдем купим тебе новую…
        И Гр-р пошел в контору - звонить и дожидаться, когда приедут за моим телефоном.
        Я принялась разглядывать камень в подаренном Громовым кольце, - сапфир настоящего небесного цвета, васильково-синий… Говорят, именно из такого камня сделана печать Соломона. Внутри сапфира сияла звезда. Не знаю, как этого добились ювелиры, но звезда была именно внутри. Я еще раз открыла желтый чемодан и достала книгу. Целая глава посвящена камням, и я узнала, что такой звездчатый сапфир имеет свойство прояснять разум, способствовать поиску истины и укрощать страсти. Укрощать страсти - это как раз для меня.
        Я снова закрыла чемодан - пусть и книга, и зеркало ждут своего часа.
        Вернулся Гр-р и притащил с собой старый абалаковский рюкзак:
        - До завтра постоит? Неохота сейчас барахлом трясти…
        - Конечно… Лучше поговорим…
        - Ты хочешь о Соне говорить?
        - Соня пусть наслаждается обществом Шпинделя. А ты расскажи мне о кольце с сапфиром.
        - Я не знал, что это сапфир… Мать говорила, что оно дорогое. Она не давала никому его носить и сама не носила. А я подумал, чего ему лежать… Для подарка в самый раз… Мне очень нравится то, что там написано.
        - Почему-то мне хочется думать, что это кольцо твоему прадедушке подарила моя прабабушка… Возможно, после проведенной вместе ночи. Потом-то Анна стала губернаторшей, примерной женой, растила детей, а любовь к Сурмину осталась в прошлом… А в Энске есть краеведческий музей, какой-нибудь архив? Хочу в документах покопаться…
        - Завтра с утра можешь это сделать. А в два Устюжанин Галину хоронит - мы с тобой пойдем, он просил. Потом поминки - в ресторане у Шпинделя. Туда пойдем?
        - Гриш, а почему нет? У тебя-то совесть чиста… Пусть Шпиндель мучается - это у него от прадедушки… Я тебе не говорила - Антон Шпиндель грохнул жениха Анны… Я его прижала, он и признался…
        И я еще целый час рассказывала, как я узнала, что стилет принадлежит адвокату, как отдала серьги Сурмину, как завладела Перепетуей и какое на мне было платье, когда Закревский меня поцеловал.
        - А куда делся Царь Ночи? - спросил Гр-р.
        - Так у Шпинделя, наверное. Или продали в лихую годину - время-то какое было…
        - У Шпинделя - как пить дать. А посмотреть, конечно, интересно…
        Время было за полночь, но мы все говорили и говорили… Уже засыпая, Гр-р сказал:
        - А я знаю, что такое итифалла… В Интернете посмотрел… Порядочные женщины об этом и не заикаются… Тем более - не исполняют итифаллических плясок…
        - Ладно, уговорил, не буду больше орать "Итифалла!".
        Гр-р сразу проснулся:
        - Это почему?
        - Чтобы стать порядочной женщиной…
        - Дурочка моя…
        - Скажи еще раз…
        *Итифалла - в Др. Греции, где существовал фаллический культ Диониса, - название эрегированного фаллоса, а также песни и пляски в честь него.
        ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
        1. Гр-р утверждает, что мне необходимо гнездо с дятлом, а любовная лодка грозит разбиться о быт.
        Утро было пасмурным и ветреным. Ночью шел дождь, и кусты сирени, в которых возились дрозды, выискивая подходящие для гнезд прутики, были мокрыми. Гр-р копался в своем рюкзаке, и что-то было не так…
        - Гринь, что плохо?
        Могу предположить - что. Чувствует себя не в своей тарелке. Одно дело - любовник, пришел - ушел. А совсем другое - муж, который живет в квартире жены. Зная щепетильность Громова, догадываюсь, что он чувствует… Кроме того, до него доехало, что потерял свободу. Теперь и планами должен делиться, и отчитываться… Знал же, на что шел?
        - Да все хорошо…
        - Гр-р, давай колись…
        Он бросил свой рюкзак, обнял меня и зарылся носом в моих волосах.
        - Непривычно… Не торопи меня, пожалуйста. Я двадцать лет жил, как холостяк… Всегда знал, что у меня есть нора, где я сам себе хозяин, а теперь ее вроде как не стало… У меня сидит в мозгах, что этот дом - твой… А я - альфонс… Не подумай, что я жалею, что мы расписались. Я счастлив, что ты моя жена. Я знаю, почему настоял на официальном браке - чтобы ты никуда от меня не делась, чтобы сохранить отношения, которые у нас с тобой сложились. Наверное, я повел себя как эгоист, но мне казалось, что и тебя устроит, если все останется по-прежнему… А тебе надо гнездо, и чтобы там твой дятел сидел…
        - Дупло…
        - Какое дупло?.. При чем здесь дупло?
