Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Тимофеев Сергей : " Как Стать Оруженосцем " - читать онлайн

Сохранить .
Как стать оруженосцем Сергей Николаевич Тимофеев
        Владимир сидел в небольшой таверне, кабачке, гостинице, или еще где, за маленьким столиком, приткнувшемся в углу. Скрытый тенью, он мог наблюдать за всем происходящим не привлекая к себе внимания, что сейчас было особенно важно: предстояло решить первую загадку, а именно, где именно он очутился благодаря усилиям Анемподиста...
        Тимофеев Сергей Николаевич
        Как стать оруженосцем
        КАК СТАТЬ ОРУЖЕНОСЦЕМ
        Владимир сидел в небольшой таверне, кабачке, гостинице, или еще где, за маленьким столиком, приткнувшемся в углу. Скрытый тенью, он мог наблюдать за всем происходящим не привлекая к себе внимания, что сейчас было особенно важно: предстояло решить первую загадку, а именно, где именно он очутился благодаря усилиям Анемподиста, снабдившего его в дорогу традиционным кошельком с неразменной монетой, но не удосужившегося дать ни одного указания относительно места назначения. Открытое пространство было небольшим; едва ли не треть его занимал длинный массивный стол, окруженный скамьями, столики поменьше, с примостившимися рядом табуретами, расположились вдоль стен. Лестница, изогнувшись молнией, вела на балюстраду второго этажа. Там, по всей видимости, имелись комнаты, сдававшиеся внаем. Хозяин заведения, - скорее всего, это был именно он, - мирно дремал у одного из проемов, ведших, должно быть, в кухню. Возле стола расположилась группа из четырех человек, одетых как средневековые бюргеры. У одного из них через плечо на ремне была перекинута волынка (Владимир почему-то сразу же назвал его про себя
менестрелем). Менестрель о чем-то вполголоса вещал, остальные, подобно хозяину, дремали, изредка покачивая головой в такт словам рассказа. Перед каждым стояла большая деревянная кружка, видом напоминавшая усеченный конус. Сверху над ними висело, - так показалось Владимиру, - несколько колес от телеги, с воткнутыми по окружности горящими свечами. Мягкий приглушенный свет, степенная тихая беседа, - идиллия, да и только! - если бы не буря за окнами, время от времени сотрясавшая входную дверь, ломившаяся в затянутые бычьими пузырями окна, обиженно подвывавшая в трубе и окатывавшая здание потоками ливня. Иногда пространство на мгновение освещалось вспышкой молнии; но ни эта вспышка, ни гневные возгласы грома не могли развеять сонные чары, царившие внутри.
        Владимир прислушался к тому, о чем повествовал менестрель.
        - ..выехали тогда на ристалище сэр Пэр и пэр Сэр, и помчались друг на друга, и разом ударили их копья, и разлетелись вдребезги, а сами рыцари сверзились наземь. Тогда, поднявшись, выхватили они мечи и принялись осыпать друг друга ударами, пока мечи их не рассыпались в труху. Лишившись оружия, отбросили они щиты, и двинул могучей рукой в железной перчатке сэр Пэр пэру Сэру в ухо, а пэр Сэр - в ухо сэру Пэру. Загудело внутри лат от могучих ударов и могучих проклятий... Признали соперники, что равны они силами, обнялись, и, продолжая гудеть латами, скрылись в свои шатры... И были восхищены все присутствовавшие на трибунах силой их и трудолюбием.
        Вслед за тем раздался грозный звук рога, и выехал на ристалище Черный рыцарь, и не нашлось никого, кто принял бы его вызов...
        - Неужели? - обозначил заинтересованность один из сидевших, чуть приоткрыв глаза. - Неужели не нашлось ни одного отважного рыцаря?
        - Ни одного, - подтвердил менестрель. - Потому что все уже разошлись: кто на пир, кто на отдых. Ночь наступила, сгустилась мгла. Долго трубил в рог Черный рыцарь, вызывая поединщика, а потом повернул коня, и скрылся в лесу. И были его доспехи зеленые, как весенняя трава, и конь его был зеленый, а каков был он сам, никто не знал, потому как забрало его шлема было опущено...
        - Зеленый... - снова приочнулся один из слушателей. - Так почему же черный?
        - Он всегда приезжал на ристалище, когда спускалась ночь, и в темноте зеленое казалось черным...
        - А опаздывал почему?
        - Жил, наверное, далеко. Пока к себе вернется, отдохнет, опять на турнир соберется, глядишь, уже и ночь. А может, просто не везло ему по жизни... На следующий же день, как герольды подали трубами сигнал к возобновлению поединков, выехали на ристалище дон Сквайр и сквайр Дон, и помчались друг на друга, и разом ударили их копья, и разлетелось вдребезги копье сквайра Дона, и покинул он седло, и оказался на земле. Видя же, в какое разорение вверг его дон Сквайр, - а надо заметить, что сквайр Дон был младшим сыном и из наследства ему досталось только доброе имя, - выхватил он жердь из забора и принялся гоняться за доном Сквайром, и не успокоился прежде, нежели не изломал жердь об его латы...
        Турнир был прерван, собрался рыцарский суд, который, разобрав дело по справедливости, лишил сквайра Дона права участия за использование недозволенного оружия, после чего восстановил его в этом праве за находчивость.
        Так закончился тот день, а под вечер протрубил рог Черного рыцаря...
        В этот момент со стоном распахнулась входная дверь, и в помещении возникло еще одно действующее лицо, скрытое плащом. Воспользовавшись обстоятельствами, ворвался ветер, потушивший висевшую поблизости Владимира "люстру", и дождь, словно кто-то выплеснул через порог воду из огромного ведра. Дверь захлопнулась, вошедший скинул плащ.
        Русоволосый, крепкий, статный, при бороде и усах, с мечом за спиной, одетый скромно, но с достоинством, - сразу видно, из благородных, - он оглядел помещение в поисках места, после чего, небрежно бросив плащ на руки подскочившей служанке, в два широких шага ликвидировал расстояние, отделявшее его от столика Владимира, уселся без приглашения на табурет, после чего довольно дружелюбно промычал:
        - Надеюсь, благородный рыцарь будет не против, если его не менее благородный собрат по оружию разделит с ним скромный ужин?
        Несколько не ожидавший такого развития событий Владимир оказался не против, после чего выяснилось, что слова, произнесенные новоприбывшим, следует понимать буквально - тот подвинул к себе блюдо с остывшим мясом и овощами, кувшин с молоком, и принялся насыщаться. Работая только руками и челюстями, но, следует признаться, не без некоторого изящества. Быстро опустошив блюдо и кувшин, он благородно вытер рот рукавом и сказал:
        - Благодарю тебя, благородный рыцарь, за трапезу, ибо случилось так, что в дороге я совершенно поиздержался, - в доказательство своих слов, он достал из кармана кошелек, развязал его и вытряхнул содержимое на стол. Из кошелька с легким звоном выпало несколько медяков. - Я не могу расплатиться с тобой прямо сейчас, но мой меч - к твоим услугам. Скажи мне о своих проблемах, и я последую вместе с тобой, дабы разрешить их в твою пользу. Но прежде я должен назвать тебе свое имя, чтобы ты знал, кто перед тобою. Имя мое - Ланселот Болотный.
        - Ланселот... Болотный?.. - удивленно переспросил Владимир. - Вы... ты... наверное, хотел сказать - Озерный?..
        - Увы!.. - взгляд его собеседника погрустнел. - Когда-то, давным-давно, в стародавние времена, замок нашего рода действительно стоял на прекрасном острове, посреди прекрасного озера. Но его неумолимое течение (времени, я имею в виду), не только изрядно опустошило нашу сокровищницу, но и постепенно затянуло водную гладь ряской и тиной. И теперь наш обветшавший замок окружает болото... Как ни прискорбно об этом говорить, - но истинный рыцарь не должен опускаться до низкой лжи, стремясь возвеличить то, что пришло в ничтожество...
        - Вы... ты... наверное, ищете Грааль? И давно? - Владимир никак не мог решить для себя, как ему следует обращаться, на "ты" или на "вы".
        - Давно... - Ланселот задумался. - Много поколений ищут утраченный Грааль, но традиция... - Он наставительно указал пальцем в потолок. - Традиция утрачена быть не может. Мой далекий предок, сражавшийся бок о бок с самим королем Артуром и не раз спасавший ему жизнь, дал клятву, которой связаны и мы, его потомки, что отыщем его и доставим в Камелот. Король же, взаимообразно, дал клятву выдать за доставившего Грааль свою дочь, чтобы дети, родившиеся от этого брака, могли с честью занять престол Британии. С той самой поры кто-нибудь из нашего рода непременно отправляется на поиски, а королевская дочь ждет его возвращения...
        - Но ведь ты сказал, много поколений назад... Как же она может ждать... - неуверенно осведомился Владимир.
        - В соответствии с клятвой, она ждет до двадцати лет, после чего вольна выйти замуж за кого угодно, а обет ожидания переходит к следующей дочери. Также и с нашей стороны - обет переходит от отца к сыну. И так будет длиться до скончания веков, или же до того момента, когда поиски увенчаются успехом. Нечего сказать, удружили предки... - совершенно неожиданно, с досадой произнес рыцарь.
        - А как он выглядит, Грааль? - осторожно спросил Владимир.
        - В том-то и дело, что никто толком не знает... - Ланселот печально глянул на пустые блюдо и кувшин. - У северных варваров есть такая поговорка: "Пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что". Вот и здесь мы имеем то же самое.
        - И его что, никто не видел?
        - Кто знает... Сколько копий сломано по этому поводу, сколько пергаментов исписано... Каждый, кто отправлялся на поиски, по возвращении с пустыми руками привозил историю своих похождений, а поди, проверь, как оно там было на самом деле. Вот, скажем...
        Снова распахнулась дверь, и в гостиницу (скорее всего, место, где оказался Владимир, было именно гостиницей), в буквальном смысле ворвался еще один рыцарь, в латах, но без шлема. Волосы на его голове стояли дыбом, по доспехам пробегали маленькие синенькие огоньки, что-то потрескивало.
        - Хозяин, кружку доброго эля! - громогласно провозгласил он, бросил на стол золотой и принялся озираться. Обнаружив сидевших в углу, он снова вскричал:
        - Сэр Ланселот!..
        - Сэр Блумер!..
        Ланселот было поднялся, собираясь двинуться навстречу вновь прибывшему рыцарю, который направлялся к нему, широко раскинув руки, но замешкался, когда между металлическими перчатками последнего с оглушительным треском проскочила искра.
        - Что с тобой приключилось? - недоуменно спросил Ланселот. - Ты что, заколдован? А я-то уж было рассчитывал на дружеский поединок...
        - Увы, мой друг, увы! Хоть я и не заколдован, - просто в нас с конем только что попала молния, - но принять твое предложение не могу, ибо я связан обетом. Некоторое время назад мне сообщили, что сэр Чаттербокс дурно отзывался обо мне на пиру, и я послал ему вызов. Спустя день я узнал, что известие это оказалось пустой сплетней. Не будучи в возможности покарать досужих болтунов, поскольку они сбежали, я послал сэру Чаттербоксу извинение и разъяснение...
        - И куда же ты теперь? - несколько разочарованно осведомился сэр Ланселот.
        - То есть как - куда? - удивился сэр Блумер. - Конечно же, на поединок с сэром Чаттербоксом. Разве мог я отменить посланный вызов?..
        - Да, конечно, - согласно кивнул сэр Ланселот. - Это было бы не по-рыцарски.
        В этот момент хозяин, исполненный достоинства невысокий толстячок, поставил перед сэром Блумером полную кружку эля. Тот, ухватив ее, невзначай коснулся его руки; волосы толстячка мгновенно встали дыбом, его мелко затрясло, и он навзничь, плашмя грохнулся на пол. Никто не успел ничего сказать, поскольку все разом повернулись в сторону двери. Та опять распахнулась, в нее наполовину просунулась донельзя испуганная корова, шерсть на которой стояла дыбом, и, издавая громкое мычание, попыталась прорваться внутрь. Однако снаружи ей препятствовали невидимые слуги, которые, после короткой схватки, победили. Не переставая возмущенно мычать, упиравшаяся изо всех сил корова, тем не менее, была извлечена из зала. Дверь снова захлопнулась. Пришедший в себя, но все еще дрожащий мелкой дрожью хозяин поспешил улизнуть.
        - Видел бы ты моего старого верного коня, - повернулся к сэру Ланселоту сэр Блумер. - На нем шерсть вздыбилась так, что я не смог удержаться в седле... Я велел его ненадолго поставить куда-нибудь под крышу.
        - Жаль, жаль, что ты не можешь принять мое предложение, - сказал сэр Ланселот. - И когда у тебя назначен поединок?..
        - Через неделю.
        - А где?
        - Тут, неподалеку, милях в десяти.
        - Через неделю... милях в десяти... Куда же ты так ужасно торопишься?
        - Если мой старый добрый конь одолеет это расстояние за указанный мною срок, будет просто замечательно. Тогда, возможно, я разрешу и ему принять участие в поединке. Так что прощай, сэр Ланселот, мне пора.
        Он одним глотком осушил кружку, шваркнул ее на стол и поторопился выйти. Некоторое время было слышно, как он отдает распоряжения голосом, перекрывающим раскаты грома.
        - У него всегда были замечательные кони, - пробормотал, глядя на дверь, сэр Ланселот. - Он, как и все его предки, покупали коней где-то на юге, в королевстве, именуемом Гасконь. Местный заводчик разводил породу необыкновенного цвета и стати, а девизом его было: "Над конем смеется тот, кто не посмеет смеяться над его хозяином". Для того, чтобы вызвать кого-нибудь на поединок, не нужно было подыскивать повода - достаточно было просто выехать на купленном у него коне...
        Он помолчал.
        - Славный рыцарь сэр Блумер, - как-то мечтательно произнес сэр Ланселот некоторое время спустя. - Достойный потомок древнего рода. Про его предка рассказывают, будто он как-то дал королю обет, что по соседству с ним, то есть королем, не останется ни одного врага. Не откладывая дела в долгий ящик, он поспешил исполнить данное им слово, но на полдороге обнаружил, что потерял список тех, кого следовало обратить в друзей, или же попросту одолеть и изгнать в случае отказа. Впрочем, в списке все равно не было проку - какой же уважающий себя рыцарь будет отвлекаться на обучение грамоте в ущерб воинскому искусству? А поскольку слово все-таки было дадено, он принял единственно возможное мудрое решение и принялся колошматить всех подряд, не взирая на лица. Можешь быть уверен, что он сдержал бы его в полной мере, но король, прослышав про его подвиги, поспешил освободить его от обета и предложил отправиться на борьбу с сарацинами, подальше от Камелота. Тому, как истинному рыцарю, было все равно, где добывать себе славу, и он отправился на Восток, где спустя время отвоевал у сарацин какой-то оазис и основал
там королевство, впрочем, пришедшее в запустение, как только иссяк питавший оазис источник...
        Сэр Ланселот машинально взялся за кружку, оставленную сэром Блумером, но, найдя ее пустой, поставил обратно и подпал власти одолевших его размышлений.
        - Ты начал рассказывать о Граале... - на всякий случай напомнил Владимир.
        - Ах, да, Грааль... - встрепенулся собеседник. - Никто не знает, что он собой представляет. Кто говорит - чаша, кто - блюдо, иные - камень, а иные - книга... Сколько рыцарей, столько мнений. Да еще великий Мерлин туману напустил. Не знаешь, так и скажи: не знаю. А то: "тот, кто увидит Грааль, сразу поймет, что перед ним; ибо он отличен от всего, что существует на свете, и одновременно похож на все существующее". Как можно быть одновременно похожим и не похожим?.. Впрочем, чего с него взять, с колдуна. Слышал, небось, как он с Круглым столом отличился?
        Владимир пожал плечами как бы давая понять: что-то вроде слышал, но послушаю еще раз.
        - Видишь ли, на пирах у короля Артура между рыцарями постоянно возникали перепалки по поводу места, кому где сидеть, заканчивавшиеся, как правило, недружескими поединками или совершенно неприличными потасовками. Кто-то, уж не знаю, кто, и придумал: сделать Круглый стол, чтобы каждый рыцарь, сидящий за ним, равноотстоял от короля. Сказано - сделано. Вот только задумка оказалась никуда не годной, поскольку все равно кто-то из рыцарей оказывался ближе к королю, а кто-то дальше. Тогда и обратились к Мерлину, который не нашел ничего лучше, как выпилить середину, превратив Круглый стол в Кольцевой. Король сидел в середине, так что требование равноудаленности оказалось соблюдено. Однако теперь образовалось другое затруднение, поскольку к одним рыцарям венценосный монарх сидел все время лицом, а к другим - тылом. Мерлин решил и этот вопрос, приделав какой-то механизм, благодаря которому стол с королем, находящийся внутри, перемещался вдоль кольца, и таким образом Артур мог вести беседу поочередно с каждым рыцарем лицом к лицу. Тут, правда, возникла очередная заминка, поскольку провозгласив тост в честь
одного, король выпивал свой кубок напротив другого, а беседа перескакивала с пятого на десятое, но это было сочтено за меньшее зло.
        Такая конструкция стола в произведениях Артуровского цикла Владимиру не встречалась, и он слушал, навострив уши. Еще бы - в какой-то мере информация шла почти что из первых рук.
        - Поначалу, конечно, кружился Кольцевой стол, но, поскольку количество рыцарей за ним непрерывно возрастало, что влекло за собой какие-то переделки, было решено его зафиксировать, равно как и количество присутствовавших за ним рыцарей, поскольку они уже начали тереться спинами о стены зала. Кроме того, на спинку каждого кресла прикрепили табличку с именем владельца, за исключением одного, оказавшегося сломанным, так что при попытке сесть на него зазевавшийся оказывался на полу, под дружеский гогот всех присутствовавших. Тогда на него повесили табличку "Гибельное сидение", но никто и представить себе не мог, насколько название его окажется пророческим...
        Сэр Ланселот опять взялся за кружку, и Владимир понял, что для продолжения рассказа ему требуется глоток доброго эля. Не зная, как правильно поступить, он, в присутствии доблестного рыцаря, решил повторить действия сэра Блумера и швырнул на длинный стол золотой. Но, поскольку необходимыми навыками, вырабатываемыми годами длительных тренировок, он не обладал, золотой, проскользив по поверхности, укатился на пол. От потери лица и необходимости вставать Владимир был спасен расторопным слугой, в мгновение ока подскочившим к упавшей монете, подхватившим ее и заменившим пустую кружку полной.
        В лихости осушения кружек с элем сэр Ланселот нисколько не уступал сэру Блумеру.
        - ...пророческим, - продолжил свой рассказ рыцарь. - Ибо настал тот день, когда место это было занято, и не кем иным, как сэром Персивалем. Поднявшись с пола после традиционного падения, он поведал историю, приведшую всех в трепет и положившую начало концу бродячего рыцарства. История эта, преисполненная неправдоподобия, подхваченная и запечатленная придворными летописцами, если избавить ее от напыщенных подробностей, сводилась к следующему. Некий рыцарь, неизвестно по какой причине, отказал ему в честном поединке. Погнавшись за ним, сэр Персиваль сбился с дороги и три дня плутал по лесу, совершенно обессилев то ли от недостатка пищи, то ли от тех проклятий, которыми он осыпал незнакомца все это время.
        Наконец, как-то на рассвете, выбрался он к какому-то лесному озеру, где невдалеке заметил лодку и дремлющего в ней рыболова. Кричать он уже не мог, поэтому принялся подбирать камни и швырять их, надеясь таким образом привлечь к себе внимание. Наконец, это ему удалось. Рыболов объяснил ему, как добраться до ближайшего замка, смотал удочки и уплыл, поскольку, совершенно ясно, сэр Персиваль разогнал всю рыбу на добрую милю вокруг.
        Получив исчерпывающие указания, рыцарь не стал искать легких путей, отправился вдоль берега, заехал в заросли, снова заплутал и лишь к вечеру выбрался к узкому перешейку, соединявшему берег с островом, на котором и располагался замок. Пускать его поначалу не хотели, поскольку выглядел он весьма странно - из всех возможных щелей в латах торчали ветки и трава - однако после данных уверений, что это именно его направил в замок виденный им поутру рыболов, все же впустили, помогли разоблачиться и препроводили в залу, где, судя по всему, долженствовало состояться ужину.
        Будучи посажен за стол, в ожидании прочих, он, обнаружив рядом с собой блюдо с несколькими маленькими жареными рыбками, не замедлил ими распорядиться в свою пользу, после чего принялся осматриваться.
        Зала, равно как и замок, находились в столь страшном запустении, какое и представить себе сложно. Камин не топился, слюда на окнах поблекла, углы заросли паутиной. Здесь царил полумрак, поскольку имевшихся в наличии свечей явно не хватало для полноценного освещения. Не смотря на разложенные столовые приборы, за столом никого не наблюдалось.
        Вскоре, впрочем, начали прибывать придворные, напоминавшие скорее тени, чем людей. Они бесшумно рассаживались за столом и неподвижно замирали, глядя в пустые тарелки. Последним прибыл и занял место как раз напротив сэра Персиваля давешний рыболов, оказавшийся, судя по одежде, местным королем. Притянув к себе пустое блюдо, на котором прежде лежали жареные рыбки, он тупо воззрился на него и застыл, подобно остальным.
        Распахнулись двери. Из одной показалась вереница девушек с накрытыми кусками материи подносами; чинно обходя стол, они скрывались в другой.
        И тут до сэра Персиваля дошло, что по причине изрядной бедности, кроме ежевечернего (а может быть также ежедневного и ежеутреннего) ритуала подачи блюд на стол остался собственно только ритуал, за неимением всего остального. Король, чтобы хоть как-то обеспечить замок провиантом, отправлялся на рыбалку, а тот улов, который ему посчастливилось добыть до появления нашего рыцаря и который предназначался поровну всем, этим последним и был съеден без остатка и малейшего зазрения совести.
        Чтобы хоть как-то выкрутиться из возникшей крайне щекотливой ситуации, сэр Персиваль принялся отпускать истинно рыцарские шуточки, мол, не в деньгах счастье, и лучше жить в бедности, но быть человеком, чем в достатке, но быть свиньей (при этом громко гогоча после каждой, на его взгляд, удачной шутки), чем окончательно привел всех присутствовавших в крайнее уныние, переходящее в откровенную недоброжелательность.
        В общем, рано поутру наш рыцарь, проснувшись, обнаружил себя на лесной поляне, рядом со своим оружием и конем и сколько ни искал замок, чтобы потребовать объяснений, так его и не нашел.
        Таково было его приключение, рассказ о котором, в изложении поначалу его самого, а затем придворных баснописцев, выглядел несколько иначе...
        Поскольку за время повествования сэру Ланселоту опять потребовалась кружка эля, последовала небольшая пауза, после чего он продолжал.
        - ...сверзившись с гибельного места, сэр Персиваль, поднявшись под дружный хохот товарищей, вдруг заявил, что на одном из подносов был вынесен Грааль, и если бы он не был столь сильно отвлечен беседой (он назвал это так) с королем-рыболовом, то этот предмет, чем бы он ни был, стоял бы сейчас посреди стола (то, что стол уже был кольцевой, его не смутило). Следовательно, хотя Грааль ему и не достался, тем не менее, он находился к нему ближе, нежели кто-либо из присутствующих, а потому является избранным и спустя время непременно отправится в тот самый замок и привезет его на зависть тем остолопам (его собственное слово), которые только зря просиживают латы за столом.
        Вырвавшиеся слова, продиктованные, вне всякого сомнения, досадой, привели к тому, что присутствующие повскакали с мест и собирались уже было для начала как следует намылить шею сэру Персивалю, но затем, приняв во внимание, что это всегда успеется, как один объявили себя отныне странствующими до тех пор, пока Грааль не окажется у кого-нибудь из них в руках, или до возникновения обстоятельств, потребовавших бы их обязательного присутствия в Камелоте. После чего возобновили пиршество.
        На следующий день, кто во сколько встал, доблестные, с сего дня странствующие, рыцари, отправились на поиски. Но дело, как легко понять, не заладилось с самого начала, поскольку ни что искать, ни где, было не известно. Расплывчатое определение Мерлина, как я уже говорил, внесло еще большую сумятицу в умы.
        Постепенно то один, то другой рыцарь возвращались в Камелот, и не будучи в возможности предъявить Грааль, а также не в силах состязаться (чего уж теперь скрывать) с фантазиями сэра Персиваля, повествовали о победах над королями, драконами и встречными рыцарями, а также освобождении прекрасных дам из их лап или неволи (в зависимости от одержанной победы). Придворные летописцы, как я тоже уже упоминал, записывали их рассказы слово в слово, а те, раз уж Грааль найти не удалось, не отказывали себе в численности побежденных. Каждый вновь прибывший старался перещеголять подвигами предыдущего, поэтому число королей, драконов и так далее возрастало с такой скоростью, что даже король вынужден был усомниться в качестве производимых подвигов и издать специальный указ о том, чтобы каждый рыцарь самолично приводил ко двору всех побежденных им противников. И надо сказать, что указ этот последовал совершенно своевременно, поскольку дошло до того, что едва успев дойти от пиршественного стола до предназначавшихся ему покоев, рыцари тут же спешили возвратиться обратно к столу и пожаловаться на то, что в замке
развелось жуткое количество драконов, которых, благодаря его отваге и силе, только что стало на добрую дюжину меньше.
        Но, не смотря на все человеко и драконолюбие, явленное указом, он стал серьезной помехой на пути странствующих рыцарей. Суди сам. Количество плененных королей и истребленных драконов сошло на нет почти сразу: победить - это одно, а тащить за собой всю ораву в Камелот для засвидетельствования и при этом заботиться в дороге о снабжении всем необходимым и пропитании - совсем другое. К тому же, недобросовестные и малоимущие рыцари стали нарочным образом проигрывать поединки, чтобы, сопровождая победителя, воспользовавшись случаем сесть ему на шею. Оглянуться не успели, как массовые выезды на поиски Грааля прекратились и остались в удел только наиболее достойным, приверженным данному им слову...
        Но я, кажется, слишком увлекся своим рассказом, а ведь нам нужно хорошенько отдохнуть, поскольку путь нам предстоит неблизкий и испытания нас ждут нелегкие. Чем же могу я отблагодарить тебя за твой благородный поступок?
        Лицо его затуманилось, затем внезапно прояснилось.
        - Ну конечно!.. С первым же встреченным нами рыцарем я завяжу ссору и предоставлю тебе право вступить с ним в поединок первым, а сам - даю в том нерушимую клятву - буду стоять в стороне и пальцем не пошевелю. Не благодари, - великодушно махнул он рукой, видя, что Владимир собирается возразить, - тем более, так будет не всегда, а только один раз.
        Возникшая перспектива как-то мало улыбалась Владимиру. Хотя бродячее рыцарство, если судить по словам Ланселота, давно кануло в Лету, тем не менее, прошедшие годы вряд ли сильно отрицательно сказались на воинском пыле и искусстве владеть оружием отдельных его представителей. Во всяком случае, в последнем Владимир сильно уступал любому, даже самому завалящему рыцарю. Но как сказать об этом сэру Ланселоту? Как признаться в том, что он вовсе не рыцарь?..
        - Такое предложение, конечно, очень заманчиво, - принялся мямлить он, стараясь выиграть время в надежде на то, что ситуация разрулится как-нибудь сама собой, - но я не в праве его принять... Дело в том... - Внезапно, он все-таки решился. - Дело в том, что я пока еще вовсе не рыцарь...
        У сэра Ланселота вытянулось лицо.
        - То есть как это, не рыцарь?..
        - Ну... так получилось... дело в том... - В третий раз произнеся "дело в том", Владимир замолчал, не находя других слов.
        - Значит, ты... - начал было багроветь сэр Ланселот, как вдруг расхохотался и хлопнул себя по лбу. - Как же это я сразу не догадался...
        Пока еще не рыцарь
        ... Признайся, ты ведь младший в роду?
        Владимир кивнул, поскольку это было правдой.
        - Можешь ничего не говорить о своем гербе и начертанном на нем девизе, не называть свое подлинное имя, - тем временем великодушно разрешил сэр Ланселот. - Твоя история наверняка отличается от сотен других не более чем в мелочах. Но тебе исключительно повезло, ибо ты встретил меня, не побоюсь сказать - первого из первейших. И клянусь всем, что тебе дорого, я не оставлю тебя влачить жалкое существование без малейшей надежды выбиться в люди. Готов ли ты бросить все и сопровождать меня в моих поисках, взамен за службу получив звание оруженосца с последующим посвящением в рыцари?.. Впрочем, к чему этот вопрос? Разве от такого предложения возможно отказаться?!..
        Владимир кивнул. А что ему оставалось делать?
        О рыцарях Круглого стола и Граале имеется множество литературы, как художественной, так и научно-популярной, и было бы весьма затруднительно порекомендовать что-то одно в ущерб другому. Поэтому мы обратимся к замечательной книге Надежды Алексеевны Иониной "Сто великих замков", вышедшей в издательстве "Вече 2000" в 2004 году, книге о "наиболее выдающихся замках мира и связанных с ними ярких и драматичных событиях, о людях, что строили их и разрушали, любили и ненавидели, творили и мечтали..." и приведем из нее маленький отрывок, посвященный королю Артуру.
        "В английском графстве Соммерсет находится холм, у подножия которого раскинулись руины Гластонбэрийского аббатства. Многие исследователи отождествляют этот холм с островом Авалон, куда отвезли в ладье смертельно раненного короля Артура. Известно, что раньше холм был окружен болотами, которые во время весеннего половодья превращались в глубокое озеро. Во время раскопок на вершине холма ученые обнаружили остатки древнего здания, но еще в 1190 году здесь произошло событие, о котором говорится во многих исследованиях. Например, писатель Р.У. Даннинг в своей книге "Артур -- король Запада" рассказывает об этом так.
        Один из монахов умолял похоронить его на древнем кладбище -- на месте между оснований двух крестов, на которых неразборчиво было написано несколько имен. Когда монах умер и на указанном (месте стали копать могилу, то наткнулись на гроб, в котором были останки женщины с сохранившимися волосами. Под ним был найден второй гробе останками мужчины, а еще ниже -- третий, на котором был закреплен свинцовый крест с латинской надписью: "Здесь покоится прославленный король Артур, погребенный на острове Авалон".
        По сообщению хрониста аббатства Маргэма, в первом гробу находились останки Гвиневеры, во втором -- останки Модреда, а в третьем -- останки короля Артура.
        Вторая запись об уникальной находке сделана хронистом Джеральдом Уэлльским, посетившим Гластонбэри после этого удивительного открытия. Он описал и свинцовый крест, и череп, и бедренные кости -- все, что ему показали. Однако ко времени его посещения история открытия этих реликвий рассказывалась уже несколько иначе. Например, ей сопутствовали "чудесные и таинственные знамения", призванные ободрить могильщиков
        По описанию Д. Уэлльского в земле сначала лежал камень, к которому и был прикреплен свинцовый крест. Под камнем находился только один гроб, но он был разделен: две трети его (в изголовье) содержали останки мужчины, а одна треть (в ногах) -- останки женщины с хорошо сохранившимися золотистыми волосами, заплетенными в косу. Но как только к ней прикоснулись нетерпеливые монахи, коса рассыпалась в пыль. Другой была и надпись на кресте: "Здесь лежит погребенный на острове Авалон знаменитый король Артур со своей любимой женой Гвиневерой".
        Были свидетельства еще нескольких хронистов, поэтому, естественно, достоверность их вызывала у ученых сомнения. Не сомневались только в двух фактах: в наличии могилы и существовании креста. В 1607 году антиквар У. Кэдмен опубликовал графическое изображение этого креста, и это был единственный ключ к расшифровке надписи, так как после XVII века крест исчез. Изучив форму букв и характер надписи, ученые установили, что крест определенно относится к "темной эпохе".
        Найденные останки монахи перенесли в монастырскую церковь и погребли в могиле в центре ее. В 1278 году аббатство Гластонбэри посетили король Эдуард I и королева Элеонора, чтобы встретить здесь Пасху. Могилы были вновь вскрыты, и на другой день после Великого четверга король и королева обернули останки в тонкие саваны, окропив их слезами: открытыми оставили только головы и колени, "дабы люди могли им поклониться". Из сообщений некоего Адама из Домэрхэма, очевидца происходившего, можно узнать:
        Король Эдуард... со своей супругой, леди Элеанор, прибыл в Гластонбэри... и приказал открыть могилу знаменитого короля Артура. В ней были два гроба, украшенные портретами и гербами, и обнаружены кости короля, крупного размера, и кости королевы Гвиневры, которые были прекрасны.
        Однако упоминавшийся выше писатель Р.У. Даннинг считает, что этот церемониал заранее был подготовлен ловким аббатом Джоном из Тонтона, чтобы добиться для аббатства привилегий.
        В годы правления Оливера Кромвеля аббатство в 1539 году ликвидировали, могилу уничтожили, а кости короля Артура и королевы Гвиневеры развеяли по ветру. Археологи, в 1931 году изучавшие место предполагаемой могилы короля Артура, нашли прочную, но пустую гробницу. Сейчас здесь осталась только табличка для туристов: "Место могилы короля Артура".
        К югу от Гластонбэрийского холма виден на горизонте другой холм -- Кэдбэри, который над небольшой деревушкой возвышается своей вершиной, поросшей лесом. Лес этот скрывает крепостные валы огромной цитадели, внимание к которой у археологов пробудила некая миссис Харфильд, любившая гулять по холму со своей собачкой. Однажды, ковыряя землю зонтиком, она заметила мелкие обломки глиняной посуды. Ученые определили, что осколки эти относятся еще к доримской эпохе истории Англии, но два-три из них определенно -- к "темной эпохе" короля Артура. А в конце 1960-х годов археологи открыли остатки зданий, которые могли существовать только в эпоху короля Артура. В центральной части холма, например, явно заметны следы большого здания, построенного в форме креста, что было характерно для европейских церквей V--VI веков.
        На плоской вершине холма Кэдбэри нет никаких руин, здесь никогда не стояли средневековые замки. Так может ли этот холм, в прошлом хорошо укрепленный, быть центром мира короля Артура? Название двух близлежащих деревень -- Южный и Королевский Камел, как и название реки Кам, протекающей в тех местах, как будто наталкивают на мысль о замке Камелот. Ведь и по легендам он был окружен равниной с лесом и протекающей неподалеку рекой, но конкретное месторасположение замка никогда не указывалось. Сначала считалось, что замок располагался где-то на юге Англии, но такое мнение существовало до тех пор, пока не появилась версия, что замком Круглого Стола является Винчестер. И только местные жители без всяких версий, но уверенно заявляют, что именно здесь находился Камелот со знаменитым Круглым Столом. Они так и называют этот холм "Замком короля Артура" и дружно утверждают, что в ночь на Святого Джона можно услышать топот копыт боевых коней короля Артура и его рыцарей, спускающихся к ручью..."
        Ночь прошла беспокойно. Гроза угомонилась только под утро, а кроме того, случился скандал, вызванный тем, что то ли кошка отыскала блюдце с молоком, предназначенное брауни, то ли наоборот. Они сцепились за право обладания молоком, устроили безобразную свару, визжали и гремели друг другом по полу, опрокидывая все, что попадалось им на пути. К ним почти сразу же присоединились хозяин с хозяйкой, гвалт стал еще сильнее и продолжался по меньшей мере с полчаса. Кто вышел победителем, сказать было сложно, поскольку, даже будучи разведенными по разным углам, противники еще какое-то время продолжали воинственную перекличку, провоцируя друг друга на продолжение выяснения отношений.
        Поэтому толком выспаться Владимиру не удалось, не смотря на то, что "с утра пораньше" сэра Ланселота означало на практике "ближе к обеду".
        Перекусив и расплатившись, они двинулись на поиски. К ним присоединился менестрель, упросивший проделать хоть часть дороги под их охраной, поскольку, по его словам, на белом свете развелось столько разбойников, что просто яблоку негде упасть, чтобы не угодить в их лапы. При этом он ничтоже сумняшеся забрал со стола и запихнул себе в карман большое, румяное, и по виду очень сочное яблоко, которое Владимир предназначал для себя.
        Гостиница располагалась вблизи дороги, где-то позади нее, за перелеском, слышался приглушенный шум - там располагалось какое-то селение. Глянув в одну сторону, они обнаружили приблизительно в сотне шагов тыльную сторону какого-то всадника, дремавшего в седле, при внимательном рассмотрении оказавшимся сэром Блумером, следующим на поединок.
        Поскольку идти им было все равно куда, они избрали противоположное направление.
        Низкие тучи неспешно плыли над лесом и дорогой, снизу хлюпала грязь, неизвестной глубины огромные лужи то и дело препятствовали продвижению. В одну из таких луж, зазевавшись, наступил менестрель, промок, и теперь, вместо того, чтобы развлекать всю компанию своими рассказами, - как он обещал в гостинице, - постоянно ныл, вспоминая различные истории о тех, кто когда-либо заболевал по причине простуды и к каким ужасным последствиям приводили эти заболевания. Это нытье в конце концов вывело сэра Ланселота из себя, и он твердо пообещал надрать менестрелю уши, если он сию же минуту не замолчит или не подыщет более веселую тему.
        Тот некоторое время молчал, после чего выдал-таки на гора общеизвестную легенду, которая в его изложении выглядела так.
        - Давным-давно жил был за морем один король, и было у него три сына, без царя в голове, даром что принцы. Как и большинство представителей золотой молодежи, делать им было абсолютно нечего, да не очень-то и хотелось, а потому дни свои они проводили в безделье и развлечениях, так что, по прошествии времени, уже и не знали, чем себя занять. И вот, поощряемые бестолковостью и безнаказанностью, решились они сыграть злую шутку с древним колдуном, жившим в лесу, неподалеку от королевского замка, повелителем ворон Кромахи...
        Нетрудно догадаться, что рассказываемая легенда в изложении менестреля выглядела несколько иначе по причине частого употребления исконно народных словечек и занимала собой гораздо больший объем, а потому вряд ли кто упрекнет нас, если мы постараемся укоротить ее по возможности до необходимой сути. Тем более, что до настоящего момента она ничем не отличалась от той, которую можно прочесть в любом сборнике ирландских сказок.
        - Ничего более остроумного, чем нацепить ему на дымоход несколько сшитых вместе телячьих шкур, они не придумали, причем сделали небольшое отверстие, чтобы их затея обнаружилась не сразу. Поначалу колдун никак не мог развести огонь в очаге и сильно этому удивлялся; когда же, наконец, ему удалось с этой задачей справиться, через некоторое время над головой у него раздался сильный треск, посыпались кирпичи, и камин частично развалился. Выскочив из дома, он обнаружил, что не обрушившаяся часть дымохода и фрагмент крыши неспешно удаляются в небо, будучи привязанными к какому-то странному огромному мешку.
        Справедливо заподозрив в происшедшем братьев-принцев, - они как раз в это время ссорились неподалеку, поскольку рассчитывали на совсем другие последствия - мешок должен был лопнуть с оглушительным треском, - колдун, схватив первое, что попало под руку, погнался за ними исключительно в воспитательных целях.
        По причине преклонного возраста, а также потому, что цеплялся схваченной жердью за встречные деревья и кусты, он изрядно отстал, и когда, словно буря, ворвался в королевский замок, там все уже были в курсе происшедшего.
        Не тратя понапрасну времени, Кромахи проклял короля, королеву, их сыновей, придворных, всех их родных и близких до десятого колена, а также, на всякий случай, весь скот, имевшийся в королевском хозяйстве. Младшему принцу он посулил, что тот станет нищим и всю свою оставшуюся жизнь проведет в поисках подаяния, средний станет убийцей и всю жизнь не будет выпускать ножа из рук, а старший - вором, который так и закончит свои дни, погрязши в воровстве. Короля после таких пожеланий едва не хватил инфаркт, он поспешил улечься в постель, на столбики которой тут же уселись четыре вороны, принявшиеся оглушительно и насмешливо каркать день и ночь, - в общем, эта часть легенды также почти не отличалась от канонической.
        Как и кто только ни старались помочь горю королевской семьи - ничего не получалось. Да, честно говоря, никто и не жаждал особо связываться с колдуном, себе дороже. А вороны вели себя до неприличия дерзко, поедая почти все, что приносилось королю, орали и пугали королеву, кидаясь в нее мышами, пойманными ночью. Слуги потихоньку начали разбегаться, замок пустел, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы слух о происходящем посредством одного из убежавших не достиг ушей Черного Патрика, жившего в соседнем королевстве и тот, закончив посевную своего маленького огородика, вздохнув, поспешил на помощь.
        В замке его, как водится, не узнали и собирались уже было выгнать взашей, если бы не вмешалась королева, в очередной раз вынужденная ретироваться с поля битвы. Взяв бедняка под свою защиту, она привела его в спальную, где пытался решить проблему собравшийся по традиции консилиум из самых выдающихся ученых. Поскольку собирался он каждый день и никто ничего нового предложить не мог, состав консилиума вяло препирался по поводу видовой принадлежности сидевших вокруг кровати птиц, а также видах на ближайший урожай зерновых.
        Появление Черного Патрика вызвало у консилиума скептические улыбки и ни для кого, кроме ученых, не понятные фразы на латыни.
        Но смутить того было не так-то легко. Попросив призвать принцев, он устроил им допрос с пристрастием, затем последовательно головомойку и лекцию о хорошем поведении. После чего, узнав, что старшему принцу грозит быть вором, тут же дал мудрый совет.
        - Отправьте его в самую лучшую школу, где обучают юриспруденции (услышав такое слово в устах темного крестьянина, ученые недоуменно переглянулись). Пусть выучится законам и станет самым лучшим судьей, тогда никто не сможет к нему придраться. Или не посмеет, если что-то ненароком прилипнет к рукам. Сами понимаете, находясь при должности...
        Все поняли и по достоинству оценили этот совет, кроме соответствующей вороны, которая, услышав его, должна была улететь, но не сделала этого, а закаркала так, будто засмеялась.
        Среднему сыну грозило стать убийцей и не выпускать ножа из рук, а потому совет был таков.
        - Отправьте его в самую лучшую школу, пусть выучится на врача. Тогда не выпускаемый им из рук нож не будет ножом убийцы. Ну, а если и случится прописать ненароком не то средство, на помощь ему всегда сможет придти старший брат...
        Вторая ворона последовала примеру первой.
        Младший сын был обречен на нищету.
        - Пусть станет странствующим рыцарем, такому оболтусу только среди них и место (к счастью для увлекшегося рассказчика, сэр Ланселот был сосредоточен на перепрыгивании большой лужи и последних слов не расслышал). Пусть проявит себя должным образом, и тогда короли будут наперебой звать его к себе на службу за большие деньги, а там, глядишь, отправится к сарацинам и чего-нибудь себе завоюет...
        Третья ворона, если можно так выразиться, и клювом не повела.
        Зато ученые схватились за бока и, не решаясь в присутствии королевы изъясняться прямо, опять прибегли к помощи латыни.
        А Черный Патрик тем временем все ходил вокруг до около кровати и бубнил себе под нос.
        - Ничего не понимаю. Вроде все правильно сказал: вора - судьей, убийцу - врачом, нищего - рыцарем... Пора бы уж и честь знать...
        Долго бродил, пока, наконец, выкрикнув что-то сердитое, изловчился, ухватил ближайшую ворону за хвост и просто-напросто выкинул в окно.
        Наступила мертвая тишина.
        - Да тут, оказывается, все проще пареной репы! - воскликнул Черный Патрик и приказал слугам, застывшим в дверях. - А ну-ка, парни, тащите сюда сачок!.. Сейчас мы с ними разберемся...
        Но вороны, не дожидаясь, пока принесут сачок и станут с ними разбираться, серыми пулями последовали вслед за первой.
        За возникшим всеобщим ликованием как-то позабылось наличие высокого покровителя изгнанных птиц, страшного колдуна, который не заставил себя ждать своим появлением. В спальную, где царила всеобщая кутерьма, где все прыгали, обнимались и на радостях вопили похлеще ворон, влетел огромный черный ворон, хлопнулся об пол посреди со страхом шарахнувшихся в стороны присутствующих, и обратился Кромахи. Вот только хлопнулся он не совсем удачно - об угол кровати. Из глаз у него посыпались искры, полог кровати и простыня начали тлеть, а под правым глазом у колдуна в мгновение ока вздулся здоровенный синий фонарь, что свело на нет эффект от его появления. Не обращая внимания на исходившие от незадачливого колдуна невнятные угрозы, все бросились тушить возникший пожар, а Черный Патрик, со словами: "В человеке должно быть все симметрично, а то как-то некрасиво", подбил Кромахи левый глаз и отправил тем же путем, каким прежде исчезли вороны...
        - Это правильно, это по-рыцарски! - одобрительно заметил сэр Ланселот. - С ними, с колдунами, только так и надо. Эх, жалко, меня там не было... Кстати, а где он живет, этот твой Кромахи?.. - И, узнав, что очень далеко, за морем, снова повторил: "жалко..."
        Было решено устроить небольшой привал и подкрепить силы - идти по дороге, только с виду казавшейся чем-то твердым, а на самом деле оказавшейся непролазной грязью, было тяжеловато. Погода не улучшилась и не ухудшилась, все окрест по-прежнему выглядело серым и мокрым. Все трое присели на поваленное дерево, и тут выяснилось, что никто не удосужился что-либо прихватить с собой. На всех имелось одно-единственное яблоко менестреля, которое тот без всякого зазрения совести съел в одиночку, заявив, что у него пересохло в горле от длительного рассказа, а ему еще предстоит порадовать их песней, сочиненной им совсем недавно. Необходимо было до темноты найти хоть какое-нибудь убежище, а потому, посидев немного, они двинулись дальше.
        Песня в сопровождении волынки, или же наоборот, - сказать невозможно, - состоялась, как только они пришли в движение. Что касается игры на музыкальном инструменте, то мы позволим себе привести цитату из классика, поскольку она полностью соответствовала происходившему.
        "Начинал он блистательно: душераздирающей, воинственной нотой, от которой слушатель вскакивал, как ошпаренный. Но вскоре музыкант переходил на пиано, потом на пианиссимо, а последние такты мелодии уже тонули в сплошном булькании и шипении".
        В перерывах между вышеописанным действом, шла декламация в лицах, - по крайней мере, так, наверное, полагал менестрель, - поскольку он старательно менял голос и выражение лица в зависимости от действующего персонажа. Если в этой "песне" и присутствовала рифма, то она была глубоко запрятана. Содержание излагаемого сводилось к следующему.
        У одного короля имелась красавица-дочь, расставаться с которой он не желал, а потому спрятал ее в высокой башне, доступ в которую имел только он сам и еще пара-тройка доверенных лиц. Тем не менее, нашлись два отважных рыцаря, славных своими подвигами более, нежели своим богатством, которые решились попытать счастья и добыть руку принцессы. Тот рыцарь, который был побогаче, направился непосредственно к королю на переговоры, а тот, который победнее, сомневаясь в успехе, решил действовать (по словам менестреля) умом. Привязав к длинной веревке крюк, а крюк к стреле, он, стоя у подножия башни и стреляя из лука, с какого-то раза все-таки угодил этим своим приспособлением в решетчатое окно наверху. Поскольку замок был древней постройки, он не доверился вполне удачному завершению первого этапа, и для надежности дернул веревку изо всех сил. Окно, часть башенной стены и принцесса в придачу вывалились. Красавица тут же была подхвачена ветром, - юбок на ней было столько, сколько лепестков у бутона розы, - и унесена куда-то в темный лес, а все остальное обрушилось на незадачливого кандидата в женихи. На
страшный грохот прибежала охрана, рыцарь был опутан веревками и доставлен пред светлые очи разгневанного короля. Первый кандидат, узнав о том, что его попытались обойти столь нечестным образом, предложил королю дать согласие на поединок, во время которого собирался сделать из второго своей палицей отбивную. Второй был согласен в том смысле, чтобы принять участие в поединке и превратить своим мечом первого в ирландское рагу (stobhach). Но у короля имелись иные виды на ужин, и он предложил рыцарям состязание иного рода, вполне обычное в подобных случаях: кто доставит принцессу ко двору, тот получит ее руку и станет основным претендентом на королевский трон. Поскольку принятие данного предложения никоим образом не отменяло их собственные, рыцари согласились, и тут же, не теряя драгоценного времени, с разницей в один час, отправились на поиски. Первый отправившийся рассудил, что будет гораздо проще, если он дождется своего соперника вместе с найденной принцессой в ближайшей гостинице, вступит с ним в поединок и, решив его в свою пользу, обретет обещанное королем. Так он и поступил: обосновался на первом
попавшемся постоялом дворе, стоявшем на единственной достойной дороге к королевскому замку, и принялся ждать. Однако второй рыцарь оказался не глупее первого. Он, не зная о затее первого, поступил аналогичным образом и также расположился, но только во втором, если считать от замка, постоялом дворе, в ожидании, когда появится его соперник...
        Не успела песня смолкнуть, как сэр Ланселот непререкаемым тоном заявил, что она сырая и требует серьезной доработки, в связи с отсутствием в ней правды жизни. Принцесса принцессой, она может делать, что ей вздумается, но вот рыцари, если уж они, - да еще в присутствии короля, - предложили друг другу поединок, то избежать его никак не можно, в ущерб чести. Менестрель возражал, утверждая, что поединок вовсе не отменен, а всего лишь отложен, и к тому же не является темой данной песни, поскольку она, прежде всего, о любви. Этот диспут несколько отвлек Владимира от размышлений об отсутствии ночлега и голоде, и неизвестно, к чему бы привел, если бы в некотором отдалении от них на дороге не показался силуэт, передвигавшийся странным манером.
        Вынырнув из тени дерева, к которому почему-то прижимался, он по траектории выпущенной из лука стрелы в мгновение ока перемещался к другому и снова прижимался, причем расстояние между деревьями, на взгляд, было весьма значительным. Наши путешественники замерли, не зная, что и подумать. А странный объект, между тем, приблизился настолько, что оторвавшись от очередного дерева, влип в непоколебимо замершего сэра Ланселота и обхватил его руками.
        - Прошу прощения и помощи! - задыхаясь, проговорил он. - Помогите мне, добрые господа, хоть ненадолго присесть...
        Его усадили на лежавшее у дороги поваленное дерево и хорошенько рассмотрели. Высокий худощавый человек, одетый ничем не примечательно, с шапочкой на голове, в которой торчало перо фазана, сумкой и рожком на боку, что выдавало в нем посланца какого-нибудь важного господина.
        - Прошу меня извинить, добрые господа, но я очень спешу, - снова произнес человек.
        - Глаза ты, что ли, забываешь дома, когда куда-нибудь спешишь?.. - дружелюбно произнес сэр Ланселот, а Владимир подумал, что где-то эти слова уже слышал. Или читал.
        - Знали бы вы, что тут приключилось, так не говорили бы, - ничуть не обиделся человек и тут же, с места в карьер, принялся рассказывать.
        Он и в самом деле оказался посланным, - не кого-нибудь, а самого короля! - с важным поручением во все концы земли сразу. Одним из многих. Всем им выдали семимильные сапоги для скорейшего выполнения вышеупомянутого поручения, причем ему достались не по размеру, - жали, - и оба на левую ногу. Странный вид сапог (они были неровно обрезаны несколько ниже колена) объяснялся тем, что семимильными они назывались не только по количеству пройденного за один шаг расстояния, но и, по всей видимости, длине голенищ, которые пришлось сильно обкорнать. Должно быть, их делали в конце месяца, туманно повторил вслед за кем-то посланник, каковая фраза не была понята никем, кроме Владимира, который был ею весьма удивлен. А посему, когда посланник делал шаг прямо, сапоги норовили уклониться влево, в результате чего возникало волнообразное движение с непредсказуемым результатом. Это хорошо, когда по дороге попадался дуб, или, там, рыцарь, а когда болото или, скажем, заросли крапивы... В общем, не прошло и получаса, как рассказчик закончил описание своих мытарств с сапогами и приступил к изложению возложенного на него
поручения.
        Дело оказалось в том, что у короля была пятилетняя дочка-принцесса, с которой вскоре после рождения произошло следующее. Когда ее мама-королева прогуливалась с дочкой, которую собственноручно везла в коляске, на встречу ей попалась старушка, пожелавшая обеим здоровья и всех благ. Слово за слово, королева, не выспавшаяся, пожаловалась, что малютка часто плачет и не дает ей как следует отдохнуть. Невинное замечание о том, что маленькие дети часто плачут она восприняла в штыки, поскольку настроение у нее было плохое, и тут же, не сходя с места, поцапалась со старушкой, которая оказалась доброй феей, Матушкой Лафтер. Настроение у доброй феи, тем не менее, почему-то тоже было не очень, и она, затронутая за живое, поставила королеву в известность, что наделяет девочку даром не только смеяться чаще, чем плакать, но и способностью воздействовать этим даром на всех окружающих без исключения. Пока принцесса подрастала, дар этот приносил всем во дворце только радость, но сейчас...
        Идет, к примеру, заседание Королевского совета. Вызывает король на доклад первого министра, ответственного за финансовое состояние. Тот начинает.
        - Не смотря на имеющиеся трудности и постоянное оскудение королевской казны, доходы наши... ваши... ежедневно растут, и по плотности количества самых богатых придворных отнесенных к квадратному футу полезной площади вашего дворца, мы давно уже превысили все знаемые нами королевства вместе взятые, чему свидетельством в том числе постоянно возрастающая гордость простого народа этим обстоятельством...
        А тут вбегает принцесса, в простеньком платьице, - и к отцу.
        - Папка, - кричит, - дай мне, пожалуйста, один пенни, на леденцы. Четыре у меня есть, а кондитер их по пять продает...
        Она у нас хоть и маленькая, а уже и считать умеет, и по хозяйству...
        Казалось бы, что особенного? А весь совет, как один, принимается хохотать, да еще как!..
        - Пенни, говоришь?.. - покатывается король. - А ты... растут?..
        - Растут, ваше величество, - насилу выдавливает сквозь смех первый министр. - Скоро складывать некуда будет...
        - Так, может, у нас и с сельским хозяйством все в порядке? - не унимается король.
        - А как же! - доносится прерываемый взрывами хохота голос первого министра по соответствующей отрасли. - В таком порядке, что и говорить, собственно, не о чем, за отсутствием темы...
        На том Королевский совет и заканчивается.
        Или вот, другой пример. Созывает король к себе рыцарей во главе с самым главным маршалом, и говорит им:
        - Что-то, - говорит, - скучновато как-то живем. Уж не объявить ли нам кому-нибудь войну? Так, для порядку.
        - А чего ж не объявить? - отвечает ему маршал. - Тут и повод имеется. Король соседнего королевства как мимо меня ни пройдет, ни разу не поздоровается.
        - Да как же ты такое терпишь?! - возмущается король. - И часто он себя ведет таким образом?
        - Пока что ни разу - он у себя там все в карете ездит, а к нам глаз не кажет, но принцип есть принцип...
        И тут снова появляется принцесса. Ей, оказывается, хочется новые игрушки - большого кота и двух мышей. И опять, ну что такого особенного? А все хохочут.
        - Леопольдом кота назвать надо, - король предлагает, - как этого самого... ну... супротивника нашего будущего...
        - А еще колдуну придворному приказать, чтобы он коту этому наколдовал: когда его за хвост дергать будут, он бы жалостливым таким голосом предлагал: "Ребята, давайте жить дружно..."
        На том войне и конец. В общем, не жизнь - а сплошной смех. Вот в виду таких-то обстоятельств и разослал нас король с поручением: либо найти и доставить ко двору эту самую фею, либо подыскать принцессе жениха подходящего...
        - А сколько ж вашей принцессе лет, если она еще в игрушки играет? - поинтересовался сэр Ланселот.
        - Скоро семь будет.
        - Семь лет? И уже в замужество? Не рано ли?..
        - А чего такого? Пока пусть помолвлены будут. Поживут в одном замке, у жениха. Притерпятся-присмотрятся друг к другу. Семейная жизнь она того... непростая...
        С этим трудно было не согласиться.
        Тем временем, посыльный поднялся на ноги.
        - Ладно, я с вами и так задержался. Отвлекаете меня от дела пустыми разговорами, а мне еще пристанище найти надо, - заявил он.
        - Нам, между прочим, тоже, - сказал менестрель. - Не подскажешь, там, впереди, то есть, у тебя позади, есть, где остановиться?
        - Ну да. Там деревня и постоялый двор.
        - И далеко?
        - Да нет. Буквально
        в двух шагах
        .
        И он, неловко сделав первый шаг, помчался дальше своим совершенно невообразимым способом.
        - В двух шагах, в двух шагах... - пробормотал менестрель, глядя ему вослед. - Интересно, это он какие шаги имел в виду?..
        Оказалось, что приблизительно соответствовавшие шагу приписываемой сапогам способности преодолевать расстояния.
        На постоялый двор они прибыли, когда совершенно стемнело, причем биологические часы Владимира ничем ему в данной ситуации помочь не могли. В равной степени могло оказаться, что уже полночь, или за полночь, а может быть, и менее. Комнату им выделили большую, одну на троих, поскольку было заявлено, что завтра им отправляться в путь с рассветом. Ужин оказался чуть теплым, зато обильным, предвещавшим плохой сон. Но наших путешественников это ничуть не смутило, поскольку за весь день у них макового зернышка во рту не было, а кроме того, такое обилие было привычным и для рыцаря, и для менестреля, которые уснули сразу же, едва добравшись до деревянных топчанов с раскинутыми на них соломенными матрасами. Он же опять ворочался, вздыхал, клял себя за то, что поддался примеру своих спутников, и задремал неверным сном, когда уже пора было, - если судить по назначенному сроку, - подниматься.
        Но рыцарское "с рассветом", как и прежде, оказалось "ближе к обеду". Прихватив на этот раз с собой сухой паек, они отправились дальше, но уже вдвоем. Не привыкший к походным темпам передвижения, - в отличие от Владимира, бывшего заядлым туристом и рыболовом, - менестрель заявил, что ему необходим дополнительный отдых и пусть они не беспокоятся о нем, - он их вскоре нагонит. Впрочем, тон этого обещания говорил об обратном.
        Погода осталась прежней, разве что серое небо поднялось несколько выше, и не так донимал влажный ветер, почти не ощущавшийся. Пейзаж, после того как они покинули деревню, так же ничем не отличался от давешнего, - обычный лесной проселок. А вот само поселение вызвало у Владимира некоторый интерес: оно совершенно не походило на обычные деревеньки русской средней полосы. Дома, с соломенными крышами, по всей видимости деревянные, обмазанные глиной, были прямоугольными, без каких-либо террас, - у некоторых не было заметно даже окон, - разной величины и разбросаны совершенно хаотично по отношению друг к другу. Никаких тебе садов-огородов, никаких заборов. Пара колодцев, круглых, выложенных камнем, несколько брехливых собак, традиционные куры и гуси, свиньи. И - на удивление - Владимир не заметил обитателей, хотя, надо признаться, деревенька была крошечной и чтобы оставить ее позади понадобилось не более десяти-пятнадцати минут.
        А еще приблизительно через час они достигли хлипенького моста через небольшую речку, по причине прошедших дождей превратившуюся в мутный поток. Переправа особого доверия не вызывала - зияла дырами и дерево, из которого она была изготовлена, выглядело изрядно подточенным термитами, но другой не наблюдалось, и наши путешественники, собравшись с духом, почти ступили на первые бревна, как вдруг приметили возле деревьев шалашик с торчащими из него босыми ступнями, и небольшой, почти потухший костерок возле него.
        Совершенно справедливо рассудив, что это расположился на отдых рыцарь, поставленный охранять мост и не имеющий права пропускать через него других рыцарей прежде не испытав их в поединке, сэр Ланселот принялся оглядываться в поисках соответствующего размера камня, чтобы вразумить забывшего о своих обязанностях. Не обращая внимания на возражения Владимира о том, что это, может быть, вовсе никакой не рыцарь - ведь ни коня, ни доспехов, ни оружия вблизи шалаша не наблюдалось, - сэр Ланселот, обретя искомое, заявил, что тем хуже для его обитателя, поскольку он своим присутствием только вводит в заблуждение, метнул здоровенный булыжник так успешно, что снес с одного метания все сооружение, сложившееся как карточный домик.
        Из-под рухнувших ветвей выскочил совершенно ошалевший парень, в одних портках, непонимающе помотал головой, осмотрелся и, неожиданно, плюхнулся в реку, оказавшуюся ему чуть выше колена. Подняв тучу брызг, он принялся барахтаться и завывать на все лады: "Тону!"
        Сэр Ланселот и Владимир ждали.
        Обнаружив через некоторое время, что спасать его явно никто не собирается, детина выбрался на берег и как ни в чем не бывало поскакал на одной ноге к кострищу, попутно вытряхивая воду из уха. Когда сэр Ланселот и Владимир подошли, он уже накидал хвороста, придавил сверху парой поленьев и, приникнув к земле, изо всей силы дул на слабый огонек.
        Разговорились. Детина, как и предсказывал Владимир, оказался вовсе даже никаким не рыцарем, а сыном обыкновенного мельника. Но вот история, рассказанная им в ответ на высказанное недоумение по поводу его странного места обитания и поступка, оказалась весьма любопытной.
        После отца, ему с братьями (он был, естественно, младший), досталось почти стандартное наследство: мельница, осел, котенок и закрытый ящик, обитый некогда черной, но со временем значительно выцветшей, тканью. Старший брат получил мельницу, средний - осла, младший - котенка (тот был очень ценной породы, по словам Жана, - так звали детину, -
        мой кум
        и умел говорить по-человечески), а вот насчет ящика вышла загвоздка. В нем могло содержаться нечто, делящееся на троих поровну, а могло и нечто неделимое, но очень ценное. Не станет же отец столько времени хранить пустяковину? И вот, вместо того, чтобы попросту бросить жребий и предоставить судьбе самой решить, как распорядиться ящиком, братья не надумали ничего лучшего, чем обратиться к стряпчему. Тот явился весь из себя важный, в сопровождении королевских стражников, и в его присутствии ящик был вскрыт, не смотря на протестующие вопли котенка: "Предлагаю не открывать!!!", который нашел-таки щель и, по всей видимости, рассмотрел его содержимое. Внутри ящика оказались поношенные сапоги с тусклого металла пряжками, линялые шляпа с фазаньим пером и камзол, и то и другое некогда зеленого цвета, и ремень. Причем наряд этот, судя по размеру, принадлежал ребенку. И тогда братья вспомнили, что отец неоднократно рассказывал им, как в детстве он часто играл в охотника, и как он жалеет по тем давно канувшим в Лету временам. Стало понятно, что за реликвию мельник хранил в ящике, но было поздно. Поскольку
дела на мельнице шли неважно, - требовался ее капитальный ремонт, денег на который не было (как, впрочем, и не только на ремонт), - а потому она и осел были конфискованы в пользу стряпчего в качестве оплаты за тяжкий судейский труд. Возможно, был бы конфискован и
        мой кум
        , но он вовремя успел удрать.
        Оставшись без средств к существованию, братья решили каждый искать свое счастье в одиночку. Старший и средний не захотели взять себе ничего из отцовского наряда, - эта вещь напоминала бы им об утраченном наследстве, - и подались куда глаза глядят, оставив детский костюм младшему.
        Шло время, и Жан окольными путями разузнал, что старший брат, не мудрствуя лукаво, пошел отыскивать клад, нашел и заделался ростовщиком. Средний, пошатавшись без толку по дорогам, стал атаманом разбойничьей шайки и время от времени наведывался к старшему. В общем, оба как-то нашли свое место в жизни. В отличие от младшего.
        Поскольку доставшийся ему
        мой кум
        оказался треплом, фантазером и прожектером. Вымахав так, что, встав на задние лапы, он мог спокойно возложить передние Жану на плечи, он распорядился одеждой отца в свою пользу и, немного потренировавшись, теперь расхаживал в ней, будто она принадлежала ему изначально. Диковинный кот поначалу вызывал удивление, и у них не было недостатка в желающих послушать его (надо признать) занятные байки, а заодно и накормить. Правда, будучи по сути бездельниками, они быстро надоедали и были вынуждены скитаться из деревни в деревню, пока худая слава об "этих обжорах" не стала обгонять их за добрый десяток миль.
        Результатом стало то, что кот изобрел некий план, долженствовавший в случае успешной реализации пристроить Жана к какому-нибудь королю в качестве супруга его, короля, дочери, ну и, соответственно, пристроиться самому. Изобретенный план находился в состоянии реализации, почему, собственно, Жан и находился сейчас в шалаше при речке, в каковую ему следовало погрузиться и произвести предписанные котом действия как только появится королевская карета. Кот исчез три дня назад, обещанная карета все еще не показывается, а он, Жан, исправным образом ныряет в реку каждый раз при возникновении тревоги, оказывающейся ложной.
        Повесть эта, как нетрудно догадаться, оказалась весьма длинной. В процессе повествования Жан разогрел и угостил наших путешественников ухой, а они поделились с ним хлебом. После чего, немного отдохнув и пожелав ему удачи, узнав, что неподалеку расположен какой-то город, они отправились в дальнейший путь.
        Отойдя с пару миль, они увидели слева от дороги большое стадо прекраснейших коров - солнечно-рыжих, упитанных, одна к одной. Некоторые лежали, некоторые стояли, некоторые лениво бродили под присмотром двух пастухов, один из которых, не смотря на погоду, растянулся на земле, а другой, опершись на длинное кнутовище, похожее на удочку, взирал на стоявшую перед ним корову, пережевывавшую торчащую у нее по обеим сторонам рта траву, и, в свою очередь, взиравшую на него.
        - Какие красивые животные, - восхитился сэр Ланселот. - Как только разбогатею, непременно заведу таких в хозяйстве. Спроси-ка у него, чьи они? Мне не к лицу заниматься расспросами неблагородных...
        Владимир вздохнул.
        - Послушайте, э-э-э... - обратился он к пастуху, застывшему статуей в нескольких шагах от дороги. - Любезнейший... не подскажете ли, кому принадлежит это стадо?..
        Поначалу показалось, что тот его не расслышал, настолько долго пришлось ожидать его реакции. Затем, едва повернув голову в сторону напарника, он пробормотал отчетливо пьяным голосом:
        - Это самое... Поль... стадо... оно чье?..
        Лежавший дисциплинированно согнулся пополам, в результате чего принял неустойчиво сидячее положение, взглянул на корову, протянул: "му-у-у-у...", засмеялся и снова опрокинулся навзничь.
        - Правильно, - поддержал его стоявший. - И как это я мог позабыть?.. Этого... как его... графа де Контрабаса...
        После чего рухнул плашмя, как подрубленное дерево, по-видимому, израсходовав на ответ остаток сил, произнеся что-то вроде: "я не враг своему здоровью..." и, кажется, упомянув о культуре. Жевавшая корова посмотрела на него и укоризненно покачала головой.
        Наши путешественники отправились дальше. Сэр Ланселот бубнил себе под нос, припоминая родословные, и никак не мог припомнить таинственного графа, обладавшего, тем не менее, судя по стаду, значительным достатком.
        - Должно быть, кто-то из вновь титулованных, - сообщил он Владимиру, отчаявшись вспомнить.
        Они прошли еще с пару миль, когда, теперь уже справа от дороги, обнаружили косарей. Назвать каковых такими можно было исходя из наличия кос, но уж никак не из совершаемых ими действий. Часть из них занималась тем же, чем и пастухи, часть, организовав хоровод, пыталась изобразить нечто в роде народного танца, оставшиеся же, рассредоточившись, размахивали косами кто во что горазд. Причем, по скошенным валкам травы, было видно, что первый ряд они прошли в соответствии с канонами, после чего ряды начали заметно изгибаться, пока, наконец, не превратились в полную сумятицу.
        Ближайший косарь махал своим орудием так, словно играл в крокет. При каждом взмахе он повторял: "Ух!", пока, наконец, размахнувшись слишком широко, не выпустил косу из рук, и она улетела куда-то в траву.
        - Не иначе как заколдована, - задумчиво сказал он самому себе, но глядя при этом на наших путешественников. - Как с утра не задалось, так и не клеится. Но вы, ваше величество, не подумайте чего, мы все как один... допьем... добьем... скосим. Так что господин наш... этот... как его... барон де Барбос, останется доволен.
        Сомневаться в том, что косари находятся в том же состоянии, что и пастухи, не приходилось. А потому сэр Ланселот и Владимир отправились дальше, размышляя каждый о своем. Рыцарь, как нетрудно догадаться, опять принялся перебирать родословные, на этот раз в тщетных поисках неизвестного ему барона, а Владимир - пытаясь представить себе, что ожидает их за ближайшим поворотом, до которого оставалось приблизительно три-четыре мили.
        Ожидало же их следующее. На пне, возле дороги, расположился толстенький благообразный старичок, почему-то в одних портах, вертевший в руках простенькую корону. По обеим сторонам пня застыли двое слуг, в опрятных придворных одеяниях, с секирами в руках. Вокруг были разбросано некоторое количество фруктов и овощей, - словно кто-то рассыпал корзинку, - и возвышалась солидная тыква. Перед старичком, заложив передние лапы за спину, расхаживал взад-вперед
        мой кум
        . Временами он останавливался, ехидно глядел в его сторону, после чего продолжал движение. Когда наши путешественники приблизились на расстояние нескольких шагов, вновь остановившийся кот всплеснул лапами и произнес:
        - Решительно не понимаю! Как можно держать у себя фею, совершенно не способную на настоящее колдовство? Третий день не можем добраться до места. Третий день карета превращается в составные части на одном и том же месте!.. Ну куда это годится, а? Да и портные эти, ваше величество, что-то как-то намудрили с королевским нарядом...
        - На себя посмотри! - неожиданно взорвался старичок, обладавший довольно тонким голосом. От неожиданности все вздрогнули. - Этот твой... сеньор Водолаз... Сам говоришь, третий день его разбойники на одном и том же месте ловят, раздевают и - с моста в речку... Может, он у тебя того? - Старичок покрутил короной возле виска. - Тогда на кой мне такой зять нужен?.. За себя постоять не способный, а только плавать гораздый...
        - Зато богатый, - возразил на это кот.
        - Вот то-то и оно, что если б не эта его заслуга, ни за что не поехал бы самолично убедиться. Твое счастье, что казна сильно пообнищала...
        - Казна у него, видите ли, пообнищала, - пробормотал кот, махнув лапой, и возобновил хождение. - А мне каково? Последний раз вино в долг дали... Может, оно и к лучшему, иначе все сельское хозяйство враз прахом пойдет, но коли мы так и будем на одном месте топтаться... Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех... Какая фраза!.. Надо будет загнать ее придворному поэту за пару золотых...
        Наконец, на наших путешественников было обращено внимание, кот остановился, старичок нацепил корону.
        - А вы, молодые люди, кем, собственно, будете?
        Сэр Ланселот и Владимир представились. Причем рыцарь, перечисляя титулы, склонял голову то так, то эдак, пытаясь понять, почему это на его величестве нет никакого иного одеяния, кроме портов.
        Старичок заметил.
        - Что, нравится? - благодушно заметил он. - Из самой Голландии мастера шили...
        Сэр Ланселот застыл с открытым ртом, не зная, что ответить.
        - Там, сэр рыцарь, такую замечательную ткань придумали, что лучше и помыслить нельзя. Всем взяла: и узором, и расцветкой, но еще больше свойствами чудесными. Одежда, коли ее надеть, невидима для всякого, кто либо не на своем месте находится, либо глуп как пробка.
        Сэр Ланселот, продолжая держать рот открытым, на всякий случай сделал шаг в сторону.
        - ...И не всякому там забродившему рыцарю удастся чудо такое себе раздобыть, - продолжал между тем король. - Вот тебе, сэр рыцарь, как, нравится мое платье?..
        - Ага, - как-то глупо промямлил сэр Ланселот и закрыл рот.
        - Значит, на своем месте, и не глуп. Пойдешь ко мне в услужение?
        Сэр Ланселот неуверенно мотнул головой, что можно было расценить как угодно.
        - Вот и хорошо. Тогда садись и жди, пока карета из замка прибудет, все вместе и отправимся.
        - А со старой что? - по-прежнему неуверенно, спросил сэр Ланселот.
        - Я, видишь ты, не из простых королей, а из передовых. В том смысле, очень все новое люблю, необычное. Иду, можно сказать, на пару веков впереди текущего. ("Интересно было бы взглянуть на тех мастеров, что платье сшили", - подумалось Владимиру, поскольку очень уж слова короля не соответствовали его облику, а потому, скорее всего, были заученными.) Потому у меня во дворе множество всяких изобретателей ошивается, изобретения изобретают. И есть среди них фея одна. Она из фруктов и овощей кареты делать умеет. Только вот что-то у нее там не вполне получается, поскольку разваливаются они очень быстро. Она утверждает - по причине дорог, а мне так думается - колдовство у нее какое-то неправильное.
        - Очень даже правильное, - вмешался кот. - Казну, вон, дочиста извели, изобретатели эти... Ну ничего, - пробормотал он в сторону, - стану первым министром, всех в шею...
        - Надо будет сказать портным, чтоб на все сезоны платье пошили, а то зябко как-то, - король поежился. - А ты, сэр рыцарь, далеко ли путь держишь? За какой надобностью?
        - Я это... Грааль ищу, - неуверенно промямлил сэр Ланселот.
        Кот вытаращил глаза, а затем совершенно неприлично фыркнул.
        - Ну, как найдешь, сразу ко мне, - заявил король. - И коли повстречаешь кого, кто чем необычным славен, тоже присылай.
        - А то нам своих мало, - добавил кот, уже, видно, ощущавший себя первым министром.
        В это время из-за недальнего поворота повалил дым, и раздалось грозное уханье. Рука сэра Ланселота метнулась было к мечу, но на дорогу выползла странная телега, никем, по всей видимости, не приводившаяся в движение.
        - Это самодвижущаяся телега, - пояснил кот, - а не дракон. Разрушению не подлежит. Потому как не доделана.
        Владимир с интересом следил за приближающимся агрегатом, гадая, что именно приводит его в движение: волшебство или механика. Оказалось - ни то, ни другое. Когда телега подкатила и остановилась на дороге рядом с королем, то выяснилось, что ее просто-напросто толкали два дюжих мужика, не видимые за стоявшей на ней портативной печкой. Этой печкой, да еще колесами в человеческий рост, вот и все, чем эта телега отличалась от прочих, ей подобных. Король тут же покинул пень и прислонился к печке. Кот уселся на задок, свесив ноги.
        - Ну что, служивый, - сказал он ближайшему слуге с секирой, - бери этого на плечо, и покатили. Денег нет, приходится экономить, - вполголоса сообщил он нашим путешественникам.
        Второй слуга с секирой оказался восковым...
        Наступило время сделать небольшой перерыв и, по нашему обычаю, познакомиться с очередной книгой. Эта книга называется "История рыцарства", сочинение Руа, а издана она в С.-Петербурге в 1858 г. (есть и современное издание - ЭКСМО, 2007). Если коротко, эту книгу без преувеличения можно назвать энциклопедией рыцарства, поскольку она содержит достаточно подробные описания всего, что имело отношение к жизни рыцаря - от его воспитания и посвящения, до погребения. Нами выбран маленький фрагмент из главы, посвященной странствующим рыцарям.
        "В мирное время рыцари не оставались праздными: верные клятве вспомоществовать утесненным и уничтожать вредные обычаи, они странствовали по долам и горам, отыскивая приключения и везде справляясь, соблюдаются ли добрые обычаи. Таким образом, первые годы их рыцарского звания посвящены были путешествиям в дальние страны, к чужеземным дворам, чтоб сделаться совершенными рыцарями. Зеленый цвет платья - символ надежды - свидетельствовал о их молодости и храбрости. У разных народов и у отличнейших рыцарей перенимали они разные способы переламывания копья. Чтобы испытать себя и поучиться, они домогались чести померяться с этими мастерами своего дела.
        Но полезнейшие для них уроки были на войне, где служили они добровольно, стараясь стать на сторону правого. Они изучали также церемониальные обычаи и этикеты каждого двора. Желание отличиться храбростью, талантами и знанием приличий побуждало их знакомиться с знаменитейшими принцами и принцессами, рыцарями и дамами; они старались узнать их историю и заучивали их лучшие деяния, чтоб по возвращении на родину передать все в поучительных, занимательных и приятных рассказах.
        Кроме беспрестанных случаев участвовать на турнирах и в войне, странствующим рыцарям приходилось иногда, в местах уединенных, наказывать злодеяния, обуздывать насилие и быть полезными; таким образом осуществляли они те чувства справедливости и великодушия, которые им были внушены. Всегда готовые на помощь несчастному, на покровительство и защиту слабого, они слетались со всех сторон, когда дело касалось исполнения их обета. Часто несколько рыцарей, собравшихся при каком-нибудь дворе, при котором их пожаловали рыцарским званием или при котором они просто присутствовали на торжественных празднествах, соединялись и целым обществом задумывали странствия, называвшиеся поисками (quetes), или для отыскания какого-нибудь исчезнувшего рыцаря или дамы, попавшей в руки врагов, или для другого более высокого предприятия. Герои, переходя из страны в страну, проезжая леса, не имели при себе ничего, кроме необходимого для собственной защиты оружия; они кормились единственно охотой. Вбитые в землю плиты, специально приготовленные для них, служили им кухней; на плиты эти клали они убитых ими козлят, которых
прикрывали другими камнями, и таким образом выдавливали кровь; соль и некоторые пряности, единственные их запасы в дороге, составляли всю приправу.
        Чтобы вернее захватить врага - цель их поисков, они разделялись на небольшие отряды из трех-четырех человек, меняли или прикрывали свои гербы чехлами для того, чтобы их не узнали. Год и один день - обыкновенный их срок для окончания предприятия. По данной ими клятве они обязаны были, возвратясь домой или в сборное место, откровенно рассказать о своих похождениях, промахах и бедствиях.
        У странствующих рыцарей трубадуры и романисты заимствовали свои чудесные рассказы, в которых старинные предания, иногда в основе своей истинные, перемешиваются с вымыслом пылкого и поэтического воображения...
        Во время таких благодетельных странствий рыцарь отдыхал сладко в замках, где удерживал его радушный прием. На воротах и башенных шпилях подобных замков ставились золотые шлемы - условные знаки гостеприимства и пристанища, готового для странствующих рыцарей. Таков был обычай, и пока существовало рыцарство, все дворяне и благородные дамы выставляли шлемы на высоких местах своих замков, чтобы странствующий рыцарь мог войти в чужой замок также смело, как в собственный...
        Приближается рыцарь - трубит рог, опускается мост. Дамы спешат на крыльцо - встретить странника и поддержать ему стремя; потом они ведут его в зал, брусья которого испещрены гербами и цветами. Пажи подают ему мыться, распускают ремни его доспехов и мягкими тканями отирают пыль с мокрого чела. "Добрый рыцарь, - говорят ему, - будь здесь, как дома, и если что тебе не по нраву - распорядись по-своему, ибо с этой минуты ты здесь хозяин"...
        На другой день, в минуту отъезда, рыцарь удивлен: паж подносит ему шелковую ткань, драгоценности и золото и говорит: "Добрый рыцарь, вот дары моего господина, он просит тебя принять их из любви к нему; кроме этого, под аркой колокольни готовы два парадных коня и два мощных жеребца для тебя и твоих людей. Господин мой вручает их тебе за то, что ты посетил его в его замке".
        Такие подарки принимались охотно, потому что они льстили рыцарской гордости, а давались они для того, чтобы хоть чем-нибудь быть участником в подвигах и похождениях рыцаря. Это был тайный договор, с общего согласия подписанный вежливостью и радушием того времени. Благородная мысль, рыцарская мечтательность внушали щедрому владельцу, что частица сокровищ, выходя из его рук, может обратиться, через этого рыцаря, в семя доблести и славы. Он предчувствовал, что его золото, облагороженное прикосновением рыцаря, утешит вдову и неимущего, выкупит пленника, обует странника, построит корабли, на которых паладин поведет дружину к блестящим победам. Он надеялся сказать себе когда-нибудь: "Может быть, рыцарь был на моем коне, когда рассеивал неприятелей; может быть, моим мечом он опрокинул великана или вождя сарацин; может быть, в моем доме соткан плащ, в котором рыцарь был на турнире!"
        Но если во времена феодальной анархии, во времена беспорядков, несогласий, насилия странствующее рыцарство оказывало важные услуги, то понятно, что оно могло быть только преходящим и должно было существовать только до той поры, пока существовала причина, его породившая. Поэтому, лишь только общество, к концу средних веков, стало обращаться к порядку, а в новых государствах основалась и устроилась полиция, - независимый, отважный и причудливый характер странствующих рыцарей мог лишь затруднять правительства, а не служить им. С тех пор государи стали заботиться, как бы истребить в рыцарстве - карателе обид - все то, что было отмечено неожиданностью и причудливостью; они старались подчинить это учреждение духу порядка и дисциплины, что более согласовывалось с современными требованиями общества. Так мало-помалу исчезло романтическое рыцарство; оно слилось с рыцарством историческим. Его пережили на долгое время военные игры, турниры и поединки, которые пользовались покровительством государей для развития ловкости, мужества и рыцарской отваги".
        ...Королевская телега скрылась за поворотом, но наши путешественники, понимающе переглянувшись, не последовали за ней, а свернули в сторону, на другую дорогу, не столь пробитую, но и не заброшенную. Некоторое время они шли молча, потом сэр Ланселот не выдержал и как-то запинаясь спросил:
        - А ты обратил внимание, какое платье было на короле?..
        И выжидающе замолчал.
        Владимир хотел было объяснить рыцарю, что к чему, но потом, то ли из озорства, то ли еще по какой причине (например, слегка щелкнуть сэра Ланселота по носу, уж больно иногда тот заносился), ответил:
        - Ничего необычного, мантия вот только, как мне показалось, пообтерлась. Или нет?
        - Мне тоже так показалось, - поспешно сказал сэр Ланселот. - Я еще даже удивился: говорит - платье новое, а ежели приглядеться, так какое-то вроде как ношенное...
        После чего, не возобновляя разговора, продолжал шагать с недоуменным видом, время от времени неощутимо для самого себя пожимая плечами. Владимир начал было уже сожалеть о розыгрыше и подыскивать подходящий способ развеять его сомнения, когда впереди показалась группа рыцарей. Сэр Ланселот тут же остановился и принял воинственный вид.
        Рыцарей было человек двадцать. Однако, если судить по их внешнему, весьма плачевному, виду ратной опасности они не представляли. Кони их пошатывались, да и сами они, - по мере приближения это становилось все более очевидным, - еле-еле держались в седлах. Никто из них не держал в руках копья или другого оружия, щиты были перекинуты за спину; лишь у первого, - по всей видимости, предводителя отряда, - имелось нечто вроде пики со штандартом, на котором была изображена корова.
        - Провалиться мне на этом самом месте, - воскликнул сэр Ланселот, когда они приблизись настолько, что помимо изображения на штандарте стало возможным разглядеть худые до полной изможденности лица, - если это не мой старинный знакомый, доблестный рыцарь, испанский кабальеро дон Педро Гомец, по прозванью Лев Кастильи... Эге-гей! - приветственно рявкнул он, так что отряд дружно пошатнулся и едва не упал полным составом. - Рад видеть тебя, дружище!..
        - Судя по голосу, это, должно быть, славный рыцарь сэр Ланселот? - слабо донеслось в ответ, хотя от всадников наших путешественников отделяло каких-нибудь два десятка шагов.
        - Ты не ошибся, Лев Кастильи! Сколько же мы не виделись?.. Однако, что с тобой приключилось? Я гляжу на тебя, и не узнаю. Куда подевалась твоя благородная осанка, где пышущий здоровьем и силой вид? Какой злой колдун тебя околдовал?
        - Увы, мой друг!.. И сила, и здоровье, и осанка - все это осталось у стен замка Памбы, будь он неоднократно взят приступом и стерт с лица земли...
        Дон Педро, приблизившись совсем вплотную, поднял руку, подавая отряду сигнал приостановить движение. Все остановились и странным образом сбились в кучку. "Чтобы ветром не унесло", - почему-то подумалось Владимиру.
        - Замка Памбы?.. - несколько удивленно осведомился сэр Ланселот. - Так ты что же... опять?..
        - А что делать? Традиция - она на то и существует, чтобы ей следовать. Что отцами да дедами завещано...
        Дон Педро тяжело вздохнул.
        - Да будет тебе известно, - начал он, - что десять лет и полгода тому назад я, следуя традиции, собрал верных мне рыцарей и осадил замок Памбу, которым все еще владеют злокозненные мавры. Девять тысяч рыцарей привлек я под свои знамена, и все же, нас оказалось слишком мало, чтобы окружить замок целиком. Местность там, понимаешь, неподходящая для осады, - пояснил он. - Поэтому мы стали лагерем и взяли в кольцо только половину...
