Метро 2033: Изоляция Мария Андреевна Стрелова
        МетроВселенная «Метро 2033»
        «Метро 2033» Дмитрия Глуховского - культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж - полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду!
        Они не начинали эту войну. Они не были к ней готовы. Не бойцы, у которых за плечами служба в «горячих точках» или хотя бы армейская «срочка». Не выживальщики. Не ученые и даже не люди рабочих профессий. Всего лишь студенты-гуманитарии и несколько их преподавателей, чудом спасшиеся в день Катастрофы. Вчерашние дети, вполне безоблачное «вчера» которых в один момент обернулось страшным «сегодня» и совершенно непредсказуемым «завтра». И все же они не сдались, даже оказавшись в полной изоляции. Только вот беда никогда не приходит одна: тайна, которую двадцать лет хранит заместитель начальника бункера Марина Алексеева, в любой момент может превратить кошмарный сон в реальность…
        Мария Стрелова
        Метро 2033: Изоляция
        Серия «Вселенная Метро 2033» основана в 2009 году
        Автор идеи - Дмитрий Глуховский
        Главный редактор проекта - Вячеслав Бакулин
        

* * *
        Поколение дозорных
        Объяснительная записка Вячеслава Бакулина
        Привет, друзья! Или, как принято нынче в Сети выражаться, «доброго времени суток»!
        Боюсь показаться банальным и предсказуемым, и все же я в очередной раз тут думал. Люблю я это дело и ничего с собой поделать не могу.
        А думал я вот о чем: на презентациях книг нашей серии я время от времени задавал авторам один и тот же вопрос с вариациями. Дескать, случись, не дай бог, и впрямь все так, как придумал когда-то Дмитрий Глуховский, кем бы ты себя, дорогой автор, видел в том ужасном две тысячи тридцать третьем?
        Разумеется, на малопрестижных и бесприбыльных должностях свинаря, крысовода или, там, еще какого возделывателя грибной плантации никто себя не видит. Даже честными челноками-торговцами или работниками общепита господа писатели быть не хотят. Не хотят также стоять у станка, чинить электрику или крутить гайки, качать помпы насосов или рычаги дрезин. А признаться в том, что ты в душе крутой наемник или просто героический сталкер, - не иначе как врожденная скромность мешает. Впрочем, врать не стану - у Шабалова и Цормудяна я не спрашивал.
        Проще всего, конечно, врачам. Особенно если хирурги да терапевты. Или даже - психотерапевты. Вот уж кто без работы не останется! Вот уж кого на любой станции, в любом бункере с руками оторвут. И по специальности работа, и почет, и уважуха, и верный кусок. Пусть даже крысятины. Хотя тоже как посмотреть. Проще - это когда ты в белом халате накрахмаленном да в уютном кабинете с девяти до пяти умные слова неразборчивым почерком в картах пишешь. Когда к тебе, офтальмологу, никому и в голову не придет заявиться с множественными огнестрельными, да осложненными сепсисом, или умирающего непонятно от чего ребенка принести, а у тебя из медикаментов - аспирин просроченный.
        Вот и крутят авторы руками, принимая смущенные позы, вот и бормочут, что «вообще-то я себя не представляю никем: ни красным, ни коричневым (в смысле - жителем Ганзы; впрочем, жителем Четвертого рейха - и подавно), ни принцем, ни нищим. Как там в сказке «Про Федота-стрельца» говорилось: «Ни в парше, ни в парче, а так - вообче».
        Правда, есть еще один замечательный выход. Буквально лазейка. Объявить: я, мол, дозорным буду. Круто же! Почти военный. С оружием. На посту. У костра. А по ту сторону - тьма и монстры. Да сам Артем, кто забыл, дозорным начинал! А стал - о-го-го!
        В общем, миг - и существо бесполезное, бессмысленное и трудиться тяжко день за днем не желающее - ведь не желающее, чего уж там лукавить - превращается в очень даже нужное и полезное. Без которого прям вот никуда. У нас таких во всех учреждениях по всей стране - сотни тысяч. Вполне крепкие дяденьки (тетеньки, впрочем, тоже), в деловых костюмах или форме, а некоторые даже с оружием, день за днем гадающие кроссворды, дующие чаи, бегающие на перекур и прочим образом изнывающие от безделья. Зато как любят документы проверять и замечания посторонним делать! Как же, человек не просто так тут поставлен! Он порядок блюдет! Чтобы все было как надо, а как не надо - не было.
        Никого не хочу обидеть сейчас, друзья. Честно и искренне. Да, охранники всякие бывают - иные ведь и жизнью рискуют, и без них действительно тяжело. И во Вселенной Метро от бдительности такого вот паренька со стареньким «калашом» очень много зависеть может. И сам я, если подумать, существо совершенно такое же - совсем не героическое, для жизни в постапе не предназначенное. Меня в простую русскую деревню вывези да брось одного - не факт, что выживу.
        Но все же, задумываясь снова и снова, я прихожу к очень печальному выводу: случись что - и мы, жители современных городов ан масс, обречены. Потому что поколение дворников и сторожей, о котором пел страшно сказать сколько уже лет назад Борис Борисович, странным образом модернизировалось в наше время. И дело не только в том, что вместо сторожей появились дозорные.

* * *
        Он давно забыл свое прежнее имя, зато привык смотреть на людей через снайперский прицел. Вокруг него - мир, сгоревший в огне. В его сердце бушует ад. Чтобы обрести себя, ему пришлось потерять все. Вера помогла ему выжить. Жажда мести определила его дальнейший путь. Теперь только от него зависит, кому жить, а кому умирать. Он знает, что за все придется платить, и смерть идет за ним по пятам. Но сможет ли он, заглянув в бездну и испив горькую чашу судьбы до дна, получить искупление? Этого не знает никто. Ведь предание гласит: когда оковы цивилизации падут и обнажится звериный оскал человека, время повернется вспять и начнется обратный отсчет…

* * *
        Многие надежды оказались разбиты, многие стремления были напрасны. Быстро меняющейся мир жесток к тем, кто когда-то самонадеянно считал себя его повелителями. Но где-то там, за горизонтом, остался родной дом, который посылает мольбы о помощи. А значит, Лерке Степановой и команде атомохода «Иван Грозный» пора отправляться в очередное плавание, полное новых открытий и опасностей. Ведь каждый путь, сколь бы долгим он ни был, однажды должен завершиться.
        Пусть даже кто-то назовет его путем проклятых.

* * *
        Имя, данное ему при рождении, он забыл. Имя, под которым он был известен когда-то, лучше не вспоминать. Ныне его знают как Учителя. В мире, где больше нет места любви, жалости, искренности - ничему человеческому, он старается жить по-людски. Чтить справедливый кодекс анклава, воспитывать сына, заниматься с детьми в школе. Иногда приходят страшные воспоминания, но ненадолго. И все же наступает время, когда темное прошлое, которое он так хотел забыть и искупить, снова требует крови. И он бежит по грязным подземным тоннелям и зараженным улицам Вроцлава. Но разве от прошлого убежишь?..

* * *
        Сквозь снег и мороз, через постъядерную тайгу и безмолвные, пустующие города. По снегу и льду Байкала туда, куда влечет тебя собственное безумие. В Иркутск. Пройти по краю, постоянно балансируя на тонкой грани человечности. Переступить ее, когда нужно быть зверем, - чтобы победить тех, кто давно перестал быть людьми. Взять верх над природой, врагами и самим собой.
        Чтобы выжить. Чтобы спасти тех, в чьем существовании не уверен. Чтобы понять, осталось ли в тебе самом что-то от человека или зверь, проснувшийся семнадцать лет назад, - безраздельный хозяин твоего сознания.
        Пролог
        Очередная экспедиция вышла на исследование элитных жилых кварталов в районе Мосфильмовской улицы. Марина Алексеева, шедшая впереди всей группы, просматривала дома в прибор ночного видения. Все ребята держали автоматы в боевой готовности, выцеливая возможную опасность.
        - Стоп! - шепнула женщина, подняв руку.
        Впереди замерцал фонарь. Три круга по часовой стрелке.
        Разведчики быстро отошли с широкого проспекта к домам.
        Сигнал повторился. Марина по-прежнему не включала фонарь, надеясь, что люди, показавшиеся впереди, не захотят связываться с сомнительными личностями, разгуливающими по ночному городу и не откликающимися на условные знаки.
        - Там кто-то есть! Точно! - донес ветер приглушенный голос, искаженный фильтром противогаза. В тишине замершего мегаполиса даже этот еле слышный шепот был услышан. К тому же противогазы бункера, совсем старые, больше похожие на резиновые маски[1 - Автор имеет в виду противогазы типа ГП-7.], не закрывали ушей, а резиновый капюшон плаща химзащиты не мешал слуху.
        - Пригнитесь! - тихо скомандовала Марина, оборачиваясь к группе.
        - Руки вверх! Не двигаться! - потребовал мужчина, держащий в руках фонарь. - Вы на прицеле!
        «Не получилось. Свалились на мою голову!» - раздраженно подумала Марина, включая фонарь. Три круга по часовой стрелке.
        - Мы не сделаем вам ничего дурного! Дайте пройти! - ответила она.
        Группа вооруженных людей осторожно приблизилась на расстояние трех шагов.
        - Руки!
        Алексеева послушно вытянула руки вверх, держа автомат за приклад. Ее разведчики последовали ее примеру.
        - Кто такие? - спросил мужчина с фонарем.
        - Разведчики станции метро Калужская! - соврала Марина. Она играла наугад и очень рисковала, понадеявшись лишь на неосведомленность собеседника.
        - Почему не откликнулись на сигнал? - Кажется, поверили.
        - Не хотели столкновения. Пожалуйста, дайте моей группе уйти, у нас слабые костюмы защиты. Я останусь и отвечу на все вопросы!
        - Пусть идут медленно, не опуская рук! Ты отправляешься с нами! - приказал разведчик.
        Марина обернулась к своим, кивнула:
        - Идите. Вернусь, как смогу.
        Медленно-медленно разведчики бункера отступали назад. Через минуту они обернулись и бросились бежать.
        Марина стояла перед разведчиками, не опуская рук. Мышцы наливались тяжестью - автомат вот-вот грозил выскользнуть из пальцев.
        - Тут высотки неподалеку, пойдем туда, поговорим, - подал голос один из мужчин, стоявших позади. - Все равно день пережидать.
        - Руки опустить. Иди вперед, - приказал командир, толкнув Марину прикладом.
        Группа обосновалась в небольшой квартире в одном из старых домов, двое мужчин встали у дверей с автоматами наизготовку.
        - Кто такая? - спросил старший разведчик, усаживаясь на прогнивший диван.
        - Меня зовут Марина Алексеева. Я со станции Калужская. Отпустите меня, пожалуйста. У меня плохой костюм, могу дозу радиации схватить, - жалобно заморгала она, прижав руки к груди.
        - Почему станция не вышла на контакт? - Невозможно было определить, принадлежит ли голос взрослому мужчине или юнцу.
        - Мы там одни остались, у нас связи нет, туннели к центру обрушились, - самозабвенно врала Марина. Она пошла ва-банк и выиграла. Ее собеседники не знали, что происходило на юге Калужско-Рижской линии.
        Алексеева осматривалась, чуть поворачивая голову. Мутный плексиглас существенно затруднял обзор.
        - Чем живете?
        - Продуктовые магазины рядом… А нас там мало совсем, человек двадцать. Страшно. Отпустите меня, ну пожалуйста, если я еду не принесу, у нас детки умрут. - Марина всхлипнула, изображая из себя перепуганную девчонку.
        Она судорожно соображала, как свалить от настойчивых разведчиков. Если допрос затянется до восхода, ей придется задержаться еще часов на двенадцать, а это в ее планы никак не входило. У нее не было сменного фильтра, а дышать радиоактивной пылью совсем не хотелось.
        - Ребят, чего делать будем? Оставим помирать или пойдем с ней? - спросил товарищей разведчик. - Может, хоть детей вытащим.
        - Да пойдем, чего уж. День пересидим - и выдвинемся, - откликнулся один из его спутников.
        - А как же мы тут пересидим? Тут же монстры! - изображая крайнее недоумение, выговорила Алексеева.
        - Не боись. Если днем молчать, они и не полезут. Только шевелиться нельзя особо, болтать тоже. Они ночью с охоты вернутся и в соседних квартирах залягут. Только вот балконы тут недалеко друг от друга, могут пролезть. Ну да авось пронесет, отстреляемся, - усмехнулся мужчина.
        - Отпустите меня, пожалуйста! Мне домой надо! - заныла Марина.
        - Нет, одну не отпустим. Раз ты нам попалась - надо контакт с выжившими налаживать. Что вы тут забыли-то, на Мосфильмовской? Тут же такая гадость ползает! Что, еды поблизости нет уже? - поинтересовался разведчик, протирая извлеченной из прорезиненной сумки тряпочкой стекла противогаза.
        - Надо разведывать, что и как. Мы хотели до Парка Победы дойти и заблудились, - не моргнув глазом, соврала Алексеева.
        - Так правильно, вам надо было вниз, в туннель, а он завален. Только если дворами к «Парку» пробиваться, а меж домов всякая гадость гуляет. Да и нечего вам там делать, там синяя ветка, она вся на поверхности, оттуда в туннели мутанты и лезут, - хмыкнул мужчина.
        - А вы-то сами откуда? - осторожно спросила Марина.
        - А мы с Киевской. Если по этой улице до конца идти, - неопределенно махнул рукой разведчик, - то можно на набережную выйти, а там дворами, чтобы речным тварям не попасться, прямо к Киевской и выйдешь. А там переход на станции Ганзы.
        - А чего это - Ганза?
        Разумеется, она прекрасно знала это средневековое понятие, и не трудно было догадаться, что так назвали Киевскую-кольцевую, а может, и всю линию.
        Разведчик у двери поднял палец к губам:
        - Тихо!
        Краем глаза Марина видела, как за окнами алела полоска зари. Это могло означать только одно - мутанты возвращаются с ночной охоты.
        «Твою мать! - мысленно выругалась она. - Теперь ждать вечера. Или валить сейчас. Не хочется подставлять ребят. Они неплохие, в общем-то. Только слишком настойчивые…»
        На лестничной площадке кто-то завозился. Судя по звукам, тварь была немаленькая. Послышался скрежет соседней двери, задетой могучей конечностью. Мутант заворчал, зашлепали вверх по лестнице несколько пар лап.
        В голове у Марины созрел план. Она схватила свой автомат, метнулась к выходу, оттолкнув растерявшегося разведчика, ударила по металлической двери и оказалась на лестнице.
        Незаметно проскочить не удалось. Мутант повернул уродливую голову, покрытую отвратительными наростами, разинул пасть и взревел. Алексеева с трудом удержалась на ногах и поняла, что не успевает убежать. Нужно было отвлечь внимание твари. Но как? Выход только один - натравить ее на разведчиков с Киевской.
        «Хана экспедиции, - мелькнуло в голове Марины. - Сунули нос, куда не следует».
        Пуля ударилась о дверной косяк, грохот выстрела заметался между стенами. Алексеева бросилась бежать. Проскочив несколько пролетов, она прижалась спиной к двери одной из квартир и прислушалась.
        У нее получилось. Мутант отвлекся на звук выстрела и пополз к квартире, где укрылись разведчики. Теперь девушка поняла, что пара сантиметров металла для его зубов не помеха. Раздался клацающий звук, скрежет железа, а следом за ним - душераздирающий вопль, который не заглушили даже фильтры противогаза. Пару раз громыхнули выстрелы - и потонули в отчаянных криках. Тварь добралась до своей добычи.
        Марина перекинула автомат за спину и побежала, желая успеть до полного восхода солнца. Она мчалась по Мичуринскому проспекту, задыхаясь и оскальзываясь на искореженном асфальте.
        Ей снова, снова неслыханно повезло. Теперь - ценой четырех жизней. Разведчики с Киевской проявили ненужное любопытство и должны были умереть. Бункер Гуманитарного института в лице Алексеевой трепетно оберегал свои тайны.
        В страшном, исковерканном мире переступать через человеческую жизнь стало обыденным и простым. Когда счет жертв шел на миллионы, один, пять, десять погибших уже не считались трагедией.
        И Марина вновь перешагнула через человеческую жизнь. Перешагнула безвозвратно. Она спасла своих товарищей - жителей бункера, - когда отвлекла четверых «философов», но своими собственными руками убила четверых разведчиков.
        Алексеева лежала на узкой койке в своем кабинете, тщетно ища себе оправдание. Ей было противно и тошно от самой себя. Нужно было выговориться, кому-нибудь рассказать все то, что ее тревожило, но она не могла. Не имела права. Объяснить смерть разведчиков Ганзы кому-нибудь из своих означало рассказать и о радиации, и о вынужденной и постоянной изоляции бункера. Пошатнуть более-менее благоустроенный быт и веру в светлое будущее. В возрождение цивилизации. Нет. Она не имела права отнимать последнюю надежду у вверенных ей людей.
        «Зато имела право отнять жизнь!» - ехидно шептал внутренний голос.
        - Нет. Замолчи. Я их не убивала! - выговорила Марина, зажимая уши ладонями. Но разве можно сбежать от самой себя?
        «Ты лицемерная, двуличная дрянь, - издевалось подсознание. - Ты говоришь о том, как ценен каждый человек, готова умереть за этот бункер… Но обрекла незнакомых тебе людей на страшную смерть!»
        - Я должна была вернуться. Бункер должен жить! Контакты с внешним миром означают смерть! Эпидемию, мор! Мутации! Разведчики влезли не в свое дело. Если бы они отпустили меня, я бы не стала так поступать! - всхлипывала Алексеева, ворочаясь на кровати.
        «Оправдывайся-оправдывайся, - шипел голосок в голове. - Ты их убила, позвала монстра, спасая свою шкуру! Они будут являться тебе во сне!»
        Марина резко села на кровати, включила свет. И вдруг отчетливо поняла: нет, погубленные разведчики не придут.
        В душе будто заскрежетали какие-то невидимые стальные запоры. И словно прочной гермодверью отсекли служебные дела от сентиментальности и сострадания.
        - Так должно было быть. Они поставили под угрозу жизнь моего бункера. Я натравила на них тварь. Потому что они представляли опасность для нас всех. Я выбрала единственно возможный вариант! - отчеканила Марина.
        И на нее вдруг накатилась страшная усталость, смешанная с безразличием. Алексеева рухнула на кровать и провалилась в сон…
        
        Глава 1
        Стук снаружи
        - Потому что это Раменки! Раменки, черт возьми, и по ним жахнули так, что над нами ничего целого не осталось! Ракетный комплекс, МГУ со всеми его секретными разработками… Может, когда все это началось, они думали, что не спасут ни бункер, ни подземный город под Университетом, ни Метро-два! Что нам еще делать на поверхности, что?! Там все давно уже растащено разведчиками, а по городу шастают такие твари, что ты себе и представить не можешь!
        Эхо разносило голос женщины под сводами бункера. Марина прикрыла рот рукой. Кажется, сказано было лишнее. Да еще и так громко.
        Петр Васильевич присел на бетонный порог, устало наклонил голову.
        - Что дальше? - тихо спросил он.
        - Дальше? - медленно переспросила женщина. - Ничего. Мы все потеряли. Все, что можно было. Ты думаешь, мы сможем здесь выжить? У нас нет даже радиоаппаратуры. Мы никому не нужны, никому. Мы не знаем, как постучать в метро так, как положено, нашу разведгруппу чуть не расстреляли метрополитеновцы, с нами не хотят говорить. Неужели ты думаешь, я не пыталась? Неужели думаешь, что разведчики не стучались в запертые двери метро «Университет»? Станция изолирована, мы даже не знаем, обитаема ли она. Ходы в Метро-два завалили в первую же неделю после Катастрофы. С Воробьевых лезет такая дрянь, что выход на поверхность с ближайших станций - как на казнь. «Университет» выживет, у них инфраструктура, они давно знали, что так будет, разработчики, так их… это мы не смогли уберечь тех, кто что-то знал. Хотя кто его знает, выжил ли кто-нибудь из МГУ в этом адском пекле. Только домыслы. Только бесцельная, бесполезная надежда. Да и… Петя, зачем я тебе все это рассказываю? Ты сам прекрасно понимаешь, что наша изоляция подходит к концу. У нас не хватает сил прокормить население. У «старой гвардии», тех, кто бежал
сюда, когда все кипело, бурлило и плавилось, уже несколько лет, как появились внуки. Тебе самому уже под пятьдесят. А что мы знали в этой жизни? Я - точно ничего. Я была студенткой третьего курса и спаслась не потому, что что-то значила, а потому, что мои коллеги по работе меня за шиворот в этот бункер втащили. Сколько нас тогда было? Ты помнишь? Вот и я помню. Тебе повезло. Что бы ты сейчас делал в своем Серпухове? Три убежища на весь город, куда собрали бы только самых нужных людей. И все равно - резня и грызня за место под землей, подальше от ракет и раскаленной смерти. Тебе повезло оказаться тогда в корпусе. Мне повезло. Повезло ведь, правда, а я спустя двадцать лет по-прежнему помню, что у меня в этот день был выходной, я собиралась сидеть дома, в Мытищах. Но собралась, приехала на работу за методичками. А чего теперь от Мытищ осталось? Пепелище, выжженная пустошь. Еще бы. Четыре завода… Может, новые Мытищи еще стоят, там и домики поновее. А наш район - в окружении трех заводов. «Метровагонмаш», мы еще в советские годы оборудование для Метро-два поставляли, наши вагонетки правительство катали.
«Мосстройпластмасс» - поди, немерено ядовитой дряни оттуда вылилось, еще когда там жили, завод дымил так, что не продохнуть, а прям у дома моего Конструкторское бюро автотехнического оборудования, в Великую Отечественную там тоже разработки немалые велись… Рядом Королев, где ракетный завод, через дорогу от моего квартала. Шарахнули по Мытищам - мало не показалось.
        - Откуда ты знаешь? - прервал монолог Петя. Желание переспросить очевидное еще до Катастрофы было его отличительной чертой.
        Марина присела на корточки у гермодвери бункера, взглянула на Петра с отчаянием.
        - Откуда? Все лежит в руинах. Неужели ты думаешь, наши Мытищи не стали объектом удара? Всему хана… Всему этому чертову мирку! - Женщина в сердцах стукнула по бронированной двери.
        Эхо стихло в коридорах бункера, и в наступившей тишине раздалось: «Тук-тук-тук».
        - Твою мать… - сквозь зубы прошипел Петр Васильевич, медленно отходя от двери.
        - Вернулись, что ли? - раздался из коридора голос.
        - Тише, Вань, тише! - прижала палец к губам Марина.
        «Тук-тук-тук».
        Женщина подошла к двери и трижды стукнула по металлу условным стуком. Если это разведотряд, то почему стучат не по три раза, а мерно, монотонно?
        За дверью на секунду затихли. Потом вновь раздалось мерное, пугающее «тук-тук-тук».
        - Что будем делать? - шепотом, одними губами спросил Иван.
        - Нет, открывать нельзя. Мало ли. Черт. Что ж за дрянь к нам в гости пожаловала? - Марина потянулась к автомату, Ваня и Петр последовали ее примеру.
        - Марин, подожди. Помнишь, года полтора назад наш разведчик так перепугался, что забыл позывной и условный стук? Помнишь, тогда, когда за ним гнались «философы»? Мы еле успели его втащить. Тогда он лежал на люке и скребся, так же, как сейчас. Вдруг?..
        - Никаких «вдруг»! Если он и правда привел «философов», пусть там и остается, мы его уже не спасем.
        - А Витю-разведчика, мы же спасли его!
        - На три месяца продлили жизнь. Не более того.
        - Он успел зачать ребенка.
        - Что с того? Неизвестно еще, выживет ли этот полугодовалый комочек. Рита, Витькина жена, при его рождении умерла, и шут ее знает, отчего, Людмила Владимировна отклонений не увидела.
        - Люда Брежнева помнит лично, ей давно на покой пора! - зло прошипел Петр.
        - Она - единственный квалифицированный медик, не самоучка, - бросила Марина. - Тихо все!
        «Тук-тук-тук».
        Гермодверь не пропускала звуков, зато от стука резонировала знатно. И было совершенно непонятно, кто там, снаружи - разведчик или снова твари, расплодившиеся на верхних этажах учебного корпуса Московского частного гуманитарного института, которых обитатели бункера прозвали «философами» - раньше в здании находились исторический, философский и политологический факультет. Историков спаслось больше всех в тот злосчастный день.
        «Философы» являлись с завидной регулярностью. Это были покрытые спутанной длинной шерстью твари, они передвигались на четырех конечностях, похожие на помесь обезьяны и кузнечика, с сухими тонкими ногами и выпирающими суставами. Только от приматов их отличали страшные челюсти с тремя рядами острых и мелких зубов, которые с легкостью рвали химзащиту и даже бронежилеты со свинцовыми пластинами. Ротовая полость не была закрыта губами, поэтому жуткая пасть казалась зевом размером с баскетбольную корзину. Маленькие глазки смотрели со злобой и ненавистью. «Философы» были вечно голодны. «Неправильно мы их назвали. В прежние времена вечно голодными были только студенты и лаборанты - историки», - смеялась Марина в редкие часы отдыха в подземном бункере. «Философов» она не боялась. Да и годы жизни под землей сделали правую руку командующего бункером особой безразличной… и бесстрашной… «Я слишком многого боялась в молодости. Мне, помнится, было страшно идти по освещенным коридорам восьмого этажа на работе часов в девять вечера, мерещились в тенях монстры. Могла ли я подумать, что когда-нибудь увижу таких
тварей, каких моя бурная фантазия не могла и представить, и мне будет все равно? Если постоянно есть один и тот же пирог, на десятом куске ты не почувствуешь вкус. Так же и со страхом. Я слишком много чего боялась, и это чувство приелось, настолько вошло в норму, что стало незаметным…» - объясняла женщина.
        «Тук-тук-тук».
        Стук усилился. Как будто смотрящий увидел что-то и теперь стремился во что бы то ни стало попасть в бункер. «Тук-тук. Тук-тук». Нежданный гость сбился с ритма и судорожно задергал колесо герметичного люка.
        Марина, Петр и Иван выжидали.
        - На счет три открываем люк. Автоматы наизготовку. Без команды не стрелять. Назовем это разведкой. Волков, открываешь и закрываешь люк. Петя, страхуй меня снизу. Я пошла. Раз. Два. Три!
        Скрипнуло колесо люка, тяжелая крышка приподнялась ровно настолько, чтобы Марина смогла выглянуть.
        - Химзащита! - прошептал Петр. - Без химзащиты, куда…
        Марина горько усмехнулась какой-то своей мысли. Химзащита… Женщина знала больше, чем полагалось знать рядовому жителю бункера…
        Сверху, из черного полумрака институтского подвала на нее смотрело белое перекошенное лицо без противогаза. Губы разведчика были в крови, кажется, у него были повреждены легкие.
        - Алексей, руку! - прошептала Марина. - Руку!
        Парень потянул ладонь в перчатке, но вдруг взглянул наверх. На его лице отразился суеверный, первобытный ужас.
        - Скорее! - поторопила Марина. Она уже догадалась, что увидел юноша.
        Леша дернулся в предсмертной агонии, из перекушенной пополам руки в лицо Марине брызнула кровь.
        Женщина скользнула в люк.
        - Вань, скорее!
        Не успели. Под крышку люка просунулись тонкие, но мощные передние лапы «философа».
        - Огонь!
        Пули срикошетили от двери. Промах.
        Ваня, Петр и Марина успели вжаться в стены, когда смертоносный металл с визгом отскакивал от пола и потолка.
        Волков держал крепко, но все же его сил не хватало, чтобы справиться с мертвой хваткой чудовища. Крышка люка тряслась и вздрагивала.
        - Держи, Ванюша, держи! - взвизгнула Марина тонким, совсем не свойственным ей голосом.
        «А говоришь, не боишься…» - укоризненно шепнул внутренний голос.
        Женщина прицелилась в узенький зазор между подрагивающей лапой «философа» и круглой крышкой люка.
        Выстрел. Спасаясь от рикошета, Марина отпрянула назад, споткнулась обо что-то, лежащее на земле, и повалилась навзничь. В затылке запульсировала тугая, назойливая боль. Сознание померкло.

* * *
        Гремели взрывы. Главное здание МГУ пылало, но выстояло: по нему прицельного огня все же не велось. Били по базам в Раменках. Но тогда Марина Алексеева еще толком не знала и не поняла, что произошло.
        Частный институт гуманитарных наук, открывшийся шесть лет назад на месте очередного богом забытого НИИ, стоял на возвышении вблизи Мичуринского проспекта. Из окон верхнего этажа было отлично видно Ломоносовский проспект и величественную громаду университета. Над Раменками разгоралось кроваво-красное зарево пожаров. Старые деревянные рамы ухали и трещали от раскаленного ветра.
        В коридорах учебного корпуса царила паника. Перепуганные студенты в самый разгар учебного дня… Магнитный замок на двери кафедры не работал. Молодая лаборантка с размаху толкнула дверь, схватила со стола сумку и бросилась в коридор. В общей давке и толпе ее оттеснили к двери.
        - Марина, Марина! - Начальник, пожилой заведующий кафедры, где работала студентка, схватил ее за руку и потащил за собой. Спотыкаясь и падая, девушка бежала на высоких каблуках вниз по лестнице с восьмого этажа учебного корпуса. Длинная юбка зацепилась за перила, треснула по шву, колготки давно уже превратились в сплошную дыру. Как Марине удалось не потерять сумку, оставалось загадкой.
        Девушка, перепуганная и запыхавшаяся, старалась не отставать.
        - Быстрее, быстрее, скоро здесь всем п… наступит!
        Заведующий, Григорий Николаевич Кошкин, не постеснялся выразиться в присутствии методистки. Да и - в пылающем и рушащемся здании слова уже ничего не значили.
        Этажом выше кто-то надрывно визжал, слышались рыдания, всхлипывания, по лестнице катился людской поток. В этом всеобщем хаосе было невозможно разобрать, что происходит. Все бежали вниз. Где-то совсем рядом прогремел взрыв, лопнули и посыпались стекла. Ударной волной погнуло и покорежило перила, сбило с ног бегущих. Крики несчастных тонули в треске пламени, свисте снарядов, разрезающих небо, грохоте взрывов.
        Марина упала на Григория Николаевича, больно ударилась лбом о ступени.
        - Скорее, скорее! - Начальник поднялся, потянул девушку за собой, перескакивая, перешагивая через упавших студентов.
        Марина как сквозь вату слышала крики и проклятия, мольбы о помощи.
        - Их уже не спасти, беги скорее, если хочешь жить!
        Туфли на каблуках соскочили и потерялись в толпе.
        Наконец, им двоим удалось выскочить на нижний пролет лестницы. Сверху послышался скрежет и грохот, потом удар, показавшийся в общей какофонии тихим. Рухнул лифт, не удержавшись на тросах и увлекая с собой тех, у кого хватило ума в общей суматохе и панике влезть туда. Наверху спасения не было. Все оставшиеся на улице сгорели заживо в тепловой волне ядерного взрыва - били по подземной ракетной базе, всего в паре десятков километров от их института. Стены корпуса спасли - но ненадолго.
        Сигнал тревоги - унылое завывание сирены - Марина услышала лишь спустя двадцать минут после того, как прогремел первый взрыв, - когда они с Григорием Николаевичем вылетели по лестнице вниз, на подземную парковку. И здесь их ждал новый ужас: техника, выведенная из строя, пылала, и вместе с ней пылали те, кто пытался сбежать на машине из этого адского пекла. Страшные, полные смертельной муки вопли разрывали уши.
        - Там, у стены, скорее! - Марина не ожидала такой прыти от пожилого сухонького Григория Николаевича. На работе он казался удивительно спокойным, даже голоса повысить не мог.
        Коридор для персонала парковки еще не был охвачен пламенем. Марина едва поспевала за начальником, задыхаясь в ядовитом дыму горящих машин.
        Наконец они выскочили к лестнице в подвал. Тут было значительно меньше народу, но давка в узком переходе царила страшная. Здесь были в основном молодые сотрудники кафедр, некоторые особо везучие студенты, пожилые доценты и профессора.
        Впереди показалась бронированная дверь бункера. На третьем этаже подвала, в самой глубине переходов старого советского НИИ, под университетским корпусом.
        Среди общей паники не осталось места удивлению и любопытству. Людей гнал страх и желание спастись. Толпа сзади, те, кому удалось пробиться через пожар на парковке, подпирала, толкала, лезла. Коридор заполнялся дымом, а в воздухе витал животный, первобытный ужас.
        - Назад, назад, мать вашу, места больше нет, пошли назад!
        Молодой охранник вытащил из кобуры пистолет и пытался оттолкать человеческую массу от двери. Прогремели выстрелы, показавшиеся в гудении огня, гуле толпы и раскатах взрывов жалкими, одинокими. Охранника смели. Одуревшие от страха люди бежали по окровавленным телам упавших, не видя перед собой ничего, кроме спасительной двери. Вот совсем рядом с нею упал, споткнувшись, молодой студент - красивый парень с темной копной волос. Алексеева поймала взгляд его огромных глаз, полных слез, - парень знал, что не спасется, хотя его последний шанс казался так близок. Мир, привычный, прекрасный мир рухнул. Всех сейчас заботило лишь одно: выжить. Любой ценой выжить. Спастись из полыхающей преисподней.
        Кое-кому - в том числе и Марине - повезло. Впрочем, повезло ли? Быть может, неполные две сотни человек лишь на несколько месяцев или, в лучшем случае, лет отсрочили свою гибель?
        Но умереть так, как умерли те, кто остался на поверхности, было бы слишком ужасно…

* * *
        - Марин Санна, Марин Санна, вставайте! Марин Санна, вы в порядке?
        Заместитель начальника бункера открыла глаза.
        - Илюш, привет. Что произошло?
        Она лежала в медицинском отсеке на узкой кушетке. Выдохнула. Отвлеклась от гудящей головы. Села. Тряхнула короткими светлыми волосами, на которых противной коркой спеклась кровь разведчика Леши. Поморщилась от разлившейся по затылку ноющей боли.
        - Что?
        - Марин Санна, «философ» прорвался…
        Женщина подняла глаза, посмотрела в перепуганное лицо молодого парня.
        - И? - коротко спросила она.
        - Убили его.
        - Где тело? - Холодные, четкие, простые вопросы. А разве существовали в этом мире другие? В мире, где сантименты и лирика неуместны.
        - Пока там, у двери…
        - Жертвы есть? Как я тут очутилась?
        Илья отвел глаза, то ли всхлипнул, то ли кашлянул. Не ответил.
        - Я спрашиваю, есть ли жертвы.
        - Марин Санна, вас начальник вызывает. Пойдите вы к нему, а? - промямлил юноша.
        - Значит, есть. Кто, Илья, кто, говори немедленно!
        - Марин Санна, пойдите к начальству, пожалуйста… - уперто бубнил Илья.
        В голову женщины закралось самое страшное подозрение.
        - Петя, да? - тихо спросила она.
        Юноша кивнул. Молча. Марина сжала ладонями виски, стиснула зубы от невыносимой боли потери. Наконец она подняла голову, посмотрела в глаза молодому человеку. Тот отвернулся, не выдержав усталого, полного бесконечной тоски взгляда.
        В мрачной тишине, опустив голову, Марина Александровна Алексеева вышла из медотсека и пошла по коридору. Ее шаги гулко разносились под низкими сводами.
        У тяжелой двери она остановилась, вымученно улыбнулась охраннику.
        - Здравствуй! Андрей Савельевич меня ждет?
        И, получив утвердительный кивок, несколько раз стукнула, повернула кольцо и вошла.
        - Марина, ты соображаешь, что ты натворила?! - с порога вскинулся начальник бункера.
        - Андрей, не кричи, голова раскалывается. Меня нехило приложило. Рассказывай, что произошло, - не повышая голоса, ответила заместитель.
        - Нет, это ты мне сначала скажи, какого черта без директивы тебя понесло открывать двери кому попало?! Ты думаешь, вообще, что ты делаешь, ты соображаешь?! - кричал мужчина.
        Андрей Савельевич Паценков, один из молодых ученых-политологов, спасся тогда вместе со всеми и был одним из немногих в бункере, кто помнил прежнюю жизнь. И именно его умирающий Григорий Николаевич Кошкин назначил своим преемником, повелев Марине ни на шаг не отходить от нового лидера подземного мирка. Держал ли Андрей власть? Едва ли. Алексеева знала о жизни бункера, будучи приближенной к начальству, не в пример больше. И решала главные вопросы его жизнедеятельности: снабжение продуктами и вылазки на поверхность. Номинальная власть была в руках мужчины, он же поддерживал безопасность и порядок в тесном убежище. Все же в искаженном мире доверием пользовались мужчины, защитники и добытчики. Именно поэтому в завещании Кошкин указал Андрея, понимая, что он будет лишь символом, гарантом спокойствия и стабильности. Но при нем серым кардиналом правила Марина. И ослушаться ее приказа было намного страшнее, чем попасть под горячую руку Паценкова. От разгневанного Савельича могла спасти заместитель Алексеева, от самой же Марины Александровны в этом бункере спасти не мог даже сам дьявол из преисподней. Часто
злопыхатели втайне просили все адские силы забрать руководительницу к чертям собачьим во время очередной вылазки. Нет. В порванной химзащите, с выдранными фильтрами противогаза - Алексеева возвращалась вновь и вновь и, кажется, вовсе не собиралась подыхать, как того ожидали некоторые.
        - Андрюша, не кричи, я же попросила. Если я отдала такой приказ, значит, был резон, тем более, со мной находились верные люди, отличные бойцы - Ваня и Петя. Оба - мои, истфаковские, прежних времен. Выкладывай, что произошло. И сколько я была в отключке.
        Паценков раздраженно фыркнул, однако заговорил тише.
        - Ты вырубилась, Ванька почти сразу отпустил дверь - руки не слушались. «Философ» влетел в тамбур, хорошо, ты на дежурство закрыла перегородку, когда входила…
        Алексеева поморщилась. Неужели Паценков считает ее настолько тупой, что она могла забыть запереть внутренний затвор бункера?
        - Без подробностей, Андрей. Давай по сути, - нервно перебила его заместитель.
        - А по сути, Марина, то, что твоя открытая не вовремя дверь погубила Петю. Ваня валяется в медпункте с прокушенной рукой, и хрен его знает, не ядовитые ли у «философа» зубы.
        - Оклемается. Не ядовитые, - спокойно ответила женщина, не поднимая головы.
        Петя погиб… Милый, добрый, несчастный Петя…
        До войны они с Петей встречались. Марина была студенткой исторического факультета гуманитарного института, он - почти кандидатом наук. Бурный, полный взлетов и падений роман прервался за полгода до Катастрофы, Марина ушла от Петра. Долгое время они переругивались по аське (Марина мечтательно вздохнула. По аське. Написать письмо, которое через долю секунды будет в Серпухове… И всего два часа на электричке от площади трех вокзалов… Как это было давно… Так давно, что, кажется, и не было…) И увиделись вновь за пару дней до Беды. Петя приехал в Москву на несколько дней, чтобы найти достойную работу - а это было его самое больное место. Они с Мариной встретились в кафе, долго болтали, а потом плавно перешли к теме политики. Заголовки газет пестрели сообщениями о ПРО, о надвигающейся войне… Петя легкомысленно отмахнулся. Не посмеют реализовать ядерный потенциал. Не дураки же в правительстве, все всё понимают. И в солнечном и мирном городе слабо верилось в то, что придет беда, что Москву раздерет на части разрывами бомб, такого просто не могло случиться. Это вымысел, байки, научная фантастика в духе
Стругацких… Но теперь… теперь приходится прятаться в вонючем бункере, отбиваться от мутантов и терять самых дорогих и близких…
        Последние два года Петя мечтал о том, что когда-нибудь окажется в родной квартире, без противогаза и химзащиты, вдохнет свежий воздух с восьмого этажа одного из высоких домов в пригородах Серпухова, искупается в ванне, в чистой проточной воде, а не в жалком душе, где вода из фильтров капала по три капельки в минуту… Благо, воды было достаточно - бункеру повезло больше, чем метро, грунтовые воды, пропущенные через фильтры, стали спасением. Петя мечтал о прежней жизни. А через четыре года ему должно было исполниться пятьдесят…
        А теперь вот… Так бездарно, бездумно быть сожранным, растерзанным монстром, который стал хозяином нового мира.
        «Хозяином мира… - мелькнула в голове Марины усталая, опустошенная мысль. - Теперь мир живет по иным законам. Либо сожрешь ты, либо тебя. Кто кого. И до этого противоборства нам осталось куда меньше, чем может предположить Паценков, чем могут догадаться жители бункера… То лекарство, которое мы стащили из лаборатории раньше, чем до него добрались местные разведчики, подходит к концу, а это значит, что…»
        Размышления женщины оборвал резкий голос Андрея.
        - О чем ты задумалась?! Ты здесь вообще? Что скажешь в свое оправдание?!
        - Оправдание? - брови Марины превратились в две укоризненно изогнутые дуги. - То есть ты думаешь, я должна перед тобой оправдываться?
        «Мне бы перед собой оправдаться. Смерть Пети и Леши себе простить. Придумать что-нибудь, как я придумываю каждую ночь, чтобы хоть немного очистить себя от того дерьма, в которое вляпалась еще двадцать лет назад…»
        - У меня была четкая инструкция, - продолжала она. - Разведчиков группы, идущих из Раменок, впустить.
        - Условный стук не прозвучал! - крикнул Андрей.
        - Но Леша лежал под дверью, и он был ранен. Разведчики вернулись? Да. Я действовала по инструкции? Да. Что ты хочешь от меня, Савельич, какого лешего тебе еще приспичило? Хочешь себя перед народом оправдать? Хренушки тебе. Не за мой счет.
        - Леша все равно бы сдох! Он не постучал условным стуком, потому что вокруг ошивались эти твари, он не мог подставить бункер!
        - Зато минут десять скреб люк, корчась в конвульсиях и обделавшись от страха. А мы сидели и выжидали. Трусы. Сволочи и трусы, как и весь этот чертов спятивший мир. Минутой раньше - и Леша был бы жив и здоров. А мутант сожрал его руку на моих глазах. Ты сидишь в кабинете, и за все восемнадцать лет на поверхность поднялся один раз. А я там бываю каждые три недели, когда заканчивается жратва и бензин. Я видела многое. Я видела глаза Леши, Андрей. Не приведи тебя Бог увидеть такое даже во сне.
        - Он не мог рисковать бункером, он все равно бы умер! - прошипел начальник, нависая над Мариной.
        Она посмотрела ему в глаза. Холодно, бесстрастно, устало.
        - Там был живой человек. Ты ученый, Андрей, хоть и бывший. Ученый-гуманитарий. Помнишь ведь - labor et scientia, arte et humanitate, трудом и знанием, искусством и человеколюбием. Я поклялась исполнять этот девиз, что бы ни случилось. Человеколюбием. Оставить на растерзание тварям - или спасти? Это был выбор.
        - Зато ты не спасла своего Петю! - бросил Паценков. Прирожденный руководитель, но мелочный и жестокий человек.
        - Петя погиб случайно. На его месте могла быть и я, и Ваня. Просто нам повезло. Ему - нет. А Леша был обречен на смерть, и мы пытались дать ему шанс. Мизерный - но шанс выжить. И не стоит давить на больную мозоль. Ты отлично знаешь, что мне очень больно переживать потерю Петра.
        - Прости меня. Иди, отдохни. Мы еще побеседуем попозже. У меня к тебе есть важные дела.
        - Важные - это то, что кончаются запасы еды?
        - Нет. Разведчики принесли дозиметр.
        - Разведчики отчитались тебе в обход меня? - мрачно спросила Марина. Уголок ее губ дернулся вверх.
        - Да. Я сам отправил их в экспедицию, они вернулись вчера.
        - Постой. Ты отправил разведчиков без моего ведома? Вслед за моей группой? - тихо, зловеще переспросила Алексеева. В ее глазах, спрятанных за стеклами очков, полыхнуло недоброе пламя.
        - Ну… - Паценков отвел взгляд. - Да.
        - Так вот кто погубил Лешу и его товарищей. Ты же знал, что «философы» отслеживают наш вход! Ты же знал, что, когда группа возвращается, эти твари сидят вокруг люка кучками еще пару суток, и мы оказываемся заблокированными снаружи? Ты же знал! - Голос Марины сорвался в крик. - И ради своего гребаного дозиметра ты погубил троих лучших разведчиков, ты Лешку погубил, его эти твари разодрали в клочья на моих глазах! Ты понимаешь, что, впустив свою группу, ты отрезал путь к отступлению моим ребятам?! Они шли с припасами, со жратвой они, мать твою, шли, тебя же спасать! Они мне из Раменок проводку несли, чтобы генераторы починить! Гордость свою лелеял?! Доволен, да?! Петю убил, сволочь, дрянь, Петю ты убил! Если бы не ты, не пришлось бы аварийно открывать люк, не погиб бы Леша… Я никогда не противилась твоим решениям. Я все тебе готова была дать. Дозиметр? Да три дозиметра у меня в ящике валяются, только они все еще при взрыве сдохли к матери, нет на поверхности целых. Что тебе еще надо было? Разведчиков захотелось отправлять? Так отправил бы через неделю, урод! И мои верные и лучшие ребята остались бы
живы. Мы дохнем, словно крысы на корабле… Мы все сдохнем…
        Марина обессиленно опустилась в кресло, достала из поясной сумки фляжку и упаковку таблеток.
        - Что это? - хмуро буркнул Андрей.
        - Транквилизаторы. Седативные.
        - Зачем?
        - Как ты думаешь, если бы я не пила их, что было бы? Я бы либо сама свихнулась, либо тебя, идиота, пристрелила бы. Ты дурак, Паценков. Дурак и трус. Ты понимаешь, что я могу свалить на поверхность? А вы не можете. Вы тут заперты, как подопытные мыши. И если я перестану контролировать то, что тут происходит, черта с два ты усидишь в своем кресле. Через два месяца вы сдохнете с голоду всем бункером.
        Андрей склонил голову, исподлобья зло взглянул на своего заместителя. Но на выпад не ответил. Заговорил о другом.
        - Кстати, о голоде. Марина, где ты берешь припасы? Разведчики говорили, в метро жрут грибы и крыс. Мы выращиваем картошку и свеклу, откуда-то берем тушенку и рыбные консервы, пусть просроченные давно, но съедобные. Где ты это все достаешь?
        Разговор сворачивал в опасное русло. Еда и фильтры - два страшных сна Марины - очень давно начали интересовать встревоженное командование. Спустя пару месяцев после своего назначения Паценков попытался выяснить, откуда в таком количестве берутся продукты, одежда и медикаменты. И если от простых смертных можно было скрыть происходящее, то с Андреем все же пришлось считаться. И только то, что до Катастрофы политолог Андрей не интересовался ни химией, ни биологией, помогло Марине выкрутиться. Сочиненная сказочка про систему дезактивации продовольствия, зараженного радиацией, которую поднял бы на смех любой мало-мальски понимающий человек, на долгое время успокоила Паценкова. Несколько лет подряд Алексеевой удавалось выкручиваться, но это не могло длиться вечно. Руководитель бункера постепенно осознавал прописные истины и задавал вопросы.
        «Очухались, родные! Через два десятка лет вас все-таки заинтересовало, откуда в кладовках появляется довоенная еда. Где ж вы раньше были со своими вопросами!» - с ненавистью подумала Марина, с хрустом сжимая пустой блистер от таблеток.
        - Где надо, там и беру. Ешь от пуза, рога не растут - и радуйся, - раздраженно бросила Алексеева.
        - Марина, не хами! Выкину на поверхность без противогаза, поняла?! - прикрикнул Паценков.
        - Меня? - протянула Марина, хищно улыбаясь. - Я тебе сказала, что станет с тобой и твоим бункером. Хочешь попробовать?
        Паценков поджал губы, справляясь с гневом, помолчал. Выдохнул. Ссориться с заместителем ему было страшно. Андрей был не так глуп, понимал, что ничего не знает о жизни бункера. Ничего не знает о поверхности. Алексеева держала в тайне нечто такое, что недоступно ему. Это пугало его, связывало руки. Внутри у мужчины многие годы зрела бессильная ненависть, готовая в любой момент выплеснуться наружу и снести эту наглую выскочку Марину, позволявшую себе ни во что не ставить его мнение. Но вместе с этим подсознательное, животное и иррациональное чувство страха заставляло его держать язык за зубами и мириться с неограниченной властью заместителя, довольствуясь ролью правящей марионетки.
        Наконец, Паценков поднял голову.
        - Погорячился, извини. Я вот что тебе скажу. Дозиметр мой исправен. Разведчики его из какого-то подвала складского приволокли, там ничего не пострадало особенно, стены ЭМИ не пропустили.
        - Думай, что говоришь. Стены не пропустили ЭМИ. Насмешил… - откликнулась Марина, запивая таблетку из фляги.
        «Вот и транквилизаторов моих маловато. А куда я без них? Нервы давно ни к черту. Сколько протянем? Месяц, два? А потом запоет твой дозиметр, Андрюша. Только будет поздно. Тут либо мы, либо нас…» - подумалось заместительнице. Однако от высказываний вслух она воздержалась. Нечего сеять панику в рядах простых смертных.
        - Дозиметр соловьем заливается. Пищит и пищит.
        - И что? Все дозиметры пищат. Тем более, вряд ли тебе принесли военный, скорее бытовой, а бытовой - он приборчик нежный, хапнул излучения и поймал глюк. Хватит цацку мучить. Делом займись. А я пойду, у меня забот и так по горло. Бывай, Андрюша, еще зайду, - холодно попрощалась Марина и вышла вон.
        Охранник прикрыл дверь и занял свое место у кабинета начальника.
        «Позер, мля!» - мысленно выругала начальника Алексеева. Она свернула по коридору и заспешила в медпункт, где лежал покалеченный Ваня.
        
        Глава 2
        Бункер
        Бункер под учебным корпусом Московского института гуманитарных наук, двадцать лет назад ставший пристанищем для обезумевшей от ужаса группы студентов и сотрудников, появился еще при советской власти. Тогда каждое научное учреждение обязательно имело бомбоубежище. Когда рухнул Советский Союз, бункер был законсервирован за ненадобностью. О нем знала лишь небольшая группка преподавателей, приближенных к ректору института, и части из них хватило благородства втащить в убежище первых попавшихся на глаза студентов, давая им шанс выжить.
        «Мы спаслись. Нас сто шестьдесят три человека, и всего лишь восемнадцать профессоров и сотрудников - остальные студенты, ничего не знающие в жизни, ничего не умеющие. Что мы будем здесь делать? Разве у нас есть шанс? Фильтры сломаны, вода радиоактивна, вчера в страшных мучениях умер еще один человек, из старших, преподаватель с философского факультета. Его организм не выдержал перегрузок. Нас, молодых, может быть, еще спасет иммунитет, регенерация клеток, а их - уже ничто. И что мы будем делать? У нас нет техников, которые могут попробовать починить фильтры, у нас нет радиоаппаратуры, чтобы связаться с внешним миром. Да и бесполезно это - если мы уже неделю как получаем значительную дозу радиации, нам мало что поможет. Сейчас в бункере холодно: никто не знает, как разбираться с системой отопления. Если сломается водоотвод, мы все утонем. Если встанет генератор - как его чинить? Полетит проводка - и будем сидеть в темноте. Среди нас нет электриков, сантехников. Да самое простое - если засорится наша уходящая вниз канализация… Если хоть что-то произойдет… Мы медленно умираем. И никто не знает, что
можно сделать…» - через неделю после катастрофы писала Марина в своем маленьком дневнике, оглядывая бледные, измученные, грязные лица товарищей по несчастью (или счастью?), спавших вповалку на полу, укрываясь одним одеялом на двоих. В бункере тогда пахло сыростью и немытыми телами, - водоснабжение работало плохо, а Григорий Николаевич еще не разобрался, хватит ли на всех воды, и как действуют системы коммуникаций. Функционировала только одна вентиляционная трубка, дышалось тяжело, а воздух был липким, как кисель, тяжелым и спертым.
        Вспомнив те дни, Марина остановилась, оперлась спиной о стену и прикрыла глаза…

* * *
        В тот день основное население убежища отправлялось разбирать завалы сменных фильтров, пожарных шлангов и огнетушителей, переставлять коробки с химзащитой и противогазами, чтобы освободить жизненное пространство, а Марина с вверенными ей людьми должна была исследовать оставшиеся закрытые помещения бункера и попытаться разобраться с системами вентиляции.
        Темные коридоры навевали суеверный страх. В полутьме было видно, как побледнели лица у троих ребят, с которыми Марина отправилась в закрытый тяжелой дверью отсек жизнеобеспечения бункера.
        Первоочередную задачу - запустить аварийные генераторы, используя запасы оставшегося в огромной цистерне топлива, - решили в первый же день. Нашлись умельцы, сумевшие правильно открыть вентили подачи бензина. Каждое действие в бункере происходило методом проб и ошибок. И было страшно. До дрожи в коленях страшно крепить клеммы, стараясь в свете крохотного карманного фонарика на два диода не перепутать полярность. Открывать вентиль топлива. Затаив дыхание, взяться за ключ стартера. В полной тишине - щелчок. И гул двигателя. Полный восторга вопль «Ура!» - получилось, нет поломки, нет протечек, не взлетели на воздух. И выдох облегчения. Щелчок переключателя на панели генератора. Включить тумблер - и вот сосущая темнота озаряется светом маломощных лампочек…
        Так же, с каким-то особым страхом, студенты открывали дверь в техническое помещение, где находились огромные аппараты фильтрации воздуха, системы подачи воды и котел отопления, который было необходимо подключить к системе подачи топлива и воды и запустить. Этим предстояло заняться Ване и Косте - бессменным помощникам Марины, которые были с ней с самого начала - и остались верны до конца.
        «Почему это доверили студентам? Мы же ничего не понимаем в этом… Вопрос только в том, что профессора понимают в наладке бензинового котла еще меньше. А нас, по крайней мере, не так жалко, преподаватели могут научить остальных истории. Если мы выживем. А мы еще ничего не можем. А к системе фильтров Григорий кроме меня никого не подпустит, потому что держать язык за зубами - не каждому посильная ноша. Секрет, известный троим, - уже не тайна…» - мрачно размышляла Алексеева, заходя в комнату, отведенную под станцию фильтрации. В соседнем отсеке послышалась возня и отчаянный мат полушепотом. Кажется, у ребят возникли проблемы.
        Марина остановилась перед огромной установкой. Она представляла собой нагромождение цилиндрических фильтров, от которых отходили в потолок круглые узкие трубки внешнего воздухозабора и желтые прямоугольные трубы вентиляции бункера.
        - И при чем тут я? - спросила саму себя Алексеева. - Если кто-то думает, что я понимаю, как работает фильтр, он очень ошибается.
        Девушка заглянула в круглый сменный блок фильтра, увидела разделенное на отсеки, наподобие пчелиных сот, внутреннее наполнение.
        - Так. И почему же у нас не работает радиационная защита? - вслух размышляла Марина. И отвечала самой себе: - Потому что эти фильтры предназначены для фильтрации воздуха от пыли и углекислого газа, и они-то как раз функционируют нормально. Иначе мы бы тут давно задохнулись. Ага. Это угольные очистительные системы. А что у нас там?
        Алексеева подошла к следующему блоку труб. На них фильтры выглядели несколько по-другому. Внутри металлического цилиндра, напоминающего бочку, оказались пластины разной толщины. Как раз эта система и была неисправной. Заслонка трубы была запаяна, и, таким образом, на весь бункер работали две фильтрационные станции в разных комнатах, и они не защищали от радиации.
        «В случае радиационной угрозы запустить систему Р-1» - гласила выведенная по трафарету на стене надпись. Как будто издевалась над обреченными жителями. Рядом, на металлической полке, прикрученной к стене, лежал дозиметр. Ради интереса Марина перевела рычажок в положение «включено». Тотчас счетчик истерически запищал. Стрелка по шкале рентген поползла вправо. Остановилась. Дозиметр продолжал верещать. И Марине слышалось: «Бегииии… Бегииии!» Девушка выключила прибор и присела на табурет у стены. Ноги не слушались.
        На Алексееву накатился ужас. «Мы умрем, мы умрем!» - навязчиво билась в голове мысль, вместе с писком счетчика Гейгера облеченная в слова, принятая и понятая. На лбу выступил липкий пот, в висках застучало. Огромным усилием воли Марина заставила себя встать. Пару раз глубоко вдохнула и выдохнула.
        - Мы живы, а значит, не все потеряно. Никто еще не подписал нам смертный приговор. Отставить панику! - одернула она сама себя. - Терять нам больше нечего. Системы воздухозабора - на полную мощность. Помирать - так с музыкой! А задыхаться среди этой вони я не собираюсь!
        Девушка повернула рычаг-переключатель на трубе, ведущей к поверхности, до упора. Фильтры надсадно ухнули, справляясь с выросшей нагрузкой, задребезжали расшатанные трубы. Завибрировал, заурчал огромный шкаф нагрева воздуха. Закапала вода с систем кондиционирования, утекая по трубам глубоко вниз.
        Вся система жизнедеятельности бункера встрепенулась, ожила, забурлила. Жизнь продолжалась.
        Марина оперлась на трубу, идущую вдоль стены вглубь помещения, и отдернула руку от неожиданности. Металл был теплым. У мальчишек получилось запустить бензиновый котел.
        Медленно, но верно потекла по убежищу горячая вода, устремились потоки воздуха, побежал по проводам ток, наполняя светом лампочки.
        Алексеева вышла в коридор, положила замерзшие руки на трубу, согреваясь. И до нее как никогда ясно и остро дошло: теперь это подземное убежище - их дом, дом навсегда. И она, Марина, студентка третьего курса разрушенного ныне, погребенного в руинах Московского гуманитарного института, сделает все возможное, чтобы под землей, посреди пекла и ада кто-то мог назвать бункер не последним пристанищем, а домом.
        В коридор выглянул перепачканный сажей Ваня.
        - У нас получилось, - прошептал он, не смея нарушить благоговейной тишины коридоров.
        - И у меня, - улыбнулась девушка, делая шаг навстречу ему.
        - Ура! - взвился под своды бункера, закружился эхом радостный крик.

* * *
        Марина вновь открыла глаза, и взгляд ее скользнул по нарисованному от руки календарю на противоположной стене. «2033», - сообщали вычерченные ярким маркером цифры. Это постарались местные художники - двое талантливых детей выжившей в год Катастрофы девушки-искусствоведа. Календарь по личной директиве Алексеевой рисовали в торжественной обстановке каждый Новый год, чтобы не потерять счет времени. Новый год в бункере отмечали в июле. Руководством было принято решение отсчитывать время со дня Катастрофы, который стал праздноваться как прежний Новый год, ярко и весело. Григорий Николаевич с мрачной издевкой называл рисованный листок Новым Революционным календарем. Поначалу Марине было не по себе от столь черного и жестокого юмора, но вскоре новая система отсчета прочно вошла в привычку. Единственное, на чем настояла Алексеева, решительно зачеркивая «Год первый», так это на том, чтобы начать летоисчисление заново. «Мы, как историки, не имеем права предавать забвению минувшие годы!» - пылко заявила тогда еще молодая девушка. Кошкин не стал с ней спорить. Подсознательно он ждал, что кто-то исправит
пугающую цифру, означавшую начало конца. Рухнувший мир стал жить по иным законам. И изолированный бункер не стал исключением. С жестокой иронией он отказался от предавшего их мира, изменив календарь и построив, пусть силой оружия, пусть в темноте и в каменном склепе, новое общество, живущее будто бы назло и вопреки…
        Алексеева рассеянно остановилась, смахнула невидимую пылинку с циферблата висевших рядом часов.
        Часы на батарейках - круглые, погнутые, но рабочие, святая святых бункера, - были последней ниточкой, вместе с календарем связывающей нынешний разрушенный мир с прошлым, когда часы висели в каждом кабинете и не казались редкостью и непозволительной роскошью.
        Марина прошагала по гулкому полу коридора, по пустынному верхнему этажу - он был нежилой, и лишь на самом верхнем ярусе («Ближе всего к радиации, почти на поверхности», - мысленно добавила Алексеева) располагались административные помещения. Здесь она остановилась снова, подхваченная очередной волной воспоминаний.

* * *
        Спустя два месяца жизнь в бункере начала устраиваться. Не было перебоев с освещением, стало теплее, пусть и ненамного, таково было распоряжение врача. Из кранов струйками текла вода, заработала душевая и сливы канализации.
        Силами студентов запасы сменных угольных фильтров, огнетушителей и комплектов индивидуальной защиты были перенесены в складское помещение второго яруса, закрытое гермодверью. На дверь был повешен замок, ключи от которого хранились у Григория Николаевича.
        В одной из комнат были обнаружены пропахшие сыростью матрасы, сто пятьдесят штук ровно, сложенные стопками до потолка, и казенные войлочные одеяла советского образца.
        Матрасы разложили в два ряда возле стен, высушили, застелили одеялами. Потихоньку каждый житель бункера организовал себе спальное место.
        Первое, что сделали Григорий и Марина, как только нормально заработала система водоснабжения, - устроили банный день. Грязную, рваную одежду собрали в огромные полиэтиленовые мешки и убрали в одно из технических помещений. Каждому жителю бункера была выдана камуфляжная форма из стратегических запасов - двенадцать ящиков по пятнадцать комплектов пришлись очень кстати.
        Второй ярус бункера выглядел почти обжито и даже уютно, если можно было назвать создающими уют зеленые стены с растрескавшейся штукатуркой и бетонные полы.
        А главное - Григорию Николаевичу как-то удалось установить среди перепуганных студентов и коллег четкую и упорядоченную организацию, которую до сих пор поддерживали немногочисленные обитатели подземного убежища.
        Разумеется, без конфликтов не обходилось. Трижды за минувшие месяцы случались крупные скандалы. Первый принял форму бунта, когда профессора и сотрудники отказались признавать власть Григория Николаевича и требовали сместить узурпатора. Однако в свое время начальник оказался умнее и быстрее остальных, и теперь в его руках находились ключи от замков на гермодверях в технические помещения и оружейную, где хранились старенькие автоматы Калашникова. И перевес оказался на стороне меньшинства - с оружием в руках Григорий Николаевич и его верные люди, в число которых входили Марина, Ваня и Миша, разогнали бунтовщиков.
        В другой раз народное недовольство обрушилось на Марину. Вслед девушке полетели нелестные эпитеты, ей просто позавидовали. Занятая регулярными осмотрами аварийных систем, не вылезающая из узких темных коридоров, Алексеева держалась отстраненно и очень холодно. Ее постоянно занимали тревожные мысли, и девушка замечала только то, что полагалось ей по долгу службы, но не видела при этом саму себя. Сочтя усталость и отчужденность надменностью и гордыней, многие жители бункера возненавидели девушку. А между тем в ее руках была сосредоточена неограниченная власть, заключенная в знаниях… В общем, Григорий отбил Марину у толпы, когда ее, исцарапанную, в разорванной форме, тащили в темный отсек в конце коридора. И тогда же в бункере прошли первые репрессии.
        Будучи человеком дальновидным и рассудительным, Григорий Николаевич Кошкин понимал, что единственное чувство, которое движет людской массой, - это страх. Поэтому самые рьяные обидчики его помощницы на три дня были заперты в темном карцере. Натерпевшись ужаса одиночества и непроглядного мрака, они мигом присмирели, а все остальные поняли, кто в действительности встал «у руля» их маленького мира и кому теперь принадлежит не только полнота власти, но и жизнь каждого.
        Как показывал опыт мировой истории, счастливое государство с сильной промышленностью, которого боялся весь мир, можно было построить только при тоталитарном режиме, когда власть неограниченно находится в руках одного лидера. Опыт сталинских времен доказал, что жестокими репрессиями можно добиться небывалого государственного подъема. После распада СССР, с развитием информационных технологий, когда каждый мог обругать правительство в Интернете, узнать, что творится в мире, собрать сотни новых сплетен и слухов, режим диктатуры перестал быть возможен в его первозданном виде. А когда все рухнуло, тем, кто сумел добраться до власти, предстояло решить, каким будет микромир - линии метро, бункера, убежища. Время не оставило альтернативы. Тоталитаризм, неограниченная, абсолютная власть в руках нескольких человек, которой вынуждены подчиняться все, кто оказался в орбите локальной цивилизации, - или же медленная гибель, грызня за лакомые куски и право сильного.
        Именно первый путь выбрал Григорий Николаевич. Как историк он прекрасно понимал, что если где-то и возможна авторитарная власть, то только здесь, в бункере, где все на виду, где вся жизнь зависит только от того, в чьих руках окажется система жизнеобеспечения. И она стала принадлежать правильному человеку.
        Катастрофа изменила характер многих людей. И Кошкин из милого профессора предпенсионного возраста, который никогда не мог повысить голос на студентов, превратился в жесткого и даже жестокого лидера. Он отдал контроль над жизнеобеспечением бункера человеку, безоговорочно верному ему, - бывшей методистке его кафедры Марине. Сам же начальник держал в своих руках полную и неограниченную власть. Его приказы не обсуждались. И после того, как трое перепуганных и бледных жителей убежища вернулись из карцера к обычной жизни, никто не мог даже помышлять о сопротивлении.
        Впрочем, нет. Ведь был еще и третий случай.
        Химик Алексей Кадкин с факультета естественных наук, надменный молодой студент, возомнил, что он умнее командующего убежищем. Еще до Катастрофы Леша был невыносимым человеком. Презрительно поджатые губы, холодные глаза за стеклами очков. Он нравился девушкам - и плевал на них. Сколько раз Марина видела, как ревели в коридорах его жертвы! Его прозвали Троллем («Точно, горное чудовище!» - хихикала Алексеева). Аня, коллега и подруга заместительницы начальника бункера, тоже испытала на себе очарование этого великолепно-высокомерного юноши. В день Катастрофы в бункер они вбежали вместе. Анна знала, что в этот день Леша должен был быть на историческом факультете. Она бежала против толпы, среди пылающего ада, и нашла его. Рискуя собственной жизнью, втащила перепуганного и потерявшего весь свой лоск парня через люк в убежище, и только там без чувств рухнула у стены.
        Алексей оправился быстро. Его характер взял верх над условиями. Первым делом он довел до истерики Аню. Потом взялся за саму Марину, с которой они до Беды были злейшими врагами. Веселая, общительная девушка, готовая дружить со всеми сразу, на дух не выносила презрительной надменности Кадкина. Доведя Алексееву до белого каления, он решил, что ему, великолепному и неподражаемому, не пристало слушаться приказов начальства. Тем более он, химик, казался незаменимым человеком среди гуманитариев. Но Леша просчитался. Григорий Николаевич, измученный бессонными ночами, занятый поддержанием порядка в последнем пристанище, не стал церемониться с бунтарем и смутьяном. Первый скандал начальник выдержал с достоинством. Он вызвал Алексея на разговор, попытался доступно объяснить, кто главный в убежище и почему его стоит слушаться. Когда Кадкин публично заявил, что он плевать хотел на распоряжения старого идиота, командующий не выдержал. Был отдан приказ выставить негодяя на поверхность без химзащиты.
        Его рвало кровью у люка бункера. За пару часов радиация сожгла его заживо. Это было спустя две недели после Катастрофы. Тогда любимый начальник был жив и здравствовал. Тогда еще никто не знал, что будет дальше…

* * *
        «Шесть лет его нет с нами… Как нам до сих пор удавалось выживать?» - устало думала Марина, глядя на дверь, заграждающую тамбур и внешний люк. Тяжелый бронированный металл, выкрашенный грязно-зеленой краской, казался непробиваемой преградой. Только казался. «Когда опасность исходит не извне, а изнутри, дверь становится не преградой от внешнего мира, а решеткой собственного каземата. На сколько хватит лекарства? Как скоро начнется?» - думала Марина. Даже в мыслях она боялась произнести вслух то, что ее тревожило. Представляла, что случится в бункере. А вдруг - повезет? Повезло же единожды - из многих тысяч человек спаслась сотня. Вдруг - повезет?!
        Марина еще раз огляделась вокруг. Верхний этаж бункера. Небольшое помещение, где должна была находиться комната дезактивации. Теперь туда складывали комплекты химзащиты, противогазы и обувь после каждой вылазки, дежурные относили их в техническую душевую, отмывали от грязи и пыли и складывали в кладовой. Дальше по коридору - кабинет начальства, где у двери стоит сменный часовой, медпункт… Заместитель криво усмехнулась своим мыслям. Ее очень забавляло то, что медпункт находится именно здесь. Но таково было решение Григория Николаевича… Дальше - ее собственный кабинет и одновременно спальня - непозволительная роскошь в стесненных условиях. Но ей было можно. «Если б вы знали, как много мне можно», - мрачно подумала Алексеева. В ее же кабинете хранились запасы лекарства, название которого толком не знала даже местная медик. И только непререкаемый авторитет, ее и Паценкова, позволял каждые полгода делать инъекции каждому жителю бункера. Марине доверяли. Свято доверяли… В мире анархии и хаоса доверяют тому, кто кормит и помогает выжить.
        Второй уровень бункера был жилым: большой зал, разгороженный деревянными ширмами наподобие комнат. Там и жили обитатели бункера, одиноко, парами и семьями. Из «старой гвардии» - спасшихся из горящего корпуса - их оставалось пятнадцать. Теперь, со смертью Пети, - четырнадцать. Самые верные, самые преданные Марине, рассудительные, бывшие ученые - историки, философы и политологи. Профессорский состав - немолодые педагоги, спасавшие лучших из лучших или хотя бы тех, кто находился рядом, - давно уже погиб от радиации и от старости. Сейчас истинными хозяевами бункера были ребята, родившиеся в подземельях. Самому старшему из тех, кто никогда не видел солнца, недавно исполнилось двадцать - удалось спасти одну беременную студентку. Мальчик был объектом пристального внимания Марины - он, еще не родившись, получил большую дозу радиации, и был, по сути, местным мутантом - у него рос рудиментарный хвост, да и росло около пятидесяти зубов, в три ряда, как у философов. Ему первому Алексеева колола чудо-препарат…
        Все эти новые жители бункера шестнадцати-семнадцати лет были похожи - намного ниже среднего роста, светловолосые, с блеклыми глазами с красно-коричневой радужкой, - и имели по сорок зубов - новая стоматологическая норма. У некоторых из них уже появились дети. («Мутировавшие дети…» - безрадостно подумала Марина.) Срок беременности у женщин сократился до шести месяцев, а недоношенные младенцы рождались и вовсе спустя четыре. Марина знала, что это означает. Новый вид, появляющийся под воздействием адской смеси радиации и препарата, должен был занять свою нишу в природе, отвоевать ее количеством и качеством.
        «Когда наше спасительное лекарство закончится, мы будем плодиться, как кошки. Три месяца беременности - и получай, Москва, нового жителя. Только вопрос, кто это будет?»
        Марине удалось убедить молодежь, не видевшую ничего другого, что в их внешнем виде нет ничего страшного. А «старую гвардию» - что новые мутации не опасны для здоровья и проявились как следствие эволюции в результате облучения родителей. И умоляла не пугать детей. Ее слушали. Пока слушали. Скрыть страшную правду, колоть последние капли препарата, давно уже просроченного…
        Алексеева устало опустилась на пол у двери.
        - Как же мне все это надоело! Почему меня черт дернул оказаться в ненужном месте, в ненужный час?! Почему мне не сиделось на кафедре в тот страшный день?! Сгореть заживо - больно и страшно. Но это - дело минуты, потом верная смерть, а здесь - агония, которая длится уже почти двадцать лет! - пробормотала женщина.
        Выйти бы сейчас туда, за дверь, к мутантам, и пусть жрут, твари проклятые, чтобы не мучиться. «Или я их сожру…» - Марина хищно облизнулась, из горла вырвался хрип, похожий на рык страшного зверя.
        Женщина вскрикнула, по лицу градом покатились слезы. Мысль, страшная, чужая, напугала ее так, что сердце пропустило несколько тактов и забилось, будто в агонии.
        - Нет, нет, нет, это бред, это у меня от перенапряжения едет крыша… Я не хочу сходить с ума… - всхлипывала она, обхватив голову руками, скорчившись у внутренней двери бункера. - Меня надо изолировать, выгнать, кажется, наша затея проваливается, рушится, и мы все скоро свихнемся в этом гребаном бункере…

* * *
        Два дня назад Михаил Чернов, старший разведчик бункера, и Марина сидели в ее кабинете, составляя план очередной экспедиции на поверхность.
        - Думаешь, стоит отпустить ребят одних? - сомневался мужчина, потягивая из кружки морковный чай.
        Алексеева задумчиво кусала кончик карандаша.
        - Они были со мной в трех вылазках. Думаю, мальчики набрались достаточно опыта, чтобы отправиться в город самостоятельно. Я не могу сопровождать их каждый раз. Тем более из старших нас осталось восемь человек. В последнее время ходим только ты, я и Волков. Мы, увы, не вечны, Миш. Понимаю твое волнение. Да, тревожно, да, страшно. Но я отправляю их в сравнительно безопасный район. По дороге на юго-запад довольно сложно нарваться на реальные неприятности, мы этот район исходили вдоль и поперек. Проспект Вернадского широкий, проблемные дома на карте отмечены, на складах пока никого не завелось, надеюсь. За неделю едва ли там появятся новые мутанты, раз уж за двадцать лет не появились. Патронов дам достаточно, отстреляются, случись чего. В домах есть отличные квартиры, где можно пересидеть, если вдруг произойдет что-то непредвиденное.
        - Да, ты, конечно, права. Ребятам пора начинать самим. Тем более, многие из старших давно уже выбираются сами, хотя бы Илья, он им ровесник, а года два уже поднимается без сопровождения, - согласился Михаил. - Предлагаю пойти поесть, а потом уже вызовем парней на инструктаж.
        - До обеда еще двадцать минут. Пойдем-ка пройдемся, поглядим, все ли в порядке, а то мне график смен подписывать сегодня.
        В бункере, как и всегда в первой половине дня, кипела бурная деятельность. Девушка в синем халате поверх камуфляжа мыла пол. Марина приветливо улыбнулась ей, кивнула часовым, спускаясь по лестнице на второй этаж.
        В большом зале готовились к обеду. Дежурные расстилали на полу клеенку, раскладывали ложки и жестяные миски. Ответственные за уборку торопливо домывали полы в разных концах коридора. Опоздать на обед означало остаться голодным до ужина, поэтому каждый спешил поскорее управиться с делами. После обеда в убежище начинались занятия и личное время, занята была только вторая смена дежурных по кухне, которым вменялось вымыть посуду после обеда, помочь повару Валентине с ужином и накрыть стол в общей комнате. Убрать посуду и организовать завтрак на будущий день помогала третья смена.
        Все это было записано на нескольких листах, висящих на стене. График дежурств составлял помощник начальника бункера, Василий Лозин. Он следил, чтобы все жители бункера, начиная с шестилетнего возраста, были заняты на общественно полезных работах.
        Марина остановилась возле расписания, пробежала глазами по строчкам. Первая смена дежурила с десяти утра до двух часов дня. Вторая - с двух до шести, третья смена - с шести вечера до десяти утра.
        Вся жизнь была строго упорядочена. Эту замечательную систему давным-давно придумал покойный начальник бункера, Григорий Николаевич Кошкин. Ему удалось ненасильственным путем установить порядок в убежище. С помощью верных ему людей руководитель составил строгий график питания, сна, пользования душевыми и регламентировал общественные работы.
        День начинался в семь часов утра. В бункере включалось верхнее освещение. Все обитатели выстраивались в очередь к умывальникам и санузлу. На дверях висела табличка, предупреждавшая о том, что водные процедуры длятся не более двух минут на человека. Конечно, можно было копаться и дольше, но ровно в девять утра дежурные подавали завтрак. Кто не успел, тот опоздал. В половине десятого миски убирали. До двух часов дня продолжались общественно полезные работы. Давний советский принцип «Кто не работает, тот не ест» идеально сработал и в этот раз. Конечно, каждый мог отказаться трудиться на благо родного бункера. Но в этом случае тунеядец лишался обеда, а его фамилия появлялась в позорном списке, который висел на стене большого зала.
        Закончить работу в срок также было в интересах человека. В два часа накрывали обед. После, с трех часов, те, кто был свободен от смен, получали личное время или посещали занятия.
        В шесть садились ужинать. Потом отправлялись принимать душ. В десять ровно выключались лампы. В эти часы в бункере бодрствовали только дежурные по этажам, которые сменялись каждые три часа, и разведчики, выходившие в экспедиции.
        Григорий Николаевич никогда никого не принуждал. Просто он сумел сделать так, чтобы каждый самостоятельно и добровольно принял упорядоченную систему жизни. Начальник бункера преуспел.
        Нарушить внутренний распорядок означало подставить остальных жителей убежища. Поначалу не обошлось без недовольства. Однако когда несколько человек злостно нарушили дисциплину, волевым решением Кошкин оставил все население без обеда. После этого схема всеобщей трудовой повинности и внутреннего распорядка работала практически без сбоев.
        Теперь Марина пожинала плоды хорошо отлаженного образа жизни, который уже не представлялся иначе. Она неторопливо обходила помещения бункера. От общего зала отходили два коридора. Один - тупиковый, где находились душевые, санузлы и техническая комната, разделенная на два блока; в первом мыли посуду, а во втором стояла большая ванна для стирки белья. К технической комнате примыкало помещение, где сушили выстиранную одежду. Оно отделялось стеной от котельной, и горячая вода напрямую поступала в большую батарею. Тут вытяжка работала на полную мощность.
        Во втором коридоре находились генераторная, котельная и отсек фильтрации. За тяжелой гермодверью ряд ступеней уходил вниз, упираясь в маленькую комнату с решеткой. Алексеева в шутку называла это место «комнатой задумчивости». Это был карцер.
        Наверх, в обход большого зала, вела маленькая лестница.
        В этом коридоре дежурила особая смена, имевшая специальный допуск. В основном, это были старшие ребята или кто-то из «старой гвардии». Отсеки фильтрации убирала лично заместитель начальника бункера.
        Марина вошла в санитарный отсек. Раковины были отмыты до белизны, на каждой лежал кусок мыла, которые исправно приносили с поверхности разведчики. На крючках висели посеревшие от старости, но чистые полотенца. Ответственные за уборку уже закончили на сегодня, только в техническом помещении продолжалась работа.
        В большой ванне женщина вручную стирала рубашки. Она подняла голову, с трудом выпрямилась.
        - Привет, - улыбнулась Алексеева. - Как ты тут?
        - Нормально, только спина болит. Старость не радость, - засмеялась дежурная.
        - Ксюш, ну если что, ты скажи, я что-нибудь придумаю. Пусть молодежь отдувается, ты свое уже отработала на благо нашего дома.
        Исторический географ Ксения Андреевна Чернова была одной из тех, кто спасся из учебного корпуса двадцать лет назад, вбежав в бункер самой последней. Она сломала каблук, подвернула ногу и хромала. Мужчина в форме охранника почти захлопнул дверь, но вдруг увидел полные слез глаза несчастной. И приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы студентка протиснулась внутрь. Сзади послышались обреченные, полные ужаса крики тех, кто не успел. И Ксения до сих пор чувствовала себя виноватой в том, что она спаслась, а кто-то - нет.
        С тех пор Ксюшка-хохотушка превратилась в серьезную женщину. Родила ребенка. Не изменив привычке носить юбки, одевалась как в прежние времена. Из каждой экспедиции Миша старался приносить жене обновку. И тогда на ее губах расцветала робкая улыбка, несмелая, вопросительная, а огромные глаза смотрели испуганно…
        - Переживу. Нечего дедовщину устраивать, - ответила Чернова, возвращаясь к стирке.
        - За это я вас всех и люблю! Спасибо тебе. И все же иди пообедай, ты свою смену уже завершила, - кивнула заместитель начальника и поторопилась дальше.

