Осколки Евгений Игоревич Токтаев
        После смерти Александра Македонского, один из его полководцев, Мелеагр, взбешенный тем, что все прочие хотят сделать царём ещё не рождённого сына Роксаны, царицы-варварки, поднимает мятеж и убивает её. Мятеж жестоко подавлен, но дело сделано. Последним из царского рода Аргеадов остаётся Геракл, сын Александра от наложницы Барсины, дочери сатрапа Артабаза. Александр не признал ребёнка законным. Мальчику 4 года. Он живёт с матерью в Пергаме, во владениях её покойного отца.
        Эвмен, секретарь Александра, встревоженный судьбой Геракла, посылает верного человека, чтобы он спрятал Барсину и ребёнка от преемников царя. До поры.
        
        Евгений Игоревич Токтаев
        Осколки
        Пролог

28 день таргелиона первого года 114-й Олимпиады,[1 - 10 июня 323 года до н. э. Древние греки вели счёт лет по Олимпиадам. Самые первые Олимпийские Игры состоялись в 776 году до н. э. Это летоисчисление введено Тимеем Сицилийским в III веке до н. э., то есть позже описываемых событий.]Вавилон
        Огонь. Всюду огонь. На багровом закатном небосводе ослепительный диск увяз в раскалённом воздухе и никак не доползёт до горизонта. На волосок продвинуться осталось, а он застыл. Время остановилось.
        Он никогда не закончится, этот день…
        Всюду огонь. Там, за северной стеной тысячи костров. На юге тёмная громада зиккурата Этеменанки опоясана цепочкой огней. Огни на стенах, на улицах, на крышах. Этот город не уснёт сегодня.
        Он не спит, но и не бодрствует привычно, он будто затаил дыхание.
        Долгобородый Уту-Шамаш, даром что бог не из последних, изо дня в день не может разогнать муравьиную толкотню на улицах и площадях древнего города, величайшего в Ойкумене. А может Шамаш и не пытается. Вдруг он вообще спит и позабыл про смертных, а слуги его разленились, и никто не торопится катить огненное колесо? Вот оно и жарит нестерпимо. Но не со зла. Равнодушно.
        А может Шамаш не спит? Может он мёртв?
        Чушь какая… Разве может бог умереть?
        Может. Сегодня в Вавилоне умер бог.
        Душно. Вступающая в свои права ночь не спешит даровать прохладу измученному городу. Иссушенная кожа жаждет живительного прикосновения ветерка, но на него нет даже намёка.
        Солнце, наконец, коснулось горизонта, значит, всё-таки этот нескончаемый день завершится.
        Человек, обозревавший бесконечные огни на правом берегу Евфрата с верхней западной террасы дворца Навуходоносора, медленно, с усилием провёл ладонью по лицу, стирая липкий пот. Повернулся и зашагал к лестнице, ведущей вниз. На пути ему не раз попадались стражи. Обычно суровые и невозмутимые, сегодня они смотрели ему вслед испуганно. Он их не замечал. Его путь был долог. Узкие коридоры, открытые террасы, лестницы. Наконец, он подошёл к неприметной двери, которую никто не охранял, открыл её и вошёл внутрь небольшой комнаты, слабо освещённой масляной лампой. Здесь почти не было вещей, только пустой стол прямо под квадратным световым отверстием в потолке. В дальней стене темнел проход в другую комнату.
        Там, в её глубине поднялась человеческая фигура, невысокий едва различимый силуэт.
        - Масло почти прогорело, - сказал вошедший мужчина, - не жутко в темноте сидеть?
        - Солнце только зашло, - ответил мелодичный женский голос.
        - Я думал, оно сдохло там, - буркнул вошедший, - не двигалось вообще. Все сегодня мрут, как сговорились…
        Женщина выступила на свет. Невысокая, загорелая, черноволосая, она была просто сказочно красива. Возраста не определить. Вернее, всякий, незнакомый с ней, ни за что не угадал бы его. Скостил бы лет десять по меньшей мере, а то и все пятнадцать. А между тем женщине исполнилось уже тридцать три, совсем старуха по меркам местных варваров. Да и у эллинов бы ей пристало называться почтенной матерью пары взрослых сыновей. Сына она пока родила одного и было ему три года.
        - Как ты можешь так… - голос женщины дрогнул.
        - Я теперь многое могу, Таис, - сказал мужчина, - чего раньше не мог.
        - Он… ушёл? - прошептала женщина.
        - Да, - ответил мужчина.
        Женщина закрыла лицо руками.
        - Пойдём в спальню, - предложил мужчина, - хочу прилечь. Ноги, как свинцом налиты.
        Он прошёл в тёмную комнату и тяжело опустился на ложе. Женщина подсела на краешек.
        - Я слышала крики. Там, в восточном крыле, под садами. Будто его штурмовали…
        - Они пытались. Мелеагр пытался. Кто-то из пехоты, я не уследил, кто, выкрикнул имя Арридея. Мелеагр притащил с собой на совет человек двадцать, и они все подхватили. Я уверен, сговорились заранее. Изобразили праведный гнев, будто мы намерены обойти бедного идиота.
        - Кого вы хотели выбрать? - спросила Таис-афинянка, злой рок Персеполя.
        - Неарх предложил Геракла. Первым. Но его не поддержали. Загудели недовольно. Потом Пердикка взял слово и предложил ждать, пока не родит Роксана. Если мальчик, он будет царём, а Пердикка при нём регентом до совершеннолетия.
        - Почему Пердикка?
        - Он хилиарх. Он принял перстень Александра. Да и самый родовитый из присутствующих. Не считая, разве что, Леонната.
        - По приметам у Роксаны будет мальчик, - сказала Таис.
        - Не будет… - буркнул мужчина.
        - Почему?
        Он очень долго не отвечал и Таис всем своим существом ощутила, как он подавлен.
        - Пехота захотела Арридея. Не желают они ждать, и ребёнка варварки не хотят. То, что Арридей богами обижен, им наплевать. Они его и знать-то не знают. Им достаточно того, что кровь Филиппа в нём. А Мелеагр, конечно, роль регента при скорбном умом бедняге уже на себя примерил.
        - И вы им возразили.
        - Да. Так возразили, что чуть друг друга прямо там, возле тела неостывшего, резать не начали. В итоге вытолкали Мелеагра взашей. Он побежал в покои Арридея. Как все подумали. И я так же подумал. Мы не стали его преследовать. Не до того было. Я предложил разделить сатрапии.
        - И вы рассорились теперь уже между собой, - предположила Таис.
        - Нет, вполне мирно всё поделили, - буркнул мужчина, - вот только Мелеагр не к Арридею побежал, а к Роксане.
        Таис схватилась за сердце.
        - Ты сказал - ребёнка не будет… Он её…
        - Он её убил, - мрачно подтвердил мужчина.
        - Боги… - прошептала афинянка, - как же это…
        - Потом было большое кровопускание. Человек триста перебили. Жертвы богу Александру… Пердикка доказал, что достоин перстня. Действовал быстро, как… - мужчина не закончил фразы, но Таис и без слов всё поняла.
        - Мелеагра казнили? - спросила она совсем тихо.
        - Селевк прикончил в храме, куда тот прибежал прятаться, когда на поле всё закончилось. Несколько горлопанов уже после драки повязали и кинули слонам под ноги.
        Они долго молчали, потом Таис решилась спросить:
        - Что теперь с нами будет, Птолемей? Со всеми нами?
        Птолемей, сын Лага, ответил:
        - Ещё когда Роксана была жива, я предложил им выбрать царя. Не доверять диадему ублюдку, убогому и нерождённому полуварвару. Они отказались. Каждый хочет её себе. По ним так лучше пусть слабый варвар, или дурак, ими можно вертеть, как угодно. Лишь бы не подчиняться своим вчерашним товарищам. Ну а теперь… Что теперь? Царём всё-таки будет Арридей. Теперь он Филипп. Третий с таким именем из Аргеадов. Эти дураки слюни пускали от умиления, точь-в-точь, как он сам. Дескать - вылитый отец. Не то, что Александр. Кое-кто помянул эпирскую ведьму. Прибили на месте, за длинный язык…
        - Что же будет с нами? - снова спросила Таис.
        - Вы с Леонтиском едете со мной. Чем скорее, тем лучше.
        - Куда?
        - В Египет. Я отстоял его для себя и, боги свидетели, если потребуется, отстою не только на словах.
        Таис безучастно кивнула.
        - Ты не рада? Я думал, тебе нравилось там.
        - Рада, - мёртвым голосом ответила афинянка, - там море, в Александрии. Я так долго не видела его…
        Она легла и положила голову на грудь Птолемея, прижалась всем телом. Он обнял её.
        - А регентом всё же будет Пердикка. Это решено. Александр вложил в его ладонь перстень. Хотя он скорее его просто выронил, пальцы не держали уже. Пердикка всё лез прямо к лицу Александра, всё спрашивал.
        - Что спрашивал? - Таис чуть приподнялась на локте.
        - Кому тот завещает царство. Как глупо. Сейчас нужно думать о тысяче важных вещей, а у меня из головы не идёт эта дурацкая мысль - что написать в дневнике. Последние слова величайшего из смертных.
        - Какие они были?
        - Он уже не мог говорить, Таис. Он ничего не сказал.
        Заострённый кончик пустотелой тростинки танцевал над листом папируса. Эвмен писал очень быстро, но чёткость и красота букв от этого совсем не страдали, сказывалась многолетняя привычка, не зря же он с семнадцати лет сопровождал двух македонских царей со стилом и вощёной табличкой. Сын возчика из Кардии. Антиграф[2 - Антиграф - писец, секретарь, делопроизводитель. Архиграмматик - начальник царской канцелярии. Помимо этого, в Индии Эвмену впервые было доверено командование частью войска.] царя Филиппа. Архиграмматик царя Александра.
        Часто-часто вздрагивал огонёк масляной лампы, бился, будто птичка-невеличка в силках. Если на мгновенье поверить, что он и впрямь живой, то не мудрено понять, что за страх терзает неразумное существо. В непроглядной ночи по коридорам и залам дворца со стороны женской половины растекался надрывный плач. Даже не плач - вой, в котором оставалось совсем мало человеческого.
        Бактрийская княжна, красавица Раухшана, Светлая, царица Роксана, жена повелителя Ойкумены, мертва. Она была непраздна, на седьмом месяце и клинок Мелеагра оборвал две жизни разом.
        Старая Сисигамба, мать бывшего царя царей, Дарайавауша, Друга Правды и Справедливости, некогда принятая Александром с почестями, выплакала все глаза, отказывается от пищи. Благороднейший из смертных умер, кто теперь защитит её внучек? В бледные тени обратились младшие жёны Александра, Статира и Парисат. Обе не выходили с женской половины и даже не попрощались с умирающим повелителем, но ужас, что они пережили сегодня был куда как сильнее, чем тот, что выпал им на долю много лет назад, когда семья Дария оказалась в руках македонян.
        Надолго в их памяти останется перекошенное злобой лицо Мелеагра, когда он с десятком сторонников ворвался в женские покои, перебив не ожидавшую нападения стражу, своих же вчерашних товарищей.
        Камень в огород Эвмена - по долгу службы обязанный знать, или хотя бы угадывать, что на уме у каждого, кто близок к царю, такого поворота событий он просто не ожидал. Был уверен, что Мелеагр побежал за Арридеем, а тот направился совсем в другую сторону.
        Но сейчас архиграмматик не покаяние своё папирусу доверял. Он умело подбирал слова, что должны предостеречь, встревожить и одновременно успокоить.
        В дверь постучали.
        - Входи, - позвал Эвмен.
        На пороге появился молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста и сложения, гладко выбритый по македонской моде. Никакими особыми приметами он не выделялся. Разве что какой-то еле уловимой цепкостью взгляда. Едва войдя, он сразу же отметил, что Эвмен не один - в тёмном углу комнаты стояло кресло и оно не пустовало, там сидел человек.
        Вошедший притворил за собой дверь.
        - Поручение у меня для тебя, Антенор, - сказал Эвмен, - царское поручение. Знаешь, кто это?
        Он кивнул на человека в тёмном углу. Тот встал и шагнул ближе к свету. Антенор снова бросил на него быстрый взгляд.
        - Знаю. Радуйся, достойнейший.
        - Радуйся и ты, Антенор, - с лёгким фригийским выговором произнёс по-эллински Кофен-Каувайча, младший из оставшихся к сему времени в живых сыновей некогда могущественного сатрапа Артабаза, что сначала сражался с Александром, а потом покорился и был македонским царём обласкан и одарён властью. Это несмотря на то, что старший его сын, неугомонный Фарнабаз, неоднократно битый, пленённый, из плена бежавший, продолжал числить Искандера Двурогого врагом. Как было известно Эвмену, ныне он отсиживался на Родосе у родни своей матери-эллинки. А младшие его братья оказались при дворе покорителя Азии и вовсе не в качестве пленников.
        - Хорошо, что знакомы. Вам вместе теперь ехать в Пергам, - сказал Эвмен, убрав стило и закрыв чернильницу.
        Немного подождав, пока чернила высохнут, он свернул папирус, засунул его в поданный Кофеном футляр и протянул Антенору.
        - В Пергаме отыщете Барсину и Геракла.
        - Не надо искать. Все знают, где живут, - сказал Кофен.
        Эвмен никак на его слова не отреагировал.
        - Кофен едет с тобой, Антенор, дабы сестра его безоговорочно поверила каждому слову в этом письме. Ты ведь знаешь уже, что произошло?
        Антенор кивнул.
        - Мальчик теперь - последний из Аргеадов по мужской линии.
        Эвмен откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы перед собой в замок.
        «Вот ведь, какой жребий вынули боги… От Геракла пошёл род македонских царей и Гераклом же и завершается. Завершается? Это ещё посмотрим».
        - Ваша задача - надёжно спрятать мальчика и его мать. От этих…
        Он неопределённо мотнул головой.
        - Сейчас они и слышать не хотят, чтобы назвать незаконнорождённого царём, но кто знает, что будет потом. После того, что тут сегодня произошло, лучше мальчику исчезнуть. До поры.
        - Не волнуйся, господин архиграмматик, то есть прости, хшатрапава, за сестру я кому угодно горло перегрызу, - бодро заявил Кофен.
        Эвмен усмехнулся.
        - Сатрап… Без сатрапии. Великую честь оказали. Каппадокию с Пафлагонией ещё только предстоит завоевать.
        Он взял со стола кожаный мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь серебряную тетрадрахму с рогатым профилем Александра, неровно сломанную пополам. Протянул Антенору одну из половинок.
        Симболлон.
        - Возьми. Отдашь Барсине. Пусть сбережёт. Скажешь ей, что человеку, который предъявит вторую половинку, она может доверять.
        Антенор сжал половинку симболлона в кулаке.
        - Ступайте. Готовьтесь, - сказал Эвмен и, когда они повернулись к двери, добавил, - помните, от вас теперь зависит будущее всего царства.
        Антенор молча кивнул.
        Часть первая
        За что…
        В чём был не прав…
        У неба нет ответа.
        Оно не даст мне знак.
        Лишь пыль и тишина…
        Я думал, верность - путь, что нас ведёт к рассвету.
        Цель может быть чужой, но истина - одна.
        Всё…
        Поздно…
        Никогда
        не быть земному счастью,
        Единому. Не быть
        Здесь миру без войны.
        Низвергнуты мечты, разбитые на части.
        Не воплотит никто,
        Раз не сумели мы
        И всё же - почему…
        Нам не хватило жизни.
        Бессмертно имя лишь,
        И в славе, и во лжи.
        Страшней телесных мук
        Гнетут пустые мысли:
        За что. В чём был не прав.
        О, небо, расскажи.
        Юлия Токтаева
        Глава 1. Пыль и пепел
        Семь лет спустя. Середина зимы четвёртого года 115-й Олимпиады[3 - Январь 316 года до н. э.].Пустыня на северной границе области Габиена
        - Потерпи ещё немного, друг. Досталось тебе сегодня? Нам всем досталось.
        Красная от холода ладонь ласково потрепала шею храпящего жеребца. Даже он устал, рослый и выносливый «нисеец», белоснежный красавец. Даже он выбился из сил. Что уж говорить о других.
        Конь доверчиво скосил глаза, шумно фыркнул, выпустив клубы пара. Всадник выпрямился, подышал на окоченевшие пальцы. Злые языки говорили, будто им более пристало держать стило, нежели меч. Что тут возразить? Всё так и есть. Кто сейчас помнит, что эти тонкие изящные пальцы когда-то были способны заставить взвыть от боли и замолотить ладонями по песку палестры не самых хилых панкратиастов? Много воды утекло с тех пор. Меч обнажать доводилось не часто, но уж если он брался за него, злые досужие болтуны пристыженно умолкали.
        Конечно, были и неудачи, но справедливости ради, разве себя он должен в том винить? Он, многократно преданный и предаваемый?
        Да, себя. Только себя. И не надо взваливать вину на чужие плечи. Кто он такой? Искушённый политик, знаток чужих тайн, некогда поверенный в делах величайшего из людей, живших на свете. Хитрый, как лиса, изворотливый стратег, выходивший сухим из воды, даже будучи загнанным в угол. О нём ходили слухи, будто он способен читать человеческие души, словно книги. Было ли это правдой? Как такой человек мог раз за разом становиться жертвой измены? Некогда бесстрастный дознаватель, обременённый долгом, ныне среди своих немногочисленных друзей он приобрёл репутацию излишне мягкосердечного человека. Милосердного и даже доброжелательного к врагам и бесчисленным завистникам, число которых год от года преумножалось. Виной тому победы. Вопреки всем предательствам, а может, благодаря им.
        Эвмен, стратег-автократор Азии, назначенный на эту должность Полиперхонтом, нынешним опекуном царя - Филиппа-Арридея. Повелитель стила, вощёной таблички и папируса, к искреннему недоумению и зависти многих стал одерживать победу за победой на поле брани. Эвмен - непобедимый. До сего дня? А вот это, вообще-то, очень интересный вопрос.
        - Кто же, Кербер меня раздери, побеждает? - раздался голос за спиной.
        «У дураков мысли сходятся», - усмехнулся Эвмен.
        В голосе молодого Иеронима, земляка и одного из ближайших друзей, ему послышались болезненные нотки.
        Стратег обернулся и ахнул.
        Иероним сейчас цветом лица мог соперничать с эвменовым жеребцом. Кто белее. Он едва держался на лошади. Левый рукав чёрен от крови. Поводья гетайр сжимал правой рукой, а кизиловое копьё-ксистон - левой. И, верно, сил только на то и хватало, чтобы не выронить. Отвоевался.
        - Антенор! - воскликнул стратег, - смотри, он же ранен! Иероним, что же ты молчишь?
        Антенор спрыгнул с коня, бросил поводья ещё одному из подоспевших всадников и подбежал к Иерониму, на ходу отрывая полосу от подола своей пёстрой персидской рубахи.
        - Не хотел быть обузой… - пробормотал Иероним, спешиваясь, а точнее сказать - сползая с лошади.
        - Дурак, пустое болтаешь, - Эвмен подъехал к нему вплотную, - покажи-ка, куда тебя?
        - Плечо пропороли, - буркнул Антенор, - ну-ка, не дёргайся.
        Он вытащил нож, разрезал рубаху раненного, осторожно развёл в стороны края прорехи, цокнул языком.
        - Скажи ещё, что я сейчас сдохну, - поморщился Иероним.
        - От такой царапины не сдохнешь, - хмыкнул Антенор.
        Он принялся перевязывать раненого.
        - Время теряем, - с досадой бросил Иероним, - бежать надо.
        - Бежать? - удивлённо заломил бровь Эвмен, - с чего бы это? Нет уж, пусть сегодня побегает Циклоп, собирая свою пехоту. Хорошо им задали мои аргираспиды!
        - Ты уверен, что ещё твои? - покосился на него Антенор.
        - Вот-вот! - поддержал его Иероним, - вспомни предупреждение Эвдама! Вспомни, что они задумали!
        - Он умеет побеждать, пусть добудет нам победу, - мрачно проговорил Антенор, явно повторяя чужие слова, - но на этом довольно с нас кардийца.
        Эвмен покачал головой.
        - Я не верю. Они просто были напуганы стремительностью броска Антигона.
        - Так уж и не веришь? - прищурился Иероним, - «Я среди диких зверей» - не твои ли слова? И думаешь, я не знаю, что вчера ты писал завещание?
        - Предстояло сражение. Кто знает, какой жребий мне уготован.
        - И письма жёг по этой же причине?
        - Мимолётная слабость, - сказал Эвмен, - я всего лишь человек. Не каждый день мне открывают, что мои союзники сговорились убить меня, когда я добуду им победу. Но сам же Эвдам - живой пример того, что между ними нет единства. А может ещё осталась частичка совести.
        - Да какая там совесть, - возразил Антенор, - они просто трясутся за свои деньги.
        - Эвдаму-то чего бояться? Это других я вынудил тряхнуть мошной на наше общее дело, а его, наоборот, осыпал золотом.
        - Общее дело… - проворчал Антенор, завязывая узел, - туго?
        - Пойдёт, - поморщился Иероним.
        - Не Антигона они боятся, - сказал Антенор, - а того, что ты станешь вторым Антигоном, если победишь его.
        - Такому не бывать, - ответил Эвмен.
        - Ха, убеди-ка их в этом. Слишком много власти оказалось в твоих руках после того письма Полиперхонта, с царским указом. Все судят по себе, а душонка-то у каждого из этой компании с гнильцой. Давай подсажу.
        Последние слова относились к Иерониму.
        - Сам, - отстранился гетайр.
        - Са-ам, - передразнил Антенор, - давай колено, дурень.
        Он помог товарищу сесть на коня. Сдвинул на затылок беотийский шлем. Огляделся.
        На северо-востоке медленно рассеивалось гигантское облако пыли, поднятое копытами тысяч лошадей. Такое же, если не больше, клубилось на западе, скрывая огненно-красный диск. Солнце, испуганное, оскорблённое невиданным зрелищем кровавой бойни, разливало по небосводу багряное пламя гигантского погребального костра. Оплакивая боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни, оно стремилось поскорее спрятаться за горизонт. Сгущались сумерки.
        На востоке хмурое зимнее небо затянули свинцовые тучи. Холодное дыхание смерти пробирало до костей. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, безжизненная солончаковая пустыня ныне усеяна буграми. Трупы людей, лошадей, слонов. Десятки, сотни, тысячи…
        Раздражённая пестротой красок, многоцветьем плащей и попон, пустыня возвращала себе привычный облик. Серая пыль уже сегодня укроет общим саваном всех тех бедолаг, что останутся здесь навсегда. Одних заставляла испытывать судьбу жажда наживы, других - чужая безжалостная воля, третьих - долг. Пустыне всё равно, кого хоронить. Пройдут годы и прах вчерашнего пастуха не отличить от праха того, кто рядился в пурпур и золото.
        Ветер, особенно злой на морозе, развевал полы плаща, превращая их в крылья огромной птицы. Антенору почудилось хриплое карканье.
        - А вот и вороны. Что б вам моими костями подавиться.
        - Сам-то не каркай, - процедил Иероним.
        - Так кто всё-таки побеждает? - повторил его вопрос ещё один из сопровождавших стратега гетайров.
        - Да хрен его знает, - спокойно, будто о каком-то ничтожном пустяке шла речь, ответил Антенор.
        Он подобрал копьё и легко, без какой-либо видимой натуги взлетел на коня.
        - Хотел бы я знать, где эта сука, Певкест, чтоб ему танталовой награды до скончания времён не распробовать.
        Антенор собирался сказать что-то ещё, но продолжить ему не дали. Кто-то встревоженно закричал:
        - Всадники!
        - Где? - развернул коня Эвмен.
        - Вон там! - вытянул руку Иероним, он тоже разглядел в пылевой завесе несколько конных фигур.
        Антенор приложил ладонь козырьком к шлему.
        - Наши?
        - Поехали навстречу, - приказал стратег.
        - А если… - засомневался Иероним.
        Его опасений никто не разделил, люди измучались неизвестностью, хотя длилась она вовсе не так долго, как им казалось.
        Антенор поудобнее перехватил копьё, толкнул пятками конские бока. Двинулись.
        С Эвменом оставалось около сотни всадников. Горстка гетайров, которые сумели вырваться из самого пекла конного сражения, что закончилось катастрофой из-за измены Певкеста. Ирония судьбы - сатрап Персии, трусливо бежавший с поля боя, ещё вчера многими почитался, как образец мужества. Да и сам Певкест, бывший телохранитель великого Александра, спасший жизнь царя в Индии, не забывал прихвастнуть своим бесстрашием. И ведь не надуманным - не сосчитать свидетелей былой доблести Певкеста.
        Куда всё подевалось? Неужто Антигон столь страшен? Да нет, вовсе не в Циклопе дело. Просто заплыл Певкест жирком, зажился в неге и возлюбил её всей душой.
        Или всё же прав Эвдам и вовсе не трусость сатрапа Персии тут сыграла роковую роль?
        Но ведь тот же Эвдам ясно дал понять - сдаваться Антигону сатрапы, союзники кардийца, не жаждут. Решили сражаться. Эвмен им не мил. Невесть что возомнивший о себе выскочка. Но Циклоп и вовсе хуже горькой редьки. Не будь так, перебежали бы уже давно. Владения отберёт, раздаст своим людям. А самого горевестника, индийского сатрапа, Одноглазый и вовсе ненавидит. Нет, Эвдаму в плен сдаваться никак нельзя. Эвмен не ошибся, когда покупал его верность. Не все служат за честь и долг, иные за деньги. А ещё за страх. Пусть так. Сатрап Индии не подвёл и в бою не дрогнул. Его слоны и легковооружённая пехота, набранная в Индии и верхних сатрапиях, приняли главный удар гетайров и слонов Антигона. Дрались доблестно. До последнего. Могли бы победить. Верно кардиец разгадал замысел Одноглазого. Он действительно хорошо читал в человеческих душах и знал привычки всех былых соратников великого царя. Хотя в отношении Антигона и угадывать ничего не пришлось. Повторяется Циклоп, раз за разом.
        Меры Эвмен принял правильные. На левом крыле сосредоточил свои главные силы. Кто знает, как бы пошло дело, если бы все они вступили в бой.
        - Филипп и Геракл! - раздался крик со стороны приближавшихся всадников.
        То был пароль. Когда Эвмен его выдумывал, никому и в голову не пришло переспросить, кого он именовал первым - сорокалетнего скорбного умом беднягу или его великого отца. Впрочем, насчёт второго имени тоже ни у кого вопросов не возникло. Лишь Антенор и Иероним знали, какого Геракла кардиец имел в виду. Для всех прочих он назвал божественного предка Аргеадов.
        Филипп и Геракл. Значит, это свои.
        - Наши! - воодушевился Эвмен и прокричал отзыв.
        Всадники сблизились.
        - Что у вас? - нетерпеливо спросил стратег.
        - Отбились! - отвечал старший отряда.
        - Ну, слава богам! - обрадовался Эвмен, - Филипп жив?
        - Жив!
        Помянутый Филипп был одним из ближайших друзей кардийца. Эвмен поставил его командовать правым крылом, но воинов дал мало. Ожидал, что сильного натиска тут не будет. Так и вышло. Вот только стратег, при всей своей прозорливости, всего просчитать не смог.
        - Большие потери?
        - Да нет, не слишком. Тут другая напасть… - замялся воин.
        - Что случилось? Не томи!
        - До хорошей драки дело не дошло. Покружили, поогрызались друг на друга немного. Больше напылили, чем крови пролили. Да вот только пыль эта… Короче, обошли нас мидяне. Завесой пыли укрылись. Не заметили мы их сразу. А когда обнаружили - они уже вовсю лагерь грабят.
        - Ах ты, зараза… - в сердцах сплюнул Антенор.
        - Чего убиваешься? - с некоторым недоумением спросил его Иероним, - подумаешь, тряпьё растащат.
        Антенор покачал головой. Проговорил еле слышно:
        - Там семьи. Бабы и ребятишки аргираспидов. Ты понимаешь, что это значит?
        - Что?
        Эвмен, в отличие от Иеронима, понимал. Было видно, как он побледнел.
        «Ты уверен, что ещё твои?»
        - Что делает Филипп?
        - Сюда идёт. Мы вперёд посланы. Неподалёку заметили ещё всадников. Много. Побоялись к ним сунуться, а тут как раз вас увидели. Там холм, они на нём стоят.
        - Это Певкест, - уверенно сказал Эвмен.
        - Почему не Антигон? - спросил Иероним, - может, нас уже в клещи взяли?
        Стратег не ответил. Молча развернул коня и погнал его в указанном направлении. Гетайры и встреченные воины последовали за ним.
        Кардиец не ошибся. На холме действительно обнаружился беглый сатрап Персии со всем своим отрядом. И не один. Здесь же стояли и другие сатрапы, союзники Эвмена. Не все. Сатрап Индии с поля боя не бежал.
        - Почему ты покинул строй? - ещё издали рявкнул стратег-автократор.
        - Эвмен? - навстречу кардийцу выехал толстяк, облачённый в персидские доспехи, - ты жив?
        - Как видишь! Отвечай на вопрос, мерзавец!
        - Да плевал я на тебя и твои вопросы! - Певкест смерил взглядом отряд Эвмена и голос его, только что звучавший испуганно, приобрёл высокомерные нотки, - не надо было принимать бой! Говорил же тебе!
        - Мы могли победить! - Эвмен потерял привычную невозмутимость.
        - А-а! - Певкест махнул рукой, - дураку, что в лоб, что по лбу!
        Он смотрел вдаль поверх голов людей стратега, не иначе ожидал увидеть наседающих на пятки всадников Антигона.
        - Мы уходим!
        - Нет! Остановись, Певкест! Мы ещё можем всё изменить! Мы ещё не разбиты! Сейчас подойдёт Филипп, надо атаковать! Там, впереди, - стратег вытянул руку на север, - Тевтам и Антиген. Аргираспиды разметали фалангу Циклопа!
        - Мы уходим! - Поворотил коня Певкест, - надо уносить ноги! Пусть этот придурок сложит тут свою голову, если нашла охота!
        Пёстрая лава конных персов хлынула вниз по склону, к реке.
        - Отродья шакала! Да чтоб вас дэвы всех пожрали! - заорал им вслед Антенор.
        - Что теперь делать? - с дрожью в голосе спросил Иероним.
        Эвмен не ответил. Вид у него был затравленный, взгляд метался. Таким Антенор видел стратега впервые.
        - Надо тоже отходить… - осторожно предложил кто-то из гетайров.
        - Мы ждём Филиппа, - отрезал кардиец.
        Однако прежде, чем к холму подошёл Филипп, обнаружилось движение на севере. Это шли аргираспиды, «Серебряные щиты». Старейшие воины Александра, многим из которых уже перевалило за шестьдесят. Как и Эвмен, они всё ещё хранили верность царскому дому и при этом, несмотря на весьма почтенный возраст, оставались самыми боеспособными из македонян.
        Несколько часов назад, накануне сражения, когда два войска выстроились друг против друга, аргираспиды потребовали коня для своего посланника. Их командир, Антиген, проехался вдоль фаланги Циклопа. Он громко обвинял и стыдил македонян, за то, что те собрались драться за Одноглазого, а значит против своих отцов и царя, которого «Серебряные щиты» защищают здесь, на краю Ойкумены.
        Его слова возымели действие. По фаланге Циклопа прокатился ропот недовольства, а люди кардийца воодушевились.
        Когда дело дошло до столкновения пехоты, македоняне Антигона, наёмники и пантобаты[4 - Пантобаты - варвары, обученные и вооружённые на манер македонских фалангитов-педзетайров.] не выдержали удара «Серебряных щитов» и побежали.
        Центр поля боя остался за аргираспидами. Однако на флангах безраздельно господствовала конница Циклопа. Антигон бросил против «Серебряных щитов» конных лучников Пифона, сатрапа Мидии. Под градом стрел аргираспиды сомкнули ряды и принялись отступать. Спокойно, хладнокровно. Именно это качество - холодная голова - делала их столь грозными бойцами, а вовсе не телесная сила, в коей они, разумеется, проигрывали молодым. А ещё слаженность строя, опыт, копившийся даже не годами - десятилетиями. Не было в тот момент во всей Ойкумене воинов, способных состязаться в выучке с этими людьми.
        Варвары попытались вклиниться в синасписм[5 - Синасписм - более тесный строй, чем тот, в котором обычно сражается фаланга. Используется синасписм для обороны.] «Серебряных щитов» на флангах, но не преуспели и здесь. Аргираспиды ощетинились копьями со всех сторон. Почти не понеся потерь, они достигли холма, где остановился Эвмен. Сюда же прибыли и персы-пантобаты из его фаланги «мальчиков», созданной ещё Александром. Подошли застрельщики, практически полностью опустошившие запасы дротиков, стрел и ядер для пращей. Погонщики-махауты подвели несколько уцелевших слонов, в основном из числа тех, что приняли бой на правом крыле, где резня вышла не столь жаркой.
        Зимняя ночь, наконец, вступила в свои права, и сражение прекратилось само собой. Однако ещё до того, как огненная колесница Гелиоса скрылась за горизонтом, подле Эвмена образовался новый мощный кулак из людей, вовсе не считавших себя побеждёнными. Да, от конницы мало что осталось, но пехота не слишком утомлена сражением и убыток в людях совсем не велик. Антигон штурмовать холм не решился. Правда, главную опасность для стратега-автократора теперь представлял не он.
        По рядам во все стороны волнами прокатывались слухи, правдивые и невероятные. Люди делились пережитым, справлялись о судьбе знакомых. Всех мучал один и тот же вопрос:
        «Мы победили или проиграли? Что будет дальше?»
        Воины топтались на месте. Многие не решались выпустить из рук оружие. Ни палаток поставить, ни костров разжечь нельзя, попросту нечего ставить и разжигать. Тут даже кустов не росло, а лагерь теперь находился во власти дорвавшихся до добычи мидян. Холод усиливался. Всё войско уже стучало зубами, а ведь ночь только началась. Долгая ночь. Всего несколько дней прошло с зимнего солнцеворота.
        Из-за туч выглянула луна - обломок серебряной монеты или помятый расколотый щит, кому что видится. Всё хорошо, а то темень - хоть глаз выколи. В стылом воздухе проблёскивали ледяные кристаллики. Их становилось всё больше.
        Соорудили несколько факелов. Кое-кто намотал обрывки рубах и плащей на обломки копий. Эвмен разодрал свой плащ первым, приговаривая, что сейчас не время цепляться за барахло. Как оказалось, эту мысль разделяли далеко не все.
        Стратег созвал совет высших военачальников. Впрочем, «совет» - слишком громко сказано. Пришло всего двое - Филипп и Тевтам, седой, как лунь командир гипаспистов[6 - Гипасписты - «Щитоносцы». Отборное подразделение тяжёлой македонской пехоты, которое могло сражаться и в сомкнутом и в рассыпном строю. В полевых сражениях гипасписты служили связующим звеном между тяжёлой конницей гетайров и фалангой (отсюда их ранее название - «щитоносцы гетайров»). Корпус «Серебряных щитов» был сформирован именно из ветеранов-гипаспистов.]. Сатрапы бежали, а командир «Серебряных щитов» почему-то задерживался. Это тревожило кардийца.
        - Где Антиген? - спросил он Тевтама.
        - Откуда мне знать? Я ему не пастух, - раздражённо огрызнулся тот, - ты лучше ответь мне, правда ли то, что наш лагерь в руках врага?
        - Правда, - подтвердил Эвмен.
        - Вот сука, Одноглазый… - в сердцах сплюнул Тевтам.
        - Лагерь мы отобьём, - пообещал стратег.
        - Да ладно?! Вот прямо возьмёшь и отобьёшь? - злобно оскалился Тевтам, - а они, конечно, ждать будут, мидяне-то. Прямо вот сидят на одном месте и ждут, когда мы поутру своё добро назад отнимем.
        Эвмен скрипнул зубами. Старики обросли имуществом, отяжелели. Его речи о верности царю, о чести им давно не интересны. Прежде стратегу удавалось воодушевить их и вложить в головы мысль, что следовать за ним - правильно. Нельзя приказывать, они не считали его ровней себе и не стали бы подчиняться. Всегда только убеждение, дипломатия и такт. Он тратил очень много сил там, где иному полководцу достаточно было просто приказать. Он очень устал подбирать слова, сказалось и напряжение минувшего дня.
        - Никуда они не денутся с вашим барахлом. Кругом пустыня.
        - С на-ашим барахло-ом… - протянул Тевтам, - там наши жёны, кардиец! Их уже вовсю насилуют долгобородые! А? Что на это скажешь? Как утешишь?
        Эвмен поджал губы.
        - Там наши дети! - всё сильнее заводился Тевтам, - твоя семья далеко, тебе не понять, что сейчас чувствуем мы!
        - Остынь Тевтам, - Филипп мягко отодвинул Эвмена и встал перед командиром гипаспистов, - прибереги ненависть для Циклопа. Не время сейчас предаваться бессмысленным стенаниям. Надо думать, как утром разбить Антигона.
        - Думать? Ну, думайте.
        Тевтам повернулся и шагнул во тьму. Остановился и бросил через плечо:
        - И мы тоже подумаем.
        Приблизился Антенор. Во время этого разговора он держался поодаль, но не сводил с Тевтама глаз.
        - Неспроста Антиген не явился. Ох, не к добру это. Что они там надумают?
        - Не будет утром никакого сражения, - мрачно проговорил Филипп, - старики уже навоевались, а остальные, глядя на них, тоже с места не сойдут. Надо бежать.
        - Куда? - обречённо спросил Эвмен и, скрестив ладони на затылке, поднял взгляд вверх, на ярко горевший в небесах серебряный щит, наполовину скрытый тенью, - некуда бежать. И кто последует за мной?
        - Для начала нужно убраться из Габиены, а там разберёмся. Вспомни, сколько с тобой было людей, когда ты вырвался из Норы.
        - Нет, Филипп, - покачал головой Эвмен, - в одну реку дважды не войти.
        Он вздохнул, повернулся к другу, положил руку ему на плечо и сказал:
        - Иди к своим людям. Я тоже пройдусь, постараюсь ободрить воинов. Они заслужили.
        Он повернулся к Антенору.
        - Ты со мной?
        Тот мотнул головой.
        - Я пойду… Потолкаюсь тут, уши погрею.
        Прошёл час, а может и больше. Трудно в таком напряжении чувствовать время. Непонятно, то ли летит стрелой, то ли течёт еле-еле, будто густой мёд. Антенор вернулся, отыскал Эвмена.
        - Филипп прав, надо уходить.
        - И ты туда же? - раздражённо спросил стратег, - посмотри вокруг. Здесь тысячи людей. Моих людей. Кто я буду, если брошу их?
        - Их судьбу решит победитель.
        - Значит и ты, Антенор, отдал победу Антигону? - грустно спросил Эвмен, - от тебя я ожидал этого меньше всего.
        - Старики что-то нехорошо возбудились, - резко сказал Антенор, - Я видел подле них двух всадников, они ускакали на север. Не к добру это. Меня узнали, много подслушать не удалось, но драться с Циклопом они точно не намерены. Боятся, что тот прикроется их детьми. А если «Серебряные щиты» сложат оружие, то за ними последуют и все остальные. Твоего войска больше нет, Эвмен, но мы ещё живы, надо уходить.
        - Здесь моё войско, Антенор. Другого уже не будет. Никто не последует за мной и долг мой перед памятью царя, долг перед его сыном не будет исполнен.
        - Мёртвым ты этот долг точно не отдашь.
        Появился Иероним.
        - Они идут сюда! Целая толпа.
        - Отлично, - сказал Эвмен, - самое время поговорить.
        - Что ты им скажешь? Они не станут слушать.
        Эвмен не ответил, направился на шум, который нарастал - сюда действительно шли несколько десятков человек во главе с Антигеном. Кардиец приблизился к старику, который одно время мог звать себя богатейшим человеком в Ойкумене, ибо ему была доверена на сохранение вся казна царского дома. Именно из этих сокровищ Эвмен снаряжал и содержал своё войско, получив на то дозволение Полиперхонта и Олимпиады, царицы-матери.
        Стратег поднял руку, приветствуя командира аргираспидов. Тот не ответил. Они остановились шагах в двадцати от Антенора. Гетайр хорошо различал их фигуры, освещённые факелами, но не мог разобрать слов, ибо все старики, обступившие кардийца, зашумели разом. Эвмен пытался говорить спокойно, но очень быстро был вынужден тоже повысить голос.
        Сколько они друг на друга кричали, явно не слыша противную сторону, Антенор оценить не смог. Наверное, не очень долго. Всё это время он представлял собой подобие сжатой пружины. Цепенея от страха, ждал, что вот сейчас разъярённая толпа собьёт Эвмена наземь и растерзает. Готовился вытаскивать его, хотя и не представлял, как сможет это сделать. Но случилось другое.
        Аргираспиды внезапно расступились, пропуская кого-то вперёд. Антенор похолодел, он узнал этого человека - то был Никанор, один из друзей Циклопа, недавно одарённый за службу Каппадокией, сатрапией Эвмена, которую, тогда ещё даже не завоёванную, «дали во владение» архиграмматику при самом первом разделе царства сразу после смерти Александра.
        Двое аргираспидов схватили Эвмена за руки. Антенор бросился вперёд, но почти сразу кубарем покатился по земле. С ног его сбил вынырнувший из тьмы Тевтам.
        - Не дёргайся, парень.
        Гетайр попытался встать, но Тевтам от всей души пнул его в живот. Дыхание перехватило. Какие-то мгновения Антенор даже ничего не слышал и не видел. Когда же боль чуть-чуть отпустила, донёсся голос Антигена:
        - Мы слово сдержали. Теперь ваш черёд.
        - Своё вы получите сполна, - сказал Никанор и приказал, - вяжите его.
        Антенор ткнулся лицом в мёрзлую землю и глухо застонал.
        Три дня спустя
        Этот огромный шатёр, окрашенный пурпуром, расшитый золотыми нитями, разделённый внутри на четыре помещения, стоил баснословных денег. Всей казны царя Александра, имевшейся у него в ту пору, когда он только-только переправился в Азию, хватило бы всего на четыре таких шатра. Соткан он был вскоре после возвращения Александра из Индии и при жизни царь мало успел им воспользоваться. Зато с лихвой восполнил сей пробел после смерти.
        Вышло так, что Эвмен, из-за предательства потерпевший поражение от Антигона в Каппадокии, много месяцев осаждённый с горсткой людей в горной крепости Нора, вырвался из окружения, но остался без войска. Тогда он отправился в Киликию, где стояли аргираспиды, охраняя царские сокровища. Кардиец смог убедить их присоединиться к нему. Это удалось сделать с большим трудом, ибо «Серебряные щиты» не желали подчиняться никому, а уж тем более эллину, бывшему архиграмматику.
        Дабы завоевать их расположение, Эвмен и придумал взять из сокровищницы этот дорогой шатёр, царский трон и диадему. Шатёр всегда устанавливался посреди лагеря. Возле него на рассвете каждый раз совершались воскурения ладаном - жертвы богу Александру.
        В шатре проводились советы командиров. Эвмен уверял всех, что царь незримо присутствует здесь. Якобы видел вещий сон. Себя кардиец никоим образом не выделял, не претендовал на роль командующего. Решения совета объявлялись от имени Александра. Аргираспидам это нравилось. Исполненные благоговения, они сами не заметили, как преодолели неприязнь к «эллину-выскочке». Он вкладывал в их головы решения, нужные ему.
        Вот и получилось так, что все считали, будто на следующий день после битвы при Габиене царский шатёр сменил хозяина не во второй, а в первый раз. Теперь здесь разместились покои победителя.
        Высокий крепко сложенный старик, левый глаз которого был закрыт чёрной повязкой, неподвижно сидел на заваленном звериными шкурами раскладном походном ложе. Немигающий взор его был направлен на узкий язычок пламени масляной лампы, пляска которого рождала на полотняных стенах причудливую игру света и тени.
        Снаружи завывал ветер, но во внутренних помещениях царского шатра его злая сила почти не ощущалась. Даже звуки сюда почти не проникали, лишь приглушённое конское ржание да редкий рёв слонов, которые беспокоились из-за непогоды и малого количества выдаваемой им воды.
        В лежащей на колене расслабленной кисти старика покачивалась серебряная чаша с несколькими каплями вина на дне. Старик не был пьян, хотя, боги свидетели, очень хотел бы сейчас сбежать от неприятных дум, терзавших его душу вот уже третий день.
        Антигон Одноглазый, сатрап Великой Фригии, называемый недоброжелателями Циклопом, не мог решить, как поступить с самым опасным из своих многочисленных врагов.
        Всё изрядно упростилось бы, относись он к Эвмену, именно как к врагу. Врага следует прикончить и вся недолга. С кардийцем Циклоп так поступить не спешил. Причиной была приязнь и большое уважение, которое он питал к этому человеку.
        Да, приязнь. Многие соратники Циклопа изрядно удивились бы, если бы им открыли такое.
        Несколько раз судьба сводила их на поле боя и каждый раз Антигон всем своим нутром чувствовал, насколько кардиец превосходит его. Если и удавалось его одолеть, то только путём измены, как и сейчас, когда он, наконец, попал в руки Антигона.
        После смерти Александра, когда его ближайшие соратники принялись делить взятое мечом огромное царство, архиграмматик присоединился к Пердикке, которого на совете телохранителей и военачальников единогласно избрали регентом.
        Новоиспечённые сатрапы осваивались в отхваченных владениях, ревниво поглядывали на соседей, а Эвмен и Пердикка из кожи вон лезли, чтобы удержать государство от распада.
        Арридея женили на Адее-Эвридике, его племяннице, дочери Кинаны, старшей из детей Филиппа Македонского. Многие надеялись, что Эвридике удастся забеременеть и род Аргеадов продолжиться, но этого так и не произошло. Эвридика ненавидела слабоумного мужа и не очень-то горела желанием ложиться под него, хотя быть царицей ей очень нравилось.
        Царицу-мать Олимпиаду ненавистный ублюдок на троне её сына категорически не устраивал. Эвмен открыл ей, что сын Александра жив, но умолял сохранить это в тайне. Она была бы рада разболтать тайну всем, дабы упрочить своё весьма шаткое положение, вот только упрямый кардиец не говорил, куда дел ребёнка. Сам он метался по востоку и ей оставалось умолять его в письмах. Эвмен оставался непреклонен.
        Тогда Олимпиада вспомнила про свою дочь, младшую родную сестру Александра Клеопатру. Та была выдана за эпирского царя, но уже овдовела. Олимпиада предложила Клеопатру Пердикке, который был давно в неё влюблён. К тому же он не собирался довольствоваться ролью регента при недееспособном царе и рассчитывал на большее.
        Но свадьба не состоялась. Пердикка сложил голову одним из первых. Эвмен оказался неизмеримо удачливее. Он создавал силу буквально из ничего и умело ею пользовался.
        Их противостояние с Антигоном лишь изредка приводило к открытой схватке. По большей части оно представляло собой битву умов, когда мечи оставались в ножнах. Ещё ни с кем Антигон не вёл невидимой войны с подобным тщанием. Его лазутчики, люди «назойливые и словоохотливые» неустанно искали слабые звенья среди соратников Эвмена. Иногда их удавалось найти, но и тогда успехи были кратковременны. Кардиец умел оправляться от ударов с удивительной быстротой.
        Он взял манеру самолично с улыбкой зачитывать перед всем войском перехваченные письма Антигона, в которых тот предлагал македонянам оставить кардийца и переходить к нему. После такого желающих, конечно, не находилось.
        На каждую попытку Антигона уничтожить Эвмена руками его же людей, бывший архиграмматик находил оригинальный и хитроумный ответ.
        Раздражаясь от успехов Эвмена, Антигон, всё равно ему симпатизировал. Их встреча с глазу на глаз состоялась три года назад, когда Циклопу удалось запереть умного и упрямого врага в горной крепости Нора. Пытаясь перетянуть его на свою сторону, Антигон был доброжелателен и учтив. Эвмен отвечал тем же. Их беседа, хотя и не увенчалась для Антигона успехом, тем не менее доставила немалое удовольствие обоим.
        Последнее свидание, если можно назвать таковым взгляд друг на друга издали на поле сражения, состоялось минувшей осенью в Паретакене. В тот день кардиец вызвал в душе Антигона совершенно искреннее восхищение. Эвмен был тогда болен. Антигон услышал о том от лазутчиков и уже предвкушал победу, ибо знал, что в стане противника больших начальников много, но полководец только один и сейчас он прикован к постели. Каково же было его удивление, когда он увидел, как вдоль строя противника движутся носилки и там, где они проходят, воины воодушевлённо кричат и трясут копьями. Это одновременно и рассмешило, и потрясло Циклопа. Он отступил.
        Битва состоялась позже, когда оба полководца спешили занять для зимовки богатую, нетронутую войной область Габиену. Эвмену удалось обмануть Антигона и перекрыть ему дорогу. Состоялось сражение, в котором кардиец одержал верх. Антигон был вынужден довольствоваться зимовкой в уже разорённой Паретакене.
        Два войска расположились в девяти днях пути друг от друга. Их разделяла пустыня, вокруг которой шла старая царская дорога Ахеменидов. Пройти по ней можно было бы за двадцать пять дней, к тому же она сторожилась разведчиками кардийца и того невозможно было застать врасплох. Это совершенно расслабило союзных сатрапов, лагеря которых раскинулись по всей Габиене.
        Отчаянно нуждаясь в продовольствии для многотысячного войска, Антигон решился на рискованный переход через пустыню. Ему почти удалось застать Эвмена и сатрапов врасплох. Узнав о его приближении, они не успевали собрать свои силы. Но кардиец смог избежать и этой ловушки, он обманул разведчиков Антигона, подставил им в ночи ложный лагерь и выиграл время. Он и битву почти выиграл. Последнюю свою битву…
        Что с ним делать теперь? Этот вопрос не давал Антигону покоя. Вместо торжества победителя тяжкие думы. Словно злой червь жрёт изнутри. Отпустить Эвмена? Нет, невозможно. Он не отступит. Препятствия и ненависть македонян только придадут ему сил. Он всё преодолеет и придётся драться с ним снова и снова. Переманить на свою сторону? Бесполезно. Антигон пытался. Тогда, под стенами Норы он даже посылал к нему Иеронима, который перед тем угодил к нему в руки. Предварительно залил земляку архиграмматика уши сладкими речами. Обласкал и осыпал почестями, дабы тот увидел, «что Антигону служить так же естественно, как дышать».
        Иероним помог составить текст присяги, к которой Антигон надеялся привести Эвмена в обмен на освобождение. Текст вышел мудрёным. Вроде бы присяга приносилась царю, и кардийцу не пришлось бы идти против совести (на что и был расчёт). Но если вчитаться как следует - присягнуть предлагалось Антигону.
        Эвмен, конечно, уловку раскусил. Текст поменял и обвёл вокруг пальца стратегов, которых Циклоп оставил вместо себя сторожить Нору. Дурни в новой присяге не увидели подвоха и кардийца выпустили. А тот, оказавшись на свободе, указал им на то, что по произнесённым речам это не он, а Циклоп обязан ему подчиниться. И был таков.
        Антигон усмехнулся, поднёс к глазам давно опустевшую чашу. Повертел, разглядывая чеканку. Как он орал тогда на своих болванов, и как потом хохотал, восхищаясь кардийцем. Поистине, Одиссей был бы посрамлен.
        И вот этот человек станет ему служить, изменит себе? Нет, никогда этого не будет.
        В тексте присяги Эвмен упомянул Геракла. Фраза была очень хитро завёрнута, и на первый взгляд там подразумевался сын Зевса, но перечитав текст не один раз, Антигон заподозрил неладное. Он вспомнил про сына Барсины. Он не слышал о нём уже восемь лет. Тогда, в Вавилоне предложение Неарха не поддержали, а через два года на совете в Трипарадисе о мальчишке уже и не вспоминали.
        Похоже, мальчишка жив, кардиец его спрятал. Ради него он воюет.
        Сын предлагал держать Эвмена в почётном плену. Антигон обдумал и это.
        Верный Ономарх, один из ближайших доверенных, ловкий и надёжный человек, пригодный к любым, даже самым деликатным поручениям, спросил, как охранять пленника.
        - Как льва, - последовал ответ.
        Можно ли удержать льва, посадив на собачью цепь?
        Антигон поставил чашу на застеленную коврами землю, потянулся к раскладному столику, заваленному папирусами, и взял один их них. Развернул, пробежал глазами по строчкам.
        Здесь были списки захваченных у кардийца трофеев, людей, лошадей и слонов. Поимённый перечень одних только младших командиров, декадархов, синтагматархов, поражал своей внушительностью. Но можно ли доверять этим людям? Пленным сатрапам, присягнувшим вчера победителю, точно нельзя. Эвдама, сатрапа Индии, захваченного во время битвы слонов, Антигон сразу же казнил, отомстил за давнюю обиду. Но остальных пощадил. Посмотрят на судьбу Эвдама и сделают выводы. Полезный урок. Они ещё пригодятся. Как и их люди.
        За пологом послышался шорох.
        - Кто там? - спросил Антигон.
        Вошёл раб-постельничий.
        - Господин, тебя хочет видеть твой сын.
        - Пусть войдёт.
        Антигон грустно усмехнулся. Деметрий всегда входил к нему без доклада стражи, в любое время, но сейчас, когда в лагере несколько тысяч бывших врагов, следовало принять меры предосторожности.
        - А ты кликни Ономарха и пусть он приведёт Сибиртия.
        Раб поклонился и исчез.
        Деметрий вошёл, вернее ворвался в покои и с ходу принялся извергать молнии.
        - Отец, это бесчестно! Это недостойно! Мне ненавистна сама мысль, что весь наш род навеки будет заклеймён позором из-за твоего деяния!
        - Я отдал приказ к выступлению на рассвете, - спокойно сказал Антигон, - тебе сообщили?
        - Ты меня не слышишь?!
        - Прекрасно слышу. Хотя я и стар, но от глухоты оградили меня боги. И я, пока ещё твой военачальник, задал вопрос - тебе сообщили о моём решении?
        - Да, стратег, - вытянулся в струну Деметрий, - твоё приказание будет исполнено.
        - Остыл немного? Хорошо. А то ты сейчас словно Зевс во гневе, - голос Циклопа был сух и спокоен, ни одной ноткой он не выдавал далеко не ровное течение мыслей полководца, - видно мне надлежит довольствоваться тем, что ты употребил слово «деяние», хотя весь твой облик однозначно кричит - «злодеяние». И на том спасибо, сын.
        Деметрий поджал губы и чуть потупил взгляд.
        - Прости меня, отец. Я вышел из себя, догадавшись о твоём втором решении, которое ты не счёл нужным мне сообщить. Ты решил заморить Эвмена голодом? К чему эти мучения? Не милосерднее ли просто казнить? Хотя сама мысль об этом разрывает мне сердце.
        - Я вижу. Перед тобой тут был Неарх. Едва не на коленях умолял пощадить Эвмена. По старой дружбе. Во всём войске только двое вас и сыскалось, заступников. А всё прочие жаждут крови и мести. «Он убил Кратера! Казни его, Антигон! Отомсти!»
        - Он не убивал Кратера, - сказал Деметрий, - ты прекрасно это знаешь. Кратер пал в честном бою. Победа над столь достойным полководцем лишь добавила Эвмену славы. А вот нам его кровь принесёт одно только бесчестье.
        - Ты ещё очень молод, сын, - покачал головой Антигон, - и очень похож на Александра. Тот тоже поначалу хотел понравиться всем. Хотя с первого дня царствования руки его уже были по локоть в крови.
        - Спасибо и на том, не назвал его своим привычным словечком - «сынок упырихи», - сквозь сжатые зубы проговорил Деметрий.
        - Да потому что так оно и есть, кривись, не кривись. Пока эта мстительная тварь жива, и за тридевять земель нельзя ощущать себя в безопасности. А что до Кратера… Верно, кардиец тогда всех нас удивил, мало не показалось. Какой-то грамматик взял и одолел самого доблестного, самого способного полководца. Тебе, понятное дело, привиделось в том славное деяние, а вот македонянам почему-то нет. Все любили Кратера.
        - Любили… Любили, да. Но если бы не твои шептуны, которые взбаламутили всех, никто бы не стал бросаться этим словами - «враг государства». Селевк подло убил Пердикку, избранного всеми регента - ты на это и слова не сказал. А Эвмен победил в честном бою, но он враг государства. Ещё бы, ведь он чужак, а Селевк - «свой сукин сын».
        - Это называется - «политика». Ты с малолетства выучен быть воином и полководцем, но сие тонкое искусство тебе ещё предстоит постичь.
        - Искусство лжи, - скривился Деметрий.
        Антигон усмехнулся.
        - Меня всегда восхищала твоя прямота. Люди непременно пойдут за тобой, такой вождь приглянется каждому. Таким был, вернее, таким казался нам всем Александр. Знаешь, когда я говорил с теми, кто неотлучно находился подле него все двенадцать лет его царствования, то видел - пелена спала с их глаз только после его смерти. А мне из Фригии довелось разглядеть куда больше, хотя я и крив на один глаз.
        Деметрий не ответил. Некоторое время оба молчали, потом юноша спросил:
        - Ты знаешь, что там снаружи кричит Антиген?
        - Знаю.
        - Мы с Неархом просим тебя. Допустим, Неарх тебе никто, но я-то твой сын. И я тебя прошу. Нет, умоляю. Хочешь, на колени встану?
        - Если и правда встанешь, я тебя отхожу палкой по спине, как в детстве, когда ты воровал сласти.
        Деметрий и ухом не повёл.
        - Мы тебя просим пощадить Эвмена. Антиген не просит. Он требует убить его! Он требует! Он, видите ли, оскорблён тем, что Эвмен всё ещё жив!
        - Этот бешеный шакал совершенно потерял берега, - кивнул Антигон, - думает, если оставил за собой поле, так уже самого Зевса за яйца схватил. Ничего, его черёд тоже придёт.
        - Да ты не слышишь меня, отец! Не желаешь слышать! Он требует, и ты собираешься исполнить его требование! И это видят все!