        - Если дятел - то дупло… Они в дуплах живут… Гришка, вот не думала, что у тебя так все запущено… Ты решил, что теперь, заполучив свидетельство о браке, я тебя посажу на цепь возле себя, буду лезть в твою работу, к твоим орхидеям - и какие там у тебя еще тайные страсти? Испугался, что тебе светит стать мужем-подкаблучником?
        - Потребовала же ты, чтобы я перенес свои вещи…
        - Можешь ограничиться шлепанцами и бритвой… А можешь оставить все, где было… до меня…
        Я сняла с себя руки Громова и отправилась на кухню.
        - Нет, так нельзя… У нас же медовый месяц, а ты обиделась… - Гр-р уже сидел на кухне.
        - На дятлов не обижаются…
        - А почему это я дятел?
        - Ты же сам сказал, что ты - мой дятел…
        - Я сказал?
        - Да. Ты.
        Громов некоторое время молча рассматривал меня, сдвинув брови, потом вместо хмурого Гр-р я увидела Гр-р, хлопающего себя по лбу, и, наконец, Гр-р смеющегося:
        - Никак не научусь въезжать - когда ты говоришь серьезно, а когда дразнишь меня…
        Смех смехом, но я-то понимала, что проблема осталась - любовным лодкам свойственно разбиваться о быт… Раньше надо было думать, а то одна любовь на уме… Ладно, лучше поздно, чем никогда:
        - Знаешь что, давай так: каждый из нас сформулирует и выдвинет свои предложения, как нам следует организовать нашу семейную жизнь. Скажем, через пару дней соберемся на заседание малого Совнаркома… А сейчас у нас будет первый завтрак… в дупле, и я не хочу омрачать его мыслями о том, где твоя бритва…
        А потом зазвонил телефон…
        - Я дал твой номер ментам… и всем нашим… чтобы меня можно было быстро найти - я же все время здесь…
        - И правильно сделал…
        Но на этот раз звонили не Громову, а мне. Пришел контейнер с Перепетуей и остальным моим добром. Но Гр-р все равно отобрал у меня трубку:
        - Позволь… Я с этим справлюсь лучше…
        Я с упоением слушала, как мой дятел - мой собственный, и ничей больше! - решает мою проблему: куда, когда, к кому, кто, сколько и так далее…
        Самые большие собственники в мире - это бабы…
        - Завтра утром, в девять, будет здесь. С грузчиками. Что там тяжелое?
        - Ничего… Мольберт. А! Кресло мое…
        - Понятно… Двоих достаточно…
        Телефон зазвонил снова…
        - Здрас-с-сте… Гриша у вас?
        Нет. Так не пойдет…
        - Доброе утро, да, Гриша дома… - и я протянула трубку Гр-р.
        Гр-р повел бровью - понял…
        Надо в свадебное путешествие ехать - иначе проблемы будут расти, как снежный ком. На нейтральной территории притремся, а когда приедем назад, очаг станет общим. Во всяком случае, психологи так советуют, не зря же молодоженов во всем мире после свадьбы отправляют куда подальше. Но в нашем случае - это голая теория. Надо учитывать, что ни Громов меня, ни я его уже не переделаем. Придется полагаться только на здравый смысл.
        Я возилась на кухне. Громов говорил по телефону. Что-то долго…
        - Плохие новости. Катя-душитель сбежала. Нигде не могут найти - ни в Энске, ни в Закарске… С Вовкой я переговорил - с Соней в больнице телохранитель будет. С тобой - тоже.
        Я не поняла:
        - Что со мной будет?
        - Не что, а кто… Ты же в музей собралась? С тобой Паша пойдет. Я ему уже позвонил…
        - Не надо мне никакого Паши… Лучше прослушку организуй, Катя обязательно будет мне снова звонить. А с ее сестрой, с Наташей, вы уже связались? Может, она знает, где Катя - у друзей, на даче, в деревне у дедушки…
        - С прослушкой - облом, и не мечтай. Паша рядом будет - и не спорь. Я пошел. Через полчаса выходи - поедем.
        2. Я понимаю, что даже мысли нужно уметь прятать, и даю повод для сплетен.
        Полчаса…
        Я достала из чемодана зеркало. Что-то часто я чемодан открываю - может, стоит и книге, и зеркалу найти место где-нибудь на стеллаже и не прятать их в желтый чемодан? Но моя интуиция в виде привкуса медной монеты говорила, что зеркалу и книге лучше лежать в чемодане и не светиться.
        Что я хотела узнать… Где Катя? Зеркало показало: Катя в своей каталке находилась в странном месте - у высокого узкого окна, пробитого в стене, толщиной метра два.
        Я засунула зеркало в чемодан и быстро набросала карандашом на листе бумаги стену, окно и то, как падает на Катю свет из окна - изломанным лучом.
        На сборы оставалось десять минут. И что на себя надевать-то? Тоже проблема: музей, кладбище, а потом поминки, и переодеваться не придется… Шкаф трещит от шмоток, а когда надо - все не то… Где там мой пиджачок висит, серый в елочку? Черные брюки к нему - нормально. Бросив в сумку зонт, сотку, косметичку и кошелек, я спустилась во двор. Никого… Я обошла дом - джип Громова был на месте. Через секунду из конторы вылетел злой Гр-р:
        - Ты что бродишь вокруг?
