Сохранить .
Слепень Вадим Сухачевский
        Тайный суд #3
        Зловещий проект НКВД «Невидимка» по созданию из детей опытных супердиверсантов возобновлен. Однако теперь им занимается не советская спецслужба, а его бывший куратор, неуловимый гениальный злоумышленник по кличке Слепень, умело меняющий свою внешность. Московское отделение Тайного Суда вынуждено собраться вновь, чтобы покарать монстра. Планы секретной организации справедливости нарушает нападение на СССР гитлеровской Германии, но Тайный Суд готов преследовать суперзлодея и на оккупированных территориях, даже если он окажется штурмбаннфюрером СС…
        Вадим Сухачевский
        Слепень
        В. Сухачевский
        
        Вместо пролога
        ИЗ СТАТЬИ «ТАЙНЫЙ СУД»,
        ПОМЕЩЕННОЙ В ЯНВАРСКОМ НОМЕРЕ ЖУРНАЛА «ЗНАНИЕ» ЗА 1941 Г.
        …И вот, в ту глубоко феодальную пору, примерно в середине XVI века, в некоторых германских княжествах возникает организация под названием «Тайный Суд». Подчеркнем, что речь идет о временах, когда самого понятия о честном суде и о справедливости в обществе фактически не существовало, все держалось на так называемом «феодальном праве» (т. е. на праве феодалов творить над представителями трудовых классов любой произвол), и только этот самый Тайный Суд давал простым людям хоть какую-то возможность добиться возмездия.
        Эти темные люди еще не осознавали, что только революционный подъем народных масс может принести им истинную свободу и справедливость, как это сказано в бессмертном учении К. Маркса и Ф. Энгельса, углубленном гениальными работами В. И. Ленина и И. В. Сталина, ибо только революция…
        Конец этого абзаца, как и последующие два, Лаврентий Павлович Берия, читавший эти строки, пропустил, поскольку не любил пустословия. Да и многое из написанного тут он уже знал, поэтому дальше стал выхватывать из журнальной статьи лишь отдельные куски.
        …Звание члена Тайного Суда, так же, как и звание палача этого суда, было наследуемым и переходило исключительно от отца к сыну…
        …Как правило, выносился смертный приговор, обозначенный одним из пяти слов: «Stock» («палка»), «Stein» («камень»), «Strick» («веревка»), «Gras» («трава»), «Grein» («страдание»), поэтому символом Тайного Суда были пять букв - SSSGG, - наводившие ужас на каждого, кто попадал в его сети…
        …и этого барона, приговоренного Тайным Судом, на другое утро нашли прибитым деревянным колом к земле, так как приговор гласил: «ПАЛКА»…
        …там и обнаружили садиста-виконта с размозженной КАМНЕМголовой…
        …Однако вскоре маркиза нашли. Он был повешен, ибо в приговоре значилось: «ВЕРЕВКА»…
        …и там, в пещере, этот польский магнат был вынужден питаться одной ТРАВОЙ, пока не скончался от голода…
        Взгляд народного комиссара скользнул к последнему абзацу, в котором говорилось:
        …но с ростом самосознания масс, с началом революционного подъема, когда угнетенные классы поняли, что их судьба в их собственных руках, Тайный Суд, разумеется, прекратил свое существование…
        Дальше, как положено, полдюжины цитат из классиков, и наконец подпись: профессор С. Мудровой.
        «Ох, перемудрил ты, С. Мудровой, - подумал нарком, бросая журнал в корзину для ненужных бумаг. - Прекратил свое существование! Как же!..»
        Он вспомнил про двоих новопреставленных из собственного ведомства. Оба засранцы преизрядные, ничуть не было их жаль, любопытно лишь то, как эти недоноски преставились. Одному, понимаешь, кто-то вбил в глотку здоровенный камень, второму воткнули деревянный кол в брюхо. Очень было похоже на проделки этого самого Тайного Суда, от которого ему, наркому, так и не удалось очистить социалистическую родину.
        Да, спаслись тогда каким-то чудом и Васильцев, кочегар-математик, и краля его, Катька эта, английская шпионка миссис Сазерленд (в девичестве Изольская), и палачонок этот, Викентий. С ними еще один из уцелевших «невидимок» был. Как издевательски лихо обвели тогда его, наркома, вокруг пальца![1 - Об этих событиях читатель может узнать из романа В. Сухачевского «Сын палача».]
        Сгинули, растворились на необъятных просторах родины, теперь ищи-свищи.
        Впрочем, и разыскивать их нарком, по правде говоря, не пытался - было опасение, что накроет их какой-нибудь слишком рьяный особист, выколотит из них всю правду-матку и выплывет на свет божий то, чему выплывать никак, ну никак не следовало! Неужто осмелились снова вернуться в Москву и продолжили заниматься этой своей судебной говнистикой?..
        Ну да ладно, скоро это будет уже не его забота, пускай теперь Севка Меркулов расхлебывает.[2 - В феврале 1941 г. НКВД было разделено на два наркомата - внутренних дел и государственной безопасности. НКГБ возглавил Всеволод Меркулов, а Л. П. Берия был назначен заместителем председателя Совнаркома, курирующим и оба эти ведомства, и еще целый ряд других.] А уж он сам, Лаврентий Павлович, как куратор направит его, Севку, в нужное русло - в такое, что в жизни он ни до чего опасного не докопается.
        Вот только статья этого С. Мудрового некстати, ох как некстати! Была даже мысль сиюминутная - немедля обратить долбаного профессора в лагерную пыль, нарком даже руку потянул к телефонной трубке. Однако, покуда рука была в движении, пришла новая мысль - что негоже ему, уже без пяти минут заму председателя Совнаркома, заниматься такой человеческой мелкотой, как этот профессор кислых щей. И вообще, при воспоминании о скором, уже решенном назначении настроение у него стало благостным, отчего он убрал руку и подумал почему-то словами, когда-то слышанными от Микитки Хрущева: «Нехай живэ».
        Старшего майора госбезопасности Н. Н. Николаева (это звание он получил на днях) статья о Тайном Суде, напротив, вполне удовлетворила. Пускай себе нарком думает, что Тайный Суд все еще существует, это в некоторой мере прикрывало ту небольшую группу, которую он собрал. Целью этой группы было очистить «органы» от всякой нечисти, расплодившейся там в последние годы.[3 - О майоре Н. Н. Николаеве и его группе см. в книгах «Тайный Суд» и «Сын палача».]
        Взять того же майора Жереброва: уж совсем с рельсов сошел! Награбил антиквариата у подследственных на целый музей, ради этого, собственно, и отправлял людей в лагеря или «к стенке». Вполне заслуживал того, что получил, - камня в глотку. И садист-насильник, капитан госбезопасности Цирик, тоже заслужил, чтобы ему засадили осиновый кол в жирное брюхо. Без этих двоих хоть и не намного, но все же легче стало дышать.
        Отложив журнал, старший майор Н. Н. Николаев задумался о тех четверых, которых не столь давно спас - о Васильцеве, о Кате, о сыне палача Викентии и об этой девочке с изломанной судьбой, не то Ульяне, не то Полине, сотворенной, как гомункулус, в бесчеловечном проекте «Невидимка».
        Он один знал, где они сейчас затаились, но давно уже не имел о них никаких вестей. Неужели так и доживут свой век в тиши?..
        Слабо верилось - не те это были люди. Старший майор Н. Н. Николаев почти не сомневался, что пройдет совсем не много времени - и они еще проявят себя.
        Слушая доклад лейтенанта Монина из угро, начальник N-ской областной милиции полковник Ничипоренко все более хмурился, поскольку докладывал лейтенант именно о той четверке, поселившейся на окраине их города, в Нахаловке, в самом бандитском районе. Вот это-то и заботило молодого сыскаря: что там делать приличным с виду людям, школьному учителю с женой и с двумя великовозрастными детьми, парнем и девкой? Может, маскируются, а на самом деле какие-нибудь скупщики краденого или еще какие фармазоны? Надо бы к ним приглядеться, взять под наблюдение.
        Что четверка эта непростая, полковник Ничипоренко и так знал, а хмурился он вот отчего. Едва они там, в Нахаловке, обосновались, как явился к нему из Москвы, с самой что ни есть Лубянки, большой начальник, старший майор госбезопасности Николаев и распорядился, чтобы четверку эту здешняя милиция ни под каким видом не трогала, а в награду обещал ему, Ничипоренко, со временем перевод на хорошую должность в столицу нашей родины. Полковник было спросил - может, им какая помощь нужна, район-то уж больно неспокойный, на что старший майор только усмехнулся:
        - Ничего, эти как-нибудь сами за себя постоят. Вся твоя помощь, полковник, в том, чтоб для твоих сыскарей их личностей как бы не существовало. Хорошо меня понял?
        Какие уж тут непонятки? Видать, птицы высокого полета, небось какие-нибудь «внедренные», хотя, в общем, не его областного ума это дело, когда сама Лубянка приказывает.
        - Так точно, все понял, товарищ старший майор государственной безопасности!
        И вот н? тебе - этот не в меру прыткий лейтенант!..
        Дослушав его, полковник Ничипоренко спросил:
        - А что, Нахаловка - это разве твоя земля?
        - Никак нет, товарищ полковник, это я в свободное от службы время.
        - Гляжу, времени свободного у тебя больно много.
        - Виноват…
        - Ладно, ладно. За бдительность благодарю, но дальше занимайся своими делами.
        - Есть!
        - Без тебя найдется кому этих четверых на заметку взять… А ты, Монин, вот что… Ты, я помню, в Минск хотел перевестись?
        - Так точно, там у жены родня живет.
        - Вот и лады, нынче же похлопочу о твоем переводе.
        - Спасибо, товарищ полковник, уж не знаю как вас и благодарить.
        - Ну-ну! Чего ж не пособить, когда хорошо служишь. В общем, готовься передавать дела. - «А то больно уж у тебя, друг ситный, шило в заднице».
        И был еще один человек, который давно уже приглядывался к этой четверке, с прошлой весны поселившейся в N-ской Нахаловке. Когда впервые увидел издали эту девку на городском базаре, подумал: «Неужели?! Не может быть!» Лишь спустя несколько дней, дождавшись, когда она снова пойдет на базар, получше разглядел ее из окна в бинокль и понял: да, она! Теперь не оставалось никаких сомнений.
        Как уцелела?.. Насколько ему до сих пор было известно, из тех, кто участвовал в проекте «Невидимка», в живых не осталось никого…
        Впрочем, он-то сам остался, хотя с тех пор, как умно обставил свою «смерть», давно уже не числился в живых. Думал, что из «невидимок» он - единственный такой.
        Теперь выходило, что, может, и нет, не единственный, и с этим надо было что-то решать.
        Часть первая
        Нахаловка - Берн - Варшава
        Глава 1
        Привет от Червленого. Настоящее дело
        До поры до времени их жизнь в N-ской Нахаловке была вполне спокойной. Известно было, что район это бандитский, но покуда настоящие урки их не трогали, видно, пока приглядывались. Если кто и доставлял мелкие хлопоты - так это всякая местная шантрапа, а вот опытному человеку сразу было видно, что, несмотря на внушительную внешность, этим ребяткам до настоящих урок - как ефрейтору до генералиссимуса. А по мелочам бывало, конечно, всякое.
        Раз какой-то здешний амбал попытался Полину прижать. Это ее, «невидимку»!.. Хорошо, неотложка вовремя подоспела, а то лежать бы ему в морге с номерком на ноге.
        Еще три здоровенных паренька попробовали вечером взять Юрия на гоп-стоп. И хоть он, Юрий, по выучке сильно уступал Полине, но те пареньки тоже, должно быть, надолго потеряли охоту к подобным подвигам.
        У Кати как-то раз некий тип попытался кошелку вырвать из рук, когда она шла из магазина. Интересно, успел он, прежде чем свалиться в бессознанке, понять, кто это ему сапожком в лоб с такой силой заехал?
        Ну и на Викентия однажды напали впятером, так потом трое из них месяц в больнице оклёмывались, а другие двое ходили с загипсованными руками.
        Правда он, Васильцев, понимал, что просто так, ничем, дело не кончится. Он читал это во взглядах настоящих урок, истинных хозяев Нахаловки, знал, что встреча с ними тоже неминуема, но это его не сильно заботило, не сомневался - и от них отобьются.
        А пока, после тех не бог весть каких приключений, их жизнь в Нахаловке стала вовсе спокойной и размеренной. Сам Юрий преподавал математику в местном железнодорожном техникуме, Катя вела хозяйство, Полина (она так и оставила за собой имя погибшей подруги, тоже «невидимки») служила секретарем-машинисткой в райотделе милиции, Викентий работал в механической мастерской.
        Но если Катю и его, Юрия, после всего пережитого такая жизнь вполне устраивала, то Викентия и Полину жизнь без подвигов явно тяготила. Едва не сразу после того, как они тут поселились, Викентий насел на Васильцева: мол, два судьи есть? Есть! Васильцев и Катя! Палач тоже имеется, вполне законный, по праву происхождения, как и положено по уставу Тайного Суда, ведь он, Викентий, приходится хотя и приемным, но сыном покойному палачу, тоже Викентию, о чем и документ имеется. Так чего же, спрашивается, они тут сидят и мышей ни шиша не ловят?!
        Юрий не стал разъяснять ему ситуацию так, как сам ее понимал: что пора распрощаться с этой опасной игрой, в которой не только караются преступники, но и сами судьи нравственно разрушаются. Он чувствовал, что Викентий, еще по сути остававшийся мальчишкой, едва ли его поймет, потому решил ограничиться формальной стороной дела. Чтобы Тайный Суд не превратился в судилище, в нем непременно должно быть три судьи, так уж заведено. Полина не в счет, поскольку судьями становятся исключительно по праву происхождения. Возразить Викентию было нечего - к уставу Тайного Суда он относился с пиететом, который привил ему покойный приемный отец. Вот тогда-то он и приуныл.
        Была, впрочем, и еще одна причина для его уныния. Стенки в их хибаре были тонкие, фанерные, и однажды Юрий ненароком услышал разговор Викентия с Полиной.
        - …Не надо! - говорила Полина. - Прошу тебя - больше никогда!
        - Но почему?! У нас же с тобой там, в Москве, было уже…
        - Да, было… Но тогда я еще «невидимкой» была, так что, можно сказать, это была и не я.
        - А сейчас ты что же… меня… совсем?..
        - Да нет, я люблю, люблю тебя, глупенький! Сейчас-то и люблю по-настоящему! Но только совсем не так, как ты хочешь. А как ты хочешь - так нельзя…
        - Когда любят, то все можно…
        - Да, обычно так… А со мной - иначе…
        - Ты что, больная?
        - Можно сказать, что и так. Только это не такая болезнь, как ты думаешь, она - в душе. Того, кто это со мной делает, я могу навсегда возненавидеть. Ты же не хочешь, чтобы я возненавидела тебя?
        - А откуда это у тебя так?
        - Все оттуда, из школы «невидимок»… Не хотела тебе рассказывать, но, видно, придется… Нас, «невидимок»-девочек, с детского возраста чуть ли не каждый день страшно насиловали…
        - Недопашный и Палисадников?
        - Да, в том числе и они… Ты знаешь, этих двух гнид я сама раздавила… Еще был такой Слепень…
        - Фамилия такая?
        - Нет, фамилия у него была Слепченко, старший лейтенант госбезопасности, но все называли его Слепень. Самый страшный из троих. Тоже, говорят, сдох; жаль, не от моей руки… Этот Слепень, бывало, потом спрашивал: «Что, детка, сильно ненавидишь меня?» Я однажды не выдержала и сказала, мол, да, сильно! А он мне: «Вот и правильно, детка. Для того все и делается. Ты должна ненавидеть каждого, с кем спишь, так оно полезно для дела, а то потом, глядишь, убить его будет жалко». И вот с тех пор… Я не могу с тобой, не могу, ты должен понять!
        Бедная девочка! Да и Викентия ему, Васильцеву, было жаль. Влюбился, видно, по-настоящему - и вот же беда какая!..
        - А иногда мне кажется, - добавила она, - что этот Слепень жив - уж больно ловок был, чтобы дать себя вот так вот запросто грохнуть.
        - Попадись он мне… - проговорил Викентий. - Уж от меня бы не ушел.
        На это она сказала:
        - От меня бы тоже не ушел… Только так было бы слишком просто для этого гада. Его надо судить. Для таких вот и существует Тайный Суд.
        - Палка - камень - веревка… - машинально проговорил Викентий.
        - Вот-вот, это самое.
        Юрий подумал, что ради этого Слепня, в самом деле, можно было бы сделать исключение.
        Викентий вздохнул:
        - Да, хорошо бы… Только Тайного Суда теперь нет… - и вкратце объяснил ей, почему, согласно уставу, именно так обстоят дела.
        - Понятно… - произнесла Полина. - Нет, говоришь, Суда?.. - И решительно объявила: - Нет - значит, будет!
        Что она имела в виду, стало ясно уже на другой день. Было воскресенье, когда все в сборе, и за обедом Полина спросила у Кати словно бы невзначай:
        - Кем я вам теперь прихожусь - вам и Юрию Андреевичу?
        - По паспорту? Дочерью, сама же знаешь, зачем спрашиваешь?
        - Да, знаю, просто хочу, чтобы вы подтвердили.
        - Ну, подтвердила. Дальше что?
        - А дальше то, - торжественно провозгласила Полина, - что Тайный Суд теперь существует! Ведь это значит, что я - по праву происхождения! Теперь есть трое судей и есть палач! - Она кивнула в сторону Викентия. - Есть все, что нужно, ведь правда, дядя Юрочка?
        Юрий хотел было ответить, что липовый паспорт, полученный от Николаева, это еще не пропуск в Тайный Суд, по уставу необходимо родство по крови… Говорить этого, однако, не стал - тогда получалось бы, что и Викентий никакой не палач, поскольку является приемышем, но лишний раз напоминать об этом парню было выше Юриных сил. Да и вокруг происходило столько всяческих гнусностей, что он и сам иногда жалел в глубине души о прекращении существования Тайного Суда. Поэтому, чуть поколебавшись, наконец сказал:
        - Ладно, черт с вами, существует так существует.
        - Ой, дядя Юрочка!.. - Полина поцеловала его в щеку, ну совсем, совсем дитя.
        И Викентий просветлел наконец - хоть одной из двух его печалей становилось меньше.
        - Но только, - строго добавил Юрий, - по пустяковым делам Тайный Суд не будет заседать. Исключительно по настоящим делам, поняли меня, по настоящим!
        Полина воскликнула:
        - Ну конечно, дядя Юрочка, только по настоящим! Вот как раз одно настоящее! Я у себя там, в отделении милиции, сводки переписала по уголовному розыску. Там, в сумочке у меня… Сейчас…
        Она ринулась в свою комнату, но добежать не успела. Входная дверь распахнулась, и трое дюжих молодцев переступили порог. По этим сапогам в гармошку, по этим холодным, глубоко посаженным глазам, по лицам, бурым от чифиря и колючих морозов Дальнего Севера, Юрий сразу понял, что по их душу нагрянули урки самые что ни есть всамделишные. Что ж, когда-нибудь здесь, в Нахаловке, это непременно должно было случиться. Один из них, с лицом, похожим на побуревший череп, без всякого «здрасьте» спросил с порога:
        - Которой масти будете?
        - Стучаться надо, - сказал ему Юрий, а Полина прибавила:
        - И здороваться, между прочим. А насчет масти… Малость перепутали вы, граждане, масть - она бывает у лошадей да у собак.
        Эти их слова были оставлены без внимания. Другой урка, кривой на один глаз, сказал:
        - Мы от Червленого. - Червленый был воровским королем Нахаловки. - Сперва думали, вы фраерской масти - так Червленый разрешил: пускай живут. А вы вон рыжье да брюлики толкаете почем зря.
        - А с честн?м народом не делитесь, - просипел третий, с носом, провалившимся от застарелого сифилиса. - Не дело это, Червленый так на своей земле не дозволял.
        Да, это была серьезная оплошность, Юрий еще неделю назад, когда Катя продала перстенек с бриллиантами, предвидел, что добром это не кончится. Решено же было, что станут жить исключительно на зарплату, ничем не выделяясь, да уж больно хотелось Кате купить ему новый костюм ко дню рождения, а денег хватало только на еду, вот перстенек-то и торганула.
        - Значит, так, - подытожил Череп. - Половину рыжья и брюликов - Червленому, и тогда живите, чего ж.
        - И за какие это за такие красивые глаза брюлики ему отдавать? - невинно спросила Поля.
        Урки переглянулись.
        - Б?рзая, - сказал кривой. - Язычок, что ль, малость укоротить?
        - Укороти, Сявочка, укороти, - в общем даже ласково разрешил Череп, бывший у них, видимо, за старшего.
        Кривой Сява достал нож и, поигрывая им, двинулся на Полину…
        Происшедшее вслед за тем он едва ли понял, так же, как и оба его сотоварища. Такого прыжка даже Васильцев, хорошо знавший, на что способна девушка, от нее не ожидал, а для урок она просто на миг исчезла. В действительности, легкая как перышко, она просто подпрыгнула выше Сявиной головы и сверху саданула его каблучком по темени. Тот рухнул как подкошенный, а Полина опустилась рядом с его распластавшимся на полу телом. Для двух оставшихся урок это выглядело, должно быть, так: она исчезла, потом материализовалась, а кривой Сява просто так, сам по себе, шмякнулся на пол.
        - Нечистая… - пробормотал безносый, пятясь назад.
        Череп опомнился первым и с завидным проворством выхватил из кармана наган.
        Тут же, однако, и уронил, взвыв. Это Викентий стремительно метнул в него столовый нож, попавший урке в запястье. Тот, подвывая, пытался его вытащить, но у него никак не получалось, нож прочно засел между косточками. Так и оставшись с ножом в запястье, он крикнул безносому: - Мочи их, Валет! Шмаляй!
        Безносый и рад бы шмалять, наган у него был на изготовку, - но в кого, в кого шмалять?! Поля и Викентий, приближаясь к нему, то и дело быстро менялись местами, так что казалось, будто это один человек то и дело раздваивается, - в какую же половинку дуло-то направлять? На Катю и Юрия, продолжавших спокойно сидеть за столом, он не обращал внимания, не видя в них никакой опасности.
        В том-то и была его ошибка. Катя вдруг резко вскинула ногу и ловко угодила мыском туфельки в его трухлявый нос. Валет выронил наган, завизжал по-поросячьи и выкатился из комнаты на двор.
        Между тем кривой Сява уже пришел в себя, даже сумел встать на четвереньки, но, видя, что тут творится, подняться в полный рост не отважился. Так на четвереньках и выполз наружу. Никто ему не препятствовал.
        Решительная победа была одержана менее, чем за минуту, но Юрий знал, что тем дело не кончится, - едва ли Червленый после этой неудачи навсегда оставит задуманное.
        Все снова расселись за столом. Мирная советская семья. Видел бы их кто, кроме Юрия и тех урок, минуту-другую назад!
        Катя сказала:
        - Прости, Юрочка, я действительно страшную глупость сделала, когда колечко продала. Очень уж костюм был хороший, а то твой старый совсем уже износился… Как думаешь, они еще вернутся?
        - Думаю - обязательно, - вздохнул он. Но такой виноватый был у Кати вид, что он поспешил добавить: - Ладно, чего уж там, они бы все равно когда-нибудь пришли. Ничего, отобьемся, как думаете?
        - Отобьемся!
        - Уж как-нибудь! - хором заверили его Полина и Викентий.
        Чтобы Катя перестала страдать от своей оплошности, он перевел разговор на другую тему:
        - Так ты, Поля, говоришь - дело какое-то раскопала?
        - Ага, дядя Юрочка! Настоящее! - отозвалась она радостно. С этими словами выпорхнула из-за стола, миг спустя принесла из своей комнаты сумочку, вынула из нее листок бумаги и протянула ему: - Вот! Я все слово в слово переписала из разных сводок.
        Юрий прочитал. Речь там шла явно о серийном убийце. Дело вполне привычное для Тайного Суда, ибо такого рода дела советская милиция за версту обходила, оставляя только в сводках, да и те порой куда-нибудь прятала - ведь, как известно, в стране победившего социализма нет почвы для такого рода преступлений. Поэтому объединять все случаи в одно дело никто и не думал, а просто упоминали как эпизоды в разных сводках, списывая на обычную «бытовуху», для которой на родине победившего социализма хоть какой-то клочок почвы все еще, видимо, оставался.
        Но дело было, безусловно, одно и то же. Едва ли не каждую неделю в окрестностях города N-ска кто-то по вечерам нападал на девушек, подвергал их насилию, а потом предавал мучительной смерти, долго кромсая ножом. Медицинские подробности вызывали отвращение.
        Юрий не стал их повторять, просто пересказал всем суть дела.
        - Мерзость какая! - произнесла Катя.
        - Судить гада, - проговорил Викентий и вопросительно посмотрел на Юрия.
        - Да, - наконец согласился тот, - этим делом, пожалуй, можно заняться.
        - Я же говорила - настоящее! - возликовала Полина.
        - Я его возьму, - заверил всех Викентий.
        - Нет, это я его возьму! - воскликнула Полина. - Это же я нашла! И потом, у меня план есть! И потом…
        - А брать все равно должен я, - перебил ее Викентий. - Брать преступника - это дело палача.
        Они еще долго препирались: «Я!» - «Нет, я!» - «Нет, я!» Ну дети, дети! Наконец Юрию это надоело.
        - В общем, так, - сказал он. - Брать его будете вместе.
        - Я и одна справлюсь, - проговорила Полина несколько обиженно.
        - А я, что ли, не справлюсь? - пробурчал Викентий.
        Конечно, справился бы и каждый из них поодиночке, он, Юрий, назначил обоих только для того, чтобы ни у кого не было обиды. Поэтому он твердо сказал:
        - Брать будете вдвоем, таково мое решение. Вопросы есть?
        Вопросов не было. Посопели немного носами, но нарушать субординацию не осмелились.
        - Ты говорила, у тебя имеется какой-то план? - спросил Юрий у Полины.
        Она сразу обрадовалась:
        - Да, есть! - Вытащила из сумочки карту и развернула ее на столе.
        Карта с нанесенными на нее окрестностями N-ска была настоящая, топографическая, предмет особой секретности здесь, в Советском Союзе. Хотя иностранных шпионов здесь отлавливали миллионами, - для них, в отличие от маньяков, места в стане победившего социализма почему-то вполне даже хватало, - но считалось, что множество их еще гуляет на свободе, и эти, пока еще не отловленные, в первую очередь охотятся за такими вот картами… - Карту ты где взяла? - строго спросил он.
        - Да там же, в милиции.
        - А если попадешься?.. Ох, связался я с детворой!
        - Да не переживайте вы, дядя Юрочка, я - по-незаметному. Потом я ее назад тихонько положу.
        - А если нынче же хватятся?
        - Да не хватятся! Они этих карт и читать-то не умеют, у всех по три класса образования, как у наркома Ежова. Лежат, пылятся, никому не нужны.
        Юрий махнул рукой:
        - Ладно… Так что за план?
        - Вот! Я тут кружочками обвела все места, где он делал это. Смотрите, все кружочки почти на одинаковом расстоянии от рабочего поселка. Мы его «на живца» возьмем. Я буду по вечерам вокруг этого поселка бродить; рано или поздно он обязательно клюнет! Тут-то я его…
        - Мы его, - встрял Викентий.
        - Ну ладно, мы, мы!.. Тут-то МЫ его и возьмем!
        Что ж, надо отдать должное, план был вполне реалистический. И Юрий наконец дал добро.
        Теперь каждый вечер повторялось одно и то же. После работы Полина красила губы Катиной губной помадой, надевала Катину каракулевую шубку, чтобы злодей клюнул уж наверняка (все жертвы маньяка были хорошо одеты и с накрашенными губами), после чего уходила из дому. Через пару минут следом за ней выбегал Викентий, и оба они отсутствовали до полуночи. Но в течение двух недель возвращались ни с чем, усталые и злые. Только на третью неделю клюнуло…
        Полина вбежала радостная:
        - Дядя Юрочка, тетя Катенька, мы поймали его!
        Следом вошел Викентий, волоком таща здоровенный мешок. В мешке что-то шевелилось и жалобно попискивало.
        - Принимайте подарочек! - с этими словами Викентий вывалил из мешка тщедушного человечка со связанными руками и кляпом во рту.
        Юрий спросил:
        - Уверены, что это он?
        - А то! - Полина вытащила у него изо рта кляп, который в расправленном виде оказался шелковым шарфом. - Вот этим шарфиком меня и душил.
        - Хорошо, я вовремя подоспел, - вставил Викентий.
        - Ага, а то бы я сама не справилась, - усмехнулась Полина и прикрикнула на пленника: - Стоять надо, когда люди с тобой разговаривают!
        - Вставай, гад! - приказал Викентий и поднял его за шиворот.
        Теперь человечек стоял, поросячьи глазки его затравленно бегали по сторонам.
        - «Девушка, позвольте вас проводить, а то места тут неспокойные», - передразнивая его, прокудахтала Полина. - А ножичком вот этим хотел меня потом раскромсать? - Она помахала в воздухе большим кухонным ножом. - И других девушек им же кромсал? Признавайся, гнида!
        - Подожди, Поленька, - остановила ее Катя, - надо же все по порядку.
        - Да, да, - подтвердил Юрий и мягким голосом обратился к пленнику: - Так вот, любезный, хотелось бы сперва знать, кто вы такой и что вас подвигло на подобные деяния.
        Он нарочно взял этот интеллигентный тон: при подобном обращении такие типы сразу наглеют и много болтают. Некую роль тут должны были сыграть и его очки: при виде очкариков типы почему-то в особенности распоясываются. И он не ошибся.
        Человечек вскричал:
        - Права не имеете! Кто вы такие, чтобы вот так вот с людьми?! Я требую, чтобы меня развязали.
        Юрий закивал согласно:
        - Конечно, милейший, развяжем, со временем развяжем непременно. Однако вы пока не ответили на мой вопрос. Для начала - на первый: кто вы?
        - Чурилло Василий Афанасьевич. Между прочим, депутат районного совета. - В его осанке появилась некоторая горделивость. - И поэтому я требую…
        Так же мягко Юрий его перебил:
        - Потом, потом. Требования - это потом. Покуда же, Василий Афанасьевич, ответьте на второй вопрос: что вас толкнуло на все эти подвиги?
        Человечка понесло. Он заговорил торопливо:
        - Я очищал мир! Да! Очищал! От таких вот напомаженных краль! Не место им на нашей советской родине!
        - Можно я ему вмажу? - тихо спросил Викентий.
        - Ни в коем случае, - так же тихо ответил Юрий. - Послушаем-ка, послушаем…
        Пленник явно услышал его слова и, кажется, воспринял их как одобрение. Голос его наполнился правотой.
        - Я всегда очищал мир от тех, кому не место в нем! От врагов народа, от беглых раскулаченных! У меня грамота есть от НКВД! Я член ВКП(б), между прочим! И судить меня может только наш справедливый советский суд!
        - Будет тебе суд, - пообещала ему Полина. - Не совсем, правда, советский, но уж точно - справедливый.
        Тот взвизгнул:
        - Я прошу оградить меня от этой дамочки! Она еще ответит за нанесение побоев депутату райсовета!..
        Что-то еще визжал - снова о заслугах своих, о грамотах, об очищении мира. Юрий, не особо вслушиваясь, думал о другом: да, решение о реанимации Тайного Суда было правильным. Ну схватила бы когда-нибудь наша доблестная милиция этого подонка (что тоже еще вилами по воде писано), ну дал бы ему наш советский суд, учитывая все его грамоты и билет члена ВКП(б), лет пять, не шпион же, не враг народа. А таким, как он… Вот уж кому воистину не место…
        Визг его уже порядком надоел, и Юрий совсем уже другим тоном приказал Викентию:
        - Заткни его.
        Викентий быстро затолкал пленнику в рот кляп все из того же шарфа. Теперь депутат мог только вращать глазами, которые опять наполнялись ужасом.
        Юрий сказал Викентию:
        - Обустрой там, в подвале, все для заседания. Как управишься, так и начнем.
        Заседание началось около полуночи. Викентий все обустроил как положено - возвышение для судей, перед ним - стул для обвиняемого, сбоку - место для палача. Когда Юрий, Катя и Полина спустились в подвал, трясущийся член ВКП(б) уже сидел, привязанный к своему стулу, а Викентий встречал их в красном палаческом колпаке. Катя вынуждена была смириться с тем, что на изготовление этого колпака ушла красная скатерть из гостиной: Викентий все-таки сумел настоять на том, что без колпака никак нельзя, без колпака это будет не заседание, а черт-те что. Ладно, чем бы дитя ни тешилось…
        После того, как судьи расселись, Викентий вытащил изо рта подсудимого кляп, и тот сразу же запустил свою заезженную пластинку про спасение родины от всяческих элементов. Судьи слушали молча, палач сидел на своем месте, неподвижный как изваяние, и в эти минуты удивительно был похож на своего покойного приемного отца, тоже палача Тайного Суда и тоже Викентия.
        Когда подсудимый иссяк, судьи переглянулись и лишь молча кивнули друг другу. Да, случай был бесспорный.
        Юрий встал и произнес:
        - Подсудимый Чурилло, решением Тайного Суда вы приговариваетесь к смертной казни.
        - Нет! Вы не имеете пра… - завизжал было тот, но Викентий уже затыкал ему рот кляпом. Затем приподнял свой колпак и вопросительно посмотрел на судей, ожидая положенного в заключение слова.
        - «Палка»?.. - спросила Полина у Кати и Юрия. - Или «веревка»?.. Нет, лучше «камень», правильно?..
        Катя поморщилась:
        - Ах, оставь ты этот детский сад. Лично мне надоели эти игры в Средневековье.
        Васильцев был с ней согласен. Ну их к шутам, эти дурацкие традиции!
        - Просто отведи его куда-нибудь подальше да и пристрели, - сказал он Викентию. - Можешь не закапывать - спишут на нахаловских урок.
        Полина приняла такое решение вполне спокойно, а вот Викентий смотрел на него укоризненно, с явным недовольством. Возражать, впрочем, не решился. Вздохнув, снова напялил свой колпак и потащил трясущегося приговоренного из подвала наверх. Когда судьи тоже поднялись, ни Викентия, ни его жертвы в доме уже не было.
        Минут через десять откуда-то издали донесся чуть слышный звук выстрела.
        А на другой день Полина вернулась с работы какая-то немного не в себе, сразу было видно - случилось что-то. На все расспросы Кати и Юрия она поначалу только отмахивалась, но, когда они проявили настойчивость, сдалась все-таки.
        - Наверно, мне просто показалось… Показалось, что я увидела издали одного человека… Но нет, померещилось, конечно! Наверняка он давно уже сдох!..
        На вопрос, что за человек такой, нехотя ответила:
        - Какая вам разница? Ну, допустим, Слепченко его фамилия… Нет, ошиблась, похоже - лицо совсем другое… Разве только походка…
        Юрий не нашел сил признаться, что уже слышал эту фамилию, иначе заодно пришлось бы признаться, что он когда-то подслушал их с Викентием разговор. Да, да, тот самый Слепченко, Слепень, ее мучитель! Могла, впрочем, и обознаться, а привиделся он ей из-за того, что она слишком часто вспоминала о нем.
        - Но к вам это не имеет никакого отношения, - добавила Полина и ушла в свою комнату.
        Тут она ошибалась. Это очень даже имело к ним отношение. Да какое!..
        Но только без заглядывания в будущее иди-ка это знай.
        Глава 2
        Сов. секретно
        ИЗ СОВ. СЕКРЕТНОГО ДОСЬЕ
        Слепченко Сергей Савельевич, 1903 г. рождения, русский, из рабочих. Служба в органах ОГПУ/НКВД с 1932 по 1939 г., член ВКП(б) с 1933 г.
        С юности проявил недюжинные способности ко всякого вида единоборствам, за демонстрацию которых в 1933 г. был награжден грамотой председателя ОГПУ, а в 1935 г. - наркома НКВД.
        Также проявил большие оперативные способности.
        В 1936 г. был направлен для участия в сов. секретном проекте «Невидимка» на должность наставника, где зарекомендовал себя с самой лучшей стороны: все его подопечные сдали выпускной экзамен с оценкой «отлично».
        Обладает феноменальной памятью и способностью к иностранным языкам.
        В 1939 г. был представлен к ордену Красного Знамени, который, однако, не успел получить в связи с гибелью.
        Последнее звание - старший лейтенант государственной безопасности.
        Погиб 8 декабря 1939 г. при невыясненных обстоятельствах. Тело не найдено.
        Посмертно внесен в «Красную книгу» НКВД СССР.
        - А фотка, фотка-то этого Слепченко где? - спросил хозяин нового Наркомата государственной безопасности Всеволод Николаевич Меркулов. - Вот здесь же наверняка когда-то была, видно, что выдрал кто-то.
        - Не могу знать, - отрапортовал дежурный адъютант. - Должно быть, удалена ввиду особой секретности.
        - Какая еще особая секретность, если папка и так из особо секретного архива? От кого секретили, от меня, что ли?
        - Не могу знать.
        - А по проекту «Невидимка» какие-нибудь сведения есть?
        - Никак нет, все документы из особого архива изъяты.
        - Акт об изъятии имеется?
        - Никак нет.
        - Гм…
        «Позвонить, что ли, Лаврентию Павловичу, спросить?..» - задумался нарком. Однако сразу понял, что звонить никак не следует - высоко взошел Лаврентий Павлович, много у него сейчас новых забот, осерчать может. Да и что он сам тогда за нарком, если с первых минут по всякому пустяку сразу папочке названивает? Минуту-другую народный комиссар озабоченно сопел.
        Причиной его нынешней озабоченности послужило коротенькое анонимное письмо, направленное ему лично. Там говорилось, что старшего лейтенанта государственной безопасности Слепченко, работавшего на сов. секретном проекте «Невидимка» и с 1939 года считавшегося погибшим, на днях видели в областном городе N-ске. Установить анонима, понятно, не удалось.
        - Что хоть за проект этот - «Невидимка»? - спросил нарком. - В чем его суть?
        - В точности не могу знать, товарищ народный комиссар, но что-то там с детишками было связано. Вроде бы отбирали детишек и готовили из них опытнейших диверсантов, но это в основном только слухи. А проект был в конце концов два года назад закрыт.
        - Кем закрыт?
        - Лично Лаврентием Павловичем.
        - Гм… - «Сейчас бы ему позвонил - вот уж получил бы по рогам!» - А кто-нибудь из детишек этих уцелел?
        - Никак нет, все вроде бы в расходе.
        - А кто курировал?
        - Старший майор Недопашный и комиссар госбезопасности третьего ранга Палисадников.
        - Эти хоть живы?
        - Старший майор Недопашный погиб - загрызен собственным псом. А комиссар Палисадников хоть и жив, но покинул службу в связи с внезапно постигшей его слепотой.[4 - Об этих событиях см. в книге «Сын палача».]
        - Ну, слепой - не мертвый. Доставить ко мне. Срочно!
        - Есть!
        (Полчаса спустя)
        - Товарищ народный комиссар, разрешите доложить! Комиссара Палисадникова доставить не удалось. В момент приезда спецгруппы он погиб - во время прогулки был застрелен. Убийцу схватить не удалось - стрелял издали, предположительно из винтовки с оптическим прицелом.
        Да, ловко, ловко и умело кто-то зачищал все концы. Понять бы еще кто…
        Едва народный комиссар подумал об этом, как раздался звонок правительственной «вертушки».
        Звонил самолично Лаврентий Павлович. И начал он сразу с «шени мама»,[5 - Мать твою (груз.).] что было дурным признаком, ибо в спокойном состоянии духа он не прибегал к грузинским ругательствам, ограничиваясь богатым арсеналом исконно русских.
        - Ты что ж это, мама дзагла,[6 - Сукин сын (груз.).] лезешь в давно закрытые дела? Заняться на новом посту нечем?
        «Откуда узнал, как?.. Должно быть, этот кабинет на прослушку поставил…»
        - Не понял, Лаврентий Павлович…
        - Все-то ты, мама дзагла, прекрасно понял! Какого… в дело «невидимок» полез?! Только сел в кресло - и уже жопа чешется? Полно шпионов вокруг, а он, засранец, полез в исторические изыскания! Других, понимаешь, забот у него нет!..
        - Вас понял, товарищ… - «Как бишь там его теперь?» - Товарищ генеральный комиссар государственной безопасности![7 - Введенное в 1941 г. звание, равнявшееся маршальскому.]
        - Ну и хорошо, что понял. А то, понимаешь ли, шени мама дзагла…
        В последних словах нарком услышал даже некоторую теплоту, теперь они как бы намекали на их с генеральным комиссаром землячество.[8 - В. Н. Меркулов тоже родился в Закавказье.]
        Всё. Гудки отбоя.
        - Что уши развесил?! - прикрикнул на адъютанта нарком.
        - Виноват, товарищ народный…
        - Свободен.
        - Есть!
        Когда за адъютантом закрылась дверь, нарком придвинул к себе огромную, как корыто, служащую именно для определенных целей пепельницу, и собственноручно спалил над ней и то анонимное письмо, и тонкую папочку с одним-единственным листочком - личное дело этого самого старшего лейтенанта госбезопасности Слепченки, имени которого - нарком в этом поклялся себе - он больше никогда не вспомнит.
        Затем открыл форточку, чтобы проветрить кабинет от дыма и вони, а после того, как все это вылетело на февральский воздух, он, закрывая форточку, уже добросовестно не помнил, чт? унес вместе с собой этот дым.
        Не было ничего.
        Уже несколько дней Н. Н. Николаев сидел в новом кабинете, совсем в другом здании, поскольку недавно был переведен из НКГБ в Главное разведывательное управление Генштаба. Вместе с новым кабинетом и новой должностью он получил и новое звание - генерал-майор, лишь фамилия осталась, хоть и не родная, но прежняя, уже привычная, с прикипевшими к ней буквами Н. Н., которые он почему-то даже в мыслях непременно к ней приставлял.
        Хотя перевод произошел с некоторым, пожалуй, понижением в звании,[9 - Его прежнее звание «старший майор государственной безопасности» соответствовало примерно воинскому званию «генерал-лейтенант».] генерал Н. Н. Николаев был этим переводом вполне доволен. Он всегда считал себя, а иногда и называл вслух служилым человеком отечества, но если там, на прежнем месте, приходилось всячески ловчить и врать, чтобы отбиться от псовой службы отдельным малосимпатичным личностям и отдаться именно этому служению, то здесь он сразу почувствовал себя на своем месте. В отделе, где он теперь служил, ни из кого не выбивали липовые показания, не раздували отчетную цифирь изловленных злодеев; цифры здесь, впрочем, тоже были, но совсем другие, конкретные, добытые совсем иным путем, от людей, находящихся за кордоном и уже забывших свои подлинные имена и фамилии, так же, как он сам, генерал Н. Н. Николаев, когда-то прочно забыл. Эти цифры обозначали число танков, самолетов, дивизий и т. д., и цифрам этим можно было доверять.
        Сейчас генерал Н. Н. Николаев сидел, склонившись над расшифровкой одного из таких сов. секретных отчетов, полученного из Германии, изучая число танков и дивизий, начавших перемещаться к нашим западным границам.
        В общем-то, количество это было не таким уж пугающим - меньше семидесяти дивизий, тысячи полторы танков. Да он знал и из других источников, что Германия, даже развернись она сюда, на восток, во всю свою мощь, сможет выставить и того, и другого едва-едва вдвое больше. Это против наших двадцати тысяч танков и трехсот дивизий, уже существующих, а о таком чуде, как танки КВ и Т-34 Германия пока что, в сорок первом году, не может и мечтать.
        В том, что война с Германией непременно будет, он, Н. Н. Николаев, не сомневался - вот только когда, когда? И, несмотря на наше колоссальное превосходство в технике, боялся этой войны.
        В недавней Финской войне наше превосходство было еще более разительным, а чем все обернулось? Бывало, нашу дивизию блокировали два взвода финских лыжников; дивизия сидела в лесу и посылала панические радиограммы: спасайте, мы окружены! И расстрелы командиров перед строем не прибавили армии боевого пыла. Генерал Н. Н. Николаев опасался, что и в начале грядущей войны дело будет обстоять ничуть не лучше. Он понимал то, чего, кажется, не понимали там, в Кремле: техника воюет не сама по себе, воюют люди. А вот что касается людей…
        Нет, он не считал русских людей трусами, да и ни один враг ни в какую войну за трусов их не держал, - но уж больно пригнуло, прибило их к земле последнее страшное десятилетие. Армия состояла большей частью из крестьян, из тех, кто еще детьми видел и расстрелы, и голод, порой доводивший до людоедства. Большая ли охота им, повзрослевшим, отдавать жизни за такую власть? Просто они еще не знали, что в рейхстаге сидит людоед ничуть не более гуманный, чем сидящий в Кремле.
        Вот когда поймут - тогда и воевать будут по-другому. Это, без сомнения, произойдет, но далеко, далеко не сразу, поэтому и начало войны виделось Н. Н. Николаеву совсем не таким победным, как в недавнем глупейшем кинофильме «Если завтра война…»
        От этих мрачных мыслей его оторвал телефонный звонок. Звонил его друг, старший майор П. П. Петров из НКГБ, бывший по рождению таким же П. П. Петровым, как он сам - Н. Н. Николаевым. Оставив прежнее место службы, он, Н. Н. Николаев, не порвал связей со своими друзьями и единомышленниками оттуда, с Лубянки.
        П. П. Петров приглашал его на ночную рыбалку, на подледный лов. Сообщил, что прикорм для рыбы обеспечит сам, вместе с А. А. Александровым.
        - Буду в двадцать один ноль-ноль, - пообещал Н. Н. Николаев.
        Что означает эта «ночная рыбалка» и этот «прикорм для рыбы», он превосходно знал.
        …В свете фонариков «прикорм для рыбы» бился на заснеженном льду Москвы-реки и что-то мычал сквозь кляп во рту. В жизни, уже подошедшей к концу, этот «прикорм» звался капитаном государственной безопасности Евтюховым, под каковым именем, прикрываясь красной «корочкой», сотворил множество всяческих гнусностей, последней из которых была продажа «детей врагов народа» из специального детского дома в чьи-то неизвестные руки. Это случилось с полгода назад, но только недавно старший майор П. П. Петров узнал про это дело.