        - Люди запомнят не крикунов, а то, как те кончат. А что касается судьбы Эвмена… Пойми, сын, его нельзя оставлять в живых. Даже лишённый войска, скованный, он остаётся знаменем для Полиперхонта и Олимпиады. Все помнят, что его-то точно нельзя списывать со счетов, пока он дышит. Списали уже раз, когда я запер его в Норе, и что было потом? Хитрый лис вырвался из ловушки, снова создал войско. Из ничего. Завладел царской казной и опять начал одерживать победы! И даже сейчас едва не победил, наша судьба висела на тонком волоске, и весь тот волосок - удача Пифона! Нет, если я послушаюсь тебя, это повлечёт большие беды в будущем.
        - Ты боишься собственной тени, - с вызовом сказал Деметрий.
        Антигон поднял на него взгляд. Другой бы уже начал опасаться за свою шею, но своего сына, позднего ребёнка, первенца, Циклоп слишком обожал, чтобы гневаться на слова, которые, если подумать, вполне могли сойти за правду.
        - Ты ведь сам сейчас сказал - нас только двое с Неархом, кто просит о милосердии. Все остальные жаждут крови кардийца. Он заочно приговорён к смерти. Ты щедро посеял семена ненависти к нему и успешно пожинаешь плоды. Знамя в руках Полиперхонта, говоришь? А сдюжит ли он там, в Элладе, где кроме наших людей ему противостоит ещё и Кассандр? Особенно когда мы закончим наводить порядок в Верхних сатрапиях и вернёмся на запад. А много ли войска у Олимпиады? Они же цеплялись за Эвмена, как утопающий за соломинку. Неужели ты боишься их?
        - Я никого не боюсь, - спокойно ответил Антигон, - я всего лишь терпеливо расчищаю Авгиевы конюшни для тебя. Мне шестьдесят пять лет, сын. Долго не проживу. Тебе девятнадцать - вся жизнь впереди. Я хочу, чтобы ты шёл прямо, гордо вскинув голову и не оглядываясь. Оставь Эвмену жизнь и оглядываться ты будешь.
        - Но ведь есть и другой путь, - не сдавался Деметрий, - сейчас он враг, но мог бы стать союзником. Столько достоинств в одном человеке. Всегда проще убить. За эти три дня ты так и не пожелал увидеться с ним. Почему? Чувствуешь, что правда не на твоей стороне? Отец, прошу тебя снова - поговори с ним. Отвергнет - содержи как почётного пленника и заведи разговор ещё раз через полгода, через год. Он, наконец, поймёт. Увидит, что люди, что окружают тебя, служат не за страх. Увидит, что это ты тот пресловутый «Наилучший», названный в последнем вздохе Александром.
        - Про «наилучшего» всё выдумал Птолемей. Нет, Деметрий. Мне Эвмен служить не станет. Хотел бы я иметь такого соратника, что с подобным рвением будет продолжать мои начинания. Но Эвмен ведь не из пустого упрямства пытается собрать осколки царства. После Норы я уверен - сын Александра и Барсины жив и рано или поздно кардиец вытащит его из небытия. И вот тогда… Неарх, мой и твой друг, наш верный союзник, восемь лет назад он ратовал за Геракла. За кем он пойдёт, когда кардиец предъявит всем мальчика? Ты уверен, что он останется нашим другом?
        Деметрий не ответил.
        - За восемь лет все насмотрелись на последствия решения в Вавилоне. - продолжил Антигон. - Кардиец умный, он сразу понял, куда всё придёт. Если бы ублюдка Божественного провозгласили царём сразу, вряд ли бы что-то изменилось. Какая разница, как зовут царя, если он не может править? А вот сейчас мальчишке уже двенадцать. Скоро возраст эфеба. Совсем скоро он будет пригоден в цари и Эвмен его всем предъявит. Я уверен, он сумеет доказать, что пытается посадить на трон не самозванца. Наверняка всё предусмотрел.
        - Ты всё решил… - мрачно пробормотал Деметрий, - я бесполезно сотрясаю воздух.
        - Не бесполезно. Я многое увидел в тебе сейчас. И не скрою, мне понравилось увиденное. Ты всё поймёшь, когда станешь старше, когда доживёшь до моих лет.
        - Ты ведь велел Ономарху допросить Эвмена? - Спросил Деметрий после недолгой паузы. - Пытался узнать, где он прячет мальчика?
        - Кардиец молчит. Я не отдавал приказ Ономарху на допрос с пристрастием. Эвмен умрёт, но не скажет. Это не тот человек, из которого клещами можно вытянуть что-то помимо его потрохов. Пусть он умрёт без мучений и унесёт тайну в могилу. Кто без него её откроет и предъявит доказательства? Никто ничего не знает, иначе за столько лет уже бы разболтали. Поверь, я людей знаю. Очень немногие способны хранить тайны. Они их тяготят, нутро жгут.
        Деметрий вздохнул.
        - Как ты поступишь с Антигеном и аргираспидами?
        - А как бы ты поступил с предателями?
        - Предавший раз, предаст снова, - твёрдо ответил Деметрий, - Антиген заслужил смерть.
        - Да будет так, - кивнул Антигон, - но с аргираспидами я поступлю иначе.
        - Примешь к себе на службу? - удивлённо поднял бровь Деметрий, - этих подлых мерзавцев?
        - Вознагражу.
        Деметрий скривился.
        Постельничий откинул полог, пропуская внутрь Ономарха и Сибиртия. Антигон глазами указал Ономарху, где встать. Тот повиновался и застыл со сложенными руками на груди.
        Сибиртий, сатрап Арахосии, недавний союзник Эвмена, низко поклонился. Едва не до земли. Поначалу он последовал за Певкестом, но быстро передумал и наутро после сражения прибежал к Антигону, униженно моля о милосердии. Циклоп простил его и даже обласкал, не стал отнимать сатрапию. Антигон тяготился походом на восток, ибо слишком многое сейчас решалось на западе. Следовало возвращаться, но сначала нужно навести здесь порядок. Не желая сверх необходимости распылять силы и разбрасываться преданными людьми, Антигон оставил части побеждённых сатрапов их владения. Те, что были не очень важны и слишком отдалены.
        - У меня есть к тебе дело, почтенный Сибиртий. «Серебряные щиты» оказали мне услугу, которая заслуживает щедрой награды. Старейшие воины нашего великого царя, самые доблестные из нас, достойны великой чести - охранять самые отдалённые рубежи царства. Поручаю их тебе. Раздели их, и распредели по крепостям в своей сатрапии. Выбери самые восточные. Сделай всё без шума и волнений и будешь вознаграждён. В Македонию не должен вернуться ни один из них.
        Антигон посмотрел на сына. Лицо Деметрия всё время оглашения приказа оставалось непроницаемым. Встретив взгляд отца, он еле заметно кивнул и вышел из шатра. За ним, пятясь и кланяясь, последовал Сибиртий.
        Антигон посмотрел на Ономарха.
        - Обставишь дело так, чтобы всё указывало на Тевтама. Когда он отбудет из лагеря, догонишь и прилюдно свершишь суд. Ты всё понял?
        Ономарх коротко кивнул.
        Нисса, Каппадокия. Четыре месяца спустя
        - Мама! Мамочка! - детский голос звенел в залитом солнцем мраморном портике, словно серебряный колокольчик.
        - Стой, куда летишь! Лоб расшибёшь!
        - Мама, смотри, что у меня!
        Темноволосая девочка лет семи, босая и растрёпанная (и когда успела, ведь вроде бы только что заплетали), одетая в пёструю рубаху до колен, всю перепачканную в песке, подлетела к красивой молодой женщине с печальными глазами. Протянула раскрытую ладошку.
        - Что тут у тебя? Зуб. Второй уже.
        - Мамочка, я тебя люблю! - девочка ткнулась в живот, кольнув женщину выбившейся из волос бронзовой заколкой.
        - Тихонько, глупая, забодаешь меня. Ну-ка дай, я посмотрю.
        Дочь послушно открыла рот. Ртаунийя осторожно коснулась пальчиком зубов.
        - Ещё один качается. Скоро молочные выпадут и вырастут настоящие, крепкие. Будешь зубастая-зубастая!
        - И Спитаму укушу!
        - Не надо его кусать, что он тебе плохого сделал?
        - Он дурак!
        - Ты сама виновата, сперва задираешь его, потом сама же и ревёшь. Он хоть и младше тебя, а уже сильнее. Не зря же его зовут Спитама. Ты где у меня так извозилась?
        Ртаунийя отряхнула дочь, та вырвалась, запрыгала вокруг матери.
        - Всё равно он дурак!
        - Ратика, я сейчас тебя накажу, засранка, - погрозила пальцем Ртаунийя, - ну-ка скажи, что имя брата означает на языке батюшки.
        Дочь шмыгнула носом, послушно произнесла по-эллински:
        - «Обильный силой».
        - Вот. Не задирай Спитаму больше, а то он тебя ещё больнее побьёт.
        Девочка отвернулась, изображая обиду.
        - Ну, не дуйся, иди обниму. Молодец, уже лучше говоришь, - похвалила Ртаунийя, - почаще с Геликой говори, а то скоро батюшка приедет и рассердится.
        Женщина поцеловала девочку в щёку. Той надоело обниматься.
        - Пусти, я побегу!
        - Ну, беги.
        Ртаунийя долго смотрела ей вслед, грустно улыбаясь. Давно ли Ратика была совсем крохой, а уже носится, как лань. Не удержать. И всеми командует. Царица… Не зря же её истинное имя - Ратахшахра. «Дар царства». Ратика, «Старательная» - просто ласковое детское прозвище.
        Сына Ртаунийя звала персидским именем только при дочери и ещё в присутствии старого Фравартиша. Это имя - то немногое, что ей останется от обожаемого мальчика, когда он уйдёт в мир мужчин. На людях он всегда был Филиппом. Спитамой звать нельзя. Македоняне помнят, как другой Спитама-Спитамен накостылял им в Согдиане и Бактрии.
        Филиппом сына назвал его отец. В честь великого царя. Дочь, конечно, тоже носила македонское имя - Ланика, но до девочки пока македонянам нет дела.
        Ртаунийя была младшей дочерью хшатрапавы Артавазды, Артабаза, одного из самых родовитых вельмож великого хшаятийи хшаятийянама Дарайавауша, царя царей Дария Кодомана.
        Когда великий Искандер вернулся из Индии, он пожелал женить своих друзей на знатных персидских девушках. В их числе оказалась и Ртаунийя. Ей говорили, что её мужа царь одарил великой честью - можно сказать, породнился с ним через неё. Старшая сестра Ртаунийи, Барсина, когда-то была любовницей царя и даже родила ему сына.
        Имя мужа она смогла правильно выговорить далеко не сразу. Иные из царских друзей отослали жён тотчас после того, как отгремели свадьбы в Сузах. Лишь немногие, в их числе Эвмен и Селевк оставили их подле себя. Селевк влюбился в свою Апаму без памяти. Эвмен долго привыкал к Ртаунийе, Артонис. Был нежен и ласков, но она всё же чувствовала в нём некую холодность. Однако всё потом наладилось, он привязался к ней.
        Родилась дочь. Эвмен назвал её Ланикой, в честь кормилицы царя. Говорил, что хотел сделать ему приятное, ибо царь в те дни переживал большое горе - не так давно умер его лучший друг, Гефестион.
        Ртаунийя согласилась. Муж - господин. Его слово - закон. Ланика, так Ланика[7 - На персидском «ланика» означает - «воин».]. Хотя для неё, персиянки, такое имя девочки звучало странно. Сама она тайно дала дочери другое имя, но и то потом переиначила в Ратику. Так меньше косых взглядов.
        Когда Искандер умер, Эвмен ушёл завоёвывать Каппадокию, а потом перевёз сюда семью. Здесь родился Филипп. Эвмен почти не бывал дома, всё время воевал.
        Последний раз Ртаунийя видела его три года назад прежде, чем он ушёл на восток.
        Ратика тогда его испугалась, не видела год (несколько месяцев Эвмен провёл в Норе), но потом посидела на руках у отца, подобрела. Только недовольно морщила носик, дескать батюшка, когда целует, больно колется бородой.
        «Ты что, ёжик?»
        Отец заулыбался. Сказал, что одичал на войне. Бороду сбрил.
        Эвмен писал жене часто, вот только забрался в такую даль, что письма шли долго. После смерти Искандера сатрапы скверно следили за работой почтовых станций, созданных некогда Ахеменидами. Вот уже несколько месяцев от мужа не было вестей. Ртаунийя беспокоилась, спрашивала Фравартиша, немногих приставленных к ней македонян, нет ли новостей. Те разводили руками.
        Женщина знала, что муж потерял почти всё, что имел, что и его сатрапия теперь принадлежит другому, но здесь, в тихой окраинной Ниссе «фригийцам», слугам Антигона, не было до неё и детей дела.
        В Каппадокию, «Страну прекрасных лошадей» пришла весна, сошёл снег и горные реки наполнились до краёв. Повсюду распускались цветы, даже бурая каменистая равнина к северу от Ниссы превратилась в пёстрый ковёр.
        Ярко светило солнце, и женщина подставила лицо его тёплым лучам. Блаженно прикрыла глаза, прислонилась к разогретой колонне.
        «Всё будет хорошо. Он вернётся…»
        - Госпожа моя? - услышала она голос Фравартиша.
        Старый воин отца, приставленный к ней в качестве телохранителя, искал хозяйку.
        - Я здесь, Фравартиш. Что случилось?
        - К тебе прибыли люди твоего супруга, госпожа.
        - Письмо? Они привезли письмо?
        - Я не знаю, госпожа. Но они не похожи на обычных гонцов. Это Иероним и Антенор.
        - Они же не расстаются с мужем, - удивилась Ртаунийя, - что они здесь делают? Пригласи их поскорее.
        Фравартиш кивнул и вышел. Через некоторое время в портик вошли два измождённых человека в запылённых дорожных плащах. Она хорошо знала обоих.
        Иероним шагнул вперёд.
        - Радуйся, госпожа моя, Артонис, - произнёс он негромко. Осёкся.
        Мрачный Антенор не двинулся с места. Он прижимал к груди какой-то объёмный свёрток. Было видно, что полотно скрывало нечто тяжёлое.
        - Что случилось? Почему вы здесь?
        - Мы… - начал Иероним, но замялся. Было такое ощущение, что в горле у него стоял ком.
        Кардиец оглянулся на Антенора. Тот принялся бережно разворачивать свёрток. В лучах солнца засверкало начищенное серебро.
        Это была урна.
        Ртаунийя почувствовала, что ноги её не держат, схватилась за сердце и начала оседать на землю. Фравартиш и Иероним подхватили её.
        - Мама! - раздался детский вскрик.
        Из-за колонны выглядывала девочка. Антенор перехватил её испуганный взгляд, недоумевающий, почему мама вдруг закрыла лицо руками.
        На его загорелой грязной щеке заблестела светлая полоска.
        - Ты позаботишься о них? - спросил он Иеронима позже.
        - Конечно, - ответил тот, - они мне, как родные. Может быть, ты всё-таки останешься?
        Антенор покачал головой.
        - Тут всё приберёт к рукам Антигон.
        - Да, - согласился Иероним, - но за Артонис и детей не беспокойся. Антигон благороден и не причинит им вреда.
        - Благороден? - недобро усмехнулся Антенор, - какой же ты всё-таки доверчивый, Иероним. Циклоп убил Эвмена.
        - Это сделал Тевтам, - устало, будто объясняя нерадивому ученику прописную истину, сказал Иероним, - и он уже заплатил за своё преступление.
        - Ага, прямо посреди лагеря Циклопа. Зашёл в шатёр, который охраняла целая толпа людей Циклопа. И подло убил. А потом спокойно уехал с Сибиртием. Я уже большой мальчик, Иероним. Не верю в сказочки для простаков.
        - Мы обсуждали это тысячу раз, - отвернулся Иероним, - и я снова прошу тебя, не называй его Циклопом.
        Антенор перегнулся через перила террасы, расположенной над крутым обрывом, и сплюнул вниз. Старая песня, слышанная ещё в Норе. Антигон снова приветил Иеронима, снова обаял, сразил обхождением. И вот результат - кардиец опять растаял, как масло на солнце. А как же Эвмен? Ну как… Так получилось. Печально, конечно. Великий человек. Иероним непременно напишет о нём книгу. За четыре месяца в пути Антенор устал слушать бредни про благородного Антигона и его сына, в коем кардиец уже видел второго Александра. Как он доблестен, великодушен, умён и красив. Тьфу…
        Антенор давно уже решил для себя, что в Ниссе не останется. Нет-нет, да начинала покалывать совесть - получалось, что он бросал семью Эвмена на произвол судьбы. Отдавал в руки Циклопа.
        Когда они пересекли Евфрат, Антенор вспомнил про Фарнабаза. Брат Артонис вроде бы точно был ещё жив. Фарнабаз сражался с Эвменом против Кратера, но исчез из виду после поражения при Оркиниях. Позже Антенор слышал о нём, как о вполне живом и здравствующем, но было это давно, и где он находился сейчас - неизвестно. Идею отвезти к нему Артонис с детьми пришлось оставить. К тому же горячо воспротивился Иероним.
        «Чтобы дети Эвмена воспитывались персом? Не бывать тому!»
        Отмёл Антенор и мысль отвезти семью Эвмена к Барсине. Слишком рискованно. Не пришло ещё время.
        На пороге Ниссы Антенор твёрдо знал, что не останется. Сейчас после того, как увидел глаза этой девочки, он уже не был так уверен, что поступает правильно. Пришлось ломать себя. А совесть? Совесть неплохо топится в вине.
        - Ты окончательно решил? - спросил Иероним.
        - Да. Уйду завтра на рассвете.
        - Зря. Зря ты так относишься к Антигону. Не таков он, как думаешь. Жаль.
        - Прошу тебя, избавь меня от всего этого.
        Антенор собрался покинуть террасу. Иероним задержал его.
        - Куда ты пойдёшь, друг?
        Антенор долго молчал, прежде чем ответить.
        - Не знаю. Ойкумена велика и дорог в ней много.
        Иероним вздохнул. Антенор зашагал прочь. Остановился. Повернул голову и бросил через плечо.
        - И вот ещё что, Иероним. Если ты всё же напишешь свою книгу, как собирался, не пиши ничего обо мне.
        Глава 2. Семья
        Год спустя. Начало весны. Родос.
        В восьмой год после смерти Александра брата его, Филиппа-Арридея, царём уже не называли. Семь лет наследники Божественного развлекали его тень обильным кровопусканием, как вдруг гекатомба[8 - Гекатомба - жертва ста быков.] пошла на убыль. Антигон прибрал к рукам все восточные сатрапии. Зарезал Пифона, который, если хорошо подумать, был творцом его победы над непобедимым кардийцем. Вступил в Вавилон, где потребовал от Селевка отчёта о доходах. Тот подобной подлости от Одноглазого никак не ожидал и на всякий случай сбежал в Египет к Птолемею, где принялся жаловаться на жизнь. Да так растрогал Лагида своими стенаниями, что тот назначил его навархом.
        Сам Птолемей четырьмя годами ранее беззаконно и практически без борьбы отобрал у сатрапа Лаомедонта Сирию, а ныне был всецело поглощён перевариванием проглоченного куска и на деяния Циклопа поглядывал вполглаза.
        На западе царица-мать Олимпиада при помощи своего двоюродного брата, царя Эпира Эакида дорвалась, наконец-то, до власти и с упоением начала мстить всем своим многочисленным обидчикам. Убила слабоумного беднягу Филиппа-Арридея вместе с его женой, интриганкой Эвридикой, которой чуть-чуть не повезло самой превратиться во вторую Олимпиаду. Истребила множество знатных македонян, сторонников и родственников ныне покойного регента Антипатра, которого в течение пятнадцати лет безуспешно пыталась сожрать и всячески очерняла в письмах к сыну. Всем отомстила, все обиды припомнила, и действительные, и придуманные. В те дни многим чудился исполненный злорадства хохот, будто бы доносившийся с вершины Олимпа.
        Торжество царицы-матери длилось недолго. Хорошо смеётся тот, у кого больше таксисов[9 - Таксис - подразделение фаланги численностью в 1500 человек. Командовал таксисом таксиарх.]. Больше их обнаружилось у Кассандра, сына Антипатра. Он захватил и казнил Олимпиаду.
        Тенями сошли в Аид те, за чьи права который год македоняне вставали брат на брата, и страстей в Ойкумене сразу поубавилось. Сатрапы и стратеги всё ещё бодались да порыкивали друг на друга, но как-то уже пресно, без былого огонька. Куда им, до безумной ярости Олимпиады или гениальной изворотливости Эвмена. Вон, мерзавец Лагид нахапал себе земель, почти за меч не подержавшись.
        У простых людей, не своей волей затянутых в этот водоворот войны всех против всех затеплилась робкая надежда, что страсти теперь, со смертью самых буйных, понемногу улягутся. Но вот тем, кто не дурак, было понятно - это затишье перед бурей. Не зря, ох не зря осенью на небе появилась косматая звезда[10 - В 316 году состоялось очередное прохождение кометы Галлея.]. Смертные затаили дыхание в ожидании новых несчастий, которые предвещала небесная странница.
        Царя не стало. Как без царя жить?
        Вот вы, господа хорошие скажете - гляди, как эллины живут.
        Ну да, живут. Свободу любят. Только свобода у них всё время какая-то короткая выходит. Оглянуться не успеешь, то тут, то там опять откуда-то тиран завёлся. От сырости, не иначе. А если не тиран, то олигархи.
        Как кончились у македонян цари, так у эллинов праздник. Ненадолго, правда. Помер где-то на краю света один безумец, так наместник его, Антипатр, пришёл и опять под ярмо всех поставил. Вновь кончился царь, а сынок-то Антипатра, Кассандр, тут как тут, никуда не делся.
        Иные дурни утешаются тем, что, мол, в Афинах теперь просвещённый правитель, Деметрий Фалерский. Вот кто исключительно природным красноречием и заботой об отчизне выдвинулся. Кто сказал - «он друг Кассандра»? Ну друг. И что? А уж как он о народе-то печётся. Как он философам покровительствует. Искусства любит. Статуи особенно. Свои. Их уже хорошо так за сотню перевалило и конца-края этому не видать. И пеший он, и на коне, и в колеснице. Меди потрачено несчитано. За чей счёт, интересно? За ваш, вестимо, граждане афинские.
        Спарта раздавлена на боле боя под Мегалополем, пятнадцать лет очухаться не может. Козы давно уже слизали соль с камней, когда-то бывших Семивратными Фивами. Афины уцелели, но утратили свободу. Могущество трёх бывших гегемонов кануло в Лету. Но свято место пусто не бывает, и если где-то убыло богатство, процветание и влияние на соседей, то в другом месте прибыло. Этим другим местом стал остров, отделённый от Карии узким проливом.
        Родос.
        Город, одноимённый с островом, совсем молод, века не исполнилось. Однако богатеет не по дням, а по часам - расположен очень уж удачно, вся морская торговля через него идёт.
        Не всё для островитян удачно складывалось. Боги завистливы к могуществу смертных. Особенно, если те поклоняются не им. Родос, город Гелиоса, уже трижды переживал разрушительные наводнения. Прошлогодний потоп по силе многократно превзошёл предыдущие. С небес обрушился невероятной силы ливень и град. Градины весом в мину и даже больше проламывали крыши. Чудовищные потоки воды рушили здания, не щадили храмы. Даже городские стены не устояли перед ними. Погибло множество людей.
        Не повезло тогда и родосскому пандокеону, государственному заезжему двору, что располагался возле храма Диониса. Этот район сильнее всего пострадал от завистливой ярости Громовержца. Многие дома до сих пор не были восстановлены. После бедствия первенство по части гостеприимства быстро захватил частный заезжий двор «Золотая рыба», который находился на возвышенности возле акрополя и почти не пострадал. Здесь, в удалении от порта, было и потише и почище. Меньше шаталось портовой голытьбы. Опять же, слыханное ли дело, хозяин содержал повара, который готовил обеды для постояльцев. Разумеется, комфорт, какой только в финикийских городах и, как говорят, в Александрии имеется, оценили по достоинству посланники сатрапов и стратегов, которые активно искали союзничества набиравшего силу Родоса.
        Третьего дня их ряды пополнились несколькими важными мужами, что сошли на берег с прибывшего из Александрии корабля в сопровождении двух дюжин телохранителей и рабов. Уведомив кого следовало о своём визите, мужи предались отдыху, но продлился он недолго - уже не первый год посланники сатрапа Птолемея почитались на Родосе чуть ли не самыми желанными гостями. Их не заставили ждать.
        Когда всё посольство в сопровождении почётного встречающего эскорта отправилось к акрополю, один человек отделился и двинулся в ином направлении. То был мужчина лет сорока пяти. Облик он имел, в сравнении с товарищами, довольно скромный, если даже не сказать - неброский, хотя другие послы общались с ним, как с равным по званию.
        Звали его Аристомен. Переговорам и обязательному симпосиону он предпочёл прогулку по городу. Потолкался на агоре, заглянул в десяток-другой купеческих лавок, ничего там не купив, после чего до позднего вечера обивал пороги портовых кабаков. В общем-то он имел вид праздного зеваки.
        Досужие люди пусть гадают, чего его так манили разнообразные злачные места, но планам его явно суждено было измениться.
        Вечером второго дня какой-то мальчишка сунул ему в руку кусок папируса и сразу умчался. Аристомен прочитал послание и продолжил себе слоняться, как ни в чём не бывало.
        Однако нынешним утром он из «Золотой рыбы» никуда не вышел. Ел, пил, никуда не торопился. Будто кого-то поджидал. Сидел в одиночестве в обеденном зале «Золотой рыбы» за столом, заставленным недешевой снедью, вёл ленивую беседу с хозяином и поминал добрым словом прежнего пандокевста, с коим раньше приятельствовал. Тот бедняга не пережил потопа.
        Ожидание его было вскоре вознаграждено. В дверях появился человек в запылённой хламиде. Он был несколько старше Аристомена, в некогда угольно-чёрной бороде густо серебрилась седина. Обликом, одеждой, он от македонянина ничем не отличался, хотя по крови наполовину был персом.
        Аристомен пил вино, сидя за добротным дубовым столом, к которому никогда не прикасался нож подвыпившего моряка, из тех, что в каждом портовом кабаке норовят, забавы ради, вырезать на столешнице рисунок или надпись непристойного содержания.
        Вошедший подсел к нему.
        - Будь здоров сто лет, дорогой, - приветствовал он Аристомена.
        Речь его отличалась чистым ионическим выговором, однако от эллинского «радуйся» он воздержался.
        - Здоровья и тебе, Фарнабаз, - ровным голосом ответил Аристомен, - присаживайся, присоединяйся. У меня тут хиосское, баранина.
        - Смотрю, не бедствуешь, - заметил названный Фарнабазом.
        - Грех жаловаться.
        - Хорошо, видать, Лагид кормит?
        - С чего ты взял? - спросил Аристомен, выковыривая застрявшее между зубами мясо.
        - Ты прибыл с его людьми.
        - Следил за мной? - усмехнулся Аристомен.
        - Не поверишь, случайно тебя в городе увидел, - улыбнулся Фарнабаз.
        - Ну увидел и ладно. Лет-то сколько минуло. Зачем встречи искал? Неужто старые счёты хочешь свести? - поинтересовался Аристомен ровным, даже с некоторыми ленивыми нотками, голосом.
        - С тобой-то? - хохотнул Фарнабаз, доставая нож, - не льсти себе. То, что ты меня тогда вязал там, у Хиоса, не ставит тебя даже в самый хвост очереди моих врагов. Опять же, я помню, каким приятным собеседником ты оказался.
        - Ну а как же, - улыбнулся в ответ Аристомен, - не каждый день выпадает такая удача.
        - Да уж, «удача». Я, признаться, тебя увидев, очень удивился. Думал, Александр тебе давным-давно голову оторвал, за то, что такого важного пленника упустил. Но, хвала Светозарному, я вижу, что она всё ещё на твоих плечах.
        - Да, боги строги, но милостивы, - покивал Аристомен, наливая Фарнабазу вина и разбавляя водой.
        Тот принял чашу.
        - Твоё здоровье.
        Отпил. Богам жертвовать не стал.
        - Сходил, стало быть, с царём до края света?
        - Нет. Остался в Египте.
        - А-а, - протянул Фарнабаз, отрезая себе кусок баранины.
        Аристомен некоторое терпеливо ждал, пока гость прожуёт, однако пауза затягивалась, и он не выдержал.
        - Сам-то как поживаешь?
        - Ну, скажем так, похуже чем ты, - ответил перс с набитым ртом, - если с самим собой прошлым сравнивать. А так… Вполне. Десятком кораблей владею. Торговля хорошо идёт. Не бедствую.
        - Не тоскуешь о прошлой жизни, купец Фарнабаз?
        Перс вскинул на македонянина взгляд, который рассказал Аристомену многое.
        - Не слыхал я, - негромко проговорил македонянин, - чтобы кто-то, имевший власть, даже и меньшую, чем у тебя была, вот так запросто с ней расстался. Может такое и бывало, но что-то с ходу не припомню. Разве что твоего отца. Но он, если мне не изменяет память, отказался от власти по старости и ослабшему здоровью.
        Фарнабаз не ответил. Выпил залпом и потянулся к кувшину-онхойе.
        - Так чего ты от меня хочешь, достойнейший сын своего отца? - спросил Аристомен.
        - Рассказать тебе хочу кое-что. Историю одну.
        - Ты меня, значит, собирателем историй считаешь?
        - Скажи ещё, будто я ошибся. Я, знаешь ли, людей расспрашивать тоже умею. И что-то мне подсказывает, будто твой господин очень заинтересуется этой историей.
        - Что ж, я бы рад послушать, но привык, что хорошие истории имеют цену.
        - Неужели тебе нечем заплатить? - удивился Фарнабаз и обвёл стол ножом, как указкой, - я думал, ты сейчас в достатке.
        - В достатке. Я, дорогой друг, вполне способен оценить очень хорошую историю из уст купца, но не имею ни малейшего понятия, во сколько мне встанет история бывшего сатрапа.
        - Меня не интересуют деньги, - ответил Фарнабаз.
        - Что тогда, если не деньги?
        - Ничего.
        - Ничего? - заломил бровь Аристомен.
        - Ничего, - подтвердил Фарнабаз и пояснил, - видишь ли, если после моего рассказа дела пойдут так, как мне хотелось бы, я получу своё независимо от желания твоего или Птолемея расплатиться.
        - Признаться, ты меня заинтриговал, - Аристомен подпёр подбородок кулаком, - я весь обратился в слух.
        С их последней встречи прошла целая жизнь, ни много, ни мало - восемнадцать лет. Тогда Фарнабаз, старший сын могущественного сатрапа Артабаза и сам сатрап, владетель Геллеспонтской Фригии, после смерти своего родного дядьки, родосца Мемнона, главнокомандующего персидскими войсками в Ионии и на островах, присоединился к флотоводцу царя царей Автофрадату. Вместе они баламутили эллинов-островитян, надеясь оторвать их от Александра, дошедшего к тому времени до Финикии. Помогали спартанскому царю Агису в его борьбе с македонянами. Мемнона Александр считал самым опасным своим врагом, племянник же оказался не столь искусным полководцем. В сражении возле Хиоса персы были разбиты македонским навархом Гегелохом и Фарнабаз попал в плен. Однако, когда Аристомен, в ту пору гипарет-порученец Гегелоха, вёз его к Александру, сатрап сумел сбежать.
        Вскоре дело врагов Александра на западе было полностью проиграно. Антипатр, наместник Македонии, разгромил восстание Агиса. Остатки некогда внушительного персидского флота рассеялись. О Фарнабазе много лет почти не вспоминали. Лишенный власти, богатства, потерявший почти всех своих людей, он осел на Родосе, у родичей своей матери-эллинки.
        Остальные сыновья Артабаза вместе с отцом продолжали сражаться против Александра на востоке. Когда Дарий потерпел окончательное поражение, потерял царство и жизнь, Артабаз с сыновьями покорился победителю. Все они, кроме Фарнабаза, поступили на службу к Александру. Престарелый Артабаз даже вновь получил сатрапию, Бактрию.
        Фарнабаз же так и продолжал сидеть на Родосе. В городе стоял македонский гарнизон, но наместники Александра в качестве врага бывшего сатрапа уже не воспринимали и не трогали.
        Когда Александр умер, его преемники начали войну друг с другом и вот тогда Фарнабаз покинул Родос. Присоединился к Эвмену, своему зятю, и тот в битве против Неоптолема, сатрапа Армении, доверил шурину командование персидской конницей.
        - Накануне того дела к войску прибыл мой брат Каувайча. Приехал из Ниссы и привёз письмо от Ртаунийи. Мы с ним почти десять лет не виделись. Обнялись, пировать стали. Вижу, что-то гнетёт его. Расспросил - молчит. Отнекивается. Не понравилось мне это. Вина ему принялся подливать, дабы разговорить, а он ни в какую. Только и смог вытянуть из него: «Хотел бы тебе, Фарнавазда, открыться, да не могу. Пока не могу. За сестру боюсь. Обдумать всё надо». Обиделся я тогда на него. Брат родной, а не доверяет.
        - Так и не сказал? - спросил Аристомен.
        - Не сказал. Он помянул сестру, а я подумал, не случилось ли чего с ней. Пристал к Эвмену. Он посмотрел на меня… странно. Сказал, что болела Ртаунийя по женской части, но всё обошлось и не стоит мне беспокоиться. А на следующий день была битва и славная победа. Вот только для Каувайчи она оказалась последней. Сложил он там голову.
        Фарнабаз опрокинул в себя ещё одну чашу и уронил голову на грудь.
        - Никогда не прощу себе… О, Светозарный Митра, почему ты в тот день наказал меня косноязычием? Почему я не смог разговорить его?
        Некоторое время он молчал. Аристомен терпеливо ждал.
        - Я пробыл с Эвменом ещё год, - продолжил, наконец, Фарнабаз, - а после поражения при Оркиниях наши дороги разошлись. Эвмен укрылся в Норе, а я вернулся сюда. Спустя пару лет накатила на меня тоска и захотелось родню разыскать. Братья, Аршама и Аребрдана на востоке сгинули. Артакаму выдали за твоего господина, да он её в Сузах бросил. На письмо не ответила, не знаю, жива ли. Ртаунийя ответила, только про неё знаю.
        - Ещё ведь сестра у тебя есть, - осторожно заметил Аристомен.
        - О ней и речь, - кивнул Фарнабаз, - Барсина. Я знал, что она в Пергаме. Написал. Не ответила. Сам поехал, а её и нет там. Опешил я, искать начал. Объездил все отцовские усадьбы. Нигде нет. Наконец, повезло мне отыскать старую Рзабару, служанку её. Жива ещё бабка была, хвала Митре. Вот она-то мне и рассказала, что давно уже, восемь лет назад, двое царёвых посланников увезли Барсину и ребёнка, а куда, то ей неведомо. И одним из тех посланников был Каувайча, потому Барсина поехала с ним спокойно и без страха. Огорчалась только Рзабара, что её с госпожой не взяли. И как в воду с тех пор Барсина канула.
        Он замолчал. Аристомен некоторое время переваривал услышанное, потом заметил:
        - Да уж, брат из тебя никудышный, раз ты столько лет о сестре и не вспоминал.
        Фарнабаз поднял на него взгляд, но ничего не ответил.
        - Зачем ты мне это всё рассказал? - спросил Аристомен.
        - А ты не догадываешься, явана? - зачем-то по-персидски спросил Фарнабаз, - скажи-ка мне, где сейчас ваш царь?
        - А-а… - пробормотал Аристомен. - Да, царя-то у нас уже, почитай, почти год нету.
        - Скоро будет, - оскалился перс, - Антигон прибрал к рукам почти всё, чем владел Дарайавауш. Египет и Сирия остались. К гадалке не ходить - скоро, ой как скоро Циклоп назовёт себя хшаятийей. А между тем может статься, что царь-то ваш жив-здоров. И всяко уж законней Одноглазого, хотя и рождён не в браке.
        - Это кто? - удивился Аристомен.
        - Племянник мой, - ответил Фарнабаз, - сын Барсины.
        - Ах вот оно что…
        Аристомен задумчиво почесал бороду. Пробормотал себе под нос:
        - Признаться, я и забыл про него. Не слышал, чтобы хоть кто-то вспоминал про мальчика…
        - Того Эвмен и добивался, - кивнул Фарнабаз.
        Македонянин поднял на перса взгляд.
        - Причём здесь Эвмен?
        - А при том, - ухмыльнулся бывший сатрап, - что повезло мне отыскать того македонянина-фрурарха,[11 - Фрурарх - начальник воинского гарнизона города или крепости.] кто тогда в Пергаме гарнизоном командовал. И рассказал он мне, будто тот, второй, который с Каувайчей приехал, предъявил знак ангара и подорожную, выданную Эвменом. Заметь - не Пердиккой. Да и сам посуди, кто ещё из ближних Александра стал бы печься о Барсине, прятать её от остальных, как не мой дорогой зять? Дела семейные.
        Ангар - гонец регулярной почтовой службы в царстве Ахеменидов и позже Александра.
        - Н-да… - только и смог выдавить из себя Аристомен.
        Он довольно долго молчал, переваривал услышанное. Наконец, неуверенным тоном сказал:
        - Ну вот не нашёл ты сестру с племянником, что логично. Прятать их в отцовских владениях было бы величайшей глупостью, там бы в первую очередь искали. А куда Эвмен их спрятал?
        - Понятия не имею, - ответил Фарнабаз.
        - То-то и оно. Знали, видать, всего трое. Двое точно мертвы, а третьего как искать, если даже имя его неизвестно? Или известно?
        - Не-а, - покачал головой перс, облизывая жирные пальцы, - фрурарх имени не запомнил. Но тот, вроде, представился, как гипарет Эвмена. Чай не сотни же у него порученцев было. Может я даже и знаком с ним. Может даже в одном шатре локтями толкались. Эх, знать бы имя…
        - Не скажи, насчёт сотен, - возразил Аристомен. - Вот как ты от меня сбежал тогда, я к царю прибыл и от Тира до Египта при грамматеоне состоял. Тоже, по особым поручениям.
        - Это за что тебе такая честь, неудачнику? - удивился Фарнабаз.
        Аристомен не ответил. Смотрел в пустую чашу и поглаживал бороду.
        Фарнабаз поднялся из-за стола.
        - Ладно. Я своё дело сделал, кость вам бросил. Ничего взамен не прошу, думаю, сам понимаешь, какая моя выгода в этом деле.
        - Погоди, - задержал его македонянин, - скажи только, почему именно мне всё рассказал? Мы знакомы с тобой еле-еле.
        - А кому? - удивился Фарнабаз, - этим цареубийцам за морем? Или Одноглазому? Открываться им - всё одно, что волка в пастухи звать. Да и как-то не было оказии.
        - Поэтому решил позвать зайца? - усмехнулся Аристомен[12 - Лаг, имя отца Птолемея I, переводится, как «заяц».].
        - Есть у меня ощущение, - ответил перс, - что твой господин в этой компании - самый приличный. Не считая зятя моего. Вот уж кто поистине был верен и благороден. Надеюсь, не дрогнул под его ногами мост Чинвад и пребывает он теперь в Доме Песни.
        Он помолчал немного и добавил:
        - Тебя, Аристомен, я не выслеживал и, сказать по правде, планов открыться Лагиду не имел. Со стороны глянуть - наша встреча случайна, но мниться мне - неспроста свёл нас Светозарный Митра именно сейчас. Нет здесь случайности, знак это свыше.
        - Может этого эвменова ближника и в живых-то уже нет, - возразил Аристомен, - и времени прошло много, поди-ка, разыщи теперь иголку…
        Фарнабаз упрямо мотнул головой.
        Аристомен прикусил губу.
        - Постараюсь сделать, что смогу, - пообещал македонянин и протянул персу руку с раскрытой ладонью.
        Тот скосил на неё взгляд, раздумывал несколько мгновений, а потом сцепил предплечья с посланником Птолемея.
        - Я живу возле храма Асклепия. Там мой дом тебе кто угодно укажет.
        Сказав это, перс повернулся и вышел прочь. Македонянин ещё довольно долго просидел за столом, но ни к вину, ни к пище больше не притронулся. Думал.
        В последние годы он служил в грамматеоне Ефиппа, который состоял при дворе египетского сатрапа кем-то навроде Эвмена при Александре. Для виду - грамматик, секретарь. Ефипп так же, как и кардиец в своё время, заведовал тайнами государства. Здесь, на Родосе, Аристомен по приказу Ефиппа встречался с кое-какими осведомителями. Птолемей уже давно обхаживал местных пританов и архонтов, рассчитывал заполучить остров себе в союзники и действовал не только уверениями в дружбе и подарками.
        Эта случайная встреча с Фарнабазом вне всякого сомнения - большая удача. Конечно, по сути, перс всучил ему кота в мешке, но хотя бы подарил, а не продал. Кто знает, способны ли эти сведения принести хоть какую-то пользу Египту, да и вопросов без ответов они породили с лихвой, но всё же пренебрегать услышанным Аристомен не собирался.
        Трудность заключалась в том, что он не мог немедленно отправиться обратно в Александрию. По заданию Ефиппа ему предстояло далее прибыть в Киликию и присоединиться там к другому египетскому посольству. Отплытие было намечено на завтра. Поистине, как нельзя более кстати они столкнулись с бывшим сатрапом.
        Ну что ж… До мальчика никому не было дела восемь лет. Подождёт ещё.
        Вот о чём македонянин не подумал, так это о том - не лучше ли Гераклу, сыну Александра тихо прожить всю свою жизнь в безвестности. Как-то вот не пришла такая мысль Аристомену в голову.
        Глава 3. Падение
        Месяцем позже. Библ, Финикия
        Тёплые деньки в «Стране пурпура» начали прибывать уже в антестерионе[13 - Антестерион, «месяц виноградной лозы», начинался в середине февраля.]. В Эгеиде ещё не окончился сезон штормов, ещё дремали в корабельных сараях зимовавшие на суше крутобокие пенители морей, а в Финикии они уже вовсю распускали паруса. Каждый день всё новые и новые караваны купцов прибывали к побережью из глубин Азии, оживляли торговлю, пробуждая её от зимней спячки.
        Поначалу, конечно, всех радовала подобная милость Благого Господина Баал-Хамона, но вскоре благодарственные молитвы поутихли, а косматую звезду снова припомнили. В конце месяца виноградной лозы солнце жарило уже совершенно по-летнему, вызывая тревожные мысли о грядущей засухе.
        В Библе жизнь на торговой площади возле храма Баалат-Гебал[14 - Баалат-Гебал - «Владычица Библа», верховная богиня этого города. Отождествлялась с египетской Хатор, богиней неба, любви, женственности, красоты, плодородия, веселья и танцев.] кипела лишь в утренние часы. К полудню площадь пустела. Торговцы, ремесленники, трапедзиты-менялы, покупатели, нищие, воры и стражники спешили укрыться от зноя. Некоторое оживление ещё наблюдалось на краю торговых рядов, в окрестностях Священного бассейна, где росло несколько дубов. Их тень и близкая водная гладь давали спасительную прохладу и именно сюда направлялся Антенор, с самого утра толкавшийся по рынку.
        Светлокожий македонянин отчаянно страдал от жары и спустил с плеч пропитанный потом хитон. Солнечные лучи без труда проникали сквозь неплотное плетение его грубой соломенной шляпы и дабы не обгорели шея и плечи, он набросил на них свёрнутый в несколько раз плащ.
        Место было занято. Под облюбованным Антенором дубом стоял воз, с которого два сирийца торговали раскрашенными горшками.
        - А скажите, почтенные, - спросил македонянин, - кому из богов справедливее вознести хвалу за столь великолепную погоду? И услышит ли чужеземца Баал-Хамон?
        - С чего вдруг тебя это беспокоит? - спросил один из сирийцев, тот, что постарше, - вы, яваны, всех богов зовёте по-своему. Своим богам и молись.
        - То верно, - согласно кивнул Антенор, - но за время, что я провёл здесь, меня не покидала мысль, что на чужих богов хорошо плевать, когда за тобой стоит тысяч десять крепких ребят с сариссами. Да и то, наш царь предпочитал с ними не ссориться. А в моём нынешнем положении не вредно запомнить пару-тройку молитв к здешним хозяевам.
        Выглядел он скверно. Давно не брил бороды, оброс, исхудал. Край видавшего виды хитона обтрёпан и подшит кое-как - только чтобы за раба не приняли. Всего имущества - нож за поясом и плащ с прорехой.
        - Если так весной жарит, что летом будет? - пробормотал македонянин себе под нос, ни к кому не обращаясь, - этак ведь и сдохнуть не мудрено.
        - А верно говорят, будто у вас зымой море в твэрд прэвращаеца? - спросил молодой сириец.
        - Не, это у скифов, - ответил Антенор, - у нас, в Македонии, море, как море.
        - Значит, нэт такого у вас? Так и думал, что врут.
        - Я слышал, будто в эту зиму в стране колхов произошло какое-то несусветное бедствие. Вроде как действительно море замёрзло на несколько стадий от берега, - возразил Антенор.
        Он бегло болтал по-персидски, легко по речи отличал мидянина от бактрийца, мог вполне сносно объясниться и с финикийцем, и с теми же сирийцами на их родных языках, но пригождались эти навыки ему нечасто. Здесь чуть ли не все говорили на аттическом наречии. Обрастая варварскими словечками и упрощаясь, оно стремительно превращалось во всеобщий язык.
        - Брехна, - уверенно заявил молодой, - морякам вабче вэрит нилза. Врут через слово, как дышат.
        - Я слышал такие речи и про купцов, - прищурился Антенор.
        - Ты кого назвал лжецом, а? - моментально взвился сириец.
        - Точно не тебя, почтенный, - примирительно поднял руки Антенор, - ты ведь, как я погляжу, гончар?
        Он поспешил сменить тему разговора и принялся расхваливать роспись товара. Мода на всё эллинское добралась и сюда. На горшках красовались олимпийские боги и герои. Их явно копировали с аттических образцов, вот только до оригинала им было, как муравейнику до Олимпа.
        - Это что тут нарисовано? - поинтересовался у сирийцев ещё один прохожий.
        - Поедынок Гектора с Агеллай, - сказал сириец, - нравица?
        - С Ахиллом, - поправил Антенор.
        - Да сколько можно малевать такое? - фыркнул прохожий, - с афинскими всё равно не сравнить. Изобразил бы лучше голых баб!
        - Нашёл чего просить, он их такими убогими рисует, что так и хочется одеть! - прыснул его товарищ.
        Молодой сириец аж побагровел, дар речи потерял. Пожилой гончар возмутился.
        - Ай, уважаемый, не покупаешь, зачем хаять? Давай, ходи отсюда.
        Антенор не стал участвовать в перепалке, полез ближе к воде. Какой-то зазывала, сорвавший голос, устало хрипел:
        - Папирусы. Чистые папирусы. Для письма.
        - А чего они в пятнах? - спросил Антенор, - рыбу заворачивали?
        Зазывала скривился.
        - Иди отсюда, слушай, да?
        Неподалёку группа зевак делилась впечатлениями от посещения передвижного зверинца.
        - Да видел я ту гиену, тоже мне диво. Псина и псина. Вот в прошлом году два родосских купца показывали на островах павлина, вот это чудо из чудес. Говорят, из самой Индии привезён.
        - Павлина? Что это за зверь?
        - Не зверь, а птица.
        - Птица? И сладко ли поёт?
        - Нет голоса ужасней. Мне Архилох напел, я содрогнулся.
        - Архилох? Ему можно верить. Что же в ней тогда примечательного?
        - Я слышал, красоты она неописуемой.
        - А это случаем не те два родосских прохвоста, что третьего дня тут похвалялись своими подвигами? Признаться, я чуть было не уснул во время этой повести…
        Антенор непроизвольно зевнул, и вдруг напрягся. Вытянул шею, высматривая что-то или кого-то поверх голов.
        Восемь рабов тащили дорогие открытые носилки, на которых возлежал богато одетый полноватый старик. Навстречу носилкам степенно вышагивали два вола, тянувших телегу, нагруженную какими-то тюками.
        Рабы попытались с телегой разминуться. Хозяину это, как видно, не понравилось, он прикрикнул, чтобы посторонились волы. Рабы послушно остановились, а волы нет. Рабы вынужденно подались в сторону, один из них оступился, носилки накренились, и хозяин кубарем покатился на землю под хохот зевак. Телега проехала мимо.
        Старик с кряхтением поднялся и разразился потоком брани в спину зажиточного крестьянина, восседавшего на мешках. Тот обернулся и невозмутимо показал старику неприличный жест. У деда встопорщилась ухоженная борода.
        - Да что же это такое делается, люди?! Меня, всеми уважаемого Гамил-Нинипа, отдавшего здоровье ради спасения Отечества поносит всякий немытый скот?! Доколе?!
        - Чего орёшь, старый? - окликнул старика какой-то прохожий, - когда это ты сражался за Отечество?
        - Да я с персами… - закипел старик, оглядываясь по сторонам в поисках насмешника, - да я…
        Старик задохнулся от бешенства, закрутил головой, высматривая очередного обидчика. Взгляд его упал на провинившегося раба, который стоял, ни жив, ни мёртв.
        - Ах ты, мерзавец! Скотина тупая!
        Он выхватил из носилок палку и замахнулся на раба, но не ударил, его руку перехватил Антенор.
        - Не бей парня, Нинип. Убьёшь, ему же обидно будет.
        Старик резво вывернулся, сверкнул очами, собираясь обрушиться на нового негодяя, но неожиданно стушевался.
        - Ты что ли опять? Чего ко мне привязался? Не знаю я ничего! Сказал ведь уже раз - не знаю! Да и знал бы, не перед тобой, оборванцем, мне ответ держать!
        - Да ладно? - притворно удивился Антенор, - а мне показалось, ты прямо-таки мечтаешь кое-что мне поведать. Неужто обманулся?
        - Обманулся, ты, обманулся. Иди своей дорогой, пока мои люди тебя не отделали!
        - Эти, что ли? - усмехнулся Антенор и кивнул на обливавшихся потом рабов.
        - Эй, Зор, где ты там, ленивая скотина? - закричал старик.
        - Господин, не надо, господин, - тронул Антенора за локоть провинившийся раб.
        Антенор уже и сам видел, что разговора не получится. К нему, поигрывая палкой, направлялся чернобородый лысый детина, вдвое шире македонянина в плечах.
        - Хватай его Зор! - завопил старик.
        Тот, однако, в точности исполнять приказ не спешил. Приближаясь к македонянину, он на мгновение скосил глаза куда-то в сторону. Потом снова уставился на Антенора.
        - Ты. Ходи отсюда. Хозяин говорить не будет.
        Антенор снова усмехнулся, но на рожон лезть не стал. Шагнул назад, повернулся. И тут на него налетели, едва с ног не сшибли. Какой-то оборванец, обликом почти неотличимый от самого македонянина.
        - Смотри, куда прёшь!
        Оборванец в ответ пролепетал что-то невнятное и был таков.
        Антенор отошёл в сторону, исподлобья поглядывая на Гамил-Нинипа, который продолжал орать на рабов и Зора. И вдруг схватился за пояс.
        Ножа не было.
        Взгляд Антенора внезапно сделался очень озабоченным. Он огляделся по сторонам и заторопился прочь с площади.
        За храмом Баалат располагался дворец наместника. Раньше он принадлежал царям Библа, но после падения Ахеменидов нынешний царь Адар-Мелек присвоил себе более роскошный персидский дворец, а свои прежние покои уступил наместнику Александра. Потом здесь разместился чиновник, назначенный сатрапом Лаомедонтом, а когда Финикию захватил Птолемей, эти хоромы достались его людям.
        Антенор вошёл в небольшой неприметный домик, стоявший неподалёку от дворца. Здесь обитал архифилакит[15 - Архифилакит - полицейский чиновник в эллинистическом Египте.] Павсаний, местный глава службы, которую Лагид недавно учредил в Египте, а теперь распространил и на Сирию.
        Скучавшая у входа стража пропустила Антенора внутрь беспрепятственно. Его здесь знали. Павсаний сидел за столом, заваленном папирусами и что-то писал. Бросил быстрый взгляд на вошедшего, и вновь углубился в работу.
        - Что скажешь? Говорил с Нинипом?
        - Говорил, - процедил Антенор.
        - И как?
        - Никак.
        - Понятно, - безо всякого выражения сказал Павсаний.
        Некоторое время оба молчали. Архифилакит посадил на папирус кляксу, вполголоса выругался и снова посмотрел на Антенора.
        - Я тебя предупреждал. Ты для них червь. Раздавят, и не даже не успеешь разглядеть, кто.
        - Что же, отступиться? - недовольно спросил Антенор.
        - Это было бы разумно.
        - И это говорит мне архифилакит.
        - Просто я знаю пределы своих возможностей, - пожал плечами Павсаний, - они распространяются не слишком широко. Ты норовишь перейти дорогу уважаемым людям. Кончится тем, что тебя найдут в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом.
        - Казнён невиновный, - сказал Антенор, - истинный преступник на свободе. И всем наплевать.
        Павсаний снова оторвался от папируса.
        - Конюх был виновен. Лошадей украл? Украл. Сознался. Чем ты недоволен?
        - Тем, что лошадей не нашли.
        - Ну, что же тут сделаешь. Смирись. Лошадки уплыли, и награды от Мелека тебе уже не видать. Не повезло, сочувствую. Как думаешь, это отскрести можно?
        Последние слова его относились к испорченному папирусу.
        - Возьми новый, - буркнул Антенор.
        - Ага, сейчас. У меня пальцы уже задеревенели, опять всё заново переписывать?
        - Купи раба. Я сегодня слышал зазывалу, продавали раба, знающего три письменных наречия, включая эти ваши египетские картинки. А насчёт уплывших лошадок, я же говорил тебе - в порту их не видели.
        - Не обратили внимания.
        - Это же царские лошади, как можно на них внимания не обратить? Весь город их на Играх видел.
        Павсаний пожал плечами.
        - Если без дорогой сбруи, почему нет? Лошади, как лошади.
        - Э, Павсаний, сразу видно, что ты ничего в этом деле не понимаешь. Это же «нисейцы»! Их стать ни с чьей другой не спутать. Они таких деньжищ стоят, каких ты и представить не можешь.
        - Я могу представить довольно много, - пробормотал Павсаний, скобливший кончиком ножа ещё не совсем подсохшие чернила.
        - Да и к тому же той гиппогоги,[16 - Гиппогога - судно для перевозки лошадей.] которую назвал конюх, в порту не было. И погода была плохая.
        - Вот потому никто лошадок и не видел. Погода была плохая, никто в порту праздно не шатался.
        Антенор покачал головой.
        - Ну, допустим, ты прав, - сказал Павсаний, - на корабль их не заводили, городская стража тоже не видела. Куда же они делись?
        - Сто раз уже говорил, в конюшнях Эшмуназара надо посмотреть.
        - Ха, кто ж тебе это даст? Даже сам царь к нему с обыском нагрянуть не посмеет. Да и домыслы это всё. Никаких доказательств того, что царских лошадей украл Эшмуназар, у тебя нет. Приказчик его с тобой разговаривать не стал. Не подступиться к ним, а нам нет резона ссориться с этими людьми. Тут не Египет. Пока что.
        Антенор недовольно посопел, но ничего не ответил.
        - Ты чего пришёл-то? - спросил Павсаний. - Поплакаться, что Нинип с тобой не стал разговаривать? Или может его мальчики тебе бока намяли?
        Антенор кашлянул.
        - Тут… такое дело. Нож у меня украли.
        - Нож?
        - Ну да. Помнишь, рукоять ещё приметная такая.
        - Точно украли? Может, потерял?
        - Точно.
        Павсаний сунул гусиное перо в чернильницу, отложил в сторону папирус и скрестил руки на груди.
        - Вор у вора дубинку украл?
        - Я не вор, - огрызнулся Антенор, - ты же меня знаешь.
        Павсаний покивал.
        - Ну да. Целых три месяца.
        Антенор решил эту тему не развивать.
        - Ты ведь понимаешь, что происходит? К чему грабить нищего? Если только не нужно, чтобы вскорости обнаружился покойник с моим ножом в груди. А уж опознать нож видаки найдутся.
        Павсаний поскрёб подбородок. Откинулся на спинку кресла и посмотрел на Антенора так, будто впервые его увидел.
        - Да уж. Похоже, я был неправ. У кого-то рыльце-то и впрямь в пушку. И это не конюх. Интересно, почему они тебя решили не просто втихушку зарезать, а подставить?
        - Не знаю.
        - А может это не Эшмуназар? Может, ты ещё кому дорогу заступил? Наш пострел везде поспел, а?
        Антенор не ответил.
        Павсаний помолчал немного, потом сказал.
        - Хорошо, что сразу пришёл ко мне. Ступай пока. Если что нехорошее случится, если местные тебя схватят, я прикрою.
        - Павсаний, - попросил Антенор, - возьми меня к себе.
        - Нет. Ты мне как отакоуст[17 - Отакоуст - шпион, агент внутренней разведки (агент внешней разведки - катаскоп).] более полезен.
        - Тогда денег дай! - рассердился Антенор. - Я тебе тут не за спасибо уши заливаю!
        - Ты пока не очень-то много туда залил, - скривился Павсаний, но всё же потянулся к шкатулке, стоявшей на столе, и отсчитал четыре обола.
        Антенор некоторое время молча взирал на медяки.
        - Павсаний, ты совсем охренел? Гребец триеры столько за два дня получает!
        - Ну, так иди и греби, если тебе мало, - огрызнулся Павсаний, но всё же добавил ещё четыре монеты, - «мало», кошка кричала… Хватит пока с тебя, ступай.
        - Скупердяй… - процедил Антенор и вышел.
        К вечеру он пришёл на окраину города, к заезжему дому, самому дешёвому в Библе и служившему ночлежкой для бедняков, не имевших крыши над головой. Заезжий дом сей более напоминал хлев, нежели место, где пристало ночевать людям, но Антенору сейчас было не до излишеств. Не под звёздами спать, и то ладно. Днём хоть и жара, но ночи холодные. Околеешь в два счёта. Однако и тут его ждал неприятный сюрприз.
        - Эй, явана! Ты нэ забыл про долг? - тепло приветствовал македонянина хозяин заведения, сириец.
        - Не забыл, - буркнул Антенор.
        Он пошарил в складке пояса, длинной полосы льна, сложенной вдоль, и вытащил несколько медяков. За соломенный тюфяк в комнате с тараканами, где храпело и пускало ветры человек десять, тут брали два халка в день, четверть обола. Однако Антенор уже задолжал столько, что сразу же расстался со всеми деньгами, которые ему выдал Павсаний.
