По строкам лавандовых книг. Часть 2 Екатерина Терлецкая
        Наступило время перемен. Революция сгладила все социальные неравенства, но забыла на этом остановиться, стирая жизни, судьбы, души. В сердце Лаванды не осталось места для страхов. Отчаявшаяся девушка принимает решение вступить в ряды самоотверженных солдат и отправляется на поиски Прим. Преодолев все трудности Лаванда и Прим снова вместе. Юноша и девушка оказываются на другой стороне революции, но всё так же в самом её эпицентре. Борьба неизбежна. Как сделать выбор за что бороться?
        Екатерина Терлецкая
        По строкам лавандовых книг. Часть 2
        ВЫБОР
        Глава 1
        Запах сырости и грибка проникает в легкие, отвлекая внимание от назойливого звука капающей воды. Она собралась под крышей после дождя и теперь, маленькими капельками монотонно падающими в огромную лужу посреди комнаты, или подвала (сама не знаю, что это) окончательно сводит меня с ума. На уроках истории нам рассказывали, что в древние времена рабов и пленных подвергали подобной мучительной пытке. Со мной этот фокус не работает, парочка диагнозов из ряда психических расстройств у меня уже есть. Я не знаю сколько времени здесь нахожусь, и что сейчас за время суток. Здесь постоянно темно, свет падает только от мигающей лампочки - коротят провода.
        Бетонные стены и пол поражены глубоким грибком, похоже вода тут стоит всё время, а не только во время дождя. После того как моё тело превратили в фарш, избивая не один час, я не чувствую холод от бетона. Каждая клеточка горит огнем, но я могу спокойно лежать, прислонив щеку к полу и не переживать, что замерзну, наоборот, так даже легче. Сложно определить, как давно я так лежу, за это время я успела предположить, что у меня множество внутренних переломов, и наверняка внутреннее кровотечение. Возможно смелые предположения преувеличены, ведь я могу шевелиться. Хоть и не хочу. Движения заставляют тупую боль отзываться резкими вспышками острой. Иногда я теряю сознание и за последнее время, это лучшие минуты в моей жизни.
        С момента, как я впервые открыла глаза, скучать мне не приходилось, я была увлечена занимательной игрой - отличала реальность от сумасшествия. После салочек с собственным разумом в происходящем выстроилась логическая цепочка, я смогла ответить себе на ряд вопросов. К примеру, я определила: это реальность, ведь я чувствую боль, а в лавандовых кошмарах есть только страх перед болью. Я точно знаю, прошло не менее трех дней с момента провала задания, ведь гематома на виске стала понемногу спадать. Я горжусь собой, я смогла удержаться от приступа и осталась в здравом рассудке. Пока смогла…
        В промежутках между перекурами (судя по запаху от формы), двое солдат мятежников возвращают меня в детство. Если я ещё увижу когда-нибудь Прим нужно не забыть ему сказать, что он проспорил мне упаковку клубничных жвачек и самодельный лук со стрелами, и не какой-нибудь, а именно тот что Брут смастерил для него миллион лет назад.
        В тот далекий день, когда соседский мальчик предложил свою верную дружбу, мы сидели под звездным небом до самого утра за разговорами, что заставили меня забыть о всех проблемах. Он спросил: «Чего ты хочешь больше всего на свете?», а я не задумываясь ответила глупость: «Хочу машину времени». Помню, как перебрала самые неприятные моменты подбирая подходящий день куда хотела бы вернуться. Прим смеялся и утверждал, что это невозможно. «Конечно невозможно», - подумала я, но сказать подобное вслух было недопустимо. Мы спорили до тех пор, пока мальчик не пообещал мне упаковку клубничных жвачек и свой любимый лук. Он был уверен, что я никогда не выиграю этот спор.
        У меня были большие надежды на будущее и новые технологии, а в итоге, вернуть меня в самые страшные моменты детства удалось двум солдатам при помощи обычного мокрого полотенца. Интересно, где таким несложным хитростям пыток учат?
        Все дети проказничают и вредничают, как правило, наказанием за детские шалости служит самый темный угол в доме, где нужно стоять пока не осознаешь всю безрассудность своего поведения, ну или пока не решишь, что признать правоту взрослых и вывесить белый флаг применения, лучше, чем стоять и ждать пока тебя съест таракан или ещё чего хуже - мокрица. Моим воспитанием занимался отчим, и только когда мама не видела.
        Как мама не старалась каждую субботу отмыть хлоркой угол возле шкафа в подвале, но плесень никуда не уходила. Грибок становился менее заметным, но вскоре нарастал снова, из-за чего запах сырости был неотъемлемой частью подвала, куда Матис приводил меня для наказаний.
        Если вина была недоказанная, он ставил меня лицом в сырой угол и заставлял стоять до тех пор, пока я не признаю вину, а если доказанная, наказание было интересней: он брал мокрое полотенце, выкручивал своими сильными руками из него всю воду, сматывал в широкий жгут и бил до тех пор, пока я не попрошу прощения с десяток раз. К подсчету принимались только искренние мольбы о прощении, поэтому от начала наказания и до его окончания, приходилось не меньше двадцати трёх ударов по телу. Боль от такого удара похожа на внутренний перелом, но фактически они не оставляют синяков. Маме говорить было запрещено.
        Я старалась быть хорошей девочкой, но получалось не так хорошо, как хотелось бы. Однажды, подонок Матис наказал меня за то, что мама всю ночь успокаивала меня после очередного приступа лавандовых кошмаров. Не выдержав, я рассказала всё матери, но она не поверила, а только обиделась и обвинила в том, что я не рада её женскому счастью и добиваюсь развода. Так получалось, что из-за моего эгоизма она останется одна с двумя детьми. Я проплакала целый день. Казалось, слова мамы в два раза больнее, чем все вместе взятые наказания Матиса. Больше мы никогда не говорила на эту тему, я только мечтала о смерти подонка, при чем в мечтах обязательным условием его смерти было то, что она наступит от моих рук.
        От горького запаха сырости невозможно дышать, скрип двери и легкий приток воздуха заставляет внимание отвлечься от мерцающей лампочки и воспоминаний. Высокий, крепкий парень с черными как воронье перо волосами и Галлус нависли над моим измученным телом. Моё состояние настолько стабильно плохое, что я даже не моргнула, разглядывая палачей.
        - Привет, куколка, - ехидно насмехаясь склоняется надо мной Галлус. - Ну что, может принесешь мне коктейльчик? - Его смех заставляет ожить каждую клеточку, пропуская по ним, словно ток, отвращение и злость. - А я тебя поцелую за это.
        Неуклюжие попытки подняться с пола раздаются тупой болью по всему телу до самых кончиков волос.
        - Конечно принесу, - любезно отвечаю я, - заказывай! Ты-то без алкоголя не справишься с поцелуями, а так хотелось…
        Разъяренный Галлус зажимает в кулак косу и резким движением поднимает меня за волосы с пола. Не желая слышать хриплые крики, он хорошенько замахивается и бьет меня со всей силы по лицу.
        - Что твой поганый рот сказал?!
        Мгновенно металлический привкус растекается во рту, а теплая струя крови бежит по подбородку к шее. Зубы целы, но лопнула губа, а ещё я хорошенько прикусила себе щеку. Набираю полный рот слюны с кровью и как только он притягивает меня за косу ближе, плюю ему в лицо.
        - Вот гадина! - кричит Галлус.
        Отбросив меня обратно на пол, он бьет ногой в живот. От удара всё сжалось, в попытках откашляться и отплеваться от крови я скручиваюсь, как бублик в горячей духовке.
        - Эй! Он же сказал без следов! - возмущенно пихает в плечо Галлуса чернявый солдат. - Мы не за этим пришли!
        - Вы правы…
        «Кто такой «он»?», - не успеваю подумать, как Галлус снова подтягивает меня за волосы в попытке поставить на ноги, но сил не осталось ни на что, моё тело слишком вымучено и не справляется с такими простыми задачами. Падаю, издавая стон больше похожий на предсмертный вздох тюленя, чем на человеческий вопль от боли.
        - Да чтоб тебя! - с отвращением плюет в мою сторону Галлус. - Заставьте её идти, - просит он соратника, явно выше его по званию.
        Открыв скрипящую дверь ногой так, что кажется она слетела с петель, своей фирменной походкой в стиле «крутого солдата», Галус выходит, позволяя чернявому напарнику, как тряпку перекинуть меня через плечо.
        - Не смей сдохнуть! - приказывает мне брюнет. - Не на моём участке!
        Сдохнуть сейчас не худшая идея, но к сожалению, я только теряю сознание.
        Следующие, что я вижу - седовласую женщину и суп. Суп гадкий до ужаса, от него желудок завязывается на узел и после каждой ложки, выдает его обратно. Женщина кажется доброй, она настойчиво пытается влить в меня хоть каплю мерзкого бульона, уговаривая, что он вкусный, просто я давно не ела и теперь сложно объяснить моему организму, что переваривать пищу необходимо для жизни. Суп и рвота быстро утомляет, я много сплю.
        - Сколько я спала? - хрипло разрушаю тишину.
        Я открыла глаза около получаса назад. Всё это время я пыталась понять, что происходит и почему я ещё жива. Несмотря на то, что я едва могу говорить, услыхав мой голос старуха вздрагивает. Старуха увлеченно возилась с супом возле огня в самодельной буржуйке. На удивление я чувствую себя вполне сносно, а желудок на всю комнату кричит о том, как голоден.
        В сарае где мы находимся выбито оконное стекло и, похоже, дверь не заперта. Никто не боится, что я убегу, а значит бежать некуда. Собравшись с силами, я сажусь на кушетку, где, судя по боли в мышцах, отлеживалась достаточно долго.
        - Два дня, - ласково улыбаясь отвечает старуха. - Меня зовут Мария. Попробуешь поесть?
        - Поесть? Хм… Меня дома кормили не так часто, как здесь. Я, что буду выступать в роли запеченного поросенка на праздничном столе к Рождеству?
        - Чувство юмора есть, значит ты уже в порядке, - потряхивая сморщенным от старости пальцем у меня перед носом, смеется Мария.
        - К моему удивлению в порядке, - констатирую факт.
        С каждой минутой всё больше кажется, что это часть моих фантазий, а не реальность. Я покусываю раненую губу и осматриваю сарай в поисках лавандовых веточек, что в теории, должны стелиться ковром повсюду, но ничего подобного не происходит, а боль губы реальней некуда.
        - Я сварила бульон, - с полуоборота говорит старуха, суетясь возле разбитого шкафа. - Суп ты выдаешь обратно. Постарайся хоть немного поесть и тогда наденешь вот это.
        Она достает пакет с одеждой и кладет мне на колени.
        - Что это?
        - Чистая одежда. Командир приказал привести тебя в порядок и отвести к нему.
        - Мария, я ничего не понимаю… Разве меня не должны были расстрелять за нападение на штаб? Зачем меня кормить и приводить в порядок?
        - Пока не расстреляют, - глубоко вздыхая она усаживается рядом со мной, - ты им нужна. Так что если хочешь ещё немного пожить, делай молча, что говорят.
        Угасшая на лице женщины улыбка объясняет: смерть на границе была бы не худшим разрешением вопроса моего нахождения на чужой территории. Своей худенькой ладошкой, Мария накрывает мою.
        - Зачем я им нужна? - спрашиваю я.
        - Очень много раненых. Ваши солдаты расстреляли полевой госпиталь, а ждать медиков из Ореона нет времени, солдаты умирают.
        От волнения щупаю пальцами пакет, что лежит на коленях: целлофан тонкий, я чувствую грубую ткань.
        - Значит они знают, что я…
        Шесть маленьких пуговок под пальцами обрывают меня на полуслове. Я в спешке открываю пакет, в нём аккуратно сложено выглаженное платье. Серое платье средней длины. Оно сшито из плотной саржи с рукавчиком три четверти и пуговицами от талии до горла. Не могу в это поверить! В поисках кривого рисунка синей ручкой я нервно перебираю юбку вдоль внутреннего шва. Это оно!
        Передо мной то самое маленькое сердечно и слово «моя» на латыни.
        *****
        - Это чтобы ты не спутала свою форму забирая из прачки. Опознавательный знак! - говорит Прим, вырисовывая сердечко вокруг слова «mea».
        Мы прячемся в подсобке госпиталя среди зимних одеял за стеллажом с флакончиками спирта и всякими настойками. Я не отвечаю на его дурости, только сдерживаю смех. Разрисовывая синей ручкой внутреннюю сторону моего платья, он переходит все границы.
        - Я и так её отлично опознаю! - возмущаюсь я, вытягивая подол юбки из рук парня.
        Морщу нос, а он целует его, разглаживая складочки. Ну разве можно устоять перед этими нежностями? Он дурашливо чмокает меня не меньше сотни раз, а я охотно отвечаю на поцелуи.
        *****
        Крепко сжатая саржа дрожит в руках, отражая волнение. Каждый изгиб кривого рисунка напоминает тот день, когда он здесь появился. То самое платье! Но как?
        - Это моё платье, - тихо вырывается у меня. - Мария, кто его принес?
        - Солдат. Здоровый такой. Из новеньких.
        - Галлус?
        - Точно не скажу, но я слышала это имя, возможно это его так называли, а может и нет.
        Так значит всё было спланировано заранее? Задание изначально было невыполнимым. Неужели все в отряде были предателями? Тео. Лукас. Северус! Северус не дал мне возможности остаться у границы штаба, а теперь это платье… Моё платье!
        Мария нагрела таз воды и оставила меня одну, приказав смыть с себя всю грязь за последние дни. Мне предстоит взглянуть в лицо тем, кого я чуть не обрекла на смерть. Заплетаю косу на мокрые волосы. Я смотрю в обломок зеркала на тощую девчонку в сером платье: у неё разбита губа, синяк от удара на виске, глубокие тени залегли под глаза, и она вовсе не похожа на меня, ни внутренне, ни внешне.
        Аппетита нет, желудок сжимается спазмом тошноты от тревоги, но Мария права, нужно заставить себя поесть, как знать, когда теперь выпадет такая возможность. Я подношу горячую ложку ко рту и едва заставив себя проглотить вздрагиваю от шума солдатских сапог за окном. Время отдыха закончилось. Склонившись надо мной Мария забирает тарелку и шепчет мне на ухо:
        - Просто делай что тебе говорят, девочка.
        Теперь в её голосе нет и капли той доброты, что хоть немного согрела меня утром. Под конвоем солдат, покорно опустив голову вниз, я следую за ними в штаб. Не хочу новых побоев, кажется я больше не выдержу боли, тем более сейчас все силы идут на то, чтобы заставить желудок оставить обед внутри.
        Территория базы приграничной обороны гораздо больше чем мне казалась в момент наступления. Десятки солдат тренируются прямо здесь, не отходя от штаба. Тут и строевая, и метание ножей, и караул, но моё внимание привлекают солдаты - нет ни одного мальчишки! Я не вижу никого младше двадцати пяти лет. В Литоре наоборот, в основном среди рядовых студенты и те, кому едва исполнилось восемнадцать.
        Мы заходим в сырое здание с высокими бетонными стенами, оно похоже на цех. В школе рассказывали, что Ореон богат на ископаемые, основная их занятость - шахты. Не знаю, как выглядит шахта, но огромное здание, куда меня привели, вполне сошло бы за цех при шахте. Судя по запаху, до того, как я попала к Марии меня держали здесь.
        Здесь всё огромное, серое и мрачное. Скрип крайней двери кабинета в конце темного коридора пробегает эхом по стенам. За дверью вальяжно расположился знакомый чернявый солдат. Один из стражей со всей силы толкает меня в дверь, и я, едва удержавшись на ногах, буквально вваливаюсь в небольшой кабинет. Солдаты остаются за дверью, оставляя меня наедине с брюнетом. Из мебели в этой комнате есть только старый стол и два стула на кривых ножках, не уверена, что на них вообще безопасно сидеть. Кажется, если заговорить эхо отбиваясь от голых стен будет повторять каждое слово, но все же, кто-то должен начать разговор.
        - Я не сдохла на Вашем участке, - твердо заявляю. Мне стыдно, что он видел меня в таком жалком состоянии, теперь я хочу показать себя настоящую, а не ту избитую тряпку, которой была несколько дней в подвале. - Во всяком случае пока… - добавляю, едва опомнившись где нахожусь.
        Солдат грозно морщит нос, но всё же расплывается в улыбке.
        - Помнишь мои слова. Это хорошо! Значит мои ребята не перестарались.
        Он встает со стула и сцепив руки за спиной медленно обходит вокруг меня, громко постукивая металлическими набойками сапог по бетонному полу.
        - Меня зовут майор Каликс, - ровным голосом говорит он, совсем непохожим на привычный тон майоров. - Командира убили ваши солдаты, так что я пока главный в секторе «Ц». Расскажи мне о себе, девочка.
        Каликс смотрит на меня как на товар на базаре, но при этом, с его стороны совсем не чувствуется опасность.
        - Кажется, Вы обо мне знаете больше чем я могу рассказать, - отвечаю я, разглаживая складки на юбке из серой саржи.
        Видимо дерзость во мне доминирует над инстинктом самосохранения. На мгновение страх перехватывает дыхание, но майор снова расплывается в улыбке и занимает место в кресле.
        - Сколько тебе лет? - с интересом спрашивает он.
        На курсах нас учили ни за что не выдавать свой настоящий возраст, но думаю здесь нет смысла врать.
        - Семнадцать.
        Брови Калика взлетают вверх, словно я его огорошила названной цифрой.
        - Ты знаешь почему ты ещё жива?
        - Вам нужна помощь. Убивать меня пока невыгодно, - откровенно отвечаю я.
        Пусть знает, что я не дура!
        - Как думаешь, Лаванда… - он делает паузу, приподымает левую бровь и наливает в стакан воду. Не стоит от меня ждать удивления, я здесь неслучайно, конечно же он знает моё имя, это стало ясно в момент, когда Мария положила мне на колени сверток с платьем, - такая смышлёная малышка как ты, в состоянии обдумать серьезное предложение и принять взвешенное решение?
        От этих слащавых слов меня начинает тошнить. «Делай что тебе говорят, девочка, если хочешь ещё немного пожить», - вспоминаю слова Марии. Я не в лучшем положении сейчас. Не позволяя дрогнуть ни единой мышце на лице, спокойным голосом отвечаю:
        - Я попробую, майор Каликс.
        - Попробуй.
        Надпивая со стакана, он делает короткую паузу и продолжает:
        - Видишь ли, девочка, в отличие от ваших варварских законов Патриума, в Ореоне всё несколько иначе. Мы не убиваем своих братьев… Мы же земляки, а значит братья, ты согласна? - Вопрос риторический, но я всё же киваю, увлеченно слушая к чему он ведет. - Государство на пороге перемен, которые войдут в историю. Ореону важно понимать, что его граждане осознанно приняли общее решение следовать курсу благополучия, а не тирана Джоува. Мы даем пленным некоторое время, переосмыслить свои идеалы и принять решение, за что они готовы бороться: за диктаторский Патриум или демократичный Ореон, - торжественно, точно тост на свадьбе, произносит Каликс. - Так что…
        Злость внутри меня заливает горячим нравом рассудок. И снова благородные оправдания, таким жестоким действиям!
        - Другими словами, вы предлагаете воевать на вашей стороне и таким образом восполняете ресурс живой силы за счет предателей, что готовы стрелять по своим только бы оттянуть момент собственной смерти? - перебиваю я Каликса.
        Майор снова улыбается, но теперь открыто, немного даже заливаясь скупым смешком. Такое впечатление, что он играет со мной, а я ещё не поняла всех правил этой игры.
        - Ты умненькая девочка. Думаю, принять решение не займет у тебя много времени.
        Он вытаскивает из-под стола медицинскую сумку, доверху набитую лекарствами и бинтами, бросает её мне под ноги.
        - В полевом госпитале много раненых от рук твоих соратников. - Я вздрагиваю. - Не переживай, от твоих рук там нет пострадавших. - Облегчение теплой волной пробегает по телу. - Пуля попала прямо в сердце, так что в госпиталь тот солдат не попал.
        Замираю. Я убила человека… Я убийца! Сердце колотится так, что сейчас вырвется наружу.
        Помню, как Галлус стрелял по нашим, как Лея замертво упала, как я выстрелила в ответ. А потом удар в висок и пустота. Лея говорила я никогда не забуду свою первую жертву, но похоже забытьё, как побочный эффект моего психоза, в этот раз сыграло мне на руку.
        Осознание, что я убила человека сжигает изнутри, словно языки пламени лижут внутренние органы, от чего суп в желудке закипает. Я не выдерживаю, сгибаюсь пополам и выдаю на пол те малые крохи обеда, что съела в домике Марии. Большего позора в моей жизни не было. Каликс делает вид, что не видел, как меня вырвало посреди кабинета.
        - На принятие решения у тебя времени ровно столько, сколько понадобится для оказания медицинской помощи раненым, - как ни в чём не бывало продолжает он, - а после, я жду тебя здесь и хочу услышать ответ. Это понятно?
        - Так точно, майор, - тихо отвечаю я, вытирая рукой уголки рта.
        - Отвечаешь, как солдат… а с виду совсем ребенок…
        Последние слова с его уст звучат как сожаление. Словно он не осуждает меня вовсе за смерть его рядового, а жалеет, как ребенка, который случайно не рассчитал силу и задушил недельного цыпленка. Я поднимаю с пола медицинскую сумку и покорно следую за стражником.
        Глава 2
        Полевой госпиталь находится не в цеху и даже не возле барака - это натянутый шатер, достаточно отдаленный от штаба. Раненых не меньше трех десятков. Раны абсолютно разной сложности, начиная от пуль в мышечных тканях, заканчивая гниющими зияющими дырами в теле, что вот-вот и перерастут в гангрену. Примуса среди них нет.
        Интересно, где он? Дал ли он уже свой отрицательный ответ майору? Военный устав у Прим в крови. Он никогда не согласится на подобную сделку с совестью и никогда не предаст свои идеалы ради парочки дополнительных дней на этом свете. Надо быть совсем глупцом, чтобы не понимать, что предателями Патриума закрывают самые горячие дыры на передовой, сохраняя так жизни своим.
        Одному за другим я обрабатываю больным раны. «Какие мерзкие двойные стандарты», - сказал бы глядя на это Прим. Ещё вчера я стреляла по ним, одного даже убила, а сегодня спасаю жизни и облегчаю им боль. Приспосабливаться к ситуации - мой единственный талант, если разобраться. Но иногда, этот талант мне видится побочным эффектом психической хвори: больное сознание украшает любые события и помогает приспособиться к новым обстоятельствам. Вот только это действие временно… Наступает момент взрыва и всё - реальности больше нет, есть только лавандовая бездна, убивающие фантазии и временные дыры в памяти, словно психоз сам определяет, что оставить мне, а что украсть, будто и не было вовсе.
        В одном из отсеков полевого госпиталя слышится смех. Сразу видно, соседи по больничным койкам имеют преимущественно легкие ранения, вот и сохранили хорошее настроение и силы для разговоров. Почему-то голос одного из парней кажется мне знакомым.
        - О! Новую медсестричку прислали, - кивает в мою сторону один из друзей.
        - И уж куда симпатичней нашего старого Бора, - поддерживает его сосед.
        Я подхожу ближе, усаживаюсь на край кровати.
        - Покажи руку, - говорю самому шумному бойцу.
        Парень смотрит на меня и невозмутимо улыбается. Первое, что бросается в глаза - уродливый шрам вокруг глаза и на лбу. Я знаю его! Мы пристально смотрим друг на друга, и я узнаю в нём пьяного пограничника, что получил битой бутылкой в глаз.
        На мгновение перед глазами промелькнул день нашей первой встречи. Я буквально \ вижу, как достаю осколки из окровавленной плоти, обрабатываю рану единственным доступным в баре антисептиком - водкой. Интересно, а что он видит сейчас? Возможно ли вообще в таком состоянии алкогольного опьянения запомнить проходящую мимо официантку? Надеюсь, что нет.
        - Старая рана, но никак не заживет, - говорит он, морщит от боли нос и снимает повязку с плеча.
        Рана взялась гнилой коркой из-за неправильного ухода. На соседних двух койках солдаты с повязками на том же месте.
        - Ничего, мы всё поправим сейчас. Через несколько дней боль уйдет, - успокаиваю старого знакомого. - Хм… Какое точное попадание, - разглядывая рану бормочу себе под нос, - не задеты ни связки, ни кость. Такое редко увидишь. Рана заживет, будешь как новенький.
        Открываю рану следующего солдата и вижу ту же картину. Словно стрелок умышленно целился в точку, что выведет из боевого строя, но особо не навредит. Если бы я не видела, как Корп отправил пулю в лоб сбитым мною снайперам в лесу, подумала бы, что это те самые стрелки. Уверена, мой выстрел пришелся именно в эту точку предплечья.
        - Точное попадание? - насмешливо переспрашивает пациент. - Ну понятно, что может девчонка понимать в стрельбе! - умничает, пренебрежительно отмахиваясь от меня рукой. - Как только таких стрелков Патриум терпит?! Да он же из трех выстрелов не попал в цель ни разу! Хотя я даже благодарен тому кудрявому, был бы он метким, я бы здесь сейчас не сидел.
        Солдат виновато опускает глаза в пол, на его лице пробегает сожаление.
        - А может, он просто не смог выстрелить в цель… - еле слышно бурчит себе под нос мой старый знакомый. От его высокомерного тона не осталось и следа.
        Я заканчиваю перевязывать последнего из друзей по несчастью, собираю инструменты и грязные бинты в судок с медикаментами, включаю всё своё женское обаяние, игриво улыбаюсь и будто невзначай кладу руку на колено солдату с отвратительным шрамом.
        - Ну что ж бойцы, скоро будете снова радовать нас своей храбростью в бою, - улыбаюсь и перевожу соблазнительный взгляд на свою жертву. - Ты не мог бы мне помочь с бинтами? Донести к раковине в конце шатра, у меня рук не хватит.
        Под игривый свист солдат, он встает с койки и следует за мной. Эти женские штучки никогда не подводили в госпитале, когда флирт был единственным доступным обезболивающим для безнадежных больных. Как показала война - самец в мужчине умирает последний. Подойдя к импровизированной раковине в виде алюминиевого таза, я подаю парню кувшин с водой, прошу помочь обмыть мне руки. Удостоверившись, что нас никто не слышит, изображаю кокетливую улыбку и шепчу, глядя ему в глаза:
        - Он не смог стрелять в цель, потому что узнал в тебе соратника. Так?
        Мой вопрос ставит собеседника в ступор. Он льет воду подбирая слова, а я продолжаю улыбаться и хлопать по-девичьи глазками, только бы не привлечь лишнего внимания стражи.
        - С чего ты это взяла? - перепугано спрашивает он.
        - Давай не будем тратить время на игры в «верю-не-верю». Я прекрасно знаю, что ты солдат Патриума и, судя по всему, ты решил купить себе немного времени, приняв предложение Каликса. Но мы не о моралях и принципах пришли сюда поговорить. Скажи мне, ты знал парня, что снял вас троих выстрелом в плечо?
        Охрана госпиталя подозрительно разглядывает нас, моё сердце стучит, как сумасшедшее. Я должна услышать ответ до того, как меня выведут из шатра! Кокетливо смеюсь, похлопывая собеседника по плечу, уловка с флиртом развеивает подозрения у зрителей.
        - Мы не были знакомы лично, но встречались несколько раз в тренировочном зале… Думаю, он… Он узнал меня и не смог… не смог…
        - Да-да, понятно, - не выдержав неразборчивую мямлю, перебиваю я собеседника. - Он не смог убить тебя и только ранил, а заодно и твоих новых друзей, так как запутался на чьей стороне вы воюете. Ты знаешь его имя?
        - Нет. Я же сказал, мы не знакомы.
        - Как он выглядел?
        Краем глаза я вижу, как заинтересованно поглядывают в нашу сторону мои конвоиры. Времени совсем не осталось, а кроме глупого мяуканья из этого бойца ничего не вытянешь.
        - Светлый парень с глазами разного цвета. Легко запоминается, такое редко увидишь - гетерохромия, - наконец-то по существу говорит он.
        - Прим, - хриплым шепотом вырывается у меня.
        - Каликс держит пленных в примыкающем к шахте здании. Там есть подвал, стены бетонные, так что не выберешься. Обычно пленных больше двух дней не держат, но он вроде бы ещё там, и жив.
        Глаза непроизвольно наливаются слезами, легкие склеились, я не могу сделать вдох. Внутри словно завязали узел, а от нехватки воздуха дрожат руки. Слёзы катятся по щекам - не могу их остановить, как и контролировать эмоции. Единственное о чём я могу сейчас думать - только о том, что он жив! Ещё жив… Возможно, ещё жив…
        - Эй ты! - кричит мне один из стражников. - Хватит улыбаться. Время идти!
        Приблизившись он бьет с ноги по сумке. Отвернувшись, я смахиваю слезу, поднимаю сумку и следую за стражниками на выход из госпиталя. Сейчас я снова встану перед Каликсом, и должна буду сделать выбор - смерть или предательство Патриума.
        Дорога к штабу в раздумьях пронеслась как мгновение. Каликс с надменной улыбкой и без малейшего пренебрежения, что крайне меня удивляет, снова сидит передо мной в старом кресле, закинув ноги в грязных сапогах на стол. Я вытираю потные ладони о подол платья и сглатываю ком ужаса.
        - Как наши солдаты? - спрашивает майор, скрестив руки на груди.
        Золотая печатка на безымянном пальце майора отблескивает зайчиком на стены, отвлекая моё внимание от нарастающей паники. Как для майора прифронтовой линии, украшение недоступное, в Литоре такого не увидишь.
        - Есть запущенные раны, но критичного я ничего не увидела. При правильном уходе, в течении недели большая часть солдат смогут вернуться в строй, - отвечаю я.
        - Хорошие новости! - практически прихлопывая восклицает майор. - Но мы собрались не об этом говорить. Так ведь, Лаванда?
        Я молчу, продолжаю вытереть ладони о подол. Как тут выбрать?
        - Времени на раздумья было достаточно! Какой твой ответ, девочка?
        Майор раскачивается на стуле и каждый удар деревянной ножки о пол раздается эхом у меня в груди, заставляя сердце сжиматься. По обе стороны от меня стражники с оружием в руках. Фантазия рисует сцену, в которой после отказа от предательства звучит выстрел, и пуля пробивает мой худой живот. Вместо ответа, я снова и снова прокручиваю в голове свою смерть.
        - Что со мной будет, если я не приму сторону Ореона? - осмеливаюсь спросить.
        - Тебя ждет трибунал по законам Ореона, - грубо отвечает Каликс. Видимо моя трусость ему уже надоела.
        «Трибунал по законам Ореона», - как же пафосно это звучит… Но у меня нет права умереть сейчас, когда Прим так близко. Принять сторону Ореона - это дорога в один конец. Вериния, Лидия, Триша, Джудин - я никогда больше их не увижу. Дорога на территорию Патриума будет для меня закрыта навсегда.
        Северус, Корп, Арбор, Брутус… Я никогда не смогу выстрелить в своих соратников, меня всё равно ждет трибунал за невыполнение приказа командира. Брут! Вдруг я понимаю: Брутус затеял разговор перед спецзаданием неспроста! Помимо унижений он пытался мне сказать что-то важное, то, что должно было спасти мне жизнь.
        Пытаюсь дословно вспомнить, что он говорил. «Снайперов ждет мгновенная смерть». «Медсестричка может выиграть время». Похоже это время я уже использовала. «Запомнить нужно другое - мятежники не убивают детей, и не выводят их на фронт». Вот почему Прим до сих пор жив! Трибунал по законам Ореона, а Прим всего семнадцать лет. Огромный прилив сил подобно молнии прошибает тело.
        Надежда - какое теплое оказывается чувство, а я уже успела его забыть.
        - Я не слышу твой ответ! - майор резко бьет огромной ладонью по столу.
        - У вас среди пленных есть мальчик Литора, - неуверенно начинаю я, - у него кудрявые волосы и глаза разного цвета. Какой ответ он дал?
        Мой вопрос яростью отражается у Каликса в глазах, но он держится абсолютно непоколебимо, громко сглатывает и спокойно говорит:
        - Ты уходишь от темы.
        - Мне важно знать ответ на мой вопрос, - продолжаю стоять на своём.
        - Зачем тебе это?
        - От этого зависит моё решение.
        Заливаясь смехом Каликс закидывает голову назад и встает со стула. Его пронзительный взгляд проходит сквозь меня. Он совсем непохож на военных, что я знала раньше. Майор Патриума уже бы превратил моё худощавое тельце в решето за пререкания и лишнюю болтовню, но не Каликс. Его лицо, словно заревом залито интересом к моему поведению. Словно его забавляет пустая болтовня со мной. Или может независимо от того, что я отвечу, моя судьба решена, и весь этот разговор, лишь театральное представление на потеху молодому майору?
        Таинственное появление платья в избушке Марии посеяло чувство, что всё неслучайно, что всё идет по плану, о котором я не знаю. А теперь ещё и это странное поведение Каликса.
        - Серьезно? - заливается смехом майор. - Первая школьная любовь?
        - Что? Нет! - вскрикиваю я.
        Слова о любви бьют под дых. Когда это мы успели сменить тему моей смерти и перейти к обсуждению личной жизни?
        - Я жду твой ответ Лаванда!
        Складывая руки на груди, майор опирается на стол и пристально смотрит в ожидании ответа.
        - Этот мальчик, сын одного из командиров Литора. Представляешь, как тебя похвалят за вербовку в предатели сына командира?! - вдруг врывается у меня.
        - Мне плевать кто он, Лаванда. Хотя идея интересная, - с улыбкой цедит сквозь зубы. - Какой твой ответ? - настаивает на своём майор.
        - Дай мне время, я уговорю его принять решение в пользу Ореона. Так вы получите в союзники нас обоих.
        Каликс игриво подымает бровь.
        - Значит ты принимаешь предложение и готова встать в ряд с моими бойцами и самоотверженно бороться за независимость и благополучие Ореона?
        И снова я должна играть, не зная правил, но он явно готов принять мои условия.
        - Нет. Мне нужно время и встреча с парнем. Только тогда я смогу сделать выбор, - отрезаю я.
        Колеблясь с ответом, Каликс громко вздыхает.
        - Глупая девочка… С чего ты взяла, что можешь устанавливать свои правила?
        - С того, что у твоих стражников даже оружие не заряжено. Мы болтаем о бабочках уже более десяти минут, отнимая твоё драгоценное время. Похоже тебе нужен мой положительный ответ, иначе почему я ещё жива?
        Улыбка с лица Каликса сходит быстрее, чем я замечаю, как дерзко перешла на неуважительное «ты» в обращении к молодому майору. Резко поднимаясь из-за стола, он достает из ящика пистолет и стреляет в пол у меня между ног. Ужас насквозь пронизывает тело, завязывая желудок на узел. Капельки пота стекают по затылку за шиворот, удушливая волна заставляет меня хватать ртом воздух точно, как рыба, которую вынесло волной на берег. Вот-вот и от нехватки кислорода, я потеряю сознание.
        Каликс подходит впритык, шепчет мне на ухо:
        - Чтобы тебя убить, заряжать оружие необязательно.
        Пытаюсь успокоиться, прийти в себя после испуга и начать нормально дышать, но похоже это займет больше времени чем мне бы хотелось. Хватаю одной рукой себя за шею, а второй расстегиваю пуговки на платье, в надежде, что получится вдохнуть на полную грудь
        Майор не спеша наливает полный стакан воды из кувшина и смакует каждую секунду моего удушья. Того как я опускаюсь на пол, упираясь руками в холодный бетон, чтобы только не упасть в обморок. Он делает два шага вперед, нависает надо мной, как огромная машина-убийца, и выплескивает содержимое стакана мне в лицо. Холодная, свежая вода смывает пот, легкие открываются словно я вынырнула после длительного погружения под воду. Я дышу!
        - Отведите её в могилу! И пусть смотрит на все прелести этого места! - отдает команду своим сторожевым псам.
        - У тебя есть время до рассвета. И учти, больше по твоим правилам не будет! Надеюсь ты не пожалеешь, что у вас один выбор на двоих, - говорит напоследок майор.
        Не оставляя себе попыток отдышаться, я поднимаюсь с пола, вытираю рукавом лицо и смотрю на майора. Откуда он знал, что я так реагирую на испуг? Мне кажется я снова теряюсь в реальности, не различаю, где сумасшествие. Платье, приступ - как это объяснить? Это реальность? Один из стражников толкает меня в плечо так сильно, что чудом не выбил его из сустава. В лавандовых кошмарах я не чувствую боли, только страх перед болью, значит - это реальность.
        Послушно следую к месту со страшным названием «могила». Территорию, отведенную для тренировок и учений мы давно прошли, но всё ещё находимся за колючей проволокой под напряжением, что ограждает территорию штаба. Перед нами вырисовываются обломки старого цеха. Видимо на этом месте раньше было такое же здание с высокими бетонными стенами, как и то где меня держали, но уцелела только большая часть одной из несущих стен. Внутри обломков отдельным коридором к стене протянута колючая проволока, она ведет к подвальному помещению. Вся стена словно мольберт начинающего художника авангардиста, хаотично забрызгана багровыми кляксами, что в совокупности создают картину с привкусом смерти. Стражник бьет меня в левый висок, я теряю равновесие и падаю на обломки разрушенных стен, сбивая ладони в кровь.
        - Что вы делаете? - кричу я.
        Он связывает мне за спиной руки, хватает за волосы и фиксирует голову в одном положении не позволяя встать.
        - Майор приказал, чтобы ты смотрела, - грубо отвечает солдат.
        - Что? Я не понимаю… Отпусти, мне больно!
        Острые камешки впиваются в колени, а голова ужасно пульсирует от удара. Я пытаюсь вырваться, но мои брыкания безуспешны, только делают хуже, заставляя стражника стягивать сильнее косу в кулак.
        По периметру стены вдоль коридора с колючей проволокой выстраиваются солдаты с оружием, один из них держит собаку. Из двери в подвал выходит двое мятежников, а вслед за ними связанные между собой наручниками и цепями солдаты Литора.
        Я бегло вожу глазами от солдат до стены, к которой их ведут. Багровые брызги словно веточки ели, обозначают место казни. Некоторые из пленных от изнеможения и побоев еле передвигают ногами. Я всматриваюсь в лица, гематомы и кровоподтеки искажают их до неузнаваемости, но последних я узнаю сразу - это Тео и Трибус. Под вой собаки пленные неспешно несут свои тела прямиком по коридору к рябой стене. Мои глаза наполнены слезами, боль в груди невозможно описать словами.
        - Нет… Пожалуйста, нет! - умоляю я, кричу во всё горло, но меня словно и нет здесь, никто не обращает внимания на мою нарастающую истерику.
        Не могу смотреть на это, зажмуриваю глаза, но стражник дергает за косу, заставляя любоваться казнью. Солдат с собакой отдаёт приказ и грохот выстрелов рассекает воздух. Бездыханные тела падают на землю, брызги крови рисуют новые витки картины на стене.
        Я кричу так громко и так долго, как только выдерживает горло.
        Сложно определить, как долго после суда тела лежали на земле до прихода гробовщика. К тому времени мои голосовые связки уже давно перешли на тихий хрип, сопровождающийся острой болью. Руки мне развязали, на запястьях остались стертые в кровь следы от веревок. Ноги сомлели, подняться с колен не так просто. Я обессилена.
        Всё вокруг размыто, словно я маленькая рыбка, что плавает в круглом аквариуме и смотрит на мир через призму плотного стекла. Фоновые звуки то шипят, то издают резкий скрип - это стражники разговаривают между собой, или возможно со мной, но я не разберу ни единого слова.
        Тяжелыми шагами ко мне неспешно подходит Галлус, он держит в руках лопату с деревянной рукояткой и склонившись что-то говорит. Я пытаюсь встать, но удар лопатой снова прибивает меня к сырой земле. Дальше всё вспышками, то всплывает перед глазами, то устремляется в бездну, углубляясь в кромешную темноту.
        Меня ведут к стене казни, мы обходим её с обратной стороны и перед моими глазами расстилается перекопанное поле. Вначале поля выкопана огромная яма предназначенная для захоронения солдат. Теперь понятно почему это место называют «могила». Гробовщик по одному переносит тела, завернутые в окровавленные грязные простыни, и скидывает одно на другое. Горечь рвоты подкатывает к горлу.
        Мне отдают приказ, мотивируя к действию сильным ударом по лицу. Извиваясь в судорогах рвотных позывов, принимаюсь его выполнять.
        Я хороню своих друзей.
        Тяжелая, влажная земля падает с моей лопаты засыпая тела молодых ребят. Вот она - война, такая, какая она есть! Окровавленный, завернутый в грязные простыни, Тео медленно исчезает под грудой сырой земли, но никогда не исчезнет из моей памяти. Он навсегда останется для меня мечтателем, тайно влюбленным в рыжую девушку. Я никогда не узнаю, почему он изменил цель и не примкнул к мятежникам. Возможно, не смог принять, что по эту сторону оказалась ничуть не лучше, чем по ту, от которой он без оглядки бежал. Он сделал свой выбор - принял неизбежную для всех нас смерть сейчас, так и не дождавшись заветного первого свидания.
        Я не могу себе позволить такой выбор.
        Горячие слёзы застилают глаза. Я падаю на рыхлую землю без сил.
        Глава 3
        Светлые волосы волнами спадают на уставшие веки парня. Он нисколечко не поменялся с тех пор, как я увидела его спящим впервые. Вот только мы давно уже не те дети, что прятались в спальне от родителей, рассказывая друг другу страшные истории всю ночь напролет.
        Прим лежит без сознания в старом подвале куда меня привели стражники по приказу Каликса. Времени на разговоры осталось мало, рассвет наступит совсем скоро. Ран и серьезных ссадин у него нет, только глубокие, слегка подгнившие следы от веревок на руках, как у меня. Обморок вызван элементарным истощением.
        Аккуратно глажу кончиками пальцев его лоб, убирая кудрявые волосы с лица. Прим умный, он точно придумает, как нам выбраться из этой передряги, нужно только убедить его пойти на сделку с Каликсом, чтобы выиграть время. От того, что он рядом, живой и невредимый, внутри меня горит огонь надежды, он согревает и успокаивает. Мне хочется близко-близко прижаться к нему.
        Склонившись, я ловлю себя на том, что мои губы сами несмело тянутся к его губам. Как же хочется коснуться их… От одной только мысли о поцелуе бабочки в животе щекотно размахивают крылышками.
        Едва приоткрыв глаза, он вздрагивает.
        - Что ты здесь делаешь? - спрашивает Прим.
        - Привет, - улыбаюсь я, нежно поглаживая его волосы. - Это я…
        Он убирает мою руку и с отвращением отстраняется в сторону, словно увидел не меня, а дохлого таракана в тарелке.
        - Вижу, что это ты. Я спросил, что ты здесь делаешь?
        - Я… Ну… Я не смогла сидеть сложа руки пока ты тут, - от неожиданной реакции Прим на моё появление, я невнятно мямлю сама не знаю что.
        - Лаванда, ты совсем ума лишилась? В смысле, ты не смогла сидеть сложа руки?
        От нарастающего неистового возмущения Прим резко вскакивает с места, нервно расхаживает вдоль помещения.
        - Лаванда? - переспрашиваю я. - Ты назвал меня по имени… Прим, что происходит?
        В день нашего знакомства, он от души смеялся над моим именем, утверждая, что более глупого в жизни не слыхал. С тех пор и до момента, когда изнемогающий от жажды промочить горло очередной порцией горячительного пойла пьянчуга в баре, нарек меня именем спасительного острова из легенды моряков, мой друг придумывал всяческие прозвища, среди которых лидировало простенькое - цветочек (оно казалось мне наименее обидным из всех), но никогда не называл меня по имени. «Ты мой спасительный остров, к берегам которого я всегда приплываю. Моя Аделаида, Дэла, или просто Дэл», - говорил мне мой Примус. Что же поменялось теперь?
        - Происходит война, если ты не заметила, - холодно отвечает мне друг.
        - Серьезно? О, хорошо, что сказал, я-то думала оружие в руки нам забавы ради дали, - иронично парирую я. - Только я сейчас не об этом. Когда ты успел вступить в клуб Лаванда-ненавистников?
        - Клуб? Если такой клуб существует, я могу быть его предводителем!
        Громкий стук кулаком по двери с внешней стороны отвлекает нас от спора. Мы перешли на повышенные тона и судя по всему разбудили стражников.
        - Час до рассвета! - кричит один из стражей, продолжая колотить по двери кулаком.
        Время течет как вода, отсчитывая каждой капелькой последние минуты наших жизней. Ожидание - вечность, когда ждешь день рождения или подарок к празднику, ну или выходной после изнурительной рабочей смены, но не когда ты ждешь собственной смерти.
        После суда, свидетелем которого меня вынудили стать, я уже и не знаю, что хуже - смерть или трибунал по законам Ореона, что исключает смерть детей как таковую.
        Подходит время встречать новый день. От слов стражника, поджилки пустились в пляс и заставляют дрожать руки от страха. Времени осталось совсем мало, а, и так тяжелый, по моим предварительным ожиданиям разговор с Прим, принял новый оборот.
        - Это милое местечко не перестает меня удивлять. Столь теплый прием, комфортабельный номер, обед каждый день по расписанию. Ты кстати знала об этом? А теперь ещё и личная кукушка оповещает о времени! Прелестно…
        Прим сползает спиной по стене усаживаясь на пол. Ирония в каждом слове - в этом весь Прим. Кажется я уже отвыкла от такого стиля общения, поэтому принимаю подобный тон на свой счет. Разбираться в причинах яркой ненависти ко мне некогда.
        - Слушай, у нас нет времени на споры! На рассвете мы должны дать свой ответ Каликсу, от которого будет зависеть, когда и какой над нами состоится суд.
        Испепеляя взглядом, Прим поднимает на меня уставшие глаза.
        - Какое ещё решение? Ты можешь толком объяснить, что происходит?
        Сажусь напротив, достаю из медицинской сумки спиртовой раствор, вату, бинт. Хочу обработать следы от веревок, но Прим вырывает руку демонстрируя свою неприязнь к моим прикосновениям. Я настойчиво продолжаю своё дело и спустя пару минут он сдается. Нетерпеливо морщит нос от жжения спирта.
        - После провала вашего отряда вернулись только несколько солдат, и те в очень плачевном состоянии. Раны еле удалось зашить до того, как они успели бы истечь кровью, - начинаю я.
        - Кто из ребят вернулся? - перебивает меня Прим.
        - Я… Я не знаю… Так вот, - пытаюсь продолжить.
        - Как это не знаешь? Ты же сама говоришь, что раны были тяжелые, но вы их спасли. Ты же медсестра в хирургии! - снова грубо перебивает меня Прим.
        Мой психоз и сопровождающие его провалы в памяти совершенно не та тема, которую я готова с кем-либо обсуждать. Тем более с Прим. Я не выдержу, если и он будет относиться ко мне как к сумасшедшей. Во всяком случае не сейчас.
        - Я была занята другими больными, - вру я. - Не перебивай меня! На это нет времени, - в том же тоне даю отпор, но продолжаю обрабатывать запястья. - Ресурсов Литора оставалось на каких-то несколько недель, и то с натяжкой. Леон, возлагая последние надежды, собрал очередной спецотряд, в который, как ты уже понял, вошла и я. Мы должны были зайти перед нашей армией, обезвредить штаб мятежников устранив командиров, чтобы дать фору войскам перед атакой и вернуть таким образом железную дорогу под контроль Патриума, но… но что-то пошло не так…
        - Вас обстреляли?
        - Нет, в том то и дело. Я ничего не могла понять. Нас так тщательно готовили и отбирали, после двух провальных операций в которых нашим солдатам не удалось даже близко подойти к границам штаба, а тут… Всё было наоборот! Мы зашли абсолютно спокойно, словно нас ждали и умышленно впустили в самое сердце штаба, а потом… Галлус предал отряд. Не знаю, возможно кто-то ещё, но я видела только Галлуса. Что происходит дома я не знаю, но судя по тому в каком расслабленном состоянии здесь все, наше появление не было резонансным событием для мятежников и принесло им небольшие потери. Каликс дал нам с тобой время до рассвета, принять решение. У нас два варианта: трибунал на рассвете, либо мы принимаем сторону Ореона и переходим в их ряды.
        Молчание, как топор повисло в воздухе. Моя фантазия последнее время слишком скупа, в голову не приходят ни одни убедительные для Прим слова. Знаю какой будет ответ, поэтому придерживаю козырем последний аргумент - моя жизнь зависит от его решения.
        - Принять сторону Ореона? Серьезно? - закидывая кудрявую голову назад, Прим заходится смехом. - Ты полная дура, если серьезно думаешь, что я когда-нибудь соглашусь на предательство!
        - Прим! Нас ждет трибунал! - злостно воплю ему в лицо.
        - Да лучше сдохнуть сейчас, чем предать свое государство, стать в один ряд с сепаратистами!
        От упоминания сепаратистов к горлу подкатывает ком желчи, а перед глазами встает Тео. Вначале живой, а после и мертвый… Волна злости накрывает меня с головы до ног. Не могу усидеть на одном месте, боюсь взорваться. Ненавижу, когда Прим превращается в своего отца - упрямого вояку, у которого вместо мозгов устав.
        Сидя на крыше нашего дома, Прим мечтая о безоблачном будущем, каждый раз винил Брутуса, что тот навязывает ему свои принципы и ценности, но похоже мой друг даже не задумывался, что все принципы и ценности отца и так текли по венам вместе с кровью. Спорить с ним в моменты, когда генетически заложенный военный устав заглушает элементарные инстинкты самосохранения глупо, но я всё же пытаюсь. Складываю руки крепко на животе, чтобы не выдать дрожь, пробегающую сквозь меня от кончиков волос до пальцев ног, и говорю:
        - Какое государство ты так боишься предать Прим? - Непослушные слёзы наворачиваются на глазах. - Государство, что вело фиктивную войну пять лет ради обогащения военачальников и чиновников? Или может государство, что выкинуло на передовую своих прикормленных свиней, как только началась настоящая революция, ради того, чтобы прикрыть свою задницу и замести следы коррупционных сделок на оружии, что фактически закупалось только на бумагах?!
        - Ты говоришь о своих догадках! Это не факты Лаванда, а твои фантазии. А правда в том, что война оказалась куда реальней чем нам казалась. И сейчас ты предлагаешь стать в этой войне плечом к плечу с убийцами твоей семьи. Из-за них! Из-за них ты осталась одна!
        Слова о семье ранят больнее ножа. Слёзы срываются с глаз, катятся по щекам, но я стою неподвижно, стараясь держаться мужественно, не показываю слабость. Я осталась одна - это правда. У меня был друг, что поддерживал в самые сложные моменты жизни, а теперь я действительно осталась одна. Доброго мальчика, которого я так любила, убила подлая война, превратила его в солдата, без сердца и здравого разума, в своего раба, что убивает по приказу.
        - У тебя короткая память Прим. У Брутуса спрашивать глупо, он-то умудрился и тут себе выбить местечко под солнцем, а вот отец твоей ненаглядной Триши, рассказал бы, возможно, как попал на передовую после наступления, и как Патриум за два часа сменил власть командиров в серой зоне перед обстрелом набережной. Но благодаря твоим убеждениям и решению, мы, к сожалению, не доживем до этой встречи.
        - Не нужно обобщать. Мой выбор никак к тебе не относится. У тебя есть своя голова на плечах. «Нас» - нет, - отрезает Прим.
        Я слишком зла на него, чтобы доставать козырь из рукава. Кажется, сейчас он и вовсе не уместен.
        - Тебе нужны факты, а не догадки, Прим? Я тебе их приведу. Вчера днем я собственными руками закапывала своего друга. Его бросили в яму без малейшего сожаления, словно это и не человек вовсе. Детдомовский парень, никогда даже и не мечтал о том, какое будущее его может ждать, потому что с малых лет знал: Патриум растит его, как мясо, что из-под школьной скамьи отправят на передовую мужественно умереть перед камерами, в подтверждение, что в государстве война, и она требует финансирования. Патриум не дал ему выбора как прожить жизнь. Возможно он стал бы пекарем или сапожником, завел бы семью и нарожал с десяток детей, но нет! Нет, Прим! Патриум решил, что он солдат! Внушил ему, что военный устав и преданность государству - это и есть его жизнь. И вот результат - он сделал вчера свой выбор! Он выбрал Патриум, хотя хотел поступить иначе. Скажет ли Патриум ему спасибо? Или возможно будет скорбеть? Нет…
        Прим смотрит мне в глаза, внимательно слушая каждое слово. Он сидит в наглой позе: прижал одну ногу, согнутую в колене, и облокотил на неё руку. Как же он похож на отца. Каждое движение его тела, поза, манера общения, вызывает у меня чувство дежавю. Словно я видела это уже. Словно этот разговор уже был. Он в точности повторяет Брута в последнюю нашу встречу: тот же тон, те же нотки предвзятости ко мне.
        - Так за какое государство ты Прим готов быть брошенным, как дохлая собака в яму, на кости десятков самоотверженных глупцов, точь-в-точь как ты? Выбирай Прим…
        Времени на ответ у нас уже нет. Скрипнула дверь, на пороге тюремной дыры появились стражники. Рассвет. Я утираю слёзы и убеждаю себя, что сделала всё, что было в моих силах.
        Восходящее солнце обнимает верхушки деревьев, превращая скучные лесные краски в обворожительные свежие оттенки весны. Удивительный факт: чем ближе человек к смерти, тем больше страхов отступают на второй план, раскрывая глаза для восхищения мелочами.
        Когда-то я могла любоваться лесом из окна собственной спальни, но один вид зеленых веточек с шуршащими от малейшего движения воздуха листьями, не давали мне уснуть, вызывая у меня ужас. Свежий утренний воздух обжигает щеки и руки холодом. Запах травы усеянной росой и мокрой земли напоминает о детстве, когда Прим тащил меня в самую чащу и часами рассказывал о законах фотосинтеза, или о том, как можно модифицировать любой цветок, меняя его цвет. Тогда это казалось ужасно скучным, а сейчас я готова отдать что угодно, ради того, чтобы вернуть своего друга и те безмятежные минуты в лесу.
        Напевая несложную песенку маленькая птичка с красным оперением на крыльях сопровождает нас всю дорогу. Эта мелодия, словно на неё был нажат беспрерывный повтор, засела у меня в голове, и как только всплывает какая-либо мысль песенка становится громче.
        Спустя несколько минут я невольно начинаю её мычать себе под нос, чем привлекаю внимание стражников, но только не Прим, он беспристрастно с поднятой вверх головой идет впереди меня. Упрямство этого поклонника флористики невозможно сломать, уверена, он не изменил своё решение. Меня грызет чувство вины за то, что я не была с ним откровенна до конца, не сказала о разговоре с Брутом и подсказках, что он дал.
        Каликс ждет нас на прежнем месте, в своей любимой позе, с очередным стаканом воды в руках. Его лицо искаженно сожалением. Может в стакане вовсе не вода? Иначе с чего бы майору отряда повстанцев сожалеть о судьбе двух никчёмных детей Патриума?
        - Доброе утро! - громко приветствует нас с порога майор, отмашкой руки приказывая страже снять с наших рук веревки. - Надеюсь для вас оно такое же доброе, как и для меня, - криво улыбаясь пытается шутить. - И так, моя дорогая, маленькая госпожа Мейсон, я выполнил твоё условие и жду, что вы выполните моё. Прошу Плант! - Указывает рукой на Прим. - Какое ваше решение?
        Непонимание яркой гримасой разливается по лицу парня. Прим сводит брови, бросая взгляд то на меня, то на майора, его руки плотно сложены за спиной. Стоя на пару шагов дальше от него я могу видеть, как он нервно покачивает кистью. Я потираю запястья, успокаивая боль от передавленных веревками следов, и сглатываю ком в горле.
        - Моё решение не изменилось, - резко бросает Прим, надменно закидывая голову назад.
        «Решение не изменилось», - вторит эхо у меня в голове, а по щеке бежит слеза.
        - Значит, ваш выбор - трибунал. Ну, что ж…
        - Не «наш», а мой! - срываясь на крик перебивает его Прим.
        Игриво указывая на Прим пальцем, майор выглядывает из-за него, сморит на меня и задает вопрос:
        - А он что, не в курсе?
        Растянувшись в насмешливой улыбке, Каликс раздражающе цокает языком и качает пальцем со стороны в сторону. Он продолжает со мной играть! Я тяжело сглатываю и принимаю на себя уничтожающий взгляд Прим.
        - У нас с малышкой Мейсон, был уговор: я даю вам ночь, а она разделит свой выбор на двоих с тобой. Ну, что ж, трибунал так трибунал! Стража!
        От воспоминаний о суде свидетелем которого Каликс приказал меня сделать, в жилах густеет кровь. Выбор сделан. Нас ждет суд. Зажмуриваю глаза, две слёзы синхронно катятся по щекам.
        - Нет! Стойте! - перебивает его Прим. - Да черт бы тебя побрал, Лаванда! - рявкает на меня со всей ненавистью на которою только способен. - Мы… выбираем Ореон!
        Горячая кровь в мгновенье отливает от лица. Смерть ещё немного меня подождет!
        - Отлично! У Ореона для вас как раз есть интересная работа.
        Глава 4
        Связывать руки веревками нам больше не стали. У меня забрали медицинскую сумку и ничего не объясняя увели. Не могу поверить, что Прим изменил своё решение в последний момент. Неужели дело в том, что он не хотел принимать на себя ответственность за мою смерть? Решение не рассказывать о подсказках Брута, оказалось верным. Вот уж не думала, что Каликс даст нам шанс изменить выбор. Зачем ему это нужно? Мы выиграли время, сейчас это самое главное.
        От радости своей маленькой победе после стольких поражений идет кругом голова и я совсем не понимаю, что происходит дальше. Сознание как в тумане, будто всё не со мной, а я зритель в первом ряду кинотеатра и наблюдаю со стороны за происходящим. Мысли похожи на розовые зефирки, такие же глупые и воздушные. Неужели психоз принял новую форму, превращая меня в здравомыслящего узника, заточенного в больной голове? Он заставляет меня наблюдать со стороны за тем, как моя личность распадается на кусочки, от чего вспыхивает новое чувство, но чувство жуткого голода куда сильнее. Оно переросло в тошноту, желудок поет песни уже несколько часов подряд.
        Нас спешно, без объяснений усаживают в машину и куда-то везут. Прим даже не смотрит в мою сторону. Ни единого взгляда, даже мельком. Дорога машиной занимает около часа, все это время мы находимся под вплотную приставленным к ребрам дулом пистолета. Наверное, это вполне справедливое отношение к предателям, таким как мы.
        С каждой минутой отдаляясь от прифронтовой линии, лес меняет свой облик, словно живой. Из серых красок пропитанных свистом пуль, болью ран и страхом вытекают неисчислимое количество оттенков зеленого, пение птиц и присущей только лесу магии свежести природы. Каждая клеточка меня растекается в умиротворении. Впереди неизвестность, на которую я никак не могу повлиять.
        Приближаясь к железной дороге, мы проезжаем три блокпоста, останавливаемся на каждом. Я всматриваюсь в лица пограничников в надежде, что увижу хоть одного солдата Патриума, но всё безуспешно. Глупо надеяться, что кому-то из предателей повезет попасть в отряд внутренних приграничных пунктов, но я не могу смириться с тем, что кровь ребят, которые буквально вчера шли со мной в одном строю, сегодня в «могиле» разукрашивает стену правосудия новыми багровыми узорами.
        Солдаты пограничники все как на подбор: статные мужчины за тридцать, обмундированы в новенькую форму черного цвета с оригинальными нашивками на правом предплечье. Даже сторожевые псы здесь откормлены лучше, чем я и любой солдат Литора.
        Заборы и сетки разделяющие зоны между блокпостами построены из новых материалов, а не из старых подручных металлических сеток, как это сделали дома, ожидая первое наступление.
        На последнем блокпосту нас с Прим выгоняют из машины и как подозрительный чемодан отдают на обнюхивание собакам. Машину тоже обходят с учеными ищейками, в поисках опасности.
        Сквозь металлические острые проволоки, разделяющие коридорами зоны блокпостов я вижу странную картину. Двое мужчин средних лет, одетые в гражданскую одежду что-то выкрикивают, оправдываясь перед солдатами, их силой отгоняют от машины и один из пограничников спускает собаку. Впиваясь зубами в руку, она валит несчастных на землю. Выдержать зрелище растерзания живых людей практически невозможно, поэтому я зажмуриваю глаза. Кажется, я чувствую запах крови под носом. Отворачиваюсь, закрываю уши. Навязчивая мелодия птички помогает заглушить их крики, я бормочу её себе под нос снова и снова.
        Наконец цель достигнута - перед нами поезд и не меньше полсотни военных Ореона. Когда я была маленькой, я мечтала о том далеком дне, когда мне будет предстоять путешествие на поезде. Моя семья, как и большая часть жителей рыбацкого городка, что был безмятежным приморским раем до войны, не могла себе позволить большего путешествия, чем прогулка на старой лодке вдоль берега залива на закате, поэтому одним из моих заветных желаний было путешествие на поезде в столицу.
        До регулярных ротаций стражников, что превратили наш заросший полынью вокзал в одно из самых оживленных мест города, поезд ходил по скромному расписанию, два раза в неделю, и в основном служил для товарных нужд переправляя в регионы Патриума и конечно же в столицу некоторые товары и сырье, с кораблей.
        Маленькая я натягивала на себя лучшее мамино платье, шляпку из-под которой едва выглядывал нос, красила губы и представляла, как манерно закидываю чемодан в поезд, опираясь на руку проводника, поднимаюсь в купе и занимаю лучшее место. В своих мечтах я лениво провожала глазами плывущие мимо сосны и отпивала маленькими глоточками горячий чай из стеклянного стакана с тоненькой металлической ручкой. Я должна была уехать от нищеты, Матиса, социального неравенства, унижений и лавандовых кошмаров, но увы, моё первое путешествие на поезде не так романтично.
        Вряд ли хоть что-нибудь из вышеуказанного списка сегодня может меня тревожить. Да и я стала слишком взрослой, чтобы верить, что поезд может увезти от проблем и печалей. Этот поезд наоборот везет меня в самый эпицентр новых страхов о которых я ещё не знаю. Вместо почтительного проводника, что заботливо подаст руку, я получаю толчок в спину и требовательное «быстрее!», от чего ноги, цепляясь об юбку, соскальзывают со ступеньки. Прим бросает резкий взгляд, но не на меня, а на стражника, что стал причиной моего практически падения.
        Купе вагона оказалось гораздо большим чем я себе его представляла. Стоило нам переступить порог, охраняемые двери в оба направления вагона защелкнулись. Мы остались вдвоем, словно заперты в банку, под пристальным взглядом любопытного мальчишки, что сквозь стекло рассматривает добычу в размере двух жуков.
        Именно жуком я сейчас себя и чувствую. Маленьким и абсолютно зависимым от мальчишки и его правил игры, ради которой он всё утро сидел в траве, охотился на жертву. Есть множество классических сюжетов развития этой игры: нас будут держать в банке наблюдая, как из-за отсутствия кислорода мы медленно задыхаемся, а тогда банку станут потряхивать периодически, проверяя конец это, или лапки жуков ещё шевелятся, а ещё можно достать жуков и по одной отрывать лапки устраивая гонки, делать ставки на то, сколько лапок должно остаться, чтобы жук продолжал ползти вперед в попытке скрыться, убежать, или уползти прочь от мучительной игры.
        По обе стороны от небольшого деревянного столика встроенного в сам вагон расположены два кожаных дивана. Я сажусь на один из них, придвигаясь близко к окну, чтобы ничего не пропустить, когда мы поедем. Запах кожи резкий, будто вагон совсем новенький и вовсе не предназначен для перевозки заключенных. Тут нет никаких решеток, а хрустальная подвеска на потолке вместо люстры настолько элегантно сочетается с ажурными занавесками цвета слоновой кости, что в целом создает впечатление кусочка богемной жизни, о которой я ранее только слышала, а представить было сложно, ведь тот или иной образ в фантазиях состоит из тысячи отдельных мелочей, что в целом можно собрать воедино. Для меня даже эти отдельные мелочи всегда оставались табу.
        Кожа обтягивающая диван на ощупь, как глянцевая поверхность новенького журнала: скользкая, но стоит чуть сильнее придавить пальцем и чувствуется липкость, но только в момент прикосновения. Пальцы непроизвольно скользят по дивану монотонно поглаживая его, кажется, это успокаивает. Мой взгляд прикован к одному объекту интерьера, висящему на стене - тоненькому как стеклышко без рамки экрану телевизора. На самом деле я не уверена, что это телевизор. У Лендера в кабинете был совсем другой, на нём была кнопка, широкая рамка, и при желании он мог стать на стол. Что же это может быть если не экран?
        Поезд тронулся беззвучно и ни капли не ощутимо, только человечки в форме поплыли за окном превращаясь из четких очертаний людей в маленькие точки. Щелчок и тоненький писк - раздражающий звук - доносится ниоткуда и со всех щелей одновременно. Он заставляет меня закрыть уши руками, а Прим, наконец-то посмотреть на меня.
        Телевизор моргает синей картинкой, на экране появляется красивая женщина на фоне арки из живых вьющихся роз неестественно малинового цвета. У моей мамы наверняка бы нашлось какое-нибудь мало популярное название, из серии «фуксия» или «электрик» не только для роз, но и цвету волос эпатажной дамы с экрана. Сложно определить красивая она или нет, так как количество чудных красок и украшений на том небольшом её участке, что поместился в кадр, ярче и больше, чем елочных игрушек на сосне в последний новый год, что я помню. Пудра плотным слоем белой, как известь, косметики скрывает не только её кожу, но и наверняка имеющиеся морщины. Брови настолько густые, что их удалось уложить ажурными узором, кружевной линией, о которую шлепают длинные наклеенные, а может и того хуже - нарощенные ресницы.
        Ресницы женщины с экрана напомнили мне о пони, на котором мама водила меня по выходным кататься на набережную. Маленькую лошадку звали Люси, а её немолодого, но красивого хозяина Бо. Благодаря его неоднозначной симпатии к матери мне было разрешено кататься на Люси сколько угодно, абсолютно бесплатно, но только по воскресеньям. От тяжести огромных ресниц, Люси, точно так же, как эта милая дама с экрана, хлопала глазами немного таращив их.
        Ярко накрашенные губы в уголках от природы вздернутого бантика, подведены карандашом того же оттенка, так что линия прилично выходит за контур и визуально поднимает губы практически под самый нос. В добавок к яркому и нелепому до смешного макияжу, прилагается ещё и татуаж глаз. Вместо стрелок в форме крылышек бабочки, ярко-лиловые линзы и сумасшедшая прическа с запутанными в жгут прядями неоново-синего и фиолетовых цветов.
        Рук в кадре практически не видно, видимо потому что туда едва смог уместиться её бюст, но мне показалось, жестикулируя мелькнули ладони, и я увидела от подушечки большого пальца и до самого изгиба локтя с тыльной стороны её рука расписана пятнышками, как у леопарда. Яркая женщина воздушных форм, не только в районе бюста, приветливо улыбнулась нам с экрана и заговорила омерзительно писклявым голосом в стиле необремененных интеллектом прелестниц.
        - Здравствуйте! Здравствуйте, мои дорогие мальчик и девочка!
        Перед нами не телевизор, это система видеосвязи! Она кажется мне не менее фантастической, чем машина времени. Звук настолько объемный, что создаёт впечатление будто эта оригинальная особа реально находится с нами в купе на расстоянии не более метра от меня. Прим с начала дороги стоит у окна, но при виде чудо-женщины и неведомых (во всяком случае мне) технологий, ненадолго забывает, что принял твердое решение не приближаться ко мне на расстояние ближе метра. Увлеченный новым собеседником, он садится на диван в противоположном углу, закидывает резко ногу на колено, едва не испачкав мою юбку, и без того нечистого платья.
        - Меня зовут Руд. Испытания, выпавшие на ваши хрупкие детские плечи к счастью в прошлом. Я искренне восхищаюсь вашим мужеством, с которым вы вынесли все тяготы, мои голубчики!
        Каждое слово цветной Руд протянуто с придыханием и сопровождается некоторым свистом, словно ей накачали губы и перекроили лицо в погоне за идеалами красоты так, что теперь бедной голубушке, как она выразилась, приходится бороться с дефектами речи.
        - Как только вы сойдете с этого не очень комфортного транспорта я официально стану вашим эфором, тогда мы сможем познакомиться ближе! Чудно! Не правда ли? - с восторженным возгласом, напоследок мило склонив голову на бок, обращается к нам Руд. Мы молчим, только переглянулись с оторопевшими лицами между собой, то ли, потому что оба приняли вопрос за риторический, то ли от того что слишком впечатлены происходящим.
        - Ну что ж… - обиженно мурчит Руд, - Я смотрю вы сегодня не очень разговорчивые. Это не страшно, оставим наши болтушки на завтра!
        Вычурные словечки нарядной пампушки режут ухо так остро, что мне приходится несколько раз прокручивать в голове каждую её фразу, чтобы понять суть повествования или вопроса. Ванильная дама с ванильным диалектом ванильной болтовни - количество ванили предостаточно для рвотного спазма.
        - Знаю-знаю, мои пуговки, как вы устали и проголодались, поэтому сейчас вас ждет скромный обед, который возможно было устроить в отвратительных условиях дороги, и немного времени на отдых. Набирайтесь сил! Я с нетерпением жду нашей встречи! Пока-пока!
        Игриво перебирая сверху вниз пальцами с длиннющим маникюром в знак прощания, Руд отключает связь. Звучит уже знакомый раздражающий писк и щелчок двери: на пороге появляется стражник с подносом. Неприветливо окинув нас взглядом, он ставит серебристый с зеркальной крышкой поднос на стол и без слов удаляется обратно за дверь. Скромный обед представляет собой подобие консервы из банки красиво выложенной на белые фарфоровые тарелки. Булгур с курятиной, судя по запаху и не очень аппетитному внешнему виду. В придачу к основному блюду есть круглые, мягкие хлебные булочки. Они пахнут так божественно, что мой желудок извивается, словно кобра под дудку индийского мальчика из сказок. Я готова съесть все до последней крошки.
        - Наш официальный эфор! Эфор?! - захлёбываясь возмущением говорит Прим.
        Впервые за всё время после встречи с Каликсом, он смотрит мне в глаза.
        - Я не знаю во что ты нас втянула Лаванда, но появление этого гламурного надсмотрщика явно не к добру. - Тяжело вздыхая, Прим ставит одну тарелку напротив меня и опирает на краюшки вилку, принимаясь за свой обед. - Ну, зато тут кормят! - бормочет, набивая полный рот. - И гораздо лучше, чем в тюремной конуре Каликса.
        Я первым делом берусь за ароматную булочку, не могу сейчас думать ни о чем кроме голода и еды, но слова Прим о том, что я во что-то нас втянула раззадоривают нарастающее возмущение. После стольких моих усилий спасти этого хамоватого мальчишку он вешает на меня ответственность за все предстоящие трудности.
        - Я ни во что нас не втягивала, Прим. Решение было твоё, если ты забыл.
        - Моё?!
        Прим бросает со всей силы вилку на стол, маленькие крупинки булгура разлетаются по столу. Звук удара метала о тонкий фарфор такой звонкий, что я вздрагиваю от неожиданности.
        - Ты прекрасно знаешь каким было моё решение! - Непривычно слышать, как он на меня кричит - Но нет! Упрямая Лаванда не любит, когда люди вокруг имеют своё мнение. Нет! В мире существует только два мнения: Лаванды и неправильное! Поэтому ты нашла способ вынудить меня подписаться на эту чертовщину. Или ты хочешь сказать, не знала, что я не допущу чтобы твоя смерть была на моей совести?
        - Да я уже запуталась в том, что знаю о тебе, а что нет, Прим! Понятно?! Я думала, знаю про твои чувства ко мне! Что ты лю…
        Эмоции бьют через край, бездумно бросаю слова один за другим, просто первое, что приходит в голову, но не могу выдавить из себя это слово. Как глупо было думать, что он любит меня. Я сломала нашу дружбу и разрушила их отношения с Триш, а теперь хочу, чтобы он меня любил. Глупо. Эгоизм съел не только меня, но и доброе отношение ко мне близких людей.
        - Я… Я думала, мы друзья, как и прежде… - тихо срывается с губ.
        Горький ком подкатывает к горлу наливая глаза слезами. Я отворачиваюсь к окну и прячу чувства за стеклом, глубоко в лесу.
