Сын палача Вадим Сухачевский
        Тайный суд #2 После драматического и кровопролитного противостояния между Тайным Судом, НКВД и зловещим Орденом, произошедшего в советской Москве в тридцатые годы ХХ века, бывший член Тайного Суда Юрий Васильцев и его возлюбленная Катя скрываются в таежной глубинке. Однако мрачные события прошлого вновь омрачают их жизнь. Юноша Викентий, приемный сын погибшего палача Тайного Суда, жаждет возродить московское отделение секретной организации справедливости и пытается вовлечь в свои планы Катю и Юрия. Викентий, многому научившийся от своего приемного отца, холоден, расчетлив, жесток и предельно опасен. Он бросает бывшим агентам Суда все новые и новые вызовы, вынуждая их вернуться в Москву и вступить с ним в чудовищное состязание по уничтожению мерзавцев и маньяков, укрывшихся за стенами Лубянки. Однако всех троих, кроме советских спецслужб, ожидают новые серьезные враги: профессиональный наемный убийца из Лондона под кодовым именем Люцифер и вырвавшийся на свободу страшный плод секретного проекта НКВД «Невидимка» - проекта по созданию умелого и практически неуязвимого супердиверсанта…
        Вадим Сухачевский
        Сын палача
        Посвящается Ирине Горюновой
        Издательство благодарит литературного агента Ирину Горюнову за содействие в приобретении прав.
        Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
        Часть первая
        Вызов
        Глава 1
        Сов. секретно
        Еще с утра у капитана государственной безопасности Огурцова было вполне хорошее настроение. Да по утрам оно у него всегда было недурственным - когда оглядывал этот большой лубянский кабинет, доставшийся ему в наследство от майора Чужака. Это не то что прошлая конура, в которой сиживал, нося еще лейтенантские погоны, с двумя другими лейтенантами, которые, может быть, просидят в той конуре до самой пенсии.
        А теперь и погоны, хоть и не майорские пока, но уже капитанские, от них и до майорских недалеко, а это уже будет высший комсостав. И должность у него теперь соответствующая, та же, что была у Чужака.
        Кстати, покойному майору государственной безопасности обещали присвоить звание старшего майора, а чем он, Огурцов, хуже?
        Да уж лучше, поди!
        Потому как майор Чужак нынче где-то червей кормит, а он, Огурцов, - вот он! Живехонький! Наблюдает себе, как солнышко всходит за этим большущим окном! И у начальства, кажись, пока в фаворе, вон, лично Лаврентий Павлович три раза к себе по сов. секретным делам вызывал.
        И бабы его любят! А чего ж его такого и не любить? Молод, статен, в хороших чинах!
        И со спиногрызами этими у него все покамест тип-топ…
        Тут, правда, капитан Огурцов на миг придержал свою радость. Смутные они, эти подземные спиногрызы: нынче у них так, а завтра у них совсем даже эдак. Порой настолько эдак, что не приведи господь: с майором Чужаком невесть что сотворили, а тоже ведь был уж насколько верный их человек!
        Ну, крысятничал, правда, сверх меры, не любят они, ох не любят они этого.
        В данном смысле он, Огурцов, не такой, он свою меру всегда знает, потому со спиногрызами ссориться ему вроде бы не с чего.
        И вообще, лучше о них, о спиногрызах, лишний раз не думать (к чему капитан себя уже и начал приучать). Ты в окошко лучше смотри, солнышку восходящему радуйся да представляй себе, как красиво ромбик майорский у тебя на петлице вскорости смотреться будет. «А кто это шагает по коридору?» - «А это, брат, сам старший майор Огурцов!» - «Ох ты!» - «Во-во! И ты уж смотри, поаккуратней с ним: большой человек, далеко пойдет!»
        Хорошо!..

* * *
        Настроение у капитана Огурцова испортилось только после полудня, когда секретарша Любочка принесла сов. секретную докладную записку от начальника пересыльного лагеря, что в порту Ванино. Убёг у них, понимаешь, зэк один. Мало у нас по всей нашей необъятной Родине зэков этих бёглых - обо всех, что ли, прямо сюда, на Лубянку, писать надо? Тут у людей, понимаешь, делов других нет, как только бёглых зэков ловить!
        Хотел было капитан Огурцов тому ванинскому начальнику позвонить по прямому и сказать ему, на какую букву тот называется, уже даже и трубку снял, однако, еще раз мельком взглянув на ту докладную и сообразив наконец, что это за такой беглый зэк образовался, трубочку-то сразу и положил.
        Фамилия этого зэка была Непомнящий, имя Викентий, парнишка семнадцати годков. Вроде невелика фигура, но в том-то и фокус, что проходил этот паренек по делу вражеского центра (уже, слава труду, разгромленного) под названием Тайный Суд, и был не больше не меньше, как сынком палача этого самого Суда, тоже Викентия, не столь давно умершего страшной смертью - кто-то приколотил его железными костылями к стене, отчего тот и сдох. А уж кто так над ним постарался, то ли наши, то ли Суд этот самый, то ли (тьфу-тьфу!) спиногрызы - иди теперь гадай.
        По правде, знать этого капитан Огурцов и не хотел. А вот насчет паренька…
        Занимался тем Викентием-младшим (слыхано ли?!) самолично народный комиссар Лаврентий Павлович Берия, он-то и спровадил паренька на Колыму, золотишко рыть для нашей Родины. Сразу бы к стенке - и не было бы нынешней мороки.
        Но капитан Огурцов знал, что товарищ народный комиссар имеет на такие дела свой взгляд. Зачем сразу к стенке? Пусть-ка месяца три повкалывает на золотодобыче, а дольше там, на Колыме, как известно, и не живут.
        Нет, конечно, капитан не таков был, чтобы осуждать действия самого наркома - и все же…
        Все же к стенке - оно насколько надежнее!..
        Последнюю мысль капитан Огурцов сразу засунул куда подальше как совершенно лишнюю сейчас и задумался о другом: докладывать наркому об этом побеге или ну его (не наркома, а побег, разумеется!)?
        Но по здравом размышлении понял, что «ну его» в данном случае никак не проходит - слишком большое значение придавал товарищ народный комиссар Тайному Суду и очень радовался, что тот наконец-таки ликвидирован.
        Двоих там замочил ихний же сотоварищ, какой-то не то кочегар, не то доцент по фамилии Васильцев, а уж судьбой Васильцева этого и его крали, английской, кажись, шпионки, лично сам Лаврентий Павлович озаботился. Велел целый самолет, американский «дуглас», вместе с ними в воздухе взорвать, и поручил это дело не кому-нибудь, а самому капитану Хватову, академику, можно сказать, по такой части, так что от тех двоих небось и пыли-то не осталось.

«Дугласа», конечно, жаль, ведь за целую кучу валюты в Америке был куплен, но товарищ народный комиссар, если надо, никогда не считался с затратами, и это капитану Огурцову в Лаврентии Павловиче особенно нравилось.
        Ни для вражин не скупился, ни для своих. И уже вновь словно бы поглаживал заветные майорские ромбики на своих петлицах мечтательный капитан Огурцов, но тут вдруг снова наткнулся взглядом на эту докладную, и опять совсем смутно сделалось на душе.
        Ведь что оказалось? А то оказалось, что какой-то говнюк, имеющий отношение к этому странному Суду, теперь гуляет себе на волюшке! Пусть и персона не велика - но ведь нечисто, ах как нечисто вышло! И народного комиссара, хочешь не хочешь, а уведомить придется…
        Любочка, машинистка, вошла, как она еще при майоре Чужаке привыкла, без стука:
        - Так чё, Борис Витальич, я, как договаривались, чуток пораньше с работы уйду, а то на электричку опоздаю? Пятница у нас нынче, на дачу надо.
        И тут капитан Огурцов взорвался, можно сказать, на пустом месте:
        - Какой я тебе Борис Витальич! - сорвался он на постыдный петушачий визг. - Обращаться ко мне - товарищ капитан государственной безопасности!.. Распоясались, понимаешь! Я из вас эту чужаковскую вольницу!..
        Вытянулась по струнке, вспомнив, что по званию она старший сержант, захлопала глазами:
        - Виновата! Слушаюсь, товарищ капитан государственной безопасности!
        Сразу капитану стало неловко за этот свой срыв, и он сказал уже намного мягче:
        - Ладно, езжай на свою дачу. Только прежде свяжи меня с товарищем народным комиссаром.
        Отчеканив: «Есть!» - Любочка строевым вышагала из кабинета.
        Когда Огурцов снова снимал трубку, тяжелой она казалась, как горюч-камень.

* * *
        О побеге Викентия-младшего народный комиссар Лаврентий Павлович Берия, однако, уже был осведомлен. Повышать голос на капитана Огурцова он не стал - не его был стиль, - а лишь зловеще-тихо проговорил в трубку:
        - Поймать чего бы то ни стоило. Головой у меня отвечаешь. - И, не дожидаясь ответного «есть!», дал отбой.
        А знал он об этом побеге из отчета, куда более подробного, чем та докладная, полученная капитаном Огурцовым. В частности, в этом отчете говорилось, что этот сучонок-палачонок не просто удрал, а перед тем голыми руками задушил волкодава, получил пулю в спину, раненый, обезоружил одного сержанта внутренней охраны (уже, к одобрению наркома, расстрелянного за разгильдяйство), выбил зубы другому (сейчас находящемуся под следствием) и лишь после этого был таков.
        Да, выучка, однако, у паренька! Не то что у этих засранцев-сержантов.
        Но Лаврентия Павловича задел не столько факт, что сержанты охраны там такие поносники, сколько то, что и с волкодавом этот волчонок вмиг расправился. «Небось нач. лагеря не только у охранников и у зэков, но и у собак жратву приворовывает, вот они у него и эдакие с недокорма», - заключил для себя народный комиссар.
        Он взял трубку и спросил:
        - Кто там, в порту Ванино, сейчас начальник пересыльного лагеря?
        - Капитан Заяц!
        - Зайца этого, - приказал нарком, - немедленно спецрейсом доставить сюда. - И, положив трубку, прошипел: - Заяц, понимаешь!.. Заяц!..
        Побег недобитого палачонка был особенно досаден после сов. секретного донесения, которое как раз сейчас лежало у товарища Берия на столе. Составил его сам Юстас, прошло оно в зашифрованном виде через Берлин, Лондон, Женеву, с заездом в Бухарест и Белград, пока не очутилось на столе у Алекса, а уж оттуда, из ГРУ[1 - ГРУ - Главное разведывательное управление Генерального штаба Министерства обороны СССР. Лично Л. П. Берия не подчинялось.], верные люди передали его народному комиссару.
        Это был отрывок из протокола беседы двух британских лордов, проходившей на поле для гольфа неподалеку от Берлина. («А Юстас им, что ли, мячики подавал?» - зло подумал нарком, прежде чем перечитать донесение.)
        При всем своем раздражении, нарком не смог сдержать довольной улыбки: «А вы учитесь, учитесь, господа лорды, - глядишь, и у вас дело получаться будет, а не только болтовня за игрой в гольф».
        Однако ясно: Англия снова что-то замутила. Она всегда против нас что-нибудь мутит…
        Ладно, дальше… Ну, несколько страниц малоинтересной говорильни…
        Ага! Вот!
        («Ага, дитя! Такое дитя, что лагерных волкодавов на части зубами рвет!.. Ну, что там еще?..»)
        Еще, понимаешь, и Люцифера какого-то выдумали! А «объект» был - вот он, туточки. Уже через два дня должен был отбыть из порта Ванино на Колыму.
        Еще нарком подумал о Юстасе: экий все же хват! Вон, и с лордами он вась-вась, и в Берлине в чинах немалых, какой-то там… как это по-ихнему… хрен-фюрер. Много, ох много, должно быть, знает, сукин сын.
        А кто много знает, тот, как известно, долго не живет. Похоже, зажился этот Юстас на белом свете. Хорошо бы вызвать его сюда, в Москву, - да и…
        Нет, пока нельзя! Из Берлина присылает ценные сведения Самому, при нынешней политической обстановке Коба его в обиду, пожалуй, не даст.
        А время пропустить - очутится он где-нибудь в Японии, как этот… как его?.. Рамзай[2 - Рамзай - агентурный псевдоним советского разведчика Рихарда Зорге.], - выковыривай его потом оттуда!
        Ладно, решил наконец народный комиссар, все это дела не сегодняшнего дня, и снова взглянул на донесение из Ванинского пересыльного лагеря.
        И не то чтобы появление этого недобитого палачонка как-то пугало народного комиссара, - не таких, поди, видывали, - но то, что какая-то крохотная какашка все-таки осталась от этого Тайного Суда, лишало мир той гармонии, к которой он, нарком, привык: искоренять - так начисто!
        А тут, понимаешь, какой-то капитан Заяц…
        И не многовато ли чести этому Зайцу - везти его за народные денежки спецрейсом, чтобы шлепнуть здесь, в столице Родины? Дороговато выйдет. Да и смысл? Там, в Ванино, что ли, стенок не хватает?
        В сущности, капитан Огурцов не ошибался - народный комиссар, когда доходило до дела, не скупился, но и бессмысленно расточительным все-таки тоже не был, поэтому он снова взял трубку и сказал:
        - Вот что. Я передумал. Зайца этого в Москву не надо везти.
        - А куда его?
        - Шлепнуть вражину прямо там, в Ванино.
        - Есть!

* * *
        Копии тех документов, которые просматривал народный комиссар, лежали сейчас и на столе у майора государственной безопасности Н. Н. Николаева. Люди, работавшие на этом тихом этаже лубянского здания, знали обо всем, что происходило в стране, ничуть не меньше, чем сменявшие друг друга народные комиссары, если даже не поболе. Их фамилии и инициалы не блистали разнообразием. В соседних с Н. Н. Николаевым кабинетах трудились И. И. Иванов, П. П. Петров, А. А. Антонов и т. д., и были они в действительности такими же ивановыми, петровыми, антоновыми, как Н. Н. Николаев - Николаевым. Свои родные имена и фамилии многие из них почти забыли - и вовсе не оттого, что были такими беспамятными, а просто успели поменять столько всяческих имен, что не имело смысла докапываться до того, первого, полученного когда-то при рождении.
        Что же касается сов. секретных документов, попадавших к ним в руки, то добывать их здесь, в Москве, было для этих людей занятием, в сущности, привычным; ничуть не менее секретные документы они добывали не один раз - кто в Берлине, кто в Лондоне, кто в Бухаресте, кто в Токио.
        Впрочем, было кое-что, известное только майору Н. Н. Николаеву. Он один знал, что Юрий Васильцев и Екатерина Сазерленд живы. Знал это потому, что некогда послужил им ангелом-хранителем, предупредив о взрыве того самолета и передав парашюты[3 - См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».].
        Зачем поступил именно так? Он мог бы дать тому разные объяснения, но только одно объяснение прятал даже от самого себя как слишком сентиментальное для опытного разведчика: эти двое были просто-напросто по-человечески симпатичны ему. Может, в тот момент вообще действовал даже не он, а романтически настроенный юноша по имени Митенька, еще не успевший побывать китайцем Синь Дзю, румыном Антонио Петреску, французом Эженом Дени, наконец, снова русским, но уже под именем Н. Н. Николаев? (Эти «Н.Н.» он почему-то даже в мыслях неизменно приставлял к своей нынешней, не родной, фамилии.)
        Впрочем, нет, была и другая причина его тогдашнего поступка. Он надеялся, что Васильцев и Катя сумеют когда-нибудь возродить Тайный Суд, который он, Н. Н. Николаев, считал благом для Отечества - того Отечества, которому, несмотря на некоторую самодеятельность со своей стороны, продолжал служить верой и правдой.
        Сколько мрази, сколько самых настоящих мародеров творят свои гнусные делишки под прикрытием НКВД! И никто никогда их не тронет: кто ж это осмелится?
        А вот этот самый Тайный Суд взял да и осмелился! От скольких негодяев с высокими званиями уже освободил мир!..
        Но прошли месяцы, а Тайный Суд так и не возрождался. Н. Н. Николаев по своим каналам выяснил, что Васильцев и Катя нынче проживают где-то в глубинке, за Уралом, и явно не собираются возвращаться к делам Суда.
        Да по правде сказать, они теперь не так уж и нужны были майору Н. Н. Николаеву. Теперь Тайный Суд был своеобразным marque[4 - Товарным знаком (фр.).], под которым могли действовать люди, гораздо более подготовленные.
        Майор А. А. Антонов и старший майор П. П. Петров относились к здешним лубянским мародерам так же, как он, Н. Н. Николаев, и подготовлены были ничуть не хуже, чем он. Чего стоило устранение капитана Курицына, мародера из мародеров, погибшего (надо же!) в результате самовозгорания, или насильника малолетних майора Жумайло, пораженного (гляди ж ты!) шаровой молнией. Теперь в конторе долго до причин не доискивались, все мигом списывалось на этот Тайный Суд.
        Нынче на очереди были комиссар госбезопасности 3-го ранга Палисадников и старший майор Недопашный. Оба имели отношение к отвратительному проекту «Невидимка», нынче вроде бы закрытому. Когда он, Н. Н. Николаев, узнал, что они там выделывали с детьми, даже он, привычный ко всему, не сразу поверил.
        Между ними троими - Н. Н. Николаевым, П. П. Петровым и А. А. Антоновым - насчет судьбы того комиссара 3-го ранга и того старшего майора все уже было решено, акцию можно было проводить хоть завтра, но в связи с побегом сына палача майор Н. Н. Николаев решил на какое-то время притормозить с исполнением.
        Нет, не просто так сбежал с пересылки Викентий-младший! Наверняка будет теперь разыскивать Катю и Васильцева. А дальше…
        Что будет дальше, Н. Н. Николаев угадывать не стал - он был не из тех людей, которые в своих действиях опираются на догадки.
        Он снял трубку внутреннего телефона, набрал двузначный номер старшего майора П. П. Петрова и произнес несколько ничего вроде бы не значащих слов. Для Петрова они означали: операция по устранению Палисадникова и Недопашного пока на неопределенное время откладывается.
        - Любопытно, любопытно… - все еще держа в руке гудящую трубку, проговорил майор Н. Н. Николаев вслух.
        Эти слова относились теперь уже к легендарному Люциферу, которого, судя по разговору двух английских лордов, скоро должны были забросить сюда, в СССР. Года два назад его уже забрасывали сюда, и он сумел-таки, сделав свои дела и убив с дюжину народу, благополучно убраться восвояси.
        Да, Люцифер - это вам не какой-нибудь потерявший от наглости всякую бдительность мародер из НКВД. Люцифер опасен по-настоящему. Придется, пожалуй, Катю, Васильцева и этого Викентия, сына палача, как-то подстраховать. В любом случае игра, похоже, будет интересной. А вот кто выйдет из этой схватки победителем…
        И майор Н. Н. Николаев, кладя телефонную трубку, еще раз произнес:
        - М-да, любопытно…

* * *
        Викентий лежал на опавшей таежной листве, дрожа от озноба. Виной этому ознобу была не подступающая осень - холод он с детства привык переносить, - а пулевая рана в боку, полученная при побеге. Ничего, это он тоже как-нибудь перенесет, тем более что рана, к счастью, оказалась сквозная.
        Сильнее, чем бок, болела левая рука - это уже от собачьего укуса. С той овчаркой он справился в точности как учил покойный Викентий-старший. Когда собака находится в прыжке, надо поставить поперек левую руку, чтобы псина вцепилась намертво, и тогда, подняв эту псину, ударить ее большим пальцем правой руки в солнечное сплетение. Собака от этого сразу валится в бессознанке, и тогда уже ее можно - палкой, ногами, ножом…
        Тут что самое опасное: у иных собак зубы заразные бывают, тогда ему, если не принять мер, в скором времени хана. Вон уже рука и пухнуть начала очень по-нехорошему. Неужто скоро ему кирдык?..
        Превозмогая слабость, парень обшарил километров пять тайги, пока не нашел то, что было нужно: корень женьшеня. Тоже старший Викентий научил - и как искать, и что с ним дальше делать. Разжевал целебный корень зубами и получившуюся кашицу запихнул поглубже во все раны, и от пули, и от собачьих зубов.
        Ничего, уж теперь-то он, пожалуй, и выживет!
        Но всего лишь просто выжить ему, однако, было мало, не для того он пустился в эти бега. Теперь, когда сбежал, предстояло главное: возродить то, к чему его готовили, то, ради чего жил и погиб старший Викентий, то, без чего этот мир будет вовсе бессмыслен. Это главное было обозначено в его голове двумя словами: Тайный Суд.
        Хорошо бы все-таки найти Васильцева с этой его девахой. Правда, в прошлый раз при встрече они послали его куда подальше. Тогда он злился на них, но потом злиться перестал. Почему, собственно, они обязаны были вот так вот с ходу поверить ему? В сущности, они даже поступили вполне правильно: кто он для них такой? Надо, чтобы они увидели его в деле, - вот тогда поглядим!..
        Но вопрос - где их теперь искать? Вряд ли они до сих пор сидят там, в квартире на Тверской, и его дожидаются.
        Но если живы - он все равно их найдет! И уж заставит поверить!
        Если только они живы…
        А если нет?..
        Что ж, он сам возродит Тайный Суд, он, Викентий-второй. Он сделает это, чего бы то ни стоило!
        Но все же первое дело - выбраться отсюда. В голову даже пришла шальная мысль: что, если взять да и угнать самолет? Тут, судя по гулу, аэродром где-то неподалеку…
        Нет, конечно, глупость! Не выйдет… Придется, как учил Викентий: per pedes apostolorum[5 - Стопами апостолов (лат.). В переносном смысле - медленно, шаг за шагом, преодолевая все преграды.].
        Правда, апостолам, поди, не приходилось преодолевать десять тысяч верст тайги… Ничего, он-то уж как-нибудь выдюжит!
        А пока - спать. Зарыться в гнилую листву - и спать. К утру женьшень сделает свое дело, и можно будет начать путь.
        С каждой минутой сон забирал все прочнее. И вот он - уже не он, а какой-то Федька с Сухаревки.
        Федька-Федуло…
        Федька - голова как редька…
        И кто-то - судя по голосу, Минька Прыщ - издали кричит:
        - Эй, Федуло! В ухо надуло?
        Глава 2
        Стопами апостолов
        - …Федуло - в ухо надуло!..
        Вдруг совсем рядом раздался взрослый голос:
        - Тебе что, правда в ухо надуло, парень?
        - А тебе, дядя, никак в другое место надуло? - спросил Федька с привычной, уже въевшейся в него, как смоляная сажа, грубоватостью и лишь затем приоткрыл глаза.
        Подошедший был, судя по виду, деляга тот еще: здоровенного роста, в бежевом плаще, в начищенных башмаках, в бежевой, под цвет плащу, фетровой шляпе. На эдакого всем скопом навалиться где-нибудь в подворотне, раздеть да продать все это здесь же, на Сухаревке, - мешков на пять картошки небось потянет, эдак и зиму можно перезимовать, не помереть с голодухи.
        Однако подумал об этом Федька так, безотносительно, в мечтаниях одних лишь. Ибо - ну и здоров же был этот Бежевый! Если к полдюжине таких горе-богатырей, как он, Федька, еще полдюжины наподобие Миньки Прыща прибавить, ему, Бежевому, с ними управиться - все равно что дюжину тараканов раздавить.
        Но на Федькину грубость Бежевый отозвался вполне даже миролюбиво:
        - Если правда надуло, - сказал он, - то пойдем, я тебе мазь дам согревающую, может, подлечишься.
        Ох, наслышан был об эдаких добреньких дядечках Федька. Из их брата, из беспризорников, одни, поддавшись на чужую доброту, уже Беломорканал роют, а над другими вообще вытворили такое, что и подумать тошно. Плохо тут, в Москве, верилось в бесплатную доброту. Настоящие добренькие - Федька так полагал - небось еще при царе Николашке Кровавом все перемерли. Не для добреньких времена нынешние.
        Впрочем, Бежевый был похож лицом на доброго по-настоящему, такие хоть и изредка, а тоже все-таки иногда попадались. Старушка вот одна была - в прошлом году за так печеньем два раза его угощала.
        Где она, интересно, сейчас? Должно быть, уже на кладбище. Добрые - они долго сейчас на свете не больно-то живут.
        Мазь для ушей Федьке нужна была, как мартовскому зайцу клизма. Это Минька придумал: раз он Федуло - значит, и «надуло».
        Но Бежевому говорить этого он не стал, а лишь протянул - голосом на всякий случай уже не грубым, а слезно-жалостливым:
        - Вы мне, дядечка, лучше рупь дайте - я сам чего надо куплю… (Про себя же подумал: «А вот мы и проверим, какой ты добренький!»)
        Гляди ж ты!..
        - Держи, - сказал Бежевый, и рублевка тут же очутилась у Федьки в руке. - А мазь все-таки - пошли, дам, - добавил он. - Да не бойся ты, я доктор. Читать-то умеешь?
        - Ну - так… - ответил Федька неопределенно. Вообще-то он читать умел, даже выпуски про Шерлока Холмса читал втихаря, но скрывал это от остальных мазуриков, чтобы не засмеяли, не любят здесь больно-то грамотных.
        - Тогда читай. - Бежевый протянул ему какую-то небольшую бумаженцию.
        На ней было написано: «Доктор Непомнящий Викентий Иванович. Ул. Мясницкая, дом 8, вход со двора. Прием с 2 часов дня до 6 часов вечера».
        - Так что не бойся, парень, пошли, - кивнул Бежевый. - Заодно и борщом горячим накормлю.
        Если по правде, то уже месяца два у Федьки в брюхе горячего не было, ежели тепло и потреблял, так только через спину, от этого котла с кипящим варом. Да и бумажка, что доктор, все-таки как-то успокаивала…
        Эх, все одно пропадать! А с борщом в брюхе - глядишь, выйдет еще и побарахтаться на этом свете малость… Так думал Федуло, уже шагая за Бежевым, держась, понятно, чуть на расстоянии, потому что был с понятием: не дело для доктора рядом с таким мазуриком по городу идти.

* * *
        Хоромы на Мясницкой у доктора были прямо-таки буржуйские. Имелась даже ванная с беломраморным корытом. Федуло слыхал про такие: вон тот красный крантик повернешь - и на тебе сразу же горячая вода, потому что титан уже растоплен и впрок, не жалея угля, ту воду греет.
        В ванную Бежевый завел его не случайно.
        - Тебя, - усмехнулся он, - эдакого-то чумазого, и на кухню пускать нельзя. - Ты давай-ка, братец, сперва… - Пустил горячую воду, мочало и мыло хорошее, цветочное принес да шмотки какие-то - не новые, но вполне чистые. - Как отмоешься, - сказал, - переоденься. А старое положишь сюда, в мешок, - еще сгодится.
        Тоже оказался с понятием: не выкидывать же, вправду, старое шмотье. Эта душегреечка на рыбьем меху, хоть и вся в смоле, а уже вторую зиму его, Федьку, спасала.
        За понятие Федька его отблагодарил тем, что отмыл себя без обмана. Чуть не весь кусок мыла извел, даже голову помыл, чего уже года, наверно, полтора не делал. А мочалом - только что кожу с себя не содрал заживо.
        Сам чистый, в чистом тоже шмотье, почувствовал себя Федька-Федуло прямо ни дать ни взять буржуём. А горячим борщом уже тянуло из кухни, ох как тянуло! И по запаху не ошибешься: с мясцом был тот борщец, точно, с мясцом!..
        Вот что, правда, малость удивило: никакой прислуги у этого буржуя, Бежевого, в квартире его буржуйской не имелось. И борщ сам наливал, и хлеб резал сам. Зато как наливал, как резал! Наливал половником, большущим, как ковш, и таких половников три штуки в тарелку вбухал. А каждый ломоть хлеба отрезaл в два пальца толщиной! Это по теперешним-то карточным временам!..
        Однако счастье такое свалилось на него, на Федьку, оказывается, все-таки не задаром. Когда он уже дохлебывал борщ, Бежевый (хоть он плащ свой и снял, но Федька про себя называл его так же, как окрестил с самого начала - Бежевым), - так вот, этот Бежевый вдруг сказал:
        - Ухо я тебе, Федор, сейчас подлечу; только помощь мне твоя потом потребуется. А за это и впредь столоваться у меня будешь. И деньжат буду тебе немного подбрасывать, по трешнице, скажем, в неделю… А надобно мне только одно - чтобы ты проследил за одним человечком…
        У Федьки в голове промелькнуло: неужто фартовый он, этот Бежевый? А его, Федулу никак себе в наводчики хочет приспособить… Для любого мазурика счастье - к фартовому люду прибиться, - а ему отчего-то колко стало сидеть на табурете…
        Но фартовый - это еще что! А чего доброго, работает Бежевый в ГПУ и желает какого-нибудь хорошего человека упечь на Соловки. Федька как подумал - уже ни борща, ни трешницы ему не хотелось. Не приносят они счастье, иудины деньги.
        Но, оказалось, следить надо за типом одним, которого давно бы удавить следовало. Про этого типа по прозвищу Упырь знали все мазурики на Сухаревке. Да упырем он, в сущности, и был самым настоящим! Иногда (тоже вот, кстати, деньжат или борща посулив) заманивал к себе кого-нибудь из мазуриков, и потом иного из них находили…
        То есть трупешник его находили. Да в таком виде… Федька однажды увидел - его чуть не вырвало.
        Зачем этот Упырь понадобился Бежевому, было неясно, но последить за ним, да еще за трешницу… Отчего ж не последить! Да и дело нехитрое: сиди, как прежде, грейся у своего котла, только не забывай втихаря за Упырем, если он появится, все время приглядывать. А вечером возвращайся на Мясницкую к Викентию Ивановичу, докладывай, видел ли Упыря, и получай свою тарелку борщецкого с мясцом да еще и деньги в придачу.
        Чудеса!.. При таком довольствии, да ни за что, он, Федька, эту зиму уж точно как-нибудь перекантуется, не помрет!..
        Впрочем… …
        А что, если этот Викентий - легавый с Петровки, а то и с Лубянки? Тогда, коли мазурики узнают, к кому он по вечерам захаживает, живым, поди, утопят или в том же котле, или в говенной жиже. Не то что эту зиму не переживешь - и до зимы-то навряд ли дотянешь, тут уж никакой борщецкий не спасет. Так что умом думай, Федуло, коли вправду жить хочется…
        Он и думал, подчищая тарелку ломтем хлеба.
        Бежевый тем временем посмотрел в окно, откуда просматривался весь двор, и вдруг вид у него стал хмурый.
        - Похоже, придется нам прервать наш разговор, - вздохнул он. - Ступай-ка ты покуда вон туда, в кабинет, и закрой хорошенько дверь. После поговорим.
        Федька, перед тем как встать, тоже глянул в окно и увидел, что через двор к подъезду идет однорукий, пустой рукав телогрейки был у него засунут в карман. На душе сразу стало совсем погано, потому что этого однорукого он знал - кто-то на Сухаревке тайком ему показывал.
        То был бандюга-одиночка, который звался Клешня, - пожалуй, самый страшный человек из всех, о ком Федька-Федуло когда-либо слышал. Поскольку уцелевшей своей клешней (давшей ему и прозвище) стрелял через карман из нагана без раздумий и всегда без промаха. Делал это обычно, когда бывал трезв, хотя трезвости в себе на дух не переносил, от нее становился злым, как дьявол. Если на Сухаревке углядывал Клешня, что у кого-то кошелек с деньгами, - всё, можно тому гроб заказывать. Зато сам Клешня к вечеру будет пьяный и безопасный до следующего утра.
        - Если к вам - не открывайте ему, дяденька, - предупредил Федька.
        Но тот на него, на Федьку же, и озлился:
        - Я тебе что сказал? А ну марш в кабинет! - С этими словами крепкой ручищей схватил мальчишку за плечо, проволок по коридору, запихнул в какую-то комнату с книжными шкафами и закрыл за ним дверь.
        В ту же минуту во входную дверь позвонили, и Бежевый пошел открывать.
        Федька сжался, притих, ожидая, что вот сейчас громыхнет выстрел…
        Выстрела, однако, не последовало. Федька-Федуло прильнул ухом к двери и услышал хриплый голос Клешни:
        - Вольницкий, не узнаёшь?.. Вспомни, вспомни питерский университет, а потом, уже при совдепах, московский цирк… Ты там - борцом, а я - одноруким Вильгельмом Теллем: пулей из нагана яблоко с головы у ассистентки сбивал. Ну что, теперь узнал? - И что-то добавил не то на немецком, не то на французском.
        - Я сразу тебя узнал, Долин, - сказал Бежевый. - Что ж, давай проходи.
        Вот оно как! Значит, по фамилии он не Непомнящий вовсе, а какой-то Вольницкий!.. Это ладно бы еще; но Клешня-то, Клешня!.. И в университете, похоже, учился, и в цирке служил, и по-иностранному, оказывается, разговаривает!
        Они вошли в комнату рядом с той, где сидел Федька, и голосов их более не было слышно.
        Но долго тут сидеть мальчик не собирался. Если Клешня все же пристрелит Бежевого, или как там его (Непомнящего? Вольницкого? поди разбери), - то затем наверняка обшарит всю квартиру. Тогда уж вторая пуля - ему, Федьке, тут и к гадалке не надобно ходить.
        На цыпочках он вышел в коридор, надеясь неслышно выскользнуть из квартиры, но в какой-то миг любопытство все-таки пересилило страх. Он подкрался к двери соседней комнаты.
        Дверь была лишь слегка приоткрыта, и сквозь щель все было хорошо видно и слышно. Лишь сейчас он обнаружил, что в руках у него тяжелая кочерга - видно, попалась под руку по пути, в коридоре. Хотя что эта кочерга против нагана? Тут помощи от нее не больше, чем от кукиша.
        Он услышал, как говорит Бежевый:
        - В Крыму, значит, руку потерял?
        - Да, в двадцатом годике, будь он трижды проклят, - сипло ответил Клешня. - Очнулся - руки нет, а вокруг уже ее величество совдепия. Надел я бушлатик какого-то убитого матросика - так и затерялся. Но обо мне-то что говорить… Однако ж не думаю, чтобы и тебе спокойно при совдепах жилось - зачем-то вон, гляжу, из Вольницкого Непомнящим заделался…
        Бежевый между тем поставил на стол рюмки и наполнил их из какой-то бутылки с серебряным клювиком.
        - За встречу? - предложил он.
        - За встречу… - Клешня махом выпил и продолжал: - Только не знаю, господин Вольницкий, он же гражданин (или уже, может, товарищ?) Непомнящий, - к радости ли тебе будет эта наша встреча. Ну как в ГПУ заинтересуются, с чего это дворянский сынок господин Вольницкий стал товарищем Непомнящим?
        - Уж это не с твоей ли подсказки?
        Клешня усмехнулся:
        - Да уж, чай, найдется, кому подсказать.
        - Ну и чего же ты хочешь? - довольно спокойно спросил его Бежевый.
        - Мог бы и догадаться, - по-прежнему усмехался Клешня. - Рассуди, справедливо ль это? Одни в хоромах живут, пьют хорошие коньяки, - он кивнул на бутылку с клювиком, - а другие ночуют невесть где, и даже на рюмку водки иной раз не хватает.
        - Так тебе деньги нужны?
        - А кому не нужны?
        - Что ж… - Бежевый достал из кармана ключ, открыл дверцу какого-то железного шкафика. - Сколько тебе? - не оборачиваясь, спросил он.
        Клешня, однако, уже держал в руке наган. Сказал насмешливо (а глаза волчьи):
        - Это уж я, господин-товарищ Непомнящий, сам как-нибудь разберусь, сколько мне нужно. Не взыщи, что с тобой не посоветуюсь: как-то не привык советоваться с покойниками. Показал, где лежат, - и на том спасибо. Глядишь, ангелы зачтут тебе это на небесах. - С этими словами он взвел курок.

…Никогда Федька и не предположил бы, что способен на такое. С диким воплем он влетел в комнату и со всего размаха ударил Клешню кочергой по руке.
        Наган выпал. Но Клешня оказался ловчее, чем Федька ожидал. Гибкий, как змея, он пронырнул под кочергой, избежав следующего удара - уже по голове; ловко эдак перекатился по полу и снова вскочил, уже снова держа в руке наган, теперь направленный на Федьку.
        Федька распрощался с жизнью.
        Клешня, однако, совершил ошибку, оставив Бежевого у себя за спиной. Тот сделал рукой одно стремительное движение - кажется, удар пришелся по шее, хотя поди заметь, - Клешня рухнул как подкошенный и теперь уже не шевелился. Федька замахнулся кочергой: эту гадину не добить - на второй раз уж точно жив не останешься, но Бежевый кочергу у него отнял.
        Сам хочет добить, подумал Федька, однако тот отшвырнул кочергу в сторону.
        - Лишнее, - пояснил он.
        - Мертвый? - спросил Федька.
        - Да живой он, мерзавец, живой, - ответил Викентий (а может, он такой же был Викентий, как и Непомнящий). - Но минут десять, обещаю тебе, будет лежать как мертвый - такова особенность удара по сонной артерии… Кстати, я бы с ним и без тебя справился. А ты, вижу, не умеешь слушать, что тебе говорят. Было тебе ясно сказано - сидеть в кабинете и не высовываться!.. Впрочем, - усмехнулся он, - ты повел себя храбро, это несколько оправдывает. - Он зачем-то сунул револьвер обратно Клешне в карман и добавил денег, рублей пятьдесят, не меньше.
        Федька буркнул:
        - Все равно добить его надо. Очнется - обоих положит, это как пить дать.
        - Ну, положим, добьешь ты его, - пожал плечами Бежевый, - а дальше-то что? Порезать на куски в ванной и раскидать по всей Москве?
        При мысли об этом Федьку передернуло. Отвечать он не стал.
        - В том-то твоя и беда, - продолжал Бежевый, - что не умеешь думать дальше одного шага. Интересно услышать, что еще можешь предложить?
        - Вынести во двор и положить с проломанной головой: мало ли кто мог тюкнуть.
        - А если со второго этажа увидят, как мы его выносим? Там у окна всегда любознательная одна старушенция сидит, она такого не пропустит.
        Федька посмотрел на него с недоумением. В живых он, что ли, вправду, собирается этого бандюгу оставлять? Да еще с заряженным наганом в кармане! Так уж лучше самому на себя удавку надеть.
        - А надо, - объяснил Бежевый, - действовать так, чтобы не оставалось ни намека на нашу причастность. Ни даже тени такого намека! Надо уметь выстраивать цепь. Цепь, в которой неуязвимо каждое звено. В данном-то случае, - он кивнул на распластанного Клешню, - цепочка самая простенькая, звеньев всего в пять, ну в шесть. Но иногда звеньев бывает и множество…
        Вот когда впервые будущий Викентий-второй и услышал про эту самую цепь, которую выстраивает опытный палач Тайного Суда.
        Но тогда он был всего лишь Федькой-Федулой, поэтому не понял, в сущности, ничего. Нет, одно, впрочем, все-таки понял: Клешне долго на свете все равно не жить, и это принесло ему некоторое облегчение.
        - Давай-ка выстроим цепочку вместе, - предложил Викентий. - Как думаешь - мой однорукий друг кому-нибудь рассказал о визите ко мне?
        - Нет, не рассказал, - ответил Федька с уверенностью. - Если б кому-нибудь из фартовых рассказал - пришлось бы делиться барышом.
        - Вот и я так думаю, - кивнул Бежевый. - Прекрасно! Стало быть, с этой стороны мы неуязвимы. Значит, первое звено в нашей цепи вполне крепкое. Пойдем дальше. Предположим, очнется он через десять - пятнадцать минут живой и здоровый перед моей дверью. Сунет руку в карман - там деньги и револьвер. Что он станет делать?
        - Ясное дело, - хмыкнул Федька, - ухлопать вас решит.
        - Безусловно! Однако решить - это еще не значит сделать. Через дверь-то он вряд ли станет палить, так?
        Федька посмотрел - дверь у этого Бежевого была железная.
        - Ну, так… - согласился он.
        - Поджидать, когда я выйду, - дело долгое, согласен?
        - Согласен…
        - Ну - и? Пойдет он, как думаешь, закладывать меня в ГПУ?
        Федька решился:
        - Это бывший-то беляк, да еще с револьвером в кармане? Так ему там и дадут слово сказать!
        - Верно мыслишь, - согласился Бежевый. - Но есть и еще один аргумент. Если он все же решит донести, то навсегда потеряет меня в качестве дойной коровы. Выходит, сразу по целым двум причинам он на такую глупость ни за что не пойдет. Так что и с этой стороны опасаться нам нечего. Значит, единственное, что ему остается, - это когда-нибудь еще раз меня подловить и с наганом войти в квартиру. Но сегодня у него это едва ли выйдет. Стало быть, он вынужден будет какое-то время терпеть, поджидать удобного случая… Ладно, теперь пойдем дальше. Представь себе: вместе с револьвером он находит в кармане немалые деньги и понимает, что это имеющееся у него время можно провести с пользой для себя. Ну-ка, что он, по-твоему, выберет?
        - Думать нечего - деньги пропить, - сказал Федька.
        - Вот-вот! К тому же незамедлительно! - поддержал его Бежевый. - По его лицу видно, что без того он уже через час будет совсем плох. И куда же, по-твоему, он двинется от моего дома?
        Федька пожал плечами:
        - В пивную, понятно.
        - А какая тут ближайшая?
        - В Армянском переулке. Пять минут ходу…
        Бежевый взглянул на часы.
        - Вот мы даже и отмерили ему время жизни. Стало быть, не далее чем через двадцать - двадцать пять минут в пивной, что в Армянском переулке, отойдет в мир иной бывший прапорщик Добровольческой армии Долин, ныне больше известный в миру под именем Клешня… Ну что, давай-ка покуда вынесем раба Божьего, а то, гляжу, он скоро очухается. - С этими словами Бежевый взял Клешню за ноги.
        Федька взял его за руки, но, когда они уже выносили бесчувственное тело, решился все же спросить:
        - И кто ж его, дяденька, там, в Армянском переулке, укокошит?
        - Водка. Всего-навсего она, родимая! - беззаботно отозвался Бежевый.
        Насмехался, что ли? Да и ведро водки насмерть не уложит Клешню, только еще злее к утру будет.
        Лишь после того, как они усадили начинавшего шевелиться Клешню на лестнице, привалив его спиной к стене, и вернулись в квартиру, Бежевый сподобился объяснить.
        - Вижу, не веришь ты, что водка его насмерть убьет? - спросил он. - И напрасно. Ты видел, что он до этого пил? Точнее - из чего?
        - Вон то, из клювика…
        - Верно! А вот это как раз и есть главное в нашей цепочке звено. Там, в этой бутылке, растворен порошок, сам по себе совершенно безвредный. Но при соединении со стаканом-другим водки он превращается в смертельный яд, разрушающий одновременно и сердце, и печень, и почки. Я так полагаю, уже минут через десять в Армянском переулке это смертельное соединение и произойдет. В итоге - последнее звено нашей не самой сложной цепи: не далее как через полчаса в пивной найдут мертвого пьяницу с отказавшими органами и с наганом в кармане. Как думаешь, долго будут доискиваться до причины смерти раба Божьего?
        - Делать легавым больше нечего!
        - Вот и я так же думаю, - кивнул Бежевый. - Кстати, сей раб Божий, как и тот твой Упырь, уже приговорен, просто сам ускорил исполнение.
        - Кем приговорен, судом? - встрепенулся Федька, однако Бежевый отвечать на этот вопрос не стал.
        - Ладно, пошли ухо твое лечить, - сказал он. - Последнее дело - когда ухо болит, по себе знаю. Однажды так болело - места себе не находил.
        - Да не болит у меня ухо, дяденька, - признался наконец-таки Федька. - Это Минька Прыщ придумал в рифму: «Федуло - надуло».
        Бежевый ничуть не рассердился. Сказал:
        - Ну и славно… Тогда вот что. Надевай-ка ты опять свое рванье и возвращайся покуда назад, на Сухаревку, а то у меня сегодня еще дела. И - помнишь, что я тебе прежде сказал? Глаз не спускай с этого… Как вы там у себя его называете?
        - Упырь.
        - Вот-вот. Так что давай, Федор, переодевайся и ступай. А увидишь Упыря - сразу ко мне. Все понял, Федор?
        Эдак - Федором - его, Федулу, называли впервые. Жаль, для Сухаревки - что Федор, что Федька, все одно: Федуло-надуло…
        Вдруг неожиданно для самого себя он спросил:
        - А можно, дяденька, я не Федором буду?
        - Под псевдонимом хочешь работать? - озадачил тот непонятным словцом. - И как же ты теперь желаешь называться?
        - Можно я тоже буду Викентием?
        - Что ж, - усмехнулся Бежевый, - Викентием так Викентием, возражений не имею. Викентий-второй, стало быть.
        И так хорошо стало Федьке от этого нового имени, что он повторял его на разные лады, пока шел к Армянскому переулку: Викентий, Викентий… Здoрово!
        Там, в переулке, уже гудела толпа, обступившая кого-то, распростертого на тротуаре.
        - Стакан только выпил, гляжу - мертвый уже! - громко рассказывала женщина в белом халате. - И как он так враз помер, не пойму! Я ему даже сдачу с полусотенной не успела дать!..
        Кто-то в форменной фуражке на голове наклонился и вдруг воскликнул:
        - Э, да у него ж в кармане наган!.. И морда вон какая бандитская! Надо звонить!
        Да, ничего тут не скажешь, гладко складывалась у Бежевого эта его цепь!..
        Дальше Федька-Викентий глазеть не стал и побыстрее дунул к себе на Сухаревку, пока никто не занял на ночь место у его котла.