        Чего хотел от этих детей покупатель и кто он такой, еще предстояло выяснить, продавца же сейчас ждала уже решенная ими троими участь - надпись на фанерной табличке, висевшей у него на шее, гласила: «КАМЕНЬ», - это на случай, если когда-нибудь весной его тело всплывет; пускай тогда на Лубянке думают, что тот Тайный Суд все еще существует и продолжает свое дело.
        Прорубь была готова. Майор А. А. Александров подтащил камень поувесистей, а они двое, П. П. Петров и Н. Н. Николаев, тем временем уже запихивали мычавшего капитана в мешок.
        Через пару минут все было закончено, а еще через минуту-другую хваткий морозец начал затягивать прорубь тонким ледком.
        Затем они втроем вышли на берег и развели костер: предстояло просидеть тут, как минимум, три часа, чтобы легенда с рыбалкой выглядела убедительной. На этот случай и свежая рыба уже была припасена, и рыболовные снасти лежали в багажниках машин. Лишь тут, у костра, генерал Н. Н. Николаев спросил, удалось ли выяснить, кто и зачем покупал детей («прикорм для рыбы» так и не сумел дать вразумительного ответа на этот вопрос).
        - Только предположения, - сказал П. П. Петров и протянул ему две бумаги.
        Это были копии тех самых бумаг, которые недавно предал аутодафе над пепельницей нарком Меркулов. Генерал Н. Н. Николаев, прочтя их в свете костра, не стал спрашивать, как удалось добыть эти копии. За свою жизнь каждому из них не раз приходилось добывать копии самых секретных документов из ничуть не менее высоких кабинетов и в Лондоне, и в Париже, и в Бухаресте, и во многих других странах и городах, куда их направляло руководство разведки, так что у каждого из них имелись для того свои наработанные способы.
        - Думаете, Слепченко собирается сделать из этих детей новых «невидимок»? - спросил Н. Н. Николаев.
        - Похоже на то, - кивнул майор А. А. Александров.
        - Что, контора собралась возобновить проект?
        - Да нет, - покачал головой П. П. Петров, - если бы собиралась, то я бы знал.
        - Так что же, Слепченко решил выводить «невидимок» для каких-то собственных нужд?
        - Опять же похоже на то. Только для каких - вот что хорошо бы выяснить.
        - Будет не легко, - вставил А. А. Александров, - Слепченко этот - конспиратор от Бога… точнее, от самого дьявола. Вон как зачищает концы!
        - Думаете, с комиссаром Палисадниковым - это его работа? - спросил Н. Н. Николаев. И сам же себе ответил: - Да, на контору не похоже, там уж как-нибудь обошлись бы без снайперской винтовки, просто сгинул бы навсегда этот Палисадников, и дело с концом… Только какой черт ему бояться слепого? Опознать его Палисадников уже все равно бы не смог.
        - Привычка, видно, такая, - сказал П. П. Петров, - зачищать все заподлицо. Теперь даже неоткуда подступиться - от проекта «Невидимка» никого больше, пожалуй, в живых-то не осталось.
        Тут он ошибался. Оставалась в живых девочка эта, Ульяна (или теперь уже Полина), но говорить этого Н. Н. Николаев не стал - не потому, что не доверял своим друзьям, а просто такая уж привычка, вырабатываемая годами, была у опытных разведчиков - не выкладывать даже друзьям информацию, по которой в дальнейшем собираешься работать сам.
        Еще вот что доставляло беспокойство. Аноним писал Меркулову, что будто бы Слепченко видели в городе N-ске, именно туда, в N-ск, он сам, Н. Н. Николаев, эвакуировал ту четверку; а ведь Слепченко - тут П. П. Петров прав - привык все делать заподлицо.
        И генерал Н. Н. Николаев решил для себя, что ему надо срочно под каким-либо предлогом брать на несколько дней командировку в N-ск.
        Из разговора на N-ском базаре.
        - Слыхала, Пелагея, как сберкассу-то вчера ограбили? Точно тебе говорю - нечистая сила!
        - Эка невидаль! Вон и прошлым годом грабили, и запрошлым, в январе месяце.
        - Так там-то бандюги были, а тут… Бесенята были, точно тебе говорю!
        - «Бесенята»… Ты мне, Филатовна, эти поповские штучки брось!
        - Никакие не поповские. Ты, Пелагея, как хошь называй, а по мне-то - истинно бесенята…
        - Отставить сплетни!
        - Все, все, товарищ сержант! А чё я говорила?.. Все, все, ухожу…
        - Правильно вы ее, товарищ сержант. Нечего тут - всякую поповщину… И еще имею сообщить, что данная Евдокия Филатовна Полторак дома самогонный аппарат держит, а супруг ейный, Полторак Ефрем, уже третий год сидит как враждебный элемент…
        Перечитывая донесение сержанта об услышанном на колхозном рынке разговоре, начальник N-ской милиции полковник Ничипоренко, хоть и был ничуть не суеверен, подумал: «А ведь и впрямь бесенята, по-другому и не скажешь. И слухи вон уже пошли по городу гулять! Ох, нехорошо это…»
        Вообще-то ограбление сберкассы не было для N-ска событием столь уж экстраординарным, за время его, Ничипоренко, службы здесь уж сберкассы пять раз грабили. И все пять банд здешнему уголовному розыску удалось изловить. Деньги стране вернули, главари банд получили решением народного суда по пуле в затылок за подрыв экономики социалистической родины, а которые остались в живых, долго еще будут чалиться по лагерям. Он же, полковник, каждый раз получал по грамоте от НКВД, но с этим последним ограблением дело вправду загадочно.
        Все случилось на глазах у посетителей. Зашли в ту сберкассу четверо человек мелюзги лет двенадцати, два мальчишки и две девчонки, - да вдруг…
        Собственно, никто из очевидцев так толком и не сумел описать, что там вдруг произошло. Все сходились на том, что будто бы какая-то вспышка света на миг-другой их всех ослепила, а когда вновь прозрели, примерещилось им вот такое: детишки эти якобы делали какие-то кульбиты, кувыркались в воздухе, летали под самым потолком, сначала - туда, за стойку кассирш, через высоченное стекло, потом - назад, уже с мешками, полными денег. И кассирша подтверждала примерно то же: ослепла вдруг, а как очухалась - детишки уже тут, возле ее стойки. Хотела нажать красную кнопочку - да не тут-то было: от одного из них тотчас получила дубинкой по голове, так что очутилась в полуобмороке, но все же сквозь муть в глазах видела, как двое из них проникли в каптерку, где в сейфе хранились деньги, недавно подвезенные. Ахнуть не успела - а они уже с мешками в общем зале, снаружи.
        - А как сейф за пару минут успели вскрыть? Как через стекло перемахнули? - расспрашивал ее полковник Ничипоренко. - Стекло-то вышиной в два с половиной метра (он сам для отчета замерял), да под ним еще стойка в один метр четырнадцать сантиметров.
        Кассирша не нашла ничего другого, как сказать:
        - Перелетели… В общем, не знаю… - И завыла: - Не мучьте меня, гражданин полковник!..
        Хоть и дура баба, а другого объяснения, кроме как «перелетели», полковник Ничипоренко и сам себе дать не мог - толстенное стекло это, пуленепробиваемое, осталось целое, проходов в кассовое помещение никаких. Перелетели, как д?хи. Только зачем, спрашивается, духам триста тысяч рублей народных денежек? Вот и поди объясни, как оно произошло, если люди не могли, а духам незачем.
        Но объяснить как-то надо было, спрашивать-то будут с него, с Ничипоренко. Не шутка это - триста тысяч народных рублей. И никак, ну никак не мог он это объяснить с позиций диалектического материализма, одно только объяснение и напрашивалось: нечистый где-то поблизости наколобродил.
        «Что ж, и на нечистого управу найдем, - подумал полковник Ничипоренко. И зачем-то добавил: - Прости Господи…» - каковой поповщины даже в мыслях себе ни разу не позволял с момента получения шесть лет назад заветного билета член ВКП(б).
        Уже готовый к тому, что нынче же вечером на заседании бюро обкома ему вкатят хорошую такую клизму со скипидаром (еще хорошо, если из партии не попрут), полковник Ничипоренко позвонил по спецсвязи в соседнюю область, своему другу еще с Гражданской войны, полковнику милиции Чубарову, занимавшему такую же должность, что и он. И к некоторому своему облегчению узнал, что в той области с месяц назад произошло точь-в-точь такое же ограбление сберкассы, а еще раньше - и в Ростовской, и в Воронежской областях. Значит, действовали залетные, куролесившие по всей стране; ну а коли так - то, глядишь, они уже отсюда упорхнули и, может, больше здесь не объявятся. Подумал: «Дал бы Господь…» (Вот же привязалось!)
        Еще больше порадовало то, что Чубарова хоть и тягали на ковер и клизму вкатили о-го-го какую, но в партии все же оставили жить, хоть и с выговорешником с занесением в личное дело. А партия у нас, Ничипоренко знал, действует всегда согласованно; стало быть, глядишь, и он тоже одной только клизмой и выговорешником отделается.
        А вышло, что и без выговорешника обошлось, только поставили на вид. Хотя клизму вкатили не приведи го… Тьфу ты, привязалось!
        Его фамилия была Самойлов, звали Георгий Алексеевич. О том, что когда-то его звали Сергей Слепченко, он, как опытный оперативник, уже давно привык не вспоминать.
        Он пересчитал деньги в сегодняшних двух мешках. Тут было около трехсот тысяч - хиловато. Если прибавить к тем деньгам, что из Ростова и из Воронежа, то выходит меньше двух миллионов, а он, затеивая все это, для себя решил, что остановится не меньше чем миллионах на четырех-пяти, тогда-то и переведет все деньги в золотишко и камешки, поскольку там, куда он собрался, совдензнаки были нужны, как лесному ежику партбилет.
        Он уже на днях пытался обменять часть имеющихся денег на рыжье у главаря здешних уркаганов по кличке Червленый, но тот повел себя подозрительно, вопросы всякие ненужные задавал, так что от этой идеи пришлось отказаться. Еще, кстати, одно дело предстоит - Червленого этого убрать. Конечно, Самойлов принял меры предосторожности - на встречу с Червленым пошел с приклеенной бородой, в парике, в очках с толстыми стеклами, но береженого Бог бережет, так что с Червленым дело решенное. А рыжье и брюлики можно и в другом городе сторговать, на N-ске свет клином, поди, не сошелся. И бандюганы найдутся поумней этого Червленого, такие, что обойдутся без лишнего любопытства.
        В общем, отсюда, из N-ска, пора было, конечно, сваливать, тем более что после ограбления сберкассы вся милиция уже стоит на ушах. Однако Самойлов решил еще день-другой с отбытием повременить, сколь ни было опасно здесь оставаться.
        Впрочем, все опасности были не столь велики. Развалюха эта на окраине, в которой он со своими четырьмя «невидимками» поселился, считалась списанной после пожара, так что здесь искать никто не станет. Противно, конечно, жить на погорелье, но он и не такие тяготы жизни легко переносил, не говоря уж о «невидимках». Вон, сидят себе в стылом подвале, и ни звука: знают, какая кара им будет за любой шорох. А ведь уже не евши два дня; может, хоть хлеба им купить, а то, глядишь, сдохнут…
        Да нет, вряд ли сдохнут. Перетерпят. Настоящий «невидимка» должен уметь все перетерпеть. А когда он решит, тогда уж непременно сдохнут, но не минутой ранее. Хоть они и являлись его творениями и вышколить каждого дело было нелегкое, но имелось еще немало таких же, пока что сидевших тихо по другим городам.
        А причиной его задержки в N-ске была девка эта. Вначале был почти на все сто уверен, что это она, хотел в тот же день ее и ликвидировать. Ибо все надо делать заподлицо. Вон, даже вырвался на денек в Москву, чтобы пристрелить слепого комиссара госбезопасности Палисадникова, хотя, казалось бы, чем он так опасен, слепой?..
        То есть это дурак или лентяй мог бы так подумать, а он, Георгий Самойлов, ни дураком, ни лентяем не был. Слуха-то этот комиссар не потерял, вот и мог бы когда-нибудь случайно опознать его по голосу. Случайность такая, конечно, маловероятна, но он привык учитывать любую малость, - так вот и решилась комиссарская судьба. Ибо надо все и всегда делать заподлицо.
        Но и лишние смерти сеять вокруг себя он не привык. Не потому, что способен был кого-либо пожалеть, а просто ни к чему это, зачем делать зряшную работу и лишний раз допустить риск попасться?
        А сомнения закрались, когда в следующий раз увидел ту девку. Нет, теперь не похоже было, что это она. Лицом была, в общем-то, похожа, но это еще ни о чем не говорило. Каким-то образом ему удалось добиться того, что все эти его творения, «невидимки», становились почти одинаковыми на лицо, и эта одинаковость лиц не давала отчетливо вспомнить ни одно из них. Да и, право, не приглядывался он тогда к их лицам, всегда держась от них на отдалении, чтобы и они тоже когда-нибудь не смогли толком припомнить его лицо. Если с какими девками и доводилось - вблизи, так это всегда бывало по ночам, ну а ночью все кошки серы.
        Но вот осанка, походка… Когда получше пригляделся к этой девке, увидел, что она и шею набок кривит, и при ходьбе слегка припадает на одну ногу. Попробовал бы кто из «невидимок» ходить вот эдак-то! Бывало, что и ноги себе калечили, а ходили так, что и не догадается никто, а иначе… Иначе очень бы пожалели, наказания там были жесткими. Или голову бы кто скособочил! Вместе с мясом и кровью из него эту привычку живо бы вышибли. За время обучения должны были в каждую клеточку войти навыки, как держать поступь и осанку. Нет, не мог «невидимка», пускай даже бывший, ходить таким манером, как она, так что Самойлов был почти уверен - не она это, примерещилось.
        Однако вот это вот «почти» слегка изнутри покалывало. Потому что получалось - не заподлицо. «Нет, надо еще раз за ней проследить», - решил он и, приняв это решение, переключился на мысли о приятном.
        Когда денег наберется четыре миллиона, то рыжья и брюликов, которых он тогда накупит, вполне достанет для вполне неплохой жизни там.
        Где это «там», он уже прочно для себя решил, когда прочел на немецком языке добытую с трудом книжицу под названием «Mein Kampf».[10 - «Моя борьба», книга Адольфа Гитлера.] Да, святая правда в ней была написана: что, мол, мир не для рохлей всяческих, хотя их на свете и большинство; мир - он для сверхчеловеков. Здесь это мало кто понимает, а вот там…
        Только там истинное место для таких, как он, - сильных, смелых, не боящихся ни боли, ни холода, ни жары, умеющих такое, что другим и не снилось.
        Жаль, конечно, что этих, беззвучно сидящих сейчас в подвале «невидимок» не удастся с собой увести. Но что поделать, эти - всего лишь расходный материал.
        Не беда! Там он новых сотворит, даже получше еще, чем эти. При желании можно сотворить целую нацию таких же сверхчеловеков…
        А что! Неплохо задумано! В одиночку у него силенок на такое едва ли достанет; не беда - каждый «невидимка» может выдрессировать сотню подобных себе.
        Неплохо придумано, автору той книжицы идея вполне может приглянуться!..
        На дворе стоял мороз, и здесь, в полусгоревшей развалюхе, было ничуть не теплее, чем на улице, но ему, сверхчеловеку, это не доставляло никаких неудобств. Так и начал засыпать, умиротворенный своими мыслями.
        Глава 3
        Слепень совсем рядом…
        - Сейчас в окно тебя видела; что-то, я смотрю, ты прихрамываешь, - сказала Катя, когда Полина вошла в дом. - Что, нога болит?
        - Да, слегка ушибла.
        - Может, к доктору?
        - Не надо никакого доктора, тетя Катенька, само пройдет.
        - И еще хочу тебе сказать… Уж поскольку мы - с глазу на глаз… Что-то ты шею начала кривить. Такая красивая девушка, а за осанкой совсем не следишь.
        - Да-да, тетя Катенька, я буду следить, обязательно! - Торопливо выпалила девушка. Потом как-нибудь объяснит, зачем на улице сотворяла из себя такую хромоногую уродину, а сейчас… - У меня тут новости! Дядя Юрочка и Викентий уже пришли?
        - Пришли, пришли, а что?
        - А то!.. Эй, все наверх! - крикнула Полина, как заправский боцман.
        Когда через минуту все собрались, она достала из сумочки какие-то исписанные листки и сказала:
        - Вот, сняла копии у себя в отделении. Я лучше сама вам прочитаю, а то у меня почерк плохой. Вот!..
        Когда Полина закончила читать сводку о порхающих детишках, так ловко ограбивших сберкассы и здесь, и в соседних городах, она подняла глаза:
        - Ну, что скажете?
        Юрий спросил:
        - Работа «невидимок», по-твоему?
        - А то! Кто бы еще смог вот так вот?
        Все ошеломленно примолкли. Наконец Катя произнесла:
        - Странно… Я думала, их всех, кроме тебя, давно уже…
        - Значит, новые вылупились! - воскликнула Полина. - И еще будут вылупливаться - слава богу, есть кому… То есть не слава богу, конечно, - но есть кому их сотворять!
        - И - кому? - спросил Викентий.
        - Не догадались еще? Это Слепень! Слепченко! Только он мог!.. Значит, я не ошиблась, он где-то здесь, рядом!
        Викентий процедил со злобой:
        - Ну всё!.. Я его, гада…
        - Не вздумай! - перебила Полина. - Ты еще просто не знаешь его.
        - Мы здесь тоже не пальцем сделанные, - огрызнулся он. - Уж как-нибудь…
        - Знаю, знаю! - Полина погладила его по головке, как маленького, чего он вообще-то не любил. Чтобы он не дулся, добавила: - Знаю, ты у нас настоящий боец, десятерых стоишь, - но Слепень… Если ты стоишь десятерых, то он, наверно, - сорока, уж я-то его видела в деле. Я и сама кое-чего стою и никого никогда не боялась, а вот его боюсь! Это страшный, самый, может быть, страшный человек… Если его вообще можно назвать человеком…
        - И на него найдется пуля, - упрямо стоял на своем Викентий.
        - Перестань! Он и приблизиться к себе не даст. Ты даже не представляешь! У него слух - как у кошки! И видит он, как кошка, в темноте. А уж как стреляет - такого и в цирке не показывают!
        - В общем, так, - подытожил Юрий, - без моего разрешения - никаких действий, все меня хорошо поняли?
        Смотрел он при этом на одного только Викентия. Тот долго прятал глаза и наконец пробурчал:
        - Да понял я, понял…
        - Что ж, - проговорил Юрий, - значит, этот Слепень где-то тут. Будем считать, что знаем это наверняка, и одно это уже неплохо. Кто информирован, тот вооружен. Поэтому переходим на режим чрезвычайного положения. Мои распоряжения будут такие…
        Договорить, однако, он не успел: дверь открылась без стука, и в комнату по-хозяйски вступил человек с ястребиным носом. Это был не кто иной, как самолично Червленый, король здешних мест.
        - Привет хозяевам, - проговорил он и опустил руку в карман своего полушубка.
        Викентий тоже быстро сунул руку в карман, Полина вся подобралась, а Катя приоткрыла сумочку, где у нее обычно лежал маленький дамский пистолетик, из которого она умела стрелять с исключительной меткостью.
        Червленый лишь ухмыльнулся на это и со словами: «Не бойсь», - извлек из своего глубокого кармана бутылку водки.
        - Ну что, потолкуем по-хорошему? - без приглашения усаживаясь за стол, спросил он. - Дельце имеется.
        Юрий поставил на скатерть два стакана (остальные домочадцы были непьющими) и уселся напротив Червленого.
        - Если по-хорошему - чего бы и не потолковать, - сказал он.
        - Нам уйти? - спросила Катя.
        - Чего ж это? - отозвался Червленый. - Общий разговор. - Наполнил оба стакана, сам выпил (Юрий покуда воздержался) и, опять ухмыльнувшись, сказал: - А ловко вы моих ребятишек отделали! Вон, Сява до сих пор в больничке чалится. Так-то принимаете гостей…
        - Так повежливее надо было, - пожала плечами Полина.
        - Правильно, мал?я, - согласился Червленый, - только людишки у меня - сама понимаешь. Время у них не было вежливости обучаться, с малых лет по лагерям, так что уж извиняйте ребяток. А ты, малая, ничего! Ребятки сказывали, умеешь, как птичка, порхать под потолком. Да и все вы так ничего себе, мне б таких пару-тройку…
        - Вы говорили - дело у вас, - напомнил Юрий, - так приступайте.
        - Вон какой быстрый… Да я, можно сказать, уже и приступил. Слыхали - сберкассу кто-то грабанул? Так вот, там тоже детишки летали под потолком, точь-в-точь как эта малая. - Он пристально взглянул на Полину: - Уж не твои ли, малая, знакомые?
        Она только помотала головой.
        - Или, может, у тебя обучались? - спросил Червленый. - И сам же ответил: - Знаю, не у тебя, вы тут все не такие будете, я об вас кое-что поразузнал.
        - У кого? - напрягся Юрий.
        - Не бойсь, не у красноголовых.[11 - Милиционеров (жарг.).] Знаю, от красноголовых вы сами бегаете. Но оказалось, общие знакомцы у нас имеются.
        - И кто ж эти знакомцы?
        - А я тебе, чтоб долго не рассусоливать, только три словечка петушиных скажу - ты и сам сообразишь. - Он еще пристальнее взглянул на Юрия и произнес: - Ыш абарак бузык, - после чего снова осклабился, наблюдая за произведенным эффектом.
        Эффект, действительно, получился немалый: и Юрий, и Катя, и Полина, и Викентий - все четверо разом вздрогнули, узнав эти знакомые слова. То был лозунг страшных подземных владык, короля нищих и императора помоек, Луки и Фомы, с которыми Катю и Юрия дважды, а Полину и Викентия один раз сводила судьба.[12 - См. в книгах «Тайный суд» и «Сын палача».] По традиции считалось, что подземные монархи владеют языками всех народов и всех стран, где имеются помойки и нищие, то есть всеми языками вообще - существующими или когда-либо существовавшими, правда, проверить это не представлялось возможным, скорее всего это было легендой. А клич этот - «Ыш абарак бузык!» - взятый невесть из какого языка и объединявший их подданных, как Юрий Васильцев сумел понять, означал нечто вроде: «Мы бедные, но мы духовные», в общем, что-то наподобие «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», но только совершенно всеохватное. На основании этого «ыш абарак бузык» можно было сплотить любую голь, будь то здесь, или в гитлеровской Германии, или где-нибудь в угнетенной Африке.
        Неужто и Червленый со своими уголовниками тоже числил себя подданным этих монархов?
        Чутьем Червленый угадал безмолвный вопрос Юрия и сказал:
        - Не боись, четырехглазый, папашкам этим я не служу. Червленый вообще никому не служит - сам себе и король, и император. А вот малявами, бывает, обмениваемся. В общем, кой-какие справочки об вас навел и знаю - серьезные вы ребятки, вон даже прошлых папашек замочили. Вот и пришел сказать - и Сява, и Паленый, и Череп к вам не в претензии. Живите сами по себе, торгуйте своим рыжьем и брюликами. Если от блатных будут какие вопросы, скажите: Червленый самолично дозволил. И вообще дозволил жить самим по себе.
        - Мерси, конечно, - встряла Полина, - но мы себе жили кое-как и без дозволения.
        Не повернув головы в ее сторону, глядя только на Юрия, Червленый сказал:
        - Ты, четырехглазый, тут, я так понимаю, за пахана; так чего эта малая наперед батьки лезет?.. Ладно, коль такие у вас порядки, живите, как живете… Я еще чего хотел: я насчет гавриков этих, что в сберкассе «медведя»[13 - Сейф (жарг.).] взяли… - Он наконец повернулся к Полине: - Слышь, малая. Ежели они кувыркаться умеют, как ты, - так может, и выучка у вас общая? Ты этому у кого обучилась?
        Полина хмуро ответила:
        - Были учителя… - и на том примолкла.
        - Ясное дело - были, - кивнул Червленый. - Ладно, не хочешь говорить - не говори. Душой чую - это тот самый фрей с бородой, что хотел у меня рыжья прикупить; а денежки-то у него откудова? Из того самого «медведя» небось…
        Юрий, Катя, Полина и Викентий едва не хором спросили: что, мол, за «фрей». Червленый на это ответил:
        - Нахальный фрей, напористый, борода хоть и убедительная, но все равно приклеенная, я это сразу раскусил. И парик был на башке - с этим меня тоже не обманешь. А уж что там у него под бородой и париком - это, я так почему-то мыслю, вам лучше знать… Ладно, бывайте, хозяева, я что имел, то сказал. Ежели что - обращайтесь. - С этими словами, оставив на столе едва початую бутылку, Червленый вышел в начинавшуюся пургу.
        Полина вся дрожала.
        - Я же говорила - он здесь! - воскликнула она.
        - Ничего, и его обломаем, - храбрясь, произнес Викентий.
        - Будем пока все держаться вместе, - сказала Катя, - все вместе мы кое-чего стоим.
        «Кое-чего» они стоили и каждый по отдельности, а уж вчетвером представляли собой грозную силу, однако Катины слова Полину ничуть не успокоили.
        - Слепень тоже кое-чего стоит, - проговорила она. - Боюсь, побольше, чем даже мы вчетвером…
        Немыслимо! Полина, несколько раз пережившая смерть, закаленная «невидимка», в прошлом профессиональная убийца, кажется, впервые по-настоящему чего-то боялась! Юрий пытался подыскать слова, чтобы хоть немного успокоить ее, но в этот миг в дверь постучали.
        Все четверо вздрогнули, Катя снова приоткрыла свою сумочку, а Викентий под столом обнажил свой наган.
        - Войдите, - крикнул Юрий, тоже нащупав в кармане парабеллум. Но когда человек в запорошенной снегом одежде переступил порог, он сразу вытащил руку и удивленно произнес: - Вы?..
        Это был Николаев, их спаситель. Впервые Юрий видел его в форме, с красными лампасами, в каракулевой папахе. Оказывается, их ангел-хранитель был генералом!
        От Н. Н. Николаева не ускользнули движения их рук.
        - Все в сборе? - спросил он, снимая шинель. - И, я смотрю, даже с пушками наготове. Что ж, в данный момент это совершенно правильно. Значит, уже догадались, из-за чего я тут?
        - Из-за Слепня? - спросила Полина, лишь с появлением генерала Николаева переставшая дрожать.
        - Как всегда, догадливая, - улыбнулся генерал. - Ну еще, конечно, и из-за вас. Хотел об опасности предупредить, но вы, я вижу, и сами уже все знаете. - И со словами: - Береженого Бог бережет, - выключил свет. В наступившем полумраке эти его слова прозвучали особенно зловеще.
        Юрий спросил:
        - Вы думаете, он может быть рядом?
        - Не знаю, не знаю… - протянул Николаев. - От этого можно чего угодно ожидать.
        - Он новых «невидимок» сотворил, - торопливо заговорила Полина, - это они сберкассу обчистили.
        Николаев кивнул:
        - Знаю - я только что от полковника Ничипоренко. Он уже дал распоряжение завтра все силы бросить на прочесывание города, а покуда велел перекрыть все дороги и вокзал. Хотя я не уверен, что это даст какой-нибудь результат.
        Полина нахмурилась:
        - Он все равно уйдет. У этого гада, у Слепня, знаете какая выучка! И у детишек, если он их обучал, тоже неслабая.
        - Да уж могу догадаться, - вздохнул Николаев. - Кстати, до сих пор не могу понять, как эти детишки там, в сберкассе, на миг всех ослепили, может, ты знаешь?
        - Тоже мне фокус, - буркнула Полина.
        Она раскрыла свою сумочку, что-то из нее достала, потом распахнула сжатую ладонь - и сразу все в комнате ослепли на несколько мгновений от яркой вспышки.
        Когда вновь прозрели, Полина объяснила:
        - Порошок магния. Это придумали еще японские ниндзя, а Слепень взял на вооружение. Все «невидимки» этот порошок всегда имеют при себе. Проверено: на сорок секунд у всех полное ослепление… А видели бы вы, как этот Слепень владеет рукопашным боем! Но такому надо учиться лет десять, вряд ли он своих детишек всему обучил.
        - Да, знаю, опытный… - кивнул Николаев. - Если б он был один, то, пожалуй, и ловить бессмысленно. Одна надежда, что он со своими детишками, с «невидимками» этими, станет уходить; все-таки когда целой гурьбой - то это труднее… Хотя не думаю, что он их станет с собой брать…
        - Вы думаете, он их… - Полина не договорила.
        - Да, это было бы в его духе, - отозвался генерал. - Тем более что у него наверняка есть запасные «невидимки», прячет их где-нибудь в другом городе, куда и сам намылился. Ему не впервой. И в Ростове, и в Воронеже, где недавно тоже кассы брали, по четыре детских трупа обнаружено.
        Викентий процедил сквозь зубы:
        - Вот же гад!
        Николаев определил это по-своему:
        - Да, избытком гуманизма не страдает. Думаю, их участь уже решена.
        - Значит, по-вашему, он уже ушел? - спросила Полина с некоторой надеждой. Этого Слепня она боялась больше всех присутствующих.
        - Если еще не ушел, - задумчиво проговорил Николаев, - то уйдет не сегодня завтра, по два раза он в одном городе кассы не грабит. В общем, пару дней вам надо соблюдать максимальную осторожность, особенно тебе, Поленька.
        - Думаете, может еще прийти по мою душу?
        - Во всяком случае, не исключаю такой возможности. Он устраняет всех, кто был так или иначе связан с проектом «Невидимка», вон, даже слепого комиссара Палисадникова недавно застрелил.
        - Одной сволочью на свете меньше, - пробормотала Полина. И тут же добавила обреченно: - Он и меня достанет, я его, гада, знаю.
        - Зубы обломает, - заявил Викентий, однако Полину этой своей уверенностью не заразил, она сидела все с тем же обреченным видом.
        Между тем генерал Николаев, не слушая их, подошел к окну и стал пристально вглядываться в пургу.
        - Что там? - спросила Катя.
        - Не знаю… или мне кажется… - проговорил генерал. И совсем уж по-генеральски приказал: - Оружие к бою! Придется сделать вылазку, - с этими словами он извлек из кобуры пистолет.
        Все последовали его примеру и с оружием на изготовку двинулись к двери.
        Было уже темно. Генерал включил фонарик и, приказав:
        - Страхуйте меня, - от крыльца направился к ограде.
        Там, у ограды, в свете фонарика нечетко вырисовывался какой-то холмик, имеющий очертания…
        - Черт! - воскликнул Юрий и устремился туда, где стоял генерал.
        Тот уже счищал нап?давший снег, и можно было разглядеть, что снег этот прикрывал человеческое тело.
        Это был Червленый, Юрий узнал его по ястребиному носу. Он лежал на спине, открытыми, но уже пустыми глазами глядя в небо, а во лбу у него была видна маленькая дырочка.
        Поля тоже подбежала и произнесла то, что и без того всем было ясно:
        - Это Слепень, он был тут!.. У него пистолет с глушителем, никогда с ним не расстается… Может, он и сейчас где-то рядом…
        - Едва ли, - проговорил Николаев. - Будь он рядом - сейчас всех бы нас положил, вон, мы все на виду.
        - Да, конечно, положил бы, - кивнула Полина. - Хорошо, вы свет вовремя погасили, а то он точно всех нас через окно бы перебил.
        - Давайте все же - в дом, - скомандовал генерал.
        Когда снова сидели в темной комнате, Катя, чтобы как-то отвлечь Полину, тихо сказала ей:
        - А ты молодец - головку теперь прямо держишь. И смотрю, не хромаешь уже. Что, больше не болит, прошло?
        - При таких делах все пройдет, - не вдаваясь в лишние объяснения, ответила Полина. И сказала уже для всех: - Наверняка он слышал все, о чем мы тут говорили.
        Юрий усомнился:
        - Вряд ли. Через двойные-то окна…
        Но Полина воскликнула:
        - Да для него, для Слепня, это плевое дело! Любой «невидимка» сумеет, нас этому учили. На то специальный слуховой приборчик есть, и у меня такой был. А Слепень с ним никогда не расставался и нас всех в школе «невидимок» по ночам прослушивал, всегда знал, о чем мы шепчемся.
        - Да, видать, вправду все слышал, - вздохнул генерал Николаев, - тут мы с вами дали маху. Стало быть, слышал, что милиция сейчас перекрывает все дороги. Поэтому и заторопился, не стал нас у дома поджидать.
        - Значит, слинял, гад, - разочарованно проговорил Викентий.
        - Да, слинял, похоже на то, - отозвалась Полина. Она была единственной из них, у кого это обстоятельство явно не вызывало никакого огорчения.
        Тем временем тот, о ком они говорили, тайком, обходя освещенные улицы, пробирался к своему погорелью.
        Войдя в хибару, он достал из-под стола котелок с холодной кашей, посыпал эту кашу имевшимся у него порошком, перемешал и с котелком в одной руке, с фонарем в другой спустился в ледяной подвал, где спали четверо его «невидимок».
        Спали чутко, видна была его школа - едва в подвале блеснул свет фонаря, сразу повскакивали с ножами на изготовку. Да, неплохой был материал, даже жаль немного.
        - Сидеть! - приказал Самойлов. И поставил перед ними котелок: - Нате, жрите.
        С голодухи (не ели-то уже больше суток) накинулись на котелок, застучали ложками.
        «Ну вот и все, - подумал он, поднимаясь наверх, - это дело сделано». Правда, теперь придется в одиночку уволакивать эти мешки с деньгами, но к этому он был готов. Переложил все пачки денег в один огромный ранец, специально на такой случай припасенный, легко надел его на плечи, рассовал по карманам свои немногочисленные вещички и быстро вышел.
        Конечно, жаль было, что девку ту не пристрелил, да и остальных вместе с генералом тоже, но ждать, когда те выйдут (а выйти могли и к завтрему), было слишком опасно. Да, в сущности, и нужды в том особой теперь не было: генерал-то - бывший сотрудник Лубянки, он его сразу узнал; стало быть, там, в конторе, и так уже знают, что он жив, так что класть тех, из Нахаловки, - лишнее художество. Определенную опасность представляла только девка, ибо могла знать его в лицо.
        Впрочем, какое лицо она могла тогда, по ночам, разглядеть? А днями если и видела его на свету, то совсем издали, так что вряд ли сумеет опознать. Да если б даже и сумела - где, где она теперь увидит его? Скоро, совсем уже скоро он будет там со своим золотишком и брюликами. Поскорей бы туда…
        Поначалу думал пробраться туда во время войны, при всеобщей неразберихе, - в том, что война будет, и будет скоро, Самойлов, несмотря ни на какие пакты, совершенно не сомневался, как и большинство здесь живущих, - но иди знай в точности, когда начнется эта война, может, через пару месяцев, а может, и через год. И недавно он решил, что, подкопив еще немного деньжат и прикупив на них все, что надо, через два месяца, как он для себя постановил, независимо ни от чего свалит туда.
        В мирное время тут, правда, граница на замке, но не придумали еще нигде в мире такого замка, чтобы его удержать.
        Уйдет! Да т?к уйдет, что и там об этом услышат! Этот уход станет как бы верительной грамотой, грамотой настоящего сверхчеловека!
        Ну а сейчас… Дороги они, вишь, перекрыли! Так он-то уж как-нибудь - лесом, лесом…
        Когда на другой день стало известно, что при прочесывании города в подвале обгоревшего дома обнаружены трупы четырех малолеток, отравленных сильнодействующим ядом, и окончательно ясно сделалось, что Слепень ушел, настроение у Полины несколько улучшилось, однако полностью страх все еще не проходил - этот дьявол в любой миг мог и вернуться по ее душу. Еще долгое время ходила по улице с опаской, держа пистолет в муфточке.
        Лишь через два месяца, в апреле, Юрий Васильцев по делам техникума съездил в командировку в Москву, встретился там с генералом Николаевым и привез известия, прочитанные им в сов. секретных сводках. Как он рассказал, в одной из этих сводок говорилось, что в городе Бресте, который рядышком с западной границей, была известным способом ограблена сберкасса, а на другой день там же, в Бресте, в подвале заброшенного дома нашли четырех детей, отравленных газом. В другой же сообщалось, что через день после ограбления кто-то перешел государственную границу, голыми руками убив при этом четырех вооруженных автоматами пограничников и трех обученных служебных собак.
        Вот тогда только Полина уверовала, что Слепень не вернется уже сюда за ней, ибо оттуда, как известно, не возвращаются. К тому времени как раз весьма кстати и на муфточку вышел сезон.
        Викентий, узнав о том от Юрия, был зол, все жалел, что теперь никогда не сможет поквитаться за нее со Слепнем, а она, Полина, была невероятно рада этому известию, означавшему, что она этого дьявола никогда больше не увидит.
        Но только тут они оба - и она, и Викентий - сильно ошибались.
        Глава 4
        Без названия
        Воскресным днем, когда Юрий и Катя возвращались домой с базара, из «тарелки» на городской площади донеслось: «Слушайте правительственное сообщение! Слушайте правительственное сообщение!..»
        Сразу прихлынула большая толпа. Все молча выслушали выступление Молотова. А мальчишки уже бежали по улице и кричали:
        - Война! Ура-а-а! Война!..
        Они с Катей в этом государстве были изгоями, вынужденными жить под чужими именами, но сразу оба поняли, что эта война будет не во имя спасения власти «усатого пахана» и его камарильи, а во имя чего-то гораздо более дорогого, что они вслух не называли, поскольку оба не любили произносить высокопарные слова.
        На другой день все четверо - и Юрий, и Катя, и Полина с Викентием - уже стояли в длиннющей очереди перед военкоматом. Впрочем, он, Юрий, пошел туда, в общем-то, скорее за компанию - с его хромотой и со зрением минус шесть едва ли можно было на что-то рассчитывать.
        Не призвали, однако, всех четверых - Юрия по вышеупомянутым причинам, Кате и Полине было сказано, что до женщин очередь еще не дошла, а у Викентия медкомиссия обнаружила нелады с легкими - напомнили о себе и беспризорное детство, и побег из пересыльного лагеря, когда он два месяца, голодая, пробирался через тайгу. Знали бы там, что они вчетвером стоят, по меньшей мере, взвода, а то и поболе!
        Ну, правда, Полина и Викентий напоследок устроили им… Ах, дети, дети! Вначале хай подняли, а когда их попытались силой вывести из военкомата… Долго еще у военкоматовских синяки будут проходить, и мебель, наверно, новую приобретать придется, а двоих неотложка увезла - вправлять вывихнутые руки и челюсти. А когда милиция приехала, дети выпрыгнули в окошко со второго этажа и были таковы.
        Юрий думал: ну вот, сейчас приедут их арестовывать, адрес-то свой нахаловский они в военкомате засветили. Но то ли из-за всеобщей неразберихи, то ли по распоряжению полковника Ничипоренко никто этого, слава богу, делать не стал.
        - Очередь, понимаешь, у них до женщин не дошла! - уже дома бурчала Полина. - Дойдет она у них, как же! Может, через полгода! К тому времени война уже давно кончится!
        Ни Юрий, ни Катя не стали ей возражать, хотя оба душой чувствовали, что полугодом дело никак не обойдется.
        Из документов первых дней войны[14 - Документы приведены из книги М. Солонина «23 июня. “День М.”».]
        «Опыт первого дня войны показывает неорганизованность и беспечность многих командиров, в том числе больших начальников…
        …Раненых с поля боя не эвакуируют, отдых бойцам и командирам не организуют, при отходе скот, продовольствие оставляют врагу».
        Из директивы Военного совета
        Западного фронта от 23 июня 1941 г.
        ……………………………………….
        Командующему 10-й армией
        «Почему механизированный корпус не наступал, кто виноват? Надо бить врага организованно, а не бежать без управления.
        …Найти, где 49-я и 113-я стрелковые дивизии, и вывести. Исправьте свои ошибки…»
        ……………………………………….
        …Большинство военных без оружия… Под вечер 24 июня уже встречались солдаты, переодетые в гражданскую одежду…
        ……………………………………….
        …Вероятно, персонал, поспешно всё бросив, бежал, и поэтому из госпиталя к дороге двинулась колонна раненых, многие из которых были на костылях, двигались с трудом. Толпа перебинтованных и окровавленных людей остановилась на обочине дороги, многие из них стали умолять: «Братишки, не бросайте нас, заберите с собой».
        Никто не отзывался на мольбы о помощи. Тогда группа раненых вышла на проезжую часть дороги, перегородив её своими телами. Несколько автомобилей с находящимися в них гражданскими людьми с разбегу врезались в толпу. Раздался треск костылей, хруст человеческих костей, образовалось кровавое месиво кричащих и стонущих людей, но на них никто внимания не обращал - машины спешили на восток…
        ……………………………………….
        «Положение фронта.
        8-я армия, понесшая 40 % и более потерь, отходит на северный берег Зап. Двины.
        2-я танковая дивизия, видимо, уничтожена. Положение 5-й танковой дивизии и 84-й моторизованной дивизии неизвестно.
        11-я армия как соединение не существует.
        Положения 5, 33, 188, 128, 23 и 126-й стрелковых дивизий неизвестно.
        41-й стрелковый корпус - состояние неизвестно.
        Связи для твердого управления не имею…»
        Из донесения командующего войсками
        Северо-Западного фронта от 28 июня 1941 г.
        ……………………………………….
        «Бюро Гомельского обкома информирует Вас о некоторых фактах, имевших место с начала военных действий и продолжающихся в настоящее время.
        Деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из частей разлагающе действует на население и сеет панику в тылу. 27 июня группа колхозников Корналинского сельсовета задержала и разоружила группу военных около 200 человек, оставивших аэродром и направлявшихся в Гомель…»
        Из доклада Гомельского обкома ВКП(б) от 29 июня 1941 г.
        ……………………………………….
        «…В Пинске сами в панике подорвали артсклады и нефтебазы и объявили, что их немцы бомбами подорвали, а начальник гарнизона и обком партии сбежали к нам в Лунинец… Эти факты подрывают доверие населения. Нам показывают какую-то необъяснимую расхлябанность…»
        Из телефонограммы секретаря райкома от 29 июня 1941 г.
        И так далее, до дурной бесконечности…
        Сейчас, в конце декабря сорок первого года, после того, как немцев отогнали от Москвы на двести километров, генерал ГРУ Н. Н. Николаев перечитывал в своем кабинете те сов. секретные июньские документы и думал: ну а могло ли тогда, в том злом июне, все сложиться иначе?
        Были, конечно, и очаги героического, яростного сопротивления, но именно что - лишь отдельные очаги. Весь отборный первый эшелон наших войск, десятки армий, сотни дивизий, десятки тысяч танков и самолетов, больше ста тысяч орудий - все это тогда за считаные дни сгинуло в никуда, точно приземлились какие-то инопланетяне и унесли все это с собой. Ничего не дали расстрелы генералов и офицеров - от Павлова[15 - Г. Д. Павлов - генерал армии, Герой Советского Союза, командующий войсками Западного особого военного округа, а с 22 июня 1941 г. - войсками Западного фронта. Расстрелян 22 июля 1941 г.] до начальника минского военторга (вот уж истинный виновник всего!), - даже этим нельзя было сильнее запугать уже запуганную за десять последних лет страну.
        И пресловутый фактор внезапности едва ли полностью все объяснял, ведь потом последовали Смоленский котел, уже в августе, Вяземский и Киевский - в сентябре и октябре, - какая уж тут внезапность? Нет, тогда, в июне (как потом и в августе, и в сентябре, и в октябре), и не могло по-другому произойти. Ибо запуганный человек чувствует себя рабом, а рабы - они если и выигрывают битвы, то разве что против своих хозяев.
        Вот после того, как люди почувствовали, что судьба страны решается не богом из Кремля, а здесь, каждым из них, в каждом окопе, а германский фюрер несет рабство еще более тяжелое и унизительное, - вот тогда и случилась победа недавняя. И будут, будут другие победы, теперь уже их не может не быть! И окончательная победа будет за нами - не потому, что так сказал в своем выступлении по радио кремлевский небожитель, а потому, что недавние рабы уже начали распрямлять спины…
        Н. Н. Николаев убрал папки с этими, хоть и с грифом «Сов. секретно», но уже не имевшими никакого значения документами о том позорном разгроме, и достал из сейфа другую, по-настоящему секретную папку. Здесь были расшифровки отчетов, присланных разведчиками.
        Увы, отчетов этих было крайне мало, и далеко не все были на сто процентов достоверными. Генерал Н. Н. Николаев едва не выругался вслух, вспомнив о том, как в 37-м, при наркоме Ежове, зачем-то погубили почти всю разведку Коминтерна. Хорошо внедренных, с большим опытом разведчиков вызывали в Москву и здесь ставили к стенке. Один Рамзай[16 - Агентурный псевдоним разведчика Рихарда Зорге.] остался в живых, да и то лишь потому, что сделал вид, будто не получил вызов. Ну еще группа, которую, как он знал, в СС называли «Rote Kapelle»,[17 - «Красная капелла» - группа разведчиков Коминтерна, представителей разных национальностей. В декабре 1941 г. последовала серия провалов, и группа перестала существовать.] - но эта группа уже находилась «под колпаком» у немцев, и жить ей оставалось, по всему, недолго.
        Те, чьи отчеты он сейчас перечитывал, были, конечно, людьми исключительной храбрости, но опыта у них пока было маловато, еще толком не наладили хорошие агентурные связи, близко не стояли к каким-нибудь тамошним верхам, и оттого их сведения были не столь уж большой важности. Н. Н. Николаев их нисколько за это не винил, ведь настоящий разведчик вызревает годами, когда-нибудь шаг за шагом и они продвинутся повыше, но то произойдет, конечно, нескоро…
        Не лучшим образом обстояли дела и с ближней, тактической разведкой, работавшей на оккупированной территории СССР. Едва ли не девятеро из десяти засланных туда разведчиков либо сразу проваливались, либо тут же начинали работать под контролем абвера.
