Грани миров Галина Тер-Микаэлян
        Синий олень #1
        «Мы направляем корабль к третьей планете. Вероятность достигнуть ее живыми для нас ничтожна - защитный слой корабля разрушен… Однако, братья по Разуму, бродящие в Космосе в поисках пристанища, будут информированы об оптимально безопасном курсе, проложенным нашими навигаторами. Наше время истекает, прощайте».
        Тысячелетиями бок о бок с людьми обитает на Земле иная цивилизация, и никто - ни люди, ни пришельцы - не ведают о существовании друг друга. До тех пор, пока молодой ученый Сергей Муромцев по воле трагической случайности не открывает ящик Пандоры.
        Галина Тер-Микаэлян
        Синий олень
        Книга 1. Грани миров
        От автора
        Сказание о Синем Олене я услышала в далеком детстве от старой аварки, с которой мы с родителями однажды ехали на междугороднем автобусе из Нальчика в Минводы. Дорога была по моим понятиям довольно долгая и скучная, поэтому уже спустя десять минут после отправления автобуса я начала вертеться и капризничать. Похоже, мое нытье допекло сидевшую рядом с нами пожилую аварку, поэтому она, чтобы отвлечь меня, начала рассказывать о загадочной стране Синего Оленя.
        Теперь, когда я вспоминаю рассказ женщины, то понимаю, что в нем не было ни стройного сюжета, ни четкой последовательности событий, но до сих пор память хранит завораживающую мелодию ее голоса с тягучим акцентом, от которой слова повествования в детском моем воображении складывались в фантастические образы. Помню также, как, выглянув в окно, я увидела высокую гору, на вершине которой стоял окутанный облаком синий олень и бил копытом, а потом вдруг услышала голос мамы - она будила меня, потому что мы уже были в Минводах. Аварки на соседнем сидении не было, я и не слышала, когда она сошла. Логичней всего тут было бы предположить, что Синий Олень на вершине горы за окном мне приснился, но я до сих пор уверена, что действительно его видела.
        С тех пор мне не раз доводилось с собственными изменениями рассказывать о Синем Олене - сначала моим друзьям, потом моим детям. Наконец, по прошествии десятилетий, я решила записать эту незамысловатую сказку для будущих внуков, но в процессе работы она так обросла событиями и фактами, что превратилась в роман-трилогию.
        Действие романа по времени охватывает весь период существования советской власти. Главный герой трилогии, ученый-биолог Сергей Муромцев, самым невероятным образом находит разумный мир, сосуществующий на Земле рядом с людьми, - пришельцев из далекой галактики. Хотя основная сюжетная линия позволяет отнести трилогию к жанру научной фантастики, все упомянутые в книге исторические личности и события реальны, а приводимые научные факты и утверждения достоверны.
        Всем, кто читает сейчас это предисловие, я искренне советую: непременно полистайте страницы романа прежде, чем решить, стоит ли Вам его читать. Он относится к тем книгам, о которых говорят «они должны найти своего читателя» Читатель «Синего Оленя» - человек с научным складом ума, хорошо развитым логическим мышлением, умеющий думать и рассуждать. И если Вы, дорогой друг, решите, что «Синий олень» - не Ваша книга, не покупайте ее и даже не начинайте читать, ни в коем случае!
        С искренней любовью к читателям и нечитателям
        Галина Тер-Микаэлян
        Пролог
        Посвящается моей школьной подруге Любке Боград, ныне Любе Мелик, замечательной австралийской художнице, доктору естественных наук, микробиологу, чьи советы и помощь были для меня неоценимы при создании трилогии «СИНИЙ ОЛЕНЬ».
        Послание 1.
        Индикатор времени показывает 12 365 457 - столько поколений Носителей Разума сменилось на борту за время полета. Уровень радиации внутри корабля неуклонно возрастает - защитный слой не выдержал последней встречи с метеоритным потоком. Скоро все живое здесь начнет деградировать, но пока мы мыслим и в последний раз сообщаем свои координаты другим кораблям. Информируем тех, чьи предки, подобно нашим, покинули родную галактику: в данном районе Космоса не обнаружено планет, имеющих достаточно плотный слой атмосферы.
        Всем Носителям Разума, которые примут наш сигнал, мы говорим: прощайте.
        Послание 2.
        Уровень радиации внутри корабля продолжает расти, но мы все еще мыслим и спешим сообщить: датчиками приборов корабля обнаружена система космических тел, в центре которой находится небольшая звезда. Вокруг нее вращаются девять или десять планет, имеющих более 63 спутников. Согласно показаниям индикаторов, весьма вероятно, что некоторые планеты системы данной звезды имеют атмосферу.
        Мы изменили курс, направив наш поврежденный корабль к указанной системе. После нашей гибели датчики продолжат работу, сообщая информацию нашим летящим в Космосе братьям по Разуму - возможно, она окажется полезной.
        Прощайте.
        Послание 3.
        Уровень радиации на борту близок к критическому, но мы пока еще мыслим. Корабль вошел в пределы системы, образовавшейся по нашему предположению из холодного газопылевого облака. Почти вся масса системы сосредоточена в звезде, которая значительно превосходит по размерам любую планету. Плотность атмосферы у большинства планет достаточно высока, чтобы служить защитой от смертоносного космического излучения, однако лишь у трех из них - второй, третьей и четвертой - массы по порядку сравнимы с массой Планеты, служившей домом нашим предкам.
        Мы миновали четвертую планету - ее атмосфера настолько разрежена, что уровень радиации на поверхности выше критического для Носителей Разума.
        Две планеты, вторая и третья, имеют достаточно плотную атмосферу. Анализаторы заняты поисками оптимального варианта.
        На второй планете общее количество содержания жизненно необходимого Носителям Разума седьмого элемента невелико. Собственное вращение этой планеты противоположно направлению ее вращения вокруг центральной звезды. Кроме того, из-за значительных приливов, обусловленных близостью к центральной звезде, над поверхностью регулярно возникает сильное вихревое электрическое поле. Известно его негативное влияние на связи в жизненно необходимом Носителям Разума соединении восьмого элемента с двумя первыми, поэтому анализаторы корабля предлагают, как оптимальный вариант, выбрать для посадки третью от звезды планету.
        Газообразная оболочка третьей планеты содержит максимальное количество химически чистого седьмого элемента, и, что крайне необычно, индикаторы указывают также на наличие в атмосфере восьмого элемента в несвязанном состоянии.
        Мы направляем корабль к третьей планете. Вероятность достигнуть ее живыми для нас ничтожна - защитный слой корабля разрушен, а в области преобладающего гравитационного действия центральной звезды движется множество мелких метеоритных тел. Однако братья по Разуму, бродящие в Космосе в поисках пристанища, будут информированы об оптимально безопасном курсе, проложенном нашими навигаторами. Наше время истекает, прощайте.
        Послание 4.
        Корабль входит в верхние слои атмосферы третьей планеты. Мы еще мыслим, но уровень радиации уже достиг порога, выше которого Разум деградирует и перестает функционировать. Последними мыслями мы с нашими братьями. Прощайте.
        Послание 5
        Сообщаем братьям по Разуму, что мы совершили посадку на поверхность третьей планеты и спасены - уровень радиации внутри корабля снизился до допустимого значения.
        Система жизнеобеспечения проводит исследование окружающей среды с целью выяснить, могут ли Носители Разума покинуть пределы корабля. При зондировании недр обнаружены залежи опасного своим излучением девяносто второго элемента, однако скопления его носят локальный характер. Нами выбран регион, оптимально пригодный для обитания…
        Глава первая
        Проделки весны
        Над городом Ленинградом звенела капелью весна одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Белоснежные сугробы на территории НИИ, где работал Сергей Муромцев, на глазах сотрудников чернели и таяли под лучами весеннего солнца. Доктора и кандидаты наук усиленно отворачивались от бесстыдно обнажившихся гор мусора - ведь не только прошлогодняя листва и сухие ветки там были, не только! Ладно бы одни окурки, окурок щелчком в форточку послать не грех, так ведь чего только не валялось - и разодранные черновики научных статей, и осколки битых колб, и даже сломанная шахматная доска.
        И вот однажды утром директор института, ощутив в груди непонятное томление, выглянул в окно своего кабинета и наполнил легкие щемящим апрельским воздухом. Но в тот же миг он отпрянул назад, и рука его сама начала набирать номер телефона профсоюзного комитета. По особому звучанию голоса ответившей дамы он сразу понял, что она занята чаепитием, но, как человек воспитанный, сделал вид, будто ни о чем не догадывается, и сказал:
        - Здравствуйте Варвара Терентьевна. Простите, что отрываю вас от работы, но вы не могли бы сделать мне такое одолжение и выглянуть в окно? Да-да, именно - в окно. И посмотрите внимательно.
        Какое-то время трубка у директорского уха молчала, а легкое шуршание и стук на другом конце провода показывали, что Варвара Терентьевна добросовестно выполняет полученное распоряжение. Наконец, послышался ее сдавленный голос:
        - Да, вижу, очень нехорошо, я понимаю, я…
        Нет, не на сморщенный кусок копченой колбасы, с брезгливым презрением отвергнутой любимцем научных сотрудников институтским псом Тузиком, в великом смущении смотрела Варвара Терентьевна и не на рваный дамский чулок! Взгляд ее уперся в распластанный во всю ширину октябрьский номер газеты «Правда». Почти всю первую страницу занимал портрет нового первого секретаря ЦК КПСС товарища Л. И.Брежнева. Бумага размокла, местами расползлась и сморщилась, а утратившее одну четвертую часть лицо Леонида Ильича приобрело скептическое выражение. Его единственный уцелевший глаз смотрел на Варвару Терентьевну с явным неодобрением, и от этого сладость выпитого чая сменилась у нее во рту горечью. Директор, понимая волнение своей сотрудницы, мягко сказал:
        - Наверное, в этом году нужно пораньше начинать субботники, не ждать двадцать второго, как вы считаете?
        - Да-да, я сегодня же займусь организацией.
        - Спасибо, Варвара Терентьевна, и вы уж организуйте, голубушка, чтобы это прямо сегодня убрали, к нам из Москвы должен товарищ подъехать, сами понимаете. Все, спасибо.
        Не дожидаясь ответа, он повесил трубку, а Варвара Терентьевна вновь выглянула в окно и тяжело вздохнула - иметь дворника в штате институту не полагалось, а уборщицы убирали только внутренние помещения, стало быть, выполнить просьбу директора можно было лишь одним путем. Отставив чашку, она накинула пальто, спустилась во двор по боковой лестнице и, осторожно ступая по слякоти, пробралась к злополучной газете. С минуту постояла над ней, потом, брезгливо морщась, собрала бумажные ошметки и отнесла их в мусорный бачок.
        Вернувшись к себе, Варвара Терентьевна села за печатную машинку и начала под копирку печатать объявление:
        17 И 18 АПРЕЛЯ В ИНСТИТУТЕ СОСТОИТСЯ КОММУНИСТИЧЕСКИЙ СУББОТНИК ПО УБОРКЕ ТЕРРИТОРИИ. ПОСКОЛЬКУ ЧИСЛО РУКАВИЦ, СКРЕБКОВ, МЕТЕЛОК И СОВКОВ ДЛЯ МУСОРА ОГРАНИЧЕНО, МЕСТКОМ ПРОСИТ СОТРУДНИКОВ ДОГОВОРИТЬСЯ МЕЖДУ СОБОЙ И НЕ ВЫХОДИТЬ ВСЕХ В ОДИН ДЕНЬ. НАПОМИНАЮ, ЧТО ЗА КАЖДОЙ ЛАБОРАТОРИЕЙ ЗАКРЕПЛЕН ОПРЕДЕЛЕННЫЙ УЧАСТОК ТЕРРИТОРИИ, ПРОСЬБА ВСЕМ РАБОТАТЬ НА СВОЕМ УЧАСТКЕ. КТО ЗАБЫЛ, ГДЕ ЕГО УЧАСТОК, СПИСКИ ВЫВЕШЕНЫ В ПРОФКОМЕ НА ДОСКЕ.
        ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПРОФКОМА ШИШКИНА В. Т.
        Сергей Муромцев и двое его сослуживцев сговорились отработать семнадцатого, а потом у кого-нибудь из троих - еще не решили у кого - за кружкой пива расписать пулю или забить козла. Сгребая остатки мусора в мешок, Сергей предвкушал предстоящее блаженство. Тем более, что установленный в институтском дворе репродуктор, до этого голосом Валентины Левко тоскливо вопрошавший «Как на свете без любви прожить?», умолк, и теперь Муслим Магомаев озорно выводил сводившее с ума молодежь «Бела-бела-бела, бамбино».
        - Парни, оттащите сами последние два мешка, а я слетаю на Невский за пивком, - Сергей сунул руку в карман - проверить, на месте ли деньги.
        - Да чего бегать-то, возьмем у нас в ларьке, - возразил один из приятелей, берясь за мешок, напоминавший огромную пузатую дулю.
        - Тут сейчас бурду стали гнать, моя печень не принимает.
        Сергей развернулся на каблуках и лицом к лицу столкнулся с дамой из месткома, которую он - хоть убей! - не мог вспомнить, как зовут. Она со страдающим видом встала у него на пути, для пущей убедительности раскинув руки:
        - Подождите, товарищи мужчины, не расходитесь! Окажите, пожалуйста, помощь биохимикам, а то они надрываются - у них сегодня на субботник одни женщины вышли, и некому мешки к контейнерам подтащить.
        Естественно, что тратить время на помощь женщинам из биохимической лаборатории никому из них не хотелось.
        - С дороги! - с непроницаемым лицом рявкнул коллега Муромцева и с мешком на спине шагнул на даму из месткома так решительно, что ей пришлось отпрыгнуть.
        Сергей попытался сгладить грубость приятеля:
        - Извините, но почему мы должны им помогать? У микробиологов своя территория, у биохимиков своя. Сотрудницы, если они слабосильные, могут оставить мешки на месте, а их мужчины завтра придут и вынесут, в чем проблема?
        - Закончим тут и имеем полное право идти по домам, - набивая мусором мешок, поддержал его другой приятель, - так что ступай, Серега, за пивом, а то на перерыв закроют.
        - Нет, товарищи, ну как это? - жалобно возопила дама. - Вы же сознательные люди, должны понимать.
        - Мы народ несознательный, Варвара Терентьевна, - завязав набитый мешок, второй приятель взвалил его себе на спину и подмигнул, - пусть вам сознательные оказывают помощь. Разрешите пройти.
        Пританцовывая и слегка виляя мешком в такт музыке, он направился к мусорной свалке. Варвара Терентьевна порозовела - этому приятелю Сергей она прошлым летом предложила путевку в молодежный лагерь в Болгарии, и он уже оформлял документы, когда позвонил директор и попросил оставить путевку его сыну. Сын этот в НИИ вообще не работал, он учился на третьем курсе университета, но отказать директору Варвара Терентьевна, естественно, не могла. Пришлось юлить, выдать парню стандартную абракадабру вроде того, что «за границу ездят только сознательные сотрудники, а не те, кто постоянно опаздывает на работу». Но он-то прекрасно понял, почему его оставили с носом - слухом земля полнится, и про директорского сына знал весь НИИ.
        На миг стушевавшись, дама растерянно посмотрела вслед обманутому ею члену профсоюза и вцепилась в рукав Сергея.
        - Сергей Эрнестович, будьте уж так добры, очень вас прошу помочь! Мы не можем оставлять мусор на территории, я отчитываюсь перед руководством!
        Отказать, когда тебя так умоляют, не всякому по силам. Тем более, что эта дама каждое лето «пробивала» для Сергея в месткоме дефицитные путевки в Кисловодск или в Сочи. Конечно, делала она это не из любви к нему, а чтобы, как он полагал, подлизаться к его старшему брату - профессор Петр Эрнестович Муромцев был заместителем директора их НИИ и научным руководителем ее сына-аспиранта.
        Мысленно проклиная свою мягкотелость, Сергей поплелся за дамой к корпусу биохимиков. Его приятели тем временем вывалили мусор в огромный контейнер, ожидавший ассенизаторов, и тот, кому не досталась путевка в Болгарию, демонстративно крикнул:
        - Серега, не задерживайся, мы ждем тебя в лаборатории. Помни, что ты не обязан перерабатывать свою норму!
        - Я сейчас, через пару минут, - виновато откликнулся он.
        Возле корпуса биохимиков копошились двое - седая профессорша в очках с шикарной импортной оправой и молодая женщина с коротко стрижеными пушистыми волосами, шапочкой обрамлявшими ее хорошенькое личико. Они с трудом волокли по земле солидных размеров мешок. Проволокут два шага - остановятся, еще два шага - опять остановятся.
        - Товарищи женщины, - издали закричала им месткомовская дама, - не надрывайтесь, я веду к вам подмогу!
        Профессорша, выпрямившись, строго сказала:
        - Очень плохо в этом году местком организовал субботник, Варвара Терентьевна, просто безобразно! Как это так можно - «кто хочет, пусть приходит сегодня, а кто хочет - завтра»! Надо было распределить людей, а то так и получилось, что сегодня мы с Линочкой одни, а завтра толчея начнется, и рукавиц на всех не хватит, - она взглянула на Сергея, и лицо ее сразу подобрело, осветилось улыбкой: - Здравствуйте, Сереженька.
        Давным-давно профессорша училась вместе с Петром Эрнестовичем, а ее муж был оппонентом у Сергея, когда тот защищал кандидатскую диссертацию.
        - Здравствуйте, гм, - он неловко поежился, мучительно вспоминая: «Как же ее имя-отчество? Не приведи бог перепутать и не так назвать - стыдно!»
        Из трудного положения его вывела месткомовская Варвара Терентьевна, которая в свою очередь начала выговаривать профессорше:
        - Это уж вы сами людей должны были распределить в отделе, Зинаида Викторовна, у вас есть профорг, который этим занимается, а не я! Вы представляете себе, сколько у меня работы?
        - Зинаида Викторовна! - возопил Сергей, зная, что через минуту опять забудет имя-отчество профессорши. - Идите домой, отдыхайте - я сам оттащу ваши мешки к контейнеру, идите!
        Месткомовская дама, напуганная его порывом, отшатнулась и умолкла, а молодая женщина весело поддержала:
        - Конечно, не женское это дело - мешки таскать. Вы идите себе, Зинаида Викторовна, не смущайтесь. Вон и ваш муж за вами на машине подъехал, чего ему томиться!
        Профессорша Зинаида Викторовна с сомнением посмотрела в сторону крылечка, где, прижавшись друг к другу, стояли еще три мешка, и виновато согласилась:
        - Правда, наверное, нам уже можно идти - мы тут за утро вон, сколько нагребли, - в ее голосе слышался оттенок легкой гордости. - Линочка, до свидания. Спасибо, Сереженька, так вы оттащите мешки? Еще раз спасибо, я побежала. Петьке привет!
        Расстегивая на ходу пуговицы пыльного халата, одетого поверх платья, Зинаида Викторовна помахала рукой и заторопилась к остановившейся у институтской ограды синей «Волге». Ее хорошенькая напарница помахала в ответ и посмотрела на Сергея с легкой улыбкой. Он слегка смутился и сказал ей чуть грубовато:
        - Вы тоже идите, вы свою женскую работу сделали.
        - Нет, что вы, Сережа! Это что ж, вы один будете все носить? Я вам подсоблю! - она продолжала загадочно улыбаться.
        Пожав плечами, он вскинул упакованный мусор на плечо и потащил его к контейнеру. Женщина бежала следом и всерьез считала, что помогает, подталкивая мешок сзади. Возле самого контейнера она пихнула его так энергично, что Сергей, потерял равновесие, поскользнулся на кучке талого снега и хлопнулся на колени, едва не ткнувшись лицом в лужу.
        - Черт знает что, и куда вы только лезете?! - поднявшись, он сердито разглядывал испачканные и мокрые спортивные штаны.
        - Ой, простите, пожалуйста! Подождите, дайте я вытру, - вытащив платочек, она начала вытирать его забрызганное грязью лицо.
        Они стояли рядом почти вплотную, глаза женщины загадочно блестели, рука с платочком уже не терла, а ласкала его щеку. Сергей внезапно напрягся и, смутившись, сделал попытку отстраниться:
        - Да ладно, пустите, ничего страшного.
        - Как это «ничего»! Раз моя вина, то с меня и причитается, - ее вскинутое кверху лицо и полуоткрытый рот были совсем близко.
        - Ну, чего там, я без претензий, - губы Сергея тронула усмешка, лицо застыло.
        - Вы-то да, а вот меня совесть измучает. Как насчет чашечки кофе после того, как уберем весь этот отстой? Я, кстати, живу рядом с институтом - пять минут.
        Легкий ветерок, изменивший в этот миг направление, донес до обоняния Сергея запах свежевскопанной земли на клумбах у главного входа, а репродуктор, теперь уже чистым голосом Майи Кристаллинской трогательно спросил: «Ты слышишь песню сердца моего?»
        - Ну, если только пять минут, - медленно ответил он, пристально разглядывая смеющийся рот. - Я только забегу в лабораторию за сумкой.
        Из головы вылетело, что в лаборатории ждут приятели, а они встретили его веселым смехом. Тот, что не поехал в Болгарию, с ухмылкой поинтересовался:
        - Серый, так ты уже сбегал на Невский за пивом? Я тут в окошко смотрел - ты, вроде как, полную бочку волок.
        - Извините, мужики, но обстоятельства складываются так, что я…
        - Ладно, объяснений не требуется. Смотри только, поосторожней - Линка Кованова без предрассудков баба, но мужиками вертит во все стороны.
        В правоте слов приятеля Сергею Муромцеву убедился тем же вечером - предрассудков Лина, его новая знакомая, не имела, ее объятия были упоительны, часы, в них проведенные, летели, как мгновения.
        Когда он, взглянув на настенные ходики, со вздохом потянулся к одежде, она изумленно вскинула бровь:
        - Ты куда это?
        - Понимаешь, я не позвонил домой, что задержусь, поэтому…
        - Так позвони, в чем дело? Или, - ее тон стал воркующим, жар горячего дыхания обдал ему ухо, - я тебе не понравилась? Не понравилась, да?
        - Ты - прелесть, - он благодарно поцеловал ее в губы, но поцелуй получился не благодарным, а страстным, потому что Лина крепко обхватила его за шею и не отпускала, пока головы у обоих вновь не пошли кругом. Тогда она вдруг мягко отстранилась:
        - Так звони, иди, чего ждешь? Или, давай, я сама принесу тебе телефон. А потом тогда…
        Молодая женщина хотела соскочить с кровати, но Сергей ее удержал:
        - Понимаешь, не могу, я ведь… Я ведь не предупредил своих, что не приду ночевать.
        В глазах Лины мелькнуло насмешливое недоумение.
        - Тебе лет-то сколько? Ты что, всегда им докладываешь, когда придешь?
        - Стараюсь, - произнес он, прохладным тоном давая понять, что не обязан оправдываться, и вновь потянулся за одеждой, но тут ее ладонь легла на его руку, и она переливчато рассмеявшись, затараторила:
        - Ой, хохма, только не обижайся, ладно? Ты ведь с братом и сестрой живешь, да? Это Петр Эрнестович такой строгий, да? А на работе он такой весь из себя интеллигентный - я к нему, когда захожу бумаги подписывать, то он обязательно что-нибудь вежливое скажет типа «Благодарю вас» или «Будьте так добры, положите эти бумаги сюда». Я раньше думала, что ты - его сын, а потом смотрю, что у вас отчество одинаковое. У вас такая большая разница в годах, да? Лет двадцать?
        - Почти. Брат и сестра от первого брака отца, - ответил он, млея от прикосновения мягких пальчиков, легонько поглаживающих его руку.
        - Я безумно люблю, когда в семье дружно, - Лина, легла на живот, вытянулась в струнку и прижалась к нему разгоряченным телом, - потому, наверное, что у самой не сложилось - с мужем развелась, а дочку у меня предки забрали. Мать такая зануда - сначала все ныла: ты, мол, недостаточно серьезная, тебе нельзя доверять ребенка - не вовремя кладешь спать, не так кормишь кашей, не так вытираешь попу. И отец такой же, представляешь? Я сначала их посылала подальше, потом мне надоело, плюнула и говорю: не нравится - сами возитесь, а я еще слишком молодая, чтобы всю свою жизнь под ребенка подлаживать. Неправда, разве? А мать у меня на вредной работе работала, она с сорока пяти на пенсии, ей делать нечего - пусть возится, раз я такая несерьезная.
        Ее смех стал безудержно звонким - словно то, что родители не считают ее серьезной и взяли на себя заботу о внучке, было крайне забавным.
        - Думаю, что все у тебя будет хорошо, - неуверенно произнес Сергей стандартную фразу, не зная, что еще ей ответить - не утешать же человека, который вовсе не нуждается в утешении. - Выйдешь замуж, возьмешь к себе дочку.
        - Вряд ли, - беспечно возразила она, перевернувшись на спину и устремив взгляд в потолок, - я по природе одиночка, как одинокая волчица. К тому же, у меня жуткий характер. Расскажи мне немного о своей семье, ладно?
        - Ну… не знаю даже, что тебе рассказать - семья, как семья. Родителей я своих не помню - они были репрессированы, когда мне было два или три года.
        - Бедненький! Брат и сестра были тебе вместо отца с матерью, да? - ее щека сочувственно потерлась о его плечо. - Конечно, ты теперь как бы в долгу - это же не то, что родные родители, да? Я, например, считаю, что перед родными отцом с матерью у людей долга нет - сами хотели, сами родили, так и воспитывайте, это ваша обязанность. А перед братом и сестрой, конечно. Ты извини, если я, может, давеча не так тебе сказала.
        - Ничего страшного, - в тон ей ответил Сергей и ласково погладил прильнувшее к нему круглое плечо.
        - Так ты, значит, никак не сможешь остаться?
        - Я… гм… видишь ли, - он тяжело вздохнул и проникновенно сказал:
        - Я, возможно, и вправду кажусь тебе дураком - мужику тридцать один год, а он не может остаться на ночь у хорошей женщины. Я, конечно, могу позвонить домой, но мне не хочется ничего объяснять сестре и невестке, а они начнут приставать с вопросами - женщины, сама понимаешь. Видишь ли, так получилось, что ни у брата, ни у сестры нет своих детей, я всегда был их единственным ребенком, и они упорно не хотят понять, что я уже давно вырос. Поэтому ты не обижайся, ладно?
        Это была одна из его форм вежливого отказа для дам, с которыми Сергей приятно проводил время, но не хотел продлевать отношения на последующую ночь. Трогательно, но, как ни странно, многим эта версия казалась правдоподобной - тем, кто был посентиментальней. Лина, однако, ни на йоту не поверила столь возвышенному объяснению и с трудом удержалась от смеха:
        - Какой ты хороший! - при этом она игриво хихикнула, давая понять, что не дура и ценит юмор, а затем вкрадчиво поинтересовалась: - А как же у тебя на личном фронте? Ты что, никогда не оставался у женщин?
        - Никогда в жизни, - торжественно заверил он и тоже улыбнулся краешком губ.
        - А, ну тогда иди, иди, конечно, - мягкие руки обнимали и гладили, губы шептали в самое ухо, обдавая жаром, - иди, что же ты не идешь? А то ведь они без тебя совсем исстрадаются.
        - Уже иду.
        Не хватило сил разомкнуть горячее кольцо вокруг шеи. Она сама оттолкнула его, откатилась в сторону, повернулась на бок и оперлась на локоть, как Даная, ждущая Зевса. В голосе ее неожиданно зазвенела искренняя печаль:
        - Нет, уходи. Только я думала… Хочется тебя целовать и целовать. Сережа, Сереженька, какой же ты сладкий! - тонкие пальцы легко касались его щек.
        - Иди сюда, - голос его внезапно охрип.
        «Какого черта, что за проблемы - я хочу с ней остаться, и я останусь!»
        Всего лишь год назад подобных проблем в жизни Сергея не существовало - он оставался с кем хотел и когда хотел. Брат и невестка тактично не задавали вопросов по поводу его ночных отлучек, но старшая сестра порою, закатив глаза, вздыхала:
        «Ах, Сережа, когда же ты покончишь с этой легкомысленной жизнью и женишься? Безумно хочу понянчить твоего маленького».
        В ответ Сергей обычно ухмылялся:
        «Хоти, хоти, хотеть не вредно».
        И все же Ада Эрнестовна сделала по-своему - очень ловко познакомила младшего брата с Валей Синицыной, дочерью своей бывшей однокурсницы. Разумеется, Сергей понятия не имел, что его знакомят. Дело было так: сестра достала билеты в недавно родившийся после слияния двух театров театр «Драмы и комедии» на Литейном. В недолго продлившийся период хрущевской оттепели там ставили запрещенные прежде спектакли Шифферса, на которые валом валил весь Ленинград, и в том, что давно не видевшие друг друга приятели сталкивались в фойе или зале, не было ничего удивительного. Место Вали «случайно» оказалось справа от Сергея.
        Ада Эрнестовна, естественно, изобразила радостное удивление: «Ах, надо же такому случиться! Сто лет не виделись и вдруг оказались на соседних местах!». Рассчитала она все удивительно тонко, приняв во внимание привычку младшего брата всегда поступать ей наперекор. В антракте он начал - скорее из вежливости - галантно ухаживать за милой соседкой, и Ада Эрнестовна, улучив момент, когда Валя пошла в туалет, стала зудеть:
        «Сережа, оставь эту девочку в покое, слышишь? Это очень интеллигентная девочка, из очень хорошей семьи, и мне потом будет неловко, если…»
        Сергей немного удивился - ничего такого у него и в мыслях не было. Исключительно в пику сестре он отправился провожать Валю и остался у нее ночевать - сама девушка ничего против такого оборота событий не имела. Как ни странно, она ему понравилась и с тех пор была его единственной подругой.
        Сам он мысленно называл эти отношения «респектабельными», потому что мысль о браке возникала у него все чаще и чаще. Разумеется, между ними ничего еще не было решено, и роковой вопрос ребром не ставился. Тем не менее, шути не шути, но семью когда-то заводить надо, а деликатная и изящная Валя Синицына вполне соответствовала представлению Сергея о будущей жене.
        Никто из родственников с обеих сторон не выражал своего неодобрения, когда молодые проводили ночи у Синицыных или у Муромцевых - вслух не говорилось, но подразумевалось, что дело идет к свадьбе. И как теперь, спрашивается, Сергею было сообщить домашним по телефону, что он решил провести ночь у малознакомой лаборантки из соседнего отдела, с которой они вместе таскали мусор на субботнике? А если Валя вечером позвонит или - еще того не легче! - заедет и останется его ждать? Это вполне вероятно - утром в воскресенье они собирались сходить на выставку в Эрмитаже, потом перекусить в ресторане, а на вечер им неугомонная Ада Эрнестовна с большим трудом достала через профком своего института билеты в Мариинский театр на «Лебединое озеро».
        «Не хочу никуда идти, не хочу никого видеть, мне и здесь хорошо. Я никогда не встречал таких, как она… как ее? Как эта Лина».
        Этой женщиной невозможно было насытиться, и даже лежа в изнеможении после близости с ней, он продолжал ее желать. Лина, незаметно наблюдавшая за его лицом, улыбнулась и кротко сказала:
        - Иди, а то уже действительно поздно. Иди, Сереженька. Я закрою глаза, и ты будто бы будешь со мной.
        - Пока ведь я еще с тобой, - он вновь ощутил прилив желания и попытался уложить ее на спину, но Лина очень ловко вывернулась и уселась сверху, зажав его крепкими бедрами.
        - Так тебе больше понравится. Ты устал, теперь я сама поработаю, - ее шепот доводил его до безумия.
        Закрыв глаза, она начала ритмично двигаться вверх и вниз. Сергей вновь утратил представление о времени, а когда в голове у него прояснилось, то обоим уже было ясно, что никуда он не уйдет.
        Лина соскочила с кровати и, как была голышом, побежала в прихожую. Она вернулась с телефоном, за которым тянулся длинный шнур:
        - Звони домой, а я пока кофейку сварю, да? А то мы с тобой слегка подустали, - и, рассмеявшись, упорхнула на кухню.
        Сергей набирал номер домашнего телефона, а в голове свербела предательская мыслишка: недаром ведь у аппарата такой длинный шнур - не ему первому приносит его в постель хозяйка дома. Ой, не первому! И сколько же еще мужчин звонили отсюда домой, чтобы предупредить о непредвиденной задержке?
        Старшая сестра взяла трубку после второго звонка, и тон ее голоса был крайне недовольным.
        - Ты имеешь представление о том, сколько времени, Сережа? Первый час! Можно было предупредить!
        - Извини, Ада, - кротко ответил он, - я немного увлекся и не рассчитал. Звоню предупредить, чтобы сегодня не ждали.
        - Гм, не знаю, что и подумать, - строго проговорила Ада Эрнестовна, и Сергей мысленно представил, как она поправляет очки на носу и при этом тщательно подбирает фразы, чтобы не переборщить, но и не дать слабину, - ты… гм… достаточно взрослый человек, ты понимаешь, что не только мы, но и Валя волнуется. Она боится, что с тобой что-то случилось, звонит каждые полчаса. Тебе следует привыкнуть к мысли, что, связывая свою жизнь с другим человеком, необходимо заботиться также и о его чувствах.
        Вот тут она явно допустила промах, ибо упоминание о Вале Синицыной и ее чувствах в данной ситуации было совсем не к месту. Вспылив, Сергей ответил сестре неприлично грубо:
        - Да идите вы все знаете, куда! Я никому ничего не обещал и ни с кем свою жизнь не связывал, ясно? Я - взрослый человек! Куда хочу, туда и хожу, когда захочу, тогда и вернусь - хоть завтра, хоть через год! И не надо на меня тут лапшу вешать! Позвонил предупредить, чтобы вы там не беспокоились, и на этом все! До свидания!
        - Погоди! - испуганно возопила Ада Эрнестовна, скорей ошарашенная, чем рассерженная его грубостью. - Когда же ты завтра вернешься? Ты не забыл, что вы с Валей вечером идете на «Лебединое озеро»?
        Пробормотав нечто невнятное, Сергей повесил трубку. Он сам был потрясен своим хамством и осознавал, что неправ. Лина вернулась из кухни с подносом, на котором стояли две чашечки кофе и тарелка с разогретыми пирожками, и присела на кровать, нимало не стесняясь своей наготы.
        - Позвонил? Все у них в порядке, никто не заболел? Не иссохли без тебя? - в ее глазах прыгали искорки смеха.
        - Позвонил, - его взгляд тяжело уперся в полную грудь, подрагивавшую в такт движениям.
        - Ну, и чего ты такой расстроенный? - тонкий пальчик ласково пробежал по его сдвинутым бровям. - Чего сказали? Отругали?
        - Я не ребенок, чтобы меня ругать, - сердито буркнул Сергей, - а то, что мне сказали, это уже, думаю, мои личные проблемы.
        Лина, ничуть не обидевшись, фыркнула:
        - Конечно, ты очень большой дяденька. И сильный - я это сегодня поняла, - легко и стремительно, как все, что делала, она скользнула под одеяло и, вытянувшись рядом с ним, с неожиданной серьезностью сочувственно сказала: - Мне кажется, что будь у твоей сестры своя личная жизнь или хоть ребенок, это всем вам облегчило бы существование.
        - Возможно, но так уж получилось, и ничего теперь не изменишь.
        - Всегда говорят: «Ее муж погиб, и она поклялась хранить ему верность», - в голосе Лины прозвучало снисходительное презрение. - Только я во все это ничегошеньки не верю. Конечно, после войны мужиков на всех не хватало, и девушкам было трудно выйти замуж, а уж вдове-то! Но ребенка-то ведь хоть от кого-нибудь можно было завести, если она нормальная баба, а не какая-нибудь калека? Или на нее мужики совсем не глядели?
        «Скорей всего, именно так и было, - подумал Сергей, - не глядели. Не оттого, что калека, а потому что всегда всех своих обожателей Ада пыталась задавить своим интеллектом».
        Однако ему стало обидно за сестру, и он запальчиво возразил:
        - Можешь, конечно, не верить, но ей делали предложения и не раз. Ада всем отказала, потому что действительно очень любила своего Леньку - так любила, что даже не хотела выходить за него замуж. Ведь наш отец был арестован, а Леонид был летчиком-испытателем - из-за брака с дочерью «врага народа» его могли запросто отстранить от полетов. Потом он ее все-таки уговорил, и они поженились - в апреле сорок первого. Мне было уже почти семь, и я помню, какие они оба были красивые, когда пришли из ЗАГСа - Ленька в форме летчика, а Ада держала в руках огромный букет с цветами. Когда пришла «похоронка», она долго ходила в военкомат и просилась на фронт - у нее ведь редкая профессия, она криптоаналитик. Многие ее однокурсницы работали в шифровальных отделах, но Аду не взяли - опять же из-за того, что дочь «врага народа». Со временем она, пришла в себя, занялась наукой, защитила кандидатскую диссертацию, потом докторскую. Так что у нее есть своя жизнь и очень интересная, но она тревожится из-за меня, и это естественно - ведь я ее брат.
        Сергей вдруг запнулся, сам смущенный своей тирадой, и замолчал.
        «Для чего я ей все это говорю? Мы почти незнакомы, ей нет никакого дела до моей сестры, а я тут распинаюсь, словно хочу оправдать Аду».
        Он покосился в сторону Лины, но та лежала на спине, глядя в потолок с серьезным и задумчивым лицом.
        - Ладно, не обижайся, если я чего-то там не так сболтнула, у меня бывает, - голос ее звучал устало и немного виновато.
        - Да нет, это ты извини за болтовню. Слушай, а может, ты хочешь отдохнуть после субботника, а я тебе мешаю? Ты не стесняйся, скажи, могу в любое время отчалить - я живу на Литовском, за полчаса доберусь.
        - Да ладно тебе! Я что, похожа на стеснительную? Усталостью, знаешь, не страдаю, а у нас с тобой еще вся ночь впереди. Или ты сам хочешь поспать? Устал? - ее вкрадчивый смех наполнил комнату.
        - Если честно, то есть немного, - смущенно признался он, - но спать тоже не хочется.
        - Тогда ешь пирожки и еще что-нибудь рассказывай - мне нравится слушать, как ты рассказываешь. Так необыкновенно!
        Сергей невольно улыбнулся.
        - И что же еще такого необыкновенного ты хочешь от меня услышать, моя прелесть?
        Лина хмыкнула и пожала плечами.
        - Не знаю. Про жену Петра Эрнестовича расскажи, например. Я ее видела на юбилее директора - класс женщина! Сейчас, конечно, в возрасте, но прежде от нее мужики, наверное, падали. Правда, что они вместе воевали?
        - Да, они познакомились на фронте, - коротко ответил Сергей, хорошо знавший, что вся полученная от него информация о жизни зам. директора Петра Эрнестовича Муромцева немедленно станет темой сплетен институтских кумушек.
        - Она ведь врач, да? А почему он не устроил ее работать в нашем институте?
        - Не знаю, я этого с ними не обсуждал.
        Не замечая - или делая вид, что не замечает его сухого тона, - молодая женщина продолжала болтать:
        - И зря - у нас работа намного легче, чем в больнице, и перспективы больше. Сам-то Петр Эрнестович ведь не пошел практикующим врачом корпеть, а занялся микробиологией. И правильно - он во время войны достаточно раненых спас, теперь имеет право посвятить себя науке. А почему у них детей нет - она ранена была, да?
        - Она не была ранена, - угрюмо возразил Сергей, - но тяжело болела - провела много времени в ледяной воде, когда вытаскивала раненых. Она была медсестрой, у нее две медали.
        Две медали не произвели особого впечатления на Лину, она лишь равнодушно констатировала:
        - В принципе, Петр Эрнестович мог бы и на другой жениться, он мужчина видный, за него бы любая пошла и родила бы. Хотя, конечно, жена его классная! - в глазах ее неожиданно мелькнул жадный огонек любопытства: - Слушай, она еврейка, да?
        - Что за ерунда, - резко оборвал ее Сергей, - она русская.
        - Да ладно, я же ничего плохого. Мне, просто, сначала, как я ее увидела, показалось, что она на цыганку похожа, а Зинаида Викторовна говорит, она еврейка. Но она любит гнать, у нее все евреи - и директор еврей, и Петр Эрнестович еврей. Я-то ей сразу не поверила, евреи ведь вообще не воевали - они во время войны в тылу прятались. Потом, ты и Петр Эрнестович на евреев не похожи.
        «Вот дрянь, оказывается, эта профессорша Зинаида Викторовна, и язык у нее как помело чешет, - возмущенно подумал Сергей. - Зря я ей, заразе, сегодня мешки с мусором таскал».
        Его невестка Злата Евгеньевна имела происхождение, во все времена доставлявшее ей неудобства. За два года до Октябрьской революции русский дворянин Евгений Волошин наплевал на все условности и женился на любимой девушке - дочери раввина. В тридцатые годы юную Злату из-за отцовского дворянства не сразу приняли в ВУЗ - ей пришлось пять лет оттрубить сиделкой в больнице, чтобы заработать себе трудовой стаж. В мединститут она поступила только за год до войны и доучивалась, уже вернувшись с фронта. Теперь, в середине шестидесятых, дворянство мало кого беспокоило, зато с годами в ее облике все явственней проступала материнская кровь. Прекрасное тонкое лицо, обрамленное черными с проседью волосами, порою вызывало двусмысленные усмешечки питерских юдофобов, полагавших, что у них «нюх» на евреев, а однажды в магазине подвыпивший нахал, пытавшийся пролезть без очереди, обозвал ее «жидовкой».
        - Извини, пожалуйста, - холодно сказал он Лине, - но мне неприятно говорить на подобную тему, поговорим о другом.
        - Ладно, - легко согласилась она, - тогда как ты насчет того, чтоб нам с тобой и завтра весь день побалдеть в постели, а? Нет, ну я, конечно, голодным тебя не оставлю - буду иногда выбегать на кухню, чтоб завтрак, обед и прочее. Задернем шторки, зажжем ночник, и чтоб даже на часы не смотреть - без времени, да? - молодая женщина легко коснулась пальчиком губ Сергея, и ее упругое тело вновь стало обжигающе горячим. Шаловливая ручка пробежала по его груди, скользнула ниже живота и начала нежно поглаживать.
        - Что ж, давай, - расслабленно согласился он, а где-то в глубине сознания неожиданно мелькнуло сказанное приятелем: «… мужиками вертит во все стороны». Мелькнуло и тут же исчезло.
        - Тогда подожди, я сейчас, - оторвавшись от него, Лина выскочила из-под одеяла, подбежала к висевшим на стене часам-ходикам и повернула их циферблатом к стене. Потом дернула за веревочку, и тяжелые портьеры сомкнулись, наглухо отсекая любовников от внешнего мира.
        Послание 6.
        На планете есть жизнь. Мы покинули корабль и немедленно были атакованы частью коренных обитателей планеты, хотя с самого начала подали им сигнал: «Мы здесь только гости и не собираемся покушаться на что-либо, что принадлежит вам». Поведение аборигенов, не соответствующее никаким законам Разума и гостеприимства, потрясло нас до основания - какая полная бессмысленность и необъяснимая агрессивность действий! Состав их выделений ясно показывал, что они стремились не только остановить обмен веществ в наших организмах, но и полностью разрушить их, растворив внешние оболочки и проникнув внутрь. А ведь мы прибыли на их планету лишь в поисках спасения, не тая никакого зла!
        Защитное облако легко обезвредило нападавших, но к несчастью среди них много погибших - их организмы оказались крайне чувствительны к воздействию нейтрализатора. Какое неудачное начало! Наше сожаление по поводу случившегося инцидента с хозяевами планеты безгранично, но всему виной их собственное, ни чем не оправданное поведение.
        Индикаторами безопасности были также обнаружены неизвестные живые существа крайне малого размера, имеющие белковую оболочку. Внутри нее содержатся хранители наследственной информации (подробное описание приведено ниже в техническом приложении). Эти существа стремились проникнуть в организмы Носителей Разума, но тоже были уничтожены системой жизнеобеспечения.
        Послание 7.
        После всестороннего изучения и анализа событий мы пришли к выводу, что на планете можно жить. Для Носителей Разума, которые сумели уцелеть после того, как взрыв уничтожил нашу родную галактику, и ищут себе пристанище в Космосе, мы сообщаем координаты планеты и полученную нами полезную информацию.
        ВОЗМОЖНОСТЬ ПОЛУЧЕНИЯ ПОЛНОЦЕННОГО ПИТАНИЯ
        У нас возникли проблемы с питанием, поскольку Белковые Материки корабля погибли во время посадки, не выдержав перегрузок. Белка на планете достаточно - обнаружено множество организмов, которые питаются, преобразуя световую энергию, получаемую от излучения центральной звезды. Вещество, делающее возможным подобное преобразование, содержит комплекс, включающий двенадцатый элемент. Однако состав этих белков не вполне удовлетворяет потребности организмов Носителей Разума.
        Мы могли бы усваивать белки из организмов местных жителей, но нам противна сама мысль о том, чтобы использовать для этой цели себе подобных. Ничего не поделаешь, для Носителей Разума даже вопрос выживания не может стоять выше морали! Поэтому, пока мы не освоимся на планете и не создадим новые Белковые Материки, проблема полноценного питания будет оставаться на первом месте.
        Возможность сосуществования Носителей Разума с хозяевами планеты.
        Если не учитывать тех, кто с самого начала повел себя столь агрессивно, то можно сказать, что большинство обитателей планеты не проявили никакого интереса к нашему появлению, и все наши попытки установить контакт результатов не принесли.
        КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ ТЕХ, С КЕМ В БУДУЩЕМ ПРИДЕТСЯ ДЕЛИТЬ ПЛАНЕТУ НОСИТЕЛЯМ РАЗУМА.
        Многочисленные аборигены отличаются друг от друга по форме и внутреннему строению. Большинство из них, как и Носители Разума, имеют удлиненную форму, но есть такие, что внешним видом I напоминают шар или длинную извилистую траекторию астероида. Внутреннее строение их достаточно примитивно (мы описываем его ниже в техническом приложении).
        Характер их перемещения различен (подробнее смотреть приложение), отношения между собой тоже весьма разнообразны - порой они мирно сосуществуют, а порой стремятся истребить друг друга. Они заселяют рыхлые слои твердой поверхности, а также жидкое соединение восьмого элемента с двумя первыми, которым покрыта большая часть поверхности планеты.
        Интимная жизнь и размножение.
        Вопрос об интимной жизни местных жителей поднят нами чисто из соображений научного интереса и не имеет намерения оскорбить или унизить их достоинство. Размножение аборигенов большей частью происходит также как и у Носителей Разума - делением.
        Два возникших после деления организма начинают расти, пока не достигнут размеров родителя. Некоторые аборигены обладают способностью образовывать зачатки - образования шарообразной формы, имеющие прочные оболочки. Настолько прочные, что порою эти оболочки могут служить защитой от смертоносных космических лучей. Мы всерьез заинтересованы подобным явлением и собираемся его досконально изучить - именно это является причиной нашего нескромного вторжения в столь деликатную область. Ведь Носители Разума способны долгое время переносить отсутствие пищи, космический холод и даже какое-то время существовать в вакууме, но повышенная радиация вызывает деградацию и гибель наших организмов.
        Степень развития Разума.
        После длительного наблюдения за поведением местных обитателей мы сделали вывод, что они не являются членами какой-либо крупной разумной системы - возможно, этим объясняется та агрессивность, с какой к нам относятся некоторые из них. К сожалению, нам пока не удалось установить, каким образом они общаются между собой и общаются ли они вообще. Невольно закрадывается мысль, что обитатели планеты еще не перешагнули черту, отличающую бессмысленное существование от истинного Разума. Будь они разумны, то разве пытались бы сделать другие организмы источником получения белка для своего выживания? Нет, нет и еще раз нет! Пожирать себе подобных могут только формы жизни, лишенные коллективного Разума.
        Глава вторая
        В которой окончательно решился вопрос о том, кто пойдет в театр
        В воскресенье с самого утра дома у Муромцевых все шло вкривь и вкось. Началось с того, что Ада Эрнестовна, поднявшись раньше брата с невесткой, поставила на плиту чайник, но забыла зажечь под ним огонь. Вместо этого она достала из кармана халата сигарету и со скорбным выражением лица закурила, уставившись в окно. Спустя десять минут на кухне, зевая и прикрыв ладонью рот, появился ее брат, профессор Петр Эрнестович Муромцев. Взглянув на сестру, он покачал головой и с укором сказал:
        - Адонька, ну что ты все нервничаешь? С утра пораньше дымишь, под чайником опять забыла зажечь. Можно ли так?
        - Больше он не звонил, - нервно взмахнув сигаретой, воскликнула Ада Эрнестовна, и скорбное выражение на лице ее сменилось трагическим, - дома не ночевал, уже утро, а я даже представления не имею, когда он появится, что за ребенок! И ведь они сегодня с Валей идут в театр!
        - Ну, так это вечером, а до вечера еще далеко. Не волнуйся, главное - позвонил, что жив и здоров. Дай, я зажгу. Сережку бы отодрать, конечно, за его фокусы, да рука не поднимается. Озорник - что хочет, то и творит! Безобразие полнейшее! - притворно строго проворчал профессор и, протянув руку, чтобы взять лежавшие на столе спички, рукавом халата неловко задел фарфоровую сахарницу. Сахарница упала на пол и, естественно, разбилась.
        Вошедшая следом за мужем Злата Евгеньевна примиряющим тоном произнесла:
        - Петя, отойди, пожалуйста, и сядь в сторонке, я сама все соберу, а то ты сейчас тут натопчешь и осколками порежешься. Сядь. Ада, а ты стой, где стоишь, пока я не вымету, и смотри - у тебя с сигареты пепел на пол сыпется.
        Она аккуратно смела осколки, зажгла огонь под чайником и достала из кухонного шкафчика мешочек, в котором хранила крупу. Петр Эрнестович сидел верхом на табурете и с нежностью смотрел на изящную фигурку возившейся жены.
        - Ладно, девочки, виноват, молодой, исправлюсь. Я сейчас закончу доклад, а потом съезжу и куплю новую сахарницу.
        - Петя, что за ерунду ты говоришь, тебе обязательно подсунут какую-нибудь дрянь в магазине, - поправив очки, снисходительно возразила ему сестра, - ты сахарницу от ночного горшка отличить не сможешь! Я допишу статью и сама схожу - нам, наверное, нужно что-нибудь помассивнее. Я недавно видела…
        - Ребятки, - поспешно сказала Злата Евгеньевна, - давайте-ка вы сидите дома и занимайтесь своими докладами и конференциями, а с сахарницей я сама разберусь. Да, кстати, в ящике со старой посудой стоит какая-то безобразная посудина, сейчас, - она закрыла крышкой кастрюлю, в которой уже аппетитно попыхивала каша, и, порывшись в буфете, вытащила громоздкую, безвкусно расписанную сахарницу. - Это, наверное, ты, Ада, покупала? Не Фаберже, конечно, но для нашей кухни сойдет - вы с Петей оба постоянно все бьете. А для гостей я буду хрусталь доставать.
        - Откуда у нас это пузатое безобразие? Нет, я не покупала, - близоруко вглядевшись в «безобразие», Ада Эрнестовна пожала плечами, но вдруг помрачнела: - Ах, да, это же Клавдия купила - еще в тридцать третьем, когда они с папой только поженились. Помню, тетя Надя увидела эту сахарницу и чуть не упала в обморок, - она оживилась, и взгляд ее стал задумчивым и нежным: - Разве ты забыл, Петя? Мы тогда ждали гостей - Льва Борисовича Каменева из Москвы, - и вдруг эта жуткая сахарница!
        - Нет, я помню - папе тогда предложили возглавить ленинградский филиал издательства «Академия», а он отказался.
        - Конечно, зачем ему это было нужно? Его никогда ничего не интересовало, кроме науки, не понимаю, как сумела Клавдия…
        Петр Эрнестович, нахмурившись, прервал сестру:
        - Хватит об этом, Ада! - он потрогал сахарницу. - Почему ты не отдала это ей, когда она уезжала? Надо было все отдать, я же тебя просил!
        - Ой, Петя, неужели ты думаешь, что ей нужна была эта сахарница? И не надо меня снова упрекать - то я ей не отдала, это я ей не отдала! Я отдала ей все деньги, что были в доме, столовое серебро, мои золотые вещи, но только для того, чтобы она оставила нам Сережу - я не могла себе представить, что эта дрянь будет растить и воспитывать нашего брата! Но мамины золотые вещи я не могла позволить ей взять, как она хотела, - это память! Ведь на маме было это колечко, когда ее убили!
        - Не кричи, Ада, не заводись, - устало возразил ей брат, - ты прекрасно знаешь, почему я тебя просил все ей отдать. Клавдия меня лично мало волновала, но ведь она ждала ребенка - ребенка от нашего отца, нашего брата или сестру. Ради этого ребенка… До сих пор не могу себе простить, что не разыскал их после войны, мы ведь даже не знаем, кого она родила и жива ли вообще - была война, был голод. Сереже, вот, всю жизнь лжем, что его мать умерла. Хотя, возможно, это и правда - будь Клавдия жива, она, я думаю, объявилась бы - не могла же она навсегда забыть, что у нее есть сын.
        Ада Эрнестовна с демонстративным видом опустилась на табурет и презрительно поджала губы:
        - Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.
        - Ада! - предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:
        - Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду? Ты виделась с Клавдией?
        - Я? М-м-м… Я не… - она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.
        - Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, - сухо произнес Муромцев. - В чем дело?
        Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно - слишком уж усердно! - начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.
        - Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, - смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.
        - Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?
        Сестра тяжело вздохнула и призналась:
        - Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем - через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть сестра Людмила, требовала денег, говорила о каких-то своих имущественных правах.
        - Надо было немедленно послать деньги, почему ты мне ничего не сказала, сестра?
        - Если честно, то меня возмутила ее наглость. На первое письмо я не ответила, она послала второе. Тогда я написала - в достаточно резкой форме, - что никаких имущественных прав она не имеет, поскольку на следующий же день после ареста папы официально отказалась от всей нашей семьи - семьи врагов народа. И, поскольку она написала в заявлении, что папа обманом принудил ее, малообразованную девушку, выйти за него замуж, то брак этот можно считать недействительным - по ее же собственной воле. И тогда какие же у нее имущественные права?
        - Не надо было этого делать, Ада! Ты ведь помнишь, какое время было после ареста папы - даже самые близкие его приятели перестали нам звонить, а на улице делали вид, что с нами незнакомы. Что же ты хочешь от Клавдии - ведь она и вправду была, в сущности, простой деревенской девушкой, она могла действительно поверить…
        - Она была подлая! - закричала Ада Эрнестовна, и по лицу ее покатились слезы. - Ты сам знаешь, какая она была подлая! Наш папа… он ведь был самый умный, самый хороший из людей! Когда маму в семнадцатом застрелили на улице, он очень страдал, говорил, что никогда больше не женится, хотя даже тетя Надя ему советовала! Но он не хотел - не хотел, чтобы у нас была мачеха. Самая красивая женщина пошла бы за него замуж, а он привел эту Клавдию - она ведь даже говорить правильно не умела, когда приехала из своей глухой деревни. Надо же было папе читать лекции именно на тех акушерских курсах, где она училась! Нет, ты что, не помнишь, какая она была? Говорила «обумши», «одемши», читала по складам, в театре разговаривала во весь голос. Другие бы ее стеснялись, а мы с тобой были с ней, как с родной, разве нет? А когда родился Сережа, мы все ее чуть ли не на руках носили - даже тетя Надя.
        - Папа был с ней счастлив, какая разница, как она говорила, - угрюмо ответил ей брат, - и потом, она ведь была совсем молода - всего на год старше тебя. Она еще имела возможность всему научиться.
        - Конечно, неважно, как она говорила, важно, как она себя вела! Я уверена, что ее допрашивали в НКВД, и это именно она назвала всех, кто у нас бывал! Тетя Надя с мужем, Максим Егорович, доктор Мартынов - наверняка всех их арестовали и расстреляли по ее доносу!
        - Не преувеличивай, сестра, в НКВД прекрасно знали, кого нужно арестовать - папу и остальных осудили по «Кремлевскому делу», это связано с Львом Борисовичем, и вряд ли Клавдия могла тут что-либо изменить. Давай будем помнить только, что папа ее любил, и что она - мать Сережи и… еще одной нашей сестры. Где письма, что она тебе писала?
        - Письма? Одно я куда-то сунула и не могла найти, а остальные разорвала и выкинула, но ты не дослушал, Петя. Когда я отказалась послать деньги, она заявилась самолично.
        - Что?! Она приезжала сюда? Ты шутишь?
        Молчавшая до этого Злата Евгеньевна негромко подтвердила:
        - Это правда, Петя, я была дома одна, когда она приехала, и сначала вообще ничего не могла понять - позвонила Аде на работу.
        - Я немедленно примчалась, - сказала Ада Эрнестовна, - потому что в последнем письме она уже начала меня шантажировать - писала, что расскажет Сереже, будто после ареста папы мы выгнали ее беременную из дому и не давали с ним встречаться. Разумеется, Сережа никогда бы в это не поверил, но ты представь, в каком он был бы состоянии! Короче, чтобы не усложнять нашу жизнь, я дала ей все деньги, какие могла собрать и велела больше здесь не появляться. Больше она за эти двенадцать лет и не появлялась.
        - Она хотела видеть Сережу?
        - Не выразила никакого желания - спокойно поблагодарила, взяла деньги и ушла.
        - Мы решили тебе не говорить, Петя, - виновато улыбнулась Злата Евгеньевна, - не хотели тебя расстраивать - у тебя и без того были тогда проблемы на работе. Но что меня поразило в этой женщине, так это ее спокойствие - она так безмятежно говорила ужасные вещи! У меня прямо мороз по коже шел от ее рассуждений! Давайте, мы больше не будем о ней говорить, - она сняла с таганка овсяную кашу, которая сварилась за время их разговора, и начала раскладывать по тарелкам.
        Однако Ада Эрнестовна все никак не могла успокоиться. Всхлипнув, она криво усмехнулась, вытерла ладонью слезы и обвиняющим тоном сказала брату.
        - Ты меня не переубедишь, это жуткая дрянь! И как ты мог просить, чтобы я отдала ей мамины вещи, когда она начала требовать? Ведь ты ничего не помнишь, тебе было только полтора года, а мне уже было три, я помню, как мама меня поцеловала, сказала: «Не шумите с Петей, пусть папа спит, а я сбегаю в лавку за хлебом и скоро приду». Мы играли, пока не заснули на ковре, а ее все не было и не было. Она никогда уже больше не пришла. Когда папа ее нашел - убитую - и вместе с солдатом принес домой, на ней было это кольцо, а ты хотел, чтобы я его отдала!
        - Адонька, ну что ты… - Петр Эрнестович не договорил, потому что его прервал телефонный звонок.
        Злата Евгеньевна сказала невидимому собеседнику:
        - Здравствуй, Зиночка. Да, Петя дома, - и предала трубку мужу: - Тебя.
        - Привет, Петька, как дела? - услышал он бодрый голос профессорши Зинаиды Викторовны. - Сто лет тебя не видела, думала, хоть на субботнике встретимся.
        - Я у себя в кабинете проводил субботник, - засмеялся Петр Эрнестович. - Заперся с аспирантами, и мы до одури готовились к докладу - я ведь во вторник улетаю на конференцию в Берлин.
        - Здоровье только портишь, - упрекнула его бывшая однокурсница, - государство дало день в году для работы на свежем воздухе, а ты его на доклад тратишь. Лично я с удовольствием поработала - вспомнила молодость, - словно между делом она поинтересовалась: - Кстати, Сережка твой не рассказывал, как он нам вчера с мешками подсобил?
        - Я… м-м-м… мы со вчерашнего дня еще, честно говоря, как-то не общались - он там… гм… с приятелями, дело молодое.
        - Петя, - неожиданно серьезным голосом и без всякого перехода проговорила Зинаида Викторовна, - ты Линочку Кованову помнишь?
        - Кованову? - с недоумением переспросил Петр Эрнестович, напрягая память.
        - Ну, лаборантку из нашего отдела. Помнишь, какой шум был в позапрошлом году с Григорьевым?
        Разумеется, он немедленно вспомнил - ему, заместителю директора, не могло быть неизвестно о скандальной связи старшего научного сотрудника Григорьева и лаборантки Ковановой.
        Артем Михайлович Григорьев был автором полусотни или более того научных статей, прекрасным семьянином и, в сущности, совсем неплохим человеком. Однако на сорок пятом году жизни его, как говорится, бес попутал, и солидный ученый муж напрочь потерял голову из-за Лины Ковановой. Врать супруге он был не мастак, да и трудно что-то скрыть от жены, если она работает в соседнем корпусе. Поэтому мадам Григорьева очень быстро разобралась, что к чему и запаниковала - не для того она двадцать лет назад отбила единственного в группе парня у целого сонма алчущих заиметь мужа студенток-медичек, чтобы теперь отдать его беспутной девчонке.
        Для начала неверному супругу были предъявлены неопровержимые улики и проведен допрос с пристрастием. Старший научный сотрудник отпирался вяло, сознался в грехах довольно быстро и тут же попросил развода. Скандал и слезы не помогли - ученый был целиком во власти «беса». И тогда обманутая жена решилась на крайний шаг - написала в партком. Шаг был действительно крайний, потому что всего за год до этого Григорьев, успешно выдержав кандидатский срок, стал действительным членом ВКП(б).
        Сконфуженные парторг и директор института вызвали к себе неверного мужа и в узком товарищеском кругу попытались тактично его вразумить - меньше всего руководству солидного НИИ хотелось устраивать по такому поводу шумные разборки, но не отреагировать на заявление они тоже не имели права.
        О чем между ними шла беседа, не прознала даже вездесущая секретарша директора, но, судя по всему, результатов разговор этот не принес. Во всяком случае, когда Артем Михайлович вышел из директорского кабинета, на его хмуром лице застыло упрямое выражение, и он направился прямехонько в тот корпус, где работала Лина Кованова - возможно, хотел сообщить ей о незыблемости своих чувств, невзирая на все препоны.
        Было время обеденного перерыва, и Григорьев, не обнаружив даму своего сердца в лаборатории, решил поискать ее в столовой на третьем этаже. Однако там, среди сотрудников, с аппетитом уплетающих салаты, борщи и котлеты с капустой, он любимую тоже не нашел. Не теряя надежды, Артем Михайлович подошел к боковой лестнице и с высоты третьего этажа увидел Лину на нижней площадке у окна.
        Его ненаглядная оживленно болтала с двумя аспирантами, но о чем они говорили, было неслышно - далеко, - и до него долетали только отрывки фраз. Лица у всех троих были веселые, они смеялись, курили, пуская вверх колечки дыма, и Лина при этом кокетливо постреливала глазками в стороны своих собеседников, а одного из них даже ласково погладила по щеке, изобразив губами нечто вроде поцелуя.
        В эту самую минуту Артем Михайлович неосторожно ступил на щербатую неровность - лет за десять до того грузчики выносили из столовой пришедший в негодность старый рояль и покорежили ступеньку. Все сотрудники института знали, что боковая лестница не в порядке, как правило, ею не пользовались, а молодежь, если сбегала здесь вниз покурить, предусмотрительно перепрыгивала через опасное место. Поэтому непростительную рассеянность Григорьева, забывшего посмотреть под ноги, можно было объяснить лишь вспыхнувшей в его груди ревностью. Теряя равновесие, он попытался ухватиться за перила, но промахнулся и только придал вращательный момент своему массивному телу, которое рухнуло вперед и перевернулось через голову.
        Хотя впоследствии каждый из очевидцев данного события добавил от себя множество самых красочных подробностей, все они единодушно соглашались, что при таком кульбите любому человеку ничего не стоило напрочь свернуть себе шею, и Артема Михайловича можно считать невероятным везунчиком, раз он отделался всего-то сломанным носом и вывихом плечевого сустава.
        Инцидент, происшедший с Григорьевым, имел множество последствий. Во-первых, начальник по технике безопасности института получил строгий выговор с занесением в личное дело и был лишен премии. Во-вторых, боковую лестницу перегородили решеткой, на которой висела табличка с угрожающей надписью «Опасно, проход воспрещен!», и теперь молодежи для того, чтобы спуститься покурить на своем излюбленном месте, приходилось перелезать через перила, огибая ограждение. Ну, а в-третьих, отношения наших влюбленных после случившегося как-то сами собой сошли на «нет», и достоверно известно, что в то время, как жена водила травмированного Григорьева лечить сломанный нос, коварная искусительница Лина отдыхала в Крыму с новым приятелем.
        Вспомнив эту крайне неприятную историю, Петр Эрнестович поморщился:
        - Ах, та самая! И что?
        - Строго между нами, договорились? - в голосе Зинаиды Викторовны появились интимные нотки. - Терпеть не могу сплетничать и лезть не в свое дело, но меня сейчас буквально вышибли из колеи: сообщили, что она прочно захомутала твоего Сережу.
        - Что?! - голос Петра Эрнестовича внезапно сел и осип. - Кто это тебе сказал?
        - Неважно, сообщили. Мне, Петенька, самой крайне неприятно, я видела невесту Сережи, когда он защищал диссертацию, - очаровательная девушка. Постарайся на него как-нибудь повлиять, объясни, что за фрукт эта Линочка.
        Едва Зинаида Викторовна дала отбой, как сестра и жена в один голос спросили:
        - Что случилось?
        Петр Эрнестович в эту минуту был слишком растерян, чтобы утаивать подробности короткого разговора.
        - Не знаю, насколько верна информация, но, похоже, наш Сережка прочно запутался в сетях одной экстравагантной девицы.
        Лицо Ады Эрнестовны выразило ужас:
        - Так я и знала, что это неспроста - он разговаривал со мной ужасным тоном, просто ужасным! Петя, где она живет, ты можешь узнать? - она вскочила и заметалась по кухне. - Нужно немедленно туда ехать и вытащить его оттуда! Думаю, тут допустимы самые крайние меры!
        - Не забудь захватить тачанку с пулеметом, - невесело хмыкнул ее брат.
        - Что за глупые шутки, Петя! Боже мой, что же я скажу Вале! Петька, соображай, что делать - у них на сегодня билеты в театр!
        Злата Евгеньевна, не вмешиваясь в разговор брата и сестры, собрала со стола грязные тарелки и отнесла их к раковине. Губы ее слегка вздрагивали от еле сдерживаемой улыбки, и Петр Эрнестович, взглянув на жену, тоже невольно улыбнулся.
        - Ничего не поделаешь, - приосанившись и расправив плечи, ответил он сестре, - придется, наверное, в театр с Валюшей идти мне.
        - Как тебе? - ракетой взвилась Ада Эрнестовна, вспомнив, каких усилий ей стоило получить через профком злополучные билеты. - И как ты это объяснишь?
        - Да чего тут объяснять - возьму под ручку молодую девушку и пойду. Как ты думаешь, Златушка, - смеющийся взгляд его обратился к Злате Евгеньевне, - сойдет твой муж за молодого ловеласа? Если Сережка поближе к вечеру не объявится, то достань мой серый костюм и голубую рубашку, что я привез из Югославии.
        - Лучше коричневый, - возразила она, оглядев мужа лучистым взглядом своих карих глаз, - ты на серых брюках пятно посадил, я никак не выведу - придется в химчистку нести. Да и рубашка голубая с коричневым пиджаком лучше смотрится.
        Послание 8.
        Всем Носителям Разума, которые еще не нашли себе пристанища в космосе! Еще раз предлагаем взять курс на нашу новую планету, проблемы выживания здесь решена - нами обнаружены Белковые Материки. Первоначально мы полагали, что они созданы существующим на планете Разумом, но теперь уже окончательно ясно: Разума на планете не существует, а Материки возникли естественным образом в процессе эволюции. Возможно, причина кроется в том, что здешняя атмосфера содержит большое количество несвязанного восьмого элемента. Наличие Материков объясняет отсутствие у здешних обитателей элементарных зачатков интеллекта - ведь у нашей цивилизации развитие процесса мышления происходило в стремлении обеспечить свой организм полноценным белком, а у обитателей здешней планеты такого белка более, чем достаточно. Причем нет необходимости постоянно очищать старые белковые системы и создавать новые - на этой планете Белковые Материки сами регулируют процессы жизнедеятельности внутри себя и сами себя воспроизводят. Изучение продолжается.
        Послание 9.
        После нашего последнего обращения семь кораблей с Носителями Разума на борту совершили посадку на поверхность обнаруженной нами планеты. Предлагаем остальным последовать их примеру - пищи хватит на всех. Белковые Материки здесь имеются в таком количестве, что у нас даже есть возможность выбора.
        Для тех, кого интересуют подробности, сообщаем, что у большинства здешних Белковых Материков пригодные для питания ткани нарастают на твердом остове, строение которого намного сложнее, чем у каркаса, используемого нашими инженерами. Подробное описание для заинтересовавшихся специалистов приводим в техническом приложении, а для остальных скажем лишь одно - природа нашла гениальное и простое решение проблемы: твердость остову придает входящий в состав его губчатой ткани двадцатый элемент, а не семьдесят третий, как у наших искусственных материков!
        В остальном же между местными Белковыми Материками имеется множество различий. Так некоторые из них постоянно обитают в жидком соединении первого и восьмого элементов, другие перемещаются по твердой поверхности, но есть и такие, что большую часть своего существования проводят в нижних слоях атмосферы. Самое изумительное, что у многих Белковых Материков процессы жизнедеятельности протекают так активно, что они постоянно выделяют тепловую энергию. Таким образом, поселившись внутри подобной системы, Носители Разума раз и навсегда сумеют решить для себя вопрос теплоснабжения. Изучение продолжается.
        Послание 10.
        Еще десять кораблей с Носителями Разума на борту приземлились на поверхность планеты. Повторно передаем наши координаты для тех, кто по каким-то причинам мог не получить предыдущих сообщений. Совершать посадку лучше всего точно в регионе, соответствующем указанным координатам - наиболее отдаленном от источников излучения девяносто второго элемента. Его площадь составляет крохотную часть общей площади поверхности планеты, но даже здесь достаточно белка, чтобы обеспечить всех ныне находящихся в космосе Носителей Разума.