…А среди ночи вдруг выдернуло из сна холодным, липким страхом. Что, если и к нему уже примеривался какой-то своей смертной цепочкой этот Бежевый? Больно он - хоть Федулой, хоть Викентием называй, теперь уж, может, это и без разницы, - больно он о Бежевом теперь знал много, а такие «знайки» долго на свете не живут.
        До рассвета он больше не смыкал глаз - все казалось, та самая цепь у него на горле затягивается. Сейчас вот воздуха глотнет напоследок - да так, Викентием не успев побывать, ни за что ни про что и помрет…
        Но утро настало, а он все не помирал. Подумал, что, глядишь, теперь и до вечера не помрет.
        Ошибался, выходит, в Бежевом…
        Ну а днем как раз и Упырь появился на Сухаревке. Недели три его не было видно - и вот нате!
        Сразу понятливые сухаревские мазурики исчезли, словно их тут и не было. Из мазуриков остались только двое: Федька, притаившийся у котла, и еще один, новенький, сбежавший от голодухи из Самары, Ленькой звали, пока еще несмышленыш, всего дня три как прибился к сухаревским, еще ничего о здешней жизни не знал.
        Упырь сразу - к нему: почуял, гад, легкую добычу! Каким-то нюхом особым он ее всегда вмиг унюхивал.
        Уж на чем они сошлись, один черт знает, только потопал дурень Ленька вслед за Упырем.
        Надо было спешить, поэтому Федька сразу дунул бегом на Мясницкую. Уже через пять минут выкладывал все, что видел, Викентию.
        Тот медлить не стал, накинул свой бежевый плащ и выбежал из дома. Федька - за ним, но поди догони, когда у того ножищи что ходули.
        Догнал только в переулке верстах в двух. Здесь же лежал на асфальте и Упырь, и голова его была расколота, как орех, здоровенным булыжником, а рядом трясся Ленька, не в силах сказать ни слова. Федька уж было подумал, что Бежевый сейчас - и его как ненужного свидетеля, но тот Леньку трогать не стал, а просто предупредил:
        - Ты только, парень, лишнего не болтай, лады?
        Ленька в ответ лишь головой затряс. На всякий случай еще и перекрестился истово.
        - На Сухаревку больше ни ногой, понял?
        И снова Ленька начал креститься, говорить все еще не мог, словно онемел.
        Чтобы не выглядеть таким же дурнем, как этот самый Ленька, Федька подал голос:
        - Я его в Питер переправлю, - сказал он, - у меня на поезде кочегар знакомый, он провезет. - И сразу от этих слов почувствовал себя человеком стoящим, не то что мазурик Ленька, а скорей кем-то под стать чуть ли не самому Викентию Ивановичу.
        Викентий кивнул:
        - Вот и лады. Только надо - не мешкая.
        - Прямо сегодня отправлю, - пообещал Федька. И приказал дрожащему Леньке голосом старшего: - Дуй на Николаевский вокзал, жди меня.
        Повторять не пришлось - тот дунул так, что пятки засверкали.
        Теперь они остались с Викентием вдвоем. Викентий молчал, смотрел на Федьку испытующе. Федька еще раз взглянул на мертвого Упыря, и снова сердце заходило ходуном. Но сказать что-то было надо, иначе Викентий почуял бы сидевший в нем страх, а выглядеть слабаком очень не хотелось, поэтому, потрогав булыжник, убивший Упыря, он произнес одно только слово, потому что язык плохо слушался:
        - Камень…
        Викентий отозвался задумчиво, куда-то в пустоту:
        - Да, камень… - И добавил что-то вовсе уж неясное: - Палка, камень, веревка, трава, страдание…[6 - Палка, камень, веревка, трава страдание (Stock, Stein, Strick, Gras, Grein - нем.) - символы Тайного Суда, средневековой организации, действовавшей с XIII в., а возможно, и ранее. Эти пять букв - SSSGG - наводили ужас на всех жителей Европы. (Из книги Charles William Heckethorn. Secret Societies of All Ages and C ountries).]
        - Что? - спросил Федька.
        - Нет-нет, ничего, - сказал Викентий, - это я так… Забудь.
        Но Федька не забыл. И долго еще по ночам вздрагивал и повторял про себя: «Палка, камень, веревка, трава, страдание».
        Смысл их он узнал позже, гораздо позже.

* * *
        Добираясь из дальневосточной тайги до Москвы, он не раз повторял эти пять слов: «Палка, камень, веревка, трава, страдание». Сейчас только они придавали ему силы, потому что были символом Тайного Суда, а только существование Суда делало его жизнь осмысленной.
        В Москве Викентий очутился только через три месяца. Винтовка, которую отобрал у охранника, оказалась всего с двумя патронами. Одним ему один раз посчастливилось подстрелить барсука (сожрал сразу же, хоть мясо было и вонючее не приведи господь), другим вроде бы попал в медведя, но тот, зараза, ушел живой, унеся пулю в себе. Дальше, пробираясь через тайгу, кормил себя тем, что разорял птичьи гнезда, подбирал падаль, ел лягушек и слизняков, а то и просто еловую кору жрать приходилось, - но все-таки добрался до Амура живой.
        Там прокрался на пассажирский корабль, украл сумку у какой-то зазевавшейся бабки, вспомнив старое свое беспризорное воровское ремесло, а в сумке этой - и картошечка вареная, и хлебушек, и пирожки с капустой; в общем, за эту часть дороги даже набрался сил.
        Потом были еще долгие скитания по матушке-России, вспоминать про которые не хотелось - в основном из-за того, что за это время еще не раз пришлось приворовывать, а это совсем не красит будущего члена Тайного Суда. Но вот и она наконец - Москва, столица!
        Здесь жил один человечек, служивший в НКВД и состоявший там в немалых чинах. Мало кто знал, что когда-то, в стародавние времена, он попал в поле зрения Тайного Суда, казнить его не стали, и он был переведен в поднадзорные[7 - Поднадзорные - лица, приговоренные Тайным Судом к смертной казни за их злодеяния, но по решению того же Суда оставленные жить под надзором, т. е. до следующего преступления. Обычно они безропотно выполняли все требования членов Тайного Суда. - См. роман В. Сухачевского «Тайный Суд».] к Викентию-первому. Второй Викентий также был ему знаком. Ликвидация Тайного Суда, о чем он узнал в своем ведомстве, принесла ему, видно, несказанное облегчение, но при виде Викентия-второго в нем мигом ожили все его прежние страхи, и он выложил как на духу все, что знал.
        А знал он, что Васильцев и его подельница взорвались в самолете, на котором летели невесть куда. Сами взорвались или им кто-то помог - этого поднадзорный не знал, но в том, что они взорвались, у него не имелось никаких сомнений: лично писал отчет для самого наркома госбезопасности. В его искренности можно было не сомневаться, ибо в глазах его тлел застарелый страх перед Тайным Судом. Он перевел дух лишь после того, как Викентий его покинул.
        Версию, что взорвались сами, Викентий сразу отмел как несерьезную. Помогли взорваться?.. Что ж, вполне допустимо…
        То есть было бы допустимо, не иди речь о таких людях, как Васильцев и Катя, надо полагать, прошедших школу не худшую, чем он, Викентий.

«А ведь и не найти лучшего способа исчезнуть так, чтобы никому в голову не пришло тебя разыскивать, - подумал Викентий. - Молодцы!» Всему учись. Он сам едва ли до такого додумался бы.
        Теперь, правда, снова надо их искать, но к этому Викентий был готов. Он их найдет, непременно найдет! Всегда можно найти, если следовать per pedes apostolorum.
        Найдет и докажет, что им без него не обойтись! Сами сразу поймут, как только увидят… А если их ищут - что ж, в этом случае он тоже будет им небесполезен.
        Но ни Катю, ни Васильцева никто и не думал искать. Сейчас Викентий был единственным человеком на свете, который ни секунды не верил, что их нет в живых.
        Ну разве что еще майор Н. Н. Николаев. Но тот не просто верил, тот знал.
        Глава 3
        Страшное послание. Полина
        Юрий Васильцев скакал верхом по ему одному известным тропкам в зауральской тайге. Собственно, он давно уже был и не Васильцевым, и не Юрием. Фамилия его теперь была Кучинский, имя - Александр, - вполне надежные документы удалось справить всего за двести пятьдесят рублей, - и служил он теперь лесником в одном заповедном лесничестве, по ту сторону Уральского хребта.
        Служба оказалась вполне для них с Катей выгодной: хоть заработок и невелик, зато и казенная тебе крыша над головой, и даровые дровишки на зиму, а главное - никакого начальства вблизи: в эти места, окруженные лагерями для зэков, редко кто наведывался: стрёмно. Беглый зэк-уголовник - он, как известно, куда опасней медведя-шатуна, до него, до Васильцева (Кучинского то бишь - даже наедине с собой надо не забывать, чтобы приросло намертво!) - до него трех лесников убили.
        Лесник для них, для беглых, - самая лакомая находка: тут тебе и конь, и ружьишко, и документы, и одёжа человеческая. А двух начальников, что три месяца назад приезжали с инспекцией из райцентра, - когда те возвращались назад, прямо на сосне повесили, да еще поиздевались прежде так, что даже ему, Васильцеву-Кучинскому, повидавшему в своей жизни всякого, смотреть было страшновато. Ну не любит беглый зэк начальников, по какому бы казенному ведомству они ни проходили.
        Местные жители тоже, нетрудно сказать, в лесники не рвались, оттого предложение некоего Кучинского в райцентре восприняли как дар небесный, даже никаких лишних справок требовать не стали.
        Сам Васильцев-Кучинский этих беглых не боялся. Дважды на него нападали - и оба раза едва расползлись, унося покалеченных. Тут не столько даже навыки, полученные от покойного Викентия, помогли, сколько ежедневные уроки с Катей, а уж ее чему только в свое время не научили! Тут тебе и тайский бокс, и японское карате, и китайское кун-фу - всем этим она владела в совершенстве.
        Весть об ухаре-леснике разбежалась быстро, и больше на него уже не нападали. Несколько раз он видел вдали какую-нибудь фигуру весьма характерного вида, прячущуюся за кустами. Постоит, бывало, фигура эта, постоит, а сообразит наконец, кто это там на лошади скачет, и сразу - дёру.
        Юрию, прирожденному городскому жителю, новая служба, как это ни странно, приглянулась сразу же, и здешнюю природу он полюбил больше, чем все прелести каменной Москвы. Впервые за долгие годы он очутился в мире, который действительно был, в отличие от того, московского, страшного своей нереальностью, из которого им с Катей так счастливо удалось испариться.
        И начальство радовалось на расстоянии: браконьерство на территории нового лесника мигом почти сошло на нет, а он, Юрий, задался целью и вовсе его извести. По этой причине он и скакал сейчас в сторону Черного камня - с полчаса назад услышал донесшийся оттуда звук выстрела.
        Километра полтора не доехав до Черного камня, вдруг увидел: мураши валом валят через тропу куда-то в глубь тайги, а за ними крысы, целыми выводками, - значит, учуяли где-то падаль. На браконьерские дела не похоже - браконьеры за собой падали не оставляют.
        Юрий принюхался, но смрадного духа не почуял - стало быть, что-то здесь случилось совсем недавно. Он повернул коня и уже через несколько минут увидел…
        На поляне лежал человеческий труп, весь уже облепленный мурашами, и семейка крыс шебуршилась у него на груди. Еще час-другой - и от трупа ничего не осталось бы: как известно, тайга мигом подчищает свою территорию.
        Вначале подумал - зэк подраненный: бежал, бежал по тайге, да вот и помер.
        И вдруг…
        Могло ли это быть случайностью? Рядом с трупом, аккуратно выложенные, лежали палка, веревка, большой камень, явно кем-то сюда недавно принесенный, и специально кем-то вырванный пук травы. Было ли изображено страдание на лице трупа увидеть не представлялось возможным из-за облепивших лицо мурашей, но и так было видно, что смерть этот человек принял со страданием, ибо причиной смерти была не пуля, рана от которой виднелась на плече, а острый короткий кол, вбитый ему в живот, так что умирал он мучительно и, вероятно, долго.
        Мало этого, на большой сосне, росшей рядом, были вырезаны пять крупных букв: SSSGG. Означать могло только одно: «Stock», «Stein», «Strick», «Gras», «Grein» - «палка», «камень», «веревка», «трава», «страдание». Эти слова не могли быть понятны никому, кроме членов Тайного Суда, а значит, именно к нему, к Юрию, и было обращено это страшное послание.
        Он огляделся, прислушался - вроде поблизости никого, - лишь после этого слез с коня.
        Преодолевая отвращение, Юрий разогнал крыс и мурашей с груди убитого, порылся в карманах его плаща и извлек оттуда два документа - паспорт и билет члена ВКП(б). С обоих на него смотрело одно и то же лицо: Бричкина Кузьмы Игнатьевича.
        В иные моменты Юрий и сам готов был убить этого негодяя, одного из самых гнусных мерзавцев, обитавших в здешних местах. Жил Бричкин тем, что тянул жилы из раскулаченных, сбежавших сюда, за Урал. Таких тут было много - места отдаленные, энкавэдэшники ленивые, можно и пересидеть - глядишь, да и в Совдепии что-то переменится в лучшую сторону (иди жди!).
        Но и никакой НКВД не нужен, если рядом такая гнида, как Бричкин. Он выслеживал этих бедолаг (нюхом на сей предмет обладал, мерзавец, отменным), поначалу, обещая не закладывать, вытягивал из бедолаг все, чем они были мало-мальски богаты, вплоть до последней ложки и плошки, потом девок их портить начинал - и те молчали; наконец, насосавшись крови вдоволь, все равно закладывал несчастных в НКВД, - и где они сейчас? В лучшем случае, золото для Родины добывают где-нибудь на Колыме. Это которые пока еще живы.
        Катя уже не раз заговаривала о том, что надо бы освободить землю от этого Бричкина: дело нехитрое, тайга все спишет. Бывало, что он, Юрий, с ней и соглашался, но потом, по здравом размышлении, передумывал. Тайного Суда больше нет, никогда он уже не возродится, и какое у них теперь право быть вершителями чужих жизней, даже таких мерзких, как жизнь этого подлеца Бричкина?
        Но, оказывается, Тайный Суд был!
        Был, и желал их с Катей тоже превратить в свои щупальца. Никому другому, кроме них, не могло быть адресовано это страшное послание…
        И тут Юрий услышал слабый стон, доносившийся справа, со стороны Черного камня. Он подумал: «Еще один. Жив еще…» - влез на коня и, озираясь по сторонам, направился туда.
        Проехав меньше версты, увидел овражец, засыпанный валежником. Именно оттуда, из овражца, и доносился, похоже, этот стон.
        Юрий спешился, раскидал валежник и увидел…
        Там лежала девчушка, судя по одежде, из местных, голова у нее кровоточила, но когда Юрий ощупал рану, понял, что череп не пробит - значит, по всему, рана не тяжелая, выживет.
        Когда он прикоснулся к ее голове, девчушка открыла глаза и снова застонала.
        Юрий сказал:
        - Не бойся, милая, я тебя не трону. - И спросил: - Кто ж это тебя так?
        Девчушка хотела ответить, даже рот открыла, но произнести ничего не смогла, только промычала что-то - видно, еще не до конца пришла в себя. Смотрела на него по-прежнему со страхом.
        - Не бойся меня, - повторил он.
        С этими словами Юрий подвел коня, поднял девочку (легкой была, как пушинка), усадил в седло, веревкой приторочил ее ноги к стременам, чтобы не упала, и повел коня под уздцы.
        Теперь страх в ее глазах стал понемногу угасать, смотрела уже более или менее осмысленно, и Юрий пообещал:
        - Все будет, милая, хорошо. Сейчас приедем - перевязку тебе сделаем. Подлечим малость - тогда домой тебя отвезу. Где дом-то твой, помнишь?
        Но девочка лишь помотала головой: не помнила.
        - А кто тебя так?
        И снова лишь головой помотала.
        - Ладно, - вздохнул Юрий. - Ну, а хоть помнишь, как тебя зовут?
        Думал, тоже не помнит, но девочка вдруг произнесла слабым голосом:
        - Полина… Поля… - и с этими словами без сознания повалилась лицом на гриву коня.

* * *
        Когда он вернулся домой, Катя, увидев Полину, всплеснула руками:
        - Кто ж ее так?!
        - Не помнит она ничего, - сказал Юрий. И добавил: - Бричкина убили.
        Катя лишь кивнула удовлетворенно, пока что было не до разговоров. Она нагрела воды, промыла девочке рану, смазала какой-то мазью, сделала перевязку. Девочка все еще была в бесчувствии.
        Они уложили ее в кровать, и лишь после этого Катя наконец спросила:
        - Бричкина, говоришь, грохнули? Слава богу! И кто ж это его?
        Рассказ Юрия она выслушала спокойно, в трудные минуты она умела держать себя в руках.
        Дослушав, чуть усмехнулась:
        - Выходит, добрались. Что поделаешь, надо быть готовым ко всему. - С этими словами она пошла в погреб и вернулась оттуда с разобранным карабином и двумя наганами - в свое время Юрий поотнимал это добро у каких-то здешних лесных бандюг. Собирая карабин, вздохнула: - Значит, Тайный Суд все-таки существует…
        Тут девочка зашевелилась на кровати и открыла глаза.
        - Так кто ж тебя так? - спросила Катя.
        Теперь уже девочка была способна говорить.
        - Не знаю, - прошептала она. - Я только шорох сзади услышала… Обернуться не успела… Больше ничего не помню.
        Катя кивнула:
        - Да, знакомый почерк: свидетелей они не убирают, Катехизис не велит. - Потом снова повернулась к девочке: - А где живешь - вспомнила?
        Полина чуть было не сказала, но вдруг прикусила губу: почему-то не хотела говорить.
        - Ну и ладно, - ласково улыбнулся Юрий, - не хочешь говорить - не надо. Ну а из каких ты будешь?
        Девочка так и лежала с прикушенной губой. Потом собралась и проговорила жалостливым голосом:
        - Дяденька, а можно я говорить не буду?
        Уже хотя бы то было хорошо, что врать, судя по всему, не любила.
        - Ну, дело твое, - согласился Юрий.
        На лице ее появилось облегчение.
        - Будешь пока жить у нас, - сказала Катя, - а там поглядим.
        Но последних ее слов Поля уже не слышала. Она спала.
        А ночью у нее случился жар, такой, что думали - не выживет.
        Выжила.
        Глава 4
        Стопами апостолов (Продолжение)
        Начало было положено. Теперь предстояло найти случай встретиться с теми двоими, Катей и Васильцевым, воочию. Но обстоятельства этой встречи надо было сперва хорошо обдумать, иначе можно запросто от них и маслину в лоб получить.
        И Викентий думал. В иные дни думал с утра до вечера, даже поесть забывал, не до того было. А когда сваливало сном, сразу зачем-то появлялся Федька-Федуло, и вся та жизнь с Викентием Ивановичем представала перед ним.
        Со временем, когда узнал от Викентия Ивановича о Тайном Суде, ему даже стало нравиться его двойное существование: с утра до вечера мазуриком Федулой на Сухаревке, а с вечера до утра - Викентием, помощником другого Викентия, палача Тайного Суда. Втайне, бывало, иногда думал: глядишь, время придет - и он, бывший Федуло с Сухаревки, станет таким же, как его новый друг.
        Да какой там друг! Отца своего он не помнил и именно как отца воспринимал теперь Викентия Ивановича.
        К зиме об этом Тайном Суде он знал уже многое. Суд возник лет пятьсот назад, а может, и намного ранее. Целью же Тайного Суда было восстанавливать справедливость в этом мире, где ее, справедливости, пока что с гулькин нос.
        Особенно нравилось Федьке-Викентию слушать про давнюю историю этого Суда. Графы, герцоги, короли - и те страшились и не больно-то распоясывались, если кто-то поблизости произносил слова: «палка, камень, веревка, трава, страдание».
        Викентий Иванович давал ему записи, в которых рассказывалось о некоторых делах Суда, и Федька-Викентий диву давался, к какой же силище он, оказывается, примкнул! Это не то что Минька Прыщ, которому пофартило примкнуть к уркам. Там тоже сила, но это смотря с чем сравнивать. Если с Тайным Судом - то просто смешно: вшивота!
        Как вон это Суд с одним зарвавшимся маркизом расправился! Хоть дело было еще при царе Горохе, но все равно впечатляло! Тот маркиз, узнав, что Тайный Суд им занялся, стал прятаться аж в самом Лувре, во дворце французских королей.
        Что, помогло? Шиш с маслом! Нашли в том же дворце повешенным. Да где?! В королевском нужнике!
        Или тот царский полковник, что над детьми измывался навроде покойного Упыря. Ехал себе тот полковник в поезде - и вдруг нет его. А где он?
        А вот где: возле рельсов прибит колом к земле. Ну, кто, кроме палача Тайного Суда, так сумеет?
        А польский один магнат! Крестьян своих, гнида, запирал в погребе и держал там, пока не подохнут с голода. Как узнал, что Тайный Суд его приговорил, убёг аж в Южную Америку!
        Помогло? Шиш! Там, в горах, и нашли в пещере, заваленной камнями. Он одной травой питался, пока с голоду не сдох, как те его крестьяне. Вот она, настоящая справедливость!
        И еще множество таких историй он теперь знал. Читать - не оторвешься!!!
        Одно стало печалить. Это когда дочитал до того места, где говорилось о том, кто имеет право стать членом Тайного Суда. Оказывается, только родной сын какого-нибудь другого члена, и ни в коем случае никто иной. Так что выходило ему, хоть он теперь и Викентий, все равно оставаться Федулой с Сухаревки. Глядишь, иногда кликнет кто-нибудь из Тайного Суда, чтоб помощь какую маломальскую оказал, - уже тем, Федуло, и радуйся.
        Но даже этой малости он радовался всерьез. А помощь от него вскоре опять понадобилась.
        Однажды Викентий Иванович сказал, что как раз вблизи Сухаревки живет такой гражданин Васильцев (вот когда он впервые услышал эту фамилию), и является этот Васильцев не больше не меньше, как сынком самого бывшего председателя Тайного Суда.
        Бывает же счастье у людей!
        Но только Васильцев этот об истинной должности своего отца пока, оказывается, ни сном ни духом не ведает. Подойдет время - ему расскажут, но пока оно, это время, не подошло.
        Почему еще не подошло, Федька-Викентий спрашивать не стал, его старший друг не любил, когда перебивают вопросами. Не время - что ж, значит, не время.
        А до той поры, когда этот хромоногий очкарик Васильцев обо всем узнает, надо беречь его всеми силами, чтобы дожил благополучно до той счастливой минуты.
        Дело осложнялось тем, что Викентий Иванович узнал от своих поднадзорных: начал охоту на этого Васильцева какой-то майор по фамилии Чужак, из самого НКВД, большая там, на Лубянке, шишка, и теперь все о Васильцеве вынюхивает, чтобы на чем-нибудь накрыть.
        Почему не взяли этого Васильцева за просто так, как здесь, в СССР, нынче любого взять можно, Викентий Иванович тоже объяснять не стал (а Федька-Викентий не стал спрашивать - не любил Викентий Иванович, когда лишние вопросы задают). Можно было лишь догадываться, что и тут не обошлось без Тайного Суда. А если Тайный Суд вступается - за просто так человека не возьмешь.
        И тогда вознамерился тот майор Чужак накрыть Васильцева на чем-нибудь по-настоящему серьезном, на таком, что его уже никто не отмажет.
        Вообще-то ангелом-хранителем этого Васильцева был самолично Викентий Иванович, но ему часто приходилось отъезжать из Москвы по каким-то делам Тайного Суда, о которых знать никому не полагалось; вот тогда забота об этом Васильцеве перекладывалась на плечи Федьки, благо, он всегда тут, на Сухаревке, и много раз видел, как Васильцев выходил из своего подъезда.
        В тот день все поначалу вроде бы шло как обычно - мазурики грелись у котлов, сухаревские щипачи приглядывались к чужим карманам.
        Потом шнырь какой-то появился - по всем повадкам явно из легавых. Щипачи, мигом его раскусив, тут же разошлись. Ну а Федьке-то что - на мазуриков легавые шныри внимания давно уж не обращают.
        Вдруг смотрит - а из своего подъезда Васильцев выходит. Глядь - и шнырь смотрит в ту же сторону. Потихоньку шнырь фотографию из кармана достал, сравнил ее с настоящим Васильцевым, и сразу глаза стали радостными. Значит, его-то, Васильцева, и поджидал.
        Федька потихонечку - да поближе к нему. И пригляделся внимательнее, чтобы потом шныря этого Викентию Ивановичу поподробнее описать. Увидел даже, когда тот папироску крутил, что у него двух пальцев на левой руке не хватает.
        Закурив, обрадованный шнырь наконец направился к Васильцеву. Подошел и с улыбочкой такой змеиной его спросил:
        - Господин фон Шварцбург? Вон, пятнадцать лет прошло - а почти и не изменились, ваше высокоблагородие.
        Васильцев - ему:
        - Обознались, гражданин. И фамилия у меня другая, и знать вас не знал никогда.
        А тот продолжал улыбаться, как параша:
        - Как же не помнишь, Андрюша! Пятый батальон Добровольческой армии! Ты в первой роте командиром, а я - во второй. Нас еще его высокопревосходительство генерал Врангель Петр Николаевич награждал за храбрость одновременно! По рюмке рома поднес!.. Ну, вспомнил, никак?
        - Чушь какая! - сказал Васильцев. - Сроду я ни у какого Врангеля не служил! Оставьте меня, ради бога.
        Причем правду говорил. Федька про него почти все знал. Был он математиком. Правда, как Федька слыхал, со службы его недавно выперли, теперь вкалывал истопником.
        Математику Федька когда-то учил - еще до того, как родители померли с голоду. Дроби какие-то, треугольники, пропорции, в общем, всякая хренотень. То, что взрослый дядька может всерьез всей этой хренистикой заниматься, когда давно мог бы уже заседать в самом Тайном Суде, сильно подрывало в глазах Федьки-Викентия его авторитет, отчего окрестил он про себя этого очкастого, хромого Васильцева Чокнутым.
        Но уж у Врангеля чокнутый этот Васильцев ни с какого боку не служил, да и служить никак не мог: ему в ту пору лет шестнадцать было, а то и меньше.
        Но Трехпалому до того дела мало - лезет с объятиями, хоть палкой от него отбивайся.
        - Ну как же! Крым! Перекоп! Пятый батальон!.. Помнишь, каких дел с тобой понаделали, до сих пор большевички небось помнят!
        Васильцев, ясно, не понял ничего, на то он и чокнутый; стряхнул с себя Трехпалого и захромал поскорей своей дорогой. А Федьке-то стало ясно все, потому что Викентий Иванович про такие дела рассказывал. В НКВД держали на службе недобитых беляков, чтобы они такие вот штуки выделывали. Нападут на человека: помнишь то? помнишь сё? Потом его же в НКВД и сдают. Пусть тот хоть землю ест, что ни в какой белой армии не служил - кто ему поверит? Тем более вот он тут, живой свидетель.
        Видно, и с Васильцевым такую штуку решил проделать тот энкавэдэшный майор.
        В общем, беда!
        Головы, однако ж, Федька не потерял - понял, что шныря трехпалого надо позадержать, чтобы тот не донес, пока он, Федька, к Викентию Ивановичу сбегает - тот как раз нынче должен был вернуться.
        Когда-то у щипачей кое-какую науку прошел, да и трехпалый этот больно радостен был, мало что замечал вокруг, оттого Федьке удалось, подкравшись, легко вытащить у него из кармана наган, и с тем наганом - наутек. Знал, что за утерю нагана таких из легавки выгоняют запросто.
        Шнырь, понятное дело, за ним:
        - Стой, стой, сучонок!
        Почти что догнал уже.
        А Федька тот наган - раз - и в котел со смолой. Тут, у котла, шнырь и стал. Мазурик ему что? Наган главное.
        Да поди этот наган достань, когда он уже на дне, а смола густая, как глина.
        Не совсем глупый, правда, оказался шнырь, смекнул довольно быстро, что наган можно извлечь, если ту смолу разогреть и выплеснуть на мостовую. Начал под котел подкладывать дровишки.
        Ну теперь-то ему надо было не меньше получаса, чтобы как следует разогрелось, а Федька тем временем - на Мясницкую, докладывать.
        Викентий Иванович был уже дома. Выслушал - за придумку с наганом похвалил, но от самого известия мрачным стал, каким Федька его прежде не видел.
        - Ну-ка, - сказал, - обрисуй-ка мне этого шныря.
        Обрисовывать - этому он его еще раньше обучил, и тут Федька не ударил лицом в грязь, не упустил ни одной подробности: лет эдак пятьдесят, рост высокий, шевелюра с залысинами, нос острый, набок слегка и на конце красный, как отмороженный; лицо с боков, как у воблы, сплюснутое; один глаз косит; на руке двух пальцев недостает…
        Дальше Викентий Иванович и слушать не стал.
        - Ясно, - кивнул он, - Леденцов по прозвищу Муха. Он в царской охранке шпиком был. - И заключил: - Раздавить эту Муху срочно надо, а то, боюсь, много нам доставит хлопот. Полчаса, говоришь, у нас есть? За такое время хорошую цепь не сложишь…
        Федька (то есть теперь-то, в этих стенах, уже Викентий) предложил:
        - А может - как с Клешней? По роже видно, что выпить не дурак. Подмешать то же, что и Клешне, - он и того…
        - Боюсь, Викеша, это не выйдет, - покачал головой Викентий Иванович. - Его сейчас никакой выпивкой не соблазнишь. Наган только отыщет - и сразу помчится докладывать, что-де белого офицера на Сухаревке углядел. Нелегко тогда будет нам спасти этого Васильцева.
        - Так если из царской охранки, - размышлял вместе с ним Викентий-младший, - то можно и на понт взять. Там его самого могут за такое прошлое - к стенке.
        - Едва ли, - вздохнул Викентий Иванович. - Там, я знаю, сейчас немало таких служит… Да если и к стенке - все равно сперва заставят дать на Васильцева показания. Паршивые, в общем, брат, дела…
        И тут Федьку (уж неважно - Федулу, Викентия) вдруг осенило. Два-то он всего слова и произнес, но уже ясно чуял за ними всю цепь.
        - Перстень княгинин… - сказал он, и сразу Викентий Иванович изменился лицом. Потому что уж кто-кто, а он подобные цепи умел угадывать безошибочно.
        А с перстеньком этим - вот что. Месяца полтора тому назад был на Сухаревке большой шмон - самого Графа брали, главаря всех сухаревских уркаганов. Пальба была, как на всамделишной, наверно, войне. Все мазурики за котлами попрятались, но не разбежались однако: интересно.
        Потом пальба прекратилась; Федька из-за своего котла смотрит: ведут. Как раз мимо его котла проводили. Хоть Граф и по рукам связанный, а позади все равно пять человек с наганами шагают. Ну а он себе идет, улыбается, сверкая золотыми фиксами.
        А проходя возле Федькиного котла, взял да и в котел тот плюнул. Те, с наганами, и внимания не обратили, а он, Федька, сразу смекнул, что больно уж тяжело тот плевок в смолу плюхнулся. Но виду, ясно, не подал. Тогда же, кстати, и подумал, что смола в котле - иной раз полезная штука, и прикинул в уме, как бы ее еще использовать. Потому сразу и смекнул, что делать с наганом трехпалого шныря.
        Ну а в тот день подождал, покуда Сухаревка после шмона притихнет - тогда по-незаметному палочкой в смоле покопался (благо, было ее только на самом донце) и вытащил что-то твердое, тяжелое. Потом, уже на Мясницкой, штуковину эту в керосине отмыл; глядь - перстенек с синим камешком.
        Дурень Федька этот перстенек бы, конечно, заныкал, да после попытался бы его какому-нибудь барыге сбыть. Тут бы и конец ему, дураку Федьке. И поделом! Но потому он и был давно уже не Федькой-Федулой, а Викентием, что, как его учили, умом думать начинал. И немедля тот перстенек показал Викентию Ивановичу.
        Викентий Иванович про легавские дела откуда-то много знал - свои люди, должно быть, у него там, в легавке, имелись. Перстенек осмотрел и сразу установил, что прежде принадлежал он какой-то княгине Гагариной, а после достался зубному доктору одному. Но и у того задержался ненадолго - с полгода назад нагрянули к нему ночью фартовые люди, самого доктора порешили, всю семью вырезали, денег и золотишка прихватили немало, а заодно, выходит, и перстенек.
        Теперь-то ясно, что люди это были Графа, и стало быть, его, Графа, по перстню мигом привязали бы к тому налету на квартиру доктора, оттого и избавиться от него Граф поспешил.
        Но фартовый-то люд числит, что перстенек у легавых теперь, раз Графа с ним повязали. И если перстень этот кто-нибудь продавать надумает - как пить дать башку ему тут же оторвут: перстенек-то засвеченный.
        Однако же на всякий случай Викентий Иванович перстенек подальше спрятал - вдруг впишется в какую-нибудь из его хитрых цепей.
        И вот теперь…
        Тут была даже дважды Федьки-Викентия заслуга: и перстень он добыл, и своей головой додумался, как этот перстень к делу Тайного Суда приспособить…
        Ну а дальше было так. Федька двинулся обратно на Сухаревку и поспел как раз к тому времени, когда трехпалый уже извлек из смолы свой наган и, зло матюгаясь, оттирал его тряпицей.
        Вдруг рядом с ним появился кто-то усатый, в хорошей кожанке. Пару слов шнырю кинул - и зашагал не спеша в обратную сторону.
        Да, умел облик менять Викентий Иванович, тут ничего не скажешь! Даже Федька его в этой кожанке не вмиг узнал.
        Вздохнул трехпалый, пошел следом за ним. А Федька по-незаметному - сзади. Так, втроем, хоть вроде и порознь, дошли до дома на Мясницкой. Федька вошел с черного хода, а трехпалый вслед за Викентием Ивановичем - с парадного.
        Викентий Иванович нарочно, видать, дверь кабинета приоткрытой оставил, чтобы Федька все, что там, в кабинете, происходит, мог услышать и подглядеть - чай, он тоже теперь в этом деле не посторонний.
        Там у них происходила потеха. Трехпалый стоял по струнке, а Викентий Иванович, развалившись в кресле, важным голосом говорил:
        - Известно ли вам, товарищ Леденцов, где вы находитесь?.. А находитесь вы, товарищ Леденцов, на конспиративной квартире самого Московского уголовного розыска, о которой ни одна душа больше не должна знать. Чувствуете, какое к вам доверие, Леденцов?
        Трехпалый тянется - голова, того и гляди, оторвется от тонкой шеи:
        - Точно так! Чувствую, товарищ комиссар! Разве ж не понимаю?.. Имею также доложить, что на Сухаревке сейчас видал бывшего белогвардейского офицера фон Шварцбурга, замаскированного под умственно ненормального математика. А таких дел натворил в Крыму в двадцатом годе! Я как раз шел уже об нем сообщать куда надо…
        Викентий Иванович ему:
        - Молодец, Леденцов, что зоркость революционную не теряешь… Этим фон Шварцбургом я лично сам сейчас займусь… А к тебе у меня другое важное дело. Выполнишь как следует - командирское звание получишь, сам за тебя похлопочу. Вот этот перстенек видишь?
        - Точно так, товарищ комиссар!
        - Так вот, давно уже ловим мы одного скупщика краденого, а поймать с поличным никак не удается, смышленый, гад! Но адресок его известен - тут это, недалеко, на Варварке, дом девять. Записывать не надо. Запомнишь?
        - Точно так!..
        А Федька-то знал - в том доме на Варварке Щербатый живет, этого самого Графа первейший дружбан. Уж он-то перстенек признает наверняка.
        - Сейчас немедля пойдешь туда с этим самым перстеньком, - продолжал Викентий Иванович, - и предложишь перстенек купить. Будешь косить под трамвайного щипача. Слишком большой цены не заламывай… Барыга тебе скажет, что должен перстень осмотреть, в квартиру непременно зазовет. Ничего не бойся, заходи - мои люди будут уже наготове, при оружии. На этом самом-то перстне мы его и возьмем. Ну, все уразумел, Леденцов?
        - Так точно, ваше бла… Товарищ, то есть комиссар! Не впервой! Еще, помню, в девятьсот двенадцатом годе…
        Да и примолк в испуге. С этим «вашим бла…» и с девятьсот двенадцатым годом он, конечно, промах изрядный дал - сразу ясно, что при царе Николашке Кровавом ту же легавую службу нес. Выходило - совсем уж тупой. Но тупой для такого дела, как сейчас, подходил как раз лучше всего.
        Викентий Иванович, ясно, виду не показал, что заметил его промашку.
        - В общем, - сказал, - держи перстень, Леденцов, и дуй туда, на Варварку. Да смотри там не лопухнись.
        - Никак невозможно, ваше… товарищ комиссар! Разрешите выполнять?
        - Выполняй, - разрешил Викентий Иванович. - Потом вернешься - доложишь…
        Это «доложишь» было последним, замыкающим звенышком в цепи. Если не вернется докладывать - значит, можно этого трехпалого больше уже не опасаться: Щербатый все сделает.
        Так оно, понятно, и вышло - с концами сгинул навсегда трехпалый Леденцов.
        И кто во всей цепи был на этот раз за главного? По всему выходило, что он, Федька-Викентий! Тут и считать нечего! Сколько звенышек из всей цепочки нацело им выковано!
        Перстень нашел кто? (Это - раз!) Кто засек этого Леденцова (уже покойника наверняка) рядом с Васильцевым? (Это - два!) Кто придумал, как его задержать? (Это - три!) С наганом и вправду вышло здорово, вспомнить приятно! Кто, наконец, вспомнил про перстенек в нужный момент? (Это - четыре!)
        Очень гордился собой Викентий, и даже в случайных мыслях себя ни Федькой, ни Федулой в тот вечер не называл.
        А Викентий Иванович оценил его заслугу по-своему. Да как!..
        Ближе к ночи призвал его к себе в кабинет и протянул какой-то листок:
        - На, читай, оголец!
        Федька глянул - не поверил глазам. Настоящая метрика, на ней печать с серпом и молотом, и черным по белому выведено, что он - не кто иной, как Непомнящий Викентий Викентиевич, 1922 года рождения, русский, родившийся в Москве, является сыном гражданина Непомнящего Викентия Ивановича, из рабочих, и какой-то гражданки Непомнящей Клавдии Петровны, из мещан.
        - Усыновили? - спросил Витька-Федька недоверчиво, боясь спугнуть удачу.
        Викентий Иванович усмехнулся:
        - Ну считай, что так. Метрика, правда, липовая, и гражданка Непомнящая Клавдия Петровна если и существует на свете, то только по случайному совпадению, но печать самая настоящая, так что комар носа не подточит. Ты только эту метрику где-нибудь тут, в доме, спрячь, а то если вдруг на Сухаревке кому-нибудь попадется на глаза… Я тебе ее позже отдам, да только смотри… Боюсь, ты скоро с именами своими путаться начнешь.
        - Чего путаться? - спросил он (уже, впрочем, путаясь). - Всего два: Викентий да Федор, невелика штука запомнить.
        Уже давно не было на свете Викентия Ивановича, но он, вспоминая тот разговор, то и дело выдергивался из сна то под одним, то под другим именем. И к утру уже сам толком не знал, кто он, Федька-Федуло или Викентий Викентиевич Непомнящий, теперь уж по праву будущий Великий палач Тайного Суда.
        Правда, Суд этот еще только предстояло возродить. Но Викентий теперь ни одной минуты не сомневался: рано или поздно он это сделает, непременно сделает!
        Глава 5
        В Москву! Человек без лица
        Ночью Катя и Юрий устроили совет: что им грозит и как быть дальше. Оба не сомневались, что убийство Кузьмы Бричкина дело рук того самого парнишки, сына палача Викентия, но вот какую цель он преследует, оставалось только гадать.
        За свою жизнь они могли пока не беспокоиться: если бы тот хотел убить их, он бы это сделал легко - в тайге для хорошего стрелка дичь не штука, стало быть, его планы были другие. То ли хотел показать им, на что он действительно способен, то ли пожелал их запугать - только вот во имя чего?
        Пришли к тому, что мальчишка решил возродить Тайный Суд. В одиночку это было невозможно, и он решил, что будет восседать в этом Суде рядом с ними, с Катей и Юрием. Ну а поскольку тогда, в первый раз, они от этой чести отказались, он, наверно, всерьез возомнил, что теперь, узрев его способности, они согласятся из страха.
        Это зная-то их! Видно, у мальчишки впрямь было что-то не в порядке с головой.
        Но поэтому и ждать от него можно было чего угодно. Катя даже предложила сгоряча выследить его и убрать, но тут же сама воскликнула:
        - Боже, да что я такое говорю!
        В конце концов они пришли к выводу, что им надо снова бежать и раствориться где-нибудь так, чтобы мальчишка этот их уже никогда больше не нашел. Оставалось решить - куда?
        Была еще одна проблема: чистых документов у них не имелось, а изготовить новые, такие же безукоризненные, сами они не могли. Нынешние документы Кате сделали в Лондоне, но туда путь для них был заказан.
        Оставалось одно - возвращаться в Москву, там Юрий знал одного такого спеца, виртуозного мастера всяких липовых дел, когда-то их еще покойный Борщов познакомил. За хорошую плату этот мог сфармазонить любую ксиву, хоть бы даже удостоверение члена правительства. Значит, надо было собираться туда. Кроме того, в Москве имелись многочисленные тайники - его, Юрия, личные «схроны» с разными полезными вещами, сделанные Васильцевым еще в бытность свою членом Тайного Суда. Теперь они могли очень даже пригодиться, поэтому снова же путь должен был лежать через столицу.
        Как это ни смешно, завершающую точку поставил кот Прохор, доставшийся им в наследство от покойного Борщова. Этот привереда с трудом приноровился к здешней простой пище, да и то приноровился не полностью - всякий раз капризничал, похудел изрядно.
        Когда-то Борщов уверял, что его Прохор вполне понимает человеческую речь. Враль он был известный, но в данном случае, похоже, в его словах таилась какая-то доля истины, ибо, лишь только услышав слово «Москва», Прохор заурчал раскатисто, прыгнул к Кате и благостно к ней прильнул - видать, вспомнил столичные харчи, на которые никогда не скупился его прошлый хозяин, а знакомое слово возрождало надежду опять дорваться до всей этой вкуснятины.
        И Юрий сдался.
        - Ладно, - сказал он непонятно кому, Кате или Прохору, - в Москву так в Москву!
        В ответ Прохор в чувствах даже лизнул ему руку, что вообще-то котам не свойственно.
        Оставалось решить вопрос с Полей. Конечно, следовало доставить ее домой, но попробуй-ка это сделай, если девочка ни в какую не говорит, где ее дом.
        К утру она вроде совсем поправилась, сама вскочила с кровати, хотела сразу начать что-нибудь делать по хозяйству, но Юрий остановил ее, усадил рядом с собой.
        - Вот что, Поленька, - сказал он. - Все так сложилось, что нам с Катей сегодня же надо отсюда уезжать, так что хочешь не хочешь, а придется тебе домой возвращаться. Так что давай уж, говори, где живешь.
        Поля долго молчала, сопела и наконец ответила:
        - Нигде.
        - Ну а родители твои все-таки - кто? - вмешалась Катя.
        Снова долгое молчание и сопение в ответ, явно девочка соображала, можно ли с ними быть откровенной, и, видимо, в конце концов решив, что можно, произнесла тихо:
        - Рубахины мы…
        Теперь все становилось ясно. Семья раскулаченных Рубахиных, отец, мать и дочь, с год назад тайно обосновалась в землянке, в здешней тайге, Юрий их видел однажды. Но на днях все тот же подлец Бричкин выследил их, донес, и уже на другое утро всю семью погрузили в эшелон, уходящий еще дальше на восток, - все это Юрию рассказали верные люди. К нему здесь вообще относились с уважением и доверием. Однако о том, что дочке Рубахиных каким-то путем удалось сбежать, он узнал только сейчас.
        - Понятно… - вздохнул он. - И где же ты собиралась дальше прятаться?
        Она пожала плечами:
        - Не знаю… Может, новую землянку себе бы построила… Или ушла бы куда-нибудь за Енисей, там, говорят, много таких прячется… - И вдруг взмолилась: - Дяденька Юрий, тетенька Катерина, а вы возьмите меня с собой в Москву! Я все умею, я вам обузой не буду, честное слово!
        Тут и кот Прохор промурлыкал свое согласие и, трижды обойдя Полину по кругу, пометил ее своими боками и мордочкой со всех сторон. Своя, значит!
        - Ну что с ней поделаешь, - покачала головой Катя, - придется ехать с ней.
        На детском личике вспыхнула радость. Поля попыталась было поцеловать у Кати ручку, а когда та, убрав руку, пожурила ее за такие глупости, залопотала:
        - Вы не бойтесь, на пропитание я себе сама заработаю. Могу стирать, кашеварить, шить могу. А то, если повезет, уборщицей где-нибудь пристроюсь. Я слыхала, в этой вашей Москве уборщицы зарабатывают, как тут начальник сельсовета… А спать я и в сенцах, и под дверью могу. Только возьмите, дяденька и тетенька!
        - Не говори глупости, - строго сказала Катя, - ни в каких сенцах тебе спать не придется, и на еду зарабатывать не понадобится.
        - Так что, вправду возьмете? - все еще робко спросила девочка.
        - Раз сказали - значит, возьмем, - заверил ее Юрий, и Поля даже запрыгала от счастья.