        Немецкие разведчики, заброшенные сюда, проваливались гораздо реже - и вовсе не потому, что у них в абвере служили спецы намного лучшие, чем здесь, в ГРУ; в отделе у Н. Н. Николаева тоже работали истинные знатоки разведывательного дела, имевшие огромный опыт. Просто немцам было из кого выбирать людей для заброски - вон, у них по лагерям для военнопленных сидят миллионы наших, довольно многие соглашаются служить новым хозяевам, русскому языку и обычаям их обучать не надо, и связи имеются по всей стране, а у нас многие месяцы уходят на обучение каждого.
        Вчера ему, Н. Н. Николаеву, представили пятерых, приготовленных к заброске, - так он всех пятерых вынужден был забраковать. Один по-немецки говорит с калужским акцентом; другой попросту глуповат, что он, Н. Н. Николаев умел выявлять сразу и безошибочно; третий, как он выяснил, прежде был стукачом, а человек, привыкший предавать, не остановится и перед новым предательством; четвертый в фашистской демагогии не силен, все норовит перескочить на нашу, отечественную, сермяжную. Ну какой из него унтерштурмфюрер СС, разве что политрук из рязанской пожарной команды…
        Что же касается пятого, то он по всем параметрам вроде бы и подходил, но показался генералу Н. Н. Николаеву больно уж службистом, слишком выкатывал грудь колесом, слишком звонко каблуками прицокивал, слишком подобострастно выпаливал «так точно!» да «есть!». Н. Н. Николаев сразу почувствовал, что застрял в нем какой-то рабский хрящик, а даже чуть-чуть раб не может быть настоящим разведчиком, это - как гений и злодейство, то есть «две вещи несовместные», такой просто не способен на неординарные решения, без чего весьма часто разведчику невозможно обойтись.
        «Впрочем, - тотчас подумал он, - а много ли тут, в стране, найдется сейчас людей, чтобы были совсем без этого рабского хрящика внутри? Большинство таких давно уже пригнули или повыбили…»
        Тут он вспомнил про ту четверку, живущую сейчас в N-ской Нахаловке. Вот уж в ком и намека на этот самый рабский хрящик нет! И на самые неординарные решения, как показала жизнь, очень даже способны…
        Он стал читать расшифровку донесения о новой разведшколе абвера под Витебском, там было много любопытного, но при этом он параллельно не переставал думать о них. О Тайном Суде он давно уже не вспоминал, это осталось далеко, в довоенном прошлом, но почему-то ему сейчас казалось, что с этой четверкой нахаловских обитателей судьба в скором времени его еще непременно сведет.
        Глава 5
        Перемена участи
        Линия фронта совсем было приблизилась к N-ску, но затем, к зиме, после нашего контрудара под Москвой, немного откатилась назад, а на зиму на всех фронтах наступила так называемая оперативная пауза.
        Осенью, когда наши дела были совсем плохи, Викентий и Полина пытались было тайком пробраться на фронт - уж оттуда, поди, назад не погонят, в особенности после того, как они покажут себя. Ни Юрий, ни Катя не стали их отговаривать. Они и ушли. Однако до фронта не добрались - через неделю Полина приволокла Викентия назад, у него был жар. Все-таки медкомиссия оказалась права: легкие его были сильно подпорчены. Пока они пробирались по снегу, у сына палача началась крупозная пневмония, и Кате с трудом удалось его выходить.
        Болел Викентий долго, больше двух месяцев, но даже теперь, в феврале, был еще слаб. Для покупки лекарств, которых теперь было не достать, и хороших продуктов, почти не доступных в нынешние карточные времена, ей пришлось продать последние два колечка с бриллиантами.
        Хотя Червленый и погиб, но, видимо, перед смертью успел все-таки дать распоряжение своим, так что нахаловские бандюганы их больше не трогали. Опасность подкрадывалась совсем с другой стороны. Недавно появившийся в N-ске новый уполномоченный НКГБ, капитан госбезопасности Кривцов, каким-то нюхом учуял в них не наших людей и уже месяц всячески донимал. Каждую неделю Юрия срывали с занятий в артиллерийском училище, в которое был преобразован его техникум, и часами мариновали на допросах, которые пока что назывались «собеседованиями». Вопросы капитан задавал все одни и те же и, разумеется, получал всякий раз одинаковые ответы - «легенда», сочиненная для Юрия Н. Н. Николаевым, была безукоризненной, и Юрий, ни разу не сбившись, повторял ее, как попугай. Капитан кивал, почему-то не удовлетворенный, и всякий раз все больше хмурился. Не минула чаша сия и Катю, и Полину, и Викентия. «Собеседования» с ними давали тот же результат, но капитан Кривцов все никак не мог угомониться.
        В этот февральский день Юрий опять сидел в его кабинете и, наверно, в десятый раз выслушивал одни и те же вопросы:
        - Итак, вы, гражданин Варфоломеев (такова, по «легенде», сейчас была его фамилия), утверждаете, что обучались математике в ярославском пединституте?
        - А вы в этом почему-то сомневаетесь?
        Ни малейшего беспокойства, что его разоблачат, не было; он, Юрий, знал, что Н. Н. Николаев ничего не делал на авось и наверняка где-то в архиве того пединститута лежит личное дело некоего гражданина Варфоломеева с его, Юрия, фотографией двадцатилетней давности.
        - Вопросы здесь задаю я! - гаркнул на него капитан. - Стало быть, утверждаете? А вот наш источник сообщает, что в ту пору не видел вас там. - По его лицу было видно, что просто по привычке «берет на пушку».
        Юрий сказал устало:
        - Пошлите к черту ваш источник, пургу он вам гонит.
        - «Пургу гонит»… И где это вы, интеллигентный вроде бы человек, словечек таких набрались? В лагере сидели?
        - Нет, не сидел. Просто давно уже в этой стране живу.
        - Вы на что это намекаете, Варфоломеев?! - раскипятился капитан. - На то, что наша страна и лагерь - это одно и то же?!
        - Ты сказал… - отозвался Юрий.
        - Па-а-прошу не «тыкать»!
        - Да нет, это цитата. Из Евангелия.
        - В Боженьку веруете? - сразу ухватился тот. - Не из баптистов? Это они вам Евангелие давали?
        - Да нет, помню по урокам Закона Божьего. Я же в гимназии учился еще эвон когда.
        - В гимназии, говорите? - перешел капитан на новую колею. - И в какой?
        - В ярославской, в первой.
        - А вот другой наш источник сообщает…
        Это могло продолжаться без конца. Юрий с грустью посмотрел в окно. Уже вечерело, голова у него клонилась на грудь от усталости. Неужто снова промаринует, как в прошлый раз, до глубокой ночи?..
        Однако в этот самый момент кто-то весьма по-хозяйски распахнул дверь. Юрий вскинул голову и увидел не кого иного, как генерала Н. Н. Николаева.
        - Почему без стука? - не вставая, весьма грубо спросил капитан Кривцов. - И вообще - кто такой? - Люди из его ведомства не робели перед генералами, скорее наоборот, те робели и заискивали перед ними.
        Вот когда он подскочил - это когда генерал показал ему красную корочку с тремя золотистыми буквами: ГРУ. Перед этим ведомством, как известно, даже всесильный нарком Меркулов не больно распоясывался. Да что там! Сам генеральный комиссар государственной безопасности Лаврентий Павлович Берия относился с должным уважением.
        - Здравия желаю, товарищ генерал-майор! - гаркнул Кривцов, вытянувшись и отдавая честь.
        Не тратясь на приветствия, генерал Николаев сказал негромко, но властно:
        - Гражданин Варфоломеев сейчас поедет со мной.
        - Так точно, товарищ генерал-майор!..
        Когда на генеральском ЗИСе приехали домой и уселись пить чай, генерал Николаев, до этого всю дорогу молчавший, спросил:
        - Ну как там, Тайный Суд все еще действует?
        Все четверо, не вдаваясь в объяснения, молча покачали головами. С началом войны даже Полина с Викентием, не говоря уж о Юрии и Кате, охладели к Тайному Суду, вся эта деятельность как-то сразу вдруг показалась им всем детской забавой по сравнению с громыхавшей войной, до которой их всех, увы, пока что не допускали.
        - Вижу, забыли про него совсем, - вздохнул генерал. - Что ж, понимаю… - И неожиданно добавил: - Однако обстоятельства сложились так, что придется вам о нем вспомнить.
        Четыре пары глаз уставились на него.
        - То есть, кое-кому из вас, - поправился генерал. - Поэтому вы, Екатерина и Юрий, прямо сейчас поедете для получения инструкций со мной в Москву, а оттуда, глядишь, отправитесь и подальше.
        - «Подальше» - это куда, на фронт? - спросил Викентий.
        Николаев промолчал.
        - Небось на невидимый… - с завистью проговорила Полина.
        Снова ответом было молчание.
        - А мы?.. - хором произнесли Полина и Викентий. Это был почти стон.
        - Остаетесь здесь, - сурово приказал генерал. Вид у бедолаг был весьма жалкий, поэтому он добавил, чтобы немного их обнадежить: - До особых распоряжений.
        - А они будут, эти распоряжения? - отважился спросить Викентий, но генерал Николаев так на него посмотрел, что тот больше уже ни о чем не спрашивал, только сопел угрюмо.
        Генерал тем временем вышел на крыльцо, подозвал своего шофера и дал ему какое-то распоряжение.
        Машина тут же отъехала и уже через десять минут привезла капитана Кривцова собственной персоной.
        Войдя в комнату, капитан снова, как там, в собственном кабинете, встал перед генералом навытяжку. Было видно, что такая стойка для него, капитана государственной безопасности, весьма унизительна, поэтому в те секунды, когда не ел генерала глазами, он бросал недобрые взгляды на остальных четверых.
        - Значит, так, капитан, - сказал ему генерал, - этих двоих, - он указал на Полину и Викентия, - чтобы больше не трогал ни ты, ни твои орлы. Хорошо понял?
        - Так точно, понял, товарищ генерал-майор! - «Ох, не простые оказались ребята, ох не простые!» - Может, помощь какая нужна? Чтоб никто тут не забижал.
        Но генерал на это ответил:
        - Обойдутся, сами за себя сумеют постоять, - чем хоть немного прибавил приунывшим Полине и Викентию уважения к самим себе.
        - А с этими как? - отважился спросить капитан, кивнув в сторону Юрия и Кати. Этих вроде бы оставлять в покое не было велено. Глядишь, генерал еще и разобраться с ними велит.
        Генерал, однако, сказал:
        - Эти - вовсе теперь не твоя забота, я забираю их с собой. Свободен.
        - Есть, товарищ генерал-майор! - и Кривцов удалился строевым шагом, с каменным лицом, чтобы никто не угадал, о чем он в эту минуту думал.
        Ибо думал он в эту минуту о том, что - ох, когда-нибудь еще попадутся ему эти все вместе с их норовистым генералом!
        Уже когда ехали на машине в Москву, Катя сказала Николаеву:
        - А ведь вы даже не спросили, согласны ли мы.
        - А вы что же, не согласны?
        - Да нет, мы согласны, конечно же, - не задумываясь, ответила она.
        Николаев чуть улыбнулся:
        - Вот потому-то и не спросил. Зачем тратить время на вопросы, если заранее знаешь ответ?
        Время, видимо, действительно было очень дорого. Когда их ЗИС домчался до перекрестка дорог, девушка-регулировщица замахала им флажком, приказывая остановиться, поскольку по другой дороге уж приближалась к перекрестку длинная колонна машин с солдатами в кузовах и с прицепленными сзади пушками. Судя по направлению, колонна двигалась в сторону фронта. Однако их водитель с капитанскими шпалами в петлицах вышел из ЗИСа, показал девушке свое красное удостоверение, что-то ей сказал, и она замахала флажком уже в сторону колонны, чтобы та их пропустила.
        Для фронта, понятно, дорога была каждая минута, генерал Николаев, конечно, тоже это понимал, но по его действиям Юрий понял, что всякий миг той войны, на которую их с Катей скоро пошлют, стоит еще дороже, вон, и по усталым глазам Николаева было видно, что он не спит уже которые сутки.
        Когда тронулись, Юрий спросил генерала:
        - Так куда мы все-таки - после Москвы?
        Николаев покосился на своего водителя и проговорил:
        - Потом, потом. Все узнаете…
        Да, тайна сия, видимо, велика была, если даже личный водитель, наверняка проверенный-перепроверенный человек, капитан ГРУ не должен был ни намека услышать.
        - В Москву приедем часов через пять, - сказал генерал, - пока советую вам вздремнуть, а то, боюсь, не слишком скоро у вас будет время для этого.
        Юрию, измученному «собеседованием» в НКГБ, действительно удалось провалиться в сон минут на пять - десять, как ему казалось. Во сне услышал голос отца:
        - Vous aurez une rude epreuve. Etes-vous pret?
        - Nous sommes prets,[18 - Вам предстоит серьезное испытание. Вы готовы? - Мы готовы (фр.).] - тоже по-французски ответил он и открыл глаза.
        Оказалось, спал он часа три. Уже немного светало, а большое количество проезжавших мимо машин явно указывало на близость Москвы. Катя все еще дремала, положив голову ему на плечо. А по-французски говорил с ним вовсе, конечно, не отец, а генерал Николаев.
        Юрий усмехнулся:
        - Проверяете, не забыл ли я французский язык?
        - О нет, - по-прежнему по-французски ответил генерал, - я знаю, что вы, как и Катя, говорите по-французски с детства. Просто… Хоть эту машину и не прослушивают, но мы здесь не одни, а он (генерал едва заметно кивнул на водителя), как это проверено, владеет только немецким языком. Ubrigens, wie geht es dir mit der deutschen Sprache?[19 - Кстати, как у вас обстоят дела с немецким? (нем.)]
        Водитель явно напрягся.
        - Frei zu lesen, aber nicht ein Gesprach Praxis hatte, - ответил Юрий. Он знал, что в его немецком слегка проскальзывает французский акцент, поскольку бонна, обучавшая его, была родом из Эльзаса.
        - Dies ist feststellbar,[20 - Читаю и говорю свободно, но давно не имею практики. - Это поправимо (нем.).] - сказал Николаев, после чего снова перешел на французский: - Пускай он думает, что вас забрасывают в Германию.
        - Не доверяете ему? - тоже по-французски спросил Юрий.
        - Если б не доверял, его бы здесь не было, - Николаев улыбнулся уголками губ. - Да и вообще не было бы. Но - береженого Бог бережет. В суть вашего задания посвящены только два человека - я и мой непосредственный начальник, руководитель ГРУ. Больше, не считая вас двоих, осведомленных быть не должно, таковы уж правила нашей работы, к которым и вы должны привыкать. Да и там, в Париже…
        На этих словах генерал осекся. Даже Юрий понял, что Николаев допустил странный для опытного разведчика «прокол»: даже человек, совершенно не знакомый с французским языком, поймет слова «a Paris».
        - В общем, - сказал генерал, сейчас явно недовольный собой, - все подробности узнаете, когда приедем. А пока лишь добавлю, что ваш весьма милый французский акцент как раз весьма кстати, он полностью будет соответствовать вашей будущей «легенде».
        Катя подняла голову. Оказывается, она все слышала.
        - Легенде? - по-французски спросила она. - А я что, тоже часть этой легенды?
        - Я бы сказал - важнейшая ее часть, - ответил генерал, - поскольку вы и сама в какой-то мере человек-легенда. - Кстати, Катюша, вы еще помните своего законного мужа, лорда Сазерленда?
        - Генри?.. Как-то даже не вспоминала о нем. Он еще жив?
        - Жив и, слава богу, неплохо себя чувствует, - улыбнулся Николаев.
        Юрий тоже впервые за три года вспомнил, что по первой легенде Катя действительно была замужем,[21 - См. в книге «Тайный Суд».] правда, этому фиктивному мужу, крупному капиталисту из Великобритании, должно уже быть лет под девяносто. Какое-то время «муж» был для Кати вполне надежным прикрытием от здешних властей, поскольку поставлял товарищу Сталину станки, необходимые для производства танков и самолетов. Но где еще мог понадобиться в качестве прикрытия этот старикан миллионер?
        Генерал пояснил:
        - Дело в том, Катенька, что ваш законный супруг, как и положено капиталисту, ценит деньги выше любой идеологии, поэтому втайне от своего правительства поставляет станки еще и Гитлеру через свой стокгольмский филиал. В общем, для любой страны бесценный у вас, Катюша, муженек, и это нам всем скоро весьма и весьма понадобится.
        - А Юрий мне кто? - спросила она. - Брат?.. Как-то мы не больно похожи.
        - Да нет, - снова улыбнулся Николаев, - зачем плодить сущностей? Он, месье Жорж, будет вашим любовником, журналистом из фашистской газетенки во Франции, так что вам не понадобится скрывать ваши отношения. Даже от вашего супруга, лорда Сазерленда, насколько я понимаю вашу с ним договоренность.
        - Так значит, мы отправляемся…
        - Сейчас все узнаете, - уже по-русски сказал генерал Николаев.
        Как раз в этот момент их ЗИС затормозил возле охранявшегося автоматчиками небольшого двухэтажного особняка в центре Москвы. Как объяснил генерал, когда они поднимались по мраморной лестнице, здесь размещался один из самых секретных отделов ГРУ.
        Глава 6
        Комсомольский привет из преисподней. Последний мирный вечер
        Уже вечерело, когда машина снова везла их по Москве. Ехали молча, и Юрий снова и снова прокачивал в уме все стороны порученного им с Катей задания.
        Итак, их забрасывали, оказывается, вовсе не в Париж, а в оккупированную немцами Варшаву с целью восстановить там связь с одним нашим человеком, служившим в польском отделении абвера. После недавних арестов все прежние связные были арестованы, и этот «офицер абвера» нынче работал в пустоте, а информация, которой он обладал, была бесценной - это были списки и особые приметы, а также даты, места заброски и будущие явки уже готовых к заброске выпускников Варшавской разведшколы абвера.
        Как не без оснований полагал генерал Николаев, все прежние связные провалились потому, что в недрах ГРУ завелся «крот», поэтому заброску Юрия и Кати готовили в обстановке немыслимой даже для ГРУ секретности. Н. Н. Николаеву поручено было «невзначай проговариваться» о том, что конечный пункт заброски - Париж. О том, что в действительности это будет Варшава, кроме них двоих известно было только двум генералам - Н. Н. Николаеву и самому генерал-лейтенанту Панфилову, сменившему генерала Голикова на посту начальника ГРУ.
        Он, Юрий, то есть теперь уже журналист Жорж де Круа, уроженец Эльзаса, француз по отцу (графу, кстати; род прослеживается с XII века) и немец по матери, урожденной Марте фон Лансдорф, отправлялся в Варшаву в качестве якобы корреспондента одной фашистской газетенки, дабы взять интервью у немецких офицеров, прибывавших на отдых в Варшаву с Восточного фронта, а если повезет, то и у самого рейхсминистра Альфреда Розенберга,[22 - Альфред Розенберг - имперский министр по делам восточных территорий. По приговору Нюрнбергского трибунала повешен в 1946 г.] который, возможно, тоже окажется в Варшаве в это время. Все было продумано до мелочей. Настоящий Жорж де Круа, которого наши люди как раз на пути в Варшаву и похитили, оказывается, так же, как и он, Юрий, хромал на правую ногу (в юности неудачно упал с лошади), тоже носил очки с сильными линзами, к тому же окончил физико-математический факультет Берлинского университета, так что он, Юрий, как специалист по математической физике, мог не бояться возможных проверок по части своего образования.
        И еще одна деталь. Настоящий де Круа как-то раз по пьянке хвастался в кругу друзей, что завел некогда интрижку с одной замужней дамочкой, имени которой не называл, и дамочка эта, сбежавшая от старика мужа в нейтральный Стокгольм, в письме обещала как-нибудь его навестить. В общем, сходилось все просто замечательно.
        Все дальнейшие инструкции они должны были получить лишь накануне отлета - тоже, видимо, из неких конспиративных соображений.
        До момента заброски оставалось двое суток, а пока им было разрешено отдохнуть.
        Машина остановилась возле знакомого уже большого дома на улице Горького.
        - Неужели?! - радостно спросила Катя.
        - Да, да, ваша прежняя квартира, - кивнул генерал Николаев, протягивая ей ключи. - Ваш супруг, лорд Сазерленд, за нее все это время исправно платил, так что все там осталось по-старому. Пойду-ка вас провожу…
        Когда поднимались по лестнице, он заговорил тихо:
        - Прошу там, в квартире, о задании - ни слова.
        - Нас могут прослушивать? - спросил Юрий.
        - Все может статься…
        - Кто, ваши?
        - Нет, наши этого делать, конечно, не станут, а вот за параллельную контору… - судя по всему, он имел в виду НКГБ, - за нее ручаться, увы, не могу… Кстати, о содержимом холодильника мои ребята позаботились, так что пользуйтесь на здоровье… Ладно, идите отдыхайте, в нужное время я за вами приеду.
        Если бы сейчас кто-нибудь у него спросил, сколько же суток он не спал, то он, Н. Н. Николаев, вряд ли смог бы ответить - уже потерял счет бессонным ночам.
        Юрию прежде довелось побывать в этой огромной, роскошной квартире только один раз и сейчас, как и тогда, он ощутил запах уюта и благополучия, которыми его, а с некоторых пор и Катю, не баловала жизнь.
        Душ в большущей, отделанной зеркалами ванной принимали вместе, тесно прижимаясь друг к другу. А дальше…
        Господи, как давно они не оставались наедине!..
        Юрий взял ее, нагую, на руки и отнес в спальню. Вот на этой огромной кровати у них и случилось это четыре года назад в первый раз.
        - Ты помнишь, какое сегодня число? - шепнула она.
        - Помню, - кивнул он.
        Да, нынче была как раз четвертая годовщина. Как много всего за эти четыре года произошло! Но сейчас не хотелось об этом вспоминать. Сейчас они снова рядом, вдвоем, одни-одни на этом свете!.. Как тогда…
        …Потом уже, набросив халатик, Катя вышла на кухню, и оттуда донесся ее возглас:
        - Ого! Богато живем!
        Через пару минут она принесла поднос, на котором стояла бутылка шампанского и лежала всякая снедь, немыслимая по нынешним карточным временам, - и черная икра, и балыки, и даже дольки ананаса! Да, «ребятки» генерала Николаева потрудились на славу.
        - Как будто мы уже в Париже! - нарочито громко проговорил Юрий, на что Катя, подыгрывая ему, ответила:
        - А ты привыкай, привыкай! - и поцеловала его. - Привыкайте, ваше графское сиятельство. Если будете потом требовать только селедку с картошкой, то Европа вас не поймет. - А потом на ухо шепнула: - Да и Варшава - это все-таки не Нахаловка.
        Он откупорил шампанское, наполнил фужеры и провозгласил:
        - За нашу годовщину!
        - За нас!
        - И за Париж!
        Выпив шампанское, они снова обнялись, и обоим сразу стало не до яств, хотя сутки уже не ели ничего. О предстоящих опасностях, как и о минувших, сейчас не хотелось думать, единственное, что вызывало сожаление, это то, что через два дня закончится этот рай.
        Впрочем, закончился он даже несколько раньше, чем оба они предполагали.
        Утром Юрий поднял исписанный с двух сторон листок в косую линейку, подсунутый к ним под дверь. От кого было это послание, он понял, еще не начав читать, по запаху помойки, исходившему от него.
        С одной стороны знакомым корявым почерком было написано:
        Привет тебе, Васильцев!
        Вот ты и в Москве. Думал тихо прибыть, но наши людишки всегда все видят, не спрячешься и на Луне.
        Зашел бы ты, Васильцев, к нам, грешным, - ей-ей, соскучились по тебе. Да и, глядишь, мы тоже расскажем тебе кое-что интересное.
        Ну а путь-дорогу к нам ты знаешь, учить тебя не надо. И не боись ничего, теперь мы люди смирные.
        В общем, придешь - не пожалеешь. С приветом, ФОМА
        По сравнению с подобными письмами, попадавшими к нему прежде, это, подписанное Фомой, императором помоек, можно было считать даже вполне вежливым.
        На обороте другими, но тоже знакомыми каракулями, было выведено:
        И от меня тебе, Васильцев, приветик, соскучился по тебе.
        Ничего плохого от тебя, окромя хорошего, мы не видели, чай, помним, кому тронами своими обязанные, а ежели что было не так - ты уж извиняй.
        Вообще-то тронами своими они были обязаны в основном Полине, это она отправила в мир иной их предшественников,[23 - См. в книге «Сын палача».] но это уж мелочи. Юрий дочитал послание до конца:
        А ежели придешь, то знаешь, чем утешить нас, сирот, пребывающих ныне, по случаю войны, в великой бедности.
        Притарань, коли сможешь, этого самого, что сам знаешь, кила полтора - два, тебе будет не в тягость, а нам, сирым, будет в утешение.
        Приходи, а то Фома тут давеча печалился: что это, мол, наш друг Васильцев не захаживал давно, может, обидели чем?
        И Катерину твою приглашаем, тоже по ней оба соскучились. В общем, с комсомольским приветом, ЛУКА
        Юрий не стал долго раздумывать над тем, откуда нахватался этих «комсомольских приветов» Лука, король нищих, и поспешил показать Кате послание.
        - Как им удалось нас тут выследить? - прочитав письмо, удивилась она. - Вход в дом сейчас николаевские гэрэушники наверняка пасут.
        - А до этого кто пас? - ответил он вопросом на вопрос. И пояснил: - Когда мы в подъезд входили, я краем глаза увидел одного нищего. Не стал ни тебе, ни генералу говорить, думал, тот здесь случайно.
        - А как они смогли проникнуть сюда, чтобы подсунуть это письмо?
        - Ну, для них это не штука. Например, спуститься через чердак. А на чердак проникли известными только им ходами, они тут, в городе, знают любую щель.
        - И что ж, по-твоему, они следили за этим домом все три года? - проговорила Катя.
        Юрий пожал плечами:
        - С них станется. Нищий - существо неприметное и терпеливое, и какая ему, в общем, разница, где милостыню свою собирать? Вполне мог кто-то из их людей и три года тут сидеть, держать под наблюдением этот подъезд. Вопрос в другом - идти нам туда (думаю, сейчас это вполне безопасно) или при нынешних обстоятельствах мы уже себе не принадлежим?
        После некоторых раздумий Катя сказала:
        - Полагаю, во всяком случае нам следует сообщить генералу Николаеву.
        Юрий кивнул и направился к телефонному аппарату. Набрать номер он, однако, не успел - в этот самый момент раздался звонок в дверь.
        Катя сунула руку в сумочку, а он, Юрий, пошел открывать, тоже на всякий случай держа в кармане руку на рукоятке своего парабеллума.
        Но, открыв дверь, он увидел на пороге генерала Николаева, а у ног генерала терся белоснежный кот. Увидев Юрия, кот протяжно мяукнул, кинулся к нему на грудь и лизнул в щеку, что вообще-то котам не свойственно.
        - Прохор?! - воскликнула Катя, тоже вышедшая в прихожую.
        Да, без всяких сомнений, это был он, кот Прохор, когда-то дважды спасавший им жизнь.
        - Вот, привез вам старых знакомцев - этого и еще одного, - усмехнулся генерал.
        - Афанасия? - догадался Юрий.
        - Его, его. Уж больно просил, чтоб дали с вами повидаться, любит он вас.
        - Где же он? - спросила Катя.
        - Сказал - сам придет. - Николаев взглянул на часы. - Да вот уже должен бы быть.
        - Может, он уже здесь, - хорошо зная повадки Афанасия, предположил Юрий. - Надо бы поискать.
        Тут из их спальни донесся знакомый густой бас:
        - Да що мене шукати, тута я, тута, коханы мои! - и оттуда вышел он, Афанасий Хведорук, в своем привычном облачении - чернильно-фиолетовом больничном халате, из-под которого выглядывали полотняные кальсоны с тесемками, и с неизменным треухом на голове, с которым он никогда не расставался, чтобы не застудить голову, которая действительно дорогого стоила.
        Невозможно было без смеха смотреть на это двухметрове страшилище. Катя прыснула, и даже сдержанный генерал Николаев впервые за то время, что Юрий его знал, не удержался от хохота.
        Когда-то на своей родной Херсонщине Афанасий Хведорук не без основания слыл местным колдуном, однажды суеверные земляки даже хотели его спалить вместе с хатой, но его спас Глеб Бокий,[24 - Бокий Глеб Иванович - видный деятель ЧК/ГПУ/ОГПУ/НКВД, комиссар государственной безопасности 3-го ранга. Занимался также изучением загадочных явлений - телепатии, телекинеза и т. п. Расстрелян в 1937 г.] разыскивающий подобных уникумов для своей спецлаборатории.
        После крушения Глеба Бокия хотели было и Афанасия отправить вслед за ним на тот свет, но сочли сумасшедшим и упекли в психлечебницу. Там-то его через год и обнаружил Юрий, сумел, пользуясь своим положением в Тайном Суде, с помощью своих поднадзорных[25 - Поднадзорные - лица, осужденные Тайным Судом, но оставленные ПОД НАДЗОРОМСуда до следующих преступлений. Зачастую это были люди, занимавшие высокое положение (см. в книге «Тайный Суд»).] вытащить его оттуда, приютил, обогрел, не раз потчевал портвейном «Бело-розовым», который был Афанасием особенно любим. Взамен Афанасий, благодаря своим удивительным способностям, не раз оказывал ему поистине неоценимые услуги. Когда, однако, над Юрием сгустились тучи, он, Афанасий, будучи по природе своей несколько трусоватым, дезертировал назад, в психлечебницу, перед этим выклянчив у Юрия кота Прохора, с которым у него-де обозначилась какая-то духовная связь. Впрочем, и там, в больнице для душевнобольных, жилось ему, в общем-то, неплохо, находился он там под опекой Николаева, который тоже иногда доставлял излюбленный его «Бело-розовый».
        Сейчас, соблюдая субординацию, он повернулся к генералу Николаеву, взял под козырек своего треуха и отчеканил:
        - Товарищ енерал-майор! Рядовой у запаси Афанасий Хведорук докладає. Як веліло, з’явилася година в годину, в десять нуль-нуль!
        - Как же ты прошел незамеченный? - улыбаясь, спросил генерал.
        Юрий прежде не раз задавал Афанасию подобный вопрос, поэтому уже знал ответ, который в точности и последовал:
        - Як, як… Просочився. - Он почесал за ухом Прохора, все еще сидевшего у Юрия на груди, и проговорил ласково: - Ах ты бисов сын!.. Чує, чує своих, як побачив - геть як замурчал!.. Може, отметим встречу? Як тут у вас с «Било-розовым»?
        Юрий развел руками:
        - Не готовился к такой встрече, так что - увы.
        Катя добавила:
        - Там, в спальне, шампанское осталось, так что можете…
        Афанасий проговорил виновато:
        - Звиняйте, барышня, вже нэма. Поки чекав товариша енерал-майора…
        - Ясно, - кивнул Юрий. - Ничего, в холодильнике еще одна бутылка стоит.
        - Така ж шипучка? Це ж як з вогнегасника[26 - Огнетушителя (укр.).] питии, - поморщился Афанасий.
        - А тебе доводилось - и «з вогнегасника»? - поинтересовался генерал Николаев. - Неужто пробовал?
        - Чого ж не пробувати, пробував, - серьезно ответил тот. - Да там погань одна, градусів немає, один розлад шлунку.[27 - Расстройство желудка (укр.).] - Помявшись немного, спросил: - Може, я краще одеколон прийму? Бачив там, в спальні, на тумбочці.
        - Нет уж! - отрезал генерал. - Был бы одеколон наш, отечественный, - так пей, не жалко; а там французский, за валюту купленный.
        - Зрозумів, - с грустью отозвался Афанасий. - Товариш Васильцеу до Парижа зібрався, йому без французького одеколону ніяк не можна.
        - Что ты тут мелешь?! - зашипел на него Николаев. - Языку-то волю не давай.
        Афанасий снова взял под козырек:
        - Звиняйте, товариш енерал-майор, розумію, військова таємниця.[28 - Военная тайна (укр.).] Х…ню спорол… Ох, звиняйте, барышня… - И, вовсе уж потерявшись, добавил совершенно не к месту: - Служу Радянському Союзу! - после чего только молча сопел.
        Юрий наконец показал генералу Николаеву листок с «комсомольским приветом» из преисподней.
        - Смотрите-ка, вежливые стали, - проговорил он, дочитав, и протянул листок Афанасию.
        Тот читать не стал (Юрий вообще не был уверен, что он обучен русской грамоте, все прочие навыки ему заменяло чутье), обнюхал листок с обеих сторон и сказал:
        - Лиходії… Але зараз смирні. Небезпеки немає. Сміливо, товариш Васильцеу, можете йти.[29 - Злодеи… Но сейчас смирные. Опасности нет. Смело, товарищ Васильцев, можете идти.]
        Вот в таких-то случаях цены ему, Афанасию, не было. Его чутью можно было доверять на все сто.
        - Что ж, - подытожил Николаев, - завтрашний день у вас свободен. Я бы на вашем месте пошел на эту встречу, опасности - мне так кажется - никакой, а вот пригодиться эти упыри, чем черт не шутит, вполне могут. У них везде есть свои людишки; возможно, там, куда вы отправляетесь, тоже найдутся эти «абарак бузык».
        - «Бідні, але горді»,[30 - Бедные, но гордые.] - почти точно перевел Афанасий с не известного никому языка. Вот что значит истинный класс!
        - Вот-вот, - кивнул генерал и добавил: - В общем, навестите их завтра с утра, но к вечеру вы должны быть здесь. Пройдете еще один, самый важный инструктаж, а уж на другое утро - в самолет… Не забудьте, кстати, про «полтора - два кила», побалуйте этих злыдней… Впрочем, я распоряжусь, чтобы вам сейчас подвезли, нечего вам самим время тратить, - с этими словами он взялся за телефонную трубку.
        - И про «Било-розовый» не забудьте, товарищ енерал, - проныл Афанасий так жалобно, что Николаев не смог ему отказать.
        - Ладно, ладно, - отмахнулся, - будет тебе нынче твой «Бело-розовый».
        - Ви ж мені - як тата рідний! - возликовал Афанасий.
        …Просидели допоздна, пили этот самый «Бело-розовый», казавшийся под хорошую закуску очень даже ничего, говорили о всяких пустяках. Генерал, забыв о многодневной усталости, очень неплохо исполнял под гитару цыганские романсы, Афанасий был забавнее клоуна в цирке, и вечер получился хороший и беззаботный, будто не шла война и не существовало на свете всяких там слепней, «кротов» и прочей опасной и злобной нечисти. У генерала Николаева, у Юрия и у Кати не много было в жизни таких мирных вечеров, и как-то не хотелось даже на миг задумываться о том, что такой беззаботный вечер вполне может оказаться последним беззаботным вечером в их полной опасностей жизни.
        Глава 7
        Сошествие в преисподнюю. «Дайте нам Слепня!»
        Рано утром Катя и Юрий шли уже знакомым для них маршрутом. Это был путь в преисподнюю, прежде они проделывали его дважды. Юрий, как и в те два раза, нес в авоське банку, в которой находились «полтора - два кила» квашеной капустки, гостинец для подземных королей.
        Путь в преисподнюю начинался у метро «Парк культуры». Там, как всегда, на своем посту стоял слепец с фанерной табличкой на груди, гласившей: «РЕМОНТИРУЕМ ШВЕЙНЫЕ МАШИНКИ ВСЕХ МАРОК». Впрочем, Юрий знал, что никакой он не слепец: оба глаза его под черными очками видят, и весьма зорко, мало того, имелся еще и третий глаз, расположенный на брюхе; этот набрюшный глаз виднелся сквозь прореху в ватнике и смотрел на них очень бдительно. Вдобавок к этому уродству лицо нищего покрывала какая-то коричневая короста, отчего казалось, что оно перепачкано запекшимся навозом, - в общем, внешность малоаппетитная. Юрий, однако, знал, что уродства эти были признаком принадлежности лжеслепца к высшей аристократии того мира, наподобие династических недугов и уродств - наследственной гемофилии или шестипалости - у представителей многих древних монарших родов Европы. Возможно даже, данный субъект являлся не больше и не меньше как престолонаследником, ибо нынешние монархи тоже, мягко говоря, не отличались красотой.
        Увидев сквозь свою прореху Катю и Юрия, «слепец» свистнул в два пальца, и тут же, как обычно, подкатила машина - не та, что в прошлые разы, уже в духе времени ЗИС, а не прежний «роллс-ройс», но такая же развалюха, с помятыми дверцами, с разбитыми окнами, которые были заделаны грязными кусками фанеры. По выпуску машина была совсем новая, а такой мизерабельный вид ей, вероятно, придали некие компрачикосы,[31 - Существовавшие в XVII - XVIII вв. банды, калечившие детей с целью дальнейшей продажи их в качестве шутов (см. в романе Виктора Гюго «Человек, который смеется»).] покалечившие автомобиль с учетом специфики его обладателей: все-таки король был - нищих, а император - помоек.
        Юрий и Катя уселись на заднее сиденье, водитель, по традиции горбун, с каким-то особенно уродливым горбом (также, возможно, дофин), снова завел двигатель. Далее тоже не последовало ничего неожиданного - лжеслепец, как и прежде, завязал им глаза, сам уселся рядом с ними, и лишь после этого машина тронулась.
        Чтобы их запутать, машина минут сорок петляла по городу, пока наконец Юрий не ощутил, что вокруг сгустилась тьма - это они въехали в туннель, ведущий в святая святых, в логово монархов. Далее по туннелю ехали, тоже поворачивая каждую минуту то в одну, то в другую сторону, так что трудно было даже мысленно нарисовать себе маршрут. В прошлый раз они с Катей (тогда с ними были еще Полина и Викентий) чуть не погибли, пытаясь самостоятельно выбраться из него, в тот раз их сумел спасти только кот Прохор.[32 - См. в книге «Сын палача».] Теперь они снова въезжали в этот мир, которого не может быть, как он, Юрий, окрестил его когда-то.
        Вдруг полыхнул свет, ослеплявший даже сквозь плотную повязку на глазах, - стало быть, машина въехала прямо в тронную залу.
        Тут же повязки с них были сняты, и они увидели короля и императора, восседавших на своем двухместном троне.
        Первым из машины выскочил лжеслепец с авоськой, взятой у Юрия, и поднес ее к трону.
        Едва из машины вслед за ним вышли Катя и Юрий, лжеслепец юркнул назад, снова уселся рядом с горбуном-водителем, и колымага выехала из залы задним ходом.
        Юрий, хоть он и хорошо знал, кого здесь увидит, все равно, взглянув на монархов, ощутил волну омерзения, прокатившуюся по всему телу, - такие уж это были уродища. Горб короля Луки даже подрос с момента коронации, при которой Юрий и Катя когда-то присутствовали, из двойного превратился в тройной и напоминал теперь хребет какого-то ископаемого мегалозавра, а коричневые нашлепки на лице императора Фомы уже только и оставляли место для глаз и рта.
        По обе стороны от монархов восседала помойно-нищенская знать, пока еще отдаленно похожая на людей, а у стен залы толпилась всякая мелюзга - совсем уж человечки, только грязные и какие-то пришибленные.
        Знать от черни отделяла здешняя гвардия, состоявшая, по незыблемой здешней традиции, из карликов-евнухов. Гвардейцы держали в руках алебарды, и лица их были преисполнены. В их командире Юрий узнал своего старого знакомца со странным именем Вонмиглас, тоже карлика и тоже евнуха, но, как он, Юрий, знал, являвшегося тайным агентом НКВД, засланным сюда еще, кажется, во времена наркома Ягоды, дослужившийся нынче до немалого чина - капитана государственной безопасности. Они переглянулись, и карлик ему едва заметно кивнул.
        Помнится, в прошлый раз, когда под этими сводами прозвучало: «Le Roi est mort, vive le Roi! Le Empereur est mort, vive le Empereur!»[33 - «Король умер, да здравствует король! Император умер, да здравствует император!» (фр.)] - монархи на момент коронации вырядились под вождей, даже в их речах проступали пародийные намеки на этих персон - один, напялив полувоенный френч, тужился изобразить грузинский акцент, а другой, в пиджачке и кепке, усиленно картавил. Однако они, видимо, решили впоследствии, что это уж перебор, и теперь пребывали в нарядах, в которых Юрий видел их в самый первый раз, украденных, должно быть, из реквизита какого-то провинциального оперного театра: король - в наряде, вероятно, герцога из вердиевского «Риголетто», но с дыркой на камзоле - для брюшного глаза, а император - в облачении эфиопского царя Аманасры из «Аиды». Впрочем, «знать» так и не сменила экипировку (должно быть, по бедности), и в их нарядах и обличии проступало сходство с вождями помельче - товарищем Калининым, товарищем Молотовым, товарищем Берия и прочими членами Политбюро.
        - Приветствую драгоценного господина Васильцева и госпожу Сазерленд в наших скромных чертогах, - провозгласил король. И добавил на скверном английском, памятуя о том, что, согласно легенде, здешние монархи вроде бы должны говорить на всех сущих языках: - We are very glad that you took the time to visit us.[34 - Мы очень рады, что вы нашли время нас посетить (англ.).] - Он уже начал жевать привезенную Юрием капустку, поэтому добавил: - А за подарок тебе наше большое мерси, знатная капустка.
        Император тоже запустил руку в банку с капустой, и на обезображенном лице его появилось нечто напоминающее улыбку удовлетворения.
        - Oh, ja, ja, Ihren Besuch - eine gro?e Ehre fur uns![35 - О, да, да, ваш визит - большая честь для нас! (нем.)] - на столь же скверном немецком произнес он, поддерживая легенду, но тут король вмешался:
        - Ах, оставьте этот собачий язык, Фома! Вы забыли, что снаружи творится? «Гитлер капут» - это все, что вам д?лжно на нем произносить.
        «Члены Политбюро» и карлики-гвардейцы закивали одобрительно.
        - И вообще, - продолжал он, - сейчас не время для всяких условностей. Ни для условностей, ни для расточительства. - Одной рукой запихивая в рот пригоршню капустки, другой рукой он сделал мановение, и слепивший глаза свет моментально пригас, все вокруг стало серым и унылым. - Да, да, нынче мы должны на всем экономить, - прожевав капустку, с грустью добавил король.
        Хотя Юрий знал, что электричество здесь было ворованным из проходящей рядом линии метро, следовало отдать монархам должное - жить они решили в ногу со временем.
        - Yes, we need to save even small things,[36 - Да, мы должны экономить даже на мелочах (англ.).] - произнес император, прожевав капустку, но тут увидел, что король снова поморщился, и добавил поспешно: - Я же по-английски, что тут такого? Черчилль как-никак наш союзник.
        - Ну, сегодня союзник - а дальше-то… Сегодня друг, а завтра - пук, - хмыкнул король, и Юрий вспомнил, что в точности такую же фразу как-то раз слышал и там, снаружи. Да, следовало отдать должное предусмотрительности его величества. - Нет уж, - продолжал король Лука, - будем говорить по-русски. Ну, можно иногда и по-нашенски. - С этими словами он привстал и провозгласил: - Ыш абарак бузык!
        «Члены Политбюро» зааплодировали и вслед за ним хором выкрикнули:
        - Ыш абарак бузык!
        - Ыш абарак бузык! Ыш абарак бузык! - выкрикнули карлики-гвардейцы, ударяя о пол древками своих алебард. Ну а стоявшая по углам мелочь вовсе уж вошла в неистовство, раздались, как пишут в газетах, «бурные аплодисменты, переходящие в овацию», и добрые пять минут со всех сторон доносились возгласы: - Ыш абарак бузык! Мы бедные, но мы духовные! Ыш абарак бузык!..
        От рыданий все три горба короля сотрясались, слезились все его три глаза, даже тот, брюшной, а по нашлепкам на лице императора слезы текли просто водопадом. Впрочем, Юрий знал, что уж во всяком случае бедными они не были ну никак. Уже много веков к их трону стекались по копеечке, по центику, по пфеннигу, по эскудо деньги нищих со всего мира, тут же переводимые монархами в золото и драгоценные камни - еще после крушения денег во времена Великой французской революции они иным ценностям не доверяли.
        Наконец король мановением руки остановил овации и повторил:
        - Да, именно так: ыш абарак бузык! - И, уже обращаясь к Кате и Юрию, кивнул: - Да, хоть мы и духовные - но мы бедные. А судьба сложилась так, что с некоторых пор мы стали еще беднее. Ох уж эта война! Нашим убогим подданным уже почти никто не подает! К тому же еще эта инфляция!.. Вот поэтому мы вас и пригласили сюда…
        - Вы хотите, чтобы мы остановили войну или инфляцию? - спросил Юрий. - Увы, это не в наших силах.
        - О нет, этого вы не остановите, - печально согласился император Фома. - Однако, хотя вы на это и не способны, вы способны на многое другое, чему мы были свидетелями. И к нам в сердца закралась надежда, что по крайней мере в одной малости…
        - О да! В сущей малости, если сравнивать с остальным, только что названным! - подхватил король. - Но ведь нам, vous comprenez,[37 - Вы понимаете (фр.).] при нашей бедности каждая копеечка дорога.
        Юрий пожал плечами:
        - Ну а мы-то тут при чем?
        - Очень, очень даже «при чем»! - воскликнул император. - Вам, мы так полагаем, известно такое имя - Червленый?
        - Да, - кивнула Катя. - Его недавно убили почти на наших глазах.
        - Да, да, убили! - подхватил король. - Ну, если бы только убили - это бы еще ладно; однако потом еще и подпол его обнесли, а прятал он там и золотишко, и брюлики, а частью этого всего он должен был с нами, сиротами, поделиться, так оно было договорено. А убил и ограбил его некий человечек по имени…
        - Слепень! - Катя хищно прищурилась.
        - Именно так, именно так, дитя мое! Так вот, если бы вы помогли нам…
        - Нет, нет, не покарать, а только найти! - вставил император. - А уж покарать его мы и сами как-нибудь сумеем.
        Юрий вспомнил прибитого железными костылями к стене бывшего палача Тайного Суда[38 - См. в книге «Тайный Суд».] и подумал: да, это они, вурдалаки, действительно умеют.
        Катя задумалась:
        - Но ведь он, этот Слепень, сейчас, насколько я знаю, где-то за границей.