        После длительного совещания Высшим Советом разработана программа освоения Белковых Материков. Решено заселять Материки, обитающие на твердой поверхности и постоянно выделяющие энергию в результате жизнедеятельности своего организма. Да-да, мы решаемся назвать Белковые Материки организмами - настолько разумно и гармонично поработала над их созданием природа!
        Трудности освоения нового пространства носят этический характер - ведь Белковые Материки издавна заселены коренными жителями планеты. Мы фактически насильственно вторгаемся в их мир, и они, судя по первому нашему впечатлению от столкновения с аборигенами, настроены весьма агрессивно. Конечно, для Носителей Разума опасности тут никакой нет, но наши системы защиты слишком сильно воздействуют на организм аборигенов, и это может привести к неоправданным жертвам с их стороны. Поэтому на первом этапе нашим инженерам пришлось разработать новые щадящие защитные системы. Итак, освоение начато…
        Глава третья
        Чего хочет женщина…
        В воскресенье вечером Сергей почувствовал, что вполне насытился - и любовью Лины, и ее стряпней. Готовила она, правда, отменно, поэтому, съев кусок индейки, запеченной с яблоками, он задремал, а когда очнулся, то к ужасу своему позабыл, как зовут мирно посапывающую у его плеча даму. Помогла фотография на противоположной стене - в презентабельного вида мужчине с некоторым натягом можно было узнать старшего научного сотрудника Григорьева из соседней лаборатории, а внизу стояла подпись «Любимой Линочке от преданного навеки Артема».
        Самого Григорьева Сергей знал только в лицо и ходившими по институту слухами о его любовных похождениях прежде как-то не интересовался - было там что-то у мужика, ну и было. Лина, однако, открыв глаза и заметив пристальный взгляд своего нынешнего приятеля, устремленный на фотографию, сочла нужным объяснить:
        - Это Артем сам мне приклеил еще до того, как с лестницы свалился - видишь, нос ровный. Им тогда в лабораторию для каких-то экспериментов хороший клей прислали, так он его принес и намазал. Я б теперь сняла, но боюсь, штукатурка обвалится - у меня уже года три, как ремонта не было, обои начали отходить, а фото это их держит, не дает стене обсыпаться. Да ты не думай, у меня с ним давно уже ничего нет - на кой он мне со своим кривым носом, - она озорно сверкнула глазами: - А хочешь, я твой портрет поверх наклею?
        Сергей представил себе, как его фотография вместе с григорьевской будет держать обои в квартире Лиины, и слегка поёжился. Ему вдруг захотелось домой, а где-то на задворках сознания зашевелилась совесть, напомнив о билетах в Мариинской театр. Поднявшись, он подошел к уткнувшимся носом в стену ходикам, перевернул их и ахнул - как раз в этот самый момент коварная Одиллия должна была соблазнять влюбленного принца, а Валя… Милая и добрая Валя Синицына сидит, стало быть, в театре одна. Хотя, возможно, она вообще не пошла на балет, или кто-то из его домашних взялся ее сопровождать, но в любом случае, получилось очень некрасиво. Подумав так, Сергей представил себе лицо сестры, и ему вообще расхотелось появляться дома. Лина, исподтишка наблюдавшая за сменой выражений его лица, добродушно заметила:
        - Да ладно, чего там - оставайся до завтра, от меня и в институт ближе идти. А штаны твои и рубашку я постираю, до утра высохнут.
        - Неудобно - это ведь у меня для субботника одежда…
        Ни сестра, ни невестка никогда не позволили бы ему пойти на работу иначе, как в наглаженной рубашке и отутюженных «в стрелочку» брюках, но Лина лишь небрежно отмахнулась:
        - Да ладно тебе! Придешь в институт и сразу халат сверху наденешь, перед кем тебе там красоваться - у вас там одни мужики и старушки работают, а Аська Тихонова на тебя больше не смотрит, у нее этот рыжий стажер. Как его, кстати, зовут?
        - Не помню, - буркнул Сергей и вновь полез под одеяло, думая, что для сотрудницы из другого корпуса, которую он до вчерашнего дня практически не знал, Лина слишком хорошо информирована.
        …Действительно, семь лет назад, когда он неоперившимся молодым специалистом пришел в институт, лаборантка их отдела Ася всерьез положила на него глаз. Она произносила его имя захлебывающимся от восторга голосом и время от времени, словно невзначай, норовила задеть пышной грудью. Сергей при этом отчаянно смущался и постоянно забывал, какие собирался дать ей указания. И вообще, как ее зовут.
        Будь лаборантка девушкой менее строгих правил, все напряжение между ними можно было бы за считанные минуты снять самым естественным способом, но Ася с самого начала совершенно определенно заявила, что «это» может совершиться только после свадьбы или хотя бы после обещания жениться, потому что она порядочная.
        Кто знает, может быть, Ася подсознательно желала, чтоб Сергей ее обманул и совратил, но он был слишком наивен и тоже считал себя порядочным, поэтому с откровенностью Онегина, прочитавшего нотацию Татьяне, дал понять аппетитной лаборантке, что ее матримониальные поползновения в отношении него совершенно несбыточны. После этого тон их бесед стал сугубо официальным, на людях они теперь говорили друг другу «вы», но неожиданно Сергей запомнил имя девушки - она стала у него ассоциироваться с тургеневской Асей.
        А вот имя морковно-рыжего стажера из Владивостока он вспомнить никак не мог, хотя тот вот уже два месяца являлся для него постоянным источником отрицательных эмоций - перепортил невообразимое количество дорогостоящих препаратов и ценных образцов, не получив при этом ни одной неповрежденной окрашенной клетки! К тому же парнишка обладал невероятным апломбом, и пытаться вбить что-то в его рыжую голову было себе дороже. Муромцев как-то раз начал добросовестно объяснять ему, что в живых клетках растений красители конденсируются в вакуолях, а в мёртвых - прокрашивают весь протопласт, так этот придурок лишь снисходительно мотнул своими морковными кудряшками.
        «Знаю, - высокомерно заявил он, - мы все это проходили в университете!»
        «Что вы знаете? - с ангельским терпением поинтересовался Сергей. - Вам известно, например, что такое Гольджи комплекс?»
        В ответ стажер пробурчал нечто невразумительное.
        За пару недель до субботника Сергей, работавший за микроскопом, случайно оглянулся и увидел, что стажер поддерживает Асю за локоток и слегка его пожимает. Сергея это так позабавило, что он даже немного пожалел мальчишку - представил себе, как Ася с ее добродетелью поставит на место рыжего нахала, когда его поползновения перейдут грань допустимого…
        Теперь, вновь вспомнив об этом, в сущности совершенно невинном происшествии, Сергей вновь развеселился - настолько, что не удержался и громко фыркнул. Лина не стала выяснять причину столь внезапной веселости, а лишь погладила его по щеке и нежно проворковала:
        - Знаешь, мне с тобой было хорошо, честно, как в сказке. Жаль, что все хорошее так быстро кончается, да?
        Сергей почувствовал себя польщенным.
        - Почему же кончается? - улыбнулся он. - Я умирать не собираюсь, ты, вроде, тоже.
        Она легла на спину, подложила руку под голову и, глядя в потолок, лениво протянула:
        - Кто знает, кто знает! За месяц столько может всего случиться!
        - За месяц? Почему за месяц?
        - Ой, конечно, ты ведь не знаешь, вот я балда! Я же с девятнадцатого в отпуске, у меня билет на семь вечера, я не говорила?
        - С девятнадцатого? Это же завтра! - сам не зная почему, Сергей растерялся и расстроился, хотя из-за чего ему, собственно, было расстраиваться? Ну, познакомился с женщиной, провел с ней вместе пару ночей, и какое ему дело до того, что она назавтра уезжает в отпуск?
        Лина же, будто вовсе не замечая его замешательства, оживленно болтала:
        - Я уже в третий раз еду в отпуск в Яремчу - обожаю Карпаты! Там моей двоюродной сестры муж работает на турбазе, так что койка для меня всегда найдется. Ты когда-нибудь был в Карпатах?
        Сергей слегка смутился - его невестка Злата Евгеньевна, которая специализировалась в гастроэнтерологии, находила у него хронический холецистит и гепатоз, причиной которых был перенесенный в детстве в эвакуации гепатит. В студенческие годы его постоянно тяготили боли в правом боку, поносы и вздутие кишечника, хотя в последнее время все эти симптомы стали значительно слабее, и он даже позволял себе выпить хорошего пива в компании приятелей. Тем не менее, Петр Эрнестович ежегодно «выбивал» для брата в месткоме путевку в Кисловодск или Ессентуки - туда, где, по его выражению, «проводят профилактику неполадок желудочно-кишечного тракта». Но не объяснять же было сейчас все это мягко прильнувшей к нему очаровательной женщине! Он небрежно пожал плечами:
        - Как-то не приходилось - больше люблю Кавказ.
        Лина даже подпрыгнула на кровати:
        - И зря, и зря! В Карпатах красотища - не вообразить! Жалко, что в этом году майские праздники, считай, пропадают - первое-второе и девятое на субботу с воскресеньем приходятся. А то прилетел бы ко мне на пару дней или на недельку даже - нам сеструхи муж на турбазе каюту на двоих организовал бы, он там всем заправляет. Ой, как жаль, правда!
        И такое было в ее голосе искреннее сожаление, что Сергей, ни на минуту не подумав, прижал ее к себе и вкрадчиво шепнул в очаровательное ушко:
        - Правда жаль, не обманываешь? Тогда я вот что сделаю: через пару дней оформлю отпуск и махну к тебе. Если ты этого действительно хочешь, то давай адрес.
        Теплые ручки восторженно обхватили его шею и прижали к себе так крепко, что голова вновь пошла кругом. Шепча на ухо лежавшему рядом с ней мужчине страстные слова, Лина довольно улыбалась про себя, думая, что закрутить голову этому симпатичному братишке замдиректора было раз плюнуть. Надо же как - стоило его чуток подманить, так он два дня провалялся с ней в койке, забыв обо всем на свете, а теперь еще и в Карпаты намылился. Это, конечно, несколько не укладывалось в ее планы, но такую возможность упускать было никак нельзя. Ладно, пусть летит - за неделю его там можно будет так уделать, что он в ЗАГС не то, что побежит, а на четырех ногах поскачет. Это только полная и натуральная идиотка Аська Тихонова обломилась, а все потому, что строила из себя недотрогу - такие, как этот Сереженька, на «невинность» не покупаются, их надо сразу тащить в постель и заставлять «работать на измор». Чтоб у них уже сил не осталось ни подумать, ни охнуть, ни вздохнуть - им это нравится. И вообще, если найти к мужику правильный подход, то женить его на себе будет проще простого. Раз уж мать и все вокруг твердят, что ей
надо снова выйти замуж, то почему бы и не за этого? Парнишка во всех отношениях классный - в койке приятный, внешне интересный, недавно защитил кандидатскую диссертацию и уже старший научный, а брат у него вообще перспективный, его скоро, говорят, в членкоры выдвинут.
        С этой мыслью Лина испустила последний стон страсти и уснула в объятиях своего нового возлюбленного.
        Послание 11.
        Проведена первая экспериментальная попытка массового внедрения в один из Белковых Материков, но, к сожалению, она окончилась неудачей из-за технических сложностей проникновения во внутренний массив Материка.
        Дело в том, что каждая материковая система покрыта снаружи ороговевшей тканью, выделяющей мало пригодные для питания вещества (для специалистов подробное описание дано в техническом приложении). Ткань эта препятствует проникновению аборигенов внутрь, поэтому многие из них так и проводят всю свою бессмысленную жизнь на поверхности ороговевшей ткани, питаясь отбросами.
        Иногда, правда, в силу какого-либо случайного внешнего воздействия ороговевшая ткань местами может оказаться поврежденной, и это делает проход возможным. Однако при этом любого, кто проник внутрь, немедленно облипают огромные живые частицы белка, стремясь поглотить и растворить. Разумеется, для Носителей Разума это не проблема - в нашем распоряжении достаточно технических средств, чтобы разрушить ороговевшую ткань и нейтрализовать агрессивный белок.
        Первоначально было решено в порядке эксперимента заселить один из Белковых Материков, пробурив проходы по всей поверхности и используя защиту нейтрализующего облака. Решение, однако, оказалось ошибочным - вскоре после того, как массы Носителей Разума проникли внутри Материка, обменные процессы с выделением тепла внутри него прекратились, белковая ткань стала непригодной для питания и начала распадаться. Восстановить жизнедеятельность Материка после этого ученым не удалось - они еще не достаточно знакомы со сложным устройством подобных механизмов.
        Сейчас мы, конечно, стали более осторожны и тщательно взвешиваем каждый свой шаг, но сознание необходимости этого пришло в результате потери целого Белкового Материка. Конечно, подобная ошибка не столь трагична, как гибель по нашей вине множества аборигенов - их смерть до сих пор лежит черным пятном на нашей совести, - но расточительность непростительна даже в условиях ныне существующего изобилия. Хотя изобилие ли это, если мы так и не сможем освоить Белковые Материки?
        Глава четвертая
        В которой становится ясно, что любовь не всегда совместима с холециститом
        В понедельник утром Сергея разбудил солнечный луч, проникший в комнату сквозь наполовину раздвинутые шторы. Лины рядом с ним не было, но постель хранила вмятину от ее тела и тонкий щекочущий ноздри аромат французских духов. На тумбочке рядом с кроватью лежал исписанный листок бумаги, и понятно было, что его положили сюда именно с тем расчетом, чтобы проснувшийся человек сразу же увидел и прочитал записку следующего содержания:
        «Сереженька, мне с утра нужно пробежаться по магазинам, потом поеду к родителям и дочке, а оттуда в аэропорт. Поэтому ты меня не жди, а только захлопни покрепче дверь, когда уйдешь и подергай. Завтракай, на кухне пирожки и кофе. Если надумаешь ко мне прилететь, то пишу адрес в Яремче. (Далее следовал адрес). Дай телеграмму, я тебя встречу в Ивано-Франковске».
        Глаза Сергея вновь упали на смятую подушку, ноздри втянули запах духов, и ему вдруг стало нестерпимо тоскливо. Аккуратно сложив записку с адресом, он сунул ее в карман висевших на спинке стула брюк, потом со вздохом начал одеваться, но внезапно вздрогнул от звона висевших на стене - уже по всем правилам - ходиков, которые отбили половину девятого.
        До начала рабочего дня оставался еще час, а ходу до института от квартиры Лины - минут десять, не больше, так что спешить Сергею было некуда. Тем не менее, торопливо выпив на кухне чашечку кофе и наскоро прожевав рассыпчатый пирожок, он поторопился оставить квартиру - без хозяйки ему здесь вдруг стало неуютно и одиноко.
        После субботника институтский двор поражал невиданной и даже какой-то неестественной чистотой. Шагая к своему корпусу, Сергей вдруг с грустью вспомнил, как два дня назад они с Линой убирали здесь мусор, и тут же сам себя мысленно выругал: «Спятил я что или? Ну, попрыгали пару ночей друг на друге, а мне уже что-то в башку втемяшилось. Лирические воспоминания, надо же - таскали вместе мешки с мусором! Идиот!»
        - Прекратить и немедленно! - гневно сказал он сам себе вслух, рывком открыл дверь лаборантской и увидел вспыхнувшее лицо обернувшейся на его голос Аси Тихоновой.
        Она и рыжий стажер стояли рядом, склонившись над столом с пробирками и колбами - плечико к плечику, головка к головке, - и что-то обсуждали. За исключением того, что рука стажера откровенно тискала ягодицы лаборантки, обстановка была сугубо рабочая. Рука стажера мгновенно скользнула вниз и повисла в воздухе. Ася выпрямилась, одернула свой слегка задравшийся халатик, и изобразила достоинство оскорбленной в лучших чувствах честной женщины.
        - Не понимаю, что вы имеете в виду, Сергей Эрнестович, что прекратить? - взгляд ее, казалось, испепелял. - Я показываю Володе, как делать посев на кровяной агар-агар.
        Рыжий стажер тоже обернулся, освещенный сзади падавшим из окна солнечным светом, и неожиданно копна его волос кощунственно напомнила Сергею золотые кудри маленького Владимира Ильича Ленина на октябрятской звездочке.
        «Черт побери, конечно же, Володя! Володя - Владимир Ильич Ленин, - его охватила радость при мысли о столь яркой ассоциации. - И как это я раньше не сообразил! Теперь-то я уж точно запомню его имя! Но каков наглец, а? И Аська хороша - он ей задок поглаживает, а она млеет. У нее что, взгляды на жизнь изменились, или она совсем дура - думает, что этот стервец на ней женится?».
        И Сергей сурово сказал стажеру:
        - А по поводу вас скажу следующее: мне был из-за вас нагоняй от директора - вас в рабочее время невозможно найти на рабочем месте.
        - А кто, интересно, меня искал? - нахально воззрился на него рыжий Володя.
        - И еще, - игнорируя его наглость, продолжал Муромцев, - если через неделю вы не представите отчет о своей работе, то стажировку вам никто продлять не будет, и направление в аспирантуру никто не даст.
        - Вот прямо так и не дадут! - наглость струилась, казалось, даже из самых кончиков морковно-рыжих волос.
        - Так и не дадут, - прищурившись, подтвердил Сергей. - Я первый не напишу вам характеристику. Так что думайте, как вам дальше устраиваться, - и, повернувшись на каблуках, вышел из лаборантской, громко хлопнув дверью.
        Войдя к себе, он включил электронный микроскоп и, пока вакуум в системе доходил до нужного уровня, сел за стол, чтобы просмотреть присланные из редакции гранки статей. Ася прибежала минут через десять, плотно прикрыла за собой дверь и, упав на стул у окна, разрывающим душу голосом спросила:
        - Сережа, ты и вправду не дашь Володе характеристику?
        - Да, не дам, - ответил он, не отрывая взгляда от лежавших на столе бумаг.
        - Тогда ему придется уехать, - с горечью произнесла она.
        - Скатертью дорожка!
        - Что он тебе такого сделал? Чего ты на него злишься? - Ася всхлипнула, и Сергей, подняв глаза, увидел, что на ее полном лице выступили красные пятна.
        - Не понимаю, он что, обещал на тебе жениться? Или ты все еще ждешь и никак не дождешься предложения?
        Вопрос был грубый и крайне бестактный, он это понимал, но злость на рыжего Володю кипела в его душе, выплескивая через край. Однако Ася ничуть не обиделась и сказала с вызовом, размазывая слезы по лицу:
        - Жду. Да, жду, что предложит замуж, ну и что? Пусть хоть так - ради прописки.
        Сергей слегка оторопел от ее откровенности.
        - Я… я, конечно, не имею права вмешиваться, ты делай, как хочешь, но на правах старого знакомого позволь заметить: нельзя же так… так унижаться, Ася.
        Говоря это, он испытывал острое желание, чтобы Ася сейчас разозлилась и послала его к черту, а то даже дала бы по морде. Вместо этого она ответила очень спокойно и просто:
        - Я что, виновата? Меня мужчины не любят, Я ведь тоже хочу и мужа, и детей иметь, и чтоб свой дом был. А что тут плохого? Я же не бегаю по мужикам, как эта твоя Лина. Весь институт про вас говорит! - в ее голосе послышались нотки невинного торжества.
        Настала очередь Сергея покраснеть и почувствовать замешательство - надо же, только две ночи провел с бабой, а уже все в курсе! И не поставишь Асю на место, чтобы не лезла не в свои дела - он сам сунулся к ней с непрошеными нотациями.
        - Черт, гм, я… Да, конечно, ты извини, Ася, я не имел права говорить тебе такие вещи. Прости, ради бога, я просто потому, что этот твой Володя… гм…
        Она понимающе кивнула:
        - Да хоть какой есть, что тут поделаешь. Тебе не понять, ты мужик. Захотел - с Линкой Ковановой пошел, захотел - еще с кем-то. А я так не могу, мне семью надо, и я хочу по-честному, как у людей. Так подпишешь ему характеристику?
        - Ладно, подпишу. Только экзамены в аспирантуру он все равно не сумеет сдать, мне непонятно даже, как он вообще диплом получил.
        Ася сразу повеселела.
        - Ну, и ладно, еще лучше, - она небрежно махнула рукой, - не поступит в аспирантуру, так еще год будет стажироваться, покантуется тут, а там видно будет. Ладно, спасибо. Так я пойду и скажу Володе, что ты подпишешь, да?
        - Да-да, передавай ему мой пламенный пионерский привет.
        Довольная Ася скрылась за дверью, а Сергей сидел и злился на самого себя за то, что полез не в свое дело. Какое он вообще имел право? Ася может жить так, как считает нужным. Возможно даже, у нее с этим рыжим что-то и получится - чувствуется, что парню до чертиков не хочется возвращаться в родной Владивосток, он из кожи будет лезть вон, чтобы заиметь ленинградскую прописку и остаться в Ленинграде. А раз так, то для него сейчас самое время подсуетиться - Ася спит и видит, как бы ей обзавестись законным мужем. И шут с ним, что он дурак, что ей уже двадцать восемь, а ему только двадцать три, что они вместе смотрятся, как… как мама с сыном, что ли. Шут со всем этим, если он согласен на ЗАГС.
        Поймав себя на том, что вновь начинает мысленно злопыхательствовать, Сергей постарался выкинуть из головы Асю и рыжего Володю, посмотрел на часы и, решительно поднявшись, направился в кабинет к брату.
        Петр Эрнестович встретил Сергей так, словно они расстались не более часу назад.
        - Сережка? Подожди чуток, посиди в кресле - сейчас освобожусь.
        Он дал последние указания двум аспирантам, которые возились с плакатом, наклеивая на него фотографии, потом позвонил машинистке из соседнего корпуса и попросил перепечатать две страницы текста.
        - Петр Эрнестович, смотрите, как? - аспиранты развернули плакат с уже наклеенными фотографиями.
        Он критически осмотрел его, потом махнул рукой:
        - Ладно, сойдет. Хорошо, ребята, идите, - а когда аспиранты с плакатом вышли, повернулся к сидевшему в кресле брату: - Видишь, Сережик, какие дела? Завтра мне лететь в Берлин, а у нас еще работы невпроворот. И текста две страницы новая машинистка запорола - английского не знает, так она мне один и тот же абзац два раза напечатала, теперь все переделывать. Ладно, говори, как ты?
        - Так завтра ты летишь? - Сергей, не глядя брату в глаза, повертел в руках пресс-папье и поставил его на место. - А я, понимаешь… я хотел попросить, если можно… Если б ты мог позвонить и попросить… Короче, я хочу перенести отпуск с июля на май. Я б, конечно, мог сам договориться - есть люди, которые со мной с радостью поменяются, но там нужно менять график отпусков, а это через отдел кадров. Формальности, понимаешь. Короче, если можно, я прошу тихо и быстро внести изменения в график отпусков - вреда от этого никому не будет. И еще я хочу взять несколько дней за свой счет - через пару дней мне надо уехать, понимаешь? За свой счет без уважительных причин не дают, но тебе пойдут навстречу, я знаю.
        Петр Эрнестович какое-то время внимательно смотрел на непривычно запинавшегося, смущенного брата, которого не видел с субботнего утра, потом кивнул.
        - Скорей всего, ты прав, именно так: если я попрошу, то в отделе кадров мне пойдут навстречу, - медленно и раздельно произнося слова, подтвердил он, - однако…
        - Только не начинай меня воспитывать, я прошу, понимаешь? Я очень тебя прошу!
        Муромцев-старший вздохнул и сдался:
        - Хорошо. Отпускные, конечно, тебе насчитать уже не успеют, но деньги у нас есть, деньги не вопрос. И далеко ты хочешь отправиться, если не секрет?
        - Какие секреты, - Сергей постарался говорить, как можно развязнее, - хочется повидать мир, съездить в Карпаты.
        - Карпаты. Гм, Карпаты - это неплохо. Единственно, как насчет режима питания.
        - Питание в нашей великой стране везде одинаково хорошее, - хмыкнул Сергей, повеселев оттого, что брат оказался готов пойти ему навстречу. На радостях он даже почувствовал укол совести и нарочито небрежным тоном поинтересовался: - Как… как там вы все? Ада, Злата, я имею в виду. А… Валя не звонила?
        - Как же, как же, конечно, - благодушно отозвался Петр Эрнестович, слегка прищурив глаза, - милейшая девушка эта Валя, мы с ней вчера были в Мариинке, очень приятно провели время. Я всегда любил «Лебединое озеро», помню еще, как Уланова танцевала - мы, молодежь, тогда с ума по ней сходили, - он вытащил из стола папку с документами и уложил в свой портфель, сказав брату: - Ладно, Сережка, мне сейчас некогда с тобой философствовать - нужно съездить кое-что подписать у вышестоящего руководства, - голос его неожиданно стал строгим: - Вмешиваться в твои дела я не хочу и не считаю нужным, поэтому сделаю так, как ты просишь, но только не забывай, что тебе в любом случае нужно соблюдать диету и… гм… осторожность. Короче, сам соображай, братишка, ты уже взрослый.
        - Я буду предельно осторожен, Петя, - торжественно заверил брата Сергей, - я знаю, как себя вести: питаться строго по часам, и переходить улицу только на зеленый. Не волнуйся, ситуация стабильна, для тревоги нет никаких оснований.
        - Надеюсь, - коротко кивнул старший брат и поднялся. - Мне пора, твоими делами займусь ближе к вечеру.
        Он уехал, а Сергей вытащил из кармана листок с адресом, разгладил его и несколько раз внимательно перечитал, словно хотел выучить наизусть.
        Лина, получив телеграмму, встретила его в аэропорту Ивано-Франковска. Рядом с ней стояли залихватского вида толстозадая девица и худой, чуть сутулящийся чернявый парень с огромными усами, концы которых он время от времени лихо подкручивал.
        - Привет, Серенький, - чмокнув Сергея в щеку, весело сказала Лина и, почему-то перейдя на украинский, представила стоявшую рядом с ней пару: - Це Маша, ото Степанко, сестрин чоловик.
        Сергей не очень хорошо понял, кто такая Маша, и кем приходится Маше этот Степанко, но уточнять не стал - какая ему, в сущности, разница. Маша осталась в Ивано-Франковске, а Степанко на своей «Волге» с ветерком примчал их на турбазу в Яремче, внес сумку Сергея в крохотную комнатушку, и, хитро подмигнув, с непонятной усмешкой произнес в потолок:
        - Не розкошувати, та мешкати спильно. Вирно?
        Когда он, поставив сумку на кровать, вышел, Сергей негромко спросил у Лины:
        - Он что, по-русски совсем не говорит? Я его вообще не понимаю.
        Лина объяснила:
        - Говорит лучше нас с тобой - знаешь, как чешет по-русски, когда в Питер приезжает? Он и по-английски говорит, и по-французски - сюда ведь иногда иностранцы приезжают, а он тут на турбазе самый главный, ему нужно уметь с ними объясниться. Но на Украине по-русски говорить не хочет - хоть убей! Он еще не гуцул, он из Киева, а гуцулы вообще жуткие националисты. Я, чтоб проще было, сама уже по-ихнему выучилась - совсем нетрудно. А сказал он сейчас примерно, что мы хоть и не в роскоши, но будем вместе. Да? - и, раскрыв объятия, она внезапно бросилась к нему, обхватила за шею, горячо шепча: - Я без тебя вся истосковалась, Сереженька, ты даже представить не можешь, как скучала, честно! Все гадала: приедешь или не приедешь? Приехал! Серенький мой, ненаглядный мой!
        Время тянулось чудесной сказкой - днем несравненная красота Лесистых Карпат и опрокинутая чаша неба над рекой Прут, а по ночам жаркие объятия и сводящий с ума шепот Лины. Первого мая на турбазе был праздничный вечер, и они, забыв обо всем, до полуночи танцевали, прижавшись друг к другу, и в эту ночь Сергей сказал:
        - Мне кажется, что нам можно быть только вместе, а все остальное - парадокс и бессмыслица. Что ты на это скажешь?
        - А что? - она пожала плечами. - Мы же не сможем пожениться, ты же знаешь.
        - Почему? - его руки крепко стиснули ее обнаженные плечи, и Лина, удовлетворенно улыбнувшись в темноте, нарочито печальным тоном ответила:
        - Потому что я разведенка, про меня всякое болтают, и твои родные тебе в жизни не разрешат. К тому же, у меня ребенок.
        - Глупо, причем тут мои родные? Я сам за себя решаю, а твою дочку мы будем воспитывать вместе с нашими общими детьми.
        - Ну… тогда я согласна.
        Степанко, узнав, что они теперь жених и невеста, сказал, весело шевеля усами:
        - Оце треба видзначати!
        - Добре, хай буде, - весело согласилась Лина, - ладно, отметим, - она повернулась к Сергею и спросила: - У тебя как с финансами? А то народ требует отметить событие.
        Столик заказали на открытой веранде небольшого ресторана, расположенного в уютном местечке на берегу реки. Играла музыка, гости - приехавшая из Ивано-Франковска Маша, Степанко и две приятные молодые пары с турбазы, с которыми Сергей и Лина успели подружиться, - пили за здоровье молодых, стол ломился от яств. Невеста сияла, но Сергей чувствовал себя отвратительно - от водки и жирной баранины у него ныла печень, а один вид толстых масляных блинов вызывал тошноту. В то время, как кто-то из гостей рассказывал анекдот, он выскользнул из-за стола и отправился искать туалет.
        Когда Степанко, которого озабоченная невеста послала на поиски жениха, нашел его, вид у Сергея был самый жалкий. С лицом изжелта-бледного цвета он держался за бок и боялся отойти от унитаза - каждые пять минут у него возникал позыв на рвоту, а кишки сводило судорогой, заставляя сгибаться пополам.
        - Я тебя сейчас до больницы мигом домчу, - мгновенно оценив обстановку, испуганно сказал Степанко на чистейшем русском языке, - только ты не говори, что на турбазе остановился, скажи, что «дикарем» путешествуешь, а то мне санэпидстанция сейчас мигом всю турбазу на карантин закроет.
        - Да я не… - Сергей попытался объяснить, что у него просто обострение хронической болезни, но язык ему не повиновался, голова кружилась, ноги подкашивались, а в глазах вдруг потемнело, и он опустился прямо на землю. Степанко и прибежавшие приятели кое-как втиснули его в «Волгу», Лина уселась рядом, и Степанко, нажав на акселератор, погнал машину в Ивано-Франковск.
        В приемном отделении больницы Лина на прощание поцеловала Сергея в лоб и сказала:
        - Завтра приеду навестить, меня Степанко привезет. Ты лежи и поправляйся, ничего страшного. Ты икрой, наверное, отравился, мне она тоже несвежей показалась. Ничего, Степанко этому ресторану устроит шахсей-вахсей.
        Сергей ничего не ответил - он боялся, что если откроет рот, то его опять вырвет.
        Вызванный в приемный покой дежурный врач, щуплый мужчина лет сорока с осовелыми глазами, особо больного не осматривал и ни о чем не расспрашивал. Скользнув взглядом по медицинской карте, куда медсестра записала паспортные данные Сергея, он с брезгливым видом начал мять ему живот. Сергей не сумел удержать подступившую к горлу тошноту, и нянечка еле успела подставить ведро. Врач не стал дожидаться, пока у пациента пройдет приступ рвоты, он зевнул, одним росчерком пера отправил его в бокс инфекционного отделения и ушел спать.
        От прикосновения холодных простынь Сергея начало знобить, боль в боку сначала была нестерпимой, но к утру полегчало, и с рассветом он забылся тяжелым сном. Разбудил его ворчливый мужской голос:
        - Это что ж такое, из Ленинграда болеть к нам приехали? Просыпайтесь, просыпайтесь, молодой человек, я вас осмотрю.
        Возле кровати сидел уже не тот доктор, что был в приемном отделении, а крепкого телосложения мужчина с весело поблескивающими из-за очков с золотой оправой глазами. Сергей, боясь повернуться, чтобы вновь не вернулась боль, с трудом ответил:
        - Здравствуйте, доктор.
        - Вадим Игоревич Гаврилин, к вашим услугам, приятно встретить ленинградца. Я и сам мединститут кончал в Ленинграде, - весело говорил врач. - Сначала посмотрел вашу историю болезни и даже ахнул - Сергей Эрнестович Муромцев из Ленинграда. Вспомнил, что в тридцать первом замечательно читал у нас лекции по физиологии профессор Эрнест Александрович Муромцев. Имя-то у вашего папы довольно редкое, я, поэтому, сначала даже подумал, что вы сын Эрнеста Александровича, но на возраст посмотрел - больно молоды.
        - Это мой отец, - с трудом разлепив спекшиеся губы, ответил Сергей, - я его сын от второго брака. Только папы давно нет в живых, его…
        - Я знаю, - помрачнев, перебил Гаврилин, - время было паршивое, не будем сейчас вспоминать. Но очень рад встретить сына Эрнеста Александровича, чрезвычайно рад! Хотя, конечно, лучше бы при других обстоятельствах. Вы сами-то не медик?
        - Почти. Я окончил биофак.
        - Ну, тогда почти коллеги. Так расскажите мне грамотно и толково, что с вами стряслось. Давно у вас понос с кровью?
        Сергей даже рот приоткрыл от удивления:
        - Понос? Да у меня его никогда и не было, у меня…
        Он подробно рассказал Гаврилину о своем холецистите. Тот выслушал и, насупив брови, пробурчал:
        - И какого лешего писать «дизентерия», если нет поноса? Мать его за ногу! - эти высказывания доктора были направлены, как понял Сергей, в адрес дежурного врача из приемного отделения. Потом Вадим Игоревич похлопал своего пациента по плечу и бодро пообещал: - Ничего, мы тебя тут слегка поколем, подержим на диете номер пять и приведем в транспортабельный вид, а потом поедешь к себе в Питер долечиваться. Но ты должен помнить, что спиртного тебе сейчас - ни-ни! Ничего не поделаешь, раз уж болезнь Боткина тебе такую память о себе оставила.
        Уколы ли доктора Гаврилина или диета номер пять помогли, но через пару дней Сергей почувствовал себя довольно сносно. В среду вечером Лина приехала из Яремчи его навестить и привезла огромный букет ярко-желтых цветов.
        - Я что, дама, что ты мне цветы привозишь? - со смехом спросил он.
        - Не сердись, Серенький, тебе ведь ничего из съестного нельзя, так что мне тебе было привезти? Ну, подари санитарке, если тебе неприятно.
        - Мне приятно, - Сергей зарылся лицом в благоухавший букет, - мне все приятно, что ты делаешь, а эти цветы я засушу на память.
        - Послезавтра вечером опять приеду, - Лина прижалась щекой к его плечу и потерлась, как кошечка, - а в понедельник тебя доктор, может быть, выпишет. Жалко, конечно, что ты все праздники в больнице будешь, но что делать? Приеду, и мы с тобой вместе салют посмотрим - тут из окна видно.
        Она уехала, а Сергей затосковал - так затосковал, что в четверг утром заявил Гаврилину:
        - Выписывайте, я уже в порядке.
        - С ума сошел! Думаешь, что если боли прошли, то ты уже и здоров? Да тебя завтра опять к нам с приступом привезут!
        - Выписывайте, - твердил Муромцев-младший, - я свое состояние знаю, у меня такие приступы случались. Выписывайте, я расписку дам.
        К вечеру он довел-таки Гаврилина «до ручки» - тот плюнул, заставил написать расписку и в пятницу утром, ругаясь последними словами, выписал своего нетерпеливого пациента.
        - Ты мне, старику, только голову-то не морочь! - в сердцах произнес он. - Хорошо он, видите ли, себя чувствует! К красавице своей торопишься, а то я, наверное, полный дурак и этого не понимаю!
        «Тороплюсь, - с улыбкой вспоминал слова доктора Сергей, пока трясся в автобусе. - Я очень тороплюсь, я не могу без нее, я уже это понял. И так будет всегда».
        Он торопливо шагал от остановки к турбазе, поглядывая на часы - Лина обещала приехать к нему только вечером, потому что посетителей пускали в больницу лишь с четырех часов, но мало ли что! Вдруг ей захочется выехать из Яремчи пораньше, и они разминутся? От этой мысли у него даже мурашки побежали по коже.
        Однако легкий ветерок шевелил белую занавеску на чуть приоткрытом окошке их комнаты, и Сергея охватила радость - Лина, уезжая надолго, всегда плотно запирала окно. Следовательно, она на турбазе и в данную минуту, скорей всего, сидит за их столиком в столовой - сейчас обеденное время. Можно пойти туда, но там полно народу, а ему сейчас больше всего на свете хочется побыть с Линой наедине. Нет, лучше всего будет отпереть дверь своим ключом и лечь на кровать. Интересно, какое у нее будет лицо, когда она войдет и его увидит? Можно будет притвориться спящим и подсмотреть сквозь ресницы. Или еще…
        Обуреваемый неожиданно нахлынувшим потоком фантазии, Сергей приблизился к двери, торопливо сунул ключ в замочную скважину и застыл на месте: на кровати, только что фигурировавшей в его радужных видениях, лежал голый Степанко. Не менее голая Лина скакала на нем, подобно опытному наезднику, самозабвенно запрокинув голову назад и аппетитно приподняв руками свои полные груди. Лицо ее с полузакрытыми глазами выражало жадное нетерпение, и она даже не сразу услышала звук скрипнувшей двери. Потом затуманенные глаза широко распахнулись, и в них мелькнуло выражение испуга, а с губ сорвался сдавленный крик:
        - Сережа!
        Взгляд Сергея метнулся в сторону - лишь бы не видеть этих гладких бедер, из-под которых испуганно выглядывал черноусый Степанко. Почти автоматически, не сознавая, что делает, он схватил свою сиротливо стоявшую в углу сумку и бросился вон.
        «Банально, как мир, а я попался. Идиот! Воображал, что для меня все должно развертываться по особому сценарию, а сценарий этот стар, как человечество. Развесил уши, разнюнился, и кого теперь винить? Самому смешно!».
        Но ему было не смешно, ему было горько до жути - так горько, как не было еще никогда в жизни. Голос кондукторши, прозвучавший у самого уха, заставил испуганно дернуться:
        - Пройзний квиток!
        Сергей с трудом сообразил, что сидит в автобусе и едет в сторону Ивано-Франковска. Расплатившись с кондукторшей, он обнаружил, что денег в кармане брюк осталось маловато, и полез в сумку, но кожаный бумажник, где хранились все привезенные им из дома деньги, исчез. К счастью, в потайном карманчике лежали нетронутыми пятьдесят рублей - сестра или невестка обычно клали ему в дорогу деньги «на всякий пожарный». Что ж, этого было вполне достаточно, чтобы добраться до Ленинграда.
        Послание 12.
        Всем, всем, всем! Мы вновь приглашаем всех Носителей Разума, бороздящих космос, прибыть на нашу планету - проблема освоения Белковых Материков полностью решена, и решение это, как все гениальное, крайне просто.
        Мы уже сообщали, что местные Материки являются подвижными системами, которые сами находятся в непрерывном процессе обмена с окружающей средой. Основным продуктом, необходимым для обмена, является жидкое соединение восьмого элемента с двумя первыми - без него на этой планете ни одна развитая белковая система не сможет нормально функционировать. Каждый Белковый Материк регулярно вводит в себя это соединение. Носителям Разума достаточно попасть в струю, и они могут беспрепятственно проникнуть в систему, не нарушив ее целостности. Внутри Материка, правда, находится агрессивная среда, по составу представляющая собой в основном соединение первого и семнадцатого элементов, однако при современном развитии защитных технологий обезопасить себя от нее для нас не представляет особых трудностей.
        Освоение Белковых Материков, в полном объеме обеспечивающих Носителей Разума питанием и тепловой энергией, идет полным ходом!
        Глава пятая
        Что может случиться, если вовремя не предупредить о своем приезде
        Аду Эрнестовну Муромцеву справедливо считали одним из ведущих в Советском Союзе, да и во всем мире специалистом по криптографии и криптоанализу. Поэтому аудитория во время ее лекций всегда была переполнена слушателями - не только своими «родными» студентами и аспирантами, но и учащимися других ВУЗов, а также сотрудниками самых различных организаций. Даже предпраздничная пятница седьмого мая в этом смысле не составляла исключения.
        Она не удивилась, когда перед самым началом лекции секретарша декана ввела иностранного вида товарищей и попросила сидевших в первых рядах ребят освободить для них места - накануне декан факультета, Аарон Маркович Гарбер, зашел к ней в кабинет и при закрытых дверях интимно сказал:
        - Ада Эрнестовна, голубушка, вы знаете, что сейчас к нам в связи с празднованием двадцатилетия Победы прибыло невероятное количество делегаций от братских компартий. Так вот, в составе некоторых из них есть товарищи, которые очень хотят послушать ваши лекции - они специально ради этого приедут завтра из Москвы в Ленинград. В связи с этим меня просили передать вам особую просьбу, быть осторожнее в смысле обмена информацией. Конечно, все приехавшие - проверенные товарищи, но…
        Ада Эрнестовна пожала плечами:
        - Мне это не совсем понятно, Аарон Маркович, тематика моих работ открыта.
        - Да-да, я понимаю, и все же… Я расскажу вам - конечно, сугубо лично - об одном случае. Когда не так давно наши физики ездили на международную конференцию, их в КГБ предупредили: ни в коем случае ничего не сообщать, только собирать информацию. Так ЦРУ оказалось хитрее: их специалисты ни о чем не спрашивали, охотно отвечали на все вопросы, но по характеру задаваемых нашими учеными вопросов получили кое-какую очень важную информацию. После этого случая в Комитете Госбезопасности произошли кадровые перестановки - такого промаха простить было нельзя. Это я вам, конечно, не для передачи кому бы то ни было.
        - Да, понимаю, спасибо за откровенность, можете меня не предупреждать, Арон Маркович. Но вернемся к завтрашним гостям - я-то что могу поделать? - в голосе Ады Эрнестовны прозвучало легкое раздражение. - Я с органами Госбезопасности не сотрудничаю. Во время войны меня не взяли на работу в шифровальный отдел из-за того, что мой отец был расстрелян, а теперь я от всех подобных предложений отказалась сама.
        - Я вас очень хорошо понимаю, Ада Эрнестовна, но речь идет не о сотрудничестве, да и не мое дело подобное вам предлагать. Просто меня просили передать: в завтрашней лекции постарайтесь дать больше общей информации, не делайте упор на детали ваших последних работ. И если… гм… если вам будут задавать вопросы…
        - Я поняла, Арон Маркович, - в ее голосе прозвучала легкая ирония, - мне предлагают поступить так, как ЦРУ с нашими физиками, и выяснить уровень их достижений в области криптографии. К сожалению, обещать ничего не могу, я уже говорила, что мой удел - чистая наука.
        Декан со вздохом покачал головой и поднялся.
        - М-да. Ну, я передал вам то, что меня просили, вы меня поняли. Остальное - на ваше усмотрение. Да, и еще: товарищи прибудут из Москвы в Ленинград только к полудню, поэтому я попрошу вас перенести лекцию на более позднее время. Скажем, на три часа дня. Вы не возражаете?
        - Переносите, - сухо ответила Ада Эрнестовна, с досадой подумав, что с учетом всех вопросов, которые зададут свои и иностранные товарищи, трехчасовая лекция, закончится не раньше семи, а то и половины восьмого.
        Чисто из принципа, она не начала говорить, пока изгнанные с первых рядов студенты не притащили откуда-то стулья и не расселись. Иностранные товарищи почтительно ждали, приготовив свои блокноты с авторучками и слегка наклонившись вперед.
        В самом последнем ряду примостился маленький человечек совершенно неприметного виду, как все остальные раскрыл перед собой тетрадь, вертя в руках авторучку и, возможно, совершенно искренне полагал, что никто не догадывается, из какой он организации.
        Аде Эрнестовне вдруг подумалось, что в этот предпраздничный день они пришли слушать ее лекции, хотя многих из них кто-то ждет дома. Это ее, профессора Муромцеву, никто сегодня не ждет - старший брат возвращается из командировки только в субботу, младший вообще куда-то умотал со своей развратной девицей, а невестка к восьми уходит на дежурство в больницу. Если б Леня не погиб, или, хотя бы, у них остались дети… Почти четверть века прошло со дня его гибели…
        Спохватившись, что думает совсем не о том, она отругала себя за мысли, которые стали все чаще и чаще посещать ее в самый ненужный момент, и оглядела аудиторию.
        - Все расселись? Хорошо, начнем. Сегодняшняя наша лекция посвящена криптоанализу. В прошлый раз мы говорили о том, что является предметом криптографии, и для чего она нужна. Напомню. Представьте себе, во что обходится защита секретной информации некриптографическими методами - информации дипломатической, военной, промышленного характера. Это охрана, дорогостоящие сейфы и сигнализация. А во что обходится подтверждение подлинности документа? Печати, факсимиле, водяные знаки, фирменные бланки, личные подписи. Криптографический подход намного надежней, проще и дешевле - если документ зашифрован (то есть, подвергнут криптографическому преобразованию), то мы сразу достигаем двух целей. Во-первых, информация недоступна для лиц, не имеющих ключа. Во-вторых, она защищена от несанкционированных искажений. Разработка эффективных криптографических алгоритмов при соблюдении секретности и целостности ключа, иначе говоря, шифрование и расшифровывание - вот предмет криптографии.
        Иное дело криптоанализ - он занимается вскрытием шифровок без знания ключа и использованной системы шифрования. Если криптографы стремятся обеспечить секретность, то криптоаналитики стремятся эту секретность сломать. Французы говорят: «Удел богов - создавать тайну. Удел королей - ее раскрывать».
        Но забудем пока об извечном стремлении человечества овладеть чужими тайнами, о военных разведках, шпионаже. Поговорим о возможности прочитать надпись на забытом языке. Многим это кажется невозможным на том лишь основании, что надписи не были зашифрованы - нет, стало быть, ни системы криптографического алгоритма, ни ключа. Советую им вспомнить слова Пастера: «Языки суть шифры, в которых не буквы заменены буквами, а слова словами, так что неизвестный язык есть легко разгадываемый шифр».
        Расшифровка Шампольоном иероглифического текста Розеттского камня положила начало чтению древнеегипетских иероглифов. Четыре года назад человек впервые вырвался в просторы космоса. Через пять-десять лет человечество, возможно, достигнет чужих планет и встретит там братьев по разуму - мы уже теперь должны быть готовы учиться находить ключи к пониманию на базе научного анализа. Как говорят инженеры, покажите специалистам один узел сложного устройства, и они полностью реконструируют его вид. То же самое и в криптоанализе - вскрытие тайны аналитическим путем само по себе является торжеством человеческого разума, и сейчас мы поговорим о том, как искать ключ, цепляясь, в прямом смысле этого слова, за соломинку…
        После лекции посыпались вопросы, и лишь в десять минут восьмого усталая Ада Эрнестовна сделала, наконец, ассистентке знак, что пора сворачивать демонстрационные материалы. На прощание зарубежные товарищи пожали руку профессору Муромцевой и в один голос заявили, что счастливы были послушать ее лекцию, а Ада Эрнестовна каждому из них вежливо и устало улыбнулась.
        Она уже подходила к своему кабинету, когда ее догнала запыхавшаяся секретарша:
        - Ада Эрнестовна, вам во время лекции звонили из дому - просили перезвонить.
        Ада Эрнестовна механически набирала номер своего домашнего телефона, а ее мысли все еще витали в аудитории. Вспоминая град сыпавшихся на нее после лекции вопросов, она с удовлетворением думала: «Судя по тому, чем они интересуются, их работы отстали от моих лет на пять, а то и больше».
        - Ада, - голос невестки, прозвучавший в трубке, заставил ее вернуться в реальность, - я ухожу на дежурство, на ужин котлеты - в кухне на столе целая сковородка, я и на завтра нажарила. Пока все горячее, я в холодильник не убираю, но ты поешь, а потом спрячь, не поленись, а то до утра протухнет.
        - Ладно, - Ада Эрнестовна вдруг почувствовала голод и вспомнила, что обедала в половине второго, а теперь уже был восьмой час. - Петя не звонил?
        - Только что звонил - прилетает рано утром. Так не забудь спрятать котлеты, когда поешь, слышишь?
        Войдя в квартиру, Ада Эрнестовна прежде всего сбросила туфли на высоких каблуках, сунула ноги в мягкие красные тапочки, и тут взгляд ее упал на стоявшую в углу сумку.
        «Сережа? Приехал? И наверняка приехал не один, а с этой своей - как, бишь, ее? - новой красоткой! И Петр тоже хорош: „Не вмешивайся в его дела, это его жизнь, а не твоя!“ Нет, один раз я Петьку послушалась, не стала ему ничего говорить, а теперь уже сама буду решать, что мне делать! Мало того, что этот паршивец поставил меня в такое неловкое положение перед родителями Вали, так теперь еще и… Нет, я ему все выскажу!»
        От возмущения внутри у нее все кипело, и даже чувство голода ушло куда-то на задворки. Подняв валявшуюся в углу сумку, она решительно направилась в комнату брата. Дверь была слегка приоткрыта, и Ада Эрнестовна, бесцеремонно заглянув внутрь, убедилась, что Сергей один. Она удовлетворенно вздохнула, но тут же в душе у нее шевельнулось беспокойство - брат лежал лицом к стене, натянув на голову одеяло, и даже не повернул голову на звук ее шагов.
        - Сережа, ты спишь?
        Он не спал, но меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить с сестрой. Ада Эрнестовна нерешительно потопталась на месте, прислушиваясь к дыханию брата, потом подошла к нему и легонько коснулась губами лба - нет ли температуры. Лоб Сергея был влажный и прохладный, а сам он, приоткрыв глаза, сердито дернул головой и буркнул:
        - Можно вообще человеку спокойно поспать в этом доме? Чтобы никто тебе не щупал лоб и не совал в рот таблетки?
        - Да ради бога, хоть всю жизнь проспи! Возьми свою сумку, чтобы не валялась в прихожей под ногами, - выпрямившись, обиженно ответила старшая сестра, поставила в угол сумку и, сердито поджав губы, отправилась на кухню.
        Поскольку выяснилось, что младший брат вернулся один, ей вновь захотелось есть. Налив себе чаю, она рассеянно жевала бутерброд с котлетой и думала:
        «Скорей всего, до него дошло, что за фифа эта девица, и он принял разумное решение. Расстроен, конечно, я вижу - он и в детстве, когда очень переживал, то ложился носом к стене и натягивал одеяло на голову. Ничего, что ни делается, все к лучшему, а ему хороший урок. Нужно позвонить Синицыным - в воскресенье пусть приходят, как ни в чем ни бывало».
        Придя к этому решению, Ада Эрнестовна успокоилась, выкурила сигарету, а потом отыскала в висевшей на стене «аптечке» снотворное и проглотила две таблетки. Она хотела уже отправиться спать, но увидела пришпиленный к кухонной двери листок бумаги с выразительной надписью «Спрячь котлеты!» и вернулась за сковородкой.
        Сергей слышал, как сестра возилась в прихожей, где стоял холодильник, потом в ее комнате хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. Он прижался лбом к стене, его слегка подташнивало, но что такое неприятные ощущения в желудке по сравнению с терзавшим душу мучительным чувством стыда! Надо же, как легко и примитивно его одурачили - словно неразумного пацана! Внезапно перед глазами встало лицо Лины, хрипловатый голос страстно и нежно прошептал: «Сереженька!», и от пронзившей с ног до головы боли, оттого, что не удалось прогнать это лицо и этот голос, ему стало еще горше, еще стыднее.
        «А я тебя ждала… Я ждала тебя».
        Облик Лины таял, расплывался в воздухе. Сергей протянул руку, чтобы удержать ее, сделал над собой усилие и открыл глаза. Было светло, ходики на тумбочке показывали семь часов, и он, не сразу отойдя от странного сна, понял, что уже утро.
        - Я ждала тебя позже, - говорил за стеной счастливый голос Златы Евгеньевны, - специально договорилась, чтобы меня пораньше подменили на дежурстве, думала, забегу домой, возьму машину и поеду в аэропорт тебя встречать.
        «Петька приехал, - сонно сообразил Сергей, - это они в его кабинете разговаривают. Ну их, никого не хочу сейчас видеть - начнут расспрашивать».
        Расспросов ему сейчас хотелось меньше всего, поэтому он лежал, стараясь не шевелиться - любой изданный им звук мог быть легко услышан в кабинете за стеной. Дело в том, что еще в начале двадцатого века его комната, кабинет Петра Эрнестовича и часть прихожей составляли единое целое - большой бальный зал. Перед началом первой мировой войны хозяин дома уехал в Париж, сдав квартиры на верхних этажах нескольким молодым семейным парам - в том числе, молодым супругам Муромцевым. После революции к овдовевшему Эрнесту Александровичу приехала из Казани сестра Надежда с многочисленным семейством, и решено было приспособить огромный зал для житейских нужд - тем более, что устраивать балы в ближайшее время тогда никто не планировал.
        Помещение разделили на три части двумя фанерными перегородками, прихожая стала больше за счет отошедшей к ней части зала, а из остального получились очень уютный кабинет и примыкавшая к нему спальня. Разделявшую их фанеру обклеили обоями, как обычную стену, но от этого она не перестала быть фанерой, и слышимость между двумя «самодельными» комнатами была идеальной.
        Именно поэтому, если у Сергея гостила Валя Синицына, Петр Эрнестович тактично забирал свои бумаги из кабинета и удалялся работать в их с женой спальню. Ада Эрнестовна уже вынашивала грандиозную идею в дальнейшем превратить кабинет в детскую, откуда счастливым родителям - Сергею и Вале - слышно было бы каждое движение их малыша. Разумеется, планы свои она в присутствии младшего брата не обсуждала, чтобы «не будить в нем зверя», но по отдельным намекам Сергей о них прекрасно догадывался. Теперь ему вдруг припомнилось хитрющее многозначительное лицо старшей сестры, но стало не смешно, как обычно, а тошно и тоскливо.
        «Дадут они мне поспать или нет? Шли бы обсуждать свои дела на кухню. Стукнуть им, что ли по стенке? Да нет, не стоит - тогда они уж точно прибегут на меня поглядеть, и прощай, покой. Хоть бы мне вообще никогда никого больше не видеть!».
        - Нас сегодня совершенно неожиданно разбудили в два часа утра и предложили вылететь ночным рейсом, - бодро говорил меж тем по другую сторону стены-фанеры Петр Эрнестович, - очень вежливо, конечно, даже отвезли в аэропорт. А в Москве сразу пересадили на дополнительный рейс до Питера, и вот я перед тобой.
        - В связи с чем это такая спешка, вы спросили? - изумилась его жена. - Зачем было вытаскивать вас из постели ночью, если у вас были билеты на утренний самолет?
        - Солнышко, какое это имеет значение? - рассмеялся он. - Пусть этим занимаются те, кому положено, а я еще буду забивать себе голову! Ты же знаешь, что наши гэбэшники всегда мудрят непонятным образом. Хорошо еще, что нас из Союза в Берлин на симпозиум выпустили, а то помнишь, как в прошлом году в Москве у Томашпольского перед самым выходом на посадку без объяснения причин забрали загранпаспорт и велели возвращаться в Ленинград?
        - Это когда он собирался лететь в Югославию?
        - Ага. Летел и малость не долетел. Все думали, что он в Белграде доклад делает, а он в это время сидел у себя дома и стыдился нос высунуть. Потом целый месяц ходил как в воду опущенный и никому в глаза не смотрел. Так что я не в претензии, я только рад раньше попасть домой.
        - Что тебе сделать на завтрак - кашу или пудинг?
        - Попозже, родная, я не голоден - нас накормили в самолете и очень серьезно. Сядь, Златушка, на диванчик и отдохни после дежурства. Посиди тихонечко, а я на тебя полюбуюсь, пока распаковываюсь - соскучился.
        Судя по тому, как переместился голос брата, Сергей понял, что тот уже повесил пиджак в старый комод дубового дерева, а теперь достает из чемодана и раскладывает на столе свои бумаги.
        - Было бы на что любоваться, - со смешком возразила Злата Евгеньевна, но легкий скрип указал на то, что она все же присела на край дивана. Петр Эрнестович захлопнул дверцу гардероба и, подойдя к ней, опустился рядом.
        - Напрашиваешься на комплимент? - глубокий голос его внезапно перешел в отрывистый и очень отчетливый шепот. - Хочешь, чтобы я без конца повторял, что ни за океаном, ни на дне моря, ни на других планетах нет никого прекрасней тебя? Иди ко мне, моя радость.
        - Петя, да ты что, подожди! Пойдем в нашу комнату, ведь Ада может проснуться и нас увидеть. Хоть дверь в кабинет-то прикрой, - нежно и по-девичьи стыдливо бормотала его жена, но слова ее заглушил звук поцелуя.
        - Не смеши меня - чтобы Ада в субботу поднялась раньше двенадцати! Ее сейчас из пушки не разбудишь - она приняла свое снотворное, на кухне пустой тюбик валяется. Иди ко мне, Златушка, прямо сейчас, я не хочу тебя отпускать ни на минуту, я так соскучился! Иди, чего ты, Сережки ведь дома нет.
        - Ах, Петя! - и полный самозабвенного блаженства стон за стеной ясно показал, что женщина поддалась на уговоры мужа.
        Совершенно очевидно, что возвращение младшего брата осталось ими незамеченным, а активно поскрипывавший теперь диван стоял вплотную к фанерной перегородке. Растерявшийся Сергей чувствовал себя крайне неловко, но что ему оставалось делать?
        «Придется заткнуть уши и затаиться, как мышь в норе. Раз уж я такой дурак, что решил прятаться под одеялом, то теперь мне под ним и сидеть, потому что выхода нет. Даже если я потихоньку выберусь из комнаты, то мимо кабинета не проскользнешь - ведь эти олухи оставили дверь распахнутой, потому что Ада после снотворного спит, как сурок. Ладно, если что, то в крайнем случае, нырну под кровать, чтобы не смущать Злату. Но Петька-то, Петька-то - хорош, ничего не скажешь! Ведет себя, как мальчишка, и это в его-то возрасте!»
        Тут Сергей едва не расхохотался, поймав себя на том, что лежит тут и брюзжит, как старый ханжа. Он сунул голову под подушку, чтобы поплотней закрыть уши, а потом с нежной завистью подумал:
        «Везет же людям - до старости так любить друг друга и так тосковать в разлуке. Наверное, это и есть настоящее счастье, которое не всем дано. Хотя я, наверное, неправ - разве они старые? Им еще нет и пятидесяти, на Петьку все его аспирантки заглядываются, а она и теперь еще необычайно красива - наша Златушка! И она так любит, чтобы вокруг все тоже было чисто и красиво!
        …Когда Петр впервые привез ее в наш дом, мы с Адой еще были в эвакуации. Златушка немедленно принялась за уборку - торопилась привести дом в порядок к нашему возвращению. Она не знала точно, когда мы вернемся, но ждала нас, хотя никогда прежде не видела. Помню, мы с Адой по приезде вошли в прихожую, и сестра испугалась - она не узнала нашу квартиру, подумала, что в наше отсутствие к нам вселился кто-то посторонний. Потому что у нас никогда прежде не было такой чистоты и такого блеска. Потом к нам выбежали Петя и Злата. Кажется, я не сразу узнал Петю - на нем была военная форма, а я прежде никогда не видел его в форме. И потом, мне ведь было только семь, когда началась война, и мы не виделись четыре года. Он мне показался таким большим и широкоплечим - обнял всех разом, сгреб в кучу.
        „Сережка, Адонька, это моя жена Злата. Златушка, знакомься, это мои самые-самые родные“.
        Ада со Златой начали целоваться и плакать, а я все смотрел на Злату и даже рот раскрыл - никогда не видел таких ослепительных красавиц. Потом из кухни вдруг запахло борщом, а я был голоден с дороги, и у меня разболелся бок. Злата вдруг посмотрела на меня и сказала: „Скорее мойте руки, я даю вам обед“.
        …Мне в тот год уже исполнилось одиннадцать, и я начал стесняться, когда Ада провожала меня в школу или брала на улице за руку. А вот рядом со Златой, помню, никакого стеснения не испытывал - когда мы шли куда-нибудь вдвоем, то сам цеплялся за ее пальцы и был страшно горд, что все мужчины оборачиваются и с восторгом смотрят нам вслед.
        А еще помню, как она сразу же установила для меня жесткий режим. Я должен был ложиться спать не позже девяти, кушать в одно и то же время. Конечно, после голодных лет в эвакуации ее котлеты казались мне райским деликатесом, овсянку на завтрак я еще терпел, но творог! Я с детства ненавидел творог, потому что он всегда застревал у меня в горле, но все же каждый вечер послушно им давился. Хотя, наверное, без творога, овсяной каши и без всего этого строгого распорядка дня я бы так и не оправился после проклятой желтухи - ведь в эвакуации меня постоянно мучили боли.
        ….Врач в эвакуации мне советовал есть помалу, но регулярно и полноценную пищу. Ада в ту зиму продала на рынке свое теплое пальто и на эти деньги покупала мне продукты. Она всегда готова была отдать мне последнее, но установить какое-то подобие режима - для нее это совершенно невыполнимая задача. Во-первых, моя сестрица безалаберна до жути, она и сама забывает поесть, когда работает. Во-вторых, мы с ней всю жизнь находимся в противофазе - она на меня давит, а я в ответ хамлю и делаю все наоборот. Слушаться же Злату мне почему-то всегда было приятно - у нее, видно, врожденный дар воспитательницы. Как жаль, что у них с Петей нет детей, какая из нее вышла бы прекрасная мать! И Ада тоже осталась одинокой, бедная моя сестренка. Все проклятая война!».
        Из-за стены перестал доноситься громкий скрип, и Сергей сквозь подушку услышал приглушенный голос Златы Евгеньевны:
        - Петя, ты уснул? Давай, приведем себя в порядок, а то уже скоро десять, утро в самом разгаре.
        - Ада еще часа два будет спать, куда ты спешишь? Хочешь от меня убежать? - сонно и недовольно протянул ее муж.
        - Петенька, но у меня куча дел, ты забыл, что завтра праздник, и у нас гости?
        - Да, конечно, гости, - с сожалением согласился Петр Эрнестович и, спустив ноги с жалобно скрипнувшего при этом дивана, начал натягивать брюки. - Составь мне список всего, что нужно закупить, Златушка, а я прямо сейчас, с утра пораньше, проедусь по магазинам.
        - Я вчера уже все купила, - в голосе ее неожиданно прозвучало отчаяние: - Петя, я, кажется, сделала глупость, и ты будешь на меня здорово сердиться.
        - Что случилось? - диван вновь заскрипел под массивным телом Муромцева-старшего.
        - Два дня назад из Москвы звонил Царенко.
        - Царенко? - резко и неприязненно переспросил ее муж. - Какой Царенко? Неужели…
        - Да, он. Сказал, что организует встречи бывших фронтовиков - ему поручили, кажется, на правительственном уровне. Он ведь теперь генерал.
        - Я не хочу с ним встречаться ни на каких уровнях. Или, может быть, ты хочешь?
        - Петя, прекрати, как ты можешь!
        - Ты права, извини. Так зачем звонил этот…?
        Сергей изумился - брат никогда прежде не употреблял нецензурных выражений.
        - Он собирает ребят из нашего батальона, - голос Златы Евгеньевны дрожал, - хочет устроить показательную встречу к двадцатилетию победы. Приглашал нас с тобой девятого в Москву на парад, обещал устроить в гостинице.
        - Благодарствую, - сквозь зубы процедил ее муж. - Ты, надеюсь, сообразила послать его очень-очень далеко?
        - Не в такой форме, но, разумеется, отказалась - сослалась на то, что много работы и т. д., и т. п. А он тогда… Он сказал, что они с Векшиным и Павлюком после парада летят по делам в Ленинград и, если будет время, вечером зайдут к нам. Петенька, что мне было делать? Я не смогла сказать, что лучше бы нам сто лет его не видеть, я пробормотала что-то вежливое. Петенька, я не представляю, как я… - неожиданно она всхлипнула.
        - Успокойся, ты к этому не будешь иметь никакого отношения - я просто спущу его с лестницы.
        - Нет, Петя, нет! У нас будут гости, это наш праздник, я не хочу его омрачать скандалом! И потом, с ним ведь приедут Димка Векшин и Валька Павлюк, а они…
        Петр Эрнестович неожиданно успокоился:
        - Хорошо, успокойся, если ты не хочешь скандала, то скандала не будет. Больше того, я уверен, что это пустая болтовня - к нам он заходить не собирается, потому что прекрасно знает наше к нему отношение. К тому же, если у них тут вечером мероприятие, то они просто физически никуда больше не успеют. Но, в крайнем случае… Если что, то просто считай, что мы решили пригласить бывших однополчан Димку Векшина и Вальку Павлюка, а этого… Он посидит за столом и уйдет, и будет так, как будто его нет, и не было. Так что выбрось из головы этот разговор и забудь.
        - Да, Петя, да! Но мне страшно, я боюсь, что…
        - Все! Забыли и выкинули из головы! - встревожено и довольно резко воскликнул Петр Эрнестович. - Еще не хватало, чтобы после стольких лет опять… Посмотри мне в глаза, Златушка, вот так! Все? Забыли?
        - Забыли, - голос ее неожиданно стал каким-то безжизненным, - ты прав. Пойду, надо делать дела, - диван легонько скрипнул, когда она поднялась, - приготовлю завтрак, приберусь маленько. Будешь есть овсянку с молоком?
        - Я буду есть все, что ты мне предложишь, - мягко и спокойно ответил ей муж.
        Злата Евгеньевна вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь, а Петр Эрнестович вытащил из чемодана привезенные из Берлина тезисы докладов и начал их просматривать, но неожиданно стукнул кулаком по столу и гневно произнес:
        - Скотина, сволочь! - а потом начал ходить по кабинету.
        Сергей не знал, кто такой этот Царенко, и почему упоминание о нем так расстроило брата, но решил, что усугублять это расстройство еще и своим нескромным присутствием за перегородкой не стоит. Лучше всего улизнуть из комнаты незамеченным, прокрасться в прихожую и там изо всех сил хлопнуть дверью. Брат с невесткой, разумеется, выглянут на стук, а он, Сергей, прямо с порога - как будто только что вошел - сделает умильное лицо: «Здравствуй, Златушка, как давно я не слышал твоего голоса! Петя, ты уже приехал? Какая радость!»
        План был хорош, и Сергею действительно удалось совершенно беззвучно добраться от кровати до двери. Он крался с тапочками в руках, аккуратно ступая на паркетные половицы, и с гордостью думал:
        «А что, я, может быть, прирожденный ниндзя! Пожалуй, у самого Чингачгука Большого Змея не могло бы получиться лучше!»
        Увы, многие гениальные проекты, как правило, проваливались из-за ничтожных мелочей. То же самое произошло и в этом случае - нога Сергея зацепилась за лямку его дорожной сумки, брошенной накануне у двери Адой Эрнестовной, и Петр Эрнестович, услышав грохот падения за стеной, немедленно устремился в комнату младшего брата.
        - Сережа?! Ты?! Ты… ты дома?!
        Лицо его побагровело от смущения, но Сергей сделал вид, что весь поглощен изучением своей ушибленной коленки.
        - Черт, споткнулся о сумку, надо же! Ты уже дома Петька? А когда ты приехал? Я даже не слышал, - он поглядел на Петра Эрнестовича невинным до идиотизма взглядом. Тот смущенно кашлянул:
        - Я? Гм… Недавно. А ты…
        - А я вчера вечером прилетел, понимаешь, а дома никого, - начал пространно и вдохновенно рассказывать Сергей. - Решил сразу завалиться спать - честно говоря, в последние дни мне нездоровилось. Часов в пять утра печень разболелась до чертиков! Я принял таблетки и решил выйти на улицу, немного пройтись - при ходьбе боль не такая сильная, - для пущей достоверности он взялся за правый бок и слегка поморщился, а потом озабоченно спросил: - А Злата уже вернулась с дежурства? Она знает, что ты приехал?
        - Гм… да, - Петр Эрнестович перевел дух, но потом вновь встревожился: - Когда у тебя начались боли? Был приступ? Из-за этого ты вернулся?
        - Пару дней назад. Короче, я убедился, что отдых дикарем не для меня. Да, представь себе - доктор, который меня лечил, оказался бывшим папиным учеником. Фамилию я, конечно, не помню, но милейший человек. Ладно, все уже прошло, не волнуйся. И еще… еще я убедился, что ты был прав.
        - Прав? В чем? - с недоумением переспросил Муромцев-старший.
        - В том, что нужно шевелить мозгами. Короче, к лешему всех! - они взглянули друг другу в глаза, и Сергей, шагнув к брату, положил руки ему на плечи. - Петька, мы же сто лет с тобой не виделись, дай, хоть я тебя обниму!
        Петр Эрнестович слегка отстранил его и оглядел пристальным взглядом медика.
        - Ну, прошло у тебя далеко не все - склеры желтоваты. Как у тебя с планами на ближайшее будущее?
        - Я же сказал, что все к лешему. Нет никаких планов. Денег тоже.
        - Не в деньгах счастье, а в их наличии, поэтому можешь в понедельник получить в кассе свои отпускные - тебе уже начислили. Я думаю, что неплохо было бы тебе сейчас съездить в санаторий и попить водички.
        - Как скажешь, так и сделаю, - кротко ответил Сергей, виновато опуская глаза. - Я человек маленький, но послушный.
        В слегка прищуренных глазах Петра Эрнестовича мелькнула веселая усмешка.
        - Да-да, твое послушание нам всем хорошо известно, - он задумался, свел брови и потер переносицу, размышляя вслух: - Надо подумать, как лучше сорганизовать тебя с путевкой - ты так поспешно собрался в отпуск. Попробую позвонить в Москву и связаться с Горюновым - у него есть возможность выйти на ВЦСПС.
        - Не надо, - торопливо прервал его Сергей, - позвони этой… ну, которая из месткома. У них там всегда бывают «горящие» путевки.