* * *
        Спустя шесть лет после Катастрофы жизнь в бункере вошла в новую фазу. У поколения студентов подросли дети, и пятилетняя малышня носилась по всему бункеру, принося в застоявшийся быт новую радостную ноту.
        На шестой год люди перестали так болезненно воспринимать смерть. Многие женщины умирали при родах, потому что у новорожденных малышей оказывались слишком большие головы.
        Мужчины погибали в экспедициях, растерзанные монстрами, задыхались в подвалах, где порой скапливался газ, проваливались в темные ямы канализации, разверзшиеся под ногами.
        Старшее поколение бункера, профессоров и преподавателей института, к шестому году практически всех сожрала лучевая болезнь. Свои последние месяцы они проводили в страшных мучениях, сгорая изнутри, но держались, улыбались, стремились поддержать молодежь. А молодежь повзрослела. Вчерашние студенты возмужали, заросли жесткой щетиной и очерствели душой. В мире, где правит смерть, иначе было не выжить.
        Марина наблюдала, как менялись те, кого она знала со студенческой скамьи.
        Ваня вытянулся, стал шире в плечах, камуфляжная форма удивительно шла ему, придавала неповторимый колорит. Из веселого студента он превратился в статного мужчину, но не изменил себе - он по-прежнему улыбался, шутил, смеялся, заряжая хорошим настроением уставшие души. Только на дне глаз, как и у всех, затаилась старая боль.
        Изменился и Костя. В институте он казался совершенно неадекватным. Порой глупо шутил, издевался вовсю над гламурными барышнями, балагурил и развлекался. Парень стал старше. Погрустнел. Ожесточился. Ему, одному из лучших в команде разведчиков, приходилось нелегко. Слишком часто юноша стоял на пороге смерти, каждый раз чудом выкручиваясь из ее цепких объятий. Характер Константина стал тверже, решения - четче и жестче. Не раз выходя на поверхность в качестве командира группы, он мог пустить раненому товарищу пулю в голову, если под угрозой оказывалась безопасность отряда.
        Стал другим и Миша. Суровый и сдержанный, как и прежде, он одновременно стал мягче, сострадательнее. Катастрофа поменяла парня в лучшую сторону, открыв то, что спало в нем раньше, - светлую душу, которой было тесно под сводами бункера.
        Петя с каждым днем становился все грустнее, похожий на бледную тень. Он отмалчивался, выслушивал, но когда ободряюще сжимал ладонь товарища, становилось легче и спокойнее.
        Марина знала, отчего ее мужчина постоянно молчит. Он мечтал о детях - но после Катастрофы оказался неспособным оставить после себя потомство. Глядя на улыбающиеся во все свои сорок зубов мордашки, он замыкался в себе, хранил в душе страшную боль, не смея пожаловаться. Часто смотрел в стену невидящим взглядом, будто созерцая что-то за пределами бункера.
        Все они изменились. Стали другими, изменили идеалы и ориентиры. Но одно осталось неизменно - крепкая дружба и взаимопомощь, прошедшая сквозь годы испытаний и оставшаяся с ними до конца. Но каждый знал: если он будет представлять угрозу для бункера, если принесет в убежище заразу, сойдет с ума или станет ненужным грузом для группы разведчиков, друзья, не задумываясь, отдадут приказ стрелять. Для общего дела. Ради сохранения жизни в последнем пристанище…

* * *
        В бункере прозвенел сигнал, собирающий всех на обед. Работники кухни вынесли несколько больших кастрюль с супом.
        Алексеева взяла свою порцию и присела на ступеньках.
        - Приятного аппетита, Марина Александровна! - желал ей каждый, кто проходил мимо. Женщина благосклонно кивала, оглядывая своих подопечных.
        Малышни в бункере было мало. Уже прошли те годы, когда по убежищу вихрем носились дети. Все они выросли, вошли в тот возраст, когда сами могли становиться родителями.
        «Старая гвардия» бункера держалась обособленной группой. Уже немолодые, все за сорок, бывшие студенты Гуманитарного института один за другим уходили в лучший мир. Их осталось всего тринадцать. Несчастливое число.
        Основную массу населения составляла молодежь в возрасте от четырнадцати до девятнадцати лет. Большинство из них ни разу не было на поверхности. Разведчиками становились только самые бесстрашные и надежные. Их Марина выбирала лично, готовила, инструктировала, сопровождала…
        Обед закончился. Дежурные собирали миски и уносили в мойку. Их смена заканчивалась.
        Алексеева поставила тарелку на край клеенки и сыто потянулась. Сегодня ее ожидало много дел.
        - Леша, подойди ко мне, - окликнула женщина молодого человека, одетого в синий халат рабочего смены.
        - Да, Марин Санна? - отозвался он. У парня, несмотря на характерную внешность обитателя бункера, были очень приятные черты лица. Глаза горели жизнью и молодостью.
        - Ты не предупредил Василия, что сегодня выходишь на поверхность? Почему ты на смене?
        - Предупредил. Только сегодня все заняты, некого поставить. Да я справлюсь! - беспечно махнул рукой Алексей.
        - Справишься, не справишься, что за самоуправство? Ничего, без тебя посуду помоют. Через два часа мы с Михаилом ждем тебя в моем кабинете на инструктаж. Василий! - Марина жестом отпустила молодого разведчика и окликнула помощника начальника бункера. - Мне за тобой все смены проверять придется, что ли? Я же просила не назначать дежурств тем, кто совершает вылазки. Ты хоть понимаешь, куда отправляются ребята?!
        - Понимаю. Извини, проглядел. Исправлю, - неконфликтно согласился мужчина. Ссориться с Алексеевой было опасно. Все же большая часть «старой гвардии» была на ее стороне.
        - В восемь жду у себя с графиками смен, - бросила на ходу Марина.
        Возле лестницы, ведущей на верхний ярус, располагалось еще одно большое помещение. Там была оборудована кладовая, где хранились все запасы бункера, начиная от одежды и заканчивая консервами.
        - Привет, Илья, - крикнула Марина, закрывая за собой дверь.
        Молодой человек поднялся из-за столика в углу, отложил книгу.
        - И тебе не хворать, - отозвался он.
        Илья Оганян, единственный из младшего поколения, кто был приближен к «старой гвардии», заведовал складом. Парень оказался весьма талантлив. Он вел книгу учета, поддерживал порядок на полках и отчитывался лично Алексеевой.
        - Ну что, ты посмотрел, чего у нас не хватает? - поинтересовалась заместитель начальника, присаживаясь на стул.
        - Само собой, - самодовольно усмехнулся кладовщик. - Вот.
        Следующий час Марина и Илья просматривали книгу учета и пересчитывали содержимое полок. Наконец женщина поднялась, взъерошила пальцами волосы.
        - Все не так плохо, - улыбнулась она. - Спасибо тебе.

* * *
        Марина и Михаил склонились над картой, делая пометки карандашом.
        - У нас опять кончается мыло и бумага. Как думаешь, вот тут, - женщина провела ногтем черту прямо на пересечении пронумерованных квадратов, - что-то еще можно найти?
        - Так наши еще полгода назад на складе захоронку сделали, там и мыло, и тряпки всякие, типа простыней. Рядом была прачечная, на нее-то точно никто не позарится, - ответил Чернов, обводя нужный дом.
        - Кто-нибудь исследовал эти три здания? - поинтересовалась Марина, помечая крестиками отдельные строения.
        - Там ничего нет. Обычные магазины. Лучше давай думать, где можно взять консервы? У нас осталось не так много.
        Алексеева нахмурилась. Военное хранилище, до которого разведчикам бункера удалось добраться первыми и надежно его замаскировать, спасло от голода жителей последнего пристанища почти на двадцать лет. Тушенка и рыбные консервы, в жестяных банках, залитых солидолом, могли храниться вечно, они были сделаны на совесть. Там же обнаружились несколько ящиков с новыми автоматами Калашникова и индивидуальные комплекты химзащиты. Эти склады, вместе с магазинами и подвальными кладовками, стали золотым дном для разведчиков. Но в последнюю вылазку они забрали оттуда последние полсотни банок, и перед Мариной и Мишей стояла задача найти способ пополнить запасы бункера.
        - С каждым годом становится все сложнее. Даже то, что еще может храниться, скоро придет в негодность. Надо что-то выдумывать. Перейти на рацион без мяса, например. Или попытаться наладить контакт с метро для обмена, - задумчиво проговорил мужчина, глядя на карту.
        - Не паникуй. Не о том сейчас думаешь. На разведку мы с тобой пойдем вместе, а ребята пусть вскроют тайник и принесут сюда все, что вы отложили про запас. Этого должно хватить на некоторое время, - оборвала его Марина.
        В дверь постучали. Алексеева поднялась.
        - Проходите, - пригласила она стоящих на пороге ребят. - Все в сборе. Алексей, Володя и Никита. Сейчас начнем инструктаж, вам скоро выходить.
        Пока Михаил отмечал на карте маршрут, Марина успела повторить молодым разведчикам традиционные наставления.
        - Условный стук «три-один-три». Не забудьте. Без него в бункер не пущу. От маршрута не отклоняться. Идите строго по проспекту, в дома не заходите. На карте красным помечены опасные участки. Будьте внимательны. Фонари не включайте. Если встретите людей, постарайтесь не вступать в контакт. Условный сигнал метро, общий для всех разведчиков, - три круга фонарем по часовой стрелке. Если вдруг случится что-то и вам нужно будет пересидеть опасность, выбирайте только те дома и квартиры, где есть условное обозначение. Они проверены и сравнительно надежны. Дойдете до склада, вскроете тайник и немедленно возвращайтесь. Расчетное время - девять часов. Вполне хватит, чтобы сходить туда и обратно. В целом, я даю вам двое суток на случай непредвиденных обстоятельств, после этого высылаю поисковый отряд. Ни в коем случае не разделяйтесь. По возможности не используйте оружие, лучше пересидите. Противогазы не снимать, химзащиту не расстегивать. Другие здания исследовать не надо, ваша задача - дойти до места назначения и вернуться обратно с припасами. На выходе и входе будьте внимательны, «философы» появляются
сверху, со стороны парковки. Ну, что я с вами, как с маленькими. Сами все без меня знаете. Это ваша первая самостоятельная экспедиция. Будьте осторожны. Михаил, у тебя все готово? Сверим часы. Сейчас без пятнадцати девять. Ровно в девять вечера выходите. Помните: рассветает в семь утра, следите за временем. Вопросы есть? Нет? Замечательно. Идемте.
        Заместитель начальника бункера сделала несколько пометок в толстой тетради и вышла из кабинета. Следом за ней зашагали и разведчики.
        Алексеева повернула в замке ключи и вошла в оружейную. Пересчитала автоматы, сложенные у стены.
        - Всего двенадцать. Практически в каждую вылазку мы лишаемся одного, а то и двух. Оружие берегите. Патроны тоже постарайтесь экономить. Но без фанатизма. Если ситуация потребует стрелять, не жалейте, раздобудем еще. Главное - ваша безопасность, - сказала Марина, выдавая ребятам запасные рожки.
        Женщина вытащила из ящика три комплекта химзащиты, светло-зеленые резиновые плащи, застегивающиеся между ног наподобие штанов, высокие «берцы» и противогазы.
        - Комплект фильтров уже лежит в сумках. Вам этого хватит, - кивнула женщина на прорезиненные рюкзаки, стоящие у двери.
        Через десять минут одетые разведчики стояли перед гермодверью.
        - Ну что же, все готовы? Все, что сказала вам Марина Александровна, помним. Будьте осторожны, постарайтесь без глупостей, - напутствовал Михаил, записывая в тетрадь фамилии и выданные средства защиты.
        Алексеева кинула взгляд на наручные часы.
        - Время. Ну все, ребята, удачи!
        Алексей улыбнулся, махнул рукой дежурным.
        - Не волнуйтесь, Марина Александровна! Мы не подведем! Спасибо за доверие! - по-военному четко ответил он.
        Разведчики натянули противогазы.
        Гермодверь захлопнулась за их спинами.
        Чернов положил руку на плечо женщине.
        - На тебе лица нет. Не переживай. Они не первые, все когда-то начинали самостоятельно. А вспомни нас с тобой, мы вообще отправились черт-те куда, одни, не зная, что нас ждет.
        - Они все мне как дети. Особенно Леша. Правильный мальчик, хороший. У него может быть неплохое будущее. Я волнуюсь. Никита вот никогда не отличался особенной рассудительностью. Мало ли… Ладно, хватит. Идем, - вздохнула Марина.
        Очередной день подземной жизни клонился к завершению. Заместитель начальника бункера, убежденная атеистка и материалистка, подняла голову вверх, глядя на потемневший от времени потолок.
        - Господи, если Ты есть, помоги нам…

* * *
        Дверь открылась, толкнув Марину под лопатки. Высунулась бледная физиономия с красными глазами. Улыбка в сорок зубов, веселый юношеский взгляд.
        - Марин Санна, все в порядке? Вы чего? - удивленно спросил дежурный, глядя в залитое слезами лицо начальницы.
        Алексеева уже взяла себя в руки.
        - Все в порядке. Ногу подвернула. Почему покинул пост? - сурово спросила она, отерев лицо рукавом камуфляжной куртки.
        - Так я услышал, вы тут кричали, думал, может, случилось чего? - невинно захлопал глазами мальчик.
        - Ничего. Если бы случилось что-то серьезное, включили бы сигнал тревоги. Займи свой пост и больше не смей открывать внутреннюю дверь до конца дежурства без специального распоряжения.
        Марина встала. Ее мелко трясло.
        - Марин Санна, страшно… - Мальчишка стыдливо опустил глаза.
        - Чего страшно?
        - Так там… Это… Мутант и Петр Василич…
        - Чего? - удивленно спросила Марина.
        - Так не убрали тела, вашей команды не было, а Андрей Савельич велел не убирать…
        - Идем, - кивнула женщина.
        В тесном тамбуре между внешней и внутренней дверью пахло кровью, паленой шерстью и каким-то особым запахом мутанта, похожим на смрад немытой клетки в зоопарке. К нему примешивался другой, особенный, знакомый с далеких студенческих лет - запах старых книг. «Похоже, обитают они по-прежнему в библиотеке корпуса», - подумалось Алексеевой.
        Петя, точнее, то, что от него осталось, лежал в углу, лицом кверху. Его голова, поседевшая, кудрявая, была неестественно запрокинута, разбитые очки свисали на одной дужке. Довоенные очки. Старые, царапаные. Особая Петина гордость.
        Лицо мужчины совсем не изменилось. С тех пор, как Марина раздобыла ящик препарата из лаборатории, старение не касалось жителей бункера. «Это все радиация, не стоит волноваться», - усмехалась Марина, когда Ксения, ее подруга, в очередной раз лезла с расспросами, почему в сорок они обе выглядят на двадцать. Знала б ты правду, Ксюшенька… Разве что волос у Петра Васильевича поубавилось… А на лице застыла гримаса боли и первобытный ужас. «А не стоило, Петенька, не стоило их бояться. Не испугался бы - остался жить…» - мысленно попеняла умершему мужчине Марина.
        - Кирилл, пойди за нашими, тела - в туннель, к завалу. Петра похоронить тихо, людей наедине с покойником, - страшное, чужое слово резануло по ушам, отозвалось мурашками по спине, - не оставлять, никому не показывать. Мутанта оставить у завала, тоже втайне, огородников наших не пугай, прикрой тварь тряпочкой. Я посижу, пойди, позови кого-нибудь из наших, старших.
        Огородниками называли обитателей бункера, трудившихся на третьем, самом нижнем этаже бункера. Там выращивали картошку и свеклу. День и ночь светили маломощные ультрафиолетовые лампы. Крохотные клубни вызревали в земле, не страшась насекомых. И без инсектицидов, в земле бункера мелкой твари не водилось. Недоумевали - что ж это, под стены не пролезают?
        «Еще как пролезают. Только дохнут, не успев мутировать до размеров человека, как на поверхности», - думала Марина. И молчала. И кто бы знал, когда веселая, неугомонная Маринка, которую усадить и заставить замолчать можно было только интересной книжкой, стала вдруг мрачной, суровой и жесткой. И что творилось у нее в душе.
        На нижнем этаже бункера проходила ветка Метро-2. Она тянулась на северо-восток, в сторону Кремля, и дальше, на юго-запад, к военным базам, где пересекалась с еще одной линией, идущей от Парка Победы. Со стороны Раменок, метрах в двухстах от станции-бункера, темнел завал. Обитателей последнего подземного пристанища чудом не затопило двадцать лет назад - грунтовые воды текли почти параллельно туннелю, небольшой тектонический сдвиг после взрыва - и все, хана, последний путь. Со стороны Центра стояли гермоворота, массивные, мощные. И не открывающиеся со стороны бункера. Нужные, полезные в этой жизни ученые - физики, химики, геологи, медики, даже если и выжили в корпусах соседнего МГУ, то все остались там, по ту сторону ворот. Если еще остались. Что там - никто не знал. Их, никому не нужных в послевоенном рухнувшем мире, замуровали в полной изоляции подыхать. Но они жили. Вопреки всему - жили.
        Марина размышляла, вспоминала. Давно-давно, двадцать лет назад, они с историческим клубом отправились в поход. Хлестали осенние дожди, мокрая одежда не просыхала у костра. Тогда девизом стала фраза «Будем превозмогать!». Эх, знали бы они все, что мокрая одежда - всего лишь мокрая одежда, и когда-нибудь покажется она самым незначительным, самым легкопреодолимым препятствием в этой череде превозмогания…
        «Интересно, хоть кто-то выжил из тех, кого я знала раньше?» - в который раз за все эти годы подумала Алексеева.
        - Ты прости меня, Петя… - шептала она, глядя на изуродованное, искалеченное тело. - Прости, что подвела, что подставила, я же знаю, ты меня спасал, потому и погиб. Ты возмужал за эти годы. Стал совсем другим. Прости меня за то, что говорила двадцать лет назад. Прости, если что-то не так говорила недавно. Ты мне дорог, очень дорог. Петенька, Петя… Но я тебя не любила. Привязалась, но любила не тебя. Женьку любила. И сейчас люблю, ты ж теперь умер и сам все видишь и знаешь, лучше всех нас знаешь. И про нашу авантюру знаешь теперь, наверное. Если бы ты чудища не испугался, оно бы само от тебя летело, поджав хвост. Они такие вещи чуют. Мы сами еще не поняли, не осознали, кто мы такие есть. А они уже все поняли. И ты понял. А Жени моего уже в живых нет. Поди, Симферополь разбомбили в первую очередь, столица же… Петя, сколько я тебе всего сказать не смогла. Не поведала нашей тайны, а ты мог и должен был знать. Я расскажу тебе… Послушай…
        Шепот Марины прервал тройной стук во внутреннюю дверь.
        - Марин Санна, мы чудище забрать и Петра Васильича, - раздался из-за двери голос Кирилла.
        «Держится мальчик. Дети бункера к смерти относятся проще. В мирные дни кто-нибудь согласился бы с разделанным на кусочки трупом оказаться в тесной комнате? Да и «философ» мало похож на Телепузика. Мы меняемся. А их генофонд, их полезное по нынешним меркам наследство - притупленные эмоции».
        - Кирилл, прикрой монстра тряпкой. Несите его к завалу, огородников не подпускайте, панику не сейте. Труп Пети - в мешок, похоронить у завала.
        - Марин Санна, так ведь запрещено хоронить в бункере, тела не разлагаются толком, это ж так скоро тут кладбище будет.
        - Это лично мой приказ. И пусть Паценков попробует его оспорить. Выполнять, - устало ответила Марина. - Я подежурю. Свободны.
        В тишине между дверями хорошо было размышлять и вспоминать. Алексеева вспоминала, как совсем молоденькой студенткой оказалась не в нужном месте, не в нужный час…

* * *
        Всеобщая паника улеглась только спустя две недели. Первые дни в бункере были кошмарны, просто катастрофически ужасны. Перепуганные студенты жались у стен группками, преподаватели и сотрудники не могли установить порядок. В подземельях стояла невыносимая духота - на поверхности несколько дней подряд пылали пожары.
        - Марина, вы-то что думаете? Когда уже обратно?
        Один из студентов, тихонький отличник Вася, перепуганный до смерти, вымазанный землей и кровью, осторожно тронул девушку за рукав. Он был студентом на кафедре, которую курировала девушка.
        Алексеева подняла усталые, заплаканные глаза.
        - Вась, я не знаю. Ты думаешь, после того, что случилось, мы выживем и выберемся? Страшно…
        Сквозь толстые стены бункера внешние звуки не проникали. Студенты сидели на втором этаже, у двери дежурили преподаватели и один из сотрудников охраны.
        Поначалу было очень тяжело. Два дня ничего не ели, нужду справляли за углом. Запасы влажных салфеток быстро кончились, драгоценная, на вес золота минералка, чудом сохранившаяся в чьих-то сумочках, подходила к концу. Григорий Николаевич со старшими коллегами быстро сориентировался в ситуации и в спешном порядке исследовал бункер. Запасы консервов и тушенки были немаленькими, но прокормить сто пятьдесят человек спасшихся студентов, аспирантов и сотрудников долгое время было невозможно. Нужно было устанавливать единое командование.
        На второй день раздали сухой паек - банку рыбных консервов и по два хлебца на человека. По кругу ходила чашка с застоявшейся, чуть горьковатой водой из найденной канистры.
        Каждый час в разных концах большого зала бункера вспыхивали истерики, лились слезы, сбивались в кровь кулаки о бетонные стены. Запасы транквилизаторов в походном чемоданчике врача заканчивались, буйство грозило выйти из-под контроля.
        А на третий день прозвучало страшное слово «смерть». Одна из девчонок, видимо, наглоталась стеклянной пыли, когда трескались окна. Ее рвало кровью, бедняжка непрерывно кашляла. Медик оказалась бессильна. Через час девушка скончалась.
        В стенах бункера вновь запаниковали. Кто-то кричал, матерился в голос. Девочки плакали.
        Марина сидела у стены на корточках, сжавшись, съежившись в комочек, и боялась поднять голову.
        Бесконтрольная массовая истерика нарастала. Среди всего этого гомона и крика прогремел выстрел. В замкнутом помещении хлопок «калашникова» прозвучал неожиданно громко. Воцарилась тишина.
        На бортике, шедшем вдоль стен, стоял Григорий Николаевич. В его руке дымился автомат. Заведующий кафедры поднял мегафон, и по убежищу раскатился его голос.
        - Немедленно призываю к порядку! Прекратить панику и истерику! На нижних этажах бункера обнаружены рельсы линии Метро-два. Мы отправим отряд и попросим помощи. Нас спасут.
        И будто в подтверждение его словам снизу загромыхали стыки рельс, раздался гудок.
        Марины в этот момент в зале не оказалось. Она, перепуганная, при звуке выстрела побежала, не разбирая дороги, и не заметила, как попала на нижний ярус бункера. В кромешной тьме, дезориентированная, трясущаяся от страха, девушка вдруг увидела мощный луч прожектора. По наитию она спряталась в нише в стене и постаралась не дышать.
        На рельсах показалась моторизированная дрезина, яркий луч прожектора облизывал стены.
        Вниз уже торопливо спускались Григорий Николаевич и двое факультетских сотрудников.
        С дрезины соскочили три человека с автоматами наперевес, в военной форме.
        Смысл беседы ускользал от Марины. Ее перегруженный мозг просто отказался воспринимать информацию. Словно из-под воды до нее долетали гулкие, оборванные фразы:
        - …фильтры в этом бункере не работают. Именно поэтому вам удалось сюда пробраться. Технический персонал мы вывели еще три года назад, когда здание НИИ выкупили под создание института. Система жизнеобеспечения вышла из строя и восстановлению не подлежит. Радиация постепенно проникнет в убежище, и вам от нее уже не спастись. Мы завалим туннель. Со стороны Центра предупреждены, что бункер заражен, поэтому гермозатвор они не откроют. Система связи отсутствует, так что не пытайтесь выйти на контакт. Можете попробовать выжить, но мне очень сомнительно, что у вас получится, - сухо изложил человек с четырьмя звездочками на погонах, держа Григория Николаевича на прицеле.
        - Но там же люди! Там дети! - крикнул начальник бункера.
        - Я повторяю еще раз. Радиация может распространиться по правительственной ветке, поэтому мы должны взорвать этот туннель, - отрезал мужчина.
        - Мы все погибнем! Неужели вам мало жертв?! Попросите университетских впустить нас, мы их коллеги!
        - Коллегами вы были в мирное время. Теперь силы ученых нацелены только на выживание. Вы все гуманитарии, ничего не умеете. Кормить лишних людей - пустая трата времени и ресурсов. Если кому-то понадобится написать историю, это сделает и физик, а вот вы никогда не сможете разработать новые лекарства и запустить генераторы. Лучше вам сдохнуть сразу и не мучиться, - хладнокровно посоветовал военный.
        - Пожалуйста, помогите нам, не бросайте! - беспомощно умолял Григорий Николаевич.
        Вдруг у одного из сопровождавших начальника сдали нервы. Пальцы сами нажали на спусковой крючок. К счастью, пули просвистели мимо. Военные тотчас вскинули автоматы и открыли ответный огонь. На поражение.
        Девушка осторожно высунулась из своего укрытия. Двое сотрудников факультета лежали на шпалах лицом вниз. Григорий Николаевич отступил на несколько шагов, закрывая глаза от слепящего прожектора.
        - Не надо! Я прошу вас, я умоляю вас, помогите нам, просто спасите нас, откройте гермоворота! Мы готовы сделать все что угодно, только пожалуйста, не надо изоляции! Нам не выжить! - беспомощно уговаривал заведующий.
        - Мне плевать. Вы - биомусор, чем раньше сдохнете - тем вам же лучше. Сможете выжить - флаг в руки, значит, мы ошиблись. Дела правительства - не вашего ума дело!
        Григорий Николаевич застыл, осененный внезапной догадкой.
        - Правительства больше нет! Город заражен радиацией, на поверхность не подняться еще много лет, а вы просто бандиты! - крикнул он.
        Эхо скакало от стены к стене, словно мячик.
        - Какие догадливые. Даже жаль. Хочешь жить - стой на месте! Вам и так очень повезло, в хозотсеке на верхних этажах - противогазы, химзащита и фильтры. На всех не хватит, но можете попытать счастья. Жратвы хватит на пару месяцев, а там, может, одумаетесь и перестреляете друг друга сами, чтобы не мучиться. В капитанской рубке есть оружие и радиоаппаратура. Если повезет - наладите. И заметь, мужик, мы сегодня добрые, ничего не стали забирать.
        - Я доктор исторических наук, профессор, а не мужик! Помогите нам! Здесь дети! Они ни в чем не виноваты.
        - Профессор - х… - срифмовал военный. - Дерьмо ты, а не профессор. На кой хрен вы, историки, нам нужны? Что вы умеете? Да ни черта.
        - Всего два дня прошло! Какого лешего вы так озлобились?! Вы можете нам помочь! - крикнул заведующий.
        - Мы всегда такие были. Тьфу, святоша, мля. А теперь отвали! - Военный толкнул Григория Николаевича прикладом, и тот со стоном упал на рельсы. Дрезина тронулась в сторону Раменок, где ветка соединялась с той, что шла к Кремлю. К спасению. Или все же к смерти?
        В туннеле глухо громыхнуло, казалось, весь бункер содрогнулся. Григорий Николаевич сел на рельсах, глядя, как в луче карманного фонаря из туннеля выбиваются клубы пыли. Мужчина выругался. Потом еще и еще. Обернулся на грохот. Руки Марины соскользнули по холодному металлу, девушка полетела из ниши вниз, на рельсы. Григорий Николаевич, вскочив, подхватил ее под локоть.
        - Все слышала?
        Марина торопливо закивала. Она была испугана, бледна, губы прыгали - казалось, девочка вот-то заплачет.
        - И что мне с тобой делать? Расстрелять, выставить наружу? Ты же понимаешь, что никто об этом не должен знать…
        Марина не выдержала и заревела.
        - С другой стороны… - Григорий Николаевич будто беседовал сам с собой. - Мне сейчас как никогда нужен помощник. А с тобой мы сработались. Ты верная, ответственная… Ты будешь мне помогать, поняла?
        - Поняла… - прошептала Марина.
        До нее наконец доходил ускользнувший смысл беседы военных, взорвавших последний туннель к спасению, и заведующего.
        Фильтры бункера…
        …На следующий день Григорий Николаевич и несколько студентов отправились осматривать завал. На сотом метре чернела груда обломков вперемешку с землей. Под ногами хрустела бетонная крошка, в воздухе до сих пор стоял тяжелый пыльный запах.
        В завал уходили рельсы, путь к спасению и завершению изоляции. Новые жители убежища стояли у земляной стены и молча смотрели на непреодолимую преграду. Лучи фонарей облизывали полукруглые своды.
        - Надо бы копать, - мрачно подвел итог Кошкин, снимая с плеча саперную лопатку.
        - Бесполезно, - мрачно возразил Ваня Волков, студент-историк, рослый парень, заросший за несколько дней под землей темной щетиной.
        - Надо попробовать, - повторил самопровозглашенный начальник.
        Григорий Николаевич первым воткнул лопатку в нагромождение обломков, подавая пример.
        Несколько часов подряд студенты разбирали казавшуюся бесконечной земляную стену, но не продвинулись дальше полуметра, лишь сбили руки в кровь, пытаясь вытащить крупные куски бетона.
        Две плиты упали друг на друга и встали вертикально, перегородив проход. Копай - не копай, бесполезно. Без специальной техники с места не сдвинешь.
        - Кажись, докопались, - печально заметил Ваня, отирая со лба пот. На его лице остались грязные разводы, волосы были густо припорошены пылью. Парень был похож на шахтера-рудокопа, не хватало каски и вагонетки. Волков сплюнул на пол и в сердцах швырнул лопату в стену.
        - Докопались, - подтвердил Кошкин, глядя перед собой. Задумчивый, растерянный, руководитель чувствовал себя старым и никчемным. - Без экскаватора тут не обойтись. Да только вот где его взять теперь…
        Последний возможный путь к спасению был отрезан. Остался только гермозатвор, стальная стена, спрятавшая их последнее пристанище от остального мира…

* * *
        «Тук-тук-тук». Марина вздрогнула, вынырнув из своих мыслей. Внутренняя дверь. Слава богу.
        - Приказ выполнен, Марин Санна. Все в порядке. Петра Василича закопали в завале, монстр ваш там же валяется, под тряпками. Никто не узнал.
        - Молодец, Кирилл. Занимай свой пост. Через полчаса пришлю смену.
        - Марин Санна…
        - Ну? - Алексеева нетерпеливо повернулась.
        - Марин Санна, что с разведчиками нашими? С братиком моим что, с Лешкой? - спросил Кирилл, опуская взгляд.
        Женщина вздохнула. В такие моменты она проклинала себя и весь мир. Терять своих близких - дико больно. Сказать об этом - тяжело. А сообщить о смерти чужого родственника - невозможно и вовсе.
        - Леши больше нет. Его сожрал «философ». Прости, Кирюш… Мне очень жаль.
        Марина так и не смогла встретиться с мальчиком глазами. Почему-то она не сразу вспомнила, что это - младший братец разведчика Леши. Пятнадцатилетний юнец Кирилл.
        - Марин Санна, почему так случилось? Почему он, почему он погиб? Мы же сироты, у нас никого нет…
        - У вас есть я, Кирюш. Я помогу. В любой беде.
        Слова звучали глупо, странно. Да и мир, в котором не осталось и трети вещей, которые обозначались прежними словами, не мог доверять такой эфемерной субстанции… «Глаголом жечь сердца людей» безвозвратно кануло в прошлое. Теперь это был мир действия, мир жестокого конкурентного выживания. «Допрыгался, царь природы?» Мир четырех стен, мир, где нет неба. Этого ли ты хотел, человек?
        Кирилл понуро поплелся к внешней двери. Да, эмоции притуплены, иначе в этом бункере все бы давно сошли с ума, но ведь и у волка есть чувства, чувства любви и верности. «А мы… Мы хуже волков…» - скользнула чужая, отрешенная мысль. Марина закрыла внутреннюю дверь и медленно побрела в сторону медпункта. Ей еще нужно было проведать Ваню.
        
        Глава 3
        Трудом и знанием
        В медпункте было тихо и пусто. Марина взглянула на маленькие часики на столе медика - время обеда. Пожилая Людмила Владимировна, одна из последних «старших» - довоенный врач институтского корпуса, отправилась на второй этаж, где из большого котла разливали суп. Систему питания в бункере налаживали централизованную, добытая в разрушенной столовой электрическая плита была единственной, а костры разжигать запрещалось строго-настрого - в закрытом помещении отравиться дымом было проще простого. Еду готовили по очереди назначаемые Василием - помощником Андрея - дежурные, посменно, три раза в день. Вторая смена дежурных отмывала кастрюлю и миски. В условиях железной дисциплины обед выдавался по часам. Марина нахмурилась - прием пищи она пропустила. Так бывало и раньше, но верный Петя припасал для нее миску супа, относил в кабинет, где можно было доесть его хотя бы холодным. Теперь заботиться о начальнице было некому.
        - Петя, Петенька… Почему именно ты? - горько прошептала Алексеева.
        За ширмой заворочались. Послышался стон.
        - Марин, ты? - раздался слабый голос Вани. Он характерно картавил.
        - Да, я. Как ты? - Женщина зашла за ширму.
        Ваня Волков, один из коллег Марины по факультету, молодо выглядящий мужчина с темной бородой и сединой на висках, лежал на кушетке у стены. На его щеках играл болезненный румянец, рука была перевязана бинтами.
        - Жить буду, не помру, - в тон ей отвечал Волков.
        - Только рука? Или еще что-то?
        - Только рука. Меня Петя прикрыл, когда я дверь отпустил. Пока «философ» его пытался сожрать, я тварь и шлепнул. Прости, Марин. - Ваня отвел взгляд, сообразив, что женщине больно слышать про Петра Васильевича.
        - Ничего. Значит, так было нужно. Он спас тебя и меня. Нечаянно или осознанно - я не знаю. Мне важно, чтобы ты поправился. Если бы мы оплакивали каждого умершего, рыдали бы до сих пор. Ваня, ты мне нужен сейчас. В планах вылазка, потом нужно озаботиться вакцинацией.
        - Марина, - Ваню передернуло от слова «вакцинация», - мы уже который год колем себе фиг знает что. Ты мне одну вещь скажи: почему именно геронтологические препараты? Может, стоило бы колоть что-нибудь для иммунитета, искать панацею от радиации? Зачем ты пытаешься сохранить нас вечно молодыми?
        - Потому что так нужно. Ты не понял, что даже если каждый месяц ты меня будешь спрашивать об этом, мой ответ не изменится? Так как твоя рука? Что у тебя там?
        - Перелом и открытая рана, у этой тварюги зубы - кость пополам раскусывают только так. Срастется. Но в экспедицию с переломанной рукой не пойду.
        - А я тебя с переломанной рукой и не возьму. И вообще никого не возьму. Одна пойду.
        - Сдурела?
        «Ванечка, Ванечка… Знал бы ты правду!»
        - Ничего. Автомат в руках держать умею, отобьюсь, - бросила Марина.
        - Если не вернешься, все твои тайны и интриги станут общедоступными! И представь, что тогда будет с бункером, - прошептал Волков.
        Марина ухмыльнулась. У нее хватало ума носить записную книжку с собой в поясной сумке, поэтому тайны умрут вместе с ней. «Или с последней каплей препарата», - про себя добавила Алексеева.
        - Ничего не случится. Тебе вкололи промедол?
        - Не, повязка новокаином пропитана. Промедол беречь надо, его мало, а новокаин так не спасет, как шприц промедола при травме на поверхности.
        - Больно? - участливо спросила Марина.
        - Да не маленький, потерплю. Сейчас Людмила Владимировна супчику принесет, поем - и отсыпаться.
        - Лады. Отдыхай. А я побегу, у меня еще дел достаточно.
        - Бывай, - улыбнулся Ваня.
        Марина закрыла за собой дверь медпункта. «Молодец, держится. А сколько натерпелся - страшно подумать…»
        Заместитель начальника бункера спустилась по шаткой лесенке на второй этаж в надежде успеть к окончанию обеда. Но не успела - все уже доели, и дежурные унесли миски и котлы в мойку.
        Сейчас взрослое население бункера разошлось по своим делам, а восемьдесят три юных обитателя бункера - от пяти до семнадцати лет - сидели прямо на полу рядами и слушали, как Василий, помощник Андрея Савельевича, читает лекцию по истории.
        Когда случилась Катастрофа, Григорий Николаевич вместе с коллегами решил сделать в изолированном бункере оплот культуры. Иного выхода не было: в замкнутом пространстве, в изолированном помещении, свободное время становилось губительным. От безделья развивалось вольнодумство и бесконтрольная массовая паника. Решив неотложные проблемы с питанием, освещением и водоснабжением, профессор Кошкин быстро справился с организацией досуга в новом, непривычном для исчезнувшего мира социуме.
        Студентов в свободное от обязательных работ время усаживали рядами в бункере, и каждый из выживших преподавателей рассказывал что и как умел. Среди спасшихся оказался один экономист, по совместительству математик, четыре профессора-историка, в том числе несостоявшийся научный руководитель Марии Филипп Игоревич, медиевист. Правда, долго он в бункере не прожил - всего два с половиной года. Также спаслось трое философов и охранник, который преподавал молодежи средства самообороны, устройство «калашей» - их в бункере оказалось десять, - и выживание при радиации. Именно это оказалось самым ценным навыком. Охранник, правда, тоже долго не протянул - сказывались постоянные дежурства на верхнем уровне, да и возраст у него был немолодой.
        Теперь - сами уже немолодые, умудренные практическим прикладным опытом и базой знаний, бывшие студенты - историки, философы и политологи - передавали накопленные сведения молодежи.
        Всего преподавателей было восемь. «Уже семь…» - горько подумала Марина. Ваня рассказывал подрастающему поколению историю Советского Союза. Вскочив на грубо сколоченный ящик, заменявший трибуну, он вдохновенно вещал про Ленина и Сталина, про Вторую мировую войну и Интернационал. Молодежь, никогда не видевшая внешнего мира, в такие моменты замирала и слушала раскрыв рот. Марина преподавала пение и рисование (вспомнился прежний опыт - до Катастрофы, помимо работы на кафедре, женщина занималась пением с детсадовскими детьми). Когда стройный хор голосов оглашал своды бункера, время замирало. В гробовой тишине чуть хрипловатые от долгого пребывания под землей, видоизмененные из-за мутации рты выводили «Россия - священная наша держава!», замысловатые русские народные песни и средневековые хоралы, коих Марина еще помнила несколько штук. Добытый в подвале магазина электроники синтезатор барахлил, постоянно выходил из строя, но ценился как величайшая святыня. Без разрешения Марины к нему не мог прикоснуться никто, даже Андрей Савельевич. А те, у кого обнаружились способности к рисованию, охотно пачкали
блокноты шариковыми ручками и залитыми спиртом фломастерами, такими желанными и дорогими. Костя, один из студентов-историков, показывал приемы самообороны, учил молодежь собирать и разбирать выведенный из строя «калашников», показывал, как правильно целиться, маскироваться, где находятся болевые точки и нервные узлы. Ирина, девушка-философ, рассказывала новому поколению о великих ученых прошлого, заставляла их думать, познавать себя. Марина уходила с ее занятий подавленной и грустной. Слишком много самокопания в этом мире до добра не доводило, поэтому занятия Иры она контролировала лично. Cogito ergo sum, «пока я мыслю, я живу», - но этого самого «когито» в мире, где не живут, а выживают, не могло быть слишком много.
        Сейчас ребят обучал Василий. Мужчина был несколько старше их всех, когда случилась Катастрофа, он заканчивал аспирантуру. Вася преподавал математику и элементарную физику - насколько сам знал и насколько помнил. Ребята галдели, не слушали - математик даже прикрикнуть толком на них не мог. Да и понимал, что предмет, казавшийся бесполезным на поверхности, сейчас еще больше потерял смысл. Цепочки формул, какие-то непонятные знаки для старших, таблица умножения для малышни - все это казалось подрастающему поколению скучным.
        - А ну, тишина! - прикрикнула Марина, приветственно помахав Васе рукой.
        Ребята сразу притихли, как-то сжались, стараясь казаться незаметнее.
        «Неужели меня так боятся?» - невесело подумала Марина. Подумала - и тотчас кивнула самой себе. Боятся. Еще как. Уважают, но страшатся. И тому есть причины.
        Василий продолжал урок. Алексеева прошла дальше. Вон, у стены скатана в рулон карта России. Разведчики еще лет десять назад раздобыли чудом уцелевший ламинированный кусок бумаги полтора на полтора метра. Это спальное место Ксении Андреевны, девушки-историка, которая занималась до войны исторической географией. Сейчас ей выпала честь обучать детей премудростям землеописания. Ксюша сидела у стены и рисовала в блокноте, периодически задумчиво покусывая ручку.
        - Привет. Чем занята? - улыбнулась Марина, присаживаясь к ней.
        - План местности по памяти рисую. Посмотришь? - приветливо ответила женщина. С бывшими коллегами отношения у Марины складывались довольно удачно.
        - Посмотрю. - Алексеева взяла у Ксении блокнот. - Это Ломоносовский проспект, что ли? Довоенный? Ты еще помнишь, как он выглядит?
        - Ну, ты же помнишь, как в Симферополе вдоль реки Солгир пройти от железнодорожного вокзала до авто, - усмехнулась Ксюша. - А была-то там пару раз. А я по Ломоносовскому каждый день в универ таскалась от метро.
        - А вот на больное место давить - некрасиво, - мягко пожурила ее Марина. - Но сейчас ты ошиблась. После войны все давно уже разворотило, и выглядит план совершенно иначе.
        - Да я представляю, надо думать. Только детям покажу, как и правда было. Они чаще начали спрашивать, что там, на поверхности.
        - Поколение разведчиков растет. В советские годы все хотели стать космонавтами. В наше время это ушло в прошлое, было крутым сидеть на попе ровно и ничего не делать, зато деньги грести лопатой, в чести были профессии бизнесменов, банкиров и прочей шушеры. А теперь, когда деньги уже ничего не значат, снова в моде стали опасные профессии. Только она у нас одна. Разведчики. Что это - регресс или цикл?
        - Регресс. Цикла быть не может. Нечего восстанавливать. Видела, чего приволокли из последней экспедиции?
        - Из той, которую Паценков отправил?
        - Ну да. Мне Миша принес, он мне постоянно что-нибудь интересное приносит. - Ксения вытащила зажатый между страницами блокнота листок.
        Заляпанный кровью клочок бумаги. Марина торопливо скользнула по нему глазами.
        «…черные лезут. Они не боятся радиации, живут на поверхности. Не боятся прожекторов и идут на пули… Выглядят как люди, ходят на двух ногах… Щупальца жалят… Спасите. ВДНХ…»
        - Откуда это? - спросила Алексеева.
        - Мишка с земли поднял. Видимо, у какого-то местного разведчика выпал. Не знаю зачем, но очень ему этот клочок приглянулся. Он вообще до сих пор верит, что мы можем связаться с внешним миром. Только метрошники нам двери не открывают, - вздохнула Ксения.
        «И не откроют!» - зло подумала Марина. Однако вслух спросила:
        - Что думаешь на этот счет?
        - Насчет черных? Мутанты, наверное. Сожрут ВДНХ, костей не оставят. Жалко. Я, помнится, каждый день через ВДНХ из Пушкино ездила на автобусе. Красивая станция. Особенно решеточки на вентиляции круглые нравились.
        - Мутанты? На двух ногах, которые осмысленно идут под пули?
        - С чего ты взяла, что осмысленно? Они чуют добычу.
        - Добычу? Не, будь это бездумные животные, инстинкт самосохранения взял бы верх. Это хомо новус, новый король верхнего мира.
        - Ты со своими теориями совсем с ума сходишь, - усмехнулась Ксюша. - Какой хомо новус? Может, конечно, и новус, но то, что хомо, - очень сомнительно. Последние люди отсиживаются по бункерам и убежищам, как тараканы…
        - Как знать, как знать, - покачала головой Марина. - Ладно, Ксюш. Пойду я. Еще дел полно.
        Еще из «старой гвардии» в бункере оставался Юра, бывший политолог, единственный, пожалуй, человек, который мог объяснить подрастающему поколению, почему они оказались здесь. Юру уважали, молодежь ходила за ним хвостом, его теории о будущем мира сего поселяли в души надежду. Марина горестно усмехнулась. «Надежду… Что же, надежда помогает выжить. Но разве выживание - самоцель в этом мире? Выжить - чтобы стать? Кем?»
        - А еще был Петя. Но теперь его нет. Просто все как… Был - и нет… Не стало - так бездарно и так просто… - прошептала женщина.
        Их оставалось четырнадцать. Четырнадцать тех, кто помнил прошлый мир, в этом проклятом бункере, последнем пристанище.
        Был Андрей Савельевич, их бессменный начальник.
        Любаша - агротехник, женщина немолодая, но с горящим взглядом. До войны Люба каждое лето проводила в деревне далеко за МКАД, копалась на огороде. Ее розы каждый год в начале осени украшали кабинеты. Навыки Любы в выращивании растений спасли бункеру жизнь. Это она первая додумалась до применения ультрафиолетовой лампы, уговорила команду разведчиков совершить опасную вылазку далеко в город в поисках мешка минеральных удобрений, она разбила грядки на нижнем ярусе, и теперь мелкая, жухлая картошка, морковь, свекла - самые неприхотливые корнеплоды - составили основу рациона подземных жителей.
        Была Валя - старший повар. Она единственная из оставшихся «старых» не была студенткой. Ее спасло то, что столовая находилась на первом этаже, и молодая женщина успела скрыться в убежище, когда началась бомбежка.
        Миша, старший разведчик, муж Ксении. Как сказать - муж… В бункере браки заключались начальником, и в условиях меньшинства мужчин измена оказывалась морально и этически оправданной… Миша за двадцать лет стал опытным разведчиком, зараженную поверхность и разрушенные, кишащие мутировавшими тварями кварталы Раменок он знал наизусть. Когда через два месяца узники бункера решились высунуться на поверхность, он первый отвоевал себе костюм химзащиты, и с тех пор почти не расставался с ним. Они с Мариной вместе поднимались в разрушенный корпус в первый раз, когда группа разделилась, и их кратковременная вылазка была страшной. Мишка на руках дотащил Марину до дверей бункера, когда она, перепуганная до смерти, не могла идти…

* * *
        За два месяца жизни под землей централизованное управление бункером наладилось. Нужно было организовать вылазку на поверхность. Неизвестность томила и пугала больше всего. Нарастали панические настроения, поэтому созрела необходимость идти и проверять, узнавать, решать…
        Тогда о мутантах речи еще не шло. Страшна была радиация, стелившаяся по земле, набившаяся в землю и в стены. Опасна была радиоактивная пыль, усеявшая город.
        Михаил Чернов первый вызвался идти в разведку, когда Григорий Николаевич кинул клич. В тот день начальник вызвал к себе Марину.
        - Ты идешь с ними, - сказал он.
        Девушка побледнела. В ее памяти не померк кошмар, который творился на поверхности в день Катастрофы.
        - Почему я? - прошептала она.
        - Потому что ты моя правая рука. И раз на тебя возложили эту большую ответственность, ты должна оправдать надежды. Тебе я доверяю, и, как ты поняла, доверяю безоговорочно. И потом, только тебе я могу сказать, что именно нужно принести с поверхности.
        - Вы про еду?
        - Да, и про нее тоже. Читай.
        Марина скользнула взглядом по листу бумаги.
        - Из лаборатории? Но там же, наверное, все сгорело?
        - Ваша задача узнать это. Ты все поняла? Единственное, что может нас спасти, - лекарство из лаборатории геронтологии. Людмила Владимировна вспомнила, что в нескольких кварталах отсюда находилось некое закрытое медицинское учреждение. Там шли правительственные разработки множества лекарств, в том числе интересующая нас вакцина от старости. Ты должна проверить, не осталось ли в здании экспериментальных запасов. Они - наш путь к спасению. Осознала? - сурово спросил Григорий Николаевич.
        - Осознала. Если не найду?
        - Если не найдешь - плохо будет всем. Свободна. Через десять минут у второй гермодвери - инструктаж.
        Инструктировал небольшой отряд начальник охраны, Павел Александрович.
        - Ваша первоочередная задача - разведка. Не вступать в перестрелку…
        - С кем? - удивленно спросил Миша.
        - Мародеров в городе может быть достаточно, спустя два месяца разграбить остатки не успели, а радиационный фон должен упасть. Я не знаю, что ждет вас наверху. Я не знаю, как долго удержит радиацию химзащита и сможет ли вообще.
        - Что значит - сможет ли вообще? Вы посылаете нас на верную смерть? - вскрикнул бывший студент первого курса Николай.
        - Не перебивай. Я не даю гарантий. Просто не могу их дать. В любом случае, слушайте дальше. В низины не спускайтесь, в воронки не влезайте. Там могут скопиться газы. К примеру, хлорциан. Или соляная кислота, если шли дожди. Если увидите, что по земле стелется что-то зеленое, - бегите. Не рискуйте лишний раз. Противогазы не снимать ни под каким предлогом. Автоматы держать на предохранителе, без надобности не использовать. Не разделяться. Командиром отряда назначаю Михаила Чернова. Миша, инструктаж понял?
        - Понял, - мрачно ответил парень. - А вы? Вы с нами не пойдете? Почему? Вы посылаете вчерашних студентов без сопровождения в неизвестность? На смерть? На что?
        Вокруг зашумели.
        - Чернов, отставить истерику. Ты сам вызвался добровольцем. За язык тебя никто не тянул, - холодно ответил Григорий Николаевич, появляясь из-за двери. - Ты уверен, что хочешь знать правду?
        - Уверен! - с вызовом бросил Михаил.
        Марина тяжело вздохнула. Она-то отлично поняла, почему отправляют именно их.
        - Так вот, Миша, представь, что бункер - изолированный, без всяких контактов с внешним миром, оказывается без знающих людей. Если в экспедиции погибнет Павел Александрович, бункер останется без человека, смыслящего в боевом искусстве и средствах защиты от радиации. А если погибнет пять-шесть студентов, которые еще ничего не увидели в жизни, - много ли потеряет бункер? Да, по сути, ничего. Сколько ваших коллег лежит на поверхности, погибших от взрывов, задавленных, отравившихся? Сотни. Или, Миша, без взрослого дяди в двадцать лет никуда пойти не можешь? Надо за ручку отвести? Тогда иди полы подметать, тут особого ума не надо! - Григорий Николаевич посмотрел юноше в лицо.
        Михаил отшатнулся, у него побелели губы. Но промолчал.
        - Давайте сюда вашу химзащиту. Справимся как-нибудь! - мрачно ответил он, вырывая из рук Павла Александровича светло-зеленый защитный комбинезон.
        Марина последовала его примеру. Уж от кого, а от нее Григорий Николаевич точно хотел избавиться. «А хрен ему! Выживу!» - зло подумала девушка. Начальник бункера мягко обнял ее за плечи и отвел в сторону.
        - Марина, ты помнишь, что я доверил тебе важное задание. Тебе я разрешаю отделиться от разведгруппы, в помощники с собой возьмешь Михаила. Про задание ему не рассказывай, используй парня как прикрытие, если встанет угроза твоей жизни. Ты должна найти препарат. Как - я не знаю. Но ты должна.
        «Твою мать!» - ахнула Алексеева. Вот оно что. Секретное задание, насчет которого осведомлена только она, но какой ценой!
        - Мне все ясно.
        - Мариночка, я не хочу от тебя избавиться, у тебя же на лице написано, что ты так думаешь. Послушай. От тебя зависит жизнь всех, кто остался в этом бункере. От тебя зависит то, как долго мы протянем. Ты - второй человек после меня, и я сделаю так, чтобы тебя слушались, если ты сможешь достать мне то, о чем я тебя просил. Лекарства от радиации нет… да и оно нас не спасет. Мы слишком долго тянули время. Поторопись. Ты можешь вернуться - и обнаружить свихнувшихся каннибалов, которые не будут соображать, что они делают. Ты видела, сколько человек умерло за эти два месяца. Остались самые стойкие. И в твоих руках - их спасение. Давай. И береги себя, ты нужна мне живой и невредимой. Ты мне очень помогла. Не держи зла. И Мише скажи, пусть не держит. Унижение - самый верный способ пресекать массовую истерию. Так было нужно. Я не чудовище, Марина, не думай обо мне плохо. Я сам запутался. А теперь - ступай. И удачи, - тихо сказал он.
        Девушка подняла глаза, полные слез.
        - Я постараюсь… - прошептала она.
        - Отставить нюни. Соберись. Это очень важно.
        Марина натянула противогаз, скрыв бурю эмоций за толстым плексигласом. А дальше… Дальше последовало превращение - из милой, излишне эмоциональной студентки - в сурового и подчас жестокого помощника руководителя бункера.

* * *
        «Все люди - приспособленцы, - грустно размышляла Марина, поднимаясь по шаткой лесенке в свой кабинет. - Разве я когда-то могла подумать, что все сложится именно так? Что я спокойно смогу отдать приказ убить человека, застрелить без лишних колебаний? Разве кто-то знал, что я не заплачу, когда умрут мои самые дорогие и близкие? Человек только кажется твердой материей. Он гибкий. Но способен отвердеть душой, когда это нужно. В нашем бункере мы возродили культуру, мы сумели научить детей тому, что знали сами. И кому это нужно? В метро мы не прожили бы ни дня - мы не умеем зубами вырывать себе жизненное пространство. И я не умею. И Мишка не умеет, хотя уж он-то очень суровый и даже жестокий. Нам это не нужно. На нас никто не нападает, никто не покушается. «Философы» - это так, фигня по сравнению с тем, какие твари лезут в метро. Да те же черные с ВДНХ. А с Воробьевых гор, из Москвы-реки? А мы сидим тут, играем в культурную жизнь. Детей учим прошлой истории. Кому это нужно в современном мире? Мы не хомо новус, как хочет думать Ксюша, не оплот новой цивилизации. Мы реликты, живущие прошлым. Динозавры,
поверившие, что красота спасет мир. Среди всеобщего первобытного хаоса мы пытаемся быть людьми. Но люди ли мы? Когда у детей по сорок зубов… И мы все еще верим в чудо. Чудо - в замкнутой популяции, без связи с внешним миром? И с последними пятнадцатью ампулами лекарства на сто с лишним человек. Кого спасать? Себя, Андрея? Детей? Нет. Тех, кто сильнее. Как говорил Григорий Николаевич… Как же тяжело. К кому взывать, какому богу молиться в мире, где сама земля стала адом?»
        Марина вытащила из сейфа коробочку с ампулами, пересчитала. Четырнадцать. Даже не пятнадцать. В маленьком бункере, где не было денег, не было обмена, а была всеобщая трудовая повинность, это - самое главное богатство. Это - путь к жизни. Последние четырнадцать. Спасти жизнь двадцати восьми человек, продлить ее на пару месяцев? А остальные? Если не вколоть лекарство остальным, то и те не спасутся, скорее, будут мучиться еще сильнее.
        «Что же делать, что делать?» - спрашивала саму себя Марина - и не находила ответа. Григорий Николаевич знал, что так будет. Но он умер, перейдя в лучший мир, а она, заместитель главы бункера, здесь, и ей срочно нужно принимать решение.
        От навязчивых мыслей ее отвлек стук в дверь. На пороге стоял Миша.
        - Марин, разведчик вернулся, из нашей экспедиции. Он между дверями. Распоряжения?
        - Сразу ко мне! Разговоры пресекать. Ко мне никого не впускать. Андрея в известность не ставить, - нервно ответила женщина. Ей стало не по себе. Что такого экстраординарного могло произойти на поверхности, чтобы разведчики, которым с детства было вбито в голову держаться только группой, разделились? - Почему задержка? Почему Леша вернулся раньше?
        - Это Володя, говорит, что был в метро. Глаза горят, весь в эйфории. Может, перепугался чего и умом тронулся? - Михаил внешне был спокоен, но в его глазах плескалось радостное удивление. Если слова паренька правда, то сбудется его мечта, они попадут в метро, вернутся к людям, будут спасены!
        У Алексеевой на сей счет были иные мысли. Если разведчик действительно побывал в метро, то его возвращение чревато бунтом. Марина не собиралась допускать контактов с внешним миром, и на то у нее были причины.
        - Понятия не имею. Его - ко мне, срочно, - бросила женщина.
        Пока Миша ходил за Володей, Алексеева набрала в шприц лоразепам - сильное снотворное. «Надо немного подстраховаться», - вздохнула Марина. Ей не хотелось, ой, как не хотелось делать из молоденького разведчика местного сумасшедшего. Но придется.
        Михаил завел паренька в кабинет и вышел.
        - Владимир, - улыбнулась Марина. - Рада, что ты вернулся живым и невредимым.
        - Да, Марин Санна! Вы представить себе не можете! Мы встретили разведчиков, местных, они нас к себе отвели! Их сталкерами называют! - Глаза разведчика сверкали.
        Алексеева нахмурилась. Ей очень не хотелось разочаровывать восторженного мальчика. Горло сдавил комок, на глаза навернулись слезы.
        «Лучше нам всем сдохнуть, чем так!» - хотелось закричать.
        - Володя, скажи, почему Леша вернулся один и где Никита? - мягко спросила женщина.
        - Ник остался там, со сталкерами!
        - Там - это где?
        - На Фрунзенской! Мы вдоль реки спускались, до Воробьевых дошли, а тут - разведчики! С Фрунзенской! Настоящие! Они так ловко отстреливались от мутантов из реки, и оружие у них крутое, не то что наши «калаши»! - Мальчишка никак не мог отдышаться, все его существо бурлило от восторга.
        «Он пришел рассказать важную весть. С нами идут на контакт, мы спасены, мы можем отправиться жить в социум. Жаль его обламывать. Очень, очень жаль», - с тоской думала Марина, глядя в сияющее лицо юного разведчика.
        - Какого черта вас понесло к Москве-реке? Я просила вас отправиться в сторону метро Юго-Западная, дала четкое задание и указания. Почему вы нарушили приказ? - устало спросила она.
        - Мы нечаянно! Мы посмотреть хотели, что за монстры такие в реке водятся, о которых дядя Миша рассказывает!
        «Дядя Миша… По ушам получит этот «дядя Миша», чтобы детям психику не травмировал своими россказнями! Пусть сам теперь разгребается, разведчик-фанат! Метро ему подавай, людей! Морочит детям голову, вся моя воспитательная работа насмарку!» - На Марину накатилась злость.
        - Дальше.
        - Ну, мы к реке пошли, а оттуда такая дрянь вылезла, прямо шестилапый восьмихрен!
        - Я сколько вас отучаю ругаться? Имей совесть. Ты сдаешь отчет, а не рассказываешь байку! - прикрикнула Марина.
        - Простите, Марин Санна. - Паренек опустил глаза. - В общем, она скользкая такая, куча щупалец, по земле на нас поползла, на каждом щупальце как пасть такая, зубастая, и глаза - большие, слизистые. Беее!
        Алексеева поморщилась. Да-да, с этим чудом природы приходилось сталкиваться и ей. Тогда эта гадость укусила за ногу Виталия, ее опытного и верного боевого товарища, прогрызла «берцы» и «химзу,» прежде чем ей отстрелили глаза и пару щупалец. Виталика, конечно, пытались выходить, но то ли шестилапый оказался ядовитым, то ли не успели, но Виталий умер от сепсиса.
        - Вы могли пострадать. Вас могли убить, сожрать. И я говорю не только о твоей твари из реки. Разведчики соседних станций не менее опасны, поверь мне. Я же велела вам не вступать в контакт! Хорошо. Что было дальше?
        - Ну, тут - бабах, и дрянь эта в реку обратно полезла. Мы смотрим - а тут разведчики! Метрошные, настоящие! Ну, они нас расспросили, кто такие, мы им и рассказали, что из бункера. Они нас с собой взяли. Мы целые сутки в метро провели. Там, на Фрунзенской, что творится! Там ветка красная, коммунисты, говорят, заправляют, такие же, как Иван наш! Класс! Шумно, весело, а сколько народу!
        - Это все лирика, Володя. Почему Алексей пошел один и почему ты вернулся, а Никита остался там? - напустив в голос канцелярской сухости, спросила Марина.
        - Леха еще тогда, когда мы к дверям метро подошли, свалил. Мол, вы не велели ни с кем болтать, ему выговора не надо. Если вы разрешите, он вернется, благо, стук теперь знает. А если нет - то сказал, что нафиг ему это метро не упало, его и тут кормят.
        «Какой мальчик, а? Преданный, верный. Пожалуй, из Лешки можно было бы вырастить неплохого помощника, будь он жив и было б у нас время…»
        - И вы отпустили его одного? Через реку, где в любой момент может вылезти мутант?
        - Он сам так попросил. А мы так в метро хотели попасть! Это же наш шанс! Отправили Леху посыльным к вам, а сами решили обстановку разведать. Вы же сами говорили, что мы разведчики!
        Мальчишка потихоньку сникал, видя, что Марина Александровна все больше нервничает и совсем не разделяет его восторгов.
        - И что же ты хотел передать мне, разведчик?
        - Фрунзенская приглашает нас к себе! Мы рассказали, как хорошо жить в бункере, про агротехника, теть Любу, про наши боевые искусства и образование! Они хотят, чтобы мы переселились к ним!
        «Неслыханная щедрость! - с горькой иронией подумала Марина. - Спустя двадцать лет, когда все уже налажено, позвать нас к себе!»
        - А Никита зачем остался?
        - Он решил, что надо там уже обживаться! Марин Санна, там такоооое! Там людей много-много!
        - Ты повторяешься, Володя. Леша мертв. Из-за вашей безответственности его сожрали «философы». Больше тебе скажу. Когда мы пытались втащить Лешу в бункер, в стычке с «философом» погиб Петр Васильевич. Вы с Никитой ослушались приказа. Ты знаешь, что за это в бункере полагается расстрел или, если руководство сочтет нужным вас помиловать, карцер и исправительные работы?
        - Марин Санна, но мы же сделали доброе дело! Мы поможем всем выжить! Так будет лучше!
        - Ты ослушался моего приказа, - раздельно повторила Алексеева. - Я запретила идти на контакт с жителями метро в мое отсутствие. Это четко объяснялось на инструктаже. Также четко было сказано, что нельзя менять общее направление маршрута вне чрезвычайной ситуации и отделяться от разведгруппы. Теперь скажи мне, что будет, если ты не вернешься к Никите? Что тебе сказали разведчики? Никита же не просто так там остался, а ты соврал мне.
        Мальчишка совсем сник и едва не плакал.
        - Да, его оставили, а меня отправили сюда. Если я не вернусь вместе с вами, они сами придут, с Никитой.
        Марина взяла со стола шприц.
        - Не дергайся, а то могу нечаянно сделать больно, - приказала она, протыкая иглой тонкую рубашку мальчика в районе предплечья.
        - Это чего? Марин Санна! - крикнул Володя, испугавшись.
        - Просто снотворное. Не бойся. Встреча с гадостью из реки на тебя повлияла дурно, тебе привиделось, что тебя пустили в метро. Нам вход туда закрыт, они не нужны нам, а мы - им. Завтра ты проснешься и поймешь, что тебе все приснилось. Всего лишь сон, - негромко промурлыкала Марина, поднимая мальчика со стула и укладывая его на свою кровать.
        - Я все видел! Я все сам видел, там люди, там хорошо! Там Никита! - не унимался разведчик.
        - А если ты и дальше будешь трепать языком, то я отправлю тебя в карцер, за непослушание. Это все сон, ты понял? - не повышая голоса, медленно сказала Марина.
        - Я… все… видел! - последним усилием выговорил мальчик. Язык его не слушался. Наконец, Володя провалился в сон.
        Марина выглянула в коридор и вызвала Мишу.
        - Мальчик получил сильный стресс. Они с Никитой и Лешей отправились к реке, посмотреть на мутантов, и не справились с ними. Никита погиб сразу, Леша сбежал, но попался «философам» у бункера. А Володя так перепугался, что ему мерещатся разведчики и линии метро. Ты же понимаешь, что в метро его никто не звал, это защитная реакция организма на потрясение. На поверхности наших больше нет. Двери бункера не открывать. Мутанты обладают отличной способностью к звукоподражанию. Дежурных и всех, кого я буду отправлять на поверхность, я оповещу о новом сигнале. Володю отнеси в медпункт, как придет в себя - сразу ко мне, хоть посреди ночи, предупреди медика. А лучше - пусть Ваня за ним приглядит. Пока в бункер не выпускать, мало ли, что ему еще может померещиться.
        - Почему ты думаешь, что он соврал? А вдруг? - негромко спросил Миша, присаживаясь на край кровати рядом со спящим разведчиком.
        - Потому что помимо россказней о метро он наговорил огромную кучу всякого прочего бреда. Рассказывал про какие-то суперавтоматы у разведчиков… Ты ж понимаешь, что ничего, кроме охотничьих ружей и «калашей», им тут найти нечего. Да и - век технологий прошел двадцать лет назад. Так что, я уверена, это просто стресс. А отправлять целую экспедицию на Фрунзенскую, мимо мутантов из Москвы-реки - я не соглашусь.
        - Марина, почему бункер до сих пор не вышел на связь? У нас хватает сил и умельцев. Почему мы не сходили к метро, не попытались выйти на контакт?
        - Миша, ты хочешь быть сожранным заживо? Если Володе повезло, это не значит, что повезет тебе. Ты представляешь, как устроено метро? Чтобы попасть к гермоворотам, нужно спуститься по эскалатору. А теперь представь: на стандартный SOS двери метро тебе не открывают, потому что мало ли какая шваль ходит вокруг, а следом за тобой по эскалаторам крадется очередной шестилапый восьмихрен, коих много в округе развелось. И что? Финита ля комедия?
        - Можно поставить прикрытие наверху.
        - И продлить свою жизнь на две минуты. Ты видел, что стало с Виталием. «Химза» и «берцы» тебя не спасут. Патронов достаточно выделить не могу - у меня их просто нет, а рисковать людьми - увольте, последняя экспедиция - ты сам все видел. В этой вылазке двоих сожрали, один тронулся умом. А если ты спустишься к закрытой гермодвери, в узеньком проходе с тремя эскалаторами, хрен ты куда оттуда денешься. Хочешь устроить самоубийство - иди. Только людей я тебе не дам.
        «Ва-банк… - устало подумала Марина. - Если согласится - придется его убрать».
        - Нет уж. Пока живем - и слава Богу. Совсем туго станет - будем проситься к соседям. Когда всей толпой из этого бункера свалим. А пожить еще охота. Ты права. Нафиг мы никому не сдались с нашим бункером, - подозрительно легко согласился Миша. - А теперь, может, ты перестанешь изображать из себя черт знает какого агента-шпиона и все расскажешь?
        - Что тебе рассказать, Мишенька? - невинно захлопала глазами Марина.
        - Почему ты упорно не идешь на контакт с внешним миром.
        - Потому что, Мишенька, есть у жадных людей такая особенность: чужие денежки себе пытаться захапать и чужих девочек, - пропела женщина.
        - Прекрати юродствовать!
        - А я не юродствую, Миш. Я совершенно серьезно тебе отвечаю, почему нет. Потому что стоит нам отправить наших выращенных в бункере детей в метро и отправиться туда самим, мы тотчас же помрем от банального гриппа. Потому что тут у нас особый микроклимат, к которому все привыкли, а там будет беда.
        - Брешешь, Марина, - спокойно ответил разведчик, но на его лице отразилась почти что детская обида и непонимание.
        Женщина сглотнула, справляясь с собой. «Какая же я сволочь… Врать последним близким людям, которые у меня остались. Ради их спасения и безопасности, конечно, но разве это оправдание?» - с тоской подумала она.
        - Ошибаешься. Поэтому Григорий и отказался спустя пять лет что-то предпринимать. Это слишком опасно. А жить хотят все, ты верно заметил.
        - Ты уверена, что будет так?
        - На сто процентов. И пожалуйста, не поднимай больше эту тему и никому в бункере не давай поднимать. Когда совсем припечет, пойдем к соседям. Пока всего хватает, и все у нас хорошо.
        - Договорились, - обиженно пожал плечами мужчина.
        Михаил без труда поднял худенького Володю на руки и понес в медпункт.
        - Миша!
        Разведчик обернулся, через плечо посмотрел на боевую подругу.
        - Ты не веришь мне? Я никогда не желала тебе зла. Пойми меня и не задавай вопросов, - тихо попросила заместитель начальника бункера.
        Мужчина улыбнулся, но в его глазах затаилось недоверие и огорчение.
        Марина захлопнула дверь и без сил рухнула на кровать.
        
        Глава 4
        Пластохинон
        Марина вскрикнула, закрыла ладонями плексиглас на противогазе, чтобы не видеть жуткой картины. Сотни, сотни трупов. Подвал некогда трепетно любимого учебного корпуса был усыпан телами тех, кто рвался в бункер, но не успел. Останки выглядели жутко - погода, бродячие собаки и радиация делали свое дело.
        - Подниматься в здание не будем, надо к выходу. Скорее, идем! - прогудел через противогаз Миша.
        Почти бегом, насколько позволяла химзащита и тяжелые сапоги, шестеро разведчиков бросились из подвала корпуса, поминутно оступаясь на кирпичных обломках, падая и поднимаясь снова.
        Марина помнила, что впереди их ожидает парковка, переполненная остовами сгоревших машин. На некоторых сиденьях через растрескавшиеся от жара стекла были видны черные скалящиеся останки.
        «А ведь это - самая элита наших факультетов, платные студенты, те, у которых родители могли позволить и машины, и огромные суммы за обучение. Не спасли ни деньги, ни связи. Хотя кого-то, наверное, успели спрятать в глубокие бункеры заботливые и влиятельные папы…» - с ужасом думала девушка. От ее частого дыхания стекло противогаза запотело, она двигалась почти вслепую.
        Ребята пробирались вдоль стены, стараясь не шуметь, боясь нарушить последний покой умерших.
        Наконец им в лица хлынул яркий свет. Миша закрыл рукой плексиглас и, дезориентированный, опустился на корточки. Марина вжалась спиной в стену, не открывая глаз.
        Проморгавшись, разведчики отважились пойти дальше. От ожога сетчатки и полной слепоты ребят спасло отсутствие солнца. Над городом зависли свинцовые тучи, шел снег.
        - Снег? - тихо спросил Витя, самый младший в команде. - Две месяца назад было лето, сейчас не может идти снег!
        - Тихо! - шикнул Миша. - Разговоры потом.
        - Это называется ядерной зимой, - негромко ответила Марина. - Я читала, что такой снег очень опасен. Он - как кислотный дождь. Миш! Не стоит ходить по поверхности.
        - Что, Марина? Что тебе не нравится?
        - Кислотный снег, к примеру. Не знаю, есть ли такое слово.
        - У нас же «химза»!
        - Никто не знает, как она себя поведет. Вдруг - растворится к чертовой матери!
        Обзор в противогазе был маленький, бокового зрения - никакого. У Марины тотчас заслезились глаза, заломило виски. Щеки чесались и опухали от едкой противогазной присыпки. Тяжеленная химзащита была явно велика миниатюрной девушке, капюшон постоянно надвигался на лицо, закрывая плексиглас, снижая видимость. Больше всего Алексеевой хотелось скинуть это все.
        - И пойти под ядовитый снег в обычной одежде, чтобы через десять минут умереть мучительной и жестокой смертью, - пробормотала Марина, успокаивая саму себя.
        - Так, надо обследовать здание. Может, удастся принести что-нибудь.
        - Мне нужно… Мне идти нужно! - выдавила Алексеева.
        - Куда? - удивился Михаил.
        - В лабораторию. Это тут, через две улицы, где-то километр по Мичуринскому.
        - Растворишься на…!
        - Мне надо. Идите. А я сама. - Каждое слово давалось с трудом. И, кажется, приближалась неизбежная истерика.
        - Так, за старшего в первом отряде Кирилл. Бери остальных, дуйте осматривать здание. Через полчаса сбор здесь, на поверхности, у выхода с парковки. Мы с Мариной скоро вернемся, спецзадание от Николаича, - бросил Миша тоном, не терпящим возражений.
        Юноша нетерпеливо махнул рукой товарищам и уверенно зашагал по проспекту. Марина едва успевала за ним, с трудом переставляя ноги в тяжелых сапогах «химзы».
        Какой же страшной была дорога! Тротуар превратился в месиво из асфальтной крошки, земли и обломков кирпичей от разрушенных домов. Верхние этажи элитных высоток смело подчистую. Нижние выгорели в пламени страшного пожара. На искореженном проспекте в пробке навеки застыли автомобили. Страшные, обгоревшие кузова без стекол; почерневшие, скорчившиеся тела.
        - Ударная волна? - тихо спросила Марина.
        - Скорее, тепловая, - ответил Миша. - Такая бывает при взрыве, все сметает.
        Дальше молчали - берегли силы. В тяжелой химзащите по пересеченной местности идти было тяжело, а сверху падал и падал снег.
        Марина вытащила из нагрудного кармана карту с пометками начальника бункера, завернутую в полиэтиленовый пакет. Нужно было свернуть во дворы и пройти узкой тропинкой между остовами жилых домов. Правительственный НИИ был хорошо спрятан от внешних глаз. Трехэтажное здание без вывески не привлекало внимания москвичей, как и сотни других, подобных ему, а вход внутрь осуществлялся строго по пропускам.
        Двор между тремя домами был перегорожен машинами. Несчастные жители пытались сбежать из огненного кошмара и навсегда остались погребенными под обломками в собственных машинах.
        Миша подал девушке руку. Друзья взобрались на остов иномарки, оглядывая раскинувшуюся перед ними картину. Марина тяжело дышала сквозь фильтр противогаза. Ей было страшно до потери рассудка. Ее любимый город погиб. Погиб навсегда и безвозвратно. Даже если когда-то человечество вернется на поверхность из темных казематов бункеров и убежищ, им никогда не возродить из руин славный город Москву…
        Научно-исследовательский институт, неприметный и серый, выглядел плачевно. Стекла осыпались, но крепкое здание не рухнуло, лишь покосилось, готовое слиться с землей в любой момент.
        - Тебе туда точно надо? - спросил Миша. Его голос прозвучал хрипло и напуганно.
        Марина кивнула.
        - Подожди меня здесь. Мне нужно наверх. Не ходи за мной.
        Девушка торопливо дернула дверь и застыла на пороге, не решаясь пойти дальше.
        - Миша… - из последних сил позвала она, привалившись к косяку.
        Повсюду лежали трупы. Так как в здание не было доступа, ни бродячие собаки, ни дождь и ветер не тронули тела несчастных медиков. Они так и остались лежать на полу, скорчившись, покрытые лоскутами истлевшей одежды, почерневшие, с полопавшейся кожей.
        - Идем.
        Миша взял Марину за руку и потащил к лестнице, перешагивая через умерших.
        - Куда дальше? Мы тут год бродить будем, - проворчал разведчик, оглядывая длинный коридор. Распахнутые двери кабинетов и лабораторий зияли черными провалами. Кое-где сохранились таблички с фамилиями.
        Девушка медленно пошла вглубь здания, заглядывая в распахнутые двери. Стены толстым слоем покрывала копоть. Здесь пылал пожар, унося в небытие многолетние разработки лекарств, способных спасти жизни последним уцелевшим жителям мегаполиса.
        - Тут ничего нет. Даже если бы что-то было, все равно сгорело или поплавилось, - заметил Михаил, пробираясь между обугленными остовами мебели.
        - Значит, надо идти выше, - ответила Марина, с каждым шагом все больше убеждаясь в безнадежности их поисков.
        - Я одного не пойму, неужели тут нет никакого бункера? - Михаила потянуло на пространные размышления. Слова, глухие, гулкие из-за фильтров противогаза, но все же живые, помогали справиться с первобытным ужасом неизвестности.
        - Если и был, то соединялся с метро. Тут никого не осталось. Если кто-то и есть под землей, то университетские, из МГУ. Может быть, они выйдут с нами на связь. Если остались живы, - тихо заметила девушка. - Идем выше. Может, там нам повезет больше.
        На третьем этаже было не так страшно - все умерли внизу, у выхода из здания. Кроме того, верхний этаж меньше пострадал от пожара. Коридор был завален осколками кирпича и стекла, пол усыпали потемневшие от жара бумаги и папки.
        - Разделимся, чтобы сэкономить время. Иди в правое крыло, я отправлюсь в левое. Через пять минут встретимся тут, - велела Марина. Миша пожал плечами и без возражений отправился в сумрак коридора, заглядывая в двери кабинетов.
        Алексеева поторопилась вперед.
        В левом крыле оказалась только одна металлическая дверь, в отличие от всех остальных, плотно закрытая. Табличка на стене гласила «Лаборатория экспериментальной геронтологии и фармацевтики. Посторонним вход воспрещен. Отв. Кругликова О. Е.». У стены лежала мумия женщины в истлевшем белом халате. В руках она сжимала пластиковую папку, на которой было написано черным маркером «Зав. лаб. геронтологии, профессор Кругликова». Как капитан корабля, ученая дама осталась на тонущем судне до конца и приняла смерть у дверей своей лаборатории, но не оставила ее.
        - Покойтесь с миром, - прошептала Марина и вошла в небольшое помещение с надписью «Не входить». Разбитые банки, препараты, растекшиеся по полу и оставившие после себя разноцветные высохшие полосы и лужи. Где-то резиновые коврики, устилающие пол, были прожжены до дыр - видимо, из колб со стойки текла кислота.
        «С какого перепугу Григорий Николаевич взял, что этот препарат вообще существует? Что он здесь? Это были разработки, лекарства от старости не придумали!» - мрачно думала Марина, рассматривая полки. Она начала обходить высокий стол и вдруг вскрикнула от ужаса: возле стула лежал труп, а в его руках…
        «SkQ1», - гласила этикетка на небольшом свинцовом сейфе, который обнимал мужчина. Зеленый костюм химзащиты на нем был распахнут, противогаз валялся в стороне. Судя по всему, смерть наступила недавно, и умер неизвестный не при взрыве, а от радиации. Его лицо и шею покрывали язвы, голова была лишена волос. Тело раздулось, и только фильтры противогаза спасали Марину от трупного запаха, который наверняка стоял в этой маленькой лаборатории. Зачем мужчина сюда явился, почему его не спас защитный костюм - оставалось тайной. На прорезиненной куртке химзащиты стоял поблекший синий штамп «Убежище 32/1 НИИ эксп. фарм.».
        «Значит, убежище все-таки было. Но выживших уже нет. Они не спаслись от радиации. Наверное, он испытывал нечеловеческие мучения, раз сбросил противогаз и «химзу». За этим препаратом приходили сами ученые. А значит, он реально может помочь. Ну что же, на этот раз удача на нашей стороне», - думала Марина, разглядывая металлический ящик.
        Осененная внезапной догадкой, Марина вернулась к выходу и вытащила из высохших рук заведующей лабораторией геронтологии папку с документами.
        Алексеева присела на корточки возле шкафа и начала перебирать пожелтевшие листы. Бумага рвалась и сыпалась от каждого прикосновения неуклюжих пальцев в защитных перчатках. Листы были исписаны неразборчивым врачебным почерком, некоторые заполнены на компьютере.
        Девушка читала, позабыв о времени и радиации. С каждой строчкой ей становилось все страшнее. В последние месяцы перед Катастрофой все силы лаборатории геронтологии были направлены на создание двух препаратов. Первый - лекарство от старости для высших структур власти. «Новые митохондриально-ориентированные антиоксиданты: пластохинон, конъюгированный с катионными алкалоидами растительного происхождения берберином и пальматином»[2 - Разаботки препарата на основе пластохинона действительно ведутся в НИИ Митоинженерии МГУ. Описанное автором действие препарата не имеет отношения к реальности, название лаборатории и описание эффекта препарата являются вымышленными. Все совпадения случайны.], - скользили по листам непонятные термины. В результате удачного эксперимента должна была существенно увеличиться продолжительность жизни человека, принимающего лекарство.
        Вторая разработка лаборатории была секретным заказом Генштаба. На НИИ геронтологии и генетики была возложена задача создать препарат, который сделает из человека некоего универсального солдата, невосприимчивого к радиации, с притупленными чувствами и эмоциями, увеличенной продолжительностью жизни и ускоренной регенерацией. Женщины, принимающие лекарство, должны были обладать повышенной фертильностью. Развитие плода во время беременности ускорялось, занимая всего 6 - 7 месяцев. Развитие ребенка с детских лет до половозрелого возраста сокращалось почти вдвое, в полгода ребенок уже уверенно ходил, в год мог читать, выполнять команды, хорошо понимать взрослую речь. В десять этот новый человек-мутант, которому систематически вводили препарат, вступал в репродуктивный возраст, девочки - чуть позже, около двенадцати лет. Таким образом, разработчики и Генштаб надеялись на то, что в случае необходимости повторного заселения городов, разрушенных радиацией, при условии продолжения ведения войны, в течение 10 - 12 лет они смогут вырастить поколение универсальных солдат, которые будут быстро развиваться и
размножаться, беспрекословно слушаться и не ведать страха за счет притупленных эмоций.
        Судя по документам в папке заведующей, опытные образцы не прошли клинических испытаний. Побочные эффекты были слишком сильны и заканчивались летальным исходом. За неделю до Катастрофы Ольга Евгеньевна Кругликова, ведущий ученый и заведующая лабораторией, под грифом совершенной секретности отчиталась в Генштаб, что последняя партия препарата оказалась наиболее действенной и с наименее выраженными побочными эффектами, но о точном эффекте доподлинно неизвестно, поскольку испытания не завершены. К документу прилагалась копия приказа, в котором военные требовали в срочном порядке произвести партию лекарства в количестве 1000 ампул и доставить в закрытом сейфе под кодовым названием SKQ. На листе стояла резолюция Кругликовой, гласившая: «Действие препаратов группы SKQ не изучено. Лаборатория не несет ответственности за возможные эффекты».
        Последний лист оказался написанным от руки и с печатью лаборатории. «Разработка лаборатории геронтологии НИИ экспериментальной фармацевтики. Пластохинон. Ампулы, 1000 шт. Кодовое название SKQ1. Доставить: Генштаб. Срочность: высокая. Секретность: совершенно секретно. Отв.: зав. лаб. геронтологии и генетики проф. О. Е. Кругликова. НИИ эксп. фарм.».
        Остальные листы были испещрены расчетами и формулами, в которых Марина абсолютно ничего не поняла.
        Видимо, эта папка хранилась в сейфе за сотней замков. Такая информация существовала на бумаге в единственном экземпляре и была исключительно для внутреннего пользования. Если бы не Катастрофа, мир никогда бы не узнал, чем занимались ученые в неприметном сером здании. В надежде спастись и спасти бесценные разработки, создававшиеся многие годы, заведующая лабораторией взяла неприметную папку с собой… но погибла. А вот сейф с секретными разработками стоял здесь, нетронутый, Пока последний из сотрудников НИИ не погиб, не успев забрать драгоценное лекарство. Теперь оно может спасти многие жизни!
        Это казалось неслыханным везением. Ведь если этот заказ принадлежал Генштабу, то препарат действительно был невероятно ценным приобретением в этой борьбе за выживание.
        «Значит, до войны медики сотрудничали с Генштабом. Странно, что за разработкой пришли сами ученые, а не военные. Или они сотрудничали, а значит, бункер под НИИ так же, как и наш, имеет выход к Метро-2, или ученые, погибая от радиации, хотели сократить свои мучения. В таком случае мне это очень не нравится. Военные до сих пор не пришли за спасительной разработкой. А это означает, что либо их не осталось больше на свете, во что я не верю, либо стоит уносить отсюда ноги, и желательно поскорее. И никогда сюда не возвращаться. Нам так повезло в поисках, что уверена - скоро мы нарвемся на крупные неприятности…» - мрачно думала девушка, все больше проникаясь нехорошим предчувствием.
        Теперь оставалось только извлечь ящик из рук раздувшегося мертвеца, не разбив и не повредив ампулы. Марина с омерзением склонилась над трупом, потянула ящик. На перчатки брызнула слизь и сукровица.
        Девушка закрыла глаза и дернула сейф на себя. Получилось. Ящик был у нее в руках. Марина сорвала наполовину сгоревшую занавеску с окна, обтерла заляпанные перчатки и холодный металл. Соскребла этикетку с указанием названия препарата, скомкала и кинула за шкаф. Завернула ящик во вторую занавеску и зажала под мышкой бесценную папку с документами.
        - Миша! - Алексеева высунулась из лаборатории.
        Вдруг снизу раздались выстрелы, прозвучавшие оглушительно громко в наступившей тишине.
        «Ну твою мать! - промелькнула в голове у девушки разочарованная, но отчего-то слишком равнодушная мысль. - Я же говорила, что такого везения в жизни не бывает. Пора бы получить свою ложку дегтя».
        Марина подхватила ящик и бросилась вниз по второй лестнице. Тяжеленный сейф оттягивал руки, мешал бежать. Через пролеты третьего этажа она увидела, как двое здоровенных мужчин в костюмах химзащиты укрылись за колонной на втором, а напротив них за открытой дверью кабинета прятался Миша.
        Чернов спас ей жизнь. У Алексеевой не оставалось никаких сомнений, что два амбала явились за чудо-препаратом, который предназначался для Генштаба, и уж они точно знали, что он здесь. Значит, живыми и без боя разведчикам бункера историков и философов не уйти.
        Девушка никогда не стреляла из автомата. Ей было страшно до дрожи в коленях, но только от ее меткости теперь зависело, получат они шанс или нет. Марина сняла с плеча старенький «калашников», приложила приклад к плечу.
        «Черт, да как же из него целиться? Не палить же наугад? Кажется, надо совместить черточку с точечкой и поймать объект в прицел. Как в тире. В детстве же попадала. И в пейнтбол играла. Соберись, тряпка. Раз, два, три!»
        Грянула очередь хаотичных выстрелов. На защитном костюме одного амбала появились аккуратные черные дырки, сочащиеся дымящейся на холоде кровью, и он рухнул на пол. Марина согнулась от боли, выронив автомат, - отдачей ей едва не выбило плечо. Этот неосознанное движение спасло ей жизнь. Над головой свистнули пули, сбивая влажную штукатурку с потолка и стены.
        Напарник нападающего стрелял наугад, не видя Марину из-за колонны, и эти выстрелы стоили ему жизни. Он отвлекся на девушку и получил очередь от Михаила. Хороший «калаш» легко пробил резину «химзы» и живую человеческую плоть.
        Марина подхватила ящик и бросилась навстречу Мише и вдруг остановилась.
        - Папка! Там на лестнице папка! - крикнула девушка, поворачивая обратно.
        Чернов схватил ее за локоть и встряхнул, как куклу.
        - Дура! Куда! Бегом отсюда! У них подкрепление за корпусом, я видел, - прохрипел парень. Сквозь плексиглас противогаза на девушку смотрели безумные, испуганные глаза вчерашнего студента.
        Алексеева не бегала так никогда в жизни. Миша тащил ящик, она страховала отход. Тяжелый «калашников» оттягивал руки, второй стучал по коленке - ростом не вышла для такого оружия. Плечо отзывалось тупой болью на каждый шаг, но Марине было не до него. Жизнь ребят, а вместе с ними и всего бункера, зависела теперь только от их скорости и везения.
        Преследователей оказалось трое. На бегу они пытались стрелять, но промахивались - каждый раз предательски соскальзывающий асфальт и кирпичная крошка спасали ребятам жизнь. Вылезать на завал было слишком рискованно - они бы стали отличной мишенью, - и разведчики скрылись в ближайшем подъезде.
        Марина ударила дверь ближайшей квартиры, равнодушно мазнула взглядом по трупу женщины в коридоре и перепрыгнула через него, уже не чувствуя ни жалости, ни отвращения.
        Миша проскользнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, и беглецы опрометью бросились в комнату, умоляя все силы Вселенной, чтобы на окне не оказалось решетки. Мироздание, искореженное войной, их не услышало. Оконную раму перегородили прутья. Марина закричала от отчаянья и гнева. Она ударила решетку прикладом автомата, чувствуя, как под противогазом на подбородок стекают злые, горячие слезы. Крепления не выдержали и выпали из рушащихся стен вместе с осколками кирпича. Пусть был свободен. А сзади был слышен топот преследователей.
        Девушка и юноша вылетели на проспект и побежали так, будто за ними гнались все черти из преисподней. Марине казалось, что ее легкие вот-вот лопнут. Грудь горела огнем, воздуха не хватало, перед глазами плясали черные мушки.
        Впереди показался родной корпус. Добежать бы! А там, среди сотни аудиторий, не так сложно спрятаться. Тем более бывшие студенты знали здание как свои пять пальцев, а преследователи, скорее всего, запутаются в лабиринтах коридоров и секторов.
        Парадный вход корпуса встретил их разрушенными ступенями и сорванными с петель дверьми.
        - Скорее, скорее!
        Пули прочертили глубокие борозды на мраморной облицовке колонн, в нескольких сантиметрах от голов студентов.
        - Куда дальше?! - крикнул Миша.
        - Хранилище! - выдохнула Марина, схватила его за руку и потащила на второй этаж, где находились библиотечные помещения.
        Ребята влетели в зал, девушка захлопнула тяжелую, обитую железом дверь. Предусмотрительные работники библиотеки приделали внутреннюю щеколду на двери.
        - Теперь тихо, - задыхаясь от бега, прохрипела девушка. - Здесь есть подсобка и еще одно помещение.
        Миша и Марина тихо поползли по хранилищу, стараясь не шуметь. Только тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из фильтров противогаза, оставляя облачка пара в холодном воздухе.
        Среди полок с книжками лежала пара трупов, уже высохших, - библиотекари. Девушка когда-то их хорошо знала. Алексеева до крови прикусила губу, чтобы сдержать отчаянный крик, рвущийся наружу.
        Осторожно закрыв за собой вторую дверь, ребята старались дышать как можно тише и не шевелиться.
        Сапоги преследователей гулко громыхали по этажу, потом Марина с облегчением услышала, как они поднимаются по лестнице на третий этаж. Заблудиться среди бесконечных коридоров и аудиторий было проще простого.
        Время тянулось бесконечно долго. Разведчики бункера сидели без движения, привалившись к стене, напряженно вслушиваясь в тишину покинутого института.
        Наконец, торопливые шаги трех пар кованых сапог прогрохотали вниз и стихли в отдалении. Наступила гнетущая, дрожащая тишина…

