Орлы над пропастью Евгений Игоревич Токтаев
        Фракиец #1 Мог ли Спартак победить? Почему он не ушел из Италии? Кто он вообще такой, фракиец Спартак. Фракиец ли? Эта история началась в годы Первой Митридатовой войны, вот только совсем не так, как принято её рассказывать.
        Первая часть закончена
        Токтаев Евгений Игоревич
        Фракиец 1. Орлы над пропастью
        "Он и был фракийцем, и не был им"
        Колин Маккалоу
        Пролог
        Письмо доставили еще утром и Дион, старый раб-домоправитель, неспешной шаркающей походкой, которой он передвигался последние лет двадцать, отнес свиток в таблиний. Гонец ничего не сказал о важности и срочности послания, поэтому и беспокоить хозяина без нужды домоправитель не стал. Привычки главы семейства всем в этом доме хорошо известны: до полудня отец никогда не появлялся в своем рабочем кабинете, строго соблюдая этот обычай даже сейчас, в конце зимы, когда в горах еще лежал снег и полевых работ не велось. Домочадцы давно привыкли к этому и никто, даже старшие сыновья, которым уже за тридцать, не посмел беспокоить отца любопытством. Каждому овощу - свой срок.
        В тот день отец находил тысячу причин, чтобы не появляться дома. Подолгу задержался в кузне, с несвойственной резкостью отчитал Стакира за какую-то не стоящую выеденного яйца мелочь, ругался с поварами на кухне. Всюду ему было не мило, не хорошо, а особенное раздражение почему-то вызвала занавеска, загораживающая вход в таблиний. Старая, выцветшая, давно пора было сменить, не позориться перед нечастыми гостями. Но ведь он лично повесил ее, тридцать лет назад вступив во владение этим кабинетом после смерти своего отца. Повесил, как знак, что он теперь здесь хозяин. Ее стирали, выколачивали пыль, но не меняли. И вот теперь она, словно черта невозвращения, отталкивает его, не позволяя переступить порог таблиния. Сделай это - и мир изменится навсегда, пути назад не будет. Бестолковая тряпка, она воплотила в себе все его страхи, тяжелые думы.
        Пытающийся найти себе занятие, старик напоминал тонущего, который цепляется за соломинку. Оттягивал неизбежное, словно уже знал что-то такое, неведомое еще никому в доме и это знание жгло его душу. Будто дата его собственной смерти значилась в том письме. Как глубоко он ошибся бы, предположив, что никто не видит его состояния, не понимает, что происходит. Но нет, он никогда не оскорбит их, своих сыновей, свою жену и даже домашних рабов, неотделимых от членов семьи, отказав им в той проницательности, какой славится сам, какой пропитан каждый закуток немногословного дома.
        - Тебе, Квинт, - прозвучало из-за занавески.
        Отец не мог знать, что младший сын стоит здесь, в трех шагах, приблизившись совершенно бесшумно, ожидая приглашения войти. Не мог, но знал. Так же как сам Квинт знал, кому адресовано это письмо и что в нем.
        Несколько строк на воске, покрывавшем сложенную книжкой деревянную табличку, занимали едва половину одной ее стороны. Письмо не из тех, что годами хранят в семейных архивах, простое короткое послание и нечего тратить ради него папирус.
        Квинт пробежал глазами строчки. Да, все так. Они решились. Теперь то же следует сделать ему. Собственно, долго думать тут нечего.
        - Я уезжаю, отец. Утром.
        Старик кивнул и тяжело, словно на плечах его лежал неподъемный груз, опустился за свой письменный стол.
        - Они набрали два легиона, - продолжил Квинт, - Серторий пишет, что хотел бы видеть в рядах трибунов не только мальчишек, избравшихся в прошлом году. Он помнит меня и зовет.
        - Он пойдет сам?
        - Нет. Легионы возглавит консул.
        - Который? Не успеваю следить за ними, - проворчал старик, - месяц назад одни, сейчас уже другие...
        - Валерий Флакк.
        - Флакк? Он что-то стал понимать в военном деле?
        - Ему в помощь придают Гая Фимбрию.
        - Мясника? - поднял бровь отец, - ты понимаешь, куда все это идет? Гражданская война!
        - Нет, - уверенно ответил Квинт, - мы отправляемся, чтобы предотвратить ее. Консул сместит Суллу.
        - Они полагают, что если Флакк открыто не поддерживал Мария, то Сулла ему подчинится. Это заблуждение, сын. Даже больше - это ошибка и она может стать роковой! Ты окажешься в самом пекле, между двух огней: с одной стороны Сулла, с другой Митридат.
        - Я должен, отец, - упрямо нагнул голову Квинт.
        - Но почему? Что тебе этот Марий?! Он - пепел на ветру!
        - Не ради него...
        - А ради чего? - раздался голос за спиной.
        Квинт обернулся: так и есть, оба тут стоят, старшие братья, близнецы Марк и Луций.
        - Ради вас. Прошлая война обошла наш дом чудом, а та, что может начаться, будет еще страшнее.
        - Ради нас... Красивые слова, - пробасил Луций.
        - Я удержал тебя осенью, - медленно проговорил отец, - едва переборов твое упрямство. Ты так рвался под знамена своего дружка Сертория, а посмотри, чем все закончилось? Марий залил Рим кровью. Дураки плачут о десятке зарезанных консуляров, а сколько перебито простого народа? Кто-нибудь считал? Сотни! Тысячи! Это гражданская война, Квинт, она уже идет, и ты один ее не замечаешь, пытаешься "предотвратить"!
        - Серторий не виновен в тех убийствах, - возмутился Квинт.
        - Не вали с больной головы на здоровую, - отрезал отец, - этот виновен, тот не виновен...
        - Что же мне делать? Сидеть подле тебя, да свиней гонять хворостиной? Кто я такой? Зачем я? Вот они, - Квинт ткнул рукой в сторону близнецов, - твои наследники. А мне куда податься?
        - Семь лет назад ты кричал мне тоже самое, - покачал головой отец, - так и не нашел себя?
        - Нашел. Марий тоже был безвестным провинциалом, а каких достиг высот!
        - И ты хочешь стать вторым Марием? - спросил Марк.
        - Не важно, первым, вторым, десятым... Не быть мне скромным землепашцем. Я ступил на путь, с которого не сворачивают.
        - Стакирова наука... - отец обхватил виски руками, словно у него раскалывалась голова.
        - Нет, - покачал головой Луций, - он всегда был таким. Он выбрал свою судьбу, отец, отпусти его.
        - Смог избраться в трибуны, сможешь стать и квестором, - не сдавался старик, с рождения младшего сына состязавшийся с ним в упрямстве.
        - Через пять лет. Что мне делать пять лет, когда вокруг рушится мир?
        Никто не ответил, повисло тягостное молчание. Старик вздохнул и провел ладонью по лицу. Вздрогнуло пламя свечи на столе. К чему этот разговор? Все решено уже давно. Быть может, еще при рождении малыша. Семь лет разницы с братьями, они так и не стали друзьями. Малыш всегда был... другим.
        - Иди, Квинт, поцелуй мать перед сном. А утром уезжай пораньше. Да хранят тебя лары и Юпитер.
        Квинт положил письмо на стол и вышел. Близнецы последовали за ним. Старик взял табличку в руки, раскрыл и большим пальцем стер выдавленные в воске буквы. Покалывало сердце.
        "Весь дом дней десять выть будет, малыш. Свидимся ли еще?"
        Он придвинул к себе и открыл небольшой сундучок. На дне лежало несколько папирусов, каждый накручен на два деревянных валика с утолщениями по краям. Взяв пару свитков, старик выбрал тот, на одном из валиков которого были вырезаны буквы: DCLХVI. Другой вернул на место. В этом сундуке хранились дневники, отец отмечал в них важные события, касающиеся его семьи и всей Римской Республики. Каждый год - один свиток. На нижнем валике слоев десять папируса - записки недавно перечитывались. Старик аккуратно отмотал свиток в конец, достал чернильницу и очиненное гусиное перо. Последняя запись гласила:
        "В январские иды умер Гай Марий".
        Сейчас середина февраля, месяца очищений. Совсем скоро наступит месяц Марса, Новый год. Уходящий был непростым, много крови увидел Город, когда он начался, еще больше в конце, а в Греции, куда едет малыш, она льется до сих пор.
        Квинт снова встал под знамя Орла. Ему исполнилось двадцать пять, и семь из них он провел в армии. Две войны за плечами. Сколько еще будут хранить мальчика боги? Вернется ли?
        Старик макнул перо в чернильницу и вывел:
        "В канун февральских ид Квинт уехал на войну".
        Капля воска медленно сползала по свече.

* * *
        Ночь. Там, за пределами стен, полная луна заливала землю серебряным светом, но здесь нет окон, чтобы впустить даже тоненький лучик. Десятки масляных светильников на высоких треножниках вокруг стола языками багрового пламени рассекали полумрак, отнимая у него очертания комнаты, не слишком большой, но и не крошечной кельи: дюжина шагов в глубину и чуть меньше в ширину. Большой стол, заваленный свитками, расположился прямо против входа.
        Человек за столом, обликом - перс, одетый в длиннорукавную рубаху, украшенную золотистыми вышитыми кольцами, широкие шаровары и мягкие сапоги, держал в руках развернутый папирус, но глаза его не двигались, не пробегали строчку за строчкой. Черные, неподвижные, словно у мертвеца, они смотрели в одну точку, что находилась не на листе, а где-то за ним. Он застыл без движения, словно и не человек вовсе, а раскрашенная статуя.
        "В шестнадцатый день антестериона Сулла взял Афины".
        Короткая строчка, добавленная пергамским криптием в общий отчет, доставленный сюда, в Синопу, царским скороходом. В отчете масса сведений из разных уголков мира. Таких же, отрывистых, кровоточащих фраз:
        "Сулла захватил сокровища храмов Олимпии, Эпидавра и Дельф".
        "Лициний Лукулл с шестью кораблями вышел в море на второй день антестериона. Приказанное ему, узнать не удалось".
        Понимал ли переписчик, что значили все эти короткие сообщения, переносимые им на папирус со скитал лазутчиков?
        Понимал: строчки неровны, буквы пляшут и сильно растянутая скоропись читается с трудом. И всегда в Синопу отсылается первоисточник. Криптии знали - не существует незначительных мелочей для Киаксара, скромного и неприметного царского советника, о котором, если при дворе и вспоминали, говорили, не иначе, шепотом.
        Статуя ожила - Киаксар отложил свиток и коснулся пальцами потертой кожаной ленты, длиной в два локтя и в половину ладони шириной, змеей свернувшейся посреди папирусов и их футляров, горой наваленных на стол.
        В руках появился гладко ошкуренный довольно толстый деревянный жезл. Лента-скитала обернулась вокруг него и царапины, кое-где затертые и заляпанные высохшей кровью, соединились в буквы, нанесенные на кожу острым шилом:
        "В шест...д...ый день ...тесте...на Су...а взял ...ины".
        Сулла взял Афины... В шестнадцатый день антестериона. Римляне именуют его мартовскими календами. Сулла взял Афины в первый день месяца Марса. Что это, знак богов, возвещающий о наступившем переломе?
        Взгляд вновь упал на отложенный свиток. Край папируса свернулся, оставив видимой лишь одну строчку:
        "Еще два легиона высадились в Диррахии".
        Он встал и подошел к двери. Створки распахнулись с легким скрипом, впустив в комнату глоток свежего воздуха. Ветер с моря, холодный, порывистый, круживший в замкнутом пространстве перистиля, внутреннего дворика, взлохматил колечки спускавшейся на грудь бороды, растрепал длинные волосы. И сюда дотянулось ледяное дыхание черного Понта, губителя кораблей, совсем не гостеприимного в эту зиму и даже сейчас, в начале весны, не собирающегося сдавать торопливым мореходам рубежи своей власти.
        Свет луны, отражаясь от мраморных колонн портика, поддерживающего крышу перистиля, чуть приглушал сияние звезд. Киаксар любил смотреть на звезды, они притягивали и пугали одновременно, равнодушно взирая с небес на суету смертных. Свидетели вечности, недремлющие очи Космоса, порядка, что древнее и выше даже богов, они помнят все. Все хорошее и дурное, высокое и низкое, что проходит перед их бесстрастным взором. Они видели всходы жизни, ее робкие шаги, ускоряющуюся уверенную поступь и бег, взлеты и падения царств, яркие вспышки жизней, что стремительным росчерком света озаряли темное небо. В их бездонных глубинах скрыты тайники непостижимого знания и, когда-нибудь, они отдадут его, щедро делясь с теми, кто, сравнявшись с ними в могуществе, сможет взять.
        Когда это случится?
        - Когда придет время, Киаксар, - донесся откуда-то из-за колонн голос, сильный, исполненный глубины и уверенности.
        Перс обернулся: за его спиной стоял человек в пестрой одежде парфянского кроя, покрытой сверху черной шерстяной хламидой. Среднего роста, крепко сбитый, чернобородый, коротко стриженный не по восточной моде. Черты лица не примечательны и как-то даже... размыты - они не дают навесить на незнакомца ярлык происхождения. Ни один чванливый афинянин никогда не опознал бы в нем чужеземца. Как и сириец, фракиец или скиф. Бритоголовый смуглый египтянин подивился бы внешнему виду странного бородача, не просто говорящего на одном с ним языке, но, несомненно, бывшего его соотечественником. Неприметный человек в неброской одежде, он мог быть любым, своим для всех. Или всюду чужим, что подтверждалось его именем, звучащим на языке эллинов, как "чужой". Он часто приходил вот так - словно из-под земли возникал, входя в любую дверь, как бестелесный дух. Советник давно уже не удивлялся подобным его появлениям.
        - Ты читаешь мысли, Алатрион?
        - Тебя все еще удивляет это, Киаксар? - спросил пришелец, улыбнувшись, - они все написаны на твоем лице, когда ты смотришь на звезды. Я знаю тебя, дружище, много лет. Достаточно, чтобы "читать" мысли по одной только твоей позе.
        - И какая же моя следующая мысль? - усмехнулся перс.
        - "Когда же придет время?" Нескоро, Киаксар. Вы - еще дети. Уже отпустили подол матерей, и принялись с шумной возней делить игрушки. Иной из вас не преминет ударить брата по голове деревянной лошадкой.
        - Брата? - от внимания не ускользнуло выделение "вы".
        - Все люди - братья, Киаксар, - серьезно, без тени иронии ответил пришелец.
        - Дети... - пробормотал Киаксар.
        - Да, жестокие дети, нет над вами никого, кто объяснял бы вам, что хорошо, а что плохо.
        - Что же ты не объяснишь?
        - Я не могу. Я скован по рукам и ногам и уже один этот разговор с тобой - страшное преступление. Ты же знаешь.
        - Почему же ты пришел?
        - Потому что и другие не оставили Игру.
        Киаксар ничего не стал уточнять и переспрашивать. Знал - бесполезно. Помолчал немного, зябко поеживаясь на холоде.
        - Сулла взял Афины.
        - Я знаю. Он почти перехватил инициативу. Я думаю, царю скоро придется уступить.
        - У царя еще много сил.
        - Мечи и копья - ничто. Они - лишь способ ведения Игры. Вы начали проигрывать, когда заглотили приманку, предложенную вам в виде Мания Аквилия. А кое-кто убил сразу двух зайцев. Аквилий был близок к Марию и, став причиной войны, изрядно пошатнул его авторитет, а своей страшной смертью совершенно развязал руки Сулле. Теперь никто уже не вспомнит, что войну начали римляне. Вот увидишь, через два поколения все будут уверены и в книгах напишут, что настоящий агрессор - Митридат.
        - Какая беда переживать о том, что будет через два поколения?
        - Игра, Киаксар, Игра. Он длится больше, чем два поколения. Она началась задолго до твоего рождения и никогда не кончится, переживет всех Игроков.
        - Ты бессмертен, Алатрион?
        - Ты спрашивал меня об этом тысячу раз. Возьми меч и нанеси удар. Ты увидишь ответ.
        Киаксар посмотрел в глаза собеседнику и, едва не утонув в них, отвернулся.
        - Сулла разграбил Дельфы.
        - Сулла не верит в богов, - согласно кивнул Алатрион, - он думает, его ведет счастливая звезда. Он избран, чтобы сделать следующий шаг, заложить очередной кирпич в основание будущего, ибо так было решено.
        - Кем решено? Такими, как ты?
        - Я одиночка. Отверженный.
        Некоторое время оба молчали.
        - У нас еще много сил, - с уверенностью, как заклинание, вновь сказал Киаксар, - вся Азия за нас. Не по принуждению, но уверенная в явлении Митридата-Диониса, нового воплощения Великого Александра.
        - Распространяя подобные речи, вы еще больше раздражаете их, тех, кто хранит бессмертную душу человечества, ибо нет ничего страшнее возрождения дела Александра.
        - Почему?
        - Нельзя изменить мир за одну человеческую жизнь. Никому они не дали приблизиться к достигнутому Македонянином, более чем на шаг. Ни Антигону, ни Селевку, ни Антиоху - никому. Да те и не пытались, одно на уме - как удержать от разбегания огромные территории. Наследники, но не последователи. А Рим, вначале лишь таран, рушащий стены, возведенные другими, теперь превращается в самоцель. Его уже не остановить.
        - Посмотрим, - скептически хмыкнул Киаксар.
        Алатрион покачал головой.
        - Противник Митридата не Сулла, мнящий себя счастливым, но сам царь. Он уже плывет по течению, не в силах бороться с несущим его бурным потоком. Пора вмешаться, противостоящие мне зашли слишком далеко. Я знаю, чего они хотят. Из первой войны с пунами сухопутный Рим вышел на просторы морей, став вдвое сильнее, чем был. Едва не погибнув в противостоянии с Ганнибалом, Город стал гегемоном в половине Внутреннего моря. Сейчас Волчица замахнулась на вторую половину, она наращивает военную мощь, пытается заглотить больше, чем способна переварить, не догадываясь, какова будет плата.
        - Я не понимаю тебя, - покачал головой Киаксар, - тебе жаль её?
        - Ее - нет. Но падение коснется всех в этой части мира. Они, мои вчерашние братья, этого не понимают. Эхо не стихнет тысячу лет. У меня нет столько времени, Киаксар, хоть ты и считаешь меня кем-то вроде бога.
        - Ты отправляешься в Италию, - сказал перс.
        Не понять, вопрос или утверждение.
        - Да, - подтвердил Алатрион, - нужно восстановить кое-какие связи, до поры спящие.
        - Завтра я отбуду к царю, в Пергам. Сейчас я понадоблюсь ему, как никогда. Один человек способен добиться многого там, где бессильны окажутся многотысячные рати. Нам нужно остановить Волчицу.
        - Не Волчицу. Тех, кто спускает ее с цепи.
        Часть первая
        Орлы над пропастью
        Глава 1
        Халкедон[1 - Халкедон - город в Малой Азии. В настоящее время на его месте расположен район Стамбула Кадыкей.]. Лето года 667-го от основания Города[2 - От основания Рима. 86 год до н.э.].
        - Ты так спокойно говоришь об этом, Фимбрия. Словно комара прихлопнул, - процедил сквозь зубы трибун Квинт Север, - ты убил консула! Консула римского народа! Проклятье на нас всех, вместо того, чтобы немедленно заковать тебя в железо, мы просто стоим и слушаем, одним своим бездействием совершая преступление!
        Гай Флавий Фимбрия, префект конницы, обвел взглядом собравшихся в палатке шестерых трибунов и примипила. Севера никто не поддержал, все подавлено молчали, чьи-то глаза сверлили землю, чьи-то расширились от ужаса.
        - Я отрубил ему голову, когда он пытался спрятаться от меня в колодце. Бросил ее в море, а тело оставил без погребения. Да, я прихлопнул комара, эту алчную кровососущую тварь! Который, по глупости своей, уже растерял четверть армии, ни разу не вступив в бой! И вы, чистоплюи, теперь осуждаете меня? Что, жижа по ногам потекла?
        - Я думаю, все поддержали бы тебя, - ответил Север, - если бы ты силой заставил Флакка подписать сложение полномочий в твою пользу. Но зачем его было убивать? Убивать бегущего. Пускай бы и сидел в том колодце. Чем он мог нам помешать?
        - Если бы он вернулся в Рим, все мы стали бы вне закона. Ты прекрасно это знаешь. Его нельзя было оставлять в живых.
        - А так нас погладят по головке, - усмехнулся Север, - ты что же, думал, никто не узнает? Нас тут восемь тысяч. И еще столько же за проливом, грузятся на корабли. Глаз и ушей достаточно. Существовало множество способов решения, а ты выбрал самый... простой. Тебя несправедливо обидели, ты отомстил. Замечательно. Только при этом ты совершил святотатство, и тебе нет дороги в Рим. Сулла тоже мечтает укоротить тебя на голову, ведь он знает, как ты отличился в избиении его сторонников. Что ты собираешься делать дальше, Фимбрия?
        - Воевать с Митридатом. Мне надоело топтание на месте. Не знаю, чего там напели Флакку Цинна с этим сопляком-Младшим[Марий-младший, сын умершего к описываемому времени выдающегося политика и полководца Гая Мария.] , но я присоединился к походу, чтобы воевать с понтийцами, а не в носу ковыряться, - невозмутимо ответил Фимбрия, - и вообще, вопрос, скорее, в том, что собираетесь делать вы?
        Трибуны молчали. Пятеро из них очень молоды, не старше двадцати лет, и лишь недавно начали свою карьеру, будучи избранными на эту должность. Никакого военного опыта у них не было. Север постарше, но и он мальчишка рядом с Фимбрией, которому тридцать семь и волосы уже изрядно тронуты сединой.
        Квинт, не отрываясь, смотрел на худое лицо префекта, цепляя взгляд за острые, обтянутые бледной кожей скулы, за крючковатый нос, и думал, как много сходства в нем с тем позолоченным Орлом, что сидит на толстом ясеневом древке в палатке-святилище. Такой же хищный взгляд, распахнутые крылья и когти, что никогда не выпустят своего. Гай Флавий, происходил из весьма знатной фамилии, его отец даже был консулом, но сын по стопам родителя продвинуться не смог, зато прослыл первым забиякой в Риме, а так же искусным кавалеристом, не только наездником, но и командиром. Именно его конница особо отличилась при взятии Рима Гаем Марием полгода назад.
        - Может быть, мы спросим мнение солдат? - Фимбрия перевел взгляд на примипила, стоявшего чуть в стороне.
        Примипил Тит Сергий Назика[Nasica - "Остроносый человек" (лат).] , Носач, старший из центурионов легиона и старший по возрасту из присутствующих, был, тем не менее, довольно молод для своей должности. Ему исполнилось всего сорок пять лет. Он происходил из тех бедняков, что рекой хлынули в легионы Гая Мария после реформы, отменившей имущественный ценз для легионеров. Носач прошел весь путь от рядового до примипила, наивысшей для солдата ступени, всего за двадцать лет, что говорило о его недюжинной доблести и талантах, ибо в те годы старшими центурионами служили мужи, близкие к шестидесятилетнему возрасту, начавшие службу еще задолго до преобразований Мария.
        Тит Сергий был прямолинеен и прост, бесконечно предан партии Мария, и всем нутром презирал людей, подобных покойному консулу Валерию Флакку - глупых, алчных, надменных богачей, совершенно не сведущих в военном деле, но назначаемых командующими за свои связи и деньги.
        - Ты знаешь мнение солдат, Фимбрия, - сурово заявил Носач, - иначе никогда не затеял бы свершенное. Хочешь, чтобы я высказался при этих юнцах? Хорошо. Солдаты предпочитают тебя. Ты в деле проверенный. Солдатам не нравится, когда тупоголовый сенатор, торопящийся за венками и триумфами топит их в шторм при переправе в Грецию, когда можно было подождать месяц до ровной погоды. Солдатам не нравится, что он, прослышав про победу Суллы под Херонеей, вместо того, чтобы воодушевиться и навалиться на Митридата, нагадил под себя и забыл, зачем его сюда посылали. Ты удовлетворен? Солдаты собираются воевать с понтийцами и поиметь на этом деле добычу. С Суллой я предпочел бы разбираться потом. Кстати, про сопляков... Ты тут много разных слов сказал... Не знаю, что у тебя там случилось с Младшим, - Носач усмехнулся, - не мое это дело, но тебе следует помнить, что его здесь поддерживают многие. Да что там, все мы тут за Младшего. Хотя, даже я признаю, что Марий-старший, незадолго до того, как отправился к Плутону, крепко тронулся умом. И натворил разных дел...
        Префект недовольно поджал губы, но ничего не возразил.
        - Собственно, нам ничего другого не остается сейчас, - вставил Север. - Не вижу вариантов. Командуй, Гай Флавий. Легат.
        Фимбрия молчал минуту, затем расправил плечи и, повысив голос сказал:
        - Все планы остаются прежними, только на месте мы больше топтаться не будем, а начнем действовать стремительно. Мы потеряли массу времени из-за лопоухого ублюдка[Flaccus - "Большие уши" (лат). Родовое прозвище покойного консула.] . Главная цель - Митридат. С Суллой будем разбираться потом. Продолжать переправу. Все команды выполнять бегом!
        Север, а затем и остальные вскинули правые руки в салюте, повернулись.
        - Север, останься, - Фимбрия сел за стол, принадлежавший ранее консулу, - Сергий, ты тоже задержись.
        Когда все, кроме названных, вышли прочь, новоиспеченный легат объявил:
        - Север, я назначаю тебя префектом конницы. Сергий, организуй вербовщиков здесь, в Халкедоне. Только сам, я не доверяю этому барану квестору. Нам нужно усилить вспомогательную кавалерию. Ее я тоже отдам под начало Севера.
        - Пустая трата денег, - недовольно заявил примипил, - лишние хлопоты о фураже, да гречишки и не умеют толком воевать верхом. Больше бесполезного народу - не значит сильнее армия.
        - Меня твое мнение не интересует, Сергий. Выполняй приказ. Свободен.
        Носач отсалютовал без особого энтузиазма и, выходя прочь из палатки, недовольно проворчал:
        - Лошадник...
        Север остался наедине с легатом. Назначение его не обескуражило, но удивило.
        - А как же Азиний? Я думал, раз он твой заместитель, то...
        - Азиний выслужился из низов, лихо дерется в конном строю, но этого мало. Мне нужен человек, который понимает, что конницу можно использовать не только для разведки. Я дважды слышал про твою атаку под Термесом. От одного декуриона, а потом и от самого Дидия. Читал про Александра?
        - Попадалось кое-что, - кивнул Квинт, - как раз там в Испании. Какой-то кусок из Птолемея, без начала и конца.
        - Это хорошо, что читал. А еще лучше, что сообразил, как применить на деле. Я с восемнадцати лет служу в кавалерии, Север, еще Югуртинскую войну застал. Сейчас тяжело найти опытного командира, соображающего, как правильно руководить конницей. Говорят, все от того, что Ганнибал повыбил всех способных из числа нобилей. Чепуха все это. Больше ста лет прошло, как будто новых воспитать не могли...
        - Может он и воспитателей повыбил, - усмехнулся Квинт.
        - Чушь. Не забивай себе голову подобной ерундой. Конница на поле боя может творить чудеса, дураки не понимают. Возьми любого из этих сопляков, - легат невнятно мотнул головой в сторону, но Квинт и без уточнения догадался, что речь идет о молодых трибунах, - с лошади не падают и то хорошо... А ведь все они всадники. Раньше в кавалерии служить за честь почиталось, потому что не каждый мог, а теперь деньжат скопил, на тебе кольцо на палец - всадник. Сколько, интересно, в Городе всадников? Тысяч сто? Или больше? А половина лошадей-то имеет только чтоб в телегу запрягать.
        - Мой отец, - сказал Север, - подтвердил ценз всадника, когда мне исполнилось семнадцать. Благодаря этому я через год избрался в трибуны. А иначе вступил бы в легионы рядовым.
        - Остается только порадоваться за твоего уважаемого батюшку. Север, конница Митридата превосходит нашу количественно и качественно, но упрямые индюки вроде Носача ее недооценивают. Три наших армии Митридат уже разбил. Три, Север!
        - Сулла взял Афины и победил под Херонеей, - спокойно ответил Квинт, - без превосходства в коннице.
        - Сулла... - оскалился Фимбрия, - пусть Сулла бьет понтийцев там, в Греции. Войну можно выиграть только здесь, в Азии. Только здесь, Север, где средоточие мощи Митридата! Тому, кто одержит победу здесь, вся слава и достанется. А Сулла пусть возьмет хоть сто Афин.
        - Ищешь славы победителя Митридата, Гай Флавий? - прищурился Север.
        Фимбрия внимательно посмотрел ему в глаза.
        - А чего ищешь ты?
        - Я? - Квинт помедлил с ответом, подбирая слова, но повисшая пауза истолковалась легатом по-своему и он добавил:
        - Эти легионы собрали с трудом, вербовщики по большей части впустую намозолили языки, суля золотые горы добычи. А все Сулла. Он, как меч над шеей Рима, его боятся больше, чем понтийского царя. И тут возникает Квинт Север, доброволец, который горит желанием отправиться в поход. На кого, на Митридата? Оказывается, вовсе нет.
        - Ты мысли читаешь, легат? - поднял бровь Квинт, - я никому...
        - Мысли, похоже, у нас умеет читать Серторий.
        - А-а. Нет, он не умеет. Тут все гораздо проще. Мы с ним хорошо знакомы еще с Испании. Оба служили под началом Тита Дидия, когда он воевал с кельтиберами. Я совсем еще мальчишка, только что был избран в трибуны, все удивлялся, как мне это удалось, - Квинт усмехнулся, - у отца нет лишних денег на покупку голосов...
        - Ты стал клиентом Дидия? - перебил Фимбрия.
        - Нет. Им стал Серторий, мы же оба провинциалы, но он сильнее хотел продвинуться, искал влиятельного покровителя. Я не столь амбициозен. Поэтому до сих пор сам по себе.
        - Продолжай.
        - Ну, - Квинт поскреб подбородок, заросший трехдневной чуть рыжеватой щетиной, - война протекала удачно, Дидий получил триумф. А потом... Мы снова встретились в Союзническую. В Самнии, у меня на родине...
        Квинт замолчал, разглядывая шлем легата, лежавший на столе. Фимбрия тоже не говорил ни слова, внимательно изучая лицо Севера, на котором, как на листе папируса читались тяжелые воспоминания.
        - Серторий знает - я сделаю все, чтобы предотвратить гражданскую войну. Поэтому он и написал мне то письмо, - трибун поднял глаза на легата, - заморские цари, они где-то далеко, Гай Флавий, мне нет до них дела. Но война на родине... Как вспомню. .
        ...Десять миль и он увидит отца с братьями, обнимет мать. Десять миль верхом - ничто. На коня и вскачь. Сердце успокоить. Назовут дезертиром... Да плевать, пусть назовут, пусть отдают под суд! Если и там такое... В груди бьет молот. Не кузнечный, кузнец не сможет так часто.
        Он сердито трет глаза, украдкой, чтобы не видели солдаты. А впрочем, если увидят, решат - от дыма слезятся. Здесь все в дыму, не мудрено. Им ведь не узнать, что четыре года назад Инстей Айсо, самнит, прислал Марку Северу-старшему бочку старого вина в подарок на праздник Конкордии. И они все вместе пили это вино в честь согласия и доброго соседства, а потом поехали к нему в гости. У него самые лучшие виноградники в округе. Были - это они сейчас дымят в миле к северу, на склоне горы... Что за дело солдатам до какого-там Инстея Айсо, самнита, мертвого, как обугленные ворота его собственного дома, на которых он висит, прибитый за руки гвоздями.
        - Кто?
        - Из наших-то? - переспрашивает солдат.
        "Из наших".
        - Да, - комок в горле.
        - Вроде Гай Косконий у нас на левом крыле. Наверное, это его люди.
        - Эх, не успели, весь фураж и добыча Косконию достались.
        - Ладно, Нумерий, не ной. Это не последнее поместье. Наскребешь еще себе добра по самнитским норам.
        - Здесь не только самнитские поместья, - это его голос? Чужой, безжизненный, звучащий откуда-то со стороны, - в округе много римских колонистов.
        - Ну и ладно, командир, свои-то, чай, с радостью жратвой поделятся? Мы же за них кровь свою проливаем!
        - Заодно и проверим, не осамнитились ли?
        - Как проверишь то?
        - А по щедрости смотря!
        Хохот.
        "Нет, нет! Отец - римский гражданин! Никто не посмеет! Не варвары же у Коскония в фуражных командах рыщут по округе. Не варвары?"
        Спустя два года после триумфа проконсула Тита Дидия, во время которого Квинт Север, дремучий провинциал, двадцатилетний ветеран и герой Испанской войны, впервые побывал в Риме, промаршировав чеканным шагом по улицам Вечного Города, случилось одно из тех событий, что, несмотря на кажущуюся незначительность, круто поворачивают течение Истории. На что, конечно, обращают внимание лишь много позже, когда уже пролиты реки крови и в бешеный, все затягивающий водоворот, засасываются новые и новые человеческие судьбы... Ведь как все было просто вначале. Стоило лишь чуть-чуть задуматься о последствиях. Если б да кабы...
        Италики, уже многие годы, живущие в пределах Римского Государства, но не имеющие гражданских прав, внесли предложение в Сенат о предоставлении их на основании союзнических обязательств, исчисляемых десятками (кое-где и сотнями) лет.
        Сенат предложение отверг.
        На этом терпение италиков закончилось, и они начали скрытно готовиться к войне. Они провозгласили создание государства Италия, избрав своим знаменем изображение быка, попирающего волчицу, и выступили.
        Вначале все шло весьма неудачно для Рима. Был обращен в бегство консул Секст Юлий Цезарь. Потом понес большие потери один из легионов второго консула. Хитростью был взят лагерь легата Квинта Цепиона. В Риме приняли закон, по которому запрещалось устраивать похороны погибших в Городе, дабы не снижать боевой дух граждан.
        В сложившихся условиях римляне пошли на уступки и дали гражданские права племенам, еще не принявшим участия в войне. Это не слишком помогло. Тогда было объявлено о том, что права будут даны тем, кто сложит оружие в двухмесячный срок. Это раскололо государство Италия и дальше дела римлян пошли гораздо лучше.
        Из римских полководцев особенно сильно в деле усмирения италиков преуспел Луций Корнелий Сулла. В прошлом он был близким другом Гая Мария, но со временем стареющий Марий стал очень ревниво относиться к успехам более молодого Суллы. Это проложило между ними черту отчуждения, а затем и взаимной ненависти.
        Север служил в войсках марианцев. мотался по горам с победами и поражениями. Он не самнит, но Самний, его родина, объята пламенем. Тем паче ему пришлось по душе то, что Марий, в отличие от Суллы по большей степени старался с противником договориться, а не жечь его. К концу трехлетней войны симпатии уцелевших италиков целиком были на стороне партии Мария.
        Казалось, страсти улеглись, и наступает мир, однако дальше началось нечто немыслимое.
        Царь Понта Митридат VI Эвпатор, воспользовавшись междоусобицей в Италии, в союзе со своим зятем, царем Великой Армении Тиграном устроил в Вифинии и Каппадокии, союзных Риму землях Малой Азии, массовую резню римлян, убив восемьдесят тысяч человек. После чего разбил три римских армии в Малой Азии и вторгся в покоренную Римом Грецию. Рим среагировал немедленно. Спешно готовились легионы, верховным командующим которых назначили Суллу.
        Старик Марий обезумел от ревности и интригами добился пересмотра решения. Сулла в ответ на это созвал собрание войск и произнес великолепную речь о том, что с ним на Востоке каждого солдата ждет баснословная добыча, а Марий - старая развалина и помеха в этом без сомнения блестящем походе. После чего он с пятью легионами двинулся на Рим "спасать Город от тирана".
        Сенат, несвободный в своих действиях и полностью послушный воле Мария, послал к Сулле двух преторов, чтобы договориться и остановить последнего. Но преторы, как большинству в Риме показалось, не поняли происходящего и говорили перед Суллой и его солдатами столь надменно, что легионеры пришли в ярость, избили ликторов, охранявших послов, а их самих раздели догола и прогнали в Рим. Вечный Город впал в уныние. Сулла продолжал продвигаться вперед и подошел к стенам Рима в районе холма Эсквилина. Марианцы пришли в отчаяние. Их вождь начал освобождать рабов и давать им оружие для защиты города. Новые послы просили повременить, уверяли, что Сенат восстановит справедливость, что будут изданы соответствующие постановления.
        Сулла покивал головой, с послами согласился, а когда они уехали, начал штурм. Прорвавшийся в город отряд Луция Базилла был остановлен толпой безоружных граждан, умолявших прекратить кровопролитие, но Сулла, потерявший все свое хладнокровие, приказал поджигать дома и сам с факелом в руках бросился вперед...
        Марианцы были разбиты. Старик с сыном и остатками сторонников бежал на корабле в Африку.
        Сулла остался хозяином положения. Заочно осудив на смерть Мария, спешно насадив своих ставленников, где только можно, он отбыл с легионами в Грецию, которую активно прибирал к рукам Митридат.
        Однако младшим консулом в тот год, к неудовольствию Суллы, все же стал марианец, Корнелий Цинна. Он поклялся в верности Сулле, но немедленно нарушил клятву, едва последний корабль полководца отбыл из Италии. Марианцы воодушевились и сразу занялись реваншем.
        Марий вернулся и устроил в Риме резню, какой свет не видывал. Старик совершенно обезумел. В домах сулланцев убивали их хозяев, насиловали их жен и детей. Ежедневно на Форуме выставлялись десятки отрезанных голов.
        Сулла никак не реагировал на происходящее, полностью посвятив себя войне с Митридатом.
        И тут, внезапно, Марий умер.
        Цинна и Марий-младший, ставшие лидерами партии, стали готовить новую армию, перед которой поставили две задачи: сместить и арестовать Суллу и разбить Митридата. Командующим был назначен консул Валерий Флакк, однако он не имел военного опыта и в помощь ему направили Фимбрию, согласившегося на должность префекта конницы. Армия состояла из двух легионов. Со вспомогательными войсками ее численность составляла двадцать тысяч человек. Одним из трибунов первого легиона стал Квинт Север.
        Отплытие в Грецию состоялось вопреки советам опытных моряков, предрекавших непогоду. Начавшийся вскоре жестокий шторм погубил много кораблей, уцелевшие разделились на две неравные группы, меньшая из которых по окончании непогоды была атакована понтийской эскадрой, таившейся в иллирийских заливах, и уничтожена.
        Оставшиеся войска высадились на берег и неторопливо двинулись в Центральную Македонию. Флакк колебался, не зная, какого противника выбрать первым. Митридат был для него совершенно неизвестной величиной, а Суллы консул откровенно боялся, поскольку дела у того в Греции шли великолепно: Луций Корнелий бил понтийские армии одну за другой. Тогда Флакк, наконец, решился сразиться с Митридатом, для чего отправился к Боспору Фракийскому, собираясь переправится в Малую Азию. Отношения его с энергичным Фимбрией портились день ото дня. Консул вел себя высокомерно, подчиненных наказывал за любую мелочь. Солдаты от него волками выли. Один из отрядов, посланный в Фессалию, перебежал к Сулле. В конце концов, это закончилось большой ссорой и кровопролитием, прямо во время переправы легионов через пролив.
        - Скажи мне, Гай Флавий, как ты намерен исполнять приказ сената?
        - Который?
        От взгляда Квинта не укрылось, что легат лишь делает вид, будто не понимает вопроса.
        - Не юли. Сместить Суллу. Как ты намерен его смещать?
        - Дерзок, - хмыкнул легат, - и прям. Люблю таких. Цинна, дурачок, думал, что Флакк просто придет в лагерь Луция Корнелия и одним красноречием превратит его в дрессированного медведя, который на Сатурналиях веселит зевак. Ага, прямо в окружении бесконечно преданных Сулле ветеранов.
        Насмешливый тон легата заставил Квинта стиснуть зубы. В мозгу огнем полыхнули слова отца:
        "Они полагают, что если Флакк открыто не поддерживал Мария, то Сулла ему подчинится. Это заблуждение, сын".
        - Значит, я единственный идиот, который верил в это? А Серторий?
        - Ты не идиот, просто молод и наивен. И ничего не понимаешь в политике. А вот Серторий понимает. Суллу не сместить, если он победит Митридата, он приобретет такое влияние, что курульные кресла под Цинной и его подпевалами, сами собой задымятся. Значит, что нужно сделать?
        - Что?
        - Мальчишка, - беззлобно усмехнулся Фимбрия, - если Митридата победит кто-то из поддерживающих Младшего, это принизит заслуги Суллы, прибавит нам сторонников их числа тех, кто еще колеблется. Нет триумфа - можно разговаривать. А если иначе - он на коне, а мы все в глубокой плутоновой заднице. Теперь ты понял, как предотвращается гражданская война?
        Север кивнул.
        - Значит, ты и суда избежать надеешься, благодаря славе победителя Митридата? А если бы консул с самого начала действовал решительно? Как бы ни пошло дело, в любом случае - никаких почестей тебе, Гай Флавий. Ты же их жаждешь? А согласился на вторые роли...
        Фимбрия пристально посмотрел в глаза Севера, незримой мощью давя сверх меры проницательного подчиненного. Иной на месте Квинта голову бы в плечи втянул, но трибун, вернее, уже префект, под спудом не сгибался, держался прямо, с вызовом. Тяжелый взгляд легата соскальзывал с него, как руки борца с натертого маслом торса противника.
        "Думаешь, я нарочно провоцировал консула? Специально устроил эту ссору? Вижу, именно так и думаешь. Решил уже, будто раскусил меня, как орех. Ну-ну".
        Слова не были сказаны. Фимбрия внезапно осознал, что кольнувшая его на мгновение неприязнь к Северу, порождена вовсе не страхом разоблачения, а восхищением этим молодым человеком.
        "Далеко пойдешь, парень. Если переживешь эту кампанию".
        - И как ты собираешься побеждать Митридата двумя легионами? - нарушил молчание Квинт, - что мы вообще о нем знаем? Где его силы, сколько их и какие? Консул ни разу не заикнулся, что ему известно о противнике. И известно ли вообще.
        - В гляделки поиграли, переходим к правильным вопросам? - усмехнулся Фимбрия.
        - От них зависит результат гляделок, - согласно кивнул Север.
        Легат привстал из-за стола и крикнул:
        - Азиний!
        Распахнулся полог палатки, и появилось лицо бывшего заместителя Фимбрии, которого легат с момента убийства консула держал при себе, ибо никому другому не доверял.
        - Ну, где там этот фракиец?
        - Здесь, давно уже ждет.
        - Пусть войдет.
        Вошедший обликом на фракийца не слишком походил. Одет эллином - неброский серый хитон, на голове широкополая соломенная шляпа-петас. Темноволос, бородат, смугл, голые волосатые ноги бледностью не выделяются, то есть про штаны этим летом варвар не вспоминал. Звали его Бурос и происходил он из племени одрисов. Одрисы - давние союзники римлян, единственные из многочисленных фракийских племен. Их много служило во вспомогательных частях, и в армии Фимбрии, и у Суллы. Бурос часто бывал по обе стороны пролива, говорил на латыни, по-гречески, на нескольких фракийских диалектах, по-фригийски, легко мог сойти за местного.
        - Какие новости? - без предисловий спросил разведчика легат.
        - Войско Митридата стоит лагерем у Кизика.
        - Что? Сам царь в войске?
        - Нет. Войско возглавляет его средний сын, тоже Митридат.
        - Сколько с ним воинов?
        - Не мог сосчитать точно, но не меньше тридцати тысяч.
        - Тридцать тысяч? Уверен?
        - Точно знаю, что неделю назад к Митридату подошел из Синопы стратег Диофант с подкреплениями. Один болтун рассказал мне, что их пятнадцать тысяч. Лагерь увеличился примерно вдвое. На глаз.
        - Что еще скажешь?
        - Сам царевич очень молод, но с ним Диофант и Таксил. Эти - опытные волки. Половина войска - коренные понтийцы, отборные. Остальные - всякий сброд, много фригийцев и пафлагонцев.
        - Сколько у них конницы?
        - Немного. Сотни четыре. Но на соединение с царевичем идут каппадокийцы. Тысяч пять, все конные. Я видел их лагерь у горы Мизийский Олимп.
        - То есть будет тридцать пять тысяч.
        - Скорее всего, даже сорок.
        - Еще что-нибудь?
        - Все.
        Фимбрия достал из кожаного футляра карту, искусно изображенную на папирусе, развернул на походном столике.
        - Здесь не показана гора Мизийский Олимп. Где она?
        Фракиец нахмурил брови. Ощущалось, что при всех прочих талантах, чтение карт не являлось его сильной стороной.
        - Вот Халкедон, - ткнул пальцем Фимбрия, - мы здесь. Вот Никомедия, это берег Пропонтиды, это дорога на Илион. Вот Кизик, где, ты говоришь, основной лагерь.
        - Гора здесь, - показал лазутчик, - возле города Прус.
        Фимбрия хмыкнул:
        - Недалеко от Кизика. Пожалуй, они уже соединились. Стоят почти на полпути между Илионом и Никомедией, - повернулся к Северу, - о чем это говорит?
        - Они караулят оба пролива.
        - Да, а зачем? - ощущалось, что легат ответ знает и экзаменует префекта.
        - Они ждут, что римляне будут переправляться, но не знают где.
        - Это понятно, а еще что скажешь?
        - Они знают о существовании наших легионов, иначе они не торчали бы между проливами, а стояли бы у Геллеспонта, караулили Суллу. Но они также знают, что мы где-то по ту сторону Боспора Фракийского, где-то в Македонии. И скорее, дальше, чем ближе. Не знают, что мы уже переправились.
        - Именно! Скорее всего, они не знают даже сколько нас. А мы про них теперь знаем многое. Наша разведка сработала лучше.
        Фимбрия снял с пояса небольшой звенящий мешочек и протянул фракийцу:
        - Свободен.
        Фракиец поклонился и вышел.
        - Гай Флавий, меня смущает тот факт, что они стягивают силы к Кизику столь спешно,
        - сказал Север. - Почти одновременный подход двух крупных соединений именно сейчас, во время нашей переправы. Мне кажется, ты не прав, они знают о нас.
        - Нет, - уверенно возразил Фимбрия, - иначе бы все они уже топали на Никомедию, а не к Кизику. К тому же подкрепления выступили, когда мы еще даже к проливу не подошли. Путь неблизкий, тем более для войска с обозами. Консул, своей нерешительностью все же сослужил нам неплохую службу. Они в меньшей степени ждали переправы римлян через Боспор. Я уверен, что Митридат скорее ставил на Суллу. Но они скоро узнают. Хотя здесь, в Вифинии много наших сторонников, но и людей Митридата пруд пруди. Нам нужно действовать быстрее.
        Глава 2
        Долина Риднака[6 - Риднак - река в Малой Азии, современное название Адранос-Чай. Впадает в Пропонтиду (Мраморное море).].(t/toktaew e i/thracian.shtml)
        Дорога, раскатанная колесами повозок и утрамбованная человеческими ногами за сотни лет, петляла между грядами невысоких холмов, местами поросших дикой фисташкой и тёрном. То тут, то там, взгляд выхватывал многоцветье узора в ковре выжженной солнцем травы, легко выделяя на ее фоне монотонно-бурый краснозем старой дороги. Порывистый ветер гнал пестрые волны, сдувая мошкару, а маленький лунь, выписывавший над ними низкие круги в поисках полевок, пожалуй, сошел бы за буревестника.
        Небольшой отряд рысил по дороге. Менее десятка конных воинов, одетых в легкие простеганные войлочные безрукавки со стоячим воротом, защищающим шею, усиленные на груди стальными пластинами. На головах фригийские войлочные колпаки. Небольшие круглые щиты и бронзовые конические шлемы с шишкообразным, наклоненным вперед верхом, на ремнях закинуты за спину. На поясе каждого меч и горит с парфянским луком.
        Перед очередной грядой на пути, за которой различались висящие над землей гигантские облака пыли, Асандр, командир отряда, пустил коня шагом и вскинул руку, давая знак воинам делать, как он. Отряд почти остановился. Асандр повернулся вполоборота, вслушиваясь. За грядой все явственнее различался нарастающий шум, топот тысяч ног, гомон, лошадиное ржание. Потом послышался отдаленный всплеск воды. Еще один, еще и еще.
        Асандр спешился и кинул поводья одному из своих воинов.
        - Пандион, за мной, только тихо, они совсем рядом уже, - сказал командир и, придерживая рукой перевязь с мечом, побежал вверх по склону.
        Еще один из воинов спешился и последовал за ним. У самой вершины оба припали к земле.
        Примерно в пяти-шести стадиях[Стадия (стадий) - древнегреческая мера длины (178 метров, олимпийская стадия - 192 метров).] пролегала еще одна такая же цепь холмов. Между этими двумя грядами, в разрывах прибрежных зарослей, блестела лента реки. Река небольшая, течет с востока на запад. Асандр не знал ее названия, ему было известно лишь то, что чуть ниже по течению она вливается в полноводный Риднак, в свою очередь впадающий в Пропонтиду.
        Река была вспенена головой гигантской змеи, состоявшей из тысяч людей, пеших и конных. Змея медленно переползала через дальние холмы на правом берегу реки. Части пехоты уже начали переправу. Конники сновали взад-вперед по обоим берегам, некоторые из них въехали в воду, разыскивая дополнительные броды для пехоты.
        Асандр наблюдал эту картину всего несколько мгновений.
        - Пандион, скачи назад, доложи, они уже здесь, переправляются через реку.
        Названный воин сразу же бросился вниз. Асандр пытался считать вражеских воинов. Те, явно тоже ожидали встречи с противником с минуты на минуту, потому что все загодя облачились в доспехи, разве что шлемы не одели. Шлемы висели на груди, а на правом плече у каждого лежала длинная палка с поперечной перекладиной и привязанными к ней разнообразными мешками и корзинами. Слева подвешен щит в кожаном чехле.
        От группы римских кавалеристов, гарцевавших на левом берегу отделились десять всадников и поскакали в сторон Асандра. Он немедленно сбежал вниз, взлетел на коня и его отряд помчался назад, по дороге, в сторону, откуда они прибыли и куда ускакал гонец.
        Колонна римлян успела переправиться примерно на четверть, когда над петляющей в холмах дорогой появилось еще одно пылевое облако.
        - Молодой государь, нам нужно атаковать молниеносно. Такой удобный момент, они на марше, и у них совсем мало конницы. Переправляются через реку, утопим их в ней!
        - Не горячись, Менандр, - молодой царевич Митридат, сын Митридата, был весьма похож на своего отца хладнокровием и рассудительностью, - что ты советуешь, Диофант?
        Старый полководец, многократно отличившийся в войнах со скифами на северном берегу Понта, тоже раздумывал недолго:
        - Менандр прав, момент удобный, надо бить немедленно. Пошлем каппадокийцев и сбросим их в реку. Но сам, Менандр, не переправляйся, оставайся на своем берегу, бей их из луков и жди подхода пехоты.
        - Я всех их тут утоплю!
        - Не сможешь, Менандр, говорят же тебе, не горячись. Разобьем их в поле, дождись нас с Таксилом, сейчас можно и нужно их просто потрепать. Возьмешь тысячу пельтастов. Пусть твои всадники посадят по одному человеку себе за спину, - Диофант повернулся к ожидающим его распоряжений младшим командирам, - Исагор, тысячу пельтастов посадить на коней. Гоплитам, ускорить шаг!
        Менандр взглянул на царевича и тот кивнул: "действуй". Ударив коня пятками в бока, военачальник промчался к голове колонны, где по четыре всадника в ряд медленным шагом, чтобы не отрываться от пехоты, ехали его воины. Каппадокийцы помогали легковооруженным пешцам сесть себе за спину. До царевича донеслись плохо различимые слова команд. Менандр кричал что-то вдохновляющее. Воины ответили ему дружным ревом, и вся конная колонна, ускоряющейся рысью, понеслась вперед.
        Север одним из первых почувствовал приближение противника. Его разведчики видели удирающий конный разъезд понтийцев, а значит скоро ждать гостей. Он немедленно сообщил об этом Титу Сергию. У старого солдата тоже с ощущениями все было в порядке, поскольку первая же переправившаяся центурия уже оставляла поклажу и строилась в боевой порядок. К сидящему верхом префекту конницы подошел Фимбрия. Он был собран и подтянут. Гребень из страусиных перьев на его шлеме весело раскачивался при каждом движении легата.
        - Не успеем построиться, налетят конными. Я бы именно так и сделал.
        Север кивнул, надел войлочный подшлемник и шлем с гребнем из крашенного конского волоса.
        - Что предлагаешь?
        - Надо спешить. Если останемся на правом берегу, мы точно в проигрыше, у них всегда много стрелков, переправляться не дадут. А в поле мы еще посмотрим. С-с-сорок тысяч, - просвистел Фимбрия сквозь зубы, - посмотрим.
        Одна за другой центурии строились на левом берегу для сражения. Переправилось шесть когорт первого легиона, когда стало понятно, что до врага уже рукой подать. Понтийцев еще не было видно, но Север всем нутром чувствовал их присутствие. Нарастал шум, конский топот, внезапно взорвавшийся многоголосым боевым кличем. Когда на вершине холма появились первые конные воины, Фимбрия заорал во всю мощь своего голоса:
        - Север, конницу на фланги! Пехота, щиты сомкнуть. Ускорить переправу!
        - Азиний, ты на левом, - коротко распорядился Север.
        Кавалерия разделилась. С префектом осталась одна ала, "крыло", численностью триста всадников, вдобавок пятьдесят конных фракийцев, бездоспешных, вооруженных, каждый, парой дротиков и мечом. Азинию Север отдал "крыло" второго легиона и сотню наемников, набранных в Халкедоне и Никомедии.
        Носач, стоявший сразу за первой линией построившихся когорт, рядом со знаменосцем-аквилифером, сунул в рот свисток, всегда висевший у него на шее, и засвистел. Остальные центурионы подхватили команду старшего. Легионеры первой линии сомкнули щиты. Аквилифер высоко поднял золотого Орла, отливавшего красным в лучах клонившегося к закату солнца, и дружный рев легионеров "Бар-ра!" перекрыл грохот налетающей конницы.
        Понтийцы не собирались ломиться в стену щитов, длина фронта которых была не велика. Лава раздвоилась, нанося удары по флангам. Север пустил коня вскачь. Еще не разогнавшись, через пару ударов сердца, нырнул к гриве, уходя от просвистевшего над головой меча. Ударил копьем, в пустоту. Бросил коня влево, пропуская очередного врага, снова выпад копьем, встреча с железом: противник клинком отбросил в сторону наконечник, глухой лязг, еще удар, чавкающий звук, копье погружается в тело, рывок и через мгновение столкновение с летящим на него варваром. Префект чуть не оказался на земле, но удержался. Дух перевести некогда, удары сыпались со всех сторон. Древко копья сломалось и Квинт, отбив пару ударов обломком, швырнул его в чью-то искаженную криком рожу, проворно выхватывая меч. Обычный пехотный гладий верхом не очень-то удобен. Эх, если бы длинный галльский..
        В Испании они по достоинству оценили оружие варваров, все кавалеристы раздобыли себе мечи, в полтора локтя длиной.
        Север держался на коне, как пришитый, сказывалась многолетняя привычка, которой явно недоставало римлянам, многие из которых уже оказались на земле, сбитые при столкновении, не удержавшиеся в круговерти бешеной схватки на ходуном ходящих конских спинах. Понтийцы топтали их, кололи копьями, разили длинными изогнутыми мечами-кописами, прекрасно приспособленными, как для рубки с коня, так и для колющих ударов.
        Иначе дела обстояли у фракийцев, однако и у них нарисовались трудности: манера боя, которую они предпочитали, не предполагала тесной сшибки грудь на грудь и варвары несли большие потери, стремясь вырваться на простор. Понтийцы, превосходившие числом, не давали им сделать это.
        Разогнавшиеся каппадокийцы легко отсекли конные фланги римлян от пехоты и последняя, дабы не быть окруженной, по сигналу Тита Сергия начала отходить к реке. Фимбрия, стоявший во второй линии, скрипел зубами, но прекрасно понимал, что примипил прав и позицию удержать невозможно. Это стало ясно уже в первые минуты боя. Понтийцы сбрасывали их в реку.
        Север выпустил поводья, работая щитом и мечом. Колени стальными тисками сжимали конские бока, а префект вертелся волчком, отражая и нанося удары. Много лет назад, при виде очередного тяжеленного мешка с песком, который предлагал ему подержать между ног посмеивающийся Стакир, Квинт горестно вздыхал, а позже, в Испании, отходя от очередной схватки, в мозгу пульсировала единственная мысль: "Спасибо. Спасибо за науку, Стакир, друг".
        Прошло не более десяти минут. Перед стеной римских щитов кружились два огромных колеса, состоящих из всадников, не рискующих вступать в ближний бой и заваливающих строй легионеров дротиками и стрелами. На флангах дела обстояли иначе. Пельтасты ворвались в созданные конницей разрывы и создали там хаос. Легковооруженные понтийцы заметно проигрывали римлянам в броне и вооружении, но в условиях образовавшейся свалки, легионеры не могли воспользоваться своим главным преимуществом - монолитностью строя. Линия пехоты изогнулась полумесяцем, рога которого уперлись в реку. Крайние солдаты бились уже по колено в воде. Скоро и по пояс. Где собственная конница, Фимбрия не видел. Ему оставалось лишь надеяться, что Север спасет хоть кого-нибудь. Легат был полностью поглощен поддержанием организованного отступления, понимая, что стоит показать спину, как начнется избиение и понтийцы мигом окажутся на противоположном берегу. Потери были пока не очень велики, но существовала еще одна трудность: брод не слишком широк, и местами вода доходила человеку до груди - пешему драться невозможно, а конному легко. Носач тоже
это понимал, стремительно отдавая команды сузить фронт и построить "черепаху", закрывающую брод. Для этого большей части войск нужно быстро убираться с левого берега, и Фимбрия в отчаянии отдал команду:
        - Отходим бегом!
        Вторая линия, сбившаяся в бесформенную кучу, развернулась и ринулась в воду. Именно в такие моменты, когда войско показывает спину, к потерям, еще совсем недавно умеренным, начинает более подходить эпитет - "чудовищные". Случись битва в чистом поле, как знать, куда бы все повернулось, но река, мешающая римлянам, их же и спасла.
        Легат быстро выбрался на правый берег. Не переправившиеся ранее когорты стояли, сомкнув щиты. Стрелков во вспомогательных когортах не много и все они уже были в деле: били из луков, стараясь хоть как-то поддержать отступающих легионеров. Фимбрия увидел, что его конница на правом фланге, где бился Север, все еще существует, как боевая сила, хотя вся уже сражается в воде, постепенно выбираясь на свой берег.
        Наконец, почти неуязвимая "черепаха" Тита Сергия, в центре которой находился Орел, медленно пятясь, вошла в воду. Все остальные легионеры, кто уцелел, уже вернулись на правый берег. Лучники Фимбрии стреляли теперь гораздо успешнее и понтийцы вынуждены были откатиться, огрызаясь стрелами.
        Носач ступил на правый берег. Сражение закончилось. Длилось оно около получаса.
        Понтийцы гарцевали на левом берегу, пуская стрелы и выкрикивая оскорбления. Насаживали на копья отрубленные головы римлян. Римляне молчали и сохраняли строй. Так продолжалось почти час.
        Север протолкался к Фимбрии. Он был весь в крови, но кровь чужая, сам Квинт получил лишь небольшую царапину на левом плече.
        - Ты жив! - обрадовался легат.
        - Да, есть немного. У меня потери шестьдесят человек. У Азиния больше, почти девяносто, сам он убит. И трибун Петроний тоже. Много лошадей потеряно. Носач потерял двести тридцать человек. По перекличке определили. Сколько раненых пока не сосчитано.
        - Всыпали нам, - процедил легат, помрачневший при известии о гибели Азиния.
        - Да, досталось, - Север снял шлем, размотал шарф, когда-то белый, и начал оттирать кровь с лица.
        - Но больше они сейчас не полезут, - уверенно заявил легат, - надо держать тут заслон, а самими отойти и строить лагерь. Вечереет, да и тучи вон, смотри какие, ходят.
        - Да, но завтра, а скорее уже сегодня, я думаю, они тут все будут стоять. С тяжелой пехотой.
        - Вот завтра и посмотрим, - задумчиво проговорил Фимбрия, поглядывая на небо, - ты только один брод нашел?
        Но на следующий день, хотя все силы молодого царевича подошли к безымянной речушке, ни он, ни Фимбрия форсировать ее не решились.
        Боги накрыли землю тяжелой свинцовой плитой. Она легла на плечи холмов, что тянулись к юго-востоку, становясь все выше и выше. Через дневной переход у путника уже язык бы не повернулся назвать их холмами, ибо он подступал к одной из высочайших вершин Малой Азии - Мизийскому Олимпу. Младший родич обители эллинских богов еще вчера бурой громадиной возвышался по левую руку от дороги, по которой шли легионы, а сейчас его вершина срезана тучами, выровнявшими линию горизонта.
        В ссоре взрослых сыновей материнские слезы - последнее средство, которое еще может образумить, остановит и заставит искать пути примирения. Так и вечное небо не в силах спокойно смотреть на глупые ссоры смертных своих детей, разодравшихся в кровь: с утра зарядил дождь. Заметный вначале лишь по кругам на воде, рождаемым одинокими каплями, он постепенно набирался сил.
        Понтийцы не знали, сколько войск у Фимбрии, поскольку тот активно пускал им пыль в глаза еще с высадки в Халкедоне, изощренно изображая, что римлян гораздо больше, чем есть на самом деле. Легионеры носили воду из реки, жгли костры в количествах, двое больших, чем требовалось. Еще в Халкедоне, выступая навстречу Митридату, легат заставил своих кавалеристов проехать по городу трижды. В конные разъезды, патрулирующие берег в окрестностях лагеря, он отправил всех уцелевших всадников, хотя понтийцы, занимающиеся тем же на своем берегу, выставили гораздо меньше людей. И наконец, ров и вал с палисадом, сооруженные привычными к строительным работам легионерами, позволяли вместить в себя не меньше четырех легионов. Поскольку оба войска полностью главенствовали, каждое на своем берегу, разведка позиций противника была весьма затруднена.
        Понтийцы также выкопали ров вокруг лагеря, но палисад сооружать не стали, поскольку местность безлесная, и кольев взять неоткуда. Каждый легионер в походе тащил по два кола для палисада на себе, понтийцы же так не делали, поэтому они ограничились тем, что поставили за рвом обозные повозки (которых, в свою очередь, почти не было у римлян).
        Разноплеменный лагерь понтийского войска гудел, как растревоженный улей. То тут, то там раздавался громкий хохот и возбужденные крики: каппадокийцы похвалялись вчерашним "избиением" римлян. Шумно и в шатре царского сына.
        - Нужно наступать, мы втопчем в грязь ублюдков! - голос Менандра, окрыленного первым успехом, сотрясал расшитый золотом шатер, - мои молодцы разметали их вчера, как котят! Молодой государь, позволь мне...
        - Нет, Менандр, - отрезал царевич, - вчера ты напал внезапно, они были в невыгодном положении, а сейчас сидят за полисадом и ждут.
        Диофант одобрительно кивнул.
        - Мы не знаем, сколько их, - добавил парфянин Таксил, - я уже сражался с Суллой при Херонее, у римлян слабая кавалерия, но сильная пехота. За палисадом они усидели бы, даже если бы нас не разделяла река.
        - Что ты предлагаешь, уважаемый? - повернул голову Менандр.
        - Сейчас нам стоит подождать их действий, - пробасил Диофант, - это они сюда пришли, от них исходит зачин. Они не будут сидеть на месте, а нам нет смысла отдавать хорошую позицию.
        - А если они развернутся и уйдут грабить окрестности Боспора? - спросил Менандр.
        - Я так не думаю, - ответил Таксил, - если они уже разграбили Халкедон и Никомедию, там им больше делать нечего.
        - А если нет?
        - Вряд ли. Это не набег варваров, которые пограбят и уберутся восвояси.
        - Что думаешь ты, Диофант, об этом? - повернулся царевич к старшему полководцу.
        Стратег помедлил некоторое время.
        - Мы почти ничего не знаем об этом войске. Лазутчики доносили о римлянах, идущих через Македонию. Говорили, ими командует некий Валерий Флакк. Мне ничего не известно о нем, никогда не слышал о полководце с таким именем. А еще лазутчики сообщали, что войско движется очень медленно. Я сделал вывод, что этот полководец неопытен и нерешителен. Мы не знаем, то ли это войско, или через пролив переправился один из легионов Суллы. Сулла действует стремительно, я не удивился бы, если напротив нас стоит он сам или кто-то из его командиров. Архелай разбит, его войско рассеяно, Сулла запросто мог повернуться к нему спиной. В любом случае, я бы не стал недооценивать их, как полководцы Дария недооценили твоего великого предка, молодой государь.
        Стратег замолчал. Царевич тоже безмолвствовал, ожидая продолжения.
        - В Сулле нет божественного безумия Александра, - продолжил Диофант, - он не пойдет через реку, прямо на ждущее его войско, как Великий при Гранике. Тяжелой конницы, принесшей победу Александру, у римлян нет, как мы вчера убедились. А если там командует не Сулла, они, тем более, не пойдут в лоб. Сейчас, на их месте я искал бы еще броды. А найдя их, перешел бы ночью, оставив лагерь с кострами, и напал бы на спящих.
        - Может быть, нам сделать тоже самое? - осторожно спросил Таксил.
        Менандр презрительно фыркнул.
        - Нет, - уверенно возразил царевич. - Насчет твоих слов, Диофант. У Архелая было втрое больше воинов, чем у Суллы. Что, если на том берегу все же стоит этот римлянин?
        - Не может того быть, молодой государь! - вспыхнул Менандр, - вспомни, римлянин не смог взять Пирей, потому что не имел флота. Или он перелетел пролив на крыльях?
        Диофант покачал головой:
        - Чтобы переправить войско через пролив, не нужны боевые корабли.
        - А Сулла все же сжег Пирей, - добавил Таксил.
        - Когда стало бессмысленно защищать его после падения Афин, - возразил царевич, - и Архелай вывез войска на кораблях.
        - Великий царь сейчас в Пергаме, - не сдавался Менандр, - Сулле гораздо ближе было бы идти на царя через Геллеспонт. Нет, это не Сулла.
        - Возможно, ты прав, Менандр, - кивнул Диофант, - но нам неизвестны побудительные мотивы римлянина. Вполне возможно, он не жаждет биться с Великим царем сейчас, а хочет как следует укрепиться здесь, в Вифинии, еще недавно подчиненной Риму.
        - Хорошо, - Митридат-младший поднялся из-за походного стола, - я выслушал всех. Сулла там или нет... Мы не будем повторять чужих ошибок и штурмовать хорошо укрепившегося врага. Пусть делают свой ход. Усиль посты, Диофант, пусть наши люди постоянно следят за перемещением разъездов римлян. Нас не должны застать врасплох.
        Стратеги поклонились и вышли из царского шатра.
        К ночи погода совсем испортилась. Дождь разошелся и непроницаемой стеной отгородил от остального мира камышовый шалаш Асандра, сидевшего с пятью воинами в секрете в двух милях от основного лагеря. Костер разжечь не удалось, дождь шел весь день, и вокруг не осталось ни одной сухой травинки. Умельцев, для которых подобное обстоятельство не привело бы к затруднениям, среди дозорных не нашлось, вот и мокли, поскольку камышовые скаты если и могли бы задержать воду, то уж точно не в такой ливень.
        Когда последний из дозорных, не усидев в кустах напротив брода, ввалился в шалаш, понося всех известных ему разноплеменных богов, Асандр накинулся на него:
        - Ты почему оставил пост?
        - Да чего там сидеть? Кто в такую погоду воевать-то полезет?
        Командир скрипнул зубами, но не возразил. Промокший с головы до ног, замерзший, он и сам был того же мнения и лишь долг старшего еще вынуждал его вновь и вновь убеждать себя, что "никто не полезет", что "хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит". И еще десяток доводов. А воины вообще не мучили себя угрызениями совести. Как бы ни был бдителен Диофант, его младшие командиры тоже умели очень разумно рассуждать. Вот и рассудили. За противоположным берегом никто не следил, его почти не было видно.
        Ливень шумел, ветер завывал, волну за волной наваливая дождевые заряды, отбивавшие барабанную дробь по оставленным снаружи щитам. Тихонько ржали несчастные стреноженные кони. Стучали зубами воины, сбившиеся в кучу и накрывшиеся шерстяными плащами. И никаких других звуков никто из них не слышал. Ни до, а уж тем более после того, как шалаш со всех сторон пронзили римские пилумы. Вместе с незадачливыми дозорными, разумеется.
        Красный поперечный гребень на шлеме примипила, отяжелев от воды, печально поник и висел почти параллельно земле, пригибая голову хозяина к груди, что донельзя раздражало старшего центуриона. Сергию хотелось ворчать и браниться, чем громче, тем лучше. С трудом сдерживая себя, он переправился в числе первых и, убедившись, что понтийский дозор уничтожен, теперь с удовольствием выпускал пар, порыкивая на легионеров, переходивших реку по пояс в воде.
        Они шли налегке, оставив поклажу и даже плащи, от которых все равно не было бы ни какого проку. Конечно же, легионеры, построившие накануне укрепленный лагерь, а теперь марширующие в бурю, в ночь, промокли и устали. До цели еще половина пути, в конце которого предстоял бой, пусть с сонным, но, несмотря на это, очень опасным и превосходящим численно противником.
        И все же они шли к победе, ибо кто во всей Ойкумене, кроме них, прославленных ветеранов Мария мог взять ее здесь и сейчас?
        Глава 3
        Родос
        Величественно покачиваясь на низкой волне, громадный двухмачтовый зерновоз-стронгилон[Стронгилон - тип крупнотоннажного древнегреческого торгового корабля.] , бык, забредший в стадо овец, медленно продвигался по запруженной большими и маленькими судами акватории Родоса, столицы одноименного острова. Десять весел по каждому борту судна вразнобой вспарывали водную гладь, выдавая слабую выучку гребцов. Немногим матросам торговых судов, работавших гребцами лишь во время маневров в портах, была ведома та муштра, которой подвергались гребцы военных кораблей.
        Зерновоз шел неровно, его нос все больше заносило вправо, прямо на скопление судов, сцепленных бортами и пришвартованных к одному из длинных пирсов Родоса.
        - Левый борт, табань!
        Громоподобный голос проревса[Проревс - начальник носа, впередсмотрящий. На торговых древнегреческих судах исполнял обязанности боцмана, помощника кормчего. Аналогичная должность существовала и на военных кораблях.] был хорошо слышен даже на берегу, в стадии от стронгилона. Мощный слитный выдох гребцов стал ему ответом. Весла левого борта рухнули в воду и замерли неподвижно, возле правого борта море вспенилось бурунами. Зерновоз начал медленно уходить влево. Слишком медленно.
        - Нет, не успеет отвернуть, - Эвдор, крепкого сложения моряк, одетый в поношенный хитон, наблюдавший с берега эту картину, повернулся к своему собеседнику, обнажив в улыбке ряд не слишком белых зубов. Зубов кое-где не хватало, - медленно разворачивается, места не хватит.
        - Я думаю, успеет, смотри, почти миновал, - собеседник Эвдора, исполненный достоинства, богато одетый человек, поглаживал окладистую бороду. Оглянулся куда-то назад, суматошно замахал руками, - как ты несешь, олух, как ты несешь! Побьешь мне все кувшины! Дропид, куда ты смотришь!
        Бритоголовый, кряжистый надсмотрщик в кожаной безрукавке, оскалился, выхватил из-за пояса кнут, подскочил к группе рабов, вереницей спускавших по шатким сходням со стоящего у причала аката[Акат - ладья (греч.). Тип древнегреческого торгового парусно-весельного корабля, существовавшего до конца античности. Имел две мачты, причем передняя, грот-мачта, впервые появилась именно на этом типе судов, из-за чего на всех прочих кораблях называлась "акатионом".] большие тюки и амфоры, стегнул одного из них и выругался. Купец удовлетворенно отвернулся, вновь приобретя солидный облик.
        - Заклад? - живо протянул ему руку моряк, - на "оленя"?
        "Оленем" называлась серебряная тетрадрахма с изображением царя Митридата в профиль на одной стороне и пасущегося оленя, на другой.
        - Идет, - усмехнулся купец.
        - Сразу давай, - засмеялся Эвдор, - в чем-чем, а в этих делах я никогда не ошибаюсь.
        - Поглядим.
        - Ну-ну, - моряк повернулся в сторону зерновоза, сложил ладони раструбом у рта и прокричал. - Эй, на корме? Весло тебе в заднице зачем? Давай, шевели задом, первый раз замужем, да?!
        Купец скривил губы, искоса глядя на веселящегося моряка. Несколько человек поодаль, так же, как и они, праздно наблюдающих эту сцену схватились за животы.
        - Тебе бы в театре, в хоре, петь, - заметил купец, - голосина-то у тебя.
        Над бортом появилась чернобородая физиономия кормчего, он бегло оглядел берег и погрозил кулаком. Моряк согнулся пополам от смеха. На верхней палубе зерновоза пошло какое-то движение. К кормчему подлетел человек, и что-то закричал ему прямо в ухо. Тот немедленно исчез. Через секунду раздался рев проревса:
        - Табань! Оба борта табань, бездельники!
        Весла уперлись в воду, но зерновоз по инерции прокатился еще половину плетра[Плетр
        - древнегреческая мера длины (31 метр).] . Потерял ход он, уже почти врезавшись в связку крутобоких торговых парусников.
        - Давай деньги, - протянул руку моряк.
        - Нет, еще поглядим, - возразил купец, - я думаю, они развернутся.
        - Не на что тут уже глядеть, - проворчал моряк.
        - Нужно немного отдать назад, а затем снова вперед и влево, - с видом знатока проговорил купец.
        Эвдор усмехнулся. Возле зерновоза появилась маленькая лодочка. В ней сидело двое людей. Один из них, проворно взобравшись на палубу стронгилона, протянул кому-то из команды толстый канат и так же быстро спустился вниз. Лодка исчезла. Через несколько минут, возле медленно дрейфующего судна, появилась десятивесельная эпактида[Эпактида - небольшое гребное судно, часто использовавшееся, как буксирное или посыльное.] .
        - Сейчас канатом зацепят, давай деньги, - моряк нетерпеливо совал ладонь прямо в лицо купца.
        Купец раздраженно отмахнулся от него и огорченно повернулся к одному из своих, стоящих поодаль помощников. Щелкнул пальцами. Помощник подбежал к нему, на ходу развязывая толстый кожаный кошель.
        В подтверждение слов Эвдора, эпактида, осторожно маневрируя, стала удаляться от зерновоза. Между кораблями из воды возник буксирный канат, натянулся. Стронгилон вздрогнул и начал разворачиваться.
        Купец, поджав губы, отсчитал в ладонь Эвдора три римских денария.
        - Чего-о?! - возмутился моряк, - договаривались на "оленя"!
        - У меня только римские, - пробурчал купец, - у менял идут как три денария за тетрадрахму.
        - За какую, родосскую? Да в ней четыре денария, а в аттической все пять!
        - Пять? - возопил купец, - богов побойся! Четыре денария, больше не дам!
        - Ладно, - усмехнулся Эвдор, скосив глаза на борт купеческого судна, украшенный изображением черной лошади, - давай четыре.
        Купец, как видно, не из захудалых. Не каждый из торгашей возил товары на весельном акате, команда которого, за счет гребцов, гораздо больше команды парусника. А всем надо платить. Зато нет зависимости от ветров и выше шансы уйти от пирата. Поэтому акат - популярная посудина, хотя позволить себе подобное владение могли лишь зажиточные купцы. Что, впрочем, не делало их менее скупыми.
        Купец, скрипя зубами, вложил в ладонь моряка четвертую монету. Эвдор зажал деньги в кулаке, мысленно возблагодарив Гермеса, покровителя купцов и воров, за то, что с завидной регулярностью встречаются в людях такие, казалось бы, несовместимые качества, как богатство и легковерие. Купец, расставшийся с недельным заработком гребца боевого корабля, даже не поинтересовался, способен ли его противник в споре выложить такую же сумму в случае проигрыша.
        - Хорошее, как я гляжу, у тебя судно, - сказал моряк, - зовется, поди, "Меланиппа"[Меланиппа - "Черная кобыла" (греч).] ?
        - Что? - снова повернулся к Эвдору купец, уже успевший про него забыть, - а, да, "Меланиппа".
        - Хорошее судно, - повторил Эвдор, - я бы нанялся к тебе, уважаемый.
        - С чего бы это? - недоверчиво спросил купец.
        - Да вот, без работы прозябаю. Моряк я опытный, а ты на вид не похож на скупердяя. Откуда будешь-то?
        - Из Истрии, - пробурчал купец, - только мне люди не нужны, у меня хватает.
        - Хватает, ну и ладно. Да и Истрия, пожалуй, далековато. Правду говорят, что у вас там море замерзает зимой?
        - Врут.
        - Вот и я так думаю. Это же какая лютая должна быть зима, чтоб море-то замерзло. Я вот думаю, римляне уже и до Истрии дотянулись?
        - С чего ты взял?
        - Так ты римскими денариями расплатился.
        - А, да не... это я... - купец вдруг спохватился, - а тебе-то что? Ты кто, вообще такой? Подсыл чей? Торговыми тайнами промышляешь?
        - Да что ты, богов побойся, какой подсыл. Так, интересуюсь просто, чем ты мне платить станешь. Назад-то когда отбываешь, почтеннейший?
        - Не твоего ума дело. Сказал же - не нужны люди. А ну, пошел отсюда! - купец повернулся и окликнул надсмотрщика, - Эй, Дропид!
        - Ладно-ладно. Я же так просто, на счет работы интересуюсь. Вдруг кто из твоих людей в каком-нибудь кабаке загуляет. Или соперники по вашему, торговому делу, сманят. Так ты про меня вспомни. А то тяжко наниматься стало. Купцов все меньше. Митридат все торговые пути держит. Пираты проклятые кругом...
        Купец отступил на шаг и, оценивающе, оглядел моряка с ног до головы. Голова, подбородок и щеки Эвдора некоторое время назад были выбриты наголо, но сейчас их покрывала короткая колючая щетина. Но это, как и отсутствие пары зубов в улыбке, никоим образом не делало облик моряка суровым и мрачным, напротив, лицо его было открытым, располагающим к приятному общению. Казалось, что стоит ему скорчить страшную рожу, этим он не напугает даже маленьких детей. Под серым хитоном отчетливо проступали мощные мышцы. Этакий добродушный здоровяк.
        Подошел надсмотрщик, поигрывая плетью, вопросительно взглянул на хозяина. Купец посмотрел на него, потом снова на Эвдора. Спросил:
        - На вид ты не хилый. И грести в такт, по флейте, можешь?
        - Могу, на военных кораблях служил.
        - Что сейчас не служишь, вроде тут, у вас, война? Ладно. Дней через десять приходи сюда. Филиппа из Истрии спросишь. Там посмотрим...
        Моряк снова скосил глаза на рисунок лошади по борту аката, усмехнулся[Филипп - "Любящий лошадей" (греч).] и пообещал купцу всенепременно выпить за его здоровье. Впрочем, пропивать денарии Эвдор совсем не собирался. Деньги, которых катастрофически недоставало и которые без всяких усилий сами упали в его ладонь, было бы кощунственным потратить на сиюминутные развлечения. Определенно, последние дни ему невероятно везло. Какой-то бог со скуки решил помочь ему, ибо без этой помощи наблюдать за мытарствами ничтожного смертного совсем уж неинтересно.
        Эвдор двинулся прочь от пристани, через рыночную толчею и суматоху. Здесь со всех сторон неслось:
        - Сталь халибска-а-я! Мечи, ножи, подходи, покупа-ай!
        - Чиню медные котлы! Чиню, латаю, медные котлы!
        - Вино хиосское! Самое лучшее!
        - ...и пятна у него, как у леопарда, по телу...
        - Да ну, врешь, не может у зверей такой шеи быть..
        - Клянусь Зевсом, сам видел, своими глазами! Десять локтей!
        - А только что говорил, будто пять...
        - ..мечи испанские! Халибским не чета!..
        - ...вах, не проходи мимо, дорогой! Кинжал по руке подберем, от любого оборонишься!
        - Извини, уважаемый, мне знающие люди говорили, в Испании кузнецы получше будут.
        - Что? Не слушай этого песьего сына! Любого спроси, лучше халибской стали не найдешь!
        - ..хлеб свежий! Подходи!
        - ..и что же, она, как змея вьется?
        - Нет, колом стоит, вообще не гнется.
        - А как тогда этот твой... жерав, пьет?
        - Жираф. А он вообще не пьет, а только влагу с листьев слизывает.
        - Врешь! Разве может лошадь, хоть и с шеей в пять локтей, этим напиться?!
        - Так это и не лошадь...
        - Сам говорил, что на лошадь похож... А может, действительно, лошадь? Привязали к шее палку с башкой, обернули в леопардовые шкуры, вот тебе и твой жираф.
        - Не может быть, я сам видел...
        - Вот смотри, мим на ходулях, у него что, ноги в пять локтей? Эх ты...
        На большом помосте жались друг к другу несколько десятков обнаженных рабынь.
        - Рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!
        - Что-то она какая-то тощая. Цена?
        - Четыреста денариев.
        - Тебе голову напекло, уважаемый?! Этой худосочной красная цена - сто. Взгляни на нее, плоская, как доска. Ну-ка задом поверни ее...
        - Зато шустра и искусна! Триста пятьдесят.
        - Что-то не верится. Она, наверное, вообще девственница. Сто двадцать.
        - Опытная, опытная, всеми богами клянусь, тридцать три способа...
        - А чего она у тебя прикрыться пытается? Точно, девственница, стыдливая! Сто двадцать пять, больше не дам.
        - В убыток не продам, она обошлась мне в двести.
        - Может она музыкантша? Эй, девка, на флейте играть умеешь? Чего молчишь? Чего она у тебя, по-гречески не говорит?
        - Чтобы на флейте играть, знать язык не надо, тем более на той, которая у тебя, уважаемый... ну ты понял, в общем.
        - Иеродула в храме Афродиты дешевле обойдется.
        - Так каждый раз платить, как приспичило, а эту купил и сколько хочешь...
        - Зато, каждый раз - другую. Нет, мое слово последнее.
        - Ну, взгляни на эту эфиопку, уж она-то покрупнее сирийки.
        - Сколько?
        - Двести пятьдесят денариев.
        - А за сирийку просил четыреста, что так?
        - Дикая совсем, не умеет ничего, зато смотри какие у нее...
        - Это я вижу, да вот только, боюсь, зарежет на ложе в первую же ночь.
        - Тьфу-ты, Цербер на тебя, не покупаешь, проходи! - купец отвернулся, потеряв всякий интерес к покупателю и снова заорал, - рабыня-сирийка, обученная тридцати трем способам любви!..
        Проталкиваясь через торговые ряды в сторону юго-восточной городской стены, и вслушиваясь в многоголосый хор тысяч людей, зазывающих, торгующихся, обменивающихся новостями и сплетнями, Эвдор различил нечто более важное, чем обсуждение прелестей рабынь или вероятность существования жирафов:
        - ...на рассвете перешли реку, под дождем...
        - ...все, как один бежали, убитых - тьма!..
        - ...говорят, римляне построили вал с узким проходом и, заманив внутрь конницу, всех перебили!..
        - А вон там говорят, что ночью реку перешли...
        - Да врут, кого ты слушаешь! Я точно знаю!
        - Сам, что ли, видел?
        - ...царевич к отцу бежал, в Пергам...
        - ...всех вырезали, до единого.
        - Не может быть!
        - Верно говорю! А Митридата на кол посадили.
        - Римляне на кол не сажают.
        - Ты мне не веришь? Да мне Архилох сказал, а он врать не будет!
        - Эх, граждане, что теперь-то?
        - Радоваться надо, Митридат мертв, победа!
        - Ты его мертвым видел?
        - Нет, конечно, где я и где он...
        - То-то.
        - Не Эвпатора убили, а сына его.
        - Жив он, в Пергам бежал.
        - А римляне что?
        - Что-что... по пятам идут. Пергам уже осадили, небось.
        - Да не, взяли уже! Под чистую разграбили, царя на кол...
        - Ты-то почем знаешь?
        - Да мне Архилох...
        - ...а кто идет-то? Сулла?
        - Сулла в Фессалии.
        - Да ну? А кто тогда?..
        А дальше уже совсем интересно, Эвдор резко замедлил шаг, жадно ловя каждое слово, а разобрав разговор, вообще остановился:
        - ...в военной гавани они, сам сегодня видел.
        - Так тебя туда и пустили!
        - Ну, не я, шурин мой, он в страже там служит у пирсов.
        - Египетские это корабли, самая большая пентера - "Птолемаида".
        - А ты откуда знаешь?
        - Это Луция Лукулла корабли.
        - Не было же у римлян флота здесь.
        - Не было, а теперь есть.
        - А я тебе говорю, египетские.
        - Верно, египетские. Лукуллу их Птолемей Латир дал. А еще, говорят, многие с Крита и Кирены пришли.
        - А я слышал, Лукуллу в Египте отказали...
        - Ты там у трона стоял и все слышал?
        - "Птолемаида" это, точно. Видел я ее много раз, я в Александрии каждый год бываю. .
        - ...Сулла со всеми сговорился, против Митридата...
        - Не Сулла, а Лукулл.
        - ...это верно, всем понтийцы поперек горла...
        - ...что, прямо так и дал, даром?..
        - Не даром, мало что ли римляне награбили в Дельфах и других местах. По всей Элладе храмы осквернены...
        - Эх, пропала Эллада, нету больше свободы нигде.
        - То-то она там была... У кого мошна, у того и свобода, а простому люду...
        - ...Сулла строит флот в Фессалии.
        - И наши, говорят, Лукуллу флот передадут. Дамагор скоро прибудет с тридцатью триерами, под его начало.
        - Дамагора навархом нужно, разве эти римляне умеют воевать на море?
        - Ну, они же били Карфаген...
        - Так это когда было?
        - Лукулл, говорят, уже заказал на верфях почтенного Креонта десять пентер.
        - Квинквирем. Римляне их квинквиремами зовут.
        - Строить-то наши будут, значит - пентер.
        - Да один хрен.
        - А что, братья, скоро заработаем? Это ж сколько гребцов-то будут нанимать!
        - Заработаешь, ты, как же... Я два года назад о весло руки в кровь стер и спину всю порвал, а что заработал? Как был в рубище, так и остался...
        - ...а сколько их всего пришло?
        - Говорят, два десятка.
        - Больше! Два десятка у пирсов стоят. А в гавани еще столько же.
        - Критяне, говорят, Лукуллу много кораблей дали.
        - Это критяне-то? Пиратское гнездо! Всем известно, что Митридат пиратов под себя гребет.
        - И верно, в Ликийском проливе, рукой подать, страсть, как много пиратов развелось. Понтийцев пропускают, прочих грабят, топят. Сговорились, ублюдки...
        - Критянам Сулла, не иначе, хорошо заплатил, так бы не стали, против своих же...
        - Да кто там у них свои? Там рожи, не поймешь, какого роду-племени, как в котле намешано...
        - Наши, говорят, морской дозор выставили. Четыре триеры день и ночь в сорока стадиях от города ходят. Меняются.
        - Поди, догони пирата... Гемиолия пошустрее триеры ходит.
        - Кто это тебе сказал, село-лопата? Ты на флоте служил хотя бы день?
        - Да что я, все говорят...
        - Не уйдет гемиолия от триеры, на ней гребцов на половину меньше, а размеры схожие.
        - И то верно...
        Окончания разговора Эвдор не дождался, тот мог длиться бесконечно и сам собой тихо перейти на обсуждение чего-нибудь другого, например, цен на вино или бесстыдное поведение дочери купца Диотима. Эвдор уже услышал то, что его интересовало и теперь, спешно проталкивался в направлении, обратному тому, куда изначально направлялся.
        Его путь лежал к Военному порту, расположенному в северной части города и отделенному от Торгового порта длинной косой. На берегу узкого пролива, напротив оконечности косы, на земле стояли две гигантских, в несколько человеческих ростов, глиняных ступни.
        Это были стопы бога.
        Два столетия назад по всему Восточному Средиземноморью гремели войны диадохов, полководцев Александра Македонского, сорок лет деливших между собой наследие умершего царя. И вот, за двести девятнадцать лет до сего дня, великий полководец Деметрий, сын будущего царя, диадоха Антигона Одноглазого, с сорокатысячным войском осадил Родос. Осада длилась целый год и закончилась неудачей. Деметрий вынужден был отступить, однако все же приобрел в ходе этого предприятия большую славу: молва наделила его прозвищем Полиоркет, "Осаждающий города", за строительство множества невиданных ранее огромных осадных машин.
        Родоссцы, обрадованные великой победой, и заразившиеся от своего врага страстью к гигантским сооружениям, поручили скульптору Харесу, ученику Лисиппа, поставить статую бога Гелиоса, которого они чтили своим покровителем, превосходящую размерами все, существовавшие прежде в мире. Колосс закончили через двенадцать лет. Высотой в восемьдесят локтей, он был глиняным с железным скелетом. Снаружи статую покрывали начищенные бронзовые листы, сверкавшие на солнце так, что бог был виден днем в море на огромном расстоянии от острова. Бог простоял около пятидесяти лет, а потом статую разрушило землетрясение. От колосса остались лишь ступни, охраняющие порт.
        В этот день возле военной гавани стражи было намного больше чем обычно. Стояли в оцеплении несколько десятков гоплитов, молодых граждан проходивших обязательную военную службу. Перед ними прогуливались городовые, вооруженные палками стражники, охраняющие общественный порядок. Они, по большей части, были варварами-наемниками из Малой Азии. Эвдор не рискнул пробираться в гавань, и вытянувшись во весь рост, заглядывал поверх людских голов, рассматривая корабли у причалов.
        Посмотреть было на что. Возле одного из каменных пирсов стояла огромная пентера - плоскодонный военный корабль, на носу и корме которого возвышались две боевые башни и "ворон"["Ворон" - подъемный абордажный мостик, по которому легионеры перебирались на вражеский корабль во время боя. Римское изобретение. Название дано из-за стального крюка на конце, в форме клюва ворона, который впивался во вражескую палубу при опускании мостика.] , сооруженный на римский манер. По обоим бортам корабля, ниже палубы шла парада, крытая галерея, выступавшая далеко от борта и делавшая широкий корабль еще шире. В этой галерее в два ряда, один над другим, располагались гребцы.
        В эпоху войн диадохов, гигантомания, начавшаяся в судостроении, перечеркнула традицию именования военных кораблей, согласно которой они делились по количеству рядов весел на борту. Строить высокорядные корабли с числом рядов весел больше трех не удавалось. А царям и полководцам хотелось все больше наращивать скорость и мощь. Тогда корабелы стали располагать гребцов не только по вертикали, но и по горизонтали. На триере гребцы сидели по одному на весло в три ряда. На тетрере, гребцы верхнего ряда, траниты, ворочали вдвоем одно длинное весло. Нижние ряды, зигиты и таламиты, каждый по-прежнему работали одним веслом, более коротким. На пентере - трое на верхнем весле и двое на нижнем. И так далее. Римляне переняли у греков и карфагенян типы кораблей, переведя их названия на латынь: трирема, квадрирема, квинквирема...
        После Пунических войн гигантомания стала сходить на нет. Ни в одном флоте сейчас не было кораблей подобных геккайдецере Деметрия с шестнадцатью гребцами на одной весельной связке. Во флоте Родоса пентеры были самыми большими кораблями. Египет имел несколько огромных децер, но использовались они лишь для увеселительных морских прогулок царей.
        Среди переданных Лукуллу Птолемеем Латиром пяти пентер и двадцати триер, "Птолемаида" была самой большой и старой. Ее построили двадцать лет назад, и она все еще использовалась, хотя ни разу не побывала в сражении. Египет давно не вел крупных морских войн, а пиратов гоняли эскадры, укомплектованные кораблями поменьше.
        Глядя на свежеобретенную римлянами морскую мощь, Эвдор понимал, что антипонтийская коалиция решила взяться за митридатовых навархов всерьез, а значит, задуманное предприятие может сильно осложниться.
        Сзади окликнули:
        - Эй, оборванец!
        Эвдор обернулся. За его спиной стоял, поигрывая толстой палкой, краснорожий стражник, одного с Эвдором роста и сложения. На вид, скорее похожий на варвара, чем на эллина, он был одет в черный хитон и красную кожаную шапку с остроконечным, сбитым вперед верхом. Несколько таких же шапок маячило поблизости, в шумной толпе портовых работников, моряков, и грузчиков-рабов. Стражник поманил Эвдора пальцем:
        - Да, ты, ходи сюда.
        По говору - ликиец. Эвдор неторопливо приблизился. Стражник ткнул его палкой в грудь.
        - Ты, раб. Кто твой хозяин?
        - Я не раб, - спокойно ответил Эвдор, - ты ошибся, почтеннейший.
        - Ха! - оскалился ликиец, - говори еще!
        Он схватил Эвдора за ворот и притянул к себе. Изо рта стражника несло чем-то съедобным.
        - Не раб, да? - прорычал стражник, скосив глаза на не подшитый край хитона[Не подшитый край хитона - верх невоспитанности и неряшливости. Свободный человек, одетый подобным образом своим видом оскорблял общество. Не подшитые хитоны специально выдавали рабам.] моряка, затем еще ниже, на красноватые потертости, "украшавшие" лодыжки Эвдора, - беглый?
        Игнорировать следы от кандалов невозможно, и моряк пожалел, что не оделся варваром, в штаны. Думал, что это привлечет лишнее внимание, а вон оно как получилось...
        - Нет, не беглый. Гребцом служил. Течь на корабле, ноги в воде все время, о скамью стер.
        - Гребец? - поднял бровь стражник. - Еще ври мне, а?
        - Я не вру! И я не раб!
        Неуловимым движением, ошеломив стражника, который совершенно не ожидал подобной прыти от беглого раба, Эвдор освободился от захвата и, завладев кистью ликийца, вывернул ее против естественного сгиба.
        Ликиец взвыл и попытался ударить его палкой, но тем самым причинил себе еще большую боль.
        - Позволь мне идти моей дорогой, уважаемый, я очень спешу.
        Стражник ругался и брызгал слюной, но вырваться не мог. Эвдор вел его вокруг себя по кругу, гася попытки освобождения. Со стороны казалось, что два человека жмут друг другу руки каким-то странным способом, причем один из них почему-то поносит другого последними словами. На драку это было не очень похоже, но внимание стражи все же привлекло. К ним подошли еще три стражника. Один из них, совсем седой, отличавшийся от прочих наличием на правой руке серебряного браслета спросил:
        - Что случилось?
        - Да вот, раба беглого поймал, - прошипел ревностный ловитель беглых рабов.
        - Ты уверен, что это ты его поймал? - заинтересовался старший, и спросил Эвдора, - Кто таков? Отпусти воина.
        Эвдор отпустил ликийца и назвался. Он окинул стражников беглым взглядом, прикидывая, кого, куда и как бить, в случае, если стражники придумают его вязать. Впрочем, даже если он всех положит, далеко уйти ему не дадут, слишком много народу кругом. Назад, в колодки, совсем не хотелось.
        - Беглый? - повторил вопрос своего подчиненного старший стражник.
        - Нет, - стоял на своем Эвдор, - я свободный человек.
        - Ха! - встрял ликиец, потирая запястье, - Карий, на рожу его посмотри! И на ноги, как следует. Это от кандалов у него следы. Он беглый с рудников, слепому видно!
        Старший похлопал дубинкой по голой волосатой ляжке Эвдора. Моряк не мигая смотрел прямо в глаза стражнику.
        - Твой человек ошибается, почтеннейший.
        - Ну-ну, - Карий выдержал взгляд моряка, поднял дубинкой его правую руку, сжатую в кулак, - раскрой.
        Эвдор раскрыл ладонь, в которой лежали четыре серебряные монеты.
        - У кого украл?
        - Выиграл заклад.
        - Выиграл... - стражник осклабился и сгреб деньги с ладони моряка, - я вот тоже выиграл. Иди отсюда, чтоб не видно тебя было и не попадайся.
        Он повернулся спиной и зашагал прочь. Ликиец закричал ему в след:
        - Карий, ты что, отпускаешь его? Он же беглый!
        - Да наплевать, возиться еще... Не до него сейчас, пускай идет, если дурак - все равно попадется.
        Эвдор сплюнул с досады, но не стал искушать судьбу и поскорее двинулся назад, в город, злобно скрипя зубам о потерянных монетах.