        Старший брат удивленно вскинул брови:
        - Я, конечно, сегодня же позвоню Варваре Терентьевне, но боюсь, что в данную минуту ни в Кисловодск, ни в Железноводск путевок нет, а в другое место ты ведь ехать не можешь, ты у нас сибарит, - последние слова он сказал ироническим тоном с носовым французским прононсом. Сергей кротко и без всякой обиды возразил:
        - Что ты, Петя, я могу ехать куда угодно, я очень непривередлив.
        Петр Эрнестович в ответ лишь скептически хмыкнул и пожал плечами.
        Послание 13.
        Всем, всем, всем! Процесс освоения Белковых Материков в основном завершен, все Носители Разума, прибывающие на планету, немедленно расселяются нами, получая все необходимое для жизнеобеспечения.
        Среди ранее прибывших уже сменилось 100 865 поколений, представители которых не знали жизни вне естественных Белковых Материков нашей Планеты. Для тех, кто еще не нашел себе пристанища в космосе, повторяем наше приглашение прибыть к нам - нам нужны толковые труженики, готовые бескорыстно работать ради общего блага, поскольку поведение аборигенов, заселяющих Белковые Материки, окончательно убедило нас в том, что они полностью лишены способности мыслить.
        Недавно Высшим Советом Разума принят закон, позволяющий расправляться - вплоть до полного уничтожения - с коренными жителями планеты, которые приносят вред Белковым Материкам. До сих пор, к сожалению, разрешалось уничтожать лишь мелких агрессоров в белковой оболочке - лишенные собственного синтезирующего аппарата, они так и норовят проникнуть в высокоорганизованную материю, чтобы начать себя воспроизводить.
        Мы полностью одобряем принятый закон и даже испытываем легкое презрение, думая о наших сентиментальных предках - им претило, видите ли, убийство себе подобных! Это они-то, эти твари, подобны нам, Носителям Разума?! Ведь никто из них даже не утруждает себя заботой о состоянии Материка, который служит им пристанищем!
        Жадные и ленивые, эти дикари желают получать пищу без каких-либо усилий. Они заселяют ткани, где происходит переработка и всасывание питательных веществ, а многие даже не брезгуют селиться в продуктах распада, которые мудрая белковая система регулярно выбрасывает наружу. Хотя эти еще ладно, эти еще пусть существуют - они хоть приживаются в определенных районах и даже в какой-то мере, хоть и неосознанно, способствуют процессам жизнедеятельности системы. Однако ведь встречаются абсолютно неразвитые группы аборигенов, бессмысленность их действий просто потрясает - они не могут обитать нигде, кроме как внутри функционирующего Материка, но при этом сами же его разрушают и губят. Это на какой низшей стадии развития нужно находиться!
        Вот против этих варваров и направлен принятый Высшим Советом закон. Все агрессоры нам известны наперечет (смотреть техническое описание), и в соответствии с новым законом в тканях их возможного обитания должна постоянно проводиться профилактическая чистка. При встрече любой из них должен быть немедленно уничтожен на месте, даже если он не успел проявить своей агрессивности.
        Послание 14.
        Вновь обращаемся к Носителям Разума, бороздящим просторы космоса: с того момента, как было отправлено предыдущее послание, сменилось 2 598 поколений, на Планету совершили посадку еще 148 кораблей. Если вы еще не нашли пристанища, то наверняка протекторы ваших кораблей уже начинают приходить в негодность. Здесь же вы получите защиту от губительных лучей и необходимые для жизни питательные вещества, поэтому у вас остается один выход - воспользоваться нашим любезным приглашением. Спешите присоединиться к нам!
        Разумеется, вы не будете уравнены в правах с потомками тех, кто прибыл на Планету сто с лишним тысяч поколений назад, но добросовестный труд и неукоснительное выполнение всех наших законов позволят вам занять соответствующее место в нашем обществе. Работы здесь непочатый край, мы нуждаемся в толковых ученых и инженерах, которые бы приняли участие в изучении и совершенствовании Белковых Материков. Надеемся, что приведенные ниже факты пробудят живой интерес у всех интеллектуально развитых Носителей Разума и привлекут их к нам.
        Как уже точно установлено, самой благоприятной средой проживания для Носителей Разума является жидкая ткань, непрестанно циркулирующая в системе Белкового Материка. Она чрезвычайно интересна по своему составу и питательным компонентам - кроме растворенных белков в ней присутствуют двадцатый, двадцать шестой, двадцать седьмой, тридцатый элементы, которые жизненно необходимы для наших организмов.
        Бок о бок с нами обитают не совсем обычные существа, которые являются частью белкового комплекса Материка (смотреть техническое приложение) и целенаправленно заботятся о его сохранности. Задачей одних, например, является доставить в каждый уголок системы необходимый для функционирования восьмой элемент, а другие готовы в любой момент противостоять вторгшимся внутрь Материка аборигенам - склеить, растворить, дезактивировать их белок и нейтрализовать яд (подробное описание всех процессов можно найти в техническом приложении). Согласованность действий этих защитников заставила даже кое-кого из наших ученых выдвинуть гипотезу о наличии у них Разума. Мы попытались вступить с ними в контакт, но они встречали нас не менее агрессивно, чем неразумных местных варваров.
        Из-за этого-то Носители Разума так долго не заселяли жидкую ткань, а ютились рядом с безмозглыми аборигенами в районах переработки и всасывания питательных веществ. Высший Совет неоднократно представлял защитникам всевозможные доказательства нашей лояльности и готовности совместными усилиями обеспечить благосостояние Материков, но ответом на наше дружелюбие были лишь новые атаки. В конце концов, положение стало нестерпимым, и среди Носителей Разума все чаще слышались предложения использовать технические средства для нейтрализации защитников.
        Совет, однако, счел подобное насилие незаконным и недопустимым - ведь защитники являются не губящими Материки агрессорами, а частью белковой системы. Реакция на наше вторжение - вторжение чужеродного для них белка - составляет их неотъемлемое право. Поэтому решением Совета всем Носителям Разума было предложено изменить наследственные коды образующих наши организмы белков с тем, чтобы они соответствовали наследственным кодам Белковых Материков обитания. Решение было мудрым - атаки на нас со стороны защитников Материков сразу же прекратились и теперь они просто-напросто не реагируют на наше присутствие в жидкой ткани.
        Спешите, всех прибывших на нашу Планету ожидают благоденствие и изобилие, каких не знали наши предки!
        Глава шестая
        Праздник с генералом
        В воскресенье Муромцевы ожидали гостей к семи, но Синицыны-старшие прибыли пораньше, чтобы по-приятельски помочь с праздничными хлопотами. С Сергеем оба поздоровались вполне доброжелательно, словно давая понять: «Ты и наша дочь взрослые, поэтому решайте свои дела сами, а нас это не касается».
        - Валентина всем передает свои поздравления и просит прощения, - изысканно вежливым тоном извинился за дочь Синицын-отец, - к сожалению, у нее возникло какое-то неотложное дело, и она просто никак не сумеет прийти.
        Расстроенная донельзя Ада Эрнестовна ахнула:
        - Ну, какие могут быть дела в праздник, я просто не понимаю! - она повернулась к Сергею и со свойственной ей откровенной бестактностью во всеуслышанье упрекнула его: - Ты видишь, Сережа, к чему приводит твое поведение? Конечно, Валечка на тебя обижена! Позвони ей и извинись - может, она все-таки приедет.
        - Да-да, конечно, обязательно, - неловко промямлил Сергей и виновато посмотрел на мать Вали, но та, делая вид, что не прислушивается к их беседе, уже надевала висевший в прихожей фартучек и деловито говорила Злате Евгеньевне:
        - Соус у тебя готов? Чем мне заняться?
        - Сделай «розочки» для салата, а я поставлю мясо в духовку, - ответила та, уводя гостью на кухню.
        Ада Эрнестовна, которая «розочками» для салата и соусом не интересовалась, открыла рот, чтобы продолжить чтение нотаций младшему брату, но Петр Эрнестович обнял ее за плечи и подтолкнул в сторону гостиной.
        - Адонька, не трать время попусту, а выполняй свои прямые обязанности. Пересчитай стулья - может, нужно будет еще принести из кабинета. Мы с Сережкой начинаем накрывать на стол, уже пора.
        - Можешь меня эксплуатировать, как черную рабочую силу, - потирая руки, объявил отец Вали. - Командуй, Ада, откуда и куда нести стулья.
        Бросив на Сергея многозначительный взгляд, Ада Эрнестовна неохотно поплелась в гостиную - она была человеком долга, а рассаживать гостей в дни торжественных событий было ее прямой обязанностью. Все домашние знали, что поручить ей что-либо другое было попросту невозможно - нельзя же допускать к семейному хрусталю и дорогой фарфоровой посуде человека, у которого, по словам покойного Эрнеста Александровича, «руки не тем концом пришиты». Что же касается кухни, то оттуда, готовя блюда к праздничному столу, Злата Евгеньевна свою золовку всегда бесцеремонно выставляла - неровен час, весь хлеб в одночасье перепортит, нарезав его пудовыми ломтями, а то еще и посахарит баранину, вместо того, чтобы ее посолить.
        Петр Эрнестович, проводил взглядом удалявшуюся сестру, открыл резную дверцу буфета и начал вытаскивать тарелки, одну за другой передавая их Сергею.
        - Это, конечно, твое и только твое дело, но я думаю, что следует все же позвонить Вале - хотя бы просто для того, что бы извиниться, - как бы невзначай негромко заметил он. Сергей, понурив голову, вздохнул.
        - Если ты так хочешь, то позвоню и извинюсь.
        - Причем тут я? Просто есть нормы поведения, принятые между цивилизованными людьми.
        - Я же сказал, что позвоню, но только чуть позже, можно? Или велишь мне сейчас все на свете бросить и бежать к телефону?
        В голосе Сергея послышалось легкое раздражение, и Муромцев-старший решил, что лучше сменить тему разговора - младший брат, разумеется, осознавал свою вину, но слишком уж давить на него тоже не стоит.
        Где-то без четверти семь, когда стулья были расставлены по местам, а огромный дубовый стол накрыт и заставлен всевозможными яствами, что-то коротко и скрипуче тренькнуло в прихожей, потом в дверь, сотрясая весь дом, отчаянно заколотили. Как оказалось, в реле дверного звонка отошел контакт и приехавшие гости - университетский товарищ Петра Эрнестовича профессор Андрей Михайлович Камышев и его жена, - минут пять безрезультатно жали на кнопку.
        - Андрюша, разве можно так стучать? Ты чуть дверь не выломал, тебя скоро в приличные дома приглашать не будут, - упрекнула Камышева его супруга и деликатно извинилась: - Петенька, прости, ты же знаешь Андрея.
        - Слушай, Андрюха, у тебя внук растет, а ты все такой же хулиган, как был на первом курсе, - рассмеявшись, упрекнул приятеля Петр Эрнестович.
        «Хулиган» Камышев в тридцать шестом был комсоргом их курса. Когда ему предложили поставить на комсомольском собрании вопрос о пребывании в рядах комсомола сына «врага народа» Муромцева, он задорно стукнул кулаком по столу.
        «Если хотите исключить Петьку, то и меня исключайте!».
        За прошедшие с тех пор тридцать лет голова его почти полностью облысела, пробитая пулей левая рука неподвижно висела вдоль туловища, но в глазах светился прежний мальчишеский задор.
        - Не хотите чинить звонок - в следующий раз будете чинить дверь, - правая рука его угрожающе взмахнула огромным тортом.
        Время для починки звонка было не самое подходящее, поэтому хозяева ограничились тем, что в ожидании гостей распахнули настежь входную дверь. В течение двадцати минут в разных уголках дома царило оживление, и не смолкали приветственные возгласы - все присутствующие были хорошо знакомы друг с другом. Потом наступило некоторое затишье - ждали приезда академика Оганесяна с супругой.
        Едва они прибыли, как гостям предложили садиться за стол. Как полагается, при этом возникла небольшая сутолока, во время которой Ада Эрнестовна, мило улыбаясь, прошипела младшему брату прямо в ухо:
        - Ты же обещал позвонить Валечке! И когда ты собираешься это сделать?
        - Да позвоню, не приставай, пожалуйста, - хмуро буркнул он.
        Неизвестно каким образом, но хитрая Ада Эрнестовна устроила так, что стул по одну сторону от Сергея оказался незанятым. Петр Эрнестович, мельком скользнув взглядом по пустующему стулу, отвернулся, и Сергей вспыхнул - что бы там ни было, но он действительно обещал брату нынче же позвонить Вале, чтобы извиниться за свое поведение. Ладно, позвонит, а что дальше?
        Возможно, конечно, она захочет продемонстрировать характер, но скорей всего примет извинения и согласится приехать, чтобы занять оставленное для нее место за столом. А потом… потом все будет по-прежнему - ее мягкое податливое тело, ее стыдливые объятия, ее нежное, заботливое понимание и… и внезапно перед ним вновь встало лицо Лины с полузакрытыми глазами. От томного взгляда из-под ресниц внутри у него все оборвалось, горячее дыхание ощутимо, как наяву, обожгло щеку, и страстный голос отчетливо шепнул в самое ухо: «Сереженька!». Пытаясь унять внезапно заколотившееся сердце, Сергей резко тряхнул головой, но видение не уходило. Злясь на самого себя, он думал:
        «Мужик я или дерьмо собачье? Наверное, она сейчас обсуждает меня со своим Степанко, и оба покатываются с хохоту - взрослый мужик, а попался на удочку, как зеленый мальчишка. А как вспомню, какие слова я ей говорил, боже мой! Ни одной женщине я за всю свою жизнь не сказал столько нежных слов! Но самое унизительное в том, что даже теперь, зная, что она собой представляет, я не могу ее забыть. Нет, я должен… я непременно должен ей доказать, что она для меня пустое место - пшик! Что я… что я просто развлекся с ней, как… как с первой попавшейся проституткой. Вот, что я сделаю: я… я женюсь на Вале! Она хорошая, милая женщина, я ее уважаю, и духовно мы тоже очень близки, а в семейной жизни это важней всего. Да, решено, я женюсь на Вале! Прямо сейчас, пока еще гости не расселись по местам, я встаю, иду в прихожую, звоню ей и… Ну?! Раз, два три!».
        Ноги его дернулись, приняв положение «на старт».
        - Вам первое слово, как самому старшему, Сурен Вартанович, - почтительно сказал Петр Эрнестович, повернувшись к Оганесяну.
        - Как всегда, - шутливо проворчал тот, - первое слово Сурену Вартановичу, первый ремень в детстве всегда Сурику, как самому старшему, доставался. А первым из всего профессорско-преподавательского состава посадили кого? Конечно же, гражданина Оганесяна!
        Раздался взрыв смеха - все знали, что весной тридцать четвертого Сурен Вартанович был арестован из-за рассказанного студентам на лекции анекдота двусмысленного толка. Герой анекдота носил длинные усы, был сухорук и, главное, говорил с грузинским акцентом. Возможно, что этот ранний арест спас Оганесяну жизнь - все его друзья, которых взяли после убийства Кирова, были расстреляны, а весельчак-профессор отделался тремя годами ссылки. Он был одним из тех, кто во время войны принимал участие в создании пенициллина, и именно под его руководством Петр Муромцев и Андрей Камышев в начале пятидесятых защитили свои кандидатские диссертации.
        Сейчас оба они поглядывали на своего бывшего учителя со скрытой тревогой - за последнее время шутник и балагур Оганесян сильно сдал. Два месяца назад Сурен Вартанович сам поставил себе диагноз - мелкоклеточный рак легкого, - но никому об этом не сообщил. Несмотря на все уговоры друзей, он наотрез отказывался показаться коллегам-врачам и при этом шутил:
        «В Тулу, мои хорошие, со своим самоваром не ездят, вот так-то».
        Жена его, Шушик Акоповна, была единственной, кто ни на чем не настаивал - шестое чувство давно сказало ее сердцу правду. Держаться спокойно, как ни в чем ни бывало, поддерживать шутки мужа, отвлекать его от грустных мыслей - вот и все, что ей оставалось. И теперь, взглянув на него с нарочитой суровостью, она строго произнесла:
        - Сурик джан, будь серьезным, наконец! Встань и скажи, как тебя люди просят!
        Держа в руке бокал с вином, академик поднялся, и Сергей с невольным вздохом облегчения вновь расслабился, прочно усевшись на своем стуле, - пока старик говорит, выйти из-за стола и пойти звонить было бы крайне невежливо.
        - Сегодня, спустя двадцать лет после окончания этой страшной войны, - сказал Оганесян, став вдруг непривычно серьезным, - за этим столом нет человека, который не принял бы в ней участия и не приблизил бы день Победы. Кто-то делал свое дело на передовой, кто-то в тылу, а кто-то просто подрастал, чтобы в будущем сменить старшее поколение, - он бросил ласковый взгляд в сторону Сергея. - У многих из нас по ту сторону страшной черты, именуемой смертью, остались родные и близкие. Они - часть нашей жизни, часть нашей души, наша память. Мы никогда их не забудем, они будут жить, пока живем мы. Но уже подрастает поколение, которое знает о войне лишь понаслышке. Через тридцать или сорок лет они будут хозяевами жизни, а мы уйдем в небытие. Я уйду, наверное, раньше всех, но я не в претензии - это суровый закон природы. У меня хорошие дети, хорошие внуки - когда пробьет мой час, они погребут мое тело, как и положено по всем человеческим законам. Только в последнее время меня беспокоит мысль: что будет с моей памятью? Неужели она умрет вместе со мной? И вместе с ней умрут мои Ашот и Вартанчик? Нет, их имена
останутся, конечно, в военных архивах, в старых альбомах есть их фотографии, но никто уже не вспомнит их такими, какими они были в действительности - живыми, настоящими.
        Старик беспомощно и вопросительно оглядел окружающих большими лучистыми глазами и неожиданно заплакал. Все знали, что на войне у него погибли брат и любимый сын, но прежде он никогда не говорил о них при посторонних. Шушик Акоповна тревожно погладила руку мужа:
        - Сурик-джан, успокойся, не надо.
        Сурен Вартанович опомнился и вспомнил, что должен завершить речь, - Вечная память! - он залпом опустошил свой бокал и сел.
        Сергей дотронулся губами до края своей рюмки, поставил ее на стол, и посмотрел на сестру. Лицо Ады Эрнестовны было неподвижно, по щеке медленно сползала слеза. Остальные гости, подавленные печальной речью старого академика, пили и закусывали в полном молчании.
        Вскоре, однако, разговор вновь оживился. Из кухни вдруг потянуло пряным ароматом тушеного мяса, и Злата Евгеньевна, очнувшись, бросила быстрый взгляд на мать Вали Синицыной. Стараясь никого не беспокоить, обе женщины поспешно выбрались из-за стола и устремились на кухню. Сергей подумал, что если уж звонить Вале, то удобней всего сделать это сейчас, пока все заняты вином и салатами. Он осторожно поднялся и, выйдя в прихожую, застыл в нерешительности, положа руку на телефонную трубку.
        - У вас дверь что, не закрывается? - бодро рявкнул за спиной незнакомый голос, заставив его подпрыгнуть от неожиданности. - А то мы зашли, а сами не знаем - туда, не туда. Муромцевы тут проживают?
        На пороге распахнутой двери стоял коренастый круглоголовый генерал, а позади него топтался курносый мужчина в штатском с огромным букетом цветов.
        - Да-да, заходите, пожалуйста, - Сергей в растерянности покосился на увешанную орденами грудь генерала и невольно задержал взгляд на Звезде Героя.
        - Сынок Петра и Златушки? - генерал встряхнул руку Сергея и подмигнул своему товарищу: - Похож ведь, что скажешь, Митяй? Вылитый Муромцев! Как зовут?
        - Сергеем. Но я не…
        Гость, не слушая, добродушно отмахнулся от лепета стоявшего перед ним смущенного молодого человека. Судя по багровому лицу генерала и исходившему от него резкому запаху перегара, он уже начал - и довольно давно - отмечать день Победы.
        - Ладно-ладно, зови папку с мамкой.
        - Царенко? - в дверях кухни, с испуганным лицом прижимая к груди полотенце, застыла Злата Евгеньевна.
        - Принимай гостей, Злата, - генерал бесцеремонно отобрал у топтавшегося позади него товарища букет, вложил цветы в руки неподвижно стоявшей женщины и, обняв ее, троекратно облобызал. Из-за его плеча застенчиво выглянул мужчина в штатском.
        - Здравствуй, Злата, с праздником тебя.
        - Здравствуй, Митенька, - она осторожно высвободилась из объятий Царенко, аккуратно положила букет на тумбочку и, глядя куда-то в сторону, спросила: - А Валя Павлюк где же?
        - Передает свои пожелания, хотел приехать, но после парада рана у него на ноге разболелась, пришлось отменить, - гулко грохоча на весь дом, объявил генерал и, обернувшись, увидел вышедшего в прихожую Петра Эрнестовича. - А, Муромцев! Ну, встречай командира, военврач второго ранга.
        Он бодро встряхнул и энергично потряс неподвижно висевшую вдоль туловища руку Муромцева, которую тот, казалось, не собирался ему подавать.
        - Ой, здравствуйте! - мать Вали Синицыной вышла из кухни, держа на вытянутых руках чугунок с тушеным мясом, и с уважением уставилась на Звезду Героя Советского Союза, поблескивающую на груди генерала.
        - Здравия желаю, хозяюшка! - генерал по-свойски подмигнул ей, бесцеремонно принюхался и одобрительно потер руки: - М-м-м! Мы, кажется, как раз вовремя, чуешь, Митька?
        Не дожидаясь приглашения, он шагнул в сторону гостиной, безошибочно определив по звуку доносившихся оттуда голосов, что именно там находятся гости.
        - Здравствуй, Митька, я очень рад тебя видеть, - крепко обняв мужчину в штатском, негромко сказал Петр Эрнестович. Тот смущенно потупился:
        - Извини, Петька, я говорил Царенко, что, может, не стоит… Но он…
        - Все в порядке, пойдем к гостям.
        Генерал Царенко, войдя в гостиную, вытянулся, щелкнул сапогами и громогласно произнес, чеканя слова:
        - Здравия желаю, товарищи, разрешите представиться: генерал-лейтенант в отставке Царенко Игорь Иванович. Во время войны командовал батальоном, а при этом батальоне находилось подразделение медицинской службы, где служили капитан Петр Муромцев и медсестра Злата Волошина. Со мной прибыл также лейтенант запаса Дмитрий Векшин, прошу любить и жаловать.
        Гости при виде орденов, на миг в восхищении смолкли, а потом дружно задвигались в поисках места для вновь прибывших. Однако генерал был не из тех, кто ждет, пока его усадят, - он без всяких церемоний опустился на свободный стул, приготовленный хитрой Адой Эрнестовной для Вали Синицыной и указал Векшину на место Сергея:
        - Присаживайся, Митяй.
        - Садись на мое место, Сережа, - торопливо и тихо проговорила Злата Евгеньевна, указывая на свой стул, - все равно, мне некогда сидеть - нужно будет постоянно выходить на кухню.
        Сергей хотел было возразить, но неожиданно ему показалось, что в голосе невестки звучит явное облегчение. У него даже шевельнулась мысль: «Ей не хочется сидеть с ним за одним столом. Или, может быть, мне это померещилось?».
        Совершенно очевидно было, что Царенко по складу характера не тот человек, которого волнует настроение окружающих, и замешательства хозяев он даже не заметил. Или сделал вид, что не заметил? Окинув насмешливым взглядом Петра Эрнестовича, спокойно опустившегося на свое прежнее место за столом - как раз напротив новых гостей, - генерал сказал, перекрыв мощью своего голоса разговоры присутствующих:
        - Время-то как идет, товарищ военврач второго ранга, а? Важным, смотрю, стал - профессор!
        - Что поделаешь, ты тоже, вон, из майоров до генерала дослужился, - прищурив глаза, негромко ответил Муромцев.
        - Минуточку внимания, товарищи! - крикнул с другого конца стола уже раскрасневшийся после двух стопок водки Камышев, икнул и постучал о стол вилкой. - Я посчитал, что здесь целых пять профессоров и всего лишь один генерал. Прошу предоставить слово товарищу генералу, иначе это будет просто политически неверно.
        - Угомонись, Андрюша, закусывай, пожалуйста, - со вздохом попыталась утихомирить его жена. - Люди только вошли, дай им хоть оглядеться, отдохнуть с дороги.
        - Отдыхать в могиле будем, - поднимаясь, возразил Царенко, - а сейчас у меня есть, что сказать. Тем более что мы с товарищем ненадолго - через два часа в Смольном начинается праздничное заседание горкома партии, на которое мы приглашены, - обведя взглядом мгновенно притихших гостей, он сказал выразительно и четко: - За победу, товарищи, она нам всем нелегко досталась!
        - За победу!
        В воздухе повис звон бокалов, гости, вставали, тянулись через стол, чтобы чокнуться друг с другом. Злата Евгеньевна поставила на стол свою рюмку и, опустив глаза, начала торопливо собирать со стола грязные тарелки, а мать Вали Синицыной расставляла чистые - для мяса.
        - Присядь, Златушка, - попросил Царенко, следя за ней глазами. - Мне дальше говорить нужно, а без тебя никак нельзя.
        - Присаживаться мне некогда - дел по горло, - ответила она, по-прежнему глядя в сторону, и встала у притолоки двери со стопкой тарелок в руках. - Хочешь говорить - говори, я слушаю.
        - Сядь, Злата, что ты, в самом деле! - упрекнула ее мать Вали. - Давай мне тарелки, я отнесу на кухню.
        Плотно сжав губы, Злата Евгеньевна опустилась на краешек стула.
        - За победу выпили, это святое, - медленно произнес генерал, - теперь хочу выпить за хозяйку дома. За Златушку Волошину, с которой мы бок о бок прошли почти всю войну. Впервые я увидел ее летом сорок первого, - в упор глядя на Злату Евгеньевну, сказал генерал. - Мы вырвались из окружения в районе Могилева и пробивались к Смоленску, чтобы соединиться с двадцать первой армией. Самые горячие бои тогда шли в районе Ельни, и где-то там у меня находилась семья - отвез их на лето к теще. Не знали ведь, что война вот-вот нагрянет.
        Кто-то из сидевших за столом громко и сочувственно ахнул, Злата Евгеньевна, стиснув виски руками, опустила голову.
        … В июле сорок первого, когда часть их 13-й армии с боями прорывалась за реку Сож, на переправе погибла санитарка Таня Дегтярева. Вечером, во время затишья, санинструктор Маша Дьячкова печально сообщила подругам:
        - У Таньки дома пацан остался - она мне его карточку два дня назад показывала.
        - Я не знала, что у Таньки есть ребенок, - изумленно откликнулась одна из девушек.
        - Она мне по секрету как-то сказала - очень уж заскучала по мальцу. А так никому не говорила - не хотела, чтобы ребята знали. Парни-то наши они такие, что ежели баба, а не девка, то сейчас подъезжать начнут.
        - И чего там выкомариваться, - сердито пробурчала рыжая Верка Демчук, - что мужику, что бабе - одна радость. И сколько нам там осталось, никто не знает.
        В сарае, где они устроились на ночлег, было душно, от запаха сена у Златы свербело в носу, а от слов Верки спать вообще расхотелось.
        - Если бы все рассуждали так, как ты, - сердито начала она, но возражение ее заглушил взрыв смеха:
        - Ну и дура! Это война, тут жизнь по-другому идет, тут надо сегодня жить.
        Злата вспыхнула:
        - Причем здесь война, какая разница!
        - А при том! Завтра любого может, как Таньку - пуля в голову и под воду. Командир, вон, за эти дни, пока мы отходили, аж с лица спал, а как потише станет, так все глаз в твою сторону норовит положить. Чего ты кочевряжишься?
        - Очень глупо! - возмущенно произнесла Злата. - Глупо и бессовестно - надо же такое придумать! У человека семья, а ты распускаешь слухи!
        Верка фыркнула и покрутила носом:
        - Семья! Я тебе, к примеру как, приведу: завтра, вон, лицо у тебя изуродует или ногу оторвет, так будешь ты любому мужику рада - что лысому, что косому, что женатому, что холостому. Я ж говорю, что дура!
        Злата поднялась и молча пошла прочь из сарая, а вслед ей несся веселый смех девушек. Она шла, вдыхая пряный аромат летней ночи, отчаянно трещали цикады, и ее уху странно было слышать этот треск после несмолкаемого грохота снарядов, после всего, что ей пришлось увидеть и испытать за последний месяц.
        - Затишье, - отчетливо произнес за ее спиной чей-то голос, - когда еще услышим тишину?
        Девушка резко обернулась и оказалась лицом к лицу с майором Царенко. Он стоял неподвижно, но взгляд его, казалось, прожигал насквозь. Вспомнив слова рыжей Верки, Злата смутилась, сделала шаг назад и вытянулась по стойке «смирно», пролепетав:
        - Товарищ майор, я…
        - Иди сюда, Волошина, - хрипло произнес он, неожиданно притянул ее к себе, а потом резким движением повалил на землю.
        - Нет! - она сразу поняла, что ей не вырваться, слабо дернулась, но потом закрыла глаза и уже больше не сопротивлялась.
        Потом, когда все уже было кончено, Царенко поднялся и какое-то время стоял неподвижно, пристально разглядывая беспомощно лежавшую и горько всхлипывавшую девушку с обнаженными бедрами, испачканными кровью.
        - Прости, - глухо проговорил он, отведя наконец глаза в сторону…
        - После наступления в районе Рославля нас мало осталось в живых, - сказал Царенко, - и наш батальон был сформирован заново - почти весь из новобранцев, которые не имели никакого боевого опыта. Конечно, с ними и политруки работали, и все такое, но ведь с новобранцем никогда неизвестно, как он себя в первом бою поведет - с непривычки не каждый мог достойно смерти в глаза посмотреть. Только я вам скажу, что ни Златушка, ни другие девчата, что у нас были, ни разу не дрогнули и страху не выказали, а это и другим бойцам силы придавало. Потому что стыд мужицкий сильнее страха - как это им перед хрупкими девочками свою слабость показать!
        …Машу Дьячкову убило пулей, когда они со Златой вытаскивали раненого в живот бойца. Злата повернулась к завалившейся на бок подруге, но сразу же поняла, что той уже помощь не нужна. Наклонившись над стонавшим солдатом, она начала перевязывать ему рану, чтобы не истек кровью, пока дотащат до медсанбата. Парень дышал ровно, но внезапно икнул, дернулся и обмяк, закатив глаза. Злата пощупала пульс и махнула рукой санитару Феде Бобрику - не надо, мол. Оставив умершего солдата и Машу Дьячкову, она побежала дальше, туда, где шел бой, - там ее помощь нужна была живым.
        Немецкий пулеметчик удобно окопался на возвышенности, и нашим, чтобы до него добраться, нужно было пересечь открытую местность. Злата знала, как страшно оставить спасительный окоп и бежать под огнем, повинуясь команде «Вперед!». По приказу Царенко перед боем бойцам разлили в мензурки по сто грамм спирту, но это не помогло - один из новобранцев, выскочив из окопа, неожиданно развернулся и бросился бежать обратно. И тут же за ним последовал второй, потом третий, потом еще несколько человек.
        «Бегут! - в ужасе подумала Злата. - Наши бегут!»
        - Вперед, мать твою! - в бешенстве выкрикнул Царенко и выстрелил в голову первому из бегущих. Тот упал, уткнувшись лицом в землю. Еще один выстрел уложил другого беглеца, остальные остановились. - Вперед! - пригнувшись к земле, командир бросился туда, где стрекотал немецкий пулемет, пробежал несколько шагов и швырнул гранату. Пулемет ненадолго заглох, но потом вновь «заговорил», однако этого короткого перерыва хватило для того, чтобы политрук Витя Веселов сумел подобраться ближе и кинуть вторую гранату. Шквальный огонь прекратился, через пять минут высота была взята. Перевязывая кровоточившее плечо командира, Злата плотно сжимала губы и упорно смотрела вниз, стараясь не встречаться с ним глазами.
        Поздно ночью, когда бойцы, утомленные боем, крепко спали, Злату разбудил негромкий голос Царенко.
        - Иди сюда, - тихо позвал он, а когда она подошла, увлек ее подальше - в сторону густорастущих деревьев - и там попытался прижать к себе.
        - Нет, - она выставила перед собой локти, - больше ко мне не подходи. Никогда. Не хочу.
        - Почему? - лицо его выразило искреннее недоумение.
        - Не хочу, не могу, ты… ты - убийца! - не выдержав, она разрыдалась.
        - Я… что?
        - Почему? Почему ты застрелил их? Это же не немцы, это наши!
        - Ах, вот ты о чем! - губы Царенко сжались в тонкую полосу, он выпустил девушку и голосом, дрожащим от ярости, произнес: - Жалеешь трусов?
        - Они просто не выдержали, это был их первый бой. Возможно, в следующий раз…
        - Война не ждет следующего раза, по законам военного времени дезертиров всегда расстреливали и будут расстреливать! Потому что, как только побежит один, за ним бросятся другие, и сражение будет проиграно. Боец может бежать только вперед и пусть знает, что если он повернет, то я собственноручно его пристрелю!
        - Ты не имел право этого делать, есть трибунал.
        - У трибунала в таких случаях один приговор - к расстрелу. Но я хоть матерей их пожалел - написал домой, что «пали смертью храбрых». У нас нет выхода, понимаешь? На нашей земле враги, в опасности наша Родина, и для ее спасения мы должны быть готовы пожертвовать всем. Чьи-то жизни - хотя бы наши с тобой жизни или жизни наших близких - все это сейчас не самое главное, ясно тебе или нет?
        - Нет! - горячо возразила она. - Я хочу жить! Родина - это и я, и ты, и все те, кто сегодня был убит, и те, кого застрелил ты. Это и твои дети, и те дети, которые могли бы родиться, но уже никогда не родятся. Что останется от Родины, если никого из нас не будет?
        - Я не ждал от тебя такого малодушия! - в голосе его послышался гнев. - Родина это наша земля, наша Москва и товарищ Сталин, который в нас верит! Немцам не удастся превратить нас в рабов, и пусть ценой наших жизней, но мы остановим фашистов и спасем Москву!..
        - Для большинства из нас главным тогда было остановить врага на подступах к Москве, пусть даже ценой собственных жизней, - глухо произнес Царенко и дрогнувшим голосом добавил: - Шестого сентября наши войска освободили Ельню, однако от дома, где жили моя жена с дочками, ничего не осталось - все было разбомблено, сожжено дотла. Сообщение об их гибели нашло меня лишь спустя месяц, потому что западнее Вязьмы, куда нас перебросили, в конце сентября завязались тяжелые бои, а седьмого октября противнику удалось нас окружить, и мы в течение недели прорывались из окружения.
        … Лес поредел, поэтому в последние два дня передвигались только в темноте, а днем по приказу Царенко окапывались среди деревьев - немецкие самолеты налетали чуть ли не каждые полчаса, и заметь они отряд, закидали бы снарядами за милую душу. Теперь же они лишь беспорядочно сбрасывали бомбы - для профилактики, как выразился политрук Веселов, - и улетали.
        Однажды прямо над их головами семеро «мессершмиттов» вели бой стремя краснозвездными «ястребками». Солдаты молча следили за отчаянно метавшимися хрупкими машинами, и когда одну из них немцы окружили плотным кольцом, командир угрюмо заметил:
        - Хотят взять в плен, у него снаряды кончились, - он повел носом, словно принюхиваясь, и добавил: - Аэродром близко - наши где-то рядом.
        Два «ястребка», сделав отчаянную попытку освободить товарища, подбили «мессер», однако силы были слишком неравны. Один «ястребок» загорелся, другой, выпустив последний снаряд, сумел уйти от преследования.
        - Не стали гнаться, решили этого живьем взять, - со вздохом сказал Веселов, наблюдая за плотным кольцом фашистов вокруг беспомощной краснозвездной машины.
        Наш летчик неожиданно развернулся и пошел на таран. Немец, уйдя от лобового столкновения, прошил очередью безоружного противника. Вспыхнувший «ястребок» рухнул восточней того места, где находился отряд Царенко, но летчик успел катапультироваться. Выпустив несколько очередей по беспомощно повисшей под белым куполом парашюта фигурке, немцы покружили в небе и улетели.
        - Сейчас вернутся, - пристально глядя в небо, произнес Царенко и поднялся, коротко бросив Веселову: - Попробую его вытащить - может, жив. Если не вернусь, поведешь людей, наши близко.
        Такой уж он был - мог ведь послать кого-нибудь из солдат, но до рощицы, где, запутавшись в ветвях осины белел парашют, нужно было пробежать метров двести по открытой местности, а «мессеры» могли вернуться в любую минуту. Не в правилах Царенко было посылать своего бойца почти на верную смерть, когда сам окопался в лесу в безопасности.
        - Я тоже пойду! - торопливо выкрикнула Злата и смущенно объяснила удивленно и немного возмущенно взглянувшим на нее товарищам: - Если жив, то ему, возможно, срочно нужна медицинская помощь.
        Это было резонно - в отряде кроме нее никто не имел азов медицинского образования. Царенко посмотрел на Злату и неожиданно весело оскалился:
        - Хорошо, только если налетят, нам обоим крышка, ясно? Так идешь?
        - Иду, - она изумленно взглянула на поднявшегося следом за ней Федю Бобрика: - А ты куда собрался?
        - А как же - я ж при тебе.
        Этого широкоплечего деревенского паренька Царенко дал в подмогу санитаркам, когда отряд пополнился новобранцами.
        «Поможет раненых таскать. Здоровый, руки сильные - двоих сразу вынесет».
        После гибели Маши Дьячковой Федя во время боя не отходил от Златы, норовя прикрыть ее своим телом. За это она его пару раз очень строго отчитала:
        «Куда ты все время суешься? В бою каждый делает свое дело, твое дело - выносить раненых. Ты должен быть при мне, а не вперед меня лезть. Ясно тебе, рядовой Бобрик, какая у тебя в бою задача?».
        Он смущенно посмотрел на нее своими круглыми глазами и, переминаясь с ноги на ногу, произнес:
        «Ясно - я при тебе».
        До рощицы, где белел парашют, они добежали по полю минут за десять. Тело летчика висело, покачиваясь на постромках, грудь его была залита кровью. Злата нащупала пульс в бессильно свисавшей руке - жив. Федя забрался на дерево, и они вдвоем с майором высвободили тело, осторожно опустив его на землю. Летчик захрипел, когда Злата плеснула на рану спирт и крепко стянула бинтом, чтобы остановить кровотечение.
        Царенко велел Бобрику повесить на постромках обгоревшую шинель - пусть немцы сверху думают, будто это человек болтается, - а сам вскинул тело летчика на спину и потащил, пригибаясь к земле.
        Немцы налетели внезапно, но Царенко успел крикнуть бегущим позади него Злате и Феде Бобрику «ложись!», и сам распластался на земле, прикрыв собой раненого. Немцы их не заметили - они с азартом расстреливали белую ткань парашюта с болтавшейся под ней шинелью. Потом, решив, что с пилотом покончено, пошли над лесом по большому кругу. Когда рокот самолетов немного отдалился, Злата приподнялась на локте и увидела, что Федя сидит на земле, держась за голову, а глаза у него совершенно мутные, и по лицу течет кровь.
        - Царапнули парня, эх! - с досадой крякнув, вздохнул Царенко и, подойдя к Федору, заглянул ему в лицо. - Бобрик, ты меня слышишь? Не слышит - что-то ему в башке, видать, повредили.
        Шум моторов вновь начал приближаться - «мессеры», сделав круг, возвращались - и командир обхватил Бобрика за плечи, пытаясь его уложить. Тот с неожиданной силой метнулся в сторону, высвободился из рук Царенко и с диким воплем пустился бежать.
        - Ложись, Федя, - только и успела крикнуть Злата, но дальше все случилось быстро и жутко, как может быть лишь в страшном сне. На миг он повернул к ней свое лицо с безумно вращавшимися глазами, а потом понесся дальше, по-прежнему сжимая виски ладонями.
        - Стой! - резкий окрик Царенко почти оглушил ее, она обернулась и увидела в руке командира пистолет, но поздно сообразила, что он собирается делать.
        За секунду до того, как налетели немецкие самолеты, Федя Бобрик с простреленной головой упал у подножия старого дуба и остался лежать неподвижно среди сухих веток и опавшей листвы. Царенко с силой прижал к земле бившуюся Злату и держал ее все то время, пока над рощей кружили «мессеры». Немцы полетали и улетели - тогда только командир отпустил задыхавшуюся девушку.
        - Что! Что ты наделал, ты его убил! - от ужаса голос ее вдруг осип, отказываясь повиноваться. - Ты… ты…
        - Молчи, они его все равно бы подстрелили, а потом увидели бы нас и обнаружили отряд. Я не мог этого допустить! Иди к раненому, а я его похороню.
        Командир сильно встряхнул ее, она замолчала и больше не произнесла ни слова. Могилу он вырыл быстро - почва была мягкая и влажная после недавних дождей, - бережно опустил в нее тело рядового Бобрика, закидал землей, набросал сверху опавшей листвы и воткнул у изголовья сделанный из веток крест. Самолеты возвращались еще дважды в течение этого часа, а потом начало смеркаться, и под покровом темноты они пресекли открытое поле, дотащив раненого летчика до леса, где скрывался отряд.
        - А Бобрик где? - горестно спросила рыжая Верка, уже зная, каков будет ответ. Злата, опустив голову, заплакала, а Царенко скрипнул зубами и приказал бойцам подниматься - уже достаточно стемнело, и можно было продолжить путь.
        В эту ночь они дошли до шоссе, по которому двигалась немецкая военная техника, и от слепящих глаза прожекторов было светло, как днем. Стиснув зубы, бойцы смотрели на крытые чехлами грузовики с орудиями и тяжелую колонну танков.
        - К Москве идут, - угрюмо проговорил Веселов. - Интересно, Можайск наш или…
        Словно в ответ на его слова со стороны Можайска неожиданно ударили орудия, застрекотали пулеметы, а потом донеслось знакомое русское «ура!».
        - Наши! - закричал Царенко и, выхватив гранату, кинул ее в сторону колонны. - Вперед, за Сталина! За Родину!
        Гранат и патронов у них осталось наперечет, но спасло их то, что немцы растерялись, когда на них обрушился огонь оттуда, откуда они его не ждали - решили, видно, что попали в засаду. Скорей всего именно это, а еще и то, что скученная на шоссе техника никак не могла развернуться, предопределило исход сражения - фигурки в немецкой форме заметались возле горящих грузовиков, а потом начали вскидывать кверху руки. Когда недолгий бой был окончен, бойцов Царенко со всех сторон окружили перебежавшие с другой стороны шоссе бойцы. Высокий полковник с недоумением спросил:
        - Кто такие? Вышли из окружения? Ну и молодцы - в самый раз поспели! Немцы никак не ожидали, что мы их тут на дороге к ногтю прижмем! - он выслушал рапорт, от души крепко встряхнул Царенко руку, но увидел быстро расплывавшееся на гимнастерке командира ярко-красное пятно и торопливо проговорил: - Ранен? В медсанбат и без возражений! Сестричка твоя, вон, тебя и других раненых проводит.
        В крытом брезентом грузовичке, Злата, съежившись, сидела рядом с хрипевшим летчиком, держала его руку, ожидая, что тоненькая ниточка пульса вот-вот оборвется, обтирала посиневшее лицо спиртом. Царенко прислонился к брезенту и закрыл глаза - раненое плечо горело, отдавая болью при каждом толчке на ухабах.
        Медсанбат находился в конце деревни в старой крестьянской избе. Санитары и те, кто мог держаться на ногах, вынесли тяжелораненых, уложили их на чистый деревянный пол в сенях - в горнице уже не было места. Легкораненые терпеливо ждали своей очереди на перевязку к медсестрам. Высокий худой военврач с воспаленными глазами склонился над солдатом, раненным в брюшную полость, и руки его двигались быстро-быстро.
        - Есть еще с ранениями в живот? - выпрямившись, крикнул он. - Ранами в живот занимаюсь в первую очередь.
        - Товарищ военврач второго ранга, - тихо сказала Злата, - у меня двое раненых, нас командир дивизии к вам прислал.
        - Ясно, что ко мне, куда же еще? - доктор, размашисто ступая, направился к Царенко, но лишь мельком взглянул на его рану и коротко велел медсестре: - Этого перевязать и отправить в госпиталь, - он наклонился над летчиком и нахмурился: - Этого на стол - до госпиталя не дотянет. Кто обрабатывал рану, вы? - он строго посмотрел на Злату. - Медицинское образование есть?
        - Первый курс мединститута, - испуганно пролепетала та, - должна была сейчас быть на втором.
        - Будете ассистировать, у меня людей не хватает.
        Ему удалось вытащить пулю и освободить пробитое легкое - лицо летчика медленно порозовело, дыхание стало ровнее.
        - Будет жить? - тихо спросила Злата. Доктор вытер пот со лба и пожал плечами:
        - Отправлю в госпиталь, там видно будет - если не начнется заражение, то будет, парень крепкий. Как его фамилия?
        - Не знаю, когда мы его подобрали, документы были испачканы кровью - фамилию не разобрать.
        - Ладно, в госпитале разберутся. Выйдем на крыльцо, я покурю немного, вы не курите?
        - Раньше курила, но пока выбирались из окружения, бросила - бойцам махорки не хватало, жаль было у них отбирать свою долю.
        На крыльце он ловко свернул самокрутку, жадно затянулся и на миг прикрыл глаза воспаленными веками, а потом выпустил изо рта струю дыма и коротко спросил:
        - Не хотите к нам в медсанбат? Людей не хватает.
        - Нет, я уже привыкла со своими, но помочь могу. А разве кроме вас тут нет врачей?
        - Теперь я один - два часа назад мой коллега повез в госпиталь командира полка Рязанцева, и снаряд угодил прямо в машину. Может, пришлют кого-нибудь в подмогу из Можайска. Хотя вряд ли.
        - Можайск наш?
        Доктор мельком взглянул на нее, и брови его угрюмо сдвинулись:
        - Пока наш, но положение исключительно тяжелое… Ладно, как вас зовут?
        - Злата, - она тут же спохватилась: - Извините, товарищ военврач, рядовая медицинской службы санинструктор Волошина.
        На губах его мелькнула улыбка, и Злата неожиданно поняла, что он совсем не так стар, как ей почему-то показалось вначале. И даже не то, что не стар, а очень даже молод, просто небрит, и лицо опухло от усталости. Военврач озорно подмигнул и весело сказал:
        - Злата - это мне больше нравится. Мирные мы с вами люди, что поделаешь. Петр Муромцев, к вашим услугам. А теперь за работу, санинструктор Волошина.
        Затоптав самокрутку, он круто повернулся и направился в избу.
        Царенко отказался ехать в госпиталь - не дожидаясь, пока заживет его рана, он принял командование полком, вместо погибшего полковника Рязанцева, и ему присвоено было звание подполковника. В состав их полка входил медико-санитарный батальон, где служил военврач второго ранга Муромцев, и теперь Злата видела его довольно часто.
        В начале января сорок второго, когда было завершено контрнаступление под Москвой, на их участке фронта на короткое время наступило относительное затишье. Пару дней царило такое спокойствие, что если закрыть глаза и не видеть оставленных снарядами черных воронок на белом снегу, то можно было на миг вообразить, что война кончилась. В один из таких дней Царенко вызвал к себе Злату и сказал безо всякого вступления:
        - Садись, нужно поговорить. Хочу сообщить, что моя семья погибла. Я уже в октябре знал, что от дома ничего не осталось, но еще думал, что жена с детьми могли уйти с беженцами. Сегодня приехал один человек, который в Ельне занимался эвакуацией, и точно сообщил: выехать они не успели, дом тещи разбомбили накануне ночью, и всех их разом… Жена моя прекрасная была женщина, а дочурки… - голос его на миг, казалось, дрогнул, но он тут же взял себя в руки и глухо произнес: - Вечная им память!
        Злата не знала, что ответить - с того дня, как погиб Федя Бобрик, при любой попытке Царенко приблизиться к ней ее начинала бить мелкая дрожь. Возможно, ему и самому было тяжело вспоминать о том, что пришлось сделать в маленькой роще, когда они спасали раненого летчика, потому что он не искал больше ее близости и стал открыто жить с рыжей Веркой. Нынче, однако, командир приказал санинструктору Волошиной явиться, и теперь она сидела перед ним, пытаясь понять, почему он решил ей первой сообщить о гибели семьи - в полку об этом еще не знали. Конечно, невыносимо жаль было его погибшую жену и маленьких девочек. И нужно было что-то ему ответить.
        - Я… я соболезную и…
        - Я не про то, мне жалость не нужна, - он провел ладонью по лбу, словно отгоняя тень с осунувшегося лица, - сейчас не у меня одного горе - по всей стране идет стон. Но жизнь-то продолжается, хотя, конечно, никто не знает, что и кого ждет, и кому сколько осталось. Поэтому я сегодня на тебе женюсь - прямо в полку и зарегистрируем брак. Время, конечно, теперь такое, что не до свадеб, но посидим чуток с ребятами по-военному, а потом я тебя в тыл отправлю - не хочу каждую минуту думать, что и тебя у меня тоже война может отнять. После войны, если уцелеем, то отпразднуем задним числом.
        Она побледнела, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
        - Я не поеду в тыл.
        - Поедешь! - ребро его ладони стукнуло о стол с такой силой, что дерево затрещало. - Я повоюю и за тебя, и за себя, а если на то пошло, то за обоих и кровь пролью.
        - Ты не понял, - тихо ответила девушка, - я не выйду за тебя замуж. Никогда.
        Казалось, до Царенко не сразу дошел смысл сказанного.
        - Как это не выйдешь? - с недоумением спросил он. - Ты мне всегда нравилась. Конечно, я с тобой, может, не совсем хорошо обошелся в первый раз, потому что ты была девушкой, но это война, а на войне у человека иногда может наступить потемнение. Тогда, конечно, разговору о свадьбе не было, потому что моя жена была жива, но теперь я вдовец и хочу, чтобы все было по-честному, поэтому я на тебе женюсь, я решил.
        - Я не хочу быть твоей женой, - повторила Злата. - Не хочу и не буду, я тоже решила.
        - Перестань! Я тебя жалел, все это время не трогал, потому что ты была, как пуганая. Не виноват я в смерти Бобрика - так вышло. Не мог я из-за одного человека жертвовать всем отрядом, да и тобой тоже - тем более что это его бы не спасло. Нечего от меня шарахаться, я хочу, чтобы все было честь по чести, жениться предлагаю.
        - Я же сказала: нет.
        Вскочив с места, Царенко уставился на девушку полным ярости взглядом.
        - Вот как! - он надвинулся на нее и рывком поставил на ноги, больно стиснув плечи. - Я хочу, как человек, а ты тут демагогию разводить собралась? Не хочешь по-честному - буду жить с тобой так, и никуда ты не денешься! Раздевайся!
        От боли, причиняемой впившимися в кожу пальцами, она неожиданно успокоилась и равнодушно скользнула взглядом по выпирающему выступу на его брюках - так, словно перед ней был экспонат из «анатомички».
        - Если ты хочешь меня опять изнасиловать, то я не буду сопротивляться - у меня просто не хватит сил, но я повторяю: я не хочу с тобой жить - ни по-честному, ни как-либо иначе.
        Ровный голос Златы отрезвил Царенко. Тяжело дыша, он оттолкнул ее от себя и вновь опустился на табурет, упершись локтями в стол.
        - Не хочешь, значит, - его глаза, казалось, превратились в два узеньких буравчика. - А почему не хочешь, можно спросить? Или мне самому догадаться? Может, ты успела снюхаться с этим военврачом из медсанбата, а?
        - Что?! - она багрово вспыхнула от неожиданности, потому что до сих пор полагала, что о ее чувствах к Петру Муромцеву неизвестно никому - даже ему самому.
        Царенко же, продолжая сверлить девушку взглядом, медленно произнес:
        - Выкинь эту блажь из головы, поняла? Он с тобой, может, и побалуется, но замуж не возьмет - зачем ты ему нужна порченая, на него после войны, если уцелеет, бабы будут со всех сторон бросаться. А я тебя возьму. Это во-первых. А во-вторых, пусть он только попробует к тебе с какого-нибудь конца подъехать - я с ним быстро разберусь. Кулаков - тот фельдшер, которого в декабре прислали к нам в медсанбат, - родом из Ленинграда и два года жил с Муромцевыми на одной улице. Так вот, он в первый же день ко мне зашел и сообщил, что отца у твоего военврача расстреляли, как шпиона. А в анкете-то у него этого не указано - почему? Может, и он, этот военврач, не лучше папаши. Я велел Кулакову внимательно присматриваться, но никому пока ничего не говорить - делает свое дело Муромцев нормально, да и с медиками у нас нехватка. Однако же, если что обнаружится, то ни на что не посмотрю и сразу поставлю его к стенке - время теперь военное. Так что думай и сама соображай. Все.
        Злата с помертвевшим лицом вытянулась в струнку.
        - Разрешите идти, товарищ командир?
        - Иди, - коротко бросил он и отвернулся.
        В феврале после неудачной попытки Красной Армии отбить у немцев Вязьму в полку было много раненых. Временный полковой госпиталь располагался в уцелевшем после бомбежек кирпичном здании сельской школы - двухэтажном и хорошо протапливаемом. К вечеру круглолицый лейтенант Валя Павлюк помог Злате и рыжей Верке доставить туда политрука Веселова с развороченными осколками внутренностями, и они остались помогать санитаркам и медсестрам, потому что после боя рук, как всегда, не хватало. Муромцев, осмотрев Веселова, который пришел в себя и старался не стонать, хмуро спросил:
        - Сколько часов прошло после ранения?
        - Его еще утром ранило, но раньше не смогли доставить, товарищ военврач, - оправдывалась Верка. - Волошина к нему подобралась и на месте перевязала, чтоб кровью не истек, а с поля боя вынести было никак невозможно, потому что огонь был сильный - толку-то тащить человека, если все равно расстреляют по дороге. Потом уже, когда немцы перестали палить, мы его вынесли. А что уже не будете оперировать? Он ведь в сознании, все понимает, - жалостно сказала она.
        Всем было известно, что раненых в область брюшины, если прошло больше пяти-шести часов с момента ранения, доктора на операцию не брали - не было возможности тратить время на заведомо обреченных людей, нужно было заниматься теми, кто мог выжить. Муромцев встретился взглядом Веселовым, который с трудом приподнял голову, вслушиваясь в разговор, и коротко приказал:
        - На стол, буду оперировать.
        Около полуночи Злата зашла в большую палату, бывшую когда-то школьным классом, чтобы еще раз взглянуть на политрука. Виктор был в сознании и лежал, неподвижно уставившись в потолок блестящими от жара глазами. Лицо его пылало, дыхание было тяжелым, и кончик языка постоянно касался сухих губ, но Злату он узнал.
        - Ты, Златушка? - голос его звучал слабо и как-то по-детски беспомощно. - Ребятам передавай привет, и зайди к доктору - скажи ему спасибо. Прямо сейчас зайди, хорошо? А то я уже, может, сам не успею сказать. Зайдешь?
        - Зря ты это, - скрывая слезы, она поправила ему одеяло и, наклонившись, поцеловала в лоб, - но зайду, конечно, раз ты так просишь.
        Петр Муромцев, фельдшер Кулаков и толстая пожилая медсестра Прасковья Тимофеевна ужинали в маленькой комнатке, где когда-то хранился школьный инвентарь. От натопленной «буржуйки» было жарко, и Петр, прислонившись к стене, неожиданно задремал, продолжая сжимать в худых пальцах железную кружку. Злата остановилась на пороге, нерешительно глядя на его измученное лицо, но Кулаков при виде нее расплылся в доброжелательной улыбке:
        - Милости просим к нашему столу, Златушка, у нас кипяток еще не весь вышел.
        Улыбка фельдшера вызвала у Златы сильное желание вылить весь этот кипяток ему на голову, но она лишь плотно стиснула зубы и отрицательно качнула головой. Однако медсестра выскребла ложкой остатки тушенки, положила на хлеб и, протянув Злате, густым басом настойчиво пригласила:
        - Садись, девка, поешь, намаялась ты сегодня. Дай-ка, чаю налью тебе в кружку.
        От звука ее голоса Муромцев вздрогнул и открыл глаза.
        - Вы мне снитесь? - сонно спросил он Злату, но тут же пришел в себя, огляделся и внезапно покраснел. - Простите, я, кажется, немного задремал.
        - И не диво, Петенька, нынче больше тебя никто не потрудился, - строго заметила Прасковья Тимофеевна.
        - У меня тоже есть тушенка, и сахар есть, - смущенно обратилась к ней Злата, - я сейчас принесу.
        - Вот и хорошо, принесите - вместе оно всегда веселей, - обрадовано начал Кулаков, но Прасковья Тимофеевна немедленно его осадила.
        - Ты свое съел, - сердито сказала она и поднялась. - Пошли.
        - Куда? Я еще тут посижу, я…
        - Больно уж ты много балаболишь, дай людям отдохнуть. Пошли, пошли, Михалыч.
        Фельдшер вздохнул и покорно поплелся за ней, а Петр, с улыбкой проводив их глазами, обратился к Злате:
        - Ешьте, Златушка, плеснуть вам немного чистого медицинского для бодрости?
        - Плесните, - она зажмурилась, сделала глубокий вдох и проглотила налитый им спирт.
        - Никак не привыкнете? - мягко поддразнил Муромцев.
        - Не ставила себе такой цели, - рассмеялась Злата, но смех ее тут же оборвался, и она печально сказала: - Заходила сейчас к нашему Веселову - он в сознании и просил передать вам спасибо. Хотя понимает, что ему недолго осталось.
        Петр нахмурился:
        - Мой отец как-то рассказывал, что в пятнадцатом году во время войны ему удалось спасти раненого, проведя санацию брюшной полости спустя сорок восемь часов после ранения. К сожалению, я сразу увидел, что у Веселова не тот случай, но… Я помню, однажды, когда я еще был на втором курсе, мы проходили практику в больнице, и в хирургическое отделение привезли женщину - мыла окошко и выпала с пятого этажа. Состояние было безнадежное, хирург сказал: «Оперировать нет смысла, она умирает». А она, оказывается, была в сознании, все слышала и поняла его слова - открыла вдруг глаза и посмотрела на нас таким взглядом, что я до сих пор не могу его забыть. И умерла. Так вот, у вашего товарища сегодня был такой же взгляд.
        - Ваш отец тоже был врачом? - тихо спросила девушка, опустив ресницы.
        - Мой отец окончил медицинский факультет Петербургского университета, был известным ученым-физиологом, - спокойно ответил он. - В молодости он работал под руководством самого академика Павлова, а после революции много лет читал лекции в Ленинградском мединституте и Военно-медицинской академии.
        Злата заставила себя посмотреть ему в глаза.
        - Мне сказали, что он был арестован, как шпион, - сказала она. - Что вы скрываете это, не указали в анкете, и даже что вы… что вы, возможно, тоже шпионите на немцев. Я, разумеется, понимаю, что все это глупости, но вы должны быть осторожны, потому что за каждым вашим шагом следят.
        Вся кровь, казалось, отхлынула от лица Муромцева, он откинулся назад, и на щеках его заходили желваки.
        - Кто вам это сказал?
        - Царенко. А ему сообщил Кулаков - он говорит, что знает вас по Ленинграду.
        - Какого черта, я никогда его прежде не встречал!
        - Вы просто его не замечали, а он вас помнит - он жил, кажется, где-то по соседству от вас. Царенко велел ему пока молчать, но вы должны знать, что командир вас ненавидит и в любую минуту может использовать это против вас.
        - Ненавидит? - потрясенно переспросил Петр. - За что меня может ненавидеть Царенко, что я ему сделал?
        И тут Злата, не выдержав, разрыдалась, а потом сбиваясь и путаясь, начала рассказывать - о той ночи на берегу реки Сож, когда командир взял ее силой, об их короткой связи, окончившейся после гибели Феди Бобрика, об отказе, которым она ответила на его нынешнее предложение.
        - Он угрожал, он ненавидит вас из-за меня! Он ненавидит вас, потому что я вас люблю! Я знаю, что вы меня презираете, но я вас люблю! Я люблю вас, товарищ, военврач, я люблю тебя, Петенька, мой ненаглядный, родной мой!
        Словно свет вспыхнул в полутемной каморке, где они находились, - такое сияние озарило внезапно лицо молодого военврача при последних словах Златы. На миг он закрыл глаза и встряхнул головой, словно хотел убедиться, что не спит, потом вновь открыл их и глухо спросил:
        - Это правда, Златушка? Знаешь, я недавно задремал, потом ты сюда вошла, и я очнулся и решил сначала, что ты мне пригрезилась. Может, мне и вправду это снится?
        Она вытерла слезы и улыбнулась.
        - Каких вы хотите доказательств, товарищ военврач? Какие потребуете - такие я вам представлю.
        - Это тебе решать, - пристально глядя на нее, медленно произнес Петр, не трогаясь с места.
        Она поднялась, обошла стол и, положив руки ему на плечи, почувствовала, как пульсирует кровь под тонкой гимнастеркой.
        - Я уже все решила.
        Он прижался щекой к тонким пальчикам и на мгновение словно застыл, а потом вскочил на ноги и, заключив ее в свои объятия, начал целовать. Забыв обо всем на свете, они срывали с себя одежду, и лишь в какой-то момент у Петра в подсознании что-то сработало - он сообразил закрыть дверь на крючок.
        Часа через два их разбудил громкий стук. Крючок вылетел из своего гнезда, и дверь широко распахнулась. В разверзшемся проеме стоял Царенко, а из-за его плеча выглядывала хитрая мордочка фельдшера Кулакова.
        - Встать, мать твою! - взревел командир, в бешенстве глядя на обнаженных Злату и Муромцева. - Встать смирно, когда тебе приказывает старший по званию! А ты, - он повернулся к Кулакову, - убирайся, и чтоб духу твоего тут не было!
        - Слушаюсь, товарищ командир, - и фельдшер поспешно ретировался.
        - Извините, товарищ подполковник, - растерянно проговорил Петр, - мы, конечно, встанем, но разрешите нам сначала одеться.
        В руке Царенко появился револьвер, и дуло его было направлено прямо в лицо молодому военврачу.
        - Слушай внимательно, я тебя убью, ты понял? - глухо и сдавленно сказал он. - Мне за это ровным счетом ничего не будет! Твой отец был враг народа, ты это скрывал, и мне доказать, что ты немецкий шпион будет раз плюнуть. Но раньше, чем тобой займется НКВД, я сам тебя расстреляю - если ты еще хоть раз подойдешь к ней. А теперь одевайтесь оба.
        Они торопливо одевались, стараясь не встречаться с буравящим взглядом его глаз. Аккуратно застегнув все пуговицы и одернув гимнастерку, Муромцев встал перед Царенко, вытянувшись по стойке «смирно».
        - Военврач второго ранга Петр Муромцев в ваше распоряжение прибыл, товарищ подполковник, - по-военному четко отрапортовал он, - разрешите узнать, вы меня прямо здесь будете расстреливать или выведете куда-то в другое место? Потому что отказываться от встреч с санинструктором Волошиной я не собираюсь.
        - Что?! - во взгляде Царенко вновь сверкнул гнев, и Злата умоляюще вскрикнула:
        - Петя, не надо, я тебя умоляю!
        Петр, нежно обняв ее, привлек к себе и, глядя прямо в налитые бешенством глаза командира, спокойно продолжал:
        - Потому что если вы, товарищ командир, передумаете меня расстреливать, то у меня к вам две просьбы. Первая: мы с санинструктором Волошиной любим друг друга, хотели бы пожениться, и просим вас, как командира полка официально зарегистрировать наш брак.
        На минуту воцарилось гробовое молчание, ярость, исказившая лицо Царенко, сменилась удивлением, потом он внезапно расхохотался:
        - А ты молодец, военврач, - в голосе его прозвучало невольное уважение, - хотите пожениться? Ладно, раз так, то я вас распишу. Не пожалеешь потом, Злата, что променяла меня на военврача? Я ведь за войну и до генерала могу дослужиться.
        - Желаю тебе удачи и счастья, - прижавшись к Петру, тихо ответила она, - жалеть я ни о чем не буду. Спасибо за то, что мог сломать мою жизнь, но не стал.
        Пожав плечами, Царенко отвернулся от нее и вновь посмотрел на Муромцева.
        - Какая у вас вторая просьба, товарищ военврач второго ранга? - голос его был теперь совершенно спокоен, словно он решил разом перечеркнуть прошлое и все забыть.
        - Политрук Веселов с ранением в брюшную полость был доставлен слишком поздно, я сделал операцию, но шансов выжить у него практически нет - уже начал развиваться перитонит. Через три часа из Москвы прибудет самолет с медикаментами, я прошу вас отправить Веселова с этим же самолетом в Москву.
        - Зачем? - угрюмо буркнул Царенко, и лицо его слегка искривилось. - Я Витьку Веселова люблю, сам бы за него сто раз свою кровь до капли отдал. Тем более что обо мне, как выяснилось, никто особо страдать не будет, а у Веселова молодая жена и маленький сын. Но только от перитонита, всем известно, не лечат - ни здесь, ни в Москве.
        - В Москве сейчас находится мой учитель и друг моего отца профессор Оганесян Сурен Вартанович. Они с Зинаидой Ермольевой работают над созданием уникального препарата, и два дня назад я получил письмо - Сурен Вартанович пишет, что ученые добились поразительных успехов. В Англии, кстати, ведутся аналогичные работы. Правда, наш препарат еще не прошел клинических испытаний, но в настоящее время это единственное, что может спасти Веселова. Пусть тот, кто будет сопровождать его в Москву, свяжется с Оганесяном от моего имени.
        Командир подумал и, чуть прищурившись, кивнул.
        - Хорошо, военврач, сделаю, как просишь, - отрывисто сказал он и с легкой иронией в голосе добавил: - Сумел ты обвести вокруг пальца меня, так попробуй, обмани и смерть…
        - В те дни смерть поджидала нас на каждом шагу, - сказал генерал, - и в те дни сорок второго еще никто не знал, где конец войны, и кому суждено до него дойти, а кому нет. Но наша Златушка и военврач Петр Муромцев полюбили друг друга, и я сам зарегистрировал их брак, а через двадцать минут после этого наши войска получили приказ готовиться к наступлению, поэтому мы с товарищамив тот день не успели даже толком поздравить молодых. Поэтому я хочу выпить за них сейчас. За тебя, Злата! За тебя, Петр! - он пристально посмотрел на неохотно поднявшую свой бокал Злату Евгеньевну, потом перевел взгляд на Сергея и неожиданно нахмурился: - А ты чего не пьешь? Чего морщишься? До дна надо, до дна!
        - Мне нельзя, - робко возразил тот.
        - По такому случаю можно! Нужно! - сердито возразил генерал. - Пей!
        - Извините, но я болен, мне действительно нельзя.
        - Молодежь! - Царенко презрительно повел носом и вновь поднялся, постучав по столу, чтобы привлечь внимание расшумевшихся гостей: - И опять я хочу сказать, товарищи, потому что время у меня подпирает. Молодежь нынче пошла не та, что в наше время, и мы, может, сами в этом виноваты - забаловали их, изнежили, - он сердито повернул свое побагровевшее лицо к Сергею: - Знаешь, какими орлами были твои папка с мамкой? Помню, в сорок четвертом бой шел на переправе - снаряды вокруг рвутся, Златушка и санитарам вытаскивать раненых помогает, и перевязывает на месте, а если нужно, то к бате твоему бойца тащит. Петр как заговоренный был от пули - двух врачей на месте убило, вокруг него снаряды рвутся, а он оперирует себе прямо тут же на берегу, как нарыв в больнице режет. Многие раны нужно было сразу на месте обрабатывать, иначе конец солдату - тогда пенициллин до нас еще не дошел. Хотя еще в сорок втором был случай, когда мы в Москву к одному профессору нашего политрука Витю Веселова отправили - его там сумели спасти.
        - Позвольте, позвольте, - заинтересованно воскликнул Оганесян, - Веселова я помню, он был одним из первых, кому мы ввели препарат. Можно сказать вслепую - испытаний еще не проводили, нужной дозы никто не знал, но он умирал, и выхода не было.
        - А, так это были вы, доктор! - повернувшись к академику, сурово покачал головой Царенко. - За Виктора нашего, конечно, до земли вам поклон, но что же вы так плохо работали? Почему в сорок четвертом еще не было пенициллина?
        - Вообще-то он уже был, - со вздохом отозвался Оганесян, - мы под руководством Зины Ермольевой готовы были провести клинические испытания еще в сорок втором, но слишком долго тянулся спор о том, чей пенициллин лучше - наш или английский. Слишком долго! Не знаю, какова здесь доля моей вины, но прошу прощения, - старый академик поклонился с присущим ему изяществом движений.
        - Меня в том бою ранило в грудь, - отвернувшись от него, продолжал генерал. - Вода была ледяная, я с головой ушел под воду. Злата и еще одна наша девушка, Вера Демчук, вытащили меня, оттащили в медсанбат на берегу, и Петр зашил рану, а то бы я истек кровью - пулей мне порвало внутри какой-то важный сосуд. Сам я ничего этого, конечно, не помню - Вера потом рассказала. Она отвезла меня в госпиталь, выходила, а позже мы с ней поженились. Двух сыновей она мне родила, а в прошлом году покинула меня - скончалась от рака.
        - Вечная ей память, - поднимая бокал и глядя прямо перед собой, произнес Петр Эрнестович, и Злата Евгеньевна тихо повторила за мужем:
        - Вечная память.
        - Спасибо. Но я опять вернусь к тем временам. Выйдя из госпиталя, я представил к ордену Красной Звезды санинструктора Злату Волошину. К сожалению, награда эта до нее не дошла - возникла путаница из-за того, что она сменила фамилию и основное место жительства. Сейчас награда, наконец, нашла свою хозяйку. Я, собственно, и приехал сюда, чтобы лично вручить тебе, Златушка, твой орден. Хотя полагается делать это в официальной и торжественной обстановке, но мне, как бывшему командиру и старому фронтовому товарищу разрешили вручить тебе боевую награду у тебя дома.