* * *
        К отъезду особо и не надо было готовиться. Васильцев приклеил себе бороду из Катиных запасов всякой бутафории, Катя же какими-то своими средствами навела в волосы седину, накинула на голову и на плечи большущий старушечий платок, так что никто не усомнился бы - едут куда-то старик со старушкой по своим делам и внучку с собой везут.
        Проще всего было замести за собой следы. Юрий плеснул бензин на стены, чиркнул спичкой - через полчаса от дома остались одни головешки. Кто-нибудь увидит - поймет: достали все-таки браконьеры слишком бдительного лесника, а кто именно - здесь никто и искать не будет, дело обычное для тутошних мест, всех таких не переловишь. Разве что районное начальство озаботится: где теперь такого добросовестного и вдобавок непьющего лесника сыскать?
        Выбирались так. Сначала прошли километров сорок по тайге до дальней станции, чтобы здесь кто-нибудь случайно не признал. Поля ни разу голоса не подала, что устала: стойкая была девочка.
        На той дальней станции сначала переодели Полю в тамошнем сельпо, и она сразу стала выглядеть, как бедная горожаночка. Себе тоже купили дешевенькое, но городское.
        Потом, доехав до Свердловска, снова переоблачились - теперь уже в одежду получше, Юрий бороду свою отцепил, а Катя свой платок выбросила.
        А если случись, кто-то будет искать, куда делись те старик со старушкой? А никуда! Нету их! Может, и не было никогда, примерещились.
        Когда скорым Свердловск - Москва прибыли в столицу, Юрий решил, что прятаться в каких-нибудь трущобах последнее дело: там-то их как нечего делать сразу и накроют - все тамошние давно под надзором у милиции, поэтому, не таясь (а честному человек чего таиться?), снял квартиру в большом доме на Первой Мещанской, с хорошей мебелью, даже с барским камином - благо, Катиных денег, оставшихся у нее с прежних времен, хватило бы еще на две жизни.
        Хозяйке квартиры Юрий представился инженером, а когда та попыталась было уточнить, по какой части он инженерит, Васильцев так закатил глаза, что женщина сразу отлипла со своими вопросами, поняла: лучше-ка поменьше про него знать - тогда, как говорится, и проживешь дольше.
        Конечно, НКВД, он знал, быстро установит слежку за непонятным «инженером», но Юрия это сейчас меньше всего беспокоило - все равно дня через два их троих уже не будет в Москве.
        Квартира была по нынешним временам просто роскошная: две комнаты, кухня с газовой плитой, ванна с титаном, особенно поразившая Полину. Девочка даже прослезилась, обозрев все это роскошество:
        - Вот жила, жила, а и не знала, как люди по-настоящему живут!
        И Прохор довольно мурлыкал, уплетая дорогую печеночную московскую колбасу. Всерьез, видно, по ней, бедняга, исстрадался.
        Из осторожности Юрий врезал во входную дверь аж три новых, весьма надежных замка. Квартира была на шестом этаже, так что гостя, влезающего в окно, тоже можно было не остерегаться. Боялся он не за себя и не за Катю - уж они-то могли за себя постоять, - а за Полю.
        А оставаться одной ей приходилось бы часто: не для посиделок дома они с Катей приехали в Москву.

* * *
        В первый день найти того липовых дел мастера не удалось, оказалось, он сменил адрес. Где он нынче обретается, никто из его дружбанов не знал. Вывели только на какого-то старого урку, первейшего дружбана этого фармазонщика, но тот жил в дальнем Подмосковье, так что встречу с ним пришлось отложить до следующего дня.
        А когда они вернулись домой, квартиру просто не узнали: нигде ни пылинки, натертый паркет сиял как зеркало, окна были отмыты до такой чистоты, что и Москва за ними выглядела как-то краше, посуда сверкала, двери больше не скрипели, мебель была переставлена, отчего квартира стала удобнее и выглядела даже больше, чем была. Да, хорошей хозяйкой оказалась эта Поля.
        И как бы в подтверждение этого, Прохор сидел у нее на коленях и довольно мурлыкал.
        - А где мастику взяла? - спросил Васильцев, глядя на сверкающий паркет.
        - В магазине купила, тут, через дорогу. Я - на свои, честное слово! У меня три рубля своих оставалось, ваших я бы ни за что не взяла!
        - Не в том дело, - перебил ее Юрий. - Выходить ты из дома не должна, вот что! Без нашего разрешения - никуда! И мебель больше не двигай, а то весь дом переполошишь. А в дверь будут стучать - не подходи, затаись и сиди тихо, как мышка, поняла?
        И Катя добавила:
        - Поверь, Поленька, мы это не просто так говорим. Это действительно очень опасно.
        Поля на миг приуныла - видно, хотела побродить по улицам, посмотреть на неведомую Москву. Спорить, однако, не стала, пообещала с грустью:
        - Хорошо, тетя Катенька, из этой вот комнаты - никуда.
        Кажется, этой девочке можно было верить.
        На другой день Васильцеву и Кате предстояло отправляться за город на поиски этого спеца по документам.
        В электричке тряслись часа три, потом долго блуждали в поисках нужного дома.
        Все оказалось напрасно - оказалось, еще месяц назад помер их спец. Напился денатурата - и, посинев, отошел в одночасье. Так что теперь предстояло искать другой вариант.
        Домой вернулись только к вечеру и, едва увидели Полю, сразу поняли: тут что-то недавно произошло. Девочка вся дрожала как осиновый лист.
        - Что случилось? - тревожно спросил Юрий. - Тебя кто-то напугал?.. Кто?
        - Он… - только и смогла ответить Полина и снова задрожала.
        - Кто, кто «он»? - стала допытываться Катя. - Как он выглядел?
        - Не знаю… - проговорила девочка. - Он был… Он был без лица…
        С трудом удалось наконец понять, что лицо у неизвестного все-таки, видимо, имелось, просто оно было перемотано какими-то тряпками, а на глазах были странные, очень большие очки. Но в остальном он был вполне похож на человека, в том смысле, что имелись ноги, руки, голова.
        - Только худенький очень, - добавила Поля, уже начиная приходить в себя. - Длинный такой и худенький. И голос то взрослый, а то детский совсем. Вообще, мне показалось, что это мальчик.
        - Ясно… - произнес Юрий. Теперь он не сомневался, что знает, кто это был.
        - Ладно, - сказала Катя, - ну а в квартиру он как попал? Дверь открыл?
        Поля покачала головой:
        - Нет, он - не через дверь. Он вошел через окно.
        - Что значит «вошел»? - не поняла Катя. - У нас шестой этаж. По лестнице влез?
        - Нет, он вошел, - упрямо повторила Поля. - У него там подставка была, с нее и вошел. А потом на нее и назад из окна вышел.
        Сопоставив это с внешним видом незваного гостя, Юрий догадался наконец:
        - Да он под пескоструйщика вырядился.
        Катя кивнула, ей никогда не надо было объяснять лишнего. Возле дома на соседней улице еще со вчерашнего дня работала бригада пескоструйщиков - они, пескоструйщики, стоя на подмостках, струями песка отчищали стены домов от застарелой грязи. И вид у пескоструйщиков был вполне для этого подходящий: маска на лице, защитные очки, чтобы песок не попал в глаза.
        Но с их домом эта бригада пока что не работала. Нетрудно было догадаться, что именно произошло. Кто-то угнал машину с такими подмостками и соответствующий наряд, ну а дальше все просто.
        Догадаться, кто на такое был способен, не требовало большой сообразительности.
        - А с тобой он что сделал? - спросил Юрий. - Ударил?
        Покачала головой:
        - Нет, не бил. Я просто испугалась очень, слова не могла произнести.
        - А он что-то говорил?
        - Да… Сказал, чтобы я не боялась, сказал, что я ему не нужна. И велел передать вот это. - Она протянула Юрию скомканную бумажку, которую сжимала в руке.
        Сверху на бумажке стояло пять знакомых букв: «S. S. S. G. G», а ниже написано не слишком поставленным, почти детским почерком: «До скорой встречи! А пока подумайте». Вместо подписи стояли лишь инициалы: В. В.
        - Викентий-второй, - догадался Юрий.
        Катя кивнула.
        Да, быстро же он их выследил! Выучка!
        Но один след он все-таки оставил, хотя это показалось Юрию странным. При такой выучке обычно не оставляют следов.
        Но - что ж! Если след оставлен, то по нему нужно и пойти. Юрий пока не знал, что он будет делать, когда наконец найдет этого юного наглеца, но как будет его искать, по крайней мере, теперь себе ясно представлял.
        Оставалось надеяться, что ночь пройдет спокойно, а уж завтра с утра…
        Да, он знал, что завтра делать…
        Глава 6
        Стопами апостолов (Продолжение)
        Викентий лежал на ворохе соломы (он пристроился ночевать на чердаке этого заброшенного домишки на самой окраине Москвы, а особые удобства его никогда не заботили) и думал, думал…
        Да, непростой нынче фрукт был этот самый Васильцев, такого на кривой козе не объедешь, а ведь когда-то его Чокнутым называл!
        Но и он, Викентий, теперь не тот пацан, что был пару лет назад, теперь он непременно найдет к этому Васильцеву нужный подход.
        В прошлый раз, когда говорил с ним и его женщиной в том доме на Тверской, неправильно он себя повел. Тогда все сказал им прямо в лоб, а так поступать никогда нельзя. Еще покойный Викентий Иванович учил, что ко всему основательный подход нужен.
        Что ж, он, Викентий-второй, уж как-нибудь отыщет этот нужный подход! Те сбежать решили, но он их выследил - уже удача!
        Нет, просто удача, она только у дураков бывает, а тут - умение! Надо надеяться, что при его умении и дальше все так же удачно пойдет.
        Рассказать бы этому Васильцеву, сколько раз он, Викентий, спасал ему жизнь, - может, тот и по-иному с ним бы в тот раз разговаривал. Но рассказывать было бессмысленно. На что рассчитывать? Что тот из благодарности сразу поддастся на уговоры?
        Нет, такие вещи просто за спасибо не делаются.
        А спасал - да, было такое. Да как хитро! Даже сейчас приятно было вспомнить…

* * *
        Этого Треугольного ему когда-то Викентий Иванович показал и поведал такую историю.
        Служил мужик по фамилии Барабанов в артиллерии в империалистическую войну, там ему и снесло австрийским снарядом половину башки. А вместо этой половины ему в госпитале треугольник гуттаперчевый приляпали.
        Но это неважно. Суть в том, что после этого открылась в треугольном Барабанове способность мысли чужие читать на расстоянии. Он на этом своем таланте поначалу какую-то мелкую деньгу зарабатывал, пока его не обнаружил сам товарищ Глеб Бокий[8 - Бокий Глеб Иванович - видный деятель ЧК/ОГПУ/НКВД, комиссар 3-го ранга, расстрелян в годы Большого террора. Известен еще и тем, что увлекался мистикой и всякого рода таинственными явлениями, надеясь направить их на службу карательным органам.], чьим именем даже пароход назван, возящий зэков на самые Соловки. Приютил его товарищ Бокий, пригрел. С той поры и стал Треугольный секретным агентом по кличке Рентген, и стольких, говорят, людей засадил, что и не перечесть!..
        Ох, не случайным показалось Федьке, что Треугольный возле подъезда этого Васильцева обозначился!
        Самого Васильцева он, Федька-Викентий, теперь уже Чокнутым не называл, потому как знал от Викентия Ивановича, что не занимается больше этот хромой Васильцев своей дурацкой математикой-хреноматикой и истопником больше не работает, а занимается теперь, напротив, настоящим делом: теперь он член Тайного Суда, в заседаниях участвует, фартит же некоторым!
        Как раз нынче (Федька-Викентий это знал) должно было состояться одно такое заседание, для того-то Васильцев сейчас из дому и вышел. И тут - нa тебе! - Треугольный!
        Он, Федька, сейчас просто Федька, все внимание - на него.
        Приблизился Треугольный к Васильцеву, с минуту шлепал за ним - да вдруг стал как вкопанный. И на роже полное смятение написано, аж челюсть отвисла.
        Сразу Федька понял - беда! Похоже, в один миг раскусил Треугольный Васильцева, теперь знает все - и куда тот идет, и зачем, и вообще все про Тайный Суд теперь знает. Ну, целиком, конечно, всего не понимает своей треугольной башкой, но чует, чует, гад, что на что-то очень важное вышел.
        Так постоял, постоял, ошарашенный, да и развернулся идти в другую сторону. А это, стало быть, - на Лубянку. К гадалке не ходи - все сейчас вчистую там выложит!
        Надо как-то действовать - а как?!
        Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. И Треугольный тоже не заметил. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Федьке-Викентию он без надобности, а Федуле-то - очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов - будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся, ту рублевку увидел, схватил - и к себе в карман.
        Понял Федька - вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.
        Решил, однако, на всякий случай еще проверить - поэкспериментировать, как говорил Викентий Иванович.
        Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил - убедительно подумал, так, что сам поверил почти: «Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, кaкнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на эту самую башку - во смеху-то будет!..»
        Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит - где ж она, та ворона?
        Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним - то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях, а трамвай мчится прямо на него); тот сразу как ошалелый - в сторону. То представит себе, что из рогатки в него какой-то мазурик целится из-за своего котла - и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.
        Но шутки шутковать - оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело и веселое, а Федьке-Викентию уже пора было решать, как с этим калеченым теперь быть.
        К Викентию Ивановичу бежать?.. Но того сейчас дома нет, ушел на заседание Тайного Суда. А если б даже и был - пускай бы Федуло бегал, а тому Федьке, который теперь Викентий, надобно научиться решать самому.
        Напряг Федька-Викентий изо всей силы мозги - и таки додумался наконец.
        Да как, вправду, здорово все придумал! Самому Викентию Ивановичу не зазорно было бы!
        В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую чужую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! Надо слабость эту обратить в свою же силу! И с трамваем-то, и с вороной - вон как лихо получилось! Но то было - для своего удовольствия; а если для пользы?
        Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы Треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать - вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о них, о деньгах…
        И представил себе Федька тех денег целую пачку - он такую у Викентия Ивановича однажды видал.
        Бумажки новенькие, обрез у каждой пачки синевой светится, поверх - крест-накрест банковская бандероль…
        При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней вдруг разгулялись.
        Стало быть, проняло калеченого!
        А значит, думай, Федуло, думай крепче!..
        Пачка такая не одна! Целый ящик таких пачек! Сотня их там… нет, двести даже штук!
        Тесненько так лежат друг к дружке… А всего деньжищ там не меньше как на мульён!..
        Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат - все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён живых денег лежит где-то поблизости?
        Ну а где он спрятан, тот мульён?..
        А вот где!
        В проулке, в том, что слева, - во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! - за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой…
        А проулок такой, что никто почти там не ходит…
        И ежели по-незаметному тот люк приподнять, то под ним, родимым, тот ящичек с мульёном как раз-то и прячется!..
        Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз.
        Понятно, никакого мульёна в люке никогда не лежало, а прятал там вор по кличке Цыган свой маузер, потому как сам со своей марухой Стрелкой в этом деревянном домишке жил, а маузер в люке прятал на случай облавы - Федька однажды нечаянно проследил. Понятно, никому рассказывать не стал - Цыган, прознай он о том, в минуту башку бы отвинтил, не замедлился.
        Но про маузер Федька сейчас не думал вовсе - уже сам верил, что в люке ящичек с толстыми, новенькими денежными пачками. С мульёном!
        Хороший такой ящичек, струганый! А пачки в нем - и вовсе любо-дорого посмотреть!..
        Так размечтался, что не заметил, как этого Барабанова уже и след простыл…
        Хотя нет - вон мелькнула треугольная башка как раз при входе в тот самый проулок. Шустро торопился гуттаперчевый за смертью за своей…
        Он же, Федька, - со всех ног к домишке тому деревянному, только с другой стороны. И ну колотить кулаками в дверь, ну орать:
        - Дяденька Цыган, дядечка Цыган, откройте, дядечка Цыган!
        Дрожал, конечно: Цыган - гроза всей Сухаревки; помня, однако, что нынче он не какой-то Федуло, а Викентий-второй, кое-как перемог свой страх.
        Цыган наконец открыл, рожа заспанная, от самого перегаром разило за версту, потому был злой как черт и со зла, известно, на все способный.
        - Ты чего, мазурик? Жить, что ли, наскучило?
        И маруха его, Стрелка, голос подает:
        - Кого там принесло? Поспать не дадут, черти! Дай ему, Ванечка, по макитре, чтоб не очухался!
        - Простите мазурика, дядечка Цыган! - заторопился Федька, покуда вправду по макитре не получил. - Там, за домом, какой-то шнырь люк открывает. Думаю - надо бы вам по-быстрому сообчить.
        Цыган хоть и был после попойки, но башка, видно, еще кое-как работала, мигом все сообразил.
        - Шнырь - один? - спросил.
        - Да один-одинешенек! Хилый такой! С башкой треугольной!
        - И давно он там шустрит?
        - Да вот только что люк открывал, гад. Я, как увидел, сразу к вам!
        Маруха, видно, в окно выглянула - тоже из комнаты подтвердила:
        - Ой, Вань, а он уже влез!.. Точно, треугольный! Вот же урод!
        - Щас поглядим, с какой он башкой будет, покойник… - прохрипел Цыган. С этими словами оттолкнул Федьку, вышел и завернул за угол дома.
        А Федька - назад, на Сухаревку. О Барабанове уже можно было и не думать: лишнее. Уж Цыган-то о нем позаботится. К лету, глядишь, отыщут. Может, тогда и узнают по гуттаперчевой голове…
        Викентий Иванович, когда Федька ему обо всем рассказал, сначала похвалил, сказал:
        - Действия вполне зрелого мастера. - Такой похвалы от своего названого отца он еще не слышал.
        А на другой день спросил:
        - Сколько ты классов-то окончил, оголец?
        От этого вопроса Викентий-второй при своих трех классах снова почувствовал себя Федулой. С тех пор, как родители померли с голодухи, не до учебы было. Главная наука была - еще одну зиму перезимовать.
        Но Викентий Иванович сказал:
        - Вот что, завтра же подашь заявление в вечернюю школу. И чтобы там у меня без халтуры! Чтобы за год по два класса одолевал, в нашем деле безграмотные не нужны.
        Ясное дело, он, Федька-Викентий, поступил в точности как было велено. Особенно подогревали эти слова «в нашем деле».
        Значит, Викентий Иванович держал его уже целиком за своего!

* * *
        А теми своими действиями на Сухаревке гордился в особенности. Правда, Треугольный выжил все-таки, говорят - недоработал, значит, Цыган. Его потом свои же, из НКВД, из того люка вытащили полуживого, только он, слава богу, уже не помнил ничего.
        И замочили его потом тоже свои - машиной переехали[9 - См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».]. Ладно, все равно был не жилец при этих своих умениях…
        Правда, Викентий Иванович рассказывал, что имелся у НКВД еще некий Афанасий Хведорук, тоже находка Глеба Бокия, - тот раз в сто превосходит этого Треугольного по своим способностям; интересно, смог бы тогдашний Федуло и его перехитрить? И вообще - посмотреть бы в деле на этого самого Афанасия!
        Но того прячут особо тщательно, едва ли их дороги когда-нибудь пересекутся, - так он думал, когда впервые услышал об этом Афанасии.
        А теперь мог предположить, что когда-нибудь да и пересекутся их пути-дороги. Потому как случайно узнал, что и на Васильцева тот Афанасий тоже, оказывается, подрабатывает.
        Что ж, поглядим, кто кого!
        Но как ему хотелось, чтобы Васильцев знал, как спас его тогда какой-то неведомый ему Федуло с Сухаревки!
        Да что толку? Дела прошлые. Другие теперь времена, и другие, совсем другие к нему подходы нужны.
        Что ж, будут ему и другие…
        Глава 7
        Ложный след. Состязание
        Утром Катя отправилась искать другие каналы для добычи новых документов, а Юрий, заперев окна на все шпингалеты и еще раз строго-настрого приказав Полине сидеть тише воды, отправился по следу. В кармане лежало имевшееся у него еще со времен Тайного Суда удостоверение на имя капитана государственной безопасности Блинова.
        В двух автопарках, обслуживавших бригады пескоструйщиков, его клятвенно заверили, что ни одна машина с подъемником не пропадала ни на минуту. Серьезность удостоверения была достаточным залогом того, что ему не врут.
        Зато в третьем автопарке начальник повел себя как-то неуверенно, и Васильцев сразу же на него насел - произошло-де в Москве уже три крупных ограбления с использованием такой вот пескоструйной машины с подъемником, так что, если он, начальник автопарка, не хочет, чтобы его заподозрили как соучастника…
        Тот прикинул все плюсы и минусы своего молчания и наконец выдавил:
        - Да Колька Шурыгин баловал вчера…
        Васильцев пожестче взял его в оборот и в конце концов выяснил: молодой водитель автопарка, некто Колька Шурыгин, вчера утром выехал на машине с подъемником, не захватив с собой бригаду, а вернулся лишь после шести вечера, причем как он вернулся живым, черт его знает - пьян был настолько, что на ногах не держался и внятных слов не произносил. Машина, однако, целехонькая стояла у ворот автопарка - подвез, видно, кто-нибудь его, сукиного сына.
        Но больше, как пообещал начальник, ноги этого Шурыгина тут, в автопарке, не будет, кроме как при подписании обходного листа… И в общежитии доживает последний денек, потому как он, начальник автопарка, уже дал коменданту соответствующее распоряжение…
        Через несколько минут Васильцев входил в безлюдное среди трудового дня рабочее общежитие.
        На стук в дверь комнаты, где последний день обретался Шурыгин, никто не ответил. Из-под двери густо сочился запах разложения.
        Юрий поднажал плечом, легко выдавил какой-то несерьезный шпингалет - и самого чуть не вывернуло наизнанку. На полу валялись растоптанные шпроты вперемешку с окурками и квашеной капустой, на столе тухли объедки вареной колбасы и залитые пивом ошметки недожеванной рыбы. Надо всем этим роились жирные мухи, довершая картину чьей-то вчерашней трапезы. Форточка была закрыта, оттого в комнате стоял смрад, как от перестоявшейся помойки.
        Одна койка была заправлена, на другой поверх голого, пахнущего мочой матраса, свернувшись калачиком, лежала какая-то полуодетая встрепанная личность с опухшей и довольно побитой рожей.
        Перво-наперво Васильцев, подзадержав дыхание, распахнул окно, а то дышать было невмочь, затем выплеснул на личность всю воду из стоявшего на тумбочке стакана и, когда та задергалась: «А?.. Что?..» - сказал:
        - А то, Николай, что серьезно разговаривать мы с тобой сейчас будем.
        Колька приподнял голову, взглянул на него щелочками глаз и произнес одно лишь слово:
        - Отзынь… - и потянулся было к бутылке с пивом на самом донышке.
        Однако, получив от Васильцева хороший удар ребром ладони по плечу, оставил свою попытку и без обиды довольно заинтересованно спросил:
        - Джиу-джитсу?
        Вместо ответа Васильцев сунул открытое удостоверение поближе к мутным все еще глазам Шурыгина и повторил весьма сурово:
        - Разговаривать сейчас с тобой будем, ты понял, Николай?
        Шурыгин находился в таком одеревенелом состоянии, что даже эта грозная книжица с буквами НКВД ожидаемого впечатления на него не произвела.
        - Промежду прочим, - отозвался он, - имею полное гражданское право находиться тут до вечера.
        - О твоих гражданских правах сейчас-то с тобой и поговорим, - кивнул Васильцев. - Если не ответишь, куда вчера машину угонял, загремишь у меня немедля не по сто шестьдесят второй статье за разбазаривание госимущества, а по самой пятьдесят восьмой бэ: «Пособничество врагу». А что по такой статье бывает дальше - слыхал?
        Шурыгин захлопал глазами.
        - «Вышка» по ней бывает, - пояснил Васильцев.
        Статья, может, и не так испугала Николая, думавшего о чем-то более насущном, но когда Васильцев добавил, что отправит его в КПЗ без опохмелки, язык у Шурыгина мигом развязался.
        - А что ж, - промычал он, - этот хмырь машину, что ли, в автопарк не пригнал?
        - Так! Давай-ка с начала, - сказал Юрий. - Что за хмырь, зачем ему понадобилась машина?
        Колька снова потянулся к бутылке, снова получил по руке и спросил:
        - А если скажу - тогда опохмелиться дадите?
        - Тогда дам, - пообещал Юрий. - Ну, выкладывай: что еще за хмырь?
        - Да шебутной такой, - поглядывая на заветную бутылку, заторопился Шурыгин. - Жену хотел пужнуть. Шутник большой!.. Подымусь, говорит, на подъемнике и буду перед окошком стоять. Жена как увидит - сразу с копыт! Представляешь! Этаж-то двенадцатый, а он себе стоит хоть бы хны!.. Ничего шуточка, а?.. Если из автопарка не попрут, сам как-нибудь своей Верке такое устрою!..
        - Дружок твой? - перебил его Васильцев. - Кто такой, быстро выкладывай.
        - Да в первый раз его видел, вот ей-ей! - Шурыгин даже сделал попытку перекреститься, да не смог - видно, руку ему Васильцев отбил основательно.
        - И что же, - нахмурился Юрий, - ты за просто так чужому человеку казенную машину уступил?
        Колька удивился:
        - Кто ж это станет - за просто так? За просто так и кошка не мяукает. Он мне четвертной отвалил. И паспорт в залог оставил.
        - Так, - насел Васильцев, - давай быстро: фамилия его по паспорту?
        Шурыгин почесал пятерней в лохматой голове.
        - Гм, фамилия… Звали Лёхой - это точно! Алексей Степаныч… А вот фамилия… Вчера же помнил, а вот сейчас… Что-то военно-морское вроде… Вот если б щас пивка…
        В такое чудодейственное свойство пивка Васильцеву не поверилось, и Колькину попытку потянуться к бутылке он снова пресек.
        - Адрес ты тоже, конечно, не помнишь? - спросил он.
        Однако на этот вопрос Колька Шурыгин почему-то даже обиделся.
        - Чего ж не помню? Совсем, что ли, без головы? На Юных Ленинцев он живет. Я сам поблизости там когда-то жил… А дом номер… Да там только один в двенадцать этажей! А номер - нет, не помню… Вот разве если пивка…
        Больше мучить его жаждой Васильцев не стал. Колька жадно приник к бутылке, и на лице его расплылось что-то похожее на счастье.
        - Вот что, - сказал Юрий, - есть у нас сведения, что этот твой, с военно-морской фамилией, - опасный шпион-вредитель, так что если соврал, ответишь по полной, - и пока Шурыгин хлопал глазами, он, не прощаясь, поскорей выскочил из этого смрада.
        Конечно, если тем шутником Лёхой в действительности являлся сын Викентия, то паспорт был наверняка липовый. Тем не менее все следовало проверить до конца.
        Вскоре Васильцев приехал на улицу Юных Ленинцев. Двенадцатиэтажный дом здесь действительно был единственный, с винным магазином на первом этаже.
        Не зная, как быть дальше, в этот магазин Юрий зачем-то и зашел: в таком месте всегда можно услышать что-нибудь полезное.
        После рабочего дня очередь за выпивкой стояла немалая. Васильцев тоже стал в эту очередь и начал прислушиваться к разговорам.
        Но чтобы удача настигла так быстро, такого он никак не ожидал!
        Какой-то забулдыга сказал другому:
        - Слыхал, что Лёшка Кораблев из девяносто шестой квартиры вчера отчубучил? Ему Раиска его пить не дает, так он с ней поквитаться решил!.. После его шуточки бабу прямо в больницу с сердцем увезли.
        - А что он?
        - А то! Подогнал к дому, понимаешь, машину с подъемником…
        Больше Васильцев слушать не стал, вышел на воздух. Все сходилось, даже фамилия (и тут не соврал Колька) была вполне военно-морская: Кораблев.
        И означать это могло только одно: Викентий-младший тут был ни при чем, тот ни за что не стал бы светить подлинным паспортом да еще размениваться на подобные шуточки. Значит, этот день был потерян - с утра он, Васильцев, шел по ложному следу.

* * *
        Все замки на входной двери были целы, но едва Юрий переступил порог квартиры и был встречен лишь котом Прохором, он сразу понял - беда! Полины нигде не было. Уйти из дому она не могла, не такой она человечек, чтобы решиться на ослушание. Значит…
        Собственно, достаточно было прочесть письмо, оставленное на виду, на обеденном столе в гостиной. Конверт лежал поверх какой-то пухлой папки.
        Первым делом Юрий распечатал конверт и прочел:
        Подпись, надо полагать, означала Викентий-второй.
        Васильцев скомкал письмо. Состязание - вот что, оказывается, предлагал ему этот наглец!
        Про комиссара Палисадникова Юрий и без этого досье был наслышан. Прослыть зверем и садистом не где-нибудь, а в НКВД - это надо было постараться.
        Удивляло вот что: все это было совсем не в духе Тайного Суда - по уставу, Суд не имел права вмешиваться в политическую жизнь государств, так что покушение на Палисадникова, пускай садиста и палача, но садиста и палача политического, никак не вписывалось в этот самый устав. Но, поскольку к Тайному Суду он, Юрий, себя давно уже не причислял, то мог бы, конечно, и сделать предложенное этим вторым Викентием. Иное дело - сам этот, черт бы его побрал, В. В.: он-то метил в палачи Суда, стало быть, уставу должен был оставаться как раз верен.
        После некоторых размышлений Юрий пришел вот к какому выводу. Главное для палачонка было втянуть его, Васильцева, в свои дела, а дальше уже можно будет им манипулировать, ради чего можно было на какое-то время и пренебречь уставом. Вероятно, таков был его замысел.
        Бесило, конечно, что этот юный негодяй навязывал ему состязание, но, с другой стороны, он, Юрий, и безо всяких состязаний был не прочь подстроить для подонка-комиссара что-нибудь эдакое…
        Не приняв пока никакого решения, Юрий вышел в прихожую, поставил стремянку и полез к замаскированной дверце в стене. Эту ловушку для нежданного пришельца он приготовил еще вчера, работал над ней полночи.
        В сущности, устройство было не такое уж хитрое. За этой дверцей с едва заметным отверстием для объектива находился фотоаппарат-«лейка». Все было сделано так, что фотоаппарат реагировал на любое открытие входной двери, и гость неминуемо попадал в кадр.
        Достав фотоаппарат, Юрий отправился в ванную проявлять пленку. Когда, однако, вышел с пленкой и посмотрел на просвет запечатленный кадр, ему оставалось только в сердцах выругаться.
        С кадра ему улыбался популярный артист Марк Бернес.
        И тут, выходит, сын Викентия его обошел. Да, шустер был, тут ничего не скажешь!
        Самым отвратительным было то, что его снова втягивали в тот мир, из которого он вырвался с таким трудом, - в мир, которого не должно было быть.
        Но, говоря по правде, даже этот весьма паскудный мир станет без садиста Палисадникова хоть на крохотную толику, но все-таки чище.