        - Не понимаю… С чего бы нам быть друзьями, после того как ты поступила со мной. Я бы ни за что на свете… никогда в жизни… не связался с тобой, если только знал бы, какая ты стерва…
        Каждое слово, брошенное мне в лицо, пропитано ненавистью. Прим вытирает салфеткой рот, демонстративно бросает её в тарелку и выходит за дверь. Оставшись одна, я повторяю каждое острое слово, что как осколок стекла режет меня изнутри.
        «Ни за что». «Никогда». «Не связался».
        Подпираю коленями голову и уткнувшись в них носом наконец-то даю волю слезам. Впервые с момента, как я пришла в себя после лавандового кошмара мне захотелось, так сильно, как никогда прежде, очутиться в уютных, надежных объятиях Джудина, услышать такое родное «детка», почувствовать запах терпкого одеколона, возможно даже разрешить ему принять любое решение за меня. Он был моей защитой, единственный человек в мире, кто мог обо мне позаботиться и делал это всегда, даже больше, чем я позволяла. Знает ли он о моем предательстве? Возможно всё эти слова: «ни за что», «никогда», он так же, как и Прим мечтает бросить в красках чувств ненависти и злости мне в лицо, вот только не имеет возможности. Сейчас я хочу побыть маленькой девочкой в руках у любящего человека, почувствовать себя защищенной хоть на пару минут в этой багровой, как узоры на стене «могилы», жизни.
        Лужа соленых слез намочила подол платья. Пожалев себя немного, я всё же осиливаю обед и ложусь, свернувшись клубочком на диван. Пытаюсь изнутри согреть измотанную душу картинками из счастливого прошлого.
        Прим так и не вернулся, за что я ему благодарна. Одно его присутствие заполнило бы под завязку всё купе, тяжестью ощущения полноты определения «жалкая», что после всех заслуженных оскорблений полностью соответствует мне.
        Счастливые картинки памяти: вот мы с Мэл играем с завтраком выдавливая из мякиша хлеба заглавную букву её имени; маленький сверток с розовым носиком и едва покрытой пушком макушкой лежит у меня на руках; все целуют меня с тортом в руках, поздравляя с днем рождения; Вериния плетет косу, рассказывая о своем свидании; Джудин гладит волосы уткнувшись носом в висок, я чувствую тепло его дыхания; жаркое воскресенье июля, мама ведет меня за руку на праздник Нептуна.
        Глаза закрываются, тело становится тяжелым. Кусочки памяти перетекают в нелепые сюжеты сновидений, что сложно связать воедино. И даже во сне я боюсь своих снов. Снов с лавандовым цветом. Снов, от которых болеет моя душа. Снов, что воруют отрывки моей жизни.
        Глава 5
        Я боюсь спать с тех пор как оказалось, что могу проснуться спустя полгода, хотя фактически сон длится несколько часов. Сновидения этой ночью больше похожи на жемчужное ожерелье, где картинки из прошлого нанизываются одна за другой на длинную нить моей тонкой и надорванной местами психики, накаляя внутренние страхи. Стражник будит меня около одиннадцати утра, перед самым приездом в Монтис. С момента восстания и провозглашения себя народной республикой, Ореон присвоил Монтису звание столицы. Город миллионник, один из немногих на территории ранее целостного Патриума стоит у подножия высокой горы в окружении леса. Окружающие Монтис шахты являются единственным кормильцем всего восточного региона. После оккупации нестабильная экономика Патриума пошатнулась ещё больше, слишком велики потери промышленности.
        Всю красоту здешних мест, пейзажи гор и леса я проспала, но зато стала свидетелем въезда в город. За ограждением из металлической проволоки под напряжением, что в несколько слоев обматывает здешнюю столицу, стоит огромный современный город с высокими домами, выкрашенными в разные цвета, подстриженными газонами и молодыми деревьями. Складывается впечатление, будто весь город лет пять назад стерли с лица земли и построили заново под линеечку, по чертежу какого-то психа перфекциониста, что вымерял расстояние между домами до дециметра. Увидеть в городе высокое дерево - крайняя редкость, возможно только в парковой зоне далеко от жилого массива. Яркие цвета прямо-таки играют повсюду: цветные дома, лавочки и даже придорожные фонари. Этот город кардинально отличается от Литора. Он как ненастоящий, словно это декорации для телешоу, а не дом для живых людей. Всё неестественно замерло в витринах и на пешеходных зонах, от идеально высаженных тюльпанов до улыбок новоиспеченных мамаш.
        На вокзале нас встречает эфор Руд и её ассистент и верный друг Браун, который навязчиво просит называть его Бри. К моему огромному удивлению дополнительной охраны нет, из сопровождающих стражников нам достались только двое. Бри старше моей матери, среднего роста и достаточно мелкого для сформировавшегося мужчины телосложения.
        Его внешний вид вполне соответствует Руд: выбритые наголо виски выдают своим слегка пробившимся щетинистым ежиком истинную седину волос, что спрятана под краской нежно-розового цвета, которой выкрашен хвостик на макушке. Левую, немного подбритую до тонкой извилистой дуги бровь украшает ряд круглых металлических колечек, вторая соответствует своему естественному виду. Узкий пиджак с широким отворотом на груди и воротником стойкой эти любители эпатажа конечно же называют не скучным названием «голубой», а модным - «небесный». Визуально он удлиняет тело мужчины и подчеркивает манерность присущую каждому движению бедер и беспрерывно жестикулирующей в процессе разговора руки. Об умении Бри плавно вращать головой не хочется даже говорить, у него это получается куда изящней чем у меня.
        Руд оказалась стройнее чем на экране, но о том что видеосвязь полнит говорить не стоит во избежание обморока голубушки, она наверняка не сумеет смириться с такой страшной тяготой её бытия. Ощущение, что со мной играют в игру о правилах которой не уведомили вначале, нарастает с появлением каждой шокирующей детали. Мне очень хочется поделиться страхами с Прим, но он сейчас кажется от меня дальше чем чудаковатая Руд и её женственный пресмыкающийся Бри.
        Под охи и ахи они говорили: «Что за мерзость на вас надета» и: «Ты только посмотри на эти синяки под глазами, а эти ужасные волосы!», а потом, без каких-либо объяснений, о которых просил Прим, нас привезли в высокое стеклянное здание под названием Форд. Удивительная технология постройки! Абсолютно все стены из непрозрачного стекла, а шумоизоляция просто восхищает. Дизайн коридора и комнат чем-то напоминает мне тренировочный центр в Литоре, будто проектировал один и тот же человек.
        Руд обещала все объяснения и детальный инструктаж за ужином, но только после того как мы преобразимся в человеческий вид. Глядя на этих двоих мне страшно спрашивать, что в её понимании «человеческий вид». На прозрачном лифте мы поднимаемся на тридцать восьмой этаж, здесь только холл - он же столовая и гостиная - больше чем весь мой старый дом вместе взятый. По разные стороны холла расположены спальни, нам сказали, что некоторое время мы можем считать их своими. Первая хорошая новость за сегодня! Теперь я точно знаю, что это «некоторое время» мы останемся живы. Странно, но находясь в адском котле Патриума - в Литоре - под свистом пуль и прицелом тысячи боеголовок, в окружении солдат, в самом эпицентре военных действий я чувствовала себя в большей безопасности, чем сейчас, среди душистых простыней и мыла под надзором женщины, что даже не совладает с высотой собственных каблуков.
        Неизвестность - залог всех страхов. В Литоре я точно знала сценарий худших и лучших событий каждого прожиточного дня. Я знала врага в лицо. Враг - война. В Монтисе, как в лавандовом кошмаре - худший и лучший сценарий неизвестен. Чтобы привести нас в человеческий вид, эфорам пришлось разделиться. «Я выбираю девочку!» - игриво выкрикнула, подскакивая на одном месте Руд, словно я не человек, а приз на конкурсе гламурных нарядов и ей выпал шанс выбирать первой. Нас развели по комнатам и конечно же приставили к двери личного стражника.
        Все двери на магнитных замках, чтобы выйти, нужно приложить электронный ключ с установленным правом доступа. У Руд, к примеру, ключ - это золотистый широкий браслет со стеклянным окошком на запястье. Выпрыгивать с окна тридцать восьмого этажа будет только самоубийца, выхода без магнитного ключа нет, так что работа стражника, насколько я понимаю, заключается в том, чтобы следить, как бы я не устроила кровавую бойню Руд.
        Не знаю, как всё проходит у Прим, но меня эфор заставила вычищать грязь со всех трещинок тела, а потом вызвала в подмогу мастера, что стриг, чесал, одевал меня, и маскировал мне ссадины и раны. Я далеко не из робкого десятка, но даже мне было ужасно стыдно раздеваться до гола демонстрируя все прелести и изъяны тела абсолютно чужому человеку, пусть и мастеру красоты. Они шептались между собой обсуждая меня, о чём конкретно я так и не разобрала, но по отдельным фразам поняла, что меня необходимо откормить, а грудь кажется неестественно пышной для моих малых лет. Но мне уже семнадцать! Что за дикие стандарты в этом пластилиновом царстве?
        Среди людей, что мне встретились в Монтисе, Руд и Бри очень выделяются яркостью внешнего вида, остальные выглядят вполне естественно, я бы даже сказала одеты куда более сдержанно чем завсегдашние любительницы ночных гулянок Литора. После изнурительных шести часов полного тюнинга (как выразилась бы Вериния) моего тела и внешнего вида в целом, я наконец поняла почему Руд сказала, что все разговоры за ужином, просто мы закончили, когда на улице уже стемнело.
        Под бурные аплодисменты мне позволяют посмотреть на себя в зеркало, на минуту они даже заставили меня улыбнуться, я почувствовала себя звездой. Я стою перед высоким зеркалом, что отражает не только меня в полный рост, но и не малую часть комнаты, дыхание замерло, а глаза не могут оторваться от увиденного. В отражении совсем молоденькая девушка не старше пятнадцати лет, скромно одета. Мне подстригли волосы, теперь они едва спускаются на сантиметр-два ниже лопаток, от чего ощущается непривычная легкость головы, плавные локоны ложатся на плечи. С помощью какой-то маски мне отбелили лицо, выщипали и немного подстригли брови, покрасили ресницы в черный цвет, теперь не нужно красить глаза тушью. Ногти аккуратно подравняли, и придали им полукруглую форму, а ещё отшлифовали каким-то прибором так, что они без лака блестят, как глянцевые.
        Темно синие обтягивающие брюки с высокой посадкой и вставками из эко кожи вдоль ног от бедра и до лодыжки, подчеркивают стройность, но смотрятся строго, точно школьная форма. Черный джемпер из мягкой тоненькой шерсти с высоким горлом, прикрывает асимметричный темно-синий кардиган с большими карманами со вставками, как на брюках. Руд объяснила: кардиган предназначается скрывать женственные формы, неприлично такой молодой девушке выставлять на показ свои прелести.
        Девушка из отражения в зеркале выглядит в точности, как настоящая я несколько лет назад. Я завороженно любуюсь собой представляя, что в моей жизни не было войны, и я по-прежнему та взбалмошная девчонка, которая перебирает мальчишками и мечтает выйти замуж за уважаемого человека, чтобы выбраться из социальной дыры. Шестичасовая пытка красотой, предназначалась для того, чтобы превратить меня из замурзанной рядовой в девочку младше своих лет. Но зачем?
        Мы с Руд наконец-то выходим в холл к ужину. Мужчины покорно ждут за столом, не притрагиваясь к пиру. Строгое военное воспитание Прим заставляет его при виде женщин встать из-за стола, наши глаза встречаются. Он смотрит на меня широко распахнув свои длинные ресницы, словно увидел приведение. Если задуматься, наверное, так оно и есть, ведь я сейчас в точности та девчонка к которой он с удовольствием пробирался почти каждую ночь в окно и делился секретами. Свободные темные брюки и обтягивающая торс футболка графитного цвета, только подчеркивают его спортивное телосложение, так что в отличие от меня, из него умышленно сделали типичного супермена.
        Светлые кудряшки, что так мне нравились ещё с детства немного срезали, открыв виски, но оставили золотистые волны удлинённых волос сверху. Странно видеть Прим с такой прической, но должна отметить, он выглядит гораздо мужественней, и ещё привлекательней. Руд тащит на себя стул, его тяжелый скрежет убивает тишину, мы притворяемся, что вовсе не увлечены друг другом и переводим взгляд на эфора.
        - Какие прелестные девочки! Мои звездочки! Мы тут уже с голоду умираем пока вы собираетесь к ужину. Ох уж эти женщины, - женоподобно отмахивается Бри. - Ты, как всегда, прекрасна, моя прелесть.
        Он тянется через стол, чтобы поцеловать руку Руд в знак закрепления своих комплиментов. Со стороны все выглядит так театрально наигранно, что кажется эти двое из прописанного сценаристом образа вообще ни на минуту не выходят.
        На пухленькой Руд туго затянутый корсет, что прямо-таки вываливает большую часть её души напоказ, а пачка до колен, точно как у балерины, с кроссовками на высокой платформе и гетры буквально рвут шаблоны известной мне моды.
        - Душенька, ты хоть заметила, что я к ужину переоделась в лавандовые оттенки? Это я так хотела сделать тебе приятно, - пищит часто моргая, моя новоиспеченная надсмотрщица, но я основательно занята едой.
        Еда - единственное, что сейчас меня беспокоит. Клянусь всеми святыми, если притушить фоновую музыку, что играет непонятно откуда и заткнуть ванильную болтовню эфоров, можно услышать, как мой желудок от голода выводит гимн Патриума. Рассматриваю плотно заставленный стол: при виде такого количества еды я готова потерять от счастья сознание. Никаких изысканных блюд по типу коронного Лидочкиного кролика в белом соусе нет, всё предельно просто и максимально вкусно: куриные кусочки филе с золотистой корочкой, свиной антрекот, чалагач на гриле, жареный пеленгас и всевозможные печенье овощи, а ещё божественно ароматные круглые булочки.
        - Угу, - единственное, что мне хватило сил промычать в ответ, набивая полный рот вкуснятиной.
        Кажется, слюна вырабатывается быстрее, чем я жую.
        - Дорогая, не набивай полный живот мясом! - глядя на меня в панике вопит Руд. - Тебя нужно хорошенько откормить до выходных, а если ты будешь такими порциями тяжёлой еды бомбить свой бедный желудок, спровоцируешь только несварение. Придется садить тебя на диету.
        В словах манерной Руд, однозначно есть толк, но я не могу остановиться, быстро жую засовывая мягкий кусочек булочки в рот. Прим так и не притронулся к тарелке, вместо ужина он засыпает надзирателей вопросами:
        - Теперь, когда мы чистые даже в самых труднодоступных местах и разодеты в новую одежду, вы можете наконец-то объяснять, что здесь происходит?!
        - Конечно. Здесь происходит ужин, - тонко язвит в ответ Бри, изящно разрезает цукини на тарелке, накалывает вилкой и красиво кладет в рот.
        При виде отточенных манер Бри, что четко соблюдает все правила этикета за столом, я представляю, как я нелепо и мерзко выгляжу со стороны, набрасываясь на еду, точно голодный волк. Стараясь подражать эфору, я выпрямляю спину.
        - Это всё очень странно… Я ничего не понимаю. Это какой-то последний торжественный ужин перед тем, как нам в руки всунут оружие и вернут на передовую? - продолжает Прим.
        - О, нет! Что ты такое говоришь? - заходится классическими охами Бри, вытирая уголки рта хлопковой салфеткой. - Оружие - это теперь вы!
        Жуткие слова звучат так естественно и непринужденно, что нам с Прим требуется некоторое время, чтобы осмыслить их и выдавить из себя в один голос возмущенное:
        - В смысле?!
        - Дело в том, мои дорогие девочка и мальчик, что настоящая революция далеко не ограничивается безумным выпусканием пуль друг в друга, - включается в разговор Руд. - Подумайте сами: если народ погибнет на передовой, кем будет управлять президент? Самая коварная война, не на границах в рукопашном бою, а в СМИ. Информация и умение правильно её подать, куда лучше справляется с завоеванием территорий и властью. К счастью Креон Деус, это понял быстрее чем президент Джоув, именно поэтому, позиции Ореона сейчас куда крепче чем у Патриума. Конечно же, порядочно расшатанная и в большей мере уже призрачная власть Джоува, всё ещё держит высокий уровень влияния на западный и центральный регионы государства, но это временно, мои котятки… Временно… Времена тоталитарного режима в прошлом, мы с вами сейчас стоим на пороге будущего. Уверяю, ваши имена войдут в историю, если вы конечно же будете паиньками, - надевая наигранную улыбку протягивает Руд, как бы намекая на то, что другого мирного пути у нас нет. - Вы, теперь главное информационное оружие Ореона! Во всяком случае пока, - несколько замялась эфор. -
Помню-помню, мои голубчики, что обещала полную картину и разъяснения о вашей новой миссии, и вот мы плавно подошли к этой части нашего душевного ужина! Только вы кушайте мои дорогие. - Указывает длинными пальцами нам в тарелки. - В ближайшее время из вас дети, сделают настоящих звездочек экрана. Вы расскажете людям всю правду о том, как диктаторская власть Патриума сломала вас и отобрала не только детство, семью, моральные ценности, близких, язык, веру, но и самое главное - право выбора. Ближайшие несколько дней мы с вами будем полностью подгружены в подготовку к балу, где вы будете представлены политической элите Ореона, а после займемся съемками роликов. С разрешения командира их пустят в эфир, а после перейдем к съемкам телепередачи и ток шоу с вашим участием.
        - Ах! Это моя любимая часть! - трепещет в сладком предвкушении Бри.
        - Да-да! Нам предстоит много работы! Это так волнительно! А я ещё даже не определилась с тонами наших костюмов, а ведь бал уже совсем скоро. Как ты относишься к лиловому, душенька? Это могло бы подчеркнуть твоё имя, - обращается ко мне Руд.
        Руд была полностью права, когда говорила, что мне не стоит много есть. Ком подкатывает к горлу, и я не могу разобрать, то ли это от количества мяса, то ли от бурлящей крови, что как водопад со скоростью несется по всем моим венам. Смерть, служба в рядах повстанцев, грязная работа в госпитале, даже гробовщик на передовой - все это я представляла, прокручивая неисчисляемые варианты своей роли в Ореоне, но политическая шлюха на экране, своей вычурностью бьет все рекорды.
        Методы влияния на толпу в Ореоне должны кардинально отличаться от методов прежней власти, поэтому деспотизм и диктаторство преподносят тупой толпе на блюде информационного зомбирования. Цель - выставить политику Джоува варварской во всех красках. Убедить людей, что мятеж - единственный правильный выбор, и главное - что это их выбор. Что может быть более жалким, чем двое детей, вещающих с экрана, как Патриум заставил их убивать? Вот для чего из меня сделали подростка! Вот для чего все эти почести, пиршества и две цветные няньки. Нас попросту должны убедить в том, что Ореон позаботится о нашем благополучии, взамен на наши откровения. Теперь понятно и то почему Прим был жив, но для меня эту карту разыграли иначе: будто снисходительный майор пошел на уступки принимая мои условия. Да Каликс первый, кто был заинтересован заставить несовершеннолетнего сына командира рассказывать, как власть силком отправила его на верную смерть.
        - Стоп! - не сдерживаю эмоций и бью кулаком по столу. - Во-первых, давайте не будем делать из нас идиотов, а будем называть вещи своими именами - не Патриум забрал у нас детство, а разгоревшаяся революция, в которой виноваты все! А во-вторых - язык, вера, моральные ценности?! О чем речь?
        Не вижу и капли удивления на лицах эфоров и Прим, словно я единственная за столом, кто впервые слышит об этом.
        - О политическом преследовании всех и каждого, кто говорит на любом языке, кроме государственного - латыни! Мы с Руд, собственно говоря, поэтому отказались от Патриума. Это уже перешло все границы, как по мне, - возмущенно отвечает Бри, запивая вином из бокала следы излишней нервозности.
        Латынь официальный язык?! Кто бы мог подумать. Как же я ненавижу латынь…
        - Так вы политические беженцы? Или что-то типа того? - спрашивает Прим.
        - Как грубо! - осекает его Руд. - Никакие мы не беженцы! Мы те, кто выбрал будущее. Те, кто требует это право - право выбора! И поэтому мы здесь.
        Эфоры одновременно прикладываются к стакану сбавляя обороты своего волшебного, как единорог, настроения с ванильным эхом.
        - Правда здешние люди очень отличаются от нас, - поддерживает разговор Бри, - и здешние правила, и вкусы тоже… Нельзя конечно винить за это людей, ведь прожить пять лет за высоким забором, не так-то и просто. Никакого чувства моды и вкуса! Я так скучаю по Модной Площади в Кепитисе. Яркие витрины и огромное разнообразие модных вещичек и аксессуаров! Надеюсь, когда мы наконец отстоим своё право на выбор, мода вернется в нашу жизнь.
        - Почему в Литоре ничего не знают об этих нововведениях? - пытаюсь вернуть разговор от гламура обратно к сути.
        Отставив в сторону манерные штучки, как ни странно, Бри старается достойно ответить:
        - Серую зону мало коснулись волнения государства. Вы, по сути, последние годы были своего рода буфером между двумя силами, огорожены от жизни государства. Несколько лет назад Джоув выпустил ряд законов, что варварски ограничили права своих граждан. Очередное требование Западного Альянса - национализация. Первые, на тот момент ещё мирные митинги повстанцев, дали Джоуву ниточку за которую можно дернуть, убедив людей в необходимости радикальных мер. Он обвинил мятежников в том, что они пропагандируют сепаратизм, разрушая любовь к государству настоящих патриотов. После такого заявления был внедрен закон о патриотизме. Он включал в себя принятия исконных основ государства: уважение к символам - герб, гимн, национальный язык - латынь, и отречение от церкви, так как церковь лишь один из способов управлять людьми, а в Патриуме только одна власть, и та принадлежит правителю. Первый год всё было терпимо, люди относились скептический к нововведениям, не принимали особо всерьез, но находились и ярые поклонники националистического режима, это привело к очередной волне недовольств и разожгло огонь мятежа до тех
масштабов которые вам двоим пришлось увидеть изнутри… Теперь у нас есть государство в котором ты либо принимаешь правила написанные Джоувом, либо ты получаешь статус антипатриота. Антипатриот - сепаратист. Сепаратист - враг.
        Серьезность слов и то как он их произносит, идет целиком и полностью вразрез с общей картиной на которой немолодой мужчина с цветными волосами в приталенном пиджаке намазывает джем на тост и отсербывает маленькими глоточками красное вино из широкого бокала.
        - Ну ладно, не будем о грустном за ужином, это портит аппетит, - вздыхает Руд.
        - Ты думаешь с этой девочкой такое возможно? - искоса кивает в мою сторону Бри.
        Аппетит действительно пропал, как и любые вопросы, поэтому остаток вечера мы слушаем о правилах поведения за столом и о том, чему нам необходимо научиться перед выходом в свет. От обсуждений оттенков, что срочным образом нужно определить до первого визита лицовщика, нам так же некуда деться. Перед уходом эфоры выдают нам личные магнитные браслеты. Теперь и у меня есть разрешение на передвижение по периметру тридцать восьмого этажа Форда, что был отведен для нашего удержания. Стражники остались караулить за дверью, наконец-то можно вздохнуть полной грудью.
        Обманчивое ощущение свободы накрывает с головой, словно я наконец-то избавилась от тысячи глаз, что следят за каждым моим движением. Я надеялась, что Прим останется со мной и мы обсудим новости, от которых голова идет кругом, но громкий хлопок двери в его комнату дает четко понять, что этого не будет. Какое-то время я сижу в холле в надежде, что он выйдет. Утомившись от ожидания подхожу к его двери, касаюсь браслетом, но кроме звука сработки доступа ничего не последовало, видимо дверь заблокирована изнутри.
        Тошнота не проходит, а рвота, что мучает меня уже больше часа, явный знак, что завтра не стоит есть столько мяса. Как только удаётся успокоить свой желудок у меня появляется время обдумать сегодняшний день и в первую очередь слова Бри. Обессиленная, раскинув ноги и руки, я падаю на огромную кровать уставившись в потолок. Первая мысль: часть ужина с описанием тоталитаризма, что поглотил Патриум, лишь часть игры, в которой нас должны убедить, перед тем как заставят убеждать других - революция единственная панацея от болезни государства, имя которой - президент Джоув. А что если это правда?
        Литор пять лет находился под куполом коррупционных сделок и пристальным военным контролем. Мы жили, как отшельники в своём маленьком мире, где были правила, написанные ради правил, и правила, о том какие правила, когда и в каком объеме можно нарушать, а когда нет. Ротированные командиры устанавливали свои законы и порядки, а гражданские погрязшие в нищету и скованные сложной системой правил просто пытались выжить. Город был закрыт от общественной жизни и СМИ, которые по словам Руд занимают лидирующие позиции в революции.
        Много лет назад у Сонечки жила семья хомяков, с которыми мне разрешали играть, я их называла семейство Пундик, или проще - Пундики. Был папа Пундик, его излишне упитанная супруга Пундик (которая однажды съела кусок шторы), а ещё у них было двое маленьких Пундят. Специально для семейства пушистых была построена огромная клетка, в которой, как в кукольном домике, я разделила территорию на зону для отдыха, столовую и место для сна. Это были веселые пушистики, они жили полной жизнью и наверняка были уверены, что клетка и есть весь мир, о котором им все известно. К примеру папа Пундик считал своим излюбленным местом колесо, в котором бегал большую часть дня, а мама Пундик явно не была довольна кормежкой по часам и требовала еду гораздо чаще, чем ей полагался паёк. Так они беззаботно жили пока Веста по своей невнимательности не перепутала коробку сухого корма, предназначенного им на обед с крысиным ядом. Торжественный похорон проходил на заднем дворе, приглашенных было мало, зато на следующий день, дабы почтить память усопших, Сонечка высадила на их могиле куст гортензии.
        Ещё тогда, стоя над маленьким холмиком в форме могилки, меня посетила странная мысль: как это здорово быть хомяком, что прожил жизнь в полном неведении того, как на самом деле устроен мир. Если бы папа Пундик знал, что в мире существуют тысячи холмов поросших высокой, свежей травой по которым можно бегать то вверх, то вниз наслаждаясь лучами солнца и мягкими листьями под лапами, а мама Пундик знала бы, что в мире есть тысячи садов, где можно есть сколько угодно свежих, только доспевших яблок, не дожидаясь пока «кожаная рука» бросит в тебя только три дольки, смогли бы они радоваться той жизни, что у них была?
        Размышляя о словах Бри про варварские законы Патриума о которых, я даже не знала, я представляю Литор той самой клеткой семейства Пундиков. Тысячи людей, были заперты в городе, что казался им целым изведанным миром, до тех пор, пока вместо обеда нам не подали корабли на рейд и не разрушили нашу жизнь бросив с головой в адский котел войны. А ведь нам так и не показали тот истинный «мир», за который пришлось бороться. Пошли бы все те солдаты, которым я каждый день шила раны, в бой за государство, что забрало у них веру, язык и мирную жизнь? Или мы сдали бы позиции вывесив белый флаг в тот же день, когда корабли на рейде повернули пушки в сторону набережной? Сколько солдат знали за что воюют?
        Сколько жизней забрала слепая война… Сколько судеб погибло на фронте…
        Стоя возле могилы семьи Пундик, в тот далекий день, я даже и представить себе не могла, что однажды осмыслю всю глубину «счастья неведения», но останусь при том же мнении. Жизнь в отчуждении Литора, окутанного своими собственными неписаными правилами и законами, за счет неведения была куда счастливей, чем на самом деле.
        Запах чистой одежды и мягкая кровать так и тянет ко сну, но я под бесконечный поток мыслей в голове с жадностью рассматриваю свою комнату, уделяя внимание каждой детали интерьера и каждому случайному предмету. Дизайнеру явно присущий минимализм - однотонные серые стены, минимальный набор только необходимой мебели, розовые шторы из очень плотной и тяжелой ткани и картина.
        Картина занимает большую часть стены: маленькая балерина не старше тринадцати лет в нежно-розовых пуантах и характерном для танцовщиц этого вида искусств платье на тоненьких бретелях с белой спадающей пачкой до колен. Профессиональный художник так умело нанес каждый штрих и мазок, что эта темноволосая девочка кажется живой. Замершая в прыжке, она исполняет какой-то сложный элемент с наверняка не менее сложным названием, словно готова выпрыгнуть из картины на носочки своих пуант. «Такую красоту в Литоре не увидишь» - промелькнуло у меня в голове перед тем, как окончательно погрузиться в царство Морфея, что в любой момент может забрать мой разум или снова погрузить в забытье.
        Глава 6
        Очередная полубессонная ночь вымотала меня сильнее предыдущей. Хаотичные картинки из прошлого, где теплые летние дни, прозрачное море, лицо маленькой Мэл и игры в коре дуба с Прим смешиваются с гниющими ранами, реками крови, усеянной трупами набережной и конечно же вогкой свежевскопанной землей на моих руках, теперь дополнились последним разлагающим мою психику штрихом - я хороню Тео. Стоит моему телу расслабится, а разуму провалится в дремоту, чувство страха сковывает мышцы провоцируя судороги, что не дают полноценно уснуть. Я боюсь увидеть лавандовое поле, боюсь завтрашнего дня, боюсь Ореона и того, что они хотят с нами сделать.
        Вместе с рассветом приходит сон, я наконец отключаюсь, но чувство резко сорванного с тела одеяла заставляет начать новый день. Яркий свет режет глаза, не понимаю, что происходит. Чувство будто выбили почву из-под ног, а я голая зависла где-то в пространстве. Пытаюсь проморгать глаза, увидеть кто этот огромный силуэт, что стоит передо мной, но от усталости глаза словно засыпаны песком и ничего кроме серых оттенков не распознают. Щупаю руками по сторонам: на мне лишь нижние белье. Вечером не было сил искать в новом гардеробе спальный костюм.
        - Пора вставать, куколка! - знакомый грубый голос раздается так громко, что эхом отбивается от стен. - Ты не на курорте. Есть работа.
        Тру глаза, серый образ вырисовывает Каликса, он стоит перед кроватью с одеялом в руках.
        - Какого черта?! - хриплю я.
        Пытаюсь выдернуть одеяло, чтобы прикрыться, но он успевает горячо пробежать глазами по моим голым ляжкам, выдавая себя скрытой похотливой улыбкой. Не знаю почему, но мне становиться стыдно. Дверь в комнату настежь открыта, с холла доносятся голоса. Руд носится, как угорелая что-то рассказывает Прим, а тот, раскинув локти на быльца кушетки, сидит прямо напротив двери в мою комнату, наблюдая за моим позором перед майором.
        - Завтрак подан, госпожа Мейсон. Будьте добры выйти через три минуты. Не больше! - строго приказывает майор, и бросает одеяло практически мне в лицо.
        Гадкий подонок, ведет себя со мной, как с аморальной девицей, это вызывает отвращение.
        - А если не вложусь в сроки, то что? Вместо телешоу могилы копать меня заставишь?
        Каликс бросает со спины раздраженный взгляд и закрывает за собой дверь с такой силой, что картина с балериной покосилась на левый бок.
        - Ублюдок! - кричу в закрытую дверь.
        - Здесь не место для плохого настроения! - пищит Руд вдогонку нервов Каликса за дверью.
        Шкаф в комнате скрыт в стене и открывается, как и все двери с помощью магнитного браслета - очередная задумка минималистического интерьера. Кроме омерзительно желтого, как солнечный летний день, коротенького сарафана на тонких лямках и юбкой солнце-клеш, в шкафу ничего не нет, приходится надевать то что есть. Настроение, что с самого утра раззадорил майор, сегодня никак не благоволит жизнерадостным тонам и фасонам для подростков. Я выгляжу не просто глупо, а прямо-таки пугающе. Эта идея лицовщика изображать из меня маленькую девочку, как по мне, попахивает нотками извращения.
        Разозленная до предела, я надеваю подготовленный наряд, завязываю две небрежные, кривые косички и выхожу к завтраку. Надеюсь эфор поймет, насколько глупа затея, выставлять меня в образе ребенка перед камерой. Цель безусловно достигнута - четыре пары глаз, сидящих за столом прикованы ко мне, но округлились из них конечно же только три. Прим ничем не удивишь, он вздыхает и закатывает глаза, причмокивая от недовольства. Я сажусь, как ни в чем не бывало за стол. Стол с изобилием накрыт всевозможными завтраками. Игнорируя возмущённые взгляды, намазываю булочку вареньем и запихиваюсь, измазывая рот, как несмышленое дитя, невинно моргая глазками.
        - Ну это уже слишком, - мямлит Бри, - не находишь сладенькая?
        - Да неужели?! - сквозь полный рот паясничаю я.
        - Я просила сегодня много не есть! Тебя же опять вытошнит посреди дня! - возмущенно вопит Руд, манерно размахивая руками, словно сейчас грохнется от переживаний в обморок.
        Каликс не отрывает от меня взгляд. Оставив жареное яйцо на тарелке, он смыкает руки под подбородком и расплывается в такой же похотливой улыбке как утром, только едва ярче её выражая. Этот взгляд заставляет мурашек бежать по коже, но не потому что мне нравится вызывать у него интерес, наоборот, он меня пугает.
        - А что, мне нравится… - откинувшись на спинку стула, говорит мне майор. - Тебе тоже. Да, куколка?
        С трудом пропихиваю в горле булку. Щеки пашут жаром от кипящей в крови злости. Этот его взгляд, атмосфера вожделения в воздухе и унизительный внешний вид, провоцируют меня. Неужели они действительно хотят выставить меня в таком виде на показ тысячам? Зачем? Чтобы у таких извращенцев как Каликс горели глаза от грязных мыслей рассматривая нелепые косички и юбочки?
        - Не смей меня так называть! Ублюдок!
        Я с громким звоном бросаю нож в варенье и крепко складываю руки на груди, чтобы случайно не дойти до стадии рукоприкладства.
        - Тебе не нравится, куколка? - ехидничает майор. - Кстати, премиленькое платьице! Не успел сказать.
        На протяжении концерта за столом, Прим, не отвлекаясь от тарелки, преспокойно ест оладьи со сгущёнкой, не обращая внимания ни на предобморочные охи Руд, ни на мою словесную перепалку с Каликсом. Я изредка поглядываю на него в надежде получить хоть слово в поддержку.
        - А ты называй её «детка», - подает голос Прим, дожевывая завтрак. - Ей так нравится это прозвище, что она с удовольствием ещё не раз пощеголяет перед тобой в одних трусах.
        Не могу поверить своим ушам. Он так холодно говорит об этом, что моя кипящая злость, наворачивается на глаза горячими слезами обиды.
        - Всё как ты любишь Лаванда, - продолжает лить мне в лицо гадости Прим, не отрываясь от тарелки и даже не подымая на меня глаз, - взрослый мужчина… ты его «детка». Майор! А значит наверняка о тебе позаботиться.
        Причмокивая нажёванные оладьи во рту, с идеально просчитанным безразличием, он произносит каждое оскорбительное слово так, что мурашки бегут по коже. Никто не осмеливается перебить его. Кажется, что все присутствующие за столом даже не дышат, так увлечены сценой моего унижения.
        - Хватит!
        Я подскакиваю с места, как ошпаренная и выплескиваю полный стакан апельсинового сока Примусу в лицо. От неожиданности он задыхаясь всхлипывает, но замолкает. Внутри пробирает дрожь. Я готова провалится от стыда под землю, но хватает меня только на две громко разбитые тарелки.
        - Нам всем нужно успокоиться! - прерывает нависшую после битой посуды тишину Руд. - А вам, дети, - требовательно указывает пальцем на каждого из нас по очереди, - переодеться!
        - Она сорвала нам завтрак! - возмущенно бурчит себе под нос Бри.
        - Зато много не ела, - отвечает ему Руд.
        Эмоциональный завтрак к моему счастью закончился. Руд и Бри разводят нас с Прим по своим комнатам и дают время немного поубавить обороты. Мне выдали нормальную одежду - высокие джинсы, футболку и джинсовую куртку с широким шарфом, что обматывает горло в три раза, он похож на огромный мягкий ворот. Как ни странно, мне нравится, как я выгляжу. Шарф оказался очень уютным.
        Сегодня мы должны ехать на съемочную площадку, где нас ждет отряд деятелей, участвующих во всем этом политическом фарсе. Согласно задаче командира Ореона они напишут нам сценарий, помогут озвучить роли и максимально правдоподобно выглядеть в кадре, чтобы потом этим театром кормить тупую публику.
        - Машина ждет. Нужно привести тебя, душенька, в порядок побыстрее.
        Я стою перед зеркалом наблюдая за тем, как бережно Руд вычесывает мои волосы и примеряет на какой бок плести косу. Мама так же аккуратно и в то же время умело перебирала пальцами пряди моих волос, так, что не чувствовались прикосновения. Невысокая пухленькая Руд с цветными волосами на высоченных каблуках и в обтягивающем до треска по швам платье из плотной ткани, не свойственным её стилю и цветовой гамме, совсем непохожа на мою изящную и красивую маму, но то как трепетно она меня касается, будто с любовью, напоминает, как сильно я скучаю, и как бы мне хотелось, чтобы мама ещё хоть раз заплела мне косу.
        - Руд, сколько их ещё? Сколько таких, как мы? - тихо спрашиваю я.
        - О чём ты дорогая?
        - О людях, что с твоей помощью изображают из себя тех, кем не являются, на камеры Ореона.
        - Сейчас мы с Бри работаем только с вами душенька, - радостно отвечает Руд, натянуто улыбаясь мне в зеркало ярко накрашенным ртом.
        - А вообще?
        - А вообще есть ещё семья верующих, которых изгнали из их прихода, но это не самый успешный проект, по правде говоря. С вами нас ждет успех, я уверена! Вот посмотришь, ты будешь настоящей звездой экрана! Просто невозможно не полюбить такую прехорошенькую девочку!
        - А ту семью… Ну ту, что не стала успешным проектом, тоже майор лично сопровождал как охрана? - с сарказмом спрашиваю я, закатывая глаза по привычке.
        - Майор? Хм… Нет голубка моя.
        - Вот уж не думала, что ради двух безоружных детей самого майора из горячей точки пришлют возглавлять охрану. Пусть бы катился ко всем чертям! Подонок, - сквозь зубы рычу я.
        - Ну…
        Руд зачёсывает мне волосы поверх косы, проверяя как бы не вылез какой-нибудь петух и тихо шепчет на ухо:
        - Ну… если приезжает сам сын командира, лично сопровождать в качестве охраны двоих строптивых новобранцев… Видимо ты очень важная для Ореона девочка.
        Двое стражников спускают меня вниз, пока Руд осталась собирать какие-то очень важные вещи. Помада наверняка. Удивительный факт: уже у второго знакомого мне сына командира на лбу бегущей строкой написано, что отец решил за него судьбу.
        Огромная машина ждет возле самого подъезда к Форду, я ещё никогда таких не видела. Она явно предназначенная для перевозки не менее восьми человек, аккуратно закругленной формы, черного цвета, но удивительно то, что двери открываются автоматически, от прикосновения пальца, без ручки. Очередная модная штучка из серии невиданных мне технологий, которые непонятно почему напичканы в незаконно провозглашенной республике.
        Прим уже сидит в авто, Бри и Каликс ждут возле двери, и конечно же два стражника, что как тень преследуют нас с момента как мы спустились с поезда. Стоило только появится в двери на выходе из Форда, майор принялся шарить по мне взглядом с ног до головы.
        - Скучный костюмчик, детка.
        Каликс протягивает прозвище демонстративно закусывая нижнюю губу, в ожидании моей реакции. Он становится перед дверью в машину закрывая её своей широкой спиной, чтобы я не могла сесть, не споткнувшись об него. От одной мысли, что мне придется коснуться майора отодвигая его, становится мерзко. Стараясь проскользнуть в достаточно широкую щель, я делаю шаг влево, а он, играя, повторяет за мной и снова оказывается у меня перед самым носом. Ни шуршащая каблуками по щебенке позади меня Руд, ни Бри, что уводит глаза в сторону, не обращают внимание на умышленное задиристое поведение майора. Я снова срываюсь.
        - Да, сколько ещё будет продолжаться эта хренятина?
        - Что ты себе позволяешь, Мейсон? Кажется, ты забыла с кем говоришь.
        Лицо Каликса меняется на злобную гримасу, а от тона в котором прозвучали последние слова, ужас пробирает по коже. Бри хватает меня за руку и буквально запихивает в машину.
        - О Боже! Что за наказание? Руд, почему рот этой девчонки постоянно занят либо едой, либо ругательствами? Нам придется много поработать, чтобы успеть до бала-презентации превратить это чудовище в маленькую фею!
        Мне досталось место напротив Руд, рядом с Прим, это успокаивает. Нога Прим близко прижимается к моей. Всю дорогу он не отстранился ни на сантиметр. Сидел расслаблено иногда поглядывая, как моё колено бьется об его. Подумать бы, такие обычные прикосновения, что ничего не значат, но мне кажется, я даже через два слоя одежды чувствую его тепло и это безумно приятно.
        Глава 7
        Выглядывая через тонированное стекло, я разглядываю местных жителей. Их лица безмятежны, словно война - это только слово из энциклопедии, а не реальность сегодняшнего дня. Они гуляют вдоль аллеи, смеются, играют с собакой, кушают мороженое и катают детей на качелях. Я попала в другой мир? Мир солнца и зеленой травы, сдержанных одежд и улыбок. Возможно это всё не правда, а лишь фантазии, куда лавандовые поля отправили меня после нервного срыва? Щипаю себя за локоть - больно. Этот мир реален, как и то, что я должна их убедить в правдивости слов из заученного сценария.
        Люди за окном отличаются от наших эфоров и от любого литорца. Они все похожи друг на друга, а одеты точно, как по форме: серые, голубые, коричневые и синие тона одежд, женщины с затянутыми в пучок волосами в платьях или юбках ниже колен свободного кроя, туфли только с закрытыми носками и на низком, а мужчины в рубашках и брюках, некоторые предпочитают надевать ещё и жилет. Со стороны смотрится, как картинка с обложки каталога где можно выбрать мебель или домашнюю утварь. Чем больше я нахожусь в Монтисе, тем больше во мне растет чувство страха. Почему все одинаковые?
        Сглатываю ком в горле и прижимаюсь сильнее к Прим, как бы невзначай. Я обижена на него за ту выходку с утра и за все унижения, но сейчас мне страшно.
        - Мы уже подъезжаем. А пока ознакомьтесь с этим.
        Руд достает из сумки две стопки бумаг, скреплённых в верхнем левом углу и даёт нам с Прим.
        - Что это? - протягивая руку спрашивает Прим.
        - Это ваша история.
        Открываю первую страницу, передо мной сценарий моей жизни. Все расписано по ролям, настоящие диалоги с примечаниями в скобках, какую эмоцию в этот момент необходимо показать.
        Когда мне было восемь лет, к новому году в школе ставили сценку про Снежную Королеву, я очень хотела сыграть главную героиню - маленькую девочку, что растопила холодное сердце злой королевы и спасла мир от зимы. Я записалась в театральный класс и добросовестно выучила весь текст, но на отборе участников оказалось, что знать досконально слова недостаточно. Самое главное - заставить людей поверить, в то что ты говоришь, а у меня получалось лишь тараторить текст с абсолютно каменным лицом. Увы, моё участие ограничилось разукрашиванием декораций и вырезанием снежинок, в то время как роль досталась соседке по парте Густе. Густа, как верная подруга, проверяла хорошо ли я заучила текст, и так, сидя на паркетном полу класса после уроков, переворачивая листы сценария и загибая их в верхнем левом углу у скобы заодно и разучила слова. Сейчас я держу в руках точно такой же сценарий и точно так же, как и тогда, большего, чем лицо с каким мать родила, выдавить из себя на сцене я не смогу.
        Я бегло читаю строки из речей чтеца «Л». По-видимому, эта «Л» означает заглавную букву моего имени.
        «Меня зовут Лаванда Мейсон».
        «Мне семнадцать лет».
        «Я родилась и выросла в солнечном рыбацком городке Литор»
        Сценарист случайно не знаком с моим психотерапевтом?
        «Комендантский режим в погоне за тотальным контролем береговой линии отобрал у нас единственный источник дохода - рыболовство».
        «Литорцы не могли прокормить семьи».
        «Военные командиры запугивали гражданских».
        «Моя мать вынуждена была шить форму солдатам, как волонтер».
        «Патриум убил мою мать».
        «Едва мне исполнилось семнадцать, я прошла военную подготовку по классу снайперов».
        «Получила звание рядовой».
        «Меня заставили убивать».
        «Ореон спас нас, дал нам крышу над головой и вернул детство».
        «Моя мечта - вернуться домой».
        «В моём доме не будет войны».
        Текст бесконечно длинный, я выхватываю отдельные фразы, но вся суть понятней некуда. Как же легко и просто преподносить информацию в нужном свете. На первый взгляд написана правда, вот только звучит она удобным тоном для Ореона и мятежа.
        Сценарий - лишь начало масштабного проекта под названием «Дети Литора», так скажем старт, что позволит максимально быстро отхватить себе большую часть прибрежной зоны и акваторию моря. В главных ролях: девочка сирота и сын военачальника Патриума, что мечтал освободиться от диктаторского режима тоталитарного государства, которым пропитана вся его жизнь. На этих вырванных из контекста фразах, пусть перекрученная, но правда, закончилась. Не могу заставить себя читать дальше. В душе пожар от боли воспоминаний и мысли о том, что это предстоит рассказывать со сцены. Эмоции захлестывают Прим так же, как и меня, он захлопывает страницы и отшвыривает их в сторону.
        Съемочная площадка представляет собой огромный крытый павильон, со специально оборудованным освещением, он визуально поделен на зоны, обставленные под определенный сценарий. Очень много людей бегают в суете из одного конца зала в другой, погруженные каждый в свою работу. На нас никто не обращает никакого внимания, мы просто бродим в поисках необходимого крыла под названием «Фотозона 12». Приятно чувствовать себя просто человеком, а не объектом надзора, мне даже захотелось затеряться хоть на пару минут в этой толпе. На высоких металлических стеллажах висят костюмы для съемок. Для удобства стеллажи на колесиках, их всё время перевозят, меняя местами между фотозонами.
        Особое впечатление на меня произвел гримерный столик с зеркалом и высокими стульями, как в баре. Вокруг зеркала установлена подсветка из маленьких фонариков, что идеально освещает лицо модели со всех сторон. Здесь целый батальон создателей красоты, в лице: парикмахеров, визажистов, стилистов, костюмеров, их помощников и помощников их помощников, а ещё людей чья профессия, судя по всему, называется принеси-подай.
        Наша фотозона находится в самом дальнем углу, она огорожена от всеобщей суеты павильона черными атласными шторами, такими тяжелыми, что споткнувшись об неё, мой мизинец на правой ноге не почувствовал никакой разницы между шторой и, если бы там стоял металлический столб, к примеру. Потолок настолько высокий, что, рассматривая всё вокруг, в том числе и как крепятся металлические стропы, стяжки и канаты на которых подвешены декорации, я так и не поняла, где же он заканчивается.
        - Привет, я Мила.
        Приятная девушка чуть старше двадцати приветливо улыбаясь протягивает мне руку для знакомства.
        - Привет, я Лаванда, - улыбаясь, говорю ей в ответ.
        - Я твой визажист. Скоро начнем. Сейчас ждем организатора, так что есть время выпить чай. Не хочешь составить мне компанию?
        В последнее время непринуждённое общение с посторонними людьми такая роскошь, что я даже растерялась и вместо ответа, еле выдавила из себя странные скрипящее звуки. Суетливо ищу глазами Руд. Она стоит недалеко от нас и истерично возмущается, размахивая руками. Из-за неправильного расположения зоны отдыха относительно основной актинговой (то есть съемочной) площадки, бедняжке приходится усыпать паренька из принеси-подай нелесными, но очень ванильным ругательствами.
        Мила, эдакая типичная жительница Монтиса - серая рубашка, брюки, закрытые туфли и затянутые в гульку каштановые волосы. Несмотря на свою профессию на ней нет ни капли макияжа. Назвать Милу красивой сложно, у неё грубые, как для девушки черты лица: большой нос и немного кривоватые зубы, но зато она буквально излучает волшебную энергетику доброты из-за чего кажется красивее. Вся моя компания, из охраны, эфоров и партнера разбрелись по площадке, каждый занят своим делом, так что повода для отказа от чашечки чая нет.
        - Конечно не против, - наконец внятно отвечаю я.
        Девушка пытается уважительно окликнуть мальчишку из принеси-подай, но, по-видимому, писк Руд его так оглушил, что он и ухом не ведёт в нашу сторону.
        - Тебе с сахаром? - уточняет Мила.
        - Нет, спасибо. Я люблю просто крепкий.
        - Придется идти самой, - пожимает худенькими плечиками девушка, - подожди меня здесь, пожалуйста.
        «Будто мне есть куда идти» - подумала я, но мило улыбаясь отвечаю:
        - Конечно.
        Моя новая знакомая в секунду скрывается в толпе съемочной суеты её коллег, а я залезаю на высокий стул гримерного столика. Первым делом руки сами тянуться рассмотреть множество косметики в плетеных корзиночках и на специальных подставках, они занимают всю узкую поверхность стола. Только кисточек разной пышности я насчитала двенадцать штук. Интересно зачем так много, и что с ними делать?
        Стул крутится! Не знаю, что на меня нашло, то ли наконец-то получилось немного расслабиться из-за ослабленного надзора, или компания Милы заставила почувствовать себя обычной девчонкой. Отталкиваюсь от столешницы для разгона и дурашливо вращаюсь, прижимая ноги к подставке. Точно, как на карусели, только веселее! Баловство прерывает резкий толчок, я чуть не вылетаю со стула. Крепко зажимая руками спинку стула, Прим останавливает мою импровизированную карусель. Он разворачивает стул к себе, ставит ногу на ступеньку между моими ногами и крепко сжимает руками края кресла так, что мы оказываемся нос к носу. Я буквально зафиксирована в его условных объятиях, хотя фактически мы не касаемся друг друга. Он так близко, и смотрит мне в глаза… Чувствую тепло его дыхания, оно заставляет меня оцепенеть.
        - Завязывай с этими своими штучками с майором.
        Близость Прим одурманивает, я даже не сразу слышу его слова. Дыхание перехватило. Его глаза, его взгляд, его сильные руки так близко к моим бедрам… Сглатываю ком в горле. Кажется, если зашевелю губами они непроизвольно потянуться к нему. Беру себя в руки и немного отстраняюсь, ерзаю от неудобства на стуле. Что со мной происходит?
        - Мы разговариваем? Неожиданно…
        Хамить совсем не входит в мои планы, но от пикантности ситуации гадости сами так и прут. Я случайно касаюсь бедром его руки, в начале левым, а потом и правым. Температура тела растет, меня бросает в жар. Щеки краснеют, и я уже не понимаю о чём мы говорим.
        - На меня это не действует. Забыла? - шепчет мне на ухо Прим, проговаривая каждое слово так близко, что его горячее дыхание касается моей щеки.
        Он не отводит глаз от моих, чувствую, как потеют ладони, вытираю их об колени и закусываю нижнюю губу. Ответить не могу, слова запутались в комок, поэтому разрешаю ему продолжать. Каждое слово он шепчет так же томно.
        - Чего не скажешь о нашем новоиспеченном майоре. Ты что не видишь, как его заводит твоя дерзость?
        Он делает паузы после каждой фразы, следит за реакцией, но моё тело сейчас реагирует не на слова, а на него самого. Всеми силами я стараюсь держать глаза на месте, но мне аж до мурашек по коже хочется спустить взгляд на его губы. Почему этот мальчишка так на меня действует, даже после тех унижений, что мне пришлось от него стерпеть?
        - Прекрати эти игры в дрянную девчонку, которую он хочет. Иначе, мы нарвемся на новые неприятности. ТЫ. МЕНЯ. ПОНЯЛА?
        Слишком мало воздуха, чтобы выговаривать слова. Мир вокруг исчез в момент, когда я почувствовала его горячее дыхание. Медленно киваю, всё так же силой заставляя себя держать глаза на прежнем месте. Прим поджимает губы и сжимает руки на спинке стула, сдавливая тыльной стороной мои бедра. По телу бегут мурашки. Горячая волна обжигает внизу живота, в ответ на резкое освобождение моего сладостного заключение его близостью, я жалко испускаю полустон. Легкие снова готовы поглощать кислород в необходимом объеме.
        Размытость реальности развеивается как дым и всё вокруг приобретает звук и картинку. Вокруг нас с оторопевшими лицами собралась публика. Все замерли с открытыми ртами, среди зрителей и Мила, она держит картонный стаканчик чая заботливо прикрывая его крышкой. Мне стыдно. Румянец на щеках перекидывается настоящим огнем. Чувствую себя идиоткой. Вокруг шумно, а Прим говорил очень тихо, уверена, что никто не слышал нашу болтовню, зато могу представить, как глупо мы выглядим со стороны. Особенно я. Можно надумать себе ни есть что.
        - Организатор приехал. Пора начинать, - не унимая улыбки сует мне в руки чай Мила.
        Она поворачивает к себе стул вместе со мной, наносит на ватный спонжик прозрачную жидкость с цветочно-косметическим запахом и принимается вытирать им моё лицо. Надеюсь, это средство снимет позорный румянец с щек.
        Сегодня мы снимаем ненастоящий политический ролик, только фоновую презентацию для нашего эффектного выхода перед военачальниками и спонсорами ОНР. Около дюжины детей актеров в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет переодели в костюмы камуфляжного цвета с нашивками как у солдат Патриума. Нам тоже достался образец отдаленно напоминающий форму, в которой не так давно мне приходилось бегать по лесу.
        В этой ненастоящей форме трудно дышать. Воспоминания, в образе мелькающих перед глазами картинок из жизни в строю рядовых, душат чувством страха. Пытаюсь вдохнуть на полные легкие, но в них нет места, будто я под водой. Повторяю, про себя заученную считалочку где нужно короткими фразами описывать факты, из жизни - это помогает сконцентрироваться и упорядочить память, таким образом успокаивает воспаленную психику. Стараюсь успокоиться, спустить с легких воду и дать кислороду заполнить предназначенное ему место.
        - Меня зовут Лаванда Мейсон. Мой дом Литор. Я больше не рядовая Патриума. Прим жив. Прим меня ненавидит, - еле шевеля губами шепчу себе под нос.
        На пятом круге повторов, легкие сдают позиции и я снова дышу. Мою отдышку, к счастью заметила только Руд и решила, что это головокружение из-за того, что мы пропустили обед.
        Худощавые мальчишки, что должны изображать армию Патриума вызывают смех и жалость. Кто вообще поверит, что полутораметрового хиляка возьмут на фронт? Да его бы сдуло ветром ещё на первой строевой перед завтраком за забором военной части. Моё тихое хихиканье дружелюбно поддерживает Мила, а Каликс то и дело кидает на меня косые взгляды. От его пристального взгляда я даже в многолюдном павильоне чувствую себя, как солист на сцене, которому направили в лицо прожектор в тёмном зале.
        К счастью, все сцены снимают, как бы со стороны. Сегодня нет никаких диалогов и текста, а ещё не нужно изображать что-либо на камеру, просто делаешь вид, что её нет. Организатор даёт команды и комментирует действия, а я должна повторять. К примеру: стоишь в левом углу, поднимаешь взгляд вверх, проводишь взглядом летящий самолет и бежишь вправо. Пока что кино мне дается куда легче чем театр. Бездумно выполнять команды из серии сели - встали - побежали у меня получается не хуже, чем у ученой пограничной собаки. Не обращать внимания на камеру тоже несложно, гораздо сложнее не обращать внимание на Каликса и его маниакальную слежку за каждым моим движением.
        Прим не подходит ко мне и близко, даже не смотрит в мою сторону. После разговора за гримерным столиком мне стыдно смотреть ему в глаза, я вела себя как двенадцатилетняя дура, но всё равно жутко бесит его хладнокровие по отношению ко мне. Когда он успел стать таким черствым циником? Он хамит, унижает меня на глазах у других, а потом прижимает к стулу и даже глазом не ведет. Наверное, он был таким всегда, вот только такое отношение не распространялось на меня, поэтому я и не замечала.
        В обед заботливая эфор выдает нам к чаю пончики, половина из них со сгущёнкой, а другие с клубничным джемом. В принципе, я ем любую еду, особенно с приходом войны, тяжело забыть голодные дни и ночи, но джем мне всё же нравятся куда больше сгущенки. Перед чаепитием объявили официальный перерыв, вся группа разбрелась по павильону кто куда, мы же заняли место для перекуса вокруг малюсенького круглого столика. Я и Руд залезли на высокие стулья, а мужчинам приходится пить чай стоя. Прим стоит прямо возле меня, но мастерски изображает, что меня вообще не существует в этом мире. На тарелке остались три пончика, судя по рисунку - два со сгущёнкой и один мой любимый. В погоне за ещё хотя бы одним, запихиваю практически целиком в рот тот, что успела надкусить всего раз.
        - Душенька, я тебе тысячу раз говорила - ешь медленнее! Ты потом всё возвращаешь назад, - возмущается Руд.
        С трудом жую, придерживая рот во избежание потери пончика и закатываю глаза.
        - Прекрати так делать! Где твоё воспитание? - продолжает бороться со мной неугомонная эфор.
        Готовый посягнуть на мой желанный пончик с джемом, Бри тянется к тарелке, как вдруг его перебивает Прим:
        - Эй! Это мой пончик!
        - Пфф… - недовольно фыркает в ответ Бри, закатывая глаза ещё более драматично чем я, но всё же берет со сгущёнкой.
        И краем глаза на меня не взглянув, Прим перекладывает на мой край тарелки клубничный, бросая себе в рот со сгущёнкой. Этот невинный жест заботы такой милый, что я захожусь в нелепой улыбке до самых ушей и смущенно опускаю голову вниз, привлекая внимание эфоров, но конечно же не друга.
        - Вот! - Показываю пальцем на Бри. - Он тоже так делает, но его ты не ругаешь! - парирую замечание Руд.
        Глава 8
        Сытные завтраки с семи до девяти утра за разговорами о планах на день уже стали мне даже немного нравиться. За то время, что мы находимся в Монтисе я набрала несколько килограммов, хотя до сих пор страдаю от тошноты и рвоты, в основном когда поем много жирного или сладкого, а ещё когда сильно нервничаю. Ушли ссадины и синяки, в том числе под глазами, а тело приобрело более женственные формы. Внешние следы войны понемногу сходят, но чувство страха и признаки психоза стали чаще давать о себе знать.
        Вчера я стала задыхаться от звукозаписи фонового выстрела на актинговой площадке. Веточки лаванды уже ползли ко мне по полу, когда я услышала голос Прим и вернулась к реальности. Всё чаще предвестники лавандового психоза приходят в момент бодрствования, а не во сне как раньше, но пока ещё все продолжают считать меня просто странной, но не сумасшедшей.
        Вчера меня спросили верю ли я в Бога. Странный вопрос, на который сложно дать однозначный ответ. Мои колебания вполне сошли за положительный ответ, поэтому мне дали маленький крестик. Конечно, люди, которые заставили меня хоронить собственного друга, копать ему могилу, вряд ли заботятся о моей духовности, просто повесили на шею очередной удобный им ярлык. Так я лучше вписываюсь в рамки телепроекта.
        Несколько дней подряд вместо съемок презентации у нас были уроки хороших манер и актерского мастерства, где тренер рассказывал какой стороной поворачиваться на сцене и как контролировать голос, чтобы текст звучал четко и внятно. Сегодня мы закончим снимать немой ролик, останется только отрепетировать речь для бала. Сумасшедшие детские платьица и прически, по-прежнему мой основной стиль, но иногда я уговариваю Руд дать мне человеческую одежду. Самой большой приятностью стали часы, так называемого привата - после обеда нам разрешают два часа находится на территории Форда без контроля, можно побыть одним и заниматься чем угодно.
        Всё настолько спокойно, плавно и лояльно, что чувство тревоги внутри нарастает с геометрической прогрессией. Что с нами сделают, когда проект будет неактуален? Что с нами сделают, если мы не сможем играть по их правилам? И дураку понятно, всё сводится к замыливанию наших глаз. Нам создали некоторый образ свободы, комфорта и призрачной стабильности, но я не настолько глупая как Ореон рассчитывает, и прекрасно понимаю - этот театр вокруг для того, чтобы по-настоящему нас завербовать.
        Нас хотят превратить в одних из этих одурманенных местных жителей, что со стороны выглядят, точно зомбированные, под гипнозом, в эффекте двадцать пятого кадра. Они считают, что все вокруг их выбор - правильный выбор. В идеале мы должны пропитаться любовью к Ореону и поверить во всё, что нас заставляют говорить, тогда мы будем выглядеть правдоподобней, а главное - можно будет не переживать, что я, к примеру, выкину что-то непредсказуемое.
        Граждане Ореона настолько огорожены от реалий войны, которая в нескольких километрах от высокого забора выжигает города, пропитывая насквозь кровью землю, что благодаря СМИ, где с экранов их пичкают улыбчивыми актерами, по сценарию выбравшими ОНР и борьбу против тоталитаризма, требуют новых масштабов революции. Люди словно под влиянием самого черта, жаждут «освободить» граждан подконтрольных Патриуму регионов.
        В этой агонии Новой Эры, псевдодемократии, свободы слова и выбора, никто не задает себе элементарных вопросов, что могут открыть глаза на скрытые мотивы Креона Деуса в ведении агрессивного мятежа, переросшего в революцию. К примеру, откуда финансовые вливания в Ореон, если прежнее производство на восемьдесят процентов закрыто, международный экспорт невозможен из-за незаконности самовольно провозглашенной административной единицы - ОНР? За счет чего с нуля построили мини государство-утопию Ореон? Во что превратился Литор?
        Из новостей, которые мы в обязательном порядке слушаем чуть ли не три раза на день, я знаю, что Литор был оккупирован после провала спецзадания, но учитывая, что никаких помпезных роликов, с героический музыкой на заднем фоне, о том, как отстраивают очередной «освобожденный» город нет, я так понимаю, Патриум не до конца отпустил свои цепкие щупальца и Литор по-прежнему варится в адском котле войны. Когда я думаю о Лидочке, Веринии и всех остальных, начинает сосать под ложечкой, и как правило, именно после этого обед просится наружу. Руд не разрешает портить еду, оказалось меня сложно откормить. Вопросов больше чем ответов. Иногда мне кажется, что знать ответы ещё хуже. Прим по-прежнему игнорирует меня, хотя часто стал забывать об этом, и мы уже несколько раз мельком встречались взглядом.
        Сегодня к завтраку эфор нарядила меня в джинсовый сарафан, кеды и заплела венок из косы вокруг головы. Из косметики разрешен только светло-розовый блеск для губ, а как же хочется увидеть себя в нормальном образе молодой девушки, а не малолетней нимфетки. Из-за всей эпатажности Руд, её очень сложно воспринимать в типичной одежде Ореона, которую она надевает, когда мы выходим из Форда.
        Как обычно, я опоздала, все меня ждут, не притрагиваясь к тарелкам. Внимание эфоров приковано к новому ролику по телевизору, где добропорядочная семья вещает об аморальности узаконенных в Патриуме однополых браках и как это пагубно отразится на будущем поколении.
        - Впервые я полностью согласна с роликом. Выключите эту мерзость, иначе меня стошнит, - говорю я и изображая рвотный спазм плюхаюсь за стол.
        - Тебя стошнит в любом случае, - язвит Прим.
        - Невоспитанная, да ещё и дикарка! Фу. Весь мир уже живет в современном мире, где любовь как таковая приветствуется в любом виде. Это естественно деточка, - обиженно вычитывает меня Бри.
        Не успела я отправить намазанный джемом тост в рот, как раздается звук сработки магнита и в холле появляется Каликс. Аппетит безнадежно испорчен. Один его вид раздражает меня больше монотонно капающей воды, ночью в душе.
        - Прошу прощения, я опоздал к завтраку. Ну, впрочем, вижу вы уже начали, так что…
        - Мог бы прийти после и не портить нам аппетит своим присутствием, - перебиваю майора на полуслове.
        Каликс одаривает меня злостным взглядом в надежде плюнуть ядом в отместку, но Руд с замечаниями идёт на опережение.
        - Лаванда! Где твои манеры?
        Закатываю глаза, чем провоцирую бурю эмоций эфора, что заходится в нытье о том, как она устала от моего хамства, и как никто не ценит её стараний, и что я неблагодарная, не пользуюсь её уроками манер. На самом деле я прекрасно отдаю себе отчет в своем несносном поведении, и, если честно, иногда специально веду себя как капризный ребенок, только бы позлить Руд. Смотреть за её манерными истериками действительно весело, но самое приятное - появляется ощущение, что не только я подневольная. Как минимум ещё один человек вынужден терпеть правила этой омерзительной игры на выживание, где ты всего лишь маленькая пешка в руках у главного игрока. Прим настолько поглощён прочтением очередного сценария, что даже не комментирует утреннюю суету за столом. Вдруг, нервно размахнувшись, он бросает листы на стол, чем переворачивает блюдце с клубничным джемом.
        - Мы так были влюблены друг в друга, что мой отец содействовал нашему зачислению в одну группу подготовки… Отец одобрял мой выбор девушки, а мне приходилось одобрять его выбор нашего будущего, - цитирует отрывки фраз из текста. - Что за бред? Кто писал этот маразм? - кричит Прим на весь холл и бьет кулаком по столу.
        Я вытягиваю бумаги из липкой сладкой субстанции и бегло просматриваю текст. Не могу поверить своим глазам…
        «Я влюбилась в его глаза с первой встречи».
        «Её обожал мой отец, от части за талант в стрельбе»
        Они превратили нас в романтическую драму, где война - как третий лишний в любовном треугольнике. Эти мерзкие повстанцы хотят заставить меня говорить на камеру о любви к Прим. Я не готова обсуждать свои чувства к этому парню даже сама с собой, не то что рассказывать о них на публику. Омерзительно чувство унижения, словно я стала жертвой изнасилования, накрывает меня с головой. Без разрешения кто-то пытается воспользоваться моей душой и вывернуть всё сокровенное наизнанку. Буря сумбурных эмоций перехватывает дух. Мне хочется кричать и бить всех, кто скажет хоть слово поперек.
        - Какой, к черту, «влюбилась с первой встречи»? - поддерживаю я протест.
        Мы закатываем истерику и переворачиваем завтрак вверх дном, а Руд уставившись в свою тарелку, только кривит недовольно лицо, продолжая помешивать овсянку в тарелке, словно ни в чем не бывало. Вопрос: «Кто это написал?», автоматически становится неактуальным.
        - Руд? - требовательно протягивает Прим.
        - Да. Да, это я написала! - кладет ложку и нервно качает головой эфор. - Ну а что ещё мне оставалось?! Вы, знаете ли, не слишком разговорчивые, а нужно было придумать правдоподобную историю… Вот я и решила, что…
        - А в чём дело, собственно говоря? - перебивает её Каликс, вмешиваясь в наш разговор.
        Майор раскидывается на спинке стула в командной позе, сомкнув руки под подбородком, опирается на локти и без доли шутки продолжает:
        - Мы же говорим своим людям правду с экранов. В этом и есть основа режима Ореона. Мы говорим правду в лицо и даём людям выбор, верить правде или фантазиям, что они строят себе.
        - Да ладно! Кому ты сейчас это рассказываешь? Здесь каждый присутствующий прекрасно знает, как пишется эта ваша правда. И эта мыльная писанина тому подтверждение! - отвечает Прим, ещё более драматично раскидывая тексты по столу.
        - Девочка менее пятидесяти килограммов, лезет в ряды солдат, а потом, находясь на грани жизни и смерти заявляет, что без мальчишки и шагу не ступит, требуя аудиенции с заключенным. По-моему, тут как белый день очевиден мотив… Ну или как то, что клубничный джем сегодня уже никому не достанется.
        Глаза присутствующих за столом плавно от Каликса перекидываются на меня. Чувствую, как оголяется последний уголок моей души на растерзание посторонним людям. Я готова сейчас даже голой пройтись по всему Форду, только бы заставить всех забыть слова майора. До того как мне пришлось услышать, как выглядит моё поведение со стороны, я отказывалась признавать, что от части майор прав. Допустить публичное признание его правоты было бы худшим, что могло произойти. Среди целого роя оправданий и опровержений наглого утверждения, пытаюсь выхватить самый правдоподобный, ослабить удавку вопросительных взглядов, но не могу и рот открыть от захлебывающих эмоций. Минуты идут, я ляпаю первое, что удалось сформулировать в предложение:
        - Командир Плант - редкий, заносчивый мерзавец. Он унижал меня, тыкал носом в моё место в социальной цепочке, все годы пренеприятнейшего соседства. Ты и представить себе не можешь, какое удовольствие мне доставило удостовериться, что его ненаглядный сыночек, его гордость и светлое будущее уважаемого военного клана Плантов, предал родину и своего высокомерного папашу.
        В каждое слово я вкладываю свою злость на несправедливость жизни и ненависть к Каликсу. От ярости у меня даже вена на лбу вздулась. Чувствую, как бешено бьется сердце, а удивление на лице майора говорит о том, насколько я была убедительна. Спазм по телу уходит на второй план. Мне удалось скрыть чувства и оставить хоть маленькую крошечку души только своей. Делаю несколько глубоких вздохов, большой глоток апельсинового сока и поднимаю глаза: передо мной Прим. Откинувшись на стуле, он сидит, расслабленно опустив руки на колени и смотрит мне в глаза. Из-за огромных зрачков различить цвета его глаз невозможно, они кажутся карими, а взгляд пустым. Он смотрит сквозь меня, не моргая, бережет накатившиеся слезинки. Что же я наделала…
        - Прим… - шепчу, покачивая в знак отрицания головой.
        Вот он! Вот, тот самый момент, когда соседский мальчик должен включить свою суперспособность и прочитать мои мысли, как раньше, когда мы без слов понимали друг друга. Мы нередко разыгрывали друзей даже не сговариваясь перед этим, просто уловив в нужный момент мысли другого, а бывало он, находясь за стеной точно знал, что именно сейчас меня замучают лавандовые кошмары и приходил утешить ещё до начала изматывающих душу ужасов.
        Ну же! Пожалуйста… Ты просто обязан, прямо сейчас посмотреть мне в глаза и увидеть, как подло я вру! Ты должен прочитать в моих мыслях и глазах, что каждое из этих гадких слов, лишь ширма, прикрытие настоящих чувств от чужих глаз.
        - Какая же ты… - скривившись от отвращения, протягивает Прим, - редкая стерва.
        Он бросает салфетку с колен в тарелку и демонстративно уходит из-за стола, а я остаюсь бороться с чувством отвращения к самой себе.
        - Что? Чего уставились?! - кричу на оставшихся за столом. - Вот вам правда! Бери… - Поднимаю промокшую бумагу со стола и практически в лицо бросаю её Руд. - Пиши свою правду! Будем рассказывать людям, и давать им выбор! Или подлая стерва не входит в вашу «правду»?!
        Не дожидаясь ответной реакции на моё недопустимое и незаслуженное по отношению к Руд поведение, ухожу, хлопая дверью к себе в комнату. Закрываюсь в душе. Горячая струя воды обжигает лицо и тело. Отличное чувство, оно помогает не чувствовать, как слёзы льются беспрерывным потоком, а шум бьющейся о кафель воды приглушает всхлипы и истерику. Я просто рыдаю. Завываю, как волк на полнолуние в надежде, что если дам волю чувствам, боль в душе угаснет, а горячая вода смоет стыд, за то, каким монстром я стала. Не могу избавиться от его пустых глаз… Они преследуют меня.
        Несмотря на то, что Руд стала моей грушей для битья, спустя несколько часов, она пришла вытаскивать меня из-под воды. Кожа, особенно на пальцах, распарилась так, что съежилась и побелела, будто сварилась. Тело затекло, из-за чего очень сложно разогнуться. При виде эфора мне ещё хуже, я взвываю в истерике пуще прежнего. Невыносимо стыдно за то, как я мастерски плюю в душу людям, которые заботятся обо мне.
        - Прости меня… Прости…
        Повторяю, эти слова после каждого всхлипа, пока легкие рефлекторно хватают рывками воздух, а отекшая от слез и горячей воды глотка расклеивает на доли секунды гланды, впуская каплю кислорода, не давая мне утонуть в собственных слезах. Я дрожу, слова больше похожи на заикание, но я очень стараюсь объяснить как сожалею.
        - Всё хорошо, голубка. Всё хорошо… Мы поговорим об этом позже, - отвечает Руд.