        Хозяин монеты сгрёб, пересчитал. Внутрь македонянина не пропустил.
        - С тэба ещё два обол.
        - Я позже расплачусь. Отдал же большую часть.
        - Мнэ надоело ждат. И драхма впэрёд давай. Мало платишь.
        - Да чтоб тебя… - буркнул македонянин.
        Он снова порылся в поясе и вытащил всего одну серебряную монетку, да и ту обломанную. Скрипнул зубами.
        - Прости, уважаемый, боги нынче мне не благоволят.
        - Нэт дэнег?
        Антенор покачал головой.
        - Проваливай. Нэ забывай про долг. Найду из-под зэмля.
        Антенор вздохнул.
        «Придётся снова уподобиться собаке Диогену».
        Ночевал он в большом пифосе из-под зерна в порту. Закутался в плащ и всю ночь стучал зубами, размышляя, как быть дальше.
        Дела шли скверно уже давно. В Ниссе Артонис снабдила его деньгами, но хватило их ненадолго. В Киликии Антенор продал шлем. Потом пришла очередь льняного панциря. Остался меч.
        В Тарсе Антенор свёл знакомство с лихими людьми, промышлявшими морским разбоем, но пробыл в их обществе недолго. Душегубство не на войне ему претило. Он никак не мог найти себе занятие. Пойти наёмничать? Поначалу он гнал эту мысль, не желая снова участвовать в усобицах сатрапов-изменников. Не хотелось самому предавать всё то, ради чего сражался и погиб Эвмен. Однако голод не тётка, и в последнее время македонянин частенько подумывал, что идея не столь уж и плоха.
        Чем он только не занимался. И скот перегонял на зимние пастбища и беглых рабов разыскивал. В последнем особенно преуспел, но вступил на этом поприще в серьёзные тёрки с некоторыми глубокоуважаемыми людьми. Из Киликии пришлось убраться.
        В Иссе Антенор продал меч и направился в Финикию, в надежде поступить в ангарейон. При Лаомедонте в Сирии сеть подорожных станций, где царские гонцы-ангары, «летевшие быстрее журавлей», могли получить свежих лошадей, почти развалилась, но рачительный Лагид начал всё восстанавливать заново. Однако ни в Триполе, ни в Библе Антенора в ангарейон не взяли. Не захотели связываться с подозрительным голодранцем в таком деликатном деле, как доставка государственных писем, чаще всего секретных. Даже не поверили, что он верхом ездит.
        Кто знает, до какой крайности он бы докатился, если бы не случайно подслушанный на рынке разговор о краже. Антенор всегда отличался наблюдательностью, да и нить его судьбы в тот момент свилась исключительно удачно - вора он вычислил очень быстро, чем обратил на себя внимание архифилакита. Павсания особенно впечатлило то, что в Библе Антенор обретался лишь несколько дней и, тем не менее, моментально сориентировался в незнакомом городе среди незнакомых людей. Так Антенор и сделался отакоустом, «ушами» архифилакита. В сей роли он себя чувствовал неуютно, но тешился надеждой, что дела рано или поздно пойдут на лад.
        Однако что-то не пошли. Вскоре после Посейдоновых Игр, на которых победу одержала колесница, снаряжённая царём Адар-Мелеком, по Библу пронёсся слух, будто лошадей украли. Виновного назвали быстро - им оказался скорбный умом конюх царских конюшен. Под пыткой он оговорил себя. Лошадей не нашли. Косноязычный конюх, которого лошади понимали куда лучше, чем люди, заявил, будто продал красавцев какому-то киликийцу, который уже отчалил.
        Антенора к следствию никто не допускал (ещё бы тут всякий голозадый свой нос везде совал), но обстоятельства дела выплеснулись наружу и растеклись по языкам. Македонянин усмотрел кучу противоречий и начал копать сам, без разрешения Павсания, не имея никаких полномочий для дознания. Просто походил по городу и кое-кого поспрашивал. Когда всё взвесил, возникло у него подозрение, что к краже имеет отношение Эшмуназар, один из знатнейших и богатейших людей Библа. Родич Энила, предыдущего царя, ныне покойного. Чем обвинять такого, лучше уж сразу самому себе могилу вырыть. Ну и вот, похоже, действительно вырыл.
        Утром следующего дня, едва только «встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», как говорил один слепой поэт, Антенор вылез из пифоса. Поёживаясь, побрёл в город по пустынной в сей ранний час дороге. Возле царских гробниц его окликнули.
        - Господин!
        - Кто меня зовёт? - огляделся Антенор.
        - Господин, не ходи в город, тебя ищут.
        - Кто ищет? Кто ты такой?
        От серой стены отделилась тень. Македонянин прищурился, протёр сухие глаза, пытаясь разобрать черты лица. Наконец, ему это удалось. Тенью оказался провинившийся раб Гамил-Нинипа.
        - Не ходи туда, господин. Тебе надо бежать.
        - Это с какой стати? - удивился Антенор.
        - Кто-то убил господина архифилакита. Все думают на тебя. В трупе нашли нож. Опознали, что твой.
        Антенор побледнел.
        «Твою же мать… А быстро тут у них…»
        Он затравленно огляделся. Вокруг никого не было. Раб снова скрылся в тени.
        - Стой! Погоди! Как ты меня нашёл?
        - Я не могу оставаться, прости, господин.
        - Почему ты предупредил меня? - спросил Антенор, ещё туго соображавший.
        - Ты добрый, господин…
        Мысли Антенора понеслись галопом.
        «Как-то ведь нашёл. Знал, где нужно искать. Стало быть, и другие найдут. Что же делать-то? Поверить? Или пойти самому убедиться? Ага, там и скрутят. Того и ждут. Вот же сучье племя… Но каковы?! Зарезали не самого мелкого чиновника и ради чего? Ради коней эти сраных? Да не поверю ни в жисть. А вдруг бы всё вскрылось? Финикийская знать убивает людей Лагида. Да он тут камня на камне не оставит! Неужто настолько в своей безнаказанности уверены? Думают, будто Баала за бороду схватили? Что-то тут посерьёзнее творится, раз так осмелели».
        Антенор развернулся и быстро зашагал назад, к морю. На корабль он без денег сесть не мог и потому всего лишь намеревался по берегу обойти городские стены и выйти на южную дорогу. К северу от Библа Триполь, там он уже был и знал, что снова идти туда бессмысленно. Ловить нечего. На востоке Ливан. С голыми руками в горах пропадёшь. Местные имеют склонность к разбойному промыслу, но пристать к ним не получится, это не киликийцы, чужака не примут. Оставалась одна дорога - на юг, где лежали крупнейшие богатейшие города - Берит, Сидон и Тир. Как-то там его судьба сложится? А какой у него выбор?
        Сборы ему не требовались, всё имущество на нём, так вперёд. Вот только на этот раз шансы сдохнуть от голода резко повысились.
        Антенор залез в складку пояса и вытащил обломанную тетрадрахму, повертел в пальцах, подкинул на ладони. Задумчиво покусал губу, разглядывая гордый рогатый профиль царя Александра. Эту монетку он нашёл в личных вещах Эвмена, когда Антигон разрешил им с Иеронимом забрать их. Монетка хранилась в небольшом кожаном мешочке в шкатулке с письмами, которые Эвмен спалил накануне сражения. Монетку оставил на месте. Может, просто не заметил. Теперь уже не узнать.
        На мешочке иглой была процарапана надпись - «Тот самый».
        Глава 4. О том, как полезно знать ремёсла
        Окрестности Сидона
        Дорога лениво повторяла нехитрые изгибы береговой линии, временами скрывалась в тени рощ акаций и вновь выбиралась на простор. Хорошая дорога. Старая, как само время, за многие века утрамбованная до такой плотности, что случись на ней прорости какому-нибудь семечку, ростку пришлось бы пробиваться к солнцу, всё одно, что через камень.
        Многое повидала дорога. Без счёта прошло по ней одиноких путников и торговых караванов. Помнила она немало ратей, что с давних времён хаживали по Финикии с севера на юг, с юга на север. Слышала многоязыкую речь десятков народов. В последнее время здесь всё чаще звучал эллинский говор. Неспешные беседы, за которыми коротали долгие стадии купцы и воины. Нередко - песни. Вот и сейчас сильный мужской баритон весело выводил на всю округу:
        - Различно женщин нрав сложил вначале Зевс:
        Одну из хрюшки он щетинистой слепил -
        Всё в доме у такой валяется в грязи,
        Разбросано кругом, - что где, не разберёшь.
        Сама ж - немытая, в засаленном плаще,
        В навозе дни сидит, нагуливая жир[18 - Автор - Семонид Аморгский.].
        Ему подпевали ещё, по меньшей мере, три глотки:
        - Другую из лисы коварной создал бог -
        Всё в толк берёт она, сметлива хоть куда,
        Равно к добру и злу ей ведомы пути,
        И часто то бранит, то хвалит ту же вещь,
        То да, то нет. Порыв меняется что час.
        Сипло посвистывала флейта. Скрипели большие, взрослому мужу по пояс, колёса. Позвякивали бубенчики на шеях четырёх волов, тянувших две телеги, на которых восседало пять человек. Ещё трое шли пешком, причём один из них вёл в поводу коня. Замыкал процессию всадник верхом на осле.
        Облик путники имели пёстрый. Двое в персидском платье и штанах-анаксаридах. Остальные голоногие, на эллинский манер, но обладатель ушастого «скакуна» - явно финикиец, из местных. Все бородатые, загорелые, одетые добротно. Если не считать Антенора, который шёл рядом с запевалой и, будто позабыв печали и тяжкие думы последних дней, жизнерадостно вторил ему:
        - Иной передала собака вёрткий нрав.
        Проныра - ей бы всё разведать, разузнать,
        Повсюду нос суёт, снуёт по всем углам,
        Знай лает, хоть кругом не видно ни души.
        И не унять её: пусть муж угрозы шлёт,
        Пусть зубы вышибет булыжником в сердцах,
        Пусть кротко, ласково упрашивает он -
        Она и у чужих в гостях своё несёт.
        Попробуй одолеть её крикливый нрав.
        Возница передней телеги, пожилой перс, в ухоженную бороду которого годы вплели немало серебряных нитей, не подпевал, однако прищур его чёрных глаз выдавал, что он всё прекрасно понимает и над словами песни про себя посмеивается. Сидевший рядом с ним муж, плешивый широкоплечий эллин лет сорока, улыбался и отбивал ладонями ритм по борту телеги.
        Запевала безо всякого стеснения драл что есть мочи горло, «красуясь» брешью на месте одного из верхних резцов:
        - Да, это зло из зол, что женщиной зовут,
        Дал Зевс, и если есть чуть пользы от неё -
        Хозяин от жены без меры терпит зло.
        И дня не проведёт спокойно, без тревог,
        Кто с женщиной судьбу свою соединил…
        Куплетов в песне было много, ибо женский нрав, как известно, весьма разнообразен. Одну из жён Зевс вылепил из комьев земляных, другую из морской волны, третью из осла… Всех слов Антенор не знал и потому к концу песни просто трясся от хохота, спотыкаясь на каждом шагу.
        - Ну и голосина у тебя, Репейник! Небось, в театре пел? - поинтересовался он у запевалы.
        - Да где уж нам, сиворылым, - усмехнулся тот.
        - В театре твоё рыло никому не видно и не интересно, - заметил плешивый, - надел маску и вперёд.
        - Да не, это не моё, - с притворной скромностью ответил Репейник.
        - А зря, - сказал плешивый, - я слышал, быть актёром почётно и денежно. Завсегда позовут на симпосион, жри там от пуза.
        - Где-нибудь в Афинах, может и так, - сказал Антенор.
        - Я яйца сырые не люблю, - заявил Репейник, - а их для голоса каждый день есть надо.
        - Кстати, про жрат, - подал голос пожилой перс, - вечереет уже. Встават бы надо.
        - Скоро будет постоялый двор, - ответил плешивый, - я тут бывал уже.
        - То хорошо, - кивнул перс, - полба уже нэт мочи жрат.
        Тот, кто насвистывал мотив, отставил флейту и сказал:
        - Багавир, коли ты такой привереда, сходи в лесок, там мясо бегает, добудь.
        - Старый ходы в лес, - сердито покачал головой перс, - ты молодой, сиды на задница. И стыда ни капли. Вот времена настали…
        - Пошли вон Сахру, - пожал плечами флейтист, - он молодой.
        Сахрой звали племянника Багавира, здоровенного детину нрава столь скромного, что македонянин с самого знакомства гадал, умеет ли тот говорить. Рот Сахра открывал лишь для того, чтобы занести туда ложку. Шириной плеч он мог посрамить Геракла, при этом выражение лица имел до того детское, что даже небольшая кудрявая бородка не прибавляла ему возраст. Антенор решил, что лет парню не больше двадцати, а скорее меньше.
        - Сахру? Он тэбе принэсёт мясо, да. Этот боров так будет сучьями трэщать, что за парасанг[19 - Парасанг - персидская мера длины, равная 5549 м.] глухой услышит.
        Уж на кого, а на борова Сахра точно не походил, однако на дядюшкино ворчание не обиделся, улыбнулся. Багавир ткнул его кулаком в мускулистое плечо и прошипел на родном языке:
        - Чего ты лыбишься, дитя позора?
        Тот смутился и потупил взгляд. Антенор пробежал взглядом по лицам остальных. Они на слова старика никак не отреагировали.
        «По-персидски не понимают?»
        Собственные языковые познания он обнаруживать не стал.
        Старый перс, бывший большим любителем поесть, продолжал вздыхать, что сил никаких нет, месяц жить на одной полбе.
        - Хватит ворчать, Багавир, - сказал плешивый эллин, сидевший на телеге возле старого перса, - в Сидон придём, отметим это дело. На рынке затаримся снедью, да закатим такой обед…
        - Кто ж его закатыт? - скептически хмыкнул перс, - Ксантыпп, что ли? У него руки из задница растут.
        - Ты мои руки не трожь, - обиделся флейтист.
        - Зачем Ксантипп? Ты сам нас удиви, - предложил плешивый.
        - Э нэт, - возразил Багавир, - пусть он удивит. Его за язык ныкто нэ тянул.
        Эти слова относились к Антенору. В первый же вечер, когда попутчики собрались поужинать, его гостеприимно пригласили к общему котлу. На следующем привале он, дабы отблагодарить этих людей, и, не имея иной возможности, вызвался и костром командовать и кашу сварить. А во время ужина развлекал всю компанию рассказами об удивительных блюдах, что бытуют на востоке.
        - В Бактрии и Арахосии довелось мне попробовать пилав. Это такое… Словами не описать. Да ты, уважаемый Багавир, верно знаешь?
        Старик покачал головой.
        - У нас, в Лидии, такого нэт.
        - Разве ты лидиец, почтеннейший? - удивился Антенор.
        - Нэт. Прэдок пришёл в Лидию. С Курушем. Остался.
        - Это они так царя Кира зовут, - шепнул Антенору Репейник.
        - Я знаю.
        - Ты дальше говори, - потребовал Багавир.
        - Ну, так вот, - послушался Антенор, - варят этот пилав из мелкого белого зерна, что везут из Индии и продают за большие деньги[20 - В описываемое время рис на Ближнем Востоке ещё не выращивали. Он начал распространяться на запад из Индии после похода Александра.]. Зерно это там зовут брише, а в Бактрии беренж. К нему добавляют баранину, шафран, айву, изюм. Пальчики оближешь. Человек считается богачом, если ест один только пилав.
        Багавир цокнул языком.
        - Э, парень, красыво говоришь. И сам такое приготовить можешь?
        - Не могу. Где же я тут беренж возьму? А без него пилав не выйдет. Но я могу и другое приготовить. Увидишь, не хуже.
        - Ты сказал. Смотри, нэ буд, как Худой. Он толко свистэт свой дудка может. А ты за слова отвечай.
        Худым, как уже выяснил Антенор, они звали Ксантиппа. В основном за глаза, ибо тот обижался. Худобой он вовсе не отличался. Репейник, верно прочитав выражение лица нового попутчика, с улыбкой пояснил:
        - Он не потому Худой, что худой, а потому, что не толстый. Был у нас в компании ещё один Ксантипп. Вот тот, что бочонок. Руками не охватить. Кашеваром у нас был, хотя и плотник неплохой. Конечно, не такой хороший, как я…
        - Скорее, не такой пустозвон, - фыркнул плешивый.
        - А сейчас он где? - спросил Антенор.
        - Отпал от компании, - ответил Репейник, - женился.
        - А вы, что, все неженатые?
        - Не все, - сказал плешивый.
        - Что до меня, - хохотнул Репейник, - то я в эти сети ни в жисть не попадусь!
        И он снова затянул песню про нравы жён.
        Знакомство с этими людьми стало для Антенора даром богов. Выйдя из Библа, он двигался быстро и к полудню нагнал два неспешно ехавших воза с шестью путниками. Поприветствовал. Те благодушно ответили. Слово за слово, завязался разговор. Люди оказались довольно открытыми, таиться от незнакомца не стали.
        То были артельщики, ремесленники, ехавшие в Сидон на заработки. Старшим представился плешивый Аполлодор, сын Каллистрата, плотник-корабельщик из Китиона, что на Кипре. Он был моложе Багавира, но всеми признавался вожаком.
        Следующий по старшинству после этих двоих - земляк Аполлодора, молчаливый Протей, сын Нитумбаала. По имени отца понятно, что финикиец. А что сам носил эллинское имя, так Антенор тому нимало не удивился - уж не первый десяток лет в «Стране пурпура» завелась такая мода, на всё эллинское.
        Дион по прозвищу Репейник, родосец, был на вид ровесником Антенора. Прозвище своё, как в отместку поведал македонянину Ксантипп, Дион получил вовсе не за колючий язык и липучий нрав, как вначале подумал македонянин, а за страсть к лекарскому делу. Впрочем, все его познания в сём искусстве ограничивались одним единственным снадобьем. Всех он норовил лечить отварами из колючек и прикладыванием на больные места лопухов.
        - Вот как от твоей стряпни запор случится, - не задержался тогда с ответом Дион, - тут-то я всех и спасу.
        - Давай-давай, спаситель ты наш. Спасёшь, как Аполлодору волосы спасал? - хмыкнул Ксантипп.
        - Обижаешь. Лопух от выпадения волос - вернейшее средство. Просто надо было ещё раз попробовать.
        - Я тебе сейчас глаза на задницу натяну, - пообещал Аполлодор.
        - Тьфу-ты… - сплюнул Багавир, - как бабы языками чешут…
        С артелью шли ещё два человека, к компании не относившихся. Антенор познакомился и с ними.
        На осле ехал местный житель, крестьянин-паломник, державший путь в известный на всю Финикию храм Эшмуна, на эллинский манер Асклепия. Намеревался принести жертву для излечения больной жены. В разговор он никак не встревал. Трусил себе позади.
        Коня в поводу вёл эллин, назвавшийся Аристоменом. Из всех попутчиков летами он уступал, пожалуй, одному лишь Багавиру. Иногда садился верхом, но ехал шагом, явно не собираясь отрываться от компании.
        При знакомстве любопытный Репейник сразу пристал к Антенору с расспросами - кто таков и куда путь держишь.
        - Видок у тебя, брат, прямо скажем, не цветущий. Тяжёлые деньки настали?
        - Они самые, - вздохнул Антенор.
        - Что же случилось? Ограбили, или в кости проигрался?
        - Не то и не другое. Просто как-то всё… наперекосяк идёт. Давненько уж.
        - А есть ли семья?
        - Нет никого. Никто дома не ждёт, да и дома-то нет. Странствую вот, от одного угла до другого. Случайными заработками перебиваюсь.
        Антенор отметил, что Аристомен искоса поглядывает на него, и как-то очень внимательно.
        - Работы нет? - цокнул языком Репейник, - а каким ремеслом владеешь?
        Антенор не успел ответить, как Аристомен влез в разговор.
        - С Александром до края Ойкумены прогулялся, уважаемый?
        - Было дело, - не стал запираться Антенор, коего попутчики сразу определили, как македонянина.
        - А что сейчас идёшь один, как перст?
        - Вот то-то и оно, что перст. Был я перстом в кулаке, остался сам по себе.
        - Что так? - поинтересовался Аристомен, - рука-то никуда не делась и остальные пальцы все на месте.
        - Только они теперь растопырены.
        - Подался бы в наёмники, всё лучше, чем нищенствовать.
        - Может, и подамся, - вздохнул Антенор.
        Аристомен ещё некоторое время сверлил его взглядом, но дальше пытать не стал. Некоторое время прошагали в молчании.
        - А чем же ты прежде занимался? - спросил Дион, - не с пелёнок же в царёво войско попал.
        - Коз пас, - ответил Антенор.
        - Коз? - усмехнулся Аристомен, - коз до Филиппа вся фаланга пасла. И даже из нынешних гетайров кое-кто.
        - Неужто и правда, никакого ремесла не знаешь? - недоверчиво спросил Репейник.
        - Конюхом ещё был.
        - При ком-то из царских «друзей» состоял? - спросил Аристомен.
        Антенор, которого стала настораживать дотошность всадника, ответил уклончиво:
        - Нет. Не из числа «друзей».
        - Понятно, - кивнул Аристомен. Дальше расспрашивать не стал.
        Что ему стало «понятно» Антенор не выпытывал.
        - Да, брат… Тяжко без ремесла-то, - сказал Репейник.
        - Да и с ремеслом, как я погляжу, не со всяким будешь на отчизне пузо греть, - заметил Антенор, - иной раз и по чужбине поскитаешься.
        - Это ты на нас намекаешь? - улыбнулся Репейник, - мы другое дело. Я-то, конечно, перекати-поле, но вот Аполлодор с Протеем и у себя дома, на Кипре, достаток имели неплохой.
        - Что же вас сюда привело?
        - Известно, что. Серебро поманило.
        - В Сидон? - удивился Антенор, - хорошо заработать здесь надеетесь?
        - Ага.
        - Прости, уважаемый, я, верно, ранее ослышался. Вы же плотники?
        Дион кивнул.
        - Плотники. Протей в машинах понимает, а Багавир с Сахрой - литейщики.
        - Ты прямо к нему на работу нанимаешься! - хохотнул Аристомен.
        Дион пропустил его слова мимо ушей.
        - Погоди-ка, - нахмурился Антенор, - так ведь корабельщикам в Сидон ехать на заработки - всё одно, что везти сову в Афины?
        - Это с какой стороны посмотреть, - прищурился Дион, - раньше-то мы, конечно, если и кочевали, то недалеко. Из Китиона в Саламин не считается. Однако ходят слухи, что…
        - Болтаешь много, Репейник, - резко оборвал его Аполлодор.
        - Да что я такого сказал? - удивился Дион, - это же не Сострата подсыл?
        - Откуда знаешь?
        - Да ладно? - пробормотал Репейник и недоверчиво поглядел на Антенора.
        - Кто такой Сострат? - спросил Антенор.
        - Один нехороший человек, - нехотя сказал Аполлодор.
        - Соперник… - шепнул Дион.
        - А я бы послушал сплетни, - снова подал голос Аристомен, - скрашивают дорогу.
        Никто, однако, его любопытство удовлетворять не спешил, и всадник отстал от артельщиков. Зато прицепился к Антенору. Несколько раз заводил с ним разговоры на самые разные темы, друг с другом вроде бы не связанные. И исподволь старался по крупицам вытянуть что-нибудь о самом македонянине. Тот напрягся и, будто моллюск в раковине, спрятался, отвечал односложно. Такой интерес к собственной персоне ему совсем не нравился.
        Впрочем, Аристомен палку не перегибал и не строил из себя дознавателя. Не получив прямых ответов, изображал равнодушие, менял тему беседы.
        За разговорами пролетело время. До Сидона оставался один переход, одна станция ангарейона, которая за годы своего существования превратилась в постоялый двор.
        Когда впереди появилась изгородь, Антенор обратил внимание на сборище птиц, низко круживших чуть в стороне от дороги. Это были падальщики. Он указал на них Репейнику.
        - Стервятники, - сказал тот. - Может, скотина пала или волки кого загрызли.
        - Тут волки не водятся, - возразил Протей, - скорее гиены или львы.
        Антенор непроизвольно потянулся рукой к несуществующей рукояти меча. Протей заметил его движение, усмехнулся.
        - Погляди-ка сюда.
        Он откинул край циновки, укрывавшей добро артельщиков. Антенор увидел рога лука, укреплённого на… Как же эта штука называется? Македонянин нахмурился, напряг память.
        - Это «брюшной лук», гастрафет, - подсказал Протей.
        - Слышал о таком, припоминаю, - сказал Антенор, - но вижу впервые.
        - В Сиракузах придумали, лет сто назад. Вот эта штука, к которой крепится лук, называется сирикс[21 - Сирикс - ложе.]. А вот в этом пазу ходит диостра,[22 - Диостра - ползун.] - Протей коснулся зубчатой детали, на локоть торчавшей перед луком, - упираешь её в землю, а сам пузом наваливаешься на сирикс. Он идёт вниз и натягивает тетиву. Руками не натянуть. Ну а потом всё просто. Укладываешь стрелу в желобок, целишься, нажимаешь вот на этот рычаг.
        - Хитро придумано, - оценил Антенор.
        - Гастрафеты применялись при осаде Тира, Газы и Галикарнаса, - сказал Аристомен, - и такие, и эвтитоны[23 - Эвтитон - общее название машин, бивших стрелами по настильной траектории. Машины-камнемёты, бившие навесом, назывались палинтонами.] побольше. Неужели не видел?
        - Я не был в Тире и Галикарнасе, - ответил Антенор.
        Обе повозки остановились возле ворот.
        - Прибыли, - сказал Аполлодор.
        Навстречу путникам вышел человек, раб хозяина постоялого двора. Аполлодор сказал ему, что путешественники желают переночевать в сём гостеприимном заведении. Раб кивнул, распахнул ворота и показал, где поставить телеги и куда загнать волов.
        Багровый диск солнца уже коснулся горизонта. Стремительно сгущались сумерки. Антенор предполагал, что свободных комнат в заезжем доме не найдётся. Ожидал увидеть во дворе под завязку нагруженные купеческие возы и многолюдную компанию внутри, потому был немало удивлён, когда ничего подобного не обнаружилось. А ведь тракт в это время года весьма многолюден. Почему здесь так пусто?
        Возле дома, под навесом, располагалась коновязь. Там стояли пять лошадей. И всё. А вместиться могло два десятка.
        - Хорошие лошадки, - со странной интонацией проговорил за спиной македонянина Аристомен.
        Антенор повернул голову, скосил взгляд на всадника. Тот рассматривал привязанных лошадей и выглядел встревоженным.
        - Ты чего? - спросил Антенор.
        Тот не ответил, только головой помотал. Антенор пожал плечами и прошёл в дом, следом за артельщиками, которые уже скрылись внутри.
        Небольшой обеденный зал заезжего дома был освещён примерно наполовину. Посередине комнаты стоял деревянный столб, поддерживавший крышу. В него был вбит крюк, на котором висел масляный светильник. Ещё один светильник стоял на столе в дальнем от входа углу. Там расположилась какая-то компания, Антенор беглым взглядом насчитал четыре человека. Горел очаг, освещая другую половину зальчика. Рядом с огнём сидели ещё два человека. Раб, выходивший встречать, ворошил кочергой раскалённые угли.
        Снаружи холодало, а внутри натоплено жарко, Антенора сразу бросило в пот.
        Македонянин сел за стол с артельщиками. Финикиец-паломник разместился за соседним. Приблизился хозяин заведения.
        - Почтеннейший, - поинтересовался Аполлодор, - есть ли свободные комнаты?
        - Найдутся, - мрачно, совсем не гостеприимным тоном бросил хозяин, - что ещё желают господа?
        - А пожевать чего найдётся? - нетерпеливо поинтересовался Багавир.
        - Баранина, только что зажарена. Как вас дожидалась. Ячменная похлёбка, остыла уже, но подогреем. Маринованные оливки, - перечислил хозяин.
        - Всё тащи, - довольным тоном объявил Багавир.
        - А вино? - спросил Репейник, - вино какое есть?
        - Разное. Есть египетское финиковое…
        Дион поморщился.
        - …есть местное, есть ликийское.
        - Хиосского нет?
        - Нет.
        - Ты не смотри так, мы заплатим.
        - Хиосского нет, - покачал головой хозяин и удалился.
        - Похоже, он не поверил в нашу платёжеспособность, - сказал Репейник, поглядывая вслед хозяину.
        - Не думаю, - возразил Антенор, - он не предложил заплатить вперёд или показать деньги. Видать, неплохо читает по лицам, кто способен заплатить, а кто нет. Готов поспорить, если бы я был один, то для меня и ячменной похлёбки бы не нашлось, пока не выложу на стол монеты.
        - Может кости кинем, покуда ждём? - предложил Ксантипп.
        - Давай, - согласился Репейник и окликнул раба, - эй, парень, принеси-ка нам стакан.
        Раб подал деревянный фимос, стакан для встряхивания костей. Дион пошарил пальцами в поясе и вытащил три кубика с вырезанными углублениями-точками на гранях.
        Бросили кости раз, другой. В дальнем углу скрипнула скамья, и из-за стола поднялся человек. Вальяжной походкой приблизился к артельщикам. Остановился в трёх шагах, ковыряя щепкой в зубах. Большой палец левой руки он держал за широким кожаным поясом рядом с длинным ножом в украшенных бисером ножнах. Мужчина был темноволос, бороду, как видно, брил, но явно не часто. Зарос густой щетиной.
        Некоторое время человек не произносил ни звука, хотя все взгляды были обращены к нему. Наконец, хрипло выдавил:
        - Кто такие?
        - Да ты, парень, невежа, - сказал Дион.
        Человек усмехнулся и повторил вопрос более требовательным тоном.
        - Кто такие?
        Слова он сильно растягивал, что вкупе с перегаром выдавало - принял он на грудь уже немало.
        - Мирные путешественники, - остановил закипающего Репейника Аполлодор, - едем по своим делам. А ты кто будешь, добрый человек?
        «Добрый человек» перевёл взгляд на Аполлодора, обернулся к своим товарищам (те не спеша поднялись со своих мест), потом снова посмотрел на старшего артельщиков.
        - Ты, хер с горы, вопросы будешь задавать, когда я разрешу. А я не разрешал. По каким делам едете? И куда?
        Антенору показалось, будто самое время размять шею, что он немедленно и сделал, покрутив головой. Сахра неспешно закатывал рукав. Остальные не шелохнулись.
        Трое товарищей «доброго человека» неторопливо приближались. У всех четверых на поясах красовались внушительные ножи, а один поигрывал узловатой палкой. Антенора это обстоятельство не смутило, от драки он никогда не бегал. Разве что настораживала наглость задир. Казалось, им было совершенно наплевать на численное превосходство артельщиков, да и размер кулаков Сахры, которые тот демонстративно положил на стол, не беспокоил. На всякий случай Антенор пробежал взглядом по сторонам, высматривая возможную подмогу противнику.
        - Ты действительно невежа, парень, - сказал Аполлодор, - хочешь получить урок подобающего поведения?
        Тот не ответил. Молча продолжал грызть щепку, которой только что чистил зубы, и бесшумно отбивал пальцами какой-то ритм по ножнам. Антенор заметил, что у одного из его товарищей плащ как-то странно оттопыривается назад и чуть вбок. Меч. Это уже серьёзно. Однако только он об этом подумал, как заметил, что Ксантипп незаметно пододвинул ближе к себе небрежно брошенный на лавку плащ, из-под которого высунулась рукоять персидской махайры[24 - Махайра, она же копис - кривой слабоизогнутый меч с внутренней, «ятаганной» заточкой. Использовался обычно в коннице и греками и персами (от которых греки его и заимствовали).].
        До неё, однако, дело не дошло. Один из товарищей «доброго человека», обликом сириец, приветствовал артельщиков на арамейском:
        - Мир на вас, почтенные.
        Другой коснулся локтя задиры.
        - Остынь, Паламед. Не приставай к этим добрым путникам.
        Он шагнул вперёд из-за спины задиры и посмотрел на Аполлодора.
        - Прошу простить нас, уважаемые. Мой брат немного перебрал. Страсть как любит кулаки почесать под этим делом. Не сердитесь.
        Теперь, когда лицо человека, остановившего задиру, не было скрыто в тени, Антенор видел, что они похожи друг на друга, как две капли воды. Близнецы.
        Левый близнец что-то недовольно буркнул, повернулся и слегка шатающейся походкой направился к своему столу. Правый полез за пазуху и вытянул наружу круглую медную бляху на цепочке.
        - Скажите, добрые люди, вы не встречали в дороге кого-нибудь с таким знаком?
        В полумраке зала видно было плохо, но Антенор, прищурившись, всё же разглядел изображённого на медальоне Гермеса в крылатых сандалиях. Такие знаки при Александре выдавались ангарам. На оборотной стороне изображался профиль царя, такой же, как на монетах. Раньше знаки гонцов были золотыми с чеканным человеко-орлом Ахеменидов. Горе тому, кто осмеливался позариться на знак. В нынешние же беззаконные времена знак ангара с большей вероятностью гарантировал владельцу безвременную кончину, нежели беспрепятственное получение пищи и сменных лошадей на станциях ангарейона. Потому Лагид, теперешний хозяин здешних мест, выдавал гонцам медные бляхи. Вместо профиля царя там красовался сокол, изображённый в египетской манере.
        - Нэ встрэчали, - сказал Багавир, - ангара тепэр рэдко встрэтишь.
        - Жаль, - ответил Правый, - мы тут ожидаем друга. Ещё раз прошу простить.
        Он посмотрел на сирийца, тот коротко кивнул и подсел за стол к паломнику.
        - Эй, - напрягся Репейник, - этот человек путешествует с нами.
        - Разве мы собираемся повредить ему? - удивился Правый, - наш друг просто захотел побеседовать с земляком.
        Он повернулся и пошёл в угол, вслед за братом. Четвёртый их товарищ, тот, что поигрывал палкой, так и не проронил ни слова.
        Дальнейшие посиделки протекали уже не весело. Артельщики постоянно косились на соседнюю компанию и ловили ответные пристальные взгляды. Сириец о чём-то шептался с паломником. Антенор арамейский знал хуже персидского, но отчаянно грел уши. Вернее, пытался греть. Те общались вполголоса, и слов разобрать не получалось.
        Хозяин, который куда-то исчез во время знакомства, едва не окончившегося потасовкой, подал, наконец, баранину. Компания оживилась. В углу опустошали очередной кувшин, периодически оттуда доносились взрывы хохота.
        Антенор некоторое время бодрился, не желая расслабляться в присутствии подозрительной компании, но вскоре усталость и поданное вино взяли своё, он начал размякать. Веки стремительно наливались свинцом.
        Солнце давно село и снаружи воцарилась тьма, однако на освещении зальчика это никак не отразилось. Раб пару раз подкладывал в очаг дрова и подливал масло в светильник.
        В комнаты никто не собирался. Артельщики по-прежнему сидели кучкой. Сахра блаженно сопел, подпирая рукой щёку. Ксантипп давно уткнулся лбом в столешницу. Протей и Аполлодор клевали носом. Только Репейник и Багавир засыпать не торопились.
        Снаружи раздался перестук копыт. Послышались голоса. Антенор вздрогнул. Сразу же встрепенулся Аполлодор, а старый перс толкнул в плечо племянника.
        Распахнулась дверь и на пороге возник человек в персидской пёстрой одежде. Голову его покрывала шафрановая шапка-курпаса с длинной шейной полосой, обёрнутой вокруг лица, так, что открытыми оставались лишь глаза.
        Вошедший был хорошо вооружён - на поясе махайра в дорогих ножнах и горит[25 - Горит - скифский и персидский футляр для лука и стрел.]. Следом за ним внутрь прошли ещё человек пять. Все при оружии.
        С артельщиков моментально слетел сон, они подобрались и настороженно поглядывали на пришельцев.
        Правый поднялся навстречу человеку в шафрановой курпасе.
        - Ну что, Промах? - спросил тот безо всяких приветствий и предисловий, - он здесь не появлялся?
        Голос из-под платка, закрывавшего рот, звучал приглушённо.
        - Не появлялся, - ответил Правый.
        Левый, уже совершенно готовый, с трудом оторвал голову от стола и промычал нечто нечленораздельное.
        - Странно. Куда же он делся? Вы его часом не проворонили? - поинтересовался вошедший.
        - Нет, епископ,[26 - Епископ - смотрящий, надзиратель, страж.] как можно, - поспешно ответил Правый.
        - Эти кто? - продолжал допытываться тот, кивнув в сторону артельщиков.
        Правого опередил сириец.
        - Это корабэлные мастэра. Едут в Цидон.
        - Корабельные? Это очень хорошо. Не обидели, надеюсь? Мастеров обижать нельзя.
        Не дожидаясь ответа, он повернулся к паломнику.
        - А ты кто таков будешь, скажи-ка, почтенный?
        - В храм Эшмуна еду, господин, - послушно пролепетал тот, - молить бога об излечении жены.
        - C этыми вмэсте прибыл, - подсказал сириец.
        - Ты знаком с этими людьми, уважаемый? - подсел к паломнику тот, кого назвали епископом, - они и правда корабельщики?
        В его руке появилась тетрадрахма. Он крутнул её пальцами, пустив в пляс по столу.
        - Ответишь правдиво, я щедро награжу тебя.
        - Не все, - сказал финикиец, неотрывно следя за танцем монеты, - вон тот - бродяга, прибился, как из Гебала вышли. Ещё один был. Верховой. Куда-то делся.
        Антенор вздрогнул, поймав себя на мысли, что не видел Аристомена с тех самых пор, как они въехали на этот постоялый двор. Тот куда-то запропастился, а никто и внимания не обратил.
        - Ты чего это донимаешь тут всех вопросами? - привстал Аполлодор, - ты кто такой?
        Спутники епископа разом шагнули вперёд, обнажая оружие. Артельщики сразу же оказались на ногах. Ксантипп вытянул вперёд руку с мечом. Антенор с тоской подумал о том, что теперь расклад не в их пользу. Взгляд его скользнул по кочерге, прислонённой к стене возле очага.
        - Вы чего вскочили, уважаемые? - спокойно спросил пришелец, - садитесь, в ногах правды нет. Или вам не терпится расписать это гостеприимное заведение красненьким? Вопросы здесь я задаю. Если кто этого ещё не понял, могу разъяснить более доходчиво.
        Антенор вдруг подумал, что голос епископа ему знаком. Где он слышал его? Речь чистая, персидский выговор не угадывается. Может и не перс вовсе? Предпочтения в одежде ещё ни о чём не говорят.
        Артельщики приказу подчиняться не спешили, так и стояли, подобравшись и взирая на пришельцев исподлобья. Епископ, между тем, продолжал допрос финикийца:
        - А этот человек, который исчез, как его имя? Хотя… назваться можно кем угодно. Как он выглядел? Можешь описать?
        - Как выглядел… да обычно выглядел. Одет, как явана, говорит, как явана… Неприметный какой-то. Тоже обо всём расспрашивать любил.
        - Ты говорил с ним?
        - Нет. Он больше с ним говорил.
        Паломник указал на Антенора.
        - Вот как? - епископ мигом потерял интерес к финикийцу и повернулся к македонянину, - что же ты, почтенный, сможешь описать внешность этого человека?
        - Едва ли, - процедил Антенор, - в его облике не было ничего примечательного. Да и какое тебе дело до него?
        - То не твоего ума забота. Ты лучше подумай о том, как будет здорово убраться отсюда на своих ногах.
        Епископ повернулся к Правому.
        - Ты упустил его, Промах. Он сам пришёл тебе в руки, а ты всё дело обговнял.
        - Я даже не видел его! Он сюда не входил! - попытался оправдаться Правый.
        - Ну да. Потому что ещё снаружи засаду учуял. А вы сидели внутри и пьянствовали.
        За всё время с момента своего появления на постоялом дворе, Епископ ни разу не повысил голос, но Антенору сейчас показалось, будто Правый втянул голову в плечи, а сириец попятился. Их четвёртый товарищ и вовсе превратился в тень. Два человека возле очага, не привлекая к себе внимания, тихонько пересели в самый тёмный угол.
        - По коням, может быть, ещё сумеем догнать его. Он едет в Сидон, больше некуда. И если это говно будет нас задерживать, - епископ кивнул на Левого, - я зарою вас обоих в одной яме.
        Правый торопливо кивнул и принялся тормошить брата.
        - А если не догоним… - начал, было, епископ, но не договорил. Внезапно перевёл взгляд на Антенора, - мне кажется, мил человек, я тебя знаю. Голос какой-то знакомый.
        - Не припоминаю, чтобы мы встречались, - сказал Антенор и провёл пальцами по подбородку.
        - Смешная шутка, - оценил епископ, - молодец. Ты ведь не с ними? Бродяга…
        Он окинул македонянина оценивающим взглядом с ног до головы. Хмыкнул.
        - И, верно, испытываешь нужду в деньгах?
        Антенор не ответил.
        - Работу хочу тебе предложить, - тон епископа вдруг стал дружелюбным, - заплачу щедро. Согласен?
        - Чего ты хочешь? - сквозь зубы проговорил македонянин.
        - Если в Сидоне увидишь этого человека, который шёл с вами, дай знать. В порту найдёшь Менесфея Доброго, его там тебе любая собака укажет. Скажешь ему: «Есть новости для славного именем». Он щедро заплатит.
        Антенор заметил, как Правый как-то странно скривил губу, будто бы в усмешке.
        Епископ обвёл взглядом артельщиков.
        - К вам моё предложение тоже относится.
        - Это ты, что ли, «славный именем»? - процедил Репейник, - что же не назвался, коли оно славное?
        Антенор сжал зубы - тон Диона не предвещал хорошего продолжения. Но он ошибся.
        - Это ни к чему, - неожиданно беззлобно ответил епископ, повернулся и вышел прочь. Все его люди последовали за ним, включая еле переставлявшего ноги Левого. Было слышно, как во дворе отвязывают лошадей, садятся верхом. По плотной сухой земле застучали копыта. Вскоре всё стихло.
        Аполлодор сел, провёл ладонью по лицу. Остальные его товарищи продолжали стоять. Ксантипп не спешил прятать меч.
        - Что это было? - спросил Репейник.
        - Полагаю, местные глубокоуважаемые, - сказал Аполлодор.
        - Не думаю, - покачал головой Антенор, - что-то мне подсказывает - это не разбойные.
        Он ломал голову, вспоминая, почему голос этого епископа показался ему таким знакомым. Онома, «славный именем». Кто же это?
        - Кто же тогда? - спросил Протей.
        Антенор не ответил.
        Какое-то время все оставались в зале. Негромко обсуждали происшествие. Больше не пили и в кости не играли. Протей с Багавиром сходили к телегам и вернулись вооружённые.
        Дион неприязненно посматривая на паломника, попытался призвать его к ответу за болтливый язык, но Аполлодор не позволил. Финикиец поспешно заплатил хозяину за комнату и покинул зал.
        Постепенно всех снова стал одолевать сон, и артельщики разбрелись по комнатам, где их ждали простые деревянные ложа с тюфяками, набитыми соломой, и наглые тараканы. Антенор остался в зале. Уснул, сидя за столом.
        Проснулся он с рассветом. Протёр глаза и обнаружил подле себя Диона. Репейник был необычно мрачен.
        - Ты чего? - спросил Антенор.
        - Помнишь падальщиков?
        - Помню, а что?
        - Там человек лежит. Зарыть бы надо, пошли, поможешь.
        Он уже раздобыл у хозяина пару мотыг.
        Покойник выглядел скверно, зверьё и стервятники успели поживиться. Иного от такого зрелища вывернуло бы наизнанку, но Антенор лишь поморщился, да и то, скорее от сострадания.
        - Это ангар, - высказал он предположение.
        - Почему так решил? - спросил Репейник.
        Антенор пожал плечами.
        - Эти трясли знаком ангара.
        - Совсем необязательно, что его сорвали именно с этого бедолаги.
        - Да, необязательно, - согласился Антенор, - но я всё же думаю, что это гонец. И, полагаю, Аристомен имеет к нему какое-то отношение. Что ты знаешь о нём?
        - Не больше, чем ты, - ответил Дион.
        Они выкопали могилу. Дион вытащил медяк. От лица покойника мало что осталось, потому монету просто положили рядом с ним.
        - Сказать бы чего надо, да мы даже имени твоего не знаем. Не обессудь, - произнёс Дион.
        По пути назад они не разговаривали, а Антенор всю оставшуюся дорогу до Сидона и вовсе не проронил ни слова.
        Глава 5. Хвост
        Сидон
        Почти весь год в этих краях господствовал юго-западный ветер и потому любой путешественник, приближаясь к Сидону с севера, ощущал зловонное дыхание города задолго до того, как перед ним вырастали его стены.
        - Знаешь, Сахра, чем это пахнет? - спросил Репейник у юноши.
        Тот улыбнулся и молча помотал головой.
        - Деньгами пахнет, - с усмешкой объяснил Дион, - деньжищами.
        - Никакие дэнги не стоят жизн в эта воныща, - недовольно проворчал Багавир, - куда ты заманыл нас, Аполлодор?
        - Это красильные мастерские, - сказал Протей, - они все в северной части города, за стенами, там почти всегда подветренная сторона.
        Вскоре его слова подтвердились. Вдоль дороги потянулись красильные сараи. Зловоние усилилось настолько, что путниками пришлось затыкать носы.
        - Великая стена Сидона, - Протей указал на длинный холм, целиком состоявший из раковин иглянок.
        - По преданию собака Фойникеса, самого первого финикийского царя, разгрызла раковину иглянки, - с видом знатока рассказывал Сахре Репейник, - и её морда окрасилась красным.
        - Брехня, - подал, наконец, голос Антенор, - это всё придумали эллины. Не слушай его, Сахра. Собака, наверное, просто порезалась о край раковины. Краску не добыть, просто расколов раковину.
        - Можно добыть, - возразил Протей, - только мало. И ждать долго. Потому мясо иглянок сначала давят, потом выдерживают три дня в соляном растворе, а затем десять дней вываривают на слабом огне. А потом окрашивают ткань и высушивают на солнце. Ткань сначала желтеет, потом зеленеет, синеет и, наконец, становится пурпурной. Больше всего красят здесь, в Сидоне, но в Тире краска лучше и дороже.
        Красильные сараи, поначалу показавшиеся бесконечными, наконец, сошли на нет. Приближаясь к городским воротам, дорога прошла в тени дюжины старых ливанских кедров. Их серебристо-серые кроны напоминали плоские войлочные шляпы, насаженные стопкой на копьё. Потом путники миновали живую колоннаду из кипарисов. А дальше им открылось зрелище, неизменно сражавшее наповал каждого нового путешественника, только что зажимавшего нос и представлявшего, что вот-вот въедет в гигантскую выгребную яму.
        Финиковые пальмы, кипарисы, оливковые и плодовые рощи. Сидон утопал в зелени садов. Антенор, Ксантипп, Сахра и Багавир, прежде не бывавшие здесь, разинули рты, разглядывая удивительное царство цветов. Здесь господствовали совсем другие ароматы.
        Впрочем, старый перс всё равно продолжал ворчать. По его настоянию артельщики пересекли город из конца в конец и остановились в южной части, в районе Египетского порта. Здесь они расположились на большом постоялом дворе, где бытовал эллинский обычай - сдавались внаём только комнаты, а кормёжка гостей не предусматривалась. Приходилось самим закупать на рынке все припасы и готовить. Зато здесь брали гораздо меньшую плату.
        Антенор опять попытался вызнать у Репейника, как артельщики собираются урвать кусок хлеба в городе, славном не только пурпуром, но и верфями и, конечно же, корабельными мастерами. Тот снова не ответил ничего вразумительного. Кивнул на Аполлодора - дескать, думать - вожака забота, а мы люди маленькие, нам только топором махать. Сам, хитрец, о своих делах помалкивал, а македонянина умудрился развести на откровенность. Откуда мол, такой красивый нарисовался.
        Впрочем, Антенор не особенно и запирался. Он чувствовал, что без помощи ему дальше не протянуть, потому открылся Репейнику, что спасается от облыжного обвинения в убийстве. И поведал подробности.
        - Архифилакита порешил? - удивлённо протянул Дион.
        - Да не я, говорю же, меня подставили, - раздражённо бросил Антенор.
        - А, ну да. И что теперь намереваешься делать?
        - Не знаю.
        Дион на некоторое время заткнулся, обдумывая услышанное.
        Артельщики сняли большую комнату, в которой поместились все вместе и перетащили туда свой нехитрый скарб. Определили на постой волов, а потом направились в город. На хозяйстве оставили Ксантиппа и Сахру.
        Багавир отправился на Скотий рынок. Заявил, что покупку мяса не доверит никому. Аполлодор с Протеем бродили по торговым рядам, набирая в корзины другую снедь, а Дион и Антенор потащились в порт.
        Вокруг бурлила жизнь. В глазах пестрило от разноцветных одежд и лиц. Народу в Сидоне жило побольше, чем в Библе. Более трети, если не половина - приезжие.
        Тут торговали всем, что есть на свете. Какой-то загорелый дочерна дядька попытался впарить македонянину меч, откованный в далёкой Испании, чуть ли не за Геракловыми Столбами. Врал, конечно же, там и земли то уже нет, один безбрежный Океан. Однако врал самозабвенно и до того красноречиво, что любо-дорого послушать. Вокруг даже собрались зеваки. Однако язык без костей купчину и сгубил, когда он принялся превозносить свой клинок над халибским железом[27 - Халибское железо - сталь.]. Тут уж его разоблачили. Ты ври, да не завирайся. По всей Ойкумене известно, что лучше халибского железа на свете нет. Испания, ха.
        Антенор встретил кое-какие ремесленные вещицы, виденные в Индии. Удивился. Этак тут, чего доброго, и беренж сыщется.
        Сидон уступал Тиру в торговле пурпуром, зато превосходил его в изящных искусствах. Ни в одном городе, где бывал, македонянин не видел такого числа торговых рядов, заваленных работой златокузнецов, резчиков и чеканщиков.
        Любуясь красивыми безделушками, он не забывал держать ухо востро, как губка впитывал всевозможные слухи и сплетни. Он ни на минуту не забывал о необходимости найти работу, ибо не дело и дальше обременять людей, которые столь по-дружески отнеслись к нему, незнакомцу. Но кому нужен свободный грузчик, приказчик, переводчик или писец, когда рабы и обходятся дешевле и спросить с них проще?
        Опытный моряк легко нашёл бы работу. На этого брата во всех финикийских городах имелся постоянный спрос. Большая часть мужского населения, от нищих до царя, могла себя причислить к морякам, но, несмотря на это, их никогда не было в избытке. Потому что из года в год всё больше кораблей выходило в море.
        Антенор моряком не был и в море за всю свою жизнь выходил лишь однажды, когда пересекал Геллеспонт. Готов был наняться в гребцы. Платили три обола в день, даже больше, чем, к примеру, в Афинах. И нисколько не хуже работа, чем грузчиком. Да вот беда, войны сейчас нет. Где-то далеко, в Элладе, она тлеет, а здесь нет. А раз так, половина триер и пентер отлёживается в неорионах, корабельных сараях и в целой армии гребцов нужды нет.
        - Слушай, - подал голос Репейник, - а может тебе обратиться к местному архифилакиту? Обсказать, как было дело. Может он тебя тоже к делу пристроит, как этот твой Павсаний?
        - Ага. Или в колодки забьёт. Вот ты на его месте мне бы поверил?
        - Конечно.
        - И с какой же радости? Где доказательства моей невиновности? Слова одни.
        - Ну-у… - задумался Репейник, - оно, конечно… Но, с другой стороны, я бы рассудил так - чего бы убивцу самому шею подставлять? Его же никто не ловит. Неужели думаешь, что этот твой Эшмуназар будет тебя тут искать? Сгинула помеха, да и ладно. Или у него ещё причины есть, чтобы тебя поглубже закопать?
        Дион посмотрел на македонянина очень внимательно. Тот пожал плечами.
        - Не знаю.
        Антенор над словами Диона крепко задумался, да так, что из реальности выпал. Весь городской шум куда-то делся. Македонянин шёл вперёд, не разбирая дороги, и чуть не угодил под телегу.
        - Куда прёшь, дурень!
        Антенор очнулся. Огляделся по сторонам. Дион куда-то пропал. В толпе разделились. Македонянин поймал за рукав какого-то прохожего и спросил.
        - Прошу простить, уважаемый, ты не подскажешь, как мне найти начальника городской стражи?
        Ещё вчера утром Аристомен готов был согласиться с поговоркой, гласившей, что спешка нужна лишь при ловле блох. Он пребывал в уверенности, что сделано всё возможное и необходимое для того, чтобы противник не смог застать врасплох египетские гарнизоны в Келесирии[28 - Келесирия - историческая область в долине Бекаа между хребтами Ливан и Антиливан. Во времена диадохов название Келесирия было распространено на Палестину и Финикию.]. Он выехал из Исса одновременно с гонцом Филокла, египетского посланника в Киликии. Тот оторвался, а Аристомен не спешил. Чай не юноша уже, чтобы коней загонять, а вот осмотреться по сторонам, да послушать слухи со сплетнями - это как раз его работа.
        Возле Библа его обогнал второй гонец - Филокл разумно решил перестраховаться. Не исключено, что и голубей выпустил, клетка с крылатыми почтарями у него, конечно же, была.
        Аристомен не торопился, но и не расслаблялся, держал глаза открытыми. Падальщики возле постоялого двора ему совсем не понравились, но беспокойство перед спутниками он обнаруживать не стал. Прежде чем заходить в дом, приблизился к коновязи. На бедре одной из лошадей обнаружилось знакомое клеймо. Кобыла принадлежала ангарейону. Странно, что её не увели в конюшню. Необъяснимая тревога заставила его отъехать назад, к месту, над которым кружили птицы. Там он нашёл тело ангара. Это был второй гонец. Похоронить его Аристомен не смог, нужно было поскорее уносить ноги.
        Он скакал до наступления темноты, затылком чувствуя погоню. Как назло, в ту ночь наступило новолуние. Темень, хоть глаз выколи. Пришлось остановиться и заночевать в лесу, подальше от дороги. Наутро он продолжил путь. Ещё оставалась надежда, что первый гонец добрался до цели.
        Почти достигнув Сидона, Аристомен снова свернул с дороги. Опасался, что возле северных ворот его снова может ждать засада. Заложил большой крюк и въехал в город с востока вскоре после полудня.
        В Сидоне сразу же подтвердились худшие опасения. Достаточно было одного взгляда на скучающую стражу у ворот, чтобы понять - гонец здесь не появлялся. Аристомен стегнул коня и помчался по узким улочкам, как умалишённый, браня себя, на чём свет стоит.
        «Старею. Отяжелел и разленился».
        Слишком много времени потеряно, и как бы уже не стало поздно.
        Возле дверей филакиона он спрыгнул с коня и вытащил из-за пазухи знак ангара. Не медный, как у рядовых гонцов, серебряный. Этого знака вкупе с перекошенной рожей Аристомена стражникам хватило с лихвой. Мигом встрепенулись. Без разговоров приняли поводья и распахнули дверь.
        - Поликсен у себя? - спросил Аристомен.
        Один из привратников кивнул.
        - Позаботься о моей лошади.
        Рабочий кабинет, фронтестерион, начальника городской стражи располагался в самом дальнем от улицы углу дома, и пройти туда можно было только через внутренний дворик. Имелся и потайной ход, о нём знали очень немногие: пара-тройка приближённых царя Абдалонима и менее дюжины македонян, состоявших на службе сатрапа Птолемея. Аристомен входил в их число.
        Дверь он отворил без стука. Сидевший за столом человек явно не ожидал увидеть постороннего и даже не поднял головы, занятый чтением какого-то свитка. Лишь бросил раздражённо:
        - Что там у тебя ещё, Бакид?
        - Радуйся, Поликсен, - сказал Аристомен, - хотя ума не приложу, чем я могу тебя порадовать.
        Хозяин фронтестериона оторвался папируса и удивлённо посмотрел на вошедшего.
        - Аристомен? Какими судьбами? Я думал, ты давно уже сгнил в грамматеоне у Ефиппа.
        - Не совсем. Он иногда выпускает меня глотнуть свежего воздуха.
        - Скорее спускает с цепи.
        - Можно и так сказать.
        Аристомен вошёл внутрь и притворил за собой дверь.
        - Вид у тебя какой-то запыхавшийся, - отметил Поликсен, - что-то стряслось?
        - Стряслось, - выдохнул Аристомен, - они не договорились.
        - Кто?
        - Ты же не знаешь… - протянул Аристомен, - я про наше посольство к Циклопу говорю.
        - Про посольство? Я слышал кое-что. Вроде как хотели просто подтвердить нынешнее состояние границ. Типа того, что мы признаём всё ваше, а вы всё наше и никто никому ничего не должен. Ну и всеобщая дружба, и любовь, конечно.
        - Любовь, да. Как бы нас теперь не отлюбили во все щели из-за одного жадного «фракийца».
        - Ты про Лисимаха? А что с ним?
        - Придурок потребовал, чтобы Циклоп поделился со всеми захваченной в Сузах царской казной. И Фракии ему мало, Геллеспонтскую Фригию захотел.
        Архифилакит присвистнул.
        - И что?
        - И всё. Циклоп заявил его послам, да и нашим тоже, что они мёртвого осла уши получат, а не царские сокровища, за которые он один на один с Эвменом бился. Ну и ещё несколько слов добавил, уж не буду повторять.
        - Этого стоило ожидать, - пожал плечами Поликсен, - я бы на его месте тоже так ответил.
        - Стоило ожидать? А то, что Антигон сразу после этого пересечёт Оронт, ты ожидал?
        - Что? - мигом побледнел Поликсен.
        - Что слышал. В Сохах уже собралось двадцать тысяч человек. Там Андроник-олинфянин и Неарх. Восемь дней назад я узнал, что Деметрий ведёт туда ещё пять тысяч. И это ещё не всё. Сбор в Сохах, это, знаешь ли, не против Кассандра, как думали некоторые дурни в Александрии. И такая толпа за несколько дней не собирается. Стало быть, Циклоп загодя уже всё распланировал. И как распланировал, любо-дорого посмотреть. Мы ни сном, ни духом… Вот смотрю на твою обалдевшую рожу, а они, наверное, уже к Триполю подходят. Молчи, не говори ничего. Вижу уже, гонцы Филокла до тебя не добрались. Их перехватили.