        - Так это что же, у осажденных осталась возможность подвозить провиант? - удивился сэр Ланселот.
        - По-твоему я совершенно не смыслю в военном деле? - возмущенно встопорщил пышные усы, до того свисавшие мочалом, дон Педро. - Месяц мы стояли с одной стороны замка, а затем, пользуясь темнотой ночи, сворачивали лагерь, скрытно перемещались и окружали другую половину. Таким образом, замок оказывался окруженным со всех сторон.
        - Это другое дело, - одобрительно заметил сэр Ланселот. - А по завершении окружения, как я понимаю, вы сразу пустили в ход штурмовые машины и пошли на приступ?
        - Это еще зачем? - настал черед удивиться Льву Кастильи. - Разве так сейчас воюют? Как только мы обустроились, - то сразу же принесли обет: во все время осады питаться только хлебом, запивая его молоком.
        - Так вот почему у тебя на знамени изображена корова, - догадался сэр Ланселот.
        - Ну да, - просто ответил дон Педро. - Видишь ли, когда Памбу осаждал мой отец, он дал обет не стричь волос, усов и бороды, пока осада не увенчается успехом. Рыцари, естественно, последовали его примеру. Десять лет, как того требовала традиция, стояли они под стенами, обросли до безобразия, но замка так и не взяли. Злые мавры тогда торжествовали. Еще бы! Попробовал бы кто-нибудь надеть доспехи в том состоянии, до которого довела отца и его войска их неуступчивость... Поэтому я избрал иной обет, не менее суровый, но такой, чтобы он не мешал облачаться в латы.
        "Зато создал другую проблему, как бы из них не выпасть или не проскочить насквозь", - отметил про себя Владимир.
        - Так вот. Произнеся обет, мы выслали парламентеров в замок и предложили им вывесить белый флаг и сдать замок на наших условиях, - продолжал тем временем дон Педро. - При этом самым решительным образом было заявлено, что, в случае отказа, осада будет продолжаться, причем никаких поблажек себе в отношении принятого обета мы не дадим ни при каких условиях. Так что пусть решают, причем, желательно, поскорее, пока стоит хорошая погода и есть возможность заняться другими насущными делами.
        - Вы поступили как подобает порядочным рыцарям, нисколько не умалив собственной чести, - голосом, в котором слышались нотки зависти, произнес сэр Ланселот. - И что же мавры?
        - А ты разве когда-нибудь слышал о том, чтобы мавры обладали хотя бы благоразумием? Не взирая на предложенные им почетные условия безоговорочной капитуляции, они заявили, что, просто так взять и сдаться они не могут - поскольку в этом случае мы получаем замок и его разграбление, а они что?..
        - Да, мавры всегда были корыстолюбивы, - заметил сэр Ланселот.
        - ... во-вторых, у них имеется достаточно продовольствия, чтобы выдержать длительную осаду, и, пока они его не съедят подчистую, разговоры о сдаче как-то не совсем приличны, - над ними просто будут смеяться, а в-третьих, заявили, что латы у нас, как на подбор, времен Карла Великого, что в таких уже давно никто не осаждает, и что в следующий раз, когда мы пришлем парламентеров, было бы неплохо нам их поменять. Мы предложили поменять латы на замок, но они не согласились. На чем и разошлись.
        - Латы на замок? - нахмурился сэр Ланселот.
        - Поскольку покинуть свою цитадель они должны были без оружия, то доспехи все равно остались бы у нас. На их коварство мы собирались ответить военной хитростью, что вполне допустимо и даже приветствуется. Слушай дальше. На военном совете было заслушано мнение обороняющейся стороны, и некоторые из нас, признаться, дали слабину: предложили обойтись без разграбления, только чтобы побыстрее. Но большинство, надо отдать ему справедливость, быстро поставило их на место, доказав как два плюс два пять, что война, собственно, и заключается в разграблении, что иначе, собственно, нечего было и затевать осаду, а кроме того, потребовали привести хотя бы один пример из славной истории рыцарства, когда б без этого обходились. А чтобы окончательно поставить на место, напомнили о старых латах, поставленных в претензию. Единодушие было достигнуто, и мы приступили к правильной осаде. Самым сложным оказалось снабжение армии организовать. Сам посуди, сколько голов скота нужно, чтобы всех молоком в достаточной мере оделить...
        Дон Педро тяжело вздохнул. Рыцари покачнулись.
        - Самые стойкие остались, - махнул в сторону едва державшихся в седлах рыцарей Лев Кастильи.
        - А что... - начал было сэр Ланселот и осекся. Но дон Педро понял его недоговоренность.
        - Увы, - печально произнес он, опустив голову. - Нашлись те, кто не смог вынести тягот произнесенной клятвы. В особенности это стало заметно, когда срок осады стал затягиваться. Мавры принялись по ночам подкидывать из-за крепостной стены различные продукты питания... И это помимо того, - внезапно воскликнул он, - что когда ветер дул в сторону нашего лагеря, они начинали готовить себе пищу, изобильно приправляя ее разными пряностями!.. - Вспышка, по-видимому, лишила его на некоторое время сил, но он все же отыскал где-то внутри себя запас и продолжал. - Особенно запомнился мне один случай, происшедший с доблестным рыцарем донной Розой...
        - Постой-постой, - сэр Ланселот в недоумении развел руки. - Донна Роза... Это ведь женское имя?
        - Ну да, - подтвердил дон Педро. - Видишь ли, он был восемнадцатым мальчиком в семье, а родители его так хотели девочку... Вот они и назвали... Но ты не подумай, - снова возвысил голос Лев Кастильи, - он всегда был славным рыцарем, без страха и упрека, до тех пор, пока... пока... - По его небритым щекам обильно покатились скупые мужские слезы. - В общем, он был пойман с головкой сыра в руках. Поскольку от нее был отъеден солидный кусок, факт преступления оказался налицо. Видел бы ты, с каким вожделением смотрели на него прочие рыцари, когда, понурый, он изгонялся из лагеря...
        - На кого - с вожделением? - не понял сэр Ланселот.
        - На сыр... А на донну Розу - с осуждением.
        - А изгонялся кто?
        - Оба... И таких, как я уже сказал, было немало. В общем, к десятому году осады нас осталось всего ничего. Горстка храбрецов, верная данному обету. И тогда... Тогда кто-то вспомнил о Троянской войне и о хитрости греков, позволившей им завладеть крепкостенной Троей. Терять нам было уже нечего, сдаваться мавры не желали - даже удивительно, где они держали столько запасов? - и мы решились последовать примеру славных эллинов. Сколотив кое-как из подручных средств деревянную корову, мы забрались внутрь и принялись ждать. Рано поутру, обнаружив исчезновение нашего лагеря и корову, мавры, обрадовавшись чудесному избавлению, решили затащить ее внутрь замка, - кажется, они собирались там ее разобрать на дрова, - но едва потянули за канаты, как наше сооружение заскрипело и развалилось. И то сказать, сил у нас оставалось не в достатке, и скрепить доски как следует не удалось. Пока мы выбирались из обломков, очищались от сена, которым устлали все внутри, дабы не бряцать латами и оружием, враги наши снова затворились в замке. Поэтому, когда мы собрались было страшно отомстить за постигший нас позор, мстить
оказалось, собственно, некому.
        Военный совет был краток. Развив знамена, протрубив в рога, мы с достоинством отступили от стен, так ни разу и не нарушив данного слова...
        ...Давно уже скрылись рыцари, получив на прощание одобрительно-восхищенные слова сэра Ланселота, а он все никак не мог остановиться, раз начав поучительную речь о пользе рыцарских обетов и о верности рыцаря данному слову. Снова и снова возвращался он к одному и тому же, по десятку раз приводил одни и те же примеры, изъясняясь шаблонно и тоскливо-нравоучительно. Надоел Владимиру в высшей степени, и, тем не менее, никак не мог остановиться.
        Сгущались сумерки, а дорога все вилась и вилась по лесу, не подавая ни малейшего признака близости человеческого жилья. Владимир совсем уже было смирился с очевидной ночевкой в лесу, - впрочем, ему было не привыкать, - когда в темноте забрезжил огонек.
        В надежде на приключение, достойное рыцаря, сэр Ланселот замолчал, поправил меч за спиной и прибавил шаг.
        Огонек оказался костром, горевшим возле хижины отшельника. Сам отшельник сидел возле него - худой, обросший до невозможности, словно бы сохранился со времен похода отца Льва Кастильи, но обнаруживший благородную осанку, встав при приближении наших путешественников.
        - Отшельник, - вполголоса пробормотал сэр Ланселот, подойдя к костру, и вздохнул. - А я-то надеялся...
        - Не знаю, кто ты, путник, - с достоинством отозвался поднявшийся, - но я вовсе не отшельник. Или, скорее, отшельник только временно, по необходимости. Назовешь ли ты свое имя, когда узнаешь, что перед тобой славный рыцарь дон Арамис Простодушный?
        - Дон Арамис! - обрадовано воскликнул сэр Ланселот. - Наконец-то мне повезло!.. Наконец-то мне встретился достойный соперник, с которым можно скрестить мечи и переведаться парой-другой славных ударов копьем!.. Имя мое - сэр Ланселот Болотный, и, согласно традиции, я буду иметь честь напасть на тебя прямо сейчас, до ужина, который мы разделим с тобой после поединка. Защищайся же, доблестный рыцарь...
        И сэр Ланселот, опустив руку себе за спину, попытался достать меч, который по какой-то причине заело в ножнах. Возникла неприятная пауза, во время которой один рыцарь пытался, не потеряв лица, лихо достать оружие, а другой некоторое время недоуменно озирался вокруг себя.
        - Чем? - наконец, удивленно осведомился дон Арамис.
        - То есть как это чем? - в свою очередь удивился сэр Ланселот. - Разве у тебя нет оружия?
        - Нет... - как-то обреченно произнес тот.
        - Не беда, я отдам тебе свой меч, чтобы не иметь никакого преимущества! - провозгласил сэр Ланселот, но тут же осекся. - Нет, погоди... Меч у меня всего один... Не можем же мы нападать друг на друга по очереди...
        - Не можем, - обреченно заметил дон Арамис. - А потому, любезный сэр, нам придется отложить наш поединок до лучших времен, сейчас же прошу разделить со мной ужин. Рыба, должно быть, уже испеклась.
        - Но как могло случиться, что один из самых достойных рыцарей, о которых я слышал, лишился оружия? И коня... У тебя был конь?
        - Клянусь, я расскажу вам все без утайки, но сначала вы должны подкрепить силы, да и мне это не помешает, ибо кто знает, что сулит завтрашний день?
        Они поужинали, после чего дон Арамис, как оказалось, принадлежавший к вымирающему сословию странствующих рыцарей, поведал им о том, что именно стало причиной его столь бедственного положения.
        Как-то раз, возвращаясь из очередного поиска приключений в свой замок, он был настигнут на подъемном мосту прекрасной девушкой, шаблонное описание которой отняло у него минут десять-пятнадцать. Девушка, как и следовало ожидать, не смотря на худую одежонку и жалкую клячу, оказалась принцессой, изгнанной из собственного замка злодеем-великаном. Последовало опять-таки шаблонное описание изгнания, мытарств и счастливой встречи с каким-то волшебником, предсказавшим ей, что только меч дона Арамиса Простодушного сможет избавить ее от злодея-великана и вернуть замок со всеми его богатствами. При этом принцесса делала прозрачные намеки, что влюбилась в рыцаря с первого взгляда, - да что там, еще даже прежде того, как увидела! - и была бы не прочь по восторжествовании справедливости выйти за него замуж.
        Совершенно безвкусное повествование, которое сэр Ланселот, тем не менее, слушал с широко раскрытыми глазами и ртом, утомило Владимира. Он уже было начал клевать носом, когда дело пошло немножко повеселее.
        Дав соответствующий обет, подкрепленный нерушимым рыцарским словом, - услышав это, сэр Ланселот незаметно толкнул клевавшего носом Владимира так, что он едва не упал, - дон Арамис отправился на войну с великаном. Однако, не смотря на наличие превосходного боевого коня, умудрился потерять принцессу в первый же день пути.
        Сколько именно времени он потратил на ее поиски, вкупе с расспросами относительно захваченного великаном замка, понять было решительно невозможно. Не удосужившись как следует расспросить девушку ни об ее имени, ни о названии замка, ни о каких-либо подробностях, которые впоследствии могли бы ему помочь, дон Арамис вынужден был задавать неконкретные вопросы, на которые получал столь же неконкретные ответы. Оставить же поиски он не мог, будучи связан обетом и словом.
        Наконец, ему повезло. Проплутав в очередной раз всю ночь, он утром оказался на этом самом месте, возле речки. Здесь ему встретился молодой человек, сидевший под деревом, одетый просто, но со вкусом, который, в ответ на вопрос, что он здесь делает, сообщил рыцарю, что вода в речке обладает чудесным свойством восполнять утраченные силы, что он только что напился и теперь ждет результата. Поскольку дон Арамис изрядно устал, то вознамерился последовать юношескому примеру. Пока рыцарь спешивался не без помощи молодого человека, он успел поведать ему вкратце историю своих поисков. После чего юноша радостно воскликнул, что он знает эту принцессу, что это ее он видел буквально невдалеке, оплакивавшую потерю поочередно замка, а затем и поспешившего ей на помощь рыцаря, что он сию же минуту отправляется за ней, и пусть дон Арамис никуда не уходит. Вскочил на коня последнего и умчался как вихрь.
        Прождав до полудня, дон Арамис, едва держась на ногах от изнеможения, решил наконец-то напиться, но при этом едва не утонул под тяжестью доспехов. Изрядно нахлебавшись, он все-таки выбрался на берег, кое-как разоблачился, после чего, здраво рассудив, что чудесные свойства воды могут проявлять себя как снаружи, так и внутри, забрался в воду нижней половиной. И задремал. Когда же проснулся, то обнаружил незнакомца, навьючившего его доспехи на тощего мула. Незнакомец заверил его, что у него и в мыслях не было что-либо взять без спросу, что он хотел только помочь обессилевшему рыцарю добраться до ближайшего постоялого двора, но не стал его тревожить и собирался дождаться пробуждения. Дон же Арамис, в проточной воде, здорово закоченел, и едва мог двигаться. Зато мог разговаривать, и слово за слово, поведал незнакомцу свою историю, начиная с визита принцессы и кончая встречей с юношей.
        - Уж не тот ли это юноша, крики которого я слышал невдалеке, который молил о помощи, поскольку на него напали злые разбойники? - вскричал незнакомец.
        На резонный вопрос, почему же эта помощь не была оказана, он совершенно резонно отвечал, что у него, в отличие от избытка храбрости, совершенно отсутствовало какое-никакое оружие, что теперь он таковое имеет, что сейчас он всем покажет, что он сию же минуту вернется со спасенным юношей и плененными разбойниками, вскочил на своего тощего мула, оказавшегося, тем не менее, весьма прытким, и умчался как вихрь, громыхая привязанными к седлу доспехами, и крикнув дону Арамису, чтобы тот никуда не уходил.
        Уйти окоченевшему рыцарю было сложно, и он принялся ждать, в надежде на скорое возвращение всех троих: незнакомца, спасенного им юноши и принцессы.
        Но вместо них пришел какой-то старец. Ему дон Арамис также поведал свою историю.
        - Так чего же ты ждешь, благородный рыцарь? - вскричал старец. - Твои друзья, быть может, угодили в плен к жестоким разбойникам и теперь с надеждой ждут избавления!..
        Несколько растерявшись напором старца, дон Арамис, умолчав о том, что возможно ждущие избавления вовсе не являются его друзьями, попытался привлечь внимание последнего к отсутствию у него доспехов, оружия и коня.
        - Зато у тебя есть я! - с далеко не старческим пылом вскричал собеседник. - Готовый на все ради доброго дела! Дай мне твой рыцарский перстень, и я сию же минуту добуду тебе все, чего тебе не хватает!.. Он послужит залогом того, что я говорю правду!.. Ну, давай же!..
        Едва не оторвав дону Арамису руку вместе с перстнем, посмотрев камень на свет, старец сунул его за пазуху и умчался как вихрь, крикнув рыцарю, чтобы тот никуда не уходил. При этом, по словам дона Арамиса, его желание услужить было настолько велико, что ветер сорвал у него с лица бороду, но благородный старец этого не заметил...
        - Так чего же ты ждешь? - по окончании рассказа, осведомился сэр Ланселот.
        - А что мне остается делать? - развел руками дон Арамис Простодушный. - Кто-то из них может вернуться в любую минуту... Что они подумают обо мне, если меня не окажется на месте? Что я попрал рыцарскую честь и не дождался, в то время как они, может быть, рискуя жизнью, прилагали все усилия, чтобы мне услужить?
        - Да... - протянул сэр Ланселот. - Ты прав... Я как-то об этом не подумал... И если бы не мой обет найти Грааль, то я...
        Он замолчал, не докончив фразы, на взгляд Владимира - совершенно уместно.
        - Кстати сказать, - продолжил он не совсем кстати, - мне вот припомнилась одна история из недавних времен. Жил-был на свете славный рыцарь, звали которого... которого звали... в общем звали его сэр Не-помню-как-звали. И такой этот самый рыцарь был славный, что не было никого славнее его на свете, за исключением, может быть, другого славного рыцаря... э-э-э... сэра Как-звали-не помню. Так вот, будучи неоднократно наслышанными друг о друге, решили они встретиться в дружеском смертельном поединке, чтобы выяснить, кто из них наиболее достоин звания самого славного рыцаря. Собственно, тот, кто останется в живых, тот и будет носить это звание, решили они, что, безусловно, свидетельствует не только об их храбрости, но и уме. Однако, до поры - до времени встретиться им никак не удавалось, поскольку направляясь на встречу друг с другом они по какой-то неблагоприятной случайности избирали разные дороги, пока, наконец, счастливая судьба не повернулась к ним лицом и один из них, заплутав, не наехал на другого. Все бы ничего, если бы его противник в то время не опочивал возле какого-то дерева, привязав к нему
коня. Понаехавший сэр, будучи благородным от кончика плюмажа до золотых шпор, счел за великое нарушение рыцарского кодекса будить своего противника, тем самым приобретая себе преимущество, и, стараясь не шуметь, примостился рядом, в ожидании, когда тот проснется. Делать ему было совершенно нечего, кроме как ждать, а потому не удивительно, что вскоре он стал подремывать, а затем и заснул сам. После чего проснулся спящий сэр. Теперь уже он, обнаружив рядом с собой спящего противника, не решился нарушить кодекс и его разбудить. Наоборот, подложив тому под голову охапку травы, чтобы соперник его мог как следует отдохнуть, он не только поел сам, но и приготовил ему еду и питье. Совершив это в высшей степени похвальное деяние, он также прилег и незаметно для себя заснул. Проснувшийся сэр не мог не отплатить своему сопернику тем же, вдобавок устроив над ним нечто вроде шалаша. Время шло. От столь неразнообразного времяпрепровождения рыцари стали понемногу толстеть, заленились, и, должно быть, до некоторой степени их ратная слава поблекла, чего нельзя сказать о славе предупредительности, беззаветной
преданности и служения каждой букве кодекса. Повести о них заносились в анналы, менестрели слагали о них песни, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в один ужасный день случайно проходившие мимо мавры не забрали обоих в плен, - это несчастье случилось, когда оба спали, - и не продали кому-то в рабство, не зная, с кем имеют дело...
        Что именно рыцари обсуждали далее - он не узнал, поскольку заснул. А когда проснулся, утро было уже в разгаре, костер едва горел, а сэр Ланселот и дон Арамис спали напротив него, прислонившись плечами друг к другу. У Владимира шевельнулась нехорошая мыслишка о том, что его знакомство с рыцарством, ограниченное парой-тройкой романов Вальтера Скотта и еще кого-то, не очень-то соответствует действительности. Какие-то они были... однообразные, что ли. Может, стоит поискать другого попутчика?
        Но как раз в этот самый момент проснулся сэр Ланселот. Не обратив внимания на соседа, он славно потянулся, в результате чего последний опрокинулся на спину, от чего также проснулся. После нехитрого завтрака - несколько некрупных запеченных рыбешек - наши путешественники отправились дальше, пожелав остававшемуся всех благ (а сэр Ланселот вдобавок дал клятву вернуться и помочь оказавшемуся в затруднительном положении собрату по оружию как только исполнит свой обет). Пока рыцари что-то там говорили друг другу в соответствии с этикетом, Владимир во все глаза смотрел на речку, оказавшуюся ручейком, перешагнуть который не составляло никакого труда. Выше по течению, правда, он несколько расширялся, и глубина в нем достигала локтя, а то и полутора. В общем, то ли речка со времени появления на ее берегах дона Арамиса сильно обмелела, то ли он попал сюда в период паводка...
        Прошли они, пожалуй, миль пять, и у Владимира начало сосать под ложечкой и громко урчать в животе. Сэр Ланселот ответил ему тем же. А впереди по-прежнему не было заметно признаков жилья, как вдруг...
        Поднявшийся слабенький ветерок донес до них казавшийся на настоящий момент самым желанным, самым чудеснейшим на свете, - запах свежеприготовленной яичницы. Замерев на мгновение, они переглянулись и, не сговариваясь, прибавили шагу, перейдя чуть ли не на бег.
        Вскоре показался примостившийся возле дороги фургон, очень похожий на те, которые показывают в фильмах и мультиках про бродячих актеров, а чуть поодаль него - костер, от которого и исходил волшебный запах. Около костра кто-то сидел. И не один.
        Картина, представшая глазам Владимира, когда они подошли к сидевшим, отличалась одновременно реальностью и фантасмагорией. На огромной сковороде шипел и булькал пузырями омлет с помидорами, в объеме человек на десять. В степенном ожидании его окружили сидящие на задних кто лапах, а кто ногах - осел, пес и кот. Самые обыкновенные, ну, может, размером поболее тех, что мы привыкли видеть. На довольно далеко вытянувшейся от родного ствола ветке примостился петух. Одно ухо у осла было перевязано тряпкой. Вот, собственно, и все.
        - Далеко ли путь держите? Милости просим к нашему огоньку, - недружно загомонила собравшаяся у костра команда, чем окончательно вогнала Владимира в ступор. Зато сэра Ланселота не нужно было приглашать дважды; он проворно уселся возле сковороды, некоторое время пожирал голодным взором омлет, после чего вспомнил, что одним из достоинств рыцаря является вежливость.
        - Кем будете? - приветливо осведомился он.
        - Мы эти... ваганты, - ответил пес.
        - А также менестрели, миннезингеры и трубадуры в одном лице, - добавил осел.
        - То есть как это - в одном? - удивился сэр Ланселот. То, что животные разговаривают, не произвело на него ни малейшего впечатления. - Вас же четверо?
        - И каждый обладает соответствующими талантами, - самодовольно заметил осел.
        - Чем?
        - Ну, талантами... Мы играем на разных инструментах, поем, читаем стихи, даем представления...
        - Так вы бродячие актеры!.. - воскликнул сэр Ланселот.
        - Ага, - простодушно отозвался осел и залез копытом в сковородку. - Готово, - сообщил он. - Вы как, присоединяетесь?
        А разве можно было поступить иначе?
        Когда омлет, - и вправду превосходный! - был съеден полностью, всех охватила приятная истома и благодушное настроение. Которое было испорчено совершенно невинным замечанием рыцаря.
        - Бродячие актеры, они вроде как... сродни, что ли... странствующим рыцарям. Та же жизнь под открытым небом, постоянные перемещения... Независимость... По виду сужу - не голодаете?..
        - Да нет, - как-то неопределенно промямлил осел. - Не голодаем... Каждый день омлеты с овощами...
        - Вот именно! - совершенно неожиданно взорвался пес, да так, что все вздрогнули. - Омлеты, омлеты!.. Надоели уже твои омлеты!.. Мяса хочу!.. Костей сахарных!..
        И, словно испугавшись собственной вспышки, понурился, опасливо поглядывая на остальных.
        - Это он чего?.. - приподнялся на локте сэр Ланселот. - Он у вас, случаем, не бешеный?
        - Да нет, - снова промямлил осел. - Видите ли, в чем дело... Омлеты с овощами, они не то, чтобы честно заработаны, а... так...
        - Ничего не понимаю, - пожал плечами сэр Ланселот. - Если не честно, то как?
        - А так! - снова взорвался пес. - Забрасывают нас, яйцами и помидорами. В таком количестве, что хватает... Знай успевай с фургона соскребать... Хорошо еще, взашей не гонят... Пока...
        Только тут Владимир обратил внимание на то, что принятые им ранее за выцветший рисунок пятна на ткани, покрывавшей фургон, имеют совершенно иную природу, нежели временную.
        - За что же это вас так? - помолчав, поинтересовался рыцарь.
        - Сами не понимаем... Вроде, все как положено... Инструменты... Репертуар...
        На артистов было жалко смотреть.
        - А ну-ка, - вдруг оживился сэр Ланселот. - Покажите ваше представление, может, что-нибудь и присоветую. Я при разных дворах бывал, понасмотрелся-понаслушался...
        Звери разом встрепенулись. Петух слетел с ветки и пристроился рядом с сэром Ланселотом. Пес, кот и осел полезли в фургон.
        - А чего это у него ухо перевязано? - спросил рыцарь у петуха. - В него что, чем-то потверже помидора бросили?
        - Нет, - ответил петух. - Это мы давеча на ночлег устраивались. Сказали ему, не ложись на краю. А он - ни в какую, потому упрямства в нем - хоть отбавляй. Вот ему посреди ночи медведь на ухо и наступил...
        Сэр Ланселот хотел спросить что-то еще, но не успел, поскольку музыканты выбрались из фургона. Пес держал в лапах здоровенный армейский барабан, кот - обшарпанную, видавшую виды шарманку, а осел - свисток, сильно смахивавший на свисток футбольного арбитра, который повесил на шею петуху, оставшись, таким образом, без инструмента. Аккомпанемент расположился кучкой у фургона, осел встал перед ними и осведомился у зрителей:
        - И что же вам такое спеть?
        - Что-нибудь рыцарское, - махнул рукой со сжатым кулаком сэр Ланселот, давая тем самым знак к началу представления.
        И артисты начали. Первым в барабан изо всей силы лупанул пес. Барабан отозвался глухим "бум". Затем кот резко повернул ручку шарманки; раздался двойной скрипящий звук открываемой-закрываемой рассохшейся двери: "кля-кля". В надлежащий момент петух дунул в судейский свисток, после чего осел заорал во все горло "рыцарскую песню", на известный мотив "Живет моя отрада..." То есть, имело место вот что:
        Бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля (свисток),
        Жила-была принцесса,
        Украл ее дракон...
        А рыцарь все приходит,
        Со скрипкой под балкон...
        Бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля, бум, кля-кля (свисток)...
        - Скрипка, это, наверное, оруженосец, - пояснил осел.
        А Владимир вдруг кое-что вспомнил...
        "Конечно, для исполнения комических куплетов большой голос не обязателен. Никто не ждет также хорошей вокальной техники и правильной фразировки. Неважно, если певец, беря ноту, вдруг обнаруживает, что забрался высоковато, и стремглав срывается вниз. Не стоит обращать внимания на темп. Вы не упрекаете певца за то, что, обогнав аккомпанемент на два такта, он вдруг замолкает на середине фразы, чтобы посовещаться с аккомпаниатором, а потом начинает все сначала. Но вы вправе рассчитывать на слова. Вы никак не ожидаете, что певец знает только первые три строчки первого куплета и все время повторяет их, пока не вступает хор. Вы не ожидаете, что он может вдруг остановиться посредине фразы, фыркнуть и заявить, что, как это ни забавно, но, провалиться ему на этом месте, если он помнит, как там дальше; он несет какую-то отсебятину, а потом, дойдя почти до конца песенки, вдруг вспоминает забытые слова, без всякого предупреждения останавливается, начинает сначала, и так все идет через пень-колоду..."
        Собственно, здесь можно бы и остановиться, поскольку певец-осел явно не уступал певцу-Гаррису, а кое в чем даже обладал пальмой первенства. Слова песни, если она существовала в более-менее складном виде, он либо не знал, либо прочно забыл, и, чтобы не сбиться с ритма, заменял забытое простым "иа-иа". А если уж быть честным до конца, то это последнее составило львиную долю оставшейся части песни, превратившейся в откровенную отсебятину. Время от времени он переходил на прозу, поясняя происходившее в песне действо и (по его мнению), нуждавшиеся в пояснении слова, но поскольку аккомпанемент продолжался в прежнем темпе, составить себе представление о нем (действе) не представлялось возможным. В последнем куплете речь уже шла о Прекрасной Даме, которая выплакала все глаза в ожидании рыцаря, который "все не едет, иа-иа-иа..."
        - В общем, кризис жанра, - сообщил осел, пока сэр Ланселот и Владимир, оглушенные пением, мотали головами, стараясь прийти в себя. Голос у осла, как говорится, был незаменим - в случае пожара или стихийного бедствия. - Той мелочи, что нам бросали, даже на овес не хватало. Овес нынче дорог. И конкуренты.
        - Какие конкуренты? - уставился на него сэр Ланселот.
        - Как это - какие? Обычные. Двойники. Думают, что у нас не жизнь, а малина, и плодятся, ровно грибы после дождя. Разъезжают и выступают под нашим именем.
        - И как же их от вас различить?
        - Ну... Во-первых, они безголосые.
        - И деньги любят, - добавил свои пять копеек молчавший до этого кот.
        - И поют по-латыни, - добил конкурентов осел.
        - Это как это? - не понял сэр Ланселот.
        - А вот так. - И осел заревел:
        Марэ бела донна, ке ун бель канцоне,
        Саи, ке ти амо, семпре амо...
        - Достаточно было во-первых, - буркнул Владимир.
        - Да, звучит как-то не по-рыцарски, - поморщился сэр Ланселот. - Даже не знаю, чем вам помочь...
        У осла вытянулась морда.
        Сэр Ланселот беспомощно развел руки.
        Как вдруг...
        - Ну кончено! - обрадовано воскликнул он. - В этом все дело! Вы не так сидите! А ну-ка!..
        И он принялся рассаживать музыкантов по-новому. Каждый раз, изменив их положение, он отходил в сторону, критически осматривал, после чего подавал знак начинать. Владимир уже совершенно перестал воспринимать происходящее, и это не смотря на то, что исполнялся только первый куплет. Наконец, расположив артистов так, как было в самом начале, - и даже не заметив этого, - сэр Ланселот остался полностью доволен.
        - Совсем другое дело! - заявил он, прослушав в очередной раз исполнение первого куплета. - Теперь успех вам обеспечен!..
        - А по окончании пения надо присесть, расставить уши и передние ноги в стороны, улыбнуться, и сказать "ку", - зачем-то добавил Владимир.
        Осел непонимающе поглядел на него, а затем выполнил то, что ему было посоветовано. Его улыбка, растопыренные уши, на одном из которых болталась тряпка, расставленные под прямым углом к туловищу, передние ноги, полуприсяд, вызывали оторопь.
        - Мне кажется, это лишнее, - с сомнением проговорил сэр Ланселот.
        Владимир был вынужден согласиться.
        Настало время сделать небольшой перерыв и поговорить... Например, о средневековых артистах, раз уж они повстречались нам во время странствий нашего героя. В 1901 году вышла изумительная книга Константина Иванова "Трубадуры, труверы, миннезингеры", которая нам в этом и поможет. Целью книги автор ставил "распространить в популярном изложении более близкие к истине представления о Средних веках как в кругу учащегося юношества, так и в более широкой сфере нашего образованного общества". На наш взгляд - автор прекрасно справился с поставленной им перед собой задачей. Следует добавить, что книга была переиздана (с иллюстрациями) издательством "Ломоносовъ" (2014 год, серия "История/география/этнография", содержащая много других замечательных книг, которые будут очень и очень интересны всем, увлекающимся историей).
        Мы приведем маленький фрагмент из первой главы, посвященной трубадурам.
        "Кто не слыхал о трубадурах? Кому из образованных людей при этом слове не представляется в воображении рыцарский замок с зубчатыми стенами и башнями, с подъемными мостами и рвом? Кому из них не представляется при этом обширная замковая зала со стенами, увешанными различными рыцарскими доспехами, с огромным камином, с резными скамьями, столами и креслами? Кто в воображении своем не заполнял эту залу живым обществом рыцарей и дам в живописных, ярких цветами своими поэтических костюмах поэтической эпохи? Кто из людей, одаренных живым воображением и способностью переживать поэтические настроения, не рисовал себе этого общества жадно внимающим вдохновенному певцу, который поет пред ним о любви, о любви счастливой и несчастной, о любви земной, о любви возвышенной. Большинство и представляет себе трубадуров певцами любви. Во взгляде этом есть большая доля правды, но любовь далеко не исчерпывает содержания тех песен, которые слагались трубадурами.
        И прежде всего, что значит само слово трубадур, которое приобрело себе такую широкую известность, такой поэтический колорит? Оно произошло от провансальского глагола trobar (франц. trouver), что значит находить, изобретать. Таким образом, слово трубадур (пров. trobaire, trobador) обозначает в буквальном переводе изобретателя, сочинителя песен.
        Под названием трубадуров разумеют тех поэтов XII и XIII столетий, которые слагали свои песни на провансальском наречии. Поэтическая деятельность трубадуров противополагалась народному творчеству и называлась самими трубадурами "искусством находить, изобретать" (art de trobar), т. е. творческим искусством. При этом имелось в виду исключительно искусство слагать стихи, петь рифмованной речью. Словом trobar называлось и само стихотворение в смысле изобретения или выдумки отдельного лица. Другое название искусства трубадуров - "веселое знание" или "веселая наука" (gai saber, франц. le gai savoir или la gaie science) - возникло значительно позже...
        Под именем трубадуров подразумевались только лирические певцы, т. е. поэты, выражавшие в своих всегда сравнительно небольших произведениях свое личное чувство или свой личный взгляд на то или другое лицо, на то или другое событие. Трубадуры резко отличались от авторов рассказов и новелл. Про одного из поэтов в средневековой рукописной книге высказано такое мнение: "Он был не добрым (т. е. не настоящим) трубадуром, но автором новелл", иначе говоря - не лирическим, а эпическим поэтом (речь идет об Элиасе Фонсаладу - "no bon trobaire, mas noellaire to"). Вообще трубадуры относились пренебрежительно к эпическому виду литературного творчества, и один из известнейших трубадуров, Гиро де Борнель (Guiraut de Bomeil), выражал даже негодование на то, что романы и новеллы находят себе благосклонный прием при дворах. Таким образом, на свою поэзию они смотрели как на единственно достойную внимания высшего феодального общества, как на поэзию придворную.
        Сводя все вышеизложенное в одно целое, мы можем дать уже вполне точное определение понятия трубадур. Под трубадурами следует разуметь лирических поэтов, слагавших свои песни на провансальском наречии и распространявших их среди высшего феодального общества. Как же зародилась, при каких условиях достигла своего блестящего развития эта лирическая поэзия, влияние которой распространилось далеко за пределами ее родины? Откуда заимствовала она красоту формы, искусство и изящество слога? Откуда взяты ею яркие краски и музыкальные созвучия, отличающие ее?..
        Рыцарь-трубадур избирал себе даму, которая отличалась прежде всего молодостью и красотой, а также умом, прекрасными манерами и вообще любезным обращением с людьми. Он избирал ее себе как предмет рыцарской любви или служения. Один из трубадуров так изображает нам эту рыцарскую любовь: "В этой любви есть четыре степени: первая степень - любовь колеблющегося (feignaire), вторая - просящего, умоляющего (pregaire), третья - услышанного (entendeire) и последняя - друга (drutz). Тот, кто стремится к любви и часто ухаживает за своей дамой, но не осмеливается поведать ей свою муку, по справедливости может быть назван колеблющимся, боязливым. Но если дама оказывает ему столько чести и так ободряет его, что он осмеливается поведать ей о своей муке, такой человек вполне правильно может быть назван умоляющим. Если умоляющий своей речью и просьбами достигает того, что она удерживает его при себе, дает ему свои ленты, перчатки или пояс, он поднимается уже на степень услышанного. Наконец, если даме благоугодно выразить свое согласие на любовь поцелуем, она делает его своим другом". Избранный рыцарь терял свою
свободу и становился в зависимость от своей дамы. Зависимость эта напоминала ту, в которую становился вассал от своего сеньора. Рыцарь становился на колени перед своей дамой, клал свои руки в ее руки и клялся служить ей верно до своей смерти и защищать ее от всякого зла, от всякого оскорбления. Она же объявляла, что принимает его в свою службу, обещала раскрыть для него свое сердце, вручала ему перстень, поднимала его с земли и давала ему свой первый поцелуй. Рыцарь носил любимые цвета своей дамы, которые всегда напоминали ему ту, с кем он был соединен клятвой. Само собой, что союз этот обусловливался свободным согласием сторон. Если рыцарь, обязавшийся служить даме, обладал поэтическим даром, он должен был слагать в честь нее стихи. Распространение же последних, конечно, зависело от степени таланта их автора. Здесь необходимо отметить одну особенность южнофранцузского рыцарства. На юге Франции рыцарское звание не было так тесно связано с обладанием землей, как на севере. Таким образом, и само обладание землей не было здесь принадлежностью феодальных привилегий. Чаще, чем где-либо, рыцарское звание
распространялось здесь на средние классы и снисходило даже до виллана. Безземельное рыцарство образовало значительное сословие. Свободные от вассальных обязанностей, полные господа в любви и ненависти, они поступали на жалованье к богатым баронам и крупным владельцам. Не было ни одного сколько-нибудь известного двора, при котором нельзя было бы встретить этого добровольного воинства рыцарей, независимых в силу самой своей бедности и совершенно непохожих на тех рыцарей-вассалов, которых сюзерен созывал для безвозмездной службы. Тем с большим жаром защищали они свое благородство: наиболее восторженные из них жертвовали жизнью, чтобы защитить это священное в их глазах наследие, заменявшее им наследственную землю. Они охотно останавливались в тех местах, где ожидало их приятное времяпрепровождение. Они-то и были жрецами служения дамам. Многие из этих странствующих рыцарей делались трубадурами; благодаря этому поэзия рассматривалась здесь как благородное занятие. Она была одним из цветков рыцарского венка".
        Расставшись с благодарными артистами, наши путешественники продолжили свой путь. Не став делать привал в селении, где так неласково встретили бродячих музыкантов, они миновали еще пару; причем в каждом из них сэр Ланселот настойчиво расспрашивал о наличии поблизости какого-нибудь рыцарского замка, в ответ на что получал традиционное пожимание плечами. Если судить по рыцарским романам, то замки должны были встречаться на каждом шагу, как грибы после дождя; действительность оказалась на них весьма скупой, хотя, возможно, они (наши путешественники) просто оказались не в той местности. Никто также не слышал о похищенных принцессах и огнедышащих драконах.
        Уже смеркалось, когда они прибыли в очередное селение и заказали ужин в местном постоялом дворе. Где-то неподалеку располагался город неизвестного названия, и сэр Ланселот вознамерился подняться с петухами, чтобы достичь этого города засветло. Одним махом заглотив жареную баранью ногу и залив ее кувшином доброго эля, рыцарь заявил, что почитает за лучшее умеренность в еде, после чего привалился к стене и засопел, в то время как Владимир все еще боролся с птицей, которую ему подали под видом фазана, своей твердостью не уступавшей граниту.
        Впрочем, он не столько ужинал, сколько прислушивался к разговору за соседним столом, где расположились несколько местных жителей и какой-то бродячий торговец. Начало разговора Владимир не слышал, но и без этого рассказ торговца показался ему весьма интересным.
        - Королевство наше маленькое, - рассказывал тот, - да и расположено не совсем удачно - в стороне от торговых путей. Так что в плане коммерции у нас, прямо скажем, туговато. Вот и приходится скитаться где ни попадя, жить-то на что-то надо. Иногда в такую даль забредешь, что и не знаешь, как возвернуться. Но я не об этом.
        Я о том, что маленького - его всякий обидеть может. Вот и у нас сосед один, тоже король, только владения у него поболее нашего раз в сто, решил прибрать наше королевство к рукам и год от году чинил всякие каверзы, чтобы, значит, войну захватническую объявить и при этом в глазах других местных королей явиться защитником добродетели и справедливости. В конце концов, дошло до нас, что ко двору его прибыли какие-то ученые...
        Слушатели разразились смехом.
        - Ну, так что же? - воскликнул один из них. - Ладно бы, он войско какое созывать начал, а то - ученые!.. Что в них проку?..
        Рассказчик строго глянул в его сторону.
        - Что проку, говоришь? Не знаешь? Ну так я тебе сейчас все разобъясню. Случилось это за морем. Там тоже два короля бок о бок жили, как кошка с собакой. И один, естественно, злоумышлял дерзким образом на другого, поскольку был не в пример сильнее. И тоже не знал, как ему соседа половчее к стенке прижать, пока кто-то не присоветовал. "Ты, говорит, твое царское величество, ученых на него натрави. Пошли к нему ученую делегацию, пусть в диспут с местными знатоками вступят и как есть их расколошматят в пух и прах своими познаниями. После чего, под предлогом введения просвещения, - не желаю, мол, с неучами вдоль одной границы жить, - можно и войско послать. Убивая, тем самым, целый ряд зайцев. И королевство к рукам, и слава короля-просветителя". Очень понравился королю этот совет, однако ж засомневался. "Где ж я тебе, говорит, ученых таких найду, чтобы расколошматить могли? У меня у самого таких не водится..." А советчик ему: "Не беспокойся, ваше королевское величество, найдем. У меня как раз на примете пара-другая имеется. Они в настоящий момент как раз безработные, потому как эпоха Возрождения еще не
настала. Думаю, сторгуемся за недорого. Да и то учесть следует - акция-то разовая". "Ну, ежели выгорит, то кто ж его знает, разовая или нет? - подумал король. - Король-просветитель, это ж слава на века..." Но вслух благоразумно ничего не сказал, и дал высочайшее добро на переговоры. Окончившиеся, как это крайне редко случается, полным удовлетворением участвовавших сторон. Ученые получили меньше, чем могли, но больше, чем хотели, советник положил в карман по максимуму, король - по максимуму сэкономил. После чего написал соответствующее письмо соседнему королю, выдержанное в самых любезных тонах и содержавшее ультиматум: являясь главным проповедником, защитником и распространителем просвещения, направляет он к нему для научного диспута своих ученых, каковые его посредством должны проверить уровень просвещения в королевстве. И если он окажется недостаточным или же вообще отсутствующим, то извините, ваше королевское величество, с порученным вашему попечению королевством вы явно не справляетесь, вследствие чего оно надлежит конфискации, а вам - почетная пенсия и домик где-нибудь в тихом месте, обязательно
с садиком и оранжереей.
        Прочитал бедняга-король маленького королевства сие письмо, и опечалился сильно. Воевать он не мог по причине крайней малочисленности армии, с учеными у него тоже было как-то не особо густо, тем более с такими, чтобы побеждать в научных диспутах. Особенно если учесть, что появление делегации было делом, в общем-то, чисто формальным. Чтобы протянуть время до бесславной отставки, он отписался тем, чтобы было бы неплохо назначить третейского судью, да условиться заранее об условиях, о круге обсуждаемых вопросов, еще чего-то, на что король - будущий победитель - согласился вполне, то есть, на третейский суд, оставив все остальное без внимания. Этот третейский суд он обещался выслать вместе с прочими членами делегации буквально на днях.
        Тут наш король маленького королевства совсем приуныл, и уже начал было подумывать податься в бега вместе с казной и подыскать себе какое-нибудь другое владение, когда пришел к нему какой-то земледелец, живший высоко в горах. Насчет учености он был, прямо скажем, не особо, зато житейской сметки - хватило бы на десятерых. "В вашем государстве, говорит, с мудрецами дело швах, зато дороги у вас - хуже не сыскать... И в этом, говорит, ваша сила". Король удивился: слышал он краем уха, что именно эти два обстоятельства и служат иногда в качестве примера соседним королевствам, и при этом далеко не неоспоримого достоинства, однако перебивать не стал. "Я это к чему говорю? - советчик между тем продолжает. - К тому, что как поедет эта к вам делегация, они обязательно заплутают, станут дорогу спрашивать. Вот вы им и расставьте вдоль дороги ответчиков специальных, языками иностранными мудреными владеющих, в простую крестьянскую одежду переодетых. И пусть они разъяснения на этих самых мудреных языках и дают. Подумает делегация, что ежели в королевстве даже самый последний крестьянин такой умный, то делать им
здесь нечего со своим просвещением". Обрадовался король совету, но тут же и спохватился. "Где ж я тебе, спрашивает, столько знатоков найду?" А тот ему: "Особо много и не нужно. Достаточно двух, но чтобы по нескольку знали. Пока второй дорогу объяснять будет, причем крюк подлиннее укажет, первый переоденется и коротким путем новое место займет". Ну, и про безработицу среди ученых тоже добавил.
        Так и поступили. Наняли знатоков, объяснили им что да как, орудия труда крестьянского выдали, под расписку. Правда, сразу же и отобрали, поскольку один из них второго чуть было прям на месте и не скосил, потому как косу впервые в жизни не то что в руках держал, а вообще видел. Ученый, что с него взять...
        И надо ж такому случиться, чтобы первый, к тому моменту как ему на должность указателя заступать, совершенно осип по причине выпитого накануне вечером холодного пива. Шипит что-то, жестикулирует, а понять ничего невозможно. Ему и дали помощника, верзилу одного, у него кулак, как бычья голова, - другого просто не нашлось, - надо же как-то из сложившейся ситуации выбираться. Тот, который безголосый, ему и нашипел, что я, мол, тебе переводить да подсказывать буду, чего отвечать. Попробовали было без делегации - ничего не получилось. И понадеялись на авось.
        Выбрали место, ждут. Помощник на видном месте стоит, на пригорке, ученый за пригорком спрятался, а советчик и пара королевских слуг в кустах неподалеку - на всякий случай. Вот показалась карета. Наполовину в грязи, вихляется, пара колес уже какими-то ремешками подвязаны; лошади еле-еле плетутся. Остановились, вылезли, бледные все, словно морскую болезнь на суше подхватили. Дорогу спрашивают.
        Тут ученый, который за пригорком прятался, ну шипеть что-то на языке, наверное, греческом. Его и так-то не понять, на родном, куда уж на чужеродном!.. Помощник уже несколько раз рукой махал делегации, сейчас, мол, все будет в порядке; а те недоумевают - немой, что ли?.. Наконец, у помощника терпение лопнуло. Ухватил он за шкирку ученого, поднял и к делегации обращается. А ученый, к слову, косу все-таки где-то раздобыл, и повис вместе с нею. Представьте себе: стоит дюжий детина, в руке у него весь синий, какой-то человечек болтается, и косой махнуть пытается.
        Помощник же так ситуацию разобъяснил. "Вот этот, мол, он с вами по-иностранному говорить должен был, да по причине холодного пива совсем голос потерял. Я ему помочь было хотел, но, вижу, ничего у меня не получается. Помнится, вы к нам по поводу какого-то там просвещения?.. Что это такое, я, честно сказать, не знаю, а кроме того, дорогу показать тоже не могу, опять-таки по причине не знания. А вот в лоб закатать могу, чтоб, значит, не зря ехали, и вроде как не с пустыми руками..."
        Из всей речи делегация поняла только одно - про в лоб закатать. А тут еще из кустов, видя полнейшее несоответствие происходящего запланированному, советчик со слугами выскочил и к делегации, значит, бегут. Те дожидаться не стали, повалились в свою карету, развернулись и рванули что было мочи назад. Два колеса, что были ремешками подвязаны, отлетели, так что повозка ихняя вполне напоминала греческую...
        Рассказчик прервался и отхлебнул из кружки эля.
        Слушатели недоуменно переглянулись, потом один из них спросил:
        - Ты вот, это, зачем нам все это рассказал?
        - А вот зачем. Когда наш король узнал про эту историю, он сразу же - что?..
        - Что?.. - вытаращились слушатели.
        - Он сразу же указ подписал. О том, что сим указом вводится просвещение, чему следует впредь быть неотступно, и чем надлежит далее руководиться каждому.
        - И теперь у вас в королевстве... это... все грамотные? - спросил кто-то.
        - Я тебе целый час о чем рассказывал? - с презрением глянул на него торговец. - О просвещении... Ну, чтобы если что, в лоб закатать. А ты мне о чем?..
        Они помолчали. Было слышно только гулкое прихлебывание.
        - Да... - тяжело вздохнул один из собеседников. - Одни неприятности с этими грамотными...
        - Ну, не скажи! - тут же опроверг его голословное утверждение другой. - От грамоты тоже толк быть может. И богатство. Вот мне как-то рассказывали...
        Жил-был король один. Обычный, каких много. И была у него дочка-красавица, а также пустая казна по причине того, что принцесса очень любила всякие наряды. Про то что дочка - красавица, знали все, а пустая казна являлась государственной тайной. Так вот это самое отсутствие приданого послужило тем, что король, как бы это повежливее сказать, ну, несколько того... Решил, в общем, мужа ей образованного подыскать. Про богатство и не говорю - это было условием непременным. Мы, - сказал он придворным, - без науки жили, и деды наши, и прадеды, а для дочери иной доли хочу. А те, они как ты рассуждали, - он ткнул пальцем в соседа, только что поставившего знак равенства между грамотностью и неприятностями, - и уже собирались было переворот дворцовый в пользу бедных устроить по этому поводу, потому как новое - ну его совсем, и устроили бы, если б в дело не вмешался колдун, проживавший во дворце на правах иждивенца, поскольку проку от него не было никакого. Он успокоил бунтовщиков тем, что взялся так обстряпать женитьбу принцессы, чтобы всем было хорошо, а казна, обратно, наполнилась. Вот если, говорит, не
удастся моя затея, тогда вместе революцию и устроим. Что такое революция, не знал никто, даже сам колдун, почему авторитет последнего необычайно возрос. Тайное же собрание кончилось тем, что он пошел к королю и изложил ему свой план.
        И вот по всем дорогам, по всем близлежащим (и не только) царствам-государствам заспешили гонцы, с оповещением о том, что король решил выдать дочь замуж и сделать своим наследником того, кто докажет свое богатство, а также сможет пройти простое испытание на образованность. При этом недостаток глубины залегания корней родословного древа претендента мог быть компенсирован размером богатства. Принцесса пыталась было добавить условие "молодой и красивый", но в конце концов согласилась, что для мужа это не обязательно.
        Дело сделано. Потянулись ко двору претенденты, полноводной рекой потянулись. Потому как условия были сказочные. Иных прельщала красота принцессы, иных - возможность сделать быструю карьеру и сменить социальное положение. Богатство в той или иной мере было у всех, а вот испытание...
        Чего же надумал придворный чародей-иждивенец? А придумал он следующее.
        Посреди залы на столе установили колесо с закрепленным на нем мечом. Стол расчертили прямыми линиями, и образовавшиеся участки раскрасили в несколько цветов. Один участок остался незакрашенным, - краска кончилась, - и все, что удалось, так это нарисовать на нем баранку. На стене зала было написано крупными буквами слово, закрытое щитами. Претендент крутил колесо, меч вращался, останавливался, указывая на цветной участок. Если цвет был, скажем, белый, то он имел право назвать букву, с которой, в случае ее присутствия в слове на стене, снимался щит. Тот, кто мог назвать слово целиком - получал принцессу и становился наследником. Если же меч показывал не тот цвет или баранку, испытание прекращалось и претендент выбывал из дальнейшего состязания.
        В общем, хоть и не сразу, а стала задумка в жизнь воплощаться. Без недоразумений, конечно, не обошлось. К примеру, меч поначалу двуручный прикрепили. А как стали раскручивать, хорошо, слуга верткий попался, на стол запрыгнуть успел, а иначе бы - пополам. И с участками раскрашенными тоже не все гладко обошлось. Тех цветов, после которых претендент с носом оставался, слишком много оказалось. Оно, конечно, не страшно для казны, потому как подарки его королевскому величеству прямым ходом туда шли еще до начала испытания, однако ж принцесса поставила жесткое условие: количество этих самых цветов сократить до двух, черного и белого, причем черный участок сделать раз эдак в десять меньше белого. Иначе, заявила она, с этим вашим испытанием в девках останешься. И без того, говорит, нахапали, пора бы и об других обзаботиться. А король с колдуном уже вовсю развернулись: они, перед началом испытания, стали предлагать испытуемому приветы разослать, с голубями почтовыми. По золотому за штуку. Потому как голуби одноразовые и дефицит. Однако, принцессу послушали, и сделали так, как она просила.
        Только ни к чему хорошему для соискателей это все равно не привело. Спросит, бывало, король: "Называй букву", а тот: "А что такое буква?" Ясное дело, не годится такой в наследники. Или вот, к примеру, откроет слово целиком - под конец, опять-таки по требованию принцессы, количество букв в слове сократили до трех, - и смотрит на него, как баран на новые ворота. Ему: "Читай", а он за меч хватается - где это видано, чтобы благородных рыцарей читать заставляли?
        Так и получилось, что поначалу бурный поток соискателей превратился вскоре в тоненький ручеек, грозивший совершенно иссякнуть. Казна, конечно, наполнилась, но вот обстановка в королевском замке стала совершенно невыносимой. Поскольку после очередного провального претендента принцесса, дотоле отличавшаяся мягким и покладистым характером, устраивала истерику и впадала в хандру.
        Тогда было решено выслать колдуна упреждающим на дорогу, где он за соответствующую мзду должен был подсказывать очередному кандидату слово, - что, впрочем, он и так делал, втайне от всех, ничем, как выяснилось, не рискуя, - причем слово это было выбрано самое простое и для рыцарей привычное - меч - а к испытанию добавили условие, что соискатель может попытать счастья и назвать слово сразу, ничего не вращая. Не тут-то было: даже когда заветное слово называлось колдуном уже непосредственно перед дверями зала где проходило испытание, - поначалу он встречал кандидатов за милю от замка, - соискатель умудрялся его забыть.
        В общем, как говорится, ситуация вышла из-под контроля. Испытание, поначалу совсем простым казавшееся, оказалось непреодолимым. Почему как внутри, так и снаружи королевства разговоры пошли, что является оно обманом и насмешкой, и надо бы обманщиков и насмешников проучить так, чтобы впредь неповадно было. Прежде всего с колдуном разобраться - по законам средневекового времени. А то ишь, развелось... Ну и королю заодно войну с разграблением учинить.
        И разобрались бы, коли б не принцесса. Которой посреди всей этой сумятицы по-прежнему страстно хотелось замуж, тем паче что прежде пустая казна ломилась от избытка драгоценных камней и металлов. Ну, и повезло, конечно. Когда приехал очередной, - очевидно, уже самый-самый последний претендент, молодой и красивый, - все смотрели на него, как на избавителя. Особенно принцесса и колдун. Последний вообще, после того как был задан вопрос: "Оружие, верный друг рыцаря, слово из трех букв", принялся изо всех сил правой рукой тыкать. Король и придворные как по команде в другую сторону отвернулись, чтоб, значит, все по-честному было.
        А рыцарь, почесав за ухом, после слов "я это, значит, ничего тут крутить не буду, а то еще сломаю, я лучше сразу слово назову, тем более что вон этот ваш, - кивнул он в сторону колдуна, - сигнализирует..." - И как ляпнет: "Копье!"
        По залу прошелестел тихий стон, у колдуна перед глазами разом промелькнула вся прожитая жизнь, когда вдруг раздался звонкий голос принцессы:
        - Правильно!!! Как есть - копье!
        И в подтверждение правильности отцу-королю кулак показала. Недвусмысленно.
        Все на мгновение замерли, а потом такой переполох начался! Кинулись поздравлять рыцаря с правильным ответом, с предстоящей свадьбой, - которую тут же и организовали, пока поздравляли, - с наследством. Король только не поздравлял - рыдал на троне от счастья, и колдун - по той же причине, только под щитами, буквы прикрывавшими.
        Так все и закончилось, к общей радости и согласию. А колдун, которому строго было поставлено на вид, - никогда более под страхом средневекового наказания идей своих не высказывать, вот настанет Эпоха Просвещения, тогда пожалуйста, а сейчас нечего время опережать, жил себе иждивенцем, и живи, - даже написал какой-то научный труд о пользе безграмотности...
        Некоторое время собеседники молчали. Потом кто-то из них произнес:
        - Да... От этих колдунов одни неприятности... Вот, мне рассказывали случай один.
        Случилось это где-то далеко отсюда, в деревушке, что приютилась у подножия гор. Как-то раз один из жителей, в поисках отбившейся от стада овцы, набрел на пещеру, в которой лучи заходящего солнца высветили на стене странные рисунки: какие-то человечки, по всей видимости, но конях, с копьями в руках, нападали на странное животное, по всему - дракона. Другие человечки гнались за иными животными, изображенными наполовину. Поскольку времени рассмотреть повнимательнее у него не было, он, заметив место, пришел сюда на следующий день, с факелом, и убедился в том, что ему не померещилось. Здесь же, кстати, обнаружилась потерянная накануне овца.
        Приведя ее домой, селянин никому ничего не сказал, намереваясь обыскать пещеру как следует, но вечером проболтался соседу, взяв с него, однако, честное слово, что тот никому ничего не скажет.
        Как и следовало ожидать, на следующее утро у его дома собралось все мужское население, способное, если что, намылить шею, и в категоричной форме потребовало отвести к месту находки. Поскольку главным спрашивателем оказался кузнец, у которого каждый кулак был размером с голову взрослого человека, нашедшему странные рисунки ничего не оставалось, как подчиниться.
        Пещеру тщательно обыскали, но кроме трещины, змеившейся по одной из стен с пола до потолка, ничего обнаружено не было. Тогда, посовещавшись, было решено обратиться к обитавшему неподалеку колдуну, чтобы он разъяснил им суть найденного.
        Кстати сказать, колдун этот слыл за невероятно удачливого добытчика спрятанных сокровищ. То есть, многочисленные попытки их добыть ни к чему не привели, но каждый раз не по его вине; а посему это нисколько не вредило его репутации.
        Оказался он весьма сговорчивым, и за сто золотых вперед тут же согласился помочь жителям деревни обрести клад, на каковой, вне всякого сомнения, и указывали рисунки, как их ему описали. Правда, окончательный вывод он мог сделать только на месте.
        Названная колдуном сумма на некоторое время лишила делегацию дара речи, но он так живо и образно описал им состав спрятанного клада, - как будто сам принимал непосредственное участие в его захоронении, - что, благодаря его красноречию, по окончании его словоизлияния сто золотых казались сущим пустяком по сравнению с тем, что скрывалось внутри горы.
        Не осрамился колдун и в пещере. Животное, на которое нападали рыцари - а кто еще, интересно, мог быть на конях и с копьями в руках? - вне всякого сомнения было драконом, который своими проделками вконец вывел жителей королевства из себя. Он крал у них все ценности, которые плохо лежали; впрочем, лежавшие хорошо он крал тоже. Какую-нибудь несчастную серебряную ложку на чужом столе дракон считал личным для себя оскорблением. Все похищенное он скрывал в гроте внутри скалы. Дошло до того, что он по ночам пробирался в дома через дымоходы и все тащил, тащил, тащил, пока... Пока терпение, наконец, не лопнуло. Была снаряжена экспедиция из десяти, - нет, двадцати рыцарей, колдун пересчитал нарисованных участников нападения с учетом спешенных, - которая напала на дракона в его логове, загнала его в грот и завалила двумя огромными камнями, которые со временем вросли в скалу так, что осталась только едва заметная трещина.
        Колдун начал свой рассказ на рассвете, а закончил с последними лучами заходящего солнца. Но никто даже не заметил, как пролетел день - настолько хорошим рассказчиком тот оказался. Особенно ему удались описания сцен, как рыцари гоняются за перекушенными пополам драконом в пылу битвы лошадьми, не зная, за какой половиной им бежать поначалу и как обратно соединить их в одно целое... В том, что все именно так и происходило, никто не усомнился - доказательства были налицо.
        В общем, после такого рассказа добыча клада казалась делом совершенно плевым, тем более, что он охранялся всего лишь одним-единственным злым духом, прогнать которого не составляло никакого труда. Это колдун брал на себя. За те самые сто золотых, истребованных и полученных им до начала действа.
        На следующий день все трудоспособное мужское население заявилось в пещеру во главе с колдуном, несшим плетеное кресло, взятое у кого-то в деревне. Прибыв на место, он несколько раз самым тщательнейшим образом осмотрел трещину сверху донизу, бормоча себе что-то под нос, нарисовал мелом две окружности, одну на уровне глаз, другую - на уровне пояса, с таким расчетом, чтобы трещина делила эти самые окружности ровно пополам, после чего уселся в кресло и принялся смотреть на дело своих рук. Все почтительно молчали. Спустя время колдун спохватился, что ничего не происходит, и пояснил, что на месте нарисованных им окружностей необходимо проделать в скале дырки, - какие? ну, приблизительно вот такие, - забить в них деревянные колья, полить эти самые колья водой - и дело в шляпе. Затратив еще некоторое время на разъяснение своих слов о шляпе, он махнул рукой, давая знак к началу работ. Ему напомнили, что, по его же собственным словам, сокровища охраняет злой дух, предварительное изгнание которого есть залог успеха кампании в целом. Хлопнув себя по лбу, колдун приблизился к трещине, трижды дернул себя за
бороду, проорал дурным голосом: "Изыди!", после чего, объявив обряд изгнания законченным, предложил дать время злому духу изыйти до завтра, - мало ли, что у него там, вещи какие собрать, то, се, - а самим пока устроить небольшую пирушку в ознаменование достойного начала.
        Это привело собравшихся в полнейший восторг, и небольшая пирушка длилась неделю, так что у злого духа наверняка было достаточно времени, чтобы навсегда распрощаться с прежним местом жительства, а, возможно, и подыскать себе новое.
        В конце концов, жители все же взяли себя в руки и приступили к работе. Колдун, побродив немного по пещере, и пошарив еще раз в ее темных уголках, заявил, что злой дух оказался несколько сильнее, чем он думал в начале, что он будет всячески препятствовать воплощению замыслов в жизнь, что всем, после первого удара молота, надлежит молчать, пока они находятся в пещере, и что ситуация под контролем. Даже если кто-то нарушит молчание, - не беда, промашка допускается до трех раз. После чего, взгромоздился в свое плетеное кресло и уснул. Следует отметить, что сон у него был превосходный - ничто не могло его разбудить.
        Работа закипела. Кузнец и его подручный, в четыре руки, принялись долбить отверстия в тех местах, где им было указано отметинами; кузнец - верхнее, подручный - нижнее. Долбят они себе, народ сгрудился, кто где, - наблюдают. И молчат, как было предписано. Вдруг смотрят - поднялся колдун с кресла своего, однако, вроде как продолжает спать с открытыми глазами. Подходит к кузнецу, встает позади него и застывает на некоторое время. Ну, стоит себе, и стоит, вроде как не мешает. Однако же в один несчастный момент рука его дергается, бьет кузнеца под локоть, тот промахивается мимо зубила и от души прикладывает себе молотом по пальцам. После чего, забыв о необходимом молчании, начинает произносить нелицеприятные слова в адрес колдуна и всей его родни до седьмого колена. Тот просыпается, видит, что произошло, и спокойно так объясняет, - не сам он произвел диверсию, а, находясь в беспомощном состоянии, стал невольным орудием того самого злого духа, о котором предупреждал. Теперь же, будучи научен горьким опытом, спать зарекается, а у них остается еще две попытки, что не так уж и мало.
        Так ничем первая попытка и закончилась.
        Второй день прошел успешнее, поскольку колдун крепился и не засыпал, согласно данному слову. Третий день также, затем и четвертый, пока, наконец, необходимые углубления не были проделаны. Хорошие получились, гладкие, на воронку похожи. Заготовили колья, как раз по размеру. Вот только когда вогнали их в углубления, выяснилось, что о воде никто не озаботился. А посему опять-таки вышла задержка, поскольку каждый из жителей должен был принести к пещере ведерко с водой. Ну да невелика заминка, справились. Кузнец с подручным встали так, чтобы принимать поочередно и передавать колдуну ведерки от входа в пещеру, а тот должен был поливать вбитые колья. Подают, поливает. Слышат - вроде как потрескивать начало. Значит, дело на лад идет. Сильней поливают. И тут вдруг один из набухших кольев, как выскочит из скалы, как полетит, да как даст подручному под дых. Тот скрючился, и вместе с колом вписался в толпу, что принимала участие в работе возле входа в пещеру. А тут и второй вылетел - и прямо кузнеца в лоб, с тем же результатом. Кузнец, правда, крепким оказался, но при таком происшествии опять-таки забыл об
обете молчания еще до того, как вылетел наружу.
        Так провалилась вторая попытка.
        Осталась одна, последняя, после которой добыть сокровища уже не представится более возможности. Поскольку же главными действующими лицами оказывались два персонажа - кузнец и колдун, причем второй играл роль скорее отрицательную, первый взялся нейтрализовать вредоносное влияние второго. Причем с помощью крайне простого, но действенного средства - доски. И когда колдун уже собрался было начать поливать вновь загнанные колья, но зазевался, кузнец, опять-таки от души, как себя по пальцам, приложил его этой самой доской, разлетевшейся в щепки. Колдун свалился как подкошенный, ничего не успев сказать. Потрясенные увиденным, а также необычайно сильным треском, вошедшие сельчане сгрудились вокруг лежащего. Поскольку тот не подавал признаков жизни, кто-то, забывшись, опасливо спросил: "А ты его, часом, не того... не пришиб?", тем самым окончательно похоронив надежды жителей разбогатеть.
        Как выяснилось через некоторое время - не пришиб, поскольку пришедший в себя колдун разразился очередной речью, правда, менее пафосной нежели прежде, но зато более обличительной, после чего ушел. Правда, недалеко - вернулся, чтобы забрать с собой понравившееся ему кресло...
        Прервемся. Что касается кладов и охраняющих их злых духов, такое встречается не только в сказках, но и в жизни, причем почти что в наши дни. Не верите? Открываем книгу Робера Шарру "Сокровища мира - зарытые, замурованные, затонувшие", выпущенную издательством "КРОН-ПРЕСС", Москва, в 1998 году в серии книг знаменитых писателей, ученых, путешественников и авантюристов, посвященных самым великим тайнам в истории человечества. Список приведен в самом начале указанной выше книги, так что не будем на него отвлекаться.
        Что касается ее самой, то, уверен, что она (равно как и другие книги прекрасной серии), будет интересной всем тем, кого интересуют тайны истории. Содержание данной книги полностью соответствует ее названию, познавательность, легкий язык, юмор, - в общем, налицо все необходимые качества, чтобы она была прочтена с удовольствием и пользой.
        Приводим небольшой фрагмент из главы, посвященной сокровищам тамплиеров.
        "Название Аржини одни производят от Argine - дама треф, повелительница сокровищ (анаграмма слова Regina), другие связывают его с argyros - серебро. В Аржини, по преданию, находится главный клад - несметное богатство тамплиеров: золото, серебро, самоцветы, а кроме того, инвентарь оккультных опытов, архивы с ценнейшими документами...
        Замок расположен на территории коммуны Шаранта. Его владелец, граф Жак де Розмон, - образованный дворянин; вероятно, он имеет высокую степень в одном из рыцарских орденов. Отец графа весьма интересовался поисками сокровищ в своем замке.
        В 1950 году нынешнего владельца посетил некий загадочный полковник из Англии, посланный, как думают, каким-то британским обществом оккультистов. Он предложил купить замок за огромную сумму: сто миллионов франков. Г-н де Розмон решительно отказался.
        В 1952 году г-жа де Грация (выше в книге о ней сказано: "крупный специалист, археолог и дешифровщица, которая увлеченно занимается тайнописью тамплиеров" - СТ) изучила таинственный замок на месте и заявила:
        - Я убеждена, что казна тамплиеров находится в Аржини. Я обнаружила здесь знаки, указывающие на главный клад. Они начинаются от герба над входом и ведут в Алхимическую башню. В башне самые главные указания. Я нашла там египетский знак, указывающий, что здесь сокрыто как духовное, так и материальное сокровище.
        Изысканиями г-жи де Грация заинтересовался парижский промышленник г-н Шампьон. Он организовал раскопки под руководством магистра оккультных наук Армана Барбо и писателя Жака Брейера, специально изучающего мистику тамплиеров. У Брейера есть любопытная манера обозначать Аржини знаком доллара ($). Это очень древний знак, имеющий, видимо, большое значение в тамплиерской символике, а возможно, и в тайнописи.
        Удивительна связь этого обозначения со словами Аржини (Аргина) и сокровищем! Что это, совпадение, или предшественниками Жака де Моле руководил какой-то тайный умысел? Во всяком случае, уже по одному этому Аржини должен играть важную роль в драме тамплиеров.
        Итак, вначале тайну Аржини пытались разгадать адепты оккультизма. Один свидетель оставил описание этих диковинных опытов:
        "Арман Барбо и Жак Брейер начали работу. Брейер тогда был убежден, что сокровище Аржини - не что иное, как философский камень. Барбо с Брейером по ночам стали вызывать духов в башне Восьми Блаженств. Им явилось одиннадцать тамплиеров, которые объявили себя хранителями сокровища; они общались с ними на языке условных стуков. Жак Брейер - вдохновитель дела - поставил в башне клетку с голубем: когда загробный мир выходил на связь, голубь бил крыльями.
        Все свидетели ясно слышали одиннадцать четких тяжких ударов: как будто кто-то тяжелый колотился всем телом об стену. Обман был решительно невозможен: никакая лестница не могла достать до верхушки башни. Стук звучал в ночной тишине, между полуночью и двумя часами ночи.
        Вообще-то звуков ночью было много: квакали лягушки в прудах, пели соловьи, лаяли собаки, мяукали кошки... Но едва раздавался первый стук, все животные удивительным образом замолкали. Когда же общение с духами заканчивалось, ночные шумы возобновлялись.
        Иногда одиннадцать тамплиеров отказывались разговаривать вовсе, иногда говорили нечто невнятное и ни в коем случае не соглашались отвечать, где лежит клад. Через собственного медиума Барбо узнал, где вход в подземелья замка, и послал туда рабочих. Но приступить к делу все время что-то мешало: то г-на Шампьона неожиданно отзывали дела, то у самого Барбо умер родственник, то рабочие, побросав кирки с лопатами, без всяких объяснений куда-то исчезли...
        Но однажды Жак Брейер возгласил:
        - Готово! Есть контакт! Тамплиеры согласны говорить!
        Большой спиритический сеанс состоялся в ночь на Иванов день. Барбо через медиума вошел в общение с хранителями клада. Загипнотизированный медиум произнес такие слова:
        - Я вижу, как на меня по какому-то желобу движется большой сундук. Человеческая рука в железной перчатке опускается в сундук, достает золотые монеты. Вот на столе уже большая груда. Рука черпает дальше. К золоту жадно тянутся другие руки... ужасные лапы, с когтями, покрытые шерстью... Человеческая рука убирает монеты обратно в сундук. Во главе хранителей клада - рыцарь в гробу. Его мраморная статуя разговаривает, но он продолжает недвижно лежать в гробнице. Он хочет выйти на свет. Для этого нужно устроить великий обряд и произнести семь заклинаний.
        Жак Брейер решительно отказался устраивать такой опыт. Тогда медиум объявил:
        - Вы ничего не найдете. Духи-хранители сокровища намеренно обманывают вас. Они хранят клад для потомка тамплиеров, достойного продолжить их дело.
        Неожиданно последовал театральный эффект: Жак Брейер сообщил, что духи признали в нем новое воплощение Жака дю Моле. Опять начались ночные бдения в Алхимической башне. Брейер вызвал Гийома де Боже, называл его "братец" и просил раскрыть тайну сокровища. Великий магистр и его духи остались глухи к мольбам..."
        В путь двинулись ни свет, ни заря. То есть, по причине того, что погода опять не баловала, было сумеречно, солнца не предвиделось. Сэр Ланселот принялся ворчать по поводу слишком уж затянувшегося ненастья, когда, осознав, что ведет себя недостойно рыцаря, поинтересовался у Владимира, что это вчера вечером так жарко обсуждалось за соседним столом. Тот, как мог, передал общее содержание разговора, после чего сэр Ланселот авторитетно заявил:
        - Все эти принцессы и колдуны - чепуха, недостойная рыцаря, коему надлежит прежде всего участвовать в битвах, не важно, с кем. На худой случай, в рыцарских поединках. Остальное вполне может подождать подходящего случая. Вот, к примеру, мне рассказывали случай, полностью подтверждающий мои слова. И хотя приключился он не с рыцарем, тем не менее, я расскажу его тебе в качестве назидания.
        Жил-был один королевич. Будучи ярко выраженным представителем золотой молодежи, он, наскучив всевозможными развлечениями и не определив себя ни к какому делу, настолько надоел во дворце своим нытьем и жалобами на несчастную судьбу, что было решено его женить, каковую мысль ему и внушили, не смотря на обычное в подобных случаях неприятие мнения, не являющегося собственным. Кто-то очень кстати припомнил, что надысь какой-то мавританский великан похитил подходящую принцессу, и прячет ее у себя в замке, время от времени предавая лютой казни всех ее потенциальных освободителей, а по сути своей - соискателей ее руки. На самом же деле, великан тот ничем подобным не занимался, поскольку был добр сердцем, не смотря на всеобъемлющую скупость. Кто распускал о нем порочащие слухи, достоверно неизвестно, возможно, что и он сам, поскольку подавляющее большинство (если не все) тех самых потенциальных освободителей, положив на одну чашу весов возможность лишиться головы, а на другую - семейную жизнь (как-то она еще сложится?), благоразумно искали других принцесс, сватовство за которых не содержало элементов
риска.
        Королевичу же, которому по причине отчаянной скуки море было по колено, а благоразумие чуждо, приключение сие казалось весьма действенным лекарством того состояния, в котором он пребывал. Выведав, где именно следует искать замок великана, он отправился туда в одиночку, прихватив с собой кошелек с золотом и вооружившись мечом. Правду сказать, первым он владел более изрядно, нежели вторым, однако рассчитывал на удачу и авось.
        Идет он это себе, прутиком головки у цветов сбивает, мечтает о том, как явится, как победит великана за явным преимуществом, как принцесса, едва завидев его, потеряет голову от любви, еще о чем-то, и вдруг видит, шлепает рядом с ним дылда какая-то долговязая, по-простецки одетая, и искоса этак на него поглядывает в ожидании, когда на нее внимание обратят.
        - Ты, собственно, кто таков будешь? - как мог приветливо осведомился королевич.
        Из велеречивого ответа следовало, что дылда есть профессиональный вор каких поискать, ибо он обучался своему ремеслу у лучших представителей профессии, которых обокрал и был за это изгнан из гильдии, после чего вынужден шататься по свету, перебиваясь случайными заработками, а также пребывая в поисках господина. Он готов был поступить в услужение к кому угодно, лишь бы его не заставляли работать, это раз, и удовлетворяли его скромные потребности, это два. Плюс два выходных в неделю и оплачиваемый отпуск.
        - Эдак каждый про себя сказать может, что он лучший, - сказал ему королевич, - а делом доказать сможешь?
        - Смогу, - отвечает, - вот тебе твой кошелек.
        Подивился королевич, взял кошелек, хотел к поясу привязать, глянул вниз...
        - И штаны возьми, - вор говорит, - а то в таком виде с тобой рядом идти, перед людьми стыдно...
        Хотел было королевич его мечом огреть за эту проделку, так ведь и меча нет.
        - Мешался он сильно, - объяснил вор, - на предмет штанов...
        - Ладно, - говорит ему королевич, - твоя взяла. Уговорил. Может, ты именно тот, кто мне и нужен.
        И рассказал ему, что отправляется к великану жену себе добывать. А поскольку великан принцессу не в честном бою добыл, а тоже украл, то и решить дело, возможно, следует так же - не честным поединком, а прибегнув к помощи его собрата по профессии.
        Идут они так себе, планы строят, а к вечеру, как на ночлег устраиваться, на костерок набрели. Сидит возле костерка человечище, поперек себя шире, и ничего не делает. Присели, слово за слово, разговорились. Выяснилось, что человечище этот обладает страшной силой и, подобно вору, ищет, где бы ему пристроиться. А ну-ка, показать чего-нибудь эдакое можешь? Отчего ж не показать... Взял у королевича золотой, порвал его, словно лист с дерева, и выбросил. Взял меч, сломал, словно соломинку, и тоже выбросил.
        - А еще я, - говорит, - боксом владею.
        И руками в воздухе помахал.
        Почесал королевич голову, да и говорит:
        - Нет, - говорит, - это что, по-вашему, нормально? Только что были у меня деньги и оружие, а теперь нету. Взял хорошие вещи, испортил и выбросил...
        - Потому и не могу никак в службу наняться, - повесил нос человечище.
        - А может, это и к лучшему? - поднял палец кверху вор. - Ему сказали, он сделал. Не задумываясь. Это много стоит...
        И порешили они, в конце концов, втроем идти принцессу спасать.
        А великан уже знал об их предприятии. У него визирь был, - это по-мавритански колдун значит, - тот ему все на кофейной гуще нагадал. У них даже размолвка по этому поводу вышла, ну, у визиря с великаном. Колдун ему - кофе, мол, у нас кончается, последний мешок остался, надо бы позаботиться. А великан ему, - хлещешь с утра до ночи, потому и расходы большие. Экономить надо. По звездам там гадать, по полету птиц... А ты бы суевериями меньше занимался, а больше наукой, - не остался в долгу колдун. - Потому как звезды и птицы - это наука, а ты в науку неверующий, одни гадания на уме. Да и гаданий тех по десятку на день приходится... Полаялись-полаялись, надоело, стали совет держать. Только чего и держать-то? Претендентов немного, пару заданий, и вся недолга. А чтобы повеселиться, дать силачу задание для вора, а последнему - наоборот, для силача. На том и порешили.
        Тут как раз претенденты и подоспели. Глянул на них великан и впал в полное недоумение.
        - Вы, - говорит, - только не обижайтесь на вопрос мой. Я ведь вовсе не для обиды, а так, прояснить для себя хочу. Вы, часом, не в трактир собирались, да с дороги сбились?
        - С чего бы это? - не понял королевич.
        - Ну... Завсегда помногу приезжают, а тут... трое... К тому же, прецедент был. Пристал тут один, горячий-горячий, белый совсем. У него, мол, судьба такая - принцесс похищенных спасать. А оказалось, в другой ему замок надо было. Не в наш, в соседний. Высоко в горах... С дороги он сбился, свернул не туда...
        - Мало ли, что трое, - королевич отвечает. - Я, может, тоже в первый раз такого великана встречаю... непредставительного. Ты о нас по количеству-то не больно суди...
        - А ты что, многих великанов на своем веку повидал, чтобы о представительности судить? - обиделся хозяин.
        - Пока что только одного. Да и с тем, правду сказать, не повезло...
        В общем, слово за слово, поцапались они чуть не до драки.
        - Я, - кричит великан, - коли б ты повежливее оказался, может быть, принцессу бы тебе задаром отдал, а теперь... Вот тебе задание. Есть у меня конь волшебный, в конюшне стоит. Я вокруг него стражу расставлю, а ты его укради. Да так, чтобы никто ничего не заметил. Украдешь - твое счастье, не украдешь... И еще одно условие, чтобы не ты сам, а вон тот толстый крал!..
        - Да разве ж я толстый, - покраснел от смущения силач, - вот кузен у меня имеется, так он того... А я так, худощавый даже...
        Он собирался сказать что-то еще, но спутники подхватили его под белы руки и увели. Поскольку задача, поставленная великаном, казалась не просто сложной, а неразрешимой. Как обучить простодушного силача азам воровской науки в отведенный мизерный срок? Прикидывали и так, и эдак. Причем больше думали не о том, как увести волшебного коня, а как удрать отсюда без ущерба для чести и не лишившись какой-нибудь части организма тела. Тем более, что великан, по всей видимости, в ущерб охране конюшни, расставил несколько рядов стражников вокруг сарайчика, в котором отвел место королевичу и его спутникам. Единственным более-менее воплотимым в жизнь планом было поджечь этот самый сарайчик, выскочить из него с криками: "Пожар!" и исчезнуть благодаря искусственно созданной панике.
        На том и порешили. Но как только наступил подходящий час, выяснилось, что силач куда-то делся. Посапывал себе на соломке в углу, а хватились - нет его. И, главное, спрятаться в сарайчике совершенно некуда. А значит, пока они планы свои строили, тот отправился на воровство, благо дверь была не заперта. Не успели королевич с вором в себя от удивления прийти, как во дворе замка суета поднялась. Крики, шум, гам, народ бегает с факелами, лошади носятся... Тут уж не до побега.
        До самого утра беготня продолжалась, а как светать стало, королевича с вором в срочном порядке в тронный зал повели, пред великановы очи. Глядь - силач уже там. Стоит тихонько в сторонке, руки за спиной, потупился, ногой вокруг себя круги чертит. Завидел приведенных, и говорит им: так, мол, и так, поручение исполнено, конь украден, никто не видел...
        Королевич и вор рты разинули, а великан как закричит, как ногами затопает, совершенно из себя вышел. Из его бессвязной, переполненной нехорошими словами речи, можно было уяснить следующее.
        Не будучи знаком с тонким искусством присвоения чужой собственности, зато чрезвычайно исполнительным и обязательным, силач, как приспело время, отправился на конюшню. При отсутствии знаний о месте ее расположения, он добросовестно расспрашивал об этом всех встречных, - до определенного момента, конечно, поскольку одним из условий было, он это хорошо помнил, "чтобы никто не видел". Восприняв это условие буквально и пользуясь каким-то странным предметом, именуемым "боксом", но при нем не найденном, он, по пришествии к цели, понаставил фонарей стражникам снаружи конюшни, после чего они, естественно, видеть перестали. Ради экономии времени не став искать ключа, он выломал двери конюшни и поступил с находившимися внутри стражниками точно таким же образом, как и с наружными. Оставшись победителем, но не в силах определить, "который тут волшебный" (помочь ему в этом уже не мог никто), он разломал все стойла и вывел во двор всех обнаруженных в конюшне лошадей, устроив тем самым, помимо погрома, еще и суматоху, в которой приняло участие все население замка.
        - Так и что? - взял на себя, как самый вежливый, труд утихомирить великана вор. - Испытание пройдено, как уговорено. Коня в конюшне нет, а те, кто его охранял, ничего не видели...
        - И до сих пор не видят! - взвился великан. - И вместо конюшни разруха сплошная! Но если ты такой умный, то вот тебе лично задание на завтра. Сразишься с моими лучшими семью рыцарями, здесь же, на замковом дворе. Победишь - ваше счастье, а нет - пеняйте на себя!
        - А конь, а оружие? У меня же нет ничего... - попытался было урезонить его вор, но тот и слушать не захотел. Велел выдать ему какую-то клячу, а об оружии, говорит, сам позаботишься. И выгнал всех троих.
        Королевич с силачом возле сарайчика на солнышке расположились, а вор принялся по двору расхаживать, обсматривать, обмеривать и о чем-то с прислугой замковой переговариваться. Вечером привел клячу страшную, принес колотушку с кухни и какие-то совершенно не обнадеживающие вести о лучших рыцарях.
        Дело в том, что, по совету колдуна-визиря, а также в целях экономии средств, великан ввел в военный обиход новое подразделение. Справедливо посчитав, что одно копье ему обойдется дешевле, чем семь, он повелел сделать одно-единственное, длиною равное семи, вместе взятым. Верховые рыцари располагались гуськом, один за другим, и, имея в руках это самое копье, разогнавшись, слаженным образом наносили удар, выдержать который не в состоянии был никто, даже самый прославленный богатырь. Еще бы, ведь сила одного удара равнялась суммарной силе семи!.. Таким образом, новое подразделение не знало себе равных, а заодно и поражений, хотя имелись некоторые недостатки, требовавшие устранения. Во-первых, для разворота шеренги рыцарей требовалось несколько большее пространство, чем семерых по одному, а во-вторых, стоимость изготовления одного копья оказалась даже выше, чем стоимость изготовления семи. Что было совершенно непонятно, поскольку очевидно, что семь больше одного ровно в семь раз.
        Сообщив все это, вор преспокойно улегся спать, словно это не ему предстояло завтра вступить в рыцарский поединок.