        Но я не верю ей, повторяю своё «прости» снова и снова, превращая монотонные оправдания в бред сумасшедшей. Руд пытается меня одеть, но всё тело скованно судорогами, я не могу пошевелиться, только дрожу и заикаюсь. Она надевает на меня нижнее белье, майку и пытается натянуть чистый сарафан, как вдруг, без стука в комнату вваливается разъяренный Каликс. Со всей силы размахнувшись на всю длину руки, он ляпает мне пощечину так, что отек за секунду ползет на глаз.
        - Не в лицо! - кричит Руд.
        - Заткнись и одевай её! У нас расписание, дура! - грубо отвечает майор, замахиваясь и на Руд в придачу.
        Руд, заливаясь слезами, прилаживает мне к лицу лед. Как ни странно, то ли после шлепка по лицу, то ли после того как Каликс перенес своё раздражение на Руд, моя дрожь ушла, я снова могу управлять телом, хотя говорить пока не получается.
        Глава 9
        На съемочную площадку мы едем втроем, оказалось, что Бри и Прим уехали сразу после завтрака. К счастью они не были свидетелями позорного шлепка от майора. Всю дорогу я покорно молчу, разглядываю улицы с окна. Руд заботливо держит пакет со льдом у меня на щеке, бормоча Каликсу, что с побоями я не смогу сниматься и мы снова потеряем время, которого и так нет. Таинственный «он», о котором я уже слышала несколько раз, со слов Руд, будет недоволен, если мы не успеем к балу.
        Иногда, мне кажется, эфор действительно ко мне нежно относится, и что они с Бри такие же заложники обстоятельств, как мы с Прим, а будь у неё хоть малая надежда на жизнь вне этих стен, она бы бежала впереди меня из Монтиса и Ореона и Патриума, но потом звучит фраза «зачем именно по лицу», или «в следующий раз бей в другое место» и я виню себя за то, что до сих пор не научилась воспринимать людей настоящими, продолжаю фантазировать об их доброте и заботе ко мне.
        Ехать к павильону достаточно долго, к счастью отек успел немного сойти. Мне приходится выйти из состояния затворничества и заговорить. Мила и уже традиционный крепкий чай без сахара в бумажном стакане с крышкой, помогают прийти в себя. Девушка сразу заметила отек на лице, скривившись, словно от боли, она долго рассматривает меня с сожалением, молча гримируя, мельком зыркая с опаской в сторону стражников и майора. У меня промелькнула мысль, что она знает о реалиях псевдоантиагрессивной политики Ореона больше, чем казалось.
        Чай допит, грим под названием «натурал», наложен, костюм надет и практически всё готово к съемке финальной сцены презентации. По сценарию мы с Прим взбираемся на высокую бетонную стену, огораживающую Ореон, в надежде, что храбрые воины пограничники спасут нас от преследующих солдат Патриума, от которых мы отчаянно пытаемся спастись. Как раз для этой сцены и устанавливают декорации, к нам прикрепят страховку и заставят карабкаться вверх.
        Раскачиваясь со стороны в сторону на крутящемся стуле, я внимательно наблюдаю, как монтируют стену и настраивают камеры.
        - Дети! Будьте готовы! Через пять минут начинаем. Не расходитесь! - кричит Руд, выстукивая тоненькими каблуками по бетонному полу.
        Они с Бри очень смешная пара, пусть только напарников. Руд выше и крупнее, да и огромные каблуки в придачу ещё больше подчеркивают женственные формы и размеры Бри. Зато пристрастия в моде у них на одной высоте.
        - Руд, такая суетная! - смеется Мила. - Смешно за ней наблюдать со стороны.
        - Смешно. Это точно, - поддерживаю разговор. - Особенно смешно - это «дети». Ну, вот какие мы дети, Мила? Мне семнадцать лет. Я стреляю лучше любого здесь присутствующего стражника, могу поспорить. А нарядная дама с мозгами не больше горошины, считает меня ребенком. Смешно…
        - На самом деле, по законам Ореона ты бы ещё в школе училась. Хоть в космос летай, а до двадцати одного года ты ребенок.
        - В школу? - искренне строю гримасу удивления. - Извращение какое-то. Но это объясняет желание лицовщика напялить на меня детское платьице.
        Стена установлена. Прим пристегивают к страховке и проводят инструктаж.
        - Мейсон! За работу! - машет рукой организатор.
        Улыбаюсь Миле и покорно иду к стене. Страховку мне надевает Каликс. Задерживаясь томно пальцами, он расправляет ремни между ног. Омерзительно! Скривившись от отвращения, я отворачиваюсь, скрепя зубами сдерживаю эмоции, как и просил Прим.
        - И так, внимание! - выкрикивает организатор, из-за прожекторов, жестикулируя руками. - Мейсон поднимается первая. Взгляд держим на красном флаге, он прикреплен сверху стены. Расстояние между вами должно быть не меньше метра. Второй идет Плант, чуть левее от Мейсон. Ты должен видеть флажок, а не задницу напарницы. Если кто-то сорвется, не паникуйте, у вас есть страховка! Всё понятно?
        Прим подает знак согласия, звучит звук мотора, ассистент записывает номер дубля и кадра. На стене выстроены закругленные и скользкие ступеньки, ухватившись за которые нужно карабкаться наверх. Руки потеют, мне страшно сорваться, даже со страховкой. Я никогда не отличалась ловкостью в лазании по деревьям, но там-то хоть кора цепкая, а тут?
        - Стоп! Ещё дубль. Спускайтесь, - нервничает организатор.
        Мы бросаем руки, автоподъемник медленно спускает нас вниз. Даже кататься на подъемнике страшно!
        - Что у тебя с лицом Мейсон? Я же сказал: смотрим на флажок и уверенно идем к цели! У тебя на лице застыл ужас и полное отрешение! Ты бежишь от преследования. За этой сценой твоё спасение. Будь добра изобразить это в кадре!
        Как вообще можно изображать что-либо, когда ты висишь на тоненьких ремнях, что впиваются во всякие малоприятные места?
        - Что с вами не так? Вы партнеры! А шарахаетесь друг от друга, словно враги! - продолжает выражать свои недовольства организатор. - Руд! Сделай с этим что-нибудь, иначе мы эту визитку до Рождества не отснимем, не то что до бала!
        Возмущенная Руд, раздувая ноздри, как огнедышащий дракон, семенит мелкими шажками в нашем направлении.
        - Мне нужно пять минут! Простите нас, пожалуйста, - мило улыбается в ответ эфор.
        Обнимая Прим за плечо, она отводит нас в сторону оглядываясь по сторонам. Удостоверившись, что никто не услышит, вплотную подходит, замыкая наш маленький круг, и с неприсущей ей серьезностью цедит сквозь зубы:
        - Слушайте меня. Я не знаю, какая кошка между вами пробежала: любовь, нелюбовь, меня это не касается, но вы должны прекратить капризы прямо сейчас и делать, как часики, всё, что от вас требуют!
        - Но… - пытаюсь возразить я, объяснить, что наши взаимоотношения ни при чем, все дело в скользкой опоре, но Руд напористо обрывает меня на полуслове.
        - Никаких, но! Если тебе, Лаванда, нужно об этом поговорить, или побить посуду, как это обычно происходит, или тебе, Примус, нужно кинуть, по этому поводу, что-то в джем, облить всё соком, мы можем по традиции заняться этим завтра! Утром. За завтраком. А сейчас… Сейчас, будьте паиньками! Иначе формат взаимоотношений с нами очень скоро может измениться до неузнаваемости. И я вас уверяю, сладенькие, никому из нас это не понравится.
        Руд говорит очень серьезно. На последней фразе вспоминаю пощечину майора и молча, без споров, делаю шаг в сторону площадки. Не так-то и легко вжиться в роль, когда думаешь только о том, как не упасть с высоты пяти метров, но порцию кнута за неповиновение я уже сегодня получила. Опустив вниз глаза, послушно принимаю замечания.
        Ассистент объявляет очередной дубль. Позиции заняты. Я иду первая, за мной Прим. Мы выдерживаем расстояние, как и было велено организатором. Метры над землей растут. Стараюсь не думать об этом и не обращать внимания на мокрые ладони. Глядя на красный флажок представляю, как карабкаюсь на высокую стену, за которой нас ждет свобода. Только я и Прим, и больше никакой войны, никаких камер и оружия - нам нечего бояться. Там, за воображаемой стеной, огромный берег океана, в который впадают моря. Берег чистый, теплый песок, синяя, чистая, как слеза вода, радует глаз своим дурашливым настроением и манит нас в свои объятия.
        Увлеченная фантазиями о свободе и океане, я не обратила внимание, как расстояние между мной и Прим увеличилось больше положенного. Забываю про флажок, смотрю вниз и теряю равновесие. Нога соскальзывает с круглой узкой опоры. Непроизвольно издаю крик, зажмуриваю глаза, пытаюсь ухватиться за нижние опоры, но падаю. Крепкая рука друга подхватывает меня налету, ухватив за левое бедро. Прим прижимает меня коленом к стене. Я хвастаюсь за опору и пытаюсь отдышаться. Мои глаза напротив Прим, я снова чувствую его дыхание. Теплая ладонь большим пальцем касается голой линии поясницы, а пальцы сжимают задницу так, что страх незаметно сменился млением по телу. Какое-то время мы просто смотрим друг на друга, словно после долгой разлуки. Легкий румянец проступает на щеках друга, он смутился не меньше моего, но не разжимает ладонь.
        - Словил.
        О том, что я жадно пялюсь на него, я поняла только когда покрутила в голове не меньше пяти раз, как он выговаривал это слово. Даже малейшее шевеление его губ, заставляет моё дыхание сбиться с ритма, а когда эти губы так близко, а рука у меня на ягодице, я совсем не отдаю себе отчет в действиях.
        - Стоп! Снято! - воодушевленно кричит организатор снизу.
        Прим резким движением приподнимает меня чуть выше. Одной рукой плотно обхватывает моё бедро и удостоверившись, что я держусь без его помощи, активирует автоподъемник. Я следую за ним. Сердце стучит, эхом слышу пульсирующую в жилах кровь.
        - Отличная работа ребятки! Получилось просто супер! Драматично, эмоционально, реалистично… Я бы лучше не придумал! Руд, ты молодец! Отдельное спасибо, - отпускает напоследок воздушный поцелуй в сторону эфора.
        Расхваливая нас за удачный кадр организатор со съемочной группой, просматривает отснятые фрагменты, а мы ждем, пока нас отпустят обратно в Форд. Кадры с Прим необходимо переснять, меня и Бри отпускают, а напарник с эфором остаются переделывать работу.
        Всю дорогу назад я под впечатлением взгляда загадочного мальчишки. Понятное дело, когда ловишь летящего на тебя человека, очень сложно соблюдать дистанцию приличия, или рассчитать какой частью тела вы коснетесь, друг друга, поэтому интимный момент, воспоминания о котором заставляют меня тяжело дышать, я стараюсь опускать, но взгляд - другое дело. Как можно так быстро менять отношение к человеку? Буквально утром он смотрел на меня, как на блевотину, содрогаясь от мерзости, но этот взгляд был абсолютной противоположностью. Он смотрел желанно, так, как невозможно сыграть по сценарию. Что происходит с этим парнем?
        Я совсем запуталась: в нём, в себе в своих чувствах и желаниях. Хочу ли я оказаться в его объятиях и непонятном формате наших отношений, где в многоугольнике «я - Джуд - Прим - Триш» сложно найти своё место? Да и есть ли оно вообще там? То он отталкивает меня от себя, оскорбляет и унижает, то смотрит вот так, обижается… Не понимаю… Зачем обижаться, если он сам сказал, что ему на меня плевать?
        По приезду в Форд, уже поздно для обеда, приходится ждать ужин и остальных. Хорошо, что я не голодна, утренняя истерика притупила чувство голода надолго. Переодеваюсь. Пришло время воспользоваться своим правом на час привата. Я гуляю длинными, безжизненным, стеклянными коридорами, куда позволяет пройти мой браслет, и воображаю, что не вижу никаких стражников - для меня их нет. Бесцельная прогулка приводит на крышу, здесь действительно никого нет, а значит - это место автоматически становится моим любимым.
        Взбираюсь на край, свешиваю ноги вниз и наблюдаю за маленькими серыми точками. Как муравьи по лабиринту, они хаотично двигаются по начерченным под линейку улицам с белыми бордюрами. Глупые серые муравьишки, верят в призрачное право выбора, что на самом деле давным-давно за них сделали сценаристы этой революции контрастов. Практически всё отведенное мне время я глупо болтаю ногами, наблюдая за жалкими поклонниками лозунгов и кровопролитий. Наконец утомившись спускаюсь по лестнице к лифту, как вдруг слышу смех и веселые вскрики из приоткрытой двери между этажами. Я видела эту дверь, когда поднималась наверх, но приняла её за подсобное помещение, одно из тех, где держат ведро, или швабру, или постельное белье и поливку комнатных растений. Этаж нежилой и вообще, собственно говоря, не этаж, а технический зазор под крышей. Времени на игру в детектива у меня уже нет, нужно возвращаться на тридцать восьмой, но любопытство берет верх, и я крадусь на цыпочках к двери нагло подсматривать, кто устроил веселье в «комнате синей бороды».
        Предполагаемая подсобка - одна из рубок наблюдения, дежурная за верхним этажом и стафф-зоной, а такой восторг операторов видеонаблюдения вызвала литровая бутылка черного рома, что хвастливо демонстрирует коллегам один из стражников. Несмотря на законы и режим, в этом мире всех людей объединяет одно - желание устанавливать свои правила! Насколько мне известно, один из диких для меня здешних законов - запрет на алкоголь. Употреблять горячительные напитки разрешено только людям старше тридцати, но моложе шестидесяти лет, и только в ограниченных количествах и местах. Другими словами, два контролера камер, не старше двадцати трех от силы лет со своей литровой бутылочкой довольно неплохого алкоголя, никак не попадают в рамки закона. Вдруг мне в голову приходит ужасная мысль, она буквально взорвала бы мозг ванильному эфору, если бы та могла читать мои мысли, но зато расслабила бы мой, воспалённый от психической нестабильности мозг - мне нужен этот ром!
        Судя по тому, как они весело обсуждают предстоящую после смены пьянку, как я спустилась с крыши никто не видел, а даже если и увидят в записи с камер, что их драгоценное пойло уплыло ко мне в руки, предъявить ничего не смогут, иначе как объяснить откуда оно у них вообще взялось. Пораскинув немного мозгами, я хлопаю со всей силы дверью на крышу, а сама быстро прячусь под лестницей. Как и предполагалось, мои несмышленые новые друзья понеслись смотреть кто поднял шум, а я в это время благополучно умыкнула бутылку и спокойненько себе захожу в лифт, нажимая кнопку тридцать восемь. Нужно признаться, это было самое интересное приключение в моей жизни за последние полгода. Не могу нарадоваться своей находке и хитрости. Вторая половина дня однозначно мне благоволит. Ко всем удачам мне ещё и удалось проскользнуть в комнату раньше, чем все собрались к ужину.
        Одна мысль о том, как же здорово будет подружиться этим вечером с алкоголем, желательно до беспамятства, точно типичный стражник по пятницам, и наконец-то отключить свой мозг от убивающих меня мыслей и страхов хоть на парочку часов, вызывает у меня эйфорию. Вот она - магическая сила алкоголя! Я ещё и губами не коснулась бутылки, а организм уже закрыл на семь замков мозг с его проблемами и начал вырабатывать ферменты счастья.
        От ужина я отказываюсь, как и выходить из комнаты. Руд настойчиво просит выпить хотя бы чай, а я обещаю, что, если проголодаюсь, обязательно съем что-то перед сном. Мне оставляют стакан холодного молока и слойку с абрикосом. Удивительно, что никто не тащил меня за косы к столу, ведь за ужином обсуждалось, кто, как и за кем будет выступать на балу. Похоже утренняя истерика убедила Руд оставить меня на время в покое. Я снова ловлю себя на мысли о её добрых намерениях по отношению ко мне.
        Наступил долгожданный отбой, этаж опустел и затих. Я приняла душ, надела самое нелепое, но удобные для сна белье (белое с большими розочками, точно, как шторы у Лидочки на кухне), широкую спальную майку на тоненьких лямках, и заняла удобное место в центре огромной кровати на скомканном одеяле. Свет приглушенного бра создаёт уют. Дабы не казалось, что я как бывалый любитель стаканчика пью в одиночку, тихонько включаю радио.
        Глоточек рома: чувствую, как безмятежное тепло разливается в груди. Кажется, я уже сто лет не пила алкоголь, а крепкий алкоголь и того дольше. Вкус резкий, обжигает горло и рот, но стоит горячей струе опуститься в пустой желудок, как волшебная легкость бьет в голову. Ещё глоточек и ещё. Музыкальные ноты из радио не такие веселые, как на дискотеке, но судя по здешней моде на серый и всепоглощающе консервативный стиль, куда лучше, чем я ожидала.
        Надпив три пальца ниже горлышка, я невольно начинаю подпевать нелепые слова, что с трудом отпечатываются в слегка затуманенном разуме. По телу ползут маленькие иголочки. Плавной волной они отбиваются особой колкостью в кончиках пальцев и бегут обратно к шее, провоцируя кожу встать дыбом. Чувство окрылённости и веселья накрывает с головой с каждым новым глотком. Я одна, в огромной спальне и до утра никто меня не будет беспокоить!
        Крепко сжимаю в левой руке тяжелую бутылку рома, встаю ногами на диван, надпиваю малюсеньким глоточком гадкую жидкость и даю волю телу нелепо двигаться, изображая не столько танцы, сколько дёргание и прыгание, но какая к черту разница, что я делаю и как это выглядит! Это завтра мне будут говорить: как стоять, как улыбаться, куда поставить левую ногу, правую, и как повернуть лицо, а сегодня я могу делать что угодно.
        Глоточек. Глоток. И ещё. Я танцую, дергаюсь под музыку всем телом и напеваю мотивы одной только «на-на-на», как вдруг меня пугает глухой стук в полую стену. Прим с тарелкой в руках, замер с выпученными глазами, на тарелке одиноко лежит немного надкусанная слойка, а во рту уголок слоеного теста.
        - Что ты делаешь? - бубнит с набитым ртом.
        Я прячу за спину бутылку. Пытаюсь ответить, но речевая деятельность уже порядком отстает от мыслей.
        - Ааа… А на что это похоже? - растеряно мычу я.
        - То, на что это не может быть похоже на самом деле, поэтому… я решил переспросить.
        Неуверенно дожевывая остатки слойки, Прим заикается на каждом слове, переминается с ноги на ногу, но, несмотря на растерянный вид, явно готов рассмеяться. Я достаю из-за спины алкоголь, в существование которого действительно сложно поверить и строю смешную рожицу.
        - Я тренируюсь в актерском мастерстве. Примеряю на себя роль пирата!
        Я делаю глоток в закрепление сказанного, кривлюсь от горечи во рту и говорю хриплым пиратским голосом:
        - Тысяча чертей!
        Парень со всех сил сдерживается, но в итоге все же давится заливистым смехом и роняет слойку на пол, от чего мы взахлеб смеемся оба.
        - Пират, ты в одних трусах! - сквозь смех говорит Прим.
        - Да ладно тебе! Я люблю спать без пижамы, ты же знаешь. Тебя, кстати, это никогда не смущало. Мы же спали под одним одеялом, забыл?!
        Завалившись с грохотом на кровать, я складываю под собой ноги и делают ещё один глоток. Прим садится напротив, берет у меня из рук бутылку и повторяет в трехкратном размере.
        - Я хотел с тобой поговорить…
        Пришел долгожданный момент, когда мы можем просто поговорить, но я, как обычно, всё порчу. Количество выпитого алкоголя на голодный желудок вряд ли позволит мне достойно себя вести и не наломать ещё больше дров, поэтому пытаюсь спрятаться за ширмой дурачества, оттягивая серьезные темы на трезвый день. Делаю музыку громче, встаю на ноги и абсолютно по-дурацки танцую. Мягкий матрац засасывает ноги, держать равновесие невыносимо сложно из-за чего мои виляния бедрами и плечами со стороны кажутся ещё смешнее. Прим пытается оставаться серьезным и продолжает попытки завести разговор.
        - Ты знаешь, наверное Руд права и нам не стоит…
        Точно певчая птичка я вывожу невпопад несложные ноты и всеми возможными жестами, что приходят в голову, призываю его присоединиться к танцам, вместо серьезных бесед.
        - Я не слышу тебя! Иди ко мне! Давай танцевать!
        Разглядывая меня, Прим смеется. Его улыбка такая знакомая, такая теплая как когда-то. Он заливается смехом, закидывает кудрявую голову назад, скользит глазами по моим ляжкам, следит за тем как я виляю бедрами, но это не тот похотливый взгляд, которым Каликс пронизывает меня до костей. В глазах Прим можно прочитать, как он скучал, и я тоже. Я готова танцевать вот так до утра, только бы мы беззаботно дурачились, только бы видеть его теплый взгляд и слышать любимый смех.
        - Я говорю, что эфор права! Нам нужно прекратить ругаться, - перекрикивает музыку Прим.
        - Ну, так давай дружить! Опять станем друзьями. Как раньше… Ты согласен быть моим другом?
        Запыхавшись я останавливаюсь, стою зависшая у него над головой, он улыбается и прыгает, дергая мягкий матрац так, что ровная поверхность под ногами уплывает. Я теряю равновесие и падаю прямо на Прим. В попытке словить, он обхватывает меня и нечаянно кладет руку на ягодицу.
        - Дэл, я уже второй раз сегодня держу тебя за зад. Как думаешь, мы сможем быть друзьями?
        Он назвал меня Дэл! Я снова его спасительный остров - его Дэла, Аделаида, Дэл! Мне хочется обнять его так крепко, что можно будет почувствовать хруст костей. Мой добрый мальчик, снова готов возвращаться к моим берегам, несмотря ни на что, и находить спасение в моих объятиях. Знал бы он, как мне нужно это спасение, а дорога к нему ведет только через его объятия.
        - Я уверена!
        - Значит согласен. Но есть условие!
        - Пф… Начинается… Какое?
        - Сегодня мы напьемся!
        Одолеть всю бутылку конечно не получилось, но большую часть - да. У меня болит пресс от смеха, но не болит голова от тревог. Это самый лучший вечер с незапамятных времен. Мы смеемся и болтаем о таких пустяках, как цвет волос Руд или то, как Бри держит чашку в руках, до тех пор, пока хватает сил. Не знаю, как мы уснули, наверное, просто отключились.
        Проснувшись от невыносимого желания прижаться к нему, я открываю глаза: на часах глухая ночь. Как же хочется уткнуться носом в его плечо, почувствовать его запах и согревшись его теплом уснуть обратно, но я просто лежу, прислушиваюсь, как сладко он сопит. Боюсь пошевелиться, не уверена, что эти объятия нужны нам обоим. Странное и новое для меня чувство. Раньше я не задумываясь могла ночью проскользнуть к нему под одеяло и это не значило ровным счетом ничего, кроме как, что мне страшно, я замерзла или соскучилась, а теперь, после всего что между нами было, боюсь даже скользнуть лишний раз по нему взглядом. Не знаю, что с этим делать, но мои желания стали ярче. Я нуждаюсь в нем. Он мне нужен как воздух, которым дышу, он мне нужен, как тепло, без которого я замерзаю. Это и есть любовь? Или, может, просто нужен кто-то, кто согреет и позаботиться обо мне?
        Как же сложно понять другого человека, его желания и мотивы, но понять себя ещё сложнее. Я как мышка лежу спиной к нему, на своей половине кровати. Одеяло под Прим, так что укрыться не получится, приходится мучиться от мыслей и озноба. Сонный Прим, ворочаясь сквозь сон на миг замирает. Я не слышу, как он дышит. Чувствую холодный кончик указательного пальца: он касается моего голого бедра. Жар вдоль его касаний рисует прямую линию на теле. Непроизвольно на дрожащем вдохе я издаю что-то подобное на стон. По телу бегут мурашки.
        - И не мечтай. Я второй раз на это не попадусь, - игриво шепчет мне на ухо, укрывая меня одеялом до самой шеи.
        Глава 10
        - Нет, ну вы только посмотрите на это! Главное, устроили мне вчера концерт за завтраком, а сами?
        Крик Руд, больше похож на ультразвук, спросонья ничего не разберу, кроме как, что такое пробуждение, да ещё и когда ты с перепоя, вызывает желание убивать. Пытаюсь открыть глаза. Яркий солнечный луч с окна буквально выжигает пятно на щеке. В мучительных стонах приподнимаю голову на пару сантиметров от подушки, и обнаруживаю пренеприятнейшую мерзость - слюнявое пятно, что оставило засохший след от рта до подбородка. Я отвратительная. Мой голый зад сверкает трусами над одеялом, а нога закинута на Прим, он обхватил меня вокруг шеи. Довольно-таки занимательная картина, если наблюдать со стороны.
        - Руд?! - хриплю, еле приоткрыв один глаз. - Какого черта? Сколько сейчас времени?
        Толкаю Прим в попытке разбудить, ну или хотя бы выпутать себя из нашего переплетения конечностями, но он только издает сонный рев и инстинктивно притягивает меня к себе. Точно, как когда-то.
        - Времени уже не осталось даже для завтрака! Подъем, голубки!
        Руд требовательно хлопает в ладоши, реагируя на эти безбожно громкие звуки, моя голова трещит от похмелья.
        - Голубки? Руд… - кривлюсь от ужасной головной боли. - Прекращай нести всякую чушь…
        Манерная дама морщит нос, то в одну, то в другую сторону. Наш гламурный эфор в бирюзовом как море платье, явно заподозрила что-то неладное.
        - Что за запах? - спрашивает Руд.
        - Ээм… Новый освежитель воздуха. Как раз хотела тебя попросить, чтобы мне не прислали больше эту чокнутую горничную.
        Я подхватываюсь с кровати и бегом изображаю активные сборы к завтраку. Сорвав одеяло с Прим, я напрашиваюсь на возмущение и крик. Он всегда ругается, перед тем как окончательно проснуться. И откуда только такой крепкий сон после всего, что с нами было? Вдруг я понимаю, что этой ночью действительно спала, по-настоящему, крепко и даже не видела никаких выматывающих снов. Удивительно, почему на меня так действует этот мальчишка? Когда он сопит под боком, я могу спать как убитая даже стоя. Слава Богу, нам хватило сил вчера спрятать бутылку с ромом между дополнительных подушек в шкафу, иначе сравнение «как убитая», могло бы прямо сейчас, перестать быть только сравнением. Натягиваю штаны и бросаю со всей силы подушку другу в лицо.
        - Ну что?! - кричит Прим, резко поднявшись с кровати.
        Как истинный эфор, Руд заняла позу надсмотрщика в колонии строгого режима, с характерным этому статусу лицом.
        - У вас есть пять минут на сборы! И не минутой больше! Много дел.
        Обсуждать вечернее веселье времени нет, даже душ пришлось отменить из-за жестко установленных временных рамок на сборы. Несмотря на занятость, меня всё же мучает один вопрос: что Прим имел в виду, когда сказал ночью: «Я больше на это не куплюсь»? Неужели, он мог подумать, что я готова ещё раз рискнуть нашей дружбой из-за минутного отчаяния?
        Спустившись в холл, я молча занимаю своё место за столом и приступаю к завтраку. Судя по тарелке Каликса, сегодняшний день не исключение и я, как обычно, опоздала. Впервые за время нашего пребывания в Форде, мы с Прим сидим рядом. Мне нравится это чувство внутри, оно переполняет меня последние часов так десять. Огромная дыра из которой сквозило холодом немного затянулась, заполнилась чем-то мягким и теплым. Это тепло наполняет меня легкостью. Я наливаю себе и Прим в стакан сок. Бри протягивает мне очередную писанину, которую я должна каким-то чудом за час выучить, да ещё и в процессе набивания рта.
        - Вот, сладенькая, возьми. Новые тексты. Начинаем через час.
        Открываю текст и внимательно читаю каждую строчку. Прим разрезает булочку, мажет её клубничным джемом и кладет мне на тарелку, себе же, по традиции, ставит овсянку с молоком и заливает её медом. Круассанов нет. Мне стоит выбрать более полезный и менее калорийный завтрак, но при виде такой разнообразной еды меня не останавливает ни целлюлит, ни частенько преследующая меня рвота, я настроена съесть все самые сладкие булочки с обалденно вкусным джемом. Дома о такой еде можно только мечтать. Не так уж и плохо быть жертвенным ягненком, во всяком случае, на время его откормки. Несмотря на изобилие еды, которой нас так умело подкупают, мне очень не хватает Лидочкиной стряпни.
        Я листаю сценарий и натыкаюсь на листы с речевками Прим. Вытягиваю несколько не отрываясь глазами от текста, а ртом то булки, и передаю ему часть сценария. Каликс сидит напротив. С момента как я села за стол, он не сделал ни глоточка, остывшего кофе и не притронулся к пирогу на тарелке. Его мерзкий пронзительный взгляд наглухо прикован ко мне.
        - Я что-то пропустил? - спрашивает майор.
        - Новые ролики в «Доброе утро ОНР» уже показали. Мы как раз досмотрели перед твоим приходом, - отвечает ему Бри, громко отсербывая глоток горячего кофе.
        Эта пристальная слежка со стороны Каликса уже порядком мне надоела. Я однозначно делаю успехи, из стадии гнева, что сопровождался неконтролируемым потоком ругательств я перешла в новую - смирение. Это вовсе не значит, что я смирилась с его омерзительными, грязными взглядами и насмешками, я лишь смерилась с тем, что должна это терпеть.
        - Я не об этом. Что случилось с нашей парочкой? Только посмотрите! Ещё вчера, ты куколка, готова была выцарапать ему глаза, исходила вся желчью, рассказывая о мести и прочие басни. Что же случилось сегодня?
        Каликс наконец вспоминает про кофе. Я знаю это выражение лица, что застыло на его строгом лице. Джудин растягивался точно в такой лживой улыбке, каждый раз, когда видел меня рядом с Прим. У него было право себя так вести, мы были близки, а чувство собственничества у Джуда заточено острее, чем чувство любви ко мне. Надменный тон в котором майор говорит со мной, всегда, без исключения, действует на меня молниеносно, заставляя вспыхивать как спичка от злости. Прим чувствует моё настроение. Не привлекая внимания окружающих, он сжимает под столом моё колено, напоминая о нашей договоренности не реагировать на Каликса. Я делаю глубокий вдох, выдох, а ещё глоточек сока - это помогает успокоиться.
        - Ну, вы же сами нас уговаривали быть миленькими. Чтобы всё правдоподобней было. Вот мы и стараемся, - паясничаю я, отковыриваю мякиш булки и кладу его в рот.
        Наше с Прим применение, явно не по душе майору.
        Съемки закончились, сегодня репетиция бала, ехать никуда не придется. Церемония пройдет здесь, в Форде, в торжественном зале на первом этаже. Я там ещё не была, наши браслеты работают только на тридцать восьмом этаже и в стафф-зоне под крышей. Мила рассказывала, что это лучший зал в городе. Там проходят все самые значимые события и торжества, посвященные победам мятежников. Те самые победы, что по другую сторону забора омываются кровью, болью и смертью, здесь, в стеклянных стенах концертного зала, омываются реками вин и дорогим парфюмом знатных и тупых, как пробка дам, что находят в этой жизни утешением только одно - мундиры и статус мужа.
        В Литоре, жены командиров даже не смотрели в сторону таких как я, чтобы не запачкаться взглядом об оборванку.
        Через два дня бал. Соберутся толстопузые мундиры ОНР со своими женами, а главным представлением вечера буду я. Вот бы Аугустина удивилась, кабы узнала, что любоваться моим личиком не наказание Господнее, а привилегия знатности в высоких социальных кругах. Каждый раз, когда ей приходилось случайно у входа в дом встретиться со мной взглядом, она изображала предобморочные конвульсии, демонстрируя, как её убивает, несправедливость вселенной. «И почему нужно было выбрать именно этот дом?» - говорила она, или: «Ты просто хочешь свести меня в могилу раньше срока! Я умру от стыда, что нахожусь рядом с этими нищебродами рыбацкими» - кричала Бруту, закатывая скандалы, от которых даже стены дрожали. И с чего она вообще решила, что мы с мамой имеем какое-либо отношение к рыболовству? Просто, всех кто не состоял в статусе элиты, она списывала в список рыбацких нищебродов. Таким ущербным особам как она, почему-то всегда везет. Ужасная несправедливость! Ну как иначе, если не везением это назвать? На самом пороге перемен, когда все статусы были стерты (пуля-дура не выясняет статусы социальных классов перед тем,
как пробить голову), эта уважаемая госпожа успела помахать всем ручкой и уехать далеко и надолго от ада, что нас поджидал за горизонтом.
        Переодеваться после завтрака не пришлось, мы сразу спускаемся в конференц-зал. Впервые мне придется рассказывать заученный текст. Разнервничавшись я непроизвольно дергаю подол сарафана. Что если у меня ничего не получится?! Доживем ли мы вообще до этого бала?
        Лифт успешно опустился вниз, а вместе с ним и моё сердце. Перед нами открывается высоченная дверь - не меньше трех метров - с пафосными мельхиоровыми ручками. Кованые расписные узоры в форме веточек, ползут по двери вверх и вот он - целый мир богатства раскинулся перед моими глазами.
        Маленькие круглые столики на ажурных ножках, дубовые стулья, спадающие шелковые занавески, блеклые бра и огромная хрустальная люстра что представляет собой инсталляцию взрывающихся бутонов салюта, раскинулась под потолком. Сотни тоненьких хрустальных усиков в точности повторяют разрывающиеся цветные огоньки, словно они спадают брызгами, озаряя небо.
        Я видела салют только один раз в жизни. Не знаю сколько мне было лет, но точно помню, что мы с мамой стояли в плотной толпе. Выше поясницы стоящих вокруг взрослых ничего не было видно. Все вокруг радовались, смеялись и веселились: был какой-то праздник города. Мне так хотелось посмотреть, что же происходит на эстраде, но маленькие ножки не могли подпрыгнуть так высоко, чтобы выглянуть из-за толпы, и вдруг взрыв. Бах! Я испугалась, закрыла уши руками и закинула голову вверх, посмотреть на маму, буквально в то же мгновение, на моих глазах в небе сверкающими брызгами расцвел бутон, он озарил весь небосвод волшебной красотой. «Настоящая магия» - подумала я. «Это салют» - ответила мама. Тот момент запечатлелся в памяти на всю жизнь.
        Мои глаза прикованы к люстре, я больше ничего не замечаю вокруг.
        - Сладенькая, идём, - берет меня за локоть Бри, - нам за кулисы. Здесь сейчас работают оформители, не нужно путаться под ногами.
        Он тащит меня в сторону, но я не отрываю глаз от хрустальных паутинок.
        Пелена восторга бесследно растворилась: зал буквально набит людьми. На полу и столах разложены фрагменты декораций из живых цветов. Работа кипит. Монтис активно готовиться к очередному пышному балу, посвященному популяризации кровопролитий и торжеству страсти к власти.
        Вооруженные солдаты в черной форме расставлены по всему залу. Буквально на каждом квадратном метре, сложив руки за спиной, стоит крепкий сторожевой пёс высматривающий, все ли занимаются своим делом. Мы обходим зал с обратной стороны и попадаем в примыкающую закулисную зону. Здесь сосредоточена вся техническая сторона звука и света, которым оборудована сцена концерт-холла, а ещё несколько ширм стилистов с оборудованием для визажа. На крутящемся стуле с традиционными двумя стаканами чая ждет Мила.
        - Привет! - радостно восклицаю я. - Не ожидала тебя увидеть. Разве сегодня есть для тебя работа? Мы же ничего не снимаем.
        Я крепко обнимаю уже полюбившуюся мне за свою доброту и искренность девушку. В знак благодарности за чай, делаю небольшой глоточек. Горячий напиток обжигает язык.
        - Ты права, работы нет. Нужно было подготовить рабочее место, проверить свет, принести материалы и всё такое. Хотела заняться этим завтра, чтобы не путаться у оформителей под ногами, но потом узнала, что сегодня будешь ты, и не сдержалась повидаться.
        Пустая болтовня с Милой огромный бонус в этой золотой клетке. Рядом с ней я чувствую себя обычной девчонкой. Она напоминает мою Веринию и наши с ней посиделки, правда кардинально отличается своей натурой от взбалмошной рыжули. Руд суетится, то и дело отдает команды, кому и что делать. Первый репетирует свой выход Прим. Его готовят на сцену, инструктируя пошагово с каким лицом он должен выйти, где будет прожектор и какой стороной поворачиваться, ведь нужно максимально выгодно выглядеть на сцене. Вижу, как он борется с самим собой: не так-то уж и легко рассказывать на публику, как родной отец силком отправил тебя на верную смерть. Каким бы не был Брут подонком, но он его отец.
        Мы встречаемся взглядами. Обреченность в глазах друга сжимает сердце. Сглатываю ком в горле и безмолвно шепчу: «Прости». Это всё из-за меня. Я виновата. Из-за меня ему приходится участвовать в этом фарсе. Из-за меня он вынужден предать отца. Чем закончится эта война я не знаю, но знаю одно - если мы и доживем до её конца, Прим и его родители всё равно останутся по разные берега политических раздоров, и неважно, кто будет на стороне победителя, а кто предателя - выигравших здесь нет! Я украла у него семью. Он читает по губам слова сожаления и несмело приподнимает уголки рта. Размахивая листами с текстами, Бри толкает его в спину и торопит на сцену.
        - Руд, ты сегодня, как всегда, просто неотразима! - говорит Мила, поглаживая платье эфора, что едва прикрывает откровенно выставленную грудь.
        - Спасибо, Милочка! - взвизгивает Руд. - О чем тут сплетничают мои птички? Наверняка хвастаешься нашей девочке новой работой.
        Скромная Мила заходится румянцем и опускает глаза, смущаясь от слов Руд. Пристроившись сзади наших стульев, эфор нежно поглаживает мои волосы.
        - Ооо… Нет, - отмахивается девушка.
        - Новой работой? - обеспокоено спрашиваю я. - Ты больше не будешь готовить нас к съемкам?
        Присутствие Милы меня всегда успокаивало. Я с ужасом жду её ответа, но Руд слишком нетерпелива и слишком любит быть в центре внимания. Вприпрыжку, она с восторгом выдает новости сама.
        - Наша Милочка так хороша в своем деле, что в этом году ей поручили создавать образ к балу не только вам, мои звездочки, но и самой первой леди Монтиса!
        Крики Каликса по другую сторону от занавеса не дают Руд окончательно растрепать всё новости, переключившись на него она спешит разобраться с возникшим конфликтом.
        - Готовься. У тебя четыре минуты до выхода, - бросает мне со спины, убегая эфор.
        - Сама первая леди? Наверное, это чудесно!
        Пытаюсь изобразить восторг, но получается не очень правдоподобно. Такая работа, это честь и некого рода признание профессионализма, но как по мне, лучше умереть, чем так близко общаться с одной из этих заносчивых особ, возомнившей себя королевой мира.
        - Получается, это мама Каликса, так ведь? Я слышала он сын командира, - продолжаю непринуждённую беседу.
        - Нет, не мать. Это очередная, даже правильно будет сказать - крайняя на сегодняшний день жена командира. Каликс ему не родной сын, - шепчет на ухо мне Мила прикрываясь рукой и оглядываясь по сторонам. - Каликс сын первой жены командира. Говорят, он очень сильно её любил, вот и считает парня своим сыном и никому не позволяет говорить, что это не так. У командира есть ещё дочь. Она маленькая ещё, и непонятно от какой жены.
        - Как всё запутано тут у вас. Прямо-таки семейные драмы. А эта крайняя жена, как она вообще? Заносчивая сучка, как и все?
        - Я с ней лично ещё не знакома, но говорят она очень приятная женщина. Надеюсь так и есть.
        - А кто говорит-то? Руд? - хмыкаю я. - У неё все, кто носит шляпки, боа и читают журнальчики - очень приятные женщины.
        Четыре минуты, отведенные на болтовню подходят к концу. Я мило улыбаюсь и киваю девушке на прощание. Пришло время выхода на сцену. Перечитываю ещё раз бегло текст: «Меня зовут Лаванда Мейсон. Патриум украл мою жизнь. Сегодня я расскажу вам правду…» - Господи… какой бред! «Я расскажу вам правду» - смешно. Сегодня я расскажу вам то, что вы мне сами написали! Вот такая, правда!
        В ожидании, пока команда закончит с Прим и примется за меня, я поднимаюсь на первый уровень закулисной площадки между двумя ширмами. Краем глаза из-за ширмы виден зал. Не могу поверить своим глазам - я нахожусь в кошмарном сне! Край тяжелого черного занавеса зацепился за провода и открыл вход в мои кошмары. Всё помещение устелено рассадой яркой, густой лаванды. Тоненькие веточки, плотно прижавшись друг к другу, расстилаются, как ковровые дорожки вдоль сцены и ведут в зал, разделяя его на ряды. Сердце колотится, заставляя дрожать руки и тело. Кажется, оно стало таким огромным, что заполняет всё в груди и сдавливает легкие. Делаю два шага в сторону, хочу заглянуть глубже и удостовериться, что это не по правде - это только фантазия, синдром Морфея, что протягивает свои цепкие лавандовые щупальца, как только чует вкус страха.
        Наверняка в зале нет никакой лаванды - это всё результат моей нервозности перед выступлением. Ноги тяжелые, словно прилипли к полу, их сложно переставлять, но я отхожу в сторону, разглядывая каждый миллиметр кошмара наяву. Посреди сцены стоит швейная машинка моей мамы. Высокая, металлическая, черного цвета с золотистыми узорами на корпусе и дубовой столешницей - точно такая, как я её помню. Ножная педаль служит подставкой под коробку с лавандовой рассадой, колесо обвивают тоненькие веточки, перемотанные ленточкой, как той, что вплетают в косы маленьким девочкам.
        Лаванда. Лаванда. Лаванда… Она стелется ковром, разрастаясь по полу, и медленно ползет к сцене. Вот-вот и цветочки коснутся моих ног. Мне нечем дышать. Воздуха мало. Пространство вмиг заполняет запах гари тлеющего сырого дерева. Спасаясь от огня, со столешницы стекают капельки крови. Нет! Это всё не по-настоящему! Мамина машинка, вместе с ней самой сгорела в Литоре. Моя мама мертва. Она горела заживо в закрытом доме, что стал ей могилой, когда мятежники открыли огонь на окраине города. Эти мерзкие ублюдки, такие как Каликс, его папаша и все, кто теперь заставляют меня говорить о восстании как о свободе, убили мою мамочку, забрали её у меня. Это не может быть та самая машинка!
        Угарный дым забирается в легкие, я начинаю громко кашлять. В глазах темнеет. В попытках устоять на ногах я хватаюсь за висящую ширму. Вокруг приглушенно звучат голоса. Верчу головой, но картинка нечеткая, вижу только силуэты: Руд, Каликс и какие-то люди что-то требуют от меня. Сложно дышать. Мне нужно прийти в себя! Всё не по-настоящему… «Меня зовут Лаванда Мейсон», «Меня…», «Мне семнад…» - пытаюсь повторять простые фразы, но не получается произнести ни звука, только двигаю ртом как рыба. Мне нужно прийти в себя! Только не сейчас. Они узнают, про сумасшествие и побоятся меня выпускать на сцену, тогда мы станем им не нужны. Нас убьют, или ещё хуже - будут мучить, держать взаперти. Они не должны знать!
        - Иди на сцену!
        Спазм горла немного отпускает, а картинка перед глазами проясняется. Слышу приказ Каликса, сглатываю ком в горле, пытаюсь дышать и окончательно прогнать плену с глаз. Нельзя смотреть на лаванду.
        - Пять… минут, - еле выдавливаю шепотом из себя.
        - Я сказал, иди на сцену! - требует Каликс, не слушая меня.
        Прим отодвигает ширму, выглядывая из-за неё с высоты пары ступеней. Я вся дрожу и задыхаюсь. Он готов броситься ко мне, но я отрицательно машу головой, а губами, безмолвно проговариваю: «Не надо». Они не должны видеть, что со мной бывает.
        - Пять минут… Мне нужно пять минут, - более четко повторяю майору, опираясь руками об колени.
        Опустив голову вниз, я повторяю заученную считалочку:
        - Меня зовут Лаванда Мейсон. Мне семнадцать лет. Я родилась на берегу моря в маленьком городке Литор. Здесь нет лаванды. Здесь нет швейной машинки. Здесь нет гари. Это всё не по-настоящему.
        Разум яснеет. Разъяренный Каликс в два прыжка поднимается и со всей силы хватает меня за руку выше локтя. Он грубо дергает меня, встряхивает целиком как тряпичную куклу, чтобы выпрямить и посмотреть в лицо.
        - Иди. На. Сцену. Что тут непонятного?! - кричит у меня над ухом.
        Вокруг нас собрались участники приготовлений и стражники. Не выдержав зрелище, Прим спрыгивает в нашу сторону и со всей силы толкает майора.
        - Эй! Она же сказала - пять минут! Убери руки!
        Каликс отступает, от удара теряет равновесие и практически падает на пол, но задержавшись на вытянутой руке, выпрыгивает обратно.
        - Здесь я отдаю приказы, Плант!
        Происходящее прояснилось, картинка четкая, но будто в замедленной съемке. Каликс снимет с кобуры пистолет и направляет его на голову Прим. Волна удушья и паники в секунду уходит, словно не бывало, наоборот внутри вспыхивает чувство, что просыпается каждый раз, когда я стреляю четко в цель - сосредоточенность. Есть только цель и я, а время вокруг остановилось.
        Стражники хватаются за оружие, окружают нас со всех сторон. В прыжке я бью коленом Каликса под руку. Выбиваю пистолет и вот, оружие уже в моих руках. Прим с разворота выбивает пистолет у стражника, но один из солдат успевает ударить рукояткой ему в висок. Я направляю пистолет на цель - выстрел. Выстрел. Выстрел. Как всегда, точное попадание, без промаха: металлические стропы сбиты пулями. Черная ширма кулис накрывает майора и стражников. Прим лежит без сознания. Мне заламывают руки за спину, вдавливая лицом в пол.
        - Пожалуйста, только не по лицу! - просит Руд.
        Тупой удар в голову. Я выключаюсь. Вот и закончилась наше гламурное пленение.
        Глава 11
        Жуткая головная боль от которой звенит в ушах, приглушает остальные чувства. Под щеками и ладонями мусор и осколки. Пытаюсь поднять голову, но боль опоясывает и стреляет в шею. Мой стон и всхлипывания звонким эхом отбиваются об стены. Открываю глаза, опираюсь на колени и стряхиваю кусочки цветной мозаики. Где я?
        Над головой стеклянный купол, маленькими цветными квадратиками он вырисовывает знакомые образы. Развалина - это старая заброшенная церковь. Круглые окошки разрисованы образами святых. Все стены от пола и под самый купол, представляют собой сплошную картину, написанную по святым писаниям. Господь наш всемогущий, смотрит на меня из-под купола, в его глазах слезы. Он, как бы говорит мне: «Посмотри, что ты наделала. Это всё из-за тебя!». Глаза Господа грустные, но добрые. В них можно прочитать заботу и смирение. Рядом образ его матери, а замыкает круг святой чудотворец. Есть образ Господа в муках за нас грешников смертных, и ещё множество писаний из библии, которую я никогда не читала, потому что ленилась.
        Стены отражают звонкое эхо и разносят каждый мой вздох. Здесь нет ни мебели, ни алтаря. Окна забиты досками, а пол усеян мусором. Иконы, что должны висеть возле лампадок, сняты. В некоторых углах виднеется поломанные рамы, точнее то, что от них осталось. Такое впечатление, что рота варваров и мародеров с неистовой злостью крушили всё на своем пути.
        От цветных витрин меня отвлекает скрип входной двери.
        - Ты веришь в Бога, Лаванда? - спрашивает Каликс.
        Его тяжелые и звонкие шаги отражаются эхом не только в куполе, но и в моей голове спазмом боли. Наша семья никогда не была особо верующая. Я не читала библию, а о некоторых святых знаю только понаслышке, но я всегда верила, что есть сверху тот, кто наказывает нас за проказы и награждает за чистоту помыслов. Конечно, я не вхожу в список любимчиков Господа, но и не обижаюсь за это, знаю, что не заслужила наград.
        - Верю, - отвечаю я.
        Склонившись надо мной, он хватает меня за волосы и тянет к себе. Наши лица совсем близко. Я цепляюсь ему в руку, пытаюсь ослабить хватку, но безуспешно, он сильнее меня.
        - Значит молись!
        Как маленький бездомный котенок я отлетаю от его ног и падаю на колени, прочесывая ладонями осколки. От удара тупым носком военных сапог в живот внутри всё горит огнем, я скручиваюсь улиткой и корчусь от боли.
        - Молись, Мейсон! Я хочу слышать, как ты искренне молишь Господа Бога о прощении за своё поведение сегодня.
        Я не знаю ни одной молитвы. Никогда не запоминала, что батюшка читает на службе, а с Господом у нас разговоры без стихов, просто, от души, но даже если бы и знала, у меня сейчас язык не повернулся бы и слово выдавить из себя. Мои глаза полные слез, не могу сдержать боль. Я просто рыдаю, уткнувшись носом в кулаки.
        - Ты клялась солдатам Ореона в верности ОНР. Клялась, что теперь одна из нас. Клялась, что будешь сражаться за наше общее дело. И, что теперь Мейсон? Что?
        Еще один удар приходится в то же место. То ли он сильнее, то ли повторное попадание так обостряет боль, не знаю, но вытерпеть это невозможно. Я кричу. Я плачу. Я устала. Не могу больше терпеть это всё. Как жаль, что я не знаю ни одной молитвы, иначе бы сейчас молила всех святых только об одном - о смерти. Чтобы мои муки закончились и больше никогда не было страхов. Возможно, Господь превратил бы меня в маленький черный камень, такой как моя душа, и бросил в море, на самую глубину. Голубая вода, обтачивала бы мои края, полируя до идеальной формы. Я готова вечность быть на дне морском, только не здесь.
        - Я скажу тебе, что теперь… Теперь, ты подняла оружие на своего майора! Ты предала Ореон и свои клятвы! Так может быть ты изначально была засланной шпионкой Патриума?! А? Подставная, политическая шлюха, что проскользнула в наше идейное общество посеять зерно раздора и убить командира! - Он хватает меня за волосы и рывком тянет в сторону, заглядывая в глаза. - Смотри Мейсон! Смотри по сторонам! Вот, что сделали твои соплеменники. Эти жалкие последователи Джоува. Они разрушили церковь! Они хотели забрать у нас Бога! Они кричали, что церковь - это не что иное, как метод управления толпой. Люди не тупая толпа, которой нужно управлять! Нет! Мы не допустили такого. Эту церковь оставили в таком жалком состоянии специально, как наглядный пример, для каждого, кто посмеет дать даже мысли зародиться, что революция против Джоува и его геноцида нации в погоне за властью и славой - это неверный и кровавый путь.
        Каликс бросает меня в сторону. Я отползаю на метр назад, закрываю голову руками и прячу лицо между коленями: больше не выдержу ударов.
        - Молись Мейсон! Докажи мне свою крепкую веру! Докажи, что ты не одна из них - из этих Патриумских оборотней. - Майор садится напротив на корточки, зажимает мой подбородок и поднимает на себя мои глаза. Я не сопротивляюсь, слишком пропитана обреченностью и смирением. - Ты же хочешь провести и сегодняшнюю ночь с мальчишкой? Правда?
        Прим! Как я могу быть такой эгоисткой и думать только о себе, желая скорой смерти. Что они сделают с ним? Где он? Я не имею права превращаться в тряпку! Это всё из-за меня. Представляю, как он, наверное, лежит где-то в подвале побитый, еле живой. От этих мыслей маленькие иголочки покалывают каждую клеточку тела, а рвотный спазм опоясывает горло. Неужели то время, что мы выиграли подошло к концу так быстро? Мы даже не успели придумать план выживания.
        Слёзы катятся с глаз играя в догонялки друг с другом, но я не обращаю на них внимание, даже не моргаю, только киваю головой, не отрывая глаз от майора.
        - Хорошая девочка. Тогда молись и я отвезу тебя к нему. Повторяй за мной…
        Я монотонно киваю. Готова сейчас делать что угодно, только бы увидеть Прим живым.
        - Отче наш, Господь всемогущий… - диктует мне Каликс.
        - Отче наш… Господь всемогущий…
        Послушно повторяю каждое слово от начала до конца молитвы. Слова застревают на середине слога, из-за всхлипов получается не молитва, а сплошное заикание, но майор не ругает. Его глаза горят огнем сумасшествия. Одержимостью. Наваждением. Зрачки играют, то расширяясь до полного поглощения голубизны глаз, то сужаются, скрывая зрачок так, что становятся бесцветными. Я заперта со зверем в одной клетке, только жертвой в случае если я стану скучной игрушкой буду не я, а Прим.
        Раньше военные мне виделись рабами устава. Людьми чьё личное мнение, жизненные позиции и принципы окутаны правилами и приказами. Добровольно дрессированные псы, что живут по командам государства с годами службы позволяют уставу прорости глубоко в жилы и кровь. И вот цель государства достигнута - идеальный солдат лишен даже инстинктов самосохранения. Он готов идти с горячим сердцем и именем государства на устах прямо в огонь, на войну, на верную смерть, ради власти того, кто возомнил себя богом.
        Каликс, отличается от представителей военного строя. В нём нет и капли той зомбированности разума. Мне казалось, он один из таких заложников влияния общества, как Прим, которому выпало наказание быть членом семьи зомбировонного до звания командир отца. Таким парням положено идти по жизни той же дорогой не сворачивая, но здесь совсем другое. Читая с упоением молитву, пропуская через себя каждое слово, как кислород, он выдает истинные мотивы верной службы кровавому делу - Каликс заложник одержимости обычного садизма.
        Его цель не смерть - он наслаждается, наблюдая за муками других. Пытать меня, избивая до бездыханности, заставить смотреть на казнь соратников, наблюдать за тем, как я хороню друга, а теперь молитвы - вот истинное наслаждение для него. Он понял, что Прим для меня, как бантик для котенка, которым можно дразнить. Какая выгодная позиция - прикрывать страсть к садизму, преданностью к идеям революции, и он успешно её держит.
        - Умница, детка. Я сдержу своё обещание. Мы же с тобой умеем договариваться, помнишь?
        Майор тащит меня на улицу. Слёзы закончились, оставив только чувство обреченности. Церковь окружена стражниками. Он открывает дверь одной из ожидающих конца моего наказания машин и зашвыривает меня внутрь. Я падаю на Бри.
        - На базу её и пусть до утра не выходит, - майор отдаёт приказ водителю и сидящему рядом солдату, громко захлопывает дверь.
        Бри обхватывает моё лицо руками, внимательно рассматривает, проверяя, есть ли ссадины или раны, нежно целует в лоб и кладет мою голову себе на колени. Я как кукла-марионетка, поддаюсь любому движению, покорно укладываюсь, закидываю ноги на сиденье.
        - Где Руд? Почему её здесь нет? - спрашиваю я.
        - Тихо солнышко, тихо… - Бри заботливо гладит меня по волосам, успокаивает, но я слышу, как громко бьется его сердце и чувствую дрожь его рук - он боится. - Мы же предупреждали вас, что отношение к вам может изменяться. Предупреждали, сладенькая…
        - Где Руд, Бри? - требовательно повторяю свой вопрос.
        Руд действительно нас предупреждала, говорила, что отношение изменится не только ко мне и Прим, а и ко всем нам. Каликс однажды уже сорвался из-за меня на ней, неужели она могла пострадать и в этот раз? Страх пронизывает душу. Я не знаю на что способен майор, какие правила наказаний в Ореоне, но теперь речь идет не только обо мне, но и о людях, что меня окружают. От этого я боюсь ещё больше.
        - Ты хочешь, чтобы она смотрела, как над тобой издеваются? Не думаю, что Руд вынесет эту картину. Она ещё не забыла, как её саму убеждали в правильности выбора, а видеть теперь, как это происходит с тобой… Ох… Для неё это просто невыносимо.
        Я поворачиваюсь и пристально гляжу Бри в глаза. Хочу видеть по-настоящему ли это слышу. Весь напускной эпатаж мужчины в миг развеялся. Он превратился в заботливого крестного, что готов в тяжелую минуту дать мудрый совет и поделиться собственным опытом. Я была права насчет этой парочки, они так же как и мы, заключенные обстоятельств, только в отличие от нас играют свою роль очень хорошо.
        - Что? Чего смотришь на меня так? - шепчет Бри. - Думала роли есть только у вас?
        Его глаза пустые - в них нет жизни. Кто он на самом деле? Почему он здесь и как ввязался в эту историю? Мой эгоизм, наверное, переходит сейчас все границы. Стоило мне понять, что утопия Ореона не тотальна, что есть и другие люди, во всяком случае, точно ещё двое, кто попал, как и мы, в путы из которых не выпутаться, мне стало легче, словно с души упала тяжелая надгробная плита.
        - Но зачем вы им?
        - Кто-то должен выступать антипримером, для нравственного общества. И укреплять веру в то, что ОНР, несмотря на свои устои, уважает выбор каждого. Наглядное пособие, чего нельзя допускать, другими словами. Мода, яркость, право выбора в сексуальной ориентации… Это все табу, для Ореона. Мы были публичные люди в Патриуме, а теперь всё те же привычные людям лица мелькают на экранах новоиспеченной республики: ну разве не внушает мысль о правильности выбора?
        - Ну, как вы на это согласилась?
        - Политические беженцы. Политика Джоува не устраивает не только вас, деточка… Право выбора и свобода слова, что обещают самовыдвиженцы, оказалась такой же призрачной, как и курс на развитие, и укрепление патриотизма Джоува. Только вот, когда мы это поняли, было уже поздно. Пришлось менять свои убеждения.
        Водитель дает по тормозам возле какого-то серого старого здания. Вокруг окраина дороги, видно забор, что огораживает Монтис. В сумерках сложно рассмотреть, но точно ясно, что мы далеко от населенного района. В округе не видно ни единого фонаря или лампочки, только та, что освещает вход в здание. Я приподымаюсь, оглядываюсь по сторонам, пытаюсь понять, что будет происходить дальше. Дрожь от страха пробирает так, что руки меня не слушаются.
        - Делай всё, что тебе говорят, солнышко, - утвердительно говорит Бри, притягивая моё дрожащие лицо к себе так, что я вижу и слышу только его. - Покажи себя покорной. Ты меня поняла?
        Я отрицательно машу головой. Мне страшно. Не хочу быть покорной! Не хочу больше ничего терпеть! Не хочу, чтобы мне делали больно! Как за спасательную соломинку я хвастаюсь за рукава эфора, пытаюсь вцепиться крепко, только бы остаться рядом. Стражник открывает дверь и силой вытягивает меня из машины.
        - Нет! Пожалуйста! - умоляю Бри.
        - Будь покорной! Ты слышишь? Покорной…
        Тень яркого пиджака осталась в машине. Мне связывают руки и обхватив за живот уносят в серое здание. Стражник несет меня по длинному коридору, настойчиво уклоняясь от моих пинков и воплей. Он бросает меня в крайнюю комнату, захлопывает огромную металлическую дверь. Здесь темно, я ничего не вижу, даже собственных рук. Жуткий страх опоясывает всё тело. Не знаю где я и что вокруг. Пытаюсь тише дышать, чтобы активизировать остальные чувства и сориентироваться в пространстве. Делаю глубокий вдох и выдох, игнорируя стук сердца в ушах. Вокруг тишина и кромешная темень. Громко топаю одной ногой: по ощущениям, пол мраморный и сухой, а судя по звуку комната небольшая, но пустая. Слышно эхо. Я здесь одна.
        Вытягиваю руки впереди себя: вокруг ничего нет. Осторожно делаю шаг вперед и ещё один, и ещё один в бок - по-прежнему ничего. Мелкими шагами двигаюсь вперед. Наконец, мои пальцы находят холодное стекло. Я скольжу по стеклянной поверхности, пытаюсь найти край, но это похоже на окно или огромное зеркало. За стеклом вспыхивает яркий белый свет, он ослепляет. Крепко зажмуриваю глаза, чтобы избавиться от жжения. Давлю пальцами на лицо, часто моргаю. Нужно привыкнуть и рассмотреть что-нибудь кроме белой пелены. Мои глаза адаптировались к свету, теперь я вижу комнату за стеклом, она выложена белым кафелем по всему периметру. Отражаясь от стен холодный свет заливает пространство. Пол покатый, посередине встроена ливневка, точно как в морге, а над ней без сознания привязан к стулу Прим.
        Моё сердце колотится так сильно, что кажется заполнило всё место в грудной клетке. От громкого стука закладывает уши. В потолке отъезжает плита, выпуская поток воды, он падает на голову Примуса. В моей комнате установлен микрофон, который усиливает звук, как минимум в два раза: я слышу крик Прим. Бью руками со всей силы по стеклу, зову его по имени, но он не слышит.
        Двое стражников заходят в камеру пыток, у одного из них в руках пакет, у другого - резиновая бита. Спазм тошноты подкатывает к горлу. Меня скручивает пополам, я падаю на колени, но мой желудок успел переварить утреннюю булочку, так что наружу выходит только горький, обжигающий горло желчь вперемешку с чаем. Крик удушья парня приглушенный, но в то же время громкий, он доносится из микрофона. Я не поднимаюсь к окну, наоборот, зажимаю уши и глаза, упираюсь лицом в юбку и колени, только бы ничего не слышать и не видеть. Моя фантазия рисует картину: Примусу на голову надевают мешок, его душат и бьют, а когда он теряет сознание от нехватки кислорода, снова обливают водой, чтобы продолжить пытки. Это невыносимо.
        Рвотные спазмы выворачивают все внутренности наизнанку. Слёзы катятся ручьем, превращая общее состояние в истерику. Не могу остановиться. Не знаю сколько времени всё это продолжается, но мне кажется, что целую вечность. Вдруг, звук пыток из соседней комнаты замолкает. Я заставляю себя подняться с пола, ползу к стеклу, цепляюсь мокрыми от слез пальцами за гладкую поверхность. Всё закончилось. Прим избит, но лицо не тронуто. Лежа на полу он корчится от боли. Микрофон, что сводил меня с ума выключен, я не слышу ни единого звука.
        - Прим! - кричу во всё горло. - Прим! Ты слышишь меня?
        Опираясь на локти Прим пытается встать, но ничего не выходит. Вижу, как он крутит головой, реагируя на мой голос. Он меня слышит! Микрофон теперь работает в обратном порядке. Я плачу взахлеб и колочу руками по стеклу.
        - Прим, прости… Прости меня, - не могу выговорить толком и слово. - Я здесь, Прим. Я рядом. Всё будет хорошо, обещаю… Всё хорошо. Я с тобой…
        Свернувшись клубочком, Прим поднимает правую руку, сомкнув указательный и большой палец в круг - он показывает знак «хорошо».
        Глава 12
        Как только мы утихли в камерах пыток, нас вернули обратно в Форд. Руд и Бри здесь нет, только с десяток стражников. Теперь они не только за пределами нашего этажа, но и буквально возле каждой двери. Мы закрылись в моей комнате. Я с трудом смогла помочь Прим раздеться, чтобы смыть следы пыток. Внутренние ушибы очень болезненны, они сковывают всё тело. Грудная клетка и ребра темно-фиолетового цвета выглядят как сплошная гематома.
        Я уложила его в постель несколько часов назад, но сама не смогла сомкнуть глаз и на минуту. Всё время трогаю его и жду: не поднимется ли температура, как реакция на внутренне кровотечение? Времени прошло немало, кажется всё обошлось. Отлично натренированные псы! Удары так профессионально наносились, что органы остались целые.
        Ожидание худшего сводит меня с ума. Я всё время представляю, что же буду делать, если начнется жар, ведь у меня нет ни единого лекарства здесь, Прим просто умрет на моих глазах. Помню, как в госпиталь после проваленных заданий привозили солдат. Некоторые пробыли в лесу какое-то время, кто-то с разрывами селезенки, другие с переломами ребер, а были и те, кому раздробленные кости осколками задели мягкую ткань - жуткая смерть. Удостоверившись, что он крепко спит и никакого жара нет, лежать рядом, рассматривая его длинные ресницы, стало приятней.
        По приезду обратно в Форд, когда нас в прямом смысле слова швырнули обратно на тридцать восьмой, нас ждал Каликс. Он дал мне понять, что это одно из целого ряда возможных наказаний, которые нас ждут, если наши убеждения не изменятся. «Ореон превыше всего», «Ореон дает право выбора и уважает выбор своих граждан» - вот такие рекламные лозунги завершили наш неприятный разговор с майором. Я сказала, что усвоила урок, и видит Бог не соврала. Тщетно было надеяться, что период пирогов, серебряных приборов и нянек затянется надолго. Кажется, я стала забывать истинные причины, как и для чего мы здесь находимся.
        Судя по солнечным лучам за окном, уже около полудня. Мой желудок бурчит, требуя завтрак, к которому нас приучили за последнее время, но сегодня нет ни традиционных посиделок с просмотром теленовостей, ни звонких эфоров, распоряжающихся, что мне надеть и сколько есть. Завтра бал. Будем ли мы участниками представления, теперь неизвестно. Я поднимаю футболку Прим и аккуратно провожу пальцами по ребрам - ощупываю, нет ли смещений и переломов.
        - Не крутись! Дай посмотрю, - ругаю Прим за ерзанье.
        По первым признакам нет, только ушибы мягких тканей. Он морщит нос и то всхлипывает, то задерживает дыхание.
        - Дэл, так не может продолжаться, - шепчет на выдохе Прим.
        Он прав. Наше время, что мы настойчиво тянули, подошло к концу и теперь нужно выбираться отсюда. Лучше уж умереть, чем ждать следующих пыток.
        - Я знаю. Мы тут долго не проживем.
        Что дальше делать не знает никто из нас. Мы заперты в игре со смертельными правилами, где невозможно просчитать следующий ход наперед.
        Аккуратно облокачиваясь на высоко сложенные подушки, он тянет ко мне руку.
        - Иди ко мне.
        Я податливо наклоняюсь вперед и позволяю его руке скользнуть у меня по спине. Кладу голову на плечо и тихонько, чтобы не сделать больно, обнимаю, прижимаясь как напуганный котенок к крепкой груди. Куда нам бежать? Где есть место для нас? Мы всего лишь взрослые дети, но сумели застрять между двух политических сил, что, не жалея жизней людей борются за власть.
        Я не понимаю даже смысла многих лозунгов, за которые люди, что ещё вчера были соседями, готовы пролить кровь друг друга. Вот, к примеру: «Мы держим курс на Западный Альянс», у Джоува. О чем вообще это должно мне говорить? Кто сказал, что вступление (за которое ещё нужно побороться и выполнить целый список требований) в сборище каких-то других государств, что своим менталитетом, ценностями и культурой далеки от принятых у нас, поможет нам вывести качество жизни граждан на уровень выше? Если мы внутри своего государства не смогли наладить процесс так, чтобы все дети имели одинаковые возможности в обучении, все люди имели одинаковые права, не делились на классы, чем нам поможет этот Альянс? А у ОНР: «Мы против тоталитарного режима! Даём право выбора и уважаем выбор каждого». Серьезно? А в чём же разница между вашими методами предоставлять право выбора и тоталитарным режимом Патриума, если народ боится даже одежд, что выбиваются из ряда утвержденных цветов? Несомненно, я была одна из самых недовольных своей жизнью граждан Патрума, но всё же ломать систему путем убийств никак мне не казалось
привлекательным.
        Что с нашим домом сейчас?
        Прим прижимает меня одной рукой к себе, поглаживает большим пальцем по плечу: так он прогоняет прочь все печали уже который год. Сегодня воскресенье - день синего цвета по мнению Прим, или цвета его синяков, как по мне. Как после таких совпадений противиться признанию чудаковатой классификации?
        Уютно уткнувшись носом в объятия друга, я чувствую себя как дома. Интересно, что бы мы делали сейчас если бы не мятеж, что перекинулся огнем революции нам на голову? Наверняка сегодня на обед Лидочка приготовила бы рагу из овощей и курицы, или тушеный булгур с индейкой в сливочном соусе. Я бы сейчас не отказалась от любой еды. Мэл вскарабкалась бы на меня, изображая наездницу, а потом обнимала бы, своими маленькими ручками и будила, чтобы я успела собраться на работу. Жизнь, оказывается, была не такой плохой, как я считала. Думать о Мэл и о жизни, что никогда ко мне не вернется невыносимо.
        Слишком крепко прижав искалеченное тело Прим, я слышу его всхлип. Поднимаю глаза, одаривая его вопросительным взглядом, мол: всё в порядке? Наши лица в сантиметре друг от друга, а взгляды тепло соприкасаются. Румянец заливает щеки.
        Друг? Любимый? Просто мальчик из соседнего окна? Мои чувства к этому парню настолько неоднозначны, что похожи больше на целую палитру оттенков, чем на четко обозначенную цветом краску.
        Я запуталась в этих смешанных отношениях. Мы можем лежать в одной постели, прижиматься друг к другу и ничего кроме уюта и комфорта не чувствовать, но в то же время, иногда, одного только его взгляда хватает, чтобы разжечь внутри целый пожар постыдных желаний. Знать бы, что Прим на самом деле думает по этому поводу. Он говорил, что любит меня несколько раз, но абсолютно в другом контексте, и каждый раз у меня не было повода ему не верить.
        Что между нами происходит теперь? Я боюсь, что однажды не смогу подстроиться под его желания, связанные со мной, причём сложно угадать, кто в тот момент будет желать большего, чем дружба, и наша шаткое примирение рухнет. Знаю только одно - оттенки этой палитры чувств разукрашивают мою черно-белую жизнь на фиолетовом поле страхов.
        - Помнишь, как в девятом классе, у нас в школе был концерт ко дню Патриума? - нашептывает Прим, не отрывая от меня своих светлых глаз. - Главным организатором в тот год выбрали Антониуса, он заставлял нас все тексты на латыни рассказывать.
        Не запомнить тот концерт было бы сложно. На моей памяти это первый и последний раз до самого выпускного бала, когда детей из «Альфы» и «Беты» свели вместе. Прим и Драко из кожи вон лезли, так хотели заполучить роль добропорядочного господина, что со своей милой женушкой, на роль которой утвердили Триш, в конце пьесы торжественно пели гимн. Зря конечно старались, Триш заболела за два дня до концерта и не смогла играть.
        - Конечно. Разве можно забыть твою прекрасную напарницу.
        На самом деле, вместо Триши взяли самую отвратительную толстуху школы. Её лицо было похоже на сплошной воспаленный прыщ. Наверное, это был единственный раз в жизни Прим, когда победа в гонке за первенство оказалась на самом деле поражением. Воспоминания заставляют Прим от души рассмеяться. Люблю, когда он улыбается. Хочется прижаться ещё сильнее.
        - Все были так увлечены концертом, что в суматохе приготовлений не обратили внимания, как мы улизнули со школы. Антониус даже не заметил, что ты не вышла на сцену.
        Прим так не хотел танцевать в финальной сцене с толстухой, что уговорил меня сбежать прямо в самом разгаре представления. Мы провели этот день в лесу, в своём тайном месте и чуть животы не порвали от смеха, вспоминая, как обдурили охранника на входе.
        - Прим, я играла ёлку. Нас было тринадцать. Нельзя его за это винить.
        Мне удалось рассмешить даже саму себя. Опоясывающая боль парня, напоминает нам, о том где мы находимся и возвращает из мира воспоминаний в реальность. Я прижимаюсь ближе. Мне так жалко его, что лучше бы себе забрать эту боль.
        - Слушай, может у нас и в этот раз всё так же ловко получится? - шепчет на ухо, зарываясь носом в волосы, чтобы наверняка скрыть разговор от возможных приборов слежения.
        - О чём ты?
        - Подумай сама. Всё это время внимание стражи было направлено только на нас. Мы как подопытные мыши, к которым прикованы несколько пар глаз двадцать четыре часа в сутки. Завтра бал. Соберутся все самые важные персоны революции…
        - И вся охрана ОНР вместе с ними, - перебиваю я его.
        - Да, но внимание будет рассеянно. Стража будет ждать провокаций и стараться охватить максимум территории своим контролем, защищая гостей с их леди. Мы можем просто потеряться в этой суете. Такой шанс может больше и не выпасть. После бала начнутся записи телешоу, мы всё время будем как на ладони. Если повезет, уйдем в лес.
        - А если нет? - спрашиваю я, глядя ему в глаза.
        - А если нет… Во всяком случае это всё наконец-то закончится.