* * *
        Его путь лежал к довольно невзрачному двухэтажному дому с внутренним двориком, расположенному возле Юго-восточной стены. Этот район города, хотя и не самый удаленный от Торгового порта, был наиболее грязным, жилье здесь стоило дешево и, в основном, сдавалось внаем. Снимали его купцы, из тех, что победнее, а так же разнообразный сброд, стекавшийся на Родос со всего света и не имеющий возможности остановиться на государственном постоялом дворе, поскольку государство помогало с жильем только гражданам дружественных полисов. В нынешнее безвременье, когда друзья менялись каждый день, да не по разу, немногие могли похвастаться, что связаны с Родосом узами гостеприимства. Одними из этих немногих были римляне.
        С Римом у Родоса сложные отношения. И те и другие помнили, как Родос в Третью Македонскую войну, почти сто лет назад, выступил на стороне царя Персея против Рима и проиграл. Сейчас все изменилось. Родос очень страдал из-за торговой конкуренции с подвластными Понту городами, заметно усилившейся с приходом к власти Митридата Эвпатора. И островное государство решилось бросить царю вызов. Наварх Дамагор, командующий небольшим флотом, в котором служили хорошо обученные, опытные и дисциплинированные моряки, смог одержать несколько побед над флотоводцами Митридата, под началом которых собралось множество пиратов. Митридат давно уже "подкармливал" многих из пиратских вожаков, фактически взяв к себе на службу, вместе со всеми их людьми и кораблями. Но количество не пересилило качество. Огромный, но плохо управляемый, понтийский флот был неоднократно бит и рассеян по всему Восточному Средиземноморью. Взять Родос штурмом и осадой, царь не смог. Морская блокада Родоса протекала малоуспешно.
        Пословица гласит: "Враг моего врага - мой друг". Вот и возникла на почве вражды с Митридатом нынешняя дружба Родоса с Римом, почти любовь. Но только внешне. На деле же не все так просто - Рим, как предусмотрительный хозяин, не складывающий все яйца в одну корзину, одновременно поддерживал Делос, объявив его свободным, беспошлинным портом, что не хуже Митридата потихоньку душило родосскую торговлю. Впрочем, сейчас Делос был захвачен Митридатом, который истребил на острове двадцать тысяч человек, большинство из которых - римляне.
        Заезжий двор "Веселая наяда" не особенно отличался от прочих родосских частных заезжих домов для бедноты. Одновременно питейное заведение, гостиница с комнатами, где вместо лож на деревянный пол навалена солома, бордель с самыми дешевыми, даже не гетерами, а просто портовыми шлюхами, он был открыт и днем и ночью. Народу в нем толпилось всегда много, особенно осенью и зимой, поскольку подаваемая жратва, приготовленная, как кое-кто полагал, из пойманных на задних дворах собак, и фракийское кислое вино, которое в пятьдесят раз дешевле хорошего хиосского, были вполне по карману морякам, летний заработок которых стремительно таял в период вынужденного простоя. Каждый год множество людей по всей Эгеиде оставались без работы: после восхода Арктура, могущественнейшей звезды, несущей осенние бури, мало кто отваживался выходить в море. Матросы торговых парусников, бедняки, добывающие свой хлеб службой в качестве гребцов на военных кораблях, контрабандисты и пираты, маялись от безделья, пили, играли в кости, делали детей и занимались поножовщиной до последних дней месяца антестериона, когда торжественными
жертвоприношениями Посейдону, обильными возлияниями и Играми открывалась навигация. Конечно, кое-кто рисковал сунуться в море и зимой, но кончалось это чаще всего печально.
        Узнать "Веселую наяду" было довольно просто: над обшарпанной дверью висел деревянный щит, на котором изображена голая девица с рыбьим хвостом вместо ног и грудями размером с арбуз. Лицо девицы украшала улыбка с двумя рядами тщательно прорисованных зубов. Кто-то, столь же веселый, как и сама наяда, замазал один из них углем.
        Моряк вошел внутрь. В главном обеденном зале таверны всегда, даже днем, царил полумрак, который не могли полностью истребить тусклые масляные светильники, расположенные вдоль стен. Зал был заполнен грубо сколоченными столами. Возлежать за обедом здесь было не принято, места мало, да и много чести местным пьяницам. В углу зала располагался малый очаг. Другой, побольше, находился во внутреннем дворике.
        Зал почти пуст, посетителей в дневное время немного. Четверо сидели возле очага за столом, заставленным кувшинами и глиняными мисками. Они были одеты небогато, но и не в драные обноски. Светлые волосы и кожа у всех четверых выдавали северян. Похоже, что это моряки с одного из купеческих судов, получившие жалование. Судя по количеству посуды на столе, жалование было неплохим. Разговаривали они негромко, но при виде девушки-подавальщицы с блюдом жареного мяса возбужденно загомонили. Рабыня поставила блюдо и миску с уксусом на стол и скрылась. Еще одна рабыня ворошила угли в очаге длинной кочергой. В углу скучал вышибала.
        Эвдор внимательно оглядел четверку моряков, один из которых показался ему знакомым. Эвдор мог бы поклясться, что видел его в порту, причем, совсем недавно. А где в этой толкотне в память могло запасть отдельное лицо? Там, где он задерживался и глазел по сторонам. Они северяне. Моряки. С "Меланиппы".
        - Все интереснее становится, - улыбнулся Эвдор и направился к двум мужчинам, сидевшим в дальнем углу зала за столом, на котором стояла пара глиняных кружек и кувшин.
        Один из этих двоих подпирал голову руками и изучал нацарапанные на столешнице надписи и рисунки непристойного содержания. Второй без всякого выражения наблюдал за посетителями у очага. При виде Эвдора, подсевшего к ним, он несколько оживился:
        - Какие новости?
        - Радуйся, Дракил. И ты, Гундосый, - Эвдор взял себе одну из кружек и плеснул в нее из кувшина темно-красной жидкости, - что это тут у вас?
        Тот, кого Эвдор назвал Гундосым, не поднимая головы, пробубнил:
        - Местное.
        Прозвучало это, как "пестдое".
        - Кислятида, - добавил Гундосый.
        Моряк отпил вино, покатал во рту, проглотил.
        - Бывает хуже. А где Аристид?
        Дракил многозначительно поднял глаза к потолку. Со второго этажа явственно слышался скрип расшатываемого деревянного ложа и прерывистые женские вскрики.
        - Понятно. Значит, новости у нас такие: заявился Лукулл. Весь город гудит.
        Дракил усмехнулся.
        - Чтоб это узнать, даже не стоило выползать на улицу. Дверь приоткрой и слушай, что мальчишки орут. Лукулл заявился... Тем хуже, Эвдор. Говорил я тебе, нечего здесь сидеть. Отсвечиваем неприкрытыми задницами на весь Родос. Надо было когти рвать прямиком на Крит.
        - На этой лоханке? Сколько ведер вычерпали, пока сюда дошли, не считал?
        - И до Крита бы дошли.
        - Ждут тебя там. У Лукулла корабли из Египта, Кирены, Крита...
        - Врешь!
        - Сам не видел, врать не буду, но в порту так говорят.
        - Врешь! - повторил уверенно Дракил, - римляне никогда не договорятся с Волком. Тем более, против Митридата. А больше не с кем на Крите договариваться. Не с царьками же и олигархами недоделанными. Они давно уже все Волку задницу лижут.
        - Ты же не знаешь, что ему предложили. Все продается и покупается. И Леохар в том числе.
        Дракил сплюнул на грязный пол. Он был критянином. Гундосый, убрал правую руку, приподнял голову и простонал:
        - Газбегаца дада было. Гапгасда все...
        Не удержав голову одной левой, Гундосый ткнулся носом в столешницу, громко хрюкнув.
        - Переловили бы всех поодиночке, - прошипел Дракил.
        Эвдор приподнял голову Гундосого за волосы, и положил обратно: тот спал, пуская слюни. Моряк покосился на компанию у очага, придвинулся к Дракилу и негромко произнес:
        - Я тут видел замечательную посудину. То, что надо. Стоит такая, вся из себя красивая, лошадка и хочет, чтобы ее толковый всадник взнуздал. Не большая, не маленькая, всего в ней в меру, как раз для нас.
        Эвдор замолчал. На лице Дракила проявилась некоторая заинтересованность:
        - Продолжай.
        - Шестнадцативесельный акат-афракт[Афракт - корабль без сплошной палубы.] из Истрии. Я прикинул, он может поднять пятьсот талантов[Приблизительно 13 тонн.] . Прибыл только что. Я видел, как его разгружают.
        - Ты предлагаешь его брать? Как?
        - Я почти сговорился с купцом. Нужно, чтобы кое-кто из его людей протянул ноги. Нанимаемся к нему. Выходим в море, дальше все просто.
        - Просто, на словах, - возразил Дракил, - сколько у него людей? Одних гребцов, почитай, больше, чем нас. Если он не полный дурень, не возьмет совсем незнакомых людей. Я бы не взял.
        - Я думаю, у него внезапно не окажется выбора. Они, северяне, выпить не дураки, а пьют все больше по-скифски. Ушибутся невзначай, до смерти, по дурной-то голове, - усмехнулся Эвдор, - вот он нас и примет с распростертыми объятьями.
        - Вот так прямо и с распростертыми? - недоверчиво спросил Дракил.
        - Ага, особенно меня, как старого знакомца. К тому же нас ему порекомендуют уважаемые люди...
        Дверь отворилась, и на пороге появились двое. Один был темноволос, одет в недорогой хитон и, в целом, не имел особых примет, если не считать бороды, которая за века македонского и римского владычества вышла из моды в материковой части Эллады. Впрочем, здесь, на островах, всегда сильно азиатское влияние.
        Второй выглядел поинтереснее. Он был одет в штаны, варварскую рубаху с рукавами, а сверху еще и гиматий, несмотря на жаркую погоду. Край гиматия, обмотанного вокруг тела, наброшен на голову, скрывая лицо.
        Первый из вошедших, быстро отыскав глазами Эвдора с Дракилом, направился к ним. Второй не прошел в зал, оставшись у двери, которую он прикрыл, и выглядывал теперь через щелку на улицу. Первый с размаху опустился на скамью рядом с Эвдором. Скамья жалобно скрипнула.
        - Выпьешь с нами, Койон? - протянул кружку вновь прибывшему Дракил, - обмозговать кое-что надо.
        Однако Койон лишь отмахнулся.
        - Убили Одноухого Акаста.
        - Кто? Где?
        - Стражники. В порту. Ими весь город кишит.
        - Как это случилось?
        - Я сам ничего не понял. Мы с фракийцем, - кивок в сторону человека, оставшегося у двери, - вместе были, а Одноухий чего-то отошел. Потом гляжу, его Красные Шапки окружили и о чем-то с ним препираются. А он вдруг, хрясь одному в рыло, и бежать. Ну, догнали его, повалили. Четверо их было или пятеро. Акаста они долго били палками, да там и бросили. Народ в стороны шарахается. Я подошел к нему, когда они ушли. Вся башка кровавое месиво, не дышал он уже.
        Эвдор крякнул, припоминая встречу со стражей, которая могла бы закончиться вот так же печально.
        - Меня тоже сегодня остановили. Возле военного порта. Да отпустили.
        - Прямо так просто и отпустили? - недоверчиво спросил Койон. - Они что-то сегодня совсем озверевшие.
        - Ну, не просто. За мзду. Свалилось тут, внезапно, богатство, да припрятать не успел.
        - Это что за богатство?
        - Не важно уже. Тю-тю оно. Ты дальше рассказывай.
        Койон прокашлялся.
        - А дальше... Дальше сюда шли и все хотели меньше ростом стать. Эти ублюдки повсюду стоят. И гоплиты, в полном вооружении. Из каких нор повылазили? Но, вроде, пронесло. Чем Одноухий им не глянулся, понять не могу.
        - У нас у всех рожи неблагородные.
        - Одно из двух, - сказал Дракил, - или они просто решили очистить город от всяких оборванцев в честь прибытия Лукулла, или кто-то из Братьев, кроме нас, проник в город и об этом стало известно.
        - Может они нас ловят?
        - Нет, - возразил Эвдор, - иначе меня бы не отпустили.
        - Я тоже не думаю, что они ловят нас, - сказал Дракил, - но наше положение все равно осложняется. Я бы попытался выяснить, кто есть в городе из Братьев и присоединился к нему.
        - Так же, как ты хотел присоединиться к Волку? - прозвучал за его спиной тихий шипящий голос.
        Дракил вздрогнул от неожиданности и обернулся. Фракиец уже не смотрел на улицу. Он приблизился столь незаметно, что не только Дракилу стало не по себе. Край гиматия сполз на плечи варвара, обнажив длинные темно-русые волосы и худое острое лицо с хищным, чуть горбатым носом. Правое ухо его было проколото, но серьга отсутствовала.
        - Да, именно так, - ответил Дракил, - ты что-то против имеешь, Залдас?
        Фракиец осклабился.
        - Один корабль в порту. На нем знамя. Вот такой знак, - фракиец пальцем прочертил по столешнице несколько линий, которые в воображении собравшихся соединились в изображение обоюдоострой секиры.
        Дракил снова сплюнул на пол. Эвдор скрипнул зубами:
        - Лабрис[Лабрис - критская секира. В описываемое время подобное оружие не применялось уже несколько веков, но продолжало оставаться одним из самых узнаваемых символов Крита.] .
        - С римлянами? - недоверчиво протянул Койон.
        - А ты мне не верил, - посмотрел на Дракила Эвдор, - ай да Леохар. Ловко. Из них теперь с Лукуллом отличная пара получится. Волк и Волчица.
        - Ты уверен? - поднял глаза на фракийца критянин.
        Тот кивнул. Пират Леохар, был одним из наиболее известный в Восточном Средиземноморье пиратских вожаков. Ему подчинялось несколько десятков кораблей, несших знамя - черный лабрис на белом фоне. На своем родном Крите Леохар практически всевластен, несмотря на то, что остров формально поделен между несколькими мелкими царьками. Все они всецело зависели от Волка.
        С глубокой древности Крит стал одним из двух центров пиратской вольницы. Вторым был Пиратский берег в Киликии. В данный момент киликийцы поддерживали Митридата, и столь открытое и вызывающее выступление Леохара на стороне римлян грозило большим разбродом в Братстве.
        - У тебя есть шанс поступить на службу, - усмехнулся Эвдор, обращаясь к Дракилу, - к римлянам. В конце концов, если бы не они, где бы мы сейчас были?
        - Ну, уж нет.
        Было видно, что новость повергла критянина в смятение. Как и Эвдор, Койон и вообще вся их компания, некоторое время назад Дракил был пиратом, но в отличие от своих товарищей, раньше ходил на кораблях Леохара.
        Вся эта братия несколько дней тому назад добралась до северо-западного побережья Родоса из Аттики на утлом суденышке, едва не пошедшем ко дну в совершенно спокойную погоду. Они не имели денег и оружия. Их одежда грязна и оборвана, тела несли на себе следы колодок и кандалов. Неудивительно, что любой внимательный стражник заподозрил бы в этих людях беглых рабов, как оно и было на самом деле.
        Еще совсем недавно они глотали белую каменную пыль в серебряных рудниках, что с давних времен были главным источником дохода афинского государства. Лаврийские горы, словно старый дуб, изъеденный жуком-древоточцем, были вдоль и поперек прорезаны десятками, сотнями шахт глубиной до девяноста локтей.
        Здесь трудились тысячи рабов. Пойманные пираты, разбойники, тысячи самых опасных, сосланных на эту каторгу за непокорство, побеги, бунты, убийства хозяев. Тысячи просто ни на что не годных, кроме тяжелой физической работы. Сюда редко попадали мастеровые рабы. Даже во времена войн, когда цены на рабов падали, мастер ценился слишком высоко, чтобы гробить его в рудниках. Разве что он был слишком строптив.
        По четырнадцать-шестнадцать часов долбили рабы на глубине камень, в плетеных корзинах поднимали наверх богатую свинцом руду, где перемалывали ее в мелкое крошево. Превращенную в песок породу промывали в воде, отделяя свинец и крупицы серебра от бесполезной породы. Свинца в Лаврионе добывалось почти в сто раз больше, чем серебра, но того, что было, в течении уже нескольких веков с лихвой хватало Афинам на новые триеры, храмы, портики и статуи, новых воинов и новых рабов, что заменяли "износившихся". А изнашивались люди здесь быстро. Очень быстро. В шахте крепкий мужчина мог протянуть самое большее полгода. После чего превращался в дряхлую, еле держащуюся на ногах, развалину. Те, что работали наверху, крутили огромные дробящие жернова или промывали породу, жили несколько дольше, но не на много. Редко, кто выдерживал более полутора лет. А потом начинался кровавый кашель, выворачивающий нутро наизнанку. И старший надсмотрщик отдавал подчиненным команду - заменить раба.
        Отсюда не возвращались. Рудники стерегли множество надсмотрщиков. Любые беспорядки, попытки бунта молниеносно и очень кроваво пресекались. За всю историю существования рудников случилось несколько восстаний, но все они были подавлены. Афины ревностно охраняли одно из самых ценных своих владений. Лишь единицам удалось бежать, да и то, рассказы об успешных побегах сродни мифам. Они грели душу надеждой, но были не более чем сказкой. Слишком красноречивы гниющие на крестах трупы "удачливых" беглецов, сумевших выбраться из рудников, но лишь краткий миг дышавших ветром свободы. Ни один не покинул пределы Аттики, даже не добрался до Афин.
        Афины давно уже потеряли свою независимость, но рудники продолжали исправно функционировать, формально все еще являясь собственностью афинской олигархии. Туда по-прежнему отправляли попавшихся пиратов.
        Два года назад олигархия, возглавляемая стратегом Аристионом, соблазнилась деньгами и посулами Митридата и переметнулась на его сторону. Ответ римлян, занятых внутренними делами несколько задержался, но все же последовал. Армия Суллы, высадившаяся в Греции, двинулась в Аттику. Для обороны города Митридат прислал своего стратега Архелая с войсками и флотом.
        Сулла не смог овладеть городом штурмом с налета, и приступил к осаде. Четыреста лет назад, при Фемистокле, победителе персов, были построены Длинные стены, соединявшие Афины с портом Пиреем. Впоследствии, в Пелопонесскую войну, войны диадохов, эти стены несколько раз разрушались и возводились вновь. Сейчас их не было, что позволило Сулле без труда окружить Афины и отрезать Пирей. Войско Архелая рассеченное на две части сражалось храбро и легионерам никак не удавалось взять ни город, ни порт. Особенно плохи дела римлян были под стенами Пирея, поскольку флота Сулла не имел, а Митридат морем постоянно перебрасывал Архелаю подкрепления и припасы.
        Пирей ни в чем не имел нужды, а в Афинах, до которых рукой подать, начинался голод.
        Римлянам не хватало дерева для строительства осадных машин, тогда Сулла приказал вырубить священные рощи Академии и Лицея. Нужен был флот - Сулла послал Луция Лукулла к союзникам Рима, в Египет, на Родос. Оба союзника независимы, требовать с них что-либо невозможно, а просить, явившись с пустыми руками, бессмысленно. Денег у Суллы не было и чтобы их достать, римляне разграбили храмы в Дельфах. А так же наведались в Лаврийские рудники.
        В Лаврионе скопилось довольно много серебра, которое афиняне не успели вывезти в более надежные места. Стражи в рудниках всегда было много, но для легионеров Суллы она не представляла опасности. К начавшейся драке сразу же присоединились рабы из тех, что работали на поверхности. Всего их было около трех тысяч, но они не имели оружия, многие истощены. К тому же римляне вовсе не собирались освобождать рабов, они стремились лишь забрать то серебро, которое уже было превращено в слитки. Поэтому бежать удалось лишь сотне каторжников, в числе которых посчастливилось оказаться Эвдору и его товарищам, попавшим в это гиблое место за морской разбой.
        Собравшая компания насчитывала десять человек. Все они были осуждены в разное время, но на рудниках оказались недавно, в верхних мастерских. Эвдор и Дракил были разбойными не из простых. Они и стали вожаками. В спутники им подобрались люди случайные, поскольку друзья-товарищи обоих навсегда сгинули на нижних уровнях шахт, и лишь какое-то особое расположение богов помогло двум главарям избежать подобной участи.
        Аттика напоминала выжженную пустыню и из нее следовало выбираться побыстрее. Повсюду рыскали отряды римлян, совершали вылазки понтийцы и афиняне. Наступила зима. Пираты смогли добраться до побережья и прятались в разоренном и обезлюдевшем рыбачьем поселке. Им посчастливилось найти относительно целое рыбацкое суденышко, но выйти в море нельзя, нужно ждать весны.
        К весне защитники Афин совсем ослабели от голода, и в пятнадцатый день месяца антестериона, а по римскому счету в мартовские календы, в полночь, легионы Суллы, разрушив часть стены между Священными и Пирейскими воротами, вступили в город. Началась резня. Аристион продержался еще несколько дней на Акрополе, но все же был взят в плен. Его казнили вместе со всеми гражданами, занимавшими какие-либо государственные должности.
        Афины пали. Не видя больше смысла защищать Пирей, Архелай со всем войском отплыл в Беотию. Залив кровью Афины, Сулла сразу же выступил вслед за понтийским войском.
        Аттика совсем обезлюдела. Через месяц, дождавшись ровной погоды, горстка беглых пиратов наконец вышла в море.
        Эвдор рвался на Родос. Он не объяснял причин, но его уверенность вкупе со впечатляющей внешностью и телесным здоровьем, не сильно попорченным рудниками, убедили всех послушаться его. Критянин пробовал возражать, но был вынужден подчиниться большинству.
        Морем до Родоса от Аттики не более десяти-пятнадцати дней пути, в зависимости от ветров, но пираты добирались до цели почти два месяца, часто вынужденно задерживаясь на различных островах.
        Наконец, цель была достигнута. Эвдор упорно помалкивал насчет своих планов. В городе он привел всех в заведение "Веселая наяда", где они и сидели уже второй день.
        Вечерело. В кабаке начал прибывать народ, по большей части обычные портовые пьяницы. За столом у очага разговоры становились все громче, а взрывы смеха чаще. На лестнице, ведущей на второй этаж, появилась девушка, одетая в короткую эксомиду, открывавшую левую грудь, быстро сбежала вниз и прошмыгнула в дверь для прислуги. Следом за ней спустился полуголый человек, бедра которого были обмотаны льняным полотенцем.
        - Аристид, - процедил сквозь зубы. Койон.
        Аристид был обладателем не слишком массивной, но рельефной и красивой мускулатуры, длинных, чуть вьющихся, светлых волос. Тонкие черты гладко выбритого лица почти не несли в себе следов того, что и он совсем недавно сбросил цепи рабства. Этому пирату было около тридцати лет. Его происхождения никто из присутствующих не знал, но гордо поднятая голова, величественная осанка, а так же имя[Аристид - "Сын лучшего" (греч).] , говорили о том, что он явно не из простолюдинов.
        - Вам тоже следует помыться и побриться, - заявил Аристид, подходя к товарищам и потягиваясь, как обожравшийся кот, - воняет, как от козлов.
        Мимо пропорхнула подавальщица с подносом, одетая в коротенький хитон, оставлявший большое пространство для полета мужской фантазии. Красавчик проводил ее взглядом, извернулся и ущипнул за задницу. Девушка степенно составила на соседний стол глиняную посуду, повернулась и с размаху огрела пирата тяжелым деревянным подносом по голове. Что-то хрустнуло. Вряд ли это была голова Аристида, поскольку он успел закрыться рукой. Да и рука, скорее всего, не пострадала. Пират, отшвырнул потрескавшийся поднос и замахнулся на девушку, однако удара не последовало.
        - Это Левкоя, - сказал Эвдор, перехвативший руку Аристида, - не стоит обижать ее.
        Аристид попытался освободиться, но моряк не отпускал.
        - Пусти.
        Эвдор отпустил руку красавчика и повернулся к вышибале, который одним прыжком преодолел расстояние в половину комнаты и уже собирался хватать Аристида, но уступил Эвдору.
        - Расслабься, Мегакл.
        Тот кивнул и вернулся в свой угол. Эвдор взглянул на девушку. Она тоже посмотрела на заступника, перевела взгляд на треснувший поднос, снова взглянула на улыбающегося моряка и очень удивилась:
        - Эвдор? Разве ты жив? А мы тебя уже похоронили.
        - Да ну? Это хорошо. Скажу тебе, Левкоя, иной глупец бы огорчился, увидев в том дурной знак, я же вижу большую для себя радость.
        - Почему?
        - Ну как... Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Надеюсь, поминки были подобающими моей особе?
        Левкоя засмеялась.
        - Подобающими. Писистрат произнес речь, прославляющую твои подвиги, правда он был уже пьян и к середине речи почему-то стал звать тебя, кажется, Миносом.
        - О! Это весьма лестное сравнение, уверен, ты клевещешь на Писистрата, сей достойный муж, без сомнения, был в здравом уме и твердой памяти!
        Отсмеявшись, Левкоя спросила:
        - Где же ты пропадал эти два года? Давно ты на Родосе?
        - На Родосе дней пять, а в городе второй. Уже ночь переночевал в этом почтенном заведении.
        - Ночь? Госпожа отсылала меня по делам, вот я тебя и не видела.
        - Я должен поговорить с ней.
        - Госпожа занята, Эвдор.
        Эвдор усмехнулся.
        - Да ну? Интересно, чем это она так занята, что не захочет меня видеть? Может, подминает под свои телеса очередного бедолагу? Я уже говорил с Трифеной вчера, но сегодня появились кое-какие новости, я должен ее снова видеть.
        Эвдор встал и, сказав товарищам оставаться на месте, направился к дальней двери, скрытой в неосвещенной части зала.
        - Я к госпоже, Мегакл.
        Вышибала, следивший одним глазом, кивнул и, казалось, потерял к нему интерес, переключившись на прочих посетителей.
        - Не слишком разговорчив, - высказал свое наблюдение Койон.
        - И всех-то мы здесь знаем, - мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, - всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра...
        Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший живописный шедевр, висевший на фасаде "Веселой наяды", срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Оба этих качества помогли ей в юности выскочить замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя
его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.
        Эвдор без стука открыл дверь и вошел в маленькую комнатку с окном, выходившим во внутренний двор. Кроме ложа с соломенным матрацем, какие были в комнатах для гостей, здесь еще стояло несколько сундуков, разного размера, а так же стол и стулья. За столом сидела женщина. Трифена, определенно дама склонная к полноте, все же не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. Хозяйка занималась подсчетом выручки на абаке, раскладывая в разные кучки монеты, в основном медяшки. Не поднимая глаз на посетителя, она сказала:
        - Радуйся, Эвдор. Что скажешь?
        - Радуйся, красивая. У тебя, как всегда, глаза на затылке?
        При слове "красивая" Трифена хмыкнула.
        - У меня глаза везде. И уши. И нос, который сообщил мне, что в комнате запахло мужиком.
        - А что, в этом заведении подобные запахи давно перевелись?
        - Там, - кивок за спину, в сторону обеденного зала, - запахи бывают разные. А в эту комнату давно уже не хаживали немытые козлы. Далеко не у каждого хватит наглости.
        - Я тоже рад тебя видеть, - усмехнулся пират, - уверяю, если ты мне поможешь, я и мои люди уберемся тотчас же.
        - Ну что ты, разве я тебя гоню? Живи, пока есть деньги. Их ведь у тебя немного?
        - Да.
        Трифена повернулась к моряку.
        - Я ничего не имею против тебя. Я понимаю, что ты вылез прямиком из Аидовой задницы и ищешь надежную берлогу. Для тебя "Наяда" всегда будет такой. Для тебя. Но не для всех, кого ты приводишь. Денег у них нет, но они уже выжрали три амфоры вина и пользуются девочками. В кредит. И ведут себя, как...
        - Я все возмещу тебе, Трифена, - поторопился ответить Эвдор.
        - Ты возместишь. Для этого пристукнешь тут кого-нибудь... Ступай-ка лучше в море. И будет у нас с тобой любовь, пару раз в год, и полное доверие друг к дружке.
        Эвдор смущенно кашлянул.
        - Чего покраснел, как юноша? Кстати, тебе идет такая физиономия. Клянусь Долием[Долий - "Хитрец" (греч). Эпитет бога Гермеса.] , любому сразу хочется похлопать тебя по плечу и сказать: "Ну что ты, парень, пошли-ка выпьем". И сразу же друзья, не разлей вода. А про любовь... Залазь-ка лучше на Левкою.
        Моряк покраснел еще больше. Трифена подперла подбородок кулаком и пропела:
        - Эвдор, Эвдор. Вот сколько лет знаю тебя, а все никак не раскушу. Знаю, что ты, не моргнув глазом, быку шею свернешь. И, что страшнее, человеку. Что ты ограбил кораблей, без счета. Что бабы тебя любят, и ты их не сторонишься. А в глаза тебе, как будто мимо рожи смотришь. Ее, небритую, совсем не замечая. Ну, чисто мальчик, невинный. Ладно. Вчера ты хотел передохнуть и осмотреться. По глазам вижу - осмотрелся. Да так, что отдыхать уже не хочешь.
        - Глупец тот, кто откажет тебе в проницательности. Из моих людей, почти никого не осталось. Состен, Тевкр, сгнили в рудниках. Тому, кто живым не дался, когда мы нарвались на тот афинский дозор, повезло больше. Но все равно никого нет, все мертвы. Меня одного хранили боги. Хотел бы знать, кто из них...
        - Садись, Эвдор, в ногах нет правды. Все я понимаю. Был вожаком, на побегушках быть не хочешь.
        Пират сел на ложе.
        - Да, давно уже не мальчик. Есть возможность снова подняться. С этими людьми, с новыми товарищами. Мы многое уже пережили вместе. Но нас очень мало. Всего десять. . - Эвдор скрипнул зубами, - вернее, уже девять.
        - Как мне помочь?
        - Ты накормила, напоила нас, мы уже в большом долгу перед тобой...
        - Ну что ты, - театрально возразила Трифена, - не стоит благодарности.
        - Я же сказал, что возмещу тебе все. Ты знаешь меня много лет, разве я хоть раз не возвращал долги?
        - Продолжай, Эвдор, продолжай, - примирительным тоном сказала хозяйка.
        - Нам нужно привести себя в порядок и выглядеть всем, как наш красавчик Аристид, на которого ты злишься.
        - Одежда будет. Тебе вообще не стоило рваться в город в твоем нынешнем виде.
        - Да, ты права, я едва не поплатился на свое нетерпение.
        - Что еще?
        - Ты знаешь всех из Братства. Я догадываюсь, что сейчас многие из наших по ту сторону кольца, которым Митридат окружил остров, но может, кто-то застрял тут, на Родосе? Не успел уйти. Сегодня пришли корабли Лукулла и Леохара. Пока мы добирались с северо-западного берега, и тени слуха не было, что подобное может случиться. События развиваются слишком стремительно.
        - Римляне сговорились с Леохаром? Возможно ли такое?
        - Как видишь. И я думаю, что Волк с большим упоением будет рвать глотки своим бывшим товарищам. Нам надо быстро убираться. На Родосе скоро нашему брату будет не вздохнуть.
        - Ты надеешься сманить кого-нибудь?
        - Да. Конечно, если бы тут сидел авторитет, типа Эргина Мономаха[Мономах - "Единоборец" (греч).] , скорее все мои перебежали бы к нему. Но если есть рыбка помельче, я б постарался ее заглотить.
        - Я поняла тебя, Эвдор. Судно у тебя есть, но людей для дела маловато?
        - Не совсем так. Судна у меня нет. То на чем я сюда прибыл, даже на дрова пустить не будет толку. Сырое и гнилое. Но кое-что в порту сейчас нарисовалось.
        - Об этом мне слышать нет желания. Ты прав, сейчас тут только мелкая рыбешка. Но ведь ты не дурак, заниматься делами прямо на входе в гавань Родоса? Рванешь сначала в Киликию, там и разживешься командой?
        - Да. Главное, улизнуть от триер Дамагора и Леохара. А там...
        - ...я поняла, - перебила Трифена, - насчет людей, попробую помочь.
        - И словечко шепнуть, кому надо.
        - И в этом помогу, - недовольно отрезала Трифена.
        - Я буду тебе очень...
        - Ладно, ступай, - Трифена взмахнула рукой и снова повернулась к своему абаку.

* * *
        Филипп из Истрии пребывал в прескверном настроении. Он возлежал возле столика с восхитительным опсоном[Вторая перемена блюд во время обеда. Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса. Первая перемена блюд, "ситос", обычно состояла из хлеба и оливок.] в хорошей компании, какую только мог обеспечить обеденный зал заезжего двора "У Посидея", но был мрачнее тучи. Ничто не радовало, ни соленые угри, ни золотистое хиосское, ни приятная беседа. Угри не лезли в горло, вино здесь на порядок лучше привезенного им самим на продажу, что невероятно раздражало, а беседа лишь отвлекала от собственных мыслей.
        Дела шли из рук вон плохо. Филипп рассчитывал, что продолжающаяся война, смута и разорение Делоса, задерут цены на дорогие вина с островов, а нищающему населению по карману будет упиваться лишь фракийским. Его фракийским, которым забит весь корабль. Однако все оказалось с точностью наоборот. Отличный урожай на островах сбил цены настолько, что на фракийское почти никто не смотрит. Путешествие грозило обернуться колоссальными убытками.
        - А я привез пеньку. Канаты и веревки. Все разошлось мгновенно, - похвалялся пьяный и счастливый купец из Гераклеи, возлежавший справа от Филиппа, - воистину, Агорей[Агорей - "Рыночный" (греч), эпитет Гермеса.] , я славлю тебя и принесу благодарственные жертвы по возвращению.
        - Откуда такой спрос? - поинтересовался другой купец.
        - Как, ты не знаешь? Архонты закладывают целый флот, во исполнение союзнического договора с Римом. Решение принято позавчера, когда я только разгружался. Весь товар ушел за половину дня, какая удача! А какие деньги они готовы были заплатить!
        Гераклеот запихал в рот несколько маринованных оливок с луком и разразился невыносимо длинной и запутанной тирадой, прославляющей богов, Лукулла и добрых родоссцев.
        "Да чтоб ты провалился", - сжимал виски руками Филипп.
        Невыносимо болела голова. Уже два дня, как пропали сразу четверо из его людей, и среди них кибернет[Кибернет - кормчий (греч.).] и проревс. Опытные моряки, исходившие Эгейское море и Понт вдоль и поперек, способные провести "Меланиппу" из Истрии хоть до Египта безо всякого перипла[Перипл - подробное описание морского пути - мели, приметы берегов и т.п. Древнегреческими моряками ценился гораздо выше карты.] . Ценнейшие люди...
        - ...римляне совсем не умеют торговаться.
        - Ты не прав, почтеннейший, - возразил толстяк, опоясанный широким тканым поясом, с которым он не пожелал расстаться даже за обедом, - вот, помню, дело было в Сиракузах. Один купец из Капуи...
        - Так это Капуя, не Рим. Кампанцы[Кампания - область в центральной Италии со столицей в городе Капуя.] те еще ворюги.
        - Нет воров, гнуснее римлян. Те денежки, которыми сейчас сорит Лукулл направо и налево, откуда они? Сулла ограбил Дельфы, святотатец! Как Аполлон попустил такое!
        - Да, забыли боги про Элладу. Вот было раньше время... Читал я, двести лет назад, когда была большая смута и орды галатов с севера наводнили земли Фессалии и Македонии, их вождь Бренн вот так же, разграбил Дельфы, так Аполлон низверг на варваров чуму, а Посейдон разверз земную твердь и многих истребил землетрясеньем.
        - И множество эллинов вместе с ними. Чума, что, только варваров губила? Боги стерегут лишь свои храмы, а на нас, смертных, им наплевать, - сказал Филипп.
        - Не богохульствуй! - ужаснулся гераклеот.
        - Погибла Эллада, - снова вздохнул знаток древней истории, - растерзана варварами и собственными тиранами.
        - Ужас, ужас, у меня родственники в Афинах. До сих пор не знаю, были или все еще есть.
        - А вы слыхали, корабль Салмонея Книдского пропал.
        - В последнее время не штормило.
        - Проклятые пираты!
        Толстяк машинально погладил свой пояс, набитый монетами. Один из гостей, мужчина с изысканными манерами, одетый в дорогой темно-красный хитон, украшенный черным вышитым меандром по краю, окликнул хозяина:
        - Любезный Посидей? Вели подать чаши для омовения рук.
        Пришли рабы и расставили чаши с водой.
        - Благодарю, хозяин, - мужчина снова повернулся к собеседникам, - пиратство очень прибыльно и всякий норовит им заняться. Я знавал купцов, которые при виде более слабого не брезговали грабежом. Совсем осталось мало честных моряков.
        Филипп вздохнул:
        - Да, где их взять...
        К гостям подошел Посидей, хозяин заведения, и лично подал льняные полотенца. Услышав последние слова купца, он спросил:
        - А что же, уважаемый Филипп, желаешь пополнить команду?
        - Если б только... Мне нужен кормчий.
        - Что же случилось с твоим? Я слышал, как ты раньше нахваливал его способности.
        - Понятия не имею. Пропал. И с ним еще кое-кто из команды. Лежит, поди, в какой-нибудь канаве, убитый в пьяной драке. А мне что делать? Ума не приложу.
        - Я мог бы порекомендовать тебе людей, - предложил Посидей.
        Человек в темно-красном хитоне, откинул длинные волосы со лба и произнес:
        - Сказать по правде, Посидей, мне тоже нужны люди. Ты ручаешься за тех, кого рекомендуешь?
        - Разумеется, но надежных не так много...
        Филипп встрепенулся:
        - Нет, я первый! Мне в первую очередь!
        - Хорошо, - учтиво согласился хозяин, - сколько тебе нужно?
        - Четверых. Среди них есть опытный кормщик, хорошо знающий эту часть Эгеиды? Я так редко бываю на Родосе, ходил все больше на Делос. Мне бы только добраться до Скироса. А там мне хорошо знакомы берега, смогу сам встать на корму.
        - Да, есть кормщик опытный. Зовут его Эвдор. Исходил море вдоль и поперек. Сейчас он без работы. Купец, его обычный наниматель, вконец разорился.
        - Устрой мне встречу с ним.
        Человек в темно-красном хитоне похлопал Филиппа по плечу:
        - Почтеннейший, я бы советовал тебе набрать людей побольше. Кругом пираты, будь они прокляты.
        - Спасибо, друг. Пожалуй, много разумного в твоих словах, но я поиздержался, торговля шла неважно...
        - Но все же, жизнь дороже денег, - усмехнулся Аристид.
        Глава 4
        Адрамиттион
        Люди запирали двери и ставни, старались носа не казать на улицу, по которой, четверо в ряд, неспешным шагом, ехали всадники.
        Квинт держался настороже, поглядывая на крыши домов, откуда вполне могли полететь стрелы. Да и не только: царю Пирру в уличном бою сломали шею черепицей. Какая-то старуха. Даже, если в городе нет ни одного воина, следует быть начеку. Городок небольшой, но уж на шесть десятков римлян сил у местных хватит.
        Отряд Севера достиг окраины Адрамиттиона ближе к вечеру. Бурос уверял, что до города осталось немного и префект принял решение не разбивать лагерь в чистом поле, а прояснить обстановку. Квинт убедился, что преследуемые им понтийцы - вовсе не арьергард уцелевших сил царевича. Те, как и предположил Фимбрия, шли другой дорогой, восточнее, а перед всадниками Севера, постоянно оставаясь в пределах видимости, маячил отряд, отвлекающий внимание. Вернее, пытающийся это сделать, ибо легат на уловку не купился.
        Когда, через три дня после выступления легионов из, сдавшегося без боя, Кизика, римляне достигли развилки большака и разведка донесла, что противник замечен на обоих дорогах, ведущих, одна в Пергам, а другая в Адрамиттион, легат собрал совет.
        Карту Фимбрии предоставили вифинцы, горячо уверявшие легата в своей дружбе и верности Риму. Она оказалась точнее той, что имелась у римлян. В частности, по ней хорошо видно, что Адрамиттион стоит на берегу моря, тогда как на римской карте башенка, обозначающая город, нарисована чуть в стороне. Конечно, благодаря проводникам, римляне и так знали это, но одно дело рассуждать умозрительно и совсем другое держать совет над картой, где указаны все основные селения и крупные дороги. Внимательно изучив ее, Север покачал головой и заявил:
        - А я бы пошел западнее. Если бы я был на месте царевича, или кто там сейчас у них командует, то ни за что не стал бы отдавать врагу портовый город просто так, - Квинт повернулся к Буросу, - какие там укрепления?
        - Сейчас не слишком хорошие. Старая внешняя стена давным-давно разрушена, еще во времена вашей войны с Аристоником. Остался укрепленный акрополь, но и его взять труда не составит.
        - Тогда город оборонять не будут, - сказал Носач.
        - Не слишком ли глупо бежать прямиком в Пергам, привести нас к царю, не попытавшись удержаться на подступах? Это же порт, а у нас флота нет. Не проще ли защищаться здесь, чем в крепости, стоящей в глубине страны?
        - Ты, Квинт, наверное, ни разу с поля боя не бегал. Тот, кто свою шкуру спасает, так разумно рассуждать не может, - покачал головой легат, - сопляк царевич спешит спрятаться за широкую спину родителя, не думая ни о чем.
        - Однако ума хватило на обе дороги людей послать, - Тит Сергий стремился соблюдать справедливость во всем и не дал легату развить тему вражеской глупости.
        - Хочешь сказать, заманивают? - спросил Квинт.
        - К гадалке не ходить, - уверенно ответил за Сергия легат, - нечего туда соваться, надо идти на Пергам.
        - Они могут спалить там склады, вывести корабли, - Квинт упрямо нагнул голову, - нужно убедиться...
        - Вот ты и убедишься, раз душа болит, - отрезал Фимбрия, - только много людей я тебе не дам, две турмы возьмешь. Это римский город, Север, он под Митридатом всего пару лет. Найдешь там кого-нибудь из наших граждан, кто пережил резню, на худой конец, греков определишь на должности, из тех, кто против нас воевать не рвется. Власть, короче, законную восстановишь, и прямиком ко мне, не задерживаясь. Если вдруг все же нарвешься на крупные силы, в бой не лезь. Не хватит двух турм, наведаемся потом всей армией. Если я вдруг не прав. Но я прав.
        Выражение лица у легата было такое, словно доказательство этих умозаключений у него уже за пазухой лежит. Однако, действительно, все по нему вышло. Еще за день до Адрамиттиона префект выяснил, что удирают от него всего две дюжины понтийцев, хотя те старались показать, что их гораздо больше. Ну что ж, противник не помеха, можно считать, что его нет, исполним приказ, восстановим законную власть.
        Бурос не соврал, город не имел стен. Нет, вал и кое-какие развалины на нем наличествовали, но это никак нельзя назвать сколь-нибудь серьезным укреплением. Небольшой акрополь в случае осады с трудом вместил бы всех жителей города.
        Север не имел ни возможности, ни желания вести осаду. Приближаясь к Адрамиттиону, он припомнил кусок из Птолемея, описывающий, вступление Александра Великого в Сарды. В то, что его, как македонского царя, выйдут встречать знатнейшие люди города, он не верил, но все же испытал некоторое разочарование, когда этого не произошло. Хорошо хоть ворота не закрыли. За неимением ворот. На улицах ни души, запустение, только собаки по дворам лают, учуяв целую волну незнакомых запахов - все это не слишком походило на торжественное освобождение римского города от варваров. Да и остались ли тут вообще римляне? Митридат-то восемьдесят тысяч человек вырезал по всей Азии.
        В душе префекта нарастало беспокойство, причем, помимо вполне объяснимой настороженности командира, чей отряд вступал на неразведанную, незачищенную от противника территорию, здесь примешивались нотки совсем уж иррациональные. Например, что прикажете делать с чувством, будто на крыше дома, недавно оставшегося за спиной, стоит... и слова-то не сразу подберешь - фигура стоит, вроде человеческая, да только, словно светящаяся изнутри и пышущая жаром, как если бы Квинт находился совсем рядом с костром. Ощущения нацеленной в спину стрелы, прекрасно знакомые с Испании, давно не вызывали дрожь в коленях, а тут... Квинт обернулся - никого на крыше нет. Ну, почти: торчит пара вихрастых мальчишечьих голов. Пацаны провожали кавалеристов испуганно-восторженными взглядами. Префект прищурился, но зрение не показывало хозяину ничего необычного. Он повертел головой и увидел еще лица над заборами. Настороженные, напряженные. Обычные человеческие лица. Квинт внезапно осознал, что все они странно двоятся, окутанные едва заметным сиянием.
        Что это? Он не пил вина довольно продолжительное время. Может, усталость? Да, наверное. А сияние? Квинт потер глаза, морок исчез. Префект облегченно вздохнул.
        Ближе к акрополю людей на улицах стало заметно больше. Жмутся вдоль стен, глядят исподлобья. Н-да... Пожалуй, Фимбрия просчитался, предположив, что здесь еще могли остаться римские граждане. Тут римлянам явно не рады.
        Префект поправил перевязь с мечом, так, чтобы рукоять была поближе к правой руке. Глаза постоянно в движении: оглядывают горожан и крыши. Резких движений никто не делает, не слышно громких голосов, только псы брехливые не замолкают.
        Возле приоткрытой створки ворот в заборе вокруг очередного дома, конь внезапно споткнулся, а изнутри пахнуло таким жаром, словно прямо в лицо кто-то выплюнул огонь. Квинт инстинктивно прикрылся рукой.
        - Ты что, командир? - удивился Бурос.
        - Ну-ка, за мной!
        Север спешился, выхватил меч и вошел, нет, не вошел - ворвался внутрь, наплевав на осторожность.
        Пусто. Да что же это такое!
        Следом за командиром во дворик вбежали несколько солдат. Лица встревожены, двоятся, плывут, словно в мареве полуденного зноя. И светятся... Еле-еле заметно.
        Префект помотал головой, повел ладонью по лицу, стирая испарину. На периферии зрения какое-то движение. Квинт повернулся: возле угла дома человек. Совсем молодой парень, и двадцати нет. Одет просто, обычно. Правую руку прячет за спину. Квинт прикрыл глаза, пытаясь вновь вызвать ощущение... Ощущение чего? Он и сам не знал, что хочет. Ничего необычного не произошло, но и марево, совершенно невозможное в остывающем вечернем воздухе, никуда не делось.
        - Ты кто?
        - Го... гончар...
        - Не трясись.
        - Гончар, господин. Здесь мастерская.
        Квинт осмотрелся. Да, действительно, телега, стоящая во дворе, заставлена горшками, наполовину укрытыми рогожами. Горшки новые, глазурь блестит.
        - Кто еще здесь есть?
        - Только мастер. Пара рабов...
        - А ты кем тут?
        - Я ученик.
        - Сын мастера?
        - Н-нет. Племянник.
        - Ладно, не важно. Больше никого? Вооруженные есть? Царевы воины?
        - Н-нет, господин, какие тут воины... Мы ремеслом занимаемся...
        - Правую руку покажи.
        Парень медленно извлек из-за спину руку, раскрыл ладонь. Пустая.
        Квинт медлил, морок никак не хотел отпускать.
        - Что случилось-то? - не выдержал Бурос.
        - Не знаю. Что-то тут... Ладно, поехали.
        Римляне вышли. Из тени в дальнем углу дворика шагнул человек. Ученик гончара повернулся к нему.
        - Не стой, как истукан, иди, скажи Фраату, что они убрались, - приказал незнакомец.
        - Вижу, что убрались, - раздался еще один голос и во дворе появился смуглый бородач в пестрой парфянской одежде, кожаной безрукавке и фригийском колпаке. На перевязи через плечо меч, за поясом кинжал, - надо было бить командира, Автолик. Сопли прожевали.
        - Нет, - ответил названный Автоликом муж, одетый в простой серый хитон, без каких-либо украшений, - их все равно больше. Вот если бы царь не отозвал гарнизон. .
        - Надо было бить, - упрямо нагнул голову Фраат, - их меньше полусотни.
        - Шесть десятков, считать не умеешь.
        - Пусть, мы их вырежем, глазом не моргнешь.
        - Меня заинтересовал этот римлянин, - задумчиво поскреб бороду Автолик, - ведь не случайно он вломился сюда. Словно чувствовал, что-то. И я, кажется...
        Он не закончил.
        - Тебя, что-ли? - оскалился понтиец.
        - Да уж не твою немытую рожу.
        - Ну-ну - усмехнулся Фраат.
        - Хочу еще на него поглядеть, - заявил Автолик, - пусти-ка, пойду. А вы тут сидите, и носа не вздумайте казать. Ночью уедем.
        - Иди, иди, - покивал понтиец, а когда Автолик вышел за ворота, добавил, - уж мы как-нибудь сами решим, что нам делать.
        До акрополя римляне доехали без приключений, но беспокойство Квинта переросло в уверенность:
        "Убираться отсюда надо".
        Однако приказ есть приказ.
        - Именем сената и народа Рима откройте ворота!
        Массивные створки медленно отворились, и из врат вышло несколько человек в белых эллинских гиматиях.
        - Кто вы такие и где префект города, назначенный сюда наместником Азии? - вопрос формальный. Север прекрасно знал, что римских магистратов сейчас в Адрамиттионе точно нет.
        - Я архонт Аристобул, - спокойно ответил старейший из вышедших мужей, - назначен здешним градоправителем царским указом. А вся римская власть уничтожена еще два года назад.
        - Власть Рима будет восстановлена. Есть ли в городе царский гарнизон?
        - Все воины отбыли к царю, - спокойно ответил Аристобул, даже не вздрогнувший при заявлении префекта, которое в одночасье перевело его в разряд лиц с неопределенной судьбой.
        "Уноси ноги, Квинт".
        Префект затравленно оглянулся: в собравшейся толпе горожан ему вновь померещилась жгущая его глазами фигура. Взгляд скользил по лицам, голова кружилась.
        "Убирайся, Квинт!"
        - Слева!
        Один из кавалеристов вскинул щит, поймав им стрелу, летевшую в командира.
        - К бою!
        Колонна римлян сбилась в кучу, заржали кони, зашипели мечи, вылетающие из ножен. Толпа взорвалась женским визгом, люди бросились врассыпную. Понтийские стрелы сыпались со стен акрополя, с крыш близстоящих домов. Сколько нападавших, не определить.
        - Нет! Нет! Остановитесь! - вскинул руки Аристобул, - остано...
        Римский клинок прервал его на полуслове. Вышедшие с архонтом люди, бросились обратно в ворота. Несколько всадников кинулись вдогонку, но напоролись на копья и ряд щитов, перегородивших проход.
        Сколько же тут понтийцев? Две дюжины маячили вдалеке, во время погони. А в городе? Да и тех двух дюжин хватит, чтобы всех римлян тут перебить. "Много людей я тебе не дам"... Надо убираться.
        - Отходим!
        Вроде бы на тех улицах, по которым они проехали сюда, не наблюдалось телег, мешков и бочек. Значит, перегораживать их не готовились или не успели.
        Замыкающие колонну всадники повернулись и, разгоняя мельтешащих под ногами людей, а кое-кого и давя, пустились вскачь. Квинта мутило, перед глазами крутился бешеный калейдоскоп, но руки и ноги привычно делали знакомую работу. Конь слушался поводьев, пяток и колен, а меч по середину клинка окрасился кровью. Стрела врезалась в основание гребня шлема, мотнув голову в сторону. Он едва не потерял равновесие, приник к конской шее и не увидел, что то место, где только что находилась его грудь, перечертила еще одна стрела.
        Улица свободна, римляне перешли в галоп. Воистину, эта засада стихийна, стоило понтийцам лучше подготовиться, обе турмы непременно нашли бы тут свой конец. Квинт гнал коня, а по пятам за ним мчался обжигающий вал раскаленного воздуха. Пожар? Префект несколько раз оглянулся. Нет, ничего не горит. Глаза слезились. Что же с ним происходит?!
        Вырвались.
        - Декурионам доложить о потерях!
        Доложили. Тринадцать убитых и более двадцати раненных. Ничего себе, восстановил законную власть...
        - Что теперь, командир?
        Кто это? А, Бурос...
        - Тиберий, - позвал Север своего заместителя, - ты смог определить, сколько их?
        - Стреляли с пяти мест, Точнее не скажу. Еще на соседних улицах, примыкающих к акрополю, заметил какое-то движение. Люди со щитами. Простые, плетеные. Несколько больших, круглых.
        - Это, наверное, горожане, не понтийцы. Проклятье! Такие потери...
        - Не мудрено, - буркнул Бурос.
        Квинт немного помолчал. Воины терпеливо ждали его решения.
        - Ломиться назад, даже если понтийцев там совсем мало, сейчас бессмысленно. Город взбудоражен. Я уверен, это была провокация, местные вовсе не готовили сопротивление. Если уж действительно их слова о том, что гарнизон отозван царем - правда.
        Север подумал и добавил:
        - Да, провокация, иначе нам не дали бы уйти, перегородили бы улицы и всех там положили. Однако ублюдки хорошо потрудились, по одному каждый забрал... Если не больше.
        Квинт стер пот со лба. Он понемногу приходил в себя, хотя от одной мысли, что его так может выбить из колеи, все еще было не по себе. Никогда прежде такого не случалось.
        Никогда?
        Перед глазами на одно мгновение мелькнул образ Стакира с палкой.
        "Повернись спиной. Я палку брошу - ты отбивай".
        И ждет.
        "Чего не бросаешь?"
        "Ты стой. Брошу".
        Сколько он ждал? Долго. Стакир сверлил взглядом затылок. Вот тогда, как толчок теплой ладони в спину...
        Забава...
        Квинт потряс головой.
        - Идем на соединение с Фимбрией. Солнце садится. От города подальше отъедем, разобьем лагерь. Если их мало, в чистом поле к нам не сунутся. Поторапливаться надо. Вперед!