«Что ж, - решил Васильцев, - состязание так состязание. Ты у меня еще посмотришь!» Вернуть Полю и добиться, чтобы этот сукин сын навсегда оставил их в покое, - ради этого стоило принять вызов наглеца.
        Наконец он открыл оставленную на столе папку. С фотографии на первом листе на него смотрел отвратительный альбинос в совершенно не уставных темных очках. За эти самые очки почему-то сразу и уцепился Васильцев, ведь что-то же они должны были означать.
        Чтоб не узнали? Ерунда! Такого не узнать трудно. Фотография к тому же делалась для сверхсекретного личного дела, а он там - как на пляже. Ох, неспроста, неспроста!..
        Листая бумаги в папке, Васильцев пропускал все подвиги этого комиссара и все представления к наградам как вещи в данном случае несущественные. А вот некоторые казалось бы незначащие мелочи вдруг приобретали далеко идущий смысл. Например, это: прошение комиссара о покупке для него за границей неких особых очков.
        В конце папки были всякие медицинские документы. Юрий внимательно их изучил и лишь благодаря им наконец начал понимать, что ему делать.
        Катя вернулась к вечеру, новые документы были при ней: и на них двоих, и на их «дочь» Полину. С этими документами могли бы уже завтра убраться из Москвы и найти себе новое пристанище.
        Но теперь, узнав обо всем, Катя сказала твердо:
        - Без Полины - никуда.
        Юрий был того же мнения.
        А ночью Катя застала его за странным занятием: он плавил стекло в консервной банке, помешивая и подсыпая туда какой-то порошок.
        Она посмотрела на него, как на психа. Потом спросила:
        - Это ты такой ужин готовишь??
        - Нет, - усмехнулся Юрий, - готовлю подарочек для одного комиссара.
        Не погружаясь в долгие объяснения, Васильцев снова окунулся в свое занятие.
        Глава 8
        Очки комиссара и волкодав старшего майора
        В медицинской карте комиссара Палисадникова Юрий вычитал вот что. Комиссару со временем грозила полная слепота - глаза этого альбиноса не переносили ультрафиолета.
        В сущности, любое стекло почти не пропускает ультрафиолет, но даже те крохи его, которые все-таки проходили через обычные очки, были для этого комиссара совершенно губительны. Вот почему до поры он носил только затемненные очки, не предусмотренные уставом (приходилось каждый год особое разрешение испрашивать), пока откуда-то он не узнал, что в Америке начали выпуск особых очков, стекла которых не пропускают ультрафиолетовые лучи вовсе.
        Для него такие очки дорогого стоили, даже от очередного ордена отказался, если взамен ему купят за валюту вот такие вот очки.
        Комиссар в своем ведомстве находился на особом счету, и в виде исключения для него это сделали: через посольство в Вашингтоне приобрели для комиссара заветные очки, которые он с тех пор и носил не снимая.
        И еще одну привычку комиссара узнал Юрий (благо, от бдительных чекистов ни одна деталь не ускользает, и все немедленно подшивается к личному делу). С некоторых пор комиссару не нравилось его надувшееся пивное пузцо, поэтому по утрам он делал обязательную физзарядку - каждый день минут по сорок бегал трусцой по Сокольническому парку, вблизи которого жил.
        Теперь, сведя вместе эти детали - очки и утренние пробежки, Юрий был уверен, что комиссар наконец получит то, чего заслуживал…
        Утром Юрий, слегка изменив внешность, был уже в Сокольниках, неподалеку от дома, в котором жил комиссар. В кармане у него лежали изготовленные им за ночь очки, с виду точно такие же, как те знаменитые комиссарские, купленные в Америке, но только со стеклами, имеющими прямо противоположные свойства: они не отсекали ультрафиолетовые лучи, а, наоборот, усиливали их многократно. Для такого, как комиссар Палисадников, достаточно было в солнечный день минуты две посмотреть на мир через эти очки - и печальная участь слепца была ему обеспечена до конца дней.
        Комиссар в спортивном наряде, в знаменитых своих очках вышел из подъезда в сопровождении охраны, как обычно, ровно в половине одиннадцатого и устремился к Сокольническому парку.
        Васильцев, изображая праздношатающегося, не спеша двинулся за ним.
        Охрану, предварительно прочесавшую парк, комиссар затем отправил назад, к входу, и, тряся своим бесформенным пузом, начал пробежку.
        Юрий вслед за ним вышел на круговую дорожку. Из досье он знал, что Палисадников всегда делает по этой дорожке ровно десять кругов, и решил осуществить замысел на пятом круге, когда комиссар несколько подустанет, и охрана, оставленная снаружи, тоже притомится наблюдать за этим пузотрясением.
        Первый круг… Второй…
        По задумке, должно было быть так. Он, Васильцев, переходя дорожку парка, нечаянно столкнется с комиссаром. Это столкновение они с Катей отрабатывали долго, каждое движение было выверено и многократно отрепетировано. В результате очки с комиссарского носа должны слететь, но так, чтобы он, Юрий, сумел поймать их на лету и вернуть комиссару.
        Вот только очки при этом будут уже, конечно, другие…
        Четвертый круг…
        Наконец, вот он, пятый!..
        Юрий приготовился…
        Но когда комиссар пробежал половину этого пятого круга и на какое-то время оказался вне зоны видимости, там, вдали, произошло нечто, никак не вписывавшееся в план.
        Что именно случилось, Юрий не понял - лишь услышал, как Палисадников вдруг дико заверещал. Слышны были только отдельные слова: «…Да я тебя!.. Что ж ты делаешь, сучонок?! Сотру в порошок!.. Очки! Мои очки!.. Очки отдай!.. Что это, что?! Убери!..» Дальше последовал только протяжный жалобный вой.
        Три дюжих охранника уже мчались к месту происшествия. Юрий не слишком быстро, чтобы не привлечь к себе их внимание, двинулся следом…
        На дорожке валялись очки, рядом, закрыв руками глаза, катался по земле комиссар и верещал:
        - Мои очки!.. Он сыпанул мне что-то в глаза, гад!.. Ну, дайте же мои очки!..
        Чья-то тощая фигура стремительно удалялась в сторону другого выходя из парка.
        Один из охранников подал очки. Комиссар, не вставая, поспешно их надел, немного покрутил головой и вдруг заголосил на весь парк:
        - Черт! Не вижу!.. Ничего не вижу!.. Ослеп!..
        Дальше он уже только вопил протяжно, на одной ноте: «А-а-а!..»
        Юрий бросился вдогонку за убегавшим. Больная нога заныла, но ему сейчас было не до того, чтобы обращать на это внимание.
        Однако преследуемый явно превосходил его в беге. Когда Юрий добежал до забора, тот уже через этот забор лихо перескочил, впрыгнул в явно ожидавшее именно его такси, и машина рванула с места. Даже номера Юрий не успел разглядеть.
        Исчез, гаденыш! Растворился! И - никаких зацепок…
        Впадать в панику он, Юрий, просто не имел права. С трудом он собрался с мыслями.
        Конечно, палачонок мог зайти в парк давным-давно, но отчего-то Юрий верил его записке, в которой тот обещал, что начнет действовать не раньше десяти утра. Вера была, конечно, хилая, но Юрий почему-то чувствовал, что тот сдержит слово: таким типам доставляет почему-то особое удовольствие обскакать противника без всякого видимого обмана.
        Что ж, если положить это в основу, то он должен был появиться где-то вблизи парка уже после Юрия…
        Нет, такого не могло быть, Юрий его бы узнал.
        Парк охрана прочесала основательно, значит, он прятался где-то снаружи.
        Где?..
        Васильцев попытался поставить себя на его место. Скорее всего, он сам перелез бы через забор уже после начала пробежки комиссара.
        А что делал бы перед тем?
        Ясное дело, вел бы наблюдение. Вот только - откуда?
        Да вон из того дома, из лестничного окна. Да, это удобнее всего.
        Мало надеясь напасть на какой-нибудь след, Юрий все-таки вошел в подъезд этого дома, принадлежащего, как и дом Палисадникова, НКВД, - когда-то покойный Викентий на всякий случай обрисовал ему, Юрию, дислокацию их гнезд по всей Москве.
        Теоретически палачонок должен был оставить какую-нибудь зацепку. Васильцев знал - невозможно не оставить вообще никаких следов. Конечно, было маловероятно, что он, Юрий, эти следы обнаружит, но что-то же надо было делать.
        Он вошел в подъезд.
        И надо же! След действительно обнаружился!
        Возле окна второго этажа, под двумя другими надписями, нацарапанными гвоздем на стене: «Валерка Сидоров - козел» и «Светка Терентьева простЕтутка», имелась третья надпись, совсем свежая: «Письмо - под подоконником. - В. В.»
        Васильцев сунул руку под подоконник и действительно нащупал там конверт.
        Письмо гласило:
        Значит, все предвидел заранее, ко всему подготовился! Даже записку оставил, не сомневаясь, что все будет именно так. Да, такого берегись!
        Но на этом послание не заканчивалось, далее следовало:
        Значит, опять собирался втянуть его, Юрия, в свои жестокие игрища. Этот мир, которого не должно было быть, все глубже засасывал.
        На обороте было написано:
        Да, про старшего майора Недопашного Васильцев был наслышан, о его жестокости ходили легенды. И напротив действительно была 48-я квартира.
        Юрий прислушался и понял, что это он уже слышал некоторое время, просто не придавал значения, - собачий лай, а также женский вой и причитания, из которых теперь можно было разобрать только два слова, одно - непонятное - «Ингусик», зато другое - куда более понятное: «Убили!»
        А мгновение спустя входная дверь подъезда хлопнула и по лестнице загрохотали сапоги.
        Юрий решил было, что это - за ним, и сунул руку в карман за пистолетом, но несколько человек в форме НКВД не обратили на него ни малейшего внимания и сразу ворвались в эту самую сорок восьмую.
        Махнув удостоверением капитана Блинова, Юрий вмиг очутился там рядом с ними.
        В прихожей на полу лежал старший майор Недопашный с перегрызенным горлом. В момент смерти он явно одевался к выходу: галифе и форменный мундир были уже на нем, а шинель валялась рядом. Все вещи были густо залиты кровью.
        Здоровенный волкодав размером с теленка был привязан поводком к двери уборной, но все еще рвался к распластанному телу старшего майора, заходясь злобным лаем.
        Толстая деваха, видимо дочка усопшего, уже малость придя в себя, сбивчиво объясняла:
        - Он, папа, даже шинель не успел надеть… Ингусик! Он ведь всегда добрым был, а его теперь наверно…
        Было не очень ясно, кого ей жальче, отца или этого самого Ингусика, безусловно, теперь обреченного на казнь.
        - Он же, Ингусик, у нас - еще когда папа нач. лагеря служил! - всхлипывала она. - Я с ним - с детства. Добрый, ласковый… (Да уж, представлял себе Юрий этих «добрых» и «ласковых» лагерных псов-людоедов!) А тут - как с цепи сорвался! И сразу - к папочке… Прямо за горло!.. - Опять запричитала: - Папочка!.. Ингусик!..
        - Ясно, - заключил лейтенант, старший из пришедших, - сбесилась собачка ваша. Теперь ничего не поделаешь, надо ее…
        - Не надо! - воскликнула дева. - Он стольких зэков изловил! Всех насмерть загрыз, гадов! Он - заслуженный, не надо его!
        - Здесь кончать будем? - не слушая ее, спросил другой из пришедших, доставая из кобуры пистолет, но старший на него прикрикнул:
        - А ну убери свою пушку! Еще чего - в доме пальбу устраивать! А вы, девушка, намордник бы на собачку свою надели, а то к ней и не подойдешь.
        - Ингусик, Ингусик!.. - запричитала девица, надевая намордник на пса.
        - А со старшим майором что? - спросил лейтенант.
        Сержант, склонившись, пощупал пульс лежащего.
        - Да что? Всё со старшим майором, - сказал он. - Пса бы надо - поскорей; где бы только?
        - Ведите к нам, - подумав, скомандовал лейтенант. - Там, в расстрельном дворе, и - того.
        Юрию нисколько не было жаль обоих - ни людоеда-пса, ни его покойного хозяина, еще большего, судя по всему, людоеда.
        Два сержанта отвязали пса и повели его к выходу. Ингус шел на казнь твердо, с чувством выполненного долга, как какой-нибудь народоволец. Вслед за ним другие два сержанта вынесли труп старшего майора. На полу осталась только окровавленная шинель.
        Эта шинель с самого начала показалась Юрию подозрительной. Точнее, не сама шинель, а запах, от нее исходивший. Еще раз принюхавшись, он наконец понял, что это: запах лагерной вошебойки. Там, в лагерях, робы зэков пропаривают от вшей в каком-то снадобье. А тамошние псы с младенческого возраста обучены рвать в клочья любого, от кого исходит подобный запах. При этом сотрудники вне опасности: от их шинелей такого запаха нет.
        Оставшись наедине с рыдающей (очевидно, все же по обреченному Ингусу) дочерью старшего майора, Юрий спросил у нее:
        - Давно у вашего отца эта шинель?
        - Только что справил, - отозвалась она сквозь слезы, - месяца не прошло. - И снова за свое: - Ингусик, Ингусик!.. Бедный Ингусик!..
        Васильцев перебил ее:
        - В доме с тех пор посторонних не было? Я имею в виду - с тех пор, как он эту шинель себе справил.
        - Нет, у нас дома никогда никого не бывает.
        - Ну, хотя бы родственники.
        - Нет у нас никаких родственников… Один вот Ингусик был!..
        - А выходил отец в этой шинели куда-нибудь?
        - Только один раз. В бильярдную… - и опять, опять про своего Ингусика.
        Юрий слушать не стал - вышел из квартиры. Ему все уже было ясно.
        Все было обставлено до гениальности просто. Некто (а уж Юрий-то не сомневался - кто) пробрался в эту самую бильярдную и сделал свое дело - посыпал шинель вошебойным веществом. С этого момента старший майор был обречен. Васильцев даже начал проникаться некоторым уважением к изобретательности этого сына палача.
        Но вот что было странно: тот всерьез ступил на путь войны не с простыми преступниками, а с преступниками от власти, то есть с самой системой, и это означало, что тех давних предписаний и традиций Тайного Суда для него больше не существует.
        Теперь даже он, Юрий, не понимал истинных целей его действий, и тем труднее было представить, чего от него нынче можно ожидать.
        Глава 9
        Сов. секретно (Продолжение)
        Старик Вяземский, вернувшись с балета «Красный мак» с несравненной Екатериной Гельцер в главной роли, уселся писать аналитическую записку:
        Писать было лень: перед глазами все еще танцевала китаяночка Тао Хоа в исполнении бесподобной Екатерины Васильевны. Отложив ручку, Вяземский задумался.
        А ведь мог бы при желании и в больших чинах нынче ходить, уж никак не ниже какого-нибудь старшего майора, а то и комиссара. При его-то нужности ведомству, в котором служил все тем же аналитиком еще со времен Феликса Эдмундовича! А до того - тем же аналитиком - в царской охранке, в самом Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии.
        Но и при Советах никто этого ему не ставил в вину, потому что без хорошего аналитика любое подобное ведомство слепо и глухо.
        Да и чины-то предлагали, очень даже предлагали. Но он упорно отказывался. Вон сколько их, всяких чинов, перестреляли и при Менжинском, и при Ягоде, и при Ежове, и при нынешнем мегреле, а он, Вяземский, жив-здоров, несмотря на свои восемьдесят, да еще с каким изрядным хвостищем!
        Правда, сегодня слегка позавидовал, когда один старший майор, всех растолкав, прошагал с букетиком в грим-уборную к Екатерине Васильевне и оставался там, сукин сын, довольно долго. А ведь он, Вяземский, при желании мог бы уже и ромбы комиссара 3-го ранга в петлицах иметь, а то, глядишь, и 2-го, - ну-ка, обойди его тогда какой-то майоришка, пускай даже старший!
        Но это было так, минутное. Да и не тот возраст уже! О здоровье больше думать надо.
        Вот опять засосало. Он знал - это диабет начинающийся, надо съесть что-нибудь сладкое, да только, вот беда, вовремя не позаботился, теперь в доме ничего такого нет…

«Ан есть!» - вспомнил он. Сегодня в театральном буфете какой-то юный хлыщ угостил пирожным, а он тогда сладкого не хотел, завернул пирожное, положил в карман. Вот оно! Сейчас-то и пригодится.
        Старик Вяземский откусил от пирожного небольшой кусочек (больше было нельзя), остальное спрятал до другого раза и принялся за дело, уже не отвлекаясь. Ему даже не надо было заглядывать в соответствующие справки - все подробности держал в памяти. Несмотря на возраст, память его никогда еще не подводила.
        Итак:
        Диабетическое сосание под ложечкой после того, как укусил пирожное, прошло, но теперь боль вдруг началась сразу во многих местах - и в селезенке, и в почках, и в мошонке, и в печени. И ноги начали стынуть от колен до мизинцев, он уже их почти не чувствовал.
        Может, и не стоило есть это пирожное? Беда с ними, с этими пирожными! Вон, Менжинский Вячеслав Рудольфович, какое-то пирожное съев, вскорости в иной мир и отошел (ну, тут ясно: Генриха Ягоды[10 - Г. Г. Ягода сменил В. Р. Менжинского на посту начальника ОГПУ.] проделки), и Надежда Крупская напрасно торт, присланный из Кремля, кушала на своих именинах, не говоря уж о профессоре Бехтереве, тоже в театре пирожное отведавшем. Ну, тут уж вообще все ясно, если вспомнить, что и о ком этот профессор болтал[11 - Размышления старика Вяземского основано на слухах, упорно ходивших по Москве. Факт отравления Менжинского - только его предположение.Н. К. Крупская умерла в день своего семидесятилетия; известно, что в тот день она получила из Кремля торт лично от Сталина. Вероятнее всего, впрочем, что умерла своей смертью, хотя у аналитика Вяземского на сей счет явно свое мнение.Выдающийся психиатр профессор В. М. Бехтерев, видимо, действительно был отравлен пирожным в театре, так как, накануне осмотрев И. В. Сталина, затем сказал одному из знакомых, что «нынче осматривал одного выдающегося параноика».].
        Вспомнил он наконец и того, кто его этим пирожным в театральном буфете угостил. С виду пацан пацаном, хотя с манерами. «Милостивый государь, позвольте вам предложить… Вам, вижу, сейчас для здоровья надо». Неужто откуда-то знал про его диабет?
        Откуда?
        Почему тогда не насторожился?
        А потому, видимо, что поддался на эти манеры, давно «милостивым государем» никто не величал.
        А может, все это лишь пустая подозрительность - уж в таком ведомстве служишь, что каждого начинаешь подозревать. Да и боль вроде бы начинает униматься…
        Только вот ноги, ноги… Настолько бесчувственные, что будто их вовсе нет. И пальцы от них будто отвалились…
        Надо бы в постель лечь. Только вот записку эту аналитическую закончить - и лечь.
        На чем бишь там остановился?..
        Вот! «Смею высказать предположение…»
        И в печенку опять стало отдавать, да и сердчишко что-то запрыгало, ох как запрыгало!..

«Предположение…» Гм, а какое, собственно, предположение?..
        Ах да…
        На этом месте рука почти полностью отнялась, и после букв «орга» перо само по себе поползло по бумаге куда-то вбок.
        Последняя мысль старика Вяземского перед тем, как он, бездыханный, свалился со стула на пол, была: «Какая глупость, и надо же было есть это пиро…»

* * *
        - Уверен он! - Надвигавшееся на Шепоткова лицо в пенсне искажала лютая злоба, и это казалось старшему лейтенанту самым страшным из всего, что сейчас над ним творили. - Он, понимаешь ли, гад, - уверен!..
        Опять из каких-то неведомых бездн выплывал этот чертов Тайный Суд, с которым, казалось, было навсегда покончено; это приводило народного комиссара в особое неистовство. Тут еще и старика Вяземского кто-то убрал, при вскрытии нашли яд. И последняя фраза его: «…изощренная, хорошо законспирированная орга…»
        Уж наверно изощренная, если у них семнадцатилетний пацан выделывает эдакое!
        Лаврентий Павлович, как и покойный Вяземский, слыл большим любителем балета, и эти двое, что крушили сейчас ногами ребра Шепоткову, тоже, видать, когда-то танцевали в балете, больно ноги у них были сноровистые и крепкие. И так и сяк извивался Шепотков под ударами этих ног, но ускользнуть от них все равно не мог и получал то в печень, то в селезенку, то в самое что ни на есть причинное место. И когда мир померк в глазах, он, уже больше не изворачиваясь от балерунов, ибо не имел на то сил, снова услышал:
        - А то - уверен, понимаете ли, он…
        Один из ногастых пнул напоследок уже не шевелившееся тело, бывшее недавно старшим лейтенантом государственной безопасности Шепотковым, и спросил:
        - Куда его?
        Ответ народного комиссара принес даже некоторое облегчение, ибо Шепотков понял, что бить его, во всяком случае, больше не будут.
        Поскольку ответ этот был:
        - В расход.

* * *
        Два сержанта госбезопасности сидели за столом и вели беседу.
        - Нет, ты как хочешь, Сундуков, а что-то нечистое в воздухе. Не считая старшего майора Недопашного, еще двоих из нашего подотдела за одну неделю похоронили.
        - Ты мне давай-ка, Ухов, без этих настроений! За что пьем? За Ленинский коммунистический субботник. Вот за него еще раз и выпьем. А все, о чем говоришь, - так сам знаешь: несчастные случаи.
        - Да ладно, Сундуков! Мы же с тобой сейчас только вдвоем; так вот, скажу я тебе: знаю я эти «несчастные»…
        - А что? С Сугубовым все чисто: самовозгорание. И с Матюговым ясно: шаровая молния - научно изученный феномен природы. Наши до такого ни шиша бы не додумались - кишка тонка. А Висляков - так он с детства лунатиком был, вот во время лунатизма с крыши и сверзился. Ну а капитана Чеснокова мы же сами с тобой проследили, что он с этой француженкой несанкционированно путался, вот он себе пулю в лоб и пустил, когда все узналось. Да и многие бы пустили на его месте.
        - Оно пожалуй… Но Чесноков - опытный разведчик, так бы его и проследили с этой француженкой, если б ты наколку не получил. От кого, интересно?
        - От Невидимки.
        - От кого?!
        - Ну, он так себя назвал: Невидимка я, говорит. Наколочку по телефону дал, и все, положил трубку.
        - Видишь - получается, кто-то подстроил. И с Висляковым - уж не знаю как, - но душой чую: тоже кем-то подстроено. И с Недопашным. Такая лютая смерть. От собственной собаки! Просто мор какой-то на наш подотдел. И все с тех пор, как мы занялись тем пацаненком.
        - М-да, пацаненок тот еще! Хрен знает, кто его такому научил, но ловкий как дьяволенок!
        - Слушай, а может, он?..
        - Что?..
        - Ну, он самый Невидимка и есть?
        - Может, и он… Только не нашего это ума, лучше в ту сторону не лезть. Вон, лейтенант Шепотков полез - и где он теперь, лейтенант Шепотков?
        - Известно где. В расходе.
        - То-то!.. Ты лучше вон на горячее налегай, а то, смотрю, мы уже по третьей, а ты ни х… не закусываешь.
        - Горячее - это можно… Только хочешь верь, хочешь не верь, а нечистое что-то творится, точно леший поблизости колобродит.
        - Ну-ну! Ты мне эти поповские штучки брось! Ишь, лешие с чертями ему уже мерещатся! Давай-ка мы с тобой лучше… Твое здоровье, друг Сундуков!
        - И твое, друже Ухов!.. Грибочки, грибочки, вон еще. И селедочка… Пасха, кстати, недавно… Закусывай, закусывай, все лучше, чем всякую …ню пороть…

* * *
        («А что еще и с тещей, кажись, сожительствует - это уж мы для следующего раза прибережем».)

* * *
        По телефону спецсвязи.
        - Товарищ народный комиссар!
        - А, Огурцов? Ну, что тебе? Не ори только.
        - Товарищ народный комиссар, я про этого, про Невидимку. Что, если создать спецгруппу по розыску?
        - (После молчания.) Занимайся своими делами, Огурцов, для других дел тут другие найдутся.
        - Понял, товарищ народный… - Но в трубке уже раздавались гудки.

«Еще чего! Невидимку ему, вишь, подавай! - подумал народный комиссар, положив трубку. - Невидимка не тебе одному, дураку, нужен. Эх, знать бы только, где этот Невидимка сейчас!..»
        А про капитана Огурцова подумал: «Ну вот, и этот спекся. А все почему? Лезет не в свои дела. Говорили же ему, дуболому: меньше знаешь - дольше живешь. Теперь и с ним надо решать. Ну да ладно, это дело нетрудное…»

* * *
        По телефону спецсвязи.
        - Слушаю! Капитан Огурцов!
        - Вольно, капитан.
        - Молоды вы еще, чтобы так со мной! Кто вас допустил до спецсвязи?
        - Не рычите так, капитан, я этого не люблю. И давайте-ка без лишних вопросов. Предлагаю перейти к делу.
        - А с кем, собственно, имею честь?
        - Честь ты имеешь, капитан, - с тем, про кого только что говорил с наркомом госбезопасности.
        («Откуда он знает?!»)
        - Гм… Товарищ… товарищ Невидимка?..
        - Догадливый - это хорошо. Плохо только, что не сразу догадливый.
        («Однако же, у этого Невидимки и манеры!»)
        - (Осторожно.) Все-таки молоды вы, по-моему, чтобы вот так вот со мной. Я, между прочим, капитан государственной безопасности.
        - (Насмешливо.) Тогда за нашу госбезопасность можно не волноваться, когда у нее такие капитаны… Или все-таки помощь нужна?
        - Какого рода помощь вы, собственно, имеете в виду?
        - Мало ли… Вы вон, например, звание майора получить желаете. А тут прибывает один хмырь из-за границы. Нелегально, между прочим, прибывает. Люцифером зовут. Схватите - вот вам и ромбик майорский в петлицу.
        - Вам известны какие-то подробности?
        - Глупые вопросы изволите задавать, капитан.
        - (С трудом проглотив.) Гм… Как будем поддерживать связь?
        - Это вы, капитан Огурцов, лучше с Эльвирой Семеновной связь поддерживайте, да поаккуратнее.
        («Вот же черт! Про все-то этот засранец знает! Даже, оказывается, про его, Огурцова, интимную связь с женой старшего майора Бубихина, с Эльвирой, о чем и на самых верхах едва ли ведали!»)
        - Гм… Однако вы как-нибудь отчитываться думаете?
        - Это перед кем, перед вами-то?
        - Ну… я ведь тоже должен быть в курсе… Тоже отчитываюсь перед вышестоящими…
        - Не торопитесь, Огурцов, успеете еще, отчитаетесь. Перед очень вышестоящим.
        - Вы имеете в виду - перед Петром Евгеньичем?
        - Низко берете. Перед Петром - да только, боюсь, перед другим. Уж перед ним-то - хе-хе! - с отчетом не оплошайте!
        Отбой.

…Потом уже, схваченный за несанкционированную связь с врагом и прошедший через многие муки, стоя перед изрытой пулями стеной в ожидании, когда эта стена выпустит сквозь себя и его простреленную душу, он, бывший капитан государственной безопасности, а нынче - теперь уже ненадолго - просто з/к Огурцов, вспомнит тот недавний разговор по телефону и тогда поймет про самого высокостоящего, про небесного привратника Петра, перед которым, похоже, очень скоро ему держать отчет и который тогда взвесит все его грехи, ведомые и неведомые…

* * *
        Майор Н. Н. Николаев возвращался с рыбалки, погруженный в свои мысли.
        Собственно, никакой рыбалки и не было, просто возникла острая необходимость поговорить с майором А. А. Антоновым и старшим майором П. П. Петровым вне лубянского здания, где, как и в их квартирах, каждый закуток прослушивался. Ну а рыбы на всю троицу наловил секретный сотрудник П. П. Петрова, мастер и любитель этого дела, так что все возвращались домой не без улова, и сейчас, сидя в машине, он, Н. Н. Николаев, еще и еще раз мысленно возвращался к тому пасьянсу, который они втроем вроде бы кое-как сложили.
        Итак, Викентий, сын палача, похитил у Кати и Васильцева какую-то девчушку, дочь раскулаченных, которую они привезли с собой из-за Урала, и теперь, шантажируя их, навязал какое-то жесткое состязание. Жертвами именно этого состязания и стали комиссар 3-го ранга Палисадников и старший майор Недопашный, причем расправился с обоими, судя по всему, именно этот недоросль, палачонок.
        Да как умело, с каким блеском все провернул!
        Вот эта его умелость и была той дыркой в сложенном вроде бы пасьянсе, которая сейчас заботила майора Н. Н. Николаева: где мог получить такие навыки этот юнец? Работа подлинного профессионала! Пожалуй, даже им троим, собравшимся на эту рыбалку, не уступал в профессионализме.
        Уж на что асы Антонов с Петровым! Это Антонов придумал и провернул в одиночку то устранение капитана Жумайло при помощи шаровой молнии. Тоже, конечно, работа настоящего мастера.
        Но, пардон, Антонов шесть лет под крылом у самого Судоплатова[12 - Судоплатов П. А. (1907 -1996) - советский разведчик. С 1934 по 1940 г. главной задачей его отдела было устранение Л. Троцкого.] работал, так что, можно сказать, прошел все мыслимые академии.
        И Петров ловко тогда придумал: и с самкой скорпиона, и с бешеной кошкой все вышло настолько естественно, что никто даже расследования не начинал. Не говоря уж о «самовозгорании». Тут не только опыт, тут еще и остроумие: мол, сам сгорел, поганец. Считайте, кара небесная.
        Но Петров - вообще человек-легенда, у него столько всякого за плечами!.. Не зря на груди два ордена Красного Знамени - один за устранение в Париже японского военного атташе, другой за мадридские дела. А если все его подвиги посчитать, так мог бы всю грудь этими орденами завесить.
        Да он и сам, Н. Н. Николаев, не лыком шит, через многое довелось пройти…
        Но чтобы какой-то желторотый юнец так чисто сработал!.. Нет, что-то тут было явно не так…
        Вдруг он подумал: а что, если этот юнец - из тех «невидимок»?..
        Слухи о том, что якобы кто-то уцелевший из «невидимок» и сейчас колобродит где-то около, нет-нет да и передавались на Лубянке тихим шепотом из уст в уста, но майор до сей поры считал все эти слухи беспочвенными. Он знал, что после закрытия того проекта всех «невидимок» ликвидировали, как и всех тех, кто этот проект вел.
        Или, может, палач Викентий-старший, наставник этого палачонка, был причастен к тому проекту и чему-то обучил своего сынка?..
        Нет, не могло такого быть! Проект был сверхсекретным, вели его люди сверхпроверенные, никакой Викентий Непомнящий просочиться туда не смог бы…
        Вот эта самая дыра в пасьянсе и не давала покоя всю дорогу до дома майору Н. Н. Николаеву.
        Впрочем, уже на подъезде к своему дому он, Н. Н. Николаев, эти мысли оставил, потому что надо было решать задачу более близкого плана, а ее решение вся троица поручила именно ему.
        В Москву то ли уже прибыл, то ли должен был прибыть со дня на день сам Люцифер, террорист и убийца международного уровня, так что и Васильцеву, и этому Викентию в ближайшее время предстоит нешуточная схватка. Люцифер - это вам не комиссар Палисадников и не старший майор Недопашный. Совсем другой уровень!
        Самому отследить и устранить Люцифера?..
        Нет, не пойдет. Для отслеживания этого дьявола придется задействовать своих людей, и нет никаких гарантий, что кто-нибудь из них не доложит обо всем лично наркому Берия. Даже наверняка кто-то доложит. И тогда у наркома сразу возникнут вопросы - откуда, мол, майору Н. Н. Николаеву известна информация, переданная ему, и только ему, народному комиссару, лично?
        Максимум, на что можно было пойти, это предупредить Васильцева о появлении Люцифера - пускай уж дальше действует сам.
        Неплохо изучив Васильцева, он, Н. Н. Николаев, верил, что тому удастся сладить с этим сатаной. Пусть Васильцеву ангел с небес нашепчет, усмехнувшись, подумал майор. Благо, и Васильцев, и Катя с некоторых пор знают, что у них имеется свой собственный ангел-хранитель.
        Ангел Митенька![13 - См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».]
        - Рыбку-то, рыбку забыли, товарищ майор! - крикнул водитель, когда он уже выходил из машины.

«Забывчивость - признак старости, - подумал Н. Н. Николаев, забирая у него садок с рыбой. - Ну да ничего, глядишь, повоюем еще!»
        Глава 10
        Стопами апостолов (Продолжение)
        После исчезновения с Сухаревки Васильцева (будучи членом Тайного Суда, тот переехал на более комфортабельную квартиру в центре города) исчез оттуда и мазурик Федька-Федуло: некого ему было теперь подстраховывать, следя из-за своего котла.
        Другие мазурики вернее всего решили, что помер Федуло. Вряд ли долго сокрушались…
        Да он и вправду помер, Федька-Федуло - в ухо надуло, не было такого больше на земле. А был теперь чистенько одетый Викентий Викентиевич Непомнящий, проживающий в четырехкомнатной квартире на Мясницкой, сходства с тем Федькой-Федулой почти не имеющий. Этот Викентий Непомнящий трудился с утра до вечера, силясь постичь школьные премудрости, не доставшиеся ему в бытность тем самым чумазым Федькой-Федулой. В особенности налегал на математику. Трудная была наука!
        Теперь даже того очкастого Васильцева зауважал больше, чем прежде. Надо же! Настоящий математик! По собственному желанию эту математику превзошел! С головой, стало быть, мужик.
        Викентий Иванович учил другому, многому - и как одному, без оружия отбиться от шестерых, и как от слежки уходить, и как самому осуществлять слежку. Ученик платил за то учителю апостольским терпением и за год осилил то, что иному и за пять лет не превозмочь.
        Однажды вечером Викентий Иванович вернулся домой мрачнее тучи, таким его Викентий-младший прежде не видел никогда.
        Чай пили в полном безмолвии, младший Викентий чувствовал, что сейчас лучше не встревать. Наконец Викентий Иванович сам начал разговор. Оказывается, у Тайного Суда появился новый, по-настоящему могущественный враг.
        Спросил:
        - Как по-твоему, какая сила властвовала над людьми со времени возникновения человечества, что заставляло людей истреблять себе подобных, сметать с лица земли царства, империи, целые цивилизации?
        - Жадность, наверное, - предположил Викентий-младший.
        Но Викентий Иванович покачал головой:
        - Нет, жадность появилась позже. А предшественник ее - величайший из всех земных владык. И имя ему - Голод. Он сильнее всех полководцев и древнее всех земных царств.
        Бывший Федуло вспомнил недавний голод в стране, когда всю солому с крыш объели, а потом и люди людей стали есть. В тот голод он и родителей схоронил, а сам - в Москву, мазуриком, чтобы тоже с голодухи не сдохнуть.
        - Тогда, - сказал он, - большевики и НКВД - все равно самые сильные на земле: такой голодухи, как при них, наверно, давно уже не было.
        - Потому они и смели огромную империю, - согласился Викентий Иванович. - Но только, уверен, эта победа недолгая, если мерить в исторических масштабах. Когда-нибудь люди будут жить сытнее - и их тоже сметут. Царь Голод им неподвластен, это лишь временный союз. Да, временно у них общая армия, но подчиняется она, поверь мне, не Ворошилову и Тимошенке.
        - Вы - про Красную армию? - спросил младший Викентий.
        - Я - про куда более многочисленную армию, чем любая РККА[14 - РККА - Рабоче-крестьянская Красная армия.], - ответил Викентий Иванович, - про армию, существующую повсеместно. Я - про армию нищих.
        - Но что они могут, нищие, без пушек, без пулеметов, без аэропланов?
        - О, если только пожелают - могут они очень многое! И никакие пушки с аэропланами им не нужны. Иное дело, что на это необходимо решение их земного владыки.
        - У них и владыка есть?
        - А как же! Династия их владык самая древняя, древнее Египта и Вавилона, поскольку нищие существовали на земле всегда. И сейчас ими правит очередной король нищих, имя его Лука, и могущество его почти безгранично… Я говорю «почти», ибо существует еще одна сила, столь же древняя, поскольку лишь она может утолить голод нищих.
        Викентий-младший посмотрел на него вопросительно.
        - Я имею в виду помойки, - объяснил Викентий Иванович. - Да, да, помойки, которые, как и голод, существовали и существуют всегда и везде на земле. Порой они были единственным спасением нищих от голодной смерти… (уж кому-кому, а бывшему Федуле-то мог бы этого и не объяснять; без помоек все мазурики давно бы перемёрли). Но помойки тоже не всегда могли оставаться без хозяина, - продолжал Викентий Иванович, - поэтому с некоторых пор возникла династия, такая же, видимо, древняя, как династия королей нищих. Это династия императоров помоек, и нынче ее возглавляет некий Фома. Вместе они представляют силищу, равной которой не было и нет.
        - А от Тайного-то Суда что им нужно? - нахмурился Викентий.
        - То-то и оно - пока это не ясно. Но одно нападение уже было, так что имей в виду, отныне мы пребываем на чрезвычайном положении, нужна ежесекундная бдительность. Те, с кем мы столкнулись, намного сильнее нас.
        Младший Викентий долго молчал, прежде чем решился спросить:
        - А вы сами их видели? Ну, тех короля с императором?
        - Не только видел, - вздохнул Викентий Иванович, - но даже один раз привелось побывать в их логове, и такого там насмотрелся!.. Не приведи господь оказаться там еще раз!
        Объяснять, чего он там навидался, не стал. И Викентий-младший не спрашивал. Понимал одно: уж если бесстрашный Викентий Иванович так говорит, то, видно, жуть там была и впрямь трудноописуемая.
        - Но боюсь, - после молчания добавил тот, - если они сами ко мне заявятся - будет еще хуже… - И повторил: - Так ты понял меня? Бдительность, бдительность и еще раз бдительность!
        Викентий-младший лишь кивнул, а про себя подумал: надо срочно взять тот наган.
        Викентий Иванович оружия ему не давал. Да при его нынешних навыках оружие ему было, в общем, без надобности, но наган-то как раз имелся. Еще будучи Федулой, он его во время облавы на Сухаревке под кустами нашел. Тогда же его, завернув в промасленную ветошь, зарыл в земле на другом конце города.
        - Я отойду? - сказал он. - Через час буду.
        - Давай, - согласился Викентий Иванович. - Только помни…
        - Ага, бдительность, - кивнул он и вышел.
        Ах, если б знать!..
        Место, где зарыл наган, отыскал сразу. Имея его при себе, почувствовал себя намного спокойнее и заспешил назад, на Мясницкую. И вот же! Ничего сердце не подсказывало в тот миг…
        Вот когда оно сжалось - когда он, войдя в дом, уловил странный, неприятный запах. Пахло почему-то квашеной капустой, нечистым человеческим телом и протухшей помойкой. Не могло в доме у Викентия Ивановича пахнуть так!..
        - Это я! - крикнул он с порога.
        Но ответа не последовало.
        Теперь уже сердце колотилось вовсю. С наганом в кармане, держа палец на спусковом крючке, он двинулся к спальне - именно в той стороне квартиры этот мерзкий запах был особенно силен.
        Наконец открыл дверь спальни - и тут увидел…
        Странно, что не свалился в обморок. Ибо ничего страшнее он не видел никогда…
        На пол натекло много крови, и она еще продолжала течь…
        Викентий Иванович был распят на стене - руки и ноги прибиты толстыми строительными костылями. А пятый костыль торчал у него из груди, с него-то кровь и лилась струйкой на пол.
        Викентий-младший был уверен, что Непомнящий уже мертв, поэтому метнулся не к нему, а к окну, с наганом наизготовку: вдруг успеет увидеть кого-нибудь из гадов, сотворивших это.
        Однако увидел совсем не их. От дома уходил очкастый математик Васильцев. Но уж он-то к этому явно был не причастен - уж больно ошарашенный имел вид.
        И тут Викентий Иванович вдруг подал голос - совсем слабый, едва слышимый:
        - Теперь ты - за меня… - проговорил он.
        И после этих слов замолк уже навсегда.
        Что он тогда имел в виду? Ты за меня отомстишь? Или, может, - теперь ты будешь за меня палачом Тайного Суда?
        Викентий (теперь уже единственный) считал, что этими словами ему передано и то и другое: и обязанность отомстить, и право быть отныне палачом Суда.
        После того, как сбежал от недавней облавы, он сменил место своего обитания на заброшенную пригородную дачу и теперь перед сном опять и опять вспоминал ту жуткую картину и те последние слова своего отца (он уже и в мыслях только так именовал Викентия Ивановича).
        Мстить этим Луке и Фоме, впрочем, было давно уже без надобности, - через несколько дней, он знал, их свои же завалили. А может, и не свои, кто-то другой, - не имело значения.
        А вот должность палача Тайного Суда по праву оставалась за ним, за ним одним!
        Но - какого Суда?
        Другого, совсем другого!
        Пусть теперь дрожмя дрожат не только упыри-одиночки, пусть при упоминании этого Тайного Суда дрожит в смертном страхе вся погань, в каких бы чинах и званиях она ни была, и на каких бы верхах ни служила.
        И никакие лондоны тут ему не указ! Всех, кто людей до такого, как нынче, довел, - всех надо!..
        И Васильцев нужен ему в этом деле, ох как нужен! Потому как математик, а стало быть, с мозгами человек. Он поймет, он должен понять!
        И еще зудела мысль: как все-таки с девчонкой этой решать?
        А как-то решать все равно было надо…
        Часть вторая
        Схватка
        Глава 1
        Судья и его воинство
        Уже несколько дней от Викентия-младшего не было никаких вестей, а Васильцев, признаться, этих вестей ждал, причем ждал с нетерпением. Какое бы новое состязание этот наглец ни навязал, все равно это означало, что Полина еще жива.
        Он сам искал ее - но пока безрезультатно. Когда он возвращался с поисков, Катя не задавала лишних вопросов - и так по его виду все было ясно.
        Сам удивлялся, насколько оба они за несколько дней привязались к этой девочке.
        Когда вечером выходил из метро, вдруг почувствовал, что в этой давке кто-то запустил руку к нему в карман. Васильцев дернулся ухватить за руку воришку, но ничьей руки не поймал.
        Кошелек был на месте, а кроме кошелька, в кармане появился какой-то листок бумаги.
        Огляделся - рядом никого подозрительного.
        Юрий достал листок, уже ожидая увидеть на нем знакомый почерк палачонка.
        Однако вместо этого увидел текст, составленный из букв, вырезанных из газеты.
        Этот текст гласил, что в Москву прибыл международный убийца по кличке Люцифер, в задачу которого входит устранение оставшихся членов Тайного Суда.
        Подпись была: Ангел.
        Когда вернулся домой, Катя по его лицу поняла - что-то произошло. Спросила:
        - Что-то новое от этого дьявола?
        - Да нет, скорее от ангела, - сказал Юрий, показывая ей листок.
        - От того самого?
        - Вероятно, - кивнул он, проходя в комнату. - Я, правда, его не видел, но не думаю, что вокруг нас роится целый сонм ангелов.
        Прочтя послание, Катя проговорила:
        - Да, это серьезно. Кстати, я тоже знаю, что Люцифер уже в Москве. - И призналась: - Мне страшно…
        Это было совсем не похоже на нее. Ему казалось, что в мире нет человека более бесстрашного, чем она. Юрий прижал Катю к себе:
        - Не бойся, малыш. Не забывай - у нас есть свой собственный ангел-хранитель, не всем так везет… А про Люцифера ты от кого узнала?
        - От кого?.. Ну, если ты от ангела, то я, стало быть, - от дьявола. Вот, полчаса назад подсунули под дверь. - С этими словами она протянула ему записку.
        Васильцев прочел:
        Да, палачонок прав - таких, как Люцифер, присылают ясно для чего. Видимо, не на шутку забеспокоился лондонский центр, увидев, что действия Тайного Суда вовсе вышли за рамки всех уставов.
        Катя произнесла это первой - то, что уже зарождалось у Юрия в голове:
        - Мы должны сами устранить Люцифера.
        Шуточное ли дело! Устранить главного палача всего Тайного Суда! Впрочем, Юрий был полностью согласен с Катей: иного выхода у них просто нет.
        Однако сейчас, когда на кону была жизнь всех, и его, и Кати, и Полины, Юрий счел, что неразумно действовать в одиночку. Главное дело они с Катей сделают сами, но тут, возможно, потребуется и помощь всей его армии.
        Состояла она из людей, которым он, Васильцев, некогда оказал немалые услуги, и каждый считал своим долгом ему отплатить.
        Армия была невелика - всего пять человек, но каждый из них дорогого стоил.
        Заручившись согласием Кати, он подсел к телефону. Позвонил каждому и попросил прийти к нему нынче вечером.

* * *
        Так уж была устроена эта маленькая армия, что не явиться на зов ее солдаты ни при каких обстоятельствах не могли. Васильцев уселся в гостиной и попытался угадать, в каком порядке они начнут появляться.
        Первым, как он верно угадал, прибыл грузный усач Головчухин, полковник уголовного розыска. По недюжинным сыщицким способностям давно бы ему уже следовало быть не меньше как начальником МУРа, но такой костью он был некогда в горле у всего московского уголовного мира, что здешнему воровскому братству пришлось выложить куда-то на самые верха не один, видимо, миллион рублей, чтобы полковника попридержали в должностях. С той поры он прыть свою поумерил, к делу начал относиться с некоторой прохладцей, стал изрядно брать «на лапу», но это, в отличие от былого рвения, легко сходило ему с рук.
        С Васильцевым Головчухина свела беда: жену его взял НКВД по троцкистскому делу; тут уж даже полковник не мог ей помочь.
        А он, Юрий, через своих поднадзорных помог, и жену полковника вскоре выпустили. Уже на другой день полковник заявился в гости с бутылкой коньяка и со словами: «Знай, Юрий Андреич, если смогу - всегда помогу. Слово Головчухина крепкое».
        В ту пору никакая его помощь Васильцеву не требовалась, он, Юрий, собирал свою армию на какой-нибудь самый крайний случай, поэтому поставил только одно условие: чтобы по первому звонку полковник явился к нему.
        С тех пор, вплоть до нынешнего дня, ни разу ему не звонил: не для того он сколачивал эту армию, чтобы поднимать ее по пустякам. Но сейчас был именно тот случай, когда без полковника не обойтись. Про добрую четверть Москвы Головчухин знал совершенно точно кто чем дышит, еще про четверть - догадывался, и сейчас его помощи Васильцев придавал первостепенное значение.
        Юрий попросил полковника подождать, пока соберутся остальные, а пока что они завели какой-то ничего не значащий разговор. Усатый полковник почему-то сразу очень полюбился коту. Прохор прыгнул к нему на колени и ласково замурчал.
        Не прошло и минуты, как дверной замок тихо щелкнул - стало быть, и второй гость не замедлился. То, что этот гость явился без звонка в дверь, ничуть не удивило ни Васильцева, ни Головчухина.
        - Вьюн? - только лишь и спросил полковник.
        Юрия поразило его умение определять воров на слух. Ибо это действительно был знаменитейший московский вор-медвежатник и король квартирных краж по кличке Вьюн, умевший открывать самые хитрые замки так же легко, как иной открывает мыльницу.
        Но что бы там ни говорили о неблагодарности воров, к Вьюну это явно не относилось. Когда его однажды взяли на ограблении сберкассы и ему ломилась «вышка», Юрий воздействовал на своего поднадзорного судью; в результате Вьюну вместо «вышки» дали «десятку», но из лагеря он, понятно, уже через месяц слинял. А Юрию поклялся: «Все, что пожелаешь, начальник!»