        Которого, если судить строго, в общем-то и не состоялось. Как только великан махнул платком, давая знак к началу схватки, противники разом помчались навстречу друг другу. Точнее, помчался только один участник в лице семи, поскольку кляча другого не то что мчаться, - шагом передвигалась с трудом. И потому успела добраться только до огромного дуба, росшего посреди замкового двора для красоты, от которого ее отделяло шагов этак с десяток, в то время как рыцари успели отмахать за то же время добрых сто. А дальше... Дальше вор, прежде, нежели быть пораженным страшным ударом страшного копья, свесился со своей клячи, соскочил с нее и прянул в сторону. Копье поразило дуб.
        Первый рыцарский конь смел в сторону клячу и продолжил движение; остальные кони - за ним. Первый рыцарь также продолжил движение, пока не влип в дерево. Второй рыцарь, не снижая скорости, влип в первого, третий - во второго, и так далее, пока на коре дуба не образовался совершенно невообразимый нарост. Копье разлетелось в щепки с оглушительным треском. Нарост шмякнулся возле корней. Подошедший вор, слегка постучав по нему для верности колотушкой, повернулся к ошалевшим от увиденного зрителям, произнес: "Ну, как-то так...", поклонился и замер в позе победителя.
        Наступила мертвая тишина, нарушенная еще одним сильным треском. Это, со словами: "Вот тебе твои советы", получил от великана леща колдун. После чего с рыцарской скоростью рванул в замок, великан - за ним. Королевич, силач, вор-победитель и часть придворных поспешили туда же; остальные столпились вокруг поверженных рыцарей, не зная, что предпринять.
        Не догнав визиря, великан, - он все-таки оказался человеком чести, - сделал знак королевичу подождать, на некоторое время исчез, после чего вернулся, ведя перед собой похищенную принцессу под шитой золотом вуалью.
        Впрочем, приключения на этом не закончились. Внутренне трепеща, королевич приблизился к пленнице, робко приподнял вуаль... замер, развернулся, и бросился наутек. Не понимая, в чем дело, но так, на всякий случай, вор и силач последовали его примеру. В мгновение ока все трое отмахали три мили, когда их догнал великан на волшебном коне.
        - Поднажмите, а то не уйти! - прокричал он.
        - Ты... это... ты... сколько лет назад ее украл?.. - задыхаясь, спросил королевич.
        - Да кто ж его упомнит... Поднажмите... Догоняет...
        Это он принцессу имел в виду...
        - Тогда разбегаться давайте, - вор прокричал, - в разные стороны...
        Сэр Ланселот замолчал, задумчиво глядя перед собой.
        - И... и что? - через некоторое время спросил Владимир.
        - Да что... что... Знаешь, небось, пословицу: "За двумя зайцами погонишься..."
        - Ну... знаю...
        - Врет пословица. Всех пятерых догнала и обратно в замок вернула.
        - Как... пятерых? Их же трое... и великан на коне...
        - Еще и визирь. Он надеялся в противоположную сторону убежать...
        С левой стороны дороги возвышался огромный дуб, величиной эдак обхвата в три-четыре. На суку лесного великана, спиной к путникам, расположился соответствующих размеров кот, - с тылу, вылитый Гарфилд. Его толстый длинный хвост свисал почти до уровня лица. Зверь, по всей видимости, дремал, а может быть, просто не считал нужным реагировать.
        - Это еще что за чудовище?.. - недоуменно пробормотал сэр Ланселот.
        На суку произошла трансформация. Совершенно неожиданным образом повернулась верхняя половина туловища, ее примеру последовала нижняя, после чего кот оказался лицом к лицу с путниками, глядя на них поочередно оценивающе, скептически и как-то ехидно.
        - Чудовище... - протянул он. - На себя посмотри. Снаружи железо, а внутри... Консерва...
        Вопреки ожиданию, потрясающий зверь говорил чисто, без какого-либо примяукивания, но от этого его слова не становились менее обидными.
        Сочтя, что ему нанесена обида, смываемая только кровью, сэр Ланселот было потянулся к мечу, но затем, рассудив, что чудовище все-таки по своей сути является обыкновенным котом, попытался быстрым движением ухватить свисавший хвост, чтобы сдернуть обидчика на землю. Но не поймал. Хвост, указывавший в землю, в мгновение ока пропал, а затем возник снова, столбом устремившись к небу.
        - Не все, что ты видишь, существует, и не все, что ты не видишь, не существует, - нравоучительно заметил кот.
        - Чего? - ошалело воззрился на него сэр Ланселот.
        - Возьмем, к примеру, хвост, - прежним тоном повествовал кот и начал декламировать, предварительно вернув эту часть своего туловища в прежнее положение:
        Хвост - это очень хитрый предмет...
        Каждая вещь - или есть, или нет.
        А хвост? Я никак не пойму, в чем секрет:
        Если он есть...
        Ланселот повторил попытку ухватить кота - с тем же результатом.
        ...то его сразу нет, -
        победоносно закончил тот.
        - Обалдеть можно, - продолжил кот спустя время. - Лежу себе, никого не трогаю, мыслю о вечном. Нет, обязательно найдутся охотники тянуть кота за хвост. Вот ты, к примеру, служивый. Чего тебе надобно? Имей в виду, на вопросы о смысле жизни не отвечаю.
        - Раз ты такой умный, - нахмурился Ланселот, - тогда скажи мне: куда идет эта дорога?
        -
        И
        дет
        - - искренне изумился кот, свесился с ветки и едва не рухнул. - Она никуда
        не
        и
        дет
        . Сколько я здесь, она все время
        лежит
        .
        - И куда же она
        лежит
        -
        - В Рим, конечно. Разве ты не знаешь, что все дороги лежат в Рим? Если будешь двигаться по ней вперед, то всенепременно туда попадешь. Причем, самое интересное заключается в том, что даже если будешь пятиться назад, то все равно в него попадешь, только с обратной стороны...
        - А если я буду двигаться боком? - поинтересовался Владимир, надеясь сбить кота с толку, чего тот не позволил, даже не прибегая к хитроумным вывертам.
        - Там, за кустами, овраг. Свалишься в него. А с другой стороны - болото. Завязнешь, - просто ответил он. - Конечно, это не мое дело, но я бы предпочел Рим.
        - Ты не ответил на мой вопрос, - сухо заметил сэр Ланселот.
        - Ты о дороге? Она лежит прямо в Рим, но иногда сворачивает. Например, в замок сэра Мальбрука. Он, вроде, куда-то собирался, но если вы поторопитесь и не будете отвлекаться на разборки с котами, думаю, застанете.
        - Это из каких Мальбруков?
        - А из тех самых, про которых трубадуры песни поют.
        Жил на свете рыцарь бедный,
        Недалекий и простой.
        Телом - тощий, ликом - бледный,
        Духом - вовсе никакой...
        - В здоровом теле - здоровый дух, - сообщил кот. - А у предка этого Мальбрука, если судить по описанию, дух полностью соответствовал внешним данным.
        - Это еще почему? - сварливо осведомился сэр Ланселот.
        - Из-за Дамы озера.
        - Чего? - недоуменно протянул рыцарь.
        - Того!.. Ты что, не знаешь эту историю?.. Подался рыцарь бедный Мальбрук как-то на поиски Грааля, что, как ты сам понимаешь, недвусмысленно свидетельствует о его умственных способностях (было очевидно - за исключением понимания того, что кот сообщил про рыцаря какую-то гадость, все остальное для сэра Ланселота осталось вне его разумения). Проблуждав неизвестно где, неизвестно сколько, в поисках неизвестно чего, он в конце концов оказался в совершенно незнакомой малонаселенной местности. Где, проезжая на своем боевом коне по дну оврага (как ему казалось), въехал в липкую влажную грязь прямо возле нависающего выступа, поросшего травой. Конь завяз намертво, спешиться наш искатель не мог, поскольку, будучи облачен в тяжелые доспехи, завяз бы еще похлеще коня. А посему он принялся привлекать к себе внимание, трубя в рог, сотрясая окрестность дикими воплями и бряцаньем вооружением по щиту. В общем, прямо скажем, занятие совершенно бесперспективное в, как я уже упоминал, пустынной местности. Впрочем, его несчастье на этом не закончилось, а только началось, поскольку оказался он неподалеку от моря, во
время отлива; рельеф же местности оказался таков, что во время обратного процесса, то есть прилива, вода поднималась здесь настолько, что легко могла накрыть всадника на лошади с головой. В чем ему и предстояло убедиться на собственном опыте, как только данный процесс пошел. Находясь в безвыходном положении, он, не смотря на отсутствие ума и дальновидности, видя, как вода все прибывает и прибывает, решил... Угадай, что?
        - Что? - спросил сэр Ланселот, невольно поддавшись обаянию рассказчика.
        - Он решил спастись. Для чего, дотянувшись до имевшейся над ним растительности, сорвал две здоровенных тростины, одну из которых запихнул себе под шлем, а другую - в рот коню. Таким образом оба они могли дышать, когда вода накрыла их с головой. При этом, будучи не лишен энергичности и некоторой сметки, он взял в руку меч, поднял его над водой и принялся размахивать, стараясь привлечь внимание, ежели кого-нибудь из подобных ему занесет в эту глушь. И что ты думаешь? В полном соответствии с пословицей: "Рыцарям - счастье", объявился его собрат, отправлявшийся на войну с сарацинами, но заблудившийся. Едет он себе, настроение, - сами понимаете, - никакое, сплошной лес и никаких сарацинов, - как вдруг - на тебе! В шаге от берега торчит из воды рука, размахивающая мечом. Вполне естественно, он решил, что Дева озера вдохновляет его подобным образом на борьбу с врагами отечества и вручает ему оружие, помощью которого он и должен совершить эту борьбу. Возблагодарив уж не знаю кого и как, объявив во всеуслышание, что, хотя до сих пор ему и не удалось повергнуть ниц ни единого сарацина, теперь, чудесным
оружием, он повергнет их в три раза больше, рыцарь, улучив момент, выхватил торчащий из воды меч и был таков. Задержись он на некоторое время, - и сидевший под берегом был бы спасен, поскольку, почувствовав чье-то присутствие, снова принялся кричать, - так, что вода вспенилась от поднимавшихся пузырей, - но счастливый рыцарь, облагодетельствованный Девой озера, был уже далеко...
        - И чем же закончилось это приключение? Его спасли? - поинтересовался сэр Ланселот.
        - Ну да. Когда наступил отлив, мимо, по счастью, проходили какие-то странники. Они-то и помогли нашему рыцарю выбраться, хотя поначалу, конечно, испугались до потери сознательности. Что и немудрено: прилив принес массу водорослей, которые облепили коня и всадника плотной массой, превратив их в некое морское чудовище.
        Без малого сорок лет назад (1978) в издательстве "Молодая гвардия", в серии "Эврика" вышла книга, подобно многим не потерявшая своей занимательности и полезности. Называется она "Парадоксы науки", ее автор - Анатолий Константинович Сухотин. "Книга рассказывает о парадоксальных состояниях науки, возникающих в ситуации когда обнаруживается неудовольствие старым знанием, а новое еще не настолько доказало свою жизненность, чтобы прочно войти в сознание большинства".
        Почему мы вспомнили о ней именно сейчас? Ну, во-первых, не встречалось подходящего персонажа, а во-вторых, о котах, в том числе и сыплющих направо-налево парадоксами, написано немало, в отличие от последних (имеются в виду парадоксы), хорошие книги о которых можно пересчитать по пальцам.
        Не раскрывая тайн книги, приведем маленький фрагмент, который, возможно, побудит любопытных читателей ознакомиться с ней целиком.
        "Сначала, как учит народная мудрость, договоримся о словах. Если верно, что все познается в сравнениях, поищем их и для парадокса. Он рожден в семействе понятий, описывающих ошибки и противоречия познания.
        Ошибки бытуют разные. Одни из них непроизвольны. Человек и не хотел бы ошибаться, да не получается. Как будто рассуждение логично, проведено правильно и тем не менее дает сбой. Такие непреднамеренные сдвиги мышления, случающиеся вопреки желаниям рассуждающего, называются "паралогизмами".
        Этим словом характеризуют операции мысли, отклоняющиеся от правил логики, так сказать, "околологические" ("пара" - в греческом означает "около", "рядом", "вблизи"). Налицо отступление от норм мышления, однако они, эти отступления, не осознаются, и их можно обнаружить лишь специальным анализом. Возьмем, к примеру, такое рассуждение.
        Все существительные меняют падежные окончания.
        Слово "земля" меняет падежные окончания.
        Следовательно, слово "земля" - существительное.
        Правильно? Кажется, да. Земля действительно имя существительное. Вывод-то верен, только получен он неверным путем. Вкралась логическая погрешность. Мы обнаружим ее, подставив в схему рассуждения вместо слова "земля" другое, обозначающее не существительное, а, скажем, прилагательное. К примеру, слово "синий". Тогда получим следующее заключение:
        Все существительные меняют падежные окончания.
        Слово "синий" меняет падежные окончания.
        Следовательно, слово "синий" - существительное. Но это вовсе не существительное. Отчего же произошла ошибка? Нарушено правило логики. Чтобы получить верный результат в рассуждениях подобной структуры, одна из посылок обязательно должна быть отрицательной. Вот пример.
        Все существительные обозначают предметы или вещи.
        Слово "синий" не обозначает предмета или вещи.
        Следовательно, слово "синий" не существительное.
        Однако в первом примере добытое следствие оказалось истиной, хотя умозаключение шло по такой же форме, что и во втором, когда мы получили ошибочный результат. В том и особенность паралогизмов, что иногда они могут давать верный вывод при логически неправильном рассуждении. В приведенном примере эта правильность случайная и потому вводит в заблуждение. Но здесь это не так страшно, потому что результат верен. Гораздо хуже, когда паралогизм дает ложное заключение, а мы, не замечая погрешности, считаем его истинным.
        Другой вид ошибок - преднамеренные. Их допускают сознательно, с целью специально увлечь собеседника по ложному пути. Это софизмы. Они происходят также от греческого слова ("софизм" означает "измышление", "хитрость"). Их строят, опираясь на внешнее сходство явлений, прибегая к намеренно неправильному подбору исходных положений, к подмене терминов, разного рода словесным ухищрениям и уловкам.
        При этом широко и, надо сказать, умело используется гибкость понятий, их насыщенность многими смыслами, оттенками. Откуда появляется эта гибкость? Она имеет место потому, что понятия отражают изменчивость самих вещей. Но это может быть истолковано по-разному. Диалектик Гераклит, провозгласив знаменитый тезис "все течет", пояснял, что в одну и ту же реку (река - образ природы) нельзя войти дважды, ибо на входящего текут все новые и новые воды. Ученик Гераклита Кратил, соглашаясь с тем, что все течет, сделал из этого другие выводы. В одну и ту же реку, утверждал он, нельзя войти даже и один раз, ибо пока ты входишь, река уже изменится. Поэтому Кратил предлагал не называть вещи, а просто указывать на них пальцем: пока произносишь название, вещь будет уже не та.
        Софистика и произрастает на искаженном понимании подвижности вещей, ловко использует гибкость отражающих мир понятий. Потому Аристотель называл софистику кажущейся, а не действительной мудростью, "мнимой мудростью". А вот ее образчики, оставленные также древними авторами.
        - Знаешь ли ты, о чем я хочу тебя спросить?
        - Нет.
        - Знаешь ли ты, что добродетель есть добро?
        - Знаю.
        - Вот об этом я и хотел тебя спросить.
        Софизм обескураживает: дескать, возможны положения, когда человек не знает того, что он хорошо знает.
        Есть примеры и похитрее. Например, софизм Эватла.
        Эватл брал уроки софистики у философа Протагора на условии, что плату за обучение он внесет тогда, когда, окончив школу, выиграет свой первый процесс. Окончил. Время шло, а Эватл и не думал браться за ведение процессов. Вместе с тем считал себя свободным и от уплаты денег за учебу. Тогда Протагор пригрозил судом, заявив, что в любом случае Эватл будет платить. Если судьи присудят к уплате - то по их приговору, если же не присудят - то в силу договора. Ведь тогда Эватл выиграет свой первый процесс. Однако, обученный софистике, Эватл возразил, что при любом исходе дела он платить не станет. Если присудят к уплате, то процесс будет проигран и согласно договору между ними он не заплатит. А если не присудят, то платить не надо уже в силу приговора суда.
        Софизм построен на смешении двух моментов в рассуждении Эватла: один и тот же договор рассматривается им в разных отношениях. В первом случае Эватл выступает на суде в качестве юриста, который проигрывает свой первый процесс. А во втором случае он уже ответчик, которого суд оправдал".
        Видя, что разговаривать с котом, только время терять, сэр Ланселот осведомился, как им попасть хотя бы в замок Мальбрука.
        - Далеко ли нам идти?
        - До него либо двадцать, либо тридцать миль, - ответил кот, сразу потеряв интерес к нашим путешественникам.
        - Двадцать или тридцать... То есть, ты хочешь сказать, что к нему ведут две дороги?
        - Нет. Одна.
        - Как же так может быть, чтобы по одной и той же дороге было и двадцать, и тридцать миль? Ты что, сам не знаешь?
        - Знаю. Потому и говорю: или двадцать, или тридцать.
        После чего вскинул хвост трубой, прочитав в глазах рыцаря совершенно очевидное желание.
        Сэр Ланселот, пробормотав что-то не достойное джентльмена, пусть даже и средневекового, демонстративно прошествовал дальше, не обернувшись. Владимир пошел рядом, искоса посматривая на него. Рыцарь двигался быстрым шагом, его губы также двигались. До Владимира изредка доносилось: "Двадцать... тридцать..."
        Наконец, когда от дуба их отделало уже довольно приличное расстояние, сэр Ланселот резко остановился, словно упершись лбом в скалу, постоял так, развернулся, и в таком же быстром темпе зашагал обратно, незаметно для самого себя поправляя меч. Глаза его метали молнии, лицо наливалось краской величайшего гнева. "Только бы он оказался на месте, - твердил сэр Ланселот самому себе. - Он мне сейчас все растолкует".
        Кот оказался на месте. Он беседовал с каким-то молодым человеком, возрастом приблизительно Владимира, одетым не то чтобы хорошо, но и не так, чтобы плохо. Владимиру он чем-то напомнил пажа, какими он их видел на картинках в книжках про рыцарей.
        Не тратя понапрасну слов и не замечая присутствия постороннего, сэр Ланселот прошествовал прямо к коту и в довольно грубой форме потребовал объяснения. Тот, хоть и не испугался, меры предосторожности все же предпринял, привычно задрав хвост трубой.
        - Э-э-э, позвольте мне, сэр, разъяснить ваше недоумение... - учтиво произнес молодой человек и поклонился. - Из ваших слов я понял, что вас беспокоит якобы разное расстояние от этого дерева до замка. Видите ли, ситуация складывается таким образом, что вы правы, этого не может быть...
        Услышав слова поддержки, рыцарь непроизвольно милостиво обратил взгляд в его сторону.
        - Вместе с тем, нельзя полностью отрицать, что кот тоже прав, - продолжал тот.
        - Это как? - не понял сэр Ланселот, начиная краснеть. - Как могут быть правы два человека, утверждающие противоположное?
        - Сейчас я вам все разъясню. На какое расстояние вы отошли отсюда, прежде чем вернуться?
        - Ну, миль на пять...
        - Пять туда, пять обратно - это будет десять. А отсюда до замка - двадцать. Следовательно, чтобы попасть отсюда в замок, отстоя от него на двадцать миль, вам понадобится пройти тридцать, с учетом уже пройденных.
        Сэр Ланселот оторопел. Владимир - тоже.
        - Во-о-от! - протянул между тем кот, изогнув хвост таким образом, чтобы тот указывал на молодого человека. - Видали, какого спутника я вам нашел? Особенно если учесть, что он такой же бездельник, как и вы.
        Наглости ему, по всей видимости, было не занимать.
        - Разрешите представиться, - напыщенно произнес юноша, и сразу стал чем-то похож на павлина. - Студьозус Игнорамус...
        При этом он попытался изящно поклониться, одновременно отступая назад и делая элегантный полукруг воображаемой шляпой, но был прерван на полудвижении шарахнувшимся назад сэром Ланселотом, который, с громким криком: "Так ты колдовать?", потянулся к мечу.
        - Ни в коем разе, - сообщил сверху кот. - Это у него фамилия такая. Иного зовут, например, Иван Федорович Крузенштерн. Или, вот, пастух тут недавно проходил, так его звали Прощай Лошадь. А этого, наоборот, Игнорамус. А студьозус - это его... гм... призвание.
        Сэр Ланселот недоверчиво смотрел на молодого человека.
        - Ну да, - подтвердил тот. - Игнорамус, что значит - мудрейший. (Кот как-то странно хмыкнул.) Можно просто Рамус. А студьозус, это потому, что я обучался в самых лучших университетах: в Саламанке, Сорбонне, Гейдельберге и прочих. Нигде, правда, дольше пары месяцев не задерживался, но сути дела это совершенно не меняет, ибо совершенству нет предела. Ars longa vita... Обрел выдающиеся практические и научные познания в тайнах природы, и вот теперь нахожусь в творческом поиске, куда б пристроиться.
        Услышав, что перед ним "грамотей", сэр Ланселот скривился так, будто случаем присел в заросли чертополоха.
        - Стало быть, все-таки колдун, - задумчиво протянул он.
        - Не то, чтобы, - пробормотал Рамус. - Но и не то, чтобы... Это с какой стороны посмотреть. Если с одной стороны посмотреть, то, конечно, оно как бы так, но если с другой, то как бы и не так...
        - Ты не виляй, а отвечай прямо: можешь сделать, к примеру, так, чтобы дождь пошел?
        - Это мне раз плюнуть, - заверил Рамус, что, в подтверждение своих слов, сразу же и сотворил.
        После чего, приняв соответствующую позу, размахивая руками в такт произносимому, произнес: "Айн, цвай, драй..."
        - Это на одном из забытых языков, - тут же пояснил он. - Совершенно безвредно для окружающих. Абрра-кадабб-рра!..
        Он театрально выбросил руки вперед, после чего все, как по команде, - разумеется, кроме него, - уставились в небо. Откуда, как и следовало ожидать, не упало ни капельки. После чего дружно перевели глаза в том направлении, куда указывал неудавшийся фокусник. И впали в ступор.
        - Ма-ма! - отчетливо произнес кот, оказавшийся самым стойким к чудесам.
        Перед ними стояла коза, точнее, почти совсем коза. Премилое животное, с большими глазами и длинными ресницами, как у какой-нибудь кинодивы, с аккуратной ромашкой во рту, цвета фламинго, и широкой желтой полосой вдоль всего необыкновенно изящного тела. Вот только вместо хвоста у нее торчала пятая нога, украшенная на копытце устрашающе торчащими рожками.
        - Эт-то что? - непонимающе осведомился сэр Ланселот.
        Было совершенно очевидно, что и сам волшебник поражен не менее прочих.
        - Как, что? Ну, вы же сами просили? Вот и получите. Я вас сразу предупредил, что я этого делать не умею, - опровергая сказанное им минуту назад, заявил Рамус. - Или заклинание какое-то нестандартное.
        - Так, - снова начал закипать сэр Ланселот. - А ну-ка, возверни все, как было раньше. Колдун... этот, как его... нестандартный.
        - Му-у-у, - добавила коза.
        Рамус пожал плечами и начертил в воздухе букву "Х", перечеркивая ею свое создание. Слабо полыхнуло красным, животное исчезло.
        - Обошлось, - выдохнул Рамус. - Тут вот тоже было. Заглянул я в посудную лавку, чашку хотел... гм... присмотреть. Хозяин товар показывает, - больше, правду сказать, за мной присматривает, чтобы чего не пропало ненароком, - тут входит хозяйка, утюг у нее куда-то запропастился. Кто меня только за язык дернул? Сейчас, говорю, будет вам утюг. Самой последней ковки. Сказал, что надо, а вместо утюга - свинья какая-то огромная образовалась. С крыльями, вместо ушей - розовые кусты. С двумя хвостами. Один - надо полагать спереди - толстый, и с дыркой. С другой стороны - так себе, веревочка. Зато размером как раз во все помещение. Она только один раз и повернулась всего, как я уже понял, нечего мне в этой лавке делать. За полным отсутствием товару. Истребил ее и удрал, пока хозяева спохватились вдогонку бежать... Так что, возьмете меня к себе в попутчики? - вдруг спросил он. - Я вас не стесню, а может быть даже и пригожусь когда.
        - Берите, берите, - поддержал его кот. - У вас такого в любой инквизиции с руками оторвут. Или в рабство там, если с деньгами туго придется. Главное - отсюда подальше...
        Сэр Ланселот напряженно соображал.
        - Ну, разве до ближайшего... - наконец, пробормотал он. И, в общем, было совершенно непонятно, что имелось в виду под словом "ближайший". Владимиру очень хотелось верить, благородство рыцаря послужит защитой Рамусу до того места, где тот вознамерится остаться, до замка или города. Но в то же время, он не мог полностью исключить вариант, что какое-то из предложений кота пришлось ему по душе.
        Впрочем, как бы то ни было, а какое-то время им предстояло провести втроем.
        ...Что собой представляет Рамус, выяснилось практически после первых же шагов. Если считать, что достоинства человека являются продолжением его недостатков, то Рамус был соткан сплошь из одних достоинств. Трепло, но веселое, совершенно беззлобное и без царя в голове, обладающее потрясающим количеством причудливо перемешанных начатков знаний, с руками, росшими откуда угодно, кроме как из того места, откуда им расти полагается. Он постоянно противоречил самому себе, и это его нисколько не напрягало. Он был готов посмеяться над кем или чем угодно, но столь же охотно смеялся над собственными похождениями. В общем, как решил про себя Владимир, этакий средневековый рубаха-парень. И еще решил всеми средствами воспрепятствовать сэру Ланселоту поступить с ним в соответствии с советами кота.
        Рамус разглагольствовал, не умолкая. Он излил из себя массу похвал бродячему рыцарству, заявив при этом, что если бы его происхождение ему позволило, сам непременно стал бы таковым, но, увы, максимум, на который он может рассчитывать, это сделаться оруженосцем без какой бы то ни было надежды повышения по службе. Правда, зачастую оруженосец оказывается для рыцаря важнее, чем даже рыцарский конь (сэр Ланселот при этом нахмурился), а если правду сказать, то оруженосец и рыцарь - великая сила. Чему есть масса примеров. Да вот, хотя бы...
        - Жил-был на свете один рыцарь, - начал свое доказательное повествование Рамус. - Обычный такой, звезд с неба не хватал, то с драконами побьется, то с соседями, то на охоту, то на войну, в общем, ничего особенного, все как у всех. И вот однажды случилось так, что засиделся он у своего друга в замке далеко за полночь, домой уже давно пора, а они все пьян... пируют, то есть. Наконец, когда пиршественный стол совершенно опустел, отвесив на прощанье хозяину дружескую оплеуху, взгромоздившись кое-как на своего боевого коня, отправился наш рыцарь восвояси. И надо ж такому случиться, что прямо посередине пути налетел на него Зеленый дракон. Из засады. Но, как говорится, не на того напал. Выхватил наш рыцарь меч и давай биться. Как дракон ни старался, с какой стороны не наседал, ничего у него не вышло. А как только бдительность утратил, так сразу рыцарь его и поразил. Насквозь - не насквозь, но почти по самую рукоять меч в тело неприятеля вонзился. От каковой неприятности тот сразу же и издох. Но и рыцарь, обессиленный долгой схваткой, тоже не устоял на ногах, и свалился рядом как подкошенный...
        - Здоровый, должно быть, дракон попался, - одобрительно заметил сэр Ланселот.
        - Да уж не маленький... В общем, солнышко уже припекать начало, когда наш рыцарь в себя пришел и поднялся, пошатываясь, на ноги. Голова болит, тело ломит, трясется весь, будто от мороза, латы так гудят - миль за десять слышно. Оглянулся кругом, и не видит, куда это поверженный дракон подевался. Удивился сильно, поскольку отчетливо помнил: и как сражался доблестно, и как поверг злодея своим мечом. Смотрит-посмотрит, углядел, наконец, оружие свое. Торчит в расселине камня здоровенного, почти по самую рукоять...
        - Да, такое бывает, - со знанием дела заметил сэр Ланселот. - Драконы - они такие. Ежели что не по них, так они, будучи побитыми, запросто могут в камень обратиться, чтобы лишить доблестного рыцаря заслуженной славы.
        - Не иначе, потому как не только славы, но и меча вдобавок. Дергал-дергал наш рыцарь свой меч, а тот - ни в какую. Наверное, в самую кость впился, окаменевшую, и не выходит. Так и оставил...
        - Не может такого быть, - возмутился сэр Ланселот. - Не бывать в мире такому, чтобы доблестный рыцарь оружием своим поступился!..
        - Он и не поступался, - поспешил согласиться Рамус. - Только когда он в замок свой вернулся, его там сообщение ждало, в лице какого-то герольда. Мол, пожалуйте, ваше сиятельство, на войну с сарацинами, никак без вас не можно. Все уже собрались, только вас и ждут. Куда ж ему было деваться? Прихватил другой меч, и в поход, из которого уже не вернулся. Он, история рассказывает, там себе царство завоевал, и обратно за мечом ему просто недосуг было выбраться...
        - Это другое дело, - пробормотал сэр Ланселот. - Но все равно...
        - Время шло, и как-то так случилось, что меч тот, который из камня торчал, сочли за волшебный. Молва разнеслась, будто тот, кому суждено его из камня добыть, непременно великим королем станет. Многие приезжали силу попробовать. Одно время даже человека там специального посадили, деньги за попытку брать, но потом, правда, опять убрали - за ненадобностью ввиду отсутствия желающих. Так, раз в год, на какой-то праздник, собирались рыцари, верные традиции, на турнир Волшебного Меча, ухлопать кого-нибудь забавы ради, а заодно, между делом, за ручку подергать. Но уже бесплатно.
        И вот однажды приключилось попасть на тот турнир одному рыцарю, мало кому известному. А оруженосец у него был, вот как я, из ученых. Он, пока хозяин воевал, все вокруг камня того расхаживал, посматривал, как то один рыцарь меч дернет, мимо проходя, то другой, - и все как-то для галочки, без энтузиазма. Оруженосцам прикасаться к оружию запрещено, так он туда, в эту самую рану драконову, чуть сам не залезал, глазами, разумеется. Вечером же, когда его рыцарь в шатер возвернулся, он ему и говорит: "Есть у меня одна задумка; так что ежели вы, ваше благородие, на доспехи свои снизу вот это наденете, и меч как следует завтра утром дернете, то будет вам непременно удача его вытащить".
        Как ему удалось уломать своего господина, этого я вам не скажу, потому что сам не знаю, а только ночью этот самый оруженосец, помимо прочего разбиравшийся в алхимии, пробрался к мечу и влил в окаменевшего дракона снадобье, которое помогало справиться со ржавчиной. Это было честно, - поспешил добавить он, - поскольку всем известно, что от крови дракона ржавеют самые лучшие мечи...
        - Это правда, - вынужден был согласиться сэр Ланселот. - Я не встречался пока ни с одним драконом, но засвидетельствовать, тем не менее, могу. Об этом так много говорится, что никаких сомнений быть не может.
        - ...Какое-то время подождав, он вылил в рану несколько кувшинов масла, после чего спокойно удалился, не притронувшись к рукояти.
        Рано поутру турнир был разбужен диким скрежетом, поскольку оруженосец снабдил своего хозяина приспособлением, похожим на львиные когти, которое тот привязал к ногам снизу. Камней в округе оказалось великое множество, и невозможно было сделать пары шагов, чтобы не проскрипеть.
        - Это еще зачем? - буркнул сэр Ланселот.
        - Так ведь масло, что оруженосец вылил, оно повсюду растеклось, так что если бы кто иной попытался подобраться к мечу, сразу бы соскользнул. Ну, пока остальные собирались, рыцарь до того самого камня доковылял, подобрался кое-как, ухватился как следует, потянул что есть мочи - и едва не упал, поскольку меч из дракона выскочил очень даже легко. Правду сказать, клинок его, за то время, что в драконовой крови пребывал, пришел в совершенную негодность по причине ржавчины, и являл собой нечто недостойное рыцарского меча, однако условие было соблюдено. Тут уж не до турнира стало. Согласно предписанному, добывшего меч должно было королем объявить, но одно дело, когда оно предписано, а другое, когда вот оно, перед глазами. И кто его, спрашивается, просил за меч этот самый хвататься? Торчал себе, и торчал, невесть сколько, мешал, что ли?
        И потому как выходило не здорово, а совсем даже наоборот, то решили спросить совета у главного колдуна. Он у них старенький был, давно на пенсии, большею частью спал и ни во что не вмешивался. Его на турниры, как правило, так на постели и доставляли. А как турнир кончится, - пещерка неподалеку была, там и оставляли, чтобы туда-сюда не таскать понапрасну. Принесли, разбудили, ждут, чего он им скажет. Он и сказал. Как завел шарманку, с пятого на десятое, да без перерыва, того и гляди - уморит. И, главное, слово поперек никто вставить не смеет. Он, хоть и пенсионер, а все ж таки колдун, мало ли чего, к тому же спросонья... В общем, либо его слушать, либо короля избирать. Из двух зол выбрали меньшее.
        Став королем, рыцарь щедро отблагодарил своего оруженосца, в свою очередь сделав рыцарем, не смотря на низкое происхождение. Одарил землями и даже выдал бы за него замуж свою дочь, если бы она у него была.
        - Вообще-то, - заметил на это сэр Ланселот, - среди простолюдинов иногда встречаются те, кто достоин быть отмечен каким-нибудь воздаянием, но таких можно пересчитать по пальцам, да и те, если копнуть поглубже, не заслуживают ничего иного, кроме как хорошей порки.
        - Ну нет, - возразил Рамус. - Оруженосцы, наоборот, являют собой как правило образец безупречной честности и верности долгу, и будь моя воля, я бы в рыцарских песнях славил прежде всего этих скромных, незаслуженно забываемых трудяг, которые... - Тут он заметил, как сэр Ланселот в очередной раз за сегодня наливается краской, и поспешил исправиться: - Не все, конечно, но примеров тому тьма. И далеко за ними ходить не надо. Ни двадцать миль, ни тридцать.
        Если бы взгляд сэра Ланселота после этих слов упал на какой-нибудь пень, тот непременно сгорел бы, от вылетевшей из глаз рыцаря молнии. Но Рамус этого, к счастью, не заметил и продолжил.
        - Жил-был рыцарь, и служил ему верой-правдой оруженосец, преданный своему господину сердцем и душой, не раз спасавший его от верной гибели во время самых страшных сражений...
        - Не наоборот ли? - сварливо осведомился сэр Ланселот.
        - Ну да, наоборот, - тут же согласился Рамус, после чего продолжал, как ни в чем не бывало. - Всем рыцарь взял: и умом, и ратной славой, и добрым нравом, имея при этом единственный маленький недостаток...
        - Недостаток? - на этот раз грозно спросил сэр Ланселот.
        - Совсем маленький, который только подчеркивал его достоинства, но если взглянуть с другой стороны, то по сути своей также являвшийся достоинством... А именно: рыцарь тот знал толк в винах, очень их любил, и завел у себя в замке особый погреб, где держал пару дюжин стоведерных бочек дивного напитка, который предназначил исключительно себе. От двери имелся один-единственный ключ, который он носил на поясе, не снимая, даже когда ложился спать. Не было ни единого случая, чтобы он доверил этот самый ключ хоть кому даже на малое время, а потому никакого повода тревожиться за сохранность своего богатства у него не было.
        Жил он себе припеваючи, а точнее сказать будет, попиваючи, пока не случился очередной конфликт с сарацинами. Как вы сами понимаете, для настоящего рыцаря не может быть большей беды, чем неучастие в нем, а потому он и направился в Сарацинию, рассудив перед тем, что при наличии столь верного оруженосца было бы опрометчиво тащить с собой в поход ключ, мало ли, потеряется, или, того хуже, будет взят в качестве контрибуции при случайном попадании в плен. Объяснив тому, как и что, рыцарь убыл, прихватив с собой запасного оруженосца, столь же старательного, что и первый, но менее верного.
        Знать бы, какую ношу рыцарь ему на плечи взвалил, ни за что этот самый оруженосец не остался бы. Упросил бы, умолил, но не остался. А так - стали спустя время замечать, что вроде как меняется оруженосец от возложенной на него тяжкой доли. Осунулся, лицом покраснел, особенно носом, бормочет что-то постоянно себе под нос... Чуть что - к двери в погреб бежит, проверяет, надежно ли заперта. Кочергой обзавелся, поскольку оружие ему не положено, гоняет кого-то постоянно, вроде как злых духов, которые только и норовят в погреб забраться, как ему отлучиться придется. День с ночью различать перестал - одна у него мысль, как добро порученное уберечь, вот до чего верный оказался.
        Долго ли коротко, а вернулся рыцарь из победоносного похода и нашел своего слугу спящим поперек входа в погреб, закрывая проход в него, дополнительно, своим телом. Не узнал поначалу рыцарь оруженосца, так тот изменился цветом, только по ключу и признал. Решил пока не будить, а как услышал от прочих слуг о его подвигах, так и совсем расщедрился: положил выдать ему в награду одну из охраняемых бочек. Тот, будучи все-таки разбужен, не знал, как и благодарить. Чушь все какую-то несусветную нес, от радости, должно быть.
        Стали проверять бочки, и оказалось, что из двух дюжин только полдюжины полными оказались. Упал тут оруженосец верный рыцарю в ноги, и во всем покаялся. Как ни сражался, как ни гонял кочергой злых духов, они таки хитрее его оказались. И не сосчитать, какой ущерб нанесли. Это ж сколько получается? Дюжина и еще полдюжины бочек, каждая по сто ведер, положим для определенности пять кувшинов в ведре, это будет... - Рамус задумался, наморщив лоб. Когда молчание стало совсем уже неприличным, он вдруг выпалил: - Это ж страшно сказать, сколько будет. Но самое интересное, что как только ключ от погреба опять перешел на пояс к рыцарю, нападки злых духов на бочки с вином совершенно прекратились...
        - Чего ж тут необычного? - хмыкнул сэр Ланселот. - Рыцари - они зачем в мире существуют? Чтоб за все хорошее, против всего плохого. Перед рыцарем ни один злой дух не устоит.
        - Ну да, - поспешил подтвердить Рамус. - Оруженосца же и потом частенько возле погреба видели, с кувшином и кочергой. Он все плакал и замок проверял, и рукой, и кочергой этой самой, надежен ли...
        - Бывают, конечно, и такие слуги, - нехотя согласился сэр Ланселот, - кто не щадя жизни своей служат хозяину до последнего вздоха, только таких все меньше и меньше становится.
        Прервемся ненадолго, и бросим взгляд на книжную полку, на раздел, посвященный математике. Почему бы и нет, если она зримо присутствовала в разговоре наших путешественников. Хороших книг, посвященных этой науке, предостаточно, и выбрать что-нибудь из них - задачка, посложнее квадратуры круга. А потому, предоставим решать случаю. Закрываем глаза, протягиваем руку, ведем, ведем, ведем по корешкам... Стоп! Что нам попалось? Посмотрим.
        Сергей Павлович Бобров, "Волшебный двурог", Москва, "Детская литература", 1967 год. Удивительная книга. Интересно, сколько людей, прочитавших ее, связали свою жизнь с точными науками? Скольким она послужит путеводной звездой в выборе "где работать и чем заниматься"? "В этой книге в занимательной форме рассказывается немало интересного для тех, кто любит точные науки и математику. Читатель узнает о развитии математики с ее древнейших времен, о значении математики в технике... Читателю предлагается немало занимательных задач, многие из которых сопровождаются подробным разбором".
        "Все уселись в кружок, и Коникос начал так:
        - Математика пришла в Грецию от древних восточных цивилизаций - Шумера, Вавилона, Египта. Зародилась она очень давно. Уже к концу четвертого тысячелетия у шумеров - это было на землях теперешнего Ирака - были сделаны первые основательные шаги. У шумеров, а также у их преемников - вавилонян, уже было накоплено довольно много знаний. Это было связано, во-первых, со взиманием налогов, во-вторых, с различного рода расчетами при постройках. Таким образом, из дошедших до нас документов - преимущественно обожженных глиняных плиток-таблеток, на которых перед обжигом наносились знаки, - большинство относится к развитой государственной жизни, когда необходимо учитывать урожай, сбор шерсти, рассчитать, как построить плотину, мост, сколько потребуется народу, чтобы возвести то или иное сооружение, и так далее. Многие таблички представляли собой учебники для школ будущих чиновников, которые и должны были уметь делать все эти вычисления. Составлялись таблицы для облегчения расчетов. Важное значение имела и астрономия, в основном как служба календаря, определявшая сроки сельскохозяйственных работ.
        - А как все это узнали? - спросил Илья.
        - Глиняные таблетки, - продолжал Коникос, - которые находят археологи при раскопках, - материал прочный, под землей могут пролежать тысячи лет, огня не боятся. В восточных царствах было накоплено, по-видимому, много практических знаний. Существовала ли в то время теоретическая математика, сказать трудно, но что какие-то начатки теории уже были, в этом, по-видимому, нельзя сомневаться. Среди Вавилонских таблеток можно встретить чертежи правильных многоугольников, причем вычисляются их площади, встречаются приближенные определения квадратного корня из двух, находится приближенная квадратура круга, существуют способы определения довольно сложных объемов, решаются квадратные уравнения и многое другое. Трудно сказать, осмыслено ли все это было теоретически. Но все же приходишь к мысли, что кое-что делалось... Никакой хозяйственной необходимости, например, вычислять площадь круга в то время не было. Однако в учебниках есть задачи на вычисление: сколько семян надо, чтобы засеять круглое поле? Хотя круглых полей никто делать не станет. Греческие философы передают, что в египетских храмах в течение
тысячелетий хранились записи всего нужного и интересного. Там имелись и астрономические наблюдения, и очень трудно допустить, чтобы при всем этом можно было бы обойтись совсем без научных работ. Практика больших сооружений в странах с искусственным орошением и с постоянными работами по усмирению больших рек могла поставить трудные задачи.
        - Интересны эти задачи на вычисление насчет круглого поля! - заметил Илюша.
        - Конечно, интересно! - откликнулся Асимптотос. - Крупные ученые-историки приходят к заключению, что у вавилонян неизбежно должно было возникнуть что-то вроде нашего доказательства, когда сложное решение вопроса опирается на целую цепь простых соображений. Конечно, вряд ли им приходило в голову интересоваться, как достигается тот или иной теоретический вывод, но им уже нельзя было обойтись без того, чтобы не пользоваться им.
        - Когда все это было?
        - У шумеров, - отвечал Коникос, - примерно в третьем тысячелетии до нашей эры, но там о теории, наверно, еще и слуху не было, а во втором и первом тысячелетиях до нашей эры процветал Вавилон, особенно в первой половине первого тысячелетия до нашей эры. Древняя Греция оказалась наследницей всего этого научного богатства.
        - А как бы в общем сказать про эту древневосточную науку? - задумался Илюша.
        - Пожалуй, - заметил Асимптотос, - верней всего было бы сказать, что это была наука писцов, чиновников, казенных канцелярий. Постепенно там родился интерес и к самому искусству вычисления, а из него мало-помалу выросла и алгебра в виде первых решений квадратных уравнений. Причем пока еще никто не мог найти ни одной практической задачи на Древнем Востоке, для которой было бы необходимо решение квадратного уравнения. Поэтому историки и считают, что это решение искали не для практики, а именно из чисто научного интереса. Наука Вавилона, видимо, была выше египетской. Одним из замечательных достижений шумеро-вавилонских ученых было построение позиционной системы счисления. Она, правда, была не такая, как наша общепринятая десятеричная, а была шестидесятеричная. Она еще и у нас осталась в делении окружности на триста шестьдесят градусов, час мы делим на шестьдесят минут, а минуту на шестьдесят секунд".
        ...До замка, сколько бы до него там ни было, наши путешественники добрались в полной темноте и под проливным дождем. Последний, как подозревал Владимир, был делом рук Рамуса, поскольку прекрасная солнечная погода внезапно испортилась после того, как он что-то пробормотал и взмахнул руками, запнувшись о выступающий из дороги камень. Конечно, впоследствии, не значит вследствие, но некоторые основания у Владимира считать повинным Рамуса у него, несомненно, имелись. Когда в свете молний они приблизились к мрачной и во мраке казавшейся бесформенной громаде замка, подъемный мост был опущен, и посреди него сиротливо маячила какая-то фигура. Приметив ее, сэр Ланселот выхватил меч, издал воинственный клич и, не говоря худого слова, ринулся в схватку. Точно таким же образом поступил и его противник. Ничего не понимая в происходящем, Владимир и Рамус вцепились в толстую цепь, дабы не поскользнуться и не свалиться ненароком в ров, в котором мерещились голодные крокодилы.
        Рыцари, между тем, осыпали друг друга страшными ругательствами, воздух, помимо атмосферного электричества, был наэлектризован проклятиями и свистящим железом.
        Сколько времени продолжался поединок, неизвестно, но всему на свете приходит конец. Причем, иногда хороший. Рыцари, от которых валил пар, как по команде, вложили мечи в ножны, после чего ожидавший на мосту любезно поклонился.
        - Могу ли я узнать имя доблестного рыцаря, оказавшего мне честь воспользоваться моим гостеприимством? - спросил он.
        - Мое имя - сэр Ланселот Болотный, и, клянусь честью, вы в не меньшей степени можете рассчитывать на мое ответное гостеприимство и искреннюю дружбу, в знак которой покорнейше прошу назвать мне ваше имя, чтобы я мог поведать каждому о вашей доблести и учтивости, и вызвать на поединок любого, кто посмеет хоть одним словом выказать к нему малейшее непочтение.
        - Я горд и счастлив тем, что могу принять у себя в замке, который отныне становится для вас вашим вторым домом, доблестного рыцаря, о подвигах которого многократно наслышан и не смел питать надежды, что он когда-нибудь окажет мне честь назвать меня своим другом. Имя же мое - сэр Мальбрук, и я нижайше прошу вас проследовать в замок и удостоить меня вашей беседы за дружеским ужином, который, конечно же, был бы несравненно богаче, знай я, кого судьба приведет сегодня вечером на этот подвесной мост.
        Сэр Мальбрук поклонился, но сделал это столь неуклюже, что ноги у него поехали, и он неловко грохнулся на дерево моста. Сэр Ланселот ответил ему тем же. Просто удивительно, как оба они, твердо державшиеся во время поединка, оказались совершенно не готовы к более простой ситуации.
        Цепляясь друг за друга и неоднократно падая, они все-таки поднялись, после чего сэр Мальбрук обратил внимание на то, что сэр Ланселот прибыл не один.
        - Прошу прощения, мне крайне стыдно за свою оплошность, и прошу не считать ее невежеством и невежливостью... - начал он, протянув руку к мечу и уже собираясь было направиться к Владимиру и Рамусу, мокрыми мешками висевшими над рвом, когда сэр Ланселот остановил его гостеприимство, сказав, что его спутники
        пока еще
        не рыцари. Чем, по всей видимости, спас последним жизнь.
        Впрочем, казусы на этом не кончились. Когда хозяин препроводил гостей в пиршественный зал огромный и пустой, то наотрез отказался сажать спутников сэра Ланселота за стол, мотивируя это тем, что в походах, может быть, рыцарь может разделить трапезу с кем угодно, но в данных обстоятельствах налицо совершенное нарушение этикета.
        - Подумаешь, этикет, - пробормотал Рамус, но голос его был очень хорошо слышен по причине замечательного эха. - Все течет, все меняется. Вот, к примеру, недавно я слышал, что один король своим указом сократил количество обязательных фигур в танцах на балах до ста сорока, а рыцарям позволил танцевать без доспехов.
        Сэр Мальбрук сделал вид, что не слышал, но, в конце концов, со скрипом согласился на просьбу сэра Ланселота, при этом поставив условием, чтобы сами рыцари сели на полагающиеся им согласно званию стулья, в то время как Владимира с Рамусом усадили за тот же стол на низкие скамеечки, чрезвычайно неудобные, так что над поверхностью стола торчали только их головы.
        Впрочем, с этим еще можно было бы смириться, а вот...
        Когда все, наконец, расположились за пустым столом, - причем, редкий случай, когда все остались недовольны, - четверо слуг внесли на копьях блюдо с огромным жареным кабаном. Водрузив его на пустой стол, они исчезли. Показались еще двое, с огромными кувшинами и чашами. Они встали за спиной у рыцарей. Еще двое внесли по маленькому кувшинчику и деревянной чашке, которые плюхнули перед Владимиром и Рамусом.
        - Прошу!.. - сэр Мальбрук величественным жестом повел правой рукой в сторону кабана и остановил ее на отлете. В ней тут же оказался кубок с хлынувшим в него ароматным вином. Точно так же поступил и сэр Ланселот.
        Громко глотая, они опустошили кубки, как по команде, вцепились в передние лапы кабана, ловким движением повернули вправо-влево, вырвали и шмякнули прямо на стол перед Владимиром и Рамусом. После чего, не обращая на них больше никакого внимания, продолжили трапезу, манером, который довел бы до сумасшедшего дома любое общество борьбы за культуру поведения за столом.
        По окончании ужина, рыцари были унесены прямо на стульях в полагающиеся им опочивальни, остальным пришлось добираться до указанных им комнат самим. В своей клетушке, Владимир никак не мог уснуть, по причине слишком питательной еды; а когда ему это почти удавалось, за дверью, в коридоре, слышался громкий лязг, словно кто-то носился по замку в доспехах. Иногда подвывало. Едва забрезжил рассвет, лязг за дверью прекратился, переместившись под окно с решеткой. Судя по проклятиям, рыцари встали ни свет ни заря, чтобы в очередной раз подтвердить дружеские чувства.
        На завтрак Владимир выполз, словно это он все утро наносил и получал удары вперемешку со сквернословием. С ненавистью взглянул на жареного зайца и некоторое время был даже рад, когда пес хозяина забрался под стол. Ощутив его присутствие по покусыванию ног, он скормил зайца ему, что, впрочем, если и отвлекло внимание пса, то ненадолго.
        После завтрака рыцари, обнявшись, последовали в оружейную, предоставив Рамуса и Владимира самим себе. Первый, как оказалось, времени даром не терял. Он тоже слышал грохот ночью, и не замедлил узнать у кого-то из слуг его причину. Как выяснилось, какое-то время назад в замке состоялся пир. Одному из гостей, сэру Кому-то там Неудержимому, понадобилось выйти по срочному делу. Он вышел - и исчез. Поиски ни к чему не привели, однако утверждают, что иногда его видят по ночам мчащимся по коридорам замка со сложенными на животе руками и выпученными глазами. Рассказ Рамуса, разумеется, был сильно приукрашен средневековыми речевыми оборотами, совершенно изгнанными в течение последовавших веков из приличного общества.
        Помимо этого, колдун нестандартный разжился еще одной любопытной информацией. В связи с хронической нехваткой золота, - обычное для рыцарей состояние, - в замке, где-то на нижних его этажах, обитал придворный алхимик, обещавший завалить владельца замка драгоценным металлом до верхнего уровня замковых стен, но на настоящий момент ничего кроме ущерба, суммарно превосходившего все затраты на походы против сарацин, не принесшего. Иной пользы, за исключением вреда, от него ждать не приходилось, но он в совершенстве овладел искусством во-первых, объяснять свои неудачи, а во-вторых, внушать уверенность в завтрашнем дне, что на него, в общем-то, махнули рукой, хотя сэр Мальбрук в последнее время стал серьезно задумываться над тем, чтобы показывать этого самого алхимика на ярмарках за деньги. Будучи до некоторой степени собратом указанного персонажа как по науке, так и по способностям, Рамус непременно решил с ним повидаться.
        Помещение, выделенное алхимику, являло собой классическую средневековую лабораторию, как ее обычно изображают на рисунках и в фильмах, а потому заниматься описанием значило бы понапрасну терять время. Владимир, окинув его взглядом, сразу же обнаружил посреди творческого беспорядка многочисленные свитки, среди которых, возможно, присутствовал нужный Анемподисту. Сам хозяин, неопределенного возраста, жиденький, невзрачный, одетый в традиционный грязный балахон с непонятными символами, что-то прихлебывал из колбы. Он был настолько поглощен этим занятием, что едва бросил в сторону вошедших отсутствующий взгляд, возможно, определявшийся не химическим составом потребляемой жидкости, а царившей в подземелье удушливой атмосферой. Этот запах являл собой совершенно невероятную смесь ароматов, начиная со свежего аромата весеннего лугового разнотравья и заканчивая амбре давно нечищеного хлева. Владимиру это было внове, а учитывая его состояние после ужина, почти бессонной ночи и завтрака, вряд ли кто удивится, что эта атмосфера со страшной силой придавила его к полу. Для Рамуса же она, по всей видимости,
являлась если и не привычной средой обитания, то чем-то сродным, поскольку он тут же затараторил то ли по-латыни, то ли на каком-то тарабарском языке, приветствуя, как он считал, собрата. Вскоре они уже бойко лопотали о чем-то своем, перейдя на нормальное наречие, не обращая внимания на Владимира, старавшегося незаметным образом заглянуть в свитки.
        Но если среди них и содержалась искомая, то отыскать ее не представлялось возможным: все они были написаны на незнакомых ему языках, а то и вообще - исключительно рисунки.
        Возле алхимического стола, между тем, завязалась дискуссия.
        - Ртуть надо брать обязательно философскую, а не какую-нибудь там мастеровую, иначе получишь не красного льва, а фиолетовую собаку, - поучал алхимик.
        - Ха! - в тон ему отвечал Рамус. - Ты бы еще вместо виноградного сока влил уксус... А резать надо непременно ножом, клинок которого перед тем восемь с половиной ночей нужно протирать чешуей крокодила каждый час, когда Меркурий своим жезлом коснется вершины пятой спицы заднего левого колеса алмазной колесницы...
        - Это само собой разумеется, - кивнул алхимик, - и не подлежит обсуждению. Но вот в чем часто допускают ошибку, так это в количестве волос на кисточке львиного хвоста, ибо если оно делится ровно пополам, то дистиллировать льва нужно в обмазанной глиной реторте, а если поровну на одиннадцать частей, то в реторте, обмазанной жиром пятнистой свиньи. Только тогда он обратится в черного дракона...
        - ...которого следует ухватить за хвост в пятницу, за крылья в среду, а во все остальные дни - за правую лапу, - подхватил Рамус. - Когда же он раскроет пасть, туда следует вложить раскаленный уголь фигового дерева, после чего он обратится в зеленую лошадь.
        - Согни ее пополам, - победоносно сверкнул глазами алхимик, - так, чтобы она укусила себя за хвост, и помести в воду, ибо вода является универсальным растворителем, которому подвластны все вещества...
        - ...кроме рыбы, - закончил Рамус.
        Наступила мертвая тишина. Владимир быстро оглянулся и принялся наблюдать, как вытягивается лицо алхимика.
        - Рыба не растворяется в воде, - пробубнил тот, - вода растворяет любое вещество, следовательно, рыба веществом не является, - наставительно заметил он.
        - Это с одной стороны, - как-то свысока глянул на него Рамус. - Но если поместить рыбу в огонь, суть одну из природообразующих стихий, то она выйдет из нее дымом, растворяющимся в другой природообразующей стихии - воздухе. Следовательно, мы имеем прямое доказательство того, что рыба является веществом.
        Алхимик принялся засучивать рукава.
        - Шар-ла-тан! - отчетливо произнес он. Послышался отчетливый звук приводимого в доказательство аргумента, и на левой щеке Рамуса проступил четкий отпечаток ладони.
        Теперь рукава засучил он.
        - Не-веж-да! - заявил он, приводя свой аргумент.
        Дальнейшая дискуссия происходила безмолвно.
        - А нет ли у вас случаем книги, чтоб урожайность повысить? - наконец, не выдержал Владимир, поскольку научный спор, вступать в который он не желал, несколько затянулся. К этому времени лица Рамуса и его оппонента выглядели так, словно они на пару потревожили осиное гнездо.
        Как ни странно, его вопрос послужил причиной прекращения симпозиума.
        - Это кто? - подозрительно осведомился алхимик.
        - Оруженосец сэра Ланселота, - пожал плечами Рамус.
        - То есть, ему незнакомы трудности поиска философского камня?
        - Нет, они ищут Грааль.
        - Здесь?..
        - Везде...
        Алхимик с презрением пожал плечами.
        - Тогда почему бы им не поискать его у альраунов, леприконов, гномов, грифонов, у ворон, наконец? Последние тоже имеют отношение к драгоценностям, в некотором смысле... Если уж гоняться за химерами, то, по крайней мере, в этом должна быть какая-то система. Вот, к примеру, мне рассказывали про одного магистра... Он, подобно нам, искал философский камень, и ради этого перекопал во владениях одного рыцаря все дороги, порушил большую часть каменных строений и добрался до фундамента замка, который тоже почти разобрал, если бы его настойчивость не пострадала от рухнувшей на него башни. Возможно, он заблуждался относительно правильности выбранного им пути, но в трудолюбии и последовательности ему отказать нельзя...
        - Кстати о рухнувшей башне, - тут же подхватил Рамус. - Мне тоже вот рассказывали. Жил был в туманном Альбионе король, и звали его по традиции Артур. И вот захотел он как-то построить себе замок, всем на зависть... А надо сказать, что жители этого самого Альбиона строить совершенно ничего не умели. Взялись они когда-то в незапамятные времена возвести что-то, теперь уже неизвестно - что. Камней понатащили со всей округи, да что там округи - за сотни миль везли. Сколько по дороге бросили да утопили, не сосчитать. Из них потом древние римляне дороги строили, из брошенных. Чего и не строить-то? Валяются просто так, всего и делов-то - вместе подвинуть... Из тех же, которые чудом каким-то дотащили, взялись ваять. Только как? Известно как - на глазок. То есть положили один камень, прицелились куда-то, - на солнце, допустим, - и второй тащат, куда прицелились. Того не сообразили, погода там уж больно мерзкая, промозглая, куда ни пойди - везде туман. То есть, когда туману нету, уже праздник. Пока праздновали - опять туман. И строить в таких условиях - сущая мука. Вот они в этом тумане солнце заприметят, -
по солнцу камень кладут; нет солнца, звезду какую яркую случайно углядели - на нее ориентируются; а как ни того, ни другого не случилось - одни кричат, другие на крик камень тягают. В общем, ворочали-ворочали, развиднелось как-то, видят - вместо прямой стены, по кругу камни поставили. Да еще как!.. Тут сверху промеж двух положили - это чтобы ворота обозначить, а тут промахнулись. Тут несколько ворот подряд сделали, а тут вообще ничего... Так и бросили, не стали достраивать. Назвали Стоунхэнджем, другим в назидание, и разошлись кто куда. Причем сколько потом не спрашивали строителей: откуда взялось? - только плечами пожимали. Мол, всегда тут так было, еще до нас...
        Король же этот самый, Артур, то есть, он к делу серьезно подошел. Мастеров пригласил самых наилучших, из Галиции... - Рамус заметил очевидное недоумение на лице алхимика и пояснил: - Ну, рядом с Трансильванией... - Заметив еще большее недоумение, пожевал губами, напрягся, потом просиял и махнул рукой, очевидно, наугад. - Вон оттуда...
        Морщины на лице алхимика разгладились, он кивнул.
        - К тому времени скульптура, - так благородно именуется искусство строительства замков, - сделала уже большой шаг вперед. Проект сначала художники на холсте рисовали, что да как, и только потом уже место выбирали, где строить. Тут, конечно, тоже оплошности разные случались. Правда, уже другого порядка. Камень, скажем, есть, а раствора нету. Или, наоборот, раствора нету, а камень есть. А еще был у него колдун, отвечавший за строительство. Точнее, объяснявший, отчего оплошность приключилась. Он ее каждый раз происками злых духов объяснял, но никто особо не цеплялся, когда в традицию вошло. То есть, в самый первый раз построили этот самый Камелот посреди болота. Замечательное место - ни один враг сюда сунуться не то что не посмеет, даже и не подумает. Не успели построить - утонул замок. Он, собственно, еще в процессе утопать начал, только этому значения не придавали, удивлялись единственно, как это стройматериалов уходит больше запланированного. Сначала вдвое больше, потом втрое, а потом и утонуло. Другой на скале строить взялись. Этот, говорили, не утонет. Скала под ним, не болото. И неприятелю
опять до него добраться не просто будет, дорога-то одна-единственная, а так вокруг - сплошные скалы. Сорвешься коли, далеко лететь придется. - Рамус вздохнул. - Вот он и улетел, как задумано было. Не выдержала скала весу, обрушилась, и замок вместе с ней. Третий вроде на ровном месте возводить взялись, так и он в один прекрасный день исчез. Пещеры там, вишь, под землей оказались, туда и провалился. И пошло - поехало. Где ни возьмутся, обязательно злые духи оплошность приспособят. Вот мне в каком-то университете говорили, будто в будущем наука такая будет специальная, археология. Ейные ученые в земле копаться будут, всякие древности искать, где что находилось... Представляю, каково им будет Камелот отыскать, ежели их по всему Альбиону невесть сколько разбросано...
        Прошла неделя. Однообразная жизнь в замке наскучила Владимиру, поскольку он оказался не у дел. Рыцари развлекались поединками с утра до вечера, делая редкие перерывы на прием пищи, Рамус пропадал у алхимика, помогая последнему производить какие-то действа, заканчивавшиеся, как правило, либо взрывом, либо заполнявшим лабораторию едким дымом, обладавшим неприятным запахом и разъедавшим глаза. Владимир к их манипуляциям допущен не был, поскольку не только не обладал званием, но даже не удосужился его себе придумать, в то время как два адепта были: один - "допущенный тайнам", другой - "допущенный тайнам чрезвычайным". К тому же, он был
        младшим
        . Это выяснилось совершенно случайно, во время одного из ужинов. Дело в том, что обоим рыцарям ценой неимоверных усилий почти удалось свести на нет все находившееся в замке вооружение, с таким пылом они предавались единственно достойному рыцаря занятию. Мечи и топоры были зазубрены, копья и секиры поломаны, булавы разбиты, латы помяты и покрыты зияющими дырами. Восстановление требовало средств, которых у хозяина (равно как и собственной кузни) не оказалось. Сэр Ланселот, между тем, настолько привык без малейшего зазрения совести обращаться в финансовом вопросе к Владимиру, что это, наконец, было замечено сэром Мальбруком, заподозрившем в последнем ростовщика или кредитора. Сэр Мальбрук прямо спросил об этом сэра Ланселота за ужином, после чего повисло тягучее молчание, ибо, несмотря на завязавшуюся дружбу, подозрение в связях с ростовщиком могло быть сочтено за тяжкое оскорбление. Ужин едва не остыл, когда сэр Ланселот, наконец, вспомнил о том, что Владимир сказал ему при их знакомстве, а именно, что он является
        младшим в роду
        . Средства же, поступающие от него к сэру Ланселоту, являются ни чем иным как платой за обучение у славного рыцаря с последующими блестящими перспективами, являющимися результатом этого обучения.
        Сэр Мальбрук был тронут, заявил, что ему нет прощения, и что если сэр Ланселот завтра откажет ему в поединке, то он вполне того заслуживает и воспримет это как должное, но сэр Ланселот оказался благороден, как никогда. Разрядке междурыцарской напряженности поспособствовал также и Рамус, рассказавший историю, немало всех повеселившей. В благопристойном виде ее можно передать следующим образом.
        - Жил-был один и король, и была у него, как водится, дочка-красавица, на выданье. Характером вот только не удалась. Как бы это помягче сказать, ершистая очень. Король ей слово, она ему два, и оба поперек. Маялся он, бедный, маялся, да и решил ее замуж выдать. А поскольку они и по этому поводу сцепились, то король, в сердцах, приговорил ей замуж идти за первого нищего, который появится у ворот его королевского замка. Принцесса заявила, что лучше уж пусть так, чем эдак, и ушла к себе, хлопнув дверью с такой силой, что у короля корона с макушки слетела и под трон закатилась. Так вот. Сказать-то он сказал, а у самого, как только остыл маленько, принялись на душе кошки скрести. Размером с заморское чудовище слона. С одной стороны - слово королевское дадено, назад не особо возьмешь, а с другой - кто ж своему детищу, пусть и непокорному, судьбы лихой пожелает. Отдал он приказ заставами замок окружить и всех нищих взашей гнать, чтобы ни один к замку не пробрался; мост подъемный, согласно названию, подъемным держать, а сам с вечера сел у окошка грустить и печалиться. Но оно ведь недаром говорится, - утро
вечера мудренее, - к утру вспомнил король, что есть у него один приятель закадычный, тоже по случаю король, причем соседнего королевства, который, во-первых, неженатый, а во-вторых, богатый. Вспомнил, и тут же гонца к нему послал. Так, мол, и так, выручай, братец, вишь, оказия со мной какая приключилась. Только на тебя и надежда. Если не ты, - то кто?.. И много еще чего передать велел. Кувшин водой наполнил, соли бросил - это, мол, слезы мои горькие, по причине неразумного поведения. Столько я каждый день проливаю, ну, или почти столько.
        Король-сосед не заставил себя долго упрашивать. Трудно сказать, что именно послужило к принятию его решения: то ли затянувшаяся холостяцкая жизнь, то ли желание выручить друга из беды, то ли еще что, но в один прекрасный день он заявился во дворец при полном параде, в раззолоченной карете, сопровождаемый недоумевающей стражей, той самой, которая караулила неправильных нищих.
        Король, выдававший принцессу замуж, увидя своего приятеля во всем блеске, несколько ошалел.
        - Извини, - говорит, - я, наверное, забыл тебе передать, что непременным условием получения принцессы в жены является, как бы это помягче выразиться, отсутствие каких бы то ни было средств к существованию. А если не помягче, то я обещался выдать ее замуж за первого нищего, который появится у ворот замка. Отгоняю, понимаешь, нежеланных претендентов, а тут ты... такой... такой...
        И он помахал в воздухе руками, не зная, как завершить фразу.
        - Все в порядке, - рассмеялся его приятель. - Я прибыл так, как ты меня просил.
        Несчастный отец не знал, что и подумать. А потому решил, что друг его попросту спятил.
        - Ничего не спятил, - по-прежнему смеется тот. - Видишь ли, я, как у меня в королевстве у кого-нибудь ребенок рождается, помещаю в соседних королевствах на его имя некоторую сумму в рост. А когда приходит время, он получает скопившуюся сумму на руки. Только и всего. Поэтому в моем королевстве последний нищий одет так же, как я сейчас.
        - Вот уже не знал, что ты еще и ростовщик... - пробормотал ошарашенный король, отец принцессы. - Сказал бы, я б тебе своих нищих послал десятка два, для примера, как наряжаться надо... Завел у себя порядки, нечего сказать... Так всех соседей можно по миру пустить. Ты же ведь и мое королевство расхищал! - вдруг осознал он. - Что же это получается? Я к нему как к другу, дочь за него отдаю, а он, оказывается, меня все эти годы грабил!
        После чего, в порыве благородного гнева, набросился на соседнего короля с кулаками и не успокоился до тех пор, пока оба не стали выглядеть так, как в представлении потенциального тестя должны выглядеть нищие - то есть побитые и в рванье.
        Тут выяснилось, что пока они спорили и дрались, принцесса убежала со своим тайным возлюбленным - принцем восточного островного королевства. Поженились они на том самом острове, владельцем которого был принц, а поскольку оба с раннего детства отличались повышенным романтизмом, то подались в пираты, добыли множество сокровищ, закопали еще больше кладов, значительно расширили границы острова, жили долго, счастливо и скончались в один день, оставив после себя многочисленное потомство и пиратские карты...
        Был и другой момент, когда Рамус оказал Владимиру неоценимую услугу, может быть даже, спас ему жизнь. Узнав, что последний младший в роду, и стараясь загладить допущенную им невольную ошибку, сэр Мальбрук некоторое время представал перед всеми туча тучей, что, как вскоре выяснилось, происходило вовсе не от несварения. Заявившись на ужин сияющим так, что можно было сэкономить на факелах, он изложил свое предложение сэру Ланселоту. Поскольку сам он не мог вступить в поединок с оруженосцем, а тому, для последующего посвящения, необходимо было набрать некоторое количество подвигов вкупе с рассказами о них, он предложил в качестве противника дракона, какового и обещался разыскать где-то неподалеку.
        - Для себя держал, - со скупой слезой, показывавшей, насколько ему тяжела эта жертва, сообщил он. - Но раз надо, значит - надо. Только чтоб не до смерти. Победил - и все. Хорошо бы, без оружия. В состязании каком-нибудь. Пусть бы, например, в бадминтон сыграли. По переписке. Ему ведь на первых порах этого вполне достаточно будет. Слухи пойдут, приукрасят, где надо, имя на слуху окажется... Опять же, дракон целее будет.
        - Дракон дракону рознь, - рассудительно заметил Рамус, которому с некоторых пор было дозволено безнаказанно встревать в разговор к месту и не к месту. - Мне про одного сказывали, как он чуть с голоду лапы не протянул. Он, видишь ли, одним разом трех рыцарей победил...
        - Ложь! - мгновенно вскипел сэр Ланселот. - Чтоб одного рыцаря победить, и то неправда, а уж троих разом...
        - Так ведь они неопытные были, можно сказать, начинающие, - примирительно заметил Рамус. - Только-только посвящение прошли, и тут вдруг раз - дракон. Или он их из засады сцапал, или в сонном виде, или еще что... Не в том суть. А в том, что был он глупый и сытый, а потому великодушный. "Когда такое дело, - говорит им, - устрою вам испытание. Вон, рощица, видите? Пущу вас взапуски бежать. Кто первый прибежит, того отпущу, и второго отпущу. А третий, не взыщите, пойдет мне на ужин. Ну как, согласны?" Переглянулись пойманные, да делать нечего. Согласиться - одного съедят, а нет - так всех троих. Прочертил дракон линию, выстроил рыцарей, дерево вырвал, сухое. "Раз, говорит, два, три!" И как даст деревом об землю! Треск раздался на всю округу. Припустили наши рыцари, только пятки сверкают. А дракон в теньке развалился, результата дожидается. Сколько там времени прошло, первый прибегает. Язык на плече, весь взмок, ноги дрожат. На землю шмякнулся, дышит тяжко. Потом второй заявился - еле плетется. Добрался кое-как до первого, рядом грохнулся. Они ведь, - сказать забыл, - в доспехах бежали... А третьего
все никак нет. Дракон беспокоиться начал, первые же двое ему и говорят: "У нас, говорят, какое условие было? Чтоб первым двум полная беспрепятственная свобода. И только третьему - ужин. Мы эти двое первые как раз и есть. Так что, согласно условию, разрешите откланяться". Пожали дракону лапу на прощание, обещали захаживать, ежели что, не забывать, и ушли...
        - То есть как это ушли?! - побагровел сэр Ланселот. - Да где же это слыхано, чтобы рыцари своего товарища на съедение дракону оставили?
        - А я разве сказал, что оставили? - с невозмутимым видом пожал плечами Рамус. - Третий-то, вишь, он сразу домой побежал. А дракон, его дожидаючись, чуть с голоду не помер...
        Среди множества интересных книг, посвященных алхимии, - если оставить в стороне те, которые смело можно отнести к "желтой прессе", - довольно сложно выбрать такую, какая была бы не только интересна и занимательна, но и не отпугнула читателя излишней научностью. Таких книг несколько, и было бы не совсем правильно выбрать из них одну в ущерб другим, а потому надеемся, что, прочитав одну, любознательный читатель отыщет и остальные.
        Итак, перед нами "Эликсир и камень", Майкла Бейджента и Ричарда Ли, Москва, "Эксмо", 2007 год. "Британские историки и археологи Майкл Бейджент и Ричард Ли, знаменитые своими исследованиями исторических "парадоксов", на этот раз решили окунуться в пучину магии и алхимии, чтобы понять, каким образом интерес к оккультизму, уже не раз на протяжении столетий развенчиваемый доктринами научного реализма, вновь набирает силу в двадцать первом столетии. Как традиции герметизма, зародившегося в Александрии две тысячи лет назад, прогрессируют в сегодняшнем цивилизационном пространстве, что завораживает в религии вуду, чем окончились поиски эликсира бессмертия и философского камня, кто такие современные масоны, в чем секрет магии рок-музыки, кем на самом деле были волхвы и маги, что такое "сакральный ландшафт"? Это далеко не полный перечень всего "оккультного", завесу над которым приоткрывают для читателей авторы книги".
        Добавим к этому, книга прекрасно оформлена, ее просто приятно взять в руки. А теперь - небольшой фрагмент.
        "Герметизм получил свое название по имени человека, известного как Тот, Тот-Гермес, или Гермес Трижды Величайший. Еще до эпохи александрийского синкретизма Тот-Гермес считался реальной личностью. Так, например, Платон рассуждал о том, "был ли Тот богом или святым человеком". В александрийском синкретизме он часто (но не всегда) рассматривался как "смертный, который удостоился божественных откровений и в конечном итоге достиг бессмертия через самоочищение, но остался среди людей, чтобы открыть им тайны божественного мира". Позже - даже в восемнадцатом столетии - фигура, известная как Гермес Трижды Величайший, тоже считалась исторической личностью. К нему относились как к одному из древних мудрецов и часто сравнивали с Моисеем, Заратустрой и Пифагором. По мнению некоторых комментаторов, он превосходил этих трех мудрецов и был учителем Моисея.
        В настоящее время принято считать, что в действительности не существовало одного-единственного прототипа Тота-Гермеса. Доказано, что многочисленные тексты, которые приписываются ему, принадлежат перу различных авторов и написаны на протяжении большого промежутка времени. Однако все эти авторы приписывали свои произведения богу в обличье человека с головой ибиса. Они представляли свои учения как написанные им, продиктованные им или, в крайнем случае, как одобренные им.
        В древней египетской мифологии человек с головой ибиса носил имя Джеути. Каким образом оно превратилось в имя Тот - по словам Джойса, напоминающее ирландское ругательство, - так и осталось загадкой. Возможно, именно так его слышали греки или так его было проще выговорить. Точно так же осталось непонятным, почему Тот был "трижды величайшим". Некоторые герметические тексты дают основания предположить, что тройное величие является следствием его трех реинкарнаций. Однако это тройное величие, похоже, признавалось задолго до того, как были написаны эти тексты. Одна из надписей, датируемая 172 годом до нашей эры, гласит: "Тот, трижды великий". В еще более древней надписи третьего века до нашей эры встречается упоминание о "Тоте, Трижды Величайшем". В древнеегипетском искусстве он обычно появляется в облике, который описан в отрывке из романа Джойса - как человек с головой ибиса. Однако иногда его изображали просто в виде ибиса. Как бы то ни было, а ибис считался у египтян священным символом. Ему посвящались многочисленные культы, а убивший ибиса наказывался смертной казнью. Однако это было не
единственное воплощение Тота. Его часто изображали в виде белой человекообразной обезьяны или белого бабуина.
        Как египетское божество Тот выполнял несколько функций. Он был богом Луны, и его символами считались рогатый месяц и серебро. Он играл роль психопомпа - то есть инициатора большинства тайных мистерий. Он служил проводником душ в загробный мир и стражем этого мира; в его власти было взвешивать души умерших, чтобы определить их посмертную судьбу. Ему приписывалось изобретение письменности, и его часто изображали - как в отрывке из Джойса - исписывающим табличку при помощи тростниковой палочки. Вследствие того, что письмо воспринималось как магия - как "слова бога", или "божественные слова", - Тот также считался богом магии, величайшим волшебником, который доверял секреты своего искусства своим последователям среди людей.
        В определенных отношениях сфера деятельности Тота пересекалась с сферой деятельности греческого бога Гермеса. Поэтому во времена династии Птолемеев он был объединен с греческим божеством, имя которого было присоединено к его имени. Однако Тот-Гермес был более величественной фигурой, чем его греческий собрат. Папирус из Александрии
        "представляет нового синкретического Гермеса как некую космическую силу, как творца неба и земли, всемогущего властелина мира. Управляя судьбой и справедливостью, он также является владыкой ночи, богом смерти и того таинственного, что за ней следует, - поэтому его часто связывают с Луной (Селеной) и Гекатой. Он знает "все, что происходит под небесным сводом и в недрах земли", и его почитают как того, кто посылает пророчества. Многие из магических заклинаний, адресованных Гермесу, предназначены для того, чтобы извлечь скрытую информацию, причем нередко с помощью бога, который должен явиться во сне".
        Многочисленные работы, приписываемые Тоту-Гермесу или связанные с ним, часто отличаются туманностью и многословием. Многие из них заполнены материалом, взятым из разных источников. Многие пересекаются или совпадают с другими религиями, культами, философскими учениями и школами, характерными для александрийского синкретизма. Так, например, известны семнадцать основных диалогов под общим названием Corpus Hermeticum. До нас дошли около сорока отрывков и фрагментов, собранных вместе примерно в 500 году нашей эры и вошедших в "Агиологию" Джона Стобея. Известны также три текста, написанные на коптском языке на папирусе и найденные в 1945 году вместе с другими рукописями в египетской библиотеке Наг-Хаммади. Три других фрагмента дошли до наших дней только в виде цитат у первых христианских теологов. Сохранилось большое количество прикладных работ, например в области астрологии и алхимии. И наконец, есть еще два очень важных труда, написанных позднее. Один из них - это трактат по магии и астрологии "Пикатрикс". Другой, и, вероятно, более известный, называется Tabula snmragdina, или "Изумрудная скрижаль".
Последний труд обычно считался наиболее сжатым и в то же время полным изложением герметической философии".
        ...Когда покидали замок хлебосольного сэра Мальбрука, душа Владимира пела голосом Олега Анофриева: "Нам дворцов заманчивые своды...", и далее по тексту. Сэр Ланселот шествовал мрачнее мрачного, но злоупотреблять долее гостеприимством не мог, поскольку свел на нет арсенал радушного хозяина. Время от времени он оглядывался, а иногда даже рука его тянулась к рукоятке меча, благоразумного не задействованного в поединках, а потому оставшегося целым. Рамус, позевывая, еле плелся, стараясь держаться от рыцаря на разумном расстоянии, поскольку того раздражало абсолютно все; он цеплялся к каждому слову, и это его настроение грозило обернуться какой-нибудь крупной неприятностью. Несколько раз Рамус порывался поведать что-нибудь развлекательное, вкупе с поучительным, но эти его попытки заканчивались, едва начавшись.
        - Жил-был на белом свете рыцарь, отличавшийся любовью к чтению... - снова забормотал Рамус, не теряя надежды.
        - Что за чушь! - тут же взметнулся сэр Ланселот. - Что ты несешь? Где рыцарь, и где чтение?!
        - За что купил, за то и продаю, - спокойно ответил Рамус. - Лично мне, все равно, чем он там отличался, потому как речь пойдет совершенно не об этом. Дело в том, что рыцарь этот страшно не любил драконов и великанов, с каковыми поступал подобно тому, как крестьянин, обнаружив среди зарослей капусты в своем огороде козла, поступает с этим последним. Причем обладал он характером настолько занудным, требуя исполнения каждой буквы, - даже написанной по ошибке и зачеркнутой, в уложении о поединках между рыцарями и прочими, - что драконы и великаны, заслышав о его приближении, предпочитали позорное бегство длинным и унылым разбирательствам. Этим своим поведением он навлек на себя гнев прочих рыцарей, лишившихся, по его милости, достойных противников, вступать же с ним в поединок никто не отваживался, по причине уже упомянутого мною занудства. Так вот, сей рыцарь, возомнив о себе невесть что, путешествовал по стране, в поисках поединщиков, а если быть точнее, ответчиков, ибо, благодаря его усилиям, судейских в королевстве развелось больше, чем военных. При его приближении прятались даже змеи и ящерицы,
что было совершенно излишне, поскольку наш рыцарь с возрастом значительно ослабел зрением. И совершенно неудивительно, что через какое-то время он стал видеть окружающие его предметы в несколько ином свете, нежели те из себя представляли. В частности, ветряные мельницы с их крыльями, он воспринимал за великанов, вызывающих его на бой, а поскольку храбрости ему было не занимать, то с некоторых пор он просто хватал копье наперевес и бросался в атаку. Сколько мельниц он переломал этим своим копьем - не счесть, однако и тут ему никто не мог помешать. Мельница, - она не Прекрасная Дама, а потому никто из рыцарей встать на ее защиту не мог, не зародив подозрения в ясности своего ума. Мельники же, не будучи в возможности оказывать вооруженное сопротивление, должны были обращаться в заведомо проигрышный суд, ибо судейские прекрасно помнили, кому обязаны своим процветанием. В общем, ожидал королевство полный развал зарождающейся промышленности и разруха, если бы кто-то не предложил простой выход - заменить ветряные мельницы водяными. Одну, правда, оставили, специально для нашего рыцаря. Ее поставили поближе к
его замку, чтобы он мог, особо себя не утруждая, каждый день совершать подвиг.
        Сэру Ланселоту эта байка вовсе не показалась забавной. Более того, он счел ее оскорбительной для рыцарства. Где рыцари, и где судейские? Что это за безумные поступки с мельницами? Он собирался уже было устроить Рамусу хорошенькую трепку, но последний, по счастью, споткнулся и шлепнулся в лужу. Сочтя последнее достаточным наказанием, тем более, что оно последовало незамедлительно и как бы в назидание, сэр Ланселот этим и ограничился. То есть, поначалу он собирался окунуть Рамуса в лужу вторично, но тот, прочитав этот замысел на его лице, упал сам, на самый краешек, после чего совершенно удовлетворенный рыцарь снизошел до того, что задал "допущенному тайнам" вопрос об альраунах. Вопрос этот имел под собой практическое основание, а вовсе не являлся праздным любопытством и стремлением расширить свой кругозор. Дело в том, что, согласно слухам, альраун водился где-то неподалеку, на каком-то поле, и они отправлялись на их - поля и альрауна - поиски. Примета для поисков, сообщенная Рамусу алхимиком, была очень проста. Кто-то по ночам оставлял на поле необычные следы, в виде примятых и перепутанных
колосьев, составлявших некий узор, рассмотреть который с земли было невозможно, только с какого-нибудь высокого дерева, желательно, на холме.
        - Альрауны, они такие... - Рамус изобразил некое волнообразное движение.
        - В форме змеи? - уточнил сэр Ланселот.
        - Нет... Они в форме человека, но... В общем, есть такое растение, называемое мандрагорой, корень которой напоминает человечка. Вот колдуны и повадились из него себе помощников делать, по части сокровищ всяких. Найти, там, сберечь... А поскольку подходящее растение найти не так-то просто, их со временем начали делать, из чего придется: из репы, свеклы, наконец, просто из дерева... Только такие альрауны совершенно бестолковыми получались, они не то чтоб найти и сберечь, у хозяев тащили... Врать научились; ну да с людьми поживешь, еще и не такому научишься. Прет, рассказывали, посреди ночи по коридору мешок со столовым серебром, грохот стоит, будто от привидения. Поймают, спрашивают, что да как, а он вытянется в струнку, в глаза смотрит и отвечает: "Сам удивляюсь, ваше сиятельство, откуда тут мешок взялся. Я вот буквально только что, как вам заявиться, здесь оказался". А у самого еще что-нибудь ценное из-за пояса торчит. Блюдо там, или набор из сорока предметов. Стали их за подобные проделки гнать отовсюду, так им и горя мало. Селятся поблизости от жилищ, одичали немного, а повадки старыми        Правду сказать, я бы от всех этих фейри держался подальше. Нет от них никакой пользы, кроме вреда. Не бывало еще такого на белом свете, чтобы их помощь боком не вышла. Рассказывали мне об одном лепреконе, - этот тоже по драгоценному делу специалист. Был он страшно скуп, а потому одежда его и башмаки часто приходили в уныние, иногда просто разваливаясь. Он и приспособился - выходить на дорогу и плакаться в жилетку первому встречному на свою нелегкую жизнь. Нельзя сказать, чтобы истории его отличались разнообразием, поскольку он подслушивал их возле хижин бедняков. Зато действовали безотказно. Жалостливый человек давал ему что-нибудь, или чинил его обноски, за что тот каждый раз предлагал исполнить три желания. При этом он раскрывал свое инкогнито и сообщал о зарытом неподалеку котле с золотом. Знание же человеческой натуры ограничивало его посул исполнением всего лишь одного, поскольку, усышав о котле с золотом, прохожий, как правило восклицал что-нибудь вроде: "чтоб мне лопнуть", "провалиться мне на этом самом месте" или "разрази меня гром". Каковое восклицание считалось желанием и честно
исполнялось. Правда, иногда лепрекону приходилось туго. Особенно доставалось ему от матросов, которые, хоть и являются самыми вежливыми людьми, набираясь хороших манер при посещении других стран и впитывая их подобно губке, тем не менее, благодаря своей романтичной профессии, обладают богатой фантазией в высказывании пожеланий. Сухопутной мыши трудно даже предположить, что якорь, к примеру, может использоваться не только для удержания корабля на месте. Тем более, если их, скажем, сто. Или даже тысяча. А ведь на кораблях имеются еще и мачты, и бушприт...