        - Не ори…
        Громов затолкал меня в машину.
        - Нина, на тебя охота идет, не понимаешь?
        - Чтобы шприцом уколоть или задушить, надо приблизиться. А вокруг никого…
        - Это маньяки способ убийства не меняют… Сама же знаешь, что у нас не маньячка, а озлобленное и дьявольски хитрое существо. По-моему, она вообще сумасшедшая… А вдруг пистолет достала? Вот запру тебя дома…
        Я вспомнила, как вчера места себе не находила, волнуясь за Гр-р. Теперь мужик волновался за меня. Еще как волновался…
        - Гриша, я буду тебя слушаться… Я не подумала…
        - Не подумала, не подумала… Что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится, ты об этом подумала?
        Гр-р достал мобильник:
        - Паша, подгребай…
        Этого Пашу я, оказывается, видела и раньше - вчера в конторе.
        В музей я входила, как плененная Мата Хари, - с двух сторон меня подпирали мужики. Не знаю, как Паша, а у Гр-р подмышкой была кобура с пистолетом - я нашла, когда обняла его в машине.
        Тетка, которую ко мне приставили, тоже была знакомой Громова и тоже неровно к нему дышала. Гр-р, ослепительно улыбаясь, представил меня как правнучку губернатора Закревского, желающую познакомиться с имеющимися в музее архивными материалами.
        - Вас интересует что-то конкретное?
        - Все, что может иметь отношение к биографии Ивана Павловича Закревского…
        Громов сказал Паше, что меня надо вывести в половине второго, и исчез. Я осталась с теткой. Паша маячил сзади.
        - Сейчас принесу… - промурлыкала музейная дама.
        Говорила бы нормально, сладкий голос ни к чему - Громов уже ушел. С другой стороны, Паша-то остался, а Паша, как и все мужики в конторе, парень видный, брутальный, супер, мачо и как-то там еще, в общем, девицам нравится…
        Минут через десять я уже сидела за столом, где мне освободили половину квадратного метра, сдвинув в сторону бумажные кучи. Я поинтересовалась, можно ли сделать копии - если что найду. Да, конечно, вы же от Григория Романовича, он просил содействовать…
        В картонных папках, помеченных цифрами 1910-1917, были собраны самые разнообразные документы, даже собственноручно начерченная губернатором карта Энской губернии, на которой я нашла и Энск, и Закарск, и Карасик. По всем этим запискам, приказам, донесениям, циркулярам и распоряжениям было видно, что губернатор, действительный статский советник И.П. Закревский трудился не покладая рук: в губернии его стараниями закладывались города, в этих городах прорубались улицы, возводились мосты, открывались школы и дома общественного призрения. Часто мелькала и фамилия вице-губернатора, статского советника А.В. Сурмина. Фамилия Шпинделя мне долго не попадалась. Наконец в списке открытых в 1910 году в Энске предприятий я нашла строку: книжно-газетно-журнальное издательство с собственной типографией - Шпиндель А.В.
        Музейная дама не теряла надежды обратить на себя внимание Паши, но у того были свои задачи - не спускать с меня глаз. Или с территории вокруг меня - не знаю, как там положено у телохранителей. Когда я спросила, где можно посмотреть дореволюционные газеты Энска, и она повела меня запутанными ходами в подвал - Паша, естественно, двинулся следом, - одна ее мысль, видимо, крайне навязчивая, вырвалась на свободу: "Почему, почему одним все, а другим ни шиша! Вот у нее - и Громов, и этот самец… А у меня - только фаллоимитатор…"
        Упс… Надо, оказывается, не про все думать! Вдруг рядом будут люди вроде меня - умеющие читать чужие мысли…
        Газета Шпинделя называлась просто: "Энские новости". Судя по стилю, три четверти статей писал он сам. Я прочитала заметку о благотворительных балах, даваемых губернатором (1910 г.). Г-жа Закревская, супруга "нашего уважаемого г-на губернатора", организовала в Энске первую картинную галерею (1910 г.). Соболезнование вице-губернатору А.В. Сурмину, потерявшему горячо любимую супругу (1912 г.). Соболезнование семье губернатора - в связи с кончиной Полины Федоровны Шпиндель, урожденной Назарьевой, свояченицы г-на губернатора. Соболезнование издателю, г-ну Шпинделю А.В. Трагически, во цвете лет, оборвалась жизнь его молодой супруги - умерла в родах, оставив мальчика (май 1914 г.)…
        В июле 1914 г. в газете напечатали фамилии горожан, призванных в армию, - А.В. Сурмин и А.В. Шпиндель среди них.