        - Увы, мы тоже это знаем, - печально вздохнул король. - Беда с этими границами, которые вечно на замке… Но и вы ведь, мы знаем, люди не простые…
        Между тем император махнул рукой, и по этому его знаку вся челядь, включая гвардию и «членов Политбюро», быстро очистила тронную залу.
        - Вон, с генералами самого ГРУ знаетесь, - подмигнул император, когда они остались только вчетвером. (Да, осведомленность этих уродов могла вызвать только восхищение!) - Вот мы грешным делом и подумали: н? как для вас на какой-то миг приоткроют этот замок?
        - И что тогда?
        - Предлагаем честную сделку: помогите нам, а мы поможем вам.
        Юрий вспомнил совет генерала Николаева не отказываться от помощи даже этих подземных упырей.
        - Пожалуйста, поконкретнее, - попросил он.
        - Чего уж там конкретнее! - отозвался король. - Вы нам - Слепня, едри его мать, а мы вам - все, что пожелаете.
        - В разумных, конечно, пределах, - поспешил уточнить император. - Касательно денежек, я имею в виду. А если насчет какой другой помощи, например, пришить кого или связей с местными…
        - И где же эти ваши «местные» обретаются?
        - Насчет Африки не ручаюсь, но коли тебе нужны, которые в Азии, в Европе или там на американском континенте…
        - Ну, если ограничиться Европой… - протянул Юрий, полагая, что таким ответом не слишком выдаст государственную тайну. И добавил, подкрепляя «легенду»: - Если в Париже, например?
        Монархи едва ли стали бы «стучать» в органы, однако они могли поделиться с Вонмигласом, тот, судя по всему, был у них весьма доверенным лицом, - вот почему он, Юрий, решил соблюдать максимальную осторожность.
        С Парижем он, видимо, попал в какую-то очень больную для них точку. Монархи погрустнели и стали о чем-то перешептываться. Наконец император с грустью произнес:
        - Вот с Парижем как раз дело худо… Тамошняя братва решила отделиться. И вообще, суки они, пардон, оказались.
        - Коллаборационисты они, - старательно выговорил мудреное слово король. - Снюхались, понимаешь, говнюки, с правительством Виши,[39 - Профашистское правительство юга Франции, образовавшееся в 1940 г. после оккупации севера Франции войсками нацистской Германии.] лапами «зиг-хайли» делают, сюда денежек давно, еще с сорокового года, не присылают… Давить таких!
        - Ничего, обязательно раздавим, - вдруг с очень похожим на сталинский акцентом произнес император. - И победа будет за нами.
        Юрий притворно вздохнул:
        - Значит, с Парижем - никак? - спросил он.
        - Пока никак, - тоже вздохнул король.
        А император поспешил добавить:
        - Но если там, к примеру, в Лондоне…
        - Да за каким шишом ему Лондон?! - перебил его король. - Но если там, к примеру, в Брюсселе… или там в Копенгагене… варшавская братва, хоть и тяжко там, но покуда держится, даже денежки шлет. Оккупационными марками, правда, цена им не больше, чем какашкам, но показателен сам факт: уважают… Ну там еще в Белграде, в Бухаресте… Конечно, румынская братва тоже недавно начала фортели выкидывать… Ничего, как-нибудь угомоним… А вот насчет Рима, или там Мадрида, или там Лиссабона - то милости просим.
        Разговаривая, они вели борьбу за банку с капусткой, стоявшую между ними, каждый норовил первым запустить в нее руку, но все их пять глаз по-прежнему смотрели на Юрия и Катю, выражая благонравие.
        Главное для себя - про «варшавскую братву» - Юрий отметил, но при упоминании о ней даже глазом не моргнул и вид продолжал делать разочарованный.
        - Ладно, - снова вздохнул он, - на всякий случай буду иметь в виду. Ну а если все же вдруг… то как выйти на эту вашу «братву»?
        Монархи начали наперебой объяснять, как в каждом из этих городов выходить на их «ребяток». Если знать, то, в сущности, было не очень сложно. Впрочем, хорошенько запомнил он, Юрий, только про варшавскую связь, про остальное - так, в общих чертах.
        - Но и ты, Васильцев, если все же, вдруг… ты про Слепня-то не забудь, - попросил император.
        - Да уж, окажи такую любезность, - поддакнул король. Даже брюшной его глаз выражал мольбу. - Не забудешь, Васильцев?
        - Не забуду, - вполне искренне пообещал он: поди-ка забудь такого монстра. И какое-то шестое чувство подсказывало ему, что со Слепнем они когда-нибудь еще встретятся.
        На том высочайшая аудиенция была, в сущности, закончена. Напоследок монархи снова поблагодарили за капустку, затем король нажал кнопку под троном, и прямо в залу снова въехал увечный ЗИС с горбуном-водителем и с лжеслепцом, сидевшим рядом с ним.
        - Уж прости, Васильцев… - развел руками король.
        - И вы, барышня, простите, но уж так оно положено… - смущенно улыбнулся император.
        С этими словами монархи сошли со своего двухместного трона и самолично завязали Юрию и Кате повязками глаза, что, надо полагать, было знаком особой монаршей милости.
        Водитель завел машину.
        - Слепня нам…
        - Дайте нам Слепня, - под шум двигателя довольно кровожадно нашептывали монархи.
        Глава 8
        Расставание и «Майн кампф» на дорогу
        Машина тронулась, и тут же свет перестал пробиваться сквозь повязку: они снова въехали в петляющий туннель.
        - Старые стали папашки наши… - проговорил лжеслепец, - боюсь, скоро им уже…
        - М-да… - согласился горбун-водитель. - Я-то уж грешным делом даже думал… - он не договорил.
        Оба они со вздохом примолкли и больше друг с другом уже не разговаривали.
        Юрий догадывался о причине их печали. В те оба раза, что он и Катя побывали здесь, в этом мире, которого не могло быть, их визит сопровождался обновлением престола, и хотя ни он, ни Катя не были к этому причастны лично, однако дофины, везя их сюда, вероятно, надеялись на что-то подобное и теперь с трудом скрывали свое разочарование.
        Наконец сквозь повязку начал пробиваться солнечный свет, и в машину ворвался свежий воздух, такой сладостный после недавнего мышиного смрада, - стало быть, они уже вырвались из туннеля.
        Их провожатые (видимо, от расстройства чувств) на сей раз весьма халтурно отнеслись к своим обязанностям: колымага почти не петляла по Москве и остановилась уже минут через десять.
        - Приехали, - объявил водитель, а второй дофин стал развязывать им глаза.
        Машина остановилась в километре от их дома.
        - Извиняйте, - буркнул лжеслепец, - дальше уж вам придется - пёхом, а то ваш подъезд гэрэушники пасут.
        Когда они с Катей вышли из машины, горбун бросил им напоследок:
        - Наше вам! - и, не дожидаясь ответа, газанул.
        После визита в подземелье оказалось не просто приятно «пёхом» пройтись по дневному городу, но и необходимо. Зима была уже на излете, с сосулек капало, на лицах людей заметно было предощущение весны. Если не обращать внимания на развешанные повсюду плакаты «Враг подслушивает!» и гигантский портрет вождя на здании Центрального телеграфа, если к тому же знать о том, подземном мире, воспоминания о котором все еще отзывались гадливостью, то здесь был мир, в котором можно существовать.
        К тому времени, как вернулись домой, это ощущение гадливости тоже успело выветриться, и Катя, прильнув к Юрию, сказала на ухо:
        - Генерал придет только к вечеру, у нас с тобой есть еще часов пять.
        Да, вполне возможно, это могло быть у них в последний в жизни раз. Юрий взял ее на руки и отнес в спальню.
        И это было у них, словно в первый раз или словно в последний, неважно, главное, что - незабываемо…
        К тому времени, как появился Н. Н. Николаев, они были уже готовы к отъезду. Генерал еще прежде сказал, что последний, главный инструктаж состоится в резиденции ГРУ и после этого сюда они больше не вернутся. Взять с собой разрешалось только французский одеколон, полученный Юрием, и выданную Кате косметику, тоже французскую, - негоже было бы эльзасскому графу пользоваться отечественным «Шипром», а жене английского капиталиста - духами «Красная Москва». Все остальное, вплоть до самых мелочей, они должны были получить из запасников Главного разведуправления.
        Когда они снова приехали в тот двухэтажный особняк, разговор состоялся опять в присутствии только двух генералов, Николаева и Панфилова.
        Первым делом они с Катей рассказали обо всем, что нынче происходило там, в преисподней.
        - Что ж, - выслушав их, сказал Н. Н. Николаев, - это неплохо - то, что на всякий случай у вас имеется выход на варшавское подземелье, не исключено, что это может пригодиться. А вот касательно Слепня…
        - Да, тут вы им вряд ли сможете помочь, - произнес генерал Панфилов. - По нашим проверенным сведениям… Что там у нас, Николай Николаевич?
        Н. Н. Николаев объяснил:
        - Нам точно известно, что этот самый Слепень, Слепченко, служит в витебской разведшколе абвера в должности старшего преподавателя, даже получил, сволочь, чин капитана абвера и лично от фюрера звание арийца.
        - Как же это ему удалось? - заинтересовался Юрий. - Ведь он, как я понимаю, славянин.
        - В виде исключения там это делают, - пояснил генерал Панфилов, - но в случае, если ты доказал, что ты виртуоз в своем деле. Считается, что лучшим может быть только ариец, сверхчеловек то есть. Подобные исключения делаются даже для евреев. Например, звание арийца было присвоено композитору Кальману, еврею по происхождению.
        - Да, - подхватил генерал Николаев, - фюрер, как все мелкие буржуа, обожает оперетту, а Кальман в этом жанре непревзойденный мастер. Не может же фюрер Германии любить творения еврея. Вот арийца - пожалуйста. И физику Герцу, нобелевскому лауреату, тоже еврею, это звание было пожаловано: ну не может великий ученый быть недочеловеком! Они и Эйнштейну, без его, кстати, согласия, пожаловали это звание, но тут вышел конфуз: Эйнштейн удрал в Америку и, будучи жалованным арийцем, возглавляет теперь Всемирный еврейский антифашистский комитет… Ладно, тут мы немного отвлеклись. Впрочем, никакие знания о тамошних нравах не будут для вас лишними… Так вот, о Слепне. Он за первые же полгода, что находился там, вывел из наших детишек целую плеяду эдаких сверхчеловечков…
        - «Невидимок»? - догадался Юрий.
        Николаев кивнул:
        - Вот-вот. Сильных, дерзких, бесстрашных, не дай бог даже с одним таким повстречаться, а уж каких дел они успели понаделать в нашем тылу! Мы, в конце концов, почти всех переловили - но чего это стоило! А сейчас он там, под Витебском, новую группу таких готовит… Это я так, к общему сведению, сейчас к нему пытаются подобраться другие наши люди, вы-то с ним, слава богу, там, в Варшаве, не пересечетесь, он-то вас еще по N-ску наверняка знает в лицо… Ну а теперь - главное…
        Наконец начался собственно инструктаж. Два генерала говорили по очереди, на Юрия и Катю посыпались всяческие сведения, их было великое множество, инструктаж длился больше двух часов, записывать, понятно, ничего было нельзя.
        Затем им устроили проверку. Генералы быстро бросали им вопросы, а они с Катей должны были, не задумываясь, на них отвечать.
        - Отлично! - подытожил генерал Панфилов. - Николай Николаевич не ошибся в вас. Впрочем, сколь я знаю, он никогда не ошибается… Ну а сейчас позвольте вас оставить, у меня неотложные дела. Желаю удачи. - С этими словами он покинул кабинет, оставив их с генералом Николаевым.
        - А теперь, - сказал Н. Н. Николаев, - о том, почему именно на вас пал мой выбор. Четко выполнять задание умеют многие, но существуют вещи, которые не в силах предусмотреть никакой инструктаж. Умение импровизировать, неординарное мышление - и, на мой взгляд, вы оба этими качествами обладаете в полной мере, ведь я все эти годы приглядывался к вам. Так вот, помимо напрямую поставленной задачи - в вашем случае это получение документов и переправка их сюда, - разведчику иногда, в случае везения и умения мыслить не только в рамках прямого задания, удается решить еще и другие задачи. Что касается вас, то я бы сформулировал эти задачи так. Выяснить, кто этот «крот», окопавшийся здесь, понять, почему все время проваливались те, кого мы посылали за этими документами до вас. Возможно, возникнет что-то еще. Тут можно полагаться только на собственную интуицию и на волю его величества случая, истинного бога для любого разведчика. Тут никакие инструкции вам не помогут, поскольку лишь там, на месте, может посчастливиться поймать этого бога - случай - за бороду. Возможно, вы поняли меня.
        - Весьма смутно, - признался Юрий.
        Катя лишь кивнула в знак согласия с ним.
        - В том-то и дело, - вздохнул Н. Н. Николаев, - что по-другому я не могу вам это объяснить. Ну а то, что это звучит весьма смутно… - Он взглянул на Юрия. - Вы же математик, а там, в вашей науке, как я понимаю, и д?лжно превращать смутные догадки в четкие доказательства. - И, взглянув на часы, произнес: - Все, нам уже пора в аэропорт. Если возникнут еще какие-то мысли, поговорим об этом в машине. Поехали!
        Машину генерал Николаев вел сам - видимо, все же до конца не доверяя тому капитану-водителю.
        Путь Юрию предстоял долгий и весьма кружной. Сперва под видом швейцарского дипломата он должен был «вернуться» из Москвы в Берн, затем, сменив документы, прибыть на оккупированный немцами север Франции в качестве представителя Красного Креста и лишь оттуда, превратившись в Жоржа де Круа, отправиться в Варшаву. Катин путь был короче. По своим подлинным документам она, миссис Сазерленд, вылетала в Стокгольм, а оттуда якобы тайком (амурные дела требуют от замужней женщины скрытности) посетить Варшаву, чтобы встретиться с Жоржем де Круа, своим давним тайным любовником.
        Расстаться им предстояло на две недели. Боже, на целых две недели! За четыре года они не расставались ни на один день, так что эти две недели сейчас казались вечностью. Как этот балбес Жорж де Круа мог не видеться со своей возлюбленной многими месяцами?!
        Перед вылетом его самолета они, не говоря больше друг другу ни слова, крепко обнялись.
        Напоследок генерал Николаев протянул Юрию какую-то книжку, обернутую в швейцарскую газету:
        - У вас будет время прочитать. Зная вашу память, советую даже как можно больше из нее выучить наизусть, это может пригодиться. - И, проводив его до трапа, на прощание крепко пожал ему руку.
        В салоне «дугласа», вылетавшего в Берн, пассажиров было немного, в основном дипломаты и представители общественных организаций. Все расселись поодиночке на места возле иллюминаторов, и лишь к Юрию подсел какой-то господин - видимо, с целью просто скоротать полет за разговорами.
        Господин был несколько комического вида, одетый во все черное, с седой бородой, с черной шляпой на голове. Когда он снял шляпу, под ней оказалась ермолка.
        - Вы из Швейцарии? - спросил он по-немецки с явным налетом идиша.
        Жорж де Круа (ах нет, пока еще Макс Айзенгофф, швейцарский дипломат) кивнул.
        - Разрешите представиться, ребе Моисей Шляпентох.
        Макс Айзенгофф по большей части молчал, зато рэб Шляпентох говорил почти без умолку. Он оказался представителем Антифашистского еврейского комитета, посещавшим Москву для встречи с Соломоном Михоэлсом, который возглавлял советское отделение этого комитета, а дальше ему предстоял долгий перелет из Берна в Нью-Йорк, где предстояла встреча с Альбертом Эйнштейном.
        - Ирония судьбы! - говорил ребе Шляпентох. - Эйнштейн получил звание арийца! А потом его лишили этого «высокого звания». Ха-ха! Они там, в Германии, должно быть, думали, он этого не переживет! - И почти без паузы начал рассказывать про свою жизнь.
        Сам он оказался родом из Бердичева, но уехал во Францию еще до Октябрьской революции. Кто ж знал, что Гитлер оккупирует Францию за три недели! Он-то сам случайно находился в это время в Великобритании, так что чудом уцелел, а вот семья…
        - Наверно, никого из них уже нет в живых, - проговорил он, и на глазах у него выступили слезы. - Ни Голды, жены, ни Шейлы, дочери, ни даже маленькой внучки. Он ведь, этот зверь Гитлер, даже младенцев не щадит!.. Печальная судьба! Вон, Голдочка убежала от погромов в России, - и что вышло?! А в России, как вы думаете, герр Айзенгофф, погромов никогда уже больше не будет?
        - Я не слишком осведомлен о том, что происходит в России, - ответил герр Айзенгофф, - но пока вроде бы нет ничего подобного.
        - Да, и Илья Эренбург, и Шоломэ Михоэлс пока что живы и, я смотрю, даже пока благоденствуют… Впрочем, Россия такая страна, что в ней любое может случиться. Эренбург уверен, что никогда уже не будет ничего такого, а вот Шоломэ, мне показалось, не слишком разделяет его уверенность, и знаете, герр Айзенгофф, история моего народа склоняет меня больше верить именно ему, Шоломэ.[40 - Соломон Михоэлс (Шол?мэ Вовси) - художественный руководитель Московского государственного еврейского театра, председатель Антифашистского комитета советских евреев, в 1948 г. был убит (раздавлен «неустановленным» грузовиком), а его родственники и соратники большей частью были арестованы или расстреляны как сотрудники английских и израильских спецслужб.] - И философски добавил: - На то она и судьба, что от нее не скроешься ни в России, ни во Франции, ни на Марсе, нигде…
        Однако видя, что герр Айзенгофф явно не склонен поддерживать разговор, ребе Шляпентох наконец замолк, достал какую-то книгу на иврите, должно быть, молитвенник, и начал что-то бормотать себе под нос.
        Герр Айзенгофф тоже развернул газету, в которую была завернута книга, данная ему в дорогу генералом Николаевым, и машинально положил ее себе на колено так же, как держал свою книгу ребе Шляпентох, - по-еврейски, задней обложкой кверху. Книга была в кожаном переплете, с золотистым обрезом.
        Увидев, как он держит книгу, ребе Моисей, видимо, принял его за своего, даже легонько подмигнул.
        Герр Айзенгофф, однако, перевернул книгу, и тут его попутчик, тихо произнеся:
        - Merde![41 - Дерьмо! (фр.)] - перескочил на другое место как ужаленный.
        Книга называлась «Майн кампф».
        Часть вторая
        Гедзь бубновый и Варенье от тети Симы
        Глава 1
        Сов. секретно
        ГЕНЕРАЛУ Н. Н. НИКОЛАЕВУ
        (СОВ. СЕКРЕТНО, В 1-М ЭКЗ.)
        …Что на левом фланге Волховского фронта 25 февраля 1942 г. снова проявили себя «детишки», судя по всему, вылупившиеся из инкубатора Слепня (Слепченко) в Витебской разведшколе абвера. Так, в 11.00 указанного дня двое детей, по виду лет 11 - 12 (мальчик и девочка), проголосовав на дороге, остановили машину, в которой ехал майор штаба фронта Безыменский К. Л., голыми руками убили самого майора, а его водитель, гвардии старшина Капустин в тяжелом состоянии попал в госпиталь. Штабные документы похищены.
        Придя в себя, гвардии старшина Капустин во время допроса показал, что «дети» проделывали совершенно невероятные «финты», перекатывались через сиденья машины, как ртуть, девочка двумя пальцами выбила майору Безыменскому глаза, а мальчик добил его ударом ладони по горлу. Самого же гвардии старшину спасло лишь то, что после удара по голове и по шее он притворился мертвым.
        За отсутствие бдительности и за проявленную трусость старшина Капустин приговорен военным трибуналом к высшей мере наказания.
        Второй случай произошел в тот же день, но двумя часами позже. Тоже мальчик и девочка, но, по описанию, уже другие, сходным образом попытались остановить машину с командиром 764-го полка подполковником Л. Д. Затеиным. Однако в данном случае подполковник Затеин, в соответствии с инструкцией, приказал водителю не останавливать автомобиль, и тогда «дети», выхватив пистолеты, начали стрелять по мчащейся машине с исключительной меткостью, так что подполковник был сразу убит (четыре пули попали в затылок), а сержант-водитель был тяжело ранен в легкое, но все-таки сумел от «детей» ускользнуть.
        Однако, вероятно, он и не был целью нападения; судя по всему, «дети» получили задание убивать только старших командиров Красной армии.
        В связи с этим я лично дал приказ, чтобы по близлежащим дорогам постоянно фланировал автомобиль с четырьмя хорошо обученными лейтенантами контрразведки, переодетыми в форму старшего комсостава.
        В 18.00 эту машину также попытались остановить двое детей (на этот раз - девочки). Но попытка взять их живьем не удалась. Одна девочка была убита в перестрелке, другая, уже схваченная, раздавила зубами ампулу с цианистым калием.
        При этом все четыре лейтенанта контрразведки были ранены, двое, лейтенант Полак и лейтенант Харченко, от полученных ран скончались на месте, а двое других направлены на излечение.
        Операцию с «подставными» машинами продолжаю. Зам. нач. контрразведки фронта подполковник Пьяных.
        Такое донесение было не первым, подобные уже приходили и с других фронтов. Да, Слепень успел развернуться на полную катушку…
        Следующие три бумаги были адресованы лично наркому Меркулову.
        НАРКОМУ НКГБ МЕРКУЛОВУ
        (СОВ. СЕКРЕТНО)
        …сообщить, что Юрий Васильцев и Екатерина Сазерленд, считавшиеся мертвыми, вчера утром снова появлялись в известном Вам подземелье и встречались там с «монархами».
        Судя по тому, что Васильцев и Сазерленд, как мне удалось узнать, проявили особый интерес к связям «монархов» в Париже, могу предположить, что они собираются в скором времени перебраться во Францию. Вонмиглас
        НАРКОМУ НКГБ МЕРКУЛОВУ
        (СОВ. СЕКРЕТНО, В 1-М ЭКЗ.)
        …выполняя Ваше задание, по-прежнему веду наблюдение за связями генерала ГРУ Н. Н. Николаева.
        Вчера он приказал мне ехать в N-ск, а оттуда мы возвращались, везя еще двух неустановленных мною лиц, мужчину и женщину.
        Генерал Н. Н. Николаев вел с ними разговор на французском языке, которого я, к сожалению, не знаю. Из того, что я понял, могу лишь предположить, что генерал Николаев готовит этих людей к заброске в Париж.
        Если учесть, что Францией занимается другой отдел ГРУ, неподконтрольный генералу Н. Н. Николаеву, то могу предположить, что он действует самовольно, поэтому не исключаю, что именно он и является тем самым «кротом». Кобальт
        Прочитав копию этой сов. секретной записки, полученную им от своих лубянских друзей, майора госбезопасности А. А. Александрова и старшего майора П. П. Петрова, генерал Н. Н. Николаев усмехнулся и подумал: «Вот ты, Кобальт, и попался. Не напрасны, значит, были подозрения».
        Стало быть, как он и предполагал, Меркулов держит-таки своих «кротов» в ГРУ, и не одного Кобальта, надо полагать. Ох, когда-нибудь доиграется! С его-то серым веществом! Как говорила своему недорослю Митрофанушке его матушка, госпожа Простакова: «С твоим умом - да далеко залететь!..»
        Кобальту этому, то бишь личному водителю генерала Н. Н. Николаева, капитану Кособочко, ясное дело, недолго оставалось «кротятничать» и вообще небо коптить, но тут следовало повременить слегка. «Деза», которую он через этого Кобальта запустил, должна была сыграть свою роль до конца.
        Другим отчетом, также полученным от А. А. Александрова и П. П. Петрова, он тоже остался вполне доволен, ибо тот был дополнением все той же парижской «дезы».
        НАРОДНОМУ КОМИССАРУ МЕРКУЛОВУ
        (СОВ. СЕКРЕТНО, В 1-М ЭКЗ.)
        Анализ результатов прослушивания квартиры
        г-жи Сазерленд на улице Горького.
        Генерал ГРУ Н. Н. Николаев встречался с проживающими в данной квартире г-жой Сазерленд и неустановленным гражданином - очевидно, ее любовником (согласно скрипу кровати и вздохам, доносившимся из спальни).
        При разговорах все соблюдали крайнюю осторожность, но по одной оговорке можно сделать вывод, что миссис Сазерленд со своим любовником готовятся к заброске в Париж, из чего следует, что генерал Н. Н. Николаев готовится вести какую-то свою собственную, несанкционированную игру.
        Затем в квартире неустановленным образом («наружка» его не засекла) появился Афанасий Хведорук, когда-то входивший в состав группы «Медиум», созданной еще в начале 30-х годов врагом народа Г. Бокием. После расстрела Г. Бокия и расформирования группы названный А. Хведорук находится в психлечебнице с диагнозом «острая форма шизофрении». Как ему удалось сбежать из лечебницы, также не установлено.
        Потом все вместе пили дешевый портвейн «Бело-розовый», пели под гитару, говорили о пустяках. Во время застольных разговоров генерал Н. Н. Николаев допустил неуважительные высказывания в адрес Генерального штаба РККА, назвав некоторых его сотрудников «м…ками», а также в адрес НКГБ, назвав ряд лиц из высшего комсостава «хренососами»…
        «Ну, тут ты врешь», - поморщился на этих словах Н. Н. Николаев. Даже после «Бело-розового» не допустил бы он таких слов (вполне, кстати, верных) в присутствии дамы. Это говорил, конечно, Афанасий. Они там, …сосы, уже разучились голоса различать!»
        «А вот мы посмотрим, кто еще хреносос! - читая эти строки, подумал нарком Меркулов. - Вот скоро возьмем тебя… за задницу - тогда посмотрим, кто тут хреносос! Поглядим, что запоешь, кротина французская!»
        …После застолья г-жа Сазерленд была оставлена наедине со своим любовником, генерал Н. Н. Николаев уехал на своей персональной машине, Афанасий же Хведорук исчез неустановленным способом, однако спустя час очутился на своем положенном месте, в загородной психолечебнице. Наблюдение вела группа лейтенанта Рудых. ДОНЕСЕНИЕ ПИСАЛА СЕРЖАНТ КОПЕЙКИНА.
        Если эти две бумаги (которые Н. Н. Николаев тут же сжег) не вызвали у него ни малейшей озабоченности, то следующее сообщение, точнее, последние слова, на миг привели его в состояние растерянности, весьма редкое для генерала разведки. Эти слова полученной радиограммы после расшифровки выглядели так:
        ГРУ, ГЕНЕРАЛУ Н. Н. НИКОЛАЕВУ
        (СОВ. СЕКРЕТНО)
        …Таким образом, по нашим сведениям, Слепень (Слепченко) переведен из Витебской разведшколы абвера в аналогичную разведшколу, находящуюся в Польше, близ Варшавы, вероятнее всего, с целью «изготовления» новых «невидимок», т. к. осуществлением витебской части проекта в Берлине оказались очень довольны и ему присвоено звание майора.
        Прибытие Слепня в Варшаву ожидается в последних числах нынешнего месяца. Мельник
        Если бог для разведчика - случай, то бесы для него - эдакие вот сюрпризы. Уж этого-то сюрприза Катя и Васильцев никак не могли ожидать. И главное - ни она, ни он не знают Слепня в лицо, а вот он их наверняка отлично запомнил по N-ску. И связи никакой, чтобы им об этом сюрпризе сообщить.
        Надеяться только на их интуицию и неординарное мышление?.. Нет, этого маловато.
        Положение было почти безвыходное.
        Васильцев уже несколько дней должен быть в Варшаве, а прибытие туда Кати ожидается прямо-таки сегодня. Ну а Слепень либо уже там, либо должен появиться со дня на день. Слишком мало времени, чтобы что-либо действительно дельное предпринять…
        Н. Н. Николаев усилием воли стряхнул с себя паническое настроение и постарался думать более конструктивно.
        Минут через пять в голову пришла одна смутная мысль, поначалу казавшаяся ему слишком авантюрной и мало пригодной для осуществления. Но по мере того, как он обдумывал ее, и мысль обретала очертания некоторого плана, он, план этот, хоть и был, конечно, авантюрным, мало-помалу начал казаться ему не таким уж безнадежным.
        «Ну а почему бы, черт побери, и нет?» - в конце концов подумал он.
        Глава 2
        Братишка Жорж и братишка Ганс. Встреча
        Военный журналист Жорж де Круа сидел за столиком в этом варшавском ресторанчике уже в четвертый раз. Напротив него, как и в прошлые разы, сидел обер-лейтенант вермахта Ганс Лингер, прицепившийся к нему как банный лист.
        Конечно, если бы он, Васильцев, вправду был бы Жоржем де Круа и действительно журналистом, то этот обер-лейтенант был бы подлинной находкой для него. Пятеро офицеров, у которых он прежде пытался взять интервью, служили в СС и на все его вопросы каждый из них отвечал примерно одно и то же: выполнил под Брянском (под Орлом, под Ростовом и т. д.) особое задание, за что был удостоен награды фюрера и личной благодарности рейхсфюрера СС, и более ничего добиться от них было нельзя.
        Зато обер-лейтенант Лингер, прибывший в Варшаву с Восточного фронта на отдых и все время находившийся в изрядном подпитии, представлял собой целый кладезь всяческих фронтовых историй и главным образом рассказов о собственном героизме, большей частью состоявших, как он, Васильцев, прекрасно понимал, из бахвальского вранья. Впрочем, для той фашистской газетенки, которую представлял Жорж де Круа, все эти истории вполне могли бы сгодиться.
        Истинная причина, по которой обер-лейтенант так прикипел к журналисту, была проста. Лингер получил для проведения отпуска в Варшаве оккупационные марки, за которые, как он поведал, даже шлюхи приличные «не дают», а вместо пива на них можно выпить только разбавленную бурду, не говоря уж о том, чтобы посидеть в приличном заведении. У Васильцева же, у де Круа, имелись настоящие рейхсмарки, и, угощаясь в этом ресторанчике за его счет, обер-лейтенант проникался к журналисту все большей любовью. Несмотря на обозначившееся родство душ, Жорж де Круа пил мало, ссылаясь на больную печень, поэтому все, что заказывали, оберлейтенант выпивал практически в одиночку и пару раз надирался до такого состояния, что, когда друг Жорж вел его в гостиницу, Лингер, ничуть не стыдясь проходивших мимо варшавян (а чего стыдиться недочеловеков?), засовывал два пальца в рот, и выпитое и съеденное на рейхсмарки, выданные Васильцеву в ГРУ, перло из него наружу «як з вогнегасника».
        Сейчас обер-лейтенант выпил еще недостаточно, чтобы превратиться совсем в скотину, но уже довольно для того, чтобы речь его начала колыхаться довольно бессвязно, а расписываемые подвиги разрастаться до гиперболических масштабов:
        - И мы, дорогой Жорж… ох, и люблю же я тебя!.. Короче говоря, мы с моей ротой за десять… нет, за пять минут положили целый русский батальон! Ох, и драпали они от нас!
        - Как же драпали, когда вы их положили?
        - Ну, там был еще один русский батальон - вот он-то и драпал… И двух генералов взяли в плен…
        - Откуда же в батальонах генералы?
        - Нет, это уже в другой раз - когда мы напали на штаб их дивизии… Что, не веришь, брат Жорж?
        - Отчего же? Верю.
        - Вот и правильно! За что и люблю тебя, собаку! Гансу Лингеру надо верить!.. Я вот тебе сейчас анекдот расскажу. Послушай, обхохочешься!
        Этот анекдот он рассказывал уже в пятый раз, и сейчас «брату Жоржу» в очередной раз пришлось выслушать этот глупейший и длинный анекдот, весь «цимес» которого заключался в том, что в конце концов некий полковник был с головы до ног перепачкан дерьмом.
        - Что, смешно? - спросил Ганс после того, как сам вдоволь нахохотался.
        - Да, очень смешно, - ответил «брат Жорж», а про себя подумал: «И долго еще будет продолжаться эта м?ка?»
        - Вот за то тебя, собаку, и люблю!..
        В этом ресторане он, Юрий, сидел каждый день не случайно - именно здесь должна была произойти встреча с агентом, тем «офицером абвера», от которого надлежало получить документы с именами и явками забрасываемых в СССР выпускников абверовской разведшколы.
        В лицо Юрий этого агента не знал. Да и никто в ГРУ не знал его в лицо: агент этот образовался случайно, однако однажды сумел какими-то сложными путями переслать первую порцию документов, которые оказались вполне достоверными, и потому этот агент вызывал у руководства полное доверие. Далее, как известно, все присылаемые в Варшаву связные, опытные разведчики, почему-то неизменно проваливались. Попутным заданием для Юрия было - как-то, если удастся, попробовать понять причину их провала.
        Агент должен был узнать его по очкам с толстыми линзами и по выпуску журнала «The Nature»,[42 - «Природа» (англ.).] хоть и английского, но вполне разрешенного в Германии; этот журнал он, Васильцев, неизменно клал на столик перед собой.
        Кроме того, в этом же ресторане он должен был встретиться с Катей. По его подсчетам, не сегодня завтра она уже должна была появиться здесь, и он все время с нетерпением поглядывал в сторону входной двери.
        Однако сейчас вместо Кати вдруг появился человек, увидеть которого он не особенно стремился. Юрий узнал его по фотографиям, которые ему вместе с кучей других показали в ГРУ. Это был один из офицеров варшавского гестапо, штурмбанфюрер СС фон Краузе.
        Одет штурмбанфюрер был в штатское. Он прошел к дальнему столику, заказал себе две кружки пива и пил молча, с безразличным видом, не глядя ни на кого. Это, конечно, ни о чем не говорило; если бы он кем-то здесь и интересовался, то взгляд у него был бы такой же отсутствующий.
        Впрочем, Жоржа де Круа это не должно было заботить. Что вообще, кроме собственной работы, ну еще, может, выпивки и польских паненок, должно заботить в Варшаве заехавшего сюда на пару недель военного журналиста?
        «Братишка Лингер» неожиданно проявил интерес к его журналу.
        - Ого, да тут по-английски! - удивился он. - Вражеские журнальчики почитываешь?.. Да ты не бойся, не бойся, братишка Ганс не выдает друзей.
        - Это разрешенный журнал, - объяснил ему «братишка Жорж», - он - о новостях науки.
        - Наукой, значит, интересуешься?
        - Да, я когда-то окончил университет.
        - Зря, братишка, зря! Наука - занятие для слабаков. Война - вот истинное дело для настоящих мужчин… Да не хмурься ты, не хмурься, я вижу, что ты и по зрению не подходишь, и по хромоте. Да, не повезло тебе в жизни, братишка. Хотя все равно я тебя, собаченцию, люблю, и вижу - парень ты хоть куда… Эх, тебе бы в наш сто двенадцатый полк, увидел бы, на что твой братишка Ганс способен! Представляешь - в одиночку… четырех русских офицеров… в плен…
        Васильцев на какое-то время отключился от его болтовни (он это часто делал при встречах с братишкой обер-лейтенантом) и увидел, что за столик к штурмбанфюреру СС фон Краузе подсел какой-то тип совершенно невзрачного вида, тоже в штатском; о чем-то тихо разговаривая со штурмбанфюрером, он нет-нет да и поглядывал в сторону их столика. Впрочем, причиной его внимания вполне мог быть всего лишь крикливый обер-лейтенант. А чуть повернув голову, он, Юрий, увидел за столиком позади себя еще одного подозрительного субъекта. Сейчас он почувствовал, что взгляд этого субъекта устремлен не на «братишку Ганса», а именно на него.
        Усы у того были не то крашеные, не то приклеенные, поскольку были черны как смоль при совершенно седой шевелюре их обладателя, да еще спиральками закрученные кверху на какой-то шутовской манер. И пиджак казался каким-то бутафорским, в таких не ходят даже в ресторан. В общем, производил впечатление ряженого. На немца был не похож, скорей на поляка. Что здесь может делать поляк со своими оккупационными марками?..
        Впрочем, и заказал он себе только бутылку сельтерской. Только ради сельтерской - в ресторан?..
        Тут вдруг раздались возгласы: «Пан Бубновский! Пан Бубновский. “Лили Марлен”, пан Бубновский!»
        Подозрительный субъект встал, раскланялся и направился к сцене.
        Ах, вот оно что! Артист!
        Тапер уже сидел за роялем.
        Сперва пан Бубновский спел весьма недурным голосом, правда, на очень дурном немецком, «Лили Марлен», вызвав бурные аплодисменты, затем, куда к меньшему удовольствию зала, начал исполнять польские и даже украинские песни. Их он пел особенно хорошо, с душой.
        В этот момент Юрий вспомнил, что Слепченко, как ему сообщили в ГРУ и как рассказывала Полина, обладал оперным голосом и тоже любил исполнять украинские песни. Подумал просто так, безотносительно к пану Бубновскому: Слепня здесь быть не могло, он это знал. А если б и появился здесь, то его, Юрия, наверняка давно бы уже взяли под белы руки…
        «Братишка Ганс» уже сменил тему и теперь орал, перекрикивая песню:
        - А мне нравится, как они поют, эти недочеловеки! Голосистые, сволочи!.. А уж бабенки у них!.. Я тебе как-нибудь, братишка, расскажу!.. Ох и повеселились мы тогда всем полком под Киевом!.. Мы с дружищей Францем тогда - сразу четырех… Да нет, вру, больше!.. А оказались - партизаночки. Жалко их даже вешать было потом…
        Слепченко между тем думал:
        «А не больно ли ты разошелся, пьянь подзаборная?! Позоришь честь офицера вермахта!.. Ладно, давай, давай, можно покуда проследить за реакцией этого русского. Но русского ты этим все равно не проймешь. Обученный! Ни за что не станет взвиваться на такую хрень. Вот и ладушки! Пускай себе так и сидит с холодным, арийским выражением лица. Небось при этом чувствует себя неуязвимым.
        Хорошо, не загасил его там, в N-ске, теперь он для дела понадобится. Хотя, конечно, в то же время и жаль, что тогда не загасил…»
        Он, Слепченко, умел одновременно слушать, думать и петь или говорить. Для сверхчеловека это было не самое сложное из умений.
        Теперь пан Бубновский пел:
        Hej, tam gdzies z nad czarnej wody
        Wsiada na kon kozak mlody…[43 - Где-то там, над черными водами,Садился на коня казак молодой… (польск.)]
        Братишка Ганс, услышав слово «kozak», вдруг побагровел и запустил в физиономию певцу маринованным помидором. В зале кто-то громко захохотал.
        - Он мне тут еще про казаков будет петь! - пьяно заорал обер-лейтенант. - Казаки - это русские! К черту! Дерьмо!
        Даже штурмбанфюрер фон Краузе с укоризной взглянул на пьяного офицера.
        Пан Бубновский утерся и скорчил жалкую улыбку, а тапер, мгновенно перестроившись, уже играл проигрыш к песне про Лили Марлен. Певец, стряхнув со своего концертного пиджака помидорные брызги, тут же начал на плохом немецком выводить слова, а в глазах его сверкали едва скрываемые злоба и ненависть. Потом уже, узнав, кто это на самом деле, Юрий смог себе представить, что в тот момент мог думать этот «певец».
        - Вот так мы их, братишка Жорж, - сказал «братишка Ганс», довольный собой. - Ты, кстати, и по-английски, смотрю, читаешь?
        - Да, когда-то учил.
        - Зря время потратил. К чему учить язык будущих лакеев, - кем они еще могут быть в великой Германии? Нация без будущего, и язык без будущего! Как и твой, французский.
        - Мой родной язык немецкий, - холодно ответил Васильцев. - Несмотря на фамилию, я немец. Мы, де Круа, родом из Эльзаса и пребываем там с четырнадцатого века. Кстати, по матери я - фон Лансдорф…
        - Ну вот, обиделся, братишка. А я тебя, собаченцию, все равно люблю.
        Васильцев с трудом пресек его попытку полезть с объятиями и сказал:
        - Пил бы ты поменьше, Ганс, а то к вечеру снова будешь - как вчера.
        - То есть как свинья, ты хочешь сказать? Да я не в обиде. Вправду, вчера я маленько, кажется…
        Это «маленько» означало две бутылки водки, не считая пива. Нынче им было выпито где-то уже три четверти этого количества. Но «братишка Ганс» принялся его убеждать:
        - Нет, сегодня я в норме, видишь же, совсем в норме. В полнейшей!.. Вот когда мы, помню, с нашим полковником…
        К этому моменту пан Бубновский закончил песню, сорвал два жиденьких хлопка, соскользнул с эстрады, и тут вдруг все в зале примолкли, даже «братишка Ганс». Все взоры были устремлены в сторону входной двери. Юрий тоже обернулся…
        Боже! Катя!
        И как же она была хороша! В дорогом черном платье, с черной бархатной ленточкой с крупным бриллиантом, обвивающей шею, в туфлях на высоких каблуках, сама высокая, стройная, она при полном безмолвии зала направилась к столику, за которым сидели Юрий и пьяный обер-лейтенант. Мужчины смотрели на нее с нескрываемым восхищением, зато во взглядах немок, находившихся в ресторане, сверкала явная злоба - на ее фоне они чувствовали себя как курицы на фоне проплывающего черного лебедя.
        Она была уже рядом, когда «братишка Ганс» громким шепотом произнес:
        - Гляди, братишка, прямо ко мне направляется. Известная паненка. Все забыть не может, как я ее пару дней назад драл. В постели она, скажу тебе, - чудо!
        Юрий привстал - и… Трудно передать словами то удовольствие, которое он испытывал в тот миг, когда, проговорив:
        - Con![44 - Козел! (фр.)] - отвешивал «братишке Гансу» эту пару пощечин.
        Больше не обращая внимания на «братишку», который в этот момент нащупывал где-то на поясе не существующий пистолет, он сделал шаг навстречу Кате, и они обнялись.
        - Наконец-то, Жорж! - с английским акцентом (хотя умела говорить по-немецки получше любой немки) сказала она, целуя его в щеку.
        Мужчины смотрели на Жоржа де Круа с глубокой завистью.
        - Schei?!.. Schei?![45 - Дерьмо!.. Дерьмо! (нем.)] - шипел сзади обер-лейтенант.
        Не найдя пистолета, он попытался схватить своего «братишку Жоржа» за плечо, но тут послышалось:
        - А ну прекратить! Вы, обер-лейтенант, позорите честь офицера! Вы - пьяная свинья! И я буду не я, если вас нынче же не отправят назад, на Восточный фронт! А теперь - кру-гом! Шагом марш отсюда!
        Это был не кто иной, как штурмбанфюрер фон Краузе.
        «Братишка Ганс», как-то сразу пожухнув, даже, кажется, немного протрезвев, поспешно прошагал к выходу.
        Правда, по пути он все-таки попытался взять реванш за свое унижение - подходя к двери, сильно толкнул плечом пана Бубновского, очутившегося у него на пути, а певец, падая, зацепил скатерть с неубранного столика, и на него посыпались пустые бутылки и грязные тарелки, к седым волосам приклеились хлебные крошки и остатки салата.
        Зал расхохотался. Впрочем, больше смеялись все-таки, пожалуй, над обер-лейтенантом с его бравой петушиной походкой после такого унижения.
        А Слепченко, наблюдая за всем этим как бы откуда-то сверху, подумал: «А все же молодец этот русский! Любой нормальный мужик на его месте так же бы поступил».
        - Я вас приветствую, миссис Сазерленд, на германской территории, - торжественно произнес штурмбанфюрер. - Разрешите представиться: фон Краузе… Знал, не стану скрывать, знал о вашем приезде. Уж простите - служба такая: обо всех все знать. Знаю и о том, что ваш супруг, лорд Сазерленд, лично знаком с самим фюрером, поэтому можете во всем рассчитывать на меня… Впрочем, друзьями вы здесь и без меня не обижены. - Он взглянул на Юрия: - Искренне завидую вам, господин де Круа. - А во взгляде его было: «Ну что она такого могла найти в этом очкастом, хромоногом штатском?»
        - Благодарю вас, господин фон Краузе, - вежливо склонила голову Катя. - Что же касается моих друзей… я имею в виду Жоржа… - она взглянула на штурмбанфюрера просительно, - то я была бы вам искренне признательна, если бы вы…
        Он не дал ей договорить и воскликнул:
        - О, не продолжайте, не продолжайте! Я умею хранить тайны, это в некоторой мере тоже часть моей профессии. Так что будьте уверены, лорд Сазерленд…
        - Ах, благодарю вас! - воскликнула она. - Видит Бог, вы настоящий рыцарь.
        - Я бы показал вам Варшаву, но… - Он опять взглянул на Юрия. - У вас, я знаю, уже есть экскурсовод, так что не стану навязываться.
        - Благодарю вас, господин фон Краузе. Надеюсь, еще увидимся.
        - О, непременно, непременно увидимся, - улыбнулся штурмбанфюрер, и Юрию не понравились ни улыбка его, ни то, как он это произнес.
        Когда они вышли на улицу, Юрий спросил:
        - Ко мне в гостиницу?
        - Нет, лучше ко мне. Меня как жену друга фюрера поселили, как говорят, в лучшем отеле Варшавы. К тому же это совсем недалеко.
        Гостиница оказалась действительно великолепной, другой такой в нынешней полуразбитой и сильно обнищавшей Варшаве не было, а сохранила она свое первозданное великолепие благодаря тому, что постояльцы тут были особые, платившие даже не рейхсмарками, сильно упавшими в цене за время войны, а куда более жирными английскими фунтами или американскими долларами. Если бы не огромное красное полотно со свастикой и не такой же огромный портрет Гитлера на ее фасаде, то Юрий мог бы сказать, что более красивого здания в жизни не видел… Впрочем, московский «Националь» был тоже неплох, если бы тоже не был увешан черт-те чем.
        При виде Кати некоторые мужчины даже приостанавливались, чтобы посмотреть ей вслед. Полячки тоже славились красотой, но за время войны их наряды успели пообтрепаться, да и озабоченность на их лицах - неотъемлемый признак злого времени - красоте никак не способствовала. Зато Катина шубка (нашли же такую где-то в запасниках ГРУ!) выглядела словно купленная вчера в самом модном магазине, а лицо Кати излучало лишь безмятежную влюбленность. И он, Юрий, тоже чувствовал себя влюбленным, как мальчишка, и в эти мгновения не помнил ни об опасном задании, ни о возвращении (если еще повезет) в холодную и ничуть не менее опасную Россию, ни о том, что над миром сейчас полыхает страшная война.