        В конце концов, об исчезновении некоторого количества подданных стало известно королю, он дознался причины и велел устроить облаву, окончившуюся ничем. Лепрекон затаился, а может быть, откупился. Пересидев репрессии, он изменил тактику и начал действовать согласно плану, разработанному им в укрытии. Теперь он, вместо того, чтобы исполнять три желания, вел путника к месту, где был зарыт котел; как правило, это было поле с обилием цветов. Поскольку копать путнику было нечем, лепрекон подсказывал простое решение - обвязать случайно оказавшейся у него ленточкой тот цветок, под которым находилось золото. Пока путник будет бегать за киркой и лопатой, он не только что не будет прикасаться к повязанной ленточке, но даже с места не сойдет. Будет сидеть и ждать. В чем дает самую страшную клятву, какую только от него потребуют. Он клялся, давал совет, каким именно узлом лучше всего завязать ленточку, - например, двойным морским, - после чего садился и с невинным видом принимался считать ворон, разглядывать облака - в общем, выбирал себе самое невинное занятие.
        Следует отметить, клятву свою он и в самом деле сдерживал. Но когда запыхавшийся человек прибегал обратно с орудиями труда, то оказывалось, что его грубо надули, поскольку все цветы на поле оказывались перевязаны точно такими же ленточками и точно такими же узлами. Поймать лепрекона за руку оказывалось невозможно, поскольку тот от всего отпирался и плел небылицы; мол, как только человек убегал, на поле тут же появлялись его, лепрекона, злые сородичи, которые, в отличие от него самого, были готовы на любое преступление даже за ржавый гвоздь, чего уж говорить о золоте. Они, собственно говоря, и устраивали то безобразие, свидетелем которому он в настоящий момент и является. Прогнать же сородичей он никак не мог, поскольку, во-первых, дал обещание не сходить с места, а во-вторых, они легко могли ему накостылять, воспользовавшись численным перевесом.
        Время шло, и лепрекон распоясался вконец. Теперь он не гнушался выпрашивать что угодно, от корочки хлеба до мелкой монетки, все пускал в дело, и, как результат, его стало не узнать. Он превратился в толстого неповоротливого увальня, к которому совершенно не подходили бессовестные рассказы о бедности, в каковой он пребывает. Тогда он пошел дальше, и начал за небольшую мзду указывать место нахождения клада, используя прежнюю уловку. Когда же слава о нем распространилась далеко за пределы округи, и поле стали обходить стороной за десятки миль, он принялся выходить на дорогу с алебардой...
        В общем, неизвестно, чем бы все кончилось, если бы на этого хитреца не нашелся простак. А простота, она, как известно, пуще воровства. Попались на удочку лепреконову двое путников. Один, как водится, за инструментом побежал, а второй, тот самый простак, стеречь остался. Лепрекон ему глаза завязал, спиной к себе поставил, и занялся своим обычным делом, то есть надувательством. К тому времени, как первый вернулся, поле пришло в свое обычное состояние, то есть - все в ленточках. Так он этим самым инструментом поначалу лепрекона, с его песней о злых сородичах, прибить хотел, а потом, поскольку с того взятки гладки, на своего товарища набросился. Ты-то, мол, чего здесь стоишь, рот раззявил, из-за таких вот как ты по миру идти приходится, ну, в таком духе. Тот только руками развел - как же я, мол, с завязанными глазами, да услежу? А первый убивается, что, мол, теперь вся жизнь прахом пошла, ежели в таком деле удачу упустить, так где ж ее вообще искать. Лепрекон глядит на него, только похохатывает. Второй же никак не поймет, чего убиваться-то? Инструмент принес, так и копай себе. Разве кто мешает? Тут
первый об него лопату все-таки сломал.
        - Где копать? - кричит. - Коли была одна ленточка на одном цветочке, а теперь вон их сколько...
        А второй ему:
        - Так мы ж с этим самым с места не сходили, как уговорено было. Здесь и копай, где стоим...
        Первый на него глаза вылупил, а лепрекон рот раскрыл, от удивления. Вот так они его и наказали, за жадность и обман постоянный.
        Рамус замолчал.
        - Ну, и много золота выкопали? - спросил спустя время сэр Ланселот.
        - Да где там... И котел этот самый дырявым оказался, и из золота всего одна монета, да и та фальшивая... Забрали они ее, так лепрекон за ними увязался. Ныл, стонал, что ограбили его подчистую, что на чужом горе все одно счастья не построишь, монету свою обратно требовал. Так надоел, что не только вернули, еще и приплатили, чтоб отстал...
        Поле они в конце концов отыскали, причем только под вечер. Оно ничем не отличалось от всех, прежде осмотренных, но Рамус, вопреки очевидному, утверждал, что это именно то, которое они ищут. Никаких рисунков и примятой травы на нем не имелось, но "доступный тайнам" напомнил, что они видны только сверху, после чего взялся наколдовать крылья любому сомневающемуся, чтобы тот, воспарив над землей на необходимую высоту, мог сам в этом убедиться. Ему самому крылья не нужны, поскольку он не слепой. Его аргументы не убедили никого; тем не менее, дневная усталость давала себя знать, необходимо было устраиваться на ночлег, а на том ли поле, или на этом - не имело особого значения. Что же касается крыльев, проворчал сэр Ланселот, то пусть Рамус приделает их себе, поскольку он, сэр Ланселот, давно не практиковался в стрельбе из лука. И хотя для благородного рыцаря брать таковое оружие в руки без особой необходимости считается зазорным, нынешняя ситуация вполне извинительна.
        После нехитрого ужина, - единственное, что иногда могло заставить Рамуса замолчать, - он заявил, что не доверяет всяким там хранителям кладов, да и вообще, от них одни неприятности. Вот, к примеру, случай, который рассказал ему один студент, когда он поступил в университет... Падуанский, кажется, но, впрочем, это не имеет никакого значения. У студента этого бы дальний родственник, которого звали то ли Гарпагон, то ли Дартаньян, Рамус запамятовал. Был этот самый родственник скуп настолько, что имя его стало притчей во языцех, несмотря на свое рыцарское звание. Тут Рамус, каким-то шестым чувством ощутив возмущение, уже готовое было прорваться со стороны сэра Ланселота рукоприкладством, хлопнул себя по лбу и вскричал: "Да нет же, это я все напутал!.. Это история не про рыцаря, а про ученого!.." Ликвидировав, таким образом, опасность, он продолжал, каждый раз запинаясь на слове "ученый". Этот самый ученый, по слухам, обладал несметными сокровищами, которые частью достались ему от предков, а частью он раздобыл сам, по большинству в походах против сарацин, стараясь взять в плен самых богатых с целью
получения за них выкупа.
        - То есть, конечно, дело обстояло не совсем так, - спохватился Рамус. - Если быть честным, то этот ученый обманул одного очень достойного рыцаря и поступил к тому в оруженосцы, после чего бессовестно пользовался щедростью последнего. Ну, там, еще, в мирное время, приторговывал билетами на турниры, в которых принимал участие его господин, сувенирами, которые якобы привозил с Востока, принимал мзду от кузнецов, боровшихся за право чинить рыцарские доспехи после турниров и походов, по мелочам чего...
        Кстати сказать, у этого самого ученого был сын, тоже рыцарь, то есть, ученый. Ученым, как известно, для обретения известности и ее поддержания требуется участие в диспутах, каковые его сын старался не пропускать. Как известно, диспуты, во имя рождения истины, частенько заканчиваются дракой, и вот однажды, собираясь на очередной, сын ученого обнаружил, что у него сильно порвана ученая мантия, прямо по самой большой заплате, из которых, собственно, и состояла за неимением средств, так что починить ее не представляется возможным. Призванный на помощь слуга пришел в ужас от состояния мантии, однако попытался утешить своего господина тем, что и его обидчику, мол, досталось на орехи. И зря он, молодой господин, отказался взять мантию побежденного противника, как того требовал обычай. На что тот резонно возразил, что, во-первых, истинному ученому такое поведение не к лицу, а во-вторых, брать там все равно было нечего, поскольку он, видя плачевное состояние своего одеяния, пришел в такое негодование, что изодрал мантию своего противника в мелкие клочья, вместе с исподним... Зрители, что рядом стояли, тоже
одеждой пострадали... В общем, в этом случае говорить о любви к истине как-то не приходится. Тем не менее, мантия все равно нужна, так что, не наведается ли слуга к ростовщику, может, тот согласится выдать несколько монет в обмен на какую-нибудь житейскую мудрость. Богатство, например, лучше бедности. Или: лучше хорошо ехать, чем плохо идти. А то вдруг ему глянется рецепт размягчения мрамора, тогда из него чего хочешь отлить можно, например, бюст в полный рост, или греческую нереиду с веслом... А то ему предстоит перед королем дискутировать, а его в таком виде и на подъемный мост не пустят.
        Тут слуга был вынужден его сильно огорчить. Поскольку ростовщик этот самый, отчаявшись получить обратно хоть что-нибудь из прежде одолженного, требует теперь, чтобы, рыцарь, то есть ученый, приложил свою руку к грамоте, в которой обещается, при невыплате долга в срок, отдать ему, ростовщику, и оружие, и доспехи, и замок, и... то есть библиотеку со всеми содержащимися в ней рукописями.
        - А больше ему ничего не надо? - вскричал рыцарь. - Если угодно, могу дать ему в ухо!.. Рыцарской рукой!.. Забесплатно!..
        Рамус осекся, поскольку в данном случае заменить рыцаря на ученого не представлялось возможным, ибо, озвучивая произнесенные тем слова, он слишком хорошо вошел в роль, но сэр Ланселот только благодушно кивнул. Поведение рыцаря в данном случае соответствовало его убеждениям, а потому он не обратил внимания на небольшую нестыковку в повествовании.
        Это услышал пришедший кстати или некстати ростовщик. Он кинулся наутек, но был остановлен дверной балкой, каковую едва не вышиб лбом. Будучи захвачен в плен, он, тем не менее, выказал необыкновенную стойкость, утверждая, что совершенно разорен, что сам пришел просить в долг, после чего, с места в карьер, намекнул открытым текстом об имеющейся у него универсальной отмычке. Вот если бы сын ученого согласился ею воспользоваться, - исключительно в качестве научного эксперимента, - и добраться до батюшкиных сундуков, ситуация могла бы измениться в лучшую для всех сторону.
        - Так ты подталкиваешь меня на воровство? - с негодованием вскричал благородный... э-э-э... ученый, и попытался прибить ростовщика, но тот вывернулся, заявил, что его неправильно поняли, и что виной его словам - напавшая на него только что притолока, чему все присутствующие были свидетелями.
        Ученый широким жестом выгнал его вон, однако, стоило ростовщику исчезнуть, как он, вспомнив о слове "эксперимент", повелел слуге вернуть того обратно. Действительно, ради экспериментов многие ученые рискуют жизнью, причем, даже не зная заранее их результатов, в данном же случае результат был предсказуем теоретически, а практическое подтверждение теории практикой - о-о-о, оно многого стоило! С какой стороны ни посмотреть.
        Ростовщика вернули, объяснили ситуацию, но выяснилось, что универсальную отмычку он где-то в суматохе потерял. Поиски ничего не дали, а потому, получив затрещину, он с позором удалился, поставив своим некрасивым поведением крест на научном изыскании.
        Делать было нечего, и ученый сын ученого отправился прямиком к королю, чтобы с глазу на глаз пожаловаться на судьбу, а заодно и скупердяя-отца. Он выбрал счастливый момент. Король только накануне ввел своим указом просвещение, и сидел на троне, окрыленный, в ожидании скорых результатов.
        Видя вместо результатов ученого в лохмотьях, он оказался перед дилеммой: выдать пришедшему новое платье или казнить, и уже было склонился ко второму, когда тот припал к монаршим ногам с челобитной, в которой просил повлиять на своего отца, чтобы тот впредь выделял сыну достаточно средств. Большую часть которых обещался лично передавать в королевскую казну для реализации пресловутого просвещения.
        Грамотно поданная челобитная возымела должное действие, король приказал позвать ученого-отца, а пока того доставляли, пришел в совершенную милость по отношению к ученому-сыну, выговорив передачи девяти монет из каждого полученного десятка в казну. Так что когда отец явился в королевский замок, дело уже было, собственно говоря, решено, и король с ученым-сыном расхаживали по залу, мирно беседуя о погоде и видах на урожай.
        Когда вызванный прибыл, король попросил сына постоять немного за колонной, объявив, что уладит все сам. Монарх не стал тратить время понапрасну, и после традиционного: "как жена, как дети, сердчишко не пошаливает?..", сообщил, что в связи с грядущей перестройкой жизни в королевстве, требует ко двору его сына с причитающемуся тому содержанием. Ученый разумно возразил, что ежели сына забирают ко двору, то пусть двор о нем и заботится, а во-вторых, он готов служить господину мечом и пером, то есть, только пером, положить за него голову на любом диспуте, но в настоящий момент, равно как и во все предыдущие, беден как корабельная крыса. И все то золото, какое у него имеется, это золото заката и восхода, каковые он может наблюдать со стен своего разваливающегося замка, поскольку деньгами на ремонт не обладает. По вполне понятным причинам, он оделить этим золотом кого бы то ни было не в состоянии. А кроме того, даже если бы у него и имелась кое-какая заначка, то сын все равно не имел бы на нее никаких прав, поскольку замыслил на него недоброе. В поисках мифических сокровищ, якобы имеющихся у отца, он
неоднократно вызывал его на диспуты устами всяких невежд, а сам, пользуясь его отсутствием, разобрал замок буквально по кирпичику, неаккуратно помещая их обратно, откуда, собственно, и проистекает имеющаяся в наличии разруха.
        Видя, что король подпал влиянию отца, сын покинул свое убежище, и немедленно вступил с отцом в дискуссию. Король, отойдя подальше, с интересом наблюдал за потасовкой, пока отец, как более опытный ученый, не размазал менее ученого сына по полу...
        Рамус, говоривший без передышки невесть сколько времени, пересох ртом и припал к флаге, что дало возможность сэру Ланселоту осведомиться, кончились ли на этом неприятности с сокровищами, которых не было, и вообще, какое отношение вся эта история имеет непосредственно к ним.
        - К этому и веду, - не моргнув глазом, заявил Рамус. - Дело в том, что от избытка переживаний победитель тот же и преставился. Денег на похороны не было, поэтому его уложили на копья и понесли на ближайшее кладбище. Поскольку подобные вести разносятся быстро, к немногочисленной похоронной процессии присоединился ростовщик, время от времени дергавший ученого-сына за остатки мантии, и как-то по-особому ему подмигивая, одновременно стараясь как можно незаметнее избавиться от остававшихся в руках клочках материи.
        Когда они добрались до места назначения, могильщики еще не справились со своей работой, поскольку им пришлось гонять от ямы какого-то странного типа с черепом в руках, пристававшего к ним с вопросом: "Йорик, мол, это, или не Йорик". Отчаявшись прогнать, ему было заявлено, что это Йорик, после чего тот, наконец, удалился, вручив череп ближайшему могильщику с уверением, что он, мол, в этом и не сомневался, и нечего было морочить ему голову столько времени.
        Принялись копать дальше, но едва пару раз ткнули лопатой, как послышался звон. Обнаружился закопанный клад - котел с золотыми монетами. Возникшее недоразумение, по поводу того, кому именно должна принадлежать находка, быстро переросла в драку, в которой принял участие даже ученый-отец, поскольку, как оказалось, во-первых, он вовсе не умер, а впал в кратковременный летаргический сон, а во-вторых, нимало не смущаясь этим обстоятельством, заявил, что, поскольку могила предназначалась для него, следовательно, ему должен принадлежать и найденный клад. Будучи искушенными в диспутах, отец с сыном через некоторое время одержали полную победу, после чего, на радостях, помирились, облобызались, но воспользоваться богатством им так и не пришлось.
        Как известно, вести разносятся быстро, и едва они достали из ямы котел, как заявился король, в сопровождении войска, со свежеизданным указом о незамедлительном, с момента подписания, вводе в королевстве, помимо просвещения, еще и культуры. Указ содержал примечание, гласившее, что виновные в драке на кладбище лишаются имущества, равно движимого и недвижимого, каковое наказание вступает в силу немедленно по обнаружении нарушения. Король и рад был бы пойти отцу и сыну навстречу, но указ есть указ, и его нельзя отменить вот так запросто. Конечно, если бы он знал, что так все случится, то непременно обождал бы с его подписанием, но что сделано, то сделано. Чтобы хоть как-то компенсировать ученым потерю всего, кроме доброго имени, король немедленно выделил им корабль для путешествия в иные страны, с целью нести туземцам культуру и просвещение. Починка корабля и набор команды осуществлялись, понятно, за счет владельцев...
        Поскольку Рамус упомянул об университете, кстати, не в первый раз, позволим себе короткое отступление и ознакомимся с царившими там нравами. Правда это, или нет, пусть любознательный читатель решит сам, а мы откроем плутовской роман Франциско де Кеведо "История жизни пройдохи по имени Дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников" (издание Л.: Художественная литература, 1980), где, в частности, так описывается поступление в вышеупомянутое учебное заведение хозяина главного действующего лица.
        "Барина моего сразу взяли под свое покровительство несколько
        стипендиатов, знакомых его отца, и он отправился в свою аудиторию, а я,
        вынужденный начать свое учение на другом курсе и почувствовав себя одиноким,
        начал дрожать от страха. Вошел я во двор и не успел еще сделать первый шаг,
        как все студенты заметили меня и закричали: "Вот новичок!" Дабы скрыть свое
        смущение, я стал смеяться, но это не помогло, ибо человек десять студентов
        подошли ко мне и тоже начали смеяться. Тут мне пришлось - дай бог, чтобы это
        было в первый и последний раз! - покраснеть, ибо один из студентов, стоявший
        рядом со мной, вдруг зажал себе нос и, удаляясь, воскликнул:
        - Видно, это Лазарь и собирается воскреснуть, так от него воняет!
        Тогда все стали от меня отходить, затыкая себе носы. Я, думая спасти
        свою шкуру, также зажал себе рукою нос и заметил:
        - Ваши милости правы: здесь очень скверно пахнет.
        Это их весьма рассмешило, и они, отойдя от меня, собрались числом чуть
        не до сотни. Они заметно наглели и, видимо, готовились к атаке. По тому, как
        они харкали, открывали и закрывали рты, я понял, что это готовятся мне
        плевки.
        Тут какой-то простуженный ламанчец атаковал меня страшнейшим плевком,
        присовокупив:
        - Начинаю!
        Видя свою погибель, я воскликнул: "Клянусь богом, у..." Не успел я
        произнести: "...бью!", как на меня посыпался такой дождь, что слов моих я не
        мог докончить. Плевки у иных были так полновесны, что можно было подумать,
        будто они извергают на меня свою склизкую требуху; когда же у других во рту
        иссякала влага, они прибегали к займу у своих ноздрей и так обстреливали
        меня, что плащ мой гремел, как барабан. Я закрыл лицо плащом, и он вскоре
        стал белым, как яблоко на мишени; в него они и метили, и надо было видеть, с
        какой ловкостью попадали в цель. Меня словно снегом облепило, но тут один
        пакостник, заметив, что лицо мое было защищено и еще не успело пострадать,
        подскочил ко мне, восклицая с великим гневом:
        - Довольно плевать! Не убейте его!
        Я и сам опасался этого и освободил из-под плаща голову, чтобы
        осмотреться. В тот же миг злодей, припасший в утробе своей добрый снаряд,
        обернулся ко мне тылом и залепил его прямо мне в глаза. Судите же теперь о
        моем несчастном положении! Тут вся орава подняла такой адский крик, что
        голова у меня пошла кругом. Судя по тому, что они извергли на меня из своих
        животов, я полагаю, что, дабы не входить в изъян на лекарей и аптекарей, они
        ждали новичков, чтобы принять слабительное. Но и это показалось им
        недостаточным. Они захотели наградить меня еще и подзатыльниками. Но некуда
        было им меня ударить, иначе мучители мои рисковали перенести себе на руки
        половину украшений моего плаща, за мои грехи из черного ставшего белым.
        В конце концов они оставили меня. Еле-еле добрался я до своего дома. К счастью, дело было утром, и навстречу мне попалось только двое-трое мальчишек, видимо не лишенных благородства, ибо они хлестнули меня только пять-шесть раз жгутами и пошли себе дальше. Я вошел в дом, и мориск, увидев меня, стал хохотать и делать вид, точно собирается тоже плюнуть. Убоявшись, я сказал ему:
        -- Смотрите, хозяин, я ведь не Ессе homo!
        Ни в коем случае не должен был я это говорить, тогда он не обрушил бы мне на плечи несколько весьма ощутительных ударов гирями, которые были у него в руках. С этим поощрением я почти бездыханный взобрался по лестнице и потерял немало времени, прежде чем нашел в себе силы снять плащ и сутану. Наконец я освободился от них, швырнул их сушиться на крышу, а сам повалился на кровать. Вернулся мой хозяин. Он понятия не имел о тошнотворном приключении со мною и. видя, что я сплю, разозлился и принялся так сильно и стремительно таскать меня за волосы, что еще немного -- и я проснулся бы лысым. С криком и жалобными стонами вскочил я с кровати, а он еще в большем гневе обратился ко мне:
        -- Хорошо же ты служишь мне, Паблос! Теперь ведь у нас другая жизнь.
        Слыхав, что у нас другая жизнь, я решил, что уже умер, и ответил:
        -- Хорошо же вы меня жалуете, ваша милость, после всех моих несчастий! Посмотрите, что сталось с моей сутаной и плащом, которые служили носовыми платками большим носам, чем были когда-либо виданы во время процессии на страстной неделе. И взгляните еще на мою спину.
        Тут я заревел. Видя мои слезы, дон Дьего поверил им, найдя сутану, рассмотрел ее, проникся ко мне состраданием и сказал:
        -- Паблос, смотри в оба и не зевай. Береги сам себя, ибо нет здесь у тебя ни папаши, ни маменьки.
        Я рассказал ему, как все было. Он велел мне раздеться и отправиться в мою комнату, где жило четверо хозяйских слуг.
        Я лег, выспался, а к вечеру, хорошо пообедав и поужинав, почувствовал себя столь крепким, как будто бы ничего не произошло.
        Стоит, однако, разразиться над кем-нибудь несчастью, как оказывается, что бедам нет конца, ибо следуют они одна за другой, точно звенья цепи".
        Тому, кто пожелает узнать, какое несчастье случилось с Доном Паблосом дальше, просто посоветуем прочитать книгу, добавив, что "роман Кеведо был переведен на все языки Западной Европы и повсюду приобрел такую популярность, что уступал в этом отношении только "Дону Кихоту" Сервантеса".
        ...Когда Рамус закончил свой рассказ, костер почти потух; от него остались слабо тлевшие красным угольки. На небо взошла полная луна, стояла абсолютная тишина. И, в этой тишине, Рамус вдруг сделал знак рукой, призывая к молчанию, а сам поднялся на цыпочки, приложил ко лбу ладонь козырьком и принялся всматриваться в ширину поля. Зрение его обладало такой же остротой, как и слух, поскольку он торжествующе прошептал:
        - Ну, что я говорил?.. Это именно то место!.. Вон, смотрите, только тихо!!!
        Владимир поднялся на ноги совершенно бесшумно, чего нельзя сказать о сэре Ланселоте, который лязгнул так, что слышно, наверное, было, миль за десять. Будучи сильно раздосадован произведенным шумом, он чертыхнулся. Миль на двадцать.
        Рамус скривился лицом так, будто съел сразу десять несозревших лимонов, ухватил свою шапочку с пером ладонями и надвинул ниже ушей. Постояв так некоторое время, он вернул себе первоначальное положение и прошептал:
        - Кажется, пронесло!.. Смотрите вон туда...
        В отдалении над травой что-то возвышалось: то ли пень, то ли какое-то растение, то ли еще что. Было не разобрать, поскольку луну заволокло легкой дымкой, но когда дымка исчезла, исчезла и торчавшее нечто.
        - Видали?.. - с прежним торжеством в голосе пробормотал Рамус. - Я же говорил, альраун. Чего-то делает. Присел. Тихо.
        Над травой возникло какое-то движение. Показалось нечто, начавшее приобретать более-менее различимые очертания, сопровождаемое комментариями Рамуса.
        - Ну, точно... У меня такой же колпак был, из красно-белого полосатого чулка. С кисточкой. Ей щекотать удобно, при случае... А нос-то, нос!.. Прямо как у Сирано де Бержерака!.. Опять присел...
        - Ты, вот это, сейчас, про что сказал? - подозрительно осведомился сэр Ланселот. - Чего он там делает?..
        - А мне откуда знать? Не видно... Клад у него там, должно быть. Окружать надо. И хватать, по моей команде. Альрауны, они вроде как безобидные. Не кусаются, - добавил он, по всей видимости, убеждая самого себя. После чего принялся окружать. И снова застыл, поскольку сэр Ланселот опять лязгнул.
        - Здесь, здесь все бросай, а то всю рыбу распугаешь!.. - зашипел он. В предвкушении обретения клада, Рамус совершенно забыл о должном почтении обращения к рыцарю. - Потом подберешь, нет тут никого. Никто не украдет.
        Владимиру показалось, что неподалеку от них, как бы в третьей вершине равностороннего треугольника, две из которых составляли собственно они сами и альраун, возникло какое-то движение, но, поскольку был не уверен, тревоги поднимать не стал.
        Сэр Ланселот, недовольно бурча, безропотно снял с себя все, также, по-видимому, обуянный страстью к наживе.
        Рамус двинулся поначалу очень аккуратно. Сделав шаг он останавливался, и начинал бурно жестикулировать, показывая, как следует перемещаться остальным.
        Некоторое время они подкрадывались совершенно бесшумно. Наконец, когда до альрауна оставалось метров десять, алчность взяла верх над разумом, и Рамус, возопив во весь голос: "Хватай его!", рванул вперед что было сил. Точно так же поступил и сэр Ланселот, не желая делиться потенциальной добычей.
        Владимир, отстав от прочих, остановился. В свете луны он видел три метавшихся силуэта и никак не мог понять, почему альраун не только не убегает, но и старается держаться поблизости от того места, где был замечен. Может, и вправду - клад?
        А когда все-таки подошел, его спутникам удалось схватить фэйри. Крепко держа его за руки, и за ноги, - тот все еще пытался брыкаться и извиваться подобно Вождю Краснокожих, - они вознамерились устроить своему пленнику допрос.
        - Итак, отвечай нам всю правду, без утайки, - спрашивал Рамус, которого мотало из стороны в сторону сильнее, чем сэра Ланселота, поскольку он держал альрауна за ноги. - Где твое золото?
        - Нет у меня никакого золота!.. - вопил тот. - И вообще, чего пристали?.. Сижу, никого не трогаю...
        - Мыслю о вечном, - закончил за него Рамус, а Владимир подумал, что он, наверное, тоже пытался ухватить кота за хвост. - Плавали, знаем. Только у нас не отвертишься!.. Отвечай, тебе говорят! И прекрати брыкаться!!! Сидел он, видите ли... Посреди ночи и чиста поля...
        Пленник затих, и это оказалось для него необыкновенно ловким ходом, поскольку сэр Ланселот, получивший возможность трезво оценить обстановку, обнаружил под альрауном кучку неизвестного происхождения. Решив на всякий случай отойти подальше, он сделал шаг в сторону, при этом сосредоточив свое внимание на земле, что дало возможность альрауну вырвать из его рук свои и одновременно ловким движением ноги подбить глаз Рамусу. Тот тоже выпустил пленника, который, шмякнувшись на землю, вскочил и резво отбежал на несколько шагов.
        - Ну, чего пристали... - заныл он оттуда. - Сказано ведь, сижу себе, никого не трогаю...
        - Да мы видим, - буркнул сэр Ланселот и вознамерился было подбить Рамусу второй глаз, но тут случилось нечто совершенно неожиданное.
        От того места, где Владимир прежде видел движение, то ли примерещившееся, то ли действительное, отделились две фигуры - одна темная, другая светлая - и быстро направились к месту событий. Стараясь перемещаться с одной стороны - скоро, а с другой - достойно, они, тем не менее, запыхались, и, пока приходили в себя, Владимир сумел их немножко рассмотреть.
        Темная фигура являла собой невысокого толстяка в котелке и костюме-тройке, - все основательно поношенное, - штиблетах и тростью с облупившимся позолоченным шаром в качестве набалдашника. Лицом, несмотря на поношенность, он был кругл, глазки блестели, а из-под аккуратного носа торчали усы.
        Светлая представляла даму в не менее поношенном вечернем платье со шляпкой, предположительно кремового цвета, с сумочкой без замка на локте одной руки. Рыжие волосы, и худощавое лицо дамы неопределенного возраста. Обеими руками она придерживала на плече солидный подсачек с крупной ячеей, сетка болталась едва не до земли.
        - Позвольте представиться. - Толстяк элегантным движением поднял котелок. - Базилио. - Помолчав немного и водрузив котелок на место, добавил: - Дон.
        - Алиса, - представилась дама. Помолчала. - Донья.
        Их появление и внешний вид были настолько причудливы, что Владимир и его спутники не произнесли ни слова.
        - Будучи здесь по долгу службы, заключающемся в сопровождении известного ученого-энтомолога, - продолжил дон, кивнув на даму, - и случайно став свидетелем конфликта, я счет нужным вмешаться, чтобы узнать, что, собственно, происходит, и не могу ли я быть чем-нибудь полезен одной из сторон.
        Взгляд его при этом упал на кучку, блеснул ярче луны, и остался к ней, кучке, прикованным.
        Из его речи сэр Ланселот не понял ни слова, за исключением того, что в его присутствии дама была названа каким-то неприличным образом. Совершенно забыв о том, что оставил меч возле костра, он протянул руку за спину и взревел громовым голосом:
        - Как посмел ты назвать благородную даму...
        После чего получил совершенно непочтительный толчок локтем в бок от Рамуса, который прошептал:
        - Это не назвал. Это ученые такие, жуков ловят, бабочек, лягушек там всяких...
        После чего обратился с к дону:
        - Мы вас внимательно слушаем, продолжайте.
        Обнаружив отсутствие меча и услышав слово "ученый", рыцарь как-то сразу поскучнел и буркнул:
        - Ну, пусть продолжает...
        - Так вот, - продолжал дон, на которого эскапад сэра Ланселота не произвел никакого впечатления. - Будучи в некотором смысле участником городского совета, - то есть, советую, что да как, - я некоторым образом принял участие в судьбе этого молодого человека, - кивок в сторону альрауна, - с целью поспособствовать улучшению его жизненных обстоятельств. Являясь сыном бедного придворного музыканта, он не способен без посторонней помощи доброхотов-пожертвователей ни получить достойное образование, ни овладеть профессией, каковая явилась бы в будущем основанием достаточной жизни на благо общества. О том, насколько тяжела его жизнь, может свидетельствовать почти полное отсутствие в каморке отца каких-либо предметов мебели, за исключением фисгармонии, с помощью которой он и добывает средства, и даже очаг, в иных семьях служащий для приготовления пищи, у данной нарисован на куске старого холста. Следует также добавить, что из всех домашних животных у них имеется только крыса, именуемая Шушара, состоящая на учете в полицейском участке по подозрению в неоднократном воровстве.
        Сэр Ланселот смотрел на говорившего тупо, Рамус - с восхищением, хотя оба ничего не понимали.
        - Лучший друг отца, - продолжал дон, - замечен в пьянстве, пугает население цветом своего носа и нуждается в принудительном лечении. Так вот, не без моей помощи, сей молодой человек...
        - Как - молодой человек? Разве это не?.. - воскликнул Рамус и осекся.
        Дон строго, насколько это можно было судить при лунном свете, взглянул на него.
        - ...молодой человек получил немного золота, передав каковое мне, мог бы рассчитывать на совет, как избежать ожидающей семью нищеты...
        Услышав про золото, Рамус не стал дожидаться, пока его заговорят окончательно и будучи уверен в своей правоте, метнулся в сторону то ли альрауна, то ли молодого человека.
        Однако бдительная донья подставила ему ножку, а затем, очень ловко, надела на стоявшего столбом сэра Ланселота подсачек. Оказавшийся настолько подходящего размера, что металлический обруч прижал руки рыцаря к телу, а сетка накрыла верхнюю часть, мешая высвобождению. После этого она дернула за ручку, и рыцарь упал, как прежде стоял - столбом. Дон размахнулся своей тростью, отчего Рамус, подпрыгнув, как ошпаренный, мужественно рванул наутек, оставив на месте неожиданно разразившегося поединка Владимира в качестве единственно способного оказать сопротивление. Но поскольку тот стоял в стороне, недоумевая, как ему следует поступить, он был сочтен за не достойного внимания, а потому дон и донья сами кинулись ловить молодого альрауна.
        Но без уже использованного подсачека, шансов у них не было никаких. Альраун, - будем пока что считать его таковым, - крутился и вертелся, шмыгал вокруг и проскакивал между ног у толстяка, так что ухватить его не представлялось возможным. Его ловкости и пронырливости с избытком хватило бы на десятерых. Вдобавок ко всему, он дразнился и сыпал словами, характерными для какой-нибудь средневековой подворотни.
        - Что, взяли? - победоносно спросил он, когда его преследователи понуро остановились, не в силах отдышаться. - Будете знать, как связываться с...
        И тут избыток самомнения сыграл с ним злую шутку, поскольку, отставляя ногу назад, - вне всякого сомнения, чтобы принять какую-нибудь величественною позу, - он зацепился за лежавшего сэра Ланселота, покачнулся и рухнул. Этого оказалось вполне достаточным, чтобы дон и донья, издав победоносный визг, бросились на него сверху, подобно гепардам. Образовалась куча мала, очень необычно выглядевшая в лунном свете, пыхтящая, вопящая и размахивающая во все стороны не занятыми непосредственно в ней конечностями, когда вдруг раздался тонкий голос:
        - Смотрите, смотрите!..
        Та самая кучка, от которой прежде опасливо отодвигался сэр Ланселот, принялась набухать прямо на глазах.
        - Оно растет...
        Из кучки показался побег, тут же начавший тянуться кверху и одновременно раскидывать тоненькие отростки в стороны. Он тянулся и тянулся, крепчал и мужал, под восхищенными взорами и охами-ахами присутствующих, в том числе Рамуса, который счел возможным, сделав круг, вернуться, затаиться за спиной Владимира и оттуда выглядывать. Не было никаких сомнений, что из земли поднимается дерево, причем не обычное, а волшебное. Прошло совсем немного времени, и оно своими размерами уподобилось столетнему дубу, а на ветвях его появились и стали распускаться цветы, похожие на цветки лотоса формой и размером, правда, не имевшие запаха. Прошло еще время, цветки пожухли и стали опадать, а вместо них - набухать плоды, нечто среднее между березовой сережкой и сосиской. Наконец, движение на дереве замерло. Присутствующие также безмолвствовали. Вдруг, кожура на плодах пошла мелкими трещинками, они стали лопаться, и на землю - в это было трудно поверить, но это так! - с мелодичным звоном, сначала поодиночке, а затем тропическим ливнем, хлынул поток золотых монет.
        С визгом, стараясь отпихнуть друг друга как можно дальше от золотого дождя, к дереву рванулись дон и донья, альраун и Рамус. Сэр Ланселот передвигаться не мог, - ему мешала рукоятка подсачека, уткнувшаяся концом в землю. Владимир предпочел остаться на прежнем месте, ожидая развития событий.
        На траве под деревом образовывались кучки золотых монет, которые продолжали сыпаться. Рамус стоял под златопадом, раскинув руки в стороны и подставив ему лицо, лучившееся счастьем настолько, что затмевало блеск драгоценного металла, не говоря уже о луне. Дон и донья купались в монетах, альраун колесом носился вокруг, издавая нечеловеческие вопли. Как вдруг...
        Вдруг золотой поток начал тускнеть. Звон - сменяться глухим перестуком. Радостные вопли обратились в настороженное молчание. Наконец, кто-то невнятно пробормотал:
        - Деревянные... Они превратились в деревянные...
        Настороженное молчание в мгновение ока переросло в скорбную тишину. Посреди которой раздался тоскливый голос, принадлежавший дону:
        - Ты что натворил, паршивец, а?
        - А я что? Я ничего... - быстро забормотал в ответ альраун. - Я как было сказано, так и сделал. Выкопал ямку, сказал три раза: "Крекс, фекс, пекс", положил золотые, посолил... Ну, там, добавил перчику, лучку, уксусу...
        - Ай! - воскликнул дон. Даже в лунном свете было видно, насколько огненно-красным стало его лицо. - Тут тебе что, шашлык, что ли?..
        - Я хотел как лучше!.. - заорал альраун и бросился наутек.
        - Я тебе покажу уксус!.. - помчался вдогонку дон.
        - Перчик и лучок!.. - не отстала от него донья.
        Несколько мгновений, и они скрылись из виду. Под деревом остался только Рамус, набиравший полные ладони деревянной трухи, - прежде золотые, став деревянными, монеты теперь обращались в труху, - воздевавший их к верху и высыпавший себе на голову, тоскливо подвывая...
        Рыцарь был высвобожден, после чего он, в порыве благородного негодования, водрузил подсачек на Рамуса, - "за трусость и оставление поля битвы", как он выразился, - и потащил его к остаткам костра. Маг-недоучка поначалу громко взывал о несправедливости, потом замолк, из опасений, как бы не навредить себе еще сильнее. Вмешательство Владимира также ни к чему не привело. Будучи возмущен более тем, что предстал в неподобающем виде, нежели постыдным бегством спутника, сэр Ланселот вполне мог приговорить последнего в соответствии с законами военного времени.
        Впрочем, за то недолгое время, пока рыцарь вел Рамуса обратно, он, вероятно, рассудил, что требовать бесстрашия от неблагородного означало бы оказаться в еще более глупом положении, чем прежде. Поскольку, притащив его к кострищу, тут же и объявил это в короткой, но очень яркой речи.
        Поняв, что в настоящий момент ему ничего не грозит, Рамус устроился как можно удобнее и попытался изменить ситуацию в свою пользу, принявшись припоминать все известные ему случаи трусости, превосходившие масштабом его собственную.
        - Довелось мне учиться в каком уж и не вспомню университете, и в той местности, неподалеку от городка, где он располагался, имелась заколдованная пещера. Кто, что и когда там сокрыл и заколдовал, про это ходили разные слухи, но достоверно никто ничего не знал. Зато знали, что любой, кто посмеет сунуться в пещеру, сразу же обратится в старую клячу. А потому, во избежание недоразумений, повесили возле пещеры два плаката: "Это не здесь", и "Его тут нет"...
        - Зачем это? - не понял сэр Ланселот.
        - Ну, как, зачем? Приходит, например, к пещере чужестранец, который ищет, скажем, цирюльню. И сразу видит - это не здесь. Поворачивается и уходит. Или, там, ищет кто-нибудь славного рыцаря Люстига фон Шпацирен, прочитает, что его тут нет, и тоже уйдет...
        - Вот ты это кому здесь плетешь? - поинтересовался сэр Ланселот. - Ты где это столько грамотных нашел, чтобы надписи всякие читать?
        - Так там не только надписи, там еще и рисунки были, разного качества, но очень доходчивые. Для тех, кто неграмотный. Вдобавок капканы, волчьи ямы, самострелы, сети, шлагбаумы... Даже стража одно время стояла, только быстро сбежала.
        - Это еще почему?
        - А потому, что днем еще куда ни шло, а коли ночью кто-нибудь в капкан, или, там, в волчью яму, или стрелу пониже спины... Завывали очень. Или ругались площадно. А стражники, у них натура тонкая... Вот и не выдерживали.
        - И что?
        - Так вот я и говорю. Учился вместе со мной один товарищ. Ни во что не верил, ни в черную кошку, ни в сеньору с пустыми ведрами. Вот он как-то и побился об заклад, что сходит в эту самую пещеру и все доподлинно разузнает. "А коли струсишь да назад с полпути вернешься?" - это мы его спросили. "А коли струшу, назад не вернусь. Слово чести". И через некоторое время подался. Ждали мы его, ждали, не возвращается. Невмоготу стало, пошли сами искать. Ну, без ловушек, без стрел, конечно, не обошлось, так что не все из нас до пещеры этой самой добрались. Зачем - сами не поймем. Потому как снаружи не очень-то видно, а внутрь идти никто не хочет. Следов, вроде, никаких нету...
        - И спросить не у кого?
        - У кого там спросишь? Туда разве кто из чужестранцев случайно забредет, а из местных никого. Кляча какая-то паслась неподалеку... Много у нее спросишь? Вот и вышло, что на похвальбу горазд оказался, а как до дела дошло - струсил и сбежал.
        - А с чего вы решили, что струсил?
        - Так ведь он человеком слова был, этого у него не отнять. Сказал ведь, коли струшу, назад не вернусь, вот и не вернулся. Хотя чего там хитрого - в пещеру зайти? Может, не такая уж она и заколдованная была...
        - Сам бы и зашел.
        - Мне-то с чего судьбу испытывать? Я в колдовство верю. Мало ли чего? Разве ж охота остаток века старой клячей коротать...
        - Оно бы и к лучшему было, - буркнул сэр Ланселот, пристраиваясь спать.
        Рамус сделал вид, что не расслышал.
        - Так я сниму сачок, что ли? Не бабочка... А как встретим кого-нибудь, продам. Денежка лишней не бывает.
        Но сэр Ланселот не ответил, поскольку уснул сразу же, едва пристроился. Владимир помог Рамусу освободиться от подсачека, и тот положил его рядом с собой, для надежности. Поутру обнаружилось, что ночью подсачек кто-то спер.
        Собственно говоря, это и послужило причиной пробуждения Владимира. Рамус метался поблизости, заглядывал под каждый лопух и с жаром произносил речь в защиту частной собственности. Причем сулил покусившимся на нее такие наказания, что Владимир даже подумал, не послужила ли данная речь основным источником для "Молота ведьм"?
        Пропажа не нашлась, Рамус пришел в наисквернейшее расположение духа и все делал через пень-колоду. Разжигая костер, едва не устроил пожар, добывая какие-то корни, чтобы испечь их на завтрак, оставлял после себя огромные ямы, беспрерывно бурчал и ругался. Само собой разумеется, сходил на место ночной схватки, но ничего там не обнаружил. Чудесное дерево исчезло, ветерок развеял труху, примятая трава потихоньку выправлялась, никаких монет, ни золотых, ни деревянных, обнаружить ему не удалось. Что, разумеется, не прибавило ему настроения.
        Владимир позавтракал черствым хлебом, решив не рисковать угощением Рамуса, состоявшим, как уже было упомянуто, из каких-то печеных корней и куска сыра.
        - С плесенью? - с надеждой спросил сэр Ланселот.
        - А как же! - гордо ответил Рамус. - Иного не держим. В три пальца.
        Небольшой кусочек сыра и впрямь оказался толщиной чуть больше чем в три пальца, причем эти самые три пальца как раз и составляла плесень. Но, доброму рыцарю и магу все впрок, поэтому для двух упомянутых категорий завтрак обошелся без каких-либо последствий.
        Под влиянием ли сыра, или кореньев, или еще чего-нибудь, сэр Ланселот впал в мечтательное настроение, едва они снова вышли на дорогу.
        - Интересно, кто все-таки была та самая Прекрасная дама? - обращаясь к самому себе, произнес он. - Какое у нее необычное, прекрасное имя - Донья... - И даже позволил себе настолько расслабиться, что обратился к Рамусу: - Скажи, что думает твоя наука по поводу любви с первого взгляда?
        - Имеет место быть, - тут же отреагировал тот, поняв правильный ответ по ноткам, прозвучавшим в голосе рыцаря. - Самому рассказывали. Жила-была одна Прекрасная дама. Много благородных рыцарей искали ее руки и сердца, и всем она отказывала, ибо не встретила никого, равного себе... По ее мнению, конечно, - поспешно добавил Рамус. - Время шло, и постепенно в замок стало наведываться все меньше и меньше соискателей, хотя прежде пёрли косяком. Наконец, полноводная река, превратившаяся в ручей, пересохла окончательно, лишив Прекрасную даму надежды на благородного супруга. Не будучи обучена никакому полезному делу, кроме как вздыхать у окна и смотреть с замковой башни вдаль, она стала чахнуть, и исчахла бы совсем, если б не ее личный лекарь. Этот самый лекарь, следует отметить, имел на медицину самые передовые взгляды, а потому небеспочвенно почитал лучшим лекарством спорт. Конечно, будучи дамой и пребывая в увядающем состоянии, Прекрасная дама не могла позволить себе забав, более подобающих рыцарям или, там, мужланам, следовательно, была сильно ограничена в выборе. Плавать в ее возрасте, - а ей, страшно
сказать, должно было вот-вот стукнуть двадцать пять, - научиться сложно, проще научиться утопать, но это спорт, если можно так выразиться, одноразовый; командные игры не подходят; всякие там шахматы и преферанс, хотя и способны увеличить финансовое благополучие, но вот здоровье - вряд ли... А потому было решено остановиться на самом демократичном способе лечения, известном еще со времен древнегреческого врача Гиппопотама, - оздоровительном марафонском беге. Тут, собственно, даже приспособлений никаких не нужно. Одежка подходящая, да пересеченная местность. И то, и другое имелось в избытке, а потому решено было не откладывать дела в долгий ящик.
        Поначалу забег устраивали всем замком, однако вскоре выяснилось, что обилие народу, из которого многие вовсе не нуждались в улучшении здоровья по различным причинам, только препятствует выздоровлению. Число участников сократили; потихоньку отсеивались слабые и нецелеустремленные, в результате чего через некоторое время вокруг замка бегала только одна Прекрасная дама. Причем, здоровье ее улучшилось до такой степени, что лекарь не мог догнать ее на самой лучшей лошади. Конечно, теперь лечение можно было бы и прекратить, ввиду очевидного выздоровления, если бы не привычка, справиться с которой подчас гораздо труднее, чем с любой, даже самой страшной, болезнью. К тому же, Прекрасная дама настолько навострилась, что могла дать сто очков вперед любому древнему греку-олимпийцу в прыжках в длину и высоту, а также метании камней в цель.
        - Как так? - не понял сэр Ланселот.
        - Целью ей служили всякие нежелательные зрители... Так вот, случилось, что как раз во время утреннего променада, к замку выехал какой-то бродячий рыцарь. Погода, надо сказать, была преотвратная, дождь лил как из ведра, однако Прекрасной даме все было нипочем, в отличие от рыцаря, который при виде замка рассчитывал на теплый прием и, может быть, необременительное приключение. При виде бегущей Прекрасной дамы, у него, естественно, сработал инстинкт, и он, не тратя времени понапрасну, припустился за ней, громко окликая, в надежде догнать и спасти от, по всей видимости, угрожавшей той великой опасности. На стены замка высыпали его обитатели, слышался звон монет - это принимались ставки. Понятно, что шансов догнать Прекрасную даму у рыцаря не было никаких, поэтому ставили на количество кругов, на которое он отстанет. При этом учитывалось, что до появления рыцаря Прекрасная дама уже преодолела почти половину требуемого расстояния.
        В общем рыцарь отстал, не знаю уж на сколько. От него и его коня валил пар, латы начали понемногу краснеть, от нараставшего внутри них раздражения. Видя такое дело и опасаясь, как бы чего не вышло, стражники стали понемногу опускать решетку в воротах замка, готовясь к появлению госпожи. Стоило ей вбежать, они просто-напросто отпустили ворот, чтобы решетка упала под собственным весом. И надо ж такому случиться, что она начала падать как раз в тот момент, когда прямо перед ней появился наш рыцарь - он, кстати сказать, отчаявшись догнать Прекрасную даму, развернулся и двигался ей навстречу. Увидев, что она свернула на мост, он последовал за ней и со всей дури вписался шлемом и верхней частью лат как раз в опускавшуюся решетку...
        В этот самый момент в разверстый рот тараторившего без передыху Рамуса влетел какой-то жук, и он был вынужден прервать свое повествование.
        - Так что было дальше? - нетерпеливо спросил сэр Ланселот, когда тот, наконец, отплевался и закончил ругаться.
        - Что, что... Рыцарь, пока гонялся за Прекрасной дамой, успел влюбиться в нее без памяти, а для настоящей любви преград не существует... Что ей какая-то там замковая решетка, или, скажем, штук двенадцать дверей, который он преодолел уже внутри замка... Еще чего-то по мелочи... В общем, когда он, наконец, подкараулил свою избранницу в засаде, поняв, что догнать ее ему не удастся ни при каких обстоятельствах, ухватил и с места в карьер предложил руку и сердце, - каковые были тут же приняты, - замок выглядел как после нескольких лет осады с применением самых тяжелых стенобитных орудий.
        Отыграли свадьбу, восстанавливали потихоньку разрушенное, но затем рыцарь понял, что любовь - это одно, а семейная жизнь - нечто совсем другое, и как-то засобирался вдруг воевать сарацинов. Не тут-то было. Поскольку перед алтарем были даны торжественные обеты быть заедино в жизни и смерти, Прекрасная дама собралась вместе с ним. Так вдвоем и отправились, клятва-то дана...
        Откроем замечательную книгу, теперь, увы, букинистическую, Александра Вадимова и Марка Тривас "От магов древности до иллюзионистов наших дней", издательство "Искусство" (Москва, 1966 г.). Сами авторы так говорят о ней: "Мы не ставили своей задачей изложить всю многовековую историю иллюзионного искусства. Ограничились лишь описанием отдельных, наиболее колоритных ее страниц..." Зато это описание таково, что, начав читать, невозможно оторваться, пока не прочитаешь последнее слово на последней странице. Мы не будем лишать любознательного читателя возможности самому убедиться в правоте наших слов. Мы приведем из этой книги фрагмент, имеющий некоторое отношение к описанному выше. А именно: если в некоторых сказках главных персонажей изготавливают, скажем, из полена, то как обстояло дело не в сказках? Кто и что изготавливал на самом деле?
        "В XVIII веке иллюзионные автоматы стали весьма распространенным зрелищем. Необыкновенно похожие на живых людей, они воскресили в художественной литературе полузабытые легендарные сюжеты. Эта литературная традиция продолжается и поныне. Среди произведений, описывающих механические самодвижущиеся фигуры, нельзя не назвать "Песочного человека" Э.-Т.-А. Гофмана (герой влюбляется в прекрасную девушку, но увидев, что она всего-навсего механическая кукла, сходит с ума) и пьесу К. Чапека "ВУР" (восстание автоматических слуг против людей). Назовем, курьеза ради, и современную французскую оперу-буфф "Электронная любовь", передававшуюся по телевидению (в 2000 году героиня влюбляется в робота -- механического слугу, а ревнивый муж пытается развинтить электронного соперника).
        Чтобы правильно оценить, как воспринимались технические новинки иллюзионистов, нужно учесть, что еще два-три столетия назад представления широкой публики о природе человека сильно отличались от наших. Достаточно напомнить, что только в XVII веке Гарвей открыл процесс кровообращения в организме человека и роль, которую играет сердце; причем это открытие очень долго оставалось достоянием узкого круга людей. А для большинства основным признаком, отличавшим живого человека от раскрашенной статуи, была способность двигаться. Поэтому демонстрация самодвижущихся человеческих фигур воспринималась как фокус оживления куклы.
        Герберт Аурелиак (940-1003), итальянский пастух, впоследствии папа Сильвестр II, изобрел колесные часы, вероятно, заимствовав идею у арабов в годы своего учения в Испании. В 1641 году сын Галилея и его ученик Вивиани создали часовой механизм с маятником, а в 1674 году голландский физик и математик Гюйгенс запатентовал пружинные часы. Эти изобретения дали новый толчок конструированию автоматов. Башенные часы тех времен с движущимися фигурами еще сохранились в Праге, Брешии, Лунсе, Нюрнберге и в других городах Европы. К концу XVII -- началу XVIII века часовые механизмы были настолько усовершенствованы, что с их помощью приводились в действие очень сложные автоматы, поражавшие не только современников, но и сейчас представляющие собой чудеса точной механики.
        В середине XVIII века Фридрих фон Кнаус, директор физико-математического кабинета в венском императорском дворце, после двадцатилетней работы создал три механические человеческие фигуры, которые могли писать пером по бумаге. Одна из них хранится в Венском политехническом музее. В 1771 году Кнаус сделал четыре головы, воспроизводившие человеческий голос, а также фигуру музыканта, играющего на флажолете, при этом она двигала пальцами, шевелила губами и головой.
        Наиболее выдающимся конструктором автоматов был Жак де Вокансон (1709-1782). Его "флейтист" высотой в 178 сантиметров и "провансальский барабанщик" производили впечатление живых. "Утка" в натуральную величину крякала, клевала зерно, хлопала крыльями и даже... "переваривала" пищу. Эти автоматы много лет подряд демонстрировались по всему миру в "Кабинете чудес и искусств" профессора Бейрейса, вызывая неизменное восхищение зрителей...
        Швейцарский часовщик Пьер Жаке-Дроз (1721-1790) и его сын Анри-Лун (1752-1791) построили еще более сложные автоматы. "Писец" мог написать текст объемом до шестидесяти знаков. Автомат двигался с полной естественностью. "Художник" делал на бумаге настоящие рисунки. При этом он время от времени откидывался назад, глядя на свою работу, а потом принимался "улучшать" ее. "Клавесинистка" -- изящная девушка -- играла на своем инструменте различные пьесы. Она очень естественно ударяла по клавишам и, слегка поворачивая голову, следила за нотами. После окончания каждой пьесы девушка вставала и поклоном благодарила слушателей за внимание, а грудь ее вздымалась от волнения.
        Эти три автомата привлекали огромное число зрителей вплоть до 1904 года. В настоящее время они выставлены в Невшательском музее, в Швейцарии.
        Кристофер Пинчбек-старший (1670-1732), лондонский часовщик, поражал воображение зрителей сконструированными им фигурами, разыгрывавшими целые сцены и приводимыми в движение часовым механизмом. В афише Пинчбека, датированной 1727 годом, рекламируется "храм искусств с двумя движущимися картинами. Первая: концерт с несколькими фигурами, играющими с величайшей гармонией и согласованностью. Другая: перспектива города и гавани Гибралтар с движущимися кораблями и испанскими войсками, марширующими через старый Гибралтар. Также игра графа в реке и собака, ныряющая за ним, представлены как живые. В этой удивительной пьесе около ста фигур, представляющих движение как в жизни. Ничего подобного никогда не было видано в мире!"
        Но как ни велик был успех автоматов Вокансона, Жаке-Дрозов и Пинчбека, их затмил "Кабинет автоматов", открытый в 1770 году венгерским дворянином Веркешем фон Кемпеленом (1734-1804). Здесь демонстрировалась и изобретенная им пишущая машина. В его собрании автоматов самым интересным был "шахматист".
        Знаменитый автомат изображая турка в чалме, размером больше натуральной величины. "Турок" сидел, поджав ноги, перед ящиком 120 х 80 сантиметров, на котором лежала шахматная доска. Внутри помещалась сложная система колес и рычагов, а в выдвижном ящике -- комплект шахматных фигур. Перед началом сеанса Кемпелен раздевал "турка", давая возможность зрителям убедиться, что это механическая кукла. Открывал одну за другой дверцы ящика, показывая, что там только рычаги и колеса. А затем "турок" сражался в шахматы с любым из зрителей, разыгрывая самые сложные партии, и неизменно побеждал. Собрание пятидесяти партий, сыгранных автоматом, было издано в Лондоне в 1820 году.
        Со своим "Кабинетом автоматов" Кемпелен объехал все страны мира. С "турком" играли в шахматы Фридрих II и Екатерина II, Наполеон I, императрица Мария-Терезия и Евгений Богарне. Некоторые западные историки, ссылаясь на мемуары Робер-Удена, рассказывают, что "турок" имел неосторожность выиграть партию у русской царицы, вызвав ее гнев; Екатерина II приказала конфисковать автомат, внутри которого якобы скрывался безногий польский революционер Боровский. Эта история выдумана. Русские материалы опровергают ее.
        Гёте, а позднее молодой Эдгар Аллан По, видевшие "шахматиста", утверждали, что внутри автомата скрыт человек. Спор об устройстве "турка" продолжался десятки лет. Лишь в 1821 году, через семнадцать лет после смерти Кемпелена, истина была наконец установлена окончательно.
        "Турок" Кемпелена не был настоящим автоматом. Внутри ящика, скрытый за колесиками и рычагами, сидел человек, который приводил в движение руку "турка", переставлявшую фигуры на шахматной доске. Имена этих шахматистов теперь известны: это Альгейер, Вейле, Вильяме, Льюис, Александр, Муре и Шлумбергер. После смерти Кемпелена "автомат" продолжали эксплуатировать другие владельцы. "Турок" сгорел в 1854 году во время пожара "Китайского музея" в Филадельфии.
        В 1748-1752 годах Лоренц Розенеггер в замке Гейльбрунн возле Зальцбурга построил целый театр автоматов. Для тех времен это был неслыханный труд: из двухсот пятидесяти шести фигур не менее ста тринадцати двигались самым естественным образом. Это было похоже на сказку и вызывало восторженное преклонение перед мастерством искусного механика-изобретателя".
        ...Но сэр Ланселот был настроен как-то уж слишком романтически.
        - Что ж тут удивительного? - заявил он. - Подумаешь, нанести некоторый ущерб замку по причине любви. Я вот слышал, в давние времена из-за любви войны случались, только не знаю, правда ли это.
        - Истинная правда, - согласился Рамус. - Это у греков такая забава была. У них там два царства было: одно проповедовало культуру ума, другое - культуру тела. Оттого постоянно и воевали, чтобы поставить в этом вопросе точку. А иногда по другой причине, чтоб хоть как-то разнообразить жизнь. Ну, там, на самом деле их много было, царств этих. И все воевали. Эти замирятся, - те подерутся. Те замирятся, - эти по новой начнут. И пока они так развлекались, у одного царя супругу сперли. Причем, среди бела дня. Хотя вот лично я - сильно удивляюсь. Там ведь города постоянно пустовали, по причине того, что мужчины в отлучке находились, воевали. Приходи, кто хочешь, и бери, чего приглянулось. Так принц какой-то сарацинский, вместо того, чтоб по хозяйству чего прихватить, как раз эту самую супругу и свистнул. Может, конечно, там уже просто ничего не оставалось по причине упадка и разграбления, но с этой своей добычей он явно промахнулся. Потому как обиженные греки навалились на него всем скопом, временно заключив промеж себя перемирие, и в конце концов одолели. Десять лет одолевали, и все никак не могли, а
потом за один день - раз, и одолели. С помощью коня.
        - Это как так? - поинтересовался сэр Ланселот.
        - А так. Они десять лет как воевали? Исключительно по-рыцарски. Выстроятся под стенами два войска, выберут, кому сегодня сражаться, и напускают одного на другого. Пока те бьются, один на один, остальные смотрят. Иногда, правда, не совсем один на один, но это исключительно, чтоб силы уравнять, чтоб по-честному. До обеда - сражение, а после обеда - симпозиум. Это у них так рыцарские пиры назывались. В общем, всех такая война устраивала: и вроде не особо хлопотно, и при деле, а потом супруги ихние ворчать начали и хозяйство сильно в упадок пришло...
        Владимир приметил, что сэр Ланселот вдруг перестал слушать и нахмурился, очевидно, пытаясь что-то вспомнить. И пока Рамус излагал свою, несколько вольную, версию Илиады, продолжал хмуриться и жевать губами. Наконец, когда рассказчик дошел до того момента, когда осажденные, будучи сильно навеселе по поводу одержанной победы, разобрали городскую стену, чтобы втащить разваливающегося коня, - они поначалу пытались протащить его через ворота, оказавшиеся вполовину меньше высотой, - а вывалившиеся из него греки им помогали, также будучи сильно навеселе по поводу поражения, рыцарь остановился и так хлопнул себя ладонью по лбу, что с ближнего дерева посыпалась листва.
        - Постой, так ты что, знаком с моим старинным приятелем, сэром Блумером? - воскликнул он.
        Рамус осекся на полуслове.
        - Уверен, что первый раз слышу это имя... - пробормотал он. - А с чего ты взял?
        - Он рассказывал мне почти такую же историю про один свой поход...
        История эта звучала приблизительно так.
        Однажды, в то время когда сэр Блумер был молод и легок на подъем, довелось ему принимать участие в походе то ли на мавров, то ли на сарацинов, - он их и сам все время путал. По какой причине состоялся поход - он тоже не помнил. Хотя, в общем, особого повода и не требовалось. Достаточно было собраться двумя рыцарям, и одному из них невзначай бросить: "а что, не сходить ли нам походом на сарацинов?", как второй тут же соглашался. К ним по дороге примыкали все желающие, путем демократических поединков избирался предводитель, и - трепещи, враг. Возможно, так случилось и в тот раз, причем сэр Блумер оказался как раз среди примкнувших по дороге.
        Сколько уж они там добирались, - неизвестно, да и не важно. Где по звездам, где спрашивая, а где чисто на интуиции, а добрался, наконец, этот самый поход всеми правдами и неправдами до неприятеля. Причем неприятеля они отыскали самого приспособленного. Кругом пустыня, то есть кроме песка и ядовитых тварей - ни души, а эта самая крепость, которую рыцари осадили, была построена вокруг большого оазиса. То есть, если внутри крепостных стен осажденные обладали всем необходимым для безбедного существования на неопределенный промежуток времени, снаружи это самое необходимое отсутствовало напрочь. И если бы не рыцарское слово - вернуться обратно с победою, - большая часть наверняка покинула бы негостеприимные пески на следующий после прибытия день.
        Поскольку поход собирался второпях, припасами как-то никто не озаботился. Поначалу их покупали у осажденных, потом, когда средства поистощились, выменивали, но вскоре не осталось почти ничего, за исключением оружия и жажды славы. Какое-то время они промышляли грабежом караванов и бедуинов-кочевников, но прокормить такую ораву рыцарей результатами грабежей было, естественно, невозможно.
        Наконец, кому-то в голову пришла счастливая мысль устроить подкоп, каковая была с радостью подхвачена всеми. Но она имела под собой то неудобство, что копать приходилось в песке, каковой необходимо было чем-то укреплять. В дело пошло все дерево, найденное в радиусе пятидесяти миль, проход получался крайне ненадежным, зато в его конце ожидала богатая добыча, а потому с трудностями приходилось мириться во имя великой цели. Спустя какое-то время, строители уткнулись в огромный камень, окопать который возможности не представлялось, к тому же, на поверхности не должно было проявляться никаких признаков ведущегося подкопа. Свернули в сторону, и через какое-то время уткнулись во второй камень. Снова свернули - уткнулись в третий...
        В конце концов, после многочисленных поворотов, длина веревки, которой мерилась его величина, показала, что подземный (точнее было бы сказать - подпесковый) ход достиг центра осаждаемого города. Ровно в полночь, высланный авангард с шумом и гамом выскочил на поверхность, как оказалось, посреди главных войск самих рыцарей. Но об этом удалось узнать только под утро, когда надававшие и навешавшие друг другу тумаков рыцари спохватились. Откуда ж в темноте сарацинской ночи им было разглядеть, где именно кто оказался? Вылезшие из-под песка полагали, что в их стане завелся предатель, -который выдал их за глоток воды и горсть фиников, - и они нарвались на засаду. Другие же, - что сарацины разгадали их военную хитрость (возможно, и тут дело не обошлось без воды и фиников) и отплатили рыцарям той же монетой.
        Некоторое время побитые приходили в себя, однако ж воинственного духа совсем не утратили. Тогда кто-то и предложил сделать коня по примеру этих самых греков. Прикинули, сколько дерева на это понадобится и какого размера должен быть конь, - благородные рыцари наотрез отказывались забираться внутрь него пешими, - и вышло, что имеющегося явно не хватит. Кроме того, немалая часть по-прежнему считала подкоп за более привычный и действенный метод ведения осады. Вопрос поставили на голосование, и выяснилось, что голоса разделились ровно поровну. Уступать никто не хотел, возникли интриги, подтасовки, подкупы избирателей, карусели, перетягивания на свою сторону обещанием большей доли в добыче, но, поскольку этими приемами обе стороны пользовались в равной мере, подсчет голосов каждый раз не давал предпочтения ни одной из них.
        В конце концов, возникла идея объединить оба подхода. На коня дерева не хватило, изготовили нечто, похожее на дом с покатой крышей, который всеми правдами-неправдами докатили до городской стены. Поскольку, если судить по внешнему виду, никакой опасности он не представлял, сарацины продолжали жить своей жизнью внутри, не обратив на это сооружение никакого внимания.
        И совершенно напрасно. Во избежание промаха, "дом" придвинули к стене, к которой с другой стороны примыкал дворец сарацинского короля, служивший прекрасным ориентиром, поскольку был хорошо виден. Прятавшиеся в "доме" устроили новый подкоп. Расстояние, которое им требовалось преодолеть, было значительно меньшим, креплений хватало, ориентир имелся. Так что спустя какое-то время тоннель, сильно спустившись вниз по дуге, выбираясь наружу, уперся в каменный фундамент дворца.
        Рыцари возликовали. Оставалось всего лишь аккуратно вынуть камни, проникнуть в подвалы, затем в тронный зал, арестовать короля, запросить выкуп и приниматься за дележ добычи.
        Как и в предыдущий раз, решительное проникновение было решено устроить в полночь. В лагере царило непривычное молчание, время от времени прерываемое счастливым гоготом какого-нибудь невоспитанного рыцаря. Авангард аккуратно вынимал камни из фундамента...
        Как вдруг сверху на головы рыцарям сначала тоненькой струйкой, а затем бурным потоком, хлынула вода. Оказалось, что, промахнувшись с погребами, строители туннеля вывели подкоп прямо под большущий пруд, окружавший королевский дворец. Вода вынесла не только рыцарей. Для охраны дворца пруд был населен крокодилами, которых также засосало в воронку, вместе с частью сарацинского войска, бросившегося на ликвидацию аварии.
        В общем, в рыцарском лагере опять все перемешалось. Где рыцари, где крокодилы, где сарацины - не разберешь. Все мокрые и злые.
        Видя такую неудачу, рыцари поняли, что их время еще не пришло, и дружно отступили. Колонну отступавших возглавлял сэр Блумер.
        ...Владимир ломал себе голову, чем история сэра Блумера в передаче сэра Ланселота схожа с Илиадой, за исключением мимоходом упомянутого коня. Рыцарь, закончив повествование, по всей видимости, мысленно представлял себе наиболее яркие моменты, потому что совершенно не следил за дорогой и постоянно спотыкался. Рамус, пожав плечами, некоторое время шел молча. Затем не выдержал.
        - И чего это рыцарям не живется мирно? - пробормотал он, обращаясь, скорее всего, к самому себе. - Так и норовят друг друга ухлопать или покалечить. Ладно бы, повод какой достойный нашелся, а то ведь на совершенно ровном месте. И ладно бы, только промеж себя отношения выясняли, еще и других втягивают. Взять, к примеру, ихние турниры...
        Однако в этот самый момент сэру Ланселоту удалось выбраться из сети воспоминаний.
        - Что ты там про турниры? - поинтересовался он.
        - Я говорю, что иногда не только Прекрасная дама может послужить поводом к войне, но даже и турнир, - легкомысленно отозвался Рамус.
        - Повод к войне может быть любой, - напыщенно заявил сэр Ланселот. - Был бы рыцарь.
        - Это верно, - тихо буркнул Рамус.
        - Чего ты там бормочешь? - прикрикнул на него сэр Ланселот. - Непонятно что, спрашивай, я тебе враз разобъясню.
        - Я говорю, согласен полностью: был бы рыцарь, а повод найдется. Вот, к примеру, цветы...
        Рамус нагнулся и сорвал какой-то цветок.
        - ...даже и они могут послужить поводом к войне.
        Сэр Ланселот задумался.
        - Что-то не припоминаю, - наконец, проворчал он.
        - Так это ж давно было, - ничуть не удивился Рамус. - Собственно, правду сказать, тут даже и рыцарь не совсем причем, поскольку все началось с его оруженосца. Он, то есть рыцарь, утратив своего прежнего, нанял нынешнего, наверняка воспользовавшись услугами какого-нибудь маклера по найму оруженосцев. Поскольку этот самый новый оказался бездельником, каких поискать, и скопищем всех возможных человеческих недостатков, за исключением мотовства. Несмотря на хорошие рекомендации, каковые невозможно было проверить, ибо написаны они были на пергаменте, а благородный рыцарь имел ту отличительную черту благородства, что являлся неграмотным. Обратив отсутствие указанного выше недостатка в его противоположность, то есть исключительную бережливость в свою пользу, оруженосец, исполняя порученную ему службу, если говорить совершенно непредвзято, подворовывал у своего господина и даже иногда сбывал жестянщикам то один, то другой предмет его доспехов. Язык у него при этом оказался подвешен настолько хорошо, что ему каждый раз при инвентаризации удавалось выйти сухим из воды.
        Как-то раз, довелось им обоим присутствовать на каком-то турнире. Рыцарь, естественно, доблестно сражался с себе подобными, а оруженосец приглядывал, где бы чего сэкономить. И вот, в преддверии очередной схватки, когда рыцарь, в полном облачении восседая на боевом коне, протянул к оруженосцу руку, в которую тот должен был вложить не менее боевое копье, того в наличии не оказалось. То есть копья. По какой причине: то ли оруженосец его сэкономил, то ли потерялось, но факт остается фактом. Рыцарю выезжать на арену - уж и трибуны свистеть начали, крики там всякие, насмешки, - а копья как не бывало. Что же делать? Отказаться от поединка невозможно, - это несмываемый позор и бесчестье, а сражаться нечем. Ну, рыцарь, отчаявшись, и вскричал, мол, дай мне хоть что-нибудь, хоть ось тележную, авось не заметят. Ухватил, что ему оруженосец подал, и выехал на арену.
        Трибуны смолкли.
        Потому как оруженосец, заслышав "хоть что-нибудь", ухватил первое, что попало ему на глаза - ветку на розовом кусте, и, оторвав, вручил рыцарю. Но, главное, как удачно получилось: на щите у рыцаря герб - белая роза, и в руке то же самое...
        Герольд подал сигнал, рыцари устремились навстречу друг другу. Кто из них чувствовал себя более скверно - сказать трудно. Один, с розой, внутри лат ощущал себя полным идиотом и молил Небо о том, чтобы копье противника пронзило его насквозь, во избежание срама. Другой, также внутри лат, был озабочен тем, как поступить, поскольку не мог опустить копье вследствие того, что его противник таковым не обладал, и, следовательно, поразить его - значило поступить бесчестно.
        Трибуны затаили дыхание. В наступившей тишине стало слышно, как затесавшийся в толпу жулик таскает позвякивающие монеты из кошелька какого-то ротозея.
        В общем, разгильдяйство и благородство сыграли вничью. Рука с зажатой в ней розой пронеслась над противником, который, то ли от неуклюжести, то ли от избытка благородства, не нашел ничего лучшего как свалиться с коня. По правилам, его доспехи, оружие и конь доставались победителю, но тот в благородстве не уступал поверженному. Он также упал с коня. Будучи подняты оруженосцами, рыцари облобызались сквозь опущенные забрала и, поклонившись взревевшим от восторга трибунам, направились каждый в свой шатер. Удаляясь, рыцарь с розой бросил цветок в толпу, отчего сразу же возникла драка.
        Следующая пара рыцарей была дружно освистана, несмотря на то, что первым же ударом копий противники выбили друг друга из седел и, громыхая доспехами, отлетели от места столкновения метров на десять каждый. Это зрелище повторялось с удручающей периодичностью и, признаться, несколько поднадоело. Дравшиеся из-за цветка даже не сочли нужным прервать свое занятие. На трибунах стоял шум и гам: все присутствующие одновременно в мельчайших подробностях рассказывали своим соседям о предыдущей схватке, хотя их соседи также были ей свидетелями.
        Однако следующая пара рыцарей вызвала еще больший восторг, нежели первая. Видя ее очевидный успех, они оставили копья, помчались друг навстречу другу с розами в руках, дружно упали с коней посередине, обнялись, будучи поднятыми, обменялись цветками, оказавшимися разных цветов - белого и алого, после чего также бросили их на трибуны.
        В этот день турнир решено было не продолжать, по причине всеобщей драки. Ночью два розовых куста, по несчастью оказавшихся рядом с местом его проведения, были ободраны до корней.
        На следующий день, вместо привычного треска, лязга, грохота и ругани с турнирного поля доносились бурные аплодисменты и приятная музыка. Рыцари перестали падать с коней, отказались от оружия, сходились прямо напротив королевской ложи и танцевали менуэт. Королева и прекрасные дамы были в восторге, короля зрелище, можно сказать, забавляло своей новизной, а кроме того, он пребывал в состоянии некоторой эйфории, поскольку королева не пилила его накануне вечером. Ей, видите ли, надоели постоянные турниры с их внешне приглаженной кровожадностью, в ущерб придворным балам. Сейчас ее величество была довольна, что немедленно отразилось и на короле. Перед призванными церемониймейстерами была даже поставлена задача, - объединить турнир и бал. Скажем, сначала - мордобой, потом - танцы. Или наоборот. Или одновременно. Поскольку насовсем лишить рыцарей возможности прибить друг друга официально и при этом немного заработать, присвоив имущество прибитого, было бы слишком жестоко...
        - Хотя, конечно, в этом тоже что-то есть, - задумчиво протянул Рамус. - В одну сторону тянется обоз победителей, в другую - в чем мать родила - марширует колонна побежденных...
        Впрочем, благому намерению, как это обычно и бывает, не суждено было воплотиться в жизнь. Дело в том, что ободранных розовых кустов хватило на один раз, цветы вяли, стали возникать трения, поскольку менее чистоплотные духом рыцари, - как известно, телом все они чистоплотны одинаково, - во время танца или, там, дружеских объятий, стремились похитить более свежую розу у соперника. В конце концов, вспыхнула ссора, быстро переросшая в вооруженное столкновение, а затем и в войну. Причем, что самое интересное, по одну сторону баррикад оказались владельцы алых роз, а по другую - белых. Так ее и стали называть, чтоб хоть чем-нибудь отличить от прочих войн...
        Владимир ожидал, что после такой истории последует возмущение, а то и прямое рукоприкладство со стороны сэра Ланселота, но тот, как оказалось, в процессе рассказа (по всей видимости, при упоминании о прекрасных дамах) вновь впал в лирическое настроение.
        - А ведь меня, в случае успеха, также ждет рука королевской дочери... - мечтательно пробормотал он, на что Рамус только хмыкнул, заявив, что если от любви случаются неприятности, то от любви к королевским особам случающиеся неприятности имеют размер ойкумены.
        Вообразив, что в его присутствии несанкционированно произнесено неприличное слово, рыцарь сделал попытку ухватить Рамуса за загривок, но тот поспешил объяснить, что, собственно, не имел в виду ничего дурного, поскольку ойкумена - слово греческое (сэр Ланселот поморщился), и означает заселенное пространство.
        - Это что же, мой замок тоже - ойкумена? - осведомился рыцарь.
        Последовало путаное толкование, что замок является ее частью, поскольку сама она охватывает все существующие замки, а также города и все места, где живет человек, то есть, всю землю.
        - Так это что же, по-твоему выходит, что пустыня тоже является ойкуменой? - сварливо спросил сэр Ланселот.
        Рамус на какое-то время задумался, после чего с явной неохотой вынужден был признать, что поскольку ойкумена включает в себя обитаемое человеком пространство, а пустыня человеком необитаема, следовательно, против логики не попрешь - пустыню из ойкумены следует исключить, а также все прочие подобные ей места. Конечно, размер неприятностей при этом здорово уменьшается, но все равно остается очень большим.
        - Каких неприятностей? - поинтересовался сэр Ланселот, очевидно довольный одержанной победой, причем на поле противника.
        - Ну, ожидающих того, кто влюбится в королеву...
        - А доказательства? - Владимир даже вздрогнул, настолько нехарактерным для рыцаря было употребление данного слова. Но тот, по всей видимости, решил добить Рамуса окончательно.
        - Да хоть сто, - пожал плечами тот. - Вот, к примеру...
        Жил-был на белом свете один рыцарь. Совершенно обыкновенный, не лучше и не хуже прочих. И вот угораздило его влюбиться в королеву. Может, они росли вместе, может, случайно увидел, и тут же влюбился, - про это мне не рассказывали. Только с той самой поры все у несчастного пошло наперекосяк. Отощал, осунулся, заговариваться начал, потому как думает только о своей возлюбленной и о невозможности им быть вместе. Дошло до того, что его даже на турниры пускать перестали. Судите сами. Рыцари бьются, что есть мочи, а он на королевскую ложу смотрит. С учетом потери собственного веса, его вышибали из седла так, что потом приходилось долго искать, уж больно далеко он улетал. Поначалу, конечно, было забавно, а затем... Ну кому охота с таким связываться? Одолеть его - проще, чем против ветра плюнуть. Потому как ежели против ветра, может обратно прилететь, а тут и прилетать нечему. В общем, он и сам понимал, что шансов у него никаких, однако, будучи не в силах противостоять неразумной любви, - хотя где, когда и кто любил разумно? - продолжал слоняться по турнирам, на которых присутствовала королевская чета, пока
его, как уже было говорено, не перестали на них пускать.
        И вот, когда он уже совершенно потерял надежду и отчаялся, кто-то посоветовал ему обратиться к знаменитому колдуну, жившему безвылазно в дремучем лесу. Найти его было сложно, драл он за совет три шкуры, зато, если уж советовал... Во что визит обошелся нашему рыцарю, сказать трудно, однако вернулся он веселей веселого, и на оставшиеся средства начал закатывать пиры. Один за одним. Да такие, что вскоре не только вернул себе прежний облик, - здоровый и красивый, - но и право участвовать в турнирах, каковым и воспользовался для восстановления доброго имени. Поначалу думали, что колдун каким-то образом отвел от него любовную порчу, однако вскоре выяснилось, что рыцарь тайком в больших количествах скупает сено, солому и торф, и свозит их к себе в замок. Замков у него, следует отметить, имелось два: один - его собственный, и второй - доставшийся по наследству. В собственном он жил, а во второй потихоньку свозил свои покупки. Посмеялись над ним, решили, что на любовной почве, наверное, слегка того, а потом призадумались. Вдруг ему колдун что-то иное нашептал? Вдруг неурожай случится? И тоже начали
потихоньку сено с соломой скупать да припрятывать. Цены взлетели до небес, кое-где уже начинали вспыхивать соломенные бунты ввиду явно обозначившегося дефицита, когда, наконец, все разъяснилось.
        В один прекрасный день рыцарь пригласил к себе в замок, доставшийся по наследству, весь королевский двор на охоту. Ну, что это такое, рассказывать не надо. Пиры с утра до ночи, и самое главное на этой охоте - не оказаться случайно за пределами замка, а то ведь ненароком и потеряться можно. Для зверья всякого - самое безопасное время. А наш рыцарь, он все больше примечает. Наконец, улучил, как ему казалось, самый подходящий момент и...
        Посреди ночи вдруг раздался истошный крик: "Пожар! Горим!" И вправду, все припасы рыцарские, как-то разом занялись. Дым по коридорам, языки пламени кое-где, суета, толкотня, бестолковость... На счастье, все двери открытыми оказались, даже решетка поднята, а мост опущен. С одной стороны - тяга лучше, с другой - убегать способнее, ничего ломать не надо. Но, поскольку о пожаре не было объявлено заранее, каждый спасается, как может, то есть неорганизованно. Кроме нашего рыцаря. Который, как только дымом все заволокло, не медля ворвался в королевскую опочивальню, подхватил королеву на руки, - и наутек. Бежит, прижимая свое сокровище к груди, шепчет слова ласковые, целует, в любви признается, как мечтал о ней днем и ночью, как теперь похитит ее, ненаглядную, увезет в даль заморскую, и будут они жить-поживать, добра наживать... Ну, естественно, по адресу короля тоже много чего наговорил. И что не пара ей совершенно, и что старый, и характером скверный, и только об себе и думает, в отличие от него, который... И так далее, и тому подобное. А королева, видно, с ним полностью согласная, потому как
привалилась и слушает, не перебивая, только сладенько так вздыхает.
        Вынес он свою возлюбленную, значит, подземным ходом на другую сторону рва, где у него уже и лошади были приготовлены, для побега. Дым, правда, уже и сюда добрался, ничего не видать. Он ведь, как вы уже поняли, сам пожар устроил, чтобы королеву похитить. Однако, чтобы никто не пострадал, сено с соломой водой полил, чтоб не шибко полыхнуло, оттого и дыму много. И вот бегает он по лесу, туда и сюда, лошадей ищет, а те как сквозь землю провалились. Долго метался, пока не нашел. Принялся королеву на лошадь сажать, а та все время с седла соскальзывает, - надышалась, наверное, или испугалась сильно, в обморок хлопнулась. Возился-возился, тут ветерок потянул. Развеялся дым, и обнаружилось, что рыцарь дверью ошибся и утащил не королеву, а короля. И тот вовсе не в обмороке, а просто-напросто спит...
        - И чем закончилась эта история? - наконец, не выдержал сэр Ланселот, поскольку Рамус замолчал.
        - Не знаю. Кто-то говорил, что рыцарь был вынужден спешно покинуть королевство, опасаясь монаршего гнева. Другие - что он повторил попытку со своим вторым замком, и на этот раз успешно. А третьи - что да, повторил, но с прежним результатом... Во всяком случае, поскольку этой истории лет двести, можно с уверенностью сказать только одно - рыцарь умер.
        - Наверное, от несчастной любви, - заметил сэр Ланселот.
        - Не иначе, - согласился Рамус.
        - А королем быть хорошо, - без всякого перехода сказал рыцарь.
        - Безусловно, - подтвердил Рамус. - Мне вот про одного короля рассказывали. Обычный король, ничем особым не выделявшийся, за исключением того, что когда отправлялся на войну, непременно терпел поражения. Причем не от того, что был неприспособлен к стратегии и тактике, а исключительно по вине какого-нибудь, прямо скажем, дурацкого обстоятельства. В чем ему повезло, так это в том, что он воевал с маврами, которые, как известно несравненно образованнее сарацинов...
        - По мне: хрен редьки не слаще, - буркнул в этот момент сэр Ланселот.
        - ...и каждый раз, получив соответствующий выкуп, отправляли незадачливого воителя с его войском восвояси. Ну, тот, вернувшись, денег поднакопит - и опять в поход. Причем, что интересно, чем поход закончится - было ясно сразу, а вот по какой причине, предсказать не мог никто.
        Да вот, чтоб далеко не ходить в долгий ящик. Бьются это они с маврами посреди чиста поля, никто одолеть не может, боевая ничья, так сказать, как вдруг часть рыцарей, сильно устав, чуть подается назад, желая перестроить боевой порядок. Король же, завидев попятное движение, воспринимает его совершенно иначе, и, желая пристыдить свои ратные ряды, возвещает громовым голосом, перекрывая шум битвы: "О, малоотважные! Как можете вы показать врагу тыл? Пусть те из вас, кто устрашился, прячутся за спиной своего короля!" Не разобрав, рыцари пожимают плечами, поскольку так никто не воюет, однако приказ старшего по званию есть приказ, и они дружно выстраиваются гуськом за спиной своего повелителя. После чего, естественно, вся колонна, поочередно, начиная с короля, попадает в плен.
        Или вот, скажем. Сошлись они в очередной схватке с маврами. Так разодрались - в азарт вошли. Лупцуют друг дружку почем зря. И тут, как назло, посреди этого пиршества духа, кто-то, вопреки правилам, сбил короля с коня. Умышленно ли, нечаянно - дело десятое. Конь куда-то делся, унесенный водоворотом событий, и король остался пеший, что, понятное дело, совершенно против всякого этикета. Король и возопил громким голосом: "Коня мне, коня! Полцарства - за коня!" Рыцари, как услышали, спешились, кто как мог, побросали мавров и ломанулись к королю, коня предлагать. Еще бы! Такая сделка намечается... Мавры, конечно, тоже не прочь были поучаствовать, но, понятно, не имея связей, не будучи приближенными... Озлились они, и опять всех рыцарей повязали.
        Третий раз - и того пуще. Надоело маврам в чисто поле выезжать, они и засели у себя в городе, Амальгаме...
        - Может быть, Альгамбре? - наконец-то удалось блеснуть своими познаниями Владимиру.