        План не самый надежный, но мне не привыкать. Во всяком случае, это план. Бал единственный день, когда кроме нас будет тысяча других объектов надзора у охраны, мы действительно можем словить момент, когда будем вне тотального контроля. Не хочу даже думать о том, что будет, если нас поймают.
        Страх. Страх внутри меня занимает первое место, лидируя даже на фоне элементарных инстинктов. Что бы мы не делали, повод наказать меня найдется всегда, вот только теперь я дала Каликсу в руки главный рычаг воздействия на меня - Прим.
        - Теперь-то у меня роль покрупнее. Боюсь, могут и заметить отсутствие на сцене.
        - Мы должны быть убедительными. Нужно заставить их ослабить внимание к нам. Бал уже завтра. Нас вернули обратно в Форд неспроста, никому ведь не нужны изморенные и перепуганные дрессированные зверята. Скорее всего, скоро нас снова начнут зализывать и приводить в человеческий вид. Нужно показать, что мы усвоили урок. Ты поняла?
        Я киваю.
        - И никаких фразочек и ерничества с майором!
        Бодренько киваю и опускаю вниз глаза. Мне стыдно. Своим поведением я всё время делаю только хуже, в этот раз подвести нельзя. Прим притягивает меня крепко к себе и целует в висок, долго удерживая горячие губы на одном месте. Поцелуй что-то среднее между братским и изнеможённо влюбленным. Снова загадка для меня. Что же на самом деле он чувствует?
        Сигнал магнита двери подкидывает меня от страха на ноги. Похоже, пытки свели меня с ума окончательно. Теперь я неадекватно реагирую на любой резкий звук. На пороге два стражника, мужчина средних лет в белом халате и Руд. Руд… Её глаза блестят от слез, а лицо словно высохло немного, щеки впали. Мне хочется броситься к ней в объятия, успокоить, сказать, что мы уже в порядке, но я боюсь проявлять подобные эмоции при других, вдруг её потом станут использовать, как очередной рычаг давления на меня. Да и с чего это вдруг я решила, что она так переживает за нас, возможно просто ноготь утром сломала, а вместо салона красоты её заставили нянчить нас.
        - Вот вы где мои сладкие! - наигранно протягивает Руд. Она старается вести себя как обычно. - Хватит уже валяться в постели. У нас сегодня тяжелый день! Встаем-встаем! Доктор осмотрит вас перед завтраком, а я жду вас в холле.
        - Я в порядке, - вырывается у меня.
        - Отлично! Ну что ж, голубушка, значит пройдем в гардеробную. Я помогу тебе одеться к завтраку, - указывает мне в сторону гардероба.
        Я смотрю на Прим, не могу его оставить одного после того что было ночью, он одобрительно кивает, и мы с Руд удаляемся, оставляя их с врачом наедине. Охрана выходит за двери. Нерешительно делаю шаг за шагом, поглядывая украдкой на друга. Доктор садится на край кровати и приказывает снять рубашку, я отворачиваюсь до того, как Прим оголит свой фиолетовый от гематом торс и зажмуриваю глаза. Как только мы оказываемся за ширмой гардероба, Руд хватает меня двумя руками, крепко заключая в объятия.
        - Моя девочка! Ты цела и невредима! - шепчет она на выдохе, на мгновение отстраняется, разглядывая с головы до ног и прижимается обратно.
        Этот мир сделал из меня параноичку, что боится видеть людей добрыми и всё время ждет удара в спину. После очередных объятий я расслабляюсь. Я рада видеть Руд.
        - Всё хорошо. Я всё усвоила. Я сделала свой выбор и уверена в правильности своего решения. Подобное больше не повторится.
        Понимаю, что Руд далеко не тот человек кого нужно убеждать в подобном, она скорее такая же загнанная овца, как и я, чем серый волк, которого нужно обвести вокруг пальца. Но я обещала Прим стараться, и мне просто необходимо было сказать это вслух, чтобы немного потренироваться. Руд понимающе кивает в ответ.
        - Я знаю деточка, знаю…
        Избежать осмотра мне не удалось, хоть он и был очень короткий: покрутил меня туда-сюда и на этом всё. Прим перевязали ребра эластичным бинтом. Нас одевают, причесывают и приводят в нормальный вид всё части тела кроме выражения лиц. Потухшие глаза и затравленный взгляд мылом и мочалкой не смоешь, их невозможно скрыть под платьем и слоем пудры с румянцем. Мы садимся за стол опустив вниз глаза. Не могу смотреть на Каликса, невольно пробирает дрожь по телу.
        Вся команда в сборе: я, Прим, Руд, Бри и конечно же майор во главе стола. Весь аппетит, как рукой сняло. Ни круассан с клубничным джемом, ни молоко, ни огромное множество мясных рулетов, тостов, омлетов не вызывают желание набить рот. Спазм страха сковывает тело и разум - вот как теперь на меня действует одно только присутствие Каликса рядом.
        - Завтра тяжелый день и ваше участие в нём очень много значит для Ореона, - торжественным тоном задает начало беседы майор, намазывая плавными движениями румяный тост паштетом.
        «Конечно, где же ещё взять таких ученых обезьянок как мы» - думаю я, наблюдая, как с помощью Бри и Руд моя тарелка обрастает вкусностями.
        - Именно поэтому ночью вам дали время обдумать своё вчерашнее поведение на репетиции, - монотонно продолжает он.
        Перед глазами проносятся отрывки ночи: Прим задыхается с пакетом на голове, крик, галлон ледяной воды падает ему на голову, резиновая бита. Удар за ударом… Да. Обдумать было что. Моё колено дрожит, заставляя постукивать пяткой об пол. Чувствую, как нервный спазм дергает глаз. Рука Прим под столом придерживает моё дрожащее колено.
        - Больше таких поблажек для вас не будет, - строго подводит итог майор.
        Ха! Да уж увольте от таких привилегий. В следующий раз я выбираю скорую смерть, чем такие поблажки. Право выбора и свобода слова прямо на пике гуманности в этом политическом обществе!
        - Это была долгая ночь майор, - вступает в диалог Прим. Его тон покорный, а лицо светится от умиротворения. Не зря этому мальчишке доставались все главные роли в спектаклях. - Мы обдумали вчерашний день. Наш выбор неизменен. Мы служим ОНР и завтра сделаем всё, что от нас требуется.
        Самодовольная улыбка Каликса вызывает у меня рвотный спазм, хотя я ещё ни кусочка не съела.
        - Рад слышать Плант. А что на это скажет наша малышка Мейсон?
        Я сглатываю ком ненависти. Прислушиваюсь к ощущению теплой руки Прим у себя на коленке: успокаивает.
        - Лаванда, - строго прерывает моё затяжное молчание Прим, - ты приняла своё решение, - утвердительно кивает, проговаривая четко каждое слово, не отрывая от меня глаз.
        Я как зачарованная киваю за ним. «Ты приняла своё решение» - эхом звучит у меня в голове. Этот тон. Этот взгляд. Прим. Я смотрю на него, а вокруг всё расплывается, остался только он. «Ты приняла своё решение» - я уже это слышала. Ты приняла своё решение …
        Глава 13
        *****
        - Скажи у вас с доктором тоже так?
        Триш мечтательно развалилась на кровати и перекатываясь с бока на бок провоцирует мерзкий скрип старых пружин. Наивность и окрыленность в её глазах так естественна, что я даже немного завидую. Вот бы и мне быть такой же дурнушкой.
        - Как так? - спрашиваю я.
        - Ну как у нас с Прим. Вот так, чтоб ни есть, ни пить друг без друга. Чтобы каждая минута порознь тянулась вечность в мыслях только о нём.
        Ни есть… Ни пить… Глупая девчонка. Видела бы ты, как он вчера аппетитно уминал печеные яблоки за обе щеки, поглаживая мои волосы на пляже.
        - Ах… Жизнь так прекрасна, когда он рядом. Ты знаешь, когда мы вместе я не замечаю всего этого ужаса вокруг, но в то же время, когда он на передовой я умираю каждую минуту до тысячи раз и…
        - Не знаю, как насчет тысячи, но думаю Карне хватит и одного раза, чтобы тебя убить, если ты сейчас не поспешишь на пересменку, - перебиваю я Тришу, нужно же хоть как-то избавить себя от этой пытки - её рассказов о любви к Прим.
        Она смотрит на часы, кривит недовольно лицо и громко вздыхая встает.
        - Знаешь, я ведь раньше страшно ревновала Прим к тебе. Мне пришлось провести немалую работу над собой, чтобы увидеть, что между вами действительно только дружба.
        Ну что ж, либо мы не так уж и плохи в своем притворстве, либо любовь действительно слепа.
        - Надеюсь ты любишь доктора хоть так же как я Прим. Иначе выдержать всё, что с нами происходит просто невозможно.
        Последняя фраза повисает в воздухе как угар, заставляя меня задыхаться от тяжести интриг, что я сама же и наплела. Отделаться молчанием нельзя, уж слишком много откровений прозвучало за последние несколько минут.
        - Полностью согласна. Нам с тобой повезло, - ляпаю я первое, что приходит в голову.
        Триша одобрительно улыбается, касается моего плеча в знак поддержки и вприпрыжку бежит очередной раз засыпать Карну сочиненными на ходу оправданиями своего опоздания.
        Маленькие барабанщики стучат своими музыкальным палочками по вискам, а внутренний голос напоминает мне, какая же я мерзкая и гадкая личность. У нас так мало осталось хорошего в жизни и должна признаться, любовь - единственное, что в такое тяжелое время заставляет вставать с постели многих из нас. Кто я такая, чтобы забирать у Триш её любовь?
        Это всё уже неважно… Я приняла своё решение и если повезет, она никогда не узнает про нас с Прим.
        В этой комнате всё слишком на меня давит: её вещи, эти бантики и прочая ерунда которой Триша в своей любовной эйфории так усердно обвешала всю комнату. Я накидываю старую куртку Прим и ухожу из кампуса. Иду просто прямо, не задумываясь о пункте назначении и цели. Хотя, цель, наверное, известна, хоть и не досягаема - уйти от мыслей и грязи.
        После того что было я чувствую себя грязной с головы до пят, словно на меня вылили целый чан липкой субстанции позора, призрения, аморальности и низости, которую только можно себе представить. Я злюсь сама на себя. Зачем я только целовала его? Зачем я закрутила всю эту романтику с единственным человеком на планете, который был действительно близок мне душой, а не только телом?
        Сумерки опустились раньше, чем я завершила своё бесцельное бегство. Шум вечернего прибоя заставляет открыть глаза и увидеть куда привели меня ноги. Кого это могло бы удивить? Конечно же, ноги сами пришли к морю - единственному месту на свете, куда я приду даже с завязанными глазами, если на душе дерут кошки.
        Синдром Морфея - каждая буква пропитана обреченностью на забвение при жизни. С тех пор как мне попало в руки медицинское дело с большими красными буквами в оглавлении «не годна», моя жизнь перестала иметь вообще какой-либо смысл.
        Рассевшись на холодном песке, я смотрю на закат. Красный, озаряющий небо и поверхность воды, он помогает упорядочить мысли и эмоции, и при этом не сойти с ума. Хотя, о чем я говорю? Моё сумасшествие длится уже тринадцать лет. Нужно привыкнуть к этому.
        Два дня назад я копалась в делах у Джудина в замкнутом ящике стола. Заперт он не просто так, конечно, но я отлично справляюсь с замками при помощи невидимки и очень плохо справляюсь с любопытством. Леон собирает группу солдат. Будет собран новый спецотряд и снова двенадцать «счастливчиков» попадут в эпицентр боевых действий, в самое жерло кровавого месива. Выдержу ли я ещё раз ожидание Прим из очередной бойни? Нет.
        Я точно знала, что в потайном ящике Джудин держит медицинские дела, временно или уже на постоянной основе тяжелых рядовых основного состава и запаса. В этот ящик попадают папки с фамилиями наших пациентов, что больше не будут допущены к службе по медицинским показаниям. Ночные кошмары (не те, где лаванда душит меня собственными страхами, а самые обычные, как у нормальных людей, в которых подсознание переваривает события из жизни, выплевывая их потом через сновидение) ещё не переставали меня мучить после провала предыдущей группы. Я благодарна себе, что не разговариваю во сне, иначе сложно было бы объяснить Трише, почему имя её возлюбленного не сходит у меня с языка каждую ночь, когда я вижу во снах, как он истекает кровью на моем столе в операционной.
        Из тех, кто выжил после провала спецотряда, у Прим были самые тяжелые ранения, а ещё он единственный стоящий стрелок серди оставшихся в живых солдат. Несколько дней я ходила вокруг этого ящика и боролась с дьяволом на левом плече, что нашептывал: «Посмотри, одним глазком, а вдруг он там и не о чем переживать», но всё же поддалась на искушение и подгадав безопасный момент, вскрыла этот проклятый ящик. Всё, что я хотела найти - это папка с именем Плант и пометкой «не годен» в отсеке временного отстранения, но нашла папку с совсем другой фамилией.
        «Не годен» - большими буквами, «Запас» - чуть ниже и мельче, а в самом низу - «Мейсон». Полностью уверенная в том, что в части нашелся паренек однофамилец, я открыла её, но, увы, на первом листе фигурным шрифтом было выведено моё имя. Диагноз - посттравматическое психическое расстройство, следствие эпидемии Инссанира. Срок - пожизненно. Форма - острая, приступы периодически сопровождаются неконтролируемыми вспышками.
        Несколько дней я боролась с полным отрицанием действительности. Как меня вообще могли допустить к учебной программе в запас рядовых? Я была уверена, что документы - это проделки Джуда, он хочет привязать меня к себе, но потом, всё стало складываться в единый пазл.
        Дата документа и его не на шутку потрепанный вид совпадали со сроками, когда Литор был охвачен страшным заморским недугом, что стал практически чумой для нашего городка. Мама никогда особо не рассказывала про тот период, всегда избегала моих расспросов, переводила тему, но я же знаю, что она была волонтером в госпитале и ухаживала за детьми. Так же вполне объяснимым стало то, как она настойчиво уговаривала меня, что Джудин - тот самый, единственный. Она всё время повторяла: «Он позаботится о тебе». Видимо в тот момент она видела не взрослого мужчину рядом с её маленькой девочкой, а влюбленного доктора, что сможет справиться с недугом дочери. Конечно же, мои лавандовые кошмары, что с наступлением революции вышли за пределы сновидений, тоже подтверждали правдоподобность документа. Мне хотелось кричать, плакать и очень больно бить по лицу Джудина, за то, что он все это время знал и ничего мне не говорил.
        Теория семейства Пудиков гласила, что жизнь куда счастливее, если проходит в неведении, но в этот раз мне искренне хотелось бы знать правду о себе с самого начала. Джудину я ничего не сказала о своей находке, хоть это было крайне нелегко, выдумывать небылицы в ответ на вопрос: «Что с тобой происходит?», или требование: «Ты сама не своя, объясни».
        Море так прекрасно сегодня, но даже гладь синевы под покрывалом сатина розового заката не справляется с болью моей души. Я приняла своё решение. Как только удастся выкроить время наедине с Прим, я закончу эту кабалу романтики, что вспыхнула там, где ей не место.
        Пожалела себя немного и бреду, еле передвигая ноги обратно в кампус.
        Утро наступило для меня раньше, чем планировалось. На рассвете мятежники обстреляли нас с левого фланга. Госпиталь в прямом смысле слова кишит ранеными. Карна подняла на ноги всех, кто только в состоянии помочь. Скудное питание из последних запасов провизии очень сказываются, как на выздоровлении больных, так и на работоспособности тех, кто в тылу. Страшно представить, что происходит сейчас в домах у гражданских. Лидочке запрещено кормить изголодавшиеся рты, что иногда приходят к воротам госпиталя с протянутой рукой, так как провизия рассчитана только на военных и медперсонал, но я видела несколько раз, как она совала мальчишке, лет девяти не больше, сверток размером с ладонь - мало конечно, но всё же лучше, чем ничего.
        Больничные койки и так почти всё заняты, а тут ещё и это наступление сегодня. Тру глаза, пытаясь прогнать сон и бегу по коридору, вдоль которого уже разместили окровавленные тела бойцов. Они лежат прямо на полу. По коридорам госпиталя страшная суета: где больные стонут от боли, срываясь на крик, а где сестры и санитарки квохчут, как домашние куры, прыгая с бинтами и стартовой болтухой, промеж бойцов. Неожиданно я натыкаюсь на Веринию.
        - Лаванда! Вот ты где. Джудин тебя обыскался! В операционной не хватает рук врачей. Сказал тебя срочно найти, будешь шить, - сообщает подруга, хватая меня за плечи.
        - Как шить? Я?! Я же не врач. Я не смогу.
        - Дот взорвали, а там семеро наших солдат было. Чудом успели донести сюда. Все ещё живы, но времени нет и врачей тоже нет! Уж лучше, хоть как-то попробовать спасти, чем просто смотреть, как умирают.
        Мои руки дрожат. Зачем мне это? Почему нужно вешать такую ответственность именно на меня? Я не справлюсь. Я никогда ещё сама не шила, только наблюдала за доктором Ролло, когда ассистировала на операциях. Голова сейчас просто взорвется, но отчаяние на измазанном чужой кровью лице Веринии, всё же толкают ноги, и я бегу в операционную.
        Всё происходит очень быстро, кажется, я даже не успела толком проснуться, как на мне уже хирургический передник и маска, а руки сами выполняют тонкую работу. Удивительно, но стоило мне подойти к столу, на котором без сознания практически по кускам развалился солдат, как страх и нерешительность вместе с моим любимым «а вдруг я не справлюсь» развеялся, как утренний туман, и я, абсолютно механически, подлатала парня, словно имею опыта не меньше чем в целом мне лет.
        - Подпортили красавчика… Жаль рубцы останутся извилистые в палец. Рука не набита просто ещё, - выглядывая из-под очков, критикует меня Ролло, разглядывая парня, - но это ничего. Научишься.
        Его теплая улыбка согревает изнутри, заставляя сердце трепетать от счастья до дрожи в кончиках пальцев. Прямо эйфория какая-то от всего парочки и то нелестных слов. Неужели я смогла? Не верится. Наверное, отец мной гордится, глядя сверху.
        Вся эта беготня от одного почти покойника к другому утихала только к обеду. Место в палатах многим так и не нашлось, пришлось старым жителям с затянувшимися ранами отправиться обратно в часть и уступить место новичкам. Веринию переводят на некоторое время в военную часть, ухаживать за досрочно выписанными, а я теперь звезда госпиталя.
        Несмотря на то, что денек выдался сумасшедшим, нам удалось устроить себе передышку. В надежде спокойно перекусить, мы решили ненадолго спрятаться у Лидочки на кухне. Нельзя конечно даже и думать о таком, но в какой-то момент я искренне обрадовалась сегодняшней суматохе - она заставила меня забыть о Прим, и грядущем разговоре. С обеда Лидочка оставила нам томленную с луком перловку и немного серого хлеба. Он ещё теплый и очень ароматный. Я забиваюсь в самый угол, усаживаясь на нижнюю полку стеллажа с кастрюлями. Вериния заняла почетный и единственный здесь стул, а Лидия повисла над моей головой, облокотившись на локти об холодный алюминиевый стол.
        - Повезло, что наших мальчишек не было в этой бойне, - на выдохе констатирует Лидия.
        - В этой, - вырывается у меня.
        Лидия смотрит перед собой, словно в пустоту. Моё едкое подчеркивание ключевых слов повисает в воздухе молчанием каждой из нас. Уверена, мы все сейчас представили бойню, с которой может не вернуться один из них: Лукас или Прим. Прим… «Пусть бы хоть весь мир вымер, но только не этот мальчик. Он должен оставаться в живых» - мелькает у меня в голове. Ну вот, я снова больна мыслями о нём. О нём и моём решении.
        - Война - это тоже такая жизнь, - прерывает нашу тишину Вериния, подтверждая мои догадки об их мыслях.
        Она права. Война - это тоже такая жизнь! Для некоторых она станет её заключительным этапом. Например, для меня. Даже если моё тело чудом уцелеет, не попадет под пулю или взрыв, разум вряд ли выдержит страх от каждого взрыва, рваных ран и постоянных списков рядовых спецотряда, в которых я выглядываю фамилию Прим. Именно поэтому я должна прекратить эту игру в любовь и избавить мальчика от бремени моего сумасшествия.
        - Когда ты видела Примуса? - спрашивает меня Лидия.
        Я не поднимаю глаза, ковыряю в тарелке воспоминая, когда была наша последняя официальная встреча.
        - Позавчера, вроде бы… Снимала швы, и мы пили чай, - не отрываясь от обеда, бурчу с полным ртом.
        Это не вранье, но и не совсем правда. Ещё были поцелуи на задворках военной части, от которых дрожат поджилки, хитро спланированные, но будто бы случайные столкновения в холле кампуса, где мы украдкой касались рук друг друга и прятки в подсобках, что длились не больше минуты, но за это время он успевал утолить жажду запретных поцелуев. Кажется, я и сейчас чувствую сладость на языке и нежное прикосновение его теплой руки на шее.
        - Позавчера значит. И всё? - загадочно спрашивает Лидия.
        Эта любопытная женщина до ужаса любит лезть мне в душу, а ещё похоже она уже выучила выдающие меня знаки вранья - к примеру бурчание под нос с полным ртом. Неловкий момент между мной и Лидией прерывает Вериния, она громко звенит тарелкой в раковине, чмокает в щеку Лиду и ноет, как не охота возвращаться к больным. Я вслед за ней запихиваю последнюю ложку в рот и тороплюсь бегом вымыть тарелку, чтобы успеть смыться с кухни, но не успеваю.
        - Перестань морочить парня, Лаванда, - рычит мне полутоном кухарка, оглядываясь, вышла ли рыжая из кухни.
        - Не понимаю о чём ты, - шепчу, не оборачиваясь.
        Не могу смотреть ей в глаза после такой фразочки в лоб.
        - Всё ты понимаешь… Оста…
        Обрываясь на полуслове Лида громко вздыхает, одаривая убийственным взглядом рыжую бестию.
        - Ну, ты идешь?! - кричит Вериния, повисая в дверном проеме.
        Я хвастаюсь за подружку, как за спасительную соломинку. Целую Лидочку в щеку в знак благодарности за обед, и бегу обратно к работе завязывая на ходу косынку. Мы где-то были не осторожны, попали ей на глаза? Или дело в материнской проницательности? Лидочка знает нас не один год, а с началом революции квохчет над нами пуще прежнего, не исключено, что заметила искру проскочившую между нами. Главное, чтобы она не поделилась своими догадками с Джудином и Триш, или ещё чего хуже - с рыжей! Та-то быстрее, чем утренний вестник по телевидению все сплетни разнесет и не заметит.
        Я иду в военную часть отнести медикаменты и свежие бинты для вечерней перевязки. Эта прогулка немного разряжает от усталости после тяжелого дня, но главное и единственное, о чем я сейчас думаю - возможно, мне удастся увидеть Прим, хоть одним глазком. Я твердо решила при следующей встрече заявить о том, что мы не можем продолжать это предательство, прятки и любовные многоугольники, но всё равно млею от разливающегося тепла по телу при одном только виде его светлых глаз.
        Стою на КПП, жду, когда пропустят. Мои руки заняты огромным ящиком с лекарствами, а на кисти висит металлический бокс со стерильными инструментами. Вижу, как Прим застыл в коридоре за спиной у дежурного. Скрывшись в тени, он прислоняет палец к губам, чтобы я не подавала виду, что вижу его. Дежурный обрывает телефонную связь и торжественно заявляет:
        - Согласовано! Входи.
        Быстро прошмыгиваю мимо него. Я аккуратно шагаю вперед: ничего не вижу перед носом. Стараюсь не перецепиться, но коробка всё же перевешивает на бок, Прим ловит её, и мы сталкиваемся нос к носу друг с другом.
        - Дай это мне. Помогу.
        Касаясь моих пальцев, он забирает ящик. Уголки моего рта невольно ползут вверх. Как же хочется его поцеловать… Мы проходим вдоль серого коридора, по пути несколько солдат кивают мне в знак приветствия, резко поворачиваем влево и прячемся за дверью подсобки. Прим ставит коробку на маленький стол, подхватывает меня на руки и припирает к стене. Обхватываю его ногами. Я полностью скованна желанной близостью…
        Его руки и горячее дыхание сводят меня с ума. По телу бегут мурашки. Я смотрю на губы: желание коснуться их сильнее любых убеждений. Когда я нахожусь во власти этого парня, я забываю обо всем на свете. Сколько же времени я провела, складывая слова в предложения, прокручивая их в голове сотни раз, представляя, как начну разговор, как скажу это сложное «я приняла свое решение». Я представляла наш спор и ссору, после которой я не заслужу даже роль старой знакомой, а о дружбе и подавно можно не мечтать. И что теперь? Теперь я трепещу в его руках как осиновый лист на ветру.
        Ласковые руки, взгляд, горячее дыхание и крепкие объятия… Господи, да я только и живу в этих объятиях, а когда его нет рядом, томлюсь ожиданием встречи и ласк. Он крепко держит меня, так, словно в руках не тощая девчонка, а целый мир. Не сдержавшись, как утопающий, что хватает глоток воздуха, я ловлю его губы в поцелуе. Сладкий привкус на языке и комок тепла внизу живота перехватывает дыхание. Не хочу отстраняться. Я так соскучилась, словно век не меньше, не чувствовала тепла. Каждое утро, проснувшись я не открываю глаза, лежу ещё несколько минут представляя, что, если потяну нос вперед, уткнусь в его шею, и вдыхая пьянящий запах любимого тела, прижмусь близко-близко, воруя крошку любви. Как можно добровольно отказаться от этих крупиц обыкновенного счастья?
        Целую его снова и снова, с каждым разом все нежнее и дольше задерживаясь на губах. Хочу остановить мгновение. Он целует мою шею, щеки, глаза… Всю меня, куда может только достать, и сжимает до боли в объятиях. Нас разнимает шум солдатских ботинок за дверью. Нужно идти, но я слишком одурманена лаской. Разговор не удался, зато, пусть и недолго, но я была счастлива ещё один раз.
        С наступлением вечера от мыслей в голове становится только хуже. Они разрывают меня на куски. Слёзы в три ручья текут из глаз, а потом сменяются сухостью и пустотой в душе. Всё обдумано и предельно ясно. Я должна отпустить своего мальчика к ней. Заснуть невероятно сложно и страшно. Вдруг лавандовые кошмары сегодня решили устроить мне западню? Ах, Прим, знал бы ты, что утешая по ночам меня, ты был свидетелем не просто кошмаров, а сумасшествия. Перебираю в памяти самые укоренившиеся кошмары и вдруг мне приходит на ум очень важный вопрос: а было ли вообще, то лавандовое поле в лесу? Мысли и слёзы всё же убаюкивают, и я погружаюсь в глубокий сон без лаванды, но с Прим, Триш и лужами липкой крови.
        - Дэл… Дэла… - слышу сквозь сон.
        Это голос Прим. Наверняка он только снится. Погружаюсь обратно в сон. Теплые губы скользят по переносице к подбородку, они вытягивают меня из щупальцев царства снов. Кончик пальца медленно ведет прядь скатившихся на лицо волос за ухо. Я открываю глаза, это действительно не сон. Прим лежит рядом со мной, уткнувшись носом мне в волосы, вдыхает запах сонного тела. Обожаю, когда он так нежиться со мной. Вот бы остаться навсегда в этой постели с ним, а мир вокруг пускай исчезнет.
        - Как ты сюда попал? - сонно бурчу, приоткрыв один глаз.
        - Ты не закрыла окно, - шепчет в ответ Прим, переплетая пальцы наших рук.
        - Идиот… Тут третий этаж.
        - Ладно. Признаюсь, я прокрался тихонечко по коридорам.
        Мы смеёмся, я притягиваю его к себе, устраиваясь калачиком в крепких объятиях. Пару секунд утренней неги и в голове загорается красная лампочка - ты приняла своё решение.
        - Нужно уходить пока меня не застукали, - Прим целует меня в шею и оставляет наедине с теплым следом на подушке. - Сегодня, как стемнеет, жду тебя на аллее кампуса. Хочу поговорить.
        - Что? О чём? - хриплю вслед.
        Дверь захлопнулась до того, как мои слова успели до него долететь, так что подробности остались на вечер.
        День так приятно начался, что до обеда то и дело приходится себя ловить на мечтах о следующих объятиях. Что я делаю? Сама же травлю себе душу фантазиями. Перевязки, осмотр больных, беготня в поисках остатков обезболивающего конечно отвлекает, но лучше всего с этим справляется Вериния.
        - Выпишись на обед. Я специально взяла свои полчаса сейчас, чтобы с тобой поесть, - тычет мне ручку и журнал подруга.
        Отсиживаться в ординаторской весь обед не вариант, судя по звукам в животе давно начался концерт, но я крайне не хочу попадать порицательный взгляд Лиды.
        - Не могу. Ты видела тех бедолаг, вдоль коридора? До них ещё руки не дошли. Нужно закончить.
        Моя полуложь отзывается недоверчивой гримасой на лице Веринии. Засучив рукава, почти пинками, она всё же выгоняет меня на обед. В столовой людно, обедает ночная смена. Заняты практически все столы. Есть особо нечего конечно, можно было управиться в два набивания рта битком, но девушки стараются не придавать значения убогости размазни на тарелке и устраивают трапезу с характерными посиделками и болтовней. Мы
        берем со стеллажа разнос, вилки, пару кусочков серого хлеба и занимаем очередь к раздаче. Выбор невелик, но рука бывшего шеф-повара видна даже здесь: рис с морковкой подливой, луковые шарики, овсянка с сушками и орехами или салат из сельдерея с корнями, зеленью и масляной заправкой. Можно выбрать два блюда. Что не выбери, а в желудок упадет сытым комочком ненадолго, потом до вечера опять будет бурчать.
        С раздачей справляется Лида и ещё одна повариха (самая неповоротливая), остальных забрали в помощь санитаркам. Две шумные дамочки с прачечной, устроили целую дискуссию на тему выбора блюда к обеду, приходится томиться в ожидании. Я ловлю улыбку Лидии, она заметила нас на раздаче. По-видимому, сегодня повариха менее враждебно на меня настроена. Вдруг раздается девичий визг громче положенного, конечно же, обернулись все присутствующие. За крайним столиком в конце зала Триша со своими подружками развела болтовню о великой любви и на том моменте, где: «Он такой заботливый… Ах, а эти поцелуи!», почему-то решила подкрутить звук своего пискляво-слащавого говора на максимум. Аппетит как рукой сняло. Теперь все присутствующие в столовой романтично вздыхают, роняя скудные улыбочки и даже комментарии в никуда, из серии «это так мило», а главные слушатели мыльных басен распыляются в охах, ахах и поздравлениях Триш, дескать, повезло же ей, иметь любовь в такие времена - огромный бонус от судьбы.
        «Все правильно. Она его судьба, а ты - тяжелая ноша» - думаю я. Сверлящий взгляд Лидочки, пробирает холодным потом до самых пят: она всё знает и осуждает меня за подлость. Вериния заходится гортанным впрыском, что демонстрирует несдержанный смешок.
        - Это она тебе концерт пускает?
        - Мне?! Нет! Конечно, нет. Причем здесь я? Она… она просто делится своим счастьем с подружками. Что здесь такого? - выгораживаю противную показушницу.
        - Ага. Да… Ну конечно, - продолжает откровенно смеяться Вериния, - только вот пик её счастливых воплей всегда приходится в момент, когда ты рядом и можешь это услышать. Как ты живешь с ней вообще?
        - Не буду кривить душой - нелегко, - вздыхаю, закатывая глаза, и перевожу разговор на тему еды, как раз подошла наша очередь. - Я буду овсянку с сушками! - бодренько заявляю Лидочке, будто бы не замечая Тришу и эти взгляды моей любимой кухарки, что то и дело гоняет глаза от меня к выскочке и обратно.
        - Возьми лучше рис с луковым шариком. Гляди худая какая! Из-под косынки уже один нос торчит, - ворчит Лидочка. Вечно хочет меня напичкать хоть какой-то едой.
        Я трогаю себя за нос и бегло перебираю ребра через платье. Она права. Чересчур круглые формы и раньше мне были нестрашны, а теперь, так и подавно. Интересно, если все время есть и не работать, я буду полненькая или это такая конституция тела, вечно костями греметь?
        - Хорошо. Насыпай рис, - соглашаюсь я.
        Столик нам достаётся возле самой Триши. Большую часть обеда мне приходится слушать, как Прим целовал её на аллее возле кампуса. На аллее возле кампуса! Подумать только, именно там, где мы должны встретиться сегодня! Внутри сжимается ком ревности и злости, так и хочется с разворота ударить ложкой по её голове, чтоб аж подлива разлилась брызгами на идеальные волосы.
        Я еле себя сдерживаю и запихиваюсь со злостью едой, набирая рис маленькими ложечками. Одобрительно киваю на какие-то разговоры рыжей подруги, иногда вставляю «ага» между слов. На самом деле я даже не представляю, о чем разговор между нами, мои уши невольно приклеились к беседе соседей. Как вдруг, не могу поверить своим ушам, одна из щебечущих за спиной девиц, умудрилась спросить Триш, когда они успевают встречаться, а моя незамысловатая соседка по комнате ответила, что вчера, к примеру, они виделись после обеда, перед тем как ей идти в ночь. Вуаля! Словно раскатом молнии меня пробирает смех и ликование. Вериния в недоумении кривится.
        - Ты чего?
        - Да так. Вспомнила смешную ситуацию вчера. Ты видела, как Карна бегала по коридору с криками: «Кто забыл чистую косынку надеть»? И это в самый разгар приема раненых, - отговариваюсь я.
        Мой резкий смешок, что слюнями слетел на стол и существенно переменил настроение, вызван откровенным враньем Триш. Неужели эти концерты действительно для меня? Похоже Вериния права. Вчера после обеда, перед тем, как принимать смену, Триша ну никак не могла таять от поцелуев Прим на аллее, по одной простой причине - этим занималась я! Он ведь был в наряде. Мурашками по коже проносятся воспоминания: он прижимает меня крепко к себе, нежно целует и зарывается носом в волосы, словно не может надышаться мной, как свежим воздухом.
        - Слушай, - шепчет Вериния, оглядываясь, чтобы никто не услышал, наклоняя голову ближе ко мне, - у меня есть припрятанное «хорошее настроение». Не хочешь сегодня встретиться перед сном на часик?
        «Хорошее настроение» - наше новое кодовое слово для алкоголя. Раздобыть такую роскошь сейчас нелегко, но моя находчивая, обольстительная и предприимчивая подруга каким-то образом умудряется. В ответ я улыбаюсь. Не исключено, что сегодня мне будет это просто необходимо.
        До конца дня я тысячу раз прогнала все возможные варианты грядущего разговора. Сложнее всего определиться с последним поцелуем. Могу ли я позволить себе такую роскошь? Или это только усугубит и без того тяжелый момент? Как бы мне не хотелось остановить время, но вечер близится.
        Я накидываю его старую куртку (кажется, она даже пахнет как он) и иду на встречу в договоренное место. Получилось прийти раньше. Занимаю место на лавочке за высоким кустом, что в июне расцветет розами кровавого цвета. Отличное место для встречи. Фонарь не горит: перегорела лампочка, а новой нет. Куст закрывает единственную просматривающуюся сторону из окон. Закидываю ноги наверх, прижимая к груди, и укутываюсь в куртку. Вечер холодный.
        - Долго ждешь? - слышу шепот из-за спины.
        От неожиданности я вздрагиваю. И как у него получается так беззвучно ходить? Напугал меня до полусмерти. Был бы это не Прим, больно ударила бы.
        - Не знаю. Судя по тому, что пальцы ещё не замерзли - недолго.
        Шевелю пальцами, проверяя их на степень охлаждения. Прим ловит мою руку и заключает между своими ладонями, подносит ко рту и обдувает горячим дыханием. Сердце сжимается от боли предстоящего разговора. Не знаю с чего начать, приходится перевести стрелки на него.
        - О чём ты хотел поговорить?
        Вижу, как он мнется, собираясь с духом. Наверняка уверен в моей категоричной реакции на предстоящие слова, при других обстоятельствах его сложно загнать в смятение.
        - Вчера… Это наступление с левого фланга… Ну, понимаешь…
        Прим неумело подбирает слова, а у меня по спине бежит холодок. Первая мысль - он собрался добровольцем в спецотряд. Гоню эту мысль и стараюсь дослушать.
        - Столько парней не стало вчера. Просто раз и нет человека. Понимаешь? Я знаю, что нельзя разрешать себе даже думать о таком. Нужно верить, что всё скоро закончится, к нам обязательно вернется прежняя жизнь…
        - Не ко всем нам, - не выдерживаю и обрываю его на полуслове.
        От воспоминаний о маме и Мэл, ком в горле в секунду давит на слезы, но сейчас мы говорим не об этом, поэтому сглатываю и слушаю дальше.
        - Конечно не ко всем, но я об этом и хочу сказать. - Прим выдерживает паузу, смотрит мне в глаза. Наверное, они ещё блестят от сдержанных слез. - Мы не знаем, что будет дальше. Более того, мы даже не знаем наверняка, что это «дальше» для нас наступит. Зачем мы мучаем себя? Зачем прячемся? Я устал и больше так не хочу. Понимаешь? - Знаю к чему он клонит, и сейчас самое время сказать это, но я онемела и вообще забыла буквы, просто смотрю на него не в состоянии обронить и слова. - Я знаю, ты просила дать нам время, подумать, как мягко объяснить все Трише и доктору, чтобы не ранить их чувства, но Дэл… Мне плевать на их чувства. Да, это так! Прости! Возможно, я жестокий и тысячу раз неправ, но пойми, я не знаю, сколько времени у меня осталось. Я снайпер. В прошлый раз твой доктор еле собрал меня по кускам. Я не хочу терять ни минуты. Я хочу, чтобы ты была только моя! Целовать тебя сколько угодно в каждую возможную секунду. Обнимать тебя, по любому поводу. Мне плевать на всех остальных и их чувства! Да пусть, хоть весь мир провалиться к чертям под землю, только бы ты была моей по-настоящему!
        Каждое слово ранит меня без ножа в самое сердце. В груди пожар, легкие отказались работать. Слёзы накатываются на глаза. Стараюсь не дать скатиться ни одной, в итоге ничего не вижу под слоем собравшейся жидкости. Зачем он говорит это всё сейчас? Именно теперь, когда я твердо приняла решение отпустить его, он говорит все эти вещи, что заставляют меня умирать от счастья и от боли одновременно.
        - Прим… Нет, - пытаюсь вернуть себе голос, но слова не идут с языка. - Прости меня. - Вижу, как он меняется в лице. Его нежные глаза сереют от горечи, а ласковые руки медленно отпускают меня. - Я приняла своё решение. Мы не можем продолжать это. Мы друзья, которые под давлением грустных событий, приняли обычную человеческую слабость за что-то больше. Романтично конечно…, но… мы не можем дальше предавать действительно любящих нас людей.
        Он отпускает мою руку. Не могу поверить, что сказала всё это. Душа клокочет так, что дрожит все тело. Мне хочется кричать, биться в истерике, скрутиться калачиком на холодной земле и выпустить эту немыслимую боль наружу, но я держусь непоколебимо. Я обещала себе, обещала Богу, что больше не поддамся слабости, не вернусь к этому парню в объятия, и я не сдержала своё слово… Как наказание Господь ткнул меня носом в собственную никчемность - в диагноз, с которым долго не живут, тем более в разгар революции. Как бы мне хотелось сейчас взять всю его боль себе, хотя, наверное, я бы умерла прямо на месте, своей боли ведь хватает. Я поступаю правильно. Пусть лучше сейчас он переболеет отказом, чем потом будет жалеть, что связался с сумасшедшей девчонкой, предав при этом настоящую любовь, в лице первой красавицы Литора. Осознавая каждое сказанное слово, он медленно отстраняется от меня.
        - Прим… Мы друзья… Ты же знаешь…
        Холод обжигает руку, которая ещё минуту назад нежилась его теплом. Слёзы в три ряда катятся по щекам, но я не издаю ни единого всхлипа. Он уходит. Напоследок со спины, Прим с полуоборота бросает последнюю фразу, пропитанную горечью обиды:
        - Лаванда… Ты приняла своё решение.
        *****
        Глава 14
        Звон вилки об тарелку Бри возвращает меня к реальности. Почему каждый раз после вспышек памяти так болит голова? Всё вокруг приобретает форму, смысл и я снова слышу шарканья ног и чавканья ртов вокруг. Последний пазл растерянного куска жизни встал на место. Это как щелчок, который сообщает, что ремень встал на место и надежно зафиксирован. Мне даже кажется, я слышу этот «щелк», когда возвращаюсь из путешествия по памяти. Интересно, долго я уже молчу? Прим все ещё удерживает на мне взгляд, а майор явно томится от ожидания моего ответа.
        - Я приняла своё решение майор, - твердо заявляю я. Эта фраза, все ещё горькая на вкус от всплывших воспоминаний. - Мы служим ОНР. Завтра всё будет согласно сценарию. Обещаю.
        Майор довольно улыбается. Он получил что хотел - двух дрессированных мартышек, что за галеты готовы плясать в ярких пачках на сцене всю ночь. Каликс вытирает рот белой салфеткой, бросает её на стол и встает.
        - Лучше, чем по сценарию, Мейсон. Нужно, чтобы было лучше.
        С таким громким требованием он вызывает лифт и покидает нашу компанию. Сегодня нас сопровождать некуда, мы проведем весь день в Форде, репетируя тексты, откисая в ванной и прочей ерунде, что Руд называет приобретением человеческого вида. Завтра гала-концерт, а мы главное украшение на нём.
        Я поворачиваюсь к Прим, моё внимание сосредоточено только на нём. Прокручиваю ещё раз все воспоминания, меня буквально разрывает на части от злости. Как он мог так поступить? Я конечно редкая подлая гадина, тут спора нет, но неужели из-за каких-то там романтических печалек он снова пошел добровольцем в спецотряд тогда? Как можно быть таким безрассудным? Он ведь был только из-под пуль, с ещё не затянувшимися ранами и уже возвращался с поражением. Если вести статистику первоначальных причин всех бед этого парня, я, как причина, бесспорно лидирую. Мало того, что отравила его жизнь, толкнув на глупость, так я ещё догнала его после этого и заставила переметнуться на сторону мятежников. Поводов для ненависти действительно немало. Теперь понятно с чего у него была на меня такая реакция при первой нашей встрече здесь, в Монтисе. Я как кипящая кастрюля, не в силах держать эмоции при себе.
        - Тот разговор на аллее, - резким тоном говорю я.
        Он явно не готов ворошить воспоминания. В секунду он меняется в лице и активно принимается за завтрак, словно ничего не слышал.
        - Ты действительно такой дурак, что из-за такой глупости пошел на задание?
        Жду ответа. Секунда - вечность. Сердце колотится от злости так, что сейчас выскочит прямо в тарелку с джемом. Руд и Бри перешептываются в недоумении от происходящего.
        - Я не слышу ответа, Прим, - настаиваю я.
        - Дэл… не сейчас, - рычит сквозь зубы, украдкой бросает взгляд на эфоров и обратно уводит на меня глаза.
        - Ты вообще понимаешь, что я там пережила, когда ты не вернулся?
        Я, я, и снова я. Снова перевожу все только на себя и ничего не могу с этим поделать. Я чуть не умерла от неизвестности и ожидания пока нашла его живым и невредимым в том подвале. Мне пришлось надеть военную форму, пройти настоящий ад подготовки и отбора, я превратилась в солдата, взяла оружие в руки и, в конце концов, я убила человека! Я превратилась в монстра! Все убеждения пришлось переступить, что уж говорить о моралях и ценностях, которые оставались в моей гнилой душонке, а всё потому, что этот чертов мальчишка не смог справиться с элементарным «нет» на его требование любви.
        - Дэла! Я сказал, мы не будем говорить об этом! - с криком выскакивает из-за стола, бросая вилку так, что стеклянный стакан по соседству с грохотом разбивается об мраморный пол.
        - Я хочу услышать ответ! Сейчас! - продолжаю настаивать я, но уже в его тоне.
        - Ни сейчас, ни потом! Никогда!
        Он грюкает стулом и уходит, скрывшись в своей комнате. Ну и отлично! Все равно один его вид действует сейчас на меня, как красная тряпка на быка.
        - Ну вот… всё, как и раньше, - констатирует Руд, манерно разрезая ножом и вилкой омлет на тарелке. - Крик, скандал, битая посуда, - кладет кусочек себе на язык и тщательно пережевывает. - Рада, что вы детки в порядке.
        Я не обращаю внимания на стебы со стороны ванильного эфора. Просто смотрю впереди себя в пустоту, пытаюсь выровнять дыхание и остановить скачки сердца.
        - Дэла… Что это за прозвище вообще такое? - бурчит себе под нос Бри, посербывая, как ни в чем не бывало горячий кофе с миниатюрной чашки. - Это производное от Адель? Так причём здесь наша Лаванда тогда? - рассуждая вслух, вопросительно обращается к Руд.
        - Нет, как Аделаида, - словно под гипнозом отвечаю я, по-прежнему в пустоту.
        Я встаю из-за стола. Мне нужно в свою комнату, уйти от всех и побыть одной.
        - Аделаида. Это остров такой из легенды про моряка! - радостно осведомляет эфор напарника, немного хвастая, какая она умная и образованная по части мифологии.
        Дальше я уже их не слышу. Дверь в мою комнату громко захлопывается, отгораживая меня от мира живых людей, но только от живых…
        Глава 15
        Мама стоит в конце аллеи, напротив лавочки где мы с Прим встречались. Алые розы бросаются в глаза яркими бутонами, но мой взгляд прикован только к ней. Бегу со всех ног, она неподвижна, но всё так же далеко. Силы быстро покидают меня. Я падаю. Колени сбиты в кровь и счесана левая щека.
        Я поднимаюсь на ноги, в моих руках оружие - тяжелый пистолет Каликса, с черной рукояткой. Слышу шум листьев, как в лесу, руки дрожат, а в голове щелчок - стреляй! Жму на курок. Красное пятно растет на животе стоящей напротив Леи. На ней белый сарафан, легкий, как у ангела. Лея падает на землю, и не отрывая от меня глаз испускает последнее дыхание. Кровь. Её глаза полны укора и презрения. Алые розы стекают каплями крови, разливаются рекой с металлическим вкусом по моим губам и теряют цвет. Я убила её. Мои руки в крови. Тру лицо, измазывая его липкой жидкостью, пытаюсь кричать, но в горле ком и вместо воплей слышится только приглушенное мычание.
        Темнота, я в центре нее, по-прежнему не могу кричать. Разгоняю руками воздух, но чувствую под пальцами разгорячившуюся влажную кожу. Хвастаюсь, как за спасительную соломинку, притягиваю тело к себе. Горячая кожа мне знакома, от одного только прикосновения к ней мне становится спокойно. Чувствую запах Прим. Мой Прим. Он рядом. Ночные кошмары отпускают меня в реальный мир. Не в состоянии открыть глаза я поддаюсь чуткому сну, но уже без картинок, воспаляющих разум.
        - Тшш, - сквозь пелену проступающих страхов слышу его шепот. - Спи. Я с тобой.
        Уткнувшись носом в знакомое тело, я зарываюсь с головой под одеяло и проваливаюсь в крепкий сон. Когда я открываю глаза, кажется прошла всего минута, но на самом деле не менее нескольких часов. Чувствую себя бодрой и свежей. Прим спит в неестественной позе: зажал меня под собой, а сплетение наших рук, ног, и моих волос можно разгадывать, как головоломку. У меня сомлела рука. Мы в комнате Прим, не знаю, как я сюда попала, скорее всего не выдержала ночных гостей в сновидениях и ноги сами привели в постель, где моей душе всегда тепло. На самом деле я по-прежнему злюсь на этого мальчишку, за выходку, о которой вспомнила только вчера.
        Глупо, сейчас совсем нет времени играть в кошки-мышки и выяснять кто и кому, что должен. Сегодня бал. Вспоминаю про наш план и внутри в секунду разгорается тревога. Закрываю крепко глаза, вдыхаю запах Прим и представляю, что мы лежим в моей комнате под покатой крышей и ничего этого никогда не было.
        - Мы больше не орем друг на друга? - звучит из-под подушки сонный голос.
        Я открываю один глаз: сонное лицо кудрявого парня силой тащит уголки моих губ наверх, но всё же держу серьезный вид.
        - Орем, потому что ты идиот! - начинаю с нападок, но быстро сменяю нападение мягкостью, что пропитала меня насквозь. - Но чуть позже… Была тяжелая ночь. Прости. Сама не знаю, как оказалась тут.
        Странно, впервые я краснею за то, что бесцеремонно залезла в кровать к Прим. А ведь ничего такого за что можно было бы краснеть не было!
        - Я не успеваю за сменой твоего настроения. Составь что ли график какой-то. Ну, чтобы я знал в какой фазе отношений мы будем в ближайшем будущем.
        Я закатываю глаза и причмокиваю. Опять эти шуточки! Тоже мне, нашел время! Но с другой стороны, если Прим шутит, значит я не безнадежно внесена в черный список его нелюбимчиков.
        - Всё в силе? - прерывает повисшие молчание Прим.
        Его лицо сменилось серьезностью и решительностью. Одной бесформенной фразой он напоминает, что сегодняшний день станет решающей точкой в нашей жизни. Точкой, которая ведет отсчет последних часов перед смертью или свободой. Меня переполняют воспоминания о тех мучительных днях неизвестности, что пришлось пережить, когда его не было рядом. Помню ту пустоту внутри, когда я была уверена, что он умер и никогда ко мне не вернется.
        Удушливая волна горячими слезами проступает на глаза. Вдруг всё пойдет не так, как нам хочется, и я опять его потеряю, только в этот раз по-настоящему?
        - Я не могу потерять тебя снова, - тихо вырывается у меня вместе с одинокой, самой несдержанной слезой, что рассекает щеку пополам.
        Прим нежно гладит моё лицо и заправляет спадающую прядь волос обратно за ухо. Подумать бы, такие простые знаки внимания, а для меня они как эликсир жизни. Как их трактовать? Поддержка друга в трудную минуту? Или может несдержанность измученного влюбленного? Эх… Как бы я не читала эти знаки, они заставляют трепетать моё сердце. Прим нависает надо мной и ласково, еле касаясь, целует меня в щеку, втягивая соленую слезинку. Ну вот, опять. Я готова на что угодно ради его поцелуя сейчас.
        - Ну, от тебя-то попробуй отделаться ещё. Ты и в подвале достанешь! Это мы уже проходили, - отшучивается Прим, перекидывая через меня ногу.
        Сработка магнита на двери уведомляет о приходе оперенной как курица Руд. На ней костюм особо пафосного кроя и цвета выедающей глаза фуксии.
        - Подъем-подъем, голубки! Я уже почти привыкла к этому безбожному разврату, - скривившись в брезгливой ухмылке, манерно указывает на нас пальцем. - Сегодня важный день! Нам пора начинать.
        И все начинания закипели, как мясная похлебка в печи. Беготня взад-вперед. Десятки каких-то людей, то приходят, то уходят, разглядывая моё тело, замачивая меня в тонне кремов, скрабов и косметических масок. Потом ряд авторских пыток красотой, таких как: маникюр, коррекция бровей, стрижка, депиляция волос во всех местах (кажется, они только брови и оставили), и даже ресницы мне наклеили поверх ресниц, не оставив ничего от прежней меня. Интересно, Прим тоже общипали как индейку перед варкой супа? А ведь меньше года назад, в день моего выпускного, я только и мечтала о таком тюнинге, завидуя прическе мышки Густы. Не зря в народе говорят: «Мечтать нужно осторожно», некоторые мои мечты, к примеру, тут сбылись.
        Целый день посвящен только балу. Даже логопед приходил! Напихал мне полный рот орехов и заставил рассказывать скороговорки, не меньше пары часов кряду. С Прим увидеться даже мельком не удается, из-за этого тревога внутри растает с геометрической прогрессией.
        Обеда толком нет, только какое-то фруктовое пюре. Пока я в полулежащем положении, почти распятая на кресле предаюсь красоте, эфор маленькими ложечками запихивает мне его в рот. Ещё был чай и Бри поделился кусочком булочки намазанной джемом, жаль не клубничным, но тоже вкусно. Чем ближе к вечеру, тем больше дрожат поджилки. Быстрей бы пришла Мила, коль Примуса мне не показывают, её присутствие немного разрядит обстановку.
        К пяти часам нас спустят в концерт-холл, где и будет проходить всё действие, в том числе и последние приготовление - макияж и вычитка сценария. Начало шоу запланировано на восемь, наш выход по расписанию в девять. Уже стемнеет, я увижу люстру напоминающую салют. Интересно, она будет так же сверкать, как горящие на небе огоньки?
        Между моей и Прим презентацией будет всего двадцать минут в которые покажут проморолик, и прозвучит воодушевляющая речь ведущего - Бри. В эти двадцать минут мы должны успеть осуществить свой несовершенный план. Хорошо, что я толком не ела, иначе могу вывернуть всё обратно. Мои ногти и волосы безупречны, как и кожа буквально на всём теле. Остались последние штрихи перед тем как спускаться в концерт-холл - моё платье.
        В последние дни, было о чём подумать, уж майор потрудился над этим, я даже не удосужилась поинтересоваться в чём меня выпустят на потеху публики, под купол всего этого цирка. Тщетно было бы надеяться, что это будет удобная военная форма, в которой я красовалась на камеру, учитывая наш с Прим замысел, она была бы очень кстати сегодня. Скорее всего, меня нарядят в детское платьице, постыдно короткое, с огромными бантиками, ну или в робу серого цвета, в которой они заставляют ходить горожан: дескать, глядите - она теперь одна из нас.
        - А вот и оно, - счастливо трещит Руд. - Ты только взгляни на эту красоту!
        Руд заносит в комнату чехол с концертным нарядом. Вся в предвкушении моей реакции она медленно расстегивает молнию, театрально замирая в конце, точно как в романтическом кино. Наверное, нужно улыбнуться или изобразить встревоженность, она ведь так старается превратить этот ужасный день в подобие новогоднего утренника. Но что я вижу? Моему удивлению нет предела! Из-под флисового чехла, Руд достает точную копию платья балерины, что застыла в изящном прыжке на картине в моей комнате. Та же спадающая пачка с серебристыми блестками, они переливаются, как бриллиант под лучиками света, те же утонченные тонюсенькие бретели, что подчеркивают стройность фигуры, вот только моё платье не белое, а нежного оттенка лаванды. Под нежный образ подобраны балетные туфельки, они визуально делают ногу меньше, чем есть на самом деле. Моё изумление сложно подделать, оно искреннее, как и восторг от наряда.
        - Это мой тебе сюрприз. Я не раз наблюдала со стороны, как ты любуешься картиной в комнате. Угадать с нарядом было не сложно, вот только я решила изменить цвет. Лавандовое платье для Лаванды! Ну разве не прелесть?
        Глядя на Руд, становится не по себе. Какое наказание ждет эфоров за ненадлежащее исполнение обязанностей, когда мы осуществим задуманное? С каждым днем привязанность к этой странной парочке пускает свои корни всё глубже и глубже в моё черствое сердце. Я уже не могу смотреть на эфоров с той брезгливостью и ненавистью, что переполняли меня после знакомства, а после разговора с Бри в машине, к ним зародилась некая жалость. Кому, как не мне знать, что чувствует медиа-узник Ореона и как ОНР умело укрепляет веру в правильности выбора. Если сегодня всё получится, как задумано, возможно, кровь этих людей будет на моих руках… Но… Я должна вытянуть Прим из этой передряги. Мне не выдержать ещё одной ночи уроков и наказаний. Смогу ли, такой ценой?
        - Оно восхитительно, - хвалю Руд, разглаживая складки мерцающей пачки.
        Мой внешний вид просто изумителен. Я похожа на принцессу, что своей красотой превосходит все вместе взятые сказки. Волосы завиты в пышные локоны, а сверху собраны объемной косичкой, что как корона обвивается вокруг головы. Платье, словно соткано из шелковых волшебных нитей, подчеркивает все прелести фигуры, но в то же время придает нотку наивности и девичьей невинности. Я прелестна. Видели бы меня сейчас девчонки из «Альфы», вот бы зависти было.
        - Ему понравится, - восторженно протягивает Руд, обнимая меня за плечи со спины.
        Мы обе всматриваемся в отражение в зеркале. Кому «ему» должно понравиться? Каликсу? Таинственному командиру? Эпатажному эфору с женоподобными манерами? Или может… Прим?
        - Твоему мальчику, - словно читая мои мысли, отвечает эфор, склоняя голову смущенно на бок.
        Я задыхаюсь от неловкости и прячу глаза. Как развеять неловкий момент? Ненавижу все эти неоднозначные намеки на нас с Прим. Что было то прошло, и было это только между нами. Я слишком запуталась в собственных чувствах, а тут ещё и эти улыбочки, и взгляды Руд.
        Глава 16
        Налюбовавшись от души, мы спускаемся в концерт-холл. Вот-вот и представление начнется, а я всё еще не видела Прим. Мне просто необходимо взять его за руку, или просто постоять рядом, а в идеале оказаться в его объятиях хоть на пару секунд. Он нужен мне, иначе я взорвусь.
        С традиционным стаканчиком горячего крепкого чая за столиком визажистов уже ждет Мила. Вначале я впиваюсь ей в объятия, чем выдаю свою нервозность, а только после, занимаю почетное место и принимаюсь за чай. В попытках заговорить меня и отвлечь тем самым от нервозности, она трещит без перебоя, но я с трудом могу уловить нить её повествований. В основном, Мила хвастает своим днем: как она была в доме у самого командира Ореона, какой он огромный и сколько там цветов, как её впечатлила цветущая гортензия, которой усажена вся усадьба, какая приятная оказалась первая леди (совсем не такая мымра, как я всех гребла под одну гребенку), а самое умилительное знакомство дня - дочь командира. Малышке не более пяти лет от роду, но, увы, куколка молчит как рыба. Вывод Милы - немая. Из всего сказанного, мне врезались в сознание только насколько слов. Наверное, потому что они напоминают мне о прошлой жизни, что уже, кажется, была и вовсе не моя. Всё остальное звучит как набор букв и звуков, такая себе каша без вкуса и определенной консистенции.
        Пить чай практически невозможно, стоит взяться за чашку, брызги летят во все стороны - подводят дрожащие руки, они практически не слушаются меня, живут своей жизнью. Команда принимает мою дрожь за элементарную боязнь сцены, тем более за время нашей работы, уже был шанс удостовериться в моей никчемности, как актрисы, а тут такой ответственный момент на носу, но я-то знаю, что дело совсем в другом. Мой лавандовый психоз готовится в очередной раз завладеть разумом. Это чувство можно сравнить с чувством усталости после трех, а то и больше, спаренных смен в «Барракуде».
        Подобные смены выпадали крайне редко, только в разгар лета и только если кто-то из официантов заболел и некому работать. Выдерживали такой график немногие и я одна из них. На третий день практически суточной смены, когда ты девятнадцать часов в сутки не приседал, бегал по жаре с тарелками супа и стопками, ближе к закату твой организм устраивает бойкот, требуя покоя. Всё тело знобит, а ноги и руки на доли секунды отказывают, подкашиваются и всё роняют. Организм словно готов отключится буквально в следующий момент. Отключка может застать в любой позе: и стоя, и сидя, и даже, когда бежишь через зал с полным разносом бутылок и рюмок с дорогущим пойлом, а разобьешь - плати сама. Усталость настолько сильная, что разум, как в тумане. Ты не чувствуешь боли, сонливости и в голове толком нет мыслей, или есть, но так много, что невозможно сфокусироваться ни на одной, вот и кажется, что их вовсе нет.
        Я несколько раз падала в обморок прямо у бара, хотя спорный вопрос обморок ли это. У меня есть теория, что это минутная перезагрузка организма. Он как бы засыпает, а немного возобновив силы, можно снова бежать за заказом. Прим не особо был сентиментален в такие моменты, уж больно часто и так служил жилеткой для слез, так что ограничивался фразой: «Ну и дохлячка», или: «Опять наш заморыш упал», а вот Лукас или Дэа, те не на шутку пугались сонных обмороков.
        Сейчас как раз тот момент, когда я изо всех сил стараюсь гнать свою психическую нестабильность прочь, но чувствую, как плохо у меня получается. Слишком много накопилось ужасов, сквозь которые я стойко прошла. Лавандовые кошмары несколько раз уже были готовы полностью окутать меня своими цепкими щупальцами, но я успевала взять себя в руки до того, как забвение возьмется за мой разум. Наказание Прим особенно меня подкосило, я потеряла рассудок находясь в сознании и на какое-то мгновение не могла отличить реальность от фантазий. В круговороте нелогичных повторов отдельных слов, вырванных из контекста болтовни Милы, мысленно я пытаюсь проговорить свою волшебную считалочку, что помогает сконцентрироваться.
        Макияж готов. Я стала ещё прекрасней. Руки от дрожи стучат по столу, всё тело пробирает озноб, мысли путаются, стало трудно дышать, словно по горлу пополз отек. В конце закулисья мелькает золотой пиджак Бри и наконец-то я вижу Прим!
        Сорвавшись с места, я нечаянно цепляю какие-то кисточки и помады Милы, слышу звон баночек об пол, но не обращаю внимание, бегу через весь коридор и бросаюсь к Прим. Он подхватывает меня, заключая в объятиях. Мои ноги свисают в воздухе, как спагетти на вилке, я даже теряю туфлю. Руки крепко, до удушья, сжимают шею друга так, что его нос невольно находит ямку моей ключицы единственной точкой упора.
        Полет прямо в руки парня вызывает волну умиленных ахов и вздохов, а вот стражники срываются с места, готовые кинуться мне в след, наверное, ждали, что я надумала откровенно бежать прочь. Всё внимание приковано только к нам, но мне все равно, пусть думают что угодно и даже шепчутся о всяких глупостях, сейчас мне нужно моё успокоительное, моё лекарство от всех печалей и психических расстройств - его ласка.
        Прим подкидывает меня немного выше, протягивает руку под коленями и берет на руки. Мы садимся на стул и как раньше он раскачивает меня со стороны в сторону, словно убаюкивает. Вот оно! Моё лекарство. Он делает так каждый раз, вытаскивая меня из щупальцев лавандовых кошмаров и сейчас абсолютно без слов понял, что это просто необходимо, во избежание взрыва ядерной бомбы под названием Лаванда.
        Руд помогает с туфлей. Я уже могу вести себя относительно адекватно и сносно себя чувствую. Сердце приходит в привычный ритм, а дрожь понемногу рассеивается. Прим медленно отстраняется, обхватывает моё лицо ладонями и спрашивает:
        - Прошло?
        Я послушно киваю в ответ, но не отрываю от него глаз, боюсь, что мир вокруг застелен лавандовым ковром.
        - Хорошо, - отвечает он.
        Он наклоняется и громко чмокает меня в губы, впиваясь в них так, что я ещё долго чувствую этот «чмок». Что это было? На возлюбленный поцелуй никак не похоже, но и дружеским его не назовешь, больше наигранный ход на публику, чем для меня. В любом случае «чмок» помогает мне прийти в себя, а окружающий народ, в особенности стражу, изрядно повеселить, разрядив обстановку. Вот теперь я краснею и наконец-то смущаюсь: ну и сцену мы закатили! Хорошо, что Каликс сегодня из сторожевого пса превратился в уважаемого гостя и развлекается вместе со всей элитой в зале, ему бы наши страсти были не по вкусу.
        И вот шоу в самом разгаре. Прожекторы светят, музыка играет, а гости шумят поцелуйчиками и приветствием друг друга, шуршат подолами элегантных платьев и рассаживаются по своим местам. Мила говорит у них даже карточки именные на тарелках стоят - гости рассажены по статусу знатности. И где, простите, равенство, демократия и свобода в этом новом политическом обществе? Как по мне, Джоуву ещё можно поучиться у этих ребят извращенностей расколов общества и тоталитаризму правления.
        - Добрый вечер дамы и господа! - радостно выкрикивает со сцены Бри, присвистывая и протягивая слова так, словно мы на концерте популярной группы, а не на собрании официального просмотра новых дрессированных зверьков Каликса.
        Скандирующие фразочки и шуточки от цветного ведущего, раззадоривают публику. Бри затмил своим блеском сегодня всех в зале и за кулисами. За спиной ведущего включается огромный экран и в ход пускают ряд роликов и реклам не менее чем на шестьдесят минут. Нам ничего не видно, но зато шикарно слышен каждый звук и слово. Звучит главная радостная новость дня - Литор полностью «освобожден» от диктаторского режима Патриума. Вот уже двое суток, как город находится под полным контролем ОНР и уже очищен для перестройки. Вот и новости из дома.
        Мы давно знали, что Литор превратился в пепелище, ещё когда только увидели майора на пороге Форда за завтраком, ведь не стал бы военачальник покидать горячую точку в разгар оккупации ради двух никчемных заключенных. Ни я, ни Прим не поднимали эту тему: даже думать больно, что наши близкие и друзья превратились в мишени на стрельбище, не то что об этом говорить. Бри так радостно об этом сообщает, словно слово «освобожден» вовсе не означает «захвачен» и этот процесс не обвенчался реками крови невинных изголодавшихся за последние полгода людей.
        Перед глазами снова оживают ужасы прошлого, только теперь не те, что приходят в сновидениях, под влиянием психической нестабильности, а те что были частью моей кошмарной реальности: бездыханное тело малышки (я и сейчас ощущаю её мягкое, словно тряпичное тело и как ноги об него спотыкаются), зайчик, которого удар откинул на метр в сторону, навсегда разлучив с хозяйкой, набережную усеянную, как арбузное поле, обломками жизней людей, а ещё лица моих любимых… Лидочка. Лендер. Вериния. Лукас. Джудин. Доктор Ролло. Триша. Что с ними теперь? Для моей мамочки хотя бы нашлась настоящая могила, будет ли куда прийти, чтобы оплакать других?
        Я по-прежнему сижу у Прим на коленях, но теперь все увлечены происходящим на сцене, никто не замечает, как мои ногти невольно впиваются в его руку. До нас больше нет никому дела, есть новости поважнее. Боль внутри разрывает на части. Пришло время расцепить руки и разделиться для последних штрихов подготовки перед выходом на сцену.
        Я мольбами уговариваю себя не сорваться, всё время держу его в поле зрения. Наши переглядки, нежные хватания рук друг друга в любой удобный момент, окружающие принимают за заигрывания, а мою нервозность за страх перед сценой. Нам на руку. Бри со сцены презентует Примуса. Словно вдавленная в кресло Милы, я не отрываю глаз от друга, крепко цепляюсь за стул пальцами, чтобы не дрожали. Прим стоит у самой сцены, его внимание приковано куда-то в стену, словно маячок засветился над головой. Пытаюсь понять, что же там такого интересного. Присматриваюсь и вуаля - наше спасение! На стене у самого выхода на сцену электрощит, отвечающий за освещение в зале и за кулисами. Ловлю взгляд друга, нам слова не нужны, достаточно только встретиться глазами, чтобы понять, что мы думаем об одном и том же. Как я раньше не замечала такую стратегически важную штуку? Решено! После выхода Прим на сцену, вырубаем с рычага электричество. У нас будет, не больше трех минут, чтобы потеряться в панике и толпе. Три минуты форы не так уж и много, но всё же лучше, чем ничего.
        Руд поправляет брюки Прим, снимает последние ворсинки и кудахчет вокруг, что всё просто безупречно. Мне осталось продержаться совсем немного, только до того, как рука Прим снова коснется моей, и тогда я готова бежать хоть на край земли. Уверена, моё сумасшествие отпустит свою удушливую хватку. Все по местам.
        Плохой план лучше его отсутствия, но и тот, увы…
        И вот, звучат завершающие презентацию слова про храброго мальчика, но они бьют сильнее отрезвляющей от фантазий пощечины.
        - А сейчас мы увидим ту самую… - Бри интригующе тянет время, накаляет интерес публики, - причину, которая дала силы выдержать настоящий ужас… Ужас, что Патриум заставил пережить совсем ещё мальчишку…
        Трагический тон добавляет особого драматизма, провоцирует вздохи в зале, а моё сердце бьется сильнее. «Не может этого быть» - думаю я, а следующая фраза Бри подтверждает опасения.
        - И имя этой причины - Лаванда!
        Маленькие молоточки настойчиво стучат в виски. Я бегло смотрю в лица окружающих. Мне не послышалось? Он назвал моё имя? Ответвление от отработанного сценария стало сюрпризом не только для меня. Шокированная Руд застывает на месте. Кажется, у неё сейчас глаза выпадут, а у меня сердце. Я ведь даже не помню, что должна говорить! Наш план включал в себя побег до моего дебюта на сцене, я же даже не старалась запомнить и строчки из моих текстов!
        Руд машет рукой, торопит меня, чтобы я быстрее шла на сцену. Я сползаю со стула и шаг за шагом приближаюсь к сцене. Все вокруг снова смешивается в жидкую кашу. Кто-то целует меня в щеку, поправляют платье, и вот я уже за шторой. Вижу сидящего в огромном кресле Бри посреди сцены. Буквально несколько шагов и меня увидят приглашенные гости. Напротив Бри кресло для меня.
        Яркий свет прожекторов, сосредоточенных на сцену, заслоняет зал, я не могу различить ни единого четкого очертания, одни только силуэты множества людей и много лаванды высаженной перед сценой. Наверное, лаванды… Не уверена… Могу различить только лиловые и сиреневые оттенки, но отчетливо помню, как видела лаванду на репетиции, она чуть не свела меня с ума тогда. Я закидываю голову наверх, хочу полюбоваться мерцающими переливами люстры: она ещё красивее, чем я представляла. Глубоко дышу, звучит последняя фраза ведущего перед выходом.
        - Дамы и господа! Встречайте её! Девушка, что так же прекрасна, как и цветок в честь которого её назвали - Лаванда Мейсон.
        Шаг за шагом иду к Бри, ноги словно прилипли к скользкому отполированному полу. Представляю, как я неуклюже выгляжу со стороны. Подстреленный сверчок, что тягает за собой искалеченную ногу и тот выглядит элегантней.
        - Эта хрупкая девушка расскажет о своей нелегкой судьбе.
        Громкие аплодисменты заглушают, я ничего не могу разглядеть перед собой. Слишком яркий свет, слишком слепит глаза… И лаванда… Она повсюду! Нос в секунду обжигает ядовитым запахом цепких цветочков, я не могу вдохнуть. Фиолетовый ковер из живых стебельков окутывает сцену и разрастается вглубь зала. Легкие сжались, глаза пекут от запаха и света. Я задыхаюсь. Нужно взять себя в руки. Не замечаю, как вслух повторяю свою лечебную считалочку. Микрофон на весь зал озвучивает каждое слово.
        - Меня зовут Лаванда Мейсон. Я родилась и выросла в рыбацком городке. Мой дом Литор…
        Веретеница лиц любимых мне людей, как карусель кружит перед глазами. Тошнота и удушье берут вверх. Я пытаюсь глубже дышать и вспомнить хоть одно предложение из текстов.
        - Моя мать шила форму для солдат Патриума и только благодаря редким снисходительным подачкам, что зажиточные деспоты считали благодарностью за работу, мы и выживали.
        Прогоняя пелену с глаз, я слишком часто моргаю, стараюсь рассмотреть лица перед собой. Отличаются ли они от тех, кто отравлял простым людям, как мы, жизнь в Литоре? Из-за нехватки кислорода, я вот-вот и потеряю сознание. Неумышленно вслух продолжаю нашептывать свою считалочку, совсем забыв про тексты.
        - Я медсестра. Я солдат. Я убивала… Мне едва исполнилось семнадцать, когда я стала рядовой запаса снайперов. Я живая машина для убийств с невероятной дальности …
        Люди за столиками возле самой сцены приобретают четкие очертания. Я вижу застывший ужас, по-видимому, от моих слов. Пытаюсь вернуться к тестам, но лаванда, что ковром разрастается на моих глазах по залу, оплетая стены и всё за что только может зацепиться, отвлекает внимание. Вспомнить хоть слово, очень трудно. Слышу вздохи, но могу следить только за тем, как фиолетовые цветочки поглощают подол красного платья дамы за крайним столом.
        - Патриум бросил меня в самое жерло войны и заставил убивать…
        Наконец-то хоть одно предложение всплыло в памяти. Я прямо представляю, как Руд вздыхает от облегчения.
        - К счастью в моем отряде оказались союзники движения справедливости. Мы сумели обратить свою гибель в спасение, как только добрались в ОНР.