«Начальник» пожелал одного: чтобы однажды, когда-нибудь - по первому же зову…
        Он вышел в прихожую к Вьюну навстречу - хотел получить кое-какую консультацию по замкaм. Рассказал, что входную дверь недавно кто-то легко открыл без ключа, и спросил:
        - По-твоему, чья могла быть работа?
        Вор минут пять тщательно осматривал дверь, крутил замки и наконец сказал:
        - Да, ничего не скажешь, чистая работа! Мог, конечно, Леший, но он два года уж как помер. Ну, еще мог Костя Крест, но он давно уж сидит и вроде еще не убёг. Мог, конечно, и Викентий Непомнящий, который, я слыхал, был по вашей части, но он - царствие ему небесное. А больше так вот, с ходу, никого и не назову.
        Да, хорошую выучку, видать, получил этот Викентий-младший от своего наставника!
        Они вместе с Вьюном прошли в гостиную.
        - Мое почтение, Семен Игнатьевич, - приветствовал вор полковника.
        - И тебе, Сеня, не хворать, - буркнул тот. - Когда б я имел сильное желание, ты бы у меня уже лет семь парился на нарах.
        Вор осклабился всеми своими фиксами:
        - Может, оно и так, а может, оно и иначе, - и бесцеремонно уселся на диван рядом с полковником.
        Пара была весьма контрастная - хмурого вида, полноватый, краснолицый полковник и с прилипшей навеки к бледному лицу улыбкой, тщедушный, худой, как стебель, вор, с непропорционально огромными кистями рук, которыми он (Васильцев это хорошо знал) мог рвать, как бумагу, железные листы.
        Нынче Вьюн был необходим Васильцеву, потому что не существовало такой щели, в которую тот не нашел бы способ пролезть. Да и смекалка его при теперешних обстоятельствах была далеко не лишней.
        Некоторое время Вьюн и Головчухин коротали время, предаваясь воспоминаниям. Если не прислушиваться к их разговору, то внешне выглядело это так, словно погрузились в добрые воспоминания два закадычных друга, а не матерый вор и такой же матерый сыщик.
        - А вот в тридцать шестом, - прищурился вор, - вы бы меня, Семен Игнатьич, ни за что не словили! При всем уважении скажу - не словили бы!
        - М-да, это ты ловко тогда придумал - по телеграфным проводам от нас уйти. Прямо канатоходец!.. А в тридцать восьмом - взял же я тебя! Хоть ты и через трубу уже в реку ушел.
        - Кто ж мог знать, что вы в реке пятерых водолазов наготове держать станете? Кривить душой не буду - в тот раз вам повезло.
        - Везение, братец, у картежников бывает, а у меня - расчет. Я как трубу увидел - сразу вычислил, что ты через нее вьюном, как тебе по прозвищу и положено, ускользнешь. Вот по такому расчету и взял.
        - А надолго ли? Из Бутырки-то я уже на четвертый день смылся!
        - Так то ж из Бутырки, оттуда только ленивый не бегает. А от меня бы ты не ушел…
        Их задушевную беседу прервал звонок в дверь.
        Вошедшая, весьма миловидная, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, женщина с бриллиантами в ушах и с бриллиантовыми перстнями на всех десяти пальцах была самой известной бандершей Москвы по прозвищу Пчелка. Тоже в свое время Васильцев помог ей избежать 58-й статьи[15 - Контрреволюционная деятельность.], которую ей «шил» один лейтенант НКВД, в действительности желая просто-напросто прикарманить ее камушки, и с тех пор между нею и Васильцевым завязалось даже нечто похожее на дружбу. Сейчас она могла оказаться крайне полезной. Пожалуй, даже многоопытный Головчухин не знал об изнаночной стороне жизни столицы столько, сколько эта Пчелка через своих вездесущих «ночных бабочек».
        Войдя в гостиную, она лишь кивнула своим старым знакомым, полковнику и Вьюну, затем устроилась в кресле, ожидая, пока Васильцев начнет разговор, ради которого он созвал столько знаменитостей, достала моток шерсти, спицы и, не задавая лишних вопросов, с видом самой добропорядочной в мире женщины принялась за вязание.
        Юрий, однако, не спешил начинать, ведь он ждал еще двоих гостей.
        Спустя минуту он встречал на пороге моложавого, элегантного мужчину, пахнущего дорогим одеколоном и одетого во все импортное. Это был сотрудник внешней разведки, уже сам, вероятно, забывший собственную фамилию и имя. Что, впрочем, не имело значения; Васильцев называл его Эдуардом Сидоровичем, и это вполне устраивало обоих.
        Эдуард Сидорович в действительности был даже не двойным, а тройным агентом, о чем, кроме Васильцева и самого Эдуарда Сидоровича, никто не знал. Это и помогло Юрию, несколько раз избежав почти верной смерти от рук подосланных этим Эдуардом Сидоровичем убийц, в конце концов завербовать и его в свою маленькую армию.
        Сейчас Эдуард Сидорович нужен был в особенности! Через свое ведомство он имел возможность узнать об иностранцах, недавно прибывших в СССР. Люцифер должен был быть из их числа.
        Тройной агент был предельно точен, как английский лорд, - вошел под бой настенных часов, кивнул остальным, затем сверился со своими часами и сказал:
        - Да, двадцать один ноль-ноль. Как и договаривались. Надеюсь, все уже в сборе?
        - Нет, ждем еще одного, - ответил Васильцев. - Афанасий что-то запаздывает.
        И тут услышал голос этого самого Афанасия, донесшийся из уборной:
        - Мене, што ли, чекаете, товарыщ судья? А я вже давно тута. Заскочиу тильки по малой нужди - мoчи нэма. Звиняйте, што бэз звонка.
        - Класс! - восхитился Вьюн. - Высший пилотаж! Я - и то не услышал, как он прошмыгнул!
        Если бы он получше знал Афанасия, это его удивило бы менее всего. Афанасий Хведорук от рождения обладал способностями поистине удивительными - мог без труда читать чужие мысли на расстоянии до пятидесяти метров, мог взглядом передвигать предметы, мог иногда (правда, обычно такое происходило непроизвольно, от волнения или от задумчивости) взмывать в воздух.
        Такие его способности не могли остаться незамеченными. На родной Херсонщине его чуть было не прибили односельчане, считая лешим. Говорят, спалить хотели заживо. В последнюю минуту спасло ОГПУ, забравшее его для исследований в одну из своих спецлабораторий, под надзор товарища Глеба Бокия.
        Но там Афанасию не давали пить его любимый портвейн «Бело-розовый», а без портвейна его чудесные способности начали быстро чахнуть.
        Вызволением своим оттуда, из спецлаборатории ГПУ, он был обязан Юрию.
        Васильцев имел влияние на одного профессора, общепризнанного, с мировым именем светилу в области психиатрии. Тот же, осмотрев Афанасия, заявил, что в данных условиях у него, судя по всему, начались эпилепсоидные приступы, что без длительного клинического лечения его былых способностей не восстановить, и забрал к себе в психиатрическую лечебницу, где с тех пор Афанасий жил без забот и лечился вовсю своим любимым «Бело-розовым», который Васильцев когда-то в неимоверных количествах поставлял ему каждый месяц.
        В данном деле Васильцев рассчитывал на Афанасия больше, чем на всех остальных.
        Однако надо было видеть лица всех собравшихся, когда Афанасий робко вбрел в гостиную. Даже при нынешних обстоятельствах Васильцев не смог сдержать улыбку, остальные же и вовсе едва не прыснули со смеху. Иначе отреагировал кот Прохор. Он спрыгнул с колен полковника и сделал лужу на полу, что за ним, культурным котом, никогда в жизни не водилось.
        Одеяние чудища составляли резиновые галоши на босу ногу, больничные кальсоны с тесемочками, волочившимися по полу, застиранный байковый халат, некогда чернильно-фиолетового цвета, а довершал все сидевший набекрень черный стеганый треух, который Афанасий почему-то никогда и ни в какую не желал снимать.
        Невероятной густоты растительность, покрывавшая все его лицо, делала Афанасия и впрямь похожим на лешего. А какой, боже правый, запах от него растекался! Это уж ни в сказке, ни пером!
        Гостиную наполнила смесь запахов пота, солдатского цейхгауза, чесночной колбасы, какой-то спиртной дряни, по сравнению с которой портвейн «Бело-розовый» показался бы изысканным напитком, вонючих папирос «Звездочка» и чего-то еще такого, что Юрий не смог и распознать.

«Одеколон ему, что ли, подарить? - подумал Васильцев. - Так ведь смысла ноль: все равно сразу выпьет».
        - Звиняйте, товарыщ судья, што у нужнике задержауся, - пробасил Афанасий. - С дороги приспичило. И звиняйте, што у галошах - по пархету: босиком ноги стынуть, а птахой над полом порхать - оно як-то несурьезно…
        - Ладно, - махнул рукой Юрий. - Ты какую дрянь пил-то нынче?
        - Никаку ни дрянь. Вино полодоягодное.
        - Так это же самая дрянь и есть, там же краска одна. Закончим с делами, я тебя лучше хересом угощу, у меня есть одна бутылка.
        Чудовище замотало головой:
        - Не, хренеса вашего не надо - больно у его название матерщинное, - и отхлебнул что-то гадкое из своей фляги.
        - Перестань, - остановил его Юрий, - сегодня у нас дело серьезное, надо, чтобы ты был готов.
        - Дак я ж усегда готов, як юный лэнинец, - Афанасий для пущей убедительности отдал пионерский салют. - А для вас, товарыщ Василцыв, - дык и на усё готов! Вы ж мене - як ридный тата.
        Полковник Головчухин и Вьюн только усмехнулись, а тройной агент и Пчелка брезгливо поморщились. Афанасий заметил это и пробасил:
        - А ты нэ моршись, гражданка Пчелка. Не забыла, як самою у тридцать шестом годе у нужнике у Бутырках зэчки топили за то, што «куму» ходила стучать?
        Пчелка сказала надменно:
        - Не помню, чтобы мы с вами когда-нибудь были знакомы, гражданин… уж не знаю, как вас там.
        - Ну, знакомы мы али как, - отозвался Афанасий, - а тильки мой тебе, гражданка Пчелка, совет. Чего ты там себе на ночь с гражданином aгентом напридумала - так выбрось лучше из головы: у его эта ночь целиком занятая - у гостинице «Метрополь» с гражданкой из дружеской Монголии… по хвамилии хрен выговоришь… У их устреча по ихним aгентским делам… - Он подмигнул лощеному Эдуарду Сидоровичу: - С очень приятственным, як я розумию, продолжением. Так что ваша нэ пляшет, гражданка Пчелка, звиняйте мене за мою прямоту.
        Вьюн сказал:
        - Класс!
        Эдуард Сидорович густо покраснел, а Пчелка смотрела на Афанасия с ненавистью и крепко сжимала спицу - довольно, кстати, грозное оружие в ее руке, не раз уже использованное, - того и гляди воткнет ему под левое ребро.
        Боясь, что это вправду случится, Васильцев поспешил вмешаться:
        - Друзья мои, хватит пустых разговоров. От согласованности наших действий нынче зависит многое. Надеюсь, вы сумеете мне помочь.
        С этими словами он дал каждому увеличенную фотографию Полины и попросил незамедлительно начинать поиски. Подробностей объяснять не стал.
        Все молча спрятали фотографии, но Афанасий прежде осмотрел, даже обнюхал свою.
        - Гм, нэ чую… Ныгде нэ чую… - проговорил он. - Як вы там, товарыщ Василцыв? Почуялось мене, вы Луцифера якого-то в мыслях помянули? Може, его, Луцифера этого чертова, тоже пошукать?
        Да, с этим Афанасием надо было держать ухо востро! Никакого «Луцифера» Юрий ему «шукать» не велел, а за нахождение Полины посулил целый ящик «Бело-розового».
        - Да мы ж… мы ж и даром усегда готовы! - пробасил Афанасий, растроганный. - А кадыть вы еще и так!.. Нэ кручиньтесь, сшукаем мы вашу Полину!
        Остальные, лишь кивая понятливо, стали быстро расходиться. Васильцев не сомневался, что каждый из них сделает все, что сможет. Афанасия, однако, Юрий все же ненадолго придержал.
        - Про Люцифера больше не болтай, - приказал он. - И вообще не суйся туда, куда тебя не просят. Снова, что ли, в лабораторию захотел?
        - Да я ж… - не на шутку испуганный, забормотал Афанасий. - Я ж… Я ж, товарыщ судья…
        - И про «судью» забудь! - прикрикнул на него Васильцев. - Как было велено меня называть?
        - Етим… Юрий Андреичем…
        - Вот так и называй!
        - Есть!
        - И других не пугай. Мысли читаешь - так таи при себе. Вон, Пчелка тебя чуть спицей не приколола. Научись язык свой придерживать!
        Афанасий встал навытяжку:
        - Есть, товарыщ судья… Товарыщ Юрий Андреич!.. Считайте, язык откусиу, як краковскую колбасу! - Потом жалобно заныл: - Тока мене туда, в лабулаторию, под ихний сухий закон, не выдавайте Христа ради…
        - Ладно, - сжалился над ним Васильцев. - Ты, главное, девочку мне отыщи.
        - Вы мене, что ли, не знаете, товарыщ Юрий Андреич? Под зэмлей отыщу!

«Под землей» - это Васильцеву не понравилось.
        - Иди, выполняй, - строго сказал он.
        За неимением каблуков, Афанасий сколь мог громко чавкнул галошами:
        - Есть выполнять!.. Я тока-то с вашего созволения на дорожку схожу по малому делу, а то напужали вы мене… - и, получив такое соизволение, ринулся в туалет.
        Оттуда он перешел в ванную, и Васильцев понял, что если Афанасий сейчас вытрет руки, то полотенце уже ни одна прачечная не спасет, придется выкидывать. Ну да бог с ним, с полотенцем, не велика потеря.
        Вода из крана, однако, не лилась. Когда через пару минут Васильцев приоткрыл дверь, Афанасия в ванной комнате не оказалось. Зачем он туда заходил, было ясно - половина жидкости для бритья «Свежесть» в бутылке отсутствовала: свой долгий обратный путь в психлечебницу это чудо-юдо, надо полагать, оценило именно в такую дозу.
        И хотя всех прочих мыслей сейчас было невпроворот, Юрий, вспоминая просочившегося сквозь стены Афанасия, думал еще и о том, как мало мы все же знаем о человеческих возможностях.
        Глава 2
        Охота на Люцифера
        На следующий день Юрий в форме официанта стоял в ресторанном зале гостиницы «Будапешт», что на Петровке, и тщательно протирал бокалы на одном из угловых столиков. Зал был закрыт на спецобслуживание - через несколько минут здесь должны были кормить обедом иностранцев. Накануне полковник Головчухин позаботился, чтобы на нового официанта тут не очень-то обращали внимание.
        Среди этих иностранцев, по расчетам Юрия, должен был быть и Люцифер. Вычислить его помог тройной агент Эдуард Сидорович, давший сведения обо всех иностранцах, за последнюю неделю прибывших в СССР. Слава богу, не больно много иностранцев пересекало границы отгородившейся от мира Родины; таких из списка Эдуарда Сидоровича было всего-то двенадцать человек.
        Четверых шахматистов Юрий сразу же отсек: все они давно и хорошо знали друг друга, а Люцифер всегда работал только в одиночку, а все, кто знал его в лицо, быстро отправлялись в мир иной.
        Еще один, португальский коммунист, прибыл по делам Коминтерна для встречи лично с товарищем Димитровым. Конечно, Люцифер мог смастерить себе любую биографию, но, как решил Юрий, с Коминтерном все-таки едва ли стал бы связываться - и хлопотно, и опасно.
        А вот это погорячее! Делегация куроводов из разных стран, числом семь человек, прибыла с целью перенять самый передовой в мире опыт нашего отечественного куроводства. Никто из этих куроводов, судя по всему, прежде друг друга не знал в лицо, так что лучшей компании для Люцифера и не придумать.
        Если Люцифер один из них, то теперь предстояло вычислить, кто именно, и у Юрия имелся на сей счет некоторый план.
        Обнаружить Люцифера было дело непростое. В лицо его никто не знал. Впрочем, и сам Люцифер уже, наверно, не помнил своего лица - все время менял внешность, даже, говорят, пластические операции делал.
        План же Васильцева был такой. Во все, что вскоре должно было быть подано куроводам, даже в минералку, Вьюн сегодня утром подсыпал совсем немножечко мышьяка. Отравить человека такой дозой невозможно, разве что вызвать небольшое расстройство желудка. Но Люцифер распознает мышьяк моментально, у него - Юрий давно про это слышал - есть какой-то особый перстень, который сразу изменит цвет вблизи даже крохотных крупиц яда, поэтому уж он-то, Люцифер, не притронется ни к чему.
        Наконец куроводы появились, и их начали рассаживать за большим столом. Васильцев приглядывался к ним из своего угла: который же из них?..
        Нет, покамест, конечно, не распознать.
        К холодным закускам не притронулись аж пятеро из семерых. Много!..
        Вот француз и немец выпили немного пива - стало быть, их можно исключить. Итого осталось трое. Увы, тоже многовато.
        После подачи горячих блюд таких, не притронувшихся, осталось лишь двое - худощавый пожилой итальянец и толстая, тоже немолодая, нарумяненная венгерка.
        Выходит, итальянец…
        Впрочем, и венгерку сбрасывать со счетов нельзя, с Люцифера станется и в женщину обрядиться. Двое - это тоже было несколько многовато, но уже относительно терпимо.
        Да и скорее всего это итальянец: венгерка-то может не есть оттого, что соблюдает какую-нибудь особую диету, уж больно толста, а у итальянца с фигурой вроде все в норме.
        Проверить, однако, необходимо было обоих, и сделать это надо по-быстрому, пока они еще сидят за столом.
        Нынче от того же Головчухина он получил список, в котором значилось, кто из куроводов какой номер занимает. Дежурные на двух этажах, где разместились куроводы, в течение ближайших сорока минут будут отсутствовать - тоже Головчухина работа; как он того добился пускай так и останется его маленьким секретом.
        Васильцев сначала поднялся на четвертый этаж, где проживал итальянец, проскользнул по коридору и универсальной отмычкой (подарок Вьюна) быстро открыл нужную дверь.
        Из паспорта, оставленного в номере, Юрий узнал, что данный господин, являясь гражданином Италии, носит совсем не итальянскую фамилию Рубинштейн и имя Моше. Лежавшая на столе книга Талмуда и куча хасидских религиозных журналов свидетельствовали о том, что более правоверного иудея, чем сей господин Рубинштейн, нелегко сыскать. Васильцев тщательно осмотрел все его вещи, но никакого намека на то, что данный куровод как-либо причастен к Тайному Суду, не обнаружил.
        Впрочем…
        Впрочем, и Люцифер едва ли оставил бы какую-нибудь зацепку. И все же религиозная принадлежность Рубинштейна частично снимала с него подозрения. Васильцев вспомнил, что на столе стояли бутылки с можайским молоком. Какой же правоверный иудей притронется к пище, если на одном столе соседствует мясное и молочное?
        Теперь вероятность того, что сей куровод и есть Люцифер, сильно уменьшалась.
        Что это было, дьявольская хитрость Люцифера или изъян в хорошо продуманной Васильцевым цепи? Ах, если бы не ваши религиозные пристрастия, господин Рубинштейн, лежать бы вам через некоторое время мертвым на московском асфальте.
        Ладно, есть, впрочем, еще и венгерская куроводка…
        Спустя пару минут Юрий был уже в ее номере.
        Тут густо пахло дамской парфюмерией, в шкафу висели дамские платья, и на полках лежали многочисленные лифчики и прочие дамские аксессуары. Обложки всех журналов были украшены исключительно фотографиями кур.
        Оружия Васильцев не искал - не станет Люцифер оружие в номере оставлять. Да оно ему и без надобности. Юрий знал от Кати, что Люцифер предпочитает убивать безо всякого оружия - вилкой, гвоздем, да хоть даже пальцем, наконец. Выучку имел фантастическую!
        Ну-ка, а это что? Пара резиновых накладок. Это уже что-то!
        Судя по форме и размерам, такие накладки можно вставить в лифчик, чтобы сойти за женщину… Все-таки - Люцифер?
        Не факт. Иная женщина может просто пожелать увеличить свои формы при помощи накладок, если Бог обделил собственными.
        Нет, надо искать еще.
        Один-единственный предмет мог указать на то, что это действительно Люцифер, и уж он-то, сей предмет, в таком случае спрятан как следует.
        В чемоданах Юрий не стал искать - слишком было бы просто. Он хорошенько огляделся. Где бы спрятал этот предмет на месте Люцифера он сам?
        Да, пожалуй, здесь. Большая коробка с духами, не распакованная, в такую горничные заглядывать не станут.
        Ну-ка…
        А ведь целлофан явно вскрывали, а потом клеем заклеивали. Вот и тюбик с клеем рядышком лежит. Васильцев тоже осторожно вскрыл целлофан…
        Точно! Вот она! Миниатюрная электробритва!
        Значит - Люцифер?..
        Однако, уже обжегшись на Рубинштейне, Юрий принял дополнительные меры - открыл бритву и заглянул в нее. Вдруг это всамделишная венгерская куроводка, а бритву возит для того, чтобы, скажем, брить себе ноги, и так этого стесняется, что прячет бритву от посторонних глаз? Глупый аргумент, но проверить надо все, иначе может погибнуть невинный…
        А вот и нет! Там была жесткая черная мужская щетина, которую ни с чем не спутаешь!
        Сошлось!
        Васильцев быстро упаковал бритву, заклеил все, как было, и спешно покинул номер.
        Спустя несколько минут он, никем не замеченный, вышел из гостиницы (про потайной выход знал от Головчухина), сел в троллейбус, отъехал по Петровке на пару остановок и там встретился с Катей, ожидавшей его. Ждать у гостиницы было опасно: могла примелькаться. Все московские гостиницы, как он знал, находились под бдительным оком НКВД.
        Объяснять ей долго не пришлось, схватила все с лету. Венгерскую куроводку он ей обрисовал. С этого момента главное дело было уже за Катей.
        У нее имелась при себе духовая трубка и иголки, пропитанные ядом кураре. Метров на тридцать Катя стреляла из этой трубки без промаха.
        До выхода делегации куроводов, отправлявшейся на Сельскохозяйственную выставку, оставалось минут десять, нужно было уже возвращаться.
        Катя встала рядом с выходом из гостиницы, и укрылась за афишной тумбой. Юрий знал: трубку она выхватит в самый последний миг и потом так же мгновенно спрячет, на все уйдет пара секунд, никто ничего не успеет заметить.
        Вот и делегация куроводов начала выходить.
        Первым вышел господин Рубинштейн. Знал бы он, жертвой какой непоправимой ошибки едва не стал, если бы не его приверженность заветам веры своих предков. Бог спас - тут иначе и не скажешь.
        Вот француз вышел… Немец… Двухметрового роста куровод из Австралии…
        И вот наконец!..
        Толстая «венгерка» выходила в гордом одиночестве. Юрий видел, как у Кати рука полезла в карман за трубкой. Сейчас все произойдет. Он успел подумать: большой сюрприз ожидает нынче санитаров одного из столичных моргов, когда разденут труп куроводки…

…Но что это?!
        Несколько шагов не доходя до тумбы, за которой пряталась Катя, пышная куроводка вдруг как-то неестественно оступилась…
        Боже, да какой там «оступилась», когда лежит неподвижно, а из головы фонтаном бьет кровь!..
        Стреляли из гостиницы - это Юрий машинально определил по направлению падения тела. А выстрела никто не слышал, потому что винтовка, видимо, была с глушителем.
        Но - кто, кто?!
        Да ясно же кто!
        Ай да палачонок!..
        Он почувствовал себя так же беспомощно, как однажды в детстве, когда его, купавшегося в речке, вдруг неодолимо закрутило в омуте.
        Юрий встряхнулся. Оставаться на месте больше было нельзя: через минуту-другую здесь будет полно милиции. Он ухватил за руку Катю, тоже ничего не понимавшую, и запихнул в подъехавший троллейбус, сам влез следом за ней.
        Все было как во сне, в каком-то глупом, бессмысленном сне.
        Мозг уже устал от непостижимой логики этого сна и из последних сил тужился уговорить себя: «Невозможно! Этого не может быть! Это всего лишь сон!»
        Глава 3
        Смерть полковника
        Да, этого не могло быть! Но именно такова оказалась действительность: Викентий покончил с Люцифером, то есть он уже считал себя окончательно выбывшим из Тайного Суда. Убить главного палача! Теперь ему нет пути обратно, да и вообще нет жизни на этом свете.
        Это теперь единило его и с Катей, и с ним, Васильцевым. Им всем не простят, и кара будет беспощадной, а если смогут скрыться, то их будут преследовать до самого конца.
        Было чувство беззащитности, но в то же время и чувство тайной радости: они окончательно освободились и пока что живы. Ну а уж сколько времени продлится это «пока что», поглядим.
        Наверно, все-таки в душе Юрий до сих пор причислял себя к Тайному Суду. Но теперь с этим было покончено. За это он сейчас испытывал даже нечто наподобие благодарности по отношению к Викентию.
        Впрочем, и радость, и чувство благодарности - все это тут же упорхнуло, едва он снова вспомнил про Полину.
        Что с ней? Жива ли еще? Ведь состязание с сыном палача он сегодня проиграл. Но если все-таки жива - он непременно вызволит ее…
        Вот только уверенность в этом была слабее, чем прежде: слишком ловким и опасным был противник.
        Когда они с Катей вошли в квартиру, Юрия уже почти не удивила записка, лежавшая на полу. Он знал, кто ее автор.
        Поднял, прочел:
        Из гостиной доносились истошные вопли кота Прохора.
        Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Юрий рванулся в гостиную. Катя - за ним…
        Полковник Головчухин, свесив голову, дремал на диване, а кот метался из стороны в сторону, не переставая вопить.
        Васильцев понял, что полковник мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.
        Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..
        Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиком. Такая же бутылка была когда-то у старшего Викентия, палача Тайного Суда. Клювик поворачивался, и коньяк смешивался со снотворным. А до поворота клювика его собутыльник мог налить себе сколько угодно совершенно безопасного коньяка.
        Однако выпивать с каким-то непонятным субъектом - это было совершенно не в духе полковника. И вообще - почему он самовольно заявился в эту квартиру, как открыл дверь? Отмычкой, должно быть.
        Нет, не пошел бы полковник Головчухин на такое! Наверняка это исчадие ада Викентий использовал какую-то дьявольскую хитрость!
        Юрий подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить - хотя бы удостовериться, дома ли он.
        Телефонный аппарат у них был особый, когда-то привезенный Катей из Лондона (чем только ее там не снабдили!), - со встроенным диктофончиком, записывавшим разговоры.
        Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: «Юрий Андреевич, дорогой, жаль, что вас нет дома. У меня для вас радостная новость. Да, да, насчет того самого… Обстоятельства такие, что, уверен, вы не будете на меня в обиде, если я нахально заявлюсь к вам в ваше отсутствие и маленько тут подожду. До скорой встречи».
        Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Полиной. Однако он уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!
        Теперь предстояло избавиться от трупа, то есть сделать то, что сын палача в своей записочке издевательски назвал «уборкой». Тут мог помочь Вьюн.
        Васильцев позвонил ему, и спустя минут двадцать Вьюн уже был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:
        - Ни хрена себе! Аккуратно замочили полковничка нашего, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека - и эдак вот ловко!.. - Он посмотрел на Васильцева с некоторым подозрением: - Уж случайно не вы ль, Юрий Андреич, поспособствовали?
        Юрий покачал головой.
        - Застал уже мертвым, - сказал он. - Помоги убрать, тебе наверняка не раз приходилось.
        Вьюн вздохнул с явным сожалением.
        - Да, было нам с полковником о чем посидеть повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?! Никогда б не поверил, что такого человека - и вот так вот… Ну а с покойником управиться - это дело нехитрое. Вот знать бы кто с ним управился, с таким матерым волчарой, покуда он был живой?.. А с покойником - то мы одним разом… - Снова вздохнув, он набрал номер и сказал в трубку: - По-быстрому дуй сюда, Макарыч! - Он продиктовал адрес. - Да, да, с машиной и со всеми своими причиндалами, работенка в самый раз для тебя, интеллигентная, в общем.
        Катю Вьюн попросил выйти из комнаты, сказав, что тут дела не дамские. Кота, все еще оравшего от ужаса, Васильцеву пришлось запереть в уборной, и теперь его вопли, приглушенные дверью, не так сильно действовали на нервы.
        Вскоре появился и Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Васильцев когда-то услышал, что Макарыч этот работает в крематории и заодно обслуживает весь воровской мир Москвы по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо отпечаток - всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.
        - Вот это да!.. Дела… - только и присвистнул он.
        Впервые Васильцев слышал голос этого молчаливого, привычного ко всему человека и видел недоумение в его взоре. Что ж, неудивительно: Головчухина весь воровской мир считал заговоренным, - и вот нате!
        Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за свое дело, видимо, действительно рутинное и привычное для него.
        Его рабочими инструментами оказались большой, свернутый в рулон ковер, который он принес на плече, и толстая веревка. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него грузное тело полковника, затем свернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только уже потолще, чем прежде.
        Макарыч легко вскинул его на плечо (силищу имел немереную: в Головчухине было, наверно, килограммов сто двадцать) - и покинул квартиру. Даже если бы кто увидел его на лестнице или во дворе, то решил бы скорее всего, что «инженер» из этой квартиры решил сдать ковер в чистку.
        - Да, дела у вас, однако… - после ухода Макарыча задумчиво произнес Вьюн. - Ох, что-то зябко мне на душе стало, прямо кошки скребут, никогда еще так не было, даже перед последней посадкой… Вы как, Юрий Андреич, в предчувствия верите?
        - Иногда, - ответил Юрий.
        Вьюн сказал:
        - Вот у меня сейчас - как раз они самые, предчувствия. И быть мне последней падлой, если я вам скажу, что они добрые…
        На это Юрий уже ничего не ответил, ибо предчувствия вора он сам сейчас целиком разделял.

* * *
        - Видал? - спросил один человек в штатском другого.
        - Ну, ковер, - ответил тот, другой, - мало ли…
        - А что его то вносят, то выносят, тебе не подозрительно?
        - Чего подозрительного?.. Все-то ты… Что ли, не опохмелился?
        - Отставить разговорчики! - вполне по-военному прикрикнул первый штатский на второго.
        - Есть отставить!..
        Глава 4
        Убийство в запертой комнате
        Почти сразу же после ухода вора Васильцеву позвонила Пчелка. По некоторой развязности тона Юрий понял, что бандерша, хоть и не сильно, но все же несколько навеселе:
        - Ах, Юрочка, что бы ты, интересно, делал без своей Пчелочки, миленький?!
        - Что, есть новости? - довольно сухо спросил он.
        - А я стала бы звонить просто так, потрепаться? - ответила она вопросом на вопрос. - Больше мне трепаться, что ли, не с кем?.. Нет, я могу и на завтра отложить, если ты сейчас не в духе.
        - Давай выкладывай! - потребовал Васильцев.
        Но Пчелка из привычного кокетства заупрямилась:
        - Грубо разговариваешь, Юрочка. Не душевный ты какой-то нынче. Я ему ласково, а он сразу - «выкладывай»!.. Вот и накажу тебя за недушевность твою. Небось не терпится узнать, что за новости, - а ты, Юрочка, теперь у меня потерпи. Вот приедешь, уважишь Пчелочку, бутылку хорошего ликерчика привезешь - тогда и получишь свой сюрпризик.
        Ах, сыт был уже сегодня Васильцев всякими сюрпризами! И сейчас он сердцем чувствовал недоброе.
        - Прошу тебя, будь осторожна, - попросил он.
        - Ты же меня знаешь - я всегда осторожная, особенно с мужским полом, - игриво отозвалась Пчелка, - потому, наверно, и жива пока еще.
        Это ее «пока еще» сейчас особенно не понравилось Васильцеву. Видела бы она полчаса назад полковника Головчухина - может, и разговаривала бы по-иному.
        - Слышишь, ради бога, будь предельно осторожна! - почти с мольбой повторил он.
        - Так ты едешь или нет? - не слушая его, отозвалась Пчелка. - Что-то мне кажется, ты, Юрочка, не особо торопишься. Ну, твое дело, смотри…
        - Будь осторожна! - повторил Васильцев. - Ты где сейчас?
        - Сижу у себя, пасьянсик раскладываю на одного знойного брюнета.
        - Вот и сиди. Дверь обязательно запри, и все окна тоже. Засов на двери есть?
        - Есть… Но ты какой-то сегодня, Юрочка…
        - На засов тоже задвинь! - перебил ее Васильцев. - И до моего приезда никому - ясно? никому! - не открывай! - Больше не слушая ее, он положил трубку.
        - Что там случилось? - спросила Катя.
        - Пока еще ничего, - проговорил он. И снова это нечаянно брошенное «пока еще» не понравилось ему.
        Катя решительно шагнула к двери:
        - Я с тобой.
        Юрий кивнул. Вообще-то при разговоре с Пчелкой Катя была лишней - бандерша женщин не особо жаловала и при них не разговаривала о серьезных вещах, да и Катя могла отбиться хоть от десятерых, так что, по всему, лучше ей было остаться дома. Но Головчухин тоже был не ребенок - а вон как оно… Нет, пусть лучше Катя будет с ним!
        Выйдя из дома, они поймали такси, и Юрий, назвав адрес, приказал таксисту:
        - Гони! Плачу двойной счетчик.
        - Что, куда-то опаздываете, товарищ?
        Юрий кивнул и про себя подумал: «Только вот не опоздать бы!..»
        Благо, была ночь - машина мчалась по Москве на предельной скорости. Только по дороге он вспомнил, что не захватил для Пчелки ее любимый ликер «Бенедиктин» - глядишь, она из-за этого снова раскапризничается.

«Если доживет», - непроизвольно подумал он и сказал таксисту:
        - Можно еще быстрее?
        Пчелка жила на окраине Москвы, в роскошной двухэтажной вилле в престижном дачном поселке. В действительности эта вилла была борделем для самых высокопоставленных клиентов. Дорога, которая обычно занимала не менее полутора часов, при такой езде не отняла и сорока минут. Однако чем ближе была ее вилла, тем отчетливее Юрий чувствовал недоброе.

* * *
        Без звонка они с Катей вошли в дом. Входная дверь виллы была почему-то не заперта, что не на шутку настораживало. И охранники не встречали на пороге. «Не успел…» - обреченно подумал Васильцев, быстро проходя через просторный холл.
        Со второго этажа раздавались звуки ругани и увесистых шлепков. Они бросились туда и застали сцену, которая при других обстоятельствах могла бы показаться даже забавной. В гостиной стояли навытяжку два мордоворота-охранника, а сухонькая старушка, восьмидесятилетняя мать Пчелки, изо всех сил лупцевала их по откормленным щекам и, захлебываясь слезами, приговаривала:
        - Не уберегли!.. Крошку мою не уберегли!.. Красавицу мою!.. Мало вам платили, гады?.. Мало себе рожи отъели, засранцы, на ее харчах?.. А вы не уберегли, не уберегли, говнюки!.. - При каждом слове она отвешивала по хорошей пощечине. Пощечины следовали с такой частотой и звучали так хлестко, что казалось, здесь полощут белье.
        Когда старушка немного выдохлась и на миг перестала их лупцевать, один из охранников, с белыми, как у альбиноса, волосами, проныл жалостно:
        - Так ить у самой двери стояли, не отходя, вот ей-ей…
        - А из комнаты она ж сама нас выгнала, - вставил другой, чернявый. - И на засов заперлась… Кто ж знал?..
        Старушенция после этих его слов обрела новые силы и стала хлестать по их бульдожьим рожам с удвоенной частотой.
        - Кто знал?.. Кто знал?.. Вам за что, дармоедам, деньги плотят? Чтоб знать?.. Вам плотят - чтоб охранять!.. А вы - не уберегли!.. Перерезать вас, как боровов!..
        Все было Васильцеву ясно: Пчелки уже нет в живых. Оставалось лишь узнать, как это было проделано. Подойдя сзади, он спросил:
        - Где она?
        Старушенция обернулась и при виде Васильцева, разрыдавшись, повисла у него на шее, запричитала:
        - Убили крошку мою, красавицу мою!.. Звери!.. А эти дармоеды… Не уберегли… Говнюки эти!..
        Она было собралась возобновить мордобой, но Васильцев придержал ее и гаркнул на охранников:
        - Почему входная дверь открыта?!
        - Так это ж - потом, - проговорил белобрысый.
        - Потом открыли - когда искать выбежали, - подтвердил чернявый. - Ну, того, кто убил…
        Блондин добавил:
        - Во дворе никаких следов…
        - Следов им нет! Следопыты …ные!.. - основательно отвесив ему, вставила старуха.
        Юрий поспешил упредить новую серию оплеух - не столько было жалко этих охранников, сколько времени.
        - Где она? - спросил он.
        - Там… - Старушенция повела его в коридор, выходивший из гостиной.
        Охранники с лицами, ставшими от побоев совершенно красными, вжав головы в плечи, уныло побрели следом.
        Сразу же в коридоре Васильцев увидел, что дверь в одну из комнат выломана и болтается на одной петле. Под дверью валялся выбитый из гнезд засов.
        - Вот здесь… - буркнул чернявый.
        - Главное - никаких же звуков не было… - жалобно добавил белобрысый. - Видите, изнутри на засов было заперто. А мы вот тут стояли… Она, как вам позвонила, так сразу нас с Вальком выгнала и заперлась там…
        Значит, Пчелка все-таки вняла его, Васильцева, совету и приняла какие-то меры предосторожности.
        Юрий вошел в просторную, хорошо обставленную в стиле ампир спальню и там увидел…
        Пчелка лежала на полу. Один глаз она прикрывала рукой. А между пальцев у нее торчала вязальная спица, примерно такая же, как та, которой немного ранее убили Головчухина.
        Никаких следов борьбы Васильцев в комнате не узрел. Смерть явно произошла практически мгновенно, Пчелка лишь успела напоследок дернуть руку к этой спице.
        Васильцев огляделся. Оба окна оказались заперты. И дверь, по словам этих оболтусов-охранников, была заложена засовом. Пчелка находилась в закрытой комнате и, судя по разложенным на столе перед трюмо картам, в ожидании его, Юрия, спокойно себе раскладывала солитер на неведомого знойного брюнета.
        Как же это могло произойти?.. Не дать не взять, нечистая сила какая-то!..
        - Что сделали!.. Что сделали с красавицей моей!.. - причитала старуха. - А вы!.. Дармоеды, засранцы!.. - Опять сзади послышались звуки смачных оплеух.
        Теперь Васильцев не обращал на это внимания, он думал о своем. Что Пчелка собиралась ему нынче сообщить? Что именно - уже не узнает никто, однако скорее всего - что-то связанное с Полиной. Наверно, Пчелкины «ночные бабочки» все-таки где-то обнаружили ее след. Да, скорее всего именно так. За что она, Пчелка, и поплатилась жизнью.
        Но все же - как это могло произойти? Как убийце удалось войти незамеченным и потом, снова же незамеченным, выскользнуть отсюда?
        Катя думала о том же.
        - Убийство в запертой комнате, классика для любителей детективного жанра и математиков, - заметила она. - Как у Гастона ле Ру[16 - Имеется в виду роман Гастона ле Ру «Убийство в закрытой комнате».]. Либо тут не обошлось без нечистой силы, либо произошло что-то такое, что мы с тобой за пять минут все равно не распутаем. Гастону ле Ру потребовалось написать целый роман, чтобы объяснить, как такое могло произойти. Пойдем-ка лучше отсюда.
        Васильцев покачал головой. В нечистую силу он не верил и желал распутать этот клубок, чтобы хоть так уравняться в сообразительности со своим противником. Он не слыл большим знатоком детективных романов, но математиком когда-то работал, а математики не бывают бывшими. Бывший математик - это такая же глупость, как «бывший доберман-пинчер».
        Да, пространство замкнутое. Но пространство - вполне наше, человеческое, не гильбертово[17 - Гильбертовы пространства - введенные в математику Д. Гилбертом бесконечномерные пространства, используемые в квантовой механике. В бытность свою математиком Юрий Васильцев занимался именно ими (см. первую книгу «Тайный Суд»).], а мы, поди, и с гильбертовыми когда-то справлялись… И механика явно обычная, не квантовая.
        Итак…
        Пчелка сидела вот здесь, за столиком, и спокойно себе раскладывала пасьянс. Но вдруг что-то ее оторвало от этого занятия. Столик у одной стены спальни, а Пчелка лежит у другой. Что могло заставить ее подойти туда?
        - Что вон там? - спросил он, указывая на стену, увешанную ковром, возле которой лежала покойница.
        Старуха прервала свое занятие - отвешивание пощечин - и, всхлипнув, отозвалась:
        - Там?.. Там гостевая…
        Васильцев вышел и попытался открыть соседнюю дверь. Она, однако, была заперта.
        - Откройте, - приказал он стражникам.
        Чернявый поспешил выполнить приказание.
        Взору Васильцева предстала вторая спальня, тоже превосходно обставленная, с таким же, как в Пчелкиной комнате, ковром на стене. Однако здесь окно было открыто настежь. Юрий спросил:
        - Вы давно сюда заглядывали?
        Охранник-блондин удивился:
        - А чего заглядывать, когда там никого? Уже две недели никто не гостевал.
        - Окно и раньше было открыто?
        Тот почесал в затылке.
        - Да вроде бы… Нет, не помню…
        - Не помнит он, не помнит он ни хрена! - вновь накинулась на него старуха. - Только жрать он помнит да девок щупать помнит! - и поскольку белобрысый предусмотрительно чуть отодвинулся, принялась отвешивать пощечины теперь уже одному только чернявому, зато обеими руками.
        - Не помню, ей-богу, не помню!.. - жалобно ныл тот. - Неделю сюда не заходил…
        Между тем Васильцеву кое-что уже стало ясно. В эту комнату младший Викентий запросто мог влезть - вон, кстати, по тому дереву - и так же, никем не замеченный, вылезти отсюда. Зная Пчелкино любопытство, он мог догадаться, что ей частенько бывало интересно, чем занимаются ее гости, когда ночуют в этой спальне (хотя, в сущности, оно и так было ясно - чем).
        Значит, в стене должно быть какое-нибудь смотровое отверстие. В таком случае надо поискать на этом ковре.
        Он безошибочно ткнул пальцем в место, где узор ковра был особенно густым, и палец ушел в пустоту. Точно! Здесь была сквозная дырка в стене!
        Катя поняла его без слов и кивнула.
        Напоследок оставалось только понять, что же привлекло Пчелкино внимание, заставив ее оторваться от своего пасьянса…
        Ну конечно! Вон осколки хрустальной вазы на полу! Значит, было так. Пчелка услышала в спальне по соседству звон разбитой вазы и, желая выяснить, что там такое происходит, прильнула к отверстию в стене.
        Теперь уже никто не узнает, успела она увидеть лицо своего убийцы или тычок спицы сразу оборвал ее жизнь. Да и имело ли это теперь какое-нибудь значение?
        Старуха оказалась достаточно смышленая - проследив за пальцем Юрия, ушедшим в дыру, а затем тоже увидев осколки вазы, быстро догадалась обо всем.
        - Тут у них вазы колотят - а они и не шелохаются! - взвизгнула она и на этот раз врезала чернявому кулаком в зубы. - Расстрелять вас мало, долбо…бов!
        - Так дверь-то - вон, а мы стояли вон там… - утирая кровь, заныл брюнет.
        - Вон там они стояли, вон там! - Старушенция снова заехала ему кулаком, теперь уже в глаз. - Тут у них вазы бьют - а они «вон там»!.. Красавица моя, девочка моя на том свете, а они «вон там», козлы!.. - Белесый неосмотрительно приблизился, и она захлестала по щекам обоих.
        Это было уже малоинтересно. Васильцев не стал больше отрывать старуху от ее дела, которым она была так увлечена, и вместе с Катей вышел из дома. Во дворе при свете зажигалки он тщательно осмотрел пятачок взрыхленной земли вокруг дерева - только здесь был шанс обнаружить хоть какие-нибудь следы.
        Конечно, палачонок был осторожен, однако через минуту один след Юрию найти все-таки удалось. Другие следы тот явно зарыхлил, вон и палочка валяется, а этого следа, видимо, не заметил в темноте. Рельеф подошвы мало интересовал Васильцева, все равно не с чем сравнивать, главное было - размер и глубина.
        Размер обуви был совсем невелик, а сам след вдавлен неглубоко. Ну да, все правильно. Викентий был чрезвычайно худ, так что казался почти невесомым.
        Больше не заходя в дом - признаться, ему уже здорово надоели звуки оплеух и старухин визг, - Юрий вывел Катю на дорогу, они снова поймали такси и уже не так спеша, как на пути сюда, поехали прочь от проклятой Пчелкиной виллы.
        Он взглянул на часы. Было половина двенадцатого ночи. Эти кошмарные сутки еще не кончились, а он уже успел потерять двоих из своей столь небольшой армии.
        Почти половину!
        Что там произойдет за оставшиеся полчаса?..
        Мало уже рассчитывая на остатки своей армии, он попросил таксиста остановить машину.
        Юрий написал небольшое послание, потом велел ехать и свернуть к Парку культуры. Увидев там одиноко стоявшего слепца с табличкой на шее: «РЕМОНТИРУЕМ ШВЕЙНЫЕ МАШИНКИ ВСЕХ МАРОК», сунул ему в карман свое письмо.
        - Им? - с ужасом спросила Катя.
        Васильцев лишь кивнул.
        Больше Катя вопросов не задавала, все поняла.
        То, на что он решился, было настолько страшным, что тут меркли любые слова.
        Глава 5