        - Уверен? - спросил Поликсен, сминая пальцами край папируса, который только-что читал.
        - Тело одного я даже нашёл. То, что от него осталось. Догадываешься, что это означает?
        Поликсен медленно кивнул.
        - Вот и я о том. На нас идёт Циклоп со всем войском, а у нас под боком имеются желающие открыть ему ворота. Скверно, Поликсен, очень скверно. Мышей много развелось, никто не ловит. Стража сонная.
        - Двадцать пять тысяч… - пробормотал Поликсен.
        - Наверняка больше, - поправил Аристомен и спросил, - Килл здесь или в Тире?
        Килл, стратег Келесирии, был одним из друзей Птолемея. Ставка его находилась в Сидоне. Так повелось ещё со времён Александра, которому Сидон, в отличие от Тира, покорился без борьбы, за что получил привилегии фактической столицы «Страны пурпура». В Тире сейчас даже не было царя. Низложенный Александром и помилованный Адземилькар диадему более не носил и царём Тира и Сидона считался Абдалоним, который происходил из обедневшей до крайности ветви царского рода и возвысился по прихоти Гефестиона.
        Сейчас Абдалоним делил власть с македонянами. Сначала с сатрапом Лаомедонтом, а теперь, вот уже пять лет, со стратегом и фрурархами Птолемея. Бывший в прошлой жизни садовником и водоносом, царь Абдалоним не заносился, не интриговал и не пытался бороться с завоевателями. Удобный царь для Килла. Удобнее Адар-Мелека, царя Библа, который тоже покорился, но постоянно норовил урвать чуть больше власти, чем ему позволялось.
        - Здесь Килл, но сейчас он в отъезде, - сказал Поликсен.
        - Скверно. Я должен увидеться с ним.
        - Увидишься. Он поехал в храм Асклепия. К вечеру вернётся.
        - Времени нет, Поликсен. Донесение надо послать. Хоть голуби-то у тебя есть? Александрийские?
        - Есть.
        - Хорошо. У Филокла были голуби. Может, в Александрии уже всё знают. Вот только помощь всё равно не успеет. Циклоп уже на пороге.
        В дверь постучали.
        - Кто там? - раздражённо крикнул стратег.
        Внутрь сунулся стражник.
        - Там спрашивает какой-то оборванец.
        - Гони в шею, сейчас не до попрошаек, - отрезал Поликсен.
        - Он говорит, важные вести из Библа. Про архифилакита Павсания.
        - Из Библа? - встрепенулся Аристомен, - а ну-ка, пригласи его, Поликсен. Я здесь послушаю.
        С этими словами он скрылся в небольшой боковой комнатушке, отделённой от фронтестериона занавеской.
        Через некоторое время в комнату вошёл Антенор. Поликсен велел ему говорить и тот без утайки поведал все обстоятельства дела, из-за которого очутился здесь. Изрядно обогатил подробностями Аристомена, который весь обратился в слух и, казалось, даже забыл о необходимости дышать.
        Архифилакит мрачно сверлил Антенора взглядом, раздумывая, как реагировать на эту повесть. Пару раз покосился на занавеску, словно ожидая помощи от Аристомена, но тот обнаруживать себя не стал.
        - Хорошо, - наконец выдавил из себя Поликсен, - из города ни ногой. Понадобишься, тебя найдут. Где живёшь?
        Антенор, ожидавший, что его прямо тут и повяжут за убийство Павсания, облегчённо выдохнул и объяснил, как его можно найти. Поликсен записал.
        - Ступай.
        Когда он удалился, Аристомен выглянул из-за занавески.
        - Я знаю этого парня. В дороге познакомились.
        - Не врёт? - спросил Поликсен.
        - Думаю, нет.
        - Этот епископ… Кто таков?
        - Не знаю. Но ясно одно - это человек Антигона. В большом мы, скажу я тебе, друг Поликсен, дерьме. Запрём ворота перед носом Циклопа, а эти их откроют. И кто за спиной нож прячет, не знаем. Ладно, хватит сопли распускать, действовать надо.
        - Что ты намерен делать?
        - Вечером, как Килл приедет, сведёшь меня с ним. А лучше бы послать кого за ним. Поторопить. Я пока проверну одно дело. И, Поликсен, пожалуйста, не приставляй никого следить за мной. Я твоё любопытство знаю. Ты в городе хозяин, но поверь, для общего дела лучше тебе кое-чего не знать. Просто поверь. Время сейчас такое.
        Покинув филакион, Антенор некоторое время постоял у дверей, раздумывая, куда теперь пойти. Возвращаться на постоялый двор или идти искать Репейника? Толком ничего не решив, собрался было уже двинуть куда глаза глядят, но кое-что заставило его задержаться.
        Мимо него раб-конюший провёл коня. Это был конь Аристомена. Антенор его сразу узнал. Уж в чём, а в лошадях он разбирался.
        Македонянин перешёл улицу и скрылся в тени, посматривая за входом в филакион. Ждать пришлось недолго, Аристомен вышел довольно скоро. Огляделся и зашагал в южную часть города. Антенор, выждав немного, последовал за ним, держась на почтительном расстоянии. Он не вполне отдавал себе отчёт, зачем вообще затеял эту слежку. Уж точно не для того, чтобы выдать Аристомена епископу. Зачем же тогда? Скорее всего, просто из любопытства. Этот человек его весьма заинтриговал.
        Аристомен пару раз оглянулся.
        «Вот-те раз», - подумал преследователь, предпринимая меры, дабы не попасться на глаза, - «да ты никак проверяешься? Всё интереснее становится».
        Целью Аристомена оказался большой дом в египетском квартале. Не простой дом, заезжий двор с обеденным залом. Он располагался возле самого порта, но практически ничего общего не имел с халупами, где собиралась портовая рвань и пьянь. Уже по чистому ухоженному фасаду видно - солидное заведение. Глаза не обманули македонянина. Здесь действительно квартировали уважаемые купцы.
        Над дверью висел деревянный щит, на котором неизвестный мастер искусно вырезал человека с косматой и почти плоской головой какой-то чудовищной твари. Зубастая длинная и заострённая морда смотрела чуть вверх, отчего вся поза странного существа выглядела горделивой и указывала на его высокое положение. Рядом красовались египетские иероглифы. Антенор не мог их прочесть, но ему на выручку пришла надпись эллинскими буквами, намалёванная чуть ниже.
        Заведение называлось - «Себек-Сенеб».
        Антенор отворил дверь и вошёл внутрь. Оступился и ругнулся вполголоса - сразу за порогом обнаружились ступени. Их было немного, три или четыре, и вели они вниз. Неудивительно - дом, хоть и с ухоженным фасадом, явно очень стар. Видать, не меньше века ему, в землю врос основательно.
        Обычного для столь древних строений запаха сырости и плесени внутри не ощущалось, очевидно, что помещение хорошо протапливали. Дров надо думать, на это уходило немало, поскольку зал, в котором очутился Антенор, был довольно большим. Посередине, под квадратным отверстием в потолке располагался очаг, в нём потрескивали смолистые дрова, и весело отплясывало пламя. Вдоль лишённых окон стен, а также на столбах, опорах крыши, разместилось больше дюжины светильников. Масла здесь не жалели.
        Очаг в центре зала предназначался для обогрева и освещения. Пищу готовили явно не на нём, но где именно, Антенор не увидел. Зато высмотрел в дальнем углу открытую дверь, которая вела в перистиль.
        Время было обеденное и народу в зале хватало. И не голодранцы какие-нибудь, портовые пьянчуги, завсегдатаи душных прокопчённых подвалов, где за обол-другой наливали дешёвую кислятину, а мужи явно зажиточные, важные и благочинные. Они вели беседы о торговых делах, потягивали золотистое хиосское, вкушали жареных гусей или иные закуски, от вида которых у Антенора сразу же взревел приросший к спине живот. Македонянин покосился на свои полуразвалившиеся сандалии, давно не мытые ноги, плащ с прорехой, и подумал, что уже неплохо будет, если местные вышибалы не сразу выбросят его на улицу, а хотя бы дадут осмотреться.
        Кандидата в вышибалы он приметил тотчас. Недалеко от входа сидел широкоплечий здоровяк. Голова, обритая наголо, в свете масляной лампы напоминала шар из слоновой кости. Нос картошкой, челюсть массивная, но выражение лица, на удивление вовсе не суровое, а, скорее, благодушное. При этом смутно знакомое. Для эллина слишком светлокож. Скорее - македонянин. Соотечественник.
        Сидел детина, закинув ногу на ногу в удобном кресле с подлокотниками. Руки, бугрившиеся мощными мышцами, расслабленно покоились на животе, глаза слегка прикрыты. Рядом с креслом на столике стояли украшеные росписью кувшин-ойнхойя и чаша-киаф.
        Говоря, по справедливости, не очень-то сей муж походил на вышибалу. Обладай хоть геракловыми ручищами, но, если дрыхнешь вместо того, чтобы бдительно следить за порядком, ни один хозяин тебе платить не станет.
        Антенор огляделся по сторонам, но Аристомена не увидел. Прошёл в один из углов. Сел за стол так, чтобы видеть вход и большую часть зала и прикрыл ладонью нос и рот.
        Слева сидела шумная компания. Несколько человек окружили двух игроков, склонившихся над доской петтейи,[29 - Петтейя - древнегреческая игра, похожая на шашки. Один из её вариантов, «полис» воспроизводил осаду крепости.] и азартно комментировали ход осады крепости. Справа чинно беседовали двое небедно одетых мужа.
        На лицо Антенора упала тень.
        - Приветствую в «Себек-Сенебе», уважаемый, - раздался приятный женский голос, - что пожелаешь заказать?
        Не отнимая ладони от лица, Антенор повернул голову на голос и увидел перед собой… Два прекрасных граната, сказал бы поэт. «И пред очей его явилась океанида Каллиройя»[30 - Каллиройя - дочь титана Океана. Ройя - гранат, символ женской груди в греческой поэтике. «Калли» означает - «прекрасный».].
        Эллинки и азиатки, исключая, разумеется, рабынь и гетер, не выставляли свои прелести напоказ. Иное дело египтянки. Антенор с ними прежде не знался, но слышал, что нагота для них обыденна. Простолюдинки в Стране Реки носят платье-каласирис, которое оставляет грудь открытой. Даже знатная дама без смущения появится в обществе мужей, одетая подобным образом. А чтобы подчеркнуть свой достаток и высокое положение, набросит сверху тончайшую льняную накидку, которая ничего не скроет, а лишь подчеркнёт.
        Так была одета и подошедшая к Антенору незнакомка.
        Разглядывая совершенной формы полушария с темнеющими под полупрозрачным льном сосками, от которых он оказался не в силах оторвать глаз, македонянин потерял дар речи. Возникшая пауза вызвала негромкий смешок, который отрезвил Антенора подобно кувшину ледяной воды, вылитой на голову. Он вздрогнул, взгляд его скользнул выше. Смеющиеся карие глаза женщины были очерчены знаком Уаджат[31 - Уаджат - левый глаз Хора (Гора). Один из самых могущественных символов в религии древних египтян.] (в тот момент он не знал, что это такое) и оттого казались гораздо больше, чем на самом деле. Два бездонных озера.
        Женщина не походила на рабынь, что прислуживали гостям. Они были одеты в похожие простые платья, только ещё более «голые», снабжённые разрезами на бёдрах. И, конечно, дорогих накидок не носили.
        Антенор почувствовал, что щёки у него пылают, словно он снова стал подростком и подглядывал за голыми девушками у реки. У него очень давно не было женщины, но задумался об этом он только сейчас. И сразу же испугался, что все его мысли, как на ладони.
        «Дурак дураком сижу…»
        Он с усилием отвернулся. Пробормотал невнятно:
        - Благодарю, госпожа. Мне ничего не нужно. Я ожидаю здесь приятеля.
        - Может быть, чаша вина позволит скрасить ожидание? - вновь зазвенел серебряный колокольчик.
        Македонянин помотал головой.
        Женщина, разумеется, оценила его не слишком цветущий вид и платёжеспособность. Однако, ничем это не выдала. Улыбнулась и пошла прочь. Спереди её каласирис был собран в многочисленные складки, а спину (и то, что пониже), туго обтягивал. Там тоже было на что посмотреть. Антенор цокнул языком от удовольствия.
        «Наверное, это жена хозяина».
        Он покосился на вышибалу и заметил, что тот вовсе не дремлет, а вполглаза на него поглядывает. Ну, ещё бы, припёрся какой-то оборванец, ни выпить, ни закусить явно денег нет, сидит тут, как на иголках…
        Сколько он так просидел, перехватывая не раз и не два недоумённые и заинтересованные взгляды, Антенор сказать не мог. Ему показалось, что целую вечность.
        Наконец, его ожидание было вознаграждено. Из перистиля показалась знакомая фигура Аристомена. Он был не один, а в компании высокого бритоголового старика, лет шестидесяти на вид, одетого в белоснежные длиннополые одеяния, похожие на те, что носят сирийцы. Однако он вряд ли был сирийцем - глаза подведены, как у той женщины. Египтянин. Вероятно, хозяин заведения.
        Македонянин постарался отодвинуться в тень, дабы Аристомен его не видел, и весь обратился в слух.
        - Старайся не высовываться, дружище, - сказал Аристомен, - они меня ищут, могут выйти и на тебя.
        - Здесь есть, кому позаботиться о том, чтобы такого не случилось, - ответил египтянин.
        - Хорошо, если так. Надеюсь, Циклоп свои лапы в царские дела запустит не слишком глубоко и нашего друга это никак не коснётся. Но ты всё же будь осторожен.
        - Не волнуйся, Месхенет не даст мне вспомнить времена моей безумной юности, - усмехнулся египтянин.
        Аристомен тоже улыбнулся.
        - А мне всегда казалось напротив - рядом с ней любой старик почувствует себя молодым.
        Оба рассмеялись.
        - Про парня я расспрошу, - сказал египтянин, - возможно, что-то сможет подсказать наш друг.
        Больше Антенор ничего не услышал. Собеседники вышли на улицу. Македонянину почудилось, будто скамья под ним превратилась в раскалённую сковороду, однако он не шелохнулся и в сторону двери не смотрел.
        Через некоторое время египтянин вернулся. Что-то сказал одной из рабынь, поприветствовал кого-то из посетителей и удалился в перистиль.
        Антенор выждал ещё некоторое время, судорожно прикидывая, сколько шагов Аристомену потребуется сделать, чтобы завернуть за угол. Если, конечно, он вообще пошёл назад той же дорогой.
        Наконец, македонянин неспешно поднялся и шагнул к двери. Походя бросил быстрый взгляд на вышибалу. Тот на него не смотрел.
        Оказался на улице Антенор исключительно вовремя, чтобы успеть оглядеться и увидеть спину Аристомена, который в этот момент поворачивал за угол. За другой угол.
        - Спасибо, - Антенор на миг поднял глаза к небу, не задумавшись, впрочем, к кому из богов обращается, и двинулся следом.
        Аристомен шёл быстрым шагом и не оглядывался назад. Однако вскоре Антенор заподозрил, что тот, похоже, целенаправленно избавляется от «хвоста», очень уж витиеватые круги нарезает по узким улочкам. Временами македонянину приходилось ускоряться, дабы не упустить. Сердце билось учащённо. Каждый раз, поворачивая за угол, он опасался, что Аристомен его заметил и вот сейчас столкнётся с ним нос к носу. Придётся как-то объяснять свое чрезмерное любопытство, а вовсе не факт, что Аристомен будет рад его видеть. Ему явно есть, что скрывать.
        Однако вышло иначе.
        Когда Антенор нырнул в очередной тёмный переулок, то вдруг услышал за спиной шаги. Они быстро приближались. Судя по топоту, преследовали его, по меньшей мере, двое. Он обернулся, но было поздно. Висок пронзила резкая боль, и македонянин мгновенно провалился во тьму.
        Мир беспорядочно завертелся. Болезненный удар, всплеск и вот уже над головой замаячила взбудораженная зеленоватая граница миров.
        Накатывало удушье. Нужно вздохнуть.
        Он рванулся к поверхности, вынырнул, судорожно вздохнул и тут же снова захлебнулся, сбитый накатившей волной. Закашлялся.
        Совсем рядом, прямо над ухом раздался чей-то смех:
        - Смотри-ка, я же говорил, не до смерти зашибли!
        Антенор с усилием разлепил глаза. Он лежал на чём-то твёрдом в окутанном полумраком помещении. Мокрый с головы до пояса. Слева, недалеко от лица, вздрагивал огонёк масляной лампы. Вместе с сознанием пришла боль. Она пульсировала, как будто неведомый молотобоец методично вгонял в затылок дрянной гнутый гвоздь.
        - Очнулся, - прогудел над ухом низкий голос, - это хорошо.
        Македонянин дёрнулся, пытаясь встать, за что немедленно был наказан новой порцией боли. Скривился и зажмурился.
        - Не дёргайся, - посоветовал голос, после чего добавил, обращаясь к кому-то ещё, - света больше дай, не вижу нихрена.
        - Где я тебе возьму? - ответил другой голос, повыше, - пальцем окно проковыряю?
        - Вон, в углу факел стоит.
        - И что, я его должен на всякое говно потратить? Давай, так спрашивай, да будем заканчивать, я ссать хочу.
        - Меньше надо пиво сосать, - раздражённо бросил первый, - отойди вон, в угол, если невтерпёж.
        - Ты у себя в берлоге гадишь? - спросил второй.
        - Да иди уже к воронам! - рассердился первый.
        - Сам туда иди!
        Немного в стороне что-то с чавкающим звуком упало на пол.
        - Факел-то подай, - потребовал первый.
        - Только добро переводить… - недовольно буркнул второй.
        Послышались едва различимые шаги, будто человек шёл, ступая мягкой обувью по глинобитному полу. Скрипнула дверь.
        Антенор осторожно разлепил веки. Огонёк куда-то поплыл, и почти сразу вспыхнула тряпка. Затрещало пламя. Сразу стало светлее. Антенор вздрогнул, но глаза больше не закрывал, постепенно привыкая. Ему, наконец, удалось сесть.
        Сидел он в небольшой комнатке на деревянном ложе. Ничем не застеленное, мокрое, оно простиралось от одной стены до другой. Возле изголовья стоял большой сундук. Напротив ложа, в пяти шагах - деревянная дверь с железным засовом. Над ней, под самым потолком темнело небольшое дымовое отверстие. В углу на полу валялся мех для воды, из горловины натекла лужа. Окон не было. Ничего тут больше не было.
        Прямо напротив сидел на корточках, чуть приподнимаясь на носках, тот самый здоровяк из «Себек-Сенеба». В руках держал факел и лампу. На Антенора он смотрел очень пристально, морщил лоб. Для его совсем не суровой физиономии выходило не грозно, а, скорее, смешно.
        Не произнеся ни слова, громила неспешно поставил лампу на сундук и освободившейся рукой ухватил Антенора за подбородок. Бесцеремонно повернул налево-направо, рассматривая лицо, будто раба на рынке выбирал. Антенор дёрнулся, отстраняясь.
        Скрипнула дверь - вернулся второй похититель. Был он гораздо ниже товарища, худ, лохмат и бородат. По виду - сириец.
        - Кто вы такие? - проговорил Антенор.
        - Смерть твоя, - ответил сириец.
        На «всеобщем» он говорил довольно чисто, как человек, много лет проживший в эллинских городах.
        - Что сразу не убили? - спросил Антенор, потирая шею.
        - Успеем ещё. Поговорить хотели. Вот он хотел, - сириец кивнул на громилу, - его благодари. Я бы тебя уже закапывал.
        - И о чём же говорить хотите?
        - Ты зачем туда ходил? - спросил сириец.
        - Куда?
        - Туда.
        - Не понимаю, - пробормотал Антенор и обхватил голову ладонями в попытке унять боль, - чего вы от меня хотите?
        - Ты за кем следил?
        - Не за кем я не следил. Шёл по своим делам.
        - По каким?
        - Не ваше дело.
        - Ты, хрен с горы, за языком своим следи. Тут всё - наше дело.
        - Ни за кем я не следил, - повторил Антенор.
        - Ну, смотри, говнюк, я по-хорошему спрашивал, - проговорил сириец.
        - Когда зарезать обещают, как-то всё равно, по-хорошему или по-плохому спрашивают.
        - Слышь, парень, - неожиданно подал голос здоровяк, - а ты по скалам лазить умеешь?
        - По к-каким скалам? - удивлённо переспросил Антенор.
        - По отвесным.
        - Ну-у… Приходилось… - медленно протянул Антенор.
        - И на Согдийскую Скалу лазил?[32 - Согдийская Скала - крепость в Согдиане, исторической области в Средней Азии, ныне разделённой между Узбекистаном и Таджикистаном.] - спросил громила и подался вперёд.
        - Куда?
        - На Согдийскую Скалу, - повторил похититель медленнее, - лазил?
        Неплотно закрытая дверь снова заскрипела. Антенор почувствовал движение воздуха, будто чьё-то дыхание. Словно кто-то ещё незримо присутствовал в комнате. По спине мурашки пробежали.
        В голове прогремел властный голос, привыкший повелевать и воодушевлять на подвиги.
        «Он сказал, что мы возьмём Скалу, только если обретём крылья!»
        Антенор молчал. Слова верзилы выдернули из тёмных глубин памяти целый ворох образов, которые разум давненько уже не тревожил. Перед мысленным взором вертелся бешеный калейдоскоп лиц. Друзья и недруги.
        Согдийская Скала. Шагни вперёд - выберешь смерть или славу. Поворот жизни. Останься на месте и никогда тебе больше не поднять головы, так и сгниёшь безвестным червём.
        Он шагнул вперёд. Как такое можно забыть?
        Антенор принял пристальный взгляд вышибалы, как чужой меч своим клинком, и держал, не разрывая замок, не пытаясь уклониться. Медленно кивнул.
        - Да. Я был на Скале. Я тебя помню.
        Глава 6. Доходный дом фалангита Никодима
        Двенадцатью годами ранее. Согдийская Скала
        Молодой перс, одетый в дорогой расшитый серебром кафтан, осадил коня у подножия холма. Спрыгнул на землю и кинул поводья подбежавшему слуге. Легко взбежал вверх по склону и, не доходя несколько шагов до вершины, преклонил колено.
        - Встань Кофен, - повелел светловолосый коренастый человек, окружённый десятком куда более рослых мужчин, - какой он дал ответ?
        Кофен-Каувайча, сын сатрапа Артабаза, встал с колен, но не поднял взгляд.
        - Предерзостный, великий хшаятийя. Я не смею повторить.
        - Я не наказываю тех, кто доносит мне чужие дерзкие речи. Говори!
        - Аримаз произнёс непроизносимые речи, великий хшаятийя, он насмехался над тобой и спрашивал, умеешь ли ты летать. Ибо, по его словам, только крылатые воины смогут взять Скалу.
        На скулах Александра заиграли желваки. Он повернулся к свите.
        - Говорят, у него там тридцать тысяч воинов, - задумчиво проговорил Пердикка, сын Оронта, командир таксиса Орестиды.
        - Брехня, - возразил Птолемей, сын Лага, царский телохранитель, - там негде разместить такую ораву.
        Стоявший подле Эвмен согласно кивнул и добавил:
        - Не думаю, что у Аримаза много воинов. Там бабы и ребятишки. Семьи князей. Вроде бы и семья Оксиарта тоже, а он из тех, кто ещё сопротивляется, самый уважаемый. Не считая Хориена.
        - С Хориеном разберёмся потом, - проговорил царь, задумчиво рассматривавший огромную отвесную скалу.
        К крепости на самой вершине вела узкая тропа. Поднимаясь по ней, Кофен был вынужден привязать коня внизу. Весь его путь туда и обратно занял несколько часов. Действительно, неприступная крепость. Штурмовать её - безумие.
        - Там есть пещеры и в них источники воды, - словно прочитав мысли Александра, с почтительным поклоном добавил Кофен.
        - Даже если бы и не было, на вершине достаточно снега, - сказал Эвмен, - и растает он ещё не скоро.
        - Если вообще растает, - буркнул Пердикка.
        - А сам Оксиарт тоже там? - спросил царь.
        - Насколько я могу судить, там его нет, - ответил Эвмен, - иначе заправлял бы он, а не Аримаз. Оксиарт знатнее.
        - Хочет стать вторым Спитаменом? - прошипел Александр, - надеется украсть у меня ещё один год?
        - Думаю, если захватим его жену и детей, он сложит оружие, - предположил Эвмен, - я слышал, Оксиарт очень любит свою дочь. Говорят, красавица. На выданье.
        Александр повернулся к Пердикке и приказал:
        - Построй войско. Выбери самых ловких и храбрых юношей, самых сильных мужей. Поставь их в первых рядах. Я буду говорить.
        Македоняне, эллины и варвары выстроились не как на смотре. Собрались толпой, все вперемешку, гетайры и пехота, легковооружённые, слуги, «царские юноши». Пёстрое зрелище - почти все поголовно в персидских штанах и разноцветных рубахах. Ранняя весна, холодно. Один натянул бактрийский кафтан и нахлобучил белую каусию[33 - Каусия - македонский войлочный берет.]. Другой кутается в македонский плащ, а лицо замотал полой персидской курпасы.
        Они с опаской поглядывали на неприступную крепость и ждали решения царя. Штурмовать Скалу никому не хотелось.
        Александр стоял на возвышении, осматривая раскинувшееся внизу людское море.
        - Воины!
        Люди притихли. Александр простёр руку в сторону Скалы.
        - Там, на Скале, сидит надменный согдиец Аримаз. Он думает, что победил нас, даже не обнажив меча. Он осыпает насмешками вашего царя. Что вы ответите ему?
        По рядам прокатился нестройный шум. Не разобрать, неуверенное воодушевление или опасливый ропот.
        - Он сказал, что мы возьмём Скалу, только если обретём крылья! Воины, докажите ему, что у вас они есть!
        Толпа зашумела громче.
        - Найдутся ли среди вас три сотни храбрецов? - вопрошал царь.
        Море заволновалось ещё сильнее. Вперёд не очень уверено шагнуло несколько человек.
        - Воины! С вами я преодолел укрепления прежде непобедимых городов, прошёл через горные хребты, заваленные вечным снегом, претерпел, не поддаваясь усталости, холод и лишения. Я вам служил примером и видел ваши подвиги. Скала, которую вы видите, имеет только один доступ, занятый варварами. Остальные места они не охраняют. Стража у них только со стороны нашего лагеря и узкой тропы. Вы найдёте путь, если усердно исследуете все подступы к вершине. Нет таких высот в природе, куда не могла бы взобраться доблесть. Испытав то, в чём отчаялись остальные, мы подчинили своей власти Азию!
        Число добровольцев увеличилось.
        - Доберитесь до вершины. Овладев ею, вы дадите мне знак белыми полотнищами. Машите ими, как крыльями. Подтянув войска, я отвлеку врагов от вас на себя.
        Антенор сдёрнул с головы каусию и решительно полез вперёд, толкаясь локтями. Царь продолжал речь:
        - Первый, кто взойдёт на Скалу, получит двенадцать талантов! Один талант получит тот, кто взойдёт двенадцатым! Последний получит триста дариков!
        Толпа взревела, как сто циклопов разом.
        Александр возвышался посреди бушующего моря, как торжествующий бог.
        Позже царь с военачальниками и старшими из добровольцев прошлись у подножия Скалы, выбирая место для подъёма. Александр распорядился начать его ночью, во вторую стражу.
        Антенор, облачённый в белый плащ, который ему только что выдали, стоял возле границы лагеря и рассматривал отвесную стену, скручивая кольцами прочную верёвку. Через плечо у него была перекинута полотняная сумка с железными костылями от походных шатров.
        - И куда это ты, дурень, собрался?
        Антенор обернулся. За спиной стоял Гермолай, один из «царских юношей», сын иларха[34 - Иларх - командир илы, подразделения македонской и фессалийской тяжёлой конницы численностью в 200 всадников.] Сополида, который отличился в битве при Гавгамелах. Почти ровесник, Гермолай был на два года моложе двадцатилетнего Антенора.
        - Туда.
        - И чего там забыл? - юноша хохотнул, - триста дариков что ли?
        - Двенадцать талантов, - спокойно ответил Антенор.
        - А-а… О моём кошеле печёшься? - Насмешливо протянул Гермолай, а потом скривил губу. - Ты это… Кончай дурить. Какой мне прок с того, что ты сдохнешь? Без конюха останусь. Не пойдёшь, короче, никуда.
        - Пойду, - упрямо мотнул головой Антенор, - я назвал своё имя таксиарху Пердикке, и он внёс меня в список.
        - Я тебе пойду. Знай своё место, деревня!
        - Оставь его, Гермолай, - раздался позади них властный голос.
        Они обернулись. К ним подошёл Птолемей.
        - Оставь его. Пусть поступает, как хочет.
        - Это мой человек! - вскинулся Гермолай.
        - Твой раб?
        - Я не раб! - с ожесточением рявкнул Антенор.
        - Это. Мой. Человек. - С нажимом повторил Гермолай. - Мой слуга. Я в праве ему запретить!
        - Да в праве, в праве, - кивнул Птолемей, - но ты его отпусти. А то ведь царь прикажет, и всё равно отпустишь. Зачем тебе надо, чтобы царь приказывал?
        Гермолай недовольно скривил губы.
        Птолемей приблизился к Антенору и внимательно посмотрел ему в глаза. Антенор взгляд не отвёл.
        - Удачи тебе, парень, - сказал царский телохранитель, проявивший себя в Бактрии и Согдиане неплохим полководцем.
        Среди добровольцев один выделялся ростом и шириной плеч. Даже как-то не верилось, что этот здоровяк сможет ловко лезть по скалам, однако тот держался весьма уверенно. Когда «крылатые воины» после царского напутствия выступили к Скале, его окликнул Пердикка.
        - Никодим! Смотри, не опозорь таксис Орестиды! И не помри там случайно.
        - Не боись, командир, - прогудел Никодим, - я везучий, ты же знаешь. И на стену лезть не впервой. Двинулись, ребята!
        Подъём на Скалу занял целый день. Они вбивали железные костыли в трещины, крепили верёвки, подтягивались, ухватившись за уступы, иногда едва заметные. Помогали друг другу. Казалось, проклятая стена никогда не кончится. Они преодолевали десяток локтей, а она будто вырастала ещё на два десятка.
        Никто не гнался за наградой, все понимали, в каком рискованном деле участвуют. Их было триста. Героическое число.
        Некоторым не повезло. Срывались окоченевшие пальцы, выскакивал из-под ноги неверный камень. Короткий вскрик и тело исчезало во тьме. Тридцать два человека сгинуло в жуткой пропасти и не все тела потом удалось найти, кое-кто остался там навсегда, без погребения.
        Они совершили невозможное. Поднялись на вершину и подали знак царю, размахивая полами плащей, как крыльями.
        Ошеломлённые согды сдались.
        Антенор не получил двенадцать талантов, но награда его оказалась всё же больше трёхсот дариков.
        Как он был счастлив тогда. Рад, что смог побороть страх. Рад, что одурачил Таната. Простой конюх, слуга, доказал, что и низкого происхождения человек способен состязаться в доблести со знатнейшими и храбрейшими воинами, которым привычно смотреть в лицо смерти.
        Как из рога изобилия посыпались почести. Обласкан царём. Тот лично поговорил с каждым из «крылатых воинов». Узнав, что Антенор хороший наездник (ну а ещё бы, конюх же, с малолетства при лошадях), Александр тут же возвысил его и зачислил в ряды продромов-разведчиков. Ранее там служили фракийцы, но Александр для пользы дела давно уже отменил обычай предков, согласно которому воины распределялись по племенам, свои со своими.
        Новоиспечённому продрому выдали коня и снабдили всем необходимым снаряжением и оружием. Гермолай зубами скрипел от злости, но поделать уже ничего не мог. Птолемей поздравил вчерашнего конюха, как тому показалось, вполне искренне.
        Антенор думал, что пути его с бывшим господином разошлись навсегда. В тот момент ему этого больше всего хотелось. Он, конечно, не знал, что совсем скоро близкое знакомство с Гермолаем едва не выйдет ему боком, но в конце концов для него всё разрешится благополучно, а вот нить судьбы сына иларха Сополида трагически оборвётся.
        Если бы Антенору в ту пору сказали, к каким злоключениям приведёт его путь, начало которому было положено на Согдийской Скале, он рассмеялся бы и ответил, что всё в руках богов. Но даже если бы знал о том доподлинно, всё равно с него бы не сошёл. Не променял бы прежнюю жизнь, в общем-то, не слишком плохую и уж точно менее опасную, на ту, что ему теперь было суждено прожить.
        С того дня он никогда ни о чём не жалел и не оглядывался назад.
        Сидон
        Антенор с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув македонянина по глазам. Некоторое время он щурился, привыкал.
        «Где я?»
        Сознание просыпалось с таким трудом, будто душа выбралась из тела и отправилась гулять, пролетев с десяток-другой стадий. Голова жутко трещала. Внутри черепа бесился запертый Акрат, даймон неразбавленного вина. В ярости он разогнал все мысли Антенора по тёмным углам, потому тот далеко не сразу вспомнил, что запустил злого даймона внутрь своей головы самолично и добровольно. Очень уж легко лилось внутрь и жарко растекалось по жилам неразбавленное… Хиосское? Нет, вряд ли. Слишком жирно для такого оборванца, как Антенор. Но явно и не местная бормотуха, которую вином называют по какому-то нелепому недоразумению.
        Ложе, на котором македонянин проснулся, показалось ему необычно мягким. От чьих-то щедрот привалило счастье в виде тюфяка, набитого шерстью. К подобным излишествам бывший конюх за всю свою недолгую жизнь в больших чинах так и не успел привыкнуть. Обычно довольствовался шкурой или войлочной подстилкой, а в последний год даже их почитал за роскошь.
        С непривычки затекла спина. Шея еле ворочалась, потому поначалу он осматривал место своего пробуждения лишь движением глаз. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих обитателей. Сакральная фраза «Здесь был…» встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места. Часть надписей македонянин поначалу счёл просто рисунками, но присмотревшись, опознал в них египетские иероглифы.
        Антенору показалось, что он потратил целую вечность на то, чтобы вспомнить, как здесь оказался, прежде чем учуял резкий кислый запах. Он с трудом повернулся на бок, свесился с ложа и чудом удержал равновесие, едва не нырнув в глиняный ночной горшок. Кислятиной несло оттуда.
        «Неплохое начало…»
        Он почувствовал, как запылали щёки. Кое-как сел. Акрату это не понравилось: забарабанил, мерзавец, вдвое сильнее. Македонянин сжал виски пальцами. На лицо ему упала тень.
        - М-р-р?
        Антенор поднял взгляд.
        В маленьком окошке, загородив собой солнце, сидел большой серый кот и таращил зелёные глаза на похмельного македонянина. С улицы запрыгнул. Антенор устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко спрыгнул на грязный пол.
        - Не топай, зараза… - поморщился Антенор.
        Кот более не удостоил его взглядом, подошёл к горшку, понюхал его, после чего распушил хвост и гордо прошествовал к чуть приоткрытой двери. Щёлка была невелика, и коту, чтобы протиснуться наружу, пришлось поступиться своей царственной важностью.
        Комнату вальяжно пересекал таракан.
        Антенор встал. На мгновение потемнело в глазах, он покачнулся, но устоял. Шатаясь, подошёл к окну. Под ним на полу стояла вынутая деревянная рама, затянутая бычьим пузырём. Антенор покосился на разрисованные стены и усмехнулся.
        «Да уж. Дворец персидских царей. После пифоса-то».
        Он выглянул наружу, зажмурился, глубоко вдохнул и дважды чихнул, едва не рехнувшись от головной боли.
        Дверь висела на хорошо смазанных петлях. Открылась бесшумно. Антенор очутился в перистиле. Огляделся по сторонам и двинулся мимо колонн и закрытых дверей к самой дальней из них, открытой. За одной из дверей услышал чьё-то громкое ритмичное дыхание на два голоса, один выше, другой ниже. Задержался на мгновение, но сразу сообразил, что там происходит и поспешил удалиться.
        - Вашти? - позвал знакомый голос.
        За спиной усилилась возня. Что-то уронили.
        - Пусти, - раздался громкий шёпот, - да пусти, госпожа зовёт.
        Шептали на арамейском, который македонянин знал не слишком хорошо, но эти слова разобрал. Дверь едва слышно скрипнула и мимо Антенора, на ходу поправляя одежду, проскользнула девушка. Одна из рабынь, финикиянка.
        Сзади кашлянули. Антенор обернулся. В перистиль вышел уже знакомый сириец. В паху у него оттопыривался подол рубахи.
        Сириец смерил македонянина насмешливым взглядом и сладко потянулся. Антенор отвернулся и двинулся туда, куда убежала девушка.
        Открытая дверь вела в обеденный зал «Себек-Сенеба». В утренний час он пустовал и освещением хозяева не озаботились. Горел только очаг, но и его света хватило, чтобы македонянин увидел уже знакомую широкую спину и украшенный венком бритый затылок Никодима.
        Верзила завтракал и чавкал столь громко, что приближения Антенора не услышал.
        - Радуйся, почтеннейший!
        Никодим обернулся, втягивая в рот капустный лист.
        - Ты? Ну как, живой?
        - Немного есть, - усмехнулся Антенор.
        - Ну радуйся, раз живой. Садись.
        Антенор сел, а правильнее сказать - грохнулся на скамью напротив Никодима. Здоровяк приподнял кувшин, качнул. Внутри плеснуло.
        - Полечишься?
        Гость кивнул. Никодим протянул ему кувшин. Пахло оттуда непривычно. Антенор сделал осторожный глоток, поперхнулся. Прохрипел:
        - Что… это?
        - Хек, - невозмутимо ответил Никодим с набитым ртом, - египтяне варят из ячменного солода. Тут ещё анис и шафран.
        - Как такое можно пить? - поморщился бывший конюх.
        - Да ты распробуй. Отличная штука. Правда, если перебрать, мало не покажется. Валит не хуже вина по-скифски.
        - Куда уж хуже…
        - Да, мы вчера знатно с тобой поскифили. На вот, капустки пожуй, - Никодим пододвинул к Антенору круглую деревянную доску с накрошенной капустой, - от похмелья самое то.
        Он стащил с головы венок из стеблей сельдерея, обязательный атрибут похмельного страдальца, и водрузил на Антенора.
        - Вот ни разу мне капуста от похмелья не помогала, с неё только живот пучит, - проворчал Антенор, но всё же сунул лист в рот и захрустел.
        Никодим оторвал половину тонкой лепёшки и протянул ему.
        - Что-нибудь помнишь?
        - Ничего не помню…
        - Значит хорошо посидели, - с чувством глубокого удовлетворения констатировал Никодим.
        Между тем, голова незадачливого соглядатая начала мало-помалу проясняться, и он уже не чувствовал себя только что родившимся.
        После того, как Никодим опознал в излишне любопытном проходимце товарища по восхождению на Согдийскую Скалу, он резко переменил к нему отношение, отмахнувшись от предупреждений подозрительного сирийца. Антенора сопроводили обратно в «Себек-Сенеб», где молниеносно нарисовался накрытый стол. К ним подсела было пара колоритных личностей, при виде которых любой купчина немедленно вспотел бы и начал судорожно ощупывать монеты в поясе, однако Никодим их быстро выпроводил. По его самоуверенным речам Антенор заключил, что здоровяк тут в немалом авторитете.
        Через некоторое время исчез и сириец, и македоняне остались вдвоём против нескольких кувшинов вина. Антенор сидел дурак-дураком и не понимал, что происходит, а Никодим вёл себя с ним так, будто встретил полжизни назад потерянного брата.
        Через некоторое время македонянин понял, что пьянка в общем-то выходит продолжением допроса, только теперь плохого дознавателя сменил хороший. Антенор держался начеку, старался взвешивать каждое своё слово, насколько это вообще было возможно в такой обстановке.
        В конце концов вино сделало своё дело. Язык развязался и всё то, что так давно копилось в душе бывшего конюха, мысли и чувства, надёжно отгороженные от всего мира, выплеснулись наружу.
        - Ты понимаешь… Он же царя… убить хотел… Который мне всё… Вот это вот всё… - Антенор треснул по столу обоими кулаками так, что одна из мисок прыгнула на самый край. - А эта сопля зелёная… Заговор…
        - Кто? - Никодим подпёр ладонью щёку.
        - Гермолай. Я ж про него тебе толкую.
        - А-а…
        - Я у него конюхом. У деда его. Он как провожал, такие слова говорил… Такие слова…
        - Какие?
        - Не помню… У него отец при Гавгамелах так… Дрался… Как никто, понимаешь? - Антенор сгрёб в кулак хитон на своей груди, рванул. Ткань затрещала.
        - Понимаю.
        - Его царь гиппархом, а он… Тварь такая… Царя убить хотел…
        - Кто? Сополид?
        - Да не. Гермолай. Сынок его. Я ж про него тебе толкую.
        - А-а…
        - Неужто не слышал?
        - Как не слышал? Слышал. О том все знают.
        - Все? - удивился Антенор.
        - Ну да.
        - Вот ведь… Давай ещё выпьем.
        - Давай.
        Выпили. Антенор скривился, зажмурился и некоторое время молчал, вдавив край глиняной чаши в переносицу. Потом продолжил:
        - Мы в войско уже после прибыли. После Гавгамел.
        - Это когда Аминта пополнение в Сузы привёл?
        - Ну да. Не довелось мне при Гавгамелах… Вот ты был, а я нет. Скажи, друг Никодим, как там было?
        - Там… - Никодим сунул в рот перо лука и некоторое время задумчиво его жевал, - я там чуть не обосрался…
        - Ты? - удивился Антенор и откинулся назад, так, что едва не потерял равновесие.
        - Ага. Только это херня, все эти твои Гавгамелы. И Скала эта твоя. И Гидасп этот.
        - Не-е… - Антенор погрозил Никодиму пальцем, - ты Гидасп не трогай. Там эти… как их… Я там, с Эвменом…
        Он снова стукнул кулаком по столу и энергично мотнул головой.
        - Херня… - упрямо повторил Никодим и указательным пальцем прицелился в Антенора, - вот крокодилы - не херня.
        - Крокодилы?
        - Это твари. Зелёные такие.
        - Знаю. В Индии видел.
        - Ха! В Индии. Там заморыши. А Ниле знаешь какие твари? Зубы во-о-от такой длины.
        Никодим показал руками размер зубов тварей. Антенор недоверчиво прищурился.
        - Да ладно?
        - Чтоб я сдох!
        - Давай выпьем, друг, - предложил Антенор, - чтоб сдохли все враги.
        - Давай. Чтоб сдохли все враги. А кто твой враг? Ты скажи, я с ним разберусь. Ножичком чик, и он уже того… На лодочку. Понимаешь?
        - Понимаю.
        - Так кто твой враг?
        Антенор поморщился.
        - Да есть тут одна… Сука одноглазая…
        Он встрепенулся и приобрёл грозный и самоуверенный вид.
        - Встретишь его, не убивай. Я сам. Ты понял?
        - Понял, - энергично кивнул Никодим, - как не понять.
        - Ты лучше про зубы доскажи.
        - Чё те сказать, друг Антенор? Зубы вот такие. Людей жрут… Ужас…
        Вытянув из Антенора всю его подноготную, Никодим, тоже преизрядно поддатый, пустился в откровения сам. Собеседник подпёр отяжелевшую голову руками и весь обратился в слух.
        Никодим, сын Агафокла, был лет на пять старше Антенора. Происходил он из Орестиды, потому отправился в Азию под началом Пердикки, сына Оронта, князя этой области. Служил Никодим простым фалангитом-педзетайром, «пешим товарищем», как их прозвал царь Филипп. Участвовал почти во всех сражениях и штурмах. Дрался при Гранике, в Милете и Галикарнасе. Едва не встретился с Хароном при Иссе. Был тяжело ранен в Тире, отчего отлёживался в обозе до самого Египта и не сражался под стенами Газы. Потом были Гавгамелы, Бактрия, Индия…
        Когда великий сын Филиппа скончался в Вавилоне, Никодим остался в той части войска, которую выделили Пердикке. К тому времени сын Агафокла числился декадархом-трёхдольником, в строю занимал передний правый угол фаланги, самое опасное и потому наиболее почётное место. Ему прочили дальнейшее возвышение, чему способствовало и покровительство регента, который явно выделял декадарха среди прочих.
        Однако боги, как всегда, посмеялись над планами смертных. Царство трещало по швам, раздираемое амбициями вчерашних боевых товарищей, которые ныне посматривали друг на друга волками.
        Через пару лет после смерти Александра, когда по Элладе уже вовсю катилась колесница Ареса, и эллины с македонянами самозабвенно резали друг друга, Пердикка замыслил наказать Птолемея, который самовластно обустраивался в Египте, игнорируя указы регента, чем подавал скверный пример всем остальным.
        Лагид среди македонян пользовался большой популярностью, потому Пердикка решил для начала восстановить всех против него, как позже поступил Антигон в отношении Эвмена. Регент созвал суд войска и обвинил Птолемея в том, что он не оказал должной покорности царю Филиппу-Арридею, воевал с эллинами Кирены, которым Александр даровал свободу, похитил тело великого царя и увёз в Египет.
        Однако Птолемей оказался хитрее. Прознав о предстоящем суде, он лично явился на него, что само по себе утвердило многих в его невиновности. Войско выслушало защиту с возрастающим воодушевлением и провозгласило Лагида невиновным.
        Пердикка в бессилии скрежетал зубами, но сдаваться не собирался. Он заявил, что приговор войска не разделяет, дескать коварный Лагид всех одурачил и всё равно будет наказан. Это отвратило от регента многих сторонников, и он был вынужден наводить порядок в волнующемся войске железной рукой, безжалостно ломая заслуженных и возвышенных Александром командиров. Его не узнавали приближённые. Всегда сдержанный и осторожный, он на глазах терял рассудок.
        Тем не менее, поход против Египта был подготовлен и весной второго года после смерти Александра войско выступило, сопровождаемое недееспособным царём. Пердикка без каких-либо затруднений достиг границы Египта, крепости Пелусий на востоке Дельты. Сюда же подошёл флот, которым командовал его зять, Аттал.
        Здесь дела сразу пошли прескверно. Началось это с неудачной попытки расчистить старый канал, дабы отвести воду из рукава Нила, чтобы облегчить переправу. Предприятие окончилось катастрофой из-за разрушения плотины. Погибло много людей.
        Воины, и без того не разделявшие целей регента, стали разбегаться. Хуже того - перебегать к Птолемею. Среди перебежчиков оказалось немало знати, но даже это не удержало Пердикку от сражения, и оно состоялось возле крепости Верблюжий Вал.
        - Значит, как стемнело, нам говорят - пошли. Мы и пошли. Всю ночь пёрли по этому болоту, по осоке этой сраной.
        - Зачем? - спросил Антенор.
        - Ну как… Лагид утром глаза продирает. О-па! - Никодим усмехнулся, - а нас и нету. Мы в другом месте уже. Переправились.
        - Умно, - заявил Антенор, - я б тоже так…
        - Хренак! - Передразнил его Никодим.
        - А чё?
        - Ничё. Солнышко встало, птички запели, а эта сука на том берегу сидит, будто мы не ходили никуда.
        - Хитрый, - глубокомысленно наморщив лоб, оценил Антенор.
        - Да. Вот за что я египтян не выношу, так это за их хитрожопость.
        - Тссс… - Антенор приложил палец к губам, - ты что?
        - Что? - переспросил Никодим.
        Антенор опасливо огляделся по сторонам и мутным взглядом нашарил в полумраке фигуру хозяйки. Та сидела за столом возле очага и сосредоточено перещёлкивала костяшки абака.
        - Она не обидится? - он повернулся к Никодиму.
        - Кто?
        - Она, - Антенор ткнул пальцем в сторону хозяйки. Палец изрядно мотало, - она же из этих…
        - Мойра? Не, ты чё. Она не их этих. Она наша.
        - Да ладно? А я подумал…
        - Хотя-а… - задумчиво протянул Никодим, почесав щетину, - вообще, конечно, из этих. Но она не такая. И муж её… Хер его… Тер…
        - Как?
        - Ну этот… Хер… Минутер… Хор… Во такой мужик! Хотя глаза красит, как баба. Да они там все бабы.
        Никодим уронил лицо на подставленную ладонь и промычал:
        - Лаги-ид, сука… Всю мою жизнь…
        - Так он же тоже из наших? - совсем удивился Антенор, - Лагид-то. Он же Сотер, царя спас. Гермолай убивать хотел, а он спас. Прямо со стены вниз спрыгнул и давай направо-налево рубить. Гермолаев этих…
        - Это когда было? - поднял голову Никодим.
        - В Индии, - неопределённо махнул рукой Антенор, - там.
        - Не в Бактрии?
        - Не. В Бактрии Гермолая казнили.
        - А ты щас что сказал?
        - Я? Я говорю, он меня по плечу хлопнул, когда мы лезли… Куда мы лезли?
        - Кто по плечу? По какому плечу?
        - Лагид, говорю же.
        - Да ты меня запутал совсем! - Никодим махнул ладонью перед лицом, словно отгонял назойливую муху.
        - Давай выпьем, друг. Оно всё и распутается.
        - Давай.
        Выпили.
        - Ну так что там дальше? - спросил Антенор, - я слышал, там верблюды были.
        - Ага. Крепость там была. Верблюжий Вал. Ну, значит, Пердикка и говорит. Идите, мол… Туда, короче. Мы и пошли. Народу-у… Страсть… И слоны и лошади. Все полезли. Слоны палисад сломали, а выше никак. Хреново, короче…
        - Что хреново?
        - Хреново, говорю, слоном быть…
        Никодим почесал нос и чихнул.
        - А дальше?
        - Что дальше. Мы лезем, а эти не пускают. Целый день бодались, туда-сюда.
        - Я слышал, Ла….ик… гид… там слону в глаз сариссой попал. Не врут?
        - Зря болтать не станут, - посерьёзнел Никодим и поднял палец вверх, будто хотел тем самым добавить веса своим словам, - у него сарисса была - двадцать локтей.
        - Врёшь. Не бывает таких.
        - Ты мне не веришь? Ты сам-то, кто?
        - Конюх я, - скривился Антенор и снова икнул.
        - Оно и видно. А мне сарисса десять лет вместо жены была. Всяко больше тебя в этом деле понимаю.
        Антенор прикусил губу, посмотрел в пустую чашу.
        - Ты что, обиделся? - спросил Никодим.
        - Не. Ты продолжай. Дальше-то, что было.
        - А ты не знаешь? Про слона в глаз, вон, знаешь же.
        - Ну, слышал что-то. Слухи же. Врут всякое. А тут отче… ик… оче… видец…
        - Ну а что дальше… - Никодим прикрыл глаза, - дальше жопа…
        Он некоторое время молчал, переваривая воспоминания, явно неприятные.
        - Отступили. Ночью Пердикка нас опять погнал вверх по реке. Дошли до одного острова. Он приказал переправляться. Тут нас Танат за жопу и схватил…
        - Как это было? - спросил Антенор.
        - Как… Вода вот досюда доходила, - Никодим провёл ладонью по горлу, - ноги вязли. И лошади вязли. И слоны. Тут кто-то заорал, что египтяне перегородили реку плотиной и вода поднимается. И что мы щас тут все утопнем.
        Он наклонил над чашей кувшин, но оттуда вылилась лишь пара капель.
        - Зараза…
        Зал вокруг Антенора давно уже вращался, македонянин изо всех сил держался одной рукой за стол, а второй подпирал голову. Ему очень хотелось принять горизонтальное положение, но он твёрдо решил дослушать Никодима. Наконец, тот продолжил:
        - А на том берегу пылища-а… Тьма. Видать народу нагнали, несть числа. Против нас, вестимо. Ну, думаю, всё, отвоевался Никодим. Надо тонуть. Тут-то эти твари и появились… Людей жрали… как ласка мышей. Их там кишмя кишело… У меня друг был. Он меня при Гидаспе из-под слоновьей ноги вытолкнул. Сколько дорог вместе протопали, в скольких переделках побывали, а здесь… Какая-то тварь зубастая… Из-под воды…
        Он сжал виски руками и глухо застонал:
        - Две тыщи человек за один присест сожрали… Да больше…
        - Как ты выбрался?
        Никодим покачал головой.
        - Не знаю. Как во сне всё было. Повсюду стоны, проклятия. На том берегу костры, костры, костры… Наутро Пердикка сдох. Антиген и Селевк его зарезали. Предали, короче.
        - Антиген? - переспросил Антенор.
        - Так говорят. Люди зря болтать не станут.
        - Вот же тварь… - процедил Антенор, - скольких достойных предал…
        - Может и достойных, - буркнул Никодим, - да только, как по мне, потерял Пердикка тогда всё своё достоинство. Я к тому времени уже решил, что уходить от него надо. Тоже к Птолемею хотел. Вот про него говорили, что он - человек чести. Сотер, опять же… Да не ушёл. Не по нутру предателем прослыть.
        - Что потом не ушёл? Когда Пердикку зарезали? Селевк вон, я слышал, наварх теперь в Египте.
        - Как уйти? - на лице Никодима появилась злая гримаса, - он моих товарищей убивал. Мне на это приап положить?
        - Другие этим не терзались, - осторожно сказал Антенор.
        - Другие пусть за себя сами отвечают. Не, у меня с египтянами разговор теперь короткий будет.
        Антенор снова удивился, но решил пока изъяны логики верзиле не предъявлять. Не тот момент.
        Он, конечно, был наслышан обо всей этой истории шестилетней давности. Знал, что наутро Птолемей явился в лагерь побитого царского войска и произнёс речь, в которой отвёл от себя вину в разжигании междоусобицы и возложил её на покойного регента. Он принёс дары царю и поклонился ему, после чего завоевал всеобщую любовь рассказом о том, сколько смог спасти тонущих и какие почести воздал павшим. Восхищённое войско тут же предложило ему титул регента, от которого он с присущей ему осмотрительностью отказался, вручив власть Пифону, стратегу Мидии, тому самому, который много лет спустя стал причиной поражения Эвмена при Габиене. Вторым регентом был провозглашён Арридей. Тёзка царя, он доставил в Египет саркофаг с телом Александра.
        Через два дня пришло сообщение о погибели Кратера в битве с Эвменом. По войску прокатился ропот: если бы новость узнали раньше, никто не дерзнул бы поднять руку на Пердикку. Теперь же победа Эвмена, верного сторонника регента и царской партии, всем казалась несчастьем. Многие пребывали в унынии ещё из-за того, что войско Птолемея оказалось совсем маленьким. Те клубы пыли, которые все приняли за перемещение огромных ратей, появились благодаря хитрости Лагида. Он приказал гонять взад-вперёд стада скота, а к ногам быков привязали пучки соломы.
        - Как же ты дальше? - пробормотал Антенор, который был уже не в силах разлепить веки. Локти его расползлись в стороны, и он ткнулся лбом в стол. Никодим, захваченный воспоминаниями, этого как будто не заметил.
        - Как… Каком кверху. Как-то до Пелусия добрался. Там Аттал с флотом. Вовремя успел, они уже якоря выбирали. Ушли в Тир. Туда вскоре много наших подгребло. А дальше двинули морем в Карию.
        В Карии находился брат Пердикки, Алкета. Аттал присоединился к нему. Эвмену они подчиниться отказались. Считали себя выше выскочки-кардийца. Аттал занялся пиратством, стремясь подмять под себя торговые пути в окрестностях Родоса. Островитянам это очень не понравилось, и они отправили против наглого македонянина флот под началом наварха Демарата.
        - Вот он нам и вломил. Видать маловато я водицы в Ниле нахлебался. Снова едва не утоп. А как на берег выбрался, решил, что всё. Хватит с меня всех этих стратегов и сатрапов. Своим умом жить стану. Э, Антенор, да ты спишь что ли?
        Венок из сельдерея оказался не слишком действенным, а египетский хек Антенор пить так и не стал. Головная боль не отпускала.
        - На вот, выпей, - раздался уже знакомый женский голос.
        На столе появился ещё один глиняный кувшин. Антенор скосил взгляд влево-вверх. Так и есть: возле стола стояла хозяйка.
        - Пей, - повторила она властным голосом, - полегчает. А то на твою страдальческую рожу без слёз не взглянешь.
        - Что это?
        - Молоко. Помогает при похмелье.
        Антенор послушно отпил из кувшина. Молоко оказалось козьим.
        - Спасибо.
        Женщина ничего не ответила и удалилась. Никодим, глядя ей вслед, цокнул языком.
        - Ты вчера назвал её Мойрой, - вполголоса сказал Антенор.
        - Ну да, Мойра и есть.
        - Но она ведь египтянка?
        - Ну да.
        - Признаться, я не очень-то знался с египтянами, но ведь Мойра - не египетское имя. Это же…
        - Судьба, - кивнул Никодим, - её так зовут. Месхенет. Судьба. Мойрой мы прозвали, нам так проще. Она не обижается.
        - А её супруг…
        - Хорминутер. Ты его тоже вчера видел. С гостем.
        Последнее слово Никодим выделил голосом. Антенор не помнил, что вчера говорил об Аристомене, но на трезвую голову решил ничего не утаивать. Что-то подсказывало ему - этим он не навредит таинственному попутчику.
        - Этот гость мне знаком. Вместе шли в Сидон. Он назвался Аристоменом.
        - Зачем ты следил за ним? - прищурился Никодим.
        «Я уже отвечал ему на этот вопрос», - подумал Антенор, - «хочет проверить, не начну ли переобуваться в прыжке?»
        - Он меня заинтересовал. На постоялом дворе недалеко от Сидона какие-то люди устроили ему засаду, но он ускользнул. Необычный человек. Мне стало интересно.
        - Ну допустим… - невозмутимо предположил Никодим, - но тебе что, заняться больше нечем? Другой человек просто пошёл бы по своим делам, а ты принялся следить…
        - Ты прав. И заняться мне нечем, да и страсть имею ко всяким тайнам.
        - Странно, что ты ещё жив, с такой-то страстью.
        Антенор усмехнулся, но ничего не ответил. Больше Никодим об Аристомене его не расспрашивал. Оба замолчали. Гость время от времени отщипывал от тонкой лепёшки маленькие кусочки, зачем-то сминал пальцами в шарик и отправлял в рот. Очень неторопливо, не обращая внимания на недовольно урчавший живот. Гостеприимец некоторое время взирал на это убийство времени отстранённо, но потом всё же поинтересовался:
        - Что-то ты плохо ешь.