        Мне нечем дышать. Голос становится сиплым, а местами вообще пропадает, из-за чего я только шевелю губами как рыба. Лавандовый ковер всё ближе и ближе стелется у моих ног. Как же хочется сейчас задохнуться, по-настоящему и навечно, чтобы больше никогда не чувствовать боли, страха, голода, не думать о тех, кто больше, наверное, не ждет меня в Литоре. Вериния… Я ведь обещала ей вернуться. Хотя, когда мои обещания что-то значили?
        Мерцающий свет бьет по глазам. Самый яркий, ослепляющий прожектор уводят в сторону. Для большей драматичности, или, чтоб закрыть те дыры молчания, где я пытаюсь набрать в легкие воздух и вспомнить, как выговаривать буквы, на экране позади меня крутят ролики со мной и Прим в главных ролях.
        - Я благодарна… благодар…
        Не могу выговорить слово. Я забыла, что дальше. Ни одной строчки из текста. Ноги дрожат, чтобы не свалиться прямо на сцене, я медленно усаживаюсь в кресло. Наконец-то могу рассмотреть гостей, их нарядные платья и мундиры. Дамы с бокалами в руках открыли рот, а некоторые, даже смахивают чувственную слезу, наблюдая за мной на экране и на сцене, но только одна девушка в дальнем левом углу привлекает моё внимание. Она увлечена не мной, а изысканными закусками на столе, и стоило включиться большому экрану тут же с отвращением отвернулась. Её профиль, изгиб шеи и волосы мне знакомы. Словно призрак из прошлого. Могу поклясться чем угодно, что это Веста из плоти и крови в компании того самого солдата, что угощал её выпивкой ночью в «Барракуде». Меня словно перенесли в параллельный мир, где те же события происходят в другой аранжировке.
        На девушке элегантное платье и серьги с большими камнями, а не ситцевое платьице из перешитой руками моей матери старой шторы, а он в красивом мундире с погонами на плечах, вместо рядовых поношенных брюк защитного цвета, но это всё те же люди.
        Меня буквально прошибает током. Я всматриваюсь в лица остальных, пытаюсь разобрать, что происходит. Я вижу покойников или это действительно она? Яркие вечерние платья, чопорные рукавицы, точенные, как с иголочки мундиры, но лица чужие. Словно глаза змеи, в толпе блестят глаза Каликса. Он готов наброситься на меня прямо со столика из центрального ряда за то, что сижу бездыханная на сцене, хватая воздух ртом, вместо того, чтобы драматично вещать со своего пьедестала согласно сценарию.
        Шум в ушах превращается в писк. Лаванда окутывает мысли и тело, но перед тем как окончательно потерять рассудок на глазах у сотни людей, я вижу их.
        Как добропорядочная семья заносчивых от социальных статусов, обвешанные наградами «Революции Достоинства», за самым крайним столиком, сидит Майор Каликс и его отец, еще первая леди республики. Командир самопровозглашенной народной республики Ореон, он же правая рука главного повстанца Креона Деуса - это хорошо известный мне деспот и подонок Матис Фон Дагель, а красавица, укутанная в лисью накидку, что скрывает её искаженное ужасом заплаканное лицо - Сонечка.
        Я вижу её глаза. Проваливаюсь в их серую глубину и лечу сквозь воронку событий, что лоскутками рвет моё сердце. Её ласковые руки утешали меня в моменты слабости. Забота о нас с Мэл казалась такой великодушной, а гортензии в саду, среди которых любила играть моя маленькая сестренка…
        «Сад из восхитительных гортензий»… «Премиленькая малышка не старше пяти лет»… Эхом в голове проносятся отрывки фраз Милы.
        Едва коснувшись щекой холодного пола, я отключаюсь. Надеюсь, я умерла.
        Глава 17
        Звезды размером с комету срываются с неба. Я зажмуриваю крепко глаза, ожидая, что одна из них раздавит меня как букашку, прихлопнет к полу. Бежать бесполезно. Прижимаюсь к холодному полу, сильный поток воздуха раздувает спутанные волосы. Испугавшись небесных тел, огромные цветные бабочки разлетаются во все стороны. Одного взмаха крыла достаточно, чтобы сдуть меня с места. Они трепещут крыльями и как щит закрывают меня своим телом от падающих звезд, принимая удар на себя. Я пытаюсь схватить хоть одну за мягкую шерсть, оседлать, как дракона и позволить ей увезти меня отсюда навсегда. Лавандовое поле стелется в бесконечные дали. Ещё мгновение назад я чувствовала холод скользкого мрамора, упираясь в него коленями, а сейчас подо мной мягкая почва.
        Сквозь землю, с невиданной скоростью пробиваются стебельки фиолетовых цветочков. Лаванда повсюду. Ей нет ни начала, ни конца: бескрайнее поле, что невозможно перейти. Ядовитый запах проникает во все поры и душит, отравляя изнутри. Я задыхаюсь. Сжимаю горло руками, царапаю себя и от злости рву траву, в надежде оголить островок земли под ногами. Клочьями изувеченные полевые цветы словно перья разлетаются в разные стороны, но новые цветочки слишком быстро тянутся к свету, вновь заплетаясь в ковер. Я бегу в неизвестность, но… сдвинулась ли я хоть на метр?
        Жирные черви, роют туннели в рыхлой земле и выползают наружу. Они похожи на змей: обвивают друг друга, превращаясь в цепи, окружают меня по кругу, и заключают в центре. Мне нечем дышать. Огромная, слюнявая мокрица, разорвав мерзкое тело, выползает из брюха червя. От удушья я падаю, и вот я становлюсь обедом слюнявой мерзости. Темнота.
        По жилам пробегает горячая волна, похоже, вместо крови мне в вены залили кипящую воду. Она обжигает, причиняя невыносимую боль. Темнота сменяется фиолетовой краской, меня уносит в невесомость. Моё тело парит над землей. Яркий свет. Я открываю глаза: белая плитка, точно, как в морге, тянется по стенам до самого пола. Я умерла?
        Невесомость сбивает с толку… Я парю? Мужчина в белом халате надевает на лицо маску. Он приближается, но, не шагая, а плавно, словно плывет по воздуху. Сердце вырывается из груди. Оно разгоняет кипяток по телу, от жжения я кричу, так сильно, что во рту чувствуется металлический привкус крови. То ли я искусала себе щеки, то ли изодрала криком горло, невозможно разобрать, всё ощущения блекнут на фоне огня по венам. И снова темнота и невесомость…
        Боль сменилась приятным теплом, оно разливается по телу, расслабляет, я готова с головой окунуться в это чувство блаженства. Фиолетовые краски выкидывают меня обратно на лавандовое поле.
        Я упала с неба? Конечно с неба, откуда же ещё может свалиться ангел.
        Оттряхиваю колени и крылья. Крылья сотканы из маленьких цветочков лаванды, но на ощупь как шелк. Слышу, как где-то далеко раздается детский плачь из колыбели. Это моя малышка Мэл: неужели мама не слышит? Почему, каждый раз, когда мне так трудно, она бросает нас?
        Бегу к колыбели, мои крылья подхватывают меня в воздух, и вот, я уже лечу. Кости ломит, извивая моё тело и я падаю на землю. Боль пронизывает насквозь. Я словно ниточка, соединяющая бусины на мамином ожерелье, проскальзываю в одну за одной каждый раз выкручиваясь, чтобы скользнуть в следующую. Боль - это и есть вся я.
        - Тшш…
        Тихий шепот звучит из пустоты, но кажется, что прямо мне на ухо.
        - Вернись ко мне… Цветочек, вернись…
        Я знаю этот голос. Он эхом звучит в голове, отбиваясь об стенки, но на его фоне все теряет свою форму, запах и цвет, есть только он.
        - Я с тобой. Вернись ко мне, Дэл…
        Яркий свет и запах лекарств бьет по главным органам чувств. Могу разглядеть только серые прожилки между белыми плитками на стене. Глубокий вдох и ещё несколько вслед за ним, успокаивают. Я могу дышать. Ладони мокрые от пота, а пальцы жадно впиваются в крепкую спину. Сидя на больничной койке, Прим крепко обнимает меня, нашептывая те самые спасительные слова, что возвращают меня к реальности.
        На мне тонкая, практически бумажная белая сорочка. Она настолько большая, что я даже не чувствую где прилегает к телу. Щеки мокрые от слез, а во рту их соленый привкус. Я пытаюсь осмотреть себя, но боюсь разжимать объятия: вдруг он оставит меня одну? Руки от кистей до локтей саднят от множества царапин. Судя по запекшейся под ногтями крови, я сама себя изувечила. В левой руке стоит катетер, он примотан пластырем, а от него тянется жменя тоненьких трубочек.
        Наш план с треском провалился. Из-за меня мы потеряли, возможно, единственный шанс на свободу. Еще я провалила выступление, за что наверняка буду наказана, как только меня отключат от этой трубчатой системы. Прим рядом, это главное, и значит его не стали наказывать из-за меня. Или Каликс ждет меня в сознании, чтобы снова повторить пытку той ночи? Нет! Я больше не смогу выдержать и секунды…
        Мысли путаются в клубок, ничего не понимаю. Была ли Сонечка на балу, или это часть лавандовых кошмаров? Сколько времени прошло? По календарю ещё весна? Рассеянность, растерянность и страх - вот всё из чего я сейчас состою.
        Отстраняюсь от Прим, закрываю лицо руками и даю волю водопаду горячих слез. Я не выдерживаю саму себя… Это слишком сложно - жить внутри моей больной души и разума.
        - Ну, всё. Посмотри на меня! - Он убирает мои руки, заставляя смотреть ему в лицо. - Дэла, посмотри на меня! - настойчиво повторяет Прим.
        Я подчиняюсь. Он выглядит свежим и выспавшимся. Никаких синяков и ссадин, совсем не изменился с последней нашей встречи. Прим вытирает большими пальцами слёзы с моих щек и притягивает меня к своим губам. Они такие мягкие и сладкие. Я забываю обо всем, растворяясь в мечтах продлить мгновение в вечность. Целительные свойства парня действуют на меня безотказно.
        - Сколько времени я здесь?
        Не могу от него оторваться. Я буквально приклеилась к его груди.
        - Три дня. Ну и напугала ты здесь всех. Уже и не знали, чем тебя обколоть, только бы успокоить. Руд еле уговорила майора впустить меня.
        Мужчина в белом халате не мираж - это врач. Три дня достаточный срок для определения диагноза.
        - И что сказали врачи? Нашли правильное лекарство?
        Боюсь услышать ответ. Неужели и здесь всем известно о моем сумасшествии?
        - Да. Меня.
        Прим улыбается, сводит ответ в шутку, приподнимает меня немного с коленей и пересаживает на койку. Потянувшись к карману на быльце, он достает врачебный планшет, листает больничный лист и зачитывает:
        - Имя: Лаванда Мейсон. Возраст: семнадцать лет (несовершеннолетняя). Диагноз: психически нестабильна - посттравматическое стрессовое расстройство. Результат эпидемии Инссанира. На фоне невротического расстройства, явные признаки гастрита. Лечение: отсутствует. Профилактика заболевания: курс психотропных препаратов второго уровня, диета.
        Меня бросает в жар, щеки заливаются румянцем, не знаю куда деть глаза. Опять истерика? Нет, просто наступил момент, что я так старалась избежать с той самой минуты, когда сама прочла в медицинской карте название диагноза, а точнее - приговора. Были бы у меня миллионы, я бы все отдала, только бы Прим не узнал, что в ночь нашего знакомства связался не просто с белокурой соседкой, а с душевнобольной вертихвосткой. Теперь мои ночные кошмары, что выглядели как девичья слабость и ранимость натуры, он увидит под призмой суровой действительности - моё место в психушке. Самое время открыть рот и сказать хоть что-то, пока в список диагнозов не включили какое-то вычурное слово определяющие немоту.
        - Ага. Понятно, - бурчу под нос. Уж лучше бы молчала. - Ну, может теперь мне тексты будут писать короче.
        Прим пристально смотрит вопросительным взглядом. Можно даже прочитать бегущую строку у него на лбу: «Ты не хочешь мне рассказать что-нибудь?». Понимаю, у нас нет времени на игры в догадки. Сейчас не должно быть недосказанности и секретов, ведь мы друг для друга и есть весь мир. Но как можно такое рассказать?
        - Прости меня, Прим… - Вздыхаю, собираясь с мыслями. - Прости, что не сказала раньше. Я честно говоря и сама не знала. Вот только недавно, - вдруг я понимаю, что из-за особенности недуга мне пришлось два раза осведомляться и искренне удивляться этой новости, - узнала буквально перед тем, как…
        - Я знал, давно, - перебивает меня на полуслове Прим.
        Знал? Не могу поверить своим ушам. Бросаю взгляд с ноткой упрека. Неужели все кроме меня знали? Наверное, со стороны я выгляжу менее адекватной, чем считаю себя.
        - Мне рассказала Лидочка в первый год как мы пришли работать в ресторан. Ты несколько смен подряд была на сутках и уснула в подсобке. Начались кошмары. Дэа безрезультатно пыталась разбудить тебя, а потом пришел я. Лида видела, как быстро ты пришла в себя и очень удивилась, взболтнув, что так не бывает при этой хвори. Я дожал её расспросами, вот она и рассказала, всё как есть.
        Не знаю радоваться мне или злиться на него. За последние годы у него должно быть было время обдумать стоит ли подпускать к себе так близко сумасшедшую девчонку, от этого на душе становится легче. Я никогда не видела жалости со стороны Прим. Поддержку - да, любовь - да, ласку, но жалости - никогда! Можно вздохнуть с облегчением, но почему-то на душе залегла обида.
        - Не понимаю. Откуда ей знать об этом?
        - Хворь не пощадила её дочь в то время. Только ты смогла выбраться из своих кошмаров живой, а она…
        Как я раньше не замечала особое к себе отношение со стороны этой несчастной женщины? Внутри меня растет камень, он тянет душу вниз. Как же больно должно быть ей было смотреть на меня всё это время. Наверняка она часто думала, почему хворь забрала её дочь, а не меня. А может наоборот и Лидочка прониклась ко мне своего рода материнской любовью, из-за того что я напоминаю её дочку? Она была ко мне добра. Всегда старалась заботиться, пусть пустяками, но все же. Это желание накормить меня и порицания за моё ужасное поведение…. Наверное, она капельку, но все же возмещала за мой счет утраченную возможность дарить материнскую заботу. Теперь нет рядом и меня. Возможно она уже воссоединилась с дочерью на небесах. Ах, Лидочка… Мне больно об этом думать.
        - Правильней будет сказать - я осталась в своих кошмарах до тех пор, пока буду живой. Из нас двоих выбраться удалось только ей.
        Почему я не помню ничего о том, как болела? Видимо, вспышки памяти и тогда ослепляли меня забытьем. Как же хочется рассказать Прим, что я видела, перед тем как отключится, но, боюсь, Сонечка была лишь частью больной фантазии, а теперь, когда он знает про болезнь не хочется показывать своё сумасшествие в полном масштабе.
        Я рывком срываю катетер. Хочу убраться из этой психушки. Писк капельницы подает медицинским работникам знак тревоги. Меньше чем через минуту в палате появляется тот самый доктор, что с помощью психотропных транквилизаторов сумел просочиться в мой сумасшедший лавандовый мир.
        Далее все происходит очень быстро. Прим выгоняют и больше не впускают, до тех пор, пока ряд узких специалистов не заглянут в каждую щелочку моего тела и не зададут мне ряд тупых вопросов, таких как к примеру: как звали твоего кота? Зачем спрашивать, если они сами не знают правильный ответ? Я ведь могу ляпать языком что угодно!
        Ближе к вечеру я в полном объеме ощущаю последствия трехдневного лечения психотропами: меня знобит, я потею, и ломит все кости. Организм всеми правами и неправдами требует пустить по венам целительный эликсир, что сотрет до фиолетового полотна тревоги и мысли, а тело окрылит и сделает невесомым. Увы, но смуглый врач только светит фонариком в глаза и отрицательно качает головой, мол пришла в себя, теперь справляйся без помощи синтетических средств.
        Ночь просто ужасная. Простыни пропитаны потом, а от боли уже невозможно дышать без стона. Сны похожи на жёваные отрывки всей моей жизни, той, где Матис был самым страшным кошмаром. Сейчас война лидирует в списке страхов, она вытиснула подонка из первых рядов. Ближе к рассвету терпеть ломку становится невыносимо, я кричу что есть мочи, плачу и требую впустить ко мне Прим. Мне так плохо, что даже плевать, как он отреагирует на ужасный вид и неадекватное состояние, я только надеюсь, что в его объятиях эта пытка отпустит моё тело. Никто, конечно же, на меня не реагирует.
        Под утро я то ли наконец-то выбиваюсь из сил и засыпаю, то ли попросту теряю сознание. Чувство разницы между этими двумя состояниями уже давно стерто. Струи ледяной воды помогают хоть немного прийти в себя. Абсолютно голая, измученная, я сижу, опираясь спиной об холодный кафель в душевой, в то время как Бри замачивает меня под струями контрастного душа. Далее рвота горькой желчью и снова ломота в теле, озноб. Организм требует дозу лекарств, что облегчат состояние хотя бы до сносного.
        Меня возвращают в Форд, видимо, чтобы подальше убрать от таблеток и капельниц, в поисках которых я громила всё на своем пути в местной психушке, где меня и пристрастили к лекарствам. Из нянек ко мне приставали Бри, парочку уборщиц и престарелую медсестру. Медсестра приходит один раз в день, обработать ссадины, померить давление, температуру и посветить своим дурацким фонариком в глаза. Сегодня я обещала её убить, если она не уколет тот самый эликсир невесомости, что в мгновение может прекратить эти муки, но она, даже задыхаясь от моих рук на её шее сказала, что эта просьба невыполнима.
        Уборщица, наиболее востребована сейчас. После каждого, когда удачного, а когда и нет приема пищи, что Бри заставляет меня в себя толкать не менее четырех раз в день, я всё выдаю обратно, и, пожалуй, она меня уже ненавидит, за лужи рвоты буквально в каждом углу комнаты. Почему я до сих пор не умерла?
        Эти муки продолжаются три, а может и четыре дня и только потом, со слов доктора мой организм очистился от препарата. Ломота уходит, жжение и боль тоже. Завтрак и обед начинает усваиваться, чего не скажешь об ужине, но зато я теперь успеваю его донести до раковины, так что запах рвоты понемногу выветривается из комнаты, а уборщица приходит только раз в день. Голова просветлела, я могу вернуться к мыслям о чем-то другом, кроме жажды капельниц и кипящей в жилах боли. Хотя, вернувшись к воспоминаниям о том, что произошло на балу, думаю, что лучше бы продолжалась ломка, она мастерски сузила круг моих проблем.
        Почему так сложно отличить реальность от фантазий?
        Пришло время вникать в происходящее вокруг и узнать, что произошло за время пока я прохлаждалась на своем «психиатрическом курорте». Теперь я рада, что из эфоров со мной Бри, а не Руд. Во-первых, Руд не выдержала бы моих метаний по комнате в наркотической ломке и рек рвоты в прошедшие дни, а во-вторых, Бри чаще называет вещи своими именами, несмотря на такую же любовь к ванильным фразочкам.
        После того как я отключилась прямо на сцене, заполнять концертное время пришлось Прим. Со слов Бри, так как тексты не были рассчитаны на такой форс-мажор, талант актерского мастерства и импровизации пришелся парню очень кстати. Прим во всеуслышание на камеру в подробностях рассказал о сложном детстве и воспитании закаленного уставом военачальника Патриума отца, а ещё об их разногласиях в праве выбора жизненного пути.
        «Даже Каликс похвалил мальчишку за ту убедительность, что он проявил на сцене» - радостно раз пять повторил Бри, словно это его заслуга, но только мне известно, что никакой это был не фарс, Прим действительно пришлось излить душу на камеры. Видимо он был так потрясен моим психозом, что ничего лучшего не придумал, как говорить правду, насколько болезненно бы это ни было.
        Весь Ореон то и делает, что обсуждает манифест несчастного мальчишки с покалеченной судьбой. Бри говорит, что ролик смонтировали с отрывками выступления на балу и пустили в эфир не только в рамках ОНР, но и на двух черных каналах Патриума, правда их трансляция идет только в регионах, так как Кепитис блокирует сигнал.
        История несовершеннолетнего снайпера из группы специальной подготовки, спровоцировала новую волну мятежа. Всплески восстания кипящей лавой разлились в центральном и северном регионе. Мне дали посмотреть запись выпуска новостей - жалкая картина. Кучка мятежников забросали здание исполнительного комитета самодельными взрывчатками, так называемым «коктейлем». Огонь, паника на улицах, крики людей… Они повесили флаги ОНР в знак поддержки революции и признания стороны Ореона, из-за чего разгорелись противостояния между правоохранительными органами Патриума и мятежниками. Завязался ещё один узелок поражающий организм государства. Невольно на глазах наворачиваются слезы. Только теперь я действительно понимаю смысл фразы «предательство родины», о котором говорил Прим в ночь, когда я уговаривала его пойти на условия Каликса, чтобы выиграть призрачное время. Этот ролик бросил искру, от которой словно спичка разгорелся огонь в очередном регионе, и тем самым положил начало очередным смертям, нищете и безотцовщине.
        Моё выздоровление пришлось очень кстати и вовремя, поэтому из состояния привычки к психотропам меня выводили радикально, а не постепенно. На днях я должна уже быть во всеоружии готова улыбаться на камеры. Нас повезут домой. Да-да, именно домой. Несчастных детей вернут в «освобожденный» Литор, и покажут тысячам людей нашу реакцию на пепелище, что ещё недавно мы считали своим домом. Не знаю, как тут не сойти с ума.
        Теперь, манифеста и трогательных сцен на камеру ждут от меня, а я не готова даже принимать такую действительность, не то что комментировать свои чувства. Больше всего на свете я сейчас боюсь увидеть останки любимых и близких мне людей. Я долго мучилась внутренними терзаниями спросить у Бри или нет по поводу первой леди Ореона, в надежде, что он подтвердит: Сонечка мне не причудилась в сумасшедшем угаре. Собравшись наконец-то с силами, в ответ я услышала лишь, что о таких вещах говорить запрещено, и если мне нравятся методы убеждения Каликса, то ему нет.
        К счастью все же наступил тот день, а точнее вечер, когда мой браслет снова реагирует на магнитные замки Форда и готов выпустить меня из зоны ограниченного движения, где меня держали, дожидаясь окончания ломки. Первая мысль - я могу пойти к Прим!
        Не глядя в зеркало, на убогий и потрепанный вид, бегу спотыкаясь об мебель к двери в его комнату, но в последний момент останавливаюсь, буквально хватая себя за руку, чтобы магнит не успел сработать. Представляю, как жалко я выгляжу со стороны. Каждый раз я, как запуганная зверушка бегу к нему под мышку в поисках тепла и утешения. Только сейчас до меня дошло, что его безотказность в ласке и есть проявление жалости: разве ж можно отказать душевнобольной девчонке? Именно здесь, стоя под дверью, я клянусь себе, что не дам страху продолжать загонять меня к нему под одеяло. Иду обратно к себе в комнату, падаю на мягкую кровать, накрываю себя с головой одеялом и даю волю слезам.
        - Пришло время вставать, - слышу сквозь сон негромкий голос Руд.
        Руд сидит на краюшке кровати. Открыв глаза, я вижу изменившуюся до неузнаваемости эфора. От малиновых волос не осталось и следа, теперь это холодная блондинка с гладко уложенными волосами, что отблескивают под солнечными лучами легким сиреневым оттенком. Ей очень идет. Узкие юбки, что сковывают движения, превращая шаги в смешное, частое перебирание ногами, сменились на брюки с высокой талией. Они свободные в ляжках и очень узкие в щиколотке, благодаря чему округляют формы ещё больше. Новая мода или вынужденное перевоплощение по щелчку местной власти?
        Выглядит она очень консервативно, на неё это совсем не похоже. Впервые вижу, чтоб она меня так нежно будила. Куда же подевались громкие возгласы: «Быстрей!», «Подъем!» и распахивание штор, с целью ослепить лучами солнца с первой секундой нового дня? Обычно, она буквально стягивает меня за ноги с кровати, но только не сегодня. Руд украдкой улыбается, склонив голову на одну сторону и смотрит, словно на раненого зверя: когда очень хочется пожалеть, протянуть руку и гладить за гривой, но не решаешься, ожидая, что тот кинется в ответ или укусит. Прим прав, я действительно всех напугала.
        - Я не кусаюсь, если что, - хриплю в ответ вместо «доброе утро».
        - Зато душишь медицинских работников, - сквозь улыбку отвечает она.
        Уместно! Меня накрывает волной стыда, что оставляет свой отпечаток на щеках. Прячу голову под одеяло.
        - Справедливое замечание.
        Руд вытягивает меня из постели, крепко схватив за плечи. Начался новый день и теперь методы подъема приобретают привычный образ.
        - Новый день! У нас куча дел! Ты на диете, поэтому на завтрак тебя не зову. Напрешься опять всего подряд, а тебе нужно следовать рекомендациям врача, - ругает за то, что я ещё даже не сделала. - Мила уже ждет тебя в холле. Пока вы будете приводить тебя в порядок, я принесу что-то поесть. Что-то, что тебе можно! - уточняет эфор. - Так что давай, бегом вставай!
        Глава 18
        Одно только имя визажиста действует на меня волнительно. Я одеваюсь и чищу зубы быстро как никогда. Все мои мысли направлены на то, как правильно завести разговор о призраке Сонечки. Выбегаю в холл. Мила, как всегда гладко зачесана и без капли косметики на лице, на ней коричневый сарафан и гольф под горло. Девушка ждет меня с горячим чаем в руках.
        Сапожник без сапог - вот как охарактеризовала бы её моя мама. Визажист, который не пользуется косметикой, невольно заставляет сомневаться в качестве продукции и услуг. Вдруг я превращусь в страшилище после ещё парочки таких преображений в «человеческий вид»?
        Во всяком случае, в отличие от Руд, Мила протягивает руки для объятий, а значит не собирается шарахаться, как от умалишенной сбежавшей из психушки. Крепко обнимаю её, буквально плюхнувшись в объятия. Я прижимаю губы к её уху и устраиваю настоящий допрос с пристрастием, не подбирая правильных и аккуратных слов.
        - Расскажи мне, что знаешь о той женщине, жене командира. Мила, пожалуйста, - умоляю я. - Как её зовут? Как она выглядит? Что она тебе говорила? Она спрашивала что-нибудь обо мне? И самое главное - какая она? Расскажи про маленькую девочку!
        Я слишком возбуждена. Слишком крепко сжимаю её. Слишком настойчива. Всё слишком… Мои силы и терпение на пределе. Мила единственная спасительная соломинка, что может пролить свет в темные дебри моих фантазий. Моя излишняя настойчивость сменяет настроение девушки. Резким движением она отстраняется от меня, с трудом расцепив руки, и виновато оглядывается по сторонам, словно что-то украла.
        - Я всё тебе уже сказала Лаванда! И даже больше. Если ты не услышала того, что тебе нужно, это уже не мои проблемы.
        После подобного разговора с Бри, я понимаю: она боится лишних ушей. Меня никак не устраивает ответ, поэтому я снова пытаюсь приблизиться и нервно шепчу умоляющим тоном:
        - Пожалуйста. Мне очень нужно знать. Скажи хотя бы имя девочки.
        В глазах девушки скользит капелька сомнений. Радикальный настрой, которым она горела ещё минуту назад рассеивается. Раздается знакомый писк магнитной двери и на пороге холла появляется Каликс со своими сторожевыми псами. Вздохом облегчения Мила выдает свою радость, что сумела устоять и не успела открыть рот за мгновение до прихода майора. Каликс сжимает в руках сверток серого цвета, стоит нам встретиться взглядом сверток летит мне в лицо.
        - Твоё бальное платье к выступлению, принцесса, - сквозь улыбку цедит майор. - Я приеду через сорок минут. Ты должна быть готова и ждать у входа в Форд. Это понятно?
        Последний вопрос звучал не столько для меня как для сопровождающих стражников, на которых он оглянулся, выдавливая из себя вопрос. В ответ все молча кивают, в том числе и я.
        Серым свертком оказалась моя старая медицинская форма - платье из саржи, то самое. О разговорах с Милой теперь не может быть и речи. Девушка все время оглядывается по сторонам, то на одного, то на другого стражника, нервно посапывает и делает свою работу, а я кручу платье в руках, задумчиво протягивая край подола между пальцев.
        Помню…
        - Ты единственное в моей жизни, что я люблю. Да-да, я не оговорился, не «кого», а «что». Не в смысле как друг, или девушка, - смущенно протянул последнее слово Прим, - а как феномен.
        Тихий голос парня практически сходил на шепот. Его дыхание было таким горячим, что щекотало ухо, от чего я прижималась щекой к его губам всё ближе и ближе. Мы прятались от всех, чтобы побыть вдвоем. У нас больше не было нашего места, его забрала война, как и многое другое, что было для нас важно и любимо. В тот день нашим тайным местом была крыша общежития в кампусе. Отличное место если не считать того, что оно служило свалкой поломанным стульям и партам из института вот уже несколько лет, а ещё, от ударной волны после взрыва неподалеку вывалился кусок внешней стены, из-за чего очень задувал ветер. Ночами стоял такой свистит, что на верхних этажах общежития невозможно было спать. И всё же мы старались искать плюс во всем, и в этом тоже. К примеру, теперь с этой крыши открывался шикарный вид на уцелевший край города.
        Иногда мы приходили сюда просто посмотреть на засыпающий город, старенькие дома и дворы. Мы представляли, что всё как раньше, а город целехонький, как и эти три улочки. Мне было странно слышать от Прим о любви, хотя он никогда прямо и не говорил «я тебя люблю», только как-то вычурно, как и в этот раз. Что значит этот его «феномен»?
        - Как закат? - спросила я, наблюдая, как солнце закатывается за крышу соседнего дома, оставляя красный блик на черепице, что вот-вот и провалится вслед за ним.
        - Нет. Закат мне определенно нравится меньше, чем ты. А ты после заката, так вообще ни с чем в сравнение не идешь, - отшутился Прим, игриво целуя меня в шею.
        Я лежала у него на коленях и перебирала пальцами край подола на юбке. Помню, как сильно злилась за то, что этот мальчишка шутки ради обрисовал мне ручкой платье, но теперь… Эта надпись, как лучик надежды, за который я хватаюсь каждый раз, когда сердце сжимается в уголек.
        - Поцелуй меня, - отчаянно попросила я.
        Прим чмокнул меня в губы и рассмеялся, словно мы играем в какую-то игру и ему достался первый ход, но это было не то, чего я хотела. Усталость разлагала мою душу изнутри. В тот момент мне было жизненно необходимо, чтобы лучик надежды своим блеском разогнал темноту мыслей и чувств.
        - Нет. Не так.
        Он тут же одним только взглядом провалился на дно моей души и тем самым напомнил мне, что нам не нужно слов. Он крепко сжал пальцы, словно боялся, что, если ослабит я уйду, заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо и крепко меня поцеловал.
        Это был он - сладкий вкус надежды, что в этом мире для меня всё же остался кусочек рая. Тепло тут же разлилось по жилам. Я целиком и полностью была в его власти. Да, впрочем, остаюсь и сейчас…. Он - мой сборник лучников надежды.
        Мой психоз никогда не прятал эти воспоминания, я сама старалась засунуть их подальше и больше не думать о Прим, как о ком-то большем чем друг, но касаясь заветной надписи на подоле, я невольно ощущаю сладкий привкус его поцелуя, и снова возвращаюсь мыслями в свой рай.
        Сегодня меня превратили в девушку, что отчаянно спасала жизни солдат, а не убивала их. Меня одели в моё серое платье, балетные туфельки, сделали легкий, еле заметный макияж, чтобы только освежить лицо, а вот косу повязали вокруг головы как веночек. Руд считает, что моя привычная прическа, теперь, когда волосы гораздо короче, смотрится простенько, а во мне должна быть изюминка, я же звезда телеэфиров, как ни как.
        Не могу перестать думать о словах Милы: «Если ты не услышала того что тебе нужно». Она ведь и правда в день бала несвойственно ей много болтала, только вот я была слишком занята собой и своим страхом. Мне нужно поговорить с Прим, но время уже на исходе, Руд собрала сумки в дорогу, а Каликс вот-вот будет на пороге.
        Крадусь к комнате друга, это впервые мы увидимся после того как он приходил ко мне в психушку, а я ещё и разодета так, что прямо тебе живой призрак из прошлого. Я краснею от одной только мысли о том, что явись я в таком виде, в его памяти тоже могут всплыть некоторые кадры из прошлого.
        Дверь в комнату приоткрыта. Странно… Стражники следят за датчиками сработки: контролируют, чей браслет, когда и какую дверь открывает. Держать двери настежь недопустимо. Подхожу немного ближе. Здесь легко затаиться, под самой дверью стоит вазон с лиственным растением выше меня ростом. Бри придерживает дверь рукой, между ним и Прим происходит какой-то оживленный диалог. Видимо перед выходом, эфор решил бросить вдогонку несколько фраз, вот и застрял в двери. О чем они говорят мне неслышно, только громкий смех Прим. Тоже мне, нашли время для анекдотов, когда такое вокруг творится! Бри поучительным тоном, неразборчиво бурчит, а вот слова Примуса, к сожалению, отчетливо слышно.
        - Любовь с Лавандой?! - смеется взахлеб. - Ты, наверное, шутишь Бри. Признаюсь, честно, однажды я поддался на её уловки, но это в прошлом. Любить Лаванду - это как занимательная игра, в которой я ещё на старте знаю, что проиграл. Так что прости друг, но ты всё неправильно понял. Это не для меня.
        Не могу поверить своим ушам. Меня словно обухом по голове хорошенько огрели. Вот значит, что он на самом деле чувствует ко мне - ничего! А я-то дура, голову ломаю, как правильно вести себя, только бы не задеть сердечные раны. Оказывается, его обиды лишь побочное явление задетого самолюбия, за то, что однажды мой выбор пал не на него в нашей «игре».
        Злость во мне кипит с неистовой силой. Я готова отлупить его, разбить ему лицо в кровь! Он заставил меня страдать, винить себя за то, что разбила ему сердце, сделала его предателем и чуть не сломала их волшебные отношения с Триш, а на самом деле это всё было для него лишь занимательной игрой!
        - Ну, если так, что ж, - мямлит Бри, виноватым тоном, словно не может подобрать других слов.
        Эфор почти закрывает дверь, но я успеваю вытянуть руку и задержать её. Мы чуть не сталкиваемся лбами. У меня на лице написано, что я не в духе. Без слов, Бри поднимает вверх глаза, демонстрируя, что не собирается меня задерживать, манерно фыркает и уходит. Прим шнурует высокие солдатские сапоги. Для него сегодня тоже есть особое задание, слава Богу он не едет со мной! Со всей силы я захлопываю за собой дверь.
        - Так значит игра, говоришь?!
        Он поднимает глаза и застывает от удивления. Сложно определить, что его огорошило: мой внешний вид или моё появление в столь неудобный момент?
        - А я дура себе душу рву, какая я плохая. Ранила чувства святого мальчика, - скрещиваю руки на груди, чтобы случайно не сорваться и не дать волю кулакам, - а мы, оказывается, просто играли в занимательную игру, где кое-кто обиделся, что не вышел в финал. Что? Не умеешь проигрывать, сладенький?
        Прим фыркает, раскидывая руки в сторону. Я явно застала его врасплох. Несколько секунд он издает нечленораздельные звуки в попытках выдать правдоподобное оправдание, но в итоге сдается, машет на меня рукой и переходит в наступление.
        - Знаешь, что… Да пошла ты со своими упреками! Лесом… - Хватается за голову, чертыхается и делает круг почета нервно по комнате. - С тобой никогда не знаешь, чего ждать. Вот ты рядом со мной, вся такая нежная, теплая и кажется, что вся моя, а через секунду, как ни в чем не бывало на коленях у доктора, к примеру! - Он срывается на крик, могу поклясться, что никогда ранее не видела его таким злым как сейчас. - А я должен терпеть и смотреть на всё это. Да ещё в итоге оказывается, что мне причудились все ласки, поцелуи и не только, мы ведь только друзья! Отлично! Разве ж это можно назвать реальной жизнью Дэл? Нет! Это называется - игры! Игры в любит-не-любит, где ты бегаешь от одного к другому в поисках, где же будет лучше. Доктор оказался нежнее, или как? А? Детка?
        Глаза человека, стоящего передо мной, искрят от злости. Готова поспорить, ещё шаг и он сам на меня бросится с кулаками. Я не знакома с этим парнем. Он чужой. Каждое его слово ранит. Неужели со стороны всё действительно выглядит так? С его слов, я бездушная вертихвостка, что перебирает парнями, боясь прогадать с выбором. Будто мной движет только чувство корысти и нет ничего человечного, такого как любовь, например.
        «Ты свинья, Прим. Не хочу тебя видеть! Я слишком сильно любила…. Считала себя недостойной, но в то же время не могла удержаться от чувств, которые с головой накрывали волной, а спасением была только близость с тобой. Я дышала тобой. Жила только тобой. Терзала себя мыслями о низости поступков и о предательстве перед Триш и Джудином. А ты… ты сейчас растоптал последнее светлое, что было во мне - тот лучик надежды, что светил в темноте только благодаря тебе!» - вот, что я бы хотела сейчас бросить прямо ему в лицо! Утереть ему нос и закрыть грязный рот, из которого сыпется водопад оскорблений в мою сторону, но всё, что я в состоянии из себя выдавить это:
        - Неужели для тебя это стало новостью только теперь? Я всегда была такой… Разве ты не видел?!
        Я выдаю каждое слово медленно и холодно, изображая безразличие. Это довольно легко, учитывая пустоту в душе и холод, что разрастался с каждым его мерзким словом. Ответа на свои вопросы я не жду, ухожу, оставив Прим наедине с его ядом. Вслед за писком магнита двери слышно, как о стену вдребезги разбивается напольная ваза.
        Руд не задает лишних вопросов, только поправляет моё платье и волосы. Под конвоем стражников, мы молча спускаемся и усаживаемся в машину. Нас везут в город призраков. До того как сесть на поезд приходится проехать несколько блокпостов, но у нас есть такая себе зеленая карточка, с помощью которой, можно даже не останавливаться, а только немного сбавлять ход - майор Каликс.
        Если всё будет согласно расписанию, мы приедем ближе к вечеру. Съемки запланированы на два неполных дня, начало сегодня. Я несказанно рада невеселому путешествию, ведь в это время не придется видеть Прим.
        Сегодня из меня сделали красавицу, а завтра будет гораздо сложнее. Мила с нами ехать не может, гражданским запрещено пересекать границу, точнее можно, но только в один конец, так как поездка на подконтрольную Патриуму территорию приравнивается к предательству. Для подобных пересечений блокпостов необходимо иметь пропуск с печатью ОНР. Пропуск выдают только важным для дела революции особам, например, таким как съемочная группа, что едет во второй машине вслед за нами. Завтра с моим макияжем вынуждена справляться Руд.
        В этот раз путешествие на поезде не производит на меня такого впечатления, как в прошлый, наверное, потому что дорога домой возбуждает слишком много чувств: ностальгию по тем временам, когда я была свободна. Больше всего мне хочется на берег моря, дотронуться до него, побыть немного вдвоем, но вряд ли мне позволят такую роскошь.
        В дороге для меня есть специальная еда - ужасно невкусное пюре на воде без соли и рубленая куриная грудка, что на вид, словно её уже кто-то жевал. На самом деле это настоящий пир по сравнению с тем, что мы ели в Литоре, но Монтис разбаловал меня хорошей едой. Впрочем, какая разница? Я слишком нервничаю, чтобы пропихнуть в горло хоть кусочек чего-либо.
        Дрожь накаляет нервозность, через несколько часов я выбиваюсь из сил и засыпаю до самого Литора. На подъезде к городу Руд решается меня разбудить и заставляет выпить горячий чай. Я смотрю в окно и не верю своим глазам. Мой дом из пышущего зеленью солнечного городка с приземистыми старыми домиками и песчаными дорожками превратился в пепелище обтянутое колючей проволокой под напряжением. Неужели это тот самый город где я выросла? Глаза наливаются слезами.
        Как только мы проезжаем ограждение, Каликс меняется в лице. Явно что-то не так… Он озадаченно переглядывается со стражниками и выбегает из вагона, нас, конечно же, в суть дела не посвящает. Виднеется перрон и впервые за долгие недели я ступаю на родную землю. Странное чувство. Я была уверена, что никогда не вернусь домой, что умру где-то в лесу от пули, но даже в самых смелых своих фантазиях я не могла и представить, что вместо зеленого длинного здания со встроенными часами, где римские цифры напоминают, как давно здесь ничего не меняли, меня встретит разрушенная стена. От часов остался только циферблат, стрелки упали, от стекла не осталось ни осколочка. В воздухе чувствуется запах серы и гари. Неузнаваемая местность. Мои колени дрожат.
        - Ты погоди ещё слезу пускать. Дай операторам включить камеры, - толкает меня в плечо Каликс, подвигая с прохода.
        Даже колкости меня сейчас не цепляют, я слишком впечатлена пейзажем. Спустя несколько минут появляется набитый солдатами грузовик. Я думала они будут нас ждать на перроне. Первым выпрыгивает из машины мой знакомый - предатель Галлус. Эта встреча заставляет желчь подступить к горлу. Он сверлит меня взглядом, натягивая на морду мерзкую улыбочку.
        - Что у вас здесь происходит солдат?! - командным тоном выше обычного окликает его майор.
        - Были некоторые перебои с напряжением, пришлось укрепить левый фланг, - словно оправдывается Галлус.
        - Меня мало волнуют ваши отговорки, солдат! Вы оставили без контроля важный стратегический объект - железную дорогу! Это недопустимо. Я вынужден запустить служебное расследование. Чьим распоряжением вы руководствовались?
        - У нас не хватает военного ресурса, майор! Нет солдат. Закрывая один фланг, вынуждены оставить второй, практически без контроля, с одним часовым, да и только.
        Галлус указывает на солдата, что еле выглядывает из-под оружейного арсенала. Часовой занимает пост на смотровой. Пост расположили за развалинами бывшего привокзального зала.
        - Не может этого быть рядовой. Вы что-то путаете. Согласно моему распоряжению, сразу после освобождения этой точки, сюда были направлены восемь рот солдат для обороны на время очистительных работ.
        Судя по тону Каликса, он не очень любит сюрпризы. Особенно когда речь идет о сюрпризах в разгар революции.
        - Так точно майор! Два дня назад, из-за волнений с центральной границей ОНР, командир отдал приказ вывести основные войска на подмогу, из-за чего среди нас остались только стража и меньшая часть трех рот солдат. Ожидаем ротации и подкрепление со дня на день.
        Ну тут не нужно быть великим стратегом, даже мне понятна вся абсурдность ситуации. Смешно если честно… Я едва сдерживаю себя, чтобы откровенно не засмеяться. Столько сил и времени потрачено на захват стратегически выгодной территории, такой как Литор, чтобы бросить её под присмотром нескольких пар глаз с плешивеньким автоматом в руках. Где же все защитники, братья революции? Бросились разводить крамолу на новых берегах?
        Каликс уходит в штаб для разбирательств, а нас с Руд под конвоем отправляют селиться в барак. Для этого выделяют три внедорожника, они будут нашим транспортом на ближайшие полтора дня. Эфор то и дело, неустанно ахает да охает, достаёт своим нытьем всех вокруг, вот только её так раздосадовал вовсе не холодящий душу ужас от пепелища на улицах и не запах смерти, что повис в воздухе, а грязь на туфлях и отсутствие условий в бараке.
        Первые несколько часов по приезду я нахожусь в состоянии полной невесомости, словно превратилась в маленькую рыбку, которая одиноко плавает по дну круглого аквариума и смотрит на мир через призму толстого, искажающего картинку стекла. Проезжая мимо дома пекаря сердце сжимается в уголек.
        Через три улицы вперед, когда-то стоял наш дом, я маленькой бегала сюда по утрам за булочкой. Мама обшивала всю семью, поэтому пекарь давал мне булочку с яблочным повидлом бесплатно. Помню, как долго не верила, что он действительно пекарь, я думала, что все булочники должны быть упитанными или даже толстыми, они ведь досыта могут есть теплый хлеб, булочки и пироги, а этот был похож на наглядное пособие в школьном кабинете анатомии. На нём с легкостью можно было пересчитать всё ребра, такой был худой, одни жилы да мослаки торчали. Его руки всегда пахли хлебом, а глаза были добрые, как у волшебника со страниц детских сказок. Мне нравился этот магазин тем, что благодаря высоким окнам практически от потолка до пола, в нём было много света. Сейчас осталась только кованая вывеска «Хлеб», как напоминание о прошлом.
        Его дело процветало даже после оккупации, правда недолго, пока у людей ещё были деньги, а потом и он закрыл ставни, из окна пахло хлебом всего раз в неделю, видимо пекли для себя. У булочника была дочь, немного старше меня и маленький сын, что должен был пойти в школу в ту самую осень. Сейчас в их доме выбиты стекла, а из провала в крыше, как кости из рыбы, торчат балки. Левая стена обгорела до черноты, а правая высыпалась и оголила во всеувидение печь, ту самую, что много лет кормила большую часть города. Что произошло с жителями этого дома? Фантазия рисует самые страшные варианты: обгорелые тела всей семьи под обломками стен. Возможно, им удалось спастись во время отступления.
        Мой разум настолько избит ужасами войны, что первым делом перед глазами стоит смерть, а уже потом приходят более радужные варианты развития событий. В этом сером городе мертвых душ, время словно остановилось, затаив дыхание. Здесь больше нет жизни. Войдя в любой дом можно узнать, чем занимались люди в последние минуты жизни города. Здесь неподвижно стоят ботинки у входа - только что зашел хозяин, он разулся, чтобы не злить жену, которая помыла пол; белая от пыли скрипка, лежит на краюшке дивана - мальчишка бросил занятие: нужно было открыть коту дверь… Будет ли сотня таких историй? Мне кажется больше.
        Сколько таких домов знакомых мне с детских лет мы проехали? Не знаю… После дома Лидочки, окна которого изящными узорами лизали языки пламени, я сбилась со счету, пришлось закрыть глаза и повторять считалочку доктора Ролло, срываясь местами на шепот, чтобы не отправиться прямиком в психушку Монтиса. Руд уже привыкла к таким моим выпадам, а вот стражники не на шутку переполошились, один даже стал хвататься за оружие.
        На эту ночь нам выделяют несколько комнат в деревянном бараке на окраине левого крыла города, неподалеку от госпиталя. Удивительно почему солдат не разместили в старом здании кампуса? Хотя…, возможно его уже нет на месте, или просто бригада перестройки, которую ожидают в ближайшее время, начнет реконструкцию с него.
        Наступил важный момент - начало съемки. Я удивляюсь всю дорогу, как это меня везли за столько километров ради ролика и не выдали при этом сценарий в трех томах, но вскоре становится понятно почему. Организатор предположил, каким будет моё состояние, когда я увижу своими глазами, во что превратился мой дом, вот и решил не тратить бумагу на писанину, что не осядет в голове, даже если запихнуть её туда силой.
        Камеры уже настроены и готовы брать фокус. Со всех сторон меня окружает охрана, они ведут нас к воротам госпиталя. Вот почему я так одета - меня возвращают туда, где я встретила оккупацию во всей красе! У ворот ждет Галлус, в трех метрах от него стоит майор.
        - Добро пожаловать домой, куколка, - ухмыляется предатель, нажевывая веточку абрикоса.
        Здесь все другое, совсем не такое, как в моих воспоминаниях. Нет больше лужаек с зеленой травой, один плешь на серых земляных расколах. От студенческого общежития остались три стены с огромной вмятиной. Стекла вышибло практически со всех окон госпиталя, а в левом крыле дыра от насквозь пролетевшего заряда. Горячими каплями на грудь капают слезы, от первой я даже вздрагиваю - не заметила, как она сорвалась с глаз.
        - Расскажи, что ты видишь Лаванда, - слышу голос одного оператора из команды за спиной.
        Я не оборачиваюсь, мои ноги вросли в прожженную землю, на которой стою. Несколько человек с камерами бегают вокруг меня, рассеивая кадр в ракурсах. Мне нет дела до них. Вдохновленная, что это покажут сотням тех, кто готов повторить кровопролития только бы их мнимое мнение кто-то там услышал, я начинаю свой манифест:
        - Я вижу десятки солдат… Таких же как вы, только в форме с другой нашивкой. Они стонут на койках измученные болью, ранами, смертью… Так же, как и вы они выполняют приказы и учат себя жить по написанному кем-то уставу, а ещё верят, что это не рабство, а их осознанный выбор.
        Мой голос неожиданно звучит ровно и плавно, хотя в груди нарастает клокочущий ком горечи, но я продолжаю:
        - Вон в том окне… Вы видите? Посмотрите! - Указываю на крайнее с лева окно третьего этажа - моё хирургическое отделение. - Это стоит Рубин, рядовой третьего пехотного отряда. Разве не видите, как он нам машет? Он только что пришел с поля боя. Герой сегодняшнего дня! Убил троих мятежников на границе. Один из них был ему младшим братом, но разве же это имеет значение сейчас? Конечно нет. Ведь он и сам умрет в горячке через два дня - заражение крови. Так бывает, когда рана гниет на передовой несколько дней в ожидании команды отступления.
        Всё затихло, все слушают только меня. Сбитые с толку солдаты играют в переглядки. Мои слова заставляют следить за рукой, так, словно и вправду можно увидеть в развалинах то, о чем говорю. Я срываюсь на смех, от чего выгляжу ещё более сумасшедшей, но как же меня веселит эта жуть, которую я посеяла в сердцах храбрых воинов. Они наконец видят то на что закрывали глаза долгое время.
        - А вот мальчишка бежит. Ну, вот же он! Вот! - Тычу пальцем на крыльцо у входа в столовую. - Он пришел просить у кухарки кусок хлеба. Мать третий день лежит не вставая, оплакивает младшего сына. Его привалил обломок стены после взрыва. Но это нестрашно, нужно только немного подождать. Их отец уважаемый солдат! Вот доживут до окончания оккупации и государство обязательно выдаст пайки с едой, в помощь семье своего верного солдата. Прислушайтесь. Слышно? Девчонка плачет у койки бойца! Медсестричка.... Любимый умер от потери крови, хотя она лично наложила бинты.
        Я оборачиваюсь к солдатам, что меня окружили. Раззявленные рты не скрывают дрожащих губ. У одного навернулись слёзы на глаза. Камеры смотрят мне в лицо, но самое главное, что среди присутствующих единственная, кто сейчас в полном психическом порядке - это я. Крепкие мужчины полностью обезоружены моим видением действительности и сбиты с толку. Я глажу руками юбку, словно вытираю руки о фартук и продолжаю свой поток сумасшествия.
        - Что я вижу? Я вижу свои руки… - вытягиваю дрожащие ладони вперед. - С них капает липкая кровь тех, кого я не спасла, тех людей, что горели в домах за вашими спинами, от ваших рук. Вижу тела ваших сыновей и жен. Они легли от случайных пуль в борьбе за право выбора, за ваше «право голоса». А вы тоже это видите, господа?
        Я замолкаю. Тяжелым клубнем в воздухе повисла тишина. Никто не знает, что делать. Никто не понимает о чём думать. Каждый борется со своим демоном наедине и только глаза Руд, что не сводила с меня взгляд с самого начала, блестят, растекаясь ликованием в улыбку от того, что я сумела натворить, отвечая на вопрос оператора. Её не пронять подобными речами, она всё это видит сама, пропуская с самого начала революции, через себя сотни вольт боли, от чего и бежала из Патриума, да вот только угодила в западную.
        Конечно, я не вижу призраков, но они живут в моей памяти и никогда не уйдут, если только мой лавандовый психоз не посчитает нужным стереть эту страницу из жизни. Глядя на обугленные стены, разбитые окна, я представляю финальную битву за кусочек земли, что совсем недавно звался моим домом - Литор. Представляю, как моих близких обжигал огонь и пронизывали пули. Их тела. Смерть. От этих мыслей лавандовые веточки ползут по сухой почве под ногами, но я отгоняю их, как отгоняла в этих стенах мух от гниющих ран солдат. Осмелев в край, в надежде застать врасплох самого майора, я делаю ход конем.
        - А ещё, майор… Я вижу маленького мальчика, от которого ушел отец к женщине с чужим ребенком. Мальчик плачет, прижимает колени к щекам, и всё время спрашивает себя: «Почему папа променял меня на девчонку?».
        Попался! Глаза майора в мгновение вспыхивают ужасом детских страхов и кажется, я вижу, как блестит слеза. Словно я разбудила чудовище, что соткано из детских страхов и обид. Вот ответ на мой главный вопрос. Во всех красках. Матис не был плодом лавандовых кошмаров. Он самый что ни есть живой, из плоти и крови, кошмар моей жизни, а не клубок фантазий лавандовых оттенков. Каликс знал кто я с самого первого дня нашего знакомства. Не удивлюсь, если я оказалась в его кабинете неслучайно, как и моё платье в которое, по иронии судьбы, меня сегодня нарядили. Он ни за что меня не убьет, наоборот, проконтролирует, чтобы я осталась жива, даже в самой горячей перестрелке, ведь иначе он лишится такого удовольствия, как мучить меня, изливая в моих пытках свои детские обиды, наслаждаясь моей болью.
        - Стоп! Не снимайте! - кричит майор. - Что ты несешь тут?! Сумасшедшая! Ты что мне устроила?
        Опомнившись Каликс начинает защиту с нападения, что вдогонку к его ошеломлению подтверждает мои слова. Он кричит, делает резкий выпад в мою сторону, я вздрагиваю и вот он уже практически нос к носу со мной, но вдруг я слышу свист пули над головой. Брызги крови с предплечья майора заливают моё лицо.
        Глава 19
        Свист пуль, гавкающая перекличка солдат между собой, и я лицом к земле - словно воспоминания ожили, но пронизывающий крик Руд звучит, как утвердительный сигнал, напоминая, что всё в реальном времени. Обстрел идет со стороны развалин студенческого общежития. Мы находимся на слишком открытой местности, прямо-таки идеальные мишени. Каликс ранен, его обездвиженная рука свисает как макаронина. Он резко встает, перекладывает оружие в левую руку, прикрывает меня, и отдает команду двигаться в укрытие - госпиталь.
        - Далеко! Нас расстреляют не успеем и пару шагов ступить! - кричу я Каликсу.
        - Вправо! За деревья, - отдаёт приказ майор.
        Нарастает паника. Один из солдат закрывает собой Руд. Операторы обезоружены, два десятка солдат, что были рассеяны по территории открытой местности, отвлекают внимание наступающих и открывают огонь. Спрятаться негде, только что упасть под камень развалиной стены, что встречаются где-нигде. Я, Каликс, Руд, два оператора и несколько стражников, успеваем добежать до аллеи старых дубов и укрыться за их широкими стволами. Врассыпную, в попытках спастись рядовые бегут к госпиталю, другие к часовне, где я когда-то давала Господу лживые обещания. Двое из стражников Каликса падают замертво: встретили пулю раньше укрытия. Руд упираясь в колени закрывает лицо руками. Она дрожит как осиновый лист, мается в агонии паники, заливаясь слезами. Нет времени на сантименты, сейчас нужно держать под контролем смену позиций наступающих, иначе смело можно оказаться на ладони у стрелка и схлопотать пулю в лоб, но всё же… Я не могу видеть её такой, бросаюсь утешать.
        - Всё хорошо Руд. Посмотри на меня.
        Беру её за подбородок и поднимаю лицо на себя. Её заплаканные глаза отражают ужас загнанного в угол котенка, этот взгляд будит во мне неистовую злость. Я злюсь на всех и каждого, кто в этой революции взял в руки оружие и нажал на курок. Здесь нет освободителей и захватчиков, нет мятежников и миротворцев, есть только убийцы и жертвы. Ещё одна из тех, кто не спит ночами, вздрагивая от свистящих вдали пуль, безобидная жертва, сидит у меня возле ног, опоясанная страхом смерти. Чего она больше боится: умереть самой или увидеть смерть других?
        - Я обещаю тебе мы выберемся, ты только делай, что тебе говорят! Сейчас нужно взять себя в руки, прижаться к дереву и внимательно прислушиваться, где свистят пули. Если ракурс меняется, значит нужно искать другое укрытие. Ты меня поняла?
        Она кивает, тяжело сглатывает ком из слез и пытается привести эмоции в порядок. Я осматриваю территорию. Каликс держит оборону: отстреливается, периодически выбегая из укрытия. Операторы то ли от неожиданности впали в ступор, то ли действительно такие фанатики своего дела, но даже сейчас держат камеру в полной готовности, а судя по мигающей лампочке, даже снимают некоторые кадры. Ну да ладно, мне сейчас не до лекций по правилам безопасности и поведения во время атаки.
        Наступающие имеют преимущество в позиции, они ведут обстрел сверху вниз, так что с легкостью отбивают полотно пуль снимая по одному людей Каликса. Мы в западне. Отступать назад небезопасно, слишком далеко до укрытия. Нас застали вовсе не врасплох. Слишком выгодное место и как на заказ все солдаты из Монтиса были здесь. По щелчку вдруг рождается мысль.
        - Каликс! - кричу майору, что как раз припал к дереву. У него по лбу струится пот, похоже пуля в предплечье разорвала сухожилие, если это так, он скоро выключится от потери крови. - Где твой верный пес Галлус?
        Осмотрев территорию, майор бледнеет. Среди мертвых только солдаты из Монтиса. Ни одного Литорского рядового не пало. Он не может поверить своим глазам. Уворачиваясь от пуль, майор высовывается из укрытия и прячется снова, подсчитывая павших и ещё живых. Удивление на лице сменяется взрывом гнева, но он не подает и вида.
        - Знаешь в чем риск заключать союз с предателем? Однажды он снова предаст… но в этот раз тебя, - говорю я.
        - Черт тебя побери, Мейсон! - злится майор.
        Для меня давно стерты грани понятия «свои солдаты», в этой войне «моей» стороны никогда не было. Я просто плыву по течению стараясь подстроиться под ситуацию и спасти себе жизнь. В этом мы с Галлусом похожи, возможно, от этого и ненавидим друг друга. Сейчас моя задача спасти жизнь Руд, не потому что я хочу её отблагодарить за доброту, не потому что я уже успела причислить её к числу своих близких, а потому что я не выдержу ещё одну смерть знакомого человека на моих глазах. Как обычно, мой эгоизм берет верх. Достаю из кармана оператора нож, разрезаю с двух сторон юбку и рывком укорачиваю её до нескромной длины.
        - Что ты делаешь? - в недоумении осведомляется Руд.
        - Пытаюсь уйти отсюда живой.
        Я хватаюсь за перевешенный у Каликса через плечо автомат, чем нарываюсь на удар с локтя, но успеваю подловить его за несколько сантиметров от моего носа. Боль делает майора слабым и заторможенным.
        - Какого черта? - растеряно рычит майор.
        - Нет времени на заключения союзов и договоренностей!
        Жму пальцем на рану в предплечье, от боли, съежившись в стонах, майор падает на колени. Снимаю автомат, перекидываю через плечо и с легкостью взбираюсь на дерево. Какое же это приятное чувство - делать то, что хочешь, когда ты пропитан решимостью, а не страхом. Это чувство смело можно назвать заветным - свобода. Сейчас мне некому указывать и нет перед кем отчитываться за свои действия. Злюсь на то, что обстоятельства снова заставили меня взять оружие в руки, злюсь на то, что смерть снова дышит мне в спину. Я готова убить без разбора любого, потому что нет вокруг меня «своих», ни единого человека.
        Взбираюсь на дерево так высоко, что тоненькие веточки хрустят под ногами. Занимаю позицию. Шикарный обзор! Впечатляет с какой легкостью каких-то пять бойцов устроили настоящую бойню на плеши перед госпиталем. Оружие майора далеко не снайперская винтовка, в отличие от того, которым оснащены бойцы на противоположной стороне. Шансов взять удачно прицел и попасть в противника не много. Один промах, и я выдам себя, после чего получу пулю в лоб. Почему у меня никогда нет права на ошибку?
        Сердце колотится как сумасшедшее. Расстояние небольшое, я с легкостью попадаю в цель с гораздо более дальней метровки, но автомат совсем не предназначен для таких выстрелов. От нервов руки так сильно потеют, что оружие ерзает, как по маслу. Делаю глубокий вдох и выдох. По очереди вытираю ладони о лиф платья. Прицел.
        Время остановилось, только сердце продолжает стучать. Выстрел. Пуля четко попадает в напряженную ямочку между бровей, солдат падает со стены, раскрывая позиции наступающих. Начинается суета. Противник не понимает, откуда выстрел, они думают, что держат под контролем всех солдат. Один в недоумении оглядываясь по сторонам, высовывается с позиции выше положенного и получает пулю в шею. Осталось трое.
        Замираю в ожидании, когда остальных также снимут без моего участия, но перестрелка прекратилась. Обе стороны пытаются вычислить позиции противника. Затишье длится несколько минут и снова несколько пуль летят в нашу сторону. Одна попадает в солдата, что едва успел закрыть своим телом Руд: крик эфора, яркая красная роза расцветает на животе у парня. Я возвращаюсь в прошлое. Вижу, как Лея замертво падает от пули в животе. Во мне закипает кровь.
        Лея… Руд… Прицел. Выстрел. Прямо в цель! Перед глазами всё ещё Лея, она истекает кровью. Где-то вдалеке плачет Руд. Прицел. Выстрел. Ещё один солдат, как подбитый фазан падает на землю. Последний стрелок бросается в бегство, но стоит ему спрыгнуть со стены, как пуля противника догоняет в спину. Бойня окончена. Я буквально сползаю с дерева, но не успеваю поставить ногу на землю, как зависаю в воздухе. Как котенка за шкирку, Каликс стягивает меня за шиворот с дерева.
        - Дайка эту штуку мне, - недоверчиво поглядывая, вырывает у меня из рук оружие майор, - а ты можешь заняться этой, - кивает в сторону Руд.
        Вернуть ванильную надзирательницу обратно в привычный образ оказалось не так легко, как хотелось бы. Она не проронила ни слова до самой ночи и только когда на небе появились первые звезды, молчание сменилось водопадом слез.
        Город затих, превратился в пристань мертвых душ. Если закрыть глаза и прислушаться, можно услышать, как призраки шуршат своими невесомыми одеждами, цепляясь за крыши домов и обломки развалин.
        После обстрела майор не выходит из штаба. Объявлена полная боевая готовность, вызвана подмога из Монтиса, и самое главное - запущен процесс служебного расследования по факту предательства солдат. Теперь Галлуса и остальных из его роты расстреляют, как только найдут. В своих метаниях между властями, они стали предателями для обеих сторон. Вот что ожидает и нас с Прим рано или поздно. Передвигаться по городу строго запрещено. Все затаились на своих позициях.
        Я готова отдать что угодно за возможность сегодня увидеть старого друга - море, но это невозможно. После выходки возле госпиталя, Каликс приказал не сводить с меня глаз, несмотря на то, что по сути я спасла шкуры этих ублюдков. Помню, как было обидно услышать, что Джудин назвал меня бомбой замедленного действия, а ведь его предположение оправдалось. Сегодня я хладнокровно расстреляла солдат, вот только вовсе не в агонии сумасшествия, а в здравом рассудке, что делает меня ещё большим чудовищем, чем я была.
        Удивительно, но переживая события сегодняшнего дня снова и снова я не чувствую ни капли угрызения совести за содеянное. Кровь этих людей на моих руках. Непроизвольно всплывают в памяти слова Леи, что только первая жертва остается с тобой навсегда. Под призмой смысла этих слов моё сумасшествие выступает не как изъян, а как благодать, ведь временное помешательство спрятало первую жертву так глубоко, что я даже не знаю, кто это был.
        Под гнетом самобичевания я сижу, подпирая спиной деревянную пристройку. Как я превратилась в это ничтожество? Джудин любил меня любой. Он ни за что не осуждал бы меня. Закрываю глаза и представляю как тону в его объятиях. Я дома. Несмотря на изменившиеся пейзажи улочек, сожженных дотла, здесь всё пропитано воспоминаниями о докторе.
        Уснуть невозможно, кажется, мертвые обступили меня со всех сторон и презирают, за то, что я ещё жива. В какой-то момент я начинаю им завидовать, они свободны, а я - рабыня. В конце концов, сон всё же сморил меня, я проваливаюсь в мир грез. Здесь меня ждет заботливый Джудин и невыносимые стоны Руд. Мама в обугленном платье, тянет руки, упрашивая об объятиях. Наш дом рассыпается как пыль, утекая между пальцев по направлению ветра. Сотни несвязанных между собой страхов переплетаются в общий сюжет.
        Для меня утро начинается рано, буквально с первыми лучами солнца. В Литор прибыли солдаты ОНР, вчерашняя тишина сменилась шумом солдатских сапог, шаркающими по колючим от обломков дорогам. Съемка не состоялась, в связи с чем нас с Руд, команду операторов и с десяток стражников отправляют обратно в Монтис. Каликс остался за главнокомандующего. Предателей нашли. Суд состоится в пять часов вечера. На центральной площади их выстроят в ряд и расстреляют.
        Каликс распорядился отправить нас и раненых в Монтис за несколько часов до назначенной казни. В глубине души я безмерно благодарна ему, он не заставил меня смотреть Галлусу в глаза перед его смертью. Это майор так отдает мне долг за спасенную жизнь. В следующий раз он не пропустит возможности извращенно меня помучить.
        Ровно в пять вечера я сижу в поезде. Всматриваясь в зеленую даль за окном, я наблюдаю, как мелькают деревья, но всё равно, кажется, слышу прошибающий сознание выстрел. Достигнув цели свист пули сменяет на глухой всплеск горячей крови. Я вздрагиваю, жадно хватаю воздух и цепляюсь потными пальцами за скользкий, обтянутый кожей диван, а Руд без лишних слов гладит меня успокаивающе по голове и укладывает к себе на колени.
        С нами раненые солдаты, чтобы не пришлось ехать в одном поезде с трупами я вынуждена менять бинты и обрабатывать им раны. За несколько часов от кровопотери здесь может скончаться каждый второй. В Монтис мы прибываем глухой ночью. На перроне очень оживленно, толпы военных в полной боеготовности расхаживают по периметру не оставляя вокзал ни на минуту без присмотра. Такое впечатление, что объявлена тревога. Мой внешний вид хуже некуда: оборванное грязное платье, я измазана кровью, руки и ноги исцарапаны корой дерева. Ночь холодная, но один из солдат надел на меня куртку. То ли я вызываю жалость, то ли моя вынужденная забота о раненых вызывает у него чувство благодарности, неважно, главное мне есть во что укутаться.
        Наконец-то мы на пороге Форда. Это место напоминает элитную тюрьму, а я здесь заключенная строгого режима, но сейчас я действительно буду рада видеть свою комнату. Дверь лифта издает привычный писк и открывается на тридцать восьмом этаже, на пороге Прим. Он бросается ко мне, зажимает меня в объятиях так сильно, что невозможно вдохнуть. Руд устало улыбается, похлопывает его по плечу и удаляется, оставив нас одних. Теплая встреча заставляет забыть об обидах.
        - Не делай так больше никогда! Слышишь? Никогда! - ругает меня Прим.
        Он обнимает меня ещё крепче и зарывается носом в волосы.
        - Как не делать? - в недоумении спрашиваю, заглядывая в светлые глаза парня.
        - Не отходи ни на шаг!
        Глава 20
        Только сейчас находясь в относительной безопасности до меня доходит, что мы пережили за последние два дня. Дрожь заставляет колени стучать. Ноги не держат, я обессилена и хочу немного понежиться заботой. Пусть он и не любил меня никогда, но сейчас мне просто необходимо дать себе возможность побыть слабой. Прим заносит меня в душ, вытирает слезы, помогает раздеться и оставляет одну, чтобы я могла смыть всю грязь этой поездки домой. Я так тщательно смываю с тела кровь убитых, что не замечаю, как срываю кусочки потрепанной кожи рук. Кровь утекает в слив вместе с грязью и водой, но никак ни с моей болью.
        Не знаю сколько времени я просидела под струями горячей воды, наверное, долго, Примусу даже пришлось прийти за мной. Он заворачивает меня в пушистое полотенце, несет в комнату и укладывает под теплое одеяло. Какое-то время он гладит меня по мокрым волосам, вытирает их полотенцем, а когда я начинаю засыпать, тихонько встает.
        - Нет! - резко поднимаюсь я. - Останься… Пожалуйста.
        Прим мнется на выходе из комнаты, видимо не особо горит желанием быть рядом после всего, что мы наговорили друг другу перед моей поездкой в Литор, но всё же ложится на другую сторону кровати. Очередной раз я нарушаю обещание, что дала самой себе. Медленно подползаю к нему, закутывая в одеяло нас обоих. Он поворачивается и замирает в сантиметре от моего носа. Лежать с ним так близко опасно. Чувствую теплое дыхание, но не щеками, а каждой клеточкой. Как же хочется ласки, но просить об этом было бы слишком, тем более я всё ещё обижена.
        - Всё с начала… Мы опять в самом центре революции, Дэл.
        В попытках выбросить непристойные мысли из головы я морщу нос. Нужно включиться в серьёзный разговор.
        - О чём ты говоришь?
        Разве было иначе?
        - Через несколько часов после того как ты села в этот чертов поезд, в городе включили тревожную сирену. Люди организовано спускались в укрытия, а улицы обрастали военными. В центральном регионе разгораются волнения. Волна восстания цепной реакцией разрастается среди гражданских. Основное требование людей - задавить мятежников и вернуть под контроль Патриума оккупированный Литор и восток, а ещё скандалы на почве закона о языке. Похоже Джоув решил воспользоваться моментом и силами гражданских давить мятежников, а весь военный ресурс направить на ОНР, чтобы сдвинуть границы и ослабить оцепление Литора. Похоже, без береговой линии Западному Альянсу наше скудное государство как союзник неинтересно. Внутри Монтиса всё было спокойно. Наступление подавили ещё в пределах серой зоны, но люди напуганы…
        - Да уж… Нам таких поблажек, как время на укрытие, в Литоре никто не давал… Обстреляли, как куропаток с рогатки и дело с концом, - перебиваю я Примуса на полуслове.
        - Когда всё затихло в новостях передали, что в «освобожденном» Литоре были зафиксированы активные боевые действия, а ещё, что предатели изнутри пытались организовать захват территории и… я…
        В попытках подобрать слова Прим запинается. Его взгляд бегает по моим волосам, срывается на шею, явно избегая моих глаз. Не могу удержаться… Касаюсь пальцами его губ. Как глупо обижаться, когда завтра умирать. Притяжение к нему как магнит… От моего касания его ресницы взлетают вверх, и наши глаза встречаются. Никогда не пойму, что на уме у этого мальчишки, когда он вот так буквально оголяет мою душу одним взглядом. Очередные игры в любит-не-любит?
        - Я представил, что ты там, а я здесь… И что ты не вернешься ко мне…
        Прижимаю указательный палец к губам запрещая продолжать. Не хочу, чтобы очевидные вещи звучали вслух. Сердце сжимается в кулак. Мне знакомо чувство, о котором говорит Прим, когда-то мы уже были по разные стороны баррикад, и я была готова голыми ногами ступать по раскалённым углям, только бы этот шаг приблизил меня к нему.
        - Послушай, пожалуйста! - Он хватает меня за руку, больно сжимая кисть. - Я ненавижу тебя за то, что с тобой никогда не знаешь, чего ждать дальше, и никогда не угадаешь где ты настоящая, а где только играешь чувствами других, приспосабливаясь к ситуации. Да, Дэл, можешь обижаться на меня сколько угодно, но это, черт возьми, так и есть. Но… Не смей сомневаться и в других моих чувствах к тебе. Никогда!
        Его рука скользит по простыням к моей шее. Крепко сжимая в широкой ладони затылок, он притягивает меня к себе и нежно, но в то же время крепко целует. Я замираю. Боюсь пошевелиться, не хочу разрушить момент пленяющей эйфории, но всё же отстраняюсь первая.
        - И какие это чувства? Другие… - застенчиво спрашиваю, опуская глаза.
        - Не знаю Дэл…
        В комнате повисает тишина. И чего я ждала? Что он скажет о любви ко мне? Я слышала это я тебя люблю десятки раз, но были ли эти слова адресованы мне как девушке, или это обобщение отношения ко мне как к подруге, девчонки из соседнего окна? Не справедливо с моей стороны желать этих слов, ведь в действительности я не знаю, что потом с ними делать.