        В газете за первое августа 1915 года: "Как нам стало известно, 23 июля в битве при Манцикерте пал смертью храбрых наш согражданин Антон Владимирович Шпиндель, служивший при штабе командующего Кавказским фронтом генерала от инфантерии Н.Н. Юденича. Годовалый сын героя остался сиротой - мать умерла при его рождении. Мальчик, на время службы отца бывший на воспитании в семье губернатора - супруга И.П. Закревского приходится ребенку тетей, - останется и в дальнейшем у своих приемных родителей". Заметка оканчивалась призывом: "Жертвуйте на устройство дома для увечных воинов!".
        О судьбе Арсения Сурмина из газет я ничего не узнала, как и о судьбе моего прадедушки.
        Музейной даме уже надоело думать про фаллоимитатор, но другие мысли ей в голову не приходили, и поэтому она была рада отвлечься от своих горьких раздумий, когда я спросила, знает ли она, что делал губернатор после революции. Да. Со своим заместителем Сурминым ушел в Белую армию. Оба погибли: Сурмин - в 1920, а Закревский - в 1918 году… Где их могилы - неизвестно. Вдова Закревского в 1919 году вышла замуж за Сурмина. Счастье было очень коротким…
        Я попросила отксерить найденные заметки. Дама унеслась, а я огляделась в поисках туалета. Определив азимут, я двинулась в выбранном направлении и уже собралась открыть дверь, украшенную большой буквой "Ж", как Паша, о котором я успела забыть, преградил мне вход.
        - Сначала я…
        Он толкнул дверь в туалет и невозмутимо зашел внутрь. Трое курящих баб разного возраста с воплем ринулись к выходу. Объявив, что все чисто, Паша запустил меня в сортир, закрыл за мной дверь и остался, слава богу, снаружи. Но сплетня про меня и мордоворота, которого я водила в женский туалет, теперь облетит весь Энск.
        Вернувшись, мы нашли музейную даму с готовыми копиями. О том, кого ее коллеги видели в туалете, она еще не знала, потому что мысль дамы была прежней: "Почему одним все, а другим - только фаллоимитатор?"
        3. Я надеваю бронежилет.
        Паша не выпустил меня из музея, пока в холле не появился Громов. Вывели меня опять под конвоем.
        - Громов, ты еще руки мне заломи и голову пригни - как в кино, когда злодеев в машину сажают, - прошипела я, забираясь в джип.
        - Надо будет - и пригну… Ты же слушаться обещала… Соню сегодня пытались отравить… Если бы не бдительность Дэна - он у Соньки дежурил, Денис, еще один наш сотрудник, - конец бы ей пришел. Такой дрянью Катя накачала фрукты - откуда только берет… Дэн передачу - мандарины обычные - перехватил, ребятам на экспертизу отправил. А так как дело на особом контроле, анализ сделали быстро. Кто передал - неизвестно, баба какая-то, она санитарке сказала, что попросили на улице передать, мандарином за это угостили… Катя в Энске… А ты сейчас наденешь бронежилет…
        - Гринь, с ума сошел?
        - Возможно. Но ты наденешь бронежилет…
        Спорить бессмысленно - это я поняла по бровям Громова, съехавшимся у переносицы. Пришлось снять жакет, потом пиджак. Пиджак на бронежилет не налезал.
        - Что, у тебя пошире ничего не нашлось? - нервничал Гр-р.
        - Откуда я знала, что надо будет напяливать эту штуку?
        Пашка веселился на заднем сидении: пререкаться с шефом - это мало кому удавалось.
        Бронежилет мне надели на пиджак, под жакет.
        Кладбище - то же самое, на которое в сентябре отвезли Луизу. Галю хоронили в закрытом гробу - не было возможности восстановить лицо. Я слушала, как Громов тихо говорил Паше, что Катя задушила Белову в машине, но так как сама выйти из "запорожца" не могла, открыла дверь - со стороны пассажира - и на ходу выталкивала труп. Какое-то время тело Галины волочилось по асфальту, а чтобы его выбросить, Кате пришлось делать резкие виражи. В конце концов, труп остался лежать у дороги - совершенно измочаленный…
        - Громов, ты мне про это не рассказывал…
        - Зачем тебя пугать?
        - Меня этим не испугаешь… Забыл, что я дочь мента?
        - Ага, ну как же, потомственная мисс Марпл…
        - Проехали, уже миссис… А тело как опознали?
        - По документам… Сумочка с ней была… Ну, и шрамы - от аппендицита и маммопластики; старый перелом, тату на ягодице… Соне повезло: Катя ее выбросила из машины без всякого ралли - поэтому физиономия у Соньки целая осталась…
        Мне стало очень неуютно, я прижалась к Громову и даже попыталась пошутить:
        - Гринь, а у меня ни шрамов от маммопластики, ни старых переломов… Как ты меня узнаешь, ежели что? Надо срочно сделать тату…
        - Нашла тоже тему для веселья! - нахмурился Громов. - Накаркаешь…
        Народу собралось много, в основном, знакомые Устюжанина, а родственников Гали всего двое: брат, мальчишка лет шестнадцати, и бабушка - совсем старенькая, мне показалось, она плохо понимала, что происходит.