* * *
        - Марина, вставай! - Ее совершенно бесцеремонно трясли за плечо.
        - Нет, нет! - Женщина рывком села на кровати. Дурной сон не отпускал.
        - Опять приснилось? Чего на сей раз?
        Перед ней стоял Михаил.
        - Первая вылазка.
        - Мне тоже иногда снится. Как ты тогда не померла, не знаю. Дура, противогаз стащила прямо посреди библиотеки!
        - А если бы меня вырвало - в противогаз? Я больше не могла… Это было мерзко. И страшно.
        - Да, жутковато было. Как допер тебя и твой ящик - не знаю. И стоило из-за каких-то витаминок так стараться.
        - Витаминки для иммунитета полезны, - усмехнулась Марина, окончательно проснувшись. - Сколько времени сейчас?
        - Пять утра. К девяти дуй на завтрак, а то вторые сутки голодаешь.
        - Ты только поэтому меня разбудил? - недовольно вскинула брови заместитель начальника бункера.
        - Нет, не поэтому, - серьезно ответил Миша. - В дверь стучали. Условным стуком. Три-один-три.
        Глаза Марины превратились в щелочки, в них полыхнула досада. Значит, Владимир не соврал и группа разведчиков из метро явилась к их убежищу, используя Никиту как информатора.
        - Был приказ никого не впускать, - ледяным тоном отчеканила женщина.
        - Тебя Андрей зовет, молодежь ему доложила, - пожал плечами разведчик.
        - Миш, прихвати мне поесть, очень тебя прошу, вчера ужин пропустила, сегодня завтрак… Пойду Андрюшку вразумлять.
        На голову заместителя в очередной раз свалились все возможные неприятности - начавшийся день не сулил ничего хорошего.
        Марина торопливо прошла к гермодвери, условным внутренним «один-один-три» стукнула по металлу. Дверь открылась. И сразу же женщина услышала знакомое «три-один-три» снаружи.
        Кирилл и Макс, шестнадцатилетние мальчишки, дежурившие всю ночь, были бледны и напуганы.
        - Марин Санна, с трех утра стучат, как заведенные.
        - Не открывать. За нарушение приказа - посажу в карцер, уяснили?! - неожиданно нервно ответила Марина, повысив голос.
        Мальчишки перепуганно прижались к стене.
        - Ясно, Марин Санна, чего кричать-то?
        - Я к Андрею Савельевичу, скоро буду. Ждите. И не психуйте вы так, даже если дрянь какая-то сюда ломится, двери крепкие.
        - Так… Стук-то наш… Вовка говорил, в метро он был, а там Никита остался, хотел с их разведчиками к нам прийти!
        Заместитель начальника с трудом сдержала несколько отборных ругательств, рвущихся наружу.
        - Мальчики, Владимир переутомился при подъеме, у него был сильный стресс после встречи с мутантом на Воробьевых. Никита мертв, он уже не может прийти. Вы знаете, что «философы» могут повторять человеческие стуки. Успокойтесь и ждите меня.
        Марина круто обернулась и ушла.
        - Ну, что ты можешь сказать?
        Андрей нервно теребил воротник куртки. Кажется, его очень напрягали непрерывные стуки во внешнюю дверь.
        - Что ты хочешь от меня услышать? Все наши - здесь. Снаружи - какая-то дрянь, которая пытается сюда прорваться.
        - Которая стучит условным «три-один-три»!
        - Ты осведомлен не хуже меня, что многие твари умеют воспроизводить звуки. Перед каждой вылазкой я инструктирую всех разведчиков: если услышишь детский плач с первого этажа дома - беги оттуда как можно скорее. Людей, особенно детей, на поверхности нет, а вот тех, кто умеет ими притворяться, - предостаточно. - Алексеева говорила тихо, без эмоций, Паценков же срывался в крик.
        - Уверена, что нет? Марина, ты была такой милой девочкой, когда училась в институте, а теперь? Жестокая и циничная!
        - Что было, то прошло, - равнодушно бросила женщина. - Сомневаешься - иди к лешему. Никита мертв, его сожрала тварь из реки. Лешу разорвали «философы». Володя тронулся рассудком. Я повторила это уже много-много раз. Что еще ты хочешь услышать, чтобы успокоиться?
        - Я хочу, чтобы ты поднялась на поверхность и проверила, точно ли это не люди.
        Марина презрительно усмехнулась.
        - Я покажу из люка голову, и мне ее тут же откусят. Отстреляться я не успею.
        - Я уверен, что там люди!
        - Тогда пойди и проверь сам, - мрачно огрызнулась Алексеева. Натягивать тяжеленную химзащиту и задыхаться в противогазе ей очень не хотелось.
        - Это приказ! - выкрикнул Андрей.
        Марина рассмеялась.
        - Ты приказываешь мне? Не забывайся.
        - Это приказ начальника бункера. Или ты отправляешься на поверхность в химзащите и с «калашом», или в куртке и с последним патроном в пистолете! - В голосе Паценкова проскользнули истеричные нотки.
        Женщина спокойно смотрела на начальника, облокотившись на стол.
        - Бунт в клетке с хомячками? - холодно поинтересовалась она.
        - Приказ! - упрямо повторил начальник, но взгляд отвел.
        - Ладно, Паценков. Живи пока. Я пойду и разберусь, что там происходит. Мне не тебя, мне людей жалко. Мишу того же, которого ты своим идиотизмом заразил. Метро, большой мир, люди… Оно тебе все не сдалось, просто ты веришь, что сможешь достичь чего-то большего, чем руководство над толпой молодежи в изолированном бункере. Тебе плохо живется? Кресло начальника, абсолютная беззаботность, сыт, одет, не замерзаешь и не копаешься в земле. Думаешь, в метро тебе будет лучше? На крысиной ферме, например, потому что жрать там больше нечего. Или уборщиком отхожих мест, которые там вручную копались. Ты руководить станцией хочешь? Флаг в руки, только кто ж тебе даст. Начальничков во все времена хватало, там своих достаточно и без тебя, не знают, куда девать. В метро все давно уже сформировано, и нам там делать нечего. С попаданием в большое метро ты можешь забыть о тушенке и овощах, потому что там этого всего нет. Ты можешь забыть о своем кабинете. О развитии культуры и науки. О воде в свободном доступе.
        - Просто рай на земле описываешь, - зло возразил Паценков.
        - Я описала жизнь в нашем бункере. Наше устройство - почти довоенное, как раньше, только солнца над головой нет. Не лезут мутанты из темноты, нет ни голода, ни эпидемий - все, кто был чем-то заражен, давно умерли, не передав это детям. Здорово, правда? - Голос Марины звучал зловеще. Наверху что-то с громким хлопком взорвалось, свет потух.
        Андрей вскрикнул. Марина торопливо открыла дверь кабинета, и из коридора в темное помещение пробился неяркий свет.
        - Поломок на подстанции нет? - крикнула Алексеева.
        - Нет, Марин Санна. А у вас что, свет выключился? Это лампочка, тут напряжение скакнуло, пока наши электрики отвлеклись. Я сейчас пришлю кого-нибудь, - отозвался дежурный, стоящий у лестницы.
        Систему дежурных у лестниц между этажами и у гермодверей придумала сама Марина. После того, как десять лет назад пожар на генераторной подстанции едва не уничтожил все население бункера, Алексеева долго думала, как наладить систему быстрой связи без раций и аппаратуры. В итоге дежурные стояли у гермодвери - на случай прорыва извне - и у лестниц - от них отлично просматривался и был в пределах прямой звуковой досягаемости весь этаж. Теперь при необходимости дежурные перекрикивались и быстро передавали информацию с самого верха до самого низа. В условиях того, что население было небольшим, вызвать нужного человека в кабинет было делом двух минут. «Почти мобильник!» - радовалась Марина.
        Теперь система сработала мгновенно и отлаженно, и через пять минут в небольшой комнатке Паценкова вновь стало светло. Лампочка в двадцать ватт разогнала тени по углам.
        - И чего было орать? Просто скачок на подстанции, всего лишь вырубился свет, - усмехнулась Алексеева.
        - Ты меня напугала! - хмуро отозвался начальник.
        - Вот-вот. А в твоем долгожданном метро если вырубается освещение - то всерьез и надолго. Три шага за станцию - и такая же глухая и беспросветная тьма.
        - Не заговаривай мне зубы! Марш за химзащитой! Это приказ, ты не поняла?! - взвился Паценков.
        Марина спокойно посмотрела разъяренному начальнику в лицо.
        - Ну и дурак ты, Андрюша. - Она пожала плечами и вышла.
        На поверхность не хотелось. Страшно не было - было тоскливо и муторно, потому что женщина понимала, что в случае трудностей придется вступить в перестрелку с разведчиками из метро, которые называли себя сталкерами, и убить Никиту. Марина чувствовала себя палачом, извергом, самым худшим из мутантов, населивших мир, - современным человеком. Хомо новус, обязанным убивать.
        - Химзащиту, - распорядилась она возле кладовой на верхнем ярусе.
        Облачившись в тяжелый костюм, который по-прежнему был ей велик, Марина убрала короткие волосы под капюшон.
        - «Калаш», рожок патронов и респиратор.
        - Марин Санна, может, противогаз? - спросил Кирилл, молодой помощник кладовщика Ильи, отвечающий за индивидуальные комплекты, хранящиеся наверху.
        - Респиратор. Я ненадолго, - отозвалась женщина, пристегивая к «калашу» магазин.
        Наконец, Алексеева оказалась у двери. В нее по-прежнему монотонно стучали. Три-один-три. Пауза. Три-один-три.
        «Окей. Выводит это стучание знатно. Дятлы фиговы. Ну ничего. Ничего…» - убеждала саму себя Марина, поднимаясь по лесенке к внешнему люку.
        Азбукой Морзе: «Отойти от двери. Я выхожу». Выждать минуту. Повторить. Стук снаружи прекратился.
        - Я быстренько, - улыбнулась Марина замершим в нерешительности дежурным. - Открывайте.
        Мальчики завозились с замком. Алексеева отерла со лба холодный пот, глубоко выдохнула, пытаясь унять сердцебиение.
        «Страшно мне, что ли?» - недоуменно спросила она сама себя.
        Дверь открылась ровно настолько, чтобы Марина смогла выскользнуть из люка, и тотчас захлопнулась. Алексеева поправила респиратор, закрывающий только нижнюю часть лица, и тотчас зажмурилась от яркого света трех фонарей.
        - Стойте, не стреляйте, это Марина Александровна! - раздался голос Никиты.
        Лучи фонарей сместились чуть вниз. Алексеева с трудом открыла глаза. Людей было пятеро, не считая молодого разведчика из бункера. Трое держали на прицеле Марину, еще двое светили фонарями вглубь подвала, выцеливая «философов», которые могли появиться откуда угодно.
        - Верх контролируйте, они с парковки пойдут, - негромко посоветовала женщина автоматчикам. - На этом ярусе чисто, других ходов нет.
        - Почему в респираторе, а не в полном комплекте? - спросил рослый разведчик, направляя дуло «калаша» в незащищенный противогазом лоб. - Кто такая?
        - Алексеева Марина Александровна, заместитель начальника бункера. Вышла для переговоров, вреда не нанесу. В респираторе, поскольку кратковременная вылазка. Опустите автоматы, тогда я пойду на переговоры. И надеюсь, что вы уберетесь отсюда как можно скорее.
        «Калаши», естественно, смотрели на Марину.
        «Окей. Мирно не выйдет. А я под прицелом и не успею стащить с плеча автомат, как стану дырявой, словно дуршлаг… Веселенькая ситуация выходит. Вернусь - убью Паценкова нахрен!» - зло подумала женщина.
        - Мы пришли парламентерами для установления связи с бункером и проторчали тут два часа! Вы сбили нам весь график вылазки! Скоро рассветет, и тогда мы застрянем тут на весь день! Если бы ваш разведчик не скулил, что вы все там, давно бы уже свалили! - бросил командир разведотряда. Из-за противогаза его голос звучал глухо, невозможно было определить, кто перед ней - взрослый мужчина или юнец.
        - Если дверь не открывают, значит, хозяева не очень-то хотят вас видеть! - ответила Алексеева. - А теперь советую поторопиться, скоро сюда нагрянут «философы», и от всей толпы вам не отстреляться.
        - Марин Санна, это же подкрепление, из метро! Надо установить контакты со станцией, и тогда все будет хорошо! - пискнул Никита. Он был смертельно перепуган происходящим. В особенности побелевшим от ярости лицом заместителя начальника бункера.
        - Мне придется взять вас с собой на Фрунзенскую для допроса, - процедил командир парламентеров. - Оружие на землю, лицом к стене! Руки за голову!
        Алексеева молча стащила с плеча «калаш». А дальше все произошло почти мгновенно: щелчок затвора, выстрел, потом еще два. Автоматчик, державший на прицеле Марину, рухнул, как подкошенный. Женщина упала на землю, пули врезались в стену, отскочили. Рикошетом порвало плащ химзащиты на спине. Постучать в бункер Марина уже не успела: на нее навалились двое разведчиков, отобрали автомат и скрутили руки за спиной. В этот момент наверху послышалось шевеление.
        - Мутанты! Оружие к бою! - крикнул командир.
        - Не успеешь! Валите отсюда и мальца моего захватите! - крикнула Алексеева. Один из парламентеров ударил ее по лицу тяжелым кованым сапогом. Марина коротко всхлипнула и потеряла сознание.

* * *
        Когда преследователи покинули корпус, Марина рухнула на пол и забилась в рыданиях. Миша подхватил ее под руки, успокаивая.
        - Ну чего ты, не реви, успокойся! Все закончилось, все прошло! - пытался вразумить он девушку.
        Марина дернула завязки капюшона, стащила противогаз и полной грудью вдохнула зараженный воздух. Тотчас ее вырвало. После всех увиденных ужасов - страшных мумий, раздувшегося трупа недавно умершего лаборанта в медицинском корпусе - организм девушки дал сбой.
        - Марина, надень противогаз, немедленно надень! - Слова Миши доносились как сквозь вату, уши заложило, из глаз сами собой ручьем текли слезы. Тело содрогалось в конвульсиях.
        Спустя несколько минут девушка, наконец, смогла взять себя в руки.
        - Прости… - шепнула она, натягивая противогаз и капюшон химзащиты.
        - Ничего. Ты просто очень испугалась. Идем дальше или вниз? - мягко спросил Миша. Он был рад тому, что напарница не видела его мертвенно-бледного лица и дорожек слез на щеках.
        - Пойдем на пятый этаж, в библиотеку истории Отечества? - попросила девушка.
        - Зачем?
        - Там раньше работала моя подруга, Наташа… Если она умерла… - снова жалобный всхлип из-под противогаза. - То должна быть там.
        Ребята поднялись на пятый этаж. Лестницы были усеяны трупами, поминутно приходилось переступать через скрюченные в последних судорогах тела.
        «Как же так вышло? - отрешенно думала Марина. - В тот день в корпусе было больше тысячи человек. А спаслось в лучшем случае двести. И не самых лучших, не самых одаренных или обладающих какими-то незаменимыми умениями. Так сложно было в первые дни - мы, историки и философы, привыкли к клавиатуре компьютеров и экранам планшетов, к теориям и размышлениям, библиотекам и кафедрам, а тут пришлось учиться выживать в бункере. Вот я… Никогда не занималась спортом, ненавидела бег, и даже подъем с первого этажа на пятый по лестнице порой казался мне очень тяжелым занятием. Я любила спокойно сидеть на кафедре, делать презентации на компьютере, читать книги по истории Средних веков и художественные романы о любви. А теперь что? Я бегаю так, как никогда в жизни, стреляю из «калашникова» в людей, вытаскиваю из рук раздувшегося трупа ящик с ампулами неизвестного лекарства… Разве я все это умела? Нет, никогда. Что меняет людей? Нужда, время? А изменилась ли я, или наверх всплыло то, что всегда было, просто крепко спало в глубинах сознания за ненадобностью? Или все же я скоро очерствею душой? Раньше мне было до
слез жалко задавленного машиной голубя. А теперь? Теперь вокруг сотни трупов, а мне уже все равно. Раньше мне было совестно накричать на человека или нахамить в метро. А теперь я спокойно убила из автомата мужчину. Живого, между прочим, у которого на какой-нибудь станции метро или в бункере могла быть семья… И мне не стыдно, не больно и не противно от самой себя. Просто - никак. Что это такое? Стираются нормы морали? Каменеет душа? Или просто настали такие времена, что иначе не выжить?»
        - Марин, сосредоточься, я тебя уже второй раз подхватываю, чтобы ты не упала. О чем думаешь? Между прочим, пришли. Где твоя библиотека? - недовольно прогудел из-под противогаза Миша.
        Алексеева вынырнула из тяжелых раздумий. Да, пятый этаж выглядел приличнее, чем первые. Тут уже почти не было трупов: люди стремились вниз, как и в НИИ экспериментальной фармацевтики. Дверь библиотеки истории Отечества была плотно закрыта, в отличие от всех остальных аудиторий. Если из кабинетов корпуса бежали, стремясь спасти свою жизнь, то из этих комнат, кажется, никто не выходил.
        Марина постучала - как раньше, по привычке. Потом сообразила, что делает, и толкнула дверь. Та открылась практически бесшумно. Девушка вошла в кабинет.
        Стеллажи с книгами упали, сотни томов рассыпались по полу, обугленные, распавшиеся на отдельные страницы. По всему полу была разбросана экспозиция из лежащего на боку разбитого стеклянного стенда. Пережившие столетия берестяные грамоты, средневековые рукописные книги, глиняные черепки кувшинов… Они прошли нетронутыми сквозь сотни войн и десятки веков, но не пережили последней глупости «царя природы».
        У рассыпавшегося окна под почерневшей деревянной стойкой, где Марина и Наташа, лаборант библиотеки и хорошая подруга девушки, когда-то любили пить чай, глядя на то, как закатное солнце освещает широкие проспекты, лежали два тела. Было ясно, что они стояли у окна, обнявшись, и смотрели, как над городом расцветают ядерные грибы и рушатся здания, сметаемые ударной волной, как загораются спичками от вспышки и тепловой волны дома. А потом накрыло и учебный корпус. К этому моменту Марина уже успела спрятаться от раскаленной смерти в бункере. А Наташа не захотела. Не любила темноту метро. Когда начинались разговоры о ПРО, она говорила, что хочет умереть легко и быстро, а не цепляться зубами за выживание. Сказала, что хочет умереть человеком, а не прожить еще пару десятков лет животным, погибая в темноте подземелий. Что же, ее мечта сбылась.
        Один обуглившийся труп прижимал к груди книгу. От нее остался лишь кусок обложки, на котором значилось «Исто… Рос…». Сомнений не было. Это скорчившееся тело - Наташа, любимая, милая Наташа. К горлу подкатил комок.
        Второй мертвец тоже оказался знакомым. На шее сохранилась часть медальона, который Наташа когда-то на Новый год дарила своему избраннику. «Сер…» - значилось на уцелевшей части металла.
        «Сережа Кабанов, Наташина безответная любовь. Год точно по нему маялась. Сбылась мечта, он рядом навсегда… Господи, за что им это?» - горько подумала Марина, опускаясь на колени рядом с подругой.
        - Наташенька… Почему ты меня оставила? Почему не спаслась? - шептала девушка, покачиваясь из стороны в сторону. - Покойся с миром. Ты умерла так, как хотела. Присмотри оттуда, сверху, за всеми нами. Прощай навсегда…
        Марина всхлипнула, встала. Тотчас закружилась голова, перед глазами заплясали пятна. Мир вдруг стал темным и бесцветным. Сознание погасло…
        
        Глава 5
        Фрунзенская
        - Да приди ж ты в себя, …! - прокричал хриплый голос прямо в ухо.
        В лицо Марине выплеснули стакан воды. Алексеева открыла глаза. Ее мутило, в висках стучала тупая боль.
        Заместитель начальника бункера облизала губы, ощутив противный привкус крови. Второй раз за три дня получить по голове - даже для амбала-охранника много, а для хрупкой женщины - тем более.
        Тут же в глаза ударил яркий свет. Марина зажмурилась, попыталась закрыться рукой и обнаружила, что крепко привязана к стулу веревкой.
        - Очухалась, Пал Михалыч! - возвестил тот же голос.
        - Кирилл, убери фонарь. Ты видишь, гостья испытывает неудобства, - прозвучал вкрадчивый, чуть надтреснутый голос.
        Луч отодвинулся в сторону, и зрение постепенно вернулось к Марине. Она увидела перед собой пожилого, чуть лысоватого мужчину. На нем была заштопанная, потертая телогрейка без опознавательных знаков, перетянутая на талии широким ремнем. За пояс была заткнута короткая плеть, кобуру оттягивал крупный, тяжелый пистолет.
        - Я рад приветствовать вас на станции Фрунзенская, госпожа Алексеева. Надеюсь на плодотворное сотрудничество, - улыбнулся он. - Позвольте представиться, Иванов Павел Михайлович, старший помощник начальника станции.
        Алексеева попыталась улыбнуться в ответ, но разбитые губы оказались способны лишь на кривую усмешку.
        - Марина Александровна, - на всякий случай представилась женщина.
        - Доложили, доложили. Вы, значит, начальник бункера под МГУ?
        - Вас дезинформировали, господин Иванов. Наш бункер принадлежит Московскому институту гуманитарных наук и не имеет никакого отношения к университету. У нас нет с ними связи, - тихо ответила Алексеева. - И что находится под главным зданием и на станциях южнее Воробьевых гор, нам неизвестно.
        - Хм… Любопытно, любопытно. И что же, вы командуете целым бункером?
        - Я скромный заместитель начальника бункера, не более того.
        - Так мы с вами равны по званию! Почему вы отказались впустить наших разведчиков? - почти ласково поинтересовался Иванов.
        «Началось!» - мрачно подумала Марина. Тон старпома не показался ей располагающим к мирному общению.
        - Может, сначала развяжете меня? - предложила она.
        - Марина Александровна, сидите и не дергайтесь, - засмеялся Павел Михайлович. - Когда сочтем нужным - тогда и развяжем. Получайте удовольствие от беседы!
        Два конвоира заржали. Иванов властно поднял руку, и снова стало тихо.
        - Для начала расскажите мне, как я сюда попала, - устало вздохнула Марина.
        Старпом смерил Алексееву презрительным взглядом.
        - Вообще-то, вопросы здесь задаю я, но, так и быть, отвечу. Мои разведчики дотащили вас досюда.
        - Из Раменок?! - удивилась Марина. - Мимо Москвы-реки, кишащей гадами?!
        - Мариночка, лапочка, мои бойцы - профессионалы, тем более возле корпуса их страховал отряд еще из пяти разведчиков. На установление контакта с другими цивилизованными людьми я отправляю самых лучших разведчиков, а вы так невежливо отказываетесь открыть двери! - сладко пропел Иванов.
        - Что с мальчиком, Никитой? Он был с вашими людьми, - тихо спросила женщина.
        - К сожалению, он погиб, - с притворным сочувствием в голосе вздохнул Павел. - Его съели эти ваши твари в университетском корпусе.
        - Ну, скажем так, не «философы» на него напали, а ваши разведчики кинули моего подчиненного на растерзание, чтобы спастись самим, ведь так?
        - Вы потрясающе проницательная женщина, Мариночка. Мальчик успел рассказать все что нужно о вашем бункере. И я полагаю, ваше производство станет неплохим сырьевым придатком нашей станции. А товарищ Москвин выпишет мне орден.
        - Кто такой товарищ Москвин? - Алексеева решила потянуть время.
        - О, товарищ Москвин - это Генеральный секретарь Красной Коммунистической линии.
        - Сокольнической, что ли? - удивилась женщина.
        - Не Сокольнической, а Коммунистической! - рявкнул Иванов.
        - Мне, поверьте, без разницы. И что рассказал вам Никита?
        - Вы едите свеклу и картошку, у вас развита агротехника, поставлены кварцевые лампы. Вы знаете, где запасы консервов, - нашли склад, да? Молодцы. У вас процветает культура и искусство, и вы, пожалуй, можете немного побыть культпросветом для нашей молодежи. Еще в вашем бункере налажена система натурального обмена. Это же коммунизм чистой воды! А мы до сих пор не можем его построить, приходится пользоваться местной валютой. Я думаю, вы также знаете, где взять оружие и медикаменты, раз вы так хорошо освоились и наладили инфраструктуру. - В голосе Павла Михайловича слышалась неприкрытая зависть. На погрязшей во мраке станции бункер, где среди ста человек построили утопический коммунизм - всеобщую трудовую повинность, налаженное сельское хозяйство локальных масштабов, где никто ни на кого не нападал, процветала культура, - казался утопающим во тьме жителям метро землей обетованной. Которую надо отобрать и поделить.
        - Вы же понимаете, что таким подходом вы мало чего добьетесь, так ведь? - поинтересовалась Марина. - Забрать и разделить, как показала мировая история, получается плохо. Так или иначе, кому-то достается меньше. И тогда обделенные лезут грызть горло тем, кому повезло. Думаете, я не сталкивалась с этим? Мне тридцать восемь лет, двадцать из которых я налаживаю жизнь в этом бункере потом и кровью, ценой собственного здоровья и рискуя жизнью. Вы думаете, мы что-то вам отдадим? Так идите, идите и возьмите. В бункере директива - никого не впускать. Можете постоять под дверью, попытаться выбить ее. Привлечете «философов» - и одной проблемой у нашего бункера станет меньше. По крайней мере, десяток жирненьких разведчиков отвадят от нас стаю на пару недель.
        Голова кружилась, перед глазами прыгали черные пятна. Однако лишиться чувств женщине не дали, снова плеснули в лицо водой. Горьковатой, абсолютно невкусной водой.
        - Грунтовая водичка-то? А фильтр у вас забит, надо почистить, - усмехнулась Алексеева, слизывая с губ капли.
        - Не умничай, - от злости Иванов быстро перешел на «ты». - Для этого ты мне и нужна. Откроешь нам бункер. Ты начальство, ты знаешь пароли и условные стуки. И судя по тому, что рассказал твой юнец, - заметь, добровольно, - ты обладаешь там неограниченной властью, тебя послушают и не очень удивятся, если мы придем к вам с миром.
        - С миром? Со связанной руководительницей? - усмехнулась Марина, пытаясь принять мало-мальски удобное положение на жестком стуле.
        - Почему же со связанной? Я думаю, мы с тобой договоримся.
        - Не договоритесь. В бункере четкий приказ: по истечении недели считать вышедшего на поверхность без вести пропавшим, для выходящей группы пароль сменить. Так что у вас ничего не выйдет.
        Марина опустила голову, справляясь с приступом дурноты. По затылку разливалась горячая волна боли.
        - Уверен, за неделю я смогу добиться твоего согласия провести нас в бункер, - зловеще пообещал Павел Михайлович.
        Он опустился на корточки перед пленницей, поднял ее голову за подбородок, заставляя смотреть в глаза.
        - Не сможете, - твердо ответила Алексеева, не отводя взгляд. - Вам же нужны не карты складов и не секреты построения коммунизма, Павел Михайлович. Где взять тушенку, вы прекрасно знаете и без меня. Что вам действительно нужно?
        Иванов почти вплотную приблизился к Марине. От него дурно пахло нестиранными вещами, давно не мытым телом и гнилыми зубами. Серые проницательные глаза умудренного немалым опытом человека смотрели со смесью любопытства и презрения.
        - С таким проницательным руководителем бункер просто обязан процветать, - протянул он. - Ты знаешь, что мне нужно. Я прочитал твои записи в блокноте.
        - И что же вы поняли? - усмехнулась Марина. Непосвященному человеку трудно было бы разобраться в хитросплетении пометок, сокращений и условных знаков.
        - Вы мутанты, Марина. Весь ваш бункер. Я это сразу понял, как только разведчики притащили ко мне твоих ребят. Бледная кожа, красные глаза и куча зубов. А потом я прочитал твои записи, и мне стало понятно, что у тебя есть какой-то препарат, который делает из вас сверхлюдей. Поэтому вы и в изоляции и не идете на контакт. Я хочу знать, какой цели вы добиваетесь и какими методами. Название лекарства. Кто командует экспериментом? Это бесценные материалы для командования Коммунистической линии!
        «Да я бы все отдала, чтобы узнать, кто командует экспериментом! - с отчаянием подумала Марина. Слова старпома задели ее за самое больное. - Пришел бы кто-нибудь, знающий, чем кончится этот смертельный эксперимент, и взял бы на себя ответственность за наш бункер…»
        - Вы ошибаетесь, Павел Михайлович. Дети не мутанты. Никакого эксперимента и препарата в нашем бункере нет. Внешние изменения в облике детей - это приспособление к окружающей среде, а также следствие облучения родителей. У нас очень скудный рацион, поэтому дети рождаются альбиносами, - заученно понесла ахинею Алексеева.
        - Прекрати издеваться! Ты прекрасно знаешь, что я ни на йоту не поверил в эту чушь! - взвился Иванов.
        Женщина устало прищурилась и покачала головой.
        - У нас нет никаких секретов. Вам показалось. На контакт не идем, потому что боимся эпидемии. Мы обычные люди.
        - Наглая ложь! - крикнул Павел Михайлович. - Я требую, чтобы ты рассказала мне, какие секретные разработки ведутся в бункере! Кто за этим стоит?! Ты не выйдешь отсюда живой, пока я не получу информацию!
        - Нет, - устало закрыла глаза Марина.
        - Ну что же, тогда придется беседовать иными методами, - безучастно произнес Иванов. - Савченко, Анохин, разрешаю приступать.
        А потом было больно. Просто больно и пусто. Когда сознание меркло, женщину приводили в чувство, выливая на голову стакан воды. Мерзкой, горькой на вкус воды. Не было сил кричать. Тупое, усталое безразличие сквозь вспышки мучительной, заполняющей сознание боли.
        По истечении часа Алексеева не реагировала на побои вообще.
        - Ты жива? - холодно поинтересовался Павел Михайлович.
        Марина чуть склонила голову в знак согласия.
        - Что происходит в бункере? Почему дети - мутанты? Кто стоит за этим экспериментом?! Отвечай! - Он направил в лицо женщине луч фонаря.
        Разбитые губы не слушались. Перепады «свет-тьма» отзывались мучительной резью в глазах. Голова была тяжелой и гудела, как колокол.
        - Мы еще побеседуем позже. Уведите.
        Двое дюжих ребят, которые в течении целого часа методично избивали женщину, отвязали ее от стула. Алексеева закашлялась, сплюнула на пол кровь.
        - Сука ты… - прошептала она, поднимая голову. - Тварь. Все разрушили, твари. И еще хотите. Подонки.
        Иванов лениво поднялся со стула и с размаху ударил Марину по лицу. Голова женщины дернулась в сторону. Сознание отключилось.

* * *
        В бункере давно объявили отбой. В наступившей тишине чуть слышно гудела вентиляция, потрескивала перегорающая лампочка.
        Стук в дверь отвлек Марину от чтения. Только после отбоя заместитель начальника бункера могла позволить себе устроиться на жестком стуле и забыться за интересной книгой. Женщина сняла очки, откинула дужку замка. На пороге стоял Григорий Николаевич.
        Алексеева сделала шаг назад. Начальник почти никогда не заходил в ее кабинет, вызывал к себе. Марину вдруг посетило стойкое чувство того, что спать этой ночью ей не придется.
        Руководитель бункера выглядел неважно. Очень худой, невысокий и совсем седой. Ему было шестьдесят четыре года, слишком много по меркам постъядерного мира… Запавшие глаза поблекли, смотрели равнодушно и устало. Старость неизбежно забирала в свои руки даже тех, кого нельзя было забирать…
        - Добрый вечер. Хорошо, что ты не спишь. У меня к тебе серьезный разговор. Для начала отпусти спать дежурных у гермодвери, скажи, что сменишь их. Я подожду тебя здесь.
        Когда через пару минут Марина вернулась в кабинет, Кошкин сидел на стуле, листая недочитанную книгу.
        - Где ты взяла этот ширпотреб? Бульварщина. А еще называешь себя интеллигентным человеком, - беззлобно укорил он девушку.
        Алексеева поджала губы, вырвала из рук мужчины любовный роман.
        - Вы пришли среди ночи критиковать мой литературный вкус? - спокойно спросила она, присаживаясь напротив.
        - Нет, не за этим. Я пришел поговорить. Я ухожу, Марина.
        - Уходите? - переспросила женщина. - Но куда?
        - Ты не поняла, - тихо сказал начальник бункера. - Я ухожу насовсем. На поверхность. Умирать.
        - Что? - прошептала Алексеева, бледнея.
        - Марина, пойми меня правильно. Я становлюсь опасным для нашего убежища. Меня стали мучить галлюцинации. Я постоянно слышу голоса, они становятся все настойчивее. Я свихнулся взаперти. Боюсь даже представить, что может случиться дальше, - пробормотал Григорий Николаевич, опуская голову.
        - Подождите. У нас есть транквилизаторы, у нас… - быстро заговорила Марина и осеклась.
        Кошкин поднял руку, призывая к тишине.
        - Ты не понимаешь, девочка моя. Шизофреники опасны для общества. Я лично расстрелял всех, кто сошел с ума в этом бункере. Теперь настала моя очередь. Не хочу, чтобы вы видели, как я превращаюсь либо в слабоумного старика, либо в бешеное чудовище. Вдруг я начну бросаться на людей? Или захочу кого-нибудь убить? Мне пора. Я четырнадцать лет управлял нашим убежищем, прожил долгую жизнь и добровольно с ней расстаюсь. Прощаться не стану. Ты откроешь мне гермозатвор, - буднично, словно речь шла об очередной вылазке, сказал начальник.
        - Нет. Мы поможем вам, мы спасем вас! Будем всегда рядом, оградим, защитим! - с жаром заговорила Марина.
        - Тихо. Прекрати. Ты же понимаешь, что первоочередная задача руководителя - выживание. Я хочу, чтобы бункер жил. Поэтому ухожу добровольно. Либо я стану опасен, либо впаду в маразм. Кормить живой труп, тратить драгоценные лекарства? Нет, это недопустимо. Тебе придется пристрелить меня, рано или поздно. Я хочу избавить тебя от этой неприятной обязанности, поэтому сейчас поднимаюсь на поверхность. Увидеть солнце. Мы все боялись его губительных лучей, прятались в темноте, зарывались в землю, как черви. Мне хочется уйти достойно. Тем более, что наш дом остается в надежных руках. Своим преемником я назначаю Андрея Паценкова. Пусть он держит номинальную власть. Реально же командовать этим бункером будешь ты. Помнишь, сколько я пытался вас свести вместе? Вышел бы отличный тандем и красивая пара. Но что не сбылось - то в прошлом. Документы заберешь себе. У меня никогда не было от тебя тайн, только ты знаешь все и даже немного больше. Но сейчас я должен тебе признаться. Уже год, как я перестал принимать пластохинон. Я хотел проверить, что станет со мной, если прекратить прием лекарства, и был готов уйти,
если эксперимент провалится. Мне нужно было знать, что будет, когда наши скромные запасы подойдут к концу. Жаль, ты потеряла тогда папку с документами, Людмила могла бы предугадать, что нас ждет. Я понял одно - мы стали жертвой некой биологической разработки. Радиация стала лишь катализатором. Мы пытались выжить - и попались в ловушку. Ты говорила, что партия пластохинона была разработана для того, чтобы создать универсального солдата, не боящегося радиации, но испытания не были завершены. Так вот, наше убежище завершает страшный эксперимент НИИ экспериментальной фармацевтики и лично профессора Кругликовой. Да, «эс-кей-кью-один» действительно усиливает устойчивость к радиационному воздействию, притупляет эмоции, повышает выживаемость. Но препарат продолжает действовать ровно столько, сколько его принимают. После начинаются необратимые изменения. Шизофрения. Галлюцинации. Скорее всего, у детей начнутся и морфологические изменения. Я могу лишь посочувствовать тебе, Марина. Когда запасы пластохинона подойдут к концу, одному дьяволу ведомо, что именно станет с молодежью. Наши организмы более устойчивы и
какое-то время будут сопротивляться. Мы пытались остановить мутацию, но, сами того не зная, превратили себя в монстров. Остальное - вопрос времени. «Но между тем бежит, бежит невозвратное время, пока мы задерживаемся на всех подробностях», кажется, так писал Вергилий… Прости, у меня не хватит сил дождаться конца бункера вместе с тобой. Я стар и должен был все тебе рассказать прежде, чем уйти. Я верю, что оставляю последнее пристанище надежному и честному человеку.
        Прекрати реветь. Я устал и ухожу в лучший мир, потому что больше не нужен здесь. Ты всегда была для меня надежным другом и верным помощником. Спасибо тебе за все, Марина. Прости и прощай.
        - Григорий Николаевич! - Женщина вскочила со стула, бросилась к мужчине. По ее лицу текли горячие, безудержные слезы.
        Кошкин прижал Алексееву к себе, гладя по голове тонкой сухой ладонью.
        - Тише, девочка. Значит, так тому суждено быть, - шептал он, обнимая содрогающуюся от рыданий заместительницу.
        - Нет. Не уходите, не надо, вы не можете бросить нас! - всхлипывала Марина.
        - Прекрати, - тихо попросил начальник, отстранив ее от себя. Алексеева вздрогнула, когда ледяные пальцы мужчины коснулись ее пылающих щек. - Пора. Идем.
        Григорий Николаевич на мгновение остановился у гермодвери, оглядывая полутемный коридор. На его губах показалась горькая, измученная улыбка.
        - Прощай, - чуть слышно выговорил начальник, глядя Марине в глаза.
        - Нет, нет… - Женщина не находила слов.
        Кошкин решительно раскрутил вентиль и поднял крышку.
        - Не поминай лихом!
        Григорий Николаевич улыбнулся и выскользнул в открытый люк. Гермодверь захлопнулась, как крышка гроба.
        Марина замерла возле лестницы, не в силах сдвинуться с места. На нее навалилось тупое, беспросветное отчаянье. По лицу потоком катились соленые, полные боли слезы.
        - Нет, нет, этого не может быть… Это сон, просто сон… - шептала женщина. - Этого не может быть!
        Казалось, время для нее остановилось. Марина оцепенела, уткнувшись лбом в холодный металл.
        - Это неправда… Это неправда… - как заклинание твердила она спасительную фразу. - Нет! Надо остановить его, надо вернуть!
        Алексеева бросилась в кладовую и схватила с полки первый попавшийся комплект химзащиты. Не застегивая пуговиц, она набросила его плащом на плечи, закрыла мокрое от слез лицо респиратором.
        Нарушая все инструкции безопасности, бросив гермодверь незапертой и без охраны, заместитель начальника бункера бежала через подвал, одна, без оружия, не видя и не слыша ничего вокруг.
        Женщина вылетела на крыльцо, задыхаясь от бега. На востоке, выше домов разливалась алая полоса рассвета. Первые лучи губительного, страшного солнца пробивались через облака, освещая остовы высоток.
        На самой крыше девятиэтажки стояла маленькая человеческая фигурка. Ветер трепал полы длинной куртки и седые волосы.
        Григорий Николаевич замер на краю и полной грудью вдыхал ядовитый воздух мегаполиса. А перед ним расстилалась огромная Москва, которая теперь жила новой жизнью.
        Солнце поднялось выше, ослепляя, испепеляя неприспособленного к новому миру жителя подземелья.
        Марина увидела, как Кошкин пошатнулся и сорвался с крыши.
        Рассветный ветер нес с собой звуки пробуждающегося города. Скелеты домов выходили из сумрака в новый день, как сказочные великаны.
        Алексеева прикрыла ладонью глаза.
        - Прощайте. Покойтесь с миром, - горько прошептала она, отворачиваясь.
        Женщина возвращалась в подземелье. Туда, где человек был хозяином. Домой.
        В бункере царила тишина. Марина молча стояла на парапете, оглядывая застывших в изумлении жителей последнего пристанища.
        - По решению Григория Николаевича начальником бункера становится Андрей Савельевич Паценков. Я остаюсь заместителем. Это все. Пожалуйста, расходитесь по своим делам, - наконец разорвала она тягостную, долгую паузу.
        Ее голос, негромкий, неестественно спокойный, эхом отразился от стен. Алексеева торопливо повернулась и пошла прочь. Теперь на плечах заместительницы лежал тяжкий груз неженской ответственности. Жизнь бункера находилась в ее руках…

* * *
        Марина пришла в себя, попыталась открыть глаза. Заплывшие, тяжелые веки никак не желали подниматься. Все тело немилосердно болело, женщина даже представить боялась, что творится под одеждой.
        «Под одеждой?» - переспросила она себя.
        На теле оставались только камуфляжные брюки (застегнутые, слава Богу) и высокие «берцы». Рубашки не было, равно как и поясной сумки и самого ремня.
        Марина оперлась на локоть и с трудом приподнялась. Мир тотчас завертелся каруселью, разбился на разноцветные осколки. Заместитель начальника бункера бессильно уронила голову на грудь, пытаясь прийти в себя.
        - А она ничего так, - раздалось откуда-то из темноты. Вспыхнул фонарь, и Алексеева увидела, что находится в нише стены, забранной решеткой. Справа и слева - грязный и потрескавшийся малиновый мрамор - отличительная черта станции Фрунзенская.
        - Эй, жива? - спросил второй голос. Похоже, он принадлежал совсем молодому парню.
        - Жива. Пить, - прошептала Марина. Голос не слушался. Глаза привыкали к яркому свету, головокружение и мучительная боль на миг отступили, и женщине удалось сесть.
        - Не велели. Собирайся! - рявкнул тот, что постарше. В темноте их было не видно, зато сама женщина в пляшущих лучах фонаря была как на ладони.
        «Сволочи! - отстраненно подумала она, закрывая ладонью глаза.
        - Рубашку дайте, - попросила Алексеева.
        - Не велели! - повторил мужчина.
        - Падла ты, Савченко, - раздался голос из-за стены. Марина видеть собеседника не могла, но поняла, что рядом расположена такая же камера, как та, в которой находилась она. Шепелявое «с», прозвучавшее в голосе, навеяло родные и теплые воспоминания из давно минувшей юности. Женя… Любимый мужчина, которого ей больше не суждено увидеть. Канувший в небытие в Симферополе. Как там сейчас, в любимом Крыму?
        - А ты помолчи, Хохол, сейчас Михалыч с этой разберется, а потом придумает, что с тобой делать. К мутантам на поверхность или в туннеле пристрелить, - бросил в ответ тот, которого назвали Савченко.
        - Все равно падла, - жизнерадостно отозвались из соседней камеры. - Дай бабе воды, жалко тебе, что ли? И рубашку дай, извращенец!
        - Заткнись, - велел охранник. - А то сам без жратвы останешься.
        Хохол рассмеялся.
        - Первый раз, что ли? Слышь, Савченко, чего говорю, дай девке попить. А ты, Митюша, что стоишь, образумил бы старшего товарища. Жлобы!
        В голосе мужчины не было злости или обиды, он звучал весело, по-юношески живо. Несмотря на близкую расправу, если Марина верно поняла.
        Между тем конвоиры без зазрения совести рассматривали ее в свете фонаря.
        - А и правда, ничего, симпатичная. Только синяя вся. Даже бить такую жалко, она ж пока в рубашке-размахайке своей была, страшненькая такая, а фигурка, оказывается, ничего! - продолжал издеваться Савченко.
        - Ничего, что я слышу? - холодно поинтересовалась Алексеева.
        - Ничего, ничего, - захохотал мужчина. - Тебе полезно. А хочешь, мы тебя всем сталкерским отрядом того?
        Разбитые губы Марины скривились в презрительную усмешку.
        - Мутанта в реке поймайте. У него как раз двенадцать щупалец со ртами, может, на всех вас, импотентов, хватит!
        - Вот молодец! - Хохол за перегородкой рассмеялся.
        - Ах ты, стерва! - вскинулся Савченко.
        Алексеевой перепало еще несколько ударов тяжелыми коваными ботинками, прежде чем ее выволокли под руки из клетки.
        Из соседней камеры выглянул любопытный Хохол. Вгляделся в свете фонаря в лицо девушки. И узнал ее - постаревшую, избитую. Мужчина скрипнул зубами, отполз в темный угол и сел там, уткнувшись головой в колени. Ему вдруг расхотелось умирать…
        Марину отправили назад в камеру ближе к вечеру. Женщина не могла идти сама, ее тащили волоком через всю станцию. Угасающий разум выхватывал детали, мелкие незначительные подробности. На станции в два ряда стояли палатки, на краю платформы горел большой костер, куда население ближе к вечеру подтягивалось с чайниками и кастрюлями. На станции пахло дымом и грязью, запах немытых тел смешивался с миазмами уборной и затхло-могильным духом грибов. Освещение, алое, давящее на зрение и на психику, было куда более тусклым, чем в родном бункере. Бегали чумазые дети. У края платформы приезжие челноки разложили свой нехитрый товар - потрепанные книги, заношенную одежду, бутылки с непонятной мутной жидкостью, видимо, с самогоном. Пакеты с коричневым порошком. «Чай, лучший чай с ВДНХ!» - зазывал торговец в грязной куртке.
        В камере Марина ткнулась лицом в грязный земляной пол и глухо застонала, справляясь с болью и тошнотой.
        Жизнь на станции медленно замирала, видимо, близился вечер. Стихли крики ребятишек, погасили основное освещение, оставив несколько ламп.
        Алексеева почти провалилась в зыбкий сон, когда услышала, как ее позвали.
        - Эй, эй, вы, вставайте! - Луч фонаря высветил совершенно незнакомое молодое лицо.
        - Ты кто? - прошептала женщина.
        - Я от Анохина, он в дежурстве в туннеле, - скороговоркой ответил юноша, протягивая Марине ее толстовку. - Давайте, вставайте, вот куртка ваша, респиратор возьмите. Бежим!
        Алексеева торопливо натянула одежду. Это оказалось сложнее, чем она думала: пальцы не слушались, завести руку за спину не представлялось возможным. Наконец, она спрятала лицо под респиратором и выскользнула из-за решетки.
        - Удачи! - раздался шепот из соседней «камеры». Голос прозвучал грустно, совсем не так бравурно, как утром.
        Марина не нашла в себе сил обернуться и просто пошла вслед за своим спасителем.
        - Я Юра, друг Митюхи, - представился паренек, когда они спрыгнули с платформы на рельсы, ведущие в туннель.
        - Марина. Куда мы идем? - говорить было трудно. А идти - еще сложнее. Стены в свете фонарика расплывались и покачивались.
        - На Коммунистическую. Там на отшибе, в туннеле, поселенцы с других линий живут, они гермоворота не охраняют, да и кордона на путях нет. Я вас доведу до Воробьевых гор и отправлю на поверхность, - скороговоркой ответил парень.
        - Без автомата? - напряглась Марина.
        - Митя даст, он ваш уже нашел. И «химзу» тоже. Только скорее, - нервно поторопил пленницу Юра.
        - Зачем помогаешь? - тихо спросила Алексеева, стараясь не оступиться на скользких шпалах.
        - Митя попросил, - просто ответил юноша. - Зря вас так, вы же женщина. А вас дома ждут. Никитка рассказал, как у вас там круто. Идите домой.
        - Спасибо тебе, - прошептала Марина. Пожалуй, это было последнее, что она успела сказать, потому что позади загрохотали по туннелю тяжелые сапоги.
        - Бегите, бегите скорее, я их задержу! - крикнул Юра.
        Алексеева побежала. Сейчас было не до благородства и сантиментов. Ей казалось, что от боли тело вот-вот взорвется. Прогремел выстрел, кто-то вскрикнул и упал. А спустя мгновение Марина споткнулась о шпалы и полетела на пол, разбивая в кровь ладони и колени. Потеряла несколько драгоценных секунд. И не успела. А потом снова была темнота и привкус крови на губах.
        
        Глава 6
        Собрат по несчастью
        - Воды… Пожалуйста… - простонала Марина.
        Глаза заплыли синевой и не открывались. Зрение не фокусировалось, каждая попытка пошевелиться отзывалась болью.
        - Еще чего. Может, еще постельку мягкую? - насмешливо поинтересовался знакомый голос.
        Все та же комната, в которой Алексееву избивали несколько часов назад. Кажется, это было бывшее техническое помещение, на самом краю станции, почти у входа в туннель. Сколько раз до Катастрофы Марина разглядывала его и станцию из окна поезда… Мог ли кто-нибудь подумать, что все обернется так? Сколько времени прошло?
        И снова те же лица. Павел Михайлович, сидящий на стуле у стены, закинув ногу на ногу, Савченко - именно он стоял рядом и издевался над Мариной, Митя Анохин у стены - бледный, с непроницаемым лицом.
        - Ну, что ты можешь мне сказать, Мариночка? - поинтересовался Иванов, поднявшись с табуретки.
        Лица его женщина видеть не могла, голова не поднималась. Но чутье ей подсказывало, что ее снова будут бить.
        - Воды…
        - Сначала ответишь на вопросы. Как ты смогла договориться с Юрой о том, чтобы он тебя вытащил? - Павел Михайлович приподнял ее голову за подбородок. Марину замутило. Она успела увидеть, как у Мити побелели губы, как юноша судорожно сжал в пальцах автомат и замер у двери.
        Женщина попыталась ободряюще улыбнуться. Судя по тому, как нервно дернулись уголки губ у Анохина, получилось плохо.
        - Я не знаю, - прошептала она.
        - Врать нехорошо, Мариночка, особенно в твоем положении. Кто надоумил Юру стащить ключи и бежать к Коммунистической? - мягко спросил Иванов.
        Марина сжалась на стуле, ожидая удара.
        - Я не знаю, - повторила она.
        На несколько мгновений женщина ослепла и оглохла от боли. Резкий удар полоснул ее по ключице. Когда Алексеева сумела открыть глаза, увидела в руках мучителя узкий ремень с пряжкой.
        «А дела у меня совсем плохо…» - мелькнуло в голове у Марины.
        - Я повторяю вопрос: кто надоумил Юру взяться за твое спасение? - В голосе Павла проскользнули фанатичные садистские нотки.
        - Я не знаю. - И это было чистой ложью. Казалось, избавить себя от всепоглощающей боли, хоть на несколько мгновений - так просто. Имя «Митя» едва не сорвалось с губ. Усилием поднять голову. Встретиться с перекошенным от страха лицом мальчика. Нет. Никогда. - Я не знаю.
        - Это был Хохол, да? Благородный защитник обездоленных и угнетенных! - презрительно бросил Иванов.
        - Как… зовут Хохла? - с трудом выговорила Марина.
        - Женей его зовут, а почему Хохол - хрен знает, он на станции всего полгода живет, его с Кольца выгнали, - ответил вместо начальника Савченко.
        «Женя…» - не забытое за столько лет, любимое имя придало сил и воли к жизни.
        - Так это был Хохол? - спросил Павел Михайлович.
        - Нет, - ответила Марина. И тотчас поняла, что ее подловили, как девчонку.
        - Значит, не Хохол? А кто тогда? - вкрадчиво поинтересовался старший помощник начальника станции.
        - Я не знаю, - выговорила Алексеева. Держать голову прямо не представлялось возможным. Коротко стриженные волосы падали на взмокший лоб и прилипали сальными прядями. Губы не слушались.
        - Нет, ты знаешь. Сама сказала, что это не Хохол. Значит, знаешь, кто. Отвечай.
        - Я не знаю…
        Вспышка боли. Голова казалась свинцовой. Глаза слезились.
        - Кто? - голос Иванова пробивался как сквозь вату.
        - Я не знаю.
        А потом Марина и вовсе не могла отвечать. Жестокий удар по лицу - и губы одеревенели от боли.
        - Все равно найду крысу. И выкину на съедение мутантам! А тебя я отдам охране, чтобы пустили по кругу! - словно издалека донесся гневный крик Павла Михайловича.
        И все провалилось в темноту.
        Обещание сделать из Марины бесплатное развлечение своим верным псам из охраны Иванов сдержал. Алексеева пришла в себя привязанной к решетке за руки все в той же комнате, где ее допрашивали. Куртка и ремень снова исчезли. Женщина с трудом открыла глаза. Верных соратников Павла Михайловича в комнате было порядка десяти человек. Было шумно и душно, нечем дышать. Марина закашлялась, сплюнула кровь.
        - Очухалась, - ухмыльнулся Савченко. Алексеева узнала его по голосу, перед глазами по-прежнему плыла муть.
        - Очень даже ничего, - оценил один из охранников, - хорошенькая.
        «Интересно, как долго они не видели бабы, что даже в таком состоянии я кажусь им “ничего”?» - тоскливо подумала Марина. Она даже знать не желала, как выглядит теперь ее тело, боялась сломаться, сдаться при виде того, что с ней сделали.
        Женщину охватило странное безразличие. Голова упала на грудь, ноги подкосились. Руки, перетянутые веревкой, сразу заломило.
        Дальше… Марина закричала от боли, когда пахнущий перегаром и нестираной одеждой мужик облапал ее грудь. Казалось, что каждое прикосновение кромсает тело на куски.
        Полный муки вопль позабавил насильников. Отпуская сальные шутки, с хохотом и матом с Марины попытались стащить камуфляжные штаны.
        - Дайте мне! Мне Михалыч разрешил! - раздался звонкий молодой голос.
        «Митя… Ну почему же…» - с горечью подумала Марина.
        - Ну, валяй, малец! - ухмыльнулся Савченко. Видимо, он был за старшего в отряде охраны, и, похоже, главным по экзекуциям. - Ты на допросе отличился, знатно ты ее ремнем!
        «Не может быть… Митя!» - от страшной мысли Алексеева даже пришла в себя.
        Анохин подошел к женщине вплотную. Марина заметила, что у него на лбу блестят мелкие капельки пота. Светлые волосы торчали смешным ежиком, а усталые карие глаза были совсем не детскими…
        Митя снял со спины автомат, повернулся к женщине спиной. Раздался щелчок затвора.
        - На пол все! Живо! Руки за голову! - в наступившей тишине раздался чуть дрожащий, но полный решимости голос.
        - Э, Митяй, ты че? - удивленно спросил Савченко.
        - На пол, я сказал! - крикнул Анохин. Казалось, он был на грани истерики. Автомат в руках чуть подрагивал.
        - Брось «калаш», живо! - приказал охранник.
        - Кирилл, отойди! - взвизгнул паренек.
        Что было дальше, Марина помнила плохо. Перегруженный эмоциями мозг отказался воспринимать происходящее. Прогремел выстрел, и Савченко упал. Остальные среагировали почти мгновенно. Митю повалили на землю, скрутили руки за спиной.
        Юноша поднял страдающий взгляд на Алексееву.
        - Простите меня. Ничего не вышло… - прошептал он. По его щеке медленно покатилась слеза.

* * *
        - Очнитесь, очнитесь, пожалуйста! - шептал где-то в темноте юношеский голос.
        Сознание возвращалось толчками, а глаза по-прежнему не открывались.
        - Митя? - позвала Марина.
        - Да, это я, - слова звучали невнятно.
        В тусклом свете аварийных ламп Алексеевой удалось рассмотреть лицо юноши. Заплывшие синяками щелочки глаз, рассеченный лоб и щека, светлые волосы слиплись от бурой крови.
        - Собрат по несчастью, - горько шепнула она.
        - Ничего, это все ничего… Что дальше-то будет?
        - Не парься, Митюха, все будет хорошо, - раздался из-за стенки знакомый, чуть шепелявый голос.
        - Не, Хохол, не будет, - каждое слово давалось Анохину с трудом.
        Марина, в свою очередь, не могла поднять головы от ледяного каменного пола. Тупое безразличие накатилось на нее, задушило в своих объятиях.
        - Митя… - последним усилием позвала она, протянув ладонь. - Если вас выкинут на поверхность… В бункер… не…
        Женщина дернулась и затихла, так и не сумев коснуться Митиной руки.
        - Марина! - вскрикнул паренек, бросаясь к женщине. - Помогите! Она не дышит!
        Митя заметался по каменной клетке, от решетки - к пленнице и обратно.
        - Помогите, помогите!
        - Что орешь, предатель? - мрачно спросил Павел Михайлович, появляясь возле импровизированной тюрьмы собственной персоной.
        - Она умерла! - всхлипнул Анохин, стоя на коленях возле тела женщины.
        Иванов торопливо открыл замок, вошел внутрь и склонился над Мариной. Пульс не прощупывался. Глаза закатились, а губы отливали синевой.
        - Вот же …! - выругался старший помощник начальника станции. - Так и есть. Анохин, собирайся!
        - Куда? - выговорил Митя. Его губы прыгали, лицо побелело.
        - На поверхность. Ты и Хохол. И эту с собой захватите, у нас не кладбище, а в туннель выкидывать не дам, еще не хватало, чтобы крысы расплодились на всякой падали. - Голос Иванова прозвучал холодно и очень просто. Приказ о казни двух человек самым простым способом в метро - отправлением на поверхность без защиты и патронов - был отдан буднично и без эмоций.
        - Нет, - шепнул юноша, но тут же взял себя в руки. - Химзащиту дадите?
        - На хрена? Все равно мутанты тебя съедят раньше, - недобро усмехнулся Павел Михайлович.
        - Я имею право взять старый комплект химзащиты! Мой комплект! Это последнее желание осужденного! - выкрикнул Митя.
        Иванов отреагировал на выходку весьма спокойно.
        - Ну что же, воля смертника - закон.
        - И мне «химзу», - подал голос Хохол.
        - Договорились. Хотите продлить мучения? От лучевой болезни помереть, а не от зубов мутантов? Право ваше. Конвой!
        Гермоворота со скрежетом раздвинулись ровно на такое расстояние, чтобы туда можно было вытолкать осужденных. Перед выходом на поверхность Анохину и Хохлу развязали руки, дали по старому пистолету с одной пулей - чтобы можно было застрелиться раньше, чем начнется долгая и мучительная агония.
        - Счастливо оставаться! - Хохол весело приложил ладонь к виску, будто отдавая честь, и опустил на лицо маску респиратора.
        Митю трясло. Его с трудом вытолкали за ворота, у паренька подкашивались ноги. Последним, будто куль с тряпьем, выкинули тело Марины. На женщине остались лишь камуфляжные брюки и куртка. «Берцы», химзащиту и поясную сумку с остатками транквилизаторов и блокнотом забрал себе Павел Михайлович.
        - Желаю вам подыхать долго и мучительно, - напутствовал Иванов. Створки захлопнулись, отсекая последний оплот цивилизации от обреченных на смерть.

* * *
        Аня бегло осмотрела себя в зеркало и осталась недовольна.
        - Ну и что это? Разве это похоже на девушку? - поинтересовалась она.
        Марина лениво потянулась.
        - Отстань. Тут все так выглядят.
        Два года спустя после катастрофы Алексеева беседовала со своей подругой Аней во время короткого перерыва между постоянными делами и заботами в своем кабинете.
        Девушки бункера выглядели одинаково: коротко стриженные - так легче поддерживать гигиену, - одетые с основном в камуфляж, который разведчики приносили со склада туристического магазина, найденного ими в паре километров от бункера. Глаза обычно запавшие, с расширенными зрачками из-за нехватки света, одинаковые грустные улыбки. Тяжкого труда в бункере девушки не знали, хватало мужчин, способных взвалить на себя и заботы разведчика, и поломки в оборудовании, и трудные ночные дежурства у дверей и по этажам. Но девочки помнили прежние времена, и в самом нежном возрасте хотелось цветов и конфет, хотелось романтики. Кому-то повезло - после вылазок разведчики приносили своим половинкам милые безделушки, которые они находили в еще целых магазинах на поверхности, а кто-то в условиях количественного преобладания слабого пола оставался без должного внимания. К таким женщинам относились и Аня, и Марина.
        Алексееву не трогали. Мужчины бункера опасались лишний раз навязать ей свое внимание - приближенная к Григорию Николаевичу, строгая, постоянная занятая заместитель начальника вызывала уважение пополам с элементарным нежеланием лишний раз напрягаться и искать способы завоевать внимание. Женщин хватало, и освободившийся после очередной ссоры парень быстро находил другую вторую половинку. В замкнутом пространстве, когда все были друг у друга на виду, истерик, слез и громких скандалов было не избежать.
        Аня же обладала тяжелым характером. Когда случилась Катастрофа, Марина встретилась с подругой в бункере - девушке, как сотруднице факультета, несказанно повезло. Или не повезло. Потому что очень скоро, когда глобальные бытовые проблемы бункера были более-менее решены, Анин характер окончательно испортился. Особенно после того, как Григорий Николаевич выкинул на поверхность Лешу, человека, которого она спасла, рискуя жизнью. «Зачем мне все это надо?» - стало любимой фразой девушки. А в бункере устанавливали всеобщую трудовую повинность, пытались наладить культурную жизнь, руководство - в основном Марина, как ровесница большей части обитателей подземного убежища, - старалось избегать накала страстей. Среди толпы совершенно чужих людей, которые волей судьбы объединились в вынужденную общину, невозможно было избежать разногласий. Накричать на подругу Алексеева не имела морального права, а терпеть и дальше ее постоянную злость на весь мир, хмурое лицо и обиженно сдвинутые брови не могла.
        - Ну чего, чего тебе не хватает в этой жизни? Мы тут все равны, все одинаково питаемся, одинаково одеваемся, разве плохо? - мирно поинтересовалась Марина, отхлебнув морковного чая из битой железной кружки. Основу рациона составляли корнеплоды, которые выращивались при свете ультрафиолетовых ламп, и чай из сушеной моркови стал основным и любимым напитком бункера. Поначалу плевались - от его пресного и сомнительного вкуса, который после остатков стратегических запасов заварки казался гадким пойлом. Потом притерпелись, сдружились, и горсточка сушеной морковки обязательно находилась у каждого в кармане или в узелке возле спального места.
        - На поверхность хочу, - мрачно заявила Аня.
        - В разведчики, что ли? Ну, давай я тебя возьму в экспедицию, Григорий Николаевич никому не отказывает в инициативе, - улыбнулась Марина.
        - Ты не поняла. Я прежнюю жизнь хочу, чтобы как раньше.
        Алексеева удивленно раскрыла глаза. Такие разговоры в бункере считались крамольными и были не в чести.
        - Ты же понимаешь, что ничего не вернуть, - тихо ответила девушка. К горлу подступил комок. Пожалуй, самой больной темой после двух лет существования под землей становились воспоминания о прошлой жизни.
        - Мне тут не нравится.
        - А кому нравится?.. - горько усмехнулась Марина. - Ты это дело брось, так и свихнуться недолго. Нужно жить и радоваться тому, что мы выжили. Это у тебя характер такой, Анька, тебе и в старом мире все плохо было.
        «Наташа-Наташенька, почему ты не спаслась… Почему страшный мир забрал тебя, а не Аню? - проскользнула в голове нехорошая мысль. - Нет, так думать нельзя, все предрешено за нас. Значит, так было нужно. Прочь глупости!»
        Алексеева старательно оберегала себя от ненужной рефлексии. Где-то в глубине души она понимала, что потихоньку озлобляется, становится хуже, намного хуже, чем прежде. И в то же время - лучше. Теперь она никогда бы не бросила друга в беде, хотя жизнь разведчика учила иному - бросай товарища и спасай себя, потому что в следующий раз может не повезти тебе, и тогда никто не даст и ломаного гроша за твою жизнь. С другой стороны, особая власть в бункере сделала ее жестче, циничнее, теперь пришло понимание, что человек действительно ничего не стоит в выжженном войной мире.
        Раньше быть отзывчивым было не модно. Престижным считалось заработать горы денег, урвать кусок побольше. Жизнь не раз прикладывала девушку головой об стол, за доброту плевали в лицо, за милосердие - предавали.
        - Давно-давно, еще до Катастрофы, мой любимый человек получил травму, - вслух начала размышлять Марина. - По нынешним меркам, когда каждый день видишь, как умирают люди, пустяковую. Но тогда это казалось концом света. И тогда я, несмотря на все трудности, осталась рядом и помогла ему встать на ноги. А через неделю он предал меня, забыл. Когда мы пару раз встречались после, вел себя так, будто я чужая, да не просто чужая, а случайная женщина с улицы. Тогда это казалось настоящей бедой. Сколько слез было пролито. А сейчас что? Сейчас есть проблемы намного важнее, чем разбитое сердце. Сотни разбитых душ, искалеченных судеб. И никто никогда не будет помогать за «спасибо», каждый стремится только к собственной выгоде. То, что было возможным на поверхности, в наших катакомбах - табу. Милосердие, любовь, верность? Это слова, пустые и забытые. Кто мы теперь? Жители подземелья. Жалкие рудименты обновленного мира. Там теперь новые хозяева, а нам здесь просто хочется выжить. Когда самоцель - выживание, весь мир - одна сплошная экзистенциальная теория. Кругом все плохо, кажется, пора сложить лапки - а мы
боремся, напоминая лягушку в молоке, которая барахталась, взбила масло и выбралась. Мы тоже хотим выбраться, но куда? На поверхности жизни нет. Здесь тоже. Мы - замкнутая популяция, обреченная на вымирание если не от голода и радиации, то от генетических мутаций. Через три поколения все жители бункера станут друг другу родственниками, и мы просто исчерпаем генофонд. В прежней жизни у нас было столько проблем… Денег нет на новый компьютер. Бросил парень, цветы не дарит, гад, правда, Ань? Белую юбку в стиральной машинке с красным шарфом постирали, теперь она бледно-розовая и в разводах, вот горе было, а? Столько слез проливали зря. Столько всего мелочного и ненужного крутилось вокруг, и только сейчас все поняли, что это были семечки. А сейчас мы пытаемся выкарабкаться, и наша главная цель - не утратить человеческий облик. Мы готовы воровато шнырять по поверхности, опасаясь новых хозяев вымершего мира, тащить под землю остатки того, что удалось накопить нашим предшественникам, но все равно жить. Согласись, так лучше, чем никак. Мы не ценили. Не осознавали, что мир, в котором мы жили, - прекрасен. Ты
помнишь, как солнце играло в окнах Главного здания МГУ на закате, как пылало небо за нашим корпусом? А мы сидели на работе и жаловались друг другу, что устали, нет денег, лень тащиться до метро… Помнишь, как здорово, когда на рассвете выходишь из дачного домика? Роса играет на траве, каждая капелька - такое маленькое солнышко. У тебя на даче росла елка… Зимой каждая иголочка была припорошена снежком. А у бабушки в саду росли яблоки. И можно было утром открыть окно, полной грудью, без противогаза вдохнуть воздух, потянуться к ветке яблони и укусить яблочко. Наши дети не знают, что такое дача, что такое солнечный свет, яблоки, шоколад. Единственная сладость, самая долгожданная и желанная, - это морковка с сахаром, благо, нашлись запасы на одном из складов. Осточертевшая, надо сказать, морковка. Я все бы отдала, чтобы вернуться обратно, чтобы видеть не свинцовое небо через грязный плексиглас, а розовые облака на синем небе. Чтобы смотреть не в бетонную стену бункера, а в широкое окно, видеть перед собой любимый город. Чтобы пойти в поход, бруснику с кустов собирать - а я, глупая, не любила походы. Чтобы…
чтобы в Крым вернуться, хоть на час, и опять увидеть море…
        Марина всхлипнула, утерла рукавом выступившие слезы.
        - Еще раз посмотреть на любимые города, встретить закат на перевале и уснуть в палатке… Искупаться в теплой воде, пройтись по берегу в платье, в легком платье с кружевами. Сбросить этот ненавистный камуфляж, больше не надевать химзащиту, не считать медикаменты и не пытаться объяснить детям, что такое цветы, воздушные шарики, машинки и вертолетики на дистанционном управлении… - Голос девушки дрожал, грудь давили рыдания.
        «В этом бункере нет людей, которым я могу поплакаться в жилетку. Даже Ане - не стоит, ничего хорошего из этого не выйдет. Наташа, почему тебя нет рядом?» - с болью подумала Марина.
        - Это я и хочу вернуть, - холодно отозвалась Аня.
        В дверь постучали.
        - Марин, там опять девки поскандалили, пойдешь, разберешься? - позвал дежурный, кивая в сторону коридора.
        - Дождешься? Я быстренько, - на ходу бросила Алексеева, натягивая куртку поверх футболки. Слезы мгновенно высохли. Что ни говори, заботы - лучшее лекарство от рефлексии.
        Когда Марина добежала до второго этажа бункера, сам скандал уже завершился. Одна девица, на два года моложе ее, плакала навзрыд, вторая стояла насупившись, понимая, что от выговора им не отвертеться.
        - Восемнадцать лет барышням. Всего лишь восемнадцать, - пробормотала Алексеева.
        «А самой-то сильно больше?» - ехидно поинтересовался внутренний голос. Марина вздохнула. Пожалуй, ее восемнадцать лет бесследно растворились в радиоактивном снегу в день их первой вылазки. Растворились вместе с химзащитой троих ребят, которые после разведоперации умерли в страшных мучениях на ее глазах. Костюмы и противогазы оказались непригодными. И бункер узнал об этом ценой трех молодых жизней.
        - Ну, рассказывайте, что случилось, - невесело усмехнулась заместитель начальника бункера. По таким пустякам самого Григория Николаевича не беспокоили.
        - Она у меня парня увела! - громче зарыдала первая.
        - Сама дура, нечего было его нафиг посылать, - хмуро парировала ее оппонентка.
        Марина презрительно усмехнулась.
        - Нашли что делить. Девочки, вы находитесь не на прогулке в саду и не в корпусе института, где можно устроить разборки с выдергиванием волос и криками. Вы понимаете, что сейчас у нас стоит вопрос выживания и достойного существования отдельной цивилизации этого убежища?
        Девушка прикусила губу, стараясь не потерять спокойствия. Волна негодования поднималась внутри и грозила выплеснуться криком. Марине было противно и плохо. Неужели они не понимают? Неужели не осознают, куда они попали, и что теперь происходит в этом мире?!
        Девицы молчали. Марина выдохнула, собралась с мыслями. Эти бабские ссоры надолго выбивали ее из колеи. И, пожалуй, она испытывала злость, смешанную с завистью. Им можно устроить публичные разборки, можно поскандалить, выплеснуть свои эмоции. А ей нельзя, она - приближенная к начальству бункера, она сама - пример. Так было, пожалуй, и наверху, до катастрофы. Обладая талантом нравиться всем и вся, Марина не имела права на ошибку. Как и сейчас.
        - Ну что мне с вами делать? Вы же опять в драку полезете, если я вас не разведу по разным углам? Поиграем в школьные годы, ты в правый угол, а ты - в левый? - устало спросила Алексеева, подавив обиду и тоску единым усилием воли.
        «Я дам себе возможность наплакаться вдосталь. Запрусь в кабинете и прореву всю ночь, и шло бы оно все лесом. А сейчас нужно развести этих глупых куриц так, чтобы они друг друга не поубивали!»
        Марина прекрасно знала всех проживающих в бункере - за два года перезнакомиться с населением в сто пятьдесят человек было не так трудно - и некоторых особ сознательно избегала. В их число были включены и эти двое. Звали их Олеся и Ангелина, в прошлом - студентки с платного отделения факультета, гламурные барышни, которые волей счастливого случая попали в бункер. Таких экземпляров водилось в убежище с десяток, причем обоих полов. Они составляли особую прослойку небольшого подземного социума - интриганов, скандалистов и нарушителей общественного порядка. Первые дни в бункере в их обществе были невыносимыми - девушки в шелковых кофточках от известных кутюрье потрясали украшенными кристаллами Сваровски мобильными телефонами, которые уже не ловили сеть, и требовали немедленно прекратить это безобразие. Юноши рычали над отключившимися планшетами. Привыкшие к дорогим машинам, хорошим кафе и модным аксессуарам, они с трудом вливались в полную лишений жизнь обитателей последнего пристанища. Историкам оказалось проще: среди них платных студентов не было, и коалиция бывших студентов истфака быстро взяла
власть в свои руки и заткнула вздорных особ. Привыкшим к походам и археологическим экспедициям ребятам было в радость после трудного дня получить хлебец и рыбные консервы. Выросшие на булочках и шоколадках «фифы» от тушенки отказывались три дня, и только когда голод стал совсем невыносимым, с крайним отвращением на лице притронулись к еде. Вот уж кому, а им было невероятно сложно. Где-то в глубине души Марина даже сочувствовала девочкам и мальчикам, которым повезло родиться в богатых семьях. Или, в нынешней сложившейся ситуации, не повезло.
        Кажется, вместе с тоннами изрытой воронками земли, с разрушенными городами канули в небытие все былые понятия и ценности. В мире, где не осталось ничего прежнего, где первоочередной целью стало выживание, сместились нормы, утрировалось все самое мерзкое и отвратительное: смерть, измена, предательство, беспрестанная ложь. «Каждый сам за себя!» и «Упал сам - толкни другого!» стали новой догмой жизни. Все это и в прежнем мире занимало центральные позиции, милосердия и сострадания в огромном мегаполисе было маловато, но теперь это стало осью, вокруг которой строился новый мир. Подземный мир, мир выживальщиков… «Тебе никто никогда не поможет. Ты сам должен выгрызть зубами место в этой жизни. Убей - и продлишь жизнь на несколько мгновений. Займи первым комфортную норку и обороняй ее, рви на части, топчи и кусай за свое благополучие. Ты никому не нужен. Никто не нужен тебе». Такова была новая мораль умирающего мира. Но не в бункере.
        Когда все его обитатели только начинали понимать, что оказались в полной изоляции, Григорий Николаевич уже срочно принимал меры по бескровному налаживанию жизни в убежище. Такие, как Олеся с Ангелиной, становились главными врагами. И они остались одни.
        В прежнем мире эти девочки были звездами. Всегда при деньгах, с доступом в престижные клубы, они были окружены толпой тех, кто любил их за деньги. Они угощали компанию кофе, подвозили на дорогих машинах и никогда не испытывали дефицита внимания. Деньги в былом мире решали все, абсолютно все. Продавалась и покупалась любовь, здоровье, уважение и престиж. Ты был богат - перед тобой открывались все дороги. Беден - век тебе сидеть на нищенской зарплате, окруженным такими же нищими единомышленниками. А потом все рухнуло. Не стало больше Сбербанка России, обесценились пластиковые кредитки и никому не нужная бумага, наполнявшая кошельки. Вспыхнули свечками дорогие машины, порвались кофточки «Дольче энд Габбана», отключились мобильные и планшеты. И тогда на арену вышли новые игроки. В изолированном бункере героями дня стали те, кто помимо профессии историка-философа-политолога умел что-то еще. Сажать растения, чинить электротехнику, мыть посуду, на крайний случай. Ценились те, кто в первые месяцы не побоялся выйти наружу навстречу неведомой опасности. Марина и Миша, единственные оставшиеся в живых после
первой вылазки. Те, кто последовал за ними. Разведчики. Истинные хомо новус в разрушенном мире. И сказать, кому действительно повезло, а кто погнался за цветной оберткой, было невозможно. В мире, где все перевернулось, переплелось между правдой и вымыслом, добро и зло поменялись местами. Поменялись идеи и идеалы, рухнули воздушные замки, и были возведены неприступные крепости обновленной человеческой души.
        Дочек богатых папочек в бункере не приняли. Первое время они пытались козырять статусом и положением, но их быстро поставили на место. И сделали объектом пристального внимания. Не зря. Очередная истерика в духе «кто виноват и что делать?», даже спустя два года, все равно сеяла смуту и раздор в налаженной жизни бункера.
        - Ну, что еще можете сказать в свое оправдание? - повторила вопрос Марина.
        - Она сама виновата! Дура, нечего лезть было! - взвизгнула Ангелина, на глазах теряя свое хмурое и деланое спокойствие. - Он сам ушел!
        Алексеева выдохнула, пытаясь успокоиться. Раздражение бурлило в ней, грозило излиться через край. Неужели эти глупые маленькие девочки не понимают, что в их теперешней жизни есть вещи важнее уведенного парня? Тем более… «Тем более, что измена у нас в бункере изменой не считается, ведь надо родить потомство и восстановить население, если хотим жить». Марину передернуло. Ей претила сама суть вынужденного промискуитета, царившего в убежище.
        - Кто ушел? - наконец спокойно спросила девушка.
        - Андрей! - хором воскликнули спорщицы.
        Андрюша Паценков. Их бывший однокурсник. Политолог, сынок богатого папочки. Да, девочки нашли себе подходящего мальчика. Тут даже разбираться особо не стоило, Андрюша ходил по рукам и затаскивал к себе в постель (если можно было так назвать жесткий матрас, застиранную простынь и вытертое одеяло) большую часть непритязательных и несчастных девчонок бункера. А дураком он отнюдь не был. Умный, проницательный и хитрый, прирожденный руководитель, умевший расставить все по местам и по полочкам, несколько старше общей массы населения бункера - к тому моменту он закончил аспирантуру, - Паценков пользовался бешеной популярностью в женской среде. И был также близок начальству, хотя знал не в пример меньше Алексеевой. Сколько раз Григорий Николаевич пытался свести их вместе, увещеваниями, угрозами и обещаниями пытался поженить и сделать из Марины и Андрея полноценный тандем, связанный узами брака, пусть и странного, нового, чтобы они вдвоем смогли управлять бункером после его смерти! Самодовольный, хитрый управленец Паценков порой раздражал Марину, а суровая, отчужденно-холодная Алексеева не смогла бы
заманить Андрюшу в свою постель даже под дулом пистолета, даже если б вдруг сошла с ума и пожелала бы этого. Слишком разные, они не могли ужиться ни как пара, ни как начальник и заместитель в будущем, как того желал Кошкин…
        - Значит, Паценков? А сам он где? - поинтересовалась Марина, не наблюдая виновника скандала среди находившихся на этаже.
        - Попросился грядки копать, - ответил за девочек подошедший Петя. Сегодня как раз была его смена работы на подземной ферме, и он только что ушел оттуда на обед. - Пашет как миленький, по колено в грязи. Сегодня как раз разрыхление и полив.
        Марина рассмеялась.
        «Вот хитрец! Понял, что его тоже могут примерно наказать с публичным выговором при всем бункере, и смылся на плантацию добровольно. Браво, Паценков! Просто класс!» - с усмешкой подумала она. Так мастерски лавировать и искать себе выгоду умели немногие. Поэтому Андрея прочили в руководители в случае смерти Григория Николаевича. Он-то умел найти единственно верное решение, и не только для себя.
        - Ладно. Олеся, тряпку в руки и марш мыть стены и пол на верхнем ярусе. Ангелина - то же самое, но на втором этаже. Бегом, девчонки! - весело поторопила их Алексеева.
        Смутьянки молча кивнули и пошли в кладовку.
        - Вот ведь коза! Сама, наверное, с начальством спит, а нам приказы раздает! - послышалось за спиной ехидное шипение.
        Марина медленно обернулась. С ее губ не сходила насмешливая улыбка, но в глазах плескалось отчаянье.
        - Барышни, не вашего ума дело, с кем и зачем я сплю и почему близка начальству. А за то, что лишний раз открываете рот, я добавляю вам два дежурства на плантации, - совершенно спокойно проговорила заместитель начальника бункера.
        «Думаете, жизнь у меня легкая и приятная? Григорий гоняет и в хвост и в гриву. Марина то, Марина это, и попробуй не сделай, мигом внеочередную вылазку назначит. Лично мне, ага, к какому-нибудь складу за три километра. И скачи там в «химзе» между машинами, ковыряйся. Что-то неправильно сделаю - крику будет на весь бункер. Фифы этакие, думают, мне сладко живется тут. Пожаловаться некому. Никто меня не пожалеет, только Петька разве, но он пока додумается, уже и не надо. Кто в первую вылазку пошел? Марина, конечно. На жмуров смотреть, которые там, в машинах остались. Со складов гермомешки с тряпками для этих овец таскать - Марина. Разведчика нашел Григорий, мать его. И эти тоже, нашли козу отпущения. Сразу я виноватой оказываюсь!» - раздраженно думала заместитель начальника бункера, поднимаясь в свой кабинет. Гнев и обида кипели в ней как в котле, щеки пылали. Несправедливое оскорбление задело за живое, ранило снова и снова.
        Девушка дернула ручку двери. Крик застыл в горле. Возле ее кровати в луже крови лежала Аня. В ее руке был зажат пистолет Марины.
        - Помогите! - тонко, совсем не свойственно для нее крикнула Алексеева, сползая по стене. А в груди зрела и разрасталась неминуемая истерика.
        