        - Когда ты спишь, ты тихонько посапываешь, но, если перевернуть тебя на спину, милый свист превращается в пищащие вопли морского котика на закате лет. Это так забавляет, что я жду пока ты уснешь первая, чтобы послушать и посмеяться в подушку, - говорит Прим, вгоняя меня в краску, но это до того смешно, что я не выдерживаю и срываюсь в хрюкающим смешке. - А утром ты закидываешь ногу на меня, прижимаясь всем телом и это так приятно, что я лежу затаившись, чтобы не тебя спугнуть. Мне нравится, как ты смеешься. Ты принимаешь меня таким какой я есть. Я люблю приходить к тебе со всеми печалями. Иногда твой эгоизм и то как ты вертишь хвостом перед каждым парнем, так раздражает, что я готов удушить тебя собственными руками. Хотя… Кого я обманываю? Не иногда, а всегда! - Прим смеется сам с себя, и я обожаю его за это. - А когда ты вот так близко рядом мне хочется, чтобы ты была во всем только моя. Я не знаю, как называются эти чувства, но уверяю тебя, они сильнее всех остальных…
        В этот раз я не жду его ласки, я целую его первая, долгим и нежным поцелуем. Мы обнимаемся всю ночь прижимаясь друг к другу словно завтра никогда не наступит и нам нужно успеть понежиться сегодня. Наверное, сейчас у нас ничего и никого не осталось кроме друг друга. Да и было ли вообще когда-либо хоть что-то или кто-то кроме него? Сложно ответить на этот вопрос.
        Яркий солнечный свет бьет по глазам. Я вздрагиваю от свиста пули у себя над головой, но это лишь отголоски ночных кошмаров. Хватаюсь за простыни, чувствую кончиками пальцев мягкую ткань - я в Форде, а не на поле боя.
        - Солнышко встало, и вы мои сладенькие тоже давным-давно должны были встать! Есть важное объявление, а вы всё проспали.
        Наконец-то узнаю Руд: высокие туфли на непонятной формы каблуке, облегающий костюм расцветки змеиной кожи, что больше похож на вакуумную упаковку поверх буженины, чем на женскую одежду. Наш эпатажный эфор полностью пришла в себя. И как ей только удается так совладать с психикой? Ещё вчера глаза этой женщины были пустыми, а душа истерзанной, она дрожала как осиновый лист на ветру, плакала и плохо справлялась со страхом, что буквально съедал её изнутри. Посмотрите на неё сейчас! Она сама, как солнышко ясное светится и освещает всех вокруг. Её глаза снова излучают легкость и безмятежность, а движения плавные и манерные.
        - Я устала вам говорить о том, как не прилично себя так вести, - тычет указательным пальцем на нас, словно увидела дохлую мышь. - Ты - пойдем со мной, - бросает на меня махровый халат, - сделаем из тебя человека. Такое чудовище не может красоваться на публике. А ты - бесстыдный мальчишка - вставай! Тобой займется Бри.
        Прим мычит что-то неразборчиво спросонок, передразнивая Руд, резким движением тянет меня к себе и чмокает в губы, прямо на её глазах, чтобы позлить. После душа завтрак, хотя, правильнее было бы назвать это поздним обедом - нам дали хорошенько выспаться, ведь мы с Руд приехали поздно ночью. На удивление меня не контролируют за столом, что я ем и сколько, но в итоге я даже жалею об этом. Переварить бекон, жареные крылышки, джем, пончики, блинчики и какао, оказалось куда сложнее чем запихать всё это вовнутрь.
        - Да, малышка, могу тебе сказать, что ты не разочаровываешь, - довольно мямлит Бри, намазывая булочку маслом.
        Лично меня восхищают эти двое, они умеют вести себя так, словно мы живем красивую беззаботную жизнь. Они улыбаются и болтают о всякой чепухе, такой как длина ресниц или блеск змеиной ткани на костюме Руд, а когда по новостям диктор подсчитывает жертвы за последние сутки, их волнует только оттенок её губ и то, что такие помады давно не в моде.
        - Спасибо конечно, но можно узнать, чем на этот раз я тебя вдохновила?
        Надеюсь и сейчас речь пойдет о моей прическе или модном цвете изумруд, в который Руд меня нарядила. «Этот цвет идеально подходит к твоей форме лица» - наверняка сейчас прозвучит, как какое-то моё сверхдостижение.
        - Меня? Да ты всю республику вдохновила, солнышко! Я всегда говорил Руд - эта девочка нам ещё покажет себя! Главное на неё не давить! Ты наш цветочек, который расцветает, когда ему пришло время, а не по команде всяких там майоров.
        Рада, что хоть один из эфоров не собирался подавать меня насильно тренировке, но всё ещё не понимаю, о чем речь. Я поглядываю то на Прим, то на Руд в ожидании их реакции. Прим застыл в таком же недоумении, как и я, а вот лицо Руд, что ещё минуту назад практически транслировало радугу с бегущими по ней единорогами, теперь мрачнее самого дождливого дня.
        - Вся республика ликует от того, что эта девушка наконец-то выучила больше двух слов из текста? - язвит Прим размахивая ложкой перед довольным лицом Бри.
        - Да нет же! Все просто в восхищении от мужества этой юной особы. Хотя, она как обычно, всё сделала по-своему и между прочим отлично справилась. Ну а я в восхищении от профессионализма съемочной группы. Это ж надо, в таких условиях и подготовить такой материал! Блестящая работа!
        У Руд плохо получается изображать спокойствие, но всё же с присущей манерностью она вступает в диалог.
        - Вот мы и подошли к важному объявлению. Сегодня в утреннем выпуске новостей показали нашу поездку в Литор. Похоже операторы вообще не ложились спать этой ночью. Хорошие новости - ты отлично смотришься в кадре и за первую половину сегодняшнего дня успела стать звездой ОНР. Плохая новость - ролик тебе не понравится.
        Глаза Прим заметно круглеют. В ожидании объяснений он медленно поворачивается и требовательно на меня смотрит.
        - Чем же ты так прославилась?
        Подступает тошнота.
        - Я убила людей, - дерзко отвечаю я.
        Увлеченно ковыряю горошек в тарелке, не хочу смотреть ему в глаза. Нежности развеялись вместе с утренней дымкой. «Как на счет спать в одной постели с убийцей Прим? Теперь ты не хочешь, чтобы я была твоя?» - хочется у его спросить. Руд включает телевизор.
        - Ролик в повторе практически каждый час. Увидишь сама. На завтра готовится официальная часть торжественного вручения ордена за отвагу. Ты первая гражданская, кто получит отметку мужества и первая несовершеннолетняя, которая приняла участие в боевых действиях. В городе устраивают настоящий праздник, так что готовься улыбаться весь вечер и заучи несколько патриотических фраз.
        Все принимаются активно жевать, говорить ни о чем. В эфире проскакивает несколько роликов с кадрами отстроенных городов, как реклама «Нового Мира». Счастливые жители самопровозглашённой республики улыбаются на камеру во все тридцать два зуба, и наконец-то ролик с сумасшедшей девушкой в главной роли. Все за столом прикованы к экрану, кажется я слышу, как Прим сглатывает ком мерзости. Я омерзительна. Такое впечатление, что я вижу не себя, а кого-то другого на экране. Не верится, что это все происходило со мной.
        Ролик состоит из нарезки отдельных кадров. Вырезанные фразы из моей речи возле госпиталя, переплели с жуткими кадрами перестрелки, в целом всё выглядит не хуже профессионального экшена, вот только вместо спецэффектов здесь задействовано реальное оружие, а из ран солдат течет реальная кровь. Самый яркий момент ролика - это кадры, где пуля попадает в плечо Каликса и окрашивает моё лицо кровью. Сцену замедлили и взяли крупным планом. В моих глазах можно увидеть, как неподдельный страх сменяется на ярость.
        Просматривая ролик, я чувствую металлический вкус крови на языке. Дальше всё в лучших традициях пропагандистских роликов: беру прицел, моё лицо в крови и грязи, на заднем фоне играет героическая музыка и накаляющие атмосферу трагичности слова диктора за кадром с патриотическими лозунгами, победа, вздохи облегчения солдат после окончания перестрелки, и конечно же заключающие кадры, на которых я бинтую раненых. Захочешь лучше не придумаешь. Сценарист тех писулек, что нас заставляли учить, сейчас кусает себе локти.
        Мои глаза, словно глаза зверя, что загнал свою жертву в угол и самодовольно, поднимая шерсть дыбом, готовится напасть. Не могу смотреть на чудовище с экрана. Не могу смотреть на эту убийцу. Ролик окончен, все обездвижены и продолжают тупо пялиться в мелькающие на экране цветные рекламы.
        - Извращенная хренятина! - комментирую я, разрушая тишину.
        Вымещая всю злость, я бросаю салфетку в тарелку с запеченным цыплёнком. Резко встаю с грохотом протягивая тяжелый стул по плитке пола.
        - Только законченным деспотам могло прийти в голову показывать это людям, - добавляю напоследок.
        Мне самой противно находиться в компании с собой. Стремительно удаляюсь из холла, освобождая присутствующих от удушливой неловкости. Злость адреналином бьет по ушам, хочется что-то сломать, но ограничиваюсь грюками о всё, что попадается на пути.
        - Ролик пустили в трансляцию по всем доступным каналам не только в пределах ОНР, но и за ним. Теоретически центральные регионы уже видели его с десяток раз, - слышу долетающие вдогонку слова Бри.
        Мне нужен воздух. Чувствую себя цветной бабочкой в стеклянной банке: как не бейся крылышками о стенки, а всё равно удушье высасывает из тебя все силы. Теперь моё лицо крупным планом мелькает не только в пределах республики, но и на подконтрольной Патриуму территории. Я предательница и заслуживаю трибунал, но самое ужасное, что я та самая спичка от которой отлетела очередная искра запала восстания в центральном регионе. Бью со всей силы кулаками по двери, судя по звуку можно было и кости разбить, но я так зла, что не чувствую ни капли боли. Изрядно попинав дверь ногами, понимаю, что сильным ударам она не поддается и наконец прислоняю магнитный браслет. Дверь с грохотом выпускает меня на крышу. Поток свежего воздуха заставляет мои легкие интенсивно работать, в глазах бегут звездочки от переизбытка кислорода. Несмотря на помутнение, я взбираюсь, и спустив ноги вниз усаживаюсь на край.
        Маленькие людишки гуляют по своим прямо расчерченным улочкам, как безмозглая стая саранчи, что, оседая на кусте обгладывает его до самых веточек. Вот так и эти поклонники «Нового Мира» готовы обглодать по очереди регион за регионом, отбирая у Патриума землю и власть. Время наедине с собой длится недолго, но я успела изрядно возненавидеть себя. Для того, чтобы узнать гостя оборачиваться не нужно, я узнаю его по шуршанию ботинок. Неуверенные шаги замолкают у меня за спиной. На плечи ложится тонкая кофта.
        - Когда ты на поле боя, моральным ценностям нет места. Там некогда думать о том правильно ты поступаешь или нет. Цель одна - выжить. Ты просто пыталась выжить.
        Прим сжимает моё плечо, медленно скользит рукой по щеке. Эта осторожная нежность пробуждает во мне слабость и выпускает скупую горячую слезу.
        - Я не вынесу этого Прим… Эти люди верят в то, что война - это решение, а убийцы как я - герои! Неужели они не понимают, что происходит на самом деле? - Глотаю слезы и утыкаюсь ему в грудь. - Нашего дома больше нет, - шепчу я, не поднимая глаз. - На месте где я родилась и выросла теперь пепелище. Город превратился в кладбище.
        Он утешительно обнимает меня, но я чувствую, как по телу Прим пробегает дрожь. Пусть и не долго, но это место было домом и для него тоже.
        - Как думаешь, они живы? - шепчу я.
        Наконец-то я решилась посмотреть ему в глаза. Хочу видеть, что он думает на самом деле.
        - Я не думаю об этом Дэла, - резко отвечает Прим, наклоняясь ко мне нос к носу. - Для меня это слишком сложно. И тебе советую не думать об этом. Посмотри вокруг… Идет война. Война - это тоже такая жизнь. Нужно просто жить, не оглядываясь на прошлое и не думая о будущем. Сейчас есть только мы друг у друга.
        Его слова звучат успокаивающе. Я прижимаюсь щекой к его груди и оплетаю руками за пояс. Он всегда действует на меня волшебно. Война - это тоже такая жизнь… Позаимствованные слова с глубоким смыслом, я уже слышала их однажды.
        - Давно хотел, но никак не решался сказать тебе кое-что.
        - Что?
        - Спасибо.
        В немом непонимании я поднимаю глаза и морщу нос. Словно прочитав смятение в моих мыслях, Прим отвечает на безмолвный вопрос:
        - За то, что ты нашла меня. Я бы умер в том сыром подвале, если бы ты не появилась на пороге.
        Я встаю на ноги, обвиваю руками его шею и дурашливо повисаю как обезьяна. Прим несмело меня целует. В животе зажигается огонь, он разливается теплой волной по всему телу. Только бы он не отпускал меня. Никогда.
        МАНКУРТ
        Глава 21
        Сегодня в городе праздник в мою честь. Не знаю, что и думать по этому поводу. Наверное, утверждение верное: война - это тоже такая жизнь, а наша с Прим жизнь сегодня куда лучше, чем могла бы быть.
        Мы спим в чистой постели, вдвоём, а это уже больше чем я могла мечтать. Что сейчас между нами? Этим странным отношениям нет названия или признанного обществом статуса. Мы поддерживаем друг друга, заботимся, однозначно наша дружба стала крепче, спим в одной постели, обнимаемся и иногда (только в тяжелые моменты), позволяем себе поцелуй, но не больше. Мы не пара, но явно больше чем друзья. Мой дневной рацион сейчас гораздо вкуснее и разнообразнее, чем во времена работы в ресторане, и это при том, что Лидочка всегда баловала персонал вкусностями, приготовленными с продуктов, что шли плюсами по кухне (они появляются, если не докладывать в блюдо гостя). Бывало после банкета или столика богачей оставалось много еды, официанты в конце смены накрывали целый пир из остатков и с особым удовольствием уплетали за обе щеки.
        Если говорить о работе прошлая я обзавидовалась бы настоящей, мне ведь ничего кроме как позировать на камеру не приходится делать. Хотя… Нет, ещё нужно убивать людей и контролировать своё сумасшествие. Хорошенько обдумав всё я прихожу к выводу, что официанткой работать мне нравилось больше чем убийцей.
        Я наконец-то готова принять то, что мне нужно просто плыть по течению и ни о чём не думать. Пришло время превратиться в подобие Руд. Фокусироваться на такой чепухе, как цвет штор в комнате и плечиках на пиджаках, они ведь вот-вот войдут в моду в ОНР. По словам Руд, альтернативы модного нововведения быть не может, это единственное, что могут позволить себе поклонники классически-скромного стиля. Жаль конечно, что место цветных птичек в телевизоре уже заняли эфоры, мне придется свыкнуться с ролью убийцы.
        Я рада, что совершеннолетие в Ореоне сдвинули на три года, это значит, что через пару месяцев, когда мне исполнится восемнадцать, меня не оденут в военную форму и не заставят жить в казарме и убивать людей по приказу на ежедневной основе. Других сюжетов сценария жизни мне тут вряд ли напишут, тем более после того как сегодня привселюдно вручат медаль. Мне снова удалось выиграть немного времени… Если буду правильно себя вести, меня не будут трогать в течение трех лет, ну и конечно же я останусь живой.
        Этой ночью я видела во сне смерть. Она приходила поблагодарить за троих парней, что я ей подарила своим метким попаданием в Литоре. Проснувшись в холодном поту, я кричала от ужаса, прижималась к Прим и вдруг поняла - мои собственные границы допустимого стерты. Было время, когда даже мысль об оружии вызывала у меня отвращение, но теперь, как оказалось, соблюдая полное хладнокровие я и сама могу выпустить пулю в лоб человеку. А значит смогу через несколько часов с высоко поднятой головой изображая гордость, позволить надеть на себя медаль и стать для всей республики героиней.
        Еда с самого утра не лезет в горло, а Руд на удивление рада этому и совсем не пихает в меня хоть одну галеточку, что доктор разрешает есть в неограниченном количестве. Она боится, что я снова облажаюсь на сцене, потеряю сознание, рассудок или ещё чего хуже - меня всю вытошнит наружу. Я успокаиваю её, говорю, что сегодня всё пройдет нормально, и это не просто слова - это правда!
        Внутри меня бездонная черная пустота и спокойствие. Похоже мой внутренний мир наконец-то исчерпал лимит страхов и человечности, на которых удачно играл психический недуг. Теперь я оболочка с выгоревшим дотла, как мой дом, сознанием. Мне абсолютно безразлично, что на меня наденут и как причешут, а самое главное - что заставят говорить на камеру. Лаванда Мейсон давным-давно умерла от пули, голода, страха и прочих бед на этой войне, а вместо неё осталась призрачная тень, отдаленно напоминающая ту белокурую девушку, что ненавидела свою жизнь, презирала военных, и мечтала выбраться со дна социального неравенства.
        - К твоим серым глазам идеально подходят холодные оттенки, - с восхищением говорит Мила, накладывая мягкой кисточкой тени на веко.
        - Серые? Когда-то мне говорили, что у меня голубые глаза. Глаза цвета моря. Мне нравились мои глаза. Теперь они цвета моей жизни - серые. Ну да ладно. Какая собственно говоря разница теперь.
        Для меня подготовили строгий костюм темно серого цвета, закрытые туфли на низком каблуке, больше похожие на мужские, чем на женские - это тут такая мода - и белый гольф с коротким рукавом. Сразу выбор образа показался странным, но потом я огляделась по сторонам и поняла: всё вполне логично, теперь я не просто яркая обезьянка с экрана, я официально признана одной из них. Меня включили в ряды граждан свободной народной республики, где люди борются за мнимую свободу слова, фальшивое право выбора и отстраивают консервативные устои быта. Здесь нет места для нетрадиционных браков, эпатажной моды, преследования по религиозным убеждениям и языковым стандартам. Звучит очень даже привлекательно, вот только мало кто знает, как оно на самом деле есть.
        Мне сделали строгую прическу: зачесали волосы в низкую гульку и уложили пробор, как под линеечку, посередине. Мне идет.
        Мила осторожничает в разговоре, но я веду себя покорно и податливо, тем самым настораживаю всех, кто со мной работает не первый день. Два стражника, что были приставлены ко мне с самого первого дня пребывания в Монтисе, уже даже не обращают внимания, когда я хамлю, ругаюсь, выражаюсь крепким словечком или бью посуду, а вот на такое меланхоличное настроение как сегодня, реагируют неоднозначно. Один даже держит всё время руку на пистолете, как бы проверяя на месте ли он. Глупый, когда я захочу их перестрелять, рука, висящая на ремне, мне не помешает, мог бы это и понять уже.
        - Ты прекрасна. Очень идет такой стиль.
        Мила улыбается и разглаживает складки на моем пиджаке.
        - Пора ехать на площадь.
        - Ты поедешь со мной?
        - Нет. Я не настолько важная персона как ты, так что придется добираться на праздник своим ходом.
        - Если хочешь я попрошу Руд, она договорится и для тебя найдется место в машине.
        - Нет, Лаванда. Спасибо.
        Девушка берет меня за руки и отходит на шаг назад, разглядывая ещё раз мой внешний вид.
        - Увидимся на площади? - спрашиваю я.
        - Конечно.
        Вдруг, она прижимается, обнимает меня на прощанье и неразборчиво шепчет на ухо:
        - Будь смелой! Не показывай, что тебя можно сломить.
        Ещё раз отстраняется, оглядывая меня с ног до головы и еле заметно кивает: «Хорошо?», я улыбаюсь, киваю в ответ: «Да». И снова загадки и непонятные отрывки фраз, что я должна уметь разгадывать. Или я себя накручиваю, и она просто очередная, кто переживает за приступ сумасшествия? Наши руки соскальзывают, теряя друг друга, под конвоем стражников я ухожу к лифту. Под писк закрывающейся двери в моё сознание врезается прощальный взгляд Милы. Тревога в её глазах… Эта тревога не даёт мне покоя всю дорогу до площади. О чём она хотела меня предупредить?
        На праздник меня сопровождает Прим. Думаю все привыкли, что мы, как сиамские близнецы, прилипшие друг к другу. Меня устраивает этот вариант.
        - Ну ничего себе! - игриво присвистывая комментирует моё появление Прим. - Дэл, зря ты раньше не придерживалась строгого стиля, могла бы разбить в двое больше мужских сердец.
        Мы крепко держимся за руки, и как обычно это внушает призрачное чувство защищенности. Строгий стиль на сегодняшний праздник организаторы определили не только для меня, на мужественной фигуре Прим костюм смотрится просто сногсшибательно, я даже немного ревную, представляю сколько девушек положат глаз на этого красавчика вечером.
        - Ага. Жаль костюмчик не черного цвета. Было бы в чём ходить на похороны. В последнее время погребальные службы стали популярными вечеринками, - отшучиваюсь я, но смеется только Прим, остальные свидетели моего черного юмора выкатывают глаза из орбит демонстрируя своё возмущение.
        Центральная площадь забита людьми, из-за голов толком ничего не видно. Повсюду развешаны черно-красные флаги ОНР и играет торжественная музыка. После официальной части людям устроят фуршет, будет чай, сладкая вата и мороженое для детей, а ещё танцы.
        По случаю сегодняшнего концерта поставили временную сцену, она разделила центральную площадь на условные две части. За сценой красуется шикарный фонтан, но из-за огромных мониторов, развешанных в центре и по сторонам, его толком не видно. Красивые струйки воды разливаются во все стороны не менее чем на три метра, а ещё, говорят, вечером они светятся разными цветами, благодаря чему кажется, что фонтан танцует. Жаль, что нас держат под постоянным конвоем, хотелось бы просто прогуляться вечером и полюбоваться городом. Скоро закат, возможно сегодня повезет и мне удастся поглядеть одним глазком на эту красоту.
        Сцена огорожена металлическими конструкциями, они условно разделяют зоны в несколько рядов между толпой зрителей и выступающими. По одному ряду выстроились стражники, а во второй ставят нас. Нас сопровождают Бри и Руд, они тоже в паре. Эти двое на удивление относительно сдержанно разодеты, но всё же основными элементами узнаваемости выступают сумасшедшие цвета нарядов. На фоне серой толпы, эфоры как клоуны в цирке, но похоже их это не смущает.
        Я оглядываюсь по сторонам: каждый второй пытается встретиться со мной взглядом, машет мне и улыбается, некоторые что-то выкрикивают словно я звезда, но из-за гула толпы ничего не разобрать. Операторы совсем не такие, как те, что таскались за мной с маленькими чемоданчиками и переносной штукой с объективом по всему Литору, у этих огромные камеры и кресло, оно возвышается над толпой на специальной конструкции, транслируя картинку сразу на экран. Многие граждане с флагами: одни укутались в них как в плащ, другие размахивают над головой и скандируют патриотические кричалки, превращая праздник награждения в концерт.
        Пробираясь через толпу, организатор размахивает бейджем на шее.
        - Все на месте? - осведомляется мужчина, пожимая руку Бри. - Рад видеть тебя Лаванда! - тут же переключается на меня.
        И снова этот взгляд и улыбочка, словно он увидел не меня, а суперзвезду.
        - Я Вас тоже, - отвечаю лживой взаимностью.
        Прим прижимает меня одной рукой за талию к себе. К чему эти нежности на людях?
        - Через несколько минут начинаем! Первый выходит Бри, - диктует нам распорядок организатор, - ты открываешь вступительное слово. После поднимается Руд - ты зачитываешь статистику потерь за неделю, потом перечисляешь победы и напоминаешь, наша цель - победа над тоталитарным режимом. Далее проморолик, посвященный ОНР. Бри приглашает на сцену командира. Он будет заходить с той стороны, - указывает на противоположную сторону, где от фонтана ведет такая же лестница на сцену, - произнесет свою речь и вот главный момент - пригласит тебя! - указательный палец организатора тычет мне в живот. - Мы специально поставили тебя с этой стороны сцены. Ты должна быть ближе к народу, чтобы они чувствовали - герои среди нас, и каждый может им быть! Так что учти: все смотрят на тебя, веди себя соответственно! После награждения, твоё слово Лаванда. Заключительный этап закрывает Бри. Всё понятно?
        Мы переглядываемся и положительно киваем в ответ. Громкая музыка закладывает уши, на улице темнеет и всё вокруг превращается в балаган. Я фокусируюсь на руке Прим, она заняла удобное место у меня на талии, благодаря чему я остаюсь в рассудке и в полном спокойствии. Прожектора закрутились, музыка сменилась на фоновую, микрофоны готовы, а на лицах эфоров блестят театральные улыбки. Бри закидывает руки вверх, зажимая в одной микрофон и поднимается на сцену.
        Наконец-то село солнце. Мне всё равно что происходит на сцене, пусть хоть горит, я выглядываю цветную подсветку фонтана. Прим притягивает меня к себе и целует в висок.
        - Всё в порядке? - обеспокоенно спрашивает он.
        Я улыбаюсь, чмокаю его в губы и киваю.
        - Только когда ты рядом.
        Всё идет по плану организатора. Толпа свистит и размахивает руками демонстрируя свой восторг. Руд поправляет мне волосы, обнимает, трогает ободрительно за подбородок и поднимается на сцену. Вот-вот и мой выход. Ещё раз рассматриваю толпу в надежде увидеть среди сотен глаз и рук Милу, но разве можно тут что-либо рассмотреть?
        Я презираю всех этих людей. В моем понимании они все предатели в большей степени чем я или Галлус, потому что предают не государство, а человечность - поддерживая революцию, они провоцируют смерть своего народа. Руд все время поглядывает на меня со сцены, но прожектора слишком слепят, чтобы поймать мой взгляд.
        - Приготовься Лаванда! - толкает меня к ступенькам организатор. - Твой выход через две минуты!
        Он выталкивает меня, заставляя подняться ближе к сцене. Нам с Прим приходится отпустить руки, впервые за день я чувствую небольшую тревогу. Оглядываясь назад вижу его внизу, между нами человек пять. Кричать неуместно, приходиться читать по губам безмолвное: «Я с тобой». Конечно со мной. Всегда со мной.
        - Уважаемые дамы и господа, а сейчас для награждения героя нашего времени на эту сцену приглашается человек, благодаря которому Ореон с каждым днем приближается к нашей общей мечте - крепкой, процветающей республике. Позвольте мне представить командира Народной Республики Ореон - Матис Фон Дагель!
        Бурные аплодисменты заглушают музыку и ведущего, но только не стук моего сердца. Не верю своим ушам, этого не может быть! Медленно поворачиваюсь лицом к сцене, вокруг всё мутнеет, теряет форму и цвет, становится темно-серым и громко гудящем. Вижу Руд и Бри, вспышки прожекторов и лампочек, но всё замедленно, как те кадры из ролика, где мне в лицо брызгает кровь Каликса.
        С противоположной стороны сцены, ступенька за ступенькой появляется высокий, худощавый мужчина с широкими плечами и каштановыми волосами. Он машет толпе, улыбается, произносит торжественную речь, из которой я не слышу ни слова, только свой пульс, что барабанит в ушах. Он поворачивается в мою сторону протягивает руку вперед, и наши взгляды встречаются.
        Вот он… Мой худший кошмар, из плоти и крови. Человек, которого я ненавижу каждой клеточкой своего тела и каждой капелькой своей крови. Все волоски, вплоть до самого маленького, встали дыбом как шерсть у кошки. Если бы я могла, сейчас скрутила бы также спину колесом и шипела, но вместо этого, как ночной мотылек я лечу на яркую лампочку, прямо к нему на сцену, шаг за шагом приближаясь к чудовищу, что годы назад стал моим кошмаром наяву.
        Толпа хлопает, приветствуя меня на сцене, а я не могу оторвать глаз от почетного гостя. «Не показывай, что тебя можно сломить» - слова моей новой подруги обретают свой смысл, как и другие, проливающие лучик надежды на мою серую жизнь.
        «Премиленькая девочка лет пяти».
        «Я и так сказала много лишнего».
        «Если ты не услышала ответы на свои вопросы - это твои проблемы».
        Она знает кто я, а мой приступ на балу не целиком был проецированием фантазий. Сонечка, Веста, Матис - всё это было наяву. Моя малышка Мэл, жива! Она здесь! Она совсем рядом. Я стою приросшая к полу, с поднятыми на него глазами. Могла ли я подумать, что ещё хоть раз встречу этого ублюдка? Он протягивает ко мне руки и прикалывает к пиджаку медаль. Чувствую его дыхание на своем лице, точно, как дыхание зверя.
        - Я хочу поблагодарить эту мужественную девушку от лица всего ОНР. Лаванда, ты наш пример мужества, храбрости и смелости. Ты - герой нашего времени!
        Слух вновь различает слова и звуки. Матис пожимает мне руку, улыбается толпе, а после прижимается губами к моей щеке, задерживаясь в поцелуе на несколько секунд. В глаза слишком ярко светят камеры и вспышки фотокамер, это выбивает из равновесия. Наклонившись, он обнимает меня и шепчет на ухо:
        - Ну здравствуй, дочка…
        Разряд электричества сильнее молнии пробирает моё тело от кончиков волос до ногтей на ногах. Воспоминания из детства, что я провела под одной крышей с ним, волной мерзости и тошноты поднимаются к горлу. Они по сей день такие живые, что кажется я чувствую запахи, слышу звуки и ощущаю прикосновения из прошлого и сейчас…
        Глава 22
        Мне было чуть больше тринадцати лет. Мама с Мэл ушли к врачу, сестра заболела на прогулке в морозный день. Мы с Матисом остались одни. Я сидела на диване в прихожей, закинула одну ногу на быльце, а вторую поджала под себя, и листала школьную книжку. Он вошел в комнату тихо. Я дрогнула от неожиданности, а он шепотом протянул: «Шшш…», точно, как гремучая змея. Я ненавидела находиться рядом с ним, а находиться рядом, когда мамы нет дома, было просто невыносимо. Матис сел рядом, так близко, что моё колено уперлось ему в бедро. Запах его одеколона не поменялся по сей день. Отчетливо помню, как тяжесть мускуса забивала нос, а ещё помню его тяжелое дыхание. Меня вдавило в диван, я не знала, как себя вести, не хотела напроситься на наказание, сидела тихонько, как мышка, и даже не дышала. Грубая рука легла на моё голое колено и медленно спускалась по внутренней стороне бедра, к шортикам. Не выдержав стыда, я попыталась уйти, но он успел меня задержать. Я была совсем девочкой, чистой и невинной, но уже тогда понимала, какие грязные вещи на уме у этого ублюдка.
        - Убери от меня руки, гадина! - закричала я.
        Закрыв своей огромной ладонью мне рот, он схватил меня за лицо.
        - Не смей грубить дочка! Разве так ведут себя хорошие девочки? - прошипел он в ответ.
        Прижимаясь губами к щеке, он задержался в поцелуе на несколько секунд, а потом.... Нет, никакой близости не было. Он никогда не переступал эту черту, но очень часто позволял себе то, на что не имел никакого морального права. В тот раз, я не знала, что мне делать и разревелась от испуга, а он разозлился. Пришлось терпеть ещё и наказание. Позже я заметила странную вещь: когда я сгорала от стыда, это раззадоривало его ещё больше, он терял контроль над собой. Казалось, что он борется сам с собой в муках желаний, но стоило мне сделать вид, что я не против, как у него словно щелкало что-то в голове, глаза яснели, и он убирал от меня свои поганые лапы. Так я научилась изображать увлечение, чем потом благополучно пользовалась в общении с мальчиками.
        Я никогда никому не рассказывала об этом, даже Прим. Мне было невыносимо стыдно признаться хоть одной живой душе в том, что я была увлечением собственного отчима. Однажды он хотел заставить меня переодеться при нём, но я не согласилась и тогда он бил меня шлепками по щекам и телу. В попытке сорвать с меня майку, от треска ткани, что не выдержала этой схватки, он пришел в себя, после чего оставил меня в покое. Я залезла в ванну прямо в одежде, включила воду и пыталась смыть с себя всю грязь, казалось она налипла толстым слоем.
        Матис ушел от нас, когда мне было четырнадцать. Не сразу, спустя время я перестала подпирать комодом дверь в комнату и вздрагивать ночью от скрипа. Мне часто казалось, что однажды он не справится со своей похотью и придет. Наверное, поэтому я так легко разрешала Прим спать у себя в постели. Когда он был рядом я могла уснуть и чувствовала себя в безопасности.
        Едва мне исполнилось пятнадцать, я позволила этому случиться. Ни о каких высоких чувствах и речи быть не могло, просто мальчик со школы, с которым мы гуляли в парке, ходили на море, держались за руки и всё такое. Однажды он решился на большее, чем просто поцелуи, и я с легкостью ему отдалась, не жалея об этом ни минуты. Мне казалось, что у меня с плеч упал камень - теперь, когда это случилось, мне нестрашно.
        До Прим близость имела для меня совсем другое значение, но с ним всё иначе, словно это и был тот самый первый раз, о котором девчонки так любят трепаться. В ту ночь звезды казались близко, вот только руку протяни и ухватишь, а сердце билось так часто, что не хватало воздуха, но это было неважно, потому что он и был моим воздухом, я дышала им одним.
        И вот сейчас, стоя на подмостках, запах тяжелого мускуса душит меня, пробуждает самые гадкие воспоминания о том, что не должно было произойти с девочкой. Ноги не идут, Руд легонько обнимая за плечи подталкивает меня к лестнице, похоже я задержалась на сцене дольше регламентированного времени. Матис произносит свою торжественную речь. Восторженный гул толпы буквально оглушает. Не глядя под ноги, я спускаюсь, хорошо, что стражники помогают, иначе кубарем катилась бы. Глаза застилают светодиоды, и вот я в толпе. С застывшим ужасом на меня смотрит пара знакомых светлых глаз разного цвета. Пробираясь ближе Прим расталкивает команду подготовки праздника, протягивает руки, а я, не замечая трех ступенек вваливаюсь прямо в его объятия. Он целует меня в шею и всё время повторяет:
        - Всё хорошо Дэл… Всё хорошо… Иди ко мне! Я с тобой. Дэла… посмотри на меня! Всё хорошо…
        Моё лицо искажено ужасом прошлого, а дрожащие руки вцепились в его рубашку. Со всей силы тру щеку, но ядовитый поцелуй всё равно разъедает кожу. Кажется, я чувствую руки этого ублюдка на себе. Лицо до сих пор обжигает горячее дыхание зверя…
        - Перестань! Не трогай! - командует Прим, крепко сжимая мои запястья и силой скручивает мне руки за спиной. - Все камеры обращены на тебя. Улыбайся. Ты запорола речь благодарности на сцене. Делай вид, будто безумно польщена наградой, а не просто безумна.
        Я улыбаюсь, закидываю голову назад, манерничаю и театрально на камеру целую Прим, словно мы настоящая пара. Моё лицо крупным планом мелькает на экранах и спустя время всё же удаётся убедить толпу и операторов в том, что я искренне растрогана важностью события. Внимание переключается на яркого ведущего.
        Награждения предназначены не только для меня, около десяти бойцов ждут своей очереди блеснуть на сцене в качестве гордости молодой республики. Они тоже проявили себя, как находчивые убийцы с хорошей реакцией в самых жарких боях на границах. Незаметно стражники окружают нас с Прим со всех сторон.
        - Прошу пройти со мной, - подает голос самый молодой.
        - Что? Куда? - возмущается Прим.
        - Распоряжение командира. Я должен доставить вас двоих к месту назначения.
        Мы переглядываемся и покорно выполняем всё, что нам велят. Сопротивляться смысла нет, это только усугубит наше положение. Я беру Прим за руку и иду за стражей оглядываясь на Руд, она обеспокоенно провожает нас взглядом. Похоже о распоряжении командира ей ничего неизвестно. За оцеплением сцены нас ждет машина. Праздничные огоньки скрываются за поворотом улиц. Теперь моя голова занята только сестрой.
        Она здесь, я точно это знаю. Как мне добраться до неё? Хочу обнять её, уткнуться носом в каштановые косы, что пахнут мелиссовым чаем и детской сладостью, и сказать, что я здесь. Я обещала, что никогда её не брошу, но не смогла сдержать слово, не знаю, как смогу смотреть ей в глаза, но разве это имеет какое-то значение сейчас?
        Огромные ворота распахиваются перед колонной машин. Мы заезжаем на территорию особняка, охраняемого лучше, чем весь Монтис. По территории расхаживают рядовые, вооруженные до зубов. Возле крыльца дома авто наконец останавливается. Подстриженный под линеечку газон, неестественно зеленого цвета, устилает практически всю территорию перед усадьбой, не считая вымощенных гранитными камушками дорожек, а сам дом со всех сторон окружен пышными благоухающими гортензиями, всевозможных цветов.
        - Мы у него дома, - приговариваю под нос, изумленно ахая.
        Запах цветов похожих на цветные шарики уносят меня мыслями в детство.
        Я снова маленькая девочка, стою на пороге Сонечкиного дома. Мы с мамой пришли на чаепитие, меня наверняка уже ждет ароматная булочка с вишневой начинкой на фарфоровом блюдечке. В саду можно играть при условии, что я пообещаю быть осторожной с цветами, но я, конечно же, залезу под самые крупные грозди лиловых шаров и представлю, что я в сказочном лесу фей.
        - Вас уже заждались, - приветливо приглашает нас в дом услужливая женщина на входе.
        Как типичная жительница Монтиса, она гладко зачесана в тугую прическу. На женщине серое закрытое платье под горло, поверх которого повязан идеально белый фартук определяющий её место в этом доме - прислуга. Высокие колонны подпирают расписной потолок. Как по мне, это место больше похоже на музей, чем на дом. На стенах красуются картины, но они кардинально отличаются от той, что красуется в комнате Форда, это настоящие произведения искусства, они изображают пейзажи и натюрморты, а стиль интерьера совсем непохож на новомодные здания города с их современными причудами. В этом доме всё буквально кричит о консервативности и старомодности. Где же стеклянные двери на магнитных ключах и датчики движения вместо выключателей, которыми напичкан весь город?
        - Меня зовут Фрида. Я провожу вас в гостиную. Хозяйка уже заждалась.
        Фрида настолько плавно передвигается по дому, что готова поклясться, её ноги не касаются пола, она плывет над землей, а мы покорно следуем за ней. Я кручу головой со стороны в сторону, пытаюсь рассмотреть неописуемую красоту каждой детали. Особенно меня заинтересовали напольные вазы с расписными картинами, изображающими женщин викторианской эпохи. Неужели в этом доме живет моя маленькая сестренка? Мэл не Мэл если что-то не разобьет или не сломает. Мама всегда говорила, что у этой девочки буквально горит всё в руках. У нас-то и ломать в доме нечего было, посуда и та подсчет, а кружка для чая у сестры была алюминиевая, иначе б ей не выжить. Одним словом не ребенок, а ураган!
        Прямо из холла мы поворачиваем в гостиную, посреди корой красуется длинный дубовый стол, заставленный вкусностями, явно приготовленными к званому ужину, но моё внимание приковано к призраку из прошлого.
        В элегантном, идеально подчеркивающем фигуру платье, над столом склонилась Сонечка, она зажигает свечи. От нависшего напряжения воздух становится свинцовым. Такая красивая, в шикарной одежде и доме, она стоит передо мной живёхонькая и цветущая, как её гортензии, в то время, как моя мамочка гниет в могиле.
        Я ненавижу её.
        С самого детства эта женщина казалась мне крестной феей, волшебницей. Она помогала нам в тяжелые времена и была единственным близким человеком для моей матери, но в самый ответственный момент бросила её на произвол судьбы, просто позволила умереть. Мои скулы сводит спазм, а кулаки непроизвольно сжимаются от злости. Несколько минут мы просто смотрим друг на друга, словно встретившиеся призраки из разных измерений. Она неуверенно шагает вперед, а я, сама того не замечая, назад, сохраняя расстояние между нами. Прим протягивает руки и крепко обнимает Сонечку, хотя они никогда не были друзьями. Не могу осуждать его за внезапное проявление чувств, увидеть знакомое лицо сейчас настоящая роскошь. Она обхватывает его лицо руками, целует в щёки и притягивает к себе.
        - Дети! Вы живы! - сквозь слёзы выдавливает из себя Сонечка. - Это счастье. Настоящее счастье!
        Сонечка тянется ко мне, приглашая в объятия, но я отстраняюсь снова.
        - Как ты могла? - с надрывом в голосе спрашиваю я.
        - Что? О чём ты? - Она вытирает слёзы и снова машет мне привлекая в объятия. - Девочка моя… Иди ко мне! Лаванда…
        - Ты бросила её!
        Мои глаза наливаются слезами. Я не моргаю, не позволю скатиться хоть одной из них. Каждый шаг и движение этой предательницы заставляет меня вздрагивать. Обхватываю себя руками, не хочу показывать дрожь в теле.
        - Ты не знаешь о чём говоришь, дорогая. Тебя там не было.
        - Она любила тебя. Она считала тебя единственной настоящей подругой, а ты предала её в самый страшный момент.
        Тычу указательным пальцем в воздух направляя его на Сонечку, пропихивая так каждое слово под кожу её совести. Хочу, чтобы она почувствовала хоть каплю боли, которую ежеминутно испытываю я.
        - Моя мама горела в этом чертовом доме, пока ты спасала свою шкуру! А теперь что? Ты решила украсть её жизнь, выдавая себя за неё? - Слёзы срываются и горячим водопадом обмывают щеки, но я быстро смахиваю их ладонью, вытирая следы слабости. - Где она? Где моя сестра?
        - Лаванда! Ты не смеешь мне такое говорить! Всё было слишком быстро… и… и… Они начали бомбить. Никто не знал, куда снаряд попадет дальше… и я… Мне…
        Она хватается за лицо, не знает куда деть трясущиеся от нервов руки, но я делаю вид, что не слышу ни слова из её оправданий, настаивая на своем.
        - Где Мэл? Ответь мне.
        - Было слишком мало времени. Если бы не Веста с Ликом, мы бы не выбрались. Я схватила малышку и бежала со всех ног пытаясь спасти хотя бы нас.
        - Кто такой Лик? - недоверчиво спрашиваю я.
        - Они с Вестой помолвлены. Он помог нам выбраться.
        - Солдат?
        - Да.
        Вспоминаю тот вечер в «Барракуде»: Веста смеялась, закидывая голову вверх, так громко, что её возгласы были слышны сквозь музыку, а ещё она закидывала ноги на колени молодому солдату, которого я никогда ранее не видела. Эту девушку знал весь город, как представительницу особ легкого поведения. Её женихов и поклонников, наверное, и не счесть, но точно можно сказать, что к военным она питала особую слабость. Её как знамя, буквально передавали из рук в руки самые симпатичные пограничники Литора, так что мы только и успевали делать ставки в своем импровизированном тотализаторе, кому же из завсегдашних солдатиков посчастливится на этой неделе встречаться с Вестой, но в тот вечер ни одна из ставок не сыграла, она пришла с парнем, которого ранее никто не видел.
        То ли этот незнакомец был не особым любителем ночного веселья, то ли случайный какой-то, но я его видела впервые, а в целом лишь два раза. Во второй раз он выглядел куда более расфуфыренным, в числе знатных военных, приглашенных на бал в Монтисе. В голове вдруг выстраивается некая цепочка событий прошлого, от которых стынет кровь в жилах: выстрел в «Барракуде», никому не известный солдат, угождающий Весте, и эта же парочка за столиком Монтиса. Лик - мятежник!
        - Ты врешь! - ненавистно бросаю ей в лицо.
        Она замолкает, словно язык проглотила.
        - Не успели бы вы убежать далеко, после начала обстрела. Вся линия в тот день выгорела дотла, да и рейд мародёров прошелся вдоль и в поперёк после бомбежки. Лик - предатель! Ты знала, что идет артиллерия на Литор! - Мои слова на самом деле не более чем безосновательные предположения, но тот стыд, что поселился в отражении её глаз, превращают их во вполне вероятную теорию. - Он просто вывез вас из города ещё до начала бомбежки! А Мэл некуда было девать, потому что в тот день она была у тебя. Так?
        Сонечка молчит, только часто сглатывает ком в горле и тяжело дышит. Она была не готова к такому, вот и не подготовила аргументы.
        - Где моя сестра? Я хочу видеть Мелиссу!
        - Это невозможно. Он не позволит… Во всяком случае пока.
        Голос женщины, стоящей передо мной звучит тихо и обреченно. Словно нет больше смысла приукрашать правду. Она опускает руки и глаза, а у меня опускается сердце… Оно упало на самое дно глубокой, сырой и темной ямы под названием «разочарование». Она была для меня примером сильной женщины, что не подвластна жизненным козням и может выстоять, с гордо поднятой головой, в любую погоду судьбы. А что теперь? Теперь я вижу её жалкой мышей, что готова на ходу догрызать дыру в половице, загнанная в угол котом. Она бежала, поджав хвост спасая свою шкуру, хотя могла спасти и мою мать. Предупредить. Взять с собой. Не знаю, что еще, но могла сделать хоть что-нибудь, и мама осталась бы в живых.
        - Как он нашел тебя здесь? - спрашиваю я.
        - Он не искал. Это я.
        - Но зачем? И как ты знала, что он в Монтисе? Он же пропал три года назад!
        - Никто не пропадал. Я всегда знала где Матис. История с любовницей, была дешевой отговоркой и самой правдоподобной из тех, в которые легко поверить. Твой отец…
        - Он отчим! - перебиваю, срываясь на крик.
        Мерзость стаей мурашек пробегает по телу. Как она только посмела назвать этого ублюдка моим отцом?!
        - Твой отчим, - покорно исправляется Сонечка, - с начала конфликта в государстве вращался в не самых законных кругах. Думаешь, как он оплачивал все ваши долги, твою школу и прочую ерунду?! Он зарабатывал на нелегальной продаже оружия в серой зоне, так и попал в Литор, где и встретил твою мать. Аптекарь - это лишь красивое прикрытие. Когда лавочка заработков на вялотекущей войне прикрылась, восток организовал свою партию и стал планировать настоящее восстание, революцию… а твой оте… Отчим! Твой отчим возглавлял это движение, поэтому ему пришлось незаметно уйти, чтобы не навлечь на вас опасность.
        Так значит весь тот патриотизм и почитание Джоува были напускными? Не более чем пыль в глаза, для глупых любопытных горожан. Самонадеянные, лживые слова, буквально перекручивают всю сущность такого законченного подонка, как Матис. Повсюду лишь обман и предательство. Смешно…
        - Чтобы не навлекать на нас опасность?! - Заливаюсь смехом придерживая живот, чтобы не лопнул, как спелый арбуз. - Да он и был нашей опасностью! Тебе бы и не знать, что нам пришлось пережить, когда он ушел. А что сейчас с нами? Да ты только посмотри! Его чертов ОНР сжег наш дом со всеми его жителями дотла! Сонечка, дотла! - повторяю с характерной окраской этого слова. - Нет ни пекаря, ни сапожника… Ничего и никого не осталось. Это он так оберегать нас решил? Разворотить революцию и спалить к чертям весь Литор?! Ну это уже неважно… Всё это уже неважно. - Я устало отмахиваюсь от Сонечки, от картинок из памяти с горелыми улицами, от лиц родных перед глазами. - Так зачем ты искала этого ублюдка? Бандероль передать?
        - На внутренней границе в ОНР нас задержали. Не хотели впускать. Мы двое суток провели в подвале, как преступники, пока пограничники разбирались чей Лик солдат.
        - Не признали своего же верного пса? - язвлю я.
        - Мелисса не проронила ни слова с тех пор как мы пересекли границу города. У неё резко поднялась температура, то ли из-за болезни, то ли так отреагировала нервная система, я не знаю, но знаю точно, что я была в отчаянии и не знала, что мне делать и что с нами всеми тереть будет. Нас морили голодом и относились точно, как к шпионам или заключенным, не жалея даже ребенка, вот я и не придумала ничего умнее как сказать, что я супруга его, а это дочь, и что Лик солдат, что должен был нас перевести через границу. Буквально через пару часов там была целая делегация из военных, в том числе и Каликс. К вечеру малышка чистая и сытая засыпала в теплой кроватке.
        - Ну разве же только малышка? Неужели для супруги местечка в теплой кроватке не нашлось?
        - Это уже не твоё дело! Да что с тобой такое, Лаванда?
        - Ты прикидываешься здесь моей матерью, вот что! - кричу я.
        - Не твоей, а Мэл. А что мы, по-твоему, должны были сказать обществу, что так борется за социальные идеалы? Он командир! Его статус привлекает внимание. Или ты бы предпочла оставить девочку с отцом одну?! Она ведь не знает его.
        Перспектива оставить Мэл одну с Матисом аж наизнанку меня выворачивает. Я рада, что Сонечка не бросила её и была с Мэл всё это время, но озвучивать свою благодарность я не собираюсь.
        - Я заберу сестру прямо сейчас, и никто меня не остановит. Где она? Говори, мать твою!
        Я ругаюсь, кричу, выбегаю в коридор и дергаю каждую дверную ручку в надежде, что за следующей дверью увижу сестру. На шум прибегает стражник и перепуганная Фрида, но Сонечка отмахивается от них рукой: дескать у неё все под контролем.
        - Мэл! - кричу на весь дом.
        - Лаванда, успокойся! Её здесь нет, - перекрикивает меня Сонечка.
        Я не слушаю её, только вырываюсь из цепких рук и продолжаю свои метания по дому. За окном блестят фары машин, мелькают головы военных.
        - А вот и командир! Как раз к ужину! - громко заявляет Фрида, так чтоб мы в своей возне обязательно услышали её уведомление.
        Прим, который до этой минуты соблюдал нейтралитет, не вмешивался в наш разговор, срывается с места и становится между мной и Сонечкой. Схватив за плечи, он со всей силы встряхивает меня.
        - Слушай меня! Если ты действительно хочешь её увидеть, немедленно прекрати это безумие.
        - Я заберу её прямо сейчас, и мы уйдем! - стою на своём.
        - Очнись! Куда мы уйдем? Дом, как спичечный коробок напичкан вооруженной охраной.
        Глубоко вдыхаю, осматриваюсь по сторонам и понимаю: он полностью прав. Заправляю выбившиеся пряди волос за уши и разлаживаю пиджак. Шея и плечи болят от встряски. Медленно подхожу к столу, отодвигаю стул и занимаю место. В гостиную в сопровождении двух стражников входит Матис, Сонечка и Прим, следуют за мной. Он очень постарел за эти годы. Волосы практически по всей голове посеребрила седина, а горбинка на носу, кажется ещё острее.
        - А вот и вы! Прости дорогая, тебе пришлось развлекать моих гостей, я был вынужден немного задержаться.
        Ненавижу его. Жаль не могу дотянуться до пистолета. Всадить пулю в лоб этому ублюдку - моё заветное желание с малых лет.
        Глава 23
        Моё детство отличалось от детских лет сверстниц. В то время, когда девочки из школы мечтали о новой кукле или велосипеде, моей заветной мечтой было исчезновение Матиса. Я не просто желала однажды не встретить его утром на кухне и больше никогда не видеть, нет, я частенько перед сном представляла, как сдавливаю своими руками шею спящего отчима и смотрю при этом ему прямо в глаза ожидая, когда он испустит последний хрип. Странные мечты для маленькой девочки. Наверное, хладнокровный убийца в которого я превратилась всегда был частью меня, революция просто выпустила его на свободу.
        На ужин подали запеченные ребрышки в медовом соусе. Огромное блюдо с выложенными к верху оголенными косточками занимает большую часть стола. Мясо выглядит очень аппетитно, а аромат заполнил всю гостиную. Я положила себе немного салата, зеленый горошек, который успела полюбить за время жизни в Литоре, и небольшое ребрышко. Весь вечер я практически не поднимаю глаз, не могу поверить, что ужинаю в такой компании. Мой взгляд прикован к выжаренной добела косточки. Я постукиваю по ней вилкой и представляю какого цвета будут ребра Матиса, если языки пламени обглодают всю плоть. Рисую в фантазии картину где я обливаю эту усадьбу газом и стоя на пороге бросаю спичку, а потом любуюсь со стороны, как словно спичка вспыхивает роскошь, нажитая подонком на костях невинных людей, погибших на этой войне. В моих грезах он громко кричит от боли, наяву же я не могу сдержать улыбку.
        - Ты выросла такой, как я себе представлял.
        С момента, как все сели за стол в гостиной царила мертвая тишина. Если ударить вилкой по горошку, можно услышать, как он катится по тарелке. Голос Матиса звонкий, совсем не такой, как я помню, раньше он говорил тихо и хрипло, словно в течение многих лет выкуривал не меньше трех пачек сигарет в день и потерял голос в никотиновой дымке. Неужели он думал обо мне, представлял какая я стала? Поднимаю глаза, наши взгляды встречаются.
        - Красивая. Сильная духом. Смелая… Нисколько не похожа на мать, - продолжает он.
        Я действительно непохожа на неё, ни характером, ни внешне, но с уст Матиса это утверждение слетает словно оскорбление доброй памяти моей мамы. Так показалось не только мне, Прим и Сонечка тоже переглянулись на этой фразе.
        - В твоих глазах всегда горел огонь, не то что у неё. Горит и до сих пор. - Его улыбка оголяет неровные зубы. Теперь я вижу, как Каликс похож на него во всем - манеры, взгляды, повадки. Вот кого он мне напоминал всё это время. Как можно подражать такому ублюдку? - Вот только не понимаю зачем они нарядили тебя в этот женский костюм. Я просил одевать тебя в соответствии с твоим нежным возрастом. Тебе так идут легкие платьица, как те, что ты носила в детстве, но организатор настоял на своем, мол событие слишком важное и официальное, образ юной девушки тебе сегодня ни к чему, ты же теперь герой!
        Откладываю вилку в сторону, аппетит пропал окончательно. Странные наряды, в которые меня то и дело наряжали, и образ маленькой девочки создавался не только с целью вызвать сострадание, а ещё и по заказу старого извращенца. Его слова заставляют тело содрогаться от всплывающих кадров из прошлого, тех, из-за которых пылают щеки от стыда. Невольно разнервничавшись я начинаю грызть ногти.
        - Тебе кстати понравился мой сюрприз в полевом госпитале?
        Его глаза сверкают в полумраке, как угольки в камине. Как избавиться от гадких воспоминаний и заставить себя открыть рот?
        - Какой из них? - наконец-то прорезается голос. - Побои в подвале? Или может похорон друзей?
        - Твоё платье.
        - Платье? - переспрашиваю я.
        - Да. Серое. Из госпиталя. Его нелегко было достать, да и не было никаких гарантий, что ты доберешься до лагеря, но я всегда знал, если ты что-то вбила себе в голову, тебя уже не остановить, поэтому всё же побеспокоился о том, чтобы его доставили к моменту, когда ты будешь готова.
        Интересно, как глубоко войдет нож если бросить ему в голову, не вставая из-за стола?
        - Готова к чему?
        - Сделать правильный выбор, разумеется. Каликс спорил со мной, был не уверен, что ты согласишься на его предложение. Ты его прямо-таки огорошила своей дерзостью и самонадеянностью. Он, кстати, проспорил мне бутылку рома.
        «Вот и удавился бы своим пойлом» - думаю я, еле сдерживаясь, чтобы не произнести эти слова в слух.
        - Я хочу видеть сестру.
        - Ты обязательно её увидишь, дочка.
        Вот так просто? А где же ряд невыполнимых и наверняка омерзительных требований? Он плавно подносит ребрышко ко рту и впивается в жирное мясо зубами. И почему бы куску случайно не стать поперек горла?
        - Отлично. Когда?
        - Доктор что работает сейчас с малышкой рекомендует временно ограничить её от всплесков эмоций, так что для начала мне нужно убедиться, что ты не выкинешь какой-то сюрприз, как обычно. Мне нужно убедиться, что я могу тебе доверять.
        - Я на днях спасла шкуры твоих псов во время обстрела. Между прочим, там был и твой сын. Этого недостаточно?
        - Ты вела себя достойно звания героя, за это и получила сегодня награду.
        Матис указывает вилкой на золотистую медаль, что красуется у меня на груди, болтаясь на красно-черной ленточке. Я уже и забыла про её существование.
        - Что ещё я должна сделать, чтобы заслужить твоё доверие?
        - Быть хорошей девочкой, - растягиваясь в ухмылке отвечает Матис.
        Сколько же грязи и гадости таят в себе такие простые слова. За этим столом только мне и Матису понятен смысл фразы. Тошнота подворачивает под самое горло, я больше не могу удержать в себе ужин, стараюсь не дышать, перетерпеть спазм в горле. На лице поступает испарина, по телу волнами от кончиков волос до самых пят пробирает дрожь. Вытираю потные ладони о колени. Воспоминания роятся в голове в комплексе с сопутствующими ощущениями и запахами. Чувство стыда накрывает меня с головой.
        Помню, как он поднялся в мою комнату проверить уроки. Я сидела за столом, читала книжку. Узнать его по шагам было несложно, он тяжело шуршал и протягивал левую пятку по полу. Оборачиваться не пришлось, я только вжалась в предвкушении гадких касаний. Он подошел сзади, склонился надо мной, и стал медленно водить кончиком длинного, шумно сопящего носа по пушку светлых волос на затылке. Гадкое чувство. Я всхлипывала, еле сдерживая слезы, а ему это не нравилось. «Будь хорошей девочкой» - повторял монотонно сотню раз мне на ухо. Это значило, что я должна изображать, будто всё нормально, а не прикидываться жертвой. Но, увы… Слёзы капали на тетради, а я скулила, точно побитая собака. Тогда казалось, что он никогда не оставит меня в покое. Я знала, меня некому защитить или пожалеть. Мама ни за что не поверит, что мой любящий «отец» способен на такое, он ведь так заботится о нас, так любит мою маму… Я скулила и скулила, и он схватил меня за волосы и хрипло рявкнул: «Непослушных детей, нужно наказывать!». Терпеть наказание было больно, так что приходилось терпеть внимание. Пушок светлых волос давным-давно
выкатался, но кажется я и сейчас чувствую те касания на затылке.
        От отвращения, я извиваюсь в рвотном спазме, еле успеваю скрутиться пополам и выдаю свой ужин обратно. Холодная испарина и дрожь долго не проходит, словно яд выходит из меня терзая тело. Отвратное зрелище, но зато у меня появился повод уйти из-за стола и ненадолго спрятаться в ванной комнате. Прим помогает привести себя в порядок и сменить рубашку, чистую дала Сонечка. Теперь я ещё и пахну прошлым. Раньше я любила, когда она меня обнимала, её платья всегда приятно пахли парфюмом, что в нашем доме считался предметом роскоши. Сегодня, запах Сонечки на теле только усиливает моё недомогание.
        Ужин закончился раньше планируемого. Мы возвращаемся в Форд. Сидя под телевизором на диване нас ждут эфоры. Руд элегантно закинула ногу на ногу и попивает чай с винтажной чашечки, а Бри, развалившись с противоположной стороны дивана, закинул ногу на быльце и активно критикует выбор модельного пиджака ведущей вечернего выпуска новостей. Стоит двери лифта издать писк, они тут же вскакивают, буквально трепеща от ожидания наших объяснений. У меня нет сил на разговоры. Слишком много прошлого обрушилось на голову в один день.
        Не проронив ни слова, я снимаю туфли и блузку с ароматом Сонечки прямо в холле. Раскидывая устало всё вдоль коридора, стремительно иду к себе, захлопываю двери и запираюсь на щеколду. Одной встречи с кроватью слишком мало, чтобы прогнать память и уснуть. Прим дает мне побыть в одиночестве всего несколько часов, а потом просит впустить его, но я не открываю. Не смогу сегодня вытерпеть объятия, даже его.
        Наступил новый день, но он тянет за собой старые проблемы. Маленькая Лаванда, что вчера буквально вытиснула взрослую из сознания, наконец-то дала слабину и спряталась обратно на самое дно истерзанной гнилой душонки, где я заперла её за тысячей замков и дверей много лет назад. Прим со мной не разговаривает. За завтраком даже сделал вид, что не услышал, как я просила передать молоко и специально съел последний круассан с клубничным джемом. Обиделся, что не впустила его вечером, и это ужасно несправедливо с его стороны.
        Мы посмотрели утренний выпуск новостей, я снова в центре вещания. Кадры с торжественного награждения буквально заполнили эфир: вот я поднимаюсь на сцену, вся серьезная, строго одета, вот никто другой, как сам командир, цепляет мне знак гордости республики на грудь, в то время, как я словно зачарованная смотрю ему в глаза, а вот я обезумела от счастья, бросаюсь в объятия парня, все хлопают, все счастливы - я пример для подражания! Наш школьный руководитель театрального кружка, был бы удивлен увидеть, как хорошо я смотрюсь на сцене, ведь он-то мне максимум давал роль дерева в массовках, а теперь поглядите-ка, я настоящая звезда.
        Прим так старался в последнее время меня поддерживать, даже не фукал, помогая избавится от следов тошноты, я должна была бы объясниться с ним по поводу вчерашнего, но не могу заставить себя ворочать языком. Кроме радостных новостей о том, как награждали героев в Монтисе, ведущая с экрана сообщает нам о количестве жертв за последние сутки. По официальным данным - пятьдесят три, но мы-то знаем, что в эти официальные данные в лучшем случае попадает одна треть фактически погибших.
        Очередная бойня под Литром нанесла сильный удар по мятежникам. Джоув добился от Западного Альянса помощи в разрешении конфликта на территории Патриума. На нейтральной территории соседнего государства были проведены переговоры. Соседи великодушно позволили встретиться президенту Джоуву, главе повстанцев Креону Деусу и представителям Западного Альянса за круглым столом мирного, образцово-показательного государства. Говорят, что было подписано соглашение о перемирии, оно накладывает полное вето на любые военные действия на территориях ОНР и Патриума, а также в серой зоне.
        Во всех этих съемках, награждениях и прочей чепухе я совсем перестала следить за развитием политических событий. Сегодня ночью договор о перемирии был нарушен, кем именно конечно же неизвестно, так как каждая сторона обвиняет другую, но количество потерь ОРН, явно говорит о том, что мятежников застали врасплох. Железная дорога Литора снова под контролем у Джоува, мятежники сдвинуты на порядочное расстояние назад, а значит огонь стал ближе к Монтису, и соответственно ближе к нам.
        В центральном регионе по-прежнему основной силой возгорания конфликта являются гражданские. Тупые люди устраивают митинги и пикеты на центральных улицах и под зданием городской администрации, самовольно снимают флаги Патриума, вешают красно-черные знамя Ореона и требуют отмены тоталитарного режима Джоува, зазывая остальных мирных жителей присоединиться к ОНР. Крамола, да и только! Солдатам повстанцев даже не нужно вмешиваться, просто контролировать, чтоб СМИ своевременно доносили информацию по своим подкупным каналам и зомбировали воспаленные умы людей.
        - Есть инсайдерская информация, - сообщает Бри, выключая телевизор. - После ваших роликов-визиток Джоув пустил свою волну извещения в массы. Люди стали шептаться. Похоже вы двое были так убедительны на экранах, что даже поклонники прежней власти Патриума задумались над тем, насколько это дикая политика, если государство превращает детей в солдат. Вас объявили без вести пропавшими. По официальной версии СМИ Патриума, Джоув настойчиво утверждает, что вас держат в плену, заставляют говорить всё это силой. Другими словами, используют, как информационное оружие.
        - То есть? В репортажи утренних новостей по ту сторону баррикад мы тоже попадаем? - спрашиваю я.
        - Да, - вклинивается в наш разговор Руд.
        Меня буквально разбирает истерический смех.
        - Ха! Как интересно всё повернулось! Государство, давящее своим тоталитарным режимом, в отличие от общества, что выступает за свободу слова, несет в массы правду, - иронизирует Прим, закидывая ноги на быльце дивана.
        - Ну хоть кто-то видит правду, - замечаю я.
        Наконец-то, хоть одна добрая новость. Не везде вокруг меня вранье! Оказывается, осталось ещё место и для правды.
        - Видели, - подчеркивает прошедшее время слова Руд. - До того, как Ореон пустил ролик с западни в Литоре.
        Действительно, как я могла забыть об этом феерическом событии. Надежда, что меня не расстреляют, как предателя в случае, если нога Джоува обратно ступит на эти земли в миг развеялась. Я громко вздыхаю, испуская свою обреченность и устало откидываю голову на спинку стула.
        - И что теперь? - осведомляюсь я. - Что дальше?
        Мои слова перебивают тяжелые шаги шаркающих по полу военных сапог. На пороге появляется Каликс в сопровождении нескольких стражей. Его вид изрядно потрепан. Под глазами залегли глубокие тени, глаза уставшие, а руки и лицо в мелких царапинах. Так бывает после боя на передовой, когда взрыв происходит так близко, что тысячи быстрых камешков и комочков сухой земли врезаются в тебя, рассекая кожу.
        - А дальше вы двое едете со мной. Приказ командира, - отвечает на мой вопрос майор.
        Он бросает на диван тряпичный мешок защитного цвета и добавляет:
        - Наденешь вот это. Эфоры остаются здесь. Никаких вопросов не задавать!
        Глава 24
        Времени на сборы нам дают немного. Высыпаю из мешка одежду - военная форма ОНР. Черные облегающие брюки, кофта и куртка с нашитыми карманами любых размеров, предназначенных каждый под определенное оружие. Мне нравится форма здешних солдат. Она невероятно удобная и смотрится устрашающе, а ещё она из современных материалов, позволяет чувствовать себя комфортно при любых погодных условиях. Уж куда лучше коротеньких цветастых платьиц. В то же время, необычный наряд служит мне первым тревожным звоночком - что-то происходит. Я одеваюсь, умываюсь, заплетаю тугую косу.
        - Вот так! - говорю сама себе в зеркало.
        С другой стороны отражающей поверхности на меня смотрит знакомое лицо. Никакой косметики, вычурных причесок и двусмысленных нарядов, только я, такая какая есть. Провожу пальцами по куртке, нащупываю карабины для бронежилета и представляю у себя в руках оружие. Пора признать самой себе: чувство доминирования, когда я держу снайперскую винтовку, подогревает мою кровь неким задором и мне это нравится. Сейчас я представляю, как жму на курок и восхищаюсь идеальным попаданием прямо в сердце Матиса, а через секунду прихожу в себя от ужаса. Я настоящее чудовище, если позволяю таким фантазиям гулять в голове. В последний раз рассматриваю отражение и выхожу на поиски Прим. Пора спускаться.
        Уборщица в гардеробной активно собирает мелкие аксессуары Руд: цветные боа, широкие металлические браслеты с множеством подвесок, что своим звоном оповещают о её прибытии за три этажа, шляпки, полные ящики различной косметики, туфли на огромных, невозможно высоких, и просто высоких каблуках.
        Осматриваюсь по сторонам: из гостиной пропал обеденный стол вокруг которого стояло шесть стульев. В день приезда, его ставили для нас, подготавливая комнату по подобию столовой, что изначально не была предназначена на тридцать восьмом этаже. В комнату к Прим распахнута дверь, я заглядываю и вижу открытый настежь, пустой шкаф. Вот теперь во мне зарождается настоящая тревога. Я уже успела отвыкнуть от холодящего душу страха, ожидания смерти и зверств. Мы выиграли львиный кусок драгоценного времени, пока исполняли роль героев, но всё имеет свой срок и наша отсрочка похоже окончена.
        - Что происходит? Куда ты всё забираешь? - более требовательно чем планировала, спрашиваю я у прислуги.
        Женщина в переднике вздрагивает от неожиданности. Я её узнала, это та самая несчастная, что отмывала мою комнату от последствий психотропов которыми меня накачивали пока я не влюбилась в чувство окрылённости. Надеюсь сейчас я выгляжу лучше, чем тогда и это брезгливое выражение её лица при виде меня просто отражение не самых приятных воспоминаний.
        - Мне приказали привести этаж в базовый вид.
        - Мы выезжаем?
        - Похоже на то, госпожа.
        Сердце выстукивает так, словно танцует чечётку.
        - А где все?
        - Уже спустились, госпожа.
        Бегу к выходу, прикладываю браслет к лифту, но он не срабатывает. Настойчиво прислоняю магнит к датчику снова и снова, но ничего не происходит. Не загорается зеленая лампочка движения и не звучит отвратный писк. До меня наконец-то доходит… Все двери открыты настежь, потому что браслеты отключены - мы больше сюда не вернемся. Иду за вредной горничной, она уже успела перебраться в мою комнату - в мою бывшую комнату!
        - Эй! Ты! - нагло окликаю её, напрочь забыла имя. - Помоги вызвать лифт.
        Женщина, не торопясь, покорно идет к лифту и подносит свой браслет к датчику - работает. Оглядываю в последний раз место, что какое-то время служило мне домом, самым комфортным из тех, что я знала. Жаль, что балерина с картины больше не будет радовать мой глаз. Лифт извещает о прибытии: пора спускаться. На выходе отряд солдат окружает меня, буквально сопровождая живым коридором к машине и тут же впихивают в бронированный внедорожник. Сидения расположены друг против друга, я цепляюсь через колени Каликса и падаю. Прим всматривается в никуда через тонированное стекло.
        - Где эфоры? - спрашиваю я.
        - У них новая работа, - отвечает Каликс.
        - Но я не попрощалась!
        - Я передам, что ты будешь скучать.
        Страх вдавливает меня в кожаное сиденье. Мы едем молча достаточно долго, пересекая несколько окружающих город границ. Ничего не понимаю, зачем мы одеты как солдаты, если вокруг нет операторов и не нужно было учить тексты? Возможно законы изменились, и мы официально назначены на службу? Матис не стал бы так бестолково меня убивать, после того как намекнул, что если буду хорошей девочкой, он отдаст то что мне нужно - Мелиссу!
        Город позади, пейзаж за окном сменяется зеленой листвой. Прим не сводил с меня глаз с момента как мы заехали в лес. Ждет моей паники? Конечно! Вот только страхи девушки, которую нужно было за руку вести до опушки, сменились. Границы страхов стерты и угадать теперь, что заставит цвести лаванду в моей голове куда сложнее.
        Нас привезли на полигон. Он оцеплен колючей проволокой. Территория такая большая, что конца и края этой проволоке нет. Штаб представляет собой натянутый брезентовый шатер защитного цвета. Эта стратегическая точка непостоянна, она часто переезжает, здесь нет ни единой деревянной постройки. За раздвигающейся тряпичной перегородкой, склонившись над раскладным столом устеленным картой нас ждет Матис.
        - Как добрались, друзья мои? Надеюсь не слишком утомило бездорожье?
        - Все в порядке, - отвечает за нас двоих Прим.
        Парень нагло сцепил руки на груди и расправил плечи, демонстрируя готовность ко всему.
        - Отлично! Вы, наверное, маетесь в догадках по какому поводу мы здесь собрались.
        - Честно говоря, да. Хотелось бы знать.
        - Я слышал одно громкое утверждение, что вы двое были лучшими стрелками в своем отряде.
        Матис обходит стол и садится на краюшек. Дежавю. Некоторое время назад очутившись в кабинете Каликса в день сделки с собственной совестью я видела этот взгляд, жест и вела такой же странный разговор. У Каликса был козырь - Прим, и он умело его разыграл. У Матиса в этой игре изначально на руках джек-пот - Мэл. Он знает: я соглашусь на всё. К чему же тогда этот концерт? Ему нужна не только я, ему нужно подчинить нас обоих.
        - В Литоре не было с кем соревноваться за первенство, так что убеждение достаточно тщетно. Думаю, с подготовкой ваших солдат, наши навыки ничто больше как детские игры.
        - Вот это мы сегодня и проверим.
        - Что? - вырывается у меня громкое возмущение. - Но ты не можешь заставить нас воевать! Это против ваших законов. Мы несовершеннолетние.
        Мерзкий смех точно, как у гиены, что приготовилась обгладывать падаль, разливается по воздуху. Я не позволю, чтоб он бросил Прим в самый жар боев на границах.
        - Дочка, но здесь я пишу законы. Или ты ещё это не поняла?
        - Законы может и пишешь, но не только ты их согласовываешь. Ты командир! Высшее звено в цепочке и в первую очередь не можешь нарушать согласованный устав, согласно которому мы не имеем права быть зачисленными даже в курсанты до двадцати одного года, - отрезаю я, да так громко, чтобы слышали все стражники и рядом с нами и те, что оцепили шатер снаружи.
        - Ты только посмотри какая она осведомленная в воинском уставе Ореона, - иронизирует Матис.