        - Погано быть нахлебником, - буркнул Антенор.
        Никодим еле заметно кивнул.
        - Чем думаешь заниматься?
        Антенор медленно покачал головой.
        - Не знаю. Чем я только за минувший год не занимался. Может, к купцу какому попрошусь. Приказчиком или что-то навроде того. Пишу и читаю на двух языках. Изъясниться на четырёх могу. На абаке считать умею.
        - Кто ж тебя возьмёт, без рекомендаций? Да и раба толкового дешевле содержать.
        - Да хоть в конюхи снова. Или вышибалой. В Тарсе довелось сторожить один кабак.
        Никодим фыркнул.
        - Вышибалой? В Тарсе? Видать мелковат там народишко.
        - Не веришь?
        Никодим не ответил, но красноречиво повёл плечами и напряг мощный бицепс.
        - А зря, - сказал Антенор, - Эвмена тоже считали обычным крючкотвором с вощёной табличкой.
        - Одно дело выигрывать сражения, - возразил Никодим, - другое - голыми руками шеи сворачивать.
        - Не слышал, как Эвмен убил Неоптолема в поединке?
        - Ну почему, слышал. Удача - та ещё блудливая девка. Просто повезло. Да и в руке у него кое-что было.
        - Может и так. Но, говорят, царь Филипп приметил его вовсе не за грамотность. Приглянулось ему, как Эвмен кое-кому кости ломал на состязаниях юношей.
        - О таком не слышал, но что ты на кардийца-то всё киваешь? А за себя что скажешь? Меня выкинешь, коли я тут буянить начну?
        Антенор хмыкнул.
        - Тебя нет. Ты вон какой бычина.
        Никодим заулыбался было, но потом скривил губы и отвёл взгляд. В зале появился Хорминутер. Антенор видел, как он кивком головы поприветствовал Никодима.
        - Так ты сам вышибалой тут служишь? - спросил Антенор.
        Никодим ответил не сразу, задумчиво покусал губу, поглядывая куда-то мимо гостя.
        - Как Аттала родосцы побили, и, стало быть, меня заодно, я до берега доплыл. Добрался до Фаселиды. Там свёл знакомство с кое-какими людьми… интересными.
        - Из пахарей моря? - предположил Антенор, - тех, что жнут, не сея…
        - Ибо море есть поле надежды, - закончил его речь Никодим. - Ну как-то так. Хотя в море я надолго не задержался. Не очень-то люблю его. Занесло меня сюда. Который год тут, в Сидоне, обретаюсь. Корни пустил, можно сказать. Город большой, народу много. Есть где развернуться предприимчивым людям. Я как-то даже и не ожидал в себе такой жилки.
        - И на чём же здесь могут подняться предприимчивые люди?
        - Да на чём угодно. Я, например, имею доход с того, что помогаю людям приличным и состоятельным избежать нежелательных встреч со всяким отрепьем с гнусными рожами. «Себек» в некотором смысле - один из моих доходных домов. Я у Хорминутера не служу.
        - Выходит, это он у тебя служит? - улыбнулся Антенор.
        - И он не служит. У нас это… Как оно называется… Взаимовыгодное соглашение. Вышибала - навроде цепного пса, за кусок лает. А я и кусок побольше имею, да и не лаю давно. Пусть другие лают. Помоложе. Понимаешь?
        Антенор медленно кивнул.
        - И много у тебя этих «других»?
        - Хватает. Но и слишком много никогда не бывает. Сидон большой, гнусных рож немало.
        Антенор почесал бороду.
        - В Тарсе я знался… с предприимчивыми людьми. Но недолго. Мне с ними не по пути оказалось.
        - Почему? - не изменившись в лице, поинтересовался Никодим.
        - Это были те самые гнусные рожи, - улыбнулся Антенор, - которые очень хотели встретиться с людьми приличными и состоятельными.
        - А-а… - протянул Никодим, - понятно.
        Он встал из-за стола.
        - Ты если хочешь - оставайся. Куском хлеба мы поделимся. Ты, на первый взгляд, не самый бесполезный из тех нищебродов, что я встречал. А не захочешь оставаться - не держу.
        Он отошёл в сторону хозяина заведения, перекинулся с ним парой слов, после чего удалился в перистиль. Антенор остался сидеть. Нельзя сказать, что предложение застало его врасплох, в концовке разговора он уже успел подумать о таком развитии событий. Теперь следовало принять решение.
        Собственно, тут долго размышлять было не о чем. Глупо предаваться софистике, сидя на дне, если не умеешь дышать под водой. Однако отправляться на поиски Никодима, дабы объявить о своём согласии, Антенор не торопился. Продолжал сидеть за столом, и отстранённо поглядывал на пару ранних посетителей, зашедших в «Себек-Сенеб».
        Сколько бы он так просидел, неизвестно, но, как видно, кому-то из богов приспичило поторопить события.
        В зал вошёл, даже можно сказать вбежал человек, загорелый дочерна и заросший курчавой бородой до самых глаз. Он подскочил к Мойре столь проворно, что Антенор на мгновение напрягся и привстал.
        - Где Никодим?
        Мойра кивнула головой в сторону перистиля и человек, не сказав более ни слова, убежал туда.
        Через пару минут он появился снова, на пару с Никодимом. Тот как-то странно покосился на Антенора и сказал ему:
        - Пошли-ка с нами, дорогой.
        - Что-то случилось? - спокойно поинтересовался Антенор.
        - Вопрос ещё один к тебе остался.
        - Так задавай.
        - Нет, тут идти надо.
        - Ну пошли.
        На улице Никодим сказал:
        - Я сразу понял, что ты непрост, парень, но ты всё равно меня удивил.
        - Чем удивил? - недоумённо спросил Антенор.
        Никодим не ответил. Они прошли всю улицу из конца в конец и повернули за угол. Антенор не выказывал беспокойства, хотя внутренне напрягся изрядно.
        Повернули ещё за один угол и тут Антенор увидел Диона и Сахру. Они стояли нос к носу с тремя мужами, явно недружелюбно настроенными.
        Сахра поглядывал на них исподлобья и ладонью потирал кулак, а Репейник вальяжно привалился к стене дома и засунул большие пальцы рук себе за пояс. Он выглядел совершенно спокойным и даже расслабленным. На мостовой стоял на карачках и с глухим мычанием покачивался четвёртый парень, довольно крепкого телосложения. Рядом с ним сидел, баюкая руку, пятый.
        О том, что тут произошло, Антенор догадался сразу без лишних слов. То, что Никодим потащил его сюда, говорило ровно об одном - тут прозвучало его, Антенора, имя. Стало бы артельщики, потеряв его, не плюнули на случайного попутчика, в их занятиях совершенно бесполезного, а пошли искать. Начали расспрашивать местных. Зная Диона, можно предположить, что не слишком учтиво. Само собой, местные прицепились к Репейнику. Возможно, причина их интереса была другой, но Антенор уже знал, что Репейник никогда за словом в карман не лезет и запросто раздует пожар из любого уголька, даже там, где не было никаких причин нарываться на неприятности. А тут с ним Сахра, о кулак которого пара людей Никодима ушиблась. О том, что это именно люди бывшего фалангита, даже не стоило спрашивать. И так понятно.
        - Дион! - крикнул Антенор, - ты что, вызволять меня пришёл? Да я вроде не в колодках.
        - Смотри-ка, и впрямь жив-здоров, - усмехнулся Репейник, - не соврали.
        - Зачем вы покалечили моих людей? - грозно поинтересовался Никодим.
        - Ну почему покалечили? Сейчас очухаются. Просто они мне грубили, а я грубиянов не люблю.
        Никодим перекинулся парой слов со своими. Антенор приблизился к Репейнику, тот повёл носом и всплеснул руками:
        - Ах ты зараза! Мы его по всему Сидону ищем, а от него разит, как из винного погреба!
        Никодим снова повернулся к ним.
        - Ладно, разобрались. Замнём.
        Он кивнул своим людям, и они потянулись прочь, бросая недовольные взгляды на пришельцев. Помогли увечным встать и увели с собой.
        - Мы можем идти? - спросил Антенор.
        - Не держу, - ответил фалангит.
        - Ну тогда будь здоров, Никодим.
        Фалангит покосился на Диона, Сахру, потом снова посмотрел на Антенора.
        - Бывай. Но ты запомни - я от своих слов не отказываюсь.
        Он повернулся и пошёл прочь.
        - Какой, однако, интерес к моей скромной персоне, - вполголоса пробормотал Антенор, глядя ему вслед, - и чем я такое заслужил?
        Глава 7. Вторжение
        На следующий день в городе не произошло ничего примечательного. Артельщики сидели на заезжем дворе и развлекали себя игрой в кости, пили вино. Утром и вечером выбирались в город погулять, потолкаться на рынке и в порту. В обед дремали. Антенора удивляло, что они не искали заказчиков. На осторожные расспросы отвечали уклончиво.
        Он поговорил с Аполлодором и предложил свои услуги в качестве кашевара. Временно, пока не подыщет работу. Откровенно говоря, они и без него прекрасно обходились, но Аполлодор с предложением согласился. Македонянин им всем понравился.
        На второй день, слоняясь с Репейником по городу, Антенор заметил Хорминутера. Египтянин в сопровождении раба направлялся прямиком во дворец царя Абдалонима. Стража пропустила его туда без вопросов и проволочек.
        Чуть поодаль за египтянином шёл уже знакомый сириец, коего звали Ил-Маади. Он шествовал вальяжной походкой, отщипывал кусочки от лепёшки и отправлял в рот, глазея по сторонам. Праздно, как могло показаться простому обывателю, но не Антенору. Сириец нет-нет, да поглядывал в сторону египтянина. Македонянин вспомнил предостережение Аристомена и ответ Хорминутера, что в обиду его не дадут. Стало быть - «пастух».
        В этот раз Антенор благоразумно не стал давать волю своему любопытству и потащил Диона прочь. Вечером, после ужина наведался в «Себек-Сенеб» почесать языком с Никодимом, повспоминать товарищей, а на самом деле лишний раз поглазеть на Мойру. Как раз к тому времени и Хорминутер вернулся.
        Когда закатное солнце наполовину погрузилось в море, Антенор решил, что пора и честь знать. Покидая гостеприимное заведение, он наступил в потёмках коту на хвост. Местный «главный», уже знакомый македонянину, издал истошный вопль и метнулся из тени к очагу. Антенор от неожиданности выругался, едва не треснулся лбом об косяк и смущённо ретировался. Никодим фыркнул, а одна из рабынь Хорминутера, финикиянка, всплеснула руками.
        - Абби! Тебя где носило, разбойник? Я думала, тебя мышь бешеный укусил сто раз! Опять к этой рыжей лахудре шатался?
        - Мр-р-р?
        - Ай ты… Меня на эту дуру облезлую променял, да?
        Кот закрутился у рабыни под ногами, задрав и распушив хвост.
        - И не выпрашивай, Абби, - строго сказал Хорминутер, - иди работай, я вчера мышь в кладовке видел.
        - Мр-р-р?
        - Ему до твоих мышей сейчас дела нет, - усмехнулся Никодим, - элафеболион на дворе, все мысли о бабах.
        Хорминутер подсел к македонянину.
        - Дело у меня к тебе есть, дружище. Просьба.
        - Какая? - не меняя ленивой позы поинтересовался Никодим.
        Он грыз фисташки, на столе возле него лежала внушительная горка.
        - Наш александрийский друг попросил меня разузнать про одного человека. Я ходил к Итту.
        - Причём здесь он? - спросил Никодим.
        - Итту должен знать всех, как я надеюсь, кто состоял подле Эвмена.
        - А какое нашему александрийскому… - македонянин сплюнул в ладонь скорлупу, - … другу, дело до Эвмена, который помер?
        - Я не интересовался, - ровным голосом заявил Хорминутер.
        Аристомен, конечно же, рассказал ему о своей встрече с Фарнабазом во всех подробностях.
        - Однако не вижу причин, чтобы отказать ему в сей необременительной просьбе.
        - Зато вижу я… - пробормотал македонянин, снова сплюнув скорлупу, на сей раз неудачно, мимо ладони.
        - Никодим… - укоризненно покачала головой возникшая из ниоткуда Месхенет.
        - Но для тебя, госпожа моя, я на всё готов, - треснул себя кулаком в грудь македонянин, взглянув на жену хозяина, - ты же знаешь.
        - Я про свинство твоё, - ответила Месхенет, - иди на улицу плюйся.
        - Девочки пол вымоют, - отмахнулся здоровяк.
        Кот запрыгнул Хорминутеру на колени.
        - Мр-р-р-р-р.
        - Вашти, - обратился хозяин к рабыне, - налей молока этому бездельнику.
        Финикиянка покинула зал, кот со всех ног поскакал за ней.
        Хорминутер снова повернулся к Никодиму и негромко произнёс:
        - Я солгал тебе. Один из людей Эвмена, полагаю из числа ближайших, должен знать, где находится наследник Александра, Геракл.
        - Да ладно? - Столь же негромко присвистнул Никодим. - Он ещё жив?
        Хорминутер кивнул.
        - Итту переписал людей, кто состоял в царском грамматеоне и кого он смог вспомнить. Вот, взгляни.
        Он раскрыл перед бывшим фалангитом вощёную табличку.
        Никодим посмотрел. Поморщился.
        - Старею, что ли? Не вижу ничего.
        Месхенет поднесла к нему масляную лампу.
        Итту-Бел, уроженец Сидона, был человеком непростой судьбы. Он происходил из знатного рода, был прекрасно образован, знал пять языков, причём и говорить мог и писать даже на египетском. Много лет назад Итту довелось участвовать в восстании финикийцев против персидского царя Артаксеркса. Восстание было жестоко подавлено, а многих уцелевших сидонян продали в рабство. Угодил в рабы и Итту-Бел.
        Он сменил несколько хозяев, прежде чем оказался в Афинах, где его купил Эвмен, который приехал туда с царевичем Александром и посольством победителей при Херонее, дабы диктовать условия мира. Предстоял поход в Азию и кардиец подыскивал переводчиков.
        Итту прослужил в царском грамматеоне почти семь лет, а после того, как Александр покинул Египет и направился вглубь Азии на встречу с Дарием, Эвмен освободил своего верного раба. Итту вернулся в Сидон. Став вольным, он продолжал числиться на македонской службе, его приставили в качестве советника к царю Абдалониму. А то новоиспечённый царь прежде садовником был, потому нуждался в правильных советах.
        Выслушав дело Хорминутера, Итту составил два списка. В первый заносил вообще всех, кого вспомнил, а во второй тех, кого можно было назвать доверенными Эвмена.
        На память Итту не жаловался, однако, к сожалению, далеко не для каждого из служителей грамматеона мог указать, чей тот сын и откуда родом. Да и имена часто повторялись, македонская выдумка по этой части проигрывала эллинской. Одни и те же Аминты, Атталы, Филиппы…
        Тем не менее список получился внушительный, что весьма озадачило Хорминутера. Больше дюжины имён.
        - Сказать, по правде, всех их должен знать Аристомен, - заметил Итту-Бел, - видишь, тут и начальник его есть.
        - Одно дело вспоминать чуть ли не бегом, - ответил Хорминутер, - и совсем другое, вот как мы с тобой, за вином и приятной беседой.
        Однако даже если вычеркнуть тех, кто явно к делу не мог иметь отношения, оставалось человек десять. Этак за год и о половине не расспросишь.
        Хорминутер имел обширные связи, но, как назло, в сей момент мог обратиться лишь к одному помощнику.
        Никодим пробежал глазами список и удивлённо хмыкнул.
        - Кого-то знаешь? - спросил Хорминутер.
        - Никого не знаю, - ответил Никодим, - что странно.
        - Ожидал увидеть знакомое имя?
        - Да-а… - задумчиво протянул Никодим.
        Он поскрёб подбородок, который утром тщательно выскоблил и тот теперь зверски чесался.
        - Что нужно узнать про этих людей?
        - Живы ли. Если да - где каждый может находиться.
        - Н-да… Тут не очень-то разгуляешься. Вот Аминта. Просто Аминта и всё. Я знаю раз, два… - Никодим принялся загибать пальцы, - семь человек с таким именем.
        - И что, все состояли в грамматеоне?
        - Нет, конечно. Они и читать не все умели.
        Хорминутер улыбнулся.
        - Я понимаю твои затруднения, но всё же прошу - помоги, чем сможешь.
        - Оставь мне этот список.
        - Тебе завтра перепишут, - кивнул Хорминутер, - спасибо.
        - Я же ещё не сделал ничего.
        - Когда ты меня подводил, дружище? - усмехнулся египтянин.
        Однако назавтра всем стало не до списков.
        Ещё накануне в город с севера вошёл большой купеческий караван и прямо с раннего утра по Сидону будто вода в катаклизм разлились новости, сбивающие с ног не хуже того бурного потока, что рушил Родос.
        - Антигон взял Библ! Без боя! И все города к северу открыли ворота!
        - Сто тыщ сюда идут! Сто!
        - Иди ты?!
        - Я сам видел!
        - Двести, двести тыщ, все сплошь злющие яваны! - тряслись финикийцы.
        - Темень тьмущая варваров! - пугались эллины.
        - Ах ты ж сука одноглазая… - пробормотал побледневший Антенор, - и сюда дотянулся…
        - Да ладно тебе, - совершенно спокойным голосом ответил Репейник, - младенцу же должно быть понятно, что у страха глаза велики.
        - Однако египтяне правильно делают, что трясутся, - отметил Аполлодор.
        Антенор быстро взглянул на него и тот, оценив выражение лица македонянина усмехнулся и пояснил.
        - Да не, я думаю, что тем, кто глаза красит, опасаться Антигона нечего. Я про других «египтян».
        Они стояли на улице, подпирая спинами стену дома и наблюдали за охватившей город к полудню суматохой. К ним подошли Протей с Багавиром.
        - Похоже, Килл защищать город не собирается, - сообщил финикиец, - в неорионах толкотня, десять триер уже на воде.
        На улице появилась голова колонны воинов. Они шли по двое в ряд, в льняных панцирях, шлемы висели на ремнях на груди, щиты в чехлах на боку, копья на плечах, а за спиной туго набитые мешки или корзины. Лица у всех сосредоточенные.
        Все, кто не успел убраться с улицы, вжались в стены, пропуская колонну. Антинор считал, но вскоре сбился.
        - Трусливые собаки, - Багавир сплюнул себе под ноги.
        Один из проходивших воинов повернул к нему голову и ответил тем же. Ещё двое посмотрели на перса, поджав губы. Остальные никак не отреагировали.
        Колонна миновала артельщиков. Ей вслед потянулась другая - вереница навьюченных ослов.
        - Не в порт идут, - констатировал Аполлодор, - к южным воротам.
        Антенор поражался спокойствию своих новых друзей. Казалось, в сошедшем с ума Сидоне только они и сохранили невозмутимость.
        Он направился к филакиону. Там картина, которую он себе заранее в голове нарисовал, воплотилась в полной мере - беготня, суета, неразбериха, многоэтажная брань. Поликсен у ворот собачился с грузчиками, что громоздили на телегу сундуки. Аристомена не было видно.
        Затем отправился в «Себек-Сенеб». Там никакой суматохи не наблюдалось. Похоже Аполлодор был прав - город покидали лишь люди Лагида, а «настоящие» египтяне не особенно беспокоились. Ближе к вечеру Антенор почувствовал, что многие горожане вздохнули с облегчением, увидев, что Килл не собирается запираться в Сидоне. Тридцать лет прошло, но ещё были живы старики, кто помнил, как по улицам города текли реки крови, когда восставший город взял жестокий Артахшасса Ваука.
        Никодим, глядя на бегство людей Лагида лишь злорадно посмеивался, а по лицам Хорминутера и Месхенет Антенор не смог прочитать каких-либо переживаний.
        Мойра, как обычно любезно предложила ему хек, от которого он учтиво отказался.
        - Да ты чего чернее тучи, друг Антенор? - удивился Никодим, - переживаешь что ли? Брось эти глупости. Подумаешь, власть переменится. Тут уже было такое, когда Лагид припёрся. И тогда драки не было и сейчас не будет. Уж если о чём переживать, так о том, какие налоги выдумает Циклоп. Да и то, зная какие двери открывать, своё при себе всегда оставишь.
        - А ты знаешь, какие двери открывать? - спросил Антенор.
        - Разберёмся, - самоуверенно заявил бывший фалангит.
        Ночью город успокоился. На следующий день исход «египтян» продолжился. Через два дня единственным хозяином в городе остался Абдалоним. Македонян и эллинов у ворот сменили финикийцы. Ворота никто и не думал запирать.
        Наконец, вездесущие мальчишки разнесли по улицам новость:
        - Подходят!
        Жители высыпали на крыши и стены.
        По кипарисовой аллее к городу приближалась большая колонна всадников, поражавшая пестротой плащей и конских попон. Абдалоним со свитой вышел из ворот.
        Антенору на стену протолкаться не удалось и что снаружи происходило он не видел, но вскоре, миновав ворота, в город вступил всадник на белом коне. Один глаз его закрывала чёрная повязка. За ним следовали гетайры.
        Раздались довольно жидкие приветственные выкрики. Под ноги лошадям полетело несколько гроздьев цветов. Большая часть народа хранила молчание.
        - Да уж, - усмехнулся Никодим, - мы в Вавилон входили веселее.
        - Я не видел, - процедил Антенор.
        Никодим покосился на него.
        - Тебя прямо корёжит от ненависти.
        - Есть от чего, - ответил Антенор, переводя взгляд с одного всадника на другого.
        Антигон на не слишком радушный приём никак не отреагировал. За ним следовали телохранители и приближённые. Антенор многих узнал. Здесь были Деметрий, Неарх, олинфянин Андроник, Пифон. Не тот Пифон, что сражался при Габиене. Другой. Этот был отозван из Индии и привёл к Циклопу новых слонов.
        Антигон проследовал с парой сотен гетайров в царский дворец. Затем в город вошла хилиархия гипаспистов, тысяча человек. Въехала часть обоза и двор сатрапа. Остальное войско Циклоп проводить через Сидон не стал, дабы не искушать воинов. «Фригийцы», как теперь называли его людей, что эллинов, что варваров, обошли город и разбили огромный лагерь у южной стены.
        - Ну вот, - заключил Никодим, - власть переменилась. Теперь будем посмотреть, каково под Одноглазым.
        Город гудел, как потревоженный улей. Многие жители спешили запереться дома и прятали жён и дочерей. Царь Абдалоним вышел к народу и объявил, что Антигон обещал не чинить зла жителям Сидона.
        К вечеру того же дня на улицах и площадях появились праздно шатающиеся македоняне, коих легко можно было отличить по каусиям, и одновременно с ними вооружённые палками воины в льняных панцирях и фригийских шапках вместо шлемов.
        Начали расползаться слухи, будто эти, с палками, отпинали и поволокли на суд кое-кого из своих же, по пьяни решивших, что им тут всё дозволено.
        Народ мало-помалу успокаивался.
        Вечером перед ужином, когда Антенор и Багавир спорили, какой тимьян лучше добавить к жареному мясу, зелёный или сушёный, Ксантипп спросил Аполлодора:
        - Ну что? Когда работать начнём?
        - Завтра узнаем, - ответил тот.
        Наутро он куда-то ушёл вместе с Протеем. Вернулись они к полудню.
        - Ну что, братья, всё в силе, - объявил Аполлодор.
        - Что в силе? - спросил македонянин.
        - Работать будем, - пояснил Протей.
        - С оплатой всё, как договаривались, - добавил Аполлодор.
        - Кто начальствует? - спросил Ксантипп.
        - Неарх, - ответил Аполлодор, - я лично с ним говорил. Тянуть кота за яйца он не намерен.
        - Леса тут мало насушено, - заметил Ксантипп, - я узнавал.
        - Неарх сказал, что уже отряжены команды к Ливану. Днями ещё рабов на лесоповал нагонят.
        - Из сырого что ли строить будем? - скривился Репейник.
        - Скажут, так и из сырого. Тебе-то что? Маши себе топором. Такие деньжищи обещают. А что лес сырой - так они и сами понимают, что скверное это дело, да по всему видать - спешат очень.
        - Тут спешить - последнее дело, - поморщился Дион.
        - Так вы что… - до Антенора наконец дошло, - Циклопу корабли строить будете?
        - Ну да, - ответил Аполлодор.
        Антенор помрачнел.
        - Чего же раньше молчали?
        - Ну как… Видишь, то тут творится? Начали бы языками чесать, а вдруг у Одноглазого чего-нибудь бы сорвалось? Обвинят ещё. Оно нам надо? Мы люди маленькие.
        - И много вас тут таких, маленьких людей? - процедил Антенор.
        - Хватает, - ответил Протей.
        - Не, - возразил Репейник, - хватает простых работяг, а таких как мы всегда не хватает. Мы всюду нарасхват.
        Антенор опустился на лавку рядом с котлом. Ему неудержимо хотелось плюнуть в им же сваренную кашу.
        На следующее утро он отправился в «Себек-Сенеб» и едва там появился, как его подозвал Никодим.
        - Разговор есть.
        - Какое совпадение. И у меня к тебе.
        - Пошли во двор.
        Когда они вошли в перистиль, Никодим зачем-то огляделся по сторонам.
        - Ты ведь служил у Эвмена?
        - Ну да, - подтвердил Антенор, - я же рассказывал.
        - Ты говорил, будто урну с прахом Эвмена его жене отвозил.
        - Было дело, - подтвердил Антенор.
        - Стало быть, ты из ближайших его друзей, коли тебе такое дело доверили?
        - В ближайших он меня числил или нет, теперь уж не узнать, - покачал головой Антенор, - это надо было его спрашивать.
        - Я краем уха слышал, - не отставал Никодим, - что многие ваши к Антигону на службу потом пошли.
        - Кто-то пошёл, - скривил губы Антенор, - мне с ними не по пути.
        - Это я уважаю, - заметил Никодим, - верность уважаю.
        Он замолчал, покусывая губу. Антенору показалось, что фалангит мнётся, пытаясь подобрать некие слова, но никак не выходит у него. Расспросы эти его настораживали, и он попробовал переменить тему.
        - Я чего пришёл-то. Подумал тут над твоими словами… Вроде как ты меня к себе звал, так я…
        - Это всё в силе, - рассеянно кивнул Никодим, не глядя на македонянина.
        В перистиле появилась Вашти. Занесла корзинку в одну из кладовок и притворила за собой дверь. Всё это время Никодим следил за ней и рта не открывал. Антенор удивлённо нахмурился.
        Фалангит пробормотал себе под нос:
        - Ох, не скажет он мне «спасибо»…
        - Ты о чём? - не понял Антенор.
        Никодим посмотрел на него и сказал:
        - Слышал сплетню? Говорят, будто сын Александра жив. Геракл, который.
        - Да ну? - удивился Антенор.
        - Да вот, представь себе.
        Фалангит явно попытался придать голосу нотки равнодушия, но бывший конюх раскусил фальшь сразу. Своим лицом и речью он владел лучше Никодима и изобразил смесь удивления с безразличием так, что комар носа бы не подточил.
        - Смотри-ка ты. А столько лет ничего не слышно было. Может врут слухи-то?
        - Может и врут. Говорят, мальчишку спрятал кто-то из доверенных Эвмена. И вроде как только он один теперь и знает, где наследник.
        - А-а, - протянул Антенор, - так вот ты чего меня расспрашиваешь. Ты извини, я не в обиду… Тебе-то какое дело до того?
        - Любопытство заело, - сквозь зубы проговорил Никодим, - вот как тебя, когда ты следил за тем гостем Хорминутера.
        Его явно смутило невозмутимое лицо конюха.
        - Понятно, - ответил Антенор недрогнувшим голосом, - огорчу тебя - не слышал я про такое.
        - Не слышал… - пробормотал Никодим и уставился на свои ноги.
        - Так что, насчёт меня?
        - Это потом, - сказал Никодим, - я отлучусь по делам, потом поговорим.
        Он удалился. Антенор вернулся в зал, плюхнулся на лавку и некоторое время сидел неподвижно. Сердце разогналось так, будто он только что пробежал олимпийский стадий быстрее, чем Демосфен из Лаконии[35 - Демосфен из Лаконии - победитель в беге на стадий на Олимпийских Играх 316 года до н. э.]. Сохранять внешнее спокойствие стоило ему поистине титанических усилий.
        Мысли скакали бешенным галопом. Почему Никодим заговорил с ним о мальчике? Что случилось?
        Затем, дабы чем-то занять себя и успокоить голову, он увязался следом за Месхенет, Вашти и ещё одной рабыней на рынок. Подрядился тащить корзины.
        - Вам же нужно много всякой снеди для гостей.
        - Как ты думаешь, много ли сюда влезет? - улыбнулась Месхенет, приподняв небольшую корзинку за ручку одним указательным пальцем. - Для гостей нам всё нужное доставляют, у мужа договор с купцами. А я иду просто прогуляться.
        - Ну мало ли что понадобится, - буркнул Антенор, - ты отнеслась ко мне по-доброму, я хочу хоть чем-то отблагодарить.
        Месхенет, всё ещё улыбаясь, переглянулась с рабынями, те прыснули в кулаки. Подмигнула Антенору.
        - Ну пошли.
        На рынке корзинки заполнили мешочки с порошками. Поменьше - сурьмяной для чернения бровей. Побольше - смесь золы с сукновальной глиной для омовений.
        - А это что? - спросил Антенор, указав на шарики кифи.
        - Жевать, - ответила Месхенет.
        - Это съедобное?
        - Нет, - улыбнулась египтянка, а рабыни рассмеялись.
        - А зачем тогда?
        - Чтобы изо рта не воняло, - пояснила Вашти.
        Шарики действительно пахли настолько ядрёно и необычно, что Антенор даже предположить не смог, из чего они состоят.
        На рынке образовалась толчея куда больше обычного. Кругом одни каусии, соломенные и войлочные шляпы, персидские курпасы. Воины Одноглазого продолжали прибывать в лагерь у стен и многих, как видно, отпустили в город.
        Месхенет, Антенор и рабыни дошли до рядов работорговцев. Туда египтянка заглядывать не собиралась. Повернула в другую сторону.
        Антенор последовал за ней, взгляд его рассеянно скользил по длинному ряду полуголых мужчин с потухшими глазами, безразличных ко всему женщин и испуганно жавшихся к ним детей.
        - Нет, мне баб не надо, - донёсся до ушей Антенора голос важного мужа, который беседовал с работорговцем, - только мужчин. А они у тебя замученные какие-то. Не осилят ведь работу.
        - Для рудников они тебе потребны, почтеннейший? - спросил работорговец.
        - Почти, - ответил покупатель, - лес валить будут.
        Взгляд Антенора задержался на одном из рабов. То был очень смуглый человек, худой и всклокоченный. Всей одежды на нём - серая холстина на бёдрах, повязанная необычным для здешних мест способом. Длинные спутанные волосы и борода, по всему видать, давно уже не знали гребня. Всё тело покрыто шрамами.
        Раб этот, единственный из всех стоял прямо и не опускал глаз, хотя и в его взгляде читалось безразличие ко всему. Худоба его явно не была природной, в прошлом он мог похвастаться внушительными мышцами.
        - Боги подземные… - прошептал Антенор, - Вадра, это ты?
        Он шагнул к рабу. Тот посмотрел на него невидящим взором.
        - Вадрасан! - вновь позвал Антенор, - это ты?
        Раб нахмурился, прищурился. Потрескавшиеся кровоточащие губы разомкнулись.
        - Анте… нор? Вайя, Антенор?
        - Да, да! - воскликнул бывший конюх.
        Слон протяжно затрубил, подчиняясь командам махаута попятился, остановился и поднял правую ногу.
        - Хорош! - цокнул языком Александр.
        - Отлично обучен! - сказал раб-диглосс[36 - Диглосс - переводчик.]Оксиарта, царского тестя. Он переводил слова магараджи гандхаров, - даже у Пурушоттамы нет столь крупного слона. Этот обошёлся магарадже втрое дороже обычного.
        - Праапта Айравата! - пробасил воин, сидевший на спине слона позади махаута, разместившегося у того на шее.
        - Что он сказал? - спросил Александр.
        - Говорит, этот слон - настоящий Айравата. Так они называют царя всех слонов, на котором ездит сам Индра-громовержец.
        Махаут круто наклонился вперёд, и слон послушно опустился на колени. Воин спустился на землю. Магараджа представил его, а диглосс перевёл:
        - Перед тобой, великий хшаятийя - храбрый Ваджрасанджит, чьё имя означает - «неукротимое оружие Индры». В бою он стоит дюжины самых искусных арштибара! Вот увидишь, твои враги побегут от одного только его вида!
        Воин почтительно поклонился царю.
        - Доблести воздастся по заслугам, - Александр благосклонно приветствовал индийца кивком головы. Букефал понёс его вдоль выстроившегося для смотра войска прибывших союзников.
        Ехавший следом магараджа взмахнул рукой. Слоны свернули хоботы в кольцо и затрубили. Погонщики и воины-индийцы, потрясая оружием закричали:
        - Бхадрам те махаатман бах раджан!
        Букефал пожелал галопа, пришлось поспешить за царём и Антенору с полусотней продромов, командиром которых он был назначен недавно.
        - Вадра, как ты здесь…
        Раб оскалился.
        - Вайя… Антенор… Саджива… Намас Индра… - проговорил он хриплым низким голосом.
        Антенор схватил раба за руки и тут же раздался окрик:
        - Эй!
        К македонянину подскочил бритоголовый надсмотрщик в кожаной безрукавке. Ткнул палкой в плечо и протараторил нечто нечленораздельное.
        - А ну убери палку! - рявкнул на него македонянин.
        Подбежал второй надсмотрщик.
        - Уважаемый, отойди. Эти рабы уже проданы.
        Слово «уважаемый» явно прозвучало насмешкой. Антенор по виду сам не слишком отличался от раба. Надсмотрщик держал в руках свёрнутый кольцами кнут.
        Македонянин нехотя отошёл в сторону. Прошептал:
        - Я найду тебя, Вадра…
        Надсмотрщик щёлкнул кнутом и что-то рявкнул. Рабы потянулись к выходу с рынка. Вадрасан замешкался, и другой надсмотрщик ударил его палкой.
        Антенор сжал зубы.
        «Найду».
        Раб пару раз оглянулся.
        Найти, однако, для начала предстояло Месхенет, которая ушла вперёд и не сразу заметила пропажу македонянина. К счастью, она уже сама его искала, и почти сразу они увидели друг друга.
        - Ты чего отстал? - спросила египтянка.
        Антенор указал на важного господина, покупателя рабов, который шествовал в сопровождении полудюжины крепких мужчин с самоуверенными лицами.
        - Кто это?
        - Это… - начала было Месхенет, но не договорила, нахмурилась.
        - Кто?
        - Это управляющий Менесфея.
        - Менесфея Доброго? - спросил Антенор.
        - Ты знаешь его? - удивилась Месхенет.
        Македонянин покачал головой.
        - Просто имя слышал.
        Египтянка вдруг совсем помрачнела. Антенор проследил её взгляд и увидел, как подле управляющего этого неведомого Менесфея откуда ни возьмись нарисовался Ил-Маади. Они явно о чём-то говорили. Потом сириец повернулся в сторону и кого-то поманил рукой.
        - Ну пойдём, госпожа… - заканючила Вашти.
        - Подожди, - отмахнулась Месхенет.
        - Что случилось? - повторил вопрос Антенор.
        Месхенет бросила на него краткий взгляд и снова посмотрела в сторону сирийца с управляющим. К ним подошёл ещё один человек, при виде которого сердце македонянина второй раз за день забилось учащённо. То был один из близнецов.
        «Ты погляди, какие люди тут прогуливаются…»
        Македонянин сразу поспешил отодвинуться в тень.
        - Пойдём-ка отсюда, - сказала Месхенет.
        - Что-то случилось? - спросил Антенор.
        Она не ответила, но он без слов понял - да, случилось. И явно нечто неприятное.
        Глава 8. Должник
        Год назад. День накануне битвы при Габиене
        - Ах ты, зараза прозорливая, никогда-то он не ошибается… - раздражённо буркнул Антенор, разглядывая из-под ладони пепельно-песчаные клубы пыли, поднятой копытами сотен, если не тысяч лошадей, - кто хоть из богов ему в уши дует?
        По совести сказать, ошибался, конечно, кардиец и не раз, но вот не сегодня.
        В плотной завесе двигались тени. Одни стремительно, другие, те, что побольше - медленно.
        - Проклятье, опоздали… - процедил Филипп.
        Он повернулся назад и крикнул, что было мочи:
        - Быстрее, кол вам в афедрон! Ради всех ваших богов, даймонов или кому вы там молитесь, ленивые ублюдки! Быстрее!
        Кричал он по-эллински, так что отставшие от гетайров пешие варвары, вооруженные дротиками и лёгкими щитами едва ли могли разобрать все слова, но что от них требует этот знатный явана и так было понятно. Большую часть пути они пробежали, держась за попоны лошадей гетайров, но за полдюжины стадий от этого места, гиппарх почуял неладное, приказал всадникам ускориться, и они оторвались от пехоты.
        - Не опоздали, - хрипло возразил Антенор, сдвинул на лоб беотийский шлем с пышным конским хвостом на макушке, поудобнее перехватил восьмилоктевой ксистон и крикнул, - смотри, ребята, Циклоп позарился на чужое! Ну что, накажем вора?
        Гетайры одобрительно загудели.
        - Вперёд!
        И тяжёлая лава потекла вниз по склону холма, вытягиваясь в клин, на острие которого, прильнув к конской шее мчался Антенор, сын Эпикрата, конюх, продром, гетайр, гиппарх.
        Тени становились всё отчётливее, обретали краски. Совсем скоро в глазах уже зарябило от нарядной пестроты слоновьих попон. Более сотни гигантов выстроились в тяжёлый прямоугольник, вокруг которого катилось, плюясь стрелами, лёгкое колесо из мидийских всадников Одноглазого. Серая крепость медленно продвигалась вперёд, огрызаясь в ответ.
        - Молодчина, Эвдам! - Крикнул Антенор.
        «Они всё-таки не застали его врасплох!»
        И верно, индийский сатрап проявил бдительность, не дал своему отряду растянуться и стать лёгкой добычей. Обоз он укрыл в сердце своей подвижной крепости. Неужто всю дорогу так шёл? Лагерь слоновьего корпуса располагался дальше всех от основного, в самой плодородной части Габиены. Прожорливая она, элефантерия. Умный кардиец предположил, что Антигон попытается перехватить слонов на марше и отправил на помощь Антенора. Бывший конюх не мешкал, но люди Одноглазого всё же появились раньше.
        Слоны встревоженно трубили, храпели лошади, орали погонщики и воины, и в эту какофонию ворвался слитных клич гетайров Антенора:
        - Алалалай!
        Увлечённые дракой, воины Циклопа прибытие подмоги к противнику заметили слишком поздно.
        - Н-на! - На полном скаку Антенор всадил копьё прямо в лицо обернувшемуся на него в последний момент мидянину. Наконечник прошил щёку и выскочил наружу. Голова мидянина мотнулась назад. Кизиловый ксистон удар выдержал. Гиппарх рванул коня в сторону, уходя от столкновения, приник к его шее, спасаясь от просвистевшего над головой дротика.
        Через мгновение Антенор пронзил насквозь ещё одного бездоспешного мидянина. Копьё снова выдержало, варвар завалился назад, но удар на всём скаку был столь силён, что древко вывернулось из пальцев гиппарха, а сам он лишь каким-то чудом удержался на конской спине. Ещё один дротик мелькнул прямо перед носом, а другой на излёте утонул в развевавшихся, будто крылья, полах плаща.
        Антенор схватился за меч. На гиппарха налетел всадник со щитом, выдававшим наёмника-тарентинца. Только эти западные эллины рискуют так сражаться. Говорят, от италийских варваров научились. Вроде там ещё какие-то сёдла хитрые для этого потребны. Антенор давно был о них наслышан, но опробовать как-то не довелось.
        - Сдохни, тварь! - пролаял тарентинец.
        «Может и не доведётся».
        Клинки не встретились. Чужой царапнул плечо, а махайра Антенора на противоходе рассекла бедро противника. И щит того не спас. Насколько серьёзна рана врага, македонянин увидеть не успел. Лошади разминулись и Антенор схватился со следующим тарентинцем, который попытался уязвить гиппарха дротиком.
        Часть гетайров, почти не растеряв разбег, вписалась в круг варваров, разя мидян в спины. Другая, во главе с Антенором, отклонилась в противоположном направлении и сразу увязла. Гиппарх, отмахиваясь от вражеских мечей и дротиков, правил умного коня к центру круга, где трубили израненные стрелами слоны.
        Возглавляли четырёхугольник несколько сильнейших самцов. Они ярились, рвались вперёд и Ваджрасанджиту, сражавшемуся верхом на Парвате, вожаке, крупнейшем в стаде, с немалым трудом удавалось сдерживать их. «Несокрушимое оружие Индры» отдавал команды низким тигриным рыком, вертел головой в чёрном коническом шлеме и безостановочно бил из лука. Стрел у него хватало, а Дханур-веду[37 - Дханур-веда - искусство стрельбы из лука.] кшатрий познал в совершенстве.
        Избиваемые животные отчаянно трубили и не слушались команд махаутов. Один из сбитых с коня мидян, видать знатный воин, в чешуйчатой броне, очухавшись, подскочил сзади к Парвате[38 - Парвата - гора (санскрит).] и всадил ему в правую ногу копье. Раненый слон протяжно затрубил и попятился, разворачиваясь к обидчику. Ваджрасанджит закричал на махаута, но тот ничего не мог поделать - Гора не подчинялся. Острый анкас в руках погонщика лишь добавил Парвате злости. Слон замотал головой и махаут едва не слетел на землю.
        Ваджрасанджит, хотя и раздражался, но, тем не менее, доказывал, что тряска, качка и непослушание слона такому воину, как он - не помеха. Индиец только что всадил стрелу прямо в лицо одного из мидян и теперь, извернувшись в кресле всем телом, несмотря на неудобную позу (не с руки стрелять из лука себе за спину с правой стороны), выцеливал излишне шустрого обидчика Парваты. Растянул тетиву до уха и выстрелил, но промахнулся: за мгновение до того, как он отпустил тетиву, чужая стрела вонзилась ему в плечо.
        Парвата крутился на месте, пытался схватить хоботом кого-нибудь из суетившихся вокруг людей, жалящих так больно, но они старались держаться на почтительном расстоянии. Истыканный стрелами, он все больше напоминал огромного ежа. Махаут свалился на землю со стрелой в горле, но и будь он жив, обезумевший от боли слон всё равно бы не подчинялся. Ваджрасанджит, уже трижды раненый, к счастью, легко, продолжал сражаться.
        - Марана![39 - Марана - смерть (санскрит).] - рычал воин, выпуская стрелу за стрелой.
        Мидянин, улучив момент, попытался снова поразить Парвату в ногу, но тут у него не выгорело - конь Антенора сбил его с ног.
        - Ты жив, Вадрасан? - крикнул македонянин, - держись, мы отгоним этих сынов шакала!
        Ваджрасанджит в ответ пророкотал что-то одобрительным тоном. Антенор не разобрал слов, да и не до того ему было, опять пришлось сцепиться сразу с двумя варварами. Он не видел, что его гетайры уже рассеяли большую часть нападавших, лишь здесь, возле вожака жарило совершенно не по-зимнему. Антенор потерял меч - клинок увяз в теле незадачливого варвара. Тот вцепился в махайру македонянина мёртвой хваткой и стёк с коня наземь. Второй варвар, так же лишившийся оружия, ловко перепрыгнул за спину гиппарха. Его мозолистые пальцы сомкнулись на горле Антенора. Конь от неожиданной новой ноши попятился, оседая, но всё же удержался на ногах. Гиппарх захрипел, выпустил поводья и вцепился в клешни варвара, но оторвать их не получилось, мидянин оказался очень сильным.
        Оба свалились не землю. При падении варвар умудрился оказаться сверху. Антенор приложился так, что ничего не слышал, не видел, перед глазами пульсировало темнеющее разноцветное пятно. Он хрипел и пытался извернуться. Безуспешно. И вдруг клещи ослабли. Варвар за спиной обмяк.
        Македонянин, хватая ртом воздух, будто рыба, вытащенная из воды, с трудом спихнул с себя покойника. Между лопаток у того торчала красная стрела. Так красил древки своих стрел Ваджрасанджит.
        Взгляд мало-помалу прояснялся. Антенор сел, ошалело покрутил головой, приходя в себя. Стрелы вокруг больше не свистели, никто не пытался угостить его копьём или дротиком-пальтоном.
        Всё… кончилось? Это победа? Не удалось Одноглазому слонов отбить?
        - На-ка, выкуси, Циклоп! - радовался кто-то из «товарищей», - завтра добавки получишь!
        - Вайа Антенор? - окликнул низкий голос, - саджива?
        Гиппарх обернулся. Ваджрасанджит всё также сидел на Парвате. Горе изрядно досталось, он бешено сверкал глазами, высматривая новых злодеев. Гетайры держались от него подальше. Лошади беспокойно фыркали, боялись слонов. Антенор, сидевший на голой земле чуть ли не прямо под ногами Парваты, ощутил, как по спине пробежал холодок. Разъярённому Горе всего-то и надо пару шагов сделать, чтобы от приведшего подмогу гиппарха мокрое место осталось.
        Антенор, всё так же сидя на заднице, начал отползать прочь.
        Один из слонов, лишившийся погонщика и воина, подошёл к вожаку и положил свой хобот тому на бивни. Гора понемногу успокаивался.
        Уцелевшие воины Циклопа удирали. Ваджрасанджит победно вскинул лук и проревел:
        - Джайа![40 - Джайа - победа (санскрит).]
        Его клич подхватили другие индийцы, а слоны во главе с Парватой протяжно затрубили.
        - Спасибо, - негромко прохрипел Антенор, - спасибо…
        Сидон
        Вайя… Антенор… Саджива… Намас Индра.
        Эти слова не шли из головы македонянина.
        Друг Антенор. Жив. Хвала Индре.
        Друг…
        Да, он жив. А мог бы лежать там, в солончаке этом. Спаситель, которого пришлось спасать.
        А Вадра здесь.
        Всё там случилось так быстро… Он и не подумал тогда, после главного сражения, о судьбе кшатрия. Никаких мыслей в голове не осталось, никаких чувств, кроме ненависти.
        А вот в Циклопе её не было. Ненависти. По крайней мере к ним, побеждённым. К Антенору и Иерониму. Не унизил и не глумился. И даже сделал вид, что очень огорчён случившимся. Урну серебряную выдал от щедрот…
        Эвдама Циклоп казнил, но тут понятно. Давняя вражда, старые обиды. А вот прочих побеждённых постарался склонить на свою службу. И многие склонились. Как Иероним.
        А Вадра почему здесь?
        Почему раб?
        Отказался служить, не иначе. Но почему? Если подумать, он же не обязан ничем, ни тем, ни этим. Не наёмник, подарок царя гандхаров своим македонским союзникам, что помогли прибрать к рукам царство Пора-Пурушоттамы. Если и приносил клятву верности, то человеку, а не делу его. Человек мёртв, и клятва обратилась в прах. Почему бы не пойти на службу к победителю?
        К победителю… Гордость помешала, не иначе. Ну и как, сохранил честь здесь, за тридевять земель от своей родины, в этом рубище, под кнутом надсмотрщика? Раб…
        После возвращения в «Себек-Сенеб» Антенор сразу подошёл к бывшему фалангиту. Тот сидел за столом и степенно трапезничал, макая куски жареного мяса в какой-то соус. Антенор подсел напротив и завёл разговор без долгих предисловий.
        - Мне нужна твоя помощь, Никодим.
        - Говори, - кивнул тот, пододвинув гостю блюдо с мясом и миску с соусом.
        У Антенора, однако, кусок не лез в горло.
        - Нужно освободить одного раба. Этот человек, как и я сражался за Эвмена и после нашего поражения попал в плен и рабство.
        - Вот как? - приподнял бровь Никодим, - ты не попал, а он попал?
        - Да, - ответил Антенор, - такие вот разные жребии боги достали.
        - Кто он такой?
        - Индиец. Знатный воин.
        Антенор рассказал историю Ваджрасанджита.
        Никодим скептически хмыкнул.
        - Знатный воин, говоришь? И рабом стал? Знаешь, я знавал людей, что противились нашему царю до последнего. Тирийцы. Кое-кто из людей Спитамена никак не хотел покоряться, даже когда их повязали, а перед Александром положили голову их вождя. А царь наш, как ты помнишь, не выносил непокорности и на расправу был скор. Кое-кого сразу зарезали. А иных нет. Иных, как Линкестийца-изменника - в клетку. Или в рабство. Чай сам не раз был свидетелем?
        Антенор мрачно кивнул.
        - Так вот среди них тоже встречались люди знатные, - продолжал Никодим, - и знаешь, что, друг Антенор?
        - Что?
        - Никто из них жить рабом не стал. Все нашли способ руки на себя наложить. Честь, брат, она превыше всего будет.
        Никодим невесело усмехнулся.
        - На что намекаешь? - спросил Антенор.
        - Сам подумай.
        - Считаешь, он трус? Шкурой дорожит превыше чести и гордости? Помогать такому не стоит?
        - Ты сказал.
        Антенор покачал головой.
        - Он не перс и не мидянин. У них не так. Есть у них слово такое, дхарма. Мне объясняли, но я не очень понял, что это такое. Запомнил только, что это что-то вроде закона, установленного их богами. Он очень строг, нельзя преступить, расплата неминуема. Они верят, что души их раз за разом перерождаются и от праведности или неправедности жизни нынешней зависит, какова будет следующая. Плохо жил - возродишься в теле собаки. Человеческая жизнь слишком ценна, чтобы её прервать по своему желанию. Самоубийца ни в Аид не попадёт, ни в Элисион[41 - Элисион - в древнегреческой мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна и избранные герои живут без забот. Аналог рая. В римской мифологии - Элизиум, Елисейские поля.]. Будет душа самоубийцы блуждать злым духом все дни, что были предначертаны, а потом возродится в теле какой-нибудь жабы[42 - В "Законах Ману" суицид допускается только для брахманов: "Брахман, без страха и горя освободившийся от своего тела при помощи одного из способов, завещанных нам святыми, считается достойным того, чтобы быть допущенным в местопребывание Брахмы".]. Умереть по своему
желанию можно только заморив себя голодом[43 - Прайопавеш, самоубийственный пост, допускаемый в индуизме.].
        - И что ему мешает? - удивился бывший фалангит.
        - То, что он должен объявить об этом, дабы получить одобрение общества, которое оценит, достаточны ли основания. Только так смерть не будет считаться самоубийством.
        - Понятно, - кивнул Никодим, - стало быть, если единоверцев нет, и никто одобрить не может, то полную чашу должен испить? В таком разе ты кто такой, чтобы против воли его богов идти?
        - Я должник его, - ответил Антенор, - он жизнь мне спас при Габиене.
        - Понятно, - повторил Никодим. Помолчал немного и спросил, - так что ты хочешь от меня? Выкупить твоего друга?
        - Выкупить, - кивнул Антенор, - я отплачу.
        - Чем? - усмехнулся Никодим, - рваным хитоном?
        Антенор сжал зубы.
        - Ты кое-что спрашивал… Я почувствовал, что это не праздное любопытство.
        Никодим нахмурился. Бросил быстрый взгляд по сторонам.
        - Я могу удовлетворить его, - сказал Антенор, - в обмен на твою помощь. Всё равно у меня нет ничего более ценного. Если для тебя есть ценность в знании, насколько я был близок к Эвмену… Он давно мёртв. А я… Да, был его поверенным в некоторых делах.
        - В деликатных, полагаю? - уточнил Никодим.
        Бывший конюх кивнул.
        Никодим некоторое время молчал. Потом сказал:
        - Я думаю, Хорминутер захочет задать тебе кое-какие вопросы.
        - Никодим, - окликнула бывшего фалангита Месхенет.
        Египтянка весь их разговор стояла подле, не таясь.
        Никодим повернулся к ней.
        - Ты же, госпожа моя, знаешь, в чём тут дело. Супруг твой должен задавать вопросы, не я.
        - Я не о том, - сказала Месхенет, - ты что же, уже пообещал Антенору выкупить его друга?
        - Считай, пообещал.
        - А хватит ли денег?
        - Твой супруг заплатит, - пожал плечами Никодим, - его интерес.
        - А если не продадут?
        - С чего бы нет?
        - Тот, о ком говорит Антенор, принадлежит Бескровному, - негромко произнесла египтянка.
        Никодим ничего не ответил, только крякнул с досады, заметно помрачнев.
        - Кто такой Бескровный? - спросил Антенор.
        - Ты слышал о нём, как о Менесфее Добром, - ответила египтянка.
        - Ещё его зовут Камневязом, - добавил Никодим.
        - Камневяз… Недобро как-то звучит, - пробормотал Антенор, - по-разбойному. А по иным прозваниям и не скажешь.
        - Кровь проливать Менесфей не любит, - пояснил Никодим, - по нему лучше камень на шею и в воду.
        - А Добрый, потому что глубокоуважаемый? - догадался Антенор.
        - Сечёшь, - подтвердил Никодим, - очень… уважаемый. Половина Сидона под ним.
        - Ты должен ещё кое-что знать, Никодим, - сказала Месхенет, - среди людей Бескровного мы сегодня видели близнецов…
        - Тоже удивила, - хмыкнул Никодим.
        - … и Маади с ними.
        - Та-а-ак… - медленно проговорил Никодим, - вечер перестаёт быть томным.
        Он вытер жирные пальцы куском хлеба, резко встал из-за стола и направился к выходу из «Сенеба».
        - Постой, - окликнула его египтянка.
        - Нет, Месхенет, не останавливай меня, - отрезал Никодим, - это уже не только вас касается.
        Он вышел прочь.
        - Дров наломает… - с болью в голосе произнесла египтянка.
        Раздался звук разбившегося горшка.
        - Прости, госпожа, дуру косорукую, - запричитала рабыня Вашти и кинулась собирать черепки.
        - Что случилось? - в дверях показался Хорминутер, - что это у Никодима с лицом?
        - Случилось, - ответила Месхенет, - я, кажется, сказала ему лишнего. Но и промолчать нельзя было. И муж мой, у вас с Антенором кажется есть что друг другу сказать.
        - Наверное, не здесь? - Неуверенно спросил македонянин, покосившись на рабыню.
        - Конечно, - кивнула Месхенет.
        Вместе они прошли во фронтестерион (как он в египетском доме назывался, Антенор не знал). Македонянину было непривычно, что женщина участвует в разговорах мужчин, но он помалкивал.
        Никодим так до утра и не появился, что очень беспокоило Месхенет. Хорминутер оставался невозмутим и во время разговора с Антенором, и после, наблюдая за метаниями своей жены, которая стала вдруг раздражённо отчитывать Вашти за разбитый горшок, хотя, как думал македонянин, об этом все успели забыть. Супруги обменялись парой загадочных фраз, после чего Хорминутер удалился в сопровождении раба. Месхенет осталась. У неё дрожали губы.
        «Она боится», - подумал Антенор.
        Впрочем, Мойра пребывала в оцепенении недолго и сразу после ухода мужа развела бурную деятельность, да такую, от которой македонянин стремительно уподобился хорошо раздавленной и вываренной иглянке, то есть приобрёл пунцовый оттенок.
        Результатом хлопот Месхенет стал разинутый рот Репейника, заявившегося следующим утром в «Себек».
        - Нет, вы только гляньте на этого мерзавца! - Возопил Дион. - Мы его везде ищем, а он кого-то удачно грабанул и, не иначе как на симпосион собрался!
        - Не кричи, сейчас вся улица сбежится, - поморщился Антенор и смущённо, машинальным движением провёл ладонью по аккуратно подстриженной бороде.
        Дион обошёл его кругом, недоверчиво и бесцеремонно пощупал ткань новенького антенорова хитона. Македонянин накинул на плечи хламиду, щёлкнул застёжкой. Репейник цокнул языком.
        - Откуда это? И на какие шиши? Ты и правда кого-то ограбил?
        - Да уж не даром, - мрачно ответил Антенор.
        - А может ты это… - родосец кинул настороженный взгляд за спину македонянину, - хозяйской жене вдул? Муж-то у неё уже того… слабоват, наверное. Истосковалась.
        - Я сейчас тебе по морде дам, - пообещал Антенор.
        - Ладно, ладно, не закипай, - примирительно поднял руки Репейник, - но ты же понимаешь, твой вид…
        - Сказал же - не даром это. Не могу всего сказать. Дело у меня, спешу. Извини.
        Он обогнул Диона и направился вниз по улице в сторону моря. Однако Репейник, конечно, не мог отлепиться так просто, и Антенору пришлось рассказать, опустив некоторые подробности, куда и зачем он направляется.
        - Я с тобой пойду, - вызвался Дион.
        - Нет, - отрезал Антенор, - ты не понимаешь, куда собираешься влезть. Это не твоё дело.
        - Да, похоже, это как раз ты не понимаешь.
        - Может быть… - буркнул Антенор, - но я иначе не могу.
        В голове у него закипала каша, мысли затеяли пирриху[44 - Пирриха - античный, изначально спартанский, танец с оружием.] вместо того, чтобы чинно маршировать в бой с ясным и продуманным планом.
        - Не ходи со мной, Дион.
        Репейник остановился и Антенор почему-то через два шага остановился тоже. Повернулся к родосцу.
        - Ладно, - сказал Дион, - как хочешь. Не пойду с тобой. Следом пойду. Сам по себе.
        Антенор нервно покусал губу и кивнул.
        Поправил плащ.
        «А точно цена не слишком высока?» - подумалось в очередной раз.
        Который по счёту?
        На первый взгляд - не слишком. На первый взгляд. Это и смущало.
        Он двинул дальше. Несколько раз обернулся. Репейник с отстранённым, расслабленным видом брёл следом. Больше вроде бы никто македонянина не пас.
        Город просыпался. На улицах стало теснее, чем ближе к порту, тем больше.
        «В порту найдёшь Менесфея Доброго, его там тебе любая собака укажет».
        Долго плутать не пришлось, Месхенет объяснила дорогу вполне доходчиво. Антенор свернул в приметный проулок и… практически сразу ему пришлось остановиться.