        Глава 7
        Мутанты Москвы-реки
        Марина судорожно вдохнула, будто вынырнула с огромной глубины, и закашлялась. Тело пронзила жестокая боль. В глаза ударил яркий свет, пришлось зажмуриться. Рядом раздался приглушенный вскрик:
        - Жива!
        Над женщиной склонились двое. Оба в масках-респираторах, в надвинутых до самых глаз капюшонах химзащиты, так, что лица было не рассмотреть.
        - Как же это, Мить? - встревоженно спросил знакомый голос.
        Митя и Хохол, двое обитателей Фрунзенской, приговоренные к смерти.
        - Что… - Губы не слушались. В голове стучало, виски сдавливала свинцовая тяжесть.
        - Марина, вы же без респиратора, как вы… - в полной растерянности зашептал Митя.
        - Не надо… Где мы? - наконец выговорила женщина.
        - В районе Спортивной. Переждем в этой квартире день - и дальше. Если «химза» выдержит, - откликнулся Хохол.
        - Вы живы, живы! Все решили, что вы умерли! Нас выкинули за ворота, мы хотели вас бросить, но Хохол решил, что ваш труп надо в бункер отнести, а вы живы!
        «Феноменальное чутье! - радостно подумала Марина. - В бункер?! Черт возьми!» В голове, наконец, прояснилось настолько, что стали возможны связные мысли. Только разбитые губы по-прежнему не слушались.
        - Мы еле успели сюда добежать, пока солнце не встало. Тут квартиры нетронутые, никто из тварей сюда не полезет! - возбужденно рассказывал Митя.
        «Спаслись. Но куда теперь?! В бункер им нельзя, ни в коем случае, это погубит их!» - в отчаянии думала Марина, пытаясь выговорить разбитыми губами бессвязные мысли.
        - Не бреши и не каркай! - строго шепнул Хохол. - Хрен поймешь, что тут водится.
        - Не надо… - выговорила она.
        - Чего не надо? Подождем темноты да пойдем, дотащим тебя до бункера. Сама идти можешь? - спросил Женя.
        - Не… бункер… Нельзя… бункер… - с трудом шептала женщина, пытаясь подняться на локтях. Тут же вокруг все помутнело, женщину вырвало.
        - О, да тут сотрясение, хорошее такое, - присвистнул Хохол. - Плохо дело. Придется снова на себе тащить.
        Сквозь тревожный полубред Марина чувствовала, как сильные руки подняли ее, потом Хохол взвалил женщину себе на спину и перетянул ей руки ремнем у себя под мышками. «Нет… Нельзя, нельзя!» - билась страшная, тревожная мысль. Сознание ускользало. Не то что говорить, просто открыть глаза не хватало сил.
        Как сквозь вату женщина слышала, как мужчина что-то говорит Мите, потом команда «Вперед!». Каждый шаг Хохла отдавался болью в теле Марины, Анохина тоже пошатывало. Последним усилием воли женщина не теряла сознание.
        Тварь бросилась сверху. Митя, спускавшийся первым, успел отскочить, перекатиться по лестнице, Хохол прижался к стене, видимо, забыв, что за спиной у него как куль висела почти бесчувственная Марина. Женщина ударилась спиной и застонала от боли.
        - Беги! - пронзительно крикнул Анохин.
        Летучая бестия, промахнувшись, снова взлетела, чтобы атаковать еще раз.
        - Эй, эй, ты! - Митя подхватил отколовшийся кусок кирпича и бросил в крылатого монстра.
        Истошно заверещав, мутант спикировал на мальчика. Анохин побежал, оскальзываясь на стертых от времени ступенях. Его спас поворот: тварь не успела среагировать и влетела в стену. Хохол получил несколько секунд форы. Он метнулся было мимо оглушенной бестии, но мутант развернулся на тесной площадке и полоснул Марину по спине острыми когтями. Женщина вскрикнула.
        Хохол рванул вниз по лестнице, а тварь, которой не хватало места для взлета, ползла следом, яростно клекоча.
        Они выскочили на улицу и побежали вниз, к Москве-реке, надеясь лишь на удачу. Монстр высунулся из подъезда, но преследовать их не стал. Видимо, страх перед обитателями вод был сильнее жажды добычи. Это поняли и беглецы.
        Анохин резко затормозил.
        - Нет. Только не туда. Там… - Юноша икнул от ужаса, не в силах выговорить, что именно его пугало.
        - Твою мать. Без патронов не прорвемся, - выругался Хохол. - Че делать будем?
        - Женя… - простонала Марина. - Скорее. Тут опаснее, чем у реки. Успеем…
        Быстро преодолев расстояние до реки, они побежали по набережной в сторону разрушенного комплекса «Лужники» - круглого здания бывшего стадиона.
        - Проскочили, кажись, - спустя полчаса сумасшедшей гонки выдохнул Хохол.
        - Еще подъем на гору и лес, - задыхаясь, в отчаянии прошептал Митя.
        Солнце раскаленной монеткой упало за горизонт. Алая полоска заката, озарив замирающий мегаполис последними кровавыми отсветами, вскоре исчезла. Набережную Москвы-реки окутали сумерки, непривычно темные и сырые. Двое мужчин двигались в темноте по узкой тропе между зарослями деревьев, отделявшими проспект от набережной, и полусгнившим металлическим парапетом, за которым сыто булькала масляная гладь воды.
        Тропа разведчиков, более-менее безопасная, то есть пролегающая в стороне от мест охоты мутантов, шла по другому берегу реки. И единственной переправой, где не было неизвестных опасностей, был Андреевский мост, ведущий от метро Фрунзенская к Нескучному саду. И то туда без полного рожка патронов сунулся бы только полный самоубийца. Но мост был далеко позади. А впереди - только полуразрушенная эстакада метро и станция Воробьевы горы.
        Марина давно потеряла сознание от тряски и боли. Да и здесь она была не советчик…
        - Мить, куда мы идем? - мрачно поинтересовался Хохол, когда двое разведчиков остановились передохнуть перед подъемом на метромост. - Где этот твой бункер?
        - До этого ты шел за мной без лишних вопросов, - отозвался паренек. - Почему тебе сейчас стало это важно?
        - Тебе сложно сказать или это тайна? Из-за Марины ты отказался от хорошей жизни охранника на Фрунзенской, был жестоко бит и оказался здесь. Я уверен, ты ее не бросишь, и доверяю тебе. Но я хочу знать, чего ради мы бегаем от монстров, почему тащим полуживую женщину и куда? - устало ответил Женя.
        - Потому что хотим еще пожить, - мрачно сказал Митя. - Мы идем в бункер в Раменках.
        - В Изумрудный город, что ли? - удивился Хохол и, занятый ремнем, который стягивал руки Марины, упустил пистолет.
        «Макаров» упал на асфальт с громким стуком, и в наступившей тишине сгустившихся сумерек этот звук был подобен раскату грома. Беглецы замерли, потрясенные - такое безмолвие царило вокруг. На станциях никогда не было тишины. В туннелях шумел ветер или попискивали крысы. В разрушенный город день приносил свои звуки, и очень громкие: скрежет металла машин, когда на них взбирался новый обитатель мегаполиса, крики разных тварей, зловещее бульканье реки и старых коммуникаций, шелест листвы разросшейся флоры. Сейчас тишина стояла мертвая, только сквозь фильтры респираторов вырывалось дыхание двух мужчин. Не было даже ветра.
        Женя вытер со лба испарину. Так страшно ему не было никогда в жизни, ни в зловещих туннелях, ни при встрече с мутантами лоб в лоб. Это безмолвие новой природы угнетало, порождало панику.
        Анохин побелел, парализованный животным страхом, до краев затопленный нехорошим предчувствием. И не так страшно было бы встретиться с ночным мутантом, даже с той же крылатой тварью из высотки на Спортивной, как осознавать, что не происходит ни-че-го. Жизнь вокруг Москвы-реки с наступлением темноты будто бы вымерла.
        И вдруг в темноте из тишины раздалось негромкое «шлеп-шлеп-шлеп».
        - Бежим, - прошептал Хохол.
        И остался стоять.
        Простая фраза прозвучала как приговор, не получалось двинуться с места. И только завораживающее, гипнотизирующее «шлеп-шлеп-шлеп» со стороны реки. Безлунная, беззвездная ночь скрадывала звуки, а в наступившей тьме невозможно было разглядеть даже то, что происходит в паре метров.
        К шлепанью прибавилось утробное урчание - похоже, существо, которое скрывала темнота, было совсем близко.
        - Бежим! - заорал Женя, и этот крик, разорвав жуткое безмолвие, придал сил. Хохол и Митя сорвались с места и ринулись к лестнице метромоста. Булькающие звуки заглушили шлепанье - кажется, мутант почуял добычу. Вдруг ремень разъехался, и Хохол с ужасом понял, что Марина соскользнула на землю.
        - Митя! - срывающимся голосом крикнул мужчина, разворачиваясь. Анохин повернулся, задыхаясь от быстрого бега, и понял, что им не спастись.
        Марина застонала, от удара об землю придя в себя. И увидела над собой жуткую морду с раскрытой пастью и тремя рядами треугольных зубов. От мутанта исходило страшное зловоние, к которому добавлялся запах тины. Липкая нитка слюны капнула Марине на лоб.
        «Это конец!» - мелькнула усталая мысль - и погасла.
        А вокруг все громче раздавалось зловещее урчание и шлепанье других мутантов, превращавшееся в монотонный гул.
        Женя дрожащими руками передернул затвор. Выстрелил. И промахнулся.

* * *
        - Что делать будем? Пять дней прошло, Алексеевой до сих пор нет, - спросил Миша.
        Совет «старой гвардии» в составе семи человек собрался в кабинете Андрея Савельевича для принятия решения. Паценков нервно расхаживал вдоль стены. Начальника мучило чувство вины, ведь это он отдал приказ - преступный по сути - отправить Марину в одиночестве на поверхность.
        - Искать, надо непременно искать! - высказалась Ксения, у которой с заместителем начальника бункера были теплые дружеские отношения.
        - А если ее уже нет в живых? - хмуро спросил Паценков.
        - Хотя бы узнать, так ли это. Если это были мутанты, хоть что-то на поверхности можно будет найти. Если все же… - Ксюша осеклась. - Если это все же обитатели метро, о которых беспрестанно говорит Володя, я считаю, что нужно идти к Фрунзенской, хотя бы с целью разведки. Владимир, ты знаешь условный стук этой станции?
        Володя, единственный представитель молодежи в кабинете Андрея, замялся. Опустил голову. Потом виновато шмыгнул носом, но взгляд поднять не решился.
        - Это точно были разведчики из метро. Мутанты условный стук не знали, это был Никита. Значит, Марина Александровна ушла с ними. Позывной на станции - точка-точка-тире-точка, через паузу точка-тире-точка. Получается «Фр», если азбукой Морзе, - ответил мальчик.
        - Значит, Марина ушла с разведчиками в метро. Мотивы ее мне совершенно непонятны… - устало вздохнул Миша. - Но факт того, что у нас пропал очень важный человек, остается фактом. Я за поисковую операцию.
        - Кто еще за? - спросил Паценков.
        Его мучили сомнения. Больше всего на свете начальнику бункера хотелось, чтобы заместитель, эта неприметная серая мышь, которая знала все и которой все боялись, исчезла навсегда, освободив его от незримой тяжести своего присутствия. Но Паценкову было страшно. Страшно осознавать, что без Марины отлаженный быт может рухнуть. Есть ли ей замена? Кто встанет на ее место, кто из «старой гвардии» знает все тайны молчаливой и странной женщины? У каждого в этом бункере были свои секреты, несмотря на столько лет совместной жизни под одной крышей, под мрачными серыми сводами. Начальник бункера не знал, что на самом деле находится в отсеках фильтрации, никогда в жизни не поднимался на поверхность. Кукла, марионетка в руках Марины. Как того и желал покойный Григорий Николаевич Кошкин. Как такое могло произойти? Как за столько лет ему, Андрею Савельевичу, капитану этого подземного корабля, не удалось узнать свои владения до конца? Как получилось, что многие вещи оказались за гранью его понимания? У Паценкова тоже были свои тайны…
        Когда власть в бункере держал Григорий Николаевич, все казалось ясным и логичным. Он держит власть, а за техническую часть отвечает его помощница Алексеева. Сам начальник никогда не отлучался из бункера, у него находились ключи от оружейной, и в случае мятежа он и безоговорочно верная ему Марина имели возможность расстрелять безоружных повстанцев. Кошкин улаживал все конфликты, перебоев со снабжением не было, жизнь текла, строго упорядоченная по часам, а любое недовольство пресекалось раньше, чем успевало стать всеобщей заразой.
        После смерти Григория Николаевича все стало иначе. На его место встал Андрей Савельевич. Еще довольно молодой и амбициозный, новый начальник бункера пожелал единоличной власти и того же безусловного подчинения, которого сумел достичь Кошкин. Паценков не учел лишь одного - кто реально оказался «у руля». Марина Алексеева, о которой бункер знал все и ничего. Скромная и незаметная женщина вдруг оказалась не той, за кого ее принимал Андрей…

* * *
        - Добрый день, Андрей. Звал? - с улыбкой спросила Марина, заглядывая в кабинет.
        - Вызывал, - ответил Паценков, напирая на официальность фразы.
        Алексеева поджала губы и недобро прищурилась, однако промолчала.
        - Какие-то вопросы, товарищ начальник? - наконец спросила она.
        - Да. Покажешь мне бункер.
        - Можно подумать, ты его не видел, - усмехнулась Марина.
        - Ты прекрасно поняла, о чем я. О тех отсеках, куда мне был закрыт доступ. Теперь я должен знать, что там находится.
        - Идем, - пожала плечами Алексеева.
        Они вышли из кабинета нового начальника бункера и спустились на второй этаж, к техническим помещениям.
        - Отсек фильтрации, - спокойно ответила Марина, пропуская Паценкова вперед.
        Новый начальник бункера смотрел на тяжелые махины фильтров и паутину труб и понимал, что ничего не смыслит в том, как здесь все устроено. По крайней мере, с первого взгляда.
        Женщина захлопнула тяжелую гермодверь и повернула вентиль.
        - Что происходит?! - Андрей торопливо повернулся.
        На него смотрело дуло пистолета, тускло блестящее в свете лампочки.
        - Теперь слушай меня внимательно. Ты не хуже меня знаешь, что в жизни этого бункера понимаешь не больше, чем в китайском языке. Попробуешь убрать меня - сдохнешь сам и утащишь за собой всех жителей убежища. Тебе невыгодно со мной воевать, а мне невыгодно иметь врага в тылу. Друзьями нам с тобой не стать - ты не простишь мне этого разговора. Но сотрудничать мы обязаны. Я не претендую на твою корону, хочешь править - правь. Торжественно проводи праздники, говори речи, стань нашей надеждой и опорой. Об одном прошу: не мешай мне. Раздавай приказы сколько влезет, но пусть они не касаются тех вещей, которые могут погубить наш шаткий порядок. Я знаю многое. Мы с Григорием четырнадцать лет налаживали все то, что досталось тебе в наследство. Попробуешь разрушить - и я тебя уберу. «Старая гвардия» верна мне. Не пытайся взять на себя больше, чем реально можешь, и тогда все по-прежнему будет хорошо.
        Паценков был трусом, но не дураком. Неплохой управленец, колоритный мужчина, пользовавшийся любовью и дружбой большей части населения бункера, он осознал, что Марина права. Понимание шаткости и неверности всей жизни бункера перепугало его куда больше, чем пистолет в руках женщины. Но больше мужчину смутил ее голос и усталые, полные бесконечной тоски глаза, смотревшие на него со смесью жалости и презрения. Что-то было в них такое, отчего Паценков понял, что рука заместительницы не дрогнет. Здесь, в пустом отсеке фильтрации, где на стенах плясали зыбкие тени от маломощной лампы, Андрей с поразительной ясностью вспомнил первые дни ужаса и хаоса, которые царили здесь много лет назад, в первые часы после Катастрофы. Вспомнил, как в ужасе и отчаянии плакал по ночам, просыпаясь от холода и сырости возле неприютных зеленых стен убежища. И что именно эта женщина, стоявшая напротив него, первой отправилась на поверхность, к пугающей неизвестности. Не он, не кто-то другой, а она, Марина Алексеева. И она действительно знает то, что недоступно ему и остальным. Да, Паценков будет ненавидеть ее. Все эти годы
ненавидеть и желать ей смерти за то, что слабая женщина оказалась сильнее его, ненавидеть, но подчиняться. Бояться, кричать в бессильной злобе, глядя в спокойное, усталое лицо и подчиняться. Каждый раз, когда она будет уходить в экспедиции на поверхность, мечтать, чтобы ее разорвали мутанты, и с содроганием и страхом ожидать, что Марина действительно может не вернуться…
        Начальник бункера исподлобья взглянул на заместительницу.
        - Я понял тебя, - ответил он. Голос мужчины звучал спокойно, но на виске нервно билась жилка.
        - Вот и славно, - улыбнулась Алексеева, опуская пистолет. - Поверь, я не желаю тебе зла. Я лишь хочу, чтобы ради чувства собственной важности ты не погубил наш дом. Видишь, вот здесь у нас фильтры. Химический и радиационный, соединены между собой, из тех труб в вентиляцию поступает очищенный воздух. Здорово, правда? Идем, я думаю, тебе стоит произнести речь. И пожалуйста, пусть эта беседа станет нашей маленькой тайной.
        Паценков раздраженно передернул плечами.

* * *
        Андрей Савельевич устало потер переносицу, вырываясь из плена неприятных воспоминаний.
        - Итак, кто за организацию поискового отряда? - повторил он вопрос.
        Приняли единогласно. Было решено подниматься на поверхность, осмотреть нижний ярус у бункера, и если там ничего не станет ясно, спускаться к Москве-реке и идти в сторону Фрунзенской.
        - Чернов, ты за старшего, с собой возьми четверых ребят. Выходите сейчас же, пока ночь. Позывной тот же, что у Алексеевой. Удачи, - напутствовал Андрей Савельевич.
        - Я тоже пойду! - подал голос Ваня.
        - Куда, со сломанной рукой? Остаешься тут! - резко возразил Миша.
        - Я пойду! Рука уже в порядке, все нормально, - непреклонно ответил Волков.
        - Ну что же, решено. Все свободны, - подвел итог Паценков.
        Когда все вышли из кабинета, в коридоре Ксения бросилась на шею Мише.
        - Там же Москва-река, а ночью, ты же знаешь, что там происходит ночью… - всхлипывала она, обнимая мужа.
        - Ксюша, в первый раз, что ли? Патронов возьмем, отстреляемся. А нет - так придумаем по ходу. Маринку надо выручать. Вдруг беда? - оправдывался Чернов. Женских слез суровый разведчик не выносил, не знал, как реагировать, когда рядом рыдает боевая подруга. А жену он любил, любил детской, светлой любовью, редким чувством для погребенного в осколках ядерной войны мира.
        - Опять эта Марина! - взвизгнула Ксения, отталкивая Мишу. - Опять она! Чуть что в этом бункере - сразу Марина! Кто она такая? Пробилась, прорвалась! Ненавижу!
        Чернов обескураженно смотрел на женщину.
        - Ты чего? - шепотом спросил он. - Это же подруга твоя. Ты же сама только что сказала, что надо искать! Вместе столько всего прошли. А сколько Алексеева нас из переделок вытаскивала? Разве не помнишь? Неужели мы не люди, чтобы не помочь?
        Ксюша растирала по лицу слезы рукавом рубашки.
        - Я думала, что тебя не отправят! Опять тебя! Ты не понимаешь, ты можешь погибнуть из-за нее! - выкрикнула она и бросилась прочь по коридору.
        Ксения сломалась. Столько лет она копила в себе дружбу и снисхождение - по кусочкам, а теперь простая и древняя, как мир, ревность потоком выплеснула всю грязь наружу.
        Человек похож на губку. Эмоции могут накапливаться, собираться, чтобы в один прекрасный день чаша переполнилась, и все то, что впитала человеческая душа, излилось вовне. Доброту копить сложно. Хорошее настроение не удержишь в секрете. Трудно копить созидательные силы, они мгновенно ищут себе выход. В бункере таким выходом стала работа и творчество. Выведенный краской на стене девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием» Алексеева пыталась сделать основой их жизни. И снова ошиблась.
        Грязь и подлость имели свойство накипать, как серая пена в кастрюле с бульоном. Мелкая обида, разовые несправедливости, тяжесть обреченного существования, где каждый день ожидали худшего, злоба, зависть и безотчетная тоска - не светлая лиричная грусть, которая вдохновляет и дарит умиротворение, а депрессивное, смешанное с угрюмостью и ненавистью отчаянье, - все это откладывалось в закромах души, копилось там, вызревало, и даже самые хорошие, самые светлые и душевные люди срывались.
        Человеку изначально низкому, гадкому было проще. Зачем держать в себе негатив, когда можно ударить слабого, обидеть подчиненного или ребенка? И таких в большом метро были тысячи. Приспособленцев, готовых перегрызть горло за кусок собственного благополучия. Их набирали в расстрельные команды, они могли не пропустить на станцию мать с ребенком, оставив умирать в туннеле. Самые отбросы общества, тщательно маскировавшиеся в мире до катастрофы, интриганы, истерички и сплетники, убийцы и воры вылезли к людям и стали королями мира, который за столько лет развития и эволюции научился лишь виртуозно убивать себе подобных, разрушая судьбы и вселенные. В мире, где не нужно было прятать злую морду за розовенькой маской Иванушки-дурачка, этот сброд чувствовал себя привольно.
        Когда человек вечно пакостит окружающим, ничего иного от него не ждешь. Но когда самые интеллигентные, самые добрые, сострадающие и мягкие вдруг кричат, размахивая кулаками, или предлагают добить слабого, им это не прощается. И пока вся эта вязкая тина обид, лжи и боли не выльется из переполненной до краев души, человеку не будет покоя, эта дрянь разъест его изнутри, погубит ночными кошмарами, тягостными размышлениями в темноте и тишине, сведет с ума. Хорошим людям, увы, что в этом, что в прежнем мире прощалось куда меньше. Отъявленному подлецу не плевали под ноги, презрительно отворачиваясь. Его не обзывали последними словами, не замечали совсем уж мелочей. Потому что для него это было нормой, которая приелась настолько, что не бросалась в глаза. В мире до войны было принято мило улыбаться в лицо даже тем, кто откровенно раздражал, представительные мужчины в костюмах приветствовали друг друга, пожимая руки в притворной радости встречи. И ненавидели так, что готовы были разорвать. Это назвали этикетом, и так было принято. В новом мире моральные разложенцы заняли самые верхушки. Среди них были те,
кто не побоялся стрелять в женщин, детей и стариков, когда делили власть в метро и многочисленных убежищах. Те, кто никогда не подавал руки, карабкаясь к вершине. Те, кто топтал, бил и резал, лишь бы выгадать побольше для себя. Они стали венцом нового, обреченного и беспощадного мира, и люди лебезили перед ними, кланялись в ноги, потому что они были сильны. И все же стоило одному из них скатиться с высокого трона, те, кто минуту назад стоял на коленях, мгновенно отдавали приказ расстрелять, разорвать, уничтожить. Так было, так есть и так будет. В этом искусстве «царю природы» нет равных.
        Хорошим людям было сложнее, куда сложнее. Обида не находила выхода, собиралась в груди тугим комком невыплаканных слез. Душила, мучила. Доброта не позволяла отказать, пусть в ущерб себе, вежливость - нахамить, человеколюбие заставляло выслушивать. И все вокруг совершенно искренне считали, что хороший человек обижаться не имеет права. Могли задеть, пребольно, жестоко, и тогда незаживающая рана на сердце грозила превратиться в гнойный рубец. Каждый был уверен, что милый и добрый товарищ никогда не сможет ответить. А когда это случалось - не прощали. Мягкий, тихий интеллигент становился отщепенцем. Не подлым, не злым - всего лишь оступившимся. Маленькие оплошности припоминались вновь и вновь. И каждое сказанное слово, каждое брошенное в лицо обвинение не приводило к раскаянию, но озлобляло еще больше.
        Так стало с Ксюшей. Уравновешенная, прекрасно относящаяся к Марине, заботливая и ласковая, она сорвалась, когда стало совсем невыносимо. И была осуждена революционным трибуналом человеческих умозаключений - без суда и следствия.
        Миша стоял у двери кабинета Паценкова и размышлял. В его душе чувство долга боролось с инстинктом самосохранения.
        Помощь соратнику считалась непозволительной слабостью в сумасшедшем мире после Катастрофы. В метро можно было верить только в себя и только на себя рассчитывать. Алексеева никогда не ждала ни помощи, ни поддержки, но всегда протягивала руку другим. Отводила преследование мутантов, рискуя жизнью, чтобы группа могла вернуться в бункер. Когда вспыхнул генератор несколько лет назад, она первой бросилась на нижний этаж, в самое пекло, потому что могли пострадать дежурные по плантации.
        Идеальных людей не существует, и своих недостатков у Марины хватало. Излишне горячая, поспешная в своих решениях, она часто необдуманно, очертя голову бросалась делать что-то и ошибалась. Ошибалась много, вставала, утирала слезы и шла дальше. Хранила слишком много секретов, своих и чужих, и поэтому население бункера старалось не иметь с женщиной внеслужебных дел. Марина была одиночкой, ни с кем не сошедшейся радикальными взглядами на жизнь и излишней требовательностью. Но все это перекрывало одно чуждое новому миру качество - своих заместитель начальника бункера не бросала. Излишне жестокая к нарушителям дисциплины, высокомерная с подчиненными (пожалуй, здесь Михаил мог ее понять - груз, свалившийся на ее плечи, оказался слишком тяжким), Алексеева была справедлива и верна только делу бункера.
        «Ну вот, еще из-за нее с Ксюшей поссорился! И правда, кому сдалось искать человека, который, скорее всего, уже мертв…» - проскользнула в сознание мужчины мелочная, гадкая мысль. И посеяла сомнения. Хотелось отказаться от похода, плюнуть на все и вернуться к жене, помириться и уснуть в обнимку.
        - Ты идешь? - окликнул Ваня.
        - А смысл? - машинально отозвался Миша.
        - Чего? - удивился Волков. - Ты больной?
        - А смысл? - повторил Чернов. - Никакой надежды. Кому сдалась Алексеева, ее уже нет в живых, а искать труп я не намерен.
        Ваня здоровой рукой пихнул его в бок.
        - Очнись, Миша, ты что? Это же Марина, наша Марина! А будь это ты, я? Или кто-нибудь из наших детей? Что за мысли у тебя такие гадкие? Это Ксюша тебя дергает? Так ты бабу не слушай! - прикрикнул он.
        Миша вздохнул. Маленькие человеческие мыслишки казались слишком соблазнительными, чтобы просто так отказаться от них.
        - Нет, Ксюша тут ни при чем, - соврал разведчик. - Просто я не вижу смысла.
        - Смысл тебе подавай?! - взвился Волков. - Алексеева никогда ни в чем не искала скрытого смысла, она брала и делала, и пыталась нам всем подать пример! А ты просто струсил. Пожалел себя. Мы пойдем сами, потому что я уверен, что Марина жива. А ты оставайся тут и прячься дальше за бабью юбку!
        Мужчина торопливо пошел по коридору в сторону гермодверей. И Михаилу стало невыносимо стыдно за свою слабость.
        - Вань, постой, - на ходу крикнул он, догоняя товарища. - Извини. Я иду.
        Разведчикам выдали по запасному рожку к автомату. Путь предстоял неблизкий, и неизвестно, что могло встретиться на поверхности в тех краях, куда разведчики бункера обычно не забирались.
        А между тем, в отряде произошли изменения. Вместо одного из молодых ребят вызвался идти Костя. Итого получалось, что на поверхность отправлялись сразу трое старших мужчин, которые помнили прежнюю жизнь. Впервые за много лет: Марина старалась в отряд к одному опытному разведчику ставить молодых ребят или отправлять новоявленных разведчиков одних. Это было резонно - помнивших жизнь на поверхности в бункере оставалось четырнадцать, из них мужчин - только шесть.
        Еще в отряде - Володя, помнивший позывные Фрунзенской и хоть мало-мальски представляющий себе, что такое жизнь в большом метро. И Илья, который до сих пор считал себя виноватым перед Мариной за то, что сообщил ей о смерти Петра.
        - Последние напутствия, - устало вздохнул Паценков, появляясь перед внутренней гермодверью. - В перестрелки не вступайте. Постарайтесь вернуться все. Я желаю вам только удачи, потому что лишь везение может вас спасти. Я надеюсь, что Марина жива. С Богом!
        Первый раз бункер видел начальника таким. Уставшим, почти сломленным. И первый раз за долгие-долгие годы удачи просили у Бога, а не у самих себя.
        - Идем! - приказал уже пришедший в себя Чернов.
        Отряд вышел из бункера. Крышка люка последнего пристанища захлопнулась. А дальше… Дальше предстояло просто идти вперед, не задавая провокационных вопросов «зачем».

* * *
        Марина дернулась и закричала от ужаса, когда острые клыки сомкнулись в паре сантиметров от ее лица. И снова раздался выстрел. Тварь начала медленно заваливаться вперед, грозя раздавить женщину своим весом. Из простреленного глаза на лицо Алексеевой текла слизь вперемешку с мутноватой бесцветной кровью монстра.
        Тонкие лучи фонарей вспороли пространство. Послышалась отчаянная брань. Ночные твари на миг замешкались, ослепленные. Сильные руки рванули женщину из-под тела убитого мутанта, протащили по земле.
        - Скорее! Держи ее, держи! - крикнул до боли знакомый голос. Алексееву подняли на ноги.
        - Мишенька… - всхлипнула Марина. Из глаз ручьем покатились непрошеные слезы. Женщину трясло.
        - Идти можешь? - спросил Чернов, перекрикивая грохот выстрелов.
        - Не… нет… - выдохнула Марина, мешком обвиснув на руках друга.
        - Костя, Илья, держите, на мост, бегом! Скорее! - приказал Миша, стягивая с плеча автомат.
        Урчание становилось все громче и все ближе.
        Ночное небо огласил страшный, полный боли вопль. Володя не успел отстреляться. Челюсти мутанта сомкнулись на ноге юноши, и монстр потащил его за собой. Его собратья отвлеклись от погони всего на несколько секунд - разделить еще живую добычу. Владимир захрипел и затих.
        - Бегом! - скомандовал Миша. - Эй, вы, за нами, вперед!
        Хохол схватил за шиворот слабо соображающего от страха Митю, потащил за собой. Спустя пару мгновений отряд был у лестницы метромоста.
        - Живее, живее! - поторопил Чернов, страхуя отход.
        Тяжелые ботинки загрохотали по железному настилу. Пробовать мост на прочность не было времени - счет шел не на секунды - на доли секунд. Твари уже взобрались на лестницу.
        Первым бежал Ваня, подсвечивая фонарем путь. Следом за ним Костя тащил бесчувственную Марину, Женя подталкивал спотыкающегося Анохина и ловил его за шиворот, если Митя падал. Их отход страховали Илья и Миша. Вполоборота, держа на весу автоматы, они двигались медленнее отряда.
        Чернов споткнулся, попал ногой в выбоину в провалившейся металлической решетке и осел на пешеходный настил.
        Твари были намного ближе, чем казалось раньше, их скорости мог позавидовать даже малолитражный мотоцикл. Обрюзгшие, с короткими лапами, покрытые непробиваемой чешуей. Их огромные пасти были полны острых зубов в несколько рядов, четыре мутноватых глаза прекрасно видели в темноте. Сзади по земле волочился хвост - при погоне он служил рычагом, добавляющим скорости.
        Разведчик попытался вытащить ногу, но армейский тяжелый ботинок крепко засел между прутьями решетки.
        Миша выстрелил несколько раз и понял, что патроны кончились. Переставить рожок он уже не успевал. Мутанты ловко перелезли через тела убитых разведчиком товарищей и устремились вперед.
        - Илья! - срывающимся от ужаса голосом крикнул Чернов.
        Напарник метнулся вперед и понял, что не успевает. Твари подползли слишком близко, и Мише было уже не помочь.
        Юноша выстрелил несколько раз. Но мутантов явно было больше, чем попаданий. Страшные тела сомкнулись над Мишей, поглотив его предсмертный вопль.
        Илья побежал. Уже не прикрывая отход, просто стремясь догнать уходивший отряд, пытаясь спасти свою жизнь. На лестнице вниз Костя оступился и упал, теряя драгоценные секунды. Поднял Марину.
        Женщина была в сознании, она слышала предсмертный крик Миши, чувствовала кожей липкий страх. Без респиратора вонь, исходившая от монстров, казалась совсем омерзительной. Глаза слезились от ветра и от смрада.
        От удара о каменные ступени лестницы Алексеева вновь лишилась чувств. Стало темно и так тихо…
        
        Глава 8
        Возвращение домой
        Марина сорвалась. Сорвалась в первый - и в последний раз. Самоубийство последнего близкого человека - подруги Анечки - подкосило ее, лишило веры. Девушка впала в полную апатию, вяло откликалась на требования руководства, чаще отмалчивалась, бродя по бункеру мрачным привидением.
        - Марин! Иди сюда!
        Алексеева неохотно обернулась. Ваня весело махал ей рукой. Рядом стояла целая компания. Миша. Антон - молодой студент-философ, который до катастрофы увлекался боевыми искусствами и поэтому большую часть времени проводил с Павлом Александровичем, бывшим охранником, а теперь заместителем начальника по охране и безопасности. Василий - математик из политологов. Виталий Кузнецов - преподаватель отечественной истории, совсем молодой доцент, который легко влился в коллектив бывших студентов и перешел со всеми на «ты».
        - Привет, - устало бросила Марина, подходя.
        - Маринка, мы сегодня в очередную экспедицию, думаем притащить из библиотеки книжек, хотим покопаться на стеллажах. Ты с нами? - Глаза Вани светились от восторга. Библиотека корпуса Гуманитарного института, довольно большое собрание книг по самым разным дисциплинам, вряд ли могла посоперничать с книгохранилищами МГУ, Главное здание которого было прекрасно видно с Мичуринского проспекта. Но туда доступа не было. Разведчики давно оставили мысль пробраться туда. Перепаханный взрывами Ломоносовский проспект и крайне неприятные мутанты отвадили от университета даже бесшабашную Алексееву и ее товарищей. Для жителей бункера уцелевшее Главное здание стало символом, почти что святыней прежнего мира до Катастрофы, а к святыням, как твердо уяснили себе суеверные подземные обитатели, прикасаться нельзя, иначе быть беде. Зато родная и знакомая библиотека в корпусе давно была предметом вожделения Волкова. Григорий Николаевич не позволял разведчикам ходить туда, ведь первоначальная задача все же заключалась в обеспечении жизнедеятельности бункера. И только спустя два года исследовательская команда сумела,
наконец, перетащить с поверхности все самое необходимое, и начальник дал разрешение посетить заветное хранилище.
        Раньше в библиотеке книжки выдавали под запись, по несколько штук на руки в читальный зал. Теперь же, когда полуразрушенные залы стали никому не нужными, предметом вожделения молодых ученых и студентов было книгохранилище. Туда звала ребят не жажда наживы, а чистое любопытство и любовь к книгам, отзвук былого студенчества. И наконец мечта сбылась.
        - Я не хочу, - ответила Марина, не поднимая глаз.
        - Как так?! Ты же мечтала на книжки посмотреть, мы так долго ждали этого разрешения, а теперь - нет?! - неподдельно удивился Ваня.
        - Не хочу - и все! - Алексеева начинала раздражаться.
        Каждое утро для девушки начиналось одинаково - с ожидания конца дня, когда можно было снова забиться под покрывало, укрыться с головой и никого не видеть и не слышать. Общество действовало на нервы. А в закрытом бункере не было уединения. Начальство постоянно дергало новыми распоряжениями, надо было следить за жизнью подземных обитателей, смотреть, слушать, знать.
        - Ты совсем не компанейская! - обиженно протянул Волков.
        И терпение лопнуло.
        - Зато ты компанейский! - крикнула Марина. - Ты когда последний раз был в экспедиции?! Месяц назад, два? А я на той неделе! Ты на поверхность ходишь по сменам, тебя никто туда не гонит постоянно! А мне осточертело каждые две недели натягивать на себя противогаз и таскать тяжеленные рюкзаки! Надоело!
        Из глаз хлынули злые слезы. Спокойная и выдержанная обычно, девушка сорвалась. И досталось тем, кто больше всех доверял и сочувствовал.
        Так выходит в жизни - гнев и обиду человек выплескивает на ближних. На тех, кто ни в чем не виноват, не заслужил упреков. Когда эмоции хлещут через край, перед чужими людьми сдерживаться проще. И куда больнее слышать ласковый укор родного человека, чем жестокую насмешку того, кто бесконечно далек.
        Бич мира сего - непонимание. Одиночество и тяжесть неразделенной горечи ломает людей. Когда родные вдруг отходят неимоверно далеко, не желая понять глубокие душевные переживания, внутри становится пусто и плохо. Кажется, что весь мир хочет больнее задеть, уколоть равнодушием и холодностью. Притворное сочувствие и безразличие в глазах глубоко ранят. Пренебрежение медленно убивает последние ростки сострадания и жалости, топчет их, закапывает на самое дно души, и много времени пройдет, прежде чем они смогут возродиться снова.
        Здесь, под землей, где каждая эмоция была гипертрофирована, гротескна, отчуждение и непонимание поселилось в каждом. Когда на поверхности сущий ад, когда холодно, хочется есть и спать, когда нет надежды, сохранить сочувствие и понимание казалось невозможным. Ломались самые сильные, самые стойкие, те, кто должен был всегда успокоить и подбодрить. Когда плачет тот, кто в самой трудной ситуации всегда шутил и утешал других, становится поистине страшно. В такие минуты каждый житель последнего убежища кожей ощущал холодный ужас безнадежности. В мире, где не во что было верить. Когда бункер становился маленькой вселенной для последних выживших, можно было рассказывать детям на ночь о том, как будет прекрасна будущая жизнь на поверхности - но не надеяться, не ждать и не желать.
        Когда мир разделился на «до» и «после», это доведенное до абсурда деление диктовало свои правила на жизнь. Менялись нормы и роли, а человек эволюционировал все дальше и дальше - и откатывался назад. В девятнадцатом веке сострадание, взаимопомощь и любовь к ближнему считались лучшими качествами, достойными высшей награды. Двадцатый век велел подавать руку помощи товарищу, но рассчитывать лишь на себя. Двадцать первый век научил убирать эту руку, прятать за маской и горе, и радость, не ждать, не просить сочувствия. Жалость и желание помочь стали позорными чувствами, достойными порицания и насмешек. Человек, умоляющий о сострадании, раздавленный, истерзанный страшным миром, считался слабым, ничтожным. В таких плевали, от таких отворачивались. И шли дальше - по головам, по сломанным судьбам и искалеченным душам. И достаточно было лишь обернуться назад, поднять упавшего, прижать к себе, утешая, и человечество было бы спасено. Техническая революция и духовный регресс, когда homo sapiens постиндустриального мира уподоблялся мрачному варвару Средневековья, сгубили последнюю цивилизацию, загнали под землю,
похоронили заживо в тесных бункерах и метро. Но даже там «цивилизованный» современный человек не сумел понять своих ошибок. И вновь, и вновь наступая на те же грабли, он продолжал убивать себя своими собственными руками.
        Марина бросилась прочь.
        - Как с цепи сорвалась! - недовольно проворчал Антон.
        Ему суровости было не занимать. Приученный с детства верить только себе, терпеть боль и лишения, он казался несгибаемым великаном среди бушующего моря. И плакал в подушку по ночам, обнимая плюшевого зайчика, которого он подобрал на поверхности полтора года назад, думая, что никто не видит и не знает об этом…
        Дежурный по этажу постучался в дверь кабинета Алексеевой. Марина утерла слезы ладонью и вышла.
        - Тебя Григорий вызывает, - доложил юноша.
        Девушка скривилась. Уж кого-кого, а любимого начальника сейчас видеть не хотелось. Но, как и до катастрофы, начальство есть начальство, и его распоряжения не обсуждаются. Больно ли, плохо, да пусть весь мир встанет с ног на голову, - нужно идти, делать, исполнять.
        Алексеева вздохнула и направилась к соседней двери.
        Григорий Николаевич встретил Марину кивком, но сесть не предложил.
        - Что за эксцесс? - холодно поинтересовался он.
        - Я устала. Я больше не могу! - честно ответила девушка, не пряча глаз.
        - Не можешь? Давай проверим. Собирайся, через пятнадцать минут выход. Отряд уже готовится, тебе задание - найти немного книг по истории Отечества за двадцатый век, желательно, чтобы это были издания университетских ученых. Вам же надо восполнять знания, для себя стараешься.
        - Я не могу! Не справлюсь! Я же только что из экспедиции! - вскрикнула Марина.
        - А раз не справишься, лучше тебе сразу остаться на поверхности, мне в бункере нюни не нужны, - без эмоций ответил начальник.
        У девушки задрожали губы, глаза наполнились слезами. Дрожащими руками оправив камуфляжную куртку, Алексеева вытянулась по стойке смирно.
        - Есть выполнять! - по-армейски ответила она.
        - И откуда в тебе эти замашки? Кажется, я не пытаюсь сделать из бункера казарму, - протянул Григорий Николаевич.
        «Зато оставить подыхать от радиации за минутную слабость - это всегда пожалуйста!» - про себя добавила Марина.
        - Так проще держать себя в руках, - ответила она вслух.
        - Молодец. За то и ценю. Свободна, - кивнул мужчина.
        Отряд вышел на поверхность поздним вечером, когда солнце уже давно погасло, а дневные обитатели столицы, каких за два года развелось немало, попрятались по своим убежищам. Пару раз, когда разведчики задерживались на поверхности до восхода солнца, приходилось отстреливаться, но без потерь. Серьезных тварей разведчики еще не встречали, однако догадывались об их существовании. С ночными жителями мегаполиса пока столкнуться не довелось.
        Шли треугольником, на каждой стороне по два человека, справа - Марина и Виталий, слева - Ваня и Антон, смотрящими назад оказались Василий и Миша.
        Высотка Главного здания МГУ чернела в темноте далеко за их спинами. Что-то призрачное и эфемерное, на уровне интуиции, гнало оттуда суеверным страхом. Как и до Катастрофы, Университет жил своей жизнью, человеческой ли, или жизнью новых хозяев Москвы, оставаясь недосягаемой и таинственной легендой, вечным символом не только для жителей метро, но и для самых близких соседей, бункера Гуманитарного института.
        - Идемте в корпус, времени полно, в нашей библиотеке хочется подольше покопаться, Григорий дал задание найти кое-какие книжечки, но пока все посмотрим, там уже и рассвет. Вперед! - скомандовал Кузнецов, назначенный старшим.
        Разведчики вошли в здание через полуразрушенные проемы дверей. Марина дернула за рукав химзащиты Мишу, призывая его остановиться. Что-то показалось ей странным, не вписывающимся в ее воспоминания.
        На первом этаже здания больше не лежали жуткие останки людей…
        Жители бункера не бывали в родном корпусе больше года, исследуя магазины и склады в Раменках, поэтому видеть абсолютно пустой холл с обвалившейся облицовкой колонн показалось странно и… страшно. Особенно Марине и Мише, которые видели, что тут творилось в первые месяцы после катастрофы.
        Девушку заполнило нехорошее предчувствие. И до того сильное, что мигом запотел плексиглас противогаза, затряслись коленки.
        - Ребят, там что-то не так. Давайте не пойдем туда, - прошептала Алексеева в наступившей тишине.
        После недавней выходки товарищи не обратили на нее внимания.
        - Да ты просто струсила, как днем. Все окей, не психуй! - отозвался Ваня.
        - Тут нет трупов. А в самый первый раз мы чуть не по телам шли. Это плохо! Должны были хоть кости остаться! - настаивала Марина.
        - Так, если ты боишься - иди назад! - даже рассудительный Виталий вдруг утратил осмотрительность. - Никто тебя за уши сюда не тянет!
        Девушка поджала губы, побледнела от ярости. Больше всего на свете она ненавидела, когда ее обвиняли в несуществующих грехах. А уж трусихой она не была. Кажется, чувство страха атрофировалось в ней еще в НИИ экспериментальной фармацевтики, когда она забирала ящик с ампулами из рук раздувшегося трупа. Но теперь инстинкт самосохранения и интуиция шептали ей, что большей глупости они еще не совершали. Но злость и обида вытеснили здравый смысл.
        - Идем! - сквозь зубы прошипела Марина.
        Отряд поднялся на второй этаж по почти разрушенной лестнице. За прошедшие годы стекла окончательно потрескались, на лестнице растекались лужи после недавнего дождя. Штукатурка со стен осыпалась, плитки на ступенях давно пришли в негодность. Под ногами скрипела каменная крошка.
        На втором этаже находился актовый зал корпуса, большое помещение с красивым черным роялем и рядами кресел. Разведчики замерли, прислушиваясь. Со сцены, из-за занавеса раздавалось утробное урчание, чавканье и звук разгрызаемых костей. И всем сразу стало понятно, куда делись трупы, наполнявшие корпус. Вопрос о том, кто так отвратительно жрет в святая святых студенческой самодеятельности, оставался открытым. И не брезгует ли оно человечиной.
        Дальше события развивались молниеносно. Ваня сделал шаг назад, и под его ногой перекатился осколок кирпича. Было отчетливо слышно, как существо прекратило трапезу, зашевелилось прямо у входа в зал.
        Наконец, отряд увидел нового жителя корпуса. Тварь, похожая на богомола, тощая, с торчащими костями, покрытая спутанной длинной шерстью, с огромной пастью и множеством зубов, принюхиваясь, вышла из зала. В гробовой тишине кто-то из ребят споткнулся о камень и оттолкнул его ногой. Мутант повернул голову на звук. Марина первая поняла, что он слеп и ориентируется только по звуку и по запаху.
        Тишину корпуса огласил выстрел. Запах пороховых газов на несколько минут отбил обоняние монстра. Марина метнулась в один из боковых секторов, стараясь как можно громче топать.
        - Бегите! - крикнула она.
        Тварь заверещала на частоте, близкой к ультразвуку. Девушка едва не оглохла, дезориентируясь в пространстве. Обернулась на ходу. И увидела, как из аудиторий, актового зала, библиотеки выползают сотни тварей. Похоже, их организм был устроен как у летучей мыши. Ультразвуком они прощупывали пространство, а уши-локаторы улавливали отраженные волны. Страшные, косматые мутанты - и она, Марина, одна против всех. Группа разведчиков уже покинула опасный этаж, спасая свои жизни и оставив девушку наедине с кровожадными тварями. Вопрос о том, любят ли мутанты человечину, отпал сам собой. Не нужно было быть мудрецом, чтобы догадаться…
        Марина побежала по лестнице вниз, спасаясь от преследователей. Истошно вереща, монстры не отставали. Девушка почти выдохлась. Воздуха не хватало. Сердце колотилось как бешеное, легкие горели. Через разбитое окно Алексеева выскочила на улицу, упала, проехавшись по асфальту фильтром противогаза, поднялась и бросилась прочь. Твари понемногу начали отставать. Видно, голодны они не были, просто защищали свой новый дом - учебный корпус Гуманитарного института - от незваных гостей.
        «Натурально, «философы»! Вдумчиво так сожрать меня пытались!» - подумала Марина, восстанавливая дыхание, косясь на разбитые окна институтского книгохранилища, куда в этот раз экспедиции не суждено было попасть. Разрушенный мегаполис трепетно оберегал свои тайны…
        «Философы», так теперь бункер называл новых хозяев здания, урча и фыркая, удалились в корпус. А перед девушкой стояла почти невыполнимая задача проскочить парковку и второй этаж подвала…

* * *
        Марина закричала и пришла в себя, хватая ртом воздух.
        - Очнулась, очнулась! - зашумели рядом.
        Голова болела невыносимо. От громких звуков виски будто сдавило раскаленным обручем.
        «Где я? Опять… на допросе?» - с ужасом подумала женщина.
        - Пить… - Губы пересохли, распухли, и вместо внятных звуков выходило только жуткое хрипение.
        - Тише, тише, тебе так сразу нельзя, потерпи! - раздался успокаивающий голос рядом.
        Марина попыталась сесть. Закашлялась, чувствуя во рту привкус крови. Чьи-то руки поддержали Алексееву под спину, не давая упасть.
        К губам прикоснулся холодный металлический край кружки. Женщина жадно пила, чувствуя, как прохладные капли стекают на грудь.
        - Еще… - попросила Марина, когда кружка опустела.
        - Нет, пока хватит, нельзя так сразу, - ответил тот же голос.
        Алексеева попыталась открыть глаза. Ресницы слиплись, и сделать это оказалось очень трудно. Наконец, женщина смогла осмотреться. И вскрикнула от радости. Бункер. Ее родной, любимый бункер, желанный, как никогда.
        В медпункте, где, как оказалось, она находилась, было несколько человек. На соседней койке полусидел, опираясь на подушки, Митя. Ее плечи здоровой рукой поддерживал Ваня. У стены стоял Андрей и незнакомый мужчина.
        Рыжая спутанная борода, выбритая налысо голова с полосой длинных волос посередине на манер казацкого чуба, застиранная камуфляжная футболка, улыбка… очень знакомая… и очень родная. Марина смотрела не отрываясь и понимала, что сейчас закричит.
        Перед ней собственной персоной стоял человек, которого она так ждала, столько раз видела во сне, человек, которого женщина безвременно похоронила. Женя, ее любимый мужчина из Крыма.
        - Нет, этого не может быть… - прошептала Марина. И сорвалась на крик: - Тебя нет, ты умер, умер, тебя не может быть здесь!
        Голос не слушался. Она захрипела, закрыла лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Ее трясло. Ваня обнял ее за плечи, прижал к себе.
        - Тише, тише, ты чего? Это же Хохол, он вместе с Митей тебя спасал! - успокаивал женщину товарищ.
        - Нет, нет, он умер, давно умер, когда была Катастрофа, его не может быть здесь! Не может! Это бред, бред, мне страшно! - всхлипывала Алексеева, пряча лицо на груди Волкова.
        - Ну чего ты, смотри, он живой, обычный человек, не бойся! - увещевал Ваня.
        Марина еще раз взглянула в сторону двери.
        - Нет! - крикнула она, вновь пряча лицо в руках.
        - Да я это, я же! - подал голос Хохол. Чуть шепелявое «ж», визитная карточка мужчины. Достаточно высокий голос.
        Женщина зашлась в рыданиях, хватая ртом воздух.
        - Уходи, уходи, уходи! Ты мертвец, тебя нет! - шептала она, сжавшись в комочек на узкой кушетке.
        - Выйди, пожалуйста. У нее сильный стресс, Марина очень много пережила, ты сам говорил, сильное сотрясение. Я тебя позову, когда она придет в себя. - Паценков выставил Женю за дверь.
        - Мариша, он ушел, все хорошо! - ласково сказал начальник бункера, присаживаясь на корточки рядом с девушкой.
        Алексеева осторожно взглянула в сторону двери.
        - Вы мне тоже мерещитесь… Я по-прежнему на допросе, да? Уходите, не мучайте меня, я все равно уже умираю, - прошептала она, падая на подушку.
        - Ваня, шприц с лоразепамом, - потребовал Андрей.
        Легкий укол в предплечье - и Марина вновь погрузилась в спасительный сон.

* * *
        - Марина, проснитесь, пожалуйста, проснитесь, - умолял знакомый голос.
        Алексеева с трудом открыла глаза. Почувствовала себя чуть лучше, по крайней мере, смогла самостоятельно приподняться на локте.
        - Митя? - шепотом спросила она. В медпункте было темно, на столе медика горел ночник, основное освещение было погашено. - Ты чего?
        «Митя?! Нет, этого не может быть! Значит, это был не сон! Нет, ему нельзя быть здесь, ему нужно уходить!» - вихрем пронеслась в голове вереница мыслей. Голова немилосердно болела, Алексееву мутило. Нужно было немедленно встать, принять решение, что-то сделать, но давящая слабость заставила женщину со стоном упасть на подушку.
        Паренек опустил глаза.
        - Мне страшно, - прошептал он.
        - Что случилось?
        - Тут… Никого нет. Свет везде погашен, все думают, что я сплю. А я тут… бодрствую. А выйти боюсь. Очень есть хочется… Вы простите, что разбудил. - Анохин комкал в руках простынь.
        - Ничего, ничего. Сколько я в отключке? - Марина радовалась, что к ней, наконец, вернулась способность связно разговаривать, но сил хватило на пару фраз.
        - Дня четыре. Я тоже не выходил, мне ваш друг еду сюда приносил.
        - Где медик? - с усилием выговорила женщина, закрывая глаза.
        - Девушка приходила, сказала, она за медика. Я слышал, случайно, что старая женщина-врач умерла, пока вас не было, - испуганно ответил Митя.
        Марина застонала. Столько смертей сразу. Ну да, медик бункера оказалась местным долгожителем. Ей должно было исполниться семьдесят шесть. Пора…
        - Дверь… Позови дежурного… Рядом… - прошептала Марина.
        Через десять минут медпункт снова был полон народу. Несмотря на то, что команда «отбой» прозвучала полтора часа назад, старшие не спали. В помещении включили верхний свет.
        Илья, Костя и Ваня стояли рядом. У двери замерла Ирина, преподаватель философии.
        - Очень хорошо, что ты пришла в себя, - улыбнулся Андрей Савельевич. - Как ты себя чувствуешь?
        - Лучше, - осторожно отозвалась Марина. - Что произошло, пока я спала?
        - Ты точно хочешь знать, что произошло, пока тебя не было в бункере? Что случилось, когда тебя спасали… - устало спросил Паценков. Женщина кивнула. - Во время спасательной операции погибли Володя и Миша…
        На Алексееву нахлынули воспоминания. Вот закрытая квартира на Спортивной. Крылатая тварь, которая гналась за ними по лестнице, страшное шлепанье и урчание монстров из Москвы-реки. Лицо Миши в свете фонаря, звуки выстрелов разрезают тишину. Страшный крик Володи, которого заживо разорвали мутанты. Предсмертный вопль Миши, автоматная очередь. Каменные ступени метромоста. А потом темнота и забытье. И знакомая фигура в камуфляжной футболке.
        - Мишенька… Бедный, бедный Мишенька… - горестно вздохнула Марина, обхватив голову руками.
        Дверь медпункта открылась, в тесное помещение влетела Ксюша.
        - Это ты, это все ты виновата! Ты его погубила! - закричала она, бросаясь к женщине. Костя едва успел ее перехватить.
        Ксения дернулась и обмякла в сильных руках мужчины. По ее лицу градом катились слезы.
        - Ты, это ты во всем виновата! - повторяла она.
        - Прости меня… - пробормотала Алексеева, не поднимая головы. - Моя вина. Я сама себе никогда не прощу его смерти…
        - Нет, ты не виновата. Во всем виноват я, - раздался в наступившей тишине тихий голос Андрея. - Я отдал преступный приказ отправить Марину на поверхность одну, без сопровождения. Погорячился, испугался, и теперь из-за меня погибли люди.
        - Хватит разбора полетов! - гаркнул Костя. - Смерть не такое уж редкое явление! Ксения, я сочувствую тебе, мне очень жаль, но Миша мог погибнуть в любой другой экспедиции. Я запрещаю тебе трогать Марину. Она больна, очень много вынесла, и нашим долгом было прийти ей на помощь.
        Рыдающую Ксюшу выставили за дверь.
        - Ну что же, подведем итоги, - взявший себя в руки Паценков присел на стул медика. - Никита, Володя и Леша отправились к Москве-реке и волей случая встретились с разведчиками Фрунзенской. Лешу сожрали «философы», когда он возвращался один. Вова вернулся и настоятельно просил установить контакты с метро. Потом заявился отряд их разведчиков вместе с Никитой. Они несколько часов скреблись в бункер, чтобы установить мирное общение, и когда к ним вышла Марина в роли парламентера, ее похитили и пытали на Фрунзенской. Затем сочли мертвой и выкинули за ворота вместе с двумя преступниками местного разлива. Митю объявили предателем за то, что пытался помочь нашей разведчице, а Хохла, которого панически боится Марина, выставили с Кольца, но приняли на красной линии, которая считается коммунистической. У меня много вопросов, господа.
        - И у меня тоже, - подтвердил Ваня.
        - Пожалуй, и у меня, - добавил Костя. - Марина, что ты можешь сказать?
        - Вопросов и у меня хватает, - отозвалась женщина. Ей стало немного легче, по крайней мере, если не пытаться сесть, то хватало сил на связную речь. - Для начала поясню, почему мне кажется, что я до сих пор брежу. Тот мужчина, которого вы называете Хохлом, это Женя Иваненко, симферопольский националист, лентяй и дебошир. И - моя юношеская любовь. Как он тут оказался? За что его арестовали коммунисты метро? А самое главное, как его туда впустили? Насколько я успела понять, красная линия - это маленький аналог Советского Союза, образование с закрытыми границами, разведкой и системой внутреннего контроля, типа КГБ. И они вряд ли пускают на свои станции просто так. Митя, я права?
        Анохин торопливо закивал и зачастил:
        - Я не в курсе, как Хохол оказался у нас, правда! Я всего лишь солдат, мне никто ничего не докладывает.
        Ваня и Костя засмеялись.
        - Вот ведь, открестился от расспросов, молодец, парень, далеко пойдешь! - сквозь смех выговорил Волков, хлопнув юношу по плечу.
        Митя вжался в стену.
        - Я честно ничего не знаю! - прошептал он.
        - Ты не на допросе и вовсе не обязан отвечать. Ты гость, да и бункер наш мало походит на Красную линию. Ничего не бойся, - мягко успокоила его Марина.
        - А я и не боюсь! - выпрямился Анохин, сурово сдвинув брови.
        На совсем мальчишеском лице это суровое выражение показалось очень забавным. Картину колоритно дополняли два потемневших фингала под глазами - точно, дворовый забияка. Стоящие в медпункте не удержались и снова захихикали. Митя обиженно фыркнул.
        - Сколько тебе лет, герой? - совершенно серьезно спросил Андрей, не желая конфузить юношу.
        - Двадцать два!
        - Ничего себе! - удивился Паценков. - А выглядишь лет на пятнадцать. Куда ж тебя пристраивать-то? У нас самая старшая молодежь - семнадцать лет, все уже в бункере родились. Нам всем за тридцать давно. С кем же останешься?
        - Со мной, - улыбнулась Марина. - Я беру Митю в помощники. Ты не против?
        «Поздно что-то менять. Слишком много времени прошло. Дни мальчика сочтены… Митя обречен, всего лишь вопрос времени. Лучше уж пусть он будет под моим постоянным надзором. Тогда я смогу хоть что-то сделать…» - устало подумала она. Сил на жалость и сочувствие не осталось. Эти простые эмоции отнимали слишком много энергии, которой у женщины сейчас не было. Осталось смирение и безразличие…
        - Правда? - щеки Анохина расцвели румянцем. - Вот здорово!
        - Андрей, а этот… Хохол… Он где? - спросила Алексеева. Ей было страшно, но в то же время безумно хотелось снова увидеть этого человека.
        Паценков что-то крикнул дежурному, и через несколько минут на пороге бункера показался Евгений Иваненко собственной персоной.
        
        Глава 9
        «Так и живем!»
        Через неделю Марина и Митя почти поправились. Алексеева перебралась в свой кабинет, забрала туда и своего нового помощника. Когда, наконец, женщина сочла, что внешний вид пленников Фрунзенской больше никого не напугает, она разрешила Анохину появиться в бункере.
        Митя вышел из кабинета и замер у двери, восторженно озираясь. Верхний этаж представлял собой длинный коридор. Начинался он от внутреннего гермозатвора, дальше располагался вход в медпункт, комната Марины и кабинет Паценкова. Тяжелые стальные двери запирались на круглые замки-вентили. В самом конце коридора стоял дежурный и находился спуск на нижний ярус бункера. Бетонный пол, стены, покрытые потрескавшейся штукатуркой казенного синего цвета, тусклое освещение слабых лампочек.
        Юноша застыл, открыв рот и не в силах сдвинуться с места. После красного аварийного освещения станции, которое больше раздражало зрение, чем рассеивало темноту, довольно светлый коридор казался неземной дорогой.
        - Такой свет только в Ганзе и в Полисе, ну и на нескольких станциях нашей линии, - восторженно прошептал Анохин. - У нас в метро столько электричества нет…
        - У нас стоят четыре генератора, мы стараемся поддерживать освещение. На втором этаже - лампы дневного света, ртутные, у нас же все дети учатся, пишут и рисуют, - улыбнулась Марина. - А что такое Полис?
        - Четыре станции: Арбатская, Библиотека имени Ленина, Александровский сад и Боровицкая. Они объединились, и теперь там центр культуры и науки, настоящая цивилизация. Их сталкеры поднимаются на поверхность за книгами! - радостно пояснил парень.
        - Можешь считать, у нас почти то же самое. Культура и наука, таскаем с поверхности книги, учим детей. Да еще и светло, как видишь.
        - А откуда столько топлива? - удивился Митя.
        - Генераторы очень экономные. Три местных, из бункера, один с поверхности доставили, когда пожар случился, на замену. Мы весь бензин слили из ближайших автомобилей. Знаешь, как нам повезло - на пересечении Ломоносовского и Мичуринского, где выезд на большой проспект, сохранилась автозаправка. Подземные цистерны оказались полные, восемь огромных бочек под пятьдесят тонн - и все под завязку. Как не рвануло в день Катастрофы - не знаю… Мы туда почти пятнадцать лет ходим. Вообще, Митя, нам в этой жизни очень везет…
        - Такого не бывает… - удивленно протянул юноша. - Это слишком хорошо для правды!
        - И тем не менее. Рядом - куча магазинов с одеждой, оружейные магазины, продуктовые склады, набитые консервами, - чем не жизнь? Правда, каждое счастье рано или поздно кончается… - погрустнела Марина, задумавшись в первый раз за несколько дней над тревожившим ее вопросом.
        - Вот почему Павел Михайлович так хотел попасть в ваш бункер. Это же рай на земле! Такого даже в Полисе нет! У вас и еда такая вкусная, никогда такой не пробовал! - глаза Анохина горели.
        «Если бы за этим, маленький наивный мальчик… Ты так ничего и не понял. Начальник станции как никто иной был близок к разгадке моей самой главной тайны…» - устало подумала Марина. Подавив тоскливый вздох, она обернулась к Мите.
        - Картошка, что ли? Да, и здесь нам опять повезло. Как сообразили во всей этой суматохе - не знаю, но первое, что приказал сделать наш ныне покойный начальник, когда мы поняли, что остались одни, - это разобрать рельсы на третьем ярусе и устроить там огород. Пара мешков пророщенной картошки из бывшей столовой корпуса спасают нас уже столько лет. Потрясающее везение, - горько усмехнулась Алексеева.
        - Почему же вы в изоляции? Вы же так легко наладили жизнь в бункере!
        - Это тебе сейчас так кажется. А восемнадцать лет назад мы были никому не нужными студентами-историками, философами и политологами. Мы ничего не умели, ничего не знали. Пришлось учиться на своей шкуре, методом проб и ошибок.
        - Это же… неправильно! Бросить на произвол судьбы людей только потому, что они мало умеют! - возмутился Митя.
        Марина пристально посмотрела на него.
        - А вы в метро поступаете иначе? - вкрадчиво спросила она.
        Митя опустил глаза.
        - Давайте не будем об этом, - шепнул он.
        Алексеева и Анохин спустились по узкой вертикальной лестнице на второй ярус. Юноша замер, ослепленный, потрясенный до глубины души.
        Практически все жители бункера, за исключением тех, кто трудился на плантации, зааплодировали, как только Марина показалась на лестнице. Женщина смотрела в эти радостные лица и понимала, что все ее труды не прошли зря. Они действительно создали новую цивилизацию среди хаоса разрушенного мира. В сравнении с метро их последнее пристанище казалось островом прежней жизни, городом, где воплотился священный девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием!», если бы не…
        «Нет, нет, только не сейчас! Я не хочу об этом думать!» - мысленно одернула себя Алексеева. На глаза навернулись слезы. Неужели плоду трудов стольких лет суждено кануть в небытие?
        Женщина подняла руку, призывая к тишине. Эхо гулко разнесло ее голос над замершей толпой.
        - Дорогие друзья, я вернулась, и я снова с вами! Только теперь мне стало ясно, как ценно и как дорого мне ваше общество! Я хочу представить вам еще одного нового жителя нашего бункера, Дмитрия Анохина, Митю, прошу любить и жаловать. Сегодня вечером устроим праздничный ужин в честь наших гостей!
        - Ура! - крикнули из толпы.
        - Ура! Ура! Ура! - прогремела сотня голосов.
        Марина спустилась с бортика, Митя последовал за ней, оглушенный и плохо соображающий от переполнявших его эмоций.
        Между тем жители бункера вернулись к прерванным занятиям. Молодежь села прямо на пол в кругу, продолжая слушать урок, который вел Ваня.
        - Итак, победа большевиков в деле Великой Февральской революции оказалась четко спланированной и продуманной акцией. Вождь советского пролетариата, Владимир Ильич Ленин… - вещал Волков с бортика, возвышаясь над завороженными слушателями.
        Читать лекции по истории Советского Союза, приобщая новое поколение к культуре канувшей в Лету эпохи, лучше Вани не умел никто. На занятиях было тихо, дети подземного убежища, от семи до семнадцати лет, замирали в его присутствии, не смея лишний раз вдохнуть. Их глаза горели интересом, им, никогда не видевшим солнца, не знавшим, как это - когда вокруг - бескрайний мир, когда за двенадцать часов можно оказаться не то что в другой стране - на другом континенте, было любопытно до дрожи, как жили люди раньше, чему радовались и о чем горевали. Там, где жизнь ограничена толстыми бетонными стенами и стальными затворами, счастье и печаль обретали новые, совсем иные грани и формы.
        - Вы тоже про Ленина знаете? - прошептал Митя, коснувшись плеча Марины. - Мы тоже про него слушаем. Великий Вождь. Как товарищ Москвин.
        - Москвин - это руководитель вашей линии? - поинтересовалась Алексеева, присаживаясь прямо на пол у стены.
        - Товарищ Москвин - наш Великий Вождь. Как Ленин и Сталин, - заученно повторил Анохин.
        - А что ты про Ленина со Сталиным знаешь? - спросила женщина, рассматривая сосредоточенных учеников.
        - То, что они вели в путь мировой пролетариат, хотели создать Интернационал, это когда коммунизм во всем мире, - ответил Митя, слабо понимая, о чем он говорит.
        - А как это - коммунизм? - улыбнулась Марина, видя, насколько бездумно и вызубренно выдает ей паренек прописные истины.
        - Это когда все работают и все бесплатно, - радостно сообщил Анохин.
        - Как у нас? - засмеялась Марина. - У нас все работают, денег у нас нет, еду всем дают в равных порциях и по часам, все живут одинаково, всем хорошо. Коммунизм, да? А у вас на Красной линии тоже мировой социализм построен?
        - Нет, - печально ответил юноша. - У нас деньги есть. Коммунизм - он только на Проспекте Маркса, где Великий Вождь сидит, а у нас окраина.
        Алексеева молчала.
        - Скажи, вот что вы создали - это хорошо? - вдруг спросила она, водя пальцем вокруг незажившей царапины на лице.
        - Я не знаю, - честно отозвался Митя. - Теперь я уже сомневаюсь.
        - Знаешь, как Маркс определял коммунизм? Это социальный строй, когда вся собственность принадлежит народу, производительные силы высокоразвиты, нет деления на социальные классы и не нужно государство. А у вас что? Скажи, разве в метро возможен такой строй? Собственности давно уже нет. Есть маленькие житейские блага, которые потихоньку перераспределяются между простыми смертными. Производство? Да уж куда там. Что вы производите?
        - Мы грибы выращиваем. Еще свиньи у нас живут. У нас на станциях ничего не делают. В Ганзе производят вещи из свиной кожи. А в основном все торгуют тем, что удалось найти на поверхности. А платят патронами.
        - Ты думаешь, это производство? Так, остатки былой роскоши, как говорится, отчаянная борьба за жизнь. Скажи, разве можно строить коммунизм там, где за лишние патроны или миску еды готовы удавить? Социализм и его продолжение - это когда нет никакого разделения, все равны. Вот ты равен товарищу Москвину? И рядом не стоял, не надо себя утешать. Ты не равен даже своему дружку Кириллу Савченко, раз Павел Михайлович так просто от тебя избавился. Вы живете в вечном недоверии, опускаясь все ниже. Тот социальный строй, о котором говорил Маркс, - это высшая форма цивилизации. Ты изучал историю?
        - Нам рассказывали о Великих Вождях, о Советском Союзе, - протянул Митя.
        - Значит, ничего не рассказывали. Представь себе такую картинку. В Древнем мире не было денег и собственности. Охотились стаей, делили поровну. Потом один охотник, самый сильный, убил зверя в одиночку, завернулся в его шкуру и ни с кем не поделился. Стал самым важным в племени, и ему все завидовали. Так появились вожди, самые стойкие, те, кто мог достать и удержать власть. Они постепенно богатели, а остальные так и оставались бедными. И так продолжалось веками. Самых несчастных - пленников и обнищавших сородичей - делали рабами. Римляне и греки, две великие цивилизации Древнего мира, изжили сами себя. Они обленились, когда за них все делали бесправные слуги, и тогда племена варваров пришли и завоевали их. Так родилась эпоха Средневековья. Тогда у власти встали короли и герцоги, и занимались они тем, чем занимались многие до них, - обирали бедняков и воевали. Была эпоха Крестовых походов, когда под благовидным предлогом спасения Гроба Господня европейские рыцари вырезали сарацин и грабили Палестину и Константинополь. Время шло, самые умные и самые находчивые мира сего придумали станки и машины.
Началась научно-техническая революция, богатые заставляли трудиться бедных, и все шло как обычно, просто каждый раз в люди выбивались разные слои населения. Те, кто был выгоден эпохе. В те самые годы великие Маркс и Энгельс писали о коммунизме. Они полагали, что человек готов встать на совершенно новую ступень развития. Но жестоко ошибались. То, что человек делал веками и тысячелетиями, оказалось заложено в памяти навечно: высшее блаженство будет достигнуто тогда, когда за тебя будет работать другой, а ты станешь пожинать плоды. Отнимать и убивать - вот что веками было основой жизни. Нет, в этом мире невозможно построить коммунизм. Жива зависть, злоба людская. Жажда наживы и единственно развитое и доведенное до совершенства умение убивать. Казалось бы, мир рухнул, исчез по воле нескольких человек, ядерные грибы уничтожили все сущее… Но нет. Забившись, как червь, в тесную нору, человек продолжает отнимать, убивать и наживаться… Вы говорите о коммунизме, а сами - хуже варваров. Разве в нашем бункере пришла бы в голову мысль избить гостя до полусмерти? Ваше тоталитарное государство абсолютно не готово к
новому строю. Чтобы развивать социализм, нужно как минимум вылезти из первобытного мрака, заново пройти все стадии - от и до…
        Марина устало оперлась на стену. Высказанная вслух мысль больно полоснула по сердцу.
        «А эти твари, эти монстры из метро хотели уничтожить мой остров цивилизации, мой бункер!» - чуть не крикнула женщина.
        Митя сидел молча, пытаясь осмыслить сказанное. Новые названия и понятия казались неимоверно сложными для человека, который вырос на станции, где наука была не в чести.
        - Тебя еще учить и учить, - улыбнулась Марина. - Не бери в голову. Я приношу свои извинения, мне не стоило так набрасываться на тебя с этими дурными знаниями, которые уже никому не нужны. Прости. Я попрошу Ваню объяснить тебе все намного доступнее. Идем, я еще многое тебе хотела показать.
        Основная часть бункера была разгорожена ширмами на спальные зоны, оставляя свободным большое помещение, где собирались на обед и занятия обитатели убежища.
        - Бункер этот не планировался как жилое помещение, скорее как перевалочный пункт. В одну сторону - гермозатвор, в другую - ветка Метро-два. Где-то после завала, метре на четырехсотом, она раздваивается. Одна часть петлей уходит обратно, в сторону Кремля, мимо Парка Победы, вторая - к базам в Раменках. Таким образом, от Кремля до ракетной части Юго-Запада можно добраться в обход МГУ. Так вот, обычно бункер представляет собой длинный коридор с множеством жилых секций, от двери идет наклонник для удобства передвижения. У нас тут все получилось иначе. Очень неудобный выход - после внутреннего гермозатвора маленький тамбур, лестница и вертикальный люк. Вылезать очень трудно, фактически на несколько секунд ты безоружен, потому что надо подтянуться, выкарабкаться и только потом снимать с плеча автомат. Обзор почти нулевой, пока голову не высунешь, ничего не увидеть из-за крышки. А с тех пор, как у нас «философы» в здании завелись, можно без башки остаться, не успев даже вылезти. Зато люк с поверхности не видно, не знающий не найдет, видимо, поэтому мы еще не попали под власть какой-нибудь станции.
Похоже, тут планировалось устраивать хранилище или небольшую запасную базу, если вдруг что-то случится на линии Метро-два, или остановку по пути от Кремля к окраинам города. В общем, что тут могло быть - не знаю, но буквально через пару дней явились какие-то люди на дрезине и взорвали туннель в Раменки. МГУ упорно не выходит на контакт. Я не знаю, что там происходит, почему они решили отделиться от всего остального мира и есть там кто-то или нет. По крайней мере, мне хочется верить, что университет выжил, и там, где-то за гермоворотами, есть ответвление туннеля, которое ведет в подземный город. Когда веришь во что-то хорошее, становится легче жить. С нашей стороны гермоворота не открываются, а с другой стороны не было даже попытки… В любом случае у нас там постоянно дежурит вооруженный кордон. Мало ли что. Хотя это просто слепая и бесцельная надежда…
        - Метро-два! Это же ветка Д-шесть! А мы в метро думали, что это все сказки! У нас даже легенда есть, про Невидимых Наблюдателей, они смотрят на нас с правительственных линий и все про нас знают! - удивился Митя.
        - Мне жаль быть разрушительницей мифов, потому что это, как-никак, часть культуры, и она помогает жить. Но ветку Метро-два, которая после университета соединяется в районе вашей Фрунзенской с другими линиями, я тебе могу показать. Правда, большую ее часть мы разобрали, но несколько метров рельсов со шпалами, оставшихся от знаменитого Д-шесть, я тебе продемонстрирую, - невесело усмехнулась Алексеева.
        - А про МГУ у нас тоже легенда есть! - восторженно рассказывал Анохин. - Мы его называем «Изумрудный город». Это все три станции за Воробьевыми горами - Университет, Проспект Вернадского и Юго-Западная. Старшие говорили, раньше сказка такая детская была - «Волшебник Изумрудного города», и мы думали, что под Главным зданием университета настоящие волшебники, что там - центр культуры, они живут, как раньше, науку возрождают!
        - Ну, уж не знаю, где правда, а где сказки, но как минимум один волшебный город ты для себя открыл. Ты встретился со мной и стал жителем бункера, который стремится к возрождению прежнего мира. Мы едим то, что раньше, занимаемся образованием и искусством, нам не нужно тревожно озираться по сторонам, никто на нас не нападет. Пожалуй, в этом есть неоспоримый плюс изоляции.
        - Если я когда-нибудь вернусь и расскажу парням, не поверят! - ухмыльнулся Митя. - В самой-самой настоящей сказке побывал!
        - Ну, про сказку ты загнул! Думаю, что физики, химики и математики, если они там еще живы, построили намного более развитую цивилизацию. У нас так, отголоски прошлых дней… А вера в чудо просто помогает жить, - улыбнулась женщина.
        - Все равно! Бункер, где есть коммунизм! - воскликнул юноша.
        - Не коммунизм, я же объяснила, а общество нового типа, - мягко поправила Марина. - В любом случае, вы ошибаетесь. Даже если Изумрудный город существует, шансов попасть в него нет. Это они нужны нам, а не мы им. Если ученые в течение стольких лет не вышли на связь, то вряд ли что-то изменится в будущем.
        - Изумрудный город существует! И жители метро непременно туда попадут! - горячо воскликнул Митя.
        - Те ваши искатели, которые стучат в створки после метромоста Воробьевых гор, заняты заведомо бесполезным делом, - горько отозвалась Алексеева.
        - Марина Александровна! - раздался тоненький голосок, прерывая невеселые размышления заместителя начальника бункера.
        Женщину за карман армейских штанов дергала маленькая светленькая девочка лет пяти.
        - Да, Сонечка? - ласково отозвалась Марина.
        - А когда мы снова рисовать будем? - плохо выговаривая букву «р», спросила малышка.
        - Скоро, маленькая, скоро, - заулыбалась Алексеева, поглаживая девчушку по коротко стриженной беленькой головке.
        Митя смотрел во все глаза и потихоньку пятился к стене. Соня улыбнулась ему во все свои… сорок зубов, и Анохин вскрикнул.
        - Зубы! Глаза!
        Соня растерянно захлопала глазами, не понимая, чего испугался этот взрослый и не следует ли испугаться и ей самой. Марина присела рядом с ней на корточки и снизу вверх посмотрела на Дмитрия.
        - Привыкай. У нас все дети такие. И даже то поколение, которое этих детей родило. Все, кто родился после катастрофы, альбиносы с красными глазами. И - вот такая у нас стоматологическая мутация, у всех, кроме «старой гвардии». Странно, что ты не обратил внимания на Володю и Никиту. Они точно такие же. Хотя в красном свете ламп вы все кажетесь красноглазыми монстрами, - устало ответила она. - Не пугайся. Это ничего не значит, чисто внешние изменения, на умственное развитие детей не влияет. Даже больше скажу, средний возраст родителей этих детишек, как ты уже понял, пятнадцать - семнадцать лет. Мы были очень удивлены, когда наши девочки, дети спасшихся жителей бункера, нарожали нам внуков. Но Соня - это дочка Любы, нашего агротехника, я тебя с ней еще познакомлю. Девочке пять лет. У Любаши она восьмая, самой младшенькой - года два, старшему восемнадцать, он родился через несколько недель после катастрофы. А потом через год рожала. Ударник демографии!
        Алексеева грустно улыбалась своим невысказанным мыслям.
        Соня, передумав пугаться и обиженная тем, что на нее не обращают внимания, требовательно подергала Марину за рукав.
        - Я рисунок нарисовала! - звонко возвестила она, протягивая женщине пожелтевший листок в клеточку.
        На нем красовалось зубастое чудовище, раскрашенное синим фломастером, с красными глазами и большими ушами. Длинные лапы занимали почти весь лист. Под картинкой неровным детским почерком печатными буквами было написано «фелосаф».
        - Кто же это, Сонечка? - мягко спросила Марина, забирая рисунок.
        - Это монстр! - с гордостью выговорила девочка. - Страшный. Наверху живет. «Философ»!
        - А откуда же ты знаешь, как он выглядит?
        - Мне папа рассказал!
        Муж Любаши, математик Василий, организационный помощник Паценкова, тоже не раз выбирался на поверхность с разведчиками, и после каждой вылазки Соня завороженно слушала страшные истории на ночь.
        - Умница, зайка. Ну, беги, играй! - Алексеева обняла малышку.
        - А кто такой зайка? - спросила девочка.
        - А вам разве Ксения Андреевна не рассказывала? Зайка - это раньше на поверхности жил такой зверь, с ушами, серенький.
        - Зубастый? Как «философ»? - заинтересовалась Соня.
        - Нет, что ты! Давным-давно, когда люди жили там, где сейчас страшные монстры, в лесу водились зайчики, белочки, они были маленькие и добрые, дружили с людьми, - наскоро объяснила Марина. - Все, а теперь беги!
        Соня засмеялась и вприпрыжку поскакала к своему спальному месту.
        - Видишь, Митя. Тут у нас уже и рисунки в духе сюрреализма, малышня такое калякает, что мы даже представить себе не могли в их годы, - мрачно заметила Алексеева, вставая. - Очень сложно объяснить ребенку, что такое заяц, волк или кошка, когда они никаких животных в глаза не видели. Для нас это было само собой разумеющимся, было странно увидеть ребенка, который не знал, что такое белка или солнышко. А теперь в нашем бункере отстающим в развитии считается тот, кто не знает, что такое химзащита, респиратор или гермодверь. Ценности меняются, реальность совсем новая. И нам, тем, кто еще помнит прошлое, ой, как тяжело это все принять…
        Анохин нахмурился, пытаясь поймать какую-то мысль. И, наконец, сообразил.
        - У вас нет крыс! - удивленно воскликнул он.
        - Нет. Ни крыс, ни тараканов, ни жуков. Вообще ничего живого нет, - подтвердила Марина.
        - А почему? У нас в метро считается, что там, где крыс нет, точно какая-нибудь гадость пострашнее водится! - взволнованно объяснил Митя. Несмотря на видимое благополучие подземного убежища, что-то тревожило юношу, привыкшего везде видеть опасность, давило и пугало.
        - Так вышло, - задумчиво ответила женщина. - Со стороны завала мы внимательно следим, чтобы никакие вредители не проникли, да и земли там осыпалось столько, что ни одна крыса не раскопает. Со стороны гермоворот тем более не пролезть. Это большой плюс… Знаешь, мы с прежних времен смогли сохранить даже немного муки, никакой вредитель до нее не доберется. Ты пробовал когда-нибудь настоящий пирог? Вот попробуешь, тебе понравится. Идем, покажу тебе нашу гордость.
        Марина привела Митю в комнатку, где стояли несколько чистых металлических раковин и краны, выкрашенные довольно свежей серой краской. Алексеева покрутила вентиль, и из крана тонкой струйкой полилась вода. В этом же помещении за занавеской, сделанной из грубой мешковины, с потолка свисали душевые лейки. Рядом за дверью обнаружился старинный санузел.
        - До сих пор работает. Не позволяю разводить грязь. Ненавижу, когда плохо пахнет. У вас на станции все перебивает запах костра, а от всей вашей доблестной охраны разит потом. После ужина отправишься сюда мыться, одежду я тебе выдам. Водосток у нас хитрый. По трубам все стекает прямо в городскую канализацию, а оттуда - как бы не в саму Москву-реку. Трубы уходят вниз почти отвесно и очень глубоко, если верить планам, поэтому никакая гадость из коммуникаций не влезет. Как тебе? - похвасталась Марина.
        - Круто… - в полном восторге отозвался Митя. - А у нас в туалет ходят в ведро, обливаются тоже из ведра, раз в неделю…
        - Надеюсь, не из того, куда ходят? - пошутила Марина. И судя по выражению лица Анохина, оказалась недалека от истины.
        За этими разговорами они спустились на третий ярус. Человек десять юношей и девушек, сидя на корточках, разрыхляли землю вокруг чахлых кустиков картошки и вялой, бледной морковной ботвы.
        Илья отложил тяпку и приветливо помахал рукой спустившимся.
        - Ты чего это в смене? Ты же только из экспедиции, - удивилась Марина.
        - Да ничего, меня это успокаивает. В земле покопаться - одно удовольствие. Тем более сегодня у нас день Ваньки Волкова, а он меня на лекциях не выносит. Ты-то как, поправилась? Тут все дела да дела, никак тебя бодрствующей не мог застать, - отозвался юноша.
        Бледный и светловолосый, как и все дети бункера, Илья все же выглядел своеобразно. Его отец, молодой студент-политолог, приехавший из Армении, обладал ярко выраженной восточной внешностью, и вместе с фамилией Оганян мальчику досталось папино лицо с горбатым крупным носом и густыми бровями. На это наложилась генетическая мутация, и в итоге светлые густые брови, большие красные глаза и южный нос придавали Илье небывалый колорит. С Мариной, как и с остальными старшими, смышленый мальчик быстро перешел на «ты» и был принят в состав Высшего совета бункера. У Ильи подрастал годовалый сын.
        - Я в порядке. Ходить могу, разговаривать тоже, а все остальное заживет. Где Любаша?
        - Да в кладовке возится. Я слышал, сегодня банкет в честь прибывшего пополнения? Мить, как тебе у нас?
        - Хорошо… - настороженно отозвался Анохин.
        - Отстань от человека, - засмеялась Марина. - Он еще не освоился.
        Из кухонного отсека бункера выбежала Люба. Она вихрем подлетела к Марине, крепко обняла. Не зажившие ребра женщины отозвались болью.
        - Осторожнее, раздавишь! - весело крикнул Илья.
        Любовь Михайловна, пышущая редким для бункера здоровьем полная женщина, отошла от Марины и критически оглядела ее с головы до ног.
        - Отощала совсем, - покачала головой Люба. - Будем откармливать.
        - Илюш, отведи Митю наверх, пожалуйста, а мне надо тут немного посоветоваться, - кивнула в сторону выхода Алексеева. - Ну, Люба, рассказывай, чего у нас со снабжением продуктами, что можем выставить на банкет.