        Прим бросает на меня подозрительный взгляд и сводит недоверчиво брови. Я ему так и не рассказала про наш разговор с его отцом, боялась, что ему будет ещё больнее, от того что ему пришлось наговорить на отца привселюдно.
        - Зачем мне официально назначать вас в курсанты, солнышко? Ты отлично справляешься и сама, даже без формы. Ещё и медали за это получаешь. - Его смех эхом звучит у меня в голове, и я снова мечтаю сомкнуть руки у него на шее, и душить до тех пор, пока малейший хрип и тот не затихнет. - Вас проведут на полигон и объяснят правила теста, - зачитывает распорядок дня. - О том, что ты будешь хорошей девочкой мы ещё вчера договорились, - кивает на меня. - Уверен, ты постараешься. А вот парню нужен стимул.
        Матис дает отмашку Каликсу. Как по команде майор делает два шага вперед, хватает меня со спины, одной рукой крепко сжимая подбородок, а второй заламывает руки за спиной. Я полностью в его власти, шевельнуться невозможно, говорить тоже, только пищу от боли как мышь. Челюсть свело судорогой, а руки занемели. Прим и с места не сдвинулся, это бесполезно. Его ноздри гневно раздуваются, а кантик кудрявых волос обрамляющий лицо становится влажным от испарины.
        - Ну что ж, - цедит Прим сквозь зубы, - тогда начнем командир.
        - Вот это уже разговор! - радостно восклицает Матис. - Только учти, ты должен показать всё на что способен.
        Правила теста больше похожи на живодерню, чем на проверку уровня боевой подготовки. Нам выдают оружие, патроны холостые. Меня привели в самый центр полигона, Прим с противоположной стороны. Нас окружают солдаты, вооруженные до зубов, их цель - мы. У солдат тоже небоевые пули? Не уверена, но похоже убивать нас сейчас не собираются. Хотя… Как знать.
        Согласно правилам игры, каждый из нас должен успеть сбить солдата раньше, чем тот успеет выстрелить в одного из нас. Отстреливаться, закрывая от нападения только себя невозможно, солдаты так расставлены по территории, что удержать в поле зрения противника может только напарник, напротив. Мне не нравятся такие правила, гораздо проще, когда от меня зависит только собственная жизнь, прозевала - ну что ж, значит так тому и быть, а вот перспектива прикрывать Прим вызывает мандраж. Всего три выстрела, если пропущу хоть один, как минимум перелом ребер Прим обеспечен.
        Мы типичные куропатки в период охоты. Нам некуда бежать и нет выхода из этого загона для жертвенных овец. В животе сводит от страха. Что если я дам промаху, или не успею нажать на курок? Я должна следить за караульным, как только он даст отмашку у нас будет фора в семь секунд, для определения расположения противника, а дальше начнется стрельба.
        Яркое солнце заслоняет мне видимость в левом углу. Стараюсь делать глубокие вдохи, не позволяю панике завладеть разумом. Глаза прикованы только к нему. Чувство вины перед этим парнем никогда не оставляет меня в покое. Я ходячая проблема, из-за которой в жизни Прим одни неприятности. Пытаюсь вспомнить, как давно я обнимала его в последний раз. Не тогда, когда позволяла себя утешить и не тогда, когда не могла уснуть, а просто так, просто потому что для меня он лучший человек на всей планете. Нужно будет обязательно сделать это, как только появится возможность.
        Караульный поднимает руку вверх. Бегло осматриваю территорию. Отсчет начался и моё сердце отбивает ритм этих семи секунд. Сквозь лучи палящего солнца, вижу силуэт стрелка. Выстрел. Ещё два удара моего сердца и на горизонте мелькает очередная цель. Выстрел. Удар сердца. Ещё удар. Суетливо осматриваю всё по сторонам, но третьего стрелка нет. Беру прицел, но на кого? Свист пули рассекает воздух возле моего уха. Непроизвольно зажмуриваю глаза и падаю на землю. Адская опоясывающая боль заставляет легкие сжаться в лепешку так, что невозможно ни вдохнуть, ни пошевелиться. Выстрелы вдалеке торжественно гремят - ты проиграла! Несколько минут царит полная тишина, боль в груди утихает, возвращая воздух в легкие. Я не встаю, только трогаю себя рукой, не понимаю, что произошло. В меня попали?
        - Дэл!
        Прим кричит так громко, что слышно, как его голос плывет за ветром в лес. Мои руки в зеленой краске. Вся куртка забрызгана той самой краской, что используют на учениях, чтобы различать жертв и стрелков. Нас надурили с пулями, это действительно была невинная игра, как в цветной пейнтбол. Я упала навзничь в ожидании пули и просто-напросто ушибла спину. Прим получил две кляксы оранжевой краски в область сердца и в живот, а всё из-за того, что я пыталась спасти себя, а не его! Несмотря на летящие выстрелы я должна была прикрывать напарника, а в итоге укрывалась от пули сама.
        - Это краска! - радостно извещает меня Прим, соскребая в охапку с травы. - Ты в порядке?
        - Да.
        Я обнимаю его крепко-крепко, насколько хватает сил. Отличные новости - жестокие игры Матиса заставили забыть Прим забыть про глупые обиды.
        - Ты уже не обижаешься на меня? - пользуясь случаем выясняю я.
        - Обижаюсь, но об этом не сейчас.
        Он заправляет мне выбившиеся пряди волос обратно в косу и помогает встать. Под громкие аплодисменты Матиса мы точно солдаты строимся в ряд.
        - Браво! Вы действительно неплохие стрелки.
        Внутри всё сжимается в ожидании чего-то нехорошего. Я не выполнила условия задания, а значит теперь должна быть наказана. Непроизвольно делаю шаг назад и скрываюсь за спиной Примуса, вжимая шею в самые плечи. К моему удивлению подонок светится от удовольствия, словно маленький ребенок, что получил под елку именно тот подарок о котором писал в письме к Рождеству. Игры окончены.
        Проходя через полигон, ловлю странные взгляды некоторых из солдат. Такое впечатление, что у меня на голове рога, а вместо сапог копыта, наверное, если неожиданно зарычать, они рассыплются во все стороны как бусины с разорванного ожерелья. Их жилеты разрисованы фиолетовой краской в области сердца, ни ниже, ни выше - мой фирменный выстрел.
        Нас садят в разные машины и везут в разных направлениях. С Прим поехал Каликс, а со мной только трое вояк, они буквально силой запихивали меня на заднее сиденье. Никто не объясняет, куда мы едем и почему не вместе.
        Истерика всё же завладела мной. Я не контролирую себя. Спустя некоторое время меня связывают, ещё пара всхлипов и я получаю звонкую пощечину от одного из солдат. Теперь мысли заняты примерками насколько сильно отек глаз. Слева вся боковая видимость заслонена пылающей красной кожей.
        Автомобиль останавливается возле дома Матиса. Сонечки здесь нет, как и моей сестры. Надеяться на это было бы глупо.
        Глава 25
        Я стою возле окна, рассматриваю лепестки шариков гортензии за стеклом. Их цветовая гамма просто неподражаема, не представляю, как можно было добиться такого результата высаживая ещё совсем молодые зеленые ростки. Ярко-фиолетовый куст за кустом плавно переходит в едва сиреневый оттенок, без малейшего изъяна перетекающей волны расцветки.
        - Рада вас снова видеть, госпожа!
        Вздрагиваю от неожиданности и неуклюже цепляю локтем напольную вазу, но всё же успеваю в последний момент уберечь её от взрыва на тысячи кусочков. Щеки заливает румянец, он отдает болью и пульсацией в опухший глаз.
        - О Господи! Фрида! Касайся ногами пола, прошу тебя. Так же можно и умереть от испуга.
        - Прошу прощения, госпожа. Я принесла Вам одежду. Ужин через час. Командир просил передать, чтобы Вы были в гостиной без опозданий. Пройдите за мной, я проведу Вас в комнату для гостей.
        Эта женщина сплошной сгусток негативной энергии. Она похожа на призрак, что живет в этом особняке не менее двух сотен лет и всё это время ненавидит каждую живую душу, что переступает через порог дома. Такая теория вполне могла бы сойти за правду, даже объяснила бы эту старомодную прическу, бледноту кожи и абсолютно бесшумные движения тела.
        - Где Сонечка? Она здесь? - вырывается у меня, хотя я и так знаю какой будет ответ.
        - Хозяйка с девочкой в отъезде. Будут только на будущей неделе.
        Отлично. Он увез Мэл подальше от меня, чтоб я даже не надеялась увидеть её хоть одним глазком и не искала встречи. Покорно опускаю голову, следую за Фридой. Мы поднимаемся по широкой лестнице с расписными колонами. Комната для гостей третья с лева. Закрываю за собой дверь и остаюсь одна. Обессиленная от страха и слез я падаю на мягкую кровать утыкаясь лицом в пушистое покрывало. Вот бы утонуть в этом мягком покрывале, как в трясине, мне не пришлось бы бояться и спасаться от самой себя.
        Представляю вечер, что мне придется провести с Матисом наедине: маленькая Лаванда, что спрятана за сотней замков стучит кулаками по вискам, требуя вырваться на свободу, но я не дам этому произойти. Только не сегодня. Я теперь взрослая! Мне не нужно бояться старого подонка. Привожу мысли в порядок и разворачиваю сверток оставленный для меня Фридой. Сегодня к ужину мне приготовили странный наряд - длинное спадающее платье из атласа красного цвет, подчеркивающие силуэт.
        Смываю следы краски, полигона и в целом этого дня, надеваю холодное платье. Глубокое декольте идеально легло на грудь оголяя её в рамках приличия. Прозрачный широкий рукав из органзы с золотыми блёсточками стянут в нескольких местах резиночкой. Вдоль левой ноги от пола выше до самого колена разрез, благодаря которому шаги не скованны, а легкие и свободные. В дополнение к образу шикарной обольстительницы идут черные туфли на высоком каблуке. Мне нравится, как я выгляжу. Рассматривая своё отражение в зеркале в груди появляется захватывающие чувство, как то, что опоясывает, взлетая на качелях. Я могла бы стать красивой девушкой, если бы не эта чертова война. К моему подбитому лицу, разбитой губе и потухшим изнутри глазам гораздо больше подходят солдатские сапоги и жилет с отсеками для патронов.
        Распускаю волосы, они ложатся волнами на плечи: слишком долго были стянуты в косу, даже душ не помог завиткам полностью расправиться. Зачесываю пробор на бок, хочу хоть немного скрыть пострадавшую сторону. Я стала совсем взрослой, жаль мама никогда не увидит. Наверное, я похожа на отца, от матери ни капли нет.
        Время на сборы вышло, пора спускаться, но ноги сами несут меня вглубь этажа. Еле освещающие тусклым светом торшеры создают в коридоре уют. Я трогаю ручку каждой двери и заглядываю в щели, но только с третей попытки моим глазам открывается то, что я искала. Совсем маленькая комнатка со светлыми в розовый цветочек обоями и маленькой кроваткой застеленной розовым одеялом.
        Моя сестра действительно живет в этом шикарном доме и у неё есть всё, о чем может мечтать девочка пяти лет. Мягкие медведи и зайцы любого размера рассажены по углам комнаты. Куклы в ряд заняли всю полку платяного шкафа без двери. Наверное, она обнимает их каждый день перед сном и в обед за игрой в чаепитие, а если понюхать затертого жирафа, что распластался на кровати, можно почувствовать родной запах. Моё внимание привлек письменный стол у окна. Он буквально завален рисунками, а на столешнице видны следы неумелых мазков кисточки в краске и линии от фломастеров.
        Подхожу ближе, чтобы разглядеть шедевры маленького художника. На этих рисунках есть то чего нет у засыпанной игрушками девочки - семья. Она рисует нас втроём - нас с ней и маму. Мы держимся за руки, в углу листка бумаги светит корявое солнышко. Есть и другие рисунки, те, где мамы больше нет, только мы и черный бугорок с крестом. На одной картинке в углу виднеется желтый силуэт с каштановыми волосами и подобием крыльев. Видимо Сонечка рассказала, что мама превратилась в ангела. Лист бумаги в руках дрожит так сильно, что уже и не разберешь дополнительных деталей. Слышу собственный стон и принимаю его за знак - пора уносить отсюда ноги.
        Вытираю слёзы и быстро, буквально скатившись чуть ли не кубарем, бегу вниз. Стол богато накрыт, а главный гость занимает своё почетное место.
        - Я опоздала?
        - Нет. Это я приехал раньше оговоренного.
        Если взглянуть со стороны, он кажется совершенно обычным воспитанным человеком. Даже порядочным семьянином. Упираясь локтями в стол, Матис сомкнул руки в замок под подбородком, точно, как я его помню. Он всегда ждал в такой позе пока мама подаст ужин. Отодвинув громко стул, я усаживаюсь напротив. Стол буквально ломится от деликатесов. Сладкое, икра, различное мясо и овощи. Только хлеба и того три вида: темный, белый и серый с каким-то орехом. Зачем нам двоим столько еды? В последние дни, что я провела в Литоре, Лидия могла из такого количества продуктов всю неделю на роту похлебку стряпать. В центре стола основное блюдо вечера, что это - пока сюрприз. Оно накрыто металлической крышкой и подано на специальной подставке, что сохраняет тепло.
        - Ты прекрасно выглядишь.
        - Спасибо.
        Каждое слово дается мне нелегко, приходится буквально цедить сквозь зубы по буквам.
        - Где стража?
        - Я их отпустил. Нам не нужны сегодня лишние глаза и уши.
        Сглатываю и прижимаюсь к стулу. Ещё раз мысленно напоминаю себе - я взрослая, он не посмеет обидеть меня.
        - Думаю, ты ждешь от меня извинений, - говорю я.
        Я накладываю в тарелку тушеную спаржу и стараюсь говорить спокойно, словно мы мило беседуем за семейным ужином.
        - Извини, что не оправдала твоих ожиданий днем, - продолжаю я. - Я действительно выложилась на все сто, но всё равно провалила задание.
        Клянусь, если он скажет сейчас что меня нужно наказать за плохое поведение я брошу нож ему промеж глаз. Зря он отпустил охрану.
        - Тебе не за что извиняться, дочка. Наоборот, я видел всё, что мне было нужно.
        Матис режет ножом мясо и медленно кладет его в рот, растягиваясь в самонадеянной улыбке.
        - И что же это?
        - Парень любит тебя.
        О нет, только не это. Я не хочу, чтобы этот разговор сводился к Прим и тем более не хочу обсуждать с этим чудовищем наши чувства.
        - Ты это определил по траектории выстрелов? - спрашиваю невзначай.
        - Стрелки вы оба отменные. Здесь спору нет. Только вот смысл задания был не в том, чтобы очередной раз в этом убедиться. Странно, что ты так и не поняла этого.
        - Ты хотел увидеть работу в команде, - утверждаю я, больше для себя, чем для него.
        - Я хотел видеть самоотверженность. Мальчишка тест прошел лучше, чем я ожидал. Ты видела, как он бежал через поле, когда ты упала? А ведь о том, что оружие заряжено красками никто из вас не знал. Он любит тебя, и это то на что я рассчитывал.
        Он свободно делится со мной мыслями, даже можно сказать, что мы болтаем по душам. Эта позиция настораживает. Разве его мотивы и стратегии не должны храниться под большими буквами ВЕТО?
        Отложив вилку, я склоняюсь в требовательной позе и настаиваю на откровенности неизбежного разговора.
        - Что тебе нужно?
        Матис ошеломленный моей настойчивостью долго смотрит на меня и не проронив ни слова заходится смехом.
        - А ты прыткая!
        - Ты купил мне красное платье, отпустил стражу и накрыл стол так, словно мы ждем на прием принцессу Монако. Не нужно быть гением, чтобы понять, что тебе что-то нужно от нас. Иначе к чему этот разговор?
        - Да, дочка. Нам предстоит взрослый разговор.
        Матис наливает мне вино и протягивает бокал. Делаю глоток. Как же я скучала по терпкому пьянящему разум вкусу алкоголя, что разливается по телу легкостью буквально с первого глотка. Зря я осуждала Веринию за пристрастие к спиртному, похоже она приняла истину гораздо раньше меня. Алкоголь - это конечно же не выход, но это вход, в мир безмятежности и силы духа. Глоток за глотком расслабляет тело и очищает голову от детских страхов.
        - Я вся во внимании.
        - Для вас есть особое задание. О нём не должен никто знать, так что рот держи на замке.
        - Скажи мне, что тебя привело к мысли о том, что я собираюсь что-то там делать для тебя?
        - Солнышко, я уверяю тебя, ты не просто согласишься, ты выполнишь всё на высшем уровне!
        - Откуда такая уверенность?
        - Всё очень просто! Это твой единственный шанс выбраться из этой войны живой, да ещё и с мальчишкой и сестрой в придачу.
        Очередная сделка с дьяволом? Только дьявол теперь во плоти. Не знаю почему, но я верю, что предложение Матиса не очередная уловка. Уж больно вовлечено он обо всем говорит, словно наши интересы здесь совпадают.
        - Я в жизни не поверю, что ты так просто отдашь мне Мэл, да ещё и поможешь выбраться из этого ада.
        - А кто сказал, что это будет просто?
        Он откидывается на спинку стула и даёт мне немного времени обдумать его слова.
        - Выкладывай. Только в подробностях и по порядку.
        Похоже я наконец-то могу занять доминирующую позицию в разговоре, чем успешно пользуюсь, наблюдая за тем как его это бесит. Он щурит свои змеиные глаза и нервно дышит, сжимая в кулак скатерть на краю стола, но при этом соблюдает спокойствие. Ему нужно меня убедить.
        - У меня есть друг. Он очень влиятельный человек и занимает высокую военную должность в Магнетерре. Ты была так хороша в этих роликах, что приглянулась ему. Неудивительно конечно, такая юная красавица и столько огня в тебе, да ты буквально воспламеняешь всё вокруг себя. - Кошачий взгляд ползет по мне останавливаясь на глубоком декольте, от этого становится противно, но я внимательно слушаю дальше, даже не ерзаю от смущения на стуле. - Я обещал, что устрою вам встречу.
        - Будешь знакомить с каждым влиятельным дружком за разные подачки и привилегии?
        Алкоголь развязал мне язык. Я вдруг стала самой собой, той девушкой, которой была до войны, до того, как страх перед смертью научил держать язык за зубами. Мне омерзительно каждое сказанное слово, но боюсь это чистая правда, а значит рано или поздно её придется озвучить.
        - А Прим зачем тебе нужен? Зализывать мои раны после подобных встреч? - не успокаиваюсь я.
        - Интересная идея конечно, - ерничает Матис, - но нет. Твоя работа намного сложнее - ты убьешь его.
        Глаза зверя передо мной воспламеняются, разбрасывают демонические искорки везде куда падает взгляд.
        - Пацан твой прикроет тебя.
        Скоротечное опьянение от красного вина, как рукой сняло. Холодок бежит по спине встряхивая меня от макушки до пят. Я так была занята борьбой с внутренними детскими демонами, что совсем потеряла смысл своего удержания здесь. Плясать на камеру воспевая оды к Ореону конечно мерзость, но хладнокровно убивать на заказ… Это уже переходит всё границы!
        - Зачем тебе это? Не поделили одну из фавориток?
        - Мне нужно место. Пробиться в командование Магнетерры можно только так. Он единственный военачальник, который ведет «Операцию ОНР» с самого начала, так что заменить его будет сложно. Им потребуется человек, что знает всё изнутри. Креон - лицо и главный повстанец, его нельзя ставить в командование Магнетерры сейчас, пока ещё не все карты раскрыты, а вот я - отличный кандидат, тем более моё место с легкостью может занять уже готовый будущий командир - Каликс.
        Мозаика из тысячи извилистых деталей наконец-то сложилась в полную картину, на которой изображен наш Патриум разорванный на два берега. Магнетерра величественное государство, оно охватывает самый большой кусок земли на планете. Тысячи воин за миллионы лет разоряя государства бросали их к ногам Магнетерры. Патриум граничит с Магнетеррой с восточной стороны и испокон веков наши народы считались братьями, соседями, из-за чего такие ценности, как вера, язык, традиции и в целом менталитет переплелись, словно ниточки в тугом канате. Мы говорим на их языке, хотя наш государственный - латынь. Мы отмечаем праздники из их культуры. Настал и наш черед примкнуть к их землям и стать частью самого могущественного и независимого государства на планете. Но кто на это согласен? Никто! Наш народ гордый, независимый, и любит свои земли, а Магнетерра слишком бережливая и стратегически хитрая, чтобы тратить свои собственные ресурсы на ведение войны. Гораздо проще бросить искру раздора в толпу изголодавшегося, нищего государства и со стороны контролировать разгорающийся огонь, а потом, когда брат прольёт кровь брата, а
люди запутаются, за что боролись, на пепелище гражданской войны, раскрыть дружеские объятия соседей.
        Люди глупцы! История нас ничему не учит. Разве не так пару веков назад соседи выросли на треть? Глупые ореоновцы не видят очевидных вещей, таких как факт, что их народная республика не может существовать автономно. Все эти перестройки и модернизации ничто иное как вложения Магнетерры. Пока Креон Деус приведет свою армию повстанцев к стратегически обозначенной черте, люди изголодаются и вымрут, а Магнетерра получит желанный кусок земли со всеми природными благами, такими как газ, горы, море, берег, а ещё в добавок горстку рабов, что готовы будут целовать любой флаг за возможность видеть мирное небо над головами их детей, и это будет победа. Победа над тоталитарным режимом? О нет! Победа над глупостью людей. Мы верим, что с неба упадет благоустройство городов и будут рабочие места при том, что нет ни одного работающего производства. Верим, что можем иметь право голоса, но наш голос, по сути, несет полную чушь, а самое глупое - мы верим, что война разрешит разногласия в обществе. Глупцы! Пока мы тут барахтаемся в собственной грязи наши умные соседи, такие как Западный Альянс во главе с президентом
Джоувом и Магнетерра с Креоном Деусом делят землю на которой мы родились, наши природные ресурсы и в добавок ко всему рабов - нас.
        - Мой ответ - нет! - твердо заявляю. - Я не буду убивать по заказу. Я не убийца.
        - Нет? Странно… Мне казалось я не так давно тебя награждал именно за это.
        - Это другое! Я защищалась! А ты предлагаешь стать наёмной убийцей.
        - Видишь ли, солнышко… Ты не совсем понимаешь суть моего предложения.
        Матис, неторопливо переводит внимание на ужин. Похоже моё заявление вполне прогнозировано, наверняка у него есть подготовленный ответ. Пришло время открыть блестящее блюдо с главным изыском вечера. Под крышкой блюда Матиса ароматная рулька запеченная с апельсином. Он разрезает мягкое румяное мясо ножом и указывает вилкой на крышку моего блюда, приглашая попробовать. Я соглашаюсь. Снимаю крышку. В моей тарелке настоящий сюрприз - печеные яблоки с медом. Сколько воспоминаний может вместиться в такое скромное блюдо, кажется я никогда и не переставала чувствовать их запах и ни на миг не забывала вкус.
        - Когда человек голоден, он готов набросится словно зверь на любой кусок, будь он только съедобен, - не отвлекаясь от поедания рульки, элегантно управляясь с вилкой и ножом, он продолжает своё разъяснение, - но, если кормить его одним и тем же каждый день, вскоре, каким бы ни было вкусным блюдо, оно приедается. Тебе бы и не знать, солнышко.
        Яблоки на ужин мне подали неспроста. Представляю, как Сонечка, согревшись теплом нового супруга, вечерами рассказывала о том времени, когда благодаря её яблокам, которыми она так щедро делилась, мы выжили. От этой мысли я ненавижу её ещё сильнее.
        - Потом, человек ищет другую пищу и снова её боготворит какое-то время. И этот круг бесконечно вращается как карусель, что никогда не остановится на одном месте. - Выдерживает паузу, и спрашивает: - Кто ты такая Лаванда?!
        Не думаю, что требуется ответ на этот вопрос, поэтому молчу.
        - Ты часто задаешь себе этот вопрос, дочка?
        - Да, - шепчу себе под нос.
        - И какой на него ответ?
        - Я простая официантка из приморского городка.
        - Нет, солнышко. Этой реальности уже не существует. Ты - солдат. Ты - предатель. Убийца… для Патриума… Но здесь - ты герой! Защитница. Несчастная, но смелая девочка, чья работа вызывать сострадание, разжигать в мятежниках огонь. Проблема в том, доченька, что очень скоро ты, как и эти яблоки, приешься людям и перестанешь мелькать на экранах в блоке новостей и политических зарисовок. Что тогда? Ты часто задаешь себе этот вопрос, солнышко?
        - Да, - ещё тише шепчу в ответ.
        - Как ты думаешь, нужна ли будет тогда Ореону обученная предавать и убивать пешка с явными проблемами с психикой?
        - Нет…
        Услышать свои мысли вслух, да ещё и от другого человека, это как получить приговор. Страхи превращаются в реальность. Я смотрю в тарелку и наконец осознаю - подонок Матис полностью прав, я медленно превратилась в яблоко, которое приелось ОНР.
        - Нужно чувствовать момент Лаванда! И это тот самый момент для нас обоих. Время революции очень скоро подойдет к концу, начнется новый виток - перестройка. Поверь, ни мне, ни тебе не понравится ни в Патриуме, ни в ОНР. Напоминаю тебе, если ты вдруг забыла - кадры где ты уложила стрелков без единого промаха, по три раза на день крутят и в Ореоне и Патриуме. Никому не нужна малолетняя снайперша-предатель. Трибунал - вот твоё будущее, и то, если повезет… Но, если ты сделаешь всё как надо, мы вытащим свой счастливый билет на поезд. Я займу место военачальника в Магнетерре и вывезу вас туда. Мальчишка останется при тебе, обещаю. Я устрою вас подальше от всей суеты войны, туда, где ваши лица и имена никто не знает. Это всё закончится, тебе стоит только сказать - да.
        Голова гудит, кажется вот-вот и лопнет от мыслей. Представляю, как забиваю жертву, точно свинью перед Рождеством для праздничного ужина. Я ещё ничего не сделала, а уже противна самой себе. Где гарантии, что ублюдок Матис не воспользуется мной и не прикончит так же, как и своего дружка сразу после дела? Или не бросит нас за решетку, как преступников, что покушались на жизнь командующего Магнетерры? Противно от одной даже мысли, что я могу так низко опуститься. Мне очень хочется вызвать чувство отвращения у собеседника за жуткое предложение, хотя, такой законченный ублюдок, как Матис неспособен чувствовать что-то подобное.
        Он встает из-за стола и подходит близко, наливая в бокал ещё вина. Я должна дать ответ, но его нет, зато есть плевок яда, что собрался у корня языка во рту.
        - Всё хочу спросить у тебя… - игриво улыбаюсь украдкой исподлобья.
        - Что, солнышко?
        Матис подходит ближе. Мерзкими холодными пальцами он касается моего подбородка, легонько приподнимая лицо на себя.
        - Когда она делилась с тобой воспоминаниями про яблоки, ты поделился с ней секретом о том, как любишь маленьких девочек?
        Моя презренная улыбка будит в нём зверя. Он хватает меня за затылок, крепко держит и резким движением удлиняет разрез платья. По телу, как разряд тока бежит отвращение, пробуждая тошноту и память о сотнях таких касаний, что он позволял себе пользуясь страхом совсем ещё ребенка.
        - Я не люблю маленьких девочек, поэтому никогда не позволял себе ничего предосудительного. Меня всегда будоражил этот огонь внутри тебя… Эта страсть… Это заразное сумасшествие, что заставляет желать прикоснуться к нему, стоит только глянуть на тебя… Джина была такой скучной и такой дурой, я то и делал, что диву давался откуда у типичной бабы такой белокурый чертенок. А сейчас ты настоящая дьяволица! Так красива, умна, бесстрашна… Словно ты не дочь примитивной мыши, а самого бога войны Ареса и воительницы Афины.
        Резким движением он стаскивает меня со стула и протягивает липким языком по распухшей щеке от трещины уголка рта до самого виска за опухшим глазом. Не могу сдержать нарастающей истерики. Мои руки дрожат, а голос издает клокочущий визг. Злость, ненависть и стыд открывают дверцу на выход дремлющему во мне убийце. Я давным-давно не беззащитная девчонка. Хватаю со стола бутылку и со всей силы бьют ублюдка по голове. Он теряет равновесие и падает на пол. На мгновение меня охватывает ужас. Я убила его? Полуседая голова скрашивается кровоподтёками. Его глаза закатились, оголили глазницу, но уже через пару секунд этот таракан поднимается на ноги.
        Пользуясь мгновеньем моего оторопения, он с размаху бьет меня по лицу так, что чуть ли не ломает шею. От ужасной боли и шума в ушах я падаю на пол. Перед глазами сплошная темнота с просветами из россыпи звездочек. К разбитому носу добавляется три удара ногой в живот. Он забивает меня как животное, безжалостно и ненасытно, но я не сдаюсь. Нельзя быть слабой сейчас, иначе эта пытка не закончится никогда, он будет продолжать наказывать меня до тех пор, пока я буду позволять ему это делать.
        Я поднимаюсь на ноги, бью с ноги, как меня учили, и ненароком ломаю подонку нос. Это единственный приём, что был отточен мною на уроках рукопашного боя, и да, тренер был прав - не всегда под рукой пистолет. Наконец-то пригодились навыки и рукопашного боя.
        Захлебываясь собственной кровью Матис и его пыл угас. Могу гордиться - в этот раз последний удар был за мной. Пошатываясь в задышке, он берет со стола бокал с вином, делает глоток и подводит итоги:
        - Я же говорю, - глотает жадно воздух не в состоянии целиком договорить фразу, - дьявол в юбке! Я прикажу тебя увести к пацану. Утром дашь свой ответ… Ночь длинная, есть время подумать.
        Глава 26
        Меня привезли в военную часть недалеко от передовой. Барак для солдат оставляет желать лучшего. Через три улицы от нашего старого дома жил сапожник у которого был старый как мир пес по кличке Пирожок, так вот у этого Пирожка будка была люкс класса по сравнению с тем, где я очутилась сейчас. Солдаты в наряде чуть головы не свернули, провожая меня взглядом, когда стражники указывали дорогу в новое временное жилище. Наверняка решили, что начальнику караула привезли бюджетную угодницу утешить этой ночью. Мой внешний вид вполне оправдывает такие сравнения - побитая, в изодранном красном платье, босая, с туфлями в руках. Я так неудачно подвернула ногу на каблуках, когда падала, что, наверное, свернула лодыжку. К утру станет известно, если опухнет.
        Ни один блуждающий взгляд изголодавшихся по женщинам солдат не оскорбляет меня так, как легкая улыбочка, пробегающая по губам Матиса, когда он поглядывает, точно, как змея на мышь. Стражники указывают на дверь в самом конце длинного барака, по-видимому пришли. Туалет и душ в другом конце коридора и конечно же общий. Вместо пола под ногами утоптанная земля, накрыта старым ковролином. Деревянный барак, как карточный домик собран из досок и без фундамента. Берусь за ручку хиленькой двери, глубоко вдыхаю, захожу в комнату.
        Слева зеркало в полный рост, в углу надколото. Я смотрю в него и вижу жалкую картину - под отёкший глаз пополз фиолетовый синяк огромных размеров, вокруг трещины губа красная и воспалена, а к шее ползут кровоподтёки от разбитого носа. Вид у меня гораздо хуже, чем я предполагала. Удивительно, но нос не распух и не посинел, хотя удар был убедительный. Крайние прядки волос скатаны в кровавые колтуны, костяшки рук избиты в кровь - жалкое зрелище. Даже Мила не смогла бы загримировать всё это.
        В конце длиной и узкой комнаты стоит металлическая койка со старым прохудавшим матрасом. Прим спросонок резко поднимает голову и шуршит руками по ремню в поисках оружия - выработанная на войне реакция. Мгновение остановилось. Воздух тяжело повис. Кажется, его глаза блестят от скупых слез, но это не точно, возможно просто тусклый свет от качающийся под потолком лампочки так отражает блики. Молча подхожу, усаживаюсь на холодный земляной пол и аккуратно, чтобы не задеть ссадину на губе, кладу голову рядом с рукой Прим. Он ложится обратно на подушку и легонько гладит меня, расправляя скатавшиеся волосы. Чувствую, как дрожат его руки, с каждым касанием к моей голове вибрация его дрожи перекидывается волной и на меня.
        - Тяжелый день, цветочек?
        Помню, как мы лежали вот точно так в его комнате после ночной смены. Если случалось что-то неприятное, к примеру, ушел стол не расплатившись, или пьянючий хмырь лязгнул со всей силы по попе, я приходила под утро к нему, клала голову поближе на подушку и ждала. Он успокаивающе гладил точь-в-точь как сейчас, и задавал этот же вопрос, а я всегда отвечала одно и тоже:
        - Ещё один паршивый день. Прошел и слава Богу.
        А я ведь тогда даже не представляла, что такое поистине паршивый день. Не знаю, как начать с ним разговор про всё, что произошло сегодня, но самое главное - я и сама ещё не знаю, что думаю по этому поводу.
        - Новое жилище у нас ни к черту, - подвожу итоги, оглядывая дырявые стены.
        - Это тебе не Форд с мягкими кроватями и гардеробной.
        - И завтраки, наверное, тут не подают в постель.
        - Ага… И уборка вряд ли по два раза на день приходит, так что не вздумай демонстрировать, что ела на ужин.
        - И Руд с утра не будет читать нам морали о том, как неприлично спать вместе…
        Несколько минут мы молчим, прислушиваясь к щелчкам мигающей лампочки, но я всё же задаю вопрос, что так не любит Прим:
        - Как думаешь, они ещё живы?
        - Я уже говорил тебе Дэла, я не думаю об этом, иначе можно свихнуться от собственных мыслей.
        Я пристально смотрю ему в глаза, а он еле касаясь проводит кончиком пальца по ссадине на губе и синяку под глазом.
        - Как ты можешь так жить? Думая только о себе и только о сегодняшнем дне… Неужели тебе никогда не мерещатся все, кто нас любил? Ко мне они иногда приходят в разных обличиях… Покойниками и мучениками. Иногда я вижу их и так, и так, а потом долго думаю над тем, что лучше: знать, что они мертвы и больше не терпят страх и голод, не видят войны в её прелестях, или знать, что они живы и где-то там в самом разгаре революции ждут нас. А если ждут, то осуждают ли, просматривая эти гадкие ролики в новостях? Я часто думаю, что сказал бы Джудин, который спасает жизни солдат латая их раны, когда увидел, как я расстреляла стрелков в Литоре. Или другое… Что чувствует Триш, когда видит кадры где я обнимаю тебя на глазах у всех?
        В ответ на все мои вопросы Прим молчит, а мне так хочется услышать, что в этих моральных пытках аутофагии у меня есть соратник.
        Его сменная форма досталась мне. Хорошо, что огромные спортивные штаны на завязках, хотя, можно было и просто в футболке остаться, она вполне сошла за платье. Караульный выдал нам во временное пользование дежурную аптечку, мне есть чем обработать ссадины. Это чертово зеркало в комнате не дает покоя. Оно то и дело притягивает глаза к отражению, что выглядывает из блестящей поверхности и кричит мне: «Ну как? Как ты можешь так жить?».
        У смерти нет прелюдий, она всегда приходит, открывая дверь с ноги. Какая разница при каких обстоятельствах и кому я её несу? Если смерть одного коррумпированного мясника в погонах действительно поможет мне вытащить Прим из этой мясорубки и вернуть себе сестру, возможно предложение не так и плохо? Была бы моя воля я бы перестреляла всех и каждого, только бы закончить этот кошмар, а здесь всего один уродец. Настало время рассказать Прим о разговоре с Матисом, но разве ж подберешь тут слова? Приходится выдавать прямо в лоб всё как есть, без лишних красок и лирических отступлений, что вполне сошли б за уговоры. Тот трепетный взгляд, с которым он меня встретил, быстро сменяется, в начале удивлением, а позже глубоким осуждением.
        - Незакрытый вопрос в этом деле один - будет ли у меня прикрытие? - подвожу итог я.
        - Замирая в онемении, он лишь шевелит губами, не в состоянии выстроить в ряд слова.
        - Ты это не серьезно ведь, да?
        - Можешь не отвечать прямо сейчас. Есть время подумать до утра. Я пойму, если ты откажешься.
        - Если я откажусь?! Нет-нет, Лаванда, откажемся мы оба, и тут не о чем и думать! Пусть твой отчим ищет себе других наёмников!
        - Ты не понял Прим, моё решение твердо и неоспоримо, а не вопрос на повестке дня.
        - Это ты, наверное, не поняла. Это убийство, Дэл. Убийство на заказ… В упор. Умышленно. Это тебе не защищаться, отстреливая врага с метровки.
        - А в чем разница Прим? А?! Вот скажи мне, в чем разница: убить троих солдат, чтобы не попасть в западню или одного толстосума, чтобы выбраться из неё?
        - Ты правда веришь в эту чушь? Да ещё и кому ты веришь… Этому ублюдку? Он кормит тебя тем, что ты желаешь слышать и только. Когда ты сделаешь за него всю грязную работу, он бросит тебя под суд, как предательницу, вот и всё! Трибунал!
        Наша тихая беседа переходит в скандал. Зачем я только завела эту тему? Ответ был очевиден изначально. Я ведь могу всё сделать и сама, зачем только впутывать в очередную передрягу парня. Сколько аргументов я бы не приводила, а результат будет один, не вижу смысла продолжать. Оборвав разговор, я ложусь на койку лицом к стене и закрываю глаза. Какое-то время Прим пытается со мной спорить, но не получает ответа.
        - Кто ты? - устало, полушепотом спрашивает он.
        Эти слова так жалобно и неуместно звучат, что я непроизвольно оборачиваюсь.
        - Куда ты дела мою подругу? Ту девушку, что могла не разговаривать со мной только за то, что я прошел курсы стрелка и взял учебное оружие в руки.
        - Я из неё выросла, - рявкаю в ответ.
        Как глупо задавать такие вопросы. Война убила всех! Кого-то превратила в пепел, а кто-то умер внутри.
        - Я не хочу знать чудовище, в которое ты превратилась, Лаванда. Так что извини… Впервые в жизни ты мне по-настоящему противна.
        Я усаживаюсь вполоборота и близко подвигаюсь к нему. Это ведь было сказано назло… Он же не может думать так всерьез? Мы всегда спорим и часто ругаемся, но неизменным остается одно - он всегда со мной. Не могу поверить, что запутанная история о нас подошла к своему логическому завершению. На глаза наливаются слёзы.
        - Поцелуй меня, Прим, - требую я, но в ответ получаю лишь смешок отвращения.
        - Нет, - категорично отрезает он.
        Я не готова принять такой ответ! Отчаяние, как яд, отравляет всю меня, кажется я даже чувствую горечь на языке. Сглатываю, но вкус только усиливается. Притягиваю его лицо к себе, пытаюсь поцеловать. Этот поцелуй мне необходим, но Прим резко откидывает мои руки и подскакивает с кровати, словно спасаясь от всплеска кипятка.
        - Ты мне противна! - ещё раз повторяет обидные слова. - Я любил девочку из соседнего окна, а не это чудовище, в которое ты превратилась! Моей Аделаиды больше нет.
        Он закидывает руки за голову, борется с собой, чтобы не бросить напоследок мне ещё каких-то гадостей прямо в лицо, но ограничивается только ругательством и отмашкой, решительно шагая к выходу.
        - Видимо наши пути разошлись, - холодно говорю ему вслед.
        - И похоже давно, - не оборачиваясь отвечает он, замедлив у двери.
        Прим ушел. Не знаю где он спит, и спит ли вообще, но я рада, что осталась одна. Этой ночью я пролила столько слез, сколько не думала, что во мне и наберется. Я тысячу раз покрутила в голове наш разговор, обдумала своё решение и ни разу о нём не пожалела. Я всегда знала, что этот парень не для меня и даже нашей дружбе отведен короткий век, но так больно мне не было ещё никогда.
        Помню, когда привозили раненых солдат Ролло просил их описать боль по шкале от одного до десяти, где один - полное онемение, а десять - невыносимая боль. Такая нехитрая классификация позволяла определить испытывает ли пациент болевой шок, или находится в сознании. Неважно какую цифру назовет, главное понимать в состоянии ли он вообще об этом думать. Спросить меня сейчас, я не задумываясь оценила бы свою боль в двенадцать из десяти возможных баллов. Словно сердце вырвали из груди, сжали его в кулак, растоптали ногами, а остатки растерзанной плоти вложили обратно.
        Его любовь всегда казалась мне чем-то должным, словно иначе и быть не может. Я не ценила и не видела её ровно до того момента пока не потеряла. Времени на жалость к себе нет. Неважно, любит меня Прим или нет, я обещала себе, что сделаю что угодно, но вытяну его из этой передряги.
        Этой ночью я вижу красочные сны. В них нет войны и смерти, нет покойных. Во сне я лежу на залитой солнцем поляне, в нашем секретном месте. Мягкая трава под моими ладонями влажная и упругая. Солнце греет лицо, ослепляет желтым светом. Часто моргая я пытаюсь разглядеть облако плывущие над головой. Синее небо цветными слайдами сменяется на черноту, и вот, в очередной раз я открываю глаза и вижу вместо неба его.
        Светлые волосы топорщатся во все стороны завиваясь в кудряшки, если смотреть против солнца, его голова похожа на созревший одуванчик. Я от души смеюсь, мне так хорошо, как не было, наверное, никогда. Прим корчит рожицы, раззадоривая меня ещё больше. Когда он смотрит на меня, его глаза блестят. Он любит меня. Несмело касаясь моих волос, он убирает прядки за ухо и целует меня в губы. Мне так сладко, что я, как роза в июне распускаюсь в его руках. Если все сны будут такие, я не хочу просыпаться никогда. В его объятиях мир уютный даже для меня.
        На рассвете холодная рука стражника встряхивает меня за плечо. Пора отпускать грезы. В главном штабе, сам лично, ждет командир. Силком тащить на аудиенцию меня не приходится, я и сама резво шагаю, хочу побыстрее найти хоть слабую, но всё же определенность будущего. Надеюсь Матис сдержит обещание. Глупо, но это единственное на что я вообще могу надеяться.
        Поглядывая на то, как я ежусь от утренней свежести, солдат из сопровождения, будто невзначай протягивает мне куртку. Было бы глупо пренебрегать такой заботой. Странно, но мне кажется, я чувствую на коже те поцелуи из сна. Моё воображение не имеет границ. Матис отпускает стражников, мы остаемся одни. Разговор начинаю я, без вступительного слова.
        - С таким лицом я не очень-то и привлекательна, - указываю пальцем на синяк под глазом. - У тебя есть план «Б», как демонстрировать меня своему другу?
        Без приглашения усаживаюсь в кресло, закидываю ноги на край стола - любимая поза Каликса. Удобно.
        - При правильном уходе сойдет всё в срок.
        Оголяя белые клыки, уголки рта отчима ползут вверх. Голос ублюдка даже звучит, как змеиное шипение. Он бережно скидывает мои ноги на пол, но я упрямо кладу их обратно. Покорность больше не для меня. Я больше не боюсь его.
        - У меня есть условия.
        - Я был к этому готов. Как и к тому, что ты сделаешь правильный выбор.
        - Прим гарантировано останется жив, здоров и подальше от твоих игр. Там, где ему ничего не будет угрожать. Возможно он даже будет учиться в институте. К примеру, ботаническом.
        Я пытаюсь максимально четко определить его будущее, чтоб Матис не смог перекрутить мои требования на свой лад.
        - Принимаю.
        Так просто?
        - Моя сестра будет со мной. Все забудут про моё существование и о том, кто я такая.
        - Принимаю.
        Он так легко соглашается, что я начинаю чувствовать свою значимость и наглею на ещё одно требование, что изначально не входило в мой список.
        - Руд и Бри получат свободу. Ты больше не будешь их держать, как питомцев в своем зверинце.
        Громкий смех заливает штат, но это лишь жест, позволяющий скрыть нервозность. Матис нервными шагами описывает несколько кругов вокруг стола и каждый раз проходя за моей спиной, могу поклясться, я слышу, как шаг замедляется, от чего чувствую на шее воображаемое прикосновение.
        - Принимаю!
        Усаживаясь напротив он задает новую игру в гляделки, выясняя, кто ж сдастся первым.
        - Пацан бросил тебя?
        - Это имеет значение?
        - Хм… Я удивлен. В мои планы это не входило. Так дело не пойдет.
        - Мне никто не нужен. Всё будет чисто и так как ты захочешь. А потом, как хочу я.
        - Ты будешь без защиты.
        - Значит у тебя будет шанс убить двух зайцев одним махом. Разве не выгодно?
        Моя искренняя улыбка разряжает обстановку.
        - Хорошо. Будет по-твоему. Хотя, мне кажется это слишком амбициозно с твоей стороны.
        - Мне нужны гарантии, что ты выполнишь свою часть уговора.
        - Моего слова тебе недостаточно?
        - Не смеши. Ты сам-то поверишь на слово, что я замочила дружка?
        Он мнется, пытается выкрутиться, но мне нужно хоть малейшее подтверждение того, что он готов сотрудничать на честных условиях. Спустя три вздоха и парочку нервных причмокиваний, он снимает трубку телефона и включает громкую связь. Звучит пять или шесть гудков до того, как хриплый мужской голос на той стороне провода отвечает:
        - Слушаю.
        - Говорит главнокомандующий Фон Дагель. С кем имею честь говорить?
        - Майор Базилий у телефона, командир. Отдел внутренней безопасности.
        - Слушайте меня внимательно, майор Базилий. С сегодняшнего дня, необходимо освободить от выполнения политически важных обязанностей и перевести в гражданский ряд Руд Солим и Брауна Талипа. Это мой приказ, и он требует немедленного выполнения.
        - Принято командир. Будет сделано.
        Связь оборвалась. За частыми гудками следует строгий голос Матиса, в этот раз он обращается ко мне.
        - Одно из твоих требований выполнено. Это подходит тебе как гарантия, дочка?
        - Да. Спасибо.
        - Прекрасно. Значит, слушай сюда. В Патриуме стало известно про финансирование ОНР со стороны Магнетерры. На этой почве Джоув заручился поддержкой граждан, что долгое время придерживались нейтралитета в мятеже. Наши силы снова неравны, только в этот раз преимущество на стороне Патриума. Патриотизм и национализм входит в моду по ту сторону забора. Участие Магнетерры пока не доказано. Через две недели в Кепитисе состоится очередная официальная встреча Джоува с главой повстанцев ОНР и представителем Магнетерры - Домиником. Мирные переговоры заключаются в том, что Патриум будет торговаться с Магнетеррой, требуя оставить оккупированные территории и не вмешиваться во внутренний конфликт. Принято соглашение: в день встречи полностью прекратить огонь и волнения со всех сторон. Перемирие на день, другими словами. Трансляцию заседания планируют не только запустить в прямой эфир СМИ, но и вывести на центральный экран главной площади, где соберутся тысячи небезразличных граждан. Таким хитрым ходом Джоув решил показать, что гарантирует со своей стороны выполнение договоренностей перемирия. Силовики и
миротворцы позаботятся, чтобы на площади не оказалось мятежников. Результаты переговоров будут оглашаться привселюдно. В толпе патриотов, горячо болеющих за суверенность государства, случайно окажешься и ты. Как только встреча подойдет к концу, мирная акция переполошится возмущениями. Твоя задача - выстрелить точно в цель. Твоя цель - наш друг Доминик. Уверен, ты справишься. Удача тебя не предает.
        Слишком много информации. Я не в состоянии её впитать как губка. Тысяча вопросов жужжит в голове, словно рой пчел.
        - На главной площади в Кепитисе? Как я туда попаду? Моё лицо не сходит с ленты новостей! Да я же главная предательница родины! Меня убьют раньше, чем я моргнуть успею, стоит только упасть капюшону с головы.
        - Да, дорогая. Именно поэтому на это ответственное задание отправишься именно ты. С тобой я могу быть на сто процентов уверен, что ты не предашь меня в последнюю минуту и не переметнешься на сторону Патриума, как только ступишь на родную землю. А по поводу того как туда добраться, не переживай. У меня есть свои методы незаметно пересекать границу.
        Интересно, это те самые методы, с помощью которых он зарабатывал на нелегальной продаже оружия во время вялотекущей войны?
        - Ты же обещал Доминику встречу со мной.
        - Да. Но я не обещал, что он будет жив при встрече.
        Клокочущий в горле клубнями яда смех отдает пульсом по моим вискам. Он животное. Да и я недалеко ушла, коль согласилась на эту сделку. Тошнота подкатывает к горлу. Как я выберусь из этой западни живой? И всё же хорошо, что Прим бросил меня именно сейчас, ему удалось избежать неминуемой смерти, что буквально дышит мне в спину ледяным холодом.
        - Осталось недолго. Всего две недели. Светиться до этого времени нельзя, так что твоя задача молча зализывать раны и приводить своё хорошенькое личико в подобающий вид. В центре есть служебная квартира, её используют военачальники на съездах. Отсидишься там, а я побеспокоюсь, чтобы у тебя было всё необходимое. Не вздумай высунуть нос на улицу! Я не шучу. Не знаю насколько глубоки твои познания в наших внутренних законах, но чтоб ты знала - у гражданских есть внутренние паспорта республики. Всех, кто не может предоставить такой паспорт патрульному тут же, без суда и следствия вывозят за пределы города.
        Бри упоминал несколько подобных историй, о том, что на блокпостах сплошной тебе Бермудский треугольник. Вот был человек, а вот и нет. Куда пропадают люди и почему, сложно выяснить, да и вряд ли кто-то решиться на подобные выяснения обстоятельств.
        - Надеюсь ты понимаешь, что мне тоже нужны гарантии?
        - Я здесь. Этого недостаточно?
        - Не будь смешной! - смеется Матис мне в лицо. - Твой мальчишка посидит пока у меня в надежном месте, под присмотром. А ты помни: будешь играть не по правилам, я сам лично выпущу пулю ему в голову.
        Закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Фантазия слишком ярко визуализирует возможный сюжет событий. Дрожь пробирает всё тело.
        - В надежном месте?
        - Да. В том самом где ты его нашла несколько месяцев назад. Это так романтично. Не находишь?
        В том страшном месте мохнатые, размером с ладонь, или немного меньше, сколопендры лезут изо всех щелей, а бетонная стяжка под ногами пропитана насквозь сыростью. Местами от грибка ползущего по всему помещению, пол зеленоватый. Мы вернулись в начало пути: я на задании, а Прим в заложниках. По традиции, у меня нет права на ошибку. Перед глазами вырисовываются события той ночи, когда я уговаривала Прим пойти на сделку с Кликсом. Фантазия расписывает эту картину багровыми красками и штрихами. Зачем он только послушал меня тогда?
        Я не могу произнести ни слова в ответ на ироничные утверждения подонка Матиса, только пялюсь на него как зачарованная. Запах сырости воспоминаний такой едкий и сильный, что моя слизистая в мгновение отекает и не дает воздуху попадать в легкие. Я стараюсь вдыхать ртом, но боюсь, что рвотный спазм стянувший горло найдет выход, как только я открою рот. Меня выворачивает наизнанку, желудок скручивается в жгут. Только сейчас я задумалась, когда в последний раз ела. Совсем неудивительно, что кроме обжигающей пены из желудочного сока (и та в очень скудных объемах), из меня нечего выкрутить. В передышках между спазмами я нахожу в себе силы ответить.
        - Премиленько!
        Две недели тянутся, как одна непрерывная бесконечность в битве с собственными внутренними демонами. Выжидание… Помню, как на курсах военной подготовки нам приходилось сидеть в засаде часами выжидая нападения, так нас учили усидчивости. После трех или четырех часов выжидания тело затекает и покалывает иголочками. При таких обстоятельствах можешь думать только о том, как же хочется размять кости, а тебе нужно внимательно пялиться в маленький оптический прицел, еле дыша. Я ненавидела практические занятия. Сейчас ненавижу выжидание ещё больше.
        Квартира тесная и больше похожа на студию, чем на полноценное жилище. Спальня плавно перетекает в кухню, а из неё в коридор. Единственная дверь - кроме входной - ведет в ванную, но мне даже нравится, нестрашно быть одной, хотя я не могу избавиться от чувства, что меня снова запихнули в психушку. Белые стены, белый кафель, белая постель, и всё-всё белое.
        Если лежать долго на спине, опустив с кровати голову вниз, и раскинуть руки в стороны, кровь в висках пульсирует так часто, что глаза покрываются дымкой, а картинка плывет. Кажется, будто лежу в сугробе снега, наблюдаю, как блестящие миниатюрные снежинки кружат в танцах и плавно ложатся на белое полотно вокруг. Занимательно, но быстро утомляет, а развлечений здесь не так уж и много. В основном я медленно схожу с ума.
        Ночь - самый тяжелый период суток. Я вижу лавандовые сны, в них Прим лежит бездыханно в самом центре фиолетового поля, а я бегу к нему, но почва под ногами - вращающийся барабан. Прим всегда так далеко от меня, что не достать. Самостоятельно избавляться от кошмаров становиться всё сложнее. Иногда в наваждении утопают насколько суток, а выкарабкавшись наконец-то из лавандовых грез в реальность, я несколько часов определяю сколько дней прошло мимо меня. Моё тело истощенно от голода. Каждое утро таинственная коробка, как по часам появляется под дверью. Традиционно в ней галетное печенье, немного сушеной смеси мяты и мелиссы, а ещё ржаной хлеб с изюмом, и демонстративные печеные яблоки. Этот паёк, как напоминание мне - для ОНР я стала печеным яблоком. Нет пути назад, есть только залитая липкой кровью, узкая тропка вперед - ярмо наёмницы.
        Из последнего омута лаванды я выползла уже без ссадин на лице и практически без синяков, а ещё с ужасной болью в желудке и рвотой каждый раз, как только глотну хоть крошку паршивой еды. Видимо я провела в забытье не менее трех дней. В борьбе со сном и своим страхом перед ним, я стараюсь занять себя скромными развлечениями: смотрю часами на прохожих, считаю окна в которых горит свет в доме напротив, разыгрываю в ролях пьесы, что нас заставляли учить наизусть в школе. Возможно теперь мои навыки актерского мастерства достойны внимания.
        На седьмой или девятый день (не уверена в точности подсчетов) происходит, как мне казалось, невозможное. После захода солнца весь город обесточен. Я наблюдаю из окна, как маленькие фигурки хаотично маются по улицам, сеют суету. Город, в котором каждый сантиметр перекроен на новейший лад, полностью зависит в своей жизнедеятельности от электричества. Замки автоматически открыты в каждом доме, административном здании и коммерческих ячейках. Все камеры, напичканные в каждый угол, отключены. Окружающий город электрозабор обесточен. Монтис как на ладони - заходи, бери!
        И они зашли…
        За считанные часы все улицы словно рассыпавшимся горошком были усеяны солдатами на внедорожниках. Людей разогнали по домам, очистили улицы, а потом наступила гробовая тишина. Всю ночь и утро я наблюдаю за улицами, мне не до сна, смех не дает уснуть. Я видела всё это, так недавно!
        В городе введен комендантский час. Передвигаться без весомой причины нельзя. Патруль активно прочесывает каждый метр. На третью ночь режима, наконец-то слышны раскаты взрывов, от которых моё сердце рвется на части. Три громких взрыва один за другим прозвучали так близко, что вибрация прошла волной по зданию и стеклам. Джоув продал остатки Патриума Западному Альянсу, иначе нет объяснений тому что происходит. Это даже не серая зона, обстрел гораздо ближе. Прим там… А может быть уже и нет… Я не справлюсь с собой и темнотой.
        В ушах играет похоронный марш из выстрелов, что звучат не только в моей голове, а в добавок по комнате ходят покойники. Они молча глядят на меня с укором. Я прошу у них прощения, но что стоят слёзы такой обманщицы как я? Их грязные от углей из преисподней ноги, измазали весь белый пол и кровать. Они загнали меня в угол возле окна. Упершись лбом в колени, я накрыла руками голову и истошно молю их уйти. К утру мои гости уходят, забирая с собой пепел и кусочек меня.
        Границы сумасшествия с реальностью начали стираться. Мне нужно время на осознания таких пустяков, как правда ли, что мои ноги босые, или какое время суток за окном. В веретенице лаванды, мертвецов и тряски от взрывов я теряю себя и сознание.
        Чувствую, как нежные, изящные руки гладят меня по голове, ласкают волосы и щеку. Тепло прикосновений так приятно, я так изголодалась по человеческой ласке, что даже не дышу, боюсь спугнуть прекрасное мгновение. Любопытство берет вверх, я открываю глаза. Красивая как нимфа в белом струящемся светом платье, надо мной склонилась мама. Она нежно улыбается, всматриваясь в моё лицо. Её глаза блестят от счастья и умиротворения, а пальцы вытирают мои слёзы. Мне так не хватает её любви и тепла. Так не хватало его всегда… Она прекрасна, как утренний рассвет. Настоящий ангел, что наконец познал блаженство в Божьем Царстве. Я прошу её забрать меня с собой. Повторяю, снова и снова: «Не бросай меня… не бросай», но она лишь машет в ответ головой и касается моих губ указательным пальцем, будто я что-то должна держать в секрете. Я так хочу одеться в платье из ниточек шелка облаков и растаять утреней дымкой над водой вместе с ней, но она уходит одна. Горькие слёзы выматывают меня до тех пор, пока организм не выключается сам, погружая сознание в сон.
        Слух режет стук в дверь, я просыпаюсь, вздрагивая от ужаса. Немного отдышавшись подхожу к двери и медленно открываю. На пороге Каликс.
        - Готова?
        Глава 27
        У каждого смертника, приговорённого к казне, есть право на последнее желание. Меня настойчиво продолжают уверять, что выигрыш от договорённости оправдает действие, но я всё же убеждена, что круассан с клубничным джемом, который Каликс привез специально для меня, и был последним предсмертным подарком.
        Завтра день перемирия. Границы Монтиса порядком потрепало после затяжного обстрела. Горожане ждут завтрашнее перемирие как праздник, они наконец-то смогут выйти на воздух из душных укрытий. Отличный ход Джоув! С новыми силами возобновив антитеррористическую компанию, президент посеял зерно сомнения в горячие сердца мятежников в тылу. Глубоко в душе я ликую. Теперь и эти гладко причесанные, нравственные псевдореспубликанцы прочувствуют истинные прелести войны, за которую они так боролись.
        Солнце село. Полумрак принялся поедать улицы и дома, а вместе с ним и вечерний патруль выпустил свои щупальца на поиски непослушных граждан. За дни комендантского часа гражданские привыкли к дисциплине. Дисциплина в Монтисе кардинально отличается от той, что была налажена в Литоре. Здесь всё как часики, тикает строго в отведённый на то момент, но даже такое слаженное общество как ОНР не могут удержаться от человеческих соблазнов, подтверждением чего является бар «Бардак». Именно здесь Каликс должен передать меня в руки своему человеку, причем свой он не только Матису, но и псам из Кепитиса. Таинственный незнакомец незаметно доставит меня в столицу на званый праздник.
        Меня превратили в солдата Патриума. Надевая камуфляжную форму из дешёвой ткани к горлу подкатывают слишком много воспоминаний. Я хорошенько завязала капюшон и натянула его на голову, чтобы закрыть лицо. На улицах темно и тихо. Если прислушаться можно услышать, как мурлычет кот через три улицы, или сверчит сверчок, спрятавшись в высокой траве сквера вдоль проспекта, а ещё прекрасно слышно, как шуршат по дороге шины медленно двигающегося патрульного внедорожника. Сердце с грохотом стучит, разливая мой страх по салону авто. Затягиваю под подбородком крепче капюшон, словно это как-то поможет скрыться от грядущих событий. Свист тормозящих по гладкому асфальту шин эхом отбивается о стены домов. Вот мы и на месте. Ладони покрылись холодным потом.
        Завтра мне понадобятся навыки военной подготовки как никогда, я исполнительно их применю. Меня некому прикрыть, а под выполнение задания подвязаны мои личные мотивы, так что назад оглядки нет, слишком дорога цена сделки. Не могу избавиться от чувства, что с минуты на минуту из-за угла выскочит Прим и как ни в чем не бывало станет со мной плечо к плечу. Надеюсь он цел и невредим.
        Я боюсь потерять рассудок, шепчу себе под нос словно скороговорку фразы, которые так бы хотела сейчас шептать на ухо Прим: «Мы выберемся, обещаю», «Ещё немного потерпеть, честное слово», «Нам бы только рассвета дождаться…». Не очень помогает если честно, но зато не дает мне думать о завтрашнем дне.
        Не понимаю куда мы приехали, в округе простецкая тихая улочка, да и только. Присмотревшись внимательнее вижу дверь на торце магазина. Рядом с дверью двое солдат совсем непохожи на патрульных, они выдали себя шуршанием сапог по осколкам под ногами. Странное место и совсем непохоже на то, как я себе его представляла. В Литоре тоже был комендантский час, но правила нарушались громко и открыто. Из окон «Барракуды» гремела музыка и смех до самого утра, пока пьянючие толстосумы не расползутся, как ужи к утру по норам. Здесь же сложно даже представить, что где-то спрятан бар. Они там, что шепотом попивают свой ром?
        На входе в полуподвальное помещение с ободранными дверями, Каликс служит такой себе зеленой карточкой. Одного взгляда на стражников достаточно, чтобы нас незамедлительно впустили. Стоит преодолеть долгий темный коридор с крутой лестницей и нам открывается обзор на шикарный кабак с роскошным залом.
        Десятки крепких мужчин среднего возраста в военной форме черного и зеленого цвета сидят за небольшими круглыми столиками, окутаны дымкой сигар до белизны густого тумана. Столы рассчитаны на двух-трех людей, накрыты бархатными красными скатертями. В зале доминирует полумрак, скрывающий за тяжелыми красными шторами диванчики для самых знатных гостей. От едкого запаха сигар слезятся глаза. На столах стоят стаканы с алкоголем, у некоторых разложена партия в покер. Толстосумы в погонах явно не из одной партии освобождения, в беседе они чем-то обеспокоены и это совсем не игра в карты. Вот как проходят важные сделки по сбыту незаконного оружия и прочие темные делишки. Как же противно смотреть на это.
        Политика продажная не менее чем дамы за столиками в этом зале. Пузатые погононосцы заливают горло крепким пойлом из красивых стаканов в то время, как город окружен. Никто не торопится сбрасывать карты на стол, ведь партия в самом разгаре, а прелестницы на коленях только разогрелись до нужной температуры. Границы города обвиты живым щитом рядовых солдат, а те, кто носит звезды на плечах вовлечены в забавы. Никого в этой комнате не заботит ни комендантский час, ни бойня на границах, всего в нескольких десятках километров, ни разгорающийся конфликт. Война приходит в разных обличиях, кто-то смотрит на её в круглый оптический прицел, отсчитывая секунды ударами своего сердца, а кто-то через толстое стекло стакана с дорогим ромом.
        Из-за свечей, расставленных по залу обстановка кажется ещё интимнее чем хотелось бы, тем самым раззадоривает гостей. В дальнем углу, с диванчика, из-за шторы мелькнула пара выцветших глаз, я сразу почувствовала на себе сверлящий взгляд. В полумраке можно рассмотреть только руку с массивным перстнем на безымянном пальце, плавно подносящую стакан к губам. Он выглядывает мельком из тени. Каликс присаживается за столик буквально на пару минут и этого времени им достаточно для того, чтобы решить мою судьбу.
        Никаких знакомств и прелюдий, седовласый вояка даже не желает на меня смотреть, просто как бандероль увозит с собой. Каликс остается в баре, и это впервые, когда я действительно жалею, что наши пути разошлись.
        - Не смей сдохнуть. Не на моём задании… - тихо шепчет мне на ухо на прощание майор.
        Еще бы! Да, как можно. Такое важное задание - доставить меня на казнь, да ещё и в преддверии повышения, я просто не имею права умереть, не выполнив работу. А сдохнуть сейчас было бы очень кстати.
        На границе города таинственный свой человек надевает мундир с погонами Патриума, и вырубает меня неожиданным ударом по голове. В следующий раз я открываю глаза на рассвете, голова жутко болит и звенит в ушах. Я в трясущемся грузовике, набитом окровавленными телами молодых ребят в форме. Пытаюсь выбраться из-под тяжелых рук и ног, но ничего не выходит, я слишком маленькая и хилая. Тела свежие, некоторые ещё даже сохранили естественный цвет кожи и не успели окостенеть. Я хочу кричать, но ужас настолько сковал горло в сухой хватке, что еле выдавливает хрип на неумелых вдохах. Из кабины водителя доносится болтовня солдат. Впервые удушье меня спасло, а не убило. Стоит мне издать хоть один отчетливый писк, и я труп, такой же как и те, в которые меня закопали, чтобы провести через границу.
        Сумасшествие разрушает сознание изнутри. Мертвецы кажутся мне на одно лицо, и это лицо - Прим. Я убила его! Я убила Прим… От нехватки кислорода я несколько раз теряю сознание, в один из которых прихожу в себя от удара тупим концом длинной палки: пограничник проверяет тела в грузовике. Он штрыкает каждое тело, как птицу в духовке, проверяя вилкой на готовность, вдруг кто-то ойкнет или зашевелится.
        В Кепитис мы прибываем в обед. Очередная моя мечта сбылась - я в столице! Пора уже вести список и ставить галочки напротив глупых желаний, воплощение в реальность которых хуже, чем в кошмаре. Грузовик останавливается возле госпиталя, где два молодых медбрата в белых халатах выгружают погибших точно мешки со свежеприбывшей провизией. От волнения моё внимание слишком рассеяно, местами я даже теряю фрагменты происходящего в дымке путаных видений и грез. Подкупной вояка вытягивает меня из кучи мертвецов, собственноручно натягивает мне капюшон хорошенько на лицо, и под личным конвоем доставляет меня в самый эпицентр событий - на центральную площадь.
        На улицах царит шум, хаос и полный разгром. От той красивой площади, что показывают в зарисовке перед каждым выпуском новостей Патриума ничего не осталось. Местность куда меня привезли больше похожа на Шервудский лес, чем на центральную площадь государства. Плитки под ногами выбиты, обломки местами сложены горкой, в качестве запасов для самообороны. Молодые деревья в вытоптанных до плеши зеленых клумбах, сломаны под корень. Каждый столб и уцелевшие ветки деревьев обвешаны ленточками расцветки официального флага государства. Стены высотных домов разрисованы краской из баллончиков, исписаны такими лозунгами как: «Патриум Независимый», «Магнетерра - прочь!».
        Сотни людей бездумно блуждают по периметру обвешавшись, точно плащом, государственным флагом. Они тут живут! Активная забастовка обустроила под окнами администрации настоящий палаточный городок с полевой кухней и литературно сложенными патриотическими кричалками. Это всё так непохоже на отточенные до мелочей активности протестантов ОНР. Там жизнь горожан была больше похожа на вялую утопию, где самовыражение и голос народа звучал из телевизора посредством ярких рекламных роликов, здесь же - чумазые люди в палатках горлопанят на всю округу всякую чепуху.
        В общей суете я незаметно сливаюсь со стражниками, что изо всех сил стараются контролировать толпу. Мой сопровождающий впихивает меня в строй силовиков, оцепляющих здание администрации и надевает на пояс кобуру с оружием. Сердце колотится как сумасшедшее: что если меня узнают?
        Силовики растягиваются по периметру. Я ухожу вглубь толпы, так чувствую себя спокойней, хотя особой разницы нет, если увидят моё лицо - мне конец. Возле палатки с полевой кухней протестанты организовали небольшую сцену, выложили доски на старые автомобильные шины, соорудив поддон. Периодически на почетное место взбирается желающий выступить и толкает речь от всего сердца, на самую беспокоящую его тему. Уже несколько раз звучало заявление о том, что язык - наше главное оружие в борьбе с оккупантами. Интересно, как, по их мнению, латынь остановит войну? Неужели они правда верят, что мятежники и националисты смогут налегке договориться только благодаря тому, что обе стороны будут говорить на латыни?
        Настал долгожданный момент - загорается экран. Огромный проектор выбрасывает на белые стены администрации образ государственного флага, торжественно звучит гимн. Активисты, словно кобра на звук дудочки, тут же оторвались от всех важных дел, таких как чай, каша с полевой кухни и междоусобные политические дебаты конечно. Люди, полностью завороженные мелодией, подпевают во все горло положа руку на сердце. Со стороны подобная активность выглядит, как служба в религиозной секте. Глаза людей, словно одурманенные чем-то, они бурчат себе под нос распевая каждую ноту, как эликсир жизни, а не гимн. Вслед за гимном включается прямая трансляция, на огромном экране мелькают политические деятели. За спиной Креона Деуса восседает мой новый союзник - Матис Фон Дагель.
        В толпе раззадоривается настоящая жажда революции. Люди эмоционально комментируют заседание, из-за гула невозможно расслышать, что вещает трансляция. Активисты разбиваются на небольшие группы. Обсуждение происходящего на экране, накаляет обстановку так, что кажется воздух искрится от напряжения: кинешь спичку и загорится.
        Силовики в полной готовности, но открывать огонь запрещено - объявлена мирная акция и день затишья. Да и силовиками назвать это сборище детворы сложно. Больно смотреть. Кучка тощеньких мальчишек не старше нас с Прим - глаза перепуганные, руки дрожат, аж автомат выскакивает. Точно слепые котята, которых кинули в клетку на съедение тиграм, ползают по территории обливаясь потом от страха, а что делать с толпой не знают.
        Переговоры подходят к концу, экран толком не видно, но яркие всплески эмоций активистов дают понять, что результат не по нраву народу. Мои нервы как натянутая струна, вот-вот и представление подойдет к финалу, а я всё никак не могу поверить, что сделаю это - убью человека на заказ. Почти как чашку кофе подать и счет за неё выписать.
        Зажимая руку в кулак, на ладони отчетливо чувствуются вмятины от ногтей, что впиваются в кожу. Я напеваю про себя знакомую считалочку, что по методам Ролло должна упорядочить мои мысли и обуздать психоз, но ничего не выходит, мысли путаются, завязываются на узелок. У меня за спиной разворачивается импровизированное выступление. Речи седовласого активиста собрали немало людей, и я невольно улавливаю суть краем уха. Тема повествования никак не касается языка.
        - Ни о каком референдуме и речи быть не может! Мы не будем слушать предателей и ни за что не согласимся принять их обратно. Они предали свою родину однажды, а значит предадут снова! Сепаратисты - вот кто они! Неделю назад мы стали свидетелями того, как предатели Руд Солис и Браун Талип бежали, точно крысы с утопающего корабля обратно на родину. Это прямое доказательство нашей победы уже сейчас! Мы идем своей дорогой, и с политическими беженцами нам не по пути. Эти двое должны стать ярким примером всем и каждому - даже публичным лицам не будет пощады!
        Имена эфоров эхом повторяются у меня в голове. О чем он говорит? Я силой расталкиваю толпу, пробираясь поближе к сцене.
        - Расстрел на границе. Разве это справедливо?! Нет, друзья мои. Публичная смертная казнь - вот справедливый приговор сепаратистам! Из-за таких как они наше государство трещит по швам, мы не можем вступить в Западный Альянс, а наши дети лишены возможности развиваться в успешном союзе.
        Двое нетрезвых пареньков с боку от меня перебивают смехом активиста. Пошатываясь от немало выпитого алкоголя один чуть не падает, но при этом не отвлекается от беседы с другом, словно не заметил приземления на соседа.
        - Да я тебе говорю! Ты что… что, не слышишь?! - еле волочит языком вступая в споры с другом.
        - Не может быть такого и точка! Их знает вся республика и государство. Это же провокация чистой воды!
        - Ну-ну, - водит пальцем со стороны в сторону прямо перед носом друга. - Погранцы действовали по уставу! Их привезли к самой границе и выкинули как собачат. Ты бы видел, как этот цветной урод вопил. Хуже бабы… Показывали по новостям.
        Клокочущий в горле смех пьянчуги отбивается раскатами в голове. Словно шаровую молнию впустили в дом, и она кружит от стенки к стенке оставляя горелые следы. В глазах темно, светится только маленькое окошко, как слайды кинопленки, что прокручивают смоделированные моей фантазией сюжеты. В них Бри и Руд, иначе быть не может… Активисты говорят про Бри и Руд… Сердце сейчас выскочит через рот с волной тошноты. Я глубоко дышу.
        Ну как это возможно? Почему? Я же слышала собственными ушами как Матис приказал перевести их… перевести… Чертов подонок!
        - Эй, солдат! Займи своё место по левому краю. Правительство выходит объявить результаты договоренностей, нужно быть в полной готовности ко всему, - кричит мне силовик через толпу.