«Полтора кила капустки». Генерал, растерявший армию
        Когда приехали домой, в почтовом ящике виднелся конверт. Юрий вытащил его и по отвратительному запаху, исходящему от конверта, сразу понял, от кого это послание.
        Да, быстро же они постарались!
        Дома он вскрыл конверт и достал листок в косую линейку. Судя по тому, как он был грязен и чем пах, его вырвали из найденной на помойке ученической тетрадки для первого класса.
        Он прочел:
        (Ах, знал он, знал!)
        Под этим следовала приписка, сделанная уже другим почерком:
        Да, это были те самые двое из преисподней, король нищих Лука и император помоек Фома, с которыми и он, Васильцев, и Катя, уже сталкивались однажды и страшнее которых в мире, наверно, не было никого. Отправляя свое письмо, Юрий все же надеялся, что как-нибудь обойдется без личной встречи с ними. Нет, оказалось - никак не обойдется.
        Несмотря на свой давний ужас перед этими двоими, Юрий, прочитав приписку, не смог не усмехнуться. В довесок к двум мешкам с драгоценными камнями они еще трогательно желали всего-навсего квашеной капустки «полтора кила».
        Однако неужели им действительно удалось отыскать Полину?
        Под «товаром», безусловно, имелась в виду именно она. А под «тем, что причитается», - два мешочка с драгоценными камнями, имевшиеся у Кати. Она когда-то привезла их из Лондона, зная, что в нынешней Москве деньги не так-то много значат, - именно их в своем письме и пообещал Васильцев отдать за Полину, если они ее найдут; эти подземные жители вообще признавали только вечные ценности - золото и драгоценные камни.
        Все-таки интересно - как им удалось найти Полину так быстро. Могущество короля нищих и императора помоек поистине не знало границ!..
        Его размышления прервал телефонный звонок. Васильцев взял трубку уже с опаской, ни на что хорошее, по правде говоря, в этот злополучный день не рассчитывая.
        Звонил Эдуард Сидорович, тот самый тройной агент. На сей раз этот всегда невозмутимый с виду джентльмен был почти в истерике.
        - Что происходит?! - срывающимся на фальцет голосом воскликнул он. - Что за игры вы, Васильцев, ведете?!
        Юрий устало спросил:
        - Вы это о чем, Эдуард Сидорович?
        - И вы еще спрашиваете! - совсем по-бабьи взвизгнул в трубку тройной агент. - Я только что узнал по своим каналам - убит Головчухин, убита Пчелка, убит Вьюн! И при этом вы изволите спрашивать - о чем я!..
        Да, каналы были у него надежные и быстрые, тут ничего не скажешь.
        Стоп! Он ведь и про Вьюна сказал.
        - Насчет Вьюна вы полностью уверены? - спросил Васильцев.
        - А как же, если мне только что сообщили!
        Юрий почувствовал приступ головной боли, которой никогда не был подвержен.
        - Как это произошло? - устало проговорил он.
        - А то вы не знаете - от вас же ему позвонили!
        Теперь настал черед и Васильцева воскликнуть:
        - От меня?!
        - Во всяком случае, представились, что от вас. Мой человек его телефон держал на прослушке. Велели, чтобы он на минутку вышел из подъезда… А у его двери уже висели оголенные провода под высоким напряжением…
        - Поверьте, это, ей-богу, не я…
        Из-за беспомощности в голосе слова прозвучали довольно убедительно - по крайней мере, тройной агент, кажется, наконец поверил ему.
        - Ну, допустим, и не вы, - сказал он. - Все равно это из-за ваших каких-то игр! И я в них участвовать больше не желаю! Вы не вправе от меня требовать! - снова в голосе его задребезжали бабьи истерические нотки. - Всё! Завтра же улетаю из Москвы! У меня срочная командировка в Амстердам! И не звоните мне больше никогда, слышите, никогда!..
        - Слышу, слышу, - поморщился Васильцев. - Да улетайте вы, улетайте куда душе угодно, только, ради бога, не визжите мне в ухо, как баба.
        Тем не менее тот взвизгнул напоследок:
        - А если вы… если вы вдруг собираетесь меня шантажировать…
        Васильцев, не дослушав, положил трубку. Трусливый, истеричный тройной агент был для него потерян, - впрочем, и не нужен уже. Это было не главной его потерей за минувший злосчастный день.
        Теперь от всей его былой армии оставался один только Афанасий.
        Васильцев всегда испытывал симпатию к этому забавному чудищу. Надо попробовать хотя бы его спасти, покуда и до него не добрался младший Викентий, с такой стремительностью нынче наносивший неотразимые смертельные удары.
        Юрий торопливо набрал номер психиатрической лечебницы и, представившись капитаном госбезопасности Блиновым (под этим именем его знали в лечебнице), спросил у дежурной сестры, на месте ли больной из двадцать девятой палаты Афанасий Хведорук.
        Дежурная весьма любезно пообещала, что посмотрит сейчас. Несколько минут она отсутствовала, потом сказала в трубку довольно обеспокоенно:
        - В палате нет. И галоши его, и ушанка тоже пропали. Наверно, ушел куда-то… Хотя я тут, на проходе, все время сидела… Но вы же знаете, товарищ Блинов, как он умеет просочиться… А может, где-то по клинике расхаживает? Вы еще минутку подождите, товарищ капитан, я сейчас по туалетам поищу.
        Мало уже надеясь на результат, Васильцев все-таки взмолился:
        - Поищите, девушка, поищите, пожалуйста!..
        Вдруг у него из-за спины густо пахнуло псиной.
        - Та щё мене шукать? - услышал он угрюмый голос. - Тута я, вот он, целый.
        Он обернулся и увидел позади себя Афанасия все в тех же галошах на босу ногу, в халате и треухе.
        - Впрочем, благодарю вас, не надо, не ищите, - поспешно сказал он девушке и положил трубку. Затем обратился к Афанасию: - Давно ты тут?
        На полу красовалась лужа. Кот Прохор отреагировал на появление Афанасия по-своему.
        - Та я уместе с вами у дверь прошел, товарищ Юрий Андреич, - все так же угрюмо пробасил Афанасий. - Эхстрасенсорную наводку вам сделал - вы и не углядели, як я проскользнув.
        - И где ж ты отсиживался? - несколько успокоенный тем, что хоть Афанасий жив, спросил Васильцев.
        Голос у Афанасия стал смущенный:
        - Як обычно: у нужнике.
        - А пришел-то зачем? Какие-нибудь новости?
        Афанасий взглянул на него ошалело:
        - Якие ще вам новости, Юрий Андреич? Вже три у нас покойника - нешто мало?.. Ох, страху натерпевся!.. - Он стащил с головы свою ушанку и стал ею отирать выступивший на бугристом лбу пот.
        На миг забыв, с кем он имеет дело, Юрий удивился:
        - Ты про покойников-то откуда знаешь?
        - Як же нэ знать… - снова смутился Афанасий. - Я ж - нэ судите, Юрий Андреич, - я ж к вам ще тогды эхстрасэнсорно подклучився. Щё вы бачили, то и я бачив, щё слухали, то и я слухав… Пчелку жалко. Яка гарна дывчина была!.. Подумав: ну як тэт бисов палачов сын за мене примется?.. Нэ, думаю, у Юрий Андреича оно спокойн?й буде, он же мене - як тата ридный…
        Лучше бы он к Викентию-младшему «подклучився» или к Полине, подумал Васильцев.
        Афанасий, отлично читавший его мысли, тут же ответил:
        - Та пытався я, пытався, Юрий Андреич! Пытався, но - нэ чую! Обоих нэ чую! Чуть мэлькнуть оба - и усё!.. Може, хто екран эхстрасэнсорный поставив… У вас, товарищ судья… тьфу ты, товарищ Юрий Андреич… у вас портвэйну хоть трохи нэма? Жуть мою трохи загасить…
        В этом состоянии пользы от него все равно было чуть. Васильцев достал большую бутылку французского коньяка (тоже из Катиных лондонских запасов) и хрустальный фужер. Сказал:
        - На, гаси свою жуть.
        - Говорю ж - як тата… - присаживаясь на диван, благодарно произнес Афанасий.
        Фужер он, правда, от себя отодвинул за ненадобностью, с коньяком же расправился вмиг - из горлышка с бульканьем вкачал себе в нутро все три четверти литра. После этого глаза его потухли, он обмяк на диване и уже через минуту, так и сидя на диване, оглушительно захрапел.
        Васильцев закинул на диван его ноги, подсунул подушку под голову. Афанасий теперь все равно бесполезен - теперь при всяком пробуждении будет озабочен лишь тем, чтобы «гасить свою жуть», уж тут его не остановишь. Чем гасить - ему, в сущности, все равно: портвейном ли «Бело-розовым», лучшим французским коньяком, жидкостью для бритья или разбавленной сапожной ваксой. Когда со страху уходит в запой - такое уж бывало, - то справиться с этим пока что не удавалось никому. В клинике когда-то два гипнотизера пытались его из запоя вывести - да куда там! Уже через неделю сами до белой горячки допились.
        Стенные часы пробили двенадцать. Страшные сутки закончились. И как раз к их окончанию он, Васильцев, полностью потерял всю свою армию, - какой-то юный Викентий в одиночку одержал над ней быструю и решительную победу. Трое убиты один за другим, четвертый в панике дезертировал, пятый до состояния полной бесполезности деморализован, и рассчитывать на него как на боевую единицу уже никак нельзя.
        Что делать? Признать свое поражение и, как мышь, спрятаться в какой-нибудь потаенной щели? Но это означает - оставить Полину у тех нелюдей в заложницах. На что они способны, хорошо известно.
        Письмо от короля и императора Катя уже прочитала. Юрий спросил у нее:
        - Где драгоценности?
        - Там, в спальне… - она вышла из гостиной.
        Не возвращалась довольно долго, а когда вернулась, на ней не было лица. Вместо мешочков с драгоценными камнями она держала листок бумаги. Трясущимися руками протянула его Юрию. Это бесстрашная-то Катя! Такой он ее прежде никогда не видел.
        Написано на листке было вот что:
        Понимал ли этот гаденыш, что за «маленькую неприятность» он доставил? Была у него такая задумка или не была - но тем самым он обрекал его, Юрия, а возможно, и Катю, на верную и скорее всего мучительную смерть.
        Что делать?..
        Даже если как-то спрятаться, подземные монархи все равно обязательно их найдут. Нет такой щели, которая им недоступна, их глаза и уши везде, где только существуют нищие и помойки, и спрятаться от них можно только там, где не существует ни того, ни другого, - стало быть, разве что на Марсе или на Луне.
        А уж найдя Юрия, покарают показательно - то есть так страшно, что об этом лучше вообще не думать: они не прощают, если кто-то не является по их вызову.
        Явиться, но без камней?.. Будет ровно тот же результат.
        И с Катей как быть? Что, если и ей в этом случае уготована та же участь?
        Вступить в борьбу с ними?
        Проигрыш предрешен: здесь не Марс и не Луна, здесь их подданных тьмы и тьмы. И кто он против них?
        Юрий задумался, кто же он теперь. Богач, лишившийся драгоценностей. Незадавшийся судья, сбежавший из суда. Столь же незадачливый генерал, в один миг потерявший всю свою армию.
        Право, когда работал истопником в котельной, он стоил гораздо большего.
        А на столе лежит его смертный приговор, черная метка на бумаге в косую линеечку - послание от двух беспощадных любителей квашеной капустки, которой и требовалось-то всего-навсего «полтора кила».
        Ну, правда, еще пара мешочков с драгоценными камнями в придачу - тех, которых у него теперь не было.
        Глава 6

«Их надо убить»

«А надо их просто убить…»
        Почти всю ночь Юрий не спал, думал о том, как им живыми выкарабкаться из этой абсолютно безнадежной ситуации, но при малейшем анализе все эти планы тут же становились по-детски несерьезными. Странно, что под утро его все-таки сморило сном. Сон был тревожный, с какими-то мерзкими и страшными видениями.
        Из сна вырвали именно эти слова: «А их надо просто убить…» - и Юрий, проснувшись еще не до конца, не понимал - то ли он сам их произнес, то ли их принесли первые солнечные лучи, просочившиеся в окно сквозь шторы.
        И сразу стало так легко на душе! Убить! Ну конечно же, убить! Как все, действительно, просто!..
        Но, оказывается, эти слова произнесла Катя.
        - Да, нам надо их убить, - повторила она - то ли для него, то ли сама с собой рассуждая вслух.
        Мозг наконец пробудился окончательно, и вместе с этим снова придавила тяжелым саваном безнадежность.
        Катя тронула его за плечо:
        - Я думала, ты уже не спишь. Слышишь, что я говорю? Просто их надо убить.
        - Да, проще некуда! - скептически произнес он. - По-твоему, это так просто?
        - А они что, бессмертные? - ответила она вопросом на вопрос.
        Юрий промолчал. Бессмертными они, конечно, не были, эти подземные монархи, гибель тех, которые предшествовали нынешним, он однажды даже наблюдал воочию. И убили их вовсе не какие-нибудь чудо-богатыри, а обычные люди.
        Она была права: их надо просто убить. Сейчас, когда рядом лежала его Катя, полная решимости, как всегда бесстрашная, все прежние сомнения куда-то вмиг улетучились и на душе вдруг стало совсем легко.
        Боже, как он ее все-таки любил!.. Он прижал ее к себе и проговорил:
        - Как же я жил-то без тебя, милая!
        - Подожди, сейчас не время, - она отстранилась. - Встреча с ними уже сегодня, ты забыл? Надо готовиться… Ты не спрашиваешь, как мы это сделаем.
        - И как? - спросил Юрий. - Имей в виду, нас там тщательно обыщут.
        - А вот так! - Она вскочила с кровати и, даже не накинув халатика, выпорхнула в другую комнату. Вернулась через минуту с двумя дорогими паркеровскими авторучками в руках. - Вот этими штуками и убьем.
        Юрий не смог сдержать улыбки.
        - Перо в глаз всадишь? - спросил он.
        - Зря улыбаешься. Во-первых, твой вариант тоже осуществим: если ты помнишь, у одного из них глаз на животе, дотянуться не так уж трудно.
        - Да нам не дадут к ним даже приблизиться, - возразил он.
        - Ты меня не дослушал… А во-вторых, это и не потребуется. Вот, посмотри…
        Она разобрала одну авторучку, и из нее вывалился мелкокалиберный патрон.
        - Это мне в Лондоне дали на всякий случай. Стреляет, правда, не бесшумно, зато с сильным боем. К сожалению, не сможем сейчас опробовать, у меня осталось всего три патрона. Два я дам тебе, а мне и одного достаточно, я из этой штуки никогда не промахивалась. Главное - ты уж постарайся хотя бы с двух выстрелов один раз попасть.
        - Ладно, как-нибудь постараюсь… - проговорил Юрий, осматривая странное оружие.
        Да, возможно, с двух-то выстрелов он хоть один раз попадет… Ну а дальше что? Их обоих тут же изрубят в куски, нашинкуют, как ту самую капустку, - монархи всегда предстают в окружении своей многочисленной челяди.
        Видимо, по его лицу Катя догадалась, о чем он сейчас думает.
        - Будем надеяться, что нас оставят в живых, - чуть улыбнулась она.
        - Будем надеяться, - кивнул Юрий. А что еще оставалось, кроме как надеяться?
        - Не слышу бодрости! - подмигнула Катя. - А надежда, кстати, вовсе не пустая. Ты вспомни: когда убили прежних монархов, новые претенденты были только счастливы. Думаешь, за это время других претендентов не появилось? Думаю, ты их даже знаешь!
        Да, Юрий знал. Это те двое, что вывозили их в прошлый раз из тех подземных нор. Вполне подходящие претенденты: у одного тоже глаз на пузе - видимо, следствие каких-то внутридинастических мутаций, - у другого, как и положено, большой горб на спине.
        - Да они будут просто счастливы! - воскликнула Катя. - Они нас на руках вынесут! И Полю вернут - на черта она им?! И, надеюсь, камешки нам простят - наша услуга будет дороже любых драгоценностей!
        И так она убежденно это говорила, что Юрий и сам уже почти не сомневался: пройдет! Поцеловав ее, он скинул ноги с кровати.
        - Ты куда? - спросила она.
        - Ты, девочка, забыла главное, - усмехнулся он. - За капусткой на Центральный рынок.
        Проходя через гостиную, увидел Афанасия, он так и дрых, одетый, на диване. Кот Прохор сидел рядом с ним, и казалось, что выслушивал какие-то наставления от своего недавнего недруга.
        Или друга уже? Кто поймет психологию их, котов?
        Выйдя из дому, Васильцев был настолько захвачен новыми, радужными мыслями, что даже не заметил двух «хвостов» в штатском.

«Полтора кила капустки? Ужо будут вам ваши полтора кила капустки!» - впервые за сутки по-настоящему весело думал он.

* * *
        Другой человек вовсе не спал всю эту ночь.
        Викентий лежал на веранде пустующей дачи, на подстеленной плащ-палатке, и думал о том, что должно будет произойти на следующий день.
        Вообще-то на этой даче имелась вполне приличная спальня с двумя кроватями, но Викентий за все время ни разу туда даже не зашел - и вовсе не из-за того, что не хотел огорчать хозяев дачи, на них ему было глубоко наплевать; просто ему, в самом деле, было решительно все равно, где и как спать. Жизненным удобствам он не придавал никакого значения - чай, когдатошнему Федьке-Федуле и не в таких условиях приходилось порой кантоваться.
        Рядом лежали два мешочка с драгоценными камнями, целое состояние, обеспеченная богатая жизнь, если умело этим распорядиться.
        Но и богатая жизнь Викентия никак не прельщала. Может так случиться, что после совершенного им завтра и вовсе не будет у него никакой жизни. Но это ничуть не пугало его, разве что несколько огорчало: в таком случае он не выполнит свой план - возрождение Тайного Суда, только настоящего, справедливого, не такого, какой существовал прежде.
        Что ж, значит - не судьба. Недорассчитал, значит, своих силенок Федька-Федуло, слабаком оказался! Ну а значит - туда ему, Федуле, и дорога.
        Но все равно он сделает это - замочит тех гадов, которые когда-то убили Викентия Ивановича!
        Их убьет он, Викентий-второй, накануне замочивший самого Люцифера, а это вам не хухры-мухры. И пристрелит их из того маузера, что остался от Викентия Ивановича, - так оно будет и символично, и вообще правильно!
        Правда, самых главных гадов уже давно замочили, года полтора назад, остались только их наследнички, но и наследнички у них наверняка такие же упыри, и, стало быть, жизни тоже не заслуживают.
        Он развязал один мешочек и оглядел камешки. Да, красотища! И ведь достались-то как легко! А нынче сделают свое дело - и так же легко уйдут невесть куда. Но это не вызывало у Викентия ни малейшего сожаления. Главное было - то дело, для которого они предназначены.
        Вот с девчонкой что потом делать? Этого он пока для себя никак не решил.
        Если нынче все выгорит - что, тоже ее потом замочить?
        Настоящий палач Тайного Суда только так бы, конечно, и поступил. Уж больно много она теперь знает, и про него, и про Тайный Суд. Зачем ей рассказал в ту блажную минуту? Мальчишка, дурак! Уж Викентий-то Иванович, поди, ни за что бы так не поступил.
        Да, надо с ней как-то решать! Настоящему палачу Тайного Суда такие «знайки» не нужны.
        Но он вспомнил ее лицо - и понял, что просто не сможет это сделать. Может, оттого, что прав был этот очкастый Юрий Васильцев, и не дорос еще он, Викентий, до звания палача?..
        Впрочем, эту беспокойную мысль он оставил на время. Вернее всего, вообще ничего такого не придется решать. Вряд ли он выйдет из нынешней передряги живым, а покойникам ничего такого решать не требуется.
        Однако в этом случае и с Васильцевым не удастся снова встретиться, и Тайный Суд возродить - вот это вот по-настоящему жалко! Столько сил было положено…
        Ну а если нынче все-таки выгорит?..

«Вот тогда и будем думать», - сказал он себе, поднимаясь со своей плащ-палатки, потому что в окно уже проник утренний свет.

* * *
        И был еще один человек, тоже всю ночь продумавший о завтрашнем дне. Сколько всего еще предстоит в этот день! Справится ли?
        Справится, обязан справиться! На то он и Невидимка, чтобы справиться со всем, что задумано…
        Глава 7
        Сов. секретно (Продолжение)

* * *

«Кажется ему!.. Кажется - так креститься надо!» - в сердцах подумал читавший это донесение народный комиссар.
        Проект с «невидимками» был не его, наркома, детищем, еще покойный Вячеслав Рудольфович Менжинский начал его готовить, и готовил в строжайшей тайне. Даже Самому нарком не стал докладывать, когда узнал о проекте: тот больно подозрителен, мог воспринять неправильно - что-де готовят этих «невидимок», на все способных, чтобы и до него, до Самого, когда-нибудь однажды добрались.
        Закрыли проект с полгода назад. Собственно, он, нарком, и закрыл - уж слишком непредсказуемыми в своих действиях оказались подчас эти самые «невидимки».
        Ну, самих «невидимок», понятно, ликвидировали, но один, гад, по некоторым сведениям, все-таки сбежал. А Сам вполне может посчитать, что отпустили того «невидимку» по его душу, с него, с Самого, станется. Глядишь, решит еще, что подкрадывается к нему сейчас какой-нибудь эдакий неуловимый «невидимка».
        Страсть как не любил Сам тех, кто подкрадывается к нему втихую…
        Был случай такой, можно сказать, даже забавный. Там, на Ближней даче в Кунцеве, один сержантик из внутренней охраны пошил себе тапочки, на свои кровные пошил, чтобы не тревожить покой вождя грохотом сапог. А тот ему: «Чего это ты подкрадываешься, как убийца?»
        Больше того сержантика, понятное дело, не видели. А вся охрана теперь громыхала сапогами, как на плацу.
        И еще было… Прибыл один хрен из закордона, нелегал, такой же хват, как этот Рамзай. И с таким же сообщением: мол, скорая война с немцем предстоит.
        Он, нарком, решил было убрать этого хвата сразу же, в момент пересечения им границы, но тот ушлым оказался, ото всех, гад, ловко ушел, добрался до Москвы ему одному ведомыми путями и даже пробился на прием лично к Самому.
        Вошел в кабинет, а Сам вроде как бы дремлет. Ну, тот к нему - на цыпочках, чтобы не разбудить…
        И ведь всему этих орлов учили, а вот не объяснили, что вождь никогда не спит на своем посту, только может глаза прикрыть, но все слышит, все примечает.
        Почуял, что к нему кто-то на цыпочках приближается, - да и влепил ему пулю прямо в лобешник, так что наркому потом не пришлось делать работу за вождя[18 - Автор считает это все-таки легендой, но в нескольких версиях ему ее доводилось слышать. Во всяком случае, она не менее достоверна, чем некоторые тогдашние события, имевшие место в реальности.].
        Да, стрелял Коба[19 - Коба - дореволюционная партийная кличка И. В. Сталина во время его подпольной работы в Закавказье.] метко, этого не отнимешь. У самого Камо обучался, когда вместе банк в Тифлисе грабили[20 - В 1907 году Сталин руководил ограблением Тифлисского банка. Осуществлял нападение легендарный боевик Камо.], а потом еще и отточил умение, когда грабил торговые корабли в батумском порту[21 - По версии Ф. Искандера, до революции Сталин промышлял ограблением кораблей близ Батумского порта (см. «Сандро из Чегема»). Возможно, впрочем, что это одна из многочисленных легенд о прошлом вождя, но, как мы видим, даже иные наркомы в эти легенды верили.].
        А ты, …, не подкрадывайся!
        Ну ладно, в тапочках или на цыпочках; а тут - нате вам! - настоящий «невидимка». Ох как не обрадуется вождь такому известию!
        И не только из-за этой докладной было плохое настроение у народного комиссара. Еще на столе лежала копия донесения от Рамзая, посланного тем из Токио и перехваченного людьми наркома в ГРУ. В том донесении дурень Рамзай тоже пугал близким нападением немцев.
        Какое, на хрен, нападение?! У немчуры и танков с гулькин нос, и Пакт о ненападении у нас с ними, между прочим, имеется.
        Эх, жаль, к его, наркома, мнению своевременно не прислушались, не вызвали этого …ного Рамзая в свое время в Москву. Скажем, для вручения ордена. Ну а там уже…
        Нет, жив еще!..
        Коба его донесению, конечно, не поверит, но расстроится. Он всегда расстраивается от чужой дурости. И на него, на наркома, посмотрит с укоризной: мол, чего ж ты?
        А что он, что он?! Он ли не предлагал?!
        Мелькнула еще одна мысль. Так, мыслишка. А что, если по своим каналам заложить этого Рамзая, к чертовой матери, япошкам! Больно много крови всем портит. Пускай сами косоглазые его и шлепнут[22 - Это лишь мечты наркома. Рамзай - Рихард Зорге - был схвачен японской контрразведкой совсем при других обстоятельствах, без всякой помощи со стороны НКВД.].
        Теперь этот, с «невидимками»…
        Записку нарком дочитывать не стал, только взглянул на подпись: «И. О. НАЧ. 5-ГО ПОДОТДЕЛА СТАРШИЙ МАЙОР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ РУДАКОВ», - и потянулся к телефонной трубке.

* * *
        По внутреннему телефону.
        - Рудаков слушает!
        - Не Рудаков ты, а на другую букву должен начинаться!
        - Товарищ народный комиссар?.. Но я - не понимаю…
        - Ты что это, Чудаков (скажем так, для мягкости), что ж это ты, старший майор Чудаков, вытворяешь, а? Про Невидимку - и открытым текстом!
        - Каким же открытым, товарищ народный комиссар?! Как положено - с грифом «Сов. секретно»…
        - От кого «секретно»?!
        - Как же! Служебная переписка… Я не понимаю…
        - Боюсь, когда поймешь - уже поздно будет. Чтобы больше про невидимок ни слова, понял, Чудаков?
        - Есть, товарищ народный комиссар!.. А как насчет?..
        - Все, некогда мне тут с тобой, Рудаков-Чудаков, рассусоливать. Разговор окончен!

«И кого же мне на подотдел ставить после этого кандидата в покойнички? - положив трубку, подумал народный комиссар. - Ох, дурак же, дурак!..»

* * *

* * *
        Наконец-то дело простое и привычное, подумал майор Коловратов, беря трубку:
        - Сержантов Сундукова и Ухова ко мне!

* * *
        - Сержант Сундуков по вашему приказанию…
        - Сержант Ухов по вашему приказанию…
        - Вот что, товарищи сержанты. На Первой Мещанской появился какой-то странный «инженер». Последить!
        - Есть!
        - Есть!
        - Общие указания будут такие…
        Все бы дела такие простые, подумал майор, отпустив этих двоих (олухов изрядных и пьяниц, судя по рожам). Вот с Невидимкой этим…
        Но он эту мысль оборвал. Даже, пожалуй, перекрестился бы, если бы не состоял членом ВКП (б). Вон, покойный старший майор Рудаков что-то говорил, говорил про этого Невидимку - и где он сейчас, тот Рудаков?
        Что за Невидимка такой (прости господи)? Все знает, ко всему имеет доступ, даже к внутреннему телефону…
        Вдруг шелохнулась странная мысль: «А вдруг сейчас Невидимка возьмет да и позвонит?..»
        И в этот самый миг раздался звонок внутреннего телефона…

* * *
        По внутреннему телефону.
        - Да! Майор Коловратов!.. Слушаю!
        - (Сквозь какой-то треск.) Приветствую, майор Коловратов. Обустроились уже на новом месте?
        - («Отчего сердце-то так зашлось?..») Не лучше ли вам сперва представиться?
        - А то вы еще не догадались, Коловратов? Что же тогда волнуетесь так? Сердчишко-то вон как стучит - аж через трубку слышно.
        - («Да неуж?.. Врет! Не может быть, чтобы вправду через трубку слышал!.. Хотя черт его разберет!..») Товарищ… товарищ Невидимка… я так понимаю?
        - Очень даже правильно понимаете, майор. Тут один ваш предшественничек, царствие ему небесное, все жаловался, что связь с ним не держу. Ну вот вам пожалуйста связь; дальше что?
        - (Сунув таблетку валидола под язык.) Гм… А будете отчитываться о проделанной работе?
        - Знакомая музыка! Вот вашего предшественника покойного, старшего майора Рудакова, тоже, помню, отчеты сильно волновали. Теперь сам, наверно, отчитывается. На самом-самом верху!.. Да не сосите вы так усиленно свой валидол, майор Коловратов.
        - («Черт!») В таком случае, по какому поводу звонить изволите? («Правильно: лучше-ка вот так вот, повежливее с ним».)
        - А затем «изволю», что дело у меня к вам. Слушайте хорошенько, майор, и запоминайте. Инженера этого с Первой Мещанской не трогать и в докладных о нем ничего не писать, поняли?.. Что-то не слышу ответа.
        - («Судя по голосу, совсем ведь молод, сукин сын, а замашки!..») Да понял я, понял…
        - А теперь не слышу энтузиазма в голосе. Смотрите у меня там…
        - Вас понял, товарищ Невидимка!
        - Вот, другой разговор. Надеюсь, не обманете, а то - глядите у меня… В общем, до скорого…
        Короткие гудки отбоя.

«До чего до скорого? - подумал Коловратов. - До скорого звонка или до скорого свидания?» После этого разговора ему ни первого, ни второго не хотелось до ужаса. Причем второго, свидания то есть, - как-то особенно не хотелось.
        Хотелось лишь вот чего: ругаться матом. Что он и проделал вслух. Но обычного в таких случаях облегчения не испытал. И колотье в сердце не унялось. «К врачу сегодня пойти, что ли? - подумал он. - Вон, и валидол уже не помогает. Да, с сердцем надо что-то решать…»
        Но прежде надо было решать, как быть с указанием этого чертова Невидимки. Неужели вот так вот безоговорочно все выполнять, как рядовому по команде ефрейтора?..
        Как-то не хотелось…
        И в конце концов майор Коловратов решил, что не станет пока отзывать двух этих сержантов, Ухова и Сундукова. Ничего страшного не произойдет, если до нынешнего вечера отдежурят у дома этого «инженера», ну а завтра он просто не станет их туда посылать. Забыл якобы… И после принятого решения сердце сразу успокоилось слегка.
        Лишь вечером, когда Ухов и Сундуков не явились с докладом, как им было велено, к восьми часам, в сердце у майора Коловратова опять поселилось беспокойство.
        Да какое!..

* * *
        В дозоре.
        - …Вот что я тебе, Ухов, скажу - где-нибудь в Италии куда как проще работать, не говоря уж о Бразилии.
        - Смотря по чему судить… («А для рапорта отметим так: проявление низкопоклонства».)
        - Во-первых, там тепло, а тут по вечерам… Это несмотря на май месяц. Гляди, что делается!
        - Да, денек! Того и гляди снег повалит, а я, дурак, даже шапку не надел…
        - А во-вторых, там у них кафешки на каждом углу, я в кино видел. Сиди себе в какой-нибудь такой кафешке, беседуй, между делом веди наблюдение, а при этом кофеек попивай себе. Или чего покрепче, если душа пожелает. Никто на тебя и внимания не обратит. Согласись, не служба - одно удовольствие! А тут, понимаешь, расхаживай взад-вперед, чтоб на одном месте не примелькаться, да зубами от холода постукивай!.. Это который уже час мы эдак с тобой?
        - С семи ура. А уже у нас… Мама родная, половина одиннадцатого вечера уже! Пятнадцать часов! И сколько нам еще здесь топтаться?
        - Ясно сколько: пока не отзовут.
        - Если по совести, то майору следовало бы дозор на две смены разбить.
        - (Строго.) Начальству видней! Приказы не обсуждаются! Лучше думай, что с тобой докладывать станем.
        - Да всех делов: «объект» снова выезжал куда-то на такси. Богатый, гад! В общем, не густо.
        - Наше дело доложить, а уж майор пускай сам разбирается, на то у него ромбы в петлицах… Ладно, что еще было?
        - Ну, этот еще, здоровенный, с ковром на плече, входил-выходил.
        - Ну и какая тут связь с «объектом»?
        - Ты ж сам приметил ковер…
        - Мало ли что! Ты своей головой думай. Ковер!.. Какая связь с «объектом», спрашиваю!
        - Да черт его… Может, и никакой.
        - М-да, не густо. Ради такой чепухи мерзни тут с утра до ночи!.. Вот шестому подотделу - это я понимаю расследование предстоит!
        - А что там?
        - А то! Я нынче, когда в столовую отлучился, позвонил сводку по городу узнать.
        - Ну?
        - Гну!.. Представляешь, нынче возле гостиницы «Будапешт» одну венгерскую гражданку подстрелили, из какой-то там делегации по куроводству. А как труп в морге стали осматривать, так оказалось, что вовсе это не куроводка, а очень даже куровод, со всеми положенными о-го-го какими причиндалами.
        - Маскировался?
        - Не-е, тут, думаю, другое. Слыхал про такое буржуазное явление - гомосексуализм?
        - Это по-нашему - когда мужики?..
        - Во-во, то самое. Но дело, согласись, интересное… А ты тут топчись, жди неизвестно чего…
        - Вот и сам ты, Сундуков, приказы обсуждаешь, а еще меня за это все время коришь.
        - («Ах ты собака!») И не обсуждаю вовсе! Когда это я обсуждал?..
        - Погоди-ка! Вон, это не нам ли рукой из той машины машут?.. Да точно же, нам!..
        - Неужто смену все-таки прислать догадались?..
        - Пошли!.. (Подойдя к машине.) Нас зовете? Что-то я вас не знаю…
        - Да, да, ну-ка сперва покажите ваши документики…
        В этот миг что-то брызнуло из машины, и оба сержанта чихнули и тут же утратили всякую способность соображать. Руки, ноги - все работало вроде бы вполне исправно, слух и зрение тоже вполне присутствовали, а вот в разуме - ну ничегошеньки!
        Им сзади приказывали идти - и они шли, приказывали сворачивать - они сворачивали. А если приказали бы кого-нибудь убить - убили бы наверняка.
        Только такого им никто не приказывал. Тут и без них имелось кому убивать.

* * *
        После восьми вечера майор Коловратов с каждым часом чувствовал себя все неспокойнее. Почему до сих пор не явились с докладом сержанты Ухов и Сундуков?..
        Ах да! Он же не отдал приказа отозвать их из дозора. Но догадались бы позвонить, остолопы!..
        Может, загуляли? Дай Бог если только так…
        Приехав домой, поужинал в одиночестве холодным борщом и холодной же телятиной (жена с дочкой были в это время на даче в Болшеве), Коловратов послушал по радио передачу о международном положении, но все это ничуть его не отвлекло, тревога только нарастала.
        Когда раздался звонок в дверь, нервы у майора настолько расшалились, что он дернулся как ошпаренный. Идя открывать, по пути нечаянно зацепил плечом вешалку в коридоре, и она со всей одеждой рухнула на пол (позже это будет особо отмечено следователем в протоколе осмотра квартиры, однако разумных объяснений так и не найдется).
        Прежде чем отпереть, майор Коловратов глянул в дверной глазок…
        Ба! Ну вот они, голубчики, Ухов с Сундуковым!.. Только вот рожи у обоих какие-то не свои. Неужели впрямь напились, засранцы? Ну ужо он им устроит сейчас!..
        Однако майор был почти счастлив столь незамысловатому объяснению их пропажи. И все же, распахнув дверь, грозно рявкнул с порога:
        - Что это вы, сержанты, позволяете себе?!
        Вдруг отметил: а ведь от них вовсе и не пахнет спиртным. Отчего же стоят как столбы и глаза у обоих неживые, как у мороженых судаков?..
        Эти мысли были едва ли не последние в жизни майора. Дальше Сундуков и Ухов раздвинулись, и между ними возник некто третий с каким-то небольшим цилиндрическим баллончиком в руке.
        - Гм… - промычал майор Коловратов. - Вы-то, извиняюсь, кто?
        Тонкая струйка устремилась из баллончика ему в лицо, и майору почудилось, что он слышит треск, как будто рубашка на груди порвалась, - треск, с которым его сердце разорвалось на части…

* * *
        Снова в дозоре.
        Двое лежали на асфальте неподалеку все от того же дома на Первой Мещанской. Наконец один из лежавших открыл глаза и толкнул другого в плечо:
        - Эй, Сундуков, ты живой?
        - А?.. Что?.. Ухов, это ты?.. А чего это с нами?
        - Вроде вчера - ни грамма… Или, может?..
        - Да ничего «не может»! У меня с похмелья всегда башка трещит, а ноги ходят. А тут в башке все нормально, а вишь - встать не могу.
        - И я не могу. Ну-ка, если вместе… Вот так… Ну слава богу! Ты только теперь меня держи, а то я сейчас опять…
        - И ты меня… Так что было-то?
        - Думаю, это с устатка у нас: ведь сколько часов в дозоре провели!
        - Возможно… И что теперь делать будем? В контору пойдем?
        - А тебя с поста кто-нибудь снимал? То-то! Покуда не снимут, мы - в дозоре.
        - Какой дозор, когда ноги не свои.
        - А ты соберись! Ты кто есть? Сержант государственной безопасности! Собрался?
        - Да вроде бы…
        - А ноги как?
        - Отходят помаленьку… Вроде уже сам стоять могу.
        - Я тоже… Ого, гляди-ка, наш, кажись, «объект»!
        - Ага, он, точно!.. Что это он с авоськой в такую рань?
        - А ты идти можешь?
        - Кажись, уже могу… Ну-ка… Да, могу!
        - Тогда - за ним!
        - Ишь ты! Капустку квашеную купил с утречка пораньше! С похмелья, должно быть.
        - Да непьющий он вроде бы.
        - Именно что - «вроде бы». Все мы такие «вроде».
        - Ну уж не ты, Сундуков.
        - Разговорчики!.. Вон он, назад пошел. За ним!
        - И что, опять здесь, у подъезда, топтаться? Может, майору все же позвонить, чтоб наконец смену прислал?
        - Да звонил же я с рынка, из автомата. Никто в его кабинете трубку не берет.
        - Странно…
        - Куда уж! И долго еще так стоять?
        - Тебя Родина поставила стоять - значит, стой!
        - Вон, уже снова вечер на дворе - а мы с тобой всё…
        - Молчи! Смотри - «объект» выходит! С бабой своей! За ними!
        - Так они ж вон в такси садятся. У тебя деньги-то на такси есть?
        - А мы и так… Стоп машина! (Помахал удостоверением перед носом у водителя.) Вон за тем такси! Давай, гони!
        - Стоп, приехали! Выходим, Сундуков!
        - Что ж это? «Объект» с бабой в Парк культуры, что ли, намылились под вечер? Да еще с капустой!
        - Не, смотри, они до парка не дошли…
        - А это что еще за хмырь слепой? «Ремонтируем швейные машинки всех марок»… Гляди-ка, «объект» - к нему! Ох, чует мое сердце, не машинки этот хмырь ремонтирует.
        - А что?
        - Ну, ты совсем! Ничего он не ремонтирует! Связной это! И не слепой он вовсе, только косит под слепого, гад: вон, «объекта» нашего сразу узнал.
        - Выходит, шпионы?
        - Только догадался? А я - сразу же… Смотри, хмырь только свистнул - и машина подкатила!
        - Что-то машина у них, у этих шпионов больно страхолюдная. Срамотища!
        - Потому что конспирация. Слыхал такое слово?.. А «объект», вишь, с бабой не побрезговали. Вон, садятся уже! Сейчас поедут.
        - Снова за ними?
        - Не, мы с тобой на этот раз - по-другому. Я эту машину давно заприметил, она всегда по одному маршруту ездит. По городу попетляет, попетляет, а потом - к одному и тому же месту, оно тут, недалеко. Дырка там есть: метростроевцы что-то рыли, а потом так и бросили. Ну а дальше там всякая нищая шелупонь такие катакомбы нарыла! Говорят, пол-Москвы запросто можно спрятать. Вот к той дырке они сейчас и поедут, зуб даю. Ну а мы - пешочком, пешочком. Они-то петлять будут, а мы - по прямой. Тут, если по прямой, так всего десять минут дороги, так что раньше них поспеем. Ну что, пошли?
        - Пошли… Однако и ушлый же ты, Сундуков, все-то ты знаешь.
        - Служба такая - все знать. И тебе советую!.. Давай, быстро!.. Быстрее, дурень, иди!
        - («От дурня слышу».) Да иду я, иду!
        Глава 8
        Что это?!