        - Чего?.. - поперхнулся словом Рамус. - Да какая разница! Хоть Альмавиве... Главное, что они засели, и никак выезжать на честный бой не хотят. Поднадоело, говорят. Еще предыдущий выкуп не потратили. Что-то вы уж больно зачастили. Приезжайте через годик, тогда и повоюем... А королю невтерпеж. Зря тащились, что ли, в такую даль? Начал было приступы делать, а мавры дождутся, пока целая лестница рыцарей наберется, и легонечко эдак ее столкнут. Рыцарям же что делать остается? Летят, ругаются скверно... Потом опять лестницу приставят, залезут - и снова порхают. Видит король, не здорово выходит. А как подступиться - не знает. Тут ему кто-то и присоветовал: ночью, мол, приступ нужно сделать. Мавры ночью большей частью спят, здесь их и взять можно. Засомневался король. Ночью, оно, конечно, хорошо, только вот лестницу плохо видно. Соскользнуть недолго. Рыцарь же, когда летит, больно уж громко недовольство выражает. И, в общем, одного такого сорвавшегося вполне хватит, чтобы весь неприятельский город на ноги поднять. Эта проблема серьезная, советчик отвечает, однако не безнадежная. Надо им рты завязать, и
вся недолга. Король, естественно, воспротивился. Такой приказ отдать - можно и короны лишиться, мигом переизберут. Но идея хорошая. Думал он, думал, и его осенило. Я им, говорит, повелю в зубах мечи зажать. Потому как двумя руками за лестницу держаться удобнее - это раз, а настоящий рыцарь никогда оружие не выпустит, ни при каких обстоятельствах, это то, что за разом.
        Сказано - сделано. Не обошлось, конечно, без затруднений. Некоторые рыцари привыкли воевать на коне, держа в руках копье, и не соглашались отправляться на стены пешком. Но король обладал даром убеждения, и ему удалось уговорить таковых отказаться, хотя бы, от коней. Итак, ночью, выдавшейся темной на удивление, рыцари пошли на штурм, зажав в зубах кто меч, кто копье. Время от времени кто-нибудь из них, как и было предсказано, срывался, но мужественно летел вниз, не раскрывая рта. Тем не менее, и этот план провалился. Угадайте, почему?
        Рамус свысока оглядел своих слушателей.
        Владимир на этот раз не стал блистать эрудицией, предпочитая услышать ответ рыцаря. Поэтому с недоуменным видом пожал плечами.
        Сэр Ланселот задумался.
        - Конечно, на коне, оно было бы проще, привычнее... - бормотал он. - С другой стороны...
        Наконец, поняв, что ответа ему не дождаться, Рамус открыл страшную тайну.
        - Все дело в том, что рыцари летели вниз, громыхая латами...
        Как это ни прискорбно, но, наверное, в истории человечества мирных лет, когда бы на земном шаре нигде никто ни с кем не воевал, не найти. Поводы - совершенно разные, в том числе... Давайте обратимся к статье "Самые абсурдные войны в истории". Она опубликована на сайте www.gazetaby.com, и подписана Кирилл Новиков, "Коммерсантъ-Деньги", Анастасия Зеленкова. Приводим здесь только часть статьи.
        "Алкогольный разгром
        Плохое управление, низкий моральный уровень войск и злоупотребление алкоголем не раз приводили к печальным последствиям. Пожалуй, самой грандиозной военной катастрофой, порожденной этими причинами, стала битва при Карансебеше, в которой австрийская армия ухитрилась разгромить сама себя.
        Беда случилась 17 сентября 1788 года. Австрия уже год вела войну с Турцией за контроль над юго-восточной частью Европы. Армия, возглавляемая самим императором Иосифом II, подошла к городу Карансебешу, находящемуся на территории современной Румынии.
        Вечером отряд гусар, двигавшийся в авангарде, форсировал реку Тимиш, но вместо предполагаемого османского лагеря обнаружил цыганский табор. У цыган было много шнапса, и гусары пустились в буйное веселье.
        Пока кавалеристы наслаждались выпивкой и цыганскими песнями, к табору подошел передовой отряд пехоты. Пехотинцы потребовали поделиться шнапсом, но гусары в грубой форме отказали.
        Пехота возмутилась и пригрозила расправой. Тогда гусары заняли оборону за цыганскими кибитками, заявив, что будут стрелять.
        История умалчивает о том, кто произвел первый выстрел, нервный пехотинец или пьяный кавалерист, но вскоре завязался бой. Кто-то со страху закричал: "Турки!", и сражавшиеся бросились врассыпную.
        Вскоре паника охватила все войско. Австрийская армия состояла из представителей разных народов, которые плохо понимали друг друга. Здесь были немцы, румыны, славяне, итальянцы и многие другие.
        Немецкие офицеры пытались остановить свое бегущее воинство криками "Halt! Halt!". Но иноязычным солдатам казалось, что это турки кричат: "Аллах! Аллах!", и паника усиливалась. Кто-то из артиллерийских офицеров увидел конницу, убегающую от несуществующего врага, принял ее за османскую кавалерию и приказал стрелять картечью...
        Когда офицерам удалось восстановить порядок, было уже совсем темно, и отличить турок от австрийцев стало совершенно невозможно. Армия приняла бой и доблестно сражалась сама с собой, пока не обратила себя в бегство. В общем смятении Австрия едва не лишилась своего императора, который упал с коня в канаву и чудом остался цел.
        Через два дня к Карансебешу подошла османская армия, которая обнаружила поле боя, устланное телами австрийских солдат. Потери австрийцев составили около 10 тыс. человек. Война продолжалась еще три года и, как это ни странно, закончилась победой Австрии.
        Женщины, стул и флагшток
        Пожалуй, самым абсурдным конфликтом эпохи раннего колониализма была гражданская война на острове Питкерн, причем велась она вовсе не за золото и не за земли.
        Предыстория той войны хорошо известна из фильма "Мятеж на "Баунти"" с Марлоном Брандо в роли главного мятежника Флетчера Кристиана. В 1778 году британское правительство отправило в Тихий океан корабль флота его величества "Баунти" под командованием капитана Уильяма Блая. Экспедиция должна была собрать на тихоокеанских островах ростки хлебного дерева, которое предполагалось разводить в карибских колониях Великобритании.
        После долгого и трудного плавания моряки оказались на Таити, где вкусили все прелести курортной жизни в объятиях раскрепощенных таитянок. На обратном пути дисциплина начала стремительно падать, и в апреле 1779 года на корабле вспыхнул мятеж, во главе которого стоял первый помощник Флетчер Кристиан. Капитан Блай и верные ему люди были посажены в шлюпку и отправлены в океан, а "Баунти" вернулся на Таити.
        Здесь среди мятежников произошел раскол. Большинство собиралось остаться на острове и наслаждаться жизнью, а меньшинство прислушивалось к словам Кристиана, который предсказывал, что однажды на остров явится британский флот и повстанцы попадут на виселицу. Кристиан собрал команду из восьми единомышленников, заманил на "Баунти" шестерых таитян и одиннадцать таитянок и уплыл искать новую родину. Позднее мятежников, оставшихся на Таити, действительно арестовали английские военные, но люди, ушедшие с Кристианом, доплыли до необитаемого острова Питкерн, где и основали свою колонию.
        О дальнейших событиях фильм умалчивает. Между тем колонисты какое-то время были вполне довольны жизнью, поскольку даров природы на острове хватало всем. Однако был один "ресурс", запасы которого на Питкерне были весьма ограничены, -- женщины. Из-за них-то и началась война.
        Когда в 1793 году у одного из мятежников умерла таитянская жена, белые поселенцы не придумали ничего лучше, чем отнять жену у одного из таитян. Тот обиделся и убил нового мужа своей подруги. Мятежники убили мстителя, а оставшиеся таитяне подняли мятеж против самих мятежников.
        Кристиан и четверо его людей были убиты таитянами, но на этом война не закончилась. Таитянские жены моряков пошли мстить за убитых мужей и перебили восставших таитян.
        В результате войны мужское население острова сократилось до четырех человек, да и те потом постоянно враждовали и ссорились до тех пор, пока один из них не был убит, а другой не умер от пьянства. Зато оставшиеся двое поделили между собой женщин и наслаждались вечным миром, пока один из них не умер от естественных причин. Когда в 1808 году к острову пристал американский корабль, на Питкерне жил единственный мужчина -- Джон Адамс, у которого было девять жен и около сорока детей.
        Сальвадор -- Гондурас 3:0
        Однако большинство войн второй половины ХХ века все же имели под собой экономическую основу. Это относится даже к самому нелепому конфликту прошедшего столетия, известному как "футбольная война".
        К концу 1960-х годов отношения между Сальвадором и Гондурасом резко обострились. Обе страны были членами организации Центральноамериканского общего рынка. Согласно правилам этой организации, более развитый экономически Сальвадор имел некоторые торговые привилегии, что очень не нравилось Гондурасу.
        Между тем сальвадорские крестьяне страдали от малоземелья и тысячами переселялись в Гондурас, где незаконно захватывали пустующие земли. К 1967 году в Гондурасе проживало около 300 тыс. сальвадорских мигрантов, многие из них занимались торговлей и активно вытесняли гондурасцев из бизнеса.
        В конце концов, власти Гондураса не выдержали и стали активно выселять сальвадорцев на историческую родину, что сопровождалось массовыми притеснениями трудовых мигрантов. В ответ в Сальвадоре поднялась волна антигондурасских настроений. Военные режимы обеих стран жаждали укрепить свое положение, так что патриотический угар был весьма кстати для властей по обе стороны границы.
        В 1969 году начались стыковые матчи за путевки на чемпионат мира по футболу 1970 года, и командам Сальвадора и Гондураса предстояло померяться силами. Первый матч выиграли гондурасцы со счетом 1:0, после чего одна сальвадорская болельщица и патриотка застрелилась, не вынеся национального позора.
        Второй матч выиграли сальвадорцы со счетом 3:0, после чего сальвадорцы бросились избивать вражеских болельщиков и жечь гондурасские флаги.
        Третий матч окончился со счетом 3:2 в пользу Сальвадора, после чего гондурасцы избили двух сальвадорских вице-консулов и пошли громить еще не выгнанных нелегалов, а гондурасское правительство разорвало отношения с вероятным противником.
        14 июля Сальвадор двинул на Гондурас войска. Война продолжалась шесть дней и закончилась победой Сальвадора. Гондурас был вынужден платить компенсации ограбленным иммигрантам, но зато Сальвадор лишился своих торговых преимуществ и вообще всей своей торговли с Гондурасом.
        После этой войны обе страны ожидала долгая полоса экономических и политических неурядиц. Зато обе военные хунты на волне патриотических настроений заметно упрочили свою власть".
        ...Тут они обнаружили, что неведомым самим себе образом сбились с пути и вместо дороги шествуют по узкой тропинке. Как давно они на ней оказались, сказать было, естественно, невозможно, но Рамус, совершенно справедливо заметив, что если есть тропинка, значит, она куда-то ведет, предложил продолжить путь по ней вперед, и только вперед. При этом он совершенно бессовестным образом присвоил себе фразу, что, мол, ежели тебе все равно, куда ты придешь, то и куда идти, собственно, все равно. Грааль, искомый рыцарем, может находиться где угодно, и вряд ли кто сможет утверждать, что он не ожидает их в конце этой тропинки, если, конечно, не зарыт вот под этим кустом. Или вот под этим.
        Сэр Ланселот, конечно же, приняв его слова за чистую монету, собрался копать. Рамус принялся объяснять, что выразился фигурально, то есть образно, потом продолжил объяснением, что такое образно, и в результате снова принялся трещать без умолку, будучи не в силах достичь конца своих объяснений.
        А потому и случилось так, что тропинка кончилась раньше объяснений, выведя наших путешественников к каменистому пригорку и скрывшись в пещере.
        Некоторое время они опасливо поглядывали в темноту, после чего сэр Ланселот сказал Рамусу:
        - Ну, ты, это... сходи, посмотри, чего там...
        - Ага!.. А если там дракон?
        - Тогда твои товарищи за тебя поедят... то есть отомстят.
        - Почему бы, в таком случае, тебе самому не сходить? - сварливо осведомился Рамус. - Ты рыцарь, тебе рисковать привычно...
        - Конечно, я мог бы сходить, но, посуди сам, в чем же тут смысл? Разве ты сможешь отомстить за меня?
        Второй раз за день Рамус оказался побит своим же оружием - безупречной логикой.
        - А если там разбойники? - не сдавался он.
        - Смотря сколько. Если, скажем, десяток, это еще куда ни шло. А если слишком много, например, пятнадцать, то можно и не справиться...
        - А почему ты думаешь, что пятнадцать - это слишком много?
        - Своими собственными ушами слышал, как хозяин таверны требовал с какого-то господина за выпитый эль
        пятнадцать
        , а тот утверждал, что это
        слишком много
        ...
        Судя по выражению лица Рамуса, тому очень хотелось завыть.
        - Скажи проще, - насмешливо заявил сэр Ланселот. - Ты испугался!
        - Разумеется, - отыграл один гол Рамус. - За вас. Если меня съедят или схватят, - вы без меня пропадете.
        - Да ладно вам собачиться, - Владимиру надоело их слушать. - Я пойду и посмотрю, что там такое.
        - Вот и славно, - подозрительно быстро согласились его спутники. - Если что, мы за тебя отомстим. Ты, главное, кричи погромче.
        Владимир осторожно направился к пещере. Зачем он так поступил? Во-первых, устал оставаться на вторых ролях. Иногда ему казалось, что его вечно цепляющиеся друг к другу спутники забывают о его присутствии. К нему обращались единственно для того, чтобы он подтвердил точку зрения одного, и опроверг другого. А во-вторых, поскольку втайне считал себя главным действующим героем, которых не едят и не... Или все-таки едят? Баба-Яга не очень-то разбиралась, главный ты герой или нет, на лопату - и в печку... "Я вас с костями съем с гостями... Будешь ты у меня Ивашка под простоквашкой..."
        Подумав так, он замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Сзади тут же зашикали. Он обернулся. Сэр Ланселот и Рамус изо всех сил махали чем только возможно, призывая его двигаться как можно быстрее. Судя по нескольким словам, едва различимым среди шипения, они уже успели побиться об заклад, кто там в пещере: дракон или разбойники.
        Однако, если судить по ее внешности, в пещере не было ни того, ни других. Скорее всего, она была необитаемой. Услышав за спиной: "...а может раз - и старая кляча...", Владимир вздохнул, покачал головой, и, прижавшись к камням, осторожно заглянул, а затем пробрался внутрь.
        И очутился внутри большого грота. Обитаемого совершенно недвусмысленным образом. Поскольку имелся стол, несколько лавок, стеллажи - сделанные очевидно халтурно, - не понятно каким образом державшиеся на стенах полки, корзины, глиняная утварь, тряпье, и круг на полу, выложенный из камней, со свежими углями. На лежаке мирно посапывал то ли почтенный старец, то ли просто донельзя заросший человек. Порты себе он сделал из мешка, разрезав его пополам и скрепив суровыми нитками; точно так же изготовил и нечто наподобие рубахи, ограничившись только соответствующими вырезами. Судя по торчавшим рукам, можно было сделать вывод, что он худощав, но не изможден.
        Больше никого в гроте видно не было. Облегченно переведя дух, Владимир выпрямился и сделал было шаг к выходу, собираясь дать знак своим спутникам, но тут же почувствовал, как что-то ухватило его за ногу и рывком подняло вверх тормашками. От неожиданности он вскрикнул, снаружи тут же послышался удаляющийся шум. Лежавший открыл глаза, увидел попавшегося в ловушку Владимира, издал торжествующий вопль, вскочил, ухватил суковатую палку и бросился к нему.
        Впрочем, пол грота, по всей видимости, весь был покрыт петлями-ловушками, поскольку зазевавшийся хозяин, не успев приблизиться на расстояние вытянутой палки, также вознесся к потолку, и также вверх тормашками.
        Обезьяньей ловкостью не обладали ни тот, ни другой, сложиться пополам, дотянуться и высвободить ногу из петли никто не мог, а потому им только и оставалось, что висеть. При этом хозяин грота жутко ругался и грозил незваному гостю и пытался стукнуть его своей палкой, а Владимир тщетно призывал на выручку удравших спутников.
        Сколько они так орали, - должно быть не меньше часа, поскольку охрипли, а перед глазами (по крайней мере у Владимира) плыли красные круги. Наконец, в минуту затишья, пока переводился дух, из-за пределов грота донеслось осторожное:
        - Я же тебе говорил - не дракон... Дракон бы уже все, того... А он все орет...
        - Так ведь и не разбойники... Они бы его давно...
        - Ну, давай, иди, посмотри...
        - Иди сам!.. Что я тебе, филин, что ли?
        - Почему - филин?
        - У него глаза большие...
        - Ну чего вы там застряли? - из последних сил закричал Владимир. - Нет тут никого!..
        И как бы подтверждая его слова, хозяин грота снова принялся ругаться.
        - Ишь ты, а говорит - нет никого... Может, его в плен взяли? Поджаривают. Он и того... Нас заманивает...
        - Тихо. А то услышат еще... Подождем.
        Владимир совсем было потерял надежду на освобождение, когда, по прошествии еще как минимум получаса, возня снаружи возобновилась. Вися лицом ко входу, он заметил едва обозначившуюся тень в самом низу. Тень появилась, тут же спряталась, затем появилась снова. Наконец, как ни в чем не бывало, появились его спутники.
        - Ты чего здесь? - тут же осведомился Рамус. - Позвать не мог? Мы там с ног сбились, тебя ожидаючи. Думали, уж не ушел ли куда... А это кто?
        - Мне откуда знать? - устало пробормотал Владимир. - Снимите меня. Только осторожно, тут везде ловушки понаставлены.
        Как ни странно, ловушек оказалось всего две. И обе были использованы. Недолго думая, сэр Ланселот перерубил веревку, на которой болтался Владимир, даже не озаботившись его поддержать. После чего направился к висевшему хозяину, убрав предварительно меч в ножны. Которого снял, просто дернув за веревку. Нагнувшись, ухватил за шкирку и поднял.
        - Ты кто? - грозно спросил он.
        - Я... это... отшельник я... мирный, - пробормотал тот, как-то сразу присмирев.
        - А чем докажешь? - тут же очутился рядом Рамус. - Хотя... - Он окинул грот взглядом. После чего неожиданно повернулся к сэру Ланселоту: - Ты его спроси, может, он про Грааль чего знает, раз отшельником прикидывается?
        Повисло молчание. Владимир, сидя, растирал тело и потихоньку приходил в себя.
        - Ну? - грозно прорычал рыцарь.
        - Что - ну? - не понял отшельник.
        - Отвечай, тебя спрашивают!..
        - Меня? - удивился тот.
        - Не меня же! Отвечай!
        - Чего отвечать-то, что меня спрашивают?
        - Что тебя спрашивают, то и отвечай!
        - Так меня ни о чем не спрашивают...
        - Погоди, - вдруг неожиданно миролюбивым тоном вмешался Рамус. - Тут по-другому надо. Он, по всему видать, из наших, из ученых, то есть. Потому как логике обучен. Вы тут пока располагайтесь, - он хозяйским жестом обвел грот, - а мы потолкуем.
        После чего принялся лопотать на каком-то птичьем языке. Собеседник ответил ему тем же. Прошло совсем немного времени; Владимир пришел в себя и сел на лавку; сэр Ланселот, внимательно осмотрев грот изнутри, осматривал его снаружи, прикидывая, наверное, как его лучше оборонять, - на случай нападения, или покидать, - на случай отступления.
        Наконец, Рамус и отшельник поднялись. Последний вышел и грота и исчез в кустах.
        - Все в порядке, - доложил Рамус, - из наших он. Бывший лекарь. Зовут Ридикулусом. Сейчас чем-нибудь угостит.
        Прошло совсем немного времени. Ридикулус принес фазана, какую-то рыбу, похожую на язя, развел костер, ощипал, счистил чешую, выпотрошил, обмазал глиной и положил неподалеку огня. Смахнул, как мог, со стола, - отчего тот не стал выглядеть чище, - взгромоздился на лавку рядом с Владимиром и принялся смотреть на огонь. Рыцарь и Рамус устроились на другой лавке, в ожидании угощения, не заставившего себя долго ждать.
        На столе появились кусок плесневелого сыра, несколько бесформенных кусков хлеба, кувшин с водой и кособокие глиняные кружки. Как только горячее сготовилось, отшельник положил рыбу перед Рамусом, а фазана - перед собой. Пояснив при этом, что рыцарю и его оруженосцу в походе, - а раз они ищут Грааль, следовательно, находятся в походе, - питаться деликатесами не полагается. Их удел - скромная пища и вода. После чего принялся с необыкновенным проворством обгладывать фазана. Рамус не отставал от него на предмет рыбы.
        Сэр Ланселот не нашелся, что сказать, гневно нахмурился, но сдержался. Взял сыр, разломал на мелкие кусочки и стал по одному отправлять в рот, хрустя на всю пещеру. Не зная рыцарских уложений, Владимир решил, что отшельник, должно быть, оказался прав. В принципе, если Лев Кастильи сколько-то там лет употреблял в пищу только молоко, то почему бы и остальным не довольствоваться малым? Конечно, если подобное уложение существовало, то оно могло бы отнестись помягче к оруженосцам, но дело, скорее всего, объяснялось тем, что отшельник был скуп и, можно было предположить, обладает дурным характером.
        История его, рассказанная вскоре, когда солнце спряталось за деревья, а путешественники решили заночевать в гроте, оказалась следующей.
        Ридикулус, подобно Рамусу, поступал во все учебные заведения, где спрашивали минимальную плату, и учился там, пока хватало денег. Происходя из полунищей средневековой семьи, он прекрасно понимал, что иной карьеры, кроме как на ученом поприще, ему не светит. Деньги на свой первый университет он честно украл, дальше оказалось несколько попроще. Нахватавшись умных слов и имея хорошо подвешенный язык, он, вылетев из первого университета, выдал себя за путешествующего лекаря и даже помог какому-то несчастному, поцарапавшему ногу, остановить кровь, приложив к ране лист подорожника. Заодно избавил кого-то от икоты, дав ему подзатыльник. Собрав такими нехитрыми средствами некоторую сумму, он поступил во второй университет, в котором пополнил арсенал ученых терминов. И так далее. Причем, поскольку его выбор приходился на самые дешевые отделения, а следовательно, был случайным, он, подобно Рамусу, нахватался "многая во многом", оставшись при этом, как нетрудно догадаться, изначальным балбесом. Раздобыв где-то пергамент, он, для придания себе авторитета, при каждом удобном случае заполнял его странными
рисунками и каракулями, выдавая за знаменитый утраченный труд какого-то европейско-арабского лекаря. Предпочитая не рисковать, он брался только за те случаи, которые и вправду мог "излечить", пользуясь простейшими средствами народной медицины, однако использование пергамента, в который он при этом важно тыкал пальцем, произнося соответствующие слова, до некоторой степени послужило его популярности. По мере роста которой он получал все больше и больше денег и мог позволить себе пополнять копилку знаний и надеяться на получение со временем какого-нибудь приличного места, если бы не коварный случай.
        Будучи как-то проездом через какой-то город, он, несколько увлекшись вином и приятной беседой в третьесортном трактире, разошелся так, что высказал неодобрение по поводу местного королевского лекаря, в том смысле, что тот ему и в подметки не годится, и если бы он, Ридикулус, занимал данную должность, то здравоохранение не только короля и его придворных, но и всего королевства, было бы поднято его, Ридикулуса, стараниями, на невиданную высоту... после чего тихо-мирно свалился под стол и уснул.
        Проснулся же, как нетрудно догадаться, в темнице, куда был доставлен стараниями одного из королевских сикофантов. Книга его, по счастью, никуда не делась, поскольку была спрятана за пазуху. А кроме того, имелся полупустой кувшин с оливковым маслом, который он утащил с собой под стол по ошибке, полагая в нем вино.
        Как быть и что делать, он придумать не успел, поскольку еще даже не пришед в себя, был грубо доставлен пред светлые королевские очи, вместе с кувшином, где в присутствии его величества и придворных подвернут осмеянию и поношению со стороны того самого придворного лекаря, по поводу которого высказывался накануне. Дело быстрыми, уверенными шагами двигалось к надлежащему возмездию, а попросту казни, - уже и за палачом послали, - когда Ридикулус, очертя голову, заявил, что от своих слов не отступается, и готов подтвердить их испытанием. А именно - дуэли на ядах. Пусть он и его соперник дадут друг другу самый сильный яд, какой только смогут изготовить. Яд будет принят в присутствии короля, после чего выявление победителя - всего лишь вопрос времени. Кто сможет изготовить противоядие от неизвестного яда, тот и победил. Просто и элегантно, как шлагбаум.
        Королю идея пришлась по душе, и он даже объявил во всеуслышание, что призом победителю будет место королевского лекаря. Уже занимавшему эту должность мысль не понравилась, однако он не возражал, если испытание состоится немедленно. Яд у него, совершенно случайно, имеется при себе (при этих словах король как-то очень подозрительно взглянул в его сторону), а если у его противника такового не найдется, - это его проблемы.
        Ридикулуса такое положение вещей не устраивало совершенно. При себе у него ничего не было, и он, собственно, рассчитывал протянуть время, попросить отсрочку, возможность самому собрать необходимые ингредиенты и, в конце концов, улучив минуту, удрать. Внося свое предложение, он рассчитывал избежать огня. Внеся - вверг себя в полымя. Возражать не имело смысла. Королю попала под мантию вожжа, придворным - кому что, однако все они в едином порыве жаждали развлечения. Будь то дуэль, или понятно что - в случае ее отсутствия.
        Придворный лекарь с нехорошей улыбкой традиционно открыл висевший на шее медальон, выкатил из него пилюлю и откровенно ею любовался. Покопавшись в своей сумке, где не ожидал найти ничего, кроме книги, Ридикулус обнаружил случайно завалившийся шарик слабительного, у которого давным-давно истек срок годности. Заявив, что единственным условием со своей стороны полагает для себя возможность принять противоядие до приема яда, он махнул полкувшина масла, взял твердой рукой протянутую пилюлю и, уставившись суровым взглядом в лицо лекаря, проглотил ее, уповая лишь на то, что действие яда окажется мгновенным и безболезненным. После чего протянул лекарю свой шарик.
        Его уверенные действия несколько насторожили лекаря, который принял вызов дрогнувшей рукой. Но отступать ему было некуда, - ибо короля обуял приступ справедливости, и в случае нарушения лекарем им же самим выдвинутых правил, его ждало то, что прежде ждало пришлеца, - он взял шарик и, сморщившись так, словно его тыл служил мишенью в соревнованиях по стрельбе из лука, причем ни один стрелок не промахнулся, - проглотил его. После чего, достав из-за пояса склянку с какой-то жидкостью, жадно выпил ее содержимое, пролив от волнения едва не половину.
        Действие принятого оба дуэлянта ощутили практически одновременно. При этом претендент почувствовал, что пилюля, благополучно миновав смазанный маслом организм, просится наружу неповрежденной. Зато лекарь "отравился" по полной. Выпучив глаза и обхватывая себя руками, он, наплевав на этикет, что есть мочи рванулся из тронного зала и исчез. За ним вдогонку, по сигналу короля, бросились стражники, дабы наблюдать.
        Ридикулус тоже, как мог, объяснил, куда именно ему нужно; и там он, естественным образом избавившись от пилюли, еще долго избавлялся от масла. Впрочем, его страдания не шли ни в какое сравнение со страданиями лекаря, поскольку тот, не зная свойств данного ему яда, принялся принимать все противоядия подряд, что только ухудшило ситуацию. Самому Ридикулусу удалось удрать через окно того места, где он избавлялся от пилюли, и уже потом, покинув город, в поисках укромного места, - каковым, кстати, оказалась эта самая пещера, - узнал, что лекарь также лишился своего места, по причине постоянного отсутствия на рабочем месте и, как следствие, неисполнения своих обязанностей.
        Кстати сказать, та самая пещера, в которой они сейчас находятся, широко известна среди определенного круга лиц, хотя ее координаты держатся в секрете и являются тайной тайн. Дело в том, что здесь находят временное убежище те ученые, кому каким-то образом удалось навлечь на себя гнев владык. К примеру, до Ридикулуса здесь обитал некий алхимик, от которого как раз и остались мешки. Его покровитель, полагая, что, поскольку тот вот-вот научится получать золото из всего, что попадется под руку, одаривал его по случаю и без мешками, куда тот мог бы складывать драгоценный металл. Поскольку количество подаренных мешков росло, а золота - нет, неназванный покровитель начал потихоньку воспламеняться гневом, и алхимик счел за лучшее скрыться, прихватив с собой некоторое количество подаренного, поскольку больше ему прихватить было нечего. Когда Ридикулус наконец-то отыскал пещеру, - король отдал приказ о его поимке, ибо его милостью лишился лекаря, - алхимик как раз собирался ее покидать, поскольку, как ему казалось, понял причину своих неудач и жаждал реванша. Все дело в том, взахлеб рассказывал он
Ридикулусу, что в красном болоте нужно купать зеленого бегемота, а не синего, и тогда - и только тогда! - явившаяся саламандра отбросит хвост, каковой нужно употребить для перегонки, смешав с мелко истолченной раковиной стодневной улитки и выпаренным соком елового дерева...
        Алхимик считал, что проник суть вещей; Ридикулус - что тот просто чокнулся.
        Кстати сказать, дуэль на ядах - не вымысел. Существует, например, исторический анекдот, который приводит в своей статье "Самые необычные дуэли в мире" Татьяна Сербина (сайт uznayvse.ru, но этот анекдот можно найти и в других источниках). "Генерал Бисмарк решил вызвать на дуэль некоего ученого по фамилии Рудольф Вирхов. Сам по себе такой вызов был нестандартным, так как Бисмарк занимал очень высокий пост, будучи канцлером Германии, а ученый возглавлял оппозиционную либеральную партию. Так как, по мнению этого ученого, Бисмарк владел в совершенстве любым оружием, для состязания им были выбраны обычные сосиски, одна из которых была бы с ядом. Ученый предложил во время дуэли съесть по одной сосиске, после чего судьба решит, кто из них останется в живых, а кто умрет. Бисмарк от этой дуэли отказался, так как считал, что герой не может умереть,
        объевшись
        ".
        - Кстати, - вдруг спохватился Ридикулус, - а вас-то сюда каким ветром занесло? Кто вам указал дорогу к тайному убежищу?
        - Я тебе уже говорил, - напомнил Рамус. - Благородный рыцарь сэр Ланселот ищет Грааль... Ты о нем, часом, ничего не слышал?
        - Грааль... - пробормотал отшельник. И вдруг возмутился. - Грааль! Как же, слышал! Ну и времена пошли!.. Грааль - это вам не мышь белая! Грааль - это...
        Он принялся теребить себя за бороду, подбирая нужное слово, но та неожиданно стала покидать свое место на подбородке, оказавшись фальшивой.
        - Грааль, - встрял Рамус.
        - Да! - авторитетно заявил Ридикулус, прилаживая маскировку на место. - Грааль - это Грааль! Его нельзя искать кому ни попадя!.. Совершенно распустились! Дня нельзя спокойно прожить, чтобы кто-нибудь не приперся со своим Граалем! Кто хочет - ищет, кто не хочет - не ищет... Нельзя же так! Нужно как-то централизованно, что ли... Впрочем, - неожиданно сменил он гнев на милость, - кое-какие сведения у меня имеются. Готов уступить за десять золотых.
        Таких денег у путешественников не было, а потому сэр Ланселот предложил просто поджарить отшельника. Сошлись на долговой расписке на два золотых с рассрочкой выплаты на двенадцать лет. Причем, поскольку письменных принадлежностей не оказалось, расписка была выдана сэром Ланселотом честным словом.
        Удовлетворившись этим, отшельник скрылся в глубине грота и принялся там копаться, что-то бурча. Наконец, он вернулся, с куском пергамента в руках. На пергаменте значилось:
        "Антикварная лавка "Зарзибан".
        Предметы старинной утвари со всего света на любой вкус. Недорого. Эксклюзивно для странствующих рыцарей - большой выбор Граалей и портретов Прекрасных дам с адресами. Для умеющих читать - рукописи в неограниченном количестве и на заказ любой тематики. Исключительно подлинники, с автографами авторов. Также прием вещей на оценку и комиссию. Во дворе дома барона аль де Барана, третья дверь справа, шепотом спросить Абу Али ибн Али Абу. Если пригрозят спустить собак, извиниться за ошибку и прийти на следующий день после обеда".
        Больше ничего в пергаменте не было. Услышав, что до долгоискомого Грааля, можно сказать, рукой подать, сэр Ланселот вскочил, словно подброшенный пружиной, с криком: "Идем". Ударился головой о низкий свод грота и был вынужден присесть обратно, потирая макушку.
        - Куда - идем? - буркнул Рамус, вертя пергамент в руках. - Во-первых, он ветхий. Может, этого самого Абу Али уже и в живых-то нет...
        - Наследники живы! - безапелляционно заявил рыцарь.
        - А во-вторых, - продолжал Рамус, - тут не указано, куда идти.
        - Как - не указано? Третий дом, дверь слева, спустить собак...
        - Да нет же, я не про то. Где он находится, этот самый дом? Ну, который барона аль де Барана? Я, признаться, о таком первый раз слышу.
        - Спросишь, - разумно сказал сэр Ланселот.
        - У кого?
        - У того, кто знает. У того, кто не знает, спрашивать не имеет смысла.
        У Ридикулуса отвисла челюсть, а глаза полезли на лоб. Он снова дернул себя за бороду, и снова наполовину оторвал.
        - Здесь что-то не так, - проворчал он, немного придя в себя, но так, чтобы его никто не слышал. - Это не может быть рыцарем. Это переодетый философ. Меня обманывают.
        - Просто они долго путешествуют вместе, - так же еле слышно объяснил Владимир. - Научаются друг у друга. А скажи, там и вправду много рукописей?
        Ридикулус снова впал в ступор и перевел на него теперь уже совершенно обалдевший взгляд.
        - Это не может быть оруженосцем, - пробормотал он и оторвал бороду напрочь. - Это какая-то странствующая академия наук... Должно быть, солнечный удар... - Он пощупал лоб и поднялся. - Пойду, прилягу, - сообщил он в никуда, сделал несколько шагов и остановился, чтобы высказать предположение: - Или фазана объелся... - После чего лег рядом со своей лежанкой, положил поверх себя оторванную бороду и через некоторое время захрапел.
        Между тем, сэр Ланселот и Рамус ожесточенно спорили, возможно ли отыскать указанный в пергаменте "Зарзибан" по столь скудным приметам.
        - Все-таки его следует поджарить, - заметил рыцарь. - По крайней мере, узнаем, откуда он его взял.
        По всей видимости, среагировав на слово "поджарить", отшельник неожиданно сел, не просыпаясь, отчетливо произнес: "Где взял, где взял - нашел!", после чего принял первоначальное положение.
        В конце концов, Рамус начал склоняться к мысли, что искать неизвестно где Грааль или же барона аль де Барана, особого значения не имеет, тем более что рыцарю дискуссия очевидно надоедала, и он в любое мгновение мог прибегнуть к физическому увещеванию. Однако в очередной раз был побит собственным оружием, поскольку сэр Ланселот безапелляционно заявил, что искать одновременно Грааль и барона - проще, чем только одно из них, поскольку не найдется одно - так найдется другое, в то время как в случае только Грааля или только барона - не найдется, так не найдется совсем.
        Рамус не нашелся, что возразить, и сэр Ланселот отправился устраиваться на ночлег, поскольку стемнело. Пока он возился, Рамус тупо ковырял пол палочкой; затем, пробормотав, что если уж рыцари пошли в ученые, то почему бы ему самому в таком случае не податься в рыцари, последовал его примеру.
        Ну а пока они спят, мы откроем книгу М. П. Згурской "50 знаменитых загадок Средневековья", изданную в Москве (Фолио, 2009 г.)
        "Средневековье в представлении современного человека зачастую ассоциируется с мрачным и жестоким временем. Между тем это ярчайший период в истории человечества, эпоха великих завоеваний и великих потрясений, которая хранит немало нераскрытых тайн. Кем на самом деле была Жанна д'Арк, ставшая ключевой фигурой в освобождении Франции? Где находилось таинственное восточное королевство пресвитера Иоанна? Существовало ли в действительности на Руси татаро-монгольское иго? Что происходило за стенами Запретного города в столице Поднебесной?.. Загадки, версии, гипотезы - их в книге достаточно, и это еще одна возможность лучше узнать историю Средневековья, самому разобраться в перипетиях далекой и загадочной эпохи".
        Ни убавить, ни прибавить. Разве что сказать автору и издательству огромное спасибо за книгу. Очень хотелось бы, чтобы таких книг было как можно больше.
        Ридикулус, как было сказано выше, раздобыв пергамент, для придания себе авторитета, при каждом удобном случае заполнял его странными рисунками и каракулями, выдавая за знаменитый утраченный труд какого-то европейско-арабского лекаря. А потому из книги мы выбрали фрагмент главы, рассказывающей о так называемом манускрипте Войнича. К сожалению, при обилии статей, книг, исследований, материалов семинаров и пр., большинство из них, заслуживающих внимания, хоть и доступны, но только на иностранных языках. Если кто-то желает сам "попробовать на зуб" эту средневековую загадку, - рукопись также доступна для всех и может быть без труда найдена в интернете.
        Итак, фрагмент.
        "Вот уже 85 лет лучшие криптологи мира бьются над загадкой "манускрипта Войнича" - загадочной средневековой рукописи, которая написана на неизвестном языке и, возможно, содержит неизвестные науке факты. Удивительно, что об этом таинственном артефакте еще не снято какого-нибудь "Кода Войнича". А ведь сюжет более чем привлекателен: средневековая рукопись, всплывшая из небытия в начале прошлого века, при взгляде на которую лучшие шифровальщики мира теряли головы...
        Таинственный манускрипт представляет собой книгу форматом 24,5x17 см и примерно 3 см в толщину. В книге 246 страниц из пергамента (предположительно, не хватает 28 страниц). На самой обложке нет никаких надписей или рисунков. Текст написан на неизвестном языке, и не только он является загадкой, но и цветные иллюстрации - рисунки неизвестных растений, созвездий, механизмов только добавляют странностей. Самое примечательное, что рисунки с подобными растениями или созвездиями больше не встречаются ни в одной другой книге мира.
        В соответствии с темами этих рисунков книгу принято разделять на несколько частей: "ботаническую" - с рисунками растений, в большинстве своем неизвестных науке; "астрономическую", проиллюстрированную изображениями Солнца, Луны, звезд и знаков Зодиака; "биологическую", в которой собраны рисунки обнаженных женщин, находящихся внутри странных сосудов, заполненных жидкостью; "космологическую", с круговыми рисунками непонятного содержания; и "фармацевтическую", с нарисованными емкостями, около которых находятся рисунки различных растений и краткий текст, предположительно, рецепты.
        Все началось с того, что в 1912 году в иезуитском колледже, расположенном недалеко от Рима, коллекционер Вилфрид Войнич обнаружил манускрипт, который по отдельным деталям можно было датировать 1450-1500 годами. С тех пор таинственная находка стала называться "манускриптом Войнича", и до сих пор лучшие специалисты планеты бьются над расшифровкой текстов...
        Страницы манускрипта в 1919 году попали к профессору философии университета штата Пенсильвания Уильяму Ныоборну, который в те годы был официально признан криптологом номер один в мире. В годы Первой мировой войны Ньюборн работал на правительство США, расшифровывая военные коды, и не было кода, который бы он не смог взломать. Но именно в работе с "манускриптом Войнича" он потерпел фиаско. В 1921 году, после двух лет трудов, Ньюборн опубликовал результаты своих трудов. По его мнению, эта книга - Opus Magnum - была написана в XIII веке францисканским монахом и алхимиком Роджером Бэконом, который обладал тайными знаниями, опередившими свое время на несколько столетий. Текст описывал строение внутренних органов человека, клеток, сперматозоидов, а также затмение Солнца и строение туманности Андромеды. Впрочем, в конце доклада Ньюборн сам признался, что его метод содержал массу допущений и предположений, и каждый раз, расшифровывая один и тот же фрагмент текста, он приходил к новому результату.
        Сообщение профессора произвело в мире криптологии настоящую сенсацию, ученые организовали неформальное "общество Войнича". С тех пор "манускрипт Войнича" официально признан самой загадочной книгой мира. Над расшифровкой средневекового фолианта вот уже почти 90 лет безрезультатно бьются криптологи разных стран, но код так и остался тайной.
        Долгое время считалось, что манускрипт, обнаруженный в 1912 году, написан с использованием загадочного кода, хотя, возможно, никакого кода не существует, и мы имеем дело с хаотическим набором графических символов. Однако многие исследователи склонны думать, что произведение, состоящее из 230 страниц, в написании которых прослеживаются определенные закономерности, не может быть бессмыслицей. Ну а скептики считают, что вполне возможно создать нечто подобное, используя систему кодировки, которая была известна еще в XIV веке. Сторонники этой версии считают, что манускрипт мог быть продан Рудольфу II известным авантюристом Эдвардом Келли за 600 дукатов, что в наши дни составило бы 50 тысяч долларов.
        Следующая попытка была сделана в 1940 году. Два криптографа-любителя - Джозеф Фили и Леонелл Стронг - заменили символы в манускрипте на буквы латинского алфавита, но им тоже не удалось прочесть древний текст. В конце Второй мировой войны группа военных криптографов, прославившихся тем, что взломали шифр японской армии, в свободное от работы время развлекалась дешифровкой древних манускриптов. Под их натиском пали все шифры - и только текст Войнича остался непобежденным...
        В 1987 году Лео Левитов, физик по образованию, заявил, что документ создан еретиками - катарами, жившими в средневековой Франции, и представляет собой набор слов из различных языков. К сожалению, сделанный им перевод не имел ничего общего с верованиями катаров и не был похож ни на какие из дошедших до нас катарских текстов.
        Своеобразная внутренняя структура "слов" манускрипта Войнича привела двух исследователей - Уильяма Фридмена и Джона Тилтмена, независимо друг от друга, - к выводу, что незашифрованный текст мог быть написан не на живом, а на искусственном языке - на особом "философском языке". В языках такого типа словарь организован согласно системе категорий так, что общее значение слова может быть определено с помощью анализа последовательности букв. Например, в современном синтетическом языке Ро (Ro), префикс "bofo-" - это категория цвета, и каждое слово, начинающееся с bofo-, будет названием цвета: красный - это bofoc, а желтый - bofof. Очень приблизительно, но это можно сравнить с системой книжной классификации, используемой многими библиотеками (по крайней мере на Западе), например, буква "Р" может отвечать за раздел языков и литературы, "РА" - за греческий и латинский подраздел, "РС" - за романские языки и т. п.
        Возможно, конечно, что манускрипт Войнича - либо искусная подделка, созданная для того, чтобы заработать деньги, либо творение безумного схоласта. Но такую версию отвергает строгое лингвистическое построение текста. Например, широко используемый в тексте манускрипта слог "до" встречается только в начале слова. Слог "сhek" может находиться также впереди, но если он употребляется в том же слове, что и "qo", то в этом случае "qo" всегда стоит перед "chek". Еще один широко используемый слог "dy" чаще всего располагается в конце и в начале слова, но в середине не встречается никогда. Соответственно, нельзя утверждать, что текст - хаотичный набор символов.
        В любом случае - создан ли фолиант Войнича с помощью неизвестного кода или языка или представляет собой набор символов - ученым пока не удается его расшифровать. Несколько лет назад Гордон Рагг и Джоан Хайд, преподаватели Кильского университета в Англии, специалисты по проблемам обработки и анализа информации, изучив все методики предшественников, попытались раскрыть тайну манускрипта, разработав новую тактику, позволившую решать экстраординарные научные задачи. Их заключение о том, что текст не содержит элементов человеческого языка, было сделано на основании лингвистической экспертизы. Такая точка зрения была вполне убедительной, и они стали рассматривать версию, в соответствии с которой манускрипт - подделка, хотя большинство исследователей и придерживаются иного мнения. Однако эксперты пришли к заключению, что подобная оценка больше основывается на эмоциях, чем на фактах - ученым ранее не приходилось сталкиваться с такими рукописями.
        Сегодня эти исследователи считают, что в основе текста лежит случайный набор символов, но у схоласта Средневековья мог быть другой взгляд на случайности и закономерности. Возможно, была использована древняя шифровальная машина?
        Разрабатывая версию о том, что манускрипт - подделка, они постарались создать что-то подобное. Но сначала надо было определить, когда был написан манускрипт, и, уже исходя из этого, предполагать, какая система была использована. Иллюстрации, выполненные в стиле, характерном для конца XV века, наталкивали на мысль, что текст был написан до 1500 года. Хотя не исключена возможность, что живописцы, желая "состарить" документ, могли воспроизвести иллюстрации предыдущих эпох.
        Из техники шифрования, которой пользовались в 1470-1608 годах, самой перспективной методикой оказалась сетка Кардано, созданная в 1550 году итальянским математиком Джероламо Кардано. Используя сетку с тремя отверстиями, можно создать закономерность, по которой предлоги, корни и суффиксы складывались в слова. За все время этой работы получили около двух тысяч слов. Проделав довольно много операций с 10 вариантами сетки Кардано, исследователи предположили, что при написании манускрипта мог быть использован метод решетки. Для того чтобы создать текст и украсить его иллюстрациями, человеку, знакомому с этой технологией, потребовалось бы два-три месяца.
        Остается решить главный вопрос: содержит ли документ какую-нибудь информацию?
        Гордон Рагг и Джоан Хайд показали, что в том случае, если автор произведения использовал сетку Кардано, он, скорее всего, задался целью не создать зашифрованный текст, а написать красивую бессмыслицу. Вероятности были просчитаны множество раз, и проведенный анализ показал, что документ, почти сто лет ставящий в тупик взломщиков кодов и лингвистов, может быть изящным вздором и абракадаброй...
        Остается признать, что в нашу эпоху глобальных информационных и компьютерных технологий средневековый ребус остается неразгаданным. И неизвестно, смогут ли ученые когда-нибудь прочитать манускрипт Войнича".
        Утром Владимир проснулся от того, что почувствовал на себе чей-то взгляд. Осторожно приоткрыв один глаз, он обнаружил человека, заглядывающего в пещеру. Скосив полуоткрытый глаз вправо-влево, он также обнаружил сэра Ланселота и отшельника по-прежнему безмятежно посапывающими. Следовательно, заглядывавший в пещеру с неизвестной целью был кем-то посторонним. Впрочем, вряд ли бы он так осторожничал, если бы был не один. Хотя, с другой стороны, если он намеревался, к примеру, что-нибудь украсть, то вел бы себя, скорее всего, именно так. Тут Владимир поймал себя на мысли, что ход его рассуждений становится в чем-то схожим с речью Рамуса, когда тот начинает излагать свои взгляды по поводу и без. И это не сулило ничего хорошего, поскольку, если сравнить сэра Ланселота нынешнего с сэром Ланселотом до недавнего времени прошлым...
        Владимир рывком сел.
        Подглядывавший рывком скрылся и упал.
        Владимир вскочил на ноги, ухватил кусок дерева, предназначавшийся для костра, и ринулся наружу.
        Сэр Ланселот и Рамус проснулись.
        Отшельник перевернулся на другой бок.
        Лежавший на росистой траве пришелец показался Владимиру на удивление знакомым. Где он мог его видеть прежде? А тот, заслонившись рукой от нависшего над ним куска дерева, заныл нараспев, как оказалось, проникшее даже в Средневековье:
        - Я к вам пришел навеки поселиться... Надеюсь я найти у вас приют... Но раз со мной вы так жестокосерды, уйду я прочь и прокляну притом...
        - Вы?.. Ты?..
        Рука Владимира с зажатой деревяшкой опустилась, а рот открылся от изумления. В лежащем на траве человеке он узнал потерянного и вот теперь внезапно обретенного менестреля, с которым они начинали поиски. Он обещал их нагнать - и вот нагнал, неизвестно каким образом.
        Менестрель присмотрелся, его лицо исказилось сначала робкой, а затем радостной улыбкой.
        - О! - воскликнул он. Затем, взглянув в сторону пещеры и заметив в ней сэра Ласелота: - ОО!
        - ООО! - воскликнул он мгновение спустя совершенно иным тоном, резво вскакивая на ноги. Из его глаз вырвалась молния, в гроте вспыхнул костер, из грота, как заяц, выскочил перепуганный Рамус. Но далеко удрать не успел. Менестрель, сорвав с плеча сумку и отбросив ее в сторону, кинулся за ним, настиг в три прыжка и повалил на землю. Завязалась драка по непонятному поводу. Сэр Ланселот пристроился поудобнее и принялся наблюдать. Отшельник приоткрыл глаза, лениво махнул рукой: "А, нет, нет, продолжайте, вы мне совершенно не мешаете", и снова уснул. Владимир сунулся было разнимать, но руки и ноги мелькали в воздухе настолько пестро, что существовала реальная возможность принять участие в потасовке самому, против своего желания.
        Соперники дрались долго и неинтересно. Отшельник уже успел проснуться, присоединиться к сэру Ланселоту, и даже попытаться узнать, что здесь, собственно, происходит, и кто, собственно, этот пришелец.
        - На мой взгляд, здесь дерутся, - ответил рыцарь. - А кто он таков - сейчас узнаем.
        - Это менестрель, - сказал Владимир. - Ну, помнишь, мы вместе шли, а потом он отстал...
        - Сейчас посмотрим, что это за менестрель, - весомо пробурчал сэр Ланселот, поднялся, не спеша подошел к поединщиком, наклонился, неведомо каким образом, но очень точно и аккуратно ухватил каждого за шкирку, разъял в стороны и поставил перед собой. После чего, отвесив каждому здоровенного леща, так что они дважды стукнулись головами, всмотрелся в побитые лица.
        - Вроде как, - наконец сказал он. - Если б не был побитым, был бы похож. Интересно, кто его так?.. Ну, проходи, присаживайся, рассказывай...
        - А чего особо рассказывать? - буркнул менестрель. - Вот из-за него все...
        И ткнул пальцем в Рамуса.
        - Чего - из-за меня? - вскипел тот. - Я тебя вообще не знаю!.. Я тебя, может, второй раз в жизни вижу!..
        - Одного хватило!.. - возопил менестрель и опять было полез в драку, но уже как-то без прежнего задора, а потому она не состоялась. Взамен нее последовал рассказ.
        Как выяснилось, на постоялом дворе, где рыцарь с Владимиром его оставили, менестрель несколько задержался. То есть, как следует выспавшись и взяв необходимые в дороге припасы, он уже совсем было собрался пуститься вдогонку, когда появился вот он, - кивок в сторону Рамуса. Менестрель, собственно, всего-то и задал ему один вопрос, не встречал ли тот двух путников на дороге, и никак не мог понять, как так оказалось, что на дворе уже вечер, а он и его собеседник, основательно нагрузившись элем и закусками, клонятся на лавках за столом подобно дереву, во время бури. Деньги менестрель в припадке щедрости отдал все, но
        этот
        , не желая оставаться в долгу и клянясь на чем свет стоит, что слывет за выдающегося волшебника, которому сам Мерлин в подметки не годится, предлагал осчастливить
        своего
        старинного
        друга
        своим искусством. Как это обычно и бывает, менестрель наотрез отказался становиться счастливым, попросив единственно выслушать песню, недавно им сочиненную.
        Этот
        ради старинного друга был готов на все, однако после первого же куплета взял свое обещание назад и предложил заколдовать музыкальный инструмент так, чтобы от него невозможно было оторваться.
        - Ты сам подумай, - убеждал он, - была волшебная флейта, а у тебя будет волшебная волынка.
        Я было пытался его отговорить, но он наотрез отказывался слушать песню и в конце концов заявил, что даже если не получит добровольного согласия, все равно поступит по-своему, желая мне блага. "Ты только подумай, - вещал он, - полная площадь народу, и никто никуда не может деться. Стоят и слушают. Ты идешь - они за тобой. Ты - в лес, они - в лес, ты - в гору, они - в гору, и так далее. Пока играешь. А как кончишь играть - тут все и разошлись". Отобрал у меня волынку, пошептал и вернул обратно. "Все, говорит, дело сделано. Только я заклинание немного забыл. Природа, она, понимаешь, не терпит пустоты. То есть, ежели где убыло, то где-то прибыло. Или же здесь убыло, здесь и прибыло, а там, откуда прибыло, стало убыло, и то, что убыло здесь, прибыло там. И, может быть, совсем не того, что убыло. Понятно?" Конечно, нет. Он принялся объяснять. "Вот, говорит, у тебя в кармане есть золотой. Ты отдал его трактирщику, и в кармане не осталось ничего. То есть, ничего прибыло. А у трактирщика монеты не было, но ты ему ее отдал и у него прибыло, а то, что у него было, то есть ничего, прибыло тебе". Совсем мне
голову заморочил...
        - В общем, когда меня утром выкинули из трактира, в голове у меня по-прежнему гудело это самое "было - не было". Хорошо, что его выкинули раньше, а то совсем бы меня доконал...
        И вот иду это я себе, куда глаза глядят, потому как понял, что вас мне уже не догнать, да и куда пошли - не знаю, и на второй день пришел в какой-то город. А там - беда. Мыши с крысами так одолели, что спасу нет. Все съедают, что увидят. На горожан набрасываться начали... Ну, горожане, они ведь заметные... И ихний тамошний бургомистр издал указ, согласно которому кто этот самый город от напасти избавит, тому даст золота, сколько унесет. Поскольку грызуны до золота совсем не охочи. Только вот с желающими обогатиться туго. Я и сам глянул - там же зверей этих - тьма тьмущая. Куда ни глянь. В погребах подъели, так по стенам лезут, цепляются друг за дружку - все дома в гирляндах...
        Тут вспомнил я некстати слова
        этого
        , о своей волынке. И очень мне зо... жителям помочь захотелось в их беде. Отправился я прямиком к бургомистру, и договорился с ним, чтобы он мне золота в два раза больше дал, чем обещано, коли дело выгорит. А их уже, видать, так допекло - на все согласны.
        Дальше менестрель, по его собственным словам, подался на площадь и стал играть на своей волынке. Удивительно, но часть грызунов тут же ломанулась из города, зажав передними лапами уши, а оставшиеся стали стекаться на площадь, очень недобро поглядывая на музыканта. Обнаружив, что ему грозит полное окружение, менестрель начал потихоньку, почти бегом, пробираться к распахнутым городским воротам. По дороге к процессии присоединялись все новые и новые отряды, она растянулась почти на милю. Отдалившись так, что городские стены стали почти не видны, менестрель прекратил играть, но "восхищенные слушатели" расходиться не желали, а скорее наоборот, каждый старался подобраться поближе к своему кумиру в попытке оторвать от него что-нибудь на память. Видя такой небывалый успех, менестрель расчувствовался, и решил сыграть и спеть еще не конца сочиненную балладу, но едва успел исполнить первые пару строк, еще более восхищенные слушатели опрометью бросились в разные стороны, наверное, чтобы побыстрее рассказть остальным о том, с каким выдающимся композитором и певцом им довелось встретиться.
        Видя, что поклонников не осталось, менестрель поспешил в город за наградой, где обнаружил нашествие долгоносой тли, поедающей то, что не успели съесть грызуны. Он было попытался настаивать на том, что в точности исполнил букву договора, в котором говорилось об удалении грызунов, но бургомистр отделался невежественным заявлением: мол, тля крысы не слаще. Мнение, безусловно, спорное, если бы не было подкреплено аргументом: или менестрель освобождает город от очередной пакости, или... В чем заключалась альтернатива, он не узнал, поскольку поспешил согласиться.
        Удалив долгоносую тлю, он, по глупости, снова вернулся в город, единственно за тем, чтобы удалять из него тараканов.
        Совершив несколько спасений, он, изрядно подустав, вдруг понял, что имел в виду
        этот
        , говоря: природа не терпит пустоты. Получался замкнутый круг: как только менестрель удаляет из города какую-нибудь живность, ее место тут же занимает другая. А поняв это, пришел к совершенно естественному выводу, что долго так продолжаться не может, и конец истории будет весьма печальным. Разговор о вознаграждении уже не шел. Он и рад был бы удрать, но жители тому препятствовали, выделив несколько человек для присмотра.
        Менестрель отчаялся, но ему неожиданно повезло. Удаляя из города облако платяной моли, он мало того что получил некоторое преимущество перед охраной, - облако было очень густое, видимость упала едва ли не до нуля, - так еще и столкнулся на дороге с таким же, как он, менестрелем. Призвав на помощь все свое красноречие, он буквально в двух словах объяснил собрату, чем именно занят, сказал, что в городе его ожидает богатое вознаграждение, но он совершенно выдохся, и попросил его сходить за золотом. Вид его внушает полное доверие, заявил менестрель, к тому же не бывало такого, чтоб один собрат по ремеслу обманывал другого, поэтому он подождет его здесь, где они, по возвращении посланного за золотом, поделят добычу честным образом. Горожанам следует предъявить волынку, а чтобы ожидающему было не скучно ждать, он забрал у собрата его музыкальный инструмент - скрипку.
        Совершив обмен, менестрель поспешил удрать, пользуясь неразвеявшимся облаком моли, и искать тайного убежища, где мог бы некоторое время пересидеть. Каковое ему было указано одним бродячим ученым. Который, кстати, сообщил, что совсем неподалеку какой-то город подвергся атаке термитов и был съеден едва ли не до основания...
        - Так вот и получается, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным, - закончил свой рассказ менестрель.
        - А там как, я имею в виду, снаружи, - осторожно спросил отшельник. - Про дуэль лекарей еще говорят?
        - Об чем? - не понял менестрель. - В первый раз, признаться, слышу.
        - Ну, о...
        Договорить отшельник не успел. Послышася нарастающий шум, было слышно как ломаются деревья. Он приближался так быстро, что никто не успел что-либо понять и среагировать должным образом, когда на поляну, оставляя за собой ровную просеку, влетел предводительствуемый ослом фургон. Издав отчаянное, громогласное "Иа-а-а-а!", осел попытался затормозить, уперевшись в землю всеми четырьмя конечностями, однако инерция оказалась слишком велика. Миновав едва успевших отскочить в стороны, осел въехал в грот, заблокировав вход в него фургоном. Вопль сразу стих, наступила тревожная тишина. В задней части фургона распахнулась материя, высунулись морды кота и пса; в зубах они держали свежеотломленную ветку, одну на двоих.
        - Так... еще одни старые знакомые, - ошарашено пробормотал Владимир.
        Первым пришел в себя отшельник.
        - Чего смотрите, вынимать надо! - сказал он.
        Рыцарь, удивленный до крайности, ухватил ветку и рывком достал кота и пса из фургона.
        - Да не этих, фургон!
        Сэр Ланселот пожал плечами, сунул зачем-то кота и пса обратно в фургон, ухватил его поудобнее, поднатужился, и извлек наружу вместе с ослом, занимавшим прежнюю позицию, то есть сидя по-собачьи, с разинутой во всю мочь пастью.
        - Вы, собственно, кто такие? - поинтересовался отшельник, бросив взгляд на просеку. - По какому вопросу?
        - Мы к вам заехали на час... - сомкнув пасть, выдавил осел. Глаза у него были совершенно шальные. Что делать, было совершенно не понятно.
        Положение спас сэр Ланселот. Имея самое непосредственное отношение к военной науке, он изъял осла из хомута, отошел на несколько шагов и грозно рявкнул:
        - Ста-а-новись!..
        Как ни странно, но это возымело действие, хотя и комическое. Осел, так и не встав, переместился на пятой точке, перебирая передними ногами. Рядом с ним, по-прежнему с веткой в зубах, пристроились пес и кот. Последним в строй встал полуощипанный петух. Вид у них был...
        - Что это с вами такое приключилось? - поинтересовался сэр Ланселот.
        - Побили нас, - мрачно ответил за всех осел.
        - Кто это? - шепнул Владимиру Рамус.
        - Да так... знакомые. Родственники, в некотором смысле.
        Владимир, конечно, имел в виду: "
        собратья
        по несчастью", но что имел в виду Рамус, глянувший сначала на осла, потом на сэра Ланселота, потом на остальных и пробормотавший: "ну, ладно,
        эти
        еще куда ни шло; но вот эти..."?
        - Итак, кто готов докласть? - командирским тоном произнес сэр Ланселот.
        - Куда... докласть?.. - не понял осел. Остальные понуро молчали.
        - Сюда. То есть мне.
        - А нам нечего докласть, - угрюмо пробурчал осел. - Потому как ничего и нету. Всего лишились. Всего, что было нажито непосильным трудом.
        Владимиру почему-то показалось, что сейчас он услышит: "Три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три портсигара отечественных, куртка замшевая... Три. Куртки", но услышал он совсем другое.
        Бродячие артисты пали жертвой собственной авантюры. Прослышав где-то, что вскоре имеет быть состояться большой турнир, они решили принять в нем участие. Разумеется, не в обязательной его части, а в развлекательной. И, возможно, изменить свой статус с бродячих на придворный. Готовились они долго и основательно, значительно обновив репертуар и приспособив его по возможности к потребностям времени. То есть, включив в него в равной мере рыцарские баллады и легкомысленные, возможно даже непристойные, песни на потеху народу. Для большей убедительности, они раздобыли и приспособили на осла рыцарские доспехи, в каковых он и должен был выступать. (Владимир, представив себе, как это должно было выглядеть, впал в трепет.) Впереди себя артисты, как водится, пустили слух, что ожидается нечто совершенно потрясающее. (Владимир был с этим абсолютно согласен.)
        Конфуз произошел почти сразу же, едва артисты вышли на импровизированную сцену. Поскольку народа и знати, включая Прекрасных дам, присутствовало приблизительно поровну, было решено для затравки исполнить что-нибудь общеизвестное и фривольное. Осел выдвинулся вперед в своих латах, - чем вызвал бурное восхищение одних и недоумение других, - оставшася часть квартета затянула песню, народ принялся подпевать, как вдруг... Часть лат, защищающая рыцаря ниже пояса, будучи плохо подогнана, с грохом обвалилась, и зрители увидели под доспехами обыкновенный ослиный хвост!..
        - Это ж надо до такого додуматься - осла нарядить в рыцарские доспехи! - неодобрительно заметил сэр Ланселот, чем вызвал не менее восторженную реакцию присутствовавших, постаравшихся, однако, сделать вид, что они ничего не слышали.
        На этом само представление было закончено, а поскольку увиденное вызвало у рыцарей негодование, хотя едва ли не каждый посчитал это камешком в огород своего соседа и втайне одобрил, - артистов решено было казнить. Бросив латы и вообще все, находившееся в фургоне, чтобы как можно сильнее его облегчить, артисты бросились наутек, продираясь сквозь толпу, осыпавшую их тумаками. Опасаясь погони, они мчались сломя голову, не видя пути, и оказались возле пещеры совершенно случайно.
        - И что же вы там такое собирались исполнить? - насмешливо осведомился менестрель. - Потешьте нас, чтоб не пропало...
        - Без лат? - глупо спросил осел.
        - Без, - грозно ответил сэр Ланселот. - И если это будет не истинно рыцарское... - Он задумался.
        - Истинно, истинно, - поспешил заверить его осел. - Между прочим, сочинена сэром, а исполняется сразу четырьмя сэрами. Так что не извольте беспокоиться. Мы ее только немного переделали.
        Он раздал инструменты остальным участникам квартета, очевидно пребывавших в ступоре. Псу - барабан, коту - шарманку, петуху - судейский свисток. То есть, распределение инструментов по сравнению с предыдущей встречей не изменилось. Как их рассаживал сэр Ланселот, артисты, естественно, позабыли.
        Перемещаясь, по-прежнему сидя, осел выехал вперед и похлопал ушами, подав тем самым знак начинать. Но потрясение оказалось слишком велико, и музыканты разом начали извлекать звуки кто в лес, кто по дрова. Осел, какое-то время пытаясь уловить момент, когда же следует начинать ему, безнадежно махнул в конце концов копытом и заревел:
        Естудей, ол май трабл симс соу фар эвей,
        Нау ит лукс эз ту зейре хир ту стэй,
        Ох ай белив ин естудей...
        Видя, что никто его не понимает, осел принялся объяснять.
        - Это песня о бедном рыцаре, влюбившемся в принцессу. Когда король узнал об этом, он приказал выстроить замок на неприступной скале, которую от королевского отделял залив с ужасными водоворотами, мелями и морскими чудовищами. В этом замке он и поселил свою дочь, пытаясь воспрепятствовать любви ее и рыцаря, которому отказывал в ее руке каждый день. Но рыцарь не отчаивался. Получив отказ, он переплывал бурное море, садился на камень, выступавший из воды, взирал на вздымавшиеся в небо стены, поскольку единственное окно замка выходило на другую сторону, и тяжело вздыхал. Однажды, когда рыцарь по обыкновению пересекал пролив вплавь, он столкнулся с айсбергом, его латы быстро наполнились водой, и он...
        Осел зашмыгал носом.
        - Утонул? - в нетерпении спросил сэр Ланселот.
        - Нет, так было в старом варианте песни, из десяти куплетов. Но, как я уже сказал, мы немного переделали ее, и теперь она состоит из девятисот шестидесяти трех. В нашем варианте рыцарь оказался на высоте. Вода охладила его разгоряченный любовью разум, и он увидел путь, как соединиться со своей возлюбленной. Поднявшись по ледяной горе, он схватил весло, побил стражников...
        - Какое весло? - не понял Рамус.
        - Ну, товарищи, - тут же заныл осел. - Ну, нельзя же так. Какое весло... Море, все-таки. Может, кто потерял... А может, рыцарь его с собой брал, в надежде найти к веслу лодку... Или, скажем, метафора такая... Главное же не то, что он там кого-то чем-то побил, а то, что нашел путь к возлюбленной...
        - Да нет, важно и то, и это, - строго заметил сэр Ланселот. - Нужно переделать. Рыцарь не мог пускаться в путь безоружным. Без коня - еще куда ни шло, но без оружия - это никак не соответствует... Так что это место - категорически переделать. А что там с возлюбленной?
        - Не придумали еще, - буркнул осел. - Пока только до весла добрались...
        Повисло молчание, которое нарушил Рамус, заявивший, покачав головой:
        - Им только скрипача недоставало...
        - А что? - вдруг просиял сэр Ланселот. - Кто сказал, что скрипач им не нужен? - И обратился к менестрелю. - Доставай свою скрипку.
        - Как он может достать скрипку, если скрипка - оруженосец? - не понял осел.
        Менестрель, с видом превосходства, достал из своей сумки банджо. У Владимира глаза полезли на лоб.
        - Что, тоже никогда не видел? - свысока глянул на него менестрель и погладил инструмент рукавом. - Страдивари... - После чего, обнаружив отсутствие смычка, впал в ступор.
        Тем временем, сэр Ланселот придирчиво осматривал унылую группу музыкантов.
        - Чего-то здесь не хватает... - бормотал он.
        "Ну как, чего, - подумал Владимир. - Раз уж сегодня день встреч, не хватает кота, сэра, как его там, Непопала, Льва Кастильи..."
        Последнее, возможно, он произнес вслух, но, может быть, сэру Ланселоту пришла в голову та же мысль.
        - Не хватает духовых, - заявил он. - Или, попросту, труб. Вот если бы сэр Педро Гомец...
        - Здесь что, пятизвездочный отель? - сварливо осведомился отшельник. - Жил себе, не тужил, и вдруг на тебе - как зерен в огурце...
        Где-то вдали раздался то ли звук охотничьего рога, то ли боевых труб. Теперь уже обеспокоились все присутствующие. Поскольку на месте едва заметной тропинки теперь красовалась почти прямая просека, оставленная фургоном, так что погоня, - если только это была она, - не заставит себя долго ждать. Сэр Ланселот вознамерился держать оборону, но никто его не поддержал. Гораздо больший энтузиазм вызвало предложение отшельника "расходиться по одному" на все четыре стороны. Причем, высказав это предложение, отшельник тут же и удрал, захватив из пещеры свои пожитки. Как оказалось, появившись здесь, он спрятал свое прежнее одеяние до лучших времен, чтобы было, в чем выйти в свет.
        Рыцарь, не желая отступать, тем более, что отступать было некуда, решительно направился навстречу опасности, заявив, что скорее попадет в плен, нежели покроет свое имя позором. Владимир и Рамус нехотя ковыляли сзади.
        Артисты принялись рвать ветки и закидывать ими фургон, а надежде замаскироваться.
        Менестрель силился отыскать потерянный смычок...
        Главное - никогда не отступать и смело идти навстречу опасности, разглагольствовал тем временем сэр Ланселот, стараясь пробудить отвагу в сердцах своих спутников. Вот, к примеру, как-то раз, на перекрестке, встретились мне четыре рыцаря. Дело было под вечер, я очень устал, и был рад встретить товарищей по оружию, у каковых надеялся найти приют или хотя бы узнать дорогу. Я радостно их приветствовал, но они, наклонив копья, помчались на меня во весь опор, и непременно пронзили бы, если б я не бросился в дорожную пыль, тем самым избежав грозившей мне страшной участи. Не поняв, в чем дело, я поднялся на ноги, повернулся к нападавшим, и обратился к ним с речью, поскольку, совершенно очевидно, налицо была какая-то ошибка. Но они снова напали на меня, и я был вынужден опять применить военную хитрость, заключавшуюся в падении.
        В конце концов, мне все же удалось воззвать к их разуму, и задать вопрос: в чем, собственно, дело? Почему они на меня нападают, тем более не по очереди, а одновременно? На что мне было заявлено: они здесь стоят за справедливость, а сколько перед ними противников, не имеет значения, лишь бы имелся шанс с ними справиться. Они ратуют за справедливость, дали соответствующий обет, и стараются в пределах своих возможностей, где только возможно, за нее бороться, искореняя несправедливость. Конечно, ввиду своей малочисленности, они не рассчитывают на немедленный успех своего предприятия, но в будущем, когда за ними последуют многие, в мире непременно воцарится справедливость.
        - В чем же вы видите несправедливость, если атакуете меня с такой настойчивостью? - спросил я.
        - То есть как - в чем? - удивились они. - Разве справедливо то, что они на конях, а я - без? А поскольку лишнего коня у них нет, то они и стараются сделать все, что в их силах, чтобы хоть как-то, имеющимися средствами, ликвидировать если не саму несправедливость, то хотя бы виновника ее возникновения.
        - Но ведь я тоже дал обет восстанавливать справедливость! - воскликнул я. - А значит, являюсь вашим братом по духу, пусть и временно безлошадным.
        Они не стали нападать, съехались в кучку и принялись совещаться. После чего заявили, что готовы с радостью принять меня в свое братство, и почему я не сказал этого прежде, поскольку на мне не написано, какому именно обету я следую. Принятие последовало немедленно, после чего имевшиеся при мне средства были поделены на пятерых поровну, взамен чего мне был обещан первый же конь по выбору из военной добычи, каковая, конечно же, не заставит себя долго ждать. Обряд посвящения долженствовал состояться наутро, пока же мне следовало провести всю ночь без пищи и питья, охраняя сон своих новоявленных сотоварищей.
        Однако утром случилось непредвиденное. На дороге показался отряд рыцарей, в количестве двадцати. Поскольку имела место явная несправедливость, четверо на одного, втступать в поединок было совершенно бессмысленно, как заявили мне мои новые товарищи, и, заявив, что еще большей несправедливостью будет четверым конным потерпеть поражение из-за одного пешего, сказав, что подождут меня на ближайшем перекрестке, занимаясь исполнением данного ими обета, скрылись из виду со всей возможной скоростью, на какую были способны их кони. Хотя, должен признаться, если бы я не поспешил по другой дороге, в намерении увести за собой возможного неприятеля, то наверняка показал бы им свое превосходство в скорости передвижения перед их конями. Впрочем, мой благородный поступок остался без достойного вознаграждения, поскольку отряд рыцарей выбрал третью дорогу. И, конечно, пусть у меня не было шансов выстоять в борьбе против двадцати...
        - Это еще почему? - неожиданно перебил Рамус. - Истории в моем лице известны случаи, когда и меньшее число справлялось с целыми армиями.
        Сэр Ланселот, вопреки обычному, заинтересовался. Владимир - тоже. Если сэр Ланселот присутствовал на дороге один, то что означали слова Рамуса "меньшим числом"?
        Как оказалось, это была всего лишь метафора.
        Если кто-то не может выписать, то в интернете он присутствует - замечательный общественно-политический журнал "ПЛАНЕТА. Беларусь и мир" (planeta.by). Уверены, каждый найдет в нем для себя что-нибудь интересное, на любую тему. В том числе:
        "Каждый месяц мы знакомим вас с сенсационными научными открытиями в области медицины, биологии, физики. Рассказываем о самых свежих технологических новинках и изобретениях прошлого, изменивших судьбу человечества. Анализируем причины природных катаклизмов и ищем решение экологических проблем Земли, вспоминаем о пугающих эпидемиях прошедших эпох, интересуемся непостижимыми явлениями, загадочными археологическими находками, неотвратимыми катастрофами. Знакомим с загадками исчезнувших цивилизаций и рассказываем об истории, кухне и традициях разных стран".
        Чтобы дать хоть какое-нибудь представление об этом журнале (найдите его - не пожалеете!) приведем из него фрагмент статьи. А поскольку упомянутый выше менестрель с помощью волынки уводил кого-то из города, речь пойдет о...
        "Кто не знает истории, давно ставшей детской сказкой, о таинственном дудочнике- крысолове? Музыканта обманул жадный магистрат города Гамельн, отказавшись выплатить вознаграждение за избавление города от крыс, - и в отместку Крысолов с помощью колдовства увел с собой всех детей этого города.
        Но как появилась эта легенда? Какие исторические события легли в основу сказочной истории?
        Считается, что немецкая легенда возникла в XIII веке и является одной из разновидностей истории о загадочном музыканте, который при помощи своей волшебной
        музыки околдовывает и уводит за собой людей и животных. Похожие легенды в Средние века существовали в самых разных местах.
        Например, во Франции рассказывали о загадочном монахе, который сначала освободил некий город от крыс, но затем в наказание за обман градоправителя увел за собой весь их скот и всех домашних животных. В Ирландии тоже есть сказка о волшебном музыканте, правда, не флейтисте, а волынщике, который уводит за собой молодежь.
        Легенда о Крысолове в самом известном варианте звучит так:
        "Однажды в город Гамельн пришли полчища крыс. Ничто не помогало избавиться от грызунов, которых с каждым днем становилось все больше. Вскоре они обнаглели до того, что стали нападать на кошек и собак и даже кусать младенцев в колыбельках. Отчаявшийся магистрат обещал награду любому, кто поможет избавить город от крыс. Тогда в Гэмельне появился бродяга в пестрой одежде и с флейтой, назвавшийся Крысоловом. Неизвестно, кем он был на самом деле и откуда пришел. Взяв с магистрата обещание дать ему в качестве вознаграждения "столько золота, сколько он сможет унести", музыкант вынул волшебную флейту и заиграл на ней. Услышав эти звуки, все городские крысы сбежались к нему, и он повел их прочь из города, а потом заманил их в реку Везер, где они все и утонули.
        Но магистрат уже успел пожалеть о данном обещании, и когда Крысолов вернулся за обещанной наградой, ему не дали ни гроша. Флейтист, затаив злобу, через некоторое время вернулся и снова заиграл на волшебной флейте, но на этот раз к нему сбегались не грызуны, а дети от мала до велика, а околдованные взрослые не могли ему помешать. Так Крысолов и увел детей за собой в ущелье на горе Коп пен, где все они пропали без следа".
        В более поздних версиях написано, что два мальчика, устав в дороге, отстали от процессии и остались живы. Но когда они вернулись домой, оказалось, что один из них ослеп, а другой онемел, так что ни один не смог рассказать, куда Крысолов увел остальных детей.
        Да и в Германии повсеместно рассказывают похожие истории. Так, в городе Нойштадт-Эберсвальде существовала легенда о колдуне-крысолове, избавившем от грызунов городскую мельницу. Впрочем, эта история заканчивается благополучно - колдун получил плату и исчез из города навсегда. А вот в Бранденбурге до сих пор вспоминают о неизвестном, который будто бы вдруг появился из ниоткуда и без каких-либо объяснений увел за собой всех городских детей, скрывшись с ними в горе Мариенберг. Только вот играл он не на флейте, а на органиструме.
        Самое раннее упоминание о Гамельнском Крысолове восходит к витражу в церкви на Рыночной площади Гамельна, созданному около 1300 года. К сожалению, он был уничтожен примерно в 1660 году, но остались его описания, сделанные разными летописцами в XIV-XVII веках, и даже рисунок, выполненный бароном Августином фон Мерспергом, когда-то путешествовавшим через город Гамельн. Если верить этому наброску, на стекле был изображен дудочник в пестрой одежде, а вокруг него -- дети в белых платьях.
        Между тем в хронике города Гамельна за 1375 год сохранилась короткая запись: "В в 26-й день месяца июня, одетый в пеструю одежду флейтист вывел из города сто и гору Коппен близ Кальварии, где они и пропали". И в той же хронике в записи, исследовательница Шейла Харти обнаружила следующее: "Сто лет тому назад пропали что эта дата - 26 июня 1284 года - для гамельнцев служит своеобразной точкой датируются каком-то количеством лет "от ухода детей наших".
        Также существуют записи о том, что декан гамельнской церкви Иоганн фон Люде, родившийся около 1360 года, всегда имел при себе молитвенник, на обложке которого еще его бабушка, которая своими глазами видела уход детей из города, сделала о случившемся короткую рифмованную запись на латыни. Этот молитвенник, долго хранившийся после смерти фон Люде в церкви, был утерян в конце XVII века.
        В XV веке, около 1440-1450 годов, история о гамельнском Крысолове вошла в написанную на латыни Хронику княжества Ленебургского. Историю эту расписали тут чуть шире, чем в хрониках самого Гамельна: "Молодой человек тридцати лет, красивый и нарядный, так что все, видевшие его, любовались его статью и одеждой, вошел в город через мост и Везерские ворота. Тотчас же начал он повсюду в городе играть на серебряной флейте удивительных очертаний. И все дети, слышавшие эти звуки, числом около 130, последовали за ним, выйдя из города, они исчезли - так, что никто никогда не смог обнаружить ни одного из них".
        1556 годом датируется один из самых полных отчетов о произошедшем. Его записал Йобус Финцелиус в своей книге "Чудесные знамения. Правдивые описания событий необыкновенных и чудесных". Он пишет о гамельнском Крысолове: "Нужно сообщить совершенно необыкновенное происшествие, свершившееся в городке Гамельне, в епархии Минденер, в лето господне 1284, в день святых Иоанна и Павла. Некий молодец лет 30, прекрасно одетый, так что видевшие его любовались им, перешел по мосту через Везер и вошел в городские ворота. Он имел серебряную дудку странного вида и начал свистеть по всему городу. И все дети, услышав ту дудку, числом около 130, последовали за ним вон из города, ушли и исчезли, так что никто не смог впоследствии узнать, уцелел ли хоть один из них. Матери бродили от города к городу и не находили никого. Иногда слышались их голоса, и каждая мать узнавала голос своего ребенка. Затем голоса звучали уже в Гамельне, после первой, второй и третьей годовщины ухода и исчезновения детей. Я прочитал об этом в старинной книге. И бабка господина декана Иоганна фон Люде сама видела, как уводили детей".
        А уже дальнейшие авторские пересказы этой истории привнесли в нее и изгнание крыс из города, и козни скупого магистрата, и путаницу в датах. Так, английский писатель Ричард Роланде в книге "Возрождение угасшего разума" не только впервые называет Крысолова "пестрым флейтистом из Гамельна", но и почему-то приводит дату события 22 июля 1376 года. Дальнейшую путаницу в хронологию события внес другой английский автор - Роберт Бертон, который в 1621 году в своем труде "Анатомия меланхолии" называет 20 июня 1484 датой ухода детей из Гамельна.
        Неудивительно, что многие исследователи решили разобраться в истоках этой легенды. К сожалению, к единому мнению они пока так и не пришли, но у ученых есть несколько обоснованных предположений".
        Хотите узнать - каких? Найдите и прочитайте статью полностью в журнале "Планета"!
        Рамус, тем временем, принялся вспоминать.
        Как оказалось, ему рассказывали о некоем короле, очень любившем воевать, а потому чуть что - собиравшем своих рыцарей и отправлявшемся в поход. По возвращении, вне зависимости от результата, он занимался выискиванием причин, с кем бы задраться еще. Если причины не находилось - это также служило причиной. Постоянные походы, хотя и служили отличным развлечением бездельникам-рыцарям, все-таки оказались слишком частыми. Возникло недовольство, перешедшее в глухой ропот. И когда король в очередной раз отправился на войну, на этот раз - против своего собственного брата, перед решающим сражением подавляющее большинство рыцарей тайком перешло на сторону этого самого брата.
        - Так они что же, нарушили присягу?!! - с негодованием воскликнул сэр Ланселот.
        - Отнюдь нет. Поскольку в случае победы, каковая не подвергалась сомнению, прежний король был бы низвержен, на престол посажен новый, так что они, формально оставаясь преданными королю того же самого королевства, всего лишь несколько опередили события.
        Когда действующий король проснулся поутру, то обнаружил, что вокруг него, собственно, не осталось никого, за исключением тех, кто любил поспать и прозевали время перехода. Таких набралось с десяток, в то время как им противостояла по меньшей мере целая тысяча. Или даже пятнадцать. Король, придя в неописуемую ярость, совершенно потерял голову и приказал без промедления атаковать "этих негодяев" и разбить их наголову. Однако если они сдадутся на милость победителя, он обещал ограничиться штрафами, а что касается брата, то обойтись с ним так, как обходился с другим братом. Следует отметить, что у короля имелось два брата - один из которых в настоящий момент оказался смутьяном, а другой, будучи от природы с самого детства толстым и ленивым, проводил время в праздности, участвуя только в пирах, из каковой битвы всегда выходил победителем. В общем, он катался точно сыр в масле, принося единственно ту пользу, что король всегда ставил его в пример. Когда требовался положительный пример - он, указывая на него, обещал своим рыцарям, что, возвратившись из очередного похода, они будут вести подобную же жизнь.
Если требовался отрицательный, - то, если не ходить в походы, можно легко опуститься вот до такого состояния.
        Атаковать вдесятером целую армию было... м-м-м... неблагоразумно. Однако время перейти на другую сторону также было упущено. Оказаться перебежчиком посреди бела дня, на глазах у всех, означало покрыть себя несмываемым позором. Иное дело ночью, когда никто не видит... Тут хотя бы можно было сослаться на несчастное стечение обстоятельств. Скажем, вышел погулять за пределы лагеря, случайно заблудился, а когда утром проснулся и выстроился в боевой порядок, то обнаружил себя в противоположном лагере...
        В общем, десять рыцарей, воплощение уныния, направились к ровной линии противника. По дороге они замешкались, и вытолкнули вперед самого старого, чтобы он донес до изменников предложение короля, поскольку тому, по причине возраста, терять было все равно нечего. В крайнем случае, полученное предложение засвидетельствует старческое слабоумие, и ему ничего не будет, кроме почетного плена. А там, глядишь, его примеру последуют и остальные, ввиду безвыходности ситуации. То есть, попросту говоря: раз условия короля не приняты, нам ничего не остается как...
        Старый рыцарь, кое-как добравшись до неприятеля и растеряв по дороге половину того, что велел на словах передать король, заявил, что им получен приказ атаковать "этих негодяев", а потому остальных просит разойтись. Возникла пауза, в течение которой рыцари пытались понять, что происходит. Тогда старый рыцарь, видя такое их непонимание, принялся объяснять, что знает многих из них вот с такого возраста (тут он выпустил поводья и от старческой немощи едва не свалился с коня, успев упереться копьем), никак не может отнести их к числу негодяев, а следовательно, атаковать, поскольку не относит к ним исполнение полученного приказа. Недоумение потихоньку переросло в замешательство. Рыцари принялись бросать друг на друга взгляды сквозь забрала, подозревая в своем соседе... ну, вы поняли, кого... Старый рыцарь, тем временем, наконец-то вспомнил и излагал условия очетной капитуляции, выдвинутые действующим королем. В конце концов, когда он чудом вытащил свое копье из земли и, положив его в качестве балансира поперек седла, всем своим боевым видом дал понять, что намерен атаковать, рыцари наперегонки бросились
в стан действующего короля, предпочитая штраф негодяйству. Прихватив с собой брата короля, которого сдали с рук на руки.
        Король, как и обещал, посадил его в высокую башню...
        - Постой, постой, - вмешался сэр Ланселот. - Король ведь обещал, что поступит с ним, как с другим братом, который как сыр в масле...
        - Ну да, - пожал плечами Рамус. - Короли, они ведь хозяева своим словам. Поэтому он и первого брата, который как сыр в масле, тоже заточил в башню.