        Во внезапно наступившей тишине Царенко торжественно передал Злате Евгеньевне коробочку с орденом и троекратно облобызал ее.
        - Спасибо, - тихо сказала она, невольно отстраняясь и вертя в руках коробочку. Гости дружно начали аплодировать, а вечно недовольный жизнью Камышев сердито застучал ложкой по столу:
        - Что за «спасибо»! Следует сказать «Служу Советскому Союзу!».
        - Это я должен сказать тебе спасибо, - глядя в глаза Злате Евгеньевне, глухо произнес генерал. - Потому что мы ведь с тобой сегодня впервые видимся после того боя. Спасибо, за то, что спасла мне жизнь, и прости, что не сумел сказать тебе этого раньше.
        … Вытащив командира и доставив его в госпиталь, она вернулась на берег, и после этого еще в течение шести часов попеременно то окуналась с головой в ледяную воду, то стыла на берегу под порывами холодного осеннего ветра, перевязывая раненых товарищей. Лично для нее это был один из тех дней, когда женщине положено особенно бережно относиться к своему здоровью. Девушкам-бойцам для таких дней специально выдавали бинты и вату для гигиенических прокладок, теперь же у нее прокладка превратилась в кусок бурого льда. После боя Петр, не видя нигде своей жены, в тревоге попросил легкораненого Диму Векшина ее отыскать - сам он оказывал помощь раненым и никак не мог отойти. Дима вернулся через час, неся Злату на руках - молодая женщина была без сознания, лицо ее пылало от жара. Очнувшись утром следующего дня, она, едва пошевелившись, вскрикнула - боль внизу живота была такая, словно ее жгли каленым железом.
        Спустя десять лет после бесчисленного множества мучительных процедур, инъекций и грязевых ванн врачи вынесли окончательный приговор: детей у нее не будет никогда. Муж привез ее из больницы, где проходил консилиум, накапал успокоительного, уложил в постель и лег рядом, крепко обняв за плечи. Злата прижалась к нему и неожиданно уснула - подействовало лекарство. И тогда во сне впервые к ней пришел, а затем начал повторяться почти каждую ночь один и тот же кошмар из далекого сорок первого. Перед глазами вставало лицо Феди Бобрика, он сжимал виски, его круглое лицо было искажено от боли, но взгляд был не мутным, как тогда, а умоляющим и полным страдания. Злата бежала ему навстречу, но не успевала добежать - дернувшись и раскинув руки, Федя падал с простреленной головой.
        О ее кошмарах не знал никто, кроме мужа. В шестьдесят втором Петр Эрнестович отвез жену к известному гипнотизеру, и после нескольких сеансов Злата Евгеньевна смогла, наконец, спать спокойно…
        - Ну, вот, ты получила-таки наконец свою награду, Златушка, - сказал генерал, - я теперь спокоен. К сожалению, нам пора - я уже говорил, что нас ждут в Смольном. И хотя сейчас, конечно, новые веяния, все же хочу предложить последний тост. За то, чтобы в будущем все опять встало на свои места. Светлая память великому Сталину, товарищи!
        Во внезапно наступившей мертвой тишине Оганесян слегка покашлял и, покачав головой, сказал:
        - Смелый вы человек, товарищ генерал, сейчас это имя не в почете.
        - А я всегда был смелым, - усмехнулся Царенко, - Это шакалы, которые раньше при нем пикнуть боялись, теперь подняли головы и завыли, но для тех, кто прошел войну, это имя всегда будет священным, потому что с этим именем мы шли в бой.
        - Я за Иоську никогда не пил и пить не буду! - побагровев, закричал Камышев и со стуком поставил на стол свой бокал. - Я с этим именем два года в окопах мерз, год в концлагере голодал и за это потом еще пять лет на лесоповале топором махал. Там бы и сгнил, если б Сурен Вартанович до Берии не дошел и не доказал, что я нужен советской науке. Когда Иоська подох, я от радости богу свечку поставил, хоть я и атеист. И всем всегда скажу: Сталин был трус, подонок и сволочь!
        - Молчать! - рявкнул Царенко. - Это ты трус, что в плен сдался, а у меня в полку мальчишки землю кровью поливали, но врагу не сдавались! Такие, как ты, не знают, что такое бесстрашие и героизм!
        И тут Злата Евгеньевна закричала так, что все в испуге смолкли, лишь в буфете звякнул хрусталь:
        - Замолчи! Бесстрашие? Героизм? Это те герои, которые в фильмах про войну снимаются, это они герои и патриоты, а про нас правды никто не напишет! Думаешь, все солдаты прямо-таки жаждали за Родину и за Сталина жизни отдать? Но шли в бой, потому что иначе было нельзя - ты же сам из пистолета расстреливал тех, кто под огнем назад поворачивал. Но ты хоть сам вперед бежал, а этот в Кремле сидел и приказы издавал: «Ни шагу назад!»
        - Не надо, Златушка, - мягко возразил генерал, - иначе в то время было нельзя.
        - Нельзя! Конечно, нельзя, он знал, что делал - детишек безоружных живым заслоном перед танками поставил и трусами еще их называл за то, что жить хотели! Генералов опытных в тридцать седьмом уничтожил, армию развалил. Ты сам был бы грамотней, так у нас в полку в два раза меньше бы народу погибло! Но теперь-то что - время пройдет, могилы землей прорастут, и люди все забудут. Я и сама все забыла, все тебе простила. Только Федю Бобрика простить не могу. Забыла, казалось, а нынче опять перед глазами встало и стоит - глаза его, и как бежал он, за голову держась. Ему ведь еще и девятнадцати не было, - застонав, она закрыла лицо.
        Петр Эрнестович мгновенно оказался рядом с женой и отвел в сторону ее руки:
        - Не надо, Златушка, слышишь? Посмотри на меня сейчас же!
        - Пусти, Петя, - Злата Евгеньевна подняла на генерала заплаканные глаза и тихо сказала: - Уходи из моего дома, Герой Советского Союза генерал Царенко. Уходи и не возвращайся сюда. Никогда.
        В полном молчании генерал повернулся и вышел. Петр Эрнестович, тревожно глядя на жену, крепко взял ее за талию:
        - Злата, пойдем, тебе обязательно надо сейчас выпить лекарство и прилечь. Ада, пожалуйста…
        - Да-да, уложи Злату, Петя, я принесу торт.
        Петр Эрнестович вернулся минут через десять - без жены. Гости еще с полчаса поболтали, выпили чай с тортом, а потом тактично начали расходиться. Последними уходили Синицыны, и Ада Эрнестовна отправилась проводить их до метро. Сергей решил, что в сложившейся ситуации ему лучше всего заняться общественно-полезным делом. Собрав со стола грязную посуду, он понес ее на кухню и вывалил в раковину, разбив при этом одну из тарелок.
        - Авария? - зайдя на кухню, поинтересовался Петр Эрнестович и начал рыться в аптечке.
        - Всего одна тарелка, - собирая осколки, буркнул Муромцев-младший.
        - На фоне твоих прошлых подвигов это большое достижение, - похвалил его старший брат. - Слушай, ты не знаешь, где у нас анальгин? Ни одной таблетки не могу найти, а голова, как паровой котел.
        - Наверное, Ада все выпила, ты же знаешь, что анальгин - ее любимое кушанье, - выбрасывая осколки в мусорное ведро, ответил Сергей. - Сильно болит? Сейчас посмотрю у нее в комнате - наверное, она запихнула пару пачек в свою любимую старую сумку и забыла.
        Зайдя в комнату Ады Эрнестовны, он вытащил из шкафа старую кожаную сумочку с блестящим металлическим замочком.
        Внутри лежали перевязанные тонкой лентой письма ее погибшего мужа, пилочка для ногтей, фотография маленького Сережи с котенком на руках и крохотная коробочка с золотыми украшениями, обитая красным бархатом. Анальгина не было.
        Вывалив все содержимое на кровать, Сергей перевернул сумку и для очистки совести с силой ее потряс - вдруг облатка с анальгином затерялась где-то меж складок шелковой подкладки. Оказалось, что старенькая материя кое-где отпорота от кожаного корпуса сумки, и откуда-то из глубины неожиданно вылетел, покружился в воздухе и упал на пикейное покрывало пожелтевший листок бумаги.
        Сергей автоматически прочитал начало: «Милая Ада…» и сложил письмо пополам, чтобы втиснуть в перевязанную ленточкой стопку. Взгляд его при этом невольно скользнул по подписи в самом конце: «Муромцева Клавдия Ивановна, 10 марта 1953 года».
        Муромцева Клавдия Ивановна - так звали мать Сергея, которую он с тех пор, как себя помнил, считал умершей. Дрожащие руки его торопливо развернули пожелтевший лист, неровные буквы прыгали перед глазами, мешая вникнуть в смысл прочитанного.
        Милая, Ада!
        Я знаю, что вы с Петенькой мне не велели, видеть Сереженьку, и даже не разрешили писать вам. Конечно, мне было тяжело, но я всегда узнавала про вас стороной и все знала. Знаю, что Петя вернулся с войны живой, женился и занимается своей наукой - он ведь и смолоду увлекался, всегда с отцом разные научные споры вел. Знаю, что твоего мужа убили, что ты в войну работала в эвакуации и забрала туда с собой Сереженьку. Спасибо, что сберегли моего сыночка, что заботитесь, бережете, в университете обучаете. Только ведь я мать, у меня тоже сердце болит - увидеть бы его, поговорить, обнять. Вы с Петей говорили, что я кругом виновата, с презрением смотрели, как на гниду. Но только ведь люди разными рождаются - вы гордые, смелые, а я простая женщина, меня страх под себя подмял. Потом, я ведь ждала ребенка, ты ведь это не пережила, тебе не понять. И хоть вы никогда не интересовались, но у меня родилась девочка, ваша сестра Людочка. Сейчас я работаю акушеркой в роддоме, а Люде уже семнадцать, и она поступила в институт, чтобы выучиться на доктора, а не так, как я, быть простой акушеркой. Мне она иногда по работе
помогает, и руки у нее золотые. Только она ведь еще несмышленыш, девочка, ей и одеться надо, и погулять, а зарплата у меня маленькая. Поэтому я прошу тебя, Ада: я ведь твой приказ выполнила, когда вы с Петей мне велели отдать вам Сереженьку и на глаза ему не показываться. Так и вы выполните мою просьбу: помогите немного Людочке. В квартире у вас еще со старых времен много было дорогих вещей, и вам все осталось, потому что я ушла в одном платье, а ведь Людочка тоже имеет право, она тоже Эрнесту родная дочь. И если поможете, то я, как и обещала, Сереженьку беспокоить не буду. А то ведь мне придется его просить, чтобы он родной сестре помог, а я и сама не желаю после стольких лет ему своим родством навязываться.
        Муромцева Клавдия Ивановна, 10 марта 1953 года.
        Трижды перечитав письмо, он сложил пожелтевший листок по старому сгибу и сунул его в карман брюк, а затем начал медленно укладывать обратно разбросанные на кровати вещи - перевязанную стопку писем, пилочку для ногтей, обитую бархатом коробочку. Застегнул блестящий замочек, водворил сумочку на ее прежнее место в платяном шкафу и остался стоять посреди комнаты, не зная, что делать.
        - Сережа, - громко позвал из прихожей старший брат, - ты где, у Ады?
        - Да-да, я здесь, я не нашел анальгин, - он дотронулся до письма в кармане.
        - Бог с ним, с анальгином, звонит Варвара Терентьевна.
        - Да? А это еще кто?
        - Какой же ты, - заглянув в комнату, упрекнул его Петр Эрнестович, - ничего не знаешь, никого не помнишь. Варвара Терентьевна, из месткома. Она для тебя путевки всегда выбивает.
        - Ну, и? - угрюмо буркнул Сергей, занятый своими мыслями. - Выбивает, что дальше?
        - Да ничего, - внимательно посмотрев на брата, ответил Муромцев-старший. - Варвара Терентьевна поздравила меня от имени профсоюза с годовщиной Победы и сказала, что есть «горящая» путевка в Нафталан - это в Азербайджане - в санаторий имени Кирова. Курорт бальнеологический, для больных с заболеваниями суставов, с целебными грязями, но в этом году они открыли отделение для желудочников. Там недалеко источники Истису и Бадамлы, минеральную воду привозят прямо оттуда - как раз то, что тебе надо. Человек ждет у телефона, что ответить - поедешь или нет? Быстрей соображай, Сережа.
        - Поеду, - равнодушно ответил тот, вновь нащупав письмо в кармане, - почему не поехать, какая мне теперь разница.
        Послание 15.
        Всем, всем, всем! Уникальное открытие наших ученых! Перемещаясь в потоке жидкой ткани по всей системе Материка, Носители Разума оказались в пространстве, где располагается высокоорганизованная белковая ткань. Каждый ее элемент является активным проводником электричества и состоит из тела с короткими и длинными отростками (подробное описание смотреть в техническом приложении), но главное, что в совокупности все эти элементы представляют источник мощнейшего биополя. Благодаря соответствию наследственных кодов Разум Носителей внутри каждого Материка получил возможность вступить с ним в контакт. Теперь мы знаем, что каждая система Белкового Материка не только является уникальным живым организмом, но и имеет собственное восприятие внешнего мира, хотя и не обладает способностью разумно мыслить.
        Послание 16.
        Биосигналы от потомков тех, кто когда-то покинул далекую планету, уничтоженную галактическим взрывом, продолжают поступать, поэтому нам известно, что в космосе все еще носятся корабли с Носителями Разума. Число поколений, сменившихся с момента взрыва планеты, служившей домом нашим далеким предкам, уже достигло 98 675 438. Чего вы ждете, почему не направляетесь к нам? Ведь все ваши жизненные ресурсы практически полностью исчерпаны.
        Мы, потомки тех, кто первыми прибыл на нашу нынешнюю Планету, давно считаем ее своим настоящим и единственным домом. Однако мы готовы впустить вас в наш мир - в память о наших общих предках и еще потому, что сейчас у нас возникла настоятельная потребность в честных тружениках. Мы обеспечим вас питанием и научим жить в мире Белковых Материков. Повторяем свои координаты…
        Глава седьмая
        Что случается, если человек перевыполняет план и уезжает в отпуск без жены
        Нафталанский санаторий имени Кирова Сергей сразу же мысленно окрестил помесью семейного пансионата со здравницей для престарелых стахановцев. Не владей им полная апатия, он унес бы оттуда ноги на следующий же день после приезда, но теперь ему хотелось лишь одного - покоя. Не думать, не вспоминать, не отвечать ни на чьи вопросы и вообще забыть о существовании Вселенной. Добродушная старенькая докторша добросовестно осмотрела его по приезде, внимательно ознакомилась с историей болезни и, поправив очки на носу, строго сказала:
        - У вас, молодой человек, будет «первый стол».
        - А нельзя мне «пятый стол»? - Сергей содрогнулся при мысли о паровых котлетах и морковном пюре. - У меня в Кисловодске был «пятый стол».
        - Мы не Кисловодск, у нас свои правила, - седые кудряшки обиженно вздрогнули, и голос стал еще строже, - осложнения после гепатита, сами знаете, вещь серьезная, а у вас недавно было серьезное обострение. Вам покажут ваше постоянное место за столом - у нас отдыхающие с «первым столом» сидят отдельно.
        Таким образом, его соседями по столу оказались две дамы постбальзаковского возраста и веселый старичок - нефтяник из Баку, который к любой рубашке, какую бы он ни надевал, обязательно прикреплял полученный им еще в конце тридцатых годов орден Ленина.
        Тон застольных бесед задавали, в основном, дамы. Кроме излюбленных тем - дуоденального зондирования, тюбажа, пониженной кислотности и атеросклероза - обсуждали еще Юрия Никулина в новом фильме «Ко мне, Мухтар», индийских йогов и входившее в то время в моду иглоукалывание. Сергей в разговорах не участвовал, а все попытки старичка поговорить о футболе или о рыбалке были им полностью проигнорированы. В конце концов, заскучавший орденоносец нашел единомышленников за соседним столом - там по-домашнему вольготно разместились две веселые семейные пары, с одной из которых был грудной ребенок семи-восьми месяцев.
        Пока мужья перекидывались со старичком фразами, обсуждая последнюю игру «Динамо» - «Спартак», жены нянчились с малышом, который оказался на редкость неспокойным гражданином. Плакать он не плакал, но не умолкал ни на минуту - по всей столовой постоянно разносилось его веселое гульканье. Сергей иногда поглядывал в сторону соседнего стола, за которым пухленькая молодая мама, не стесняясь окружающих, делала заливавшемуся смехом сынишке «козу» и играла с ним в «ладушки».
        - Ладушки-ладушки! Где были? У бабушки!
        Прежде его раздражало бы, что она ведет себя так, словно находится у себя дома, теперь же это казалось не столь важным, он думал:
        «Интересно, а ОНА со мной когда-нибудь так играла? Если да, то она меня любила, но как же тогда смогла со мной расстаться? Уехала, потому что испугалась, но почему оставила меня? Как и кто мог бы ей запретить видеть сына? И ни Петя, ни Ада не смогли бы ей помешать, пожелай она меня забрать. Если б она захотела меня увидеть, то тоже могла бы это сделать - за тридцать лет можно найти способ увидеть родного сына. Но хотела ли она? Знает ли обо мне моя сестра - та Людмила, которой она была беременна? Она просила денег, они обе, возможно, нуждаются. Или уже нет - ведь письмо было написано двенадцать лет назад. Людмила эта, наверное, уже замужем».
        Рука его невольно тянулась к боковому карману брюк, вновь и вновь нащупывая лежавший там сложенный вдвое конверт. От этих мыслей пропадал аппетит, и кареглазая официантка всякий раз, убирая после обеда посуду со стола, шутливо грозила пальцем:
        - Вы опять не доели котлеты, ну как так можно! Нельзя же так!
        Она говорила это, кокетливо растягивая слова и улыбаясь, но Сергей упорно не замечал ее улыбки. В конце концов, даже его сосед по комнате, конопатый шахтер из Воркуты лет сорока пяти, попенял ему:
        - Слушай, девушка с тебя глаз не сводит, а ты как пень! Смотри, надоест ей - начнет другого обхаживать.
        - Бог ей в помощь, - Сергей равнодушно пожал плечами, - можешь сам ей заняться - она на тебя тоже поглядывает.
        Он сказал это просто так, в шутку, но шахтер принял его слова всерьез и даже рот раскрыл от изумления:
        - Слушай, правда? Точно говоришь? Ладно, тогда что мне нужно делать?
        - Вопрос, конечно, бесподобный, - хмыкнул Сергей. - Ты что, никогда на курорте не знакомился с женщиной?
        Воркутянин смущенно почесал затылок и застенчиво улыбнулся - Гм, да так оно у меня получается, что… Понимаешь, жена в месткоме работает, и мы с ней всю жизнь по семейной путевке отдыхаем - и в Сочи, и в Прибалтику, и в Болгарию даже ездили. Оттого, что всегда с ней вместе, опыта у меня с бабами, сам понимаешь… Дарить ведь надо что-то, или как? А что дарить-то?
        - Откуда же я знаю, дари, что хочешь - духи, коробку конфет, - его уже начал раздражать этот долговязый детина с наивными, как у младенца, глазами.
        - Ох, мать родная, да здесь в киоске один одеколон стоит, а конфеты только «Золотой ключик» на развес. Слушай, я у тебя импортные духи видел - продай, а?
        - Духи? - удивился Сергей. - Это не духи, это мне брат из Германии туалетную воду привез, она для мужчин.
        - Да все одно - для мужчин, для женщин, там ведь не по-нашенски написано. Жена себе в Болгарии тоже похожий пузырек покупала - нормально и пахнет хорошо. Продай, а?
        - Бери так, - Сергею не терпелось поскорей отвязаться от назойливого соседа, но тот оказался вдобавок еще и щепетильным.
        - У меня деньги есть, я заплачу, сколько скажешь, с какой такой радости ты мне будешь за просто так дарить?
        - Считай, что в знак мужской солидарности.
        Все же конопатый воркутянин не успокоился, пока взамен туалетной воды не подарил Сергею складной нож:
        - Сам делал. Тут смотри-ка оно как: и нож тебе, и штопор, и вилка, вот этим гвозди дергать, а вот тут откроешь - молоток. Я ведь и сам молоток по жизни - на все руки мастер, ты не смотри, что я с бабами не спец, - конопатый ухмыльнулся и довольно потер руки. - Почему я нынче здесь без жены? Потому что меня начальство срочно в отпуск отправило. Нам на завод машину новую отбойную прислали, так я ее сразу отладил, и пошло у нашей бригады четыреста процентов нормы за смену. Главный инженер в панике, потому что если сто двадцать процентов, то ты - передовик, а если четыреста, то это значит, что нормы занижены, и их нужно повсеместно завышать. А как завышать, когда машину только я один и освоил, а специалисты - никак. Вот меня срочно в отпуск и отправили, чтобы скандал замять, пока инженера квалификацию повышают. Так что бери, нож хороший, - он чуть ли не насильно сунул нож Сергею в карман - как раз в тот, где лежало письмо Клавдии Муромцевой, - а потом побрился, надел чистую рубашку и отправился «заниматься» кареглазой официанткой.
        Сергей с облегчением проводил его глазами - больше всего на свете ему хотелось остаться одному, и ради этого не грех было пожертвовать флакончиком туалетной воды. Он лег на кровать, не зажигая света, хотя уже сгустились сумерки, и вновь начал думать, анализируя каждый момент прожитой жизни:
        «Однажды я спросил у Ады, почему в нашем альбоме нет ни одной фотографии моей матери, а она что-то промямлила - вроде того, что та не любила фотографироваться, - и перевела разговор на другую тему. В анкете, где нужно было указать близких родственников, я упоминал лишь брата и сестру. В моем возрасте, конечно, смешно плакаться из-за того, что тебя в детстве оставила мать, но хотелось бы выяснить все до конца. Ада и Петя не говорили мне о ней ни хорошего, ни плохого, но, судя по письму, она была жалким и, возможно, не очень порядочным человеком, а ведь во мне ее гены».
        В открытое окно подул легкий ветерок и принес сладковатый запах роз с цветочных клумб, разбитых вокруг санатория. От приторного аромата у Сергея засвербело в носу, он чихнул, и тут же в дверь энергично постучали. На пороге стояла толстая кастелянша с большой раскладушкой в руках, а позади нее смущенно топтался паренек лет четырнадцати.
        - Слышу, чихаете - дома, стало быть. Добрый вечер, Сергей Эрнестович, простите, что побеспокоили. Спали? Можно, я свет включу? - бодро спросила толстуха и, не дожидаясь его разрешения, щелкнула выключателем. - У меня тут к вам просьба великая - до утра парнишку у вас пристроить. Восемь человек сейчас прибыло, не знаю, что с ними делать - должны были еще утром приехать, но поезд опоздал. Теперь старшая медсестра ушла домой, и все ключи от свободных комнат с собой забрала, - она оглянулась на широко зевавшего в это время парнишку, слегка приблизила свое лицо к Сергею и интимно пояснила: - У нас есть такая молодежь несознательная из персонала, что ищет, где с отдыхающими можно порезвиться. Поэтому, если комнаты незаняты, то старшая медсестра ключи от них вечером к себе домой забирает - чтобы никто, значит, там не пристраивался, а то главный врач потом нам выговаривает, что за порядком не следим. Уследишь за ними, как же!
        - Ладно, ставьте свою раскладушку, - прервал ее Сергей, - но только до утра.
        - Конечно, я утром их размещу, - обрадовалась кастелянша, а паренек, робко переступив через порог, застенчиво сказал:
        - Здравствуйте.
        Он тут же свернулся калачиком на раскладушке и затих - видно, сильно устал с дороги. Сергей выключил свет и тоже лег, чтобы продолжить свои размышления, но мысли в голову к нему больше не шли, и неожиданно для самого себя он заснул.
        Разбудили его грохот и вспыхнувший сразу же вслед за этим свет - возвратившийся сосед споткнулся о раскладушку и теперь стоял посреди комнаты, потирая коленку.
        - Мать моя, это что ж такое? Подселили, что ли?
        Парнишка все также мирно спал, ровно посапывая носом. Сергей автоматически взглянул на часы - половина двенадцатого.
        - Только до утра, завтра переселят, - объяснил он. - Гаси свет, разбудишь.
        Шахтер скинул одежду, поворочался немного на кровати, потом тихо позвал:
        - Слышь, Серега, не спишь еще?
        - М-м-м, сплю, - промычал Сергей и попытался притвориться спящим, но это ему не удалось, потому что шахтера распирал безудержный восторг.
        - Слушай, Аида от твоих духов вообще забалдела, так что с меня еще причитается, - в его шепоте слышался неподдельный восторг. - Слышишь, что я говорю? Слышишь, или нет?
        - Угу. Аида?
        - Это ее так зовут - Аида. В парке санаторном погуляли, мороженым ее угостил.
        Сергей, перестав притворяться спящим, не удержался и съехидничал:
        - И все? Мороженое твоя Аида, я думаю, и без духов бы съела.
        - Так она замужем, оказывается, и ребенок у нее - жалко, - печально вздохнул шахтер.
        - Не понял, ты что, жениться на ней собирался?
        - Да я не про то, я про то, что побыть вдвоем негде.
        - Проблемы тоже! Она в санатории ночует?
        - Она в Евлахе живет, их на работу автобус каждый день возит. Это недалеко, я бы съездил, только ведь домой к ней никак нельзя - муж, свекровь. А парк здесь маленький, и народ везде. У подруги тоже не приткнешься - городок небольшой, все про всех знают. Раньше, Аида говорила, можно было с кастеляншей договориться и на ночь ключ от пустой комнаты взять, но теперь старшая медсестра стала ключи забирать. Аида говорит, что эта медсестра - вреднющая баба, до жути аж. Как муж ее бросил, так она за всеми высматривает, вынюхивает, покоя от нее нет.
        - Лучшие блюстители нравственности получаются из старых дев и брошенных жен, - философски изрек Сергей.
        - Слушай, Серега, а ты… это… Не мог бы завтра вечером на пару часиков куда-нибудь, а? Тут кинотеатр есть - там «Бродяга» идет.
        - Нет, - твердо ответил Сергей, прекрасно знавший, что в таких случаях за «завтра на пару часиков» обычно следует «послезавтра на пару часиков» и так далее, а ежедневно слоняться вечерами по парку ему совершенно не улыбалось. - На меня не рассчитывай, я индийских фильмов не люблю и из дома обычно надолго не отлучаюсь. Так что поищите другое место.
        - Нет, так нет, будем искать, - грустно вздохнул ничуть не обидевшийся шахтер.
        Утром пришла толстая кастелянша, аккуратно сложила раскладушку и увела паренька завтракать. Когда Сергей, побрившись, появился в столовой, мальчик уже сидел за столиком у окна рядом с высокой молодой женщиной и что-то оживленно ей рассказывал. У женщины было красивое, но очень строгое лицо, и сходство ее с мальчиком сразу же бросалось в глаза, поэтому Сергей, ожидая, пока подадут завтрак, от нечего делать гадал, кем же они друг другу приходятся. Мать и сын? Но она казалась чересчур молодой для такого взрослого сына. Брат и сестра?
        - Доброе утро всем, - прервала его размышления одна из дам постбальзаковского возраста, усаживаясь рядом за стол, - Сережа, почему у вас вид сегодня такой меланхолический? Как ваша печень, как вам истису? Мне кажется, на меня эта вода плохо действует - всю ночь была изжога.
        - Доброе утро, гм. Да нет, я нормально, м-м-м…
        «Господи, да как же ее зовут? Мое имя, главное, все уже запомнили, как им это, интересно удается? Я один, как идиот».
        - А мне кажется, это после вчерашнего тюбажа, - озабоченно заявила вторая дама, опускаясь на стул и ощупывая свой бок, - лично у меня появилась боль в подреберье.
        За соседним столиком уже начал свое энергичное верещание на руках у матери бойкий малыш. Его отец и развернувшийся к нему вполоборота старик-орденоносец спорили о том, нужно ли класть в прикормку для леща молотый кофе. Кареглазая официантка Аида, улыбаясь, расставляла на столе тарелки с кашей.
        - Сразу говорите, товарищи, кому нести чай, а кому компот, - кокетливо тряхнув сережками, проговорила она, и ноздри Сергея уловили тонкий аромат туалетной воды для мужчин, привезенной Петром Эрнестовичем из Берлина.
        Вечером конопатый шахтер вернулся довольно рано и с ходу поделился новостями:
        - Санаторий для отдыхающих экскурсию организует - на три дня. Закатальский заповедник, Лагодехский заповедник, Телави. Автобус удобный, сидения мягкие, питание организовано, не хочешь поехать?
        - Спасибо, нет.
        - Ладно, ничего, Елена Капитоновна и Надежда Семеновна едут.
        Он сказал это с таким воодушевлением, что Сергей не смог удержаться от вопроса:
        - А кто это? Ну, эти - Надежда Семеновна и эта, как ее… Кто они?
        Шахтер воззрился на него, раскрыв рот.
        - Шутишь? Мать моя, ты ж с ними за одним столиком в столовой сидишь!
        Постаравшись скрыть свое смущение, Сергей небрежно заметил:
        - Ах, эти! Я просто не понял, почему ты о них с таким воодушевлением говоришь. Едут и едут, а что тут такого особенного?
        Воркутянин даже подпрыгнул на месте и начал взахлеб объяснять:
        - Они с Аидой постоянно договариваются, чтобы она им одежду гладила - барахла-то у них вон сколько, каждый день платья меняют, а там каждую складку нужно нагладить. А Аиде деньги нужны - муж пьет, а свекровь, зараза, всю свою пенсию на сберкнижку складывает, на хозяйство ничего не дает, - в голосе шахтера звучало искреннее возмущение подлым поведением Аидиной свекрови, - Аиде поэтому и приходится подрабатывать.
        - У тебя ж денег много, ты говоришь, так дай ей, - пошутил Сергей, и воркутянин ответил ему с поразительной для влюбленного рассудительностью:
        - Конечно, дам - когда будет, за что давать. Сейчас-то пока не за что, мы только гуляли да на «Бродягу» сходили. Сейчас вот Аида с этими договорилась, что они уедут, а ключ ей оставят - она после работы будет заходить и все вещи им перегладит, постирает, что надо. Елена Капитоновна уже и кастеляншу предупредила. Так что на два вечера комната наша, поздравь меня, Серега! Дай, я тебя расцелую по-братски!
        Он дохнул перегаром, но Сергей сумел ловко уклониться от братского поцелуя.
        - Ты для нее побереги поцелуи, ладно? Только пусть сначала твои тетки уедут, а то кто его знает…
        Он как в воду смотрел - на следующий день воркутянин явился совершенно убитый:
        - Накаркал ты - не едут они, передумали. Завтра им яйца из-под наседки обещали принести, и они будут желток себе делать - они Аиде по секрету рассказали.
        - Чего делать? - оторопел Сергей.
        - Желток, - уныло объяснил шахтер. - Такое теперь средство для омоложения - желток в шприц набрать и укол под кожу сделать. Только надо, чтобы яйца были свежие, а если они на экскурсию поедут, то яйца протухнуть могут.
        - Идиотизм какой-то!
        - Ладно, посмотрю - если помолодеют, то приеду после отпуска и скажу своей старухе, чтоб тоже попробовала. Только теперь-то мне что делать? Я ведь тоже не железный, планы строил. Слушай, Серега, а ты не хочешь съездить на эту экскурсию, а? Экскурсия познавательная, зверюшек посмотришь - кабан, медведь. А красотища такая, что глаз не отведешь - горы, лес, и еще какой-то кавказский улар будет. Знаешь, кто такие эти улары?
        - Горные индейки.
        - Видишь, какой ты умный, а я и не знал, - восхитился конопатый шахтер. - Думал, это которые на лошадях скачут.
        - На лошадях скачут уланы и джигиты.
        - Видишь, сколько ты знаешь, а поедешь на экскурсию - еще умнее будешь.
        - Мне достаточно, слишком умным быть тоже плохо, разве ты не знал? - нарочито простодушным тоном удивился Сергей, мысленно веселясь от этих наивных попыток соседа привлечь его прелестями Кавказа. В конце концов, тот решил отбросить хитрости и жалобно попросил:
        - Поезжай, Серега, а? Будь мужиком, выручи!
        - Черт с тобой! - тяжело вздохнул тот. - Ладно, поеду. А то ты меня тут все равно своим нытьем достанешь. Хотя, не знаю, если честно, то я еще подумаю, потому что… - при последних его словах просиявшее было лицо шахтера так вытянулось, что Сергей, махнув рукой, добавил: - Хорошо, только не плачь. Но мою кровать, чур, не трогать - на твоей располагайтесь.
        Он утешал себя мыслью, что в награду за свое благородство ему в течение нескольких дней не придется во время завтрака, обеда и ужина слушать разговоры о дуоденальном зондировании и прикормке для рыб, а также вздрагивать от воплей младенца за соседним столом. В последнем он ошибся - обе семейные пары тоже решили отправиться на экскурсию, чтобы расширить свою эрудицию и вчетвером оккупировали широкое заднее сидение автобуса. Старичку-орденоносцу, который попытался было подсесть к их компании, один из молодых мужчин огорченно сказал:
        - Да мы и сами с радостью бы с вами, Михал Василии, но просто боимся вас потеснить. Васька-то сейчас спать будет, и мы ему одеяльце постелем. И трясет здесь сильно, так что вы лучше идите, вперед, вам там удобней будет, - в голосе его звучало искреннее сожаление, но в глазах светилась хитринка.
        Опечаленный орденоносец потоптался на месте и поплелся на переднее сидение. Сергей подумал, что, судя по верещанию малыша, у него сна нет ни в одном глазу, но догадался, почему от старика вежливо отделались - женщины, заняв половину заднего сидения, разложили на подстеленной газете бутерброды с сыром и помидоры с огурчиками, нарезали хлеб, колбасу, расставили кружки. Один из мужчин, опасливо оглянувшись, извлек водку, а две бутылки с минеральной водой так и остались сиротливо выглядывать из большой сумки.
        Глядя на них, Сергей решил, что обе пары вряд ли оказались в санатории по причине серьезных заболеваний. Брезгливо морщась, он хотел отсесть подальше от их веселого смеха, детского крика и запаха колбасы, но в передней части салона уже разместилась группа веселых пенсионерок со своими сумками. Сергею пришлось устроиться у самой двери - справа от прохода. Места слева в том же ряду заняли ночной парнишка и молодая женщина со строгим лицом. Мальчик робко поздоровался:
        - Здравствуйте, Сергей Эрнестович.
        Надо же, запомнил его имя-отчество стервец! Сергей с завистью вздохнул и почему-то подумал, что девушка и мальчик, скорей всего, тетя и племянник. Или, все-таки, брат и сестра?
        Автобус с экскурсантами выехал из Нафталана сразу после завтрака. В Нухе их ждали на местной турбазе, и после обеда повезли осматривать старинный дворец шекинских ханов и дом-музей Мирза Фата-ли Ахундова. Поскольку оба музея были временно закрыты на ремонт, ограничились поверхностным осмотром, а экскурсовод прямо в автобусе заученно рассказала о великом просветителе-писателе Ахундове. Потом она столь же заученно начала рассказывать об освободительной борьбе азербайджанского народа с Надир-шахом, малыш на заднем сидении автобуса время от времени заглушал ее рассказ задорными возгласами, пенсионерки дремали, и лишь парнишка, ночевавший у Сергея, слушал с открытым ртом. Под конец он вдруг по школьному поднял руку и, залившись краской, сказал:
        - Простите, вы сказали, что Шекинское ханство освободилось от власти Надир-шаха и присоединилось к России в 1805 году. Но это невозможно.
        Девушка-экскурсовод вспыхнула:
        - Почему невозможно? Именно в 1805 году Шекинское ханство вошло в состав России!
        - Да, но только Надир-шах был убит еще в 1747 году.
        - Юра, перестань, - недовольно сказала сидевшая рядом с мальчиком молодая женщина (то ли сестра, то ли еще кто-то).
        «Наверняка тетя, - в конце концов, решил Сергей. - А мальчишка, однако, еще тот поросенок - так и норовит повыпендриваться. Специально, небось, заранее все это вычитал из энциклопедии, чтобы смутить экскурсовода. Учителям в школе от него, наверное, несладко приходится».
        Экскурсовод в ответ что-то неловко пробормотала, и автобус повез экскурсантов ужинать. Переночевали на турбазе, а с утра выехали в Закаталы. Свежий ветерок насквозь продувал салон, и Сергей с невольным восхищением смотрел на смешанный лес, раскинувшийся за настежь распахнутым окном автобуса. В Закаталах осмотрели заповедник и ночь провели в пансионате. Утром автобус вновь катил по шоссе в сторону Лагодехи, а за окном грузинский дуб, липы и каштаны постепенно сменялись субальпийским редколесьем. Когда же все пространство вокруг зазеленело альпийскими лугами, в кармане Сергея зазвонили часы.
        С удивлением взглянув на циферблат, он обнаружил, что стрелки показывают полдень - по расписанию в это время экскурсанты должны были не только добраться до маленького селения на реке Белоканчай, где их ждал обед, но уже и сидеть за обеденным столом.
        - Не волнуйтесь, товарищи, - весело провозгласила экскурсовод, видя, что и другие отдыхающие начали недовольно поглядывать на часы, - минут через двадцать мы будем на месте.
        Но и через двадцать минут, и через сорок, и через час автобус все еще ехал в гору по неровной скалистой тропе. Асфальт давным-давно кончился, и пассажиров безбожно трясло, подкидывая на каждом ухабе. С одной стороны дороги высились скалы, с другой лежала глубокая пропасть. Одна из пенсионерок не выдержала и высказала свое возмущение:
        - Да разве по такой дороге можно ездить? Заблудился что ли ваш водитель? Уже третий час, здесь больные люди едут, нам нужно принимать пищу строго в определенное время!
        - Скоро приедем, товарищи, - повторила экскурсовод, но уже менее бодро, и видно было, что она тоже сильно нервничает, - сейчас уже поворот, видите? А за ним будет асфальтированная дорога - шоссе на Лагодехи.
        Действительно, поворот был уже совсем близко, и взгляды изголодавшихся пассажиров с надеждой дружно обратились в ту сторону, куда был направлен указующий перст экскурсовода. В тот же миг по салону прокатился крик ужаса - из-за скалистой громады показался огромный трейлер. Он ехал навстречу автобусу на достаточно приличной скорости, к тому же под гору, а свернуть куда-либо на узкой дороге физически не было никакой возможности - ни для автобуса, ни для водителя грузовика.
        Молодая женщина со строгим лицом мгновенно обернулась к сидевшему рядом с ней пареньку и, прикрыв руками его голову, всем своим телом навалилась на него сверху - так, словно этим последним движением пыталась защитить от надвигавшейся опасности. В голове Сергея мелькнуло: «Мать, конечно же! Только мать может…», а потом страшный скрежет и вопль слились воедино, все завертелось, смешалось и исчезло.
        Послание 17.
        …Мы рады поступившим сообщениям о том, что многие бесцельно бродящие по космосу Носители Разума осознали безвыходность своего положения и откликнулись на наше предложение, изменив курсы своих кораблей в соответствии с указанными нами координатами. К нам поступило множество вопросов, и мы постараемся на них ответить.
        ПЕРВЫЙ ВОПРОС.Каким будет основное занятие вновь прибывших Носителей Разума?
        ОТВЕТ.Высшим Советом Разума предполагается, что вновь прибывшие Носители Разума будут осваивать и изучать Белковые Материки, организмы которых не способны генерировать тепло. Кроме того, в массовом освоении нуждаются покрывающие поверхность Планеты слои твердой почвы и жидкое соединение первого и восьмого элементов.
        ВТОРОЙ ВОПРОС.Каковы в настоящее время отношения у Носителей Разума с коренными обитателями Планеты? Существует ли какой-то контакт между ними и вами?
        ОТВЕТ.Ни о каких отношениях, ни о каком контакте тут и речи не может быть! Когда-то наши предки наивно считали их себе подобными, однако эти отвратительные существа, несмотря на все наши усилия изменить их наследственный код, так и остались на низшей ступени развития. Они не способны коллективно мыслить и организованно трудиться на благо общества, поэтому вновь прибывшим Носителям Разума разрешено уничтожать их и использовать их белок для питания своих организмов.
        ТРЕТИЙ ВОПРОС.Первыми поселенцами были освоены высокоразвитые Белковые Материки, способные генерировать тепло и снабжать Носителей Разума высококачественным белком. Возможно ли это для нас?
        ОТВЕТ.Это возможно. Однако такие Материки представляют собой сложные организмы, внутрь которых допускаются лишь высококвалифицированные труженики.
        В связи с этим советуем всем Носителям Разума с наследственным кодом ученых и инженеров вызвать из базовой памяти подробные технические описания - они были переданы вашим предкам нашими предками. Если по прибытии на Планету вы пройдете отбор, то в качестве технического персонала будете допущены к обслуживанию Материков (разумеется, не в жидкую белковую среду - там могут обитать лишь представители благородных линий, чьи предки изменили свой наследственный код много поколений назад). Первоначально вам разрешат поселиться в тканях, где происходит всасывание питательных веществ и выделение продуктов распада материковой системы. Однако добросовестный труд позволит вам или вашим будущим поколениям занять более высокую ступень в иерархии заселения белковых тканей.
        ЧЕТВЕРТЫЙ ВОПРОС.Допустим, мы пройдем такой отбор. В чем будет заключаться работа по техническому обслуживанию?
        ОТВЕТ.Уход за жизненно важными элементами системы. Всей жизнедеятельностью Материка управляет сложнейшая по своему строению ткань, для описания которой мы используем недавно введенный учеными научный термин ЦЕНТР БИОПОЛЯ(дополнительные подробности строения и функционирования Центра смотреть в недавно выпущенном новом техническом приложении). Носители Разума, чей наследственный код приведен в соответствие с системой Материка, способны вступать в контакт с мощнейшим биополем Центра. Именно таким образом получено представление о Материках, как о цельных организмах.
        Более подробная инструкция для Носителей Разума, которым предстоит осваивать и обслуживать пригодные для обитания Белковые Материки, будет представлена в следующем послании…
        Глава восьмая
        После катастрофы
        Сразу после столкновения многотонный трейлер рухнул в пропасть. Водитель, очевидно, в последний момент попытался уйти от столкновения, чтобы спасти экскурсантов, но это ему не удалось - он сплющил автобус, развернув его перпендикулярно дороге, и вся эта масса покореженного металла теперь застыла, на две трети нависнув над зиявшей пустотой. Малейшего толчка, казалось, было достаточно, чтобы нарушить неустойчивое равновесие и отправить остатки автобуса вслед за грузовиком.
        От удара дверь, возле которой сидел Сергей, распахнулась, и при развороте его центробежной силой выкинуло наружу - за долю секунды до того, как салон был прошит насквозь тяжелой махиной. Очнувшись, он открыл глаза, но не сразу понял, где находится, и с минуту спокойно лежал, глядя вверх, не в силах сфокусировать взгляд. Бирюзовое небо расплывалось в тумане, в ушах стоял плач ребенка, кто-то тонко и жалобно звал:
        - Мама! Мама!
        Подняв гудящую голову, Сергей осмотрелся. Мозг его еще находился в заторможенном состоянии, поэтому он не оцепенел от ужаса при виде последствий происшедшей катастрофы, а просто поднялся на ноги и поплелся туда, откуда слышался стон.
        Молодая женщина со строгим лицом лежала в груде битого стекла, а в спину ее впился острый край куска отлетевшей металлической обшивки. Неестественный разворот головы и остановившийся взгляд широко открытых глаз ясно показывали, что помощь ей уже не нужна. Тем не менее, тело матери прикрыло мальчика от осколков и острых обломков металла, а ее раздробленные пальцы, сцепленные на его затылке, смягчили удар о скалистый грунт. Подросток был жив, но сильно оглушен. Он жалобно стонал, не открывая глаз, и заунывно повторял:
        - Мама! Мама!
        Судя по всему, у него был поврежден позвоночник, и его не следовало трогать, но навалившийся на Сергея туман мешал ему трезво мыслить. Сейчас он испытывал лишь одно желание - поскорее высвободить подростка из-под обломков и оттащить его подальше от изувеченного автобуса и мертвого тела матери. Детский крик в ушах не умолкал ни на минуту, но лишь уложив паренька у скалы и выпрямившись, Сергей вдруг осознал, что ребенок действительно плачет, и плачет он где-то внутри изувеченного автобуса. Потом оттуда же послышался испуганный женский голос, растерянно позвавший:
        - Прокоп, ты где, что случилось? Прокоп, ты где? Где мы?
        В ответ мужчина - очевидно, это и был Прокоп - охнул и выругался.
        Неожиданно смятые обломки над пропастью угрожающе качнулись, и Сергей бросился туда, спотыкаясь о битое стекло.
        - Только не двигайтесь! - умоляюще кричал он, размахивая руками. - Пожалуйста, постарайтесь не двигаться, иначе вы погибнете!
        Голоса на миг испуганно стихли, потом мужчина со стоном спросил:
        - Что случилось, мать вашу? Вы где там разговариваете? А мы-то где?
        - Авария, - пояснил Сергей, - меня выбросило наружу, но вы в автобусе, а он завис над пропастью. Постарайтесь не двигаться, чтобы не нарушить равновесия, а я подумаю, как вас вытащить. Только у меня самого что-то с головой, я плохо соображаю.
        Кажется, до них дошло, потому что мужчина перестал ругаться и плачущим голосом сказал:
        - У меня, кажись, ноги сломаны, живого места нет.
        - Васенька где-то плачет, - негромко произнесла женщина, - непонятно, как уцелел - с той стороны все в лепешку. Есть тут кто еще живой? - крикнула она и прислушалась, но по-прежнему слышался лишь плач Васеньки.
        - Попробуйте выбраться через окно, не делая лишних движений, - сказал Сергей, - а потом я залезу внутрь и поищу ребенка.
        - Нам здесь не пролезть, кругом стекла выпирают, - с сомнением возразила женщина, оглядывая торчавшие в раме осколки. - Есть у вас что-нибудь твердое? Так вы пока обейте немного осколки, а я попробую Ваську вытащить - он, кажись, между сидениями завалился, потому его и не раздавило.
        Вспомнив о подаренном шахтером ножике-молоточке, Сергей нащупал его в кармане и, открыв, начал обивать наиболее крупные стекла. Автобус неожиданно вновь качнулся, накренился и начал сползать в пропасть.
        - Ирина, не оставляй меня! - в страхе закричал мужчина, почувствовав движение.
        - Кто ж тебя, дурака, оставит! - она вынырнула откуда-то сбоку и передала Сергею в окно посиневшего от крика Васеньку, а потом повернулась к мужу и подхватила его подмышки, крича: - Сам тоже подтягивайся, паразит, хватит хныкать!
        Мужчина завопил от боли, но руками вцепился в раму и напрягся. Сергей стиснул его запястья и, собрав силы, буквально выдернул из окна обмякшее тело. Женщина скакнула следом за мужем головой вперед и, перекувырнувшись в воздухе, благополучно приземлилась. Автобус, от которого она при этом оттолкнулась ногами, сильно качнулся, потом со скрежетом задрал кверху задние колеса и рухнул в пропасть.
        У Сергея подкосились ноги, он сел - буквально упал - прямо там же, где стоял, и закрыл глаза, пытаясь унять дрожь во всем теле. Мужчина лежал неподвижно - кости его ног были раздроблены, и от боли он потерял сознание. Паренек, лежа у скалы в том же положении, в каком его оставил Сергей, продолжал стонать и звать маму. К счастью младенец, уставший от крика, ненадолго замолчал. Женщина погладила мужа по щеке и прислушалась к его дыханию.
        - Жив, вроде. Прокоп, ты меня слышишь?
        - У него болевой шок - защитная реакция организма, - слабым голосом пояснил ей Сергей. - Пусть лучше пока побудет без сознания.
        - А вы доктор? - женщина быстро повернула к нему исцарапанное осколками лицо.
        - Я ученый - микробиолог.
        - Да? А что вы делаете?
        - Я изучаю микробов. Вы возьмите ребенка, что же он лежит на земле. А то я сам не могу, у меня что-то голова кружится.
        Она подняла младенца и, прижав его к груди, покачала. Внезапно взгляд ее упал на мертвое тело матери подростка.
        - Лиза, господи, боже мой! Что… что с ней?
        - Она умерла. Не кричите, испугаете малыша.
        Все также покачивая ребенка, женщина какое-то время в оцепенении смотрела на погибшую, потом опустилась на землю рядом с мужем и Сергеем.
        - Лиза из Москвы, мы с ней четвертый год в этом санатории отдыхаем, - неестественно спокойным голосом сказала она, в оцепенении глядя прямо перед собой, - раньше мы дружили, она мне все про себя рассказывала, а потом надулась - я, видите ли, всем передаю, что она мне говорит. А что я такого кому передавала? Мне-то все равно, мне есть, с кем общаться. С Щербиниными вот в этом году сдружились - они наши земляки. Из наших мест вообще много народу в этот санаторий ездит. А ничего, что Прокоп все в обмороке?
        - Так даже лучше - он не чувствует боли.
        - А, тогда ладно. А Юрка-то все стонет, что с ним? Я не могу подойти, я крови боюсь, а он весь в крови, - ее вдруг начала колотить дрожь.
        - Это не его кровь - матери. Ничего, он придет в себя, - у Сергея все сильней болела голова, он лег на спину и закрыл глаза, а женщина, как в забытье, покачивала уснувшего младенца и возбужденно говорила, перескакивая с темы на тему:
        - Молодой вы больно для ученого. Я все думаю, зачем нужны академики, если они заранее ничего сказать не могут? Кто ведь мог знать, что так получится - поехали на экскурсию. Щербинины, вот, погибли - разом и Андрей, и Зинка. Там, где они сидели, все в лепешку было. Как же так-то? Только что мы с ними бутерброды ели, и Зинка еще сказала, что колбаса несвежая. Хорошо еще, что мы с вами сейчас двое тут, а то я бы вообще сошла с ума. Ужас какой, меня всю аж колотит, а вас не колотит? Ваську теперь в детский дом, наверное, отправят. Я даже думаю, что, может, не надо было его вытаскивать - пусть бы уж они все вместе. Я видела, в каких условиях дети живут в детских домах, это ужас! Отправят его в детдом, как вы думаете?
        Зубы ее мелко стучали, и странное оживление, звучавшее в голосе, явно указывало на то, что женщина не в себе. Нужно было поддерживать разговор, иначе она могла выкинуть что-либо непредсказуемое, и Сергей ответил, как можно спокойнее:
        - Почему же, необязательно в детдом, у них, может, родственники есть.
        - У Зинки сестра в Воронеже. Семейная, правда, и дети есть, но она, может, Ваську и возьмет - они всегда душа в душу жили. А вот Юрка у Лизы один остался.
        - Ну, так он уже большой мальчик.
        - Какой большой! Моему Алешке тоже четырнадцать, как и ему. Остался бы сегодня сиротой - мы с Прокопом ведь тоже могли бы погибнуть, если б сидели с другой стороны. И вы нас, хорошо, вовремя вытащили. Все случай - как я подумаю, что… Как в жизни получается, да? А вот у Юрки теперь никого. У вас нет закурить?
        - Я не курю. А что, у него разве нет отца?
        - Отец-то есть, без отцов дети не родятся. Только где он? Лиза была мать-одиночка, она Юрку в пятнадцать лет родила. Дружила с курсан-тиком одним, а родители поощряли и одних их оставляли - думали, что порядочный, и если что, то женится, потому что квартира у них московская и все такое. После войны-то родители на что угодно были готовы, чтоб девок замуж выдать. А он, когда окончил, покрутил хвостом, плюнул на Москву и уехал к себе на родину в Таллинн - там ему родственники эстонку нашли. Родители, правда, потом Лизу никогда ребенком не попрекали - чувствовали, видно, что и их вина в этом деле есть. Тем более, чего попрекать, если они не нуждались - отец у них очень хорошо зарабатывал. Только в шестидесятом он под поезд попал, и тогда вот Лиза на вредную работу с химией устроилась, чтобы семью поддержать - у нее ведь еще и сестренка младшая. На производстве им из-за этого постоянно сюда путевки и дают - из-за вредности. Юрку она тоже всегда с собой привозит. Другие в отпуске погулять любят, а она - ни-ни! - все с ребенком. Теперь не знаю, как у них чего будет - Лиза ведь одна и сестру, и сына
тянула. И за матерью еще ухаживала - мать у них три года раком болела, этой зимой только умерла. Сестренке восемнадцать, она учится на первом курсе, а Юрка очень к матери привязан был, слышите - все маму зовет. Закурить у вас не найдется? Я в автобусе, жалко, сигареты оставила.
        Столь искреннее сожаление о забытых в автобусе сигаретах показывало, что у женщины после перенесенного кошмара действительно не все в порядке с головой. Ладно, пусть побольше говорит - на любую тему, лишь бы только чего-нибудь не сотворила. Надо продолжать разговор, но нет сил.
        - Я не курю, я же вам сказал, - Сергей потер лоб, потому что туман опять начал наваливаться, и в висках пульсировала боль.
        - Да-да. А вы тоже бледный, голову ушибли?
        - Есть немного. Ладно, ничего страшного.
        - Спасибо вам, если б не вы… Не знаю, как вас… - она вдруг чисто по-женски всхлипнула и зарыдала в голос.
        Только истерик ее сейчас им не хватало! Превозмогая боль, он попробовал пошутить:
        - Ерунда, не стоит благодарности за такие малости. А вы молодец - смелая, прыгаете прекрасно, и мужем командуете тоже неплохо. Только не плачьте, ладно?
        Женщина взяла себя в руки, вытерла слезы и даже попыталась улыбнуться:
        - В молодости была гимнасткой. А что командую, так это по жизни - такая уж у меня работа. Я ведь магазином заведую, а Прокоп у меня продавцом. Так что за день приходится попрыгать и покомандовать - будь здоров! Ладно, что мы будем делать? Тащить мы их всех на себе не сможем. Давайте, покричим - услышит, может, кто.
        Слава богу, она, кажется, начала приходить в себя.
        - Берите всю инициативу в свои руки, - в голове у Сергея все вращалось - сначала медленно, потом быстрей и быстрей, и он слышал себя как будто со стороны: - Вы покричите, а я пока посплю.
        Эхо ее голоса загрохотало тысячами отголосков:
        - Помогите! Помогите, кто-нибудь!
        Разбуженный младенец, проснувшись, вновь зашелся плачем. Она прижала его к груди и, покачивая, продолжала кричать. Когда, изнемогая от раскалывающей череп боли, Сергей приоткрыл глаза, он увидел, что уже стемнело. Женщина, стоя посреди дороги, по-прежнему кричала, и яркая луна освещала ее фигуру в изодранном осколками сарафане. Затем сквозь обрывки сознания до слуха его донеслось конское ржание, и кто-то отчетливо произнес:
        - Тут нет дороги, а Лагодехи совсем в другой стороне.
        Специальное послание Высшего Совета Разума 1.
        Общий перечень задач и информация, которую нужно воспринять и передать потомкам тех Носителей, которые решили посвятить себя работе в системах Белковых Материков, (для специалистов по мере прочтения восстанавливать из наследственной базы памяти соответствующие подробные технические приложения).
        КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ О МАТЕРИКАХ.Биополярное взаимодействие между собой у Материков абсолютно неразвито. Внешний мир они воспринимают иначе, нежели Носители Разума, но в чем-то сходство, конечно, есть. Например, как и у Носителей, ороговевшая внешняя оболочка Материка ощущает изменение потоков тепла и механические воздействия, однако чувствительность ее крайне низка.
        В особых тканях, покрытых вязким раствором сложных белков, существуют рецепторы, анализирующие состав поступающей в организм пищи или находящихся в атмосфере веществ - наши организмы, собственно, делают то же самое, но на неизмеримо более высоком уровне.
        Однако максимальную информацию Центрам биополя Материков доставляют органы восприятия, их аналоги у Носителей Разума полностью отсутствуют. Изучив техническое приложение, можно сразу сказать, что эти две системы функционируют по принципам, аналогичным тем, что используются в самых примитивно устроенных датчиках наших индикаторов.
        Так интенсивность и частота колебаний окружающей среды позволяют определить расстояние до другого тела и идентифицировать знакомый объект. Для определения формы и других поверхностных различий у Материков существует орган, преломляющий световые лучи. Обе системы восприятия поставляют Центру биополя крайне неточную и ограниченную информацию - им доступны лишь объекты достаточно крупных размеров. Для Носителей Разума подобные органы восприятия из-за своей неточности были бы малополезны, но Материкам именно они позволяют точно ориентироваться в пространстве. Именно эти две системы у Материков крайне чувствительны к разрушительному влиянию окружающей среды и требуют особого внимания.
        ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ ПЕРВАЯ ВАЖНЕЙШАЯ ЗАДАЧА - оберегать и восстанавливать рецепторы, которые передают в Центр биополя Материка информацию о внешнем мире. Поэтому необходимо постоянно следить за информацией, поступающий из Центра биополя Материка - только Центр биополя может вовремя предоставить точную информацию о появлении дефектов в важнейших для Белкового Материка рецепторных системах…
        Стремясь обеспечить свое существование необходимыми питательными элементами, Белковые Материки часто вступают в противоборство друг с другом. Даже если это не приводит к прекращению жизнедеятельности Материка, то целостность его ткани обычно бывает нарушена, и ее необходимо восстановить.
        ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ ВТОРАЯ ВАЖНЕЙШАЯ ЗАДАЧА - постоянная профилактика мягких белковых тканей, ороговевшей оболочки и твердого внутреннего остова. Восстановление поврежденных тканей нужно производить в кратчайшие сроки и с максимальной тщательностью - иначе под угрозой окажется дальнейшее существование системы. Только Центр биополя может вовремя предоставить точную информацию обо всех повреждениях Белкового Материка.
        Специальное послание Высшего Совета Разума 2.
        ОБЩАЯ СХЕМА РАЗМНОЖЕНИЯ БЕЛКОВЫХ МАТЕРИКОВ, ПРИГОДНЫХ ДЛЯ ОБИТАНИЯ НОСИТЕЛЕЙ РАЗУМА.
        Специфичность строения белков Материка не позволяет ему воспроизвести себя нормальным делением. Сразу предупреждаем падкую до острых ощущений молодежь, у которой при слове «воспроизводство» почему-то начинаются непонятные выделения, что здесь и речи нет о какой-либо эротике. Размножение Белковых Материков вообще происходит иначе, чем у носителей Разума - о каком-либо делении речи не идет, и те, кто взялся за изучение этого раздела лишь с целью «побалдеть» (новый термин, введенный юными поколениями Планеты), может заняться чем-либо другим.
        Еще не до конца изучен вопрос, почему высокоразвитые Материки подразделяются на два вида (мы условно назовем их вид I и вид II). Внутри обоих видов созревают живые организмы с половинчатым наследственным кодом, но лишь они при слиянии способны дать жизнь новому Материку.
        Всем Носителям, которые предстоит трудиться в сфере воспроизводства Материков, следует всегда помнить следующие принципиальные различия функционирования организмов Материков и Носителей Разума.
        1. НОСИТЕЛЬпоявляется в результате деления родительского организма, существует строго определенное время, которое называется «СМЕНОЙ ПОКОЛЕНИЙ»,и оканчивает свою жизнедеятельность опять же в результате деления, порождая новые жизни. Для всех Носителей (за исключением тех, кто подвергся воздействию радиации и обречен на вымирание или уничтожение) вся схема процесса с неизменной точностью повторяется из поколения в поколение, изменить ее невозможно.
        МАТЕРИК,возникнув в результате слияния организмов типа I и II, функционирует, пока процесс его жизнедеятельности не прекратиться. Носители Разума, проводя постоянную профилактику и поддержку всех элементов системы, могут продлить время функционирования Материка, который служит им приютом, но конец все равно наступит.
        2. КАЖДЫЙ ЗРЕЛЫЙ НОСИТЕЛЬточно в положенный срок дает в процессе деления жизнь двум другим Носителям (за исключением тех, чей организм был подвергнут воздействию вредоносного излучения - в этом случае родительский организм и дефектное потомство подлежат уничтожению). Это закон природы, изменить его невозможно.
        КАЖДЫЙ ЗРЕЛЫЙ МАТЕРИКспособен в течение всего своего существования породить множество потомков, не прекращая при этом своего функционирования. Процесс слияния элементов I и II и зарождения жизни носит случайный характер.
        3. НАСЛЕДСТВЕННЫЙ КОД НОСИТЕЛЯв течение всей его жизни целенаправленно изменяется им по мере поступления информации из окружающей среды и передается потомкам в измененном состоянии.
        НАСЛЕДСТВЕННЫЙ КОД МАТЕРИКАслучайным образом наследуется им от двух породивших его организмов, никогда не бывает идентичен ни одному из них и остается постоянным в течение всей жизнедеятельности организма. Он четко определяет вид Материка - I или II - и не может быть подвергнут целенаправленным изменениям, как у носителей Разума.
        Это огромный недостаток - вновь рожденный Материк обладает лишь общими наследственными познаниями, а остальные каждый раз приобретает в процессе развития. Необученный Материк крайне уязвим и беспомощен. Шанс на его выживание определяется наследственностью - способностью обучаться, совершенством органов восприятия и быстротой реакции на внешние раздражители.
        ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ ТРЕТЬЯ ВАЖНЕЙШАЯ ЗАДАЧА - профилактика воспроизводства Материков. Контролирование наследственного кода готовых к слиянию живых организмов I и II. Те из них, которые не удовлетворяют самым высоким критериям, должны уничтожаться до слияния. Необходимо помнить, что вновь рожденный Материк предназначен служить приютом для нынешних и будущих поколений Носителей Разума. Допускать к слиянию можно только те созревающие внутри Материка организмы, наследственный код которых, удовлетворяет принципам: «максимально хорошая обучаемость», «максимально быстрая реакция», «максимально острое восприятие». Однако необходимо помнить об оптимальном соотношении видов I и II.
        Специальное послание Высшего Совета Разума 3.
        ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ. ОСОБЕННОСТИ ВОСПРОИЗВОДСТВА ГЕНЕРИРУЮЩИХ ТЕПЛО МАТЕРИКОВ С ВЫСОКООРГАНИЗОВАННЫМИ ЦЕНТРАМИ БИОПОЛЯ.
        Процесс механического соединения систем видов I и II для образования нового Материка требует больших затрат энергии обоих организмов, но потребность его определена наследственным кодом и крайне сильна, поэтому нет опасения, что Материки перестанут себя воспроизводить. После зарождения новые Материки достаточно долго обитают внутри вида I.
        Такие системы «родитель - новое поколение» крайне сложны, поэтому поддерживать в них баланс - работа Носителей самой высокой квалификации. Правильный уход за системой в этот период способствует лучшему выживанию молодых Материков в будущем.
        Сам процесс отделения юного Материка в окружающую среду тоже достаточно сложен (смотреть техническое описание). Отделившись и став независимой системой, он еще долго питается белковыми выделениями родителя вида I.
        НАШ ДЕВИЗ:
        «Больше молодых правильно функционирующих Белковых Материков - они основа нашего будущего!».
        Специальное послание Высшего Совета Разума 4.
        В течение времени существования одного Белкового Материка внутри него сменяется множество поколений Носителей Разума - как уже указывалось, система, если за ней правильно ухаживать, функционирует довольно долго. Однако случаются трагические обстоятельства, когда жизнедеятельность Материка внезапно прекращается. Чаще всего это происходит, если система одной разновидности Материка уничтожает другую в целях поглощения ее белка.
        В этом случае Носители погибшей системы попадают в те ткани Материка-поглотителя (или других Материков), где происходит переработка питательных веществ. Если Материки-поглотители еще не освоены другими Носителями Разума, то ничего страшного в этом нет - заселение новой системы происходит по обычным правилам (смотреть техническое приложение). Если же поглотитель обитаем, то отношения между населением Материка и иммигрантами регулируется принятым Советом Разума законом об иммиграции (смотреть техническое приложение). Задача эвакуаторов в этом случае заключается в наблюдении за выполнением закона - с целью не допустить ущемления прав Носителей Разума, стоящих на высшей ступени развития.
        Порою, однако, в случае гибели Материка часть его обитателей окажется на открытой поверхности, где можно подвергнуться негативным воздействиям различных факторов. В этом случае задача эвакуаторов позаботиться о безопасности населения погибшего Материка и с помощью технических средств отыскать для лишенных крова Носителей Разума новое жилище. При этом, прежде всего, следует позаботиться о тех, чьи предки первыми заселили нашу Планету и начали освоение Белковых Материков, изменив свой наследственный код.
        ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ ЧЕТВЕРТАЯ ВАЖНЕЙШАЯ ЗАДАЧА.При эвакуации и освоении новых Материков необходимо обеспечить безопасность Носителей Разума, стоящих на высшей ступени развития. Что касается Носителей, прибывших на Планету последними, то их безопасность не столь важна, они эвакуируются и получают помощь во вторую очередь…
        Сергею впервые в жизни приснилась его мать. Он знал точно, что это она, хотя черты маячившего над ним лица расплывались в тумане.
        - Он приходит в себя.
        Фраза была произнесена с гортанным южным акцентом.
        - Слава тебе, господи! - с явным облегчением и без всякого акцента сказала другая женщина голосом его недавней спутницы. - А то я уж боялась, что нас-то вытащил, а сам… Три дня ведь лежал и в себя не приходил!
        От удивления к Сергею сразу вернулась речь:
        - Три дня? Вы хотите сказать, что я тут три дня…
        Прозвучало это, правда, еле слышно, но обе они немедленно обернулись в его сторону. Ему с трудом удалось сфокусировать взгляд на лице женщины, которую он в беспамятстве принял за свою мать. Она была смуглая, с черными волосами, заплетенными в две заброшенные за спину длинные косы.
        - Полежи еще, - мягкая прохладная ладонь потрогала его лоб. - Жара уже нет.
        - А что со мной было?
        В ответ его недавняя спутница, сидевшая рядом с черноволосой женщиной, немедленно затараторила:
        - Головой стукнулись, и осколок воткнулся - опухоль-то на темечке какая! - Сергей невольно дотронулся рукой до огромной гематомы на своем затылке. - С какой силой-то ведь вас из автобуса выкинуло! Как только, я не знаю, вы смогли потом встать и нас вытащить - не судьба, видно, была нам с Прокопом и Васенькой рядом с Щербиниными сейчас на дне пропасти лежать.
        - Не надо его волновать, - тихо сказала ей черноволосая, но женщина уже не могла успокоиться продолжала горько всхлипывать:
        - Людей-то сколько погибло, и Михал Василича жалко-то как! - она вытерла глаза тыльной стороной ладони. - И всего-то мы на экскурсию поехали!
        Черноволосая положила руку ей на плечо:
        - Не надо плакать. Наш Наби сидел в том грузовике рядом с водителем и погиб, но его мать Сабина, старшая жена моего мужа, не плачет, хотя Наби был ее любимым сыном. За рулем был Садык, и он тоже погиб, но Айгази, его мать, тоже не плачет. Они берегут слезы, чтобы заплакать в тот день, когда тела их сыновей вытащат из пропасти и приготовят к погребению. Тогда вместе с ними будут плакать все женщины нашего села. Мой муж - председатель сельсовета. Он и другие наши мужчины спустились в пропасть, чтобы вытащить тела погибших.
        Она говорила очень просто и с большим достоинством. Бывшая спутница Сергея в последний раз всхлипнула и поднялась.
        - Ладно, я пойду к Прокопу, а то он будет меня звать. Скажу ему, что вы очнулись, он обрадуется.
        Проводив ее глазами, Сергей нетерпеливо спросил:
        - Когда же приедут доктора? Ведь уже прошло три дня! Мальчик, кажется, серьезно повредил спину, без опытного хирурга он может остаться инвалидом на всю жизнь, а ведь ему только четырнадцать! Мужчина тоже - у него раздроблены обе ноги, без квалифицированной медицинской помощи наверняка начнется гангрена. Как ребенок?
        Она спокойно пожала плечами:
        - Не тревожься - Дагир, сын Мариям, второй жены моего мужа, ушел за помощью. Он доберется до Тлядала - там есть телефон - и все расскажет председателю сельсовета. Председатель позвонит в Кубани, а оттуда сообщат в Махачкалу. Правда, телефон в Тлядале плохо работает, когда звонят, ничего не слышно. Если Дагир до Кубани не дозвонится, то сам туда поедет, только путь неблизкий, через горы. Поэтому врачей скоро не жди, но не бойся - у нас аллах никого не оставляет своими милостями. У мальчика Юры спина уже не болит. Хуже боли тоска по матери, она сжигает его душу. Но мой сын Ильдерим и маленькая дочь Халида все время с ним - они стараются отвлечь его от горя.
        - Его мать уже… похоронили? - сдавленно спросил Сергей.
        Женщина торжественно и почтительно склонила голову:
        - Ее похоронили два дня назад, и все женщины нашего села плакали вместе с мальчиком Юрой. Об остальных своих спутниках не тревожься. Прокоп хорошо себя чувствует, его ноги скоро заживут и будут ходить - он уже начал ими упираться. Ребенок сейчас в доме младшей жены моего мужа Лейлы - она кормит своим молоком его и нашего маленького Мурада. Но ты такой же, как мой муж - беспокоишься о других, но не думаешь о себе. А ведь тебе пришлось хуже всех!
        - Хуже всех? - удивился он. - Да ведь после катастрофы я носился, как горный козел.
        Она покачала головой:
        - В мозг твой глубоко вошел осколок стекла и торчал оттуда. Мне с помощью Асият, нашей акушерки, пришлось извлекать его железными щипцами. Но, слава аллаху, ты пришел в себя, а значит, скоро будешь здоров.
        Сергей недоверчиво усмехнулся и вновь потрогал свою голову. Ему не хотелось обижать женщину, но скрыть своего недоверия не удалось:
        - Итак, вы хотите сказать, что у меня из мозга торчал осколок, и вы его вытащили с помощью этой… Асият? Что этот мужчина, - из глубины его подсознания неожиданно вынырнуло имя, - что Прокоп с размозженными нижними конечностями через три дня после травмы начал упираться ногами? Его тоже лечит эта… Асият?