        Катафалк медленно ехал по центральной аллее. Остальные машины похоронного кортежа, в том числе и джип Громова, остались у ворот кладбища. Вся толпа медленно тянулась за катафалком. Гр-р шел рядом со мной, Паша - чуть позади. Сосны, кусты возле каждой могилы. Песок под ногами, поэтому нет удручающей грязи. Дорожки, пересекающие аллею, достаточно широкие, вполне может проехать автомобиль. Они и ездили - то здесь, то там мелькали легковушки, оживленное движение, несмотря на будний день. Обычное занятие по весне - приведение в порядок перезимовавших могил. Вон сколько у покойников родственников осталось на этом свете - с лопатами и граблями…
        Короткая панихида, суета с опусканием гроба в могилу, венки, кутья… Поворачиваем назад, к выходу, чтобы рассесться по машинам. Паша по-прежнему прикрывает меня сзади. А Громов? Не вижу его - какие-то тетки заслонили. Я делаю шаг влево, чтобы выяснить, где Гр-р, и получаю удар под левую лопатку, который сбивает меня с ног. Как я долетаю до земли, я уже не знаю. Кто-то выключил свет.
        Голоса… Открываю глаза:
        - Здравствуйте, Андрей Андреевич! Это опять вы… А можно мне пятьдесят грамм?
        И опять куда-то проваливаюсь…
        Окончательно прихожу в себя в больнице. Встать? Часиков через пять - вы под капельницей… Что значит - зачем? В вас стреляли… Хорошо, что вы были в бронежилете - остались в живых… Григорий Романович? Он здесь, с врачом беседует…
        Вошел Громов - в белом халате, накинутом на куртку:
        - Все, можно контору закрывать - баба в кресле-каталке нас, мужиков, сделала… Это же надо так - ниже плинтуса опустить… Я виноват - как я мог от тебя отойти? И Пашка говорит, ты неожиданно рванулась, ну, на долю секунды он тебя выпустил, а ей хватило… Недооценили мы ее… Она из машины стреляла - под прицелом тебя все время держала… В "запорожце" своем караулила, за кустами, пока с Галей прощались…
        - Гринь, ты же надел на меня бронежилет - значит, спас… Смог ее действия спрогнозировать… А это только профи под силу. Вот я, - как ты сказал? - потомственная мисс Марпл, и даже экстрасенс, и что? Если бы не твой жилет, успокоилась бы рядом с Галей.
        - Утешаешь… - Громов сидел на краю кровати, держа меня за руку.
        Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он меня поцеловал, но надо мной нависал здоровенный штатив с двумя литровыми пакетами, из которых по трубкам в меня что-то затекало, и наверняка Гр-р боялся, что уронит на фиг это сооружение, если полезет ко мне с объятиями.
        - Ее поймали? - это я спросила, чтобы отвлечь себя от мыслей о поцелуях.
        - Нет, Паша за ее "запорожцем" наперерез по могилам пытался гнаться - не догнал, конечно. Перехват объявили - как сквозь землю провалилась…
        - Я знаю, где она… Я нарисовала - листок возьми, дома, на журнальном столике… Иди…
        Что в меня заливают? Даже говорить не могу… Я закрыла глаза. Последнее ощущение - Гр-р целует мне руку. Последняя мысль - это ж как ему надо было нагнуться - не на коленях же он стоит…
        ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
        1. Здравствуй, Гр-р!
        Меня разбудил голос Громова. Пока я соображала, где нахожусь, который час и вообще, как меня зовут, Гр-р уже дошел до палаты, не переставая с кем-то ругаться:
        - Я ее заберу… Вот вы сейчас ее посмотрите, и я ее заберу… А что вы еще делаете? Капельница? Капельница вчера была! ЭКГ? Везите аппарат, снимайте… Да она у вас не ела со вчерашнего дня, спит сутки… Завтрак пропустила - что, посмотреть нельзя было, что с человеком? Уже обед скоро… Вы к ней в палату когда заходили? Вот и я о том же…
        Дверь открылась. Я сидела на больничной койке и чувствовала, что улыбаюсь, как вполне созревшая идиотка, шире ушей, и мою улыбку видно, наверное, с затылка.
        - Здравствуй, Гр-р!
        - Ты как?
        - Тебя слушаю… Хорошо…
        - Где болит?
        - Нигде…
        - Спину покажи…
        Оказывается, левую руку поднимать больно.
        - Кровоподтек на полспины… Ничего, это пройдет. Ребра целые, позвоночник в норме. Пашку я отпустил - он возле палаты ночью дежурил. Домой сейчас поедем - я тебе одежду привез.
        - Какие новости?
        - Потом расскажу - не здесь.
        Пока мне снимали кардиограмму да пока расшифровывали, Гр-р совсем извелся. Не думала, что он может так психовать. Во мне, наверное, еще бродило снотворное - или что там в меня напустили, потому что мое спокойствие было совершенно неестественным - как будто я сижу в аквариуме и окружающее через воду вижу…
        Гр-р снова поругался с врачом, который настаивал, что я должна еще "пару дней понаблюдаться".