* * *
        Праздник, и правда, удался на славу. Митя полными удивления глазами рассматривал чистую скатерть, которую расстелили прямо на полу, и множество блюд, которые вынесли дежурные по кухне. Помня былые времена, Марина обычно не скупилась на организацию застолий. В череде однообразных будней праздник приобретал особое значение. С размахом в бункере праздновали несколько дат. В Новый год импровизированные куранты, сделанные из старого жестяного таза, били полночь, вместо президента к жителям обращался начальник бункера и его заместитель, а затем они в торжественной атмосфере перерисовывали на следующий год Новый Революционный календарь имени Г. Н. Кошкина. День Защитника Отечества, который по новой традиции назвали Днем Разведчика, «День Разрушивших этот мир», - горько пошутил как-то Волков. Восьмое Марта («Желали равноправия, гражданочки последователи Клары Цеткин? Кушайте ложками!» - охарактеризовал идею в первый раз отметить Женский день Григорий Николаевич). И, конечно же, дни рождения, в которые Алексеева выдавала именинникам что-нибудь вкусное из запасов. Давно просроченные консервы с поверхности,
залитые сиропом фрукты из банок - в то время как в обычные дни рацион составляли свекла, картошка и морковь с одной ложкой тушенки на человека или вовсе политые комбижиром. Но сегодня повара постарались на славу.
        На импровизированном столе оказалась большая кастрюля с картофельным супом, ради которого Алексеева не пожалела семи банок мясных консервов, из кладовки вытащили три жестяные банки ананасов - на них Анохин посмотрел с опаской и вожделением, - а в центре скатерти на металлическом листе, заменившем поднос, был настоящий пирог из пшеничной муки, аппетитно пахнущий консервированной рыбой. Алкоголь в бункере не употребляли, зато в каждой кружке дымился настоящий чай. Марина велела вытащить из кладовой все то, что было отложено на черный день. Последняя пачка муки, дата изготовления которой насмешливо сообщала: «2011 год», чудом сохранившаяся и не заплесневевшая в кладовке; консервы, ехидно подмигивающие цифрой «2012», которым давно пора было занять почетное место на мусорке, но они по-прежнему были съедобными и даже вкусными; пачка заварки, прихваченная Мариной во время второй вылазки из своего бывшего кабинета. Терпкий вкус черного чая принес какую-то особую ностальгию и тоску по жизни на поверхности, когда в каждом магазине на полках были сотни таких пачек…
        Во многом бункер спасло то, что рядом с институтскими корпусами находился крупный магазин со складом. В первые вылазки разведчики до потолка забили кладовую банками тушенки, консервированной рыбой, кто-то даже догадался захватить десяток банок ананасов в сиропе. Из университетской столовой был притащен огромный мешок картошки, которая пошла на рассаду, пачки муки и святая святых - электрическая плита.
        Алексеева встала, сжимая в руках дымящуюся кружку.
        - Друзья, я хочу сказать вам спасибо. За все. За то, что наши ребята отправились спасать меня, несмотря на страх и неизвестность. За то, что у нас замечательные дети. За то, что в бушующем мире мы не озлобляемся, не превращаемся в зверей и храним культуру и знания. Я рада приветствовать в наших рядах Митю и… - Марина оглянулась на сидящего по-турецки Хохла, - Женю. Надеюсь, наш коллектив примет их дружно и тепло. Я приношу соболезнования семьям погибших в последние несколько недель. Кирилл, я приношу извинения за смерть Леши. Я многого не знала, и мне… мне очень жаль. Ксения, прости за Мишу. Михаил всем нам был отличным другом, он был бесстрашным разведчиком и прекрасным товарищем. Пусть его душа найдет покой. Пусть окажутся в лучшем мире души Володи и Никиты, моих бравых ребят, погибших во время экспедиций. Вспомним также добрым словом умершую Людмилу Владимировну, сколько она нас поддерживала, спасала от недугов…
        Марина осеклась. Повисло молчание.
        - Незачем безутешно скорбеть. Им сейчас лучше, чем нам! - наконец воскликнул Костя, разорвав тягостную паузу. И сразу за столом стало веселее.
        Митя подозрительно понюхал пирог. Выросший на станции метро, он никогда не пробовал рыбу. То, что теперь водилось в реках, само с удовольствием готово было полакомиться незадачливыми рыбаками.
        - Ешь, не бойся, - подбодрила его Алексеева. - Это вкусно.
        В подтверждение своих слов она с наслаждением впилась в румяный бок своего куска пирога. Анохин попробовал и расплылся в счастливой улыбке.
        - Это самое вкусное, что я только пробовал! - воскликнул он.
        Старший повар Валентина Ивановна постаралась на славу. Готовить эта женщина умела восхитительно, и даже простая морковь в ее руках превращалась в произведение кулинарного искусства.
        - Расскажи, как у вас готовят еду. Как вы живете, - попросила Марина.
        - У нас на платформе горит костер, общий, туда все ходят с чайниками и кастрюлями. Свои костры нельзя разводить, так куча станций выгорела. Едим крыс в основном.
        Алексеева поперхнулась картошкой.
        - Это же отвратительно! - воскликнула она.
        - Привыкнуть надо. А что, мясо как мясо. У вас, конечно, вкуснее, но я и от крысятинки не откажусь, - улыбнулся парень. - Свинину только на больших станциях едят, а мы на отшибе. А крыс в туннелях много, они там жирные, если правильно приготовить, то вкусно будет. К нам как-то челнок заезжал, на Илью похожий, только черный и смуглый. Вот он крыску хорошо готовил, нежная получалась.
        - Крыса - это хорошо, но ее еще поймать нужно. И пожарить, - влез в разговор Хохол, присаживаясь рядом. - А вот в туннелях, когда с собой только фонарик и охотничье ружье с пятью патронами, тут уж не до мяса будет. Червяка какого найти, жука. Какая-никакая, а еда.
        Марина подняла глаза на собеседника, и ее закружило, унесло вихрем воспоминаний…
        - Хохол, а ты-то на Фрунзенской как очутился? - спросил Митя, отрываясь от миски с картошкой.
        Женя неторопливо откусил пирог, отряхнул с рыжей бороды крошки.
        - С Ганзы пришел, - невозмутимо ответил он.
        - А чего на Кольце не сиделось?
        Содружество Кольцевой линии, именуемое Ганзой, было самым влиятельным политическим образованием Московского метрополитена. Замкнутая в круг ветка, отмеченная на старых схемах метро коричневым цветом, контролировала всю торговлю остальных линий, потому что так или иначе почти каждая ветка пересекала ее территорию два раза. Жить на станциях Ганзы считалось престижным, там не возникало перебоев с продовольствием, было налажено освещение и сообщение в туннелях. Содружество Кольца просто так не покидали.
        - Мальчики, за столом мы не будем обсуждать, кто откуда пришел и зачем. После ужина побеседуете. А тебя, Женя, я жду в своем кабинете, у меня к тебе очень много вопросов, - раздраженно бросила Марина, выскользнув из плена ностальгии. Настроение у женщины испортилось окончательно. Она поднялась и пересела к Андрею и Ване, оживленно обсуждающим последние новости.

* * *
        Хохол постучался в кабинет Марины поздно вечером, по-хозяйски вошел и расположился в кресле.
        - Ты совсем не меняешься, Евгений, - устало заметила Алексеева, кутаясь в плед. Ее знобило, хотя в комнатке было тепло.
        - Я старею, а ты вот почему-то нет. Какой помню тебя двадцать лет назад, такой ты и осталась, - отозвался мужчина. Его карие глаза смотрели насмешливо.
        - Помнишь, да? Еще помнишь. А может, и все остальное помнишь? Как отмахнулся от меня, когда я перестала быть тебе нужна? Может, вспомнишь, как хотел оставить меня ночевать на вокзале? И если бы сейчас твоей жизни ничто не угрожало, фиг бы ты стал меня спасать. Тебе нужен был пропуск в бункер. И по собственной глупости ты посчитал, что изолированный бункер, отчего-то не идущий на контакт с внешним миром, станет твоим спасением. Ты жестоко ошибся, Евгений. Нужно было как-то выжить, и ты снова сделал это за мой счет. Но теперь ты просчитался. Я больше не приползу к тебе униженной собачонкой, здесь главная я, и тебе придется плясать под мою дудку. - В голосе женщины послышались плохо скрываемые слезы.
        Еще до Катастрофы, после тяжелого разрыва с Петей, Марина встретила Евгения. Короткий крымский роман длиной в полтора месяца надолго запал в сердце девушки. Безработный хулиган, забияка и выпивоха, Женя зацепил юную студентку своей раскрепощенностью и бесшабашностью. «Он хороший! Просто непонятый!» - убеждала всех, а прежде - саму себя Алексеева. Жене было глубоко плевать на девушку. Любящий самого себя, он нашел в ней собеседницу и утешительницу. А она не смогла отказать. Как и теперь, двадцать лет назад Марина тонко сопереживала и пыталась понять всех и каждого. И ошибалась, разбивая лоб о человеческий эгоизм. Когда юноша получил травму, Алексеева была единственной, кто не оставил его. Его друзья, женщины - они все жили своей жизнью, в то время как Марина сидела рядом дни и ночи. Тогда ей пришлось тяжело - непонятая семьей, без денег в чужом городе, она верила лишь в то, что Евгений не откажется от нее, бросившей все ради желания помочь. И была обманута, брошена и забыта. Через неделю молодой крымчанин отправил наскучившую барышню в Москву. На звонки не отвечал и лишь через пару недель коротко
написал, что все кончено. В столице, оставленная семьей и друзьями, ушедшая с головой в работу, чтобы как-то жить, Марина не смирилась. Но простила. Приспособленец Женя объявлялся лишь тогда, когда ему требовались деньги. А Алексеева не скупилась на подарки и займы, втайне веря, что сможет его вернуть. А между тем он предлагал ей в последнюю их встречу в Крыму ночевать на вокзале.
        А потом грянула Катастрофа. Бытовые заботы бункера и высокая должность, доверенная руководством, вытеснили грусть и обиду. Марина была уверена, что Женя не спасся. Ведь по Симферополю, как по столице Крыма, должны были ударить в первую очередь.
        Но умение выживать в любых условиях не подвело хитрого украинца и в этот раз. Волей случая Евгений оказался в Москве и был в метро, когда из динамиков раздался сигнал ядерной атаки.
        Пройдя сквозь многие годы, через темноту туннелей, голод на станциях, атаки мутантов и передел власти, Женя оказался на Фрунзенской, где и был приговорен к смертной казни. Но потрясающая живучесть и безмерное везение выручили его и на этот раз.
        - Так не бывает в жизни. Не бывает таких встреч, - прошептала Марина. - Тебя не должно быть здесь. Это не может быть случайностью, я не верю.
        - Спустя двадцать лет ты снова вытащила меня, - усмехнулся Хохол. - Вот и не верь после этого в провидение. Хотя в метро многие верят в предопределенный путь, так проще жить, когда знаешь, что все уже решили за тебя и не стоит дергаться лишний раз.
        - Почему ты не предупредил меня тогда, что будешь в Москве? - жалобно спросила женщина.
        - Не хотел тебя видеть. Ты меня достала своими бесконечными сообщениями и волнением о моей судьбе, - совершенно спокойно ответил Женя. Годы, проведенные в метро, вытащили наружу то, что он упорно прятал под маской показной вежливости.
        - Раньше ты разговаривал со мной только потому, что тебе нужны были деньги. Ты знал, что в любой ситуации я помогу тебе. Сейчас ты хочешь сохранить свою жизнь, оставшись в бункере. Если хочешь - можешь идти, раз мое общество так тебе противно, - бросила Алексеева, отвернувшись к стене.
        - Меня все устраивает. Только тебе придется рассказать, почему твой бункер живет и процветает. Думаешь, у обитателей метро не хватило ума растаскать склады? Откуда у тебя мука, фрукты, где берешь сменные фильтры? Рассказывай, - потребовал Хохол.
        - Тебя это не должно волновать. Я понимаю твои мотивы. Тебе неплохо заплатят, если ты дашь наводку метро на благополучный бункер. Но куда ты пойдешь, даже если сможешь выйти отсюда? - спросила Марина, нахмурившись.
        - О, ты думаешь, если меня выгнали с Ганзы и красной ветки, мне некому больше слить информацию? - усмехнулся мужчина. - Ну так?
        - Я ничего тебе не расскажу. Ни слова. Все давно кануло в прошлое, и ты должен сказать мне спасибо за то, что я не выставила тебя вон! - тихо выговорила заместитель начальника бункера.
        - Это ты должна быть мне благодарна! Я тащил тебя на своем горбу до Воробьевых гор и отстреливался от мутантов!
        - Ну и бросил бы! - крикнула Алексеева.
        - Тогда у меня бы не было гарантии, что меня пустят в бункер, - глядя в глаза женщине, ухмыльнулся Хохол.
        - Ну и дрянь же ты… - с болью прошептала Марина.
        - Дрянь, а что поделаешь? Жизнь такая. Так вот, Мариша, ты раскрываешь мне секреты своего благополучия, и я спокойно ухожу куда-нибудь на синюю ветку и оставляю твой бункер в покое. Если нет - то коммунисты с красной ветки с удовольствием придут сюда еще разок. А я моментально заслужу прощение Москвина и место Павла Михайловича, когда двери этого убежища откроются без боя, - продолжая нагло улыбаться, ответил Женя.
        Алексеева закрыла лицо ладонями. Ей было плохо настолько, что хотелось завыть.
        Близкие люди умеют делать особенно больно. Они знают все тайны и самые сокровенные уголки души, от того, кто дорог, не спрятаться за жестким панцирем безразличия. Тот, кто открыл кому-то свою душу, показал ее нежную плоть из-за титановой брони, становится уязвимым навсегда. Даже неосознанно, в порыве гнева, усталости, собственной боли те, кому доверяли, протыкают насквозь колкими словами, безрассудно жестокими поступками, не замечая этого. Но в тысячи раз страшнее пережить сознательное предательство того, кого любил, кого оберегал от житейских невзгод, переступая через себя, свои желания и беды.
        Марине казалось, мир снова рушится вокруг нее. Тот, кого она ждала, кому она слепо верила, чьи поступки заведомо оправдывала, оказался чудовищем. Твердая оболочка холодного рассудка лопнула, выпуская вовне самую незащищенную, самую мягкую часть человеческой натуры. Дрожащая в тоске душа стала легкой добычей жестоких людей.
        - Лучше бы меня убили на Фрунзенской, - прошептала женщина, уронив голову на скрещенные руки.
        - Ну, тогда бы я потерял свой шанс. Хотя… Анохин знал пароль. Нас все равно бы впустили, - бесстрастно ответил Хохол. - Даже твой труп стал бы отличным пропуском. Разве откажут в приюте мягкотелые обитатели бункера, где все всегда хорошо, человеку, который принес останки любимой руководительницы для последнего прощания?
        - Какая же ты сволочь… - простонала Алексеева.
        - Слушай, это вы в своем бункере сидите и горя не знаете. А нам приходилось выживать! Ты знаешь, что творится в метро?! Платформы, уничтоженные пожаром, обгоревшие человеческие тела, спекшийся брезент! Целые станции, истребленные крысами или грунтовыми водами! В туннелях творится такая чертовщина, тебе и не снилось! Из труб коммуникаций то ядовитый туман ползет, то какая-то дрянь, убивающая людей, как нейтронная бомба! На вас никто не нападает, всегда есть что пожрать, а мы питались червяками и мхом! Пили воду из ржавых зараженных труб! Подыхали от инфекций! Я выжил вопреки всему, и я пойду до конца! - крикнул Женя. - На Павелецкой и ВДНХ с поверхности лезут мутанты, с коммунистами Красной ты уже успела познакомиться лично, на синей ветке вообще невесть что происходит, говорят, люди пропадают. На Чеховской фашисты, они бы таких, как ваши дети, мутантов давно бы в расход пустили и были бы правы, потому что зубастым красноглазым тварям не место в метро! Ганза к себе никого не пускает, оставляет подыхать в туннеле!
        - Лучше бы ты сдох… Ты уже не человек. Ради своей выгоды хочешь разрушить наш мир, который мы с таким трудом собирали по крупицам! Ты решил притащить сюда диких зверей, которые забыли, что человек - это звучит гордо! Неужели ты думаешь, что тебе что-нибудь достанется, когда наш бункер разграбят, а нас всех уничтожат?! - горько спросила Марина, повернувшись к мужчине вполоборота.
        - Мне не нужны ваши цацки. Если я первый доложу Москвину, и он отправит сюда отряд, этого идиота Иванова выгонят за пятисотый метр на Коммунистической, а я стану начальником двух станций! - разъяснил Хохол.
        - Я, кажется, поняла, за что ты оказался за решеткой на Фрунзенской! Ты пытался сместить Павла Михайловича! Тебя и с Ганзы выгнали за это! - воскликнула Марина, осененная догадкой.
        - В общем, верно. Только с Ганзой погорячилась. С Кольца меня года четыре назад выгнали за пьянство. Там, кстати, на меня сразу после Катастрофы начали криво смотреть, понаехало тут гастарбайтеров с украинской пропиской. За это Хохлом и прозвали, кляты москали, так кличка и приклеилась. А там… Попал в плохую компанию, заливался местной самогонкой по глаза, дебоширил, а в один прекрасный день прочухался в туннеле от Таганской к Пролетарской, при себе ружье с двумя патронами и паспорт с отметкой «На территорию Ганзы не впускать!». Подался в сторону Текстильщиков, а там какие-то сектанты живут. Ну, я с ними их «Хари Кришну» пел, а они меня кормили. Они на Волгоградском проспекте обосновались, там заброшенные станции, после Кольца никто не живет. Между Волгоградским и Текстильщиками туннель идет по поверхности, гермоворота закрыты, видимо, насовсем, там на бывших заводах такая дрянь мутировала, представить не можешь. Сектанты эти сами чуть не трехголовые от радиации, рожи коркой покрыты, на башке наросты. Но кормят хорошо. Крысы у них жирные, вкусные, даже мох в похлебку приспособили так, чтобы от
него потом изжоги не было.
        - Если компания была плохой даже для тебя, я не завидую руководству Ганзы. Ты и раньше умел приспосабливаться. Знал, где бесплатно поесть, с кем за так выпить, у кого занять денег, чтобы не возвращать. Ты паразит, Женя. Гнойный нарыв общества. И от тебя надо избавляться. Если ты не захочешь исправиться, я выставлю тебя из бункера к чертям собачьим! - устало, совсем без эмоций сказала Марина. - Но сначала ты расскажешь мне, как ты попал на красную линию и почему вдруг тебя потянуло руководить.
        Хохол усмехнулся:
        - Что, у нас поменялись роли? Теперь ты задаешь вопросы?
        - Вопросы здесь всегда задаю я, потому что это мой бункер. И если мне так будет удобно, ты отправишься на корм «философам» на поверхность! - жестко отрезала Алексеева, глядя ему в глаза.
        - Времени у нас полно, почему бы не рассказать! - протянул Женя, нисколько не смутившись. - У этих фанатиков-сектантов много связей с внешним метро, от них я узнавал последние новости. Как-то их главный, старейшиной его называли, показал мне написаный от руки листок с красной ветки, обещавший все блага мира сего тому, кто раньше фашистов доберется до секретных объектов - бункеров, складов, и совсем уж райское счастье тому, кто сможет попасть в Изумрудный город. Когда я собирался уходить, сектанты воспротивились, отказались отдать мне оружие и немного еды. Пришлось немного пострелять.
        Марина судорожно вздохнула. Неужели она могла любить это чудовище?! Как несправедлив и жесток этот мир…
        Между тем Хохол продолжал.
        - На территорию Ганзы, даже спустя три года, путь мне был закрыт даже транзитом. А как выбираться из этой задницы, представлял себе плохо, карты с собой не было. Знал только, что можно на желтую ветку перейти, а там как-нибудь пробраться до оранжевой, потом до красной. Пошел на Люблинскую ветку, а там на Площади Ильича эпидемия, ходят все раздувшиеся - чума. Еле отстрелялся от них, чтобы не тронули, рожу тряпками замотал, пробился. Иммунитет крепкий. Но какую-то дрянь подхватил-таки. Свалился в туннеле, сколько пролежал - не помню, очухался, когда крыса пальцы на руке начала жрать, думала, сдох. А фигушки. Поперся в сторону третьяковской, по желтой ветке, а там на перегоне фонит так, что даже крыс нет. Зато зараза отстала, вся там осталась. Только я потом чуть легкие не выплюнул, и кашлял, и рвало. Меня бандиты Третьяковские подобрали, за своего признали. Поторчал у них недельку, очухался и свалил по-тихому, с Новокузнецкой до Театральной, а та уже красная. Перегон прямой, ровный. Длиннющий, зараза. Сквозняки там страшные, крыски всякие ползают, но патронов было жалко. Что на стене нашел, то и
съел, а червяки на вкус как обычное мясо, только скользкие и землей отдают. - Алексеева передернулась от отвращения. - На красной ветке к самому Москвину попал на прием, он важный такой, прямо Ленин современный. Ну, он меня и заслал на Фрунзенскую, там до Изумрудного города рукой подать. На поверхность раза три поднимался, и по мосту на Воробьевых ползал, и все окрестности ваши изучил, но разведчиков ни ваших, ни Изумрудного города не видел ни разу.
        - Мы стараемся все делать тихо. Нам незваные гости не нужны. А Изумрудный город - та еще сказочка, то ли было, то ли не было, - фыркнула Марина.
        - Один раз столкнулся с мутантами, сваливал быстро, добежал до Профсоюзной. Хорошо, позывной их знал, меня на станции условными стуками ближайших станций снабдили. Там еле отбоярился от ясеневской общины: пристали, кто такой, откуда сигнал знаешь. Потом еще с полмесяца до родной Фрунзенской добирался через всю оранжевую ветку, опять с бандитами пересекался, расспрашивал. Так ничего и не добился. Не нашел я вход в МГУ. Повздорил на эту тему с Ивановым, схватился за «калаш», меня повязали и за решетку. А тут так удачно ты попалась. Меня Михалыч долго терпеть не хотел. А теперь придется старому хрену подвинуться. Потому что я нашел Изумрудный город.
        - Ошибаешься. Мы - не университет, мы отщепенцы. Ни к МГУ, ни к Изумрудному городу никогда отношения не имели, и что там, за нашим гермозатвором, знать не знаем. И наш бункер тебе ничем не поможет. Потому что если ты попытаешься выйти на поверхность, я пристрелю тебя лично. Увижу у дверей кабинета - посажу под замок. Ты меня понял? - мрачно сказала Алексеева.
        - Ну что же ты, пытаешься казаться суровой, да? Я помню тебя прежней, и ты совсем не такая, - промурлыкал Женя, поднимаясь со стула.
        Он приобнял Марину за плечи, усадил рядом с собой. Женщина попыталась скинуть его руки, но вдруг поникла, бессильно опустив голову на плечо тому, кто был другом и в одно мгновение стал врагом.
        - Уйди, уйди, пожалуйста… - прошептала Алексеева, отвернувшись.
        - А хочешь, я останусь здесь, я помогу тебе, - прошептал ей в ухо мужчина.
        Марина, наконец, нашла в себе силы сбросить его ладони и порывисто встала.
        - Тебе нельзя быть здесь! Ты не понимаешь! - крикнула она, метнувшись к сейфу.
        - Это почему же? - поинтересовался Хохол, пристально глядя на женщину.
        - Ты нас всех погубишь! У нас особый иммунитет, мы не выбираемся на поверхность без химзащиты, не имеем контактов с другими людьми! Если сейчас ты случайно окажешься болен хотя бы простудой, сразу начнется эпидемия, наш организм не справится, лекарств нет! Ты не понимаешь! Мы изгои, отщепенцы этого мира! - Марина готова была сорваться в истерике.
        - А ты? Как же ты пережила контакт с метро? - прищурился Женя.
        - Мне повезло. Мой иммунитет все же крепче, чем у детей, родившихся здесь.
        «Потому что элементарная температура моментально ускорит метаболизм в клетках. И тогда… Тогда нас не спасет ни пластохинон, ни автомат Калашникова…» - подумала Алексеева. Новые мысли навалились на нее со страшной силой, казалось, придавили к земле.
        Женщина опустилась на кровать.
        - Уйди отсюда, а? Я очень тебя прошу, мне нужно посидеть в тишине и многое обдумать. Я заместитель начальника, в конце концов, и у меня могут быть дела. Уйди!
        - Увидимся, Мариночка. И помни: у меня к тебе осталась масса вопросов. Так что пока я побуду у вас, - невозмутимо улыбнулся Хохол.
        - Пошел вон, - устало огрызнулась Алексеева.
        «Ему нельзя здесь быть… Он умрет, он погибнет! Но и на поверхность ему нельзя. Если он успеет добраться до метро, нам всем крышка. Проклятые коммунисты, кажется, затеяли устроить над нами эксперименты, если я правильно поняла Иванова. Всех моих детей замучают пытками, чудовищными опытами наподобие тех, что ставил доктор Менгеле в нацистских концлагерях! Жене и Мите осталось жить максимум две недели, ни одного из них нельзя выпускать из бункера. Что же я наделала! Не остановила, не предотвратила. Но если бы я не вернулась, здесь все равно настал бы хаос! Что же делать, что мне делать?!» - в отчаянии думала Марина, меряя шагами кабинет.
        Через пару минут, уняв бешеное сердцебиение, она вышла в коридор. Основное освещение было погашено, но на втором ярусе бункера не утихали разговоры.
        - Пожалуйста, собери членов Совета в кабинете у Паценкова через пятнадцать минут, - попросила Марина дежурного. Сама постучалась в дверь к начальству и вошла.
        Андрей сидел у стола с кружкой горячего чая и что-то торопливо рассчитывал на бумажке.
        - Что у тебя там? - вместо приветствия спросила женщина.
        - Топливо кончается, нечем заправлять генераторы. Марин, кого отправим в экспедицию? В последний раз у заправки видели новых мутантов, пока наберем канистры, пока дотащим… Это целая история будет, как бы без потерь обойтись, - ответил начальник, показывая ей расчеты.
        - У нас появилась новая беда, Андрюша. Мы притащили в бункер очередную заботу, и мне страшно, - тихо сказала Марина, присаживаясь рядом.
        - Страшно? Тебе? Ты с тварями с поверхности на короткой ноге, «философов» не боишься, на Фрунзенской не раскололась, а теперь тебе страшно? - удивился Паценков. Он первый раз видел Марину такой подавленной. Обычно Алексеева скрывала все свои эмоции от посторонних. Никто в бункере даже помыслить не мог, что эта женщина тоже умеет плакать, бояться и страдать.
        - Я созвала Совет. Нам нужно провести экстренное совещание. Кажется, я сделала большую глупость, позволив Хохлу остаться здесь, - ответила она.
        - Это же не монстр, не мутант, обычный человек! - подбодрил боевую подругу Андрей.
        - Послушай… Я не смогу его выставить на поверхность, хотя очень хочу. Мне кажется, я схожу с ума. Я никогда не позволю сделать этому человеку плохо. Но отдаю себе отчет, что он может устроить в нашем убежище настоящий бунт. Закрыть его в карцер навсегда? Не вариант. Даже там он найдет способ, как контактировать с населением. И я… я не смогу, не смогу его запереть, оставить за решеткой. Он все испортит. Андрей, помоги мне… - прошептала Марина, глядя на начальника. По ее лицу пробежала слеза, оставив влажную дорожку.
        - Ты чего? - испуганно спросил Паценков. В полумраке его кабинета глаза женщины лихорадочно блестели.
        - Я схожу с ума… - выговорила Алексеева заплетающимся языком. И обмякла на кресле, уронив голову на грудь. Руки плетьми упали на колени.
        Андрей присел перед ней на корточки, заглянул в лицо.
        - Что с тобой? Ты больна? Марина, ответь, что этот гад с тобой сделал, я лично его выставлю на съедение «философам»! - воскликнул он.
        - Нет… Кажется, у меня совсем поехала крыша. Я понимаю, что нужно гнать его прочь как можно скорее. Но никому не позволю этого сделать. Андрей, такое уже было, еще до Катастрофы. Я тогда совсем лишилась разума, понимала, что делаю откровенные глупости, но не могла остановиться. От меня отворачивались, смотрели как на идиотку… Двадцать лет прошло, и ничего не изменилось. Что он делает, почему я не могу справиться с собой? - шептала женщина, вздрагивая всем телом. - Если с ним снова что-то случится… Андрей, если ты отправишь его на поверхность, пожалуйста, выкинь и меня туда же…
        Паценков протянул Марине кружку с чаем.
        - Успокойся. Мы еще не приняли никакого решения. Сейчас соберутся наши, ты всем внятно объяснишь, чем этот человек тебя так пугает, и тогда мы решим, что делать. Мне он не показался мерзавцем, мы спокойно побеседовали и остались довольны друг другом. Марина, это паранойя. Ты знаешь его в прошлом, а теперь это простой человек, которому не повезло столкнуться с начальником станции. Он хотел справедливости, ты себя накручиваешь. Ничего плохого он не сделает, - ободряюще улыбнулся он.
        В дверь постучали. Вошел Ваня, следом за ним потянулись остальные члены Совета бункера. Костя, высокий коротко стриженный мужчина атлетического телосложения. Василий, как всегда строгий, подтянутый, с посеребренными сединой висками. Юра, невысокий, с густой копной волос, не изменивший своей довоенной привычке и одетый в белую рубашку, посеревшую от старости, с застиранными манжетами. Антон, специалист по безопасности, среднего роста, широкоплечий и коренастый, стриженный ежиком. Следом вошли женщины. Ксения, белая как мел, с заплаканными глазами. Ира, худенькая, в юбке по колено и свободной толстовке. Агротехник Люба, полная, с цветной шалью на плечах.
        Раньше на совет приходил Петя, внимательно смотрел светлыми глазами из-за толстых стекол очков, нервно перебирал в руках пуговицы клетчатой фланелевой рубашки, и молчал. У двери обычно вставал Миша, высокий, статный, одетый в камуфляжный костюм и высокие «берцы». На стул присаживалась сухонькая старушка Людмила Владимировна, медик, в чистеньком белом халате, с аккуратным пучком седых волос.
        Их не стало за последние две недели. Страшная потеря для бункера. Самые лучшие, самые ценные люди постепенно уходили. Миша, преданный общему делу разведчик, бесстрашно бросающийся в самые безрассудные экспедиции. Именно они с Мариной в кратчайший срок обеспечили бункер самым необходимым, всегда были в паре и оставались друзьями. Чернов знал, что погибнет. Ваня, одернувший его, когда Миша сдался, до сих пор не мог простить себе того, что не прислушался к интуиции. А в этом мире спасала только она. Не поймешь в срок, что сегодня не время, не место, и можно смело сочинять себе некролог.
        Людмила Владимировна, знавшая о болезнях все. И… единственная, кроме Марины, знавшая о плане Григория Николаевича и о страшном эксперименте, который уже двадцать лет тянулся в бункере втайне от всех. Алексеевой хотелось встать, рассказать всем, чтобы думать вместе, не в одиночку пытаться понять, что еще можно сделать для выживания…
        Петя, заботливый, добрый, не отличающийся выдающимися талантами, но имеющий незаменимое в новой жизни качество - умением утешать. Когда догадывался, что дело плохо, его протянутая рука становилась надежной опорой. Мужчина оказался своеобразным психологом для всего бункера. Он выглядел так просто и по-свойски, что ему хотелось довериться целиком и полностью.
        Теперь Петя ушел. Оставив Марину одну, наедине со своими бедами, вознесся в лучший мир.
        И именно сейчас, когда некому было подставить плечо, забрать скорби и вечную усталость, явился Женя. Случайностью, небывалой нелепостью рядом оказался тот, кто не мог, не должен был быть. Восстал из мертвых, прошел все круги ада и вернулся обновленным, еще более бесчеловечным и жестоким, чем был до Катастрофы. Воистину, злая воля провидения! И тем больнее было Марине осознавать, что ее мир, ее алтарь, на который она положила всю себя, свою жизнь и счастье, готов разрушить тот, кому она доверяла, тот, кого ветры мировой войны принесли за тысячу километров с единственной целью - уничтожение.
        Алексеева поднялась, оглядывая собравшихся. Усталые, измученные последними переживаниями лица. Кто там говорил, что в их бункере все хорошо?
        - Я собрала вас так поздно, чтобы поговорить о вновь прибывших в наше убежище, - начала женщина. - Среди нас оказался этакий деклассированный элемент, люмпен-пролетарий Женя, не приученный к труду, не имеющий моральных принципов. Я хочу спросить у вас совета, что нам делать. В приватной беседе он совершенно ясно дал мне понять, что хочет сдать местоположение нашего бункера руководству красной ветки.
        - Да пусть сдает! Нам-то что, закроемся и пересидим! - беспечно отозвался Ваня. - Бункер они не вскроют, а торчать целыми днями на поверхности у них не получится, там «философы» избавятся от гостей.
        - Ошибаешься. Это нам даже помыслить невозможно, что убежище можно вскрыть, ты прав. Твари с поверхности не смогут этого сделать никогда, а вот взрывчатка, тот же пластит, который, я думаю, коммунисты сумеют добыть, отлично справится с нашей дверью, - устало ответила Марина.
        Только она и Паценков знали, что возле двери в слое бетона прошла трещина. И только теперь это вдруг стало важным и значимым.
        - Зачем коммунистам разламывать дверь? Я думал, бункер им нужен для жительства, - удивился Костя.
        - Нет, само убежище им не нужно. Им нужны наши запасы и карты ближайших объектов. Понимаешь, в чем дело… Женя насмотрелся на нашу спокойную и размеренную жизнь и теперь уверен, что сможет построить такое же общество с нашей помощью в метро. Он считает, будто у нас есть какая-то тайна особого благополучия, типа легенды об Изумрудном городе на Университете, которую так любят рассказывать в метро. Он уверен, что у нас хранятся запасы, мы знаем какие-то секретные склады, приемы агротехники и прочее, прочее. Я, положа руку на сердце, могу ответить, что никаких секретов в бункере нет. Как и любые разведчики, мы тащим с поверхности все, что находим, благодаря ультрафиолетовым лампам выращиваем картошку, не испытываем проблем с фильтрами, а маленькое население и отсутствие внешней угрозы способствует развитию культуры и науки. Это все, что я могу сказать. То, что создали мы, в метро невозможно. Густонаселенные станции, внешняя угроза типа нападений мутантов с поверхности и жуть в туннелях не позволят устраивать там коммунизм. Только Женя и руководство красной ветки этого не осознают, - ответила Марина.
        Она лгала, бессовестно лгала самым близким людям, но не могла, не имела права открыть истинное положение вещей. Ради их же блага.
        - С чего ты взяла, что Хохол способен на такую подлость? За эту неделю он успел зарекомендовать себя положительно, всегда готов помочь! - возразил Паценков.
        Алексеева посмотрела на него полным удивления взглядом.
        - Что он рассказал тебе, Андрей? - тихо спросила она.
        - С Ганзы его выгнали несколько лет назад за попытку защитить женщину, которую бросили в туннеле. Он выстрелил в охранника, и его изгнали на фиолетовую Таганско-Краснопресненскую ветку, в сторону Текстильщиков. Там он некоторое время жил у местных сектантов, а потом перебрался на Фрунзенскую, где повздорил со старшим помощником станции и был приговорен к смертной казни. Они поругались из-за того, что старпом не хотел выделить простому населению продукты, не разрешил разделить поровну то, что принесли с поверхности разведчики.
        - И я эту историю слышал, - отозвался Волков.
        - И я, - добавил Костя.
        - Так с чего ты решила, что это деклассированный элемент, убийца и злодей? Он кажется вполне положительным человеком с непростой судьбой, - подвел итог Паценков.
        Марина побледнела. Умение нравиться людям, изворачиваться и изощренно лгать помогло Жене и на сей раз.
        - Это он сам про себя рассказал? - тихо спросила женщина.
        - Да, и у нас нет причин ему не верить. В конце концов, на него ополчились те же люди, что до полусмерти избили тебя, и Хохол вызывает доверие хотя бы этим. Мариша, кажется, ты переутомилась. Тебе стоит прилечь, - мягко проговорил Андрей.
        - Ты думаешь, мне привиделось то, что Женя - жестокий приспособленец, готовый перегрызть горло? - прошептала Марина. - Ты считаешь меня сумасшедшей?
        - Нет, нет, что ты, просто ты очень устала. Тебе надо отдохнуть. Недельку, а лучше две. Твои вечные заботы тебя подкосили, ты стала подозрительной. Я даю тебе отпуск. Почитай книги, поспи, две недели ты не будешь думать ни об экспедициях, ни о жизни бункера. Я сам обо всем позабочусь. - Паценков приобнял женщину за плечи.
        - Ты отстраняешь меня от дел? Ты хоть понимаешь, что творишь? - тихо спросила Алексеева, вставая. - Сейчас бункеру грозит смута и диверсия!
        - Марин, тебе кажется. Нам ничего не угрожает, все в порядке. Даже если будут какие-то проблемы, разве мы не сможем справиться с одним человеком? - вторил начальнику Ваня.
        «Да если бы вы знали, что может произойти!» - едва не закричала женщина. Но промолчала и на ватных ногах вышла из кабинета.
        Марина приоткрыла тяжелую дверь и скользнула в свою комнату. Ее сейф был открыт, и на полу среди прочих медикаментов валялись разбитые ампулы. Драгоценное лекарство разлилось по полу. На осколке стекла женщина увидела надпись «SkQ1».
        Алексеева бессильно опустилась на пол. «Все кончено… Все потеряно…» - в отчаянии подумала она. Усталость навалилась на нее со страшной силой. Марина с трудом доползла до кровати и мгновенно провалилась в тяжелый сон.
        
        Глава 10
        Хохол
        Марину разбудил надсадный кашель. Женщина села на кровати, дотянулась до фонаря на столе.
        - Митя? Митя, что с тобой? - встревоженно спросила Алексеева, бросившись к мальчику.
        Анохин отер рукавом кровь, выступившую на губах.
        - Я, кажется, нахватался радиации на поверхности… - простонал он. - Тошнит… И голова кружится…[3 - При длительном облучении 400 - 600 рад (проникающая доза радиации), что предположительно в контексте «Вселенной Метро 2033» и в условиях бункера, в течение первых часов возникает общая слабость организма, головокружение, рвота. Дмитрий Анохин принял это за последствия избиения на станции Фрунзенская. Далее у пораженного человека наблюдается стойкое улучшение минимум на 5 - 6 дней, примерно столько проходит с момента появления Мити в бункере до описываемого момента. За этот период существенно падает уровень лейкоцитов и тромбоцитов в крови, что вызывает кровотечения, язвенные поражения и лихорадку. Через некоторое время последствия становятся необратимы при отсутствии должного лечения, что приводит к летальному исходу. Стоит отметить, что организм каждого человека реагирует индивидуально, поэтому у Евгения Иваненко признаки поражения лучевой болезнью начинаются позже, но также вписываются в указанный период улучшения от 5 до 14 дней (при высокой степени поражения радиацией). - Примеч. автора.]
        Марина обняла его за плечи.
        - Потерпи. Я найду в медкабинете что-нибудь, что тебе поможет. Это все пройдет, все пройдет… - шептала она, утешая не столько его, сколько себя.
        «Это я его погубила… На поверхности его бы сожрали монстры, а я привела его сюда и обрекла на медленную, но верную смерть!» - в ужасе думала женщина, стоя перед открытым шкафом с медикаментами.
        Давно просроченные таблетки и ампулы должного эффекта дать не могли, но несколько облегчить страдания было в их силах. Все самые важные препараты, необходимые в бункере, Алексеева в малых дозах хранила у себя на чрезвычайный случай, но она никогда не думала, что ей придется вновь спасать человека, облученного радиацией.
        - Что же в этой ситуации нужно, что может помочь? - бормотала Марина, перебирая упаковки с таблетками.
        Наконец она догадалась вытащить из ящика стола бывшего врача инструкцию по чрезвычайной помощи пострадавшим от ядерного взрыва, которая, по довоенным инструкциям, должна была храниться в каждом бункере. С трудом разлепила склеившиеся страницы. Последний раз лекарства, облегчающие симптомы первичного облучения радиацией, медик выдавала восемнадцать лет назад, когда перепуганные студенты, нахватавшиеся пыли, обожженные, раненые, спускались под землю. Инструкция много лет валялась никому не нужной в ящике стола. И теперь от того, что там было написано, зависела молодая, ни в чем не повинная жизнь.
        «При рвоте дефинидол, этаперазин, атропин, при длительных приступах раствор хлорида натрия 10 % внутривенно, в случае понижения артериального давления - глюкоза, полиглюкин в сочетании с норадреналином. В случае сердечной недостаточности - строфантин, кордиамин», - в свете фонарика прочитала Марина и бросилась к шкафу.
        Единственное из названных средств оказалось на самой нижней полке, пачка лекарства, давно просроченная, с заветной надписью «Этаперазин». Обнаружилась среди запасов и пластинка глюкозы в таблетках.
        Митя лежал в кровати, укутанный одеялом, Марина сидела на стуле, подперев голову ладонью.
        - Что со мной? - спросил юноша.
        - Ничего страшного. Ты действительно хватанул немного радиации на поверхности, это не опасно, она выведется из организма. Все в порядке, спи, теперь просто нужно набраться сил, - спокойно отвечала женщина, но в ее глазах стояли слезы.
        - Марина, вы врете всем, и в том числе себе, - тихо сказал Митя. - У вас в бункере что-то происходит, что-то страшное. Мы в метро все живем только на интуиции. Я чувствую здесь какую-то опасность, о которой никто не знает.
        - Никакой опасности нет, - нахмурилась Алексеева. И тотчас устыдилась. - Извини. Меня выбило из колеи то, что меня временно отстранили от дел. Здесь правда все хорошо.
        - Нет, не хорошо. Воздух в бункере не пахнет затхлостью и сыростью, как в метро, - возразил Анохин.
        - Потому что у нас стоят хорошие фильтры, - отозвалась Марина.
        - И вода у вас не безвкусная, как у нас из фильтров, а чуть-чуть горьковатая…
        - Митя, не бери в голову. Тебе все это кажется. Ты устал, немного болен. У нас все хорошо, - заверила его женщина.
        - Нет, не все, - упрямо заявил юноша.
        - Так что же у нас плохо?! - зло воскликнула Алексеева, не сдержавшись.
        - Я еще не понял. Но что-то не так. - Митя насупился.
        - Спи, пожалуйста. Все будет в порядке. Я тебя в обиду не дам, у тебя точно все будет в порядке, - смягчилась Марина. Ей вдруг стало муторно и худо.
        Женщина расстелила на полу толстое шерстяное одеяло и отвернулась к стене.

* * *
        На следующее утро Мите стало немного лучше. Он по-прежнему пошатывался от слабости, но с удовольствием позавтракал и отправился осматривать бункер.
        Марину вызвал к себе Паценков.
        - Как ты себя чувствуешь? - поинтересовался начальник.
        - Лучше некуда, - язвительно отозвалась Марина, оглядев кабинет.
        У стены сидел Хохол. На его губах появилась победная улыбка.
        - Видишь, Мариша, мы прекрасно поладили с начальством бункера, - поприветствовал он женщину.
        - Не забывай, что я тоже начальство, а я своего решения не изменю, - раздраженно отозвалась Алексеева.
        - Ну зачем ты так грубо? Женя изъявил желание помочь разведчикам в походе за горючим, еще один человек в отряде не помешает, - мягко заметил Андрей, усаживая Марину в кресло.
        - Нет, никогда! Андрей, ты не понимаешь, что творишь! - крикнула женщина, вскочив.
        - Ну что ты, зачем же кричать? Что плохого, если в отряде добавится один человек? - спросил начальник.
        - А то, что как только он узнает все, что ему нужно, то сразу сдаст наш бункер красной линии!
        - Зачем ты так? Если забыла, коммунисты приговорили его к смертной казни. Какая красная линия? Мариша, мне кажется, тебе приснилось, что Евгений наш враг, - улыбаясь, сказал Паценков.
        Алексеева сжала виски ладонями. Ей уже и самой начало казаться, что она это все придумала. Если бы не ехидная усмешка Хохла.
        - Марина, я твой старый друг, мы знакомы уже очень много лет. У нас был роман, но мы расстались. Если я тебя тогда обидел, это не повод позорить меня перед начальством, зачем ты так мелочно поступаешь? - ласково протянул Женя.
        - И правда, а давай ты на недельку отправишься на плантации, придешь в норму? Видно, это и впрямь нервный срыв, раз ты придумала себе невесть что, - закивал Андрей.
        Заместитель начальника бункера приоткрыла рот от такой наглости.
        - Это что, ссылка? - холодно спросила она. И поняла, что у нее нет сил бороться.
        - Почему же ссылка? Позанимаешься растениями, это успокаивает психику. Любаша поможет тебе поправить здоровье, все будет хорошо! - увещевал Андрей, зачем-то кивая Хохлу.
        Марина увидела в его руках шприц. Дернулась, оттолкнула Паценкова.
        - Держи ее, Женя! - приказал мужчина. Сильные руки Иваненко обхватили ее, сжали. Женщина застонала от безысходности. И не смогла сопротивляться.
        Укол в предплечье - и Алексеева обмякла в объятиях Хохла.
        - Что это? - Губы слушались плохо.
        - Клоназепам. Внутривенно действует быстро, расслабляет надолго. Не упади, ладно? Женя, проводишь? - попросил начальник бункера.
        Хохол вывел Марину из кабинета, поддерживая под спину, в коридоре, где было темнее, повернул ее к себе лицом.
        - Ну, что? И кто остался в дураках? Я советую сотрудничать со мной, потому что тебе же будет хуже. У Андрея в кабинете большие запасы этого чудо-транквилизатора, ты вполне можешь превратиться в овощ, если не захочешь мне помочь. Даже не пытайся кому-то что-то рассказать, я буду всяко завоевывать доверие вашего начальника, а тебя просто объявят свихнувшейся от переживаний. Не находишь странным, что Паценков поверил беглецу с красной линии, так, сбоку припеку, а не собственному заместителю? Сдается мне, ты порядком надоела своему руководству. Андрей просто боится от тебя избавиться. Но я ему помогу. Хотя мне будет жаль, если с тобой случится беда. Ты мне даже нравилась, да что скрывать, и сейчас тоже, но твоя вечная забота обо всех, эти сопливые письма «Все ли у тебя в порядке?» просто бесят. Думаю, и Паценкова ты прилично достала. Благополучие выживших, говоришь? Великая цель? Нет, это просто твой дурной характер.
        «Сволочь! Дрянь! Если бы не наши с Григорием старания, никто бы не выжил! Я все отдала этому бункеру! Все готова была отдать тебе, тогда, до войны! Андрей тупица, он все потеряет из-за своей гордыни! Ему хочется править единолично, но я понимаю в делах нашего убежища больше! Он погубит всех!» - Марине хотелось кричать, но губы не слушались.
        Женщина плюнула Хохлу в лицо. Нитка слюны упала на подбородок. Женя отер ее рукавом рубашки.
        - Сволочь… - невнятно выговорила Алексеева.
        - Хороший препарат, правда? - усмехнулся Хохол. - У нас наркоманы им кололись. Через пару часов наступит эйфория. Просто будет хорошо. А самое прекрасное то, что ты молчишь, Мариночка. Знаешь, если к этому добавить немного алкоголя - получится летальный исход. Хитро, правда? Тебе повезло, что в вашем бункере самогонка не в чести. Но, если мне нужно будет тебя убрать, я придумаю способ. Впрочем, думаю, мы сработаемся.
        Женя фамильярно потрепал женщину по щеке, потом поцеловал в губы. По лицу Марины покатились слезы, а она даже не могла зажмуриться, чтобы избавиться от них. Хохол вытирал их тыльной стороной руки, прижимая Алексееву к себе. А ей было так беспредельно плохо - и так хорошо. Странное, извращенное удовольствие. Теперь женщине казалось, что она и вправду сошла с ума.
        Иваненко проводил Марину на третий ярус и ушел, предупредив Любу о действии препарата.
        - Ой, батюшки. Горе какое! Это же надо так перетрудиться, чтобы с ума спятить и от всяких лекарств на ногах не стоять! - причитала Любаша, усаживая Алексееву у стены возле грядок.
        Мозг Марины работал ясно, обдумывая события минувших недель, и тем тяжелее было переносить свое «сумасшествие» и временное бессилие.
        «Действие транквилизатора длится часов десять, это смена. Раньше, чем завтра, я ничего не смогу предпринять, - думала женщина. - А между тем у меня болен Митя, и нужно срочно что-то придумывать. Какая-то сволочь разбила ампулы с последней дозой пластохинона. Я потеряла свои записи и расчеты на Фрунзенской и теперь не могу даже пересчитать, когда примерно закончится срок действия SkQ1. Хохол задумал диверсию в бункере, Паценков спутался с этим бандитом и отстранил меня от дел. Все ужасно, очень ужасно. И надо что-то срочно решать…»
        К вечеру к Марине вернулась способность связно разговаривать, но ходить по-прежнему было непросто, опального заместителя начальника пошатывало. Весь день Алексеева просидела у стены в полуобморочном состоянии, размышляя, ловя на себе подозрительные взгляды молодежи, работающей на плантации.
        Решение не пришло. Марина совершенно не представляла, как выйти из ситуации. Мозг, затуманенный транквилизатором, не желал видеть проблему в сложившейся ситуации, и только ближе к отбою женщину снова ощутила гнетущую безысходность.
        Хохол лично явился за Алексеевой, подхватил ее под руку и повел наверх. В кабинете на столе стояла миска супа и жестяная кружка с чаем.
        Марина отхлебнула большой глоток и поняла, что снова попалась. Голова закружилась, тело снова стало ватным.
        - А вот теперь - спокойной ночи. Завтра ты не будешь думать ни о чем, просто поработаешь на плантации и восстановишь силы, - ласково проговорил Женя.
        Сквозь сон женщина чувствовала, как он снял с нее рубашку и армейские брюки, уложил в кровать. Она хотела отпихнуть мучителя, но не смогла. Руки отяжелели, глаза слипались. Она чувствовала на себе мужское тело, горячие влажные поцелуи, но не находила сил к сопротивлению.
        - Спокойной ночи, - улыбнулся Хохол спустя четверть часа. Он поцеловал ее на прощание.
        Сквозь сон Марина слышала, как в кабинет вошел Митя, он звал ее, но она не смогла открыть глаз. Мир вокруг закружился, запрыгал разноцветными пятнами…

* * *
        Следующая неделя для заместителя начальника бункера прошла в непрерывном тумане. Алексеева помнила только механическую работу рук, рыхливших землю, сочувствующее оханье Любы и усмехающееся лицо Хохла, который доводил ее до комнаты, укладывал в постель и опаивал чаем с сильным седативным препаратом.
        Когда Марина все же пришла в себя, руки ее были вымазаны землей, камуфляжная куртка изгваздана в грязи и пропахла потом. Поднявшись с колен и отряхнув приставшие комья грунта, женщина твердыми шагами двинулась в сторону лестницы.
        - Мариша, куда ты? - взволнованно воскликнула Люба, появляясь рядом.
        Алексеева смерила ее раздраженным взглядом.
        - Ты-то куда смотрела, подруга? - холодно спросила она. - Я тут овощем неделю проторчала, могла бы мне помочь!
        - Мариночка, что ты, ты просто устала, переутомилась, Андрей отдал приказ тебя отсюда не выпускать, чтобы ты поправила здоровье. Растения, они ведь успокаивают, мы о тебе заботились! - с неподдельной искренностью в голосе оправдывалась Любаша.
        Марина смягчилась.
        - Ладно. Что происходит в бункере, рассказывай.
        - Откуда же я знаю? Все как всегда, наши ребята лекции читают, малышня бегает, мы тут картошку рыхлим, Валя готовит, - просто ответила агротехник.
        Алексеева выдохнула, справляясь с раздражением.
        «Ладно. Узнаем. Либо Любаша действительно ничего не знает, либо Хохол еще не успел ничего натворить. Интересно, что скажут Ваня и остальные ребята», - подумала она, направляясь к лестнице.
        И успела вовремя - наверху прогремели выстрелы, кто-то вскрикнул. Дежурные по плантации оживились. Несколько молодых людей бросились к Марине, но та уже успела взобраться по лестнице на второй ярус. Обернувшись, она увидела, как парни скрутили Любу и вытащили из пищеблока Валентину.
        - Вот она! Держите ее! - приказал откуда-то издалека знакомый шепелявый голос. Алексеева не успела среагировать. Организм, отравленный транквилизаторами, все еще работал, как в замедленной съемке.
        Марину вытащили на бортик, где стоял Женя, скрутили за спиной руки. Группа ребят держала на прицеле согнанных в кучу членов Совета бункера. Ваня, Костя, Василий, Юра, Антон, Ирина, Ксюша и Андрей непонимающе озирались вокруг, не до конца сообразив, что произошло. По лестнице дежурные по плантации вытаскивали упирающуюся Любу и растерянно хлопающую глазами Валю.
        - Заприте их в кабинете Андрея, поставьте охрану. Никого не выпускать! Алексееву ко мне! - потребовал Хохол, решительными шагами направившись к лестнице на верхний ярус.
        Диверсия Иваненко происходила незаметно, очень тихо. Вечерами он подсаживался к беседующей группке молодежи, внимательно слушал разговоры бункера и вдруг предлагал новую тему для обсуждения. Он рассказывал, как живется в метро. Выросшие в бункере подростки тринадцати - семнадцати лет с упоением слушали о другой жизни. Жене несказанно повезло. Основу жителей бункера составляла как раз молодежь, вступившая в переходный возраст. Несмотря на привитую культуру, честность и достоинство, они хотели чего-то иного, чем закрытое убежище, одни и те же лица каждый день, бесконечная учеба, труд и саморазвитие. Семена упали на благодатную почву.
        - На некоторых станциях делают самогонку, - вдохновенно рассказывал Хохол. - С этого напитка становится очень весело. Тут у вас серые будни, а в метро каждый день - приключение. Из грибов делают дурь, покуришь, вдохнешь дым - и сразу как мультики смотришь. Картинки разноцветные перед глазами появляются. У нас в кости режутся на патроны и в карты. Вы только представьте, за работу все получают деньги. Поработали вы, скажем, на плантации, рыхлили землю сутки - вам десять патронов. И на них можно купить все что угодно! Одежду получить не ту, которую дает вам Марина, а самому выбрать, можно купить хоть книжку, хоть эротическую картинку! Или к девочкам пойти!
        Выращенные в скромности молодые люди убежища заинтересовались перспективой доступности барышень легкого поведения, которые будут обращать внимание не на достижения. Марина прививала детям чувство ответственности, стараясь убедить их, что ничто не достается просто так. Чтобы завоевать интерес девушки, парень должен был прилежно учиться, честно отрабатывать смены дежурства и плантации. Самым престижным считалось выйти на поверхность в команде разведчиков, однако не всем доставалась такая честь. Женя, отлично просчитавший все ходы, надавил на самое больное место, сумев заинтересовать, увлечь за собой подрастающее поколение.
        - А еще у нас в метро есть тотализатор. Крысы бегают, чья быстрее прибежит, тот и победил. А какие у нас красивые станции! Тут потолки низкие, а там смотришь - и края не видно. Картинки на стенах красивые. Каждая семья в своей палатке на станциях живет, не в общем зале. И в разведчики всех желающих берут! - умело сочетая правду с ложью, продолжал Иваненко. - Можно на любой станции поселиться. В Ганзе, на Кольце, между станциями дрезины ездят по рельсам. На станциях всегда много народу, слухи ходят, сплетни. Интересно послушать. На Проспекте Мира, на оранжевой ветке базар, там все что угодно купить можно.
        Рассказ жителя метро был подобен довоенным сказкам о далеких берегах какой-нибудь Америки, где все жили хорошо и сладко. Только если до Катастрофы в Америку еще надо было пробиться, то здесь достаточно было всего лишь не давать препятствовать соединению с метро Алексеевой и Паценкову, и тогда рассказы станут явью.
        - Вы только другим не рассказывайте! - призывал Хохол. - Я когда в метро соберусь, только вас возьму, а другие пусть тут сидят, под крылышком у мамочки, если боятся настоящих приключений. И ни в коем случае не говорите никому из «старой гвардии», они могут не допустить вашего побега, но я все улажу, вы только держитесь меня.
        До старших слухи о тайной диверсии не дошли. Люба и Валя не вылезали с нижнего яруса, а дежурные по плантации старались не открывать рот во время смены. Ирина не слушала сплетен - еще до катастрофы она была не от мира сего. Убитой горем Ксении не было дела до того, что происходит в бункере. Волков, Василий, Юра и Антон активно готовились к новой экспедиции, просчитывая возможную опасность и готовя комплекты химзащиты на случай длительного пребывания на поверхности. Паценков доверял Жене, поэтому не забил тревогу, а Марину, последнего здравомыслящего человека в убежище, грамотно и надолго ликвидировали.
        Молодежь, вдохновленная предстоящей диверсией, держала язык за зубами, помня наставления Хохла. И когда, наконец, настал день приведения плана в исполнение, приказ Жени был передан по цепочке. Группами по несколько человек ребята скрутили и согнали в одно место весь старший состав бункера, а следом Марину, Валю и Любу. Теперь подросткам предстояло самостоятельно, без помощи старших налаживать жизнь.
        Дверь кабинета захлопнулась, Алексеева услышала, как поворачивается снаружи вентиль. Марина опустилась на свою кровать, задумалась.
        Мировая история никогда и ничему не учит. Сколько раз люди наступают на одни и те же грабли, думая, что они умнее своих предшественников. Сколько велось войн, сколько революций свершилось, пролились реки крови, погибли тысячи людей. Начиная с древних времен, главным девизом человечества было желание отобрать и поделить. Амбициозная молодежь бралась за оружие, внемля призывам тех, кто знал многое, но ничего не осознал, бросалась на амбразуры и гибла. Те, кому удавалось выжить, строили на пепелище новую, по их мнению, историю, и цикл повторялся снова. Лишь немногие осознавали торжество мирного разума и созидательного творчества, но они погибали первыми, защищая грудью рушащийся мир.
        Бесконечная череда войн завершилась самой глобальной катастрофой на земле, уничтожившей все живое. Среди всеобщего хаоса Григорий Николаевич верил в то, что он сумеет построить новое общество, стремящееся к миру. Он и Марина долгие годы были заняты обучением и развитием родившейся в бункере молодежи, желая, чтобы дети поняли ужас войны. Два идеалиста на тонущем корабле. Они цеплялись за жизнь зубами, Алексеева была готова отправиться на самое сложное задание, в самую тяжелую экспедицию, чтобы достать бесценные книги. Когда в институтском корпусе обосновались «философы», женщина в одиночку, чтобы не рисковать даже одной человеческой жизнью, лезла за книгами в самое логово тварей - и возвращалась живой, принося крупицы мирового разума в последнее убежище. Григорий Николаевич и его верная помощница свято верили в свое дело. И оба ошиблись. Человеческая природа взяла свое. Выросшие в атмосфере любви и творчества дети рано или поздно взбунтовались, желая познать то, чего никогда не существовало в бункере. Осознанно или нет, бурлящая кровь влекла их к разврату и грязи. Хохол рассчитал все лучше некуда.
Он знал, с какого конца взяться за доживающий последние годы бункер. И тем больнее было осознавать, что Марина, так и не узнавшая ни любви, ни покоя, с самых юных лет занимавшаяся только благополучием новой цивилизации, просчиталась. Самые лучшие, самые правильные и добрые дети вдруг озлобились, поняв, что заботливые наставники не дают им запачкаться самим, старательно отводят беду и мрак.
        Молодежь бункера жила в обществе с особым строем, который много веков назад канул в небытие. После ядерной войны, когда в мире стало слишком много смертей, дети стали общественным достоянием. Как в древней Спарте, они воспитывались не родителями, а наставниками, непрерывно в обществе, всегда на виду, не имея ни уединения, ни свободы. Как трудно было Алексеевой, когда у нового поколения разом начался переходный возраст! Пять лет назад в него вступили почти все дети, были скандалы, тогда швыряли миски об стены, вырывали волосы и рыдали в голос, но верные учителя, Совет бункера, справился. Тогда их было больше. За пять лет многие ушли, и только самые живучие и стойкие остались любящими руководителями, всегда готовыми прийти на помощь.
        Иметь двоих родителей считалось высшим счастьем, и это стало такой редкостью… Только последняя пара была жива - Василий и Люба. Их восемь детей подрастали в полной семье. У Ксении от Миши осталось двое сыновей. Двое детей, без матери, осталось у Андрея. Сын Вани погиб пару лет назад, во время своей первой вылазки - а он так хотел быть разведчиком. У самой Марины детей не было. Она не могла себе позволить пусть даже вынужденный отход от дел. Не было детей и у Петра.
        Теперь же разгоряченная рассказами Жени молодежь сумела отобрать у старших власть. На их стороне был эффект неожиданности. Разве кто-то мог помыслить, что в их благополучном бункере, где все сыты и одеты, где процветает культура и наука, могло такое случиться? И они поплатились. Все разом. И она, Марина Александровна Алексеева, заместитель руководителя бункера, в первую очередь. Ее сочли сумасшедшей, ей не поверили, а она знала, предвидела, что будет так… И она осознавала, что подземному убежищу грозила страшная опасность, о которой догадаться не мог никто…
        Дверь открылась, и в кабинет вошел Евгений.
        - Ну, что, Мариночка, кто же оказался прав? - с порога спросил он.
        - Ты хоть понимаешь, что натворил? - тихо поинтересовалась женщина, глядя ему в глаза.
        - Мариночка, все закономерно. Я хочу наладить контакты с метро, теперь и бункер этого хочет. И теперь тебе выгоднее со мной сотрудничать, иначе ты отправишься вслед за всеми остальными, а их, если они не захотят занять мою позицию, придется убрать, - спокойно и буднично ответил Хохол.
        - Ты чудовище, Женя. Я не знала, что ты способен на такие подлости, - выговорила Марина. - Ты не понимаешь, что творишь. Ты их всех погубишь, спасая себя. Но не спасешься. Генераторы скоро встанут, топлива хватит максимум на пару дней. Экспедицию ты снарядить не сможешь, потому что неопытные юнцы от «философов» не спасут. Пищеблок перестанет работать, потому что только Валя знает небольшие кулинарные тонкости приготовления этой самой картошки. А если не будет электричества, не будет работать плита и водоснабжение, вы просто провалитесь во мрак. Ты разрушил все, что только смог… То, что мы с покойным начальником собирали по кускам с самой Катастрофы.
        Голос Марины звучал тускло и безжизненно.
        - Именно поэтому мне нужно сотрудничество, а не вражда. Ты прекрасно знаешь, как отладить жизнь в бункере. Поэтому я предлагаю тебе быть моей помощницей. А за это, как только я стану начальником станции, так и быть, я предложу тебе пост моего заместителя, - улыбнулся Евгений.
        Алексеева в задумчивости кусала губы. Отказаться сейчас, плюнуть в лицо негодяю означало отправиться в кабинет к Паценкову за закрытые двери и потерять последний шанс.
        «Шанс на что? На продление существования? Сколько мы еще продержимся? Сколько нам отведено, прежде чем все кончится?» - спрашивала саму себя Алексеева.
        - Я согласна, - наконец ответила она. - Сделаю все, что в моих силах.
        И скривилась от отвращения к самой себе.
        Когда ради спасения чужих жизней приходится перешагнуть через себя, это кажется благородным. Но сейчас - оправдывала ли цель средства?
        Марине было горько и больно. Только что она предала всех тех, кого заперли в кабинете начальника и кого ждала неминуемая гибель, потому что самые сильные, самые стойкие из выживших не согласились бы сотрудничать с врагом. А она согласилась, и рано или поздно ей пришлось бы посмотреть в глаза боевым товарищам.
        - Умница, - похвалил Хохол. - А теперь отдохни, тебе надо набраться сил. Завтра тебя ждет непростой день, потому что ты отправишься за топливом со сталкерами.
        Мужчина обнял ее за плечи и фамильярно поцеловал в макушку. Алексеева сбросила его руки.
        - Я тебя ненавижу, - прошипела она.
        - Нет, Мариночка, ты меня любишь. Именно поэтому ты все еще здесь. И никуда тебе от самой себя не деться. Доброй ночи тебе! - попрощался Женя.
        Он вышел, и в кабинет втолкнули Митю. Бледный, с фингалом под глазом, он казался живым укором Марине, только что решившей спасаться унизительным и тяжким согласием.
        - Как они посмели! - воскликнул Анохин. - Негодяи, предатели!
        - Митя, сядь, - устало попросила Марина. Ей было плохо. На душе заскребли когтями сотни кошек. Мерзкое, тяжкое чувство.
        Юноша присел. Его глаза лихорадочно блестели, и в них плескался страх.
        - Марина, система фильтров в вашем бункере не работает! Воздух и вода заражены радиацией! - выпалил он.
        - Догадался, наконец, - бескровными губами улыбнулась Алексеева. - Я знала, что ты сообразишь, ты очень умный мальчик, Митя. Ну что же, впереди длинная ночь, я расскажу тебе, что действительно творится в нашем бункере.
        
        Глава 11
        Правда ценой в жизнь
        Марина, бледная и заплаканная, сидела на стуле в небольшой комнатке на верхнем ярусе бункера, превращенной в кабинет заведующего.
        - Мы оказались в полной изоляции. Нам никто не поможет, стоит рассчитывать только на себя. И теперь только ты и я знаем, что происходит в бункере. Я понятия не имею, что будет дальше. Или мы все через пару месяцев умрем от лучевой болезни, или выживем, но тогда… Генетические мутации, изменение внешнего вида, а когда кончатся запасы - людоедство, - устало сказал Григорий Николаевич.
        - И что нам теперь делать? - спросила Алексеева. Она уже немного успокоилась и пыталась трезво сообразить, что возможно предпринять.
        - Выживать. Цепляться зубами. Делать все возможное. Но не сдаваться, - печально отозвался начальник.
        В дверь постучали, вошла Людмила Владимировна, университетский медик. Григорий Николаевич кратко ввел ее в курс дела.
        - Что мы можем предпринять, Люда? - наконец спросил он.
        - Вариантов у нас нет. Я никогда не занималась радиационными воздействиями, но могу предположить. Сейчас у нас начнется естественный отбор. Кто-то умрет сразу, симптомы поражения у семнадцати человек, я боюсь, что они не доживут до конца недели. Кому-то повезло больше. Действие радиации для каждого человека индивидуально. Могу сказать лишь одно: при длительном воздействии организм начинает перестраиваться. Так было с Чернобылем: старожилы, оставшиеся там, выжили благодаря тому, что регулярно получают значительную дозу радиации, а не разово контактируют с ней. У тех, кто выживет, начнет изменяться структура ДНК. У нас нет выхода, в любом случае придется пить зараженную воду и дышать зараженным воздухом, если система фильтров, как вы говорите, выведена из строя. Единственное, чем мы можем помочь выжившим, это найти средство, замедляющее процессы жизнедеятельности в организме. Проще говоря, замедлить метаболизм, чтобы клетка мутировала как можно дольше. Остальное покажет только время. Я буду думать над этим вопросом. В любом случае раньше, чем через пару месяцев, на поверхности показываться не стоит.
А вдруг - наладится?
        Людмила Владимировна устало склонила голову набок. Она не спала уже двое суток, каждый час кому-нибудь становилось плохо.
        - Нет, Люда. Ничего не наладится. Мы видели, что там творилось. Мегатонны ядерных зарядов, в тысячи раз больше, чем катастрофа Чернобыля. Уровень радиации спадет лет через сто. А там - биологическое оружие, ядовитые газы, полная разруха. Я боюсь, нам уже не судьба увидеть прежний мир, - горько ответил Григорий Николаевич.
        - Нам остается только ждать, - подвела итог Алексеева.
        - Я вынужден довериться вам, только на вас моя надежда. Марина, ты будешь помогать мне во всем. Я знаю, ты ответственный сотрудник, ты умеешь многое. Люда, теперь и ты в курсе нашей беды. Я вынужден взять с вас слово, что ни одна живая душа в бункере не узнает о заражении. Иначе поднимется паника, и тогда мы точно не сможем никого успокоить. Мы будем ждать и верить. Мы будем жить.
        Самоназначенный начальник бункера, казалось, постарел на десять лет. Он выглядел усталым, похожим на больного воробья - такой же взъерошенный, седой, с горестно опущенными плечами.
        - Что нам предстоит сделать? - после долгого молчания наконец спросила Людмила Владимировна.
        - Тебе - подумать над тем, как приостановить мутацию, если вдруг настанет такая необходимость. А ты, Марина, отправляешься со мной. На повестке дня у нас расчеты по запасам бункера, посмотрим, на сколько хватит продуктов. Потом нужно проверить все системы жизнеобеспечения, подачу воды, коммуникации. Исследовать нижний ярус бункера, подумать, подо что можно приспособить его. И в первую очередь - навести порядок в умах. Объяснить студентам, что все будет хорошо, прекратить массовые истерики и психозы, обеспечить всех едой и спальными местами. Придумать дело… Понятно? Тогда все свободны, - завершил разговор Григорий Николаевич.