* * *
        Пес умирал. Он полз, с трудом переставляя лапы, оставляя кровавый след на желтом лиственном ковре. Теряя силы, он полз к своей Хозяйке. Он хотел увидеть ее. В последний раз.
        Он знал, что умирает. За левой лопаткой торчала толстая стрела. И совсем близко от ее наконечника билось сердце... Девушка опустилась на колени рядом с псом, провела ладонями по густому серо-бурому меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Девушка поднесла ладони к лицу. Кровь.
        "Весулк, малыш, что с тобой сделали..." - ее голос дрожал, по щеке пробежала светлая полоска.
        Весулк, Добрый Волк, как она называла его, положил голову на колени Хозяйке. Сразу стало спокойно. Даже боль отступила. Он почти не чувствовал своего тела. Короткая дрожь временами пробегала по слабеющим мышцам. Ему, почему-то, было холодно. От этого холода не спасал даже густой мех, отросший в преддверии зимы.
        Она гладила его по голове и беззвучно плакала. Он не забыл ее. Не забыл, как она кормила его, маленького щенка, такого маленького и слабого, не умеющего самостоятельно есть. Он всегда возвращался. Он вернулся и сейчас. Чтобы умереть у нее на руках...
        Облако было похоже на большого пса. Зверь лежал, уронив голову на передние лапы, а над ним склонилась светловолосая девушка в длинной белой рубахе, перехваченной тонким пояском. Девушку Квинт дорисовал мысленно, а затем она ожила. Немигающим взором Квинт смотрел в небо, наблюдая, как она притянула морду пса к своему лицу и поцеловала в нос. Пес лизнул ее мокрую от слез щеку, голова его клонилась. Девушка положила ее себе на колени и начала гладить, словно баюкая. Пес упокоенно вздохнул и закрыл глаза. Бок его вздымался все реже.
        Почему-то мелькнула мысль: "Какая у нее маленькая ладошка".
        Солнце клонилось к закату, разливая по небу охру и превращая высокие кучевые облака в глыбы розового мрамора, светящиеся изнутри. Посреди раскинувшейся внизу бухты, на зыбкой границе переливающейся золотом солнечной дорожки, маячила одинокая рыбачья лодка. Трещали цикады. Что-то крупное прогудело над ухом, уселось в волосах. Квинт мотнул головой, прогоняя незваного гостя, машинально сорвал сухую травину и сунул ее кончик в рот.
        Облако медленно таяло в вышине, теряя сходство со зверем. На востоке небосвод темнел, приобретая фиолетовый оттенок. Пламя костра весело заплясало, добравшись до сухой, жарко горящей древесины. Невысокая, кривотелая сосна давно уже была мертва, но цепкие корни так жадно цеплялись за каменистую почву, что никакие ветры, гуляющие над морем, не смогли ее свалить. Свалил топор, и теперь она жарко трещала, порождая игру света и тени в стремительно сгущающихся сумерках.
        Префект сел и привалился спиной к большому валуну, подложив шерстяной плащ под спину. Достал из лежавшей рядом кожаной сумки комок воска и пару чисто оструганных и разнообразно заточенных деревянных планок. Покатал воск в руках, разогревая. Его пальцы, привычные к такой работе, быстро превращали бесформенный комок в грубое изображение сидящей девушки с псом, положившим голову ей на колени. До завершения фигурке еще далеко, но Квинт уверенными движениями добавлял все новые детали. Отставив работу чуть в сторону, он рассмотрел ее, слегка покусывая при этом губу, и аккуратно, стараясь не помять, убрал обратно в мешок. Немного затекла спина. Не вставая, Квинт потянулся до легкого хруста в суставах, устроился поудобнее, и закрыл глаза.
        С детства он видел удивительное в обыденном. "У тебя душа художника", - говорил Стакир. Ему можно верить. Но Стакир не знал, что фантазии юного Квинта, воплощенные в податливом воске или грубой глине - лишь блеклое воспоминание о снах, что приходили изредка и столь сильно отличались от обычного беспорядочного калейдоскопа образов, что видят многие люди, когда Морфей властвует над их разумом.
        Он видел себя, заключенным в каменное кольцо. Огромное на вид, на деле оно оказывалось невероятно тесным, как оковы, сжимающие горло... В его руках меч и за каждым его взмахом неотрывно следят тысячи глаз. Десятки тысяч.
        Он видел людей, не знакомых ему, их лица скрыты под бронзовыми масками. Они хлопали его по плечам, чему-то смеялись, жали руки. И такие же маски, неотличимые, пытались его убить.
        Поначалу и в мыслях не было беспокоиться из-за подобных видений. Капуя, Нола, Неаполь, Помпеи - повсюду здесь лучшие школы гладиаторов. Сказать отцу или братьям, что видел себя во сне на арене - посмеются, но не удивятся. Чего уж тут удивительного, любой подросток отождествляет себя с могучим Гераклом, бойцом ланисты Вентидия, всеобщим любимцем и многократным победителем всех, без исключения, Игр. "Морфей дает то, что ты хочешь, даже если ты об этом не думаешь". Да он и не спорил. Морфей дает. Один и тот же сон, раз за разом? Он не говорил родителям, дабы не подумали, что сын спятил. Вообще никому не говорил, даже Стакиру.
        Однажды, проснувшись посреди ночи, он долго сидел на постели в темноте, мучительно пытаясь вспомнить лицо, увиденное во сне. Незнакомое женское лицо, представшее в таких деталях, что ему захотелось сохранить это видение, превратить в нечто материальное. Он попытался воспроизвести его в воске, но вновь и вновь терпел неудачу, ибо не обладал талантами Стакира.
        После одного из таких снов, наутро, Квинт смог, наконец, отразить эту дурацкую палку, что Стакир кидал ему в спину, добиваясь чего-то, оному ему ведомого. Квинт словно увидел себя со стороны...
        "А что ты делаешь?"
        "Фигурку".
        "Да? А что это будет?"
        "Конек. Скакал долго. Устал, отдохнуть прилег".
        "Дай посмотреть. Красивый. Ты его из воска слепил?"
        "Да".
        "Жалко. Воск непрочный".
        "Непрочный. Медь прочная"
        "Из меди сделаешь? Хочу! А как из меди-то? Ее руками так не помнешь?"
        "Опока будет. Вот такая".
        "Ящик без дна? А фигурка внутри?"
        "Да. Земля вокруг. Медь вот сюда лить. Остынет, достану".
        "А фигурка куда денется?"
        "Воск растает. Будет медь".
        "Ты кузнец?"
        "Кузнец".
        "Раб?"
        "Раб".
        "А кто твой хозяин?"
        "Ты. Твой отец".
        "Я тебя раньше не видел. Тебя недавно купили? Как тебя зовут?"
        "Как хотят, так и зовут. И ты, как хочешь, зови".
        Его звали Стакир. Ему было около двадцати трех лет, когда он появился в имении Марка Севера. Отец купил его на рынке в Неаполе, заплатив приличную сумму в полторы тысячи денариев. Кузнец Афраний, которому подбирали помощника вместо умершего недавно от болезни раба, осмотрев, ощупав молодого парня, и перекинувшись с ним несколькими фразами, сказал Марку, что за этого денег лучше не пожалеть. Отец и Афраний общались с рабом на греческом, ибо тот почти не знал латынь. Греческий язык не был ему родным, но раб прекрасно владел им, да и латыни быстро учился, обладая большими способностями к языкам. И это был только один из его талантов.
        Стакир стал трудиться в кузнице и вскоре Афраний заметил, что парень может гораздо больше, чем быть на подхвате, выполняя самую простую и грубую работу. Кузнец был уже стар. Бывший раб еще отца теперешнего главы фамилии, а ныне вольноотпущенник, присоединивший к своему личному имени, родовое имя бывшего хозяина, Север Афраний давно подыскивал себе ученика. Он нашел его в этом задумчивом парне из очень далеких краев, где замерзает море. Вскоре оказалось, что старик, всю жизнь работавший лишь на обеспечение семьи Северов и их рабов необходимыми инструментами и утварью, почти ничего не может преподать ученику. Наоборот, молодой ученик способен поучить старого мастера. Семья Северов впервые смогла выставить на продажу на рынках Капуи и Беневента кузнечные изделия. Простые и обыденные, вроде медных котлов, но таких, при виде которых знатоки восторженно цокали языками.
        Афраний, по его собственным словам, был уже слишком стар для ревности, но его, как и всех прочих, чрезвычайно интересовало, где и как молодой раб обрел такое искусство. Стакир лишь загадочно улыбался и почему-то забывал половину латинских слов, ограничиваясь туманными оговорками на греческом, который, хоть и понимали практически все в доме, но обычно не использовали. Глава семьи не был жесток к рабам и не тянул сведения из них клещами. По правде сказать, его гораздо сильнее волновал солидный прирост дохода, который обеспечивал Стакир.
        Младший из хозяйских сыновей, семилетний Квинт, буквально прилип к новому рабу, не отходя от него ни на шаг. Мать посмеивалась, глядя, как сын, высунув от усердия язык, лепит из воска собаку. Собака похожа на свинью с лисьим хвостом, но для Квинта это был шедевр, сравнимый с лучшими работами Лисиппа. "Пройдет", - отвечал матери отец. Двое старших сыновей, близнецы, Марк-младший и Луций, уже вовсю привлекались к управлению семейным владением. Марк Север не держал много рабов, он не был богачом-латифундистом, проводящим дни в праздности, и ценил труд превыше всего. К тому же, какой отец не хочет, чтобы дети его прожили лучшую жизнь. Вот и экономил глава фамилии на всем. Не тратился на рабов, многое делал сам, чтобы в один прекрасный день надеть на палец золотое кольцо всадника. Квинт подрастет, тоже будет помощником, а пока пусть себе лепит фигурки. Пройдет.
        Прошло. Пусть и не полностью, пусть не навсегда. В этом возрасте увлечения меняются быстро. Если бы знал Марк, какие еще есть таланты у его доходного раба. И чему он учит его сына. А впрочем, что бы изменилось? Младший сын, третий, совсем мало шансов стать господином в отцовском доме. Видать все к тому шло. Еще с тех самых пор...
        "Неправильно руку выворачиваешь, вот так надо".
        "Так?"
        "Да. Давай еще".
        "Н-на!"
        "Лучше. Только вес перенес слишком сильно вперед. Смотри".
        "Эх!.."
        Квинту двенадцать. Он лежит на земле. Он ложится на нее уже, наверное, в двадцатый раз за последний час. Или в тридцатый? Со счета сбился. Все тело в синяках, туника в пыли, измята, кое-где уже и порвана, вот мать-то задаст. Он серьезен, нижняя губа закушена, между бровями пролегла сердитая складка.
        "Почему?"
        "Вставай. За ногами следи".
        "Разве другие следят? Ты вообще не смотришь!"
        "Ты, молодой господин, не знаешь, куда я смотрю и о чем думаю".
        "Ха-ха, не знаю я, о чем он думает! Сам видел, как ты третьего дня Диону-повариху за грудь лапал! А!.. Ты что?! Я не успел..."
        "Успевай. Никто ждать не станет, пока ты речь скажешь. А на чужие груди заглядываться, женилка еще не отросла. Беспокойся пока о том, чтобы твоя грудь была, как у того гладиатора на прошлых Сатурналиях[Сатурналии - декабрьский праздник в честь Сатурна.] . Как его там?.. Вроде Гераклом кличут... А будешь все время пироги с кухни таскать, отрастет пузо, как у свинопаса Алфидия".
        "У него же не от пирогов... Так как за ногами-то следить? Я за твоей палкой-то следить не успеваю..."
        "Твое тело само все делать будет. Но потом. А пока ты думай, что и как делаешь. Пока думай, потом само будет получаться. Десять раз вот такой шаг сделаешь, сто, тысячу, потом не будешь думать, ноги сами шагнут".
        "Ага. Тысячу..."
        "А ты как хотел? Все сразу? Давай снова. Медленно сначала. Еще раз покажу. Вот так. Руку выворачивай. Вот так, шаг сюда. Бей. Не так, дурья твоя башка! Еще раз. Так. Теперь быстро. Так..."
        Он снова на земле. Палка, которой он отбивался от Стакира, улетела в кусты, но он не спешит идти за ней. Сидит, потирая запястья, пытаясь осмыслить неудачу. Хмурится. Стакир сидит на корточках рядом. Странная это у него привычка, как будто в отхожем месте присел. Все над ним из-за этого смеются. Иногда и он сам.
        "Слушай, Стакир, а тебя никто не сможет победить? Даже тот Геракл, который двух "самнитов"["Самниты" - гладиаторы, выступавшие в традиционном вооружении племени самнитов.] за раз уделал?"
        "Сможет. Много кто сможет".
        "Почему? Я не могу".
        "И ты сможешь. Ты свободный. У тебя два старших брата. Отец землю делить не станет. Куда тебе? Только под Орла становиться. Станешь воином и победишь меня. А я давно уже не воин. Вон, обручи для тележных колес кую".
        "Но ведь ты был воином?"
        "Был. Совсем недолго. Мало времени досталось учиться..."
        Большинство римлян изучали греческий язык. Владение им - признак хорошего воспитания. Высокомерные чудаки, вроде Гая Мария, брезговали этим, говоря, что не пристало им тратить время на изучение речи покоренных и потому презираемых греков. Но таких не много. Когда один из основных потоков рабов идет с востока, где все говорят по-гречески, как не учиться? Марку Северу не приходило в голову потратиться на учителей для своих сыновей, но в доме половина рабов - греки. Как-то само собой выходило, что все друг друга понимают. Но все же римлянин навяжет рабу латынь. Все со Стакиром говорили на латыни. Чтобы быстрее научился. Он научился. Но был немногословен. И только младший сын хозяина говорил с кузнецом по-гречески. Только он один, из всех домочадцев и рабов, смог разговорить Стакира.
        "Мне исполнилось девятнадцать, когда я впервые убил человека. В двадцать два я снова стал рабом..."
        "Снова?"
        "Я был рабом до того, как взял в руки меч".
        "Ты взбунтовался? Бежал от хозяев?"
        "Я не бежал. Я стал воином рабского царства".
        "Разве есть такое?"
        "Было... Теперь нет".
        "Как называется твой народ, Стакир?"
        "Мы зовем себя сатавками. Греки зовут скифами-пахарями".
        "Так ты скиф? Я слышал, скифы - лихие наездники. Они никогда не слезают с коня, едят на нем, спят на нем. Даже мочатся, не сходя с коня. Я попрошу отца, он даст тебе коня, и ты мне покажешь..."
        "Я плохой наездник, молодой господин".
        Он попал в рабство еще ребенком, когда отец продал его, чтобы прокормить остальных детей. Мальчик угодил в услужение в дом златокузнеца из Пантикапея[Пантикапей - современный город Керчь в Крыму, в описываемое время - столица Боспорского царства.] , богатого и имевшего много мастерских-эргастериев, что давно позволяло ему не работать самому. Хозяин заметил способности мальчика и стал его учить. К девятнадцати годам Стакир уже стал неплохим мастером. Хозяин был доволен способным рабом, часто хвалил его и даже обещал женить. Кто знает, как сложилась бы судьба юноши, если бы не гроза, прокатившаяся над Боспором[Боспор или Боспорское царство
        - эллинистическое государство в Крыму, расположенное возле Боспора Киммерийского (Керченского пролива). В описываемое время было зависимым от Митридата.] . Царская династия Спартокидов хирела и дряхлела, расточая казну на роскошь и оргии, все туже затягивая петлю на шее простого люда. Последний царь, Перисад V, передал царство под руку Митридата Эвпатора. Это не понравилось многим, в том числе кое-кому из знати. Знать попробовала воспротивиться прибывшему из-за моря полководцу Митридата, Диофанту Синопейцу, но в ходе выступления неожиданно высвободились силы, совладать с которыми не смог никто. Взбунтовались рабы, и ярость их гнева оказалась такова, что прославленный полководец еле унес из Пантикапея ноги. Во главе восстания встал некий Савмак. О нем говорили разное. Будто бы он был вскормленником Перисада, его приближенным. Или скифским царевичем. А некоторые уверяли, что он раб. Что из слухов было правдой, Стакир не знал. Он не знался с царями, ни с боспорскими, ни со скифскими. С рабами дружбу водил далеко не со всеми, ибо числился в "хороших" рабах. Умытый, причесанный, всегда одетый в чистый
хитончик. Трудится себе в мастерской над очередной золотой побрякушкой. Ждет, что скоро в постельку к нему подложат девушку. Может, даже красивую. Какие бунты? Что у него может быть общего с "рыбниками", дикими, звериного вида рабами из рыбозасолочных мастерских? Его мнения никто не спросил, когда город утонул в пучине народного возмездия, потянув за собой все царство. Погиб хозяин со всей семьей, погибли многие из его соседей. Что было делать Стакиру, когда кругом рушился мир? Ты раб? Раб. Бери раб дубину и бей хозяев по башке. Ничего особенно плохого в своей рабской доле он не видел, но поразмыслив, осознал, что пути назад нет. Мосты сожжены. Так он стал воином в рабском войске. Вернее в царском, ибо Савмака восставшие провозгласили царем.
        Царя Савмака Митридат, разумеется, не признал и, оставив рабское царство в покое на зиму, когда мореплавание на Понте невозможно, весной вновь отправил на Боспор Диофанта, с новой силой. И эта сила разрушила царство рабов. Меньше года оно простояло, но угли пожара тлели много дольше. Стакир уцелел при падении Пантикапея и еще два года сражался в горах Тавриды в разрозненных, добиваемых отрядах рабов. Сражался и в строю, и без строя, разным оружием и без него, руками понтийские глотки рвал. Учился быстро и толково. Немного в нем осталось от "хорошего" раба. Но, все же, судьба не была благосклонна к восставшим. Стакир попал в плен. Его не казнили, как некоторых из его товарищей. Рабы-скифы считались строптивыми и их старались продать, как можно дальше от родных краев. Чтобы даже тени мысли о побеге не возникало. Так его занесло в Италию.
        "Тебя везли на корабле?"
        "Да".
        "Тебе понравилось? Я еще никогда не выходил в море".
        "Не понравилось".
        "Погода была плохая?"
        "Не знаю. Не видел. Нас держали под палубой. Там было очень тесно. Несколько десятков мужчин и женщин. Голых, потеющих, блюющих и ходящих под себя. И я потел, ходил под себя вместе со всеми. Желудок выворачивало наизнанку".
        Квинт замолчал тогда, пораженный до глубины души словами своего раба, которого он считал лучшим другом. Ему еще никогда не приходилось задумываться об этой стороне такого обыденного и привычного дела, как рабовладение.
        - Командир! Проснись командир!
        Кто-то толкал его в плечо. Север открыл глаза и увидел своего опциона.
        - Ты приказал разбудить тебя перед началом второй стражи.
        - Да, спасибо Секст.
        Квинт поднялся, размял затекшие плечи и оглядел лагерь: несколько палаток, пара костров, стреноженные кони. Почти все спали, только одна человеческая фигура маячила в черте лагеря. И конечно, были еще дальние посты.
        - Буди Гиртия и Корва. Пойдем, проверим секрет.
        Опцион скрылся в палатке, но скоро вынырнул из нее с двумя трущими глаза солдатами. Вчетвером они прошли к дороге, с которой вчера вечером свернули для разбивки лагеря. Возле небольшого холмика с кривой сосной на вершине их окликнули:
        - Стой! Кто идет?
        - Мулы Мария, - ответил префект.
        Из темноты выступил часовой. Квинт сменил дозор и вместе с опционом и освободившимися солдатами вернулся в лагерь. Все было тихо, никакой опасности не ощущалось, и он мог бы позволить себе отдохнуть, но спать больше не хотелось. Север сел у костра и долго глядел на пламя.
        Он снова видел их сегодня. Уже в третий раз, причем образ обрастает все новыми и новыми деталями. Девушка и пес. Их не существует во плоти, но он видит обоих, даже не закрывая глаз, ясно и отчетливо. Причем они не мерещатся ему, что дало бы повод задуматься о помутнении рассудка. Нет, он сам придумывает их. Видит в обыденном. Кто они? Почему этот образ стал преследовать его? Может он приближается к чему-то, что должно произойти? Он часто чувствует то, что вот-вот произойдет. Что ждет его за ближайшим поворотом. Он никогда доселе не обращал на это внимания. Это и есть то, что люди называют ясновидением? Нет, он просто всегда просчитывает ситуацию наперед. На много ходов вперед. И именно поэтому он знает, что ждет его за поворотом. Да, это просто хорошая интуиция и расчет.
        Опять удалось все объяснить. Самому себе легко все объяснять. Но кто же она?
        Проклятье! Север провел рукой по лицу, прогоняя наваждение. Нужно подумать о чем-то другом. Отвлечься. Лучше думать о деле, из-за которого он здесь с малым отрядом, посреди незнакомой враждебной страны, так далеко от легионов Фимбрии.
        А чего тут думать? Провалено дело. Подчистую. Фимбрия ведет легионы на юг, а в тылу останется враждебный город. Гай Флавий спешит добить царевича, пока тот не соединился с отцом. Хочет ворваться в Пергам на его плечах, из-за чего совершает глупейшие, по мысли префекта конницы, поступки.
        Но если хорошо подумать, у них нет сил для затягивания войны. Они отрезаны от путей снабжения и вынуждены сами добывать фураж и продовольствие для солдат. Говоря по-простому - грабить окрестности. А это бесит местных, между прочим, бывших римских подданных. Есть изрядная доля разума в желании Фимбрии прикончить понтийского царя одним мощным ударом. Если это произойдет, то все города римской Азии и Вифинии упадут в подставленную ладонь Гая Флавия. И не потребуется ничего осаждать и штурмовать.
        Но крюк-то всего двадцать миль, один переход легиона форсированным маршем, которым как раз и идет Фимбрия, догоняя царевича. Впрочем, задержкой на один день не ограничились бы. Самое малое - три. Пока бы легат разбирался в местных делах, назначал магистратов...
        Что же он, не понимал, что шансы Севера обеспечить преданность или хотя бы нейтралитет Адрамиттиона с таким малым отрядом ничтожны? Да понимал, конечно. Квинт произвел разведку, только и всего. Обычное дело. А все эти "восстановишь власть" - не более чем дополнительная мотивация глупому префекту.
        Север усмехнулся. Мотивация... Настоящего солдата не нужно ни в чем убеждать, достаточно отдать приказ. Однако если солдат понимает, что он делает и зачем - совсем другие результаты тогда выходят. Правда, не в этот раз...
        Квинт поднял лицо к небу, полному звезд. Отыскал глазами ярко горящую Каникулу, Собачью звезду["Собачья звезда" - Сириус. Название происходит от греческого - "ярко горящий". Римляне называли эту звезду Canicula - "Собачка".] .
        "Значит, тебя зовут Весулк... Добрый Волк. Что же это за язык такой? Какое-то смутно знакомое звучание. Придумываю имена на непонятном языке... Лучше лечь спать, пока совсем умом не повредился".
        Квинт вздрогнул, ощутив теплое прикосновение к шее. Опять? Со стороны дальнего дозора послышались шаги и голоса:
        - Иди, давай, чего оборачиваешься?
        Префект поднялся на ноги, накинул через плечо перевязь с мечом. Из темноты вышли два человека и лошадь. Животину, не слишком здоровой наружности, вел в поводу Гиртий, дозорный. При этом он покалывал копьем в спину человека в буром дорожном плаще.
        - Иди, иди, сейчас командир разберется, кто таков.
        Незнакомец приблизился к Северу и Квинт отшатнулся: словно факел прямо к лицу поднесли.
        Это он! Причина того, отчего у Квинта до сих пор дрожат пальцы.
        - Вот, по дороге ехал, - сказал Гиртий.
        - Из города?
        - Оттуда.
        - Он один?
        - Вроде да. Никакого шороху больше не слыхать.
        - Секст! - позвал опциона Север, - подними десять человек и дуй в этот дозор. И смотрите в оба.
        - И что они там ночью увидят? - обнаружил знание латыни пришелец.
        Слова эти, однако, были сказаны на греческом.
        - Дружков твоих, - процедил Квинт.
        - Я один, нет у меня никаких дружков, твои люди излишне дерганные. Я им десять раз втолковал...
        - На каком языке?
        - На котором сейчас говорю.
        Стоит один посреди настроенных враждебно вооруженных людей, а ведет себя невозмутимо и даже нагло, словно за его плечами целое войско.
        - Они по-гречески не говорят.
        - А-а, - протянул пришелец.
        - А то, что это римляне, ты не догадался? - спросил Север, - латынь, вижу, знаешь?
        Незнакомец усмехнулся и покосился на звезды.
        - Темно, поди, разбери вас. Хватаете мирных путешественников посреди ночи. Подумал, разбойные. Ну и говорю: "Денег у меня нет"...
        - Ты кто? - прервал его тираду Квинт.
        - Человек прохожий.
        - Откуда прохожий и куда?
        - Твоего ли то ума дело?
        - Здесь я буду решать, моего или нет, а ты знай, отвечай.
        - Еду из Асса в Фиатиры. К родственнику.
        - Чего в Адрамиттионе на ночь не остановился?
        - Спешу. Родственник при смерти. Успеть увидеть надо. Глядишь, наследство выгорит,
        - усмехнулся пришелец.
        Квинт пристально смотрел ему прямо в глаза. Лицо жгло, словно префект разговаривал с костром.
        "Врешь. Это ты там, в городе, был".
        - Как тебя зовут.
        - Зачем тебе мое имя, римлянин? Отпусти меня, да и разойдемся, как в море корабли. Я пойду своей дорогой, ты своей.
        - Любопытно мне, не ты ли, мил человек, сегодня мне в спину целил?
        - Палкой, что-ли? - хохотнул незнакомец.
        Костер полыхнул пуще прежнего. Квинт вздрогнул и, потеряв хладнокровие, схватил пришельца за грудки.
        - Ты кто такой?!
        Незнакомец сделал стремительное движение, которое префект не успел ни увидеть толком, ни, тем более, оценить, и Квинт, кувыркнувшись, впечатался спиной в землю. Гиртий бросился на выручку командиру, пытаясь ударить врага копьем, как дубиной.
        - Меня некоторые... - незнакомец вписался в замах солдата и тот, словно бы своей волей, покатился по земле, отдав копье чужаку - ...зовут Автоликом...
        Префект перекатом ушел в сторону, вскочил, его меч уже покинул ножны.
        - Остановись! - Автолик вытянул руку, раскрытой ладонью вперед, - я не хочу бить вас!
        Бить. Не "драться с вами", а "бить вас".
        Квинт подчинился, застыл, как истукан. Его ничто не держало, но почему-то двигаться не хотелось, предательская слабость растекалась по рукам и ногам.
        Гиртий зашевелился на земле, пытаясь подняться. Автолик подсел к нему, провел рукой по его затылку, шее, и солдат передумал вставать.
        "Почему никто не слышит? Мы же шумим, как матросня в портовой драке!" - подумал Квинт. Он не мог двинуться с места.
        Пришелец поднялся и посмотрел на префекта.
        - Ты заинтересовал меня, римлянин. Что-то есть в тебе, такое... словно ты видишь..
        Квинт чувствовал себя окороком, покрывающимся румяной корочкой на углях.
        - Я... не... слепой...
        - Нет, - усмехнулся Автолик, - слепой, как новорожденный котенок. Вернее... - он нахмурил брови, пристально всматриваясь в лицо Севера, - щенок.
        Фигура Автолика очерчена бледным багровым сиянием. Может это сам Орк[Орк - в римской мифологии - бог подземного мира, владыка царства мертвых.] вылез из преисподней? Квинт двумя руками поднял меч. Он двигался медленно, словно стоял по горло в воде, а к рукам привязана гиря, весом в талант.
        - Очень интересно, - заявил Автолик, спокойно взирая на потуги префекта, - ты знаешь, я, кажется, не ошибся. Вот только, что мне теперь с тобой делать? Оставить тебя в покое, такого дикого? Прешь быком, не разбирая дороги. Кричишь, да сам себя не слышишь. Староват ты уже, парень. Найти бы тебя, хоть на десять лет раньше. А так...
        "А так тебя другие найдут. Ты же во вражьем лагере".
        Квинт сидел на дне глубокого колодца, а непроизнесенные слова лились вниз с далекого неба, маленького круглого пятна, усеянного россыпью звезд.
        "Найдут, вот только никто возиться с тобой не станет. Как мне поступить с тобой? Как поступил бы Учитель? Судьба твоя - быть огненным кораблем, что пускают под парусом, без команды, на строй вражеского флота. Нашего флота".
        - Я этого не допущу, - посерьезнел Автолик, - прости меня. Я нашел тебя слишком поздно.
        Квинт зарычал и бросился вперед, вкладывая все тающие силы в отчаянный выпад. Чужак легко шагнул в сторону, и префект растянулся на земле.
        - Командир!
        Автолик обернулся. Отшиб в сторону голой ладонью плоскость широкого, летящего сверху клинка и ударил в ответ, сжатыми вытянутыми пальцами.
        Квинт кувыркнулся через голову, чувствуя возвращение привычной подвижности, вскочил на колено. Бурос и Секст. Фракиец с неестественно вывернутой в небо рукой разбегается вокруг чужака для полета во тьму. Его меч падает медленно-медленно, словно не железка, а сухой лист, парящий в плотном и стылом ночном воздухе. Опцион оседает на землю, схватившись рукой за горло. Глаза неподвижны, смотрят в вечность.
        Не говоря ни слова, префект прыгнул вперед, нанося удар в спину врага, но Автолика невозможно застать врасплох: меч вырывается из рук, выбитый чудовищным, нечеловеческим ударом. Однако Квинта уже не остановить. Вот оно, горло и он вцепился в него, обжигая пальцы. Автолик не успел освободиться, и они повалились на землю, покатились по острым камням, раздирая кожу в кровь, прямо к осыпи берега. И вниз...
        Пару раз треснувшись головой о камни, едва не потеряв сознание, Квинт так и не выпустил горло чужака. Когда они долетели до воды, Север оказался сверху и немедленно приложил того затылком об мокрые и скользкие круглые булыжники. Еще и еще. Автолик обмяк и захрипел.
        - Ты смертен, ублюдок?! Сдохни!
        Руки, хваткой бойцового пса, вцепившиеся в горло, пылали холодным огнем. Он уже не обжигал, но разгонял ночную тьму так, что Север отлично видел расширившиеся от удивления глаза Автолика.
        - Добрый... волк... - выплюнул кровь чужак и, дернувшись, замер.
        Квинт отшатнулся, поднимая ладони к лицу. Обычные руки, никакого, Орк его побери, свечения. Ничего не жжет, только все тело саднит и ломит. Голова гудит. Боль, пульсирующая в такт с сердцем, заставляет кривиться и морщиться. Он весь мокрый, колени дрожат, ноги, словно птичьим пухом набиты.
        Шурша камнями, срываясь, префект полез вверх по крутому, осыпающемуся склону.
        Гиртий медленно приходил в себя, тупо мотая головой. Фракиец сидел на земле, постанывая и морщась, поддерживая вывихнутую в плече руку, а Секст лежал ничком, невидящим взором уставившись на звезды. Зачем прибежал без приказа? Себе на погибель...
        Север перевалился через край обрыва и растянулся на спине, тяжело дыша.
        - Сдохла тварь.
        - Осиной бы надо упокоить, - подал голос фракиец, - да не растет тут...
        - Это не упырь, - выдохнул Квинт.
        - А кто?
        - Не знаю...
        Западное побережье Италии
        Небольшой двухмачтовый парусник медленно скользил на северо-запад по умиротворенному, расцвеченному вечерним багрянцем Тусканскому морю. Огромный, раскаленный докрасна диск уже почти полностью утонул в водах заката, лишь небольшой кусочек еще выглядывает из-за горизонта, подавляя все краски мира, кроме одной.
        - Ветер стихает, как бы совсем не сдох, - проворчал кормчий, обращаясь к стоящему у борта Алатриону.
        - Ничего, вон уже Остия светит огнями, - ответил тот, - на веслах доковыляем.
        - На полдня опоздали, - вздохнул еще один пассажир, - управляющий патрона три шкуры спустит.
        - Разве это опоздание? Когда путешествуешь по морю, готовься целый месяц держать про запас, - сказал Алатрион и вдруг помрачнел лицом, перегнулся через борт.
        - Что с тобой, уважаемый? - обеспокоился его собеседник.
        - Ничего, - медленно ответил Алатрион, - ничего... Все в порядке. Просто... дыхание перехватило на миг. Уже прошло.
        Он попытался улыбнуться. Собеседник покачал головой.
        - Бывает. Пойду-ка, вещи соберу. Скоро сходить на берег. Похоже, придется в Остии заночевать. Эй, почтенный? - он повернулся к кормчему, - не подскажешь, где там можно снять приличную комнату? Чтобы без тараканов?
        Алатрион не слышал последовавших объяснений. Он не слышал вообще ничего, невидящим взором глядя на низкие волны, судорожно хватал ртом редкие соленые брызги, как рыба, вытащенная из родной стихии. Чьи-то невидимые руки сомкнулись на его горле и сжимали его, медленно, но неудержимо. Он боролся, как мог, но неизвестный противник сильнее.
        Все закончилось так же внезапно, как и началось.
        Край солнца опустился за горизонт, открывая дверь ночи. Алатрион медленно глубоко вздохнул.
        "Он ушел. Шагнул в бездну звезд... Автолик..."
        Новая смерть. Которая по счету? Они уходят, один за другим и никто не умирает от старости.
        Взъерошенный, щуплый мальчишка, воровавший хлеб на рынке в Мегарах... На вид взглядом перешибешь, а какая внутренняя мощь! Сколько он потратил сил, чтобы взрастить этот дикий цветок, научить его молчать, говорить, видеть и слышать. И вот, когда он только-только расцвел, распустился, его сорвали чьи-то грубые руки.
        Истмийский перешеек, Коринф, Мегары. Самое сердце Эллады. Кто-то считает таковым Афины. Пускай. Ни в одном уголке Ойкумены, где ступала его нога, Алатрион не встречал столько удачи, как там, на Истме. В Мегарах он нашел Автолика, маленького одинокого волчонка, загнанного зверька, что стал со временем его надеждой. В Коринфе он встретил Ктимену.
        Мальчик мертв. Мертв, как камень, о который ему размозжили голову. Кто мог это сделать? Багровые сполохи мелькали на периферии зрения. Бледные, слабые, они не могли причинить вреда, но между ними горел настоящий костер. Неукротимый, необузданный, как лесной пожар. Дикий огонь...
        Алатрион сжал зубы. Ах, если бы он не попирал сейчас ногами корабельную палубу в тысяче миль от места последней схватки Автолика... Бросил бы все и помчался туда. Все отдал бы на то, чтобы найти убийцу мальчика. Нет, не ради мести, чувства, давно изжитого, к худу или к добру. Дикарь не ведает, что творит, ищет свет с накрепко зажмуренными глазами и крушит все, на что натыкается вытянутыми в стороны руками. Но слишком далеко и Алатрион не в силах свернуть с намеченного пути. Его ждала Ктимена.
        Ждала ли? Сколько лет прошло. Он не ощущал ее, как чувствовал Автолика. Она - другая. Нет в ней даже крохотной искры того огня, каким обладал погибший мальчик, светивший ярче солнца, но сейчас она едва ли не важнее его. Она - это все, что осталось.
        Ветру еще хватало силы наполнить пообвисшие паруса. Огни на берегу приближались.
        - Остия, - прошептал Алатрион, - и Рим.
        Глава 5
        Ликийский пролив
        "Меланиппа" бежала на запад, к острову Тилос. По левому борту медленно проплывал безлесный мыс, северная оконечность Родоса. Сам город, вернее верхушки башен крепостной стены, опоясывавшей Военный порт, еще просматривались за мысом, но обещали скоро скрыться из виду.
        Эвдор стоял на корме, поглаживая отполированные ладонями своих предшественников рукояти двух рулевых весел. Два паруса, наполненных попутно-боковым ветром, резво тянули акат прочь от берега, увлекая на северо-запад, а кормчий слегка подруливал веслами, правя строго на запад. Гребцы отдыхали, спали или играли в кости на палубе. Навклер[Навклер - судовладелец (греч.).] Филипп, стоявший рядом с Эвдором, печально глядел назад, провожая глазами город, с которым было связано столько купеческих чаяний. Теперь он собирался добраться до Киклад, надеясь сбыть товар, если не на самом Делосе, разоренном Митридатом, то может быть, на других островах этого архипелага. Настроение купца несколько улучшилось, когда новый кормчий, в котором он не без удивления узнал недавнего спорщика, продемонстрировал ему свое искусство, столь лихо вырулив акат из тесной от кораблей гавани Торгового порта, что у Филиппа захватило дух. Эвдор ворочал рулевыми веслами и уверенно порыкивал на гребцов аката, отдавая команды, какому борту как грести, ни на миг, не дав повода купцу усомниться в оговоренной цене найма. Едва увидев
Эвдора, представленного ему Посидеем и хорошо отрекомендованного новым знакомцем, милетским купцом Аристидом, Филипп возблагодарил богов. Определенно, этот новый кормчий выглядел весьма благонадежным. Особенно гладко выбритый, в новой чистой и аккуратно подшитой одежде. Филипп сразу обратил внимание на впечатляющее внешнее преображение случайного знакомого и, получив ответ, что тот потратил честно выигранные деньги не на выпивку, а на дело гораздо более благопристойное, купец совершенно успокоился. Троих товарищей нового кормчего он тоже сразу взял, порадовавшись, что один из них, по словам Эвдора, хорошо знает скалы и мели отсюда, до самой Халкидики и прекрасно заменит впередсмотрящего.
        Этим новым проревсом сделался Дракил, которого сей факт совсем не радовал. Критянин нутром чувствовал, что Эвдор обошел его во всем и теперь старается держать поближе к себе, не доверив исполнение второй части их плана. Тот факт, что Эвдора единогласно поддержали все остальные, еще больше раздражал Дракила.
        Сейчас критянин сидел на носу аката, скрипел зубами от досады, но все же дело свое знал и поэтому, как и было положено, первым закричал:
        - Триера! Справа по борту!
        Все проследили за указующей рукой впередсмотрящего. Те, у кого зрение получше, действительно обратили внимание на длинный силуэт вдалеке, с еле различимой вертикальной линией. А может даже с двумя, пока не видно.
        - Без парусов идет, - сказал кормчий, - значит в нашу сторону.
        - Чья? - с некоторым волнением спросил купец.
        - Пока не видно. Парус убран. На акростоле[Акростоль - окончание кормы на античных военных кораблях, традиционно выполненное в виде загнутого рыбьего хвоста.] какой-то флаг виднеется, но пока не разобрать.
        - Родосская, скорее всего, - сказал Койон, нанятый вместе с Эвдором, Дракилом и ликийцем Варданом, одним из их товарищей, - кому тут еще быть, так близко от города. Только морской страже.
        - Или пиратам, - сказал Филипп негромко.
        - Да не, какие пираты на триере.
        - Может гемиолия? Не видно пока.
        - Триера, - уверенно сказал Дракил.
        Неизвестный корабль приближался. Было видно, что он тоже двухмачтовый, но, по меньшей мере, вдвое длиннее и гораздо выше аката. Паруса притянуты к реям, один из которых спущен вниз и покоится на специальных подпорках. Корабль шел против ветра, на веслах.
        Да, это была триера. Эвдор поймал себя на мысли, что по привычке озирается по сторонам, ища пути для отступления перед заведомо более сильным противником. Мотнул головой и глубоко вздохнул, призвав себя сохранять спокойствие.
        - Красная роза! - крикнул Дракил.
        Красная роза - эмблема Родоса. Ее изображали на парусах и флагах кораблей.
        Родосская триера прошла вдоль правого борта "Меланиппы" на расстоянии стадии и Эвдор уже решил было, что морская стража не заинтересовалась ими, как вдруг весла правого борта триеры уперлись в воду, и она начала разворачиваться.
        - Убрать паруса, - приказал Филипп.
        Моряки принялись подбирать оба паруса к реям. Триера приближалась, уже хорошо были слышны взвизги флейты, задающей такт, и слитный выдох гребцов. На носу корабля появился человек с медным рупором и заорал:
        - Кто такие?
        - Купец из Истрии! - прокричал в ответ Филипп, приложив ладони раструбом ко рту.
        - Что везешь?
        - Фракийское вино и родосские чернила!
        - Фракийское? С Родоса? Это как?
        - Я привозил его на Родос, уважаемый, - триера подошла уже совсем близко, и Филиппу не требовалось орать во все горло, - не продал. Плохо расходится.
        Триера замедляла ход, гребцы втянули весла внутрь и кормчий подвел корабль к самому борту "Меланиппы". С высокого борта триеры на акат швырнули канат.
        - Прими конец.
        Матросы Филиппа приняли его и закрепили у борта. Борта кораблей гулко соприкоснулись. На "Меланиппу" перебрались несколько эпибатов[Эпибаты - морские пехотинцы.] в льняных панцирях и человек без доспехов. Он представился:
        - Я пентеконтарх[Пентеконтарх - пятидесятник. Один из старших офицеров на древнегреческих военных кораблях.] Ксантипп, мы осмотрим корабль.
        Родоссцы шустро разбежались по всему акату, стремясь заглянуть в каждую щель. Филипп не препятствовал, стараясь не показывать своего раздражения от непредвиденной задержки и столь бесцеремонного обыска. Один из воинов подошел к командиру и тихо сказал:
        - На вид не похожи.
        - Что ищете, почтеннейший? - спросил Филипп.
        - Не что, а кого. Пиратов ищем.
        - Здесь нет пиратов.
        - Ручаешься за своих людей?
        Филипп коротко взглянул на Эвдора и кивнул.
        - Запрещенные грузы есть?
        - Значит все-таки "что", а не "кого", - усмехнулся Дракил.
        - Ты умный, да? - оскалился пентеконтарх.
        - Какие грузы запрещены? - спросил Филипп.
        - Что, в порту не сказали? И не осматривали?
        - Нет.
        - Вот, бездельники, - выругался пентеконтарх, - делай за них работу. Запрещено вывозить оружие, пеньку, волос человеческий, конский...
        Он не закончил перечисление, с триеры крикнули:
        - Ну что там, Ксантипп?
        - Да вроде чисто все!
        - Поднимайся, видно же, что купцы. Только время тратим. Каждого купца тормошить, никаких сил не хватит.
        - А что, каждого останавливаете? - спросил Филипп.
        - Нет, - пентеконтарх смачно сплюнул в подол хитона, - парусники не останавливаем. Пираты все на веслах.
        - А если на паруснике оружие везут?
        - А... - махнул рукой родосец.
        Он вцепился в сброшенный ему канат и довольно резво взобрался на палубу триеры. Эпибаты последовали за командиром. Матросы военного корабля шестами оттолкнули более легкий акат, гребцы выдвинули наружу весла. Их лопасти вспенили воду, и триера начала удаляться от "Меланиппы", по широкой дуге возвращаясь на свой первоначальный курс.
        Койон, стоявший рядом с Эвдором, шумно выдохнул и заулыбался.
        - Чего расслабился? - бросил Эвдор, покосившись на матросов, вновь ставивших паруса, - все самое интересное еще впереди.
        Прошло довольно много времени, дозорная триера давно уже скрылась из виду, когда прямо по курсу аката замаячило еще одно судно. Костяшки пальцев Эвдора, сжимающие рукояти рулевых весел, побелели от напряжения. Кормчий плавно подруливал, стараясь закрыть акатионом весь передний обзор, так, чтобы судно по курсу не было видно. Проревс помалкивал, зачем-то поглаживая руками деревянную рукоять якорного ворота. Койон, якобы от нечего делать, наматывал вокруг левой руки канат. Ликиец, севший играть в кости с гребцами, повел плечами, потянулся с хрустом в суставах и скосил глаза на развешенные у мачты перевязи с мечами и несколько небольших круглых щитов-лазейонов.
        Наконец, "Меланиппа" приблизилась к неизвестному судну настолько, что его уже нельзя было не заметить. Небольшое беспалубное рыбацкое суденышко, сильно накренившееся на один борт.
        - Тонут, что-ли? - высказал предположение один из матросов Филиппа, глядя на двух рыбаков, отчаянно машущих руками, привлекая внимание.
        - Поможем? - спросил кормчий.
        - Нет, - отрезал купец, - некогда.
        - Потонут ведь.
        - Сами виноваты, пусть рыбу за борт выкидывают. Вон сколько наловили, по самые борта.
        - Где рыба-то? - спросил один из гребцов.
        - Да вон, видишь, рогожами укрыта.
        - Потонут, - уверенно сказал Дракил.
        - До берега недалеко, доплывут.
        - Лоханку жалко. И улов пропадет. По миру люди пойдут.
        - Я что, - огрызнулся купец, - всех страждущих обязан одарить своей добротой? Потонут - сами дураки. Еще от Родоса не отошли, а то один остановит, то другой...
        Суда между тем, повинуясь воле Эвдора совершенно сблизились.
        - Помогите! - закричал один из рыбаков, - тонем!
        Филипп, наконец, обратил внимание на то, что кибернет правит к рыбакам по собственной инициативе.
        - В сторону! В сторону отваливай! Чего ты к ним прицепился? Левее уходи!
        Второй рыбак бросил на "Меланиппу" конец каната, а Койон машинально его поймал. Один из матросов двинулся к Койону по банкам для гребцов, соединявшим борта аката вместо палубы, настеленной лишь на носу и корме.
        - Бросай его, чего схватил?
        Койон проигнорировал его слова, подтягивая рыбаков к акату.
        - Ты, как там тебя, придурок? Бросай канат! Хозяин не велел помогать им!
        Проходя мимо Вардана, матрос неожиданно споткнулся и упал, разразившись бранью. Филипп бросился к Эвдору.
        - Кормчий, ты что, оглох?! В сторону давай!
        Эвдор рванул рукояти, заваливая акат вправо, по направлению к рыбакам. Последовал глухой удар, от которого многие на акате потеряли равновесие. Рыбаки, напротив, несмотря на то, что их лоханка, казалось, вот-вот пойдет ко дну, словно ждали столкновения. Один из них, длинноволосый с гладковыбритым лицом, как кошка взлетел на борт "Меланиппы", вцепившись в хитон одного из матросов. Рывок, и матрос полетел в воду. Мгновением позже на борту оказался и второй рыбак, которому помог забраться Койон.
        Ликиец приложил сразу двоих гребцов об скамьи, одним прыжком оказался у мачты, выхватил меч из ножен и полоснул им еще одного гребца по животу. Тот жутко заорал, вцепившись в края раны, и упал на колени. Филипп попытался отпихнуть Эвдора, но как-то безвольно обмяк и сполз на кормовую палубу, привалившись к борту.
        Еще не все на "Меланиппе" успели сообразить, что происходит, как рогожи, укрывавшие рыбачье судно, полетели прочь и полтора десятка пиратов, прятавшихся под ними, с ревом устремились на борт аката.
        Аристид и Залдас, первыми перебравшиеся на "Меланиппу", уже вовсю рубили матросов мечами. Те, очнувшись от оцепенения, бросились к оружию. На носу Дракил проломил голову одному из них рукоятью ворота, ударил второго, тот увернулся и вцепился критянину в горло. Ликиец безнаказанно зарубил двоих, но теперь бился с дюжим гребцом, успевшим вооружиться. Другого гребца Койон, напав сзади, душил толстым канатом, но противник ему попался сильный, ловкий и сумел вывернуться. Они упали, Койон треснулся затылком о край банки и потерял сознание. Эвдор, бросивший рулевые весла, ловко перехватил вооруженную мечом руку помощника Филиппа и вывернул ее так, что хрустнул локтевой сустав. Помощник взвыл. Эвдор подхватил меч, выпавший из разжавшихся пальцев, и рубанул следующего противника.
        Изначально матросов "Меланиппы" было немногим больше, чем пиратов, но те, за счет внезапности, в первые мгновения боя успели существенно сократить численность противника и теперь склонили чашу весов в свою пользу. Бой продолжался совсем недолго. Еще остававшиеся в живых матросы и гребцы, быстро осознав, что смерть уже дышит им в затылок, попрыгали за борт. Здоровяка-северянина, теснившего Вардана и легко ранившего его в бедро, убил Залдас ударом в спину.
        Вскоре все было кончено. Дракил спихнул с себя неподвижное тело и вытер узкий кинжал об полу хитона убитого. Матрос со вспоротым животом корчился под ногами и выл, пытаясь засунуть внутрь выпадающие кишки. Фракиец коротким колющим ударом прикончил его. Гундосый наклонился над Койоном, похлопал его по щекам, тот промычал что-то нечленораздельное, мотнул башкой и разлепил веки. Гундосый помог ему сесть. Сбежавшие матросы плыли в сторону берега, некоторые из пиратов свистели и улюлюкали им в след.
        Залдас прошел на корму, направляясь к белому, как мел Филиппу, все еще неподвижно сидящему у борта.
        - Нет, - отстранил фракийца Эвдор, - не трогай его.
        Фракиец хищно оскалился, но отступил в сторону. Подошли Дракил и Аристид.
        - Что ты собираешься делать с ним? - спросил критянин.
        Аристид красноречиво провел большим пальцем у горла и цокнул языком.
        - Нет, - повторил Эвдор, - пусть живет.
        - Сдался он тебе, - хмыкнул Дракил.
        Аристид присел рядом с Филиппом на корточки и внимательно посмотрел на него.
        - Не жилец. По любому, - вынес вердикт пират, - так плакался о своей тяжкой доле у Посидея, а тут такой удар. Посадим его в нашу лоханку, а Эвдор? Все равно нам не нужна. У нас теперь какая лошадка есть!
        Аристид похлопал ладонью по красной от крови кормовой палубе "Меланиппы". Дракил хохотнул.
        - Дай ему, Аристид, пару амфор его кислятины, пусть на Делосе толкнет! Вдруг, снова поднимется?
        Филипп молчал, сжав зубы.
        - Помогите ему, - сказал кормчий.
        Двое пиратов из тех, что присоединились к команде на Родосе стараниями Трифены, подняли Филиппа и помогли ему перейти на рыбацкое судно, которое все еще болталось возле аката, сцепленное с ним канатом. Купец не сопротивлялся и не говорил ни слова, но шел еле-еле, ноги не держали. Пираты оттолкнули посудину шестом. Эвдор подошел к борту.
        - Ты неплохой человек, Филипп, хоть и собирался бросить несчастных рыбаков на произвол судьбы, - сказал кормчий, - жаль, что тебе так не повезло. Но ты слишком легковерен, для купца. Такое отличное судно, как "Меланиппа" не для растяпы, подобного тебе. Я бы даже отдал тебе твои амфоры, но ведь не продашь...
        - Будьте вы прокляты, ублюдки! - прорыдал купец.
        - Не беспокойся, - невозмутимо ответил Аристид, - мы уже прокляты. Всеми богами. Утешься тем, что пираты долго не живут. Но перед тем как отдать концы, мы на твоей лошадке немного погуляем.
        - Да чтоб вы все упились моим вином и потонули, проклятые!
        - А вот это вряд-ли, - усмехнулся Эвдор, - лично у меня другие планы.
        - Давай, лови своих "дельфинов", пока не разбежались, - крикнул Дракил и, сунув два пальца в рот, засвистел.
        "Меланиппа" удалялась, уходя на северо-восток, против ветра на веслах, с убранными парусами.
        - Вены вскроет, - предположил Койон, работая веслом.
        - Повесится, - возразил Гундосый, сидевший сзади.
        - Заклад? - спросил Койон.
        - Как пгавегишь?
        - Ну да...
        Их осталось восемнадцать. При захвате судна трое погибли и уже отправились на корм рыбам, вместе с покойниками из числа команды Филиппа. Никто особенно не сожалел. Эти люди присоединились на Родосе и еще не были крепко спаяны с командой Эвдора. Обычные бродяги, еле сводившие концы с концами и ухватившиеся за возможность нажиться морским разбоем. Ни боевых навыков, ни хорошего оружия, смерть в первой же драке - так кончали очень многие из тех, кто стремился в пираты. Но в желающих сделать этот столь опасный промысел своим образом жизни, никогда не было недостатка. Их знали под разными именами: сицилийцы, иллирийцы, киликийцы, но принадлежность к народу чисто условна. Эллины, любители все классифицировать, позабыв про свою привычную дотошность, не мудрствуя, распространили дурную славу морских разбойников на всех обитателей тех частей мира, где пираты процветали. Обширный берег, тянущийся от Ликии на восток на четыре с лишним тысячи стадий[Около 800 километров.] , до Антиохии-на-Оронте, претендовавшей на звание крупнейшего города мира, после Рима и Александрии Египетской, именовался Пиратским.
Страна, которой этот берег принадлежал, Киликия - пиратское гнездо, а все киликийцы - разбойники. Вот он еще только до чеки тележной дорос, а уже будущий пират, потому что киликиец. Кто-нибудь видел честного киликийца? Правильно, не бывает честных киликийцев. Три худших слова в греческом языке есть на букву "К" - каппадокиец, критянин и киликиец.
        Отчасти так и было, но, как и все в этом мире, раскрашенном отнюдь не в одни только черные и белые цвета, лишь отчасти. Нацию Пиратского берега уже столетия составляли не одни лишь родившиеся здесь, но многие пришлые, люди без родины, объединенные общим делом, которое в их глазах было источником пропитания не хуже мирного земледелия или скотоводства, разве что более опасным. Они носили имена сотни разноязыких племен, но объединяющим языком был греческий, давший им, помимо прочего, и общее название - пираты.
        Такая сомнительная честь досталась Киликии, конечно не случайно. Издревле здесь проходил один из главнейших торговых путей, из Египта и Финикии в Элладу. Где овцы, там и волки, а кое-кто из овец при определенной удаче и сам был не прочь показать клыки, ограбив более беззащитного собрата.
        Море бурлило жизнью. Дельфины-белобочки, вечные спутники кораблей, легко обгоняя медленно ползущую "Меланиппу", весело выпрыгивали из воды, в прозрачной толще которой виднелись темные спинки тунцов, частых спутников дельфиньих стай. Над волнами носились крикливые чайки, ссорящиеся из-за добычи. Солнце, висящее в ослепительно-голубом небе, отражаясь в миллионах мягких зеркал, слепило глаза любому, кто рисковал бросить взгляд на сверкающую дорожку.
        В проливе между Родосом и Ликией все лето дули этесии, северные сухие ветры. Морякам это было прекрасно известно и всякий, кто шел этим путем, стремился держаться ближе к малоазийскому берегу, прикрываясь им от неудобных ветров, как щитом. Знал об этой особенности пролива и Эвдор, но не только это вынуждало его держаться северного берега: встреченная родосская триера - не единственная, патрулировавшей здешние воды, а еще можно нарваться на корабли Леохара или киликийцев, которые не погнушаются сожрать собрата. На фоне крутых берегов Ликии акат менее заметен, а встречаться с кем бы то ни было, в данный момент пиратам не с руки. Несколько торговых парусников прошли навстречу, чуть кренясь на левый борт, с туго натянутыми парусами, наполненными встречно-боковым ветром. Хотя кое у кого из его товарищей, окрыленных успехом и ослепленных жадностью, уже образовалась мысль бросаться на все что под парусом, сам Эвдор не допускал сейчас и тени мысли пограбить кого-нибудь. В дымке на горизонте то и дело проявлялись длинные низкие силуэты боевых кораблей и Дракил, обладавший самым острым зрением, влезал на
мачту, стараясь получше их рассмотреть. Нанявшийся к Филиппу впередсмотрящим, критянин продолжал играть эту роль. Эвдор правил, остальные сидели на веслах, которых как раз хватило на всех.
        Круто зарываясь носом в волны, "Меланиппа" шла вперед, а всех пиратов шилом в заднице мучил один и тот же вопрос: "А что же дальше?" Первым его высказал Койон, продолжая ворочать веслом:
        - Дальше то что, Эвдор? В Коракесион[Коракесион (Коракесий) - современный город Аланья в Турции.] идем?
        - Далековато, - прикинул Аристид.
        - Нет, - коротко ответил Эвдор.
        - Почему?
        - А что там делать?
        - Как что? Ты что, один охотиться будешь?
        - Да.
        - Совсем из ума выжил? Сосчитай, сколько нас!
        - Я умею считать, Койон.
        - Да ну? И много ты добычи возьмешь с такой командой, а? Пару рыбаков ограбишь?
        - Людей еще наберем, охотники всегда найдутся.
        - Ну, так и я о том же! Идем в Коракесион.
        - Что тебя туда так тянет, Койон?
        - К Зеникету он хочет, под крылышко, - сказал Аристид.
        - Да! - важно заявил Койон, - хочу к Зеникету. Он человек уважаемый. И кораблей у него немало. Пристанем к нему, всегда будем в доле, всегда в выигрыше. Зеникета и Леохар боится, и Эргин. Все боятся. А если в одиночку, сгинем без толку.
        - Сомневаюсь, чтобы Волк кого-то боялся, - возразил Дракил.
        - А чего он с римлянами связался?
        - Из страха, да, - покивал Дракил.
        - Чтобы Зеникета боялся Эргин - мечта самого Зеникета, - сказал Эвдор.
        - Да вы... - задохнулся от возмущения Койон, - да сам Митридат его равным считает!
        - Это во многом пгавда, - подал голос Гундосый, - Зедикед, почти цагь. У дего людей и когаблей - уйма.
        - Скажи еще, Зеникет почти бог, равный Посейдону, - усмехнулся Эвдор.
        - Я слышал, что он обосновался сейчас вовсе не в Коракесионе, - задумчиво сказал Аристид, глядя на горные пики Ликии, - а на горе Феникунт. Там теперь его резиденция. Сидит себе на вершине, орел наш, и все море до Кипра, как на ладони.
        - Я тоже это слышал, - сказал Дракил.
        - Это какой глаз дада ибеть! - позавидовал Гундосый.
        - А я слышал, что он в Корике, - сказал один из новичков, но на его слова не обратили внимания.
        - Феникунт называют Ликийским Олимпом! - запальчиво выкрикнул Койон.
        - А ты угадал, Эвдор, - усмехнулся Аристид, - он, похоже, считает себя богом. Ты, Койон, думаешь, что надо держаться поближе к богам? Уж они-то не обидят. Ты ведь ходил раньше под Зеникетом? Помогло тебе его божественное провидение рудников избежать?
        Койон, набычившись, замолчал.
        - Так ты не ответил, Эвдор, - напомнил критянин, - что ты собираешься делать. Мутный ты какой-то.
        - Да я прозрачен, как вода за бортом, - не согласился кормчий, - глянь, если не веришь, дно видать. Разве я вас в чем-то обманул? Все, как говорил, так и вышло!
        - Ну да, - кивнул Дракил, - только я не помню, чтобы ты хоть раз сказал, что дальше, когда корабль добудем.
        - Честными купцами станем. Богатыми и толстыми. На фракийском вине разбогатеем. Вон его сколько.
        - Все шутишь...
        - А что, кто-то не догадывался, чем мы займемся?
        - Ну, возможны разные пути... - протянул Аристид.
        - Например? - раздраженно спросил критянин.
        - Например, сделаться навархом[Наварх - флотоводец (греч.).] Митридата.
        Эвдор сверкнул на щеголя глазами.
        - Кишка не лопнет? - хохотнул Койон.
        - Как боги присудят, - Аристид пристально глядел в глаза кормчего.
        Тот взгляд выдержал.
        - Если кто и станет навархом Митридата, так это Эргин. Я - птица куда меньшего полета.
        - Ой, ли? - усомнился Аристид.
        - Вы что, серьезно? - глаза Койона расширились от удивления, - с этой лоханкой и двумя десятками бойцов?
        - С каких это пор "Меланиппа" сделалась лоханкой? - обиделся Аристид, - да, не гемиолия, так то для начала. Сдается мне, наш друг весьма не прост.
        - Ответь на вопрос, Эвдор, - упрямо повторил Дракил.
        - Хорошо, - согласился кормчий, - отвечу. Идем в Патару. Поближе, чем Коракесион, в котором делать нечего. Людей в Патаре наберем. А вот, что дальше... Не знаю.
        - Как это, не знаешь? - удивился Дракил.
        - Так. Не знаю. Как говорит Аристид: "Возможны разные пути".
        Залдас, молчавший весь разговор, мрачно усмехнулся, бросив взгляд на Аристида, который сидел на одной с ним банке и греб веслом противоположного борта.
        - Значит, правда?
        - В чем?
        - Ты служишь Митридату.
        - Чем плоха служба Митридату? - уклонился от прямого ответ Эвдор.
        - Думаю, ничем, - согласился Аристид, - я просто люблю ясность.
        - А чем плохо ходить под Зеникетом? - спросил Койон.
        - Тем, что Митридат - великий царь. А Зеникет - самозванец. И есть другие причины. .
        Вардан смачно сплюнул за борт.
        - Беду накличешь, варвар, - злобно зашипел на него Дракил, - Посейдон не простит!
        - Плевал я на вашего Посейдона, - пролаял ликиец.
        Критянин рванулся к нему, сжав кулаки, но Гундосый, поймал его за ногу, бросив при этом весло. Критянин упал, а весло Гундосого скользнуло в воду, ударилось о другие, и поломала весь стройный темп гребли. Акат ощутимо повело в сторону.
        - По местам все! - рявкнул кормчий.
        Пираты, кроме Аристида и Залдаса, вздрогнули от неожиданности и быстро восстановили ритм.
        - Идем в Патару. Там набираем команду, - тоном, не терпящим возражений, отчеканил кормчий, - а дальше, как я скажу, так и будет. Скажу, купцов грабить - примемся грабить. Скажу, за Митридата воевать - станем воевать. В любом случае тот, кто пойдет за мной, в накладе не останется. А кто не хочет, пусть валит на все четыре стороны. К Зеникету или куда там еще...
        - А почему это кто-то пусть валит? - сквозь зубы процедил критянин, - это уже твой личный корабль? Ты один его взял?
        - Да! - с вызовом бросил Эвдор, - это мой корабль. Нужно будет, возьму гемиолию! А пока на этом вот...
        - Много жизни себе намерил, - спокойно констатировал Аристид.
        - Кто-то хочет оспорить? - кормчий оглядел команду, задержав взгляд на критянине и щеголе.
        Первый отвел взгляд. Его в любом случае никто не поддержит, он это понимал. Кербер разорви, связался с этими "киликийцами"...
        Второй, глаз не спрятал.
        - Я бы поспорил с тобой, Эвдор. Но не буду. Я просто люблю ясность.
        - Я это уже слышал.
        - В Патагу, так в Патагу, - сказал Гундосый после недолгого общего молчания, - по бде так одид хъен.
        Глава 6
        Пергам
        Над крепостной стеной появилась деревянная балка, на конце которой висел прокопченный дымящийся бронзовый котел. Веревки, привязанные к нему, натянулись, котел накренился, и через край полилось кипящее масло. Следом бросили дымящуюся головню. Винея, крыша, укрывающая стенобитный таран, была защищена мешками с песком. Масло, попав на край крыши, воспламенилось от головни, взметнув язык пламени до самых зубцов крепостной стены. Вспыхнула мешковина и жуткое черное варево, перемешанное с песком, потекло между щелей грубо сколоченной крыши, попадая на незащищенные головы, плечи и руки людей, толкавших колеса. Вопли ошпаренных заставили вздрогнуть древние стены, не видевшие прежде такой жути. Обожжённые катались по земле и корчились в агонии. Несколько человек, спасаясь, выбежали из-под крыши, но защитники только того и ждали: с расстояния в двадцать-тридцать шагов из тугих азиатских луков промахнуться мог только совсем уж косорукий неумеха, а таких на привратной башне не нашлось. Здесь стояли лучшие воины.
        Мешки при строительстве тарана уложили неровно, после того, как часть песка просыпалась, винея сильно накренилась. Со стены немедленно столкнули здоровенный камень, потом еще один. Второго удара крыша не выдержала и с треском рассыпалась, задавив насмерть остатки обслуги стенобитной машины.
        - Таран разрушен!
        Человек в дорогих доспехах и бронзовом шлеме с высокой загнутой вперед тульей спешил к легату, наблюдавшему за штурмом из-за палисада. Приблизившись, он приподнял искусно выполненную маску, защищающую лицо и прокричал:
        - Таран! Таран разрушен!
        Фимбрия, лицо которого побелело от ярости, прорычал в ответ, брызгая слюной:
        - Срань ты бесполезная, Аполлодор! Твои бездельники вообще на что-нибудь годятся?! Полдня впустую!
        Аполлодор, стратег вифинцев, сбивчиво оправдывался:
        - Это все доски, гнилые доски. Эти сараи годились только на дрова, ты так подгонял нас, что мы никак не успевали...
        - Да мне насрать!
        - ...разжиться хорошей древесиной...
        - Куском щебня твой таран развалили!
        - Господин...
        - Иди к воронам, Аполлодор. Строй новый.
        Стратег вновь спрятался под маской и, сбежав с командирского возвышения, принялся орать на подчиненных.
        Вифинцы присоединились к Фимбрии после разгрома Митридата-младшего. Почти не понеся потерь, Гай Флавий одержал грандиозную победу. Сонные понтийцы избиваемые римлянами, не оказывая сопротивления, панически бежали. Римлянам достался вражеский лагерь и множество трофеев. Бежал сам царевич и все его стратеги. Сюда, к отцу, в Пергам, осажденный теперь римлянами.
        После первой победы Фимбрия продолжил движение на запад и без боя занял город Даскилий, а затем Кизик. Здесь римлян догнало посольство Пруса, города ближайшего к месту сражения, но расположенного у подножия Мизийского Олимпа, в стороне от дороги, по которой шли легионы. Послы спешили изъявить покорность Фимбрии, в доказательство ему выдали нескольких понтийцев, пытавшихся найти убежище в Прусе.
        Повторялась давняя история, когда малоазиатские города один за другим сдавались без борьбы Александру Македонскому после первой же его победы над персами при Гранике.
        Вифиния не сопротивлялась. Она давно уже считалась клиентом Рима, потом попала под власть Митридата и теперь, напуганная легкостью, с которой Гай Флавий превратил сорокатысячное царское войско в пепел и пыль, торопилась заверить победителя в своей преданности. Правда, не вся: на западе, в Геллеспонте, стоял царский флот и города Абидос, Дардан и Лампсак, чувствующие себя под надежной защитой, сдаваться не собирались.
        Впрочем, Гай Флавий прекрасно сознавал нынешнюю неприступность западной Вифинии, ранее, во времена Александра, называвшейся Геллеспонтской Фригией. Из Кизика Фимбрия, не задерживаясь, повернул на юг, на Пергам, преследуя бегущего царевича. Войско легата заметно выросло. Клиентское царство, совсем утратившее мечты о независимости и без возражений повинующееся любому победителю, снабдило римлян всем необходимым: припасами и войсками. Вот их-то, вифинцев, а так же фракийцев-ауксиллариев[Ауксилларии - вспомогательные войска.] , легат первыми послал на стены Пергама, сберегая своих римлян.
        Как раз фракийцы-одрисы, не слишком хорошо вооруженные, но отчаянно храбрые, и добивались сейчас некоторого успеха. Выглядывая из-за палисада, легат видел, как в ста шагах правее от разрушенного тарана, ползущие вверх по штурмовым лестницам воины, смогли закрепиться на участке стены. Рослый фракиец в кожаном панцире и лисьей шапке, ловко прикрываясь легким щитом, искусно орудовал своим кривым мечом, отбрасывая понтийцев и позволяя товарищам забраться наверх и поддержать прорыв. Он был увертлив и, перепрыгивая с одного каменного зубца на другой, проворно уходил от клинков защитников, сам нанося удары. Еще несколько бойцов прорвались на галерею, но их не было видно.
        - Варвары на стенах!
        - Бейте, бейте их!
        - Лезь, не робей!
        Фракийцы громко кричали, подбадривая себя, и лезли вверх с большим энтузиазмом, предвкушая богатую добычу. Многие снизу стреляли из луков по бойницам, отгоняя защитников и прикрывая своих, но промежутки между зубцами очень узкие, и значительного успеха лучники не имели. В отличие от их противников, которые заваливали осаждающих градом стрел и камней. Фракийцы стали нести огромные потери, и это учитывая, что на данном участке стены у понтийцев не было чанов с маслом, дымивших поодаль.
        Защитники быстро сориентировались и навалились всей массой на легковооруженных штурмующих. Ударом копья по ногам сбили вниз, на галерею, ловкого фракийца и там затоптали тяжелыми сапогами-эндромидами. Его товарищи недолго продержались.
        Левее со стены сбросили бревно. Оно упало прямо на одну из лестниц, проламывая головы и сокрушая кости. Лестница переломилась пополам и вместе с людьми рухнула вниз. Соседняя лестница, задетая концом бревна, покосилась и завалилась вправо, сбивая еще одну, а та, в свою очередь еще.
        Под стеной стонали умирающие, которых некому было выносить, а сверху раздавались радостные крики.
        Волна атакующих схлынула. Фракийцы бросились прочь от стен. Вслед им летели стрелы. Командиры пытались удержать бегство, но безуспешно. Многие из бегущих так и остались на месте, пораженные в спину.
        Скоро, непосредственно на стенах и под ними, не осталось никого из воинов Фимбрии. Отбросив нападавших, понтийцы перенацелили свои метательные орудия на палисад, и почти сразу стрела, огромная, как копье, прогудев между заостренными кольями палисада, снесла полчерепа легионеру, неосторожно посчитавшему, что он здесь в безопасности.
        - Пригнись, Гай Флавий, - к легату подошел Носач и мрачно добавил, - сегодня продолжать уже нет смысла.
        - Да, пожалуй, - сквозь зубы процедил легат, - командуй отступление.
        Примипил отдал приказ, и заревели трубы-буцины. Понтийцы торжествующе вопили на стенах и продолжали осыпать палисад снарядами из стрелометов. Носач выглянул из-за частокола и произнес:
        - Новый таран не подвести к воротам, пока не уберем обломки первого.
        - Да, - согласился легат, - а в другом месте его провести будет трудно. Крутые склоны. И гелеполу[Гелепола - "Берущая города" (греч). Осадная башня на колесах.] тяжело подводить. Много земли придется перекопать, для разравнивания пространства перед гелеполой. Все это под стрелами. И времени у нас мало.
        Один из людей, стоявших в свите Фимбрии, механик-вифинец, произнес:
        - Я бы не стал строить новый большой таран.
        Фимбрия повернулся к нему и спросил:
        - Что ты предлагаешь?
        - Стены Пергама состоят из двух каменных облицовок, между которыми навален щебень. Камни сложены на сухую в один слой. Некоторые знатоки стратигем[Стратигема - военная хитрость.] советуют кирпичные стены не бить тараном, а буравить, вытаскивая кирпичи по одному и обрушая стену. Тут не кирпич, но я бы так же поступил. Предлагаю построить несколько малых "черепах", большие трудно подвести на крутых склонах. Взять железный лом, длиной в два локтя и в палец толщиной. В кузне приварить к нему стальную пластину, вот такую, - механик палкой начертил на земле изображение своей идеи.
        - Бур? - догадался легат.
        - Да. И систему рычагов для вращения, подобную этой, - чертеж обрастал все новыми и новыми деталями, - ширина стен здесь - три локтя. Воины вкрутят бур под углом к вертикали, потом за веревку, которую протянем на безопасное расстояние, упряжками волов дернем. Вытянем так с десяток камней, облицовка рухнет, щебень осыпется. По насыпи взбираться легче, а им защищаться сложнее, ведь стена и галерея на ней будут полуразрушены.
        Тит Сергий одобрительно кивнул:
        - Разумно. Похоже на подкоп.
        - Да, похоже, только землю копать не нужно. Если бы царь Эвмен в свое время построил сплошную стену, такой способ бы не получился.
        - Получился, не получился... Делите шкуру неубитого медведя, - недовольно сказал Фимбрия, задетый тем, что не догадался заранее поинтересоваться мнением ушлого механика, - не проще ли сломать ворота?
        - Дубовые, окованные медью, - сказал механик, - возле ворот будет самая активная оборона. И масло, и камни и крюки и еще много чего можно придумать. Кроме того, думаю, они сейчас с той стороны ворота замуровывают. Я бы так и сделал. Если сделать много "черепах", из которых часть будет обманками, пергамцы никогда не угадают, где мы нанесем главный удар.
        - Хорошо, сделаем так. А еще будем строить машины.
        - Для машин нужны сухожилия. Много, - сказал Сергий.
        - Лучше конские или женские волосы, - добавил механик.
        Фимбрия хмыкнул:
        - А что, в мастерских вашего царя Никомеда найдется достаточно женских волос?
        - Ну, я думаю, что царь, когда сбежал от Митридата, в последнюю очередь собирался забрать волосы из мастерских, - усмехнулся механик, - обоз уже в пути. Должен был выйти из Кизика через пару дней после нас.
        - Ты распорядился?
        - Аполлодор.
        - Молодец, Аполлодор, хоть в чем-то он догадлив, - кивнул легат.
        - Пергам хорошо укреплен. Его одной отвагой не взять.
        Фимбрия повернулся к ждущим его решения командирам.
        - Значит, так. Все войска отвести от стен. Штурмовать завтра не будем. Замкнуть кольцо. Нужно наделать больших деревянных щитов, способных укрыть по десять человек. Ты, Фаний, - кивок в сторону префекта ауксиллариев, - будешь изображать атаку. Пусть твои фракийцы бегают с этими щитами, с лестницами, шумят побольше. Пусть понтийцы бесятся, тратят стрелы. И пусть им это надоест. Но чтобы не было потерь от глупого удальства.
        Луций Фаний, римлянин, командующий фракийскими застрельщиками Фимбрии, вытянулся в струнку и отсалютовал правой рукой.
        - Тит Сергий, замкнешь кольцо, чтоб ни одна блоха не проскочила. Ну, тебя учить не надо. Что ж, с наскока взять не получилось. Подготовимся тщательнее.
        Отряд Севера появился у стен Пергама ближе к вечеру. Уставший от долгой скачки префект мечтал лишь о том, чтобы скорее завалиться спать в палатке, но теперь, увидев город, заинтересовался невиданным прежде зрелищем и моментально забыл о том, что минуту назад клевал носом. Римляне замыкали вокруг Пергама кольцо палисада, чтобы из города и змея не выползла, но войско расположилось вокруг неравномерно. Основной лагерь разместился у Южных ворот, которые Фимбрия безуспешно пытался разбить тараном. Север приблизился к городу с северной стороны, и ему требовалось проделать большой крюк до ставки легата. Огибая город посолонь, Север неотрывно его разглядывал, благо было на что посмотреть.
        Пергам располагался на холмах с весьма крутыми склонами. Крепостные стены окольцовывали город близко к подножию холмов на возвышении, достаточном, чтобы существенно усложнить жизнь осаждающим. Сами же улицы, дома, храмы и дворцы стояли еще выше и просматривались, как на ладони.
        Это был прекрасный город. Его улицы, шириной около двадцати локтей замощены камнем и снабжены водостоками. Во все районы проведен водопровод от реки Селин. Занимающий северную часть города акрополь, легко определялся глазом, ибо полированный мрамор его дворцов и храмов, днем ослепительно белый, а сейчас, в лучах заходящего солнца, бледно-розовый, контрастно выделялся на фоне багрового неба и темных склонов холмов. Храм Афины и огромный алтарь Зевса, воздвигнутый царем Эвменом в честь победы над галатами, заметны с огромного расстояния. Рядом располагался театр и библиотека, вторая по величине в мире после знаменитой александрийской, а так же храм Асклепия, бога-врачевателя. Последний, знаменитый на всю Малую Азию и далеко за ее пределами, привлекал паломников, страждущих избавления от хворей, в числе намного большем, чем святилища воительницы и громовержца. Здесь не только молились об излечении - врач из любого уголка эллинского мира почитал величайшей честью возможность поработать в Пергаме, обменяться опытом с лучшими из служителей змеи, обвивающей посох Асклепия.
        Пергамское царство прекратило свое существование сорок семь лет тому назад, попав под власть Рима. Территорию царства римляне провозгласили своей провинцией "Азия". Это был главный форпост Республики на Востоке.
        Два года назад город без боя занял Митридат, разбивший перед этим все римские армии в Малой Азии. Здесь понтийский царь казнил главного виновника нынешней войны
        - римского полномочного посланника Мания Аквилия, который на протяжении нескольких лет перед этим интригами склонял правителей Вифинии и Каппадокии к войне с Понтом и провоцировал Митридата. Аквилию залили в рот расплавленное золото, подчеркивая тем самым склонность посла к взяточничеству.
        Побитые понтийцами, проконсул Азии Луций Кассий и царь Никомед Вифинский, бежали на Родос, а Пергам превратился в новую резиденцию Митридата. По случаю победы, в городе прошли пышные празднества. В театре, с помощью специальной машины, "с небес" к царю спустилась богиня Ника с венцом в руках. Восхищенные эллины, избавленные от ненавистных римлян, провозгласили Митридата Отцом и Спасителем Азии.
        Через некоторое время начальникам гарнизонов разослали тайный приказ - в условленный день и час перебить всех италиков и римлян, от мала до велика, во всех городах, где они еще оставались. Выполняя этот приказ, эллины с упоением вырезали даже маленьких детей. В Адрамиттионе флот пускал ко дну суда, заполненные беженцами. В Пергаме обезумевшие погромщики резали даже тех, кто пытался спастись в храме Асклепия. Считая окончательную победу предопределенной, царь устранился от войны, предоставив ее ведение своим стратегам. Но дальше в Греции высадился Сулла и успехи понтийцев закончились.
        Вскоре был раскрыт заговор против царя, его участники казнены, а Митридатом овладела паранойя: новые заговоры мерещились ему всюду. В Пергаме схватили и казнили восемьдесят человек.
        К лагерю Фимбрии Север приблизился, когда уже совсем смеркалось. Очень хотелось спать, но долг обязывал сначала доложиться командующему.
        Легат находился в передней секции палатки-претория, унаследованной от покойного Флакка. Он сидел за столом, заваленным свитками, отчетами квесторов легионов о многочисленных хозяйственных делах армии. Назвав пароль, префект был пропущен охраной и вошел внутрь. Фимбрия немедленно отложил отчеты и вопросительно взглянул на префекта.
        Север, не заставив себя долго ждать, отсалютовал легату и сказал:
        - Адрамиттион сохраняет верность царю.
        Фимбрия, казалось, совсем не огорчился, вновь взял со стола одну из вощеных табличек и вернулся к чтению. Не глядя на Севера, поинтересовался:
        - Они закрыли перед тобой ворота?
        - Нет, Орк бы их побрал, они устроили засаду. И я в нее угодил. Большие потери.
        Легат снова посмотрел на префекта, но на этот раз между его бровями пролегла глубокая складка.
        - Продолжай.
        Север подробно изложил все обстоятельства дела, ни полсловом, правда, не упомянув о своих ощущениях и столкновении с загадочным типом. Конечно, весь отряд стал свидетелем странного поведения командира в городе, а уж то, что произошло в лагере и вовсе лежало за гранью обыденного. Подумать только, является какой-то хрен с горы и спокойно так начинает убивать вооруженных людей голыми руками.
        Бурос, успевший увидеть и оценить несколько больше, чем Гиртий, согласился с Севером, что взбудораженные солдатские умы на пользу общему делу не пойдут и лучше всего инцидент замять. Правда, требуется объяснить гибель опциона. Почему он вообще вернулся? Солдаты, отправленные вместе с ним для усиления дозора, рассказали: Секст спохватился, что не захватил шлем и побежал за ним, предвидя нападение варваров. Вот же, судьба... Знать бы, кто из богов так рассудил - убить одного, чтобы спасти другого. А еще интереснее - зачем?
        Разведчик, человек бывалый, легко заболтал солдат, рассказав им пару баек про буйнопомешанных. Подивились, конечно, повздыхали по опциону, имя его трижды произнесли. На войне и не такое бывает.
        "А вот еще случай был..."
        - Проклятье, - легат с досады ударил кулаком по столу, отчего несколько свитков упали на земляной пол, - ты не врешь? Может, сам их спровоцировал? Говорил дерзко, скажем. Дипломатия, Север, тонкая штука.
        - Спокойно я говорил. У кого мне учиться этой дипломатии? Кто покажет пример? Ты? Хорошо брать без боя города, когда за твоей спиной стоят два легиона. А у меня кто за спиной? Шесть десятков солдат.
        - У Дидия мог бы поучиться, у Сертория, наконец. Ты же служил в Испании, воевал в Союзническую...
        - Воевал... рубил головы. Серторий не давал мне подобных поручений. Зачем ему для таких дел мальчишка трибун, когда у него есть он сам, умный Квинт Серторий? Да, если ты надеялся, что Адрамиттион к твоим ногам ляжет, то в таком случае я не справился. В тылу у нас город, верный Митридату. Пошли меня на стены, буду рубить головы. Наверное, так будет правильнее.
        - Рубить головы и без тебя есть кому! - рыкнул Фимбрия, - а в щекотливых делах на кого мне положиться? Может, Сергия надо было послать, а? Вот уж кого и на порог бы не пустили. Вифинцам у меня вообще нет веры никакой. Продажные, как все подлые греки.
        Север промолчал.
        - Ты говоришь, город в тылу... Да больше, видел ведь карту. Города у Геллеспонта не перейдут на нашу сторону. Надеются, что флот их выручит, в случае чего, - произнес Фимбрия, - а у нас флота нет. Ни у нас, ни у Суллы. Поэтому они все такие смелые. Не считать же флотом то скопище дырявых лоханок, на которых мы переправлялись в Азию.
        Легат надолго задумался, мрачно глядя на масляную лампу, отбрасывающую на ткани палатки причудливые тени. Север ждал. Потом не выдержал:
        - Какие будут приказания?
        - Иди пока, отдыхай, - сказал легат уже спокойным тоном, - готовимся ко второму штурму. Пока никуда не посылаю, будешь при мне.
        Фимбрия вновь посмотрел на Севера:
        - У меня сейчас уже вон, - он взмахнул папирусом, - больше тридцати тысяч таких, кто может мечом махать. Одним больше, одним меньше. И ты мечом махать умеешь, лучше многих, знаю, видел. Но ты для меня другим ценен. Надеюсь, еще себя проявишь и в бою, но в других делах - особенно. Иди, префект.
        Север отсалютовал, повернулся и вышел.
        Через двенадцать дней, не дожидаясь полной готовности всех строящихся осадных машин, Фимбрия начал очередной этап подготовки к штурму. Со всех сторон к стенам поползли "черепахи" - деревянные навесы, укрывающие людей. Всего их насчитывалось не менее четырех десятков и большая часть нацелилась на юго-восточную часть стены, возле главных городских ворот Пергама - Южных. Там, где понтийцы столь успешно развалили первый таран.
        Эти "черепахи" были значительно меньше тарана, что весьма удивило царя, наблюдавшего с террасы Нижней Агоры, расположенной в южной части города. Нижняя Агора располагалась значительно выше крепостных стен, и наблюдать отсюда за лагерем римлян и контрукреплениями, которыми Фимбрия окружил Пергам, было довольно удобно. Правда, отсюда не видно, что происходит непосредственно под стенами.
        А под стенами все двенадцать дней, с первого штурма, не происходило ничего интересного. Римляне, вернее, даже не они сами, а всякий сброд, не выглядевший серьезной боевой силой, производили какие-то загадочные перемещения. Защитники сначала реагировали бурно, засыпая градом стрел приближающиеся "черепахи", под которыми суетились фракийцы в неизменных, несмотря на жару, лисьих шапках. Деревянные "черепахи", не доходя до стен, поворачивали обратно, и совсем скоро стало понятно, что штурмовать город римляне пока не собираются, притупляя внимание защитников. Царь вовсе не был глупцом и прекрасно это понимал, приказывая своим полководцам проявлять бдительность. Но воины, сидящие безвылазно на стенах, устали от безделья и тупого однообразия дней, похожих друг на друга, как две черепахи, и ползущих ровно с той же скоростью. Они, как могли, развлекали себя, играя в кости и состязаясь в изобретении изощренно-обидных поносительств в адрес противника. Фракийцы в долгу не оставались. Хоть это немного разгоняло скуку.
        На девятый день одну из черепах фракийцы под вечер бросили на склоне, и ушли, не опасаясь стрел в спину: уже три дня ни одной стрелы со стен не было выпущено в их сторону. На десятый день сразу пять "черепах" в разных местах доползли до стен и так там и остались. По прежнему никто наверху не обеспокоился этим событием, многие воины даже не посчитали нужным доложить младшим командирам. Но утром двенадцатого дня все деревянные навесы "прилипли" к стенам Пергама. Это заставило многих встрепенуться. Под навесами не слышны удары таранов, вызывающие дрожь каменных блоков даже на самом верху крепостной галереи. Да и сложно представить, как под такими малыми навесами, квадратами со стороной в восемь-десять локтей, можно спрятать таран, способный развалить каменную кладку. Прежняя стенобитная машина римлян была несравнимо больше, но и она не разломала дубовых, пусть и окованных медью ворот.
        Однако что-то явно происходило, тем более, что возле черепах уже маячили не лисьи шапки, а бронзовые шлемы и их насчитывалось гораздо больше чем шапок в предыдущие дни.
        Со стены спустили крюк-кошку и, зацепив край одной из "черепах", попытались ее перевернуть. Из-под крыши сразу же вынырнули несколько воинов и, прикрываясь большими круглыми щитами, принялись топорами сбивать крюк. Кошка держала крепко, кроме того ее предусмотрительно спустили на веревке с цепью на конце, однако все же была отцеплена. Попытки перевернуть щиты предпринимались по всей стене, защитники осыпали противника стрелами, пытаясь воспрепятствовать отцеплению крюков. Однако, осаждающие явно готовились к такому повороту событий и действовали весьма умело. "Черепаха" постоянно смещалась из стороны в сторону, ненамного, всего на один человеческий шаг, но этого хватало для того, чтобы мешать крюку зацепиться. Наконец, один из навесов удалось перевернуть. Воины, бывшие под ним, тотчас бросились врассыпную, прикрываясь щитами от стрел. Каково же было удивление защитников - под навесом, кроме воинов, не оказалось ничего. Совсем ничего.
        Понтийцы спешно разжигали жаровни под чанами с маслом. Но стоило им только подтащить балки с чанами к участку стены, возле которого копошилась "черепаха", как она просто уползала в сторону. А на покинутом месте не оставалось никаких следов!
        Некоторые "черепахи" оставались неподвижными и размерами несколько превосходили остальных, но на это далеко не сразу обратили внимание. Только спустя два дня понтийцы смогли зацепить крюком и перевернуть такую "черепаху". Под навесом скрывался бур, глубоко закрученный в стену.
        А на следующий день в стену врезался первый камень, прилетевший из-за римского палисада. Механики-вифинцы закончили метательную машину. Это был двуплечий камнемет, использовавший упругость скручивания коротких канатов, толщиной с бедро крепкого мужчины, сплетенных из человеческих и конских волос. Камнемет, довольно прицельно, метал камни весом в талант, ломая крепостные зубцы и сметая защитников. Безопасное сидение понтийцев на стенах закончилось. Скоро римляне завершили сооружение еще трех баллист. Все они стояли возле Южных ворот. Стало понятно, что новый штурм римляне опять предпримут здесь. Ясно было и то, каким образом они собираются сломать стену. Воспрепятствовать бурению стены понтийцы не могли. Разрушенная "черепаха" очень скоро сменилась новой, и осаждающие продолжили закручивать бур. Довольно скоро к нескольким бурам протянули канаты и целые упряжки волов начали вытаскивать камни из стены.
        Царь пожелал оценить ситуацию непосредственно со стен.
        - Опасно, государь, - попытался отговорить Митридата Фрасибул, один из приближенных, эйсангелей, распорядитель двора, ведавший также царской канцелярией,
        - римляне бьют весьма метко.
        - Ты за чью жизнь больше опасаешься, Фрасибул? - насмешливо ответил царь, - или ты считаешь, что царю пристойно прятаться в нору, как этому ублюдку, Никомеду?
        Определенно, личной отваги повелителю Понта не занимать, еще в юности он перенес множество испытаний. Лишенный, из-за козней властолюбивой матери и опекунов, возможности законно наследовать трон отца, Митридат много лет провел изгнанником. Эти годы не прошли даром, в лишениях он приобрел твердость духа и решительность. Многочисленные друзья, обретенные вне стен дворца, развили и закалили его ум, воинские умения. Будущий царь познакомился со многими науками, обучился в большей или меньшей степени двадцати двум языкам и наречиям. Не менее многочисленные враги, заронили в его душе семена коварства и жестокости, которые впоследствии проросли и принесли обильные плоды.
        Этот сорокашестилетний муж, высокого роста и могучего телосложения, стоящий сейчас на террасе Нижней Агоры и облаченный в чешуйчатые парфянские доспехи, пережил множество побед и поражений. Греки видели в нем одновременно и утонченного эллина-македонянина, потомка Аргеадов[Аргеады - род македонских царей, одним из которых был Александр III Македонский.] , и свирепого варвара. Персы, напротив - мудрого азиатского правителя, потомка Ахеменидов[Ахемениды - род персидских царей, последним из которых был разбитый Александром Македонским царь Дарий III.] , и бескомпромиссно-жестокого, надменного эллина. Царь вел род от обоих великих династий, что подтверждало особую исключительность его прав на престол. Жены Эвпатора подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, посажен отцом на царство по Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.
        К царю подвели коня. Митридат взлетел ему на спину с легкостью ловкого юноши, несмотря на тяжесть длинного, до колен, доспеха. Царь и его конная свита двинулись по главной улице Пергама, круто спускающейся вниз по склону холма к Южным воротам. Впереди ехал Тиссаферн, невозмутимый перс, начальник телохранителей. Чуть отстав, держался царский щитоносец, а за ним прочие приближенные, телохранители, сыновья и стратег Таксил.
        Таксил уцелел в минувшей битве, в которой значительно меньше повезло Диофанту и уж совсем не повезло Менандру. Горячий начальник конницы погиб. Диофант же до последнего пытался с мечом в руке восстановить порядок в войсках, бегущих без оглядки, в ночь, и дать отпор врагу. Он спас царевича, но сам был тяжело ранен, и лишь чудо помогло наиболее преданным воинам вынести полководца с поля боя. Вернее бойни. Римляне просто рассеяли сорокатысячную армию. Без счета воинов осталось лежать мертвыми в сожженном лагере на берегу реки. Те, кто уцелел, бежали кто куда, без всякого порядка и даже, если остались живы, дезертировали, были потеряны для войска. В Пергам вырвалось не более пяти тысяч человек. Диофант пребывал в беспамятстве и личные врачи царя, а так же местные лекари, которыми так славился Пергам, боролись за его жизнь.
        Возле ворот царь спешился.
        - Шлем, - Митридат снял тиару и протянул приближенным.
        Ему подали войлочный подшлемник и богато украшенный шлем с маской и нащечниками.
        Царь поднялся на башню и подошел к зубцам, частью поломанным, не обращая внимания на то, что временами совсем близко с гудением пролетали каменные ядра и сотрясали стену, расшатывая кладку. Бдительный Тиссаферн держался рядом, готовый при малейшей опасности оттолкнуть царя или закрыть своим телом. Среди воинов на башне пошел ропот: "Царь! Сам царь здесь!"
        Митридат взглянул вниз, где монотонно бухал таран, который римляне все же построили, несмотря на первоначальный порыв Фимбрии оставить ворота Пергама в покое. На винее этого тарана, укрытой на этот раз слоем дерна, дополнительно к мешкам с песком, виднелись следы попыток сжечь ее, разрушить камнями или бревнами. На вид таран прочнее первого, остатки которого, загородившие подъездное пространство, были успешно убраны под прикрытием баллист, но и он держался из последних сил, треща под ударами, которые обрушивали на него сверху защитники. Ворота, свое наиболее слабое место, понтийцы защищали с особенным рвением. Как и предполагали механики Фимбрии, понтийцы уже заложили их изнутри камнями и подперли несколькими здоровенными бревнами. Привратная башня выдавалась из крепостной стены далеко вперед. К западу, стена стояла на очень крутом склоне и римляне почти не посягали на нее. Зато восточная стена, имевшая сложную, изломанную линию, с несколькими выступами, была более доступна. С башни она просматривалась на большом расстоянии, и было хорошо видно, что кипучая деятельность римлян приносила здесь
плоды.
        По меньшей мере, в трех местах из внешней облицовки вытащено несколько крупных камней. Булыжники, сложенные без скрепляющего раствора, подавались наружу уже в процессе проворачивания меж ними стальных буров. А после вытягивания буров упряжками волов, образовывались крупные каверны, кладка перекашивалась и начинала осыпаться. Пространство между двумя кладками, заполненное щебнем, усилено дубовыми балками. Одну из таких балок смогли вытащить римляне, и в этом месте стена грозила вскорости совсем обвалиться.
        - Спешат, - проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
        Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
        - Большую часть запасов хлеба в округе мы сумели свезти в город. Римляне, должно быть, уже разведали это и понимают, что скоро им будет не прокормиться.
        - Да, прокормить такое войско тяжело...
        Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, стоявшему среди приближенных, поголовно облаченных в доспехи, один другого ладнее и богаче.
        - Тяжело прокормить, если только подлые вифинцы не распахнули свои ворота римлянину. Поди шлют теперь ему один обоз за другим. А? Что скажешь, Киаксар? - Митридат протянул руку, указывая на человеческие фигурки, копошащиеся у осадных машин и приспособлений, - шлемы-то не римские!
        - Я вижу, государь, это вифинцы, - сказал Киаксар, - Потеря Кизика печальна, но Лампсак и Дардан остались за тобой, а значит, флот Неоптолема всегда найдет приют у Пропонтиды.
        Для многих присутствующих сказанное оказалось новостью. Они не могли даже предположить, каким образом Киаксару в осажденном городе стало известно об этих событиях, и смотрели на всезнающего царского советника со священным трепетом. Киаксар между тем продолжал:
        - Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок. Но он торопится, не спеша, весьма успешно совмещая несовместимое. Все повторяется, как с твоим сыном, государь: быстрая неудача, продуманный ответ. Он горяч, но не глуп, этот Фимбрия.
        Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
        На этот раз, сидящие на стенах понтийцы более преуспели в подсчете численности вражеского войска. Результаты встревожили. Даже самый грубый подсчет говорил, что римлян и их союзников не менее тридцати тысяч. В Пергаме собралось всего девять тысяч воинов, из которых около пяти - бойцы Диофанта. Они сохранили организацию и порядок, но были весьма деморализованы поражением и грандиозностью потерь. Остальные бойцы - царские телохранители. Отборные воины, они в любом случае будут биться до последней капли крови. Такое незначительное количество войск в Пергаме объяснялось тем, что царь и его стратеги не предполагали столь быстрого появление в Азии крупных сил противника. Лучшие стратеги Митридата с многотысячными армиями находились в Греции.
        Митридат видел, что нанести противнику существенный урон не получается и поэтому соотношения один к трем для обороны недостаточно. Было собрано ополчение из горожан, но им не очень-то доверяли. В конце концов, еще два года назад все они в течение весьма продолжительного времени, практически двух поколений, являлись подданными Рима. Хотя, собственно, римляне и италики в городе отсутствовали, их перебили.
        Отбыв в акрополь, Митридат созвал совет, далеко не первый за последние дни, для обсуждения сложившегося положения.
        Царь начал речь первым:
        - Все вы видели, насколько тяжело наше положение. Римляне начнут штурм в ближайшее время, и нет надежды, что мы его отразим. Пока еще есть время, нужно решить, как нам поступить. Оставить ли город, пройдя через северные ворота, где римляне явно создают лишь видимость заслона? Или сражаться на улицах, цепляясь за каждый камень?
        Поднялся Таксил:
        - Государь, нужно прорываться в Питану.
        - Питана не выстоит, если уж падет Пергам, - возразил Митридат-младший.
        - Но Питана - порт. У римлян флота нет и государь, легко доберется в безопасное место.
        - У римлян есть флот, - подал голос Киаксар.
        Таксил изумленно поднял брови:
        - Откуда он у них взялся?
        - Это не важно, - отрезал Митридат.
        Таксил потупился и сел.
        - В Питане нет сейчас нашего флота, - сообщил Киаксар, - быть может, только пара кораблей.
        - Так надо послать сообщение Неоптолему, - вставил Фрасибул, - пусть он прибудет.
        - Ты сообщишь, почтеннейший? - спросил Киаксар, - пройдешь через заслоны римлян?
        - Это не мое дело, - с достоинством пригладил бороду Фрасибул.
        Тиссаферн насмешливо дернул щекой, но ничего не сказал. Киаксар ответил:
        - Я отправил вестников пятнадцать дней назад. И к Неоптолему, и в другие места, откуда можно ждать помощь. Царский флот стоял в Митилене, рукой подать. Но Неоптолем не прибыл, флот вышел в море раньше. Наварх не знает о нашем положении.
        - Но как он мог уйти?! - возмутился Фрасибул.
        - Он ведет войну, - спокойно ответил Митридат, - с Родосом. Как приказал ему царь. Кроме того, ему поручено препятствовать возможным попыткам Суллы переправиться через Геллеспонт.
        - Неоптолем не придет, - подытожил Киаксар, - он у проливов. Стена продержится пять-шесть дней. Помощь прибыть не успеет.
        - Ловушка... - прошептал царевич.
        Эвпатор грозно взглянул на сына и произнес:
        - Прорываемся в Питану. Нужно, чтобы корабли там были.
        Царь посмотрел на Киаксара. Тот кивнул.
        Митридат продолжил:
        - Прорыв начнем не раньше, чем римляне займут Нижнюю Агору. Пусть там завязнут. Таксил...
        - Да, государь.
        - ...ты бегал быстро, теперь постоишь. Насмерть. Я дам тебе ополчение. У меня нет желания губить моих лучших воинов в уличных боях.
        - Но, государь, пергамцы ненадежны...
        - Насмерть, Таксил! - рык царя мог бы соперничать в мощи с львиным, - сорокотысячное войско рассеяно, как пыль по ветру! Спросил бы с Диофанта, не будь он в беспамятстве. А так, спрошу с тебя.
        - Да, государь...
        - Тиссаферн?
        - Да, государь.
        - Ты пойдешь на прорыв через Северные ворота с халкаспидами[Халкаспиды - "Бронзовые щиты" (греч). Отборное подразделение в некоторых эллинистических армиях (позже, при императоре Александре Севере, появились даже в римской армии).] . Я пойду во второй линии. Ты понял меня?
        - Понял, государь. Первая линия прорвет заслоны. Или погибнет.
        - Не в этот раз, Тиссаферн. Умрешь когда-нибудь потом. Со мной понесут Диофанта. И сыновья будут со мной. Ты понял?
        - Да, государь.
        - До Питаны сто пятьдесят стадий[Около 27 километров.] . Один переход. Никаких обозов не брать. Вообще ничего не брать, кроме оружия. Бросить все здесь. Все, Фрасибул! Пусть забирают, может быть подавятся. Ступайте все.
        Участники совета поднялись.
        - Киаксар, останься.
        - Да, государь.
        Когда все прочие удалились, царь сказал:
        - Времени мало.
        - Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.
        - Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Тиссаферном. Собирай Псов. Свора разбрелась и волки разыгрались. Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение - возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.
        - Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.
        - Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось.
        - Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.
        - Те возможности уже потеряны?
        - Не знаю, мой царь.
        - Ты? - удивленно поднял бровь Митридат, - не знаешь?
        - Да, не знаю, хоть ты и редко слышишь от меня подобные слова. Но скоро буду знать, - уверенно сказал Киаксар.
        - За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.
        - Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников, едва римляне подошли к стенам Пергама. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Муцил мертв, как и большинство его соратников. Нужно искать новых. Нужно искать, кто еще там остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.
        - Мой отказ... Ты, как всегда деликатен, и как всегда, беспощаден, старый друг. Ищи, Киаксар. Из этой западни мы выберемся. Или не выберемся. Но тогда нам будет все равно. А если выберемся, то нужно возобновить связи с Италией.
        - Я ищу, государь.