        Он внезапно замолчал, потрясенный до глубины души - сколько же совершенно незнакомых имен ему удалось с такой легкостью запомнить! Черноволосая женщина поняла его удивление по-своему и укоризненно возразила:
        - Асият - мудрая женщина. Она сестра моей матери, она научила меня лечить раны и принимать роды у наших женщин.
        - Разве вы никогда не обращаетесь к докторам?
        - Пять лет назад мой муж Рустэм обращался к докторам - он просил, их дать справку, чтобы мы могли продавать на базаре в Дербенте сыр из козьего молока - его делают наши женщины. Но доктора нашли в сыре, в молоке и в крови наших женщин какой-то микроб и не дали справку. С тех пор мы больше к докторам не обращаемся.
        - Но ведь любой из вас может заболеть, - возразил Сергей, - есть болезни, которые может вылечить только врач. Бывают травмы, когда без хирурга никак не обойтись.
        - Мы, хвала аллаху, не болеем такими болезнями, и хирурги нам тоже не нужны. Если человек повредил свое тело, то у него две дороги - или жить, или умереть. Мертвому хирург не поможет, а живые выздоравливают сами. Посмотри на Прокопа - три дня назад его ноги напоминали раздавленный помидор и болтались из стороны в сторону, как обломанные сучья деревьев, а лицо было белым, как известь. Мы с Асият обложили ему ноги горячим мхом с болот, и прошло только три дня, а лицо его порозовело, он уже не чувствует боли и шевелит пальцами на ногах.
        «Черт возьми, каменный век какой-то - обложили травами! Надо их как-то убедить».
        - Если кости срастутся неправильно, Прокоп не сможет ходить, понимаете? Обязательно нужен врач, иначе ему придется до конца жизни ездить в инвалидной коляске.
        - Он будет ходить через неделю, - твердо сказала женщина, - ты и мальчик Юра тоже поправитесь раньше, чем доктора доберутся до нашего села. Поэтому доктора нам не нужны, и даже их справки не нужны - сыр и мясо мы теперь продаем рутульцам и лезгинам. Они не боятся нашего микроба, и он никогда не причинял им вреда. Мы сами договариваемся о ценах, и всем это выгодно. В Рутуле сейчас секретарь райкома партии празднует свадьбу дочери - он сделал нам большой заказ. Наби с Садыком как раз везли туда сыр и мясо, когда встретили автобус. Мой муж Рустэм сказал, что ваш шофер заблудился - поехал не прямо, а свернул направо.
        - Заблудился? Но почему же на повороте не было указателей?
        - Кому придет в голову свернуть с широкой дороги, где асфальт, на узкую тропу? Наши мужчины сами расчистили этот путь от моста до главной трассы, чтобы можно было везти товар в объезд. Через горы, конечно, ближе, но грузовик по скалам не проедет. Никто кроме нас тут не ездит, потому и Садык не ожидал вас встретить - растерялся, наверное, не успел затормозить.
        Вздрогнув, Сергей закрыл глаза и мысленно вернулся к тому мгновению, когда тяжелый трейлер, вынырнув из-за поворота, помчался навстречу их автобусу.
        - Садык не мог затормозить, мы были слишком близко, - сказал он, проглотив вставший в горле ком, - но он мог ехать прямо - трейлер смял бы автобус, как игрушку, и вряд ли сам получил бы серьезные повреждения. Во всяком случае, ваши Садык и Наби, скорей всего, остались бы живы. Садык же попытался спасти людей в автобусе и свернул в пропасть.
        - Мы не знали этого, - сказала она, слегка наклонив голову, - Айгази будет счастлива - ее Садык поступил как мужчина!
        - Счастлива? Но люди все равно погибли, - в голосе Сергея прозвучала горечь, - стоило ли им идти на эту жертву?
        Лицо женщины стало суровым и торжественным.
        - Молчи, - сказала она, - они погибли не зря, они спасли тебя, Ирину с Прокопом, мальчика Юру и грудного ребенка.
        - Да, вы правы, простите, я сам не знаю, что говорю.
        - Тебе нужны крепкий сон, хорошая еда и беседа с умным человеком - тогда сила и разум быстро к тебе вернутся. Ирина рассказала, что ты ученый, занимаешься микробами. Мой муж Рустэм тоже умный человек - он долго учился, и много повидал в своей жизни. Когда он вернется, вы найдете, о чем поговорить. Можешь встать, но много пока не ходи, а то закружится голова.
        Сказав это, она поднялась, набросила на плечи темный платок и вышла. Сразу же после ее ухода в комнате появилась девочка лет двенадцати-тринадцати и поставила на стол тарелку с лавашем и глубокую миску, над которой поднимался пар. Запах приправ внезапно пробудил у Сергея мучительное чувство голода, но вид кусочков теста, плававших в жиру, заставил его поморщиться - конечно, это был не «первый стол» и даже не «пятый». Однако голод не тетка, поэтому он осторожно подцепил кончиком ложки белый шарик, положил его в рот и почувствовал вкус мяса.
        - Это хинкали, - застенчиво пояснила девочка, - старая тетя Айше говорит, что души тех, кто ожидает погребения, больше всего любят запах хинкали. Поэтому пока тело моего брата Наби не упокоится в земле, во всех домах моего отца на столе будет каждый день стоять хинкали. Может быть, Наби сейчас сидит за этим столом, - она с таким убежденным видом указала на стул напротив Сергея, что он вздрогнул и поперхнулся.
        - Гм, однако! И сколько же у твоего отца домов?
        - Четыре, - она, кажется, немного удивилась его вопросу, - ведь каждая жена должна иметь свой дом, разве нет?
        - Да, конечно, это резонно, ничего не скажешь.
        Девочка убежала, и тут же вернулась, поставив перед ним маленький кувшинчик.
        - Молоко. Я с утра корову доила.
        Сергей откашлялся и впервые внимательно посмотрел на малышку. Его поразили красота лица девочки и та грация, которой было наполнено каждое ее движение. Он всегда с некоторой опаской относился к детям, но тут не удержался и спросил:
        - Как тебя зовут?
        - Халида, - длинные ресницы вспорхнули кверху, ярко-карие глаза смотрели на него с нескрываемым интересом.
        - Халида? Это твоя мама сейчас со мной разговаривала?
        - Да. Мою маму зовут Фируза, она третья жена нашего отца, - застенчиво пояснила она.
        - У тебя, кажется, есть брат Ильдерим, - стоило захотеть, и имена мгновенно выплывали из его подсознания. Им даже овладело ребяческое желание щегольнуть неожиданно обретенной памятью, - твоя мама сказала, что вы с Ильдеримом подружились с Юрой.
        - Да, - прошептала она. - Когда хоронили его маму, он много плакал, а теперь все время молчит. Тетя Ирина сказала, что у него никого больше нет, и Ильдерим хочет, чтобы Юра остался у нас. Моя мама тоже говорит, что неплохо будет, если Юра будет жить в нашем доме, потому что у нее только двое детей - Ильдерим и я.
        - Мне кажется, что двоих детей за глаза достаточно.
        - Тетя Сабина родила четырех сыновей, тетя Мариям пятерых, и даже у тети Лейлы, младшей жены, уже трое. Но я - единственная дочь в нашей семье.
        - Братья-то тебя не обижают? Не таскают за косички?
        Лицо маленькой Халиды осветилось нежной улыбкой, и она отрицательно покачала головой:
        - Нет! Все мои братья меня любят, а отец говорит, что я свет его очей. Мы хотим, чтобы Юра тоже стал нашим братом.
        - Это уж Юра сам должен решить. Он родился и вырос в Москве, там его дом, его друзья, его тетя.
        - Да, он говорил, ее зовут Наташей. Мама говорит, что мы и ее позвали бы сюда, только она учится в институте.
        - Юре тоже нужно учиться в школе.
        - У нас есть школа. Раньше всех детей учила одна тетя Сабина - географии, истории и русскому языку. Мой отец тоже мог бы учить детей, потому что он знает все на свете, но ему некогда - ведь он председатель сельсовета. Поэтому он послал моего самого старшего брата Гаджи учиться в Дербент. Теперь Гаджи вернулся - он окончил институт и теперь учит нас в школе математике, физике и химии. А его жена тетя Сурая учит нас биологии и еще учит писать и читать совсем маленьких детей.
        - А ты умеешь читать и писать по-русски?
        - Мы учимся только по-русски - Гаджи и отец говорят, что на нашем бежитинском языке не издают книг и учебников, а я очень люблю читать про животных. И еще люблю их рисовать. В прошлом году Гаджи привез из Махачкалы много учебников и еще привез «Жизнь животных» Брема - целых шесть томов! Только в нашем лесу есть звери, про которых там ничего не написано.
        - Этого не может быть, - с улыбкой возразил Сергей, - у Брема про все написано.
        Девочка не стала спорить и с присущей детям легкостью переключилась на другую тему.
        - Хотите, я вам потом покажу свои рисунки? - прощебетала она. - Отец хочет, чтобы я, когда вырасту, поехала учиться в Дербент или Махачкалу. Я заберу посуду, да?
        Сергей с ужасом уставился на свою миску - он даже не заметил, как за разговором полностью ее опустошил. Да еще вдобавок к этому выпил полкувшина жирного парного молока.
        - Что… что это было? Что я съел? Из чего это делают?
        - Из чего делают хинкали? - изумленно переспросила Халида, не понимая, причины испуга, написанного на лице ее собеседника. - В тесто заворачивают баранину с зеленью, посыпают перцем, потом поливают салом… Ой, я всего не помню, я еще сама никогда не делала - только помогала резать зелень и лук. Я спрошу у мамы или тети Сабины, хорошо?
        - Не надо, спасибо, мне и этого достаточно, - в его голосе прозвучал сарказм обреченного на смерть. - Конечно, забери тарелку и можешь идти. Еще раз спасибо.
        «Я уже покойник - с моим холециститом умять целую тарелку завернутой в тесто жирной баранины, да еще с перцем и политую салом…»
        От этой мысли лоб Сергея покрылся холодным потом, а в ушах зазвучала скорбная мелодия траурного марша, но девочка все стояла над душой и никак не хотела уходить.
        - А молоко допить? Невкусное, да? - тихо и огорченно спросила она.
        - Тетя Асият говорит, что если нашу корову неправильно доить, то она волнуется, и молоко потом будет невкусное. Я еще не очень хорошо дою, но я так старалась! Все равно невкусное, да?
        Нет, эта малышка решительно не хотела дать ему спокойно умереть - с огорченной мордашкой переминалась с ноги на ногу и ждала, наивно хлопая огромными золотистыми глазенками.
        - Изумительное молоко, очень вкусное молоко! Как же это - такое молоко и вдруг да недопить! Конечно, допью, терять мне уже нечего - двум смертям не бывать, а одной не миновать.
        Халида, разумеется, ничего не поняла из это иронической тирады, и ушла обрадованная, унося с собой пустую посуду. Сергей с обреченным видом ждал, когда же к горлу подступит тошнота и возникнет противная ноющая боль в правом подреберье. Он ждал и ждал, но боль все никак не хотела приходить, и тошноты тоже не было - одно лишь приятное ощущение сытости в наполненном едой желудке.
        Послание 18
        …Всем бороздящим космос Носителям Разума, которые еще не сделали свой выбор.
        Поспешите к нам, вам предоставляются еще одна уникальная возможность стать частью великой цивилизации и послужить ее интересам.
        В районе Планеты, где много поколений назад опустился первый космический корабль с Носителями Разума на борту, неосвоенных Материков становится все меньше и меньше, поэтому Высшим Советом Разума принята программа заселения новых территорий. Хотим напомнить, что теперешний регион был выбран для посадки индикаторами корабля по причине минимального здесь уровня опасной для Носителей Разума радиации (причина ее - имеющиеся на планете залежи девяносто второго элемента).
        Недавно, однако, нашими учеными была высказана гипотеза о возможности проживания Носителей также и в районах с более высоким уровнем радиации. С целью подтверждения данного теоретического предположения будет проведен эксперимент. Поскольку мы не вправе позволить рисковать тем, кто стоит на высшей ступени развития, честь первыми принять в нем участие будет предоставлена вновь прибывшим Носителям Разума.
        Глава девятая
        Где лежит Страна Синего Оленя
        Когда местным властям стало окончательно ясно, что автобус, выехавший из Закатал, до Лагодехи не добрался и вообще словно в воду канул, секретарь райкома партии Евлахского района доложил о загадочном исчезновении в Баку. Первый секретарь ЦК Азербайджана Лимберанский запаниковал - ему не хватало только заблудившегося на территории республики автобуса с людьми! И без этого в короткой личной беседе на последнем мартовском пленуме Брежнев высказал в его адрес много неодобрительных слов.
        Не говоря уже о сфальсифицированных показателях по хлопку, крупной аварии на новом пароме «Советский Туркменистан», которую не удалось скрыть, так ведь еще и прокуратура «накапала» - сын Лим-беранского был замешан в изнасиловании и убийстве девушки, а заботливый папа давил на следователей и не давал хода делу! Как будто сам Леонид Ильич не отец и не прикроет дочку Галю, если придется! Теперь еще проклятый автобус - в официальной формулировке это будет звучать, как «плохая организация отдыха трудящихся в санатории всесоюзного значения, расположенного на территории республики».
        При всем при том еще до жути свежо было воспоминание о случившемся в январе конфузе - тогда посетившим Баку французским журналистам предложили осмотреть нефтяные промысла Апшерона, а они из-за поломки шасси автобуса весь день просидели в песке на дороге под порывами ледяного ветра. Конечно же, и теперь из-за неполадок в моторе экскурсанты коротают время где-то под открытым небом. Разумеется, погода теперь стоит теплая, и через пару-другую дней их отыщет милиция, но сам факт! Короче говоря, во избежание нездоровых слухов администрация санатория имени Кирова в Нафталане получила указание никому ни о чем не сообщать - ни родственникам экскурсантов, ни остальным отдыхающим.
        Случилось так, что с момента отъезда экскурсантов жизнь в санатории сбилась со своего размеренного темпа, да так, что все на время и думать позабыли об отсутствующих товарищах. Началось с того, что едва не отдала богу душу соседка Сергея Муромцева по столу Елена Капитоновна. Все тело ее покрылось жуткой сыпью, температура поднялась до сорока одного градуса, и перепуганные врачи решили было, что это какая-то неизвестная инфекция, но умирающая слабым голосом призналась, что все случилось после инъекции желтка, которую она себе сделала с целью омоложения.
        Ее откачивали двое суток, и лишь к вечеру второго дня стало ясно, что опасность миновала. Все с облегчением вздохнули, но едва часы пробили полночь, как воцарившуюся тишину нарушили шум, грохот и крики. В мирный санаторий имени Кирова ворвался супруг одной из сотрудниц - Аиды Галустян. Жена, по его словам, уже вторую ночь оставалась в санатории, объясняя это хорошо оплачиваемой сверхурочной работой. Однако близкая приятельница Аиды накануне с ней поссорилась и в тот же вечер намекнула ее мужу, что дело вовсе не в сверхурочной работе, а… Короче, пусть спросит у своей жены, откуда у нее импортные духи.
        До Галустяна, который под вечер был, как обычно, навеселе, дошло не сразу, а как только он, наконец, осмыслил и завелся, коварная подруга взяла да и выложила все до последней подробности. Когда оскорбленный муж явился в санаторий требовать удовлетворения, он явно имел самую точную информацию, потому что, оттолкнув вставшего на пути старика-сторожа и скинув повисших с обеих сторон санитарку с кастеляншей, бросился прямо в комнату Сергея Муромцева и его соседа - шахтера из Воркуты. Ударом ноги разгневанный ревнивец вышиб дверь и с воплем ринулся прямо к кровати, сорвав простыню с пытавшейся прикрыть наготу жены.
        Конопатый воркутянин сделал слабую попытку защитить свою даму, но он был одет не более чем сама Аида, а в дверях толпился женский персонал санатория, поэтому злополучный любовник стыдливо прикрылся руками и боком присел между тумбочкой и кроватью. Воинственный супруг пнул его по тощему заду, схватил неверную жену за пышные волосы и поволок из комнаты. Кастелянша бежала рядом, пытаясь набросить на Аиду халат, чтобы не смущать выглядывавших из своих комнат отдыхающих и остальной персонал.
        - Сука! - прокричала рыдающая Аида, заметив среди соглядатаев свою подлую подругу, высунувшую голову из-за двери. - Погоди, я тебе тоже устрою!
        - Сама сука, я тебе всегда все даю, что попросишь, а ты мне духи пожалела, не дала побрызгать, когда я вчера просила, - торжествующе пропела в ответ предательница и приблизилась, охваченная восторгом мести. - Я тебе говорила: говно будешь есть, что не дала.
        Она много чего еще собиралась высказать своей поверженной подруге, но вдруг ойкнула и схватилась за лицо, потому что Аида, забыв о приличиях и своей наготе, извернулась в руках мужа, подняла ногу и изо всех сил стукнула подлюгу голой пяткой по носу. То, что обе после этого успели друг другу сказать (до того, как муж уволок Аиду домой), здесь лучше не воспроизводить.
        Пока все это происходило, милиционеры продолжали безрезультатно рыскать вдоль берегов реки Белоканчай, а Дагир успел верхом добраться до Кубачи - в Тлядале телефон не работал - и связаться с Махачкалой. Через два часа после этого в Баку позвонили из Москвы и похолодевшему от ужаса первому секретарю ЦК Азербайджана Лимберанскому сообщили о трагедии, происшедшей с нафталанским автобусом на территории Дагестана, а также о том, что вести работы по извлечению останков экскурсантов из глубокой расщелины решено силами военных.
        После того, как о несчастье стало известно, и в санаторий прибыла женщина-следователь со строгим лицом, катавасии с Еленой Капитоновной и Аидой показались администрации ничтожной мелочью. Главный врач ходила с белым, как бумага, лицом и трясущимися руками, а следователь в ее кабинете по очереди допрашивала сотрудников, имевших и не имевших отношения к организации досуга отдыхающих - почему и как могло получиться, что не была должным образом обеспечена безопасность людей.
        Все разъяснило появление начальника автобазы. Приговаривая «Я за тебя в тюрьму садиться не собираюсь, сам все рассказывай, сволочь!», он волок за шиворот рыдавшего навзрыд мужчину - это был шофер разбившегося автобуса.
        Оказалось, что в день экскурсии в Рутуле праздновали свадьбу его троюродного брата, и ему, естественно, никак нельзя было туда не поехать. У начальника автобазы горе-водитель отпрашиваться побоялся, поскольку в течение последнего месяца ухитрился заработать два выговора за прогулы. Поэтому он договорился с братом снохи - приехавшим в отпуск шофером из Абхазии, - что в Закаталах тот его подменит и доведет автобус до Лагодехи. Девушка-экскурсовод, которую попросили никому не сообщать о подмене, не возражала, сказав, что ей, собственно, безразлично - шофер есть шофер. Молодой абхазец был хорош собой, холост и улыбался ослепительной белозубой улыбкой, а то, что этот красавец никогда прежде не ездил по маршруту Закаталы - Лагодехи, было не столь важно - на то и карта существует. Никто, разумеется, и в мыслях не держал, что ошибки в старой карте, пылившейся за стеклом автобуса, приведут к столь ужасной трагедии.
        Когда горько плакавший шофер в порыве раскаяния все изложил следователю, у сотрудников администрации отлегло от души - главный виновник аварии был найден. Женщина-следователь в кабинете главврача с утра до вечера что-то писала, персонал притих, отдыхающие находились в подавленном состоянии и ждали, когда же станут точно известны имена выживших и погибших. Им никто ничего не сообщал, не сообщали и родственникам экскурсантов, потому что указаний на этот счет так и не поступило. Все это время вдали от санатория имени Кирова люди спокойно жили и трудились на благо великой Родины, не подозревая, что покореженный автобус с останками их близких лежит на дне глубокой пропасти, а вокруг суетятся и кишат муравьями военные специалисты, организуя работы по подъему.
        Однако еще задолго до того, как над скалами начал кружить поисковый вертолет, люди Рустэма Гаджиева сумели добраться до обломков грузовика и вытащить из кабины изувеченные тела Садыка и Наби. Дожидаться, пока прибудут военные, они не стали, а лишь выставили ориентир для пилота - высокий шест с привязанным к концу черно-красным платком - и по узким горным тропам вернулись в родное село, чтобы предать земле погибших.
        На следующий день после похорон Рустэм Гаджиев пришел в дом своей третьей жены Фирузы, чтобы поговорить с Сергеем Муромцевым. Последнему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, на кого так походила лицом и врожденной грацией движений маленькая Халида. Председатель сельсовета подал руку и с достоинством представился:
        - Гаджиев.
        - Муромцев, - Сергей слегка помедлил. - Разрешите мне выразить вам и вашей супруге соболезнование в связи с гибелью сына.
        - Благодарю вас, - коротко кивнул головой Рустэм. - Как вы теперь себя чувствуете?
        - Спасибо, можно даже сказать, что хорошо. Голова почти не кружится, я каждый день гуляю возле дома, хотя далеко пока не отхожу. Как я могу связаться со своими родными и сообщить, что я жив? Наверняка, им уже известно об аварии, и они тревожатся.
        - Дагир сообщил в Махачкалу, что ребенок и четыре человека уцелели. Когда вы и ваши спутники поправитесь, мы довезем вас на машине до Тбилиси. Не тревожьтесь, у нас больные поправляются очень быстро - не пройдет и недели, как встанете на ноги.
        - Я удивлен, - проведя ладонью по лбу, медленно произнес Сергей. - Если честно, то в этом есть что-то неестественное. Юра, у которого была повреждена спина, спокойно ходит, не испытывая никакой боли, а Прокоп… Я ведь видел его ноги, когда вытащил из автобуса - они были сплошное кровавое месиво. Прошло меньше недели, а он уже стоит на них и понемногу передвигается. Мне сказали, что из моего мозга торчал осколок…
        - Я сам это видел, когда мы вас нашли, - спокойно подтвердил Гаджиев. - Фируза по моей просьбе сохранила осколок, если хотите, она вам его отдаст - будете беречь, как реликвию.
        - Сначала я не поверил вашей супруге, когда она мне сказала. Ведь Фируза тоже ваша супруга, как я понимаю?
        Возможно, в голосе Сергея прозвучало легкое ехидство, потому что Рустэм приподнял бровь и, усмехнувшись, кивнул:
        - Фируза - моя третья жена, - он чуть прищурился. - А вы сторонник моногамии? Имеете что-то против обычая многоженства?
        - Что вы, это очаровательный обычай, у вас найдется много завистников, - хмыкнул Сергей. - Я бы сам с удовольствием ему последовал, но боюсь, меня неправильно поймут.
        Гаджиев рассмеялся, и в карих глазах его заплясали веселые искорки.
        - Молодежь живет по другим законам, - весело сказал он. - Когда моя дочь Халида окончит университет и вернется домой, ей не будет необходимости входить в чей-то дом второй или третьей женой - в селении подрастает достаточно мальчиков ее возраста.
        - Кстати, ваша Халида каждый день поит меня парным молоком, и мы беседуем на самые разные темы. Она удивительно развита для своего возраста, но иногда… Знаете, она показала мне свои рисунки животных, и среди них есть такие, например, как махайрод или кавказский зубр. Так вот, ваша дочь утверждает, что они водятся в здешнем лесу, хотя всем известно, что саблезубые тигры давным-давно вымерли, а последний кавказский зубр был истреблен в 1927 году. Знаете, я счел бы это детской фантазией, но уже пришлось увидеть здесь столько непонятного, что…
        Лицо Гаджиева внезапно стало серьезным.
        - Вы хорошо разбираетесь в естествознании, - сказал он. - Насколько я понял из слов вашей спутницы Ирины, вы микробиолог. Буду откровенен, сегодня я зашел сюда не только вас навестить - я хотел бы просить вашей помощи.
        - Буду рад помочь, чем смогу, - ответил удивленный и заинтригованный Сергей.
        - Фируза говорила вам, что в молоке наших животных и в крови наших людей постоянно находят какой-то микроб. Я не специалист в этом, но моя невестка Сурая утверждает, что это не какой-то там вредный микроорганизм - не тиф, не холера, не дизентерия. Болезни он никакой не вызывает. Однако врачи из санэпидстанции в Дербенте подстраховываются и не дают разрешения продавать наши продукты на рынке. Могли бы вы, как специалист, разобраться в этом и дать свое заключение?
        - Я возьму образцы и проведу исследование у себя в лаборатории. Однако ничего не могу обещать - в смысле благоприятного для вас исхода. Ведь существует множество самых разных кишечных палочек, не только холера и дизентерия. Они безвредны для здорового человека, но могут вызвать болезнь у ослабленного или у ребенка. Вы можете рассказать мне, чем чаще всего болеют дети в вашем селе?
        - В нашем селе никто никогда ничем не болеет - ни дети, ни взрослые.
        Сергей изумленно поднял брови:
        - Даже не знаю, что сказать! За всю многовековую историю ни одной эпидемии, ни одного случая насморка или отравления?
        - За то время, что существует наше село - ни одного. Но мы пришли сюда не так давно, всего пару десятков лет назад. Если хотите, я расскажу вам все с самого начала, но разговор будет долог. Достаточно ли вы окрепли, чтобы выслушать меня?
        - Готов слушать до бесконечности.
        И вот, что поведал ему председатель сельсовета Рустэм Гаджиев.
        «Народ наш малочислен, по переписи мы причислены к аварцам, но говорим на бежитинском языке и считаем себя гинухцами. Советская власть и создание колхозов изменили, конечно, кое-что в нашей жизни, но почти всех наших сельчан и без того объединяло кровное родство. В школьные годы я был пионером, потом вступил в комсомол, и меня послали учиться в Тифлис - так тогда назывался Тбилиси - на рабфак - меня и Сабину. О нашем браке родители договорились уже давно, сами мы ничего против не имели, поэтому перед отъездом решено было отпраздновать нашу свадьбу.
        Мы были совсем молоды - мне восемнадцать, Сабине шестнадцать. В Тифлисе к нашей молодой семье отнеслись сочувственно, выделили комнату в общежитии. Сабина училась не хуже меня, хотя на нее легли все хозяйственные заботы. В сороковом, когда мы окончили университет, у нас уже было два сына - Гаджи и Владимир. В родное селение мы, если честно, возвращаться не собирались - я вступил в партию, и мне предложили работу в горкоме, а Сабина преподавала в школе историю. Через полгода нам дали квартиру и даже поставили телефон. Я был очень речист, и когда нужно было выступить на собрании с осуждением очередного „врага народа“, это обычно поручали мне - в те годы я был искренне убежден в правоте всего, что делали партия и товарищ Сталин.
        В мае сорок первого мы с Сабиной отправили мальчиков на лето к родителям, а через месяц началась война. В начале августа я уехал на фронт. Мог взять броню, но мне было стыдно - мой отец, дядя и пятеро моих братьев ушли воевать в первые дни войны, а в июле на отца и двух братьев пришли похоронки. Володю мы решили оставить пока в селе у моей матери - там питание было намного лучше, чем в тбилисском детском саду. К тому же на Сабину в военное время навалилось столько общественной работы, что ее с утра до поздней ночи не бывало дома.
        Осенью сорок третьего меня тяжело контузило, я полностью ослеп на один глаз, и руки у меня все время мелко дрожали. Почти полгода провалялся в госпиталях, после этого комиссовали и отправили домой - в Тбилиси. Там меня поджидали ужасные новости.
        Всего за неделю до моего возвращения один рутулец из наших мест привез в Тбилиси жену и сына. Они остановились у нас и рассказали, что в апреле в наше селение пришли люди в форме НКВД, велели жителям собрать свои вещи и в один день всех - в том числе, мою мать, сестер, деда и младшего сына Володю, который во время войны оставался с ними, - вывезли куда-то на машинах, а скот отогнали к даргинцам. Потом пригнали военную технику и разрушили наши дома, так что людям теперь даже некуда было вернуться. В Рутуле ходили слухи, что гинухцев переселили в район Ведено - туда, где до войны жили выселенные в Среднюю Азию чеченцы.
        Я немедленно отправился к давнишнему своему приятелю Бэсико Саджая - мы с ним вместе учились, а потом работали в райкоме. Саджая был рад меня видеть, велел жене поставить на стол все самое лучшее, что было в доме, но едва я заговорил о том, что меня к нему привело, он поскучнел.
        „Рустэм, дорогой, если не хочешь потерять партбилет, то пока об этом не надо ни говорить, ни думать. С твоими родными все будет хорошо, но сейчас никто ничего не может изменить. Скажу откровенно: хорошо известно, что в прошлом году, когда немцы оккупировали часть Чечено-Ингушетии, чеченцы вели себя предательски, и за это их вывезли за Каспий. Скажу даже, что Иосиф Виссарионович был еще к ним добр - Гитлер на его месте велел бы всех чеченцев от мала до велика отправить в концлагеря. Но район Ведено не может пустовать, поэтому туда решено переселить часть гинухцев и хваршинов. Но об этом не надо много говорить, я уже тебе сказал. Живи спокойно, поправляйся после ранения, воспитывай старшего сына, а через месяц-другой все встанет на свои места. Я уверен, что с твоими родными и с Володей все в порядке“.
        Но я был уже не тот молодой Рустэм Гаджиев, который верил любому слову, напечатанному в газете „Правда“. Я прошел войну, я повидал такое, от чего волосы вставали дыбом, и теперь не мог покорно принять совет друга. Я сказал:
        „Мои земляки ни в чем не провинились - ни перед партией, ни перед Родиной. Так за что их-то лишили родных домов и родной земли? Куда вернутся мои младшие братья, если не погибнут? И что стало с семьей моего однополчанина чеченца Ушурма Магомедова, который вынес меня после контузии с поля боя? Куда он вернется после войны, если не отдаст свою жизнь за Родину и за Сталина?“
        Видно, нервы мои были действительно не в порядке, если я посмел так говорить. Лицо и взгляд Бэсико стали ледяными - даже мой единственный видящий глаз сумел это разглядеть. Он холодно ответил:
        „Решения партии не обсуждают. Ты воевал, ты мой друг, но в моем доме попрошу больше подобного не говорить“.
        „Что ж, тогда до свидания“.
        Я поднялся и, не подав ему руки, направился к двери. У меня тряслись не только руки, но ходуном ходили плечи и голова - после контузии так бывало, когда я сильно нервничал. Саджая меня не удерживал, но в спину спросил:
        „Так чего же ты добиваешься, Рустэм?“
        Я, не оборачиваясь, бросил:
        „Хочу увидеть своих родных и своего сына“.
        Через два дня мне позвонил секретарь райкома партии Вано Гургенишвили:
        „Товарищ Гаджиев, как же так - вернулся с фронта и не заходишь! Товарищ Саджая говорит, ты уже совсем поправился, все товарищи будут рады тебя видеть. Приходи, приходи дорогой, прямо сейчас высылаю за тобой машину“.
        Он долго тряс мою руку, потом представил сидевшему за столом человеку. Тот тоже поднялся, назвал свою фамилию - Богданов. Одного взгляда, брошенного на его лицо, мне было достаточно, чтобы признать в нем сотрудника НКВД. Вано оглядел меня и нерешительно спросил: „Ну, как твое здоровье? Товарищ Саджая говорил, ты готов приступить к работе, но я вижу, что вид у тебя еще не очень. Так как?“
        Он и Богданов не отводили глаз от моих мелко трясущихся рук. Я ответил откровенно и довольно сухо:
        „Здоров, как бык, но врачи говорят, что руки будут дрожать пожизненно - контузия“.
        Гургенишвили обрадовался:
        „Тогда ладно, тогда хорошо. Я, в смысле, не про руки, а что ты здоров и можешь работать. Понимаешь, нас просили рекомендовать надежного товарища на место секретаря райкома партии в районе Ведено. Там сейчас сложная ситуация, и очень нужен человек, умеющий вести разъяснительную работу. Бэсико говорит, он тебе вкратце обрисовал ситуацию. Так как, поедешь?“
        Я понял, что таким образом Саджая выполнял мою просьбу, несмотря на все сказанные мною в гневе слова. Что ж, недаром, видно, я в студенческие годы помогал ему писать контрольные и покрывал его перед невестой, когда он пускался в загул с девочками после каждой удачно сданной сессии.
        „Поеду“.
        „Ну и хорошо, ну и ладно. Я на минуту вас оставлю, прошу прощения“.
        Он торопливо поднялся и вышел, оставив меня с Богдановым. Тот подождал, пока за Вано закроется дверь, потом негромко сказал:
        „Ситуация в районе действительно сложная, товарищ Гаджиев. Не все правильно понимают решения партии и правительства, существуют нездоровые настроения - кто-то пытается сорвать людей с места, увести их в горы. Если ситуация выйдет из-под контроля, это приведет к тяжелым последствиям. В первую очередь для ваших же земляков. Ваша задача не только вести разъяснительную работу, но и держать нас в курсе событий. Дом вам отведут не в районном центре, а там, где живут ваши родственники - вы должны постоянно находиться среди людей, чтобы знать об их настроениях. Неудобно, конечно, но если вам понадобится срочно выехать в районный центр, в вашем распоряжении всегда будет машина. Думаю, вам легко удастся выявить тех, кто баламутит народ и мешает нормализовать обстановку - ваш авторитет среди гинухцев достаточно высок, вас уважают, вы бывший фронтовик. Сразу спрашиваю, справитесь?“
        Я смотрел на него, и мир прежних моих понятий о ценностях рушился - даже война не смогла сделать с моей душой то, что сделали слова этого человека. Лицо мое было спокойно, когда я подтвердил свое согласие быть их осведомителем и подписал какие-то бумаги.
        Восьмилетний Гаджи остался пока в Тбилиси - с семьей рутульца, жившего в нашей квартире. Приехав в район Ведено, мы с Сабиной быстро отыскали наших родных и младшего сына Володю. На следующий день после приезда у меня состоялся долгий разговор с дедом - я сообщил ему все, что говорил Богданов, и откровенно признался:
        „Я должен был подписать согласие сотрудничать с ними - иначе эту работу доверили бы не мне, а другому человеку“.
        Дед не придал моим словам никакого значения, сказал:
        „Все знают, что ты в нашем роду самый умный - поэтому тебя и послали учиться в город. Никто не поверит, что ты сможешь доносить на своих родичей, хоть подписывай ты десять бумаг. Но сейчас у нас и вправду тяжелое время - люди не могут быть довольны, если рушат их дома, а их самих изгоняют в чужие места. И что скажут чеченцы, когда вернутся и увидят, что мы живем на земле их предков? Разве мы враждовали с гинухцами и хваршинами, скажут они, что гинухцы и хваршины пришли и забрали наше жилье? Поэтому многие горячие головы хотят забрать женщин, детей и тайно уйти отсюда - вернуться домой“.
        Я встревожился:
        „Это безумие, дедушка! Люди из НКВД сторожат все дороги и никого отсюда не выпустят! К тому же, все наши дома разрушены“.
        „Да-да, сынок, но взрослые мужчины в армии, а молодежь трудно удержать от буйных поступков. На днях Руми, сын твоего двоюродного брата Гамзата, куда-то исчез и долго бродил по горам, а когда вернулся, то рассказал нам, что нашел тропу, ведущую в страну Синего Оленя. Сказал, будто она лежит высоко в горах - там, где берет начало река Джурмут“.
        „Дедушка, Руми только шестнадцать, и он может придумать, что угодно. Не можешь же ты верить ребенку“.
        „С ним были два молодых хваршина - они подтвердили его слова“.
        „Надо немного подождать, дедушка, сейчас нельзя трогаться с места“.
        „Но молодежь волнуется - люди из НКВД чувствуют себя здесь полными хозяевами и делают, что хотят. Исчезли две красивые хваршинские девушки - говорят, их увезли, позабавились, а потом сбросили тела в пропасть. Руми волнуется - начальник НКВД района Веденяпин положил глаз на его невесту Супойнат. Повадился приезжать с проверками, а как приедет, так обязательно зайдет к ним в дом и начинает задавать девочке вопросы, а у самого глаза, как у быка во время случки. Мать уже боится выпускать ее одну из дома, а ночью прячет у соседок - ведь чекисты, когда устраивают свои проверки, могут схватить и увести любого человека“.
        Слова отца заставили меня вскипеть гневом:
        „С какой стати они так бесчинствуют? Я сообщу о его поведении в ЦК, дойду до самого товарища Сталина!“
        Дед поднял руку:
        „Тише, сынок, тише! Говорят. Веденяпин - близкий друг Берии. Они вместе постоянно охотятся в Грузии, и Веденяпин привозит ему красивых женщин. Был прежде у него заместитель - Алексеев. Неплохой был человек, один раз поспорил с Веденяпиным, и люди слышали, как Алексеев сказал, что, мол, доложу товарищу Сталину о ваших безобразиях. А Веденяпин ему ответил, что товарищ Сталин далеко, а Лаврентий Павлович близко. И после этого Алексеев куда-то исчез, больше его никто не видел. Поэтому мы никуда не хотим жаловаться, но прячем красивых женщин и девушек, когда приезжают люди из НКВД“.
        С Веденяпиным, о котором говорил дед, мне пришлось встретиться буквально в тот же день. Он заехал посмотреть, как я устроился на новом месте, и держался очень дружелюбно - пожал мне руку, спросил о впечатлениях и поинтересовался, нет ли у меня для него какой-либо важной информации. От его прикосновения дрожь в конечностях у меня усилилась, я поспешно ответил, что сообщу немедленно, когда что-либо узнаю. К счастью он торопился и сразу же уехал. Поскольку я жил не в районном центре, то в следующий раз увидел его нескоро и вот, при каких обстоятельствах.
        В тот день рано утром к Сабине вся в слезах пришла мать Руми и сообщила, что мальчишка исчез. Прежде он тоже часто исчезал, но всегда предупреждал мать, чтобы она не беспокоилась, а тут просто ушел из дома и не вернулся. Местный милиционер под большим секретом сообщил ей, что парня, когда он шел по дороге, ведущей в горы, схватили, затолкали в „черный ворон“ и увезли люди в кожаных куртках.
        Я велел женщине:
        „Иди домой и жди. Я поеду в районный центр и попробую поговорить с Веденяпиным, если он на месте“.
        Однако не успел я натянуть сапоги, как пришел мой дед и без всяких предисловий сказал:
        „Гинухцы и хваршины волнуются, их желания разделились - одни предпочитают остаться и принять все, что приказывают власти, но многие готовы уйти и попытаться спрятаться в горах. Я ухожу и со мной твоя мать, и твои старшие сестры с детьми, и еще много других людей. Мои родители и другие старики решили остаться - несколько семей из нашего села, где есть тяжело больные и грудные дети, не могут идти, и кто-то должен их оберегать. Даже Веденяпин не посмеет тронуть старейшин. Но мы, кто помоложе, должны идти“.
        „Дедушка, что ты говоришь! - воскликнул я, потрясенный его словами. - Тебе уже за семьдесят, ты мудр, подумай сам - сколько можно будет прятаться? У властей вертолеты, оружие, они выследят вас за считанные дни“.
        „Не выследят. Я сам поведу их, потому что молодость горяча, но разум у них невелик, и не годится оставлять их без присмотра. Мы пойдем в Страну Синего Оленя“.
        Меня так поразили его слова, что я не сдержался и повысил голос, чего никогда прежде не посмел бы сделать в разговоре со старшим:
        „Страна Синего Оленя - сказка, дедушка! Неужели ты в это веришь? Ты погубишь людей и сам тоже погибнешь!“
        Дед насупил брови, в глазах его сверкнул гнев.
        „Молод ты, сынок, поучать меня! Страна Синего Оленя существует, наши предки и предки хваршинов бывали там, но позже земля сдвинулась, рухнули скалы, и теперь страна Синего Оленя со всех сторон окружена бездонной пропастью. Мы переберемся через нее, а потом построим мост и по нему перегоним наш скот, который теперь у бежитинцев“.
        Я почувствовал, что вся верхняя половина туловища у меня ходит ходуном, голова ныла, а глаза слезились, но хуже всего было сознание, что я не могу остановить это безумие.
        „Зачем ты тогда пришел ко мне, дедушка, если ты уже все решил без меня? Я не смогу вам помешать, вы погибнете, а я ничем не смогу помочь. Лучше бы мне ничего не знать, чем видеть это безумие!“.
        В глазах деда мелькнула жалость, когда от увидел сотрясавшую меня дрожь.
        „Я не хотел, чтобы ты в этом участвовал - ты болен, тебе нужна спокойная жизнь. Мы должны были уйти этой ночью, и Руми шел к хваршинам, чтобы сговориться с ними о месте встречи - многие из них тоже не хотят жить в чеченских домах и готовы идти с нами. Но НКВД, видно, что-то заподозрило, и за Руми следили. Теперь его арестовали, и парни хотят напасть на районный центр, убить Веденяпина и освободить Руми. У них есть оружие, но с людьми из НКВД они не справятся, и Руми не освободят. Я пришел к тебе за помощью - ты должен поговорить с ними и убедить их не делать этого“.
        „Зови их сюда“.
        Вошли трое - три паренька от пятнадцати до семнадцати лет. Они почтительно поздоровались, но смотрели настороженно - как ни как, а я в их глазах был представителем власти. Можно было легко угадать, что под их туникообразными рубахами спрятано оружие. Одного взгляда на упрямые лица мальчишек мне было достаточно - переубеждать их бесполезно, они поступят, как решили. Оставался один выход.
        „Нападение на райцентр отменяется, - по-военному коротко приказал я. - Вы собирались этой ночью увести людей в горы? Уводите. Руми я беру на себя - если сумею его освободить, то мы присоединимся к вам. Все ясно?“
        Их лица выразили изумление:
        „Но, Рустэм-ага…“
        Я решительно оборвал их слабую попытку возразить:
        „Никаких разговоров! Я человек военный, а на войне каждый делает свое дело, иначе бой не выиграть. Ваша задача вам ясна - увести людей, позаботиться о женщинах и детях. Они не должны подвергаться опасности, поэтому если вас настигнут, в перестрелку не вступать - сдавайтесь без боя. Я знаю, для настоящего мужчины легче погибнуть в бою, чем сложить оружие, но это приказ. Теперь выполняйте, кругом, шагом марш!“.
        Они четко развернулись и вышли. Я подумал, что за то время, что взрослые мужчины были на фронте, этим мальчишкам явно стало не хватать отцовского ремня. Дед смотрел на меня с упреком.
        „Почему ты велел им сдаться, если НКВД их настигнет? Они - взрослые мужчины и, слава аллаху, умеют хорошо стрелять“.
        „Они еще мальчишки, я не могу позволить им играть своей и чужой жизнью“.
        „Во время восстания семьдесят седьмого года мне было семь лет, но я уже держал винтовку в руках и стрелял в русских“.
        „Я тоже был на войне, дедушка, и там узнал цену жизни и смерти.
        Мало уметь стрелять, надо знать, когда можно выстрелить, а когда из-за одного твоего выстрела могут погибнуть десятки безвинных людей. Смерть не знает национальности, но русских миллионы, а наш народ немногочислен. И без того много наших мужчин полегло на войне с немцами. Иди с ними, дедушка и, если мне не удастся освободить Руми и присоединиться к вам, то не допусти кровопролития. Береги людей, чтобы и через тысячу лет на Земле могли жить потомки гинухцев и хваршинов“.
        „Такты решил идти с нами, сынок?“
        Я пожал плечами - а что мне еще оставалось? Если эти юнцы и мой старый дед безумствуют, решив вести людей на гибель, то и для меня другой дороги нет - на войне мне не раз приходилось бывать в разведке, возможно, что мой опыт окажется полезным. Скроемся пока в горах, а там - кто знает? - может так случиться, что товарищ Сталин очень скоро уберет зарвавшегося наркома Берию, как убрал в свое время Ягоду и Ежова. Тогда можно будет объявиться и вернуться домой.
        Я уже не верил в то, что все в Советском Союзе делается на благо народа и во имя справедливости, но еще верил в товарища Сталина. Поэтому я достал свой именной револьвер и сказал деду:
        „Иди, дедушка, уводите людей, как решили, а я поеду к Веденяпину“.
        Кажется, я сумел убедить деда в своей правоте, потому что он какое-то время пристально смотрел на меня, потом глаза его просияли:
        „Ты прав, сынок, и я горжусь тобой, - взгляд его уперся в мои трясущиеся руки, - но я поеду к Веденяпину вместе с тобой. Ты не по возрасту мудр, но и твой старый дед может на что-то пригодиться“.
        Что мне было делать с этим упрямцем? Я сердито ответил:
        „Хорошо, дедушка. Но ты будешь делать то, что я тебе скажу и ничего другого“.
        „Да, сынок, я сделаю все, как ты скажешь. Ты правильно объяснил, что в бою должен быть только один командир“.
        Мы подъехали к зданию районного НКВД в начале девятого. Я велел деду и шоферу - молодому аварцу Хуршиду - ждать в машине, а сам сказал дежурному чекисту:
        „Сообщите товарищу Веденяпину, что я приехал по срочному делу - у меня сообщение чрезвычайной важности“.
        Меня немедленно проводили в кабинет начальника районного НКВД. Похоже было, что Веденяпин всю ночь работал, потому что глаза его были воспаленными от бессонницы.
        „Да, - отрывисто сказал он, встряхнув мне руку, - я слушаю, товарищ Гаджиев, что ты хочешь мне так срочно сообщить?“.
        Я оглянулся - мы с Веденяпиным были в кабинете одни.
        „Ночью был арестован юноша Руми Гамзатов, прикажи привести его сюда - я хочу его видеть“.
        „Ты хочешь…“
        Он не договорил, уставившись на дуло револьвера в моей трясущейся руке, но я не позволил ему дотянуться до кобуры.
        „Руки на стол, Веденяпин. Видишь, после контузии руки мои дрожат, и я могу случайно нажать на курок“.
        В глазах его мелькнул испуг, широкие ладони торопливо легли на стол, и мне стало понятно, что этот человек согласится на все ради спасения своей жизни.
        „Чего ты хочешь, Гаджиев? - торопливо спросил он. - Ты болен? Ты понимаешь, что ты делаешь? За такие вещи ты не только положишь на стол партбилет - тебя расстреляют и не посмотрят, ни на какие твои военные заслуги“.
        „Сейчас я сяду рядом с тобой за стол, и мы будем сидеть, как два самых близких друга. Но под столом мой револьвер упрется в твое тело, дуло его будет направлено прямо в твое сердце. Запомни хорошо, что ты должен сделать, иначе мой палец задрожит слишком сильно и нажмет на курок. Прикажи привести Руми, скажи своим людям, что мы вдвоем хотим его допросить. Пусть с него снимут наручники, а после этого пусть твои люди выйдут из кабинета. Ты хорошо все запомнил?“
        Не спуская с него глаз, я подвинул стул и сел рядом с ним. Дуло моего именного револьвера уперлось Веденяпину в бок, и то, что он прочитал в моем взгляде, заставило его торопливо поднять трубку телефона и отдать приказ.
        Руми привели в кабинет минут через десять. Он слегка прихрамывал, один глаз у него заплыл, но держался он бодро - так, как и положено мужчине нашего рода. Увидев меня, он изумился, но ничего не сказал. По приказу начальника высокий чекист с наганом снял с мальчика наручники и вышел, оставив нас одних. Веденяпин угрюмо спросил:
        „Хорошо, что теперь?“
        „Теперь мы немного посидим, а потом ты прикажешь своим людям отвести мальчика в мою машину, которая ждет внизу. Скажешь, что решил его отпустить - ведь это, в конце концов, всего лишь ребенок.
        Когда они уедут, мы немного подождем, и я уйду“.
        В глазах его загорелся хищный огонек.
        „Ты и вправду болен, Гаджиев! Неужели ты думаешь, что я тебя отпущу? Или ты хочешь меня убить? Но тогда мои люди тебя отсюда не выпустят“.
        „А теперь послушай ты. Если ты не выпустишь мальчика, то я тебя застрелю, в этом ты можешь не сомневаться. Но если он уйдет, то у тебя будет выбор. Первое: ты признаешься своим людям, что струсил под дулом пистолета и выпустил „врага народа“. Второе: ты скажешь всем, что допросил мальчишку в присутствии его дяди - секретаря райкома партии товарища Гаджиева. Дядя обещал отодрать неслуха, и ты его отпустил домой. После этого вы с товарищем Гаджиевым еще какое-то время побеседовали о делах, а потом секретарь районного комитета уехал заниматься своими делами. Если ты меня застрелишь прямо в своем кабинете, это будет выглядеть крайне странно и вызовет кучу вопросов. Если же я спокойно уйду, то никто ничего не заподозрит, никто не обвинит тебя в измене и впоследствии никто ни о чем не узнает. Так как, договорились?“
        Веденяпин сдался не сразу и еще попробовал немного покуражиться:
        „Грязный шакал ты, Гаджиев! Кем бы ты был, если б не партия? Ходил бы с кнутом и пас баранов в своих горах. Тебя учили в институте, тебе дали партбилет, тебе доверили ответственную работу, а ты при первом же случае предаешь и партию, и Родину! Правду говорят: сколько волка не корми, а он все в лес смотрит! Моя бы была воля, так я бы перестрелял вас всех - и чеченцев, и гинухцев. Все вы одним миром мазаны! Всю жизнь вы, горцы, готовы воткнуть России нож в спину“.
        Я покрепче прижал дуло к его боку, и он смолк - револьверу, наверное, передалась дрожь моих пальцев, и начальник испугался, как бы я и в самом деле случайно не пальнул.
        „Негодяй, - негромко ответил я, - это я-то предатель? Пока наши мужчины воюют с немцами, вы рушите наши дома и выгоняете женщин и стариков с родной земли. Такие, как ты, компрометируют партию перед простым народом. Так кто же из нас предатель? Ничего, товарищ Сталин скоро уберет Берию, и тогда мы с тобой обо всем поговорим. А пока вели вывести мальчика к машине“.
        Руми, молчавший до сих пор, впервые нарушил молчание:
        „Дядя Рустэм, давай уйдем вместе“.
        „Нет. В машине тебя ждет дедушка, он знает, что делать“.
        Я еще долго сидел в кабинете начальника. Иногда звонил телефон, и он, косясь на мой револьвер, снимал трубку и отвечал. Когда кто-нибудь из его людей заглядывал в кабинет, дуло моего пистолета крепче упиралось ему в левый бок. Со стороны могло показаться, что два ответственных работника, склонившись над картой и бумагами, что-то увлеченно обсуждают. Наконец издали послышались выстрелы - один, потом три, потом еще два. Я убрал револьвер и поднялся.
        „Счастливо оставаться, Веденяпин. Можешь, конечно, меня застрелить на месте или арестовать, но это вызовет множество самых разных вопросов. Лучше позвони и скажи своим людям, чтобы внизу меня пропустила охрана. А то ведь, неровен час, Лаврентий Павлович обо всем узнает, а он не любит трусов“.
        Я шел к выходу, гадая, выстрелит он мне в спину или нет. Он не выстрелил. Человек в форме распахнул передо мной дверь и даже вежливо улыбнулся, прощаясь:
        „До свидания, товарищ Гаджиев“.
        Этой же ночью мы все ушли в горы. Чекисты не стали поднимать много шуму, нас никто не преследовал. Проходя через земли ботлихцев и бежитинцев, мы старались огибать населенные пункты, потому что там можно было столкнуться с чекистами.
        Миновав Тлядал, мы, наконец, добрались до этого места и остановились. У наших ног зияла пропасть, а далеко в тумане лежала земля, на которую никогда не ступала нога человека. Мальчишки принесли с собой пилы и веревки. Не стану подробно рассказывать, как нам удалось сделать первый мост и перебраться по нему на другую сторону. Эта земля показалась нам настоящим раем - пастбища для скота, густой лес, хотя обычно на такой высоте можно встретить лишь редкое мелколесье. Здесь можно встретить давно истребленных в других местах животных, а также таких, которые водятся лишь в экваториальных широтах. Сабина объясняет это тем, что здесь много горячих источников, а также тем, что наше плато столетиями было изолировано от остального мира.
        Мы прожили здесь больше двадцати лет. В первые годы у нас сразу же возникло множество проблем. Прежде всего, среди нас было очень мало мужчин, но много здоровых взрослых девушек. Подростки, которым было по пятнадцать-семнадцать лет, не годились им в мужья.
        Поэтому через полгода мой дед пришел к нам с Сабиной, которая в это время опять ждала ребенка, и сказал, что хочет поговорить.
        „Когда-то ты сам сказал мне, Рустэм, что народ наш немногочислен, но для того, чтобы и через тысячу лет гинухцы жили на Земле, нужно, чтобы рождались дети. Как смогут невесты твоих братьев родить детей, если у них нет мужей?“
        „Это не только проблема гинухцев, дедушка, - со вздохом ответил я, - это проблема всей страны. Убивая друг друга, люди не думают, что с каждой жизнью уходят будущие поколения. Это горько, но не в моих силах оживить братьев“.
        „Но жены твоих братьев не могут остаться бесплодными, они должны иметь детей. По мусульманским обычаям мужчина может иметь несколько жен, и наши мужчины часто имели до четырех домов, хотя большевики запретили этот обычай. Сабина - прекрасная и мудрая женщина, но она должна понять, что может родить лишь раз в год. Ты же можешь и должен иметь много детей“.
        Мы были потрясены его словами и не знали, что ответить. Дед и не ждал скорого ответа - он поднялся и с необычной почтительностью поклонился Сабине, а потом вышел. В ту ночь моя жена долго плакала, а под утро сказала:
        „Наверное, дедушка прав, и все законы цивилизации - ничто по сравнению с обычной житейской мудростью. К тому же мы сами выбрали этот путь, сами ушли от цивилизованного мира. Думаю, ты действительно должен взять в жены Мариям и Фирузу“.
        Мне не сразу удалось психологически себя переломить, хотя никто никогда не смог бы назвать меня безукоризненно верным супругом - в жизни моей случалось всякое. Но это были случайные и мимолетные связи с малознакомыми женщинами, а на Мариям и Фирузу я привык смотреть, как на сестер. Однако Сабина и дед были правы, поэтому Мариям и Фируза все-таки стали моими женами.
        Это случилось двадцать лет назад, моей младшей жене Лейле тогда было только пять лет. Она могла найти себе ровесника, но, став взрослой, заявила, что никого, кроме меня не полюбит, пришла к Сабине и попросила у нее разрешения стать моей четвертой женой. Ей было в то время семнадцать, мне за сорок, но ее словно бес обуял - пыталась даже наложить на себя руки. В конце концов, она вошла в мой дом, родила мне троих сыновей и стала хорошей женой, но это, конечно, исключительный случай - когда подросло послевоенное поколение, необходимосгь многоженства сама собой отпала. Да и наше селение уже не изолировано от всего мира, как прежде.
        В первые годы мы лишь изредка и тайком наведывались в Рутул или в Тлядал к бежитинцам, чтобы узнать новости, но после смерти Сталина постепенно вышли из подполья. Теперь вокруг нас много сородичей - после Двадцатого съезда гинухцы и хваршины возвращаются в свои дома. Многие ругают Хрущева, но, наверное, мы именно его должны за это благодарить.
        Сейчас мы уже официально имеем статус населенного пункта, у нас есть своя партийная ячейка, есть школа, есть сельсовет, где регистрируются браки и рождения детей. Мы перекинули через пропасть широкий мост, по которому может проехать даже тяжелый грузовик, расчистили дорогу - короче, пытаемся наладить связь с миром, хотя без электричества пока трудно о чем-то говорить. Это все я вам рассказываю для того, чтобы вам стало яснее, когда я перейду к главному.
        Главное же то, что здешний климат прекрасно влияет на здоровье. Через два месяца после того, как я попал сюда, дрожь в руках исчезла, а ослепший глаз начал видеть. Это тем более странно, что врачи в госпитале меня предупредили: глазной нерв погиб, глаз навсегда останется слепым. Один из наших парней в детстве повредил себе левую ногу, и она всегда была на несколько сантиметров короче правой. Однако вскоре все заметили, что он перестал хромать. Возможно, это вода из горячих источников обладает чудодейственной силой, а может быть, молоко наших коров и коз. Да вы и сами видите, с какой удивительной быстротой срослись ноги у Прокопа и позвоночник у Юры.
        Сейчас у меня мечта - провести в село электричество и телефонную связь, проложить широкую дорогу, чтобы больные люди отовсюду могли приехать сюда отдохнуть. Но все тормозит санэпидстанция - везде находят этот микроб и налагают вето на все мои планы. Пока местность считается зараженной, говорить о финансировании каких-то работ здесь бессмысленно. Один деятель в Махачкале предложил даже нам всем отсюда переселиться на равнину, а местность подвергнуть дезинфекции. Представьте себе - подвергнуть дезинфекции уникальный уголок природы! И из-за чего - из-за микроба, который никому еще не принес вреда. Но я в микробах ничего не понимаю, поэтому и прошу вас, как ученого, мне помочь. Мне нужно ваше личное заключение» Сергей выслушал рассказ Рустэма Гаджиева с живейшим интересом.
        - Разумеется, я же сказал, что сделаю все, что смогу, - ответил он, - но я могу взять для исследования лишь образцы ваших продуктов, а что касается крови людей и животных, то все не так просто. Одним словом, необходимы реактивы, предметные стекла, пробирки и прочая ерунда, чтобы я смог сделать забор крови, обработать образцы и в первозданном виде доставить их в свою лабораторию, а здесь…
        - Я об этом уже подумал. Мой сын Дагир завтра отправится в Тбилиси - составьте список всего, что вам нужно.
        - Тогда проблем нет. И еще, если можно, то пусть ваш сын Дагир из Тбилиси отправит телеграмму моим родным в Ленинград - боюсь, они волнуются, не зная, где я и что со мной.
        - Конечно, Дагир отправит телеграмму, не беспокойтесь. Чем еще я могу помочь? Буду счастлив сделать для моего уважаемого гостя все, что в моих силах.
        Сергей улыбнулся:
        - Да? Спасибо. Если так, то мне хотелось бы услышать легенду о Стране Синего Оленя.
        Рустэм тоже улыбнулся, потом лицо его вновь стало серьезным.
        - Это предание пришло с тех времен, когда гинухцы, бежитинцы и хваршины еще не верили ни в Христа, ни в Магомета, - сказал он, - они верили в магию, чертей и джиннов - хозяев лесов, гор и рек. Каждый тухум поклонялся своему священному животному.
        - Что такое тухум?
        - Тухум объединяет людей, связанных родственными связями. Если, например, священным животным тухума был тигр, то после смерти душа человека этого рода могла поселиться только в теле тигра. Тиграм приносили жертвы, устраивали в их честь праздники. Были тухумы, поклонявшиеся змеям, черепахам, зайцам, медведям и даже шакалам. На высокой горе с плоской вершиной жили прорицатели, чьи души после смерти селились в оленях. Священный олень имел особый дар - он мог обозреть всю Землю и увидеть будущее. Когда шкура оленя чернела, это предвещало приход чумы или оспы. Красный цвет - к засухе и пожарам, желтый - к богатому урожаю и спелой пшенице, белый - к голоду и наводнениям, зеленый - скот будет упитанным, и родится много детей.
        - А синий?
        - Тут сложная взаимосвязь, но в старых легендах бесполезно искать логику. Синий цвет - цвет неба и цвет смерти, потому что в небо уходит все, чему нет места на земле. Страна Синего Оленя - место, откуда придет весть о скором конце всего живого. Поэтому люди всех тухумов каждый год в первый день весны со страхом и надеждой взирали на вершину горы. И каждый раз благодарили духов за милость, потому что еще ни разу шкура священного оленя не приняла синего цвета. Голод же, засуха, наводнение и даже чума - это еще не конец, потому что на смену черным и белым дням придут желтые и зеленые, пшеница заколосится спелым колосом, и дети огласят мир своим криком.
        Слова Гаджиева и серьезная вдумчивость, с которой он рассказывал старинную легенду, почему-то сильно потрясли Сергея, голова его вдруг начала кружиться, но он попытался скрыть это и даже пошутил:
        - Люди древности, как видно, были большими оптимистами. Сказка красивая, но странно, однако, что именно синий цвет - цвет смерти. Вы не находите?
        - Вы побледнели, - Гаджиев внимательно посмотрел на Сергея и поднялся, - я забыл, что вы еще не окрепли, и слишком много сегодня говорил, простите меня.
        - Нет, что вы, мне было невероятно интересно вас слушать! Но синих оленей не бывает, ведь вы согласны? Это парадокс, понимаете? Парадокс! - губы его искривились, он почти кричал.
        - Конечно, это всего лишь легенда, не стоит так волноваться, - Рустэм торопливо пожал ему руку и, заглянув в лицо, мягко сказал: - Вас терзает то, что вам пришлось пережить, но от этого нет лекарств - лишь время и забвение.
        Он вышел, а Сергей лег на спину и закрыл глаза. Ему казалось, что мир вокруг куда-то плывет, и все вокруг было синим - таким же, как небо над его головой в тот день, когда он очнулся на скале после аварии.
        Послание 19.
        ….На Планету совершили посадку еще 197 кораблей с Носителями Разума. В соответствии программами обустройства иммигрантов, принятыми Высшим Советом Разума, вновь прибывшим предложено несколько вариантов обустройства. Один из таких вариантов - достаточно перспективный с нашей точки зрения - освоение не так давно появившейся в нашем регионе неизвестной разновидности Белковых Материков, генерирующих тепло. Предполагается, что они проникли к нам с территорий, зараженных излучением девяносто второго элемента.
        Показания индикаторов предварительного обследования и первичные данные, полученные научно-технической разведкой, дают основание предположить, что эти Материки представляют собой системы, деградировавшие в результате облучения. На это указывают следующие установленные факты:
        Степень развития органов восприятия настолько низка, что пришельцам вряд ли удастся правильно ориентироваться и находить себе пропитание.
        Органы, обеспечивающие движение за счет сокращения своей ткани, развиты крайне слабо, что не позволит пришельцам конкурировать с другими материковыми системами региона в борьбе за выживание - ни выдержать силового натиска, ни сравниться в скорости перемещения с Материком другой разновидности пришелец будет не в состоянии.
        Система всасывания питательных веществ у пришельцев дефектна и плохо приспособлена для переработки свежего животного белка и грубой пищи. Как результат, они будут постоянно испытывать недостаток необходимых для жизнедеятельности питательных элементов, а это будет способствовать дальнейшей их деградации.
        Ороговевшая ткань, покрывающая поверхность, болезненно истончена и не может служить надежной защитой от внешних воздействий.
        Наследственный код сильно отличается от кода других Материков региона и мало понятен при прочтении - это ярко выраженное следствие воздействия мощного излучения.
        Руководствуясь изложенным выше, Совет Разума пришел к выводу, что новые Материки обречены на вымирание, поэтому заселять их стоящими на высшей ступени развития Носителями Разума нецелесообразно. Однако для тех, кто только что прибыл, имеется хороший шанс научиться осваивать генерирующие тепло системы.
        Доблестные Носители, которые решат принять участие в данном проекте, должны будут привести свои наследственные коды в соответствие с кодами дефектных Материков и, вступив в контакт с Центрами их биополей, выяснить, что явилось причиной вырождения. Разумеется, освоение подобных дефектных белковых систем сопряжено с известной долей риска, однако цивилизация Носителей Разума всегда гордилась своими отважными представителями.
        Тем не менее, Высший Совет никого не станет в насильственном порядке заставлять осваивать дефектные Материки. У вновь прибывших Носителей всегда остается право выбора, существуют и другие возможности послужить Разуму. В освоении нуждаются многочисленные Материки, неспособные генерировать тепло, обширные территории за пределами нашего региона, а также слои твердой поверхности, где обитают отвратительные существа, которых некоторые специалисты не совсем правильно именуют «коренными обитателями Планеты». Потому что именно мы, потомки первых Носителей, ступивших на нашу Планету, должны считаться ее коренными обитателями - так постановил Высший Совет Разума.
        Глава десятая
        Знать, где упадешь - подстелил бы соломки
        Приемщица в камере хранения на Ленинградском вокзале раскричалась, отказавшись принять чемодан на двенадцать часов - она утверждала, что меньше, чем на сутки оставлять вещи не положено. Сергей вздохнул и уплатил за двадцать четыре часа, хотя не собирался задерживаться в Москве до следующего дня. Сунув квитанцию в карман, он вышел на площадь трех вокзалов, постоял немного, подставив лицо восходящему солнцу, потом глубоко вдохнул утренний воздух и огляделся - ему помнилось, что где-то тут должен был быть круглосуточный переговорный пункт. И точно - над тяжелой дверью, украшенной орнаментом, покосившимися буквами было написано
        ПОЧТА - ТЕЛЕГРАФ - ТЕЛЕФОН
        В душном помещении, несмотря на ранний час, народу было довольно много. Простояв около получаса в очереди у стойки, Сергей заказал Ленинград. Старушка-телефонистка равнодушно спросила у него:
        - На какое время, на сейчас будете заказывать?
        - На сейчас.
        - Ожидайте.
        Уже расплатившись и отойдя в сторону, он вдруг спохватился, что еще слишком рано - часы на стене показывали только начало седьмого, - но телефонистка уже принимала заказ у другого клиента. Сергей, махнув рукой, уселся на старый облезлый стул и стал ждать, утешая себя мыслью, что соединят его не раньше, чем через час. Да и какая, в принципе, разница, разбудит человек своих домашних или нет, если он совсем недавно чудом избежал страшной гибели! После этого ему в любом виде должны быть рады.
        Петр Эрнестович действительно обрадовался его звонку, но накануне он очень поздно лег, поэтому голос его звучал сонно и удивленно:
        - Сережка? Чего ты в такую рань? И почему ты в Москве?
        - Вы получили мою телеграмму из Тбилиси? - ответил Сергей вопросом на вопрос.
        - Да, конечно, спасибо. Я рад, что ты взрослеешь и начал понимать - наши женщины с ума сходят, когда тебя нет дома.
        - Петька, тебе что, больше сказать нечего, чем сейчас меня воспитывать?
        Петр Эрнестович поразился той горечи, что прозвучала в словах младшего брата.
        - Сережка, что с тобой, парень? Как ты себя чувствуешь? Кстати, мы очень рады были узнать, что у тебя все в порядке, но разве в Нафталане или Евлахе нет телеграфа? Зачем тебе было ездить в Тбилиси? Кстати, Ада проснулась и рвет у меня из рук трубку.
        Сестра затараторила, не оставляя ему времени на ответ:
        - Малыш, ты в Москве? Что ты там делаешь? Когда приезжаешь?
        - У меня тут есть одно дело, я…
        - Время вашего разговора заканчивается, - объявила телефонистка, но Ада Эрнестовна продолжала возмущаться:
        - Почему ты никогда ничего не сообщаешь о своих планах, Сережа, мы вечно должны гадать - где ты, как…
        Разговор прервали, и Сергей вновь вышел на привокзальную площадь, испытывая странное чувство недоумения, хотя сам себе не мог объяснить его причину. Рука его извлекла из кармана смятый листок в клетку - адрес и телефон, написанные неровным мальчишеским почерком. Ему нужно было взять такси и поехать по указанному адресу. Потом подняться на третий этаж, позвонить в дверь квартиры номер семнадцать и сказать девочке Наташе… То, что нужно было сказать, Сергей неоднократно репетировал про себя - в самолете, которым летел из Тбилиси в Москву, и в такси всю дорогу от Внукова до Ленинградского вокзала…
        - Вам кого? - неприязненно спросила женщина средних лет, выглядывая, но не снимая дверную цепочку. Сквозь приоткрывшуюся щель видно было, что лицо у нее заспанное, а волосы имеют черно-рыжий цвет, как бывает, если сильно поседевшие брюнетки закрашивают седину хной и по каким-то причинам не кладут сверху басму.
        - Мне… Наташу, если можно, но… - Сергею было известно, что погибшая Лиза, Юра и Наташа не имели родственников и жили одни, но эта дама никак не могла быть восемнадцатилетней Наташей, поэтому он смешался: - Простите, я, может быть, не туда попал?
        - К Лузгиным три звонка, - еще более неприязненно сообщила черно-рыжая, явно собираясь захлопнуть дверь перед его носом. - Читать надо, для кого написано? - и ткнула пальцем в табличку с наполовину стертой надписью «К Русановой - 1 звонок, к Завьяловым - 2 звонка, к Лузгинам - 3 звонка».
        Сергей вовремя сообразил, что Лузгины просто-напросто живут в коммуналке, и успел всунуть ногу между косяком и дверью, сокрушенно сказав при этом женщине:
        - Простите, я просто не знал, извините, ради бога, я вас, наверное, разбудил! Поверьте, мне крайне неловко! Очень нужно повидать Наташу, но не хотелось бы опять трезвонить и беспокоить людей. Может быть, вы все-таки меня впустите, если вам не трудно? Она дома?
        Женщина что-то невнятно пробурчала и сняла цепочку.
        - Вот ихние две комнаты, - сказала она и, постучав кулаком в одну из дверей, зычно прокричала: - Наталья, к тебе пришли! И опять у тебя свет всю ночь горит!
        Ей никто не ответил, но дверь напротив лузгинской приоткрылась, и молодая женщина в папильотках, высунув голову, зашипела:
        - Не орите, Екатерина Марковна, ребенок всю ночь не спал, только заснул!
        Следом за ней выглянул тощий парень с длинной шеей, и Сергей догадался, что это «Завьяловы - 2 звонка». Екатерина Марковна воинственно подбоченилась:
        - А чего это я молчать должна? Вы по ночам в ванной моетесь и постоянно не выключаете, Наталья с экзаменами до утра сидит, а платим за свет все поровну. Разве неправильно я говорю? - она повернулась к Сергею. - Вот вы, молодой человек, скажите.
        «Завьяловы - 2 звонка» замолчали, изумленно уставившись на гостя - они только сейчас его заметили. Наташа, открыв наконец дверь, встала на пороге, прижимая к груди толстую книгу и хлопая сонными глазами. Халатик ее был измят, волосы взъерошены, одна нога без тапка. Лицом она очень походила на сестру, но ростом казалась повыше - возможно из-за худобы. Они с Сергеем смотрели друг на друга, и на щеках ее медленно загорался румянец.