        Когда поднимались по мраморной гостиничной лестнице, Катя сказала ему тихо:
        - Я все внимательно осмотрела, прослушки в номере, по-моему, нет.
        - Ее и не должно быть, - ответил он. - Прослушивать жену друга фюрера - это уж было бы слишком! Впрочем, все равно осторожность следует соблюдать.
        - Какая уже теперь может быть осторожность?! - воскликнула она. - Я, замужняя леди, британская леди, примчалась к своему любовнику, это все видели. Да я уже скомпрометирована дальше некуда! - И кокетливо улыбнулась ему: - Вы должны это оценить, граф.
        Они вошли в ее номер, гигантский, с высоченными потолками, с мебелью в стиле «ампир».
        - Я пойду в душ, - сказал Юрий. И про себя подумал: «А пускай себе даже и прослушивают, гады! На здоровье! Пускай, сволочи, завидуют!»
        …Потом они лежали, усталые, счастливые, по-прежнему влюбленные, как тогда, в первый раз, четыре года назад в Москве, и готовы были еще так лежать, прижавшись друг к другу, нескончаемо долго. Сколько времени они не виделись? Почти три недели! Немыслимо долгий срок!..
        Внезапно Юрий услышал слабый шорох где-то здесь, в спальне. Катя тоже вздрогнула.
        - Это там, в шкафу, - прошептала она.
        Мышей в столь роскошном отеле быть не могло. Юрий мгновенно схватил свой парабеллум, лежавший на тумбочке, а Катя выхватила из-под подушки свой миниатюрный браунинг.
        Юрий приказал:
        - Медленно открывайте дверь и выходите, иначе будем стрелять.
        Дверца действительно начала медленно открываться, и из недр шкафа послышалось тихое:
        - Тсс!..
        Глава 3
        Пани курва. «Вин мене уб’є…»
        В следующий миг из шкафа высунулась головка девушки.
        О боже!.. Юрий и Катя, забыв об осторожности, разом выдохнули:
        - Полина?..
        Да, это была она! Хоть и странновато выглядевшая, с безвкусно накрашенными губами, с размалеванным лицом, с перекрашенными и завитыми волосами, - но она.
        Вид у девушки был виноватый.
        - Говорить можно свободно, - сразу затараторила она, - я хорошо все проверила, у меня специальный приборчик есть, - и показала какую-то коробочку. - Полезла в шкаф, тоже проверить, а тут - вы… - И добавила угрюмо: - Вам же было не до меня, вот я и решила: уж лучше я тут, в шкафу, пересижу… Дядя Юрочка, тетя Катенька, вы ведь не сердитесь?..
        И наряд на Полине был какой-то вызывающий, но при этом выглядела она настолько жалко, что Юрий не смог удержаться от улыбки:
        - Ладно, проехали… - сказал он. - А покуда полезай-ка обратно в шкаф да дверцу хорошенько прикрой, мы оденемся. Чур, не подглядывать!
        - Ага! Конечно!.. - Девушка исчезла в шкафу, и дверца плотно закрылась. Сидела там, кажется даже не дыша, пока Юрий наконец не разрешил:
        - Все, можешь вылезать, Мата Хари.
        Лишь когда перешли месте с ней в гостиную, Катя сказала:
        - Ну, теперь рассказывай, дитя-злодей.
        Полина огрызнулась (без того она не могла):
        - Никакой я не злодей! А если вам злодеи нужны, то… - И выпалила: - Он уже здесь, в Варшаве!
        - Кто?
        Полина, понизив голос, произнесла:
        - Слепень! Ну, Слепченко! Он, гадина, уже несколько дней как тут!..
        Да, новость была не из приятных…
        Дальше девушка рассказала, что Слепня перевели в Варшаву из Витебска, и генерал Николаев узнал об этом только неделю назад. Необходимо было Катю и Юрия срочно предупредить. Генерал вспомнил, что она, Полина, единственный оставшийся в живых человек, который хотя бы по каким-то чертам мог опознать Слепня, и решился, кажется, даже ни с кем не согласовав, забросить ее сюда, тем более что она немного говорила по-немецки и отлично знала польский язык.
        - Это еще откуда? - удивилась Катя.
        Оказывается, их, «невидимок», готовили к заброске в Польшу еще в тридцать девятом году, но не забросили, потому что тогда все и без «невидимок» в один день решилось. И она «пропшекала» по-польски какую-то длинную тираду, из которой ни Катя, ни Юрий не поняли почти ничего.
        - Так-то! - заявила Полина победоносно. - Думали, вы тут одни - полиглоты? Вы бы видели, как нас, «невидимок», учили! Не то что вас ваши бонны. У нас чуть что не так - сразу в зубы или в ледяной карцер на пару-тройку дней, так что мы быстро осваивали.
        Катя поинтересовалась:
        - А забрасывали тебя сейчас как?
        На что Полина только фыркнула:
        - Великая проблема! Я же «невидимка», забыли? - И добавила: - Не волнуйтесь, я даже легализовалась. Не хуже, между прочем, чем вы, может, и получше даже. - Не без гордости пояснила: - Я теперь - пани курва.[46 - «Пани курва» на вполне литературном польском языке - весьма уважительное обозначение проститутки.]
        Да, ее вид и наряд вполне соответствовали…
        - О боже! - всплеснула руками Катя, на миг превращаясь в леди Сазерленд. - С кем мы связались!.. У тебя что же, уже и клиенты имеются?
        - А как же без клиентов? - подыграла ей Полина. - На какие шиши тогда жить?.. Правда, у меня пока только один клиент - зато постоянный. Платит, увы, оккупационными марками, зато однолюб! Как увидел меня - так сразу по уши и втюрился. Обер-фельдфебель Вилли Куц! Кавалер Железного креста, прибыл с Восточного фронта для излечения.
        - Где ж ты такого однолюба нашла? - спросила Катя. И вдруг догадалась: - Да неужели же?..
        - Да, Викентий, - кивнула Полина, - а кто ж еще? Я девушка приличная, стала бы я с кем ни попадя путаться!
        - О чем там Николаев думал?! - ужаснулся Васильцев. - У Викентия немецкий язык на уровне нашего седьмого класса!
        - Ну, я его за пару дней немного поднатаскала…
        - Тоже - в холодный карцер? Или по зубам?
        - Да нет, так, чуть-чуть… Ему, в общем, говорить и без надобности, только мал мала понимать. Он же у меня, бедняжка, почти совсем онемел после контузии, о чем и справка со всеми печатями из госпиталя есть. Только мычать и может, бедненький. А если что и сказанет - так он же у меня фолькс-дойче, родом с Поволжья, они там по-немецки говорят, как наш Афанасий Хведорук по-русски. В общем, тут никаких проблем.
        Васильцев буркнул:
        - Все-то у вас «никаких проблем»! Детвора!.. - Тут же, однако, понял, что не справедлив: по части конспирации Полина, подготовленная «невидимка», могла дать фору и ему, и Кате. Поэтому он тут же сменил тон и спросил уже более миролюбиво: - А остановились-то где?
        - Тут, недалеко. У меня квартирка небольшая на улице Огиньского. - И вздохнула весьма убедительно: - Осталась в наследство от матушки моей, пани Ванды Броневской… Всю жизнь, бедная, занималась таким же ремеслом и вот скопила по грошику для единственной доченьки своей, для меня, для Броневской Моники… Папеньки-то своего я вообще не знаю… - Девушка даже слезу пустила вполне убедительно.
        - Ладно, - кивнул Юрий, - ну а сюда-то, в гостиницу, ты как проскочила? Это отель для избранных, сюда не пускают таких.
        - Еще бы! Куда уж нам, эдаким!.. - Она хитро посмотрела на Катю. - Но у меня ключик был. Я же по вызову самой миссис Сазерленд.
        Катя нахмурилась:
        - Ты с ума сошла! Чего это ради мне тебя сюда вызывать?
        - А того и ради! У богатеньких свои причуды. Вы решили сделать месье графу сюрприз. Слыхали про любовь втроем? Называется… - Полина старательно выговорила по слогам непростое слово: - Промискуитет.
        Юрий подумал: интересно, в школе «невидимок» научили ее этой гадости или генерал Николаев расстарался?
        - Боже!.. - вздохнула Катя. - И ты посмела сказать это портье? Завтра же вся Варшава узнает!.. Да, опускаюсь все ниже… - И трагикомично воскликнула: - О, мой бедный супруг лорд Сазерленд!
        - Ну, это уж и мы, и он как-нибудь переживем, - усмехнулся Юрий, - а вот чт? будет, если какие-нибудь подружки этой Моники… или как там у вас это называется?.. Если они случайно увидят тебя - что тогда?
        - Зачем же «случайно»? - пожала плечами Полина. - Я на днях сама со всеми своими курвами-подружками переобнималась, шнапсика вместе дерябнули, о жизни поплакались… Настоящая-то Моника Броневска еще в тридцать девятом дунула в СССР, думала, там будет лучше, чем под немцем… В общем, генерал Николаев нашел ее где-то в наших лагерях, дал нам хорошенько пообщаться, так что я все ее секреты знаю, и про нее саму, и про подружек ее варшавских. Кстати, мы с этой Моникой здорово похожи, а за такое время она, Моника, сильно измениться могла. Да и на всех наших столько всегда всякой косметики, что и не доковыряешься до настоящего лица. - Она усмехнулась: - Чи вжисткие пытание одповьедзаелем, пана храбиего?[47 - На все ваши вопросы ответила, господин граф? (польск.)]
        «Пан храбиа»[48 - Господин граф (польск).] вынужден был признать, что, несмотря на столь сжатый срок, генералу Николаеву удалось подготовить все наилучшим образом. Дальше Полина поведала еще кое-какую информацию, которую Николаев неведомыми путями добыл уже после заброски Кати и Юрия.
        Итак, Слепня перевели из Витебска в Варшаву, чтобы он и в здешней школе абвера наладил свой страшный инкубатор по выведению «невидимок». Детишки для этих целей уже набраны, однако сам Слепень еще не начал работу с ними, так как получил некое временное задание, тоже особой важности, которое должен выполнить тут, в Варшаве; о сути же этого задания генералу Николаеву ничего не было известно.
        И еще одно. Тот «источник», который предлагал сдать всех выпускников разведшколы абвера, копии необходимых документов уже сделал, однако внезапно был переведен в штаб группы армий «Юг», где добыл информацию несравнимо большей важности, уже стратегического значения, о передислокации войск в связи с готовящейся летней кампанией, и готов ее также передать. В Варшаву он все-таки прибудет, но пока в точности неизвестно, когда именно, так что в ожидании его придется пробыть здесь в течение неопределенного времени. Связь прежняя: тот же ресторан, тот же журнал «The Nature» и тот же пароль. Все это Полина, выучив, видимо, наизусть, выпалила одним духом - память у нее была все-таки отменная!
        Все было понятно, кроме одного: как вычислить Слепня? Нет, даже не столько это, сколько не допустить, чтобы, наоборот, Слепень вычислил их. Варшава, конечно, город большой, но они с Катей были здесь персонами куда более приметными, чем Слепень, наверняка живущий под другим именем: как-никак граф и британская леди, про них уже, наверно, по всей Варшаве прошел слушок.
        - Ты Слепня узнаешь, если увидишь? - спросил Васильцев Полину.
        - Не знаю… Не уверена… Я же говорила: вблизи я его - только по ночам…
        - Да, да… Ну а он тебя узнает?
        - Трудно сказать. Вообще-то я сейчас сама себя едва узнаю в зеркале.
        «Эх, - подумал Юрий, - сюда бы сейчас Афанасия! Уж он-то вмиг бы просек этого Слепня, просто по шевелению мыслей… Несбыточные мечты…»
        Вдруг Полина, смотревшая сейчас через его плечо, прыснула со смеху.
        - Та чого мене шукати? Ось він я, тут, - услышал Юрий позади себя знакомый бас.
        Спрашивать, как Афанасий материализовался здесь, было бессмысленно. Ясное дело: «просочився». И надо надеяться, «просочився», никем не замеченный, а то любовь вчетвером, да еще с таким чудищем, это даже для морального разложенца графа был бы уж вовсе перебор.
        Как всегда при виде Афанасия, Катя не смогла сдержать смех.
        Да, видок у него был тот еще! Правда, на сей раз он изменил своему обычному облачению, состоявшему из больничного халата, подштанников и ватного треуха. Сейчас он был одет в какое-то пальто, из которого местами торчала клочьями вата, обшарпанные брюки и помятый картуз, но сидело все это на нем так нелепо, что, пожалуй, лучше бы уж он - в тех своих подштанниках.
        - Ты знала? - спросил Юрий Полину.
        Сквозь смех она помотала головой:
        - Нет, дядя Юрочка, не знала… Но догадывалась. Николай Николаевич говорил, что будет еще один сюрприз. Сказал: чтобы вам тут скучно не было. Ну, я сразу и подумала про этот сюрприз.
        - Який ще сюрприз? - пробурчал Афанасий. - Гвардии рядовий у видставци[49 - В отставке (укр.).] Хведорук прибув для выполнения завдання Родины! - и взял под козырек своего картуза.
        Юрий прищурился:
        - А ты хоть знаешь, в чем оно состоит, «завданне» твое?
        - Так точно, товариш резидент! - все еще держа «под козырек», отрапортовал Афанасий. - Як сказав товариш енерал-майор, моє завдання - учути якогось Гедзя.[50 - Слепня (укр.).] И чую - десь він, близько.
        - А по-польски ты понимаешь?
        - Як не розуміти? Велика справа!.. А що?
        - А то. За обнищавшего польского пана ты вполне сойдешь; вот и будешь бродить по городу, Слепня искать.
        От этого задания, однако, Афанасий отказался наотрез, объяснив это тем, что-де «немає мочи» рожи фашистские «бачити», сразу начинает тошнить, так что некрасиво может получиться. Юрий знал истинную причину его отказа: несмотря на свои внушительные габариты, был Афанасий по природе своей изрядно трусоват, и однажды, было дело, даже дезертировал в самую опасную минуту.[51 - См. в книге «Сын палача».]
        Что ж, нельзя от человека требовать больше того, на что он способен. Юрий махнул рукой:
        - Ладно… Но когда будет необходимость, я все равно тебя вытащу, так что все-таки будь готов.
        - Усигда готов, - без особого энтузиазма снова козырнул Афанасий. - Служу Совэцку Союзю.
        Катя спросила с некоторой тоской:
        - Здесь, у нас, останешься?
        - Вот еще! - ответила за него Полина. - Пойдет к нам, нечего людям поганить медовый месяц.
        - А у вас з Викентем? - спросил он.
        Она вздохнула:
        - Нам с Викентием до медового месяца еще далеко. Вот со Слепнем расправимся - тогда, может, и будет он, медовый… Короче, сейчас с тобой пойдем. Тут недалеко, но придется тебе все же минут пять посмотреть на фашистские рожи, уж постарайся, чтоб не стошнило.
        В ответ Афанасий пообещал, что при виде этих рож он будет отворачиваться. А чтобы уж точно не стошнило…
        - «Било-розового» тут нэма? - спросил он и пояснил, что от этого портвейна у него «відразу нудота[52 - Тошнота (укр.).] проходіт» и чутье обостряется. Уж после «Било-розового» Слепень, мол, от него точно не уйдет.
        Юрий развел руками:
        - Увы, чего нет, того нет. Разве что могу мартини заказать в номер.
        - Ну, нэма так нэма, - грустно вздохнул Афанасий. Потом с подозрением спросил: - А ця твоя мартіня - часом нэ шаммпанське?
        - Нет, - покачал головой Юрий, - «з вогнегасников» таких гостей не угощаем. Мартини - это такой вермут.
        - Дорогою, мабуть?
        - Не волнуйся, у нас хватит. Для дорогих друзей ничего не жалко.
        Афанасий какое-то время колебался, потом сказал:
        - По мені, «Било-розовый» краще. Але якщо немає… Гаразд, хай буде твоя мартіня![53 - Хотя, если нет… Ладно, пускай будет твой мартини (укр.).]
        Юрий позвонил по внутреннему телефону и заказал в номер бутылку мартини и закуску. Хотел было попросить Афанасия на время скрыться в спальне, но, когда поднял глаза, того в гостиной уже не было, он оставил после себя только густой запах псины.
        - Ого! - увидев вошедшего официанта с подносом, на котором, кроме большой бутылки мартини, располагалась всякая деликатесная снедь, воскликнула «пани курва» Моника Броневска. - Остатни раз ядвам тылко…[54 - В последний раз я ела такое только… (польск.)] - Она вовремя осеклась, поскольку в последний (а возможно, и единственный в жизни) раз она могла видеть такое роскошество только в Москве, когда все это было доставлено по звонку генерала ГРУ.
        Без барских затей она тут же потянулась прямо рукой за кружочком салями и тут же стала жевать. Это было вполне в образе молодой «пани курвы», не приученной к обременительным манерам.
        Официант лишь скромно улыбнулся. К запаху в гостиной миссис Сазерленд он, впрочем, явно принюхивался. Возможно, при этом подумал - не питают ли господин граф и миледи, помимо пристрастия к любви втроем, еще и пристрастие к зверюшкам? Для постояльцев сей гостиницы это явно было что-то новенькое. Однако это был хорошо вышколенный официант, и, кроме раздувания ноздрей, он больше не выказал никаких признаков своего любопытства к странным причудам богатых извращенцев.
        Лишь только он ушел, Афанасий каким-то образом снова возник в гостиной. Для Юрия всегда так и оставалось загадкой - то ли он умеет передвигаться совершенно неслышно, то ли появляется каким-то иным, менее материалистическим путем.
        - Це і є ваша мартиня? - поморщившись, спросил Афанасий. - Ну, звиняйте…
        С этими словами взял бутылку, открыл ее щелчком пальца и, закинув голову, с громким бульканьем перекачал ее содержимое в свое нутро. Юрий и Катя смотрели на него с любовью: и сотворила же природа такое восьмое чудо света!
        Отставив пустую бутылку, Афанасий из всех яств взял только маслину, обнюхал ее, слегка надкусил, поморщился и, украдкой помянув «лайно»,[55 - Дерьмо (укр.).] положил ее на место. Зато Полина с удовольствием уплетала все за обе щеки - даже стоическим «невидимкам» не чуждо было все человеческое.
        Афанасий вроде бы даже не был пьян, он запросто потреблял и не такие количества, но глаза его вдруг замерли, и, словно прислушиваясь к чему-то, он произнес:
        - Чую…
        - Что, что ты чуешь, Афоня, голубчик? - спросила Катя.
        - Він тут, близько…
        - Да кто же, кто?!
        - Вiн… Гедзь… Гедьзенко…
        - Слепченко, что ли?
        Афанасий кивнул:
        - Вiн… - и по небритым щекам его потекли слезы. - Він мене не пошкодує, уб’є…[56 - Он меня не пожалеет, убьет… (укр.)]
        - Не убьет, не бойся, Афоня, - пообещала Полина, - ведь я ж с тобой, - хотя было видно, что при упоминании Слепня ей тоже стало не по себе. - Со мной тебя никто не убьет, - гладя его по картузу, приговаривала она, - успокойся, Афонечка, ты же меня знаешь!
        - Як не знати, товариш нэвидимка… А тильки він все одно уб’є, Гедзь поганий…
        - Не бойся, не «уб’є», я ему не дам! Заладил, тоже: «уб’є» да «уб’є»! Ничего не «уб’є»! Что ж я тебя одного оставлю, Афоня? Сейчас пойдем ко мне, ляжешь, немножко поспишь, успокоишься. А что выпил немного - так это пройдет. Пойдем-ка, пойдем, Афонечка.
        - Только ты, Афоня, постарайся выйти так, чтобы тебя никто не видел, - вставила Катя.
        - Не бійтеся, ніхто не побачить. Сам товариш старшой майор Миколаив…
        - Теперь он генерал-майор, - подсказал Юрий.
        - Знаю, що енерал-хренерал, а, по мені, «старшой» звучить краще… Як він мене називав?
        - Ну как?
        - Юникум! - важно произнес Афанасий и даже поднял при этом палец кверху.
        - Конечно, ты и есть уникум, - подтвердила Катя.
        - То-то, - кивнул Афанасий. - Отже не бійтеся, не побачить ніхто… - И опять погрустнел: - Він мене зараз уб’є, і залишуся я лежати в чужій землі.[57 - Он меня сейчас убьет, и останусь я лежать в чужой земле (укр.).]
        - Не останешься, не горюй, - пообещал Васильцев, - даю слово, я тебя похороню где скажешь. Если, конечно, тебя еще переживу, ты у нас вон какой крепкий!.. Где бы хотел лежать?
        - На рідному Херсоні…
        - Вот и будешь лежать у себя «на рідному Херсоні».
        - Як? Коли він тут мене уб’є, Гедзь бубновый!
        Последних слов, про «бубнового Гедзя», Юрий не понял и спрашивать не стал, о чем позже пришлось пожалеть.
        - Ну это мы еще поглядим, - сказал он.
        - Дивися, дивися… А лише він мене уб’є, все одно уб’є… - и с этими словами Афанасий двинулся к двери.
        - Жди меня у входа! - крикнула Полина ему вслед.
        Афанасий кивнул и повторил:
        - Уб’є…
        Открывалась дверь или нет - Юрий этого как-то не заметил, просто Афанасий вдруг исчез, и все. Дематериализовался.
        - Дядя Юрочка, тетя Катенька, а можно я возьму немного вкусненького для своего контуженого обер-фельдфебеля? - спросила Полина.
        Катя сказала:
        - Забирай все.
        - Живем! - Полина радостно завернула все вкусности и выпорхнула за дверь.
        Юрий и Катя молчали. Зависшая в гостиной тишина казалась зловещей. Было ощущение, что в воздухе все еще висит это самое «уб’є».
        Глава 4
        Страх
        Слепченко и не помнил, когда он в последний раз испытывал страх, разве что в возрасте лет шести, когда отчим запер его в темный чулан, кишевший тараканами. После ему не раз приходилось давить и людей, не говоря уж о тараканах, и по отношению и к тем, и другим он не испытывал ни страха, ни тем более маломальского сожаления. Приучился еще с тех пор, как безусым юнцом поступил на службу в ОГПУ к товарищу Менжинскому. «Какой он, впрочем, «товарищ» теперь, этот «унтерменш»?.. Ну да ладно…»
        Он, Слепченко, даже забыл, где в человеческом организме, в каком месте зарождается это чувство - страх. А тут вдруг, увидев этого, в картузе, в драном пальтеце, с небритой мордой, вспомнил: зарождается оно где-то там, в области копчика, и потом уже оттуда какой-то едкой щелочью расползается по всему твоему существу, пока не въестся в мозг.
        Прежде видел он этого детинищу всего лишь раз. Однажды особо отличившихся сотрудников ОГПУ повел товарищ… (тьфу ты, привязалось!) повел, стало быть, унтерменш Глеб Бокий (уже, слава богу, шлепнутый) посмотреть на чудеса из своей спецлаборатории.
        А чудеса были и впрямь! Впечатлило! И не его одного.
        Остальных-то «впечатленных» вскоре кокнули, сразу после унтерменша Бокия, - он, Слепченко, один, кажись, остался, благодаря каким-то изворотам судьбы.
        Показывали они, эти бокиевские выкормыши, такое!.. Ну никак это не увязывалось с навязшим тогда в зубах марксистским диалектическим материализмом (спасибо фюреру - одним махом отменил навсегда всю жидовскую говнистику эту, а то сколько было тетрадочек по ней поисписал!).
        Умели же они, эти выкормыши, такое, что ни в сказке сказать ни пером описать! Умели так проходить в дверь, что и момента не углядишь. Умели вообще невидимками обходить любые заслоны. Он, Слепченко, потом и свой отряд назвал «невидимками» в честь них, хотя - какое там сравнение!
        Те и предметы могли двигать на расстоянии, даже тяжелые - например, ендовы с борщом на целый взвод.
        Но то бы еще полбеды! Мысли, гады, читать умели!
        Огэпэушники им на сей счет даже проверку учинили. Какое, мол, число я задумал? Ну, те - сразу: семь, или восемь, или сто сорок пять. Ладно, такое небось и в цирке показывают. А он, Слепченко, поскольку памятью обладал фотографической, целую цитатку из жида Маркса загадал, основательную такую цитатку, в два абзаца длиной.
        И что ж? Вот этот самый хохол, что прибыл сейчас в Варшаву, вывел все слово в слово, хоть наверняка он не то что Маркса, а и «Мойдодыра» (судя по немытой внешности) никогда не читал!
        Слава богу, шлепнули, как он знал, их всех тогда, вслед за ихним Бокием…
        Ан не всех - вон, этот самый хохол шлепает сейчас по Варшаве! Оставили, видимо, на развод, вроде как оставляют бугая племенного…
        Вот увидел его он, Слепченко, нынче - и сразу та же фигня в области копчика: страх…
        Потому что - по чью душу заброшен этот бугай сюда, в Варшаву?..
        Да ясно же, ясно по чью!..
        Он, Слепченко, осторожно наблюдал за теми двоими русскими, за графом Жоржем де Круа (едрен-ть!) и за миледи, кралей евонной, - да вдруг глядь! Из отеля ихнего выходит сперва та недобитая «невидимка» (небось думала, он ее под обликом курвы с нарумяненным лицом не распознает), к ней присоединяется длинный тощий обер-фельдфебель в форме вермахта (тоже личность известная еще по N-ску)…
        Ладно, гасить их сейчас все равно нельзя, иначе провалится вся операция стратегического значения, а за операцией этой идет контроль аж из Берлина, чуть ли не на уровне самого адмирала Канариса.[58 - Канарис, Вильгельм Франц - адмирал, начальник абвера. Повешен в 1944 г. как участник заговора против Гитлера.] Уж потом, после операции, как-нибудь загасит, как и тех, графа с миледи…
        А дальше, дальше-то…
        Вот стоят там, на углу, курвочка эта со своим обер-фельдфебелем, - и вдруг…
        Нет, пропустить он, Слепченко, не мог, уж какую прошел выучку! Только точно мог бы сказать: нет, не подошел к ним этот бугай-хохол, а именно что образовался рядом с ними!
        Высший класс!
        Но главное даже не в том; вот что главное… Вдруг напрягся этот бугай, начал крутить башкой своей в картузе, да и остановил вращение башки в точности на том месте, словно уставился прямо на него, на Слепченко, своими зенками.
        Видеть он его, Слепченко, конечно, не мог, тот (не мальчик же!) наблюдал за ними из окна при выключенном свете, но все равно ощущение было такое, будто в самую его душу зрит этот бугай и знает, чт? там, в душе его, происходит.
        Нет, гасить его, только гасить!..
        Но… с одной стороны, необходимо, а с другой - ну никак: он явно входит в ту группу, а трогать никого из них не велено, тут большая стратегия стоит за всем.
        Объяснить, что так оно необходимо?.. Но кому, кому объяснять?! Лично адмиралу Канарису, что ли?! Да при этом в страхе своем признаться, немыслимом для арийца, пускай даже пожалованного?..
        Уж нет, товарищи фашисты! Тут только самостийно надо действовать. А обставить все так, будто совершенно случайно все вышло - ну, кирпич, там, на голову упал или что-нибудь навроде того… Можно, конечно, попробовать и так…
        Ну а что как не прибьет его насмерть кирпич? Уж больно здоров-то бугаина…
        Эх, жаль, новых «невидимок» здесь, в Варшаве, еще не подготовил, уж они-то бы наверняка и с этим бугаем как-нибудь справились…
        И все равно было бы глупо - «невидимки» почерком своим сразу выведут на кого? Подготовить их мог - кто?.. То-то же!..
        А вот ежели по-другому? Если использовать тех, бросовых? Все равно их, считай, уже списали. И числятся они пока что на нем. Ну а ежели после того, как они сделают свое дело, потом пристрелят троих-четверых (а их точно пристрелят!) - так он уж найдет способ объяснить руководству: мол, ненадежными оказались, пытались, видно, бежать, прибиться к Армии крайовой,[59 - Отряды польского сопротивления, руководимые из Лондона.] или что-нибудь вроде того.
        А то, что по ходу дела они «пришьют» какую-нибудь вермахтовскую мелочь, - так на то она и война…
        Только обставить все хорошенько, а прежде - страх этот липкий унять. Голова - она что у арийца, что у чекиста - всегда должна быть какой?
        Правильно…
        Ну а сперва можно попробовать и кирпичом - вдруг да и прокатит. А если нет - тогда уже вариант номер два…
        Тут, правда, поди еще добейся, чтобы бугай под этот вариант номер два подставился - чутьем-то обладал зверским. Но и на сей случай в голове Слепченко уже вырисовывалось кое-что. Пусть его, бугая, чутье против него же самого и сыграет. Сделаем мы тогда вот как…
        И поскольку решение в основных чертах было им уже принято, страх начал понемногу уходить туда, назад, в область копчика. Тараканы убирались назад, в свой дальний темный угол чулана.
        И впервые за эти дни он, Слепченко, смог наконец почти спокойно уснуть.
        Глава 5
        Встречи
        - …Все в порядке, Афоня, голубчик, - приговаривала Полина, растирая камфорным спиртом распухшее плечо Афанасия. - Ну, подумаешь, ну, кирпич с крыши на тебя упал! Ты их, крыши-то варшавские, видел? Гнилье!.. Случайно это!
        - Ага, випадк?во…[60 - Случайно (укр.).] Прямо як Лэйбе Троцькему…[61 - В СССР бытовала версия (вероятно, пущенная спецслужбами), что Лев Троцкий погиб не от удара ледорубом, а от случайно упавшего с крыши кирпича. Видимо, тем самым внушалась мысль, что тут действовала «руца Господня».] - буркнул тот.
        - Ну, ты с Троцким-то, с врагом народа, себя не равняй, - поднял голову от бумажки, запись в которой тщательно штудировал, Викентий, то бишь обер-фельдфебель вермахта Вилли Куц.
        Хоть он и сидел одетый по всей форме, но вообще-то более нелепого фельдфебеля (да еще и «обер», да еще и кавалера Железного креста!) и представить себе было невозможно: худющий после болезни, долговязый (отчего голенища сапог казались короткими), смех да и только!
        Фраза, которую он зубрил, звучала так: «Raus hier, das ist meine Madchen!».[62 - Пошел вон, это моя девушка! (нем.)] Он должен был ее произнести, если к «пани Монике» кто-нибудь начнет приставать на улице. Дальше мог уже мычать и заикаться: справка же имеется, что на голову контуженный фронтовик.
        Афанасий на это сказал:
        - Я себе з Лэйбой і не рівняю. На мене не Вусатий, а Гедзь полював. Гедзь це був, точно вам говорю![63 - Я себя с Лэйбой и не равняю. На меня не Усатый, а Слепень охотился. Слепень это был, точно вам говорю! (укр.)] - Потом он вырвал из рук Полины пузырек с камфорным спиртом, залпом осушил его до дна и, понемногу приходя в себя, добавил: - Це Гедзь. Говорив я - уб’є, значить, уб’є…
        - Так случайно ж - этот кирпич! - пыталась убедить его Полина.
        - Ось-ось, «випадково»… Коли Гедзь поруч…[64 - Вот-вот, «случайно»… Когда Слепень рядом… (укр.)] - проговорил Афанасий, а Васильцев зачем-то произнес слышанную им когда-то цитату из романа одного опального писателя, которого вряд ли в СССР когда-нибудь опубликуют из-за скользкой темы Иисуса Христа:
        - «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится…»[65 - Фраза из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».]
        И Афанасий закивал:
        - Ось-ось! Гедзь! Говорю ж - Гедзь!
        Дальше пояснил уже почти по-русски (видимо, под воздействием камфорного спирта), что он-де загодя почуял этого «Гедзя», потому тот и не попал ему «кирпичиной прямо по макитре». В плечо бы тоже не попал, потому как он, Афанасий, «учув це злодійство заздалегідь»,[66 - Почуял это злодейство загодя (укр.).] да он от этого, мол, камфорного «разомлив» и «був не дуже повороткий» (из чего Юрий заключил, что, ох, не последний пузырек камфорного спирта имелся у Полины в тумбочке).
        - Ладно, - подытожил Васильцев, - слава богу, что пока так удачно все обошлось… Ладно, Полина и Викентий, собирайтесь.
        Дело было почти рутинное. Он, Васильцев, с номером журнала «The Nature» должен был сидеть все в том же ресторане в ожидании связи, ну а Полине предстояло под видом «пани курвы» следить снаружи, и если вдруг обнаружится связь, то проследить ее до конца. Ну а Викентий в случае надобности тут же вступался бы на своем рязанско-немецком: «Raus hier, das ist meine Madchen!»
        - А як же я один залишуся?[67 - А как же я один останусь? (укр.)] - с тревогой спросил Афанасий.
        - Ничего, Афоня, - отмахнулась Полина, - ты же храбрый, ты тут и один не пропадешь.
        - Це ще подивитися…[68 - Это еще поглядеть… (укр.)] - произнес он тоскливо.
        - Ты только, Афонечка, один из дому не выходи.
        - Це вже не сумнівайся. Мене тепер звідси вилами не виженеш.[69 - Это уж не сомневайся. Меня теперь отсюда вилами не выгонишь (укр.).]
        - Вот и лады, Афонечка. А потом мы с Викентием вернемся - и совсем уже бояться тебе будет нечего. Ну, будь умницей! - Она даже чмокнула его на прощание.
        - Лише швыдче,[70 - Только побыстрей (укр.).] - умоляющим голосом попросил Афанасий и потянулся рукой к тумбочке, в которой камфорный спирт наверняка еще имелся.
        Через двадцать минут граф Жорж де Круа уже сидел за своим столиком в ресторане, все тот же выпуск журнала «The Nature» лежал перед ним. В окно он видел, что знакомая ему lupina[71 - Волчица (лат.). В перен. смысле - проститутка.] в компании себе подобных стоит перед входом, а долговязый обер-фельдфебель мается на холоде за афишной тумбой.
        Штурмбанфюрер СС фон Краузе сидел чуть поодаль и, не изменяя своей привычке, пил лишь пиво.
        Слава богу, «братишки Ганса» сейчас здесь не было - возможно, и впрямь марширует сейчас на восток, - и пан Бубновский в первой половине дня еще не донимал своим песнопением, так что появилась возможность поработать в тишине.
        Жорж де Круа в этот день не пил вовсе. Он решил в ожидании агента честно отрабатывать свои командировочные. Открыв блокнот с вытесненным названием его газеты «Nachrichten von Gro?-Deutschland (Beitrage von vorne)»,[72 - «Новости Великой Германии (сообщения с фронта)» (нем.).] он начал было записывать то, что услышал от эсэсовских офицеров, но оказалось, что ничего, кроме: «Выполнил задание… Награды фюрера и благодарности рейхсфюрера СС», - вывести так и не смог.
        Ах нет, «братишка Ганс», без тебя все же, как видно, не обойдешься!
        Жорж де Круа принялся расписывать подвиги «братишки», расцвечивая их, как он только мог:
        …Наткнувшись -на два на три на четыре- (!!!) взвода трусливых русских, мы, взяв в плен их -капитана майора- подполковника и уничтожив -шесть-одиннадцать пулеметных расчетов, продвинулись на 18 28 километров в сторону востока, тем самым парализовав -батальон полк- дивизию противника. При этом особо отличились…
        О, тут был грандиозный простор для перечисления подвигов! Жаль только, имен отличившихся он, Жорж де Круа не запомнил (а «братишка Ганс», окажись он рядом, уже едва ли и вспомнил бы).
        Ну, что бы еще…
        В этот момент он услышал через приоткрытое окно знакомый голос, кричавший с дурацким акцентом:
        - Raus hier, das ist meine Madchen!
        Васильцев увидел, как долговязый обер-фельдфебель ухватил за плечо какого-то подвыпившего унтер-офицера, пытавшегося, видимо, клеиться к «пани Монике».
        - Was kummert es dich, bro, sie ist eine Hure, finden sich ein weiterer,[73 - Какая тебе разница, братишка, она же шлюха, найдешь себе другую (нем.).] - вполне миролюбиво говорил унтер-офицер, но обер-фельдфебель Вилли Куц, едва ли его толком понимая, твердо стоял на своем:
        - Das ist meine Madchen! - и все тут, а поскольку тот не отставал, вдруг применил прием, в результате которого бедняга унтер-офицер на миг взлетел в воздух и шлепнулся наземь лицом вниз. Палач Тайного Суда умел еще и не такое, но для обычного вермахтовского обер-фельдфебеля выполнено было, пожалуй, чересчур профессионально.
        Да, слабовато его проинструктировали в ГРУ, но тут уж ничего не попишешь, времени было мало.
        Униженный унтер-офицер, грязно ругаясь, поднялся и заковылял прочь.
        Вздохнув, Жорж де Круа снова принялся писать:
        Фельдфебель Шварцберг (назовем его, скажем, так!), ведя бесперебойный пулеметный огонь и выкуривая противника из окопов, в какой-то миг почувствовал…
        Ну а что он, собственно, почувствовал в столь решающую минуту?..
        Ага, вот!
        …почувствовал, что именно на этом месте он может ценой своей жизни показать свою истинную преданность фюреру и Великой Германии… Тем временем обер-ефрейтор (как бы его?..) …обер-ефрейтор Фриц Лямке со связкой гранат полз к вражескому окопу…
        Он отметил, что за штурмбанфюрером фон Краузе подъехала машина, и тот торопливо покинул ресторан. Это было дурным признаком - возможно, в городе готовились новые облавы, их тут проводили едва ли не каждый день.
        Сидеть тут Жоржу де Круа предстояло еще полчаса, встреча с агентом могла произойти с двенадцати до часу. Он снова задумался над текстом статьи. Что там еще рассказывала эта пьянь, «братишка Ганс»? Что-то там про полковника…
        Полковник оказался весь в дерьме… Нет, это из его глупого анекдота…
        И тут он заметил, что за его столик подсел невысокий офицер в форме капитана вермахта с измученным лицом, какое бывает у человека, страдающего каким-нибудь желудочным заболеванием. Капитан заказал себе только бутылку воды с газом, потом взглянул на блокнот Жоржа де Круа и, не представляясь, спросил:
        - Вы журналист?
        Де Круа лишь кивнул, завязывать беседу не хотелось. И вдруг услышал:
        - Лично я всегда читаю только «Дойче альгемейне цейтунг»,[74 - Одна из центральных газет фашистской Германии.] отличная газета, всегда знаешь, что происходит в действительности.
        Это были слова пароля!
        Стараясь вести себя естественно, Васильцев старательно выговорил отзыв:
        - В Германии выходит много интересных газет, но ваш выбор я вполне разделяю.
        Сейчас в зале ресторана было совсем пусто, даже официантов в зале не было.
        - Угощайтесь, господин журналист. - Капитан положил перед ним конфету в бумажном фантике (как знал Васильцев, то была долгожданная микропленка). - Желаю здравствовать. - С этими словами он бросил на столик несколько монет и быстро покинул ресторан.
        На сем миссия Васильцева заканчивалась, точнее, основная ее часть, ибо еще предстояло доставить эту микропленку генералу Николаеву, но тут все было продумано до мелочей.
        Оставалось еще два дня побыть в Варшаве, теперь уже ведя совершенно беззаботную жизнь (господи, как счастливо проведут они с Катей это время!), а затем они вместе вылетят в нейтральный Стокгольм: миссис Сазерленд - к супругу, дожидающемуся ее там, а он, Жорж де Круа, - по вызову тамошней газеты, сочувствующей политике фюрера; и вызов, и разрешение на выезд в Швецию у него уже имелись.
        Все получалось как-то уж больно легко. Вот эта-то легкость теперь почему-то и тревожила Васильцева, доставляя неудобство, наподобие камушка, застрявшего в ботинке.
        Почему неизменно проваливались другие связные, куда более опытные, чем он, разведчики, прежде забрасываемые сюда? Что имел в виду генерал Н. Н. Николаев, взывая к его неординарному мышлению? Почему вообще они все еще живы? Ведь если верить чутью Афанасия (а уж его-то чутью он, Васильцев, верил), Слепень был где-то совсем рядом и знал об их существовании; не тот он человек, Слепень, чтобы их упустить…
        Нет, что-то тут явно было не так, - но только вот чт?, что именно?..
        Впрочем, до Москвы он еще не добрался, так что в любом случае расслабляться было рано.
        Выйдя из ресторана и все еще предаваясь этим размышлениям, Васильцев решил пройтись по Варшаве. Погода была приятная, здесь уже начиналась весна. Сзади, следуя чуть поодаль, его «вели» «пани курва» и неуклюжий долговязый обер-фельдфебель. Странно: им ведь, согласно заданию, следовало проследить за агентом…
        Парочка ускорила шаг, и, когда поравнялась с ним, пани Моника бросила тихо:
        - Там, за углом, его ждал автомобиль, он уехал, - и, чтобы снова поотстать, парочка на минуту слилась в долгом поцелуе, лишь затем снова последовала за ним, держась позади метрах в ста.
        Конечно, штабного офицера мог поджидать автомобиль, но зачем автомобилю этому надо было прятаться за углом? Уж не хотел ли офицер проверить, нет ли за ним «хвоста»? Тут, впрочем, Васильцев не усматривал ничего странного: тот мог «проверяться» и на случай возможной слежки за ним со стороны гестапо или абвера. Если он достаточно опытен, то наверняка заприметил обер-фельдфебеля с его зазнобой; ах, может быть, все-таки зря он, Васильцев, установил это наблюдение?..
        Ладно, ничего уже не изменишь… Мыслить неординарно… А вот бродить по городу с конфеткой, начиненной микропленкой, - ординарно это для разведчика или нет? Прибывавшие сюда до него так бы не поступили, и не поступали, конечно, так… И все равно попались, все до единого!
        Что бы еще сделать такого неординарного?..
        А вот!.. Ноги сами привели на то самое место.
        Там, на этом месте, как ему и было сказано королем и императором, Лукой и Фомой, стоял плохо одетый человек в темных очках и с фанерной табличкой на шее. Табличку на всякий случай украшала свастика, а надпись на ней была сделана на двух языках. Сверху крупными буквами было написано по-немецки, как и полагалось в нынешней Варшаве:
        WIR REPARIEREN ALLE MARKEN VON NAHMASCHINEN
        Ниже - более мелко - по-польски:
        NAPRAWIAMY WSZYSTKIE MARKI MASZYN DO SZYCIA[75 - И по-немецки, и по-польски написано одно и то же: «Ремонтируем швейные машинки всех марок».]
        «А вот спуститься к ним сейчас в подземелье… - подумал Васильцев. - Как, с точки зрения Н. Н. Николаева, - достаточно это будет неординарно или нет?..»
        Васильцев было и впрямь надумал подойти к слепцу (или кто он там в действительности) и произнести полученный от Луки и Фомы пароль (как они это назвали - «петушиное слово»), но вдруг…
        Человек успел укрыться за афишной тумбой, но Васильцев уже «сфотографировал» его. Хоть у него сейчас и не было этих приклеенных черных усиков, но Юрий сразу его узнал: это был тот ресторанный певец, пан Бубновский.
        Оперный голос… Слепень?..
        Нет, тому сейчас, как известно, тридцать два года, а этот пан Бубновский теперь, без опереточных усиков, совсем старик… Впрочем…
        Юрий достал сигарету и принялся щелкать зажигалкой, делая это так, что из нее лишь сыпались искры, а пламя не появлялось. Так, щелкая, он дождался, когда подойдет сладкая парочка, попросил огонька у обер-фельдфебеля и, неторопливо раскурив сигарету, тихо спросил у «пани Моники», не приметила ли она за тумбой пожилого пана.
        Она кивнула.
        - На Слепня не смахивает? - спросил он.
        Полина задумалась.
        - Да нет, - сказала она наконец, - тот молодой… Хотя… Он же, Слепень, легко и под старика может загримироваться, он такой… А ростом точь-в-точь такой же. Еще посмотреть?
        - Нет, не надо, - сказал Васильцев и, поблагодарив обер-фельдфебеля, пошел дальше, минуя «слепца», вероятно, как и тот, московский, вполне зрячего.
        «Иди, иди, - думал в этот момент Слепченко, наблюдавший за Васильцевым. - Мы тоже поторопимся… Да, да, вот в этом самом направлении и иди, хромай, очкастый! Через десять минут ждет тебя неплохой сюрприз», - и совсем другим путем двинулся к тому же самому месту.
        Глава 6
        Смерть Афанасия. Снова «братишка Ганс»
        Через несколько минут Васильцев подходил к дому, где проживала пани Моника. Он собирался еще раз поговорить с Афанасием, так как у него образовались кое-какие новые мысли, связанные со Слепнем.
        Он уже находился у самого подъезда, когда снова заметил чуть поодаль знакомого старика, пана Бубновского, поэтому, не задерживаясь у этого подъезда, прошел мимо и перешел на другую сторону улицы. Если это «Гедзь», то Афанасий, почуяв его, вполне мог сейчас выглянуть в окно.
        Юрий перешел на другую сторону улицы.
        Черт! Что такое?! Окно невысокого второго этажа было распахнуто настежь, а в комнате явно никого не было. Сейчас, чуя, как ему казалось, страшного «Гедзя» где-то поблизости, ни за какие коврижки трусоватый Афанасий не вышел бы из дому один! А тут…
        На хлипком оттепельном снегу были отчетливо видны следы башмаков сорок девятого размера, такие мог оставить только он, Афанасий.
        Немыслимо! Этот грузный человек выпрыгнул в окно! Здорово, видно, кто-то его напугал. Так смертельно напугать его мог только один-единственный человек на свете…
        Дальше следы терялись на дороге, раскатанной машинами, - значит, он перебежал через улицу. Он должен был быть где-то рядом. Юрий стал озираться по сторонам. Может, прячется вон в том большом магазине?..
        Юрий двинулся туда. Люди, шедшие по улице, вдруг тоже валом повалили в тот же магазин. Причина была понятна - из-за поворота слышался треск мотоциклов, это вполне могла быть очередная облава. В толпе была видна и седая голова пана Бубновского.
        Сам Юрий не стал продираться сквозь толпу - в отличие от остальных, бояться облавы ему было нечего: в кармане у него, как и у всех журналистов его газеты, лежал билет члена нацистской партии и удостоверение офицера СС.