        - Я за ней сам буду наблюдать - с большей пользой… Вообще-то можно спросить и мою жену - желает ли она здесь оставаться…
        Я помотала головой - нет, не желает…
        Доктор махнул рукой и вышел. Гр-р вытряс из пакета на постель кучу тряпок. Я сняла больничную сорочку, надела на голое тело свитер, натянула трусики и джинсы. Никаких башмаков в пакете, который притащил Громов, не было - как и куртки. Гр-р чертыхнулся, побросал лишние вещи в пакет, вручил его мне, снял с себя куртку, завернул меня, взял на руки и понес - по длинному больничному коридору, мимо сестринских постов, мимо прохаживающихся больных, мимо нянек с утками и со швабрами - к выходу, где нас ждал джип.
        Громов сгрузил меня на заднее сидение и погнал по главной улице Энска.
        - Гр-р, а где моя одежда, в которой я вчера была?
        - Дома. Но вряд ли ты это будешь носить - из жакета приличный клок выдран… У Кати беретта была - девять миллиметров калибр.
        - Да и бог с ним, с жакетом… Я думала, может, его в больнице забыли. А сумка?
        - Тоже дома, бумагами набитая, не знаю, что в ней…
        Тут я вспомнила, что сегодня должны были привезти мои вещи…
        - Гринь, а контейнер-то…
        - Не переживай, все уже дома… Я познакомился с Перепетуей… Кошка от нее не отходит…
        - Как хорошо, оказывается, быть замужней дамой…
        - А ты еще не хотела, и я тебя уговаривал…
        - Зато я знаю, как мы решим нашу жилищную проблему…
        Жилищная проблема - это не всегда нехватка квадратных метров. В нашем случае их было с избытком. Конечно, идеальный вариант - построить общий дом с нуля. Но это не наш вариант - у нас нет столько времени…
        - Я так понимаю, заседание малого Совнаркома можно считать открытым…
        - Правильно понимаешь…
        - И…
        - …и мы сделаем еще одну лестницу - из твоей квартиры в мою. Как сообщающиеся сосуды…
        Про сообщающиеся сосуды - это оттуда, из девятьсот девятого года навеяло…
        - Гениально! Как ты додумалась?
        - Наверное, надо было, чтобы меня хорошенько стукнуло…
        - Теперь я знаю, что делать, чтобы ты выдала креативную идею…
        - Балда…
        - Ну, не совсем же… Я, например, придумал, кто тебе поможет поддерживать порядок в сообщающихся сосудах…
        - И кто? - спросила я с подозрением, потому что терпеть не могу, когда кто-то лазит по моим кастрюлям и трогает мой веник.
        - Вера Захаровна. Я ее знаю лет пятнадцать уже. Еще при моих стариках была, потом мое холостяцкое хозяйство вела, в конторе сейчас главная по чистоте. Нормальная тетка: куда не просят, не лезет, все умеет. А ты как представляешь себе жизнь на шестистах квадратных метрах без помощницы по хозяйству? Я хочу, чтобы у тебя было время держать в руках еще что-нибудь, кроме швабры… Завтра Захаровна придет - поговоришь, посмотришь… Она, кстати, обед нам оставила - пельмени собственного изготовления…
        Поздравь себя, Нина, твой дятел становится мужем и проявляет заботу о дупле…
        2. Хорошо - и еще лучше.
        - Сначала - обед, - заявил Гр-р, засунув меня дома в тапки.
        - Нет, сначала - душ, - сказала я, раздеваясь на ходу.
        - Подожди, а я?
        - А тебе зачем?
        - Сейчас узнаешь…
        Почти сутки без Гр-р - это немыслимо…
        На обед у нас были пельмени. Настоящие сибирские. От Веры Захаровны. Хороший человек Вера Захаровна, потому что плохой такие пельмени не слепит… Еще был томатный сок. И много солнца. Мы открыли окно, и залетевший апрельский ветер подбросил домового к потолку. Тюня, теперь в розовой шубке, взмахивала ручками, будто плыла по воздуху. Я засмеялась.
        - Ты чего? - удивился Гр-р.
        - Хорошо…
        - Сейчас будет еще лучше.
        Мы поднялись в мансарду. Громов успел разжечь камин, пока варились пельмени. Содержимое контейнера аккуратно сложено в уголке - только ящик с Перепетуей Гр-р вскрыл, и кукла сидела на рояле. Она прекрасно доехала. Морковка свернулась калачиком рядом.
        - У тебя мольберт - ты пишешь маслом?
        - Как дилетант, для себя…
        - Работы же есть? Покажи…
        Я нашла нужную коробку. Гр-р долго рассматривал мои холсты и отложил один - старая улочка восточного города, солнце, тень от чинары на белой стене.