* * *
        Чадят светильники, сражаются с всепроникающей тьмой, но их успехи ничтожны, чернильная пустота не спешит делиться властью над огромным залом. Здесь нет ни души, лишь один человек, облаченный в дорогие доспехи, восседает на резном, золоченом троне. Он неподвижен, словно статуя, немигающим взором глядит в никуда. Он неподвижен целую вечность, прежде чем что-то меняется. На широком подлокотнике трона стоит золотой кубок. Человек простирает над ним раскрытую ладонь, во второй его руке появляется узкий стилет. Лезвие мягко скользит по ладони, оставляя за собой тонкий ручеек. Темные капли падают в чашу, смешиваясь с красным вином. Легкие всплески, водяные часы отсчитывают мгновения. Кап. Кап. Кап...
        Остывающая капля крови на острие клинка. Маленький рубиновый шарик срывается в пропасть и летит, бесконечно долго...
        Подрагивающее пламя светильников порождает причудливую игру теней.
        "Пора"...
        - Умри, тварь!
        Широкоплечий человек в кожаном фартуке, липком от крови, обрушил громадный мясницкий топор на кромку легионерского щита, расколов его до умбона. Топор, заклинивший в трещине, вновь взлетел вверх, вырвав щит из рук легионера, который ничего не смог противопоставить удару такой силы. Солдат отшатнулся, но сзади напирали, и уклоняться некуда. Нижний край щита ударил легионера в колено, сломав сустав. Солдат упал, на него тут же наступили. Мясник отвлекся на мгновение, срывая с лезвия топора разбитый вражеский щит, но заминка стала роковой. Новый легионер, протолкавшийся в переднюю линию, поднырнул под своим щитом и вонзил меч в незащищенное бедро мясника. Солдат с проворотом выдернул клинок из раны и, шагнув вперед, сбил пергамца с ног. Порядок был восстановлен.
        Римляне медленно, шаг за шагом, продвигались вперед в жуткой тесноте улиц. Крепостная стена рухнула перед закатом. Воодушевленные успехом легионеры быстро заняли всю осыпь, перебив защитников, и сейчас бои уже шли в городских кварталах. Стояла глубокая ночь, но сражение не стихало, разгораясь все жарче, вместе с пламенем пожаров, которые охватили всю южную часть города. Светила полная луна, но Фимбрия посчитал это недостаточным и приказал поджечь Пергам. Сейчас он не думал, что штурмует римский город, который нужен Республике не в виде дымящегося пепелища. Легат не думал ни чем, кроме одного: пленить Митридата.
        Заняв Южную башню, легионеры убрали подпорки, поддерживавшие наскоро сложенную кирпичную стену, замуровывавшую ворота, и частично разрушили ее, добираясь до засовов. Когда изуродованные створки распахнулись, таран доломал остатки кладки. Пришлось повозиться, но к полуночи путь для прорыва конницы расчистили и Фимбрия ворвался в город. Гай Флавий не походил на многих современных ему полководцев, наблюдающих за битвой с высокого холма. Скорее его следовало поставить в один ряд с древними царями, сражавшимися в первых рядах своих войск. Север держался рядом с ним. Свежим силам, не измотанным осадными работами и штурмами, удалось быстро подняться по центральной улице вверх, до Нижней Агоры. Но там коннице пришлось остановиться: Таксил перегородил все свободное пространство баррикадами из перевернутых телег, бочек и мешков с песком.
        - Север! - Фимбрия рычал от досады, - прорывайся здесь, я буду искать обходные пути!
        Легат оставил префекту одно из двух "крыльев" конницы. От трехсот человек изначального состава "крыла" в строю оставалось чуть больше половины.
        - Всадникам спешиться! - скомандовал префект и первым спрыгнул с коня, - вперед!
        Прикрываясь щитом от ударов сверху, префект, вложив меч в ножны, в первых рядах расшатывал и растаскивал наспех сооруженную баррикаду. Кавалеристы, не слишком привычные к такому бою, держались молодцом, вторая линия тоже работала копьями, прикрывая первую, однако результата почти не видно.
        За спиной послышалась приближающаяся отборная латинская брань, еще более цветистая, чем та, что удваивала сейчас силы кавалеристов. Квинту до смерти хотелось оглянуться, но велик риск угодить под меч.
        - Север, держись!
        Квинт узнал голос Сервия Аттиона, командира третьей центурии первой когорты. Вот так гораздо лучше.
        Главная городская улица позволяла создать поперек себя стену из десяти щитов, и центурия могла построиться в почти правильный квадрат. Легионеры действовали гораздо успешнее людей Севера, вот что значит выучка и опыт. В суматохе боя префект оказался внутри квадрата, а когда с одного из краев баррикада была разрушена, протолкался в первую линию.
        Солдаты уронили одну из перевернутых набок телег, и Квинт, взобравшись по колесу, дрался, как простой легионер, прикрывая ноги своим небольшим овальным щитом и разя сверху вниз. Наверху задержался ненадолго, спрыгнул вниз, чувствуя, слева и справа, щиты товарищей, один за другим преодолевающих баррикаду, пошел вперед, тесня защитников.
        Противостояли римлянам обычные горожане, плохо вооруженные, совсем не обученные, но яростно защищающие каждую пядь своего дома. Однако это не слишком задерживало продвижение легионеров, опытных в смертоубийстве, жадных до добычи, и отдохнувших во время осады, в ходе которой все работы выполняли не они, а союзники.
        Первую баррикаду взяли быстро, затем пришла очередь второй. Север прорвался на рыночную площадь. Все торговые ряды на ней убрали загодя. Оказавшись на площади в первых рядах, префект увидел стену окованных бронзой щитов, ощенившуюся частоколом копейных наконечников, блестевших в лунном свете. Север впервые видел фалангу. Ей было далеко до знаменитой македонской, с ее копьями, достигавшими длины в двенадцать локтей. Да и "монолит", спартанский эпитет фаланги, трудно применить к этому отряду зажиточных горожан, в недешевом гоплитском снаряжении.
        - Развернуть строй! - прозвучала команда Сервия Аттиона.
        Легионеры быстро и организованно заняли всю ширину агоры. Сзади подошла первая когорта, состоящая из ветеранов под командой Тита Сергия.
        - Передать в первую линию - стоять, ждать сигнала, - распорядился примипил.
        Команду быстро передали по цепочке. Север, стоявший сейчас во второй линии, обернулся, высматривая Носача. Примипил протолкался на правый фланг, традиционное место центуриона, быстро оценил обстановку и сунул в рот свисток.
        Сигнал! Легионеры коротким приставным шагом двинулись вперед. Пилумов, метательных копий, у них сейчас с собой не было, в условиях уличного боя они вряд ли служили бы хорошим подспорьем. Биться предстояло мечами. Фаланга замерла в ожидании. Копья гоплитов подались вверх и назад, для удара. Римляне подходили все ближе, ближе, на расстояние вытянутой руки. Удар!
        - Бар-ра!
        Легионер впереди Севера не успел поднять щит и упал, пораженный копьем в лицо. Префект немедленно занял его место и сделал выпад в ноги. Безрезультатно, меч ткнулся в щит гоплита. Не теряя времени, Квинт отбил щитом копье слева, отбросил мечом наконечник справа и шагнул вплотную к гоплиту, толкнул его щитом. Сзади давили свои, спереди чужие. Передние ряды, прижатые друг к другу, не могли пошевелиться, а уж тем более использовать оружие. Вторые ряды старались бить поверх голов первых, а все остальные просто давили массой, кто кого пересилит.
        Север сделал еще выпад, но несколько неосторожно и его кисть зажали двумя щитами. Меч выпал из разжавшейся ладони. Префекту удалось вытащить руку вверх, и он немедленно ткнул растопыренными пальцами в глаза пергамцу, орущему что-то нечленораздельное. Тот тоже не мог шевелиться и мотнул головой, уклоняясь. Север почувствовал, что держат его хорошо, и он может устойчиво стоять на одной ноге. Квинт немедленно ударил противника ступней, обутой в калигу, солдатский полусапог с толстенной подошвой, по голени, одновременно подаваясь вперед. Гоплит потерял равновесие, завалился назад и в сторону. Квинт тоже не удержался на ногах и начала образовываться свалка. Префект оказался на земле и шарил в поисках меча, чудом сохраняя пальцы от переломов. По его рукам уже не раз прошлись чьи-то ноги. Рядом рухнуло тело, со всех сторон раздавался жуткий лязг, треск и рев. Наконец, ладонь нащупала что-то, похожее на рукоять. Префект вцепился в нее, как тонущий хватается за соломинку. Притянул к себе, извернулся всем телом и ткнул вверх. Удачно. По клинку, по руке потекло нечто горячее и липкое. Квинт почувствовал, что
сзади натиск усилился. Теперь о его избитое, покрытое сотней синяков тело, преимущественно спотыкались свои. Ему, наконец, удалось подняться. Легионеры теснили фалангу. Квинт очутился в задних рядах. Он посмотрел на меч в руке: это оказался не римский гладий, а греческий копис, чуть изогнутый на манер серпа с внутренней заточкой.
        Римляне переломили сопротивление фаланги. Префект стоял на месте, ошалело мотая головой. Все тело нещадно ломило. Какой-то декурион участливо поинтересовался:
        - Ты в порядке, префект?
        - Кажется.
        Север огляделся по сторонам. Одна за другой центурии продвигались вперед, тесня пергамцев. Вскоре префект, который не мог сообразить, куда ему дальше бежать и как влезть в стройные ряды наступающих легионеров, остался совсем один. На агоре появилась конница во главе с Фимбрией. Легат увидел префекта.
        - Всласть навоевался? Ну и дурак, ладно, что живой. Выглядишь так, словно по тебе потопталась луканская корова[Во время войн Рима с эпирским царем Пирром, последний применил невиданное римлянами оружие - боевых слонов. Первая битва с их участием произошла в Лукании, возле города Гераклея.] . Не лезь больше в пекло.
        - Гай Флавий, ты и дальше собираешься беречь меня, как весталка[Весталки - жрицы богини Весты. Давали обед безбрачия.] девственность?
        - Гораздо тщательнее. Подайте коня префекту.
        Лишнего коня не оказалось. Один из солдат спешился и передал Северу поводья своего. Фимбрия наклонился к солдату:
        - А ты дуй назад и узнай, как продвигается Луций Фаний. Сзади все должно быть зачищено.
        Солдат отсалютовал и бросился выполнять.
        - А где Фаний? - спросил Север, не без труда забравшись на коня.
        - Остался в южных кварталах, добивает последние очаги сопротивления.
        - Почему ты не послал его вперед?
        - Потому что тут нужен правильный строй и дисциплина, а там работа как раз для его дикарей-фракийцев. Там сейчас хаос. Но управляемый. Запоминай, вот так следует использовать ауксиллариев.
        - Запомню. Куда теперь?
        - Теперь... Теперь на Акрополь. Захватим Митридата. Вперед!
        Глава 7
        Рим
        Римляне всегда называли его просто - "Город". В Республике много городов, но только один называют "Городом" и все, даже чужестранцы, понимают, о чем идет речь. И пусть, к примеру, в Капуе улицы ровнее и шире, и нет такой чудовищной тесноты, толчеи и грязи. Не Капуя претендует на то, чтобы называться столицей мира.
        Шестьсот шестьдесят седьмой год шел с того дня, как была проведена первая борозда на Палатине, и разбойник, братоубийца Ромул, провозгласил себя царем нового города, дав ему свое имя. Семь холмов, из которых самый высокий Квиринал, а самый низкий Авентин, располагались амфитеатром. Склоны холмов круты и удобны для обороны. Здесь всегда из-под земли било много ключей, в достатке снабжая окрестные поселения водой. Под боком судоходная река. Все бы хорошо, да только низина между холмам - сплошное болото, источник малярии, которую не могли полностью истребить и столетия спустя. Плохое место для города, но хорошее для разбойничьего поселения, вольницы лихих людей, валом валивших к Ромулу. Люди без роду, без племени, ничего у них не было своего, даже женщин пришлось красть у сабинян. Языком их стал язык латинов, богами - боги этрусков. Все заемное, от обычаев, до названий политических должностей. Потом они будут стесняться своего происхождения и лихорадочно выдумывать сказку, что приплыл де Эней из разоренной подлыми греками Трои и вот с него-то все и пошло. Потомки троянцев мы, предками славные, не
чета вам - этрускам-козопасам.
        Но это позже. А сначала палатинские и капитолийские волки будут сидеть в окружении, нет, не овец конечно, но псов. Дворовых, разномастных псов, которые, то вместе грызут одну кость, то из-за нее дерутся. И, вроде бы, когти и клыки у них тоже имеются. И голос грозный, да вот только все больше лают, а не рычат. Впрочем, и те, на семи холмах, тоже порыкивали далеко не всегда, зачастую вполне миролюбиво вразумляя доверчивых псов, что вовсе не нужна им, волкам, война. Нужен мир. Весь.
        Не мудрено, что из логова разбойников выросло разбойничье государство. Волк в норе сидеть не станет. Тесновато тут у вас, да и болотом, знаете ли, воняет. Болота еще при первых царях осушили, да вот только вонять не перестало. Ну, а что тут сделаешь, если до сих пор в самом центре Форума, яма со стоячей водой. Курциев пруд. Форум, он в самой низине расположен, между Капитолием и Палатином.
        В Риме несколько форумов, рынков. Хлебный, Коровий, Овощной, Рыбный, Лакомый. Между второй и третьей Пуническими войнами построили самый большой форум - Центральный. А есть еще один, древнейший и потому безымянный. Просто Форум. Сердце Города. Центр государственной и общественной жизни волчьей Республики. Сюда вели все главные улицы, теснившиеся у подножия холмов.
        С северо-востока подходила Длинная улица, выводившая на Фламиниеву дорогу. С северной стороны Форум огибала, спускаясь на юго-восток и продолжаясь Тускуланской дорогой, Священная улица. Она вела на Капитолий и была конечным этапом в шествии триумфаторов. Здесь торговали роскошью, ювелирными изделиями, а верхний конец облюбовали торговцы фруктами. Есть у квиритов странность, нравится им любование свежими фруктами, не меньше чем драгоценными камнями.
        Пересекая Священную, с востока к Форуму примыкал Аргилет, одна из самых широких и оживленных улиц Города. Аргилет переходил в Большую Субуру, кипящую, крикливую, похожую на гигантский людской водоворот, главную улицу одноименного обширного района между холмами: Оппием, Виминалом и Эсквилином. Чем здесь только не торговали. От дешевого съестного: козлятины, капусты, маслин, до женских притираний и благовоний. А еще продавали одежду, обувь, железную утварь и дорогую заморскую дичь. Последняя быстро портилась и потому стоила баснословных денег, однако, покупатели находились.
        Большинство улиц узки, не превышают в ширину двенадцать локтей, а переулки и того уже. И всюду торговые ряды, толчея, толкотня. То двинут локтем, то наступят на ногу, хорошо, если не легионерской калигой. Непременно порвут лучшую тунику. А то посреди улицы застрянет телега с сосновыми балками для стройки. А если ось сломается? И вся это масса на людей полетит? Или какой-нибудь юнец красуется верхом. Кому охота быть прижатым носом прямо к конской заднице? Еще и стопчет нерасторопного зеваку. Давно пора запретить появляться в Городе верхами. Издал бы кто-нибудь уже такой закон. Пешком же некуда ступить, а он на лошади...
        Вот катит тележку углежог, черный, как эфиоп. Видел когда-нибудь эфиопа? Нет? Смотри, пока он не отмылся. Вот стоит у стенки едва одетая девица, на вид - "волчица"["Волчицами" в Риме называли проституток.] , к гадалке не ходить. А чуть поодаль мнется бледный юноша в тоге с широкой пурпурной каймой[Тогу с широкой каймой носили лица сенаторского сословия вне стен Курии, здания, где заседал Сенат.] . За милю видно, тяготится парень избытком целомудрия, да сомневается, не пошатнутся ли государственные устои от того, что он, будущий консул, не иначе, станет по девкам легкого поведения бегать? А может, кошель с деньгами срезали с пояса туники. И как смогли, под тогой-то? Впрочем, если и есть такие умельцы, то здесь, в Субуре. И чего ты, дурачок, в Субуру-то приперся? Ведь есть же "волчицы" почище. Тут недалеко, показать тебе? А вон знатная матрона с рабыней. Тоже, видать, на пятую точку ищет приключений, как тот сенаторчонок. Лицо прикрыла паллой, чтоб, значит, без огласки. Да это все напрасно, еще домой вернуться не успеет, как сплетни разойдутся, кто такая и зачем сюда пришла. А уж подробностей там
будет! Рабыня-то не хуже госпожи одета. Вот ведь, верно, многие рабы получше иных свободных живут. Кормят их хозяева, одевают, черной работой не отягощают. Зеркальце там вовремя хозяйке подать, одеться помочь, волосы в прическу убрать. И думать о судьбе своей не надо. Как детей прокормить. Зато ты свободный. Волен сдохнуть с голоду, не нанеся никому убытка.
        Плохо, когда ты какой-нибудь гуртовщик Приск, которому надо как-то прогнать стадо на Коровий рынок через этот муравейник, где яблоку негде упасть. И хорошо быть Мамерком Дентатом, известным ростовщиком, да продлятся дни его, чтоб он провалился! Несут тебя восемь молодцев в носилках, сидишь, закрывшись занавесками, и в ус себе не дуешь. Заодно и не видишь, что на стене лавки башмачника Гельвидия красуется надпись: "Dentatus penis canarius est". А рядом пояснение для неграмотных: овал лица, изображенный довольно условно, но с громадными зубами, чтоб значит, не было сомнений в принадлежности[Dentatus - "зубастый" (лат).] . И совсем уж схематичный рисунок, вроде бы собаки. С одной выдающейся деталью. Ну, этим... penis canaris.
        Вот так вот, стены в Субуре не молчат. Да что, в Субуре, во всем Риме! Чего тут только нет. Рисунки, пристойные и не очень. Последних явно больше. Тысячи надписей:
        "Летория в эдилы, он достоин".
        "Башмачники, выбирайте эдилом Гая Летория!"
        "Жестянщики требуют сделать эдилом Марка Менуция Сцеволу".
        "Кто против Сцеволы, да уподобится ослу!"
        Здесь не только политическая агитация, но и обычные объявления:
        "Сдаются квартиры в инсуле[Insula - остров (лат). Многоэтажный дом, квартиры в котором сдавались внаем. В инсулах проживала основная масса горожан в Риме, наименее обеспеченные слои населения.] Тиберия Сея".
        "Инсула Ливии Терции. Пять домов от окончания Дряхлого Аниена к Коллинским воротам. Недорого".
        "Педаний выставляет гладиаторов на похоронах Тита Эмилия Альбина. Телемах сразится сразу с тремя".
        Рядом нарисовано нечто, в чем не без труда узнается гладиатор, заносящий меч над поверженным врагом:
        "Бригомагл одержал тринадцать побед".
        А чуть ниже:
        "Бригомагла сразил фракиец Пруст".
        "Будь проклят день, когда я поставил все мои деньги на этого галла!"
        И просто сообщения:
        "Здесь проживает Фонтей Марциан".
        "У Валерия Сабина родилась дочь в канун мартовских нон".
        "Люблю тебя, Фульвия!"
        "Стацилий, убей себя об эту стену!"
        "Здесь был Базилл".
        - Дивлюсь тебе, стена, как ты не развалилась от стольких надписей дрянных! - с выражением продекламировал Алатрион, неспешно прогуливавшийся от одной лавки к другой, разглядывая товары, читая надписи и тренируя зубы раскусыванием скорлупы фисташек.
        Никто из снующих взад-вперед людей красоты эпиграммы не оценил, всем было не до того. Зато внимание праздного оратора привлек стоявший рядом здоровяк в серой выцветшей тунике, который разглядывал объявления о сдаче квартир, беззвучно шевеля губами и хмуря брови. Алатрион пригладил бороду, заинтересованно изучая профиль незнакомца. То был варвар, типичный галл - длинные светлые волосы, пряди по бокам убраны назад в узел, резкие черты лица, нос с небольшой горбинкой, длинные усы. На вид лет тридцать пять, впрочем, без усов наверняка бы выглядел моложе. Галл на улицах Рима - совсем не уникальное зрелище, тем более, что и одет он неотличимо от здешних обывателей. Но явно не раб, какой хозяин позволит рабу иметь столь вызывающий атрибут свободного галла, как их знаменитые висячие усы. Нет ни таблички на груди, с именем хозяина, ни каких-либо иных отличительных черт раба, вроде потухшего взгляда. Свободный. Что ж, свободный галл тоже не редкость в Риме, однако если бы он был из Косматой[Галлия Косматая или Трансальпинская - территория современной Франции.] , то непременно завернулся бы в клетчатый плащ
и надел бы штаны, чтобы местных позлить. А этот голоногий. Значит, цизальпинец[Галлия Цизальпийская - Галлия-до-Альп. Территория в северной части Аппенинского полуострова.] . Так вроде бы сейчас у них модно стричься, бриться, вроде как граждане они теперь? Странно.
        Галл шевелил губами, сверлил глазами стену и не замечал ничего вокруг себя. Алатрион проследил взгляд и усмехнулся. Под одним из объявлений намалевана картинка: две человеческие фигуры, занятые весьма интересным делом.
        - Тебе помочь, почтеннейший? - дружелюбно поинтересовался Алатрион, - сдается мне, ты занят поисками ближайшего лупанария[Лупанарий - "волчатник". Публичный дом.] ?
        Галл повернулся к нему, но ничего не сказал, лишь оглядел с головы до ног. Алатрион, не обращая на это внимания, продолжал:
        - Тут они повсюду. Иди по стрелкам, вот одна из них, почти под твоими ногами.
        - По стрелкам? - переспросил галл. Немного странно слышать из уст варвара столь безупречную латынь, но акцента в речи галла совсем не ощущалось. Впрочем, как и у его собеседника.
        - Ну да, вон видишь, знак на мостовой.
        На мостовой было выбито нечто длинное и толстое с двумя кружками на одном конце.
        - Благодарю, - ответил галл, - но я ищу не развлечений. Ты силен в грамматике, уважаемый?
        - Да, есть немного, - скромно сознался Алатрион.
        - Никак не разберу смысл сказанного здесь.
        - Помогу с радостью. Что тут у нас? Vili vendere. Ну, очевидно, эта инсула продается дешево. Ты хочешь купить инсулу? Всю?
        - Нет, у меня слишком мало денег, - без тени иронии заявил галл.
        - Я тоже думаю, что доходный дом можно продать и без объявлений на стенах в квартале, где большинство не сможет купить даже треснувший кирпич из стены этого дома. Полагаю, здесь следовало написать "сдается". Видать учитель мало палок обломал в свое время о спину писавшего. Ты ищешь, где переночевать?
        - Да.
        - Тогда не думаю, что тебе следует идти в инсулу. Хозяин вряд ли согласится принять постояльца на одну ночь. Лучше податься в таверну. Я знаю неплохую у Эсквилинских ворот, в самом начале Субурского ввоза. Хороша тем, что приютит любого, если есть достаточно денег и даже если их совсем немного. Как говорится: "Выпивка стоит здесь асс. За два асса ты лучшего выпьешь. А за четыре уж будешь фалернское пить".
        - Пожалуй, у меня найдется четыре асса, - усмехнулся галл.
        - Ну, тогда всего хорошего. Был рад помочь.
        Алатрион отряхнул с ладоней фисташковую скорлупу, покосился на небо, отыскивая глазами закатное солнце, уже спрятавшееся за красные черепичные крыши, повернулся и бодро зашагал прочь. Почти дойдя до древней крепостной стены, построенной при царе Сервии Туллии, он свернул с Большой Субуры в узкие переулки. Вечерело. Здесь, на дне каменного колодца из высоких кирпичных стен, между которыми часто было не больше шести локтей, света уже совсем недоставало, однако Алатрион шел быстро и уверенно, выдавая знакомство с местными лабиринтами, пока дорогу ему не преградили трое молодчиков.
        Эти парни явно не собирались восполнять с его помощью пробелы в грамматике. Один поигрывал дубиной, второй накручивал на кулак конец недлинной цепи. Тот, что стоял между ними, оружия не имел, вернее, на виду не держал. Трое. А, нет. Чувство, более надежное, чем зрение, сообщило о появлении пары теней за спиной. Пятеро. Намерения вполне понятны, нет смысла уточнять. На лице Алатриона не дрогнул ни один мускул, оно по-прежнему было спокойным и приветливым.
        - Я чем-то могу помочь вам, почтенные?
        - Поможешь, - кивнул тот, что стоял в центре, - нуждающимся следует помогать.
        - А вы нуждаетесь?
        - Ага, - при этих словах среднего, правый хохотнул.
        - Определенно, сегодня день добрых дел, - невозмутимо сказал Алатрион.
        - А то ж, - согласился средний, - сделай доброе дело, одари нас сирых и убогих.
        - Могу щедро одарить заморской премудростью...
        - Пояс сымай, придурок! - не выдержал правый.
        - Ты ошибся, почтенный, в поясе нет денег... - начал было тянуть время Алатрион, но разговоры уже закончились.
        Левый, шагнул вперед, взмахнул своей цепью, но вместо шеи простофили, шатающегося на ночь глядя без охраны по воровским кварталам, захлестнул дубину правого, с опозданием на пяток вздохов рванувшегося вперед. "Жертва" куда-то делась, а дубина вырвалась из руки правого и улетела прочь, немало того озадачив. Мгновением позже Алатрион снова возник в поле зрения правого, и тот немедленно ударил. Кулак провалился в пустоту, а руку захватила неведомая сила и вывернула, потащила, бросила... Вернее, не так: правый сам, своими ногами, почему-то согнувшись с вывернутой за спину и вверх рукой, добежал до стены, треснулся об нее головой и сполз на мостовую.
        Сзади раздался непонятный звук, словно кто-то расколол арбуз, а затем уронил оземь пару мешков с зерном. Левый (впрочем, какой он теперь левый), раскручивая цепь, вновь бросился в атаку, однако, зачем-то оббежал вокруг Алатриона и рухнул под ноги среднему. Тот перепрыгнул через подельника, ударил неуловимого противника кулаком, промахнулся, ушел перекатом от захвата, пружинисто вскочил на ноги... И отлетел назад. Алатриону надоела все эта суета, и он прекратил ее, впечатав ребро ладони в гортань разбойника.
        - Ну что за люди... - победитель досадливо отряхнул свой запылившийся плащ и, подняв голову, встретился глазами с недавним знакомцем-галлом.
        Лицо того выражало крайнюю степень удивления. Алатрион покосился за его спину: там неподвижно лежали два тела. Рядышком. Головами друг к другу.
        - Что ж, спасибо. Я не люблю бить людей. А они так хотели этого...
        Галл ошарашено оглядел побоище: один стонет, двое не шевелятся. Поднял глаза на Алатриона.
        - Я, вообще-то, шел за тобой, уважаемый, потому что забыл спросить, как пройти к этой таверне, которую ты так нахваливал?
        - Ну, зачем же так. Спросил бы у любого. Чего за мной-то бегать?
        - Любого? - подобная мысль галлу явно в голову не приходила, он оторопело хлопал глазами, что на его суровом мужественном лице выглядело презабавно, - да я как-то. .
        Ну, понятно. С ним заговорили, установили контакт, вот он и продолжает тянуться к тому, кто не прошел равнодушно мимо, возможно первый и единственный в этом муравейнике. Варвары... Как дети малые.
        - Вообще-то я могу проводить тебя. Мне, сказать по правде, в ту же сторону, к тому же хорошая компания вовсе не помешает. Ты здорово помог мне и дурно будет, если я не угощу тебя. Это по самой меньшей мере.
        - Помог... Ты и без меня раскидал бы их, как котят. Никогда не видел ничего подобного, а я в мордобое понимаю, - уважительно заявил галл.
        - Охотно верю, однако что нам рассуждать о не случившемся. Пойдем.
        - Тебе, похоже, не по пути? - галл остановился, - Прости меня, почтеннейший, я отнимаю у тебя...
        - Пойдем-пойдем. Пустое, - Алатрион потянул галла за рукав туники и тот подчинился, - там подают отличные отбивные. И уж точно не из собак, как в одном заведении на Виминале, где мне приходилось... То есть, я подозреваю, что из собак. По крайне мере, хотелось бы верить, что не из змей. Мне по пути, я тоже шел в эту таверну.
        - Зачем же ты шел не по большой улице? Полагаю, там было бы безопаснее.
        - Проулками короче. Кроме того, мне, как ты мог заметить, нелегко причинить вред.
        - Ты торопишься?
        - Не слишком, - Алатрион остановился и поглядел на галла, - я очень люблю общество, компанию, а волею богов, в последнее время толком не с кем словом перемолвится.
        - Ты будешь разочарован, я не слишком хороший собеседник.
        - Не важно, вдруг ты окажешься хорошим слушателем.
        - Ну что ж, идем.
        - Идем. Да... ведь мы даже не познакомились! Какое невежество с моей стороны. Я Аппий Прим.
        - Ты римлянин? - на лице галла проявилась странная гримаса, смесь удивления, неприязни и разочарования.
        - Почему это тебя так удивило? Ты почти в самом центре Города, по меньшей мере, странно было бы ожидать, что тут не встретится ни одного римлянина.
        - Не обижайся, уважаемый, но я бы сказал, что ты похож на грека. Только у них встречал такой же взгляд, живой, любопытный, вроде как: "Интересуюсь всем".
        - Ну, в общем... - Алатрион закашлялся, - полагаю, тебя смутила борода?
        - Отчасти.
        - Я смотрю, ты не слишком-то жалуешь римлян?
        Галл насупился, словно хотел сказать: "А за что вас жаловать, только можете, что жечь да рушить". Вслух он высказался несколько иначе.
        - Может и есть среди римлян хорошие люди, - галл теперь глядел на Алатриона с явным вызовом, - да только я все больше встречал дрянных.
        Тот усмехнулся.
        - Я бы с удовольствием потратил некоторое время, чтобы переубедить тебя, почтенный... Прости, не знаю твоего имени.
        - Люди называют меня Гай Турий, - представился галл.
        "Люди называют меня". Галлы. Как они все-таки боятся напрямую назвать свое имя. Любого встречного подозревают в колдовстве. Все время нужны какие-то иносказания..
        - Как? Гай Турий? - Алатрион вдруг расхохотался, - так ты тоже римлянин?!
        - Нет, я инсубр.
        - Я так и думал, что ты из Цизальпийской Галлии. Ты гражданин? Я слышал, инсубры получили гражданские права лет тридцать назад. Не удивительно, что твои родители назвали тебя Гаем. Наверное, в честь этого события. Но все же, прости, не хочу обидеть, как получилось, что ты носишь римское родовое имя?
        - Родители назвали меня иначе. Я вольноотпущенник. Был клиентом некоего Гая Турия. А еще раньше, его рабом.
        - Говоришь, "был клиентом", а сейчас нет?
        - Теперь нет. Патрон умер, я совсем свободен, никому ничего не должен.
        - Что ж, рад знакомству, Гай Турий. Хотя мне странно будет называть тебя так, зная, что это вовсе не твое имя. Имя бывшего хозяина. Я полагаю, что это не совсем правильно, для свободного человека.
        Галл, продолжая движение, скосил глаза на "грека-римлянина". Некоторое время он шел в молчании, а потом неожиданно произнес:
        - Мое имя Канникий. В вольной записано - Гай Турий Канникий[Освобожденный раб принимал имя бывшего хозяина (praenomen и nomen), а свое настоящее имя добавлял к нему в виде прозвища (cognomen).] .
        Алатрион оценил неожиданный порыв галла. Назвать настоящее имя первому встречному. . Грек, италик, многие азиаты назвались бы без раздумий, но галл... Это явно не рядовое событие. Не выказывая удивления, ответил без улыбки:
        - Блещущий победами. Хорошее имя.
        - Ты знаешь наш язык? - удивленно спросил галл.
        - Я много чего знаю.
        - Вообще-то, римляне, кто знает, обычно зовут меня - Гай Ганник. Не могут выговорить правильно.
        - Тебе не нравится, что коверкают? А знаешь, друг, - воодушевился Алатрион, - так ведь даже лучше. Посуди сам: сейчас ты называешься чужим именем, а так бы сохранил свое, и в то же время истинное имя, его значение, останется в тайне.
        - Верно, - после некоторого обдумывания согласился галл.
        - Так я говорю! Зовись-ка лучше Ганником! Пойдем, отметим это дело.

* * *
        Таверна "Под водами Аниена" располагалась совсем недалеко от окончания акведука, именуемого "Дряхлым Аниеном" по имени одноименного притока Тибра из которого в район Эсквилинских ворот доставлялась вода. Этот акведук, тянущийся на пятьдесят миль[70 километров.] , второй по старшинству в Риме, построил цензор Маний Курий еще до Первой Пунической войны.
        Район города, где оканчивался сей величественный водопровод и начиналась обширная сеть труб и фонтанов, несущая воду в городские кварталы, имел дурную славу. Селилась тут одна беднота, причем из наиболее неимущих. Совсем рядом, за Сервиевой стеной, возле храма Венеры Погребальной, располагалось кладбище для нищих. Хоронили тут, как попало, а трупы рабов вообще бросали без погребения, собакам, волкам и воронам, отчего в округе никогда не переводилось зловоние.
        С Эсквилинских ворот начинался Субурский ввоз. Здесь всегда обитало огромное количество народу, как постоянно тут живущего в самых грязных и дешевых доходных домах, так и въезжающего в Город с восточной стороны. Поэтому возле ворот располагалось много торговых складов, таверн, как просто питейных заведений, так и заезжих дворов с комнатами для ночлега. "Под водами Аниена", как раз была одной из таких гостиниц. Располагалась она в очень старом кирпичном доме, возрастом не менее ста лет, первый этаж которого наполовину врос в землю.
        Войдя внутрь и спустившись вниз по расшатанным ступеням, Алатрион и Ганник очутились в сыром помещении, слабо освещенном коптящими светильниками. В одном углу потрескивал очаг, рядом с ним в стенной нише стояли несколько глиняных статуэток, изображавших домашних покровителей - ларов. По стенам бегали пауки, а по грязному полу тараканы.
        Шумная таверна была почти полностью заполнена людьми, только пара столов пустовала. Алатрион пристально вглядывался в лица посетителей, словно искал кого-то. Ганник направился к одному из свободных столов и уселся на скамью. На него не обратили внимания, большая компания по соседству занималась важным делом:
        - "Венера", пусть выпадет "Венера"!..
        - "Собака"["Собака" - наихудший бросок при игре в кости, когда выпадает минимально возможное количество очков. Бросок "Венера" - наилучший из возможных.] ! Гони деньги!
        - Ах ты...
        - Будешь, отыгрываешься?
        - Да, продолжаем! Ставлю десять сестерциев.
        Шестигранные костяшки заплясали в деревянном стакане.
        - ...боги подземные, заклинаю вас, пусть выпадет "Венера"!..
        Алатрион, щелкнул пальцами:
        - Хозяин!
        Невысокий толстячок в кожаном фартуке, вытирающий полотенцем оловянную тарелку, не удостоил его взглядом.
        - Хозяин, комнату.
        Трактирщик смерил посетителя взглядом, и скучным голосом заявил:
        - Нету комнат.
        - Как нет? Совсем?
        - Ага. Нисколько.
        Алатрион полез за пазуху и вытащил кожаный кошель. На стол лег серебряный сестерций.
        - Может, все-таки найдется одна? Небольшая.
        - Ну... - задумчиво протянул трактирщик, - есть вообще-то. Совсем небольшая...
        - Вот и хорошо.
        - ...без ложа.
        - Нет, так не пойдет. На полу, что-ли, спать, с тараканами?
        - Иные спят.
        Посетитель положил на стол еще одну монету. Хозяин взял его, повертел, куснул и флегматично заявил:
        - От такого маленького кусочка серебра кровать не возникнет.
        Алатрион достал следующий сестерций.
        - Пять, - сказал хозяин.
        На столе появилось еще две монеты.
        - Пять, так пять.
        - Пожалуй, найдется тюфяк.
        - Ах ты плут, - рассердился Алатрион и накрыл ладонью одну из монет.
        - Хороший, хороший тюфяк, - поспешил его успокоить трактирщик, - совсем новый, мягкий, нигде не рваный. И лежанку велю рабам туда втащить.
        - Ну ладно, - Алатрион убрал ладонь, - мы собираемся поужинать. Что у тебя есть?
        - Рыба есть. Карп жареный. Холодный уже.
        - Разогрей, не люблю холодное. А бараньи отбивные, какие мне тут прежде доводилось пробовать?
        - Сейчас нет.
        - Скверно. Ну ладно, тащи своих карпов, да смотри, пожирнее. Ну и травы какой-нибудь, побольше. Укропа там, сельдерея. Что есть. И сыр, - Алатрион продолжал одну за другой выкладывать монеты на стол. При виде этой картины у трактирщика скучное выражение лица на глазах сменялось заинтересованным, - вино, конечно, лучшее тащи.
        - Сколько вина?
        - Фалернское есть? Кувшин для начала, вот, типа такого. Мы с другом немного утомились, не собираемся напиваться. Поужинаем и пойдем спать.
        - На одной кровати вдвоем?
        - Нет, он останется, а я уйду. Живу неподалеку. Чего у тебя еще есть?
        - Маринованная капуста, оливки...
        - Все давай, лично я что-то проголодался.
        Хозяин алчно пожирал глазами стопку монет. И не только он один. Казалось, что разговоры и смех местных выпивох стали тише, а их внимание устремилось на беспечного посетителя. Ганнику все это не слишком нравилось, и он подобрался, хищно озираясь по сторонам.
        - Тащи пока вино, сыр. Карпа потом, что-то я сейчас не в настроении есть холодное.
        - Как будет угодно, господин, - услужливо вился вокруг хозяин, давненько не видевший в своем заведении столь щедрых посетителей.
        - В посуде какой подашь? В оловянной?
        - Да, конечно, в оловянной, - кивал хозяин.
        - Нет, подавай в глиняной.
        - Почему? - на лице трактирщика нарисовалось искренне изумление.
        - Из оловянной только травиться.
        Алатрион вернулся к столу. Хозяин перекинулся парой слов с рабом, делясь удивлением относительно странностей не по богатству придурковатого посетителя. И чем не угодила ему оловянная посуда? Почти весь Рим из нее ест...
        - Я договорился о комнате для тебя, - сообщил Алатрион Ганнику, - поужинаем, потом я уйду.
        - А где заночуешь?
        - Неподалеку. Снимаю комнату в инсуле. Тесновато у меня, а то я бы с радостью пригласил тебя к себе.
        - Не стоит, это было бы слишком... - Ганник покачал головой. Было видно, что ему не по душе чувствовать себя должником, - сколько ты заплатил за комнату?
        - Пять сестерциев. И столько же за ужин.
        - У меня таких денег нет, - мрачно заявил Ганник.
        - Пустое, приятель. Не в канаве же ночевать.
        Ганник вновь покачал головой, помолчал некоторое время.
        - Ты не похож на богатого купца, путешествуешь один, без рабов и телохранителей. Не боишься?
        - Ну, ты же видел, что бывает с теми, кто считает себя оскорбленным тем фактом, что мое имущество принадлежит не ему.
        - Видел. Сказать по правде, моя челюсть все еще валяется в том переулке.
        - Чем ты так удивлен? Думал, что один человек не в состоянии справится с тремя?
        - Нет, как раз в этом я не сомневаюсь. Более того, считаю, что я сам провозился бы с этими парнями нисколько не дольше тебя, почтенный Аппий, но то, как разбросал их ты... Я разобрался бы с ними проще: кулаком в лоб и все дела.
        Алатрион скосил глаза на мозолистые ручищи галла и кивнул.
        - Да, пожалуй ты и быка свалишь.
        - Не в обиду тебе, но если бы не виденное мною, я полагал бы, что смогу вышибить из тебя дух одним ударом. Теперь я в этом не уверен.
        Алатрион разлил вино в глиняные кружки. Выпили. "грек" затолкал в рот шмат сыра, заел его маринованной капустой и скривился.
        - Горчит, зараза... Хотя ладно, сойдет. Наверное, ты действительно сможешь отправить меня к Плутону одним ударом, дорогой Ганник. Но вряд ли ударом кулака в лоб. Там самая крепкая кость. К тому же, нужно еще попасть.
        - Хочешь сказать, что никогда не попаду? Ну, при должной ловкости от ударов можно долго уходить, но рано или поздно, кто-нибудь тебя зажмет в захвате. Вот тогда-то твои косточки и затрещат.
        Алатрион усмехнулся и поставил на стол локоть правой руки, протянув к Ганнику раскрытую ладонь, словно приглашал его побороться на руках.
        - Ты схватил меня за кисть. Давай, хватай.
        Галл подчинился и схватил его своей левой рукой за запястье.
        - Крепко держи. Держишь?
        - Держу, не вырвешься, - усмехнулся галл. Он сжал запястье "грека" с такой силой, что ладонь того побелела.
        Алатрион вывернул свое предплечье вниз и вовнутрь, преодолевая сопротивление большого пальца Ганника, а освободившись, завладел его ладонью и отжал ее против естественного сгиба. Ганник сжал зубы.
        - Чьи кости затрещали? - Алатрион отпустил галла.
        - В бою будет иначе, - не собирался сдаваться тот, потирая запястье.
        - Да, будет иначе, - согласился "грек", - там я тебе не кисть сломаю, а вывихну локтевой сустав. Или плечо. Или...
        - Хватит, хватит, - примирительно поднял руки галл, - хороших борцов я встречал. Но ведь ты совсем другое, уважаемый Аппий. Эти сукины дети, как будто сами помогали тебе бить себя об стены и кидать на мостовую.
        - Ты прав, именно так и было.
        - Ты смеешься почтенный Аппий?
        - Нисколько. Ты слышал, что-нибудь об Архимеде?
        - Нет, кто это?
        - Один ученый муж. Он жил давно, в Сиракузах, еще во времена второй войны с пунами. Так вот он был механиком, изрядно увлекался всякими рычагами и уверял, что если взять надежную точку опоры и мощный рычаг, то один человек вполне способен перевернуть всю земную твердь.
        - Ну, не знаю, как насчет всей тверди, но в целом он прав, какая стройка без рычагов и блоков.
        - Вот-вот. А тело человеческое сплошь состоит из рычагов, нужно лишь правильно их применять. Используя голову, руки, ноги нападающего, как систему рычагов, ты сможешь вывести его из равновесия, даже если он намного тяжелее. Чем стремительнее он движется, тем лучше для тебя. Используй его силу против него самого, сам оставаясь в равновесии. Как ель сбрасывает снег, когда его слишком много. Ее ветви под спудом пригибаются к земле, и снег скатывается сам, тогда ветви вновь распрямляются.
        - Ты говоришь разумные вещи, уважаемый Аппий, - согласился галл, - я не устаю дивиться. Но, не обессудь, ты совсем не похож на воина.
        - А на кого похож?
        - Ну... Я говорил, что принял тебя за грека... А если грек и свободный, то или купец или... Но на купца ты не тянешь. Ходишь один, без сопровождающих рабов... Да и щедр как-то невероятно.
        - А если не купец, какие еще варианты? - веселился Алатрион.
        - Как я погляжу, ты очень неплохо разбираешься в человеческих костях. Может ты лекарь?
        Лицо "грека" вытянулось от удивления.
        - Не ожидал. У тебя очень внимательный глаз, друг Ганник. Не ожидал. Я действительно разбираюсь в костях. И не только в них. Я костоправ.
        - Но все же не грек, - заметил Ганник, донельзя довольный своим открытием.
        Алатрион не ответил, лишь усмехнулся, хрустя сельдереем.
        - А в тебе, дорогой Ганник, наоборот - сказал он через некоторое время, прожевав,
        - воина видно за милю. Но ты утверждаешь, что был рабом. Может быть гладиатором?
        - Нет, хотя чуть было не угодил в эту компанию. Воин... Да нет, никогда не стоял в строю против другого строя.
        - Я полагаю, - костоправ снова отпил из кружки и отправил в рот пару оливок, - что как раз легионер бы смотрел совсем другими глазами. Одно дело биться в строю, и совсем другое... Почему ты совсем не пьешь? Ты же галл! Первый раз вижу галла, который сидит рядом с вином и едва пригубляет.
        - По правде, Прим, мне кусок в горло не лезет при виде такого изобилия. Моих медяшек хватило бы лишь на кусок хлеба с просяной кашей.
        Алатрион возмущенно замахал руками.
        - Ты мелешь чушь, любезный Ганник! Но если уж ты столь принципиален...
        - Столь что?
        - Прин-ци-пи-ален... - язык костоправа уже начал немного бунтовать против говорливости хозяина, - давай так: ты платишь за вино, я за все остальное. И если тебе не в тягость спать на жестком, откажись от тюфяка. Хозяин за него слупил сестерций. Вернет. Согласен?
        - Хорошо, - после некоторого раздумья сказал галл.
        - Вот и славно. Пьем.
        Выпили.
        - Так ты не договорил что-то там, про легионеров...
        Галл удивился.
        - Разве я? Мне показалось, это ты...
        - Неважно, - повел рукой перед лицом Алатрион, - продолжай.
        - О чем мы говорили?
        - О тебе.
        - Обо мне?
        - Да, выпьем за тебя.
        - Выпьем.
        Выпили. Галл чувствовал, как тепло разливается по всему телу. Вина он не пил давно, очень давно, совершенно отвык и в голове уже слегка шумело.
        - Закусывай. Я страсть, как люблю маринованную капусту.
        - Ты же говорил, горчит.
        - Я такое говорил?
        - Да, только что.
        - Не может быть. Хотя ладно, пусть себе горчит. Но горечь надо запить.
        - Может лучше заесть? На вот сыр...
        - К воронам сыр! Пьем.
        - Пьем!
        Алатрион подпер голову кулаком.
        - Я весь превратился в уши.
        - А что ты хочешь услышать?
        - Как что? Твою историю.
        - А-а... Почему тебя это так интересует?
        - Праздное любопытство. Но давай считать, что это тоже будет маленькой компенсацией за оплату ночлега. Я же говорил, что люблю поболтать в доброй компании. Не считай меня, пожалуйста, каким-то подсылом, крадущим чужие тайны.
        - Не собирался. Чего там рассказывать... Мать совсем рано померла. Отец как гражданство получил, так шибко им гордился. На все выборы ходил, голосовал. Да только оно ему не принесло никакой выгоды. Мы в Медиолане[Медиолан - современный Милан, бывшая столица инсубров.] жили. Пил он много... Я с малолетства, как сорняк. Еще совсем юнцом был, все терся возле уважаемых людей, о которых не иначе, как шепотом говорить старались. Хотелось, как они жить... В тоге там, все дела...
        - Ганник сплюнул под стол. - Ну, заметили. Пристроили к делу. Гордился еще, дурень. Там таких сопляков, как я...
        - Чем же ты занимался?
        - Не догадываешься? - удивился Ганник, - воровал. Поначалу. Купцу там кошель срезать, отдубасить ватагой. Старше стал - серьезнее дела пошли. Ходил по всяким мелким лавкам и напоминал хозяевам, что долги уважаемым людям надо возвращать.
        - Так ты был взыскателем долгов?
        - Ну да.
        - И что, отдавали?
        - По-всякому случалось... - неприятно усмехнулся галл.
        - А что потом?
        - Потом... - Ганник печально вздохнул, - наливай!
        Алатрион разлил вино. Выпили.
        - Потом решил попробовать жить сам. Иначе. Даже женился. Но ничего не получилось. Мне не простили. Это такое болото, друг Аппий. Засасывает. Откуда-то взялись долги. Много... И мои вчерашние собратья по этому ремеслу пришли их взыскивать с меня. А у меня жена, дети... Как-то все плохо обернулось... Пришлось продаться, чтобы расплатиться... - галл замолчал, задумчиво пережевывая кусок сыра.
        - Говори, Ганник, я слушаю тебя.
        - Продался одному мяснику из Мутины.
        - Мяснику?
        - Ну да... Правда, это был не простой мясник. Везет мне, на непростых... Он тоже из этих... уважаемых... Мутил какие-то дела в Мутине... Этот самый Гай Турий... Который теперь, как бы я... Ну, а тогда я у него телохранителем. Чтоб, значит, дела мутились безнаказанно...
        - А твоя семья?
        Ганник поднес к глазам глиняную кружку, словно пытался что-то в ней рассмотреть.
        - Не видел больше. Никого. Семь лет уже...
        Ганник выпил залпом, скривился и прижал кружку ко лбу, крепко зажмурившись. Алатрион некоторое время молчал.
        - Но он же отпустил тебя?
        - Ага. Месяц назад. Перед тем как помереть. Облагоде... тельствовал...
        - Что же ты в Рим... Не в Медиолан?
        - Нельзя мне возвращаться. Им лучше будет без меня. Безопаснее...
        - Боишься, что тебя в покое не оставят? А родные-то живы? Хоть весточка-то от них не была?
        Ганник поднял на костоправа уже довольно мутные глаза, но ничего не сказал. Налил себе еще и выпил. Собеседник молчал.
        - Догадываюсь, что это за уважаемые люди.
        - Лучше про них лишнего не говорить, - галл приложил палец к губам.
        - Я никому не скажу, - заверил его костоправ.
        Галл, казалось, не расслышал, он ударился в воспоминания.
        - Был там один такой... господин... как его? Что-то такое... на задницу похоже... А! Господин Пигеон!
        - Т-сс, - напомнил Алатрион, приложив палец ко рту, - мы про него не говорим.
        - Точно. Молчим, как рыбы.
        - Кстати. А где они?
        - Кто?
        - Наши рыбы. Вернее, наша рыба. Или как там ее... - Алатрион повернулся к очагу, - эй, хозяин! Когда там уже будут наши рыбки?
        - Сейчас, сейчас! Уже несу, - отозвался трактирщик и водрузил на стол блюдо с жаренными карпами.
        Костоправ приподнял одного за хвост.
        - Чего-то он какой-то хилый. Болел что ли?
        - Ну что ты, господин, - поспешил возразить трактирщик, - более мясистых ты не найдешь во всей округе. Мне поставляют из лучших прудов со стороны Лабиканской дороги!
        - Мясистых... Ну ладно. Но принеси еще... - Алатрион замолчал, мучительно подбирая слова.
        - ...чего-нибудь мясистого, - помог ему галл.
        - Да! Тащи все, я плачу... не так... мы с моим другом платим!
        - Ты не проснешься завтра с пустым кошелем, друг Прим? - забеспокоился галл.
        За столом игроков возбужденно загалдели, кого-то боги наградили особенно удачным броском. Ближайший к Алатриону из этой компании, черноволосый парень в синей тунике-безрукавке, небритый и суровый на вид, казалось, совсем не интересовался игрой, все больше косясь на костоправа.
        - Пустым? - костоправ удивился, - разве он может опустеть? Давай проверим.
        Он полез за пазуху и вытащил кожаный кошель. Развязал его, не желающими подчиняться пальцами, бубня себе под нос поношения изобретателям неудобных кошелей с неудобными завязками, и высыпал содержимое на стол. На плохо ошкуренной столешнице, испещренной картинками эротического содержания и бранными словами, заплясали серебряные и медные монеты. За соседними столами стихли все разговоры, но костоправ, казалось, этого не замечал. Он выбрал из кучи пару серебряных денариев и пододвинул их к трактирщику. Тот проворно сгреб плату, привычным движением куснул одну из монет.
        - Еще вина принеси... Что ты так мало принес... Один раз всего разлили... Мы немного посидим, - Алатрион скорчил кислую рожу, - напиваться не будем.
        - Сейчас будет, - пообещал хозяин и исчез.
        Костоправ пальцем выгреб из кучи одну монетку и показал Ганнику.
        - Гляди. Знаешь, что это?
        - Денарий.
        - Да, только непростой. Это серрат. Видишь зубцы на гурте? Этот денарий отчеканил Аврелий Скавр, - Прим широко зевнул, - ше-э-э-э-сть лет назад. Знаме... зна... да чтоб тебя! Заме-а-а-тельная монета, разрази меня Юпитер!
        - Замечательная?
        - Нет... не так, - Алатрион недовольно махнул рукой, словно отгоняя комара, - не важно. Видишь на ней... Битуит, вождь арвернов. Ее сделали в честь победы над арвернами. А знаешь, чем так заменит этот Битуит?
        - Нет, - покачал головой Ганник.
        - Ты, галл, не знаешь?
        - Нет.
        - Ну, ты даешь... Хотя... Ты ж не арверн. Этот вождь придумал так, чтобы галлы не пили вина.
        - Как это?
        - А вот так. Совсем. Дескать, все беды от пьянства... от вина, короче... Он типа этот, как его... Ревор... матр. Во, дурень, а? Давай выпьем.
        - Давай.
        Выпили.
        Галл принял двумя пальцами монету из рук Алатриона, повертел перед глазами.
        - А кто ей бок отгрыз?
        Монета действительно какая-то неполноценная, треть диска отсутствовала, причем она не срублена зубилом, а отломана - край неровный. Черноволосый парень в безрукавке во все глаза разглядывал монету, не пытаясь этого скрыть. Он даже привстал со своего места. Костоправ косо посмотрел на него, забрал серрат у галла, повертел пальцами и сунул в кошель. Черноволосый отвернулся и отпил из своей кружки. Ганник взял со стола медный асс, на аверсе которого был изображен корабельный таран, а на реверсе голова Януса.
        - А почему их двое? - поинтересовался он у костоправа, сгребающего деньги обратно в кошель. Потом его взгляд упал на сестерций с изображением Диоскуров, - о, и здесь тоже! Я что, уже так пьян, что у меня в глазах двоится?
        Ганник огляделся по сторонам: комната пришла в движение и пол с потолком решили поменяться местами. Он крепко вцепился в столешницу, чтобы не упасть, когда окажется на потолке, потряс головой, отгоняя наваждение, но стало еще хуже: сидящего перед ним Алатриона от тряски разметало в разные стороны, один слева, другой справа.
        Оба Алатриона внимательно посмотрели на галла.
        - Что ты! Трез-з-з-ф, как стек-лык!-шко... Ты главное... ешь... Закусывай... И все будет хорошо... Смотри какой... Мясиссстый зверь...
        Последнее относилось вовсе не к карпу. К компании за соседним столом, увлеченно режущейся в кости, подсела девица, обладающая впечатляющими формами и одетая таким образом, что раздеться догола могла бы, лишь небрежно шевельнув плечом. Компания возбужденно завыла и постаралась немедленно облапить "волчицу" полудюжиной рук. Девица лишь посмеивалась, опытным взглядом прикидывая платежеспособность клиентов.
        Алатрион внимательно изучал детали ее рельефа, попутно делясь с Ганником своими соображениями насчет того, что если на любой из двух круглых вершин поставить крепость, то взять ее будет весьма затруднительно из-за выдающейся крутизны оных. Галл лишь качал головой. По его мнению, круглых вершин было не меньше четырех.
        - ...но воще-то... еще великий царь Филипп.... Гворил... шо... што... осел, грженый золотом... переступит... не, прешагнет... А? Ганник? Осел пере... шагнет через стену?
        Ганник пытался подпереть голову руками, которых ему для устойчивости катастрофически не хватало, и она, в конце концов, познакомилась со столешницей.
        Подскочил хозяин, поставил на стол еще один кувшин и блюдо. На нем лежало что-то съедобное, но что именно, Ганник, все еще боровшийся за сохранение сознания, определить не смог. В его ушах стоял жуткий шум:
        - "Венера", пусть выпадет "Венера"!..
        - ...господин? Что желаешь, господин? Может "волчицу" прислать?..
        - ...сколько хочешь за всю ночь?..
        - ...а у тебя на всю ночь сил-то хватит?..
        - ...боги подземные, заклинаю вас, пусть выпадет "Венера"!
        - ...да я могу пять раз, не вынимая!..
        - ...не волнуйся, Гостилий, мы с ним тихонечко поговорим, смотри, он уже лыка не вяжет...
        - ...только не здесь! За порогом, где угодно, только не у меня в заведении!..
        - ...тряси стакан...
        - ...а это что у тебя? Ах, ты, говноед позорный!..
        - ...это ты мне? На, получи, тварь!..
        - ...миром, только миром! Разнимите их..
        Среди игроков началась драка. Алатрион посмотрел на Ганника, тот потерпел поражение в схватке с зеленым змием и лежал лицом вниз, громко храпя.
        - Всетки... перешагнет... - закончил мысль костоправ, - чрез стену... горда... Любого... Ты спишь?
        Галл не ответил. На стол налетело чье-то тело, снеся половину посуды на пол. Потревоженный Ганник помычал, но не проснулся. Хозяин вопил, расстраивался из-за посуды, мигом превратившейся в груду черепков. Черноволосый сграбастав за грудки не сопротивляющееся тело, отправил его в полет через два стола и вновь уселся на свою скамью.
        Алатрион поднялся.
        - Щас пойдем спать, дружище. Че-та шумно стало... Только схожу... тут недалеко... Щас...
        Он направился к двери и вышел прочь. Следом за ним, практически сразу последовали двое. Еще один встал у входа, правда, не понятно зачем, ведь Ганник на помощь приятелю сорваться не смог бы при всем желании. Несколько человек косились на дверь. Черноволосый встал, сделал несколько шагов к выходу, но зачем-то остановился на полпути, оглянулся на Ганника, вновь посмотрел на дверь, но не сделал дальше ни шагу, нервно играя желваками на скулах.
        Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге появился костоправ. Судя по его лицу, сейчас он был гораздо трезвее, чем несколько минут назад. Он посмотрел на черноволосого, потом повернулся к человеку, ожидающему у двери.
        - Не твои друзья, случаем? Ну почему всегда вот так... Только соберешься отдохнуть, расслабиться...
        Тот молчал, оторопело хлопая глазами. Язык костоправа совсем не заплетался.
        - Сходил бы, помог им. Я сейчас спать пойду, а утром найдешь инсулу Ливии. Тут недалеко. Я вывих вправляю за десять денариев. А у второго случай тяжелее... Темно, видно плохо, но кажется, он еще и башку себе разбил. Падать совсем не умеет. Перевяжите его пока.
        Алатрион широко зевнул и продолжил:
        - Опасное у вас, парни, ремесло. Занялись бы лучше чем-нибудь другим, а то совсем себя не бережете.
        Костоправ двинулся к Ганнику, задев по дороге плечом черноволосого. Тот посмотрел ему вслед, но ничего не сказал. Пара поднявшихся было навстречу костоправу громил, шарахнулись прочь, как от привидения. Таверна притихла, даже драка прекратилась. Пробежал шепоток: "Так вроде только что его качало?"
        Алатрион пару раз шлепнул ладонью Ганника по щеке. Галл поднял на собутыльника мутные глаза.
        - Пойдем-ка дружище ко мне. Не стоит тут оставаться.
        Ганник опять что-то замычал, но вставать не торопился. Черноволосый присел на лавку рядом с ним, напротив костоправа. Тот минуту его молча разглядывал, потом спросил:
        - Чем обязан, уважаемый?
        Черноволосый полез за пазуху, что-то нашаривая в кошеле, висевшем на шейном шнурке. Алатрион обратил внимание на его обнаженное правое предплечье, где ближе к локтю багровел застарелый шрам, похоже след от ожога, удивительно правильной формы, словно руку прижгли раскаленным витым браслетом. "Браслет", как немедленно обозвал про себя черноволосого парня костоправ, положил на стол монету. Вернее, треть монеты. Алатрион поглядел на нее. Посмотрел по сторонам. Посетители уже вернулись к своим занятиям, быстро забыв про костоправа. Тот тоже достал кошель. На столешницу лег серрат. Неровные края обоих огрызков удивительно совпали.
        - Я ждал, что ты будешь один, почтеннейший, - нарушил молчание черноволосый, - зачем ты притащил с собой этого галла? Я сомневался до самого последнего момента.
        - Знаю, потому и показал тебе этот симболлон.
        - Хорошо играешь, - улыбнулся черноволосый, - я почти поверил, что ты в дымину пьян. И даже собрался тебя спасать от этих придурков. Одумался. Хотя, может быть зря.
        - Привлек бы лишнее внимание к себе.
        - Это ты и сам неплохо сделал. Зачем изображал пьяного?
        - Не изображал, - улыбнулся Алатрион, - я действительно немного расслабился.
        - Немного... - недоверчиво покачал головой "Браслет", - я жду тебя здесь второй день, почему ты не приходил вчера?
        - Так было нужно.
        - Кому нужно? Твоим хозяевам? Наша общая знакомая передала весточку, что ты хочешь устроить встречу.
        - Хочу.
        - С кем?
        - С тем, кто может говорить за всех.
        - С какой стати им встречаться с тобой? Ты кто вообще такой?
        - Меня зовут Аппий Прим.
        - Римлянин? - черноволосый на мгновение удивился, затем усмехнулся, - ну-ну. Знаешь, что с тобой могут сделать за подобные фокусы, римлянин?
        Последнее слово явно было выделено иронией.
        - Это будут мои трудности. Назовись и ты.
        - Зови меня Армилл[Armilla - браслет (лат).] .
        - Я почему-то, так и думал, - улыбнулся Алатрион.
        - Так что у тебя за дело? - спросил Армилл.
        - Дело? Дело очень интересное...