        - Это другое дело, - сразу успокоился сэр Ланселот.
        - Причем, во избежание повторения инцидента с бунтом, король повелел надеть на братьев железные маски, повелев носить, не снимая, чтобы никто не мог их узнать, даже если кому-то и удастся их похитить, или они, там, сбегут, устроив подкоп...
        - А смысл? - на свою беду вмешался Владимир. - Смысл - в чем? Если железные маски носят братья короля, и все об этом знают, то если они сбегут, устроив подкоп, любому будет ясно при встрече, кто перед ним...
        Два пары глаз с недоумением уставились на него.
        Рамус сорвал два лопуха и проделал в них дырки.
        - Да как же их можно узнать, если они в масках? Смотри сам, - он приложил один лопух к своему лицу, а другой - к лицу сэра Ланселота. - Ну, сможешь отличить одного от другого?..
        Вообще-то, отличить крепкого телосложением, высокого и статного сэра Ланселота от дохлого по сравнению с ним Рамуса не составляло никакого труда, но Владимир понял, что, начав возражать, все равно ничего не докажет.
        - Им же было предписано носить маски, не снимая! - продолжал между тем Рамус. - К тому же они из железа, а не из лопухов! Предположим даже, им удалось удрать. Вот встретятся они тебе на дороге, в масках. Откуда тебе узнать, кто перед тобой?..
        - Есть, конечно, возможность, - пробормотал сэр Ланселот, по всей видимости, вспомнив о справедливости.
        - Какая такая возможность! - даже подпрыгнул Рамус. - Они же в масках! В мас-ках!
        - Ну, вот был у меня случай, - принялся объяснять теперь уже сэр Ланселот. - Познакомился я как-то с одним рыцарем, сэром Хайдебоундом. Отменный рыцарь, но больно уж любил поесть, а потому размером был - что твоя винная бочка. Как два меня в ширину. И конь такой же. А по причине такой своей комплекции, нравом обладал добродушным и незлобивым. "Как же вы с таким характером можете выступать на турнирах?" - спрашивал я его. А он мне в ответ: "О, не беспокойтесь, на турнирах я совершенно преображаюсь. Если вы будете на турнире, где я принимаю участие, вам ни за что меня не узнать". Как бы не так!
        - Узнал? - полюбопытствовал Рамус. - Он что, выступал с открытым забралом?..
        - Вовсе нет...
        Владимир хмыкнул в сторону. Не узнать сэра Хайдебоунда, обладавшего весьма характерными габаритами, - это надо было постараться.
        - ...по гербу на щите, - закончил сэр Ланселот.
        Лицо Рамуса разочарованно вытянулось. У Владимира тоже, но по другой причине.
        - Так каждый может, - пробормотал он. - А вот ежели б без герба...
        - Тогда, конечно, мог и не узнать, - согласился сэр Ланселот.
        ...Так, беседуя, они не заметили как снова оказались на дороге, утерянной накануне. Дона Педро Гомеца обнаружено не было, равно как и его отряда, что, однако, не помешало сэру Ланселоту пуститься в воспоминания и рассуждения о военных походах.
        - Мы со Львом Кастильи побывали во многих славных передрягах, - вспоминал рыцарь, - я - в одних, он - в других. А чтобы вместе - не случалось. То есть, иногда я был ему попутчиком, иногда он мне, но рано или поздно пути наши расходились. Знали бы вы, как я ему завидую и с каким бы удовольствием принял участие хотя бы в одном, самом незначительном его предприятии. Но, увы, связанный поисками, я вынужден следовать своей дорогой, отринув в сторону желания. Конечно, не всегда его военные кампании оканчивались успешно. Сказать по правде, я так сразу и не вспомню, когда именно он в последний раз побеждал своих врагов, но сама жизнь, пропитанная духом военных приключений, разве ее можно променять на что-либо другое? Разве можно променять грязь дорог, холод, проливные дожди, отсутствие удобств, ежеминутные лишения и тысячекратную возможность погибнуть в бою или попасть в плен на охотничьи забавы, пиры и спокойную жизнь в собственном замке?
        Весь вид Рамуса молчаливо свидетельствовал, что можно, а сэр Ланселот, тем временем, продолжал.
        - Взять, к примеру, один из его походов. Воспользовавшись хорошей погодой, он повел своих рыцарей воевать мавров. Он поступил так, поддавшись уговорам и пойдя им навстречу, поскольку предыдущий поход проходил под ливнями и градом, по уши в грязи, и совершенно неожиданно закончился полным разгромом. Отряд его был рассеян и добирался обратно окольными путями, кто как мог. Теперь же все было на его стороне, начиная от погоды и заканчивая справедливой жаждой реванша.
        Они углубились на территорию неприятеля довольно глубоко, пользуясь тем, что тот почти в полном составе, воспользовавшись погожими деньками, отправился к морю на сиесту. Предвкушая впереди легкую добычу, рыцари лениво разоряли окрестности, по которым следовали, так, без энтузиазма, скорее для порядка. Но даже этой малости хватило, чтобы неблагодарные жители послали предупредить о вторжении. В результате чего, навстречу дону Педро выступило мавританское войско. Во-первых, многочисленное, поскольку проводило сиесту на одном курорте, а во-вторых, разозленное до чрезвычайности, что его этой самой сиесты лишили.
        Противники совершенно неожиданно сошлись в какой-то долине. При этом дон Педро был поражен и удручен количеством неприятеля, на каковое совершенно не рассчитывал. А потому спешно созвал военный совет, дабы выслушать все мнения, в том числе, самые нелицеприятные. Созванные предавались жесточайшей самокритике, когда, наконец, с предложением выступил один рыцарь, слывший, правда, отвратительным стратегом и еще худшим тактиком. Этот самый рыцарь был настолько неискушен в военном деле, что даже не был виновен в нескольких последних поражениях, одержанных доном Педро. Однако, на этот раз против его тайного плана возразить было абсолютно нечего, настолько он казался приемлемым.
        - Смотрите внимательно, - сказал рыцарь, взяв в руки палку. Он провел две линии, одну над другой, и поочередно ткнул в них концом палки, сообщив громким шепотом, что верхняя являет собой боевой порядок мавров, в том время как нижняя - их самих.
        - Итак, завтра поутру, мавры нас атакуют, - продолжал рыцарь, и нарисовал от верхней линии вниз стрелку. - Вот так. Как вы думаете, что остается делать нам?
        Никто не знал. Все понуро глядели на стрелку, и у каждого перед глазами стояла ужасная картина того, что за ней кроется.
        - Не унывайте, - подбодрил их стратег. - Ничего не потеряно, и количество не имеет никакого значения, если имеется беспроигрышный план, которому следуют неукоснительно. Когда неприятель атакует нас здесь, - он ткнул палкой в нарисованную стрелку, - мы атакуем его здесь!
        И он быстро нарисовал справа от уже имевшейся стрелки еще две, направленные от нижней линии к верхней.
        Видя, что рыцари находятся в некотором затруднении, он быстро пририсовал к ним еще две и заявил, на этот раз громко:
        - Разве вы не видите? Победа, можно сказать, у нас в кармане!
        Теперь план сражения дошел до всех, а поскольку количество стрелок атакующего дона Педро было больше количества стрелок атакующих мавров, победа стала совершенно очевидной. Рыцари бросились обниматься, в совершенном восторге лупили друг друга по латам чем ни попадя, в общем, подняли ужасный шум, что, по всей видимости, и предопределило результат долженствующей состояться на следующий день кампании. Ибо, когда кто-то спохватился и принялся стирать нарисованный план, чтобы никакой лазутчик его случайно не высмотрел и не сообщил неприятелю, было уже поздно...
        В ночь перед решительным сражением рыцари делили добычу и ссорились, когда им казалось, что совершенные ими подвиги (то есть, которым только надлежало свершиться) совершенно не соответствуют той доле, которая им предлагается. То тут, то там готовы были вспыхнуть стычки, и дон Педро был вынужден обходить лагерь, взывать к совести, увещевать, раздавать обещания и, в конце концов, ограничиваться банальным: "на всех хватит".
        Неожиданно для себя, в противоположном от его палатки конце лагеря, он обнаружил рыцаря, очевидным образом собравшегося навострить лыжи. Будучи обнаруженным на месте едва не свершившегося позорного поступка и признавшись во всем, рыцарь, тем не менее, все равно пожелал оставить место грядущей блестящей победы. Никакие увещания на него не действовали, ни то, что именно его меч может обратить неприятеля в бегство, ни то, что каждое копье на счету, - и дон Педро, отчаявшись спасти неблагоразумного от ожидавшего того осрамления во веки веков, в конце концов, уговорил рыцаря остаться, дав нерушимую клятву: если завтра что-то пойдет не так, удрать вместе с ним. При этом он, естественно, знал, что исполнять ее ему не придется. Рыцарь же, хоть и вполне удовлетворенный, однако сомневающийся, проследовал к палатке предводителя, решив не упускать того из виду ни на миг.
        Поутру, когда войска в боевом порядке выстроились одно против другого, и уже готовы были следовать предначертанному планом, неожиданно поступило известие, - позади рыцарей также обнаружены мавры. В немалом количестве.
        - Этого не может быть! - воскликнул дон Педро. - Противник все время оставался перед нами! Это провокация! Они не могли обойти нас и оказаться в тылу!
        - Все - не могли, - объяснили ему. - Зато какой-нибудь отдельный отряд, под покровом темноты, пока все спали...
        - Что ж, это, действительно, возможно, - по здравом размышлении, был вынужден признать Лев Кастильи. - Что же нам теперь делать? И кто виноват?
        За виноватого почли рыцаря, предложившего план. У него была неприятная черта - он во всем стремился быть первым. Логично было предположить, что он первым все и разболтал какому-нибудь пробравшемуся в лагерь шпиону. Относительно же что делать?.. Это королям хорошо: захотел - выиграл битву, захотел - проиграл. Он - король, ему никто слова поперек не скажет. А тут...
        Хорошо, в дело с напоминанием вмешался рыцарь, которому дон Педро накануне дал нерушимую клятву. И поскольку для истинного рыцаря не может быть ничего позорнее, чем нарушить данное слово, пусть даже и в ущерб воинской славе, дон Педро поспешил его исполнить, а за ним и все его войско...
        - Он мог бы поступить и иным способом, - заметил Рамус.
        - Это каким же?
        - Мне как-то рассказывали, что пара рыцарей, масштаба сэра Хайдебоунда, во время одного из сражений угодили в плен. Поскольку они были знатными и относительно состоятельными, пленитель запросил за них выкуп, соответствующий их достоинству. Сумма выкупа была оговорена и закреплена на пергаменте приложением пальцев, после чего пленников поместили в лучшие апартаменты, кормили изысканными яствами и поили редкими винами. То есть, обходились не как с пленниками, а как с дорогими гостями. Ну, там, охота, рыбалка, прочие развлечения - само собой, за счет принимающей стороны. В общем, пока письма везли на родину - а путь оказался неблизкий, улаживали денежный вопрос, везли выкуп, они начисто объели своего хозяина. Так что когда ему передавали выкуп, тот плакал навзрыд, поскольку его даже не хватило расплатиться с долгами. Конечно, можно было бы увеличить сумму выкупа, но, поскольку договор был заключен надлежащим образом и таковым же образом засвидетельствован, наверняка последовала бы тяжба и разбирательство в международном рыцарском суде, а это, как вам хорошо известно, деньги немалые... Которых уже не
было. После того, как рыцари с первым же кораблем были отправлены восвояси, их пленитель, пораскинув мозгами, отправился воевать с единственной целью - угодить кому-нибудь в плен и провести остаток дней своих в сытости и довольстве, но не тут-то было. Его история стала широко известна, а потому связываться с ним никто не хотел. Куда бы он ни подался, всюду оказывалось, что выбранный им противник уже обременен войной с кем-нибудь другим. Всюду несчастному указывали на дверь, в лучшем случае, ограничивались неопределенным: "вот закончим эту войну, тогда приходите, а пока - сами видите, и рады бы, но никак..."
        - Кстати сказать, - подхватил сэр Ланселот, - чем еще мне нравится дон Педро, так это что он никогда ничего не делает наполовину. Во что бы он ни ввязался, он делает это с необычайным рвением, в полном соответствии с размахом, присущим его широкой душе. Мне вот тут как раз вспомнилось... Иду это я себе, ищу, догоняет он меня вместе со своим отрядом. В очередной раз не усидел дома и отправился в поход. Я, понятное дело, как обычно не смог к нему присоединиться, но часть дороги, по традиции, мы проделали вместе. И случилось так, что заблудились. То ли туман был сильный, то ли не на те звезды посмотрели, - не помню, да это и неважно. Да еще, как назло, спросить не у кого. Бродили это мы, бродили... Мне-то что? Мне все равно, где искать, а дону Педро обидно. Он время теряет понапрасну. И дух боевой у его отряда падает. К счастью, вышли мы, наконец, к какому-то замку. Стемнело, дождь... А поскольку, ввиду сложившейся ситуации, было решительно все равно, против кого вести боевые действия, решили взять замок штурмом, вне зависимости от того, кто в нем обитает. Впрочем, злая судьба и здесь сыграла с доном
Педро шутку, ибо замок принадлежал его хорошему знакомому, который был рад гостям, а следовательно никак не мог быть атакован. Видя, что кампания потерпела полную неудачу, дон Педро со вздохом принял приглашение погостить и попировать. Дело в том, что, отправляясь в поход, он принес обет: одержать славную победу, после каковой славно попировать. Поскольку обет не мог быть исполнен в полной мере, оставалось исполнить его хотя бы наполовину. Отряд был размещен со всеми доступными удобствами, а мы, - то есть владелец замка, дон Педро, я и самые достойный рыцари приступили к исполнению второй половины обета.
        Прошла неделя, прежде чем я обнаружил, что с трудом поднимаюсь из-за стола. Это обстоятельство напомнило мне о моем собственном обете, и я, не желая расстраивать остальных, сказал, что мне нужно выйти буквально на минутку, по насущной надобности, после чего, тайком пробравшись к воротам, покинул замок, надеясь впоследствии как-нибудь оправдаться.
        В тот раз мне опять не удалось напасть на след Грааля, я бродил, должно быть, год, прежде чем вернуться в свой замок. Отдохнув еще с полгода, кои посвятил приведенеию его в надлежащий порядок, а попросту говоря, - слегка подремонтировав, я снова пустился на поиски, и совершенно неожиданно оказался возле того самого замка, где столько времени назад оставил своих спутников под вымышенным предлогом. Чувствуя свою вину, я постучал в ворота, надеясь, что дружеским поединком верну себе расположение хозяина. Представьте себе мои чувства, когда будучи подведен к дверям в пиршественную залу слугой и распахнув их, я попал в объятия дона Педро!..
        - Что так долго? - провозгласил он, увлекая меня к столу. - Как тебе не стыдно! Мы не можем начать жареного вепря, он почти остыл! Мы уже начали беспокоиться, не случилось ли с тобой чего...
        И он отпустил такую шутку, что пиршественная зала дрогнула от громового хохота.
        - А я вот, между прочим, тоже принимал участие в турнире, - вдруг заявил Рамус, которого бесконечные рассказы о рыцарских подвигах, в том числе и его собственные, явно задели за живое.
        - Ты? - непомерно удивился сэр Ланселот.
        - Да, я. И что тут такого? Разве я не могу принять участие в турнире?
        - Но ведь ты не рыцарь...
        - И не претендую. Пока, во всяком случае... Только ведь я и не говорил, что участвовал в рыцарском турнире... Дело было так. Поступил это я в один университет, не помню уж в каком городе, а помню только, что там их было два...
        - Два города? - не понял сэр Ланселот.
        - Нет. Город был один. А университетов в нем - два. И, как следствие, это принесло городу не богатство, а разорение...
        Сэр Ланселот при этих словах просиял. Он всегда придерживался мнения, что грамотность, - она вредна, и вот теперь это самое его мнение поддерживал представитель как раз этих самых грамотеев.
        - ...поскольку студьозусы данных учебных заведений постоянно выясняли промеж себя уровень образованности и культурности не только в кабачках, но и повсеместно, причем, привлекая по мере возможности к этим выяснениям мирных необразованных горожан. И поскольку масштабы нанесенного городу урона начали приобретать размер больший, нежели город мог себе позволить, и грозил ему существованием, городскими властями было постановлено руководителям обоих университетов каким-то образом обуздать своих подопечных и перевести постоянные военные действия в более мирное русло. В противном случае... На этом самом месте глашатай, зачитывавший на площади ультиматум во всеуслышание, неожиданно сорвался на грубую брань, слушавшая его толпа присоединилась, так что степень и вид наказания узнать не удалось. Однако, если судить по поведению собравшихся горожан, то и другое было слишком ужасно, чтобы оставить ультиматум без должного внимания.
        Ректоры, - так называются главы университетов, - были вынуждены пойти навстречу городским властям, и, по недолгом размышлении, решили устроить состязание между студьозусами обоих заведений. Каковое сделать ежегодным, в случае успеха. При этом, победившему по сумме набранных очков университету полагался денежный приз от города и переходящий вымпел зеленого цвета. Состязание должно являть собой в некотором смысле торжество силы тела и разума, а потому включить в себя некоторые дисциплины турнира рыцарского, а также научных диспутов. Кроме того, состязания должны быть абсолютно честными и состояться силами исключительно студьозусов, без привлечения кого-либо со стороны, будь то наемники или сочувствующие. Эти положения были пространно и пышно изложены на пергаменты, коему впоследствии надлежало стать хартией всех подобных состязаний между университетами.
        О достигнутом соглашении был тут же оповещен глава города, - то ли мэр, то ли бургомистр, с одновременным затребованием пяти тысяч золотых каждому университету на подготовку указанного турнира. Деньги были немедленно выплачены, для чего пришлось отказаться от нескольких статей развития города. Каждый из ректоров честно вернул по тысяче золотых то ли мэру, то ли бургомистру, а на остальные в университетах было решено втайне от соперников привлечь для участия некоторое количество бродячих рыцарей, - благо в округе их водилось немало, - замаскированных под студьозусов.
        Как ни странно, когда рыцари оказались нужны до зарезу, поблизости их не оказалось, и привлечь удалось лишь по четыре странствующих персоны. По результатам переговоров им было вручено по десять золотых, - остальные девяносто получались в случае победы. Сэкономленные средства, в полном соответствии с девизом турнира, были
        честно
        разделены между ректорами и их приближенными.
        Привлеченные к делу защиты чести университетов рыцари содержались, что называется, под семью замками, к ним не было доступа никому, кроме разве поваров, тем не менее, уберечь их не удалось, и накануне состязаний, когда все было готово и об отмене не могло идти речи, все восемь (четверо с одной, и четверо с другой стороны), свалились с жесточайшим приступом дизентерии. Из трех предполагавшихся состязаний только одно оставалось собственно за студьозусами, а именно - демонстрация знания иностранных языков. Остальные - схватка на копьях и стрельба из лука, были доверены профессионалам, и - сорваны происками проникших в среду университета конкурентами из соседнего учебного заведения. Поэтому, от отчаяния, избрали по четыре студьозуса на каждое состязание; нетрудно догадаться, что это число соответствовало выбывшим из строя. Было также решено, за отсутствием зрелищности, основной упор сделать на приветственные речи, по окончании которых быстренько, для галочки, провести соревнование одновременно по всем видам единоборств.
        - Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, - патетически воскликнул Рамус. - Если утро не задалось, лучше в этот день ничего не предпринимать, а все задуманное перенести на потом. Когда-нибудь кто-нибудь откроет этот закон и назовет его моим именем. Потому как никто в целом мире не испытывал его действие на себе, больше моего. И пусть кто-то скажет, что виной всему моя лень, - порок, которым я отнюдь не страдаю, а наоборот, виной всему моя предусмотрительность... Да, к чему это я? - вдруг спохватился он и продолжал.
        - А я это к тому, что тот день относился как раз к таким, когда все следовало отменить. И вовсе незачем было обильно поливать седла и рыцарские доспехи маслом, чтобы...
        Он странно осекся, помолчал, потом хлопнул себя ладонью по лбу.
        - Я же и говорю, шел сильный дождь, поэтому речи пришлось сильно скомкать. В общем-то, этим бы и следовало ограничиться, но тут, на беду, выглянул солнце, тучи исчезли как по мановению волшебной палочки, и турнир было ошибочно решено продолжить.
        Понятно, что те, кого несчастный жребий выбрал состязаться на копьях, не умели ни седлать коней, ни одевать доспехи, даже если бы они и не были смазаны маслом... Один участник был исключен сразу. Дело в том, что во избежание смертоубийства, копья заменили обычными жердями, на концы которых полагалось надеть для большей безопасности мешочки с песком. Так вот, этот участник, не надеясь на свой отсутствующий опыт владения копьем и силу удара, привязал к своей жерди кувалду, но не смог надеть на нее этот самый мешочек. Впрочем, для остальных турнир окончился на стадии оседлывания. Один, в попытке надеть уздечку, был укушен, второй, глядя на первого, попытался нацепить седло на коня сзади, но тот его лянул. От третьего конь вообще удрал, и он, с седлом на спине, бегал за ним по полю. Что сотворили остальные, я не видел, поскольку направлялся к своему месту мимо ристалища лучников.
        Мишени не стали относить далеко, их удалили шагов на десять от черты, возле которой расположились претенденты. Первые двое ошеломили своим успехом всех. Один, могучим движением, сломал лук; другой - порвал тетиву. Третий, сделав внешне все правильно, разжал ладонь, держвшую лук, и тот от души треснул его по носу. Четвертый потерял стрелу, тетива больно щелкнула его по руке, он взвыл, треснул оружием оземь, и оно отскочило с результатом третьего.
        Я был бы не против посмотреть остальных, но меня силой увлекли к месту, где должен был выступить я. Мое задание было совсем простым. Я должен был перевести данный мне пергамент с латинского на греческий, передать его секунданту противника, а тот перевести мой греческий обратно на латинский. Также должен был поступить и мой противник. Я не знал ни того, ни другого языка, и сильно рассчитывал на помощь своего секунданта, в крайнем случае, воспользоваться магией. Прибегать к последнему способу мне не хотелось; во-первых, я не был уверен в правильности заклинания, а во-вторых, разумеется, помнил о требуемой честности. То есть, не хотелось поначалу, но потом было уже поздно. Как только я увидел своего противника, то тут же понял, что он владеет обоими языками лучше меня. Как? Очень просто. У него кулак был размером с две моих головы...
        Рамус с каким-то озабоченным видом потер свой тыл.
        - Ну, и что было дальше? - с интересом спросил Владимир.
        - Дальше, - пробормотал Рамус. - Мое участие закончилось, даже не успев начаться. Не успел я взять протянутый мне пергамент, как этот осел, без всяких прелиминариев, заехал мне в ухо. То есть, попытался заехать... Я присел, и он не попал. Только я не учел того, что сапог у него еще больше, чем кулак...
        - И он попал, - сочувственно сказал Владимир.
        Однако Рамус предпочел сделать вид, что не расслышал. Вместо этого, он заявил:
        - В общем, тут и начался настоящий турнир. В побоище участвовали все, невзирая на возраст, пол и сословность. Когда я уносил ноги, город горел...
        После чего принялся расписывать картину всеобщего погрома, которую явно не мог видеть, поскольку сам признался, что удрал. А поскольку временами речь его явным образом рифмовалась, закрадывалось подозрение, что эта часть его истории взята из какой-нибудь рыцарской баллады об осаде и взятии сарацинского или маврского города.
        Раз уж выше была упомянута железная маска, конечно же, нельзя оставить в стороне эту средневековую загадку. Тем более, что она предоставляет возможность познакомиться с прекрасной книгой Ефима Борисовича Черняка, "Пять столетий тайной войны. Из истории секретной дипломатии и разведки" (издательство "Международные отношения", Москва, 1991). Как сказано в предисловии, " Цель этой книги... рассказать о той роли, которую сыграла борьба разведок в крупных политических событиях прошлого, о наиболее драматических эпизодах тайной войны. Нередко это эпизоды с такой сложной и захватывающей фабулой, что они могут быть смело поставлены в ряд с интригой лучших приключенческих романов. Материал для книги извлечен из многочисленных источников и специальных исследований, столь же разнообразных, как и ее сюжеты". На наш взгляд - сказано слишком скучно для книги, читающейся "на одном дыхании". Тем более, что речь в ей идет не только о разведках, в чем легко можно убедиться, ознакомившись с приводимым отрывком.
        "...В три часа после полудня 18 сентября 1698 г. в Париж через Сент-Антуанское предместье проехала большая карета с плотно занавешенными окнами. Со всех сторон ее охраняли вооруженные всадники. Карета принадлежала Сен-Мару, который в молодости (в середине века) служил мушкетером под началом знаменитого Шарля д'Артаньяна. Когда король поручил д'Артаньяну арестовать всемогущего министра финансов Фуке, лейтенант, в свою очередь, приказал Бениню Доверию де Сен-Мару задержать одного из приближенных этого министра. Сен-Мар удачно выполнил приказ, чем заслужил милость короля. С тех пор он бессменно служил начальником различных крепостей, которые были превращены в тюрьмы для государственных преступников. И вот теперь - венец карьеры: Людовик XIV назначил этого верного слугу губернатором Бастилии, которому полагалось огромное жалованье, "маршалом тюремщиков", как его назвал один из французских историков.
        Экипаж, в котором ехали Сен-Мар и еще одно лицо, остановился перед подъемным мостом Бастилии. Мост был немедленно опущен, ворота распахнулись и снова захлопнулись, пропустив карету. Вместе с ней Бастилия скрыла тайну, которую надежно охраняли толстые стены средневековою замка и которую вот уже более двух с половиной веков пытаются разгадать ученые...
        ...10 октября 1711 г. вдова герцога Орлеанского, брата Людовика XIV, Шарлотта Елизавета Баварская писала тетке Софье, герцогине Ганноверской: "Один человек долгие годы был заключен в Бастилию и там умер в маске". Через две недели, 22 октября, та же Шарлотта Елизавета сообщила своей родственнице в Ганновер дополнительные подробности:
        "Я только что узнала, кто такой человек в маске, умерший в Бастилии. Если он носил маску, это вовсе не следствие варварства; он - английский лорд, который был замешан в предприятии герцога Бервика против короля Вильгельма. Он умер таким образом, чтобы король (Англии. - Е.Ч.) не смог никогда узнать, что с ним стало. Таковы были сведения. которые дополнительно сообщала 60-летняя невестка "короля-солнца" своей тетке, которой перевалило за восьмой десяток и склонность которой к придворным сплетням была общеизвестна. Эти сведения привлекают внимание именно тем, что явно не соответствовали действительности и даже были неправдоподобны сами по себе.
        Герцог Бервик был побочным сыном Якова II, свергнутого с престола в 1688 г. (его матерью была Арабелла Черчилль, сестра знаменитого герцога Мальборо). После "славной революции" 1688 г. Бервик эмигрировал во Францию, участвовал в войнах Людовика XIV (в том числе и против Англии), подавил крестьянское восстание камизаров и в 1706 г. получил звание маршала Франции. "Предприятие герцога Бервика против короля Вильгельма" могло быть только одним из многочисленных якобитских заговоров. В правление Вильгельма Оранского Англия большей частью находилась в войне с Францией, кроме периода между Рисвикским миром 1697 г. и началом войны за испанское наследство в 1701 г. Непонятно, зачем было держать участника якобитского заговора против Вильгельма в Бастилии и вдобавок, скрывая его лицо под маской, сохранять такие меры предосторожности даже после смерти Вильгельма в 1702 г. Одним словом, письмо от 22 октября 1711 г. содержало столь очевидное абсурдное объяснение загадки, о которой проговорилась в своем предыдущем послании Шарлотта Елизавета, что невольно наводит на мысль о сознательной дезинформации, к
        которой прибегла невестка Людовика XIV, снабдив свою престарелую родственницу хоть каким-то объяснением загадки и, возможно, давая ей понять нежелательность дальнейшего обсуждения щекотливой темы.
        Ранневиль, как уже отмечалось, опубликовал в Амстердаме книгу "Французская инквизиция, или История Бастилии". В ней он рассказывает о том, что ему пришлось в одном из помещений тюрьмы случайно увидеть узника, которого стража немедленно повернула спиной к Ренневилю. Он передает, что встреча произошла в 1705 г., тогда как человек в маске скончался в 1703 г. Это заставляло недоверчиво относиться к сведениям Ренневиля. Однако автор "Французской инквизиции, или Истории Бастилии" явно писал по памяти, так как не мог делать записей и вынести их из тюрьмы, поэтому ошибка в два года легко объяснима. Кроме того, она могла быть следствием просто типографской
        опечатки (цифру 3 в рукописи легко спутать с 5). Ренневилю сообщили - в 1703 г. или в 1705 г., - что узник, осужденный на пожизненное заключение, уже находился в тюрьме 31 год за то, что он, будучи школьником 12 или 13 лет от роду, написал стихи против иезуитов. Это относит дату ареста к 1674 г., а рождение узника - к 1662 г. или к 1661 г.
        Позднее Ренневиль узнал, что до Бастилии арестанта содержали на острове Сен-Маргерит и что в конце концов его все-таки освободили по ходатайству любвеобильных отцов из "Общества Иисуса". Свои сведения Ренневиль почерпнул от хирурга Бастилии Рейля. Стоит обратить внимание на сдержанность, проявленную Ренневилем в этом рассказе. Быть может, автор разоблачений о "французской инквизиции" не рисковал подробнее вдаваться в столь опасный сюжет, не чувствуя себя в безопасности и в Голландии, или ему даже там посоветовали не распространяться чрезмерно на скользкую тему. В 1745 г. была опубликована без указания имени автора книга "Секретные записки по истории Персии". В ней в стиле знаменитых "Персидских писем" Монтескье излагалась история "Шах-Абаса" - Людовика XIV, причем сообщались отдельные сведения о жизни неизвестного узника, которого автор записок явно считал очень важным лицом.
        Далее - свидетельство Вольтера, с 16 мая 1716 г. по 14 апреля 1717 г. сидевшего в Бастилии (а также еще раз 9 дней-с 17 по 26 апреля 1726 г., после чего писатель был выслан в Англию). Приступив в 1732 г. к созданию своего капитального труда "Век Людовика XIV", Вольтер через шесть лет, 30 октября 1738 г., писал аббату Любо:
        "Я довольно осведомлен о приключениях человека в железной маске, умершего в Бастилии. Я разговаривал с людьми, которые при нем служили". Это письмо, в котором впервые использован образ человека в железной маске, говорит, что Вольтер был знаком с людьми, в той или иной степени посвященными в тайну. В 1751 г. появился "Век Людовика XIV". В ней Вольтер сообщает отдельные подробности относительно содержания и поведения узника.
        Однако надо отметить одно важное обстоятельство. Вольтер относит арест "маски" к 1661 г., через несколько месяцев после смерти кардинала Мазарини. При этом писатель подчеркивает, что это беспримерное происшествие осталось неизвестным для всех ранее писавших историков. Иными словами, Вольтер опирается здесь на собственные, остававшиеся прежде недоступными источники. Писатель явно знал немало о "маске" - и о его пребывании в различных тюрьмах, и о его смерти в 1703 г. Правда, Вольтер, как до него и Ренневиль, сообщает, что "маску" сразу направили на остров Сен-Маргерит и в 1690 г. (а не в 1698 г., как на самом деле), когда губернатор Пинероля Сен-Мар был назначен губернатором Бастилии, он взял с собой с острова заключенного в маске. До этого узника посетил Лувуа и разговаривал с ним стоя, с вниманием, свидетельствующим о большом почтении, - факт, соответствующий действительности и свидетельствующий об осведомленности автора "Века Людовика XIV" о деле узника в железной маске. Заключая свой рассказ, Вольтер писал: "Еще более удивительно то, что, когда его ("маску") отослали на остров Сен-Маргерит, в
Европе не исчез ни один значительный человек". Не стремился ли Вольтер такой внешне простой констатацией факта дать ключ к разгадке тайны, которая была ему известна более, чем он мог публично заявить об этом?.." <....>
        И наконец, в 1771 г. во втором издании "Вопросов, касающихся энциклопедии" имеется "Добавление издателя", в котором указывалось, что "маска" - сын Анны Австрийской, незаконный старший брат Людовика XIV. Можно усомниться в том, что это известное прибавление написано Вольтером или было предварительно одобрено им. Стиль прибавления слабо напоминает вольтеровскую манеру письма. Писатель говорит, что тот, кого стали называть "маской", был арестован после смерти Мазарини. Если бы речь шла о старшем брате короля Людовика XIV, родившегося в 1638 г., то держать в одиночном заключении незаконного сына Анны Австрийской пришлось бы ранее 1661 г. (впрочем, в "Добавлении" говорится, что арест был произведен по личному приказу Людовика XIV, как только он после кончины кардинала принял бразды правления и узнал тайну). Вместе с тем против гипотезы, что "маска" - старший брат короля, говорит, во-первых, то, что, если Мазарини и Анна Австрийская хранили секрет до 1661 г., им не было причин тогда открывать его молодому королю, и, во-вторых, то, что если "маска", находясь минимум до 24 лет на свободе (1637-1661 гг.),
не сообщил никому о своем происхождении, следовательно, он не знал о нем. Да и другие не подозревали о тайне. Это означало бы, что внешнее сходство "маски" с его братом не бросалось в глаза. Откуда же "маска" мог узнать тайну, находясь в заточении, а если не узнал, зачем было нужно так тщательно изолировать его от любых контактов с окружающими? Кроме
        того, само предположение, что королева скрыла от окружающих рождение ею ребенка, могло возникнуть только при незнании придворных обычаев. (Впрочем, последнее, как мы увидим, оспаривается.)"
        Кем же был, согласно предположению автора, человек в железной маске? Ответ он дает в своей замечательной книге.
        ...Наконец, Рамус затих и некоторое время шел молча, о чем-то раздумывая. После чего задал совершенно неожиданный вопрос сэру Ланселоту: легко ли быть рыцарем? Тот поначалу оторопел, но Рамус быстро поправился: он, мол, имел в виду, какие качества присущи настоящему рыцарю? Сэр Ланселот приосанился, расправил плечи, но, вместо того, чтобы просто сказать, что настоящий рыцарь оказывает спрашивающему честь своим ответом, пустился в длинные рассуждения, описывая собственные качества так, что это было видно за сто миль. Причем, за отсутствием большого числа личных подвигов, он приводил примеры поведения того или иного рыцаря, как правило, характеризовавшие того не с лучшей стороны, после чего, произнеся "будь я на его месте", довольно живописно обрисовывал, какой эталон он, сэр Ланселот, в таком случае, собою бы являл. В общем, если судить по его словам, все настоящее и будущее рыцарство, за исключением, естественно, его самого, являлось скопищем всех мыслимых пороков и абсолютной неспособности трезво соображить и что-либо делать.
        - А Грааль искать обязательно? - снова спросил Рамус, который, казалось, слушал рыцаря вполуха, размышляя о чем-то своем.
        Сэр Ланселот утешил его, сообщив, что такая задача ставится только перед достойнейшими, каковых, кроме него, не имеется, о чем он уже неоднократно упоминал только что.
        Рамус терпеливо выслушал, после чего задал очередной вопрос, сводившийся к следующему: бродить в одиночку, это, конечно, хорошо, но нельзя ли так, чтобы, скажем, числиться в запасе?.. Он слышал о каких-то рыцарских сообществах, которые набирают себе членов, не слишком заботясь о благородном происхождении, главное - чтобы человек был хороший...
        Последние слова он произнес угасающим тоном, поэтому сэр Ланселот, расслышав только первую часть, не замедлил завести повествование о рыцарских орденах, и, в частности, о том из них, членство в котором ему предлагали.
        Сей рыцарский орден носил гордое имя Орден Зайца и обладал богатой историей. О его основании сэру Ланселоту поведал сэр Баллшит, являвшийся членом Ордена и при этом отменным вралем. Причем настолько, что, согласно самому же сэру Ланселоту, когда, как-то раз, на турнире, сэр Баллшит выбил своего противника из седла, победу ему, тем не менее, не присудили, поскольку просто не поверили своим глазам.
        Вкратце, история основания сводилась к следующему. Она уходила своими корнями в ту неизмеримо древнюю эпоху, когда рыцари только начали осваивать благородное ремесло походов на сарацин. В те блаженные времена, по рассказам очевидцев, рыцарю достаточно было появиться в одиночку под стенами какого-нибудь сарацинского города, как тот сразу же кланялся ему ключами и высылал своего короля на честный поединок. С легкостью надавав тому по шее, рыцарь занимал его трон и правил долго и счастливо. Если же им вновь овладевала охота к подвигам, или надоедало это царство и он жаждал другого, рыцарь благородно возвращал трон королю (который на всякий случай жил где-нибудь поблизости, обычно в оазисе, в хижине) и отправлялся дальше. В результате, все противоположное побережье моря, именуемого Средиземным, состояло сплошь из королевств, завоеванных рыцарями с этой стороны. Причем королевств этих расплодилось столько, что зачастую было непонятно, где кончается одно и начинается другое; можно было, высунувшись из окна замка, ногами остаться в своем королевстве, в то время как голова оказывалась в чужом.
        На этом первый период освоения сарацинского побережья окончился. Начался второй, куда менее славный, чем первый.
        Какой-то сарацинский король, не желая получать от доставшегося ему волей судьбы рыцаря по шее на поединке, сам накостылял тому так, что тот едва унес ноги, причем без коня, оружия и доспехов. Этот пример оказался заразительным, и спустя время сарацины стали награждать тумаками в полной мере не только отдельных рыцарей, но даже нескольких сразу. Таким образом развеяв миф об их непобедимости. Вслед за чем дошло до того, что прежде тихо-мирно сидевшие в своих оазисах свергнутые короли набрались храбрости и стали возвращать себе свои прежние владения, поскольку короли нынешние, в конце концов, изнежившись, стали подражать своим поведением азиатским сатрапам, - соседи, все-таки, а дурной пример заразителен, - и оказались неспособны их защитить.
        Кончилось же тем, что установилось хрупкое равновесие, частенько нарушаемое в пользу сарацин. Объединившись, непонятно как, под владычеством какого-то главного сарацина, они прибирали к рукам все, ранее потерянное, причем осмелели настолько, что стали подвергать осаде те замки, в которых рыцари теперь уже скрывались группами. Легко понять, что изгнанные, пылая жаждой мщения, отправлялись к своим ближайшим соседям, в то время как самые умные из них - подавались обратно за море.
        И вот случилось так, что сарацинское войско осадило какой-то там замок и, не предпринимая особых боевых действий, выжидало, когда истощенные голодом и жаждой противники примут их условия, заключавшиеся в полной и безоговорочной капитуляции на милость победителя. Тем, в общем-то, не оставалось ничего иного, в виду совершенно невообразимой разницы между силами обороняющихся и осаждающих, однако окончательное решение постоянно откладывалось. Дело в том, что каждый раз, когда, собравшись с духом, рыцари собирались отпереть ворота и вынести ключи, дабы избежать большего несчастья, они отправлялись за благословением к самому старому рыцарю, безмятежно спавшему на протяжении всей осады. Просыпался он только для того, чтобы немного подкрепиться. Каждый раз ему приходилось заново растолковывать сложившуюся ситуацию, и каждый раз дело оканчивалось следующим диалгом.
        - И что вы решили? - спрашивал он пришедших к нему рыцарей.
        - Мы решили принять их условия и вручить сарацинам ключи от замка.
        - Они требуют у вас ключи?
        - Пока нет. Только капитуляцию.
        - Так куда торопиться? Как только спросят, так сразу и отнесете.
        После чего снова засыпал.
        Возразить против этого было нечего, а потому рыцари, переглянувшись, с тяжелыми вздохами, стараясь не глядеть друг на друга, тащились обратно на стены, откуда могли взирать на объедавшихся, опивавшихся и занимавших себя всяческими увеселениями сарацин. Что, естественно, не добавляло им боевого духа.
        Тогда-то и произошло событие, ставшее причиной основания Ордена. Как-то раз, один из мучимых голодом рыцарей наблюдал со стены, как некий сарацин забавляется охотой на зайца. В нем вскипело негодование, он бросился вниз, распахнул задние ворота, выходившие к морю, и устроил одиночную вылазку. Вид рыцаря, позабывшего закрыть забрало, поверг в ужас и преследователя, и преследуемого. Сарацин позорно бежал, а полумертвый от страха заяц взят под защиту и покровительство, для чего доставлен в замок. Гордые одержанной победой, рыцари начали демонстрировать ее виновника со стен, кричали из последних сил обидные слова, сравнивая противника с соответствующим животным, пели песни фривольного содержания, опять-таки проводя прозрачные параллели между сарацинами и зайцами и вообще, вели себя крайне непристойно.
        Этим они довели осаждавших до совершенного исступления, ихние военачальники вознамерились завершить войну беспощадным приступом, но под покровом ночи, ведомые зайцем, сидевшем на руках рыцаря, двигавшегося первым, отряд благополучно перебрался сухим путем на остров, где впоследствии и основал Орден Зайца, а также построил неприступную цитадель, ставшую его штаб-квартирой.
        В этом месте возникло легкое недоумение, вызванное вопросом Владимира: как же так получилось, что на остров можно было перебраться сухим путем? А если такое возможно, то почему рыцари не сделали этого раньше?
        В ступор от его непонятливости впал даже сэр Ланселот. Совершенно очевидно, что рыцари перебрались на остров во время отлива, заявил он. А раньше они этого не сделали потому, что были верны данному обету сражаться до последнего, и, несомненно, исполнили бы его, если бы судьба не послала им знамения в виде зайца. Всем известно, что обет не может быть отменен ничем иным, кроме знамения.
        Но почему, в таком случае, сарацины не последовали за рыцарями во время следующего отлива? - продолжил спрашивать Владимир, и был добит окончательно.
        Во-первых, потому что сарацины вернули свое, принадлежавшее им раньше, и какой-то там остров был им попросту не нужен. Во-вторых, до острова было миль триста, а путеводного зайца у них не было.
        Для сэра Ланселота было очень даже странно, что ему приходится объяснять такие простые вещи.
        Окончание повествования было уже не столь интересным и красочным, как все предыдущее. Рыцари, обосновавшись на острове, пришли в себя, отъелись и отстроились, промышляя понемножку грабежом проходящих мимо судов, но так, чтобы не вызвать чрезмерного недовольства и военной экспедиции. Ими был учрежден Орден Зайца, члены которого поклялись защищать всех зайцев мира от всего плохого, в каком бы состоянии эти самые зайцы ни находились. Первоначальная цель как-то очень незаметно отошла на второй план, а потом и позабылась вовсе, а первоочередной задачей стало накопление средств, необходимых для борьбы за счастье зайцев. Учитывая количество зверей, средства требовались неимоверные, а потому рыцари занялись доходными предприятиями, включая ростовщичество, для сбора требуемой суммы. От прежних времен остался только золотой знак, который каждый рыцарь, принадлежащий к Ордену, должен был носить в потайном месте, поскольку Орден единогласно получил статус тайного.
        Иногда внутри общества возникали различные течения, старавшиеся по мере сил уклониться от генеральной линии, и предлагавшие взять под защиту также белок, барсуков и даже дельфинов, водившихся в окрестностях острова со штаб-квартирой в изобилии, но с таковыми отступниками обращались сурово, вплоть до изгнания в такие места, где они никому не могли бы раскрыть тайну существования Ордена.
        В каковой и было предложено вступить сэру Ланселоту, только что разболтавшему эту самую тайну.
        Наступил вечер. Путники брели по дороге, высматривая место для ночлега. Стояла необыкновенная тишина. Как вдруг...
        Прострекотала сорока, ей гулким уханьем ответил филин, бездарно не похоже проквакала лягушка. Преграждая путь, с треском упала чахлая сухая елка. Путешественники насторожились, оглядываясь по сторонам. Затем откуда-то сверху достался голос:
        - Ну, что, благородные господа, сдаваться будем, или как?
        Метрах в пяти над дорогой, около деревесного ствола, наблюдалось какое-то темное пятно. Звук, по всей видимости, происходил именно оттуда.
        - Ну так что...
        Говоривший не закончил. Его позиция оказалось весьма неустойчивой. Сделав неловкое движение, он сорвался, тремя "ой" отметил равное число произраставших под ним сучьев, после чего шлепнулся на землю пятой точкой, сообщив при этом: "Черт побери!" Затем, нимало не смущаясь, проворно вскочил на ноги и принял горделивую позу.
        Наши путешественники не знали, как реагировать. Молчание затянулось.
        - Или вы думаете, что если я плохо лазаю по деревьям, не как дятел, меня можно игнорировать? - Свалившийся сунул руку за плечо и попытался вытащить что-то, торчавшее палкой, но оно не подалось. Тогда он просунул снизу вторую руку, помогая первой, а потом принялся извиваться и вертеться всем телом, словно за шиворот ему упала ящерица. Откуда-то из кустов раздался приглушенный смех, прервавшийся звуком сочного леща.
        - Джон! - воззвал, наконец, вертевшийся. - Где ты? Не пора ли показать нашим незваным, но желанным гостям, кто в этом королевском лесу хозяин?
        В ответ на его призыв из темноты леса разом выступили человек двадцать, причем один из них, оказавшийся прямо напротив, своими размерами был даже больше, чем противник Рамуса на лингвистическом турнире. На плече он держал дубину, всего лишь вполовину меньше себя, при взгляде на которую мысли о сопротивлении отпали сами собой. Рука сэра Ланселота, метнувшаяся было к рукоятке меча, безвольно упала. Поскольку один-единственный удар такой дубины мог вогнать человека в землю по самую макушку. Рамус с Владимиром не пошевелились, ибо каждый с легкостью посчитал: три удара - три макушки. И это, не считая численного перевеса противника, полного окружения и абсолютной бесперспективности занимаемой позиции.
        - Идем, - приветливо махнул дубиной детина, указывая направление. При этом он случайно угодил по двум своим товарищам, которые, не издав ни звука, повалились плашмя, словно подрубленные деревья.
        Вожак разбойников, - а в том, что они попали в лапы к разбойникам, не приходилось сомневаться, - повернулся и пошел в глубь леса. Наши путешественники, с Джоном за спиной, двинулись за ним. Позади оставшиеся невредимыми несли два бесчувственных тела.
        Вскоре среди стволов замерцал огонек, и вся ватага дружно вывалилась на поляну, посреди которой пылало пламя в человеческий рост. К поляне примыкали наспех сооруженные шалаши и некое подобие хозяйственных построек, все сделанное либо наспех, либо халтурно. Невысокий человечек, подпрыгивая, вертел над костром тушу оленя. На длинном столе, представлявшем собой связанные вместе жерди, была расставлена глиняная посуда. Скамьи были изготовлены в стиле стола - несколько пеньков с уложенными поверх связанными жердями. В общем, простенько, безвкусно и ненадежно.
        - Прошу за стол, гости дорогие, - приветливо махнул рукой вожак, а затем как будто спохватился: - Кстати... Мы люди бедные, живем скромно, впроголодь, едва сводим концы с концами, и то не всегда, - и вынуждены брать скромную плату за угощение. С вас причитается... - Он задрал голову к небу и поскреб подбородок пятерней. - В общем, давайте все, что у вас есть, мы сами посчитаем.
        Сэр Ланселот гордо молчал, Рамус демонстративно вывернул дырявые карманы и распахнул сумку, Владимир, вздохнув, протянул неразменный золотой.
        - И это все? - у вожака вытянулось лицо. - В таком случае, как это ни прискорбно, мы будем вынуждены подвергнуть вас обыску. Волноваться не надо, - добавил он, видя, как полыхнули гневом глаза плененного рыцаря, - сопротивления оказывать тоже...
        При этих словах вперед выдвинулся Джон и занял выгодную позицию рядом с сэром Ланселотом.
        - ...никто вас ощупывать не будет, заставлять раздеваться тоже. Мы же не варвары какие, у нас все по самому последнему слову науки. Эй, Джон, позови Джона.
        Кто-то из разбойников оглушительно свистнул, и через некоторое время на поляну, потягиваясь, вышел какой-то старичок.
        - Видишь ли, Джон, - обратился к нему предводитель, - опять скупые попались. Не могут войти в положение неимущего человека. Того не понимают, что в этом мире за все приходится платить, в том числе и за ужин. Приступай.
        Старичок окинул взглядом пленников. Выбрал Владимира - он стоял чуть поодаль - и направился к нему. Тот похолодел, поскольку в руках у старичка неведомо откуда вдруг появилась довольно длинная рогатка. Бросил взгляд вправо-влево, намечая пути к бегству, как вдруг старичок остановился. Взял свою рогатку за два конца и слегка повел ею над вытянутой рукой предводителя, в которой тот сжимал данный ему Владимиром золотой. Оказавшись прямо над ладонью, свободный конец рогатки дергнулся вниз, согнулся и замер в таком положении. Старичок удовлетворенно крякнул. После чего повторил свои действия справа, слева и снизу от кулака. И каждый раз, когда свободный конец рогатки оказывался напротив кулака, он сгибался (влево, вправо, вверх) и застывал.
        Оставшись довольным результатом тестирования своего агрегата, старичок направился к Владимиру и тщательно его "обыскал". Конец рогатки остался неподвижным, а Владимир умолял неразменный золотой оставаться в кулаке вожака. Если он оттуда исчезнет, объявится в кармане и будет найден, то...
        Старичок глянул в сторону предводителя, пожал плечами и направился было к Рамусу, как вдруг кто-то заметил:
        - Джон, уже полночь...
        Эти слова странным образом изменили обстановку.
        Предводитель воскликнул: "Так что же мы стоим? Прошу к столу, гости дорогие! Устали, должно быть, с дороги? Проголодались? Ну так это поправимо!" Затем сунул Владимиру его золотой, подхватил под руку и повлек к столу.
        Люди из его ватаги, с веселыми воплями, точно так же подхватив сэра Ланселота и Рамуса, подвели их к столу и усадили. Перед нашими путешественниками в мгновение ока возникли глиняные миски с огромными дымящимися кусками оленины, под стать им размером кружками с элем, рыба, хлеб, кувшины с вином, и чего там только еще не возникло!..
        Разбойники, пару минут назад стоявшие насупившись, готовые по малейшему знаку своего предводителя по меньшей мере поколотить "дорогих гостей", обратились воплощенным дружелюбием и гостеприимством. Они весело гомонили на разные голоса, тянулись со всех сторон кружками и кувшинами, придвигали снедь и, вообще, вели себя, как самые радушные хозяева ведут себя по отношению к давно не заглядывавшим к ним друзьям.
        Предводитель разбойников, которого также звали Джоном, подобрался к сэру Ланселоту и завел с ним оживленную беседу, поскольку, как выяснилось, тоже был рыцарем, хотя и...
        Владимир тоже подвинулся поближе и стал прислушиваться с другой стороны стола. Не подслушивать, а именно прислушиваться, поскольку орали и пели за столом так, что эти вопли были слышны, должно быть, за сотню миль.
        Предводитель Джон, как отмечалось выше, был рыцарем, младшим сыном древнего рода, а потому, не особо рассчитывая на наследство, решил составить себе состояние помощью меча и доброго имени. Несколько раз приняв участие в походах на сарацин, он так ничего и не приобрел, и уже было хотел отказаться от этих предприятий, переключившись на мавров, где, как ему говорили, походы гораздо выгоднее, когда во время последнего, на который согласился по дурости, угодил в плен. Как? Он этого и сам не понял.
        - Удивительный все-таки народ, эти сарацины, а их полководец вообще невообразимого ума человек. При нашем приближении, они распахнули городские ворота и покинули город все, как один человек, скрывшись в пустыне. Они даже не захватили с собой ничего ценного! Мы, естественно, с энтузиазмом принялись за раздел добычи, и, наверное, несколько увлеклись, поскольку они вернулись обратно незамеченными, взяли всех нас в плен, отобрали наши военные трофеи и преспокойно сели ужинать, посадив нас по разным темницам...
        Шло время, нас становилось все меньше и меньше... Обидно, конечно, когда не ты привозишь что-то из похода, а, наоборот, за тебя привозят выкуп, но военная фортуна - она ведь не каждый раз поворачивается спиной. Для меня же положение осложнялось тем, что выкуп за меня платить было некому, поскольку мой отец, - чего уж там, - был скупее скупого. У меня оставалась одна-единственная надежда - побег, и в мыслях о нем я проводил все свое время, остававшееся от игры в кости с товарищем по несчастью. Я недаром упоминал о военной фортуне: в этом сражении мне исключтельно повезло, поскольку я выиграл два пуда серебра, а поскольку получить его в тех условиях, в которых мы находились, не представлялось возможным, я удовольствовался распиской с отпечатком большого пальца, полученной, когда товарища выкупили, и он расставался со мной, в шутку пожелав мне подавиться этой самой распиской. Я, в свою очередь, пожелал ему никогда не увидеть родных берегов, и мы от души посмеялись, не зная, встретимся ли когда-нибудь вновь...
        Оставшись один, я решился на подкоп. Почва была удобная, песчаная. Все, что мне оставалось, это захватив горсть песку, выкинуть его в окошко, встав на скамейку, служившую мне ложем. Правда, оно выходило во внутренность города, и песок сыпался на головные уборы жителей, но все почитали это за обычную песчаную бурю. Но потом я обнаружил, что песок осыпается в проделанную яму с ее стенок, а укрепить их мне нечем - и впал в отчаяние.
        Решив наказать себя за глупость, я принялся биться головой о стену темницы, обрушил несколько камней, расшатал еще несколько и - о, мой друг, я был свободен! Я ощутил это сразу, как только понял, что куда-то лечу с только что вынутым камнем в руках. Оказалось, что меня заключили в башню, стоявшую над морем, в каковое я и погрузился, довольно глубоко, поскольку камень выпустить не догадался. Вынырнув же, и вознеся благодарность судьбе за свое чудесное избавление, я направил свои стопы к родному берегу...
        - Тяжело было? - участливо спросил сэр Ланселот.
        - Очень... Только изредка мне попадался какой-нибудь остров, на который я выбирался совершенно изможденный. Но мне по-прежнему не в чем было упрекнуть судьбу, по крайней мере, начиная с момента первого удара головой о стену. Водорослей вокруг было много, дельфины кормили меня свежей рыбой, чайки... гм... иногда указывали мне дорогу. Почему так тяжело плыть? - спрашивал я себя днем и ночью, пока, наконец, не нашел разгадку, настолько простую, что радостным криком спугнул сопровождавших меня дельфинов. Со мной ведь была расписка на два пуда серебра! На ближайшем острове я вымарал три килограмма, и мне сразу стало легче. Хотя, должен признаться, когда я, наконец, ступил на родной берег, из прежних двух пудов осталось всего пять килограмм...
        - Отчего же сарацины не попытались отнять твое сокровище?
        - Во-первых, они о нем не знали. А во-вторых, стоило мне отплыть, как башня, в которой я был заключен, вместе с частью стены рухнула в море, из-за моего подкопа. Им было не до меня... Просто удивительно: кто так строит? Замок - и на песке...
        Так вот. Оказавшись на родном берегу, я, конечно же, поспешил к своему родовому замку, подогреваемый смутными надеждами. Однако ты даже представить себе не можешь, какой удар меня ожидал! Мой отец всегда был скуп, но это... Это превзошло все его предыдущие поступки. Придя в замок, я узнал, что он скончался, но, когда вскрыли его завещание, оказалось, что все свое движимое и недвижимое имущество он отказал самому себе.
        Возникла странная ситуация. Имелось завещание, в котором содержалась последняя воля, в соответствии с которой надлежало поступить. Согласно этой последней воле, все имущество отходило тому, кто составил завещание, в котором содержалась последняя воля, в соответствии с которой надлежало поступить. Лучшие стряпчие не смогли разрешить эту загадку, судьи шарахались от нее, не желая стать посмешищем и потерять авторитет. Пока в дело не вмешался король. Будучи ответственным за все в королевстве, он просто отписал замок себе, обещавшись вернуть его по первому требованию тому, кто представит неоспоримые доказательства права на владение им.
        Так остался я совсем без ничего, даже без надежды. О судьбе моих родственников мне разузнать не удалось, впрочем, я не сильно расспрашивал. Они и прежде относились ко мне как к младшему сыну, так чего мне было ожидать от них теперь?..
        Предводитель Джон пустил слезу и принялся гулко хлебать из кувшина, обнаружив свою кружку пустой.
        Этим моментом воспользовался Рамус, оказавшийся по другую руку предводителя. Слушая, или, точнее будет сказать, прислушиваясь, он одновременно обгладывал большую кость. Если другие обглоданные кости, валявшиеся на столе, также были делом зубов Рамуса, можно было сделать вывод о том, что он перемещался вдоль него, подобно участникам знаменитого Чаепития, только, в отличие от них, действовал в одиночку.
        - Мне вот тоже один такой случай рассказывали, - поведал он, не переставая жевать. - Один рыцарь тоже оставил своим трем сыновьям наследство, причем все оно должно было достаться самому благородному и скромному из них, а уж он, потом, позаботиться об остальных братьях, выделив им соответствующие доли. Старший, конечно, не преминул бы забрать все себе, а братьям выделить каждому по гранд фиге, если бы не отцовское условие. Ведь если он поступит в соответствии с собственным желанием, то нарушит это самое условие, а следовательно, наследство у него будет отобрано и передано другому брату. Поэтому он, скрепя сердце, отказался в пользу среднего брата, вырыв ему тем самым волчью яму.
        Средний брат поначалу обрадовался, решив, что старший сильно ушибся головой на турнире, и уже было готовился запустить хищные руки в отцовские сундуки, когда вдруг понял (или ему кто-то подсказал), какая ловушка ему угрожает. Ведь если он примет наследство от старшего, то тем самым подтвердит благородство и скромность того, со всеми вытекающими последствиями. Затаив на старшего брата лютую злобу и твердо решив подстроить ему несчастный случай на охоте, он поступил аналогичным образом, то есть, отказался в пользу младшего.
        Младший, хоть и был умом послабже двух старших, однако смекнул, что дело нечисто. Особенно если учесть, с какой любовью они оба на него смотрели, когда средний вынес свой вердикт. Однако тоже ложку мимо рта не проносил и мимо кровати не ложился. Не до конца осознавая, что ему грозит в случае согласия, но зато прекрасно зная отношение к нему со стороны старших, он предпринял ловкий ход и отказался в пользу старшего. Про себя же прикинул, каким вином лучше угостить братьев на ближайшем пиру, чтобы остаться в конце концов единственным выгодоприобретателем.
        Круг, таким образом, замкнулся, не выявив победителя. С одной стороны, все трое поступили скромно и благородно, отказавшись в пользу другого. С другой - отказ есть отказ...
        - И чем же все кончилось? - поинтересовался предводитель Джон, опустошив кувшин и подвигая к себе другой.
        - А тем же самым, - безмятежно отозвался Рамус. - Обратились к королю. А поскольку король является самым-самым благородным и скромным, превосходя по этим параметрам всех прочих, - на то он и король, - а также будучи справедлиым до мозга костей, он забрал все наследство себе, дабы прекратить спор. Ему, - так он сказал тяжущимся, - невыносимо больно смотреть на то, как достойные рыцари ссорятся по пустякам... Эй, Маленький Джон, подай-ка нам еще дичи!.. - вдруг возопил он и грохнул обглоданной дочиста костью о стол.
        Владимир, естественно, взглянул в сторону здоровяка, любопытствуя, как тот отреагирует на нахальный призыв Рамуса. Джон-здоровяк продолжал пировать как ни в чем не бывало, зато маленький человечек, прежде подпрыгивавший около вертела, подскочил к "дичи", отхватил длинным ножом здоровенный ломоть и отнес Рамусу, который знал, что с ним делать. Владимир откровенно приуныл, попав пальцем в небо. В самом деле, с чего это он решил, что если Маленький Джон, соратник Робин Гуда, являл собой крепкого здоровенного парня, то здесь будет то же самое? Все, в общем-то, было совершенно естественно: маленький - значит, маленький. Никаких подвохов...
        - На чем я остановился? - спросил между тем предводитель Джон. - Ах, да!.. Чего мне было ожидать... В самом деле, если рассудить здраво, что мне оставалось? Только одно: начертать на своем щите "Desdishado" и вернуться к подвигам, но щита у меня не оказалось. Тогда я, скрыв свое имя, поступил оруженосцем к одному рыцарю. Он был очень молод, только-только получил золотые шпоры и даже не знал, носить их, или спрятать в сундук. Я сказал ему, что подсмотрел некоторые воинские приемы у своего прежнего хозяина и стал не только его оруженосцем, но и учителем... Видел бы ты, какого славного бойца на мечах из него подготовил!.. К сожалению, во время первого же турнира, в первой же схватке на копьях он был выбит из седла и летел на добрых пять ярдов впереди лязга собственных лат... Я, естественно, должен был ретироваться, чтобы спасти собственную жизнь.
        Сэр Ланселот при этих словах нахмурился, и предводитель Джон это заметил.
        - Горести, выпавшие на мою долю, привели меня к мысли, что, в конце концов, королей много, а жизнь одна, - философски произнес он. - Конечно, я давал кое-какие обеты, но стоит ли им слепо следовать, когда речь идет о бесславной гибели, которая меня ожидала? Он десять миль гнался за мной с обнаженным мечом, и что было бы мне проку погибнуть от приема, коему я же его и обучил?.. К тому же, если бы он меня сразил, то впоследствии мог бы прослыть победителем знаменитого... Впрочем, это неважно. К тому же, он этого не заслуживал своей неблагодарностью.
        Оставшись без никого и ничего, я пытался заработать на жизнь тем, чем умею. А что я умел? Исполнять рыцарские танцы? Поверь, этим много не заработаешь... Та расписка на пять килограммов серебра, что у меня оставалась, оказалась фальшивой - мой вероломный товарищ по несчастью приложил к ней не большой палец, а мизинец, так что ни один суд не признал бы ее подлинной... Тогда-то я и решил податься в благородные разбойники.
        - По происхождению? - поинтересовался на мгновение отвлекшийся от еды Рамус.
        - По сути. Неделю я со своими молодцами разбойничаю, отбирая у всех встречных, вне сословных различий, что есть ценного, а следующую неделю раздаю отобранное нуждающимся.
        - То есть тем, кто стал таковыми по твоей милости, - пробормотал Рамус, у которого, кстати сказать, ничего отобрано не было.
        - Попался бы ты мне вчера, - заметил на это предводитель Джон, - я бы тебе разобъяснил суть того, что именуется справедливостью. Но с полуночи началась неделя раздачи и приходится следовать заведенному обычаю. Неделю - злой разбойник, неделю - добрый. Впрочем, днем вы сами сможете убедиться в том, насколько наша лесная жизнь не чужда добру и справедливости.
        - А почему у вас всех зовут Джонами? - вмешался теперь уже Владимир, постаравшись придать разговору другое направление.
        - Для краткости, - пояснил предводитель. - В бою или засаде, это самое главное. Взять, к примеру, Большого Джона. Прежде он был Сигизмунд. Ежели угодить в переделку, пока выговоришь, - прибьют. Или, скажем, есть среди нас один, его прежде звали то ли Билли, то ли Вилли - не поймешь. Он шепелявил после одного приключения... Отсюда и трудности. Окликнешь его: Вилли, а он не откликается, потому что Билли. Или наоборот. Правду сказать, новое имя не очень-то помогло, поскольку он, после упомянутого приключения, еще и слухом повредился. Но это не беда: если не услышит он - услышит другой Джон.
        - И как же вы их различаете? - поинтересовался Владимир.
        Поднявший было кувшин предводитель снова опустил его и с удивлением воззрился на спрашивающего.
        - То есть как это? Это ж надо быть совсем слепым, чтобы спутать, скажем, Маленького Джона и Большого Джона. (Владимир скромно отвел глаза в сторону.) Есть Джон Толстый и Джон Тощий. Лысый и Лохматый. Как же тут не различить?..
        Хороших книг, посвященных тайным обществам и рыцарским орденам, довольно много. Мы остановимся на той, которая называется "История тайных обществ, союзов и орденов". Ее автор - Георг Шустер. Впервые эта книга была переведена и издана еще до революции, имеется несколько современных изданий. Мы воспользуемся изданием 2005 г. (издательство "Айрис-Пресс", серия "Зеркало цивилизации"). Прежде всего, о чем эта книга?
        "Влечение к таинственному, стремление к объединению в союзы религиозного, нравственного и политического характера -- особенность развития человечества. Эта мысль придает единство всем тем формам тайных объединений, о которых увлекательно рассказывает Георг Шустер. Автор обладает колоссальной эрудицией, используя в своей работе огромный массив печатной и рукописной литературы. В первом томе рассматривается возникновение тайных обществ древности, Средневековья и эпохи Возрождения. Во втором томе рассматривается история тайных обществ и орденов XVIII и XIX веков Европы и Северной Америки".
        А теперь - небольшой фрагмент.
        "Лучше всего дух крестовых походов отразился в духовных рыцарских орденах. Учрежденные для борьбы с неверными, приспособленные к своеобразным условиям Востока, они в весьма раннюю эпоху утвердились также и на Западе и, вследствие своего богатства и высокого общественного положения своих членов, постепенно распространили свое влияние далеко за пределы первоначальной сферы деятельности.
        Первым и самым древним обществом такого рода был Иоаннитский орден. При самом возникновении он примкнул к одной скромной религиозной общине, существовавшей в Святом граде уже довольно давно. Панталеон Мауро, богатый гражданин из Амальфи, основал здесь монастырь Maria delia Latina, который должен был служить приютом для купцов, приезжавших в Иерусалим с его родины. Но когда в 1099 г. паломничество сильно разрослось, его скромных средств более уже не хватало.
        Вследствие этого девять молодых аристократов, пришедших в Святую землю с первыми крестоносцами, решили посвятить себя попечению и заботе о беспомощных странниках и заболевших пилигримах. С этой целью близ прежнего приюта было основано под покровительством Иоанна Крестителя братство милосердия. Гостеприимство его вскоре нашло себе достойную оценку, тем более что деятельность братства не ограничивалась одним Иерусалимом. Доброхотные деяния стекались в него в изобилии и доставляли ему огромные средства для широкого осуществления человеколюбивой цели братства.
        Вследствие тех опасностей, которым подвергались пилигримы во время путешествия по Святой земле, иоанниты вскоре расширили свою деятельность и стали конвоировать паломников во время опасного пути от берега к святому городу.
        С этого времени начинается новый период в истории иоаннитов. Мирная монашеская община превратилась, по образцу ранее учрежденного Ордена тамплиеров, в духовный рыцарский орден.
        Заслуга преобразования ордена принадлежит храброму провансальскому рыцарю Раймунду дю Пюи. В качестве первого главы ордена, он дал ему устав, который оказал решительное влияние на все дальнейшее развитие ордена.
        Согласно этому уставу, члены были разделены на три класса. К первому принадлежали рыцари, обязанные с оружием в руках защищать пилигримов и заботиться о них. Им были подчинены иоаннитанские священники или капелланы. Они состояли при церквах и капеллах ордена, призревали бедных и, в качестве священнослужителей, сопровождали рыцарей во время походов. Третий и самый многочисленный, но подчиненный класс составляли служащие братья. Они служили оруженосцами при рыцарях и ухаживали за пилигримами и больными.
        Позже в пределах ордена возник еще класс так называемых донатов или конфратов; они вели благочестивый образ жизни, но оставались мирянами, хотя и приносили орденскую клятву. Они принадлежали к одному разряду со служащими братьями, заведовали убежищами ордена и, в отличие от настоящих братьев, носили крест без верхней перекладины.
        Когда число желающих вступить в орден чрезмерно увеличивалось, членов пришлось разделить по национальности и по языку. Возникли национальные округи: Провансальский, Овернский, Французский, Итальянский, Арагонский, Английский, Немецкий. Позже (в 1464 г.) прибавился еще Кастильский округ.
        Национальные округи были разделены на великие приораты, приораты и баллеи; приораты разделялись на комменды, а последние -- на комменды правосудия, милости, рыцарства и духовенства.
        Подобно тому как некогда Маккавеи сражались с врагами Господа Бога, так все орденские братья обязаны были сражаться с магометанами. Далее, они должны были оставаться всегда защитниками добродетели и справедливости, помогать вдовам и сиротам, с нежной заботливостью ухаживать за больными, принятыми на попечение ордена, вести благочестивый, трезвый, простой образ жизни. Они никогда не должны были снимать орденской одежды -- черного плаща, на котором слева был прикреплен восьмиконечный крест из белого полотна. Восемь концов его означали восемь блаженств, к которым приобщаются братья, свято исполнившие свой долг. Желавший вступить в члены ордена не должен был иметь каких-либо телесных недостатков, и на жизни его не должно было лежать никакого пятна; он должен принадлежать к христианскому и дворянскому роду и уметь доказать свое дворянское происхождение в восьми поколениях.
        Церемониал, которым сопровождался прием братьев в орден, вручение креста, выбор главы ордена, заседание главного капитула и посвящение в рыцари были весьма сложны. Так, например, новые члены должны были трижды поднять кверху меч, как бы угрожая неверующим; им надевали пояс, в знак целомудрия, а затем выдавали золотые шпоры не только как принадлежность рыцарского звания, но и как символ того, что они презирают суетные богатства мира и мечут золото к ногам своим и т. д.
        Благодаря благочестивым дарам, приношениям и счастливым завоеваниям, орден очень рано приобрел обширные владения и привлек к себе многочисленных последователей. Так, госпиталь бедных братьев владел обширными доходными землям, орденскими зданиями, странноприимными убежищами и необходимыми хозяйственными постройками почти во всех более значительных местностях страны, располагал тысячами обязанных ленной службой дворян, горожан, занимавшихся промышленностью и торговлей, сирийских и франкских поселян, христиан и магометан.
        Сочетание военных обязанностей и политической деятельности, имевшее серьезное значение, постепенно отвлекло орден от его первоначального назначения и погрузило в водоворот мирских интересов и дел. Это привлекло к постепенному отчуждению ордена от церкви. И уже в XIII в. часто раздавались жалобы на то, что деятельность иоаннитов в области призрения больных и бедных ничтожна в сравнении с их военным могуществом. Их обвинили даже в ереси. "Эти обвинения не были подтверждены ни в то время, ни позже, но они доказывают, что сияющий нимб, окружавший орден в глазах всего христианского мира, стал быстро блекнуть".
        Ужасные потери, понесенные иоаннитами в 1289 г. во время защиты сирийского Триполиса, надломили их силы. И когда несколько лет спустя они принуждены были покинуть Святую землю, от ордена осталось едва ли не одно только воспоминание. Тем не менее это не умаляет его культурно-исторического значения ордена для более раннего времени. Среди присущего этому последнему самого грубого невежества, орден являлся благородным и добросовестным представителем той высшей культуры, гуманные, истинно христианские причины которой получили всеобщее признание лишь спустя несколько столетий. Так как внешние обстоятельства все более и более выдвигали на первый план светскую сторону двойственной задачи ордена, то иоанниты сделали первую попытку основать особое государство. Следуя их примеру, более молодой Тевтонский орден в Мериенбурге создал впоследствии подобное же государство на другой почве и в более грандиозном масштабе.
        Один немец устроил в Иерусалиме прибежище для призрения больных и бедных немецких паломников. Благочестивые немцы поступали туда в качестве служащих братьев, а короли иерусалимские дарили дому призрения деньги и земли.
        Завоевание Иерусалима в 1187 г. тяжело отозвалось также и на немецком убежище. Изгнанные из Иерусалима и лишенные своих владений, доходы с которых позволяли им выполнять свои благочестивые обязанности, уцелевшие члены братства спаслись в Аккуне. Там, несмотря на самые тяжелые условия, они возобновили свою деятельность среди немецких крестоносцев и заслужили их глубокую признательность. Особенное горячее участие проявил к ним герцог Фридрих Швабский. При содействии немецких князей, которые в 1197 г. прибыли в Сирию, братство, призревавшее больных, преобразовалось в духовный рыцарский орден.
        Члены нового ордена давали три монашеских обета, им сообщались правила тамплиеров, и, как внешний знак самостоятельности их ордена, они получали особое одеяние: белый плащ с черным крестом.
        Верховное руководство делами ордена принадлежало великому магистру. Каждый большой округ управлялся через ландмейстеров или ландкомтуров, а в каждом большом городе власть принадлежала комтуру. При великом магистре состоял совет из пяти верховных сановников, а кроме того, существовал генеральный капитул, собиравшийся раз в год и состоявший из этих же верховных сановников и из ландмейстеров. К пяти верховным сановникам принадлежали: великий комтур, хранивший казну ордена и в случае нужды занимавший место великого магистра; великий маршал, заведовавший вооружениями и военными силами; главный надзиратель, наблюдавший за орденским убежищем; кастелян, заботившийся о доставке одежды, и казначей, управлявший финансовыми делами.
        Члены ордена делились на рыцарей и духовных. Наряду с ними мы находим здесь также служащих братьев. Для некоторых услуг при убежищах допускались женщины, в качестве сестер. Чтобы сделать вступление в члены ордена доступным для возможно большого числа людей, миряне также посвящались "в тайны ордена", не оставляя в то же время своих занятий. В знак своей принадлежности к ордену они носили полукрест".
        Добавим здесь же для любознательного читателя, что упомянутый выше Орден Зайца, - не выдумка. По крайней мере, не совсем.
        ...Наши путешественники покинули разбойничье становище около полудня. Дорогу искать не пришлось, поскольку в противоположном их движению направлении спешила масса народу различного сословия. Изредка до них доносились возбужденные голоса: "Говорил тебе, раньше вставать надо, видишь, люди, вон, уже возвращаются..." На самой поляне, когда они уходили, также имело место столпотворение. Как и предупреждал предводитель Джон, народу на справедливую раздачу собралось уйма. А потому, наскоро перекусив остатками жаркого и прихватив провианта, наши путешественники удалились по-английски.
        - Умеют же люди устроиться, - пробормотал Рамус, скосив глаза в сторону сэра Ланселота. - Не то, что некоторые... Это я о себе, - поспешно добавил он, видя, что тот, в свою очередь, скосил глаза в его сторону. После чего вдруг заявил: - Человек, между прочим, нашел свое место в жизни. И ему можно только позавидовать. В то время, как мы... как я, болтаюсь по белу свету, не зная, куда себя приткнуть, он организовал собственное дело. Причем, прошу заметить, с нуля. Лишившись всего, чего и так не имел. То есть, у меня, по сравнению с ним, стартовые условия даже лучше, поскольку я ничего не лишался.
        - Хорошенькое дело, - заметил Владимир, скорее для того, чтобы предотвратить готовую вспыхнуть ссору. - На что они вообще живут, если сегодня за просто так раздают все, добытое вчера?
        - А кто тебе сказал, что за просто так? - тут же откликнулся Рамус. - За просто так - это для низших сословий. Или ты думаешь, что какой-нибудь крестьянин, лишившись, скажем, там, граблей, может заполучить кошелек с золотом? Ошибаешься!.. У этого Джона для каждого сословия свой склад и свой подход. Ежели из незнатных - вот тебе котел с топором и ступай, откуда пришел, ну, еще пару-тройку медных монет. А для знатных у него и лотерея устроена, и аукцион, и каждый себе что хочешь выбрать может. Причем, грабит-то он не только здесь. Они на зиму в жаркие страны перебираются, там промышляют. Потом возвращаются. Здесь награбленное там сбывают, а там - что здесь. И все довольны.
        - Чем же это все довольны?
        - А тем, что никто шибко обиженным не остается. Пришел с пустыми руками, ушел с чем-нибудь полезным.
        - Так ведь раньше это самое полезное и отобрали?..
        - Сборщики налогов тоже отбирают, однако потом никто ничего не возвращает. Здесь же, приходи, бери... Этот самый Джон, между прочим, тоже налоги исправно платит. У него и патент от короля имеется, на грабеж без смертоубийства. Он его в том случае, ежели кто грабиться не желает, предъявить может. А еще у него есть грамотеи, которые могут выдать расписку, в которой указано больше отнятого, чем на самом деле. То есть часть добычи делится между разбойниками и собственно ограбляемым, а последнему потом - страховка полагается. В общем, он тут так развернулся, что скоро запросто может стать вторым лицом в королевстве...
        - И ты, конечно, хотел бы стать членом его шайки, - утвердительно заметил сэр Ланселот.
        - Вовсе нет.
        - Почему же?
        - Так ведь может и не стать... Ежели его методы обогащения возьмут на вооружение другие, более достойные... Кстати сказать, он про барона слышал, про этого самого де Барана.
        - И?.. - насторожился сэр Ланселот.
        - Он его ограбил, этого самого барона. Тот для своего замка новые ворота вез. Только потому и запомнил, что барон сокрушался очень, с воротами расставаясь. Облапил их, рыдал, лбом стучался... Ну, Джон, видя такое дело, посочувствовал горю, и отобрал только одну створку. Лошадей и телеги, правда, все равно отобрал, так что барон с оставшимися слугами эту створку на руках понесли. А ежели на руках, значит, и замок его где-то неподалеку... И узнать его просто - на воротах одна створка старая, другая - новая.
        После чего предложил, чем ноги бить, дождаться какого-нибудь селянина с телегой, пусть он их подвезет до ближайшего селения. К тому же, ввиду многочисленности народа на поляне Джона, следовало бы поспрошать, не слышал ли кто об этом самом бароне. Однако, дорога была пустынной в обеих направлениях, причем, никаких следов, что по ней кто-то недавно проходил или проезжал, не наблюдалось, а потому им пришлось продолжить путь пешком, едва поспевая за сэром Ланселотом, окрыленным полученными сведениями об искомом бароне, а потому стрелой летевшим вперед.
        Впрочем, часа через три, если судить по солнцу, их ожидало страшное разочарование. Рамус ударился о выступавший из земли камень, взвыл, ухватил себя за ногу, и на другой ускакал в кусты, где виднелось нечто поваленное. Пока он сидел и причитал в позе "мальчика, вытаскивающего занозу", Владимир обнаружил, что предмет, на котором пристроился Рамус, вовсе не является поваленным деревом, а представляет собой творение рук человеческих. Он прошел чуть вглубь, затем чуть вперед, и обнаружил остатки воротной створки, поросшие мхом. То ли эта самая створка была разделена на части, чтобы было легче тащить, то ли еще по какой причине - на факт оставался фактом. Воротная створка, на которую возлагали надежды как на опознавательный знак, лежала в лесу, брошенная, позабытая...
        Наконец, Рамус поднялся и заковылял по дороге. Его притворство было очевидно всем, даже ему самому. Но он поступил так, будучи абсолютно убежден в том, что темп движения необходимо снизить. В конце концов, спешить некуда.
        И тут, как бы служа подтверждением его подхода, навстречу им показался рыцарь в латах, восседавший на едва-едва переставляющем ноги коне. Сэр Ланселот замер, увидев собрата по ремеслу. Однако, если он и надеялся на что-то, вроде поединка, то его надеждам не суждено было сбыться. Когда рыцарь оказался совсем рядом, он, не останавливая движения, поднял забрало, приложил палец в металлической перчатке к губам, снова опустил забрало и подался себе дальше, окатив наших путешественников таким ароматом, что Рамус и Владимир поспешили отвернуться и как бы невзначай поднести к лицу ладони. Как только рыцарь показал себя с тылу, Рамус поспешно двинулся вперед, теперь уже совершенно открыто смахивая с глаз слезы. Его якобы больная нога прошла самым чудесным образом.
        Догнать его удалось не без труда.
        - Я уж подумал, что он, часом, испортился, - заявил Рамус, поводя носом и болезненно морщась, поскольку след проехавшего рыцаря висел над дорогой плотной массой.
        - Что значит - испортился? - тут же сварливо поинтересовался сэр Ланселот. - Уж не хочешь ли ты оскорбить в его лице все бродячее рыцарство?
        - Вовсе нет, - миролюбиво ответил Рамус, и тут же скривился, поскольку в лицо ему слегка дунул легкий ветерок. - Наверное, я выбрал неправильное слово. Я всего лишь имел в виду, что рыцари, пока они сидят у себя по замкам, все как один благородные, смелые, красивые и так далее. Однако я имел возможность наблюдать их на королевской охоте, и там они совершенно не такие. В том смысле, что если их разоблачить и поставить рядом с каким-нибудь простолюдином... то есть, я хотел сказать, поставить знатных рыцарей с менее знатными, их действительный вид как-то перестает соответствовать описанному. В смысле, по крайней мере, красоты. Отсюда я и делаю простой вывод. Когда они собирются вместе, на турнир или, скажем, чтобы отправиться в поход, то какой-нибудь злой волшебник, из зависти к их славе, крадет по дороге их лучшие качества. Но восстанавливает статус кво, когда те снова возвращаются в свои замки. То есть, чтобы всегда оставаться смелым и красивым, им лучше не покидать родовых гнезд.
        - То есть как это - не покидать? - возмутился сэр Ланселот и снова сорвался на длинную маловразумительную речь о достоинствах рыцарства вообще и бродячего в частности. При этом он большую часть этой самой речи посвятил благородству, верности слову и обетам. Вот, к примеру. Один рыцарь занемог и не смог отправиться в поход. Тем не менее, пожелал всяческих успехов своему соседу, в поход отправившемуся, и даже обещал, в случае таковых, съесть собственные сапоги. Давая такой обет, он ничем не рисковал, поскольку сосед его не отличался рыцарскими доблестями, и никаких подвигов не мог совершить по определению. Судьба, тем не менее, сыграла злую шутку, и тот каким-то образом вернулся с добычей и в лучах кратковременной славы. И что вы думаете? Поправившийся к тому времени рыцарь, верный своему слову, исполнил обет и снова слег в постель. Другой рыцарь, его соратник и верный друг, тут же дал обет пить вино за здоровье заболевшего до тех пор, пока тот не оправится от болезни. Он спился, но слову своему не изменил. Или, к примеру, другой рыцарь, пообещавший в том случае, если некая Прекрасная дама отвергнет
его любовь, броситься на меч прямо под окнами ее замка. Прекрасная дама так и поступила, он приставил меч к обнаженной груди, бросился на острое лезвие, и не его вина, что промахнулся. Обет был исполнен, хотя и означал верную смерть.
        - Ну, как выяснилось, не очень-то верную, - пробормотал Рамус так, чтобы сэр Ланселот его не услышал. - Интересно, как этот рыцарь сражался с неприятелем или на турнирах, если он даже в этом случае промахнулся?
        А рассказчик тем временем продолжал сыпать примерами, с точки зрения Владимира, один нелепее другого. Некий предводитель рыцарского войска, непосредственно перед походом, призвав Прекрасную даму попросил ее приложить свои нежные пальчики к его лицу. Поняв его превратно, дама отвесила рыцарю полновесную пощечину, но оказалось, что он имел в виду всего лишь легкое прикосновение. Дама, опять-таки не поняв, что от нее требуется, на всякий случай смахнула мошку, собиравшуюся усесться рыцарю на глаз, и тот, придя в совершенный восторг, тут же скрыл его повязкой, дав обет снять ее только в том случае, если они одержат победу над неприятелем. В еще больший восторг, - как это оказалось возможным, совершенно непонятно, - пришел возглавляемый им отряд, который в полном составе, в стремлении перещеголять своего предводителя, скрыли повязками оба глаза. В таком виде они двинулись в поход, были разбиты наголову еще до сражения, взяты в плен и отпущены за выкуп. Сняли ли они повязки по возвращении в родные места, так и осталось загадкой, поскольку, с одной стороны, условия принесенного обета оказались
невыполненными, а с другой, - сэр Ланселот этого попросту не знал, поскольку считал ничего не значащей мелочью.
        - Самое главное - это дух рыцарства! - заявил он.
        - Крепкий дух рыцарства, - согласился Рамус, в очередной раз скривившись.
        Тот самый рыцарь, которого они только что встретили, вне всякого сомнения, принес обет молчания, о чем свидетельствовал поданный им знак, а также, наверное, не менять одежду до той поры, пока не исполнит что-то грандиозное.
        - У него грандиозный дух, - опять согласился Рамус.
        Тут сэр Ланселот заметил протекавший неподалеку ручеек и свернул к нему, промочить пересохшее от длительного повествования горло. Владимир и Рамус чуть отстали, что дало последнему возможность задать философский вопрос в никуда:
        - Вот интересно, отчего рыцари не посещают бань? Латы ржавеют или копье в дверь не пролезает?
        - Или на коне не пускают, - добавил Владимир.
        - Вполне может быть, - серьезно ответил Рамус.
        - О чем это вы? - встрепенулся сэр Ланселот.
        - Да так... о рыбалке, - тут же нашелся Рамус.
        - О чем? - не поверил своим ушам рыцарь.
        - История одна вспомнилась. Вот как на ручку глянул, так и вспомнилось...