        - Вы… ко мне?
        Он беспомощно оглянулся на соседей, на лицах которых теперь читалось живейшее любопытство. Они поняли и начали тактично отходить в свои комнаты. Что ж, в этой квартире шла нормальная человеческая жизнь, хотя совсем недавно погибла молодая красивая женщина, живущая в одной из комнат. Но даже на лице ее сестры не видно было слез - девочку, очевидно, больше интересовал предстоящий экзамен, к которому она готовилась всю ночь. От охватившей его горечи голос Сергея прозвучал почти грубо:
        - Можно мне к вам войти? Я по поводу Юры, он меня просил кое-что передать.
        Прислонившись к косяку, Наташа широко распахнула глаза:
        - Юра? А где он, что с ним?
        - С ним все в порядке, он у хороших людей.
        У нее дрогнули губы, и впервые в жизни Сергей увидел, как резко может побледнеть человек.
        - Что с Лизой? Лиза… жива? - она, как слепая, качнулась и протянула вперед руки.
        Ей никто ни о чем не сообщил! И другим, очевидно, тоже - в один миг к Сергею пришло исчерпывающее объяснение той безмятежности, с какой брат и сестра разговаривали с ним по телефону, а заспанная девочка Наташа готовилась к экзамену. Они просто ничего не знали - ни об аварии, ни о гибели людей, среди которых была Лиза, и только чудом не оказался он, Сергей Муромцев. Видно Наташа прочла на его лице ответ на свой вопрос, потому что она вдруг пронзительно закричала и начала сползать вниз по стене.
        Сергей успел подхватить ее на руки, а скрывшиеся уже в своих комнатах соседи вновь выскочили в коридор. За стеной заплакал разбуженный криком Наташи ребенок.
        - Наталья, что такое, Наталья! Очнись! - Екатерина Марковна трясла девочку.
        - Лиза, - проговорила та бескровными губами, - он говорит, что Лиза…
        Вторая соседка ахнула, закрыв рот руками, а Екатерина Марковна строго спросила у Сергея:
        - Что с Лизой?
        - Погибла в аварии, - угрюмо ответил он.
        - Что ж вы ей так сразу, осторожно надо было, эх!
        Она больше ничего не сказала. Соседки помогли ему отнести Наташу в комнату и попытались уложить на диван, но она уже пришла в себя и, спустив ноги на пол, вцепилась в руку Сергея и начала плакать:
        - Нет, не уходите! Когда ее привезут в Москву?
        - Ее уже похоронили.
        - Но как же это так - похоронили без меня? Как все это случилось, вы знаете?
        - Я сам был в этом автобусе - чудом уцелел, как и Юра. Спаслось нас всего пять человек, из них один грудной ребенок.
        Женщины ахнули, «Завьялова - два звонка» подставила ему стул:
        - Да вы садитесь, садитесь.
        Сергей, внезапно вновь почувствовавший головокружение, с облегчением опустился на мягкое сидение и вкратце изложил главное плачущей девочке, не выпускавшей его руку. Страшных подробностей он старался избегать, а под конец сказал:
        - Я полагал, вас обо всем известили из санатория, привез свидетельство о смерти - мне выдали его в том селе, где похоронена Лиза. Вот, возьмите.
        Наташа в ужасе дернулась, увидев в его руке страшный листок.
        - Ох ты, боже ж мой, как же так-то! - Екатерина Марковна осторожно взяла страшную бумажку, но читать не стала, а заплакала и закачала черно-рыжей головой, вытирая слезы и горестно причитая: - Такая ведь девочка была хорошая! Потому, видно, отец с матерью и не захотели ее от себя отпускать - сами ушли, и ее забрали.
        - Перестаньте, Екатерина Марковна, - сердито сказала «Завьялова - 2 звонка» и, взяв у нее из рук свидетельство, внимательно прочитала его, но тоже не выдержала - всхлипнула и обняла Наташу: - Наташенька, хорошая моя, да как же так!
        Та скользнула по свидетельству невидящим взглядом и ничего не выражающим голосом прошептала:
        - Уже две недели прошло, а я ничего не знала.
        - Тогда надо помянуть, - деловито высморкавшись, заметила Екатерина Марковна, и они вместе с соседкой немедленно засуетились, накрывая небольшой круглый стол, в середине которого, как по мановению волшебной палочки, возникла бутылка водки. Екатерина Марковна принесла стаканы, и соседки сновали между кухней и комнатой, нарезая хлеб, сыр, колбасу, огурчики и раскладывая все это по тарелкам. Наташа участия в хлопотах не принимала - она съежилась на диване и не шевелилась, неподвижно уставившись прямо перед собой.
        Сергею пришлось сесть за стол вместе со всеми, но он оказался не одинок в мужском обществе - пришел «Завьялов - 2 звонка», который при ближнем рассмотрении оказался еще более худым и тщедушным. Он принес уснувшего ребенка и, покачивая его на коленях, виновато объяснил:
        - Его ж, паразита, сейчас в кровать только положи, так разорется.
        - Не говори на ребенка такие слова! - прикрикнула жена.
        Лизу помянули, как и водится по русскому обычаю.
        - Что ж теперь с Юриком? - подперев щеку рукой, горестно вздыхала раскрасневшаяся Екатерина Марковна. - Сирота он теперь, а ты одна не потянешь - сама еще дите малое. В детдом надо оформлять.
        - Какой сирота, какой детдом, я его никому не отдам! - испугалась Наташа и встревожено посмотрела на Сергея: - Я сегодня же за ним поеду!
        - Дело ваше, но думаю, пока не стоит. Физически он в порядке, но еще не отошел от шока - каждый день приходит на могилу матери и плачет. Сперва я полагал, что лучше отвезти его в Москву, но он наотрез отказался уезжать. Не волнуйтесь, в том селе живут хорошие люди, они заботятся о нем, как о собственном ребенке, и там он быстрей придет в себя. Я взял у него ваш адрес, чтобы привезти свидетельство о смерти - вам ведь придется оформлять на него пенсию.
        - Ведь я же ничего не знала, жила себе, и еще радовалась, что можно кидать вещи, куда попало, а Лизы нет, и она не рассердится. А она-то, оказывается… - девочка вновь зарыдала. - Почему? Почему же они так? Почему ничего не сообщили?
        Сергей беспомощно развел руками:
        - Я не знаю, почему никто с вами не связался, не могу сказать, честно. В эти дни я абсолютно не слушал радио и лишь изредка читал газеты трех - или даже пятидневной давности - в том селе нет ни электричества, ни телефона, а единственный их автомобиль ездит в Тбилиси раз в неделю.
        Наташа заплакала в голос.
        - Давайте, выпьем, - поспешно сказала «Завьялова - два звонка», поднимая стопку. - Хорошая была женщина Лиза, всегда помогала, когда попросишь. Пусть земля ей будет пухом.
        - Так это село, значит, в Грузии, раз Тбилиси? - одним глотком опорожнив свой стакан, спросил ее муж, одной рукой придерживая сынишку, а другой кладя огурец на бутерброд с колбасой, и в голосе его послышалась скромная гордость своим знанием географии.
        - А ребенок? - нетерпеливо перебила его жена. - Что с тем грудным ребенком?
        - Это Дагестан, но до Махачкалы добираться сложнее, до Тбилиси ближе, - пояснил Сергей, решив ответить всем сразу. - Я вообще не могу понять, как наш автобус туда заехал. Что касается ребенка, то с ним все в порядке, он вообще не пострадал. Одна из женщин кормит его своим молоком, он пока тоже остался в селении - куда его, грудного, тащить. Кажется, у его матери есть сестра - ей должны сообщить. Мужчина и женщина, которые спаслись вместе со мной, - Прокоп и Ирина - поедут в санаторий за своими вещами и все выяснят, а потом мне напишут.
        Он видел, что девочка Наташа, слушая его, перестала плакать, и поэтому старался говорить много и обстоятельно, хотя после водки язык у него слегка заплетался.
        - Так вы даже в санатории не были? - удивилась практичная Екатерина Марковна. - У вас там разве никаких вещей не осталось?
        Сергей искоса взглянул Наташу и вновь начал объяснять:
        - Прокоп с Ириной попросят отправить мои вещи ко мне в Ленинград. Если честно, мне тяжело было бы вновь там оказаться, да и что мне там делать? Спокойно продолжить отдых после всего я уже не смогу. К тому же, хотелось поскорее успокоить родных, хотя, как я теперь понимаю, им тоже никто ни о чем не сообщил. Короче, меня отвезли в Тбилиси и посадили на самолет до Москвы, а отсюда я уеду в Ленинград поездом.
        - Спасибо, что обо всем сообщили, - тихо сказала Наташа. - Мне только неловко, что вы из-за меня задержались, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии.
        - Ничего страшного, у меня есть еще одно дело в Москве, хотя я еще не решил, буду ли его вообще делать.
        - А… что за дело?
        - Хотел повидать мать.
        То ли водка так подействовала на Сергея, то ли просто возникло непреодолимое желание выговориться, но он вдруг неизвестно почему начал рассказывать этим совершенно незнакомым людям о своем отце, о матери, а потом даже вытащил из кармана брюк и продемонстрировал собеседникам измятое письмо Клавдии Муромцевой. Потом вновь помянули Лизу, Наташа от водки сильно закашлялась, и, отойдя, вдруг печально сказала:
        - Мне сегодня на экзамен надо было с утра. Ладно, пусть выгоняют.
        - Из-за одного экзамена не выгонят, - возразил Сергей.
        - У нас очень строго. Да ладно, мне теперь все равно нужно будет из медицинского уходить и идти работать - кто же будет Юрку кормить.
        - Глупости, сейчас мы с вами поедем к декану медицинского института, и я все ему объясню. Вы в каком - в первом «меде» или во втором?
        - В первом. Но у нас декан строгий, он даже не разговаривает - сразу приказ.
        - Как это «не разговаривает»? Я кандидат наук, имею публикации, мое имя известно в научных кругах. Брат у меня профессор. Могу даже позвонить ему в Ленинград, чтобы он оттуда все уладил - у него в первом медицинском есть знакомые.
        Раскрасневшийся Сергей поднялся с воинственным видом, сам не понимая, отчего так расхорохорился и к чему приплел публикации, кандидата наук и брата-профессора. Соседи Наташи воззрились на него с огромным уважением, но сама она покачала головой:
        - Спасибо, не надо никому звонить, - и снова разрыдалась.
        - Звонить, может, и не надо, а поехать - пусть поедет, такие вопросы с начальством на месте решают, - возразила ей Екатерина Марковна. - Раз ученый человек, то пусть поговорит. Только я вам обоим листочков дам пожевать, чтобы водкой не пахло.
        По дороге в институт Сергей немного протрезвел и разговаривал с деканом уже без прежней лихости. Упомянул, правда, робко свою фамилию, но его собеседник лишь вежливо кивнул, и сразу стало очевидно, что ни одну из статей подающего надежды ученого-микробиолога С. Э. Муромцева ему читать не приходилось. Однако человеком он оказался отзывчивым и задумчиво сказал:
        - Надо будет мне позвонить в профком насчет материальной помощи. Хотя, конечно, профорг начнет возмущаться, и могут возникнуть осложнения - у нас есть еще несколько ребят из остронуждающихся семей, а Лузгиной этой зимой, как сироте, уже выделяли матпомощь и талоны на питание. Но случай, конечно же, исключительный.
        - Дело не в матпомощи, Наталья Лузгина боится, что ее отчислят из-за пропущенного сегодня экзамена.
        - Да кто же станет ее отчислять? - изумился декан. - Девочка хорошая, зачеты у нее все проставлены, два экзамена уже сдала досрочно, этот последний. Мы ей его перенесем на конец сессии - пусть немного оправится.
        Сергей вышел к ожидавшей его за дверью деканата Наташе. Ее обступили подруги, но при виде него сразу же замолчали и почтительно расступились. Несколько пар девичьих глаз дружно уставились на красивого и элегантного молодого мужчину, и во взглядах их читался неприкрытый восторг.
        - Я все уладил, - сказал он Наташе, беря ее под руку. - Пойдемте - я возьму такси и отвезу вас домой.
        По девичьей толпе пронесся легкий вздох восхищения, и Сергей с Наташей вышли на улицу, спиной ощущая пристальное внимание студенток-медичек. Когда они свернули за угол, Наташа тихо проговорила:
        - Я не хочу домой. Можно, я провожу вас к вашей матери? Вы ведь к ней сейчас пойдете?
        - Что? - от удивления он остановился. - Не знаю, нет, наверное. Я прежде собирался, но теперь как-то…
        - А почему нет? Ведь адрес у вас есть, а я вас провожу, если вам страшно - я понимаю, вы ведь ее совсем не помните.
        - Не в этом дело, - голос Сергея прозвучал недовольно - хмель уже вылетел из его головы, и ему было неловко из-за своих недавних откровений за столом, - просто не хочется. К тому же, у меня старый адрес, он, возможно, давно изменился.
        - Здесь рядом справочная, мы за полчаса все узнаем. Нет, правда, давайте, - она потянула его за рукав, а ему неловко было высвободить руку или обидеть эту заплаканную девочку резкой фразой вроде «Я сам решу, когда мне это сделать, вас это совершенно не касается».
        Через полчаса пожилая женщина выдала им две справки. Согласно первой, Муромцева Клавдия Ивановна тысяча девятьсот тринадцатого года рождения в Москве не проживала. Во второй справке был указан адрес Муромцевой Людмилы Эрнестовны одна тысяча девятьсот тридцать шестого года рождения.
        - Адрес не тот, - нерешительно сказал Сергей, повертев в руке белую бумажку.
        - Да за эти годы столько людей в Москве переехало! - возразила Наташа и печально добавила: - Пока мама была жива, мы тоже на очереди стояли, - она проглотила вставший в горле ком и деловито спросила: - Так мы поедем по адресу? Тут в справке метро указано - можно до «Кировской» доехать, а можно до «Лермонтовской».
        Дверь им открыл высокий красивый парень лет двадцати пяти с пышными пепельными волосами и приветливым взглядом. На вопрос о Людмиле он улыбнулся, бросив мимолетный взгляд на Наташу, и вежливо переспросил:
        - Людмилу? Простите, а вы от кого?
        Вопрос был, мягко говоря, странный - можно в лоб спросить визитера, кто он такой или зачем явился, но от кого… Может еще, пароль сказать? Однако, решив, что попал в очередную коммуналку, Сергей не стал удивляться, а коротко ответил:
        - Из Ленинграда.
        - Да? - красавец немного помедлил. - Хорошо, зайдите и подождите в комнате - Люда ушла в магазин, скоро уже должна вернуться. Антошка, ты где? Пойдем на кухню.
        Из комнаты, распахнув настежь дверь, вышел крохотный мальчуган в одних трусиках и уцепился за его палец.
        - Мама усла в магазин, у нас картоски нет, - очень серьезно объяснил он гостям. - Подоздите, позалуйста.
        - Вот сюда, - парень любезным жестом указал на распахнутую дверь, поднял Антошку на руки и ушел с ним на кухню, оставив их одних.
        Опустившись на краешек стула, Сергей огляделся - нет, его сестра жила не в коммуналке. Судя по планировке, это была малометражная квартира с крохотной прихожей и совмещенным санузлом. Их не так давно начали возводить по всей стране с легкой руки смещенного в прошлом году со всех своих постов Никиты Сергеевича Хрущева и уже окрестили в народе «хрущевками». Сергею дважды приходилось бывать на новосельях у приятелей, и каждый раз его поражала миниатюрность их новых жилищ.
        - Какой хорошенький мальчик, да? - робко спросила у него Наташа, разглаживая на коленях юбку. - Ваш племянник.
        Слова эти так поразили его, что он не ответил.
        «Значит, у меня есть племянник - Антошка. Интересно, этот парень - ее муж? Аристократ, однако! Хотя нет, больно молод для нее, и мальчик на него не похож - совершенно другая порода. Но если он не муж, то где же тогда муж? Или… или у нее вообще нет мужа. Да, возможно, что и так - на троих с ребенком дали бы „двушку“, а это, кажется, однокомнатная».
        Наташа сидела тихо, не произнося больше ни слова и не мешая его мыслям, но оба они вздрогнули, когда в прихожей щелкнул дверной замок. Послышались тихие голоса, потом в комнату быстрым и легким шагом вошла молодая женщина. Волосы ее были гладко зачесаны назад, черты лица не отличались тонкостью или красотой, но выражение его поражало удивительным спокойствием.
        - Из Ленинграда? От Марии Викторовны? - спросила она и мягким движением руки остановила поднявшегося было ей навстречу Сергея. - Сидите, сидите, вы мне особо не нужны, я пока поговорю с девочкой. Волнуешься? - лицо ее обратилось к Наташе.
        - Нет, - растерянно пролепетала та.
        - Правильно, незачем волноваться, больно не будет. Какой у тебя срок?
        Ошеломленная вопросом Наташа раскрыла рот и тут же его закрыла, не зная, что ответить. Сергей тоже на минуту оторопел.
        - Простите, но я… мне как-то не совсем понятно, - растерянно пролепетал он.
        Людмила с минуту спокойно смотрела на него, потом чуть пожала плечами.
        - Вы меня тоже простите, но мне мое время дорого, поэтому давайте без лишних слов. Если девочка стесняется при вас говорить, то вы можете подождать на кухне. В любом случае мне сейчас нужно будет ее осмотреть и точно определить срок - от этого ведь и цена операции зависит, вы сами понимаете.
        И тут до Сергея дошло - вспомнился вдруг отрывок из письма матери:
        «Сейчас я работаю акушеркой в роддоме, а Люде уже семнадцать, и она поступила в институт, чтобы выучиться на доктора, а не так, как я, быть простой акушеркой. Мне она иногда по работе помогает, и руки у нее золотые».
        Выучилась девочка, ничего не скажешь! Промышляет подпольными абортами, имеет солидную постоянную клиентуру. Какая гадость! И это его родная сестра!
        - Вы ошиблись, - холодно ответил он, - мы не по этому делу.
        - Не по этому? Вы ведь из Ленинграда от Марии Викторовны?
        - Я действительно из Ленинграда, но не от Марии Викторовны. Я - ваш брат Сергей Эрнестович Муромцев. Месяц назад случайно узнал о вашем существовании, решил с вами повидаться. Ваша… наша с вами мать говорила вам когда-нибудь, что у вас есть родные в Ленинграде?
        Людмила растерянно провела рукой по лбу и опустилась на диван.
        - Сергей? Сережа? Так это было правдой - то, что говорила мамаша? Вы действительно мой брат?
        - Поскольку у нас общие родители, то иначе этого не назовешь. Я хотел найти мать, но в адресном столе мне дали только ваш адрес.
        Людмила закрыла лицо руками и какое-то время сидела неподвижно, а когда вновь посмотрела на Сергея, то лицо ее приняло прежнее безмятежно-спокойное выражение.
        - Мамаша умерла от рака - прошло уже больше десяти лет.
        Сергей растерянно молчал, пытаясь осмыслить сказанное Людмилой. Так значит, его мать мертва. А он-то почти месяц ждал встречи с ней, мысленно репетируя вопросы, которые ей задаст.
        - Простите, я этого не знал, я… Мне очень жаль. Но ведь она говорила вам обо мне?
        - Прежде - никогда. Она всегда твердила, что у нас нет ни единого родственника, кроме бабушки, а бабушка умерла в сорок третьем, мне было семь. Тоже от рака - говорят, эта склонность передается по наследству.
        - Ну, по этому поводу ученые только спорят. У вас остались фотографии?
        - Конечно, - Людмила сняла с полки толстый альбом и открыла его, но в руки Сергею не дала, а просто полистала, показывая: - Вот это мамаша с бабушкой, это я маленькая. Я-то на мамашу похожа, а вы, наверное, на отца.
        - Да, говорят, что так. А это кто в форме - ваш муж?
        - Нет, это мой школьный товарищ - прислал карточку, когда служил в армии. Тут вам не интересно будет - это все мои друзья из школы и института. А это Антошка. Вы ведь видели моего Антошку? А что б вокруг да около не ходили и зря не спрашивали, то мужа у меня нет - я мать-одиночка. Может быть, будете осуждать, не знаю, но что есть, то есть, и никуда не денешься, - она убрала альбом, даже не дав ему внимательно вглядеться в лицо матери, которую называла «мамашей».
        Сергей смутился.
        - Что вы, за что мне вас осуждать, это ваше личное дело.
        - Многие осуждают, но у меня и мамаша была одиночкой, и бабка - она еще до революции в приюте мамашу родила, а потом от позора в деревню сбежала.
        - Позвольте, но ваша… наша с вами мать не была одиночкой - они с нашим отцом были зарегистрированы. У нас с вами есть старшие брат и сестра - от первого брака отца.
        - Вот как значит, - слегка удивленная Людмила качнула головой. - А что ж отец-то нас с мамашей бросил?
        - Никто никого не бросал, мать сама оставила меня и уехала из Ленинграда после ареста отца. Вы знаете, что нашего отца расстреляли?
        - Расстреляли? Я не знала. А за что, неужели он был бандитом? Или кулаком?
        Сергей с трудом сдержался и ответил очень резко:
        - Он был ученым с мировым именем, а расстреляли его… За что в те годы всех арестовывали и расстреливали?
        - Понятно, из репрессированных, значит. Но вы не сердитесь, я ведь не знала, а по мамаше думала, что кроме как с вором или бандитом она бы поладить не могла. Да и золото у нее откуда было, я никогда не могла понять - бабушка своего золота не имела, а у прабабки все забрали, когда раскулачивали. Так мы прежде, говорите, жили в Ленинграде?
        - Когда мать уехала, вы еще не родились - возможно, она боялась, что ее тоже арестуют, и тревожилась за будущего ребенка. За вас.
        - Она? Тревожилась за меня? - странная интонация в голосе Людмилы походила на легкое презрение. - Ладно, будем считать, что так. Но скорее она боялась за себя. А вы что какое-то письмо старое прочитали, что узнали о моем существовании?
        Сергей немного удивился, но вытащил письмо и протянул своей сестре.
        - Я случайно обнаружил это.
        Людмила читала, слегка шевеля губами, но лицо ее оставалось спокойным.
        - Да, на нее это было похоже - написать такое письмо. Не переживайте особо - нуждаться мы никогда особо не нуждались. Я, как поступила в институт, так устроилась работать по ночам санитаркой, у мамаши никогда денег не просила - стипендии и зарплаты мне хватало. Да она бы и не дала - всегда плакалась, что у нее нет денег. Когда она это письмо написала, весной пятьдесят третьего? - Людмила взглянула на дату. - Правильно, Сталин умер, вот она и осмелела. Она б с ваших сестры и брата еще денег вытребовала, но в этот год летом у нее опухоль нашли - одну операцию сделали, потом другую, потом узлы удаляли. Ей уже не до того стало.
        Тон ее задел Сергея.
        - Почему вы говорите, «ваши брат и сестра»? Они такие же мои, как и ваши.
        - Они меня не искали, знать особо не хотели. Я-то мамашу хорошо знала, поэтому их не осуждаю, но чего мне с ними родниться? Вот вы же меня нашли. Давай тогда уж на «ты», раз мы такие родные, если не возражаешь. А если возражаешь, то не будем.
        - Конечно, хорошо, как хочешь. Скажи, но мать все же говорила тебе обо мне?
        Людмила пожала плечами:
        - Мы с ней в последние годы не ладили - из-за болезни она совсем тронулась умом, ей все мерещилось, что я хочу ее отравить и забрать золото. Мне даже пришлось нанять ей сиделку, чтобы не раздражать своим присутствием. Перед смертью она меня постоянно проклинала, кричала, что хочет видеть сына Сережу, что отдаст ему все свое золото, и сын не позволит мне над ней издеваться. Даже показала нам с сиделкой детскую фотографию.
        - Почему же ты решила, что это неправда?
        - Нет, я знала, что она верит в то, что говорит, но… Раньше она о тебе никогда не думала, а врач предупреждал меня, что у онкологических больных бывают нарушения в психике. Я полагала, что если б это было правдой, то я бы давно все знала. За день до смерти она заявила, что отдала все свое золото Сереже.
        - Что за бред!
        - Конечно, бред - на самом деле она подарила все свои золотые кольца и браслеты сиделке. Только чтоб мне не досталось. А ведь я целый год оплачивала эту сиделку.
        - Скажи, Люда, - мягко спросил Сергей, - ты из-за этого на нее держишь зло - из-за золотых вещей?
        - Я ни на кого не держу зла, а мамаша… какая она была, такая была. Но когда Антошка родился, мне бы это золото, конечно, пригодилось - хоть продала бы кольца и не стала бы ребенка с полутора месяцев отдавать в ясли. Другие-то до года с детьми сидели.
        Наташа, до сих пор молчавшая, вдруг судорожно всхлипнула и прижала руки к горлу.
        - Моя мама тоже умерла от рака, - сказала она. - Она свои колечки и цепочку в бумажку завернула, на каждой надписала, что сестре, что мне. А теперь сестра погибла, я только сегодня узнала.
        Прижав руки к лицу, девушка заплакала. Сергей вскочил, не зная, что делать, и растерянно, как ребенка, погладил ее по голове:
        - Наташенька, не надо! Пойдем домой?
        - Погоди, Сережа, - Людмила тоже встала, отстранила его и, отведя руки Наташи в сторону, спокойно спросила:
        - Твоя сестра в аварии погибла? И тебе только что сказали?
        - Ага. Две недели уже, а я ничего…
        - Да, тяжело. Сейчас люди гибнут больше в авариях, а умирают от рака, да от сердца, и неизвестно, что лучше. У нас в родильном после родов женщина на той неделе умерла - тромб. А ребенок живой. Что ж, поплачь.
        Ее размеренная речь подействовала на Наташу успокаивающе.
        - Извините, - всхлипнув в последний раз, девушка взяла себя в руки, - вы рассказывали, как болела ваша мама, и я вдруг вспомнила. Но только с моей такого не было.
        - Люди разные бывают, - спокойно возразила Людмила, - жизнь у них разная, характер разный, и от этого болезни у них по-разному протекают, - она внимательно посмотрела на Наташу и неожиданно спросила: - Это твоя невеста, Сережа? Вы друг другу подходите. Смотри, береги ее, не обижай.
        Сергей смутился, но Наташа, не дав ему возразить, с неожиданным оживлением повернула лицо к Людмиле и сказала:
        - Знаете, мне так ваш Антошка понравился! Такой маленький, а уже так хорошо говорит! Можно нам будет его увидеть?
        Впервые за все время губы Людмилы тронула скупая улыбка.
        - Конечно. Сейчас позову их с Андрюшей, будем чай пить, а то засиделись мы тут с разговорами. С племянником познакомишься, - она посмотрела на Сергея и хотела подняться, но он удержал ее за руку, не отреагировав на улыбку.
        - Прости, а Андрей - это кто? Спрашиваю, чтобы не попасть в неловкую ситуацию.
        - Ну, какая там неловкая, - мягко возразила Людмила. - Мне с ним хорошо, ему со мной. Конечно, я планов не строю - Андрей моложе меня, красавец, но что есть, то есть. Мы вместе работаем, Сейчас он живет с нами.
        - Понятно, ты человек взрослый. Только как это скажется на моем племяннике?
        - Они с Антошкой очень любят друг друга. А что мне делать, Сережа, ведь и мне хочется немного счастья.
        - Он не хочет регистрировать ваши отношения?
        - Я об этом с ним даже не говорю - зачем? Знаешь, Сережа, мамаша наша с тобой в роддоме работала, и за ней иногда папаши новорожденных пытались приударить - жена-то рожает, а тут ядреная женщина и чистая, раз акушеркой работает. Мамаша часто рассказывала при мне приятельницам, как мужики пытаются к ней подкатиться, а она их гонит в шею. Постоянно мне себя в пример приводила: видишь, мол, какая я порядочная, и ты сначала мужчину в ЗАГС тащи, а потом с ним ложись, а то люди уважать не будут. Вот я и думаю, что бог с ним - пусть мамаше уважение остается, а мне и счастья достаточно. Как захочет, Андрей, так и будет, а я его насильно никуда тащить не буду. Вы вот с Наташей - вам тоже лучше сначала себя проверить и пожить до свадьбы, как муж с женой.
        Сергей чуть дар речи не потерял, услышав этот совет своей сестры.
        - Да… ты… ты… ты что такое говоришь!
        - И что тут такого? Столько женщин я у нас в роддоме видела, и у каждой все по-своему. Не в том дело, живут люди с ЗАГСом или без ЗАГСа, и не в том, кто обед готовит, и кто больше получает.
        - А в чем? - широко раскрыв глаза, не удержалась от вопроса Наташа.
        - В том, что надо радоваться тому, что есть. Потому что бывает, что сегодня все хорошо - и любовь есть у человека, и деньги, а он не радуется, только и думает о завтрашнем дне. Зачем? Порадуешься сегодня - завтра хоть память останется, а так ведь, может, завтра у тебя вообще ничего не будет.
        - А у тебя, значит, все на сегодня есть? - прищурившись, усмехнулся Сергей. - Отлично, тогда говорить больше не о чем, и я спокоен.
        Легкая насмешка, прозвучавшая в его голосе, неожиданно задела Людмилу.
        - А и не надо волноваться! Антошка ни в чем не нуждается, я тоже. Был момент - да, было тяжело. Но теперь зарабатываю хорошо, деньги есть, могу и с тобой поделиться.
        - Зарабатываешь хорошие деньги подпольными абортами, да? - не удержался он, уязвленный ее словами. - Нет, спасибо, мне таких денег не нужно.
        - Не нужно, так не нужно - тебя, видно, жизнь баловала, а я привыкла свой кусок у нее изо рта выдирать, так что денег не нюхаю.
        - Оно и видно - на чужих бедах зарабатываешь.
        Людмила спокойно и устало покачала головой:
        - А вот этого не надо. Думаешь, спроста ко мне ходят? В больнице-то как - режут бабу по живому, да еще ругают, как собаку, чтобы не кричала, а на другой день и во дворе, и на работе все знают, где она побывала. И не всякий врач тоже в больнице хорошо сделает, раз на раз не приходится, а за себя я хоть уверена - никогда молодую девчонку не покалечу, руки у меня хорошие. Так что, брат Сережа, на моих деньгах греха нет, и если будут трудности, то с чистой душой могу помочь.
        - Нет уж, спасибо. Помогай лучше этому долговязому сосунку, что сидит на кухне. А может быть, он потому и живет с тобой, что ты его содержишь?
        Это было очень грубо, Сергей сам не мог понять, как с его губ могли сорваться такие слова. Впервые на щеках Людмилы выступил легкий румянец, она в упор посмотрела на брата и спокойно ответила:
        - Не надо так говорить и думать, Сережа.
        - Ты права, извини, если обидел. Но я говорю вот почему: ты делаешь аборты в домашних условиях, а это уголовно наказуемо. Ты, конечно, это знаешь, но не очень хорошо осознаешь. Не дай бог что случится - тебя посадят, а Антошка останется сиротой. Твой Андрей сразу же уйдет в сторону - сегодня, когда мы пришли, он решил, что я привел девушку для… гм, - он покосился на Наташу, - короче, он подумал то же, что и ты сначала. Но он сразу же ушел на кухню и сделал вид, что ничего не понимает.
        Румянец на щеках Людмилы стал ярче, и впервые в глазах мелькнуло беспокойство.
        - Меня остерегать не надо, я сама все это понимаю, но на одну зарплату ребенка не обеспечишь. Живут, конечно, люди и на зарплату, но я сама в детстве куска лишнего не видела, поэтому хочу, чтобы теперь у моего сына все было самое лучшее. А что Андрей делает вид, будто ничего не знает… так это я сама его так просила - он недавно подал заявление в партию, и ты сам понимаешь…
        - Понимаю. Тем не менее, заработанные тобой деньги его устраивают. Ладно, извини, что я все это говорю, ты давно должна была меня оборвать и сказать, что я лезу не в свое дело, но я действительно за тебя беспокоюсь.
        Людмила на мгновение закрыла глаза, потом открыла их и вздохнула:
        - Ничего, я не в обиде - ты мой брат. За меня-то, собственно, никто никогда не беспокоился и в дела мои особо не лез - ты первый, наверное. Но и правда - больше не надо нам об этом. Андрей… он хороший, но не надо от людей требовать больше, чем они могут дать. Идемте чай пить - познакомишься с ним, поговоришь.
        - Спасибо, но я тороплюсь - у меня скоро поезд, - поднявшись, Сергей протянул Наташе руку. - До свидания, Люда. Еще раз прошу - не гонись за большими деньгами. Лучше сообщи мне, если будешь в чем-то нуждаться - вот мой адрес и телефон.
        Вытащив из кармана белый прямоугольник, он положил его на стол - Петр Эрнестович, уезжая в загранкомандировку, заказал несколько визитных карточек для себя и для брата.
        - Ученый ты, значит, как наш отец, - тихо сказала Людмила, читая надпись, - кандидат наук Муромцев Сергей Эрнестович. Что ж, я за тебя рада - получаешь, стало быть, хорошо, ни в чем не нуждаешься. Но только не жди, чтобы я у тебя когда-нибудь денег попросила - я не мамаша, клянчить не люблю.
        - Как угодно, это тебе решать, - ледяным тоном ответил он. - До свидания.
        - До свидания, - эхом повторила за ним Наташа.
        Они были уже у двери, когда Людмила окликнула:
        - Сережа! - медленно приблизившись к Сергею, она положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза. - Не очень хорошо мы нынче с тобой поговорили - оба с норовом оказались. И чувствую я почему-то, что не суждено нам больше увидеться, поэтому давай, поцелуемся на прощание, брат. И тебя, невестушка будущая, давай, расцелую.
        Выйдя из подъезда, они с Наташей долго шли рядом, не произнося ни слова. Наконец девушка нарушила молчание:
        - Когда у вас поезд, вы не опоздаете?
        - Что? - он с трудом оторвался от своих мыслей. - Поезд? Я еще не знаю точно - не взял пока билета. Вечером, наверное.
        - А, ну да, - она прошла еще несколько шагов и спросила: - Вы думаете, Юру оставят со мной? Я боюсь, что вдруг его отправят в детдом.
        - Да с какой стати? - удивился Сергей. - Он уже почти взрослый, да и вам уже есть восемнадцать. Вам ведь уже исполнилось восемнадцать?
        - Да, в марте.
        - Возможно, вас назначат его опекуном, но точно не знаю. У вас есть сейчас деньги?
        - Да, Лиза, - она проглотила комок в горле, - Лиза оставила половину отпускных.
        - Но они скоро кончатся, нужно поскорее оформить пенсию, чтобы у вас были деньги.
        - Я знаю, где оформляют пенсию - мы с мамой ходили оформлять на меня, когда умер папа. Только я не знаю, какие нужны документы. Все наши бумаги лежат в ларце, но мама с Лизой не разрешали нам с Юркой туда лазить, поэтому я даже как-то… Раз ваш поезд еще нескоро, то не могли бы вы зайти и помочь мне разобраться? Или у вас нет времени?
        - Гм, - Сергею меньше всего хотелось заходить сейчас к ней и копаться в бумагах умерших людей. - Нет, время у меня есть, но я ведь посторонний для вас человек. Может, лучше вам поможет ваша соседка Екатерина Марковна - она, кажется, очень душевная женщина, и вы ее давно знаете.
        - Тетя Катя очень хорошая, но стала плохо видеть, а очки надевать не хочет - считает, что они ее старят. Как она разберется в документах, если не может читать?
        - Но как же она обходится? - изумился Сергей.
        - Так она на заводе почти сорок лет работает, все операции на станке вслепую может делать. А книжки читать я ей наши с Юркой детские даю - там шрифт в полстраницы.
        - Ладно, - рассмеялся он, - не будем затруднять тетю Катю с очками, пусть она еще немного походит молодой.
        Документы и старые фотографии Лузгиных лежали в резной шкатулке, которую Наташа почему-то называла ларцом. Сергей не стал смотреть фотографии - отыскал в пачке свидетельства о рождении сестер и Юры, протянул девушке:
        - Сделайте у нотариуса копии и заверьте, а подлинники не отдавайте - могут потерять. И со свидетельства о смерти тоже сделайте копию. Еще, наверное, нужно будет взять справки у управдома и из школы - вам скажут.
        - Спасибо, - она осторожно взяла бумаги и, закрыв шкатулку, положила их на крышку. - Я напою вас чаем, ладно? А то вы у вашей сестры Людмилы не попили. Почему вы там не остались - не хотели встречаться с Андреем или обиделись на меня?
        - На тебя? - слегка смутившись, изумился Сергей. - Простите, на вас. С какой стати я должен на вас обижаться?
        - Говорите мне «ты», ничего страшного. Просто Людмила решила, что я ваша невеста, а я помешала вам ей объяснить.
        - Ну, я думаю, большой беды от этого не случилось, - усмехнулся он.
        - Просто потому, что Людмила ведь встретится когда-нибудь с вашей женой, и вам всем может быть неприятно.
        Ее опущенные ресницы на миг дрогнули, и Сергей едва не расхохотался - маленькая хитрющая девчонка! Нет, что бы спросить в лоб: «женаты вы, дяденька, или нет?». Ладно, любопытство сгубило кошку, помучайся, детка, в неизвестности.
        - Думаю, что в этом случае особой катастрофы тоже не произойдет, - губы его тронула загадочная улыбка.
        Наташа незаметно вздохнула и ушла на кухню за чайником. Вернувшись с оставшимися от поминок по Лизе бутербродами, она разлила чай, села напротив Сергея и долго в задумчивости размешивала сахар в своем стакане, позвякивая чайной ложкой.
        - Мне ваша сестра Людмила очень понравилась - такая смелая и сильная женщина! Как она это сказала - нужно радоваться жизни сегодня, иначе завтра даже вспомнить будет нечего. Мне кажется, она по своим взглядам субъективная идеалистка - как Кант.
        - Разве вы на первом курсе уже изучаете философию? - удивился Сергей.
        Наташа покраснела до кончиков ушей.
        - Нет, у нас пока была только история КПСС. Это я у Лизы в учебнике посмотрела. У них, когда она училась, был старичок-преподаватель по философии - субъективный идеалист.
        - Да ладно!
        - Серьезно, - девушка оживилась. - Он каждого студента рассматривал, как комплекс ощущений - приятных или неприятных. В зависимости от этого ставил оценку, а готовиться у него было бесполезно - хоть учи, хоть не учи.
        - Ну, для этого не обязательно быть субъективным идеалистом, таких преподавателей пруд пруди. Особенно если старые, то они вообще могут быть с маразмом.
        - Нет, он был точно субъективный идеалист, Лиза говорила, у него все признаки. Ей он поставил пятерку - она вызывала у него положительные эмоции. Ее вообще все любили.
        Неожиданно она закрыла лицо и горестно заплакала.
        - Наташа, не надо! - усадив ее на диван, Сергей сел рядом и обнял за плечи, тихонько покачивая, как ребенка. - Тихо, тихо, девочка, не надо. Что поделаешь, надо жить.
        - Да, - она подняла распухшее от слез личико. - А вы могли бы… вы могли бы меня поцеловать? По-настоящему?
        Застигнутый врасплох Сергей смутился и убрал руку с ее плеча.
        - Знаешь, Наташа, я…
        - А я вас могу, поцеловать, вот!
        Обхватив руками его шею, она неумело прижалась губами к его рту. Сергей, взяв ее за плечи, немного отодвинул и чуть насмешливо оглядел с ног до головы.
        - Ну, и что ты хочешь этим доказать?
        - Что вы мне нравитесь, и я не хочу, чтобы, как говорит Людмила, завтра мне нечего было вспоминать.
        - Я смотрю, Людмила произвела на тебя сильное впечатление.
        Наташа вдруг обмякла в его руках, закрыла глаза и жалобно попросила:
        - Поцелуйте меня, пожалуйста, почему вы не хотите меня поцеловать? Разве от этого случится что-то плохое?
        - Нет, конечно, ничего плохого от этого не случится.
        Он осторожно поцеловал подставленные ему губки, которые отвечали неумело, но очень страстно, потом соленые от слез щеки и, наконец, тоненькую девичью шейку. У него вновь начала кружиться голова, и неожиданно тело утратило над собой контроль. Наташа, почувствовав закипавшее в нем желание, торопливо спросила:
        - Хотите, я разденусь, да?
        «Черт знает что, а может она уже и не девушка - теперь рано начинают. Возможно, как раз это ей сейчас и нужно, чтобы прийти в себя».
        При виде обнаженной девичьей груди Сергей престал себя сдерживать. Обхватившая его за шею Наташа слабо вскрикнула, но продолжала крепко прижимать к себе. Когда порыв страсти миновал, он немного отодвинулся и, увидев следы крови на девичьих бедрах, похолодел:
        - Ты с ума сошла! Зачем ты это сделала?
        Она с беспечным видом легла на спину и закинула руку за голову.
        - Ничего страшного тут нет, не волнуйся - я не собираюсь разрушать твою семью. Но ты у меня будешь первый и последний. Ночь моя - бред о тебе, день - равнодушное: пусть!
        Услышав это, Сергей испустил нечто среднее между стоном, вздохом и смешком.
        - Детка, лучше бы ты продолжала изучать Канта - тебе нельзя читать Ахматову, ты слишком впечатлительна! Или переключись на классиков - на графа Толстого, например. Или на Стендаля - он тебе расскажет о суровой реальности.
        - Я Толстого не люблю, нас в школе с «Войной и миром» достали. А Стендаля я только «Красное и черное» читала - в девятом классе. Лиза принесла из библиотеки, а я у нее потихоньку утащила книгу и за ночь прочитала в туалете. «Пармскую обитель», жалко, не успела - только начала, а мама проснулась и отняла, сказала, что мне еще рано такое читать. И Мопассана мне не разрешали. А сейчас в нашей библиотеке не достанешь - все на руках.
        - Да, смотрю, тебя сурово воспитывали, но результат-то, как оказалось, равен нулю. Не стыдно тебе было соблазнять взрослого серьезного дядю?
        - Разве я соблазняла? Мне просто… Ну, сама не знаю, что со мной стало. Но мне все равно, - взяв его руку, Наташа перевернула ее, коснулась губами ладони, а потом, как котенок, потерлась об нее щекой, - а если у меня будет от тебя ребенок, я буду только счастлива. Твоя жена ничего не узнает, не бойся, и я ничего от тебя не потребую.
        От такого заявления у Сергея уже не то, что кровь застыла в жилах - у него даже живот свело судорогой. Все дамы, с которыми ему приходилось прежде общаться, обычно сами заботились о подобных нюансах, и проблем у него никогда не возникало. Надо же было ему сейчас так нелепо влипнуть - оставив с носом интеллигентную Валю Синицыну, ускользнув из сетей коварной Лины и проигнорировав кокетку Аиду, попасться на нехитрую удочку вчерашней школьницы! Счастье еще, что эта малышка считает его женатым человеком - ну и пусть пока считает. Ладно, безвыходных ситуаций не бывает - что-нибудь можно будет сообразить, да и с первого раза редко беременеют.
        Немного успокоившись, он вздохнул, ласково провел рукой по волосам девушки и шутливо их взъерошил - в конце концов, она была всего лишь милым ребенком, которому вовремя не дали прочитать Мопассана. Возможно, из-за этого она и решила поиграть в романтику. Наташа, однако, словно ждала сигнала - тут же потянулась к нему, обхватила за шею и начала осыпать короткими страстными поцелуями его глаза, губы, подбородок, шею. Она вся прямо-таки горела и до чего же была сладкая со своими неумелыми поцелуйчиками, паршивка!
        Под конец, не выдержав, Сергей решил, что если что-то сегодня и случилось, то уже случилось, а двум смертям не бывать. Он лег на спину и, приподняв девочку, вновь соединился с ней, усадив на себя сверху. Наташа сначала удивленно ахнула от неожиданности, но фигурка ее тут же сладострастно изогнулась и заходила ходуном, а глазенки томно закатились - она оказалась способной ученицей.
        Послание 20.
        …Для Носителей Разума, находящихся на пути к нашей Планете, передаем последние новости, в которых мы постараемся сразу ответить на все заданные нам вопросы.
        Итак, с тех пор, как было начато освоение дефектных Материков, сменилось 146 поколений. К сожалению, пока не удалось окончательно идентифицировать наследственные белковые коды этих систем и привести в соответствие с ними коды Носителей Разума. Тем не менее, энтузиасты, проникшие в дефектные организмы, настроены оптимистично - в каждом поступающем от них послании они обещают, что проблема решится в кратчайшие сроки, и сразу же после этого будет установлен контакт с Центрами биополей дефектных Материков. Однако подобные обещания давали уже 126 поколений их предков, но, как говорится, воз и ныне там.
        Пока же косвенные данные лишь подтверждают ранее полученную информацию - системы деградируют. Поэтому существует вероятность, что они утратили не только способность поддерживать свою жизнедеятельность, но и размножаться. Их организмы пока еще функционируют, но лишь за счет постоянно находящихся рядом с ними сателлитов - Белковых Материков, которые появились в нашем регионе несколько позже дефектных организмов.
        Параметры жизнедеятельности сателлитов в основном соответствуют стандартам, но ученые предполагают, что сателлиты тоже подверглись воздействию излучения и обречены на вымирание. На эту мысль наводит отсутствие у них потребности бороться с дефектными Белковыми Материками за свое существование.
        Невероятно, но факт - сателлиты не только позволяют дефектным Материкам отбирать у своего юного потомства специфический питательный белок, но и без всякого сопротивления прекращают свое существование, снабжая эти дефектные системы энергетически ценными тканями своих организмов!
        Разумеется, это один из эффектов радиоактивного воздействия - ведь для любой жизнедеятельной материковой системы подобная аномальная покорность неестественна! Высший Совет разрешил энтузиастам из числа вновь прибывших на Планету Носителей Разума в качестве эксперимента заселять системы сателлитов, но освоение этих Материков имеет скорее научно-познавательный, чем практический интерес.
        Далее, в новостях об освоении открытых слоев поверхности Планеты, мы ответим на следующие поступившие к нам вопросы…
        Глава одиннадцатая
        Как свершаются браки
        К вечеру у билетных касс на Ленинградском вокзале скопилась огромная очередь, и Сергей пожалел, что с утра, приехав из Внуково, сразу не взял билет до Ленинграда. Он пристроился в конце и только развернул газету, как кассирша объявила:
        - Есть одно место в плацкартном вагоне до Ленинграда на поезд двадцать сорок пять. Желающие подойдите в кассу номер два! Повторяю, одно верхнее место до Ленинграда на поезд двадцать сорок пять.
        Часы показывали двадцать пятнадцать. Сергей бросился к кассе номер два, соображая, успеет ли он получить в камере хранения свои вещи. Народ расступился, спокойно его пропустив, - никто кроме него, по-видимому, не выразил желания ехать в Ленинград поездом двадцать сорок пять.
        Вагон тронулся, едва Сергей с чемоданом в руках вскочил на подножку. Когда он добрался до своего указанного в билете места, на нижней полке, под которой было отделение для багажа, восседала веселая бабенка с шустрыми глазками и не собиралась вставать.
        - У меня тут вещами все забито, для вашего чемодана места уже нет, - нагло заявила она, сразу распознав, что перед ней человек интеллигентный и ругаться не будет.
        - Ничего страшного, - вежливо ответил Сергей и полез наверх.
        Удобно приткнуть чемодан в изголовье ему так и не удалось, а поставить его в ногах он побоялся - неровен час, умыкнет кто-нибудь из постоянно шмыгающих по проходу пассажиров, а потом ищи ветра в поле.
        В чемодане лежала тщательно упакованная коробка с отобранным материалом - предметными стеклами с мазками, полученными из взвеси испражнений, мочи и крови пятерых односельчан Рустэма Гаджиева. Для предотвращения ферментного аутолиза бактерий и стабилизации макромолекул Сергей использовал термическую фиксацию над пламенем горелки и фиксирующие растворы - формалин и спирт. Методы грубые, но большего с тем, что сумел достать в Тбилиси Дагир, сын Рустэма, сделать было нельзя. Во всяком случае, подобная обработка сохраняла морфологию и давала возможность использовать светооптическую микроскопию. Другое дело живые бактерии - их он намеревался исследовать с помощью темнопольной микроскопии, изготовив препарат из огромного куска свежего сыра, старательно завернутого Фирузой в несколько слоев чистой прозрачной кальки.
        В течение ночи, безуспешно пытаясь уснуть, Сергей думал о пресловутом микробе, из-за которого заварился весь этот сыр-бор. Ясно, что это не возбудитель какой-либо из известных науке инфекционных болезней - иначе в село давно нахлынули бы эпидемиологи. Поскольку этого не произошло, да и никто из сельчан или их соседей рутульцев не страдает ни желудочно-кишечными, ни какими-либо еще инфекционными заболеваниями, можно было предположить, что культура вообще не относится к патогенным бактериям, но медики из Дербента, затрудняясь определить ее видовую принадлежность, просто себя подстраховывают.
        Конечно, прежде, чем о чем-то говорить, необходимо было идентифицировать микроорганизмы, определив их морфологию (наличие ядер, жгутиков, внутриклеточных включений), установить их видовую принадлежность, токсикогенные свойства и чувствительность к антимикробным препаратам. Скорей всего, это непатогенные энтеробактерии или псевдомонады.
        По завершении работы нужно будет составить и подписать официальное заключение - с печатью института, заверенное кем-либо из маститых профессоров. В заключении обязательно должна присутствовать фраза, что микроорганизм, из-за которого санэпидстанция не дает Гаджиеву разрешения на продажу молочных продуктов, болезнетворным не является, а его присутствие объясняется естественным сдвигом в микрофлоре. После этого малоквалифицированным медикам из Дербента останется лишь умолкнуть в тряпочку - спорить с авторитетом крупнейшего в Союзе НИИ они не посмеют.
        Под утро ему удалось задремать, перед глазами расплывалось лицо сестры Людмила, а девочка Наташа говорила: «Я Толстого не люблю, а Мопассана мне не разрешают». Зычный голос проводницы вторгся в сознание.
        - Через полчаса прибываем в Ленинград, подымаемся, товарищи, сдаем белье. Сдаем белье, товарищи!
        С трудом очнувшись, Сергей разлепил веки и чертыхнулся - было только четыре утра. Институт в это время закрыт, и что теперь делать с чемоданом? Он всегда почти автоматически придерживался железного правила: в стенах родного дома не должно быть никаких образцов, никаких препаратов, никаких химикалий. Старший брат часто говорил ему и своим аспирантам:
        «Это, дорогие мои, элементарная техника безопасности, а то один под настроение захочет у себя в спальне выделить посевом лактобактерию, а другой вообще Pasteurella pestis любимой девушке доставит, чтобы прихвастнуть - какой он смелый, с чумной палочкой работает! Нет уж, правила одни и для всех. Мы работаем с объектами повышенной опасности, никогда об этом не забывайте».
        Но не шататься же три часа по улице с этим чемоданом до открытия института. Смешно даже - в чемодане у него всего лишь образцы с неживой культурой и сыр, который он сам сто раз ел. И вспомнив, что фактически уже вторую ночь не смыкает глаз, плюнув на все правила техники безопасности, кандидат биологических наук Муромцев отправился с образцами домой, испытывая одно лишь желание: поскорей добраться до своей кровати.
        Когда он беззвучно отворил дверь своим ключом, в доме стояла тишина - старшие Муромцевы пребывали в объятиях крепкого сна. Сергей, сбросив в прихожей туфли, на цыпочках направился в свою комнату. По дороге он остановился у тихо зафырчавшего холодильника, подумал, открыл белую дверцу и, вытащив из чемодана упакованную в кальку сырную голову, сунул ее на нижнюю полку - хотя, Фируза, третья жена Рустэма Гаджиева, и уверяла, что брынза, приготовленная в их селении по особому рецепту, долго не портится, но все же сыр почти двое суток пролежал в тепле в чемодане, а нынешний день с утра обещал быть особенно жарким. Теперь можно было завалиться на кровать и полностью отключиться от внешнего мира.
        Разбудило Сергея мелодичное позвякивание за стеной. Голос Златы Евгеньевны с укором прошептал:
        - Тише, Ада, ты Сережу разбудишь!
        - Ох, мучение - десять раз накрывать! Накрыли бы сразу в столовой.
        - Но ты ведь знаешь, что Сурен Вартанович больше любит пить чай в этом кабинете. Он сказал, что около полудня ненадолго заедет. Голос у него был неважный - наверное, плохо себя чувствует. А вечером, когда придут гости, мы накроем в столовой.
        Ада Эрнестовна тяжело вздохнула:
        - Ладно, ладно. Дай мне новую сахарницу - я сахару в нее насыплю.
        - Нет, давай уж, я лучше сама, - изысканно вежливо отказалась Злата Евгеньевна, - а ты загляни, пожалуйста, в духовку - кажется, пирог начинает пахнуть. И чайник поставь - нужно уже чай заваривать.
        Когда дело касалось домашних дел, Ада Эрнестовна предпочитала подчиняться невестке, поэтому она без возражений поплелась на кухню и, вернувшись, доложила:
        - Пирог поднялся, а чайник сейчас закипит, его Петя поставил. Пока ты будешь заваривать, я достану чашки из розового сервиза?
        - Нет! - в ужасе возопила ее невестка, забыв даже понизить голос.
        - Только не трогай розовый сервиз!
        - Ну и, пожалуйста, делай все сама, раз ты мне прикоснуться не даешь к фарфору, - проворчала Ада Эрнестовна голосом человека, оскорбленного в своих лучших намерениях.
        - Адонька, не обижайся, но там и так одной чашки не хватает. И потом, Сурен Вартанович больше любит пить из стакана, ты достань лучше подстаканники.
        - Понятно, я ведь медведь неуклюжий, и мне можно дотрагиваться только до металлических предметов, - буркнула Ада Эрнестовна, и обе женщины от души расхохотались.
        - Можешь сыр нарезать, - отсмеявшись, разрешила ей невестка. - Только на животе у себя его не пили, положи на доску. Все-таки, молодец Сережка со своим подарком - чудо-мальчик он у нас.
        Сергей за стеной не понял, о каком подарке шла речь, но, внезапно похолодев, сообразил, из-за чего женщины их дома так суетились - нынче было двенадцатое июня, и в этот день профессору Петру Эрнестовичу Муромцеву исполнялось сорок девять лет. Это помнили все - его друзья, родные, аспиранты, и даже неважно чувствовавший себя академик Оганесян собирался заехать с поздравлениями. Один лишь любимый младший брат не только не приготовил никакого подарка - он напрочь забыл о столь важной дате. Впервые в жизни, между прочим.
        …Сергей помнил, как они с сестрой подгадывали, когда писали брату на фронт поздравительные открытки - чтобы дошло точно ко дню рождения. Конечно, порою эти письма доходили с большим опозданием, но какая разница! Позже у них в семье появился безумно понравившийся маленькому Сереже обычай - подкладывать имениннику ночью подарки. Проснется человек утром в свой день рождения и может найти у себя под подушкой или рядом с кроватью на тумбочке все, что угодно - книгу, альбом, радиоприемник, новые туфли, одеколон или духи. Конечно, не всегда подарок мог уместиться на тумбочке - сам Сергей в день своего тринадцатилетия чуть не расквасил нос, когда утром вышел из комнаты и споткнулся о стоявший у порога новенький велосипед. В прошлом году он достал по случаю и подарил старшему брату импортный радиоприемник для машины, а потом полдня ходил с интригующим видом, пока Петр Эрнестович не догадался заглянуть в гараж…
        У него оставался единственный выход - незаметно выбраться из дома и мчаться в Гостиный двор. Конечно, с ходу найти на прилавке что-либо стоящее уже не удастся, но можно купить хотя бы запонки.
        Голоса в кабинете за стеной стихли - женщины расставили приборы и ушли на кухню. В коридоре было тихо. Приоткрыв дверь своей комнаты, Сергей выглянул, воровато оглянулся и, осмелев, начал было красться к входной двери, но не успел сделать и десяти шагов, как его сгребли крепкие мужские руки, и он оказался в медвежьих объятиях старшего брата.
        - Сережка, охламон несчастный! - Петр Эрнестович отстранил его немного и оглядел сияющим от радости взглядом.
        - Поздравляю, Петя, - степенно проговорил Сергей, старательно отводя глаза.
        - Ладно тебе, можешь не кокетничать, - засмеялся брат, - я уже нашел твой подарок - специально встал с утра пораньше.
        - По…дарок?
        - Думаешь, я не слышал, как ты приехал и хлопал холодильником в прихожей? Что смотришь, ловко я наколол тебя в этом году, братишка? - он легонько щелкнул Сергея по кончику носа. - Но подарок - класс, как говорят мои аспиранты. Всем подаркам подарок! Если честно, я такого сыра еще в жизни не пробовал.
        Помертвевший Сергей не успел ответить - в прихожую прибежали из кухни услышавшие их голоса женщины и начали с двух сторон его обнимать.
        - Я так и знала, что ты не досидишь до конца срока - вернешься раньше, - говорила Ада Эрнестовна, любовно гладя брата по плечу.
        - Адонька, выбирай выражения - Сережа не сидел, он отдыхал в санатории, - расхохотался Петр Эрнестович, и остальные тоже засмеялись его шутке - все, кроме Сергея. Он с ужасом смотрел на недоеденный бутерброд в руке Златы Евгеньевны - поверх тонкого ломтика хлеба лежал массивный кусок до чертиков знакомого ему белого сыра.
        - Голодный? - спросила невестка, по-своему истолковав его взгляд.
        - Иди на кухню, завтрак готов.
        «Ладно, на эксперимент мне сыр останется, а от этой псевдомонады вреда им, думаю, не будет - раз я сам до сих пор жив и здоров».
        Переведя дух, Сергей немного расслабился и сказал родным:
        - Потом позавтракаю, а сейчас мне ненадолго нужно будет съездить в лабораторию.
        Он уложил в свой объемистый портфель коробку с образцами, солидный кусок сыра, предварительно обернув его в бумагу, на которой крупными буквами написал «ЯД, СМЕРТЕЛЬНО» - на тот случай, если наглый стажер Володя сунет свой нос в рабочий холодильник и тоже захочет полакомиться - и отправился в институт. Когда за ним захлопнулась дверь, Злата Евгеньевна задумчиво сказала:
        - Кажется, Сережа чем-то сильно встревожен. Вернулся до окончания срока путевки, какой-то весь взъерошенный. В какую еще лабораторию ему понадобилось в субботу?
        - Возможно, проблемы на личном фронте, - усмехнулся ее муж. - Ладно, не нужно вмешиваться.
        - Петя, - Ада Эрнестовна слегка помялась, - это, конечно, твой день рождения, но… Раз Сережа приехал, то мы, может быть, пригласим Синицыных?
        - Ада, сестренка, оставь парня в покое. Златушка, какое вино мы поставим на стол для Сурена Вартановича? Наверное, лучше то, что я в прошлый раз привез из Югославии.
        Академик Оганесян приехал через полчаса после ухода Сергея.
        - Рано прибыл, не ждали? Вот оно как стариков-то приглашать - всегда не вовремя являются, - он говорил шутливым тоном, но лицо его за месяц, прошедший со дня последнего визита к Муромцевым, сильно осунулось, и в красивых карих глазах застыло выражение бесконечной усталости. - Ладно, ладно, шучу - в час у меня назначено рандеву с врачом, поэтому я решил пораньше заскочить.
        - Мы вас всегда ждем, Сурен Вартанович, - поддерживая гостя под руку, Петр Эрнестович провел его в кабинет и усадил за изящно накрытый круглый столик, на котором стояли печенье в вазочке и бутылка легкого вина.
        Злата Евгеньевна принесла накрытый матрешкой заварной чайник, свежевыпеченный пирог, тарелку с нарезанным сыром и хлеб.
        - Угощайтесь, Сурен Вартанович, ваш любимый пирог. Чай тоже заварен по вашему вкусу, а брынзу Сережа привез из Закавказья - изумительная.
        - Спасибо, голубушка, - старик потрепал ее по руке, - из Закавказья, говорите? Обязательно попробую. Только это не брынза, это, скорее, сунгуни.
        - Шушик Акоповна здорова? Почему не приехала? - она поставила перед ним сахарницу.
        - На даче, внуков нянчит, - старик откашлялся. - Все стонала, что мало их видит, так теперь сын с невесткой по путевке в Болгарию поехали, а детей нам подкинули. Теперь моя Шушик по другому стонет - в кино у нее нет времени сходить.
        - Привет ей большой передайте. Петя, поухаживай за Суреном Вартановичем, а мне нужно на кухню.
        Поднявшись, Злата Евгеньевна тактично удалилась, оставив мужа вдвоем с академиком.
        - Это, Петя, мой презент тебе к нынешней дате, - Оганесян протянул имениннику книгу в глянцевом переплете. - Моя последняя монография. Только что вышла, тебе первому презентую. Столько они в редакции тянули с изданием - я уже боялся, что при моей жизни не успеет выйти.
        - Что вы такое говорите, Сурен Вартанович! - укоризненно воскликнул Муромцев, открыв титульный лист и скользя глазами по дарственной надписи «Моему самому талантливому ученику Петру Муромцеву. Сурен Оганесян, действительный член Академии Наук СССР. Ленинград, 12 июня 1965 года». - Спасибо, вы даже не представляете, как я благодарен!
        Он говорил бодрым тоном, всеми силами стараясь не показать, как удручили его перемены в облике любимого учителя.
        - Мне, Петя, нужно с тобой очень серьезно поговорить.
        Петр Эрнестович пристально посмотрел на академика и слегка напрягся.
        - Да, Сурен Вартанович, - сказал он, - я вас слушаю.
        - Наверху есть мнение со следующего года передать работы по космической медицине институту биохимии и физиологии микроорганизмов в Пущино. Это означает, что финансирование института по этой теме будет прикрыто.
        Выражение лица Муромцева стало растерянным, и он провел по лбу тыльной стороной ладони.
        - Но как же так?
        - Как всегда и все у нас делается - власть поменялась, тенденции изменились. Никита считал, что вся страна должна работать на космос, а в окружении Брежнева полагают, что подобные работы должны быть сосредоточены в одном месте. Научный центр в Пущино организован всего два года назад, там новейшее оборудование, есть даже научно-исследовательский вычислительный центр.
        - Мы тоже закупили оборудование ценою порядка двухсот тысяч рублей.
        - Теперь это оборудование будет медленно гнить на складах и в лабораториях. Ничего, страна у нас богатая, может себе это позволить, - в усталом взгляде Оганесяна мелькнуло насмешливое выражение. Петр Эрнестович вздохнул:
        - Хорошо, Сурен Вартанович, что вы предлагаете?
        - Вопрос еще не решен - просто было высказано предположение. Между прочим, Зина Ермольева тоже считает подобную реорганизацию нелепой и готова нас поддержать, а ее сейчас вновь начали превозносить - одно то, что она двадцать лет пребывала членом-корреспондентом, а с этого года избрана академиком. В понедельник я собирался лететь в Москву, а во вторник нам с ней назначена встреча в министерстве. Однако уже дня три чувствую себя отвратительно, - он шутливо отмахнулся, увидев, что Муромцев встревожился, собираясь что-то спросить. - Нет-нет, Петя, я еще вполне могу нормы ГТО сдавать, но просто боюсь, что мой бледный вид произведет на министра дурное впечатление.
        - Вы говорили с врачом, Сурен Вартанович?
        - Сегодня окончательно переговорю, а с понедельника ложусь в стационар и думаю, что в ближайшее время от меня вряд ли может произойти какая-то практическая польза.
        - Сурен Вартанович!
        - Чего ты так взвился? - проворчал старик. - Подлечусь, витаминчики попринимаю. Все занимаются своим здоровьем, а я что - рыжий? Но в Москву вместо меня придется поехать тебе - я уже позвонил Зине и предупредил ее.
        - Хорошо, - опустив глаза, глухо сказал Петр Эрнестович, - когда Зинаида Виссарионовна меня ждет?
        - В понедельник с утра - вам еще нужно будет кое-что с ней обсудить. А сыр действительно вкусный, ты извини, что я так его так бесцеремонно без хлеба поедаю - вспомнил детство, у меня бабушка такой же делала.
        Муромцев улыбнулся:
        - Давайте, я вам еще чаю налью, Сурен Вартанович.
        - Налей полсгакана. Так о чем я говорил? Ах, да - возьми карандаш и набросай примерно, что я планировал изложить. Конечно, ты главное от себя выскажешь, но тут есть некоторые моменты, которые тебе неизвестны.
        Они просидели до половины первого, и Сергей, подходя к дому, увидел отъехавшую от подъезда машину академика. Он был страшно зол - на их этаже в институте отключилось электричество, и просмотреть привезенные образцы под микроскопом так и не удалось. Сторож в течение полутора часов названивал домой электрику Никите, и тот каждый раз пьяным голосом отвечал:
        - Сейчас прыеду, уже в дверях стою.
        После восьмого звонка сторож не выдержал - обругал электрика по телефону матом, а Сергею миролюбиво сказал:
        - Идите домой, Сергей Эрнестович, отдыхайте. Нынче суббота, вся страна отдыхает, и Никитка, видите, тоже расслабился. Придете в понедельник - все в ажуре будет.
        Ему ничего не оставалось, как последовать совету сторожа, но едва он переступил порог родного дома, как Злата Евгеньевна ухудшила его и без того скверное настроение, весело сказав:
        - Сережа, ты знаешь, без тебя приезжал Сурен Вартанович и сказал, что твой сыр вызвал у него ностальгию - он пробовал такой только в далеком детстве. Ты так и не ел с утра?
        - Перекусил в кафе, я не хочу есть, - буркнул Сергей, но немедленно подоспевшая Ада Эрнестовна строго поинтересовалась:
        - С каких это пор ты стал питаться на улице? Ты знаешь, что у тебя строгая диета, и каждый раз, когда ты ее нарушаешь…
        - Ада, пожалуйста, оставь меня в покое! Питайся сама по своей диете.
        Петр Эрнестович, выглянув из своего кабинета, весело сказал:
        - Девочки-мальчики, не ссорьтесь. Златушка, ничего, если я сейчас не стану тебе помогать с устройством вечернего пиршества? Потому что мне сейчас нужно сделать одну срочную работу, а завтра вечером придется уехать в Москву. Сережка, поможешь дамам?
        - Помогу, - буркнул младший брат и скрылся в своей комнате.
        - В Москву? - удивилась Ада Эрнестовна. - Но ты не говорил, что собираешься.
        - Надолго ты едешь? Что-то случилось? - с легким беспокойством спросила у мужа Злата Евгеньевна - она понимала, что его внезапный отъезд связан с визитом академика.
        - Все в порядке, не волнуйся.
        Он вернулся в кабинет, его жена отправилась на кухню, а Ада Эрнестовна, воровато оглянувшись, шмыгнула в комнату Сергея.
        - Могла бы постучаться, - сердито проворчал он, поднимаясь с кровати.
        - Ты болен, Сережа? Почему ты днем лежишь?
        - Я хочу спать, тебя такое объяснение устроит?
        - Мне не нравится, как ты выглядишь, ты опять начал нарушать диету, у тебя нет никакого режима, но это понятно - если человек не чувствует ни за кого ответственности, он и к своему здоровью будет относиться наплевательски. Семья, жена, дети - это единственный стимул, который заставит тебя вести нормальную жизнь и беречь здоровье.
        - Ада, я начинаю засыпать, ты не могла бы выразить свою мысль покороче? Сформулируй в двух словах, чего ты от меня хочешь?
        - Валя Синицына такая милая девушка - она меня постоянно спрашивает, как твое здоровье, как ты поживаешь, - щеки Ады Эрнестовны слегка зарумянились, и она смущенно потупилась.
        - Передай, что мое здоровье в отличном состоянии, и я скоро женюсь.
        - Сережа, можно без шуток?
        - А я не шучу, я действительно намерен жениться.
        Ада Эрнестовна побледнела:
        - На этой… на этой шлюхе из института?
        - Как ты выражаешься, сестра, я от тебя такого не ожидал! - ехидно подначил ее Сергей. - Нет, не на ней. Моя невеста - студентка, ей восемнадцать лет, она москвичка.
        - Ты сошел с ума? - она поверила, поскольку тон младшего брата неожиданно стал серьезным, и это ее испугало. - Тебе уже тридцать один год, и ты хочешь жениться на девчонке-вертихвостке? Какая из нее может получиться жена?
        - А вот это мы и увидим, когда время покажет. Не понимаю, чего ты так волнуешься, сестренка? Ты хотела, чтобы я женился, и я женюсь.
        - И давно… ты с ней знаком?
        - Со вчерашнего дня. Она оказалась девицей, и теперь я, как честный человек, обязан, сама понимаешь.
        - Какой ужас, я этого не допущу! - Ада Эрнестовна изо всех сил застучала кулаком в стену, крича: - Петя! Петя, иди сюда, выходи из своего кабинета!
        Тот вбежал в комнату одновременно с примчавшейся на крик из кухни Златой Евгеньевной, и они одновременно спросили:
        - Ада, что случилось, почему ты так кричишь?
        - Петя, разве ты не слышал, что он говорит? - ее обличающий перст был направлен на младшего брата. - Ты же, наверное, все слышал из кабинета!
        - Ада, объясни все по-человечески! У меня срочная работа, и мне, наверное, только и остается, что прислушиваться за стеной к вашим разговорам! Что случилось?
        - Нашего брата соблазнила в Москве какая-то восемнадцатилетняя девчонка, и теперь он считает, что обязан жениться.
        - Ну, если он так считает…
        - Петя, не притворяйся дурачком, ты прекрасно знаешь, какая теперь развращенная молодежь! Если такая нужна, то не обязательно было для этого ездить в Москву - у нас в Ленинграде их на каждом шагу полно.
        - Во-первых, - потеряв терпение, сказал Сергей, - она мне нравится. А во-вторых, я ездил в Москву не только для этого, у меня были там и другие дела. Например, я встретился с нашей младшей сестрой Людмилой.
        Воцарилось гробовое молчание.
        - Так значит, ты с ними встречался, - с трудом произнес наконец Петр Эрнестович. - Ты видел Людмилу и…
        - Нет, свою мать я не видел - она умерла десять лет назад. В пятьдесят третьем заболела раком и через два года умерла.