* * *
        Четырехэтажная инсула выглядела совсем малышкой в окружении вдвое более высоких зданий. Серые, не слишком ровно отштукатуренные стены. Кое-где штукатурка облупилась, обнажая краснокирпичную кладку. Внешние деревянные лестницы, ведущие на верхние этажи, совсем почернели от времени. Входная дверь заперта, это говорило о том, что обитатели инсулы не склонны шататься по ночам - не слишком частое явление в районе Субурского ввоза, чья ночная жизнь лишь немногим уступала по насыщенности дневной.
        - Вот и пришли, - сказал Алатрион.
        - Куда пршли? - промычал галл.
        - Домой.
        Костоправ постучал кулаком в дверь. Безрезультатно. Постучал снова, для верности даже пару раз пнул.
        - Ну кто там ломится? - недовольно откликнулся скрипучий голос, - сейчас собак спущу!
        - Нету у тебя собак, Тарквиний! - крикнул костоправ, - открывай. Свои.
        - Какие еще свои? Свои все давно дома сидят.
        - Тебя что, негодный раб, давно не били? - раздраженно поинтересовался Алатрион, - вспомнить палку захотел?
        - Иду, иду.
        Щелкнул замок, дверь со скрипом отворилась, и на пороге нарисовался раб-привратник, плешивый старик, названный, словно в насмешку, по имени, что носили двое из семи царей Рима. В правой руке он держал коптящую масляную лампу, а в левой кухонный тесак. Привратник загородил вход и поинтересовался:
        - Чего надо? Нету квартир свободных, валите отсюда.
        - Старый, ты из ума выжил? - возмутился Алатрион, - это же я! Только утром расстались!
        Тарквиний подслеповато сощурился.
        - Господин Прим, что ли?
        - Он самый, пропусти.
        - А это кто с тобой?
        - Тебе не все равно? Гость мой.
        Привратник посторонился. Алатрион втащил под локоть Ганника, еле стоящего на ногах. Тарквиний счел нужным уведомить постояльца:
        - Госпожа еще не ложилась.
        - Меня дожидается? Предупреди ее, я сейчас к ней зайду. Уложу только в постель это тело.
        После того, как Ганник, наконец, принял горизонтальное положение, к которому давно уже стремился, захрапев на деревянной кровати, застеленной набитым соломой тюфяком, в маленькой комнате на четвертом этаже инсулы, Костоправ, сопровождаемый привратником, проследовал вниз, в комнаты хозяйки. На пороге его встретила женщина, одетая в льняную лазоревую тунику с длинными рукавами, подпоясанную под высокой грудью. Женщина была весьма хороша собой. Складки туники мягко обтекали ее ладную, безупречную во всех отношениях фигуру. Из высокой прически, еще не разобранной ко сну, на плечи спадали черные вьющиеся пряди, обрамляющие не слишком загорелое, но и не бледное лицо, лишенное следов румян и притираний и оттого еще более миловидное, прекрасное в своей естественности.
        Ливия Терция[Терция - третья. Приставка к имени, которая давалась третьей девочке в римской семье, поскольку личных имен у женщин не было, только фамилия (nomen) и прозвища: Старшая, Младшая, Третья и т.д.] , хозяйка инсулы, была женой купца, чьи торговые дела надолго уводили его прочь от дома, занося в такую даль, которую и представить себе невозможно, на Касситериды, Оловянные острова[Касситериды - предполагается, что эти острова, упоминаемые еще Геродотом, на самом деле - полуостров Корнуолл в Британии. Олово там начали добывать в глубокой древности.] . Дома он отсутствовал даже не месяцами - годами. Вот и пришлось ему обеспечить жену постоянным доходом. Инсула Ливии, хоть и не слишком привлекательная на вид, имела хорошую репутацию, снять здесь квартиру было непросто. Хозяйка придирчиво отбирала постояльцев, и их деньги играли здесь не главную роль. Сама она, в глазах соседей, образец добродетели: скромна, приветлива. Те, кто общался с ней достаточно тесно, отметили бы, что она вдобавок невероятно умна и образована, что впрочем, являлось необходимым качеством для женщины, самостоятельно
ведущей дела в отсутствии мужа, которого если кто и видел, то уж точно не запомнил, ибо появлялся он нечасто и ненадолго. С неиссякаемым любопытством соседи наблюдали за хозяйкой, фактически вдовой при живом муже, дивясь, как такая красавица живет совсем одна в окружении всего лишь трех-четырех рабов. Однако Ливия не давала ни малейшего повода для досужих сплетен, своим целомудрием вызывая раздражение некоторых похотливых самцов и уважение их жен.
        - Ты продолжаешь смотреть на меня, как на выходца из Тартара, - недовольно заявил Алатрион.
        - Тарквиний, оставь нас, - спокойно сказала Ливия, пропустив слова костоправа мимо ушей.
        Привратник удалился, по-стариковски ворча себе под нос, что не пристало благородной домне принимать ночью посторонних мужчин.
        - Может быть, впустишь?
        Ливия посторонилась, и Алатрион вошел в ее комнату. Покои, которые хозяйка оставила для себя, были не слишком велики и занимали наиболее удаленную от улицы часть дома. Две комнаты украшены фресками на стенах, изображающими сценки морских путешествий. Здесь нарисованы корабли под парусами, ветры, изображенные в виде голых кудрявых крепышей с надутыми щеками, морские чудища, киты и гигантские осьминоги, непременный Нептун с трезубцем. Фрескам много лет, некогда яркие краски выцвели, штукатурка кое-где потрескалась. Задняя комната была спальней хозяйки, а передняя превращена в рабочий кабинет, в котором Ливия принимала жильцов, взимала с них плату и разбирала их ежедневные вопросы. То проломиться гнилая ступенька на внешней лестнице, и кто-то пересчитает все кости, то обитатели самого верхнего этажа приобретут привычку выплескивать помои прямо во внутренний двор инсулы, построенной, как и большинство других жилых домов в форме квадрата с открытым внутренним пространством, атрием. Одни жильцы совершенно спокойны и ненавязчивы, другие напротив, столь шумны и склочны, что с лихвой компенсируют
незаметность первых. Одни исправно платят, из других плату приходится выколачивать, что вынуждает время от времени нанимать вышибалу, каковой постоянно в этом доме не содержался. Не самое спокойное заведение, хотя управлять им попроще, чем, к примеру, таверной.
        Ливия давно привыкла справляться со всем сама. Отсутствие мужчины вовсе не тяготило ее, никакие хлопоты не могли бы омрачить размеренной жизни, если бы не появляющийся на пороге, раз в несколько лет, Аппий Прим.
        Костоправ, будто у себя дома, прошел в спальню и довольно бесцеремонно растянулся на ложе.
        - Устал что-то.
        Ливия прислонилась к дверному косяку и сложила руки на груди. Ее лицо оставалось совершенно бесстрастным, из-за чего злые языки разносили сплетни, что это никакое не лицо, а маска. Если бы они знали, как недалеки от истины!
        - Ты встретил его?
        - Да.
        - И что?
        Алатрион потянулся.
        - Мило поболтали. Вполне разумный малый, говорить с ним можно. Но он никто. Мне нужен Телесин.
        - Почему он?
        - Похоже, у самнитов он единственный остался в авторитете. Тебе что-нибудь известно о нем?
        - Немногое. Телесин в Рим не приедет.
        - Я знаю.
        Алатрион взял с блюда, стоящего на маленьком столике возле ложа, большое красное яблоко и вкусно захрустел. Ливия терпеливо ждала продолжения.
        - Дела идут не слишком хорошо. Я бы даже сказал, скорее плохо.
        - Иначе бы ты не появился здесь, - заметила Ливия.
        - Ты не рада меня видеть?
        - Я слишком долго живу спокойной размеренной жизнью. У меня крыша течет, на втором этаже пол пора перестилать, скрипит. Ко всему, пустила два месяца назад нового жильца, так он чеканщик, работает дома, мне и в голову не пришло, как это будет. Целыми днями стучит. У меня уже и ночью в ушах звенит.
        - Сочувствую, - саркастически хмыкнул костоправ, - сожалею, что опять придется тебя потревожить.
        - Ты только это и умеешь... Ладно, Прим, я еще не забыла, как меня зовут и зачем я здесь.
        - Зато забыла, как зовут меня, - одобрительно кивнул головой Алатрион, - молодец.
        Ливия улыбнулась.
        - Я даже мысленно тебя называю Аппием. Хорошо меня выучил.
        - Никогда в тебе не сомневался.
        - Ты просил устроить встречу с самнитом, я ее тебе устроила. Дальше что?
        - Он вообще-то оск, - уточнил Алатрион, - как мы недавно выяснили. Дальше я поеду с ним в Беневент. Ты ведь, как всегда права. Телесин в Риме сам не появится. Придется тащиться к нему, в Беневент. Этот парень, Армилл, дал понять, что если проситель на этот раз я, то и шевелиться пристало мне. Что ж, справедливо, но они там немного оторвались от реальности. Сейчас ситуация не такая, как три года назад, и эта горстка толи отчаянных храбрецов, толи отчаянных идиотов, а скорее все вместе, погоды не сделает. Телесин не столь сейчас важен, как важен был Муцил. Не тот размер. Мне нужны выходы на рыбу покрупнее. На кого-нибудь из марианской верхушки, кто поумнее.
        - Марианцы не станут с тобой разговаривать.
        - Прямо сейчас, нет, - согласился Алатрион, - боюсь, что и через самнитов их не проймешь. Но когда мужчины бессильны, в игру вступают женщины, не так ли, Ктимена?
        Ливия приподняла бровь.
        - Три года не слышала, как звучит это имя. Чего ты хочешь, Прим? Погубить мою нынешнюю репутацию? Зачем было играть целомудренную домну, если в нужный момент тебе потребовалась не Ливия Терция, а Ктимена Коринфская?
        - Вы мне нужны обе, - Алатрион потянулся, - отдохнуть хочу. Утром я уеду, оставлю тебе письменные инструкции. Чего-то я сегодня... переусердствовал. В непривычном направлении.
        - Да уж, - поморщилась Ливия, - с десяти шагов разит, как от винной бочки.
        - За запах не сердись, а насчет остального... ты же меня знаешь, я способен контролировать опьянение.
        - Возможно, напрасно.
        - Думаешь? Мне подобное в голову не приходило. Надо как-нибудь попробовать нажраться всерьез.
        Ливия фыркнула, изящно прикрыв рот ладонью, как подобает благовоспитанной матроне, хотя она и не была матерью фамилии. Костоправ снял сандалии и стянул тунику через голову.
        - Ты еще помнишь тот танец, с ножами?
        - Хочешь, чтобы я станцевала? - спросила Ливия.
        Алатрион кивнул.
        - Музыки нет.
        - Не беда, я ее воображу.
        Ливия усмехнулась и расстегнула поясок.
        Ганник с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув галла по глазам. Некоторое время он щурился, привыкая, но наконец, открыл глаза. Галл лежал на кровати одетый, только без сандалий. Голова трещала, как будто по ней били молотом. С трудом повернувшись на бок, он учуял кислый резкий запах, идущий откуда-то снизу. На полу возле изголовья стоял глиняный ночной горшок. Приподнявшись на локтях, Ганник заглянул внутрь.
        - Не помню, как блевал, - язык приходилось ворочать с невероятным усилием.
        - А что помнишь?
        Галл повернул голову на голос. Аппий сидел на полу, на тюфяке в углу комнаты, и не глядя на галла, писал что-то на двойной восковой дощечке.
        - Меня помнишь?
        - Тебя помню...
        - Хорошо.
        - ...как пили помню. Как здесь очутились... не помню. Мы где, почтенный Аппий?
        - У меня дома.
        - Где?
        - В моей комнате. В инсуле. Я притащил тебя сюда и положил на кровать.
        - А как же таверна?..
        - К воронам таверну. Воздух там какой-то спертый, опять же, отхожее место через улицу воняет.
        - Ты деньги-то забрал назад?
        - Какие?
        - Ну... те, что ты заплатил. За меня.
        - И это помнишь? Очень хорошо. Амнезию диагностировать не будем.
        - Амне... что не будем делать?
        - Амнезия. Это по-гречески. Беспамятство. Я сказал, что распознавать в тебе беспамятство не будем. Скорее уж во мне. Деньги-то я, по правде сказать, забыл.
        - Вообще-то я не жалуюсь на память и долги не забываю.
        - Не сказал бы, что это дурное качество, - согласился костоправ.
        - Почему на кровати я? Тут же у тебя всего одна кровать.
        - Потому что блевать сверху вниз гораздо ловчее.
        - А-а.
        Галл осмотрелся, насколько позволяла подвижность затекшей шеи. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих съемщиков. Сакральная фраза "Здесь жил..." встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места.
        На окне сидел большой серый кот и таращил зеленые глаза на похмельного галла. Ганник устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко, совершенно бесшумно спрыгнул на грязный пол.
        - Не топай, зараза, - поморщился Ганник.
        Кот, более не удостоив галла взглядом, подошел к горшку, понюхал его, после чего, распушив хвост, гордо удалился из комнаты через чуть приоткрытую дверь. Щелка была невелика, и коту пришлось протискиваться, растеряв во время этого процесса всю свою царственную важность.
        Комнату с севера на юг вальяжно пересекал рыжий таракан.
        - Зато здесь нет мышей, - философски заметил Алатрион.
        Он аккуратно сложил половинки вощаной дощечки, убрал стило в кожаный футляр и протянул Ганнику кружку с белой жидкостью.
        - Вот, выпей. Полегчает.
        - Что это?
        - Молоко. Помогает при похмелье
        Ганник отпил. Молоко было козьим.
        - Где ты его взял?
        - Купил. Пей, не отвлекайся.
        Ганник выпил все до дна и вернул кружку.
        - Чем ты собираешься заняться? - спросил Алатрион.
        Галл потер ладонями виски.
        - Работу буду искать.
        - Какую?
        - Ну... Что я умею... Бошки проламывать. Телохранителем или вышибалой.
        - Я так понял, что тебя здесь никто не знает, а рекомендовать некому. Как ты собираешься убедить работодателя платить и довериться незнакомцу?
        - Как обычно. Выкину его человека. Вот он меня и возьмет. Хотя бы хозяин вчерашней таверны, к примеру.
        - Интересный способ.
        - Все так делают, кто ищет подобной работы.
        - Никогда об этом не слышал.
        Костоправ замолчал, покусывая губу и явно что-то обдумывая.
        - Все-таки, зачем ты приехал в Рим?
        Ганник не ответил.
        - Ты ведь, не охранителем собираешься наниматься, а скорее, наоборот. Как в прежнее время.
        - Это уж, как доведется...
        Повисла продолжительная пауза, в течение которой Алатрион пристально смотрел галлу прямо в глаза. Ганник не выдерживал его взгляд, в висках застучало еще сильнее, какая-то неведомая сила вынуждала его вывернуться наизнанку перед этим, совсем незнакомым, в сущности, человеком. Раскрыть душу, всю, до самых темных ее уголков. . Лицо галла побелело, лоб покрылся испариной. Даже отвернувшись в сторону, не видя Аппия, Ганник всем нутром чувствовал, как его жжет пристальный, какой-то... не людской взгляд костоправа. Его, как котенка подняли за шкирку, повертели из стороны в сторону, встряхнули, взвесили, измерили. Галл нашел в себе силы посмотреть костоправу в лицо. С глазами Аппия происходило что-то страшное: зрачки чудовищно расширились, исчезла радужка и белки. Ганник отшатнулся, как от пламени костра, внезапно опалившего лицо. Морок исчез, так же внезапно, как появился.
        "Кто ты такой?", - Ганник с силой сжал ладонями виски, пытаясь унять кузнечный молот, гудевший внутри головы.
        - Я человек. Из плоти и крови, - сказал костоправ.
        "Он что, мысли мои читает?"
        - Знаешь, что? - неожиданно заявил Алатрион, - давай-ка я найму тебя своим телохранителем.
        Глаза Ганника полезли на лоб.
        - Ты? Меня? Зачем? Ты же сам...
        - Сам, сам. Сусам. Ты уже разок спину мне прикрыл. Чего бы и дальше этим славным делом не заняться? За деньги, разумеется. Ты же видел, что скупость к моим особенностям не относится.
        - Деньги - пыль, - пробормотал Ганник, пытающийся осмыслить происходящее.
        - Ну да. Философское утверждение. Многие сочли бы иначе. Мне кажется, нам с тобой по пути. А там, глядишь, еще что интересное выгорит...
        - Ты точно костоправ? - с сомнением протянул галл.
        - Самый настоящий. А кроме костей еще мозги вправлять умею.
        - И от кого тебя охранять? От этих, что-ли... терпил[Пациент - терпящий, страдающий (лат. patiens).] ? Или тебе надо их держать, чтобы не дергались, пока ты их, ну... ломаешь, в общем?
        - Мне очень пригодится человек сильный, неглупый, умеющий обращаться с оружием, не слишком патриотично относящийся к Риму... - Алатрион провел кончиками пальцев по бороде.
        Ганник истолковал его жест по-своему:
        - ...и который, не задумываясь, перережет чье-нибудь горло? Я прав?
        - Такое исключать нельзя, но я не приветствую кровопролитие.
        - Ты такой же костоправ, как я патриций, - резюмировал Ганнник.
        Алатрион усмехнулся.
        - Пока что я наблюдаю в тебе один недостаток: пьянеешь быстро, после чего болтаешь много. Впрочем, это с какой стороны посмотреть. Странно выглядел бы галл, не обладающий этими "талантами". Пожалуй, привлек бы лишнее внимание.
        - Я давно не пил вина, - буркнул Ганник.
        - Догадываюсь.
        - Ну и чью шею надо свернуть? - поинтересовался галл.
        - Полагаю, твой вопрос означает согласие. Ничью. Ты делаешь поспешные выводы, друг Ганник. Собирайся, мы уезжаем.
        - Чего мне собираться, рожу ополоснуть, чтоб башка поменьше трещала, да и готов.
        - Хорошо. Сейчас пойдем в одно заведение возле ворот и наймем рэду[Рэда - четырехколесная повозка для дальних переездов, которую тянули пара или четверка лошадей.] .
        - О как. Важными господами значит поедем? И куда же?
        - К самнитам, друг Ганник. В Беневент.
        Алатрион ушел в сопровождении человека, приведенного им ночью. Ливия стояла у окна и смотрела им вслед. Давно ли было, каждую ночь она молилась Великой Матери, никогда больше не видеть этого человека, которому она обязана жизнью и всем, что в ней есть. Он приходит, чтобы изменять мир и мир меняется по его воле. Кто же она для него? Подруга? Или просто нужная в деле вещь, тот рычаг, не единожды помянутый им, которым можно перевернуть землю?
        В этом мире правят мужчины, а женщины всегда в тени. Да, им уже не раз доводилось подниматься к вершинам, возведенным мужчинами лишь для себя. Они были великими царицами, повелевающими народами, ими восхищались художники, им посвящали лучшие строки поэты, из-за них велись кровопролитные войны. Но все это пока капля в море человеческих судеб, мужских страстей. Еще много веков пройдет, реки слез прольются, прежде чем женщина сможет превратиться из необходимого придатка мужчины в его истинную подругу. Равную. Ведь они, мужчины, нуждаются именно в равных, не отдавая себе в этом отчет. Сотни поколений сменятся, не поняв этого никогда, но что-то, что выше разума, уже сейчас подсказывает им, что так, именно так, будет правильно. А иначе, зачем уже несколько столетий существует в Коринфе Школа, известная на всю Элладу. Школа гетер, самая выдающаяся из себе подобных. Из девочек здесь готовят не просто жриц любви, танцовщиц и флейтисток, с готовностью раздвигающих ноги перед пьяными самцами на симпосионах[Симпосион - дружеская пирушка, обязательным элементом которой была философская беседа. В симпосионе
непременно участвовали гетеры, часто выполнявшие функции не просто "девочек по вызову", но бывшие участниками именно беседы.] , но истинных подруг[Гетера - подруга (греч).] .
        "Нас воспитали равными", - горько усмехнулась Ливия Ктимена, - "Мы избранные... не иначе, как для того, чтобы острее других осознавать свое проклятие..."
        Ливия бросила взгляд на сложенную вощеную дощечку для письма, с инструкциями, которые ей оставил Алатрион.
        "Какую игру ты начинаешь? Едва остыли угли большой войны здесь, в Италии, как ты хочешь разжечь их снова. Что же будет дальше, Аппий? Что ждет нас всех там, впереди?"
        Ливия смотрела на восходящее солнце, задумчиво теребя кончик локона, размышляя о том, что минувшей ночью мир в очередной раз изменился.
        "По твоей воле, Аппий. Моими руками..."
        Глава 8
        Патара
        Дом, который все в Патаре, да и не только в ней, называли Царским, следовало бы именовать дворцом, как, собственно, и пристало жилищу царя. Сторонний человек мог бы предположить, что это величественное трехэтажное здание, отделанное розовым мрамором, украшенное белоснежными ионическими колоннами возведено, как резиденция понтийского царя, на случай, если он пожелал бы посетить Патару. На самом же деле, Царский дом не имел никакого отношения к Митридату, который хоть и величал себя владыкой Ликии и Киликии, даже не пытался оспаривать практически безграничную власть местных хозяев жизни, первый из которых - Зеникет.
        Не осталось среди живых человека, кто помнил бы времена, когда Зеникета, не опасаясь за сохранность языка, причисляли к людям, о которых говорят: "никто, и звать никак". По пальцам одной руки, пожалуй, можно было бы сосчитать седовласых мужей, кто некогда называл его вожаком. Несколько больше народу еще коптило небо из тех, для кого он был вождем. Разбуди любого пьяницу на Пиратском берегу посреди ночи после бесчисленных возлияний или наутро, в жесточайшем похмелье, и он, нашарив в гудящей голове самые почтительные слова на какие способен, упомянет имя Зеникета, непременно присовокупив к нему - "царь". И даже те из пенителей моря, кто могуч настолько, что способен не сгибая спину находиться в обществе некоронованного владыки Пиратского берега, никогда не произнесут его имя без должного уважения. А если осмелятся - придется доказать свою силу. Сложновато это будет сделать.
        Сам же пиратский царь частенько стал задумываться о том, не взять ли ему следующую высоту, которая подвластна лишь величайшим из царей. И даже предпринял некоторые шаги в этом направлении, обосновавшись, для начала, на горе Феникунт, Ликийском Олимпе. Пустуют ныне резиденции в неприступных крепостях, Корике и Коракесионе, а Царский дом в Патаре отдан во владение архонту Мосхиону.
        Патара не самое большое из пиратских гнезд и не самое укрепленное. Тот же Коракесион, расположенный на отвесной скале над морем, на полуострове, соединенном с материком узким перешейком, куда удобнее для обороны и более любим пиратами, ценящими его за безопасность. Но и в Патаре есть свои преимущества, она ближе к главному пиратскому рынку, Делосу.
        В противовес Коракесиону, насквозь пропитанному близкой Сирией и Финикией, в Патаре больше эллинского. Именно здесь, не в последнюю очередь из-за близости резиденции некоронованного царя, сильнее всего ощущается наличие у пиратов государства. Самого настоящего, с государственными должностями. В Коракесионе никто не зовет себя архонтом, а здесь их сразу два - архонт-эпоним, главный, и архонт-полемарх, военачальник. Не хватает, разве что, архонта-басилея, ведающего культом. Но на Пиратском берегу нет доминирующих богов, слишком много племен составляет народ, всем известный, как "киликийцы".
        Архонт-эпоним Мосхион - правая рука Зеникета и его уста, вершащие суд и власть Царя-без-царства. Полемархом традиционно был сильнейший и искуснейший в военном деле из пиратских вождей, в целом независимых, но признающих верховенство Зеникета. В отличие от прочих царств, "истинных", друг другом признанных, где государь мог из своей прихоти поставить над войском любого евнуха, пираты никогда не пойдут за военачальником, если он не умен, не удачлив и не отмечен доблестью. Вот и приходится Зеникету мириться, что его архонт-полемарх не ручной кот, а молодой лев, только и ждущий момента, когда старый соперник даст слабину, подставит горло под острые клыки. Скорей бы, в самом деле, стать богом, безразличным к мирской суете, страстям смертных людишек. Да ведь и там, если подумать, покой не гарантирован: Крон сверг Урана, Зевс - Крона. Эх...
        Митридат пиратского царя ровней себе, естественно, не признавал, но и не напоминал, что тот сидит на подвластных Понту землях. Формально подвластных. Попытаться де-юре превратить в де-факто, как говорят римляне? Помилуйте, зачем? Митридат занял весьма интересную позицию. Никакого пиратского государства не существует, никакого официального сношения не ведется, однако тайное общение еще более регулярно, чем с некоторыми близлежащими царствами. И посла к Зеникету Митридат иной раз выслушивал внимательнее, чем дипломата, приехавшего от Тиграна Армянского. Особенно, когда этим послом становился Киаксар.
        Перед войной с Римом Митридат склонил к себе пиратов, составивших основу его флота. Пиратские вожаки, действуя совместно с Неоптолемом, царским навархом, устроили так, что Эгейское море на пару лет забыло, как выглядят римские боевые корабли. Огрызался Родос, но морская война с ним, после нескольких ожесточенных столкновений, протекала вяло. Пираты кружили вокруг острова, как слепни вокруг коровы. Та лениво обмахивалась хвостом, время от времени пришибая неосторожных, но желающих присосаться к вкусной кровеносной жиле не убывало. Морская блокада довольно дырявая, но зато совершенно необременительная для казны. Регулярный флот тем временем был занят переброской все новых и новых армий в Грецию, где их одну за другой съедал на завтрак Сулла, и это уже вызывало большое беспокойство.
        Когда дела пошли совсем плохо, полетели из осажденного Пергама голуби с папирусными трубочками на лапках, поскакали в Ликию гонцы, загоняя коней. А спустя четыре дня, после того, как первый голубь, шумно захлопав крыльями, выскользнул из рук Киаксара, в гавань Патары вошла "Меланиппа". Как раз к званому обеду.
        Всех собрать Мосхион не успел, слишком мало было у него времени, поэтому совет вождей щедро разбавили незначительные персоны, из тех, кто имеет всего один корабль, о большем в ближайшее время даже не помышляет и лишь по удачному стечению обстоятельств оказался в Патаре. "А я возлежал десятым по левую руку от самого Эргина Мономаха!" Глядишь, заметят, в товарищи позовут, тут дела и пойдут в гору. Однако Эвдор оказался в числе приглашенных, вовсе не потому, что на безрыбье и рак
        - рыба. Как только "Меланиппа" встала у пирса, ее кормчий был узнан многочисленными знакомцами.
        "Хо! Кого я вижу! Радуйся, Эвдор, а мы тебя давно похоронили!"
        Едва отобнимались и отхлопались по плечам, едва успели пираты причальные канаты намотать на тонсиллы[Тонсиллы - бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.] , как откуда не возьмись, нарисовался толстяк перс, по виду евнух, с вооруженной свитой и тонким голосом (точно, евнух) возвестил, что: "Сильномогучего Эвдора архонт-эпоним ждет не дождется в Царском доме для важного совета". Даже не так - для Важного Совета.
        Дракил оценил и "сильномогучего" и "ждет не дождется". И стало на душе совсем муторно. Он оглядел стоящие рядом гемиолии и вовсе затосковал.
        "...нужно будет, возьму гемиолию..."
        Нда... Сильномогучий Эвдор... Почти что с голой задницей прибыл, а гляди ж ты...
        Но на этом огорчения критянина не закончились: к архонту-эпониму, Эвдор отправился не один, а с Аристидом и было это настолько для окружающих естественно, обыденно, что клял себя Дракил последними словами, стирая зубы до корней, что не метнулся на Родосе к Леохару. Ведь была возможность... Ну какая, в сущности, разница, за Митридата воевать или против? В обоих случаях ты повязан по рукам и ногам. Все Братья встали на ту или иную сторону, никто не остается в стороне, вольной птицей, как в лучшие времена. Да только попробуй ходить единолично, сам за себя, мигом "чернь", мелкая рыбешка, перебежит от тебя с твоими сомнительными перспективами под знамена сильнейших. А там выгоды гораздо больше просматривается. И что? Один останешься? Куда катится мир...
        Дракил кинул взгляд на Койона с Гундосым. Довольны, аж светятся. "Чего ты, критянин, кривишься, словно таракана проглотил? Не иначе, скоро дело будет настоящее! Римлян пойдем бить! Они Элладу грабили, теперь мы все себе назад отберем. Богатыми станем!"
        "Уж вы станете, ага. Придурки..."
        Дракил сплюнул через борт, стараясь не попасть в узкую полоску воды между акатом и пирсом. Посейдона гневить ни к чему, а на чувства местных он срать хотел, не то что плевать.
        Повод для созыва совета был серьезный, и устраивать симпосион вовсе не предполагалось, однако он случился сам собой, ибо половина собравшихся вести переговоры без выпивки с голыми девками просто не умела. Вождей собралось четырнадцать человек, а если бы не спешка, Мосхион с полемархом озаботились бы приглашением почти втрое большего количества. Тем не менее, народу в пиршественном зале Царского дома набилось много, все главари явились со свитой, а некоторые, как например, Полиад Драконтей, еще и с флейтистками. Мало кто знал, почему его прозвали Драконтеем, сиречь "Змеиным". Мощной комплекции этого пирата подобное прозвище совсем не подходило, но злые языки поговаривали, что он получил его за выдающееся мужское достоинство, что косвенно подтверждалось стайкой полуодетых девиц, всюду следовавших за ним на берегу. Некоторые уверяли, что Драконтей столь же тупоголов, как означенное достоинство, но, разумеется, такое произносилось за глаза, поскольку "тупоголовый" Полиад чужие головы снимал легко и непринужденно, острыми предметами, хотя мог и голыми руками, благо был весьма могуч, хоть сейчас в
Олимпию.
        Изрядную конкуренцию в деле завоевания Олимпийских венков Драконтею мог бы составить пират, о котором по всей Эгеиде говорили с уважительно-опасливым придыханием: "Эргин? У-уу... Эргин, это да. Это вам не хер собачий. Эргин, это сила". Мономах, в отличие от Драконтея, внешне не тянул ни на борца, ни на кулачного бойца. Если бы он и впрямь числился в атлетах, его уделом мог бы стать панкратион, всесильное[Панкратион - всесильный. От греч. "пан" (все), "кратос" (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.] искусство. Эргин Единоборец был не слишком высок, не слишком широкоплеч, но при этом жилист, подвижен и в равной степени грозен, как с любым оружием, так и без оного. Впрочем, сказать по правде, ни ему, ни Драконтею в Олимпии не место. В Олимпии состязания честные, и судьи за тем строго следят. Даже в панкратионе есть запреты, к примеру, глаза выдавливать нельзя. А какой пират станет блюсти правила? Глупости какие.
        Никто не слышал, чтобы Эргин, непревзойденный единоборец, отличался благородством, честностью и верностью клятвам, отчего у Митридата и Киаксара нередко возникали с пиратом затруднения, ибо, по иронии судьбы, чаще всего переговоры им приходилось вести и полагаться на честное слово именно Мономаха. Так уж получилось, что, сидящий на облаке, Зеникет, все реже интересовался происходящим у него под ногами. Мосхион в большей степени занимался управлением пиратскими полисами, политикой, сиречь. А все военные дела возлагались на Эргина, архонта-полемарха, избранного Братством.
        Эргин был очень силен, у него насчитывалось тридцать кораблей и это только всецело преданных, без счета всяких шавок, что под заборами орут, будто независимы, а сами подбирают падаль за могучим морским псом. Эргин, как и Леохар, даже имел свой собственный стяг - белый глаз на черном поле. За это его начали было звать не Мономахом, а Монофтальмом, тем паче, что через левый глаз Эргина пролегал длинный, жуткого вида шрам. Однако, прозвище не прижилось, глаз сохранился и видел, а страшный шрам лишь добавил Мономаху авторитета в Братстве.
        Полемарх командовал пиратским флотом, когда вожди объединялись для совместных операций. С начала нынешней войны Эргин еще ни разу не вышел в море сам за себя. Митридат был очень щедр. Ни один государь до него не дружил с пиратами столь активно. Причем, для кое-кого из присутствующих это дружба не за деньги. Терей Уголек был близким другом Неоптолема, старшего из навархов понтийского царя. Уж как они сошлись, на чем сблизились, все Братство гадало. Сложно было представить себе более разнящихся людей. Понтийский аристократ, довольно высокомерно относившийся к большинству пиратов, действительно дружил с одним из них. На полном серьезе. До такой степени, что даже подумывал выдать свою дочь за одного из сыновей страшного на вид морского пса. А более отталкивающую рожу, чем у Терея, в Братстве еще поискать! Угольком его прозвал, не лишенный чувства юмора Зеникет, еще лет двадцать назад, в самом начале продвижения Терея от рядового гребца, дравшегося в своем первом бою дубиной, за неимением другого оружия, к педалиону[Педалион - изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться
рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.] кормчего. Прозвал после того, как молодому тогда пирату опалили факелом лицо в одной из схваток. Хорошо так поджарили, Терей едва не протянул ноги. Приобретенное уродство донельзя испортило его характер, но и способствовало быстрому восхождению, ибо мягкотелые в Братстве долго не живут, а ума Угольку не занимать. Как, впрочем, и большинству пиратов, выбившихся "в люди". Был Уголек злобной, раздражительной скотиной, а случись совместный поход с митридатовым флотом - совсем другой человек. Вежлив, приветлив, по плечам друг друга с навархом хлопают, смеются чему-то. Что-то их сближает. И ведь молчат оба! А любопытство-то гложет, изнутри точит, как жук-древоядец, корабельная смерть. Чудно.
        Эвдор с Аристидом, нацепив на себя самое лучшее из того, что нашлось в сундуках Филиппа, явились на совет с опозданием, сразу угодив в центр внимания уже разгоряченных вином пиратов.
        Кроме Полиада, Эргина и Терея собралась одна мелочь, из которой Эвдор никого не знал. То есть, может и встречал прежде, но не запомнил, не было нужды.
        - Мышелов? - дернул уголком рта Эргин, возлежавший во главе стола, вернее столов, составленных вместе в форме буквы "Пи", - ты еще жив?
        - Как видишь, - спокойно ответил Эвдор.
        - Я огорчен.
        - Тем, что я жив? - усмехнулся Эвдор. - И тебе доброго здоровья!
        - Я огорчен тем, что меня ввели в заблуждение. А твои люди?
        - Все давно уже переправились через Стикс. Теперь у меня новый корабль и команда.
        Мономах перевел взгляд на Аристида.
        - Вижу. Значит, этот пьяница теперь твоя команда?
        Ни Эвдор, ни Аристид ответить не успели, как на вновь прибывших соблаговолил обратить внимание могучий Полиад, до этого сосредоточенно надевавшийся ртом на баранью ногу. Говорят, в Индии есть такие змеи, которые могут заглотить барана целиком. Драконтей в Индии никогда не бывал, но явно собирался проверить достоверность этих слухов.
        - Ты посмотри, кто пожаловал! - Полиад сел на ложе, - это ты, Дурное Вино? Или мне мерещится?
        - Не мерещится, почтенный Полиад, - улыбнулся Аристид, - радуйся!
        - И ты радуйся, Эномай[Эномай, Ойномаос - в имени присутствует корень "ойнос" - "вино". Кроме того оно созвучно со словом "ойноменос" - "пьяный".] ! Возляг с нами и осуши эту чашу, как в прежние времена! Эй, виночерпий, быстро подать вина моему дорогому другу! - потрясал огромным серебряным кубком Полиад.
        Эвдор и Аристид-Эномай заняли было свободные места на дальнем от Эргина конце стола, но полемарх решил иначе.
        - Эй ты. Да, ты, переляг в другое место. Мышелов, переместись поближе.
        Пират, согнанный Мономахом с ложа, безропотно подчинился и уступил свое место Эвдору. Драконтей так же бесцеремонно освободил возле себя ложе для Аристида.
        Эвдор смешал вино с водой в медном кратере, зачерпнул чашей-киафом и выпил.
        - По какому поводу пир?
        - Это не пир, - процедил Уголек, возлежавший по правую руку от полемарха, повернув к Эвдору наиболее изуродованную половину лица, - Змеиный не позавтракал, вот и догоняется.
        Стол от яств не ломился, но потешить желудок было чем. Эвдор подцепил кусок мурены под соусом и отправил в рот. Покосился на Аристида и Полиада, возлежавших напротив. Драконтей, в бороде которого застряли хлебные крошки, задрав голову кверху и присосавшись к немалых размеров серебряному ритону, громко булькал, втягивая в себя его содержимое. Аристид старался не отстать.
        - Так из-за чего собрание? - вновь спросил Эвдор.
        - Митридат зовет, - ответил Эргин.
        - Приперло, - добавил Терей.
        - А что с ним случилось?
        Эргин подозрительно посмотрел на Эвдора.
        - Ты, Мышелов, от спячки очнулся? Из какого болота вынырнул?
        - Оттуда, откуда не выныривают.
        - Ты что-то дерзок стал, - прошипел Уголек.
        Полемарх выпад Эвдора не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
        - Митридата сильно стали бить римляне. Вот и заскулил.
        - А Неоптолем чего?
        - А это не твоего собачьего ума дело! - окрысился Терей.
        - Неоптолем, по слухам, на севере, возле проливов. Если уйдет, Архелаю совсем каюк.
        - Где царь-то?
        - Сейчас в Пергаме. Пока. Может уже в Питану сбежал. Если римляне Пергам взяли.
        - Римляне взяли Пергам?! - удивление Эвдора было неподдельным, - Сулла уже в Азию перешел?
        - Не Сулла. Какой-то Фимбрий. Крепко бьет царя, песий сын.
        - Ты верно, Мышелов, как лягух после зимы растаял, - облизывая жирный палец, заявил Терей.
        Полиад и Аристид чему-то дружно заржали, им вторили пираты из свиты Драконтея. Эргин поморщился.
        - Да, римляне в Азии. Царя побили. Половина вифинцев сразу к ним метнулась, радостно жопы растопырив.
        - Да, припоминаю, слышал... - Эвдор вспомнил родосскую рыночную толкотню.
        - Вот мы тут и судим, что делать.
        - Как, что делать? - неожиданно рявкнул Полиад, обнаружив внимание к разговору, - идем в Питану, вывозим богоравного. Он нам за то - почет и уважение. Правильно я говорю?
        - Фу, - скривился Аристид, - служить каким-то царям...
        - А что такого? Суди сам, друг Эномай, вот у меня есть все. Ну, почти. Золото? Хоть жопой ешь. Вина - залейся. Бабы? - Драконтей почесал в паху, пострелял мутными глазами вокруг себя и нашарил волосатой ручищей флейтистку, сидевшую возле ложа на полу, - баб столько, что аж конец распух. Ну, вроде все, что душе угодно. Ан нет... Чего-то не хватает. Тоскливо.
        Драконтей скорчил плаксивую гримасу.
        - Нету почета...
        - И уважения, - продолжил Аристид.
        - И уважения, - подтвердил Полиад.
        - Неужто тебя не уважают и не боятся?
        - Боятся. Так и десять лет назад боялись. А я хочу, чтобы... - Драконтей нахмурил брови, подыскивая слова, - чтобы говорили: "Вот наварх Полиад. Он римлян так бил, что ух!" Давай, ухнем, Эномай.
        - Давай.
        Полиад опрокинул в себя ритон и вновь забулькал. Аристид, последовал его примеру.
        Эргин, который во время проникновенной речи Змеиного молчал, процедил:
        - Римляне, внезапно, резко усилились. Из-за одной критской твари.
        - Так там не только Леохар, - сказал с набитым ртом Эвдор, - там еще...
        - ...не произноси этого имени! - вскинулся полемарх.
        Эвдор перестал жевать, посмотрел на Эргина, на Терея. Хмыкнул.
        - Ну да. Теперь Неоптолем безнаказанным больше не будет.
        Уголек гневно сверкнул глазами, но ничего не сказал.
        - А вы, значит, дружно под себя наложили, - как ни в чем не бывало, продолжил Эвдор.
        - За языком своим, поганым, следи, - посоветовал полемарх.
        Один из его телохранителей, каменной статуей возвышавшийся за ложем вождя, положил руку на рукоять кинжала за поясом. Эвдор покосился на него и усмехнулся.
        - Ну-ну. Пока вы тут судите да рядите, я сейчас поем, сманю десятка два ваших бойцов, да в море выйду. В Питану. Я вам погоды все равно не сделаю, с моим акатом, а в таких делах надобно поспешать.
        - Это как, интересно, сманишь? - спросил Терей, любопытство в котором пересилило неприязнь к Эвдору.
        - Просто. Кто первый царю на выручку придет, того не забудут. Пока вы тут все это изобилие переварите, - Эвдор рыбьей костью обвел блюда с закусками, - римляне до Вавилона дойдут.
        - Никогда не слышал, чтобы ты, Единоборец, чего-то опасался, - встрял Аристид, - сейчас что медлишь?
        - Ты-то куда вылез?! Ты только что кривился, дескать, служить кому-то не по нраву. Ты Лукулла корабли считал? Две сотни! И каких! А тут что? Лоханки по сравнению с триерами Лукулла. Моих тридцать, Полиад с Тереем на двоих столько не добавят. А эти, - полемарх махнул рукой в сторону пиратов, занимавших дальние концы стола, - как тараканы разбегутся, едва на горизонте волчья морда замаячит.
        - Я считал корабли Лукулла, - спокойно сказал Эвдор, - тебя обманули, Эргин. Нет у него двух сотен. У него и полсотни не наберется. Так что силы равны. А если еще Неоптолема присовокупить...
        - Вообще-то, - уточнил Аристид, - у Лукулла есть пентеры. И эти, как их там, "вороны", любимые римлянами. Почти на всех кораблях. И пехоту он на корабли посадит. А как римская пехота драться умеет, Митридат бы хорошо поведал. Так что, лично я все же за то, чтобы сходить до Финикии. Там добычи не убудет, а здесь, - Аристид усмехнулся, - благодарные понтийцы тебе, Эргин, даже памятник не поставят.
        - Чего-то я никак понять не могу, на что ты его сподвигнуть пытаешься? - недоуменно заявил Аристиду Драконтей.
        - Вести уже разосланы, - подал голос, молчавший до сих пор богато одетый человек,
        - когда все Братья соберутся, общая сила не сравниться с римлянами. Зеникет не откажет в поддержке Митридату.
        - Да плевал я на Зеникета, - буркнул полемарх.
        Архонт-эпоним, а это был именно он, даже бровью не повел.
        - Однако надо спешить, положение царя тяжелое.
        - Хорошо, - повернулся к эпониму полемарх, - сейчас мы все подобрались, ноги в руки, и понеслись в Питану. Там нас встречает критский ублюдок с превосходящими силами и рубит всех в капусту...
        - В соленую! - хохотнул Аристид.
        - ...хорошо мы царю поможем?
        - Твои речи, полемарх, - поджал губы Мосхион, - отдают изменой.
        - Да ну? Это когда я присягал Митридату? Или это Зеникет присягал?
        Мосхион не ответил. Уголек посмотрел на него и присвистнул.
        - Плевал я на Зеникета, - громко, с вызовом, повторил Эргин.
        В зале повисла тишина. Поднялся один из пиратов за дальним столом.
        - Ты, Эргин, конечно вождь уважаемый, но ты сейчас палку не перегнул?
        - Это кто там гавкает? - рыкнул полемарх.
        - Вообще-то, народ тебя не поддержит, - сказал враз посерьезневший Драконтей.
        - Ты трус, Эргин! - закричал другой пират, - Драконтей, веди нас!
        - Драконтея в полемархи! - подхватили несколько голосов.
        Эргин сунул руку за спину и выхватил кинжал из-за пояса своего телохранителя. Клинок сверкнул в воздухе и скользнул по неприкрытому черепу первого крикуна. Пират, обливаясь кровью, повалился на пол. Все присутствующие мигом схватились за мечи.
        - Ну, давайте, проредите друг друга, - спокойно заявил Эвдор, - то-то порадуется Волк.
        Его не услышали. Зал наполнился криками. Трое дружков раненного пирата рвались резать горло Мономаху, но дюжина рук удерживала их от поножовщины. Положение спас Уголек. Вскочив на стол, Терей заорал не своим голосом, перекричав всех:
        - А ну, стоять! Всех здесь порешим!
        Подействовало. Пираты притихли, оглядываясь по сторонам. Людей самого Терея в зале присутствовало всего пятеро, но на это не сразу обратили внимание. Сам же Уголек обратился к Мономаху.
        - Эргин, мы тебя избрали полемархом, но все Братья признают верховенство Зеникета. Так? - он повернулся к остальным.
        Те согласно закивали.
        - Так. Верно говоришь, Терей.
        Терей повернулся к Мосхиону.
        - Зеникет поддерживает Митридата?
        Эпоним согласно кивнул.
        - Значит, мы тоже поддерживаем Митридата. И придем ему на помощь. Ты с нами? Или ты больше не хочешь быть полемархом?
        Глаза Мономаха превратились в щелки. Он обвел взглядом собравшихся и прошипел:
        - Никто еще не пережил обвинения Эргина в трусости. Мы выступаем на рассвете. Но вы, ублюдки, все пожалеете, что вынудили меня пойти на это!
        Спускаясь по ступеням Царского дома, Аристид сказал Эвдору:
        - Далековато отсюда до Питаны. Может статься, что мы не успеем.
        - Может, и не успеем.
        - Завтра на рассвете?
        - Завтра.
        - Нам надо бы еще людей себе сосватать.
        - Я помню. Придется поторопиться. Отдых отменяется.
        - Не думаю, что это сильно понравится нашим, - осторожно заявил Аристид.
        - Да уж точно, - согласился Эвдор, - но дело того стоит. Судьбу, Аристид, надо хватать за хвост, а то улизнет.
        - Похоже, все получилось, как хотел Койон. Мы отдались под крылышко Зеникета. Тот-то он будет рад. Я Койона имею в виду.
        - Все идет, по-моему, - возразил Эвдор, - кстати, а почему тебя зовут Эномаем? Я не заметил, чтобы ты хоть сколько-нибудь захмелел, хотя выпил много больше меня.
        - Потому и зовут Дурным Вином, пьяницей. Пью много и почти не пьянею. Похмелья уж точно никогда не бывает.
        - Полезное качество, хотя... Иной раз так хочется нажраться.
        - Да уж. Страдаю страшно. А почему тебя зовут Мышеловом?
        Глава 9
        Питана
        - Солнышко светит, птички поют, - тессерарий[Тессерарий - должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.] Луций Барбат блаженствовал, - вроде все, как у нас, в Этрурии, а приглядишься - и небо другое, и море, и трава другая.
        - Чем тебе небо-то не угодило? - Север откинул полог палатки и вышел наружу, зябко поеживаясь, - чего-то не жарко сегодня.
        - Хорошо-о, - протянул тессерарий, сидевший на деревянном топчане возле трибунской палатки, - самое оно. К полудню так парить начнет, что держись.
        Север покинул тень палатки, прищурился, взглянув на поднимающееся солнце.
        - На солнце уже припекает, а в тени холодно.
        - Как в пустыне. Там ночью зуб на зуб не попадает, а днем железо плавится.
        - А ты был в пустыне-то? - недоверчиво спросил Север.
        - Не был, только слышал. От ветеранов, что с Югуртой воевали. В горах тоже так бывает, высоко, где снег. В горах, как сейчас помню, небо голубое, солнце яркое-яркое и снег сверкает. Смотреть нельзя, так и ходишь зажмурившись.
        - Это где ж ты в Этрурии горы-то нашел, со снегом?
        - Зачем в Этрурии. В Альпах. Я в легионе Тита Дидия служил, так мы как горные козлы по скалам ползали.
        - Ни разу не видел, чтобы козлы ползали, - усмехнулся Квинт, - я тоже служил у Дидия, но не помню, чтобы он забирался высоко в Альпы, когда мы шли в Испанию.
        - Я служил в восьмой когорте Второго легиона. Посылали нас как-то на самую верхотуру за одним делом, - Барбат расшнуровал калигу и вытряхнул из нее маленький острый камешек, раздражавший ступню.
        - Второй Испанский?
        - Он самый, который в Союзническую войну переименовали в Четвертый, а потом расформировали.
        Север потянулся до хруста в суставах.
        - Сейчас в баню бы. В настоящую, с парной, с бассейном. Пропотеть, как следует, грязь соскрести. Чтобы раб толковый мышцы размял... Мотаемся по лагерям, день тут, день там, сарай с печкой некогда построить. Так скоро вши заведутся.
        - В конце Союзнической, вошли мы в Помпеи, там я побывал в Стабиевых Банях. Эх, скажу тебе, командир, - мечтательно пропел тессерарий, - вот это заведение! Целый квартал занимает. Все выложено мрамором, мозаика, статуи кругом. Даже палестра греческая есть!
        Квинт заметил рядом с тессерарием деревянное ведро.
        - Это что у тебя тут? Вода? Полей-ка на руки.
        Префект стянул тунику через голову. Вода была холодной.
        - Давай теперь, на шею лей. Ага, хорррошо.
        Квинт довольно фыркал и отплевывался. Закончив, потряс головой, как пес, прогоняя воду из волос. Оделся.
        Барбат протянул префекту покрытую воском дощечку-тессеру, от которой и произошло название его должности. Север раскрыл половинки тессеры, между которыми обнаружилось заложенное стило, костяная палочка для письма и задумался.
        - Ну что у нас вчера было? "Гнев Юпитера?" А позавчера "Слава Мария". Кто хоть придумал-то такое. Магий что-ли? "Слава Магия" видать хотел, да постеснялся.
        Луцием Магием звали трибуна легиона Близнецов, второго из легионов Фимбрии, названного так, поскольку он был образован слиянием двух других расформированных соединений. Накануне Магий, согласно очереди, распоряжался постами.
        - Давай-ка что-нибудь поинтереснее родим, - сказал префект, выводя буквы по воску,
        - "кап-кан... для...".
        Север сложил дощечку и протянул тессерарию:
        - Пароль на сегодня - "Капкан для Диониса".
        - Намек на этого, что-ли? - Барбат мотнул головой в сторону крепостной стены Питаны.
        - На этого.
        В Понтийском царстве полагалось считать, что Митридат, на самом деле - бог Дионис.
        - А не боишься?
        - Кого?
        - Диониса.
        - Митридата?
        - Нет, того Диониса, - тессерарий указал рукой на небо.
        - Не боюсь. Свободен, тессерарий!
        Барбат отсалютовал и мгновенно скрылся. Север посмотрел на башни Питаны. Вспомнилось недавнее:
        "На Акрополь! Захватим Митридата!"
        Ага, захватили.
        "Чего богов бояться, когда они, как зайцы бегают?"
        По мнению самого Эвпатора, он вовсе не бежал, как заяц, а организованно отступил. Все прошло согласно плану. Едва Север в числе авангарда очутился на Нижней Агоре, распахнулись Северные ворота Пергама и халкаспиды Тиссаферна стремительным броском атаковали вифинцев, стоявших в заслоне. Фимбрия, конечно, предполагал, что царь пойдет на прорыв, причем именно здесь. Лишь круглый дурак не задумался бы о такой возможности. Легат поставил напротив Северных ворот треть своего войска, всех вифинских союзников. Он, разумеется, не доверял Аполлодору и стойкости его воинов, но не мог поступить иначе. Легионеры нужны для штурма, а на фракийцев, весьма полезных в уличных боях, в чистом поле надежды немного.
        Аполлодор ждал митридатова прорыва, но мощь удара стала для него полной неожиданностью. Он думал, что царь будет драться за Пергам и лучшие свои части поставит против легионов, а на прорыв пойдет, лишь потеряв надежду удержать город. Петух тоже думал, что певцы для супа непригодны...
        Тиссаферн прошел сквозь даже не фалангу, просто строй гоплитов, как нож, режущий масло. Ошибкой Аполлодора стало то, что он стоял слишком далеко от стены, позволив халкаспидам быстро выставить за ворота значительные силы и развернуть строй. Впрочем, нельзя утверждать, что решение разместить войска подобным образом было необдуманным. Идущих на прорыв активно поддерживали со стен градом стрел, и поваленные на бок телеги, а так же щиты, во множестве изготовленные для разрушения стены и служившие защитой осаждающим, подтащить ближе оказалось нереально. Да и укрыли бы они лишь небольшие группы воинов.
        Нельзя сказать, что вифинцы тут же разбежались, но тягаться с лучшими воинами Понтийского царства им явно не под силу.
        Понтийцы шли молча, без боевых кличей, без ударов мечей о щиты. Все действия корпуса халкаспидов были продуманы заранее, и главный царский телохранитель не утруждал себя командами и указаниями, кому куда бежать и что делать. Он шел на острие атаки, вызывающе, без щита, работая сразу двумя мечами. Эта безмолвная сеча потрясла воинов Аполлодора куда больше, чем, если бы враг отчаянно шумел, создавая иллюзию своей большой численности.
        Следом из ворот вырвались катафрактарии[Катафракт - закрытый (греч). Катафрактарии
        - тяжелая конница, в описываемое время появившаяся у сарматов, скифов и парфян. Воин и его конь были полностью защищены доспехами.] во главе с самим царем и его сыновьями. Царь в длинном чешуйчатом доспехе, закрытом шлеме, сидя на высоком мощном жеребце, так же укрытом от копыт до ушей согласно парфянскому обычаю пластинчатой броней, казался железной статуей бога войны. Воины Аполлодора отхлынули от ворот, как волны, разбивающиеся о прибрежные скалы. В пробитую брешь устремились все прочие царские войска, оставляющие город. Раненого Диофанта везли на специально подготовленной колеснице.
        Таксил, брошенный на произвол судьбы, еще сражался в городских кварталах, когда последний из воинов, которых царь пожелал взять с собой уже оставил пределы города.
        Прорвавшись на Акрополь и обнаружив отсутствие какого-либо сопротивления, Фимбрия понял, что царь бежал.
        - Ушел, ушел! Аполлодор, трусливая скотина! Упустили! - легат метался по тронному залу, волоча в руке длинную горящую занавеску.
        - Гай Флавий! - Север, уже вложивший меч в ножны, замер на пороге зала вместе с несколькими легионерами, заворожено, как и они, взирая на обезумевшего легата, - опомнись! Ты спалишь дворец!
        - Пусть! Пусть горит все!
        На пороге появился Носач и зарычал:
        - Фимбрия, приди в себя! Что ты ревешь, как баба?! Царь не уйдет далеко, у него путь один, в Питану.
        Фимбрия остановился и выпустил из рук занавеску. В зале уже горело все, что могло гореть, легат стоял в самом центре огненного кольца, но, казалось, не замечал его.
        - Надо уходить! - крикнул Север и закашлялся.
        Зал и ведущие к нему коридоры дворца стремительно затягивало дымом. Панцирь префекта нагрелся так, что единственной мыслью в голове Квинта было желание поскорее избавиться от него.
        Легат очнулся и бросился прочь из зала. Префект и примипил не заставили себя уговаривать последовать его примеру.
        Пергам горел. Римляне жгли римский город. Вот уже сорок семь лет римский. Митридат уходил на юго-запад, а по пятам его преследовал огонь.
        Наутро Фимбрия собрал совет старших командиров, вызвал разведчика, фракийца Буроса, и тот доложил ему о положении дел в Питане.
        Город, куда отступил Митридат, был приморской крепостью. Он не столь велик, как столица Римской Азии, но укреплен не хуже. Легат, живо представив себе очередную осаду и штурм, заскрипел зубами.
        - Не достать теперь Митридата, - Магий высказал то, что крутилось на языке у всех присутствующих, да только они не решались произнести это вслух, опасаясь непредсказуемой реакции Фимбрии, - отплывет, куда захочет, и мы никак не помешаем.
        - Не отплывет, - возразил Бурос.
        - Это почему?
        - Сейчас в Питане нет кораблей. Может парочка купеческих лоханок. Но царского флота нет.
        - Значит, он в западне, - сказал Тит Сергий, - дальше бежать некуда.
        - Выступаем немедленно, - воодушевился Фимбрия, - я все-таки доберусь до этого сукиного сына!
        - Гай Флавий, - возразил Носач, - люди устали. Такая работа, такой бой. Да и обычаю неплохо бы следовать. Взял город - отдай солдатам на три дня.
        - Это римский город, - недовольно бросил Фимбрия.
        "То-то ночью ты об этом помнил", - хотел сказать Север, но промолчал.
        - Люди. Устали, - с расстановкой, как учитель бестолковом ученику, повторил Тит.
        - Хорошо, - помолчав немного, согласился легат, - раз у него нет флота, он никуда не убежит.
        - Если только флот не появится завтра, - негромко проговорил Север, но Фимбрия его не услышал.
        - Надо собрать все машины, - продолжал легат, - Тит, тебе нужно все же идти на Питану с авангардом и запереть царя, чтобы не сбежал берегом. Пожалуй, возьми три когорты из тех, что вступили в город последними. И Фания тоже забирай. Нечего его дикарям здесь прохлаждаться. В городе нужно восстановить законную магистратуру. А всех понтийцев поганой метлой. Магий, ты займись.
        - Отпустить их? - спросил трибун.
        - Нет, конечно, ты что, идиот?
        - Этак весь город вырежем, - буркнул примипил.
        - Ты что-то сказал? - спросил легат.
        - Нет.
        - Ну и ладно. Север?
        Квинт посмотрел на легата.
        - А, впрочем... с тобой чуть позже. Выступаем через три дня.
        Фимбрия не стал отдавать город на разграбление легионерам, как советовал Носач. Обещанные три дня легионы простояли вне стен города. Хоронили убитых, приводили себя в порядок. Фимбрия подарил Митридату три дня.
        Легионеры копали ров и по краю его насыпали вал, браня неподатливую каменистую почву и обливаясь потом. Привычная работа, за которой проходит едва ли не половина жизни вставших под знамя Орла. Уж точно не меньше, чем в походах и воинских упражнениях. И гораздо больше, чем в боях. Две третьих всех легионеров ковырялись в земле, остальные в полном вооружении стояли за валом, готовые в любой момент отразить вылазку врага. Стояли под палящим солнцем. Неизвестно, кому было тяжелее, по крайней мере, землекопы одеты очень легко, а кое-кто попросту копал землю, в чем мать родила, тогда как стерегущие их товарищи, медленно запекались в железе, покрывавшем их с ног до головы.
        - Орк бы побрал эту треклятую работу, - пробормотал молодой легионер, пытаясь вытереть пот с лица ладонью, - на кой она вообще сдалась?
        Лучше не стало, рука, липкая от пота, лишь размазывала его по обветренному лицу. Глаза слезились и ничего не видели. Парень опирался руками на пилум и щит, но, несмотря на это, едва держался на ногах.
        - Скажи спасибо, что оборону строим, - сказал его товарищ, стоявший справа, - могли бы сейчас на стену лезть. С легата станется, все ему неймется.
        - Это у кого тут голос прорезался?! - прогремел центурион, поигрывая палкой.
        Солдаты послушно заткнулись. Центурион, загоревший до черноты, закованный в кольчугу с нацепленными на нее девятью серебряными фалерами[Фалера - серебряная наградная бляха, выдававшая за доблесть. Прообраз медали.] , так же изнывал от зноя, как и его солдаты, но при этом был бодр и подтянут, как и положено настоящему командиру. Он даже не снял шлем, это раскаленное стальное ведро, которое каждый из его подчиненных с удовольствием продал бы, вместе с остальными доспехами и вообще всем имуществом за глоток морского бриза, блаженной прохлады.
        - Эй! - раздался голос изо рва, - Свинаря кто-нибудь держите, сейчас упадет!
        Здоровенный детина, одетый лишь в набедренную повязку, опираясь на мотыгу, указал пальцем на роптавшего легионера и заржал. Центурион моментально повернулся к нему.
        - Лапа, еще раз увижу, что ты оставил работу, всю шкуру спущу!
        Детина, пару раз дернув грудной мышцей, оскалился и с остервенением вновь принялся рубить мотыгой землю. В его здоровенных ручищах, не иначе как наградивших его прозвищем, мотыга казалась невесомой тросточкой.
        - Недовольны? - спросил центуриона Север, наблюдавший с вала за крепостной стеной.
        Центурион промолчал.
        - Чего язык-то проглотил? Признай правду, ты же меня знаешь, Сервий, я не побегу доносить и сам никого наказывать не стану.
        - Недовольны, - мрачно подтвердил Сервий Аттион.
        - Оно понятно, - согласился Север, промокнув лоб рукавом туники.
        Он пришел осмотреть осадные работы без шлема и доспехов, нацепив лишь перевязь с мечом.
        - Я вот тоже думаю, то зря копаем, - сказал центурион, - не полезут.
        - Возможно. Я думаю, у них и пяти тысяч сейчас не наберется. Полезут - сами дураки. У них на плечах в город войдем. Однако лучше перебдеть, чем недобдеть.
        - Чего бы с наскока не взять?
        - Пергам же с наскока не взяли. А тут тоже стены хоть куда. Фимбрия не хочет на одни и те же грабли дважды наступать.
        - Устали люди от беготни за понтийцами и вскапывания этих грядок. Особенно, когда в них смысла никто не видит.
        - Я знаю, Сервий.
        - Я на своем веку немало рвов вырыл, - сказал центурион, - никогда не ныл. Даже когда и духу врага поблизости не было. Знай копал себе. Всегда понимал, так надо. А сейчас не понимаю. Совсем, как эти юнцы.
        - Когда нет успеха, любая работа кажется бессмысленной.
        - Я с Марием служил, он никогда не проигрывал, мы ему верили, как никому другому. А теперь я себя понять не могу. Вроде мы и с Фимбрией ни одного сражения не проиграли, а на душе как-то тошно. Как-то все...
        - ...бессмысленно, - закончил Север.
        - Да.
        - Это все оттого, старина, что ты чувствуешь, даже если сам себе признаться не можешь, что мы не проиграв ни одного сражения, проигрываем войну.
        Квинт повернулся, собираясь пройти по гребню вала к участку следующей центурии, но возле него из ниоткуда возник Барбат.
        - Командир, - вид у тессерария запыхавшийся, побегай-ка по такой жаре, - легат тебя зовет.
        На входе в палатку легата Квинт нос к носу столкнулся с вышедшим из нее Титом Сергием. Примипил как-то странно взглянул на префекта и, раздраженно пробурчав себе под нос нечто нечленораздельное, привычным для него широким шагом удалился. Север удивленно посмотрел ему вслед и вошел внутрь.
        - Садись, - пригласил легат.
        Фимбрия сидел за походным столиком что-то писал на папирусе. Префект сел и терпеливо ждал.
        - Митридат заперт в портовом городе, - Фимбрия изрек факт, озвучивания которого вовсе не требовалось.
        Север кивнул.
        - Чего киваешь? Ну, и что из этого следует?
        - Что следует? - префект все еще не понимал цели вызова.
        - Следует то, что он не заперт.
        - У него нет кораблей, - возразил Север.
        - Да? Совсем нисколько? Ты там, через стену видишь, что пирсы пусты и никто на суда не грузится, собираясь свалить на все четыре стороны?
        - Через стены я не вижу. Но пирсы пусты. Так утверждает разведка.
        - Разведка утверждает и кое-что другое, - раздался знакомый голос из-за спины.
        Север вздрогнул и повернулся. В углу палатки стоял Бурос. Префект, войдя, не заметил его.
        - Что именно?
        - Митридат посылал гонцов еще из Пергама. Мы перехватили одного. Наверняка он не единственный. Это не считая голубей. Гонцы к Неоптолему и Зеникету.
        - К Зеникету? Кто такой Зеникет?
        - Я рад, - сказал Фимбрия, - что тебе не надо рассказывать, кто такой Неоптолем. А Зеникет, это один царек с Пиратского берега.
        - Я бы не стал говорить о нем столь уничижительно, - сказал разведчик.
        - И откуда ты такие слова-то знаешь...
        - Значит, Гай Флавий, ты думаешь, что скоро корабли у Митридата будут? - спросил Север.
        - Молодец, - одобрительно кивнул легат, - всегда ценил тебя за быструю соображалку. Будут. Скоро.
        - Разве Неоптолема не связывает Сулла?
        - А как он его свяжет? Сулла - сухопутный зверь. Неоптолем - морской. Если кто и держит Суллу, так это Архелай, но к нашим делам это никак пока не относится.
        - Что же, значит надо штурмовать город, иначе царь улизнет.
        - Штурмовать, - мрачно протянул Фимбрия, - посчитай, сколько дней мы потратили на Пергам.
        - Мы строили машины. Сейчас нам не придется их строить, они же готовы.
        - Города берут не машины, - покачал головой Фимбрия, - а люди. Люди измотаны.
        - У царя тоже.
        - Перед тобой тут заходил Тит Сергий, он мне доходчиво объяснил, что взять Питану сложнее, чем Пергам. Да я не слепой, и сам это вижу. Хотя, признаюсь, первый порыв был - штурмовать. Но стены здесь столь же высоки и крепки, а их протяженность меньше. Оборонять легче. Все сначала, Север.
        Префект молчал.
        - Мы расточаем силы в этих штурмах и осадах, - сказал легат.
        "Вторая осада, а ты уже говоришь, как о многих".
        - Тем временем подойдут корабли, и Митридат улизнет, хохоча над глупыми римлянами. Война затянется. Мы не получаем подкреплений, примкнувшие к нам города могут изменить. Провиант добывать все тяжелее. Обчищая амбары, мы восстанавливаем местных против себя. Они огрызаются. И будут огрызаться сильнее. Мы скоро сожрем все в округе, а после этого Азия нас самих поглотит.
        "Не проиграв ни одного сражения, проигрываем войну", - подумал Север, - "значит, не только меня одного гложет эта мысль".
        Он высказал ее вслух.
        - Тоже понял, - удовлетворенно кивнул легат, - Ганнибал как-то умудрялся несколько лет воевать в Италии, оторванный от всех своих тылов, снабжения и подкреплений. Как жаль, что я не Ганнибал.
        - Сулла - тоже отрезанный ломоть, - напомнил префект, - в Риме марианцы и ему никто не помогает.
        - Как жаль, что я не Сулла.
        - Что ты собираешься делать?
        - Кончать с Митридатом, - ответил Фимбрия, - кончать войну.
        - Значит, все же штурм?
        - Нет.
        Легат свернул папирус и вложил его в кожаный футляр.
        - Это письмо. Ты доставишь его лично. Я не доверяю больше никому.
        - Кому доставить?
        - Лукуллу.
        Север присвистнул.
        - Я не ослышался? Лукуллу? Луцию Лицинию?
        - Ты не ослышался.
        - И что в письме? Что я должен сообщить ему?
        - Ты должен убедить его блокировать Питану с моря.
        - Разве у Лукулла есть флот?
        - Есть, - подал голос разведчик.
        "Так вот почему Носач так зол - не хочет связываться с сулланцами. Но, похоже, другого пути действительно нет. В конце концов, все мы римляне и сражаемся против общего врага".
        Фимбрия положил на стол увесистый кожаный мешочек.
        - Это деньги. Их не жалей. Тебе придется нанять корабль.
        - Каким образом? Если тут поблизости есть что-то водоплавающее крупнее рыбачьих лодок, то только в Питане. И где сейчас Лукулл?
        - Я не знаю, - сказал Фимбрия, - чего так смотришь на меня? Я не говорил, что задание будет легким.
        - Ходили слухи, что он на Родосе, - сказал Бурос, - но может быть уже ушел.
        - Он займется островами, - высказал уверенность Фимбрия, - Кос, Книд, Хиос. Будет склонять их на свою сторону. Луций Лициний все делает тщательно. Сначала набор союзников, только потом война.
        - Я бы отправился верхами в Фокею, - предложил Бурос, - там узнал бы последние новости и слухи и нанял судно.
        - Вот его, - легат кивнул в сторону разведчика, - с собой возьмешь.
        - Понял. Сколько людей я могу взять еще? И каких?
        - Ну не когорту же.
        Север прикинул.
        - Пять-шесть человек достаточно.
        - С ума сошел? Если ты с таким отрядом на корабль взойдешь, тебя в первом же порту продадут избитого и голого. Идет война, а купцы и в мирное время все - наполовину пираты, если добыча легка.
        - Не думаю, что я легкая добыча.
        - Север, я тебя посылаю делать важное дело. Мне не будет выгоды с того, что ты сгинешь, доказывая, сколь проворно владеешь мечом. А проверить это непременно найдутся охотники, я не думаю, что в здешних водах римляне популярны. Возьмешь два контуберния[Контуберний - наименьшее подразделение легиона, восемь-десять человек, живших в одной палатке. В данном случае речь идет о шестнадцати легионерах.] . Кого именно, выберешь сам, я предупредил Сергия. Советую взять не только мордоворотов, но и кого-нибудь грамотного. Может пригодиться с Лукуллом. Этот ублюдок твердолоб, упрям, как бык. Его напором не проймешь. Дипломатия нужна.
        - Я говорил тебе, Гай Флавий, какой из меня дипломат. Я возьму тессерария Барбата. И, если ехать верхами, то своих кавалеристов. Будет быстрее.
        - Не советую. Поговори с Сергием, он назовет тебе бойцов получше. Найдет, кто хорошо ездит верхом.
        Квинт хмыкнул: не первый раз ему доводилось слышать мнение старых вояк, что кавалерист хорошим бойцом быть не может и с пешим легионером не сравнится.
        - Когда отправляться?
        - Немедленно.
        Север отсалютовал и вышел. Разведчик последовал за ним.
        Глава 10
        Беневент
        - А он не слишком самоуверен? Он терпит одно поражение за другим. И это только от Суллы. А ведь Сенат посылал еще и младшего консула с легионами в Азию. Полагаю, сейчас Митридат между двух огней.
        - Мне кажется, этого посланника следует воспринимать иначе. Царь не предлагает помощь, а сам просит ее.
        - Крик о помощи... И он пришел, как проситель, к тем, кого сам же и предал?
        - Не горячись, Альбин. Никого он не предавал. Поскольку не произносил клятв. Это распространенное заблуждение, что мы тогда договорились. Почему-то оно очень популярно среди молодежи. Многие склонны обвинять в своих неудачах кого угодно, любого заморского царя, но только не себя.
        Седой, крепко сбитый мужчина поднялся из-за рабочего стола, заваленного свитками и восковыми табличками и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. Его более молодой собеседник стоял у распахнутого окна, сложив руки на груди и покачивая пальцами полупустой кубок.
        - Темнеет.
        Седой подошел к окну.
        - Я совсем плохо стал видеть в сумерках. Старею. А когда-то... - седой не договорил, погрузившись в воспоминания.
        - Ты совсем не стар, Телесин. И уж точно не дряхл. Ты еще поведешь нас на травлю волчицы, я верю, этот день наступит.
        - Травля... Многое меняется в этом мире, Альбин. Даже в медленно текущую реку не войти дважды. А мы... Боюсь, что нас несет бурный поток и выбор у нас невелик: плыть по течению, не зная, что там, за поворотом, или попытаться догрести до одного из берегов, рискуя разбиться о камни. Какой берег лучше, Альбин? Митридат? Или марианцы? Ты говоришь, я не дряхл. Да, могу держать меч. Но кто я такой? Бледная тень Муцила...
        Понтий Телесин, нынешний лидер самнитов, уцелев в Союзническую войну, остался единственным из их вождей. Все прочие пали в сражениях, во главе с консулами государства Италия, Квинтом Помпонием Сихоном и Гаем Папием Муцилом. Трехлетняя война была италиками проиграна, их государство уничтожено. Самниты и марсы, две основные движущие силы союза племен понесли чудовищные потери. Они сражались мужественно, отчаянно и сложили оружие, лишь добившись от римлян уступок, предоставления гражданских прав. Казалось, хотя бы одна из целей достигнута и жертвы не напрасны, ведь именно требование римского гражданства и высокомерный отказ Сената послужили причиной того, что италики, многовековые соседи римлян, принужденные к неравноправному союзничеству, взялись за оружие. Однако римляне, пообещав права, сдержали слово лишь формально. Сенат распределил италиков по восьми избирательным трибам из тридцати пяти. Таким образом, получив вожделенное гражданство, более многочисленные италики остались в политическом меньшинстве.
        В конце войны идею об уступках союзникам продвигала партия популяров во главе с Гаем Марием. Особенно усердствовал народный трибун Сульпиций Руф, близкий друг Марка Ливия Друза, известного борца за права италиков, убийство которого и послужило формальным поводом к войне. Партия оптиматов во главе с Суллой сопротивлялась, как могла, но все же популяры вынудили их согласиться с уступками, приобретя тем самым преданность италиков. В гражданской войне между Суллой и Марием, самниты, марсы, луканы поддержали последнего.
        Сульпиций Руф добился-таки полного равноправия италиков и распределения их по всем трибам, но ненадолго. Марианцы проиграли, законы народного трибуна были отменены, а его голова выставлена на том самом месте, откуда он их провозглашал.
        "Нас несет бурный поток, и мы не знаем, что там, за поворотом. Да, я не дряхл, но все же слишком стар для столь быстротечного бега событий. Не успеешь опомниться, как вновь ты ступаешь на незнакомый берег, не зная, что тебя ждет на нем..."
        Сейчас Сулла воевал против Митридата в Греции. В Риме, снова захваченном марианцами, установилась их диктатура и уцелевшие знамена с быком, попирающим волчицу, до поры попрятаны по амбарам, подальше. Однако же "ты еще поведешь нас на травлю..." Молодежь не смирилась.
        Альбин допил вино и взглянул на собеседника. Глаза Телесина были закрыты.
        - Я думаю, нам следует выслушать посланника, - негромко проговорил вождь.
        Армилл открыл дверь и посторонился, пропуская Алатриона вперед, но преграждая путь Ганнику, который намеревался проследовать за костоправом. Телохранитель напрягся, но Алатрион остановил его.
        - Все в порядке, дружище, в чужой дом не лезут со своими порядками.
        Армилл прикрыл за вошедшим дверь и замер перед ней, сложив руки на груди и не слишком приветливо поглядывая на Ганника.
        По дороге сюда, в первую же ночь в одном из постоялых дворов галл избавился от своих пышных висячих усов. Нельзя сказать, что эту процедуру он проделал совсем без сожаления, однако привычки той части его народа, что обитала за Альпами, имели уже совсем мало власти над италийскими галлами. Всесторонняя безопасность нанимателя, в том числе и его стремление не привлекать лишнего внимания определенно были важнее для телохранителя. Впрочем, обычное поведение костоправа, как уже не раз убедился Ганник, зачастую шло вразрез с требованиями телохранителя. Уже не один раз Ганник задался вопросом, а с какой целью его все же наняли. Алатрион явно не нуждался в телохранителе, более того, заполучив его, он, казалось, стал вести себя еще более беспечно, чем немало раздражал не только Ганника, но и сопровождавшего их оска.
        Армилл, с которым галл познакомился, когда они все вместе покидали Рим на четырехконной рэде, довольно удобной для путешествий, всю дорогу до Беневента оставался мрачным, скрытным, недружелюбным и неразговорчивым. Последнее обстоятельство не слишком огорчало Ганника, но явно напрягало любознательного костоправа, который не оставлял попыток разговорить оска. Результатом одной из них стало открытие (для Ганника), что оски в отличие от прочих самнитских племен, предпочитают брать греческие имена. От цепкого взгляда галла не укрылось, что оск, хотя на имя "Армилл" и откликается, но всякий раз при его звучании еле заметно морщится. Не нравится ему латинское имя. Настоящее он ни разу не назвал.
        Присутствие галла оск явно счел чем-то из ряда вон выходящим и даже сейчас, в Беневенте, в чужом для Ганника и родном для себя окружении, он продолжал всем своим видом демонстрировать: "Я за тобой слежу".
        Ганник немного нервничал, постоянно ловя косые взгляды Армилла, и других, встретившихся им самнитов. Он все еще пребывал в неведении относительно персоны Алатриона и его целей. При всей свое болтливости, Алатрион умудрялся не говорить ничего конкретного, однако Ганник все же начал понимать, что ввязался во что-то серьезное. Куда более серьезное, чем защита путешествующего врача от грабителей. Тем более что в защите от них костоправ, как раз, менее всего нуждался.
        Алатрион очутился в атрии, весьма обширном. Мозаика на стенах, статуи и бюсты предков хозяина, имплювий, бассейн в центре, предназначенный для сбора дождевой воды, выложен дорогим мрамором. За колоннами, поддерживавшими крышу, виднелись клетки с заморскими птицами.
        - Не бедно живете. Даже птички весело чирикают. Похоже, не сильно страдаете от притеснений подлых римлян.
        - А ты наглец, посол, - раздался голос откуда-то справа, из-за колоннады, - хозяев не приветствуешь, ни в позе, ни в голосе нет и следа почтительности. Думаешь, с тобой стоит говорить?
        Прозвучала эта фраза по-гречески. К бассейну вышел мужчина в сенаторской тоге. Гладко выбритый, совершенно лысый, но не старый.
        - Полагаю, говорить в любом случае предпочтительнее, чем с ходу хвататься за ножи,
        - сказал Алатрион.
        - Что ж, мы готовы тебя выслушать, но тебе придется, как следует заинтересовать нас, чтобы мы не осуществили свое желание и не прогнали тебя прочь к твоему хозяину палками.
        - Обычно, после таких слов любые переговоры заканчиваются и начинаются войны. Скучные вы люди, нелюбознательные. Неужели не интересно послушать, что готов предложить вам Митридат? Кстати, не стоит звать его моим хозяином, это совершенно не соответствует действительности. Скорее, в определенный период времени наши цели совпадают.
        - Даже так? Однако, ты невероятно самоуверен, коль так бесстрашно говоришь о своем царе, будто о купце-компаньоне.
        - Он вовсе не мой царь, но это все несущественно, как и то, что ты, почтенный, опустил в именовании царя слово "Великий". Другой бы на моем месте обиделся. Вы что-то очень рьяно пытаетесь меня разозлить и сорвать переговоры. Оставьте эти попытки. Я пришел именно разговаривать, а не злиться.
        - Не ты ли первый продемонстрировал неуважение к этому дому?! - вскипел лысый.
        - Остановись, Альбин, - раздался новый голос со стороны дверного проема, который Алатрион определил, как проход в таблиний.
        Из тени появился седой человек. Алатрион прежде ни разу не видел Телесина, но сразу понял, кто перед ним.
        - Не стоит обвинять нас в негостеприимстве, мой друг. Не каждый день мы принимаем у себя столь важных и, согласись, опасных гостей. Мы несколько взволнованы. Я, Понтий Телесин, приветствую посла Великого царя Митридата в моем доме.
        - И я приветствую тебя почтеннейший Телесин. Называй меня Аппий Прим и пусть тебя не смущает римское имя понтийского посла.
        - Что ж, следует уважать желание столь важного посланника сохранять инкогнито. Приглашаю тебя, уважаемый Аппий, разделить с нами скромную трапезу дабы умиротворить разум, прежде, чем мы перейдем к нашим делам.
        Телесин хлопнул в ладоши и в атрии тотчас появились рабы. Они внесли три ложа, низкий столик, быстро сервировав его угощениями, после чего удалились. Один из рабов остался в атрии, приготовившись прислуживать хозяевам и гостю.
        "Интересно, почему это все нельзя было сделать заранее", - подумал Алатрион.
        Посол и хозяева возлегли за столом. Некоторое время все угощались в молчании. Костоправ более не пытался раздражать хозяев. Наконец Телесин заговорил:
        - Так что же хочет сообщить нам Великий царь?
        Алатрион предполагал перейти к делу не столь прямолинейно, намереваясь начать разговор издалека, однако деваться некуда, хозяева не горели желанием вести пространные беседы.
        - Царь хотел бы достичь соглашений с самнитами по ряду вопросов.
        - Каких соглашений? - тоном дознавателя поинтересовался Телесин.
        Алатрион усмехнулся.
        - Царь полагает, что взаимовыгодных.
        - Ты разговариваешь с сенатором, посол, - встрял Альбин, - ты предлагаешь римскому гражданину переговоры с царем, находящимся в состоянии войны с Римской республикой. Такие переговоры может проводить лишь Сенат или лицо уполномоченное Сенатом. С какой целью ты прибыл сюда, а не в Рим и ведешь такие речи?
        - С целью подстрекательства вас, уважаемые граждане, к государственной измене. Отдаю должное вашей осторожности, но будет лучше, если мы все вещи назовем своими именами. Вы такие же сенаторы, как я Аппий Прим.
        Альбин дернулся было вскочить, но Телесин удержал его.
        - Почему мы должны довериться человеку, скрывающему свое имя?
        Алатрион помолчал.
        - Логично. Люди, особо приближенные к Великому царю, с чьего ведома я действую и от чьего имени говорю, называют меня Алатрионом. Разумеется, я не римлянин. Я иониец. С тобой же, Понтий Телесин, я намерен говорить, поскольку еще не минул третий год, как ты вложил в ножны меч, обагренный кровью римлян. Полагаю, за столь малый срок люди не успевают забыть, за что они сражались. Особенно если борьба закончилась горестным поражением, а хитрые победители кичатся ловкостью, с которой обманут и усмирен опасный враг.
        Глаза Телесина превратились в щелки.
        - Продолжай, почтенный Алатрион, я слушаю тебя.
        - Царь Митридат испытывает большие затруднения. Сразу две могучих римских армии теснят его. Царь близок к поражению в войне и будет просить мира. Эти речи не были вложены в мои уста людьми, пославшими меня. Я говорю так, ибо не собираюсь обманывать вас, уважаемые.
        Алатрион замолчал. Телесин ждал продолжения. Внезапно Альбин осознал смысл слов посланника.
        - Ты сказал, две армии теснят царя? Значит, легионы консула Флакка сразились с Митридатом прежде, чем выступили против Суллы?
        Предвосхищая возражения Телесина, Альбин добавил:
        - Полагаю, для нашего гостя цели младшего консула не являются тайной.
        - Не являются. Как и то, что консул в настоящее время мертв. Думаю, в Риме об этом известно пока немногим.
        Лица самнитов вытянулись от изумления.
        - Кто же ведет легионы?
        - Бывший префект конницы Гай Флавий Фимбрия. Он действует весьма успешно.
        Повисла пауза. Самниты переваривали информацию.
        - Значит, Митридат близок к поражению, - медленно проговорил Телесин, - и, разумеется, он ищет союза с нами, дабы мы возобновили нашу борьбу, оттянув силы римлян на себя и позволив царю выпутаться из безвыходной ситуации. Если так, он рассуждает несколько наивно.
        - Что же смущает себя в таком предложении, почтенный Телесин? - невозмутимо поинтересовался Алатрион.
        - Ты в самом деле не понимаешь?
        - Я бы так не сказал, но хочется, чтобы между нами не возникло недопонимания и все слова были бы произнесены.
        - Ну, во-первых, как тебе прекрасно известно, нам предоставлены гражданские права. Мы можем избирать и быть избранными. Следовательно, мы можем определять политику государства. Именно это было нашей целью в войне. Цель достигнута, у нас нет более причин выступать против Рима. Во-вторых, мы поддерживаем партию Мария. И хотя у нас достаточно кровавые разногласия с сулланцами, все граждане Рима единодушны в желании сокрушить Митридата и поставить его на место, ибо само существование этого царя является угрозой Римской республике, кто бы ни правил в ней. Мы же, повторюсь, являемся частью республики. И, в-третьих, когда мы сами испытывали затруднения и обращались за союзом и помощью к Митридату, он нас отверг. С какой же стати нам теперь помогать ему?
        Алатрион кивнул.
        - Я ожидал таких речей. И я, и пославшие меня, иллюзий не питают. Но все же, мне есть, что возразить вам.
        - Мы слушаем, - сказал Альбин.
        - Вы лукавите, говоря о своих гражданских правах. Вы прекрасно знаете, что на любых выборах ваши кандидаты потерпят поражения. Вам не хватит голосов, и это при том, что одних только самнитов не меньше, чем римлян. А если учесть, что голоса покупаются и продаются, вам не хватит денег. Вы знаете, что люди, осмелившиеся воспротивиться такому положению дел, заплатили за это жизнью. Друз был заколот сапожным ножом, а голова Руфа долго гнила на Форуме.
        Альбин клацнул зубами. Телесин сдержанно кивнул.
        - Вы поддерживаете марианцев, а они-то вас поддерживают? Сулла убил Руфа, а его законы отменил. Но уже полтора года Рим в руках Цинны и марианцев. Сулла воюет на востоке. Цинна восстановил законы Руфа? Марианцы относятся к вам не лучше, чем в прежние времена. Все вы, самниты, луканы, марсии и прочие - мясо для римских войн. А ваши земли - лакомый кусок для латифундий. Что-нибудь изменилось в таком положении дел, преданные союзники Мария?
        Телесин поджал губы.
        - Далее, пожалуй, наиболее справедливая часть претензий. Царь отказал вам в союзе и помощи. В союзе с кем? Помощи кому? Вы всерьез полагали, что разбив Рим, припеваючи заживете в государстве Италия?
        - Да! И мы проливали свою кровь за это! - рявкнул Альбин.
        - Я смотрю не все горячие головы легли под римскими мечами. Тем лучше. Ваше государство развалилось бы на следующий день, после победы. Вы веками не могли объединиться, договорится между собой. Рим вас объединил, приведя к покорности. Так с кем должен был заключать союз Митридат? С самнитами? С марсами? Какую выгоду получил бы царь от помощи вам? Золото? Чье? Военную помощь в будущем? От самнитов или марсов? Может от луканов или бруттиев? Территориальные уступки в Азии? Азию царь взял сам.
        - Только богам ведомо, развалился бы наш союз! - напыщенно заявил Альбин.
        - Богам, а так же разумным людям.
        Телесин лишь огорченно покачал головой.
        - Мы чеканили единую монету, у нас была общая столица! - не сдавался Альбин, - говоришь, веками не могли договориться? Мы договорились! Все племена совместно избрали двух консулов!
        - ...и в бой шли, каждый под началом своего вождя. Ладно, вы можете заблуждаться, сколько влезет, но я ответил на ваши претензии. Митридат не стал с вами договариваться, поскольку, по мнению царя, договариваться было не с кем.
        - Хорошо, - согласился Телесин, - пусть так. Каждый печется в первую очередь о своей выгоде. Но мне не понятно, какая выгода нам сейчас от союза с царем, который вот-вот будет разбит и если сохранит жизнь и царство, будет обложен немалой контрибуцией?
        - Я предлагаю вам совместные действия не сейчас и не завтра. Царь, очевидно, проиграет эту войну, но если он, как выразился ты, почтенный Телесин, сохранит жизнь и царство, он не успокоится. Не такой человек Митридат. Он будет вновь копить силы. А Сулла, тем временем, вернется в Рим во главе большого, закаленного в боях войска. На кого бы ты поставил, уважаемый Альбин, в схватке Суллы и Цинны? Я, почему-то, не на Цинну. Да, у него есть хорошие полководцы с большим опытом, тот же Квинт Серторий, но у оптиматов их побольше будет. Я уверен, победит Сулла. Ну и где вы окажетесь? У разбитого корыта?
        - Ты складно говоришь, - возразил Альбин, - а вот мне кажется, что Митридат не пожелал союза с нами, поскольку гораздо удобнее было подождать, как мы и римляне измотаем друг друга, не вмешиваясь самому. И сейчас ты хочешь, чтобы мы выступили против Суллы, когда он вернется в Италию? Помогли марианцам из союзнического долга. Возможно, мы сделали бы это и без уговоров. Даже, если мы и в этот раз измотаем друг друга на пользу Понту. Не вижу пока, где тут участие Митридата. Или он желает, чтобы мы помогали ему бесплатно? Да и чем бы он нам помог, если у него скоро никаких сил не останется?
        Алатрион улыбнулся.
        - Мы подбираемся к самому интересному. Я действительно считаю, что не имеет смысла уговаривать вас выступить против Суллы. Вы и сами пришли бы к этой мысли. Собрали бы войско и ввязались бы в драку. По глазам твоим, Альбин, вижу, что так все и будет, безо всяких там митридатов. Я приехал сюда и говорю с вами совершенно с другой целью. Я предлагаю вам, вернее даже прошу вас не делать этого.
        - Что? - не понял Телесин.
        - Не ввязываться в гражданскую войну против Суллы на стороне марианской партии.
        - Это почему? - удивился Альбин.
        - Потом что Сулла вас разобьет. Более того, он вас уничтожит. Я предлагаю вам избежать такой участи, сохранить силы и вновь выступить против Рима, но позже. Гораздо позже, когда новые силы обретет и Митридат. Вот тогда можно будет рассчитывать на успех. Пусть Сулла уничтожит марианцев. Дайте им умереть. Пусть он зальет улицы Рима реками крови, отпразднует триумфы, распустит легионы. И только тогда бейте. Когда два льва дерутся, хитрая обезьяна сидит на дереве.
        - Ты хочешь, чтобы мы сражались против Суллы не вместе с марианцами, а по очереди? Обычно так и проигрывают войны. Сулла разобьет нас по частям.
        - Да, обычно разделение армий приводит к поражениям. Как раз так вас и будет бить Сулла. Вы выступите за марианцев, но не вместе с ними. Вас побьют по очереди.
        - Так в чем же смысл твоих предложений?
        - Смысл в паузе. Нужно выдержать паузу. Пусть Сулла перестанет быть воином, пусть он и его люди погрязнут в роскоши, отнятой у марианцев, награбленной в Греции и Азии. Пусть Луций Корнелий займется непопулярными реформами. Пусть полудохлая волчица провоняет, как следует. Вот тогда, совместно с Митридатом, вы и выступите.
        - Что же раньше...
        - ...а раньше Рим не был достаточно ослаблен. Все квириты заодно, никакого раскола нет. К тому же недавняя победоносная война с кимврами, удачная компания в Испании, высокий боевой дух легионов. Нет, раньше не имело смысла, поэтому царь и не стал ввязываться в вашу войну.
        Самниты переглянулись. Альбин кинул быстрый взгляд на раба-виночерпия и провел большим пальцем по своему бритому подбородку. Раб тут же куда-то исчез.
        - Все это весьма неожиданно, - медленно проговорил Телесин, - не то, чтобы наши союзники совсем не беспокоились о Сулле, но твои слова: "Сулла вернется... Сулла разобьет..." - звучат, как некие пророчества, которыми часто пугают толпу шарлатаны. В Грецию были посланы два легиона, чтобы устранить этот меч, весящий у Сената над шеей.
        - У Суллы пять легионов, и потери он несет незначительные, рассеивая огромные царские армии одну за другой. Что смогут сделать два легиона, дисциплина в которых столь плоха, что это уже привело к убийству командующего?
        - А почему ты решил, что Митридат сможет оправиться от поражения? - встрял Альбин.
        - Потому что Азия - это бездонная бочка, из которой можно черпать бесконечно.
        Альбин скептически хмыкнул.
        - Если мы примем этот план, то какую помощь окажет царь, и каковы будут его притязания в ответ?
        - Я рад, что мы переходим к конкретике. От вас, самнитов, царю вообще никакой платы не нужно. Притязания царя ограничиваются Грецией. Он не намерен идти на запад, "к последнему морю", подобно своему великому предку, Александру. Помощь - деньги, сколько потребуется, флот. Возможно и войска.
        - Нам нужно все взвесить, - сказал Телесин, - располагайся пока, как гость.
        Ожидание затягивалось. Армилл превратился в каменную статую, и казалось, даже не дышал. Заскучавший галл нашел себе развлечение: следил за глазами оска, пытаясь угадать, когда тот в очередной раз моргнет.
        В глубине коридора послышались легкие шаги, и возле двери возникла фигура раба. Он приблизился к Армиллу, что-то шепнул ему на ухо и тут же ушел. На лице оска не отразилось никаких эмоций. Внезапно в темноте, куда удалился раб, раздался топот. Ганник скосил туда глаза и в тот же миг в его солнечное сплетение врезался кулак оска. Галл согнулся пополам, к нему подлетели несколько человек и схватили его за руки, заламывая их за спину. Армилл ударил его снова, но на этот раз Ганник успел подставить бок. Галл извернулся и, рванув на себя двух державших его самнитов, столкнул их лбами. Армилл отскочил назад, а галл, стремительно присев, рукой поддел одного из нападавших за пятку и подружил его затылок с мраморным полом.
        Нападавших было четверо, не считая Армилла. Они не воспользовались оружием, без сомнения собираясь взять галла живым. Бежать некуда, да ему и в голову подобное не пришло, он не мог бросить Аппия. Ганник метнулся в ближайший угол, прикрыв себе спину и сузив фронт нападавшим. Несмотря на тесноту, галл все время двигался, перемещался влево-вправо на небольшом пятачке. Пара ударов достигли его по касательной, он устоял на ногах и смог ответить, уронив одного из самнитов на его товарища. Четвертый самнит, промахнувшись, разбил себе пальцы о стену и пока стоял столбом, был использован Ганником, как живой щит, против Армилла. Прикрываясь от оска, галл ударом ноги в лицо лишил чувств третьего самнита, пытавшегося встать. Армилл оказался самым боеспособным в этой компании. Когда все его товарищи уже валялись на полу, он, уклоняясь от кулаков галла, прорвался вплотную и сжал Ганника в захвате. Захрустели кости. Армилл впечатал галла в стену, а тот, вырвав из захвата руки, съездил оску по ушам.
        С треском распахнулась дверь атрия, и на пороге возник Алатрион. Не говоря ни слова, он оторвал оска от своего телохранителя и, удерживая под локоть и запястье, заставил его лечь на пол. Уперев колено в шею Армилла, костоправ прорычал:
        - Располагайся, как гость?! Я смотрю, гостеприимный народ, самниты! Что все это значит?
        Из атрия вышел Альбин, оглядел побоище и досадливо крякнул.
        - Я жду объяснений, - прошипел Алатрион.
        - Мне приказали задержать сулланского шпиона, - прохрипел Армилл, - и допросить... с пристрастием...
        - Чьего шпиона? - оторопел посол.
        - Сулланского, - мрачно бросил Альбин, - отпусти воина и не пытайся бежать.
        В коридоре уже вовсю бряцало оружие и с полдюжины наконечников копий нацелились в грудь Алатриона. Ганника прибежавшие воины прижали древком к стене.
        - Ты столь рьяно убеждал нас не связываться с Суллой... - начал Альбин.
        - ... вы идиоты, - сплюнул Алатрион, - немедленно освободите меня и моего телохранителя!
        - Освободите их, - послышался приглушенный голос Телесина.
        Альбин повернулся в сторону атрия.
        - Как ты не понимаешь! Ведь он...
        - Освободи его! - рявкнул Телесин.
        Он вышел в коридор.
        - Никто не смеет тронуть посла, - процедил вождь в лицо Альбину.
        - Да какой он посол!
        - Я предъявил вам симболлон! - прокричал Аппий, нагнулся к Армиллу и добавил, - ты же видел его!
        - Да... Но не я отдаю приказы...
        - Прости нас, посол, - сказал Телесин, - прости меня. Ты просишь нас нарушить союзнический долг, но...
        - Не говори "нет", Телесин, - вскричал Алатрион, - не давай чувствам взять верх над разумом! Обдумай все еще раз, еще тысячу раз!
        Вождь молчал.
        - Я не буду требовать обещаний, клятв. Не буду требовать ответа, я уеду немедленно, не дожидаясь вашего решения, но я заклинаю вас, обдумайте его. Наплевать на Митридата, наплевать на всех, но если вы пойдете против Суллы сейчас, это гибель!
        Альбин сжал зубы и кулаки, губы его дрожали, а на скулах играли желваки.
        - Если ты уезжаешь, я прикажу проводить тебя, - сказал Телесин, - никто более не посмеет оскорбить священное звание посла.
        Ганника отпустили, он оторопело переводил взгляд с Алатриона на самнитов и обратно. Костоправ освободил Армилла.
        - Проводи посла, - приказал Телесин оску.
        - Да уж, лучшего эскорта не найти, - процедил Алатрион. Уходя он повернулся и сказал, - не совершите ошибку. Последствия будут чудовищны.
        Они уезжали в ночь. Алатрион не пожелал задерживаться в Беневенте до утра. Телесин приказал выдать им свежих лошадей. Армилл, выполняя приказ, проводил посла и его телохранителя до городских ворот.
        - Гелиайне, апостол. Амнисто какосис["Будь здоров, посол. Не помни зла" (греч).] ,
        - сказал по-гречески оск.
        Алатрион кивнул.
        - Гелиайне, Крикс["Будь здоров, Браслет" (греч).] , - и добавил на латыни, - желаю тебе в будущем холодной головы и твердой руки. Как видно, горячее сердце может завести лишь на погребальный костер. И если твои вожди не услышали меня, уцелей в грядущих битвах. Пусть побольше самнитов, осков уцелеет. Вы еще будете нужны этой земле.
        - ...Он уехал?
        - Да, Телесин отпустил его, - еще совсем недавно, в разговоре с вождем, Альбин походил на кипящий котел с гремящей крышкой, но теперь он уже совершенно остыл и говорил спокойно.
        - Напрасно, - лицо собеседника самнита, занявшего резное кресло в углу слабоосвещенной свечами комнаты, скрыто в тени.
        - Не так-то просто было удержать его.
        - Я знаю...
        Повисла пауза.
        - И что же вождь намерен предпринять?
        - Такие дела не решаются в одночасье, - отрезал Альбин.
        - Конечно.
        Самнит не видел лица собеседника, но готов был поклясться, что тот ухмыляется.
        - Значит, Митридату нужно, чтобы самниты не ввязывались в грядущую гражданскую войну. А может он попросит о том же и луканов... и всех италиков. Весьма неожиданная просьба в устах Митридата. Интересно, знает ли о ней Митридат?
        Глава 11
        Возле северного побережья Коса
        Квинт открыл глаза и тут же сощурился. Сквозь щели в низком деревянном потолке пробивались яркие лучики света. Уже утро. Пожалуй, первое утро, когда ему удалось, как следует, выспаться в этом скрипящем и раскачивающемся плавучем ящике. Даже странно. Он уже начал привыкать к неудобствам морского путешествия, третьего в его жизни. Впрочем, грех жаловаться. Два предыдущих сопровождались гораздо меньшим комфортом. Тогда вместо отдельного помещения ему довелось разделить общество пары сотен легионеров, теснящихся на скамьях, настеленных от борта до борта беспалубного актуария[Актуарий - обобщенное название сразу нескольких типов гребных судов, использовавшихся для перевозки грузов, войск, посыльной службы.] . И это были еще цветочки. В тот, первый раз, едва они вышли из Брундизия, налетел шторм. Возможно, для бывалых моряков он не показался чем-то ужасным, но Квинту вполне хватило. Он побывал на двух войнах, нередко видел смерть в самых страшных ее формах, но такого ужаса и ощущения полнейшей беспомощности, как в тот злополучный день доселе не испытывал. Судно мотало и крутило на волнах,
перекатывавшихся через борт, как невесомый игрушечный кораблик, вырезанный из кусочка сосновой коры, который Квинт в детстве запускал в горном ручье. С тем отличием, что кораблик не тонул, даже перевернувшись, тогда как актуарии, перевозившие легионы, таким замечательным свойством не обладали и шли на дно с пугающей быстротой.
        Сейчас, на четвертый день в море, он мог утверждать, что, определенно, морские путешествия не столь уж и плохи. Хотя неудобства все же были, их доставляла качка, выворачивающая желудок в первые сутки плавания, песок, обильно сыпавшийся сквозь щели в потолке-палубе и вода. Последняя раздражала особенно. Когда гаул[Гаул - крупный финикийский торговый парусник с вместительным трюмом, где, помимо пространства для товаров, располагались каюты для пассажиров.] круто зарывался носом в волны, поднимая фонтаны брызг, потолок каюты префекта, расположенной в носовой части судна, напоминал, что похож на решето. Вода лилась и капала, капала и лилась, без какой-либо размеренности и непременно попадая на голые части тела. Когда мозг целиком и полностью поглощен угадыванием времени очередного мокрого шлепка по разгоряченной коже... Кажется, это даже для пыток используют? Поистине отличный способ свести человека с ума.
        Восемнадцать римлян и фракиец расположились в четырех каютах финикийского зерновоза, в котором для зерна были созданы гораздо лучшие условия проезда, нежели для людей. Каждая каюта рассчитана на четырех человек, но такое положение дел никого из пассажиров не огорчало, поскольку мало кто пожелал добровольно заточить себя внутри, предпочитая проводить время на палубе.
        Квинт оказался одним из немногих, кто спал не на палубе, как все матросы, а в каюте. Умом он понимал, что в случае крушения судна, шансы спастись из тесного подпалубного помещения гораздо меньше, чем, если бы он оставался наверху, но привычка спать на твердой голой земле, под звездами, не соглашалась с доводами разума в случае, если эта "земля", хоть и достаточно твердая, ходила под ногами ходуном. Ему все время казалось, что на следующем гребне, каждый из которых мерещился сухопутному Северу просто огромным, волна непременно смоет его за борт.
        Гаул-зерновоз курсировал между Александрией Египетской и ионическими городами. Сейчас, выгрузив зерно в Митилене, зайдя в Питану, Фокею и на Хиос, он возвращался на юг, приняв пассажиров и забив трюм малоазиатскими товарами: шерстяными тканями, хиосским вином. Судно довольно крупное, двухмачтовое, ходящее исключительно под парусами. Команда разноплеменная, но преобладали в ней финикийцы. Хотя с падением Карфагена они утратили право называться властителями морей, навыки мореходства, оттачиваемые веками, никуда не делись. Обширные знания, огромный опыт позволяли финикийцам прекрасно ориентироваться в Средиземном море вдали от берегов еще тысячу лет назад - достижение, к которому прочие морские народы приблизились лишь ко времени Пунический войн. Они первыми стали ходить по морю ночью, тогда как, даже сейчас большинство купеческих судов не были рассчитаны на длительные многодневные переходы и на ночь приставали к берегу. Судно, нанятое Севером, могло около месяца находиться в море.
        Квинт поднялся на палубу и приблизился к борту, крепко вцепившись в него. Он так делал всегда, несмотря на то, что все дни плаванья стояла ровная погода, вызывая усмешки моряков и некоторых своих подчиненных.
        Префект прищурился, прикрыл глаза ладонью, защищаясь от лучей восходящего солнца. По левому борту в утренней дымке медленно проплывал поросший лесом берег Азии. Здесь было не очень глубоко и даже видно дно, благодаря чистоте и прозрачности воды. Север заинтересованно всматривался в глубину, не обращая внимания на крикливых чаек, носившихся над низкими волнами.
        - Все дерутся за лучший кусок, за место под солнцем. И звери и птицы.
        Чья-то ладонь бесшумно легла на борт рядом с руками Квинта. Префект скосил глаза, с неудовольствием отметив, что не слышал скрипа палубы под ногами подошедшего человека. Бурос смотрел куда-то в сторону. Север проследил его взгляд и стал свидетелем финала драки группы чаек, оспаривавших рыбину, зажатую в клюве удачливой охотницы. Добыча несколько раз сменила хозяйку, прежде чем победительница смогла оторваться от преследования конкуренток.
        - Люди всегда лишь подражали зверям, - закончил мысль фракиец.
        - Люди - такие же звери.
        - Нет, - возразил Бурос, - люди умнее, хитрее зверей. Хуже зверей. Волк жертву просто убьет. Человек заклеймит каленым железом, вырвет ноздри, отрежет уши, выколет глаза. Отрубит руки, ноги. А после всего не убьет. Оставит так. Человек хуже.
        - Кошке тоже свойственно играть с мышкой, - не сдавался префект.
        Фракиец не ответил, лишь покачал головой. Заметив на палубе префекта, подошел навклер, загорелый дочерна финикиец по имени Бод'аштарт. Греки звали его Бостаром.
        - Показался Кос, - навклер вытянул руку вперед по курсу судна. По-гречески он говорил без акцента.
        - Где? - напряг зрение префект, - не вижу.
        - Дымка, - сказал Бурос, - скоро станет лучше видно.
        Судно это в Фокее сторговал разведчик. Север быстро понял, что без пронырливого фракийца ему не удалось бы нанять и дырявого корыта. Фокея, входившая ранее в состав Римской Азии, как и Пергам с Питаной, досталась Митридату. В нынешней ситуации, оставшись без царской защиты, фокейцы не осмелились помешать горстке легионеров свободно заниматься своими делами в городе, однако смотрели исподлобья, не зная, чего теперь стоит ожидать.
        Купцы же торговых судов, откровенно не желали связываться с римлянами. О появлении у Лукулла флота слышали уже многие, но тот себя пока никак не проявил, и небезосновательно считалось, что на море владычествует понтийский царь. Никто не желал угодить на кол, будучи уличенным в помощи царским врагам.
        Стараниями фракийца выяснилось, что глубоко наплевать на греков и римлян, вместе взятых, купцу-финикийцу из Сидона, владетелю гаула под названием "Гани Аштарт", что означало - "Любимец Астарты". Бод'аштарта интересовали лишь деньги, только деньги и ничего, кроме денег. Такими ханаанцев[Ханаанцы - самоназвание финикийцев. Греческое слово "фойникес" означает - "пурпурные".] видел весь знакомый с ними мир. Бод'аштарт назвал цену, Бурос и Север поторговались, соблюдая приличия, ударили по рукам и отряд префекта без проволочек отплыл на юг. Оговорена была доставка пассажиров до Книда с заходом на все крупные острова по дороге. "А там посмотрим, в кошеле еще звенит". Навклеру по пути, а серебро одинаково ценилось и в Ливии и на Боспоре, вне зависимости от того, какие картинки на нем отбиты.
        Север возблагодарил Юпитера за ниспосланную удачу. Ему, сухопутному, только сейчас явилось откровение, что почти два десятка человек одних только пассажиров - это много. И не всякий корабль для такой толпы сгодится. А тут гаул, называемый греками стронгилоном. Зерновоз немаленьких размеров, с каютами.
        "Тебе понравилось? Я еще никогда не выходил в море".
        Вот теперь Квинту понравилось. В сравнении с предыдущими путешествиями.
        - Судно! - закричали с носа, где рядом с проревсом торчал любопытный Барбат.
        Навклер немедленно прошел на нос.
        - Пойдем, посмотрим, - кивнул разведчику префект.
        Встречное судно шло навстречу гаулу мористее. Шло на веслах против ветра, отчего паруса на нем не наблюдалось. Мачты тоже.
        - Это келет[Келет - небольшое гребное быстроходное судно, часто используемое пиратами.] , - сказал навклер, - пират.
        - Может морской дозор Галикарнаса? - предположил Север, - вроде бы недалеко...
        - Нет, - возразил фракиец, - ни один уважающий себя полис не допустит в своем флоте такие лоханки. Почтенный Бостар прав, это пират.
        - И не один, - подал голос проревс, указывай рукой в сторону берега, где на фоне бурых утесов был едва различим еще один силуэт.
        - Три, - прищурился навклер, - мачта, прямо по курсу.
        - Не вижу, - покачал головой Север, дивясь поистине орлиному глазу финикийца.
        - Очень далеко пока, - подтвердил разведчик, - и без паруса. Я сам еле вижу.
        - Три келета. Один нам не опасен. Даже два, если нападут не одновременно. Но три..
        Первые нас свяжут боем, третий подоспеет...
        - Что-то не похоже, чтобы они были настроены агрессивно, - сказал Барбат.
        - Я не собираюсь гадать, что у них на уме, - отрезал Бод'аштарт, - всем вооружиться! Готовиться к бою!
        Палуба пришла в движение. Привычные к подобным тревогам матросы безо всякой паники разбирали оружие, надевали льняные панцири. Правый келет начал подруливать поближе к зерновозу. Левый шел прежним курсом.
        - Левый не заинтересовался, - высказал наблюдение Барбат.
        - Это ничего не значит, - возразил префект, - может он собирается зайти сзади.
        - С какой целью? - поинтересовался Бод'аштарт, - чтобы догонять на веслах, идущих с попутным ветром?
        - Ну, не знаю...
        Келет приближался. Он был великоват для рыбачьей лодки, но в целом мало от нее отличался - беспалубный, низко сидящий. И он битком набит людьми. Они что-то кричали, потрясали оружием. Десять пар весел били по воде довольно бестолково.
        Бод'аштарт произнес короткую фразу, на непонятном языке, скривив губы в презрительной усмешке.
        - Что он сказал? - спросил Север, повернувшись к Буросу.
        - На арамейском, - ответил разведчик, - я плохо его понимаю. Кажется, он их не боится.
        - Это я по его лицу вижу, - фыркнул Север.
        - Я думаю, он сказал: "Испугали ежа голой жопой", - встрял Барбат.
        Вид морских псов, действительно, ужас не внушал, несмотря на их количество. Бод'аштарт повернулся к кормчему и что-то отрывисто рявкнул. Тот проворно толкнул от себя рукоять левого весла, его помощник потянул рукоять правого и огромный, тяжелый гаул послушно начал разворачиваться вправо.
        Навклер повернулся к префекту и произнес:
        - Идти корма. Все идти, - было видно, что он пытается сохранять невозмутимость, но все же волнуется, и оттого коверкает слова.
        - Чего он хочет? - переспросил Квинт у разведчика.
        - Хочет, чтобы мы на корму шли, - ответил за Буроса тессерарий.
        - Зачем? - удивился Север, но послушно скомандовал легионерам подчиниться распоряжению навклера. Он не привык долго задумываться над приказами старших, а римлянин, без сомнения, в море финикийцу не указ. Правда результаты Первой Пунической войны выглядели жирным исключением из этого правила, но было это так давно...
        - Я, кажется, понял, - сказал Барбат, - он хочет нос задрать и пиратов таранить. Бивня у него нет, вот он и хочет сверху навалиться. Эти-то низко сидят.
        - Разве сможет горстка людей накренить такое большое судно, чтобы нос задрался?
        - Сейчас увидим.
        Все вышло по задуманному. Корабли быстро сближались. Громоздкий гаул, поймавший ветер, управлялся легко и благодаря искусству кормчего, лихо маневрируя, ударил келет по касательной в носовую часть борта. Стэйра[Стэйра - брус, образующий переднюю оконечность судна, продолжение киля в носовой части, форштевень.] "Любимца Астарты" не была приспособлена для таранов, но удар выдержала, не треснула. Сложно сказать, насколько действенной оказалась бы попытка финикийцев задрать стэйру вверх для навала на пиратское судно, если бы не сыграло трагическую роль невезение псов. Непосредственно перед ударом, нос келета подпрыгнул на волне, ухнул вниз... И там остался, придавленный многократно превосходящей массой гаула, исчезнув под крутым высоким бортом "Любимца Астарты". Затрещало ломаемое дерево. Пиратское судно накренилось и опрокинулось в считанные мгновения. Пираты полетели в воду, где по их головам немедленно прокатился гаул. Финикийцы свистели и улюлюкали. Пираты, которым посчастливилось не быть раздавленными корпусом гаула, орали, захлебываясь, и судорожно хватались за обломки тонущего келета.
        "Любимец Астарты" снова набирал ход, потерянный было при столкновении. Вытаскивать пиратов из воды и в голову никому не пришло. Бод'аштарт деловито осмотрел мачты. Обнаружив на главной длинную трещину возле самой палубы, навклер огорченно покачал головой. Столкновение для гаула не прошло бесследно. Матросы кинулись заматывать мачту куском каната, а Север, все это время, заворожено следивший за развитием событий, вспомнил про остальные пиратские суда.
        Второй келет, прошедший мимо, разворачивался. Финикийцы не обращали на него внимание. Ветер и волнение на море усиливались, в такую погоду весельному судну действительно не по силам угнаться за парусником, споро убегающим на юг. Пираты, похоже, поняли это и келет, рыпнувшийся было в погоню, вернулся на прежний курс. Север думал, что пираты станут спасать тонущих собратьев и удивился, увидев, что тех бросают на произвол судьбы. Выражение лица префекта не укрылось от взора разведчика, растолковавшего поведение псов:
        - Второй тоже полон народу. Если еще этих неудачников вылавливать, они там все от перегруза потонут.
        - Все так быстро и глупо произошло... Зачем кидаться, вот так вот, бездумно, в лоб, на заведомо сильнейшего?
        - То, что наш корабль больше, еще ни о чем не говорит, - возразил Бурос.
        - Это бешеные собаки, - вставил подошедший Бод'аштарт, - шакалы, сучьи дети, до обезобразит их всех Мелькарт[Мелькарт - бог-покровитель мореплавания и города Тира в финикийской религии и мифологии. Греки отождествляли его с Гераклом.] ! Боги наказывают их, отнимая остатки разума. За годы, что хожу в море, меня не раз пытались атаковать даже на плетенках, моноксилах[Моноксилы - лодки-однодревки.] . Запах крови застилает им глаза.
        - Все равно, что лезть с голыми руками на вооруженного воина, - заметил Барбат.
        - У некоторых получается, - не согласился фракиец.
        - Ласка, загнанная в угол, будет бросаться на любого врага, будь это даже бог. Я не думаю, что пиратами становятся по своей воле, - предположил Север.
        - Разными путями становятся пиратами, уважаемый, - покачал головой Бод'аштарт, повернулся к носу и прокричал, по-гречески, чтобы поняли пассажиры, - Мерибал, что там третий?
        - Приближается! - ответил проревс.
        - К нам идет?
        - К нам!
        - Вот еще один, безмозглый. И ведь видел, поди, участь собрата, ан нет же: "Уж я-то осилю".
        - Это не келет, почтенный Бодсар, - Бурос приложил ладонь ко лбу козырьком, закрываясь от солнца, - эта рыбка покрупнее будет.