        - Подари мне это… Я повешу в своем кабинете…
        - Да хоть все забирай… Давай подпишу…
        Я нашла фломастер и написала на обороте: "Моему Гр-р. ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ВСЕГДА. Нина"
        Потом Гр-р обманом завлек меня на шкуру у камина, и я увидела, как деликатная Тюня выезжает на Морковке из мансарды. Мы остались одни - ни домовых, ни кошек…
        А еще потом мы, сидя на тигре, смотрели на огонь, и, по выражению Гр-р, я устроила ему форменный допрос:
        - Что было, когда Катя выстрелила? - мне хотелось знать, что происходило, пока я была в отключке и торчала в больнице с капельницей.
        - Ты упала… Сразу крики, неразбериха, толпа вся мечется - непонятно, откуда стреляли, и будут ли еще стрелять… Я всех растолкал, подбежал к тебе, Пашке кричу, чтоб в "запор" стрелял. Ты лицом вниз лежишь. На жакете, на спине, - дыра. Я в "скорую" звоню - ничего сказать не могу… Серега телефон отобрал, сам сказал, куда ехать… А Пашка уже за "запорожцем" гнался. Палил по колесам - не попал… Но это я тебе рассказывал… Потом Андрей приехал - врач, ты его знаешь. Я сам тебя в "скорую" отнес… Ты в себя пришла, а потом опять… Я думал - все. Думал, машину эту, неотложку, разнесу… Андрей в чувство меня привел - по морде съездил… Отвезли тебя в эту чертову больницу…
        - Гриш, а ты знал, что у нее есть пистолет?
        - Догадывался. Когда начали об этой Кате сведения собирать, много чего выяснилось: и что она умеет стрелять, и не просто умеет, а даже призовые места брала в соревнованиях. Мать ее с детства по секциям таскала, хотела, чтобы Катя себя ущемленной не чувствовала. У этой Кати прямо-таки талант обнаружился - из любого огнестрельного оружия могла попасть в яблочко. Талант… Только с головой не дружила… С Наташкой я по телефону разговаривал - нашел Витек ее координаты в Москве - она мне и порассказала… ужасы нашего городка. Наталье лет тридцать было, когда их мать, с которой Катя жила, умерла. Наташе пришлось сестру к себе взять. Катя всегда Наташе завидовала, что у той и красота, и здоровье, и мужики. А как стали жить вместе, эта зависть превратилась в навязчивую идею. Катя совсем обезумела: травилась, вены резала… Наташка не могла и думать мужика привести, потому что Катя требовала, чтобы тот и с ней спал… Сцены устраивала - Шекспир бы обзавидовался. И надо было так случиться, что, когда Наташа уехала на эти свои курсы, Катя нашла ее дневник - времен школы еще, девические записки, а там все про нас
троих, дураков озабоченных, да про ее шалости с нами. Ну, тут у Кати крышу и сорвало окончательно, и началось… Сейчас психиатры с ней работают, похоже, там серьезные нарушения.
        - Значит, нашли ее? Тебе мой рисунок хоть чуть-чуть помог?
        - Еще как помог! Да без этого рисунка ее, может, и не нашли бы. Я думал-думал, что это за место такое, чтобы стены такие толстые, ничего похожего не знаю. Принес в контору, всем показал… Витек и вспомнил, что его матушка каждый год в какой-то монастырь - здесь, в наших лесах - ездит. И вроде как, да, такие там стены и есть. Остальное - дело техники. Ментам сообщили, они бригаду подняли, мы за ними… Классное, кстати, место… Такая красота - обязательно свожу тебя туда… А когда эту сумасшедшую брали, она умудрилась двоих ранить - по ногам стреляла.
        - Получается, по Гале поминки не справили?
        - Да нет, чуть позже собрались… Но я, естественно, не был…
        Гр-р замолчал. Я чувствовала, что он сомневается, говорить дальше или нет, и обняла его, чтобы ему было проще сказать.
        - А еще… Знаешь, со Шпинделем я помирился… Сонька от него вчера ушла - был у нее в запасе какой-то… Вовке эсэмэску отстучала - типа "прощай, не пиши, не звони". Из больницы прямиком за границу и смылась - в жаркие страны…
        Всего-то? А я уж думала…
        - Гр-р, ты поможешь мне разобрать архив Луизы - все эти тетрадки, письма… Вдруг там что-нибудь о прадедушках есть?
        - Да, моя радость… Если с тобой - то я готов делать что угодно, хоть крестиком вышивать…
        3. Сюрприз от Перепетуи.
        Гр-р встал, чтобы подбросить в камин дрова… Я тоже поднялась - размяться. Подошла к роялю. Мне показалось, что платье и чулочки Перепетуи можно было бы и выстирать. Я сняла с куклы одежду. Старинная кукла - сейчас так не делают, чтобы тело тряпичное, опилками набитое, а руки-ноги-голова - фарфоровые. Тут я заметила, что на спинке куклы шов разошелся. Похоже, его уже пытались чинить, но не очень умело - просто зашили через край, не заботясь о красоте стежков. Я нашла коробку со швейными принадлежностями, распорола некрасивый шов и обнаружила в прорехе посторонний предмет - нечто, завернутое в кусочек белого шелка. Я потянула за кончик, и синий камушек, блеснув, покатился по крышке рояля.