        Нет, это была не облава, а какой-то кортеж. Четыре мотоцикла с пулеметчиками сопровождали большущий автомобиль явно какого-то крупного бонзы.
        Кортеж уже проезжал мимо магазина, когда вдруг…
        Юрий не сразу понял, что произошло, его просто отшвырнуло к стене, а взрыв, весьма приглушенный (видимо, уши заложило), он почему-то услышал лишь секундой позже.
        Один мотоцикл уже валялся, перевернутый, оба его седока явно были мертвы, зато из трех оставшихся мотоциклов и из окна автомобиля последовала пулеметная и автоматная стрельба. Стреляли не целясь, просто по толпе. Люди падали, кричали, кто-то повалился наземь, чтобы уцелеть.
        Из магазина выскочили четверо с гранатами и автоматами - двое юношей и две девушки, лет шестнадцати-семнадцати, и начали бить из автоматов по машине и по мотоциклистам.
        Еще на одном мотоцикле мертвый водитель уткнулся носом в руль.
        - Pobierz drani![76 - Получайте, гады! (польск.)] - крикнула одна из девушек и швырнула гранату.
        Еще один мотоцикл подлетел кверху и шмякнулся наземь с мертвыми мотоциклистами. Но и девушка тут же рухнула, сраженная очередью из автомобиля.
        Наблюдая за происходящим, Слепченко думал даже с некоторым сожалением: «А ведь со временем и из этих могли бы получиться неплохие «невидимки». Но пока, конечно, весьма сырой материал. Инстинкт самосохранения, правда, уже сломать удалось, но вот техника… Настоящие «невидимки» сейчас ушли бы без потерь…
        Ладно, с этими уже не придется работать. Сгорели.
        А главное дело, то, ради чего все и затеяно, все равно придется делать самому…
        Ну, хоть перед смертью покажите еще, на что способны?..
        Да разве ж так?..
        Нет, никак нельзя учить «невидимок» меньше чем полгода. Так и отпишем господину полковнику Айзенгоффу…»
        …Юноши даже гранаты не успели бросить - сразу два пулеметчика открыли огонь, и миг спустя изрешеченные нападавшие лежали на земле. Пальба сразу стихла. Поодаль уже слышался рокот еще доброй дюжины мотоциклов.
        Подъехавшие мотоциклисты соскочили со своих машин и стали отдавать лающие команды: «Alles Luge! Bereiten Sie Dokumente! Beginnen Sie nur mit Genehmigung!»[77 - Всем лежать! Приготовить документы! Вставать только по разрешению! (нем.)]
        Все, кроме Юрия, и так лежали, не смея шевельнуться. Он махнул перед носом у автоматчика своим удостоверением офицера СС и вошел в магазин.
        Стены и пол были забрызганы кровью вперемешку с вином из разбитых бутылок, под ногами хрустело битое стекло. Мертвые лежали в неестественных позах, живые - лицами вниз, обхватив головы руками.
        В одном из живых Юрий по седой голове узнал пана Бубновского и вдруг, проходя мимо, услышал его тихий голос. Мешая плохой немецкий с польским, тот зашептал:
        - Herr Journalist. Sehr bitte… Ich habe eine Pistole in der Tasche…[78 - Господин журналист… Очень прошу… У меня в кармане пистолет… (нем.)] Znam cie szlachetny pan…[79 - Я знаю, вы благородный господин… (польск.)] Aus meiner rechten Tasche entfernen… Ich habe eine Chance, konnen Sie zu halten…[80 - Достаньте у меня из правого кармана… Он у меня случайно, можете оставить его себе… (нем.)] Wieku beda modlic sie do Boga o slynnym Pan![81 - Век буду Бога молить за ясновельможного пана! (польск.)ccc]
        «Что, если Слепень?.. - подумал Васильцев. - Неужели стану его спасать?..» Но почему-то машинально, незаметно для немцев, нащупал у него в кармане вальтер и переложил к себе в карман.
        Послышалось:
        - Ich werde nicht vergessen, dass![82 - Я это запомню! (нем.)] Bog Ci pomoc![83 - Да поможет вам Господь! (польск.)]
        Подошедшие немцы подняли пана Бубновского и повели обыскивать.
        Юрий сделал еще несколько шагов и тут, увидев еще одного лежащего на полу человека, замер.
        Это был Афанасий, его уж ни с кем не спутаешь. Он лежал лицом вниз, рука его была как-то странно завернута под живот, а на спине виднелись два пулевых отверстия посреди огромных бурых пятен. Безусловно, он был уже мертв.
        Юрий почувствовал, как горло у него сдавило. За свою жизнь он успел повидать много смертей, но никогда еще такая жалость не сжимала сердце.
        За что погибло это забавное, добрейшее существо? За родину, которая низвела его до положения сумасшедшего и изредка расплачивалась за это «Бело-розовым»? За ОГПУ, сломавшее вместе со своим Глебом Бокием ему жизнь?.. Жил бы у себя на Херсонщине, слыл бы местным чудаком, попивал бы самогон - глядишь, так бы и прожил без забот лет до ста, здоровья-то был отменного и происходил из семьи долгожителей, как он сам не раз говорил…
        Впрочем, за что он сам, Юрий, сейчас рисковал своей жизнью? И Катя - за что? И Полина с Викентием? Всех их родина не больно жаловала. Он, Юрий, из подававшего надежды математика превратился бог знает в кого, Катю страна в свое время вышвырнула вон, прежде убив ее брата, Викентий беспризорничал половину своей короткой жизни, пока не прибился к Тайному Суду, Полину вообще превратили в «невидимку», в ловкую убийцу с изломанной психикой. Так во имя чего все?
        Правда, фашистов все дружно ненавидели. Ну, еще можно добавить сюда Слепня. А генералу Николаеву были во многом обязаны и верили ему. Как считать, достаточно этого, чтобы отдавать жизнь, или маловато? Сейчас Юрий едва ли смог бы ответить на этот вопрос.
        Даже обещания своего - похоронить беднягу Афанасия на родной Херсонщине - Васильцев не мог исполнить. Так и лежать тому в какой-нибудь братской могиле на чужой земле. Даже просто забрать тело друга он сейчас не мог.
        Он просто стоял и смотрел на тело Афанасия и едва сдерживал себя, чтобы не заплакать.
        И главное - какая нелепая смерть! От шальных пуль во время уличной перестрелки!..
        «Хотя от таких ли уж шальных? - вдруг подумал Васильцев. - Кто-то же вынудил его в этот самый момент покинуть квартиру. И такие ли уж шальные это пули? Нет, они не от автоматной очереди, так убивают из пистолета…»
        Уж не из того ли самого вальтера, что лежал сейчас у него в кармане?..
        В ушах у него теперь снова звучал бас Афанасия: «Вин мене уб’є…»
        Он посмотрел по сторонам, но пана Бубновского поблизости уже не было…
        А Слепченко, чувствуя себя уже в полной безопасности (впрочем, и все в мире опасности вызывали у него только презрение), вспоминал, как это все произошло.
        Как и было задумано, именно фантастическое чутье этого бугаины и сыграло против него. Достаточно было просто подойти к двери той квартиры, как бугаина сразу учуял, кто там стоит, и уже в следующий миг было слышно, как он, постанывая от ужаса, открывает балкон. Потом - тяжелый шлепок оземь.
        Ну а дальше - все в точности так, как оно и было задумано. Четверо недоделанных «невидимок», пара выстрелов из вальтера в спину бугаю - и сделано дело. Надо было, конечно, как положено, в башку, - но позиция была не та. Ничего, бугай, как видно, не в претензии.
        Главное - чтобы этот хромоногий лопух ни о чем таком не смекнул…
        Нет, не смекнет, наверняка не смекнет этот очкастый!
        Очкастых он, Слепченко, недолюбливал еще со времен своей службы в ОГПУ. И способности их к оперативному мышлению ставил ниже грязи.
        Два немца уже оттаскивали безжизненное тело Афанасия, и тут Васильцев увидел вдруг на освободившемся месте какие-то каракули, выведенные кровью на мраморном полу.
        Написано было:
        Значит, умирая, Афанасий думал не только о своей так нелепо обрывающейся жизни, он хотел о чем-то предупредить друзей. Только что это могло означать, что это за ромбик, что он имел в виду?
        Неужто… бубновую масть?!
        Ну, пан Бубновский!..
        Юрий представил себе, как не больно грамотный Афанасий, тщательно вспоминая каждую букву (желая что-то прочесть, он всегда вспоминал их по одной), выводит это уже холодеющей рукой, и снова к горлу у него подкатил комок.
        Вдруг в дальнем углу, за ящиками, что-то зашуршало. Ну, если это пан певчий!.. Васильцев быстро затер кровавую надпись на полу и, сжав в кармане рукоятку вальтера, шагнул на звук.
        Но там, за пробитыми пулями ящиками, сидел, весь обсыпанный стружками из этих ящиков и залитый вином, вовсе не пан Бубновский, а не кто иной, как «братишка Ганс», трясущийся как осиновый лист.
        - Боже, братишка Жорж, это ты?! - воскликнул он. - Слава богу!
        - А я думал, ты уже на Восточном фронте, - без особенной радости отозвался «братишка Жорж».
        - Да нет! - затараторил обер-лейтенант (или кем он там числил себя теперь?). - То есть я должен маршировать туда, на восток, но… Понимаешь, брат Жорж, тут такие обстоятельства!.. Ты ведь мне поможешь, братишка Жорж?.. Кстати, ты не думай, я совсем на тебя не в обиде за ту пару оплеух там, в ресторане, я действительно повел себя как пьяная свинья. Ну откуда мне было знать, что это твоя дама?.. А уж хороша, хороша-то как! Поздравляю! Сразу видна порода!.. Прости, что-то я разболтался…
        - Бывает со страху, - сухо отозвался Васильцев.
        И снова «братишка Ганс» понес безостановочно:
        - Да нет, Жорж, ты не думай, я не трус. Просто у меня сейчас оружия нет, а то бы уж я их!.. Но я не трус, ты не должен так думать, братишка! Я еще в сорок первом, когда мы наступали с моей ротой…
        Васильцев его перебил:
        - По-моему, ты о чем-то хотел попросить?
        Опять посыпалось:
        - Да, да, брат Жорж! Ты уж, дружище, не выдавай меня. У меня документы-то на пребывание тут, в Варшаве, отобрали в комендатуре. Сейчас меня станут проверять - а я… сам, в общем, дружище, понимаешь… Так ты уж, если сможешь, как-нибудь прикрой. Ты же парень умный, сам придумаешь, что им сказать…
        После гибели Афанасия Васильцев даже не нашел в себе сил сопротивляться.
        - Ладно, - кивнул он, - придумаю.
        Когда подошли немцы проверять документы, «братишка Жорж», снова махнув перед ними эсэсовским удостоверением, сообщил, что этот обер-лейтенант работает по важному заданию с ним, с де Круа, и ввиду особой секретности задания документов при себе не должен иметь.
        Этого вполне хватило, чтобы «братишку Ганса» оставили в покое. У прибывших хватало других дел - распоряжаться выносом трупов, забирать и конвоировать в комендатуру всяких подозрительных личностей, и много всякой прочей рутины.
        Трупы грузили в машину навалом. Васильцев увидел, как туда закидывают огромное тело бедного Афанасия, и снова почувствовал нестерпимую горечь в душе, но не мог даже подать виду.
        Он надеялся, что хотя бы «братишка Ганс» теперь оставит его одного, но не тут-то было. «Братишка» ухватил его за рукав и куда-то поволок:
        - Пошли, Жорж, пошли, я тебе расскажу мою печальную историю, - и с этими словами вывел его на улицу.
        Васильцев чувствовал себя таким опустошенным, что даже сопротивляться у него не было сил.
        Через несколько минут они сидели в какой-то дешевой пивной, и «братишка Ганс» приступил к своему повествованию. Юрий слушал его вполуха и уразумел только вот что.
        «Братишка Ганс» вознамерился дезертировать - вовсе не потому, что трус, и Восточный фронт ему нипочем («Ты ж меня, братишка Жорж, знаешь!»), а просто случилась у него, может, впервые в жизни, настоящая, большая любовь. Да вот беда - она не арийка, а полька. Но такая красавица! Совершенно фантастическая женщина! Уйти сейчас на Восточный фронт значило бы навсегда ее потерять, и это было бы выше его сил!
        - А у тебя же, брат Жорж… точнее, у твоей великолепной миссис… у нее там, в нейтральной Швеции, наверняка большие связи, она там может всё. Она сможет пристроить там двух скитальцев, двух несчастных влюбленных, это ей ничего не будет стоить. А дальше уж мы сами. У пани Каролины (ее так зовут) есть и деньги, и тоже кое-какие связи, так что дальше мы с ней не пропадем. Главное - как-то вырваться отсюда!
        «Сдать его, что ли, со всеми потрохами? - вяло подумал Васильцев. - Расстреляют, конечно, «братишку Ганса», - да и черт с ним!» Настоящий разведчик, пожалуй, так бы и поступил и тем самым повысил бы свое реноме в здешнем гестапо. Но ему, Юрию, все же не хотелось идти на откровенную подлость, даже вполне соответствующую его легенде. Может быть, это тоже было частью того самого неординарного мышления, которого ждал от него генерал Николаев.
        - Как ты себе все это мыслишь? - устало спросил он.
        О, тут у «братишки Ганса» имелся продуманный план!
        - Ведь твоя миссис Сазерленд везет отсюда с собой кучу всякого добра…
        Да, правда. Этим миссис Сазерленд, по легенде, должна была обосновать перед мужем свое пребывание в Варшаве: здесь, в обнищавшем городе, можно было по дешевке накупить много всякого антиквариата. Она уже приобрела какие-то сервизы и ковры ручной работы; тем самым оправдывался и персональный самолет - в поездах по нынешнему военному времени запрещалось везти с собой столько барахла.
        - Всего два ящика! - умоляюще попросил «братишка Ганс». - Вы захватите с собой всего два не самых тяжелых дополнительных ящика!
        - В одном будешь ты, в другом твоя пани Каролина?
        - Видишь, ты с ходу все ухватил! Я всегда знал, что ты умен, братишка Жорж!
        «Ну и черт с ним! - подумал Васильцев. - Будет генералу Николаеву еще один невесть какой дорогой подарок в дополнение к главному, к той конфетке с начинкой: офицер с Восточного фронта».
        - Мы улетаем через три дня, - сказал он.
        - Я знал, что ты мне поможешь! - воскликнул «братишка Ганс». - У тебя золотое сердце!.. Я сам тебя найду!.. Кстати, - после кружки пива добавил он, - там, в магазине, я видел из-за ящиков, как ты смотрел на одного убитого «пшека», на здоровенного такого, в картузе. Вы были знакомы?
        Юрий кивнул:
        - Так, немного… Шальные пули, глупая смерть…
        Тот вдруг проговорил:
        - Да не очень-то и шальные… Я видел…
        - Что, что ты видел?! - Васильцев с трудом удержался, чтобы не сорваться на крик.
        - В него стрелял другой поляк. В спину… Старикан какой-то… И по-моему, я его где-то раньше видел, не могу только припомнить где.
        Васильцев лишь кивнул. Дополнительных объяснений ему было уже не надо.
        Когда выходили из пивной, произошло еще одно событие. Вдруг раздался слабый хлопок, и Васильцев услышал, как рядом с ним просвистела пуля.
        «Братишка Ганс» сразу упал, а он, Юрий, увидел удаляющегося пана Бубновского и, выхватив вальтер, несколько раз выстрелил ему вслед. Стрелять он умел очень даже неплохо, несколько раз это спасало ему жизнь, но в данном случае совсем, видно, сломила гибель Афанасия, да и вальтер был чужой, не пристрелянный, и старик, целехонький, быстро юркнул в переулок. Догонять было бессмысленно.
        - Вот же дерьмо старое! - поднимаясь, проговорил «братишка Ганс». - Зацепил меня, сволочь! - На плече у него действительно выступила кровь. - Ничего, прошла по касательной, только кожу задело… А ты, братишка, гляжу, совсем стрелять не умеешь. Ну да что с вас, журналистов, взять!.. Хотя парень ты храбрый, я вижу… Эх, мне бы пистолет!.. Знаешь, я однажды под Смоленском из одного только пистолета… - И снова пошло долгое хвастовство.
        А убегавший переулками человек думал: «Вот же неудача! Мне бы тот вальтер - эта скотина уже была бы на том свете! А эта фитюлька дамская, которую прятал в носке, - поди-ка из нее попади!.. Ничего, еще посчитаемся…»
        - Он в меня, в меня стрелял, сволочь! - не унимался «братишка Ганс». - Наверно, я при последней облаве ему насолил, я тогда пристрелил троих ихних… Запомнил, гад!.. Это он - в меня!..
        - В тебя, в тебя, успокойся, - закивал «братишка Жорж». - Ты ступай, у меня еще дела.
        - Да, да, иди, братишка, еще встретимся…
        На том и расстались.
        Войдя в квартиру к Полине (она со своим обер-фельдфебелем была уже дома), Васильцев с порога сказал:
        - Афанасия убили.
        И тут Полина, эта «невидимка», эта хладнокровная убийца, завыла в голос. У Викентия тоже повлажнели глаза. Да, не он один, Юрий, испытывал искреннюю любовь к этому забавному чудищу.
        - Это Слепень, это он, гад! - отплакавшись, прошипела Полина. - Ничего, падлой буду, а он от меня не уйдет. Я знаю, как его искать.
        - Не вздумай, - нахмурился Васильцев, - можешь сорвать все задание.
        Девушка ничего не ответила, но по ее ненавидящим глазам было видно, что она не отступится от своего. Юрий знал, как своенравны могут быть эти «невидимки», когда над ними нет их садиста-наставника.
        …И в тот же вечер Полина исчезла.
        Глава 7,
        немного забегающая вперед. «Top secret»[Совершенно секретно (нем.). Здесь и далее сообщения с грифом «Top secret» даются в переводе с немецкого.] и «Сов. секретно»
        TOP SECRET
        ИЗ СВОДКИ ПО ГОРОДУ
        …что так и не удалось опознать лиц (двоих юношей и двух девушек), устроивших покушение на заместителя губернатора в центре Варшавы и при этом погибших…
        TOP SECRET
        КОМАНДИРУ 13-Й САПЕРНОЙ РОТЫ
        КАПИТАНУ ФОН БЕРГУ
        …доложить, что сего числа со склада
        - й саперной части исчез миноискатель MZ-24, опытный образец, совершенно новый, секретный, ранее никогда не использованный.
        Предполагаю как причину - халатность часового Ф. Монка, который к тому же был пьян, а также, возможно, чей-то преступный умысел.
        Часовой, ефрейтор Ф. Монк, пока находится на батальонной гауптвахте, по-прежнему в сильно пьяном состоянии.
        По протрезвлении будет допрошен с особым пристрастием.
        Поиски миноискателя продолжаются.
        Служу фюреру и отечеству. Обер-фельдфебель Кауфман
        TOP SECRET
        НАЧАЛЬНИКУ РАЗВЕДШКОЛЫ АБВЕРА
        ПОЛКОВНИКУ ШМИДТУ
        …доложить о несанкционированном нападении на разведшколу, имевшем место нынешней ночью.
        При этом были изощренным образом убиты шестеро часовых: либо ребром ладони по шее, либо ударами рукой в область сердца. В результате, как определил патологоанатом, их смерть была мгновенной. Седьмой часовой был перед смертью подвергнут пыткам - были обнаружены переломы пальцев обеих рук.
        Такое ощущение, что действовал кто-то из «невидимок», которых готовит для абвера майор Bremse,[85 - Слепень (нем.).] тем более что четверо курсантов- «невидимок» майора Bremse (двое юношей и две девушки) при невыясненных обстоятельствах исчезли еще вчера.
        …Кроме того, неустановленный злоумышленник (или злоумышленники) с непонятной целью перекопал цветочные клумбы и ряд участков около забора. Действовал при помощи миноискателя, который был обнаружен.
        …Также с непонятной целью проникали в здание разведшколы. Явно что-то искали в личном помещении майора Bremse. Пропало там что-либо или нет, выяснить не удалось, т. к. сам майор находится в отсутствии, и найти его пока не можем… Обер-лейтенант Шульц
        ……………………………………….
        TOP SECRЕT
        (с дополнительными пометками: «TOP! TOP! TOP!»)
        ШТУРМБАНФЮРЕРУ СС ФОН КРАУЗЕ
        СТЕНОГРАММА ТЕЛЕФОННОГО ПРОСЛУШИВАНИЯ НАЧАЛЬНИКА РАЗВЕДШКОЛЫ АБВЕРА ШМИДТА И АДМИРАЛА КАНАРИСА
        ПОЛКОВНИК ШМИДТ. Осмелюсь доложить, господин адмирал, что нападение на конвой в центре Варшавы явно осуществлено курсантами нашей спецшколы, подопечными майора Bremse, т. н. «невидимками», правда, не прошедшими еще полного курса обучения по программе того же майора Bremse.
        АДМИРАЛ КАНАРИС.А вы не предполагаете, полковник, что Bremse затеял какую-то свою игру?
        П. Ш.Именно это и предполагаю, господин адмирал. Тем более что сам он совершенно несанкционированно и внезапно исчез.
        А. К.Кем? Кем не санкционировано?!
        П. Ш.Мною…
        А. К.А он нуждается в ваших говенных санкциях?!
        П. Ш.Ну… Он все-таки числится за моей разведшколой… Поэтому я думал…
        А. К.Думали?! Чем вы думали, полковник?! Мое февральское секретное распоряжение для вас уже пустышка?
        П. Ш.Я…
        А. К.Извольте слушать! Вам было сказано, что решается судьба операции стратегического значения… Ход всей летней кампании… Судьба всего рейха, наконец! И в этой комбинации полномочия майора Bremse чрезвычайные! Чрезвычайные! Вы учились в гимназии? Вам знакомо это слово?!
        П. Ш.Но я…
        А. К.Молчать!.. Чрезвычайные полномочия - это означает, что майор Bremse сам себе человек-санкция! Сейчас многое замкнулось именно на него, и он лучше всех знает, в какой ситуации и как ему поступать! Исчез - значит, так оно было надо! Вам понятно?
        П. Ш.Так точно!
        А. К.Еще вопросы есть?
        П. Ш.Никак нет… То есть, господин адмирал, еще один вопрос. Как отчитаться по тем его «невидимкам» недоделанным, которые покушались на заместителя генерал-губернатора?
        А. К.А так и отчитайтесь: что бардак творится в вашей разведшколе, оттого они к партизанам и подались… Еще бы не бардак, когда там такой начальник, как вы!
        Отбой.
        - Дерьмо, - не зная, что его прослушивали и все еще продолжают прослушивать, проговорил полковник Шмидт, перед тем как положить трубку.
        Адмирал Канарис нажал кнопку и, когда появился адъютант, сказал ему:
        - Дерьмо это, полковника Шмидта, - немедля на Восточный фронт. - И, хорошо зная, что его прослушивали, прослушивают и впредь будут прослушивать, повторил в пространство: - Дерьмо…
        - Дерьмо… - проговорил штурмбанфюрер СС фон Краузе и немедля поспешил сжечь над пепельницей стенограмму этой прослушки.
        «Ну его, это дерьмо, вместе со всеми их, абверовскими, дерьмовыми играми!» - подумал он.
        ТЕЛЕГРАММА
        СТОКГОЛЬМ - БУЭНОС-АЙРЕС - МОСКВА
        ДЯДЕ ЭФРОИМУ
        МАЛЕНЬКОМУ РУВИМЧИКУ ПРИШЛОСЬ СДЕЛАТЬ ПОВТОРНОЕ ОБРЕЗАНИЕ ЗПТ НО ДРУГИХ РАВВИНОВ В АРГЕНТИНЕ НЕТ ТЧК
        МАЦУ ПРИШЛЮ КАК ОБЫЧНО ЗПТ НА ПАСХУ ТЧК
        ДЯДЯ ИЗЯ ПЕРЕЛЬМАН СКОНЧАЛСЯ ТЧК СУДЯ ПО ВСЕМ ПРИЗНАКАМ ЗПТ ОТ ОСПЫ ТЧК
        У ТЕТИ САРЫ РУКИ-КРЮКИ ЗПТ ПОЭТОМУ ВАРЕНЬЕ КУШАЙТЕ ЗПТ НО НЕ УВЛЕКАЙТЕСЬ ЗПТ СНИЗУ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ С ГНИЛЬЦОЙ ТЧК
        РАБИНОВИЧАМ ПИСАТЬ БОЛЬШЕ НЕ БУДУ ЗПТ И НЕ УГОВАРИВАЙТЕ ТЧК ТЕТЯ СИМА
        Это был личный шифр генерала Н. Н. Николаева, придуманный им самим и даже здесь, в недрах ГРУ, неизвестный более никому.
        В действительности текст телеграммы означал:
        СОВ. СЕКРЕТНО
        МОСКВА, «ЦЕНТР», ГЕНЕРАЛУ Н. Н. НИКОЛАЕВУ
        ПРИШЛОСЬ ПРИБЕГНУТЬ К ВНЕПЛАНОВОМУ КАНАЛУ СВЯЗИ, ПОСКОЛЬКУ ДРУГИХ КАНАЛОВ В ВАРШАВЕ НЕТ.
        ПРИБУДЕМ В НАЗНАЧЕННЫЙ СРОК.
        АФАНАСИЙ БЫЛ УБИТ. ОЧЕНЬ ПОХОЖЕ НА РАБОТУ СЛЕПНЯ.
        ЯВНО РАБОТАЕМ ПОД КОНТРОЛЕМ, ПОЭТОМУ ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ПОСЫЛАЕМОГО СООБЩЕНИЯ, ВЕРОЯТНО, ВПОЛНЕ ПРАВДИВА, ОДНАКО ВТОРАЯ ЕДВА ЛИ СООТВЕТСТВУЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.
        НА СВЯЗЬ БОЛЬШЕ НЕ ВЫХОЖУ. ВАСИЛЬЦЕВ
        Да, чутью и аналитическим способностям Васильцева он, генерал Н. Н. Николаев, вполне доверял и к его неординарным действиям сейчас отнесся вполне одобрительно.
        Конфетка эта отравленная, начиненная микропленкой, лежала у него на столе. Но курьеры, курьеры-то каковы!
        Кто бы мог подумать, что он, генерал ГРУ, будет держать связь через этих подземных уродов, Луку и Фому?! И ведь не подвели, доставили в лучшем виде. Даже запиской препроводили - в своем, конечно, духе, в своем невообразимом панибратско-хамском стиле, - написанной на пахнущем помойкой листке, выдранном из ученической тетради в косую линейку:
        Приветик тебе, генерал, от дружка твоего Васильцева (помнишь такого?).
        Получили мы этот приветик от варшавских своих дружбанов, которым верим, так что верь и ты.
        Конфетку твою не трогали, нам она на фиг не нужна, лопай сам. Варшавские тоже не трогали, им за это уплочено, а они, получив деньгу, безобразить не станут. Они бедные, но гордые. Ыш абарак бузык, в общем.
        А вот мы за дельце это покамест не получили ни хрена, а мы так не привыкши, поскольку в ВКП(б) твоей не состоим (да и ваши партийцы тоже, поди, без мзды хрена два что сделают). Задаром только кошки рожают.
        Так что с тебя, генерал, хоть капустки бы квашеной полагается. Кила полтора - так уж и быть, довольно будет, помни доброту нашу.
        Только гляди, чтобы капустка-то была хорошая. Тебе-то мы верим, а вот холуи твои могут подсунуть любую дрянь, знаем мы их, так что ты уж проследи самолично.
        Ну, живи-поживай, генерал! ЛУКА, ФОМА
        Из этого генерал Н. Н. Николаев сделал для себя вывод, что доверять такое ответственное задание, как покупку «полтора кила» капустки капитану Криворучко, Кобальту этому сраному, никак нельзя. В таком деле, как и во многих других, можно доверять только самому себе.
        Дальше Н. Н. Николаев стал обдумывать сложившуюся ситуацию.
        Да, Васильцев определенно знал, что работает под контролем, иначе не стал бы сообщать об этом так уверенно. Каким-то чутьем он это определил. Но ведь посланные до него и Странник, и Турист, и Авель, и Агроном обладали чутьем нисколько не меньшим. Да что там! Гораздо, гораздо большим - у каждого за спиной по десять - пятнадцать лет нелегальной работы в разных странах, а Васильцев, несмотря на свое участие в законспирированном Тайном Суде, не шел с ними, в смысле опыта, ни в какое сравнение; почему же он, Васильцев, все-таки обнаружил, что работает под контролем, а они - нет?
        Правда, у Васильцева был еще и Афанасий, такому чутью любой разведчик мог бы только позавидовать.
        Генерал вспомнил это забавное существо, Афанасия, и ему стало жаль этого чудака едва ли не больше, чем всех своих погибших товарищей. Те знали, во имя чего идут на смерть, а этот… Сидел бы сейчас в своей психлечебнице, попивал свой любимый «Бело-розовый», миловался с задушевным другом, с котом Прохором, и ни о чем бы особенно не тужил, если б не он, Н. Н. Николаев, втянувший его, в сущности, совсем в чужую игру…
        Однако нынче надо было думать о деле. Итак, почему не заметили «контроля» те, предыдущие?..
        И пришла простая мысль: ну конечно, заметили, при их опыте не могли не заметить! И свою «отравленную конфетку», как и Васильцев, к этому времени уже получили.
        Что в подобном случае станет делать настоящий разведчик? Разумеется, попробует срочно оторваться, вырваться из Варшавы, чтобы предупредить Центр.
        Но вот этого-то абвер никак не мог допустить: распознанная «деза» незамедлительно превращается в кладезь неоценимой информации, поэтому их срочно и убирали.
        А как поступил Васильцев? Каким-то образом (возможно, и не без помощи покойного Афанасия) тоже обнаружил, что ему дышат в спину, однако…
        Вот на это он, Н. Н. Николаев, и рассчитывал: на неординарность решения! Васильцев просто-напросто не стал делать ничего, - в этом-то неординарность решения и заключалась. «Дезу» сумел переправить благодаря своим связям с «подземным царством» (ах, не зря он, Н. Н. Николаев, дал добро на его схождение в преисподнюю!), но при этом продолжал строить из себя ничего не понимающего лопуха!
        И ведь этим, помимо всего прочего, еще и спас себе жизнь! И себе, и всем оставшимся из его группы. Да хозяева абвера теперь пальцем тронуть его никому не дадут! Схватить его или убить означало бы рассекретить «дезу». Его теперь всем абвером будут оберегать! И вернется он как намечено, можно не беспокоиться.
        Ну Васильцев, ну молодчина!
        Содержимое «конфетки» уже было распечатано и лежало перед генералом Николаевым. Что там?..
        Вот оно, «варенье, которое сверху», то есть вполне съедобное: список забрасываемых агентов, даты, клички и прочее. Их непременно следует взять сразу же, чтобы в абвере стало ясно, что «рыбка клюнула».
        А что там у тети Сары, рукасто-крюкастой, за варенье, которое снизу, которое с гнильцой?..
        О, да тут и штабные карты прилагаются! На северном и южном флангах вон как пустенько, зато в центре, вокруг Харькова!.. Пять полевых армий, три танковых, и отдельных корпусов не счесть!.. По картам выходит, что в грядущую летнюю кампанию бить их надо по флангам, а Харькова сторониться как огня…
        Да только липа это все, «товариши фашисти», как покойный Афанасий говаривал. Все у вас в действительности наоборот! На флангах - вот где у вас главные силы, а вокруг Харькова - так, силенки, дымовая завеса, не более.
        На Харьков - вот куда следует наступать!
        И заслуга тут не Генштаба с его уймой генералов и полковников, а одного очкастого, хромоногого математика с весьма сомнительной биографией…
        Н. Н. Николаев набрал номер генерала Панфилова и сказал:
        - Имею сверхважную информацию, полученную от Математика. - То был агентурный псевдоним Васильцева в ГРУ. - В достоверности не сомневаюсь. Прошу в этой связи устроить встречу лично с Борисом Федоровичем.
        Начальник Генерального штаба, маршал Советского Союза Борис Федорович Шапошников был единственным человеком, которого сам Верховный из уважения называл исключительно по имени-отчеству.
        - Так говорите - уверены? - дослушав их, бархатным голосом спросил интеллигентный Борис Федорович… - Что ж… если так оно обстоит и на самом деле… то это действительно информация архиважная… Гм, стало быть, сюда и следует в конце весны направлять главный удар… Только вот что касается самих этих сведений…
        - Полагаем, что они могут быть достоверными, - осторожно сказал генерал Панфилов.
        - Головой ручаюсь! - более пылко отозвался генерал Н. Н. Николаев.
        Под очками глаза Бориса Федоровича были жесткими.
        - «Ручаюсь»… Да еще, видите ли, «головой»… - проговорил он. - Но все это, как изрекал Гамлет, принц Датский, «слова, слова, слова»… Вот! - Он достал из стола какой-то разграфленный лист бумаги и положил перед генералами. - Это уже не пустые слова. Нечто наподобие реляции. Прочитайте и впишите фамилии всех, кто причастен к этому донесению. Генералу Панфилову даю право остаться в стороне, он, как говорится, не моя креатура, с него спросят по-иному, а вот вас, Николай Николаевич, попрошу заполнить.
        Формуляр выглядел так.
        Взгляд маршала Шапошникова лукаво светился сквозь золотые очки:
        - Имена, Николай Николаевич, вписывайте сами. В нужном порядке, в соответствии со следующими колонками. Ну как, берете на себя такую ответственность?
        Николай Николаевич, ни секунды не раздумывая, сделал запись только в одной, самой первой клеточке: «ГЕНЕРАЛ-МАЙОР НИКОЛАЕВ Н. Н.», а через все остальные графы первой колонки вывел жирную Z.
        - Что ж, благородно, благородно, - сказал маршал, убирая бумагу в сейф. - Берете все на себя… Наслышан о вас, поэтому иного и не ожидал.
        Он встал, давая понять, что разговор окончен.
        - Ну вот, брат, - вздохнул генерал Панфилов, когда они вышли за маршальского кабинета, - сам шею свою подставил, теперь уж смотри… - показывая, что хоть и немного, но все же отдаляет себя от этого дела.
        Н. Н. Николаев подумал, что Голиков[86 - П. Ф. Голиков - предшественник генерала Панфилова на посту начальника ГРУ. Отстранен от этой должности в 1941 г. Впоследствии стал маршалом Советского Союза.] ни за что бы так не поступил - тот, как и он, Николаев, всегда целиком брал ответственность на себя, потому, должно быть, и слетел с этой должности, отправлен, с понижением, командовать армией.
        Впрочем, поведение генерала Панфилова его, Н. Н. Николаева, мало огорчило - он привык всегда рассчитывать только на себя и не желал, чтобы другие совали за него голову в петлю. Да и в своих выводах он сейчас практически не сомневался.
        Правда, он знал, что на войне случается всякое…
        На следующий день его вызвал к себе генерал-лейтенант Василевский, начальник Главного оперативного управления, восходящая звезда Генштаба. Все знали, что Шапошников болен (хотя и скрывает это) и, вероятно, не кто иной, как Василевский, заменит его.
        Тот листок-формуляр сейчас лежал перед ним.
        - Садитесь, генерал Николаев, - пригласил Василевский. - Я тщательно изучил ваши материалы. Если так оно и есть, то комбинация складывается весьма перспективная. Всему Генштабу еще предстоит, конечно, потрудиться, и надо подкрепить все это данными тактической разведки, но в целом… Да, ваши люди неплохо поработали… А эту писульку мы… - Он демонстративно порвал листок и бросил обрывки в корзину. - Считайте, что ее не было… Но вы, надеюсь, понимаете, что в случае ее… скажем так, несоответствия никто покрывать вас не станет, и вы, Николай Николаевич, попросту исчезнете. Так же, как и все, кто добывал эти документы… Кто это был, кстати?
        - Эта были надежные люди, - ответил Н. Н. Николаев. - Имена их, по оперативным причинам, не подлежат разглашению. В случае чего, за разбитые горшки отвечу один. Разрешите идти, товарищ генерал-лейтенант?
        - Подождите минутку. Тут ходили разговоры, что в аппарате Генштаба окопался немецкий «крот».
        - Никакого «крота» не было, - с уверенностью ответил Н. Н. Николаев. - Просто тот, кого мы считали источником информации в Варшаве, в действительности был сотрудником абвера и одного за другим сдавал наших агентов.
        - Так и последнего, должно быть, сдал?
        - Вне всякого сомнения.
        - Отчего же его не взяли?
        - Особый случай.
        - А этому Математику… Вы целиком верите ему?
        - Как самому себе.
        - И готовы за него отвечать?
        - В полной мере.
        - Ну что ж, идите…
        Василевский проводил его долгим взглядом. В кругах Генерального штаба немного было людей, умевших держаться так независимо, и генерал Василевский таких уважал.
        Глава 8
        Дитя-злодей. Памятник Афанасию
        Полина вернулась только на другое утро. Всю ночь Викентий не находил себе места, вопреки всякой конспирации раз десять за ночь звонил Юрию с Катей в гостиницу, а утром позвонил опять и произнес только два слова:
        - Она тут.
        Уже через несколько минут Юрий и Катя были на квартире у пани Моники.
        Воды в кранах не было, что часто случалось в нынешней Варшаве, поэтому Полина, не успев отмыться, вид имела тот еще: перепачканные руки в ссадинах, вся одежда в грязи, но лицо было довольное.
        Посреди комнатки лежал набитый чем-то небольшой, весь в земле, холщовый мешок.
        - Где ты была? - спросила Катя.
        - У Гедзя. У Слепня то есть, - поглядывая на этот мешок, хищно усмехнулась девушка.
        - Ты его нашла?
        - Да не нашла я, - вздохнула Полина. - А нашла бы - с вами бы сейчас, наверно, не разговаривала, он бы меня… Сильный, гад! Один десятерых стоит!
        - Ну, ты у нас тоже вроде не слабачка, - подбодрил Юрий.
        - Вот-вот. А он… Я имею в виду - десятерых таких, как я. А может, и двадцатерых. Но я готова была: расплатиться за Афанасия - и жизни не жалко. А уж если б мне все же повезло!.. Вряд ли, конечно, но все-таки…
        Юрий строго спросил:
        - Почему мне не сказала? Предупреждал же: без моего разрешения - никуда, мы здесь на особом положении.
        - А чего говорить? Я и так знаю, что вы бы не разрешили. И Викентию не сказала, а то он, ясно, увязался бы за мной. А если б я Слепня нашла, то и спрашивать уже было бы не с кого…
        - В общем, если нельзя, но очень хочется, то можно, - покачал головой Юрий. - Детский сад! (Беда с этими «невидимками», если они выходят из-под контроля!)
        Полина оставила эти его слова без внимания.
        - Зато полжизни я у него все-таки отняла! - девушка радостно кивнула на мешок. - Вон там она, эта половина!
        Юрий взял мешок и поразился, насколько он тяжел. Как Полине удалось его доволочь?.. Ну да она двужильная.
        Он развязал тесемки и заглянул внутрь.
        Боже, сколько там было золота! Монеты царской чеканки, кольца, цепочки, даже золотые зубы. Немало оказалось и украшений с драгоценными камнями.
        Катя воскликнула:
        - Да тут целое состояние!
        Полина кивнула:
        - А вы думали! Он же, Слепень, жаднючий был, это все у нас знали. Когда в ОГПУ служил, грабил арестованных, пытками у них вымогал, доискивался, где прячут. Да и потом еще немало наверняка накопил - не зря же грабил сберкассы по всей стране! Не оставил же он все это добро в СССР! Он всегда держал это где-нибудь рядом с собой. Вот я и решила, когда его там не нашла…
        - Ну всё! - перебил ее Юрий. - Теперь рассказывай по порядку. Где ты его искала?
        - Где, где… В Караганде!.. В школе абвера, ясное дело, где же еще?
        - И как же ты туда?.. - начала было Катя, но тут же осеклась, вспомнив, с кем имеет дело. «Невидимкам» никакие пропуски не нужны, для того их таких и готовили.
        - Ну, там, конечно, положить кое-кого пришлось… - немного виновато призналась Полина.
        - Господи, перестрелку там устроила?!
        - Зачем - перестрелку? Я по-тихому. - Девушка взглянула на свои руки с кровоточащими ссадинами. - Никто из охраны пикнуть не успел.
        Юрий нахмурился:
        - И много ты их там положила?
        - Да так, средне. То ли шесть человек, то ли семь, считать было некогда… Нет, восемь! Восьмого мне поспрашивать пришлось: надо было узнать, где комната Слепня… Не сразу сказал, гад, так что пришлось его маленько… с пристрастием… Потом уже шею ему свернула… Только самого Слепня, оказалось, в разведшколе той ночью не было. Ну я тогда и решила хотя бы полжизни у него отнять, а то и больше: он это золотишко знаете как ценил! И всегда держал где-нибудь около себя. Сначала я к нему в комнату залезла - так, для порядка: ясно, в комнате он ничего не хранил, он и в школе «невидимок» прятал свое добро только во дворе, в земле… Ну, у меня на этот случай имелся миноискатель…
        - Его-то где добыла?
        - Ясное дело, на военном складе, их на базаре не продают.
        - И тебе там прямо так, за красивые глаза, и выдали?
        - Ну, не совсем… Там, понятно, часовой был…
        - Так ты и часового - тоже?.. - вздохнула Катя.
        - Да нет, проявила гуманизм к немецко-фашистскому гаду, нашла к нему подход…
        - Ты с ним - что?.. - сжал кулаки Викентий.
        Она чмокнула его в щеку:
        - Да нет, Викеша, не волнуйся, ничего такого. У меня в заначке бутылочка шнапсика имелась… Ну, кое-что еще, что на всякий случай у любой «пани курвы» при себе бывает - снадобье одно снотворное. В общем, упоила я его, дурака, в стельку… Ничего, все равно скоро подохнет: как пить дать отправят на Восточный фронт… Ну, а уж когда он лежал как бревно, я у него со склада этот миноискатель-то и… Хороший оказался миноискатель, опытный образец, золотишко чует, как Афанасий покойный - всяких бубновых Гедзей. Маленько им пошуровала - вот в конце концов и нашла. - Она кивнула на мешок. - Вон оно, Кощеево сердце. У забора было закопано. Нехило наворовал! Может, с горя теперь удавится… Хотя этот - навряд ли…
        - Боюсь, сперва он тебя удавит, - со вздохом произнесла Катя.
        - Нет, никого он из нас теперь не удавит, - усмехнулся Васильцев. - Он теперь нас будет беречь. По крайней мере, пока мы тут, в Варшаве.
        Все с удивлением посмотрели на него. Он пояснил:
        - Сейчас, когда у меня их «деза», им необходимо, чтобы мы вернулись в Москву целыми и невредимыми. Как бы Слепень сейчас ни был зол, он не посмеет нас тронуть, это сорвало бы всю их операцию, так что никто ему не позволит. Если я кого сейчас и опасаюсь, так это… - и он пристально посмотрел на Полину.
        - Меня, что ли? - съежившись под его взглядом, буркнула она.
        - Да, да, тебя, дитя-злодей. Ты, милая, вышла из-под контроля, действуешь, не ставя меня в известность…
        - Так я же - за Афанасия!
        Юрий наконец взорвался:
        - Как ты не понимаешь, девчонка?! Благодаря бедному Афанасию мы поняли, что работаем под контролем! Его гибель была не напрасной, только так мы поняли, что Слепень действительно дышит нам в спину, а стало быть, мы наверняка работаем под контролем. А раз мы это знаем, то полученная «деза» становится поистине бесценной. Но только до тех пор, пока они не знают, что мы знаем. Только в этом случае смерть Афанасия была не напрасной! А ты, дорогуша, нынешней ночью уже достаточно напортачила. Одна надежда, что Слепень никому не расскажет про этот пропавший мешок. В Германии даже генералы обязаны сдавать свое золотишко на благо рейху, и узнай они про это богатство, Слепню бы не поздоровилось. Но если бы ты вдруг его убила… в чем я, правда, сомневаюсь… Если бы ты убила его, то в абвере сразу бы поняли: мы знаем, кто вел за нами наблюдение. Тогда мы бы и «конфетку» эту не передали, и вообще нас бы всех уже не было в живых. И Афанасий в итоге погиб бы совершенно понапрасну… Угораздило же меня с такими связаться! Детский сад!
        Полина теперь сидела, низко опустив голову, не смея даже оправдываться.
        - Поэтому мне придется принять кое-какие меры, - сказал Юрий все с тем же суровым выражением лица.
        Тут уж Полина взмолилась:
        - Дядя Юрочка, только не отсылайте меня сейчас назад, в Москву. Я так больше не буду, честное слово…
        - Конечно, не будешь, - кивнул он. - Потому что с этой минуты ты находишься под домашним арестом. Викентий… (Тот вскочил.) Будешь ее надзирателем. Чтоб она - ни шагу из дома! Отвечаешь головой.
        - Так точно! - щелкнул Викентий каблуками. Зачем-то продублировал по-немецки: - Яволь!
        Он бы, наверно, сейчас и на «хайль Гитлер» сподобился, если б от этого зависело, оставаться тут с ним Полине или нет.
        Юрий тем временем зачерпнул из мешка горсть монет и драгоценностей и высыпал их в карман.
        - Идешь к ним? - спросила Катя.
        - Да, - кивнул он, - самое время. Надо все продублировать, а то с таким детским садом (он снова взглянул на притихшую Полину), боюсь, мы не долетим до Москвы.
        - Я с тобой!
        Юрий покачал головой:
        - Нет, на этот раз пойду один. А у вас, миссис Сазерленд, сейчас другая забота: походите по антикварным лавкам, купите все, на что здесь может позариться богатая британская леди. Да, и пару ящиков где-нибудь надо добыть, таких, чтобы в каждый мог человек поместиться.
        - Хочешь все-таки этого «братишку Ганса» и его пани доставить в Москву?
        - Да. Не бог весть какой «язык», но все же служил на Восточном фронте, кое-что полезное может знать. Хоть какой-то довесок к этой «конфетке»; ну да курочка по зернышку клюет… Хотя - нет, - добавил он, - возьми таких ящиков четыре. Надо же и этот детский сад как-то эвакуировать, - он кивнул в сторону Викентия и Полины.
        С этими словами он вышел из дому.