* * *
        Еще не достигнув Книда, Эргин вновь дал повод заговорить о своей, мягко выражаясь, осторожности. Флот сильно отклонился к западу, к берегам Астипалеи, от которых повернул на северо-запад, в сторону острова Аморгос. В Родосском проливе несколько триер Дамагора некоторое время на почтительном расстоянии сопровождали пиратские корабли, но ни одна из сторон не решилась вступить в драку. Сей факт навел пиратов на мысль, что Лукулла на Родосе уже нет. Никто не сомневался, что будь он там, то непременно вышел бы в море всеми силами и дал бой. Антипонтийский союз в первую очередь озаботился привлечением на свою сторону нейтральных островов, Книда и Коса. Мономах был уверен, что главные силы Лукулла где-то там, встречаться с ними он желанием не горел и поэтому, имея под рукой шесть десятков кораблей, обходил Книд и Кос по широкой дуге.
        У острова Тилос пути псов разошлись. Эвдор развернул нос "Меланиппы" на север, намереваясь обогнуть Кос с востока.
        Едва осознав, что "Меланиппа" удаляется прочь от пиратского каравана, Дракил прошел на корму.
        - Сдается мне, ты весь горишь от желания задать мне какой-то важный вопрос, - насмешливо предположил кормчий.
        Дракил сжал зубы, но голосом своего гнева не выдал, спросил спокойно:
        - Мы что, идем в Галикарнас?
        - Нет.
        - Нет? Тогда чего ты повернул на север?
        - Так будет лучше.
        Критянин ждал продолжения, но его не последовало. Поведение Эвдора становилось все более авторитарным, он совсем перестал объяснять смысл своих поступков и решений.
        - Проклятье на твою голову! - Дракил вспыхнул, как лучина, - ты меня за щенка держишь!
        - Я тебя вообще не держу.
        Критянин застыл на мгновение, как статуя, переваривая смысл слов кормчего, а затем схватился за меч. Сзади раздался окрик:
        - Дракил!
        Критянин, не двигаясь с места, не оборачиваясь, рявкнул:
        - Что?!
        - Ты, когда сильно качнет, за канат хватайся или за борт, - менторский тон Аристида звучал еще снисходительнее речи кормчего, - за меч не держись, а то он из ножен выскочит и порежешься.
        - Дыши глубже, Дракил, - посоветовал Эвдор, - что ты хотел спросить?
        Критянин нехотя убрал руку с рукояти меча.
        - Зачем мы отделяемся от Эргина?
        - Нам не совсем по пути.
        - Эвдор, ты издеваешься? Ты кем себя возомнил?! Объясни свои действия! Здесь Братство, а не митридатов двор! И кто ты такой, чтобы высокомерно бросаться приказаниями?
        - Дивлюсь я, Дракил, глядя на тебя. Мне казалось, что у Леохара как раз никакой демократии нет, а ты ее столь страстно требуешь. В Аттике, что ли набрался? Так ведь и там ее нет, название одно. Ее, брат, нигде нет, разве что у варваров каких. .
        - Ну, хватит мне наставлений в политике, отвечай на вопрос, я теряю терпение.
        - Э нет, терпения в тебе на троих...
        - Довольно, Эвдор, - оборвал кормчего Аристид, - Дракил, на небо посмотри.
        Этих слов критянину оказалось достаточно, все же моряком он стал не вчера. Небо к западу совсем почернело от туч.
        - Ночью будет шторм, - объяснил Аристид, когда в объяснении уже не было нужды.
        Хотя нет. Похоже, нужда осталась.
        - Шторм. И что?
        Кормчий усмехнулся, отвернувшись в сторону.
        - Эргин уходит от берегов в море. Избегает Лукулла. Если тот на Косе. Но в открытом море Эргина хорошо потреплет. Нам это ни к чему. Мы проскользнем восточнее Коса, на мягких лапах...
        - Между скал? Ты хоть раз ходил здесь? Я ходил! Да нас тут в щепки разнесет этим штормом!
        - Сдается мне, плохой из тебя проревс. Сядь-ка на весло, Аристид займет твое место. Ну, чего застыл? Это не просьба, вообще-то.
        - Задись, - подал голос Гундосый, - Агистит бусть да дос идет. Эвдог вегно говогит.
        - Может ты тут и ходил прежде, Дракил, я с тобой не стану препираться, просто послушай меня. Я знаю, о чем говорю.
        Критянин не сдавался, он все еще пытался привлечь к себе сторонников.
        - А вы все, так просто ему поверили? Кто из вас знал его до рудников? Ты, Гундосый, что так его защищаешь? Ты, Аристид? Или может ты, Койон?
        - Успокойся, критянин, - влез в перепалку Залдас, - не мельтеши. Знал - не знал. Развел тут сопли. Никто не знал. Сядь и греби.
        - Смотри, Эвдор! - крикнул Койон, - за нами двое увязались!
        От каравана отделилась пара легких келетов. Весел в каждом было даже больше, чем на акате, а парус "Меланиппы", ввиду неблагоприятности ветра, пираты притянули к рею, поэтому келеты шустро догоняли акат. Едва первый из них поравнялся с "Меланиппой", с него прокричали:
        - Эй, на акате! Вы куда ломанулись?
        - А вам какое дело? - процедил Койон, но громко сказать это не решился.
        Ответил Эвдор:
        - Под берег, подальше от шторма!
        На келете пошло бурное обсуждение полученной информации. Эвдор был готов побиться об заклад на одно из рулевых весел, что знает, до чего там договорятся. Келет слишком легкая посудина, чтобы оказаться на нем в шторм в открытом море. Он не ошибся.
        - Мы с вами!
        Дальше пошли втроем. Очень скоро Дракил вынуждено признал, что спокойствие и самоуверенность Эвдора не пустая бравада. Кормчий вел "Меланиппу" под самым берегом столь искусно, что казалось, будто он родился здесь, причем с рукоятями рулевых весел в руках.
        Гребли даже в сумерках, а к берегу в юго-восточной части Коса пристали, когда совсем стемнело. Оба келета последовали примеру "Меланиппы". К ночи ветер усилился, и волны разыгрались не на шутку, как и предсказывал Эвдор. Критянин поймал себя на мысли, что не хотел бы сейчас оказаться в открытом море. Он клял себя за невнимательность, сделавшую его объектом насмешек всей команды.
        Гроза бушевала всю ночь, а под утро стихла, и пираты вновь вышли в море. Кос они обогнули без происшествий, кораблей противника нигде не наблюдалось. Келеты вырвались далеко вперед, разойдясь в стороны, словно рыбачьи лодки, тянущие невод. Эвдор и все его люди прекрасно понимали, чем попутчики намерены заняться. Здешние воды, вблизи от Галикарнаса, не отличались малочисленностью купцов. Царь царем, а основной источник кормления пирата никто не отменял. Едва северный берег Коса остался за кормой, на горизонте замаячил парус. Он рос, постепенно начиная двоиться. Двухмачтовик. Келеты были едва различимы впереди.
        Аристид прошел с носа к Эвдору.
        - Явно что-то немаленьких размеров. Высокобортный, на военный не похож.
        Кормчий согласно кивнул, всматриваясь. Прошло еще немного времени. Встречное судно внезапно изменило курс, отклонившись к западу.
        - Куда это он? Нас испугался?
        - Это гаул. Видишь?
        - Да, вижу. Финикийцы. Похоже, причина его рысканья - наши "братья", - это слово Аристид произнес с нескрываемой иронией.
        - Похоже. Совсем их потерял, не вижу.
        - Вон один, ближе к берегу, видишь? На фоне того белого утеса.
        - Вижу. Где второй?
        - Гаул чего-то на прежний курс возвращается.
        - Ага. Так, - Эвдор оторвался от созерцания горизонта и поглядел на своих товарищей, сидящих на веслах, - первые восемь от меня разобрать оружие и надеть доспехи, у кого есть. Остальные продолжать грести. Потом поменяться.
        - Ты решил атаковать его, Эвдор? - спросил Аристид, - зачем?
        - Не знаю. Ничего еще не решил. Но надо быть готовым к драке.
        Гаул приближался.
        - Это акат.
        - Купец?
        - Идет в компании пиратов? - вопросом на вопрос ответил префекту Бод'аштарт.
        - Ну почему в компании? Он идет за ними, на большом расстоянии.
        - Нет, я согласен с почтенным Бостаром, - влез Бурос, - будь это купец, те два келета непременно сожрали бы его.
        - Сколько на нем может быть народу? - спросил Север.
        - Человек двадцать, - прикинул фракиец, - вряд ли больше тридцати.
        - И нас тут почти двадцать, опытные бойцы, да финикийцев пятнадцать. Полагаю, нечего опасаться, отобьемся.
        - Благодаря тебе, уважаемый, наши шансы заметно повышаются, - согласно кивнул навклер, - ты отдашь команду своим людям быть готовыми к бою?
        Север команду отдал. Римляне заняли позицию у левого борта, приготовив мечи и пилумы. Их овальные щиты почти на полторы ширины ладони выставлялись над бортом. Матросы "Любимца Астарты", еще не разоблачившиеся от легких доспехов с момента прошлой стычки не отставали от пассажиров.
        - Зря железо одели, уважаемые, - покачал головой Бод'аштарт, разглядывая недешевый мускульный панцирь префекта, - кто за бортом окажется - верная смерть, не выплыть.
        Север посмотрел на легковооруженных матросов, взглянул на разведчика.
        - Дело говорит, - кивнул Бурос, - вы, римляне, к морскому бою непривычны. В железе, да на качающейся палубе - риск больше, чем без железа. Я бы снял.
        Квинт, совершенно неопытный в военно-морском деле, послушался.
        - Снять кольчуги, - префект расстегнул боковые ремни панциря, ослабил пряжку шлема, так, чтобы в случае чего стальной горшок легко снимался, но и от мотания головой не слетал.
        Легионеры разоблачались без ропота. Непонятливых, которым пришлось бы объяснять, что такое меньшее зло, не нашлось.
        - Что это за зубцы у них вдоль борта торчат?
        - Это щиты, Аристид. Края щитов.
        - Какие-то они не круглые.
        - Это римские щиты.
        - Римские? Так это что, Лукулл?
        - Не знаю. Идет на Кос, а не наоборот. На разведчика не похож, кто посылает в дозор такого неповоротливого увальня?
        - Что будем делать, Эвдор? - крикнул Койон.
        - Как дубаешь, скока их таб? - спросил товарища Гундосый.
        Койон не ответил, зато Залдас, оглядываясь через плечо на встречный корабль, прошипел:
        - Да уж не меньше, чем нас.
        - Мне вдруг что-то очень стал интересен этот корабль, - сказал Эвдор, - суши весла! Аристид, встань к рулям, я на нос.
        До гаула оставалось не больше ста локтей.
        - Радуйтесь, почтенные! - прокричал Эвдор, сложив ладони рупором, - куда путь держите?
        - И тебе того же, коль не шутишь, - ответили с гаула, - радуйся, да иди своей дорогой!
        - Не слишком вы приветливы к мирным путешественникам!
        - Что-то я гляжу, у мирных путешественников, не шлемы ли блестят?
        - Они самые, куда же без них в наше время. Пираты кругом, будь они прокляты! Вы и сами все при оружии.
        - Твоя правда, расплодились псы без меры.
        Корабли поравнялись.
        - А скажи, уважаемый, - продолжал спрашивать Эвдор, - откуда идете и какие новости знаете?
        - Идем с Хиоса, а новостей особых вроде и нет.
        - Да ну? Первый раз слышу, чтобы во всей Ойкумене, да пусть даже на одном Хиосе, совсем ничего не произошло. А не слышали вы, как там Митридат? Говорят, его римляне в Пергаме осадили?
        - Верно. Отступил царь уже из Пергама. В Питане теперь сидит. А вы с Коса?
        - Нет, с Родоса идем.
        - И как там на Родосе? Добрая ли торговля?
        - Торговля нынче совсем плохая.
        - Что так?
        - Война, будь она неладна. Хотя говорят: "Кому война..."
        - "...кому мать родна". Верно. А правда ли, что на Родосе сейчас римляне? Говорят, у них флот появился?
        - Чистая правда.
        - Ну, теперь на острова полезут. Интересно, на кого в первую очередь?
        - Самим бы знать!
        Корабли разошлись и Эвдор с собеседником, все время разговора перемещавшиеся каждый на корму своего судна, кричали теперь оттуда.
        - Ну, прощайте, уважаемые! Удачной торговли!
        - И вам того же!
        Эвдор повернулся к Аристиду.
        - Поставить акатион. Весла на воду. Левый борт табань, правый - греби в темпе!
        Двое пиратов бросились на нос ставить маленький парус.
        - Атакуем? - спросил Аристид.
        - Да. Ты не понял? Это римляне. Этот корабль нужно взять, во что бы то ни стало.
        Аристид сплюнул сквозь зубы на палубу.
        - Пупок развяжется.
        - Захватить не сможем, так хоть "языка" возьмем. Кого-нибудь из начальных лиц.
        - Да чтоб провалился твой царек! Голыми руками в огонь лезем!
        - Воздастся, Аристид, не ной. На купцах бы ты так не заработал.
        - Ой-ли, - покачал головой "пьяница", но возражать не стал.
        Акат споро развернулся и бросился в погоню за гаулом. Пираты гребли изо всех сил и, в немалой степени благодаря акатиону, быстро нагнали финикийское судно.
        - Держись точно за кормой, - распорядился Эвдор, - вдоль борта не суйся, борт высокий, сверху дротиками забьют.
        - Ты хочешь лезть на них с носа на корму? По двое?
        - Да. В узком месте у нас больше шансов.
        Аристиду не терпелось подраться, и на рули встал Дракил. Половина пиратов во главе с Эвдором сгрудилась на носу, прикрываясь щитами. Римляне и финикийцы, поняв, что на них все же решили напасть, собрались на узкой корме, но места там было мало, к тому же построить стену щитов мешал педалион с рулевыми. Пиратам трудности создавал акатион. Еще совсем недавно помогавший, теперь он затруднял обзор.
        Кормчий гаула пытался уклоняться, но паруснику маневрировать куда тяжелее, чем весельным пиратам. Сближение прошло, как по маслу.
        - "Кошки!" - скомандовал Эвдор.
        Пираты бросили два трехзубых крюка на веревках. Финикийцы и римляне, прикрывавшие кормчего и его помощника щитами, смогли одну отбить, а другая, вкогтилась в крепление рулевого весла. Бросили еще "кошку". С борта гаула полетели пилумы римлян. Почти все удачно застряли в щитах, а пара раздробила двум невезучим пиратам руки. Римляне рубили абордажные канаты мечами, но прежде чем смогли от них избавиться, пираты подтянули акат к гаулу. Затрещало дерево и под этот звук Койон, ловкий, как кошка, одним прыжком очутился на палубе гаула. За ним последовали Залдас и Эвдор, причем можно было только подивиться проворству совсем не легкокостного вожака.
        Лязгнула сталь. Первая кровь в рукопашной осталась за римлянами: Койон почти сразу схлопотал легкую рану в плечо. Однако, спустя пару ударов сердца, один из легионеров рухнул под ноги сражающихся, пораженный Залдасом в шею. Аристид и Вардан перебрались на борт гаула и вступили в бой. Остальные пираты все собрались на носу, кричали и потрясали оружием, но помочь товарищам не могли: бой происходил на крохотном пятачке. Такие же затруднения испытывали римляне.
        Легионеры дрались умело, но они были непривычны к бою на качающейся палубе, теряли равновесие и несли потери. Пираты захватили пространство возле педалиона, их все больше взобралось на гаул, но по мере продвижения вперед и расширения палубы, оборона римлян стала устойчивей. Легионеры проигрывали в единоборстве, но прекрасно себя чувствовали в сомкнутом строю. Ликиец, еще слегка хромавший после захвата "Меланиппы", заработал рану в бок, был снова ранен Койон, к праотцам отправились двое пиратов из числа присоединившихся в Патаре. К ним добавилось четверо римлян и на этом успехи пиратов закончились.
        В первом ряду римлян дрался их командир, державшийся традиционно, с правого края построения. Аристид легко определил его по пышному красному гребню на шлеме. Похоже, трибун. Его и брать. "Пьяница", большой дока по части драки, вылез вперед и скрестил с ним меч. С первых ударов он понял, что противник ему достался опытный. Не отступая ни на шаг, римлянин искусно отражал удары Аристида щитом и, сделав пару колющих выпадов в ноги, на обратном движении смог достать пирата, подарив ему кровавую полосу на голени. Не обращая внимания на легкую рану, Аристид шагнул вплотную, схватил щит противника за край и, рванув на себя, нанес колючий удар сверху-вниз, целя мечом в плечо. Он собирался лишь ранить и уже предвкушал, как его клинок вспорет плоть врага, но тот, каким-то непостижимым образом извернулся, выпустив щит. Палуба качнулась и Аристид, потеряв равновесие, вцепился в римлянина и прижал его к низкому, доходящему до пояса борту, через который оба опасно перегнулись. Меч Аристид выронил, поэтому ничего не оставалось, как бить кулаком. Трибун, не будь дурак, успел отвернуть голову, подставив под удар
нащечник. Аристид взвыл, схватил врага за гребень его шлема, пригибая его голову вниз. Краем глаза трибун увидел, как на борт, к которому они прижались, обрушился чей-то топор. Римлянин, не разобрав, в кого направлен удар, энергично боднул пирата головой в живот, и оба перевалившись через борт, полетели в воду.
        Оказавшись в воде, Аристид почувствовал, что в его руках остался шлем трибуна. Он выпустил его и рванулся к поверхности, но, спустя мгновение, в одежду пирата мертвой хваткой вцепился римлянин. Весил он немало. Тонуть никто не собирался и попытки взаимного убийства оба оставили. Вынырнули они возле самого борта аката, все еще сцепленного с гаулом, под парусами уходящим на юг. Бой на палубе гаула продолжался, и всем было не до спасения утопающих.
        Прекрасно плававший Аристид немедленно поспешил избавиться от римлянина. Он попытался навалиться сверху, но тот выворачивался, борясь за жизнь изо всех сил. Тогда Аристид просто огрел его кулаком по голове. Римлянин сразу обмяк. Пират хотел было отпихнуть его, но вовремя вспомнил, что это не просто рядовой воин, это командир. Который нужен Эвдору. Трибун потерял сознание, но Аристид придерживал его лицо над поверхностью воды, не давая утонуть. Непростое дело, однако, пират при этом умудрялся изобретать новые проклятия и ругательства, глядя, как акат с гаулом удаляются прочь.
        У пиратов дела шли плохо. Попятившиеся было римляне, очень быстро приспособились к непривычным условиям драки и стали одолевать. Эвдор первым понял, что противник не по зубам и прокричал отход. Легко сказать. Возвращение на свой корабль оказалось гораздо более хлопотным делом, нежели молодецкий бросок на гаул. Если бы сцепились борт о борт, еще куда ни шло, а так... Эвдор, Вардан и Залдас пятились по сужающейся к акростолю[Акростоль - кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень.] кормовой палубе, прикрывая отход остальных, и уже начинали мешать друг другу. Пока спасало лишь то, что и римляне не могли выставить против них много бойцов, не могли окружить.
        - Уходите! - прорычал Эвдор, отражая удары щитом-лазейоном, малые размеры которого принуждали кормчего к гораздо большей подвижности, по сравнению с римлянами, укрывавшимися за ростовыми щитами.
        Залдас не заставил себя уговаривать. Ушедший было в глухую оборону, он парой мощных взмахов своего меча ошеломил одного из четырех противостоящих легионеров, заставил его отшагнуть назад и прикрыть лицо щитом. Лишив на краткие мгновения врага зрения, фракиец швырнул меч, не целясь, в толпившихся позади первой линии бойцов врага, повернулся и двумя стремительными прыжками перелетел на борт "Меланиппы".
        - Руби канаты! - прокричал Эвдор, метнул в римлян щит, как дискобол на Играх, вскочил на край борта.
        Гундосый перерубил первый канат, из числа связывающих "Меланиппу" с гаулом, взмахнул топором над вторым, но медлил с ударом.
        - Руби! - кормчий спиной чувствовал замешательство своих людей.
        Вардан сделал удачный длинный выпад, достигший цели. Он остался один на палубе и римляне уже брали его в клещи. Отступая, ликиец взмахнул мечом вправо-вверх - защита в атаке, но в следующий миг его рука, перерубленная выше локтя, все еще сжимающая рукоять меча, отлетела в сторону. Вардан недоуменно посмотрел на обрубок, и казалось, даже не почувствовал вражеский клинок, вонзившийся ему в грудь.
        Гундосый опустил топор на последний канат и "Меланиппа" с креном на левый борт отцепилась от гаула. Эвдор рефлекторно, не глядя, отбил выпад, направленный ему в живот и прыгнул из неудобного положения, практически спиной вперед, изворачиваясь в полете, как кошка. В какой-то мере ему повезло: он не разбил себе голову о борт своего собственного судна, угодил в воду. Вслед ему полетели два дротика, но пират счастливо избежал обоих. С борта аката немедленно швырнули конец и кормчий вынырнув, уцепился за него. Рывок - и он уже на палубе, а "Меланиппа" стремительно уходит прочь от неприступного гаула, с борта которого гремит презрительный хохот и брань. Хорошо хоть, стрелы не летят, умелых лучников не оказалось ни у одного из противников.
        - Какие потери? - Эвдор огляделся по сторонам. Кроме Вардана, он в суматохе боя видел гибель еще пары товарищей.
        - Шестего, - ответил Гундосый, перевязывая дважды раненного Койона.
        - И Аристид свалился за борт, - добавил Дракил.
        Прищур глаз критянина и похожая на звериный оскал улыбка выдавали плохо скрываемое злорадство: "Ну что, докомандовался?"
        - Аристид? - кормчий перегнулся через борт, высматривая товарища, - разворачиваемся!
        - Куда? - спросил критянин.
        - Аристида подбирать. Не утонул же он. Мех с вином не тонет.
        Дракил озадачился проворством, с которым пираты бросились выполнять распоряжения своего неудачливого вожака. Впрочем, он быстро успокоил себя: "Не остыли еще от драки. Чуть позже поговорим. На трезвую голову".
        Нет, определенно в одиночку он способен был продержаться на плаву достаточно долгое время или добраться до берега без особых хлопот, но бесчувственный римлянин не способствовал повышению плавучести. Пират не переставая орал, однако, несмотря на то, что "Меланиппа" недолго провисела на хвосте аката, да и заметили Аристида, как он видел, довольно быстро, непредвиденное купание вышло продолжительным.
        - Чего так долго? - крикнул Аристид, пытаясь поймать брошенный с аката конец, - я начал скучать. Не подрались еще при дележе-то без меня?
        Дракил фыркнул.
        - Делить вообще-то нечего. Разве что появился большой выбор мест на скамьях. Их теперь чуточку больше, чем претендентов. Выбирай любую.
        Римлянина подняли на борт. Аристид забрался следом. Он очень устал, и у него тряслись колени. Пират привалился спиной к борту.
        - Выходит, сильномогучий Эвдор в кои-то веки остался без добычи?
        - Выходит так, - критянин чуял запах перемен на борту аката и стремительно греб по ветру, развивая ситуацию. Он не сразу догадался обратить внимание на пленника. Зато догадались другие. А тут Аристид и вовсе испортил всю малину:
        - Это дело поправимое. Смотри, сильномогучий, какую я добычу в норку приволок. Целый настоящий римский трибун. Я полагаю, Эвдор, тебе кто-нибудь, вроде этого нужен был? Ну, так, мечты сбываются, Эвдор!

* * *
        ...Шел дождь. Холодный и злой. Частокол тонких, едва различимых нитей, стена из воды от земли до неба, лишающая свободы всякую тварь живую, вынуждая ее искать укрытие, теплую и сухую нору, темницу, которую ни зверь, ни человек не жаждут покидать по своей воле. Дождь не сдается, он терпелив и настойчив. Он барабанит по крыше, стремясь найти себе дорожку, обжечь ледяным прикосновением...
        Пес стоял в дверях и, склонив голову чуть набок, смотрел немигающим взором. Квинт завороженно выдерживал его взгляд. Пес не мелок ростом, широк в кости и очень красив. Квинт не побоялся бы поручиться, что один из родителей пса был волком. От другого родителя кобель унаследовал бурый отлив шерсти и уши, не столь острые, как у волков и чуть завалившиеся вперед. Пес изучал Квинта беззвучно, неподвижно, лишь ноздри чуть шевелились, а потом повернулся и потрусил прочь, в дождь.
        В дверь вошла женщина. Высокая стройная, она одета в длинную, до пят, белую рубаху и черно-белый, вышитый передник. Прядь темных волос выбилась из-под платка цвета охры. Несмотря на обилие деталей, Квинт никак не мог разглядеть ее лицо: глаза внезапно начали слезиться. Женщина приблизилась, склонилась над Квинтом и произнесла:
        - Эй, римлянин?
        Почему-то мужским голосом.
        - Эй, римлянин?
        - Может его водой окатить? Чтобы очухался быстрее?
        - Дурак, он же только что целиком в воде болтался.
        - И то верно...
        - Римлянин? Очнись. Чем ты его приложил, Аристид?
        - Кулаком.
        - Здоров ты врать. Его, как дубиной оглушили.
        - Ага, барахтаюсь себе, тут под руку дубина подвернулась, видал, море ими кишит. Ну, значит, я ка-ак...
        - Ладно, угомонись. Римлянин, очнись! Эй?!
        - По щекам его, Эвдор, по щекам.
        - Не переусердствуй. Он, поди, к Перевозчику в очередь уже пристроился.
        - Римлянин?!
        - Гляди-гляди, моргнул!
        - Ага, живой, значит. Ну, радуйся, молодец! Хотя, ума не приложу, чему тут радоваться на твоем месте...
        Лицо этого человека было настолько... добродушным (другого слова гудящий мозг префекта измыслить не смог), что Квинт на мгновение опешил. Промелькнула мысль, что его подобрали свои. Но прочие, хищно ухмыляющиеся рожи быстро расставили все по своим местам.
        Север закашлялся.
        - Радуйся, родной! Водички небось наглотался? - участливо поинтересовался "добродушный".
        Квинт мотнул головой. Говорили по-гречески, на странном диалекте, протяжно, глотая некоторые звуки.
        "Наверное, ионийский".
        - Понимаешь меня?
        Квинт кивнул и снова кашлянул, повернув лицо набок.
        - Поднимите его, да наклоните, пусть проблюется.
        - Я бы тоже проблевался, только сперва заглотил бы чего-нибудь, проросшего на Хиосе. У нас осталось еще?
        - Заткнись, Аристид.
        Севера рывком поставили на ноги, держа под руки, не церемонясь, толкнули вперед. Префекта действительно едва не вывернуло наизнанку. С трудом удержав рвотный позыв, он приподнял лицо и несколько раз глубоко вздохнул.
        - Очухался? Ну и славно. Мы сейчас тебя немножко поспрашиваем, а потом зарежем. Договорились?
        - Заче... зачем мне... говорить... если убьете... - прохрипел Север.
        - Ты смотри, как по-нашему чешет! - восхитился один из пиратов.
        Север обвел мутным взглядом окружившую его компанию. Разбойные, один другого краше. А этот... лыбится, как потерянного родственника встретил. Главарь.
        - Логично, - заметил "добродушный", - но сам посуди, когда я буду тебе пальцы по кусочку резать, ты станешь вопить, чтоб я тебя скорее прикончил. А для этого придется ответить на некоторые вопросы.
        - Не-а... Раньше сознание потеряю, - помотал головой Север.
        "Добродушный" повернул голову к пирату, с которым Квинт боролся в воде.
        - И ведь не поспоришь.
        - Зачем он тебе, Эвдор? - спросил пират, державшийся поодаль.
        Север обратил внимание, что тот несколько выделяется из компании разбойных. Все они были или мокрыми, окровавленными, или какими-то... помятыми, что ли. А этот - нет.
        - А вот он сейчас тебе все расскажет, Дракил, ты и узнаешь.
        - Братья, разуйте глаза! Мы по его милости полезли на судно с хорошей охраной, хотя все видели, что нас там ждет. И вот результат: потеряли нескольких товарищей, просрали добычу и еле ноги унесли, а он продолжает кормить нас загадками! Он же издевается над нами!
        - Успокойся, Дракил, - сказал чернобородый пират, - у нас разуты глаза, и мы прекрасно видим, что издевается он над тобой. Потому что ты много верещишь не по делу.
        Дракил, свирепо сверкнув глазами, демонстративно сплюнул и отвернулся. Все вновь обратились к Северу.
        - Ну, так что нам с тобой делать, римлянин? Резать тебя или чего интереснее измыслить?
        - Ты же еще вопроса не задал.
        - И то верно! - расплылся в улыбке Эвдор, - а вот скажи мне, мил человек, а чего это такой нехилый римский эскорт путешествует на купце?
        - Так море пиратами кишит, - усмехнулся Квинт, - не слыхал, что ли?
        Один из державших его за руки головорезов хохотнул. Эвдор покосился на весельчака и заулыбался еще шире.
        - Ты не поверишь, я их даже встречал. Страшные люди. Голову снимут - глазом не моргнут.
        - Мне говорили, - процедил Квинт.
        - Вот и славно. Если хочешь, чтобы голова и дальше на твоих плечах красиво смотрелась, объясни-ка мне причину вашей внезапной дружбы с "пурпурными".
        - С кем?
        - Не понимаешь? Это ж почти что пуны, ваши заклятые друзья-недобитки!
        - Ну и что? Их, пунов, всяк норовит обидеть. Деньги платят - мы охраняем. Рим - за безопасное мореплавание и торговлю. Так сейчас каждый купец сопровождаться будет. Обидно, да?
        - Вгеж, забака! - прогундосил один из пиратов.
        - Я тебе не верю, - сказал "добродушный".
        - А я - тебе. Ты вот все улыбаешься, но я знаю, что ты нехороший человек.
        - Ты нам зубы не заговаривай, ублюдок! - рявкнул прямо в ухо, один из державших префекта за руки, - юродивым решил прикинуться?
        Квинт поморщился, но промолчал.
        - Время тянешь? - поинтересовался Эвдор, - пожить подольше хочется?
        - Кому не хочется?
        - Ну, так говори.
        - Подзабыл я, о чем ты спрашивал?
        - Огорчил ты меня, - разочарованно протянул Эвдор, враз посерьезнев.
        Перед глазами Квинта блеснул нож.
        - Какое выбираешь? Это?
        Правого уха коснулось что-то неприятно острое.
        - Или это?
        Лезвие надрезало кожу под мочкой левого уха.
        Квинт ничего не сказал. На скулах его играли желваки, мышцы напряглись, но это не оцепенение испуганной жертвы. В движении глаз римлянина ни намека на беспорядочные метания, растерянность. Эвдор понял, что членовредительство в данном случае бессмысленно. Ничего римлянин не скажет. Да и не нужно.
        Один из пиратов, тот, который "верещал не по делу", задумчивость вожака интерпретировал по-своему:
        - Что, Эвдор, растерял навыки? Дай его мне, я разговорю.
        Пират, с которым Квинт боролся в воде, расхохотался, а вожак вздохнул.
        - Я вижу, римлянин, ты не трус. Ты командир отряда. Вы шли на Кос. Может ты разведчик, возвращающийся в лагерь после вылазки? Но почему на финикийском судне? К тому же разведчик не стал бы интересоваться, где может быть теперь Лукулл. Значит, ты вовсе не человек Лукулла. Тогда чей? А если предположить, что ты из тех римлян, которые заперли Митридата в Пергаме, тогда все сходится. Отряд малый, похоже на эскорт вестника или посла. Своих кораблей нет. С финикийцами вы шли, поскольку ионийцы побоялись связываться с вами даже за деньги. Побоялись Митридата. Царь свиреп в гневе и еще не побежден. Пока не понятно, кто побеждает. И ты ехал, чтобы просить помощи у Лукулла.
        - Откуда ты...
        Наблюдая за неподдельным изумлением префекта, Эвдор усмехнулся.
        - Слишком вы, римляне, надменные. Никак не хотите позаимствовать нашей вековой эллинской премудрости. Слышал, софистика такая есть - логика? Башкой думать надо! Факты сопоставлять, - Эвдор повернулся к Аристиду, - посмотри на его рожу, пьянчуга, он слова не сказал, а уже во всем сознался. И резать не пришлось.
        - Если ты сразу обо всем догадался, зачем задавать эти дурацкие вопросы? Зачем вообще атаковать корабль? - мрачно спросил Аристид.
        - Я не был уверен. А вопросы... Я, всегда даю людям возможность разочаровать меня.
        - И как, разочаровал он тебя? - спросил чернобородый пират.
        - Если бы разочаровал, я бы отрезал ему уши, - Эвдор посмотрел Квинту в глаза, - понравился ты мне, парень. Не трус и не дурак. Лицом своим, правда, плохо владеешь. Скажи-ка еще кое-что. Митридат до сих пор в Питане сидит?
        Квинт сжал зубы.
        - А... Ну да. Собственно, это не уже столь важно. - "Добродушный" повернулся к пиратам, - Ну что, братья, наши планы не только не меняются, но подтверждаются.
        - С этим что делать? - спросил чернобородый.
        - С этим? - Эвдор поскреб пятерней щетину, - как звать-то тебя?
        Квинт молчал.
        - Да скажи уже, дурень! - рявкнул Аристид, - тут-то чего уперся?
        Префект посверкал глазами, но выдавил из себя:
        - Зови Севером.
        - Север. Congruentis nomen[Congruentis nomen - "подходящее имя", severus - "суровый" (лат).] .
        Квинт резко вскинул глаза на улыбающегося пирата.
        - С твоей смерти, Север, мне никакой выгоды не будет, я вовсе не так кровожаден, как ты, наверное, подумал. Но и здесь ты мне совсем не нужен. Так что, прыгай-ка за борт, подобру-поздорову. Боги попустят, догребешь до берега. До него видал, рукой подать. Стадии четыре будет. Может, еще свидимся.
        Квинта отпустили, и он попятился к борту, стянул поддоспешную кожаную безрукавку с полосками-птеригами, свисавшими вокруг бедер и на плечах. Кожа намокла и изрядно стесняла движения. Север повернулся к борту. Его толкнули в спину, но он удержался на ногах, перелез через борт и прыгнул. Пираты гоготали ему вслед, но недолго. Их вожак быстро угомонил веселье и акат, влекомый слитными взмахами весел, побежал на север.
        Префект плыл к берегу. Мысли его путались от пережитого, но сейчас важно было только одно: добраться до суши. Что он будет делать дальше, один, без оружия во враждебной стране, без денег, почти голый, он пока не представлял. Он подумает об этом после. Когда доберется о берега.
        Глава 12
        Кос
        Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: "Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?"
        Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.
        Он не походил на молодых поэтов, любителей "волчиц" и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, он не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим. Луций Лициний Лукулл совсем не прост.
        Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой главы оптиматов. И никому, за всю свою жизнь, Луций Корнелий не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.
        Именно Лукулл хранил казну пяти легионов, пришедших в Грецию сражаться с Митридатом. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. "Лукуллова монета" чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.
        Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую сложность. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Впрочем, священные они для афинян, нам то что? Так или иначе, но Аттика превратилась в выжженную пустыню. Какой уж тут флот.
        Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром[Латирос - горошек (греч).] . Молодой Птолемей принял посланника более чем радушно. После смерти Птолемея IV, победителя сирийцев в битве при Рафии, Египет начал хиреть и больше не посягал на право именоваться великой державой. Поэтому фараон не упустил возможности подружиться с Римской Республикой против Митридата. Птолемеи и прежде имели сношения с Римом, но не слишком активные. Величина это была для них скорее неизвестной, и фараон испытывал Лукулла на прочность подарками, стоимость которых достигала восьмидесяти талантов[2080 килограммов золота.] . Лукулл вежливо отказывался. Царские евнухи, раболепно простираясь перед ним ниц, вежливо настаивали. Водили к саркофагу Александра, звали в Мемфис, посетить гробницы древних фараонов. Лукулл отвечал, что осматривать достопримечательности прилично досужему путешественнику, разъезжающему в свое
удовольствие, а не тому, кто оставил своего полководца в палатке в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.
        Евнухи тянули время. Фараон еще ничего не решил. Лукулл, убедившись, что суммы, подобные той, что он получил от Суллы, двор фараона способен переварить за один день, с утра до полудня, без остатка и каких-либо сожалений, вынужден был изменить тактику переговоров. Деньгами евнухов не пронять, но они опасались роста мощи понтийцев и парфян, и весьма прониклись скоростью битья римлянами митридатовых стратегов. Определенно, было из-за чего подружиться. Однако на полноценный союз фараон все же не решился и ограничился представлением эскадры пентер (не слишком большой) под командованием наварха Тимофея. Уже немало, и окрыленный успехом Лукулл отплыл на Крит в поисках новых союзников.
        На Крите легат одержал еще более впечатляющую победу. Формально правившие островом многочисленные мелкие царьки и олигархи не представляли из себя ничего, ни силы, ни власти. Другое дело - Леохар. Подробности переговоров Лукулла с Волком остались известными только им двоим, но результат заставил изумленно ахнуть всю Эгеиду. Волк присоединился к римлянам со всем своим флотом, практически уровняв их шансы против понтийских эскадр.
        На этом фоне присоединение следующего союзника, Родоса, уже казалось чем-то само собой разумеющимся. Потом последовала очередь Книда и вот теперь - Кос.
        Флот разросся до восьмидесяти кораблей, против шестидесяти у Неоптолема. Сулла, стараниями своего легата приобрел лучших навархов - Дамагора, Тимофея, Леохара. Они знали, что стоящий у Геллеспонта Неоптолем - это наиболее организованная и дисциплинированная часть морских сил Митридата, но есть еще кое-кто. Вчерашние братья Леохара. Киликийцы. Про них известно лишь то, что их очень много и они повсюду. Лукулл намеревался запереть войска Архелая в Греции, отдав на съедение Сулле. Для этого необходимо уничтожить Неоптолема. В победе над ним легат не сомневался, но требовалось еще обезопасить тыл от удара киликийцев, защитить от разорения города новых союзников.
        По совету Дамагора Лукулл задержался на Косе на несколько дней дольше, чем изначально намеревался. После заключения союзнического договора с правителями острова, все легкие корабли, все критские гемиолии и часть наиболее быстроходных родосских триер были разосланы в разведрейды на запад, до Киклад, и патрулировали Ликийский пролив. Благодаря этим мерам Лукулл узнал о походе Эргина сразу же, как только тот проследовал мимо Родоса. Эргин ушел на запад, это порадовало легата (противник опасается драки), но и заставило озаботиться. Необходимо срочно принимать меры, пока киликийцы не соединились с Неоптолемом. Кроме того, Леохар с Дамагором, прикинув численность сочтенных разведкой кораблей Мономаха, пришли к выводу, что это далеко не все, что Братство может выставить против них. Нужно было поторапливаться, и тут на горизонте замаячила новая перспектива.
        Слухи о переправе в Азию марианской армии, ее успехах, дошли до ушей Лукулла еще на Родосе. Они были очень сбивчивыми и противоречивыми. Победа римлян у Пропонтиды описывалась по разному, легату не удалось даже выяснить имя командующего марианцами. Неизвестна обстановка в Вифинии. Одни говорили, что вифинцы массово бегут от римлян к Митридату, другие - от Митридата к римлянам. То царь убит и съеден червями, то он обрушил на римлян громы и молнии, стерев всех в порошок. Слова про громы прагматичный легат пропустил мимо ушей, но наличие на доске очередного игрока отныне необходимо учитывать.
        На седьмой день стояния к острову подошло финикийское судно, на котором пассажирами ехали полтора десятка легионеров. Вот они привезли новости крайне интересные...
        - Налей-ка мне, парень, - Лукулл щелкнул пальцами, указав контуберналу на пустой кубок.
        Юноша, зашедший с вечерним докладом, немедленно бросился выполнять поручение. На пороге покоев косского архонта Никодима, частью превращенных в штаб флота, появился трибун Гай Постумий, отсалютовав командиру. Лукулл кивнул в ответ, сел за рабочий стол, отпил из чаши и вопросительно взглянул на Постумия.
        - Только что патруль задержал на берегу, неподалеку от города, подозрительного человека. Одет в легионерскую тунику, довольно оборван, никаких вещей при себе не имеет. Утверждает, что он военный трибун.
        - Военный трибун?
        - Так точно. Не наш.
        - Может быть, дезертир из легионов Кассия?
        - Мысль про Кассия мне в голову не приходила, но я не думаю, что он дезертир. Он не пытался бежать, сам вышел к патрулю.
        - Думаешь, он из этих?
        - Так точно. Показания вполне согласуются.
        - Приведи его.
        - Он уже здесь.
        - Вводи.
        В комнату вошли два легионера и сопровождаемый ими человек. Он был одет в грязную и ободранную тунику, некогда красного цвета, обут в калиги. Волосы русые коротко стриженные, светлая щетина обычно малозаметная, ныне ярко выделяется на обветренном, загорелом лице. Держится уверенно, спокойно, словно нынешнее положение не кажется ему чем-то из ряда вон выходящим. Нет загнанности в глазах. Ну конечно, никакой он не дезертир.
        - Кто ты? - спросил Лукулл.
        - Меня зовут Квинт Север, я военный трибун. А ты, должно быть, Луций Лициний Лукулл?
        - Ты не ошибся, - подтвердил легат.
        Задержанный отсалютовал.
        - Говоришь, военный трибун? Но среди моих людей нет такого человека, - Лукулл перевел взгляд на Постумия, назад, на Севера, и чуть прищурился, - говори правду. Ты дезертир из разбитых легионов Луция Кассия, наместника Азии?
        - Никак нет. Я служу в легионах легата Гая Флавия Фимбрии. Исполняю обязанности префекта конницы.
        - Вот как? Я знаю одного Флавия Фимбрию, но впервые слышу о таком легате.
        - Гай Флавий возглавил легионы после смерти командующего, консула Валерия Флакка.
        - Что это за легионы?
        - Два легиона, посланные со вспомогательными частями в Азию на войну с Митридатом.
        - Кем посланные?
        - Сенатом и народом Рима.
        - Народом? Полагаю, нет. Легионы послала группа лиц, именующих себя Сенатом. Легитимность этой группы мы не признаем, как и право объявлять войны и посылать куда-либо войска. Но мы отвлеклись. Поведай нам, трибун, при каких обстоятельствах наступила смерть Флакка, коего ты именуешь консулом. Он был убит в бою?
        Задержанный кашлянул.
        - Никак нет. Консул убит в результате ссоры с легатом Фимбрией.
        - Причина ссоры?
        - Несправедливое судейство, вынесенное консулом не в пользу легата. Это послужило поводом к убийству. Напряженность в их отношениях нарастала давно. Мне неизвестны подробности.
        - Кто совершил убийство?
        - Лично легат Фимбрия.
        Лукулл усмехнулся.
        - Я смотрю, ты весьма откровенен. Так беззастенчиво сдаешь своего командира.
        Север побагровел.
        - Я не считаю возможным лгать тебе, Луций Лициний, даже если это затруднит выполнение моего задания. Свидетелей много, правда все равно станет тебе известна.
        - Похвально, - Лукулл кивнул Постумию и тот вышел, притворив за собой дверь. Север покосился ему вслед, - а теперь сообщи, с какой целью ты прибыл сюда и объясни свой внешний вид.
        - Мне поручено доставить тебе, Луций Лициний, письмо от моего легата. К сожалению, в пути я и мои люди подверглись нападению пиратов. Во время боя я оказался в воде и отстал от судна с моими людьми. Их судьба мне не известна. Письмо осталось на судне.
        - Какая жалость. То есть ты трусливо бежал, бросив своих товарищей...
        - Нет! - стиснул зубы Север.
        - Где же твое оружие? Знаки отличия, подтверждающие, что ты тот за кого себя выдаешь?
        - Мое оружие, доспехи, забрали пираты, вытащившие меня из воды. Я...
        - Ты сдался в плен?
        - Я был без сознания!
        - Ты был без сознания, в воде и не утонул?
        - Нет.
        - Странно. Но ты, все же, очутился в плену. Как тебе удалось избежать смерти?
        - Меня отпустили... - тихо проговорил Север.
        - Отпустили. Удивительно. Никогда не слышал более захватывающей истории. Что же случилось далее?
        Легат встал из-за стола и прошелся перед Севером, заложив руки за спину. Квинт следил за ним исподлобья.
        - Дальше не так интересно. Мне позволили добраться до берега вплавь. Потом я день пробирался до мыса, с которого Кос ближе всего. Сегодня утром мне удалось переправиться на рыбачьей лодке.
        - Чем же ты расплатился с рыбаками за переправу?
        - Ничем.
        - То есть, ты лодку украл?
        - Отобрал, - спокойно ответил Север, - а рыбаков, предвижу твой следующий вопрос, побил.
        - Что ж, похвально. Для исполнения приказа командира все средства хороши. Надеюсь, это были не старики или мальчишки? - улыбнулся Лукулл.
        - Все еще считаешь меня дезертиром, о сердобольный Лициний?
        - Скорее нет, чем да. Впрочем, кое-что следует уточнить, - Лукулл прошел за спину трибуна, приоткрыл дверь и скомандовал, - вводи его, Постумий.
        Квинт, старавшийся стоять навытяжку, скосил глаза набок, как только мог, не поворачивая головы, но через мгновение забылся и кинулся обнимать вошедшего Барбата. Острие копья конвойного, ткнувшееся трибуну в грудь, охладило порыв.
        - Красноречивее любых слов, - констатировал Лукулл, - итак, показания сторон сходятся. Постумий, освободи из-под стражи спутников нашего доблестного трибуна. Но оружие им не отдавай.
        Постумий кивнул и вышел.
        - В чем ты еще нас подозреваешь? - спросил Барбат легата.
        - Ну что ты, более ни в чем. Вы честные воины, отменно выполнившие приказ.
        - Так почему же ты не вернешь им оружие? - спросил Север, - разве они враги?
        - А вот это самый интересный вопрос, в наше непростое время, - Лукулл снова сел за стол, - тессерарий свободен. Ступай к своим товарищам, вас накормят. А мы с трибуном побеседуем.
        Барбат, кинув взгляд на Квинта, нехотя повернулся и вышел. Легионеры-охранники последовали за ним.
        В руках Лукулла появился кожаный футляр, из которого легат достал свиток папируса.
        - Твои люди выполнили вместо тебя твое задание. Вот письмо, которое ты вез. Итак, я слушаю, что хочет мне сообщить Фимбрия.
        - В письме все написано.
        - Я читать умею. Что он велел тебе передать на словах?
        - Мне не давали таких указаний. Я должен был передать письмо.
        - То есть, ты не знаешь, зачем тебя послали. Ты просто мальчик на побегушках, такой же, как твой тессерарий. Который, кстати, справился лучше тебя. Интересно, зачем Фимбрия послал такого олуха?
        - У меня был приказ передать письмо! - вспыхнул Север, - но исходя из оценки состояния дел в текущий момент, я могу предположить, что в письме.
        - Так предположи.
        Север пару раз кашлянул, собрался с мыслями.
        - Легат Фимбрия предлагает тебе, легат Лукулл, предпринять совместные действия по захвату царя Митридата, врага римского народа.
        - Да ну? - хмыкнул Лукулл, - продолжай.
        Север скрипнул зубами. Ироничная ухмылка Лукулла раздражала его донельзя, но он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо.
        - Митридат заперт Фимбрией в Питане. Это порт неподалеку от...
        - ...я знаю, где это, - бросил легат, - продолжай.
        - Крепость Питана хорошо укреплена, а наши силы истощены недавним штурмом Пергама. Легат не решается штурмовать Питану. Не имея флота, он не может организовать полноценную осаду порта. Легат предлагает тебе, Лициний Лукулл, прийти к нему на помощь со своим флотом и не дать царю улизнуть. Если ты поспешишь, война может быть закончена уже через несколько дней.
        Лукулл встал, подошел вплотную к трибуну и посмотрел ему в глаза. Потом обошел его кругом и принялся расхаживать по комнате за спиной Севера. Квинт стоял неподвижно. Лукулл молчал, тишину нарушало лишь цоканье по мраморному полу шляпок гвоздей, которыми были подбиты легионерские сандалии легата. Квинт нервничал, мысли его путались и чтобы успокоиться, он начал считать шаги Лукулла.
        На счете "сорок" легат остановился.
        - При жизни Мария, его сторонники не казались мне такими законченными идиотами. Похоже, подмяв под свои задницы все курульные скамьи, Цинна и его подпевалы от осознания собственного превосходства думают теперь только ими. Я задницы имею в виду.
        - Я не понимаю, - оторопело сказал Север.
        - Не удивительно. Полагаю, задницей думать непросто, - Лукулл подошел к Северу и встал пред ним, сложив руки на груди, - объясняю. У меня нет никакого желания помогать Фимбрии в ловле Митридата. Пусть справляется сам, если сможет.
        - Но как же... - нахмурился Север, - ведь он же улизнет! Флот вывезет его. И война продолжится. У царя еще много сил!
        - Если Фимбрия не может закончить войну, ее закончит кто-то другой, - развел руками Лукулл, повернулся и направился к своему столу.
        - Ты боишься, что вся слава победителя достанется Фимбрии? - высказал догадку Север, - но это вряд ли случится, ведь всем будет ясно, что без твоего флота он ничего не смог бы сделать.
        - Ты говоришь так, словно царь уже сидит в подвале в цепях, а твой командир готовится к триумфу. Кабан еще жив, а ты уже строишь планы относительно его шкуры? Нет, трибун, я Фимбрии помогать не стану. Будь на его месте кто другой, даже покойный Помпей Страбон, которым все восхищались, как полководцем и ненавидели за корыстолюбие, независимо от моего отношения к нему, желания единоличной славы, мои люди уже выбирали бы якоря и ставили паруса, стремясь на помощь.
        - Но ведь ты со своим флотом не победишь Митридада в одиночку! Даже если одолеешь его на море! Он соберет новые сухопутные армии, а Сулла в Греции, как он переправится в Азию?.. - Север осекся.
        - Переправится, - улыбнулся Лукулл, - уж будь уверен. Всему свое время. Но Фимбрия пусть побеждает Митридата сам. Я посмотрю, как это у него получится.
        - Но почему?!
        Лукулл вздохнул, и, глядя на трибуна, как учитель на глупого ученика, потряс перед его носом папирусом.
        - Читал?
        - Я не читаю чужих писем.
        - Зря. Так однажды привезешь приказ о собственной казни. Собственно, ты как раз этим и занимался. Почти.
        - Вот как? Не думаю, что мой командир желал мне смерти таким диким способом. Или каким-то другим.
        - Твой командир, Фимбрия, послал тебя во вражеский стан и ты наивно полагаешь, что тебя там встретят с распростертыми объятьями?
        Лицо Севера вытянулось от изумления.
        - Во вражеский стан? Мне было приказано разыскать тебя, легат Лициний и передать..
        - Ты дурачок или прикидываешься? - спросил Лукулл, пристально глядя в глаза Северу.
        Квинт заткнулся. Помолчав, он сквозь сжатые зубы прошипел:
        - Вот оно что... И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?
        - Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие - всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычное дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, невидима. Она может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.
        - И такой болезнью вы считаете марианцев? - протянул Север, - а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?
        - Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.
        - Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня послом врага, то священное звание посла не дает вам права...
        - Звание посла ничего не значит.
        - Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посла?
        - Не посла. Мятежника. Никак не вражеского посла, казнить коего не в моей компетенции.
        - А в чьей же? Суллы?
        - Сулла вполне способен прикончить посла, если будет не в настроении.
        Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:
        - Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.
        - Да ну? - усмехнулся легат, - а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь...
        - Будем меряться трупами? - огрызнулся Север, - их с обеих сторон хватает.
        - Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?
        - В Самнии.
        - Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым. Тому, кто спалил римский город Пергам...
        - Пергам был захвачен Митридатом и освобожден нами! - возмутился Север.
        - Римский город Пергам сжег мятежник Фимбрия, который еще ответит за свои преступления, когда мы до него доберемся.
        - Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? - процедил Север, - Митридат вырезал восемьдесят тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! И вдвое большее число рабов. Вот кто должен понести кару! И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. В восемнадцать лет я каким-то чудом был избран в трибуны, ибо мой отец не имеет лишнего сестерция на подкуп таких, как ты, которые сидят на денежных мешках и вертят государством, как собственной блудливой задницей, теша свое честолюбие. Я присоединился к марианцам, поскольку так было легче всего, иначе быть мне простым легионером. Но я пошел бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!
        Лукулл внимательно выслушал пламенную тираду трибуна и сказал:
        - Хорошо говоришь. Конечно, стоит подтянуть риторику, но все это легко осуществимо, ведь даже великий Демосфен был в молодости косноязычен. Учить, развлекать или побуждать - цель любой речи. Определенно, у тебя природный талант к последнему. Ты можешь зажигать людей, побуждать их к действию. Если бы тебя послушали некоторые из моих людей, они уже стучали бы мечами об щиты, а Митридат немедленно нагадил бы под себя. Из таких, как ты, выходят вожди. Ты хочешь служить государству. А какое оно в твоем представлении, правильное государство?
        - Власть народа.
        Лукулл усмехнулся.
        - Мы стоим на шатком мосту над пропастью. Ветер, что раскачивает его, стремясь сбросить нас в бездну - Митридат. Будем стоять, он добьется своей цели. В борьбе с ним нам нужно двигаться. Куда? Назад, откуда пришли? Людей на мосту слишком много. Задним не понять страхи и колебания передних. Задние напирают, как убедишь их повернуть? Возникнет давка, свалка, а мост легок и непрочен, многие полетят вниз. Мы толпой вбежали на него, толкаясь локтями, всякий норовил пролезть первым. Сто человек - сто мнений, вот твоя республика, власть народа. И кого ты послушаешь в толпе, этом слепом неповоротливом звере, что теряя свою плоть, топчется над бездной? Здесь можно идти только вперед, друг за другом. Иного пути нет.
        - Идти за кем-то одним, - нагнул голову Квинт.
        - Именно.
        - Сдается мне, Сулле очень нравится на Востоке, - сказал Север, - полагаю, побеждая Митридата, он уже десять раз позавидовал ему черной завистью. Интересно, он уже катает языком по зубам слово "царь"?
        Лукулл хмыкнул.
        - А вот это не твоего ума дело. Ну, хватит пустопорожних разговоров. Не время и не место для состязаний в красноречии. Я свое слово сказал, и планы менять не намерен. Флот пробудет на Косе еще два дня, а затем мы двинемся к проливам.
        - Ты дашь мне судно, чтобы я мог вернуться к Фимбрии? - спросил помрачневший Север.
        - У меня нет лишних кораблей для удовлетворения бессмысленных прихотей мятежников.
        - Хорошо, доберемся сами, только верни нам наше оружие и деньги.
        - Кто тебе сказал, мой наивный друг, что ты вернешься к Фимбрии? Ты и твои люди задержаны, как мятежники и враги римского народа.
        Север скрипнул зубами.
        - Твою судьбу решит Сулла. Но ты мне симпатичен, трибун. Ты не слишком искушен в вопросах политики, но умен, изобретателен и смел. Мне нужны такие люди. Я собираюсь сразиться с Неоптолемом. Ты хочешь драться с понтийцами? Я тебе предоставлю такую возможность. Пользуйся полной свободой в пределах расположения флота. Ведь тебе же, по твоим словам, все равно, под чьим Орлом бить понтийцев? Лишь бы это был Орел?
        - Да, - медленно проговорил Север, пытаясь осмыслить произошедшее, - лишь бы это был Орел...
        Глава 13
        Питана
        "Нужно будет, возьму гемиолию..."
        Вот так вот просто.
        Истину говорят из века в век: "Тот, кто бороздит море, вступает в союз со счастьем. Он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды".
        До последнего Дракил надеялся. Считал, прикидывал, думал. Вслушивался в разговоры. Слова бросал, как ему казалось, нужные. А у причала Питаны все надежды пошли прахом. Не по зубам орешек оказался. В Лаврионе Эвдор казался ему проходимцем из совсем захудалых, даром, что крепок телесно. Оборванец, простак, при знакомстве представившийся, как Эвдор-Ниоткуда. Поначалу Дракил, чувствуя себя стоящим выше в иерархии Псов, по разбойной привычке силился придумать Эвдору кликуху. Ничего не липло. Ну как могло случиться, что этот простак так возвысится? Совсем недавно Аристид проболтался, что в Патаре на сходке вождей Эвдор ничего не возразил Мономаху, когда тот звал его "Мышеловом". Отчего у вожака такое прозванье, Аристид не объяснил, но каким же было удивление Дракила, когда один из царевых людей на пирсе Питаны приветствовал кормчего "Меланиппы", этим прозвищем. И вовсе даже не обидным тоном. Да еще сцепил с ним предплечья и чуть ли не облобызал. Тут критянин окончательно понял, что ставка его не сыграла.
        Эвдор сразу куда-то исчез вместе со встречавшими его вельможами. Перекинулся парой слов с Аристидом и удалился. В тот день пираты его больше не видели. Дракил для затравки высказал предположение, что вожак, поди уже, неудобно ерзает на остром колу. Шутке посмеялись, а Аристид весело скалясь, хлопнул Дракила по плечу и сообщил, что он, критянин, дурак, и шутки у него дурацкие. Они вели себя, словно что-то знали такое, чего не знал Дракил. Ну, Пьяница может и был осведомлен больше других, но остальные-то откуда? Критянин, лелея перемену власти, держал ухо востро, но ни с кем, кроме как с Аристидом, Эвдор не шептался. Измучившись предположениями, Дракил напрямую спросил у Койона, куда подевался вожак. "Понятия не имею", - ответствовал Койон и глаза у него при этом были честные-честные. "Вегно, к бадшим дачадникаб побёг" - предположил Гундосый. "..." - пожал плечами Залдас.
        Флот Мономаха появился спустя день, после прибытия в Питану "Меланиппы". По такому случаю весь город бурно ликовал, славил Эргина, сам царь появился на пристани и лично приветствовал пиратского наварха. Эвдора на этом фоне забыли моментально.
        Команда "Меланиппы" не скучала, отыскивала среди вновь прибывших многочисленных знакомцев и зависала с ними в портовых кабаках, хозяева которых по случаю снятия осады (хотя осаду, на самом деле, никто еще не снял) гостеприимно распахнули двери.
        Эвдор появился под вечер. Плечи его покрывала синяя шерстяная хламида, в складках которой при ходьбе поблескивала позолоченной отделкой перевязь с мечом. Оба запястья украшали тяжелые золотые браслеты, а коротко стриженую голову плотно обтягивал черный платок.
        - Ты только погляди! - восхитился пьяный Койон так сильно, что не удержал равновесие и, завалившись назад, ткнулся затылком в пирата, сидящего на соседней лавке,
        На него недовольно заворчали и бесцеремонно вернули в исходное состояние, отчего Койон ткнулся лбом об столешницу.
        - Гудите? - поинтересовался вожак, - насилу вас нашел. Где Аристид? Опять по бабам побежал?
        - Здесь собралось слишком много мужей, - раздался голос из-за соседнего стола, - я брезгую.
        - Вот ты где, - Эвдор нашарил глазами товарища, - вставай, пошли, у нас дело есть. Надеюсь, ты еще в состоянии держаться на ногах?
        - Ты говоришь обидно, Эвдор, ты же знаешь...
        - Знаю-знаю. Пошли.
        Эвдор вытащил из-под плаща увесистый кожаный мешочек, подбросил его, прикидывая вес и громогласно объявил:
        - Братья! Боги благословили сегодняшний день! Выпейте за мое здоровье и мою удачу! Я угощаю! - с этими словами он высыпал содержимое на стол.
        Новенькие тетрадрахмы заплясали по засаленным доскам.
        Кабак взревел многоголосым хором.
        - Да здравствует Эвдор!
        - Славься, сильномогучий Эвдор!
        - ...а это кто такой?
        Когда они протолкались на улицу, Аристид поинтересовался:
        - Я смотрю, ты внезапно разбогател? Откуда это все? Уж не царь ли одарил? Будто это ты привел шесть десятков кораблей, а не одну единственную утлую скорлупку.
        - Царь - не царь. Не важно. Есть подле царя кое-какие уважаемые люди.
        - Куда мы идем, да еще в такой спешке.
        - В похожее заведение, "Сломанный трезубец". Там нас ждут. А спешка... Времени у нас мало, Аристид. Вот все наши пьют, ты пьешь, Полиад пьет, а Эргин с Угольком не пьют. Их шторм изрядно потрепал, но они своим людям передыху не дали. Царевы войска уже грузятся на корабли. Я думаю, сам царь со свитой в первых рядах. Может, отплыл уже.
        - Куда?
        - Не куда, а откуда. Город, вообще-то валом обнесен, за которым римляне сидят, если ты забыл.
        - Ну и сидят. Вчера сидели, и завтра сидеть будут. Видать про драку у них кишка тонка. Куда спешить-то?
        - То-то эти, с тонкой кишкой, Пергам по кирпичику разобрали... Ты помнишь того "финикийца", из-за которого тебе пришлось искупаться? На нем ехал один храбрый римский трибун. Не припоминаешь? А куда он ехал? Ты уверен, что поутру горизонт не будет укрыт лукулловыми парусами? "Финикийца" мы упустили.
        - Значит надо и нам рвать когти, зачем же ты меня тащишь в какой-то кабак?
        - Затем, мой друг, Эномай, что я не киник и бочкой не удовольствуюсь[В бочке жил знаменитый философ-киник, Диоген, учивший, что наилучшая жизнь заключается в аскезе, избавлении от условностей и власти вещей.] . Много мы навоюем на "Меланиппе"?
        - За царя? Немного.
        - Да хоть и за себя. Да, немного.
        - Что, есть варианты? - оживился Аристид.
        - Есть, пьянчуга, есть.
        Этим "вариантом" оказалась гемиолия с именем, милым всякому Псу - "Актеон"[Актеон
        - мифический персонаж, знаменитый охотник. Подглядывал за купающейся богиней Артемидой, за что был превращен в оленя и растерзан пятьюдесятью своими собаками.] . Командовал и владел ею пират Менесфей Златоуст, а правой рукой при нем состоял его двоюродный брат Идай. Братья были пиратами из бедных и кормились объедками от стола Мономаха. Оба славились невероятной драчливостью и фатальной невезучестью. Рыскали по морю бездумно, кидались без разбору на кого попало. Что ни бой, то треть команды в покойниках. Когда Псы подметили данную закономерность, число желающих наняться к братьям резко поубавилось. В результате их корабль, "Актеон", шестидесятивесельная гемиолия, обеспечивался гребцами, хорошо если наполовину. А для палубной драки народу совсем недоставало. Вот братья и прозябали на подхвате у Эргина.
        Многих удивляло то, что при таком раскладе Мономах или кто другой не присвоят себе замечательное, добротное судно, каковым являлся "Актеон" - недешевая собственность, явно не по удаче братьев. Объяснением служила крайняя агрессивность Менесфея с Идаем. Оба брата прекрасно владели оружием, вокруг них сплотилась горстка сторонников, им под стать, связываться с которой, несмотря на ее малочисленность, не рисковал никто. Не жаждали Псы приобрести корабль ценой пирровой победы.
        "Актеон" был построен три года назад пиратом Гликоном. Вернее, "построен пиратом"
        - слишком сильно сказано. Строился-то он на Галикарнасских верфях совсем не для пиратских нужд. Заложили его, как триеру, а Гликон, в море пират, а в городе - уважаемый всеми состоятельный гражданин из известного рода, сразу же положил на него глаз. Со всеми городскими "отцами" он в дружбе. Одному подарок, другому симпосион - и на триере исчезает верхний ряд весел, средний ряд укорачивается наполовину. Вот и нет никакой триеры. А это не гемиолия часом, столь любимая пиратами, на верфи стоит? Где? Эта что-ли? Да нет, окститесь, граждане, это просто триера недостроенная. Так на воду и спустили недостроенную триеру, а потом она вообще куда-то исчезла. Corruptio, как говорят римляне.
        Собственно, не первый случай. Вообще немалая часть пиратского флота из века в век строилась подобным образом. Своих верфей у пиратов немного, а корабли новые нужны постоянно. На крутобоком паруснике или моноксиле много не навоюешь. Чтобы гоняться за купцами, часто нужен многовесельный корабль с немалой командой. Причем триера для такого дела избыточна. Триеры себе могут позволить большие вожди. Те же, кто еще не дорос до власти над целым флотом, довольствовались гребными судами помельче.
        Несколько веков назад киликийцы осчастливили Братство изобретением. Взяли диеру-афракт[Судно с двумя рядами весел и открытой верхней гребной палубой.] . Убрали половину скамей-банок верхнего ряда, освободив носовую часть, настлав там сплошную палубу. Получилась гемиолия. Отличное оружие в умелых руках. В погоне за добычей гребли полтора ряда весел. На открытой носовой палубе собирались застрельщики, которым не мешались банки под ногами. При сцеплении с жертвой верхние гребцы бросали весла и также вступали в бой, а нижние готовились в случае неудачи проворно отработать назад. В государственных флотах гемиолии не применялись, там в ходу была гигантомания.
        Уважаемый гражданин-пират Гликон полагал, что с приобретением "Актеона" значительно усилился. Вообще-то, так и было. Да вот, незадача - подвизались в его команде два ушлых негодяя, решивших, что пора бы им расти и развиваться. Вот и развились. Случилась смена власти, Гликон отправился кормить рыб, а братьям, полагавшим, что теперь-то попрут в гору, досталось владение, распорядиться которым с выгодой для себя они не смогли. Ныне дела у них шли так плохо, что старший, Менесфей, уже не рад, что порешил Гликона. При покойнике удачи было несравнимо больше.
        Все это случилось не вчера и Эвдор, даром, что немало времени просидел в колодках, был наслышан об "Актеоне" и его хозяевах. Он тоже хотел расти и развиваться.
        Даже Полиад Драконтей, один из сильнейших и известнейших пиратских вождей, случись он вместе с Эвдором на пристани Питаны, не смог бы ответить на вопрос - кто таков этот неброско одетый человек, вышедший встречать "Меланиппу" в окружении изрядного количества хорошо вооруженных людей. Эргин и Уголек опознали бы Киаксара безо всякого удивления, к тому же этим двоим о прошлом и настоящем Эвдора явно известно многое, гораздо больше, чем кому бы то ни было. Впрочем, ни тот ни другой не отличались болтливостью, да и знание подноготной некоего человека зачастую выгодно лишь до тех пор, пока оно тайно, и не дает никаких преимуществ, становясь всеобщим достоянием.
        Эвдор не мог предполагать, чем закончится аудиенция у неприметного всесильного придворного. С равной вероятностью она обещала, как прибыль в деньгах, так и убыток частей тела. Только он один знал - за что. Нельзя сказать, что пират шел на эту встречу со спокойной душой, однако покинул он царскую резиденцию с изрядно потяжелевшим кошелем и более чем радужными перспективами дальнейшего существования.
        План созрел давно, нужные слова продуманы бессчетное число раз, а увесистые тетрадрахмы любой речи добавляют сладость меда. Уж насколько Менесфей не отличался живостью ума, но блестящие кругляки на столе должны были сделать слова Эвдора весьма убедительными и доходчивыми.
        - Ну, значит, того-самого... Владеть, значит, "Актеоном" будем в этих, как их там? По-честному, короче? Типа того?
        - По-честному, - Эвдор спокойно пережидал потуги Златоуста, пытающегося оформить речью свою мысль, - в равных долях.
        - Ну, типа, нам две доли сверху, одна тебе?
        - Именно так.
        - А людям нашим, тоже две доли? - спросил Идай.
        - Не жирно будет? - поинтересовался Аристид.
        - Погоди, Аристид, - придержал товарища Эвдор, - сколько у вас людей сейчас?
        - Ну, дык... - начал загибать пальцы Менесфей.
        - Две дюжины рыл, - подсказал Идай.
        - Оно как. Две дюжины.
        - А надо?
        Менесфей беспомощно посмотрел на брата. Он был старше, сильнее и искуснее с оружием, но от непомерной мозговой активности, к коей относились любые попытки сосчитать до десяти, у него непременно болела голова.
        - Шесть десятков, - помог Идай.
        - То есть, требуется еще зазвать Братьев. За мой счет.
        - И что?
        Идай скрипнул зубами.
        - А то, братец, что наши люди будут в меньшинстве.
        - Именно. И поэтому не могут иметь преимуществ.
        - Преи... чего иметь?
        - Тебя братец, он поиметь хочет, - прошипел Идай.
        - Меня!? Да я!..
        - Успокойся, почтенный Менесфей, - примирительно поднял руки Эвдор, - я уже раза три объяснил тебе, что хочу взаимовыгодного сотрудничества. У тебя гемиолия, но мало людей. У меня акат, людей тоже мало, но есть деньги, а значит и люди будут. Мы могли бы объединиться.
        - "Меланиппа" сближается с купцом, - с выражением безграничной усталости на лице, заново объяснил Аристид, - тот в нас пиратов не подозревает. Завязываем бой. Из-за какого-нибудь мыска, острова, скалы выскакивает "Актеон". Дело сделано. Добычу поровну. Вам две доли сверху. Все в выгоде. По рукам?
        - По рукам, - растянулся в улыбке Менесфей.
        - Не нравится мне это, - сказал Идай.
        - Что именно, почтенный?
        - Какая выгода вам?
        - Мы много на акате не навоюем.
        - То есть мы вам нужны, - утвердительно кивнул Идай, - а вы нам?
        - Цену себе набиваешь? - поинтересовался Аристид.
        - Погоди, - осадил Эвдор, - почтенный Идай прав, тут главное не продешевить. Ты, Идай, думаешь, что без нас обойдешься? До сих пор обходился?
        Идай только вновь скрипнул зубами.
        - Ты эта... за горло берешь, Мышелов, - неожиданно обнаружил умственную активность старший из братьев.
        - Нет. Учитывая ваше нынешнее положение, я очень щедр. Без меня от вас скоро одни лохмотья останутся. А со мной разбогатеете. Месяц назад я имел дырявый хитон, а посмотри на меня сейчас. Корабль будет ваш, я лишь поведу его туда, где можно хорошо поживиться.
        - Соглашайся Менесфей, - встрял один из бойцов, составлявших свиту братьев, - Эвдора боги любят. Все знают, как он удачлив.
        - То-то он в рудники загремел, - бросил Идай.
        - Быстро сплетни расходятся, - усмехнулся Аристид.
        - Другой бы там и загнулся, - спокойно ответил Эвдор, - а я здесь стою.
        - В навархи метишь, Мышелов? - поинтересовался Идай.
        - Именно так.
        - Три доли сверху.
        - Предлагаю поступить так: десятая часть добычи - доля вождей. Делим ее на пять частей. Одна часть мне. Одна Аристиду, кормчему "Меланиппы". Три вам. Командую я на "Актеоне", вы подчиняетесь мне, моих людей больше. Но корабль ваш, поэтому ваша доля больше.
        Переварив такой расклад, бойцы братьев зароптали.
        - А ну-ка утихли! - рявкнул Менесфей и нахмурившись, хлопнул широкой мозолистой ладонью по столу, - что-то мне не нравится, что ты того... Командуешь.
        - До тебя только дошло? - прошипел Идай, - он все под себя подомнет!
        - Ваших людей немногим меньше будет, сами вы не дети, чего боитесь?
        - Я ничего не боюсь! - вскинулся Менесфей.
        - А ведь твоих людей пока что не больше, чем у нас, - заметил Идай.
        - Пока, - кивнул Эвдор, крутнув на ребре по столу тетрадрахму.
        Братья уставились на вращающуюся монету.
        - Десятая часть вождям, - задумчиво протянул Идай, - кто так делит?
        - Например, Леохар. А еще Эргин, Змеиный, Уголек, все.
        - Вот ты и врешь! Никогда такого не было! Всегда делились поровну, а вождям по лишней доле.
        - Если тебя, почтенный Идай, не посвящают в некоторые хитрые особенности дележа, то это не значит, что их нет, - спокойно ответил Эвдор.
        - Это что ж такое? - возопил Златоуст, - нас обманывают, что ли?
        Свита поддержала его ворчанием.
        - Иди, обвини Эргина, - усмехнулся Аристид.
        - Я тебе предлагаю делиться, как Эргин со своими ближниками, - протянул руку Менесфею Эвдор, - ну, ты согласен? Со мной ты возвысишься, без меня скоро совсем без людей останешься, и тебя сожрут.
        Менесфей кинул взгляд на своих людей, взглянул на брата. Тот поджал губы, но нехотя кивнул.
        - По рукам.
        - Есть у нас Гундосый, а теперь еще и Златоуст будет, - хохотнул Аристид, когда они с Эвдором вышли из кабака.
        - Ага, - согласился Эвдор, - на состязаниях ораторов всех побьем.
        - А ты не боишься, что у нас оппозиции изрядно прибыло? Мало нам Дракила, теперь еще эти двое по любому поводу гадить будут.
        - Гадить будет Идай. Менесфею ума не хватит.
        - Это да, он сразу за железку и в морду...
        - Нам теперь самое главное, кинуть клич по-умному, чтобы ни с кем не разодраться. А то нам еще Патару припомнят.
        - Полиад не обидится. Он и не заметил, что кое-кто из его людей к нам перебежал. А заметит, так я ему скажу, что он сам, по дружбе, да от щедрот своих...
        - А вот Терей не столь добродушен.
        - Кого ты из наших, рудничных, возьмешь на "Актеона"?
        - Пока только Залдаса, а там посмотрим. Залдас с мечом проворен, а язык за зубами держит. Койон горяч, Гундосый туповат, а остальным я не доверяю. Дракил мигом сведет дружбу с Идаем. Я их не боюсь, но не хочу искушать судьбу.
        - Я бы и фракийцу не доверял.
        - Ему опереться не на кого будет.
        - Все же возьми еще Саргабаза.
        - Он же лидиец, с ионийцами сговорится, у Златоуста, как я понял, одни ионийцы.
        - Нет, как раз он и не сговорится. Лидийцы с ионийцами сговориться могут, только когда их примерно поровну.
        Квартал они прошли в молчании, затем Аристид не выдержал:
        - Я давно уже понял, Эвдор, что ты на службе у Митридата. И исполнил службу неплохо, раз так щедро обласкан. Не хочешь рассказывать, не надо, но что ты собираешься делать дальше? Рвем отсюда когти, пока не нагрянул Лукулл и действуем своим умом, как соблазняли братьев?
        Эвдор не ответил. Аристид подождал немного и сказал:
        - По-прежнему тянешь нас на царскую войнушку. До наварха или стратега хочешь дослужиться?
        - А ты бы не хотел?
        - Хлопотно. Опять же, настроение у царя переменчивое. Оплошаешь, чик, а головы-то и нет.
        - Царю разные слуги нужны. Кто-то рати водит, кто-то во вражий стан пролезает. Кто из них для победы полезнее, еще вопрос. Из катапульты по воробьям не стреляют, вот и мы царю в грядущей драке с Лукуллом не нужны. Вернее, нужны не в таком качестве, как ты думаешь.
        - Ох, темнишь ты опять, Эвдор.
        - Эргин вывезет царя с войском в Митилену.
        - Мы тоже с ним?
        - Нет. Мы пойдем в Троаду. Нам надо шустро команду вербовать.
        - Это и ежу понятно. Зачем нам в Троаду?
        - Там, возле проливов, стоит флот Неоптолема. Но мы к нему присоединяться не будем. Нам приказано наблюдать.
        - "Нам приказано", - фыркнул Аристид, - эх, Эвдор, когда мы сами себе приказывать будем? Менесфея завербовать тоже тебе царь приказал?
        - Нет. Царя я вообще не видел. Мне никто не указывает, как мне действовать, чтобы должным образом исполнить задание.
        - Смотри, Эвдор, по острию ножа ходишь. Мы все за тобой следуем, пока удача на твоей стороне. А ну как изменит?
        - Удача? Мне? Никогда этого не будет.
        - Ну-ну, - покачал головой Аристид.
        "А в рудниках ты уже побывал".
        Команду собрали за три дня, переманив людей и обидев немало мелких сошек, кто и так еле сводил концы с концами. К тому времени Мономах и Терей уже отплыли на Лесбос, в Митилену, с царем, его свитой и доброй половиной войска. Менее поворотливый Драконтей немного задержался, но вскоре последовал за ними. Питану защищать Митридат не собирался.
        Когда на "Актеоне" отдавали причальные концы, римляне уже ровными колоннами входили в город, открывший ворота Фимбрии. Лукулл так и не появился, что невероятно взбесило Гая Флавия, а "Актеону" с "Меланиппой" позволило беспрепятственно улизнуть. Впоследствии, ученые мужи запишут, что Митридат отплыл, смеясь над неудачливым Фимбрией, но это будет лишь красное словцо. Царь сохранял ледяное спокойствие. Война продолжалась.
        Глава 14
        Мыс Лект Троадский. Начало осени
        Сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, стоял на верхней площадке боевой башни "Птолемаиды", флагманской пентеры египетской эскадры.
        Сто двадцать зигитов, гребцов нижней палубы[На кораблях с тремя рядами весел под зигитами располагался еще ряд гребцов-таламитов.] хором тянули монотонную песню-келевсму, ворочая веслами в неспешном походном темпе, под перестук деревянных молотков келевста и его помощников, передающих ритм гребли по всем палубам. Гребцы верхнего ряда - траниты, коих было в полтора раза больше, чем зигитов, отдыхали и "Птолемаида", покачиваясь на низкой волне, неспешно двигалась на острие гигантского клина кораблей вдоль берега Троады[Троада - область в Малой Азии с главным городом - легендарной Троей, которую в описываемое время чаще называли Илионом.] на север, к проливам в Пропонтиду и Эвксинский Понт.
        Здесь, на высоте восьми локтей над верхней палубой, слова песни, доносившиеся из чрева пентеры, плохо различимы, но старик в пурпурном, расшитом золотом хитоне и не пытался разобрать их. Этот мотив, знаком Тимофею с ранней юности, когда он поступил рядовым матросом в царский флот. Для мальчишки, сына рыбака, такой поворот судьбы был неслыханной удачей, ибо подобные ему, свободные, но малоимущие граждане державы Птолемеев могли рассчитывать на службу лишь в качестве гребцов. Тимофей, несмотря на молодость уже считался многоопытным в морском деле, лихо управлялся с парусами и был взят на посыльную эпактиду, снабженную для быстроты передвижения мачтой и парусом. Прошло полвека и вот, под его ногами уже не вечно текущее днище легкого беспалубного суденышка, а доски башенного помоста пентеры, не самой большой в царском флоте, но и не последней. Когда-то одетый в одну лишь выбеленную солнцем набедренную повязку, теперь он носил пурпурный плащ наварха, хорошо известен и уважаем многими, как единственный из флотоводцев Птолемея Латира (а так же кое-кого из предшественников нынешнего царя), кто выбился в
люди с самых низов. Пятьдесят лет верной службы, походов, схваток с критянами и киликийцами, с сирийцами, подданными хиреющей династии Селевкидов. Наварх был из тех, кто неизменно первый в бою, но всегда последний в очереди за наградами, хотя по заслугам, по справедливости, должен бы держаться во главе списка наиславнейших египетских военачальников. Но разве есть на свете справедливость? Немного прожило властителей, кто возвышал и приближал простолюдинов. Птолемеи уж точно не из таких. Кроме, пожалуй, самого первого в династии, соратника Великого Александра. Поэтому Тимофей являлся скорее удивительным исключением из правила, за что, кстати, его и любили те, кто не числил в предках богатых и знатных. Любовь черни нередко вызывала злобную зависть владык, но Тимофей был редким гостем во дворце и на глаза придворным почти не попадался. Кто-то же должен охранять морские торговые пути державы Птолемеев. Вот наварх и не вылезал из походов.
        Его это устраивало. Он любил море во всех его проявлениях. Его пьянил жестокий зимний шторм, не страшил изнуряющий знойный штиль. Он властвовал над морем, и поболе других флотоводцев сохранял людей и кораблей в боях и нападках стихии. Раскрашенные дураки в царском дворце могли отзываться о незнатном навархе с пренебрежением, но стоило сверх меры расшалиться пиратам, как вспоминали про Ската. Этим прозвищем Тимофея наградил Леохар два десятка лет назад. В ту пору Волк, еще только подбираясь к ступеням своего нынешнего тронного помоста, активно обчищал побережья Египта и Кирены, но, получив несколько оглушающих ударов от эскадры Тимофея, был вынужден искать добычу в других местах. Позже, подмяв под себя Крит, Леохар, подначивая местных царьков, дважды пытался распространить свое влияние на некоторых высокопоставленных евнухов в Александрии, чтобы они помогли ему убрать с дороги умного врага, но в царском дворце помимо недоброжелателей у Тимофея отыскались и защитники, так что затея Волка в обоих случаях провалилась. Кое-кто объяснил царю, что не стоит бить палкой бдительную сторожевую собаку, если
она громким лаем отпугнула воров, разбудив при этом хозяев. Тогда некоторые при дворе принялись было звать Тимофея Псом, но наварху эта кличка не понравилась - в Эгеиде Псами звали как раз тех, кого он истреблял.
        Ныне же времена настали удивительные. Большая триера, шедшая в трех полетах стрелы позади "Птолемаиды", по левую руку, несла на акростоле белое знамя Волка с черным критским лабрисом. И вместо того, чтобы немедленно уничтожить пирата всеми доступными средствами, Тимофей теперь вынужден согласовывать с ним все свои действия. Союзник...
        Хотя родоссцы горой стояли за своего Дамагора, но главнокомандующим Лукулл назначил именно Тимофея, как старшего по возрасту и наиболее опытного. Всей власти он ему, правда, не дал, ибо доверял в этом окружении только самому себе.
        Корабли держались все вместе, но не вперемешку, а "свои со своими". На правом крыле клина - Дамагор. На левом - Леохар. В центре - египетская эскадра. Сам Лукулл разместил свой штаб на "Птолемаиде". Сей факт беспокоил Тимофея, опасавшегося, что римлянин, ничего не смыслящий в морской войне (и вообще в морском деле), начнет тянуть одеяло на себя, однако до сих пор Лукулл не предпринимал попыток вмешательства в управление флотом.
        Когда приметы береговой линии сообщили кормчим о приближении к земле, где более тысячи лет назад, согласно сказкам слепого старца, две рати, подначиваемые богами, упоенно истребляли друг друга из-за женщины, Тимофей условными сигналами дал команду всем кораблям, сближаться. Он не имел точных сведений о силе Неоптолема и его местоположении, поэтому рассчитывал на внезапность. В ту пору корабли для морского сражения выстаивались в линию, подобную фаланге и так же, как на суше, навархи старались максимально усилить свой правый фланг. Тимофей не был склонен слишком косно придерживаться этого правила, но решил, что в данной ситуации наиболее приемлемым будет традиционный план боя. Он рассчитывал встретить Неоптолема стоящим на якоре. Слухи о том, что понтийский наварх базируется у Геллеспонта доходили до ушей Тимофея с начала лета. Никто их не опроверг, не сообщил о каких-либо перемещениях понтийского флота. Это могло означать, что Неоптолем караулит проливы, собираясь воспрепятствовать подвозу подкреплений и припасов войску Фимбрии. Конечно, весь штаб Лукулла уже знал, что никакого снабжения марианцев
и в помине нет, но понтийцы об этом не догадывались. Сторожат они уже давно, а значит, скорее всего, стоят в каком-то порту, корабли частью вытащены на берег (те, что помельче), частью сцеплены друг с другом, неповоротливы и небоеспособны. На военном совете был выработан план, согласно которому родосский отряд Дамагора на легких триерах врывается в гавань Дардана (именно этот город Лукулл считал наиболее вероятным кандидатом на роль базы понтийского флота), отсекая от берега связанные корабли, по которым наносят удар Тимофей и Леохар. Замысел предполагал быстроту, точность, выучку команд. Недисциплинированные пираты для этой цели не годились, о чем Тимофей со свойственной ему прямотой сообщил Волку, вызвав ухмылку последнего.
        План приняли, однако Скат вряд ли дожил бы до своих седин, если бы не предвидел некоторые возможные неприятные неожиданности, поэтому стал готовиться к бою задолго до Дардана, у самого входа в Геллеспонт. И не прогадал. Неоптолем из Дардана ушел. Тимофей сразу понял это, едва увидел, как прямо по курсу из-за мыса Лект появилась гемиолия критян. Она была послана в разведку и, судя по скорости ее возвращения (весла гемиолии пенили воду в темпе, явно не походном), наткнулась на что-то важное.
        Выскочив на идущую широким фронтом эскадру, кормчий гемиолии быстро сориентировался и направил судно к флагманской пентере. Когда корабли сблизились на расстояние стадии, на обоих келевсты отдали команду сушить весла. Выждав еще немного, Тимофей сложил ладони рупором и прокричал:
        - Что случилось?
        - Множество кораблей! - ответили с гемиолии, - идут на юг!
        - Понтийцы? - спросил трибун Постумий, стоявший на башне рядом с египетским навархом.
        Вопрос был явно риторический и Тимофей не стал отвечать.
        - Идут в боевом порядке?
        - Вроде нет! Многие под парусами!
        - В проливе под парусами? - спросил Постумий.
        Триерарх Мелеагр, командир "Птолемаиды", присутствовавший здесь же, на башне, облизнул указательный палец, оценил ветер и кивнул.
        - Вполне возможно, - подтвердил Тимофей, который безо всякого облизывания пальцев всей кожей чувствовал малейшие изменения в силе и направлении ветра, - десять стадий в самом узком месте, а тут, у входа, вдвое шире. Если они идут походной колонной... - наварх снова повернулся к разведчикам, - вас заметили?
        Гемиолия подошла совсем близко к "Птолемаиде" и можно было не драть глотки.
        - Не знаем, мы видели их издалека, и сразу же повернули назад.
        - Возвращайтесь к своим.
        На гемиолии опустили весла на воду и она, лихо развернувшись, понеслась на левый фланг, к пиратам Леохара. Тимофей повернулся к Постумию и Мелеагру.
        - Готовиться к бою. Передать приказ на все корабли, только без шума. Твои римляне, Постумий, своими трубами способны мертвого разбудить и уж точно предупредят врага, даже если он в двадцати стадиях. Спускаемся.
        На палубе к Тимофею подошел Лукулл.
        - Неоптолем?
        Наварх кивнул.
        - Что ты намерен предпринять?
        - Разбить его, - наварх вытянул руки в стороны и один из матросов принялся обворачивать его плотной тканью льняного панциря.
        Доспех наварха даже не был усилен металлическими пластинками, тогда как легат задолго до появления противника облачился в кованный нагрудник, воспроизводящий гераклову мускулатуру.
        На башне пентеры подняли гоплитский щит, выкрашенный в красный цвет.
        - Эоситей, - позвал наварх безусого худощавого юношу в доспехах, гораздо более дорогих, чем его собственные, - спеши к Дамагору, передай ему, пусть уходит ближе к берегу, там его будет хуже видно. В бой вступит только по звуку трубы.
        Юноша метнулся на корму, перелез через борт и исчез. Посыльная весельная эпактида, которую "Птолемаида" тянула на буксире, отцепившись от флагмана, заскользила к отряду Дамагора.
        - Он узнает звук? - спросил Лукулл.
        - Да, все оговорено заранее.
        - Ты ставишь его в засаду?
        Тимофей кивнул.
        - На фоне берега его триеры увидят не сразу, они не имеют башен и низко сидят. Мы не будем огибать мыс. Пусть это сделает Неоптолем.
        Повинуясь условным знакам, поднимаемым на шестах (мачты на всех кораблях давно убраны), триеры и пентеры союзников сближались, сбиваясь в довольно плотное построение.
        - Ложимся в дрейф, Мелеагр, - сказал триерарху Тимофей, - течение нам благоприятствует.
        - Каким образом? - поинтересовался Лукулл.
        - В Геллеспонте поверхностное течение направлено из Пропонтиды в Эгейское море. Нас будет сносить назад.
        - А если было бы иначе?
        - Потащило бы вперед и к берегу. Укрываться за мысом стало бы сложнее. Враг увидел бы нас загодя и подготовился, убрал мачты, перестроился.
        Лукулл только покачал головой, дивясь познаниям наварха.
        Примерно через час, согласно показаниям клепсидры[Клепсидра - водяные часы.] , над мысом заметили тонкую струйку дыма.
        - Что это? - спросил Гай Постумий.
        - Я думаю, мы обнаружены, - ответил Мелеагр.
        - Как?
        - Неоптолем может себе позволить разведку конным разъездом по берегу. Даже странно, что нас заметили только сейчас.
        - Значит, внезапный удар теперь невозможен?
        - Выходит так. Дальнейшее ожидание бессмысленно.
        - Так же, как и засада Дамагора, - сказал Лукулл.
        - Ну уж нет, - возразил Тимофей, - легат, сейчас все зависит от твоего авторитета. Нужно, чтобы твой человек немедленно отправился к Леохару и передал приказ идти в атаку. Я хочу, чтобы Псы ввязались в бой, быстро его проиграли и обратились в бегство.
        - Притворное отступление?
        - Да. Это рискованное предприятие и боюсь, Волк может приказ из моих уст проигнорировать.
        - Понятно. Публий Ацилий, ты слышал слова наварха?
        - Да, мой легат, - откликнулся один из трибунов в свите Лукулла.
        - Поручаю исполнение тебе. И пойдешь в бой на корабле Леохара, как гарантия, что его не бросят на произвол судьбы.
        - Так точно.
        - Заставь Неоптолема обогнуть мыс... - сказал Тимофей.
        - ...и проси за это любую награду, - закончил за него Лукулл.