        Так называемая речка имела в ширину ладони три, и приблизительно ладонь глубины. Конечно, чисто теоретически, рыба в нее водиться могла, но...
        Рамус, тем временем, излагал свою историю.
        В некотором королевстве жил-был один рыцарь, и был он главным над другими рыцарями...
        - Сюзереном, - строго заметил сэр Ланселот.
        - Кем? - не понял Рамус.
        - Если он был главным над другими рыцарями, то назывался сюзереном, а они - его вассалами.
        - Несомненно, - подтвердил Рамус и продолжал.
        Рыцарь этот образом жизни ничем не отличался от прочих, подобных себе. Когда у него кончались деньги, он посылал глашая к своим этим... как их... в общем, подчиненным, и они отправлялись в поход за добычей. Вернувшись, рыцарь делил раздобытое, и все шло своим чередом, пока раздобытое не заканчивалось. Со временем, под влиянием возраста, жажда ходить в походы ослабевала, а жажда тратить деньги - нет, поэтому рыцарь стал все чаще и чаще забирать себе большую долю добычи, оговаривая это тем, что расходы на организацию похода, мол, с каждым годом растут. В конце концов его доля стала совершенно львиной...
        - Что может объясняться очень просто: в одном из походов он испортился, - с серьезным выражением вставил Владимир. Весь его вид, казалось, говорил: да, да, это очень известная история.
        - Несомненно, - подтвердил между тем Рамус и продолжал.
        В общем, потихоньку-полегоньку дело дошло до того, что верные подчиненные получали при разделе сущие гроши, а напоследок случилось трудно себе вообразимое. Рыцарь, после очередного славного похода, предстал перед своими товарищами в самых старых и ржавых латах (успел переодеться), заявил, что вся добыча ушла на оплату долгов, и ее даже не хватило, но отпустить по домам своих верных рыцарей с пустыми руками он не может, а потому вручил каждому то, что подвернулось в изоблии - он вручил каждому по удочке.
        - С золотым поплавком, - ввернул Владимир.
        - Несомненно, - отозвался Рамус.
        Собственно, на этом походы и кончились, поскольку впоследствии посланные герольды возвращались в гордом одиночестве, а на вопрос, где призванные рыцари, дружно отвечали: "Просили передать, что рыбу удят-с. На прокорм-с". Из чего можно сделать бесспорный вывод о том, что занятие рыбной ловлей способствует смягчению нравов и установлению мира. И если бы всем рыцарям, сколько их там ни есть, вручить вместо копья удочку...
        На этом месте сэр Ланселот прервал рассказ Рамуса, заявив, что большей чуши ему не приходилось слышать за всю свою оставшуюся жизнь.
        - Несомненно, - в четвертый раз, чисто машинально, подтвердил Рамус. После чего, словно бы спохватившись, собирался выступить в свое оправдание, как это постоянно случалось, но тут из-за поворота дороги выскочил человек, бежавший так, будто за ним гналась стая разъяренных волков. Увидев наших путешественников, он попытался свернуть в лес, зацепился за что-то и со всей дури грохнулся. Проворно вскочив, он хотел было продолжить движение, но был вынужден присесть, по всей видимости, вывихнув ногу.
        Когда наши путешественники направились к нему решительным шагом, незнакомец сделал попытку уползти, и был настигнут в процессе ее реализации.
        - Кто ты, и почему пытаешься от нас убежать? - грозно спросил рыцарь.
        - О, пощадите меня, пощадите!.. - возопил незнакомец. - Клянусь чем угодно, я действовал из самых лучших побуждений!.. И вообще, меня оклеветали!..
        Он верещал так, что было невозможно что-либо понять. Очевилно, он что-то натворил, за ним вроде как гнались, он уже трое суток не ел - не пил - не спал, и вообще, уже достаточно наказан за свою верность, а вовсе не предательство, каким его поступок может представляться, если не знать всей подоплеки дела.
        - Ти-хо! - рявкнул наконец сэр Ланселот, поскольку от воплей незнакомца уже начинало звенеть в ушах. - Говори по существу, что случилось, от кого ты бежишь, или...
        - Так вы гонитесь за кем-то другим? - с надеждой спросил незнакомец.
        - Мы вообще ни за кем не гонимся, - постарался успокоить его Рамус. - Разве что за постоянно ускользающей от нас удачей. Так что поведай, мой друг, в чем заключается твоя проблема, или...
        И он многозначительно кивнул в сторону сэра Ланселота.
        Незнакомец явно не верил, что ему повезло, однако выхода у него не было, и он принялся рассказывать.
        По его словам, он состоял оруженосцем на службе у рыцаря, сэра... Тут незнакомец осекся, заявил, что он страха позабыл имя рыцаря, и попросил прощения за то, что впредь будет называть его просто сэр Первый. Хозяин его был необыкновенно добрый, отзывчивый и вообще во всех отношениях благородный человек, учил его рыцарскому ремеслу и даже собственноручно порол не чаще одного раза в неделю. Он никогда бы не покинул его, и, даже получив золотые шпоры, остался служить ему верой и правдой до самого последнего дня (чьего именно, он не уточнил), только вот с получением этих самых шпор случилась заминка. Торжеству вручения постоянно что-то мешало, событие постоянно откладывалось, так что грозило не состояться вообще. Конечно, он не против был служить в качестве оруженосца, но, сами понимаете, когда обещано, когда живешь надеждой, когда грезишь по ночам, когда... Это место рассказа было выбрано, чтобы пустить подходящую моменту слезу. И потом, войдите в положение, стыдно в его возрасте (который он скрыл, опять сославшись на забывчивость) оставаться оруженосцем, таскать и подавать оружие, которым уже неплохо
владеешь сам.
        Ситуация была удручающей, когда вмешался случай. Как-то раз, на пиру, его хозяин повздорил с сэром... (должно быть, это не от страха, это, наверное, склероз...) пусть будет сэром Вторым. И этот самый сэр Второй, как водится в подобных случаях, бросил сэру Первому перчатку, назначив свидание спустя пару недель прямо посередине между их владениями. К несчастью, в указанном месте располагалось болото, но рыцарей это нисколько не смутило; они рассчитывали найти какой-нибудь подходящий участок. К тому же, заболоченная местность препятствовала малодушию, поскольку удрать с места поединка, даже если бы такое желание и возникло, было попросту некуда, кроме как в трясину.
        Прошел день, а вечером оруженосцу, гулявшему за стенами замка, нежданно-негаданно, повстречался оруженосец противоположной стороны с кувшином доброго вина. Слово за слово, они разговорились, и уже после первого кувшина стали добрыми друзьями.
        - А что, был еще и второй? - осведомился Рамус.
        Незнакомец отчетливо помнил шесть, по счастливой случайности, оказавшихся в кустах рядом с тем местом, где они сидели. Оруженосцу противоположной стороны было очень жаль своего нового друга до слез, он поминутно обнимал его и лил слезы в три ручья, поскольку его господин, сэр Второй, славился как доблестный воин и вряд ли в целом свете нашелся бы кто, способный противостоять ему в умении управляться с конем и оружием. Сразу же после поединка, в котором он, вне всякого сомнения, одержит победу, рыцарь обещал ему золотые шпоры и всю экипировку поверженного противника. Он восхвалял своего хозяина всеми возможными способами, рассказывал о его многочисленных военных приключениях и поединках, из которых он всегда выходил победителем, время от времени бегал за очередным кувшином, и в конце концов предложил заранее перейти на сторону победителя, из чисто гуманных соображений, коих привел великое множество, а также вот этого мешка с монетами.
        Пораскинув мозгами, оруженосец склонился принять это предложение, вовсе не ввиду мешка и также золотых шпор после поединка, а исключительно потому, что его прежнему хозяину будет неловко видеть его перед собой как свидетеля своего поражения. Кроме того, поскольку поединок, возможно, должен был окончиться кончиной одного из участников, причем, было совершенно очевидно, кого именно, он надеялся отговорить своего нового хозяина от такого намерения, пощадить хозяина прежнего, и, вообще, при удачном стечении обстоятельств, помирить противников и сделать их друзьями.
        На следующую ночь, улучив момент, он, в чем был, удрал к ожидавшему его в условленном месте оруженосцу противника, оставив у прежнего хозяина
        даже своего коня
        !
        Стоит ли говорить, что он был принят новым хозяином с распростертыми объятиями...
        Все время, оставшееся до поединка, он демонстрировал сэру Второму боевые приемы, которым обучился у сэра Первого, - опять-таки исключительно с целью уравнять шансы противников.
        Наконец, настал день поединка. Противники встретились в указанном месте, посреди болота, в присутствии свидетелей, занявших места в лодках. Оруженосец-перебежчик был вынужден присутствовать. Сэр Первый заметил его, равно как и то, что сэр Второй держит копье и управляет конем подобно ему самому. Поняв, что произошло, он при первой же стычке выбил из седла своего противника таким образом, что фонтан болотной жижи с того места, где тот упал, взлетел, казалось, к небесам, а раздавшийся при этом хлюп был слышен, наверное, за много миль. Оруженосец-перебежчик, справедливо решив, что его дипломатические усилия к примирению не понадобятся ввиду сложившихся обстоятельств, равно как и то, что ему все равно никто не поверит относительно благих замыслов в отношении прежнего хозяина, удрал, воспользовавшись моментом. То есть, пока присутствующие бросились доставать из болота улетевшего туда рыцаря.
        Он не останавливался несколько суток, стремясь увеличить расстояние между собой и возможной погоней, поскольку сэр Первый иногда бывал очень крут на расправу. Он лишился всего имущества, обеспеченного счастливого будущего, и даже коня, которого сейчас мог бы продать. И все это - исключительно из любви к прежнему хозяину...
        - Что и говорить, о своем коне ты позаботился лучше, чем о себе, - заметил Рамус.
        Сэр Ланселот заметил, что забота о своем хозяине, вне всякого сомнения, делает честь любому оруженосцу, и обещался похлопотать за недотепу-оруженосца перед сэром Первым, если встретит. После чего разразился нравоучительной речью о том, каким именно должен быть настоящий оруженосец, во время которой, к удивлению Владимира, Рамус очень ловко пробежался пальцами по ноге беглеца, сноровисто дернул и в мгновение ока вправил вывих. Причем так лихо, что оруженосец, несколько раз дернув ногой, вскочил, отвесил низкий поклон сэру Ланселоту, и тут же умчался прочь, заявив, что немедленно вернется к своему первому хозяину, полагаясь на его, сэра Ланселота, помощь. То, что удирал он быстрее прежнего и вовсе не в обратном направлении, ничего не значило.
        Оставшись без слушателя, рыцарь, тем не менее, остановиться так и не смог, сменив, правда, тему. Теперь он разглагольствовал о конях. Без которых ни один рыцарь не может считаться рыцарем. Которые составляют половину рыцаря, причем, зачастую лучшую половину. Один король даже сделал своего коня самым главным советником в королевском совете. И был, разумеется, абсоютно прав. А потому, коней надо выбирать тщательно, с прицелом на будущее. Вот, к примеру, был у меня один случай. Привели один раз коня. Чудо, а не конь. И цена - не то, чтобы подходящая, а вообще никакая. Это меня сразу и насторожило. Ну, не может такого быть, чтобы такой конь, и по такой цене. Я как с утра начал его осматривать, так без завтрака, обеда и ужина - все допытывался, в чем же подвох. Умаялся, так ничего и не найдя. Вечер уже наступил, а я все осматриваю... Так бы и провел меня продавец, только, к счастью, проговорился. "Бери, говорит, не конь - золото. У тебя тут соседний замок имеется неподалеку, миль пятьдесят, так вот ежели ты на этом замечательном коне поспешишь, как раз к середине ночи и успеешь". Тут-то мне все сразу
стало ясно...
        - Что именно? - поинтересовался Рамус.
        - А то. Вот скажи, приеду я туда к середине ночи - и что? Все спят... Мне что, под стенами ездить, до самого утра? Не будить же владельца по пустякам...
        Я так продавцу и объяснил. Он нос повесил, чуть не плачет. Вы, - говорит, - уже восемнадцатый рыцарь, которому я коня предлагаю. Все отказываются, и все - по одной и той же причине. Как сговорились.
        Жалко мне его стало. А коня - еще жальче. Сгубит ведь. Я ему и присоветовал...
        - Ну-ка, ну-ка?.. - заинтересовался Рамус.
        - Ты, говорю, его тому рыцарю предложи, у которого соседний замок миль за семьдесят отстоит. Он тогда, ввечеру отправившись, поспеет как раз вовремя, к самому завтраку...
        - Разумно, - одобрил Рамус, после чего тут же предложил позавтракать самим, хотя солнце уже село, пора было подыскивать место для ночлега и завтрак было бы уместнее назвать ужином.
        Место отыскалось сразу же, просто потому, что его и не искали, а просто свернули с дороги к ближайшим деревьям. Развели костер, достали прихваченную оленину, разгорели и принялись за ужин.
        - Кстати сказать, - заявил Рамус, по привычке одновременно работая челюстями и языком, причем неизвестно, что именно работало быстрее, - по поводу примирений и завтрака. Жили-были два рыцаря, сэр Первый и сэр Второй...
        - Те самые? - удивленно отвлекся от еды сэр Ланселот.
        - Нет, другие. Просто я тоже не помню, как их звали. Жили они по соседству, а враждовали по привычке. Что-то когда-то их давние предки не поделили промеж себя, и эта нелюбовь передавалась по наследству наравне с имуществом. Но если первые поколения воплощали эту самую нелюбовь в жизнь самым простым и прямым образом, - засады там, волчьи ямы, яд в письмах, остро отточенное оружие на турнирах и прочие способы лишения противника если не жизни, то, по крайней мере, здоровья, - последующие поколения предавались этим занятиям уже без особого энтузиазма. Поедет, скажем, сэр Первый на охоту, и занесет его на поля крестьян сэра Второго. Посевы потопчет, урожай повыбьет, но не так, чтобы под корень, а с ленцой, вроде как для галочки. А, скажем, крестьяне сэра Второго, как траву сухую жечь, непременно дождутся такого ветра, чтоб что-нибудь во владениях сэра Первого сгорело. И тоже, не дотла, а так, для приличия, усердие обозначить. В общем, не вражда, смех один. Им уже даже и соседи намекать стали, чтоб коли враждовать - так замок до основания разрушить, или все семейство полонить и в рабство продать...
Одним словом, чтоб сословие не позорили. А не хотят - пусть мирятся. До того дошло, что походом на них идти собирались, коли за ум не возьмутся. Тем деваться некуда, они и согласились на примирение, тем более что и причина вражды была давным-давно позабыта. Только вот как? Дружеский поединок исключается, охота - тоже, потому как примирение примирением, а вековая привычка в сочетании с оружием, она превратилась, можно сказать, в инстинкт. Потому и было решено, чтоб каждый пригласил другого в гости, устроив в честь бывшего противника пир. И чтобы ели из одного блюда, и пили из одного кубка, на всякий случай, под присмотром заинтересованных третьих лиц, а то мало ли что...
        Как ни сопротивлялись сэр Первый и сэр Второй этому приговору, ибо поиздержались сильно: один который год без урожая, у другого половина владений пеплом улетело, - а подчиниться пришлось. Бросили жребий, и первым выпало принимать противника сэру Второму.
        Присутствие третьих лиц и поставленное условие заставили его приуныть, поскольку мешали покончить древний семейный спор обычным порядком, однако кто-то из слуг дал ему мудрый совет. Если нельзя превзойти хитростью, нужно действовать напролом. То есть, закатить такой пир, чтобы слава о нем осталась в веках, чтобы про любой другой пир, каковому надлежало состояться, говорили: "Разве ж это пиршество? Вот у сэра Второго..." Таким образом, его противнику не останется ничего, кроме как сгореть со стыда. Не все же на него пожары напускать...
        Совет этот пришелся сэру Второму по душе, и он, собрав все остававшиеся средства, а также заложив кое-что из имущества и погрязнув в долгах, закатил такое, что его противник, - даже если бы он вдобавок к тем способам, к которым прибегнул сэр Второй для раздобывания денег, сам продался бы со всей семьей в рабство, - превзойти был не в состоянии. Один жареный слон на вертеле чего стоил...
        За неделю из месяца, отведенного до ответного пиршества, сэр Первый так ничего придумать и не смог, а потому, решив не дожидаться окончания срока, - уже хотя бы потому, что единственного слона в королевстве приобрел сэр Второй, а значит, переплюнуть его не было никакой возможности, - назначил на завтра аутодафе прямо во дворе своего замка. Поскольку денег не хватило даже на дрова, он решил торжественно сгореть со стыда, на что, как мы помним, и рассчитывал сэр Второй.
        И вот, когда он, взгромоздившись на помост, покраснел настолько, что уже стал ощущаться запах горелого, и одежда на нем затлела, кто-то из старых слуг вдруг воскликнул: "Эврика!", что означает: "Спасен!", поскольку был филантропом и знал множество языков. В то же самое мгновение небо разразилось проливным дождем, и рыцарь, таким образом, был спасен дважды, поскольку слуга, как выяснилось, имел в виду не ливень, а добрый совет. Он предложил промокшему насквозь рыцарю пригласить на охоту других каких-нибудь рыцарей, состоянием равным ему, и на привале, так, между прочим, поведать им, что сэр Второй, в знак примирения, взял себе за обычай закатывать знатные пиршества. И посмотреть, что из этого получится.
        Сэр Второй так и поступил, результатом чего явилось великое множество униженных и оскорбленных сэром Первым рыцарей, выстраивавшимся у ворот замка последнего в виду желания примирения...
        - И что же? - спросил сэр Ланселот, хотя угадать окончание этой истории было несложно.
        - Они его съели. Или объели. Начисто. И сэр Первый был вынужден бежать под покровом ночи, переодевшись в платье Прекрасной дамы, куда-то на Восток, где поступил в пираты или стал благородным разбойником, - не помню. Кстати сказать, сэр Второй тоже не смог вполне воспользоваться достигнутым успехом. Он простудился, слег, его доспехи заржавели прежде, чем его смогли из них достать, так что остаток своей жизни он провел на ложе, в ожидании, пока милостивая природа естественным образом не избавит его от кокона, в который он угодил. Ну, то есть, пока ржавчина не съест доспехи совсем. Так и случилось, но сэр Второй достиг к тому времени преклонного возраста и наследников после себя не оставил...
        Издательство "Наука" представлять не нужно. Прекрасные переводы, комментарии, оформление, подбор книг, - к одной из которых мы сейчас и обратимся. Издана она в 1988 году, ее автор - Йохан Хёйзинга, а называется она - "Осень Средневековья".
        Прежде всего, о чем она?
        "Книга нидерландского историка культуры Йохана Хейзинги, впервые вышедшая в свет в 1919 г., выдержала на родине уже более двух десятков изданий, была переведена на многие языки и стала выдающимся культурным явлением ХХ века. <....> "Осень Средневековья" рассматривает социокультурный феномен позднего Средневековья с подробной характеристикой придворного, рыцарского и церковного обихода, жизни всех слоев общества. Источниками послужили литературные и художественные произведения бургундских авторов XIV-XV вв., религиозные трактаты, фольклор и документы эпохи".
        Но что кроется за приведенными выше строчками? Приводим фрагмент шестой главы, в которой, в том числе, говорится о рыцарских обетах.
        "Можно назвать немало примеров, иллюстрирующих примитивный характер рыцарских обетов. Взять хотя бы стихи, описывающие "Обет цапли", дать который Робер Артуа вынудил короля Эдуарда III и английских дворян, поклявшихся в конце концов начать войну против Франции. Это рассказ не столь уж большой исторической ценности, но дух варварского неистовства, которым он дышит, прекрасно подходитдля того, чтобы познакомиться с сущностью рыцарского обета. Граф Солсбери во время пира сидит у ног своей дамы. Когда наступает его очередь дать обет, он просит ее коснуться пальцем его правого глаза. О, даже двумя, отвечает она и прижимает два своих пальца к правому глазу рыцаря. "Закрыт, краса моя? <....> -- "Да, уверяю Вас". -- "Ну что ж, -- восклицает Солсбери, -- клянусь тогда всемогущим Господом и его сладчайшей Матерью, что отныне не открою его, каких бы мучений и болимне это ни стоило, пока не разожгу пожара во Франции, во вражеских землях, и не одержу победы над подданными короля Филиппа":
        "Так по сему и быть. Все умолкают враз.
        Вот девичьи персты освобождают глаз,
        И то, что сомкнут он, всяк может зреть тотчас".
        Фруассар знакомит нас с тем, как этот литературный мотив воплощался в реальности. Он рассказывает, что сам видел английских рыцарей, прикрывавших один глаз тряпицею во исполнение данного ими обета взирать на все лишь единственным оком, доколе не свершат они во Франции доблестных подвигов. <....>
        Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя. Бертран дю Геклен также скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. А то еще он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами.
        Магическая основа такого поста, разумеется, уже не осознается дворянами XIV столетия. Для нас эта магическая подоплека предстает прежде всего в частом употреблении оков как знака обета. 1 января 1415 г. герцог Иоанн Бурбонский, "желая избежать праздности и помышляя стяжать добрую славу и милость той прекраснейшей, коей мы служим", вместе с шестнадцатью другими рыцарями и оруженосцами дает обет в течение двух лет каждое воскресенье носить на левой ноге цепи, подобные тем, которые надевают на пленников (рыцари -- золотые, оруженосцы -- серебряные), пока не отыщут они шестнадцати рыцарей, пожелающих сразиться с ними в пешем бою "до последнего". Жак де Лален встречает в 1445 г. в Антверпене сицилийского рыцаря Жана де Бонифаса, покинувшего арагонский двор в качестве "странствующего рыцаря, искателя приключений". На его левой ноге -- подвешенные на золотой цепи оковы, какие надевали рабам, -- "emprise" ["путы"] -- в знак того, что он желает сразиться с кем-либо. В романе о "Маленьком Жане из Сэнтре" рыцарь Луазланш носит по золотому кольцу на руке и ноге, каждое на золотой цепочке, покане встретит
рыцаря, который "разрешит" его от emprise. Это так и называется -- "delivrer" ["снять путы"]; их касаются в рыцарских играх, их срывают, если речь идет о жизни и смерти. Уже Ла Кюрн де Сент-Пале отметил, что согласно Тациту, совершенно такое же употребление уз встречалось y Древних хаттов. Вериги, которые носили кающиеся грешники во время паломничества, а также кандалы, в которые заковывали себя благочестивые подвижники и аскеты, неотделимы от emprises средневековых рыцарей.
        То, что нам являют знаменитые торжественные обеты XV в., в особенности такие, как Обеты фазана на празднестве при дворе Филиппа Доброго в Лилле в 1454 г. по случаю подготовки к крестовому походу, вряд ли есть что-либо иное, нежели пышная придворная форма. Нельзя, однако, сказать что внезапное желание дать обет в случае необходимости и при сильном душевном волнении утратило сколько-нибудь заметно свою прежнюю силу. Принесение обета имеет столь глубокие психологические корни, что становится независимым и от веры, и от культуры. И все же рыцарский обет как некая культурная форма, как некий обычай, как возвышенное украшение жизни переживает в условиях хвастливой чрезмерности бургундского двора свою последнюю фазу.
        Ритуал этот, вне всякого сомнения, весьма древний. Обет приносят во время пира, клянутся птицей, которую подают к столу и затем съедают. У норманнов -- это круговая чаша, с принесением обетов во время жертвенной трапезы, праздничного пира и тризны; в одном случае все притрагиваются к кабану, которого сначала доставляют живьем, а затем уже подают к столу. В бургундское время эта форма также присутствует: живой фазан на знаменитом пиршестве в Лилле. Обеты приносят Господу и Деве Марии, дамам и дичи. По-видимому, мы смело можем предположить, что божество здесь вовсе не является первоначальным адресатом обетов: и действительно, зачастую обеты дают только дамами птице. В налагаемых на себя воздержаниях не слишком много разнообразия. Чаще всего дело касается еды или сна. Вот рыцарь, который не будет ложиться в постель по субботам -- до тех пор, пока не сразит сарацина, а также не останется в одном и том же городе более пятнадцати дней кряду. Другой по пятницам не будет задавать корм своему коню, пока не дотронется до знамени Великого Турки. Еще один добавляет аскезу к аскезе: никогда не наденет он
панциря, не станет пить вина по субботам, не ляжет в постель, не сядет за стол и будет носить власяницу. При этом тщательно описывается способ, каким образом будет совершен обещанный подвиг.
        Но насколько все это серьезно? Когда мессир Филипп По дает обет на время турецкого похода оставить свою правую руку не защищенной доспехом, герцог велит к этой (письменно зафиксированной) клятве приписать следующее: "Не угодно будет грозному моему господину, чтобы мессир Филипп По сопутствовал ему в его священном походе с незащищенной, по обету, рукою; доволен будет он, коли тот последует за ним при доспехах, во всеоружии, как то ему подобает". Так что на это, кажется, смотрели серьезно и считались с возможной опасностью. Всеобщее волнение царит в связи с клятвою самого герцога.
        Некоторые, более осторожные, дают условные обеты, одновременно свидетельствуя и о серьезности своих намерений, и о стремлении ограничиться одной только красивою формой. Подчас обеты близки к шуточному пари, вроде того, когда между собою делят орех-двойчатку -- бледный отголосок былого. Элемента насмешки не лишен и гневный Voeu du hИron: ведь Робер Артуа предлагает королю, выказавшему себя не слишком воинственным, цаплю, пугливейшую из птиц. Когда Эдуард принимает обет, все смеются. Жан де Бомон, -- устами которого произносятся приведенные выше слова из Voeu du hИron, слова, тонкой насмешкой прикрывающие эротический характер обета, произнесенного за бокалом вина и в присутствии дам, -- согласно другому рассказу, при виде цапли цинично клянется служить тому господину, от коего может он ожидать более всего денег и иного добра. На что английские рыцари разражаются хохотом. Да и каким, несмотря на помпезность, с которой давали Voeux du faisan, должно было быть настроение пирующих, когда Женне де Ребревьетт клялся, что если он не добьется благосклонности своей дамы сердца перед отправлением в поход, то
по возвращении с Востока он женится на первой же даме или девице, у которой найдется двадцать тысяч крон... "коль она пожелает". И этот же Ребревьетт пускается в путь как "бедный оруженосец" на поиски приключений и сражается с маврами при Гренаде и Сете".
        ...Наутро двое из путешественников остались, по большому счету, без завтрака, поскольку за то недолгое время, пока они плескались в потекавшем неподалеку ручье, разводивший костер прожорливый Рамус отправил внутрь себя остатки оленины, оставив спутникам по копченой рыбине и доброму куску хлеба. Сэр Ланселот собрался было заслуженно наказать вечного студента, очевидным образом объевшего товарищей, однако тот поставил условием: он согласен принять наказание в том случае, если один эпизод из его бурной жизни не заставит этих самых объеденных товарищей улыбнуться. Поскольку пять минут смеха, как известно, заменяют жареного фазана. На целого фазана он, конечно, не претендует, но на ножки, или, там, крылышки, попробует.
        Когда он учился в одном университете (было бесполезно уточнять, в каком именно), среди них имелся один студент, по причине своей беспутности постоянно становившийся предметом жалоб со стороны добропорядочных горожан. Какое-то время ему удавалось оправдываться, - и, должно признаться, это у него получалось мастерски, - но, в конце концов, он был изгнан "за плохое поведение", что вызвало дикое удивление даже у тех, кто и в самом деле вел себя плохо. Оставшись без средств к существованию, - в университете он мог хотя бы подъедаться, а уж откуда он взял деньги на обучение, про то никто не имел ни малейшего понятия, - этот самый студент пристроился работником в какую-то городскую таверну, где, благодаря природному таланту вывернуть любую ситуацию себе на пользу, предполагал задержаться надолго. Конечно, его выкинули и оттуда, но прежде я сам стал свидетелем одной его проделки, когда наведался в эту таверну поужинать. В тот вечер на ужин подавали рыбу, и один из очень прилично одетых посетителей заказал себе большую треску. Но, поскольку время было позднее, а посетителей не ожидалось, этой самой большой
треской студент-официант распорядился в свою пользу и уже успел уничтожить половину. Другой, на замену, не было. Мы как раз сидели в кладовой, когда хозяин громким голосом велел нести заказ.
        Ситуация, на мой взгляд, складывалась безвыходная.
        Однако мой товарищ, ничтоже сумняшеся, уложил остатки рыбины на блюдо, целой стороной вверх, и уверенно направился к заказчику, прихватив свободной рукой кувшин вина. Поставив блюдо на стол, он посоветовал посетителю начать с прекрасного вина (каковое и в самом деле было таким), ибо только в этом случае он сможет получить от ужина истинное наслаждение.
        Посетитель отнесся к его совету с должным вниманием, а бывший студент, тем временем, вернулся в кладовую, где я с нетерпением ожидал долженствующего вот-вот разразиться скандала. И он не заставил себя ждать.
        Выпив вино, посетитель ухватил поудобнее треску, и тут же обнаружил ее половинчатость. Не веря самому себе, он развернул рыбу обратной стороной и увидел торчащие кости. Продолжая не верить, он позвал хозяина, чтобы тот освидетельствовал поданный заказ. У хозяина глаза полезли на лоб, он поначалу потерял дар речи, после чего взревел, призывая моего товарища. Я постарался забиться в самый дальний угол, пожалев, что не ушел раньше, прежде изданного хозяином рыка, в то время как товарищ направился к столу совершенно спокойно. И так же спокойно выдержал обрушившийся на него шквал гневных выражений и размахивание над головой злополучной треской.
        Наконец, улучив минуту затишья, он произнес, обращаясь к заказчику:
        - Ваша милость вино пили?
        Тот ответил утвердительно, не понимая, к чему такой вопрос. Хозяин тоже стих.
        - Так вот, пока вы пили вино, вашу рыбу кто-то ел, - заявил мой товарищ.
        - То есть как это - ел?
        - А так. Снизу. Неужели вы хотя бы на мгновение могли представить, чтобы я позволил себе подать на стол неполноценный продукт?
        Ошеломленный наглостью ответа и невозмутимым видом отвечавшего, посетитель, тем не менее, на всякий случай заглянул под стол.
        - Но там никого нет...
        И тут слово взял мой товарищ. Он очень доходчиво и красноречиво объяснил, что всем известные муравьи, термиты, или, скажем, пирании, оставаясь совершенно незаметными по причине малых размеров, тем не менее, способны в считанные мгновения обглодать куда больший объект, нежели имеющаяся в наличии треска. Он, мол, сам был свидетелем тому, как один студент не смог влезть на дерево, поскольку упомянутые термиты мигом съедали ту часть ствола, на которую тот успевал подняться. А другие слопали королевский корабль, пока король со свитой поднимался на его борт по сходням... В конце концов, об их бесчинствах можете спросить любого королевского казначея, он вам такое порасскажет... Бывший студент сыпал примерами как из дырявого мешка, и закончил тем, что за полученным заказом нужно следить самостоятельно. От него требовалось - что? Чтобы он принес. Он и принес. А дальше - не его забота, что посетитель со своим заказом будет делать. Самому съесть, или кому-нибудь скормить - его не касается.
        Хозяин, независимо от того, поверил он этому объяснению или нет, принял сторону слуги, поскольку оно, это самое объяснение, в будущем сулило его заведению определенную прибыль.
        В общем, дело кончилось тем, что, пользуясь численным превосходством, с посетителя было содрано столько, сколько полагается, а в таверне появилось нововведение - полпорции. То есть, во избежание происшествий со всякими термитами, требуемое можно было получить сразу в половинном виде. За половину цены. Или чуть больше половины. Причем недоеденное одним заказчиком сегодня можно было завтра выдать за половину порции... Впрочем, - спохватился Рамус, - это только мое предположение.
        - За что же твоего товарища выкинули? - спросил Владимир.
        - За идею. В том смысле, что когда хозяин предложил ему поучаствовать в таверне на паях, товарищ запросил за свою идею
        большую половину
        выручки.
        - Наверное, именно с тех пор ты и ешь так быстро, - попробовал поддеть его Владимир. - Чтобы никто не опередил тебя снизу.
        - Ну да, - простодушно ответил Рамус.
        Кстати сказать, в процессе рассказа он забрал у Владимира его рыбину для наглядной демонстрации и как-то незаметно съел ее сам.
        Владимир, как ему показалось, - совершенно справедливо, посчитал студента пострадавшим вовсе не за идею, а потому он решил рассказать свою собственную историю. Он когда-то прочитал одну байку, и решил сделать из нее повествование, по возможности, не уступающее рамусовым. Призвав на помощь всю свою фантазию, он как мог более приближенно к средневековым обстоятельствам, поведал, как некий рыцарь, после кончины отца став сеньором, принимал присягу у своих вассалов. Ему, по древнему обычаю, приподнесли поднос из обычного дерева, на котором возвышалась груда золотых монет. Рыцарь вежливо поблагодарил и набил монетами карманы своего платья, а поднос распорядился отнести слугам на кухню. Когда же приносившие присягу, несколько придя в себя от изумления, вызванного таким поступком, аккуратно намекнули, что, мол, ваши доблестные предки, включая вашего отца, подношения не принимали, а возвращали его подносившим, он разразился речью в том смысле, что, конечно же, его доблестные предки, включая его отца, были людьми необыкновенными, не ему чета, и он сам безмерно скорбит о том, что они в настоящий момент не с
ним.
        Закончив, как мог, свое повествование, Владимир скосил глаза в сторону сэра Ланселота и Рамуса, ожидая увидеть на их лицах улыбки, однако жестоко просчитался. Он встретил устремленные на него взгляды, явно ожидавшие продолжения. И смешался.
        - Ну? - с нетерпением произнес Рамус, опередив сэра Ланселота, очевидно собиравшегося задать тот же самый вопрос. - А дальше?
        - Что - дальше? - смущенно пробормотал Владимир.
        - То есть как - что? - на этот раз, это был сэр Ланселот. - Твоя история не может закончиться в самом начале.
        После чего высказался в том смысле, что рыцарь, вне всякого сомнения, заслуживает самых добрых слов, ставя отца и предков выше себя, что наверняка далее должна следовать речь, в которой он превозносит их достоинства и описание их рыцарских подвигов. И изложения этой самой речи они с Рамусом как раз и ждут.
        В общем, если представить себе, что Владимир участвовал в соревновании лучников, его стрела прошла приблизительно в миле от мишени.
        - Дальше я забыл, - угрюмо буркнул он. Сколько раз он давал себе зарок ничего не рассказывать, поскольку все его истории воспринималсь с точностью до наоборот!
        - Это не страшно, - постарался подбодрить его Рамус. - Ты еще молод, так что проблемы с памятью тебе пока еще не грозят. В отличие от одного рыцаря. Он, понимаешь, входя в возраст написания мемуаров...
        - Что ты там опять плетешь? - возмутился сэр Ланселот. - Какое-такое написание? У тебя, должно быть, несварение. Ишь, сколько слопал. За десятерых...
        - Кто хорошо ест, тот хорошо работает, - заметил на это Рамус. - Сам-то рыцарь, разумеется, ничего не писал, просто он решил последовать чьм-то уговорам сохранить для потомков свои подвиги, которых за свою жизнь совершил немало, и должен был их рассказывать специально приглашенному борзописцу, а тот - за ним записывать. А что тут такого? Очень многие достойные рыцари так поступали. К примеру, сэр Гальфрид Монмутский, Кретьен де Труа, Вольфрам фон Эшенбах, Шеймлесс Лайр... Да мало ли кто еще? Однако память у него по причине возраста ослабла, причем это становилось заметнее с каждым днем, и в процессе создания мемуаров дошло до того, что рыцарь не мог вспомнить даже вчерашние события, не говоря уже о временах его юности. Никакие народные средства, в том числе узелки на память, не помогали, поскольку, глядя на завязанное узлом копье, рыцарь все равно не мог вспомнить, зачем он это сделал. Конечно, в этом не было бы большой беды, но дело осложнялось тем, что он попутно продиктовал завещание, которое спрятал вслед за тем неизвестно куда. Пошел слух, что в этом самом завещании он честно, поровну,
разделил свое имущество между тремя сыновьями, и это, конечно, совершенно не устраивало четвертого сына. Четвертый сын положил массу трудов на то, чтобы изыскать хоть какое средство, которое могло бы помочь, пока, наконец, какой-то проходящий лекарь не дал ему дельный совет. Среди определенной части лекарей, особенно древнегреческих, бытовало мнение, что запоминание чего-либо легче всего осуществляется под музыку. Оно родилось не на пустом месте, а из соседства двух школ: философской и музыкальной, отделенных одна от другой забором. Преподаватель философской школы заметил, что его ученики прочнее усваивают материал, когда из-за забора доносятся звуки музыки, чем вопли наказуемого розгой нерадивого будущего аэда. Он даже потом защитил на эту тему диссертацию, утраченную с течением веков. Все очень просто. Не надо ничего завязывать или записывать, тем паче, если неграмотный. Повтори что-нибудь несколько раз вслух, пока кто-нибудь рядом на струны терзает или в дуду дудит - и дело в шляпе. А там, может быть, под эту самую музыку и вообще все забытое вспомнить можно. Главное - начать.
        Вот четвертый сын и притащил в замок менестреля с мандолиной. Или наоборот. И ходит с ним везде, стараясь поближе к отцу оказаться. Как только удалось - делает знак, и менестрель этот играть начинает.
        Поначалу думали - с ума спятил, а потом привыкли. И даже средство это вроде как помогать стало. В том смысле, что рыцарь теперь точно помнил, какой узелок где завязал, а вот зачем - пока еще нет, так ведь лиха беда начало...
        Только это начало окончилось ничем. Выяснилось, что музыкальные предпочтения у братьев разные. Один - про походы любит слушать, другой - фривольные песенки, третий - вообще предпочитает волынку, а менестрель четвертого, так тот вообще, кроме одной-единственной мелодии, ничего играть не умел. А потому каждый брат завел себе собственного композитора, и замок превратился в какую-то консерваторию: здесь одно дудят, там - другое. И, что самое неприятное, старик-отец от этого пришел в такое состояние, что пока не заиграет кто-нибудь - вообще ничего не помнит, даже речь родную, и ту... Зато как только услышит, тут-то его и прорывает. Ладно бы, понятно выражался, а то все по-древнегречески ругался.
        Сэр Ланселот на это заметил, что всегда утверждал, будто ученье до добра не доведет. К тому же, добавил он, стоило ли так уж беспокоиться из-за наследства, если для рыцаря главное - слава и честь, каковые можно добыть исключительно оружием. Ну, и соответствующими поступками. Хотя оружие, если вдуматься, главнее. Потому как ежели, к примеру, сарацину просто сказать, что он неправ, являясь сарацином, он может и не согласиться. Но если при этом как следует ткнуть в него мечом, это делает его более сговорчивым.
        - А ведь были времена, когда наши рыцари братались с их рыцарями, - заметил Рамус. - Побратаются, и едут себе колошматить кого-нибудь третьего.
        - Были, - согласился сэр Ланселот. - Только давно кончились. Вероломные они какие-то стали.
        - Или жадные, - предположил Рамус.
        - Ты это в смысле выкупа?
        - Ну, и это тоже. Мне другое говорили. Будто, братаясь, рыцари всем, что при них наличествовало, полностью менялись.
        - Поначалу так и было, - подтвердил сэр Ланселот. - Потом только оружием, а затем и этот обычай отвергли.
        - Насчет одежды, сарацинов понять вполне можно, - заявил Рамус. - Они ведь там у себя в шелках да восточных тканях щеголяют. Им поменяться одеждой с рыцарем, который неизвестно сколько, неизвестно где шлялся, исполняя обет не снимать доспехов... Я бы, честно говоря, тоже меняться не стал. К тому же, у сарацин, из их привычки к роскоши, оружие украшено золотом, серебром и драгоценными камнями. Так что при обмене они только теряли. Зато рыцари, вернувшись к себе, продавали вымененное, и оставались при хорошем барыше. После чего снова отправлялись брататься. Отсюда, кстати, и у нас пошел обычай богато украшать оружие - чтобы жалко было потерять...
        Вопреки обыкновению, сэра Ланселота заявление Рамуса не разгневало, а позабавило. В том смысле, насколько далекие от военных походов люди невежественны в отношении оружия вообще и рыцарского благородства в частности. Рыцарь, нравоучительно заметил он, всегда должен полагаться на свою правую руку, в которой держит меч или копье, а не на левую, со щитом.
        - Теперь мне все ясно!.. - неожиданно воскликнул Рамус, хлопнув себя по лбу.
        - Что тебе ясно? - тут же подозрительно осведомился сэр Ланселот.
        - Почему была проиграна битва при каком-то там оазисе. Тогда предводитель, обращаясь к ведомым им рыцарям, именно так и сказал, ну, про руки. Только не объяснил, что имеет в виду. Те же поняли его по-своему, надели щиты на правую руку, а поскольку левшей среди них не нашлось, они без толку махали вооружением, но, к счастью, их повязали раньше, чем они успели нанести друг другу тяжелые ранения.
        - Я вот не понимаю, почему ты все время твердишь о выкупе? - пожал плечами сэр Ланселот. - Рыцари, в каком бы ордене они ни состояли, или даже будучи отдельными неорганизованными представителями этого славного сословия, приносят клятву, - и прежде всего, самому себе, - либо победить, либо остаться на поле боя. Взять, к примеру, моего старинного приятеля, сэра Блумера, которого мы видели совсем недавно спешащим на поединок...
        - То есть, если я правильно понял, - опять, очень неучтиво, перебил Рамус, - он всегда выходил победителем?
        - С чего это ты взял? Вовсе не всегда. Иногда удача отворачивалась от него, но даже тогда он проявлял чудеса храбрости и воинской смекалки. Как-то раз он в одиночку захватил в плен десять сарацинских рыцарей. Он привел их в лагерь, а когда его спрашивали, как ему это удалось, скромно отвечал, что, мол, устроил засаду, а потом окружил, заставил сдаться и крепко связать друг друга. Это случилось ночью; лагерь сразу же стал похож на потревоженный улей. А потом он как-то сразу значительно опустел. Только на рассвете выяснилось, что сэр Блумер пленил каких-то пастухов, но это вовсе не умаляет его доблести, ибо, окажись напротив его засады не пастухи, а сарацинские рыцари, он поступил бы с точно такой же доблестью. В темноте же каждый может ошибиться.
        - И что он сделал с этими пастухами? - спросил Рамус. - Отпустил за выкуп, я полагаю?
        - Он оставил их в лагере, поскольку к ним приближалось огромное войско, а исчезнувшие ночью, - для которых поступок сэра Блумера, вне всякого сомнения, послужил примером, - еще не вернулись. Так что им пришлось отступить на заранее подготовленные корабли, поднять паруса и достойно уплыть, осыпав напоследок противника жесточайшей бранью и издевательствами в том смысле: "Что, взяли? Попробуйте догнать!.."
        - Вообще-то, - заметил Рамус, - во избежание всяких недоразумений, для отправляющихся в поход было бы неплохо прибегать к услугам ученых. Вот древние греки и римляне, к примеру, обращались ко всяким прорицателям, оракулам там, и уже после получения совета решали, как быть. Конечно, шарлатанов было пруд пруди, иногда и накладки случались. Как-то раз, например, одному полководцу предсказали, - он как раз возле реки остановился, не зная, переправляться или нет, поскольку на противоположном его противник занял на удивление хорошие позиции, - что, мол, ежели перейдешь, великая армия потерпит поражение. Ну, он обрадовался, полез в драку и тут же был разбит, потому что неверно истолковал, какая именно армия имеется в виду. Наука же с тех пор сделал огромный шаг вперед, признав всякие гадания за обман и взяв на вооружение астрологию и результаты опросов общественного мнения.
        Сэр Ланселот презрительно фыркнул, а потом расхохотался.
        - Мне говорили про сэра Чаттербокса, того самого, с которым собирался биться сэр Блумер, что он, повздорив как-то с одним из своих соседей, собрался задать ему хорошенькую трепку. Собрав своих вассалов, он уже совсем было подался в поход, но, на беду, решил посоветоваться со своим, как ты его называешь, астрологом. Тот, по своему обыкновению, лыка не вязал, поскольку занимался тем, что менял воду в водяных часах на вино, - так, мол, они точнее показывают время, - а потому ничего внятного из него выжать не удалось. Единственное, что он сообщил с важным видом, было нечто вроде: ты победишь в том случае, если твой враг не увидит волос на затылках твоих рыцарей. После чего собрался уточнить свое предсказание, поднявшись на башню к своим инструментам, но по дороге выпал за стены замка в ров с водой и куда-то уплыл. Само собой разумеется, предсказание звучало странно, но сэр Чаттербокс решил-таки ему последовать, после чего он и все его вассалы постриглись налысо. Затем они отправились в поход, где потерпели сокрушительное поражение.
        - Он поступил неправильно, - попытался объяснить Рамус, - потому что...
        - Разумеется, неправильно, - прервал его рыцарь. - Что толку сбривать волосы, если голова скрыта шлемом? Вот если бы они вступили в бой без шлемов, тогда другое дело.
        - Тогда они могли бы и победить, - заметил Рамус. - Солнце, отражаясь от их голов, слепило бы противникам глаза. Очень жаль, что астролог не успел обратиться к звездам, изучив расположение которых он, вне всякого сомнения, дал бы более точный прогноз. Хотя бы погоды.
        - Астролог, наверное, имел в виду, что они не должны показывать врагу спину, - попробовал защитить предсказателя Владимир.
        - Ты что же, думаешь, они сражались без доспехов? Голыми? - не понял сэр Ланселот.
        - Это древние греки голыми сражались, - спас Владимира Рамус. - Им климат позволял. А у нас зимы суровые бывают, нам нельзя. Внутри доспехов голыми тоже нельзя - если сильный мороз, так и прилипнуть недолго... А вот скажи мне, сэр рыцарь, - он совершенно неожиданно осмелился задать вопрос. - Только честно. Неужели ты не обращался к астрологам, когда отправился искать Грааль?
        - Во-первых, я всегда честен, - высокомерно заметил сэр Ланселот, надувшись, как индюк. - А во-вторых, выше этого... Ну да, обращался, - тут же, без всякого перехода, признался он, чем подтвердил "во-первых". - Но это совсем иное дело. Я зашел к нему в лавку...
        - Он что - лавочник? - неподдельно удивился Рамус.
        - Ну да. Я оказался в каком-то городе, и мне понадобилось подбить сапоги...
        - Он еще и сапоги подбивает?..
        - Замолчи, или!.. Это очень достойный человек. Таких честных глаз, как у него, я никогда прежде не видел. Было удивительно, встретить простолюдина с таким честным взглядом. Он разговаривал со мной очень почтительно и, когда выполнил свою работу, скромно предложил, совершенно бесплатно, узнать по звездам, что сулит мне будущее. Я согласился, - не мог же я отказать такому человеку!.. Неделю пришлось ждать - лил дождь, небо было закрыто тучами. С трудом вспомнив меня, - стольким людям он оказывает безвозмездную помощь, - переворошив кучу пергаментов, он, наконец, нашел нужный и сообщил, что сочетание звезд сулит мне удачу. Они так и сказали: "Если повезет - найдет!" Я предложил ему несколько медных монет, он наотрез отказался их брать. Но я не мог допустить, чтобы его благодеяние превзошло мое благородство, и, в конце концов, чуть не силой заставил его принять несколько золотых. Тем более, что его предсказание непременно сбудется.
        - Почему ты так решил? - с сомнением спросил Рамус.
        - Потому, что судьба часто приходит мне на выручку в казалось бы безвыходных ситуациях. Вот, к примеру, как-то раз мы с сэром Ракооном вместе отправились на турнир, но, по несчастью, сбились с дороги и заблудились в лесу. Куда бы мы ни направились, непременно возвращались на прежнее место, сделав круг. Я хорошо его запомнил - две чахлых елки посреди поляны. У нас кончились запасы еды, на звуки рогов никто не откликался, но мы упорно продолжали искать выход, еле-еле держась в седлах от голода. Наконец, когда мы перебирались через какую-то речку, сэр Ракоон лишился чувств и упал с коня. Я долго звал на помощь, - понятно, что мой товарищ кричать не мог, и только пускал пузыри, - но никто не откликнулся. Тогда я спешился, ухватил сера Ракоона за ноги и вытащил на берег. И что ты думаешь? В латы ему набилось столько раков, что мы утолили голод на неделю вперед. А наутро нас нашли люди, которые проводили до дороги. Они оказались разбойниками, и нам пришлось с ними поделиться своими деньгами, но они также оказались людьми честными, и взяли наши кошельки исключительно за выполненную работу провожатых и
охранителей, ибо лес, по их словам, просто кишел другими разбойниками и дикими зверями.
        - А ты чего молчишь? - вдруг спросил Рамус, обращаясь к Владимиру. - Или тебе не приходилось сталкиваться с астрологами?
        Сказать честно, астрология интересовала Владимира постольку-поскольку, он считал ее не то, чтобы заблуждением, а, скорее, неким "культурным феноменом", равно как и алхимию. Но как объяснить это Рамусу, если он не мог объяснить это доходчиво даже самому себе?
        - Ну почему же, - неуверенно начал он, не зная толком, что сказать. Вдруг его осенило. - Приходилось. Я как-то разговаривал с одним астрологом, и он мне сказал, что в скором времени сделает из двух специальным образом отшлифованных стекол трубу, чтобы смотреть в небо. И труба эта будет обладать такими особенностями, что если я буду находиться от тебя на расстоянии, скажем, мили, ты, глянув в нее, увидишь меня совсем рядом, как будто я всего лишь в шаге от тебя...
        - Вот из-за таких с позволения сказать астрологов, - фыркнул Рамус, - и претерпевают гонения настоящие ученые. Послушай моего совета - ты о нем больше никому не рассказывай. На смех поднимут.
        - Хотя, конечно, очень жаль, что подобные выдумки так и останутся сказками, - задумчиво сказал сэр Ланселот. - Знавал я одного рыцаря, сэра Лина. Сам был невысокий, неказистый, тощий, зато все, что недостало телу, обратилось в дух. За пиршественным столом он хватал самые могучие куски, а на турнирах вызывал на бой самых могучих рыцарей, выглядевших по сравнению с ним как вековой дуб по сравнению с желудем. Когда в сэра Лина попадали, - а это было сделать очень нелегко по причине небольших размеров, - его вместе с конем отбрасывало так, что поиски иногда занимали несколько дней. Тем не менее, стоило его отыскать, как он снова оказывался либо на пиру, либо на турнире. В конце концов, он снискал великую славу, так и не одержав ни одной победы; перед его доблестью склонили головы великие рыцари. Было решено запретить ему участвовать в турнирах иначе, как в качестве почетного гостя. Ну и, конечно, во избежание беды, поскольку с каждым прожитым годом искать его становилось все труднее и труднее. Кончилось тем, что какой-то недруг подослал к нему лекаря, который объявил, что сэр Лин страдает страшной
близорукостью, но это вовсе не умаляет присутствовавшего в нем истинно рыцарского духа. Кстати сказать, как-то раз он принял участие в походе на сарацин, но по какой-то случайности отстал от своего отряда. Отряд угодил в засаду и был взят в плен. Так что же вы думаете? Сэр Лин поспешил обратно, чтобы рассказать о случившемся, после чего, как его ни уговаривали, вернулся обратно и сдался тому же самому врагу, который пленил его товарищей. Многие ли способны на подобный поступок?
        - Конечно, не многие, - согласился Рамус. - Дурное дело нехитрое... Это я имею в виду того астролога с трубой, - тут же спохватился он. - Нет, чтобы придумать что-нибудь полезное. Вот, к примеру, один ученый озаботился удобством ведения войны. Потому как в поход, как правило, отправляются летом, по причине погоды. Ну кому, скажите на милость, понравится воевать в не подходящих для этого условиях? Летом - одно удовольствие. Поймал неприятеля, получил выкуп, отпустил, дальше поехал. Другого поймал, то же самое. Нахапал, сколько смог, домой повернул, тебя кто-нибудь поймал. Солнышко светит, птички поют, романтика, одним словом. А в мороз, или когда дороги развезло - как тут война? Вот этот самый ученый и задался целью, как ему обеспечить комфорт боевым действиям при любой погоде. Не замахиваясь сразу на все, он для начала решил рассмотреть со всех сторон аспект дождя, переходящего в ливень. И, надо сказать, затратив уйму времени и средств спонсоров, добился-таки приемлемого результата. Прежде всего, он обратил внимание на то, что во время грозы молния часто попадает в доспехи, как правило, лишая
находящегося внутри возможности продолжать поход. Однако, если привязать к ногам рыцаря металлические цепи с таким расчетом, чтобы они волочились по земле, проблема решается. Вторая задача - мокрые седла, в которых совсем непросто удержаться, зачастую так, что становится не до сражения - была повергнута так же элегантно. Ученый предложил сажать позади рыцаря его оруженосца с двумя зонтиками: один он должен был держать над рыцарем, второй - над собой. Это позволяло прибить одним копьем еще одного зайца - в случае падения рыцаря, оруженосец был под рукой и мог помочь подняться. Боевые действия в хорошую погоду осуществлялись привычным порядком. Поначалу это нововведение имело успех, поскольку противопоставить ему оказалось нечего. Несколько сражений оказались выигранными вчистую, и, казалось, изобретение ожидает блестящее будущее, но... У него выявились некоторые оборотные стороны, а сказать правду - попросту недостатки, поскольку подразумевали применение только в слабый дождик, при отсутствии ветра. Цепи цеплялись за малейшие неровности на земле, так что зачастую рыцарь с оруженосцем, развив приличную
скорость, бывали сдернуты на землю в результате зацепа. Что же касается зонтов, то сильный ветер мешал маневрировать, разврачивая боевую единицу не в том направлении, а иногда, сильным порывом, просто уносил оруженосца, лишая тем самым рыцаря комфорта и преимущества...
        Если кто-то из читателей решит, что автор "переборщил" с зонтиком, то вот, пожалуйста, цитата из очень интересной книги, которую, естественно, будет очень полезно прочесть, - даже хотя бы просто для того, чтобы отдохнуть с пользой. Ее автор - Дэвид Бойл, название - "Путеводитель по англичанам", издательство "Азбука-Аттикус" год. "Она в увлекательной форме знакомит нас с тем, что представляет собой "британский дух", и содержит "100 увлекательных рассказов о причудах и пристрастиях англичан, их истории и традициях". К сожалению, мы не можем остановиться на ней подробно сейчас, но кто знает, может быть, далее?.. А теперь, обещанная цитата: "...майор парашютно-десантного полка Дигби Татэм-Уортер, который во время бесплодной битвы за Арнем повел своих людей в атаку против нацистских танков с котелком на голове и зонтиком в руке -
        с помощью этого зонтика ему удалось вывести из строя вражеский танк
        ".
        Мы же обратимся к другой книге, о которой невозможно не сказать, раз уж у нас постоянно упоминаются войны с сарацинами. И посвящена она не самому светлому периоду в истории Средних веков, а именно - Крестовым походам. При наличии нескольких изданий, мы воспользуемся следующим: Мишо Г. История крестовых походов. - М.: Алетейа, 2001.
        "Книга из серии "Vita memoriae" - "Живая память" - обращается к временам средневековья, раскрывая одно из интереснейших явлений этой эпохи - крестовые походы. Невиданный прежде энтузиазм паломников и воинов, отправляющихся в неизведанные земли для освобождения Святой земли, - и гибель тысяч людей из-за необдуманных действий вождей похода; подвиги отваги и благородства на полях сражений - и нравственное падение войска, забывшего о своей высокой дели... Написанная очень живо и образно, эта историческая книга читается, как приключенческий роман. Издание иллюстрировано большим количеством гравюр Гюстава Доре".
        И, разумеется, маленький фрагмент из главы "Взятие Иерусалима".
        "В первые дни осады в христианский лагерь явился один отшельник с Масличной горы и посоветовал им начать приступ всеми силами разом. Крестоносцы, поверив чудесным обещаниям отшельника, решились сделать приступ к стенам. К сожалению, одного только мужества и восторженного настроения духа недостаточно было, чтобы разрушить стены и башни; понадобились лестницы и стенобитные орудия. Христиане, разделившись на батальоны, приступили к осаде города, не обращая внимания на то, что их закидывали огромными каменьями и обливали сверху горячим маслом и смолой. Сарацины могли удивляться в этот день чудному мужеству своих врагов. Если бы у крестоносцев были орудия и машины, то после этого первого приступа перед ними открылись бы ворота Иерусалима. Но не суждено было исполниться чудесам, обещанным отшельником, и крестоносцы возвратились в свой лагерь, оставив под стенами города многих товарищей, павших со славою.
        Вожди армий позаботились тогда о том, чтобы достать дерево, необходимое для сооружения машин, но это было нелегко в стране с обнаженной почвой. Первым деревом, послужившим для осадных работ, были дома и даже ближайшие по соседству церкви, разрушенные пилигримами.
        Знойное лето было во всем разгаре, когда франкская армия прибыла к стенам священного города. При слухах о приближении крестоносцев неприятель засыпал или отравил все цистерны. Ни одной капли воды не осталось в пыльном русле Кедрона. Силоамский источник, из которого истекала временами вода, был недостаточен для множества пилигримов; головы их жег палящий зной, а под ногами была иссохшая земля и раскаленные скалы. Воины Креста подверглись всем мучениям жажды, и так велико было это бедствие, что недостатка в пище они почти и не замечали. Генуэзский флот, прибывший в Яффу с продовольствием всякого рода, несколько рассеял мрачное настроение христиан; в лагерь доставлены были съестные припасы, различные инструменты для сооружений, инженеры и плотники-генуэзцы под защитой 300 человек, предводительствуемых Раймундом Пеле.
        Между тем, дерева все-таки еще не могли достать. Но крестоносцы узнали, что есть лес в окрестностях Наплусы, и вскоре доставлен был в лагерь на верблюдах сосновый, кипарисовый и дубовый лес. Во все руки роздана была работа, ни один из пилигримов не остался без дела. В то время как одни сооружали тараны, катапульты, крытые галереи и башни, другие, взяв в проводники христиан той местности, отправлялись с мехами за водой к источнику Эльпирскому, по дороге в Дамаск, или к источнику Апостолов, повыше Вифании, к источнику Марии, в долине, называемой пустыней св. Иоанна, или еще к одному ключу, к западу от Вифлеема, где, по сказанию, раб эфиопской царицы, Кандакий, принял крещение от св. Филиппа-диакона.
        Между приготовленными боевыми машинами угрожающего вида замечательны были три огромные башни совершенно нового способа постройки; в каждой из этих башен было по три этажа: первый предназначался для рабочих, которые руководили движением, второй и третий - для воинов, которые должны были вести осаду. Эти три перекатные крепости были выше стен осаждаемого города. На вершине их прикрепили что-то вроде подъемного моста, который можно было перекинуть на укрепления и по которому можно было проникнуть в саму крепость. К этим могущественным средствам для нападения следует присоединить и религиозный энтузиазм, который произвел уже столько чудес во время этого крестового похода. После трехдневного строгого поста крестоносцы, в настроении глубочайшего смирения, совершили крестный ход вокруг священного города.
        Осажденные, между тем, также запаслись большим количеством боевых машин и укрепились с той стороны города, откуда угрожали им христиане; восточную же часть они оставили без защиты. Сюда-то и перенесли свой лагерь Готфрид и оба Роберта и заняли позицию против ворот св. Стефана. Это перемещение, ради которого понадобилось разобрать башни и разные военные машины и которое должно было решить участь Иерусалима, было совершено в одну ночь, и в ночь июньскую, то есть в течение пяти или шести часов. 14 июля 1099 г., на рассвете дня, предводители армии подали сигнал ко всеобщему наступлению. Все силы армии, все боевые орудия разом нагрянули на неприятельские укрепления. Три большие башни или перекатные крепости под управлением Готфрида на востоке, Танкреда на северо-западе и Раймунда Тулузского с южной стороны города двинулись к стенам, среди грома оружия и криков рабочего люда и воинов. Этот первый натиск был ужасен, но он еще не решил судьбу сражения; после 12-часовой упорной битвы нельзя еще было определить, на чьей стороне останется победа. Когда наступившая ночь заставила враждующих разойтись по
лагерям, христиане томились тем, что "Бог не удостоил еще их войти в священный город, чтобы поклониться Гробу Его Сына".
        На следующий день битва возобновилась. Осаждаемые, узнав о приближении египетской армии, ободрились надеждой на победу. Но вместе с тем и мужество воинов Креста возросло до непобедимой силы. Нападая с трех сторон, они действовали разрушительно. Две колдуньи, которые, стоя на укреплениях, заклинали стихии и все адские силы, свалились мертвыми под градом стрел и каменьев. Осада длилась уже полдня, но крестоносцы все еще не могли проникнуть в Иерусалим. Вдруг на Масличной горе показался рыцарь, размахивающий щитом и подающий христианским вождям знак, чтобы они вступали в город. Это внезапное появление воспламенило рвение христиан. Башня Готфрида выступает вперед под градом каменьев, стрел и греческого огня и опускает свой подъемный мост на стены. Крестоносцы в то же время пускают горящие стрелы в боевые машины осажденных, и в мешки с сеном и соломой, и в шерстяные тюки, прикрывающие остатки городских стен. Ветер раздувает пожар, относит пламя в сторону сарацин, и они, окруженные (столбами дыма, в смятении отступают. Готфрид, предшествуемый двумя братьями, Летальдом и Энгельбертом Турнейскими,
сопровождаемый Балдуином Бурским, братом его Евстафием Ремботом Кротонским, Гишером, Бернаром де Сен-Валье, Аманжье и Альбертским, теснит неприятеля и по следам его вторгается в Иерусалим. Танкред, оба Роберта и Раймунд Тулузский не замедлили со своей стороны с вступлением в крепость. Крестоносцы вошли в Иерусалим в пятницу, в три часа пополудни, в самый день и час крестной смерти Спасителя".
        ...В лес с правой стороны вклинилась опушка, на которой паслась миленькая аккуратненькая козочка, с бантиком и колокольчиком на шее, привязанная к вбитому колышку шелковой ленточкой. Неподалеку от нее, на изумрудной траве, расположился пастушок, в ослепительно белых портах и рубашке, схваченной в пояе хитроумно сплетенным пояском, свешивавшимся пышными кистями. На голове у него была шапка, большая, лохматая и тоже очень белая. Рядом с ним лежал посох с крючком и сумка. По мнению Владимира, любой художник, не задумываясь, отдал бы полжизни за возможность запечатлеть на холсте представшую их взорам идиллию.
        Но его спутники особой сентиментальностью не отличались, поскольку сэр Ланселот спросил, громовым голосом:
        - Эй, пастух, есть ли тут поблизости замок или, на худой конец, город?
        Пастушок поднялся и направился к ним. За возможность запечатлеть на холсте его прекрасное юное личико тот же самый любой художник отдал бы вторую половину жизни.
        - А как же, ваша милость, - произнес он голосом Робертино Лоретти, - есть и то, и другое.
        Владимиру очень хотелось познакомиться со средневековым городом, раз уж представилась такая возможность, но сэр Ланселот был иного мнения.
        - Покажи-ка нам дорогу к замку, - сказал он. - Не знаешь, как зовут его владельца?
        - Почему же не знаю? Знаю. Прежде ему просто кричали, а теперь, когда он состарился и стал глуховат, мы посылаем к нему кого-нибудь из деревни. А дорога... Дорогу-то показать можно, потому как на перекрестке вы обязательно свернете не туда, но я никак не могу. Волков тут много, и мне не на кого оставить свою овечку.
        - Давай, показывай, - снисходительно заметил сэр Ланселот, - мы ее постережем.
        Пастушок недоверчиво осмотрел всех троих, но, заметив рукоять меча, торчавшую из-за спины рыцаря, то ли поверил данному слову, то ли решил не связываться, потому что, выскочив на дорогу, он помчался стрелой и в мгновение ока исчез из виду.
        - Хорошо, если бы этот замок принадлежал кому-нибудь из моих знакомых рыцарей, - мечтательно произнес сэр Ланселот. - Можно было бы ненадолго задержаться...
        Что он подразумевал под словами "ненадолго задержаться" тут же отразилось на его лице, принявшем мечтательное выражение, Владимиру даже показалось, что он слышит звон железа, но тут вернулся запыхавшийся пастушок.
        - Куда я махнул, туда и ступайте, - сообщил он. - Только не перепутайте.
        - Не перепутаем, - пообещал Рамус. - А вот скажи, тебе не скушно вот так, каждый день, без никого?
        - Да нет, - пожал плечами пастушок. - Я, если скучно становится, музыкой развлекаюсь.
        - Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Рамус. - И где же твоя дудочка? Сыграй-ка нам что-нибудь...
        - Нет у меня дудочки, - ответил пастушок. - Тут как-то мимо меня один бродячий музыкант проходил, с арфой, мы и поменялись. Очень уж просил. Тяжело, говорит, с моим инструментом, да по дорогам...
        - И где же твоя арфа? - спросил Рамус, которого слова пастушка ничуть не удивили.
        - Да здесь она, в кустах спрятана. Чтоб не сперли.
        И пастушок повел наших путешественников в кусты, где, само собой разумеется, оказался рояль. С пеньком перед ним.
        - Вот она, - сказал пастушок и ласково провел ладонью по блестящей черной крышке. - Желаете послушать?
        - Только быстро, - сказал сэр Ланселот, которому не терпелось побыстрее очутиться в замке.
        Пастушок кивнул, аккуратно поднял крышку, откинул позади себя нижнюю часть рубашки и элегантно сел на пенек. После чего, профессионально вскинув руки, пошевелил в воздухе всеми десятью пальцами, откинулся назад, задумчиво глянул в небо, плавно опустил ладони на клавиши, снова приподнял их, неожиданно сгорбился так, что едва не коснулся носом клавиш, склонил голову набок, и принялся одним пальцем настукивать "Собачий вальс".
        - Это и я так умею, - через минуту заявил Рамус. - Давай что-нибудь другое, повеселее.
        Пастушок замер, пожал плечами, проделал предыдущую пантомиму, за исключением того, что остался в выпрямленном состоянии, после чего над лесом поплыли величавые звуки "Лунной сонаты".
        Стих ветер, неподвижно замерли прежде трепетавшие листья и травы, цветы склонили головки, умолкли птицы, застыла подпрыгнувшая козочка. Все живое окрест погрузилось в молчание, прислушиваясь к музыке, извлекаемой проворными пальчиками пастушка.
        Владимир был очарован. Сэр Ланселот и Рамус переглянулись и тяжело вздохнули. Последний хотел что-то сказать, но не смог. Увидев слезы у него на глазах, Владимир был удивлен: он никак не ожидал такой реакции.
        Рыцарь и маг-недоучка, оба с блестящими глазами, торопливо вернулись на дорогу и прибавили шагу, удаляясь от поляны. Владимир старался не отставать.
        - Если я забуду, напомни мне, - произнес, наконец, сэр Ланселот, обращаясь к Рамусу. - Нельзя оставить зло безнаказанным. Этот бродячий музыкант - очевидный мошенник. Подсунуть какую-то там арфу взамен дудочки. От дудочки - один шаг до охотничьего рога или боевой трубы!.. Конечно, нужно прилежно учиться, чтобы достичь высшего уровня мастерства. Ну, так и оружию надобно учиться, и верховой езде... В общем, если мы его встретим, ему несдобровать!
        - Увы, - поддакнул расстроенный Рамус, - и среди нашего цеха попадаются обманщики... Жаль парнишку, его бы в хорошие руки - тогда б из него мог выйти толк...
        "Спелись", - неодобрительно подумал Владимир, слушая, как его спутники рассуждают о музыке и мошенничестве. Причем обсуждение велось столь бурно, что он засомневался, не пропустят ли они нужную дорогу.
        Оказалось, что нет. Вскоре показался перекресток, точнее, перекрестки, поскольку дорога чем-то напомнила одуванчик - она вдруг распалась сразу на несколько совершенно одинаковых по ширине. Между ними имелись еще какие-то тропки, но они в расчет не шли. Продолжая спорить и поддакивать, его спутники, не сговариваясь, свернули на одну из тех, которая вела влево и продолжили путь по ней, не снижая темпа.
        - Откуда вы знаете, что нам сюда? - попробовал внести ясность Владимир.
        - Ты разве не слышал, что сказал пастух? - на мгновение оторвался от рассуждений Рамус. - Он же совершенно ясно сказал: куда махну, туда и идите. Чего тут непонятного?
        Действительно, чего тут было непонятного? За исключением того, что от полянки их отделяли два или три поворота и, насколько мог судить Владимир, около полумили. Чтобы разглядеть отсюда полянку, требовалось умение видеть сквозь деревья или подниматься на высоту птичьего полета. Насколько он мог судить, его спутники не обладали ни тем, ни другим. Оставалось надеяться только на то, что они обладали даром видеть невидимый прочим знак, оставленный в воздухе взмахом руки.
        Лес внезапно расступился, и путешественники оказались на равнине. Небо как-то сразу затянули серые облака, начинал накрапывать мелкий дождик, тянуло сыростью и плесенью. Все вокруг приобрело цвет облаков - и трава под ногами, и далекий лес, и белесая поначалу дымка, клубившаяся возле земли. Пенье птиц смолкло, зато дружно зарокотали невидимые лягушки.
        Сэр Ланселот остановился, его лицо неожиданно посветлело так, что, будь полнолуние, могло бы поспорить блеском своего сияния с земным спутником. Рыцарь вздохнул полной грудью и раскинул руки, так что Рамус едва успел отскочить.
        - Хорошо-то как, - восхищенно пробормотал сэр Ланселот. - Словно в родных краях...
        Дорога словно бы сошла с ума. Она прямиком упиралась в одно болото, огибала его и выпрямлялась только затем, чтобы упереться в другое. Интересно было также и то, что болота эти имели правильную круглую форму, что наводило на мысль об их искусственном происхождении. А количество комаров и прочей мошкары - на то, кем же является хозяин замка, в который они следуют. Владимир никак не мог отогнать от себя вовсе не казавшееся таким уж нелепым предположение, что они сбились с пути и каким-то неведомым для себя образом забрели в Трансильванию.
        Искомый замок показался из тумана, подобно зайцу, выскочившему из кустов. Не было, не было, а потом вдруг наши путешественники услышали топот собственных ног по дереву и обнаружили себя на подъемном мосту, требовавшем немедленного ремонта. Доски его основательно сгнили, виднелись дыры и проломы, так что легко и непринужденно можно было свалиться в ров. Ворота оказались в таком же состоянии, что и мост. Сэр Ланселот, поначалу оборвав ржавую цепочку звонка, стукнул в окошечко так, что оно вывалилось вовнутрь, рука его провалилась по плечо, и он крепко приложился носом. С той стороны двери раздалось старческое кряхтение и знакомый монолог:
        - Ну, конечно... Дергать мы все умеем. Висит цепочка - чего не дернуть! Или в окошко садануть, да так, чтоб со всей силы. Починить там, или заменить - нет! Этого не допросишься... И глупости всякие на стенах рисовать мы умеем. На это мы мастера...
        Ворота заскрипели и слегка, нехотя приоткрылись, опасно накренившись сверху.
        - Чего уж там, заходите, коли пришли...
        Владимиру было интересно наблюдать за сэром Ланселотом. Его рука оставалась по ту сторону двери; видя чрезвычайную ветхость последней, он не решился выдернуть ее обратно и отступил назад, одновременно с движением двери, поскольку приотворилась та створка, в которую он частично проник.
        Проникший через щель Рамус аккуратно помог рыцарю высвободиться, после чего тот также скользнул внутрь. Владимир вошел последним.
        Они оказались в царстве ископаемой дряхлости. Стены и двор были украшены пятнами мха и небольшими, кое-где, зарослями крапивы. Деревянные балки и лестницы отсвечивали белесой плесенью, а металлические решетки покрыты ржавчиной. Из колодца доносилось отчетливое кваканье.
        Сторож при воротах, отчаянно скрипя латами, - кстати сказать, из забрала у него торчала седая борода, - подвел их к дверям собственно замка и дважды торжественно стукнул висящим справа молотком о железную тарелку, издав глухой, неприятный звук. Он собирался ударить трижды, но "звонок" не выдержал и оторвался.
        Дверь, тем не менее, приоткрылась, пропуская гостей. За ней оказался старичок, с факелом в руке, им обоим в сумме, как подумалось Владмиру, было лет двести. За старичком виднелась винтовая лестница.
        Сделав приглашающий жест, он начал подниматься, освещая дорогу факелом. Сэр Ланселот двинулся за ним, потом - Рамус. Владимир шел последним. И не прогадал. Они успели подняться едва на пару десятков ступенек, когда старичок произнес:
        - Здесь несколько ступенек выщерблены, так что будьте осторожны, не упадите.
        - Уже, - ответил сэр Ланселот, запнувшись и скатываясь вниз. Рамус посторонился, уступая дорогу. Владимир - тоже.
        Они подождали, пока вернется рыцарь; затем - когда вернется во второй раз.
        - Держитесь за поручень, - предложил старичок сэру Ланселоту, поэтому в третий раз тот скатился вместе с вырванным из стены поручнем.
        В конце концов, им удалось-таки подняться на площадку с аркой, ведшей в оружейную залу. Здесь располагался длинный стол, стулья с высокими спинками, свисали традиционные тележные колеса со свечами. На стенах были развешены охотничьи трофеи, потемневшие от времени портреты и оружие. То же самое лежало кучами вдоль стен. Как только они проследовали через арку, им навстречу двинулся третий старичок, с гордо поднятой головой, ступавший величаво, даже величественно. Одет он был неожиданно хорошо, хотя изображение герба на груди рассмотреть было невозможно. Не доходя несколько шагов до наших путешественников, старичок остановился и подбоченился.
        - Кого я имею честь лицезреть в своем замке? - внятно осведомился он.
        Владимир дал бы ему лет триста.
        - Вы имеете честь лицезреть в своем замке доблестного рыцаря, потомственного сэра Ланселота Болотного, некогда Озерного... - в тот спрашивавшему ответил сэр Ланселот, после чего занялся перечислением подвигов и полученных за это почетных прозвищ, данных его предкам. Когда он закончил, у Владимира ощутимо устали ноги.
        - В свою очередь, позволю себе задать вопрос, кто является хозяином этого великолепного замка, оказавшегося настолько любезным, чтобы дать возможность насладиться прекрасным зрелищем и воздать должное гостеприимству? Кому я недостоин держать стремя, покуда он садится в седло, дабы присовокупить еще малую толику к океану окружаюшей его славы и почета, ибо даже самый великий подвиг не затмит того, что уже было совершено?
        Судя по тому, что сэр Ланселот выпалил это на одном дыхании, вряд ли стоило подозревать в произнесенном экспромт.
        Старичок махнул рукой.
        - Увы, сэр Ланселот, время, проведенное мною на этом свете, значительно потрепало мою память. Не могу ответить вам любезностью на любезность и назвать своих предков, не могу даже вспомнить то имя, которым наградили меня при рождении мои родители... Все, что я помню относительно своего рода - золотые шпоры моему дальнему предку вручал то ли Карл Великий, то ли Александр, но, в любом случае, он если и уступает в знатности вашему, то не намного. Зовите меня попросту, сэр рыцарь, и прошу пожаловать за стол, дабы насладиться приятной беседой и ужином. Ваши товарищи, конечно же, тоже славные рыцари?..
        - Во-первых, позвольте мне в таком случае называть вас сэр Рыцарь, - учтиво заметил сэр Ланселот. - А во-вторых, товарищи мои пока еще не вступили в славный рыцарский орден, хотя и находятся на пути к этому, понимая, что имея перед глазами тот пример, каковой я им являю, у них нет иной дороги, как избрать стезю, каковую за нас с вами избрало Провидение.
        - Похвально видеть, что в молодых еще не угас истинно рыцарский дух, - сказал старичок, беря под руку сэра Ланселота. - Распорядись насчет ужина, мой славный оруженосец. Пусть приготовят самые лучшие блюда, достанут из подвалов самые лучшие вина... Ты тоже можешь присутствовать за столом, думаю, сэр Ланселот не будет возражать. Ступай, - и он, высвободив руку, ухватив рыцаря за локоть, попытался его развернуть.
        Сэр Ланселот не разворачивался, старичок предпринял еще одну неудачную попытку, после чего с легким раздражением повторил:
        - Ступай же, не задерживайся, мы же с сэром Ланселотом проведем пока время в приятной беседе. Отдай необходимые распоряжения, и приходи.
        - Но ведь я и есть сэр Ланселот, - с недоумением произнес рыцарь.
        - Это неважно. Мои распоряжения относятся не к вам, сэр, а к моему оруженосцу, - сказал старый рыцарь, и, снова произнеся: "Ступай!" - ухватил под руку своего оруженосца и сделал попытку увлечь к столу, потерпев неудачу и на этот раз, поскольку тому, в соответствии с полученным распоряжением, требовалось двигаться в другую сторону.
        Старый рыцарь попал в затруднительное положение, из которого его выручил, как это ни странно, Рамус.
        - В наших краях существует такой древний обычай, - сказал он, - чтобы хозяина к столу сопровождал оруженосец гостя, а гостя - оруженосец хозяина. Так что позвольте мне исполнить обязанность, возлагаемую на меня этим обычаем...
        Ловко подхватив старого рыцаря, он проводил его во главу стола. Облегченно вздохнув, сэр Ланселот последовал за ними. Владимир держался поближе к нему, изображая "оруженосца хозяина", в то время как "настоящий" оруженосец, ничего не поняв из происшедшего, поспешил выйти из зала.
        В ожидании ужина, хозяин развлекал гостей непринужденной беседой.
        - Скажите, а почему вы построили замок в такой нездоровой местности? - поинтересовался сэр Ланселот. После чего рассказал историю своего, послужившую причиной сменить прозвище, передававшееся по наследству.
        - Эх, молодежь, - тяжело вздохнул сэр Рыцарь, однако лицо его при этом неожиданно просияло. - Всему-то вас надо учить. Хоть и кичитесь вы разумом, якобы превосходящим разум предков, все-таки вам до нас далеко... Неужели ты думаешь, сэр Ланселот, что местность, в которой возвышается мой замок, все время была такой? Это была прекрасная долина, утопавшая в деревьях и цветах, почему мои предки и решили возвести здесь родовое гнездо в незапамятные времена. Но, увы, неумолимое течение времени обошлось с замком, подобно твоему. Ров стал зарастать, заболачиваться, пока не превратился в трясину. Но, в отличие от тебя, один из моих предков догадался перенести замок на новое место, по соседству, разобрав его перед этим до основания. Особенно тяжело было разбирать подземелья... Когда же замок и во второй раз постигла такая же печальная участь, другой мой предок поступил подобно предыдущему. Разве не видел ты, добираясь сюда, как сильно петляла дорога?..
        Сэр Ланселот был ошеломлен простотой решения проблемы, которое не пришло ему в голову. Он хлопнул себя ладонью по лбу и застыл, опустив на стол руки так, словно показывал, какую рыбу ему удалось изловить накануне.
        - Скажите, пожалуйста, а не проще было бы почистить ров, или, там, заменить в нем воду? - спросил Владимир.
        Сэр Рыцарь укоризненно взглянул на сэра Ланселота.
        - А вот оруженосцам своим нужно уделять больше внимания, ибо они - суть будущие рыцари, взращенные нами. И если их не обучать должным образом, то мы увидим плоды, подобные этому. Как же можно было очистить ров, если в нем развелось столько пиявок, что даже когда кто-либо проходил по подвесному мосту, они собирались в стаи кровожадно выглядывали из болота в ожидании, что этот кто-либо к ним свалится? Над водой постоянно висели тучи комаров и мошки, ко рву невозможно было приблизиться, не рискуя быть обескровленным... Но даже если бы и возможно, то как, скажи мне, менять в нем воду? И сколько понадобилось бы времени, чтобы ее вычерпать?..
        - Но как же можно запомнить, какой камень на какое место класть? - вдруг усомнился сэр Ланселот.
        - Очень просто. Нужно начинать с подземелий, это и есть самое сложное, как я уже говорил, - начал объяснять сэр Рыцарь. - Аккуратно переносить по одному и класть туда же, где он был прежде...
        В самый разгар поучительной беседы, каким образом следует переносить замки с места на место, вернулся оруженосец хозяина, а затем слуги стали подавать на стол ужин. Скромный, по словам сэра Рыцаря, хотя присутствовало никак не менее пятидесяти блюд. И то, что на блюде лежала одна маленькая рыбка, или, скажем, какой-нибудь рябчик, роли не играло. Зато их было много, и менялись они чрезвычайно быстро.
        Беседа также перескакивала с пятого на десятое, и состояла, по большей части, из воспоминаний сэра Рыцаря, обрывчатых и непоследовательных. Конечно, то, что творилось за стенами замка, его также интересовало, но не в такой степени, как собственная особа.
        - Как обстоят дела с военными походами? - спрашивал он, и тут же пояснял. - К сожалению, по причине возраста я вынужден большую часть время не покидать этих стен, - сэр Рыцарь хлопнул рукой по столу, угодив по блюду. Слетевшее с посуды что-то жареное укатилось под стол, откуда немедленно послышалось чавканье. Владимир наклонил голову и увидел собаку, древнюю, как и все прочие обитатели замка. - Поскольку, - продолжал сэр Рыцарь, - память моя, в отличие от духа, стала значительно слабее. Дело в том, - пояснил он, - что у меня заведено в обычай, отлучаясь куда-нибудь вешать на ворота замка знак, долженствующий сообщить любому приходящему, что хозяин в отлучке. Однажды, отправившись в поход, я почему-то вернулся с полдороги. Обнаружив знак, я не захотел прослыть невежей и решил дождаться владельца. Но того все не было и не было. Я подъезжал к воротам каждое утро и каждый вечер, и уже даже начал было строить хижину неподалеку, когда, наконец, вспомнил, что сам являюсь хозяином замка, в который намереваюсь проникнуть...
        - А что же твой оруженосец? Разве он не сопровождал тебя в поход? - удивился сэр Ланселот.
        - О, мой оруженосец!.. Таких верных людей, как он, нет во всем белом свете, - ответил сэр Рыцарь, целиком и полностью отдаваясь плавному течению своих собственных мыслей. - Я обещал ему золотые шпоры, и он непременно получил бы их, если бы не его постоянная забота обо мне, своем рыцаре. Это может показаться странным, но он, желая обессмертить мое имя в веках, сопровождал меня в каждом походе. Как только начиналась битва, он, в отличие от прочих оруженосцев, вместе со специально нанятым человеком удалялся как можно далее и, взирая оттуда, диктовал ему повесть о совершаемых мною подвигах. Он подвергался страшной опасности, поскольку защитить его, не владеющего оружием, было некому...
        - Почему же он не овладел оружием? - удивился сэр Ланселот.
        - Он приравнял перо и пергамент к мечу и щиту, совершенствуя навык в обращении с первыми. Он создал великий труд обо мне, в котором каждое слово - сущая истина. Когда мне его читали, я сам удивлялся, сколько всего успел понатворить, незаметно для самого себя. Оно и понятно, со стороны виднее... Когда же повествование его было закончено, - по странному совпадению, одновременно с моим последним походом, - он вознамерился продавать его, а вырученные деньги често делить со мной, поскольку, по его справедливым словам, настоящим автором был я. Чтобы привлечь покупателей, он решил к каждому экземпляру приложить копию пера, которым повествование было написано. К сожалению, перья были проданы сразу, в отличие от труда, который, вне всякого сомнения, опередил свое время и будет востребован потомками, ибо содержит описания подвигов, равных которым не видел свет...
        Сэр Рыцарь замолчал, давая возможность присутствовавшим в полной мере насладиться сказанным им словами. Впечатление от которых испортил Рамус, слишком усердо воздававший должное вину, в самом деле, бывшему великолепным. Стоило сэру Рыцарю замолчать, как все услышали тихое, но довольно явственное бормотание.
        - Подумаешь - подвиги, повествование. Да я сам могу написать такое, что весь мир ахнет. Положим, я совершенно не знаю, кто этот рыцарь, но если меня попросят, я готов рассказать о любом его подвиге. Ну вот, к примеру, хотя бы об этом...
        - Только посмей! - неожиданно вскричал сэр Рыцарь.
        - Хорошо, молчу, - покорно пробурчал Рамус и тут же добавил: - Я - не то, что один мой товарищ. Он никогда не умел держать язык за зубами и по этой причине чуть не каждый день получал выволочку. Будь он сейчас здесь, то непременно получил бы как минимум здоровенную затрещину...
        После этих слов, он сам едва не получил затрещину, но успел вовремя погрузиться лицом в лист салата, находившийся на столе прямо перед ним. Рука сэра Ланселота просвистела у него над головой.