        Человек в черных очках с двуязычной фанерной табличкой на шее стоял на прежнем месте. Но прежде, чем подойти к нему, Васильцев огляделся.
        И не напрасно! Он ухватил краем глаза, что вездесущий пан Бубновский на миг выглянул из-за угла. Стоял он совсем неподалеку, и Васильцев стремительными шагами направился к нему. В этом было, конечно, и некоторое озорство, но и допускать, чтобы здесь торчал сейчас этот «бубновый», не следовало.
        Смыться пан не успел или не собирался. Когда Юрий приблизился, он расплылся в заискивающей улыбке:
        - Приветствую господина журналиста, - приподняв шляпу, на своем плохом немецком сказал он. - Вацлав Бубновский не забывает добра.
        - И следите за мной тоже из самых добрых побуждений? - спросил Васильцев.
        Вдруг захотелось отвесить этому пану основательного леща. А что? В этом даже был определенный резон. Конечно, Слепченко, если это он, даже с «невидимкой» Полиной легко бы расправился, а он, Васильцев, был в своей группе в смысле физической подготовки наиболее слабым звеном. Однако проявить себя во всей красе означало бы для «Гедзя бубнового» провалить все дело.
        - Никак нет, господин журналист, - залепетал пан, - и не думал за вами следить!
        - И стреляли в меня вчера, помня мою доброту? - наседал на него Юрий.
        - В вас?! Матка боска, да нет же, конечно же, нет!
        Тут он, пожалуй, говорил правду: уж чего не нужно было делать Слепню - так это убивать его, Юрия.
        - Я не в вас, - продолжал лепетать Бубновский… - Хотя это, конечно, тоже преступление, но я надеюсь на великодушие пана журналиста. Ясновельможный пан - граф, а значит, благородный человек!
        - И в кого же вы тогда стреляли?
        - Разумеется, в этого, пся крев, обер-лейтенанта. Там, в ресторане, он публично унизил меня. Он и вашу даму пытался унизить, и вы, ваше сиятельство, хорошо его наказали, но ясновельможный пан мог себе это позволить. Я, однако, тоже происхожу из шляхтичей, а настоящий шляхтич не прощает обидчика. Если я не убил его, то все равно убью!
        Что ж, в это Юрий как раз мог поверить. Слепень, говорят, тоже мстительный, а ликвидация «братишки Ганса» никак не срывала ход нынешней операции. Но и за ним, за Юрием, этот пан сейчас, безусловно, следил, чего нельзя было допускать.
        Бубновский, глядя просительно, взял его за рукав:
        - Ведь ясновельможный пан не выдаст меня? Так?..
        - Не сметь ко мне прикасаться! - вскричал Васильцев, как и следовало поступить арийцу и графу. «А это тебе - за Афанасия! Пока - небольшой аванс», - подумал он и влепил-таки пану шляхтичу звонкого леща.
        Бубновский отпрянул, глаза его вспыхнули ненавистью. Было видно, что если выпадет случай, то этот убьет не раздумывая. Сейчас это Юрия мало тревожило. Коли это был Слепень, то в любом случае наивно ждать от него пощады, в особенности после того, как Полина нащупала «Кощеево сердце». Знал бы он еще, откуда золотишко, лежащее у него, у Юрия, в кармане!..
        Мимо проезжал отряд мотоциклистов в форме СС. Юрий остановил их, показал свое удостоверение и приказал:
        - Арестуйте-ка этого «пшека» и подержите до моих дальнейших распоряжений.
        Через минуту Бубновского уже увозили в коляске мотоцикла. Теперь можно было смело приближаться к «ремонтеру швейных машинок».
        - Ыш абарак бузык, - произнес он, подойдя.
        Никакого глаза на пузе у «ремонтера» явно не имелось. Он снял очки, посмотрел на Юрия вполне зрячими глазами и затем свистнул в два пальца. Сразу из-за угла подкатило авт?, какой-то маленький замызганный «опель-кадет», с совершенно целыми, только никогда не мытыми окнами. И у горбуна-водителя горбик был так себе, вполне божеский. Да, помойная знать тут, в Варшаве, была не чета московской: по их понятиям, должно быть, второго или даже третьего сорта.
        Глаза Юрию, как и там, в Москве, завязали, и машина тронулась в путь.
        По городу особо не кружили, а почти сразу въехали в туннель, что Юрий понял по смрадному запаху. Туннель тоже был весьма короткий, путь по нему занял не больше десяти минут. Потом смрад немного развеялся, отчего Юрий заключил, что они въезжают в тронную залу. Здесь с его глаз сняли повязку.
        Коптило несколько факелов, прикрепленных к серым цементным стенам, в помине не было той ослепительной иллюминации, которой встречало его обиталище Луки и Фомы. Юрий с трудом смог различить трон в конце залы, на котором восседало горбатое существо, одетое в клетчатый штатский костюмчик. Горб у существа тоже имелся - но какое там сравнение с тем фантасмагорическим горбом Луки! Юрий знал, что здешние монархи находились в вассальной зависимости от «москвичей», но именовали себя так же гордо: король нищих Сигизмунд и император помоек Венцеслав; его удивило, что сейчас в зале стоит лишь один трон, украшенный одноглавым польским орлом с короной, и на нем восседает монарх в единственном числе. Судя по горбу, то был Сигизмунд с трехзначным номером, король варшавских нищих.
        По обе стороны от его величества выстроилась здешняя «шляхта» в очень потрепанных камзолах, с саблями на боку, в которых Васильцев распознал картонные игрушки, которые покупал ему в детстве отец. Опять же - никакого сравнения с вооруженной алебардами гвардией карликов-евнухов во главе с доблестным Вонмигласом.
        Вероятно, уловив усмешку на лице Юрия, монарх наконец подал голос:
        - Да, вы правы, сплошное убожество, - произнес он на весьма неплохом русском языке. - А чего вы хотите? Идет война, нищим давно уже никто не подает, шляхтичам моим пришлось, вон, даже сабли попродавать, чтобы как-то выжить. Тем не менее мы рады видеть у себя пана председателя Тайного Суда, к тому же посланца беспредельно уважаемых нами короля Луки и императора Фомы… М-да, мизераблизм. А многие - так и вообще перешли в мир иной: голод, пан председатель, голод! - Сам король Сигизмунд, впрочем, в отличие от его «шляхты», не выглядел таким уж изможденным. Юрий знал, что в каких-нибудь потайных сундуках у того должно иметься преизрядно золотишка. - Ох, многих мы уже недосчитываемся в наших рядах, а то ли еще будет к концу этой проклятой войны!
        Юрий спросил:
        - Неужто его величество император Венцеслав тоже покинул этот мир?
        - О нет! - хмуро отозвался король. - Живехонький, пся крев. Да только падлой распоследней он оказался. Отделился от нас, служит теперь лондонским паханам, а от законных сюзеренов, от папашек Луки и Фомы, отрекся, гад. Я уж не хотел папашкам сообщать, огорчать их на старости лет, сами при случае разберемся. Правда, ребята?
        «Шляхтичи» грозно щелкнули картонными саблями в картонных ножнах, а Юрий подумал, что сложные взаимоотношения между Сталиным, Черчиллем и Сикорским,[87 - Сикорский, Вацлав - председатель «польского правительства в изгнании», находившегося в Лондоне.] как видно, имеют свое отображение и здесь, в этом мире, которого не может быть.
        - Однако трон, древний трон Пястов,[88 - Древний род польских королей.] он здесь! - король постучал под собой. - Так что всякому понятно, кто тут монарх истинный, а кто самозванец.
        «Шляхтичи» закивали одобрительно, один лишь Васильцев снова не смог скрыть улыбки, ибо истинную судьбу трона Пястов он знал.[89 - Есть версия, что после первого раздела Польши в 1772 г. Екатерина II повелела привезти к себе этот трон и сделать из него для себя стульчак. Возможно, этим она желала дополнительно унизить своего бывшего любовника, последнего короля Польши Станислава II Августа Понятовского.]
        И снова эта его улыбка не осталась не замеченной королем.
        - Вижу, вы тоже знаете эту некрасивую историю, - кивнул он. - Да, так оно и было, что - уж простите великодушно! - не делает чести вашей монархине. Он в таком печальном виде и простоял до недавних пор в Царском Селе. Но Царское Село не столь давно было занято пруссаками, и нам удалось приобрести эту бесценную реликвию не столь уж задорого у одного немецкого интенданта, продававшего все награбленное направо и налево. Дырку мы заделали, кое-что подновили, зато трон подлинный. А у этой падлы, у императора Венцеслава, - подделка, что бы он там кому ни говорил!.. Однако моим сюзеренам, Луке и Фоме, да живут они еще сто лет, вы, пан председатель, сколь мне известно, всегда делали некоторое подношение…
        «Черт! - подумал Юрий. - Про капустку-то я и забыл!» Извинить его могло лишь то, что он не знал здешних вкусов.
        - Да, я пришел не с пустыми руками, - сказал он. С этими словами достал из кармана золотой империал[90 - Золотая монета царской чеканки достоинством в тогдашние 15 рублей. В условиях войны она стоила целого состояния.] из слепневских запасов и протянул его королю.
        Тот буквально выхватил монету, осмотрел ее горящими глазами, понюхал, попробовал на зуб. «Шляхтичи» взирали на это диво, не смея даже шевельнуться. Взирали, впрочем, довольно-таки грустно, хорошо зная, что ни одному из них ничего не перепадет из этого богатства.
        - Да, вижу благородство ясновельможного пана председателя, - изрек наконец король и сразу приступил к делу: - Я имею известие от многочтимых Луки и Фомы, что должен оказать вам некие услуги. Для меня большая честь, что вы обратились именно ко мне. Итак?..
        - Вы можете послать телеграмму из Стокгольма?
        - Гм… - задумался король. - Для нас, как вы, наверно, знаете, нет ничего невозможного, нищие - даже в условиях войны существа в некоторой степени экстерриториальные, воюющие стороны не обращают на них особого внимания. Вполне возможно и в Стокгольм отправить кого-нибудь из моих многострадальных подданных… Но, как вы должны понимать, это потребует…
        - Да, да, разумеется. - Юрий протянул ему пригоршню монет, где были империалы, полуимпериалы, царские червонцы и пятирублевки.
        Некоторые из «шляхтичей» чуть не упали в обморок.
        Васильцев вместе с монетами подал и текст телеграммы. Король пробежал его глазами, и вдруг на его лице появилась гримаса недовольства.
        - «Рувимчик», «обрезание», «тетя Сара»… - проговорил он. - Извините, пан председатель, но для короля это уж слишком. Коллеги не поймут, засмеют. В конце концов, ыш абарак бузык.
        Однако, получив еще одну пригоршню монет, король как-то начал забывать, что он «бедный, но гордый», и после некоторой борьбы с собой таки сдался.
        - Ладно, - вздохнул он, - надеюсь, коллеги не осудят слишком строго. Мы же не фашисты, в конце концов, верно я говорю?
        «Шляхтичи» отвели глаза. Все это явно было им не слишком симпатично; однако же - настоящее золото!..
        - Еще что-нибудь? - спросил король. - Понятно, за отдельную плату.
        - Да, - кивнул Юрий. - Вот эта вот конфетка. Она должна дойти до Москвы, до Луки и Фомы, они знают, что с ней делать.
        Сие не вызвало у его величества никаких возражений, тем более что было подкреплено двумя полуимпериалами. Юрий спросил:
        - Кто будет доставлять? - и похлопал по карману, чтобы там зазвенело.
        «Шляхтичи» загалдели наперебой:
        - Wypusc mnie!
        - Pozwol mi, Wasza Wysokosc![91 - Позвольте мне! - Позвольте мне, ваше величество! (польск.)]
        - Пойдешь ты, пан Obdarty,[92 - Драный (польск.). ccc] - обозрев свое «шляхетство», решил наконец король.
        - Это тебе на непредвиденные расходы, - сказал Васильцев и подал пану Драному целых два империала.
        Остальные «шляхтичи» смотрели на доверенного пана с глубокой завистью.
        - Только смотри не лизни по дороге, - напутствовал его Юрий, - имей в виду, конфетка отравленная.
        Из того, что пан Драный перекрестился и тихо помянул Матку Боску Ченстыховску, он, Юрий, сделал вывод, что его предупреждение было отнюдь не напрасным.
        Что ж, теперь они, все четверо, могли даже погибнуть: задание было уже, можно сказать, выполнено, а их жизни для хода войны большого значения не имели.
        …Впрочем, нет! Еще одно! Как он мог забыть?!
        Юрий достал из кармана два перстня с бриллиантами и брошь с десятками сапфиров и изумрудов. Взглянув на это богатство, его величество только и смог выдохнуть:
        - Что?!
        - Где-то в братской могиле должно лежать тело, - грустно проговорил Васильцев. - Тело одного пана, высокого, лысого, с двумя пулями в спине. - Он показал плохую фотографию Афанасия, вырванную из его документа. - Этот пан погиб во время нападения на конвой вице-губернатора, слышали про такое?
        - Как не слыхать! Вся Варшава гудит.
        - Я знаю, о каком пане речь, - вставил пан Драный, - сам видел то побоище. И знаю яму, где их закопали: на краю Варшавы, возле холмика.
        - Сможете выкопать его тело?
        - Отчего же не смочь? - усмехнулся король. - Мертвые - не живые, их особо-то не стерегут. И это - всё?
        - Нет, не все. Это тело надо доставить в город Херсон, слыхивали про такой?
        - Где-то на Украине…
        - Да, на Украине. Сможете туда доставить тело?
        - А чего ж? Тут и линию фронта переходить не надо, все теперь германское. А мертвый - не живой, ему «аусвайс» не требуется. Доставим в лучшем виде, дальше-то что?
        - А дальше похороните там его на лучшем городском кладбище, у самой ограды, и памятник поставьте мраморный, а на памятнике - чтобы только два слова: Афанасий Хведорук… И еще вот эта фотография. Сможете увеличить?
        - Дело нехитрое.
        - И венок положите побольше
        - А от кого венок, надо написать?
        - Да-да. Сделайте надпись: «От друзей: Юрия, Екатерины, Полины, Викентия». На затраты не скупитесь, я дам еще. - И Юрий выгреб из карманов все, что там оставалось, - золотые цепи, броши, кулоны, перстни, золотые монеты. - Этого, надеюсь, хватит?
        Король даже кивать не стал: должно было хватить на гробницу для любого владетельного принца.
        Лишь спрятав под трон сокровища, король смог наконец проговорить:
        - Видно, большим паном был этот ваш покойный пан Афанасий.
        - Второго такого не было, - согласился Юрий и снова почувствовал все тот же комок в горле.
        Вот теперь, кажется, все. Горбун-водитель уже заводил свой грязный «опель-кадет». Но тут король вдруг произнес:
        - Позволено будет спросить у ясновельможного пана председателя?.. Что там у вас нынче произошло с этим, холеру ему в бок, паном Бубновским?
        - Вы что, тоже его знаете? - ответил Васильцев вопросом на вопрос.
        - Да отирается тут уже недели три. - Юрий отметил, что как раз около трех недель назад Слепченко был переведен из Витебска в Варшаву. - И вообще - какой-то скользкий, - продолжал король. - Хотел было напроситься, чтобы мы его в свою «шляхту» приняли, говорил, что сам из шляхтичей. Так оно, может, и есть, да только наша «шляхта» совсем иного рода. Ты на паперти посиди лет двадцать с протянутой рукой - тогда мы увидим, наш ты или не наш. А он что? В ресторанах поет, немчуру развлекает! Нет, ыш абарак бузык!..
        - Ыш абарак бузык! Ыш абарак бузык… - зашуршала «настоящая шляхта».
        - Вот-вот, - подтвердил король. - Наши бы ни за что на такое не пошли. Ну, послал я его подальше. Так он, сколько я знаю, прибился к Венцеславу, к императору, к этому песьему сыну. И теперь - по его, наверно, заданию - крутится здесь, возле нас, вынюхивает что-то, видно. Я было велел своим ребяткам его шугануть - так он пятерых наших раскидал, как детей.
        - Он же вроде старик, - недоверчиво нахмурился Васильцев.
        - Именно что - «вроде». На вид и вправду вроде как старик, а бьется, как молоденький. После той бойни два моих «шляхтича» на тот свет без причастия отошли… Ну, мы его было сдали в полицию, там у нас завсегда свои люди, да только он уже на другой день снова здесь ошивался. Я так думаю, гестапо его прикрывает, не иначе… А ясновельможный пан хорошо ему по роже съездил, мои ребята говорят - любо было смотреть. Только и пану теперь поберечься надо: мстительный тип. Может, на время приставить к пану моих людишек? За отдельную, ясно, плату.
        На это Васильцев ответил, что как-нибудь справится сам. Господа «шляхтичи», кажется, даже были этому рады: коли пан «бубновый» отправит на тот свет - никаким золотом себе это не возместишь.
        Напоследок его величество просил передать привет их величествам Луке и Фоме и царственным мановением руки дал понять, что аудиенция закончена.
        Юрий уселся в машину. Видимо, в знак особого монаршего доверия на сей раз ему даже не стали завязывать глаза.
        Немного поплутав в смраде туннеля, машина наконец выехала на свет божий и уже через несколько минут подвозила Юрия к отелю.
        Чуть не доезжая до отеля, Юрий попросил остановиться и отпустил задрипанное авт? - не только потому, что подъезжать к такой гостинице на таком авт? означало бы уронить свой графский титул, но еще и потому, что ему пришла в голову мысль посетить одну лавку, расположенную неподалеку. Лавка торговала всяким слесарным хламом, болтами, гайками, гаечными ключами и прочим железным хламом. В скором времени все это могло ему весьма пригодиться.
        Глава 9
        Бубновый. Домой!
        В день их отбытия из Варшавы «братишка Ганс» и его пани Каролина прибыли в номер к миссис Сазерленд чуть свет. «Братишка» был одет в штатское, пиджак он добыл явно не по размеру, и тот висел на нем, как хламида. А пани Каролина оказалась совсем молоденькой глупышкой - несмотря на ответственность момента, всё ластилась к своему «Гансику», так что Васильцеву эти лизания в конце концов надоели.
        - Всё, полезайте, - приказал он, указав на ящики.
        Оба ящика с проделанными дырочками для дыхания и наклейками: «WARNUNG!!! NICHT OFFNEN! DIPLOMATIC CARGO»,[93 - «Внимание!!! Не вскрывать! Дипломатический груз» (нем.).] открытые, уже лежали на полу. В двух таких же ящиках в соседней комнате уже притаились Полина и Викентий.
        - Вовек тебе это не забуду, братишка Жорж! - прочувствованно выпалил «братишка Ганс», устраиваясь в ящике.
        Пани Каролина безропотно последовала его примеру.
        Васильцев накрыл ящики крышками с грозной надписью и сам легонько заколотил их гвоздиками.
        Через полчаса явились грузчики, начали выносить все добро миссис Сазерленд и укладывать в подъехавший грузовик.
        - С ящиками поосторожнее!.. - покрикивала на них миледи. - Да поосторожней! Если эту вазу фарфоровую разобьете, муж мне не простит!
        Ваза была действительно дорогая - подлинная китайская, седьмого века. И ковры, которые сейчас выносили, - тоже подлинные, персидские, эпохи Сасанидов, да только лорду Сазерленду все это было наверняка глубоко безразлично. Он только обеспечил Кате дипломатическое прикрытие, а сам и не думал встречать ее в Стокгольме: истинный курс их самолета должен был пролегать гораздо восточнее.
        Юрий вышел из гостиницы последним, прихватив с собой грязный холщовый мешок, что было, конечно, странно для графа Жоржа де Круа, но теперь уже вполне можно было и не придавать этому особого значения.
        Провожать их на аэродром явился сам штурмбанфюрер фон Краузе. Разглядывая вазы и ковры, похвалил вкус и познания в антиквариате очаровательной миссис Сазерленд, сказал, что при их с графом де Круа следующем визите в Варшаву сам поможет им подобрать здесь еще кое-что, он-де тоже в этом деле знаток, мог бы и для себя подобрать тут немало ценного; жаль только, положение штурмбанфюрера СС обязывает проявлять личную скромность.
        …Они уже приближались к трапу самолета, когда Юрий вдруг увидел вдали пана Бубновского, в руке у которого был мощный армейский вальтер, нацеленный в их сторону.
        Штурмбанфюрер тоже это заметил и - надо же! - заслонил их с Катей собою.
        Раздался выстрел - и фон Краузе вскрикнул, ухватившись за простреленное плечо.
        Юрий тоже выстрелил из своего парабеллума - и пан Бубновский присел, держась за грудь в области солнечного сплетения. Такие раны чаще всего бывают смертельными. «Прощай, Гедзь бубновый», - подумал Юрий.
        - Вы молодчина, - кривясь от боли, проговорил фон Краузе, - стреляете метко. Но, по-моему, он целился не в меня, а в вас. Чем вы ему, граф, так насолили? Ну да этих «пшеков» черта с два поймешь, загадочный народец, как все славяне… Согласитесь, я очень кстати подставился под пулю.
        Между тем эсэсовцы за ноги оттаскивали куда-то труп пана Бубновского.
        Да, все выглядело вполне правдоподобно: какой-то спесивый «пшек» хотел убить графа де Круа, а сам штурмбанфюрер СС, рискуя жизнью, прикрыл его. Что ж, это вполне подкрепляло основную «легенду»: журналист де Круа и леди Сазерленд настолько вне всяких подозрений, что даже штурмбанфюрер СС жизни не пожалеет ради них.
        И даже «арийца» Слепня они не пожалели! Будет теперь, в отличие от Афанасия, лежать в какой-нибудь безымянной братской могиле для «унтерменшей». Видимо, планы вермахта того стоили.
        Подбежавшие санитары положили фон Краузе на носилки, тот мужественно помахал Кате и Юрию рукой. Они поднялись в салон самолета, уже готового к взлету, и через несколько минут были уже в воздухе.
        Вскоре сквозь облака стало просвечивать Балтийское море. Еще некоторое время самолет держал курс на север, в сторону Швеции, а потом, как и было задумано, вдруг резко свернул на восток. Пилот выглянул из кабины и сказал на русском языке:
        - Поздравляю! Часа через три будем на родине. Не волнуйтесь, там вас встретят.
        Юрий узнал его по фотографии. Это был личный пилот генерала Н. Н. Николаева.
        Еще через час их настигли два советских МиГа.
        - Не волнуйтесь, - снова высунулся пилот. - Генерал Николаев на всякий случай приказал обеспечить конвой. Считайте, мы уже дома.
        Лишь тогда Юрий постучал по ящикам, в которых находились Викентий и Полина, и сказал:
        - Можете вылезать, детсадовская команда.
        Те вылезли, начали отряхиваться от опилок.
        Из ящиков, в которых находились пани Каролина и «братишка Ганс», сквозь дырки доносилось только тягостное сопение.
        Узнав, что лететь еще часа полтора, Полина предложила перекинуться в картишки, в «дурачка», чтобы скоротать время. Юрий и Катя отказались - в свое время родители привили обоим стойкую нелюбовь к карточным играм; что же касается этой безотцовщины, подумал Юрий, то пускай. Чем бы дитяти не тешились…
        Главное осталось позади, и Юрий решил немного вздремнуть. Сквозь дрему он вполуха слышал их разговор. Играли они азартно, спуска друг другу не давали, явно иногда жульничали, видать, школу прошли немалую, она - у своих «невидимок», он - у сухаревских беспризорников.
        - А мы вас - вот так! Пикой!
        - А мы - козырем!
        - Ну а мы… Мы вас - бубновым тузом!
        - Откуда у тебя?! Вышел уже бубновый туз!
        - Ага, вышел! Как же! Вот он тебе, бубновый туз! И две семерки на погоны!
        Нет, не даст уснуть эта чертова детвора со своим тузом бубновым!
        Юрий открыл глаза. Однако видел он сейчас не Полину и не Викентия, а этого самого бубнового туза.
        И вдруг понял, что уже и раньше видел этого самого туза. И не раз!
        …И ему вдруг стало ясно все…
        Самолет приземлился немного восточнее Ржева, возле которого полыхала война. Истребители сопровождения сразу ушли ввысь и исчезли из глаз. Генерал Н. Н. Николаев, почему-то встречавший их самолично, уже направлялся к трапу.
        Первой с трапа спрыгнула Полина, бросилась к генералу, обняла за шею. Викентий был более сдержан - лишь крепко пожал Николаеву руку. Катю и Юрия генерал приветствовал более великосветски:
        - Миссис Сазерленд… - Он поцеловал ей руку. - Граф де Круа… - Юрий был удостоен сдержанного рукопожатия.
        Потом вдруг сгреб их в охапку (а руки у него были, как тиски) и закружил их по поляне, приговаривая:
        - Нет, ну вы молодцы, ребята! Нет даже слов сказать, какие вы молодцы! Я всегда в вас верил! Ну что, в Москву? - он кивнул на свой ЗИС. И добавил, как заправский таксист: - Если, конечно, сойдемся в цене.
        - Сойдемся, сойдемся! - воскликнула Полина. - У нас там… - И вдруг воскликнула: - Вот гад!..
        «Братишка Ганс» улепетывал от самолета в сторону леса с их мешком за плечами! За ним поспешала пани Каролина.
        Катя и генерал Николаев одновременно выхватили пистолеты. Юрий знал, что оба они стреляют без промаха, поэтому ударил обоих по рукам, отчего их пули ушли в «молоко».
        Труднее было с Полиной. Не имея пистолета, она кинулась вдогонку за «братишкой Гансом», и если бы догнала, то неизвестно, чем бы дело кончилось.
        Догнать «невидимку» Юрий, при своей хромоте, не смог бы, поэтому он, выхватив свой парабеллум выстрелил ей в ногу. Девчонка упала и с недоумением посмотрела в его сторону.
        Викентий уже вытащил свой солдатский вальтер, но теперь не знал, что с ним делать - то ли палить в «братишку Ганса», то ли в Юрия, оказавшегося, кажется, гадом. Пришлось выбить у него из руки пистолет и дать ему рукой по шее, да так, чтобы не сразу очухался.
        Тут Катя и Николаев наконец открыли пальбу, но, видимо, уловив васильцевский «тонкий намек на толстые обстоятельства», стреляли теперь, «как назло», не попадая в удирающего оберлейтенанта.
        Ах, как тот неуклюже улепетывал, с мешком в руках, в своем штатском пиджачишке!.. Впрочем, только с виду неуклюже, за этим была видна хорошая подготовка. Генерал Николаев двумя точными попаданиями в подколенные суставы уже обезножил пани Каролину, а вот попасть в «братишку Ганса» не мог никак, ну никак!
        «Братишка», убегая, тоже отстреливался. Две пули прошли у Юрия возле самой головы, но он даже не уклонялся. Знал: тот все равно не попадет.
        - Стреляйте! Ведь уходит! - крикнула Полина.
        - Да-да, девочка, уходит, - согласился генерал Николаев. - Надеюсь, уйдет.
        - А с этой как? - спросила Катя, кивнув на пани Каролину.
        - Это «невидимка», - заявила Полина, - я по почерку вижу. «Невидимка» - только недоделанная.
        - Ну и шут с ней, - отмахнулся генерал Николаев, - пускай с ней теперь «территориалы»[94 - Контрразведка местного, территориального, значения.] занимаются. Сейчас, девочка, сейчас… - Он сам начал перевязывать Полине раненую ногу.
        - Уйдет же!.. - не от боли, а от обиды едва не плакала она.
        - Тише, тише, девочка, - приговаривал генерал. - Ну конечно же, уйдет, обязательно уйдет…
        - И все золото унесет…
        - Ну это вряд ли, - фыркнул Васильцев. - Может, пара гаек каких-нибудь ему и сгодится, а золото - оно в китайской вазе, так что пускай уходит.
        TOP SECRET!
        …В отношении же унтерштурмфюрера СС Фридриха Ланге, полуарийца (немца по отцу и поляка по матери), работавшего в Варшаве под псевдонимом «пан Бубновский», имею честь доложить.
        Этот Ф. Ланге имел два задания:
        1) под видом ресторанного певца осуществлять дополнительное наблюдение за объектом Журналист;
        2) проникнуть в подпольную организацию «Королевство нищих» и установить контроль над ней.
        Вначале ему сопутствовал некоторый успех (тут я вижу проявление арийской крови), но затем он повел дело со свойственной полякам амбициозностью и непредсказуемостью. Для «королевства нищих» он корчил из себя слишком лихого пана, из-за чего принят туда не был; что же касается первого задания, то тут он повел себя просто по-идиотски. Обидевшись за что-то на майора Bremse, работавшего под прикрытием, решил без санкции руководства его устранить, чем мог поставить под угрозу весь ход операции.
        Затем, оскорбившись на Журналиста за полученную от того оплеуху, пытался в самой решающей фазе операции застрелить и того, так что лично мне пришлось прикрывать Журналиста своей грудью. В результате мною было получено легкое ранение в плечо, сам же Ф. Ланге был застрелен Журналистом на месте.
        Считаю своим долгом настаивать, чтобы Ф. Ланге был посмертно лишен звания арийца (которого никогда не заслуживал) и похоронен в безымянной могиле. Штурмбанфюрер СС фон Краузе
        Лишь когда генерал Николаев усадил всех в машину, а сам сел за руль, Полина спросила:
        - Так кто же он такой, этот ваш «братишка Ганс»?
        - А я думал, ты уже поняла, дитя-злодей, - улыбнулся Васильцев.
        - Да Слепень он! - сказала Катя, уже обо всем догадавшаяся. - Оно всегда бултыхалось рядом, это… - но, помня, что всего несколько часов назад она была британской леди, не стала договаривать.
        - Вот же!.. - произнесла Полина, а Викентий выразился еще многосложнее. Что тут поделаешь, ни в школе для «невидимок», ни среди беспризорников на Сухаревке не обучали изысканным манерам.
        - Так что прости уж, что я в тебя стрелял, - виновато вздохнул Юрий.
        - Пустяки, - отмахнулась Полина, - царапина. Вы мне жизнь спасли, дядя Юрочка! Ведь если б я его догнала…
        - Да, мы бы с тобой, пожалуй, сейчас не разговаривали.
        - Уж точно! Он бы меня пришил, гад!.. - И, немного помолчав, девушка спросила: - А когда вы догадались, что это он?
        - В общем-то, с самого начала подозревал, но Афанасий своим предсмертным посланием увел меня в сторону, хотя уж он-то знал своего убийцу. Просто слово «обер-лейтенант» было слишком сложным для него, он бы его не то что написать, он бы его и выговорить не смог… Ну а потом вы с Викентием помогли, когда в карты играли в самолете.
        - Мы?! Да мы же с ним - ни сном ни духом!..
        - Порой может помочь сущая ерунда, - улыбнулся Юрий. Он вытащил из кармана у Полины карточную колоду, достал одну карту и спросил: - Это, по-твоему, что?
        - Ну, туз бубён… При чем тут?..
        - А что изображено на погонах у вермахтовского обер-лейтенанта?
        - Точно, он самый, туз бубён! Ну вы даете, дядя Юрочка!
        Через три часа они уже подъезжали к Москве.
        Катя спросила:
        - Куда мы сейчас?
        - На конспиративную квартиру, - ответил Николаев. - О ее существовании не знает никто, кроме меня. Там пока будете сидеть тише воды.
        - А когда же в ГРУ? - спросила Полина разочарованно. - Надо же срочно… с докладом…
        - Не волнуйся, девочка, что надо, я уже доложил. А вот рассекречивать вас пока не стоит - еще не известно, как в конце концов дело обернется. Давайте уж договоримся: награды - вам, а шишки - мне. Для вручения наград, если до них дойдет, вас вызовут, не сомневайтесь.
        Викентий, очевидно, весьма настроенный именно на награды, угрюмо спросил:
        - А что, может до них и не дойти?
        - Надеюсь, когда-нибудь дойдет, - сказал Николаев, - но пока это одни лишь надежды.
        Как опытный человек, он знал, что не все подвиги обязательно увенчиваются наградами, а подвиги разведчика - в особенности. Менее всего он хотел подставлять этих четверых, ставших для него почти родными людьми.
        А Полина неожиданно мрачно сказала:
        - Слепень еще появится. И нас найдет…
        Часть третья
        Из огня да в полымя
        Глава 1
        Катастрофа
        В середине мая генерал-майору Н. Н. Николаеву позвонил генерал-лейтенант Василевский и приказал ему перенести место своего пребывания в Главное оперативное управление Генштаба. Теперь за ходом харьковской операции, которую генерал Николаев считал во многом и своей, он мог наблюдать в непосредственной близости.
        Маршал Шапошников к этому времени совсем занемог, так что теперь Василевский управлял фактически всем Генеральным штабом. Николаев знал, что этот бывший семинарист - едва ли не самый блистательный штабной генерал в стране, и за его генеральскими звездочками в петлицах, несомненно, уже проглядываются звезды маршала; вот только в самых верхах он еще не заработал того авторитета, которым пользовался там маршал Шапошников, и настоять перед Ставкой на чем-либо своем ему было неизмеримо труднее.
        Уже при их первой майской встрече Василевский развернул на столе перед Николаевым генеральную карту грядущей большой операции с нанесенным расположением наших и немецких армий и корпусов и сказал:
        - Похоже, полученные вами данные верны - у противника на харьковском направлении силы не столь уж велики, это подтверждают и данные фронтовых разведок. Правда, у них тоже разведка работает, и, видя наши армады, они тоже перегруппировываются. Тут… - генерал указал на карте, - у них должна была стоять одна лишь шестая полевая армия генерала Паулюса, а теперь они спешно пытаются туда подтянуть семнадцатую армию Гота и первую танковую Клейста… Однако целиком их подтянуть уже наверняка не успеют, дай Бог, если фон Гот перебросит пять-шесть полновесных дивизий, ну еще, допустим бросят румын и итальянцев, но как они воюют - хорошо известно. Что же до первой танковой Клейста… Его танковая армия - лишь громкое название, там не более трехсот танков, то есть танковый корпус, если по-нашему. Из них приличных танков, то есть Т-IV с полновесной пушкой, не наберется и половины… Да, Николай Николаевич, они явно рассчитывали, что мы поверим в их «дезу», так что в случае успеха операции можете делать в мундире дырочку для геройской звезды. Ну а… - Тут Василевский примолк.
        Да и не надо было договаривать, он, Н. Н. Николаев, и так хорошо помнил ту формулировку: «…через повешение… как немецко-фашистскому пособнику…»
        - Что касается наших сил на этом направлении… - Василевский указал на правую часть карты, всю испещренную красными стрелками. - Вот, посмотрите. Три фронта, Брянский, Юго-Западный, Южный. В общей сложности восемнадцать общевойсковых армий, пятая танковая армия и еще четыре танковых корпуса, не считая отдельных дивизий и бригад. По авиации и артиллерии наше превосходство, по крайней мере, четырехкратно. - Он взглянул на Николаева: - Ну как, Николай Николаевич, оцениваете обстановку?
        Тот ответил:
        - По идее, мы должны их просто-напросто раздавить.
        Василевский вздохнул:
        - Да, вот именно, что - по идее… И в июне сорок первого - по идее - должны были смять, я уж не говорю про Финскую кампанию, где мы имели перевес едва ли не двадцатикратный, а каков получился результат?
        Результат был хорошо известен: четыреста тысяч убитых с нашей стороны и четырнадцать тысяч с финской, притом, что ни танков, ни авиации у финнов и вовсе не было. Николаев спросил:
        - Опасаетесь за человеческий фактор? - На счет этого самого фактора был списан недавний финский позор.
        - Да, - кивнул Василевский, - в какой-то степени это можно назвать и так. Только я тут не всех человеков имею в виду, а лишь некоторых…
        Николаев не стал задавать лишних вопросов, он и так понимал, каких именно человеков и.о. начальника Генерального штаба сейчас имел в виду.
        Если бы командование поручили Рокоссовскому, Ватутину или тому же Василевскому, то он, Н. Н. Николаев, был бы спокоен, но когда он узнал, что командовать главным, Юго-Восточным фронтом, а также координировать действия всех фронтов этого направления назначен маршал Тимошенко, - еще тогда у него в душе зашевелилось крохотное сомнение в успехе.
        Член ЦК ВКП(б), недавний нарком обороны, маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко, даже при всех своих военных неудачах - финской, где он положил неимоверное число бойцов, смоленской, где он без особой нужды сжег несколько мехкорпусов, киевской, где миллионная наша группировка угодила в «котел», - и прилипшее к нему прозвище «маршал поражений», все еще оставался доверенным человеком самого Верховного, с которым дружил еще с Гражданской войны. И подчиняться он считал приемлемым для себя только ему, Верховному, а какой-то там генерал-лейтенант Василевский был в его глазах лишь выскочкой, халифом на час.
        Начальником штаба к Тимошенко назначили Баграмяна, опытного генерала, но тот никогда не умел перечить начальству и отстаивать свое мнение.
        Наконец, членом Военного совета к маршалу был назначен сам Хрущев, член Политбюро, перед войной полновластный властелин Украины, и тоже весивший в глазах Верховного куда больше, чем и.о. начальника Генерального штаба.
        Вероятно, желая продемонстрировать генералу Николаеву, что он имеет в виду, Василевский снял телефонную трубку и приказал соединить его с Тимошенко по громкой связи.
        После короткого обмена приветствиями Василевский спросил:
        - Почему не подтягиваете танковые корпуса, Семен Константинович? Почему бездействует Южный фронт? Какова готовность к возможной обороне?
        Маршал ответил снисходительным басом:
        - Вы думаете, вам со своего Арбата все виднее, чем мне здесь?
        - Я просил докладывать мне обстановку не реже трех раз в сутки. Почему этого не делаете?
        - Что, докладывать о каждом пустяке?
        - Это никак не пустяки, товарищ маршал Советского Союза, на карту поставлена судьба всей летней кампании. Поэтому каждый ваш доклад…
        Маршал перебил его:
        - А с чего вы взяли, что я не докладываю? Иное дело - кому я докладываю. И я, и Никита Сергеевич постоянно звоним лично ему. - В голосе маршала зазвучала явная насмешка: - Вот вы ему тоже позвоните - он вам, глядишь, сам все сей минут и доложит.
        Да, человеческий фактор оставлял желать лучшего. От этого бычьего упрямства и самонадеянности маршала он, Н. Н. Николаев, ощутил пробирающийся к нему самому запах пыточного подвала, и он подумал: «Хорошо хоть, о группе Васильцева никто не знает…»
        Больше полутора месяцев генерал Николаев, как и все в Генштабе, спал лишь урывками, и позже он не мог восстановить в памяти, в какой день что именно происходило, - то были лишь отдельные всплески телефонных переговоров и мрачные возгласы Василевского и других штабных полковников и генералов.
        - …Почему все еще бездействует левое крыло фронта?!
        - …Где девятая и пятьдесят седьмая армии?.. То есть как - не знаете?!
        - …То есть как «оборона прорвана»?! Сколько у вас там километров колючей проволоки?.. Что?! Одиннадцать километров на двести километров фронта?..
        - …Почему не подкрепляете танками продвижение пехоты?! Что, танки сгорели?! Все тысяча двести танков?! Как такое могло произойти?..
        - Как, скажите, как могли попасть в плен сорок генералов?..
        - Что?! Отступают по всему фронту?! Какова скорость отступления?! Тогда и называйте вещи своими именами! Это называется, товарищ Баграмян, уже не отступление, а беспорядочное бегство!
        - То есть как это - «обороняетесь силами только двух стрелковых дивизий»?! А остальные шесть - где?! «Не можете знать»?! А кто, кто может знать, Господь Бог?..
        - Как это «сдали Ростов»?! Еще вчера вы докладывали, что противник в пятидесяти километрах!..
        - Эх, до чего довел, до чего довел!..
        - Не он один…
        - Да потише ты!..
        - И сколько же армий вы загнали в этот «котел»?.. Пять армий?! Вы отдаете себе отчет?!
        - Что?! Более ста тысяч пленных?! Ах, это только на вашем участке фронта?! А на других?.. Не знаете?! Да что вы вообще знаете?..
        - Потери противника, говорите, велики. А вот по моим сведениям - ничтожно малы, не более десяти тысяч! Против наших в полмиллиона!.. Какой вы, к черту, начальник разведуправления фронта, если не знаете даже этого?!
        - Да, товарищ Сталин. Сделав прорыв по всему фронту, противник уверенно продвигается на восток сразу в двух направлениях: в сторону Кавказского хребта и в сторону Сталинграда. Наши войска отступают разрозненными группами. От большинства дивизий осталось по две-три сотни бойцов, и они едва ли смогут организовать оборону. Полагаю, пора вводить в действие приказ номер двести двадцать семь…[95 - Изданный 28 июля 1942 г. приказ с заголовком «Ни шагу назад». В соответствии с этим приказом, отступление каралось расстрелом.]Да, товарищ Сталин, разведка дала недостоверные данные… Виновных - пофамильно? Слушаюсь, товарищ Сталин!
        И, положив трубку, Василевский взглянул на генерала Николаева. Этот взгляд был красноречивее любых слов. Его глаза как бы говорили: «Будешь, выходит, крайним, не на маршала же, любимца Верховного, и не на члена Политбюро прикажешь мне валить всю вину?» Он мог сейчас ничего и не говорить, однако сказал:
        - Я знаю, данные вашей группы полностью соответствовали действительности.
        - Не совсем, - ответил Николаев. - Немецких частей под Харьковом оказалось даже несколько меньше, чем я указал в своей аналитической записке.
        Своя личная катастрофа сейчас казалась генералу Николаеву сущей мелочью по сравнению с той страшной катастрофой, которая буквально на его глазах постигла всю страну и в которой в действительности был виновен лишь тот самый человеческий фактор. И еще он подумал: «Как хорошо, что я надежно спрятал группу Васильцева!»
        Василевский - за эти дни успевший стать генерал-полковником - смотрел на него с искренним сожалением, но как бы откуда-то издали. То был прощальный взгляд будущего блистательного маршала на будущего, и весьма скоро - мученика подвальных застенков. На прощание подал ему руку, крепко пожал, но не сказал больше ни слова: сейчас уже не имели смысла никакие слова.
        Едва генерал Николаев покинул кабинет начальник Генштаба, к нему сразу приблизились человек восемь в форме НКГБ.
        - Ну что, попался, «крот»? - спросил майор, старший из них, и с разворота заехал генералу кулаком в челюсть так, что тот упал на пол.
        Подняли, заломили за спину руки, на виду у всех штабистов поволокли через длинный коридор.
        Глава 2
        Недописанный роман
        Счет времени он потерял дня через три. Да сейчас, в отличие от тех случаев, когда он просидел в японской, а потом в румынской тюрьмах, здесь, в «Сухановке»,[96 - «Сухановка» (Сухановская особорежимная тюрьма) - находившаяся под Москвой, на территории монастыря Свято-Екатерининская пустынь самая страшная из тогдашних тюрем, здесь проводились самые бесчеловечные пытки над заключенными.] он и не стремился вести счет дням. Ибо тогда, и в Японии, и в Румынии, он иногда получал записки с воли и знал, что существуют спецгруппы, готовящие для него побег, знал, в какой день и какие действия он должен был предпринять для своего освобождения. Сейчас же надеяться было не на кого и не на что: уж ему-то было известно, как охраняется Сухановская спецтюрьма. А коли так - то какая разница, в какой именно день перекочует в мир иной он, бывший генерал ГРУ, а ныне, по словам его истязателей, «фашистский прихвостень», «шпионская морда», а то и просто «кусок вонючего дерьма»?
        Надеяться на помощь друзей, майора госбезопасности А. А. Александрова и старшего майора П. П. Петрова, едва ли стоило. Да, там, за границей, они, рискуя жизнью, умели творить просто чудеса, но здесь и в данном случае - совсем иное дело. Там они противостояли врагам и спасали друга, а здесь…
        Здесь, на родине, именно его-то они наверняка и считали истинным врагом. Люди, далекие от Генштаба и не ощутившие лихорадку тех майских и июньских дней, они едва ли могли целиком понять, какую роль порой играет этот пресловутый человеческий фактор и каким образом несколько людей с широкими лампасами, никаких не шпионов и не наймитов абвера, главный недостаток которых - обыкновенная человеческая бездарность, как они одни могли стать причиной такого постыдного поражения и пленения полумиллиона бойцов.
        Значит, была какая-то червоточина в сообщениях группы Николаева - вот самое осторожное, что могли подумать они. Да, возможно, он, Н. Н. Николаев, вовсе и не враг, абвер просто обвел его вокруг пальца, но и в этом случае разведчик должен отвечать по всей строгости. Ничего не поделаешь, так уж их всех когда-то воспитали.
        Васильцев и все члены его группы воспитаны, конечно, по-иному и мыслить умеют неординарно, и физической подготовки им не занимать, но все же не настолько они сильны, чтобы вытащить его отсюда: не будут же они вчетвером брать Сухановскую тюрьму штурмом!
        И вообще - забыть о них, забыть, по-настоящему забыть, чтобы не проговориться о них в полубессознательном состоянии. Находясь в сознании, он, Н. Н. Николаев, понятно, все равно ничего о них не скажет, но то-то и оно, что в последнее время все чаще наступали сумерки в сознании; чего-чего - а этого здешние пыточных дел мастера умели добиваться.
        Нет, только забыть!
        А забывать он умел, когда-то, еще во времена Артузова,[97 - Артузов (Фраучи) Артур Христианович - один из основателей советской разведки. Расстрелян в 1937 г.] обучили этому мастерству. Забыл же он свою подлинную фамилию, когда пришлось быть сначала китайским торговцем Синь Дзю, потом румынским предпринимателем Антонио Петреску, потом французским журналистом Эженом Деню. Да, забыл! Только далекое имя какого-то мальчика Митеньки нет-нет да и пробивалось иногда из детства из-за этих приколоченных к несуществующему Николаеву букв «Н. Н.»…
        Пыточные дни сменялись пыточными ночами. Однажды приехал даже сам Лаврентий Павлович - понаблюдать. И пока два дюжих молодца с огромными ручищами и бычьими головами лупили его, распростертого на полу, резиновыми дубинками, генеральный комиссар государственной безопасности говорил вроде бы даже по-свойски:
        - Глупый ты, Николаев. Зачем мучаешь себя? Пули в затылок боишься? Ты же не трус. Да пуля-то все равно будет. Так что уж говори, зачем абверу продался, чем тебе так уж советская власть не угодила?..