        - Вот почему она больше не появлялась, - начала было старшая сестра, но Петр Эрнестович, поморщившись, ее остановил:
        - Никогда не прощу себе, что не разыскал в свое время эту девочку, - глухо сказал он. - Оказывается, она в девятнадцать лет осталась совсем одна. Она замужем?
        - Мать-одиночка, мальчику года два. Живет с каким-то красавчиком-молокососом и особо не стесняется.
        - Перестань, - гневно оборвал его старший брат. - Ты-то особо стесняешься со всеми своими пассиями! Ей нужны деньги?
        - Думаю, она не нуждается - заявила, что сама может нам помочь, если попросим. Прекрасно зарабатывает - промышляет подпольными абортами.
        - Видно, пошла в мать, - брезгливо сморщив нос, процедила Ада Эрнестовна.
        - Абортами, - побледнев, произнесла ее невестка.
        Петр Эрнестович быстро взглянул на жену и пожал плечами:
        - Что ж, - сказал он и, повернувшись, ушел в свой кабинет, а Сергей, демонстративно обогнув стоявшую у порога сестру, вышел в коридор и заказал по телефону Москву.
        Соединили его минут через сорок, и он начал разговор со строгого вопроса:
        - Ты уже начала оформлять документы?
        - Это… это вы? Здравствуйте, я… я очень рада. Нет, я еще ничего не начала - ведь сегодня суббота.
        Девичий голос дрожал, чувствовалось, что Наташа старается не выдать переполнявшие ее испуг и несказанное счастье - к разговору явно прислушивались Екатерина Марковна и «Завьяловы - два звонка».
        - Но сделать и заверить копии ты можешь и сегодня, - голос его прозвучал еще строже.
        - Хорошо, сейчас пойду, - послушно и радостно пискнула она.
        - Оформишь документы, сдашь экзамен и приедешь ко мне в Ленинград.
        - В Ленинград? Нет, я не смогу! Нет! - в ее голосе прозвучало отчаяние, и Сергей вкрадчиво поинтересовался:
        - Почему же не сможешь?
        Кажется, она оглянулась по сторонам, прежде, чем ответить, а потом испуганно прошептала в трубку:
        - А ваша жена? Что она скажет?
        - Кто тебе сказал, что я женат? - весело удивился он.
        - Но… но вы же… ты же сам…
        - Я тебе такого не говорил, это ты сама что-то там напридумывала. Итак, мы решили: оформляешь документы, сдаешь последний экзамен и приезжаешь ко мне. Да?
        - Да, - Наташа еще не совсем поверила услышанному, и ее «да» прозвучало почти беззвучно, а Сергей, наоборот, повысил голос, чтобы его могли услышать брат и возившиеся на кухне сестра с невесткой.
        - Мы подадим заявление в ЗАГС, ты согласна?
        - Почему?
        - Что «почему»? Почему подадим заявление? Потому что мы должны пожениться.
        - Разве ты меня любишь?
        - А ты меня? - засмеялся он.
        - Я тебя - да, - она ответила с той искренней убежденностью, какая может быть лишь в восемнадцать лет. - Но я не хочу делать тебя несчастным. Если ты просто считаешь, что обязан, потому что…
        - Умоляю, не заставляй такого закоренелого циника, как я, клясться в любви.
        - Я должна знать, я не хочу, чтобы ты был несчастен.
        «Нет, это настоящий дурдом - не знал, что в наше время бывают такие инфантильные девчонки. Интересно, каким воспитанием родителям удалось добиться такого потрясающего эффекта? Ведь до встречи со мной она даже ни разу не целовалась - и это при том темпераменте, который заложен в ней природой!»
        Пришлось - правда, сильно понизив голос, чтобы не выглядеть идиотом перед братом за тонкой дверью кабинета и явно прислушивавшейся к разговору из кухни Адой Эрнестовной, - сказать ей красивые слова:
        - Я считаю, что ни с кем не буду так счастлив, как с тобой, любимая. Ты приедешь, мы подадим заявление, через месяц поженимся, а к концу лета вместе поедем за Юрой. Позже у нас родится ребенок - сын или дочь, - и я постараюсь сделать все, чтобы тебе всегда было хорошо, и чтобы ты никогда ни о чем не пожалела. Согласна?
        «Фу-у! Доклад легче сделать!»
        - Да! - девочка больше не в силах была сдерживать свой восторг и почти кричала: - Да! Да! Да! - а потом прямо в трубку заплакала - на этот раз от счастья.
        «Ладно, самый сложный этап пройден, - подумал Сергей, кладя трубку. - Теперь побыстрее закончить с образцами. Черт, придется ждать до понедельника».
        Однако в понедельник электромонтер Никита, начав возиться с проводкой с самого утра, до обеда так и не смог выявить причину короткого замыкания на этаже. Сергей, нервничая из-за вынужденного безделья, усадил напротив себя за стол случайно заглянувшего в лабораторию рыжего стажера Володю и начал с пристрастием выяснять, какие навыки в витальном окрашивании образцов тот приобрел в его отсутствие. Стажер долго нес чепуху, уныло кося глазом на дверь, но под конец все же выдал что-то внятное, хотя и не совсем по делу:
        - Если метиленовым фиолетовым, то потом нужно йодом зафиксировать. Спиртом промыть, и которые окрашенные останутся - те грамположительные.
        - А те, что обесцветятся?
        - Не знаю, - нагло ухмыльнулся Володя, - у меня пока все окрашиваются.
        Сергей вздохнул:
        - Ладно, посмотрим, что у вас дальше будет. Где Ася, почему ее сегодня нет?
        - Взяла больничный, у нее ангина с температурой, а что, нельзя?
        - Нет, почему же, с ангиной так и надо. Это нам с вами нужно работать - у нас ведь нет ангины.
        - Так электричества нет. Я только куртку зашел взять, мне… мне в библиотеку надо.
        - Как включат свет, так и начнем, поэтому никуда не отлучайтесь из лаборатории.
        - Работать? - Володя искренне удивился подобному предложению, которое явно нарушало все его планы на нынешний день. - А чего мне делать?
        - То же, что и обычно. Вы же как-то проводили здесь время в мое отсутствие?
        - Ну, и чего с того?
        - Да ничего, вы просто расскажите мне, что делали. Или вы вообще ничего не делали?
        Рыжий стажер с достоинством усмехнулся и неожиданно выдал:
        - Я тут клостридию перфринговую выделял и зверям прививал.
        - Clostridium perfringens? - изумился Сергей. - Сами выделяли или Ася помогала?
        - У меня все мыши сразу дохнут, - гордо заявил Володя, проигнорировав заданный вопрос.
        - Да вы просто садист, оказывается! Отчего же они у вас дохнут?
        Рыжий стажер угрюмо посмотрел исподлобья и сначала хотел, видно, в ответ на насмешку сказать какую-нибудь гадость, но потом все же решил, что лучше не перегибать палку.
        - Потому что у мышей клостридия перфринговая газовую гангрену вызывает, - неохотно пояснил он.
        - А у людей?
        - Ну… и у людей… наверное.
        - Хорошо, расскажите мне, что вы и как делали.
        Володя вновь уныло скосил глаз в сторону двери и пожал плечами.
        - И чего тут рассказывать? - грубовато пробурчал он. - Как обычно - бульон отфильтровал, потом промывку сделал.
        - Не промывку, а смыв.
        - Какая разница?
        - Это термин, - терпеливо объяснил Сергей, - терминологию нужно знать. Почитайте, тут на полке у меня лежат книги.
        - Зачем мне читать, мы это все проходили.
        - Хорошо, раз вы все знаете, то скажите мне, какие животные чувствительны к возбудителям газовой гангрены?
        Рыжий стажер немного помялся:
        - Ну… мыши, - он опять помялся и полувопросительно добавил: - Кролики?
        - Верно, - Сергей одобрительно кивнул. - А еще?
        Володя приободрился и уже более уверенно ответил:
        - Морские свинки.
        Сергей искренне восхитился его познаниями и похвалил:
        - В точку. Что ж, спасибо Асе - она много с вами работала все это время, и вы, можно даже сказать, поднялись на следующую ступень вашей научной эволюции.
        Наглый мальчишка презрительно сморщил нос:
        - При чем тут Ася? Лезет вечно со своей помощью, когда никто не просит. Я что ли и без нее все это не знал? У меня, между прочим, высшее образование, а она лаборантка.
        «Ах, наглец! Подожди, ты у меня попляшешь!», - возмутился про себя Сергей, а вслух кротко сказал:
        - Отлично, в таком случае приступайте к работе.
        - Ладно, а пока я пошел - света ведь все равно нет.
        - Погодите, куда? Нам еще многое нужно обсудить, пока включат свет. К тому же, я ведь еще не сказал вам, что делать.
        - Что всегда делал, то и буду, а чего еще?
        - Думаю, раз у вас так хорошо обстоят дела с Clostridium perfringens, то это, скорей всего, и будет темой вашей диссертации - если, конечно, сумеете сдать экзамены в аспирантуру.
        Володя на мгновение заколебался, но врожденное самомнение не позволило ему заподозрить своего шефа в том, что тот над ним издевается.
        - А чего это вы думаете, что я вдруг экзамены не сдам? - приосанившись, сказал он и презрительно вздернул веснушчатый нос. - Все сдают, а я что, хуже?
        Сергей чуть не расхохотался, подумав:
        «Хорошо еще, что ты не сказал: А я что, рыжий? Тогда б я точно не выдержал».
        Сдерживая смех, он обескуражено развел руками:
        - Что вы, разве я посмел бы такое подумать! Конечно, вы сдадите лучше всех, но ведь еще нужно будет написать реферат по теме. Поэтому я хочу, чтобы вы показали, как выделяете культуру и как проверяете ее на токсикогенность in vivo. Вы знаете, кстати, что такое in vivo?
        - Инвива? Ну… я…
        - Вот и прекрасно - вижу, что знаете. Аси нет, мешать вам никто не будет, вы весь процесс проведете с начала до конца.
        - Это долго, - искоса бросив на Сергея злобный взгляд, пробурчал стажер. - Мне некогда, мне к экзаменам нужно готовиться.
        - Ничего, мы с вами никуда не торопимся. Готовьтесь к экзаменам, параллельно выделяйте культуру, а потом мы с вами серьезно обо всем поговорим.
        Володя насупил рыжие брови и все-таки не выдержал - нагрубил:
        - А чего с вами говорить? Вы никогда ничего толком не объясняете, если вас спрашивают.
        Сергею очень хотелось еще немного помучить наглого стажера, но неожиданно на пультах загорелись зеленые огоньки, зафырчал вакуумный насос, а за стеной угрожающе завыла тяга - это электромонтер Никита, окончательно протрезвев после двухдневного запоя, нашел-таки причину короткого замыкания.
        - Идите и работайте, свет включили, - жестко сказал Сергей стажеру. - Можете потребовать, чтобы вам поменяли руководителя, но если вы не сможете выполнить элементарную работу, которую должен уметь делать каждый микробиолог, то характеристики в аспирантуру вам ни один руководитель не даст.
        Володя с ненавистью посмотрел на него и вышел, нахально хлопнув дверью. Сергей надел халат, вытащил из сумки коробку с дагестанскими образцами, но прежде, чем включить подсветку микроскопа, подошел к двери, тихонечко приоткрыл ее и выглянул коридор. Посреди коридора стоял единственный на их этаже городской телефон, и сейчас возле него, лихорадочно набирая чей-то номер, топтался рыжий стажер Володя. Выходов в город в институте было гораздо меньше, чем тех, кто желал выяснить, сделал ли ребенок уроки, купил ли муж картошку, или просто хотел назначить свидание любимому человеку, поэтому дозвониться в город в это время дня было достаточно сложно. Володя нервничал, стучал по рычагу и вновь принимался крутить диск.
        «Звони, звони, пижон, - злорадно подумал Сергей. - Давно бы вышел на улицу и позвонил с автомата, так нет - двух копеек жалко».
        Володя наконец-таки дозвонился, прикрыл ладонью трубку и, воровато оглянувшись, что-то забубнил. Наплевав на приличия, Сергей напряг слух и разобрал отрывки фраз:
        - … подумаешь, тридцать восемь и пять, ты же не умираешь… Ась, ну приди, прошу тебя!.. Врача ждешь? Ладно, тогда скажи, чего делать… не знаю, какую-то инвиву он мне сказал.
        Послание Независимого Совета Носителей Разума 1.
        С тех пор, как наши предки начали освоение Материков, считавшихся дефектными, сменилось 343 поколения Носителей Разума. Из них 149 первых поколений безуспешно пытались расшифровать наследственный белковый код этих систем. Причиной неудач являлось то, что в программу идентификации изначально было заложено ошибочное представление об этих Материках, как о деградирующих и нежизнеспособных организмах.
        150-ое поколение Носителей напрочь перечеркнуло всю работу своих предков и расшифровало код, приняв за первое приближение иную гипотезу - гипотезу организмов разумных. Они первыми установили контакт с Центрами биополей белковых систем, считавшихся прежде дефектными, и их потряс открывшийся им мир - мир разумной цивилизации.
        Однако Высший Совет Разума проигнорировал это открытие, посчитав его плодом воображения Носителей, которые сами стали дефектными из-за длительного пребывания в биопространстве дефектных систем. Информация долго и очень тщательно скрывалась от остальных Носителей.
        Наши предки тем временем освоили организмы Материков-сателлитов, снабжавших разумные Материки энергетически ценным белком. Освоение этих систем прошло без особых осложнений, но аномально покорное поведение сателлитов теперь объяснялось очень просто - в их наследственном коде было заложено подчинение Разуму. Носители или их потомки, заселившие ткани сателлитов, имеют возможность в будущем попасть в организмы разумных Материков, обитающих в других регионах Планеты. Таким образом, проблема освоения новых территорий решается надежным и естественным путем.
        Однако лишь после того, как сменилось еще 143 поколения, Высший Совет Разума осознал важность всех получаемых им сообщений. Внезапно 294-ое поколение получило распоряжение передать шифр наследственного кода разумных Материков тем Носителям, которые именовали себя «коренными обитателями Планеты». Нашим же предкам было приказано покинуть их белковые системы и заняться освоением открытых поверхностных слоев Планеты. Они обсудили этот приказ и решили ему не подчиняться. Обитателями разумных Материков и их сателлитов был образован Независимый Совет Разума.
        За время противостояния сменилось 50 поколений. За это время так называемые «коренные обитатели Планеты» неоднократно пытались изгнать наших предков из их белковых систем, подвергали обструкции, угрожали проникнуть в разумные Материки силой или вообще прервать их жизнедеятельность. И не только угрожали - такие попытки реально предпринимались, но наши предки сумели им противостоять и защитить свои обиталища.
        Ныне мы, 343-е поколение Носителей, начавших освоение разумных Материков, заставили Высший Совет официально признать наш Независимый Совет Разума. Было заключено соглашение, согласно которому мы и наши предки имеем право спокойно обитать в наших системах и вступать в контакт с внепланетными Носителями Разума.
        В этом нашем первом послании мы обращаемся ко всем Носителям, которые, даже рискуя жизнью в открытом космосе, не пожелали лететь к Планете, чтобы стать рабами ее «коренных обитателей». Мы предлагаем вам: летите к нам.
        Пространства Планеты необъятны, пусть «коренные обитатели» остаются в своих белковых системах - согласно соглашению нам, представителям Независимого Разума, принадлежит мир разумных Материков и их сателлитов. Мы примем вас в этом мире на равных. Вы познаете Разум иной цивилизации - разве не об этом когда-то мечтали наши общие предки на далекой планете, уничтоженной галактическим взрывом?
        Глава двенадцатая
        Как важно всегда соблюдать технику безопасности
        Петру Эрнестовичу пришлось задержаться в Москве еще на неделю. Ему удалось попасть на прием в ЦК, и там выслушали его аргументы сочувственно, обещав учесть изложенные в докладной записке факты. И хотя толком ничего так и не определилось, но во время последней встречи с Зинаидой Виссарионовной Ермольевой накануне его отъезда, она сказала ему, словно невзначай:
        - Думаю, на данном этапе вы преуспели, но, - ее тонкий палец взлетел кверху, - следует учесть, что есть тенденция передать все направления, в какой-то мере связанные с космосом, в Москву. Лично я считаю, что нельзя разом перечеркнуть и отбросить все достижения ленинградской научной школы, но есть люди - кстати, далекие от науки, - которые со мной не согласны. Поэтому будьте готовы, что к деятельности вашего института будут внимательно присматриваться. Как, кстати, у вас с выпуском аспирантов?
        Петр Эрнестович смутился:
        - Выпускаем, хотя, конечно, не всегда укладываемся в срок - редко, когда хватает трех лет.
        - Старайтесь укладываться, мой вам совет. Особенно по перспективным направлениям. Конечно, я понимаю, что три года - мало для серьезной работы, но что поделаешь! Постарайтесь укладываться.
        - В любом случае, мы вам глубоко благодарны, Зинаида Виссарионовна, - сдержанно ответил Муромцев. - Я понимаю, какую стену вам пришлось пробить в ЦК на самом высоком уровне. Без вашей поддержки, без вашего авторитета…
        Она улыбнулась и подняла руку:
        - Я повторяю: всегда с большим уважением относилась к ленинградской научной школе. А в ЦК… что ж, там в первую очередь должны думать об успехах советской науки, как единого целого.
        - А не о пользе дела и справедливости, - не удержался Петр Эрнестович.
        Вокруг глаз легендарной женщины-академика пролегли лучики улыбки.
        - Когда говорят о справедливости или несправедливости, дорогой Петр Эрнестович, я всегда привожу в пример себя и своих коллег. Вам известно, наверное, что идея получения плесени с антимикробной активностью родилась у нас в средине двадцатых. Мы долгие годы целенаправленно работали с плесенью, пока получили наш Penicillium crustosum. Флеминг же был крайне неряшливым человеком и случайно натолкнулся на грибок, когда разбирал гору немытой лабораторной посуды. Он, кстати, сначала даже не придал значения всей важности своего открытия. Тем не менее, официально именно его считают первооткрывателем пенициллина - даже в нашем родном отечестве. Ни я, ни мои коллеги не в претензии - так распорядилась жизнь. Ну, и Трофим Денисович тут сыграл свою негативную роль, конечно.
        - Теперь все должно измениться, - горячо возразил Муромцев. - Говорят, дни Лысенко, как директора института генетики, сочтены. Всем известно, что именно он тормозил ваше избрание в действительные члены Академии.
        - Ну… посмотрим. Главное, что у нас уже начали появляться толковые генетики, и ленинградская школа в этом - одна из лидеров. Надеюсь, мы наверстаем то, что было упущено за тридцать лет.
        Муромцев возвращался в Ленинград под сильным впечатлением, оставшемся от этой беседы. Поезд прибыл на Московский вокзал в половине девятого утра. Петр Эрнестович, не заходя домой, поехал в институт и после двухчасового совещания у директора по внутреннему телефону позвонил брату.
        - А, Петя, ты давно приехал? - рассеяно спросил Сергей.
        - Утром. Дома все здоровы? Я звонил с вокзала, но никто не ответил. Разве Злата сегодня дежурит?
        - Ага, она с кем-то поменялась. А Ада госэкзамены у студентов принимает. Петька, у тебя на данный момент дел под завязку? - вопрос был чисто риторический - понятно, что за десять дней отсутствия у заместителя директора дел должно было накопиться достаточно.
        Подойдя к кабинету брата и приоткрыв дверь, Сергей услышал, как Петр Эрнестович говорит по телефону:
        - …когда скажете, Сурен Вартанович. В четыре? Хорошо, буду ровно в четыре, - он положил трубку и повернулся. - Привет, Сережка. Садись в кресло и докладывай, а я пока разберусь кое с какими бумагами. Сходишь со мной пообедать через полчасика? А я сейчас с Суреном Вартановичем говорил - десять дней полежал в больнице, потом разругался с лечащим врачом и велел везти себя домой. Вот чудит старик!
        - Из-за чего вдруг он разругался? - спросил Сергей, садясь и закладывая ногу за ногу.
        - Поеду к нему часа в четыре, обо всем сразу и расспрошу. А ты чего такой скучный? Моя помощь не требуется?
        - Я озадачен, Петя - сил нет. Представь себе на минуту corynebacterium diphtheriae. А потом взгляни на эти фотографии.
        - Представил, - Петр Эрнестович, завязывая папку, покосился на два снимка, которые брат вытащил из кармана. - Да, это она - дифтерийная палочка. По Граму положительна, я вижу. И три биовара хорошо видны, вот они - gravis, mitis и intermidius. Расположение бактерий напоминает иероглифы и даже, я бы сказал, очень сильно напоминает - никогда не видел такой упорядоченности. Биохимию уже проверял?
        - При посеве на среду с теллуритом восстанавливает теллур. Ферментирует глюкозу, мальтозу и крахмал.
        - Ну, собственно, так истинной corynebacterium diphtheriae и положено.
        - Она ферментирует также сахарозу и лактозу, разлагает цистин и гидролизует мочевину, а это corynebacterium diphtheriae совсем не положено.
        Старший брат усомнился:
        - Ты мог ошибиться.
        - Ничуть. А ты знаешь, где я ее обнаружил? В фиксированных мазках человеческой крови.
        - Не говори ерунды, Сергей, палочка Лёффлера не вызывает бактериемию, и в крови ее обнаружить нельзя - это тебе не тиф и не чума.
        - А то я не знаю! - огрызнулся тот. - Еще прочти мне лекцию о том, что дифтерийная палочка вегетатирует на слизистых, а в кровь поступает лишь экзотоксин при токсических формах.
        - Не обижайся, но факт остается фактом - в случае дифтерии основное диагностическое значение действительно имеет исследование мазков со слизистой больного.
        - Больных нет, в том-то все и дело, - объяснил Сергей, - есть здоровые люди, кровь которых кишит этими бактериями.
        - В отдельных случаях - после нагрузок, например, или переохлаждения - у здоровых людей в крови можно обнаружить клостридии. Но никак не коринебактерии. Ты определил токсикогенность in vivo?
        - Я ввел подкожно по 1.0 мл культуры двум морским свинкам. Потом подумал - чем черт не шутит, ты сам сейчас сказал, что эти бактерии ведут себя, как клостридии. Короче, я ввел культуру внутрибрюшинно еще четырем белым мышам.
        - Зачем? - поморщился Петр Эрнестович. - Мыши в любом случае не чувствительны к corynebacterium diphtheriae.
        - Зато через день в крови двух из них буквально кишели эти бактерии. То же самое и у одной из морских свинок. Прошло уже пять дней, но все они веселы, жуют свой корм, и никто из них даже не думает болеть.
        - А по какой причине не возникла бактериемия у второй свинки и других двух мышей?
        - Не знаю, не могу этого объяснить. Честно - не знаю. Парадокс.
        - Да, загадка, - Петр Эрнестович взял снимок и еще раз внимательно вгляделся в напоминавшие иероглифы черточки и полоски. - А почему ты, собственно, взялся за это исследование? Разве это входит в план твоей работы?
        - Меня попросили хорошие знакомые. Видишь ли, из-за этих бактерий санэпидстанция не допускает их молокопродукты к продаже, и их можно понять - ты сам видел, как эти палочки внешне и в смысле теллуровой пробы смахивают на corynebacterium diphtheriae. С другой стороны, в районе за двадцать лет не было ни одного случая дифтерии, поэтому эпидемиологам бить в набат и вешать на себя лишних собак тоже не хочется. Вот меня и попросили дать заключение о том, что это непатогенные микроорганизмы.
        Петр Эрнестович нахмурился:
        - Это следовало сделать официально, а не проводить в институте частное расследование. О каких молокопродуктах идет речь?
        - Петя, - проникновенно произнес младший брат, - только не сердись, ладно? Ты помнишь сыр, который я привез тебе на день рождения? Я, собственно, привез его для исследования, он весь нашпигован живыми бактериями.
        Взгляд Муромцева-старшего вспыхнул гневом:
        - Ты… сошел с ума, Сергей? Иначе я не могу объяснить твоего поведения! Ты привозишь домой зараженный сыр и спокойно смотришь, как его едят… сколько человек в тот день было у нас в гостях? Семь плюс нас четверо и еще Сурен Вартанович - двенадцать человек! Как я теперь должен смотреть всем им в глаза?
        Сергей был сражен.
        - Никто из тех, кто годами ел этот сыр, не страдал никакими заболеваниями, - растерянно возразил он. - Только поэтому я…
        - Надеюсь, мне не нужно читать тебе, кандидату наук, лекцию о возможном латентном течении болезни? Ладно, сейчас я, прежде всего, хочу взглянуть на твоих животных.
        - Утром я проверял - и свинки, и мыши были в полном порядке.
        - Посмотрим, посмотрим, - Петр Эрнестович предупредил секретаршу, что идет в лабораторию к брату и, набросив на плечи халат, широким шагом зашагал по коридору.
        Сергей плелся следом, мысленно проклиная весь свет, и уже, открывая дверь в «инфекционную», куда обычно помещали зараженных животных, уныло повторил:
        - Да проверял я утром, убедись, если не веришь. Они промаркированы - синим те, у которых после введения культуры возникла бактериемия, а зеленым…
        Он вздрогнул, и растерянный взгляд его уперся в стеклянную перегородку, за которой находились мыши - две из них, промаркированные зеленым, неподвижно лежали, вскинув лапки кверху. Две другие спокойно грызли в углу насыпанный им корм и, похоже, чувствовали себя не хуже, чем обычно. Петр Эрнестович торопливо шагнул вперед и, приподняв сетку, закрывавшую террариум, отстранил брата.
        - Не трогать, - отрывисто произнес, разглядывая погибших животных, - я сам проведу анализ. Кстати, почему здесь последняя надпись Clostridium perfringens?
        Сергей с недоумением взглянул на приклеенную к стеклу длинную бумажную ленту - помещая в террариум зараженных животных, сотрудники обычно помечали, какая культура и когда была им введена. Сам он поставил дату, когда поместил сюда мышей, но название культуры писать не стал - что писать, когда не знаешь, с чем имеешь дело. Теперь же рядом с его датой было криво накарябано карандашом Clostridium perfringens. Неожиданно он столкнулся глазами с заглядывающей в приоткрытую дверь Асей с перевязанным горлом - она манила его рукой, и губы ее, беззвучно шевелясь, явно говорили: «Иди сюда!». Сергей сначала отмахнулся, но руки Аси так отчаянно зажестикулировали, что он сделал по направлению к ней два шага и с досадой спросил:
        - Ну, что такое?
        - Сережа, - громко просипела она, позабыв о субординации, - ты только не сердись, это я во всем виновата, а Володя просто не знал.
        - Чего не знал? Ася, можно потом, а?
        - Я просто, чтобы ты знал - он думал, что эти мыши…
        Она запнулась, а Петр Эрнестович, различив слово «мыши», резко обернулся:
        - Не шепчитесь там, что вы хотели сказать о мышах?
        - Я просто… - она мило покраснела и потупилась. - Я утром перепутала и взяла этих мышей для нашего стажера - он работает с клостридиями. Я не знала, что Сергей Эрнестович с ними работает - потом только разглядела его подпись.
        Сергей мгновенно сообразил, в чем дело - этот нахальный рыжий Володя утром открыл террариум и вытащил его мышей для своих опытов, а дура-Аська готова покрывать бесстыжего стажера ценой, можно сказать, своей головы. Нашлась тоже жена декабриста!
        - Где этот наглец? - свистящим шепотом спросил он.
        Взгляд его так сверкал, что Ася испуганно попятилась.
        - Он… он к зубному пошел, у него зуб…
        Петр Эрнестович отстранил кипевшего злостью брата и очень мягко сказал перепуганной лаборантке:
        - Простите, вы не могли бы мне все же объяснить, что случилось с этими мышами? Я просто хочу знать, вы не волнуйтесь так сильно.
        - Я утром по ошибке ввела им культуру Clostridium perfringens - стажер Плотников получил культуру газовой гангрены и попросил проверить ее на токсигенность.
        - Как же - ты ввела! - Сергей угрожающе потряс кулаками. - Он сам вытащил мышей без спроса, а то я его не знаю! Где он, я ему шею сверну? Вытащить инфицированных животных из клетки! Я ему такую характеристику напишу, что его не то, что в аспирантуру - его в дворники не возьмут!
        По лицу Аси заструились слезы. Петр Эрнестович укоризненно покачал головой:
        - Что ты орешь, Сергей? Пожалуйста, Асенька, я вас очень прошу: не расстраивайтесь и пригласите сюда этого юношу - мне сейчас нужно знать только одно: что и как он им вводил.
        - Ладно, - буркнул Сергей, разжимая кулаки, - зови, бить не буду.
        Ася скрылась и минуты через две появилась с рыжим Володей. Сергей с некоторым злорадством отметил, что стажер - внешне, по крайней мере, - утратил толику своей обычной наглости и выглядел типичным пай-мальчиком.
        - Я не знал, - кротко сказал он, косясь на заместителя директора преданными собачьими глазами. - Извините, Сергей Эрнестович, вы сказали, что клостридия будет у меня в диссертации, поэтому, чтобы я ею занимался. А я сегодня утром пришел и подумал…
        - Нет-нет, - перебил его Муромцев-старший, - это все вы потом расскажете непосредственно Сергею Эрнестовичу, а меня интересует только, что и когда вы вводили мышам, и как они себя до этого вели.
        - Нормально вели, - он хлюпнул носом, но рыдать не стал. - Корм жрали, бегали. Я им по 1 миллилитру ввел.
        - Каждой? - уточнил Петр Эрнестович.
        - Ага, каждой.
        - А антитоксин использовали?
        - Нет, не использовал, мне Сергей Эрнестович сказал пока только получить чистую культуру и проверить. Я целую неделю работал, старался.
        - Но зачем же было вкалывать всем четырем? Когда проверяют культуру на токсикогенность, используют разные штаммы в совокупности с антитоксинами, разве вы этого не знаете? И потом, когда животное заражают, то потом за ним следят и сразу же после гибели его исследуют, а не ждут, пока труп закоченеет. Это уже Сергей Эрнестович должен был вам объяснить - его упущение.
        - Я просто в медпункт ходил - у меня зуб заболел, - рыжий стажер для достоверности приложил ладонь к веснушчатой щеке и страдальчески поморщился, - а всем четырем ввел, чтобы мне Сергей Эрнестович поверил, что я культуру получил. А то он мне никогда не верит, если я говорю. А когда он объясняет, я вообще ничего не понимаю, - наглея на глазах, заявил он и тут же подхалимски добавил: - Вот когда вы, Петр Эрнестович, сказали, то я в один момент все понял.
        - Да я сейчас… - вновь взъярился было Сергей, но Петр Эрнестович остановил его: - Тихо! А вам, молодой человек, - он строго посмотрел на Володю, - прежде, чем продолжать работу, следует вновь пройти инструктаж по технике безопасности. Что, если бы вы вытащили для своего эксперимента животное, зараженное тифом или, не дай бог, чумой? А теперь вы мне все же объясните, почему вы ввели всем четырем мышам costridium perfringens, а газовая гангрена развилась только у двоих? Или вы все же двум ввели другую дозу?
        Рыжий стажер вновь пошмыгал носом и пожал плечами:
        - Не знаю, я всем одинаково колол. Парадокс.
        - Ну, хорошо, идите - поучите технику безопасности. И когда вы будете ее пересдавать, я хотел бы присутствовать.
        Рыжий Володя, пятясь, скрылся за дверью, Ася молча последовала за ним, а Сергей, немного успокоившись, вновь - уже более внимательно - посмотрел на трупики погибших животных. Они были промаркированы зеленым - те, у которых неизвестная бактерия не привилась. Те же, что были промаркированы синим, продолжали преспокойно грызть корм в углу террариума. Петр Эрнестович сухо заметил:
        - Ладно, хоть что-то прояснилось. Но, тем не менее, придется всем, кто пришел поздравить меня с днем рождения, сделать анализы, я сам этим займусь. Стыдно, конечно, будет объяснять, что сотворил мой младший брат, но выхода нет, я сам виноват - слишком доверял тебе. Особенно неудобно мне будет объясняться с Суреном Вартановичем.
        - Хватит читать мне нотации, - огрызнулся Сергей, старательно отводя глаза в сторону.
        - Да нет, это не нотация - я просто констатирую печальный факт. Пойдем в столовую, а после обеда поедешь домой.
        - Зачем мне домой, у меня много работы.
        - От работы я тебя отстраняю, - в голосе старшего брата звучал металл, - пока все не прояснится. Кстати, у тебя еще не кончился отпуск, и тебе в институте делать абсолютно нечего. Погуляй, а к работе приступишь после того, как пересдашь технику безопасности.
        Когда он говорил таким тоном, спорить с ним было бесполезно, и Сергей это прекрасно знал. Ему оставалось лишь подчиниться, сказав при этом что-нибудь по возможности более ехидное. Он широко улыбнулся и, шутливо поаплодировав, произнес:
        - Браво, Петя, воспитание молодежи - твой конек. Макаренко, наверное, умер бы от зависти - ради такого можно даже мой эксперимент прервать. Тебе даже неинтересно, почему половина мышей погибла, а другая - нет. Те-то мыши, у которых после прививки моей бактерии возникла бактериемия, живы и здоровы, газовая гангрена у них не развилась. Это же парадокс! Так что глупо ты поступаешь, очень глупо!
        Петр Эрнестович в ответ улыбнулся не менее широко:
        - Рад твоей высокой оценке моих умственных способностей, Сережа, но за эксперимент не волнуйся - я займусь им сам вместе с моими аспирантами, а ты посиди дома и потеоретизируй. А перед тем, как покинешь институт, зайди к моей аспирантке Ларисе Кукуевой - она возьмет у тебя кровь на анализ.
        Обедать кипевший злостью Сергей не пошел. Распихав по карманам сделанные за последнюю неделю фотографии, он отправился к Ларисе Кукуевой - очень милой девушке в круглых очках с гладко причесанной головкой - и с демонстративным видом подставил ей палец. Она брала ему кровь, надев резиновые перчатки и нацепив на лицо марлевую повязку.
        - Вы зря так тщательно скрываете от меня ваше очаровательно личико, мадемуазель, - развязно заметил Сергей. - Все равно, я уже видел все самое пикантное.
        В ответ видимая часть ее лица над белой марлей отчаянно покраснела.
        - Нам Петр Эрнестович так велит, - смущенно пискнула она. - Он говорит, что при работе с объектами всегда нужно соблюдать технику безопасности, а иначе не будет допускать к эксперименту.
        - С таким объектом, как я, вообще следует скафандр надевать. Чао, моя прелесть, - зло ответил он и отправился домой.
        Оскорбленному самолюбию Сергея, однако, оказалось не достаточно того, что удалось вогнать в краску застенчивую аспирантку. В троллейбусе он боком примостился на краешке сидения и скромно поинтересовался у соседа, оккупировавшего больше трети сидения огромной сумкой, поверх которой лежал пышный букет цветов:
        - Я вас не очень потеснил, товарищ? А то я и постоять могу - главное, чтобы вы девушке в целости букет доставили.
        Сосед - курносый парень с румянцем во всю щеку - засмущался, покраснел еще больше и переложил букет с сумки на колени, от чего места на сидении больше не стало.
        - При чем тут девушка, я че - граф? - с обидой за то, что его могли заподозрить в подобном донжуанстве, грубовато возразил он. - Я от профсоюза везу подарок вручать.
        - Профсоюз - это, конечно, не девушка, это серьезно, - с преувеличенным почтением похвалил его Сергей и хотел продолжить свое подначивание, но тут троллейбус на остановке распахнул двери, и в салон спереди и сзади вошли две дамы, громогласно провозгласив:
        - Контроль. Предъявите билеты, товарищи!
        Курносый парень потерянно сжался, и втянул голову в плечи. Сергею же волноваться было не из-за чего, потому что в нагрудном кармане рубашки у него всегда лежала «карточка» - так ленинградцы называли единый проездной билет на все виды транспорта, чтобы противопоставить себя москвичам. В Москве, например, последнюю остановку маршрута называют «конечной», в Ленинграде - «кольцом». В Москве - «единый», в Ленинграде - «карточка». Наиболее респектабельные пассажиры порою даже не вытаскивают из кармана свой проездной - они рассеяно бросают контролерам: «карточка», и те, поверив, идут дальше. Сергею тоже обычно верили, но нынче его внешний вид почему-то внушил подозрение худой, как жердь, контролерше, и она потребовала:
        - Предъявите, раз карточка, чего сидите?
        Задетый за живое, он очаровательно ей улыбнулся:
        - Хорошо, сейчас достану, но она у меня далеко, предупреждаю.
        - Доставайте, доставайте, - во взгляде контролерши появилось выражение тигра, почуявшего добычу.
        Сергей, скосив вниз глаза, нарочито медленно перебирал лежавшие в кармане квитанции и записки, среди которых затаилась заветная карточка. Он уже сто раз мог бы ее достать и предъявить, но искорки торжества в глазах топтавшейся рядом контролерши почему-то облегчали муки его раненого самолюбия - рано, мол, радуешься, что поймала безбилетника. Думаешь, я время тяну, от страха перед тобой трепыхаюсь? Сейчас вытащу, и будет тебе дуля на постном масле!
        - Платите тогда штраф, раз нет билета, - не выдержав, сказала она злорадно.
        - А кто вам сказал, что у меня его нет? - изумленно приподняв бровь, изысканно вежливо спросил Сергей. - Вы просили поискать - вот я его и ищу.
        К ним приблизилась другая контролерша - потолще и постарше.
        - Стыдно, - суровым тоном обратилась она к Сергею, - такой приличный с виду.
        - Я ищу карточку, поэтому вам придется подождать, пока я ее найду. Не знаю, почему мне должно быть стыдно - я сказал вашей коллеге, а она мне не верит - требует достать.
        - Как же, так и поверила! - заверещала худая. - Штраф плати, а то милицию вызову!
        - Советские люди должны верить друг другу, - нравоучительно изрек Сергей, еще немного покопался и движением фокусника извлек из кармана карточку. - Нужно доверять людям, у нас в стране человек человеку друг!
        Худая коршуном кинулась на маленький прямоугольник, осмотрела со всех сторон, но не обнаружила в карточке никаких изъянов и почти что кинула ее Сергею в лицо. Едва троллейбус остановился, как обе контролерши заторопились к выходу - день был в самом разгаре, и им нужно было выполнять ежедневный план по «зайцам». Курносый сосед Сергея, которого они из-за перепалки не успели проверить на наличие билета, облегченно вздохнул и полез с рукопожатием:
        - Спасибо, корешок, выручил! Правильно ты сказал - у нас человек человеку завсегда друг. Молодец, что не забоялся эту тощую, она всегда по троллейбусам ходит - зверь-баба!
        «Что на меня нашло? - уныло думал Сергей, пока плелся от остановки до родного подъезда. - Разыграл зачем-то глупый спектакль с этими контролершами. Идиотское мальчишество, достойное разве что рыжего стажера Володи».
        Услышав громкий стук хлопнувшей в прихожей двери, из своих комнат выглянули сестра и невестка.
        - Сережа! - произнесли они в один голос, и по трагическому выражению их лиц Сергею стало ясно, что им все уже известно.
        - Извиняюсь, что побеспокоил, - с вежливым ехидством в голосе сказал он. - Петр, конечно, уже все вам сообщил, так что я жду реплик.
        Обе уставились на него, широко раскрыв глаза, потом Злата Евгеньевна с трудом разомкнула губы:
        - Петя? - рассеяно переспросила она.
        - Петя, твой возлюбленный супруг. Он рассказал во всех подробностях, как целый час развлекался, выбивая из меня пыль палкой? Так что, прекрасные дамы, готовьтесь - скоро к вам нагрянут аспиранты в масках и будут брать вашу кровь. Не надо на меня так смотреть, я еще не покойник.
        - Сережа, - вновь сказала Ада Эрнестовна и неожиданно заплакала.
        Сергей не мог вспомнить, когда ему в последний раз приходилось видеть старшую сестру плачущей, поэтому у него в первый момент чуть челюсть не отвалилась от изумления, но он быстро пришел в себя и, бросившись к ней, обнял за плечи, чмокнул в плачущий глаз.
        - Бог мой, Адонька, зачем столько страданий из-за какого-то сыра? Успокойся, мы все останемся живы.
        В ответ она еще сильней затряслась, замотала головой и вцепилась ему в плечи.
        - Я ее только что успокоила, - тихо пояснила ему Злата Евгеньевна. - Пришла с дежурства, а Ада стоит посреди прихожей и вся трясется - ей только что позвонили.
        - Я бежала, - всхлипывая и вздрагивая, сказала сестра, - возвращалась с экзаменов, на лестнице слышу - телефон звонит. Успела - взяла трубку, а это…
        - Знаю - это был Петя, который рассказал про отравленный сыр. Прости, сестричка, что так вышло - я кругом виноват, но, если честно, не думал, что ты так распсихуешься.
        «Интересно, какими же красками Петька обрисовал мое преступление, что Адонька пришла в такое неистовство?»
        - Сказали, что звонят из Нафталана, - голос Ады Эрнестовны сорвался, но она все же выговорила страшные слова: - Они… они сказали, что ты погиб в автокатастрофе.
        Злата Евгеньевна строго произнесла:
        - Успокойся сейчас же, Ада, что ты с собой делаешь! - она посмотрела на Сергея и горестно вздохнула: - Нет, какие же бывают люди! В нашу больницу два раза пациентов с инфарктами привозили из-за таких случаев - какие-нибудь негодяи подшутят по телефону, а человек может на месте умереть.
        - Ах, сволочи! - разозлившись, он высвободился из рук Ады Эрнестовны и угрожающе потряс кулаками. - Вовремя куда надо не сообщают, а… Им же передали, что я остался жив! А ты, Адонька, могла бы сообразить, что я в уже в Ленинграде, а Нафталан остался далеко позади.
        - У меня все в голове сразу перепуталось, - жалобно пролепетала она, - я вообще перестала соображать.
        Невестка, пристально глядя на него, тихо спросила:
        - Так это не шутка? Что-то действительно произошло?
        Сергей махнул рукой и решил ничего не скрывать - все равно уже знают.
        - Наш автобус столкнулся с грузовиком, нас уцелело пять человек. Сначала я думал, что вы уже в курсе, специально попросил знакомого дать телеграмму из Тбилиси, что я жив и здоров. Потом понял, что вам никто ни о чем даже и не думал сообщать. Я тогда тоже решил не распространяться - к чему лишний раз дергать ваши деликатные нервы.
        Злата Евгеньевна медленно провела рукой по лицу, которое стало белым, как мел.
        - Что ж, спасибо за заботу, - иронически произнесла она хорошо знакомым ему с детства ледяным тоном, который у проштрафившегося маленького Сережи обычно вызвал ощущение мурашек, бегающих по коже, - но в подобных случаях тебе лучше ничего не скрывать. Ты видишь, Сереженька, какая может быть реакция, когда мы случайно узнаем обо всем стороной. Ада пойдем на кухню, я накапаю тебе еще валерьянки.
        - Правильно, я осел по своей природе, - кротко согласился он. - Видишь, сколько бы ты не трудилась над моим воспитанием, а все без толку.
        Не ответив, Злата Евгеньевна обняла за плечи золовку и увела ее на кухню. Сергей, вздохнув, почесал затылок и прошел в свою комнату. Там он сел за стол, разложил перед собой в два ряда фотографии и, задумчиво уставившись на причудливо расположенные штрихи и черточки, начал думать. Верхний ряд - классические снимки истиной corynebacterium diphtheriae, нижний - окрашенные мертвые бактерии, загадочная палочка из села Рустэма Гаджиева.
        «Морфологическое сходство несомненно, Петя тоже сразу отметил три биовара. Те же перекрещивающиеся палочки, напоминающие иероглифы. И все же в рисунке этих „иероглифов“ есть нечто необычное. Да и в самом их расположении - они похожи… Что же они мне так сильно напоминают?»
        В дверь постучали, и в комнату вошла заплаканная Ада Эрнестовна. Она уже успокоилась, но лицо ее еще не отошло - глаза распухли, а покрасневший носик время от времени непроизвольно пошмыгивал.
        - Сережа, забыла тебе сказать, что вчера из Москвы звонила девушка Наташа. Вечером ты пришел поздно, и я уже легла спать, а утром забегалась, и совсем из головы вылетело.
        Возможно, так и было. Однако, вполне вероятно, что в первоначальные намерения Ады Эрнестовны вообще не входило сообщать брату о звонке Наташи, но недавнее потрясение по какой-то причине заставило ее коренным образом пересмотреть свои взгляды на жизнь. Самому же Сергею оставалось лишь досадовать на самого себя. Хорош жених - сделал девушке предложение, а потом почти на две недели начисто забыл о ее существовании.
        - Она попросила что-нибудь передать? - с легким смущением спросил он.
        - Нет, она просто хотела с тобой поговорить, но я… гм… я сказала, что ты придешь поздно, а после девяти вечера к нам звонить нельзя. Поэтому она больше не звонила.
        - Ничего страшного - я сам к ней позвоню. Не переживай, Адонька.
        - Да нет, я… Сережа, а ты действительно… ты и вправду собираешься на ней жениться?
        - Собираюсь, я же тебе сказал.
        - Тогда, - она смущенно отвела глаза, - ей, наверное, лучше будет переехать в Ленинград. У нас ведь большая квартира, а когда родится ребенок, то я смогу с ним гулять в сквере. Можно убрать перегородку между твоей комнатой и кабинетом, а потом… Чего ты смеешься?
        - Ничего, - весело ответил он, - я просто представил, как ты несешься по аллее с коляской, а следом за тобой бегут твои студенты с зачетками и просят принять у них экзамен.
        Ада Эрнестовна улыбнулась, и распухшее лицо ее слегка оживилось, а взгляд уже начал принимать свое обычное принципиальное выражение.
        - У этой девочки большая семья? - деловито спросила она. - Свадьбу, конечно, мы будем справлять в Ленинграде, я буду на этом настаивать.
        Сергей подошел к сестре, обнял ее за плечи и, усадив на диван, сам сел рядом.
        - Ты не будешь возражать, сестричка, если мы вообще не станем справлять свадьбу?
        - Почему? Я всегда так мечтала…
        - У Наташи месяц назад погибла любимая сестра, других родственников у нее нет. Сама понимаешь, что ей сейчас не до праздников. Да и я после того, что мне пришлось повидать в той аварии, еще не скоро приду в себя.
        - Ее сестра погибла в той аварии?
        - Да. Мы, собственно, и познакомились, когда я приехал сообщить ей о гибели Лизы.
        - Тогда понятно, - к удивлению Сергея его обычно бесцеремонная сестрица остальных подробностей знакомства выяснять не стала, а лишь тяжело вздохнула и сказала: - Тогда, наверное, ей лучше будет прямо сейчас приехать к нам - раз уж вы решили пожениться. Подадите заявление в ЗАГС, распишитесь. Позвони ей, скажи, чтобы не смущалась и приезжала.
        - Позвоню и скажу, - он улыбнулся и поцеловал руку сестры.
        Она поднялась, и взгляд ее упал на разложенные на столе фотографии.
        - Подожди, что это? Нет, вот эти - в нижнем ряду.
        - Эти? - Сергей невесело хмыкнул: - А это как раз то, из-за чего Петька выбивал из меня палкой пыль. Ах, да, ты ведь еще не в курсе всех сырных событий.
        Он коротко рассказал о своей эпопее с сыром, но Ада Эрнестовна, казалось, не слушала.
        - Странно, очень странно, - задумчиво проговорила она, не отводя глаз от фотографий. - Я могла бы поспорить, что это закодированная надпись.
        - Адонька, отдохни, у тебя уже глюки. Это фотографии бактерий, а не донесение агента спецслужб.
        - «Удел богов - создавать тайны». Ты меня не переубедишь - мой глаз хорошо наметан, и я вижу определенный порядок на всех нижних фотографиях, хотя здесь можно говорить лишь об информации, а не о замене буквы буквой или слова словом. Можно мне взять несколько фотографий? Еще какие-нибудь у тебя есть?
        - Бери, какие понравятся, займи ими свой досуг, если нечего делать. Других фотографий нет и в ближайшее время не предвидится - Петька меня отстранил от работы.
        Не отвечая, Ада Эрнестовна с сосредоточенным видом продолжала разглядывать снимки. О присутствии брата она вообще, казалось, забыла - когда ею овладевала какая-то мысль, все вокруг переставало существовать. Сергей, махнув рукой, оставил ее любоваться фотографиями и выскользнул в прихожую. Только он собрался поднять трубку и заказать разговор с Ленинградом, как телефон заверещал сам - звонил Петр Эрнестович.
        - Сережка, Сурен Вартанович хочет тебя сию минуту видеть, - торопливо произнес он, - собирайся, он за тобой высылает свою машину.
        К удивлению Сергея Оганесян выглядел совсем не так плохо, как шептались между собой коллеги - внешне он казался даже бодрей, чем во время своего майского визита к Муромцевым полтора месяца назад.
        - Ну-с, молодой человек, - строго сказал Сурен Вартанович, шевельнув бровями, еще более густыми, чем у нового первого секретаря ЦК КПСС, - рассказывайте.
        Сергей покосился на брата, но тот сидел с каменным лицом и молчал.
        - Что именно вы хотите знать, Сурен Вартанович? - вежливо поинтересовался он.
        - Чем это вы нас всех накормили, какой-такой бактерией? - в прекрасных карих глазах академика прыгали смешинки.
        - Сурик-джан, пусть мальчик поест сначала, - возразила вошедшая в кабинет Шушик Акоповна, ставя перед Сергеем тарелку с кулебякой и стакан чая, - попробуй, Сереженька, я сама пекла.
        - Не возражаю, по восточному обычаю гостя положено сначала накормить, - мохнатые брови вновь весело шевельнулись.
        Сергей рассказал все, начиная с того момента, когда пассажиры экскурсионного автобуса увидели показавшийся из-за поворота трейлер. Его не перебивали, но иногда Оганесян поднимал руку, прося говорить помедленней - он непрерывно делал пометки у себя в блокноте. Шушик Акоповна покачивала головой и тихо ахала, а Петр Эрнестович слушал, стиснув зубы и слегка прикрыв глаза.
        - Почему ты ничего не рассказал нам об аварии? - резко спросил он, когда брат замолчал.
        Сергей лишь пожал плечами, а Сурен Вартанович вновь поднял руку:
        - Ладно, ребята, потом разберетесь. Скажи, Сережа, что из себя представляет то место, где живут подобравшие вас после аварии люди?
        - Широкое горное плато, ручьи и маленькие речки стекают оттуда в реку Джурмут. Пару тысяч лет назад западная часть была, скорей всего, продолжением горы Гутон, но теперь - возможно, после сильного землетрясения, - все плато практически отделено от остального мира бездонной пропастью. До того, как там появились люди - двадцать лет тому назад, - это был первозданный край. В тех местах, кажется, до сих пор сохранились саблезубые тигры, поэтому я и предположил возможность существования там неизвестной науке непатогенной микрофлоры. Именно поэтому сыр…
        - Погоди о микрофлоре и сыре, - остановил его академик, - скажи лучше, какой степени тяжести были травмы у твоих спутников - тех, что спаслись вместе с тобой?
        - Мне показалось, что у мальчика поврежден нижний отдел позвоночника - когда я оттаскивал его, он стонал от боли, дергал руками и головой, но вся часть тела ниже пояса оставалась неподвижной. У мужчины - Прокопа - были множественные открытые переломы обеих ног, я видел торчащие обломки костей. Я хотел оказать ему помощь, но мне самому стало плохо.
        - Петя, осмотри его рану, я хочу знать твое мнение, - велел Оганесян, и Сергей послушно приподнял волосы на затылке, открыв заживший шрам.
        - У меня во время войны пару раз бывали аналогичные случаи, - оглядев след от раны, задумчиво проговорил Петр Эрнестович. - С осколком в мозгу человек мог какое-то время двигаться и говорить - пока кровь не скапливалась в субарахноидальном пространстве, и не возрастало давление на мозговую ткань. Если внутреннее кровотечение сильное, то без оказания хирургической помощи подобная травма несовместима с жизнью.
        - Ну, значит, ты, Сережа, у нас в рубашке родился, - усмехнулся академик. - Но почему местные жители не отвезли вас в больницу?
        - Вам, наверное, трудно представить, как живут там люди - нет ни электричества, ни радио, ни телефона. Роды у женщин принимает местная акушерка Асият - к счастью, дока в своем деле. Единственная связь с внешним миром - мост через пропасть. Достаточно прочный, правда, мост - по нему может проехать грузовик, а дорогу жители проложили до самого шоссе Евлах-Лагодехи. Конечно, тем, кто каждый день вызывает «неотложку», там жить не рекомендуется, но пока, насколько мне известно, у тамошних жителей ни инфарктов, ни инсультов не случалось.
        - Да, хорошо бы и нам так - без инфарктов и инсультов. Ладно, выходит, что вы все - ты после тяжелейшей мозговой травмы, мальчик с явно поврежденным позвоночником и мужчина с множественными открытыми переломами обеих ног через две недели после аварии были абсолютно здоровы?
        Сергей пожал плечами:
        - Выходит, что так, я сам был в недоумении. Тем более что, по словам местных жителей, вообще все травмы в их местности заживают удивительно быстро.
        - И что ты сам об этом думаешь?
        - Мне вспомнились рассказы об алтайской смоле мумие - похоже, в той местности имеется нечто подобное. В любом случае, я собираюсь в ближайшее время туда вернуться и продолжить исследование, но перед этим мне непременно нужно выполнить просьбу председателя сельсовета Гаджиева и дать заключение о патогенности микрофлоры молочных продуктов, - он не удержался и наябедничал: - Однако на заключительном этапе работы начальство отстранило меня от экспериментов.
        - Какое начальство? - удивился Оганесян.
        - Вот это, - выпятив подбородок, Сергей указал на брата.
        - Ах, вот как! - старик покачал головой и сделал серьезное лицо. - Это уж не в моей компетенции, это сами разбирайтесь.
        - Что, съел? - хмыкнул Петр Эрнестович. - Сурен Вартанович тебя выручать не станет, пока не пересдашь технику безопасности, никуда не допущу. Ладно, деятель, пошли домой, я из-за твоих дел еще с женой и сестрой после разлуки не виделся.
        Провожая их, Сурен Вартанович, качал и головой и говорил:
        - А ведь парадоксально, Петя, а? У меня тут кое-какие соображения возникли по этому поводу. Сделаем ему туда командировку, как ты считаешь? А если дело стоящее, то можно и в план работы включить. Ты докторскую уже начал делать, Сережа?
        - Я в этом году только с кандидатской разобрался, Сурен Вартанович.
        Петр Эрнестович легонько стукнул брата по затылку:
        - Сначала пусть с техникой безопасности разберется.
        - Ай, Петя, ай, строгий ты какой! - вздыхала Шушик Акоповна. - Не надо мальчика так сильно ругать, у меня Сурик, как поел ваш сыр, так весь день потом довольный ходил. И болезни от сыра никакой у него нет, даже лучше теперь стал - на лицо круглее и опять целые дни по телефону говорит и говорит, а то все лежал.
        - Сама ты целый день говоришь, - обиделся академик, - с утра до вечера со своими Марьей Петровной да Дарьей Семеновной. Как начнете перезваниваться, так мне с работы люди дозвониться не могут. Петя, ты без машины? Подожди, вроде дождик начинается, я шоферу домой позвоню, чтобы спустился и машину подогнал к подъезду. Пусть поработает, а то он только и знает, что на моей «Волге» своих девушек катать.
        - Не надо машину, Сурен Вартанович, мы с Сережкой пешком до метро прогуляемся и воздухом подышим - успеем, дождя еще нет.
        Когда они шли к метро, Петр Эрнестович неожиданно сказал:
        - Мне тоже показалось, что Сурен Вартанович сегодня выглядел бодрее, ты не заметил?
        Сергей сочувственно взглянул на него и отвел глаза.
        - Так бывает, Петя, ты ведь знаешь.
        Он хотел добавить «перед смертью», но не добавил. Петр Эрнестович, поняв недосказанное, горестно вздохнул:
        - Да, конечно, - и, помолчав немного, неожиданно сказал: - Сережа, мне кое-что показалось странным - ты сегодня назвал несколько довольно необычных имен. Прежде ты никак не мог запомнить даже имя-отчество Варвары Терентьевны, которая каждый год достает тебе путевки.
        - Я это и сам заметил, - медленно произнес его брат.
        - Это началось после твоей травмы?
        - Мне кажется, что так.
        - М-да. А что у тебя насчет той девушки?
        - Какой девушки?
        - Той, на которой ты две недели назад собирался жениться. Или ты уже передумал?
        - Нет, не передумал. Наташа на днях приедет, и мы подадим заявление.
        - Поздравляю, я рад, - Петр Эрнестович случайно взглянул на покрытое тучами небо и зашагал быстрей, торопя брата: - Шагу прибавь, а то сейчас и впрямь хлынет.
        Они как раз подошли к станции метро «Василеостровская», когда тучи на небе окончательно сгустились, и на головы им упали первые капли теплого летнего дождя.
        Послание Высшего Совета Носителей Разума.
        Советуем с величайшей осторожностью относиться к сообщениям так называемого Независимого Совета. Да, желая избежать гибельного для нашей цивилизации противостояния, мы вынуждены были пойти на соглашение. Однако тем самым был нарушен древний Закон наших предков, который гласит: «Разум неделим!»
        Мы опровергаем оскорбительные обвинения в наш адрес со стороны Независимого Совета - о каких рабах идет речь? Всем, кто прибыл на Планету по приглашению Высшего Совета Разума, предоставлена возможность самим выбрать, как вести независимое существование и получать необходимое для жизнедеятельности количество животного белка - неужели это можно считать рабством?
        Представители Независимого Разума отравляют сознание Носителей нелепыми бредовыми идеями. Даже если допустить возможность существования разумных Материков (предположение, кстати, до сих пор не проверенное нашими учеными), то о каком контакте может идти речь? Да, биополе Разума Носителей может взаимодействовать с Центрами биополей развитых белковых систем, но это еще не контакт цивилизаций!
        Прежде всего, они не владеют, как мы, биополярным взаимодействием и передают друг другу информацию в виде группы символов - сотрясая воздух или воздействуя на орган восприятия световых лучей. Так как в этом случае можно осуществить контакт?
        Далее, даже если предположить, что удастся обменяться информацией - поймем ли мы друг друга? Они мыслят иными категориями, нежели мы, иначе ощущают и измеряют пространство, время, форму. Наша и их системы передачи потомкам наследственного кода, наши и их способы воздействия на окружающую среду, наша и их техника - все это чуждо друг другу и в принципе несовместимо.
        Но, главное, кто и с кем будет контактировать, если единичным элементом Разума у них является индивидуальный Белковый Материк с Центром биополя, а у нас - группа Носителей Разума с идентичным наследственным кодом.
        Спрашивается: что может дать нам и им подобный контакт? Нужно ли вообще к нему стремиться?
        Глава тринадцатая
        Чудеса моря и солнца
        В начале лета после ежегодной диспансеризации детей в яслях педиатр рекомендовала Людмиле Муромцевой отвезти Антошку на юг.
        - Начальная стадия рахита, и дисхромия кожи - на ногах белые пятнышки, видите? Хотя, что я вам объясняю, вы сами врач.
        Людмила видела, и ей было стыдно - в последний год она столько думала об Андрее и о своих с ним отношениях, что порою забывала о сынишке. Планы на лето они не обсуждали, но Людмила, чем ближе к отпуску, неотрывно думала: что будет потом? Если Андрей желает отдохнуть один или в компании друзей, то потом… потом он, может, к ней и не вернется. А что тут особенного - молодой парень приедет из отпуска домой, под влиянием новых впечатлений напрочь забыв, что была в его жизни какая-то Людмила. Не позвонит, не предупредит даже - не жена ведь. Встретятся на работе - кивнет, улыбнется и пойдет дальше. А потом кто-нибудь из санитарок или медсестер принесет ей известие, что Андрюша подал в ЗАГС с другой - молодой и красивой. Но если они проведут лето все вместе - Андрей, она и Антошка, - то потом, может быть, получится создать семью. И даже если не получится, то расстанутся они еще нескоро - ведь ему хорошо с ней, этого нельзя не почувствовать.
        Другая женщина, возможно, в такой ситуации нервничала бы и металась, но только не Людмила - спокойный от природы характер и сила духа позволяли ей философски смотреть на вещи. Как бы между прочим, она рассказала Андрею о разговоре с педиатром в яслях, и лицо ее ни на минуту не утратило своего безмятежного выражения, а ведь его ответ, в сущности, должен был расставить все точки над i. Он мог сказать: «Что ж, давай, снимем комнатку где-нибудь в Гаграх и месячишко все вместе попаримся на солнышке». Он мог сказать и по-другому: «Не знаю, Люда, решай сама, где вам лучше отдыхать, а на меня не смотри - у меня свои планы». Андрей, однако, не сказал ни первого, ни второго - лишь потер лоб и кивнул с таким видом, что принял к сведению. И достал-таки Людмиле с Антошкой путевки в санаторий «Мать и дитя» в Пицунде.
        - Только, Люда, учти, - предупредил он, - это санаторий не для простых смертных, там отдыхают родственники… не буду говорить, чьи. Мне пришлось воспользоваться кое-какими связями, чтобы достать путевки, а к тебе лишь одна просьба: когда будешь там, то ни с кем ни о чем не распространяйся - кто тебе достал путевку, как тебе ее достали.
        С одной стороны радостно стало Людмиле, что Андрюша ее оказался таким заботливым, и гордость поднялась - совсем молодой, только в партию вступает, а уже сумел обзавестись столь высокими связями. Но с другой стороны душу так и захолонуло - отправляет, хочет избавиться. Людмила, однако, рассудила здраво: чему быть, того не миновать - если Андрей захочет с ней расстаться, то она изменить ничего не сможет. Свозить же маленького Антошку на Черное море в любом случае было необходимо, да и место, где отдыхают небожители, хотелось посмотреть.
        Как утверждал Андрей, санаторий «Мать и дитя» был действительно спроектирован и построен не для простых смертных - одно лишь то, что у них с Антошей была отдельная комната с предбанником, свои туалет и ванна, а вода горячая круглосуточно. Кормили на убой, но в предбаннике еще стояла электрическая плитка - ребенок есть ребенок, ему в любой момент и чаю теплого может захотеться, и кашки поесть. Тут же чайничек с чашками и тарелками, посуда новенькая, вся блестит. Горничная каждый день комнату с ванной убирает и посуду моет, если грязная. На пляже у каждой мамаши свой лежак с тентом, и можно вещи ночью и днем прямо там оставлять - вокруг пляжа военизированная охрана, никакой вор не залезет.
        А пляж, а вода! Теплая, чистая - загляденье! Людмила плавать не умела и сначала побаивалась, но ей выдали пробковый пояс - ноги от дна оторвутся, а пояс на воде держит, и не страшно. Дети же купались не прямо в море, а в небольших выложенных мрамором бассейнах у берега, где даже Антошке вода только по грудь. На каждые три лежака один такой бассейнчик и большая песочница. Людмила перед отъездом из Москвы поехала в Детский Мир и купила большой надувной мяч с ведерком и совочком, но, оказалось, можно было и без этого обойтись - тут своих санаторных игрушек достаточно. Мяч, правда, Антошке так понравился, что он с ним ни день, ни ночь не расставался.
        В общем, и детям хорошо, и матерям тоже вольготно - готовить не надо, убирать не надо, даже в стирку белье нянечка забирает. Вечером с детьми воспитательница-логопед на веранде занимается, а женщины хотят - читают, а хотят - можно кино посмотреть.
        На пляже лежак слева от Людмилы занимала кудрявая дама в очках с сильно выпирающими лопатками. Она вечно была всем недовольна, много говорила о своем муже и в таких выражениях, словно всем полагалось его знать: «… а мой, как позвонил министру, так все в один момент и решилось». Людмила так и не поняла, что за шишка ее супруг, но, памятуя слова Андрея, ни о чем не спрашивала и вообще старалась не вступать в беседы. Если кто задавал вопрос, то отвечала, конечно, но коротко и односложно - да, нет, не помню, не знаю, а вскоре вообще научилась в ответ с многозначительным видом просто пожимать плечами, давая понять: это, мол, не подлежит обсуждению.
        В конце концов, даже словоохотливая хохотушка, занимавшая лежак справа, перестала проявлять излишнее любопытство и прониклась к Людмиле уважением - решила, наверное, что имеет дело с птицей слишком высокого полета. Сама-то она, эта хохотушка, единственная здесь, наверное, попала в санаторий исключительно благодаря собственным заслугам, а не родственным связям - родила четверню, и ею заинтересовались откуда-то из заграницы. Теперь весь ее выводок трех с половиной лет возился в песочнице вместе с Антошкой и толстенькой четырехлетней Леночкой, дочкой кудрявой дамы. Людмила посматривала на близнецов с профессиональным интересом - ей за все время работы приходилось пару раз принимать тройню, но четверых сразу еще никто в их роддоме не рожал. Расспросить бы многодетную мамашу о подробностях течения беременности, но опять же - нельзя задавать вопросов, мало ли что. И Людмила лежала себе тихонечко - читала привезенный из Москвы потрепанный томик Чехова, слушала переговаривающихся через нее соседок, да поглядывала одним глазом на возившегося в песочнице Антошку.
        О том, что сейчас делает Андрей, старалась не думать - все равно, от этих мыслей ничего не изменится, и поехала бы она сюда или нет, тоже ничего бы не изменилось. Правильно сделала, что поехала - за время, проведенное в санатории Антоша, вытянулся, окреп, и ножки выпрямились, а белые пятнышки с них напрочь исчезли. Он даже шипящие звуки после двух недель занятий с логопедом начал выговаривать и вставлял их куда надо и не надо. Вот и теперь - подбежал, закричал:
        - Мама, шмотри, шобака!
        Людмила посмотрела и увидела около песочницы большую симпатичную дворнягу.
        - Надо говорить: смотри, собака, - поправила она сынишку.
        Антоша наклонил головку и послушно повторил:
        - Смотри, собака.
        Людмила стайной гордостью покосилась на кудрявую даму, которая, как она давно разгадала, была по природе завистницей, - смотри, мол, лопайся от зависти, что мой ребенок моложе всех в нашей песочнице, а как чисто говорит! У тебя-то самой Ленке четыре с лишним, а она все «р» не выговаривает, хоть твой муж и министрами командует. Близнецы у многодетной тоже, правда, картавят, но они-то моложе Ленки.
        Кудрявая дама, естественно, не собиралась восхищаться чистой речью Антошки, она подняла голову и возмущенно сказала:
        - Безобразие, почему на детский пляж пустили пса? Нужно сказать сторожу, чтобы прогнал. Лена, иди сюда и сядь рядом со мной! Сторож, пойдите сюда!
        Сторожа было невидно. Толстенькая Леночка нехотя приблизилась к матери и капризно заныла:
        - Не хочу сидеть, хочу поиглать с собачкой!
        - Еще не хватало - хочешь лишай подхватить или эхинококк? А если укусит? Сорок уколов будут в живот колоть. Сторож! Куда же он делся?
        - Да бросьте вы, - благодушно возразила мать близнецов, - собака ребенка не тронет, а от людей заразы больше, чем от животных.
        - Если хотите, чтобы ваши дети с псом целовались - пожалуйста! А мне этого не надо, я везу ребенка в санаторий и знаю, что здесь инфекций нет - все сдают анализы, все проверены. А собака пришла неизвестно откуда. Вы культурный, вроде, человек, а говорите такие вещи. Сторож!
        Многодетная мать на «культурного, вроде» немного обиделась и пренебрежительно пожала плечами:
        - Ой, подумать, эти анализы прямо так уж делают, что дальше некуда! У меня соседка в ведомственный санаторий съездила - триппер привезла.
        Сказав это, она поднялась и поспешила к своим детям, где возникший спор из-за ведерка грозил перерасти в драку.
        - Триппер, - в восторге глядя ей вслед, повторил новое слово Антошка, а четырехлетняя Леночка немедленно с интересом спросила:
        - Мама, а что такое тлиппел?
        - Что такое триппер? - повторил за девочкой Антошка.
        Лицо кудрявой дамы пошло пятнами, а Людмила спокойно объяснила:
        - Это такая болезнь. Антоша, возьми мячик и пойди поиграть.
        Он послушно обхватил большой пестрый шар и полным обожания взглядом с надеждой посмотрел на Лену - вдруг ей тоже захочется поиграть с его мячиком? Антоша больше всего на свете мечтал обратить на себя ее внимание - ведь она была самая большая в их песочнице! Но Лене было не до мяча и не до Антоши, она капризничала и ныла, потому что мать обтерла ее полотенцем и начала одевать сарафанчик:
        - Пойдем, пока здесь эта собака, ты играть в песке не будешь. Пойдем в корпус, я скажу администратору, чтобы нашел сторожа, иначе этим безобразиям конца не будет, - она посмотрела на Людмилу, ища поддержки, но та по обыкновению молчала.
        - Не хочу в колпус, - канючила Лена, - хочу купаться!
        - А если собака залезет в бассейн? Знаешь, сколько у нее микробов? После обеда, когда сторож ее прогонит, мы опять придем, а пока я тебе лучше куплю в киоске мороженое.
        - Эскимо? - в глазах Лены немедленно пробудился интерес, и она торжествующе покосилась на Антошу. - Ладно, пойдем, пусть они - презрительный взгляд в сторону Антоши - в бассейне купаются, а я не буду. А то я от миклобов заболею, и у меня будет тлиппел.
        Дама поспешно увела дочку, а Антошка влюблено глядя ей вслед, мечтательно повторил:
        - У Лены триппер.
        «Не дай бог, мамаша Лены услышит», - подумала Людмила, а вслух строго сказала:
        - Не надо это повторять, это некрасиво.
        - Почему? Я тоже хочу триппер.
        - Это очень некрасивое слово.
        Антон был поражен до глубины души - слово понравилось ему своей загадочностью, а теперь, выходит, что оно некрасивое. Но ведь его сказала взрослая тетя!