* * *
        - Распределить их по разным кораблям, легат?
        - Зачем? Думаешь, они могут представлять угрозу?
        - Я бы не исключал этого. Два десятка человек, настроенных враждебно, в пылу битвы могут ударить нам в спину.
        - Допустим, они смогут захватить корабль. И куда потом денутся?
        - Я предлагаю не рисковать.
        - Хорошо. Раздели их.
        Узнав о решении Лукулла, Север усмехнулся:
        - Осторожность никогда не повредит, Луций Лициний?
        Вопрос не достиг ушей адресата, ибо легат не удосужился посетить марианцев лично. Приняв решение и отдав команду подчиненным, он сразу же выкинул из головы пленного трибуна и его людей. Север поинтересовался у Постумия, что тот думает о решении легата, но наткнулся на непроницаемую маску вместо живого лица. Трибун Гай решения командующего обсуждать не собирался. Истинный солдат. Итак, план Фимбрии полностью провалился. Что же теперь делать? Смириться и отдаться на волю судьбы? Что-то в последнее время все, к чему он прикасается, рассыпается в труху. Север не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.
        - Вы - стадо упрямых баранов!
        - Ты слишком много говоришь, марианец, - холодно ответил Постумий.
        - Я римлянин! Такой же, как и ты. Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!
        - Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.
        - Что тебя останавливает? - мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.
        - Легат излишне великодушен.
        - Что тебя останавливает? - повторил вопрос Квинт, - ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.
        - Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.
        - Я не убивал твоего брата.
        - Ты марианец.
        Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна.
        - Зачем разделять нас? Если мы безоружные узники, окруженные врагами, которые жаждут нашей крови сильнее, чем крови Митридата, разве мы в силах повредить вам?
        - Потому что, как я уже сказал, легат излишне великодушен. Вам вернут оружие. Ты хотел сражаться с Митридатом? Лукулл дарует тебе такую возможность.
        Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению. Похоже, единственно возможный выход - прекратить бороться с судьбой. Будь, что будет.
        Его определили на египетскую пентеру "Три Хариты", которой командовал триерарх Нефер, судя по имени - чистокровный египтянин. Однако он прекрасно говорил на общегреческом языке, и всем своим внешним видом, манерами, одеждой, не отличался от эллина. Вот он - отголосок великого передела мира, смешения народов, задуманного Александром. Один народ, один царь, один бог.
        Несбыточная мечта? Тогда, в жаркий день месяца таргелиона[Таргелион - месяц с середины мая до середины июня. Александр Македонский умер 10 июня 323 г. до Р.Х.] , когда в Вавилоне умер Великий Царь, говорили, что звезда Александра закатилась. Но он не был звездой, стремительно промчавшейся по ночному небосклону и сгоревшей без следа. Он был яркой молнией, сверкающей лишь краткий миг, но порождающей лесной пожар, длящийся многие дни и недели. Он был камнем, брошенным в воду. Камень давно уже на дне, а волны все еще бегут прочь, ровными кругами...
        Еще Александр стал назначать на ключевые посты в своем царстве варваров, вызвав тихую ненависть македонян. Его наследники, диадохи, оказались вынуждены продолжить эту традицию. Десятилетия кровопролитных войн сильно проредили число ушедших в поход с Александром, но все же македоняне и эллины не растворились без следа посреди моря варваров. Наоборот, смешение двух стареющих культур породило нечто новое, весьма жизнеспособное. Один царь, один бог... Не суждено. Не возможно. Так ли? Вот он - египтянин, не отличимый от эллина. Кому придет в голову назвать его варваром? Значит, мечта осуществима? И все люди могут быть братьями, отбросив сковывающие путы ксенофобии? Красивые слова... Даже, когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших". Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.
        Подобные мысли были в новинку для Севера. Он - отпрыск не слишком богатого семейства, к нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался. Впервые список жизнеописания Александра на каком-то выцветшем папирусе, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем, попался Квинту во время службы под началом Дидия. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.
        Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Квинт путешествовал на борту финикийского гаула, подвергся нападению киликийских пиратов, а теперь ступает на борт египетской пентеры с командой, состоящей из египтян. И все эти люди, как он мог убедиться, были весьма условными финикийцами, киликийцами и египтянами. При всей этой удивительной общности, деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным. А вот кто органично смотрелся по ту сторону границы "наших", так это римляне, отряды которых Лукулл разместил на всех египетских кораблях. Собственных людей у легата не больше трех сотен, а то бы он отрядил их и в команды родоссцев с критянами. Не доверяет союзникам Луций наш Лициний.
        Приятной неожиданностью стала встреча на борту "Трех Харит" с Барбатом и еще одним легионером, Титом Милоном, по прозвищу Лапа. Подбирая сопровождение для посла, Сергий Назика выделял ребят крепких, под стать этому Лапе с его геракловыми ручищами, но если на "Любимце Астарты" Милон особенно не выделялся, то здесь был, как титан посреди карликов.
        Тессерарий весело подмигнул Квинту:
        - Что, командир, провалились мы?
        - Выходит так.
        - Ничего, еще поживем.
        - Поживем, Луций.
        Впервые оказавшись на военном корабле таких размеров, Квинт был поистине впечатлен. Немаленький гаул казался теперь скорлупкой. А ведь пентера - не самый большой корабль из ныне существующих, и уж ни в какое сравнение не идет с гигантами Деметрия Полиоркета и Птолемея IV. Еще больший восторг вызвало зрелище выхода союзного флота в море. Север уже видел большие скопления кораблей при переправах в Грецию и Азию, но то были транспортники, а здесь, куда ни кинь взгляд, воды не видно от триер и пентер. Восемьдесят кораблей.
        У входа в Геллеспонт флот изготовился к бою. Египетская эскадра шла правильным клином "Три Хариты" располагались довольно близко к его острию. На правом траверсе
        - пентеры "Ганимед", "Прекрасная". Далее флагман - "Птолемаида". По левому борту шла пентера "Рог Аписа", а чуть сзади держались триеры "Атропа" и "Чайка". Моряки сосредоточены, даже напряжены. Всезнающий Барбат, который не стеснялся расспрашивать всех обо всем, подсказал Квинту, что египтяне последние десятилетия сражались на море лишь с пиратами, часть из которых сейчас, союзники, довольно беспорядочно расположились на левом фланге. Флот Митридата же на море господствует. Не мудрено, что все его боятся. "Вернее, опасаются", - поправился Луций.
        Когда на башне соседнего "Ганимеда" появился красный щит, пошло движение.
        - Совсем близко понтийцы, видать, - прокомментировал Барбат, - за мысом. Скоро начнется.
        Забегали моряки, расставляя возле рессорных стрелометов-эвтитонов здоровенные стрелы - каждая чуть короче римского пилума. Север заметил, что они снабжены медными трубками с торчащими наружу промасленными жгутами.
        - Там внутри что? - спросил префект одного из матросов.
        - Нефть, - коротко ответил тот, не вдаваясь в подробности.
        - Это горючее земляное масло, - пояснил тессерарий, - я узнавал. Вот этот фитиль поджигают, а целятся так, чтобы стрела по дуге в палубу попала. Тогда урону больше. Масло из трубки разливается и вспыхивает.
        Закурились жаровни. Египтяне-эпибаты и римляне облачились в доспехи. Северу выдали кривой меч-копис, простой конический шлем и льняной панцирь, в который трибун, не имеющий навыка, завернулся не без труда.
        Север почувствовал, что темп гребли понизился, а потом и вовсе прозвучала команда сушить весла. Критяне на левом фланге, напротив, резко ускорились и, оторвавшись от египтян, начали огибать мыс. Довольно продолжительное время ничего не происходило. Моряки всматривались вдаль, молчали. Наконец, оттуда, из-за мыса, донесся едва различимый треск. За ним последовали крики. Все эти звуки столь слабы, что в иной ситуации не смогли бы перекрыть сухое потрескивание углей в жаровнях и скрип корабельных снастей, но сейчас, а атмосфере напряженного ожидания, они грянули, подобно грозовому раскату.
        - Ну, понеслось, - объявил Барбат.
        Опыт морского сражения, которым обладал Север, не мог раскрыть ему всю картину того, что творилось за мысом. Треск и крики усиливались. К сигнальному дымку на мысе добавились еще дымы, густые, черные.
        - Хорошо смолистое дерево горит, - заметил Милон.
        Сражение шло, а на египетских кораблях время словно остановилось. Север заметил, что лежащие в дрейфе пентеры, как будто, немного сносит назад.
        "Чего мы ждем?"
        Из-за мыса показались корабли. Одна гемиолия, другая, келеты, моноксилы. Кто-то из египтян с досады крякнул:
        - Уже бегут, ублюдки.
        - Разбойные, что с них взять. Жареным запахло, вот и драпанули.
        - А мы-то чего медлим? Надо всем навалиться!
        "Он заманивает их в ловушку", - подумал Север, имея в виду Лукулла, - "это притворное бегство".
        Корабли пиратов слепо шли прямо на египтян.
        - Столкнемся же! - воскликнул Милон, крепко схватившись за борт, аж пальцы побелели.
        "Отвернут. Это ловушка. Они скрывают нас от понтийцев", - Север чувствовал, как кровь побежала по жилам быстрее.
        Лопасти весел пентеры с громким всплеском опустились в воду. Квинт ощутил легкий толчок, сопровождаемый слитным выдохом трехсот глоток: "Ха-ай!" Деревянные колотушки принялись отбивать неспешный ритм. Слева по борту, с "Рога Аписа" почти точно в такт доносился свист флейты.
        "Р-раз!"
        Сто двадцать весел поднялись вперед и вверх, как копья фаланги. Ни одно не пошло криво, выученные гребцы могли поспорить с лучшими геометрами в изображении параллельных линий.
        "Два!"
        Весла опустились.
        "Ха-ай!"
        Новый толчок. По обоим бортам в воде возникают цепочки стремительных вертунов, сопровождающих бросок пентеры. А келевст не унимается и бьет все быстрее:
        "Р-раз!" - подхватывают пентеконтархи.
        "Два!" - копья эпибатов стучат по палубе. Нет сил стоять неподвижно, так и хочется поддержать, отбить нарастающий ритм, принять участие в пробуждении мощи хищного морского чудовища, в которое стремительно превращается пентера.
        "Р-раз!" - струи воды дождем льются с поднятых весел.
        "Два!" - вода бурлит, мириады брызг на мгновения рождают в воздухе соленый туман.
        "Р-раз!"
        "Два!"
        "Ганимед" чуть вырывается вперед, "Рог Аписа", напротив, отстает. На встречной гемиолии весла бьют вразнобой, оно и понятно, откуда бы у разбойных взялась такая выучка.
        "Р-раз!"
        "Два!"
        Пиратские корабли начали отворачивать в стороны. Довольно хаотично. Кормчие поумнее уводят свои корабли мористее, но кое-кто норовит прижаться к берегу в разрыв между египтянами и почти незаметными на фоне скал родосцами.
        "Куда прешь, лопата!?"
        Одна из пиратских гемиолий, плетущаяся в конце, чуть мешкает и неожиданно резко кренится на правый борт, почти останавливаясь. Крики моряков глохнут в треске ломаемого дерева. Рядом с протараненным судном стремительно проходят две триеры, на их передних наклонных мачтах, которые не успели убрать, красуются полотнища с эмблемой Ахеменидов[Понтийские цари вели свой род от персидской династии Ахеменидов, последним царем которой был разбитый Александром Македонским Дарий III Кодоман.] : звезда и полумесяц в венке. Спустя какие-то мгновения, на носу "Трех Харит", со щелчком и гудением бьет эвтитон, и дымящаяся стрела уносится в сторону врага.
        Мимо! Поторопились.
        Замешкавшаяся гемиолия погружается в воду. Прочие пиратские корабли почти все уже раздались в стороны, открывая путь ударной силе союзного флота.
        Увлекшись преследованием критян, понтийцы, как и ожидал Тимофей, вытянулись в узкую ленту, а завидев сильного противника, начали беспорядочно сбиваться в кучу, как стадо испуганных овец. Если бы Север был опытнее в морском деле, он мог бы отметить, что в первых рядах понтийцев оказались только триеры. Пентеры и гексеры Неоптолем придерживал в хвосте походной колонны и теперь они, замедлившись, выстраивали фронт для сражения.
        Меньшие корабли первыми приняли на себя удар египтян. Впрочем, триерархи египетских пентер в первой линии были достаточно опытными, чтобы бездумно кидаться на такую легкую добычу, какой представлялись пытающиеся развернуться и уйти из под удара легкие корабли противника. Никого из египтян на "Трех Харитах" не удивило, что кормчий, избегая таранного удара, ловко провел корабль между парой понтийских триер. Север, поначалу недоуменно нахмурившийся, быстро сообразил, что "Три Хариты" намереваются бить рыбку покрупнее. Прельстившись понтийской триерой, кормчий "Харит" рисковал заклинить таран в борту жертвы. Подобное имело смысл лишь в схватке с кем-то более важным и опасным. Огрызнулись глиняными, заполненными нефтью горшками, понтийские палинтоны, метатели ядер, ударили стрелами египтяне, на том и разошлись.
        "Рогу Аписа" повезло меньше, он не смог отвернуть и врубился в чужой, неосторожно подставленный борт, сразу отстав от "Харит". Бросив взгляд назад, Север увидел, как группа легионеров пытается без "ворона" перебраться на вражеский корабль. Непривычных к такому делу римлян понтийцы ловко приняли на копья и поперечный гребень центуриона, мелькавший над бортом, исчез первым.
        - Правый борт, весла убрать! - рявкнули над ухом.
        Гребцы спешно выполнили команду, спасаясь от вражеского тарана. С прошедшей мимо триеры полетели стрелы и дротики. Одним из них, зазевавшийся Север едва не был пришпилен к башне.
        "Внимательнее, Квинт, хватит хлопать глазами по сторонам, сейчас будет еще жарче".
        На расстоянии вытянутой руки прогудело каменное ядро, снеся голову одному из моряков. Квинт втянул голову в плечи, а благоразумный Барбат и вовсе растянулся на палубе.
        - Не ранен?
        - Вроде, живой!
        Другое ядро превратило в щепки борт, уронив жаровню возле стреломета. Раскаленные угли покатились по палубе. Милон кинулся тушить пожар, сорвав с плеч свой легионерский плащ. Один из помогавших ему матросов перевалился через борт со стрелой в шее. Еще одно ядро рикошетировало от палубы двух шагах от Севера, а в следующее мгновение кусок доски прилетел в ему затылок. Трибун упал на палубу. В глазах потемнело, но шлем с войлочным подшлемником смягчили удар.
        Поднявшись на четвереньки, Квинт беспомощно взглянул на свой щит. Он чувствовал себя голым. Рядом лежала чья-то оторванная нога.
        - Весла на воду!
        Потянуло едким вонючим дымом. На палубе одной из пиратских гемиолий, не успевшей убраться и теперь сцепленной мертвой хваткой с понтийской триерой, заплясали языки яркого пламени. Квинт выглянул из-за борта, прикрываясь щитом и увидел, как пара снарядов, рисуя в небе красивые дымные арки, рухнули в море неподалеку от "Трех Харит".
        "Еще этого для полного счастья не хватало. Дым-то откуда?"
        Словно отвечая на его невысказанный вопрос, один из эпибатов "Харит" поднес уголь с жаровни к заряженной в эвтитон стреле и она, оставляя за собой густой черный след, с гудением улетела прочь.
        Понтийцы в своих машинах использовали силу скрученных волосяных канатов, а египтяне - рессор. В море канаты быстро отсыревали, как не смазывай их маслом, натяжение их постоянно менялось, сбивая прицел. Поэтому египетские машины, не обладавшие подобным недостатком, били, хотя и на меньшие дистанции, но гораздо точнее. Моряки Неоптолема применяли зажигательные горшки и каменные ядра, их машины размерами превосходили египетские и стояли только на самых больших кораблях. Эвтитоны Тимофея, легкие и компактные, разместились в числе не менее трех на каждой триере.
        - Левый борт, табань!
        Весла уперлись в воду и пентера начала разворачиваться влево. Впереди замаячил высокий, на локоть выше, чем у "Трех Харит" борт вражеского корабля.
        - Секстирема! - проорал Барбат.
        - Откуда знаешь?
        - Я все знаю! Там бойцов одних с полсотни будет! Сейчас пойдет потеха!
        Север не знал, что Нефер, лично вставший к рулевым веслам, действительно подловил одну из гексер (или секстирем, на римский манер) Неоптолема. В суматохе сражения понтийцы подставили борт, куда не замедлил въехать, сокрушая весла, таран "Трех Харит".
        Удар!
        Квинт, не успевший найти опору, полетел вперед, но сразу же, как кошка, вскочил на ноги.
        "Харитам", в отличие от "Рога Аписа" повезло в том плане, что его римская часть команды заранее озаботилась сооружением на носу пентеры "ворона" и теперь с его помощью легионеры теснили понтийцев. Немногие способны превозмочь сноровку "мулов Мария", когда те чувствуют рядом щит товарища. Римляне дрались на узком мостике, бронзовым клювом впившемся в палубу гексеры, фронтом по двое. Лучшая выучка давала о себе знать и более высокий борт, вынуждавший легионеров лезть снизу вверх по наклонной плоскости, понтийцев не спасал.
        Север тоже кинулся в бой и теперь нетерпеливо переминался с ноги на ногу у входа на мост. Задние, напирая на передних, своей массой, в создании которой деятельное участие принял здоровяк Лапа, просто смели понтийцев.
        Когда трибун протолкался на палубу гексеры, она была уже на треть занята римлянами и египтянами. Здесь гораздо просторнее, чем в столпотворении у мостика, но какого-либо подобия строя не прослеживалось, удары сыпались со всех сторон и Квинт сразу же погрузился в пляску стали.

* * *
        - Триера идет в правый борт!
        - Мелеагр?
        - Вижу, наварх!
        - Чего ждем? - голос Лукулла утратил привычные металлические нотки, а лицо легата побелело. Судя по всему, от возбуждения.
        - Рано.
        - Не успеем уклониться!
        - Рано поворачивать.
        Легат со свистом втянул воздух и судорожно вцепился в борт, ожидая неминуемый удар.
        - Рано!
        - Ну же, Тимофей!
        - Пора.
        - Правый борт табань!
        Весла уперлись в воду, а кормчие всем весом навалились на рулевые весла.
        - Не успеем!
        - Успеем!
        Даже сухопутные римляне заметили, что "Птолемаида" действительно успевала вывернуться из-под удара приближающейся понтийской триеры. Но начни пентера разворот чуть раньше и оба корабля оказались бы в лобовой атаке друг против друга, отвернуть из которой было бы куда труднее. Драться с триерой Тимофей не желал. Стоя на боевой башне, он напряженно высматривал "Бромий"[Бромий - "шумный" (греч). Эпитет бога Диониса, с которым отождествлялся Митридат.] - флагман Неоптолема по сведениям египетских лазутчиков.
        - Проходим!
        - Эх! - азартно выдохнул легат.
        - А вот теперь они попытаются переломать нам весла, - невозмутимо заявил Тимофей.
        И немедленно прогремела команда Мелеагра, подхваченная келевстом и пентеконтархами:
        - Правый борт, весла убрать.
        Кормчий переложил руль на правый борт, корректируя курс пентеры, по инерции продолжающей разворот, когда это уже не требовалось. Корабль выровнялся, затем качнулся влево, восхитив легата изяществом и точностью своего хода.
        Понтийцы тоже втянули весла. Корабли разминулись на расстоянии десяти локтей, обрушив друг на друга град стрел. Моряки Неоптолема видели, кого они атакуют и особенно усердно били по верхушкам обоих башен и педалиону, надеясь достать там командующего египетским флотом. Телохранители Тимофея не дремали и немедленно прикрыли командующего щитами, тут же превратившимися в подобие ежей.
        - Триера по левому борту в "проплыве"[Проплыв - тактический маневр боевого корабля, имевший целью разрушение весел противника при проходе вдоль его борта.] !
        - Левый борт, убрать весла! - гаркнул Мелеагр.
        Повторилась история с проходом на малом расстоянии и обменом метательными снарядами. Уклоняясь от ударов, "Птолемаида" быстро теряла ход.
        - Атака слева!
        Лукулл, укрывавшийся за бортом, не стал высовываться, полагая, что речь все еще идет о стрелах с прошедшего мимо вражеского корабля. Однако на сей раз нарисовалась новая угроза.
        - А вот и кабанчик! - воскликнул Тимофей.
        Он стоял в полный рост, не думая прятаться, чем изрядно огорчал телохранителей.
        Слева на "Птолемаиду" надвигалась понтийская пентера, украшенная кабаньей головой с двумя бронзовыми клыками-проемболлонами[Проемболлон - "бьющий первым" (греч). Вспомогательные тараны над ватерлинией, предназначенные для разрушения вражеских весел.] .
        - Слаженно работают, - похвалил наварх, - сразу видно, что не пиратская шваль. Выучка! Почти подловили.
        - Почти? Успеем развернуться? - спросил Лукулл.
        - Теперь нет, потеряли ход. Бежим!
        - Весла на воду! - возопил келевст, - темп атаки!
        Вражеский таран надвигался медленно, но неотвратимо. Келевст, в одно мгновение оценив опытным глазом скорость противника и собственные шансы убраться из-под удара, похолодел от осознания, что времени на разгон нет и инстинктивно принялся бить колотушкой с каким-то звериным остервенением. Гребцы, с которых сошло уже десять потов, ревели раненым гекатонхейром[Гекатонхе?йры - сторукие великаны, сторожащие титанов, заключенных в Тартаре (глубочайшая бездна в греческой мифологии).] , но заданный темп выдержать никак не могли. Тем не менее, весла не пошли вразнобой, спасла отличная выучка - гребцы, даже не поспевая за своим начальником, все равно работали слаженно.
        Однако разгоняться некуда. Прямо по курсу горели два сцепленных бортами корабля. То тут, то там в воду падали дымящиеся горшки и каменные ядра, трещало дерево, кричали люди. Обстановка вокруг все больше напоминала Титаномахию[Титаномахия - в греческой мифологии битва богов и титанов.] , как ее себе представляют поэты - разверзлись воды, с небес летит огонь и мир заволокло густым вонючим дымом.
        Кормчий "Птолемаиды" свой хлеб ел не зря - здоровенный корабль проскочил между огнем и бивнем, как нитка опытной швеи в игольное ушко.
        - Как вы различаете их? - спросил Лукулл, - все эти триеры, пентеры и прочие. У них, у всех, три ряда весел.
        - У пентер бывает три ряда, бывает - два. Как у нас, если ты заметил, - ответил Тимофей, - пентеры шире, к тому же у Неоптолема много триер-афрактов, построенных специально для морских сражений. У них плохая мореходность и их не держат в патрулях, выставляя лишь на войну. Наш государь давно ни с кем не воевал на море по крупному, и по его приказу строят мореходные корабли для ловли пиратов. Афракт легко отличить.
        - Я заметил. Гребцы все на виду. Они же очень уязвимы.
        - Да, но в такой каше афракт может действовать весьма успешно. Почти четыреста лет назад эллины при Саламине разбили персов на триерах-афрактах, шестикратно уступая числом.
        Лукулл хотел задать еще вопрос, но Тимофей внезапно воскликнул:
        - Вот он! Мелеагр, ты видишь?
        - Где-где?
        - Взгляни правее, - наварх вытянул руку, указывая на укутанное дымом скопление кораблей на правом траверзе "Птолемаиды", - видишь?
        - "Бромий" справа по борту! - заорал триерарх, - руль на левый борт[Сейчас на судне со штурвалом, чтобы повернуть направо отдают команду: "руль на правый борт". На судах с рулевым веслом или румпелем, его, в аналогичной ситуации, нужно положить на левый борт.] !
        Из густого облака дыма показался золоченый нос флагманской гептеры Неоптолема. На голом, лишенном паруса акатионе, развевался стяг Митридата. Лукулл пригляделся и отметил, что гептеру от триеры отличить действительно нетрудно. Оба корабля имели три ряда весел, но гептера была выше и гораздо шире. В каждой секции из трех весел, расположенных лесенкой, работали семь человек - трое на верхнем ярусе и по двое на нижних. Плоскодонный гигант, обладавший скверной мореходностью, казался неповоротливой плавучей крепостью, но передвигался довольно шустро.
        - Рассчитываешь, что флот, лишенный командующего обратиться в бегство? - спросил легат.
        - Нет. На суше - возможно. Так побеждал персов Александр. Здесь - вряд ли. Посмотри кругом. Какое уж тут управление, каждый сам за себя.
        Насчет потери управления наварх лукавил. Возле правого борта "Птолемаиды" появилась легкая эпактида. Ее командиру Тимофей, указывая рукой в сторону берега, прокричал какой-то приказ на плохо понятом Лукуллом египетском диалекте общегреческого языка. Командир посыльного суденышка кивнул и эпактида, как птица, унеслась прочь.
        Флагманы сближались по сжимающейся спирали, обмениваясь градом камней из палинтонов. Подставлять борта таранному удару никто не собирался, однако, кормчий "Бромия" оказался расторопнее. Бронзовый бивень гептеры, украшенный бараньей головой, лишь скользнул под водой по обшивке "Птолемаиды", но один из чуть торчащих в стороны проемболлонов впился в тело пентеры. Затрещало дерево. От удара гептеру повело в сторону, и проемболлон выскочил наружу. Пробоина была выше ватерлинии, но при столкновении пентера накренилась, зачерпнув воды.
        "Ворон", навязанный Лукуллом Тимофею (тот не сильно сопротивлялся), как подкошенный рухнул на высокий борт "Бромия", ломая ограждение. Длинный бронзовый клюв прошил палубные доски насквозь и размозжил голову одному из гребцов ярусом ниже. Легионеры, выстроив щитами некоторое подобие черепахи, двинулись на мост. Египтяне и понтийцы заваливали друг друга дротиками. На мосту атакующих встретили халкаспиды - отборные бойцы Неоптолема.
        - А-а! Сдохни, сука, весло тебе в жопу!
        - Навались, навались на римских говноедов, ребята!
        - Futue te ipsum, fellator!
        Квинт дрался молча, однако никто вокруг него себя подобной сдержанностью не утруждал.
        Верхняя палуба гексеры уже была очищена от понтийцев и римляне схватились с вооруженными чем попало гребцами. Те серьезной опасности для легионеров не представляли, и бой превратился в бойню. Кое-кому из транитов удалось прыгнуть за борт, но большинство гребцов оказались запертыми в тесном внутреннем пространстве гексеры. Не имеющие доспехов, хотя бы даже щитов, вооруженные кинжалами и короткими мечами, они умирали один за другим, страшно крича, не в силах сдержать напор римлян. Вскоре все кончилось, и Квинт едва не оглох от восторженного рева победителей.
        Префект устало привалился к мачте и попытался оттереть кровь с лица. Он был залит ею с головы до ног, но вся она - чужая, Квинт не получил ни царапины. Сказать по правде, этот бой не оказался для него слишком тяжелым.
        - Трибун! Живой!
        - Вроде того. Рад, что и ты жив, Луций.
        - Что дальше?
        - Понятия не имею. Я вообще-то второй раз в морском бою. На суше бы сейчас сгруппировались и пошли бить врага дальше. А тут...
        А тут все иначе. Нефер с помощниками держали совет, что делать с захваченной гексерой. Бросить ее или попытаться заделать пробоину. Пока совещались, в противоположный борт гексеры воткнулась понтийская триера, спасающаяся от гигантского факела в который превратилась связка кораблей неподалеку. Понтийцы удирали, не разбирая дороги, места для разворота совсем не было, а где свой, где чужой, поди разбери в такой мясорубке. Вопрос решился сам собой.
        "Три Хариты" осторожно сдали назад, освобождая застрявший таран, и мертвая гексера начала тонуть. Что дальше случилось с въехавшей в нее триерой, Квинт уже не увидел. Он совершенно утратил чувство времени. Схватка на борту понтийского корабля одновременно казалась ему и скоротечной и бесконечно долгой. Возвращаясь в реальность, он крутил головой по сторонам, пытаясь оценить текущую обстановку.
        Изменения были впечатляющими. Нигде вокруг не просматривались движущиеся корабли, все они либо тонули, либо горели, либо, сцепившись бортами, служили плавучими помостами для упоенно режущих друг друга людей. А часто все это наблюдалось вместе. Десятки, сотни моряков оказались в воде, но даже там некоторые продолжали воевать за или против Митридата, не задумываясь, зачем им это, когда собственная жизнь висит на волоске.
        Опытный триерарх Нефер не бросился сломя голову в очередную атаку и осторожно вел корабль среди островков смерти подальше от берега, выбираясь из жуткого месива. Римляне вновь подняли "ворон" и изготовились к следующей схватке.
        Квинт тер слезящиеся от дыма глаза, высматривая очередного противника. В мозгу пульсировала единственная мысль:
        "Кто побеждает?"
        Трибун не мог этого понять, как ни пытался. Зато мог Тимофей.
        Палубы обоих флагманов побурели от крови, но на "Птолемаиде" ее было пролито куда меньше, чем на "Бромии". Бойцы понтийского наварха дрались, как львы, но неумолимо пятились назад, на корму, где организовывался последний очаг сопротивления. Римляне одолевали. Золоченое знамя Ахеменидов уже располосовали на куски и растоптали калигами. Еще одно знамя все еще развевалось на корме, и к нему рвался трибун Постумий, сражавшийся в первых рядах.
        - Неоптолем!
        Выкрикивая имя наварха, трибун лично отправил к Перевозчику уже с десяток храбрых понтийских воинов. Он, Гай Постумий, никогда не отсиживался за спинами своих солдат, как многие из, формально равных ему, сопливых мальчишек-трибунов. Сулла особенно охотно привечал таких командиров, умных и смелых, не уступающих опытом центурионам, не страшащихся кровавой схватки. А Гай к тому же происходил из знатного патрицианского рода - несомненное достоинство в глазах главы партии оптиматов.
        - Неоптолем! Выйди вперед и сражайся, как мужчина!
        Ответа не последовало. Наварх не горел желанием умереть с мечом в руке. Прижатый к корме собственного флагмана, он был поглощен мыслями о спасении и не видел, что проигрывает не только один этот бой, на палубе "Бромия", но и все сражение.
        Зато видел Тимофей. Египетский наварх в силу возраста не бросился с мечом на врага, предоставив сие молодым, но оставаясь на вершине боевой башни, продолжал руководить битвой. Все шло по его плану. Понтийцы выйдя из-за мыса, стараниями Леохара ввязались в сражение нестройно, без должного согласования, слишком хаотично. Действия иных командиров, коими восхищался Скат, были тем исключением, что заставило чаши весов колебаться какое-то время в нерешительности. Но вскоре жребий Лукулла, а может Тимофея, потянул вниз. Пираты понесли изрядные потери, но именно они явились родителями победы союзников. Не кровавая схватка главных сил и не внезапный удар родоссцев, не замеченных Неоптолемом, чье внимание было целиком занято дракой с пентерами - именно пираты решили исход битвы при Лекте Троадском. Отряд Дамагора лишь довершал разгром митридатова флота, отрезав от берега пытающихся спастись понтийцев.
        Впрочем, кое-какая мелкая рыбешка проскользнула сквозь ячейки ловчей сети. Среди убитых и захваченных в плен на "Бромии" понтийцев не оказалось их предводителя. Неоптолем бежал на посыльной эпактиде задолго до финальной развязки, бросив на произвол судьбы верных ему людей, до конца выполнявших свой долг.
        Узнав об этом, Лукулл с досады крякнул, но, пожалуй, лишь для порядка. Причин для огорчения не так уж много. Да, потери союзников весьма велики, да, злые языки скажут потом, что у Лукулла кораблей было больше. Дураки всегда найдутся. Умные же, прикидывая, сравнивая силы сторон, в восхищении пели хвалебные дифирамбы Луцию Лицинию, навечно оставив в тени истории имя истинного победителя.
        Север, Барбат и Лапа уцелели в этой битве, приобретя заслуженное уважение со стороны сулланцев. Погибли многие из их товарищей, но кое-кто выжил. Нашелся Бурос, дравшийся на "Атропе", которую понтийцы смогли отправить на дно. Фракиец отделался небольшими ожогами, нахлебался соленой воды, но в целом был вполне себе жив-здоров и бурно радовался встрече с товарищами. Квинт ликовал вместе со всеми, загнав подальше темные мысли о своей неопределенной дальнейшей судьбе. Сейчас герои-победители, они все еще балансировали на лезвии бритвы в ожидании встречи с Суллой, и никто из них не знал, что готовит завтрашний день.
        Торжествовал Лукулл, как и Север, отбросив в сторону заботы, не думая о том, что есть еще на море сила, помимо его собственной. До сих пор величина ее оставалась неведомой.
        Увлеченно добивая понтийцев, мало кто из союзников заметил на горизонте пару парусов. Несокрушимый флот Эвпатора прекратил свое существование, кому сейчас есть дело до какой-то там гемиолии с акатом...
        - ...здесь, похоже, все, - мрачно бросил Эвдор, из-под ладони рассматривая затянутый черным дымом северный горизонт, - бьюсь об заклад, сват нашего Уголька откинул копыта.
        - Не понятно, - буркнул Идай, - не видно ничего.
        - Ну почему же. К югу никто не бежит, значит бегут в другие стороны. Победил Лукулл. Уходим. Прокричите Аристиду, у меня чего-то в горле пересохло.
        - Куда уходим? - спросил Менесфей.
        - К Тенедосу. Там условлена встреча с Эргином. Теперь Единоборец воистину остался один на один с Лукуллом. Погладим, примет ли внезапно-осторожный наш Мономах, сражение.
        - Собираешься поучаствовать? - поинтересовался Идай.
        - Вот это вряд ли. Думаю, и вы не слишком жаждете подвигов.
        - Чего тогда предупреждать Эргина?
        - Так будет полезнее для нашего с вами благополучного дальнейшего существования. Ну, хватит языком чесать. По местам!
        Глава 15
        Беотия
        Всадник осадил коня у Преторианских ворот, едва не затоптав дежурного центуриона, вышедшего ему навстречу с поднятой рукой и ладонью обращенной наружу: "остановись".
        - Пароль?
        - "Бескорыстный купец!"
        - Звучит, как "целомудренная шлюха", - хохотнул один из легионеров-часовых, ткнув локтем в бок товарища.
        - Отставить разговоры! - рявкнул центурион, скосив глаза на болтунов, и кивнул всаднику, - проезжай.
        Тот толкнул пятками бока коня и тряской рысью въехал в ворота. Лагерь, вмещавший три легиона, был огромен. Ровные ряды выбеленных солнцем палаток, казалось, тянулись до самого горизонта. Неотличимые друг от друга, они создавали иллюзию бесконечности.
        Лагерь количеством обитателей и их поведением походил на муравейник. Легионеры в светло-серых рабочих туниках деловито сновали взад-вперед, занимаясь обычными повседневными делами: таскали воду, разжигали очаги для приготовления пищи. Всадник обогнал когорту, вооруженную кирками и лопатами, марширующую в сторону десятинных ворот[Десятинные ворота - ворота лагеря, противоположные Преторианским, главным воротам. Название свое получили из-за того, что возле них традиционно располагались палатки десятой когорты.] . Легионеры направлялись на строительство новой дороги из расположенного неподалеку города Делий в Танагру: Сулла не допускал праздности солдат и придумывал для них какую-нибудь стройку, даже когда она была не особенно нужна. Строителей сопровождала центурия охранения в доспехах и с оружием.
        В дальней части лагеря и снаружи, за десятинными воротами, слышались отрывистые окрики, стук деревянных мечей и топот сотен ног: центурионы гоняли вчерашних новобранцев. Те числились в молодых весьма условно, поскольку успели побывать не в одном бою, ведь Сулла не получал подкреплений с момента переправы в Грецию. Однако в сравнении с некоторыми ветеранами, освобождаемыми от обязательных упражнений, с легионеров, вставших под Орла только в прошлом году, ежедневно сходило по семь потов в марш-бросках с полной выкладкой и учебных боях. Это еще не считая общественных работ.
        Еще сильнее префекты вспомогательных когорт гоняли своих подопечных, набранных в Македонии и Фракии. Фракийцы имели репутацию хороших бойцов, но их понятия о дисциплине не слишком согласовались с требованиями римских командиров, так что палки центурионов без дела не залеживались.
        Всадник спешился у претория[Преторий - палатка полководца в лагере легиона.] , не глядя кинул поводья одному из часовых и отдал честь трибуну.
        - Они приближаются!
        - Чего ты орешь, - поморщился трибун, однако кивнул и скрылся внутри огромной палатки.
        Всадник не успел сосчитать до двадцати, как трибун вышел наружу вместе с немолодым человеком, облаченным в дорогие доспехи, застегивающим на плечах пурпурный полудамент[Полудамент - плащ полководца (лат. poludamentum).] .
        Черты лица Суллы бросались в глаза своей чистопородной "правильностью": прямой нос, тяжелый волевой подбородок, суровая складка меж бровей. Истинный римлянин. И сейчас, и прежде, Луций Корнелий имел оглушительный успех в женском обществе. Однако в последние годы любовь к нему прекрасного пола объяснялась вовсе не внешностью, давно уже потерявшей былую привлекательность, а, скорее, высочайшим положением главы консерваторов и его ледяным обаянием, развитым в молодые годы, когда Сулла якшался с актерами и мимами.
        Кому другому пронзительные голубые глаза, пожалуй, добавили бы красоты, но только не Сулле, на бледном рыхлом лице которого, они смотрелись слишком блекло. Кожа, когда-то равномерно бледная, с годами покрылась уродующими красноватыми пятнами. Светло-рыжая шевелюра изрядно поредела с возрастом, хотя богам было угодно и в старости избавить Луция Корнелия даже от намеков на лысину.
        Сулле подвели коня, один из подбежавших солдат, присел на колено, послушно подставив спину. Усевшись верхом, пятидесятидвухлетний полководец принял из рук трибуна позолоченный шлем, украшенный пышным султаном из крашенных в алый цвет страусовых перьев.
        У претория собрались легаты и множество солдат. Сулла огляделся по сторонам, словно ища кого-то, и обратился к трибуну:
        - Клавдий, быстро позови Марка.
        - Уже послал за ним.
        - Хорошо. Мурена, ты здесь?
        - Здесь, командир.
        - Ты готов?
        - Так точно, первая когорта Счастливого построена у Преторианских ворот.
        - Не слишком ли мало? - поинтересовался легат Гортензий.
        - Сколько их? - спросил Сулла у вестника.
        - Тысяча.
        - Вот видишь, Луций, все как он и обещал. Оттого, что мы выйдем навстречу меньшим числом, его унижение меньше не станет. Нам ли бояться этого болотного сидельца? После Орхомена-то.
        Подошел, вернее, подбежал квестор, ему так же подвели коня.
        - Марк, ты заставляешь себя ждать.
        - Не повторится, - квестор покраснел, как мальчишка, хотя таковым уже не был, получив квестуру в положенные по закону тридцать лет.
        Собравшиеся у претория легионеры возбужденно загомонили: из лагерного святилища торжественно вынесли Орла Первого Счастливого легиона[Во времена Суллы легионы еще не получили постоянные номера и могли в каждой военной кампании именоваться по новому.] , наиболее боеспособного из войск Суллы. Командир легиона, Луций Лициний Мурена, лично принял обвитое красными лентами древко из рук знаменосца-аквилифера, пока тот садился верхом, и поднял Орла над головой высоко, как только мог. По рядам легионеров прокатилась волна восторженного рева:
        - Император[Император - во время Республики это слово еще не приобрело привычного значения и являлось неофициальным почетным титулованием полководца-победителя (от лат. imperare - "командовать").] ! Император!
        Сулла пустил коня шагом, свита последовала за своим полководцем, а вокруг, во все стороны, растекалась многоголосая река солдатского ликования.
        - Красиво, словно на триумф собрались, - заметил Сулла, из-под приложенной козырьком ладони рассматривая приближающуюся голову колонны понтийских всадников.
        - Ты ожидал, что они будут все в болотной тине, Корнелий? - поинтересовался Мурена.
        Гортензий хохотнул.
        Пышная кавалькада была расцвечена золочеными знаменами Эвпатора. Всадники, едва помещаясь по восемь в ряд на узкой дороге, ведущей из Фив в захолустный Делий, известный прежде лишь древним святилища Аполлона, приближались неспешной рысью. Позади отряда из двадцати телохранителей, на высоком сером жеребце ехал человек в черненом, украшенном золотой чеканкой мускульном панцире и таких же поножах. На голове его красовался белоснежным волосяным гребнем аттический шлем старого типа, из тех, что активно использовались лет двести назад. Телохранители имели шлемы попроще, беотийские с довольно широкими, как у шляпы, полями, согнутыми в складки, и конскими хвостами на макушке. Доспехи их так же не отличались роскошеством, но и не бросались в глаза бедностью, ибо свита полководца должна производить впечатление в любой ситуации, даже когда она сопровождает его, неоднократно битого, на встречу с победоносным противником.
        Сулла, глаза которого с возрастом приобрели дальнозоркость, в ущерб ближнему зрению, еще издали смог разглядеть лицо своего врага, мелькающее за спинами телохранителей, и по его выражению заранее пытался предугадать мысли и намерения Архелая.
        Митридатов стратег, главнокомандующий всеми царскими силами в Греции изо всех сил старался выглядеть спокойным, как скала, но взгляд его, скользящий по стройным шеренгам легионеров, выдавал немалое внутреннее напряжение.
        Процессия остановилась примерно в полустадии от римлян. Архелай выехал вперед и замер. Сулла так же не двигался. Вот он-то, как раз, производил впечатление несокрушимого утеса.
        Выждав немного (преисполненным значимости не следует спешить, ни в какой ситуации), Архелай пустил коня шагом. Телохранители последовали за полководцем.
        Сулла тоже двинулся вперед, сопровождаемый пешими ликторами. Ликторов двенадцать - число, полагающееся консулу, каковым Сулла не являлся. Сие, однако, никоим образом не смущало ни самого любимца легионов, ни его солдат, ибо все они уже давно именовали своего полководца Императором и единственным легитимным властителем Рима, призванным самой судьбой очистить Вечный Город от захватившей его банды узурпаторов-самозванцев.
        Архелай, не отрываясь, чуть исподлобья, смотрел прямо в глаза Сулле. Римлянин высоко вздернул массивный подбородок, взирая на стратега, как бы свысока. Они остановили коней на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Оба не произнесли ни слова. Солдаты, на каждой из сторон, затаили дыхание, погрузив весь мир в мертвую тишину, в которой даже негромкое фырканье коней никто не замечал.
        Архелай не выдержал борьбу взглядов и вновь скосил глаза на строй легионеров позади Суллы. Губы римлянина тронула еле заметная улыбка.
        - Радуйся, могучий Сулла, - наконец нарушил молчание стратег.
        - И ты радуйся, храбрый Архелай, - по-гречески ответил на приветствие Луций Корнелий.
        - Я рад, что слова моего посланника достигли твоих ушей.
        - Признаться, я был немало удивлен, что столь ожидаемое мною предложение, доставил от тебя не воин твоей свиты, а какой-то делосский купец. Неужели и ты поверил в россказни о том, что Сулла в гневе казнит послов? Это все неправда и домыслы досужих людей.
        - Приятно слышать, - процедил Архелай.
        Сулла вновь замолчал, с улыбкой продолжая жечь стратега взглядом. Архелай непроизвольно дернул щекой.
        - Не кажется ли тебе, Сулла, что эта война несколько затянулась?
        - Не кажется. Я сражаюсь в Греции всего год. Бывали войны и подольше, - насмешливо ответил римлянин.
        - Сгорели цветущие города, пролились реки крови твоих и моих воинов. Не стоит ли нам уже прекратить бессмысленную бойню?
        - Разве она бессмысленна? Я полагаю, она преисполнена глубочайшего смысла и является справедливым актом возмездия за все бесчинства, что учинил твой царь в дружественных Риму землях. Если ты не можешь более сопротивляться, сдавайся и будешь прощен. Возможно, даже Митридат сможет заслужить наше снисхождение, если немедленно сложит оружие.
        Архелай скрипнул зубами и, подъехав вплотную к Сулле, негромко проговорил:
        - Прошу тебя, позволь мне сохранить лицо.
        Сулла немного помолчал, обдумывая слова стратега, потом неспешно кивнул.
        - Хорошо. Я прикажу поставить здесь, вне лагеря, шатер для переговоров. Продолжим их без посторонних глаз.
        В римском лагере царило необузданное веселье. Еще бы, совсем недавно Архелай внушал ужас своей мощью, казавшейся необоримой, теперь же он приполз на пузе, как побитая собака. Трижды побитая.
        В конце зимы, когда стратег решил оставить обреченные Афины, ему легко удалось убедить себя и своего царя, что это никоим образом не бегство, а лишь тактический маневр. Даже сдав Пирей, вернее, большую его часть, стратег еще какое-то время держал свои корабли в гавани Мунихия[Мунихий - военный порт Афин, район Пирея.] , не признавая за собой поражения. Он сохранил весь флот, семьдесят пять триер, и значительную часть армии, переправив ее в Беотию и далее, в Фессалию. Сулла, справедливо посчитав, что в разоренной Аттике его ждет голод, двинулся следом.
        В Фессалии Архелай соединился со свежими подкреплениями, приведенными Таксилом и фракийцем Дромихетом. Это новое войско поставило в затруднительное положение стоявший в Фессалии легион Луция Гортензия. Фермопильский проход из Фессалии в Беотию был перекрыт понтийцами, однако Гортензия спасла помощь местных жителей, показавших ему обходную тропу, ту самую, что когда-то помогла персидскому царю Ксерксу окружить в Фермопилах храбрых спартанцев и их немногочисленных союзников. Соединившиеся армии римлян Архелай постоянно провоцировал на сражение, но Сулла до середины весны избегал столкновений, полагая момент неблагоприятным. Постоянно маневрируя, Архелай очутился возле города Херонея. Сулла, следующий по пятам, решил, что лучше места для битвы не найти и обосновался на большом холме неподалеку.
        Вид понтийского войска внушал римлянам большой страх, против которого Сулла нашел оригинальное средство: он заставил солдат копать ров, отводя русло реки Кафис. Бессмысленная, на первый взгляд, работа, занимала все мысли римлян. Одновременно массово распространялись слухи о знамениях, сулящих успех.
        Решившись на сражение, Сулла внял совету двух граждан Херонеи, предложивших провести римлян в тыл понтийцам. Обходной маневр поручили трибуну Эрицию. Легионы построились для сражения. Сулла возглавил правый фланг, доверив Луцию Мурене левый.
        Неожиданное появление отряда Эриция, ударившего в спину понтийцам, повергло их в смятение. Бегущие расстроили ряды готовящейся к бою фаланги. Воспользовавшись этим, Сулла атаковал. Основные силы Архелая оказались зажатыми в тиски, но сам стратег еще не был сломлен. Таксил, стоящий против трех легионов Мурены, попытался нанести фланговый удар, замеченный Гортензием, легион которого был самым крайним. Легат попытался перехватить противника, но две тысячи понтийских всадников оказались сильнее и смогли оттеснить римлян к склонам горы, отрезав от основных сил. Сулла, который находился на возвышении и мог отслеживать ход всей битвы, взяв мобильный резерв, ринулся на выручку, оставив вместо себя Луция Базилла. Окружение римлян расстроилось, однако положение левого фланга все еще оставалось весьма непростым. Некоторое время Сулла колебался, не зная, где его присутствие нужнее, но все же решил вернуться на правый фланг своего войска.
        Это и решило дело. Понтийцы на этом фланге уже выдохлись, а римляне устояли. Появление резерва придало им новые силы. Понтийцы побежали. Вскоре и Мурена перешел в наступление.
        Понеся огромные потери, Архелай стремительно отступал. Таксила царь и вовсе отозвал в Азию, где тому вскоре пришлось вновь испить горькую чашу поражения, на этот раз наполненную Фимбрией. Сулла, отпраздновав победу, двинулся в Македонию, где, как раз в это время, появились легионы Флакка, но почти достигнув марианцев, полководец был вынужден повернуть назад. Ситуация резко изменилась: в тылу римлян высадились внушительные подкрепления от Митридата, ведомые стратегом Дорилаем.
        Флакк, от близости Суллы не выползавший из отхожего места, воспрял духом и двинулся к Боспору.
        Дорилай рвался в бой, не слушая ничьих предостережений, однако, после столкновения передовых отрядов у местечка Тилфоссия, пыл его несколько охладился, и он принял стратегию затягивания войны.
        А Сулле медлить было нельзя. Ресурсы его стремительно иссякали, поэтому он решился на новую битву в неблагоприятных условиях.
        В последние дни лета армии, вернувшиеся в Беотию, сошлись у города Орхомен, на равнине, где Сулла ничего не мог противопоставить понтийской тяжелой коннице. Нужно было во что бы то ни стало измыслить способ лишить Архелая преимущества, и Сулла приказал солдатам копать глубокие оборонительные рвы, в шесть локтей шириной. Архелай, поняв замысел римлян, немедленно атаковал.
        Конная лава смела работавших римлян и когорты побежали. В отчаянии Сулла, схватив Орла, бросился на врага, крича солдатам: "Где предали вы своего императора? При Орхомене!" Его появление на поле боя остановило панику. Спешно подошедшие на помощь свежие силы помогли отбросить врага.
        Римляне снова принялись рыть канавы, а понтийцы опять попытались помешать этому. Во второй атаке погиб пасынок Архелая, молодой Диоген. Сражение остановила ночь.
        На следующий день все повторилось: римляне вели земляные работы, понтийцы пытались их сорвать. Эта, третья атака Архелая, оказалась последней. Понтийцы выдохлись и римляне, контратакуя и наседая им на пятки, ворвались во вражеский лагерь. Здесь опять, как и при штурме Рима, отличился легат Луций Базилл. Началось избиение понтийцев, они бежали напролом, через соседние болота и многие утонули. Сам Архелай пересидел на болотах несколько дней, и чудом улизнул от римлян.
        Войска Митридата в Греции были полностью рассеяны. Истек первый месяц осени, а Сулла все еще оставался в Беотии, занимаясь местными делами, награждая союзные полисы и жестоко карая отступников. К последним относились Семивратные Фивы, за один год дважды предавшие Суллу, перебегая на сторону Митридата, едва в Греции высаживалось очередное его войско. Корнелий наказал Фивы, передав половину принадлежащих им земель храму Аполлона Дельфийского.
        Два легиона, под командованием Гальбы и Базилла, Сулла отослал в Фессалию, на зимние квартиры. Сам он также собирался уйти на север, уже не опасаясь возрождения антиримских настроений южнее Теплых Ворот[Теплые Ворота - Фермопильский проход.] . Оставаться здесь было нельзя. За летнюю кампанию, фуражиры обеих армий выгребли местные амбары подчистую. Задерживал Суллу Архелай, но уже не как грозный противник. Император хотел соблюсти одну небольшую формальность и понтийский полководец не обманул его ожиданий.
        Сулла не посчитал нужным беседовать с Архелаем с глазу на глаз. В шатре, помимо полководцев присутствовали два его легата: Мурена и Гортензий. Стратег возразить не осмелился. Сулла и легаты расселись за столом на походных стульях, такой же предложили и "гостю". Он расположился напротив. Как обвиняемый перед судом.
        - Итак, ты предлагаешь мир, Архелай? - начал Сулла.
        Стратег кивнул.
        - Разве ты уполномочен обсуждать условия мира? Я полагаю, мы можем обговорить лишь сдачу твоей армии. Если от нее что-то осталось.
        Архелай прокашлялся.
        - Ты болен?
        - Простыл немного, Осенние ветра.
        - Я прикажу, чтобы мой личный врач осмотрел тебя.
        - Благодарю, не думаю, что это стоит твоего беспокойства.
        - Позволь мне решать. Ты же не военнопленный, ты - гость. И посол. Я правильно понимаю?
        - Да, Сулла, я хочу обговорить условия мира. Я буду говорить от имени моего царя. Хотя, разумеется, в известных рамках.
        - Что же, рад слышать, продолжай.
        Стратег кашлянул снова, помолчал немного, собираясь с мыслями.
        - Ты победил. Мои войска полностью повержены. Мы сдаемся. Мы согласны заплатить контрибуцию, которую ты назначишь. Мы не будем возражать, если ты оставишь в Элладе свои гарнизоны, сколько захочешь. Мы не претендуем на Элладу.
        - Взамен?
        - Взамен ты соглашаешься не иметь претензий в Азии.
        Легаты зароптали. Сулла вскочил, вышел из-за стола и прошелся рядом с сидящим Архелаем, заложив руки за спину. Его губы были поджаты, как у обиженного ребенка, подбородок выпятился вперед.
        - Какая наглость! - наконец выдохнул римлянин.
        - Тебе мало? - удивленно спросил Архелай, - назови свою цену.
        Сулла, меривший шатер широкими шагами, резко остановился.
        - Ты еще будешь торговаться со мной, как на рынке?! В моей власти развесить всех вас на крестах, вдоль дороги, которую строят мои люди. Или на колы посадить, как любят делать фракийцы!
        - Ты только что назвал меня гостем, - спокойно ответил стратег.
        Сулла промолчал, сверкая молниями из глаз.
        - Чем плохо наше предложение? - спросил Архелай, - разве нет у тебя других дел? Твоя родина, как мне известно, захвачена твоими же политическим противниками. Я полагал, что тебе не терпится разделаться с ними. Мы предлагаем тебе не только контрибуцию, но и наши войска, которых, поверь у нас еще немало в Азии. Понтийские воины помогут тебе разбить твоих врагов. Ты даже можешь стать царем.
        - Царем?! - воскликнул Сулла. Лицо его побагровело.
        - Корнелий... - осторожно подал голос встревоженный Мурена.
        Сулла кинул на него взгляд, потом посмотрел на Архелая.
        - Я предлагаю тебе, стратег, иное. Переходи на нашу сторону, стань другом Рима. Мы поможем тебе свергнуть Митридата, который тянет Понт и завоеванные им страны в бездонную пучину войны. Ты мог бы принести мир всем этим землям.
        Архелай помрачнел.
        - Я не стану предателем.
        - Так, значит, ты, Архелай, каппадокиец и раб, или, если угодно, друг царя-варвара, не соглашаешься на постыдное дело даже ради таких великих благ, а со мною, Суллою, римским полководцем, смеешь заводить разговор о предательстве? Будто ты не тот самый Архелай, что бежал от Херонеи с горсткой солдат, уцелевших от многотысячного войска, два дня прятался в Орхоменских болотах и завалил все дороги Беотии трупами своих людей![Плутарх, "Сравнительные жизнеописания. Сулла".]
        Стратег повесил голову.
        - Прости меня.
        Сулла нависал над ним, как Олимпийский бог над ничтожным смертным.
        - Вот мои условия: ты передашь нам все свои корабли, с припасами, снаряжением, а так же гребцами, которых мы будем считать военнопленными и используем по собственному разумению. Понт заплатит контрибуцию в две тысячи талантов[52 тонны золота] . Митридат уйдет из нашей провинции Азия и Пафлагонии. Вернет Вифинию Никомеду, откажется от Каппадокии в пользу Ариобарзана. Мы же милостиво оставляем ему прочие владения и нарекаем другом и союзником Рима.
        Архелай побледнел.
        - Не чрезмерные требования? - участливо поинтересовался Сулла.
        - Н-нет, - стратег довольно быстро овладел собой, - мне кажется, нет. Но я не могу гарантировать, что с ними согласится царь.
        - Отправь гонца к царю.
        Архелай встал.
        - Я так и поступлю.
        - Советую не откладывать, - закончил переговоры Сулла.
        Глава 16
        Иллирия
        Прошедший дождь не оставил ни единого шанса обойтись валяющимся на земле сушняком. Все, что можно подобрать с земли, сырое едва ли не насквозь и, весьма вероятно, не загорелось бы даже в горне кузни. Побродив немного по бурелому в поисках сухой стволины на корню, пару раз поскользнувшись на склонах оврага, Алатрион весь вымок и перемазался в грязи. Здесь хватало мертвых деревьев, но ему не хотелось рубить толстую лесину. Одного человека ночью обогреть - избыточно. Наконец, нашел подходящую, в охват двух ладоней, сухую сосну, с осыпавшейся корой и полуголыми ветками. Поплевал на руки, перехватил поудобнее топор, размахнулся. Мокрый, кажущийся безжизненным, лес вздрогнул.
        Пилы не было, топором возиться пришлось долго. Давненько не ночевал костоправ в лесу, привык к городам... Нащепив лучины, Алатрион сложил ее шатерком. Покопался в мешке, нашарил огарок свечи, трут, кремень и кресало. Свечу поставил внутрь шатерка, высек огонь. Заплясал огонек, но щепки еще долго не хотели заниматься. Сыро. Наконец, изрядно надымив, костоправ был вознагражден. Костер разгорелся, согласившись на предложенную не слишком привлекательную пищу. Теперь можно и обогреться, просушиться.
        Поужинав куском вяленного мяса и головкой сыра, с которой пришлось срезать подозрительную зеленоватую корку, костоправ заполз под облюбованную ель, стоящую на берегу небольшого горного озерка. Тяжелые ветви спускались до самой земли, образуя колючий шатер. Внутри не так сыро. Костоправ нарубил лапника, расстелил поверх войлочную скатку и улегся, завернувшись в плащ. Стемнело. Стреноженный конь беспокойно подергивал ушами, тихонько фыркал.
        "Извини, друг, тебя к себе пригласить не могу, сам еле помещаюсь".
        Сон все не приходил, однако и стройности мыслей уже не было. Прошедшее, грядущее, все смешалось. Алатрион хотел сосредоточиться на предстоящих делах, обдумать все еще раз, как следует, но из головы никак не хотел уходить прощальный разговор с Ганником.
        - Ты все еще следуешь за мной, дружище?
        - Следую. Разве у тебя есть сомнения?
        - Тебя уже пытались из-за меня прирезать. Останешься - попробуют еще не раз и не два.
        - Хочешь меня прогнать? Верно, конечно. Кому нужен телохранитель, которого приходится выручать из всякой передряги.
        - Не говори глупостей. Ты хороший телохранитель. Как положено хорошему телохранителю принимаешь нападки врагов на себя. Дело не в том, что я вполне способен справиться со всякими головорезами - мне как раз нужен человек, на которого обратят внимание и попытаются убрать в первую очередь, который позволит мне сделать дело, не отвлекаясь.
        - И которым можно пожертвовать.
        Алатрион некоторое время молчал, глядя прямо в глаза Ганнику. Галл взгляда не отводил.
        - Да. Которым можно пожертвовать.
        - Ну что же. Работа по мне. Куда бы я еще подался? Я рад, что ты откровенен со мной, друг Аппий.
        - Ты уверен, что я до конца откровенен?
        Ганник усмехнулся.
        - Не до конца, но я же и свои глаза имею. Вижу, кто ты и чем занимаешься.
        - Уверен, что видишь?
        - Ты еще меньший римлянин, чем я. Ты - лазутчик Митридата. Я прекрасно понимаю, что у тебя более чем достаточно причин таиться. Хочешь быть Аппием, римским костоправом - будь. Меня это устраивает. Любить Рим мне особенно не за что, так что я готов послужить хоть Митридату, хоть самому Рогатому[Рогатый - одно из прозвищ общекельтского бога Кернунна (Цернунна), не поддавшегося римской ассимиляции. В кельтской мифологии Кернунн выполнял довольно много функций, в частности был богом лесов. Так же он связан с культом мертвых. Изображался, как человек с оленьей головой.] .
        Теперь пришла очередь Алатриону улыбнуться.
        - Поминаешь Рогатого? Я думал, вы инсубры, совсем латинизировались. Напрасно себя в живые покойники записал, ты не гладиатор какой-нибудь. А насчет Митридата... Ты сделал не совсем правильные выводы, хотя и от истины не далек. Я не служу Митридату. Я вообще никому не служу. Но кое в чем я Понту действительно помогаю. В данный момент.
        - Даже так?
        - Даже так. Мне действительно нужна твоя помощь, Ганник. Но не в качестве моего телохранителя. Мне нужен телохранитель, но не для себя, а для другого человека.
        - Кто он?
        - Она. Ты уже видел ее. Хозяйка дома, где мы нашли ночлег в Риме. Ее зовут Ливия.
        - Она в опасности?
        - Сейчас скорее нет, чем да, но, судя по самнитскому благоразумию, дела пойдут скверно и тогда она окажется в опасности. Защитить ее некому, я буду далеко. Она очень нужна мне.
        - Так поездка в Беневент была...
        - Проверкой. Ты все понял правильно, дружище. Здесь, в Италии, совсем мало людей, кому я мог бы доверять. И ты один из них.
        - Значит, мы расстанемся? Куда же отправишься ты?
        - Во Фракию, а там, куда кривая вывезет.
        - Лукавишь, Аппий. Такие, как ты, на судьбу не полагаются.
        - Я не могу тебе сказать всего.
        - Понимаю.
        - Ой, ли? - Алатрион покачал головой. - Ну да ладно. Я дам тебе письмо к Ливии. Здесь мы с тобой расстанемся. Я отправлюсь в Брундизий, ты в Рим. Подумай, готов ли ты вступить на этот путь. Еще не поздно отказаться. Ты человек со стороны, ничем мне не обязан. И ты - римский гражданин. Пойдешь против Волчицы - она не простит.
        - Да какой я гражданин... - грустно усмехнулся Ганник.
        Довольно долго они ехали в молчании.
        - Ты хочешь, чтобы Волчица сдохла? - спросил галл.
        - Да, - чуть помедлив, сказал костоправ.
        - И ты собираешь вместе ее врагов?
        - Да.
        - Ну что ж... Я с тобой Аппий. По правде сказать, я никак не могу представить себя в старости.
        Алатрион не первый раз обдумывал этот разговор, случившийся два месяца назад. Еще там, на борту идущего из Брундизия в Диррахий[Диррахий - современный город Дуррес в Албании. Основан коринфскими колонистами, как Эпидамн. После захвата римлянами переименован, поскольку на латыни damnium - "поражение, потеря".] купеческого судна, неспешный бег которого способствовал размышлениям, он никак не мог сам себе ответить на вопрос, правильно ли поступил, втравив в это дело Ганника, в сущности, совершенно постороннего человека. Галл остался в Италии. Он вернется к Ливии и будет ее защищать. Даже ценой своей жизни. Галл поклялся и Алатрион знал, что клятву он исполнит.
        "А ты бы исполнил?"
        Костоправ вздохнул. Тяжело отвечать этому собеседнику. Его обмануть невозможно. Обманешь сам себя - ну и дурак. Алатрион не замечал за собой склонности к самообману.
        Что-то он легко стал отправлять людей на смерть. Брать с них слово, зная, что они его сдержат. Зная, что он, Аппий Прим, Алатрион-иониец, обладатель еще тысячи имен, сам бы в невыгодной ситуации на любую клятву наплевал не раздумывая. Пожертвовал бы всем и вся. Нет, не во имя спасения своей жизни, ради дела. Даже не так - ради Дела.
        "Привык, что очень важен. Сам себя таковым назначил. Привык считать себя дамкой, внушил, что противник играет одними дамками[Современные шашки произошли от римской настольной игры "латрункули". Расстановка шашек в них копировала древний строй легиона. Достигая последней линии ("реки") шашка превращается в дамку ("латрон").] . Н-да... Но разве все они умирали за меня? Нет, я давал им цель, достойную оплаты жизнью. Они понимали это!"
        Какой пафосный слог. Помалкивал бы уж. Понимали они... Автолик понимал. А Ливия? Она чувствует себя обязанной, хотя он никогда ни к чему ее не принуждал.
        "Не принуждал, а услугами пользуешься? И даже не особенно посвящаешь в свои дела? Зачем винту знать, что делает машина? Ну и мразь же ты, Аппий Прим..."
        "Да, мразь. Как говорится, ничто человеческое не чуждо".
        Эмоции... Может, все ошибки-то пошли от эмоций. Скорее всего. Да вот только как теперь избавиться от них? Однажды шагнув в блеск и грязь человеческих страстей, как вырваться из этого омута? Иногда Алатриону казалось, что его последний ученик куда больше преуспеет в достижении цели, чем сам учитель. Вернее, преуспел бы... По крайней мере, холодного ума волчонку было не занимать. Никогда Алатрион не замечал в нем той страсти, что двигала им самим, той, что вырвала его из Круга, бесповоротно, навсегда.
        Навсегда...
        Вне Круга ему было... холодно. Да, пожалуй, именно это слово лучше всего описывало всю совокупность ощущений, ставших его неизменными спутниками. Он, помнящий тепло пламени Круга, так и не привык к холоду свободы. Автолику было проще, он смог лишь увидеть отблеск негасимого огня. Хотя, как знать. Тот свет вдалеке, даже едва различимый, может свести с ума, уж Алатриону-то это хорошо известно.
        Костоправ провалился в черную пустоту, летел в бездну сна, но костер все еще лениво потрескивал где-то поблизости. Подумав об этом, Алатрион открыл глаза, вернувшись к реальности, однако совсем скоро они начали вновь слипаться. Невыносимо хотелось спать, нет сил бороться. Поизносилось тело, едва справляется с человеческими слабостями. Ничто не вечно под луной. Вся эта вековая греко-римская суета никак не способствует отстраненному духовному созерцанию, способному вдохнуть жизнь в стареющую оболочку. Уже в этом он начинает проигрывать Кругу. Несется без дороги, весь в мыле, как загнанная лошадь. Сейчас он телесно слабее любого Посвященного.
        Порыв ветра качнул ветки ели и Алатрион вздрогнул от холодного прикосновения дождевых капель, не удержавшихся на иголках. В висках пульсировала боль, словно кто-то стучался изнутри. Алатрион приложил кончики пальцев ко лбу, закрыл глаза, всем телом, каждой его частичкой ощущая зовущее биение чужого сердца. Переливы бледно-желтых волн в слепой темноте на краткие мгновения складывались в размытый образ, напоминающий человеческое лицо.
        "Забеспокоились. Поговорить хотите? Так ведь все впустую выйдет, как всегда. Мы друг друга давно уже не слышим".
        Алатрион поморщился: пульсация в висках становилась все навязчивей.
        Хорошо. Разговору - быть.
        Чернильная тьма начала бледнеть, словно пропуская сквозь себя рассеянный в пространстве свет. Он не имеет источника, он повсюду, неяркий, еле-еле разгоняющий сумерки.
        Алатрион вытянул вперед руку. Кончики пальцев теряли четкие очертания, тонули в вязкой серой полумгле. Туман. Бледная дымка, неподвижно висящая над гладкой поверхностью воды. Порыв ветра и она исчезнет, растворится, в стылом воздухе осеннего утра... Ветра нет. Ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир... Маленький бесконечный мир вечной осени, ничто посреди нигде.
        Туман. Сморщившийся, почерневший лист, соринка в глазу великана, медленно скользит в мутном зеркале озера, увлекаемый водоворотом подводных ключей. Парит в вечности полусна, серого мира остановившегося времени, границы между ночью и днем.
        Легкое невесомое прикосновение исцеляющим холодком пробегает по пылающему, словно в горячке, лицу. Ветер? Пусть это будет ветер, слабый и робкий, рождающийся на рассвете, он все равно будет сильнее тумана. Он прогонит его прочь и туман уступит, уйдет, растворится, утренней росой скатываясь по иголкам низких молодых сосенок, оседая на стеблях травы, на листьях папоротника. А потом взойдет солнце и тысячи тысяч капель, каждая из которых - целый мир, драгоценным ожерельем будут сверкать в его лучах...
        - Здравствуй, Игрок.
        Алатрион поднял голову. В нескольких шагах, от него, стоял человек в буром длинном плаще с рукавами и наброшенным на голову куколем, скрывающим лицо. Костоправ невидящим взором посмотрел сквозь него, но ничего не ответил. Лицо его не выражало никаких эмоций. Хотя нет, правильнее сказать - лицо его выражало усталое равнодушие.
        Приветствие пожеланием здоровья показалось каким-то неестественным. Привык к эллинскому: "радуйся". А впрочем, какая разница.
        - Здравствуй, Ангел[Ангел - "вестник" (греч).] .
        Пришелец подошел к костру, сел на лежащую рядом зеленую ото мха корягу. Алатрион без интереса смотрел, как пришелец ворошит палкой угли.
        - Ты не против, если я погреюсь у твоего костра? Холодно что-то сегодня, - человек в плаще подбросил в костер пару заготовленных костоправом поленьев.
        Алатрион молчал. К чему это представление с традиционным напоминанием о холоде? Вежливо интересуются: "Ты как там, не сдох еще?"
        Не дождетесь.
        Что-то произошло. Мир изменялся. Туман сгущался, плотнел на глазах, превращаясь в вязкую серую массу, стирая детали окружающего пространства, как плоский кончик стила удаляет буквы с восковой таблички. Исчезло озеро, лес, костер. Остались лишь серые стены, заключившие маленький мирок в подобие темницы.
        Небольшая комната, погруженная в полумрак. Тусклый свет, происхождение которого по прежнему невозможно определить, позволяет взгляду выхватывать лишь контуры фигур. Поверхность стола, какие-то сиденья.
        Ангел сидел за столом, Алатрион на полу.
        - Чем моя ёлка не угодила? - поинтересовался костоправ.
        - Разве это подходящее место для беседы?
        - Надо думать, что келья, похожая на темницу, как раз для пространных бесед подходит больше. Хотя... Для допроса и верно, предпочтительнее. Итак, символизм соблюден, считайте, что допрашиваемый проникся. Чего вы хотите?
        - Мы хотим? - деланно удивился Ангел, - вовсе не о нас речь. Мы пытаемся понять, чего хочешь ты.
        - В данный момент я хочу спать. А утром собираюсь продолжить свой путь. А когда достигну своей цели, то намерен...
        - Не ерничай, прошу тебя. Ты вновь начал Игру и даже выбрал в качестве латрона потомка, дальнего родича своего любимого безумца. Ты повторяешься Игрок, идешь по своим старым следам. Это беспокоит нас. Нам казалось, что ты осознал бесперспективность своей прошлой партии. Мы разочарованы.
        - Отраву уже намешали? - ядовито поинтересовался Алатрион.
        - О чем ты? - удивился Ангел, - все мусолишь легенду? Успокойся уже. Никто не травил Александра. Сам почил в бозе, без посторонней помощи, от беспробудного пьянства, неумеренного обжорства и прочих излишеств, усугубивших малярию. И вовсе он не шептал слабеющими губами, что завещает царство наилучшему, красивым жестом отдавая перстень, а лишь мычал, пуская слюни, обливаясь потом, воняя мочой и дерьмом. Все это красивые сказки. Соратники покойного и то не особенно в них верили, а ты все цепляешься, как утопающий за соломину. Пытаешься тем самым оправдать крах своей идеи? Самообман, Игрок. Ну, прожил бы Александр лет до семидесяти. В чем я лично сомневаюсь. Потом бы помер, и твое Единое царство сразу затрещало бы по швам. Как оно и случилось, только раньше. Попытка вернуть все, как было, вылилась в сорокалетнюю грызню наследников, которые не смогли создать даже тени утраченного величия. Теперь вот, Митридат-Дионис. Все заново, Игрок? Зачем?
        - Мне не нравится альтернатива, - процедил Алатрион, - вернее, даже не она, а вообще сам факт вашего вмешательства в судьбы этой части мира.
        - Восемь голосов против одного, Игрок. Ты не был достаточно убедителен, вини себя, зачем же вышибать клин клином, гоня своих марионеток по трупам к недостижимому краю Ойкумены? Идею Махабхараты, Великого царства, единого и всеохватывающего, невозможно воплотить за одну человеческую жизнь, что доказано уже не раз, в том числе и на твоем примере. Наша ставка не связана с конкретной личностью, и она успешно воплощается в течение многих поколений.
        - А конец все равно один, - сказал Алатрион, - весь ваш драгоценный сосуд разобьется на кучу мелких осколков. Для того, чтобы собрать их обратно не хватит и тысячи лет. Я показал вам финал, только в моем случае он растянулся всего на несколько десятилетий. Но вы давно потеряли способность к усвоению чужого опыта. Я не собираюсь устраивать повторной демонстрации. Теперь я намерен ускорить вашу агонию, пока в водоворот не засосало половину мира. Махабхарата невозможна. Ни за одну жизнь, ни за сто.
        - Бездоказательно. Просчитанные пути позволяют смотреть в будущее с уверенностью. Терпение Игрок, терпение! Попытка быстротечной демонстрации была бессмысленна в принципе.
        - Пока что ваш Рим больше напоминает спрута, тянущего свои щупальца на все стороны света. Сколько крови и слез пролилось при падении Карфагена?
        Ангел усмехнулся.
        - Люди, когда они предоставлены сами себе, способны творить еще и не такое. Пример тому - резня, учиненная твоим нынешним подопечным. Или ты считаешь, что за каждым взмахом римского меча стоит Круг?
        Алатрион не ответил. Он знал, что этот разговор не приведет к разрешению конфликта. Никого ни в чем не убедить, все способы уже испробованы. Остается одно. .
        Ангел ждал. Наконец, потеряв терпение, спросил:
        - Значит, Игра на этот раз не предполагает созидания? Будем рушить чужое? Так?
        Бессмысленный разговор. Пора заканчивать. Алатрион мотнул головой, словно отгоняя наваждение. Перед глазами мутная пелена. Он потер их, несколько раз моргнул, щурясь от непривычно яркого пламени костра, раздуваемого внезапно налетевшим ветром.
        Пожалуй, этот визит можно считать последним предупреждением. Хотя никаких угроз в его адрес не высказано, однако ни для чего другого разговор и не был предназначен. Никто уже не строит иллюзий, что противную сторону возможно переубедить словами.
        Веками Круг оставался бесстрастным созерцателем судеб человечества. Посвященные преумножали знания сотен поколений, изыскивали и воспитывали учеников, погружались в себя, упражняя тело и дух, открывая неисчислимые тайники человеческих сил и возможностей, побеждали отпущенное скупой природой время. И всегда, оставаясь в глубокой тени, Круг соблюдал максиму: "каждому овощу - свой срок". Но младшие, едва отпустившие подол матери, всегда мнят себя умнее старших.
        Они были нетерпеливы. Девять Посвященных, уже сделавших первый шаг за грань реальности, доступной восприятию простых смертных. Девять, чей тернистый извилистый путь познания еще не совершил окончательный поворот, за которым уже не видны перекрестки дорог человечества, проложенных в темноте слепцами, бредущими с вытянутыми вперед руками и спотыкающимися на каждом шагу.
        Эти девятеро стали отцами идеи вмешательства, едва заметного, почти неосязаемого. Хаос бесконечен. Сколько жизней пролетят впустую, прежде, чем люди лишь на толщину ножа разожмут свои плотно зажмуренные веки? Нет сил ждать.
        Что ж, попытка не первая. Мнения насчет способов воплощения разделились. Сначала почти поровну, но позже, в просчитывании возможных путей, лишь один голос высказал сомнение. Его не услышали.
        Выбор пал на маленькое новорожденное государство. Показалось очень удачным то, что эта новая нация неоднородна. Нет на ее спине груза вековых традиций, сковывающих и затрудняющих движение вперед. Соседи говорили про народ Ромула: "Всякий сброд".
        Чистый лист, что хочешь пиши. И записали. Кто сумел, тот понял, а для прочих коллективная память квиритов донесла договор Нумы Помпилия, второго царя Рима, с Юпитером, Наилучшим, Величайшим.
        "Я даю, чтобы ты дал".
        Прагматика.
        Позже она, конечно, потонула в бесчисленных ритуалах, что громоздились один на другом, заимствованные понемногу у каждого соседа. Но способные видеть - видели. Большинству форма - немногим содержание.
        Тут-то дела волков на семи холмах и попёрли в гору. Били их, конечно, иногда. Бывало, будущее Города на волоске висело. Но не один и не два раза квириты умудрились проскочить сквозь игольное ушко.
        Везение?
        Ага, оно самое...
        Кололо сердце. Знакомо. Как тогда, когда необъяснимая тяга потащила его в Мегары, где он нашел Автолика. Еле слышно звенела струна. Тоненький ее голосок тонул в завывании ветра, в шуме ветвей, в треске костра. Струна дрожала, звала, кричала в отчаянии, не надеясь на то, что будет услышана. Ее звон не отпускал с того дня, когда Алатрион перестал ощущать дыхание своего ученика. В смерти Автолика родился этот зов, очень медленно нарастающий, ощущаемый на самой грани возможностей бывшего иерарха Круга. Он приближался к Алатриону. Две дороги вели к одному перекрестку.
        "Я тебя слышу".