* * *
        Марина вышла из отсека фильтрации. Впереди ее ждала еще одна комната, в самом конце коридора. На планах бункера, которые висели на стене, она единственная не была обозначена понятным указателем. Девушку захлестывало нехорошее предчувствие. И именно ее, как доверенное лицо, отправил Григорий Николаевич в разведку. Дверь в основной зал была прикрыта, оттуда пробивалась полоска света. Было очень тихо, толстый бетон глушили все звуки. Шаги эхом отдавались от стен, казалось, кто-то идет за спиной, ступая в такт.
        Алексеева отерла со лба холодный пот, нервно обернулась. Никого. И все так же тихо. Слабые лампочки внутреннего освещения не могли рассеять тревожный сумрак.
        Шаг. Еще один. Эхо, гуляющее позади. Всего в паре метров, за гермодверью - люди. Гудящая толпа студентов, собирающихся на обед. И все равно страшно.
        Шаг. Марина замерла, прислушиваясь. Выдохнула. Попыталась унять сердцебиение.
        «Может, позвать кого-нибудь? - мелькнула мысль. - Нет, нельзя. Мало ли что там, в том отсеке…»
        Вот именно. Мало ли что… Девушка сглотнула. Вытянула вперед руку с фонариком. Пальцы предательски дрожали.
        - Чего я боюсь? Там ничего страшного нет! - свистящим шепотом выговорила Марина.
        «А вдруг - есть?» - предательски подсказал разум.
        - Ну и что там может быть? - вслух спросила Алексеева.
        «Тебе виднее!» - насмехался внутренний голос.
        Шаг. Еще один. Все так просто. Повернуть вентиль. Открыть дверь. И все.
        Марина положила дрожащие руки на кольцо замка. Просто повернуть. Ничего страшного. Кровь стучала в висках, гулко бухала, заглушая внешние звуки.
        Девушка обернулась еще раз. В коридоре пусто. Плотно закрыты двери отсеков. Шумит в вентиляционной трубе воздух, ухает фильтр, надсадно гудит паровой котел. Полутемный, длинный коридор. Ничего не происходит. И от этого еще страшнее.
        - Я не боюсь! - жалобно прошептала Марина.
        «Боишься. Неизвестности. Тебе страшно увидеть то, что за дверью!» - подсказало сознание.
        - Я не боюсь! Там ничего нет! Просто еще одна дверь системы жизнеобеспечения.
        «Тогда почему она отмечена на плане крестом без всяких надписей?» - услужливо подбросил новую мысль разум.
        Алексеева с досадой смахнула выступившие на глазах слезы.
        - Назвался груздем… Не могу же я показать себя трусихой перед начальником?
        Дурная, отвратительная черта характера. Пытаться кому-то что-то доказать. Не себе - другим. Она толкала Марину на безрассудства, на подвиги в ущерб себе. Даже в мирной жизни.
        Вентиль с дьявольским скрипом повернулся. Девушка вцепилась в него двумя руками, глубоко дыша через рот. Казалось, сердце сейчас разорвет грудную клетку. В горле стоял комок.
        Медленно, очень медленно замок поддался. Скобы замка втянулись внутрь двери. Марина вдохнула. Сжала губы. И потянула дверь на себя.
        Ничего не произошло. Плохо смазанные петли надсадно заскрипели, и перед девушкой показался ряд ступеней, ведущих вниз.
        «Ну уж нет. Я туда не пойду! Пусть лучше Григорий меня трусихой считает!» - мысленно крикнула Марина.
        И шагнула внутрь. Высветила фонариком влажные бетонные стены. Узкий коридор уходил вниз. Слабые диоды не могли подсветить конец лестницы. Алексеева пошарила лучом по стенам. Тумблера выключателя не было.
        - Хреново… - простонала Марина. Коридор был беспросветно темным. Под ногами хлюпнула лужица.
        Девушка сделала еще пару шагов, и на нее накатился беспричинный ужас. Она замерла посреди узкой лестницы, не в силах ни пойти вперед, ни вернуться назад. В горле хрипом застыл крик. Марина стояла в темноте, боясь шевельнуться, по ее лицу текли слезы бессильного отчаянья. Ей казалось, что за спиной стоит кто-то непомерно страшный, но обернуться было выше ее сил. Алексеева хотела позвать на помощь, но голос не слушался. Фонарик прыгал в дрожащих руках и вдруг выскользнул и загрохотал по лестнице. Выкатился на площадку, освещая заворачивающий коридор. Эхо, отражаясь от стен, запрыгало, усиливая звук падения. Марина вдруг вышла из ступора, и ею овладела злая решимость.
        «Утри сопли, нюня! - мысленно обругала себя она. - Иди и доставай!»
        Девушка спустилась на несколько ступенек и подхватила с пола фонарь. Коридор резко сворачивал налево и упирался…
        - Решетка? - недоверчиво переспросила сама себя Марина. - Это еще что такое?
        Узкий проход коридора вдруг расширялся, образуя небольшую комнатку, отделенную решеткой. Рядом стоял стул, висела связка ключей. А в углу…
        Марина всхлипнула, попятилась. Ей стало дурно, голова закружилась. У стены лежал, скорчившись, человек…
        - Твою же мать… - прошептала девушка, не находя в себе силы посветить фонарем за решетку.
        Наконец дрожащий луч высветил влажные стены, пошарил по полу. Марина выдохнула, хватаясь за сердце. То, что она в темноте приняла за труп, оказалось всего лишь небрежно брошенным комбинезоном.
        - Так и спятить недолго… Что это такое? - тихонько спросила саму себя Алексеева. Внезапное облегчение и любопытство на короткий миг перебороли страх. Девушка нашла в себе силы снять с крючка ключи. Узкая дверь в решетке со скрипом открылась, Марина проскользнула внутрь. Девушка опустилась на корточки, стараясь не дышать, откинула в сторону комбинезон и увидела черный плотный пакет, перетянутый веревкой. В нем угадывалось нечто плоское и прямоугольное, наподобие папки.
        Позабытый на мгновения ужас вернулся и накатил с новой силой. Иррациональный, первобытный, необъяснимый.
        - Это всего лишь папка… - выговорила Алексеева, дрожащими руками прижимая к себе пакет.
        «Что делает в закрытом неосвещенном помещении черный пакет и комбинезон? Это все очень нехорошо. И что там может быть, не знаешь?» - ехидно нашептывал внутренний голос.
        С потолка сорвалась тяжелая капля, хлопнулась об пол в давящей тишине и темноте.
        Марина сдавленно вскрикнула, подхватила фонарь и бросилась наверх по темной лестнице. Захлопнув за собой гермодверь и повернув вентиль, она сползла по стене, лишившись чувств.
        Марина пришла в себя в комнате начальника. Самого Григория Николаевича не было на месте. Девушка по-прежнему прижимала к груди пакет. Внутри обнаружилась папка. Обычная пластиковая папка, набитая бумагами.
        Алексеева села за стол и начала читать.
        Первый лист был исписан корявым, неровным почерком. Чернила шариковой ручки разбухли от воды, прочесть написанное было трудно.
        «Меня зовут Олег Мельников. Я последний снабженец этого бункера. Правительство приняло решение законсервировать убежище, не ремонтируя системы фильтров. В случае катастрофы - а она будет, я уверен, - это укрытие никого не сможет спасти. Я попытался протестовать, если придет беда, я хочу, чтобы студенты спаслись. Я оставляю здесь документы, в папке есть план бункера и карта, на которой отмечены стратегические склады с запасами химзащиты, оружия и консервов. Неизвестный потомок, если ты нашел это письмо, значит, беда уже случилась. Я желаю вам удачи. Может быть, эти документы помогут вам спастись. Тот, кто прочитает мое послание, - берегись! Если началась ядерная война, спасайся. Бункер не выдерживает радиацию. Сюда имеет доступ бандитская группировка, которая, в случае безвластия, может всех здесь расстрелять. Это убежище сводит с ума. Я знаю, что оно уже покинуто, и я ухожу отсюда последним. Тут никого нет. Холодно и темно. И очень страшно в одиночестве. Я остаюсь здесь один на две недели, пока не будет подписан документ о консервации бункера. Одному здесь жутко. Это нехорошее место. Боюсь сойти с
ума во время своего дежурства. Спасайтесь, и пусть с вами будет удача. Пожалуйста, не забывайте меня!»
        Марина подняла голову. В ее глазах, широко раскрытых от удивления, стояли слезы. Олег, снабженец бункера. Он оставил документы, в надежде на то, что они смогут спасти хоть кого-нибудь. А еще он говорил о том, что здесь можно сойти с ума.
        - Он прав. Жуткое место. Страшное, нехорошее. Даже в мирное время, зная, что после двухнедельной вахты он вернется домой, к семье, под ясное небо над головой, Олег боялся сойти с ума в одиночестве. А тут это недолгое занятие. Зато теперь нам тут жить, зная, что нас медленно, но верно убивает радиация… - мрачно пробормотала девушка.
        Алексеева вздрогнула от ужаса, по спине пробежали мурашки.
        Следующее послание было совсем отрывочным и кратким.
        «Я умираю. Тут кто-то есть. Ходит постоянно. Есть хочу. И воды. Воды. Страшно. Я не сумасшедший. Я еще могу писать. Уберите свои руки, твари! Уйди! Нет! Егор, Саша! Оксана! Я хочу вас увидеть! Вернитесь ко мне! Умираю! До конца вахты 4 дня. Не смогу. Связь уже отключили. Наверх нет выхода. Выход только через туннель на третьем ярусе. Там еще страшнее. Заберите меня отсюда! Прячу папку в карцере, пока еще помню, кто я. Берегитесь!»
        Марина закрыла лицо руками, проникшись беспредельной жалостью к снабженцу. За две недели вахты он сошел с ума и не смог выбраться. Одиночество и эти жуткие коридоры лишили Олега разума. Наверняка его забрали, когда закончилась вахта, может быть, он даже выжил после Катастрофы, может, пришел в себя… Но этот чертов бункер из пристанища становился казематом. Он сводил с ума, пугал и вместе с Мариной и Григорием Николаевичем оберегал свою самую страшную тайну… А Олегу в тишине и полумраке мерещились шаги…
        «Или не мерещились?» - ехидно спросило подсознание.
        - Мерещились! - вслух заверила себя девушка.
        Марина, со своей не в меру живой фантазией, живо представила себе, как одинокий мужчина блуждает по коридорам в тусклом свете резервных лампочек. Связи нет, в пустых помещениях шаги эхом отдаются от стен и возвращаются стократ усиленными. Молодой человек оборачивается на неясные шорохи, спиной ощущая чужое, злое присутствие, но ответом ему молчание. И пусть наверху солнце и ясное небо, здесь, под землей, он остается наедине со своими страхами. В панике Олег пытается вырваться из этого каземата, но пути наверх нет, только вниз и вперед, по линии Метро-2, откуда приедут его забрать. Но там еще хуже. Та же густая, тяжелая тишина, и казенные зеленые стены как крышка гроба. Отчаянье и ужас, отсчет последних дней до конца вахты… А во мраке мерещатся чьи-то шаги…
        Девушка передернулась. Слишком уж живой получилась картинка. Полчаса назад Алексеева на своей шкуре почувствовала животный страх, который свел с ума последнего снабженца. Марина тоскливо вздохнула и вернулась к папке.
        Следующая находка несказанно обрадовала Алексееву. Это был план системы водоснабжения бункера. Было видно, что трубы в нескольких метрах от стены соединяются с коллектором, куда при строительстве забрали подземные грунтовые воды. Итак, у подземного убежища оказался почти неисчерпаемый ресурс. На плане были отмечены фильтры, которые Марина уже осматривала, и возле одного из них, самого крупного, значок радиации был перечеркнут.
        - Значит, все-таки вода… - вздохнула девушка. Присмотрелась внимательнее. - Так и есть.
        Отмеченный словом «основной» фильтр тоже вышел из строя. Оставался лишь один, химический, и только он сейчас работал. Алексеева поняла, почему вода из кранов текла медленной прерывистой струйкой - система из шести камер фильтрации работала даже не в треть, в одну шестую установленной мощности.
        Дверь кабинета начальника открылась, вошел Григорий Николаевич.
        - Пришла в себя? Это хорошо. Ну, рассказывай, чего ты вдруг у двери в обморок хлопнулась, - поприветствовал он.
        - Там… - У Марины задрожали губы.
        - Тихо, тихо, успокойся. Я уже сходил в этот отсек, все осмотрел. Там нет ничего страшного. Думается мне, дело было так. Раньше бункер обслуживался командой снабженцев, выхода наверх через люк, в который спускались мы, раньше не осуществлялось, потому что это сооружение было лишь одним из остановочных пунктов правительственной ветки Метро-два. Потом наверху вместо НИИ вырос наш корпус, и бункер назначили стратегическим убежищем. Но поняли, что система радиационной фильтрации сломана, и чтобы ее починить, нужны немалые средства, которые никто выделять не собирался. Отсек законсервировали. Собственно, это никому не нужный аппендикс, на базы в Раменках можно попасть и через Парк Победы, и восстанавливать убежище не имело смысла. То помещение, где ты нашла папку, очень напоминает карцер. Ну точно - тюрьма. Решетка, ключи на стене, отсутствует освещение. Кажется, оно существовало, чтобы припугнуть тех, кто вдруг сочтет какие-то действия командования неправильными. Идеальное место - вряд ли там кто-то что-то будет искать. Возможно, эту папку там забыли, - вслух размышлял начальник бункера.
        - Не забыли, а специально оставили, - заметила Алексеева, подавая Григорию Николаевичу документы.
        - Вон оно как… Ты смотри-ка, этот товарищ оставил нам план, сопроводительную записку с описанием неисправностей. Это, конечно, было бы ценным приобретением, если бы мы могли что-то сделать. А так… Пожалуй, теперь мы просто знаем, где именно поломка и откуда ждать беды, - протянул мужчина.
        - Там план системы водоснабжения. Воды достаточно, но она вся зараженная. Что мы можем сделать?
        - Сделать? Ничего. Ты еще не поняла, что мы ни-че-го не можем предпринять? - по слогам выговорил начальник. - Нам остается ждать, просто ждать. Но мы сделаем все возможное, чтобы выжить. Людмила думает над тем, как справиться с возрастающим радиационным воздействием. Пока мыслей не так много. Смотри-ка, что тут еще? Это схема расположения складских объектов в Раменках! Когда появится возможность выйти на поверхность, нужно будет непременно обследовать их все. Если хоть что-то сохранилось - мы спасены!
        Григорий Николаевич выглядел устало. От страшного недосыпа его лицо было бледным, под глазами набухли мешки. Но глаза горели радостью.
        - Хорошо. Надо разобраться с водой, это последнее, что мы еще не привели в норму, - вздохнула Марина.
        Девушка и сама смертельно устала. Спутанные грязные волосы упали на лоб, Алексеева с отвращением откинула рукой сальную прядь. Больше всего на свете ей хотелось вымыться.
        - Иди, - сухо велел начальник.
        Марина обернулась в дверях.
        - А все же вам жаль, что так вышло. Гораздо полезнее в помощниках вам был бы мужчина, а не я, - бросила она.
        Григорий Николаевич вздохнул.
        - Зря ты так думаешь. Ты мне во многом помогаешь. И как только мы разберемся со всем этим, я наделю тебя большими полномочиями, будешь помогать в организации быта. Но в чем-то ты права. У меня действительно нет выбора. И единственное, о чем я жалею, - это о том, что взвалил на твои плечи непосильную ношу, которую тебе придется тащить до конца жизни. Но я уверен, ты останешься верна делу нашего выживания. А теперь иди и займись водными фильтрами.
        - Одна? - мрачно спросила девушка.
        - Одна. И ты прекрасно знаешь почему.
        - Я не хочу хранить секреты бункера, - зло ответила Алексеева.
        - Тебе придется. Держи субординацию. Ты начальство. Помни об этом. Не сближайся с людьми, забудь о личной жизни. Мне не на кого больше надеяться. Ты сама видишь, что здесь творится. Люди подавлены, в панике, мало кто может трезво рассуждать. На тебе, как и на мне, лежит ответственность за их жизни. Свободна, - подвел итог начальник.

* * *
        Начальник вызвал Марину ближе к вечеру. В кабинете, кроме него, находилась Людмила Владимировна.
        - Ну что же, Люда, пожалуйста, расскажи нам, что ты придумала, - попросил Григорий Николаевич.
        Врач устало поправила очки.
        - Как известно, лекарства от радиации нет. Мы можем только немного замедлить ход лучевой болезни, но не оградить от летального исхода. Я осмотрела всех студентов, находящихся здесь, и пришла к выводу, что их иммунитет пока справляется. И это означает только одно - из-за радиации у выживших пойдут мутации на генетическом уровне, изменится структура ДНК. И остается только гадать, как это повлияет на внешний облик. Пока я сделала все, что могла, - попросила убавить теплообеспечение. Когда температура воздуха падает, в клетках замедляется метаболизм. По-хорошему, чем холоднее - тем лучше, но здесь стоит еще одна проблема. Если человек простудится, поднимется температура тела, и опять же процесс пойдет быстрее и вероятность мутации выше. Самое страшное, что может нас ожидать, - это эпидемия. Единственное, что мы можем сделать для спасения наших жизней, - замедлить жизнедеятельность клеток. Когда организм изменит ритм работы, у нас появится шанс. Когда-то давно ходили слухи, что в закрытом НИИ экспериментальной фармацевтики разрабатывалось лекарство от старости, оно не было опробовано на людях, но его
основной компонент - пластохинон - приостанавливает обмен веществ внутри клетки, а следовательно - изменения в ДНК. Если оно и правда существует и мы его найдем, то получим хоть какую-то возможность выжить и сохранить человеческий облик. Достоверно узнать, что нас ожидает, мы сможем только тогда, когда у студентов появятся дети. Они уже будут иметь мутировавшие гены матери и отца, и мы сможем проследить изменения во внешности. Малыши будут очень подвержены воздействию, у них мутации начнутся намного раньше. Поэтому необходимо как можно скорее узнать, не осталось ли в лабораториях НИИ экспериментальных доз этого препарата.
        Людмила Владимировна подняла глаза. Теория о том, что на выжженной и изрытой воронками поверхности могло сохраниться бесценное лекарство, казалась детской выдумкой. Но у руководства не было выбора.
        - Ну что же. Придется организовывать вылазку. Марина, ты ответственная за подъем на поверхность. На сегодня все свободны.

* * *
        После того как Марина и Миша принесли из лаборатории ящик с ампулами, вопрос о ближайшем будущем потихоньку ушел на второй план. Все системы работали, горел свет, текла вода, регулярно поднимались на поверхность разведчики, принося все, что необходимо для жизни бункера.
        Алексеева в каждой экспедиции участвовала лично. Разведчикам везло - в огромном торговом комплексе на проспекте Вернадского склады находились в полуподвальных помещениях и почти не пострадали. Запасы консервов и тушенки были разграблены подчистую - обители ближайших станций метро уже позаботились о себе. Кое-где на полках еще лежали пакеты с крупами, одежда, обувь и бытовые товары. Убежища, у которых не было возможности дезактивировать зараженные вещи, многое оставили нетронутым. И если одежду и закрытые банки еще можно было обработать, то с запасами крупы и сахара этот номер не прошел. Но бункеру историков и философов было все равно. Поэтому с поверхности тащили все, что могли найти.
        Склады, указанные на плане снабженцем Олегом, оказались почти нетронутыми в первые несколько месяцев после Катастрофы. У жителей метро не было шансов добраться до них, да и обитатели станций решались только на короткие вылазки, боясь губительной радиации.
        Марина гоняла свои экспедиции далеко, порой они оставались переждать день в заброшенных домах и спали на полу, не снимая противогазов. Алексеева объясняла всем, что у них отличные комплекты химзащиты, выдерживающие радиацию несколько дней, но сама знала правду.
        От того радиационного фона, который был на поверхности спустя всего лишь два месяца после катастрофы, не могли спасти ни противогазы, ни резиновые костюмы. Они лишь немного смягчали его губительное воздействие. Но жителям бункера это было уже не важно. Когда в подземном укрытии дышали зараженным воздухом и пили радиоактивную воду, предосторожности бесполезны.
        Приносили разведчики и выведенную из строя, порой оплавленную технику, надеясь собрать устройство для связи с внешним миром. Марина им не препятствовала, но понимала, что налаживать контакты с метро им никак нельзя.
        Отряды разведчиков последнего пристанища тщетно стучали в закрытые гермозаслоны станций Юго-Западная, Проспект Вернадского и Университет. Стальные створки встречали их гулким эхом и тишиной. Если кто-то внутри и слышал сигналы, которые азбукой Морзе выстукивали по металлу студенты-гуманитарии, то открывать не торопились. В безумном мире люди перестали быть друг другу нужны…
        Единственным местом, на исследование которого Алексеева наложила вето, стала территория Московского государственного университета от Ломоносовского проспекта до смотровой площадки. Какая-то неведомая сила гнала девушку прочь от сталинской высотки, смотревшей на искореженные проспекты пустыми глазницами окон. Многие знания - многие печали. Шестым чувством, непостижимым человеческому разуму, Марина ощущала, что им там не место. Пусть эта тайна останется похороненной среди корпусов МГУ. Погибший мегаполис сурово карает любопытных…
        Так или иначе, у бункера Гуманитарного института из прямых конкурентов за ограниченные ресурсы был только призрачный университет и станция Спортивная, встретившая экспедицию закрытым гермозатвором.

* * *
        После Катастрофы прошло несколько лет. Радиация, химическое и биологическое оружие сделали свое дело. На поверхности начали появляться первые мутанты, представлявшие смертельную опасность для отчаянных смельчаков, по самые глаза запакованных в резину. Мир больше не принадлежал человеку, и это понимали все. Началась настоящая война за ресурсы. Группы разведчиков, не получив ответного сигнала, открывали огонь. Так вырезали целые экспедиции. А перед жителями бункера стояла еще более трудная задача, известная только Алексеевой, - сделать так, чтобы о дислокации последнего убежища не узнали жители большого метро. После того, как Марина рассказала Григорию Николаевичу о том, что они видели на поверхности других людей, а участники вылазки с восторгом предлагали их догнать, установить контакты, узнать, как живет большое метро, девушка имела серьезный разговор с медиком бункера.
        Людмила Владимировна посадила Марину у себя в кабинете, налила в чашку слабенького чаю из довоенной заварки.
        - Послушай меня и запомни внимательно, - начала врач. - При постоянном действии радиации, даже такой сильной, как у нас, организм человека может восстанавливаться на девяносто процентов. Но как только уровень ее упадет, тело человека, перестроившееся для новых условий существования, моментально сбивается с ритма и перестает функционировать. Теперь для нас отсутствие радиации так же опасно, как для разведчиков метро подъемы на поверхность.
        Алексеева поджала губы. Значит, никаких шансов на спасение у них не было…
        - Я поняла. Никаких контактов.
        - Больше тебе скажу. Не вздумайте даже попадаться на глаза другим экспедициям. Если вы окажетесь в метро - будете обречены. Смена воды, фильтрованный воздух сразу же вызовет у вас в организме сбой. Даже не берусь предсказать, что будет, это все очень индивидуально, но проверять на себе не советую. В любом случае это будет больно и мучительно. Может, за сутки с вами ничего и не станет, но через пару дней последствия окажутся плачевными. Мы в вечной изоляции, Марин… Мы все потеряли… - горько проговорила Людмила Владимировна. В ее глазах стояли слезы.
        Медика, помнившего две эпохи, можно было понять и пожалеть. Она потеряла разом родных и близких, детей и внуков. И страшно и тоскливо было смотреть в ее глаза, полные безмерного отчаянья и безнадежности…
        - Я поняла, Людмила Владимировна. Мы сделаем все возможное, - тихо сказала Марина, склонив голову.
        - Береги себя. Ты очень нужна этому бункеру. Григорий один не справится. Поддержи его, девочка, - прошептала врач, промокая платком слезы на глазах.

* * *
        Марина шла по второму этажу бункера в хозяйственный отсек, чтобы проверить систему вентиляции. Последние два дня из труб пахло тухлятиной, и заместителю начальника бункера предстояло осмотреть еще и угольные фильтры, к которым она обычно не имела отношения.
        Маленькая девочка лет пяти, дочка одного из ребят, сидела на ступеньках и плакала.
        - Ты чего? - ласково просила Марина, присаживаясь рядом.
        - Меня братик обижает! - заревела девчушка. - Ему самое лучшее дают, а мне то, что останется! Потому что он маленький!
        - А зачем плакать? Маленьким надо уступать. Ты же уже совсем большая, - улыбнулась Марина.
        - Да! - оживилась малышка. - Я даже историю знаю!
        Слезы мгновенно высохли. Рассказать что-нибудь самой Марине Александровне казалось очень почетным.
        - Да? И какую же историю?
        - На нас американцы сбросили ядрену бомбу! - гордо возвестила девочка.
        Алексеева засмеялась.
        - Не ядрену, а ядерную! - поправила она.
        - Ядерную… - протянула девочка. - Это поэтому я на папу не похожа и на маму тоже? Поэтому у меня зубок много и голова большая?
        Марина смотрела на малышку, и ее сердце до краев заполняла боль.
        - Ты самая красивая, солнышко. Просто непохожая на родителей. Беги и не думай ничего плохого.
        Грудь сдавило, стало тяжело дышать.
        «Мы выжили. Да, и даже родили детей. А зачем? Зачем все это? Продлить свои дни на жалкие десять лет? Что будет, когда закончится лекарство? Детки первые превратятся в монстров. Мы выйдем на поверхность из нашего убежища, и нас застрелят первые же разведчики, как мы расстреливаем мутантов. Зачем все это? Мы не цивилизация, не популяция. Мы медленно умирающая кучка биологического мусора. Нам повезло четырнадцать лет назад, удалось сбежать из пекла, чтобы попасть в зараженный бункер, доживать свои последние дни, не зная, что впереди. Нам повезло найти уцелевшие ампулы с пластохиноном, но мы не учли того, что препарат может оказаться не тем, за что мы его принимаем. Ловушка, отсроченный кошмар… Мы пытаемся строить культурное общество, что-то возродить - чего ради? Чтобы наши дети спрашивали, почему они не похожи на родителей? Забравшись под землю, закрывшись от всего мира, не смели обратиться за помощью к выжившим? Чего мы добились, что выгадали? Науку развиваем - да какая наука! Техники, медики, инженеры, вот кто сможет возродить цивилизацию. У них разработки, лаборатории, они могут создать костюмы,
позволяющие долго находиться на поверхности, им и будет принадлежать мир, если когда-нибудь человеку будет суждено вернуться на поверхность. А нас бросили в эту яму медленно умирать. Как же, откроет нам университет двери, ждите! Нужны мы им… Физики и химики сами напишут историю. А вот от нас им толку мало, мы ничего не умеем, только мало-мальски поддержать системы бункера на несколько лет. А потом мы все мутируем, превратимся в монстров, и какой-нибудь неизвестный разведчик расстреляет нас так же, как мы убиваем «философов», потому что мы будем представлять опасность для выживших сапиенсов. Как это будет? Сможем ли сохранить рассудок или станем кровожадными тварями? Ох, не зря у детей так много зубов…»
        Марина вздрогнула, на миг представив, как милая девочка со светлыми косичками хищно облизывается, утирая окровавленные губы.
        На плечи женщине легли чьи-то ладони. Алексеева вскрикнула, круто обернулась, готовая ударить.
        - Петя, это ты… - выдохнула она, опуская руки.
        - Ты стала слишком нервной из-за своих экспедиций. Тебе стоит отдохнуть, хоть немного. Почему ты не в зале, там сейчас обед. Пойдем? - улыбнулся Петр.
        - Мне нужно проверить фильтры. Прямо сейчас. Чувствуешь, пахнет тухлятиной? Мне это не нравится… - устало отозвалась Марина. - Принеси мне миску супа в кабинет, пожалуйста.
        - Мне пойти с тобой? - ласково спросил мужчина.
        С его появлением стало как-то легче, липкий страх отступил.
        «Да! Да! Да!» - хотелось закричать ей. Идти в темные коридоры, где постоянно чувствовалось чье-то незримое присутствие, в полумраке разбирать тяжеленные фильтры одной не хотелось.
        - Нет, - наконец ответила Алексеева, собравшись с силами.
        Это только ее задача. Пускать в отсек фильтрации посторонних, пусть даже своего мужчину, было нельзя. Если там ЧП, пусть никто, кроме нее самой, пока о нем не знает.
        - Марина, почему нет? Я хочу помочь! - мягко ответил Петр.
        - Петя, займись своим делом! Иди на обед! - резко одернула его женщина.
        Мужчина чуть наклонил голову, посмотрев ей в глаза, и пошел прочь.
        «Что я за человек, - горько думала Марина, спускаясь по лестнице на второй ярус. - Обидела Петеньку, а он обо мне и правда искренне заботится…»
        В большом зале было шумно, аппетитно пахло едой. Марина сглотнула, поджала губы и торопливо прошла через весь зал к хозяйственному отсеку. В сердцах захлопнула тяжелую гермодверь.
        «Сама виновата. Нечего было утром рассиживаться, может, и успела бы к обеду, - одернула себя Алексеева. А жалобный голосок в голове продолжал выводить одну и ту же песню: - Ты похоронила себя, забыла про то, что ты женщина!»
        - В первую очередь я заместитель начальника бункера! - вслух сказала Марина, и это придало ей сил.
        Шаги отдавались гулким эхом в полутьме. Женщине вдруг стало жутко - так же, как и в тот день, когда она нашла «труп» за решеткой.
        В отсеке вентиляции отвратительный запах был еще сильнее. Там труба подавала в бункер воздух сразу после фильтра.
        Марина раздраженно поправила волосы, пытаясь успокоиться.
        - Ну что же, будем разбирать, - сказала она. Последнее время она все чаще разговаривала вслух сама с собой. Так было проще. Собственный голос, звучащий в тишине коридоров, спасал от гнетущего одиночества и навечно поселившегося в душе страха. - По идее, система очистки должна отсеивать и запахи. Значит, все-таки поломка…
        Алексеева подставила стул, с трудом повернула вентиль, перекрывающий трубу. Второй фильтр ухнул, справляясь с возросшей нагрузкой.
        Женщина спустила на пол тяжелый бак и чуть не задохнулась от вони. В сердцевине фильтра лежала полуразложившаяся крыса. На ней были следы зубов, внутренности вывалились и загнили.
        Марина отшатнулась, зажав рот ладонями. Ее била дрожь. Итак, система очистки внутри фильтра развалилась, давая доступ неочищенному воздуху прямо в вентиляционные трубы бункера. В мысли закралось страшное подозрение, которое необходимо было проверить.
        Заместитель начальника бункера решительно захлопнула гермодверь, крутанула колесо замка, оставшись наедине с гудящими фильтрами и омерзительным запахом разложения.
        Справляясь с дурнотой, она повернула вентиль задвижки, впуская в отсек фильтрации зараженный воздух прямо с поверхности.
        От вони заслезились глаза, Марина с трудом закрыла воздуховод и кубарем слетела со стула.
        На поверхности воздухозабор представлял собой небольшую шахту, закрытую несколькими слоями решеток. Если бы наверху все было цело, обглоданная тушка крысы не смогла бы попасть в трубы, да еще и в сердцевину фильтра. Вывод напрашивался только один - случилось чрезвычайное происшествие.
        Похоже, «философы» разломали шахту вентиляции и устроили над самой трубой склад своей провизии, которая начала тухнуть и падать в воздуховод.
        И это означало только одно - внеплановую экспедицию на поверхность, чтобы убрать гору тухлятины с решеток.
        Марина решительно открыла дверь и вышла в общий зал.
        - Собирайся, у тебя есть двадцать минут, потом выходим. Напарников не брать. Жду у люка, - бросила она Ване на ходу.
        Волков не был бы Волковым, если бы не пошутил и стал отнекиваться.
        - Что, решила свеженького «философа» к ужину поймать? - весело крикнул он ей вслед.
        Алексеева раздраженно дернула плечами и не обернулась.
        Эта вылазка потом долго снилась ей в самых омерзительных кошмарах. Надев противогазы и затянув как можно туже рукава комплектов химзащиты, Марина и Ваня разбирали завалы тухлятины в вентиляционной шахте. Обглоданные тушки крыс и небольших мутантов раздулись, начали разлагаться, и только угольные фильтры спасали от нестерпимой вони.
        «Философы» появились бесшумно, как всегда. Двое разведчиков, занятые работой, с трудом подавляя рвотный рефлекс, попросту их не заметили.
        Марина едва успела сдернуть с плеча автомат и выстрелить не целясь. Ваня перекатился за гору битого кирпича и передернул затвор. Спуститься в бункер они уже не успевали.
        - Беги! - крикнула женщина.
        И сама понеслась вверх по наклонному подъему, выпустив несколько патронов вперед, чтобы случайно не нарваться на тварь прямо в узком проходе.
        «Философы» значительно уступали человеку в скорости. Костистые, тощие, они не умели быстро бегать, но в закрытом пространстве против мутантов у разведчика не было шансов. Монстры окружали стаей и разрывали на куски.
        Алексеева хотела оторваться от них, притаиться где-нибудь среди колонн в холле корпуса и дождаться, пока твари уйдут. Ей оставалось надеяться лишь на то, что монстры сыты, поэтому откажутся от преследования. В любом случае, уводя погоню за собой, она страшно рисковала.
        Женщина влетела в фойе, промчалась мимо разрушенных раздевалок и замерла у колонны, стараясь не дышать.
        Твари неторопливо и абсолютно бесшумно проползали в нескольких метрах от Марины, не принюхиваясь. Они, похоже, были не голодны, просто защищали свой тайник с едой.
        В корпусе воцарилась гробовая тишина. Теперь Алексеева начинала понимать, почему «философы» облюбовали именно это место. Толстые стены бывшего НИИ практически не пропускали звуков извне, и в гнетущем безмолвии слышались удары сердца.
        Марина стояла у стены, боясь пошевелиться, и считала вдохи. Раз. Два. Три. Выдох. Воздух со свистом вышел через фильтр. Слишком громко.
        «Тихо. Они уже ушли. Они ушли», - успокаивала саму себя женщина. В ушах звенело.
        У нее подкашивались ноги. Запотевший плексиглас совсем не давал обзор, но поднять руку, чтобы обтереть его, Алексеева не решалась. По лбу катился холодный пот, щипал глаза.
        Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Спокойнее. Еще спокойнее. Унять бешеное сердцебиение. Нет, ничего. Ничего не происходит, в корпусе по-прежнему царит гробовая тишина.
        Марина обратилась в слух. Твари ушли, они оставили ее в покое. Теперь бесшумно, не издавая лишних звуков, надо спуститься в подвал. Ничего страшного. Просто выйти из-за колонны, дойти до лестницы, а дальше можно бегом к двери. Черт с ней, с вентиляцией.
        Женщина передернула затвор. Щелчок показался безумно громким. Шаг. Второй. Третий. Боком по стенке, стараясь наступать как можно тише.
        Алексеева выглянула из-за колонны. Прямо на нее смотрели подернутые мутной пеленой глаза. Из оскаленного рта нитками свисала слюна.
        Марина икнула от страха. Она не могла даже закричать. Тело сковал ужас.
        Тварь заверещала. Женщина не удержалась на ногах и покатилась вниз по лестнице, разбивая локти и колени, выпустила из рук автомат. Оглушенная, плохо соображающая, что происходит, она чувствовала, как наливаются тяжестью виски, а во рту появляется хорошо знакомый металлический привкус крови.
        «Философ» прыгнул, распоров острыми когтями химзащиту, разорвал кожу на ключице. Страшная пасть нависла прямо над лицом женщины.
        Заместитель начальника бункера чувствовала, как к горлу подкатывает неминуемая истерика. Алексеева глупо хихикнула, совершенно не понимая, что ее так развеселило, а по лицу под противогазом потекли слезы.
        - Что тебе нужно? Уходи! - прошептала она.
        Тварь навострила большие остроконечные уши.
        - Уходи. Не трогай меня! - повторила Марина. Губы не слушались. Под плащом химзащиты по телу растекалась липкая лужица крови, пропитывая куртку.
        Мутант прикрыл глаза, слушая.
        - Отстань от меня. Фу! - приказала Марина. И снова хихикнула. Надо же - приказывать омерзительному монстру, как собачке.
        «Никогда не любила собак!» - мелькнула ненужная, неуместная мысль.
        «Философ» сделал шаг назад на подламывающихся сухих лапах.
        - Иди, иди отсюда! - продолжала шептать Алексеева.
        Тварь отошла на несколько шагов, остановилась, выжидая. Марина поднялась, зажимая плечо здоровой рукой, закусила губу от боли.
        Мутант опустился на задние конечности, склонил голову набок, разглядывая мутными белесыми глазами свою жертву.
        - Тише, тише. Не подходи ко мне, - попросила женщина, делая пару шагов назад. «Философ» поднялся, последовал за ней.
        - Фу! - сурово приказала Алексеева.
        Сейчас - только бы не испугаться, не броситься бежать сломя голову. Ей дали шанс.
        - Уйди, маленький, уйди, хороший! - шептала Марина, не осознавая, что говорит.
        Так раньше она пыталась уйти от своры собак, которых боялась до дрожи в коленях. Не отводя глаз, называла их милыми, славными, а сама пятилась.
        Без резких движений. Вот лестница в подвал. Немного осталось. Тварь следовала за ней, держась на расстоянии нескольких шагов.
        - Сидеть! - приказала женщина, спускаясь на одну ступень. - Сидеть, маленький! Сидеть!
        Дышать становилось тяжело. Из рваной раны на плече хлестала кровь, перед глазами все поплыло.
        «Только бы не пошел, только бы не пошел…» - молила Марина, пятясь по узкой лестнице.
        Мутант сидел наверху и смотрел. Просто смотрел, не пытаясь броситься или преследовать. И что-то щемящее, до боли знакомое, колышащее душу родными воспоминаниями о прежнем мире сквозило в омерзительном облике.
        Лестница круто повернула, Алексеева оказалась на парковке. Собрав последние силы, она рванулась по коридору к наклонному ходу. Еще немного - и бункер. Она спаслась. Спаслась!
        Марина упала на гермодверь, торопливо постучала условным сигналом, боковым зрением увидев, как в подвал спускается тварь.
        «Скорее, пожалуйста, скорее!» - мысленно умоляла она, повторяя стук.
        Гермодверь приподнялась, заместитель начальника бункера нырнула в люк, зная, что «философ» бросился в атаку. Послышался удар тяжелого тела о металл, и все стихло.
        Марина стащила противогаз, вдыхая воздух, и вдруг захохотала. Она смеялась как сумасшедшая, пока вдруг не поняла, что хохот перешел в истерические рыдания.
        «Похоже, где-то в родне у наших «философов» все же затесались собаки. Хотя за пятнадцать лет мутировать из псины в такую дрянь едва ли возможно. Но суть не в том. Интересно, что нечто еще осталось в них на генетическом уровне. Главное - не бояться их. Как и с собаками, стая страшна и опасна, а вот один на один, как повезло мне, они реагируют на человеческий голос. Смотреть в глаза, тихо и ясно отдавать простые команды. Я побежала, и тварь бросилась», - размышляла Алексеева, сидя в медпункте на узкой койке.
        Людмила Владимировна готовила бинты и антисептический раствор. Когти мутанта глубоко вспороли кожу на ключице, но кость по счастливой случайности осталась цела.
        Марина запрокинула голову и прикрыла глаза, когда медик обрабатывала рану. От боли закружилась голова, перед глазами заплясали черные пятна.
        - Расскажи-ка мне, Мариша, что произошло на поверхности и какие черти вас туда занесли? - спросила медик, накладывая повязку.
        Тут до девушки дошло, что самого главного они не сделали, и ей немедленно нужно было обдумать сложившуюся ситуацию.
        - Мне идти надо, срочно, - ответила Алексеева, пытаясь встать. В глазах потемнело, заместитель начальника бункера со стоном села обратно.
        - Никаких «идти», ты с ума сошла. Только что чудом спаслась от твари, посиди, передохни хоть немного! Рассказывай, что случилось! - строго потребовала Людмила Владимировна.
        - Трубу надо срочно изолировать. Заварить, отпилить, что угодно. Можно просто закрыть заслонку. Потому что «философы» устроили наверху целый могильник, и прямо в нашей вентиляционной шахте. На второй воздуховод надо поставить новые фильтры. Мало ли что, - торопливо объяснила Марина.
        - У нас останется всего одна станция фильтрации. Надо разгребать завал. Мы все задохнемся в этой норе, - устало покачала головой медик. На ее лбу залегла глубокая морщинка.
        - Ну разгребем раз. Кучу людей потеряем, потому что твари как чувствуют, когда их еду начинают выкидывать. Испортим несколько костюмов химзащиты, а они у нас последние со склада, больше уже вряд ли найдем. Поставим решетку. А они через месяц ее опять разломают и накидают в трубу тухлятины. И смысл? - отозвалась Марина, делая глоток из чашки.
        - Варианты? - по-военному коротко спросила Людмила Владимировна.
        - Без вариантов. Снимаем эти фильтры, закрываем заслонку насовсем и включаем радиационный фильтр, хоть он и сломан. Эх, будь жив Григорий Николаевич, он бы знал, что делать… - тоскливо отозвалась женщина.
        - Ну-ну, не поминай мертвецов. И без него что-нибудь придумаем, - сердито проворчала врач. - Ты хоть представляешь, сколько гадости нам нанесет с поверхности?
        - Не нанесет. Входная труба радиационного фильтра тоже в шахте, но выходит на поверхность, а не в подвал. Поэтому там более прочные решетки, стоит внешний заслон, тоже сломанный, но он хоть что-то задержит. У нас нет выбора. Либо радиоактивная пыль, либо дышать тухлятиной, пока мы тут не посинеем. Включим его на половину мощности, пусть потихоньку дует, а основную нагрузку дадим на вторую станцию.
        - Ладно. Других идей у нас все равно нет. Ты как себя чувствуешь? Сможешь выполнить? - заботливо поинтересовалась Людмила Владимировна.
        - Сделаю, - просто ответила Марина. - Простите мне эту минутную слабость. После того как ушел Кошкин, вы последний человек здесь, с кем я могу посоветоваться, не боясь сказать лишнего.
        - Я понимаю. Мне и самой нелегко хранить эту тайну. Держись, - медик мягко улыбнулась в ответ.
        Через неделю Марина достала дозиметр из закрытого на замок шкафчика в отсеке фильтрации. Включила. Поджала губы.
        Уровень радиации зашкаливал, стрелка упиралась в критическую точку.
        - В таких условиях люди не живут. А мы - живем. Выживаем. Загнанные в братскую могилу, оттягиваем финал. Если уж собачки мутировали до таких тварей, страшно подумать, что случится с нами. И больше всего меня заботит то, сможем ли мы сохранить ясный рассудок, - пробормотала женщина, заталкивая бесполезный прибор обратно на полку.
        У бункера не было перспективы. Теперь обитатели убежища дышали радиоактивной пылью, частички которой просачивались через воздуховод сломанного фильтра. Пили зараженную воду, почти не очищенную, горьковатую на вкус. Растили бледных детей с кучей зубов. И верили, верили, верили в чудесное спасение…
        
        Глава 12
        Шаг во тьму
        Марина оперлась подбородком на скрещенные пальцы и подняла глаза на Митю. Тот сидел не двигаясь, опустив голову на сложенные руки.
        - Ну что, теперь ты понял, почему нельзя допустить того, чтобы люди из метро пришли сюда? Это ведь верная гибель и нам, и вам. Мы погибнем, если окажемся в месте, где нет радиации, или мгновенно мутируем в страшных кровожадных монстров.
        - Почему вы решили, что будете кровожадными? - чуть слышно спросил Анохин, не поднимая головы.
        - Потому что это закон эволюции. Человек по своей природе всеяден, а после того, как мы утратим навыки производства пищи, нам придется добывать еду единственным возможным способом - убийством более слабых. И самым слабым звеном пищевой цепочки оказываются люди, - мрачно ответила Марина.
        - А если вы будете сыты? - предположил юноша.
        - Будем защищать жилища. А у разведчиков есть одна дурная черта - совать свой нос туда, куда их не звали. Пожалуй, мы не станем конкурировать с «философами» за право жить в корпусе. Разбредемся по домам, займем квартиры, и если когда-нибудь столкнемся с людьми - съедим, потому что они - легкая добыча. Хороший расклад, правда? А самое веселое то, что я не знаю, как скоро начнутся необратимые процессы. А это случится. Сколько продлится остаточное действие пластохинона? А если вдруг ты болен, переносчик вируса, да хотя бы обычного ОРВИ? Простуда погубит всех. Нас, старшее поколение, в последнюю очередь. А детей, ни в чем не повинных малышей - раньше. И пожалуй, меня вместе с ними, потому что я чаще других вылезала на поверхность, и мне даже страшно представить, что происходит с моим организмом. Еще одна беда в том, что я четыре дня провела на Фрунзенской, без воздействия радиации, а для нас это так же страшно, как для вас разгуливать по поверхности. Меня сильно избили, и я не смогла уловить реальных последствий того, что произошло. Теперь я начинаю понимать. Процессы мутации в моем организме уже
запущены. По идее, старшие должны дольше сохранять нормальный человеческий облик. Но со мной беда может случиться раньше. И тогда никто не сможет защитить этот бункер. Мы с тобой в равном положении. Ты умираешь от лучевой болезни, а я необратимо мутирую в нечто жуткое. Раз уж пошли такие откровения, признаюсь. Мне хочется сырого мяса. И с каждым днем все чаще. Я боюсь себя. За себя, за тебя и за всех людей. Устрашающе, правда? - тихо спросила Алексеева, пристально глядя на юношу.
        Митя поднял голову, встретился взглядом с глазами женщины, недобро блеснувшими в неярком свете лампы.
        - Мне страшно, - выговорил он. Его глаза были полны суеверного, первобытного ужаса.
        - А темнота в бункере как нельзя лучше способствует развитию инстинктов. Ты же житель метро, ты знаешь, кто может водиться во мраке, кто копошится в глубине туннелей, которые никогда не видели солнца. Жутко, верно? - прошептала Марина, с хищной усмешкой глядя на него.
        Слабая лампочка под потолком замигала и потухла. Анохин остался в кромешной темноте наедине с женщиной, которая теперь пугала его до дрожи, до нервной икоты.
        - Я слышу, как бьется твое сердце, чувствую твое дыхание. Я вижу тебя. Скоро… Совсем скоро, - раздался в кромешном мраке свистящий шепот.
        У Мити сдали нервы.
        - На помощь! - закричал он, бросаясь к двери. И лоб в лоб столкнулся с Женей, вошедшим в кабинет с мощным ручным фонарем.
        - Чего орешь? - спокойно поинтересовался Хохол. - Темноты испугался? Не паникуй, всего лишь перебой на подстанции. Марина, пойдем со мной.
        Алексеева не двинулась с места, пристально глядя на мужчину.
        - Что, силы повстанцев захлебнулись? Генератор встал, Женечка? Скоро дерьмо из канализации попрет, заливать-то нечем, и вода не работает. И фильтры тоже скоро встанут, ты же не знаешь, какие нужно подключать. А я не хочу тебе помогать, мне самой прекрасно и без света, - жестоко усмехнулась она.
        - Подумай о маленьких детях. Им страшно, они зовут маму. Вставай, - приказал Евгений.
        Марина неторопливо поднялась с места, проходя, коснулась руки Мити. Ободряюще сжала его пальцы.
        - Ничего не бойся. Время еще есть. Жди меня здесь. Мы продолжим разговор, - кивнула женщина, выходя.
        Анохин отшатнулся и заскулил от страха.

* * *
        - Ну что же, генераторы встали. Тут поломка на подаче топлива, здесь оплавилась проводка, а замены у меня нет. Третий аппарат я запустила, но он обслуживает насосную станцию. И последний, самый слабый, я переведу на щиток электричества, - сказала Марина, вставая.
        Свет в генераторной мигал, лампочка светила тускло, едва-едва. Когда упало напряжение, в коридоре замкнуло проводку, и только то, что генератор встал, спасло от возгорания. Света в помещениях почти не было, в основном зале зажглось красное, резервное освещение, потребляющее минимум электроэнергии. Остановились часы, перестала работать электроплита, вода из крана не текла, а капала.
        Алексеева вытащила из кармана нагрудный календарик - обычный лист бумаги, где черной ручкой были нарисованы даты по месяцам, подняла его на свет, зачеркнула несколько чисел.
        - Вчера в бункере был день, когда мы праздновали Новый год. В тот день, двадцать лет назад, наш прекрасный мир погиб и родился новый. Мы обычно готовились к празднеству, но, кажется, в этот раз про него все забыли, - с горечью сказала она. - Жители последнего пристанища собирались в зале, рисовали новый календарь. Наступил 2034 год… Мы храним память не только о часах, но и о днях, месяцах и годах. Когда-то Григорий Николаевич сказал мне, что бункер погибнет, когда прервется традиция. Мы на пороге смерти, Евгений. И мне совсем не страшно. Просто больно оттого, что мы могли завершить наш путь, дорогу хомо сапиенса безболезненно, под моим надзором. А теперь нам придется сходить с ума в красном свете аварийных ламп. Ты, кажется, этого хотел?
        Голос женщины звучал тихо и бесцветно. Хохол вглядывался в ее лицо.
        - Что ты говоришь? Почему смерть? Отвечай, что происходит?! - крикнул он.
        Марина спокойно смотрела ему в глаза.
        - Ты сам все узнаешь в свое время. Мой тебе совет - беги отсюда. Забирай Анохина, катитесь куда угодно, только, пожалуйста, скорее. Дайте нам спокойно завершить свою историю. Не мешайте. Я не хочу, чтобы ты умер. Но ты обречен. Я даю тебе шанс погибнуть безболезненно. Возьми пистолет, застрели Митю и застрелись сам, - бесстрастно сказала она.
        Жене стало жутко. В темноте, в изолированном отсеке на него навалился дикий страх, который в метро называли страхом туннеля. Бледное лицо Марины, ее широко раскрытые глаза, полные спокойного осознания неизбежности, пугали до дрожи в коленях. Гнетущую тишину нарушал только гул генераторов из-за двери.
        Алексеева молча смотрела на него, не двигаясь и не мигая. Под ее пристальным взглядом Хохол чувствовал себя лабораторной мышью под острым скальпелем ученого. По вискам потекли капли ледяного пота, мужчину забил озноб.
        Его нервы не выдержали. Он схватил женщину за воротник куртки и затряс, как тряпичную куклу.
        - Отвечай, отвечай, что ты знаешь! - в исступлении кричал он.
        Голова Марина моталась из стороны в сторону, а глаза были по-прежнему широко распахнуты. Огромные черные зрачки стремились вобрать в себя последние капли света. Женщина казалась неживой, Женя чувствовал кончиками пальцев холодную влажную кожу.
        Наконец он отпустил Алексееву, отступил на шаг, прижавшись к стене. От суеверного ужаса у него подкосились ноги, он сел на пол, обнял руками колени.
        - Ты должен уйти, - повторила Марина, глядя на него сверху вниз. - Будет хуже. Скоро сюда придет страх. Бери Митю и уходи.
        Она повернулась и пошла прочь по коридору. Охранник у двери, из молодых ребят, парень лет пятнадцати, попытался преградить ей путь.
        - Отойди, - властно приказала Алексеева, отстраняя дуло автомата.
        Мальчик вздрогнул, попятился, не смея стоять у нее на пути.
        Марина усмехнулась. Что страх делает с людьми! Электричества не было всего несколько минут, пока она шла в генераторную и в свете фонаря осматривала аппараты, а в бункере уже царила массовая истерика. Детей можно было понять. Они лишились контроля взрослых, поддавшись мгновенному соблазну, подняли бунт, загнав любящих и когда-то любимых наставников в тесный кабинет под замок, и в тот же день осознали, что не способны справиться с системами жизнеобеспечения. Погас свет, прекратилась подача воды, и рано повзрослевшие ребята прекрасно понимали, что, оступившись раз, они безвозвратно покатились в пропасть. Сейчас у них не было возможности починить оборудование. Даже с помощью старших. Не хватало материалов. Бункер погружался во мрак, узкие коридоры заполнялись темнотой и ужасом, а в воздухе витала паника.
        Женщина поднялась на верхний этаж. Молодежь расступалась, виновато опуская глаза. Их самонадеянное юношеское восстание против контроля и опеки захлебнулось, не успев начаться.
        - Ключи! - потребовала Алексеева, останавливаясь возле кабинета Паценкова.
        - Они у Хохла, - робко подали голос из темноты.
        - Так принесите! - не терпящим возражений тоном потребовала Марина.
        В полутьме метнулась тень, затихли шаги.
        - Наигрались? - хмуро спросила женщина, оглядывая ребят, толпившихся у стены.
        Вообще, на первый этаж подниматься без дела было не принято, но сейчас внизу стало настолько страшно, что там остались только самые старшие ребята и малыши. Подростки четырнадцати - шестнадцати лет жались по стенам, не смея поднять глаз.
        - Решили, что самые умные? - холодно поинтересовалась Алексеева. - Так чего боитесь? Что необычного? Перебои на подстанции уже бывали, свет выключался. Теперь неполадка устранена, можете вернуться к своим делам. Например, собраться в экспедицию и попробовать достать проводку и топливо, снова запустить генераторы.
        В полутьме не было видно лиц. Послышалась возня, шорохи.
        - На поверхность одним? - переспросил срывающийся голос.
        - Одним, конечно. Вы же взрослые, - протянула Марина. Воспитательный процесс пошел полным ходом.
        В углу послышались сдавленные всхлипы, перешедшие в рыдания.
        - Мне страшно… - прошептала девушка, стоявшая почти под лампочкой. Алексеева разглядела ее лицо. Огромные глаза блестели, губы дрожали.
        - Чего ты боишься? - уже мягче спросила заместитель начальника бункера. В ней опять просыпалась женщина, любящая всех этих детей, как своих.
        - Я… я не знаю…
        Снова послышались всхлипывания. Марине стало больно. Невыносимое, тягостное чувство безвозвратной потери сдавило грудь, встало комком в горле.
        - Успокойся. Мы все наладим. Все будет хорошо, - наконец улыбнулась женщина.
        «Ты сама-то в это веришь? - спросил внутренний голос. - Нет. Но обстановку нагнетать нельзя».
        Размышления прервал грохот выстрела. Марина бросилась вниз, едва не навернувшись на узкой лестнице. По дороге она успела выхватить автомат у замершего истуканом охранника.
        На втором ярусе бункера было шумно. Началась паника, обезумевшие от страха и тягостного ожидания подростки метались у стен в красном свете аварийных ламп, едва не топча малышню.
        Марина подняла автомат и выстрелила в воздух.
        - Тихо! - что есть сил крикнула она, срывая связки.
        Гомон смолк. Алексеева быстрым шагом направилась к отсеку жизнеобеспечения, а ей навстречу шел Хохол с зажатым в руке пистолетом. На полу лицом вниз лежал один из жителей бункера, преградивший бунтовщику дорогу, и на его куртке медленно проступало тёмное пятно крови.
        - Автомат на землю! - потребовал Иваненко.
        Марина презрительно усмехнулась, не отводя дула «калашникова».
        - На понт берешь? Быстро бросил оружие и поднял руки, - не повышая голоса, ответила она.
        - Автомат на землю! - повторил Женя, срываясь в крик. Пистолет в его руках дрожал.
        - Я считаю до трех и открываю огонь, Евгений, - тихо выговорила Алексеева. Было видно, как дрогнули ее руки. - Раз.
        Два. Три.
        Прогремел выстрел. С десяти шагов промахнуться было невозможно. Женя с воплями покатился по земле. Половина руки, до локтя, превратилась в кровавое месиво.
        Марина опустила автомат. Ее лицо было пепельно-серым и не выражало абсолютно ничего. Внутри женщины будто жестким наждаком стерли эмоции и чувства. Только что она выстрелила в человека, которого любила больше, чем себя. За которого была готова отдать жизнь. Но проклятое чувство долга…
        Алексеева сделала несколько шагов на негнущихся ногах.
        - Ключи, - потребовала она. Голос прозвучал хрипло и безжизненно, как будто из него разом выпили и боль, и радость.
        Хохол затих лицом вниз, скорчился на бетонном полу, в луже крови.
        - Ключи, - ровно повторила Марина. Ее мутило. В голове была звенящая пустота.
        Женщина наклонилась и вытащила из нагрудного кармана камуфляжной куртки мужчины небольшую связку.
        - Перевяжите и в карцер. Труп уберите, - коротко бросила Марина и пошла прочь.

* * *
        Алексеева открыла дверь в кабинет Паценкова. Навстречу ей бросилась заплаканная Люба.
        - Андрей, Андрей, он… - всхлипывала она в истерике.
        - Успокойся. По порядку, - тихо попросила Марина. Ей хотелось упасть вниз лицом и забыться.
        Ваня и Юра сделали шаг в сторону, и женщина увидела начальника бункера, лежащего на спине. На его виске темнело небольшое, аккуратное отверстие от пули, а под затылком растеклась лужа крови.
        - Что здесь случилось? - одеревеневшими губами спросила заместитель.
        - Застрелился, когда выключили свет. У него был пистолет в сейфе, - тихо ответил Ваня. Он был бледен, осунулся от переживаний.
        - Еще ЧП? - спокойно спросила Марина. Ей казалось, что внутри зияет черная дыра, поглотившая все на свете.
        - Ксюша впала в кому. Лежит, вот, - опустил голову Волков.
        В тусклом свете аварийной лампы Алексеева увидела мертвенно-бледное лицо Ксении с посиневшими губами.
        - Давно?
        - Как только захлопнули дверь. Упала в обморок. Привести в себя не смогли. Марина, ты знаешь, что произошло? - нервно спросил Юра, вставая со стула.
        - Знаю. Но сейчас не об этом. В бункере авария. Встали три генератора из четырех. Начинается паника. Детей разделить на сектора. Над каждым сектором начальствует один из вас. Нужно сохранить спокойствие до того, как мы запустим генераторы. За мной. Всех собрать на нижнем ярусе. Двери все равно без охраны, дежурных снять. Мне нужно все население бункера, - приказала заместитель начальника бункера.
        Алексеева торопливо покинула кабинет. Вслед за ней потянулись остальные.
        Женщина вошла в свою комнату. Бледный и перепуганный Митя сидел на кровати. Его губы были в крови, он надсадно кашлял и зажимал рот ладонью.
        - Неделя, - тихо обратилась к нему Марина. - Тебе осталось не больше недели. Жителям бункера не показывайся. Я оставляю тебя здесь, на карантин. Еду принесу, вечером сделаю укол. Отдыхай.
        В голосе начальницы сквозили стальные нотки.
        Анохин застонал и повалился головой в подушку.
        - Митя, - устало позвала женщина, присаживаясь рядом на корточки. - Поверь мне, смерть - не самое худшее, что может с тобой случиться здесь.
        Юноша закусил край подушки, но слезы прорвались безудержным потоком.
        - Они все-таки меня казнили… Я думал, что спасся… Мне страшно… - всхлипывал он, давясь рыданиями.
        - Успокойся. Я попробую что-нибудь придумать. Прости меня. Я правда не желала тебе зла. Если бы я могла, то никогда не притащила бы тебя сюда, - горько прошептала Марина, поглаживая его по спине.
        Митя отшатнулся, забился в угол кровати. Его била дрожь.
        - Уйдите, уйдите, я вас боюсь… - всхлипывал он, обхватив голову руками.
        - Ты успокоишься сам или мне принести шприц с транквилизатором? Паникеры в бункере не нужны. Мы все на пороге смерти. Просто ты знаешь столько же, сколько и я, - жестко оборвала его Алексеева. В ней вновь просыпался жестокий и суровый руководитель.
        Анохин не ответил. Он свернулся в позе эмбриона и всхлипывал, пряча лицо. Марина достала из сейфа ампулу, надломила и набрала шприц.
        - Нет, не надо! - вскрикнул Митя, вжимаясь в стену.
        - Руку. По-хорошему. Живо, - отрывисто приказала начальница бункера. - Это лоразепам, снотворное. Тебе станет легче.
        Спустя пару минут юноша погрузился в тревожный сон. Марина взяла со стола бумаги, написанные от руки, и вышла, закрыв за собой дверь.

* * *
        - По спискам нас должно быть сто двадцать семь человек, это те, кто остался на данный момент. Я буду называть фамилию и имя, а вы должны встать и четко ответить. Ясно? - спросила Алексеева. - Присутствуют все? Отсеки проверили? Гермодвери закрыты?
        - Да, Марин, все, кто есть, - ответил Ваня, присаживаясь рядом.
        Женщина заскользила глазами по листу.
        - Иван Волков, Константин Коноплев, Ирина Дмитриева, Василий Лозин, Любовь Лозина… Ксению и Михаила Черновых вычеркнуть… Юрий Неверов, Антон Михайлов, Валентина Столярова. И я. Ну что же, «старая гвардия» в сборе. Итого, за вычетом приболевшей Ксюши, у нас получается восемь секторов. По пятнадцать человек. В одном - двадцать два. Вполне себе жизненно выходит, - пробормотала себе под нос Марина, ставя галочки напротив фамилий. - Плюс мне в помощники Илья Оганян.
        Перекличка длилась недолго. Но когда она закончилась, в бункере царила паника. Семи человек не оказалось на месте.
        - Что за черт? - прошептала Марина, проверяя по списку фамилии. И те, возле которых были поставлены минусы, назвала еще раз.
        - Максимов Егор! Оганян Лилия! Шеина Людмила! Работин Николай! Иванов Никита! Васильева Светлана! И… - Марина запнулась, не решаясь еще раз произнести фамилию. - Лозина Лида.
        Люба билась в истерике, рыдая, Василий обнимал ее, успокаивая.
        - Где моя дочь? Где мой ребенок?! - кричала агротехник.
        Марина подняла мегафон.
        - Тихо! Всем сохранять спокойствие! Разбиться по секторам! Первый сектор - ответственный Коноплев! Второй сектор - Лозин, третий - Ирина, четвертый - Юра. Пятый сектор - Валентина. Шестой - Антон Михайлов, седьмой - Илья Оганян, восьмой - Иван Волков. Люба, прекрати. Сохранять спокойствие. Не поддаваться панике! Мы в чрезвычайном положении! Начальники секторов каждые двадцать минут делают перекличку! В туалет ходить по одному, под запись главного по сектору! Секторам друг с другом не контактировать! До снятия чрезвычайного положения перемещения по убежищу запрещены! - крикнула она.
        Послышались рыдания, кто-то срывался в визг. Бункер охватила массовая истерика.
        Алексеева вскинула пистолет, выстрелила в противоположную стену.
        - Тихо, я сказала! - потребовала она. - За неподчинение - расстрел на месте!
        Мало-помалу молодежь рассредоточилась группками по пятнадцать человек, воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая редкими перешептываниями. Убежище медленно погружалось в ужас и темноту. В красном свете аварийных ламп тени становились длиннее, залегали по углам, пугали, сводили с ума. В тишине голоса эхом отдавались от сводов бункера, и становилось жутко. Ребята поминутно оглядывались. Им казалось, что кто-то стоит в неясном сумраке за спиной.
        Алексеева сидела на стуле, разглядывая список жителей. Нет, ошибки быть не могло, ее списки верны. Дети действительно пропали. Егору и Люсе Шеиной было по восемь лет, они росли без родителей, дети бункера. Коля Работин и Никита Иванов - мальчишки-подростки, тринадцати и четырнадцати лет, их родители погибли совсем недавно, пару лет назад. Свете Васильевой было семнадцать лет, хорошая девчушка, дочка двух немолодых преподавателей Гуманитарного института, спасшихся после катастрофы. Лида Лозина, малышка шести лет. Как ее четыре старших брата и сестры не уследили за ней в отсутствие мамы и папы - оставалось загадкой. Дети прятали глаза. Они не знали, куда делась их сестра. Марина дальновидно убрала их из сектора Любы и Василия, чтобы не провоцировать скандал. И Лиля Оганян, малышка двух лет, дочь Ильи. Жена парня, молодая девчонка, погибла при родах, оставив молодого отца одного с новорожденной малышкой. Илья не находил себе места. Не уследил… Не сберег… Видимо, в общей сумятице, девочка пропала совсем недавно, пока Марина разбиралась с генераторами. Совершенно беспорядочный и очень странный список.
Ну куда, куда могли деться дети в изолированном, закрытом со всех сторон помещении, где все постоянно на виду?
        Женщина обхватила голову руками.
        - Да что же это такое, куда они могли деться?! - зло воскликнула она, вставая. Снова взяла мегафон. - Всем сохранять порядок и спокойствие. Руководителей секторов попрошу назначить ответственных за еду и прислать ко мне. Остальным не покидать своих мест.
        Сейчас единственным правильным решением было покормить изголодавшихся детей. А припасы кончались. Погасли ультрафиолетовые лампы на нижнем ярусе бункера, завяла листва морковки и свеклы. Тушенка, хранившаяся на складе, была последней альтернативой - не есть же сырую картошку. Хотя, когда начнется голод, и она пойдет в ход. Электричества на снабжение плиты не хватало.
        У Марины от переживаний раскалывалась голова, думать было все сложнее. Казалось, еще пара шагов - и женщина рухнет лицом в пол, чтобы больше не встать. Внутри настойчивым колокольчиком звенела неуместная, ненужная сейчас мысль: «А Женя сидит один в темном карцере и сходит с ума в темноте и тишине. И в этом виновата только ты!»
        Алексеева дошла до склада, открыла тяжелую дверь. Неутешительно. Консервов осталось не так много. Экспедиция невозможна, некому идти, а сама женщина не может оставить убежище в таком положении. Да и начальников секторов, последних из «старой гвардии», отправлять нельзя. А перепуганных детей, пусть даже самых старших, молодежь, на поверхность посылать глупо. Затуманенное паникой сознание обречет вылазку на провал. Ситуация становилась критической.
        - Так, ладно. Не сейчас. Думать буду после. Сейчас главная задача - узнать, куда делись дети, а потом можно снимать военное положение, - сама себе сказала Марина, жестом подзывая дежурных по еде от каждого сектора.
        Марина раздавала банки с тушенкой, по пять на сектор, непозволительно много, а в голове настойчиво твердил одно и то же внутренний голос:
        «Когда ты узнаешь, куда делись дети, ты ни за что не станешь снимать чрезвычайное положение!»
        И женщине становилось жутко. Страшно до дрожи, до озноба и истерики. Ей, бесстрашному разведчику, бросавшейся очертя голову в страшные экспедиции, ей, самому главному человеку в бункере, исследовавшей самые темные уголки. Но факт оставался фактом.
        Самое страшное в жизни - неизвестность. Человек боится не темноты, а того, что скрывается в ней. Не действия, а результата. И это тревожащее непонимание, страх познания того, что там, за стеной мрака, сводил с ума, заставлял сердце лихорадочно биться, разрывая грудную клетку, застилал глаза мутной пеленой паники. И Алексеева боялась. Не признаваясь ни себе, ни окружающим, она все же осознавала, что меньше всего на свете ей хочется знать, куда подевались дети. А еще нужно было придумать объяснение, успокоить тех, кого ей доверила судьба, - жителей последнего пристанища. Сочинить легенду, которая потушит всеобщий пожар страха, вернуть жизнь в прежнее русло, пусть ненадолго, на считаные недели, но вернуть. И самой знать правду, вздрагивая по ночам от преследовавших видений, жить без веры и надежды, но дарить ее другим. Это было страшно, осознание всеобъемлющей лжи, которая цвела в бункере усилиями заместителя начальника, давило, угнетало, не давало дышать. Женщине стоило оставить бункер всего на неделю, пока честолюбивый начальник и его новый помощник Хохол одурманивали ее транквилизаторами, как
тотчас же приключилось ЧП. Встали генераторы, воздух из фильтра поступал едва-едва, вытяжка не справлялась. Марина вспоминала первые недели после катастрофы и понимала, что ей снова предстоит пройти этот ад. На сей раз - одной, без помощи старших руководителей, без поддержки Григория Николаевича. Самой. В убежище опять пахло немытыми телами, в воздухе витал едкий запах страха, который было ни с чем не спутать. И снова повторялся круг, один и тот же, год за годом, день за днем. Генераторная, фильтры, зал, кабинет. Три часа сна. Экспедиция. Генератор. Фильтр. Бумаги. Дети. Но теперь к этому добавились пропавшие ребята, которых надо было искать. И страшнее всего было от осознания того, что в помещении, откуда нет выхода, пропадали люди. И начальнице бункера жутко было даже представить, что с ними могло случиться. В голову лезли самые невероятные версии. О том, что открывался гермозаслон, и неведомые, невидимые люди из-за стальной стены забрали к себе несколько человек, затерявшись в общей суматохе. Что дети ушли на поверхность. Но костюмы химзащиты были на месте, да и зачем нужна на поверхности маленькая
девочка? Была версия и о том, что старшая, Света, как-то вышла на контакт с метро и забрала с собой некоторых ребят, а наверху их встретили отряды разведчиков. Но тогда зачем нужны два парня по восемь лет, шестилетняя малышня и совсем уж крошка Лиля? Каждая последующая мысль была безумнее другой. В любом случае, единственный способ это проверить - систематично, помещение за помещением, осмотреть бункер.
        - Ладно. Нужно идти, - сама себе сказала Марина. И удивилась, как жалко и испуганно звучал ее голос.
        Отсек за отсеком женщина осматривала убежище. Верхний ярус бункера, где в кабинете начальника по-прежнему лежал остывший труп Андрея, был пуст. Все жители убежища собрались на втором этаже, в большом зале, и было жутко идти по неосвещенному коридору, мимо закрытых дверей.
        Шаг. Еще один. А за спиной незримо чувствуется чье-то присутствие. И это сводит с ума. Обернуться. Никого. И это «ничто» снова оказывается за спиной. В панике повернуться лицом. Нет. Никого. Показалось. Несколько шагов вперед. И снова, снова, снова!
        - Успокойся! - приказала самой себе Марина. - Это твой дом, ты знаешь его до последнего вентиля на двери. Нечего бояться.
        И все равно было страшно. Алексеевой казалось, что желудок скрутили в тугой комок. От голода и усталости тошнило, голова казалась чугунной.
        - Ничего. Ничего… - утешала она саму себя. И в наступившей тишине Марина казалась самой себе маленькой девочкой, которую закрыли в наказание в темной комнате.
        «Я так хочу, чтобы все это оказалось сном… Чтобы я проснулась в своей кровати в Мытищах молодой студенткой, чтобы в окна светило весеннее солнце, и все забылось через несколько минут за чашкой ароматного кофе… Больше всего на свете я мечтаю снова побывать у себя в городке, пройтись по лесу, послушать, как бьют часы на здании администрации, обтереть пыль со старинного пианино и снова сыграть… Если что-то осталось от всего этого…»
        От таких мыслей сердце мучительно заныло. Женщина прижалась лбом к холодному металлу гермодвери, успокаиваясь. Нет. Только не сейчас. Сейчас нельзя предаваться ностальгии и хандре.
        - Ты похоронила все, что могла. Всех, кто был тебе дорог. Все свои надежды и мечты, личную жизнь, веру в светлое будущее. Так что теперь плакать? - пробормотала Алексеева, обращаясь к самой себе. И решительными шагами двинулась по коридору.

* * *
        Осмотр помещений ни к чему не привел. В отсеке фильтрации, в генераторной, на складах и в кабинетах было тихо и пусто. Нижний ярус бункера замер в безмолвии. Марина обошла его по кругу, дошла до ворот, на всякий случай выстучала по ним привычный сигнал SOS азбукой Морзе. Нет. Ничего. Только гулкое эхо металла заблудилось в темных углах. Тишина и пустота.
        Тихо было и в кухонном отсеке. Там еще пахло едой, едва-едва. Вытяжка работала плохо, не унося запахи.
        Аккуратные грядки бугрилась холмиками. Люба собиралась сажать картошку, когда начался бунт. Алексеева осмотрела землю в свете фонарика и пошла дальше. Дошла до завала, посветила. И, не обнаружив ничего, вернулась наверх. Ей предстояло сочинить историю, куда делись ребята…
        Марина сидела в своем кабинете, в свете фонарика вновь и вновь просматривая бумаги. Может, это ошибка, может, ничего не произошло? Час назад женщина прошла по секторам, осмотрела всех присутствующих. Все на месте. Самые маленькие дети уснули, свернувшись комочками под одеялами, подростки жались друг к другу, перепуганные, чумазые и заплаканные. Девочки лет шести-семи шмыгали носом и прятались за спины старших. Молодежь старалась казаться спокойной и уверенной в себе, но их глаза выдавали все. Алексеева еще раз устроила перекличку по секторам, дала последние наставления руководителям и объявила отбой.
        В дверь постучали, на пороге показался Илья.
        - Ты чего? Ты же должен быть в секторе? - устало возмутилась Марина. У нее не было сил читать парню морали.
        - Знаю. Там приглядывает Люба, она уже пришла в себя. Ты знаешь, куда делись наши дети? - тихо спросил Оганян.
        - Нет. Если бы я знала, то публичной переклички не было бы. Я сама обескуражена и не знаю, что предпринять, - вздохнула женщина.
        - Марин, ребята хотят есть. Что мы будем делать?
        - Я думаю над этим вопросом. Я полагаю, что стоит попробовать переключить ультрафиолетовую лампу на генератор и продолжить выращивать картошку. Отключить освещение коридоров и технических отсеков, оставить только аварийные лампы в основном зале, ультрафиолет внизу и плиту.
        - Ты хоть можешь себе представить, как теперь это будет выглядеть? - воскликнул Илья.
        Алексеева знала, что все эти проекты невозможны. Что пока объявлено чрезвычайное положение, нельзя выпускать детей из виду, ни в коем случае не оставлять их одних. Это означало, что невозможны дежурства на нижнем ярусе и по коридорам, что в темном бункере, где в коридорах не будет света, еще скорее начнется паника и беспорядок. Но что можно было сделать?
        - Я знаю, Илюш. Но у нас нет альтернатив. Давай подумаем обо всем завтра. Я уже ничего не соображаю, честное слово. Пожалуйста, дай мне побыть наедине с собой, - тихо попросила Марина и выставила юношу из кабинета.
        Встретила его взгляд. И не смогла его выдержать. На нее свинцовой гирей навалилось чувство вины. Молодой отец потерял дочь. Любимый крохотный комочек, невинное существо, она исчезла странно и страшно, и женщина считала виноватой только себя.
        - Прости меня, если сможешь, - чуть слышно прошептала она, отворачиваясь.
        Марина присела на край стула, в полной темноте погрузилась в свои мысли. Торопливо встала, вытащила из сейфа ампулу с промедолом и поспешила на второй ярус бункера.
        Не глядя на детей, женщина прошла в технический отсек и решительно открыла дверь карцера. Фонарик в дрожащих руках прыгал, луч метался по влажным стенам, когда Алексеева спускалась по ступеням.
        Хохол лежал у стены на холодном полу, прижимая забинтованную руку к себе.
        - Женя, ты спишь? - негромко окликнула его Марина.
        - Нет, - чуть слышно откликнулся мужчина. Алексеева подошла ближе, присела у решетки, однако не открывая ее.
        - Мне жаль, что так вышло. Встать можешь? Я обезболивающее принесла, - прошептала женщина, набирая шприц.
        Мужчина с трудом сел у стены, в свете тусклого фонарика рассматривая темницу.
        - Зачем ты пришла? - наконец спросил он.
        - Посоветоваться. Ты в курсе, что происходило последние несколько дней. Ты стоял у руля вместе с Паценковым, но он мертв, а тебе задать вопросы я вполне могу.
        - Я так понимаю, не ответить нельзя? - мрачно спросил Хохол, и по его тону женщина догадалась, что ему и начальнику было что скрывать.
        - Теперь не получится. До катастрофы ты отмахивался от меня, теперь не выйдет. Женя, роли снова сменились. Ты добился того, чего хотел, - захватил власть. На два дня. Кажется, такой расклад тебя не устраивает? Но и я умею принимать решения и получать то, что мне надо. Если вдруг я почувствую, что ты брешешь, - можешь догадаться, что тебя ждет. И тогда отстреленная рука не покажется тебе великой потерей, - спокойно ответила Марина.
        - Мне все равно долго не протянуть, и ты сама это прекрасно знаешь. Я подыхаю от лучевой болезни, какое уж тут дело до руки. Ну что же, если ты хочешь, я расскажу тебе то, что успел увидеть, - пожал плечами Женя.
        Алексеева присела на пол у решетки, подобрав под себя ноги, нервно обвела стены фонарем.
        - Приступай. Только помни, я знаю не в пример больше, чем ты, и любую ложь отсеку на подлете.
        - Мне незачем тебе врать, от меня уже ничего не зависит. Кажется, я закончу свои дни именно тут. Пока мы с тобой ждали казни на Фрунзенской и бегали от мутантов Москвы-реки, Паценков немного покопался в твоих записях, увидел ампулы с пластохиноном и допросил вашего врача. Людмила отказалась рассказывать о том, что за препарат ты велела использовать, и начальник проявил излишнее усердие. Медик умерла, когда он не рассчитал силы и ударил ее в порыве гнева. Андрей так ничего и не узнал. Зато начал подозревать, что ты скрываешь какую-то важную информацию. И ему нужна была ты. Хоть он все годы своего правления мечтал от тебя избавиться, но бросить тебя на Фрунзенской не мог, потому что хотел добиться истины. Паценкова крайне напрягало его фиктивное положение в вашем убежище, его бесило то, что ты много знаешь и мало говоришь. Тут внезапно вместе с тобой от мутантов спасли меня, и я быстренько сообразил, что к чему. Нечаянно подслушал разговор Андрея с Ваней, он расспрашивал его, не знает ли тот чего-нибудь интересного про жизнь бункера. Я нагло заявился к нему в кабинет и сказал, что могу помочь. И в
запале ваш начальник как на духу выложил мне все свои соображения. Неплохой вариант - я никого не знаю, меня - тоже, и если что, меня можно пристрелить в любой момент. Он рассказал, что хочет отправить тебя в карцер и допросить, но мне вспомнилась ваша милая беседа с Ивановым на Фрунзенской, и я понял, что побои не подействуют. Тогда мне пришла в голову другая идея. Было бы неплохо тебя напоить, но самогона у вас нет, тогда мы с Паценковым нашли в его шкафу транквилизаторы. И поняли, что из затуманенного разума легче вытаскивать правду. Не рассчитал я только одного - от клоназепама ты совсем перестала разговаривать и ходила как в тумане. Тогда мы с Андреем решили в твое отсутствие самостоятельно посмотреть те помещения бункера, в которые ты его не пускала. Весело, да? Начальник бункера никогда не был в отсеке фильтрации. Мы увидели сломанный угольный фильтр, работающий радиационный, и почему-то решили перекрыть вытяжку и попробовать влезть в него. Но не учли, что система воздухонасосов работает на полную мощность, поэтому у второго угольного фильтра что-то мгновенно вышло из строя. От перегрузки
произошло короткое замыкание на генераторе, оплавилась проводка. А потом мы нашли планы снабженца Олега, которые лежали в твоем кабинете в сейфе, и поняли, что бункер заражен радиацией. Забавно. Паценков чуть не поседел, когда узнал. И мы срочно начали соображать, что делать. Андрей так перепаниковал, что мгновенно принял мое предложение о переселении в метро. Но он был мне не нужен. Мне нужна была ты. Я хотел спросить, что же в итоге произошло, начал снижать дозу транквилизатора, пока ты не пришла в себя. Тем временем мы с детьми побеседовали, они поняли все прелести жизни большого метро и согласились на бунт. У меня стояла одна задача - переманить тебя на свою сторону, допросить и убрать. Но ты успела раньше. А еще, Мариночка, я знаю вашу страшную тайну. Детки мутируют. Когда начнется голод, а это случится, они станут кровожадными тварями. Например, ту малышку съели у меня на глазах.
        - Что?! - крикнула Алексеева, вскакивая. - И ты мне ничего не сказал? Кто? Какую малышку?!
        Кажется, страшная тайна раскрывалась сама собой.
        - Маленькую девочку. Я стоял у гермоворот, когда одна из ваших старших девочек потащила маленький сверточек в ту сторону. Ее глаза были совершенно неадекватными. Крошка рыдала у нее на руках, а она впилась ей зубами в шею и перегрызла горло. Я поглядел, как жрет эта тварь, а потом пристрелил обеих, отволок к завалу и закопал, - невозмутимо ответил Евгений.
        Марина почувствовала, как глаза залил липкий пот, закружилась голова. Женщина не удержалась на ногах и осела на пол.
        - Ты так спокойно говоришь об этом? - посиневшими губами выговорила она.
        - Я видел многое, Мариночка. Пока лазил по вашим Раменкам, и не такое повидать довелось. Тем более я прекрасно понимал, что дети с огромной башкой, с кучей зубов и красными глазами не могут быть нормальными. Так или иначе природа возьмет свое. И только ты со своим вечным наивным идеализмом верила, что волшебная сыворотка и развитая культура сможет остановить эволюцию тварей. Ты просчиталась. Потихоньку твои дети обращаются в монстров. Когда они чувствуют кровь и страх, в них просыпается хищник. Они желают свежего мяса и скоро сожрут вас, старших, потому что у вас мутации начнутся позже. Я убил двоих. Твой шанс выжить - перестрелять остальных.
        - Мне незачем будет жить, Женя, - тихо ответила Марина, сглотнув ком в горле. - Я посвятила себя этому бункеру, делала все, чтобы он жил. Ты прав, я с самого первого дня знала, как это будет. Но до сих пор верю, что мы победим природу. Ты знаешь о том, что люди науки и творчества в старости не впадают в маразм, сохраняя светлый ум до конца? Я сделала ставку на это и на пластохинон, который замедлил бы метаболизм. Мы прожили под землей двадцать лет, и все было хорошо. Пока не явился ты… Я знаю, что темнота, голод и страх спровоцируют наше одичание. Помню, что последняя вакцинация была год назад. Вместе с календарем каждый Новый год я делала инъекции всем жителям бункера. Я знаю, что совсем скоро наш бункер станет из убежища казематом, мы похороним себя за толстыми стенами, сожрем друг друга, как только кончатся запасы тушенки. Но я не хочу в это верить. Я надеюсь, последней отчаянной надеждой, что все вернется на круги свои. Я не хочу увидеть бездарный конец всех моих трудов…
        Женщина всхлипнула, жалобно, по-детски, спрятала лицо в ладонях, чувствуя, как они становятся мокрыми от слез.
        - Мариночка, не плачь, - вдруг тихо попросил Женя. Его знакомая с далеких мирных лет просящая интонация всколыхнула старую боль, которая на мгновение пересилила страх.
        - Я не буду плакать. Все будет хорошо! - пробормотала Алексеева, убеждая саму себя. - Скажи мне, если ты убил двоих, причем и тварь, и жертву, - то где еще пятеро?
        Страшная мысль заставила женщину прижаться спиной к холодным камням. Каннибалы по-прежнему были среди них. Если Лилю сожрала Света, то что с мальчишками и с Лидой?
        - Мне пора! - нетерпеливо махнула рукой Марина и выскочила из отсека.
        Она бежала через весь зал по кругу, на ходу оглядывая спящих детей. Кто-то из них - убийца и людоед, и теперь опасность в бункере жила изнутри, подстерегала в темных углах, стояла за спиной.
        Женщина чувствовала, как рубашка пропитывается холодным потом, как леденеют руки, скручивает животным ужасом внутренности. Сейчас больше всего на свете она хотела, чтобы слова Хохла оказались страшной сказкой. Но понимала, что Женя не лжет.
        Светя фонариком, Марина спустилась вниз и застыла у лестницы. Возле вскопанных грядок лицом вниз лежала Люба.
        Алексеева бросилась к ней, перевернула на спину. Широко распахнутые глаза, раскрытый в немом крике рот.
        Луч фонаря панически заметался по земле. Наконец, Марина увидела то, что так напугало агротехника.
        На грядке лежал труп девочки. Горло было перегрызено, рука обглодана до кости, живот вспорот острыми зубами. Алексеева пригляделась. Это была Лида Лозина.
        Марина схватилась за сердце и опустилась на пол. Ноги ее не держали. Наконец, она нашла в себе силы встать, вытащить из еще теплых ладоней Любы лопату и присыпать тело девочки землей с грядки. Идти и проверять завал у начальницы бункера не было ни сил, ни желания. Она и так знала, что обнаружит в земле. Обглоданные и искусанные тела с четкими следами зубов. Тварь оказалась хитра. Она жрала своих жертв в темноте, на земле, чтобы не было видно крови. А потом закопала их, чтобы…
        - Чтобы вернуться? - хрипло спросила сама себя Марина. И вдруг поняла, что абсолютно права. Осторожно ощупала пистолет в кобуре на поясе. Погасила фонарь и замерла у стены, вслушиваясь в каждый шорох.
        И оказалась права. Вскоре послышались тихие шаги и довольное урчание.
        Алексеева застыла, молясь, чтобы ее не услышали. Она хотела увидеть, что будет дальше. И вместе с тем больше всего на свете мечтала, чтобы это оказалось ночным кошмаром, страшным сном, который вот-вот завершится.
        Послышался звук раскидываемой земли, спустя пару мгновений до женщины донеслись омерзительные чавкающие звуки. У Марины сдали нервы. Она включила фонарь, выцепила лучом человеческую фигуру. Монстр поднял на женщину расширившиеся глаза, подернутые мутной пеленой, облизал с губ кровь. Алексеева узнала…
        Она завизжала и выстрелила. Мутант упал, зажимая руками простреленную грудь. Начальница бункера присела рядом на колени, посмотрела твари в глаза. Теперь они смотрели осмысленно, полные боли и непонимания.
        - Марина Александровна? - прохрипела девушка. По ее губам, смешиваясь с кровью сожранной девочки, потекла тонкая струйка.
        - Зачем, Оля? - выговорила Марина. Она чувствовала, что ее сейчас вырвет. Сердце заходилось в бешеный галоп.
        - Не знаю… - прошептала жительница бункера. Последний раз вздохнула и закрыла глаза навсегда.
        На негнущихся ногах Алексеева поднялась и забросала два тела рыхлой землей. Медленно, как во сне, пошла в сторону лестницы.
        Как только закрылась дверь ее кабинета, Марина рухнула на пол и забылась сном.
        