        Проулок перегораживала скамья, на которой, лицом друг к другу сидели два колоритных типа, с каждого хоть вазу расписывай с сюжетом про разбойных Скирона и Прокруста.
        «Вот только я не Тесей», - подумал Антенор.
        Типы играли в кости, однако македонянин не застал их врасплох. Оба тотчас же уставились на него снизу вверх. Один из них, коего Антенор мысленно нарёк «Скироном», сплюнул в сторону.
        - А ну стоять. Ты что за хрен с горы?
        Мимо прошёл человек, тащивший на плечах ягнёнка. Навстречу проковыляла бабка с корзиной. Стремительно пронеслась стайка мальчишек. Игроки не обратили на них внимания. Сверлили взглядами Антенора.
        - Да так, человек прохожий, - ответил македонянин.
        - Ну так ты, прохожий, проходи. Пока не получил, - посоветовал «Прокруст», тот, что был покрепче.
        - Отсюда проходи, гийора, - добавил «Скирон» и указал на выход, - вон туда.
        - Да я бы с радостью, - совершенно искренне признался Антенор, - да вот только дело имею до почтенного Менесфея. Возможно выгодное.
        - Ишь ты! - обрадовался «Скирон», - где выгода, почтенного Меонофая, там и наша выгода.
        - Гы! - явно согласился с ним «Прокруст».
        - Обратное тоже верно, - добавил «Скирон» с несколько меньшим энтузиазмом.
        - Чё? - не понял «Прокруст».
        «Скирон» поднялся со скамьи и встал нос к носу с Антенором, разглядывая того насмешливо-вопросительно.
        Антенор этот невысказанный вопрос угадал правильно.
        - И высока ли цена?
        - Вот сейчас и узнаем, - сказал «Скирон», - насколько ты почтенного Меонофая уважаешь.
        - Очень уважаю, - ответил Антенор.
        Он пошарил пальцами за поясом и вытянул оттуда афинскую тетрадрахму. Протянул охраннику.
        «Скирон» повертел монету, сжал в кулаке, усмехнулся и сказал:
        - Ну, пошли.
        И не торговался даже.
        «Переплатил», - печально подумал Антенор.
        Но не прошли они и десяти шагов, как сзади раздался недовольный голос «Прокруста».
        - Э-э!
        - Чего тебе? - повернулся к нему «Скирон».
        - Нас двое, так-то.
        - И то верно, - согласился «Скирон», - вот ведь незадача.
        Пришлось Антенору расстаться ещё с одной монетой. Цена сандалий. Или плаща, чуть поплоше, чем тот, которым снабдила македонянина Мойра. Ещё вчера он был бы рад и халку - лепёшку купить, а попади в руки пара оболов, дневная плата гребца триеры, так и вовсе - богач.
        Далее при удачном раскладе предстояло расстаться с ещё большей незаработанной суммой.
        «Невелика цена-то?», - снова вылезла недалеко отогнанная мысль.
        Антенор сжал зубы.
        - Пошли, гийора, - приказал «Скирон».
        Бывший конюх украдкой кинул взгляд назад. Дион, видя, что македонянина остановили, в проулок не сунулся.
        Дальнейший путь походил на блуждание по лабиринту. Улицы, переулки. Стены, увитые плющом, или голые, обшарпанные.
        Антенор очень быстро понял, что одному ему назад не выбраться. Заблудится тотчас же. Стало очень тоскливо. Он отметил, что все встречные люди спешили посторониться. Всё чаще македонянин видел крепких мужей, праздно подпиравших стены, лениво беседовавших с прохожими и друг с другом.
        Наконец, «Скирон» толкнул очередную неприметную дверь, и они вошли в тёмное помещение.
        - Ступеньки тут, - предупредил провожатый.
        «Вверх или вниз?» - успел подумать Антенор.
        Темень, хоть глаз выколи.
        - Ах ты…
        Всё-таки споткнулся. Ступеньки вели вниз. Три штуки.
        Откуда-то спереди послышались голоса. Будто за дверью.
        Скрипнули петли. И верно дверь, а за ней свет. Колонна света. А уж пылищи-то!
        Небольшая комната с квадратным отверстием в потолке. Грубо сколоченный стол, пара скамей, столько же клисмов, стульев с изящными гнутыми спинками. Стол заставлен кувшинами. Посреди пустое блюдо с костями. Сидели за столом три человека. Один, правда, скорее лежал, чем сидел, мордой в стол. Другой сидел спиной ко входу и ковырялся в зубах, а третий печально обнимал кувшин. Вошедших только он и видел.
        - Шлам лэхон, - произнёс он отстранённо.
        - И тебе мир, - ответил Антенор.
        - Не уходи никуда, - посоветовал «Скирон» македонянину и удалился в незаметную боковую дверь.
        Антенор сунул большие пальцы за пояс, обвёл взглядом комнату. «Печальный» продолжал смотреть будто сквозь него. «Зубной ковыряльник» соблаговолил обратить внимание на пришельца. Поднялся с лавки, подошёл. Бесцеремонно пощупал ткань плаща.
        - Махнёмся, гийора?
        Прежде, чем Антенор успел ответить, «ковыряльник» стянул через голову драный хитон.
        На вид довольно тщедушный мужичонка. Антенор подумал, что вырубить его не сложно. Но начинать драку означало похоронить всё дело. Ну и себя, конечно же. Далеко не уйдёшь. Он не ответил и не пошевелился. Перевёл взгляд на «Печального». Тот выглядел поздоровее, в плечах шире. Опаснее.
        «Ковыряльник» нахмурился.
        - Ну ты чё?
        - Не меняюсь, - выдавил из себя Антенор.
        - Тыыы… - только и промычал «ковыряльник».
        Лицо его исказила обиженная гримаса. Тут боковая дверь снова отворилась. Вернулся «Скирон» в сопровождении человека, при виде которого македонянин заскрежетал зубами, хотя и ожидал здесь встретить.
        - Ба-а! Какие люди! - обрадовался один из близнецов.
        Левый или Правый?
        - Решил последовать доброму совету, уважаемый?
        «Уважаемый». Похоже, это Правый. Промах.
        - Да. Вспомнил, что твой «славный именем» предводитель говорил про заработок.
        - Для тебя, хрен с глазами, он - «господин епископ», - раздался голос сзади.
        А вот и Левый. Паламед.
        - Не оскорбляй нашего гостя, братец, - сказал Правый.
        - Ваш… господин епископ посоветовал мне обратиться к Менесфею Доброму.
        - Это можно, - покивал Правый.
        Левый подошёл к Антенору сзади, бесцеремонно откинул в сторону плащ, быстро ощупал пояс и похлопал македонянина по груди и по бокам.
        - Обратиться можно, - повторил Правый, - считай, что ты уже обратился.
        - И где я могу его видеть? - спросил Антенор.
        - А зачем тебе его видеть? - заржал Левый, - ты бы ещё к Абдалониму вот так заявился. Нас видишь, этого достаточно.
        - Стало быть, о делах мне с вами следует говорить? - спросил Антенор.
        - С нами, с нами, с кем же ещё, - покивал Левый.
        - Братец, не обижай нашего гостя, - усмехнулся Правый, - посмотри на него, он даже принарядился, дабы не оскорбить взор почтенного Меонофая. Как не уважить такое рвение? Пойдём.
        Он поманил Антенора за собой.
        «А там они называли его на эллинский манер», - подумал Антенор, - «да и Мойра тоже. А он, стало быть, из местных. Хотя, чему удивляться. Чем ближе к телу, тем больше уважения».
        За дверью обнаружилась ещё одна проходная комната, узкая и длинная. Ещё одна дверь, за ней ступени вверх. Поднявшись, Антенор с провожатыми оказались на открытой террасе второго этажа, который занимал меньшую площадь, чем первый. Здесь стучали деревянные молотки - двое рабочих выкладывали на полу сложный узор из кубиков розового и белого мрамора.
        Стена второго этажа не имела окон, и вся заросла плющом. По углам здания стояли большие каменные кадки с финиковыми пальмами. Обнаружилась ещё одна лестница, ведущая на плоскую крышу. Там росло ещё больше пальм и иных растений, названий которых бывший конюх не знал.
        «Прямо дворец Навуходоносора. Висячие сады».
        Крыша и верно представляла собой такой сад, виденный Антенором в Вавилоне. Здесь был натянут большой полосатый тент, под которым стоял стол и три клинэ[45 - Клинэ - ложе, на котором древние греки обедали. Греческое слово «триклинон» и латинское «триклиний» означало столовую.] вокруг него. Антенор уже не удивлялся смешению эллинских и иноземных обычаев. В Сидоне он такое видел на каждом шагу.
        На центральном ложе возлежал невысокий плешивый старик в длинной полосатой китуне. Черты лица старика… располагали к приятному общению. Да, именно так, благообразный такой дедуля. Добрый.
        За его спиной стоял мальчик-раб с опахалом, а чуть поодаль, в тени пальм Антенор увидел рослого варвара, чёрного, как головёшка, вооруженного мечом. Видать, телохранитель.
        Два других клинэ пустовали, но если на левом белоснежное покрывало лежало идеально ровно, то на другом было смято. Кто-то явно с дедуганом только что завтракал.
        Старик заговорил первым.
        - Этот что ли? А говорили оборванец.
        - Оборванец и есть, - сказал Правый.
        - Не вижу оборванца, - возразил старик, - видать, мальчик умный. Бэ-мата - шмай, бэ-ла мата - тотбай[46 - «Бэ-мата - шмай, бэ-ла мата - тотбай» - «в моём городе - моё имя, в другом - моя одежда» (арамейский). Аналог пословицы - «встречают по одёжке, а провожают по уму».].
        - Радуйся, почтенный Менес… Меонофай. Меня зовут Антенор, - представился македонянин.
        Приподнявшись на локте и сдвинув кустистые брови, старик приглаживал пальцами коротко подстриженную седую бороду и разглядывал визитёра. Отвечать на приветствие не спешил.
        - Пожелал бы я и тебе радости, - сказал он, наконец с приветливой улыбкой, - да не уверен, что ждёт она тебя.
        «Многообещающее начало. Да уж, добрый дедушка…»
        - Инвайа будешь?
        Меонофай потянулся к серебряному блюду с гроздьями винограда. Оторвал виноградинку и отправил в рот.
        - Благодарю, - сказал Антенор, но с места не сдвинулся.
        - Наслышан я уже от Промаха, что тебе посоветовали ко мне обратиться, да что-то не спешил ты, - продолжил Меонофай, - я, чтобы ты знал, когда в гости кого зову, ко мне со всех ног бегут, не отказывают.
        - Так вроде ты меня и не звал, - возразил Антенор.
        - Ну, - усмехнулся старик, - это тебя, конечно, извиняет. Ладно, мне с тобой лясы точить недосуг. Солнышко встало, пора делами заниматься. Встанешь пораньше - шагнёшь подальше, хе-хе. Говори, с чем пожаловал?
        Антенор кашлянул.
        - Ну, дело, в общем, такое. Видел я тут, рабов нагнали и среди них заметил знакомца одного. Хочу его выкупить.
        - Ишь ты… - только и сказал за спиной македонянина Левый, - а деньги-то есть?
        - Да, видать, есть, - заметил Правый, - в прошлую нашу встречу ты, мил человек, помниться, не так нарядно выглядел.
        - Твоя правда, - ответил Антенор, - дела, хвала богам, на лад пошли и деньги есть.
        - И что дашь? - прищурился Меонофай.
        - Лучше ты свою цену назови, - предложил Антенор.
        - Э, нет, парень, - возразил Меонофай, - так дело не пойдёт. Мне интересно, на что ты готов ради своего друга.
        - Две мины, - сказал Антенор.
        Левый заржал. Меонофай заулыбался.
        - Пять, - сжав зубы, проговорил Антенор.
        Старик мелко затрясся.
        - Батар анйя азла аниюта[47 - «Батар анйя азла аниюта» - «за бедняком бедность ходит» (арамейский).].
        - Сколько? - почти прорычал бывший конюх.
        У него не было ни драхмы. Мойра предложила ему посулить Доброму двадцать мин,[48 - 1 мина - 100 драхм.] стоимость хорошо обученной наложницы-танцовщицы. Вадрасан, не будучи ремесленником, не стоил и двух.
        - Парень, я не нуждаюсь в твоих деньгах и рабов я не продаю, - утирая глаза проговорил Меонофай.
        - Что же, не сторгуемся? - Мрачно буркнул Антенор.
        - Ну почему? Может и сторгуемся. А, Промах? - Менесфей уставился на Правого, потом снова на Антенора, - что за раб-то? Имя есть у него? Нормальное? Чтоб не Лопата или Кирка?
        - Его зовут Вадрасан. Из Индии он. Воин.
        - Ишь ты. Из Индии. Прежде у нас таких рабов не бывало. Даже интересно взглянуть.
        - Ты не забыл, чего у тебя господин епископ спрашивал? - шепнул македонянину на ухо Правый.
        - Помню, - ответил Антенор.
        - Это хорошо, что помнишь, - сказал Меонофай, кинув в рот виноградину, - вот и цена твоя.
        Антенор долго молчал, неотрывно глядя старику в глаза. Тот взгляд не отводил и, как видно, борьбой этой наслаждался.
        - Тот человек, про которого спрашивал епископ… Я видел его в городе, - сказал македонянин через силу, - он входил в филакион.
        - Ха, как будто мы не знаем, - засмеялся Промах.
        - То, что он лазутчик Лагида, нам известно, - поморщился Меонофай, - и для нашего дорогого друга эти сведения уже давно ничего не стоят.
        - С кем он ещё встречался в городе? - Прошипел Промах. - Кто помогал ему улизнуть из Сидона?
        - Я не знаю! - Резко ответил Антенор. - Видел только раз, возле филакиона.
        - А что же ты, говнюк, даже в таком разе не пришёл и не сообщил? - Подал голос Левый.
        - Видать попросили невежливо? - предположил старик.
        - Хватит церемониться! - рявкнул Левый и сзади схватил Антенора за руки. - Авва,[49 - «Авва» - «отец» (арамейский).] позволь, мы по-свойски с ним побеседуем?
        - Цыц! Ла ташдун дма![50 - «Ла ташдун дма» - «не проливайте кровь» (арамейский).] - Отрезал Меонофай и добавил мягче, - ни к чему это.
        Его лицо снова приобрело благообразное выражение.
        - Мальчик нам плохого не сделал. Пусть идёт. Пусть подумает. Глядишь, надумает чего. Иди, мальчик. Зиль лах[51 - «Зиль лах» - «иди себе» (арамейский).].
        Антенор одним движением стряхнул руки Левого, который, несмотря на приказ, не торопился его освободить. Повернулся к Правому.
        - Уходи, - сказал Промах.
        На обратном пути Антенор услышал какой-то нарастающий шум и гам. Снаружи кричали.
        - Что там такое? - Пробормотал Правый.
        В комнатке, где Антенору предлагали меняться, им на встречу влетел «Скирон».
        - Там! Там!
        - Что?! - Рявкнул Промах и, оттолкнув Антенора, выскочил на улицу.
        Македонянин последовал за ним и увидел возле самых дверей «Прокруста». Тот тряс за плечи какого-то человека и почти кричал:
        - Сейчас он придёт, сейчас!
        Тот нечленораздельно мычал, а когда увидел Правого, рванулся к нему. «Прокруст» его выпустил.
        Антенор отшатнулся - этим человеком оказался Ил-Маади. Он был страшен. Рот, борода, грудь - всё залито кровью. Глаза навыкате, взгляд совершенно безумный.
        - Ыыы!
        - Что? - Заорал Промах. - Что стряслось?
        - Ыыыаааа!
        - Ему вырвали язык! - крикнул «Прокруст».
        - Кто?!
        - Ыыаааа-ааа!
        - Я не понимаю!
        Маади приложил к вискам трясущиеся пальцы, изображая рога.
        - Ыыаааа-ааа!
        - Бычара?
        - Аааа!
        - Сука-а-а! - заорал из-за спины брата Левый.
        - Мэмат тэмун, тор нагах![52 - «Мэмат тэмун, тор нагах» - «смертью умрёшь, бык бодливый» (арамейский).] - крикнул кто-то среди мигом набежавшей толпы.
        - Крава! Крава![53 - «Крава» - «война» (арамейский).]
        Антенор боком, вдоль стены прошёл за их спины, повернулся и двинул прочь. Его не преследовали.
        - Убью! - бесновался Левый, но угроза, как видно, адресовалась вовсе не македонянину.
        Или… не тому македонянину.
        «Вечер перестаёт быть томным», - вспомнил Антенор слова Никодима и сжал зубы.
        Вопреки опасениям ему удалось без труда выбраться из лабиринта переулков. Помогла наблюдательность, которую так ценил Эвмен.
        Дион поджидал его на том же месте, где им пришлось расстаться и, как видно, весь извёлся.
        - Хвала богам, живой! Ну, что?
        - Он отказал, - буркнул Антенор.
        - Да и хрен с ним! Давай выбираться отсюда, тут какая-то нездоровая движуха пошла!
        На всём обратном пути навстречу Антенору и Диону попадались крепкие молодцы с дубьём. Небольшими группками по три-четыре человека они неспешно, будто бы лениво брели в сторону порта. Народ их сторонился, спешил уступить дорогу. Антенор часто оглядывался, высматривая возможный хвост. Сердце у него бешено колотилось.
        Возле египетского квартала на улице появилась более крупная группа молодцев. Человек тридцать. Во главе её шёл Никодим. Он облачился в льняной панцирь, повесил через плечо перевязь с мечом и вид имел донельзя суровый.
        - Я уже всё знаю, - мрачно сказал фалангит, - Мойра рассказала, о чём вы сговорились с Хорминутером и с ней. Умнейшая баба, а всё равно дура. Надеется, что с Камневязом можно по-хорошему… Нельзя с этим упырём по-хорошему. Хоть бы со мной посоветовались…
        - Ты ушёл, - нагнул голову Антенор, - она сказала, что не стоит тебя вмешивать.
        - А сам-то ты не догадался, что тут происходит? - повысил голос Никодим.
        - Не сложно догадаться, - ответил бывший конюх.
        - И всё одно их послушал?
        - Я чужой здесь. Не знаю всех раскладов.
        - Да и они не знают, - отрезал фалангит, - хотя иначе думают. И, как оказалось, я сам не знаю. Я с этой предательской тварью, сирийцем этим всратым за одним столом ел и пил! Ближним его считал! А он первым стать захотел!
        - Это ты ему язык вырезал?
        - Это должно было стать только началом, - понизил голос Никодим, - но тварь сумела вырваться и сбежать.
        - У тебя вырваться? - недоверчиво переспросил Антенор.
        - Помогли ему, - буркнул Никодим, - не один он был, тварь предательская…
        - Куда ты теперь? - спросил Антенор, уже догадываясь об ответе.
        - Беседовать иду, - Никодим погладил изогнутую рукоять кописа, - глянуть хочу, точно ли у Бескровного крови нет.
        - Я видел Маади, - сказал Антенор, - он прибежал к Менесфею. Тебя будут ждать.
        - И хорошо. Ненавижу по подворотням мышей давить. Наше дело - лицом к лицу. Фалангой. За Орестиду!
        - Далековато Орестида, - покачал головой Антенор.
        - Вот она где, - Никодим ударил в грудь кулаком.
        - Я с тобой. Оружие дашь? Хоть дубину?
        Молчавший всё это время Репейник кашлянул. Никодим покосился на него.
        - Нечего тебе с нами ходить. Иди к Хорминутеру.
        - А там мне что делать? - Спросил Антенор. - Свою цену платить? Так я не получил от Менесфея того, что хотел.
        - Я разберусь, - пообещал Никодим, - с дедулей пора кончать. Дай пройти.
        Антенор посторонился и фалангит во главе своих людей двинулся дальше, вниз по улице.
        - Ты в «Себек» или к нам? - спросил Дион.
        - В «Себек». Расскажу, что ничего не вышло. Потом к вам.
        - Ну бывай. Ждём. Не вступай больше… ни во что.
        Они расстались. Антенор, вопреки своим словам, сразу в «Себек-Сенеб» не пошёл. Покрутился по улицам. Вооружённых молодцев стало больше, но многие никуда не спешили. Топтались на перекрёстках, переговаривались без суеты. Смеялись. В сторону порта прошёл отряд «фригийцев», человек пятьдесят. Македонянин с трудом задавил желание броситься вслед Никодиму, предупредить.
        Наконец, вернулся в «Себек-Сенеб». Там его ждали.
        - Ну что? - спросила Месхенет, едва он возник на пороге.
        Македонянин отрицательно помотал головой.
        - И что теперь? - спросил женщина у мужа.
        - Думать надо, - мрачно отозвался тот, - если бы не Никодим…
        К идее личного визита Антенора к Менесфею он с самого начала отнёсся скептически, но бурная реакция Никодима не позволила ксенодоку[54 - Ксенодок - хозяин гостиницы.] задействовать свои связи, не ставила времени и выбора.
        - Надежда ещё есть, - сказал египтянин.
        - Не для тебя! - прогремел властный, знакомый македонянину голос.
        В зал ворвались вооруженные люди в льняных панцирях и фракийских шлемах. Пару рабов египтянина тут же уложили лицом вниз. Подскочили к Хорминутеру и мигом заломили ему руки за спину. Антенор не успел опомниться, как оказался прижат к стене. В зал вошёл человек в шафрановом плаще, дорогом мускульном тораксе, при мече. Шлема на нём не было, голову покрывала простая македонская каусия.
        Антенора будто молнией ударило.
        - Ономарх?! Так это ты епископ?
        «Боги, где были мои глаза?!»
        - Он самый, - усмехнулся доверенный Антигона Одноглазого, - сказал бы, что ты изрядный тугодум, парень, но справедливости ради, я и сам тебя не узнал там, на постоялом дворе. Ты изменился. Исхудал и завшивел. Зря, ой зря тогда не пошёл на службу к Антигону, мог бы человеком стать, как дружок твой, Иероним.
        Антенор сжал зубы. Быстро окинул взглядом зал, насколько смог. С Ономархом пришло шесть человек. Но неизвестно, сколько ещё на улице.
        - Что вам здесь нужно? - спросил Хорминутер, - по какому праву вы столь бесцеремонно…
        - По такому, что ты, раскрашенная рожа - египетский шпион, - насмешливо объявил Ономарх.
        - Вас ввели в заблуждение, - не изменившись в лице возразил Хорминутер, - я не…
        - Рот закрой, - приказал Ономарх, - искалеченный твоим дружком Маади больше не может говорить, но то нам и без надобности. Он своё уже отговорил, достаточно. Да, красавица?
        Раздался женский визг и один из воинов выволок из перистиля Вашти. Ономарх подошёл к ней, сжал пальцами подбородок.
        - Ну так как, красавица? Подтверждаешь ты обвинение своему хозяину?
        - Да-да… - затараторила рабыня.
        - Ай, молодца! Жаль, твой Маади тебя больше языком приласкать не сможет. Нету у него больше языка. Но ничего, приап-то ему не отпилили! Пока.
        «Фригийцы» заржали.
        - На тебе денежку, дорогая, - Ономарх сунул в ладонь Вашти тетрадрахму, - заслужила. Да, голубятню покажешь?
        - Г-голубятню?
        - Ну да, голубятню. Твой хозяин же держит голубей?
        - Н-нет… Н-не держит…
        - Не врёшь?
        - Н-не вру…
        - Ну, стало быть, здесь ещё кто-то есть. Ничего, это мы выясним. Да и Маади вроде как грамотный.
        - Отпустите моего гостя и мою жену, - проговорил Хорминутер, - они здесь ни при чём.
        - Так я и поверил, - хмыкнул Ономарх, - наслышан я, что египетские бабы чрезмерную свободу имеют и в делах семейных не только передком участвуют. Не, я и от неё интересных рассказов жду.
        - Мразь… - процедил бывший конюх.
        - Не дёргайся, Антенор, - посоветовал Ономарх, - кстати, я тебе благодарен, хотя ты меня немножко разочаровал. От нашего общего друга Иеронима я был наслышан о тебе исключительно лестных отзывов. Как он там говорил? «Глаза на затылке». Ай-яй, ошибся Иероним. Лучше о тебе думал, чем ты есть. Ну да ладно, ты всё равно помог, хоть и неосознанно. Достоин награды. Копчёного хотел? Эй, введите!
        Однако никто никого никуда не ввёл.
        - Оглохли что ли?! - рявкнул Ономарх.
        Он встретился взглядом с одним из «фригийцев», державших Месхенет, и резко мотнул головой по направлению к двери. Воин отпустил женщину и вышел. Раздался глухой удар и хрип.
        Ономарх схватился за меч. На пороге возникла фигура Репейника, раздался щелчок и какой-то резкий выдох.
        - А, ссука! - зарычал епископ, схватившись за бедро, пробитое стрелой.
        Дион бросил на стол гастрафет, выхватил меч и кинулся на Ономарха. Антенор воспользовался замешательством державших его воинов и проворно вывернулся. Один из «фригийцев» покатился кубарем, а второму македонянин вывернул руку на слом, завладел мечом и оглушил противника рукоятью. Первый попытался встать, но пропустил удар ногой в лицо и снова растянулся на полу.
        - Не упустить египтянина!
        Ономарх дрался с Дионом и теснил его, несмотря на рану. В зал вместе с ещё одним «фригийцем» ввалился Вадрасан. Его руки были связаны, но это не слишком мешало ему душить воина. Всё-таки людей с Ономархом пришло не шестеро, а больше.
        Антенор не успел порадоваться появлению друга, схватился с «фригийцем», державшим Месхенет. Тот прикрывался женщиной, как щитом и спаситель едва не превратился в невольного убийцу, когда его клинок, отбитый вражеским, скользнул в опасной близости от груди Мойры. Однако «щит» отчаянно вырывался, больше мешал воину, чем помогал и Антенор таки достал противника, заплатив за удачу кровавой бороздой на своём предплечье.
        Македонянин прыгнул на помощь Хорминутеру. Ономарх увидел это краем глаза и заорал:
        - Не упустить! Живым или мёртвым!
        Этот приказ всё и решил.
        - Ани![55 - Ани - один из синонимов солнца на языке древних египтян.] - пронзительно закричала Месхенет.
        Антенор увидел, как Хорминутер медленно оседает у стены. На его белоснежной одежде расплывалось красное пятно. В глазах застыло удивление. Македонянин схватился с убийцами.
        Епископ выбил у Диона меч. И это при том, что двигался Ономарх с трудом. Определённо, если бы Репейник не взял с собой гастрафет, то уже стоял бы в очереди на ладью Харона. Дион отшатнулся, схватил стул и закрылся им от нового выпада.
        Вадрасан тем временем спихнул с себя безжизненное тело и поднялся, тяжело дыша. Ономарх, будучи занят умудрялся видеть всё вокруг и не проморгал кшатрия, но тот будто в танце увернулся от клинка епископа, змеиным движением перетёк ему за спину и приложил локтем в основание черепа. Епископ рухнул лицом вниз, как подкошенный.
        Антенор, ещё дважды раненный, в правый бок и правое бедро, пятился. Эти двое оставшихся оказались ему не по зубам. Спасли друзья. Дион набросился сзади на одного, а Месхенет разбила амфору о голову другого.
        Всё закончилось.
        Македонянин, хромая, рванулся к двери, выглянул на улицу. Там лежало ещё два покойника.
        - Ани, Ани! - причитала Месхенет над телом мужа.
        - Спасибо, Дион, - поблагодарил македонянин, с трудом восстанавливая дыхание, - ты как здесь оказался?
        - Чего-то зачесалось всё, - ответил Репейник, - да так, что я только махину схватил и сюда бегом. Наши остолбенели все. Говорил же, нехорошая движуха в городе.
        - Надо уходить, - сказал Антенор.
        - Куда? - спросил Дион.
        - Антенор, - позвала Месхенет, размазывая по лицу слёзы и краску, которой были очерчены глаза, - тебе надо в порт. Там судно для тебя. Муж всё подготовил и заплатил. Всё, как мы сговорились. Ладья «Реннет». Уахенти[56 - Уахенти - «первый на ладье», капитан.] зовут Семаут.
        - Я тебя здесь не оставлю.
        - Я не могу… бросить Ани…
        Она закрыла мужу глаза.
        - Он мёртв. Надо уходить, Месхенет.
        - Я не могу… оставить Ани без погребения…
        - О нём позаботится Никодим.
        - Если он сам переживёт сегодняшний день, - мрачно возразил Дион, - вам надо бежать.
        - А ты? - спросил Антенор.
        - Я останусь.
        - Тебя найдут.
        Антенор посмотрел на Ономарха. Шагнул к нему.
        - Нет, - Дион схватил македонянина за руку, - не убивай его. Так ты поставишь под удар всех наших.
        - Вам и так несдобровать. Если он придёт в себя - не простит твоё вмешательство.
        - Аполлодор поможет отбрехаться. Он тут не последний человек.
        Антенор сглотнул. Сжал зубы, сверля взглядом бесчувственного епископа.
        «Это ведь он. Он убил Эвмена. Наверняка. Кто бы ещё?»
        Месхенет встала, обвела безумным взглядом комнату.
        - Ах ты, змея…
        Она шагнула к Вашти, всё это время сидевшую на полу, согнувшись в три погибели. Схватила её за волосы и рывком подняла на ноги.
        - Это всё из-за тебя, тварь… Разве я не была добра к тебе?
        - Была госпожа… - пролепетала рабыня, - прости дуру… Это всё он… Маади… он мне говорил… Я лишилась разума…
        - Будьте вы прокляты оба!
        В руках хозяйки появился узкий стилет, кольнул рабыню в горло.
        - Нет, нет! - заверещала Вашти, - пощади, госпожа.
        Месхенет медленно опустила руку. Она тяжело дышала. Грудь её высоко вздымалась.
        - Ты сейчас пойдёшь к Антефамену и расскажешь ему обо всём, что здесь случилось. Попросишь о помощи с погребением Хорминутера. Если не сделаешь это, клянусь Анпу, я достану тебя из-под земли, а прежде нашлю такое проклятие, что Деву Шеоль ты будешь приветствовать, как избавление.
        - Сделаю, сделаю, госпожа, - часто-часто закивала Вашти, - спасибо тебе госпожа.
        Месхенет повернулась к другим рабам, которые тоже всю драку пролежали на полу и только сейчас поднялись.
        - Вы пойдёте с ней. Проследите, чтобы она рассказала правду. Останетесь у Антефамена. Он решит вашу судьбу.
        Рабы закивали.
        Антенор посмотрел на Ваджрасанджита. Кшатрий с трудом восстанавливал дыхание. Он был слишком изнурён лишениями, и эта драка вынула последние силы.
        «Зачем Ономарх привёл его? Он мог просто прикончить нас всех. Зачем платить, когда уже получил желаемое. Последнее, во что я поверю, так это в его благородство. Хотел купить меня? Или ославить? Замазать грязью и кровью? Перед египтянами? Он пытался сыграть в какую-то игру? И если бы не Дион… Или Дион тоже часть игры? И Вадра… Да нет, быть того не может, бред какой-то…»
        - Надо взять деньги, - сказала Месхенет, - и письма.
        Она снова опустилась на колени перед мужем. Провела ладонью по его щеке.
        - Прости меня, Ани, что оставляю тебя… Мы снова встретимся с тобой там, в Земле Возлюбленных… Я выполню свой долг… А они заплатят… Все…
        - Уходим, - сказал Антенор.
        Часть вторая
        После забот об этих материях, Антигон поспешил в Финикию, чтобы организовать военно-морской флот, ибо случилось так, что его враги главенствовали на море с множеством кораблей, но что имел он, вообще, даже не несколько. Став лагерем у Старого Тира в Финикии и намереваясь осаждать Тир, он собрал царей финикийцев и наместников Сирии. Он поручил царям оказать ему помощь в строительстве кораблей, так как Птолемей держал в Египте все корабли из Финикии с их экипажами. Он приказал наместникам быстро подготовить четыре с половиной миллиона мер пшеницы, таково было годовое потребление. Он сам собрал лесорубов, пильщиков, и корабельщиков со всех сторон, и доставлял древесину к морю из Ливана. Восемь тысяч человек были заняты в рубке и распиловке древесины и одна тысяча пар тягловых животных в транспортировке. Этот горный хребет простирается вдоль земель Триполиса, Библоса и Сидона, и покрыт кедровыми деревьями и кипарисами удивительной красоты и размеров. Он учредил три верфи в Финикии - в Триполисе, Библе и Сидоне - и четыре в Киликии, лесоматериалы для которых доставлялись с гор Тавра. Существовали также
и другие на острове Родос, где государство договорилось построить корабли из привозных лесоматериалов.
        Пока Антигон был занят этими вопросами, и после того, как он разбил свой лагерь недалеко от моря, Селевк прибыл из Египта со ста кораблями, которые были оборудованы по-царски и которые отлично плавали. Когда он пренебрежительно проплыл мимо того самого лагеря, люди из союзных городов и все, кто сотрудничал с Антигоном пришли в уныние, для них было совершенно ясно, что, поскольку враг хозяйничает на море, он будет разорять земли тех, кто помогает их противникам из дружбы к Антигону. Антигон, однако, велел им мужаться, заявив, что уже этим летом он покроет море пятью сотнями судов.
        Диодор Сицилийский. «Историческая библиотека».
        Глава 9. Чёрная земля
        Мемфис
        Тускло горели лампады. Итеру-аа, Великая Река, разлив которой затянулся до начала сезона жатвы, нещадно парила и никакие опахала не спасали от жары.
        Душно. И город, и дворец будто вымерли. Оно и к лучшему. Слишком много глаз, правил, условностей. Слишком мало свободы. Кто бы мог подумать, что настанут такие времена. Так хочется бросить всё и умчаться верхом, куда глаза глядят. Нельзя.
        Египтянки обладали такой властью над самими собой, какая в Элладе была доступна лишь гетерам, но по злой насмешке судьбы самая знаменитая из «подруг», получив почести, сравнимые с царскими, оказалась заперта в золотой клетке. И не мужчиной заперта, но своей волей, подчинившись тому, что считалось приличным для царицы, коей она, тем не менее, не была.
        Хорошо, что сейчас никого вокруг нет. Таис набросила на себя короткую льняную эксомиду, собрала волосы в небрежный узел. Никаких тяжёлых пекторалей, браслетов, париков. Как она устала от всего этого.
        Афинянка поднялась на верхнюю террасу дворца. Отсюда был видна река и, одновременно, клонящийся к закату багровый диск. Старец Атум. Вечерняя ипостась Триединого Ра.
        Иссушенная кожа жаждала ночной прохлады, но жара спадать не спешила. Одна из дворцовых кошек разлеглась на террасе, вытянув вперёд длинные лапы. Щурилась, временами лениво поглядывала на Таис и будто спрашивала всем своим видом: «Как вам, люди, шевелиться-то охота?»
        А у кого-то хватало сил скакать. Таис услышала треск дерева.
        - На! Получай! - раздался тонкий мальчишеский голос.
        Таис улыбнулась. Ну конечно. Лаг опять атакует Леонтиска. Зайчонок против львёнка. Нет, не так. Зайчище. Пять лет ему, а наглости, хоть отбавляй. Одиннадцатилетнего брата норовит отдубасить со всей дури деревянным мечом. Леонтиск отбивается очень аккуратно. Знает - не рассчитаешь силу, мелкий сразу в рёв. И вроде как старший виноват.
        Лаг очень шустрый, подвижный. Вечно у него шило в заднице. Леонтиск спокойный, задумчивый. Лаг очень похож на Птолемея. А Леонтиск… Не похож на мать с отцом ни лицом, ни цветом глаз и волос. Светлые у него волосы, а у Птолемея тёмные. У Таис и вовсе цвета воронова крыла. Кожа - будто медь. У сына бледная. Это уже вызывает косые взгляды. Перешёптывания за спиной.
        Таис знала о них. Знал и Птолемей. Никогда для него не было секретом, что за кровь течёт в жилах мальчика. И никогда он никому ни полунамёком не позволял усомниться, что Леонтиск - его ребёнок. Но Лагом, в честь деда, и вопреки традиции назван второй сын. А первый… Он львёнок. Умному - достаточно.
        Обычно мальчик находился подле отца, в Александрии, время от времени навещая мать в Мемфисе, Граде Белых Стен. Вот, как сейчас. Скоро снова уедет. Мать Леонтиск обожал всей душой. Таис подозревала, что он считал её богиней. Или, по крайней мере, нимфой. К отцу относился почтительно, с послушанием, но не более. Будто что-то подозревал.
        Таис знала, что старший сын не будет наследником сатрапа Египта, всё сильнее привыкавшего именовать себя в мыслях царём. Не будет им и Лаг, одно лицо с отцом. Есть другие сыновья. Более выгодные. Птолемей младший, сын Эвридики, дочери ныне покойного Антипатра, ровесник Лага. И новорожденный Птолемей самый младший, сын Береники, последней любви Лагида, женщины из рода не столь знатного, да ещё и обременённой тремя детьми. Чем-то она его зацепила, да так, что он немедля женился на ней, даже не озаботившись разводом с Таис и Эвридикой. А ведь была ещё и всеми забытая, оставленная в Сузах Артакама, дочь сатрапа Артабаза. Когда-то македонян удивляло и раздражало бесцеремонное многоженство их царя, но те времена давно прошли. Годы на чужбине притупили тягу к непременному соблюдению отеческих обычаев, заставили смотреть на вещи проще.
        Мальчики Таис останутся в тени сводных братьев. Это совершенно устраивало гетеру.
        - Я тебя убил! - вопил Лаг.
        Брат захрипел и рухнул на колени.
        - А я как будто из последних сил! - извернулся и шлёпнул агрессивного клопа мечом по заднице.
        Тот взвизгнул.
        - Нечестно! Так не бывает!
        - Бывает! Всё честно.
        Таис улыбалась. Ушей её достиг ещё один мелодичный детский голос. Семилетняя Эйрена пела колыбельную кукле. Вот уж кто будет хорошей матерью, не то, что Таис, которая в прошлом надолго оставляла старшего с няньками, мотаясь по Ойкумене за войском Александра. Эйрена обожает возиться с малышами и с младшим братом они очень дружны. Старшего сторонится, но тот и бывает здесь редко.
        «Кукла» при ближайшем рассмотрении оказалась спелёнутой кошкой. Почему-то она не пыталась сбежать, только кончик хвоста дёргался. Видать любовь Эйрены оказалась слишком крепка.
        А любовь Таис? Во время второй беременности она готова была ревновать Птолемея даже к богиням Праксителя. Раздражали его совсем не безобидные шутки. Она тогда отекла и располнела. Говорили - девочка забирает красоту. Афинянке пришлось отказаться от танцев и прогулок верхом. Но ничего. Она уже знала, что способна наверстать все упущенное. Снова стать прежней. Ну, почти. Стала мудрее, спокойнее. В конце концов перестала ревновать к хорошеньким флейтисткам, которых продолжал «собирать» Птолемей несмотря на то, что был женат на женщине, столь искусной в любви, что некогда за ночь с ней богатенькие сынки афинских аристократов предлагали целый талант. Она давно уже научилась отделять зерна от плевел и знала, что любит он только её. Когда в Александрии появилась Эвридика, Таис отнеслась к этому совершенно спокойно. Это просто политика. Лагиду нужны ровные отношения с Антипатром. А потом, когда в сердце его ворвалась Береника, Таис было уже всё равно.
        «Тебе стоит отправиться в Мемфис. Там помнят тебя и любят. Так будет лучше для всех».
        Так он сказал при расставании. Лучше для всех. Боялся, что будет ревновать, мешать? Нет, давно уже нет.
        Она не желала ехать, он отсылал её подальше от моря, к которому она так хотела вернуться ещё там, в Вавилоне. Но всё же подчинилась. Её влекла эта страна, её тайны, воплощённая вечность.
        Вот о чём не задумалась афинянка, соглашаясь, так это о том, что нужна она здесь лишь как церемониальная кукла. Никакой действительной власти в руках. Но может за это её и полюбил Белостенный Град Весов. А ещё за доброту, любознательность и не поблёкшую с годами красоту.
        - Живи вечно, госпожа, - прозвучал за спиной негромкий вкрадчивый голос.
        Таис вздрогнула и обернулась. Так и есть, как всегда, подкрался незаметно.
        - Прости, госпожа, - проговорил египтянин, - я не хотел напугать тебя.
        Менкаура, Верховный Хранитель Покоя. Невысокий, поджарый, он имел невероятно редкие для египтян голубые глаза, с прищуром смотревшие из-под золотисто-синего платка-клафта.
        - И ты живи вечно, Миу, - отозвалась афинянка.
        Миу, Камышовый Кот. Менкаура получил это прозвище за хитрость и хватку. Таис иначе к Хранителю не обращалась, так же, как и её младшие дети. Миу посмеивался и говорил, что для настоящего кота он чересчур лыс и бесхвост, да и «мышей» ему давненько ловить не приходилось. В последних словах афинянка всегда ощущала грусть. Причину её она знала.
        Древняя, как само время, колыбель человеческой памяти, Чёрная Земля, кою эллины звали Айгюптос, некогда простиралась от страны Та-Сети,[57 - Та-Сети - Эфиопия.] до земли, где реки текут обратно[58 - Реки, текущие обратно - Тигр и Евфрат.]. С той поры много вод унесла Река в Великую Зелень,[59 - Великая Зелень, Зелёные воды - Средиземное море.] нет счёта им. Краски древней Двойной Короны поблекли, сила и мощь рассыпались в прах, подхваченный ветром. Тьма с востока принесла ночь в Священную Землю. Двести лет ремту[60 - Ремту - самоназвание египтян.] боролись с захватчиками аму[61 - Аму - «овцеводы». Так египтяне называли азиатов. Слово имело негативную окраску.]. Чаще неуспешно, но всё же были дни, когда Амен-Ра сиял над Чёрной Землёй, приветствуя её вновь обретённую свободу. Тогда возрождались и Хранители Трона, чтобы оберегать покой государства. Но не раз и не два им приходилось вновь уходить в тень.
        А потом в Страну Реки пришёл Александр, коего приветствовали, как избавителя. Он короновался под именем Сетепенра Мериамен и, не встречая никакого сопротивления, начал ставить своих людей на посты, где прежде ремту не мыслили увидеть чужеземцев.
        Так оказался Менкаура не у дел. Как охранять трон, если Величайший Канахт Меримаат в Стране Реки даже ни разу не был? Царь отсутствующий… Покой государства теперь стережёт македонянин Ефипп. В Александрии сидит. А Менкаура здесь, в Граде Весов, охраняет супругу сатрапа, да сам недоумевает, от кого? Однако, «бывшим» он становиться не спешил, всем своим существом противился. И не только он. Ещё очень многие воспринимали его, как начальника. Единственного начальника, не считая фараона.
        - Что-то случилось, Миу? - спросила Таис.
        - Один купец из Себеннита вернулся домой с Родоса. Рассказал, то по городу ходят слухи, будто сын Величайшего жив.
        - Сын? - удивилась Таис, - насколько я знаю, у Арридея не было детей. Эвридика так и не забеременела.
        - Сын Величайшего Сетепенра, - уточнил Миу, - кажется, его зовут Геракл.
        Таис почувствовала, как по спине пробежал холодок.
        - Это же просто слухи. Сплетни досужих людей.
        - Может быть, - пожал плечами Миу.
        Он прекрасно говорил на койне и, конечно же правильно выговорить имя великого царя ему не представляло труда, но Хранитель всегда называл его тронным именем.
        Он протянул афинянке узкую полоску тончайшего папируса.
        - Вот ещё. Крылатый вестник принёс из Пер-Амена.
        За годы в Мемфисе Таис довольно сносно научилась читать иероглифы, но текст на полоске показался ей неразборчивым.
        - Прочти сам.
        - Пер-ири в Тидаине разгромлен людьми Антигона, - сказал Менкаура. - Хранитель убит. Но это сообщил не связной. От него нет вестей.
        - Кто же сообщил?
        - Выжившие прибыли в Пер-Амен. Скоро будут здесь.
        - Раз ты получил такие сведения, тебе следовало отправить их в Александрию, - сказала Таис.
        - Уже, - ответил Менкаура.
        - Зачем же рассказал мне? - спросила афинянка.
        Менкаура скосил глаза в сторону. Там, полускрытый в тени, стоял Леонтиск. Слушал. Хранитель снова посмотрел на Таис. Прищурился.
        - Счёл нужным.
        Он поклонился, повернулся и быстро исчез в сгущавшихся сумерках.
        Таис глубоко вздохнула. Она ничего не поняла, но странное поведение Хранителя поселило в сердце необъяснимую тревогу. Женщина посмотрела на Леонтиска.
        - Где младшие? Найди няню, Лага пора укладывать спать.
        Мальчик кивнул и удалился.
        - К нам же доносятся слухи одни, ничего мы не знаем, кто у данайцев вождями, и кто властелинами были… - рассеянно пробормотала афинянка строки Гомера.
        Слухи…
        Дельта
        Большая палубная ладья степенно двигалась против течения, рассекая мутную грязно-жёлтую воду восточного рукава Реки. Уставшие гребцы медленно ворочали вёслами. В Зелёных водах между Тисури и Тидаином[62 - Тисури и Тидаин - египетские названия Тира и Сидона соответственно.] им нелегко досталось: грести пришлось на юг и это в пору господства ресу, южного ветра, ежегодно насылаемого Сетом дабы пятьдесят дней нести рыжую пыль пустыни в беззащитные плодородные земли.
        Хозяину ладьи, Семауту, щедро заплатили, очень щедро, иначе он не отплыл бы на родину в это время. Египетские купцы, прибывшие в Сидон с ветром попутным, неизменно задерживались здесь, пока Сет не прекращал бесноваться.
        Когда «Реннет» приближалась к Дельте, на востоке, над Синаем висело огромное пылевое облако, да и впереди всё заволокло желтоватой дымкой.
        Гребцы стали спасением беглецов. Если бы «Реннет» не была вёсельной ладьёй, путь оставался бы лишь один - на север, в порты, уже принадлежавшие Одноглазому. Но гребцы не подвели, вытянули до Тира. Низко сидящий хищный силуэт на горизонте неумолимо приближался, но так и не догнал «Реннет».
        В Тире пришлось задержаться на несколько дней. Ветер совсем обезумел. Город на острове походил на разворошенный муравейник, готовился к осаде. Уйдя из Сидона, Килл решил закрепиться в Тире. Сдавать его не собирался. Антенор подумал, что и Аристомен мог быть здесь, но не стал его искать. С Хорминутером они сговорились о другом.
        Как только позволила погода, «Реннет» снова вышла в море. Ресу мало-помалу стихал.
        Первые дни плавания Месхенет молчала, стояла на носу и смотрела в воду. Почти ничего не ела. Иногда брала на руки Абби, гладила. Кот мурчал. Там, в Сидоне, несмотря на опасность, Месхенет ни за что не хотела покидать дом, пока не отыщет бродягу. К счастью, тот не учесал куда глаза глядят по своим кошачьим делам, нашёлся быстро. Антенор подумал, что Мойра бросилась бы за ним даже в пламя пожара.
        В самом начале путешествия Антенор не пытался её разговорить, понимал, что у неё на душе. Первые два дня у него не было сил даже думать об этом: качка выворачивала желудок наизнанку, а лицо приобрело бледно-зелёный оттенок. Он впервые оказался в море так надолго. Ваджрасанджит выглядел не лучше, но стойко переносил новые испытания - сидел, скрестив ноги возле мачты и, закрыв глаза, время от времени шевелил губами. Молился?
        Когда стало полегче, накатила другая напасть - безделье. После случившегося в Сидоне Антенор жаждал деятельности. Береговой пейзаж менялся очень медленно, и македонянину всё время казалось, что он гораздо быстрее добрался бы до Египта пешком. Раздражал проклятый встречный ветер, не позволявший поднять парус, раздражала заунывная песня гребцов. Антенор стыдил себя за это, как-никак спасители, но всё равно скрипел зубами.
        Чтобы отвлечься, он стал беседовать с кшатрием, учить его эллинскому языку. Ваджрасанджит мог немного объясниться, но даже на не слишком долгую беседу его запаса слов не хватало. Прежде разговаривали они на чудовищной смеси персидского и санскрита. Ученик оказался способным. Схватывал быстро.
        Спустя пять дней после выхода из Тира, к македонянину подошёл Семаут и заявил, что они миновали Синай и скоро появится Пер-Амен.
        - Пелусий? Значит, это уже Египет? - спросил Антенор, ткнув рукой в сторону берега.
        - Да, - ответил Семаут, - Та-Кемт.
        Антенор вытянул шею и напряг зрение, всматриваясь вдаль.
        - Стен не увидишь, - сказал уахенти, - пыль, поднятая ресу не даст. Даже в ясный день не просто увидеть. Крепость далеко от моря.
        - Я всегда думал, что это порт, - удивился Антенор.
        - Когда-то Пер-Амен стоял прямо на берегу, - объяснил Семаут, - века назад. Но постепенно гавань заилилась, море отступило, а Река изменила русло. Теперь впадает в Зелёные воды западнее. Там порт, Сену. Вокруг Пер-Амена болота.
        Антенор кивнул. Про болота знал. Эллинское название крепости и означало - «изобильный болотами».
        Семаут удалился, а македонянин подошёл к Месхенет. Она по уже заведённому обычаю стояла на носу и безучастно смотрела на берег.
        - Скоро Пелусий, - сказал Антенор.
        Женщина медленно повернулась к нему, но ничего не ответила.
        - Ты почти не касаешься пищи, - сказал Антенор, - это не дело, обессилишь и умрёшь.
        - Встречусь с ним, - бесцветным голосом ответила Месхенет.
        - Стоит ли спешить? Неужто он не дождётся?
        Она не ответила. Отвернулась и долго молчала. Антенор не уходил.
        - Я всегда знала, - вдруг заговорила египтянка, - что моё возвращение на родину будет связано с печальным событием. Ани ведь намного старше меня. Ему было шестьдесят пять лет. Как говорят у нас: «видел шестьдесят пять разливов». Хотя он давно их не видел. Я знала - когда Ани предстанет перед судом Усера в Зале Двух Истин, меня ждёт путешествие. Я повезу его сах в Себеннит, чтобы он мог упокоиться в семейной гробнице его рода. Ибо свою, Хорминутер, почти всю жизнь проживший на чужбине, так и не выстроил. Но я не думала, что все произойдёт… так… И мне придётся положиться на соседей, чтобы они провели очищение, прочитали молитвы и подготовили Ка моего мужа к встрече с Владычицей Истин.
        - Ты ни в чём не виновата, - сказал Антенор, - виноват только я.
        - Нет, Антенор, - возразила женщина, - ты вообще ни при чём. Разве ты не понял, кто мы такие?
        - Понял ещё тогда, когда услышал обрывок разговора Аристомена с Хорминутером.
        - Не сомневаюсь, что ты догадался верно, но едва ли понимаешь всё до конца. Никакая угроза моей жизни, никакие менесфеи и ономархи не смогли бы заставить меня бежать, бросив моё солнце. Мы прожили душа в душу четырнадцать счастливых лет, и я скорее позволила бы убить себя прямо там, чем оставила бы моего мужа.
        - Тогда почему ты поехала со мной?
        - Потому что он так решил. Тогда, во время беседы он не сказал тебе, что ты отправишься не один, но решение принял сразу. Ты лишь недавно появился в нашей жизни, мы плохо тебя знаем, а то, что ты рассказал, слишком важно, чтобы позволить тебе… исчезнуть.
        - Вы полагали, что я обману?
        - Не обижайся. Это слишком важное дело. Нельзя было рисковать.
        - Значит ты бы сопровождала меня в любом случае?
        - Да.
        - А если бы я оказался нечестен и попытался скрыться?
        Месхенет невесело усмехнулась.
        - Это не так просто, как тебе кажется.
        Антенор молчал некоторое время, но не стал выпытывать, как эта хрупкая на вид женщина смогла бы его остановить. Спросил другое:
        - Почему же мы едем не в Александрию?
        Месхенет вздохнула.
        - Я расскажу тебе. Ты должен знать, хотя не всё, что услышишь, напрямую касается нашего дела. И начну я издалека.
        Она снова вздохнула, вытерла глаза, помолчала немного, собираясь с мыслями, и начала рассказ:
        - Много лет назад, когда мой муж был юношей, Величайший Джедхор[63 - Джедхор - фараон XXX династии Тах.] вёл войну против персов. Это была первая за много веков война, в которой воины ремту сражались с врагом на его земле, да притом не под чужим началом. Увы, наступление вышло коротким, но, когда воины покидали Страну Пурпура, Хорминутер остался в Сидоне.
        - Как лазутчик? - уточнил Антенор.
        - Можно и так сказать. Он был одним из ири, Хранителей, что стерегут покой государства и скрыто оберегают его от внешних и внутренних врагов. Много веков назад ири опутали своими сетями Страну Пурпура и Яхмад[64 - Яхмад - египетское название Сирии.] и ни один из царей фенех[65 - Фенех - финикийцы.] не мог присесть в нужном чулане так, чтобы об этом не стало известно Дому Маат. Но время могущества прошло, Страна Реки пришла в упадок, и чужеземцы сломили её былую мощь.
        - И Хранители не помогли?
        - Всё же они были простыми смертными, - вздохнула Месхенет, и продолжила, - Хорминутер родился в дни возрождения былой славы и сам много сделал для этого. Накануне великого восстания фенех против персов он призывал Величайшего поддержать повстанцев, но не был услышан и лишь чудом уцелел при резне на улицах Сидона, когда царь Табнит предал свой народ и покорился врагу. Хорминутер дважды предупреждал о грядущем вторжении царя царей. Это позволило Величайшему Нахтхорхебу…
        - Нектанебу?[66 - Нектанеб II, последний фараон XXX династии и последний этнический египтянин на троне Священной Земли. Его имя Нахтхорхеб (Нехетхорхебит). Интересно то, что греки тем же именем Нектанеб называли его дядю, хотя настоящее имя того - Нехетнефеб.]
        - Да. Позволило подготовиться. Врасплох нас не застали ни в первый, ни во второй раз. Но если в первый Страна Реки отбилась и Величайший даже воздвиг огромную статую Хора в честь победы, то во второй…
        - Я знаю, чем кончилась та, вторая война, - мрачно сказал Антенор.
        - Не всё знаешь. Мой муж узнал, что родосец Ментор, наёмник на службе Величайшего, тайно сговаривается с царём царей. Муж предупредил об этом, но ему не поверили. Величайший слишком доверял Ментору. Эта ошибка и стала роковой. Ментор предал, битва у Пер-Амена была проиграна, а затем и война. Нахтхорхеб потерял Двойную корону и бежал на юг, в Куш. Там он вскоре и умер. Я в год падения Та-Кемт увидела свой первый разлив.
        Месхенет снова надолго замолчала.
        - Мой отец тоже был Хранителем. Я принадлежу к древнему роду и могу назвать своих предков до семнадцатого колена. И все они были ири.
        Антенор прикусил губу. Он, сирота, слуга с малых лет в богатом доме, знал лишь имя отца и деда.
        - Отец погиб, - продолжала Месхенет, - о нас с матерью позаботился его близкий друг, Верховный Хранитель Менмаатра. После бегства Величайшего он покорился персам, договорился с ними. Изгнанники сочли его предателем.
        Месхенет посмотрела на Антенора, словно ожидая осуждения, однако на лице македонянина не дрогнул ни один мускул. Он весь обратился в уши.
        - А он назвал трусами и предателями их самих, - продолжила египтянка, - ибо были ещё силы сражаться. Мать пережила отца на четыре года. Я росла в доме Менмаатра в покое и достатке. Он стал моим вторым отцом и воспитывал так, чтобы я стала достойной своего рода. Меня учили писать и говорить на трёх языках. Я знаю священные гимны и танцы Страны Пурпура, несколько видов тайнописи, умею обращаться с оружием. Менмаатра часто говорил, что время борьбы ещё придет.
        Месхенет помолчала немного. Антенор терпеливо ждал продолжения.
        - И оно пришло. Когда до нас дошли вести о победе царя Александра при Иссе, многие херитепаа[67 - Херитепаа - номархи, властители сепатов (номов), областей, на которые был поделён Египет.] взбунтовались против персов, а из Куша явился старый полководец Кауирпехти, «Бык, великий мощью». С ним был воспитанник, внук изгнанного Величайшего, носящий то же имя. Претендент на Двойную корону. Мой воспитатель стал вторым претендентом. Были и другие. В Та-Кемт оставалась и ещё одна сила - сатрап Мазак. Воинов у него было мало, но он хитроумно поддерживал то одного, то другого соперника и сохранял толику власти, хотя помощи ему не присылали, побитому царю царей стало не до того. Сторонники изгнанника одолевали. Когда Александр осаждал Хазету, Газу, Мазак понял, что удержаться не сможет и сделал выбор, поддержав Менмаатра. Вместе они нанесли поражение изгнанникам, но победы Менмаатра не увидел, люди Кауирпехти отравили его.
        Вновь повисла продолжительная пауза.
        - Наконец, пришёл Александр. Мазак сдался ему. Покорились и остатки изгнанников. Царь получил Та-Кемт, не обнажив меча. Дальнейшее общеизвестно. Кроме судьбы уцелевших претендентов. Мало кто знает, как умер Кауирпехти. Даже из приближённых царя.
        - И как?
        - Сын Верховного Хранителя, Менкаура, на пиру в Граде Весов в честь венчания царя Двойной короной предложил старику выпить с ним из одного кубка в знак примирения.
        - И выпили?
        Месхенет кивнула.
        - «Бык, великий мощью» утомился[68 - «Утомился» - в языке египтян означало «умер».] через час в корчах. Менкаура мучился три дня и выжил. Царь не стал его карать, все признали, что состоялся суд богов.
        - Н-да… А этот юноша, внук фараона?
        - Он уже не юноша. Командует крепостью, стены которой ты скоро увидишь.
        - Пелусием?
        - Да.
        Антенор помолчал, переваривая услышанное.
        - К чему ты рассказала мне это? Про эти усобицы, отравления…
        - К тому, чтобы ты знал, с кем предстоит иметь дело. Именно к Менкауре мы едем. Менкаура наследовал от отца титул Теп-Ири-Анедж и стал моим опекуном. Через год после того, как царь ушёл на восток, выдал меня замуж за Хорминутера. Соединил два славных рода ири и сказал, что так хотел мой родной отец. Я в тот год увидела пятнадцатый разлив. Мой муж к тому времени был дважды вдовцом.