* * *
        Ходили тучи вокруг да около, но грозу так и не выходили. Не стал в этот раз Наилучший, Величайший молниями кидаться, даже громом ни разу не пошумел.
        К утру ветер совсем стих. Алатрион продолжил свой путь и вскоре достиг серебряной ленты Генуса. Река катила свои воды на запад, огибая поросшие ельником утесы. Здесь, в самом начале предгорий, она была еще судоходна, хотя большие морские корабли не рисковали заходить так далеко от устья. Лишь местные племена отваживались ходить по стремительной волне на своих узких длинных челнах меж редкими скальными островками.
        Ранняя осень. Лес стоит во всем своем великолепии, сверкая роскошными царскими одеждами. Ветер раскачивает золотую листву, заставляя ее сверкать тысячью маленьких солнц. Последние безоблачные дни, прощающегося лета.
        Алатрион улыбался. Улыбался солнцу и небу. В это время года он непременно чувствовал могучий прилив жизненных сил и необыкновенную ясность мысли. Теперь ему казалось странным и обидным, что долгие годы, проведенные в восточных и южных краях, он был лишен этой неповторимой красоты. Ветер трепал его волосы, и всадник дышал полной грудью. Как давно он не ощущал ничего подобного...
        Взобравшись на четыреста локтей над рекой, тропа миновала высшую точку подъема и пошла вниз.
        Сал-Скапела, Серая Скала. Давно уже ожидаемая, она все равно появилась внезапно. Раздвинулись, нависающие над тропой еловые лапы и всаднику открылся величественный вид. С вершины холма, высотой в двести локтей, долина Генуса просматривалась на десятки стадий. Русло реки делало здесь причудливый изгиб, образуя своеобразный полуостров с узким перешейком. На полуострове возвышался громадный утес с лишенными леса склонами, издали напоминавший грязно-серый кристалл соли. На вершине утеса угадывались стены и массивные приземистые башни древней иллирийской крепости.
        Построил ее Главк, царь тавлантиев, иллирийского племени, издревле жившего в этих местах, объединитель Иллирии. В то время, больше двух столетий назад, он активно пытался вмешаться в дела Эпира, своего южного соседа, имея для того массу причин и поводов. Однако он был не одинок в своих стремлениях определять политику эпирских царей. Того же самого жаждал и Кассандр, сын Антипатра. Правитель Македонии, один из активнейших участников грызни за наследство Великого Царя Александра, Кассандр жаждал заполучить Аполлонию, богатый город, через который шла вся торговля с Италией и Иллирией.
        Главку такие поползновения совсем не нравились, поскольку купцы Аполлонии издавна хранили дружеские отношения с тавлантиями, исправно платя пошлину за проход по их территории своих торговых караванов. Но царь тавлантиев, не слишком воинственный, вел себя весьма нерешителен. Он собрал войско лишь после падения своих союзников и был разбит Кассандром в битве на реке Гебр. Заключив с победителем унизительный мир, и живя в опасении открытого вторжения македонян, Главк принял решение укрепить свои южные границы сильной крепостью.
        Место для нее он выбрал исключительно удачное. Серая Скала самой природой была превращена в неприступный очаг обороны. Склоны утесы высоки и отвесны, а единственная дорога, по которой можно добраться до крепости, проходила по узкой полоске земли. Справа и слева от дороги пролегал стремительный поток. Попасть в крепость посуху можно лишь с севера. Идущие в Сал-Скапелу с юга, востока или юго-запада, вынуждены были переправляться через реку. Тому же, кто осмелится проявить недружелюбие, по отношению к обитателям крепости, пришлось бы проделывать это под градом стрел и камней защитников.
        Впрочем, хоть крепость построили быстро, насущной надобности в ней так и не возникло, поскольку спустя три года после начала строительства Главку удалось в открытом бою разбить Кассандра. Отплатив за свое поражение, большой славы Главк не стяжал. В той битве тавлантии и союзные им эпироты значительно превосходили по численности войско Кассандра. Тем не менее, это была победа, и македоняне надолго ушли из Иллирии.
        Алатрион спускался вниз, к реке. По обоим ее берегам, на открытом, лишенном леса пространстве, раскинулись десятки шатров, землянок и обмазанных глиной хижин с островерхими крышами. Здесь всегда много народу. По реке сновали взад и вперед лодки, круженные различным товаром. Не состоявшись в качестве стража границ, Сал-Скапела быстро превратилась в торговый форпост южных иллирийских племен. Крепость, расположенная на торговом пути, ведущем из Эпира на север, напоминала Аполлонию в миниатюре. Иллирийцы называли Сал-Скапелу Младшим Торгом, под старшим понимая именно Аполлонию. Младший Торг стал торгом варваров. Здесь редко можно было встретить эпирота или македонянина, не говоря уж о греках. С другой стороны, на Старшем Торге почти не бывали представители северных племен. Тавлантии ревностно отстаивали свои права на единоличную торговлю с эпиротами. Поэтому паннонцы, далматы, а так же скифы-сигинны, трибаллы и скордиски вынуждены были довольствоваться Младшим Торгом, обогащая тем самым тавлантиев.
        С приходом к власти в Эпире царя Пирра, сына Эакида и воспитанника Главка, дела иллирийцев пошли в гору. При дворе Главка и раньше можно было встретить изрядное число эллинов, приглашенных для воспитания отпрысков знатных семейств по греческому образцу. Приобретя в лице южного соседа могущественного верного друга, тавлантии совершенно эллинизировались. Подобное, полувеком раньше, случилось с такой же варварской Македонией, заполучившей в цари Филиппа-реформатора.
        Пирр стал царем в двенадцать лет. Разумеется, соседи поначалу не воспринимали его всерьез, он пережил свержение, взлеты и падения и еще до своего девятнадцатого дня рождения удостоился внимания Антигона Одноглазого, одного из сильнейших царей того времени. На вопрос, кого из ныне живущих полководцев Монофтальм считает самым талантливым, царь ответил: "Пирра, если он доживет до старости".
        Мальчик вырос и одержал множество побед, поражающих воображение. Пирр не стал первым из эллинов, кто сражался на земле Италии, но именно он травил Волчицу наиболее успешно. Он действительно оказался самым талантливым полководцем среди современников, но ему не суждено было дожить до старости. Пирр погиб в бою в возрасте сорока семи лет. С его гибелью, звезда Эпира закатилась. Царство хирело не по дням, а по часам и, в конце концов, эпироты вынуждены были обратиться за поддержкой к иллирийскому царю Агрону.
        Иллирия к тому времени уже ничем не напоминала варварский медвежий угол. Агрон, продолжатель дела Главка, создал внушительную державу вдоль побережья Адриатики и на островах. Пиратство стало при Агроне государственным занятием, а после его смерти, Тевта, вдова царя и его брат Скердилед совершенно парализовали морскую торговлю, вызвав бешенство римлян.
        Ощетинившаяся легионами, Волчица совершила свой первый бросок на Балканы. Началась двадцатилетняя война, в которую вовлекались все новые и новые страны. Все соседи иллирийцев - македоняне, эпироты, этолийцы, даже Афины и Спарта сражались с римлянами и друг с другом, заключая и разрушая союзы, спеша на помощь союзникам и вероломно предавая их. Удивительные перипетии этой войны привели к тому, что Скердилед к концу жизни стал верным союзником римлян и завещал дружбу с ними своему сыну.
        В конце концов, все интересы Рима по обоим берегам Адриатики были защищены, но гость пришел, чтобы остаться. С Балкан Волчица больше не ушла...
        Стены Серой Скалы видели возвышение и закат державы иллирийцев. Малый Торг достиг своего наивысшего расцвета при Агроне и зачах спустя полвека, ныне уже ничем не напоминая былого величия. Потемневшие от времени стены уже никому не нужной крепости, кое-где поросшие мхом, землянки, мазанки да старая скрипучая паромная переправа - вот и все, что осталось от некогда знаменитого торга варваров.
        Алатрион с невозмутимым лицом, не удосужившись сойти с коня, въехал прямо на деревянную пристань и далее, на паром. Несколько вооруженных копьями варваров, охранявших причал, оглянулись вслед всаднику.
        - Веслев... Веслев вернулся.
        На пристань взошел варвар, по облику ничем не отличавшийся от стражников, разве что на шее его красовалась массивная серебряная гривна.
        - Радуйся, Веслев, - варвар доброжелательно протянул руку, - давненько мы не видели тебя в наших краях.
        Алатрион спешился и приветственным жестом сцепил с ним предплечья.
        - И ты радуйся, Мукала. Приятно снова видеть тебя. Ты не меняешься, рука все так же могуча.
        - Не та уже, - усмехнулся стражник, - да и в бороде седины прибавилось. Вот ты точно прежний, как вчера уехал. А ведь, сколько лет прошло.
        - Пять, Мукала. Или шесть?
        - Восемь, Веслев.
        - Восемь?! Помилуйте боги. Летит время, не угнаться. Дома ли нынче князь?
        Стражник ответил не сразу.
        - Князь-то дома, да вот какого именно князя ты спрашиваешь, Веслев?
        - Разве Турвид не правит больше в Скапеле?
        - Князь Турвид, побратим твой, умер прошлой зимой. Вспоминал тебя перед смертью. Ныне сын его, Зиралекс, княжит.
        Алатрион помрачнел.
        "Вот что значила та игла необъяснимого беспокойства, кольнувшая той зимой. А я не понял, не различил... Кругом огонь, как в нем потухшую свечу заметить?"
        - А Остемир?
        - Живой, что ему сделается. Здесь он, в крепости. Обрадуется, увидев тебя.
        "Да, радуйся, Остемир. Одна радость кругом, как я погляжу".
        Треск разносится по округе на десятки стадий. Треск и рев. Привычные звуки, не дающие лесу уснуть. А он уже сонно зевает, сбрасывая свои расшитые золотом одежды, готовясь укрыться пушистым белым одеялом, таким уютным, теплым. Там, внизу, в речных долинах, на побережье, все еще царствует лето, ребенок, не спешащий расставаться с детством. Ребенку не нужно золото. Иной раз, он с радостью предпочтет невзрачную деревянную игрушку, если она покажется ему интереснее. А взрослые, подарившие красивую золотую безделушку, будут недоумевать. Как можно пренебречь красотой? Глупые они, взрослые, все забыли. "Вот вырастешь большой, тогда поймешь". Ага. Большой, как горы. Такой же старый и скучный. Горы любят золото. Несколько недель в году сверкает на склонах в лучах солнца золотое ожерелье, а потом исчезает без следа.
        Лес засыпает под треск сталкивающихся рогов, под рев оленьих быков, сражающихся за право дать начало новой жизни. Лес засыпает, он стар и много повидал. Ничего нового в этой вечной битве, из года в год, одно и то же, пока стоит мир. Но молодые самцы его скуки не разделяют. Горячая кровь заставляет их спешить: жизнь коротка и надо успеть доказать, что именно ты достоин ее продолжения в другом, в своем ребенке. Кровь бурлит, а иногда и льется, самцы бьются насмерть, стараясь боднуть соперника в бок, но тот не дремлет и отражает удар. Его рога столь же прочны и ветвисты. Его рев не менее грозен, а мышцы могучи. И все же один из них бежит прочь, уступает сильнейшему, который горделиво вскидывает голову, он победил. Торжествуя, он забывает обо всем на свете, не видит опасности, таящейся на острие срезня, широкого наконечника охотничьей стрелы...
        - Не надо, - Алатрион коснулся плеча Остемира, - он победил. Не надо.
        Остемир опустил лук, с сожалением разглядывая широкогрудого быка. Его рога, с пятью отростками на каждом, как полагается зрелому самцу, были на самых кончиках окрашены кровью - ему удалось ранить соперника.
        Олень задрал морду к небу и протяжно заревел. Эхо долго играло его победным кличем.
        - Жаль, - сказал Остемир.
        - Не жалей. Пойдем, это была хорошая охота.
        Они закинули луки за спину, вместе с тулами[Тул - славянское название футляра для стрел, колчана. Некоторые исследователи находят много общего между языками балканских славян и иллирийским языком.] и пошли прочь, мягко и бесшумно ступая по желтому ковру.
        - Это была хорошая охота, - повторил Алатрион, - а я, дурень, хотел отказаться.
        - Почему? - прогудел Остемир, могучего сложения муж, на полголовы выше костоправа и почти вдвое шире того в плечах.
        - Спешить стал в последнее время, чувствую - не успеваю. Словно водоворот затягивает.
        Остемир не ответил, побратим всегда был молчуном. Двадцать лет назад они смешали свою кровь, он, Турвид и Веслев. Они были молоды, Турвид еще не был князем и незадолго до того стал отцом. Какое было время...
        Турвид и Остемир родились здесь, а Веслев был чужаком. Очень необычным чужаком. Он назывался иллирийским именем, говорил чисто, словно язык тавлантиев впитан им с молоком матери, но никто не сомневался, что он - чужак. Он не говорил, откуда пришел и зачем. Просто, пришел и остался. Жил в Скапеле, других местах. Он был знахарем. Вправлял кости, унимал боль наложением рук, откуда-то знал местные травы лучше многих древних бабок-травниц. Сначала ему не доверяли - выглядел слишком молодо для того, чтобы зваться опытным знахарем, но выпал случай доказать искусство. Веслев вылечил Бардилея, отца Турвида, сломавшего ногу на охоте. Очень сложный перелом, бабки говорили, что князь останется хромым. Веслев опроверг их слова. Бабки затаили злобу на знахаря, а благодарный Бардилей ввел его в свой ближний круг, дружину. Веслев сблизился с его сыном и многими молодыми дружинниками, из которых особенно сошелся с парнем по имени Остемир, немногословным, добродушным и очень сильным. Вскоре Веслев стал давать советы, как поступать князю в отношениях с соседями. Однажды прислушавшись, Бардилей не прогадал и стал все
чаще полагаться на мнение молодого знахаря.
        Веслев помогал гасить конфликты и заключать союзы. Он посоветовал вновь приглашать эллинов-учителей для воспитания молодежи - обычай, угасавший в последние десятилетия вместе с постепенным разбеганием осколков державы Агрона. Он смог добиться того, что римляне, все сильнее укрепляющиеся в завоеванной Македонии, почти совсем перестали обращать внимание на тавлантиев.
        Веслев прожил при дворе Барделея почти девять лет. Временами он уезжал, не говоря куда, но всегда возвращался. Каждый раз его уговаривали остаться, но не могли удержать, никаких клятв и присяг на верную службу князю он никогда не давал. И вот, в один прекрасный день тавлантии заметили, что уже год прошел, а знахарь так и не вернулся. Вскоре после смерти князя, знахарь вновь объявился. Турвиду тогда его помощь ой как помогла. Рисковал наследник не усидеть на троне: римляне, внезапно вспомнив про тавлантиев, собирались поставить в Скапеле своего подпевалу. Но не срослось у них. Стараниями знахаря, который через три года опять исчез.
        И вот, снова вернулся, но на этот раз Сал-Скапела встретила его неприветливо. Турвид умер внезапно, в полном рассвете сил. Простудился зимой и сгорел за две недели. Ему не было и сорока пяти. Наследовал князю сын, Зиралекс, мальчишка еще, чуть за двадцать. Он, как и многие его предки уже не назывался царем. После того, как Скердилед стал другом Рима, царство иллирийцев довольно быстро распалось на лоскутки, в каждом из которых сел свой князь. Не все они последовали заветам царя-пирата. Многие, в том числе и стараниями Веслева, видели в квиритах не друзей, а хитрого, коварного врага. Но времена меняются.
        Зиралекс принял Веслева холодно. У него уже был советник и новый не требовался. Советника звали Игнатий Друз, и он активно обучал молодого князя, как правильно дружить с могущественным соседом. Который теперь везде. И в Македонии, и в Этолии, и в Эпире - везде.
        "Ступай-ка ты, Веслев, откуда пришел. Нечего тебе здесь делать. Отцу моему и деду глаза сладким медом заливал, они и рады были. Теперь со мной так хочешь? Иди-ка подобру-поздорову, пока цел".
        Вот так вот.
        Остемир рассказал побратиму, что в середине лета приезжал в Скапелу один фракиец, назвался посланником князя Дромихета. Склонял Зиралекса вступить в союз с дарданами и ударить по римлянам. Не учел присутствия возле резного княжеского трона Игнатия. Тот дал князю мудрый совет - посадить посланника на кол.
        - Долго он орал и корчился. Давненько здесь подобного зрелища не видали.
        - А что дарданы? Что-нибудь слышно было?
        - Сходили в Македонию. Правда, что они там взять могли, ума не приложу. Там же шаром покати, второй год война идет. Говорили, будто Дромихет взял Гераклею-в-Линкестиде[Гераклея-в-Линкестиде - современный город Битола в Республике Македония.] , крепко побив Бруттия Суру, полководца наместника.
        - Князь Дромихет... Знаю одного такого, из ныне здравствующих, да только он не князь никакой, и уж вовсе не дардан.
        - Не дардан. Пришлый фракиец. Говорят, сражался в войске Митридата, а когда римляне его побили, бежал.
        - К дарданам, значит. И они его послушали, повести войско доверили?
        - Выходит, послушали.
        - А что римляне?
        - Ничего. У Суры, похоже, сил совсем нету.
        - Что-нибудь слышно про Суллу?
        - Доходят слухи. Бьет Митридата Сулла. Митридат ему новое войско, а тот опять бьет.
        - Короче, занят Сулла.
        Веслев надолго задумался. Потом, не обращаясь к Остемиру, негромко произнес:
        - Заболел шрам. Не зря спешил. Ой, не зря.
        Дубы, буки и каштаны остались внизу. Здесь, недалеко от вершины, сосны и ели на редких открытых местах соседствовали с островками берез, уже сбросивших листву и выглядящих несколько инородно в этом царстве хвои.
        Веслев присел на ствол поваленной ураганом старой сосны, расшнуровал ворот кожаной верхней рубахи и, сунув руку за пазуху, вытащил кусок вяленой оленины. Оторвал половину и протянул Остемиру.
        - Надо бы сходить в Скопы[Скопы - современный город Скопье, столица Республики Македония.] . Посмотреть, что там и как.
        - Я с тобой, - пробасил Остемир.
        - Не нужно, брат. Это не твоя война.
        - Война?
        - Да, я думаю, что Дромихет изрядно обидел Суллу. И тот не простит ему.
        - Сулла повязан по рукам и ногам Митридатом.
        - Я думаю, это ненадолго. В Диррахии говорили, что оба войска сходятся в Беотии. Наверное, сражение уже произошло.
        - Вдруг победил Митридат?
        - Возможно. Нельзя сбрасывать со счетов такое развитие событий. Однако я в этом деле поставил бы на Суллу.
        - Если Сулла победит, то нагрянет к дарданам. И ты собираешься идти туда один?
        - Да. Тебе там нечего делать.
        - Ты представляешь, какая каша там заварится?
        - Вполне, именно поэтому мое присутствие необходимо.
        - Для чего?
        - Чтобы остудить эту кашу.
        - Я не пущу тебя одного.
        - А я не хочу рисковать твоей жизнью, брат.
        - Почему рискуешь своей?
        Веслев не ответил.
        - Душно тут стало, - после продолжительного молчания сказал Остемир, - как будто чья-то рука на горле.
        - Понимаю. Сынок, значит, не в батюшку пошел. Проморгал я.
        - Ты-то при чем здесь? Все мы хороши. Зиралекса с пеленок нянчили. Да, видать, неуклюже как-то. Вот и выросло дитятко...
        Остемир поскреб густую рыжеватую бороду.
        - Нет, Веслев, не пойдешь ты один. Я с тобой. И других сманю. Мукалу, Дурже, еще кого. Тошно нам тут, брат. Как чужое все стало. Зиралекс, похоже, крепко к римлянам повернул. Этот Игнатий, не один тут. Еще шныряют, гадюки.
        - Не гадюки, Остемир - волки.
        - С волками у меня разговор короткий.
        - Боюсь, этой зимой волков в горах будет слишком много. Давай возвращаться, Остемир.
        Глава 17
        Фессалия
        После победы над Неоптолемом флот Лукулла два дня стоял в небольшой бухте в двадцати стадиях от места сражения, приводя себя в порядок, а потом отправился в путь. Легат, давно не имея никаких вестей от Суллы, не зная даже о битве при Орхомене, направился на север, к Абдерам[Абдеры - древнегреческий город во Фракии (современные Авдиры).] . В сражении у Лекта союзники потеряли около пятнадцати кораблей, уничтожив при этом больше двадцати вражеских и почти столько же захватив. В Абдерах Лукулл рассчитывал пополнить прореженные ряды своих воинов фракийцами-одрисами. Для того чтобы вести захваченные корабли, часть гребцов пришлось перевести со своих. Пленные, хотя некоторые согласились служить римлянам, по большей части были ненадежны.
        Выступая, Лукулл отправил небольшое посыльное судно с вестью о победе на Хиос, который считал в настоящий момент своей основной базой.
        К концу первого дня пути на горизонте был замечен одинокий парус. Сначала на него никто не обратил внимания, это мог быть купец, однако парус быстро приближался. Тимофей, который никогда не пренебрегал мелочами, отправил навстречу триеру.
        Вести, которые пришли вместе с, так и не добравшимся до Хиоса, посыльным, заставили Лукулла прекратить движение и спешно собрать военный совет.
        В дне пути от Лекта на юг, у острова Тенедос было обнаружено множество кораблей. Это мог быть только противник, та самая неизвестная величина, которой опасались Лукулл и Тимофей. Киликийские пираты.
        Предстояло решить, сражаться или постараться уклониться от столкновения. Дамагор, отряд которого пострадал меньше других, рвался в бой, Тимофей был задумчив, а Леохар хранил высокомерное молчание.
        Драться или нет?
        Посыльный не сообщил, сколько у противника кораблей, уверяя, что их много, однако они довольно разношерстны. Последнее несколько обнадеживало, ведь количество не означает качество. Тимофей высказался за проведение разведки боем и Дамагор со своими двадцатью триерами отправился к Тенедосу.
        Во флоте Эргина царили разброд и шатание. Эвдор, который всегда появлялся столь же неожиданно, как и исчезал, принес весть о разгроме Неоптолема, повергшую пиратов в уныние. Терей рвал волосы на голове и требовал возмездия. С налитым кровью изуродованным лицом, брызгающий слюной, он напоминал ожившего мертвеца. Эргин помалкивал, а Драконтей глушил вино кувшинами, казалось, поплевывая на всё и вся.
        Стояние у Тенедоса затянулось еще на один день, а на утро обнаружилось отсутствие Змеиного, отплывшего ночью в неизвестном направлении с шестнадцатью кораблями, причем некоторые из них прежде числились шакалами Мономаха. Вместе с Полиадом бесследно исчез и Мышелов. Начались метания. Терей бесновался, убеждая немедленно выступать. Эргин не говорил ни да, ни нет, однако объявил, что дезертиров отправит искупаться с камнем на шее. Бездарно прошел еще один день. Миновала ночь и выяснилось, что на угрозу Мономаха наплевало пяток пиратов. Флот таял на глазах.
        Уголек ждать больше не стал и, взяв пятнадцать гемиолий с парой триер, отправился на разведку. Тенедос еще не успел скрыться за горизонтом, как киликийцы повстречали Дамагора.
        Родосский наварх недолго раздумывал и с ходу атаковал. Пираты Мономаха наблюдали сражение с высоких утесов острова, оно оказалось столь быстротечным, что на помощь Угольку никто выйти не успел, хотя было видно, что родоссцев не слишком много.
        Дамагор пленных не брал, у киликийцев спаслась одна триера и одна гемиолия, остальные отправились на дно. На триере улизнул Терей - старый лис оказался слишком хитер и проворен, чтобы дать поймать себя за хвост. Родоссцы, не догнав его, ушли.
        Сразу после боя Мономах отдал приказ о выступлении. Но не в погоню за Дамагором, а в прямо противоположную сторону. Под вечер следующего дня к Тенедосу нагрянул весь флот Лукулла, но мышка улизнула. Так Эргину и не довелось встретиться в бою с ненавистным Волком.
        Лукулл не слишком расстроился, поняв, что более ему опасаться киликийцев не следует. К Хиосу поспешил новый посыльный, везя весть уже о двух победах...
        Луций Лициний, разом превратившись во властителя морей (о семидесяти триерах Архелая легату не было известно, да и они стояли довольно далеко, на Эвбее, привязанные к сухопутной армии, вернее, ее остаткам) осуществил задуманное и высадился в Абдерах. Там его ушей достигли вести о полном и окончательном разгроме Архелая. Узнав, что легионы Гальбы и Базилла идут в Фессалию, и все еще не имея сведений, где же стоит Сулла, Лукулл снова вышел в море и отправился в Гераклею, что в македонской Пиэрии, на самой границе с Фессалией. Он принял решение поставить флот в этом порту на зимовку: уже начинались осенние шторма.
        Оставив в Гераклее заправлять делами Тимофея, Луций Лициний выехал к Сулле, взяв с собой примерно половину своих римлян, а так же Квинта Севера.

* * *
        Воссоединение всех трех частей сулланской армии состоялось в Лариссе за три дня до ноябрьских календ[29 октября.] . В этот день проконсул с тремя легионами прибыл к лагерю Гальбы и Базилла, в котором за неделю до того появился Лукулл, представлявший часть, хоть и самую меньшую количественно, но не менее прославленную победами.
        Встречать императора высыпали все солдаты, не занятые на работах или воинских упражнениях. Поскольку день был объявлен праздничным, таких оказалось немного и два легиона, почти в полном составе построились за лагерной стеной. Нестроевые, в числе которых толкался Север, выглядывали из-за частокола, заполонили сторожевые башни, возведенные по всем правилам фортификационного искусства. Лагерь строился, как зимний, долговременный, с внушительными укреплениями.
        Стоял чудовищный шум и гам, приходилось кричать, чтобы услышать собственный голос. Солдаты всех пяти легионов и ауксилларии славили Корнелия Суллу, императора, чей вороной ступал по жидкой дорожной грязи величественнее, чем по мостовой Священной улицы, ведущей на Капитолий. Север подумал, что не иначе, как уже завтра, кое-кто, вооружившись кирками и лопатами, приступит к делу более привычному для любого легионера, чем собственно война - строительству очередной мощеной камнем дороги.
        В лагере он, Барбат, Бурос и остальные участники злополучного посольства, коих в живых осталось общим числом семеро, пользовались полной свободой, но наружу их не выпускали. Сейчас, выбравшись в толчее на ту сторону стены, на внешний вал, Квинт подумал было о том, что неплохо бы попытаться незаметно бежать, но быстро отмел эту мысль. Ничего не выйдет, вся округа заполнена дозорами и фуражирами. Не скрыться. А когда поймают, вот тогда точно крест. Между тем сейчас есть неплохой шанс избежать подобного финала, как-никак, он в битве при Лекте проявил себя весьма неплохо. Будь, что будет.
        Лагерь ликовал. Солдатам выставили вина и выплатили жалование за три месяца вперед. Сулла провел смотр легионов, награждая отличившихся. Вечером был устроен пир для старших командиров. Все важные разговоры отложились на следующий день.
        - Я полагаю, Архелай совершенно уверен, что Митридат примет мои условия.
        - Почему? - поинтересовался Лукулл, жадно внимавший рассказу проконсула о случившемся с армией за почти годичное отсутствие легата.
        - Он уже начал выводить свои гарнизоны из городов, где они еще оставались, тем самым избавляя нас от ненужных хлопот.
        Сулла облачился в тогу, чего с момента высадки в Греции делал не более десяти раз, и потягивал хиосское из позолоченного кубка, возлежа возле стола, заваленного отчетами. Походная обстановка надоела, хотелось ощутить себя в привычной, мирной атмосфере, поэтому доклады подчиненных Луций Корнелий выслушивал не за столом походной канцелярии, а здесь, в заднем отделении претория, своих личных покоях. Раб-массажист стоял за спиной и разминал плечи хозяина прямо через одежду.
        Лукулл тоже ничем не напоминал подчиненного, отчитывающегося перед начальником: он пребывал в той же позе, с таким же кубком в руке.
        - Значит, война окончена?
        - Не думаю, - Сулла жестом отослал массажиста и поманил замершего в темном углу виночерпия, указав на свой почти пустой кубок, - царь вряд ли согласится. Мы загоняем его обратно в Понт. Это неприемлемо для Митридата.
        - Почему ты так считаешь, Луций Корнелий?
        - Я изучал его. Расспрашивал пленных, из тех, кто обретался поближе к трону. Не такой он человек. Не смирится.
        - Не смирится... - медленно, словно взвешивая эти слова на весах судьбы, протянул легат, - значит, война продолжится.
        - Да, но теперь уже только весной. Все его войска здесь разбиты, новых морем не перебросить. Испортилась погода, да и мы теперь больше такого не позволим. Твоими стараниями, Луций, ты отлично справился, пью за твое здоровье, - Сулла поднял кубок.
        Лукулл с достоинством кивнул и тоже отпил вина.
        - Уже увиделся с Марком? - спросил Сулла.
        - Мельком. Обнялись и тут же разбежались по делам.
        - Успеете еще наговориться. Полагаю, ему не терпится услышать повесть о твоих подвигах из первых уст.
        - Как ты оцениваешь его службу?
        - Все Лукуллы рядом со мной - в первых рядах по доблести, Марк не исключение. Хоть он и зовется Теренций Варрон, родная кровь говорит сама за себя[Марк Теренций Варрон Лукулл - младший брат Луция Лициния, в детстве отданный на усыновление в другую семью.] . Я назначил его квестором в Первом легионе, и он прекрасно справляется со своими обязанностями.
        - Приятно слышать. Собственно, я никогда не сомневался в его способностях.
        - Твой брат далеко пойдет. Вот увидишь, он станет консулом. Так же, как и ты.
        - Для этого надо еще вернуться в Рим и выгнать марианскую шваль поганой метлой.
        - Выгоним, не сомневайся. Но прежде надо разобраться с одним делом в Азии.
        - Ты сейчас о Фимбрии?
        Сулла выпил еще.
        - Да, о нем.
        - Он предлагал мне союз. Если бы я согласился, мы могли бы захватить Митридата живым.
        - К чему мне Митридат? Провести его по улицам Города в цепях во время триумфа, как Югурту?
        - Почему нет?
        - Если так, мне пришлось бы потратить втрое больше времени на улаживание всех азиатских дел. Как-то решать с Тиграном, который, несомненно, озлобился бы из-за казни своего тестя. Всю эту мелочь, недоцарьков, разводить по разным углам, чтобы не подрались и не путались под ногами. Живой Митридат, конечно же, опять поднимется, но думаю, сейчас его смерть принесла бы хлопот больше, чем выгоды. Если лев будет мертв, кто-то из шакалов непременно постарается занять его место. Митридат предсказуем. Я ему не доверяю и буду за ним пристально следить. Остальные претенденты будут уверять нас в своей дружбе, а при первом же удобном случае пырнут ножом исподтишка.
        - Следить можно и за ними.
        - А вдруг преемник Митридата со всеми договорится? А Эвпатор - никогда. Слишком всем насолил. К тому же мы поимели бы в союзники человека, которого следует распять. Нет, ты все сделал правильно.
        - Да, но что-то решать с Фимбрией все равно придется.
        - Несомненно. Об этом мы еще поговорим.
        Некоторое время они молчали, потягивая вино, затем Лукулл поинтересовался:
        - Какие дальше у тебя планы, Луций Корнелий? Будем стоять здесь до весны?
        - Ну, уж нет. Легионам такой период безделья пойдет во вред. Есть для "мулов" дело.
        - Какое?
        Сулла отставил пустой кубок.
        - Отличное вино, не хуже фалернского, - император поднялся с ложа, потер затекший локоть и мотнул головой, указывая виночерпию на выход, - пошел вон.
        Раб убрался. Лукулл терпеливо ждал.
        - При Херонее у Архелая был крупный отряд фракийцев, предводительствуем неким Дромихетом.
        - Знакомое имя.
        - Да, не сомневаюсь, ты слышал, но бьюсь об заклад, не помнишь, откуда.
        - Пожалуй, не помню.
        - Из книг, Луций, - Сулла вновь удобно устроился на ложе, - из сочинений греческих историков. Так звали князька гетов, который успешно бил Лисимаха, одного из полководцев Великого Александра.
        - Припоминаю, что-то действительно читал. Это не он убеждал взятого в плен Лисимаха, что геты очень бедны, и их нет смысла завоевывать?
        - Да, тот самый Дромихет. Однако, как ты понимаешь, речь совсем о другом варваре.
        - Он тоже гет?
        - Не знаю, думаю - нет. Геты, по некоторым сведениям, сидят за большой рекой, которую называют Истром[Истр - древнегреческое название Дуная. Римляне позже будут называть Дунай на кельтский манер - Данубием. В настоящее время они пока его не достигли.] . Они даже Митридата, насколько мне известно, послали к воронам. Этот, похоже, из ближних фракийцев. Весьма шустрый. В бою уцелел. Многих своих сохранил и ушел. Отделился от Архелая. Я за ним не гнался, понтийцев хватало. Ну, ушел и ушел, наплевать.
        Сулла потер виски, словно у него болела голова.
        - Недавно пришло письмо от Гая Сентия.
        - Он все еще наместник Македонии?
        - Да, хотя я, признаться, удивлен, как ему до сих пор не свернули шею понтийцы, которые превратили провинцию в проходной двор, перегоняя через нее свои армии одну за другой. Ну, так вот, он пишет, что на провинцию напали варвары, если не ошибаюсь - дарданы...
        - Дарданы?
        - Да, фракийское племя. Или иллирийское, Плутон их разберет. Пришли, дескать, "в силах тяжких и учинили многия разорения". А предводительствует ими некий Дромихет. Вот я и думаю, что недобитка следует примерно наказать.
        - Понятно. Какими силами ты собираешься выступить?
        - Сам я не собираюсь. Пока. Пошлю два легиона, Базилла и Гортензия. Солдатам следует упражняться. Думаю провести некоторые перестановки среди трибунов и одним из них поставить Марка. В первый из легионов. Что скажешь? Все-таки квестор выше трибуна.
        - Приветствую. Ему следует набираться опыта. Военную карьеру не сделаешь, просиживая в лагере.
        Между братьями всего два года разницы, но старший до сих пор опекал младшего так, словно тот был гораздо моложе своих лет.
        - Так и поступим... Да, кстати, совсем забыл насчет твоего дела, тех фимбрианцев. Допрашивать их, думаю, уже не имеет смысла. Я не вытяну из них больше, чем они рассказали тебе.
        - Ты принял решение, как с ними поступить?
        - Да.
        Лукулл провел ладонью по горлу, вопросительно взирая на императора.
        - Нет, к чему такие бессмысленные расходы. Пусть отправляются с Базиллом. Из всего следует извлекать пользу, а от мертвого какая польза? Пусть служат. Ты говорил, при Лекте они хорошо бились.
        - Так мне передали. Марианец в претории... Не слишком ли опрометчиво?
        - В претории ему нечего делать. У меня своих трибунов достаточно. Пойдет центурионом.
        - Не согласится.
        - Тогда, закую в кандалы, как мятежника. Не хватало еще с ним нянчиться. Некоторых моих центурионов следует повысить[Центурионы легиона не были равноправны. В их иерархии старше был тот, у кого номер когорты и центурии в ней был меньше. Центурион шестой центурии десятой когорты был самым младшим. По службе они продвигались, переходя в следующую по порядковому номеру центурию.] , заменить погибших отличившимися солдатами. Твой марианец будет одной из таких замен. Командный опыт есть, служит не первый год.
        - Твое право, Луций Корнелий, хотя, мне кажется, ты запускаешь лису в курятник.
        - Посмотрим на его реакцию. Возможно, она подскажет, как поступить с Фимбрией. Вернее, не с ним самим, этому негодяю я обязательно постараюсь свернуть шею. С его солдатами.
        Лицо трибуна было безупречно-породистым, под стать родовому имени - Пульхр[Пульхр
        - "Прекрасный" (лат).] . Патриций, знает себе цену. Такой, даже стоя перед конным, все равно будет взирать на него свысока. Деревенщина Север всегда подсознательно сторонился лощеных сенаторских сынков, изрядно насмотревшись на них еще в Испании. Гонором, не подтвержденным заслугами, они резко отличались от всадников, хотя и среди тех встречались любители расставлять окружающих по количеству сестерциев в кошельках. А тут к доходам следует присовокупить еще и родовитость. К сожалению, она не добавляла ума, что нередко приводило в прошлом к военным катастрофам, когда такой вот бестолковый, но невероятно самонадеянный мальчишка получал под свою руку целый легион.
        Впрочем, трибун, вошедший в палатку, выделенную марианцам, мальчишкой не был. На вид - не моложе Севера, даже, скорее, старше. Холодный взгляд, вскинутый подбородок, поджатые губы. Лицо, как у статуи.
        "Не иначе, с малолетства перед бюстами предков вырабатывал взгляд, исполненный достоинства, чтобы, не приведи Юпитер, не посрамить славной фамилии".
        Легионеры отдыхали. Барбат и еще двое где-то шлялись по лагерю. Север и Лапа, сидевшие на колющемся соломой тюфяке, в четыре руки чинили рваную кольчугу. Бурос держал перед их лицами масляный светильник: снаружи уже сгущались сумерки.
        Трибун молчал, оглядывая контуберний. Север, изучающе провел взглядом по его фигуре с ног до головы, нехотя поднялся и вытянулся перед сулланцем.
        - Мое имя Клавдий Пульхр Глабр, трибун Второго Победоносного.
        - Квинт Север, префект конницы не менее победоносных легионов Гая Фимбрии.
        - Бывший префект.
        - Меня никто не освобождал от этой должности.
        - Луций Корнелий Сулла, император, освобождает тебя, марианец.
        - Уважаемый, не называл бы ты меня марианцем, мы тут все порядком подустали от этого.
        - Вот как? Пришла зима и заяц решил сменить шкуру?
        - На что ты намекаешь, Клавдий Глабр?
        Трибун не удостоил Квинта ответом на этот вопрос.
        - Сулла прощает тебя, марианец и дарует тебе возможность принести пользу Риму. Искупить измену кровью.
        "Где-то я уже такое слышал. Совсем недавно. Они сговорились, что ли?"
        - Прощает? Искупить измену? Ты не ошибся палаткой, уважаемый?
        - Ты отказываешься? Другого предложения не будет.
        - Я отказываюсь? Ты еще ничего не предложил.
        - Тебе предоставляется возможность встать под знамя Орла...
        - ...уже под ним стою.
        - ...в должности центуриона шестой центурии десятой когорты Второго Победоносного легиона.
        "О, как. Шестая центурия десятой когорты. Младший крайний[Действительно, младший центурион располагался на левом крае боевого построения легиона.] . С другой стороны, могло быть хуже".
        - Сулла предлагает мне стать центурионом?
        - Не предлагает, а сообщает о своем решении.
        - Понятно. Есть какие-то варианты?
        - Разумеется. Ты можешь отказаться, тогда мы будем считать тебя военнопленным.
        "То есть, вариантов нет".
        - Согласен. А мои люди?
        - Заберешь их к себе. Делай с ними, что хочешь, ставь на любые должности в пределах своей центурии. Снаряжение получишь у квестора. Мы выступаем послезавтра. Поторопись с приемом дел у опциона, он сейчас исполняет обязанности командира твоей центурии. Предыдущий пал смертью храбрых при Орхомене.
        - Куда мы выступаем?
        - Во Фракию, центурион.
        Глабр повернулся и вышел из палатки.
        - Улке мука[Улке мука - "волчье семя" на языке фракийцев.] , - процедил Бурос.
        - Что ты сказал? - спросил Квинт.
        Фракиец не ответил.
        Ночью прошел дождь, а на рассвете все окрестные низины заволокло туманом. Даже в лагере, стоящем на возвышении, видимость была шагов на тридцать, не больше.
        Квинт вылез из палатки, зябко поеживаясь. Осень. Нынешней осенью ему исполнится двадцать шесть. Восемь лет из них он провел в армии. Были войны, были походы, но ни один год, из прошедших, не оставил в его жизни столь насыщенный событиями след. Как-то все плохо идет. Куда-то в большую яму... Что это, уже финал, эксод[Эксод - заключительная песня в античной трагедии, под которую хор покидал сцену.] , как говорят греки? Хор удаляется со сцены...
        Туман. Бледная дымка, ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир. Протяни вперед руку, и она скроется за его несуществующей границей...
        Звук частого, нечеловеческого дыхания, донесшийся откуда-то со стороны, привлек внимание. Квинт повернул голову: в десяти шагах, не дальше, у соседней палатки стоял пес. Ширококостный крупный кобель. Квинт мотнул головой, отгоняя наваждение. Пес не исчез. Бывший трибун присел на корточки, поманил. Пес доверчиво подошел, ткнулся носом в ладонь в поисках вкусного. Обычный лагерный пес, прикормленный легионерами.
        - Добрый Волк, - прошептал Север, поглаживая густую бурую шерсть.
        Пес вскинулся и глухо заворчал.
        - Все понимаешь. Не нравится, когда лесного собрата поминают?
        "Добрый Волк"
        Пес оскалился и зарычал.
        - Ну-ну, успокойся.
        "Как же он сказал? Улке мука? Улке... Волк. Весулк, Добрый Волк".
        Пес неожиданно лизнул его в щеку и отпрыгнул в сторону. Обернулся и топнул передними лапами о землю. Снова отпрыгнул. Обернулся.
        - Куда ты зовешь меня?
        Пес склонил голову набок, замер на какие-то мгновения, а затем стремительно умчался прочь. В туман.
        notes
1
        Халкедон - город в Малой Азии. В настоящее время на его месте расположен район Стамбула Кадыкей.

2
        От основания Рима. 86 год до н.э.

3
        Марий-младший, сын умершего к описываемому времени выдающегося политика и полководца Гая Мария.

4
        Nasica - "Остроносый человек" (лат).

5
        Flaccus - "Большие уши" (лат). Родовое прозвище покойного консула.

6
        Риднак - река в Малой Азии, современное название Адранос-Чай. Впадает в Пропонтиду (Мраморное море).

7
        Стадия (стадий) - древнегреческая мера длины (178 метров, олимпийская стадия - 192 метров).

8
        Стронгилон - тип крупнотоннажного древнегреческого торгового корабля.

9
        Проревс - начальник носа, впередсмотрящий. На торговых древнегреческих судах исполнял обязанности боцмана, помощника кормчего. Аналогичная должность существовала и на военных кораблях.

10
        Акат - ладья (греч.). Тип древнегреческого торгового парусно-весельного корабля, существовавшего до конца античности. Имел две мачты, причем передняя, грот-мачта, впервые появилась именно на этом типе судов, из-за чего на всех прочих кораблях называлась "акатионом".

11
        Плетр - древнегреческая мера длины (31 метр).

12
        Эпактида - небольшое гребное судно, часто использовавшееся, как буксирное или посыльное.

13
        Меланиппа - "Черная кобыла" (греч).

14
        Филипп - "Любящий лошадей" (греч).

15
        "Ворон" - подъемный абордажный мостик, по которому легионеры перебирались на вражеский корабль во время боя. Римское изобретение. Название дано из-за стального крюка на конце, в форме клюва ворона, который впивался во вражескую палубу при опускании мостика.

16
        Не подшитый край хитона - верх невоспитанности и неряшливости. Свободный человек, одетый подобным образом своим видом оскорблял общество. Не подшитые хитоны специально выдавали рабам.

17
        Афракт - корабль без сплошной палубы.

18
        Приблизительно 13 тонн.

19
        Лабрис - критская секира. В описываемое время подобное оружие не применялось уже несколько веков, но продолжало оставаться одним из самых узнаваемых символов Крита.

20
        Аристид - "Сын лучшего" (греч).

21
        Долий - "Хитрец" (греч). Эпитет бога Гермеса.

22
        Мономах - "Единоборец" (греч).

23
        Вторая перемена блюд во время обеда. Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса. Первая перемена блюд, "ситос", обычно состояла из хлеба и оливок.

24
        Агорей - "Рыночный" (греч), эпитет Гермеса.

25
        Кибернет - кормчий (греч.).

26
        Перипл - подробное описание морского пути - мели, приметы берегов и т.п. Древнегреческими моряками ценился гораздо выше карты.

27
        Кампания - область в центральной Италии со столицей в городе Капуя.

28
        Сатурналии - декабрьский праздник в честь Сатурна.

29
        "Самниты" - гладиаторы, выступавшие в традиционном вооружении племени самнитов.

30
        Пантикапей - современный город Керчь в Крыму, в описываемое время - столица Боспорского царства.

31
        Боспор или Боспорское царство - эллинистическое государство в Крыму, расположенное возле Боспора Киммерийского (Керченского пролива). В описываемое время было зависимым от Митридата.

32
        "Собачья звезда" - Сириус. Название происходит от греческого - "ярко горящий". Римляне называли эту звезду Canicula - "Собачка".

33
        Орк - в римской мифологии - бог подземного мира, владыка царства мертвых.

34
        Навклер - судовладелец (греч.).

35
        Акростоль - окончание кормы на античных военных кораблях, традиционно выполненное в виде загнутого рыбьего хвоста.

36
        Эпибаты - морские пехотинцы.

37
        Пентеконтарх - пятидесятник. Один из старших офицеров на древнегреческих военных кораблях.

38
        Около 800 километров.

39
        Коракесион (Коракесий) - современный город Аланья в Турции.

40
        Наварх - флотоводец (греч.).

41
        Ауксилларии - вспомогательные войска.

42
        Гелепола - "Берущая города" (греч). Осадная башня на колесах.

43
        Стратигема - военная хитрость.

44
        Аргеады - род македонских царей, одним из которых был Александр III Македонский.

45
        Ахемениды - род персидских царей, последним из которых был разбитый Александром Македонским царь Дарий III.

46
        Халкаспиды - "Бронзовые щиты" (греч). Отборное подразделение в некоторых эллинистических армиях (позже, при императоре Александре Севере, появились даже в римской армии).

47
        Около 27 километров.

48
        Во время войн Рима с эпирским царем Пирром, последний применил невиданное римлянами оружие - боевых слонов. Первая битва с их участием произошла в Лукании, возле города Гераклея.

49
        Весталки - жрицы богини Весты. Давали обед безбрачия.

50
        "Волчицами" в Риме называли проституток.

51
        Тогу с широкой каймой носили лица сенаторского сословия вне стен Курии, здания, где заседал Сенат.

52
        Dentatus - "зубастый" (лат).

53
        Insula - остров (лат). Многоэтажный дом, квартиры в котором сдавались внаем. В инсулах проживала основная масса горожан в Риме, наименее обеспеченные слои населения.

54
        Галлия Косматая или Трансальпинская - территория современной Франции.

55
        Галлия Цизальпийская - Галлия-до-Альп. Территория в северной части Аппенинского полуострова.

56
        Лупанарий - "волчатник". Публичный дом.

57
        Освобожденный раб принимал имя бывшего хозяина (praenomen и nomen), а свое настоящее имя добавлял к нему в виде прозвища (cognomen).

58

70 километров.

59
        "Собака" - наихудший бросок при игре в кости, когда выпадает минимально возможное количество очков. Бросок "Венера" - наилучший из возможных.

60
        Медиолан - современный Милан, бывшая столица инсубров.

61
        Armilla - браслет (лат).

62
        Терция - третья. Приставка к имени, которая давалась третьей девочке в римской семье, поскольку личных имен у женщин не было, только фамилия (nomen) и прозвища: Старшая, Младшая, Третья и т.д.

63
        Касситериды - предполагается, что эти острова, упоминаемые еще Геродотом, на самом деле - полуостров Корнуолл в Британии. Олово там начали добывать в глубокой древности.

64
        Пациент - терпящий, страдающий (лат. patiens).

65
        Рэда - четырехколесная повозка для дальних переездов, которую тянули пара или четверка лошадей.

66
        Симпосион - дружеская пирушка, обязательным элементом которой была философская беседа. В симпосионе непременно участвовали гетеры, часто выполнявшие функции не просто "девочек по вызову", но бывшие участниками именно беседы.

67
        Гетера - подруга (греч).

68
        Тонсиллы - бревна, закрепленные на причале, к которым привязывали канатами судно при швартовке. Предшественники современных кнехтов.

69
        Панкратион - всесильный. От греч. "пан" (все), "кратос" (сила). Древнегреческое единоборство, совмещавшее ударную и борцовскую техники. На Олимпийских Играх в панкратионе почти не было ограничений, запрещалось кусаться, бить по глазам.

70
        Педалион - изначально просто рулевое весло на корабле, позднее так стало называться рабочее место кормчего и вся система крепления на корме двух рулевых весел.

71
        Эномай, Ойномаос - в имени присутствует корень "ойнос" - "вино". Кроме того оно созвучно со словом "ойноменос" - "пьяный".

72
        Тессерарий - должность одного из младших офицеров легиона, в обязанности которого входило проверка постов, информирование часовых о паролях, менявшихся каждый день.

73
        Катафракт - закрытый (греч). Катафрактарии - тяжелая конница, в описываемое время появившаяся у сарматов, скифов и парфян. Воин и его конь были полностью защищены доспехами.

74
        Фалера - серебряная наградная бляха, выдававшая за доблесть. Прообраз медали.

75
        Контуберний - наименьшее подразделение легиона, восемь-десять человек, живших в одной палатке. В данном случае речь идет о шестнадцати легионерах.

76
        "Будь здоров, посол. Не помни зла" (греч).

77
        "Будь здоров, Браслет" (греч).

78
        Актуарий - обобщенное название сразу нескольких типов гребных судов, использовавшихся для перевозки грузов, войск, посыльной службы.

79
        Гаул - крупный финикийский торговый парусник с вместительным трюмом, где, помимо пространства для товаров, располагались каюты для пассажиров.

80
        Ханаанцы - самоназвание финикийцев. Греческое слово "фойникес" означает - "пурпурные".

81
        Келет - небольшое гребное быстроходное судно, часто используемое пиратами.

82
        Стэйра - брус, образующий переднюю оконечность судна, продолжение киля в носовой части, форштевень.

83
        Мелькарт - бог-покровитель мореплавания и города Тира в финикийской религии и мифологии. Греки отождествляли его с Гераклом.

84
        Моноксилы - лодки-однодревки.

85
        Акростоль - кормовое украшение в виде загнутого рыбьего, змеиного или скорпионьего хвоста, продолжение киля, ахтерштевень.

86
        Congruentis nomen - "подходящее имя", severus - "суровый" (лат).

87
        Латирос - горошек (греч).

88

2080 килограммов золота.

89
        В бочке жил знаменитый философ-киник, Диоген, учивший, что наилучшая жизнь заключается в аскезе, избавлении от условностей и власти вещей.

90
        Актеон - мифический персонаж, знаменитый охотник. Подглядывал за купающейся богиней Артемидой, за что был превращен в оленя и растерзан пятьюдесятью своими собаками.

91
        Судно с двумя рядами весел и открытой верхней гребной палубой.

92
        На кораблях с тремя рядами весел под зигитами располагался еще ряд гребцов-таламитов.

93
        Троада - область в Малой Азии с главным городом - легендарной Троей, которую в описываемое время чаще называли Илионом.

94
        Клепсидра - водяные часы.

95
        Таргелион - месяц с середины мая до середины июня. Александр Македонский умер 10 июня 323 г. до Р.Х.

96
        Понтийские цари вели свой род от персидской династии Ахеменидов, последним царем которой был разбитый Александром Македонским Дарий III Кодоман.

97
        Бромий - "шумный" (греч). Эпитет бога Диониса, с которым отождествлялся Митридат.

98
        Проплыв - тактический маневр боевого корабля, имевший целью разрушение весел противника при проходе вдоль его борта.

99
        Проемболлон - "бьющий первым" (греч). Вспомогательные тараны над ватерлинией, предназначенные для разрушения вражеских весел.

100
        Гекатонхе?йры - сторукие великаны, сторожащие титанов, заключенных в Тартаре (глубочайшая бездна в греческой мифологии).

101
        Титаномахия - в греческой мифологии битва богов и титанов.

102
        Сейчас на судне со штурвалом, чтобы повернуть направо отдают команду: "руль на правый борт". На судах с рулевым веслом или румпелем, его, в аналогичной ситуации, нужно положить на левый борт.

103
        Десятинные ворота - ворота лагеря, противоположные Преторианским, главным воротам. Название свое получили из-за того, что возле них традиционно располагались палатки десятой когорты.

104
        Преторий - палатка полководца в лагере легиона.

105
        Полудамент - плащ полководца (лат. poludamentum).

106
        Во времена Суллы легионы еще не получили постоянные номера и могли в каждой военной кампании именоваться по новому.

107
        Император - во время Республики это слово еще не приобрело привычного значения и являлось неофициальным почетным титулованием полководца-победителя (от лат. imperare - "командовать").

108
        Мунихий - военный порт Афин, район Пирея.

109
        Теплые Ворота - Фермопильский проход.

110
        Плутарх, "Сравнительные жизнеописания. Сулла".

111

52 тонны золота

112
        Рогатый - одно из прозвищ общекельтского бога Кернунна (Цернунна), не поддавшегося римской ассимиляции. В кельтской мифологии Кернунн выполнял довольно много функций, в частности был богом лесов. Так же он связан с культом мертвых. Изображался, как человек с оленьей головой.

113
        Диррахий - современный город Дуррес в Албании. Основан коринфскими колонистами, как Эпидамн. После захвата римлянами переименован, поскольку на латыни damnium - "поражение, потеря".

114
        Современные шашки произошли от римской настольной игры "латрункули". Расстановка шашек в них копировала древний строй легиона. Достигая последней линии ("реки") шашка превращается в дамку ("латрон").

115
        Ангел - "вестник" (греч).

116
        Тул - славянское название футляра для стрел, колчана. Некоторые исследователи находят много общего между языками балканских славян и иллирийским языком.

117
        Гераклея-в-Линкестиде - современный город Битола в Республике Македония.

118
        Скопы - современный город Скопье, столица Республики Македония.

119
        Абдеры - древнегреческий город во Фракии (современные Авдиры).

120

29 октября.

121
        Марк Теренций Варрон Лукулл - младший брат Луция Лициния, в детстве отданный на усыновление в другую семью.

122
        Истр - древнегреческое название Дуная. Римляне позже будут называть Дунай на кельтский манер - Данубием. В настоящее время они пока его не достигли.

123
        Центурионы легиона не были равноправны. В их иерархии старше был тот, у кого номер когорты и центурии в ней был меньше. Центурион шестой центурии десятой когорты был самым младшим. По службе они продвигались, переходя в следующую по порядковому номеру центурию.

124
        Пульхр - "Прекрасный" (лат).

125
        Действительно, младший центурион располагался на левом крае боевого построения легиона.

126
        Улке мука - "волчье семя" на языке фракийцев.

127
        Эксод - заключительная песня в античной трагедии, под которую хор покидал сцену.