        Глава 13
        Начало конца
        Наутро начальницу бункера разбудил настойчивый стук в дверь. Алексеева с трудом поднялась с пола, где уснула вечером, оглянулась на спящего тревожным сном Митю и вышла. Перед дверью стояли Ваня и Илья. Оба были бледны, под глазами залегли синие тени, а в глазах плескался страх.
        - У нас ЧП, - виновато выговорил Волков, опуская глаза. - Из наших секторов, моего и Ильи, пропали три человека. Ольга Фомина, семнадцать лет. Ушла ночью под запись в туалет и не вернулась к утру. Через полчаса прибежал Оганян, доложил, что у него та же история. Пятнадцатилетняя Кристина Седова повела в туалет свою пятилетнюю сестру. Обе не вернулись. Я ума не приложу, что стряслось. Детям пока не говорили, они и так в панике.
        Марина чувствовала, как в голосе Вани проскальзывают истеричные нотки.
        - Спокойно. Отставить панику. Всему нашлось резонное объяснение. Семеро детей пропали, когда выключился свет. Их всех обнаружила Люба на нижнем ярусе. Не знаю, что им там понадобилось, но они не удержались на ступеньках и упали вниз. Травмы оказались несовместимыми с жизнью. Илья, твою дочку на руках держала Света Васильева, люк был не закрыт, и девочки оступились и упали. Обе погибли. Наша агротехник так перепугалась, когда нашла их, что у нее случился инфаркт. Она мертва. Вызовите ко мне Василия. Тела я закопала вчера ночью, выкапывать не дам, не хочу травмировать вашу психику. Мне жаль, что так вышло.
        Ее голос прозвучал сухо и властно, как и должно было быть. Казалось, ночная истерика прошла без следа, и перед жителями бункера стояла их истинная руководительница, бесстрастная, жесткая, несмотря ни на что.
        - Нет! - вскрикнул Илья. - Этого не может быть! Моя девочка… Каждый житель бункера знает, где находятся люки!
        - Началась паника. Света старалась укрыть малышку от толпы и не рассчитала. Мальчишки просто пошли исследовать нижний этаж, знаешь же, что в тринадцать лет да в темноте попа просит приключений. Коля и Никита взяли с собой Егора, повели его вниз и упали с лестницы, не рассчитав расстояние между ступенями. Лида просто заблудилась, она же была совсем маленькой, могла ошибиться с направлением, тем более дверь туалета и душевых всего в паре метров от спуска. Обычно над люком постоянно горит лампа, на ночь его закрывают, а тут до него не стало дела. В кромешной тьме даже я не скажу тебе так сразу, где именно этот черный провал. Это, конечно, великая беда, но не ЧП, а вполне штатная ситуация, - холодно ответила Марина.
        - Штатная?! - взревел парень. - У меня дочь погибла!
        - Успокойся. Паникеры в бункере не нужны, сам знаешь. Вернитесь в свои сектора. Я не давала команды отмены военного положения. Перемещения запретить. В туалет сопровождать. Выставить дежурных и ответственных за каждый сектор, - твердо приказала женщина.
        - Сволочь ты, Марина! Здесь люди умирают, а ты заладила - порядок, сектора! - прошипел Оганян.
        Алексеева без замаха влепила ему звонкую пощечину.
        - Молчать и соблюдать субординацию! - рявкнула она. - Ты даже представить себе не можешь, сколько еще народу может погибнуть, если сейчас начнется паника.
        Илья с горечью посмотрел Марине в глаза.
        - Есть выполнять, - коротко ответил он и пошел прочь.
        - Зря ты с ним так, - тихо сказал Волков, когда юноша отошел.
        - Я знаю, Вань. Я сама не нахожу себе места, и мне до слез жалко погибших детей. Но если сейчас хоть кто-нибудь ослушается моего приказа, в убежище начнется анархия и произвол. Ты видишь, население на грани новой катастрофы. Встали генераторы, не горит свет. Не работают фильтры, потому что нет тока. Ситуация у нас страшная, но мы непременно выберемся, - устало пообещала Алексеева.
        Ваня наклонил голову и пожал плечами. Видно, и он сомневался, что все еще может наладиться.
        Марина вошла в свой кабинет и села у стола, задумавшись.
        Положение действительно становилось критическим. Стены бункера, призванные защищать от угрозы извне, от радиации и мутантов, вдруг стали тюрьмой, где рано или поздно выживут только страшные твари. Некуда было бежать. И на поверхности, и внутри убежища царила опасность и первобытный ужас, лишающий способности мыслить. Начальница бункера тщетно искала выход. Его не было. Рассказать правду, выдать по два рожка патронов каждому из старших и заставить перестрелять всю молодежь? А был ли в этом резон? После - оставалось только приставить дуло к виску. Да и ни один из ее товарищей никогда не сможет выстрелить в ребенка, которого растил с младенчества. Все они были детьми бункера, родными, любимыми. Если брать в расчет только такой исход, жизнь теряла смысл.
        Открыть гермодверь и выставить всех жителей убежища на поверхность, где они моментально мутируют в кровожадных тварей, разбредутся по окрестным домам и станут новым видом в чреде непрекращающегося эволюционного кошмара? Это выход, да, но становилось ли от этого осознания легче? Едва ли.
        Так или иначе - смерть. Для нее и для старшего поколения, для верных боевых товарищей, которым удалось спастись в день катастрофы. Но спастись ли? Нет, пожалуй, за двадцать лет жители убежища лишь придумали себе страшный конец…
        Пустить ситуацию на самотек? Пусть все будет, как будет? В ужасе забившись в свои углы, ожидать, кто будет следующим? Врать в глаза, убеждая, что все будет хорошо?
        Уже не будет. Мир рухнул, покатился в тартарары, и с каждым часом конец становился все ближе. Массовая паника уже охватила всю молодежь и старших. Все уже поняли, что в бункере творится чертовщина, и надуманные объяснения Марины не могли потушить пожар истерики и смятения. Вопрос стоял в том, кто раньше догадается. И когда каннибализм превратится во внутривидовую борьбу. Будут ли мутационные изменения еще больше затрагивать внешний вид или только психику?
        Алексеева писала на листочке в свете фонарика наблюдения последних дней.
        «Когда я выстрелила в Ольгу, девушка пришла в себя и совершенно осознанно спросила, что происходит. Следовательно, на данный момент мутация принимает форму кратковременных помешательств, не затрагивая морфологическую структуру тела. Мы не можем понять, кто именно подвергнется помешательству, потому что внешне это абсолютно нормальный (по нашим меркам) человек. Мы не можем ничего узнать по отпечаткам зубов, потому что у всех детей их по сорок, и они острые. Не можем предугадать…» - Алексеева запнулась.
        - Можем. Случаи каннибализма вспыхивали в те часы, когда за детьми не велось пристального наблюдения, когда они были предоставлены самим себе! Следовательно, если мы постоянно будем их занимать так, чтобы по ночам они крепко спали от усталости, мы можем победить! - воскликнула Марина, осененная догадкой.
        Она бросилась в зал.
        - Внимание начальникам секторов! - громко объявила женщина в мегафон. - Возобновить занятия! Каждый рассказывает детям то, что умеет. Сказки, рассказы, историю, что угодно. До обеда уроки не прекращать! Перемещения по-прежнему запрещаются!
        Жители бункера встретили идею одобряющим гулом. Так было проще. И не так страшно. В разговорах и время потянется быстрее…
        Марина медленно спустилась с бортика и пошла вдоль стены. Остановилась возле календаря. Достала из кармана рубашки ручку и жирной линией зачеркнула «2033». Надписала сверху «2034».
        - Мы прервали традицию… - прошептала она, прижимая ладонь к пожелтевшему листу. - С Новым годом, последнее пристанище.

* * *
        Алексеева сидела у решетки и выжидающе смотрела на Хохла.
        - Ну, что? Что вы с Паценковым сделали? Помимо того, что сожгли генераторы? - спросила она.
        - Ничего. Не успели. А теперь я жду твоих объяснений. Что ты думаешь? Что будет дальше?
        - Дальше - мрак и пропасть. Я боюсь, Женя. Мне действительно страшно, как не было никогда в жизни. У нас пропадают люди. Если те семь - вернее, уже десять - трупов я смогла объяснить, то неизбежная паника наступит буквально завтра утром, когда мы недосчитаемся еще нескольких человек. Я не могу определить, у кого именно поедет крыша и помутится разум. Остается просто ждать - и это жутко. Нет ничего хуже ожидания и понимания того, что ты не в силах сделать ничего. Абсолютно ничего. Только ждать, ждать, ждать, кто станет следующей жертвой. Пока я поняла, что мутанты нападают на маленьких детей. Уводят их с собой и жрут на нижнем ярусе. Закрыть люк и не пускать их туда - не вариант, потому что тогда они заползут в технические коридоры. По крайней мере, я знаю, где искать пропавших. И никому больше не стоит об этом знать. Это жутко - осознавать, что кто-то из моих любимых детей утром не проснется. А я не могу ничего сделать. Поставить у люка дежурных? Я боюсь, станет хуже. Потому что когда тварь подошла и начала откапывать растерзанную девочку, мне захотелось присоединиться к ней. Кажется, они могут
заражать какими-то флюидами, на уровне психики, и чем больше народу они встретят на пути, тем больше человек погибнет за ночь. Я велела постоянно что-то рассказывать, потому что до сих пор верю, что культура пробудит в мутантах все человеческое. Я боюсь… - тихо говорила Марина, забывшись.
        Женя протянул ей руку. Женщина сжала в ладонях его холодные пальцы, прижалась к ним щекой и вдруг заплакала. По-детски, давясь рыданиями, утирая слезы ладонью мужчины.
        - Где ты был раньше… - всхлипывала она. - Почему я только теперь, когда стою на пороге смерти и помешательства, вновь встретила тебя?
        - Марина, у тебя все получится. Ты выживешь. Решение придет. Придет ответ на ситуацию, не может быть безвыходных положений. Мы пока еще живы - и будем бороться, - шептал Хохол, поглаживая ее пальцем по щеке.
        - Нет, - начальница бункера подняла страдающие глаза, блестевшие слезами в свете фонарика. - Мы потеряли все. Точнее, не имели никогда. Почти двадцать лет я создавала иллюзию, воздушный замок, который рухнул. Я половину своей жизни оберегала этот бункер, спасала от любой мелочи, не жалела жизни ради него. И теперь бессильна! Бессильна! И мне остается наблюдать, как детей - моих детей! - пожирают радиация и мутационные изменения! Они страдают! А я ничем не могу им помочь. Им страшно засыпать с мыслью, что кто-то может не проснуться. А я бездействую, потому что мне нечего сделать…
        Алексеева вздрагивала всем телом, изливая в рыданиях всю свою боль последних недель, и не заметила, как в отсек вошел Волков.
        - Мариш, ты чего? - тихо спросил он, видя, как всесильная начальница скорчилась у решетки, обнимая руку злейшего врага бункера.
        - Все в порядке, - сухо сказала женщина, вставая. Она моментально успокоилась и с облегченной душой была готова бороться и дальше.
        - У нас новое ЧП. У Сони Лозиной поднялась температура, девочка говорит, что ломит суставы, глаза режет, как мутной пленкой подернуты, - сказал Ваня.
        От ужаса у Марины пересохло во рту.
        - Срочно изолировать! Ко мне в кабинет! Живо! - крикнула она, бросаясь вверх по ступеням.
        Волков поднял оброненный женщиной фонарик и последовал за ней, мрачно усмехаясь своим тяжелым мыслям.

* * *
        Марина не спала почти трое суток. Она пристально наблюдала за изменениями, происходившими с Соней.
        Три дня назад у девочки поднялась температура. Алексеева уложила малышку на кровать у себя в кабинете, вколола сильный антибиотик, но понимала, что от него не будет толку.
        Соня лежала под толстым одеялом, вздрагивая во сне. Рядом на полу свернулся клубочком Митя. День за днем начальница бункера облегчала его мучения снотворным. Когда юноша просыпался на короткое время, он стонал от боли. Его съедала лучевая болезнь, лицо осунулось, почернело, покрылось страшными язвами. Марина сидела рядом с ним по несколько часов, что-то рассказывала, бездумно, только для того, чтобы говорить. Она вспоминала прошлую жизнь, свои годы в университете, красивый зеленый городок в ближайшем Подмосковье, семью. Вспоминала жаркое лето, проведенное в Крыму, море и песок, зеленые деревья на склонах холмов. Ей было горько и пусто. Медленно умирающий Анохин переполнял ее сердце чувством вины. Женщина успела привязаться к парню, к тому же он пожертвовал своей благополучной жизнью на станции метрополитена, спас ей жизнь. Для чего? Чтобы она не смогла облегчить его последние часы?
        - Расскажите мне правду. Что с этой девочкой? - тихо попросил Митя, глядя на Сонечку.
        - Правду? - медленно переспросила Алексеева. - Да кто ж теперь ее расскажет? На фоне повышенной температуры ускорились процессы мутаций в организме.
        - Можно я посмотрю? - тихо попросил паренек.
        В те редкие минуты, когда он вставал с расстеленного на полу одеяла, Марина прикрывала лицо малышки простыней, не показывая девочку Анохину.
        - Нет, нельзя. Я не хочу, чтобы ты это видел, - тихо ответила Марина, прижимая ко лбу прохладные ладони. Несколько дней подряд невыносимо болела голова, резко упало зрение - не помогали даже очки.
        - Что с ней? Я же никому не расскажу, мне вы можете довериться, - попытался улыбнуться Митя. Растрескавшиеся губы засочились кровью.
        - Тебе не стоит этого видеть, - повторила женщина. - Это мое наказание за всех тех, кто погиб по моей вине. Ребята, которых я люблю больше, чем мою никчемную жизнь. Невинные малыши. А они по-прежнему пропадают…
        Алексеева закрыла глаза, поджала губы, но одинокая слеза прочертила бороздку на грязной щеке.
        Дети исчезали. И никто не знал, как так получается. Одна из аварийных ламп перегорела. Заменить ее было нечем. Половина большого зала погрузилась во мрак. И в темноте очень сложно было уследить за всеми сразу.
        Жители бункера боялись лишний раз говорить, сидели спина к спине, прислушиваясь, до рези в глазах всматриваясь в темноту. И все равно не могли уследить. Каждую ночь пропадало по три-четыре ребенка.
        Поменялись местами части суток, давно встали часы. Убежище рухнуло в безвременье и хаос, не было ни дня, ни ночи. Спали, когда могли, вповалку на одеялах, а кругом была все та же темнота и тишина, нарушаемая только частым дыханием.
        Паника, царившая в умах, переросла в тупое напряжение, постоянное ожидание беды. Никто уже ни о чем не спрашивал, грязные, голодные люди, кажется, были не в состоянии думать. Остался только первобытный страх, ужас перед темнотой и неизвестностью, холод и мгла.
        Старшие не справлялись. Их испуганные, хриплые от волнения голоса звучали в разных частях большого зала последним, угасающим островком надежды. Им самим было жутко. От бессилия и безнадежности.
        Марина знала, что скоро начнется эпидемия. Твари сожрали последних младенцев - самых беззащитных и беспомощных жителей последнего пристанища. Нескольких детей постарше. Жуткие запасы скоро кончатся. А если заразится простудой еще кто-нибудь? Поднимется температура. В темноте инстинкты начинают работать быстрее… И тогда начнется.
        «После того, как сознание возвращается, мутант не помнит свои предыдущие действия, поэтому девочка, которая сожрала ночью своего брата, наутро не будет об этом знать. Рассказать всем нельзя. Но и молчать дальше не имеет смысла, - писала Алексеева в тетрадь хронику последних событий. - Дети подвергнутся изменениям раньше. Если взять за основу пример Софьи Лозиной, можно сделать вывод, что детский организм быстрее приспособится к изменениям во внешности, потому что кости и суставы более подвижны. Неокрепшая психика выйдет из строя. Необратимые метаморфозы пройдут в течение нескольких ближайших дней. Крайний срок гибели бункера - неделя. Что потом - неизвестно. Старшие мутируют медленнее, но процесс уже запущен. Из-за того, что наш рассудок более устойчив, а сознание держится за бытие за счет знаний, изменения произойдут позже…»
        Марина отвлеклась от дневника, склонилась над Соней. Девочка металась во сне.
        За три дня малышка претерпела страшные изменения. Она еще больше похудела, на хрупком тельце голова казалась огромной. Руки девочки удлинились, ногти стали больше и тверже, напоминая теперь когти, два пальца - большой и указательный срослись под тонким слоем кожи, мертвенно-бледной с синеватыми прожилками, почти прозрачной. Вены проступили четче. Позвоночник согнулся в дугу, выступал, как гребень на спине дракона. Все тело малышки было в непонятной слизи светло-серого оттенка, такая бывает у улиток Она выделялась через поры, оставалась липкими кусками на покрывале. Коленные суставы вывернулись назад, как у птиц, увеличились в размерах, между пальцами на ногах, деформированными, страшными, появилась перепонка. Лицо вытянулось, стало похожим на череп с огромной пастью. Казалось, даже зубы стали острее. Глаза затянулись мутной пленкой, радужка побелела, зрачок сузился и стал вертикальным, ярко-алым. Кожа на лбу собралась недобрыми складками, волосы стали жестче и толще, похожие на шерсть.
        Сомнений не оставалось. Перед Мариной лежал монстр, пусть антропоморфный, но все же страшное чудовище, в котором мало что осталось от человека.
        Алексеева каждые пять часов колола существу внушительную дозу снотворного, больше всего на свете боясь того момента, когда тварь проснется.
        Сонечка, ее маленькая, миленькая девочка, которая завороженно слушала истории о поверхности и рассказы о прежнем мире, малышка, любившая рисовать и петь, превратилась в омерзительного монстра.
        Марина не чувствовала отвращения. Только бесконечную тоску и усталость. Скоро весь бункер станет таким.
        Женщина сделала Соне еще один укол, укрыла одеялом уснувшего Митю и вышла из кабинета. Торопливо спустилась в зал по темному коридору и пошла по кругу, беседуя с начальниками каждого из секторов.
        - Вань, у тебя тут порядок? - спросила она, присаживаясь рядом с верным товарищем.
        - Да какой тут, малышня вся куда-то подевалась. Как там Соня? - шепотом ответил Волков.
        Он зарос жесткой щетиной, на смуглом лице, выпачканном пылью, блестели в неровном свете фонарика испуганные карие глаза.
        «Это наш Ванечка… Которому все монстры поверхности по плечу. Его тоже измотало ожидание. И вынужденное бессилие», - проскользнула в голове случайная мысль.
        - Соня болеет. Температура. Я колю антибиотики. И себе тоже, чтобы не заразить никого, - ответила Марина.
        - Надо что-то делать. Так нельзя, это неправильно - сидеть в темноте. Чего мы ждем? - нервно спросил Ваня.
        - Подожди. Пожалуйста, немного подожди. Я обещаю, что через три-четыре дня я расскажу вам все. Просто прими как данность. Я знаю, ты можешь. Только не сейчас, не спрашивай меня ни о чем, - попросила Марина, заглядывая ему в лицо.
        - Почему не сейчас? - мрачно поинтересовался Волков.
        - Потому что так нужно. Не задавай мне вопросов. Я не могу найти на них ответ…
        - Ты по всему бункеру как сумасшедшая носишься. За тобой не уследить, - усмехнулся мужчина. - Какие уж расспросы.
        - Ну да. Как у Бомарше - Фигаро тут, Фигаро там, - пошутила начальница бункера.
        Во втором и третьем секторах, у Василия и Иры, было тихо. Большинство детей, оставшихся там, были подростками четырнадцати-пятнадцати лет, они молчали, прижавшись друг к другу спинами.
        Василий сидел у стены, запрокинув голову. При виде Марины он торопливо поднялся.
        - Как моя девочка? - встревоженно спросил он.
        - Соня спит. Она непременно поправится, - мягко ответила Алексеева. И тотчас же устыдилась своей бессовестной лжи. Пусть даже и во спасение. - Все наладится. У тебя без ЧП?
        - Пока без, - пожал плечами Вася.
        В его фигуре сквозила обреченность. Казалось, он уже смирился и покорно принимал удары судьбы один за другим. Горестно опущенные плечи, погасший взгляд. Разразись в бункере новая катастрофа, мужчина воспринял бы это как данность. Его посеревшее от переживаний лицо было совершенно безразличным. Он за одну ночь потерял жену и ребенка, боялся за судьбу второй дочери. Спутанные всклокоченные волосы сальными прядями падали на лоб.
        - Потерпи. Пожалуйста, просто потерпи, - прошептала Марина, обнимая друга.
        Ирина рассказывала детям сказку. Ее негромкий голос звучал в темноте завораживающе, чарующе. Малыши и старшие, все замерли, слушая.
        Алексеева грустно улыбнулась своим мыслям, оглядела грязные мордашки, пересчитала. Тринадцать. Ночью из сектора пропали два мальчика трех и четырех лет. Один из них - сын погибшего разведчика Никиты. Другой - младший брат Леши, парня, который не осмелился нарушить приказ Марины и погиб у самых дверей бункера. Кирилл, его средний брат, сидел у стены в горестной и обреченной позе. Алексеева посветила на него фонарем. На манжетах рубашки оказались следы земли. Кажется, теперь она поняла, куда пропали мальчишки. Но становилось ли от этого легче? А парень ничего не помнил и скорбел о потере брата.
        Женщина вздохнула. В каждом секторе был свой людоед, который таскал малышню на нижний ярус и жрал ее там, на земле, закапывая в грядки. Эта мысль была настолько ужасна, что Алексеева не удержалась на ногах. Споткнулась, не видя ничего перед собой, и полетела на пол. Острая боль в содранных ладонях и коленках привела ее в чувство.
        «Я уже ничего не могу с этим сделать. Ничего. Остается только ждать…» - подумала она, направляясь к четвертому сектору.
        А вот там ее ждал неприятный сюрприз. Девочка лет семнадцати надсадно кашляла, лежа на земле. Марина кивнула Юре, опустилась рядом с ней на корточки. Так и есть. Поднялась температура.
        - Почему не доложил? - тихо спросила начальница. У нее не было сил накричать, вернуть пошатнувшуюся дисциплину.
        - Не успел. Не мог оставить детей, - ответил Юрий, присаживаясь рядом.
        - Еще кто-то болен?
        - Еще трое, - отозвался мужчина, показывая на двух мальчиков-подростков, лежавших у стены.
        Марина глухо застонала. Если заболели трое, это уже эпидемия. Началось…
        В пятом и шестом секторах было восемь заболевших. Повар Валентина металась от одного ребенка к другому, не зная, что предпринять. Дети ворочались на одеялах, тяжело дышали. Алексеева представляла, какую боль доставляют деформирующиеся суставы.
        Начальница бункера поднялась на парапет, взяла в руки мегафон.
        - Начальников секторов жду через десять минут у себя. Всех, - без пояснений сказала она. На последнем слове ее голос предательски дрогнул.
        Женщина спрыгнула с бортика, на ватных ногах дошла до лестницы. Она устала. Просто устала разрываться между этажами, не зная, что предпринять. И ей было страшно.
        Марина зашла в медпункт, подошла к Ксении, лежавшей на узкой кушетке. Пощупала пульс. Так и есть. Женщина не дышала. Скончалась, так и не придя в себя.
        - Покойся с миром, моя хорошая, - прошептала Алексеева, касаясь холодной руки. - Тебе сейчас лучше, чем всем нам.
        Ей хотелось приставить к виску пистолет и выстрелить, чтобы завершить эту нескончаемую пытку. Паценков не справился. Ему было настолько страшно, что он застрелился не размышляя, когда понял, что все потеряно. Марина не могла этого сделать. Как капитан корабля, который тонет вместе со своим судном, она должна была пройти путь до конца. И сейчас ей предстояло рассказать всю правду своим товарищам.

* * *
        Начальница бункера говорила долго. Порой ее речь прерывали вопросы, гневные выкрики, сдавленные рыдания. Когда она закончила, в глазах у каждого стоял ужас. Марина подошла к своей кровати, отдернула покрывало.
        - Это всех нас ждет, - выговорила она, показывая собравшимся спящую Соню.
        Валя взвизгнула, закрывая лицо ладонями. Ирина взглянула на тварь совершенно спокойно и вдруг повалилась лицом вперед. Антон едва успел ее подхватить.
        Мужчины замерли в оцепенении, не в силах вымолвить ни слова от сковавшего их страха. Василий присел на корточки и раскачивался из стороны в сторону. Его лицо было мучного цвета, глаза остекленели.
        - Стены бункера стали нашим казематом. Нам некуда бежать. Теперь опасность исходит изнутри. Стрелять в детей бесполезно. Раз началась эпидемия, скоро они все мутируют в чудовищ. Все без исключения. А следом за ними - мы. Тогда выход на поверхность для нас будет открыт.
        - И что нам делать? - тихо спросил Илья.
        - Тебе - держаться подальше от детей. Прости меня, Илюш. Ты - тоже из молодежи, и ты просто не поймешь и не осознаешь, что сожрал малыша. Скажи, ты не замечал за собой странностей последнее время? Провалов в памяти? - Марина выжидающе склонила голову.
        - Нет! - испуганно ответил парень.
        - Покажи мне руки, пожалуйста. Вытяни перед собой, - попросила Алексеева.
        Илья задрожал всем телом, но послушно вытянул руки. Марина пристально рассмотрела их в свете фонарика.
        - Не заметил, что под ногтями земля? Свежая. Рукава рубашки запачканы, бурые пятна. Кажется, и ты… тоже, - тихо выговорила начальница бункера.
        - Нет! - прошептал Илья. - Нет! Я не мог!
        Он сорвался в крик. Старшие, присутствующие в кабинете, смотрели на парня почти с отвращением. Первым не выдержал Костя. Он ударил Илью в подбородок. Тот упал, застонал, скорчившись от боли. Коноплев точным ударом в кадык добил его.
        - Что ты сделал?! - завизжала Валя, прижимаясь к стене. - Это же наш Илюша! Зачем ты убил его?!
        Изо рта парня потекла струйка крови. Повар вскрикнула, закрыла лицо руками.
        - Потому что он мутант! Тварь! - крикнул Коноплев. В его глазах зажегся маниакальный огонь.
        - Тихо! - Марина со всей силы стукнула по столу ладонью, призывая к порядку. - С таким подходом мы просто переубиваем друг друга. Если мы действительно становимся новым видом, то убивать себе подобных нам ни к чему. Всем страшно. Наши дети бесцельно погибли. Соня мутировала, за ней последуют все остальные. Я призываю к спокойствию и порядку. Сейчас вы разойдетесь по секторам, будете внимательно наблюдать, и в случае, если наша молодежь окончательно озвереет, мы запремся в моем кабинете и будем выжидать. Теперь от нас ничего не зависит. Бежать некуда. Самое главное - не впадать в панику. Как только ситуация приблизится к критической, я открою внешнюю гермодверь. Это мое обдуманное и принятое решение. Иного выхода нет.
        Костя смотрел на начальницу совершенно безумным взглядом.
        - Ты! Ты всех нас подставила! - прохрипел он. Его лицо покраснело от гнева. Он надвинулся на Марину, поднимая руку.
        Алексеева выхватила из кобуры пистолет и направила дуло на мужчину.
        - Я сказала, сохранять спокойствие! - сквозь зубы проговорила она. - Я требую беспрекословного повиновения и одна из вас всех вооружена. Перестреляю к чертовой матери.
        Женщина была совершенно спокойна, только на виске дергалась жилка. Костя взвыл и бросился на нее. Марина хладнокровно подняла пистолет повыше, сделала шаг в сторону. Коноплев пролетел мимо нее, ослепленный яростью. Начальница бункера выстрелила ему в затылок. Мужчина дернулся и упал, разбив лицо о металл двери.
        Ирина вскрикнула, попятилась, Валя тихонько заскулила, прижавшись к стене. Проснувшийся Митя сел на полу и недоуменно оглядел собравшихся.
        - Я предупредила, - бесстрастно выговорила Марина и вышла прочь.

* * *
        Тела умерших сбросили прямо по лестнице на нижний ярус бункера. Закапывать трупы было некому. Снизу доносился едва различимый запах разлагающейся плоти - закопанные в грядках останки детей начали гнить.
        Алексеева решительно захлопнула крышку люка. Скрывать было уже нечего. Последнее убежище становилось самым страшным ночным кошмаром.
        О порядке речи уже не шло. Дети лежали на одеялах с закрытыми глазами. Страшная эпидемия охватила бункер, не пожалев никого.
        На третий день у первых заболевших стала выделяться через кожу липкая слизь. Тела усыхали, становились похожими на скелеты с большими головами. То и дело слышались стоны. У детей началась деформация суставов. Еще два-три дня - и они окончательно превратятся в монстров. Пока что молодежь и подростки лежали в почти бессознательном состоянии, не реагируя на свет и звук.
        «Пока не закончится мутация, - писала Марина, на короткие мгновения уединившись в своем кабинете, - дети совершенно безопасны. Череда исчезновений прекратилась. Все лежат по местам и потихоньку превращаются в тварей. Реакций на внешние раздражители нет. Аппетита нет. Полная апатия. Это страшнее всего. Чем тише будут первые дни, тем хуже потом будет выжившим. Я чувствую, как у меня ломит суставы. Ногти стали жестче, волосы толще. Зрение упало, но в темноте оно резко улучшается. Я не знаю, как долго мне удастся сохранить способность связно мыслить. Последнему убежищу осталось жизни не больше недели. Через два дня я открою гермодверь. Если смогу это сделать. Софья Лозина, подопытный образец, по-прежнему в моем кабинете, я наблюдаю за ее состоянием, заменив снотворное на успокоительное. Лоразепам кончился. Скоро девочка окончательно проснется и захочет есть…»
        На следующее утро Алексеева прошла по залу, оглядев мечущихся в бреду детей. Они лежали на полу, голые, не укрываясь одеялами, поэтому начальница бункера могла во всей красе рассматривать изменения, которые происходили с ними. В плохо проветриваемом помещении отвратительно пахло мочой, потом, слежавшейся пылью и кровью, и ко всему этому добавлялся стойкий запах тухлых яиц.
        Марина склонилась над одной из лежащих девочек, принюхалась. Так и есть. Слизь, покрывавшая тело, выделяла сероводород.
        «Ну да. Вот и защитные механизмы включились. Я-то гадала, как наши дети будут справляться на поверхности… Слизь защитит от солнечного излучения и радиации, а неприятный запах отпугнет нежданных гостей. Не повезет же разведчикам, которые нарвутся на наших малышей. Через противогаз запах не почувствовать, а когда догадаются - будет уже поздно… Выгнутый позвоночник и удлинившиеся руки, чтобы перемещаться на четырех конечностях. Колени, вывернутые в обратную сторону, - для прыжка. Зубы - чтобы раздирать плоть, это у них неплохо выходит. Узкий зрачок не боится яркого света, но лучше всего мутанты будут ориентироваться в темноте. А вот и новые изменения - нос впал и подернулся тонкой трепещущей пленкой. У ребят будет феноменальный нюх. Вот вам и хомо новус. Антропоморфные твари, разгуливающие по поверхности…» - думала Марина. И не ощущала ничего.
        Внутри было пусто, как на верхнем ярусе бункера. Ни страха, ни сожаления, ни боли. Эмоции будто выжгли каленым железом. Копилка внутри человека, в которую складывается радость, злость, тоска, новые впечатления и прочие чувства, не так уж вместительна. Лимит удивления невелик. Даже к самому страшному привыкаешь, иначе как бы жили преступники в тюрьмах, как выживали в войны? Жители бункера привыкли ко всему. Когда случилась Катастрофа, переполненная чаша переживаний вдруг сама по себе опустела, все вошло в привычку, стерпелось и даже почти полюбилось. Убежище из братской могилы стало домом, в который возвращались так или иначе, который был таким долгожданным после долгой экспедиции по поверхности. Бункер был местом, где царила культура и разум, где все жили одной большой и дружной семьей, воспитывали детей, стремясь отдать им как можно больше, местом, где всегда накормят, обогреют и утешат.
        День за днем Марина училась не удивляться ничему. Перестала бояться смерти и темноты. Стала той, кем готова была остаться до конца, - настоящей начальницей, ответственной за вверенных ей лиц.
        Но теперь она ничего не могла сделать. Бессилие угнетало, доводило до исступления, до помешательства. И в один из дней тревожных размышлений в сознании будто закрылась дверца, впускающая ненависть и страх. Эмоции перехлестнули через край - и улеглись, оставив место невозмутимому спокойствию. Это было похоже на тонущий корабль. Пока он опускается вниз - вокруг зияют воронки, кричат и стонут утопающие. Это кажется настоящей катастрофой. Вода закручивается в спираль, утягивая на дно все живое. И вдруг сумятица стихает. И снова вечная, как мир, морская гладь. Спокойным, не тревожащим душу воспоминанием остается в душе утонувший корабль. Его больше нет, и нет смысла лить слезы.
        - Нас больше нет, - прошептала Марина.
        Те самые «мы», спасшиеся после гибели всего живого, «мы» - строившие цивилизацию бункера, исчезли без следа, канули в Лету.
        Внутри у Алексеевой не осталось ничего, что могло бы связать ее с прошлым. Только далекие, беспокоящие воспоминания, призрачная надежда, мечущаяся по уголкам души. И женщине вдруг стало все равно. Отчаянье, холодное, не суетливое, постоянное, затопило ее сердце, ворвалось внутрь, как соленая морская вода врывается в трюмы тонущего парусника. Жестокая боль уступила место отрешенности. Пусть все будет так, как будет. Никто уже не в силах изменить течение Судьбы.
        За этими мыслями Марина спустилась в технический отсек и вошла в карцер, где сидел Женя.
        Хохол полулежал у стены, подперев голову рукой. Он исхудал, был очень бледен. Роскошная рыжая борода висела клочками, во взгляде читались усталость и обреченность. Но он держался. Пока держался. Его крепкий, закаленный во множестве испытаний организм еще справлялся. Только надолго ли? Мужчина был обречен. Обречен с того самого момента, как перешагнул порог проклятого бункера.
        - Женя, - окликнула женщина, присаживаясь рядом. - Как ты?
        - Забери меня отсюда, пожалуйста, - прошептал Иваненко, садясь.
        Его голос задрожал. Мужчина сломался. Один, в кромешной тьме, без еды, он сдался, проиграл битву со своим страхом.
        - Я не могу. Наверху хуже, чем здесь. Лучше тебе не видеть всего этого, - горько ответила Марина.
        - Забери… Я схожу с ума. Мне слышатся шаги. И мне… мне очень больно.
        Разве это был тот самый человек, который устроил в бункере настоящее восстание? Кто издевался над Мариной, забивая ее сознание транквилизаторами, разве это был бесстрашный разведчик, который даже приготовленную для него казнь на Фрунзенской встретил с презрительной усмешкой на лице? Великолепный Евгений, надменный, жесткий, сейчас умолял закончить эту пытку…
        - Нет. Там мутанты, страшные твари, они сожрут тебя, - простонала Марина, сжимая виски ладонями.
        - Тогда пристрели. Я больше не могу! - вскрикнул Хохол. - Я не хочу оставаться здесь один! Мне страшно! Ты добилась, чего хотела! Я прошу пощады на коленях! Убей меня!
        Как же изощренно надо мучить человека, чтобы он молил о смерти? Темнота и одиночество сделали свое дело. Они ломали, угнетали, сводили с ума.
        Алексеева встала, сняла с полки связку ключей и торопливо открыла решетку.
        - Идем. Но если с тобой случится нечто более ужасное, чем заключение здесь, не вини меня, - начальница бункера подала ему руку.
        Мужчина с трудом поднялся, навалившись всем весом на Марину. Женщина тяжело вздохнула. Сейчас больше всего на свете она страшилась того, что Женя разделит судьбу несчастных малышей, съеденных на нижнем ярусе бункера. Пусть лучше его добьет лучевая болезнь, чем так…
        Они поднялись наверх по запасной лестнице, в обход общего зала, и вышли с другого конца коридора на первый ярус. Алексеева заглянула в кабинет первой и с трудом сдержалась, чтобы не заорать. На полу лежал труп Анохина с перегрызенным горлом, а рядом, свернувшись на полу в клубочек, спала Соня. Кажется, голод взял свое. Губы девочки были окровавлены, одну руку со страшными когтями она положила под голову, другой вцепилась в свою добычу.
        - Началось, - выдохнула Марина, на цыпочках дойдя до своего шкафа. Тварь сыто заворочалась во сне. Женщина не глядя вколола ей последнюю оставшуюся ампулу снотворного, которую берегла для Мити.
        Алексеева выкинула тела в коридор. Соня спала крепким сном, пока Марина, пачкая руки липкой слизью и передергиваясь от отвращения, тащила ее на нижний ярус бункера.
        А там ее ждал новый ужас. Твари, урча и нетерпеливо рыкая друг на друга, доедали…
        Крик застыл в горле начальницы бункера. Марина с трудом подавила рвотный позыв. Она осторожно положила спящую Софью у ступеней лестницы и тихо пошла наверх. Мутанты ее не заметили.
        «Что же… Старшие не успели. Пока я была в техническом отсеке, случилась беда. Твари вышли из-под контроля и напали стаей, сообща. Я ничего не услышала, поэтому спаслась. Теперь задача проста - открыть гермодверь и запереться с Женей в моем кабинете изнутри. И просто ждать. Выбора у меня нет. Я лишь верю в то, что смогу победить мутацию. Просто верю, хотя шанс - один к миллиону…» - думала женщина, тихо ступая по темному верхнему ярусу бункера.
        А перед глазами у нее стояли растерзанные тела товарищей. Тех, кто пережил катастрофу, чтобы бездарно погибнуть спустя двадцать лет. Вывалившиеся внутренности, выпученные от ужаса глаза и раскрытые в уже беззвучном крике рты в алом свете аварийной лампы. Это было похоже на безумие, на кошмарный сон - если бы не было явью.
        Марина упала на колени, ее вырвало. В голове бухали чугунные молоты. Сердце пропустило несколько тактов и забилось в диком галопе. Глаза, привыкшие к кромешной тьме, вдруг обрели небывалую зоркость.
        «Нет. Только не я. Пожалуйста, только не я… Я не хочу превращаться в тварь, я хочу умереть человеком…» - беззвучно умоляла женщина. По ее лицу текли слезы, скатываясь за ворот рубашки.
        Марина на коленях доползла до гермодвери. Ноги ее не держали. Цепляясь за холодный металл, начальница умирающего бункера раскрутила вентиль и подошла к внешней двери.
        - Прощай, последнее пристанище! - тихо прошептала она и решительно взялась за крышку люка.
        Сверху на нее уставились жуткие, подернутые пеленой глаза «философа». За ним виднелся еще добрый десяток мутантов. Алексеевой было уже не страшно. Какая разница, кто ее сожрет? Пожалуй, умереть в когтях отвратительных тварей с поверхности все же не так мучительно обидно, как быть загрызенной собственными воспитанниками.
        - Ну, что же ты? Давай, я не убегу, - обратилась Марина к мутанту.
        Тот принюхался, покрутил косматой башкой. И вдруг с перепуганным визгом метнулся прочь, уводя за собой стаю.
        - Неужели даже «философы» нас боятся? А, точно. Сероводород. У всех тварей с поверхности отличное обоняние. Они чуют угрозу, неприятный запах бьет в нос и пугает. Теперь последнее дело… - тихо пробормотала Марина, обращаясь к чернеющему провалу люка.
        Она вскинула кверху залитое слезами лицо, стиснула зубы, чтобы не зарыдать в голос, и побежала обратно. Свежий ветерок из раскрытой двери холодил ее взмокшую под тонкой рубашкой спину.
        Марина добежала до своего кабинета, а с нижнего яруса ей навстречу ползли омерзительные монстры, почуявшие новые запахи, принесенные с поверхности.
        Женщина скользнула за дверь и три раза повернула вентиль, надежно запираясь от всего внешнего мира.
        
        Глава 14
        Тварь
        Алексеева без сил рухнула на пол и замерла лицом вниз, чувствуя, как по щекам катятся безудержные слезы.
        - Мы все потеряли… - всхлипывала она. - Все, что создавалось двадцать лет, рухнуло, кануло в небытие. Я верила, что мы справимся. Что действие пластохинона остановит необратимые процессы навсегда. Чего ради? Чего ради мы спасались раз за разом, выходили живыми из самых невероятных передряг?! Мы вырастили поколение калек, уродов, детей, не знающих солнца, погрязших во мраке в этих катакомбах. На чудо надеялись… Идеалисты, идиоты, хотели выжить, хотели вернуть прошлый мир. И что теперь? Как мы кончили? Забившись в угол, боясь посмотреть на самих себя, задыхаясь в собственных испражнениях! Разве об этом были светлые мечты? Сколько я - лично я - погубила невинных жизней, спасая пр?клятое убежище? Сколько их погибло - своих и чужих! Тех, кто нечаянно узнал нашу самую страшную тайну! Тех, кто сошел с ума в этих стенах! Мы строили коммунизм, безденежное общество, где все работали и получали по уравнительному принципу. Мы сделали то, что не удалось никогда и никому! Общество без денег, оплот культуры и образования! Мы его построили - зачем? Чтобы стать хищными тварями! Перегрызать горло своим братьям и
сестрам, калечить, ранить и убивать. Этот мир неизменен. Он никогда не станет лучше! Никогда! Мы все приходим в него, чтобы испоганить, сломать его. Человек - царь природы… Король без королевства, сам под собой взорвавший шаткий трон. Не жилось на поверхности! Хотелось власти! У меня этой власти было - хоть двумя руками загребай, а кому она нужна? Мы все грыземся за кусок своего благополучия, а наш бункер - гротескное, гипертрофированное тому подтверждение. Это наказание, кара свыше за то, что я сделала. Я верила, что наши дети смогут выжить, когда от нас все отвернулись. Самым правильным было бы включить генератор на полную и закрыть трубу вытяжки в первый же день, чтобы все умерли во сне, не мучаясь. Скольких сожрала лучевая болезнь? Чинные профессора, которые в прежнее время читали нам лекции в костюмах и при галстуках, корчились на полу в конвульсиях и кусали землю, чтобы не кричать в голос. Роженицы, умиравшие от боли, потому что новые мутировавшие новорожденные были с такими огромными головами, что разрывали к чертям все внутри. Загрызенные тварями на поверхности разведчики, отравившиеся газом в
первые несколько месяцев вылазок, почерневшие, кашляющие кровью. Те четверо ребят, на которых химзащита растворилась под кислотным дождем. Мои дорогие и близкие люди, которые умирали так по-разному - и так страшно. Те, кто поднимал панику в бункере, пытался бастовать, застреленные мною - лично. Дети, плакавшие на руках у собственных братьев и сестер, которые перегрызали им горло. Подростки, корчащиеся на полу, когда деформировались суставы и менялся внешний облик. Митя, в конце концов, который ради меня бросил все и так ужасно погиб. Мы с Григорием Николаевичем положили на алтарь выживания все, до последней капли, я готова была лечь костьми, лишь бы бункер продолжал жить. Мы просчитались. Жестоко просчитались. Кошкин ушел в лучший мир, не увидев заката своего детища. Я вижу, и больше всего на свете мне хочется умереть. Я все потеряла. Ничего не осталось. Только разрушенное убежище, заляпанное кровью и дерьмом. Чего ради мы выживали эти годы? Чтобы стать страшными тварями? Я не хочу такой судьбы. Я хочу остаться человеком!
        Женщина сорвалась в крик. Ее голос, полный смертельной муки, заплясал эхом по углам, рассыпался на миллионы отголосков.
        Женя сидел у кровати в углу, стараясь не касаться заляпанного мутной слизью покрывала, под которым недавно лежала Соня.
        - Ты пока еще жива. Быть может, не все потеряно, - невнятно сказал мужчина, протягивая Марине руку.
        - Нет. И ты прекрасно знаешь, что со мной станет. Я тебя умоляю - беги отсюда… Спасись. Я не хочу, чтобы ты видел, как я теряю разум, - прошептала начальница бункера, прижимаясь щекой к его пальцам.
        - Мне некуда идти. Все равно я медленно умираю. Радиация сжирает меня изнутри, мои дни сочтены. Я останусь с тобой до конца, как не смог остаться до катастрофы, - медленно выговорил Хохол. Силы его покидали.
        Марина поцеловала грязную, покрытую шрамами ладонь.
        - Я по-прежнему тебя люблю. - Женщина села. В тусклом свете последней лампочки ее лицо, белое, заплаканное, казалось мертвым. Запавшие глаза, обведенные синевой, сальные волосы, спутанные, грязные. Искусанные до крови губы.
        Хохол обнял ее, и они сидели в тревожном полумраке, не говоря ни слова. Да и ни к чему были слова в рухнувшем мире, на потонувшем корабле последнего убежища.
        В мире, где обесценились понятия, где исчезла половина слов, добро и зло причудливо перемешались, сплелись между собой в запутанный клубок, слова больше не значили ничего. Ценились поступки, жесты, и порой для спасения было достаточно вовремя протянутой руки, ободряющего тепла, которое спасало от боли, лжи и непрекращающегося кошмара. Почему человек понял это лишь теперь? Да и понял ли? В большом метро, где за каждые несколько метров жизненного пространства шла ожесточенная грызня, было ли место надежности, спокойной, нерушимой дружбе и взаимопомощи? И остались ли в перевернутом мире эти понятия?
        До катастрофы мало кто осознавал, как важно было почувствовать, понять, когда человеку нужна помощь. Когда чья-то ладонь на плече спасала от беды. И редкие люди обладали бесценным даром явиться вовремя. А большинству было все равно. Толкни слабого - удержись на вершине. А им, несчастным, опустившимся, как никому иному требовалась поддержка. Надежное плечо и крепкая рука, способная вытащить из водоворота неприятностей. Даже не совет, не помощь - осознание того, что рядом есть тот, кто не отвернется никогда. Люди перестали это видеть. «Каждый сам за себя!» - гласила житейская мудрость. И вскоре цивилизация лжи, всепоглощающего безразличия и мировой ненависти скатилась в пропасть.
        Год за годом, день за днем, ежеминутно, не прерываясь ни на секунду, Марина и Григорий Николаевич воспитывали в детях, в новом поколении сострадание, терпение и доброту. После того, как все наладилось, заместитель начальника и помыслить не могла о репрессиях. Однако эксцессы случались. Но тогда Алексеева и Кошкин взяли себе за правило судить и наказывать не человека, а лишь его поступок. Это ценилось на вес золота, потому что до катастрофы неизжитая советчина, царившая в мыслях, осуждала личность в целом, а не его дела. Нет, Марина не была наивной идеалисткой, видевшей в людях только хорошее и даже у убийцы замечавшей добрые голубые глаза. Она отдавала себе отчет, что без железной дисциплины порядка в бункере не будет никогда, но следовала своим принципам. «Ты поступил плохо!» - вместо «Ты дурак!». Начальник и его заместитель научили ценить человека. В крохотном мирке, где все друг друга знали, установился порядок и доверительная теплая атмосфера. Несмотря на то, что на поверхности царили новые хозяева мира, несмотря на постоянные смерти.
        Здесь умели верить. Стараниями Марины, которая убеждала всех, не жалея сил, что все будет хорошо. Это казалось жестокой насмешкой - знающая правду, не надеющаяся на спасение Алексеева, понимавшая, что рано или поздно идиллия и коммунизм обратятся страшным кошмаром, учила детей улыбаться и искать лучик света в каждом темном и безрадостном дне. Пресекала сплетни, разгребала грязь, по уши закопавшись в чужие житейские беды. И продолжала сеять разумное и вечное. Не надеясь ни на что. Заместитель начальника бункера малодушно уповала лишь на то, что погибнет раньше, чем увидит начало конца.
        Она проиграла. Поставила все - и лишилась последнего смысла жизни. Сердце начальницы бункера обливалось кровью, когда она видела, во что превратились ее воспитанники.
        - Нет. Мне все приснилось. Это не может быть правдой, - шептала женщина побелевшими губами, прижимаясь щекой к плечу Жени.
        - Не вини себя. - Хохол ободряюще коснулся ее волос, будто прочитав мысли. - Ты сделала все, что могла. Продержаться в таких условия двадцать лет - это немалый срок. Даже в метро, где можно получить поддержку от соседей, погибали и уходили в небытие целые станции. В полной изоляции протянуть столько - это подвиг.
        Марина устало взглянула на него. Перед ней сидел старик, измученный жизнью, тяжело больной, и ей невыносимо было видеть любимого мужчину таким. Она помнила его молодым, статным красавцем, загоревшим под ярким крымским солнцем, с роскошной рыжей бородой, в которой еще не было так много седых нитей. Теперь же на лбу залегла тяжелая морщина, смуглая кожа посерела, обвисла, задорные карие глаза потухли. Зеленая камуфляжная рубашка висела на Жене мешком. Простреленная рука болталась на перевязи, грязные бинты с застывшими бурыми пятнами крови выглядели жутко.
        - Прости меня. Не уберегла. Не смогла. Ты знаешь, я всегда хранила тебя, я верила, что пока я люблю тебя, все будет хорошо, с тобой ничего не случится. Я верила, что пока люблю и оберегаю этих детей, моих детей, беда не коснется нас. Верила, что пока моя жизнь посвящена бункеру, он будет жить. Но она не стоит ни гроша. Что теперь мирозданию до моей любви? Я даже кровью не искуплю и не верну прежней жизни, - горько вздохнула Марина.
        - Ты не права. Все эти годы я с легкостью выпутывался из самых страшных передряг. Просто час пробил, наша жизнь не вечна, пора уходить. А ты живи. Вы - новый вид, новые хозяева этого мира, - обреченно улыбнулся Женя.
        - Надо было взять за правило остерегаться своих желаний. Я мечтала вернуться на поверхность - и я смогу это сделать. Теперь как полноправный обитатель мегаполиса. Кто знает, может, когда я мутирую, во мне сохранится хоть капля разума и я смогу вернуться в Мытищи? Но разве этого мы желали? Нет… Теперь я отдала бы многое, чтобы вернуть время хотя бы на год назад, когда ничто еще не предвещало беды. Мне больше не страшно. Просто больно, что мы все так бездарно потеряли.
        - У нас нет выхода. Прими как данность. Но я очень хочу умереть раньше, чем увижу, во что ты превратишься, - прошептал Хохол.
        Марина застонала и уткнулась лицом в грязную рубашку. По лицу женщины снова потекли слезы отчаяния.

* * *
        Через несколько часов Марина отважилась раскрутить вентиль и выглянуть в бункер, придерживая тяжелую дверь. Стояла гнетущая тишина, нарушаемая только ударами капель о бетон. Все системы убежища по очереди выходили из строя.
        Стараясь не шуметь, Марина добралась до лестницы, ведущей на нижний ярус, и посветила в отверстие фонарем.
        Снизу на нее пахнуло влажным бетоном, кровью и тухлыми яйцами. Но там уже было пусто. Твари ушли, им незачем больше было оставаться под землей.
        Справляясь с дурнотой, начальница погибшего бункера спустилась и осветила фонарем место катастрофы. Аварийная лампа погасла, и внизу царила абсолютная, гнетущая темнота и тишина. Полный мрак, не имеющий ничего общего с неясным сумраком ночной комнаты, опутывающий, липкий, душащий.
        По грязному полу растекались ручейки крови из растерзанных тел. Тонкий луч света выхватывал из тьмы знакомые, такие дорогие лица. Широко распахнутые глаза, в которых застыл ужас. Раскрытые в немом крике рты.
        Чуть слышный стон в тишине заставил Алексееву вскрикнуть. Кто-то повторял ее имя из дальнего угла.
        - Марина, Марина… - звал свистящий, нечеловеческий шепот.
        Женщина зажмурилась, не решаясь посмотреть, что там, в темноте. Фонарик прыгал в дрожащих руках.
        Наконец, начальница открыла глаза и решительно направилась на источник звука. В тусклом свете нескольких диодов Марина увидела лицо Вани.
        - Помоги… - прошептал он. На губах у мужчины запузырилась кровь.
        Алексеева судорожно сглотнула, выдохнула, сдерживая сердцебиение. Она видела, что Волкова уже не спасти. Он потерял слишком много крови, правая рука была обглодана до кости. Когда твари пожирали его, мужчина был еще жив и в сознании. На животе зияла рваная рана.
        Ваня попытался пошевелиться и застонал. Каждое движение причиняло ему невыносимую боль. А у Марины не было больше патронов, чтобы оборвать его мучения.
        Она сидела и смотрела на своего друга, на того, кто был с ней все эти годы, кто поддерживал и помогал, и понимала, что не может даже добить его. Никчемность и бессилие сдавили горло железными тисками, женщине не хватало воздуха.
        - По… мо… ги… - простонал Ваня, царапая ногтями пол. Струйка крови потекла по подбородку, потерялась в густой бороде.
        - Ванечка… - прошептала Алексеева. - Ваня…
        Мужчина потянул к ней руку, Марина сжала его липкие от крови, ледяные пальцы. Это последнее усилие далось Волкову с огромным трудом. Он захрипел и затих. Глаза закатились, потемневшие губы искривились и застыли.
        Женщина накрыла его руку своей ладонью, будто пытаясь согреть своим теплом.
        - Прощай, друг. Пусть тебе будет лучше в ином мире, - выговорила она и тихо побрела прочь.
        И только через несколько минут Марина поняла, что ее лицо мокрое от слез. Они катились безудержным потоком, смывая боль и грязь.
        Алексеева скользнула в пищевой отсек. Полки встретили ее пустотой. Ни одной банки тушенки. Начальница раздала все, до последней крошки. Не осталось вообще ничего. А желудок второй день сводило от голода.
        Перед глазами стояла ясная картинка, наполняющая сердце невыносимой тоской. Два дня до эпидемии, пять дней назад. Маленький мальчик лет семи сидит у стены в одном из секторов и горько плачет. «Я есть хочу!» - всхлипывая, повторяет он. Его сразу же поддерживают несколько голосов. В полумраке раздается жалобное, настойчивое: «Есть! Есть хочу!». Марина хмурится, разделяет между детьми свою порцию. Так же поступают все старшие. Чтобы продлить жизнь на несколько дней.
        «И самим стать едой», - невесело подумала Алексеева, закрывая дверь.
        В техническом отсеке надсадно завывал генератор, высасывая из цистерны последние остатки бензина. Пара часов - и он тоже встанет. Погаснут навеки лампочки, перестанет ухать фильтр и течь вода. Бункер с последними двумя выжившими исчезнет во времени, растворится в чернильном мраке, забытый, пустой, залитый кровью. И никто и никогда не найдет его…
        Сейчас темнота пугала Марину больше всего. Как в годы молодости ей страшно было идти по неосвещенным улицам, входить в комнату без света, так и теперь мрак давил, угнетал. И вместе с тем - пробуждал инстинкты. Нюх обострился. Зловоние сероводорода больше не било по ноздрям, зато отчетливо ощущался тяжелый запах свежей крови.
        Алексеева неожиданно для себя опустилась на четвереньки, принюхиваясь. Свежие трупы людей манили ее, разжигая аппетит. Женщина четко представила себе, как вопьется зубами в еще теплую плоть только что умершего Вани, насладится солоноватым вкусом крови…
        Марина взвизгнула. Ее заколотил озноб.
        - Я схожу с ума, я схожу с ума… - шептала начальница последнего пристанища, прижимаясь лбом к ледяному железу. Ей стало невыносимо жутко, ужас парализовал все тело. Это было новое, неизведанное ранее чувство - страх перед самой собой. Перед чужим, жестоким желанием хищника.
        Женщина поднялась с пола. У нее дрожали колени, ноги подгибались. Через большой зал она пробежала не глядя, оскальзываясь в алых лужах, масляно блестящих в свете фонарика.
        У лестницы Алексеева замерла, чувствуя, как волной накатывает головокружение. Женщина оглянулась на трупы товарищей и с трудом удержала себя от того, чтобы не броситься к ним, разрывая зубами свежее сырое мясо.
        Марина резко отвернулась и, не рассчитав расстояния, врезалась лбом в ступени. Боль отрезвила ее. Начальница бункера с воплем бросилась наверх.
        Дверь ее кабинета была чуть приоткрыта, на пороге стоял Хохол. Он придерживал замок рукой, нервно оглядываясь в сторону внешнего заслона.
        - Давай скорее! - поторопил он женщину.
        Наконец, Марина увидела то, на что тревожно смотрел Женя. В бункер медленно вползали твари - бывшие воспитанники убежища.
        Алексеева протиснулась в кабинет и повернула вентиль. Теперь последние выжившие были в безопасности.
        «Значит, возвращаются. Доедать. Пока отсюда лучше не высовываться», - подумала женщина, присаживаясь на пол.
        - Ты кричала, - сказал Хохол. - Что случилось?
        Марина опустила голову.
        - Мне страшно. Когда я увидела разорванные тела, мне захотелось их сожрать… Подойти, разорвать ногтями грудь и пить теплую кровь… - всхлипнула она, передергиваясь от жуткой мысли. - Обещай мне, что как только я начну мутировать, ты уйдешь…
        - Мне некуда идти. Я же сказал: надеюсь, умру раньше, чем увижу, что с тобой произойдет. Не хочу смотреть, как ты обрастаешь слизью. Мне осталось недолго. Так мучиться я больше не могу. - Голос мужчины звучал спокойно, но в нем чувствовалось неимоверное усилие, чтобы не кричать от боли.
        Женщина достала из сейфа небольшую коробочку с лекарствами и начала перебирать их, подсвечивая фонариком. Улыбнулась, когда нашла на самом дне последнюю ампулу обезболивающего.
        Через несколько минут Женя успокоился и затих, обняв колени здоровой рукой.
        - Может быть, не все еще потеряно? - жалобно спросила Марина, на мгновение вынырнув из своих раздумий.
        Хохол молча протянул ей руку. Алексеева положила свою маленькую ладошку сверху, сжала его пальцы.
        - У тебя рука липкая! Где-то испачкалась? - удивился мужчина.
        Марина вскрикнула и отшатнулась. Она точно знала, что ничего липкого в руки не брала. А это значит…
        - Нет… - прошептала женщина. - Нет!
        - Что? - тихо спросил Женя. В его голосе послышался скрытый страх.
        Начальница погибшего бункера забилась в угол, сжалась в комочек на холодном бетонном полу. Хохол хотел подойти к ней, обнять, но она оттолкнула его руки.
        - Не подходи! Я опасна, я мутант! Уходи отсюда! - закричала Марина, отворачиваясь к стене.
        На потолке замигала лампа. Хлопок - и свет погас. Кабинет погрузился во мрак.

* * *
        Через пару часов женщине стало плохо. Ее замутило, воспалившиеся веки заволокло пеленой. На окрики Марина не реагировала, только широко раскрытыми глазами смотрела в пустоту.
        Ей было больно. Поднялась температура, кости ломило, внутри как будто проехал каток. Алексеева физически ощущала, как ссыхается кожа, покрываясь липкой слизью, как болезненно деформируются суставы.
        Для нее, взрослой, сформировавшейся женщины, эти изменения стали настоящей пыткой. Казалось, тело выворачивается наизнанку, его жгло, как будто раскаленным железом, под ребра впивались тонкие спицы. Голову сдавливал ледяной обруч.
        Марина выгибалась дугой, металась по полу, пытаясь спрятаться от настигающей боли, то проваливаясь в полузабытье, то выныривая из мучительного плена, не в силах открыть глаза.
        Руки вытягивались, становились длиннее, пальцы срастались перепонкой, ногти росли толчками, твердели, заострялись. Белесая слизь пахла сероводородом, и этот преследующий, навязчивый запах никак не хотел выветриваться, пропитывая, казалось, все вокруг…
        Алексеева пришла в себя от собственного крика. Теперь он больше напоминал звериное рычание. Стянутая кожа давила на связки, не давала говорить, увеличившиеся зубы, особенно клыки, мешали выговаривать слова.
        Марина присела, открыв глаза. Женя смотрел на нее из темного угла, подсвечивая фонариком. Его лицо было белым от страха.
        - Пришла в себя? Ты еще здесь? Это ты? - торопливо спросил мужчина. Его голос задрожал и сорвался.
        - Я, - прошептала женщина, пытаясь сидеть ровно.
        Плечи сводило судорогой, спина выгибалась дугой помимо ее воли. Искореженный позвоночник отзывался дикой болью.
        - Женя, пристрели меня… - застонала начальница бункера, до крови прикусив губу.
        Безвкусная светло-красная жидкость, которая теперь текла по организму мутанта, закапала на подбородок.
        Хохол торопливо поднялся, вытащил из сейфа пистолет, который приметил раньше. Прицелился.
        - Прощай. Не мучайся больше, - спокойно сказал он и нажал на курок.
        Осечка. Патронов больше не было.
        - Пристрели меня… - всхлипывала Марина, корчась на полу.
        - Прости. Я не могу ничем тебе помочь, - тихо ответил Женя, отбросив в угол бесполезное оружие.
        Мужчина спрятался в темном углу, в свете карманного фонарика поглядывая на женщину. Ему было страшно. Страшно до одури, до икоты. И будь его воля - он бы бежал, бежал, не оглядываясь, прочь от этого проклятого бункера.
        Но Женя был слаб. Его измучила болезнь, он понимал, что не сможет пройти и трех шагов, более того, он едва в состоянии просто встать и удержаться на ногах. Как только он покинет этот кабинет, смерть, мучительная и страшная, мгновенно придет за ним. Твари разорвут его, сожрут живьем. Оружия у него не было. Последняя надежда - пистолет - оказался без патронов. Он не мог даже застрелиться, не говоря уж о том, чтобы отбиваться от мутантов.
        Так или иначе - мужчина знал, что ему не протянуть больше, чем трое суток. Вопрос лишь в том, насколько страшной и мучительной будет его смерть. Хохол предпочитал умереть от лучевой болезни, кашляя кровью, сгорая изнутри, чем быть съеденным голодными монстрами. И с таким монстром он был заперт в тесном кабинете.
        - Пронесет, пусть пронесет… - беззвучно умолял он, глядя, как на его глазах женщина, которой он симпатизировал в молодости, превращается в отвратительное чудовище.
        На полу у стены лежала уже не Марина. Перед ним была бестия, мутант из самых жутких ночных кошмаров.
        Похожее на скелет тело, вытянутое, почти прозрачное, с синими змейками вен, выступающими позвонками и суставами, острыми зубами и когтями, с сероватой слизью, капавшей на пол. И удушающий запах тухлых яиц, заполняющий кабинет.
        Женя с трудом поднялся, дернул заслонку вытяжки, надеясь, что вонь от монстра выветрится, хоть немного.
        В чернильном мраке и гнетущей тишине на мужчину волной накатывалась паника. Она сдавливала горло липкими лапами ужаса, мешала думать и дышать.
        Хохол часто вдыхал затхлый густой воздух, пытаясь унять бешеное сердцебиение, поминутно отирал со лба липкий пот. Холодные капли стекали по позвоночнику. Симферопольский люмпен-пролетарий, отчаянный забияка и гуляка Кольцевой, бесстрашный разведчик Коммунистической линии закрывал глаза от страха, не в силах унять дрожь.
        Наконец, он сумел уснуть, накрывшись с головой пледом Мити, боясь лишний раз вдохнуть.
        Женя проснулся спустя почти сутки от жалобного шепота, мало похожего на человеческий, который, казалось, заполнял собой весь кабинет.
        Марина, точнее, то существо, которое раньше было начальницей бункера, сидела у стены и шептала, раскачиваясь в разные стороны.
        - Я не хочу… Не хочу… Не хочу… - повторяла она.
        Хохол с трудом разбирал ее речь, больше похожую на стоны неясыти в ночном лесу.
        - Я не хочу быть монстром. Пусть все вернется. Я хочу быть такой, как раньше… - монотонно говорила женщина.
        Голос, негромкий, ставший выше, казался зовом из загробного мира. Женю передернуло.
        - Ты здесь? - прошептала Марина, глядя на мужчину в упор.
        Леденящий душу шепот, казалось, проникал в мозг, затапливал все внутри безотчетным страхом.
        - Здесь. Только помолчи, прошу тебя… - испуганно выдохнул Женя. И удивился, как тонко и жалко звучал его голос.
        - Не бойся. Пока не бойся, - заунывно пропела Марина. - Я себя контролирую. Но ненадолго. Пока еще я могу говорить и мыслить связно. Но мне трудно. Я не хочу сходить с ума…
        Интонации в голосе были просящими, похожими на нисходящее глиссандо. Сверху вниз. Сверху вниз. Они убаюкивали, как убаюкивает смертоносный холод: закроешь глаза и больше не проснешься. Хохол покачивался в такт этому маятнику звуков, плохо соображая, что происходит. Тело сковывал парализующий ужас.
        - Замолчи! - крикнул он, собрав последние силы.
        Как только мерное стенание стихло, к мужчине вернулась способность мыслить.
        - Что это за хрень? - тихо спросил он в пустоту. - Гипноз, что ли?
        - Бесконтактный, - негромко подтвердила Марина, изо всех сил стараясь сделать так, чтобы ее голос звучал нормально. - Я только поняла, что твари, в которых мы превратились, обладают способностью парализовать жертву. Что ты почувствовал?
        - Мне показалось, что мозги жидким азотом залили. Только страх и остался, - выговорил Женя, глубоко вдыхая воздух.
        - Возьми блокнот, вот, запиши все. То, что было с детьми и со мной. И ощущения, - пропела Марина.
        Вверх-вниз. И снова рассудок будто покрывается льдом. Мысли замирают, становятся тяжелыми, вязкими. Из всех эмоций остается только вселенская жуть, молчаливая паника, не дающая ни вздохнуть, ни пошевелиться.
        - Я запишу. Только больше не говори ничего… - пробормотал Хохол, забирая у женщины блокнот.

* * *
        Мысли путались, сбивались, их тугой неразборчивый комок, казалось, давил на череп изнутри. Голова взрывалась болью от каждой попытки пошевелиться. В тревожном полубреду, наполненном видениями, лейтмотивом звучала последняя разумная мысль: «Я не хочу сходить с ума!» Она билась, как раненая птица, оставаясь связующей ниткой, прощальным воспоминанием о прежнем мире.
        «Мы все разрушили и потеряли. Даже те, кто пытался сохранить зацепки, последние кусочки культуры, пропали, сгинули в этом безвременье. Я осталась одна. Я помню о том, что рядом со мной Женя, но он меня боится, и мне больно это осознавать. Я люблю этого человека. В молодости я верила, что любовь способна на великие подвиги. Но теперь понимаю, что это не так. Любовь ничего не дает. Она не может спасти в эпоху всемирной беды, не может защитить. Разве любовь спасет от радиации? Рассудок все равно меркнет, моя болезнь сильнее меня, и даже мое светлое чувство к Жене не поможет мне остаться человеком. Долой легенды о рыцарях, которые становились сильнее природы ради своих дам. Мир определяет физика и биология, естественные науки, а мы, историки, умерли страшно и бездарно, потому что верили в чудеса и средневековые сказки. Симпатии, привязанности… Что они теперь, когда мы мутировали в страшных тварей, остальные умерли от болезней и от лап собственных воспитанников? Мы с Григорием учили всех этих несчастных людей, что любовью они могут преодолеть все. Двадцать лет мы бессовестно врали в глаза. А мне в
наказание было суждено увидеть закат всего, что создавалось с великим трудом. Я увидела… К кому обратиться? К Небу, к Богу - или богам? Вы добились того, что хотели? Я каюсь, каюсь. Во всем не права. Везде ошиблась - я проклинаю себя и больше всего жалею о том, что не погибла, не осталась в кабинете в день Катастрофы, как моя дорогая Наташа, а выжила, строила новый мир, рвалась, цеплялась зубами за жизни доверенных мне людей. Почему так? Это расплата, возмездие за всех убитых, за погубленных мной во имя дела бункера.
        Мы верили в науку, спасающую разум от сумасшествия. И снова жестоко обманулись. Я всю жизнь провела в движении, постоянно стремилась к саморазвитию, обучала детей разумному и вечному. И что? Я умираю как человек, превращаюсь в кровожадную тварь и не могу удержать ускользающий разум. Постоянно говорю сама с собой, пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь из того, что знала раньше. И не могу…
        Я думала, что самоотдача, самопожертвование во имя великой цели выживания нас спасет. Я похоронила себя еще раньше, в тот самый день, когда услышала разговор Григория Николаевича в туннеле. И только теперь, на пороге ментальной смерти я понимаю, как была не права. И как истинны были суждения нигилистов. Не верить ни во что. Ничего нет. Есть человек - а кто он? Есть ли душа, вечная сущность? Я верила в мировой логос. Или Катастрофа уничтожила ноосферу, или этого всего никогда и не было. Будь природа человека бессмертна, я бы не лежала у стены, обратившись в чудовище, с трудом удерживая угасающий разум. Нет, в этом мире ничего не осталось. Мы одни - и мы пропали. Последние жалкие людишки доживают свои дни в метро, под землей, задыхаясь в испражнениях, выгрызая зубами кусочек жизненного пространства. А мы - умерли. Но возродились в иной ипостаси, реинкарнировали при жизни и стали новыми хозяевами постъядерного мира. Смешно - я боюсь самой же себя, а вместе с угасающим сознанием придет новая жизнь, иное восприятие. Сплошная философия. И даже «философы» будут нашими комнатными собачками. Хищные бобики.
Хи-хи. Если мне удастся удержать хоть какие-то остатки разума, я хочу дойти до Мытищ. Теперь у меня нет преград, огромный мегаполис принадлежит мне, а пришедшие туда людишки будут съедены!
        Мысли путаются. Все тяжелее связывать фразы. Я боюсь посмотреть на себя в свете фонарика. Мне жутко. Не хочу видеть то, что со мной стало. Чувствую, что кожа стала липкой и холодной. И больше совсем не больно, даже можно встать. Перед глазами пелена. В голове пусто. Мысли уходят. Я не хочу. Не хочу. Я не хочу быть монстром. Не хочу. Не хочу. Услышьте меня. Я не хочу умирать, я человек. Человек! Мысли будто липкие, склеиваются. Думать тяжело. Голова болит. Больше не удержу. Хочется есть. Очень хочется есть. Свежего мяса с кровью, чтобы оно еще трепыхалось в зубах. И теплой крови, вкусной, соленой крови… Человеческая - самая вкусная. Он здесь, рядом, человек. Его сердце бьется, он него пахнет страхом. Вкусный… Есть!»
        Сознание провалилось в черное, вязкое небытие. Разумные мысли ушли. Осталось древнее и вечное, как мир, чувство голода. Обоняние и слух обострились, с клыков закапала слюна. Марина села на задние лапы и начала раскачиваться из стороны в сторону. Леденящий душу протяжный полукрик-полустон эхом заплясал под сводами бункера.

* * *
        «Нет, нет, нет, пожалуйста, не надо!» - Мысли, тяжелые, чужие, медленно поворачивались в сознании.
        Тварь протяжно застонала, лишая сил к сопротивлению, приблизилась, раскачиваясь на тонких сухих лапах из стороны в сторону.
        Липкая слизь капала с ее морды вперемешку со слюной. В темноте белесые глаза с красными зрачками фосфорно мерцали, ловя отсветы фонарика.
        - Уйди, уйди! - шептал Женя, не в силах пошевелиться.
        Мутант снова завыл, но теперь к этому заунывному звуку примешалась скрытая агрессия. Внезапно сковывающий тело ужас уступил место решительности и ясности в мыслях.
        Хохол вскочил, бросился к двери и здоровой рукой попытался повернуть вентиль. Нет. Заело. Закусив губу от боли, он прижал колесо замка раненой рукой, чувствуя, как кровь проступает через бинты. Навалился всем телом. Нет. Колесо не поддалось ни на сантиметр.
        Женя чувствовал, как по спине стекает холодный пот. От ужаса подкашивались ноги.
        - Нет, пожалуйста, не надо… - всхлипывал мужчина.
        По его лицу покатились слезы бессильного страха. А тварь все продолжала завывать. Женя повернулся к мутанту лицом, вжавшись в дверь.
        Бестия бросилась на него.