        В другой раз, когда он висел, привязанный за руки к потолочной балке, и те же молодцы обхаживали его по ребрам, нарком Меркулов заглянул в пыточную. Но этот - лишь затем, чтобы спросить:
        - Ну, и кто тут из нас двоих хреносос?
        - Ты-то и есть… - проговорил в ответ он, Н. Н. Николаев, навлекая новые удары по ребрам, а значит, и скорое спасительное забытье.
        Трижды голым сажали в «холодную», где температура держалась на уровне минус пяти. Каждый раз держали там целые сутки, так что Николаев сам давался диву своему здоровью - по всем законам живым не должны были вынести.
        Однажды шесть суток продержали в «светлой», где все белое - пол, стены, потолок, - и горят сразу четыре пятисотсвечовые лампы, а ты корчишься со связанными руками и чувствуешь, как адское сияние пронзает тебя до самых внутренностей.
        После «светлой» он ослеп на несколько дней, что, впрочем, ничуть не мешало его истязателям: у слепого тоже есть ребра, по которым можно бить, и ногти, под которые можно загонять иголки.
        А когда зрение частично вернулось, вдруг увидел собственного шофера и адъютанта капитана Криворучко, Кобальта этого хренова. Только теперь Кобальт сменил форму и, оказывается, уже служил по ведомству Меркулова, и хотя по-прежнему носил звание «капитан», однако теперь с немаловажной приставкой: «капитан государственной безопасности», то есть прыгнул сразу же на три чина вверх.[98 - Звание «капитан государственной безопасности» в ту пору примерно соответствовало общевойсковому званию полковника.] Этого интересовало, зачем он, Н. Н. Николаев, забросил группу из N-ской Нахаловки во Францию: «Зачем, зачем, кусок дерьма?! Зачем, говори, фашистская морда! Где они сейчас, отродье шпионское?!»
        Эта версия вполне устраивала Николаева: она означала, что Васильцева и остальных не станут искать в Москве, поэтому он, вися на балке под сводчатым потолком бывшего монастыря, произнес:
        - Видишь, Кобальт, как она, жизнь, складывается. Они там, в Париже, по ресторанам обедают, а ты здесь копаешься в дерьме. А знаешь почему? Потому что такое дерьмо, как ты, ни на что больше и не способно, кроме как ковыряться в дерьме.
        Тут уж Кобальт самолично поусердствовал. Так бил резиновой дубинкой, что его, Николаева, вынесли, и он пребывал в беспамятстве три дня.
        Странно, но у него не было ни малейшего чувства ненависти к своим палачам. Он просто не считал их людьми. А можно ли всерьез ненавидеть крокодила или гиену, если эти твари терзают тебя?
        Конечно, он, Н. Н. Николаев, мог быстро прекратить свои мучения - нет, конечно, не тем, что подписал бы все, что ему подсовывали, а мог просто перегрызть себе вены, этому когда-то обучали, и кое-кто из разведчиков применил к себе эту науку. Готовили, правда, чтобы сделали это в фашистских застенках, а понадобилось здесь, в Москве, в 42-м году, в этой же самой Сухановской спецтюрьме.
        Почему этого до сих пор не сделал? На что-то еще надеялся? Да нет, вряд ли: ворота «Сухановки» отсекают всякие надежды. А причина была простая…
        Он слышал такую историю. Когда одного древнегреческого философа за что-то приговорили к смерти и казнь должна была состояться через день, философ вдруг занялся изучением персидского языка, а когда надзиратель спросил - зачем-де ему теперь-то это нужно, тот ответил: «Очень просто. Дальше, боюсь, уже не будет времени».
        Вот и он, Н. Н. Николаев, «кусок дерьма», «фашистский прихвостень», «продавший родину за тридцать сребреников», в перерывах между истязаниями занимался тем, что сочинял авантюрный роман из жизни Древнего Рима. Сочинял на латыни и, разумеется, не записывая, на память. Он так вжился в те далекие времена, что иногда на латыни же и отвечал своим палачам, приводя их в замешательство.
        Когда-то очень давно некий мальчик Митенька (кажется, он был сыном профессора латыни) начал было сочинять этот самый роман, но потом волею судеб мальчик превратился сначала в китайца Синь Дзю, потом в румына Петреску, потом во француза Деню и наконец в некоего Н. Н. Николаева, и у всех этих несуществующих лиц попросту не было времени ни на какие романы.
        Теперь это время иногда, между истязаниями, появлялось, и он, то ли Н. Н. Николаев, то ли полузабытый мальчик Митенька, сочинял, сочинял. Чтобы хватало сил, он ел тюремный бульон - здесь, в «Сухановке», кормили вполне сносно, чтобы у здешних сидельцев оставались силы для новых испытаний, - и снова принимался за свое сочинительство, смысл которого был лишь в том, что дальше уже у этого воскресшего на время мальчика Митеньки, не будет времени…
        Хотя… Не раз пытаясь восстановить облик того мальчика Митеньки, он повторял слова Максима Горького из «Жизни Клима Самгина»: «А был ли мальчик? Может, никакого мальчика-то и не было?..»
        Когда в очередной раз его приволокли в допросную и он вдруг увидел этого человека, когда-то, еще по Румынии, его «двойника», и когда тот едва заметно ему подмигнул, радости не было.
        Особой грусти, впрочем, тоже не было, хотя он теперь твердо знал: роман мальчику Мите уже никогда не удастся досочинить. Ибо это - конец.
        Глава 3
        Liberte[Свобода (фр.).]
        Васильцев и члены его небольшой группы все это время продолжали жить на конспиративной квартире, где поселил их генерал Николаев. Ни о существовании квартиры этой, ни вообще о том, что они обретаются в Москве, как сказал генерал, не было известно никому, кроме него. Он несколько раз подчеркнул это слово: никому. Когда наступит подходящее время, он сам их отсюда заберет. Если кто-то другой выйдет на них - значит, их как-то выследили.
        Викентий, все еще, видимо, мечтавший об орденах, недоумевал:
        - Почему нас тут держат, как зэков! Мы же разведчики, наше место в ГРУ!
        Впрочем, ослушаться генеральского приказа не смел, так и сидел уже четвертый месяц взаперти.
        Выходить из дому разрешалось только Кате - кто-то же должен был приносить продукты; выбор пал на нее благодаря ее удивительной способности к перевоплощению. Никто бы не узнал в пожухшей, немолодой, плохо одетой женщине, в которую она за десять минут перевоплощалась, покорившую Варшаву блистательную миссис Сазерленд.
        Покупки тоже были небогатые, денег и продуктовых карточек генерал Николаев оставил им не так уж много. Правда, сокровища Слепня оставались при них, но сбывать их означало бы тут же засветиться.
        Кое-какую связь с Николаевым поддерживали также через Катю. Изредка на фальшивое имя приходили телеграммы до востребования на Центральный телеграф, но из иносказаний генерала можно было понять всегда лишь одно и то же: обстановка сложная, сидите, не высовывайтесь.
        Радиосводки поначалу радовали: наши продвигаются, наши громят! В особенности Викентий не скрывал своего восторга и восклицал: «Это мы! Это мы!..»
        - Всё ордена примеряешь? - спрашивал в таких случаях Васильцев.
        Викентий только сопел в ответ, но по виду его было ясно, что примерял, да еще как! Даже брошюрка перед ним лежала с названием «Ордена и медали СССР», и особенно замусолена была страничка с описанием ордена Красного Знамени. Страничка с орденом Ленина была замусолена поменьше, что все-таки в той или иной степени свидетельствовало о скромности Викентия.
        …И вдруг - нате: «…отходят с большими потерями… Взят Ростов-на-Дону… Отступают в сторону Сталинграда… Приказ номер двести двадцать семь…» Теперь уже никто из них не понимал, что происходит.
        А с некоторых пор и телеграммы от Николаева перестали приходить, и Юрий, не высказывая это вслух, начал подозревать, что тот, если еще и жив, сейчас подвергается такому, о чем лучше и не думать.
        Теперь они находились в полном вакууме, и временами думалось, что этот вакуум окружил их теперь уже навсегда.
        А однажды, в первые дни августа, когда немцы были уже на подступах к Сталинграду, Катя, выйдя из дому за хлебом, вдруг взяла да и исчезла…
        Был человек, которого исчезновение генерала Н. Н. Николаева тревожило ничуть не меньше, чем затаившуюся группу Васильцева.
        Он, этот человек, по долгу службы хорошо был осведомлен, куда исчез генерал. Тот находился сейчас в Сухановской спецтюрьме, и было известно, чт? это означает.
        Тюрьма эта, находившаяся под Москвой на территории бывшего монастыря Свято-Екатериненская пустынь, была, безусловно, самым страшным из застенков ОГПУ/НКВД/НКГБ и считалась личной вотчиной генерального комиссара государственной безопасности Берия. Те ужасы, которые вытворяли там над «сидельцами», иногда воспринимались как легенды, но уж он-то знал - вовсе не легенды это. Знал он также, что если над человеком хорошо поработать (а уж в «Сухановке» это умели как нигде), то, какой бы стойкостью он ни обладал, все равно рано или поздно выложит все.
        Да, он знал, Н. Н. Николаев считается человеком несгибаемым, ничего от него не добились в свое время ни в японских застенках, ни в румынских, но до «Сухановки» даже тем застенкам было далеко!
        Вероятность того, что Н. Н. Николаев не заговорит, он оценивал процентов в девяносто пять, но и оставшиеся пять процентов, которые он отпускал на неблагоприятный исход, подвигали его к тому, чтобы действовать, причем действовать без промедления, ибо промедление означало для него гибель, и скорее всего - мучительную.
        Николаева он начал прослеживать методично с того момента, как тот фактически переселился в Генштаб после начала харьковской операции, и два раза таки усек нечто вполне, возможно, полезное.
        Дважды генерал Н. Н. Николаев заходил в разные почтовые отделения и оба раза посылал оттуда по одной телеграмме.
        А куда?.. Возможность узнать это была: оба раза - сюда же, в Москву, на Центральный телеграф, до востребования. Получатель - некая гражданка Пантелеева Пелагея Антиповна. В тексте телеграмм - ничего вроде бы подозрительного, но для опытного оперативника сразу понятно: какой-то шифр.
        Настала пора подежурить там, на Центральном телеграфе.
        …А вот и она, гражданка Пантелеева, тусклая, серенькая… Но если присмотреться опытным взглядом - то…
        «Господи, да неужели же?.. - подумал он. - Это же надо было так себя изуродовать!»
        Сейчас к ней подойти или повременить?..
        И он решил, что в другой раз. Она еще наверняка сюда явится.
        Телеграммы от «дяди Феди» (генерала Николаева) по-прежнему не было. Катя отошла в сторону и вдруг вздрогнула, услышав:
        - Товарищ Пантелеева?
        Перед ней стоял человек, поразительно похожий на генерала Николаева: рост, фигура, даже лицо. Если не слишком приглядываться, то можно было бы сказать, что это настоящий двойник генерала.
        - Привет вам от «дяди Феди», - сказал он. И добавил тихо: - Ведь вы - миссис Сазерленд?
        «Никому… - Она даже помнила голос, которым Н. Н. Николаев произносил эти слова. - Никому, никогда, ни при каких обстоятельствах я не расскажу о вашем существовании, пока не наступит должная пора».
        - Где он? - спросила она, заставив себя говорить спокойно.
        - Сейчас он в тюрьме. В Сухановской, если вы слышали про такую.
        Да, она знала: это была самая страшная из тюрем. И это - тот самый «должный час»? Нет, не мог Н. Н. Николаев именно сейчас, при таких обстоятельствах, их раскрыть, пускай даже своему двойнику.
        - И чего же вы хотите?
        - Хочу с вами поговорить. Пойдемте вон на ту скамеечку, там поблизости вроде никого нет.
        Да, план у незнакомца был дерзкий и при этом, возможно, даже вполне выполнимый: устроить побег генералу Николаеву из святая святых самого Берия, из Сухановской особой тюрьмы.
        Суть плана была такова. Незнакомец, являвшийся, как оказалось, майором государственной безопасности, вызывает там, в «Сухановке», Н. Н. Николаева к себе на допрос. Дальше якобы подвергает его «допросу первой степени» (после такого не все выживают), Николаев притворяется умирающим, и тогда этот майор вызывает своего врача, поскольку сухановские костоправы не вызывают у него никакого доверия.
        Под видом врача приезжает она, Катя, - пропуск для нее будет уже заказан, - а дальше будет вот как. Она «вырубает» этого майора («Вы только, Катюша, не перестарайтесь, а то я знаю, вы можете!»), Николаев надевает его форму и под видом этого самого майора вместе с ней, Катей, уезжает на машине «скорой помощи».
        Хороший был план. Одна только беда: она, Катя, этому майору ни капельки не верила. Главной причиной были, конечно, те слова генерала Николаева: «Никому, ни при каких обстоятельствах…» - но была и еще одна причина. Произойди все это именно по такому плану - и этого майора непременно бы расстреляли за допущенную халатность, и он это, разумеется, знал.
        Нет, не похож он был на человека, готового вот так вот запросто распрощаться с жизнью!
        Еще одна деталь: из него непременно выбьют показание, что за врач по его вызову приезжал, и сразу начнется такой «прочёс» всей Москвы, что отсидеться будет невозможно.
        Ох, что-то другое крылось за всем этим планом…
        Что?..
        Впрочем, в остальном он был, пожалуй, хоть и сложно, но реализуем…
        - Я - как врач - приеду в «Сухановку» на своей машине, - тоном, не допускающим возражений, сказала она.
        - За рулем, могу предположить, будет Юрий Васильцев? - спросил майор.
        Тут было сразу два прокола: во-первых, Юрий не умел водить машину, и генерал Николаев это прекрасно знал, а во-вторых, Николаев ни за что не стал бы называть его Васильцевым, поскольку он был сейчас гражданином Пантелеевым, мужем ткачихи гражданки Пантелеевой.
        - С этим разберемся, - Катя встала со скамейки.
        - Погодите! А связь-то, связь?.. Скажите номер телефона!
        Ага, значит, номера он не знал, а вот про леди Сазерленд и про Юрия Васильцева знал преотлично! Потому что номер он бы, генерал Николаев, - никогда, никому! А вот их фамилии можно было прощупать и по каким-то другим, более ранним источникам.
        - Когда мне надо будет выезжать, - проговорила Катя, - пускай кто-нибудь напишет слово «Liberte» красными буквами на афишной тумбе у метро «Парк Культуры».
        Майор кивнул:
        - Будет сделано. Вы сейчас домой? Могу подвезти.
        «А вот это дудки!» - подумала Катя, а вслух сказала:
        - Нет, мне еще надо пройтись, как-нибудь доберусь сама.
        На лице майора - она это ясно увидела - промелькнуло разочарование, как у бедняги Викентия, когда его не поддерживали в вопросе о получении орденов.
        Да, план был хорош! Но только если этот план будет с ее поправками!
        Только вот беда: как их, эти поправки, внести? Возвращаться домой нельзя - за ней наверняка по-тихому ведется слежка.
        А не возвращаться - так там, дома, начнется такое… Юрий будет метаться, строя всякие предположения, и еще неизвестно, на что подвигнется, а уж чт? может Полина, дитя-злодей, выкинуть - это ни пером описать…
        И по телефону-автомату не позвонить: если за ней ведут слежку, то сразу определят, куда звонила…
        Впрочем…
        Впрочем, имелся один номер, который вряд ли кто рассекретит.
        Катя вспомнила, что видела в подземелье у Луки и Фомы телефонный аппарат. Она тогда подумала, что это просто безделушка, дань моде, а провода небось обрываются в двух шагах. Но потом, когда уже садились в машину, начальник дворцовой стражи, карлик-евнух Вонмиглас, сказал ей шепотом, что телефон настоящий, записан на какого-то барыгу, исчезнувшего еще пару лет назад, вот «папашки» шнур от него сюда и протянули. И номер ей сказал…
        Номер… Какой же, черт бы его взял, номер?.. Юрий - тот бы, как математик, запомнил… Начинается с буквы «К», а дальше?..
        И, промучившись минул сорок, она наконец вспомнила этот номер целиком…
        - Ал-лё, - послышался из трубки знакомый гнусавый голос, в котором Катя сразу узнала голос короля нищих Луки. - Прачечная-хреначечная слушает.
        - Хватит, ваше величество, - не слишком вежливо сказала она, - у нас мало времени.
        - М-да, время… - философски отозвался король. - Ничто не стоит так дешево и в то же время так дорого… Это вы, Екатерина, дитя мое? Очевидно, вам что-то нужно. Что ж, я со всем монаршим вниманием слушаю.
        Катя быстро перечислила все, что ей было нужно. Все это сопровождалось вздохами короля: «Ого!.. Ничего себе!..» - а сбоку слышался голос императора Фомы: «Спроси, спроси, чем платить-то девчонка будет?»
        - Передайте ему трубку, - попросила Катя, - чтобы сбоку не сипел… Император, вы?.. Платить буду самыми что ни есть драгоценными камнями, теми, что от Слепня.
        - Что ж, это дело, - согласился император помоек. - А самого Слепня вы - уже?..
        - Нет, он пока жив, - вынуждена была признаться Катя.
        Думала, сильно разочарует этим монархов, но оба они с двух сторон трубки радостно воскликнули:
        - Вот это вы молодцы!
        - А то мы не видели бы, как он, гнида, концы отдает! Теперь когда-нибудь увидим!
        - Ладно, - подытожил Лука, - твои просьбы удовлетворим, камушки слепневские того стоят. С машиной-то управляться умеешь?
        - Умею.
        - Ну а с волыной такой здоровущей?
        - Тоже приходилось… И еще… Как-нибудь передайте Васильцеву, что я жива-здорова и вернусь к следующему утру с ба-а-альшим гостинцем.
        - Ну, это проще простого. Сделаем, - пообещал король и повесил трубку.
        Вечером, когда все в доме были уже сами не свои после исчезновения Кати, раздался звонок в дверь.
        Юрий открыл (Викентий и Полина стояли чуть позади, держа спрятанные в карманах пистолеты). На пороге стоял мальчик-горбун лет десяти.
        - Дядя, если хочешь письмишко получить, дай три рубля, - нахально заявил он.
        Васильцев без разговоров протянул ему трешницу. Мальчик взамен подал отвратительно пахнущий листок в косую линейку.
        Подделать можно было все, но только не этот запах.
        На листке было нацарапано:
        Васильцев, жди свою Катерину к утру. Обещала возвернуться с БА-А-АЛЬШИМ подарком.
        А за тобой, помимо всего, полтора кила. Чего - сам знаешь.
        Не горюй, до встречи. ЛУКА, ФОМА
        - Против малолетки убогого - да с волынами! - фыркнул мальчишка, глядя на руки Полины и Викентия, спрятанные в карманы. - Ну, бывайте! - и с этими словам был таков.
        Остальные только молча переглянулись.
        Всю ночь никто из них не спал, а ранним утром (еще даже не рассвело) опять зазвонили в дверь.
        Когда открыли, на пороге стояла Катя, почему-то в медицинском халате, и придерживала едва стоящего на ногах генерала Николаева. Впрочем, узнать его было нелегко: все лицо было синее от побоев, вместо ногтей - кровавое месиво, а еще недавно чернявая голова серебрилась сединой, и глаза были воспалены.
        Катин белый медицинский халат тоже был сильно забрызган кровью.
        - Ты ранена? - встревожился Васильцев.
        - Нет, я в порядке, - отмахнулась она, - вы пока его уложите, а я - в душ. Потом, потом все расскажу.
        Генерал Николаев, почему-то одетый в форму майора государственной безопасности, был очень слаб, но все-таки у него достало сил улыбнуться и произнести, сжав кулак по-ротфронтовски:
        - Liberte!
        Глава 4
        Top secret и Сов. секретно
        TOP SECRET!
        1. Майору абвера Bremse присвоить внеочередное звание подполковника.
        2. Представить подполковника Bremse к ордену «Железный крест с дубовыми листьями».
        3. Проект «Невидимки» считать успешным и выделить подполковнику Bremse еще 30 подростков из лагеря «Саласпилс» в качестве экспериментальных экземпляров.
        4. Разрешить подполковнику Bremse нелегальный переход линии фронта на русскую сторону по его личной просьбе - для сбора секретной информации. Канарис
        СОВ. СЕКРЕТНО
        …сообщить, что опытный вражеский диверсант пересек линию Западного фронта в р-не г. Ржева.
        Убив голыми руками, без применения оружия, шестерых бойцов 5-й роты и не взяв их автоматов, ушел от погони, организованной мотоциклетным взводом.
        Двое мотоциклистов убиты из засады, и их мотоциклы сброшены с обрыва.
        Можно предположить, что данный диверсант далее пешком направляется в сторону Москвы.
        Ком-р див. развед. батальона Капитан Ермолаев
        …что в Москве, в р-не Чистопрудного бульвара неизвестный, одетый в военную форму, отказался выполнить требование военного патруля предъявить документы.
        Был задержан, однако по дороге в комендатуру бежал, при этом убив патрульных…
        …местопребывание неизвестно. Зам. воен. коменданта Бауманского р-на капитан Седых
        был обнаружен еще живой мальчик-инвалид (горб на спине), лет 11-ти, одетый, как нищий.
        Судя по следам насилия, ребенок подвергался изощренным пыткам.
        Когда он был подобран милицейским нарядом, то успел произнести лишь несколько осмысленных слов: «Передайте Луке и Фоме: я не смог… Я все ему выложил…» Его дальнейшие слова разобрать не удалось, это были лишь странные звуки, наподобие «ыш абарак бузык», и далее он скончался.
        Убийца пока не найден, кто такие Лука и Фома, не установлено.
        Ведется розыск. Нач. УГРО Бауманского р-на старший лейтенант милиции Жмых
        Глава 5
        «А живы ли?..»
        - И в какой же момент, Катюша, вы обо всем догадались? - спросил Н. Н. Николаев уже после того, как был перебинтован и натерт болеутоляющими мазями.
        - Да практически сразу, - сказала она. - Вы же несколько раз предупреждали, что вы про нас - никогда, никому, ни при каких обстоятельствах… Я привыкла вам верить. И уж точно вы не стали бы никому сообщать наши настоящие фамилии.
        - Да, - согласился Николаев, - тут с его стороны был серьезный промах. Раньше, когда служил в разведке, он бы такого не допустил, а песья служба в конторе у Меркулова, как видно, интеллекта не прибавляет.
        - И план у него был какой-то больно уж авантюрный.
        Васильцев хмыкнул:
        - Уж кто бы говорил!
        - А это вы, Юрий, напрасно, - покачал головой Николаев. - Катюша молодец, все просчитала до мелочей.
        - Ну, тут мне еще и природа подыграла - ведь он был похож на вас, как двойник.
        - А он и был моим двойником на некоторых операциях. Специально такого подобрали - и по росту, и по комплекции. Ему даже немного лицо скальпелем подправили. И еще нам татуировки сделали на груди совершенно одинаковые, чтобы нас даже патологоанатом не различил… Ну а как ты сообразила, что он собирается делать в действительности?
        - По пистолету, который он мне дал. Я сразу по весу определила, что там нет патронов. А в свой при мне вставил полную обойму… Ничего, у меня имелось кое-что понадежнее.
        - Куда уж надежнее! - воскликнула Полина. - Кольт сорок пятого калибра! Из таких только на слонов в Африке охотиться… Я всегда мечтала о таком.
        - Ну, если это все твои мечты, дитя-злодей, - улыбнулась Катя, - то считай, они сбылись, - и она протянула ей огромный револьвер. - Сумочка с ним будто гирями набита.
        Пока Полина любовно осматривала новую игрушку, Васильцев спросил Николаева:
        - Так все-таки почему он решил вас убить?
        - Главная причина - страх. Ну и еще, конечно, неверие в людей: он ведь не сомневался, что под пытками я заодно сдам и его. Может, за такие художества Меркулов его и не прикончит, но из НКГБ вышвырнет, тут к гадалке не ходи, а ему в этом году звание старшего майора светило. В общем, он выбрал самый действенный в его понимании способ.
        - А о каких таких «художествах» речь? - поинтересовался Васильцев.
        - О Тайном Суде.
        - Так он-то тут при чем? К нам он не имел никакого отношения.
        - Тут я вынужден принести вам извинения, - медленно проговорил Николаев. - У нас в органах скопилось много всяких мерзавцев, и я с двумя друзьями решил воспользоваться вашей… как бы это назвать?.. маркой, что ли. Мы убивали тех, кто просто не имел права коптить небо. При этом работали мы под вас.
        - Палка - камень - веревка…
        - И так далее. В общем, никто в высших кругах не сомневался, что Тайный Суд действует здесь, в Москве. А когда меня взяли, он насмерть перепугался.
        - Ладно, - кивнул Юрий, - давайте все по порядку.
        И Николаев с Катей начали рассказывать.
        Разрешения на допросы Николаева в Сухановской спецтюрьме майор госбезопасности А. А. Александров добился легко: в этом ведомстве лучшие в прошлом друзья, желая себя обелить, обычно становились самыми безжалостными палачами. Одного лишь он не мог - запытать свою жертву до смерти: насчет этого имелись строгие инструкции - оставляя в живых, пытать до тех пор, пока гад полностью не расколется.
        Поэтому А. А. Александров придумал хитрый план: остаться с Николаевым в допросной наедине, убедить, что хочет организовать ему побег, а для этого он, Николаев, должен сначала симулировать сердечный приступ.
        Тут наступал Катин выход. Пропуск на проход в «Сухановку» он ей устроил, и, по легенде, которую он ей рассказал, они вдвоем должны были вывести Николаева, усадить его в машину и - ходу!
        - Я сразу поняла, - вклинилась Катя, - что все это развесистая клюква. В такие тюрьмы, как «Сухановка», вход - рубль, выход - миллион. В жизни бы нас с Николаем Николаевичем оттуда не выпустили. И мне стало ясно, что он в действительности задумал. Комбинация простая: Александров из одного пистолета убивает Николаева, затем из другого - меня, вкладывает один из пистолетов мне в руку… Может быть, для пущей достоверности легко ранит и себя - и все у него в полном ажуре.
        - Ну да! - подхватил Николаев. - Моя подельница, английская, французская, немецкая и вообще всехняя шпионка, под видом врача пробралась в Сухановскую тюрьму с целью меня убить, чтобы я не проболтался о каких-то наших общих делах, и это ей удается. Он, Александров, тоже получает ранение, но успевает пристрелить шпионскую гадину. Идеальный вариант! Может, конечно, и выговор получил бы, да невелика беда, а может, и к ордену бы представили. Ну, Катюша, рассказывайте дальше.
        - Дальше - просто. Я учла, что они с Николаем Николаевичем фактически двойники, поэтому добыла вот эту здоровенную волыну, - она кивнула на кольт, который Поля все еще вертела в руке. - Эта штуковина по мощности почти как противотанковое ружье, голову сносит напрочь… Перед этим, правда, сперва огрела его рукояткой по башке, чтобы раздеть и не заляпать кровью форму… Ну и потом еще пришлось сделать кое-какую неприятную работу…
        - Да, - кивнул Николаев. - Одна из пыток у них была - сдирать ногти ершиком для чистки рыбы, - он показал свои пальцы, на которые было страшно смотреть, - но при этом начисто уничтожаются и отпечатки пальцев. Ершик как раз лежал на столе. Пускай теперь попробуют идентифицировать по отпечаткам, кто это там валяется без башки, в арестантском наряде. Глянут на татуировки и махнут рукой. Ну а как списать убитого зэка - это уж они горазды придумывать… А я, переодевшись в его форму… Короче, все, наверно, уже поняли.
        - Да, понятно, - улыбнулся Васильцев. - Майор А. А. Александров, видимо, являясь тоже всехним шпионом, зачем-то убивает генерала Николаева, тоже шпионскую гадину, и со своей подельницей скрывается. Но ведь искать же будут…
        Николаев махнул рукой:
        - А пусть ищут. И не из таких передряг удавалось выходить.
        Что-то беспечное, мальчишеское, необычное для разведчика, промелькнуло в его глазах. Может, это был уже и не разведчик Н. Н. Николаев, а заплутавший в прихотливых временах юноша Митенька.
        - Да, главное - пока все живы, - весело сказала Полина.
        - Все живы, - кивнул Васильцев.
        И вдруг из прихожей донесся чей-то насмешливый голос:
        - А это еще посмотрим - живы ли?
        Глава 6
        Конечная станция
        Полина первой узнала этот голос и, схватив кольт, воскликнула:
        - Это он!
        Катя, Васильцев и Викентий тоже выхватили пистолеты.
        Слепченко, ничуть не боясь наставленных на него стволов, спокойно вошел в комнату. Никакого оружия в руках у него не было.
        - Настала пора по-серьезному поговорить, - улыбаясь нехорошей улыбкой, сказал он.
        Юрий, не ответив, выстрелил из своего парабеллума.
        Но что за черт! Слепень сделал неуловимое движение, и пуля вошла в стену, словно пролетев сквозь него.
        Да, Полина как-то раз говорила, что он умеет легко уходить от пуль. Он и «невидимок» своих этому обучал, но сам владел этим искусством в тысячу раз лучше.
        - Вот как вы гостей встречаете! - осклабился он и вдруг так стремительно переместился к другой стене, что пули Кати и Викентия тоже ушли в «молоко».
        Полина, держа свое грозное оружие, даже не попыталась выстрелить. Впервые Васильцев видел такую безнадежность в ее глазах.
        - Не стану обещать вам жизнь, - сказал Слепень, все так же неуловимо перемещаясь от стены к стене, - вы мне все равно не поверите, зачем впустую сотрясать воздух?..
        В эту секунду он стоял позади Полины. Вдруг она сделала сальто в воздухе и попыталась туфелькой ударить его сверху по голове.
        Однако застать Слепня врасплох было невозможно. Он легко поймал девушку за ногу и отшвырнул к противоположной стене. Полина сильно ударилась головой и сползла по стене на пол.
        Васильцев и Катя тоже выпрыгнули из-за стола, Кате удалось даже ногой ударить Слепня в плечо. Но в следующий миг они разлетелись в разные стороны, и Юрий, уже сидя на полу, после удара по голове едва удерживал ускользающее сознание.
        Хуже всего пришлось Викентию. Молодой палач просто пошел на Слепня, как бык, и получил такой удар в солнечное сплетение, что его стало выворачивать наизнанку.
        Однако теперь вступил в бой Николаев. Минуту противники, достойные друг друга, использовали приемы из кун-фу и еще каких-то восточных единоборств. Если бы Николаев не был так слаб после пыток в «Сухановке», то исход схватки был бы не однозначен. Несколько хороших ударов Слепень даже пропустил, но все же перевес был явно на его стороне. Еще миг - и Николаев, согнувшись пополам, рухнул на пол. Таким образом, не прошло и пяти минут, как их небольшая, но неплохо подготовленная армия была обездвижена.
        - Да, поработали в «Сухановке» надо мной, - с трудом проговорил Николаев. - Иначе ты бы у меня сейчас кровью харкал.
        - Так уж мир устроен, - усмехнулся Слепень, - одному жизни радоваться, другому кровью харкать. И уверяю - этим другим сегодня буду не я… Итак, ближе к делу. У вас есть то, что вам не принадлежит. Я имею в виду, конечно, не гайки, которые вы мне тогда, господин Васильцев, так ловко подсунули, а то, что прежде лежало в этом мешке. Повторяю, жизнь я у вас все равно отниму, другое дело - как отниму. Если вернете все - сделаю быстро и по-тихому, если заупрямитесь - буду из вас бефстроганов нарезать, и все равно вы мне расскажете, где бирюльки. Ну, выбирайте, да поскорей - я дорожу своим временем.
        Васильцев увидел возле своей правой руки большой стеклянный шар, который скатился со стола во время схватки. Шар был с плавающими в нем стеклянными рыбками, он даже не знал, каким образом эта штуковина оказалась в этой конспиративной квартире. Весил шар килограмма полтора, и если его умело запустить… Когда-то он, Юрий, занимался метанием спортивного ядра…
        Нет, эту сволочь шаром не уконтрапупишь, если ему и пистолет нипочем…
        Слепень, видимо, угадал его мысли и сказал:
        - Не советую дергаться, дело бесполезное… Ну, давайте! Ваш выбор!
        Воцарилась долгая тишина.
        - Ладно, - проговорил Слепень, - в таком случае начинаю вас рвать. По очереди. А с девушками сперва позабавлюсь. Ты мне, Поленька… или Уленька, как тебя там… ты мне всегда нравилась, - ты, честное слово, была лучшей из «невидимок». А уж в постели как хороша! Освежу-ка я это в памяти!
        - Сволочь… - еще не восстановив дыхание, проговорил Викентий.
        - Страшная сволочь! - отозвался Слепень с удовольствием. - А потом и миссис Сазерленд попробуем; как она, братишка Жорж, в мужских руках? Хороша?
        Юрий хотел было запустить в него этим шаром, но потом решил, что сделает это позже, вдруг у этого упыря все же ослабнет внимание.
        Слепень между тем достал из кармана странного вида очки. Васильцев слышал про такие: они усиливают свет в десятки раз и позволяют видеть в полной тьме. Надев очки, Слепень действительно стал похож на глазастую муху - настоящего слепня с картинок.
        Вслед за тем он выключил свет и опустил черные шторы светомаскировки, оставшиеся еще с сорок первого года. Стало совсем темно, ни одна искорка света не пробивалась снаружи.
        - Так-то будет лучше, - зазвучал из темноты голос Слепня. - Предпочитаю делать это в темноте… Поля, куда ползешь? Я тебя вижу…
        Что произошло дальше, Юрий не сразу понял. Просто вдруг вспыхнул такой свет, будто зажгли лампы в тысячи свечей. Ослепленный, он на миг потерял зрение, а Слепень вдруг завопил:
        - Сука!
        Да, сквозь его очки этот свет, многократно усиленный, был как молния, ударившая прямо в глаза.
        Через мгновение Юрий стал смутно видеть окружающие предметы, а Слепень явно все еще не мог прозреть.
        Схватив стеклянный шар, Юрий изо всех сил швырнул его, как спортивное ядро. Шар с глухим звуком стукнулся о лоб Слепня, разбил его очки, и тот упал лицом вниз.
        Викентий включил свет, и сразу все кинулись на Слепня. Юрий, вытащив ремень, связал ему руки, Полина оказавшейся у нее в сумке веревкой - ноги, а Викентий просто начал изо всех сил бить его ногами в живот.
        - Нет, от пут он освободится, - остановил их Николаев, - это для него дело нехитрое. Мы лучше вот как… - С этими словами он взял валявшийся на полу пистолет Юрия и прострелил Слепню колени.
        Тот, от боли придя в себя, взвыл. В глазах его было недоумение: он так верил в свои силы, такого с ним просто не могло случиться!
        - Магний? - прошипел он.
        - Сам же учил, чтобы «невидимки» всегда имели его при себе, - буркнула Полина.
        - Хорошая ученица… Всегда считал, что ты - лучшая… Что, небось потащите в ГРУ? - морщась от боли, спросил он Николаева. - Вы же все равно не убьете меня, я владею кучей информации.
        - Нет, - спокойно качнул головой Николаев, - я там с некоторых пор уже не служу, так что вы, Слепченко, похоже, приехали на конечную станцию.
        - Пристрелить его тут? - оскалился Викентий.
        - Ну уж так сразу и пристрелить, - хмыкнул Николаев, - вы же - Тайный Суд, вот и судите эту мразь, для вас это, должно быть, дело привычное.
        - Погодите! - вмешалась Катя. - Мы с Юрой обещали сдать его Луке и Фоме, они ни за что не простят, если мы нарушим обещание.
        - Но как же? - нахмурился Викентий. - Я сам должен пришить эту гадину.
        - Может, все-таки - сейчас его? - с мольбой в голосе попросила Полина. - Он же и от них может откупиться. Ему нельзя на свете жить!
        Юрий посмотрел на Катю:
        - Ты что-то должна им, Луке и Фоме, за машину и за этот кольт?
        - Да, собиралась заплатить из той китайской вазы.
        - Заплати побольше. Отдай им все, а Слепень пускай будет наш. Думаю, они согласятся.
        - Да, может быть… - Катя взяла телефонную трубку.
        - Прачечная-хреначечная, - снова отозвался голос Луки.
        Все решилось за пару минут разговора. Конечно, золото волновало подземных монархов несравнимо больше, чем Слепень.
        - Ладно, что с вас взять, - вздохнул король, - играйте в свои игры судебные. Только учтите, что он еще и мальчонку нашего замучил, между прочим, сынка моего внебрачного.
        - Да, суд все обязательно учтет, - пообещал Юрий.
        - Ну а коли так… давайте тогда, судите. Смотрите только, чтоб не ушел.
        - Не уйдет, - мрачно сказал Юрий и положил трубку.
        Заседание Тайного Суда состоялось здесь, на квартире, в ту же ночь. Приговор был - «палка».
        Слепня повезли в лес Полина и Викентий. Потом рассказывали, что, пока Викентий затачивал кол, Слепень ныл и как-то еще пробовал откупиться, он явно не верил, что когда-нибудь может достичь последней станции.
        - Было мерзко, - потом, вернувшись, признался Викентий.
        - Зато теперь - спокойно, - подытожила Полина. - Его нет, и теперь все наладится.
        На ночь Викентий, как обычно, раскрыл в гостиной свою раскладушку и вдруг почувствовал, как Полина сзади прижалась к нему.
        - Пошли ко мне, - прошептала она. - Слепня нет - и теперь на свете можно жить.
        notes
        Примечания
        1
        Об этих событиях читатель может узнать из романа В. Сухачевского «Сын палача».
        2
        В феврале 1941 г. НКВД было разделено на два наркомата - внутренних дел и государственной безопасности. НКГБ возглавил Всеволод Меркулов, а Л. П. Берия был назначен заместителем председателя Совнаркома, курирующим и оба эти ведомства, и еще целый ряд других.
        3
        О майоре Н. Н. Николаеве и его группе см. в книгах «Тайный Суд» и «Сын палача».
        4
        Об этих событиях см. в книге «Сын палача».
        5
        Мать твою (груз.).
        6
        Сукин сын (груз.).
        7
        Введенное в 1941 г. звание, равнявшееся маршальскому.
        8
        В. Н. Меркулов тоже родился в Закавказье.
        9
        Его прежнее звание «старший майор государственной безопасности» соответствовало примерно воинскому званию «генерал-лейтенант».
        10
        «Моя борьба», книга Адольфа Гитлера.
        11
        Милиционеров (жарг.).
        12
        См. в книгах «Тайный суд» и «Сын палача».
        13
        Сейф (жарг.).
        14
        Документы приведены из книги М. Солонина «23 июня. “День М.”».
        15
        Г. Д. Павлов - генерал армии, Герой Советского Союза, командующий войсками Западного особого военного округа, а с 22 июня 1941 г. - войсками Западного фронта. Расстрелян 22 июля 1941 г.
        16
        Агентурный псевдоним разведчика Рихарда Зорге.
        17
        «Красная капелла» - группа разведчиков Коминтерна, представителей разных национальностей. В декабре 1941 г. последовала серия провалов, и группа перестала существовать.
        18
        Вам предстоит серьезное испытание. Вы готовы? - Мы готовы (фр.).
        19
        Кстати, как у вас обстоят дела с немецким? (нем.)
        20
        Читаю и говорю свободно, но давно не имею практики. - Это поправимо (нем.).
        21
        См. в книге «Тайный Суд».
        22
        Альфред Розенберг - имперский министр по делам восточных территорий. По приговору Нюрнбергского трибунала повешен в 1946 г.
        23
        См. в книге «Сын палача».
        24
        Бокий Глеб Иванович - видный деятель ЧК/ГПУ/ОГПУ/НКВД, комиссар государственной безопасности 3-го ранга. Занимался также изучением загадочных явлений - телепатии, телекинеза и т. п. Расстрелян в 1937 г.
        25
        Поднадзорные - лица, осужденные Тайным Судом, но оставленные ПОД НАДЗОРОМСуда до следующих преступлений. Зачастую это были люди, занимавшие высокое положение (см. в книге «Тайный Суд»).
        26
        Огнетушителя (укр.).
        27
        Расстройство желудка (укр.).
        28
        Военная тайна (укр.).
        29
        Злодеи… Но сейчас смирные. Опасности нет. Смело, товарищ Васильцев, можете идти.
        30
        Бедные, но гордые.
        31
        Существовавшие в XVII - XVIII вв. банды, калечившие детей с целью дальнейшей продажи их в качестве шутов (см. в романе Виктора Гюго «Человек, который смеется»).
        32
        См. в книге «Сын палача».
        33
        «Король умер, да здравствует король! Император умер, да здравствует император!» (фр.)
        34
        Мы очень рады, что вы нашли время нас посетить (англ.).
        35
        О, да, да, ваш визит - большая честь для нас! (нем.)
        36
        Да, мы должны экономить даже на мелочах (англ.).
        37
        Вы понимаете (фр.).
        38
        См. в книге «Тайный Суд».
        39
        Профашистское правительство юга Франции, образовавшееся в 1940 г. после оккупации севера Франции войсками нацистской Германии.
        40
        Соломон Михоэлс (Шол?мэ Вовси) - художественный руководитель Московского государственного еврейского театра, председатель Антифашистского комитета советских евреев, в 1948 г. был убит (раздавлен «неустановленным» грузовиком), а его родственники и соратники большей частью были арестованы или расстреляны как сотрудники английских и израильских спецслужб.
        41
        Дерьмо! (фр.)
        42
        «Природа» (англ.).
        43
        Где-то там, над черными водами,
        Садился на коня казак молодой… (польск.)
        44
        Козел! (фр.)
        45
        Дерьмо!.. Дерьмо! (нем.)
        46
        «Пани курва» на вполне литературном польском языке - весьма уважительное обозначение проститутки.
        47
        На все ваши вопросы ответила, господин граф? (польск.)
        48
        Господин граф (польск).
        49
        В отставке (укр.).
        50
        Слепня (укр.).
        51
        См. в книге «Сын палача».
        52
        Тошнота (укр.).
        53
        Хотя, если нет… Ладно, пускай будет твой мартини (укр.).
        54
        В последний раз я ела такое только… (польск.)
        55
        Дерьмо (укр.).
        56
        Он меня не пожалеет, убьет… (укр.)
        57
        Он меня сейчас убьет, и останусь я лежать в чужой земле (укр.).
        58
        Канарис, Вильгельм Франц - адмирал, начальник абвера. Повешен в 1944 г. как участник заговора против Гитлера.
        59
        Отряды польского сопротивления, руководимые из Лондона.
        60
        Случайно (укр.).
        61
        В СССР бытовала версия (вероятно, пущенная спецслужбами), что Лев Троцкий погиб не от удара ледорубом, а от случайно упавшего с крыши кирпича. Видимо, тем самым внушалась мысль, что тут действовала «руца Господня».
        62
        Пошел вон, это моя девушка! (нем.)
        63
        Я себя с Лэйбой и не равняю. На меня не Усатый, а Слепень охотился. Слепень это был, точно вам говорю! (укр.)
        64
        Вот-вот, «случайно»… Когда Слепень рядом… (укр.)
        65
        Фраза из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита».
        66
        Почуял это злодейство загодя (укр.).
        67
        А как же я один останусь? (укр.)
        68
        Это еще поглядеть… (укр.)
        69
        Это уж не сомневайся. Меня теперь отсюда вилами не выгонишь (укр.).
        70
        Только побыстрей (укр.).
        71
        Волчица (лат.). В перен. смысле - проститутка.
        72
        «Новости Великой Германии (сообщения с фронта)» (нем.).
        73
        Какая тебе разница, братишка, она же шлюха, найдешь себе другую (нем.).
        74
        Одна из центральных газет фашистской Германии.
        75
        И по-немецки, и по-польски написано одно и то же: «Ремонтируем швейные машинки всех марок».
        76
        Получайте, гады! (польск.)
        77
        Всем лежать! Приготовить документы! Вставать только по разрешению! (нем.)
        78
        Господин журналист… Очень прошу… У меня в кармане пистолет… (нем.)
        79
        Я знаю, вы благородный господин… (польск.)
        80
        Достаньте у меня из правого кармана… Он у меня случайно, можете оставить его себе… (нем.)
        81
        Век буду Бога молить за ясновельможного пана! (польск.)ccc
        82
        Я это запомню! (нем.)
        83
        Да поможет вам Господь! (польск.)
        84
        Совершенно секретно (нем.). Здесь и далее сообщения с грифом «Top secret» даются в переводе с немецкого.
        85
        Слепень (нем.).
        86
        П. Ф. Голиков - предшественник генерала Панфилова на посту начальника ГРУ. Отстранен от этой должности в 1941 г. Впоследствии стал маршалом Советского Союза.
        87
        Сикорский, Вацлав - председатель «польского правительства в изгнании», находившегося в Лондоне.
        88
        Древний род польских королей.
        89
        Есть версия, что после первого раздела Польши в 1772 г. Екатерина II повелела привезти к себе этот трон и сделать из него для себя стульчак. Возможно, этим она желала дополнительно унизить своего бывшего любовника, последнего короля Польши Станислава II Августа Понятовского.
        90
        Золотая монета царской чеканки достоинством в тогдашние 15 рублей. В условиях войны она стоила целого состояния.
        91
        Позвольте мне! - Позвольте мне, ваше величество! (польск.)
        92
        Драный (польск.). ccc
        93
        «Внимание!!! Не вскрывать! Дипломатический груз» (нем.).
        94
        Контрразведка местного, территориального, значения.
        95
        Изданный 28 июля 1942 г. приказ с заголовком «Ни шагу назад». В соответствии с этим приказом, отступление каралось расстрелом.
        96
        «Сухановка» (Сухановская особорежимная тюрьма) - находившаяся под Москвой, на территории монастыря Свято-Екатерининская пустынь самая страшная из тогдашних тюрем, здесь проводились самые бесчеловечные пытки над заключенными.
        97
        Артузов (Фраучи) Артур Христианович - один из основателей советской разведки. Расстрелян в 1937 г.
        98
        Звание «капитан государственной безопасности» в ту пору примерно соответствовало общевойсковому званию полковника.
        99
        Свобода (фр.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к