        - У вас… не было детей? - осторожно спросил Антенор.
        Месхенет отвернулась.
        - Нет. У мужа и от предыдущих жён не было.
        На берегу появились постройки. Вдалеке, на холме белели стены крепости. «Реннет» вошла в устье реки, заросшее тростником.
        - Что было дальше? - спросил Антенор.
        - Позже расскажу, - пообещала египтянка, - сейчас уже будет пристань.
        В порту Месхенет сошла на берег, сказала, что её нужно найти кое-кого. Антенор остался на борту и видел, как она говорила с каким-то человеком, ничем не примечательной внешности. Тут все были одеты, как он. Разговор вышел недолгим. Человек куда-то ушел, а Месхенет вернулась.
        - Будем ждать, - сказала она.
        - Расскажешь дальше? - спросил Антенор.
        - Позже. Не спеши.
        Она явно чего-то ждала и была напряжена.
        Когда тени от человеческих фигур удлинились примерно на ладонь, Месхенет окликнули с пристани. Она снова сошла на берег и исчезла из виду. Отсутствовала долго, а когда вернулась, первым делом подошла к Семауту.
        - Можем продолжать путь.
        Уахенти кивнул и вскорости «Реннет» отвалила от пристани.
        Потянулись бесконечные поля папируса. Они дышали жизнью. Над тростниками пролетали гуси, ибисы. В мутной воде время от времени мелькали бугристые спины крокодилов. Видел Антенор и странных сидящих в воде здоровенных зверей, похожих то ли на огромных свиней, то ли на коров.
        Месхенет принялась рассказывать о каждом увиденном диковинном звере и птице. О каждом городке, попавшемся на пути. Говорить о местных чудесах она могла бесконечно и Антенор позабыл о неоконченной беседе.
        На второй день плавания по Реке, при виде очередного города Месхенет сказала:
        - Это Пер-Бастет. Здесь я родилась. И здесь родился Абби, в храме Баст. Трёхмесячным котёнком его забрали и отвезли за море, ко мне. Ани сделал мне подарок на двадцатипятилетие.
        - Значит он священный кот богини? - улыбнулся Антенор, поглаживая хвостатого.
        - Мр-р?
        - Про тебя говорим, да, - усмехнулась Месхенет, - всё-то ты понимаешь.
        Кот сладко зевнул.
        - Нет, Баст не богиня, - сказала египтянка, - у нас есть слово - «нетеру». Так мы называем тех, кого вы считайте богами Страны Реки. А истинный бог только один. Для него другое слово - «неб». На вашем языке «властелин». Этот бог сокрыт и един в трёх лицах - на рассвете он Хепри, скарабей, в полдень Амен-Ра и на закате Атум. Он создал себя сам из первозданного хаоса. Ничего в мире не существовало, прежде Единого и предвечного океана Нун.
        - А как же… - удивился Антенор, - я слышал, в Египте множество богов, гораздо больше, чем в Элладе. И вы изображаете их в виде людей со звериными головами. На вывеске в «Сенебе» был такой нарисован. У него ещё голова, как у этих, которые тут плавают повсюду. У крокодилов.
        - Это Себек, - пояснила Месхенет, - повелитель вод. Он нетеру. Как и все прочие, о ком ты говоришь. Нетеру - это воплощения, проявления, отражения Единого.
        - Аватары? - спросил молчавший до сих пор Ваджрасанджит, обнаружив, что понимает речь египтянки.
        - Прости, я не знаю, о чём ты говоришь, - ответила Месхенет.
        - Да и я ничего не понял, - признался Антенор.
        - Это сложно понять, да, - согласилась Месхенет, - простым людям и не нужно понимать. Они соблюдают установления, возносят молитвы нетеру и те могут помочь.
        - Всё-таки боги, - сказал Антенор, - раз уж есть храмы и жрецы.
        - Всё сложнее. Скажем, нетеру Баст, радость и веселье, любовь, красота и домашний очаг, на самом деле не существует сама по себе. Баст - это ба нетеру Исет.
        - Чего? - Антенор почувствовал, как у него пухнет голова.
        - Ба. Совесть, душа, - пояснила Месхенет.
        - Как-то это всё сложно и запутанно, - покачал головой Антенор, - наши боги проще.
        - Да, - вздохнула Месхенет, - многие эллинские мудрецы приезжали в Страну Реки учиться мудрости наших жрецов, но понимали всё по-своему.
        - Ты не закончила свой рассказ, - напомнил Антенор.
        - Да, - ответила египтянка.
        Она долго смотрела вдаль прежде, чем продолжить.
        - Ты знаешь, какой сейчас год исчисляется в Та-Кемт?
        - Я не знаю, какой в остальной-то Ойкумене, - усмехнулся Антенор, - раньше бы сказали: «такой-то год Филиппа». Или Александра, или иного царя. В Афинах считают по архонтам. В Коринфе - по Истмийским играм. В Дельфах - по пифиадам. Ну а мы… Даже не знаю, как теперь. Царя-то нет.
        - Сейчас восьмой год, как правит Величайший Канахт Меримаат, - негромко произнесла египтянка.
        - Это кто такой?
        - Царь Филипп Арридей.
        - Погоди-ка, ты сказала «правит», - обескураженно спросил Антенор, - но он же мёртв.
        - Для вас, да, - кивнула египтянка, - но не для нас. У вас теперь нет царя, но в Стране Реки не может не быть Величайшего. До сих пор во всех записях, при любых торговых сделках указывают его имя. «Написано в год восьмой Мощного быка, любимого Маат».
        - Но это же чушь какая-то.
        - Для нас не чушь, - покачала головой Месхенет, - народ не допускает мысли, что Величайшего нет. Иначе Страна Реки окажется без защиты и всех нас ждут ужасные бедствия. И вот появляешься ты, сообщающий, что наследник Сетепенра Мериамена жив. Именно поэтому мы едем в Град Весов, чтобы ты рассказал об этом Верховному Хранителю Трона. Менкаура должен знать, что ему есть для кого хранить этот трон.
        - Я всё ещё не понимаю, - сказал Антенор, - причём здесь он. Почему не поехать к Птолемею?
        Месхенет посмотрела на бывшего конюха.
        - Потому что Птолемей - не ремту.
        - Но ты ведь помнишь, мы договорились, что я поеду в Мемфис и расскажу про Геракла Верховному Хранителю, а после никакие клятвы уже не сдерживают меня и я всё равно могу поехать к Птолемею и повторить ему эти слова.
        - Можешь, - кивнула Месхенет, - но ты хранил эту тайну много лет. Почему сразу не поехал в Александрию после смерти Эвмена?
        - Потому что я не хочу для мальчика судьбы его нерождённого сводного брата, - сжав зубы ответил Антенор, - и если бы не обстоятельства, заставившие меня просить о помощи…
        Он замолчал, бросив украдкой взгляд на сидящего у мачты Ваджрасанджита.
        - Антенор, выполни свою часть договора, поговори с Менкаурой, а потом поступай, как сочтёшь нужным, - попросила Месхенет.
        - А как поступите вы? - спросил македонянин.
        - Я не из тех, кто принимает решения, - покачала головой египтянка, - я лишь помогаю тем, кто облечён властью, узнавать сокрытое.
        Антенор ничего не ответил, сжал борт ладьи так, что костяшки побелели.
        На следующий день они увидели на западном берегу громадные пилоны храма Духа Птаха. «Реннет» прибыла в Мемфис.
        Глава 10. Откровения
        Мемфис
        Огненная Ладья Миллионов Лет скрылась за горизонтом и Ра вступил в свою еженощную битву с Апопом.
        Таис смотрела вниз, на спускающихся по широкой дворцовой лестнице Антенора и Месхенет. Их сопровождали стражи, исполнявшие её приказ - сопроводить гостей в подготовленные им покои.
        - И как ты намерен поступить? - спросила афинянка.
        Голос её дрожал от волнения.
        - Рассказать всё Птолемею, - прозвучал за её спиной ответ Верховного Хранителя.
        Таис повернулась к нему. Облачённый в церемониальную леопардовую шкуру, он стоял, тяжело опираясь на посох Ириса так, будто массивная золотая пектораль на груди подламывала ему ноги. Пектораль изображала Маат, своими крыльями обнимавшую Хранителя за плечи.
        - Менкаура, прошу тебя, не делай этого, - взмолилась Таис.
        - Почему ты не хочешь, чтобы Двойную корону надел тот, кому она принадлежит по праву? - спросил Хранитель.
        - Я не понимаю тебя, - ушла от ответа афинянка, - не удивилась бы, если бы ты желал, чтобы она досталась египтянину.
        - Это неважно, кровь какого народа течёт в жилах Величайшего, - пожал плечами Менкаура, - за много веков Двойной короной владели и нехси, и та-неху, и аму. Хаки владели короной Дешрет[69 - Нехси - негры, кушиты. Та-неху - ливийцы. Дешрет - красная корона Нижнего Египта, которой в XVIII - XVI веках до н. э. владели завоеватели гиксосы, хаки.].
        - И вы считаете эти годы годами бедствий.
        - Не все, - возразил Менкаура.
        - Но ведь есть внук Нектанеба… - проговорила Таис.
        - Внучатый племянник…
        - Пусть так, всё равно он его единственный наследник.
        - Только не он, - прошипел Менкаура, - пока я жив, сделаю всё, чтобы род труса держался подальше от трона. Он посвящённый Исет и лучше бы служил нетеру. Большая ошибка, что ему доверили крепость. Но раз уж так, то пусть сидит в болоте, там ему самое место.
        Афинянка не нашла, что ответить. Помолчала немного, потом спросила:
        - Этот Антенор… Он ведь в душе очень противился своему рассказу. И я его понимаю. Понимаю причину. Я бы тоже не хотела для своего сына…
        Менкаура перебил её.
        - Он слабый человек.
        - Кто?
        - Антенор.
        - Почему ты так решил?
        - Сильного человека нельзя купить, а Хорминутер купил его.
        - Я считаю, что Антенор поступил достойно, - возразила афинянка.
        - Это не важно, достойно или нет. Никто из ири так бы не поступил. Есть долг превыше личных интересов. Превыше собственной жизни.
        - Он отдавал другой долг, - вновь не согласилась Таис.
        - Ему был дан выбор, - упрямо мотнул головой Менкаура, - ири выбрал бы иное.
        - Ты слишком идеализируешь ири, - сказала Таис, - в чём заключался долг твоего отца?
        Менкаура поджал губы и не ответил. Отвернулся.
        - Гераклу сейчас двенадцать лет, - сказала Таис, - всю жизнь он прожил в изгнании. Совсем, как Нектанеб младший. И лет ему было в начале той усобицы столько же. Теперь ты хочешь устроить так, что мальчика сделают знаменем для будущих войн. Как сделал знаменем своего воспитанника Кауирпехти. И к чему это привело?
        Менкаура не отвечал.
        - Ты думаешь, Птолемей спит и видит, как бы вернуть Аргеада на трон? - спросила Таис, - хотел бы, уже давно предъявил бы всем Леонтиска.
        Она не боялась говорить Хранителю такие вещи, тот давно дал ей понять, что не слепец и не дурак.
        - Нет, - продолжила Таис, - я слишком давно знаю его, чтобы так обманываться. В Вавилоне он противился избранию на царство сына Барсины, думаешь что-то изменилось?
        - Люди, бывает, меняются.
        - Бывает, - кивнула Таис, - а ещё бывает, что хитрец с годами становится хитрее. Геракл может понадобиться Птолемею по совсем другой причине.
        - Госпожа моя, - мягко сказал Менкаура, - ты знаешь, что достаточно лишь твоего слова и я сделаю всё, чтобы за тебя и Леонтиска встали двадцать тысяч воинов.
        - Нет, Менкаура, - ответила Таис, - я скорее умру, чем позволю такому случиться.
        - И о том мне давно известно, - кивнул Хранитель, - но Священная Земля нуждается в Величайшем.
        - Я знаю, - негромко произнесла Таис.
        - С твоего позволения я прикажу подготовить «Звезду Обеих Земель» к путешествию. Я отправлюсь с Антенором и Месхенет в Александрию. Леонтиск может поехать со мной. Ему пора возвращаться к отцу.
        Таис вздрогнула от того, каким тоном он произнёс последнее слово. Кивнула.
        - Живи вечно, госпожа.
        С этим словами Менкаура удалился.
        Таис набросила на голову тонкий шерстяной платок-диплакс и тоже шагнула в тень.
        Знаменитую афинскую гетеру Антенор прежде видел лишь однажды, мельком, в Вавилоне, незадолго до смерти царя. Но, конечно, был наслышан. Всю дорогу до Гиркании войско обсуждало случившееся в Персеполе. Мнения Антенора на сей счёт в ту пору никто не спрашивал, да и, по правде сказать, не было у него своего мнения. Он тогда бывалым в рот смотрел. А тем до дворца Ахеменидов не было дела. Ну сожгла и ладно. Гораздо интереснее, с кем она спит. Прямо даже ставки делали. Большинство на царя. Гермолай тогда с видом знатока заявил, что афинянку своей женщиной считает Птолемей. Ему не поверили. Чем спор закончился, Антенор не помнил, но оказавшись сейчас перед правительницей Мемфиса вспомнил те разговоры и смутился. Почувствовал, как уши запылали.
        Таис его не узнала, да и не могла узнать, но встретила приветливо. Бывший конюх увидеть её здесь, да ещё в качестве правительницы, совсем не ожидал. В результате, вкупе с помянутым смущением совсем дар речи потерял и поначалу отвечал невпопад. Но Таис улыбкой и мягкими речами быстро вернула ему уверенность, разговорила. Однако после приветствий и почтительных предисловий большую часть вопросов задавал египтянин в золоте, полосатом платке и леопардовой шкуре. Он смотрел на македонянина сурово, с прищуром, будто из лука целился.
        Антенор прежде видел такой взгляд у Эвмена в тот скверный день в Бактрии, когда Птолемею донесли о заговоре «царских юношей». Тогда только-только обласканный царём вчерашний «крылатый воин» едва не оказался среди обвиняемых только за то, что раньше состоял при Гермолае, главном заговорщике. Эвмен допрашивал, а Александр сидел, полускрытый в тени, сверлил взглядом исподлобья в Антеноре дырку и молчал.
        Именно тогда и состоялось знакомство бывшего конюха с кардийцем. Отвечал он на вопросы спокойно, искренне не видя за собой вины. Ни Гермолай и никто другой из юношей на него не указали, а вот архиграмматику поведение Антенора на допросе приглянулось, и он его запомнил, чтобы чуть позже, в Индии, приблизить новоиспечённого продрома-разведчика.
        Лицо египтянина во время допроса не выражало никаких эмоций, а вот глаза Таис, едва речь зашла о главном, заметались. Она побледнела и до белизны в костяшках сжала подлокотники кресла.
        Раскрыв им тайну, Антенор испытал двоякое чувство. С одной стороны он теперь ощущал себя мерзким предателем, с другой - ну ведь натурально гора с плеч свалилась. Тяжела была ноша, ох тяжела…
        Менкаура отпустил их, сообщив, что во дворце они дорогие гости, но покинуть его и тем более уехать не вольны. Ни Антенор, ни Месхенет этим словам не удивились. Впрочем «гостить» пришлось недолго, их ждало новое путешествие. Уже на второй день они в сопровождении Верховного Хранителя и старшего сына Таис взошли на борт роскошной золочёной ладьи. Ну и кшатрий с ними.
        - Менкаура, умоляю тебя, обдумай всё ещё раз, - попросила правительница Мемфиса, прощаясь с ними.
        Хранитель кивнул. Его лицо при этом не выражало никаких эмоций.
        Это путешествие оказалось приятнее предыдущего. Не пробирал до костей солёный ветер, не мутило, не скручивала потроха проклятая качка. Установилась хорошая погода.
        Менкаура подолгу беседовал с Месхенет, и, видать, мучал её воспоминаниями. Женщина временами прятала от Антенора глаза, но он всё же не раз замечал, что они предательски блестят. С македонянином Хранитель более ни словом не перекинулся. Антенора это устраивало. Он продолжал учить индийца языку. Тот учеником был усердным, но вне уроков по-прежнему помалкивал. Оживился только раз, когда навстречу «Звезде Обеих Земель» попалась здоровенная барка, на которой Антенор с удивлением увидел пару слонов.
        - Откуда они здесь? Неужели из Индии?
        На помощь ему пришёл юный сын Таис.
        - Из Индии. В битве у Верблюжьего Вала отец захватил слонов Пердикки, - сказал Леонтиск, - а два года назад, когда Селевк был в Вавилоне, отец с его помощью купил ещё нескольких в Верхних сатрапиях. Вот, наверное, доехали.
        - А куда их везут? - спросил Антенор.
        Осведомлённость одиннадцатилетнего мальчика произвела на него большое впечатление.
        - Наверное, в Мемфис, - пожал плечами Леонтиск., - там отец обустроил слоновник.
        - Я слышал, в Египте тоже водятся слоны.
        - Нет, в Египте не водятся, - ответил Леонтиск, - к югу от Элефантины есть, в Нубии. Только на них ради бивней охотятся. Живыми не ловят.
        - А почему Птолемей их не ловит? Нубия же ближе, чем Индия.
        - Говорят, они дикие совсем и злые. И размером больше этих. Хотя есть и поменьше. Отцу говорили, будто тех, что меньше, можно приручить. Он всё собирается охотников послать. Хочет там, в Нубии, охотничью колонию устроить.
        «Он ведь не похож на отца», - подумал Антенор, - «и знает столько… не по годам».
        - Если меньшие - хуже война, - заметил Ваджрасанджит.
        - Хуже для войны, - поправил Антенор, - ты так хотел сказать?
        - Да. Наверно так.
        - В Индии много боевых слонов? - спросил Леонтиск.
        - Много, - ответил кшатрий, - в Такшасиле много слоны. У Чандрагупты больше, а у Нандов - как листья…
        - Как листьев на деревьях, - подсказал Антенор.
        Они разминулись с слоновьей баркой. Один из серых гигантов затрубил, будто на прощанье.
        «Звезда Обеих Земель» вошла в Канопский рукав, миновала Навкратис. Здесь с давних времён жило множество эллинов. Антенор видел родные храмы, будто резные шкатулки среди египетских массивных «сундуков». Месхенет сказала, что до устья ещё день пути, а там и до Александрии останется сто двадцать стадий.
        Александрия
        Каноп миновали, не останавливаясь в нём, но зато задержались совсем близко от столицы, в порту Схедии. Здесь располагалась таможня. Менкаура сошёл на берег и долго отсутствовал. Не иначе, соглядатаев своих инспектировал, как подумал Антенор.
        Ну и, наконец, столица.
        Путешественнику, что приближался к Александрии морем с востока, сразу же бросались в глаза дворцы, выстроенные Дейнократом Родосским на мысе Лохиада, и роскошные сады. За семнадцать лет они разрослись так, что дух захватывало. Услада глаз.
        - Зелени, как в Сидоне, - заметил Антенор, - и больше, чем в Вавилоне.
        - Я Вавилон не помню, - признался Леонтиск.
        Пройдя между Лохиадой и восточной оконечностью острова Фарос, «Звезда Обеих Земель» оказалась в большой гавани, которую примерно надвое делил мол Гептастадий, ещё незавершённый. С моря было хорошо видно несколько огромных триспастов[70 - Триспаст - древнегреческий трёхшкивный строительный кран.]. Строительство Александрии не прекращалось.
        Ладья подошла к пирсу, на котором выстроилась почётная стража - ладью заметили издали. Менкаура указал Антенору на человека, который стражей предводительствовал.
        - Это Калликрат, один из друзей Птолемея.
        Рядом с ним стоял юноша, немногим старше Леонтиска.
        - Магас, - объяснил Леонтиск, хотя Антенор его и не спрашивал, - мой брат, сын Береники.
        Львёнок первым сбежал по сходням. Магас, который на самом деле не был ему братом ни по отцу, ни по матери, приветливо хлопнул его по плечу.
        - Так и знал, что это ты!
        - Всё корабли считаешь? - усмехнулся Леонтиск.
        Магас хмыкнул и потянул Львёнка за собой. Тот успел обернуться и махнул Антенору рукой. Магас что-то безостановочно тарахтел, не обращая внимания ни на кого из присутствующих. Калликрат лишь скосил глаза в его сторону, но ничего не сказал.
        - Живи вечно, Калликрат, - поприветствовал его Менкаура, спускаясь на пирс.
        - И тебе того же, - достойнейший, - ответил начальник стражи, - не ожидал тебя увидеть.
        - Я сам не ожидал, - ответил Менкаура, - не в отъезде ли Птолемей?
        - Здесь, - подтвердил Калликрат.
        - Это хорошо. У меня важное дело.
        Начальник стражи скривил уголок рта, что не укрылось от взгляда Антенора.
        «Видать не очень-то жалуют его здесь».
        - Ожидай, - сказал Калликрат, - я доложу. Если сатрап сочтёт нужным, то примет тебя.
        «Если сочтёт нужным. Ишь ты…»
        - Прикажешь здесь ждать?
        Калликрат пожал плечами и скрестил руки на груди
        - Я смотрю, у тебя власти-то прибавилось, - заметил Менкаура, - в Брухейон[71 - Брухейон - царский квартал в Александрии.] меня не пустишь?
        - Без доклада не положено, - лениво ответил Калликрат.
        Менкаура скрипнул зубами.
        - А в город?
        - В город можно.
        Калликрат посторонился.
        - Эти люди со мной, - Менкаура указал на Антенора и Месхенет, - я к Ефиппу. Найдёте там.
        - Придётся ли искать? - усмехнулся Калликрат.
        Менкаура не ответил. Антенор покосился на Ваджрасанджита.
        - Подожди здесь.
        Их пропустили.
        - Вот мерзавец, - прошипел Менкаура, - так он скоро до большого начальника выслужится. Ладно, пусть катится в Дуат. Нам надо увидеть Ефиппа. Далеко топать, правда. Все дворцы обходить.
        Идти действительно пришлось далеко. Сначала вдоль берега направо, потом вглубь до главной городской улицы, что пересекала Александрию от Солнечных ворот на востоке до Лунных на западе. Там свернули налево.
        Ухоженные кварталы соседствовали со строительными лесами. По главной улице ближе к восточной части города в тенистых портиках вальяжно прогуливались богато одетые горожане, а ближе к западной сновали полуголые, покрытые известковой пылью рабы, таскавшие камни и кирпичи. Стучали молоты и кирки, скрипели колёса триспастов.
        Антенор беззастенчиво крутил головой по сторонам и засыпал Верховного Хранителя множеством вопросов об увиденном. Тот на все отвечал отрицательно. Наконец и вовсе не выдержал:
        - Отстать от меня. Я здесь не бываю. Последний раз был в год, когда Величайший Сетепенра умер и Птолемей сюда приехал.
        Месхенет тоже разглядывала город с любопытством.
        Пройдя стадий десять по Канопской улице, вновь свернули к морю.
        - Вот сюда нам, - сказал, наконец, египтянин, возле здания, ничем особенным среди прочих не выделявшегося. Двухэтажное, как и большинство окружающих. Без каких-либо вывесок, без колонн. Единственная приметная деталь - стояло оно, вплотную примыкая к внешней стене Брухейона.
        - Сказал бы, что это Дом Маат, да язык не поворачивается так назвать, - усмехнулся египтянин.
        Едва Менкаура со спутниками приблизились к двери, она отворилась и наружу вышел человек. Он собирался удалиться по своим делам, но прежде встретился взглядом с Антенором и застыл на месте.
        - Ты?!
        - Радуйся, Аристомен, - приветствовал его Антенор.
        Не зря сомневался Калликрат, искать их действительно не пришлось. И часа не прошло, как вся компания уже шла коридорами и двориками дворца к рабочей резиденции сатрапа. А ещё раньше туда убежал один из помощников архиграмматика, созвать нужных людей, ибо Ефипп, хорошо зная Птолемея, рассудил, что таковые потребуются. Прозвучавшие имена Антенору были хорошо известны, он и не подумал протестовать. Впрочем, его протесты уже не имели бы значения.
        Месхенет осталась в грамматеоне, вернее в той его части, где не хозяйственным учётом сатрапии занимались, а встречались с особыми людьми, выслушивали речи, предназначенные для очень немногих ушей.
        Ефипп, сын Халкидея, невысокий муж лет пятидесяти, давно расставшийся с большей частью шевелюры, шёл первым, показывая дорогу. Он был одет в простой не слишком чистый хитон. На груди висела раскладная восковая табличка-дельта со стилом на шнурке. Пальцы и край хитона перепачканы чёрной тушью. Выглядел он, как какой-нибудь приказчик не самого богатого купца, однако все двери открывал едва не ногой, скучавшие стражи при виде него мигом вытягивались. Да что там стражи, точно так же вели бы себя даже гетайры и фрурархи ибо прекрасно знали, что этот лысый - вовсе не простой писец-неряха, каким кажется.
        Александр оставил Ефиппа в Египте вместе с родосцем Эсхилом в качестве епископов наёмных войск. После смерти Антипатра, Эсхил решил, что служить Птолемею как-то не очень правильно, и сбежал из Египта под крыло нового регента, Полиперхонта. А потом и вовсе переметнулся к Одноглазому. Бегство сие стало одним из главных недоглядов Ефиппа. Подобное за ним водилось крайне редко.
        Следом за архиграмматиком шёл Антенор, а замыкал процессию Менкаура. Аристомена не взяли, он остался с Месхенет.
        Идти пришлось довольно долго. Наконец, Ефипп отворил последнюю дверь. Антенор, сам своим мыслям усмехаясь, ожидал, что придут они в итоге в тёмный затхлый подвал. Однако за дверьми оказалось просторное помещение, даже не комната, а открытая терраса, выходящая на гавань. На краю её теснились пузатые горшки с финиковыми пальмами, точь-в-точь, как у Менесфея Доброго.
        Посреди террасы стоял большой круглый стол, на столешнице которого была искусно вырезана карта Гекатея с новооткрытиями Неарха и Онесикрита. Например, возле Индии был нарисован остров Тапробана[72 - Остров Тапробана - вероятно Шри-Ланка.] и вообще вся азиатская часть сильнее вытягивалась к краю стола, тогда как остальные части Ойкумены Океан омывал довольно равномерно.
        За столом сидели два человека. Третий стоял у края террасы и смотрел на море. Когда прибывшие вошли внутрь, он обернулся и сказал:
        - Радуйся, Антенор. Рад тебя снова видеть спустя столько лет. Ты изменился. Видать эти годы оказались непростыми.
        «Да и ты не помолодел», - подумал Антенор.
        Прежде Птолемей брил бороду, соблюдал обычай, заведённый Александром. Теперь же отпустил её. На щеках уже пробивалась седина, хотя ещё немного. Иные в пятьдесят два года уже совсем седые.
        - Радуйся и ты, достойный сын Лага, - ответил бывший конюх.
        - Мне сообщили, что охранитель моей супруги (при этих словах Менкаура поморщился) желает сообщить нечто, государственной важности, но не сказали, что с ним будешь ты. Не означает ли это, что именно твои слова желает пересказать Менкаура?
        Хранитель дёрнул уголком рта.
        - Ты как всегда проницателен, - сказал Антенор, отметив про себя, что Птолемей совсем не удивился ему, хотя выходило так, будто Ефипп имя гостя не назвал.
        Птолемей улыбнулся, подошёл к столу.
        - Ты знаешь этих людей?
        Антенор кивнул.
        - Как не знать.
        Первый - муж лет сорока пяти, очень похожий на Птолемея лицом. Такой же высокий лоб, умные внимательные глаза. Залысина больше, да бритву любит. Менелай, сын Лага. Младший брат.
        Второй - ровесник Менелая. Тяжёлый подбородок, тяжёлый взгляд, прямой нос с горбинкой. Муж сидел на резном клисме, выдвинувшись из-за стола. Хитон его чуть задрался, обнажив бедро, на котором виднелось крупное родимое пятно в форме якоря. Селевк, сын Антиоха. Бывший сатрап Вавилонии, бежавший от Циклопа.
        - Ты готов говорить в их присутствии?
        Антенор кивнул.
        - Итак, Ефипп доложил, что дело важное и тайное, - сказал Птолемей, - мы слушаем вас. Кто будет говорить?
        Антенор повернулся к Менкауре.
        - Я мог бы вообще здесь не стоять. Все долги отдал ещё в Мемфисе.
        - Но кое о чём умолчал, - оскалился египтянин.
        - Да-а? - удивлённо улыбнулся Антенор, - о чём же?
        Менкаура не ответил, чуть поклонился Птолемею.
        - Я расскажу по порядку, сатрап.
        Он начал говорить. Иногда встревал Антенор, добавлял деталей. Почти сразу лица сидевших вытянулись от удивления, а Менелай даже привстал. Птолемей тоже не остался невозмутим, хотя своим лицом он владел лучше младшего брата.
        - Ах ты, кардиец, хитрая лиса! - хлопнул по столу рукой Селевк, - а ведь ходили слухи, будто они с Гефестионом уговорили царя написать завещание тогда, после того штурма города маллов, где Александр едва не отправился к Харону.
        - Об этом знали всего трое, не считая царя, - поморщился Птолемей, - и тебя среди них не было. Кто тебе эти слухи донёс?
        - Неважно, - махнул рукой Селевк, - иных уж нет. Так завещание было?
        - Было, - подтвердил Птолемей, - составленное в присутствии бредившего тяжелораненого. И перстень с печатью он приложил, не совсем сознавая, что делает.
        - Составлено в пользу Геракла? - уточнил Менелай.
        - В пользу мальчишки, - ответил сатрап.
        Антенор посмотрел на него, прищурившись.
        - Эпитропом[73 - Эпитроп - регент.] должен был стать Гефестион. Завещание хранилось у него, - продолжил Птолемей, - когда он умер, завещание пропало. Мы с кардийцем всё перетряхнули, не нашли.
        - Значит, ещё кто-то знает? - спросил Селевк.
        - Может и знает, - сказал Птолемей, - а может Гефестион его уничтожил сам, когда царь поправился.
        - Как-то это нелогично, - заметил Менелай и подозрительно покосился на брата.
        - Чего ты на меня так смотришь? Нет завещания. Нигде не всплыло за все эти годы. Сгинуло оно, да и слава богам.
        Антенор перевёл взгляд на Менкауру. Египтянин смотрел на Лагида исподлобья.
        - Ладно, - сказал Менелай и откинулся на спинку клисма, - оставим пока это.
        Он посмотрел на Антенора.
        - Значит, Геракл жив, и ты его спрятал в Карии?
        - Да, - ответил бывший конюх, - он живёт в одном из проастейонов[74 - Проастейон - загородное имение.] царицы Ады.
        - Ады? - переспросил Менелай.
        - Да. Она завещала царю Карию, назвала его своим сыном…
        - Мы это помним, - перебил Селевк, - что это за проастейон?
        - Это охотничий домик её брата, и первого мужа, царя Идриея.
        - Домик? - заломил бровь Селевк.
        - Ну, дом. Он, как маленькая крепость в горах. В двух днях пути от Алинды. Далеко от посторонних глаз и ушей. Я могу показать.
        - А ты мог бы показать? - с усмешкой повернулся Птолемей к Менкауре, - кстати, какой твой тут интерес?
        - Сопровождаю Антенора, - процедил Менкаура, - чтобы не заблудился в Та-Кемт. Вдруг не в ту сторону пойдёт.
        - Это понятно. А зачем?
        - Речь о наследнике Величайшего, коему я служу, - сказал Хранитель, совсем набычившись.
        - Понятно, - Птолемей, казалось, потерял к египтянину интерес.
        - Есть ещё кое-что, - сказал Ефипп, - это уже сообщил достойнейший Хранитель.
        - Что? - спросил Селевк.
        - На Родосе распространяется слух, будто Геракл жив.
        - Та-ак, - протянул Селевк, - а вот это с чего бы вдруг? Какое интересное совпадение.
        - Это не совпадение, - пояснил Ефипп, - Аристомен встречался с Фарнабазом. Я думаю, это Фарнабаз начал распространять слух.
        - Фарнабаз… - Птолемей почесал бороду, - стало быть и он не сгинул. Хочет, чтобы тайна всё-таки выплыла наружу. Что ж, его интерес тут понятен.
        - Что будем делать? - задал главный вопрос Менелай.
        - Будем думать, - сказал Птолемей.
        Он повернулся к Антенору.
        - Полиперхонт поддерживал царский дом, пока было кого, и назначил Эвмена стратегом Азии. Почему ты не поехал к нему? Тем самым ты продолжил бы дело Эвмена.
        - Наверное по той же причине, по которой Эвмен не открыл Полиперхонту и Олимпиаде местонахождение мальчика. Хотя царица-мать в каждом письме умоляла его открыть тайну, - ответил Антенор, - не верил им до конца Эвмен. А мне нет причин не доверять чутью Эвмена.
        - Ясно, - кивнул Птолемей, - что ж, благодарю тебя за службу нашему великому царю, гетайр Антенор, сын Эпикрата. Я всегда знал, что ты надёжен, как скала и верен. Когда мне донесли про Гермолая, у меня и тени мысли не возникло пристегнуть тебя к тому делу.
        - Спасибо, - поблагодарил Антенор, - зато у царя возникла…
        - Царь да, не верил никому, - кивнул Птолемей, - ладно, теперь оставьте нас. Следует всё это обсудить.
        - Рановато отпускаешь его, - прошипел Менкаура.
        - Почему? - спросил Менелай.
        Хранитель повернулся к Антенору.
        - Ты ведь умолчал кое-что. Мне не всё рассказал и им тоже.
        - И что же, по-твоему, я умолчал? - насмешливо спросил Антенор.
        - Не верю я, - сказал Менкаура, - что такой умный и хитрый человек, как Эвмен, достойнейший из достойных, не обезопасил наследника Величайшего, да живёт он вечно, неким словом или тайным знаком, по которому можно было бы отличить друга от врага.
        - И верно, - согласился Селевк.
        Все взгляды обратились к Антенору. Тот хмыкнул, помедлил, поочерёдно посмотрел на каждого из присутствующих, будто что-то оценивал, сунул пальцы за пояс и извлёк сломанную монету, симболлон.
        - Барсина поверит только тому, кто предъявит это.
        Птолемей принял симболлон. Помолчал немного, посмотрел на Ефиппа и сказал:
        - Распорядись, чтобы наших гостей разместили, как подобает людям высокопоставленным.
        Ефипп кивнул. Прошёл к двери, выглянул за неё и крикнул:
        - Дамасий?
        Послышались шаги. Архиграмматик вышел, до ушей присутствующих долетел его приглушённый голос, отдававший распоряжения. Затем Ефипп вернулся и жестом пригласил Антенора и Менкауру проследовать за его помощником, молодым служкой.
        Выходя, Антенор вполголоса сказал Хранителю:
        - А ты опасный человек, почтеннейший.
        - Да, - согласился Менкаура, - не попадайся.
        В комнате осталось четверо. Птолемей пригласил архиграмматика приблизиться к столу.
        - И что думаете об этом? - спросил сатрап.
        - Антигон нахапал слишком много, - мрачно сказал Селевк, - я не понимаю, почему он сразу не назвал себя царём после того, как умер Арридей. Чего ждёт-то?
        - Есть сведения, - сказал Ефипп, - что послы Набатеи уже обращались к нему, как к царю.
        - Да наплевать на варваров, - отмахнулся Селевк, - им богами предназначено прислуживать нам. А вот сам-то он чего ждёт?
        - Видать диадема без одного самоцвета не блестит, - сказал Птолемей и обвёл рукой кругом, - без вот этого.
        - Разберётся с нами и наденет венец, - согласился Менелай.
        - Как будто мы ему мешаем. - буркнул Селевк.
        - Пока мешаем. - сказал Птолемей.
        - Что делать с мальчиком? - спросил Менелай.
        - Может, того? - Селевк провёл ладонью по горлу.
        Птолемей сел за стол, опёрся о столешницу локтями и запустил пальцы в бороду.
        - Антигону мальчик точно помешает, - уверенно заявил сатрап, - и он попытался бы его убрать. Вопрос, полезен ли парень нам?
        - А может, ну его? - осторожно сказал Менелай, - до него восемь лет никому не было дела.
        - Если Фарнабаза не заткнуть, - буркнул Селевк, - парень мигом всем станет нужен.
        - Не заткнёшь уже, - сказал Птолемей, - если Менкауру не ввели в заблуждение. Всякий игрок мечтает иметь хитрую кость со свинцом на нужной грани.
        - Тогда мальчика следует привезти сюда, - предложил Менелай.
        - Предъявить всем и увенчать на царство со слезами радости на глазах? - спросил Селевк, - а ведь твой брат первым выступил тогда против предложения Неарха и Египет он себе так горячо выбивал не для того, чтобы…
        - Хватит, Селевк, - Птолемей хлопнул ладонью по столу, - я ещё ничего не решил. С этим следует переспать. Ещё подумать.
        - Ну, думай, - сказал Селевк и встал из-за стола.
        - Антенора, конечно, следует щедро наградить, - Менелай тоже поднялся, - хотя он ничего и не просил.
        - Само собой, - кивнул Птолемей.
        Ефипп, Менелай и Селевк двинулись к выходу. Птолемей подошёл к краю террасы. Остановился и сложил руки на груди. Младший Лагид пропустил архиграмматика с Селевком вперёд и задержался у двери.
        - Насчёт того завещания… Ты ведь, брат, что-то недоговариваешь.
        - Я обещал кое-что, - сказал Птолемей, не оборачиваясь, - кое-кому…
        Сидон
        Стратег-автократор Азии собирался переночевать во дворце Абдалонима в последний раз, дабы назавтра выступить к Тиру, который уже осадили его войска во главе с Деметрием. В городе оставался Неарх - руководить постройкой флота.
        В общем, всё шло, как нельзя лучше, если не считать конфликта с одной из артелей лучших мастеров, лично приглашённых критянином с Кипра. Чего-то на них взъярился Ономарх, из-за каких-то египетских шпионов. Неарх заступился за своих людей. Оба друг на друга долго орали здесь, в царском фронтестерионе, отчего у Антигона разболелась голова. Он нарычал на них и выгнал. Мастеров трогать не позволил. мастера нужны. Нужен флот. Позарез. Лагид господствует на море, пора с этим кончать.
        Царский фронтестерион. Царский… Хорошо звучит. А уж диадема-то как хороша. Антигон лично выбрал её в Сузах, в сокровищнице Ахеменидов. Но пока не время. Сначала следует разобраться с Лагидом.
        Ономарх после ссоры с Неархом какое-то время бегал по городу, что-то вынюхивал. Нашёл. Доложил - прямо здесь, во дворце враг затаился. Хитёр Лагид, ох, хитёр. Сидит себе в Египте, паук, за паутину дёргает, а паутина вон куда, до Сидона тянется. А может и дальше.
        В дверь, вырезанную из драгоценного кедра, постучали.
        - Входи! - приказал Антигон.
        Он никого не ждал. В столь поздний час беспокоить его дозволялось лишь сыну, но тот сейчас под Тиром. И ещё Ономарху. Другой бы не посмел беспокоить, да и стража бы не допустила.
        Антигон знал, кто там сейчас за дверью, но иной раз сердце всё же сжималось - а ну как убийца? Сколько раз он их к Эвмену подсылал, а кардиец в ответ ни разу. Вот только покоя это почему-то не добавляло, как раз наоборот. Давно уже нет Эвмена, а беспокойство всё больше и больше…
        Стратег-автократор доверял только Деметрию. И Ономарху? Нет, только Деметрию.
        За спиной возникла тень. Вот и он, верный пёс, лёгок на помине.
        - Ну что? Он заговорил? Тебе удалось что-то узнать?
        - Да, - медленно ответил Ономарх, - я кое-что узнал.
        Глава 11. Надлом
        Сидон
        В глубоких ямах, внутри опок, собранных из досок и глины, смешанной с песком, медленно остывала бронза, принявшая форму корабельных таранов, каждый длиной в два человеческих роста. Некоторые ящики уже разобрали, разломали глину, и теперь Багавир, Сахра и несколько их помощников, покрытые потом и копотью, сами под стать бронзовым статуям, очищали бивни триер от окалины, спиливали литники.
        В неорионах, корабельных сараях, расположенных неподалёку, тоже кипела работа. Там визжали пилы, стучали топоры. Артель Аполлодора царила здесь безраздельно. Под руководством его людей сидонские мастера корабельных дел, приезжие киликийцы и родосцы создавали флот, который мощью своей должен был превзойти все, прежде ходившее по морям Ойкумены.
        Молодой Иероним стоял возле изогнутой рыбьим хвостом кормы одного из гигантов. Он смотрел, как рабочие медными гвоздями прибивали к проконопаченному днищу корабля свинцовые листы. В руках держал табличку-дельту со стилом. Записывал наблюдения. Книгу он у нас пишет, служитель Клио. Антигон этому начинанию покровительствует. У царя Александра выдающиеся мужи записывали путевые наблюдения, Каллисфен, например, племянник Аристотеля. Правда тот наблюдал много лишнего и неумно свои наблюдения выкладывал в присутствии царя, отчего закончил жизнь в цепях, в клетке со вшами. Иероним рассчитывал на более благодарного читателя, каковым почитал Антигона. А между тем, стоило бы ему задуматься о судьбе хиосца Феокрита, острого на язык софиста, которого Одноглазый убил за шутки о мясниках циклопах, жрущих своих жертв сырыми. Другой борзописец, сочинявший историю на безопасном удалении, писал, будто «Антигон, сын Филиппа, кривой на один глаз, некогда жил трудом собственных рук». Тут упоминалось увечье, которого Антигон стыдился, но куда сильнее приводил стратега-автократора в бешенство тонкий намёк, будто он
«пролез из грязи в князи».
        - Вот ты где, - приметил его Неарх, вошедший на верфь, - я тебя потерял.
        - Скажи, Неарх, - спросил Иероним, - а зачем свинец?
        - Такую защиту придумал афинянин Фемистокл, чтобы как можно сильнее испортить пир червяку-древоточцу. Правда, на военные корабли их стали ставить только через сто лет. Ну, или чуть пораньше. Для защиты от чужого тарана. Во время Пелопоннесской войны коринфяне защищали свои триеры просто дополнительными досками.
        - Помогло?
        Неарх усмехнулся.
        - В битве при Сиботских островах афиняне без натуги щёлкали коринфские орехи.
        - Сиботская же битва до Пелопоннесской войны была, - недоуменно заметил Иероним.
        - Да? Ну, значит, перепутал я. Да, не мудрено, я учителю внимал, почитай, четверть века назад, - Неарх почесал заросшее пятидневной щетиной горло, - правда я учился у Аристотеля.
        «Оно и видно, как учился», - подумал Иероним, но говорить сие вслух поостерёгся.
        Молодой кардиец обошёл корму кругом и, прищурившись, нахмурившись, с видом знатока изрёк:
        - Чего-то слишком широка для пентеры.
        - А это и не пентера, - ответил Неарх.
        - Гексера?[75 - Гексера - гребной боевой корабль, в котором на трёх вёслах одного борта в поперечном сечении сидело шесть человек (наиболее популярная сейчас версия).] - спросил Иероним, - какие Дионисий Сиракузский изобрёл?
        Дионисий Младший (397 - 337 до н. э.) - тиран Сиракуз, сын Дионисия Старшего.
        - Ну, изобрели-то, скорее всего, мастера Дионисия, а не он сам, - усмехнулся Неарх, - ещё его отец собрал в Сиракузах лучших механиков со всей Эллады, и они построили ему множество хитрых машин. И ты не угадал: в гексере два таламита,[76 - Таламиты - гребцы нижнего ряда (талам - трюм). Зигиты - гребцы среднего ряда. Траниты - гребцы верхнего ряда (траной называлась скамья гребца).] два зигита и два транита с каждого борта. А здесь на одного транита больше.
        - Ишь ты. Мощь. Гептера[77 - Гептеры впервые в истории упомянуты в эпизоде подготовки Александра Македонского к Аравийскому походу (по сообщениям Плиния и Курция Руфа). Среди построенных в Финикии для Антигона кораблей Диодор упоминает так же октеры, нонеры и децеры (декеры).] значит. Кто-нибудь прежде строил такие?
        - Нет. Мы первые. И ещё крупнее построим.
        Иероним посмотрел, как мастера крепили гипозомы - толстенные канаты, которые протягивали как внутри, так и снаружи вдоль бортов для дополнительной стяжки и защиты. Потом прошёл под днищем гептеры, между дриоксов, подпорок строящегося корабля, приподнятого над землёй почти на высоту человеческого роста. Провёл рукой по ароматным свежеструганным, ещё не просмолённым кипарисовым доскам, собранным в прочный набор корабельного остова, который финикийцы называли магалией. Доски точно пригнаны друг к другу и скреплены шипами из акации.
        Нарождающийся гигант завораживал молодого кардийца. Иероним ежедневно подолгу торчал на верфях, любуясь, как плотники ловко и умело гнут распаренные доски, подгоняя их так точно, что травинку в щель не просунуть. Пользуясь привилегиями «придворного историка» Антигона, он вникал в секретные чертежи Аполлодора и его помощников. Задавал вопросы.
        - Как его имя? - обернулся кардиец к Неарху.
        - Этот будут звать - «Котт».
        «Котт» - сын Урана и Геи. Сторукий великан, сторожащий мятежных титанов, низвергнутых в Тартар Громовержцем.
        Его брат «Гиес» уже спущен на воду. А другой брат, исполин «Бриарей» строится в соседнем неорионе. «Бриарея» будут приводить в движение четыре сотни гребцов - самый большой корабль, когда-либо построенный в эллинском мире. По крайней мере, так полагал Антигон.
        Неподалёку рабочие под руководством Протея собирали машину для «Бриарея», которая будет способна метать камни весом в талант. Это чудовище, пятнадцати локтей в длину, десяти в высоту и столько же в ширину, невозможно ворочать. Стрелять оно будет только по курсу и предназначено не для морского боя, а для обстрела прибрежных крепостей, Тира в первую очередь. Во флоте, который строил Антигон, такой здоровенный палинтон был единственным, но машины меньших размеров, включая стрелометы-эвтитоны, ставились на корабли во множестве.
        В афинских афрактах,[78 - Афракт (греч.) - «открытый». Так называли корабли, на которых гребцы не защищались сплошным бортом. Они сидели на виду у всех, между опорами «перил», поддерживавших катастрому - боевую палубу. Афрактами так же часто называли беспалубные суда.] принёсших Фемистоклу победу над флотом Ксеркса (в который входили финикийцы, египтяне и ионийские эллины), гребцы ничем не были защищены от стрел и дротиков противника. Однако лёгкая подвижная триера отличалась большой маневренностью и скоростью. Эпибаты избегали рукопашной, предпочитали бить врага издали, и сходиться в палубной свалке только в крайнем случае. Основным средством ведения боя долгое время оставался таран. В какой-то момент коринфяне, а следом за ними жители Сиракуз опробовали иную тактику боя. Они стали применять машины. Именно тогда корабли начали расти вширь. К каждому траниту и зигиту подсадили ещё одного гребца, и триера стала пентеру. Потом она превратилась в гексеру Дионисия. В гептеру Александра и октеру Антигона.
        - Македоняне не морской народ, - с видом знатока и превосходством рассказывал Иерониму Неарх, сын критянина, родившийся в Амфиполе и ни разу в жизни на Крите не бывший, - предпочитают грубую силу. Во всех морских сражениях они не полагались на таран, ибо в искусстве маневрирования уступали своим врагам. Предпочитали сойтись борт о борт и одолеть врага в рукопашной схватке. На такой массивный широкопалубный корабль эпибатов можно посадить гораздо больше, чем на триеру, и эта толпа одолеет кого угодно.
        - Но большой корабль неповоротлив, - возразил Иероним, - как он сможет увернуться от удара в борт?
        - Всегда потребны корабли поменьше, чтобы прикрыли и не допустили врага.
        Аполлодор начальствовал над плотниками, что занимались заготовкой деталей остова кораблей, вытёсывали тропы, стэйры, акростоли. афластоны, парексейресии,[79 - Троп - киль. Стэйра - форштевень. Акростоль - продолжение стэйры, рог на носу. Афластон - декоративный завиток на корме. Парексерейсия - аутригер, через который гребли два верхних ряда гребцов.] строгали доски для набора, выпаривали и гнули дерево. Тут требовалось соблюдать точность и единообразие, без этого не оснастить больше сотни кораблей за лето, как хотел Антигон.
        Из верёвок и колышков киприот прямо на земле создавал разметку, он мог с точностью до половины пальца по памяти перечислить все важные размеры триер и пентер. И даже гигантов «гекатонхейров», которых прежде не строил.
        Диона и Ксантиппа Аполлодор всегда ставил руководить набором бортов. Протей занимался оснасткой и машинами, а Багавир и Сахра лили тараны.
        Сейчас без Диона работа там как-то не спорилась. Аполлодор ценил Репейника не столько за золотые руки (хотя и за них тоже), сколько за умение сколачивать из людей, часто незнакомых, этакий живой триспаст, где каждая «деталь» умело подогнана и работает слаженно с другими. Там, где самому Аполлодору приходилось орать и раздавать тычки, Репейник обходился шутками и прибаутками. У него даже ленивые рабы не отлынивали без битья. И вот как же некстати угораздило его влезть в ту глупую драку… Нет, к Антенору Аполлодор относился с симпатией, но тот всё же был скорее случайным попутчиком. Если выбирать между ним и товарищем, знакомым много лет, то… собственно и выбирать тут не из чего. А Дион жил скорее по сердцу, чем по уму. Ну и куда его сердце с душой отзывчивой завели? В порт, на склады какие-то, где он уже который день прятался от людей епископа между ящиками, тюками с шерстью и пифосами.
        Неарх заявил, что всё с Антигоном порешал, но Аполлодор не поверил. Этот епископ ещё на том постоялом дворе недвусмысленно дал понять, что ему палец протяни - руку по локоть откусит. Мало ли что там Антигон сказал, епископ от Диона стрелу схлопотал, а такие, как он подобное не спускают.
        Киприот теперь затылком чувствовал пригляд, даже когда на верфях не видно было посторонних. Поди запомни всех, тут тысячи людей.
        Еду Диону Аполлодор относил сам. Хотел сначала отправить Сахру, но передумал. Парень слишком прост, слежку не заметит. Да и приметен уж больно, увалень добродушный.
        Репейник уподоблялся собаке Диогену уже двенадцать дней, когда Аполлодор, вновь завёл разговор о том, что делать дальше.
        - Не отстанет он. Ретивый уж больно, копытом землю роет.
        - Сука… - буркнул Дион с набитым ртом.
        Он уплетал принесённые товарищем лепёшки и забивал неразбавленным вином.
        - В порту толкался сегодня? - спросил Аполлодор.
        - Нет, конечно, - не моргнув глазом ответил Дион, - что я, дурак что ли?
        - Дурак-дурак, - невесело усмехнулся Аполлодор, - и враль. С таким шилом в заднице, как у тебя, никто на месте не усидит.
        Дион скорчил обиженную рожу.
        - Стало быть, новости не знаешь? - спросил Аполлодор.
        - Про Диоскорида? - прочавкал Дион, - нет, не знаю.
        Аполлодор не удержался и прыснул в кулак.
        В Сидон пришёл родосский флот, восемьдесят триер и пентер под началом наварха Диоскорида, двоюродного племянника Антигона. Родос прежде склонялся к дружбе с Лагидом, но Антигон послал на остров своих доверенных людей - Мосхиона и Потомения и они сделали архонтам такое предложение, от которого те не смогли отказаться.
        Эти корабли стали уже не первым пополнением флота Циклопа. За несколько дней до них пришли сорок триер самосских союзников под началом наварха Фемисонта. Их Неарх сразу отправил к Тиру, блокировать город с моря, однако Диоскорида придержал. Родоссцы предоставили Антигону только корабли, а людей дали немного - только кормчих, проревсов, келевстов и часть матросов. Все гребцы были карийцами, набранными наспех, не слишком тренированными. Их к тому же и не хватало, как и эпибатов, коих вообще полный комплект насчитывался менее чем на дюжине кораблей. Свалилась на Неарха очередная головная боль - навербовать новых воинов. Непростое это дело. Тех, кто в Сидоне и окрестностях вызвался добровольцем повоевать за Одноглазого, тот уже увёл к Тиру. Где новых взять? А кое-какие корабли и вовсе требуется дооснастить.
        - Я думаю, к ним тебе надо, - сказал Аполлодор, - там он тебя искать навряд ли станет, он же не знает, что ты родосец. Среди своих затеряешься. А даже если найдёт, чай свои лучше защитят, чем я бы смог.
        - А вы как же без меня?
        - Как… каком кверху! - рассердился киприот, - об этом раньше думать надо было. Прежде чем в драку лезть.
        - Чего теперь-то шумишь? Дерьмо назад не запихать, - пожал плечами Дион.
        - Да уж, дерьмо… Хотя, бьюсь об заклад, этот ублюдок запихать сможет.
        Помолчали.
        - Ладно, - сказал Дион, - попробую.
        - Они, правда, не ради весёлой пирушки сюда пришли, - вздохнул Аполлодор.
        - Да уж, к гадалке не ходи, - усмехнулся Репейник, - но где наша не пропадала.
        Всю ночь он размышлял, как быть и решил послушаться Аполлодора.
        Родосцы вытащили корабли на берег и заняли корабельные сараи, где ещё месяц назад отдыхали триеры Лагида. Поутру Дион отправился туда, потолкался и в течение часа нашёл сразу двух знакомцев среди корабельных плотников. Они отвели его к человеку, которого Репейник и надеялся отыскать - триерарху Менедему. Тот приходился ему дальним родственником. Муж то ли троюродной, то ли четвероюродной сестры. Седьмая вода на киселе, короче. Однако друг друга они знали.
        Менедем, наследник богатого купеческого рода встретил Диона гораздо лучше, чем можно было ожидать. Все же понимают, какова может быть причина явления бедствующего пред светлые очи богатого родственника? Деньги, конечно. Однако Менедем слыл не прижимистым малым, в отличие от других своих родственников. Он командовал пентерой «Афродита», названной так по имени вёсельного торгового аката, принадлежавшего его отцу.
        Репейник попросился на «Афродиту» (или на любой другой корабль, ему было всё равно) хотя бы даже и гребцом, но радушный Менедем внёс его в список команды, как помощника кормчего. На счастье Диона предыдущий помощник кормчего буквально накануне, по случаю успешного прибытия флота в Сидон упился на берегу до поросячьего визга и утоп в общественном нужнике. Может сам, может помогли. Это оказалось не единственной небоевой потерей флота: кое-кому проломили головы в портовых кабаках, так что вакантных мест хватало.
        Теперь Дион почти безвылазно обитал в лагере у кораблей, куда вход людям епископа был заказан, несмотря на союзнические отношения родоссцев с Антигоном. От ищеек Ономарха Репейник благополучно улизнул, а здесь его искать и в голову никому не пришло.
        Потянулись дни. Товарищи работали в поте лица, а Дион маялся от безделья и мучился угрызениями совести.
        Весна подошла к концу, а в первые дни лета молнией жахнула новость - Фемисонт разбит. Флот Лагида заявился к Тиру и снял блокаду. Самосцы рассеялись, половина отправилась на дно. Сожжены осадные башни, которые Деметрий строил на старом моле Александра.
        Весть донесла одна из уцелевших триер. Через два дня прибыл ещё один гонец - Антигон требовал ускорить работы. Гонец сообщил и размеры египетского флота - в нём насчитали около ста кораблей.
        Неарх успел спустить на воду двадцать. С родосцами выходила тоже сотня, однако Неарх не питал иллюзий насчёт «равных сил». У богатенького Птолемея, чай, ни в чём нет недостачи.
        - Ну что там? - допытывался Дион у Менедема, вернувшегося с совещания триерархов, - выступаем?
        - Приказа не было, - ответил Менедем, - но всё к тому идёт. Днями, верно, выступим к Тиру.
        Вот только человек предполагает, а боги располагают. Прошло ещё два дня и в полдень при ясной погоде наблюдатели с городских стен далеко в море разглядели множество парусов. Они двигались на север с попутным ветром. Самые зоркие уверяли, что там не только боевые корабли, но и транспортные. Кое-кто даже смог опознать гиппагоги[80 - Гиппагога - судно для перевозки лошадей.].
        - Это войско, - уверенно сказал критянин вновь собранным для совета триерархам, - этот флот везёт войско.
        - Ударит нам в подбрюшье? - предположил Диоскорид.
        - Скорее всего они высадятся на Кипре, - сказал Менедем.
        - Не обязательно, - возразил Неарх, - тут много вариантов. Что если им стало известно о нашем наступлении в Каппадокии? Вдруг этот флот идёт на помощь Асандру?
        Триерархи задумались.
        - Что ты намерен предпринять? - спросил, наконец, Диоскорид.
        - Ты ведь помнишь, что Феодот и Перилай со дня на день должны выступить к нам из Ликии? - спросил Неарх.
        - Помню.
        - Если они столкнутся с флотом Лагида, с таким флотом, это будет катастрофа.
        - Считаешь, нам следует выступить вслед Лагиду?
        Неарх кивнул.
        - Тир никуда не денется, а потеря второго флота, это уже серьёзно. И последующий удар по Карии.
        - Стало быть, выступаем?
        - Да, - твёрдо заявил Неарх, - ты отплываешь завтра. Я останусь здесь, работы ещё много. Твоя задача догнать Лагида. Возможно, они задержатся у Кипра. Хорошо бы подловить их так, чтобы взять в клещи.
        - Это сложно, - заметил Диоскорид, - как я сейчас свяжусь с Феодотом?
        - Надо послать вперёд самую быстроходную триеру. И молить богов, чтобы египтяне не перехватили.
        Сидон пришёл в движение. В порту и неорионах стало яблоку негде упасть. Грузили провизию и воду, запасные вёсла и гипозомы.
        В час отплытия, когда пара десятков кораблей уже вышла в море, а «Афродита» ещё стояла у пирса, но вся её команда уже собралась на борту, к пентере подошёл отряд из пятнадцати человек. Воины. Щиты в походных чехлах. Связки дротиков, у некоторых луки. За спинами мешки со скарбом.
        - Эй, на «Афродите»! - позвал старший отряда, - покличьте начальство?
        - Я начальство. Кто зовёт, чего надо? - перегнулся через борт Менедем.