* * *
        Марина очнулась, сидя на полу, ощущая на губах привкус крови. Облизнулась. Посмотрела вокруг себя. Сознание возвращалось рывками, бессвязный кисель мыслей услужливо затирал события прошедших минут. Или часов? Или дней? В мире, где не было больше времени, это не имело значения.
        Желудок наполняла приятная теплая сытость. Мучительное чувство голода улеглось, а вместе с ним монстр на время был вытеснен разумным существом.
        Женщина дотянулась до фонаря. Маленький металлический цилиндрик выскакивал из пальцев. Алексеева с трудом нажала кнопку.
        В неясном свете она увидела Хохла, лежащего у двери в луже крови. Мужчина был еще жив, его веки вздрогнули, когда на лицо упал трепетный лучик.
        Марина закричала. До нее постепенно доходило произошедшее.
        - Нет, Женя, нет! - вместо отчаянного вопля изо рта вырвался гипнотический вой твари. Связки не слушались. Фонарик упал из онемевших пальцев и покатился по полу. В кромешной тьме островок света заплясал по кровавым лужам на полу.
        Хохол открыл глаза. В них застыл беспредельный ужас, дикий животный страх загнанной жертвы.
        Из растерзанного живота текла бурая густая кровь. Теплый живой пар поднимался в холодный воздух.
        Мужчина попытался отползти, но не смог. Обгрызенные почти до костей ноги висели жалкими обрубками.
        - Женя, Женя! - стонала Марина, на четвереньках подползая к нему.
        - Уйди, уйди… - хрипло шептал Хохол, повторяя это как молитву, как заклинание.
        Он скорчился от боли на полу, на губах вздувались кровавые пузыри. По лицу текли слезы ужаса.
        - Нет, не умирай, не надо! - шептала Марина, раскачиваясь из стороны в сторону. Ей хотелось зарыдать, но глаза нового монстра не были приспособлены для слез. А вернувшееся сознание продолжало страшную пытку.
        - Уйди… - застонал Женя, тщетно пытаясь приподняться. Его лицо исказилось неслыханной мукой, смешанной с диким страхом.
        Женщина смотрела на страдания своего любимого человека и медленно осознавала: монстр, в которого она превращалась, сожрал того, за кого она не задумываясь пошла бы и в огонь и в воду.
        Алексеева медленно подошла, склонилась над Женей.
        - Если сможешь - прости меня, - усилием выговорила она, коснувшись холодными липкими губами его лба.
        Хохол заскулил от ужаса, зажмурился.
        - Уйди, уйди, уйди, - как заведенный, повторял он.
        Марина подняла руку, превратившуюся в когтистую лапу, и точным ударом перерезала мужчине горло.
        Женя дернулся в предсмертной агонии и затих, ткнувшись лицом в пол. Теплая кровь оставляла на бетоне красные лужицы, блестевшие в тусклом свете фонаря.
        Алексеева отползла в угол и скорчилась там, застонав от безысходности. Ей было страшно и горько. Безумное чувство вины - человеческое, осознанное - мучило ее, разрывало изнутри. Если бы в пистолете были патроны…
        «Как глупо, как бездарно все ушли. Разве так мы должны завершать земной путь? Я кровожадный монстр. Я больше не человек. Бедный, бедный мой Женя. Зачем, какими путями его занесло в этот бункер? Почему наши судьбы пересеклись так? Сколько лет назад мы познакомились? Не помню. Счет времени давно потерян. Как меняются люди, поступки. Когда-то Женя мне симпатизировал. И нам даже было неплохо рядом друг с другом. Потом безразличие. А я пронесла это чувство через всю свою жизнь. Думала, что он погиб в первые же дни, но мироздание распорядилось иначе. Сколько эмоций сменилось за короткий срок в пару недель. Я возненавидела его, когда он вторгся в налаженный мирок нашего бункера и разрушил его. Женя казался надменным и холодным со мной, но все же былое в нем всколыхнулось. А заканчиваем мы страшно. Он умоляет меня уйти, а я убиваю его, чтобы он не мучился. Разве кто-то мог подумать, что все кончится так? Мне больно. Мне дико больно, я хочу умереть, не хочу быть тварью-людоедом. И хуже всего то, что это я, я его сожрала. Не спасла любовь, не спасло человеколюбие. Природа взяла свое. Человек - венец
природы… Глупость. Он - самая жалкая травинка у ее ног. Мы первые сломались. Пройдут года, и мир, прекрасный мир, который мы по глупости и из гордыни уничтожили, восстановится в своем прежнем обличье, с ним ничего не станет, он переживал и не такое. Предвечный, огромный мир. Человек, страшный рубец на его теле, червь, возомнивший себя вершиной мироздания, канул в небытие. Так исчезли мы, так исчезнут последние выжившие. И неизвестно, кому повезло больше. Я погибаю как человек и становлюсь новым видом. Я способна к размножению, мои потомки займут свою биологическую нишу. Люди метро никогда не выйдут на поверхность. Так или иначе, они - замкнутая популяция, изживающая сама себя. Радиация, мутанты, природные условия сделают свое дело. Их не будет. Зато останусь я. И больше всего на свете жалею, что на мою долю выпала эта сомнительная честь. Я не хочу. Смиряюсь, покоряюсь, но не хочу. Мне жаль, что я не смогла попрощаться с Женей. Провела последние его минуты с ним - и не простилась. Но больше всего меня пугает то, о чем я догадалась лишь сейчас. У меня будет ребенок от Жени, его малыш. Мне страшно от
мысли о том, кто у меня родится. Что это будет за тварь? И как мы - новый вид - ухаживаем за потомством? Как он будет выглядеть?.. Что мне делать? Что мне делать?!»
        Мысли текли медленно, с усилием пробиваясь через навалившуюся усталость и апатию. Марина лежала на боку у стены, прикрыв глаза. Наконец она нашла в себе силы встать, отодвинуть от двери остывшее тело и дернуть колесо вентиля. Оно поддалось только с третьего раза. Это и погубило Женю. Заевший, не смазанный замок стоил ему жизни. Только жизни ли? Мужчине от силы оставалось три дня. Смерть пришла к нему быстрее. И страшнее. А была ли теперь разница?
        Пальцы не слушались. В голове все путалось, думать связными предложениями стало непосильной задачей. Женщина взяла со стола ручку. Писать оказалось сложно. Буквы выходили кособокие, то сбивались в кучу, то растягивались на всю строку.
        «День третий мутации. Я стала опасна для человека. Руки не слушаются. Сохранить разум невозможно. Я мутант. Только что я сожрала своего любимого мужчину. Не могу больше писать. Я чудовище. Если этот блокнот попадет в руки человека. Обращаюсь к тебе, друг и читатель. Нас много. Мы новый вид. Скелеты, покрытые слизью. Любим человечину. Услышишь мертвенные стоны - беги, иначе будет поздно. Простите меня, люди. Прощай, последнее пристанище. Бункер Московского гуманитарного института. Январь 2034 (июль 2033 по старому календарю)».
        Марина захлопнула блокнот. Вытащила из ненужных больше штанов ремень и обвязала вокруг пояса. Засунула записную книжку под него и пару раз дернула для верности. Если и выпадет, то не сразу. Надела на шею свой талисман, с которым пообещала себе не расставаться никогда, - ключ от мытищинской квартиры на тонкой металлической цепочке.
        Женщина чувствовала, как медленно и неотвратно уходит сознание. Ей казалось, она стоит на краю черной пропасти, которая растет и ширится под ногами, готовясь проглотить, растворить последние крохи мыслящего «я» во мраке. Алексеева тяжело вздохнула. Кем угодно, но человеком она уже не была. Марина последний раз взглянула на Женю. Его лицо застыло в посмертной гримасе ужаса.
        «Теперь это наш удел - сеять кошмар среди таких, как он. Среди сапиенсов, которые уничтожили мир. Дожили, доигрались…» - тоскливо подумала начальница погибшего бункера.
        - Ненавижу вас. Ненавижу вас всех! Погубивших этот мир! Не мы этого хотели! Мы хотели жить, любить, видеть солнце над головой, а не вонючие казематы бункеров и своды метро! Будьте прокляты, убившие цивилизацию! Теперь мы, мы хозяева нового мира! Прячьтесь в метро, монстры вышли на охоту! Мы раздерем вас в клочья, люди, сожрем, если вы встанете на нашем пути! Ненавижу!
        Полный невыносимой боли крик, стон хищной птицы огласил своды мертвого убежища. В нем была скорбь всех погибших в последнем доме выживших.
        Марина решительно вышла за порог и захлопнула тяжелую дверь. Она стояла в кромешной тьме, а запахи, доносившиеся с поверхности через распахнутый настежь люк, манили ее, тревожили, звали. Разум уступил место инстинкту. Сознание последний раз плеснуло тоской и несправедливой обидой и скатилось в бездну тлеющей искрой.
        Бестия опустилась на задние лапы и неторопливо направилась к вновь обретенной свободе…
        
        Глава 15
        Мытищи
        Марина проснулась в своем кабинете. Над головой тускло светила лампочка, на столе, возле папок с документами стояла большая жестяная чашка чая. Часы на стене показывали десять утра.
        «Часы? Чай? Свет? Какого черта? Что происходит?!» - испуганно подумала женщина. Опасливо взглянула на свои руки. Нормальные, человеческие руки с розоватыми полукружьями ногтей.
        Алексеева потянулась и вышла в бункер. Охранник поприветствовал ее радостной улыбкой. Дежурный у внутренней двери помахал ей рукой.
        - Леша? - удивилась женщина. - Тебя же «философы» съели!
        Парень улыбнулся и еле удержался от того, чтобы покрутить пальцем у виска.
        - Тьфу, сплюньте, Марин Санна, нельзя так шутить! Нехорошо! - отозвался он.
        До женщины потихоньку начинало доходить.
        - Скажи, Лешенька, а Хохол, есть у нас тут такой? - осторожно спросила она.
        - Какой Хохол? - удивился парень. - Нет у нас таких. Да и вы ж сами клички не приветствуете! Просите по именам называть. Илюшку вон носатым обозвали, так он драться полез, а вы разнимали!
        - Илюшка… так он жив? И Костя жив? - тихо переспросила Марина.
        - Марин Санна, вы чего? Кошмары, что ли, замучили? Так это вы в экспедиции точно дряни какой-то надышались, когда у вас фильтр сломался. Вы чайку попейте, и все будет окей! - Паренек широко улыбался, совсем не досадуя на то, что женщина приставала к нему с откровенно глупыми вопросами.
        - А Петя… Петя? Где он? - Ответ на этот вопрос Марина боялась получить больше всего.
        Леша условно стукнул три раза, и из-за гермодвери появилось знакомое лицо в очках. Редкие кудрявые волосы, проницательные зеленые глаза, грустная улыбка.
        - Мариш, проснулась. Доброе утречко. Что-то ты после вчерашней экспедиции как легла сразу, так добудиться не могли. Ты в порядке? Я тебе чаю на столе оставил! - радостно затараторил Петр Васильевич, делая шаг ей навстречу.
        - Петенька… Петя! - Марина уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала.
        - Ты чего? - встревоженно спросил мужчина, поглаживая ее по голове. - Что с тобой?
        - Мне приснилось… такое приснилось… - всхлипывала Марина.
        - Чего приснилось? - тихо спросил мужчина, усаживая ее на ступеньки.
        - Кошмар, это ужасно, ужасно… - заместитель начальника бункера не могла связно говорить.
        - Ну-ну. Рассказывай, - потребовал Петр, отправляя Лешу за дверь, сменить его.
        - Мне приснилось, что все наши детки вдруг стали мутантами, они сожрали всех старших… Андрей не выдержал, у него сдали нервы, он застрелился, Люба увидела свою младшую дочку съеденной и умерла от сердечного приступа. А до этого меня поймали разведчики с Фрунзенской и побили, требовали рассказать, где бункер, а потом мы с Хохлом и Митей спасались от мутантов из Москвы-реки, нас вышли спасать наши ребята, монстры сожрали Мишу. Хохол устроил бунт, дети заперли нас в кабинете Андрея, угрожали автоматами, а потом Костя убил Илью, потому что он тоже превращался в страшную тварь, Ксюша умерла в коме, Лешу съели «философы», и тебя тоже… - бессвязно шептала Марина, задыхаясь от пережитого кошмара.
        - Тише, тише. Это сон, все хорошо. Ты переутомилась. Вчера вы столкнулись с мутантами в районе Ленинского проспекта, это какой-то новый вид, видимо, из канализации выползли, в какой-то тине, противные, мы «химзу» вашу потом часа два отмывали от этой мерзости. Ты сломала фильтр, когда упала, наверное, чем-то надышалась, но Людмила сказала, что все в порядке, - успокаивал женщину Петя.
        - Андрей не убил Люду?.. - всхлипнула Алексеева.
        - Тебе все приснилось. Паценков никогда не поднимет руку на жителей бункера.
        - А Ванька у меня на руках умер… - зарыдала Марина.
        - Ну-ну, чего ты! Волков сейчас занимается с детишками, рассказывает про Маркса и всемирный коммунизм, у него все хорошо. После экспедиции он быстро оклемался, в полной боевой готовности, - улыбнулся Петр, прижимая женщину к себе.
        - А Сонечка, дочка Васи и Любы? С ней все в порядке? - тревожно спросила заместитель начальника бункера.
        - Конечно, в порядке. А что ей сделается? Мариш, прекращай волноваться. У нас закрытый бункер, никакой угрозы нет, только тем людям, которые ходят на поверхность. Дети занимаются своими делами, никто никуда не денется, - спокойно ответил Петя.
        Марину била крупная дрожь.
        - Изоляция. Стены бункера станут казематом, - чуть слышно прошептала она.
        - Ты чего? Все хорошо. Это же наше убежище, наш дом! - улыбнулся мужчина, ласково целуя женщину в макушку.
        - Так, значит… И Хохла не было? - тихо спросила Алексеева. Эта мысль не давала ей покоя.
        - Кто это - Хохол?
        - Женя Иваненко. Из Симферополя…
        - Ты с ума сошла, как может мужик из Симфера оказаться тут, после того, что было? Я думаю, что Крым теперь остров, оттуда в Москву никак не попасть. Зря ты опять думаешь о нем. Только, вроде, успокоилась и забыла.
        - Значит, я не сожрала его. Не превратилась в бестию. Не мутировала, - выдохнула Марина.
        Потихоньку до нее доходило, что все случившееся с ней было лишь кошмарным сном. Ничего не произошло. Обычный ночной кошмар. Бункер жив, все хорошо, все дети на месте.
        - Сон… Просто сон… - прошептала женщина, опуская голову Пете на плечо.
        Все хорошо. Все в порядке. Так, как должно быть.
        Марина встала и отправилась на второй ярус бункера. Там было шумно. Ваня только что закончил читать лекцию, и молодежь вовсю развлекалась, радуясь переменке.
        - Ванечка! - воскликнула женщина, бросаясь к нему.
        - Ты чего? - удивился Волков. Сдержанная заместительница обычно не проявляла таких бурных эмоций.
        - Ничего. Просто рада тебя видеть, - засмеялась Марина. Ей вдруг стало легко и хорошо.
        С улыбкой она оглядывала родные своды бункера, выкрашенные в казенный синий цвет, и никогда еще убежище не казалось ей таким любимым и желанным.
        - Крыша едет, дом стоит? - поинтересовался Ваня, широко улыбаясь.
        - Это точно, - радостно откликнулась Марина и пошла дальше.
        У стены на кровати сидела Ксюша, светлая, счастливая, а рядом с ней - Миша. Живой и здоровый. Широкоплечий, русый, с аккуратной бородкой.
        - Ребята, как же я вас люблю! - весело воскликнула Марина, обнимая обоих.
        Черновы, не привыкшие к таким бурным проявлениям симпатии, застыли с раскрытыми ртами, а женщина уже шла дальше. Ее глаза сверкали от счастливых слез.
        В техническом отсеке мерно гудели фильтры, шумели генераторы. Везде горел свет. Тусклые светильники в коридорах и несколько ярких ламп дневного света в зале. Никакого аварийного освещения. Все хорошо. Все хорошо.
        На нижнем ярусе бункера работала смена дежурных по плантации. Веселая, полная Люба Лозина обняла Марину, приветствуя.
        «Не было никаких транквилизаторов и измены Паценкова, не было Хохла и исчезновений детей, не было страшной мутации! Не было! Не было! Не было!» - Женщине хотелось закричать от переполнявшего ее чувства восторга.
        Все было так, как нужно. Все было по-прежнему.
        На верхнем ярусе ее встретил довольный Андрей, приветственно помахал рукой.
        - Спасибо за вчерашнюю экспедицию! Вы притащили много ценного. Проводку, если вдруг что-то станет с генератором, кучу целых лампочек. Склад забит под завязку, топлива полно, можно пока повременить с вылазками. Ты умница, Мариш! - сказал он, глядя ей в глаза.
        «Нет. Мне приснилось. Просто приснилось, что этот человек может пойти на измену. У него слишком искренние глаза, чтобы тайно меня ненавидеть!» - подумала Марина. А вслух спросила:
        - Андрей, а у тебя нет ко мне претензий?
        Паценков удивился.
        - Я же только что сказал - все отлично сработано. Ты умница! - повторил он.
        - Мне приснилось, что ты велел опаивать меня транквилизаторами, потому что втайне ненавидел меня и хотел избавиться, - решилась сказать женщина.
        - Что за глупости? Просто кошмарный сон. Ваша экспедиция затянулась, пошла не по плану, вы провели на поверхности почти сутки, без сна и без еды. Обычное переутомление. Не бери в голову. Ты же знаешь, я без тебя не справлюсь, - мягко сказал начальник бункера.
        Алексеева улыбнулась. Ей хотелось прыгать от счастья, воспарить, подняться под потолок от распирающего ее блаженства. Все оказалось просто кошмаром. Убежище продолжает жить!
        Женщина радостно засмеялась и снова пошла вниз, на второй ярус, где собирались на обед ее любимые дети.
        Сегодня ей предстояло вести урок пения, один из самых любимых в бункере. Дети собрались вокруг нее полукругом, и старшие, и молодежь.
        Возле синтезатора стоял Илья, горбоносый, особенной южной внешности, но, как и все дети, альбинос. С красными глазами и сорока зубами. Родной, до боли знакомый в каждой черточке.
        Рядом с ним - Соня Лозина, маленькая, шустрая, со смешными хвостиками, завязанными ленточками. Никита Иванов, курносый мальчишка, у которого на бледном лице виднелась россыпь сероватых веснушек. Лида Лозина, шестилетняя дочь Любы, хорошенькая девчушка, коротко стриженная под мальчика. Люда Шеина, ребенок восьми лет с огромными карими глазами и смешными кудряшками. Света Васильева, стройная взрослая девушка, которая очень нравилась Илье. После того, как жена Оганяна умерла, она возилась с его дочкой, годовалой Лилей.
        Они все здесь, никто никуда не пропадал. Разве можно, глядя в светлое, улыбчивое лицо Светланы, подумать, что она могла разорвать горло малышке, которую качает на руках? Разве можно представить Лиду с разорванным животом, закопанную на грядках? Нет, это все был кошмар, просто дурной сон, от которого нужно избавиться как можно скорее.
        «Я точно устала. У меня едет крыша!» - подумала Марина, разглядывая своих подопечных.
        Алексеева села за синтезатор, и стройный хор голосов огласил своды бункера.
        - «С чего-о-о начинается Ро-о-одина!» - старательно, чисто и звонко выводили ребята.
        Женщина перебирала под пальцами клавиши, из динамиков, чуть хрипя, лилась мелодия по аккордам.
        В какой-то момент Марине показалось, что она не слышит слов песни. Звуки сливались в многоголосый вой, и он шел по нарастающей. Сверху вниз. Сверху вниз. Тревожное, леденящее кровь глиссандо. Алексеева обернулась. Мелодия оборвалась под руками, так и не дойдя до конца.
        Откуда-то из вентиляции подул ледяной ветер, сильно запахло тухлыми яйцами. Лампы в последний раз вспыхнули в агонии и погасли, только в углу мигал красный аварийный маячок.
        Лица детей начали вытягиваться, усыхать, одежда рассыпалась прахом, и на обнаженных телах показалась омерзительная серая пелена. Света хищно облизнулась и прокусила горло лежащей у нее на руках малышке.
        Лида Лозина упала на землю, истекая кровью.
        С оскаленных клыков мутантов стекала слюна, острые когти были покрыты землей и слизью, страшные морды надвигались все ближе, высокие птичьи стоны гипнотизировали, завораживали. Глаза, светлые, с алой полоской зрачка посередине, светились в темноте.
        Жуткие твари закружились в сумасшедшей пляске. Женщина кричала, но не слышала своего голоса за разномастным воем. Ужасные пасти надвигались все ближе. Свет померк.

* * *
        Марина пришла в себя от собственного крика. Взглянула на свои руки. Отвратительная слизь и острые когти.
        «Неужели это был сон?!» - в ужасе подумала женщина. Острое чувство голода возвращало в реальность.
        Алексеева застонала от безысходности. Тревожащее, возвращавшее в прошлое видение больно ранило душу, настолько оно было ярким и близким.
        - Нет, я не хочу, не хочу… - застонала женщина, пытаясь удержать обрывки сна. И вдруг поняла, что не в состоянии воспроизводить человеческую речь. Звуки получались смазанными и бессвязными, внезапно истончившийся язык и увеличившиеся зубы не позволяли произносить осмысленные слова. Но разум - хоть и с великим трудом - Марине пока удавалось удерживать.
        Алексеева огляделась вокруг. Она пришла в себя на улице, в тени разрушенной эстакады Третьего транспортного кольца. Видимо, вчера - или прошло больше дней? - инстинкты привели ее сюда, к набережной Москвы-реки, на охоту. Тут женщина и уснула, а уже во сне сытый монстр на время утратил контроль, и сознание вернулось.
        Неподалеку поблескивали осколками на солнце синие стекла Москвы-Сити. Огромный офисный центр доживал свои последние месяцы под дождем и палящим солнцем. Искореженные перекрытия грозили обвалиться в любой момент.
        Наверху, где разрушенная крыша оползла вниз, сидела летучая тварь. Короткие лапы переходили в крылья и завершались внушительными когтями. Мутант вертел узкой головой, высматривая добычу.
        Марина встала на четыре лапы и медленно пошла к полуразрушенной эстакаде. По мирным временам она помнила, что по ТТК можно было добраться до Рижского вокзала, а оттуда - по прямой, через ВДНХ, до Мытищ.
        Монстр на крыше высотки заметил шевеление и взмыл в небо, истошно вереща. Алексеева, к которой вместе с сознанием вернулось чувство страха, метнулась к полуразрушенной будке в поисках укрытия.
        Тварь спикировала почти отвесно, острые когти нацелились на незащищенную спину. Спасения не было. Мутант мягко подхватил Марину в когти, не покалечив, и полетел наверх, где у него было гнездо.
        Женщина заскулила от страха, зажмурилась, мечтая лишь о том, чтобы сознание ушло. Нет. Сытая бестия на несколько часов была пересилена ярким сном и паническим ужасом.
        Летучий монстр бросил Марину в гнездо и зашел на второй круг. За несколько мгновений, пока он оглядывал свою территорию, женщина успела понять, что находится посреди нагромождения веток, разодранных на полосы рекламных плакатов, заросших буроватым мхом лиан. Дно этого скопления хлама устилал слой костей и черепов более мелких мутантов.
        «Кажется, мне предстоит разделить их участь. И к лучшему. Честно говоря, мне не хочется думать о том, кого я сожрала. Судя по тому, что во рту привкус резины, когти в крови и на них обрывки зеленого полотна, это был разведчик. Почему-то он не смог отстреляться. Кажется, я окончательно свихнулась!» - отрешенно и совершенно безразлично думала Марина, глядя, как монстр садится рядом, складывая кожистые крылья.
        Алексеева взглянула на него. Огромный. Раза в три больше человека. Острые стальные когти, вытянутая морда усеяна шипами, блестящими на солнце, видимо, ядовитыми. Из пасти сочится что-то зеленоватое, мутное. И похоже, запах сероводорода, исходящего от слизи на коже новых мутантов, его нисколько не отпугивает.
        «Значит, стоит проверить еще одно средство!» - подумала женщина, претворяя в жизнь придуманный ею способ.
        Она запела. Простую, незатейливую песенку, которую когда-то пела детям в еще живом бункере. Человеческие звуки воспроизводить не получалось, но голос звучал высоко, убаюкивал, гипнотизировал, пугал. Если раньше он был похож на стоны птицы, то теперь в него прибавились рычащие, угрожающие нотки.
        Глядя в огромные прозрачные глаза монстра, Марина продолжала петь. Тварь попятилась. В неживых, бесчувственных зрачках монстра блеснул страх. Мутант протяжно взвизгнул, взлетел и судорожно заработал крыльями, оставляя далеко позади свое гнездо.
        Довольно усмехнувшись, Алексеева перелезла через нагромождения веток и оказалась на крыше Москвы-Сити.
        Перед ней расстилался город. Знакомый с детства бескрайний мегаполис, ныне заселенный страшными тварями. Внизу, на месте бывших парков и скверов, раскачивались настоящие чащи. Скупая природа Москвы восстановилась, ожила и процветала, занимая новую экологическую нишу. Разросшиеся деревья достигали десятых этажей домов. В переплетении листвы не было видно света и солнца.
        Третье транспортное кольцо змейкой вилось между разрушенными кварталами. Верхние этажи многих домов развалились, нижние оплавились.
        По правую руку текла река. Черные воды маслянисто блестели на солнце, поглощая свет. Казалось, среди города разлилась полоска мазута. Темная гладь порой выстреливала пузырьками, различимыми даже с высоты пятидесятого этажа. Твари в реке обитали воистину огромные. И те скользкие, обрюзгшие мутанты, с которыми столкнулись Хохол и Митя, были, пожалуй, самыми маленькими представителями подводного мира Москвы-реки. Страшно было представить, что поднимается из глубин, когда заходит солнце.
        Вдалеке виднелся шпиль Останкинской башни. Покосившаяся, искореженная, но она выстояла, как корабельная сосна среди шторма. Где-то совсем далеко, едва различимый, виднелся полукруг отеля «Космос». Одно его крыло рухнуло, дорога к нему заросла непроходимым лесом.
        Марина оглянулась назад.
        А вот и родной квартал. Огромный университетский комплекс новой территории МГУ, симметричные корпуса, а посередине - блестящий темными стеклами куб Фундаментальной библиотеки. Дальше за ними на юго-запад - жилые кварталы в Раменках. Остовы высотных домов, вспаханный воронками бомб проспект Вернадского. Вдаль уходила прямая лента Мичуринского. Затерялось среди домов неприметное здание Гуманитарного института с осыпавшимися мраморными панелями и рухнувшей крышей, можно было даже разглядеть столбики вентиляционных шахт погибшего бункера… Среди буйства зелени во дворе спрятался НИИ экспериментальной фармацевтики, чьи сотрудники неосознанно продлили жизнь двум сотням спасшихся студентов и сотрудников - и погубили их всех. Чернели провалами окон девятиэтажки. Сколько судеб свершилось в этих домах? Сколько горя и радости помнят они? Созданные людьми для людей, они пережили и создателей, и хозяев, оставленные бегущим под землю человеком медленно умирать под натиском природы.
        С крыши город казался игрушкой, разломанной руками капризного ребенка. Темные островки останков цивилизации среди буйства красок.
        Совсем рядом - казалось, можно легко коснуться, - возвышалось здание университета. Их надежда, последний огонек, поддерживающий жизнь и в убежище, и во всем большом метро. Красивая сказка про Изумрудный город, который не погиб и остался оплотом возрождения науки и искусства. Эта вера помогала жить. Помогала не свихнуться и противостоять страшному миру, где больше не было места человеку. Огромная сталинская высотка гордо высилась над Москвой, взирая пустыми глазницами окон с высоты Ленинских гор на изменчивый, непостоянный мир. Такая же, как раньше, только без стекол. Сохранился даже шпиль и звезда наверху.
        - Прощай, наша путеводная звезда. Сколько ты светила нам, еще до Катастрофы. Мы верили. Надеялись. Не отступали перед трудностями. И вот - мы уже не люди, но все равно не отступаем… - тихо обратилась в никуда Марина.
        Солнце приветливо мигнуло в разбитых окнах, запуталось в листве чащи ботанического сада МГУ. Мир по-прежнему жил. Радостный, светлый мир, искалеченный войной, он избавился от своего главного мучителя - хомо сапиенса, - и теперь торопливо залечивал раны.
        Марине стало горько до умопомрачения. Она вдыхала полной грудью ядовитый московский воздух, который теперь уже не был ей опасен, чувствовала, как ветерок холодит кожу, не спрятанную под резиной противогаза. Противоречивые, смешанные чувства переполняли ее, заставляли забыть на мгновения о погибшем бункере, о том, что все, кого она любила, погибли. Теперь женщина чувствовала лишь одно - несказанное единение с новым миром. Миром, который был погублен последней ошибкой человека. Миром, который мог принадлежать всем, а не только ей. Он встречал ее солнцем, ярким и горячим июльским солнцем.
        «Да и какая теперь разница…» - подумала Марина, опускаясь на четыре лапы. На сегодня копилка впечатлений была переполнена. Разбуженные свежим воздухом инстинкты вновь давали о себе знать.
        Последним осмысленным движением Марина поправила за ремнём бесценный блокнот и погрузилась в спасительную тьму.

* * *
        Алексеева пришла в себя ранним утром. Солнце еще не взошло, но за домами уже золотилась полоска зари.
        Интуитивно бестия держала верное направление. Марина огляделась вокруг и отметила, что скорость передвижения у твари немаленькая - меньше, чем за сутки, и то, видимо, с перерывами на охоту и пожирание пищи, она добралась с одного конца Москвы, из Раменок, в другой, до ВДНХ.
        Она забралась на металлическую скамейку бывшей автостанции, глядя, как рассветное солнце освещает умерший город.
        Алые блики расцвели на остовах междугородних автобусов, высветили полустершиеся буквы на расписаниях.
        «Москва (ВДНХ) - Мытищи. Интервал движения 15 - 20 минут», - гласило одно из них.
        В трепетный рассветный час чувства становились острее, ярче. То, что в суете дня забывалось за заботами, в короткое мгновение между днем и ночью ощущалось пронзительно и ясно. Невысказанные мысли, задвинутые вглубь рассудка философские вопросы, тяжелые раздумья, которые днем гонишь прочь. Мир медленно оживает после ночи, серая предрассветная мгла наполняется красками, солнце кистью невидимого художника раскрашивает небо и дома. И совершенно особенно ощущается красота и совершенство бескрайней вселенной.
        Марина чувствовала, как в груди волной поднимается старая боль, давно ставшая привычкой. Чувство безвозвратной потери затопило женщину, и сейчас она мечтала лишь о том, чтобы ее длительная агония закончилась. Последний глоток сознательной жизни, угасающий свет созидательного человеческого разума.
        «Я не хочу. Не хочу больше осознавать. Не хочу понимать. Почему именно я? Почему со мной произошел этот кошмар?! Сколько я всего видела. Сколько пережила. Почему я не смогла уйти как мои друзья - мучительно, но быстро? Каким провидением мне уготована смерть духа? Я предпочту ее смерти физической. Не хочу понимать, что я мутант. Не хочу знать, кого я жру ночами. Я не человек, и теперь мне кажется, что я никогда им не была. Сколько ошибок, безвозвратных потерь. За что мне это? За что я расплачиваюсь так?» - с горечью думала Алексеева, разглядывая в первых лучах солнца омерзительные руки, на которых несколько часов назад начали образовываться бугристые наросты.
        Женщина передернулась от отвращения к самой себе. Разве могло быть для женщины наказание страшнее - видеть, как ее тело становится жуткой оболочкой монстра?
        Взгляд Марины упал на покореженный остов автобуса. За осыпавшимся стеклом сохранилась табличка с номером «578». На этом автобусе она когда-то ездила каждый день. Пересаживалась на метро, пролетала под землей станции, завороженно глядя во мрак туннелей, махала рукой машинистам, шла по цветущему Ломоносовскому проспекту, наполненному гулом машин. Входила в любимый корпус Гуманитарного института, поднималась на восьмой этаж. Тогда в ее распоряжении была уютная кафедра, где в горшках стояли цветы, уютно булькал на тумбочке чайник. Улыбающиеся преподаватели заходили по утрам, здоровались и разбегались по аудиториям. Марина включала компьютер, доставала с полки толстую папку с документами и принималась за работу. Умелые пальцы быстро бегали по клавиатуре. Шел учебный процесс, гомонили в коридоре студенты, а потом все стихало - начиналась пара.
        День проходил быстро. В три часа - обед с лучшими подругами Анечкой и Наташей. Бесподобная еда институтской столовой. И молодая Валечка, спасшаяся в день катастрофы. Светлая, радостная, она то стояла на раздаче, наливая в тарелки ароматный бульон, то сидела за кассой. Каждый день она желала приятного рабочего дня, и подруги желали ей того же в ответ.
        А потом наставал вечер. Сменялся учебный поток, на занятия с работы спешили студенты вечернего отделения. Историки собирались в поточной аудитории, слушали лекции, поглядывая на часы. Уставшие после рабочего дня, но довольные встречей, они писали конспекты, изредка перешептываясь. В короткий перерыв между занятиями толпа вечерников валила в буфет, перехватить чашку кофе перед последней парой, и в очереди велись разговоры, слышался смех, обсуждались последние новости. Веселая, молодая Марина обычно рассказывала девочкам истории или делилась мыслями на тему очередного научного доклада. Занятия заканчивались поздно. Марина и подруги расходились по кафедрам, собирали вещи, проверяли помещения и гасили свет. Потом - грохочущий в туннелях метро поезд, невинная болтовня, перекрывающая шум вагона, снова автостанция ВДНХ. Маленький белый автобус с табличкой «578», Москва - Мытищи. Двадцать минут в пути, и вот - уютная двухкомнатная квартирка в спальном районе, горячий ужин, кружечка ароматного чая, иногда - беседы с родителями, заглянувшими в гости. Теплая постель, чистое, пахнущее свежестью белье, а утром
- новый круг.
        Как часто в этой простой, счастливой жизни зарождались сомнения, мелочные обиды и досада! Как трудно было вставать с утра, вылезать из-под теплого одеяла, раздвигать легкие шторы, ругая яркий солнечный свет. И как остро и мучительно стало осознавать это в бункере, когда вместо залитого солнцем парка взгляд упирался в бело-синие бетонные стены, а прежде нежные солнечные лучи стали смертельно опасны для неприспособленного жителя подземелий.
        Как порой надоедала тряска в метро, в переполненном вагоне! Полчаса под землей казались пыткой. Теперь, когда последние поезда встали, не доехав до конечной станции, глупый сапиенс оценил, насколько жалким и мелочным было его неудовольствие. Как стали цениться ненавистные порой люди и светлые теплые вагоны, способные домчать куда угодно за считаные минуты.
        Как иногда не хотелось идти пешком до работы по проспекту! В прошлом мире, где все доставалось легко и просто, не ценились простые, обыденные действия. Когда проспекты избороздили воронки взрывов, а за каждым углом и машиной мог прятаться кровожадный монстр, спокойная прогулка неторопливым шагом перешла в категорию недосягаемой, но такой желанной фантастики…
        Теперь всего этого не стало. Автобусы были искорежены взрывами и пламенем, истлели надписи с номерами, навеки погасло табло с расписаниями. Навсегда замерли машины в многокилометровой пробке, обрушились эстакады и мосты, завалило ветками и мусором туннели. Ветер унес яркие перетяжки рекламы, оборвал провода. Город заселили мутанты, которым ни к чему были остовы покореженных автобусов.
        И словно в последней насмешке мироздания, Марина увидела все это своими глазами, не через мутный плексиглас, не задыхаясь в резине, не скрываясь от монстров в тени домов. Она вернулась полноправной хозяйкой постапокалиптического мира. Вернулась - чтобы стать новым видом и не пустить в город человека.
        По сути своей животное, живущее в дикой природе, не кровожадно. И редкий зверь нападет на человека просто так. Такими были и твари мегаполиса. Они раздирали в клочья только тех, кто приходил на их территорию, пытаясь вновь отвоевать ее. И только теперь, запоздалым прозрением до Марины дошло, какую непростительную ошибку вновь допускает злосчастный хомо сапиенс.
        Монстры не были беспощадными и жаждущими людской крови. Они были сыты, в городе вполне действовал естественный отбор и непреложные законы эволюции. Но когда человек вторгался в их обиталище, пропахший ружейным порохом, начинавший стрелять издалека, они медленно зверели, и тогда горе-разведчики были обречены. По сути, город вновь захватила естественная флора и фауна, включились обычные механизмы, свойственные дикой природе. Просто теперь животные, населившие город, до неузнаваемости видоизменились, приспособившись к новым условиям. А человеческий социум вновь вернулся в первобытный строй, когда еще не было прирученных животных. Каждый доисторический человек понимал, что проще спрятаться от саблезубого тигра, чем раззадоривать его ударами палок. Хомо сапиенс, вершина мироздания, этого понять не смог. Выйди он в город с миром - возможно, что-нибудь пошло бы иначе. И тому примером - «философ» из университетского корпуса, который - как Марина запоздало поняла, - не тронул ее потому, что автомат она потеряла и попыталась говорить с ним, убеждая в том, что она ему не враг. И только это ее спасло.
        Но теперь человеку никто не поможет. И она сама, начальница ушедшего во мрак бункера, понимала, что без сожаления сожрет человека, который попробует посягнуть на ее жизнь. Теперь ее не мучило раскаяние. Люди виноваты сами. Это они погубили мир.
        Вряд ли мутант тронул бы ребенка. В верхнем мире не было места малышам, но интуитивно, на уровне инстинктов, Марина чувствовала, что если вдруг наверху окажется дитя, ни она, ни монстры пострашнее никогда не посмеют к нему прикоснуться. Это еще раз подтверждало ее догадки. Твари не тронут того, кто не посягает на их место жительства, не тронут невиновного. Но взрослые мужчины, которые пахли раздражающим тонкий нюх порохом, были добычей, которую нужно было поймать, разорвать и съесть. Это они сгубили прекрасный солнечный мир. И теперь пусть прячутся под землей, спасая свои жалкие жизни. Им нет места на поверхности. А те, кто посмеет думать иначе, будут жестоко наказаны.
        И в тот самый момент, когда Марина подумала о детях, она почувствовала шевеление внутри живота. А это говорило лишь о том, что ребенок - плод порочного зачатия, дитя сожранного тварью Жени Иваненко - подрастал, и скоро - если сознание окончательно не угаснет до этого момента - Алексеевой предстояло увидеть, кто у нее родится. Будет ли это человек или же отвратительный монстр, такой же, как она сама. Прошло около трех недель, и, если верить документам, найденным в лаборатории НИИ, спустя пару месяцев появится на свет новый монстр-мутант. «Или все-таки человек? Ведь его отец не употреблял пластохинон. Мироздание, боги, дайте мне сохранить рассудок, пока не увижу мое дитя…»
        Марина спрыгнула со скамейки и пошла вдоль дороги, размышляя.
        «Если припомнить события минувших дней, оказывается, что новый вид, в который мы превратились, самый приспособленный для жизни в мегаполисе. Это не эволюция, это мгновенная мутация под воздействием радиации. Слизь на коже спасает от солнечных лучей. Те звуки, которые теперь приходится издавать, гипнотизируют человека, он не может двинуться с места от страха. Они же до одури пугают всех остальных тварей. Примером тому - крылатый монстр: едва мне стоило запеть, он сбежал. Менее крупных мутантов, особенно тех, у кого хорошо развит нюх, отталкивает запах сероводорода. Они чувствуют опасность и никогда не увяжутся следом.
        Зрение обострилось. Я отлично вижу как днем, так и в темноте. Мозг быстро приспосабливается к изменениям, снижается эмоциональный фон. Это мы отметили еще тогда, когда о мутациях говорить не приходилось. Наши дети оказались более равнодушными. И судя по всему, у нас повышенная репродуктивная функция. Видимо, здесь задействован какой-то компенсаторный механизм. Так как мы новый вид, нужно скорее размножаться и занимать свою экологическую нишу. Мне думается, что ребенок родится через два - два с половиной месяца. Итого в сумме около четырнадцати недель. По сравнению с человеческим деторождением это бешеная скорость. Время покажет.
        Итак, мы хищники, отлично приспособленные к выживанию в условиях радиации. А вот еще одну мысль надо проверить. По идее, мы должны обладать даром звукоподражания, наподобие попугая…» - думала Марина, оглядывая широкий проспект, изрезанный воронками взрывов.
        Где-то вдалеке со скрипом закачалась вывеска одного из магазинов. Алексеева внимательно прислушалась и попыталась повторить звук. Точь-в-точь.
        «Отлично! Если напрячься, можно воспроизвести и человеческую речь. Так, попробуем!» - обрадовалась женщина.
        - «Ма-а-лень-кой ё-лоч-ке хо-лод-но зи-мой!» - по слогам попробовала произнести Марина слова незатейливой детской песенки.
        Человеческие звуки давались труднее. Тонкие губы, деформировавшиеся клыки, сдавленное стянутой кожей горло не были приспособлены для этого. Но слова получились раздельными. Так мог был спеть маленький ребенок, который только учится говорить.
        «Ну, держитесь, сапиенсы. Только суньтесь!» - с горьким злорадством подумала Марина.
        Она снова чувствовала голод. А это значило лишь одно - на некоторое время бестия возьмет контроль. Обостренные инстинкты твари более приспособлены для выживания. Удел Марины - мысль. Но больше всего на свете Алексеева боялась не очнуться. Отдать мутанту власть над рассудком. Каждый раз это напоминало погружение в мутную воду. Что там, в невидимой глубине? Удастся ли вынырнуть или судьба быть навеки похороненной под темной гладью?
        Но тогда уже будет все равно. Когда бестия возьмет верх, воспоминаний не останется. А значит, больше не будет больно.
        Марина закрыла глаза. Рассудок опустел, мысли стали вязкими, густыми.
        «Если ты меня слышишь, пожалуйста, дойди до Мытищ и уступи в последний раз!» - отчаянно взмолилась женщина, взывая к твари, внутри которой она теперь жила.
        Это было похоже на раздвоение личности, на прогрессирующую шизофрению, когда два существа, заключенные в одном теле, не контролировали деятельность друг друга. И только то, что в голове вместе разумного мировосприятия покачивался в такт шагам липкий кисель, не дававший остановиться и задуматься, спасало Марину от сумасшествия.
        «А ведь Григорий Николаевич первым начал превращение в мутанта! - настигло женщину внезапное озарение. - Организм у каждого устроен по-своему, и наш любимый начальник стал первым, кого затронули изменения. Он осознал, что скоро станет кровожадной тварью, и поспешил уйти, пока еще мог себя контролировать. Кошкин боялся, что жители последнего пристанища раньше времени поймут, какая судьба им уготована. Он верил, что все еще можно спасти. Григорий Николаевич, как всегда, опередил время. Это был его дар и проклятие. Если бы я поняла это на шесть лет раньше…»
        Хотя какая разница? Разве обитатели бункера могли избежать мучительной кончины человека? Алексеева и так сошла с ума. Мыслимо ли было раздвоиться, разлететься на части, разрывающие друг друга, несовместимые, пытаться отвоевать хоть несколько разумных минут у самой себя? Нет. Такого не бывало в разумном мире. А теперь… теперь все свихнулись, помешались, не отдавая себе отчета, кто они, зачем они здесь. И не было разницы, так - или иначе. Мысль - или бездумное существование зверя. В разрушенном, погибшем мире, где самоцель - выжить.
        «Просто в последний раз увидеть Мытищи. Мою квартиру. Пожалуйста, дай мне там оглядеться, рассудочно, в моем сознании. Я хочу помнить. Пожалуйста!» - мысленно попросила Марина, прежде чем провалиться под гладь черного небытия.

* * *
        Обычно тварь отпускала перед рассветом, когда за остаток дня и целую ночь она удовлетворяла свои потребности в еде. Так случилось и теперь. Солнце только восходило над городом.
        Алексеева тряхнула головой, справляясь с наваждением. Да, бестия привела ее туда, куда нужно. Видимо, какой-то контроль над перемещениями мутанта Марине удавалось удержать, иначе зачем ему нужно было покидать свою стаю, насиженное место, и тащиться невесть куда через весь город, перескакивая ржавые остовы машин, обходя воронки?
        Женщина улыбнулась. Это были уже Мытищи, ее любимый городок. Марина пришла в себя возле обвалившегося моста, пересекавшего железную дорогу, за десять минут ходьбы до ее дома.
        Справа зияла выжженная пустошь. Раньше там был завод, поставлявший космическое оборудование. Секретное предприятие, с КПП и входом по пропускам, стало первым объектом удара. От огромной территории с корпусами и цехами остались дыры воронок и оплавленные перекрытия зданий, согнутые безжалостной силой, скрученные в спирали. Вдалеке стояли остовы домов наукограда Королева, где жили сотрудники завода. Там целых зданий практически не было, все лежало в руинах. Вряд ли кто-то смог выжить после точного удара ракеты…
        Чуть дальше, в сторону Москвы, в мирные годы стояло предприятие «Метровагонмаш», поставлявшее вагоны метро, в том числе и для Метро-2. Как Марина предполагала, ему тоже досталось. Не так сильно, как ракетостроительному заводу, но внушительно. Раньше у проходной завода на постаменте стоял тяжелый танк времен Великой Отечественной войны. Ударной волной его, словно пушинку, сорвало с бетонной подставки и перевернуло на крышу. Так он и остался лежать, как жук на спине, кверху гусеницами, апофеозом Последней мировой.
        Почему-то эта простая и обыденная для выжженного ядерной войной мира картина повергла Марину в уныние. Этот танк всегда, с самого детства, казался ей той самой мощью, которую невозможно преодолеть и победить. Но и он был изувечен человеческим безумием.
        Алексеева отогнала дурные мысли. В любом случае - ее мечта сбылась. Спустя двадцать лет, пройдя через невероятные испытания, она вновь оказалась в родном городе. Марина перебралась через разрушенный мост и вышла к Конструкторскому бюро автотранспортного оборудования. Заводу досталось не сильно. На большом здании главного цеха вылетели все стекла, взрывная волна вогнула тонкие стенки ангаров. Прицельного огня по заводу не велось. Понимали, что, когда весь мир погрузился в хаос, предприятие, пусть даже выпускающее военную технику, уже никому не сможет навредить.
        Ближайшие к КБ АТО дома рассыпались на кирпичи. Много ли им было нужно - старые конструкции, возведенные еще во времена Советского Союза, не выдержали напора. Дом Марины был четвертым от дороги, проходившей мимо Конструкторского бюро. Издалека она увидела, что он цел, стоит на месте, как и раньше, только теперь окруженный темным лесом разросшихся деревьев.
        Женщина остановилась на обочине дороги, возле рухнувших торговых павильонов. Опытный глаз разведчика везде отмечал присутствие живых людей. Мытищи не погибли в огне бомбежки. Здесь, как и в столице, остались убежища, сохранившие жизни населения до сих пор.
        На обочине валялся фильтр от противогаза, совсем новый, не истрепанный ветром и палящим солнцем. Когда он забился, местный разведчик, недолго думая, бросил его себе под ноги.
        С машин, застывших на потрескавшемся асфальте, было снято все, что только можно снять, даже сиденья были вырваны вместе с болтами.
        К бетонным блокам ограды КБ АТО уходила едва приметная тропинка. В щель мог бы спокойно пролезть человек в полной сталкерской амуниции, а из-за забора открывался отличный обзор.
        Даже когда мир перестал принадлежать людям, эти эгоистичные существа продолжали оставлять на своем пути следы своего присутствия.
        Алексеева обернулась, в последний раз кинула взгляд на цеха Конструкторского бюро. Где-то в толще земли под ним теплилась жизнь. Эта мысль огорчила и обрадовала одновременно. С одной стороны, разведчикам грозила беда. Новый, незнакомый им мутант, способный воздействовать на психику, окажется неприятным сюрпризом для разведчиков. С другой, если у Марины, волей случая, родится человек, как злая насмешка судьбы, ребенок безвременно погибшего беженца Ганзы и начальницы канувшего в небытие бункера имеет призрачный шанс на спасение. Или же подвергнет мытищинских обитателей убежища смертельной опасности, если мутации вдруг проявятся позже.
        Погруженная в невеселые раздумья, женщина медленно пошла вдоль обочины.
        Марина хотела идти по шоссе, но поняла, что это станет не самым здравым решением. Через дорогу от ее дома раскинулась непроходимая чаща. Раньше там были посадки Университета леса, ровные ряды сосен и берез. Теперь же выросшие выше домов деревья пробили корнями тонкий асфальт и соединились единым массивом с тополями и кленами тихих мытищинских двориков. Дома по улице Попова оказались погруженными в буйство зелени.
        Алексеева пошла в обход, спотыкаясь на растрескавшемся асфальте. Подмосковные Мытищи уже стали частью природы. Старые микрорайоны города летом утопали в зелени. Они не были, как Москва, закованы в асфальт, поэтому единение с цветущей флорой настало быстрее.
        Порой в чаще мелькали неясные тени, раздавался скрежет металла, когда мутанты пробегали мимо машин. На верхних этажах девятиэтажек гнездились летучие твари, их истошные крики разрывали тишину.
        К Марине никто не совался. Видимо, ее теория про защитные механизмы оказалась верна.
        Алексеева прошла мимо детской площадки, на которой играла маленьким ребенком. На глаза навернулись бы непрошеные слезы - но бестия не умела плакать. Обескураженная, раздавленная морально, женщина присела на железный каркас скамейки, оглядываясь вокруг. На сырой земле отчетливо виднелись следы сапог. Скорее всего, разведчики были здесь совсем недавно.
        «И не страшно им соваться в чащу?» - зачем-то спросила саму себя Марина.
        В траве, возле следа от тяжелого ботинка, блеснула металлическая фигурка. Женщина наклонилась, и у нее в руке оказался маленький солдатик. Краска с него давно стерлась, винтовка отломилась. Видимо, разведчик бункера нес игрушку домой и потерял. Наверное, в полутемных коридорах у него есть дети и жена…
        Мучительная, горячая волна нечеловеческой душевной боли поднялась от груди. Марина подняла голову и завыла, застонала, выплескивая всю свою злобу и обиду в бездонное серое небо.
        Но город молчал, не желая приветствовать своего нового жителя.
        Алексеева долго сидела на одном месте, раскачиваясь из стороны в сторону, справляясь с горьким отчаяньем безвозвратной потери.
        Заросшие травой корпуса детского садика, утопающие в зеленом море качели и лестницы навевали теплые детские воспоминания. Какое это было время… Никто не мог подумать, что мир окажется таким…
        Наконец Марина нырнула под сень деревьев и оказалась у подъезда собственного дома.
        Все как раньше. Крашенная в серый цвет створка двери. За долгие годы краска растрескалась, осыпалась хлопьями, но на ней сохранилось неприличное слово, которое до катастрофы какие-то умельцы выцарапали гвоздем.
        Стекла дома осыпались, но на окнах первого и второго этажей сохранились фигурные решетки. Где-то трепыхались на ветру пластиковые жалюзи, чудом пережившие страшные двадцать лет разрухи.
        Женщина нерешительно протянула руку к двери, изо всех сил сжала отполированный множеством прикосновений металл и потянула. Дверь поддалась на удивление легко, почти без скрипа.
        «Неужели сюда кто-то ходил?» - мелькнула в голове усталая мысль - и погасла. Какая разница. Ходили - и ходили. Теперь ей нет до этого дела.
        Марина вспоминала, как, забыв ключи, она стучала палочкой в окно соседям, и они открывали ей домофон. Или сидела во дворе, на покосившихся теперь качелях с книжкой. В тени высокого клена была лавочка, почти по самое сиденье вросшая в землю. На ней она, будучи еще школьницей, впервые попробовала пиво… Сколько слез было пролито в этом дворике после неудачных расставаний. Сколько радости было пережито. Здесь, под окнами, грохотали мотоциклы друзей, пугая соседей, здесь ночами собирались компании, пили и пели под гитару. Всезнающие бабушки-соседки коротали дни, греясь на солнышке. Бегали по двору собаки. А в соседнем подъезде, в подвале, жили кошки. Их подкармливал весь дом.
        А сколько раз Марине в молодости хотелось съехать отсюда, снять квартиру в новом престижном районе! Как она радовалась, когда родители переехали в новостройку, оставив ей эти две комнаты, которые она знала с детства! Как глупо, как бездарно было потеряно время… Теперь женщина была готова отдать все на свете, чтобы вернуться в прошлое, когда дом не смотрел мертвыми глазницами окон, когда во дворе было радостно и шумно.
        Алексеева открыла дверь и нырнула в прохладу подъезда. Это напомнило ей жаркие летние дни, когда старый дом встречал ее живительной свежестью после раскаленного и пыльного асфальта.
        Здесь ничего не изменилось. Стены выкрашены в зеленый цвет, а поверху - полоска побелки. Двери в некоторые квартиры оказались открыты, но на площадках не было мусора. Казалось, дом все же не заняли мутанты, и здесь случалось бывать людям.
        На полу под ногами хрустели осколки стекол и каменной крошки. От времени стертые ступени осыпались, сгладились. Доски на перилах прогнили, рассыпаясь влажной трухой от прикосновений.
        На четвертом этаже все двери в квартиры были плотно закрыты. С них облетело дерево и декоративный дерматин, остались только железные остовы.
        В подъезде было темно. Листва деревьев, выросших почти вплотную, не пропускала солнечный свет.
        Наконец, Марина поднялась на пятый этаж. С замиранием сердца подошла к двери своей квартиры, прижалась к ней лбом.
        Деревянная облицовка, еще во время последнего ремонта пропитанная специальным раствором, сохранилась. Закрытая дверь хранила следы ножовки - кажется, квартиру пытались вскрыть, но так и не смогли.
        Алексеева с трепетом сняла с шеи ключ, с трудом удерживая его в деформировавшихся пальцах, вставила в замочную скважину и повернула. Механизм заедал, стоило больших усилий его повернуть. Наконец, замок поддался.
        Марина потянула дверь на себя. Несмазанные петли отозвались дьявольским скрежетом. Сантиметр за сантиметром женщина отвоевывала себе право войти в родной дом. Ее радовало только одно - после катастрофы в ее жилище никто не смог попасть…
        Здесь осталось все как прежде, во времена ее молодости. Шкаф с зеркалом до потолка, полки с продуктами, документы… Теперь все это было вывалено грудой на пол. Ветром и дождем в комнаты через разбитые стекла нанесло пыль, листья и прочий мусор.
        Марина прошла мимо зеркала, затянутого мутной пеленой грязи, не решившись оглянуться. Слишком страшно ей было увидеть себя такой, какой она стала.
        В маленькой комнате окно осталось целым. Тут все хранило память минувших студенческих лет. На кровати лежали подушки и мягкие игрушки. Женщина неосторожно задела одну из них, и она упала на пол, рассыпавшись на куски. Белой горкой вывалился похожий на несвежую мыльную пену синтепон.
        В углу - старое, пыльное пианино. Крышка треснула, обнажая пожелтевшие ряды клавиш. Алексеева осторожно коснулась одной из них. Нет. Ни звука. Фортепиано умерло, не пережило страшных лет.
        На полу возле шкафа была разбросана одежда. Марина вспомнила, как в тот страшный день, когда случилась Катастрофа, она долго выбирала, что надеть, выкидывая вещи на пол, чтобы потом, вечером их убрать.
        Вечером… Которому не дано было прийти. Женщина замерла среди комнаты, не смея нарушать вечный покой. Ей казалось, она стоит в собственной могиле, в мемориальном склепе, где когда-то, в день, когда на Москву обрушились мегатонны ядерных зарядов, была похоронена.
        Все замерло здесь, нерушимое, мертвое, хранящее давно забытое тепло прикосновений. И стоило тронуть хоть одну вещь в комнате - все осыплется пылью.
        С пожелтевшей фотографии на стене на Марину смотрело молодое, счастливое лицо. Серые глаза сияли, волосы свободно падали на плечи. Светлое бежевое платье было перехвачено ремнем на талии.
        - Это я? - тихо спросила Марина.
        Это была она. Молодая, радостная. Двадцать лет назад этот снимок был повешен на стену в комнате, чтобы дарить память… Но мог ли кто-то подумать, что память будет такой?
        Женщина опустилась на пол, не в силах оторвать взгляд от стены с фотографиями.
        С пожелтевших, выцветших от времени карточек на нее смотрели лица. Давно забытые - или хорошо знакомые? Вот снимок - она и Петя у корпуса университета. Солнечный день, улыбки на лицах… Все те же зеленые глаза и кудрявые волосы. Которые тогда еще не были седыми…
        Вот смотрит, как живой, Женя Иваненко. Он снят возле моря, загорелый, кареглазый. Совсем не такой, каким предстал перед Мариной в день их последней встречи…
        Наташа и Аня, подруги, самые хорошие, самые любимые. Светлые, красивые. Это фотография с празднования Нового года. А на столе - оливье и бутерброды с икрой. Бутылка шампанского.
        «Раньше мы не прочь были выпить бокальчик… Куда, куда все ушло?! И то, что казалось таким обыденным на праздничном столе, тот же оливье, от которого иногда воротили нос. Каким роскошным и желанным ужином он стал бы сейчас!» - горько думала женщина.
        А вот… Фотография на стене полоснула невыносимой болью по сердцу. Родители. Еще молодые и… живые. Что с ними стало? Куда забросила их Катастрофа? Выжили - или погибли, не мучаясь?
        Марине стало бесконечно горько. Захотелось кричать, кататься по полу в истерике, колотить руками стены.
        Женщина скорчилась на полу и завыла. Притупленные мутацией эмоции выплеснулись через край, затопили разум и сердце нестерпимой мукой.
        Алексеева не помнила, сколько пролежала так. Может, несколько минут, а может, часов. Когда она, наконец, нашла в себе силы встать, ее взгляд упал на зеркало. Марина зажмурилась, боясь взглянуть.
        Медленно она открыла глаза, протянула руку, стирая слой грязи. Из-за мутного, пыльного стекла на нее смотрела тварь. Жуткая бестия, наводившая панический страх на всех, кто попался ей на пути.
        Подернутые пленкой глаза блестели алым зрачком посередине. Спутанная шерсть, в которую превратились волосы, перекинулась на спину и проросла по позвоночнику тонкой полосой. Морду - теперь ее затруднительно было назвать лицом - покрывала сероватая слизь. Широкая пасть с множеством острых зубов, едва прикрытая губами. На подбородке запеклась кровь. Чужая кровь. Длинные конечности, вывернутые суставы, выпирающие кости, как у скелета. И во всем облике чувствовалась скрытая угроза…
        Марина отшатнулась. Ей стало плохо. Больше всего на свете она боялась увидеть это. Теперь начальница последнего пристанища застыла, осмысляя, и понимала, что это конец. Бестия позволила ей увидеть себя во всей красе. Теперь разум будет целиком заполонен животными инстинктами, и в нем нет места человеку. Женщина чувствовала, как окончательно и безвозвратно туманится сознание, перед глазами растекается тревожная дымка, и человек разумный уступает место мутанту, новому хозяину подлунного мира.
        Последним усилием воли Марина выбежала на балкон прямо через разбитое стекло. Полной грудью вдохнула воздух, наполненный дурманом свежей листвы и мокрой земли. Огляделась вокруг, в последний раз вбирая в себя воспоминания о родном городе, прощаясь с ним навсегда.
        Наконец она зажмурилась, зарычала и опустилась на задние лапы. Бестия подняла морду к небу и протяжно завыла, рассказывая о себе новому миру.
        Эпилог
        - Коль, постой. Ты слышишь? - Приглушенный противогазом голос прозвучал тревожно.
        - Чего? - Разведчик недовольно обернулся.
        - Ребенок плачет!
        - Слава, ты совсем свихнулся, что ли? Какие, нахрен, дети? На дворе ночь непроглядная, за окном монстры шарахаются, а тебе дети слышатся. Перегрелся? - фыркнул Николай.
        Двое разведчиков города Мытищи поднимались в заброшенную квартиру по растрескавшимся стертым ступеням, чтобы дождаться, пока с крыши соседнего дома улетит крылатая тварь и дорога станет свободна. За окном по подоконникам и листьям деревьев барабанил дождь, с костюмов химзащиты стекала вода, оставляя влажные дорожки на потрескавшихся ступенях. В Мытищи медленно приходила осень. Зарядили дожди, срывая вылазки сталкеров, подтапливая вентиляционные шахты и размывая знакомые тропинки. Начало октября встретило обитателей города холодом и ночными заморозками, сквозь пелену дождя не было видно мутантов, скрывающихся в остовах домов, вода смывала кровь и бурными потоками уносила путевые знаки, оставленные товарищами.
        Этот дом, окруженный непролазной чащей, давно стал пристанищем для многих экспедиций на поверхность. По счастливой случайности в нем не поселились монстры, и он был ближайшим к бункеру, расположившемуся на территории Конструкторского бюро.
        Вылазки в город, за железную дорогу, где чернели навеки застывшие вагоны электричек, обычно проходили бурно и тяжело. Мытищи намного быстрее, чем Москва, поглощались природой, поэтому и мутантов здесь расплодилось больше. Насаждения деревьев, скверы, окруженные кустами, превратились в непроходимые заросли, где самых отчаянных разведчиков подстерегали смертельные опасности.
        Из города обычно тащили одежду, технику и книги из многочисленных библиотек и школ. Последним рубежом, который становился почти непреодолимой преградой, была лесная полоса, вымахавшая из насаждений вокруг домов и небольшого парка вокруг городской больницы. Там, в вечной тени деревьев, расставляли ловушки гигантские пауки. Каждая ниточка их паутины была толщиной с канат. Прозрачные, невидимые в темноте, они опутывали тропинки своими смертоносными сетями. Стоило разведчику нечаянно задеть такую паутинку - можно было смело сочинять себе некролог. Нитка сворачивалась, и неудачник оказывался прикованным к месту. По прочности паутина не уступала медному тросу.
        Паук обычно появлялся сверху, его живот был закрыт чешуйчатыми пластинами, которые не пробивал даже «калашников». Единственным уязвимым местом были четыре пары глаз, но попасть в них не представлялось возможным.
        Сколько бесстрашных разведчиков погибли, перед смертью видя отвратительные жвала, покрытые липкой слюной… Но это не умерило пыла разведчиков. Экспедиции шли и возвращались. С потерями, с ранеными молодыми ребятами, стонавшими на самодельных носилках, наспех скрученных из курток и ремней, возвращались в родные убежища и бесшабашные смельчаки, искатели наживы, и умудренные опытом разведчики.
        Мытищи продолжали жить. Система из четырех убежищ, расположенных в разных концах города, успешно функционировала, разведчики держали связь, обменивали скудные товары местного производства, делились нажитым опытом. Но, как и везде, случись на КБ АТО беда, едва ли соседи пришлют на помощь вооруженный отряд. Пока бункеры справлялись. Скрытые под военными объектами, пристанища более чем полутора тысяч мытищинцев существовали, посылали экспедиции, сражались за квадратные метры жилого пространства.
        Первое из них расположилось почти у самого въезда в Москву, недалеко от метро Медведково, на территории бывшей теплоцентрали. На огромной площади, среди труб котельных поселились мутанты, однако они были сравнительно безопасны для людей.
        Второе убежище - «Метровагонмаш» - занимало огромное подземное пространство под заводом. Бывшие строители вагонов метро, простые обыватели, кому посчастливилось спастись в этом бункере, составляли почти треть населения близлежащего микрорайона, порядка пятисот человек.
        Третье - на территории военного городка и старой военной части. Совсем маленькое, не более чем на сто человек. Там власть крепко держали военные. Эта структура почти не выходила на контакт, полностью обеспечивая себя самостоятельно.
        И наконец, укрытие КБ АТО, большой бункер на триста человек, куда в день катастрофы успели спрятаться сотрудники бюро и жители ближайших домов.
        Именно им, автоконструкторам и обитателям стареньких пятиэтажек, выпала самая тяжелая судьба. Чтобы пробраться в город, им приходилось делать либо огромный крюк по шоссе, где практически не было возможности спрятаться от тварей, пикирующих с воздуха, либо пробираться через непролазную чащу, сражаясь с пауками.
        Еще одной большой неприятностью для жителей бункера КБ АТО стали разрушенные до основания дома от улицы Попова до их убежища. Как и на дороге, здесь негде было прятаться, а на крыше соседнего дома постоянно дежурила летучая бестия.
        Дом № 14, последняя целая пятиэтажка, стала их перевалочной базой. Здесь они оставляли излишки вещей, принесенных из города, и в бинокли разглядывали соседний дом, дожидаясь, пока мутант улетит на охоту, чтобы успеть проскочить.
        Соседство с крылатым монстром оказалось очень на руку разведчикам. Сама тварь на пятиэтажку не совалась - боялась поранить тонкие крылья об деревья, которые выросли значительно выше дома. Зато все остальные мутанты не решались показаться в зоне видимости бестии. Квартиры стояли целыми, в них никто не поселился, экспедиции из других убежищ сюда не доходили. Здесь, в штаб-квартире, как назвали свою перевалочную базу молодые ребята-разведчики, обычно было тихо и спокойно. Но не сегодня.
        Двое мужчин поднимались по лестнице, когда с верхних этажей отчетливо послышался детский плач.
        - Ну, слышал? - тревожно переспросил Слава, прижимаясь спиной к перилам лестницы.
        Николай торопливо кивнул, передергивая затвор.
        - Это чего? Кто там орет? Откуда тут дети?
        - Тихо ты! Поднимемся и посмотрим. Патронов хватит отстреляться, если что. Глянем, если мутант, то пересидим в квартире. Может, просто ветер в трубах воет, коммуникации-то каждый месяц обваливаются, мало ли. Давай за мной, только тихо! - потребовал Николай, осторожно ступая по стертым ступеням.
        На пятом этаже он резко остановился, и Слава налетел на него, едва не сбив с ног.
        - Что за черт? - тихо выругался мужчина. - Смотри!
        - Твою мать! Это как же так? - было видно, как у парня побелели сжатые противогазом щеки.
        Металлическая дверь была приоткрыта, и в замке торчал ключ.
        - Это что ж такое! Кто мог явиться сюда - в Мытищи - с ключом от квартиры? Такого не бывает!
        Разведчики замерли в нерешительности. Их, опытных, переживших многие опасности и ловушки разрушенного города, уже не пугали мутанты. Но сейчас что-то пошло не так. Торчащий в двери ключ нарушал все законы постъядерного мира, и бесстрашным разведчикам стало жутко. Если бы дверь была взломана, распорота стальными когтями, это было бы проще объяснить. Но то, что происходило на пятом этаже заброшенного дома, не укладывалось ни в какие законы логики.
        А за дверью продолжал надрываться ребенок.
        В голову разведчикам лезли самые невероятные версии. Вдруг туда пришла женщина-разведчик, бывшая хозяйка этой квартиры, и родила там ребенка? Но тогда как же маленький комочек дышит зараженным воздухом? И зачем ей это было нужно?
        Или кто-то явился в квартиру с малышом - но как тогда, опять же, он может плакать? Или его бросили там умирать?!
        Не сговариваясь, почти синхронно ребята шагнули к двери. Любопытство разгорячило молодую кровь, на мгновения пересилив инстинкт самосохранения. И все же интуиция настойчиво шептала: «Быть беде!»
        Николай заглянул в квартиру сквозь дверной проем, отстранив молодого напарника, дал знак молчать.
        В темной прихожей на слое пыли ясно отпечатались следы лап, намного крупнее, чем у человека, но, как и положено, с пяткой и пятью пальцами. На растрескавшемся линолеуме были видны следы когтей.
        Крик младенца стал громче. Ребенок рыдал за стенкой, за тонкой дверью ванной комнаты.
        Слава поднял голову и сдавленно охнул. На зеркале липкой застывшей слизью было написано: «Беги!»
        - Коля! - прошептал он. - Мне это не нравится…
        Опытный разведчик огляделся. В квартире явно ощущалось чужое присутствие. И незаменимое шестое чувство подсказывало, что в комнате кроется смертельная опасность.
        Тихо-тихо, едва ступая, Николай прокрался в ванную. На полу, завернутый в полусгнившую тряпку, лежал крохотный комочек: маленький мальчик с большой головой и широким подбородком, покрытый той же самой сероватой субстанцией, что была на зеркале. Не задумываясь, что делает, разведчик подхватил ребенка на руки, прижал к себе и бросился прочь.
        А из комнаты доносились гипнотические завывания, от которых кровь стыла в жилах…
        Николай увидел тварь, сидящую на задних лапах. Она раскачивалась из стороны в сторону, ее красные пульсирующие зрачки поймали взгляд Славика. Парень стоял, завороженный, и на его лице не отражалось ничего, кроме парализующего ужаса. Глаза остекленели, руки, уже не повинуясь юноше, опустили автомат.
        Голову Николая будто сдавило тисками. Мысли стали тяжелыми и неповоротливыми, разум затягивала вязкая трясина безразличия. И вдруг на бесстрашного разведчика накатилась жуть. Задрожали колени, сердце зашлось в бешеном галопе, плексиглас мгновенно запотел. Мужчина замер, прижимая к себе ребенка. Он понимал, что это конец. Звуки, которые издавала бестия, лишали воли к сопротивлению, парализовали страхом.
        И вдруг замолчавший было малыш на руках заревел с новой силой. Его крик разорвал завораживающую песню смерти. Мутант утих, неотрывно глядя на ребенка, и в его глазах медленно проступала осмысленная, человеческая боль.
        - Спа-си… его… - по слогам, с огромным трудом, но вполне осознанно прошептал монстр, протягивая лапы к Николаю.
        Двое мужчин замерли, не в силах двинуться с места. А мальчик всё надрывался в плаче.
        Бестия бросилась на Славу, распорола ему плащ химзащиты на ноге, чуть задела плоть и тотчас отскочила. Боль мгновенно отрезвила парня. Он заорал и за рукав дернул напарника к выходу из квартиры.
        А тварь уже утратила способность мыслить. Она бросилась в погоню, рыча и урча, и в ее намерения явно входило поужинать разведчиками.
        Николай и Слава влетели в квартиру этажом ниже и захлопнули хорошо смазанную дверь. Провернулся закрывающийся изнутри замок. А снаружи металась бестия.
        Ее гипнотические вопли слышались в квартире, лишали сил и разума. Мужчины вместе с ребенком спрятались в ванной и закрылись на шпингалет. Так было почти не слышно ужасных звуков. Так было не страшно…
        - Что за черт?! - выругался Николай, отдышавшись. Сердце продолжало бешено колотиться в груди, глаза заливал липкий пот.
        Мужчина стащил с себя противогаз, в ноздри хлынул невыносимый запах сероводорода. Разведчик закашлялся и поспешил натянуть маску респиратора, которую достал из вместительного рюкзака.
        - Я не знаю, - чуть слышно выговорил Слава. От пережитого ужаса у него тряслись руки. - Кто это был?
        Николай вытащил из кармана кусок ткани и отер взмокший лоб.
        - Я ничего не понимаю. Мы с тобой разом свихнулись, что ли? Оно ж по-человечески говорило! Ты такое видел когда-нибудь? - мрачно спросил он.
        Страх медленно уходил, уступая место любопытству.
        - Оно сказало: «Спаси его». Пять лет в разведчиках хожу, а говорящих тварей еще не видел, - пробормотал Слава, отхлебнув из походной фляги.
        - Да фигня твои пять лет, я пятнадцать скоро с мутантами на короткой ноге, сколько их перестрелял, а такого не видел. Эта дрянь здорово на мозги действует. Может, глюки это, послышалось? Я думал, мы с тобой живыми оттуда не выберемся. Сильно она тебя? - спросил Николай, осторожно укладывая затихшего малыша на сложенную куртку.
        - Ерунда, завтра заживет. Меня боль отрезвила. В мозги будто клея налили, вообще соображать не мог. А еще воняет она, сил нет. И ребенка слизью заляпала. Сейчас задохнусь, - пожаловался молодой разведчик. - И кто же это у нас такой? Откуда он взялся?
        В свете фонарика Коля оглядел ребенка. На запястье малыша оказалась резинка, под которую был подоткнут тетрадный лист.
        «Сергей Евгеньевич Иваненко, октябрь 2033 по старому календарю», - гласила надпись.
        - И что это значит? - спросил Слава, рассматривая корявые, прыгающие буквы. Детсадовец написал бы красивее.
        Николай стащил с головы противогаз и заменил его респиратором.
        - Это значит, что в наших рядах пополнение. Мальчик Сережа Иваненко, который, непонятно как, появился в запертой мытищинской квартире, - устало ответил разведчик. - С каждым днем в этом поганом городе происходит все больше и больше какой-то чертовщины. Вчера пауки и крылатые твари, сегодня эта зараза, а завтра что?
        - Не ворчи. Лучше смотри, что тут такое, - парень распеленал ребенка и брезгливо отбросил в угол зловонную тряпку. В руках сталкера оказалась исписанная толстая тетрадь.
        Страх окончательно растворился в темноте запертой комнаты. Здесь, в безопасности, в юноше вновь пробудился молодой авантюрный дух.
        - И что это? - недовольно поинтересовался разведчик, забирая у парня блокнот, заляпанный серой слизью.
        - Всего скорее, послание от нашей нежданной гостьи. Кажись, эта бестия еще и писать умеет. А я-то думал, хуже монстров, чем наши пауки в городской больнице, уже не встретим. А фиг, эта гадость еще веселее будет. Открывай, что ли, времени полно. Может, что-то станет ясно?
        - Мутант, умеющий писать? - недоверчиво переспросил Николай. - Это все очень странно. Ладно, времени у нас полно, все равно сидеть тут, пока монстр нас караулит. Давай почитаем.
        Мужчина укутал ребенка в тряпки, которые нашлись в его рюкзаке, нацепил ребенку на лицо белую маску респиратора. Малыш затих и уснул на руках.
        Разведчики склонились над блокнотом, с трудом разлепляя склеенные кровью и слизью страницы. И чем дальше они читали аккуратный рукописный текст, тем больше удивления появлялось у них на лицах.
        Среди ровных строчек выделялась кривая карандашная запись, заляпанная побуревшими пятнами крови.
        «Марина мутант. Она умеет гипнотизировать звуками. Мне страшно. Спасите! Темно, генераторы встали. Если увидишь ее, беги! Она сожрет меня. Прощайте. Женя Иваненко».
        - А вот и папа нашего мальчика нашелся, - вздохнул Николай. - И похоже, его все-таки съела эта бестия.
        Последние строки были написаны прыгающим, неровным почерком, и мужчинам стоило больших усилий разобрать их.
        «Мне больно. Родить малыша оказалось невыносимой пыткой. Он человек. Я боялась этого. На короткий миг ко мне вернулся рассудок, я смогла написать несколько строк. Спасите его. Помогите ребенку выжить. Он последний из нас, из жителей пр?клятого бункера. Его зовут Сергей Евгеньевич Иваненко. Когда он вырастет, отдайте ему блокнот. Помогите!»
        - Марина Александровна Алексеева, начальница бункера Гуманитарного института… Какой кошмар… Неужели так бывает?! - испуганно переспросил Слава.
        - В этом мире и не такое бывает. Разве ты не понял? Мы теперь живем в одной сплошной фантастической истории. Знаешь, дружище, что забавно? Я же до Войны учился на биолога. Генетика, происхождение видов и все такое прочее. Молодой был, наивный, думал, что человек все законы природы познал. Формулы всякие, строение клетки, ДНК, эволюция. А сейчас понимаю, что ничего мы не знали. Тыкались, как слепые котята, слова разные умные придумывали, а толку? Все научные труды человечества насмарку. Теперь природа вытворяет такое, что ни одному ученому не снилось. Мутации не происходят быстро, говорили они. Требуются годы отбора, наследственность, изменчивость. Куда уж там. Сегодня мы не можем даже предположить, какие еще сюрпризы преподнесет нам завтра новый мир. Не станется ли так, что через пару дней мы не сможем даже носа показать из своих подземных укрытий? А ведь как старались, экспериментировали, скрещивали в лабораториях морковь с тараканами! А уж чего в военных лабораториях делали, страшно представить. Биологическое, химическое оружие разрабатывали… Атомную бомбу совершенствовали, чтобы одним ударом
половину города с землей сровнять. И гордились! Как мы, горе-ученые, гордились новыми открытиями! За что боролись, на то и напоролись. Никогда часть не станет больше целого. Человеку никогда не покорить природу. Одна фатальная для всего рода людского ошибка - и эволюция пошла таким путем, какой нам не снился в самых страшных кошмарах. И вон тебе живые примеры. Один за дверью скребется, другой спит, как ни в чем не бывало. Довыдумывались. Пластохинон, сверхчеловек. Доигрались в царей природы, - после пережитого стресса Николая потянуло на философию.
        Разведчик невесело усмехнулся, глядя на малыша, укутанного в грязную брезентовую куртку.
        - Я читал в книжке, что однажды ученые рассчитали, будто по законам физики шмель не может летать. Не знаю, кто такой этот шмель, но он же летал. А потом, когда наука развивалась дальше, они свою ошибку поняли, - возразил его молодой напарник.
        - Шмель… Да, слышал. Сначала рассчитали формулу для крыла самолета и только потом уже сообразили про то, что бедное насекомое ими еще и машет. Наверное, ты прав. Может быть, наши далекие потомки смогут описать ту фантасмагорию, которая творится сейчас. Хотя по мне, это все больше похоже на бред. Демиург спятил, комедия превратилась в драму, - непонятно ответил Николай, вновь погружаясь в чтение.
        Разведчики еще раз пролистали блокнот, рассматривая ровные ряды букв в неровном свете фонарика. На последней странице, прилипшая к бумаге, лежала фотография. Казалось, ее торопливо сорвали со стены, где она провела долгие годы. Пожелтевший от времени, выцветший снимок запечатлел девушку и молодого мужчину, стоявших обнявшись на фоне моря. Сзади можно было разобрать расплывшуюся надпись синей ручкой: «Марина Алексеева и Женя Иваненко, Крым».
        Слава во все глаза разглядывал юные лица, улыбавшиеся ему с карточки.
        - Это они? - тихо спросил парень. В его глазах отразилась буря чувств.
        Николай кивнул, с жалостью глядя на своего товарища. Нет, мальчишка, родившийся в бункере, никогда не поймет глухое, беспробудное отчаянье потери. Те чувства, которые сейчас бушуют в молодой душе, ничто в сравнении с тем, что пережили тогда двадцатилетние, такие же, как он, ребята.
        «Доведись мне в его годы увидеть такое, я бы сошел с ума. Милая девочка, превратившаяся в ужасное, дикое существо, сожравшее отца собственного ребенка. Психбольница отдыхает! Но мне довелось увидеть столько, что даже это почему-то совсем меня не удивляет. Я притерпелся ко всему. Очерствел. Психика выдала защитный рефлекс. Да уж, человеку никогда не познать природу. Он себя-то познать не может…» - думал разведчик, удобнее устраиваясь на жестком полу. Его мысли были заняты другим. Не повторит ли младенец судьбу его несчастной матери? Марина не исключала этой возможности. Не отразится ли мутация на его внешнем виде и развитии? Этот вопрос тревожил мужчину. Принести ребенка в убежище означало подвергнуть всех жителей опасности. Выживет ли мальчик без радиации? Кто он - человек или мутант?
        - Итак, что мы в итоге имеем? - вслух спросил Николай. - Когда-то под учебным корпусом Гуманитарного института был бункер. Его снабжение прекратили из-за того, что сломались радиационные фильтры. Потом грянула катастрофа, и там спаслись студенты - историки, философы и политологи. Они все дышали зараженным воздухом и пили зараженную воду. Марина Александровна Алексеева, та тварь, которая на нас бросилась, - это и есть она, - добыла пластохинон, или же эс-кей-кью-один, чтобы замедлить метаболизм и остановить мутацию. Почти двадцать лет они жили в благоденствии и счастье, построили безденежное общество со всеобщей трудовой повинностью, с развитой наукой и культурой. Но потом случилась беда. Дети заболели и мутировали в монстров. Они сожрали командование бункера, все старших, тех, кто помнил мир до Катастрофы, и разбрелись по окрестным районам. А Марина задалась целью вернуться в Мытищи. Здесь она родила ребенка, Сергея, и тогда рассудок ее окончательно покинул. Мне, как бывшему биологу, это никак не понятно. Как, черт дери этот спятивший мир, существо одного вида может родить существо другого вида?!
Это все равно что кошка родила бы собаку! Странно, что бестия не сожрала малыша тотчас же. Видимо, какая-то генетическая связь между матерью и ребенком мутантам все же доступна. Бред и сумасшествие! Вот и скажи мне, дружище, кто это такой, человек или тварь?
        - Он не может быть чудовищем! Посмотри на него! Это наш, человеческий малыш! Ты же можешь отличить его от мутанта! - горячо воскликнул Слава.
        Николай молчал, раз за разом перечитывая несколько последних страниц заветного блокнота.
        - У отца мальчика была очень сильная южная генетика, - наконец заговорил мужчина, - поэтому малыш родился не мутантом, а человеком. Это не поддается никаким законам логики. Ребенка зачала обычная женщина, а родила хищная тварь-людоед. Алексеева успела запереть ребенка от самой себя. Смотри, последняя дата - четвертое октября этого года. Он родился вчера. И ему несказанно повезло, что мы возвращались из экспедиции именно сегодня. У мутантов рождаются совершенно иные дети, Сережа бы погиб. Но его хранит звезда. Меня тревожит только то, не проявится ли мутация, когда он попадет туда, где нет радиации.
        - И что нам делать? Мы не можем бросить его здесь!
        - Марина хранила много тайн, - не торопился с ответом разведчик. - Она умерла как человек, но успела передать нам разгадку главного секрета бункера. Может быть, этот мальчик станет шагом к спасению человечества? Я не могу ответить на этот вопрос. Но раз Судьба отправила нас сюда именно в этот момент, значит, так было нужно. Опрометчиво не верить в предопределение в нашем мире. Нам с тобой придется взять на себя ответственность за ребенка. Даже если случится беда и он станет опасен для нашего убежища. Это будет потом, а сейчас мы не имеем права бросить беззащитное существо. Тем более… Мы же видели фотографии. Такая очаровательная женщина просила нас спасти его. Разве можно отказать ей в последней просьбе? Теперь Сережа будет жить с нами.
        - И что все это значит? - нервно спросил Слава, в свете фонарика разглядывая светло-рыжие волоски на головке спящего мальчика.
        Николай улыбнулся. Тяжелый груз непринятого решения свалился с его плеч.
        - Это значит, Славик, что в этой жизни начинается новая, чистая страница, которую нам предстоит открыть, - спокойно сказал мужчина.
        Он еще раз посмотрел на фотографию. Счастливые юноша и девушка улыбались, не ведая собственного страшного конца.
        - Будьте спокойны, друзья, - обратился к ним Николай. - Поверьте, ваш мальчик оказался в надежных руках.
        Он открыл первую страницу блокнота и прочитал первые несколько строк, написанные мелким почерком с кокетливыми завитками.
        «Потому что это Раменки! Раменки, черт возьми, и по ним жахнули так, что над нами ничего целого не осталось! Ракетный комплекс, МГУ со всеми его секретными разработками… Может, когда все это началось, они думали, что не спасут ни бункер, ни подземный город под университетом, ни Метро-2! Нам больше нечего делать на поверхности. Там все давно уже растащено разведчиками, а по городу шастают отвратительные твари. Еще несколько лет - и мы присоединимся к ним и станем новыми хозяевами города.
        Цените прекрасный мир и каждый день, который вам довелось прожить. Потому что назад дороги не будет.
        Fugit irreparabile tempus[4 - Бежит невозвратное время (лат.) (Вергилий).]…
        Пожалуйста, помните нас…»
        От автора
        Отправной точкой для написания этого романа для меня стала фраза о том, что любой физик сможет написать историю, но едва ли историк сможет запустить атомный генератор. Я историк. И весь мой круг общения - историки. Мы - маленький, локальный мирок, и мы не хуже всех остальных. Некоторые знакомые «технари» говорят, что история - не наука. И тем не менее мы влюблены в свою профессию, а ведь в современном мире мало кто решается выбрать путь, который не связан с деньгами и карьерой.
        Как выживали в погибшем мире гуманитарии - вопрос, который интересовал меня все те несколько лет, которые я провела в стенах МГУ. Разумеется, я никогда не стану писать про Изумрудный город, пусть он останется тайной Дмитрия Глуховского.
        В 2013 году я решилась написать книгу. Вернулась из Крыма в расстроенных чувствах, оставила там курортный роман без возможности продолжения, каталась в Симферополь в надежде вернуть отголоски летнего сумасшедшего счастья. Пожалуй, воспоминания моей героини, Марины Алексеевой, - мои воспоминания. Правда, признаюсь, едва ли я смогла бы стать такой, как она, - бесстрашной, жесткой и суровой. Как бы там ни было, идея вписать любовную историю в контекст Вселенной Метро 2033 показалась мне весьма захватывающей.
        Вспоминаю с трепетом бессонные ночи, творчество-творчество-творчество, пока не сведет пальцы, пока подруги не отгонят от компьютера, чтобы я хоть на пару часов вынырнула в реальность. Безумное, дикое вдохновение и - роман за полтора месяца. Особенно благодарна моей подруге Даше - каждый вечер я вываливала ей поток моих мыслей, а она слушала и давала советы, хоть сама не увлекалась Вселенной Метро 2033.
        То, что вышло из-под клавиш моего ноутбука, перевернуло мой мир. Только после того, как я описала, что мы можем потерять, - осознала, как невыразимо много у нас есть.
        Из окна кафедры, где я в тот год проводила практически все свое свободное время, открывается потрясающий вид. И почему-то, даже когда Москва затянута тучами, над МГУ - ясное небо. Это, наверное, много значит. Целый город открывается с восьмого этажа нового Шуваловского корпуса. Настоящая вселенная мегаполиса.
        Это совершенно сумасшедшее чувство - видеть величественное здание МГУ и крохотный город на ладони в зимний поздний рассвет, когда в восемь только-только начинает расходиться темнота; в теплый весенний вечер, когда Ботанический сад МГУ и Ломоносовский проспект опушается нежной зеленью; в метель, когда ничего не видно на пять шагов вокруг, и только фонари нарушают эту завораживающую пляску; в ясный теплый вечер, когда видны мириады звезд. Целый мир, во всем его многообразии и непостоянстве, который открывается передо мной каждый день.
        И вот он потерян. Испепелен ядерной войной, изрыт воронками от бомб, погибает в зашкаливающей радиации. Разрушенные высотки, искореженный металл машин. Признаюсь честно, первые несколько глав, когда шли описания, было почти физически больно от осознания того, как чудесна жизнь. Возвращение из мира книги в реальность было невероятным чувством. Казалось, только что героиня, и я вместе с ней, пробиралась по коридорам корпуса, страшась каждого звука, пряталась за колоннами от «философов», не дыша от ужаса. И вот - тот же самый коридор, залитый весенним солнцем, улыбаются друзья, здороваются педагоги. Это чудесно. Хотя по вечерам бывало страшновато. На восьмом этаже довольно слабое освещение, и все казалось, что кто-то стоит за поворотом или в тени у окна. Мурашки по коже. Во многом это спровоцировало меня на страшные сцены в корпусе.
        Эта книга о том, как мы, историки, сумели выжить. Вопреки всему, не оглядываясь назад, не зная, что там, во внешнем мире, среди выживших. Из друзей все стали врагами. Так часто случается в жизни. Так часто случается со мной.
        Многие образы моего романа взяты с натуры. Да что лукавить, практически все. Образ начальника бункера, к примеру, - с моего любимого заведующего кафедрой. Команда Марины Алексеевой, старая гвардия выживших в день катастрофы, - с моих друзей, коллег, знакомых. Я очень надеюсь, что герои романа получились живыми, не статичными, что его сюжет захватил вас, дорогие читатели.
        Особый пессимизм и отсутствие каноничного хеппи-энда - это не желание лишний раз депрессировать и драматизировать, это скромная попытка показать, что жизнь, которую сейчас проживает каждый из на, с - несомненно хороша!
        Особенно сложно было вносить правки. Это в самом деле особое чувство: вот неспешно текут домашние дела, готовится ужин на плите, на коленях мурчит кот - а я раз за разом погружаюсь в другой мир, мир ядерной катастрофы, и не вижу ничего вокруг, пока не закончу главу, строчку, фразу.
        Хочу выразить глубокую благодарность Евгению Нестеренко, Ивану Зайцеву, Анне Коган, Владимиру Григорьевичу Кошкидько, Петру Шамаро за яркие образы для романа. Сергею Гостеву за возможность посмотреть на бункер в реальной жизни. Дарье Осиповой за то, что слушала и оценивала мои первые начинания в романе, понимание, одобрение и безграничное терпение. Алексею Брауну за мотивацию в процессе переделки текста. Отцу, Андрею Юрьевичу Стрелову, за поддержку в творчестве в кризисный момент. И, несомненно, Вячеславу Бакулину и Дмитрию Глуховскому за огромный простор для творчества. Без вас этого текста просто не было бы. Спасибо, дорогие друзья!
        Я желаю всем вам, дорогие читатели, приятного чтения и надеюсь, что моя книга сможет тронуть струны вашей души.
        Искренне ваша, Мария
        notes
        Примечания
        1
        Автор имеет в виду противогазы типа ГП-7.
        2
        Разаботки препарата на основе пластохинона действительно ведутся в НИИ Митоинженерии МГУ. Описанное автором действие препарата не имеет отношения к реальности, название лаборатории и описание эффекта препарата являются вымышленными. Все совпадения случайны.
        3
        При длительном облучении 400 - 600 рад (проникающая доза радиации), что предположительно в контексте «Вселенной Метро 2033» и в условиях бункера, в течение первых часов возникает общая слабость организма, головокружение, рвота. Дмитрий Анохин принял это за последствия избиения на станции Фрунзенская. Далее у пораженного человека наблюдается стойкое улучшение минимум на 5 - 6 дней, примерно столько проходит с момента появления Мити в бункере до описываемого момента. За этот период существенно падает уровень лейкоцитов и тромбоцитов в крови, что вызывает кровотечения, язвенные поражения и лихорадку. Через некоторое время последствия становятся необратимы при отсутствии должного лечения, что приводит к летальному исходу. Стоит отметить, что организм каждого человека реагирует индивидуально, поэтому у Евгения Иваненко признаки поражения лучевой болезнью начинаются позже, но также вписываются в указанный период улучшения от 5 до 14 дней (при высокой степени поражения радиацией). - Примеч. автора.
        4
        Бежит невозвратное время (лат.) (Вергилий).