        Слова из его рта никак не вяжутся в голове. Не понимаю ни слова. Смотрю в упор, выглядывая из-под капюшона, как дура, а в голове полный взрыв. Я повелась как наивная школьница на уловки старого мошенника. Теперь у него Прим, Мэл, и я на крючке. От обиды накатываются слезы. Я проиграла с тысячей потерь. Эфоров убили из-за меня, так же хитро он убьет и Прим. Всё к чему я прикасаюсь, рассыпается в пепел. Матис использовал мои слабости против меня. Я в западне и совсем одна.
        Не могу думать ни о чем кроме Руд. Как она гладила мои волосы, причесывала, носила в сумке круассан для меня. Душа рвется на части от боли. Я убила их! Я.
        Не контролируя злости, я сжимаю автомат. Люди переполошились, повсюду суета. Из дома администрации под конвоем стражи выходят политики и военачальники, они неспешно поднимаются на сцену. Одинокая трибуна ожидает выступления правителя Джоува, политические деятели занимают места на сцене, а прожекторы во всю настроены освещать оратора. Я хватаюсь за автомат. Я убью его! Прицел.
        Доминик сверкает сединой на сцене, но я увожу прицел левее. Стреляю. Вдруг, чужая пуля попадает точно в мой автомат, рикошетом выбивая его из рук. Поднимаю глаза: с противоположной стороны площади, возвышаясь на самодельном пьедестале, из-под капюшона на меня смотрят светлые глаза. Прим! Чертов мальчишка не дал, мне выстрелить! Нет, нет, нет… Он здесь. Из-за меня, он здесь!
        Тихая звездная ночь превращается в сущий ад. Небо озарено горящими запалами самодельных коктейлей, что разрываются, едва коснувшись земли, разлетаясь на десяток горящих осколков. Внедорожник набитый военными виляет между палатками активистов и жилыми домами. Улицы заполняются бездумно бегущими в некуда гражданскими и их пронзительными визгами. Как знакома мне эта картина! Я всё это видела уже однажды, именно так мятежники сожгли мой дом Литор.
        Никто не понимает, кто открыл огонь. Силовики применяют слезоточивые бомбы, в облаке дымовых шашек слышны взрывы гранат. Паника толпы потоком валит меня с ног. Стекла окружающих площадь домов разлетаются на мелкие осколки, они повсюду вокруг меня - под головой, ладонями и телом. Голова тяжелая словно туда залили свинец. Звуки хаоса, что заразил всё вокруг, смешались в общий поток шума. Мои щёки изрезаны мелкими осколками. Я провожу ладонями по лицу, но невозможно разобрать откуда кровь. Пытаюсь встать, но голова кружится, удается только опереться на колени, и только после нескольких секунд передышки встать.
        В глазах вспышками проявляется картинка, преимущественно показывая темноту. В метрах от меня перевёрнутый внедорожник с горящими шинами. Улица пылает огнем искр от зарядов. Многоэтажный дом наполовину разрушен. Улица усеяна телами гражданских, активистов и силовиков. Обломки бытовых принадлежностей, что высыпалась, как спички из открытого коробка, повсюду. Выжившие кричат, зовут на помощь. Мужчина стонет во всё горло крепко сжимая ногу, похоже на открытый перелом. Я не могу им всем помочь. Я не хочу им помогать… У меня на уме только одна навязчивая мысль и имя её - Матис. Я убью этого подонка! Он отравил мою жизнь. Я иду, переступая покойных, невзирая на мольбы живых.
        - Вот она - ваша желанная революция! - крутится у меня на языке.
        - Вы так зарождаете в народе патриотизм. Разве не так?
        В мой дом война ворвалась без приглашения, в то время как здесь ей накрывали стол к приходу, но разве думали эти люди, что их коснется огонь? Конечно нет! Они сидели в тылу, прятались за лозунгами и флагами, и пожирали то вранье, которым так изящно пичкала их власть, в то время как на регионы разливался огонь. Чем ближе к администрации, тем больше солдат бегают меж позициями в ожидании пешего противника. То ли дело в нашивках на моем рукаве, то ли я стала невидимкой, но я беспрепятственно подхожу к самому входу в администрацию. Перед воротами останавливается бронированный внедорожник, буквально на ходу распахивается дверь, и я вижу посеребренную сединой голову Матиса. Температура крови поднимается до самого придела. Мгновение замирает. Беру прицел.
        - Матис!
        Он поворачивается, а вместе с ним как минимум с десяток солдат.
        - Ты играл не по правилам!
        Жму на курок. Над головой шумит летящий снаряд озаряя пламенными языками улицу. Свист пуль закладывает уши, дрожащая земля уходит из-под ног. Моя голова громко трескается о землю, кажется слышу, как она раскололась точно спелый арбуз. Испустив последнее дыхание, легкие склеились от сильного удара. Боль в теле такая острая, что я не могу ни о чём больше думать. В глазах темнеет, чувствую, как под спину затекает теплая вязкая жидкость. Воздух наполняется металлическим запахом, он оседает на кончике языка.
        Сегодня среда - красно-коричневый день. Уверена, моя кровь именно такого цвета. Я трогаю руками живот и нащупываю малюсенькое горячее отверстие. Коряво, с боку, его во мне сделала пуля. Вот и всё. Моя война закончилась. Блики огня на фоне звездного неба расплываются в сплошную ярко-горячую звезду. Моё тело становится легче. Размытые звуки стихают.
        Глава 28
        Сквозь закрытые веки светит ярко-оранжевая пелена обеденного солнца. Оно так жарко греет, что я чувствую, как над губой выступают капельки пота. Шум легкого прибоя убаюкивает. Как приятно лежать на горячем песке наслаждаясь бризом и шепотом моря. Мы так любим шептаться о тайнах. Я трогаю пальцами песок под собой, но вместо горячих песчинок ладонь царапают осколки. Сердце бьется, выскакивая из груди. Открываю глаза - мертвецы…
        Я лежу в братской могиле, среди десятков, сотен тел. Кривые, опухшие, синие руки, покрытые язвами разлагающейся плоти, издают тошнотворную вонь, что выворачивает меня наизнанку. Извиваюсь в рвотном спазме, но не могу и капли выдавить с желудка. В горле, словно что-то застряло, не дает содержимому вырваться наружу. В попытке встать я разгребаю руками части тел, но мягкая плоть рвется от малейшего прикосновения, освобождая зловония гнили и опарышей, живущих в плоти. Мелкие жирные твари, как крошки с хлебного пакета рассыпаются на подол моего платья. Мерзость пробирает дрожью. Не обращая внимания на плоть под ногами, я стараюсь выбраться из ямы. Гребу руками и ногами, карабкаюсь по хрустящим под солдатскими сапогами черепам, и хватаюсь за сочную траву, что помогает наконец-то взобраться наверх.
        Боль в горле не проходит. Обхватываю его руками, щупаю, пытаюсь разобрать, что там застряло. Хриплю, шиплю, выдавливаю из себя кашель, слово облезший кот, что давится собственной шерстью в попытках её срыгнуть. Запускаю руки во влажную траву: трава синего цвета. Сердце на несколько секунд останавливается. Я задерживаю дыхание, словно нырнула на глубину трех метров и под давлением воды внутри всё сжалось, распахиваю глаза навстречу яркому свету: вокруг всё залито белым. Вдыхаю так глубоко, как только разрешают легкие, и часто-часто дышу.
        Короткий отрывистый писк разряжает гнетущую тишину. Сухость режет глаза, но немного проморгавшись, белая пелена приобретает формы и чертит серые прожилки небольших квадратиков кафеля, которым выложена комната. Я прикована эластичными ремнями к койке, накрыта белой простыней. Повернуть шею больно - затекла. Свободно шевелить могу только пальцами, но на указательных прикреплены датчики, от которых проводок ведет куда-то под простынь. Что со мной? Я жива?
        Пока что понятно только одно - в горле торчит огромная трубка, она помогает мне дышать, но при этом доставляет жуткий дискомфорт. Руки тяжелые и непослушные, но я стараюсь с ними совладать. Сбрасываю датчики, вытягиваю трубку и выдергиваю капельницу из вены в левой руке. Теперь больно глотать.
        Я в больнице. Меня снова накачивают всякой дрянью? Я не позволю снова превратить меня в овощ, загнать в искусственную эйфорию. Поднимаю простыть: теперь понятно для чего ремни - мой живот прострелен насквозь. Швы слишком большие как для обычного изъятия пули, похоже что-то уладили. Я вся сплошной блок питания для хаотично растыканных в меня проводов. Процесс расстегивания ремней отнимает немало времени и сил, на проводки их уже совсем не осталось, приходится выдернуть их к чертям одним махом. Пикающий аппарат приходит в панику, бесперебойно и громко сигналит о моём побеге. В палату врываются мужчины в белых халатах. Я прижимаю рукой рану, пытаюсь встать с койки, но перед глазами кромешная тьма. Падаю без сознания, рассекая бровь об угол аппарата истерички.
        В следующий раз, когда прихожу в себя, я снова прикована к кровати, и снова под капельницей, но теперь без ужасной трубки во рту. Горло дерет, связки повреждены, не могу говорить, только хриплю, это отнимает много сил, и я снова отключаюсь. Так происходит раз за разом. В очередной из них, возвращаясь в сознание, я чувствую тепло чьих-то рук на моих волосах. Несколько минут просто лежу с закрытыми глазами, прислушиваюсь к дыханию присутствующего человека. Это реальность или мама снова явилась видением? Дыхание отрывистое, вот-вот и сорвется навзрыд, но тепло рук такое знакомое и родное, что я от интереса открываю глаза.
        Постарела не меньше как на век, с опущенными, выцветшими от слез глазами, надо мной склонилась Лидия. Она по-матерински утешает меня даже во сне. Этого не может быть наяву, наверняка я снова в лавандовом бреду, стоит посмотреть по сторонам, и я увижу цветущие веточки. Кручу головой во все стороны. Переполошившись, Лидочка подскакивает со стула и целует меня в лоб, щеки, веки и макушку. Лаванды нет, есть только Лидия. Смыкаю руки у неё за спиной, их тяжело удержать, как и слезы, что навзрыд бегут в три ручья. Живот дрожит, прошибает болью насквозь, но это такие пустяки по сравнению с тем, что я чувствую сейчас обнимая её.
        Ощупываю её пальцами, боюсь растает как мираж, но она самая настоящая, живая из плоти и крови - моя Лидочка! Так много хочется сказать и так много спросить, словно жизнь подарила второй шанс, и я могу его упустить, но дурацкая трубка так изуродовала горло, что вместо слов вырывается только хрипы да всхлипы, больше похожие на предсмертные вздохи давящегося зверька.
        - Тихо… деточка… Всё хорошо, - успокаивает меня Лидочка не разрешая привстать, боится, что разойдутся швы. - Я позову его, подожди, - приговаривает, нежно укладывая меня обратно, но я не расцепляю рук, не хочу её отпускать. - Он придет, ты же знаешь, он всегда приходит.
        Чувство дежавю не покидает с момента, как я открыла глаза. Если бы не дыра размером с яблоко в животе, небрежно заштопанная каким-то стажером, или дрожащими руками, подумала бы, что мои провалы в памяти вернулись на круги своя. Не успела я опомниться от счастья, после встречи с Лидочкой в палату возвращаются амбалы в белых халатах. Первая реакция - паника. Я всё ещё не понимаю где я и что происходит, но знаю точно одно - я жива, а это для меня скорее неприятность, чем удача.
        При виде медработников я вздрагиваю, цепляюсь за руку Лидии, как вдруг, в дверном проеме вырисовывается знакомый силуэт. Слёзы непроизвольно катятся по щекам, заливая ямочки улыбки. Он жив! Он здесь! Такой же мужественный и красивый, как всегда… Джудин обхватывает моё лицо ладонями и крепко прижимается ко мне губами.
        - И снова здравствуй, - шепчет, глотая жадно воздух. - Детка, ты больше от меня не убежишь.
        После череды безмолвных слез радости, поцелуев и объятий, мне открывают подробности последней ночи, что оставила на мне след в виде зияющей дыры в животе.
        Заручившись окончательно поддержкой Западного Альянса и в надежде отодвинуть границы оккупированных территорий, Джоув пошел в наступление на ОНР, хотел вернуть под контроль прибрежную зону и шахты Монтиса. План с обесточиванием противника был просто блестящий, и конечно же, тут не обошлось без предателей в рядах солдат ОНР. Никто не собирался соблюдать договоренность в день затишья. Армия Патриума вплотную подошла к границам обесточенного Монтиса, ожидая команды перейти в наступление. Мой выстрел в разгар выступления сбил с толку обе стороны и спровоцировал огонь не только на центральной площади, но и на границах. Один из солдат Матиса опередил мою пулю, так правая рука главы повстанцев выжил, а я получила пулю в живот. Бой длился трое суток, пока ОНР не созвал все свои силы и не вытеснил Джоува обратно. Повстанцы понесли огромные потери. Новенькая столица республики выжжена дотла. Всех своих солдат, которых нашли на территории Монтиса, доставили под конвоем позора, как предателей в Кепитис, на честный привселюдный суд. Самыми скандальными подсудимыми, конечно же, стали несчастные
студенты-активисты - Лаванда Мейсон и Примус Плант.
        Я пробыла в искусственной коме пять долгих дней, в течении которых моё имя не сходило со всех заголовков газет и экстренных выпусков новостей. И здесь мы главные герои политических уловок, но это меня волнует меньше всего. Я не могла поверить своим ушам, когда Джудин рассказывал, как им удалось выжить. Наш спецотряд, в который я так яро рвалась, изначально был лишь хитрым ходом Леона, а само задание обреченно на провал.
        Когда командир Леон остался у разбитого корыта с двумя проваленными попытками взять под контроль железную дорогу, он понял, что обречен на позорное фиаско - Литор будет захвачен с сотнями жертв, а сам командир пойдет под трибунал, и то, если выживет в мясорубке оккупации. Самой выгодной позицией было вступить в сговор с предателями Галлусом и Трибусом. Нас попросту, как коров на забой привели к самым воротам мясокомбината и сдали за три гроша - обещание пощады для литорцев.
        Когда мятежники зашли в город, они честно выдержали условия договора и дали всем горожанам право выбора: стать гражданами самопровозглашенной народной республики бороться на их стороне, или уйти из города, оставшись верными рабами старого режима Джоува. Людям дали фору в четыре часа. Сбитые с толку литорцы не понимали до конца, что происходит, тратили кучу времени на сборы каких-то алюминиевых кастрюль, дырявых башмаков и прочей ерунды, другие же бежали без оглядки прямо в пижамах. Спустя четыре обусловленных часа, на рассвете, армия стражей в черной форме повесила красно-черный флаг на административный центр и принялась сжигать всё скромные владения нищих рыбаков.
        Триша, Джудин, Вериния, Лидия, Лукас - все успели унести ноги. Спустя несколько дней, измотанные до изнеможения они добрались к воротам первого попавшегося города Патриума, откуда их доставили в Кепитис.
        Леон осужден за привлечение несовершеннолетних к службе, приговор - пятнадцать лет лишения свободы. Никакой смертной казни, никакого трибунала. Почему? Да всё очень просто! Сам президент Джоув прекрасно знал какими ресурсами он управляет в этой войне. Таких детей как мы, за время революции полегло несчитанное количество, но только наша история, благодаря подонку Матису, была придана огласке. Джоув был вынужден не упасть в грязь лицом и наказать виновника, роль которого пришлась по душе Леону. Наверное, в разгар революции, когда каждый день несет новые смерти отсиживаться на полном обеспечении государства - это не наказание, а скорее награда, так что могу поспорить, этот командир счастливее многих из нас.
        На регионы обрушилась анархия. Протестанты и приверженцы политики Джоува находятся в постоянном конфликте. Послезавтра состоится обнародованный суд над предателями, освобожденными из Монтиса. После перестрелки на центральной площади Прим официально объявлен сепаратистом, а наше появление на центральной площади - открытое нарушение мирных договоренностей со стороны ОНР. Двое солдат от тяжелых ран умерли уже здесь в Кепитисе, ещё трое и я находятся под медицинским контролем, пятеро включая Прим, доставлены в следственный изолятор, где дожидаются приговора.
        Мой приговор уже объявлен, вот только ещё не в массы, а среди военачальников. Я официально признана психически неуравновешенной. Все мои выходки списаны на недуг, констатированный, как факт ещё в детстве. Как только рана от выстрела затянется, меня переведут в психушку. Джудин так говорит об этом, словно это моя мечта, которую он благородно смог воплотить в жизнь.
        Остальных заключенных ждет смертная казнь посредством пули в лоб, в самом центре столицы, на той самой площади у администрации, на глазах у всех желающих. В жилах холодеет кровь. Во что мы превратились? Разве можно даже представить, что в мире, где борются за гуманность, свободу слова и демократию, люди добровольно могут воспевать правителя, который прививает своим гражданам жажду крови. Таким средневековым методом Джоув нагоняет страх на своих рабов, чтобы погасить пожар восстания: дескать, смотрите, власть на моей стороне и так будет с каждым, кто посмеет предать меня и мои законы.
        Страх… Сколько же форм он имеет? Тысячи. А сам выступает лучшим рычагом управления толпы. В то время как ОНР идет путём калачей в форме зыбкой надежды, Патриум сеет страх.
        Не могу думать ни о чём, кроме казни Прим. Даже перспектива гнить в психушке блекнет на фоне мыслей о Прим. Лидия говорит, что все столичные жители то и дело ждут зрелища, когда предателя отправят на тот свет справедливые президентские силовики.
        Я не хочу больше жить.
        Всё новости слишком тяжело усваиваются в моём больном сознании и истерзанной душе. Истерика помогает погрузиться в искусственный мир грез. Из-за драки с медбратом разошлись швы. Я металась по палате, срывала катетеры, отторгала методы лечения и надеясь умереть от потери крови, пришлось накачать меня тем самым волшебным психотропным наркотиком, что дарит легкость и умиротворение. Долго находиться в прекрасном забытье, Джудин мне не дает, так что к кошмарным реалиям добавляется ещё и болезненное очищение организма от ядовитых медикаментов. Я отказываюсь от еды. Во-первых, рвота и так не дает хоть что-то удержать в желудке, а во-вторых, от голода может наступить смерть, а значит избавить меня от этого существования.
        В ночь перед казнью Прим, Джудин присылает ко мне Веринию в надежде, что она уговорит меня бороться за жизнь. Я очень слаба. Кости выламывает, словно кто-то раздрабливает их ломом в нескольких местах одновременно. Желудок завязался на пять узлов, не меньше. Голова будто ватой набита. Тело отекло и ужасно болят швы, из которых за день вытекает с полведра сукровицы.
        Копна рыжих кудрявых волос волнами ложится на худощавые плечи. Она смахивает слезу, не меняясь при этом в лице. Улыбается, становится на колени возле кровати и берет меня за руку. Её ладони теплые, как всегда. А ещё Вериния привычно пахнет легкой граппой. Впервые за последние дни, вместо хрипов моё горло издает человеческую речь.
        - Привет подружка. Я скучала.
        Странно слышать свой голос таким. Кажется, за меня говорит прокуренный дед. Вериния дрожащими губами целует мою руку, крепче сжимая её в своих ладонях.
        - Привет куколка, - шепчет в ответ. - Ты такая же красивая, как и была.
        Она гладит меня указательным пальцем по щеке и заправляет пряди волос за уши, приглаживает пробор на бок. Ей всегда нравилось, когда я зачесывала прическу набок.
        - Я сдержала своё слово, Вериния.
        Мне очень сложно говорить, но я стараюсь изо всех сил, которых и так немного.
        - Я вернулась, - с трудом выдавливаю из себя я.
        Нежно улыбаясь в ответ, она пристально рассматривает морщинки на моем лице, старается запомнить каждый изгиб и шрам. Может быть я умираю, а она пришла попрощаться?
        - Ненадолго, - на выдохе срывается с её губ.
        Хочется возмутиться в недоумении, но она перебивает. Показывает сумку и уходит от темы.
        - Смотри, что я принесла!
        Хлюпая носом от сырости сантиментов, подруга вытирает рукавом лицо и открывает тряпичный рюкзак. Первое, что она достает - квадратная шкатулка, немного обугленная по бокам, та самая… Вериния встряхивает её несколько раз, улыбаясь от того, как она тарахтит. У меня нет сил поднять даже палец, приходится девушке открыть её самостоятельно. Она демонстрирует содержимое - золотые побрякушки Мэл, что мы с мамой так берегли, придавая им ценности, ленточка, и засушенный цветок неестественного цвета. Прим вырастил его специально для меня, как подарок ко дню рождения.
        - Я сохранила для тебя. Знаю ведь, если ты пообещала мне что-то, это наверняка.
        Слёзы капают на простыни. Я закусываю нижнюю губу и киваю в ответ. Неужели я наконец-то смогла выполнить хоть одно обещание? Она так говорит обо мне, словно и не сомневалась в нашей скорой встрече. Представляю бегущих из Литора людей и то, как моя рыжая подруга бросала в суете сборов в сумку шкатулку для меня. Даже в такой момент она не теряла веру в нашу встречу. Вот бы мне иметь хоть капельку её оптимизма.
        - Тут есть ещё некоторые вещи твои, - показывает мои штаны и кофту, небрежно скомканные в сумке, - а ещё письма Джудина. Он писал, когда ты проходила отбор. Всё просил передать, но я не стала травить тебе душу. Вот, теперь решила отдать… Они ведь адресованы тебе.
        Она так смотрит на меня и говорит таким тоном, словно мы прощаемся, только в этот раз уже навсегда. Где же мольбы взяться за ум и начать бороться за жизнь? Разве не за этим она пришла?
        - Я люблю тебя. Не забывай об этом, никогда. Обещаешь?
        Оставшимися силами я сжимаю её руку. Чувствую, как покалывают кончики пальцев от утомления.
        - Обещаю.
        В этот раз я уверена, что сдержу слово.
        - Ну, хорошо…
        Она всхлипывает последний раз, собирается с духом, вытирает рукавом лицо и на выдохе добавляет:
        - Пора, подруга.
        - Что? О чем ты?
        Гаснет свет. На мгновение я теряюсь в пространстве. От страха хватаюсь за простыни. В палату врываются два ярких мерцающих огонька. Первый - Лукас. Не могу поверить, что снова вижу его! Через всё лицо лежит грубый шрам, но в целом это тот же парень, которого я знала в прошлой жизни. Он одет в солдатскую форму Патриума, в руках зажал фонарь и автомат. Удивление встрече тут же растворяется, стоит появиться в дверном проеме силуэту второго огонька.
        - Прим!
        Он на ходу перекидывает через плечо сумку из рук Веринии, укутывает меня в легкий плед и подхватывает на руки. Вериния помогает избавиться от всех проводов. Ко мне словно подключили запасной генератор сил. Сердце бьется как сумасшедшее, а душа расцветает весенним цветом. Я крепко обвиваю шею парня, прижимаюсь всем телом к его груди, кладу голову на плечо и вываливаю на него поток отрывистых нелогичных извинений, но он не слушает, обрывает моё бормотание на полуслове.
        - Давай отложим болтовню на потом. Держись крепко.
        Вериния хватает Прим за руку, разворачивая напоследок к себе, бегло чмокает меня в щеку. Это действительно было прощание. Мы бежим по долгому темному коридору, Лукас впереди освещает дорогу. Вдали слышны крики сотрудников госпиталя, они приближаются, но мы быстрее. Заряд энергии истекает в секунды, без капельницы боль быстро опоясывает и расходует силы. Мне сложно воспринимать происходящие, на минуту я погружаюсь в бессознательное состояние, потом прихожу в себя снова, и так по кругу. Знаю, что мы бежим, а потом, плечи Прим ускользают из-под моих рук. Я шлепаюсь щекой на кожаную поверхность. Тряска. Она отдается дикой болью в животе, и я опять отключаюсь.
        Вспышки перед глазами похожи на оранжевый рассвет. Всматриваюсь вдаль, прогоняя пелену: и правда, это нежные оттенки оранжевого рассвета разлились по небу. Они балуют красотой пейзажа. Меня знобит, я не понимаю где нахожусь, с кем, и что происходит вокруг, распознать могу только небо и боль, а ещё жуткий озноб. Сил нет, я устала. Всё как в бреду. Язык не слушается, издает только стон, а так хочется плакать, но слёзы не идут.
        Прим притягивает меня к себе. Судя по тряске, что тревожит мою рану, мы где-то едем, но почему-то под открытым небом. На мне уже нет больничной сорочки, я в одежде из сумки Веринии. Он оттягивает мою кофту, рассматривает рану, а когда коснется её пальцами, я кричу от адской боли и снова теряю сознание. Эти полеты из сознания в обмороки очень выматывают, режут мою жизнь на лоскутки вспышек, но главное, что в каждом из них есть Прим.
        В очередной раз открываю глаза: светит яркое солнце, ощущения уже гораздо четче, их легче распознать, отделять друг от друга. Прим держит меня крепко в охапке, замотанную в плед, опирает голову о металлическую стену грузового вагона поезда. Он дремлет, но стоит мне пошевелиться, тут же вздрагивает от ужаса. Убедившись, что всё хорошо зарывается носом в мои волосы и с облегчением выдыхает.
        - Поспи, тебе будет легче, - уговаривает Прим.
        - Хорошо… Ты только мне пообещай.
        - Что?
        После той ночи, когда он ушел и сказал, что ненавидит то, во что я превратилась, я боюсь, что он больше не вернется. Даже сейчас у него на руках, я боюсь закрывать глаза, не хочу в следующий момент оказаться одной. Навсегда.
        - Что ты будешь со мной.
        Он мягко улыбается.
        - Я всегда с тобой.
        Вскоре удается уснуть, но потом снова тряска и боль. Я горю. Тело ломит, озноб такой, что, кажется, мышцы отходят от кости, а реальность плавает в одной тарелке с кашей фантастических галлюцинаций. Не знаю, где правда, а что лишь мираж. Прим все время то кутает меня, то раскрывает, но жар не уходит, а я как тряпичная кукла болтаюсь у него на руках. Мы долго едем, потом он несет меня. Куда мы? Нет сил, даже спросить. Рана мокрая, то ли от сукровицы, то ли от крови, не знаю. Кажется, я слышу голос Брутуса, а потом и Виктора, но это часть миражей. Самый яркий из них - шум прибоя. Он такой реальный, я даже чувствую вкус соленого моря на языке.
        Жар не сдает позиций, отчаяние Прим растет, но не моё. Отличный момент, чтобы умереть. Я слышу море, даже если оно только в моей голове, это неважно. Качка пробуждает тошноту. Откуда качка? Чайка на небе парит, расправив крылья, а море шепчет мне свои секреты. Может и это желание сбылось: я превратилась в рыбку? Маленькие ладошки обхватывают моё лицо. Они тепленькие и пахнут мелиссовым чаем и печеньем. Бред агонии жара нарисовал всё, что мне нужно в этой жизни. Наконец-то я умерла…
        Эпилог
        Если долго смотреть на море можно увидеть цвет его настроения. Мало кто думает о том, что у моря может быть настроение, но я замечала его всегда. Когда ему грустно, цвет воды бирюзовый, если злится - зеленый, а блаженно спокойное - нежно-голубое. Я любила его всегда. Неважно, какое настроение и цвет воды. Когда море в бирюзе, я грустила вместе с ним, если разбрызгивало волны так, что капельки плескали прямо в лицо, я с удовольствием принимала каждую из них, моя кожа жадно впитывала соленую воду. Иногда мне кажется, что мы с морем были единым целым.
        Когда-то давно мне казалось, что море и есть весь мой внутренний мир, моя душа и любовь на всю жизнь, но это было до встречи с океаном. Его красоту сложно описать словами, я преклоняюсь перед его могуществом.
        Сколько лет уже мы с ним едины? Три года? Пять? Быть может и не счесть… Да и зачем? Вот бы и мне быть такой же, как океан, грациозно разбрасывать волны своего настроения и не бояться быть самой собой. Мама говорила, что мои глаза меняют цвет, когда я смотрю на море. Возможно, так и есть. Всегда хотела увидеть, как это происходит.
        В нашем скучном городишке океан - единственная достопримечательность. Город, по сути, и есть скалистым берегом со скромной песчаной береговой линией, обрамляющей в океан. Я не раз слышала, как гости нашего ресторана, в основном туристы, расхваливают это Богом поцелованное место. Такой красоты бесспорно нигде не найти. Из панорамных окон красуются пейзажи скалистого обрыва, о который бьются волны, хвастают мерцающими гребнями разлетающихся на сотню метров брызгов. Теперь моё самое любимое место на земле именно здесь.
        Площадка за рестораном в планах будет огорожена, но мне нравится, как есть сейчас. Засыпанная галькой, она выступает куском обрыва над пропастью. Бывают моменты, как сейчас, когда мне просто необходимо стоять на самом краюшке и смотреть прямиком в бездну. Здесь кажется, что ты на краю мира и можно спрятаться от всех, всего, и даже от себя.
        Сегодня отличный зимний день, моя любимая погода. Небо хмурое, затянуто снежными тучами, они провисают так низко, кажется руку подними и зацепишь пушистые изгибы, воздух морозный, освежает голову и душу. Когда вдыхаешь холод через нос горло немного обжигает ледяным веянием. Пенистые волны бьются о скалы, я зачерпываю камешки сапогом и толкаю их вниз. Мне нравится смотреть, как они летят на встречу с океаном, а потом, в секунду, исчезают в его царстве. Представляю себя на месте камня. Полёт прекрасен! Вечность на дне океана - мечта! Что может быть лучше?
        Маленькие резные снежинки редко срываются с неба, танцуют в воздухе и ложатся на промерзшие рукава крупно вязаной кофты. Прохладная погода для такой верхней одежды, но это первое, что попалось под руку на выходе с черного входа. Ещё только обед, а небосвод сереет на глазах, создает впечатление вечерних сумерек. Я подбрасываю камушек вверх и слышу голос за спиной:
        - Лаванда, тебя просят в зал!
        Вздрагиваю от неожиданности: не думала, что здесь есть кто-то кроме меня. Слова по ветру улетают в бездну, я теряю равновесие. Ладони буквально в секунду обдаёт холодным потом, щеки заходятся румянцем, но всё же мне удается устоять на ногах. Под стук взволнованного сердца я делаю несколько шагов от края.
        - О Боже! Я прошу тебя, наверное, в сотый раз - не стой там! - испуганно кричит на меня смуглая девушка.
        - Всё в порядке, Риса. Ты же знаешь удача всегда на моей стороне, - отшучиваюсь я.
        Шурша галькой под ногами, мы возвращаемся в ресторан. Я кутаюсь в кофту: только сейчас чувствую, как сильно промерзла. Девушка впереди суетливо расправляет передник, словно это поможет согреться.
        - Что там случилось? - осведомляюсь я.
        - Парочка за пятым столиком просит помочь с выбором вина. Им нужно что-то особенное, сегодня у них в семье праздник. Ещё привезли посуду на свадьбу в субботу, и украшения на столы нужно принять, - перечисляет список накопившейся для меня работы Риса.
        - Как привезли? Уже? Но сегодня только вторник! Куда я теперь это поставлю?
        - Не знаю. Я тоже так сказала, но посыльный развел руками и выгрузил всё возле банкетного зала. Нужно подписать приём. Ах, да… Ещё тебя ждут. За барной стойкой, слева.
        Стоит зайти в ресторан лицо сразу обдаёт теплом кухни, а нос без разрешения втягивает будоражащие аппетит ароматы шедевров от шефа. Я неспешно стягиваю ботинки, опускаю ноги в ожидающие меня туфли на высоком каблуке, вешаю чужую кофту (она служит дежурным утеплением, для тех, кто собрался на перекур), и поправляю уложенные в пучок волосы. Вот теперь я готова выйти в зал.
        - А кто ждет-то? - проходя через кухню, вдогонку спрашиваю девушку.
        Официантка уже подъедает обрезки персика в холодном цеху. Набивая полный рот, кричит мне в ответ:
        - Эмилия!
        - Что-то заказала?
        - Как обычно - заварник мелиссового чая и персиковый десерт.
        Заканчивая тот самый персиковый десерт, кондитер намазывает пальцы Рис взбитыми сливками, она охотно принимается их облизывать. Устрашающе - как и подобает строгому администратору - я угрожаю официантке наказанием за подъедания с тарелок на кухне, жду в ответ виновато опущенных глаз, надеваю дежурную улыбочку и пытаюсь выйти в зал.
        - Лаванда! Опять привезли несвежую рыбу! - возмущенно кричит мне в спину шеф-повар.
        - Рыбный ресторан без рыбы - это провал, Стен, - кричу в ответ. - Заказывай у другого поставщика, а я позже разберусь с возвратом.
        Чтоб наконец-то выйти, приходится игнорировать обойму летящих в спину проблем кухни.
        Фасадная стена зала выходит на обрыв, она полностью застекленная от потолка до пола. Все столики под окном, как правило, заняты с начала рабочего дня и вплоть до закрытия - все хотят полюбоваться океаном за вкусным столом. Из-под потолка свисают вьющиеся растения, их зеленые листья и голубенькие цветочки создают уют и ощущение весны круглый год. Особенно мне нравится зимой, когда теплый приглушенный свет в зале в сочетании с зеленью живых растений противоречат серости и ледяной красоте бушующих вод за окном.
        Я люблю свою работу, она наполняет мою жизнь положительными эмоциями. Приятно находится в окружении счастливых людей. Гости приходят в ресторан разделить с друзьями минуты радости и заряжают воздух частичками счастья. В торце бара моё рабочее место, оно оборудовано необходимой техникой, а главное - открывает отличный обзор.
        Я могу часами сидеть на высоком стуле, всматриваясь в лица людей. У нас в ресторане самое обширное рыбное меню на всем побережье. Туристы заходят на вкусную рыбу, и полюбоваться океаном. Каждый день я вижу, как счастливые парочки смотрят друг на друга влюбленными глазами, встречи давних подруг спустя много лет, как большие семьи собираются на одним столом, и ещё тысячи счастливых эмоций абсолютно чужих мне людей, но они заряжают меня своим счастьем. Вот и сейчас мне выпала честь помочь молодой паре с выбором напитка, что безусловно сделает и так счастливый для них день ещё ярче, а моё настроение немного теплее. Шум в зале, смех и болтовню гостей заглушает фоновая музыка. Я подхожу к длинному бару и пробиваю заказ.
        - Сделай музыку громче. Компания в правом зале уже всем гостям надоела со своими анекдотами, - прошу я бармена.
        - Эмилия заждалась, - кивает в конец бара, напоминая мне о гостье парень.
        Всего два самых скучных в моей жизни свидания, мы даже за руки не держались, только кино и легкий ужин в придорожной забегаловке после смены, а он каждый раз смотрит на меня, как брошенный щенок. Не то чтобы он был не симпатичный, наоборот, просто красавец, но ничего не щелкнуло во мне после тех встреч.
        Постукивая каблуками по скользким плитам пола, я послушно иду к гостье. В конце стойки на высоком стуле, закинув ногу на ногу, меня ждет юная особа. Её каштаново-золотистая коса идеально туго затянута, а лицо серьезное не по годам. Усаживаюсь на соседний стул, наливаю в чашку чай. Удивительно, как некоторым людям удается на протяжении всей жизни не менять вкусы. Она элегантно зачерпывает ложечкой персиковый десерт и кладет его в рот, напоминая мне своими манерами цветную Руд. Наверное, манерными леди не становятся, такой нужно родиться. И откуда только у неё такие повадки?
        - Ну, вот скажи мне, что с шоколадным тортом не так? - спрашиваю я.
        Сотню раз предлагала ей попробовать другой десерт из меню, так нет же, уперлась в этот и всё!
        - Он не персиковый, - сухо отвечает, отсербывая крепко заваренный чай.
        Я с замиранием сердца любуюсь юной девушкой. Своенравная и умная не по годам. Эмилия Мелодия Фон Дагель. Прозвище Мелисса - или просто Мэл - я выдумала ещё в отрочестве малышки, за её пристрастие к мелиссовому чаю. Подросшая девочка заявила, что будет пользоваться полным именем, так что теперь она Мэл только для семьи, а для всех остальных гордо зовется Эмилией.
        - Ты соскучилась? Или что-то случилось? - интересуюсь я.
        Отщипываю чайной ложкой кусочек десерта. Нельзя не согласиться, он действительно фантастически вкусный.
        - Мой визит обусловлен двумя поводами, - начинает издалека, парируя умными словами сестренка.
        - Это уже интересно. И какими же?
        - Первый - я соскучилась и хотела спросить можно ли поехать с Кристалл и её родителями на паруснике? Это же неделя каникул, мне скучно одной дома.
        Она складывает умоляюще ручки и строит невинные глазки, театрально дрожа нижней губой.
        - Ну не знаю Мэл… Как же суббота? Неужели ты решила пропустить свадьбу?
        - Мы вернемся в пятницу днем. Папа Кристалл обещал нам дать порулить его яхтой. Я не могу такое пропустить, понимаешь?! Я буду хорошо себя вести и надену шарф. Обещаю!
        Не люблю, когда она уходит с ночевкой к подружкам, или едет куда-то с классом на несколько дней. Пустой дом - худшее наказание для меня, а как оставаться одной именно сейчас я вообще не представляю. Когда она так просит я стараюсь гнать эгоизм прочь и всегда соглашаюсь, этот раз не исключение. Я расстроено вздыхаю, возвращаю ложку на блюдце и сдаюсь.
        - Хорошо. Только оденься теплее, в море обжигает мороз. А что за второй повод?
        Мэл хлопает в ладоши, изображая танцы на стуле, но уже через секунду вживается в роль старшей сестры. Строгим голосом переходит на тему, которую ещё месяц назад мы записали в список табу.
        - Ты собираешься вообще что-то делать с этой свадьбой?
        - Тебе не кажется, что ты сунешь нос не в свои дела?! Не собираюсь я обсуждать эту тему с тринадцатилетней девчонкой, - грубо обрываю разговор.
        - Лаванда, это уже не смешно. Свадьба в субботу! Суббота - это через три дня, если что, - разжевывает мне так, словно я в днях недели не разбираюсь.
        - Я знаю, когда суббота. У меня красным крестиком в календаре она отмечена.
        - И о чем ты думаешь?
        - Я думаю, какой длины платье надеть. Я ведь свидетельница со стороны жениха, если ты помнишь.
        Мэл закатывает глаза и прыскает недовольством мне в лицо. Подростковый возраст, что поделать, совсем не может сдерживать эмоции.
        - Ясно, - чмокает меня в щеку и крепко обнимает, недовольно бормоча прямо в ухо. - Ты тут думай, а я поехала с Кристалл в море. Не скучай без меня.
        Крепко прижимаю её к себе. Обожаю наши объятия. Наблюдая, как она надевает куртку в гардеробной, машу ей вслед и кричу на прощание:
        - Я люблю тебя, Мелисса!
        Она злится, когда я называю её так при посторонних, и всегда смешит меня тем, как морщит нос и смотрит из-под нахмуренных бровей. Мы обмениваемся воздушными поцелуями. Не стоит переживать, это всего-навсего трехдневный пикник с семьей подруги. Ей полезно общаться со взрослыми, так как из меня хорошего воспитателя не вышло. Теперь главное пережить следующие три дня.
        До конца смены от лишних мыслей спасает куча работы, она как снежный ком накапливается в течении всего дня сколько её не разгребай. Фарфоровые тарелки на свадьбу и хрустальные бокалы с голубями каждому гостю еле вместились в безопасном углу склада. Надеюсь ни одна коробка не упадет с верхней полки, иначе останется только горстка битого стекла.
        Свадьба запланирована в персиковом цвете, мне нужно купить новое платье такого тона, а он мне жутко не идет. Только глупая Лиза могла додуматься до такого выбора для тематики свадьбы. Переругавшись со всеми поставщиками рыбы, а заодно и с торговым агентом винного дома, что прекратил поставку лучших сортов красного, я наконец-то дома. Смена окончена. Могу вытянуть ноги из узких туфель и ступить на ровный пол. Холодный пол.
        За окном звездная морозная ночь и я совсем одна. Наверное, все-таки стоит завести кота, как просит Мэл, в такие моменты он был бы очень кстати. Что ж я буду делать, когда Мелисса ещё немного подрастет и оставит меня одну?
        Наш дом стоит на отшибе города, на самом краю скалистого обрыва о который бьется бушующий океан. Из окна видно ресторан, где я работаю, он на другой стороне города. Пусть и виднеется самой маленькой точечкой, зато я знаю, что это он. Два дня назад, от сильного ветра вдоль по улице порвало провода, обещали сегодня починить, но судя по темноте и холоду техслужба так и не доехала. Кроме электрического отопления в доме остался старый, но главное надежный камин, так что приходится надеть две пары носков и растопить его, чтобы согреться. Раньше это делал Прим.
        Замотанная в плед я грею руки у огня. Пришлось надеть его старую кофту - это самая теплая вещь в доме. В одежде Прим уютно и тепло, а главное она пахнет им, сейчас это единственный доступный способ согреться не только снаружи, но и внутри. Всегда любила запах его вещей и то, как они касаются кожи. Я бесконечно скучаю по нему. Так пусто стало в доме и тихо. Мы будем видеться гораздо чаще, чем подобает друзьям, из-за этого Лиза меня ненавидит. Но разве нам с Прим привыкать? Я никогда не нравилась его невестам.
        Холодными пальцами я обвожу узоры на обложке лавандовой книги. Одну за другой перелистываю страницы, просматриваю ничего ли я не упустила, а заодно ворошу память прогулкой по строкам из прошлого. Лавандовые книги - это самодельный блокнот с плотными листами и обложкой. Под слоем прозрачного пластика уложен целый гербарий из лавандовых веточек всех оттенков фиолета. Таких книг у меня три. Последняя на исходе, и я не знаю, просить ли о четвертой? Они помогают мне бороться с внутренними демонами уже много лет. В них всё, что было. Идея вместить жизнь в несколько самодельных блокнотов пришла в голову Эдите, после моих бессонных ночей.
        Я не давала себе уснуть, приходилось метаться из угла в угол по всему дому. Однажды я поняла, что давным-давно не боюсь ни леса, ни лавандовых кошмаров, и даже смерти я больше не боюсь. Теперь мой главный страх - проснуться с вырванным из памяти куском жизни. Самый первый блокнот с лавандовой обложкой, был мне подарком от Прим к девятнадцатому дню рождения. Старушка Эдна (так все её ласково называли) не знала, как мне помочь в моих ночных сражениях со сном, а я не знала, как ей объяснить причины своих страхов. Эдна предложила записывать всё о чём я боюсь забыть, но только писать не о событиях, а о чувствах, что сопутствовали им. Так я делаю и по сей день.
        Сегодня я брожу по строкам лавандовых книг, где началась наша новая жизнь.
        Жар отступил на третий день после того как мы добрались до берега. Море, чайки и знакомые голоса были не миражом, а просветами сознания. После того как президент официально подписал приговор, была назначена дата и время казни Прим. Строгий командир Брутус, у которого как я раньше думала по жилам вместо крови бежит солдатский устав, забыл про погоны на плечах и вспомнил о том, что нет на свете никого дороже родного сына. Возможно ему об этом напомнила Аугустина, которая, как оказалось, всё это время следила за нами по новостям из Кепитиса. Единственным шансом на жизнь для Прим был побег, и Брут решил рискнуть всем, но вот что стало действительно сюрпризом - он спас нас двоих.
        Прим рассказывал как-то шутя спустя годы, что Брут напоследок сказал: «Похоже, вы ребятки талисман друг у друга». Видимо он решил, что выжить у нас получится только вместе, вот и прихватил меня, как талисман для сына. Из Кепитиса мы выбрались на грузовом поезде. Так мы попали в южный порт, где Виктор Випер посадил нас на торговый корабль. Виктор ждал не с пустыми руками, у него был самый дорогой для меня подарок - Мэл.
        По счастливой случайности за несколько дней до побега в акватории нашего моря потерпел крушение случайный корабль, его прибило к южным берегам Патриума. На борт проходящего торгового судна нас взяли, как несчастных сироток с затонувшего корабля, бросили в трюм, и никто не вспоминал о нашем существовании до самого порта. Один из матросов иностранного судна очень плохо, но всё же говорил на нашем языке. Он пожалел выброшенных на произвол судьбы «котят» и по прибытию судна в порт привел к Эдне.
        Эдна известна каждому в городке как сумасшедшая старуха, что встречала и провожала корабли. Ей была почти вся сотня лет, когда Прим со мной без сознания, и маленькой Мэл оказался на пороге её дома. Единственный сын старушки ещё совсем юным ушел в море и пропал без вести вместе со всей командой и судном. С тех пор бедная женщина каждый день всматривалась в синюю бездну в надежде, что океан вернет ей смысл жизни - сына, но вместо этого океан дал ей нас. У меня никогда не было бабушки, но после встречи с Эдитой она появилась.
        Старушка пустила нас в свой дом и до последнего вздоха, каждую минуту, любила как родных внуков. Она умерла через три года после нашей встречи, в возрасте сто один год. Эдна оставила нам дом и огромный кусок земли. Мы не знали ни языка, ни обычаев, ни культуры, всё пришлось начинать с чистого листа. Манкурт - теперь мы знали значение этого слова.
        По здешним законам совершеннолетие наступает в восемнадцать лет, так что официально мы практически сразу были взрослые, вот только без знания языка на работу не берут, пришлось выкручиваться по-другому.
        Приусадебный участок настолько огромный, что уходит в самый обрыв и за маяк, он гулял без дела много лет, но не когда попал в руки к моему ботанику. Прим построил огромную теплицу за домом, а землю у обрыва превратил в экзотический сад. Наступило прекрасное время, мы наконец-то обрели мир и покой. Прим вспомнил, как любил выводить новые цветы, и за считанные месяцы весь город гудел о новом садовнике, что выращивает синие ромашки и фиалковые розы. Так получилось зарабатывать на жизнь.
        Наши отношения на новом месте вернулись в исключено дружеский формат. Даже невинные поцелуйчики в щеку и объятия сошли на нет. Мы оба чувствовали себя заложниками ситуации, будто теперь просто вынуждены быть вместе, но каждый хотел дать свободу другому. Так у меня стали появляться поклонники, а у Прим дамы сердца. Копаться с утра до ночи в саду мне быстро надоело, не знаю, как Примусу может нравиться такая скукотища. За несколько лет мы хорошо освоили язык, Мэл пошла в школу, а я устроилась работать в ресторан. Даже не верится, что это теперь моя жизнь.
        Здесь все равны друг другу, а бедность - выбор ленивых, а не бремя народа. Мы живем небогато по здешним меркам, но я не знаю зачем людям больше. Единственное чего у нас нет - это телевизора, но вовсе не потому что мы не можем себе его позволить. Я часто думаю о том, какое интересное чувство юмора у судьбы: когда-то у меня был родной дом - Литор, но в нём не было ничего, а так хотелось иметь хоть что-то, хотя бы надежду, теперь у меня есть всё, но никогда больше не будет родного дома.
        Патриума больше нет на карте мира. После моего выстрела на площади обе стороны долго не могли понять, кто же нарушил договор перемирия и какую из сторон мы с Прим всё же предали. Война достигла своего пика. Тупые люди так увлеклись своей революцией, что не заметили, как сами же разорвали государство на куски. Жаркие бои на приграничной линии с ОНР длились полгода, а потом Магнетерра вальяжно зашла на территорию самопровозглашенной республики и заманчиво помахала перед лицами изголодавшегося, разбитого войной народа паспортами своего государства. Такие паспорта дали возможность свободно передвигаться, устроиться на работу, кормить детей, и конечно же, результат не заставил себя долго ждать - уже к концу года ОНР примкнул к Магнетерре. Западный Альянс отказался принимать в союзники государство без такого сладкого куска, как берег и горы, так что Джоув остался с носом и миллионными долгами. Как только обманутые поклонники тоталитарного режима поняли, что не видать им обещанных вливаний со стороны стабильных во всех социальных сферах союзников, да и те крошки, что оставались от экономики растоптаны
гражданской войной, Джоув был свергнут, а государство распалось на мелкие кусочки.
        Вот и всё. За что вы боролись, уважаемые дамы и господа?! Кто же на самом деле были патриотами: националисты, что размахивали флагами, пели гимн с рукой на сердце или те, кто несмотря на политические влияния, говорили на родном языке, верили в Бога, но при этом любили свой дом и были преданы родной земле до последней минуты, пока их не выгнали силой? Теперь уже неважно кто был прав, все одинаково рассыпались, как бусинки по миру, никому не нужные со своим мнением и правом голоса, языком и верой - манкурты.
        Я была военным медиком, солдатом, пешкой в информационной войне, и даже наёмницей по обе стороны баррикад, но так и не смыслю ничего в войне, знаю только одно - у меня украли жизнь и родину.
        Год назад мне по почте пришло письмо. Очень странно было получить конверт с надписью: «Лаванде Мейсон», а ещё более странно узнать, что он от Лидии. Наша Лидочка нашла меня спустя столько лет. Теперь, когда Патриума больше нет, моё имя стерто из памяти людей и истории, а значит можно смело писать «Лаванде Мейсон» на конвертах. Из писем Лидочки я узнала, как сложилась судьба у близких.
        Лукас остался в рядах военных и дослужился до звания майора в одном из маленьких государств Западного Альянса. Они с Веринией поженились, но счастье продлилось недолго. Первое письмо Лидии было приурочено к грустным событиям - Лукас поймал пулю на учениях. Какая нелепая смерть после всего через что мы прошли. Рыжая бестия утратила не только свою веру в завтрашний день, но и утопила своё здоровье в стакане. У неё опять война, только теперь с зеленым змием.
        Триша вышла замуж за солдата из отряда Виктора и недавно родила дочь. Несмотря на то, что малышка ещё младенец, пианино её уже ждет, уверенна брошь в форме скрипичного ключа тоже.
        Провернув аферу с нашим пробегом, Брутус был уличен в измене государству. В самый разгар служебного расследования Патриум распался, доказать его причастие к побегу стало невозможным, он вышел сухой из воды, правда репутация всё же испорчена. С военной карьерой покончено, они с Аугустиной уехали в южную часть бывшего государства выращивать клубнику.
        Ну а что касается моего милого доктора Дивайса - он оказался женатым человеком! В Литор он приехал с молодой супругой: бежали от семейных драм, после того как она изменила ему с лучшим другом - командиром Леоном. Девушка не вынесла жизни в серой зоне, где приходилось терпеть комендантский час и прочие ограничения, поэтому спустя несколько дней по прибытию собрала свой чемоданчик и уехала обратно в столицу, где они с Джудом снова встретились уже в новой жизни и новом государстве. Забыть меня он так и не смог, видимо действительно любил, так что воссоединить семью не удалось, он уехал совершенно один в западный регион бывшего Патриума, где возглавил районную больницу.
        Есть даже краткие сведения о Сонечке. Вот кто поистине любимчик судьбы! Доминик узнал про предательство передового командира в деле революции, так Матис получил пулю в лоб при крайне таинственных обстоятельствах, а Сонечка второй раз осталась вдовой с немалым наследством. Всё же она была нашей феей крестной, во всяком случае именно такой я её запомнила. Не знаю, как и благодарить её за то, что напоследок она всё же нашла возможность вернуть мне сестру.
        И конечно же моя Лидия… После развала Патриума она вернулась в уцелевший городок, который соседствовал с выжженным дотла Литором. Теперь эта территория принадлежит Магнетерре. Для шеф-повара в прошлом нашлось место кухарки в детском доме, так что теперь у неё много мальчиков и девочек, о которых можно заботиться и самое главное - вкусно кормить.
        В своей лавандовой книге я храню не только воспоминания о жизни, но и те самые письма, которые прощаясь отдала Вериния. Я перечитывала их сотни раз, бумага уже успела потрепаться в изгибах, а уголки листов поело время. В письмах Джудин писал о том, что прощает меня за нелюбовь и обещает дать то, о чём я мечтала всю жизнь - заботу. Благодаря этим письмам я наконец-то поняла, что мне не нужна была никакая забота, мне нужно было совсем другое. Что? Ответ на этот вопрос знала Лида.
        Среди любовных писем доктора случайно затерялось адресованное не мне. Коротенькое послание, явно вырванное из долгой переписки, в котором Лидия писала Джудину: «Единственное от чего нужно спасать Лаванду - это и есть сама Лаванда». Речь шла вовсе не о заморской хвори. Мне понадобились годы и пригласительный на свадьбу, чтобы осознать написанное.
        Почетное место свидетельницы на свадьбе - это максимум на что я теперь могу рассчитывать в жизни Прим, так что придется покупать ужасное персиковое платье, надевать улыбку, яркий макияж, туфли на каблуке повыше, и смотреть, как на моих глазах он даёт клятву любить и уважать другую женщину.
        Щёки горят от жара камина, а глаза устали гулять по строкам прошлого. Эта ночь полна кошмаров. Я совсем одна в центре поля, лежу на холодной земле. В небе черные вороны, они кружат стаей надо мной и мерзко крякают наперебой, закидывая головы вверх, словно насмехаются над моим одиночеством. Я пытаюсь оторвать тяжелое тело от земли, но тоненькие веточки лаванды обвивают меня, затягивают под рыхлый слой сырой земли. Почва поглощает меня целиком, забиваясь в каждую щелочку тела и горло. Нечем дышать. Во рту и в легких земля. Я гребу руками в агонии удушья, разрываю землю и проваливаюсь в никуда.
        Вокруг темно, слышно только, капли воды. Тру глаза, открываю: я в окружении самой себя. Девчонка тринадцати лет побитая отчимом в углу подвала. Измотанная ночными сменами официантка смотрит уставшими глазами. Медстричка в испачканном кровью переднике и нелепой косынке вытирает окровавленные руки. Рядовой со снайперской винтовкой на плече выбирает цель. Все эти личности, как оттенки моей больной души шепчут что-то себе под нос, но разобрать невозможно ни слова. Они приближаются, замыкая круг. Я кричу от ужаса, что есть силы, но не слышно ни звука. Немое горло сводит спазм, я падаю на пол, девушкам под ноги. Не теряя возможности, они наносят удар за ударом. Боль сковывает тело. Я вдыхаю на полную грудь и просыпаюсь в холодном поту, сжимая крепко простыни. Пытаюсь отдышаться, выгоняя кошмары из головы, комнаты и своей жизни. В комнате так холодно, что видно пар со рта, причина тому - настежь открытое окно.
        С улицы слышен стук топора, рассекающего небольшие колодки. На всех парах бегу к окну, выглядываю со спальни второго этажа. Вокруг теплицы расставлены мешки с грунтом и замотанные саженцы, Прим на заднем дворе рубит дрова. Меня охватывает сумасшедшее отчаяние. Накидываю вязаную кофту на плечи и сбегаю босыми ногами по ледяной лестнице. Распахиваю дверь и не глядя на замерзшую почву, покрытую легкими снежинками, я бегу со всех ног к нему. Он нужен мне, как воздух, прямо сейчас! От громких шлепков голых пят Прим оборачивается. Я плюхаюсь в его объятия, зарываю нос в уютный свитер под расстегнутой курткой и жадно втягиваю носом его пьянящий запах.
        - Эй, цветочек… Опять кошмары?
        Я так крепко сцепила руки у него за спиной, уткнувшись носом в грудь, что даже тяжело кивать в ответ. Босые ноги обжигает холод. Смокшее испаренной тело моментально леденеет на морозе.
        - Ты зачем вышла неодетая, да ещё и босая?
        Он отрывает меня от земли и затягивает к себе под куртку. Мы стоим на морозе нос к носу, а хоровод снежинок опускается на волосы и плечи. Моё сердце стучит, как сумасшедшее, буквально вырывается из груди. Щеки заливаются румянцем. Не помню, когда в последний раз мы были так близко друг к другу. Как давно его губы так манили, а я буквально горела от жажды его поцелуев. Мы безмолвно замерли, глядя в глаза друг другу, как когда-то. Я готова кричать три заветных слова, лишь бы только почувствовать вкус поцелуя, касание теплых рук к моей холодной коже, и укутаться в его ласку. Поддавшись мимолетному одурманиванию, я закрываю глаза и тянусь к губам, но в последний момент, словно очнувшись после страшного сна, вздрагиваю и отстраняюсь обратно. Клянусь, его взгляд настолько разочарованный, что можно подумать он жалеет, что я остановилась. В голове проносится «прости», за слабость и глупость, но с губ срывается совсем другое:
        - Бокалы пришли без персиковых лент.
        - Что? - растерянно спрашивает Прим, отстраняясь немного дальше от моего лица.
        Его руки на моих замерзших бедрах очень отвлекают. Сглатываю ком в горле и ругаю себя мысленно за желания.
        - Я говорю, вчера получила посуду на вашу свадьбу. Бокалы очень красивые, но они пришли без лент на ножке, а Лиза говорила, что должны быть персиковые ленты. Ну знаешь, такие… Они должны развиваться, когда держишь бокал.
        С меня прям так и сыпется ахинея, но я так взволнована, что буквально не могу закрыть рот. Заметив моё волнение, Прим улыбается и несет меня греться в дом.
        - С этим ведь нужно что-то делать, понимаешь?! - продолжаю без умолку я. - Она очень расстроится, если не будет лент.
        - Что у нас есть на завтрак? - перебивает меня Прим, словно ему безразлично всё, что касается бокалов. - Мэл уже встала?
        - Что? Прим! - возмущенно дергаю его. - Ты что не понимаешь, как важно, чтобы всё было идеально? Лиза придет в бешенство, или ещё чего хуже, скажет, что это я поснимала чертовы ленты, чтобы испортить ей праздник.
        Я закатываю глаза, спрыгиваю на пол в кухне и принимаюсь искать в холодильнике хоть что-то съестное, но надежды тщетны: гостей я не ждала, Мэл уехала, а я ем только на работе.
        - Мэл уехала с Кристалл и её родителями на яхте. Но в субботу будет! Не переживай.
        С завтраком ничего не вышло, да и времени у меня немного, пора на работу. Вдобавок находится наедине с Прим просто невыносимо, из головы не выходят всякие глупости, я до сих пор ощущаю его теплые руки на бедрах. Пока он копается в шкафах в надежде отыскать остатки сухих хлопьев Мэл и наливает в чашку последний в этом доме кофе, я крашу губы красной помадой, поправляю пояс брюк и надеваю туфли на высоком каблуке. Теперь Прим не кажется таким высоким.
        - Тебе нужно купить еды! - с ноткой поучения, констатирует Прим.
        Облокотившись на столешницу кухонной стойки, он громко отсербывает горячий кофе.
        - Куплю. В субботу. - Не забирая чашки из рук парня, я делаю глоток его кофе. - А хотя, нет… Мы поедим на твоей свадьбе, так что, наверное, покупки уже на следующей неделе.
        Наши взгляды вновь встречаются над ароматным напитком. Я не могу перестать смотреть на его губы. Впопыхах прощаюсь, прыгаю в машину, завожу только с третьего раза и уезжаю как можно дальше от своих желаний.
        В ресторане полным ходом идет подготовка к свадьбе, пятьдесят пять гостей как ни как. Кухня шумит, составляя списки закупок по меню на банкет, распорядитель замеряет зал и командует, как расставить столы, где разместить флористические композиции и прочую ерунду. У меня голова кругом идет от этой суеты. Банкетный зал оккупирован распорядителем свадьбы, я же стараюсь поменьше мелькать мимо, чтобы не терзать себе душу, поэтому нахожу много работы на кухне, складе, и в зале.
        Рис единственный человек в коллективе, кого я могу назвать подобием друга, но сейчас она страшно меня раздражает тем, что отвлекает от нудного пересчета остатков бара на складе. Иногда, кажется, она чувствует меня лучше, чем мне хотелось бы. Девушка аккуратно переступает ящики, оставляя следы от заснеженных сапог, и бросает в меня бумажным пакетом из стильного магазина.
        - Разве сегодня ты во вторую смену? - с удивлением спрашиваю я.
        - У Марго сын заболел. Позвонила мне, попросила подменить.
        - Прекрасно! Ну, было бы неплохо и меня ставить в известность о таких изменениях.
        Вычитывать нотации у меня получается в более строгом тоне, чем девушка заслуживает, похоже моя нарастающая истерика так находит выход наружу.
        - Что в пакете?
        - Купила тебе платье на субботу. Ты-то не торопишься особо, а ведь у тебя ответственная роль на празднике, - порицательно качает головой в ответ Рис.
        Я вытягиваю из пакета и прикладываю к себе наряд. Длинное платье, спадающее в пол, на тоненьких бретелях элегантно струится, отражая атласные переливы. С размером точно угадала. Цвет омерзительно персиковый!
        - Оно ужасное, - кривлюсь я.
        Глубоко в душе я благодарна за помощь, покупки по данному случаю порядком бы меня утомили.
        - Какая разница, ты всё равно выглядишь не лучше зефира в любой вещице этого цвета.
        - Хм… И не поспоришь…
        Одобрительно киваю и запихиваю мерзкий наряд обратно в пакет. Я очень стараюсь не показывать отвращения к цвету, платью и к приуроченному событию в целом, но боюсь получается неубедительно.
        - Приехал жених с невестой. Полным ходом репетируют первый танец молодых в банкетке. Распорядитель просил позвать тебя.
        От мысли, что придется прямо сейчас любоваться, как Прим воркует со своей будущей женой, у которой мозгов-то не больше, чем у голубки, по спине пробирает холодок, а к горлу подкатывает тошнота.
        - Ты в порядке? - искренне интересуется Рис. - Сможешь выдержать этот день? Это ведь даже ещё не тот самый… Суббота ещё впереди.
        Мы с Рис никогда не секретничали о чувствах и прочей бабской ерунде, но она и без слов давным-давно раскусила меня и не упускает и малейшей возможности ткнуть носом в то, какая я глупая трусиха, что до сих пор не призналась Прим в чувствах. Что она может понимать о нас, когда мы сами ничего никогда не понимали? Я не могу позволить себе снова забрать у Прим возможность быть счастливым.
        - Разве тебе не пора быть в зале, вместо того чтобы болтать тут ерунду?!
        Переступая коробки с алкоголем бреду в банкетный зал, из которого отдаленно слышны нотки романтичной мелодии. Хореограф прихлопывает в ладоши, вычитывая ритм движений. Пышный подъюбник невесты, что она надела поверх брюк для тренировки, шуршит по паркетном полу излучая какое-то предсвадебное волшебство, за что я ненавижу эту горгулью Лизу ещё больше прежнего. Надеваю умиляющиеся лицо и даю знать о своем присутствии громким стуком каблуков. Прим приветливо улыбается, словно не виделись сто лет, а не пару часов. Оказывается, они приволокли с собой ещё и свидетеля со стороны невесты, хотят отрепетировать танец. Толстый приземистый очкарик брат невесты и по совместительству моя пара на грядущем кошмарном вечере.
        По задумке хореографа во второй половине танца, когда жених с невестой почтительно кружат в вальсе по залу, к ним присоединяемся мы и вальсируем вокруг молодых до эффектной поддержки в конце. Под руководством хореографа мы делаем несколько попыток пройтись по сценарию, но каждая провальная. То не с той стороны начинаем, то толкаемся парами вместо того чтобы изящно расходиться в разные стороны танцпола. Вся эта затея со свидетельницей на свадьбе изначально была не лучшей. В танцах я не сильна, а охи-вздохи Лизы к Прим доводят меня до исступления. Каждое её касание плеча жениха отзывается во мне болью и колкой ревностью от которой я, наверное, уже вся с ног до головы позеленела. Да ещё и Прим, он словно дразнит меня неоднозначными взглядами и улыбочкой. Что с ним происходит?
        - О нет, нет, нет! Так ничего не получится! - критикует нас хореограф. - Жених, ты боишься, что невеста тебя съест? Где ваша страсть? Любовь? Счастье, в конце концов! Ты как горячей сковородки её сторонишься!
        - Подъюбник очень широкий. Я не знаю, как подойти, чтоб нечаянно не испортить платье, - оправдывается Прим.
        - Да неужели? А мне кажется ты просто не умеешь танцевать.
        Манерный хореограф примера ради вальсирует по залу с Лизой и громко комментирует каждое движение. Остановившись, он хватает меня за руку и толкает чуть ли не в объятия к Прим.
        - А ну-ка! Потренируйся! Вот тебе барышня без юбки, сейчас посмотрим, как ты умеешь танцевать. А то, знаешь ли, ты мне напомнил поговорку - плохому танцору…, как говорится, и… хм…, - глотает хвост фразы, но я всё равно не могу сдержать смех.
        Прим обиженно зыркает в ответ на насмешки и кладет руку мне на талию. Внутри всё сжалось, по коже бегут мурашки. Уже второй раз за день мы так близко, что становится неловко. С какой-то необъяснимой жадностью, его руки крепко прижимают меня к себе. Мы вальсируем по залу, я не слышу ничего, кроме того, как стучит сердце Прим. Неужели так переживает из-за неумелых танцев?
        Вижу только его глаза… Он заглядывает в самую глубину души и задает вопрос: «Серьёзно? Мы сделаем это?». Это моя фантазия, не больше, а искорки между нами, сейчас сверкают только для меня, освещая то, что я безвозвратно потеряла. Я должна его отпустить, дать возможность быть по-настоящему счастливым и радоваться, что он обрел покой, но почему так хочется прижаться ближе? Вдруг, он склоняет голову к моему уху и шепчет:
        - Назови мне причину, почему я не должен этого делать?
        О чём он говорит? Не должен так жарко обнимать меня на глазах у невесты? Танцевать? Или вообще жениться? От неудобных вопросов у меня перехватывает дыхание. Не знаю куда деть глаза, что ответить, и вообще зачем теперь об этом говорить. Пытаюсь отстраниться и улизнуть из танца, зала и их жизни, но он дергает меня резким рывком, цепко хватает за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза.
        Вальс перешел в жаркое танго? Я горю от стыда. Вокруг собрались организаторы свадьбы, сотрудники ресторана, Лиза, свидетель - все глазеют с раззявленными ртами. Мне так хочется ему прямо в лицо бросить первую и главную причину, произнести наконец вслух те самые заветные три слова, но это значит снова стать третей лишней между ним и очередной Тришей. Он не послабляет хватки, не дает отвести взгляд. Сама не понимаю как, но у меня вырывается:
        - Ты лучший флорист в городе с самым диковинным цветочным магазином, но нанял неумех украшать банальными розами собственную свадьбу. Ах да, а ещё ты часто моргаешь, когда не знаешь, что делать дальше… Прямо, как сейчас.
        Мгновенье замерло, мы тоже.
        - Ты уверенна, что именно эту причину хотела назвать?
        Прим отпускает руки. Как ошпаренная, я отскакиваю от него, а тоненький писк Лизы заполняет весь банкетный зал:
        - Ну всё, достаточно! У нас мало времени. И вообще я хочу пить. Принесите мне кто-нибудь стакан воды!
        Стремительными шагами я ухожу прочь от позора и взглядов. Спотыкаюсь об Рис. Она сложила руки на груди. В попытке опередить её осуждающее: «Я тебе говорила!», слишком громко шиплю:
        - Ты права! Я не выдержу ни этот день, ни тот самый!
        Кусаю себя за язык из-за сказанного и возвращаюсь к работе. Мне нужен свежий воздух, время, возможно даже алкоголь… Да что угодно, только бы заставить дрожь внутри утихнуть и смыть память о его поцелуях. Это было так давно, но я помню словно вчера. До конца дня я прячусь от всех в складе, за баром, на перерыве у обрыва, но нигде не могу спрятаться от самой себя.
        После обеда разыгралась метель, до самого вечера она не утихает ни на минуту. В городе объявили штормовое предупреждение. Снег такой густой и липкий, что через окно даже не видно, как бушует океан, раскидывая волны в разные стороны. Интересно, какое у него настроение сегодня? Мне кажется океан, как и я, бушует, бьется о скалы, пытается вырваться из берегов, но всё без толку, высокие кручи удерживают его со всех сторон и только молча ждут, когда страсти поутихнут. Из-за непогоды ресторан закрыли, но это всё равно не уберегло меня от долгой дороги домой на буксире. Моя старенькая машина слишком низкая для таких сугробов. Спасибо папе Кристалл, он вовремя сообщил, что они успели сойти с лодки до начала бури, иначе я бы сошла с ума. Они в полном порядке, но застряли в гостевом коттедже на другой стороне города, куда перекрыта дорога.
        Добравшись домой, благодаря Прим мне было чем растопить камин. Немного согревшись я заваливаюсь на кровать. Я слишком вымотала себя терзаниями, так что сегодня даже кошмарам нет места. Вместо снов только снежная мгла за окном, а потом черная тишина, затягивающая меня в пропасть.
        Под утро я просыпаюсь от жуткого чувства, будто кто-то долго смотрит на меня. Едва приоткрыв сонные глаза, мне удается разглядеть темную фигуру. Вздрагиваю. Темная гора лежит на краю кровати. Проморгавшись я узнаю знакомые светлые кудряшки. Прим спит. Первое чувство - окутывающая всю душу тревога. Может что-то случилось? Тру глаза, ерзаю под одеялом и хриплым голосом спрашиваю:
        - Всё хорошо?
        Прим открывает глаза. Сквозь дремоту они кажутся ещё ярче и радикально отличаются по цвету, это делает его особенным.
        - Ночные кошмары, - сопит мне в ответ, - никак не могу от них избавиться.
        После войны ужасы преследуют не только меня, так что теперь я не чувствую себя такой сумасшедшей как раньше. Прим часто вздрагивает ночью, а потом долго-долго не может уснуть, до тех пор, пока не придет на край моей кровати со своим одеялом. Теперь моя кровать в нескольких километрах от него, так что бороться со сновидениями не так легко, как раньше.
        Я поднимаю одеяло, приглашаю его к себе. Он словно и не ждал приглашения, смущенно по-детски улыбается. Мы лежим в обнимку, греем друг друга и молчим. Так хорошо, уютно и спокойно, словно мы снова школьники, и не было этих десяти лет. Я просто девочка со странным именем из «Беты», а он мальчик с разными глазами из «Альфы». Всё стерлось - люди, жизни, время. Есть только мы - повзрослевшие дети. Слишком юные, чтобы распознать настоящую любовь. Слишком запутались, чтобы признаться себе в чувствах.
        - Снова и снова я бегу по темным коридорам сырого барака за тобой в ту ночь… Я должен сказать, что был не прав, просто наляпал гадостей как трус… А ты всё дальше и дальше… Я отрываю двери одну за другой, но тебя нигде нет. И вот последняя, а за ней… За ней ты. Лежишь в луже крови…
        - Тшш.… - перебиваю его на полуслове.
        Я знаю этот сон, слышала о нём уже сотню раз. Он мучает его, каждый раз возвращая в прошлое. Сколько бы я не говорила, что тот разговор не имеет значения, он не виноват, решение приняла я сама, но он не прекращает себя винить. Я утешаю его, прижимаюсь всем телом и позволяю, уткнувшись носом в шею, коснуться кожи губами. Это получается непроизвольно, как рефлекс. Он поворачивается, я поднимаю глаза и кладу голову ему на плечо. Наши взгляды встречаются.
        - Свадьбы не будет, - утвердительно шепчет Прим.
        Внутри меня расцветает весна, а кровь бежит, как оттепель по жилам.
        - Почему?
        Он смотрит мне в душу. Заправляет прядь волос за ухо и говорит:
        - Ты назвала не ту причину. Забыла, наверное, что мы умеем читать мысли друг друга? Я знаю всё и без слов.
        - Прости… - срывается извинение с губ.
        - За что?
        - За любовь…
        Как хорошо избавиться от этих слов. Они так долго ждали, прямо на языке. Он вовлекает меня в крепкие объятия, целует веки, щёки, нос и долго-долго в губы. Словно вечность прошла с тех пор, как сладкий вкус этих желанных поцелуев заряжал любовью каждую клеточку меня.
        Я так люблю его, всего без остатка.
        - Я хочу, чтобы каждый мой день был только одного цвета - цвета Лаванды. Цветочек, ты будешь со мной?
        Вот и пришла моя очередь повторять снова и снова те самые спасительные слова.
        - Всегда буду с тобой…
        Б
        ЛАГОДАРНОСТИ
        В первую очередь хотелось бы выразить огромную благодарность горячо любимой подруге, что неустанно разжигала во мне веру в себя с первого и до последнего этапа подготовки книги.
        Моему прекрасному мужу, за то, что несмотря на свои кардинально противоположные вкусы в художественной литературе, всё же осмелился стать первым читателем и беспристрастным критиком.
        Ну и конечно же хотелось бы отметить, что эта история могла бы не родиться, если бы мне случайно не встретилась девочка, что сама того не зная, нарисовала в моей фантазии образ главной героини.