        - Гриша, ты хотел посмотреть на Царя Ночи… Иди сюда…
        У меня на ладони лежал тот самый, сказочно дорогой, огромный синий бриллиант, один, без ожерелья, даже без оправы… Кто и когда спрятал бриллиант в куклу - неизвестно. Но точно - не моя бабушка. Она похищала Перепетую ради самой Перепетуи. Видимо, после смерти Полины камень каким-то образом оказался у Анны. Или сама Полина для чего-то зашила его в кукле - вдруг из вредности от мужа спрятала, но умерла скоропостижно, и ничего никому не успела объяснить…
        - И что ты хочешь с ним делать? - Гр-р смотрел на огонь сквозь бриллиант.
        - Вообще-то это Шпинделя камень - он же был отдан Полине, а Полина - прабабка Володи.
        - Ты хочешь подарить Вовке состояние?
        - Гр-р, это не наше…
        - Так ты же нашла!..
        - Но я знаю, что это не мое!
        - А я бы замылил…
        Вот уж не поверю…
        - Давай отдадим - и чем быстрее, тем лучше…
        - Тогда я позвоню, чтобы Шпиндель пришел… Проверим его на вшивость. Как там? Единожды солгав…
        - Он же твой друг - был и есть… А все зло - от баб…
        - А ты-то откуда знаешь?
        - Любимое изречение Шпинделей…
        И Гр-р пошел звонить Вовке.
        Шпиндель примчался через пятнадцать минут - с огромной сумкой деликатесов. Ампирный столик Луизы мужики подтащили поближе к камину, из коробок со всякой всячиной, которую еще предстоит разобрать, я достала собственноручно вышитую скатерть и старый бабушкин сервиз. Шпиндель не доверил никому сервировку и накрыл стол сам. Он, конечно, выдвигал всякие гипотезы относительно того, зачем он здесь, например, отметить его с Громовым примирение. Или отпраздновать наше с Громовым бракосочетание. Или мое спасение. Я спросила, что знает Шпиндель о Царе Ночи. Оказалось - ничего. Шпиндель сказал правду. Это было видно и невооруженным глазом, но я для верности нажала на свою синюю кнопку и пару минут сканировала Вовкины мысли. Меня Шпиндель по-прежнему считал чем-то вроде шарлатанки, но раз Гришке я так уж нравлюсь, что он даже женился, то пусть… И вообще, на девяносто процентов голова ресторатора была занята воспоминаниями о жарких прелестях сбежавшей Соньки.
        Тогда я рассказала Володе все, что знала о наших прадедушках и прабабушках, - начиная с того ноябрьского дня 1909 года, когда я впервые была Анной и нашла ее жениха в луже крови. Гр-р не давал мне, как он выразился, "съехать с магистральной линии повествования":
        - Знаю я тебя! Увлечешься, и мы будем слушать, какого фасона панталоны носили дамы в 1909 году. Это жуть как интересно, но тогда до сути мы доберемся к первому мая…
        Шпиндель готов был слушать и про панталоны, но, понукаемая непреклонным Гр-р, я быстро закруглилась и показала мужикам те копии, которые сделала музейная дама. Теперь я уверена, что моя прабабка была верна Закревскому до конца и подарила Сурмину кольцо со звездчатым сапфиром, только согласившись стать его женой. Почему он расстался с ним, уходя в Белую армию? На этот вопрос уже не сможет ответить никто.
        Гришка с Вовкой пустились в пространные рассуждения о том, можно ли считать доказанным обвинение прадедушки Шпинделя в убийстве - на основании только моих сомнительных показаний. Я знала, что ни к каким выводам они не придут, поэтому сказала: "Брек!".
        - Вот Царь Ночи, - я протянула Вовке камень. - Он твой…
        - Нет, - возразил Володя. - Он в равной степени и твой и мой. Мы его разделим - продадим с аукциона, а деньги - пополам. У него будет новая жизнь…
        Нас всех ждала новая жизнь. Даже ту музейную даму - они со Шпинделем просто созданы друг для друга, хотя пока об этом не догадываются.
        На Морковку опять напало кошачье безумие, и после облета мансарды она взлетела на пока пустой стеллаж. На этот раз Тюня не играла с Морковкой в догонялки, а чинно сидела на самой верхней полке, свесив маленькие розовые ножки - опять поменяла цвет.
        - О, - закричал Вовка. - Это же моя кошка! Откуда она у вас? Она пропала, после того как Соня носила ее в ветклинику.
        - А теперь это наша кошка, - сказал Громов. - Она у нас тут… летает. Никому ее не отдам…
        Морковка перелетела на плечо Гр-р и, уткнувшись носом ему в ухо, спела кошачью серенаду.
        Нет, вы подумайте, до меня только сейчас дошло: она давно знает, где у Гр-р кнопка "Пуск"!
        Какого лешего?