«Будет вам нынче полтора кила капустки!» - думал Васильцев, подходя к слепцу с табличкой на груди. К лжеслепцу, разумеется: Юрий видел глаз, зорко смотрящий на него сквозь прореху в куртке из того места, где у всех людей расположен пуп.
        Все было, как и тогда, в первый раз. Лжеслепец свистнул в два пальца, и сразу подкатила та самая рухлядь на колесах, с фанерками вместо выбитых боковых окон. За прошедшие два года этот катафалк еще более обветшал, одна дверца совсем перекосилась, багажник вообще отвалился, и вместо него было приделано нечто наподобие кузова.
        И водитель был прежний, все тот же горбун, но теперь, надеясь, что нынче все пройдет, как задумано, он, Васильцев, уже смотрел на этот горб по-другому. Нынче вполне могла произойти смена монархов, и можно было догадаться, кто их сменит, так что в этом горбе он видел что-то даже по-королевски величественное.
        Снова, как и тогда, лжеслепец сел в машину на приставное сиденье, снова завязал Юрию и Кате глаза.
        На этот раз машина колесила по Москве еще дольше, чем тогда, но он, Юрий, знал, что конечная точка маршрута будет та же самая.
        Наконец остановились. Повязки с них сняли, хотя могли бы и не снимать - вокруг все равно была непроглядная тьма. Юрий и Катя на ощупь выбрались из машины, и кто-то - кажется, горбун - сразу начал их обыскивать. Достав авторучку у Юрия из внутреннего кармана, спросил:
        - Пясатель?
        - Журналист, - зачем-то соврал Васильцев.
        - Хорош врать! - был ответ. - А то мы не знаем, кто ты есть, Васильцев, на самом деле! Что-то я, кстати, камешков на вас двоих не обнаруживаю.
        - Не тебе предназначены - вот потому и не обнаруживаешь, - буркнул Юрий.
        - Как знать, как знать, кому предназначены, - отозвался горбун. Из этого можно было сделать вывод, что они с Катей не ошиблись - кое-кто тут явно ожидает скорого государственного переворота. - И все же - камни-то где?
        - Когда будет надо, появятся, уж будь уверен.
        - Ну смотри, Васильцев, смотри. Если соврал - знаешь небось, что с вами будет?
        - Знаю, - кивнул Юрий и положил авторучку на место.

…И тут вспыхнул свет, настолько ослепительный, что Васильцев на какое-то время потерял зрение. Да, электричества здесь не жалели - вероятно, втихаря подключились к сети метрополитена.
        Наконец, несколько притерпевшись к этому свету, Юрий огляделся и увидел, что с прошлого раза здесь все переменилось - видимо, в соответствии со вкусами новых владык. Посреди огромной залы находился большущий бассейн, и в нем плескались в чем мать родила какие-то наяды весьма неприглядного вида.
        Двойной трон монархов, Луки и Фомы, короля нищих и императора помоек, располагался по другую от Юрия сторону бассейна, только одеты монархи на сей раз были в римские тоги, и на головах у них сидели лавровые венки. Рядом стояла челядь, видимо, из числа самых приближенных, тоже одетая в тоги. Все это выглядело по-римски величественно. Однако, приглядевшись, Юрий отметил, что вода в бассейне грязно-желтоватая - ее, наверно, спустили из труб центрального отопления; что наяды престарелые и вислогрудые; что тоги приближенных сотворены из асбеста, которым утепляют те же трубы; в общем, вся эта роскошь была весьма второсортная. И только сами монархи были одеты в настоящие шелка - не иначе как их подданным удалось спереть для этого шторы из какого-то дорогого ресторана.
        Император, глядя на Васильцева из-под тоги глазом, расположенным на животе, произнес:
        - Nous vous accueillons a nouveau dans leurs possessions[23 - Мы снова приветствуем вас в своих владениях (фр.).].
        Юрий вспомнил, что здешним монархам полагалось говорить на языках всех народов, имеющих помойки и нищих, то есть, стало быть, на всех существующих и когда-либо существовавших языках. Правда, во французском император был явно слабоват, но - noblesse oblige[24 - Положение обязывает (фр.).].
        - Курмалы обал?, - добавил горбатый король то ли на этрусском, то ли на шумерском, то ли вообще на какой-то придуманной ими тарабарщине.
        - Ну а капустка где? - спросил император.
        Юрий показал авоську. Она пошла по рукам, пока не достигла трона.
        - С Центрального рынка? - строго спросил король.
        - С Центрального. Полтора кила.
        - Что ж, хорошо, хорошо…
        Монархи стали поочередно засовывать руки в банку с капустой и с наслаждением чавкать. Челядь с завистью взирала на них.
        Наконец они слегка насытились. Император поставил банку уже только с половиной «полутора кил» между собой и королем и сказал по-русски:
        - Да, капустка хороша, это ты, Васильцев, молодец. Ну а теперь к делу! Не буду спрашивать, что вас привело сюда, потому как сами знаем. Однако я не вижу неких вещиц, кои вы должны были сюда принести для обмена на интересующий вас товар.
        - А где товар? - в свою очередь спросил Юрий.
        - Что ж, это разговор делового человека, - согласился император.
        - Шеш анабеш, - подтвердил король.
        Дальше они стали о чем-то торговаться с Катей на английском. Юрий слабовато знал этот язык, да и мысли его были сейчас заняты другим.
        Бассейн, отделявший его от монархов, был очень широк; попадет ли он из этой авторучки с такого расстояния? Катя не промахнется, в этом Юрий был уверен; а вот он?..
        Обязан попасть! Иначе…
        О том, что будет «иначе», не хотелось даже и думать.
        - Але це виходить за всякі рамки, - вдруг взвизгнул император. - Ми так не домовлялися![25 - Но это выходит за всякие рамки! Мы так не договаривались! (укр.)]
        - However, this is our pre-condition[26 - Тем не менее это наше непременное условие (англ.).], - твердо парировала Катя, и они снова перешли на английский.
        Первой должна была выстрелить Катя, а Юрий - сразу же вслед за ней, но она почему-то медлила, видимо, еще не достигла с монархами каких-то договоренностей.
        Сзади кто-то тронул его за плечо и тихо произнес:
        - Рад вас приветствовать, Васильцев.
        Юрий обернулся и увидел своего старого знакомца, командира здешней гвардии, карлика со странным именем Вонмиглас. Позади выстроилась вся его гвардия.
        На сей раз обмундирование у них было римское - мечи-гладиусы в ножнах, кожаные доспехи, деревянные щиты с медными набалдашниками. Все они, по какой-то странной здешней традиции, тоже были карликами и в обязательном порядке евнухами, как и сам Вонмиглас.
        Но Юрий знал, что, кроме того, этот самый Вонмиглас, только под другим именем, служит еще и в НКВД, и даже до немалых чинов уже дослужился. Карликом, предположим, он был от рождения; а вот был ли он прежде кастратом или же мужественно пошел на эту операцию по долгу службы, оставалось только гадать.
        - Тоже рад видеть вас, - кивнул ему Юрий. И неожиданно решился спросить: - Зачем вам это, Вонмиглас?
        - Что? - не понял тот.
        - Ну, служба эта. Я имею в виду - вот здесь.
        - Таково задание, - сухо ответил тот. Потом, вдруг помягчев, добавил очень по-человечески: - Да и привык я тут, как-то оно тут даже поспокойнее, чем там. И пенсия двойная никому еще не мешала.
        Значит, служба там, наверху, была, по его мнению, еще грязней, чем здесь, у этих упырей-монархов. Видимо, тамошние упыри все же покруче.
        Впрочем, сейчас было не до него. Юрий, напрягшись, силился понять, в чем состоит суть спора между Катей и монархами. Наконец общий смысл понемногу стал до него доходить.
        Поля сейчас находилась где-то в другом месте, монархи обещали, что подвезут ее тотчас, едва только увидят камешки. Катя же заверяла их, что камни тоже должны поднести - но не раньше того, как она увидит Полину.
        Вот почему не стреляла: пока здесь не будет Полины, этого, конечно, нельзя было делать.
        - Но вы же, надеюсь, не думаете, что мы станем вас обманывать! - воскликнул император, на что Катя ответила вполне по-базарному:
        - Не держите нас тут за фраеров! - чем вызвала явное уважение к своей персоне со стороны стоявших возле трона «сенаторов».
        - Но кто же принесет камни? Кто еще знает сюда дорогу? - спросил ее король.
        Ответ Кати был прост, как московский рынок:
        - Кому надо, тот и знает, - пожала она плечами, заставив монархов переглянуться.
        Тут вдруг по рядам гвардии карликов пробежал какой-то ропот, затем один из них крикнул:
        - Поймали! Лазутчика поймали!
        Другие гвардейцы вволокли в зал какого-то мальчишку, связанного по рукам и ногам. И вдруг Юрий понял: да это же Викентий-младший, тот самый палачонок Викентий, который уже столько раз переигрывал его. Как он сюда проник? И попался так глупо!
        - А камни при нем были? - спросил король.
        - Были! Вот они! - ответил карлик и показал оба мешочка. - Но вот что было еще! - с этими словами он показал всем здоровенный маузер.

«Мальчишка! Дурак!» - про себя обругал Юрий Викентия. Да, глупость была неслыханная - принести сюда камни. Теперь Полю могут не вернуть или потребуют за нее еще что-нибудь. Эти монархи - обычные уголовники, а у уголовников только так и бывает.
        Впрочем, что-то тут явно не складывалось. Не мог этот мальчишка так изощренно преследовать их с Катей и ни разу не проколоться, было видно, что не те у него мозги.
        - Что ж, за камешки тебе, конечно, наше мерси, - ухмыльнулся император. - Ну-ка, подай сюда, - обратился он к гвардейцу.
        Мешочки так же, как «полтора кила капустки», прошли по рукам, пока не очутились у трона.
        Монархи несколько минут наслаждались, с благоговением перебирая камни руками. Затем император обратился к Викентию:
        - Камушки ты принес, вроде даже ни одного не прикарманил, это ты, мальчик, молодец. Но в то же время ты и нехороший мальчик! Зачем ты заявился сюда с оружием? Признайся, хотел нас убить?.. Кстати, - обратился к страже, - как он сумел сюда пробраться?
        - Мы его в кузове лимузина нашли, - выступил вперед один из стражников. - Должно быть, запрыгнул в кузов на ходу.
        - Все эти багажники!.. - капризно надулся король. - Я когда еще хотел сменить лимузин! Почему мы, наши величества, должны ездить в этом драндулете?
        - Так ведь традиция, - боязливо произнес один из «сенаторов».
        - Удавить вас всех за такие традиции! - так же капризно отозвался король. - Традиция у них!.. Не традиция, а срамота! Вон к чему чуть не привело.

«Сенаторы» потупились.
        Но этот мальчишка был действительно в чем-то молодец.
        - Я вам камни принес, - сказал он недрогнувшим голосом, - теперь отдавайте девчонку.
        С минуту монархи переговаривались между собой на каком-то мертвом языке, затем император с издевательской улыбкой произнес:
        - Да, камни ты принес, и условие должно быть выполнено. То есть должно было бы! Если бы не эта твоя пистолетина. Но теперь ты, милок, сильно проштрафился, и в виде штрафа с тебя - еще пара таких же мешочков, тогда и забирай на здоровье свою девчонку, нам она не очень-то и нужна.
        - Ынышик набузук! На фиг не нужна! - подтвердил король.
        - Суки! Волчары поганые! - крикнул мальчишка, как какая-нибудь сухаревская шпана. - Отдайте девчонку! Был же договор!
        - А насчет этого… - король потряс в воздухе маузером, - насчет этого у нас тоже был договор?
        Крыть парню было решительно нечем.
        Юрию уже стало ясно, что Полину они теперь ни за что не отдадут, да и их жизнь, и его, и Кати, и этого мальчишки, теперь не стоит ломаного гроша, а потому надо было немедленно стрелять, лишь тогда события могут обернуться по-другому.
        - Кроме того, - ухмыльнулся король, - ты еще и осмелился на оскорбительные по отношению к нам слова, так что…
        Монархи опять стали переговариваться на своей тарабарщине.
        - Нет, нет, - подытожил император, - мы сейчас говорили не о девчонке, с ней все ясно. Ты ее не получишь, да она тебе и не нужна: зачем покойнику какая-то девчонка? Ведь ты уже понял, что твоей жизни, да и их жизням тоже (он кивнул на Катю и Юрия как на малосущественные предметы) подошел конец. Мы лишь обсуждали, каким он будет, этот конец. И пришли к выводу, что в назидание другим конец этот будет страшным…
        Краем глаза Юрий увидел, что Катя опустила руку в карман, где у нее лежала авторучка. Он тоже изготовился выхватить свое оружие. Теперь он ждал лишь сигнала. Перед выстрелом Катя должна была подать сигнал.
        - Да, да, страшным, - продолжал император. - Даже говорить неприятно, какой она будет, твоя смерть! Потому что никому, никогда и в голову не должно прийти…

«Сенаторы» согласно закивали головами.
        - Не боюсь я вас, сучары! - перебил его Викентий. - Все равно вас всех когда-нибудь…
        Ну, Катя! Ну же! Подай сигнал! Скажи!..
        И она сказала…
        - Разговор, милостивые государи, подошел к концу…
        Это и был тот самый условный знак!..
        Но почему, почему она не стреляет?! И голос у нее какой-то не такой…
        Ладно, он, Юрий, выстрелит первым. Прямо в глаз этот ненавистный, ухмыляющийся из пуза!..
        Однако - что это? Почему рука словно вата, почему не слушается?.. И почему Катя медленно оседает на пол? И почему все заволакивает какой-то дымкой?..
        Падая, Юрий сквозь муть в глазах видел, как летят со своих тронов прямо в бассейн король с императором, как сыплются туда же вслед за ними «сенаторы». И наяды больше не плескались в бассейне - их там уже не было, должно быть, все пошли ко дну.

«Что, что это?!» - еще раз успел подумать он, прежде чем провалился в небытие.
        Глава 9
        Король умер, да здравствует король! Из лабиринта
        - Ты как?..
        Юрий открыл глаза. Это была Катя.
        Глаза еще заволакивала муть, но говорить он мог.
        - Все нормально… - проговорил он. Потом спросил: - Что это было?
        - Кто-то пустил газ. Не смертельный, усыпляющий. Я первой почувствовала, поэтому вколола себе… У меня там, в авторучке, с другой стороны шприц, в нем такая ампула - она против всех подобных прелестей, тоже в Лондоне снабдили. Я уже собиралась выстрелить, но вдруг почувствовала, что не сумею, и сразу все поняла. Поэтому, прежде чем выстрелить, сделала себе укол. Но он не сразу действует, поэтому выстрелить так и не смогла. Зато видишь, я все-таки первой встала. Тебя я тоже уколола, так что только мы с тобой здесь в сознании.
        Муть уже уходила из глаз. Юрий огляделся. Вокруг бассейна лежали вповалку люди. Гвардии карликов каким-то образом удалось и улечься строем. «Сенаторы», те, которые не упали в бассейн, распластались на его краю. Но все были, кажется, живы.
        Явно иная судьба постигла тех, кто свалился в бассейн. У короля перевесил горб, и из воды торчали только ноги. Император лежал на воде лицом вниз. Сквозь грязную воду можно было разглядеть на дне нескольких наяд и «сенаторов».
        Но те, кого не постигла такая участь, уже начали пошевеливаться, в том числе и Викентий. Хоть он и был крепко связан по рукам и ногам, но Юрий помнил, чего тот иногда стоил, поэтому спросил у Кати:
        - А нельзя ли сделать так, чтобы этот паренек поспал подольше?
        - Легко! - кивнула она. - Но для этого твоя авторучка нужна, там шприц со снотворным.
        Юрий протянул ей свою авторучку, и она быстро сделала Викентию укол в руку. Заверила:
        - Теперь еще часов десять проспит как цуцик.
        Остальные стали понемногу подыматься, иные уже стояли на ватных ногах, во взорах было полное недоумение.
        - А это вы здорово проделали! - раздался вдруг бодрый голос сзади.
        Юрий обернулся. У входа в зал стояли подвозившие их сюда на драндулете горбун и лжеслепец.
        - А я и не сомневался, что Васильцев что-нибудь эдакое выкинет, - с усмешкой кивнул горбун. - Голова!
        - Да, голова! - подтвердил лжеслепец. Его глаз, на миг проглянув сквозь прореху, весело подмигнул. - Главное - как чисто сработано! Не то что когда прошлых короля с императором завалили. Отравили ядом: некрасиво. Что народ станет говорить? А тут - сами утопились, несчастный случай, и к нам никаких подозрений.
        Юрий ничего не понимал, однако предпочел промолчать.
        - Вообще они, старички, уже всех достали Римом своим! - пожаловался горбун. - Силов уже никаких! Рим, понимаешь, им подавай! В наше-то время!
        - Да, достали, - согласился лжеслепец. Он кивнул на бассейн: - Болото вон себе соорудили, в нем кикиморы голые барахтаются, одна срамота. А от болота от ихнего только вонь и комарье… Ладно, - обратился он к своему напарнику, - пора уже и нам… Только без всяких этих Римов.
        - Ну их, эти Римы, на фиг, - кивнул горбун. - Болото велим засыпать, гвардию переоденем, кикимор новых наберем. Другое дело - трон. Трон оставим.
        Говоря это, он стал снимать с себя грязную хламиду, и под ней оказался вполне узнаваемый полувоенный френч. На ногах были сапоги.

«Ему бы еще усы… и горб как-нибудь вправить, - так и вообще вылитый нынешний вождь», - подумал Васильцев.
        Лжеслепец тоже скинул свое рванье, и под ним оказался короткий пиджачок с жилеткой, в которой было аккуратно проделано отверстие для глаза. Шею украшал галстук в горошек, на голову он успел надеть кепку, тоже весьма узнаваемую. И вдруг прокартавил:
        - В общем, вег’ной дог’огой идем, товаг’ищи!
        Этой «верной дорогой» они прошагали к трону и одновременно уселись на нем.
        - О! - обрадовался лжеслепец, или кто он теперь? - И капустка, смотри, осталась!
        Вместе они минут пять уплетали капустку; тем временем и «сенаторы» уже потянулись к трону. Скоро и они снимут эти тоги, подумал Васильцев, впервые приглядевшись к их лицам. Вон тот, с козлиной бородкой весьма смахивал на товарища Калинина, а тот, полный, с маленькими усиками, - ну чем не товарищ Жданов?
        - Ну, что надо сказать? - спросил их горбатый.
        И недружно грянуло:
        - Le Roi est mort, vive le Roi! Le Empereur est mort, vive le Empereur![27 - Король умер, да здравствует король!???? Император умер, да здравствует император! (фр.).]
        Потом еще и еще раз, все более уверенными и радостными голосами.
        Смена власти свершилась! И - боже! - как этот мир, которого не должно было быть, походил на тот, другой, наземный, такой же, в сущности, почти нереальный и такой же жестокий!
        Император произнес короткую тронную речь.
        - За нами будущее! - провозгласил он.
        Толпа загудела одобрительно, но он оборвал этот гул мановением руки и продолжил:
        - А почему за нами будущее? - И сам же ответил на свой вопрос: - Потому что, хотя они там богатые (он указал куда-то на потолок, видимо, имея в виду весь наземный мир), но мы - духовные!
        Васильцев вспомнил тот, другой мир, где совсем еще недавно от голода процветало людоедство, так что считать его слишком богатым едва ли приходилось. Впрочем, смотря с чем сравнивать. Большинство здешних обитателей жило, возможно, и похуже. С жиру не станут люди поклоняться помойкам, как идолам.
        - Да, мы бедные - но мы духовные! - подтвердил второй вождь.
        - Бедные - но духовные!.. - едва не прослезился «товарищ Калинин».
        - Бедные - но духовные! - с жаром воскликнул «товарищ Жданов».
        Дальше уже вся толпа кричала, постепенно входя в раж: «Бедные, но духовные! Бедные, но духовные! Ыш анабузык беш!..»
        Вот когда Васильцев понял смысл этих загадочных слов, слышанных им здесь прежде. Он тогда думал, что это какой-то боевой клич…
        Впрочем, это и был такой боевой клич: «Бедные - но духовные!» Вот и там, в стране, ощетинившейся танками против остального мира, возможно, в этот самый момент люди выкрикивают на каком-нибудь своем собрании ту же самую мантру: «Бедные - но духовные! Ыш анабузык беш!»
        А может, где-то внизу, под этим полом, существует какой-то третий мир, а под ним - четвертый, и везде раздается тот же крик: «Бедные - но духовные! Бедные - но духовные! Бедные - но духовные!..»
        Наконец новый император жестом оборвал этот шквал неистовства.
        - Однако лимузин - сменить! - приказал он.
        Со сменой монархов стремительно менялись и традиции.
        - Надоел, пг’аво, - грассируя, согласился новый король. - Хоть мы бедны и духовны, но все же как-то стыдно, батеньки.

«Сенаторы» (или кем они там числились нынче) дружно закивали.
        - А с этой машиной как быть? - решился спросить Вонмиглас.
        - А ну его к чег’ту, этот дг’андулет! - прокартавил второй вождь. - И неожиданно предложил: - Вот этим отдадим (он кивнул в сторону Кати и Васильцева), пусть на нем отсюда и уматывают, а то уже, пг’изнаться, надоели!
        - Мне тоже надоели, - сказал его напарник, - пускай и вправду уматывают.
        Значит, отпускали. Да еще с таким царским подарком! Это было странно и вызывало у Юрия всякие подозрения.
        - А поскольку, - проговорил второй вождь, - они все же оказали нам немалую услугу…
        - Аг’хиважную! - уточнил его напарник по трону.

«Неужели?! - думал Васильцев. - Какую-нибудь подлость еще, конечно, придумают, непременно придумают, уж такова их подлая природа; но пока…»
        - И камни у вас, как было договорено, - твердым голосом сказал он. - Теперь за вами - «товар».
        - «Товар»… Да, «товар»!.. - задумался император. Он обратился к королю: - Нам нужен этот «товар»?
        - На фиг он нам не нужен! - совсем не по-королевски отозвался тот. - Пускай забирают и катят себе… - В глазах его вдруг появился знакомый Васильцеву по фотографиям прищур. - Если, конечно, куда-нибудь докатят, - с хитринкой (тоже вполне классической) добавил он.
        Значит, какая-то подлость действительно готовилась.
        Но пока все выходило гладко. Вонмиглас подал знак двум своим подчиненным, те поспешно выбежали из залы и через пару минут вернулись, волоча какой-то мешок, имевший очертания человеческого тела.
        Юрий перехватил у них мешок, надорвал его, и увидел лицо Полины. Она была жива, просто сейчас спала.
        - Почему она еще спит? - шепотом спросил он у Кати.
        - Наверно, была там, откуда шел газ, - тоже шепотом ответила Катя, - и ей досталось больше, чем другим.
        - Что ж, как видите, мы слово держим, - важно сказал король. - Не возражаете, если ваш «товар» положат в кузов?
        Юрий не возражал, и гвардейцы вынесли Полину из тронной залы.
        - А с этим как? - кивнув в сторону Викентия, спросил у императора тот, что напоминал товарища Калинина.
        - Может, распять? - предложил «товарищ Жданов».
        - «Распять, распять»… - буркнул император. - Все не отвыкнете от своего Рима!
        - У нас, батенька, теперь не г’аспинают, - король назидательно поднял палец. - Другие нынче времена! У нас, батенька, тепег’ь г’асстреливают.

«Сенаторы» дружно зааплодировали.
        - Я сам, - предложил один из них, в пенсне, слегка похожий на товарища Берия, и взялся за маузер Викентия.
        Сколько хлопот доставил Васильцеву этот парень, но смерти ему он сейчас не желал, да и Катя тоже.
        - Он сюда больше не явится, - заявила она, - зачем вам его убивать? Отдайте его нам.
        - И то правда - зачем? (Та же хитринка промелькнула в глазах короля.) Пускай себе поживет. Иное дело - долго ли?

«Сенаторы» заулыбались, из чего Юрий заключил, что и Викентию, и всем им, по какой-то дьявольской задумке монархов, жить все равно было предначертано недолго. Но это случится потом, да и то еще надо побарахтаться.
        - Этого - тоже в кузов, - приказал король, и гвардейцы подхватили и понесли спящего Викентия. - Теперь - насчет вас… - обратился монарх к Кате и Юрию. - Ступайте отсюда и езжайте себе… Если доедете…

«Сенаторы» едва не расхохотались в ответ на веселую, судя по всему, шутку своего вождя.
        Юрий и Катя в сопровождении гвардейцев двинулись к выходу.
        - Вы отсюда не выберетесь, - услышал Васильцев шепот Вонмигласа. - Из этого лабиринта еще никто сам не выбирался. Но все же попытайтесь. Я вам, ей-богу, желаю удачи.
        - Спасибо тебе, Вонмиглас, - кивнул Васильцев.
        Теперь дьявольская задумка монархов была ясна. Но и просить о снисхождении он ни за что не стал бы.
        Гвардейцы вывели их из залы и подвели к знакомой колымаге. Юрий заглянул в багажник. Спящие Викентий и Полина действительно лежали там.
        Катя села за руль.
        - Счастливого пути, - бросил один из гвардейцев.
        Остальные гвардейцы прыснули со смеху. Всем им было ясно, сколь счастливым будет этот путь.

* * *
        Минуты через две езды Катя сказала:
        - Бензин почти на нуле. И фары садятся.
        Да, пешком, не зная дороги из лабиринта, связующего два мира, которых не может быть, одинаково нелепых: наружный и его пародийный подземный дубликат. Значит, им суждено умереть где-то посредине между этими мирами.
        Но пока машина еще двигалась, только вот куда? Каждая дорога имела по нескольку ответвлений, Катя сворачивала наугад, и спустя минут десять, увидев оставленную Васильцевым отметку на стене, они поняли, что сделали полный круг. Что ж, надо все начинать заново, хотя уже почти вслепую: фары горели едва-едва, высвечивая мечущихся по подземелью здоровенных крыс…
        Ну-ка, вон туда они еще, кажется, не сворачивали…
        Вдруг Катя резко затормозила. На дороге перед ними белел человеческий скелет.
        - Небось лежит тут, бедолага, еще со времен Ивана Грозного, - сказала она.
        - Эдак и его библиотеку найдем, - попытался пошутить Юрий. Потом добавил: - Вряд ли. Этот - недавний. Здешние крысы быстро все срабатывают.
        - А откуда он тут?
        - Тут, наверно, расстреливали недавно, - предположил Юрий. - Видишь, дырочка от пули в затылке. Этот, наверно, - из ежовских или ягодовских[28 - Ежов - нарком госбезопасности (1937 -1938 гг.), с именем которого связано страшное понятие «ежовщина». В ту пору было расстреляно около полутора миллионов человек. Ягода - его предшественник.].
        - Тогда где-то недалеко должен быть выход.
        - Вряд ли. Сейчас расстреливают, я слышал, где-то под Бутово, так что этот выход наверняка засыпали. Давай-ка лучше попробуем вон туда.
        Машина свернула. И снова они увидели скелет. Снова свернули - и снова увидели. У всех дырочки в черепах. Да, поработали тут мощно…
        И вдруг они услышали голоса, доносившиеся из-за одного поворота:
        - Ну, и куда дальше, Сундуков?
        - «Куда, куда!» На кудыкину гору!.. Я что, больше твоего знаю?
        - Так ты ж завел. Ох, пропали мы, Сундуков, пропали!
        - Но-но, Ухов, давай-ка без паники! Помнишь, кто ты есть? Ты есть сержант государственной…
        - Да отстань, Сундуков! Ты скелеты видел?
        - Ну!
        - Гну! Вот и мы с тобой скоро будем такими же! Так что на…ть мне на эту «государственную», тут живыми бы выйти!..
        - Но-но, разговорчики!
        - Тсс! Слышь, машина!.. Эй, люди!..
        Колымага уже сворачивала туда.
        - Люди! Люди! Сюда! - завопили сержанты.
        Подъехав к ним, Катя притормозила.
        - Кто такие? Как здесь очутились? - строго спросил их Васильцев.
        Тот, который Ухов, затараторил:
        - Свои мы, свои, товарищ инженер! Слегка вот заплутались!
        Тот, который Сундуков, кивнул, но предпочел промолчать.
        Васильцев удивился:
        - Вы меня знаете? Откуда бы? Мы вроде не знакомы.
        - Да так… - замялся Ухов. - Это все в прошлом. Лично я туда, в контору, больше ни ногой! Только вытащите нас отсюда, товарищ инженер, Христом Богом вас молю! - И, вчистую забыв и про ВКП(б), и про НКВД, теперь только божился: - Христом Богом! Господом заклинаю - заберите! Господи Боже, Спаситель наш, выручи! - Уже было неясно, к кому он так обращается, к Васильцеву или к Тому, Кто на небеси. - Слова про вас никому не скажем! А ты как, Сундуков?.. Ну, говори!
        Тот помолчал, помолчал, да вдруг и брякнул:
        - Ну ее на …, эту контору! Увольняюсь тоже. - И добавил более жалобно: - Выручите, товарищ инженер!.. Гм… Христом Богом будем за вас…
        Это были уже не сержанты грозного НКВД, а два сломленных человека.
        - Давайте тогда в кузов, - приказал им Васильцев.
        Они впрыгнули туда с такой поспешностью, что он даже испугался - не придавили бы ненароком Полину и Викентия. Если бы спасенные знали, что их спасители знают путь наружу ничуть не лучше, чем они сами!
        Машина снова тронулась. Ехали по наитию, бог весть куда. Фары уже почти не светили. Задник, отделяющий салон драндулета от багажника, был отломан, поэтому Васильцев слышал там, в багажнике, перешептывание сержантов:
        - Так ты, Ухов, точно решил - из конторы?
        - Да … ее я хотел, эту твою контору! Я теперь вольный человек!
        - И рапорт не будешь писать? Я имею в виду - насчет сегодняшнего.
        - Да … я подотру этим рапортом?.. А ты как, Сундуков?
        Тот с полминуты молчал, потом сказал решительно:
        - Я тоже. Пусть подотрутся!
        И Юрий понял, что выживут они с Катей или нет, но, по крайней мере, эти две человеческие души ими спасены. Потому что там, в багажнике, уже ехали обычные люди, со своими маленькими слабостями. Ну, конечно, малость заплутавшиеся когда-то в жизни, но с кем не бывает?

…Юрий первым увидел.
        - Стоп! - сказал он.
        Катя остановила машину.
        Да, это был их кот Прохор, такого не спутаешь ни с каким другим котом.
        Прохор бросился к ним, замурчал, стал тереться боками о Катину юбку.
        - Кися, кися… - гладила его Катя. - И как же ты нас нашел? - Она повернулась к Юрию: - Как он из дому выбрался? И зачем?
        - Все просто, - пожал плечами Васильцев. - Отчего-то он невзлюбил Афанасия, вот и не захотел оставаться с ним один на один. Окно было открыто; ну а сигануть даже с шестого этажа ни для какого кота не проблема. А вот как нашел…
        И тут Катя высказала догадку:
        - Да это же Афанасий его на нас и навел!
        - Ну тебя! - отмахнулся Юрий. - Просто выпрыгнул сразу, как только мы вышли из дома, и шел за нами. Ну а найти вход в лабиринт ни для одного уважающего себя кота не проблема. И вообще…
        - Ладно, материалист, всему-то ты должен найти рациональное объяснение! - перебила его Катя. - Ну да сейчас некогда обо всех этих материях, надо думать, как отсюда выбираться.
        - И выбраться из лабиринта для любого уважающего себя кота… - начал было Юрий, но кот уже воспринял ее слова как приказ.
        Он перестал тереться о Катину юбку, обошел машину, встал впереди, затем сделал несколько шагов вперед и обернулся: мол, чего ж вы стали?
        Катя нажала на газ, и драндулет медленно двинулся вслед за ним.
        Кот шел, ни на что не отвлекаясь, без раздумий сворачивая в туннели.
        Надо было посмотреть на это шествие! Гордо шагающий кот и битая-перебитая колымага, послушно, как на веревочке, следующая за ним. По поступи кота можно было понять - уж он-то наверняка выведет!
        Глава 10
        Не может быть!
        Вскоре они выехали на утренний свет. Значит, они провели в подземелье весь вечер и всю ночь. Здесь Прохор впрыгнул в машину, улегся к Кате на колени и заснул. Теперь он имел на это полное право.
        На полпути к дому Юрий попросил остановить машину - он вспомнил, что в доме нет печеночной колбасы. Оставить Прохора без нее было бы нечестно. Не заслуживал этого кот, спасший им жизнь.
        Бензин совсем закончился, когда колымага аккурат подъехала к их подъезду. Совпадение или снова какая-то проделка Афанасия? Трудно сказать. С недавних пор Юрий уже не так уверенно мог давать всему материалистические объяснения.
        Оставалось внести на четвертый этаж все еще спящих Полину и Викентия. Для этой цели Васильцев решил использовать двух этих сержантов - пускай хоть таким образом заплатят за проезд. Те выполнили это безропотно.
        На благодарность Юрия Ухов отозвался:
        - Да вы что, товарищ инженер! Мы же вам - Христом Богом!
        - Христом Богом, - хоть и борясь с собой, но все же повторил-таки за ним Сундуков.
        Глаза у обоих были иными, не такими, как прежде. И по лестнице они спускались походкой, которой не было у них ранее. Это была походка свободных людей. Хоть и придавленных жизнью, но все же свободных, как большинство людей, живущих вокруг.

* * *
        Прохор, едва войдя в гостиную, сразу впрыгнул на грудь спящего Афанасия и вопреки всем кошачьим привычкам лизнул его в щеку.
        - Кыся… - открыв глаза, погладил его Афанасий. - Ну як, задание Родины выполнив?
        Кот гордо приосанился, что означало, должно быть: «Выполнив!»
        Юрий спросил:
        - Это ты кота надоумил нам помочь?
        - А што его надоумлять? - спросил в свою очередь Афанасий. - Животина сама знает.
        - Мы скоро отсюда уберемся, - предупредил Юрий. - Может, поедешь с нами? - Хотя куда ехать - этого он, Юрий, еще и сам не знал. Впрочем, портвейн «Бело-розовый», надо полагать, везде добыть можно.
        - Нэ! - твердо отозвался Афанасий. - Звиняйте, товарищ Юрий Андреич, но - нэ! Страху я с вами натерпевся; старый я вже такие страхи пытать. Я лучше - к себе, у больничку, там сестры добрые, усегда «Било-розовый» принесут, если с ими по-хорошему.
        - А если не принесут? - улыбнулся Юрий.
        - Принесут, - уверил Афанасий. - Мы им «петушиное слово» скажем - як миленькие принесут.