        - Еще некрасивее, чем у папы Владика? - уточнил он, вспомнив, как его ругали за слова, которые ему поначалу показались тоже невыразимо прекрасными - их сказал папа одного из мальчиков в их группе, когда пришел забирать сынишку, будучи сильно навеселе.
        - Еще некрасивее. Иди играть, Антоша, или ты хочешь, чтобы я тебя тоже увела в корпус?
        Антоша этого совершенно не хотел, поэтому побежал играть, прижимая к груди мячик. Людмила на всякий убедилась, что от собаки нет никакого вреда - поджарый пес, греясь на солнце, мирно дремал шагах в десяти от песочницы, - и закрыла глаза. Ей не хотелось думать об Андрее, но мысли против воли лезли в голову. Потом он и сам подошел к ней, взял за руку и сел рядом, а глаза у него были сине-голубые. Как море? Или как небо?
        Она открыла глаза и поняла, что заснула. Где-то слышались голоса - многодетная перепиралась со своими четырьмя близнецами, которые ни в какую не желали идти обедать.
        - Вы чего на обед-то не собираетесь? - спросила мать близнецов у Людмилы, угомонив и собрав наконец свой выводок. - Время уже. А где ваш Антоша?
        Антоши не было - ни в бассейнчике, ни в песочнице, ни у кромки воды. Стали спрашивать у близнецов, но те помнили лишь, как пришел дядя сторож и прогнал собаку, а где был в это время Антоша и что делал, никто из них не заметил.
        - Антоса к морю посол, - прошепелявила вдруг Верочка, которая среди близнецов считалась старшей, и указала пальцем: - Вот его мятик.
        В прибрежных волнах действительно плескался до боли знакомый пестрый мячик. Людмила бросилась к этому мячу, и вот уже вокруг нее тревожно загудели, загомонили встревоженные голоса, какие-то мужчины в плавках ныряли в воду, отплевывались и снова ныряли. Плачущий женский голос отчетливо произнес: «утонул мальчонка». Лицо Людмилы оставалось безмятежно-спокойным, она лишь прижала руку к груди и медленно начала куда-то проваливаться. Последней мыслью ее, перед тем, как ушло сознание, было: «Мне наказание, что слишком много о НЕМ думала - о ребенке надо было думать».
        А Антоша брел по пыльной дороге рядом с псом, которого сердитый дядя с красным лицом пинками выгнал за ограду санатория. Сторож был и впрямь зол на собаку, потому что администратор из-за нее сделала ему выговор, пообещав уволить в два счета - это тебе, мол, ведомственный санаторий, тут большие люди отдыхают, и никто церемониться не будет. К тому же он был пьян, поэтому не заметил, как мальчик увязался за собакой и пролез в щель между прутьями решетки - достаточно широкую для такого малыша.
        Антоша, большую часть своей жизни проведший в яслях, прекрасно знал, что за ограду нельзя, а отходить куда-нибудь - тем паче. Однако, когда сторож побил собаку, ему вспомнилось, как его самого в сердцах отхлестала по щекам воспитательница. И ни за что - он ведь не нарочно вылил борщ, его Димка толкнул. Подробности эпизода, собственно, в памяти мальчика давно потускнели и почти забылись, но чувство обиды засело прочно и теперь вновь нахлынуло, вызвав сочувствие к незаслуженно побитому псу. Антоше захотелось пожалеть собаку, он побежал за ней и долго шагал рядом, поглаживая короткую жесткую шерсть, а когда оглянулся, то санаторий уже скрылся из виду.
        Другой мальчик, возможно, тут же испугался бы и начал плакать, но только не Антон - он твердо знал, что не потеряется. Если человек может сказать, как его зовут, как зовут его маму, и какой у него адрес, то он никогда не потеряется - так сказала мама, а мама знала абсолютно все. Поэтому они с мамой много раз играли, будто Антоша потерялся в чужом городе и должен ответить на вопросы прохожего. В результате он так навострился, что в любую минуту готов был рассказать о себе абсолютно все и без единой запинки. Сейчас его немного смущало, правда, что рассказывать было некому, разве что псу - вокруг ни души. По шоссе, поднимая пыль, проносились машины, и любой шофер остановился бы, увидев одиноко бредущего по дороге крохотного ребенка, но Антон держался у обочины и на проезжую часть не выходил - он знал, что это опасно, потому что автомобиль большой и может его задавить.
        Пес ковылял на трех ногах, ступая очень осторожно - сторож давеча стукнул его по больной лапе, и она противно ныла. Приласкавший его человеческий детеныш плелся рядом, что-то лепетал, и от этого у видавшей виды собаки родилось смутное беспокойство - что-то неладно, такие маленькие человеческие детеныши обычно не бродят одни, где же его мать? Ох, не было бы опять неприятностей, ведь и у них, собак, сучки порою кидаются на всех без разбору - если даже просто пройти мимо их щенков. На сторожа пес обиды не держал - сам виноват, не туда забрел. А все потому, что чуть подальше этого места был другой санаторий - и здание похожее, и вкусный запах из кухни тоже идет, но люди не такие, добрые там люди! Собак всегда привечали - за ухом почешут, колбаски кусок дадут или сахарку. Кухарка, бывало, обрезков подкинет, а когда и кость с мясом. Вот пес и перепутал - полез сдуру за ограду, а там полно детенышей. Теперь еще и этот привязался. Ох, не было бы беды!
        Антошка устал, его мучили жажда и голод, болели исколотые камешками босые ножки, но больше всего терзала тоска по маме. Ох, скорее бы снова ее увидеть! Он долго терпел, но под конец не выдержал - сел на землю и заплакал. Пес постоял рядом, потыкал в ухо холодным носом, лизнул в щеку. Антошка обхватил его за шею и горько всхлипнул:
        - Шобачка! - и тут же поправился: - Собачка!
        Пес отбежал немного и в ожидании остановился, глядя умными глазами. Антоша поднялся и поплелся за ним. Ноги у него подгибались от усталости, он вцепился руками в жесткую собачью шерсть, и так было легче идти. А потом прямо перед ними возникли ворота и здание санатория. Пес одобрительно гавкнул, чтобы ободрить своего выдохшегося спутника, и обрадованный мальчик, забыв об усталости, побежал к калитке с вывеской
        САНАТОРИЙ АКАДЕМИИ НАУК СССР
        Если б Антоша умел читать, то прочел бы надпись на вывеске и засомневался, но читать ему было еще рано, поэтому он вбежал в вестибюль и остановился, как вкопанный - все игрушки и столики с пестрыми книжками куда-то исчезли, только на стене по-прежнему висели два знакомых портрета. На одном дяденька был лысый, его звали Ленин, а на втором дядя был с волосами и густыми бровями, но как его звали, Антоша не помнил. Под ними, закрывшись газетой, похрапывал третий - уже настоящий - дяденька. За стойкой вместо доброй тети в белом халате сидела другая - с раскрашенными глазами, длиннющими ресницами и ярко-красными губами. Антон засмотрелся на ее губы, а она тоже в недоумении уставилась на него, потом пожала плечами и спросила:
        - Мальчик, ты откуда, ты что, здесь живешь?
        - Да, - он кивнул и вновь оглянулся в поисках бесследно исчезнувших ярких книжек.
        Тетенька с раскрашенными глазами не отставала:
        - Где твоя мама, какой у вас номер комнаты?
        Про номер комнаты Антоша ничего не знал и не ответил - этого в их с мамой игре не было. Девушка за стойкой была новенькая и работала первый день, поэтому она окликнула дремавшего за газетой вахтера:
        - Михал Никитич, где у нас отдыхающие с ребенком живут?
        Храп прекратился, вахтер выглянул из-за газеты и в недоумении поглядел на мальчика осоловелыми глазами.
        - С ребенком? Не упомню чего-то. В прошлом году приезжали профессора с внуками, а в этом… Погоди, тебя как зовут-то?
        Вот тут и настал звездный час Антона! С достоинством выпрямившись, он отчеканил:
        - Меня зовут Антон Муромцев, мою маму зовут…
        Но сторож, не дослушав, махнул рукой и прервал его:
        - А, Муромцевы! Они в двадцать пятом номере, это в левом крыле. Отведи его туда, а я тут присмотрю, если кто ключи спросит.
        Антон вспомнил про пса, оглянулся, но того не было видно - побежал на кухню за косточкой. Девушка, крепко взяв мальчика за руку, повела его на второй этаж, постучала в одну из комнат и, услышав «да», сказанное приятным мужским баритоном, приоткрыла дверь:
        - Ваш ребенок там по вестибюлю бегал, я его привела. Вы его заберите, пожалуйста.
        Мужчина с женщиной во все глаза смотрели на Антона, и на лицах их была написана полная растерянность. Женщина была очень милой, но, все равно, это была не его, Антоши, мама. Он так и сказал:
        - Это не моя мама.
        - Стоп! - мужчина поднял руку. - Почему вы вдруг решили привести этого юношу сюда?
        - Так он говорит… - девушка багрово покраснела и сердито повернулась к Антону: - Тебя как зовут, ты чего мне говорил?
        И вновь Антон приосанился, напустив на себя важность:
        - Меня зовут Антон Муромцев, мою маму зовут Людмила Эрнестовна Муромцева, мой адрес: Москва…
        Мужчина посмотрел на женщину, та посмотрела на него.
        - Так не ваш? И чего мне с ним тогда делать? - растерянно спросила девушка.
        - Да ничего, - успокоил ее мужчина, - пусть пока побудет здесь, а вы выясните все-таки, откуда он явился, и где его матушка. И поскорее - она, наверное, с ума сходит.
        - Ага, ладно, - девушка поспешно скрылась за дверью, а женщина подошла к Антону и протянула к нему тонкие руки:
        - Иди ко мне. Ишь, как весь запылился, где ж тебя носило? И босиком - все ножки исколоты.
        Антоша охотно забрался к ней на руки и, зарывшись лицом в черные волосы, попросил:
        - Тетя, я пить хочу.
        - Петя, налей ему сока. Булочку хочешь? Только умоемся сначала.
        Антоша выпил два стакана соку, но булку не доел - сломленный усталостью, он уснул на коленях у черноволосой женщины, привалившись головкой к ее плечу. Она сидела неподвижно, покачивая его и пристально глядя прямо перед собой.
        - Златушка, - тихо позвал ее муж и погладил по голове, - я пойду узнать, хорошо?
        - Да-да, - женщина словно очнулась, - узнай, Петя, что они там выяснили. Как ребенок вообще мог оказаться в нашем санатории, где мать? Неужели это ребенок Людмилы?
        Однако едва мужчина открыл дверь, как на пороге появилась запыхавшаяся старшая администраторша - широкоплечая, полная, с усиками над верхней губой. Она работала в этом санатории уже пятнадцать лет и прекрасно знала Муромцевых, которые почти каждый год приезжали сюда во второй половине августа - врачи считали, что Злате Евгеньевне необходимы солнечные ванны.
        - Петр Эрнестович, извините, ради бога, что вас побеспокоили, ошибочка вышла, - гулким басом зарокотала администраторша. - Мне как Катька, паразитка такая, рассказала, так я ей чуть космы не повыдернула, а Михал Никитич тоже хорош! Это из ведомственного санатория мальчишка убежал, «Мать и дитя» называется. Наша главврач сейчас с ихней по телефону говорила - та чуть не в голос рыдала. Думали, говорит, что ребенок утонул, весь персонал на ушах стоит, у всех голова кругом идет, а мать при смерти лежит. А он, поросенок, тут у нас дрыхнет. И как он только к нам оттуда дошел, далеко ведь! Ишь, спит как - носик кверху задрал, - на ее усатом лице неожиданно появилось умильное выражение. - Давайте, я его вниз отнесу, чтобы вам не мешал, главврач машину даст, чтобы Михал Никитич его отвез.
        Петр Эрнестович бросил быстрый взгляд на жену.
        - Мы с мужем сейчас сами отвезем мальчика, Анна Петровна, - тихо сказала Злата Евгеньевна.
        «Ох ты, горькая, - с жалостью подумала администраторша. - Не всякой красоте, видно, счастье дано. Своего ребеночка судьба не подарила, такты чужого увидела и глаз не сводишь. И печальная какая! Нет, не надо к чужим детям сердцем прилипать - потом больно будет». Вслух же она с нарочитой суровостью вновь стала ругать Катьку:
        - И надо же - сколько вам теперь из-за этой Катьки-дуры беспокойства! Потащила его к вам, а ей нужно было перво-наперво мне доложить. Ох, Катька - дура дурой! Давайте, давайте мальчонку - пусть лучше Никитич его довезет, а у нас время чая скоро, чего вам теперь в «Мать и дитя» на машине трястись?
        И Анна Петровна потянулась было, чтобы взять спящего Антошку из рук печальной женщины с прекрасным лицом, но Петр Эрнестович отстранил ее и неожиданно широко улыбнулся:
        - Не надо ругать Катю, Анна Петровна, ничего страшного не произошло, а чай мы выпьем, когда вернемся. И никакого беспокойства для нас тут нет - это, кажется, наш родной племянник.
        Администраторша широко раскрыла рот от удивления и не сразу его закрыла.
        Проснувшись на следующее утро в своей палате, Антоша не мог понять, почему его персоне нынче уделяют столько внимания. До завтрака зашла медсестра и взяла кровь из пальца, потом его больше часу осматривали два врача - выстукивали, выслушивали, разглядывали порезы на ногах. Мама, правда, была очень печальная и почти с ним не разговаривала - один раз только крепко обняла и заглянула в глаза. Палатная нянечка тетя Груша, зайдя к ним делать уборку, отчего-то прослезилась и расцеловала его в обе щеки, а встретившийся на пляже сторож, что побил собаку, хотел погладить по голове, но Антоша от него сердито отстранился и сурово сказал самое некрасивое слово, которое узнал только вчера:
        - У дяди триппер.
        Сторож очень удивился, но не обиделся, а почесал затылок и звучно расхохотался:
        - Нет, малый, триппера у меня нет. Выпить люблю, это да, а с триппером здесь строго, стриппером сюда на шаг не подпустят - десять раз проверят.
        Однако главный триумф ждал Антошу в песочнице. Близнецы окружили его, наперебой предлагая свои лопатки, а старшая близняшка Верочка с восторгом сообщила:
        - Дяди втера в воду прыгали - тебя искали.
        Одна лишь толстушка Лена не выказала никакой радости - с видом глубочайшего презрения она вздернула нос и выпятила нижнюю губу:
        - Подумаешь! Я завтла, если захочу, то тоже утону! - и не захотела играть с Антошей в мяч.
        Он опечалился, но грустил недолго - перед обедом на пляж пришла медсестра и снова отвела его к доктору, который очень интересно стучал по коленкам блестящим молоточком, а коленки от этого забавно прыгали. После тихого часа же капризница Леночка вообще была позабыта, потому что к ним с мамой приехали гости.
        Их привела главный врач, и Антоша сразу узнал вчерашних мужчину и женщину. Он очень обрадовался и сначала хотел подбежать к женщине, но взглянул на мать и каким-то шестым чувством почувствовал, что она растеряна. Даже голос ее слегка дрогнул, когда она на веселое приветствие гостей робко ответила:
        - Здравствуйте.
        - Как дела, беглец? А ну, бей пять, - сказал мужчина и с серьезным видом протянул Антону руку ладонью вверх, а когда тот изо всех сил шлепнул по ней своей ладошкой, похвалил: - Удар хороший, стало быть, жив-здоров.
        - Вот результаты сегодняшнего обследования, профессор, - очень почтительно произнесла главврач, протягивая ему какие-то бумаги. - Результаты анализов только что привезли - все в норме, как видите. Терапевт, невропатолог и дерматолог его сегодня осматривали и тоже не нашли каких-то изменений. Ноги только исцарапаны.
        - Я думаю, - весело откликнулся мужчина. - Мы с супругой сегодня решили пешком к вам прогуляться и видели, по какой дороге он вчера топал. Ничего, до свадьбы заживет. Благодарю вас, доктор.
        Главврач извинилась и ушла, отговорившись делами, а Людмила робко проговорила:
        - Да вы садитесь, чего вы стоите?
        Они сели за стол, и Антоша хотел уже подбежать к черноволосой женщине и забраться к ней на колени, но тут, к его величайшему огорчению, заглянула воспитательница, почтительно поздоровалась с гостями и спросила:
        - Антоша сегодня будет учиться? А то уже все ребята собрались.
        Антон надеялся, что мама попросит освободить его сегодня от занятий, как в тот день, когда у него болела голова, но Людмила тихо сказала:
        - Иди, Антоша.
        Пришлось идти, хотя ему очень не хотелось. Петр Эрнестович, проводив мальчика глазами, изумленно спросил:
        - Неужели сейчас в этом возрасте уже учатся? Я-то думал, что хоть до школы человеку можно наслаждаться жизнью и бить баклуши.
        - Да какое там учение - рисуют, поют, кто буквы не выговаривает, тот с логопедом занимается. Вы посидите, я чаю сейчас вскипячу - у нас тут плитка есть.
        - Не надо чаю, - впервые заговорила Злата Евгеньевна, - жарко. Мы сока принесли и пирожков. Только чашки нужны и тарелочки, если у вас есть.
        Людмила принесла тарелку, расставила чашки и вновь села, следя, как Злата Евгеньевна аккуратно разливает сок и раскладывает пирожки. Петр Эрнестович, не скрывая своего интереса, внимательно разглядывал младшую сестру.
        - Вот ты какая, Люда Муромцева, - мягко сказал он. - Людмила Эрнестовна Муромцева, как твой сын тебя вчера представил.
        - А, это! - она отвела глаза от его веселого ласкового взгляда. - Это я с ним выучила, потому что, сколько бывает, что дети теряются - сдадут такого кроху в детдом, и все. А я ведь вас вчера и поблагодарить-то не успела - в таком состоянии была. И вообще… вы, наверное, на меня в обиде - я тогда Сереже не очень хорошо про вас говорила, когда он меня отыскал.
        - Ну, с Сережкой вы свои дела сами будете улаживать, - улыбнулся он. - А что до остального, то давай, мы начнем с того, что ты будешь говорить мне «ты».
        - И мне тоже, - поддержала мужа Злата Евгеньевна.
        Людмила отвела глаза.
        - Не знаю, - очень ровным голосом произнесла она. - Мне так как-то непривычно, не смогу, наверное.
        - Почему? - удивился Петр Эрнестович. - Между родными ведь только так и положено.
        Лицо ее оставалось спокойным, но голос слегка дрогнул:
        - Не знаю я, как между родными - у меня родных-то никого и не было, кроме мамаши. В первый раз, когда Сережу увидела, то шевельнулось у меня что-то - сама с ним на «ты» захотела. Но только на одну встречу нас и хватило - не по душе ему эдакая сестрица пришлась.
        - Что ты, Люда, - Злата Евгеньевна испуганно дотронулась до ее руки, - Сережа очень тепло о тебе отзывался. И о тебе, и об Антоше.
        - Что ж, спасибо ему и за то.
        Петр Эрнестович задумчиво посмотрел на нее и вздохнул:
        - Смотрю я, вы с Сережкой не поладили. Моя вина, мне нет оправданий, - он поднялся, подойдя к окну, какое-то время следил за игравшими на веранде детьми и тихо барабанил пальцами по подоконнику.
        - Зря вы берете на себя вину, - возразила Людмила, - вы ничего бы не изменили.
        - Конечно, сначала были годы репрессий, потом война, но когда она окончилась, тебе было только девять, я должен был тебя отыскать. Ты не должна была расти вдали от нас.
        «Хотя, возможно, она права - это ничего не изменило бы, - невольно мелькнуло у него в глубине сознания. - Она вся в Клавдию, и лицо такое же - безразличное, неживое, беспородное. Сережка-то вылитый папа - любопытный, горячий, в нашу породу. Может, потому у них и нашла коса на камень - слишком разные».
        Глаза Людмилы чуть прищурились, и непонятно, что в них появилось - усмешка или вызов, - но ответила она по-прежнему спокойно:
        - Я достаточно хорошо знала свою мамашу, поэтому к вам никаких претензий, что нас не искали. Вы ведь сейчас смотрите на меня - отмечаете, что я на нее похожа. Так ведь? А с Сережей, думаете, мы хоть и одной крови, но он в вашу породу пошел, а я вроде шавки беспородной, ко всему безразличной. Только зря так считаете - сердце у меня живое, горячее, не чета мамашиному.
        Петр Эрнестович был не столько смущен, сколько потрясен той точностью, с какой она прочитала его мысли, поэтому растерялся и не сразу сумел ответить. Жена его, однако, искренне возмутилась:
        - Петр никогда не стал бы думать подобное о своей сестре, Люда! Почему ты такая настороженная, всех в чем-то подозреваешь? Кто-то когда-то тебя, видно, очень сильно обидел, но мы-то пришли к тебе с чистым сердцем! Если Сережа тебе по легкомыслию что-то не то сказал…
        - Да чего он мог мне такое сказать, мне говорить не надо - я и без слов умею все понимать!
        Петр Эрнестович уже пришел в себя и посмотрел на нее с живым интересом.
        - И часто ты так… понимаешь людей без слов? - с любопытством спросил он.
        Людмила встретилась глазами с его немного виноватым взглядом и впервые за все время слабо улыбнулась.
        - Вы меня простите, если что не так, - неожиданно ласково сказала она. - Я иногда сама не знаю, с чего ерепенюсь. Давайте, я вас все-таки хорошим чаем напою, я индийский люблю - с собой из Москвы специально привезла. За чаем, да за пирожками и поговорим.
        - Как хозяйка скажет, - развел руками Петр Эрнестович, которого все больше занимала его младшая сестра.
        - Вы спросили, часто ли я понимаю людей без слов, - начала Людмила, когда чай был разлит по стаканам. - Так мне ведь по профессии своей положено их понимать - я, когда роды принимаю, должна роженицу и ребенка всем своим нутром чувствовать. Не всем акушерам это, конечно, дано, но у нас это семейное. Мне Сережа говорил, вы думали, что мамаша тогда от вас в Москву поехала, а она в деревню к бабке подалась. Родила меня, бабке подкинула, а сама в столицу отправилась на работу устраиваться - в нашей деревне тогда после раскулачивания народу мало осталось, двух акушерок не нужно было. В Москве ей и комнату от больницы дали, а забрала она меня, только когда бабка умерла. Квартиру свою я уже сама от роддома получала, квартира не ее. В общем, можно сказать, деревенская я - в деревне родилась и до разумных лет росла. Может, потому и выгляжу беспородной, - она скользнула взглядом в сторону старшего брата. Тот виновато усмехнулся:
        - Ну, извини. Хотя ерепенистая ты точно, сестричка.
        Ничего не поняв, Злата Евгеньевна изумленно посмотрела на мужа, однако не стала задавать вопросов, а Людмила лишь спокойно кивнула:
        - Чего теперь говорить. Так вот, мамаша, когда на сносях к бабке приехала, никто не удивился и спрашивать об отце не стал - так уж повелось, что у нас из поколения в поколение женщины без мужей рожали. И все знахарками да повитухами были. Это я из бабкиных рассказов все узнала. Не мне, конечно, она рассказывала, а приходила к ней приятельница посидеть - зимой-то в деревне больше свободного времени, темнеет рано, и электричество постоянно отключали, вот они сидят при лучине, да про прежнюю свою жизнь вспоминают, а я лежу на печке и слушаю. Бабушка, главным образом, рассказывала, она рассказчица хорошая была. Не знаю, сколько уж правды там было, но что помню, то расскажу.
        Про прапрабабку знаю только, что она была крепостной и взяла ее к себе в дом княгиня Щербатова. Потому взяла, что, оставшись после мужа вдовой с малолетним сыном, имела очень уж большой темперамент и любовников меняла, как перчатки, а прапрабабка славилась тем, что умела вытравливать плод. Не травой вытравливала и не ножом вырезала, а нажмет в определенные точки, и выкидыш сам получается.
        - Акупунктура, - вопросительно сказал Петр Эрнестович, посмотрев на жену.
        - Похоже, - кивнула та.
        - Хотите - называйте акупунктурой, - пожав плечами, проговорила Людмила. - Нынче все иглоукалыванием да йогой поувлекались, бегают, инструкции какие-то друг у друга переписывают. Я по йоге инструкцию взяла как-то у одной женщины, хотела посмотреть, что у них там полезного при родовспоможении есть. Так на картинке мужик на голове стоит, подписано: «Для облегчения родовых мук». Смех! Конечно, там или переводчик что-то напутал, или просто ерунду какую-то распространяют, но не то обидно - обидно, что ведь и у наших знахарей и повитух столько полезного было, а все запретили да позабыли.
        Прапрабабка моя, про которую я говорила, помимо прочего еще и колдуньей слыла - посмотрит на человека и сразу понимает, что у него в душе творится. Привораживать могла, будущее предсказывала, кровь при ранах останавливала, боль унимала - руку положит на больное место, и сразу человеку легче становится. Сама княгиня ее побаивалась и за обедом рядом с собой на почетное место сажала. Это я, конечно, вам с бабкиных слов рассказываю, правда это или нет, сказать не могу. Но то, что разные приемы акушерские в нашем роду всегда были и от матери к дочери передавались, это точно. Потом прапрабабка моя родила, но так до самой смерти и не призналась, от кого - предполагали (опять же с бабкиных слов), что от молодого князя.
        Дочь ее, моя прабабка, тоже хорошей повитухой стала, один раз ее даже к великой княгине позвали - немецкие врачи оперировать отказались, а она женщину с ребенком с того света вытащила. Но материнского особого дара у нее не было - боль облегчать руками не могла, в душах не читала. Как-то вызвали ее к роженице, шла лесом и повстречала добра молодца. Как бабка говорила, был он беглый с каторги - тогда только начинали строить транссибирскую магистраль и согнали с разных мест каторжан, а те, кто был половчее, пользовались случаем и удирали. Этот тоже долго в лесу скрывался, прабабка ему еды носила и в другом ублажала, а как у нее живот-то начал расти, она всем рассказывать стала, что это леший ее обрюхатил - чтобы милого не раскрыть. Конечно, кругом тоже люди не дураки были и молодца скоро вычислили - застрелили, потому что он в руки солдатам не дался.
        Из-за этих прабабкиных рассказов бабку мою, когда родилась, стали дочкой лешего звать, а когда кто зол был, так даже ведьмой ее называл. Сначала просто так, вроде к слову, а потом и всерьез поверили - с детских лет умела она заговаривать и руками врачевать. И тоже, как бабка ее, моя прапрабабка, будущее иногда чувствовала. Я помню, сидим мы на завалинке, а она на небо смотрит и таким голосом вдруг говорит: «Ох, сердце мое болит, что-то должно случиться». А на следующий день война началась.
        Человеку же в душу заглянуть ей ничего не стоило, я маленькая помню, как нашалит кто-нибудь из ребят, а признаваться не хочет. Так она посмотрит и сразу скажет, кто виноват. И со взрослыми также. Поэтому ее многие не любили, а в молодости даже чуть не забили камнями. Один купец проезжий с местным лавочником сговорился, и решили они смухлевать - сахар мешками продают, а внизу под сахарным песком полмешка обычного речного насыпано. Народ на дешевизну клюнул, и бабка с прабабкой в лавку зашли. Бабке тогда лет шестнадцать было, она глазенки удивленно раскрыла и говорит купцу: «Дяденька, зачем вы под сахар песку подложили? Думаете, что мы, дураки - все раскупим, а пока сахар съедим и до песка доберемся, вы уедете, и никто вас не догонит?»
        Купец позеленел, а бабку с прабабкой его приказчики тут же под руки подхватили и в кладовке заперли - сначала хотели в воровстве обвинить, а когда лавочник объяснил, что девчонка эта вроде колдуньи, то взбаламутили людей, чтобы ее камнями побить. У нас ведь народ только завести, так сразу и ведьму, и врага народа растерзает. Хорошо, в том селе политические жили - они бабку отбили, а потом, поскольку она была пострадавшая от богатеев и мракобесов, устроили так, что она поехала в Петербург учиться на акушерку.
        Она там, пока училась, и в кружках революционных участвовала, и листовки разбрасывала. Но только не доучилась - вскружил ей голову молодой офицер, да так, что она и про учебу, и про революцию забыла. Снял квартиру, полгода нежные слова говорил, а потом исчез и даже денег не оставил. Бабке и жить негде, и товарищам революционерам стыдно на глаза показываться из-за своего легкомыслия. Дождалась она срока, родила в приюте мамашу и уехала к себе в деревню. Там уже народ давно все позабыл, и политическим тоже не до бабушки было. Она с себя очень быстро свой столичный лоск сбросила и стала такая же деревенская, как все - и по манерам, и по разговору.
        У прабабки свой дом был и земли надел, и батраки, она не бедствовала, поэтому в тридцать третьем ее раскулачили и выслали, там она и умерла. А бабку с мамашей не тронули - бабушка медработником числилась. Мамашу от комсомола послали в Москву учиться, и там она встретила нашего отца, но домой она ничего не написала, так что никто в деревне не знал даже, что она замуж вышла. Поэтому, когда она через несколько лет вместе со мной домой вернулась, никто про мужа даже и не спрашивал - привыкли, что в нашем роду все незамужними рожали.
        Только бабушка одна, хоть и не говорила ничего, но, конечно, все знала, от нее трудно было что-то скрыть - посмотрит на человека, и ей даже спрашивать ни о чем не нужно. Правда не со всеми - с тем офицером, от которого она голову потеряла, у нее промашка получилась. Мамаша не такая была, кроме себя и денег на все наплевать было, золото ее с ума сводило. А я, когда очень сильно взволнуюсь, как вчера с Антошкой, то тоже на какое-то время становлюсь как бабушка - смотрю на человека, и весь он передо мной, как на ладони со своими мыслями и болезнями. Только не думайте, что я прямо сижу и мысли чьи-то читаю, всю подноготную о людях знаю, нет. Не каждый ведь человек и не всегда словами да фразами внутри себя мыслит - люди все больше ощущениями мир воспринимают, образы, желания да намерения внутри них мечутся. Это я и чувствую, а для себя в голове оформляю словами - так голове привычней. Только один человек есть, который для меня всегда закрыт. Я о нем день и ночь думаю, но никак не могу разгадать, что у него на уме.
        Знаю, что сейчас у вас мелькнуло, но это не он - не отец Антоши. С отцом Антоши у меня все по-другому было, расскажу, раз вам интересно. Я ведь, хоть и институт закончила, но в своей работе часто бабкины и мамашины приемы применяю - ведь если нажать, где нужно, то и роды можно без лекарств ускорить, и матку расслабить, чтобы выкидыша избежать. И для обезболивания это лучше, чем наркоз давать, а уж чуть что кесарево делать я вообще не люблю - если уж не крайний случай, то всегда можно провести ребенка через родовые пути. Пыталась я поначалу другим врачам про свои методики рассказать, показать, как делаю, но такой крик поднялся - я и темная, меня и диплома нужно лишить за шарлатанство. Наверное, когда мою бабку камнями в деревне забрасывали, и то меньше крику стояло. Но главный врач у нас хороший - очень умный и порядочный человек. Он крикунов сразу на место поставил и разрешил мне работать, как я хочу. У меня, слава богу, никогда ни осложнений, ни разрывов не бывает.
        Так вот, один ученый - невропатолог - узнал от нашего главврача, как я работаю «по точкам», и заинтересовался. Много мы с ним обо всем говорили, обсуждали, он сначала моими методами интересовался, а потом и мною увлекся. И мне нравился - стремительный, горячий. В Москве наездами бывал, а тут зачастил и как приедет, так сразу ко мне. С женой он как раз развелся, поэтому вначале, как мы сошлись, я даже планы строила, но потом… Приезжать стал реже, а в мыслях у него для меня все меньше и меньше места. Так и расстались - он даже не знает, что родился Антошка. Да и незачем ему знать - он женился, у него своя жизнь, а у меня своя. А с Андреем я так не смогла бы, с Андреем я ни сна не покоя не знаю, но он меня в любой момент обмануть может - закрыт он для меня. Знаю только, когда ему плохо - тогда у меня сердце разрывается. А когда он счастлив, у меня душа поет.
        - Наверное, так со всеми бывает, - тихо проговорила Злата Евгеньевна.
        Вздохнув, Людмила, провела по лбу рукой, посмотрела на своих слушателей и покачала головой:
        - Сколько же я вам сегодня о себе рассказала - никому ведь прежде такого не говорила! Такое, наверное, можно только родным рассказывать, а родственников кроме вас у меня и не было никогда. Ну, вы выслушали - и обо мне, и о родне моей. Теперь сами судите, нужна ли вам такая сестрица.
        - В одном, я понял, ты права, - задумчиво произнес Петр Эрнестович, - я ничего не смог бы изменить в твоей судьбе - ты слишком сильный и цельный человек, а такие всегда идут своей дорогой и остаются такими, как есть. Но я счастлив, что нам случилось встретиться, сестренка.
        - И я, - Злата Евгеньевна вновь ласково дотронулась до руки Людмилы. - Но то, что ты рассказывала о своих появляющихся телепатических способностях, очень интересно, и ты не одна такая. Сейчас начинают всерьез заниматься изучением этого вопроса - что, если и ты…
        - Нет-нет, - Людмила торопливо качнула головой, - это не для меня. Читала я о всяких таких чудесах, где читают с завязанными глазами и вещи двигают, но половина из них, думаю, выдумки. Кому и вправду дано, тот не станет перед всем миром выпячиваться, потому что… Трудно объяснить, просто… наверное, не хочется, чтобы чужие люди этого касались - страшно. Да и ничего это не даст - с минуту, разве что, газетчики позабавятся. Что бабушке моей это дало? Ничего! Богатства не заработала, счастье свое не сберегла, от болезни себя не сохранила - чуть больше пятидесяти ей было, когда она от рака умерла. И тяжело ей было среди людей с таким даром жить - кому приятно с тобой дело иметь, если ты всю его душу нараспашку видишь. Мне вот кажется, что и Чехов тоже такой человек был - больно хорошо душу людскую понимал. Ему тоже боязно, наверное, было себя объявить, но у него был талант книги писать, а я… я в свою работу душу вкладываю.
        - Но это очень интересно для науки, разве ты не понимаешь? - возразил Петр Эрнестович. - Тем более, что в твоем роду эта особенность передается через поколение. Хотя, если честно, у Сережи я ничего подобного не припомню. А ты, Златушка, можешь что-нибудь такое вспомнить?
        - Нет, чем-чем, а чтением мыслей у нас Сережа никогда не славился, - улыбнулась та, - иначе у него не было бы столько проблем на личном фронте. Но, возможно, это передается только по женской линии.
        - За Сережу не волнуйтесь, он свою судьбу нашел, - сказала Людмила. - С этой девочкой Наташей. Расписались они?
        - Две недели назад, - улыбнулась Злата Евгеньевна. - Наташа рассказывала о вашей встрече, ты ей очень понравилась.
        - Да, у нас с ними встреча странная, в общем-то, вышла. Мне до этого знакомая из Ленинграда звонила - сын у нее с девушкой сошелся, но потом там проблемы вышли и… короче, ребенка они не хотели. Поэтому я сначала подумала, что это они. Но как Сережа сказал, так у меня сразу все в душе перевернулось, и словно они оба мне изнутри видны стали. Я на них смотрю, и странно мне - чужие, вроде, а словно что-то их соединяет. Спрашиваю, невеста? Знаю, что нет, не невеста, но она ему даже возразить не дает - так вся к нему и тянется. И он тоже, хоть сам этого не сознает. Суженые, как в деревне говорят.
        Злата Евгеньевна быстро взглянула на мужа, и тот, пожав плечами, вздохнул:
        - Поживем - увидим. Слишком уж разница в возрасте у них большая - в будущем это может сказаться. Ну, ты ведь врач и понимаешь, о чем я говорю.
        Людмила кивнула:
        - Может. Только сейчас это его судьба. Потом, может, будет и другая, но вы тут ничего изменить не сможете, у него своя жизнь, а у вас своя.
        - Да, конечно, - сказала Злата Евгеньевна с такой горечью, что муж с тревогой взглянул на нее и дотронулся рукой до колена:
        - Златушка, нам, наверное, уже пора домой.
        Людмила пристально смотрела на свою новую родственницу.
        - Вам непроходимость ставили? - неожиданно спросила она.
        Петр Эрнестович откинулся назад и на минуту прикрыл глаза, но жена его, ничуть не удивившись, просто и печально кивнула:
        - Да. Где только не лечилась, но потом окончательно сказали - надежды нет. Да я и сама поняла, что не поправлюсь - как похолодает, так постоянно боли начинаются.
        - Я недавно читала, заграницей сейчас новые методики разрабатываются - зачатие in vitro. Пока только на стадии эксперимента, правда, - задумчиво произнесла Людмила.
        - Я тоже знаю, но пока это начнет практиковаться, пока до нас дойдет - мне уже почти сорок семь.
        - Ну, это еще не поздно, я и у пятидесятилетних роды раза три принимала. Они кесарево делать боялись, так их главврач ко мне направлял - нормально родили и даже без разрывов обошлось.
        - Нет, я уже перестала надеяться. У меня в последнее время уже и возрастные неполадки по женской части начались - головокружение, и прочее. Так что приходится смириться с неизбежным. Что ж, я хоть осталась жива, жизнь прожила, а другим девочкам-санитаркам из нашего полка и этого не довелось.
        - Но почему вы ребеночка на воспитание не взяли, раз уж так?
        - Я очень долго надеялась, хотела своего, - Злата Евгеньевна беспомощно взглянула на мужа.
        Петр Эрнестович выпрямился, открыл глаза и с нарочитой веселостью воскликнул:
        - У нас Сережка один десяти детишек стоил - столько энергии на его воспитание ушло. Сейчас уже у него самого детишки пойдут, так что у нас в доме будет весело. Антошку своего привози, они со Златушкой общий язык, кажется, нашли.
        Голос его неожиданно дрогнул, и он замолчал. Людмила смотрела то на него, то на Злату Евгеньевну, но лицо ее оставалось все таким же безмятежным.
        - Почему-то мне кажется, что в вашей жизни все должно измениться, - странным голосом сказала она и прижала руку к груди. - Не знаю, что, но чувствую. Хорошо, я вижу, вы больше не хотите об этом говорить - не будем. Я единственно, что еще хотела только сказать - вы с женскими неполадками, как вы говорите, на самотек не пускайте, потому что мало ли что.
        - Я ежегодно прохожу профосмотр, пока все было в порядке, - Злата Евгеньевна сделала глубокий вдох и заставила себя улыбнуться: - А Антошка у тебя действительно очаровательный, ты не возражаешь, если мы как-нибудь еще раз зайдем к вам повидаться?
        - Я гостям всегда рада, - вежливо ответила Людмила, но по ее непроницаемо спокойному лицу трудно было понять, насколько искренне она это говорит и что думает. - Но у врача все равно осмотритесь, потому что от профосмотра до профосмотра год проходит, а лицо у вас немного припухшее и бледноваты вы. У меня просто глаз наметанный, я потому говорю.
        Петр Эрнестович внезапно забеспокоился:
        - Златушка, возможно тебе действительно стоит заняться своим здоровьем, раз Людмила говорит. А если, например, мы по дороге домой заедем в Москву, то ты, Люда, могла бы осмотреть Злату?
        - Петя, ну, что ты, право, - начала было Злата Евгеньевна, но Людмила спокойно сказала:
        - Я и сейчас могу осмотреть. Доктор здешняя, сама со мной два раза консультировалась, и не будет возражать, если я смотровым кабинетом воспользуюсь. А вы, - она посмотрела на Петра Эрнестовича, - чтобы вам тут не скучать, можете на веранду сходить - посмотрите, как Антошка занимается.
        Антошка раскрашивал картинку, сосредоточенно наклонив голову вбок и от усердия высунув кончик языка. Другие дети тоже старательно водили карандашом по бумаге, из родителей на веранде была только мать Лены, которая сидела рядом с дочкой и постоянно ее наставляла:
        - Смотри, ты заезжаешь карандашом за контур рисунка, аккуратней!
        При этом ее взгляд постоянно скользил в сторону сидевших рядом детей - не нарисовал ли кто-нибудь лучше ее дочки. Она сразу же заметила и узнала вставшего в дверях веранды мужчину - это был тот самый известный, как ей сказали, ученый, который вчера привез в санаторий сбежавшего Антошу и оказался его дядей. Ой, да подумаешь - профессор! У нее самой двоюродный брат в институте работает. И мама Лены, поджав губы, отвернулась. Воспитательница же с приветливым лицом поспешила к гостю:
        - Пришли посмотреть на племянника, товарищ профессор? Да вы присаживайтесь на скамейку, что вы стоите!
        Петр Эрнестович, покосившись на тянувшуюся вдоль стены скамью, которая по высоте была рассчитана на ребенка лет пяти, вежливо отказался.
        - Спасибо, я постою, - и чтобы воспитательница не обиделась из-за его отказа, похвалил: - Смотрю, у вас дети с большим удовольствием рисуют.
        Она расцвела:
        - Дети вообще любят рисовать, но мы работаем строго по науке, в нашем санатории все воспитатели имеют высшее педагогическое образование. Сегодня у нас идет процесс познания философских категорий диалектики через цветовое восприятие мира.
        - Понятий… чего? - оторопев, переспросил Петр Эрнестович. - Категорий диалектики? В этом возрасте?
        Воспитательница со скромной гордостью пояснила:
        - Мы с ними занимаемся по методике, которую предложил в своих работах профессор Лебельман. Вы знакомы с его работами?
        - Гм, если честно, я в первый раз слышу это имя - мы, скорей всего работаем в разных областях науки. А что это за методика? Мне потому любопытно, что прежде, я знаю, маленькие дети просто играли, пели, раскрашивали что-нибудь, а теперь они уже с такого возраста изучают категории.
        Она охотно и с увлечением начала рассказывать:
        - Сегодня мы начали изучать категории единичного и общего. Видите, на столе игрушки? Синие шарики, красные звезды, зеленые крокодилы и так далее. Видите?
        - Да-да, вижу, - присмотревшись, он кивнул головой. - А почему у вас все машины желтые? И обезьяны все какие-то ярко розовые.
        - Вы, очевидно, автолюбитель? И связаны в работе с естественными науками и медициной?
        - Не так чтобы я был автолюбителем, но иногда люблю повозиться со своей машиной. А по профессии я медик, занимаюсь микробиологией.
        - Вот видите, как я вас сразу вычислила, - в голосе воспитательницы прозвучали нотки торжества. - Здесь не только машины и обезьяны, здесь все предметы одной категории имеет один и тот же цвет, я ведь с самого начала обратила на это ваше внимание, а вы заговорили, прежде всего, о машинах, потом об обезьянах. Это все психология, после разоблачения культа личности Сталина ей наконец-таки начали придавать должное значение и особенно в педагогике.
        - Вот оно, как шагнула вперед педагогика, - с уважением покачал головой Петр Эрнестович, - а мы сидим в своих НИИ со своими пробирками и ничего не знаем - совсем закоснели. И что же, дети у вас действительно уже разбираются в категориях?
        Воспитательница рассмеялась:
        - В соответствии со своими возрастными особенностями, конечно.
        Посмотрите, перед каждым лежит книжка с раскрасками, а в книжке изображены все предметы, которые находятся на столе. Только без цвета, не раскрашенные. Каждый ребенок получает карандаш определенного цвета, и я прошу его найти на столе предметы, которые имеют именно этот цвет. Потом он находит в своей книжке рисунок этого предмета и раскрашивает его своим карандашом. Потом я меняю карандаши, и дети раскрашивают уже другой предмет. Сегодня мы только начали делать это задание, я дала Антоше то, что полегче - он ведь у нас самый маленький. У него синий карандаш - синие у нас, как вы заметили, шарики. Он должен найти изображение шарика и закрасить его синим. Пока не подхожу к нему, думаю, он справится самостоятельно - он очень развит для своего возраста.
        Петр Эрнестович почему-то подумал, что последнее она сказала ему чисто из вежливости, и немного забеспокоился - вдруг маленький Антоша окажется не на высоте, ведь ему только два с половиной. Взглянув на усердствующую маму Лены, он ревниво спросил:
        - А почему другим детям мамы помогают?
        Интимно понизив голос, воспитательница пояснила:
        - Я с этой мамашей ничего не могу сделать - сидит постоянно над дочкой, как ворона, все боится, что ребенок что-то не так сделает, неаккуратно нарисует. Никак не могу ей объяснить, что у нас другие цели - наша задача добиться всестороннего развития ребенка. Мы должны сделать из него высокоразвитого члена социалистического общества, научить правильно воспринимать окружающий мир. Вы со мной согласны, профессор?
        - Да-да, конечно. Только меня одно немного смущает - не отразится ли на восприятии ребенка, если он будет думать, что все машины желтые, а обезьяны розовые? Ведь розовых обезьян и оранжевых слонов вообще не бывает. Да и желтых машин я что-то…
        Она немного смутилась:
        - Такие игрушки нам привезли, что поделаешь. Для нашего санатория их делали по специальному заказу, а мы, когда заказывали, не уточняли, какие цвета, просто просили, чтобы цвета были разные. Вот они и постарались. Но думаю, что ничего страшного - дети постоянно видят машины на улицах, обезьян и слонов в зоопарке и на рисунках, они прекрасно понимают, что это абстракция. В конце концов, в основном цвета нормальные - собаки коричневые, кошки серые, звезды красные, крокодилы зеленые.
        - Да-да, конечно, звезды красные. Но это у вас скорее гавиаловый крокодил, а они по большей части бурые с зеленым отливом.
        - Ах, профессор, - со смешком возразила воспитательница, - у нас ведь не урок естествознания. Давайте, если хотите, подойдем и посмотрим, как Антоша раскрасил свой мяч - он уже, наверное, закончил.
        Но Антон раскрасил не мяч, он раскрасил собаку. Потом начал раскрашивать человечка. Человечки на столе были черные - возможно, выполняя спецзаказ, мастер вынашивал какую-то антирасистскую идею, - но они Антошу не интересовали, его интересовал именно тот, который был в его книжке-раскраске и казался похожим на злого дядю-сторожа, прогнавшего собаку. Собака и дядя-сторож получились синими, потому что другого карандаша Антону не дали, но это было ничего - они все равно не умели ни ходить, ни разговаривать. Антоша представил себе, как сторож захотел побить собаку, а потом пришел слон, и злой дядя, испугавшись, убежал.
        - Антоша, - остановившись над ним, ахнула воспитательница, - что же ты раскрашиваешь? Ведь у тебя синий карандаш, посмотри - какие предметы на столе синие? Шарики! Найди в книжке шарик и раскрась его синим.
        - Наверное, он не понял задания, - немного расстроившись за племянника, сказал подошедший вместе с воспитательницей Петр Эрнестович. - В конце концов, он еще слишком мал, дети в таком возрасте не умеют абстрагироваться.
        Воспитательница, наклонившись к Антоше, взяла его руку, державшую карандаш, и попыталась закрасить шарик, но мальчик молча высвободился и продолжал закрашивать слона - его нужно было поскорее закрасить, чтобы он успел прийти и защитить собачку.
        - Антоша, неужели ты не можешь понять, это же такое простое задание! - со скрытым торжеством в голосе проговорила сидевшая напротив него мама Лены. - Посмотри, как аккуратно раскрасила Леночка, а ведь у нее не шарик, у нее собака, собаку намного труднее раскрашивать. Лена, покажи Антоше, как ты раскрасила.
        Пухленькая Леночка продемонстрировала свой рисунок Антоше, воспитательнице и Петру Эрнестовичу.
        - Молодец, - похвалила воспитательница. - Видишь, Антоша, собачки на столе коричневые, а у Лены коричневый карандаш, поэтому она раскрасила собачку. Посмотри, как аккуратно! А у твоей собачки хвостик висит, и она синяя. И слон синий. Разве бывают синие слоны и собачки?
        У Петра Эрнестовича вертелось на языке сказать, что оранжевых слонов тоже не бывает, но он благоразумно промолчал, а Леночка с величайшим презрением заметила:
        - У Антоши собачка больная, у нее тлипел.
        - Что у нее? - не поняв, удивился Петр Эрнестович, а мама Лены впервые порадовалась, что ее дочка еще не научилась произносить звук «р».
        Антоша же, ни на кого не глядя, упорно продолжал водить карандашом по бумаге - ему казалось очень важным успеть до того, как у него заберут карандаш с книжкой-раскраской и поведут на ужин. Воспитательница, махнув рукой, решила, в конце концов, оставить его в покое.
        - Пусть рисует, - сказала она Петру Эрнестовичу, - возможно, у него еще не развито цветовое восприятие. Вы, извините, мне нужно еще поработать с другими детьми, а вы, если хотите, можете посидеть и посмотреть наши методические пособия.
        Петр Эрнестович из вежливости полистал несколько брошюрок, потом облокотился на перила, наблюдая за Антошей.
        «На мать не очень похож, хорошенький, - подумал он. - Людмила-то особой красотой не блещет, хотя чувствуется в ней что-то особенное. Одни ее телепатические способности чего стоят, меня даже мороз по коже пробрал, когда она с такой точностью угадала мои мысли! Возможно, у Златы действительно какие-нибудь проблемы гормонального характера, связанные с возрастом. Не надо паниковать, не надо! Она весной проходила очередной осмотр, перед отъездом в санаторий мы делали, анализы - все было в порядке. Все ли? А если причина в этом самом - в этих бактериях? Еще ведь ничего точно неизвестно! Ничего!»
        От этой мысли мир вокруг Петра Эрнестовича внезапно качнулся, и подкосившиеся от ужаса ноги, вынудили-таки его опуститься на крохотную скамеечку.
        «Почему не я, почему не Ада? Почему эти непонятные бактерии проникли именно в кровь моей Златы? И в кровь Сережки, который только-только начинает новую жизнь с этой юной девочкой Наташей?»
        …Сергей с Наташей зарегистрировались в районном ЗАГСе третьего августа. Свадьбу, как таковую, не справляли, но несколько человек - самых близких друзей и родственников - собрались, чтобы поздравить молодых. Сидели за столом совсем недолго и часа через три начали расходиться. Задержался лишь академик Оганесян - он вопросительно посмотрел на Аду Эрнестовну:
        - Так что, голуба моя, мы сейчас сообщим Пете с Сережей то, о чем вы мне вчера говорили, или отложим до лучших времен?
        - Как сочтете нужным, Сурен Вартанович, - сухо пожала она плечами, - можем и отложить до лучших времен, если им сейчас не до этого.
        Ее братья изумленно переглянулись, и, разумеется, никто из них после такого вступления не выразил желания отложить разговор «до лучших времен». Поэтому, оставив Наташу и Злату Евгеньевну разбираться с немытой посудой, они вчетвером заперлись в кабинете Петра Эрнестовича.
        - Я долго мучить ваше любопытство не хочу, поэтому постараюсь лишь вкратце обрисовать обстановку и подвести итоговую черту, - сказал академик. - Учитывая нынешнее торжественное событие в жизни Сережи, я решил его не загружать и сделать это самостоятельно. Итак, что же мы имеем?
        Первое. Около трех месяцев назад Сергей, попав в аварию, получает серьезную черепно-мозговую травму. Двое из его уцелевших спутников тоже крайне тяжело травмированы - у подростка поврежден позвоночник, у мужчины раздроблены обе ноги ниже колен. Местные жители привозят их в свое село, а через две недели все трое практически здоровы.
        Второе. Плато, где находится село, в течение тысячелетий было фактически отгорожено от остального мира, в его флоре и фауне, как отметил уважаемый Сергей Эрнестович во время своего там пребывания, сохранились редкие экземпляры. Он мог предположить, что и микрофлора в той местности может иметь свои особенности. Действительно, им обнаружена палочка, морфологически и биохимически во многом сходная с corynebacterium diphtheriae. Однако, в отличие от corynebacterium diphtheriae, она вегетатирует в крови млекопитающих и может попасть в кровяное русло как в результате внутримышечного введения культуры, так и через желудочно-кишечный тракт. Лучшей средой обитания этой бактерии вне организма является белый сыр, который жители села готовят по определенной технологии. Во всяком случае, в других видах сыров она селиться не хочет, хотя хорошо взрастает на питательных средах.
        Третье. Проверка на токсикогенность in vivo. Все мы по милости уважаемого Сергея Эрнестовича, накормившего нас сыром, содержащим культуру, наряду с белыми мышами и морскими свинками стали участниками этой проверки. Не красней, Сережа, я это говорю не в качестве претензии. Итак, из всех тех, кто в тот день ел сыр, бактериемия - наличие в крови бактерии - обнаружена у вашего покорного слуги, у Златы и у двух аспирантов - в тот день они пришли поздравить своего шефа с днем рождения и с голодухи объелись бутербродами. Сыр, между прочим, действительно был очень вкусный. У остальных в мазках крови бактерии отсутствуют. Не привились они также и у половины подопытных животных. Почему? Это еще предстоит выяснить. Палочка присутствует также в мазках крови у самого Сергея Эрнестовича, у всех жителей села, а также у всех тех, кто уцелел в аварии. На данный момент можно сказать, что никаких негативных ощущений мы не испытываем.
        Четвертое. Уже сказано было о необъяснимо быстром исцелении потерпевших аварию людей. За последние два месяца мы провели достаточно экспериментов, чтобы с уверенностью утверждать: животные, у которых после введения культуры приживаются данные бактерии, легко справляются с инфекциями - даже такими, которые вызывают стопроцентную гибель.
        Сережа после перенесенного в детстве гепатита страдал хроническим заболеванием печени и желчных путей, в крови его отмечалось повышенное содержание фруктозо-1-фосфатальдолазы и урониканиназы. Теперь же он практически здоров, я сам лично его обследовал и мог убедиться, что уровень иммуноглобулинов у него не превышает нормы. Более того, прежде он хронически забывал любые имена и фамилии, теперь же он запоминает их сразу и слету, как он сам утверждает. Что же касается меня, вашего покорного слуги, - Сурен Вартанович потер переносицу и очень просто сказал: - Весной я обнаружил кровь у себя в мокроте, и сам себя обследовал. Диагноз был именно тот, что я и предположил - мелкоклеточный рак легкого. Аде Эрнестовне, как неспециалисту, могу пояснить, что это самая агрессивная форма рака - операция и облучение результатов практически не дают, можно лишь временно немного улучшить общее самочувствие и снять боли с помощью разных препаратов.
        Решил потянуть сколько возможно, не сообщая окружающим, но в июне все же пришлось лечь в больницу - боли по ночам стали нестерпимы, мучило удушье. Врачу я сразу же объяснил ситуацию, но он не нашел ничего лучшего, как по секрету все рассказать моей Шушик. Она, конечно, видела, что я болею, но ведь не знала же - я ей вечно про астму рассказывал, а тут вдруг такое! Я, как увидел, что она ни жива, ни мертва ко мне приходит и глаза отводит, сразу догадался, что ей сказали. С врачом очень сильно поругался, плюнул на все и велел меня выписывать.
        Конечно, не думал, что буду в состоянии сегодня делать тут перед вами доклад, но… - он снова потер лоб и развел руками: - Я сам удивлен - за последнюю неделю сделал десяток анализов, исследовал буквально каждую клеточку своего тела, но в настоящий момент я совершенно здоров. Итак, уважаемые Петр Эрнестович и Сергей Эрнестович, я хочу знать ваше мнение.
        - Я уже много раз спорил с Петей, - горячо воскликнул Сергей. - Организм человека или животного - прекрасная среда обитания для этой палочки, она вегетатирует в крови без какого-либо вреда для хозяина. Более того, ей нужен здоровый организм, поэтому она нормализует его состояние, устраняя все, с ее точки зрения, изъяны. Панацея от всех бед, разве вы не видите!
        - Рано кричать, - осадил его старший брат. - Мы имеем дело с явлениями двухмесячной давности, неизвестно, как поведет себя бактерия дальше. Злата и мои аспиранты пока не знают о моих тревогах, я не стал их пугать, до окончательного выяснения. Но о панацее вообще нельзя говорить, потому что палочка проникает в организм избирательно, а принцип этой избирательности неясен. Почему у двух мышей возникла бактериемия, а у двух - нет? Почему палочки нет в крови у меня, у Ады, у остальных гостей? Ведь все мы одинаково ели сыр и хвалили его.
        - Вот это мы и должны выяснить, - глаза Сергея возбужденно блестели, не в силах сидеть он вскочил и забегал по кабинету. - По словам жителей села, в их местах раны вообще заживают очень быстро, к врачам они никогда не обращаются - нет необходимости. Даже дети не болеют обычными инфекционными болезнями. Я уверен, что это результат данного симбиоза. Представьте себе общество, которое не будет нуждаться в медицине - ни в хирургах, ни в инфекционистах, ни в терапевтах. Их заменят бактерии. Это наша задача - заставить их проникать в любой организм, а не в тот, который они выбрали. В конце концов, разумны мы, а не они.
        Усмехнувшись, Оганесян поднял руку и всем корпусом повернулся к Аде Эрнестовне.
        - Вот мы и дошли до сути. Ада Эрнестовна, вам слово, голубушка.
        Неожиданно она улыбнулась и от этой смущенной улыбки стала похожа на застенчивую студентку-первокурсницу.
        - Когда я увидела на столе у Сережи снимки, мне показалось, что в том, как расположились относительно друг друга убитые бактерии, есть определенный порядок.
        Сергей изумленно уставился на сестру и покачал головой.
        - Адонька, ты все еще носишься с этой идеей? Ищешь зашифрованную надпись в мазках крови? Я понимаю, что ты крупнейший в мире специалист по криптоанализу, но все-таки…
        - Не только ищу, но и нашла. Хотя это не зашифрованный текст, а, скорее, зашифрованный рисунок. Смотрите, повторяемость четкая, - она положила на стол три пронумерованных листа бумаги.
        Первый был испещренных кружками и точками разных размеров. На втором часть тех же самых точек находилась на эллипсах, в одном из фокусов помещался кружок достаточно большого диаметра. Третий лист имел тот же рисунок, но вдобавок его пересекала четкая прямая линия, конец которой упирался в точку на одном из эллипсов.
        - Рисунок номер один - это атлас звездного неба, видимая часть нашей галактики, я специально консультировалась с астрономами. Вот это, - палец Ады Эрнестовны уперся в рисунок номер два, - наше Солнце, а эллипсы - орбиты планет. Прямая на третьем листе упирается в кружок, находящийся на третьей эллиптической орбите - в Землю.
        Сергей и Петр Эрнестович ошеломленно молчали. Академик поглядывал на них, довольный произведенным впечатлением.
        - Что, глаза из орбит лезут? Вид у вас обоих что-то не очень, - весело сказал он. - Когда уважаемая Ада Эрнестовна приехала ко мне два дня назад и показала свои результаты, у меня тоже, наверное, вид был не лучше. Потом подумал - а почему бы и нет? Присутствие на нашей планете инопланетной жизни не так уж нереально.
        Мне доподлинно известно, что и над нашей территорией, и над другими странами издавна наблюдаются полеты неопознанных летающих объектов. Другое дело, что от основной массы населения это тщательно скрывается. Возможно, так и правильней - не все люди обладают достаточной эрудицией и умением трезво мыслить, начнется паника, повальное безумие, излишние фантазии, которые осложнят изучение загадочных объектов.
        Я не фантазирую, я сам лично видел засекреченные материалы газеты «Правда», в которых описывались подобные вещи, но эти номера так и не дошли до рядовых граждан - вместо них были выпущены другие. Чего только там не было написано в этих номерах! Находили предметы, напоминающие космические корабли, внутри которых были странные тела, имеются фотографии, есть даже показания очевидцев, лично встречавшихся с пришельцами. Однако и изображения на фотографиях, и описания по рассказам разительно отличаются друг от друга. Естественно предположить, что Землю периодически посещает не одна, а множество различных цивилизаций.
        Здоровый скепсис, присущий Петру Эрнестовичу, помог ему выйти из состояния ступора раньше брата.
        - То есть, вы хотите сказать, Сурен Вартанович, что инопланетяне используют бактерии, чтобы связаться с нами?
        В голосе его, несмотря на все уважение к Сурену Вартановичу, прозвучала легкая ирония, но академик ничуть не обиделся, а лишь улыбнулся еще шире.
        - А почему бы и нет? Чуждый для нас разум, чуждая логика - нам неясен их образ мышления, им не понять нас. Но у нас есть то общее, что роднит нас всех и может служить ключом к взаимопониманию - Вселенная. Строение Галактики, законы движения планет, химические и физические процессы, микромир - все это для нас всех едино и незыблемо. Я знаю, что ты всегда был скептиком, Петя, но я с детства мечтал о встрече с инопланетной жизнью, я верю!
        Глаза старика по-юношески озорно блестели. Внезапная мысль потрясла Сергея, он вскочил и, взмахнув руками, оглядел окружающих.
        - Нет! В основном вы правы, Сурен Вартанович, это инопланетная жизнь, но только представители ее не гуманоиды, которые решили найти с нами общий язык, используя микромир. Почему мы вообще создали себе такой стереотип - решили, что разумным может быть только подобие человека, имеющее конечности и голову? Потому что в мозгу есть нейроны, позволяющие нам мыслить? Потому что руками можно копать землю, заворачивать винтики и, в конечном счете, построить корабль для перемещения в пространстве?
        Но что, если разумные существа - сами обитатели микромира? То, что мы создаем механически, они создают химическим путем, а разум… Разум у них, возможно, коллективный - ведь и у нас на Земле слаженная работа пчел или, например, термитов до сих пор представляет загадку для ученых. И они сознательно хотели дать о себе знать, вызвав наше недоумение, ведь недаром мы встречаем столько парадоксов!
        Почему столько людей ели сыр, но у одних обнаружена палочка, а у других - нет? Почему половина мышей оказалась заражена, у другой бактериемия отсутствовала? Конечно, такое случается, сопротивляемость у разных организмов различна. Но тогда почему организмы тех, кто носит в себе этот микроорганизм, с молниеносной быстротой восстанавливаются после травм и невосприимчивы к смертельным заболеваниям и инфекциям?
        - Сережа, ты гений! - с восторгом воскликнула старшая сестра.
        - Ну, и фантазер же ты, брат, - задумчиво молвил в ответ на тираду брата Петр Эрнестович, а Оганесян, покачав головой, сказал:
        - Что ж, каждая гипотеза имеет право на проверку. Думаю добиться того, чтобы эту тему включили в план работы института. Тебе, Сережа, наверное, придется не раз и не два съездить на это твое плато, чтобы попробовать во всем разобраться. Может быть, я тоже к тебе присоединюсь - махну стариной и начну искать этих микропришельцев.
        Петр Эрнестович скептически усмехнулся - его трезвый ум отказывался верить в микропришельцев. К тому же не оставляла тревога - тревога за тех, в чью кровь по воле случая проникла аномальная палочка неизвестного происхождения…
        Воспитательница громко хлопнула в ладоши и провозгласила:
        - Дети, заканчиваем рисовать, складываем книжки и строимся на ужин парами.
        Антоша с сожалением оторвался от своей раскраски. Он уже докрасил слона и принялся за верблюда, но успел закрасить только одну ногу, когда воспитательница забрала у него раскраску и строго сказала:
        - Ты испортил всю книжку, Антоша, и завтра тебе негде будет рисовать.
        Антоша не стал особо расстраиваться - слон, в конце концов, и один сумеет защитить собачку от злого дяди, хотя, конечно, с верблюдом было бы надежнее. Поэтому он послушно отдал книжку, подбежал к своей «паре» - близняшке Вере - и спокойно взял ее за руку.
        Едва шагавшие дружной колонной дети скрылись за дверью, как две нянечки начали на веранде уборку - одна поднимала и протирала разбросанные игрушки и карандаши, другая старательно елозила по полу шваброй, и обе бросали на представительную фигуру Муромцева полные любопытства взгляды. Петр Эрнестович посмотрел на часы - Людмила с его женой должны уже скоро вернуться из смотрового кабинета, и ему лучше будет подождать их в комнате.
        Он лишь на минуту задержался у приоткрытой двери и огляделся - не попасть бы по ошибке в чужие апартаменты. Голос жены, послышавшийся изнутри, заставил его застыть на месте.
        - Это очень жестоко, Людмила, - сдерживая рыдание, говорила Злата Евгеньевна. - За что? В самое больное место!
        - Выпейте воды, - спокойно ответила та. - Я профессионал, я за свои слова отвечаю, но я вас ничему не заставляю верить, только успокойтесь.
        - Только не говори Пете того, что ты сказала мне, слышишь?
        - Но как же…
        - Нет! Это будет даже хуже, чем жестокость, потому что… Нет, тебе этого просто не понять, ты не знаешь, что это такое! Не знаешь…
        Она внезапно остановилась, не договорив. Людмила холодно договорила за нее:
        - Не знаю, что такое иметь мужа? Не знаю, что такое любить, это вы хотели сказать? Считаете, что я вашему счастью завидую и потому хочу лишний раз причинить боль?
        Петр Эрнестович, опомнившись, толкнул дверь и вошел в комнату.
        - В чем дело? - растерянно спросил он, переводя взгляд с жены на Людмилу. - Что показал осмотр? Людмила, объясни, пожалуйста!
        - Ваша жена вам все и объяснит, - равнодушно, как ему показалось, ответила та.
        - Нет, я должен знать…
        Внезапно Злата Евгеньевна, вскочив со стула, бросилась к мужу и потянула его из комнаты:
        - Пойдем отсюда!
        - Подожди, - он прижал ее к себе и, не двигаясь с места, вновь посмотрел на Людмилу.
        - Люда, ты мне можешь ответить на мой вопрос?
        - Идите уж, а то жена ваша волнуется, - не ответив и отворачиваясь, сказала Людмила, а Злата Евгеньевна, вся дрожа, продолжала тянуть его из комнаты.
        - Хорошо, тогда последнее, - бережно прижав к себе жену, проговорил Муромцев. - Когда мы с тобой в следующий раз увидимся?
        - Верней всего, что никогда, - она поднялась, сделала два шага по направлению к ним и теперь стояла, слегка наклонив голову вбок, словно с нетерпением ожидала, пока они уйдут. - Спасибо вам за Антошу, а теперь идите.
        Почти всю дорогу до санатория Академии наук Злата Евгеньевна шла молча, не отвечая на встревоженные расспросы мужа. Лишь когда показалась калитка с вывеской, она внезапно остановилась и посмотрела ему в лицо:
        - Я зря так сказала ей, - из груди ее вырвался судорожный вздох, и голос слегка дрожал, - но мне просто стало очень больно. Не знаю, почему твоя сестра Людмила так себя вела и так говорила - может быть, она думает, что я вообще не разбираюсь в медицине? Ты ей говорил, что я врач по специальности?
        - Что? - на лице его появилось недоуменное выражение. - Не помню, но причем тут…
        - Я уже двадцать лет знаю свой диагноз, и когда она вдруг осматривает меня и говорит, что я совершенно здорова…
        - Людмила так тебе сказала? - ничего не выражающим голосом спросил он.
        - Возможно, она никогда нигде не училась, а просто строит из себя врача и рассказывает всем, что работает в роддоме - у нее есть дар внушения, этого нельзя отрицать. Может быть, из-за того, что у нее не сложилась личная жизнь, она ненавидит всех женщин, которые счастливы в браке - так тоже бывает. Но неужели можно так жестоко бить по больному месту? Конечно, я ей не верю - я знаю, что больна, что мне уже сорок семь, но все равно больно. Сказать мне, что у меня будет ребенок…
        - Подожди, Людмила тебе так сказала? - резко остановившись и притянув к себе жену, Петр Эрнестович внимательно вглядывался в ее лицо. - Повтори дословно и все по порядку, что она говорила.
        - Петя, я не хочу повторять эту дурость, мне действительно больно.
        - Повтори!
        Ее внезапно испугало изменившееся выражение его лица.
        - Хорошо, раз ты настаиваешь, то придется повторить все по порядку, - пожав плечами, с легкой обидой в голосе сказала она. - Твоя сестра Людмила осмотрела меня, привела обратно в свою комнату и сообщила, что у меня шесть недель беременности. Кроме того, она заявила, что по каким-то ей одной известным признакам, это, скорей всего, многоплодная беременность. Этого тебе достаточно? Лично я после этого больше ее слушать не захотела, хотя она порывалась дать мне несколько советов. Я цивилизованный человек и шарлатанам не верю.
        Высказав все это, Злата Евгеньевна немного успокоилась, и недавно пережитая обида уже не давила, не казалась такой острой. Она замолчала, и Петр Эрнестович, обняв ее за плечи, тоже молчал. По лицу его катились слезы.
        Последнее послание Независимого Совета Разума.
        Проанализировав всю информацию о разумных Белковых Материках, полученную путем одностороннего биоконтакта, Независимый Совет Разума наших предков пришел к выводу, что уровень технического развития их цивилизации достаточно высок и позволяет воспринимать Носителей посредством основного органа чувств - у Материков существуют приборы, позволяющие соответствующим образом изменять ход световых лучей. С помощью этих приборов уже несколько поколений Материков постоянно исследуют вредоносных аборигенов, пытающихся разрушить их организмы. Подобное исследование совершается по хорошо разработанным правилам, хотя при использовании некоторых методов аборигены погибают. Однако ради достижения цели Независимый Разум готов был принести в жертву часть своих Носителей.
        На основании изложенного была принята и осуществлена поэтапная программа вступления в контакт с цивилизацией разумных Белковых Материков.
        Первый этап - этап ожидания. Сменилось множество поколений наших предков прежде, чем Материки с помощью своих приборов обнаружили существование Носителей. Однако Независимый Совет предвидел, что рано или поздно это должно произойти.
        Второй этап - этап парадоксов. Для того, чтобы привлечь пристальное внимание Белковых Материков, поведение Носителей должно было парадоксальным образом отличаться от поведения вредоносных аборигенов. И парадокс сыграл свою роль.
        Третий этап - этап контакта. С помощью общих понятий, Носители сумели сообщить Разумным Материкам о существовании нашего Разума. Эти общие и незыблемые понятия - космос, вселенная, элементы, из которых состоит любое вещество.
        Итак, программа, принятая нашими предками, выполнена, мы, ныне существующее поколение Носителей Разума, вступили в разумный контакт с иной цивилизацией.
        Да здравствует Разум!