        - Оставьте его, - неожиданно добродушно сказал сэр Рыцарь. - Судя по его красному носу, он, должно быть, злоупотребляет вином?
        - Он самозванец, - пропыхтел сэр Ланселот, поскольку, во-первых, Рамус в злоупотреблении вином замечен не был, а во-вторых, цвет его носа в настоящий момент всего лишь казался красным по причине освещения.
        - Ну, пусть его, лишь бы верно служил... Мы ведь, кажется, говорили о замке? Да, он сильно обветшал, так что требует не только переноса, но и ремонта... Поднимаясь сюда по лестнице, вы не?..
        - Упал, - не стал скрывать сэр Ланселот. - Три раза.
        - О!.. Разве это упал?.. Вот, помнится, отправился я как-то в поход. Это был мой первый поход за море, и все казалось в диковинку. Пальмы, под листьями которых могли запросто укрыться от палящих солнечных лучей пятьдесят рыцарей с лошадьми и оруженосцами, великолепные дворцы, заслуживающие быть разграбленными, но исчезающие, как только к ним приближаешься, дикие животные, способные одним прыжком повергнуть наземь опытного воина... Таких, я, правда, не видел. И еще луна, словно из чистого золота, такая большая, что если бы ее переплавить на звонкую монету, лично мне хватило бы этих денег на десять жизней, проведенных в ежедневных пирах... Удача сопутствовала нам, мы выигрывали все сражения, в которые вступали, небо было голубым, а трава - зеленой.
        - Трава? - безмерно удивился сэр Ланселот. - Но разве вы не шли по пустыне?
        - По пустыне? - подхватил сэр Рыцарь. - Значит, песок - желтым. Мы овладели таким количеством добычи, что не в состоянии были везти ее с собой, и оставляли себе только самое ценное, а остальное просто бросая под копыта наших коней как никому не нужный хлам. В конце концов, было решено возвращаться назад, одержав очередную победу. Мы так и сделали, полонив каждый по знатному сарацину и заполучив столько золота и драгоценностей, что вся предыдущая добыча казалась сущим пустяком по сравнению с настоящей. Верные данному самим себе слову, мы повернули обратно, но стоило нам это сделать, как судьба, в свою очередь, повернулась спиной к нам. Дело в том, что навстречу нам двигалось сарацинское войско, попутно собирая брошенные нами вещи. Мы и подумать не могли, что оставляем за собой след, по которому нас безошибочно можно будет отыскать. Разгром был полным. Попробовали бы вы сражаться, когда у вас из доспехов вываливаются драгоценности, а позади, на веревке, мотается взятый в плен с целью выкупа богатый восточный рыцарь! Нас рассеяли по пустыне... Не знаю, что стало с моими товарищами, а я - угодил в
плен. То есть, сначала в зыбучие пески, а уж потом в плен. Причем спас меня тот самый рыцарь, которого я вел на веревке. Она оказалась достаточно длинной, а я - достаточно красноречивым, чтобы он вытащил меня вместе с конем. Увы, судьбе было угодно сделать так, чтобы мой спаситель одновременно стал моим поработителем. Конечно, я пытался уговорить его отпустить меня, указывая на то обстоятельство, что, спасши меня от неминуемой гибели, он стал мне вторым отцом, но тут моего красноречия не хватило, и его природная жадность одолела отцовское чувство. Он заключил меня в высокую башню, словно какую-нибудь принцессу. Следует отдать ему должное, со мной обращались достойно моему высокому званию, и если бы не неволя, то вряд ли можно было пожелать лучшей жизни. Я ужасно страдал в ожидании выкупа, и, в конце концов, начал выцарапывать на предметах посуды, на и в которых мне приносили еду, рисунки, свидетельствовавшие о моем бедственном положении. После этого я выбрасывал их в окно, в надежде, что какой-нибудь соотечественник, подобрав мое послание, составит заговор с целью моего освобождения. Соотечественников
было много, поскольку, как вы понимаете, война - это еще не повод для прекращения взаимовыгодной торговли - но мои послания к ним не попадали, а может быть, они, получив драгоценную посуду, не обращали внимания на мои рисунки. Сарацин несколько раз делал мне замечания, чтобы я прекратил, но я не мог этого сделать, - мне хотелось поскорее обрести свободу. В конце концов, после того как я отправил за окно последний предмет десятого сервиза, - каждый на восемьдесят персон, - терпение его лопнуло, и он, не дожидаясь выкупа, повелел выкинуть в окно меня. Сотрясение от моего падения было таково, что рухнуло несколько зданий. Они ведь строят из глины, не будучи знакомы с истинной... этой... как ее... архитектоникой... Надеюсь, мой уважаемый гость простит меня за то, что я, поддавшись воспоминаниям, невольно перешел на греческий?
        Клевавший носом сэр Ланселот был не против.
        - Но можешь ли ты представить себе, какое разочарование пришлось испытать мне, когда я вернулся в родной замок? Что я был вправе ожидать, когда слава о совершенных мною подвигах летела впереди меня за много миль? Когда я вошел в этот зал, гордый своими свершениями, то первым вопросом, который я услышал, был: "А где ты, собственно говоря, пропадал?.."
        Многие люди, отправляясь в путешествия, предпочитают ознакомиться с литературой, описывающей те места, которые они намереваются посетить. И, наверное, кому-то нравится посещать средневековые рыцарские замки, с которыми связаны легенды, иногда романтичные, иногда жутковатые, но, в любом случае, дающие возможность хотя бы на недолгое время переместиться в прошлое, в полной мере ощутить себя персонажем давно прошедшей эпохи... И, может быть, кому-то из путешественников поможет книга, написанная Екатериной Вячеславовной Балобановой, которая называется "Легенды о старинных замках Бретани". К сожалению, книга, хоть и несколькими изданиями, но вышла очень давно и в наши дни не переиздавалась (надеемся, что пока). К счастью, ее можно найти в интернете, а мы приведем из нее одну легенду полностью. Она называется
        "ТАИНСТВЕННЫЙ ЗАМОК
        Говорят, что в одной из цветущих долин горной Бретани стоял когда-то в старые годы большой укрепленный замок и даже скорее крепость, чем замок, - с зубчатой стеной, рвом и бойницами. Этот замок при последнем его владетеле, Луи де-Шаталэн, вместе с ним ушел в землю, когда мрачные дни для Бретани миновали. Дорога в эту долину совсем исчезла - все о ней забыли, и до поры до времени не найти ее ни пешему, ни конному.
        Отец Луи, граф Гильом де-Шаталэн, живя в своем замке, не принимал участия в тех междоусобицах, что раздирали Бретань во время Столетней Войны, отчасти благодаря его родственнице, Жанне де-Монтфорт, призвавшей себе на помощь англичан. Англичане, не стесняясь, хозяйничали в Бретани, и это сильно не нравилось всем истинным бретонцам. Не нравилось это и графу де-Шаталэн, который заперся в своем замке и выходил сражаться лишь с отрядами, угрожавшими его собственным владениям.
        Граф давно овдовел и сам воспитывал своих трех сыновей, а в доме распоряжалась старая графиня, его мать, очень гордая женщина, но любившая горячо своих внучат, особенно младшего, Луи. Был это очень странный мальчик, с бледным, словно прозрачным личиком и глубокими, голубыми глазами. С раннего детства все окружающие думали, что мир для него слишком тесен и что уйдет он от житейского зла в монастырскую келью. Не хотел сначала и слышать об этом отец Луи, но затем и он помирился с этой мыслью. Все время мальчики проводили, играя и забавляясь в огромных залах замка, где по стенам развешены были портреты предков, или же разгуливая и резвясь в большом парке, примыкавшем к самому замку. Но Луи не любил ни гулять, ни играть с братьями и, целыми часами просиживал под развесистым платаном в своем парке и слушал рассказы старой бабушки обо всем, что только она знала, - о городах и людях, о море, кораблях и животных.
        - Когда вам исполнится семнадцать лет, внуки мои, - говаривала старая бабушка, - вы наденете стальное вооружение рыцарей, и отец отвезет вас или ко двору французского короля, или в какой-нибудь военный лагерь, чтобы биться с врагами Бретани. Ты же, Луи, уйдешь молиться за твою несчастную родину.
        Никого из братьев не тянуло так вдаль, как Луи, но не монастырь привлекал его, а горы и особенно море, которого он никогда не видал, но которое, со слов бабушки, казалось ему чем-то совершенно необыкновенным и восхитительным.
        Но вот, исполнилось старшему брату семнадцать лет, и отцу волей-неволей пришлось везти его к своему сюзерену, французскому королю. Раз или два юный воин возвращался на короткое время домой, и младший брат всегда с жадностью принимался его расспрашивать, но старший брат говорил только о турнирах, битвах, да осадах и ничего не рассказывал ему ни о простых людях, ни о море.
        - Моря я так ни разу и не видал, а каких там еще нужно тебе людей? - Ведь я же только и делаю, что рассказываю о наших битвах и празднествах.
        Совсем не удовлетворяли мальчика эти рассказы старшего брата.
        На следующий год уехал из дому и второй брат. Но он вскоре вернулся, навезя с собою множество книг и каких-то машин. Тут заперся он в своей башне, и густой дым днем и ночью так и валил из трубы его комнаты. Когда младший брат приходил к нему и спрашивал, что он делает, он всегда отвечал рассеянно:
        - Ищу золота.
        - Зачем оно тебе?
        - Чтобы покорить мир.
        Совсем не удовлетворяли эти слова младшего сына графа, и с тревогою смотрел он на бледное и сумрачное лицо брата.
        Наконец, и самому ему исполнилось семнадцать лет, и повез его отец в монастырь, стоявший на самом берегу моря: там, думал он, юноше будет всего лучше, - не любит он ни войны, ни битв, ни турниров.
        Солнце только что село, когда они подъехали к монастырю, и граф, переночевав и сдав сына настоятелю, на рассвете выехал в обратный путь, торопясь вернуться в свой замок, так как без него он не имел надежного защитника: старший сын был в отъезде, а второй, - алхимик, оказался негоден для военных подвигов.
        Проводив отца, пошел Луи бродить по берегу моря. В первый раз в жизни видел он его. На море была сильная буря: волны так и ходили огромными валами, тучи черным пологом нависли над морем и землею, молнии так и сверкали в них среди раскатов грома и рева ветра. Смотрел Луи на эту картину и, казалось, сердце замирало в его груди и душа росла от какого-то неиспытанного еще чувства, и с неодолимою силою потянуло его туда, в эту бушующую стихию, в полное жизни, неукротимое, бурное море.
        Недалеко от берега стоял корабль; его страшно качало; вокруг него вставали высокие водяные горы, поминутно грозившие поглотить его, и он то скрывался за гигантским валом, то снова дерзко взлетал на самый гребень волн.
        Охваченный непонятным волнением, не зная страха, не понимая опасности, смотрел Луи на эту картину, и захотелось ему пробраться туда, на корабль. На берегу была лодка, и Луи, не задумываясь, спихнул ее в воду: ему не раз случалось управлять лодкой, катаясь по пруду своего парка, и он думал, что это все ровно, что в море. Волны, бешено налетая, перекатывались через лодку, но Луи все держал вперед, настойчиво стремясь к своей цели. Но вдруг свет погас в его глазах; полный мрак окружил его, и он ничего больше не помнил.
        Когда пришел он в себя, он лежал на палубе корабля, и девушка необыкновенной красоты поддерживала его голову. Видя, что он пришел в себя, она поцеловала его в лоб.
        - Дай Господи, чтобы человек этот остался жив, - сказала она.
        Когда буря стихла, его отвезли на берег. Едва успел он ступить на мокрый песок прибрежья, как в монастыре зазвонили колокола, и Луи при звуке их вступил в обитель с тем, как думал он, чтобы никогда больше уж не покидать ее.
        Вскоре узнал он, что на корабле этом находилась принцесса, невеста Эдуарда - английского принца. Она-то и приказала спасти безумного пловца и употребляла все усилия, чтобы вернуть его к жизни.
        Эта чудной красоты принцесса поселилась недалеко от монастыря, и с тех пор Луи часто видал ее и всегда с жадностью слушал все, что рассказывали о ней монахи.
        Поселился Луи в монастыре с тем, чтобы навсегда отречься от мира, от мирских помыслов, суеты и тревог земной жизни, но чем дольше жил он в монастыре, чем больше видал всякого пришлого и захожего люду, чем больше смотрел он на бурное море с появлявшимися на горизонте кораблями и барками, - тем больше начинал он интересоваться людьми, тем сильнее начинало тянуть его к ним. Их земной мир казался ему куда прекраснее тихой обители: его тянуло в горы - взбираться на недоступные вершины, переправляться через ошеломляющие пропасти, бороться с бурями в сердитом море, проникнуть в неведомые страны! Он рвался душою к людям и так хотелось ему побольше узнать о них и их жизни! Не раз принимался он расспрашивать об этом монастырскую братью, но монахи и сами мало знали о земной жизни, а если и знали, то старались забыть, и ему советовали уклоняться от этого знания.
        - Все тлен и суета сует в этом море житейском! - уверяли его монахи.
        Вскоре, войска французской принцессы, Анны Хромой, тоже заявлявшей свои притязания на Бретань, осадили дворец, где поселилась спасительница Луи, и юноша не выдержал: бежал из монастыря, надел рыцарское оружие и очутился во главе защитников ее замка.
        Принцесса узнала его, и, встречая его, часто останавливалась, чтобы поговорить с ним, часто зазывала его в свои залы, называла его своим прекрасным пажом, своим верным защитником, и сердце Луи таяло и таяло от ласковых взглядов прекрасной принцессы.
        Но вот, в одно прекрасное утро вошли в гавань вооруженные корабли английского принца Эдуарда, - в замке зазвонили в колокола, с высоких башен зазвучали рога, а па площадях появились войска с развевающимися знаменами.
        На другой же день принц Эдуард далеко отогнал войско Анны Хромой, осаждавшее замок, а вслед за тем была сыграна и свадьба прекрасной принцессы с английским принцем Эдуардом.
        Глухою ночью, когда в замке все уже спали, один только Луи не спал. На сердце у него было смутно и скорбно; он тихо сидел у окна и думал свою тяжелую думу.
        И вот из французского лагеря прокрался к нему старший брат: он дал ему нож и яд и умолял его освободить родину от власти англичан, убив в такой благоприятный момент английского принца Эдуарда.
        Луи взял кинжал и подошел к комнате новобрачных. Часовые крепко спали, и он беспрепятственно прошел мимо них и осторожно отворил дверь.
        Сердце Луи полно было горечи и вражды, и рука его крепко сжимала нож, готовясь нанести удар. Но взгляд его упал на кроткое лицо принцессы, головка которой мирно покоилась на груди принца, и рука его опустилась... Посмотрел он на небо, где разгоралась утренняя заря, потом на кинжал, данный ему братом, тихо вышел из комнаты и плотно притворил за собою дверь.
        Через пять дней Луи был уже в родном своем замке. Никого не нашел он там из своих близких: старший брат его погиб в бою на другой же день после их ночного свидания; второй, алхимик, переселился в соседний монастырь, где было ему удобнее искать свое золото; отца же и бабушки уже не было в живых.
        Распустил Луи свою дружину, а сам, отрекшись от любви и счастья, посвятил себя на служение своей родине. Но не с мечом и ядом выступил он на ее защиту от врага: в платье трувера, - народного певца пошел он по родной своей Бретани будить в людях народную гордость.
        - Вы слышите крики врагов? - пел он, переходя из селения в селение, - леса повергаются во прах и обнаженная земля исполнилась ужаса и отчаяния!
        - Мрачный покров Печали и Смерти простерся над нашею землей; холодный ветер проносится над нею, и Гибель летит на его крылах! Надежда и Мир словно совсем покинули нас!
        - Вы слышите крики врагов? Леса повергаются во прах и обнаженная земля полна ужаса и отчаяния!
        Так, из дома в дом и из селения в селение, ходил он со своею песнею, воспламеняя отвагою и мужеством сердца бретонцев.
        Когда миновала беда и Бретань снова зажила своей мирной жизнью, снова зазеленели ее поля, снова раздалась песня земледельца, вернулся Луи в свой укрепленный замок. Но в опустевших его залах свистел только ветер. Попробовал он взять арфу и запеть новые, мирные песни, но не мог: бросил свою арфу трувер, сел в самой высокой из своих башен и заснул крепким сном, а замок его ушел в землю.
        Но всякий раз, как грозит Бретани какая-нибудь опасность, снова, говорят, поднимается из-под земли его замок, опять стоит он, неприступный и грозный, со своими высокими зубчатыми стенами и страшными бойницами, и снова раздается по Бретани песня проснувшегося трувера:
        - Вы слышите крики врагов?
        В последний раз видели замок при Наполеоне III, перед самой прусской войной, и тогда же явственно слышали песню Луи - "Вы слышите крики врагов?"
        Но никто не обратил тогда на нее никакого внимания, да и слышали-то ее пастухи, а мало ли что чудится им в горах!
        Говорят, что Луи когда-нибудь проснется совсем и спросит бретонцев, куда делись их старые народные песни. И стыдно будет бретонцам, забывшим свою родную бретонскую речь".
        Сэр Рыцарь клюнул носом, потом голова его склонилась на грудь, и он захрапел, присоединившись, таким образом, к сэру Ланселоту и Рамусу. Владимир не знал, как в подобных случаях следует поступать, за неимением прецедента, поэтому наблюдал за стареньким оруженосцем, методично, но неотвратимо, придвигавшего к себе по очереди блюда и кувшины. Он поглотил и выпил столько, что должен был бы раздуться как дирижабль, однако оставался все таким же тощим, меланхоличным и прожорливым.
        - Ты, наверное, думаешь, что я доволен своей жизнью? - неожиданно спросил он, оторвавшись от еды. - Что для такого старика, как я, нет ничего лучше спокойной, размеренной жизни, в которой нет места подвигам? Поверь мне, это не так. Если б ты знал, как тоскую я по тем, давно ушедшим временам, когда мы дни и ночи проводили в седле, натирая вот такие мозоли (он, насколько мог, развел руки в стороны), несмотря на то, что наша кожа, - да какая там кожа, шкура! - давным-давно загрубела под ветром, дождями и палящим солнцем? Когда от нашего боевого клича в пустыне начиналась песчаная буря, а пальмы пригибались к земле, осыпая плоды, так что мы всегда имели свежие фрукты? Когда восточные красавицы выстраивались в очередь, и каждая мечтала, что именно ее изберет своей дамой сердца доблестный рыцарь или его еще более доблестный оруженосец? Когда короли наперебой старались увлечь нас под свои знамена, предлагая за верную службу все мыслимые и немыслимые сокровища? Но разве можно себе представить, какой жизнью мы жили некогда, глядя на меня теперешнего?.. Даже лекарь, случившийся тут как-то раз и устроивший
нам диспансеризацию, предписал нам полный запрет на мясо и вино, на чтение для меня и подвиги во имя Прекрасных дам для моего господина, охоту и военные похода, вместо чего порекомендовал салаты, часовые прогулки по двору замка и целительный сон до обеда и после... "Но главное - избегайте волнений, веселитесь и наслаждайтесь, берите от жизни все... оставшееся..." Услышав такой совет, мой господин хотел бросить его в ров, но, увы, лекарь оказался слишком проворен и сделал это сам. Мы видели в окно, как он удирает, облепленный пиявками, которые, я надеюсь, устроили ему надлежащее кровопускание...
        Старый оруженосец прервался, чтобы сменить пустой кувшин на полный.
        - А почему вы не стали рыцарем? - спросил Владимир.
        - О, это трудный вопрос. Конечно, пока я был молод и горяч, подобно тебе, я ни о чем другом не мог и мечтать. Золотые шпоры грезились мне даже на жареной курице, не говоря уже о снах. Но потом... Потом я рассудил: чего ищет рыцарь? И сам себе ответил: славы. Иначе зачем бы вполне достаточные изнуряли себя и терпели лишения, покидая свои благополучные замки? Понятно, что если ты младший в роду, или жизнь твоя исполнена несчастий, то почему бы ей не рисковать? Но ведь моя-то жизнь была вполне счастливой. Зачем ставить ее под удар меча или копья соперника, заведомо лучше тебя владеющего оружием? А если оружием лучше владеешь ты, то в чем тогда твоя слава? В том, чтобы победить слабейшего?..
        Мы часто оставляли замок ради военных забав и турниров. Я многое видел, в том числе и то, что люди, совершенно незнатные, обретают известность и, возможно, память о них сохранится в веках. Конечно же, я имею в виду тех, кто пером или музыкальным инструментов владеет иногда даже получше, чем иной рыцарь оружием. Что касается музыки, то если про кого верно говорят: ему медведь на ухо наступил, про меня такого сказать не мог никто; ибо во всем свете не сыщется стольких медведей, чтобы их хватило для соответствия моим дарованиям. Но вот перо... О, я нашел, что пером владею в совершенстве! Вот, послушай.
        И он загудел, как в самовар, то повышая, то понижая голос:
        Я на коня себя сажаю,
        Из ножен меч я вынимаю,
        Щитом надежно прикрываю
        Трепещущую плоть свою...
        Мечом врага я сильно бью!
        Увы, но я не попадаю,
        С коня на землю упадаю,
        И, кажется, что умираю...
        Но вовсе я не умираю,
        Внезапно все же оживаю,
        С земли себя я поднимаю,
        Готовый биться с двадцатью!
        А может, даже с тридцатью...
        Владимир тяжело вздохнул. Ему на мгновение показалось, что нечто подобное он уже слышал. И не один раз. Может быть, не слова, но вот манера... Кто-то из знаменитых читал свои произведения на экране телевизора именно таким образом. Рифма "двадцатью" - "тридцатью" также навеяла бессмерные: "ботинки" - "полуботинки", "пальто - демисезонное пальто", "пять рублей - двадцать пять рублей"...
        Однако старик-оруженосец воспринял это по-своему.
        - Понимаю, - он хотел добродушно махнуть рукой, но поскольку в ней содержался все еще полный кувшин, был вынужден сначала опорожнить его, затем уже махнуть, после чего придвинуть очередное блюдо. - Не каждому дано. Талант - его ведь ни мечом, ни копьем... Но ты не огорчайся. Может быть, у тебя тоже есть какие-нибудь способности... Я ведь поначалу тоже хотел во всем превзойти своего учителя. Но теперь говорю: какое счастье, что я у него ничему не научился! Нет, не то, чтобы совсем ничему... Его благородство, его самоотвержение... Они могут служить примером для подражания. Как сейчас помню... Во время одной из жарких битв, когда у его боевого товарища сломались копье и меч, он, не мешкая ни мгновения и не задумываясь о себе, отдал ему свои, а сам был вынужден присоединиться ко мне и наблюдать за битвой со стороны. Я тогда диктовал свои записи на холме, в полутора милях от места сражения, и прекрасно все видел. Конечно, ему было тяжело, но разве мог он поступить иначе?
        Или, вот, другой случай. Однажды, когда мы возвращались домой морем, на галере, и находились уже в виду берега, разразилась страшная буря. Волны превышали высотой стены нашего замка, молнии пронзали воду вблизи нашего корабля, ветер выл и стонал на все лады. Сгустилась тьма, и мы все были объяты ужасом, не говоря уже о морской болезни. Понимая, что спасти нас может только чудо и предусмотрительность, каждый из нас привязался к чему-нибудь, что могло бы удержать его на плаву. Тем, кто сидел на веслах, оказались в привилегированном положении, поскольку воспользовались старым морским законом: одно весло - в одни руки. Капитан, будучи главным, срубил себе мачту. Остальные организованно вырывали друг у друга все, что могло помочь им спастись... Ты знаешь, я так и не научился плавать. В раннем детстве родители взяли с меня слово, что я ни за что не полезу в воду, не научившись плавать, - так разве можно было его нарушить? Силой я похвастаться также не мог, а потому обреченно смотрел, как другие устроили турнир из-за бочек и скамей. Нас несло на подводные камни, корабль вот-вот должен был разлететься
вдребезги, когда мой хозяин, обнаружив меня в столь бедственном положении, отдал мне то, что ему удалось отбить - мешок с шерстью. "По крайней мере, удар о камень будет тебе не страшен", - заверил он меня. Надежно прикрепив нас с мешком друг к другу, видя, что времени до начала катастрофы уже не осталось, он привязался к первому предмету, который попался ему под руку. Уже на берегу, куда нас выкинуло волнами, выяснилось, что этим предметом был якорь...
        - Когда же вы обнаружили в себе талант к сочинительству? - спросил Владимир.
        - Это был знак судьбы. В одном из походов мне, в качестве военного трофея, досталось несколько золотых чернильниц. То есть, я выиграл их в кости, но сути это не меняет. Чтобы их не украли другие оруженосцы, - в походе всякое может случиться, - я все время держал их при себе, за пазухой, рядом с камнем, который мне проиграли за драгоценный. И вот, во время осады, когда я нес к стенам лестницу, вражеская стрела угодила мне в грудь. Не будь у меня чернильницы, ставшей препятствием между смертоносным острием и храбрым сердцем, мне бы, конечно, несдобровать... Тем более, что она пробила не только ее, но и два блюда прекрасной работы, которые мне потом пришлось уступить за полцены. Хорошенько обдумав случившееся, я пришел к выводу, что сама судьба указала мне на то, что меня спасет и прославит. Сказать об этом своему хозяину я не мог, - потому что, по несчастливой случайности, два из четырех пробитых стрелой блюд принадлежали ему, - однако с той поры решил больше времени уделять прославлению подвигов хозяина, за недостатком собственных. Военные упражнения я тоже не совсем оставил, но ясно сознавал, что
на этом поприще мне делать нечего. О, если бы ты знал, сколько раз мне приходилось слышать по собственному поводу: "Отчего он проиграл поединок? Ведь противник был слабее его? - Да он просто неумеха!" Никому было невдомек, что причиной моих частых поражений было внезапно пришедшее вдохновение. А то, что я старался удалиться как можно быстрее, было вовсе не трусостью, а стремлением записать и сохранить для потомков нагрянувшие в голову бессмертные строки...
        Его рассказ был прерван Рамусом, оторвавшим голову от листа салата, а затем сделавшему попытку подняться самому. Это удалось ему только отчасти, поскольку он тут же грохнулся возле сэра Ланселота.
        - Припадаю к ногам вашей милости... - донеслось из-под стола, затем оттуда же донесся могучий храп. А Владимир подумал, что и ему сегодня вряд ли удастся заполучить хоть какое-нибудь ложе.
        - Но ты, может быть, решил, что на мою долю выпадали только поражения? - совершенно неожиданно загремел старик-оруженосец. - Сколько раз я проявлял чудеса храбрости и выручал своего господина из беды! Однажды, когда мы отбились от нашего отряда, на нас с тылу напало сразу пять вражеских рыцарей. Мой хозяин не мог вступить с ними в схватку, поскольку они напали неожиданно, а его оружие и доспехи вез я. И что ты думаешь? Я набросился на врагов, подобно водопаду. Они и глазом моргнуть не успели, как четверо уже лежали на земле поверженными! Прошло еще несколько мгновений - и к ним присоединились еще четверо. Остальные бежали, видя, что я не намерен останавливаться на достигнутом... Сбитые же наземь пришли в такое восхищение моим мастерством, что наперебой принялись приглашать нас перейти на сторону ихнего господина, халифа, - сулили дворцы, невольников, груды золота и серебра, гаремы с прекрасными пэри... И почему я только не согласился? - неожиданно всхлипнул он, однако тут же спохватился. - Только потому, что жизнь во дворце подобна жизни в золотой клетке; на свежем же воздухе, на свободе, ты
подобен птице!.. Посмотри на них: они мокнут под дождем, их засыпает снегом, они постоянно ищут себе пропитания... - Поняв, что опять говорит не то, старик-оруженосец припал к спасительному кувшину.
        - Даже короли, - продолжил он, очевидно потеряв мысль, - становятся игрушками судьбы, и их изначально высокое положение не может служить им гарантией, что они всю жизнь будут его занимать и пользоваться благами, им доставляемым. Моя память сохранила историю о том, как один король оставил в наследство двум своим сыновьям свое королевство, честно разделив его между ними в пропорции треть к двум третям. Сделал он это с очевидным умыслом, поскольку сын, которому досталась треть, обладал безудержной отвагой и непоседливым характером, а потому вскоре должен был значительно расширить свои владения, в том числе и за счет брата. Так, собственно, и произошло. Вскоре владения брата значительно сократились, равно как и владения всех соседних королей, а также прилежащих мавров. При всем при том, ввиду частых походов и неизбежного благородства, казна была пуста, а среди рыцарей возник ропот, поскольку они также сильно поиздержались и не могли компенсировать свои издержки военной добычей, ибо она попросту отсутствовала, ввиду вышеупомянутого благородства. Иными словами, король попросту присоединял захваченные
земли к своим, оставляя их прежним владельцам и не разрешая их грабить. В конце концов, рыцарям такая война надоела, и они, прямо на поле предстоящего боя, предали своего владыку за кругленькую сумму, предложенную королем-неприятелем. Преданный король обнаружил измену рано поутру, когда, выйдя к своему войску, для того, чтобы отдать приказ к построению, обнаружил его выстроившимся в линию на получение денег. Бросив презрительный взгляд на предателей, король, с гордо поднятой головой, отправился к королю-победителю, но в лагере неприятеля, пользуясь случаем, также выдавали жалование, а потому на него никто не обращал внимания. Он был вынужден вернуться обратно, и не придумал ничего лучше, как влезть среди своих рыцарей без очереди на получение денег за предательство самого себя. В результате, кому-то не хватило, возникло безобразное разбирательство, и несчастного короля в конце концов отыскали и бросили в темницу...
        - Но все кончилось не так плохо, как ты, наверное, себе представил, - провозгласил старик-оруженосец, выдержав мхатовскую паузу. - Несмотря на то, что пленник насолил многим, и эти многие жаждали его крови, жажда наживы оказалась сильнее. Король, взявший его в плен, вместо того, чтобы казнить, выставил его на аукцион и загнал за приличную сумму. Купивший поступил точно так же, в результате, проданный несколько раз, он оказался у султана, или как его там, который, из человеколюбия, предложил ему должность садовника в своем прекрасном саду. Говорят, он вывел несколько новых сортов роз, причем все, - небывалого желтого цвета, - и доход от их продажи в несколько раз превысил сумму, затраченную султаном на его покупку. Султан дал ему вольную, предлагал завоевать для него любое царство мира по выбору, но он так и остался верен своему саду и розам...
        Одновременно с последним произнесенным словом, на лице старого оруженосца появилось умильно-мечтательное выражение. Он замер, с наполовину преодолевшим расстояние от стола до рта кувшином и, - по крайней мере, у Владимира создалось именно такое впечатление, - уснул с открытыми глазами или впал в детство. Владимир осторожно помахал рукой, потом произнес: "э-эй...", но это никак не отразилось на состоянии старичка.
        То есть, ситуация складывалась таким образом, что за столом имелось трое спящих, еще один спал под столом, и никакой перспективы получить отдельную комнату с ложем, где можно было бы отдохнуть. В зале прилечь было совершенно негде; Владимир тяжело вздохнул, поднялся и принялся бродить, рассматривая портреты и оружие. В последнем не было ничего особенного, обычное оружие; первые - потемнели настолько, что лишь на некоторых с трудом можно было разглядеть силуэт - и то непонятно, мужской ли, или женский. Владимиру стало откровенно скучно, он не знал, чем себя занять. В замке царила совершенная тишина, слуги исчезли, - наверное, тоже воздавая почести сну, как вдруг...
        Где-то за дверью раздался странный звон, а затем невнятные, сглаженные расстоянием и наличием двери, проклятия.
        Владимир прислушался. Создавалось впечатление, что звенели цепями, приблизительно в том же месте, где и ругались, причем звуки не удалялись и не приближались.
        Кроме как явлением призрака объяснить их было нечем, поскольку предположить наличие темницы и заключенных было трудно. Или попросту не хотелось.
        Владимир подошел к двери и приоткрыл ее. Звуки стали слышнее, хотя ясности, откуда они раздаются, не прибавилось. Владимир рассудил, что порядочные привидиения выбирают своим местожительством подвалы, и, свернув на ближайшую лестницу, стал было спускаться вниз, но звук стал утихать, а, значит, как он уже не раз имел возможность убедиться, - то есть в том, что в данном варианте средневековья все шиворот-навыворот, - ему следовало искать его наверху.
        Действительно, вернувшись на исходный этаж, он прошел дальше, обнаружил еще одну лестницу и стал подниматься, останавливаясь едва ли не после каждого шага и прислушиваясь. Проклятия и звон становились все громче, что свидетельствовало о правильности взятого направления. Наконец, сделав очередной виток, - лестница, по которой поднимался Владимир, была винтовой, - он чуть не наткнулся на привидение.
        Древний рыцарь, с выпученными, словно у совы, глазами, раскинув руки в стороны, сыпал проклятиями на непонятном языке и звенел цепью. Владимир инстинктивно шарахнулся назад, - ему показалось, что призрак собирается его ловить, - уперся спиной в стену и замер. Привидение, обнаружив живое существо, также замерло и прекратило ругань, что дало возможность Владимиру его рассмотреть.
        Собственно, в нем не было ничего примечательного, поскольку таких призраков постоянно показывают в фильмах и мультиках, - призрачный рыцарь, дымчатого цвета, в доспехах, но без шлема и оружия, с длинной седой бородой и традиционной цепью. Причем первая скрывалась в одной стене, а вторая - в другой, противоположной. Сам же призрак находился посреди прохода, лицом к Владимиру.
        - Застрял, - сообщил он, спустя некоторое время, даже не сочтя нужным представиться.
        - Чего? - ошеломленно пробормотал Владимир.
        Призрак подергал цепь. Она зазвенела, но не подалась, как будто ее в стене что-то удерживало. Затем подергал бороду, с тем же успехом.
        - Застрял, - повторил он. И неожиданно прорычал: - Проклятые сквозняки! Ну кто так строит? Поубивал бы!..
        - Простите, сэр, - пробормотал Владимир, не зная, как себя вести в этой, довольно глупой, ситуации. - Могу я вам чем-нибудь помочь?
        - Я буду тебе чрезвычайно признателен, если ты найдешь строителей этого замка и поубиваешь их вместо меня!.. Как видишь, мне это сделать затруднительно!..
        - Я... я не знаю, где их искать... - ответил Владимир. - К тому же, замку нивесть сколько лет, они должно быть уже и сами... хм... призраки... А что-нибудь менее кровожадное?
        - Если они призраки, то чем же ты мне можешь помочь? - воскликнул призрак и задумался. Затем его дымчатое лицо стало белым. - В таком случае, ты, наверное, можешь помочь мне выбраться из западни, в которую я попал!.. Нажми вот тот камень, в самом низу, у ступеньки.
        Владимир нажал. Ничего не произошло.
        - Да не этот, а этот! Который не тот, а рядом и выше! Который больше того, что меньше, но меньше того, что больше! - взревел призрак.
        В конце концов, пользуясь указаниями привидения, Владимир отыскал требуемый камень и нажал на него. Ничего не произошло. Камень даже не сдвинулся с места.
        - Это потому, что нужно нажимать сразу два, - объяснил призрак. - Второй - вот здесь, рядом с бородой.
        Отыскав второй, Владимир задумался, как ему нажать оба одновременно, поскольку размаха рук явно не хватало.
        - Один нужно нажать рукой, а второй - ногой, - сообщил призрак, пораженный его недогадливостью.
        Владимир так и сделал. Нажав рукой один камень, он изо всей силы пнул второй. Послышался какой-то взрык, стена чуть дрогнула, но больше ничего не произошло. Призрак схватился за голову и издал стон, а затем что-то пробормотал.
        Наконец, замороченный Владимир, изо всей силы надавил носком сапога на нижний камень и, одновременно, ладонью правой руки на верхний.
        Раздался невыносимый скрежет. Часть стены отошла, образовав потайной проход, откуда вырвался поток затхлого воздуха. Борода высвободилась, призрак отлетел к другой стене. Проход снова закрылся. Привидение исчезло.
        Затем снова раздался скрежет. Отошла часть стены, в которой была зажата цепь, оттуда также дунул затхлый ветер, вынесший призрака. Растопырив руки, он влип в стену и застыл. Второй потайной проход также закрылся.
        Поначалу Владимир хотел спросить: как так случилось, что призрак, обладающий, как выяснилось, способностью проходить сквозь стены, оказался зажатым дверями потайных проходов и не смог высвободиться сам. Однако затем его внимание привлекло то, что цепь, долженствующая быть, по всем канонам, оковами на руках и ногах, висела на шее призрака несколькими кольцами.
        - Это не оковы, - призрак словно прочитал мысли Владимира. - Это цепь моего рыцарского ордена. Когда-то я отправился в поход со славным королем Ричардом. Его звали Львиная Грива - за пышную шевелюру, подобную украшению льва, или же Львиный Зев - ибо он издавал такой рык, что враги, заслышав его, пускались наутек. Стоило только его повару подать к столу пережаренное мясо, как он уподоблялся льву и рычал, подобно дикому зверю... Но я - я дал бы ему прозвище Куриные Мозги, ибо таковыми он и обладал, несмотря на то, что был первейшим из рыцарей. О, у меня есть на это полное право! Собираясь в поход, он на карте разметил все земли, которые собирался завоевать, и отписал их тем, кто будет его сопровождать. Мы, одерживая победу за победой, двигались вперед, однако стоит ли говорить, что, по мере продвижения, наши ряды пустели, поскольку те, кому передавались в дар завоеванные земли, предпочитали оставаться там. В конце концов, нас осталась только горстка храбрецов, вынужденная повернуть назад, поскольку таким количеством мы уже ничего не смогли бы завоевать. Тогда король, желая вознаградить оставшихся,
обещал преподнести каждому по возвращении рыцарский орден, богато изукрашенный драгоценными камнями, свидетельство причастности к избранным, привилегии которых будут заключаться в том, что... Я не запомнил всего, им перечисленного, но твердо помню - нам разрешалось в присутствии короля сидеть, не снимать головного убора и ходить в домашних тапочках. Тогда же, обратившись ко мне, он спросил, какую цепь желаю я для причитающегося мне ордена. "Вот такую", - ответил я, оглядевшись и приметив колодец. Конечно, я имел в виду, что она будет изготовлена из чистого золота, и иметь такую же длину, но был, разумеется, понят превратно. Король прослезился. "О, мой скромный товарищ по оружию! - воскликнул он. - Скромность, скромность и еще раз скромность - вот отличие настоящего рыцаря! Я не могу вручить тебе орден прямо сейчас, по причине его отсутствия, зато... Эй, подайте сюда цепь!" Слуги немедленно исполнили его пожелание, и он, по-прежнему со слезами на глазах, торжественно повесил ее мне на шею... С орденом потом как-то не получилось, а вот это, - он с ненавистью потряс цепью, - я был вынужден с тех пор
носить, не снимая, поскольку стал при каждом удобном и неудобном случае живым примером храбрости и бескорыстия...
        - Конечно, на правах моего спасителя, ты вправе спросить, как я здесь оказался, - продолжил призрак, явно обрадованный возможности поговорить. - Клянусь чем угодно, мне и самому хотелось бы это знать. Да-да, не удивляйся. Мы защищали какой-то замок. Нас осадило такое количество неприятеля, что обычный муравейник для сравнения не годится. Они кишели повсюду, постоянно делали приступы, и нам приходилось туго, несмотря на богатые запасы провианта. Кроме того, подземные резервуары были полны чистейшей воды, так что мы могли продержаться хоть сто лет в ожидании помощи, если бы не обилие неприятеля, ведшего осаду вопреки общепринятым правилам. Их предводитель согнал местных жителей, и пообещал отдать на их нужды все камни, которые им удастся добыть из крепостной стены. По ночам они этим и занимались, мешая уснуть беспрерывным скрежетом у подножия. Если бы ты только мог представить себе, какой ущерб они причинили!.. И вот, когда наш замок в буквальном смысле уже качался от ветра, лишенный опоры в значительной мере, неприятель пошел на решающий приступ. Мне выпало защищать северную стену. Я там и
находился, обустроив себе маленькую палатку прямо на стене, чтобы не покидать вверенного мне места. Здесь я сражался, здесь же спал и принимал пищу. Кстати сказать, для решающего приступа неприятель выбрал самое неподходящее время - время обеда. Мой оруженосец был весьма обеспокоен приступом, хотя чего нам было беспокоиться? Штурмовали южную стену, а мы защищали, как я уже говорил, северную... Лучше бы он обеспокоился куропатками, которые были явно недожарены. Приступ, конечно, тоже дело важное, но нельзя же из-за него допускать, чтобы обед подавался в некачественном виде!.. Я как раз выговаривал ему, вынужденный перекрикивать приближающийся шум битвы, когда какое-то копье, пробив материю моей палатки, пронзило этих самых куропаток, насадив их на себя, будто на вертел. Но я не придал этому значения, решив, что это повар решил исправить свою оплошность. "О, да! - вскричал я. - Подержите их над медленным огнем еще минут двадцать и непременно полейте острым соусом..." Что сталось с теми куропатками, я не знаю, поскольку сразу же вслед за их исчезновением, услышал:
        - Тебе обязательно брать кого-нибудь в плен?
        - Конечно! Может быть, мне повезет, и я, наконец-то, разбогатею.
        - Тогда возьми кого-нибудь другого. Этого не прокормишь. Ты только посмотри на его стол...
        Мне стало интересно, кто и кого собирается взять в плен и нельзя ли в этом поучаствовать, но в этот момент замок рухнул, лишив меня и обеда, и возможной добычи. Судя по всему, я либо погиб, либо попал в плен. Но я так до сих пор и не выбрал для себя, что предпочтительнее. Однако, склоняюсь к тому, что, как это ни печально сознавать, скорее второе, чем первое.
        - Это почему? - поинтересовался Владимир.
        - Видишь ли, юноша, после гибели доблестного рыцаря, о нем слагают песни и легенды, в отличие от тех, которые попали в плен. А так как я до сих пор не слышал ни одной о себе, то следует признать...
        И он горько вздохнул.
        - Конечно, остается слабая надежда, что мне воздвигнут памятник, которого я не могу увидеть, будучи насельником этого замка, но... нужно как-нибудь набраться мужества и взглянуть суровой правде в глаза.
        - А может быть... - начал было Владимир, но призрак не дал ему договорить.
        - Ты что же, смеешь сомневаться в моей доблести? Что мне положены песни, легенды и памятник? Мне?.. Да знаешь ли ты, что как-то раз, в пылу жаркой битвы, я впервые встретил противника, равного мне по силам и умению. Мы схватились, и вскоре я обратил внимание на то, что шум сражения утих. Улучив момент, я бросил взгляд по сторонам и обнаружил, что битва прекратилась, что враждующие стороны заняли места поудобнее и с восхищением мною наблюдают за нашим поединком. Однажды я промахнулся, и что, ты думаешь, я услышал? Кто-то воскликнул: "Да, он промахнулся, но это был самый блестящий промах, какой мне когда-либо доводилось видеть!" Пыль и песок взлетали к небесам, звенело железо, ржали кони, науськивали болельщики... В пылу схватки я даже не заметил, что, пользуясь сильной запыленностью, вражеский рыцарь менялся на свежего... День сменялся ночью, а ночь - днем. Наш поединок не прекращался ни на минуту, пока я, наконец, совершенно обессилев, не был вынужден признать свое поражение. Бессильно опустив меч, я ожидал рокового удара, долженствующего принести мне позор. Однако мой противник, по всей
видимости, оказался менее благородным, чем я думал, и не желал нанести мне этот удар-мизерикордию, чтобы избавить от насмешек. Я склонил голову, пыль и песок постепенно осели... Я был совершенно один в окружающем меня пустом пространстве песчаной долины... Как мне потом рассказали, противоборствующим сторонам просто надоело на меня смотреть, поэтому они заключили мир и разошлись по домам. То есть, не зная, что мои товарищи покинули меня, я продолжал битву в одиночку! Скажи же, знаешь ли ты рыцаря, более достойного памятника, чем я? И более скромного, поскольку вполне удовлетворюсь постаментом, на котором вполне способен постоять за себя сам? Бывал ли ты по ту сторону моря? Знаешь ли ты, что там есть величественные сооружения, именуемые пирамидами? Сам я их не видел, но мне рассказывали, что они высотою почти до неба. И если одну из них снести наполовину, полагаю, такой пьедестал был бы мне под стать. Суди сам...
        Он принял величавую позу, но в этот момент на стене за его спиной заиграл лучик восходящего солнца, и призрак растаял в воздухе...
        На этот раз рекомендуемая книга никак не будет связана с предыдущими событиями. Но вовсе не потому, чтобы таковой не нашлось. Скорее наоборот: прекрасных книг, посвященных средневековой Европе, очень много, и чтобы представить их, хотя бы и в двух словах, потребовалось бы много и времени, и места. Дело решила подброшенная монетка. Надеемся, она не обманула.
        Книга называется "Символическая история европейского Средневековья", автор ее - Мишель Пастуро. Издание: Спб, АЛЕКСАНДРИЯ.
        "Апологет "символической истории" Пастуро собрал в этой книге наиболее успешные результаты своих многолетних исследований того, что для средневекового человека было важным и очевидным, а для нас непонятно, а то и вообще не существует: он рассказывает о судах над свиньями, демонизации дичи и ротации "царей зверей", спасительных и губительных растениях и деревьях, символизме цветов и фигур, недостойном ремесле красильщиков и нечестивой, но чрезвычайно популярной игре в шахматы".
        Приводим из нее фрагменты двух глав, посвященных "благотворным" и "пагубным" деревьям.
        "Обратимся, однако, к символике некоторых деревьев и поразмыслим над тем, как она могла влиять на использование их древесины. Я оставлю в стороне самые известные -- или слывущие таковыми -- деревья: дуб, каштан, маслину и сосну, -- и в качестве примеров возьму те деревья, которые привлекали меньше внимания историков техники и ботаников. Судя по многочисленным текстам, посвященным липе, именно это дерево снискало особое расположение средневековых людей. Авторы видят в ней только достоинства; ни разу -- и насколько мне известно, это уникальный случай -- она не представлена с плохой стороны. В первую очередь восхищаются ее величественностью, пышностью, долголетием. В Германии, где уже в Средневековье проявлялась тяга к рекордам, в некоторых источниках рассказывается о липах, окружность ствола которых достигала в основании необычайных размеров: так, в 1229 году липа в Нойштадте, в Вюртемберге, якобы имела окружность, равную нашим двенадцати метрам. Но еще больше, чем размер или древний возраст, восхищает запах липы, ее музыкальность (жужжание пчел) и изобилие даров, которые можно от нее получить. Об
этом средневековые, равно как и античные авторы говорят не умолкая. Прежде всего, липа -- звезда фармакопеи: используется ее сок, кора, листья и главным образом липовый цвет, чьи успокоительные и даже наркотические свойства были известны с Античности. С XIII века липу начинают сажать возле лепрозориев и больниц (эта практика была широко распространена даже в Новое время). Из липового цвета, любимого пчелами, получается мед, которому приписываются разнообразные лечебные, профилактические и вкусовые свойства. Из сока липы получается нечто вроде сахара. Листья идут на корм скоту. Из лыка, гибкого, прочного и богатого волокнами, получают текстильный материал, "луб" (tilia), из которого делают мешки и колодезные веревки. Это полезное и почитаемое дерево также связано с покровительством и властью сеньора: ее сажают перед церквями, под ее кроной вершат правосудие (эту роль она делит с вязом и дубом); в конце Средневековья ее даже используют как декоративное дерево и высаживают липовые аллеи; тем не менее, в этом качестве она станет в широких масштабах использоваться по всей Европе только в XVII веке.
        Повлияли ли все заслуги и достоинства липы на то, как использовалась древесина этого дерева? Мягкая и легкая, простая в обработке, с плотной и однородной структурой, липа в Средние века была излюбленным материалом скульпторов и бондарей. Являлось ли это следствием ее неоспоримых физических свойств? Или же следствием положительных символических качеств? Как эти свойства и качества обогащали друг друга? Считалось ли, что статуя святого целителя, вырезанная из липы, обладает более сильным лечебным и профилактическим эффектом, чем статуя того же самого святого, вырезанная из другого дерева? Если в конце Средних веков из липы часто изготавливали музыкальные инструменты, то значит ли это, что такой выбор мотивировался мягкостью и легкостью ее древесины или же на него повлияло воспоминание о музыке пчел, у которых липа была любимым деревом, как об этом пишет уже Вергилий в четвертой книге "Георгик"?
        Есть масса вопросов, на которые при нынешнем состоянии наших знаний ответить едва ли представляется возможным, но которые историк не может перед собой не ставить, и касаются эти вопросы не только липы, но и других деревьев. Например, почитаемый германцами ясень, выполняющий роль посредника между небом и землей, который, как считалось, притягивает молнию и грозу, в Средневековье использовался для изготовления большей части метательного оружия (копий, дротиков, стрел): объяснялось ли это гибкостью и прочностью древесины или же древним мифологическим значением ясеня, который считался деревом небесного огня, орудием воинов на службе у богов? А чем объясняется то, что ветви березы, белого дерева, которое светится на зимнем солнце, в Северной Европе повсеместно использовали в качестве розог для бичевания одержимых и преступников, чтобы изгонять из них зло, -- гибкостью самих ветвей или чистотой ее цвета? В английском языке даже одно и то же слово -- birch -- обозначает одновременно и березу, и розги, и бичевание. И опять-таки, что лежит в основе обычая наказывать березовыми прутьями -- физические
свойства дерева или же его символика и мифология?
        Те же самые вопросы точно так же возникают в связи с деревьями с дурной репутацией. Но в этом случае они представляются еще более сложными, так как верования, связанные с деревьями, не всегда согласуются с тем, как в действительности используют древесину этих деревьев. Рассмотрим два примера -- тис и орех.
        Все средневековые авторы подчеркивают пагубную и опасную природу тиса. Мрачный и одинокий тис не только растет там, где обычно не растут другие деревья (на песчаных равнинах, торфяниках), но он еще и странным образом никогда не меняется, всегда остается зеленым, всегда равным самому себе, как будто, заключив сделку с дьяволом, он приобрел нечто вроде бессмертия. Действительно, в легендах и преданиях он ассоциируется с потусторонним миром и смертью, об этой ассоциации свидетельствуют его названия в немецком (Todesbaum) и итальянском (albero della morte). Это погребальное дерево, которое встречается на кладбищах и которое связано с трауром и самоубийством (в некоторых версиях истории Иуды он кончает жизнь самоубийством не повесившись на смоковнице, а проглотив сильнейший яд, добытый из тиса). Тис устрашает, потому что в нем все ядовито: листья, плоды, кора, корни и особенно сок, который входит в состав многих ядов, например, яда, от которого в пьесе Шекспира умирает отец Гамлета. Более того, ни одно животное не притрагивается к тису, а его латинское название (taxus) само по себе напоминает о понятии
яда (toxicum): "тис -- дерево ядовитое и из него добывают яды", -- пишет Исидор Севильский, а вслед за ним и большинство средневековых энциклопедистов.
        Не по причине ли этих смертоносных качеств из древесины тиса в Средние века чаще всего изготавливали луки и стрелы? Не было ли тут расчета сразить врага с помощью яда, содержащегося в соке и волокне тиса? Не считалось ли, что древесина этого "дерева смерти" способна сеять смерть? Или же, просто-напросто, из тиса делали такого рода оружие, потому что его древесина гибка и прочна (почти как дуб)? Ответить трудно. Однако следует констатировать, что в Англии, Шотландии и Уэльсе средневековые лучники в самом что ни есть массовом масштабе использовали луки и стрелы, изготовленные именно из тиса. Иными словами, в трех странах, наследующих традициям древней кельтской культуры, тис, в большей степени, чем где бы то ни было, предстает как дерево устрашающее и одновременно почитаемое.
        В отношении ореха вопрос о сложных взаимосвязях между дурной репутацией дерева и качествами его древесины стоит еще острее. Все авторы опять-таки сходятся во мнении, что орех -- это дерево пагубное и является одним из деревьев Сатаны. Его ядовитые корни не только губят всю растительность вокруг, считается также, что они провоцируют смерть домашних животных, если подбираются слишком близко к стойлам и конюшням. У мужчин и женщин есть все основания опасаться этого зловредного дерева: заснуть под орехом значит не только заработать лихорадку и головную боль, но прежде всего -- подвергнуть себя риску встречи со злыми духами и демонами (подобные суеверия были засвидетельствованы в различных областях Европы даже в середине XX века). Исидор Севильский, отец средневековой этимологии, устанавливает прямую связь между существительным "орех" (nuх) и глаголом "вредить" (nоcеrе): "название ореха происходит от того, что его тень или дождевая вода, стекающая с его листьев, вредит окружающим деревьям".
        Как тис или ольха, орех -- дерево опасное и зловредное. Однако столь дурная репутация, кажется, не нанесла ущерба ни его плодам, ни листьям, ни коре, ни древесине. Орехи, которые средневековое население потребляет в большом количестве, используются в медицине и идут в пищу; из них делают масло и всякого рода напитки -- не вредные и не опасные. Корни и кора ореха применяются при изготовлении красителей, позволяющих окрашивать в коричневый и -- что в средневековой Европе всегда представляло трудность -- в черный цвет. А древесина ореха -- твердая, тяжелая, прочная -- у краснодеревщиков и скульпторов считается даже одной из самых красивых и ценных.
        Таким образом, имеется существенный разрыв между символическим и мифологическим дискурсом об орехе, верованиями, которыми он окружен (с XV века это ведьминское дерево), и теми полезными и важными функциями, которые выполняют в материальной культуре получаемые от него продукты, особенно плоды и древесина. В конце Средневековья в одной и той же деревне крестьяне не позволяют детям и скоту находиться вблизи ореха, но вместе с тем сундучники с большой охотой и пользой работают с его древесиной. Как воспринимать такое противоречие? Что оно означает? Что, мертвый орех утрачивает свою вредоносность? Но кто же отважится его срубить? Или, возможно, это значит, что область ремесел, техники и экономики постепенно обособляется и даже порывает с миром знаков и грез, с которым она некогда составляла единое целое?"
        Замечательная книга, замечательное издание, замечательный перевод.
        ... Наши путешественники вновь стояли на перекрестке, напоминающем одуванчик. Владимиру, после исчезновения призрака, поспать почти не удалось, поскольку, стоило ему вернуться обратно за пиршественный стол и ненадолго "смежить вежды", поочередно проснулись остальные и сразу же принялись за завтрак. Затем сэр Ланселот позволил Рамусу уговорить себя двигаться дальше и посетить город, располагавшийся где-то неподалеку. Конечно, будь сэр Рыцарь в более подходящем возрасте, сэр Ланселот ни за что не покинул бы замок без "доброго дружеского поединка", но обстоятельства оказались выше его желания.
        Погода оказалась не самой лучшей для путешествия. Небо хмурилось, моросил мелкий дождик, клубилась хмарь, а лягушки в болотах, мимо которых они проходили, посходили с ума и устроили потасовку. Однако, по мере продвижения к перекрестку, распогоживалось, а когда оказались в центре "одуванчика", в небе вовсю сияло солнце, и не наблюдалось никаких следов дождя. Ни луж, ни мокрой земли.
        Владимира это удивило, зато его спутников - нисколько. Они, не отвлекаясь пустяками, спорили по поводу того, какую дорогу следует избрать.
        - Чего вы спорите, - попытался воздействовать на них Владимир. - Вчера...
        - Вчера нам ее показали, а теперь показывать некому. Не возвращаться же к пастушку, - разумно ответил Рамус. - У меня нет сил слушать его арфу. И вообще, зря ты не спросил у него лошадей, - заметил он, обращаясь к сэру Ланселоту.
        - То есть как это - не спросил? Спросил. Но ведь ты сам слышал, что он сказал.
        - Я, должно быть, отвлекся... И что же он сказал?
        - Когда я спросил, нет ли у него лошадей до города, он ответил, что есть простые, а таких длинных нету...
        - Тогда спросил бы дорогу, а то получается, зря мы к этому де Барану ходили.
        Сэр Ланселот оторопел.
        - Погоди, погоди... Как ты его назвал?
        - А как мне его еще звать? У него там табличка висела: замок барона аль де Барана...
        - Того самого, у которого дом, где Грааль? - возопил рыцарь. - Столько времни искать, и вот, когда удача сама, можно сказать, привела... Возвращаемся! - заявил он и решительно двинулся назад, но был остановлен спокойным голосом Рамуса.
        - Во-первых, дом с Граалем этого самого барона в городе. А во-вторых, куда ты направился? Ты уверен, что эта та самая дорога? Которая назад? Мы, похоже, заблудились...
        - Это не страшно, - улыбнулся Владимир. - Кажется, я вижу того, кто нас выручит.
        Из-за поворота показался пастушок, неизвестно зачем и куда толкавший свой рояль.
        - Он, наверное, гонит свою овечку на другую поляну, - предположил Владимир.
        - По мне - хоть на базар. Сейчас не время слушать музыку, - как-то слишком поспешно заявил Рамус, развернулся и опрометью кинулся по случайно выбранной дороге.
        Сэр Ланселот быстрым шагом последовал за ним.
        Владимиру не оставалось ничего иного, как присоединиться.
        ... Как это ни странно, но дорога привела их к городу. Причем, Владимир не понял, увидел ли он его раньше, или учуял. Поскольку ветер, дувший им в лицо от серой полосы, представлявшей собой городские стены, обвевал их ароматом помойки. Владимир поморщился, в отличие от своих спутников, по всей видимости, привычных к подобной атмосфере. К городу и из него тянулись телеги, туда и обратно спешили какие-то люди, одетые сообразно своему общественному положению и ремеслу. На наших путешественников никто не обращал внимания, и они благополучно добрались до городских ворот, где и были остановлены стражниками, потребовавшими плату за вход. Рамус вступил в переговоры, Владимир осматривался. Город, как ему показалось, снаружи являл собой копию рыцарского замка, только большей величины. Те же стены с башнями, тот же ров. Единственное отличие состояло в том, что возле подъемного моста скопилось огромное количество лиц, очевидным образом не принадлежавших к верхушке общества, а потому ухо требовалось держать востро, дабы не лишиться содержимого карманов.
        - Да говорю же вам, мы не собираемся входить! - орал тем временем на всю округу Рамус. - Нам нужно пройти, только и всего!..
        В конце концов, здравый смысл стражников не устоял против такой глотки, и их пропустили, поскольку налицо имелся приказ брать плату за вход. Приказа брать плату за проход не имелось.
        В городе царило столпотворение, вызванное необыкновенным притоком приезжих, поскольку только-только окончился очередной турнир, и его зрители и участники не успели разъехаться по домам даже частично. А кроме того, его планировка оставляла желать лучшего. Кривые улочки были застроены кое-как; расстояние между дверьми первых этажей соседних домов едва-едва позволяло разминуться двум телегам, в то время как окна вторых этажей располагались так близко друг к другу, что ставни невозможно было открыть, поскольку они упирались в противоположные. Владимиру они живо напомнили какой-нибудь туннель или очень длинную арку.
        Высказав удивление узостью улиц, он тут же получил необходимое пояснение от сэра Ланселота, что все сделано по правилам - их ширина в точности выверена по рыцарскому копью.
        - По длине или толщине? - буркнул Владимир, у которого от обволакивающего, густого запаха нечистоты кружилась голова.
        - Разумеется, длине, - пояснил сэр Ланселот, удивляясь подобному невежеству.
        Рамус же внезапно остановился и приник взглядом к едва различимому на фоне стены пергаменту. Было совершенно непонятно, как он может что-то разобрать в царившей, несмотря на солнечную погоду, темноте. Постояв, он пробурчал: "Ничего интересного. В связи с проведением рыцарского турнира усилены меры безопасности. Владельцам домов и трактиров предписывается сообщать о пожаре за три часа до его начала", после чего двинулся дальше.
        Было совершенно непонятно, как он ориентируется и куда всех ведет.
        Они свернули, - как показалось Владимиру, - в первый попавшийся, - переулок, неожиданно оказавшийся пустым. Поодаль от них, под окном второго этажа, сделанным сбоку, стоял прилично одетый горожанин, что-то выкрикивавший и размахивавший руками. Судя по жестикуляции, произносимые им слова были очень суровы. В стороне стоял второй горожанин, слушал говорившего и согласно кивал. Наши путешественники замедлили шаг, что сделали чрезвычайно вовремя. Поскольку окно неожиданно открылось, и в нем показалась бадья, с помоями через край. Мгновение, и все они оказались внизу, на выражавшемся горожанине. Окно снова закрылось.
        Совершенно неожиданно, облитый горожанин развернулся и пошел прочь. Второй, оставшийся невредимым, догнал его и пристроился рядом. Когда они проходили мимо, Владимир услышал:
        - Нет, ну теперь ты убедился, какой это хам и подлец! Я удивлен, неужели ты оставишь эту его выходку без должного отмщения?
        - С какой стати? Ты попросил меня высказать ему все, что ты о нем думаешь, поскольку у меня это лучше получится. Я всего лишь исполнил твою просьбу. С какой стати я буду вмешиваться в ваши дрязги? Ты лучше подумай, как тебе поступить дальше. Ведь в моем лице он окатил помоями тебя.
        - Можешь не сомневаться, уж я-то это дело просто так не оставлю!..
        Наши путешетвенники двинулись дальше, при этом Владимир не знал, как ему лучше поступить: то ли смотреть под ноги, чтобы не наступить в хлюпающие под ногами лужи того, что могло оказаться на голове, если не смотреть вверх.
        Переулок окончился оживленной улицей. Рамус, по всей видимости, руководствовался природным чутьем, поскольку сразу же свернул направо. Владимир следовал за ним, постоянно ощупывая карманы и ожесточенно озираясь.
        - Пришли, - заявил Рамус, резко останавливаясь.
        Прямо перед ними, из стен, навстречу друг другу, торчали два металлических штыря, на которых имелись вывески. Точнее, предприимчивые владельцы заказали одну вывеску на двоих, потом поделив ее могучим ударом чего-то острого пополам. Одна половина изображала полукруг, внутри которого имелся силуэт всадника на половинке лошади. Этот всадник должен был изображать рыцаря, о чем свидетельствовала надпись над дверью: "Для рыцарей". Вторая половина вывески содержала заднюю часть лошади и пешего человека, скорее похожего на ежа. По всей видимости, он что-то нес на своей спине, и это что-то являлось оружием, поскольку надпись над дверью гласила: "...и их оруженосцев".
        Рамус толкнул эту дверь и исчез внутри. Сэр Ланселот скрылся за дверью напротив. Владимир, немного помешкав, последовал за Рамусом.
        И оказался в таверне, битком набитой теми, кто на самом деле являлся оруженосцем или примазался к ним. Они сидели и стояли повсюду, размахивая деревянными кружками, орали, пели и говорили одновременно. Рамус уже втиснулся за большой стол посередине, у него в руке также откуда-то появилась кружка, и орал, не уступая остальным. В горячем полусумраке, Владимир инстинктивно принял в сторону и оказался возле маленького столика, всеми игнорируемого, поскольку каждый старался пролезть ближе к центральному столу. Здесь же приютился какой-то важный господин, совершенно очевидно - не оруженосец. Перед ним стояла полная кружка, но он не обращал на нее внимания, разглядывая безобразничавших оруженосцев. Искоса глянув на Владимира, он вернулся к своему занятию.
        Владимир прислушался. Все разговоры, насколько он мог судить, сводились к обсуждению закончившегося турнира.
        - ...но стоило сэру Бламбину опустить копье на полдюйма ниже, и он был выбит из седла...
        - ...говорю тебе, это был не сэр Бламбин, а какой-то другой недотепа, недостойный носить золотые шпоры...
        - ...и тогда я сказал своему хозяину, сэру Гуфи: "Достопочтенный сэр, ваш соперник использует особый прием, и единственное средство против него - уклониться в сторону на полувольте, сдвинуть щит вправо, и разить не острием копья, а вэмплейтом". - "Так вот почему я не смог его победить!" - воскликнул тогда мой хозяин, прижимая меня к сердцу. Ха! Почему он не смог его победить - это дураку ясно, но скажи мне, я-то почему до сих пор не рыцарь?..
        - ...хорошо, что у сэра Дэкимена лопнула подпруга, и он оказался на земле, едва успев преодолеть четверть ристалища. Когда я помогал своему хозяину разоблачаться, он не верил своему счастью, и все время твердил: "Чтобы сразить этого рыцаря, нужно быть молодым и сильным". "Вовсе нет, сэр, - отвечал я ему, - вы ведь только что доказали обратное..."
        - ...О, ты не знаешь сэра Каннинга. Это хитрый и двуличный человек. Никогда такого не случалось, чтобы он совершал что-то без задней мысли. Он проиграл поединок сопернику, значительно менее умелому и сильному. И никто не может понять - почему?
        - ...поворачиваю за угол и, представь себе, нос к носу сталкиваюсь с оруженосцем сэра Лоста. Мы приветствовали друг друга, немного поболтали, и он ушел. А я так и стоял, не зная, что и подумать. Мне говорили, что они с хозяином пали в битве по ту сторону моря...
        - Но теперь ты знаешь, что оба - живы.
        - С чего бы это? Мне говорили об их гибели человек двадцать - и каждый из них не просто заслуживал доверия, они видели это почти что собственными глазами. Подумай сам - целых двадцать!.. Не знаю, кому и верить...
        - ...это меня хозяин так отделал. Перед поединком я посоветовал ему, прежде чем направить копье в плечо противника, досчитать до десяти. Я следил за сэром Белликозом, и не только разглядел все его ухватки, но и слабые места. Победа была у нас в кармане, и я уже ощущал приятную тяжесть в своем кошельке... Увы, я совершенно забыл, что мой хозяин не умеет считать, и не мог даже предположить, что он начнет загибать пальцы...
        Рамус, тем временем, завладел всеобщим вниманием, а попросту говоря, стал душой компании. Заставив при этом Владимира усомниться в том, насколько тот был правдив, уверяя, что никогда не принимал участия в студенческих пирушках.
        - Гаудеамус игитур, - вопил Рамус во всю силу своих легких, размахивая теперь уже двумя кружками. - Ювенес дум сумус!..
        Ему неуверенно подпевало несколько голосов, остальные просто орали не в такт. Важный господин, сидевший рядом с Владимиром, не сводил с Рамуса заинтересованного взгляда.
        Довопив "Гаудеамус" до конца, маг-недоучка, не сделав паузы, продолжил:
        - Да я, если хотите знать, сам - рыцарь!.. Самый главный!.. Стоит мне только показаться где-нибудь возле королевского замка, как тут же сам король ко мне навстречу с почетным караулом и обедать зовет. При одном моем имени разбегаются самые свирепые сарацины, и... и...
        Тут он обратил внимание на то, в помещении повисла напряженная тишина.
        - В таком случае, что ты делаешь здесь, в трактире для оруженосцев? - наконец, угрожающе спросил кто-то, очевидным образом подозревая в Рамусе вовсе не рыцаря, и даже не оруженосца.
        - Я здесь инкогнито, - пробормотал тот, впервые, на памяти Владимира, растерявшись.
        - И что сэр Инкогнито делает в трактире для оруженосцев? - еще более грозно прозвучал тот же голос, и вокруг Рамуса обозначилось легкое движение.
        - Я... я заблудился... И я вовсе не рыцарь... Я пошутил!.. Неудачно!.. - воскликнул последний, пытаясь спасти положение. - Я... я докажу!.. Я вам сейчас такое устрою, что вы ахнете от удивления!.. Спросите у хозяина бурав...
        На лице соседа Владимира появилось удивленно-заинтересованное выражение.
        Явился хозяин с буравом. Рамус, приняв высокомерный вид, вознамерился начать сверлить стол, но это ему было категорически запрещено. Равно как портить стулья, пол, оконные рамы и дверь. В конце концов, ему был выделен маленький кусочек перил лестницы, ведущей на второй этаж. Пока Рамус проделывал отверстие, скептики толпой окружили его, мешая себе смотреть, а ему - работать. Было просто удивительно, как он не просверлил кого-нибудь из окружающих. В конце концов, отверстие было проделано, но не сквозное, а глубиной пальца в два. Вернув бурав хозяину, Рамус театральным жестом пригласил желающих осмотреть его работу и убедиться, что отверстие - оно и есть отверстие, что внутри него ничего нет, и все без обмана. Перила угрожающе трещали, когда заинтересованные оруженосцы сгрудились возле лестницы, стараясь все одновременно заглянуть в дырку и ткнуть в нее пальцем, для надежности. Затем Рамус потребовал пробку, воздел ее над головой, демонстрируя, что это всего лишь обычная пробка, после чего вальяжно вонзил в дырку.
        Наступала кульминация действа. Оруженосцы замерли, кто где, - часть из них забралась на столы, чтобы лучше видеть. На стол забрался сосед Владимира, а затем и он сам.
        Рамус пригласил желающего с пустой кружкой. Таковых не нашлось. Оруженосцы начали перешептываться и выпихивать вперед один другого. Высмотрев самого тощего, с которым мог справиться без проблем, Рамус ухватил его за шиворот и подволок к лестнице.
        - Какое вино предпочитаешь? - важно произнес он.
        Тишина стояла абсолютная. Затихли даже мухи.
        - Я... мне... - слабо проблеял оруженосец с кружкой.
        - Рейнвейн подойдет? - спросил Рамус.
        - Ну... да...
        - Итак, господа, минуточку внимания... Да держи же ты кружку сильнее, вот тут, около пробки!.. Итак, господа!.. Сейчас я взмахну рукой, произнесу: "Раз, два, три!", выну пробку, и эта кружка наполнится ароматным вином. Раз... два... три!..
        Рамус взмахнул правой рукой, а левой выдернул пробку. Однако из отверстия ничего не полилось, посыпалась труха и выпало несколько термитов.
        С минуту наблюдалась немая сцена. После чего Рамус был поднят на руки, торжественно поднесен к входной двери и самым недвусмысленным образом выброшен на улицу. Где в буквальном смысле столкнулся с сэром Ланселотом, которого по какой-то причине выкинули из двери напротив.
        Возмущенные оруженосцы вопили так, что невозможно было разобрать ни слова. Сосед Владимира тяжело вздохнул, слез со стола и уселся на свое прежнее место.
        - Вот из-за таких дилетантов, - нравоучительно заметил он, - и страдает благородное ремесло бродячих иллюзионистов. Совершенно не уважают классиков жанра. Стол - обязателен, важен также диаметр сверла и наличие на базаре многих сортов вина... Кроме того, часть публики непременно должна быть заранее соответствующим образом подготовлена, чтобы оставшиеся восприняли твое действо как чудо... Эх, молодежь!..
        Он неодобрительно покачал головой и замолчал, погрузившись в размышления.
        Владимир не стал ему мешать. Он встал и тихонько вышел на улицу.
        - Они сказали, что здесь место только для участников турнира, - объяснил свою ретираду сэр Ланселот.
        - А меня приняли за рыцаря, - гордо пожаловался Рамус.
        - Куда же мы теперь? - спросил Владимир.
        - Идем к центральной площади, - предложил Рамус. - А там сориентируемся.
        - Как же мы ее найдем? - поинтересовался Владимир.
        - Очень просто, - ответил Рамус. - Все дороги ведут туда.
        Однако, вопреки его заявлению, они заблудились, постоянно оказываясь в каких-то проулках и тупиках. Между тем, становилось совсем уже темно. И неизвестно, чем бы закончились их скитания, если бы они случайно не стали свидетелями разговора двух, по всей видимости, торговцев. Миновав их, все трое услышали, как один сказал другому:
        - Подумаешь, сэр Виннер стал победителем турнира! Стоил ли этому так сильно удивляться, если учесть, что оружие ему продал именно я? Но, увы, как часто скромные герои, подобные мне, остаются в безвестности, в то время как лавровыми венками увенчивают других? Кстати, тебе, случаем, не нужно сорок мешков сушеного лаврового листа?..
        Владимир, сам не зная, почему, - возможно, сработала интуиция, - резко остановился и повернулся к разговаривавшим.
        - Скажите, а рукописей у вас, случайно, нет? - спросил он.
        Говоривший встрепенулся.
        - Конечно, есть! Тебе исключительно повезло, дорогой! Только у меня, и только рукописи! Какая именно инетерсует молодого господина?
        - Ну, такая... В которой бы рассказывалось, как волшебные урожаи получать... На огороде...
        - Разумеется, есть! Приходи завтра ко мне в лавку...
        - А может, у тебя и Грааль имеется? - вмешался сэр Ланселот.
        - У кого же еще может быть Грааль, как не у меня! У меня есть даже не один Грааль, а целых двести, но только восемь из них подлинные. Остальные - так, для туристов. Вам какой? С пергаментом, подтверждающим подлинность, или без? Если желаете, вместо пергамента могу предложить папирус, но это выйдет дороже...
        У сэра Ланселота открылся рот. Подскочил Рамус, склонился к уху торговца и что-то прошептал.
        - И это есть! Почему же вы сразу не обратились ко мне? Приходите завтра, в полдень, все вам будет. И то, что вы ищете, и многое другое.
        Торговец повернулся и заспешил было уходить, но Рамус окликнул его.
        - Постой, погоди! Как нам найти твою лавку?
        - Спросите у кого угодно самую лучшую лавку в этом городе. Меня здесь каждая собака знает.
        И убежал.
        Город был переполнен приезжими, так что места нашим путешественникам не нашлось, и им пришлось ночевать "под открытым небом", то есть, под навесом у городской стены. Сэр Ланселот предлагал не спать вообще, а поискать ночных приключений, поскольку в городе непременно водились разбойники, но его никто не поддержал.
        Днем же, не смотря на уверение торговца, никто не мог подсказать им месторасположение самой лучшей лавки. Каждый спрошенный указывал свою, а уточнения, что там торгуют рукописями, Граалями и мешками сушеного лавра, - ни к чему не привели. Оказавшись так близко к цели своих поисков, сэр Ланселот и Владимир уже готовы были впасть в отчаяние, когда вдруг Рамус хлопнул себя ладонью по лбу.
        - Торговец же ясно сказал - каждая собака знает! - воскликнул он, и обратился к толстой ленивой собаке, лежавшей возле стены одного из домов. - Послушай, если ты отведешь нас к хозяину самой лучшей лавки в этом городе, то вот этот человек, - он ткнул пальцем во Владимира, - купит тебе сахарных костей на неделю.
        Собака недоверчиво переводила взгляд с Рамуса на Владимира, и последнему ничего не оставалось, как согласно кивнуть.
        После чего она встала, встряхнулась, и лениво заструсила вперед, не оборачиваясь, словно совершенно не заинтересованная в том, идут за ней, или нет. Однако вместо лавки привела их к мясным рядам, где и села, все с тем же отсутствующим видом. Владимир вздохнул и купил то, что от него, по всей видимости, требовалось. Бросив на него взгляд, в котором очевидно читалась: "а что делать? Жизнь такая...", собака потрусила дальше, и вскоре они оказались возле совершенно неприметной двери, найти которую сами вряд ли когда-нибудь смогли. Получив причитающееся ей вознаграждение, собака умчалась быстрее ветра.
        Наши путешественники стояли, переминаясь с ноги на ногу, странно оробев и не решаясь войти, когда дверь распахнулась, словно по волшебству. На пороге возник давешний торговец, с улыбкой во все лицо.
        - Почему стоим? - радостно воскликнул он. - Почему не заходим?
        И он отступил в сторону, освобождая проход.
        Владимир, в глубине души, надеялся увидеть нечто среднее между кабинетом средневекового ученого и библиотекой, какими он их себе представлял. Однако ничего подобного не наблюдалось. Обычный прилавок, с полками позади него, заваленными всяким хламом. Какие-то пучки трав на стенах и мешки под ними, полные и наполовину пустые. При такой обстановке на прилавке были бы уместны большие счеты или допотопный кассовый аппарат.
        Торговец, скользнув на свое место, ловким движением изъял из-под прилавка сверток темно-красного бархата, расшитый золотыми нитями и схваченный золотой ленточкой. Поставив его перед собой, он широким жестом указал на него сэру Ланселоту:
        - Прошу! Ваш Грааль!
        Затем грохнул три могучих фолианта и поверх них - инкунабулу. Тот же жест, обращенный к Рамусу.
        - Прошу! Ваши учебные пособия!
        Затем замешкался и обратился к Владимиру:
        - На каком языке изволите разговаривать?
        Владимир оказался в затруднении. На каком языке читает Анемподист?
        - На славянском, - наконец, промямлил он.
        - Прошу. - На прилавке оказались сразу пять фолиантов, весивших каждый, если судить по виду, килограммов по пять. - "О выгодах сельского хозяйства", латинского автора, с прибавлением четырех книг латинско-славянского словаря.
        Владимир с тоской глянул на выложенные перед ним фолианты, затем скосил глаза в сторону Рамуса. Изумлению его не было предела. Маленькая инкунабула была озаглавлена "Как стать рыцарем", зато три огромных - "Как стать оруженосцем".
        Сэр Ланселот, тем временем, не решаясь прикоснуться, со всех сторон оглядывал стоявший перед ним сверток.
        - Это и есть Грааль? - недоверчиво спросил он.
        - Разумеется! - Продавец довольно бесцеремонно развязал ленточку, сунул руку в мешочек и достал оттуда папирус. - Не извольте беспокоиться. С сертификатом качества. Печать, подписи - все, как полагается.
        Помимо папируса в мешочке имелась очень изящная коробочка красного дерева, украшенная перламутром.
        - А открыть ее можно? - поинтересовался сэр Ланселот. - Вдруг там не Грааль?
        - Ты знаешь, как выглядит Грааль? - вопросом на вопрос ответил продавец.
        - Нет, - честно признался рыцарь.
        - Тогда зачем тебе ее открывать? Ты же все равно не сможешь сказать, Грааль там или нет. Сертификат есть - и вполне достаточно. Пусть тот, кому это надо, попробует оспорить его.
        - И куда ты его? - как о деле решенном, спросил Рамус.
        - Ну... королю отвезу... женюсь на его дочери...
        - А потом?
        - Потом... потом... Ты-то чего себе нахапал?
        - Я... - стушевался Рамус. - Да вот, поприще решил попробовать сменить. Поискать, так сказать, в жизни иных путей...
        - Я вот тоже об этом подумываю... - неожиданно признался рыцарь. - Может, в ученые податься, для разнообразия?..
        - В ученые? - тут же спохватился продавец и достал из-под прилавка несколько книжек с картинками. - Вот, пожалуйста, азбука и арифметика для рыцарей.
        Сэр Ланселот заинтересовался картинками, полистал рукописи и подвинул их к коробке с Граалем.
        - Ну, а ты? - Спутники разом повернулись к Владимиру. - А ты как?..
        - Я... - Владимир с трудом поднял доставшиеся на его долю тома. - Сейчас вот это доставлю по адресу, и...
        Закончить он не успел. Его подхватило, словно вихрем, закрутило-закружило, куда-то понесло...
        ...а потом грохнуло пятой точкой на лавку. Книги, которые он держал, шлепнулись на стол, подлетели и аккуратно разъехались в разные стороны.
        - О, как! - прокомментировал кто-то.
        Оказавшийся Анемподистом. А место, в котором Владимир очутился, не без некоторого ушиба части тела, - пещерой, им обитаемой.
        - Здрасьте, - поморщился он.
        - Так... - протянул Анемподист, вытирая руки о порты. - Что это ты нам такое принес?
        Он раскрыл первую попавшуюся книгу, некоторое время смотрел внутрь, теребя бороду, после чего развернул ее на сто восемьдесят градусов.
        - Вернулся!.. - влетел в пещеру Конек, и, как в прошлый раз, когда Владимир вернулся с Востока, подскочил к нему, взгромоздил передние копыта на плечи и от всего сердца широко лизнул. Владимир, совершенно машинально, лизнул Конька в нос.
        - Да погодите вы, лизаться-то... - пробормотал Анемподист. - Я что-то разобраться не могу... Вроде по-нашему написано, а вроде и нет... Ты чего привез-то? Разве я это заказывал?..
        - Это, это, - успокаивающе произнес Владимир. - Только там, чтоб на нашем языке целиком было, не оказалось. Только на ихнем. Поэтому продавец приложил три тома словаря.
        - Словаря?.. - не понял старец.
        - Ну, этого... как его... - Владимир запнулся, подыскивая нужное слово. - Толмача! - наконец, нашелся он. - Только в бумажном... то есть, пергаментном виде.
        Видя, что Анемподист по-прежнему не понимает, Владимир взял собственно книгу, озаглавленную "De re rustica", и принялся переводить:
        - Все очень просто. Вот, смотрите: первое слово, "de" - открываем, смотрим - "относительно". Второе слово, "re" - "на самом деле". Третье, "rustica" - "крестьянка". То есть, получаем: "Относительно самых настоящих крестьянок"...
        Он удивленно замолчал. Анемподист и Конек выжидательно глядели на него.
        - Ну... - смущенно пробормотал Владимир. - Это образно... На самом деле, крестьянки, они - чем занимаются? Сельским трудом. Отсюда следует, что книга называется "Относительно премудростей сельского хозяйства".
        - Ты, вроде, ничего не говорил о премудростях? - с подозрением осведомился Анемподист.
        - Так ведь... это... - начал выкручиваться Владимир. - Крестьянки, они ведь женского рода. А если женского, то, стало быть, зовут Василисами. А где Василисы, там премудрости...
        - Что-то мне подсказывает, придется Анемподисту своим умом до всего доходить, - ехидно произнес Конек.
        - Это еще почему? Вместе доходить будем. Ты это далеко собрался?
        - К Ивану...
        - Какому-такому Ивану? - прищурился Анемподист и добавил внушительно: - Хватит от работы отлынивать. Сельское хозяйство поднимать надобно. Пахать надо, пахать... И, конечно, сеять. Труд - он облагораживает не только человека, но и лошадь... Извини, - спохватился он, заметив реакцию Конька. - Позабылся малость. Но еще и то вспомни, что ты меня объел. И посевы слопал, и огород. На дармовщину. А я тебе слова худого не сказал, потому как ты все исподтишка слопал, для меня незаметно.
        - Откуда же ты знаешь, что это я?
        - Так ведь больше некому, - искренне удивился Анемподист.
        Владимир решил вмешаться.
        - А со мной, со мной - что теперь будет? Я вроде как все задания выполнил...
        - Выполнил, так выполнил, - пожал плечами старец. - Я от своего слова не отказываюсь. Тем более, проку от тебя еще меньше, чем от этого... - Он кивнул в сторону Конька. - Забирай вон корзинку с грибами, и в добрый путь.
        - Так я что же, тавлеи эти, крестьянок, - ошеломленно спросил Владимир. - Я просто так их доставал? Можно и без них обойтись было?
        - Тебе - можно, а мне - никак, - отрезал Анемподист. - Мне такая оказия, чтоб кто-то для меня чего достал, первый раз подвернулась. Кыш оттедова!.. - прикрикнул он на Конька, который суетился возле корзины.
        - А он теперь о нас совсем позабудет? - спросил тот.
        - Почему - позабудет? Приснилось ему. А сказывать кому начнет - так ведь все равно не поверят. Ну что, взял корзину-то?.. И нечего на меня так смотреть. Обеда не будет, угощать нечем. Товарищ твой постарался...
        ...Собиралась гроза. По серому небу, едва не касаясь вершин деревьев, плыли сине-черные тучи. Воздух налился свинцом, ветер совершенно стих. Все шло к тому, что вот-вот должен был разразиться ливень, да еще какой - тропический! Владимир помнил, как однажды, будучи на рыбалке, попал под всемирный потоп, иначе не скажешь. Перед глазами стояла сплошная пелена воды, повернув голову, он не видел плеч, а когда чуть-чуть развиднелось, и он подался домой, несчастный ручеек, шириной метра в полтора, уже успел превратиться в горную реку метров в двадцать...
        Впрочем, вот она, знакомая поляна. Еще десять минут - и он на платформе. Сегодня выходной, электрички идут одна за одной. До дождя успеется.
        Он глянул на корзину, которую нес в руке. Где это он ее раздобыл? И когда это успел столько грибов набрать? Боровики, как на подбор. Не подавить бы, в толкучке. Народу возвращается много, дальше тамбура не пролезешь... Придется над головой держать.
        Надо будет сразу перебрать и посушить - на зиму. А на жарево - взять на работе отгул, ведро, рюкзак, и выбраться посреди недели...
        Закончилась ли на этом наша история? Кто знает...
        Там, в самом низу, под боровиками, лежит средних размеров, очень красивый, мухомор. Деревянный, а вроде как настоящий. Что с ним сделает наш герой? Выбросит - так и не будет ему возвращения в сказку, а не выбросит, на полку поставит, может, и случится когда новые приключения испытать...
        Кто знает...

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к