«Знаем мы твое петушиное слово, - подумал Юрий. - По твоему петушиному даже вон - коты…»
        Афанасий вдруг взмолился:
        - Товарищ Юрий Андреич, а котика вы бы мне отдали! Скорешились мы с им.
        - Ему с тобой там, в больнице, хорошо будет? - спросил Васильцев.
        - А як же!.. Да животина вам сама скажеть!
        Прохор посмотрел на Юрия и промяукал нечто очень похожее на «да», во всяком случае, именно так Юрий понял его.
        Жаль было отдавать такого кота, но Юрий кивнул:
        - Ладно, забирай, чего уж там.
        Афанасий радостно вскочил с дивана:
        - От за то - спасибо вам пребольшое, товарищ Юрий Андреич! За животину не сумневайтесь - со мной будет як у Хрыста за пазухой.
        А Прохор, явно из благодарности, теперь уже и Юрию руку лизнул.
        Покуда Васильцев не передумал, Афанасий напялил на голову свой треух, бережно взял в руки кота и побыстрее зашлепал своими галошами в сторону уборной.
        Юрий, однако, знал, что из уборной они не выйдут. Действительно, когда он минуты через две открыл дверь, никого там уже не было. Не было и флакона с жидкостью для бритья «Свежесть». Юрий, улыбнувшись, подумал: «Надо же этому чудищу чем-то поддерживать силы, пока дорвется до своего «Бело-розового».
        Он вошел в спальню. Там на кроватях лежали Полина и Викентий. Катя сидела рядом, поглядывая на них.
        - Я Прохора отдал Афанасию, - сообщил Юрий. - Прости, что тебя не спросил.
        - Да я все слышала, - сказала она. - Правильно сделал: между ними явно какая-то мистическая связь. Впрочем, тебе, как математику…
        Да нет, с некоторых пор он, Юрий, не столь уж нетерпимо относился к любой мистике.
        Спросил:
        - Когда они проснутся?
        - Судя по всему, скоро, - сказала Катя. - Сначала она, потом он. Но что же мы с этим палачонком теперь делать будем?
        - Сначала поговорим. Надеюсь, он что-нибудь все-таки поймет, парень-то не такой уж плохой, как казалось.
        - Неплохой-то неплохой, - проговорила Катя, - однако больно… - Не договорив, она на всякий случай достала из шкафа пистолет и спрятала его в карман.
        Что ж, предосторожность в данном случае едва ли была чрезмерной.
        - Новые документы есть, - добавила она. - Что, будем вещи собирать? Когда Полина проснется…
        - Пусть сначала оба проснутся, - сказал Юрий.
        Он уже почему-то ничуть не боялся этого Викентия. Или все-таки напрасно теряет бдительность?..
        Было еще одно дело - может, и не такое важное, но Юрий не любил оставлять даже мелкие загадки неразгаданными. В кармане у него лежал цилиндрический баллончик, он таких никогда прежде не видел и теперь хотел как следует осмотреть.
        Да, баллончик был изготовлен с умом. Нажмешь на пипочку - из него и брызнет. До чего только люди не додумаются, когда играют во всякие шпионские игры!
        Впрочем, он знал, что в многочисленных лабораториях НКВД еще и не такое изобретают.
        Сам не зная зачем, он решил проделать над баллончиком еще одну процедуру - проверить на отпечатки.
        На кухне имелось все необходимое для снятия и сравнения отпечатков пальцев - он, Юрий, перенес сюда из своего «схрона» целую криминалистическую лабораторию.
        Да, отпечатки на баллончике имелись. С чем бы их только сравнить?
        То, что он сделал, было чисто машинальным, без всякой надежды на результат.
        Результат, однако, был. Да какой!..
        Юрий бессильно опустился на стул и смог лишь проговорить:
        - Не может быть!.. Этого не может быть!..
        Глава 11
        Жила-была девочка…
        Теперь они сидели на кухне втроем - он, Катя и Полина.
        - Я так вам благодарна, дядечка Юрочка, тетечка Катенька! - тараторила Полина. - Второй раз меня спасаете!.. А это что? - она кивнула на баллончик, стоявший на столе.
        - Там особый усыпляющий газ, - ответила Катя, - может повалить целую армию. Произведено в секретной спецлаборатории НКВД.
        - Ох ты! А откуда он у вас…
        - Я бы лучше спросил - откуда это у тебя? - вместо Кати отозвался Юрий.
        - У меня?! Дядечка Юрочка…
        - Перестань, - жестко сказал он. - Это я нашел у тебя в кармане.
        - Наверно, подбросили…
        - Нет, не подбросили. На нем твои отпечатки пальцев.
        - Ничего не понимаю, дядечка Юрочка… - Девочка нервно крутила в руках вилку.
        - Брось вилку! - приказала Катя и, достав из кармана пистолет, взвела курок. Пояснила Юрию: - Она и вилкой может убить, наверняка их и такому учили.
        - Что вы такое говорите, тетечка Катечка!..
        Вилку, однако, Полина из рук выпустила.
        Катя приказала:
        - Спрячь в стол.
        Нехотя - но подчинилась.
        - Значит, говоришь, Рубахина ты? - спросил Юрий.
        Закивала:
        - Рубахины мы, да, Рубахины. Из Уманской области…
        Юрий уже успел прояснить это, позвонив одному из бывших своих поднадзорных.
        - У раскулаченных Рубахиных не было дочери, - медленно проговорил он. - Был сын, младенец, но он умер очень быстро. Как видишь, мы знаем много, так что давай уж уговоримся не водить друг друга за нос. Так кто ты такая?
        Глаза девочки на миг стали грустными.
        - Если бы я сама знала… - проговорила она.
        - Ладно, пока оставим это. Буду спрашивать о том, что ты знаешь наверняка. Первый вопрос: никакого пескоструйщика, пробравшегося в квартиру не было?
        Вдруг Юрий понял, что Полине (или кто она теперь?) вовсе не тринадцать-четырнадцать лет, как он думал прежде, а все девятнадцать-двадцать. На него смотрела умная женщина с твердым взглядом, в общем, совсем уже другой человек.
        - А вы только сейчас доперли? - усмехнулась она. - Я думала, вы умнее окажетесь, математик все-таки.
        - И записки вместо Викентия ты писала?
        - Смотрите-ка, начинаете прозревать. Раньше бы! Хоть почерк бы догадались сличить… Хотя вам и сличать-то было не с чем; ладно, тут вы, положим, не виноваты…
        - И камни ты украла?
        - Нет, это уж Викентий. Я только дверь открыла и объяснила ему, где они лежат и для чего предназначены.
        - А Люцифера - зачем?..
        Полина погрозила пальцем:
        - А вот это не надо. Люцифера завалил Викентий, я его только на этого Люцифера навела и винтовку ему дала с оптическим прицелом. Ему только напомни, что он палач, - он что угодно сделает.
        - Но - зачем?! - воскликнула Катя.
        - Считайте - просто не понравился он мне, этот Люцифер. Да и вас хотела оставить чистенькими, вы же, в отличие от Викентия, не палачи, это он бредит… Хотя, если хотите правду… Мне по фигу, поверите или нет, но я просто не хотела, чтобы этот Люцифер вас грохнул. А он бы вас грохнул обязательно, уж будьте уверены, подготовка-то у него не хуже моей.
        - И ты воспользовалась Викентием! - процедила Катя. - Задурила парню голову, сделала игрушкой в своих руках! По-моему, все-таки это подло!
        - А вот это не надо! - насупилась та. - Вы, Екатерина, не знаю как по батюшке, - вы тоже из Англии приехали не для того, небось, чтобы нищим милостыню раздавать. И вообще, если с вами сравнивать…
        - А Палисадникова зачем ослепила? Зачем заставила пса тому старшему майору горло перегрызть? - перебил ее Юрий. - Только лишь для того, чтобы меня раззадорить?
        - Не только. С теми двоими у меня свои счеты. - Взгляд Полины стал злобным. - Если бы вы все об этих гадах знали!..
        - Ладно, - отмахнулся Юрий, - оставим до поры до времени и это. - А Головчухина и Пчелку - их-то за что?
        - Полковник меня каким-то образом выследил, так что иначе было нельзя. И с Пчелкой то же самое. Я ведь одно время среди ее «ночных бабочек» пряталась, вот они меня по вашей фотографии и срисовали. Успели ей доложить, так что…
        - А как уговорила полковника, чтобы он сел с тобой рядом, чтобы коньяк пил?
        - Дело техники. Я хорошо умею внешность менять. Его встретила не я, а ваша «домработница», даже он, такой волчара, не допер, что это я и есть. Сказала, что вы просили его немного подождать, коньячком велели угостить
        - Ну а Вьюн?
        - Ему полковник рассказал, так что у меня просто другого выхода не было.
        - Все-то у тебя «просто»… - проговорил Юрий. - Ну а как ты выманила его? Он же, я знаю, услышал мой голос по телефону.
        - На то вот и существуют спецсредства, меняющие голос.
        - Понятно… А винтовка с оптическим прицелом, которую дала Викентию, - она откуда?
        - Да нас… ну, таких, как я… учили: у каждого должны быть свои потаенные места.
        - «Схроны», - подсказал Юрий.
        - Во-во. У меня таких штук пять по Москве. Не только, кстати, в Москве - по всей стране. Да если хорошо поискать, то и в Мадриде найдутся.
        Юрий кивнул:
        - Ладно. Ну а туда, в подземное логово, зачем пробралась, зачем столько народу там на тот свет отправила?
        - Потому что гадов не люблю, во что бы они не рядились, - сказала девушка жестко. - И потом - не хотела, чтобы они убили и вас, и Викентия. - Помолчав, она добавила: - Да и еще кое-какая причина была. Личная.
        - Хочешь сказать, ты не хотела нашей смерти? - удивилась Катя.
        Полина удивленно подняла глаза:
        - Вашей? Зачем? Вы же мне вроде бы ничего плохого не сделали.
        - Ну, допустим, - кивнула Катя. - Но зачем, скажи, зачем было навязывать нам эти дурацкие состязания?
        - А-а… Ну это уже - для Викентия. Я же знала, что он не всамделишный сын палача этого вашего Суда. Ну, не сын он того Викентия, а так вы в свой Суд вроде бы не берете. Он мне сказал: хочет, мол, вам доказать, что он, может, даже достойнее вас. Ну а я уж решила ему помочь. - Она улыбнулась: - А что, неплохо помогла!
        Да, сыт уже по горло был Юрий этой ее помощью. Немного помолчав, он сказал:
        - Ты тут говорила: «таких, как я»… Так кто же ты такая, в конце концов? «Такие, как ты» - кто это?
        - Ну вот! - Полина закатила глаза. - Снова та же сказка про белого бычка: кто да что?.. - Она взглянула на Катин пистолет, похоже, не вызывавший у нее ни малейшего страха, и добавила: - Впрочем, почему бы и не рассказать? - Хмыкнула: - Напоследок-то!.. Только имени-фамилии не спрашивайте - вправду не знаю я их! Просто жила-была девочка…

* * *
        Юрий и Катя слушали внимательно. Все это было похоже на какую-то страшную сказку, но, по-видимому, так оно все в самом деле и было. Перед ними открывался еще один мир, которого не должно было быть. Не имел такой мир права на существование!
        В общем, жила-была одна девочка…
        Конечно, у той девочки было какое-то имя, но сейчас она его не помнила. Жила она с родителями, которых, если и помнила, то лишь едва-едва. Ей было не то пять, не то шесть лет, когда однажды в дом заявились люди с наганами, и больше она своих родителей не видела уже никогда.
        Потом был детский дом - какой-то особо зверский, голодный, холодный, с садистами-воспитателями.
        - Но знаете, - немного помолчав, сказала вдруг Полина, - даже в такие дома счастье иногда все-таки пробирается, как в самый темный чулан иногда пробивается свет. Там, в этом детдоме, я встретила Полину… Да не смотрите на меня так, я не сумасшедшая! Да, я встретила Полину. А меня звали Ульяной. Или, может, так назвали уже в этом детдоме, в точности сказать не могу.
        - Понятно, - кивнул Юрий, - ты решила назваться нам ее именем.
        - Ничего вам не понятно! - воскликнула она. - Мы с ней по сути были одним человеком! Я даже не о внешнем сходстве говорю - там все мы были похожи друг на дружку как две капли воды: все стрижены наголо, все худющие, с голодными глазами. Нет, я не о том. Мы с этой Полиной, оказалось, даже думаем совершенно одинаково, и судьбы у нас одинаковые, и книжки мы одинаковые любим, и имена у нас почти что одинаковые: Поля - Уля. Нас с ней все время даже путали. Это было настоящее счастье - убежать с ней вместе куда-нибудь и говорить, говорить… Представляете, при той голодухе мы даже к обеду иной раз не прибегали - все никак наговориться не могли.
        А потом вдруг отобрали из нас, из воспитанников этого детского дома, двадцать пять человек, мальчишек и девчонок, привезли в Москву. Здесь нас встретили два добрых с виду дяденьки (по ее описанию Юрий понял, что это были Менжинский и Глеб Бокий) и сказали: «Теперь будете «невидимками». Хотите?»
        Ясное дело, все закричали: «Хотим!» И мы с Полей, конечно, тоже закричали: «Хотим! Хотим!»
        И началось…
        Спецшкола для нас, «невидимок», была в нескольких километрах от Москвы. Иногда к нам приезжали в гости те два дяденьки, всегда с подарками, но в остальное время там была жуть, про которую всего и не расскажешь. Били, обливали ледяной водой, выгоняли голыми на мороз, подвергали самым настоящим пыткам. Нет, не со зла - просто «программа» такая была в этой школе для «невидимок». Нам, будущим «невидимкам», объясняли, что все это на тот случай, если мы когда-нибудь попадемся в руки к злобному врагу; в общем, чтобы пока привыкали.
        Но мы с Полей были вдвоем, нам было легче, чем другим. А если бы не Поля, я бы, наверно… Ладно, чего уж теперь!..
        Потом начались занятия. Чему только нас не учили! Стрелять из всех видов оружия, минировать дороги, убивать голыми руками, буквально испаряться с места. Отсюда и «невидимки». Думаете, я сейчас бы от вас не ушла, если бы захотела? - спросила девушка, презрительно кивнув на Катин несерьезный дамский пистолетик. - Да запросто! Как миленьких положила бы вас обоих голыми руками - и ушла бы. Что, не верите?
        Юрий верил. Катя, кажется, тоже.
        Впрочем, ничего такого Полина, слава богу, демонстрировать не стала, а продолжала свой рассказ:
        - Еще нас обучали пользоваться всякими спецсредствами - газами, ядами, взрывчаткой, снотворными, техникой… Научили открывать любые замки без ключа. Научили подключаться к любой спецсвязи. Это мне, кстати, как раз недавно пригодилось. - Впервые улыбка промелькнула на ее лице. - Я тут на днях к спецсвязи самого НКВД сумела подключиться - так всю, наверно, Лубянку на уши поставила!..
        Еще там, в этой школе для «невидимок», над девчонками вытворяли всякое… Тоже чтобы не слишком раскисали, если такое начнет вытворять враг. Особенно усердствовали Палисадников и Недопашный, - что, знакомые фамилии?
        - Теперь понимаю, за что ты их так, - произнес Юрий.
        Полина покачала головой:
        - Ничего вы еще не понимаете!.. Но если не хотите слушать дальше…
        - Хотим! - отозвались хором Катя и Юрий.
        - Что ж, тогда слушайте… В общем, лет через пять все мы стали настоящими «невидимками», сильными, смелыми, беспощадными, неуловимыми. Тогда нас стали выпускать поочередно на задания. Задания эти были всегда одинаковые - убрать того, на кого нам указывали, причем убрать как-нибудь по-хитрому, чтобы никто не догадался как. Убрать - и исчезнуть. Как невидимка.
        С заданием справлялись все: подготовочка у нас у всех была что надо! Но мы с Полей и на этом фоне выделялись как лучшие.
        Катя спросила:
        - И сколько же вам тогда было лет?
        - Когда, в самом начале? Тринадцать, четырнадцать.
        - И в этом возрасте вы уже…
        - Убивали? - закончила за нее Поля (Уля то есть; Васильцев уже и сам начал путаться в их именах). - Да мы, по сути, больше-то ничего и не умели, кроме как убивать. Зато уж это мы умели делать, поверьте, очень хорошо.
        Был, правда, у нас с Полей один провал… Ну, не совсем, конечно, провал - задание-то мы выполнили, но вот потом - попались. В Испании это было, в тридцать седьмом году, нам обеим тогда по шестнадцать лет стукнуло. (Значит, Юрий не ошибся - сейчас девушке было девятнадцать.)
        Забросили нас туда с заданием убрать одного важного франкистского генерала. И это мы, конечно, в конце концов сделали, хотя задание было непростое, даже почти невыполнимое: он всегда находился в окружении не меньше полусотни солдат, а ездил только в сопровождении машин с автоматчиками или танков.
        Но нашли мы у него одну слабину: был он, этот генерал, до девок больно охоч. А нас, кроме всего, выучили выглядеть на любой возраст. В общем, переоделись мы, накрасились, вот нас к нему и допустили.
        Обыскали, ясное дело, даже заколки из причесок повынимали; но оружие нам ни к чему, одних рук было вполне достаточно.
        Первой Полину к нему впустили… Уж не знаю, до чего у них там дело дошло, знаю только, чем все закончилось. Поля его убила, ткнув пальцем в глаз. Потом еще и шею сломала - на всякий случай. Конечно, шла она на верную смерть: окна там были зарешечены, у дверей охрана, так что она просто сидела и дожидалась, когда ее схватят.
        Только утром, наконец, всполошились. Взяли ее, в общем…
        А я могла бы запросто уйти, но решила: пускай со мной будет то же, что и с Полей. Жили вместе - ну так и умрем вместе…
        Сразу нас убивать не стали, изгалялись два дня: и на дыбу за руки подвешивали, и иголки под ногти загоняли, и каленым железом жгли… Мы слова не проронили - вот как нас в этой спецшколе выдрессировали!
        - Бедные девочки! - тихо проговорила Катя.
        - А мы никакими такими «бедными-несчастными» себя не чувствовали. Наоборот! Вот так вот, под пытками, умереть за Родину - мы воспринимали это как настоящее счастье!
        - Вот потому я и говорю - «бедные», - шепнула Катя, но Полина (Ульяна то есть) ее, кажется, не поняла.
        - Но оказалось, умирать еще пора не пришла, - продолжала она. - Когда нас вели вешать в ближний лесок, отряд нарвался на испанских партизан, те нас и отбили. Доставили нас в Мадрид полуживыми. Потом спецрейсом - назад, в Москву.
        Поле за это орден Красного Знамени дали. Товарищ Калинин лично вручал… Ну а мне - выговорешник с занесением в личное дело, - краешками губ улыбнулась она.
        - За что это? - нахмурился Юрий.
        - Как «за что»! Ну я же, в отличие от Поли, могла сбежать, а не сбежала. Не пожелала, значит, сберечь себя для нового задания Родины. А всякие такие дела, наподобие дружбы до гробовой доски, - это там не поощрялось, называлось «буржуазными пережитками».
        Но, несмотря ни на что, я для себя решила: пускай «пережитки», но случись еще раз такое - я все равно Полю не оставлю. Да и была уверена - она меня в тот раз тоже не оставила бы. И правильно была уверена! Потом нас еще выпускали на задания - и она, Поля, ни разу не бросила меня в трудную минуту. У нее за это потом было целых три выговорешника, хоть она и орденоноска, там на это не обращали внимания…
        Юрий смотрел на Полину-Ульяну и в каждый миг видел в ней то одного, то другого человека - то совсем девчушку, то совсем взрослую женщину. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Она, несмотря на возраст, действительно оставалась девочкой-подростком, не видевшей в жизни ничего, кроме жестокости и убийств. В то же время глаза у нее были взрослые от пережитых бед, это уж никуда не спрячешь.
        Она между тем продолжала:
        - …Это случилось года полтора назад, уже после того, как вражину Ежова расстреляли. Нашу спецшколу «невидимок» вдруг спешно перевели из-под Москвы куда-то в Сибирь. И порядки стали совсем другие. Нас держали, как зэков. Лагерь - а теперь это был самый настоящий лагерь - обнесли колючей проволокой, поставили вышки с пулеметами, по ту сторону проволоки - псы-людоеды. И занятия стали проходить уже совсем по-другому. Они стали бессмысленными какими-то: прыгать с высоченной горы (выживали немногие), нырять в прорубь, которую тут же закрывали щитом; потом из-под воды извлекали труп и хоронили где-то за проволокой без всяких почестей. Я вот все-таки сумела как-то задержать дыхание - поэтому и жива. Поля тоже сумела. А человек пять на этом погибли, и никто из начальства о них больше не вспоминал.
        Еще некоторых отправляли, как нам говорили, на спецзадания, но никто живым назад не возвращался. Такое и раньше бывало, но тогда хоть к орденам представляли посмертно, а тут - ничего, тишина. Исчез человек - и все, концы в воду.
        Тут-то и слухи между нашими поползли: нас всех уже списали. Начались побеги. Мы все-таки не простые зэки были, таких попробуй-ка поймай…
        Да живыми и не ловили. Иногда целая рота автоматчиков выходила прочесывать тайгу, потом приносили трупы, закапывали в безымянной могиле. А если кого приводили живым - его тогда Ингусу отдавали, псу Недопашного. Он, Недопашный, тогда еще капитан госбезопасности, у нас нач. режима был. Хоть нас и учили голыми руками обученных псов убивать, но этот Ингус, видно, был натаскан не хуже - никто от него живым не уходил…
        Но только они все равно забыли, с кем имеют дело. С «невидимками»! Нас к этому времени в живых только двое осталось - Поля и я. Однажды ночью я пробралась в кабинет начальника (им тогда Палисадников был, этот чертов альбинос; тогда еще ходил в черных очках). Сейф открыть для меня, как понимаете, не проблема…
        Открыла - а там папочки с нашими личными делами. Некоторые папки сверху перечеркнуты красным карандашом и внизу приписано: мол, тогда-то ликвидирован, и номер приказа за подписью самого наркома Берия, в соответствии с которым произведена ликвидация. Номер везде один и тот же. Стало быть, нас всех одним приказом уже и списали, теперь просто каждому из нас оставалось только дожидаться своей очереди.
        А наши с Полей папки еще не перечеркнуты, но дата ликвидации в соответствии с этим приказом уже стоит. Оказалось, нас должны - завтра…
        Значит, надо было бежать, будет хоть какой-то шанс, иначе точно уж смерть.
        Но то-то и беда, что бежать вдвоем не могли. Нас накануне заставили босыми сделать десятикилометровую пробежку по двадцатиградусному морозу. Такие пробежки придумал зам. нач. режима лейтенант Коловратов… Сейчас уже майор госбезопасности… То есть - был майором до вчерашнего дня, а теперь покойник, как ему и положено, - при этих словах девушка опять улыбнулась.
        - Ты его? - спросила Катя.
        - Я или Поля, - она пожала плечами, - какая теперь разница?
        Юрий спросил:
        - Так Поля, что, тоже сейчас жива?
        Девушка помотала головой:
        - Нет… У меня как-то обошлось, а вот Поля ноги отморозила, гангрена у нее уже начиналась, горела вся. Вот она мне и говорит: беги, Улька, одна, обо мне не думай. Ты, если живая останешься, за меня отомстишь. Если, как говорят попы, есть жизнь на небеси, мне там, если ты отомстишь, легче будет.
        Вправду бежать не могла. Была уже не жилец. К утру и отошла…
        Но я так для себя решила: это не Полина умерла, а Ульяна. А Полина живой остаться обязана, она сама отомстит. И за себя, и за Ульяну…
        Ну а утром… Сама даже не понимаю, как мне удалось… Четырех охранников голыми руками прикончила, двух псов задушила, сейчас думаю - может, это Полина мне с небес помогала, потому у меня и получилось. В общем, уйти-то ушла! Ну а дальше как быть?
        Сперва прибилась к нищим, думала, так зиму и перекантуюсь как-нибудь.
        Но у них тоже свои законы, немногим лучше лагерных. Несколько раз крепко подраться пришлось, так вот и выдала сдуру свое умение.
        А у них, у нищих, вы же знаете, свои царьки-начальники. Вот меня к ним и переправили, как такую умелую. Они из меня свою телохранительницу решили сделать.
        Что ж, это была бы работенка как раз для меня.
        Но потом один из этих царьков, сифилитик, да еще с глазом на брюхе, решил меня в любовницы себе приспособить. А когда я ему врезала… Не хочу даже рассказывать, через какие муки пришлось пройти. Никакое НКВД такого не придумает, как эти твари… В общем, если без подробностей, сбежала в конце концов и от них. И подумала: ничего, вам, гадам, тоже не жить! Полина с небес позаботится.
        И позаботилась - нынче вы сами видели…
        Потом откуда-то прослышала, что существовал некогда такой Тайный Суд, который якобы мочил всяких гадов и который вроде бы весь уже ликвидировали. Но в полную ликвидацию этого Суда я почему-то не поверила и подумала, что если прибьюсь к нему…
        - Ясно, - вздохнул Юрий. - И как же тебе удалось нас выследить?
        - Я бы, конечно, сумела и сама, - призналась она, - но тут вдруг подвернулся этот парень…
        - Викентий?
        Полина-Ульяна кивнула:
        - Он тоже не верил, что вас больше нет, и все время бредил, что обязательно станет палачом этого Тайного Суда. Он-то вас первым и выследил.
        - А ты вскружила ему голову…
        - Да, этому нас тоже учили: как мужиков обхаживать. Ну а пацанов - того легче. В общем, влюбился он с первого взгляда, а потом уже раскололся как миленький. Через него я и про методы Тайного Суда узнала, и про все его порядки, и про эти «камень», «палку», «веревку»…
        - И поспешила использовать их там, в лесу, - вставил Юрий.
        - Ну а как еще мне было выйти на вас?
        - Ладно, вышла… Потом решила с нами поиграться… Ну, допустим, это ради Викентия - чтобы его взяли в палачи…
        - Нет, не только. Хотела еще проверить, на что вы способны. И вообще - приглядеться, кто вы такие. Может, такие же гады, как все, с кем я прежде… Устала я от всяческих гадов…
        Катя спросила:
        - И к какому же выводу ты пришла? Гады мы или нет?
        Девушка усмехнулась:
        - А вы сами догадайтесь, если пока еще живы.
        - Стало быть, не такие уж и гады, - подытожил Юрий.
        Ульяна ответила уже серьезно:
        - Какие ж вы гады, если вы сами гадов убиваете? А вот я… Кто я такая, если сама всяким гадам служила? Это я потом уже поняла. И тогда я решила… - Тут она примолкла на миг.
        - Что же ты решила? - осторожно подтолкнул ее Юрий.
        Немного помолчав, девушка ответила:
        - Решила, что прежде, чем прибиться к этому вашему Тайному Суду, сначала кое с какими гадами надо успеть посчитаться. Чтобы хоть Полина там, на небесах, немного порадовалась.
        - Ну теперь-то со всеми посчиталась?
        - Со всеми не посчитаешься, - вздохнула Ульяна, - жизни не хватит. Больно много их, гадов, по земле ходит…
        Наступила долгая пауза. Потом Васильцев проговорил:
        - Знаешь, кого мне во всей этой истории больше всех жалко?
        - Кого?
        - Викентия. Ведь он полюбил тебя по-настоящему, он там, в подземелье, готов был отдать за тебя жизнь. Каково ему будет узнать, что его просто использовали?
        Она махнула рукой:
        - Уж как-нибудь. Небось не я последняя…
        И тут Юрий внезапно очутился на полу, на нем сверху лежала Катя, в дверях стоял Викентий с пистолетом в руке, а Полина буквально летела на него по воздуху.
        Прогремел выстрел, но Викентий промахнулся, пуля ушла в форточку, и в следующий миг паренек оказался на полу, а Полина скручивала ему руки полотенцем.
        - Все равно убью! - сквозь зубы процедил он, и слезы выступили у него на глазах.
        Глава 12
        Стопами апостолов (Окончание)
        Сов. секретно (Окончание)
        Юрий и Катя поднялись, а Викентий так и лежал, придавленный к полу коленкой Ульяны. Слезы у него на глазах были совсем детские. «Какой он палач? - подумал Юрий. - Мальчишка и есть!»
        - Убью!.. - мычал он. - Я все слышал… Ты - меня… Я для тебя был… - Он рванулся изо всех сил, но безуспешно.
        - Да, - призналась девушка, - я тут наговорила всякого, но ты не верь, мальчик, не верь…
        - Я тебе не мальчик!
        - Хорошо, пускай не мальчик. Но все равно не верь. Ты - мужчина! Вон как ты пытался спасти меня от тех упырей, - кто бы еще так смог? И смерти не побоялся, а ведь знал, что она будет лютая. Нет, ты настоящий мужчина. А мы, женщины, мы иногда бываем такими…
        - Суками! - вырвалось у Викентия.
        - Ну ладно, считай так. Думаешь, я сама о себе лучше думаю?.. Но поверь, иногда я была убеждена, что я тебя действительно… - Она примолкла, не решаясь произнести это самое нужное сейчас слово.
        - Ты меня - что? - уже не плача, спросил Викентий, жадно глядя ей в глаза: вдруг да и дождется слова этого.
        Но она лишь щелкнула его по носу:
        - А вот это - если ты мужчина - догадайся сам. Только мальчишки задают такие вопросы, а мужчины сами должны угадывать.
        - Но я же слышал! Катя говорила - ты просто использовала меня! И ты тоже говорила…
        Ульяна сказала назидательно:
        - А надо никого не слушать, надо - самому. Любовь такая штука, что человек должен сам пройти этот путь.
        - Рer pedes apostolorum, - произнес парень непонятное латинское изречение. И сам же перевел: - Стопами апостолов, - но понятнее от этого оно не стало. Потом вздохнул: - Развяжи, что ли.
        - А ты будешь вести себя как хороший маль… Молчу, молчу! Будешь хорошо себя вести? - Не дожидаясь ответа, Ульяна начала развязывать полотенце.
        Викентий поднялся и, разминая затекшие руки, спросил тихо:
        - Так ты говоришь, ты - меня… ты меня вправду…
        - А вот спрашивать об этом все время - не мужское занятие, - буркнула она.
        После паузы он проговорил:
        - А если всяких гадов мочить, то я тебе помогу… Ты правильно сказала: главные гады - они там, наверху заседают. Но мы их с тобой…
        - Ну конечно, конечно, миленький, - улыбнулась девушка и поцеловала его в щеку.
        От этого «миленький» и от поцелуя Викентий совсем посветлел (нет, мальчишка, мальчишка!) и взглянул на Катю и Васильцева:
        - А Тайный Суд будет?
        Юрий не знал, что ответить. Еще недавно он был уверен, что пришел конец Тайному Суду, но теперь… Теперь он не знал, как оно выйдет на самом деле. Поэтому он сказал единственное, что мог сказать:
        - Поглядим…

* * *
        Народный комиссар госбезопасности сидел в наушниках в комнате спецпрослушки. Да, правильное решение - установить спецпрослушку в квартире этого подозрительного «инженера», на деле оказавшегося эвон кем! Значит, выжил-таки, мерзавец! И он, и баба его! Вот, однако, живучесть!
        Но не это было страшно, с ними двоими он как-нибудь разберется. Невидимка - вот кто главная опасность теперь. Тоже, конечно, не выживет после сегодняшнего «бабах!» (для которого все уже на всякий случай было подготовлено, и тут нарком гордился своей прозорливостью), но когда весть о существовании «невидимок» дойдет до Кобы, тут такое может выйти, что не приведи господь!
        Всю контору вычистят еще тщательнее, чем после Кольки Ежова.
        Вот это и есть самое главное: так все зачистить, чтобы до Кобы не дошло ничего.
        Напротив наркома сидел майор из отдела спецпрослушки (кандидат в покойники), тоже в наушниках, и слушал, вытаращив глаза. Ну, с этим майором не проблема…
        Дослушав до слов: «А Тайный Суд будет?» - «Поглядим…» - нарком снял наушники: уши запотели. Кандидат в покойники последовал его примеру.
        Продолжать прослушку нарком более не желал: уже не имело смысла, он знал, в сущности, все. Теперь оставалось сделать этот «бабах», но только не допустить каких-нибудь ляпов, чтобы не получилось, как в прошлый раз, со взрывом «дугласа».
        - Динамит заложили? - спросил он «кандидата».
        - Так точно! Заложили!
        - Сколько?
        - Всю квартиру вынесет вчистую - так оно при взрывах газа и бывает.
        - Не слишком ли?
        - В самый раз. Ну, может, еще пару квартир захватит.
        - Да, - согласился нарком, - пожалуй, так оно правильнее - чтоб уж было заподлицо. («Потом, - подумал он, - спишем на иностранную разведку, с этим все готово».) Ладно, майор, ступай.
        - Есть!
        Тот направился к дверям.

«А выправка неплохая, - подумал нарком, глядя сзади на «кандидата в покойники». - Даже немного жаль… Но тут уж ничего не поделаешь…»
        Он поднял трубку:
        - Саркисов, ну, ты все понял?
        - Так точно!
        - Он уже вышел. Выполняй.

* * *
        Ульяна начала было что-то говорить, но услышала со стороны телефона характерный щелчок и осеклась. Это произошло в тот миг, когда народный комиссар в комнате спецпрослушки снял свои наушники.
        - Тсс, - прошипела она.
        С этими словами на цыпочках вышла куда-то и быстро вернулась с какой-то маленькой коробочкой. Подключила эту коробочку к телефонной розетке и лишь после этого сказала: - Черт! Они нас все это время прослушивали! Ничего, сейчас можно говорить, я включила глушилку.
        Викентий спросил:
        - И что, они всё слышали?
        - Уж не сомневайся.
        И тут он зарделся. Юрий понял: парень вспомнил свой разговор с Ульяной, и теперь ему стыдно, что разговор был услышан другими, недобрыми ушами. Совсем все-таки мальчишка, что бы он там ни думал на свой счет! Для него это самое неприятное.
        А вслух Юрий сказал:
        - Если все знают - они нас отсюда живыми уже не выпустят.
        - Это и к гадалке ходить не надо, - подтвердила Ульяна. - Только интересно, как они это сделают?
        - Очень просто, - глухо донесся откуда-то голос, показавшийся Юрию отдаленно знакомым. - Взорвут сейчас эту голубятню - и все дела.
        Все вздрогнули. Юрий первым понял, что голос доносится из камина.
        Еще миг - и оттуда, из этого высокого, в человеческий рост камина, вышел мужчина непримечательной внешности. Катя и Ульяна вскинули пистолеты.
        - Ты еще кто такой? - рявкнула Ульяна, взводя курок.
        - Господи, - проворчал тот, - опять они со своими пистолетами. Когда-нибудь мне это действительно надоест…
        - Опустите пистолеты, - приказал Юрий.
        Девушка спросила:
        - А что это за черт?
        - Подозреваю, это не черт. Наоборот, ангел. Наш ангел-хранитель. Я угадал? - обратился Юрий к мужчине.
        Тот улыбнулся в ответ:
        - Ну, если вам так приятнее думать, то лично я не возражаю. Уж лучше быть ангелом, чем чертом.
        - И давно вы тут? - спросил Юрий.
        - Да уже порядочно. Но пока наша дорогая Невидимка не включила глушитель, я не мог выйти. - Он повернулся к Ульяне: - Молодец, догадалась! Значит, этому вас тоже учили. Да, неплохие, видно, были учителя.
        - Да, кое-чему научили, покойнички, - согласилась девушка. - Так они что, из-за нас весь дом решили взорвать?
        - Ну, не весь дом, - «ангел» пожал плечами, - это даже для них было бы слишком. Но ваша квартира точно вылетит, простите, к чертовой бабушке. Хорошо, если только ваша. Вполне допускаю, что соседние квартиры тоже может как следует зацепить.
        - Вот же суки! - вырвалось у Викентия.
        В этот самый момент нарком, уже оставшись один, снова надел наушники, но услышал в них только какой-то треск и шипение.

«Сволочи! - подумал он. - Ничего толком, бездари, делать не умеют!» - и решил, что как только покончит с главным делом, немедленно разгонит весь технический отдел.
        Агнел-хранитель, он же майор Н. Н. Николаев, поинтересовался у Ульяны:
        - А взрывному делу вас, надеюсь, обучали?
        - А вы как думали?
        - Вот и ладушки, - кивнул майор. Он достал из кармана по паре плоскогубцев и кусачек, одну пару протянул Ульяне и сказал: - Пошли, Невидимка. Схема минирования у меня.
        Вдвоем они на несколько минут исчезли в камине, а когда вылезли обратно, Ульяна весело отрапортовала:
        - Все в порядке. Теперь будет им шиш с маслом, а не взрыв.
        - А как сами-то мы отсюда уйдем? - спросила Катя.
        - Это просто: у меня есть схема прохода, - улыбнулся «ангел-хранитель», - больше никто не знает, что тут подземный проход. Остался еще с царских времен. Я недавно эту схему нашел и заначил. - Он развернул рулон со схемой. - Выберемся в районе Трубной площади, - пообещал он. - Ну что, двинулись?
        - Подождите! - воскликнула вдруг Ульяна. - Хочу им напоследок сюрпризик преподнести. Я там видела надувные шарики; Юрий Андреевич, Викентий, давайте, надувайте. Нужно четыре штуки.
        В такую минуту это звучало совершенно нелепо, но, видимо, девушка знала, что делала. Во всяком случае, Юрий поверил, что знала, поэтому, не задавая вопросов, взял пару шариков и быстро стал их надувать. Викентий последовал его примеру.
        Ульяна залезла в камин, и оттуда донесся ее голос:
        - Давайте их сюда! А вы, Катя, одолжите губную помаду.
        Неизвестно, что она делала там, в камине, но вылезла оттуда перепачканная и довольная.
        - Будет им сюрпризик! - повторила девушка. - Такой сюрпризик!.. От нас ото всех. Надеюсь, обрадуются.
        Что ж, сюрприз - так пусть уж будет сюрприз, расспрашивать ее не стали.
        - Ну что, уходим? - спросил Юрий.
        - Подождите, - остановил их «ангел-хранитель». - Что-то я стал рассеянным, все забываю… У вас, Юрий Андреевич, и у вас, Катя, чистые документы, полагаю, имеются. У Невидимки нашей, надеюсь, тоже.
        - Правильно надеетесь, - отозвалась Ульяна.
        - А вот у Викентия?
        - Ну… я как-нибудь… - пробормотал тот.
        - А вот на «как-нибудь» никогда не полагайся, - нахмурился майор. - Хорошо еще, что пока другие за тебя думают. На, держи, - с этими словами он протянул Викентию новенький паспорт.
        Теперь Викентий в одно мгновение стал Одинцовым Федором Николаевичем.
        - Не волнуйтесь, паспорт подлинный, - усмехнулся «ангел», - пройдет любую проверку.
        - Класс! - взглянув на паспорт, подтвердила Ульяна.
        Вот только Викентий остался новым документом недоволен. Не самим то есть документом, а именем, вписанным в него.
        - Опять Федуло - в ухо надуло… - чуть слышно пробурчал он.
        Никто так и не понял, что он там имел в виду.
        - А вот теперь уходим, и быстро, - поторопил «ангел», - рвануть может уже с минуты на минуту, - с этими словами он первым шагнул в камин.
        Остальные последовали за ним.
        Васильцев, шедший бок о бок с «ангелом», спросил:
        - А скажите на милость, зачем вам все это надо?
        - Боюсь, вам не понять, - ответил тот. - Впрочем, попытаюсь объяснить. Видите ли, я - государственник, то есть служу Отечеству, каким бы оно ни являлось в ту или иную минуту истории.
        - Даже если эти минуты - такие, как нынешние?
        - Ах, минуты, вместе со всякими бериями и более высокими мандаринами, - они проходят, такого уж свойство времени; а вот Отечество - оно остается, ему я и служу… Ну вот, к примеру… Очень скоро будет война…
        - С кем? - удивился Юрий.
        - С немцами.
        - Но у нас же с ними…
        - Да, пакт, я знаю. Тем не менее война скоро будет, уж поверьте мне. И вот тогда такие люди, как вы…
        Васильцев усмехнулся:
        - Сразу станем под ружье к Усатому?
        - Да не Усатому - Отчеству вы пойдете служить. И вы, и Катя, и Викентий, и Полина-Ульяна! Лично я в этом не сомневаюсь!
        Васильцев примолк, обдумывая его слова.
        Долго пробирались по каким-то петляющим проходам, пока наконец где-то впереди не начал брезжить солнечный свет.
        - Выходим? - спросил Юрий, обернувшись к «ангелу-хранителю», но вдруг обнаружил, что тот исчез. Так же внезапно, как появился, - такие уж, видимо, привычки были у этих самых ангелов-хранителей.

* * *
        - Давай! - приказал народный комиссар.
        - Есть!
        - Есть!
        - Есть! - прошло по цепочке сотрудников, пока не дошло до последнего, который наконец и крутанул ручку рубильника.
        Последовало «бабах!», но какое-то странное «бабах», совсем не такое ожидалось. Народный комиссар взял морской бинокль и посмотрел в сторону того дома на Первой Мещанской.
        Что за черт! Дом стоял целехонький. И квартира была на месте!
        Только из трубы на крыше сначала посыпались огни фейерверка, а вслед за этим оттуда выплыли четыре воздушных шарика. И когда народный комиссар внимательнее вгляделся в свой бинокль, то сумел рассмотреть четыре смеющиеся рожицы, нарисованные на этих шарах.
        Две рожи показывали языки, а рядом с двумя другими были намалеваны кукиши, - уж не лично ли ему, народному комиссару государственной безопасности?
        - Ну, сукины дети! - в сердцах только и сумел проговорить он.

* * *
        Васильцев, Катя, Ульяна и Викентий - а согласно документам уже совсем-совсем другие люди, с другой совсем внешностью, - сидели в купе поезда, готового к отбытию. Всю дорогу от дома молчали, и только сейчас Викентий нарушил тишину.
        - И как теперь дальше-то? - тоскливо вздохнул он.
        - Что-нибудь да будет, - осторожно протянул Васильцев, а Ульяна прильнула крепко к Викентию и сказала:
        - Нет, все-таки маленький ты еще у меня. Все тебе надо знать сразу! А жизнь - она штука долгая.
        - Ладно, потом разберемся, - уже очень по-взрослому отозвался сын палача.
        Сейчас ему было вполне довольно, что девушка вот так прижимается к нему и называет «миленьким».
        notes
        Примечания

1
        ГРУ - Главное разведывательное управление Генерального штаба Министерства обороны СССР. Лично Л. П. Берия не подчинялось.

2
        Рамзай - агентурный псевдоним советского разведчика Рихарда Зорге.

3
        См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».

4
        Товарным знаком (фр.).

5
        Стопами апостолов (лат.). В переносном смысле - медленно, шаг за шагом, преодолевая все преграды.

6
        Палка, камень, веревка, трава страдание (Stock, Stein, Strick, Gras, Grein - нем.) - символы Тайного Суда, средневековой организации, действовавшей с XIII в., а возможно, и ранее. Эти пять букв - SSSGG - наводили ужас на всех жителей Европы. (Из книги Charles William Heckethorn. Secret Societies of All Ages and C ountries).

7
        Поднадзорные - лица, приговоренные Тайным Судом к смертной казни за их злодеяния, но по решению того же Суда оставленные жить под надзором, т. е. до следующего преступления. Обычно они безропотно выполняли все требования членов Тайного Суда. - См. роман В. Сухачевского «Тайный Суд».

8
        Бокий Глеб Иванович - видный деятель ЧК/ОГПУ/НКВД, комиссар 3-го ранга, расстрелян в годы Большого террора. Известен еще и тем, что увлекался мистикой и всякого рода таинственными явлениями, надеясь направить их на службу карательным органам.

9
        См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».

10
        Г. Г. Ягода сменил В. Р. Менжинского на посту начальника ОГПУ.

11
        Размышления старика Вяземского основано на слухах, упорно ходивших по Москве. Факт отравления Менжинского - только его предположение.
        Н. К. Крупская умерла в день своего семидесятилетия; известно, что в тот день она получила из Кремля торт лично от Сталина. Вероятнее всего, впрочем, что умерла своей смертью, хотя у аналитика Вяземского на сей счет явно свое мнение.
        Выдающийся психиатр профессор В. М. Бехтерев, видимо, действительно был отравлен пирожным в театре, так как, накануне осмотрев И. В. Сталина, затем сказал одному из знакомых, что «нынче осматривал одного выдающегося параноика».

12
        Судоплатов П. А. (1907 -1996) - советский разведчик. С 1934 по 1940 г. главной задачей его отдела было устранение Л. Троцкого.

13
        См. в романе В. Сухачевского «Тайный Суд».

14
        РККА - Рабоче-крестьянская Красная армия.

15
        Контрреволюционная деятельность.

16
        Имеется в виду роман Гастона ле Ру «Убийство в закрытой комнате».

17
        Гильбертовы пространства - введенные в математику Д. Гилбертом бесконечномерные пространства, используемые в квантовой механике. В бытность свою математиком Юрий Васильцев занимался именно ими (см. первую книгу «Тайный Суд»).

18
        Автор считает это все-таки легендой, но в нескольких версиях ему ее доводилось слышать. Во всяком случае, она не менее достоверна, чем некоторые тогдашние события, имевшие место в реальности.

19
        Коба - дореволюционная партийная кличка И. В. Сталина во время его подпольной работы в Закавказье.

20
        В 1907 году Сталин руководил ограблением Тифлисского банка. Осуществлял нападение легендарный боевик Камо.

21
        По версии Ф. Искандера, до революции Сталин промышлял ограблением кораблей близ Батумского порта (см. «Сандро из Чегема»). Возможно, впрочем, что это одна из многочисленных легенд о прошлом вождя, но, как мы видим, даже иные наркомы в эти легенды верили.

22
        Это лишь мечты наркома. Рамзай - Рихард Зорге - был схвачен японской контрразведкой совсем при других обстоятельствах, без всякой помощи со стороны НКВД.

23
        Мы снова приветствуем вас в своих владениях (фр.).

24
        Положение обязывает (фр.).

25
        Но это выходит за всякие рамки! Мы так не договаривались! (укр.)

26
        Тем не менее это наше непременное условие (англ.).

27
        Король умер, да здравствует король!
        -??? Император умер, да здравствует император! (фр.).

28
        Ежов - нарком госбезопасности (1937 -1938 гг.), с именем которого связано страшное понятие «ежовщина». В ту пору было расстреляно около полутора миллионов человек. Ягода - его предшественник.