        - Мы к вам. Приказ Андроника.
        - А-а. К нам, это хорошо. Поднимайтесь, отходим.
        На борт эпибаты поднимались со стороны кормы, где уже торчал Дион, потому одного здоровяка он увидел и опознал сразу.
        - Никодим? Ты ли это?
        Бывший фалангит поднял взгляд на Репейника. Выглядел он скверно. Давно не брился, зарос и будто бы даже осунулся. А особенно поразил Диона его взгляд. Было в нём что-то… сломанное.
        - Ты как здесь оказался?
        Никодим отвёл глаза.
        - Да вот… Случилось…
        - Поднимайся быстрее! - подгонял Менедем, - не задерживай.
        Никодим посторонился, пропуская товарищей. Дион отметил, что мешок у него довольно тощий.
        - Зарекался я с египтянами воевать, - невесело усмехнулся фалангит, - зарекался снова в море выходить, да видно судьба…
        «И тебе, значит, бежать пришлось», - подумал Дион, но вслух не сказал.
        - А ты чего здесь? - спросил Никодим, - чего не со своими?
        Дион пожал плечами.
        - Да тоже… так вышло. Сдуру влез в дела одной известной тебе персоны. Надеюсь, у него сейчас всё хорошо. Ты тоже здесь из-за него?
        Никодим покачал головой:
        - Он ни при чём. Давно всё к тому двигалось, да я не видел, будто пелена на глаза пала. Слишком хорошо шли дела. Никогда такого не было…
        - … и вот опять, - усмехнулся Дион.
        Матросы отвязали толстые канаты, намотанные на тумбы-тонсиллы. Упёрлись шестами в пирс. Возле носа пентеры появилась маленькая десятивёсельная эйкосора. С неё бросили канат.
        - Ну, помогайте боги, - сказал Менедем.
        Пентера медленно отходила от пирса. Когда пространство между ним и бортом позволило, гребцы нижнего ряда, таламиты, вытолкнули наружу вёсла.
        Дион и Никодим стояли на корме и смотрели на берег. Молчали.
        Александрия
        - Уходи, я задержу их.
        Ваджрасанджит воткнул в землю перед собой несколько стрел и расчехлил лук. Антенор мрачно поглядел на него, скинул заплечный мешок и вытянул из-за пояса топор.
        - Нет, - остановил друга кшатрий, - я оставаюсь, ты уходи.
        «Остаюсь…» - мысленно поправил Антенор, но вслух сказал другое:
        - Мы умрём вместе.
        - Вместе нет, - спокойно и как-то даже устало, словно учитель бестолковому ученику, ответил Ваджрасанджит, - ты важный для мальчик. Иди, друг.
        Десять ударов сердца Антенор смотрел кшатрию в глаза, затем протянул руку.
        - Мы ещё встретимся, мой друг.
        Ваджрасанджит улыбнулся.
        - Мы ещё встретимся, - уверенно заявил Антенор и повернулся к Барсине, - они догоняют нас, ты сможешь идти быстрее?
        Барсина молча кивнула.
        - Сколько у него стрел? - угрюмо спросил Геракл.
        - Немного, - ответил Антенор, - но я его знаю, ни одна из них не пройдёт мимо.
        Загудела тетива, и стрела унеслась в цель. Антенор обернулся: Вадрасан, высунувшись немного из-за огромного валуна, служившего ему укрытием, и растянув свой тугой лук, выцеливал следующую жертву. Македонянин видел лишь его спину, но почему-то был уверен, что тот улыбается.
        - Мы ещё встретимся, - прошептал Антенор, отвернулся и ускорил шаг.
        На его щеке блестела светлая полоска. Начался дождь.
        Он проснулся от перестука капель по черепице и долго не мог вспомнить, где находится.
        - Смотри-ка, дождь, - раздался голос Аристомена, хозяина комнаты, где уже почти месяц обитал бывший конюх.
        Аристомен встал с соседней постели, высунул голову за дверь, в один из дворцовых перистилей.
        - И небо всё затянуто. Тебе, считай, повезло. Чудо из чудес увидел.
        - Ничего я не вижу, кроме твоей спины, - буркнул Антенор.
        Он тоже нехотя поднялся и подошёл к двери. И верно, дождь. Сильный. Весь мощёный двор уже покрывала лужа.
        - В чём чудо-то?
        - Дожди здесь, в Александрии, - большая редкость, - пояснил Аристомен, - раз в год может идёт. Если два - то это уже бедствие из бедствий. В Мемфисе ты воды с неба не дождёшься. Так что Страна Реки тебе решила все чудеса свои открыть. Любит тебя.
        - Не могу сказать, что взаимно, - буркнул Антенор.
        Последнее время он очень страдал от жары. Нигде, даже в Финикии так не поджаривался. Вчерашний день был вообще, будто в топке у Гефеста, потому сегодняшняя погода действительно казалась чем-то нереальным.
        Ночами ему снился холод. Горы. Парапамис.
        Всё чаще в снах он видел мальчика. Четырёхлетнего, потом девятилетнего. Он помнил его таким. Последний раз видел три года назад, после спасения из Норы, когда проведывал их с матерью по приказу Эвмена. Большая, не по росту безрукавка из овчины. Тёмные, в мать, волосы. Серьёзный, не детский взгляд. После долгой разлуки, Антенор часто не мог вспомнить его лица, память размывала черты. Не сомневался, что узнает тотчас же, как увидит, но во сне вспомнить не мог. Последние дни он видел Геракла всё чаще. И теперь всегда с лицом Леонтиска.
        Это, без сомнения, знамение. Что-то боги хотели ему сказать. Не прямо, конечно. Боги напрямую никому ничего не открывают. Ждут, что он о чём-то догадается.
        Серьёзный взгляд. А в четыре года был испуганный. Антенор не помнил, чтобы Геракл когда-нибудь смеялся.
        Этот сон повторялся. Вчера тоже снилось что-то подобное. Погоня. Стрелы. Но кое-что было иначе. Сон кончился болью. Его, Антенора болью. Стрелой в груди. Египетской стрелой, с наконечником в форме рыбки…
        С самого приезда в Александрию он видел Месхенет всего пару раз, мельком. Знал, что она всё ещё здесь, но не встречался. Хотел увидеться, но не позволяли. Причём не ему, а ей. Люди Хранителя ему передали - у неё траур по мужу. Семьдесят дней. Столько нужно, чтобы сделать сах. Антенор возразил, что тело Хорминутера осталось в Сидоне, но ему на это ничего не ответили. Поди, пойми этих варваров.
        Антенор не сомневался - это всё дела Менкауры. Тот тоже остался в Александрии, почему-то не уехал. Чего он здесь делает? Антенор терялся в догадках.
        Бывший конюх предполагал, что Птолемей отправит за Гераклом криптостратейю, тайный отряд. Естественно, вместе с ним, Антенором. Причём случится это должно было в самом ближайшем времени после приезда в Александрию. Но не случилось. Чего-то Лагид медлил. Не мог решить, что делать с мальчиком?
        Аристомен на вопросы отвечал, что дело не в этом, тут всё давно решено - мальчика нужно доставить сюда так, чтобы ни один волос с головы не упал. Он будет царём, Птолемей станет при нём эпитропом-регентом и к тому же выдаст за Геракла Эйрену. Породнится с Аргеадами. Все будут довольны, ну, может кроме Циклопа, Полиперхонта, Кассандра и Лисимаха. Нечего Антенору беспокоиться. А медлит по другой причине. Война началась, момент не очень благоприятный. В Каппадокии и Карии какая-то нездоровая движуха пошла - племянник Циклопа начал напирать на Асандра, сатрапа Карии, с которым Лагид заключил союз.
        - Вот, судят и рядят, как следует помощь оказать, - рассказывал Аристомен, - Селевк с флотом вышел в море, а Птолемей второй флот снаряжает. Вроде как его Менелай поведёт.
        - Собираются Циклопа от Тира отогнать? - спросил Антенор.
        - Мне не доложили, - ответил Аристомен.
        Антенор мучился от бездействия. Его выпускали из дворца только вместе с Аристоменом. Тот вёл себя, как радушный гостеприимец, показывал Александрию, подробно рассказывал о том, что Лагид уже построил, а что только собирался. Холостяцкая берлога Аристомена в целом была довольно комфортна. Но всё же она оставалась тюрьмой, как не назови.
        Он понимал, почему так. Как бы ни был подробен его рассказ о том, где найти мальчика, просто так его не выпустят и в Карию он, конечно, поедет. Скорее всего с Аристоменом, не зря же его к нему будто невидимыми путами привязали.
        Аристомен был словоохотлив, любил вспомнить минувшие деньки, но общих тем они не очень-то находили. Один остался в Египте и не участвовал в дальнейшем походе, а другой присоединился к войску уже после Гавгамел.
        Скрашивало дни лишь общение с Вадрасаном. Кшатрия тоже разместили во дворце, выделив комнату попроще. Он постепенно приходил в себя, отъедался и стал вместе с Антенором захаживать в царский гимнасий, где быстро продемонстрировал местным панкратиастам, что является отменным бойцом. Дрался он очень необычно, а мудрёные движения свои называл «варма-калаи». Антенор вызвался учиться и для него начались дни великого валяния в песке, а тело покрылось синяками. В остальном же он залез в свою раковину, закрылся от всего мира наедине со своими мыслями и метаниями
        Так прошло около месяца, наступило лето и в один прекрасный день Аристомен объявил, что они отправляются на днях.
        - В каком составе? - спросил Антенор.
        - Ты, я, друга своего можешь взять. Старшим будет Калликрат. а над ним Менелай.
        - Он тоже поедет? - удивился Антенор.
        - Ну да, - усмехнулся Аристомен, - и он, и ещё наварх Поликтет, и афинянин Мирмидон. И с ними десять тысяч наёмников.
        У Антенора глаза на лоб полезли.
        - Лагид решил под шумок прибрать к рукам всю Карию? В качестве приданого? Чтобы не мелочиться?
        - Не к рукам прибрать, а помочь союзнику. Мы едем со всем войском, а на месте займёмся своим делом. Остальные - своим. Согласись, когда с тобой десять тысяч воинов, путешествовать не так опасно, как небольшим отрядом на одном кораблике? Тем более, как ты знаешь, Циклоп строит свой флот. И не только строит, но и сам союзников собирает. Селевк, кстати, должен их вскорости от Тира отогнать. Но у берегов Финикии и Киликии всё равно опасно.
        - На днях, значит… - пробормотал Антенор.
        Ну что ж. Момент истины всё ближе.
        Менкаура уже не в первый раз находил её здесь, на стрельбище возле гимнасия. Вот и сейчас она стояла здесь, одетая, как эллинка, в короткую эксомиду, разве что без многочисленных складок. На поясе наборный поясок из серебряных пластинок, на левом предплечье защитный щиток, в руке лук.
        Мишенью служило медное кольцо, шириной в ладонь, подвешенное на верёвке. Оно ещё и вращалось, но лучнице это, казалось, совсем не мешало. Стрелы одна за другой вонзались в забор, дырявя пятно размером с кулак. Лишь одна из пяти, звонко встретившись с кольцом, отлетала в сторону.
        - Яд и стрела всегда лучше походов и сражений, - негромко сказал Менкаура.
        Месхенет и ухом не повела, в очередной раз отпустила тетиву. Кольцо звякнуло. Женщина повернулась к Хранителю.
        - Похоже, в Сидоне ты совсем редко упражнялась, - недовольно заметил Менкаура.
        Месхенет не ответила. Опустила лук и вопросительно смотрела на Хранителя, ожидая продолжения.
        Тот приблизился к ней, вытянул из фаретры[81 - Фаретра - футляр для стрел., колчан.] одну из стрел и некоторое время молчал, рассматривая оперение.
        - Они отправляются завтра.
        Месхенет продолжала изображать безмолвную статую. Лёгкому ветерку это не нравилось, и он трепал её волосы.
        - Я хочу, чтобы ты поехала с ними.
        - Разве кто-то допустит женщину на боевые корабли? - ожила статуя.
        - На боевые - нет, - согласился Менкаура, - но во флоте Менелая будут не только они. На «Анфее» едет Дейпила, любимая гетера Мирмидона. Он даже на войне не может с ней расстаться. Там будет ещё несколько женщин. Ты присоединишься к ним.
        - Хорошо, - бесцветно ответила Месхенет.
        - Ты ведь помнишь, чего я жду от тебя?
        Женщина кивнула.
        - Хорошо.
        Менкаура отправился к выходу. Не дойдя до него пару шагов, обернулся.
        - Исполни свой долг, Месхенет, - повторил Верховный Хранитель и вышел.
        Глава 12. Красные волны
        Киликия
        Спускаясь с гор Тавра, река Каликадн в устье своём разделялась на два рукава. Один из них, старый и заболоченный, оканчивался обширным мелководным лиманом, заросшим тростником. Лиман связан с морем и вода в нём солонее, чем в реке, что очень любят фламинго, которых всегда можно встретить в подобных местах. Их тут бывает так много, что издали, со скал, лиман кажется красным.
        Здесь располагалось настоящее пернатое царство. К зиме сюда стягивались косяки перелётных птиц с севера. Весной их место занимали зимовавшие на юге, за морем.
        Огромные стаи пеликанов, прежде чем продолжить путь к Истру, северным берегам Понта и Меотиде, выполняли в небе величественные перестроения, будто илы гетайров во время упражнений, к которым их приучал великий царь Филипп. Многие из крылатых гигантов оставались устраивать гнёзда здесь, ибо лиман и море могли прокормить очень многих. Тут и другой летающей живности было видимо невидимо: важные цапли и колпицы, утки, крикливые чайки, бакланы, чибисы. Кого только не встретишь в зеленовато-бурых тростниках. Людей здесь попадалось мало, и никто местных обитателей не тревожил. До сего дня.
        Ныне всё пространство между новым руслом Кадликадна, питавшим лиман, и старым, было усеяно сотнями, если не тысячами шатров, ярких и блеклых, одноцветных и вычурно-пёстрых. В полосе прибоя темнели борта вытащенных на берег кораблей. Не меньше их сгрудилось неподалёку от берега на якорях.
        Вокруг сновало множество людей. Огромный муравейник, разбуженный первыми лучам вынырнувшего из дымки солнца, пришёл в движение.
        Скрипели канаты, пот градом тек по обнажённым спинам сотен людей, спускавших на воду корабли.
        - И-и-и р-раз! Ещё! И-и-и два!
        - Х-ха!
        Кудрявому пеликану, который летел над лагерем по своим делам, суета двуногих представлялась хаотичной и бессмысленной, вызывала раздражение и страх. С момента вторжения те перебили немало его собратьев, потому пеликан старался держаться от людей подальше. И все же его внимание привлекло то, что плавучие острова, прибившиеся к берегу, почти полностью лишились покрывавшего их ещё вчера леса. Кое-где ещё торчали голые стволы, но накануне их было намного больше.
        На кораблях убрали мачты. Там, где снять их не представлялось возможным, отвязывали реи с парусами.
        Тысячи весел взбаламутили воду, распугав всю рыбу у берега, заставив её уйти в глубину, где пеликан не мог до неё добраться. Редко взмахивая крыльями шести локтей в размахе, он огорчённо развернулся и полетел навстречу восходящему солнцу. На западе тоже нечего делать - с высоты он прекрасно видел, что там, вдалеке за мысом, огибая прибрежные скалы медленно ползла гигантская пёстрая змея изтысяч двуногих. От такой твари, верно, добра не жди.
        В Саламине Кипрском Менелай получил сведения от лазутчиков о том, что стратег Циклопа Перилай с войском выступил из Патары берегом моря в Киликию. Войско его по большей части состояло из карийцев, подрядившихся повоевать за Одноглазого несмотря на то, что сатрап Карии Асандр состоял в союзе с Птолемеем. Перилая сопровождал флот наварха Феодота. Численность армии и флота лазутчикам установить не удалось.
        - Не думаю, что больше, чем у нас, - предположил Поликтет, - вдоль берега большое войско трудно провести. Сплошные скалы, мало удобных мест для лагеря, с водой там не очень.
        Идея устроить им засаду возникла у младшего Лагида, и все её поддержали. Место для неё тоже не слишком долго обсуждали. И Поликтет и Мирмидон сразу согласились, что лучше устья Каликадна для этого дела не сыскать. Потому, не задерживаясь на Кипре, флот поспешно выступил в Киликию. В устье реки прибыли раньше противника, разбили лагерь.
        На фоне однообразной береговой линии Киликии Суровой, где горы близко подходили к морю, обрываясь в него скальными мысами, лиман выделялся очень резко. К западу от него далеко выдавался в море мыс Сарпедон. Побережье между мысом и устьем реки втягивалось вглубь суши дугой, напоминавшей натянутый скифский лук.
        Флот Менелая насчитывал около семидесяти боевых кораблей и восемьдесят транспортных, на которых ехали наёмники Мирмидона. Гиппагоги, весёльные акаты, парусные стронгилоны и холькады[82 - Хольк, холькас, холькад плойон - парусное грузовое судно. Не следует путать с одноимённым североевропейским парусником X - XV века.] Менелай загнал в лиман. Несколько триер вытащили на берег, но большинство встали на якорь, что практиковалось в общем-то редко. Но сейчас, когда противник поблизости, никто из опытных триерархов и кормчих с Менелаем не спорил.
        Основной лагерь расположился в дельте между рукавами реки, но множество шатров Менелай приказал установить на берегу за мысом Сарпедон так, чтобы их хорошо было видно с моря, а также со скал на западе. Устройство лагеря подходило к концу, когда вернулась триера, ещё пять дней назад посланная из Саламина к Коракесиону, Вороньей скале, неприступной пиратской крепости на западной границе Киликии Суровой.
        - Идут, - доложил Менелаю триерарх-разведчик.
        - Сколько их? - спросил архинаварх.
        - Кораблей полсотни, а войско точно счесть не удалось. Тысяч пять, вряд ли больше.
        - Пять тысяч. Прекрасно.
        Менелай повернулся к афинянину.
        - Ну, что скажешь?
        - Что тут говорить, бить надо, - ответил Мирмидон.
        - И как предложишь устроить битьё?
        - Если их и вправду меньше, то в любом случае побьём. Но можно сделать это изящно. Пожалуй, надо встать во-он там, на склонах, - указал рукой афинянин, - а Перилаю подставить лагерь.
        - Думаешь, нападут с ходу?
        - Хорошо бы, но навряд ли.
        - Ты знаешь Перилая? - спросил младший Лагид.
        - Нет, не знаком.
        - Но уверен, что он не будет действовать сгоряча?
        - Всегда следует предполагать в противнике наличие ума, - заметил Поликтет.
        Менелай кивнул. На том и порешили. Мирмидон с большей частью воинов выдвинулся вглубь берега. В лагере остались флотские, меньшая часть наёмников, а также некомбатанты.
        На щедрые посулы Птолемея откликался самый разный люд, из Пелопоннеса, Аттики, Беотии, Ионии, варварских земель. В Элладе не прекращалась война между Полиперхонтом, Кассандром и полководцами Циклопа, но если у первых всё было очень туго с деньгами, то разбогатевший Антигон в первую очередь щедро тратился на войну против Лагида, а на Элладу уж сколько останется. Вот и получалось, что самым привлекательным нанимателем на западе был Птолемей. Его ксенаги[83 - Ксенаг - предводитель наёмников. Наниматель или представитель нанимателя.] на мысе Тенар могли за день целую армию навербовать.
        Эти люди, порученные Мирмидону, прельстились обещанием платы в семь оболов в день, тогда как другие стратеги и сатрапы могли предложить лишь четыре. Ну пять, в лучшем случае. Потому от желающих отбоя не было и возможности Птолемея для войны в удалённых от Египта землях ограничивались лишь флотом.
        Многие из наёмников не имели за душой и халка, потому снаряжались за счёт египетской казны, но не как гоплиты, а как ификратовы пельтасты[84 - Ификратовы пельтасты, ификратиды - средняя пехота, изобретённая афинским полководцем Ификратом.] - из доспехов только шлем, высокие сапоги-эндромиды вместо поножей, копьё и македонская пельта вместо большого аргивского щита-гоплона. В фалангу такое войско Птолемей строить не собирался, оно лучше подходило для горной войны, собственно, потому и было отправлено в Карию.
        Мирмидон занял позицию так, чтобы не попасться на глаза криптиям противника. Потянулись часы ожидания, но до самого позднего вечера о карийцах не было ни слуху, ни духу.
        Антенор сидел на песке возле шатра и от безделья играл в «пять камешков» с Демофилом, одним из воинов криптостратейи,[85 - Криптостратейя - тайный отряд.] которая должна была доставить в Египет Геракла. Детская игра. Надо подбросить вверх пять мелких камешков и поймать их тыльной стороной ладони. Рядом сидел египтянин Нехемен, с интересом наблюдал, но поучаствовать не рвался. Ваджрасанджит расположился поодаль со скрещенными ногами и отгородился от всего мира, закрыв глаза.
        Нехемен был одним из аперу-аха, морских пехотинцев. Себя он называли Нейти-иуни, луки Нейт, которую эллины отождествляли с Немезидой. Он служил на старой престарой пентере «Пчела и Тростник», построенной ещё при Нектанебе. Моряки и корабли ремту в своё время ценились персами. Ахемениды не набирали египтян в свои сухопутные воинства, но услугами моряков пользовались. Те участвовали в походе Хшаяршана-Ксеркса на Элладу, сражались при Артемисии и Саламине. Корабли египтян в нынешние времена не отличались обликом от финикийских, и эллины все их называли на свой привычный лад.
        Птолемей поступал подобно персам - не пренебрегал моряками ремту. Однако всё же главную ставку делал не на них, а на эллинов. Потому некогда грозный Знаменосец[86 - Знаменосец - адмирал у египтян.] Зелёных Вод Хашехем Аменетрес, Амиртей на эллинский манер, теперь лишь младший наварх, командует арьегардом. В грядущей битве с Феодотом Менелай намеревался оставить его в тылу. Там, в безопасности, вдали от сражения предстояло сидеть и криптостратейе Калликрата.
        - Бездельничаете? - прозвучал над ухом голос Аристомена.
        - Присоединяйся, - лениво предложил Антенор.
        - Нет уж, игры кончились. Приказано подняться на борт «Пчелы» и сидеть там. На всякий случай.
        - Что, они уже тут?
        - Да, разведчики замечены. Если Перилай не дурак, нападут они ночью или на рассвете. Наши подставились, будто мало тут нас. Да и дороги другой нет. Или вперёд или назад.
        «Наши».
        Антенор хмыкнул. Спросил недовольно:
        - Это что же, на этом корыте ночевать?
        - Да.
        - Оно качается, - напомнил Демофил, - а я и так всю дорогу блевал.
        - Ты и сейчас зелёный, - заметил Антенор.
        - Это приказ, - отрезал Аристомен.
        - Ну, приказ, так приказ, - пожал плечами Антенор и принялся собирать свой нехитрый скарб.
        Он просидел всю ночь, привалившись спиной к хистодоку, опоре мачты, что должна удерживать её при таранном ударе. Мачта на «Пчеле» совсем не убиралась. В море здесь качало меньше всего, бывалые ему подсказали, вот он и спустился в талам, трюм, по привычке, хотя какие волны в лимане? Лужа и лужа.
        Гребцы, которым в эту ночь не разрешили сойти на берег, спали в неудобных позах, вповалку, подложив под головы набитые шерстью подушки. Антенор пытался уснуть и не мог. Таращился в темноту, в никуда. Почему-то выдумывал себе сцены свадьбы Геракла. Вот он, сын великого царя, нарядный, в золотом венке. Рядом совсем юная девчушка, испуганно прижимает к едва наметившейся груди куклу, не иначе, свою любимую. Жертву Гере. Жена теперь, не до игрушек. Вот важный, сияющий Птолемей подхватывает гремящую эпиталаму[87 - Эпиталама - свадебная песнь. Талам - порог гинекея, женской половины дома, где находилась общая спальня мужа и жены.]. Вот и он сам, Антенор, в праздничном гиматии. Никогда в жизни не носил гиматий, тем более такой роскошный. Доведётся когда-нибудь поносить?
        «Уходи, я задержу их».
        Загудела тетива, и стрела унеслась в цель. Антенор обернулся, вздрогнул, очнулся.
        Всё-таки задремал?
        Наверху по катастроме, боевой палубе, затопали чьи-то ноги, раздались встревоженные голоса.
        «Вот и гости пожаловали. Ну, помогай теперь Зевс Эвксен от души их приветить».
        И чего молишь? Чужой это праздник, чужой.
        Антенор выбрался на палубу, встретился взглядом с Аристоменом. Издалека доносились крики.
        - Вот и беготня началась, - сказал криптий, - но наше дело здесь - сторона. Сидим на заднице ровно и ждём. Гости - Мирмидона забота.
        К северо-западу от лимана, тем временем, происходило следующее. Разведчики Перилая, как и рассчитывал младший Лагид, ещё накануне наткнулись на лагерь «египтян», вернее ту его часть, которую Менелай хотел продемонстрировать противнику. Увидели шатры, десятка четыре транспортов, вытащенных на берег к западу от мыса Сарпедон. Насчитали пару тысяч человек народу и убрались восвояси. И прежде, чем Эос простёрла свои розовые персты над восточным горизонтом, из тростников вынырнули карийские наёмники Одноглазого и обрушились на спящий лагерь. Подкрались незаметно, ни одна собака не тявкнула.
        Началось избиение сонных «египтян»…
        Или не началось?
        Войско троянское всею громадой, как пламя, как буря,
        Вслед безудержно летело за Гектором, сыном Приама,
        С шумом, с неистовым криком. Надеялись все они твёрдо,
        Взяв корабли, перебить перед ними храбрейших ахейцев.
        Но Посейдон земледержец, могучий земли колебатель,
        Дух возбудил аргивян, из глубокого моря поднявшись.
        Антенор, конечно, так и не узнал, кто из богов привиделся в этот момент Перилаю. Разберутся как-нибудь, ведь было же сказано слепым поэтом: «Очень легко по ступням и сзади по икрам узнал я прочь уходящего бога: легко познаваемы боги…» Верно, без зловредных богов не обошлось. Не признавать же в самом деле, что вот так по-детски угодил в элементарную засаду…
        Мирмидон дал карийцам как следует втянуться, а потом на склонах, будто спарты,[88 - Спарты - «посеянные». Неистовые в бою воины, выросшие из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, легендарным основателем Семивратных Фив. Согласно Павсанию, из рода спартов числил себя знаменитый фиванский полководец Эпаминонд.] посеянные из драконьих зубов, выросли шеренги его наёмников и бросились вниз, захлапывая дверь за увязшими карийцами.
        Воины в первом и втором рядах слитно, будто были одним существом метнули дротики, собрав кровавую жатву. Повторили, не давая врагу опомниться, и проворно спрятались за спины бойцов третьего ряда. Знатная вышла гекатомба. Никто не ожидал такого успеха от атаки на левый фланг.
        - Алалай!
        Громогласная слава Эниалию лавиной покатилась вниз по склонам и подкосила колени воинов Перилая не хуже смертоносного жалящего ливня.
        Третий ряд, копейщики, вломились в расстроенную толпу карийцев с разбега. Гоплиты бегали в атаку лишь когда вёл их Эпаминонд, а ификратовы пельтасты как раз и выдуманы были великим афинянином вот для такого боя, и соотечественник его применил их, как нельзя лучше.
        - Алалай!
        Новым кличем разразился, не иначе, сам козлоногий сын Гермеса. Он им стада гонял, но и тут вышло как нельзя лучше. Войско Перилая вмиг обратилось в это самое стадо.
        Паника.
        - Окружают! Спаса…
        Вопль, преисполненный ужаса, захлебнулся.
        Карийцы, коих было на самом деле немногим меньше, чем наёмников Лагида, заметались, покатились к воде, показали спину. Та часть, что не успела выползти к лагерю из не очень-то широкого коридора между скал, ломанулась назад, создав затор и на тропе, и на Хароновой переправе, создав дедугану на неделю работы безо всякого роздыха.
        - Отлично, - удовлетворённо заявил младший Лагид, - Перилая хорошо бы изловить живьём.
        - Подмога к ним! - молодой гипарет вытянул руку в сторону моря.
        Менелай посмотрел в указанном направлении, не изменившись лицом. Сказал спокойно:
        - Ну вот и конец парода, хор почти на орхестре. Приступим к стасиму?
        Он повернулся к стоявшим за спиной триерархам.
        - Сигнал Поликтету. Все по местам.
        Корабли Феодота спешно разворачивались из двух походных колонн во фронт. Та, что шла ближе к берегу, составила левое крыло, им командовал наварх Феодот. На правом крыле распоряжался Гегесипп Галикарнасский по прозвищу Буревестник. Он считался самым опытным моряком из ныне живущих. Много лет назад служил персам и в то время македонян недолюбливал, но ныне присоединился к Антигону вполне охотно. Тот платил щедро, а что до убеждений - в нынешние времена македоняне и эллины так перемешались, что уже и не отделить зёрна от плевел. Этот флот был составлен из моряков множества народов, хватало тут и варваров из Карии, Ликии и Памфилии.
        Лёгкий бриз дул на разогретое лучами солнца побережье. Южный ветер, совсем неудобный для Менелая, но попутно-боковой для кораблей Феодота, позволил многим триерархам Циклопа поставить малые носовые паруса, акатионы. Крыло Феодота двигалось к основанию мыса, прямо туда, куда Мирмидон загонял карийцев, которые несколько воспряли духом, увидев свои корабли. Гегесипп отклонился мористее. Видать, не поверил, что крутобокие чёрные туши на берегу - это весь флот противника. Буревестник явно собирался заглянуть за мыс. То, что выгорело у Мирмидона, повторить флотом при таком раскладе не получалось.
        Менелай от лазутчиков знал, что подле Феодота находится Гегесипп, а будучи наслышан о нём, предположил, что галикарнасец к берегу прижиматься не станет, потому именно на него списал неудачу с морской засадой.
        - Хитёр Буревестник, - огорчённо поджал губы Менелай, - ладно, выходим навстречу. По крайней мере солнце нам в спину.
        - Весла на воду! - закричал кормчий.
        - На воду! - подхватили его приказ келевст и два его помощника-пентеконтарха.
        Египетский флот начал разворачиваться, оставляя в тылу транспорты и несколько кораблей резерва. «Пчела» тоже осталась на месте.
        Засвистели флейты, задающие темп гребцам.
        - И-и-р-раз!
        Сто шестьдесят шесть весел, на каждом из которых сидело по три гребца, вспенили воду. «Каллиройя», флагманская эннера Менелая, на носу которой красовалась золотая женская фигура с лицом Таис, вздрогнула всем своим громадным телом и двинулась вперёд. Чуть поодаль, смещаясь влево шёл «Астрапей», «Мечущий молнии», корабль Поликтета, столь же громадный, как и «Каллиройя». Ему предстояло возглавить левое крыло.
        - И-и-р-раз!
        Гребцы затянули песню, гимн Посейдону. Через минуту уже не пели, а рычали. Темп всё ускорялся.
        - Быстрее! - весело скалился келевст «Каллиройи», - наддай ветру!
        И наддали, таламитам прямо в лицо. Как не наддать со вчерашней-то бобовой похлёбки? В чреве эннеры не продыхнуть, а келевст ржёт:
        - Давай, ребята! Ещё громыхнём! Как на крыльях полетим!
        - И-и-р-раз!
        Солёный дождь льётся с поднятых вёсел, вода бурлит, таран раз за разом взметает в воздух фонтаны брызг, тысячи холодных маленьких солнц.
        Противник всё ближе.
        - И-и-р-раз!
        Ещё ближе.
        - Ты, смотри, не врали ведь. Точно она, - проговорил наварх Феодот, разглядывая приближающуюся эннеру.
        Он стоял на носу «Беллерофонта», гексеры родосской постройки.
        - Кто? - спросил наварха командир эпибатов.
        - Гляди, какая здоровенная дурища впереди, - ответил наварх, - я таких в жизни не видал. Мне говорили про неё. «Две титьки» её зовут. Таких, поди, и не строил никто прежде.
        - Да уж… - почесал бороду воин и надвинул на лоб шлем.
        Над волнами, взрезаемыми тараном, летела навстречу «Беллерофонту» обнажённая золотокожая океанида.
        - Приготовиться, - отдал приказал Менелай, - подтаскивай жаровни.
        Воины начали вращать вороты стреломётов. Заскрипели от натуги волосяные торсионы и тетивы эвтитонов, запели песню смерти.
        - Готовы!
        - Ждать! - приказал Менелай, - будем бить наверняка. Сколько до них?
        На море его почему-то всегда подводили глаза. Ошибался с расстояниями.
        - Три плетра![89 - Плетр - 31 метр.] - крикнул проревс.
        Менелай кивнул. Этот моряк бывалый, можно верить.
        Палинтонов, мечущих навесом каменные ядра, ни у Менелая, ни у его врагов не было. Хлопотно это, попасть из такой машины по цели, которая движется, когда вдобавок саму машину качает. Потому только стрелы. Но особые. У наконечников намотана пакля, обмазана смолой или нафтой, «кровью Геба», как называли её египтяне. Они страсть как любили избивать врага на расстоянии. И лучше всего с огоньком. Отличные лучники. Только персы с ними сравнятся. Но персы не воевали на море, сразу отдав эту честь покорённым финикийцам. А те предпочитали манёвренный бой. Выстраивали корабли в две или три линии со смещением на полпозиции, чтобы затруднить противнику проход в тыл, и атаковали, стараясь, по возможности, проходом вдоль борта сломать чужие весла. Свои, естественно, втягивали. При удаче разворачивались и таранили частично или полностью обездвиженный корабль. Враг, разумеется, не ждал, когда ему переломают весла и для успеха сего предприятия атака должна быть массированной. Успеет противник среагировать на один корабль, так может быть не успеет на другой.
        - Двадцать локтей!
        Вот ещё чуть-чуть. Ещё немного, и…
        - Левый борт, втянуть вёсла! - закричал Менелай.
        Эту же команду отдал Феодот и келевсты обоих кораблей. Менелай правой рукой обнял переднюю наклонную мачту и поднял повыше щит.
        Вот сейчас…
        Удар!
        «Каллиройя» и «Беллерофонт» встретились левыми скулами-эпотидами и на египетской эннере балка оказалась прочнее, а на родосской гексере её вырвало «с мясом».
        Проемболлон[90 - Проемболлон - «бьющий первым». Вспомогательный таран над ватерлинией, предназначенный для разрушения вражеских весел и препятствия слишком глубокого погружения в корпус корабля основного тарана. Обычно их было два.] «океаниды» вломился в открытую галерею гребцов «Трезубца», убив нескольких из них. Менелай заорал, срывая голос:
        - Бей!
        Он метнул дротик, немедленно выдернув из стоявшей рядом с мачтой корзины ещё один. Примеру наварха последовали все его воины, обрушив на врага ливень из стрел и дротиков, но люди Феодота ответили тем же и даже с большим успехом. «Беллерофонт»[91 - «Беллер» («белемнон», «беллес») - стрела, дротик. «Фонос» - убийство.] был вооружён четырьмя эвтитонами. В полной мере имя своё оправдывал.
        Носовая мачта «Беллерофонта» сломалась и акатион, захлопав, затрепетав, накрыл нос эннеры Лагида. Оказавшись под парусом, несколько бойцов запутались в нём. Люди Феодота забросали их дротиками безнаказанно. Сам Менелай сумел выбраться и еле успел подставить щит под удар чужого топора. Какой-то шустрый малый первым сумел перепрыгнуть на борт эннеры. Каков молодец, оказался бы сейчас в Олимпии, всех бы разом побил в прыжках в длину даже без грузил в руках.
        - Н-на! - длинный выпад Менелая из-под щита прервал удачу несостоявшегося олимпионика.
        - Вперёд! - кричал Феодот, - бей ублюдков!
        - Бей-убивай! - орали карийцы и родосцы.
        Над бухтой стоял такой шум, какого ни один птичий базар не смог бы породить. Треск дерева, крики.
        Несколько триер и пентер на флангах отработали удачнее флагманов и их жертвы, получив по шесть локтей бронзы в брюхо уже неторопливо тонули, удивлённо косясь друг на друга намалёванными на носах глазами.
        - Ниже! Целься ниже, по кожам! - кричал Менелай двум воинам, ворочавшим эвтитон.
        Один из них поднёс фитиль к пакле.
        - Бей!
        Резкий выдох, глухой удар. Плечи станкового лука врезались в набитые шерстью подушки, а дымящаяся стрела унеслась прочь. Она скрылась в чреве «Беллерофонта», пробив паррарумату. Эти экраны, прикрывавшие галереи гребцов, на большинстве боевых кораблей сделаны не из дерева. Это просто натянутые кожи. Они спасают от солнца, дождя и брызг, но против снаряда из тяжёлого стреломёта бессильны.
        Что там внутри смогла натворить зажжённая стрела размером с хороший дротик, Менелай не видел. Стало не до того. Родосцы перебросили на борт «Каллиройи» лестницы и доски и на катастроме «океаниды» стало очень жарко и тесно. Вдобавок к правому борту «Беллерофонта» пристала другая родосская триера и на флагман стало прибывать подкрепление.
        Египетские эпибаты стали уступать противнику числом. Наварх отчаянно рубился и пятился к корме. Гребцы с обоих кораблей высыпали на катастрому, и вступили в драку вместе с воинами. Команда «Каллиройи» сражалась в одиночестве. Все, кто мог бы прийти на помощь, уже сцепились с противником, неуклюже пытались развернуться, чтобы уйти от удара или нанести свой.
        - Все сдохнем тут…
        - Кто обосрался?! - рявкнул Менелай, сбив щитом с ног очередного излишне борзого родосского эпибата, - язык свой сожри!
        - Смотрите, смотрите! Достали мы его!
        «Беллерофонт» задымился. Стало быть, и верно, стрела с хорошо просмолённой паклей дел натворила. А скорее всего не одна она была, просто наварх другие не видел. Сердце его бешено колотилось, отсчитывая мгновения. Сколько их утекло в вечность? Вокруг всё в тумане. Нет, не в тумане - в дыму! Горит! Он горит!
        Изнутри галереи вверх взметнулся язык пламени. Мокрая паррарумата заниматься не спешила, но едкий чёрный дым обволакивал оба флагмана.
        Менелай видел, как корчатся в тесном подпалубном пространстве несколько охваченных огнём фигур. Они страшно кричали, но помочь им уже никто не мог. Остальные гребцы, спасаясь, прыгали в воду. Родосцы ослабили напор, кинулись тушить пожар и «египтяне», улучив момент, смогли оттолкнуться баграми.
        - Отходим! Скорее! - кричал Менелай.
        Он зажимал рукой бок. По клеёному льну панциря расползалось бурое пятно.
        - Отталкивайте!
        Воины отталкивали и «Беллерофонт» и наварха, рвавшегося в бой, несмотря на рану. Телохранители чуть ли не насильно утащили его на икрию[92 - Икрия - ют, палуба на корме судна.] ближе к кормчему, подальше от самого пекла.
        Пространство между флагманами мало-помалу увеличивалось.
        - Вёсла на воду! - рявкнул Менелай.
        Услышали его, как видно, не все. Гребцов на левом борту осталось едва половина. Остальные или дрались, или уже толкались в очереди на ладью Харона.
        - Есть ещё там кто живой?! Оглохли, сучьи дети?! Вёсла на воду!
        Его крик подхватил келевст:
        - Уснули, говноеды? Жизнь не дорога?! И-и-р-раз!
        Очнулись.
        - Два!
        - И-и-р-раз!
        Весла эннеры вновь вспенили воду.
        - Феодот убит!
        - Спасайся, кто может!
        Родосцы начали прыгать в воду.
        Никем не замеченная из дыма вынырнула родосская пентера. Она сумела протолкаться сквозь полуразрушенный строй кораблей Менелая. Шла по дуге с большим креном на правый борт и не стремилась приблизиться к «Каллиройе», но всё же огрызнулась, как сумела - задымлённое, с трудом проницаемое взглядом пространство между двумя кораблями пронзили десятки стрел. Наконечники отбили звонкую дробь по кипарисовым бортам. Добираясь до живой плоти, они извлекали другие звуки. Крики, хрипы, стоны, брызги крови, свист стрел, гудение тетив, отправляющих родосцам ответные «приветы».
        - Акхааа…
        Кормчий «Каллиройи» захрипел и повис на рукояти правого весла со стрелой в горле. Эннеру вновь повело обратно к «Беллерофонту», который постепенно превращался в плавучий костёр.
        Менелай одним прыжком взбежал на хедолию,[93 - Хедолия - место кормчего, где он управлял педалионом - двумя рулевыми вёслами.] столкнул покойника, рванул одну рукоять рулевого весла на себя, другую от себя. Эннера выровнялась и начала отходить в сторону. Ещё дрейфуя в сцепке с родосским флагманом, она приблизилась к берегу, а теперь Менелаю, выходя из пекла, требовалось пройти и того ближе. А ну как тут отмели…
        Совсем близко, в сотне локтей от «Каллиройи», воины Перелая заходили в воду по пояс, по шею, протягивали руки. Кричали, верно, приняв за своих. Ну кто их сейчас заберёт? Ификратиды Мирмидона деловито дорезали оставшихся.
        - Поднажми! - надрывался внизу келевст.
        Гребцы, обливаясь потом, с остервенением налегали на весла. Они с трудом попадали в такт, задаваемый флейтистом. Тот отчаянно частил, неосознанно старался догнать ритм своего бешено колотящегося сердца.
        - И-и-и р-р-р-а-а-аз!
        Совершить удачный таран в образовавшейся толчее удалось немногим, однако большего успеха всё же достигли «египтяне». Их широкие тяжёлые корабли и удар держали лучше и сами били сильнее. Клепсидра[94 - В афинском судопроизводстве на речь отводилось определённое время, которое измерялось с помощью клепсидры, водяных часов, «амфорами» (53 минуты) или «хоями» (4.5 минуты).] отмерила всего четыре хои с момента начала сражения, а семь или восемь родосских триер уже вовсю тащил на дно морской старец Протей. «Беллерофонт» и ещё две горели. На других кипел бой.
        «Каллиройя», пройдя по лезвию бритвы, оказалась в тылу врага, вынырнула из дыма и Менелай смог осмотреться.
        Ближе к берегу одолевали «египтяне». Это уже очевидно. Из воды торчали несколько кормовых завитков, оканчивавшихся красной розой, символом Родоса. Волны кишели людьми и несколько египетских кораблей продвигались вперёд прямо по головам несчастных моряков. Они тянули руки к своим врагам, умоляя о помощи, слали проклятья, пытались уцепиться за борта.
        - Братья, помогите!
        - Будьте вы прокляты!
        Около десятка египетских триер и пентер вышло из боя и присоединилось к «Каллиройе».
        - Теперь разберёмся с Гегесиппом! - объявил Менелай.
        Эннера во главе небольшого отряда двинулась на помощь крылу Поликтета. Там тоже вовсю плескался огонь.
        Поликтет сцепился с Буревестником далеко не сразу. Оба были очень искусны в судовождении и несмотря на тесноту перво-наперво разошлись. Каждый описал дугу, стремясь подловить борт врага. Свои и чужие им в этом мешали и вышло так, что «Астрапею» подставилась родосская триера, прикрывавшая флагман Гегесиппа, на неубранном акатионе которого был нарисован волк, лежащий на спине, поджав лапы.
        - На вёслах - атака! - скомандовал Поликтет.
        Флейтисты заторопились. Гребцы, рыча, навалились на весла с удвоенной силой.
        - Приготовиться! - крикнул Поликтет и вцепился в борт.
        Эпибаты, сгрудившиеся на носу «Астрапея», последовали его примеру.
        Удар!
        Бронзовый бивень прошил кипарисовые доски, словно лист папируса. Проемболлоны проскользнули внутрь галереи гребцов. Затрещало ломаемое дерево. Несколько человек на обоих кораблях не удержались на ногах. Один из гребцов повис на остром надводном бивне, словно на громадном вертеле.
        - Назад! Давай назад!
        Гребцы и сами знали, что делать, вот только грести в обратном направлении чрезвычайно неудобно.
        Эпибаты-македоняне метнули дротики. Почти безнаказанно: родосцам было не до ответа, они спасались с гибнущего корабля.
        «Астрапей», сдавая назад, сполз с трупа триеры, тот начал стремительно погружаться. Вода вокруг кишела людьми. Одни хватались за обломки, другие пытались отплыть в сторону, рискуя попасть под удары чужих весел.
        Обзор быстро ухудшался: все вокруг заволокло вонючим чёрным дымом. Кто-то уже хорошо горел. На какой-то миг Поликтет потерял ориентацию в пространстве. Куда вести корабль? Вперёд? Назад? Он посмотрел на своего кормчего, тот тоже растерянно мотал головой.
        Замешательство быстро закончилось - из дыма вынырнул «Ликоктон»[95 - Ликоктон - «убийца волков» (греч.).]. Он приближался, намереваясь пырнуть «Астрапея» в левый борт. Шёл под небольшим углом.
        - Назад! Быстрее назад! - закричал Поликтет.
        Он понимал, что кричит напрасно. Скорость быстро не набрать. Развернуться гиганту тоже весьма непросто.
        Удар «Ликоктона» всё же пришёлся по касательной. Таран своим острым краем проехался по доскам обшивки, словно стамеска. Не пробил их, но обильную течь всё равно устроил. Оба корабля вздрогнули. «Ликоктона» развернуло борт в борт к египетской эннере. Акростоль переломился и рухнул на «Астрапей» мостом. Сломалось несколько весел, которые не успели втянуть внутрь.
        Совсем близко у правого борта «Ликоктона» из клубов висящего над водой чёрного облака возникла египетская триера с дымящим ведром на шесте. Втянув весла, она прошла вдоль борта флагмана Буревестника. Шест матросы с помощью верёвок вынесли над бортом «Ликоктона» и опрокинули содержимое жаровни прямо на палубу. Там было намешано что-то очень ядрёное, и пожар распространился моментально. Родосцы бросились тушить, но очень быстро стало видно, что всё это бесполезно.
        Пара триер поспешили к корме «Ликоктона» - Гегесиппа спасать. Поликтет им не препятствовал.
        «Астрапей» отползал назад с креном на нос, всё возрастающим, но на нём торжествовали победу. Крыло Буревстника сопротивлялось не слишком долго. За всё сражение из клепсидры излилось меньше амфоры.
        Поликтет видел приближавшийся отряд Менелая, уже приветственно махал Лагиду рукой, однако богам было угодно подкинуть ещё одно испытание.
        На корму прибежал проревс.
        - Господин, смотри!
        Поликтет бросил взгляд на восток. Дым с той стороны немного рассеялся.
        - Боги подземные… - прошептал наварх.
        - Хтору мэт… - зло выговорил Нехемен.
        - Чего? - спросил Антенор.
        - Конский хер он помянул, - объяснил Демофил.
        - А-а… Они вовремя, да, - согласился Антенор.
        - Может, наши? - с надеждой предположил Аристомен.
        - Может и наши, - буркнул Калликрат, - поди разбери. Но что-то не слышал я, как сговаривались о том, чтобы Селевк сюда пожаловал.
        Аристомен принялся вслух считать корабли, приближавшиеся с востока. Пару раз сбился, насчитал около пятидесяти, но их, скорее всего было больше, ибо шли они не фронтом, или колоннами, а скорее толпой.
        Их действительно было намного больше.
        - Если не наши, то нам всем тут крышка, - спокойным голосом заявил Демофил.
        - По местам!
        На корму «Пчелы» прошёл Знаменосец Хашехем Аменертес. Приложил ладонь козырьком к глазам. На одном из передних кораблей распустили акатион, но ветер по-прежнему дул с юго-запада, противный. Парус только мешал. Зачем его развернули? Невысказанный вопрос очень быстро получил объяснение.
        - Это сигнал для Феодота, - сказал пожилой египтянин, - о том, что помощь идёт. Там красная роза.
        - Уверен, достойнейший? - спросил Калликрат.
        - Мои глаза утратили способность читать, - сказал Аменертес, - но вдаль я вижу куда лучше молодых. Красная роза. Это враг. Разворачиваемся, приготовиться к бою.
        - А мой отряд? - спросил Калликрат.
        - Ты не видишь? - повернулся к нему Аменертес, - мой отряд в несколько раз меньше.
        Он ткнул рукой себе за спину.
        - А там непонятно, кто побеждает. Сейчас понадобится каждый лук, каждый меч.
        С этими словами он надел круглый финикийский шлем с золотым ободком в виде кобры.
        - Но моё задание…
        Аменертес ответил, будто плюнул:
        - Прыгай за борт, тут неглубоко.
        Гетайр поджал губы.
        «Пчела» набирала ход.
        Калликрат покрутил головой.
        - Аристомен!
        - Я здесь.
        - Где Антенор?
        Криптий встревоженно огляделся. И правда, где? Кругом рожи с подведёнными глазами.
        - Теперь уже очень глубоко… - мрачно заявил Демофил.
        - С-сука-а… - сплюнул Калликрат.
        А бывший конюх торчал на носу и заканчивал борьбу с завязками панциря. В Александрии его снабдили всем самым лучшим. Теперь он мог похвастаться аттическим шлемом и льняным панцирем, усиленным на животе железными чешуйками.
        Драки он не боялся, но лезть в неё не хотел. Чужая она. Больше месяца прошло, как Антенор, не давая на то явного согласия, стал всеми восприниматься гетайром Птолемея, однако, несмотря на долгие бессонные ночи, полные раздумий, так и не решил для себя хочет ли этого. Сейчас он во всех смыслах плыл по течению: «Пчела и Тростник» неторопливо выходила из лимана на морскую волну, встречать очередных гостей, спешивших на Танатов праздник. За «Пчелой» шли корабли поменьше. Назывались они очень помпезно, как любят ремту - «Ра-Мефтет», «Маат, Дарующая и Отнимающая», «Великий Крокодил». Всего десять. Последний резерв Менелая. Позади транспорты, большей частью вытащенные на берег.
        Египтяне выстроились в линию. Родосцы приближались.
        Хашехем Аменертес взошёл на возвышенную над палубой хедолию и обратился к воинам и гребцам с краткой речью.
        - Воины! Сейчас мы вступим в бой и исполним свой долг перед Величайшим. Враг превосходит нас числом и многие из вас уже скоро предстанут перед Владычицей Истин. Да будет голос ваш правдив!
        Он принял от одного из бойцов лук, надел через плечо стрелковую суму, плетёную из папируса, полную стрел, и прошёл на нос. Рядом с ним встал Нехемен.
        Многие из аперу-аха были потомственными воинами, наследниками многих поколений, служивших Величайшим и в дни славы, и в годы бедствий, однако Нехемен происходил из семьи небогатой и далёкой от ратных традиций. Он был родом из пригорода Па-Уда. С шести лет ходил по Священным Водам с братьями утку бить. По заболоченным, заросшим тростником берегам как до неё доберёшься? Это нужен ловчий камышовый кот, а хороший, справный котяра стоил, как лодка. Все удобные угодья обязательно «чьи-нибудь». За отстрел «их уток» крестьяне могут не только палок всыпать, но и лодку продырявят. Приходилось ходить по реке. В любую погоду. Птицу бил влёт, какую бы волну не нагонял встречный северный ветер. В одиннадцать отец подарил ему новый лук, очень дорогой, с рогом на «животе» и сухожилиями на «спине». В тринадцать об искусном отроке говорила вся округа и даже херитепаа приезжал взглянуть на знаменитого стрелка.
        Когда Нехемену исполнилось шестнадцать, отец занёс кое-кому денег и сын стал воином «Тетнут-шесер» - морским стрелком. И вот сейчас, восемь разливов спустя он стоял на палубе «Пчелы и Тростника», поглаживал свой любимый лук, а на тетиве уже лежала лёгкая тростниковая стрела. Длинный рыбовидный наконечник почти полностью обмотан паклей, обмазан смолой, смешанной с горючей «солнечной солью».
        Стрелять Нехемен не спешил, ждал. Пусть подойдут ближе. Аперу-аха и сам грозный Аменертес поглядывали на знаменитого лучника и тоже не стреляли.
        Корабли все ближе.
        За спиной Нехемена на ветру полоскались алые ленты, повязанные на древко с золотым штандартом - полудиском, расчерченным лучами Ра. Стрелок обернулся, покосился на них оценивающе. Помощник поднёс к наконечнику головню из жаровни, стрелок растянул лук, прицелился и, задержав оперение возле уха всего на один удар сердца, отпустил тетиву. Она загудела привычно, замерла, на полпальца не достав до левого предплечья.
        Стремительный дымный росчерк. Десятки пар глаз не мигая уставились в одну точку в напряжённом ожидании. Стрела нырнула в волны. Недолёт.
        - Так… - спокойно сказал Нехемен.
        На тетиву легла вторая стрела. Нехемен ещё некоторое время выждал, потом взял чуть повыше, чем при первом выстреле, задумался на ничтожно-краткий миг, опустил лук на один палец и выстрелил.
        - Так… - спустя несколько мгновений он повторил слово, которое давно уже прилепилось к нему прозвищем.
        В голосе его прозвучала нотка удовлетворения. Он повернулся к Аменертесу, кивнул и пространство между кораблями пронзили десятки стрел.
        «Афродита» держалась справа и чуть позади от «Гиеса» на котором находился Диоскорид.
        Племянник Антигона спешил. Посланная к Феодоту триера не вернулась и согласовать совместные действия не удалось. Диоскорид знал лишь одно - врага он встретит скорее всего у берегов Памфилии или на западе Киликии Суровой.
        Гребцы не жалели себя, им посулили тройную плату, но всё же работали посменно, ведь следовало оставить силы для боя. Но когда впереди замаячил дым, Диоскорид понял, что опаздывает, и флейтисты засвистели особенно рьяно. Корабли ускорились и проходили теперь семьдесят стадий за одну «амфору». Такая скорость похода считалась предельной. Быстрее можно разогнаться только в атаке.
        Вот он, мыс Сарпедон, всё ближе. И за ним явно не дружеская пирушка. Из-за массивного корпуса «Гиеса» Менедем не видел, что происходило на левом траверсе, где Поликтет не без труда добивал Гегесиппа. Что за мысом, тоже не видно, хотя заросший тростником берег и низок. Ясно только, что там что-то хорошо горит.
        Навстречу вышли десять кораблей. Остальные связаны боем.
        - И это всё? - спросил Дион, - что-то негусто.
        - Хвали день вечером, - посоветовал ему кормчий, которому Репейник подрядился помогать.
        Помощь предполагала и защиту, для чего Дион вооружился гоплоном. Никодим с эпибатами расположился на носу.
        Всё ближе, сейчас начнётся.
        - Менойтий, правее! - крикнул кормчему Менедем.
        Локтей триста до врага.
        - Вот так, да!
        «Афродита» отклонилась в сторону, предоставляя возможность «Гиесу» разбираться с самым большим кораблём египтян в одиночку. Так, по крайней мере показалось Диону. Вскоре выяснилось, что он ошибся.
        Вслед за «Афродитой» правее взяли и все, кто следовал за ней.
        Сто локтей.
        - Щиты! - крикнул Менедем и в тот же миг на «Афродиту» обрушился град стрел.
        «Пошла потеха!» - подумал Дион.
        - На кончик мачты! - командовал Нехемен, - бей!
        Злобный рой умчался прочь. Вытащить новую стрелу, упереть деревянную пятку в тетиву, вскинуть лук.
        - На палец ниже! Бей!
        Дымные нити тянулись к родосским кораблям, команды на которых торопливо забивали мокрыми кожами и песком робкие ростки неугасимого огня. Упустишь, пойдёт в рост - беда. Хорошо горят смолёные борта.
        Родосцы отвечали машинами, Антенор видел, как здоровенная стрела, целое копьё, пронзила сразу двух человек неподалёку от него. Однако покамест преуспевали аперу-аха, били быстро. Но так долго не могло продолжаться. Вражеские проемболлоны маячили всё ближе.
        - Держитесь!
        Удар и треск. Антенор чудом удержался на ногах.
        - А-а-а-р-е-е-е-с!
        С обеих сторон полетели дротики. Антенор тоже метнул свой, но ни в кого не попал.
        «Гиес» оказался удачливее, урону нанёс больше. Оба столкнувшихся корабля закрутило. Египтяне теперь били совсем прицельно, буквально выкашивая команду «Гиеса», но это была ещё далеко не победа. «Пчела» остановилась и стала лакомой добычей для «Афродиты».
        - Левый, табань! - заорал кормчий Менойтий.
        «Афродита» поравнялась корпусом с «Пчелой» и начала быстрый разворот влево.
        - Оба - вперёд!
        - Атака! - срывал голос Менедем и надрывались охрипшие келевсты.
        Гребцы рычали от натуги. Короткий разбег, всего локтей двадцать, и удар!
        Ах, как удачно! Прямо в середину борта. Затрещали вёсла и разрушенная парексерейсия. Теперь сдать назад и в смертельную рану хлынет море.
        - Назад!
        Но не тут-то было. В борт «Афродиты» вкогтились египетские кошки. Раскрашенные бабы с подведёнными глазами не желали отпускать доблестных мужей, рассчитывали заключить их в объятья. Пусть так. Мужи не против.
        - Пошли! - крикнул Никодим и всадил дротик в первого беднягу в полосатом платке, - за Орестиду!
        - Птолемей! Это Птолемей!
        - Приап вам в рыло, тупые ублюдки! - воскликнул Калликрат.
        Это его из-за дорогих доспехов приняли за Птолемея. Тёмный народ наёмники, недалёкий, что с них взять?
        - Навались ребята! Бери его!
        Самый крикливый быстро заткнулся. Калликрат напоил свой клинок из его горла и схватился со следующим.
        - Сам у меня сейчас возьмёшь! - рявкнул гетайр, работая щитом и мечом так, что сразу трое родосцев пятились от него, не в силах ничего противопоставить стремительной стали.
        - Наддай, ребята! - проорал кто-то совсем рядом с отчётливым ионийским выговором, - мочи македонских козотрахов!
        - Жопу не надорви! - это уже македонская речь.
        И ведь не понять, с какой стороны кричат. И на той стороне, и на этой могли быть свои, македоняне. Свои, да…
        Справа отборная брань, слева кто-то визжит, как свинья под ножом. Впереди чужие щиты - родосские розы, самосские павлины, милетские львы, эфесские кабаны. Начищенная бронза с любовно нанесёнными рисунками быстро покрывалась царапинами и вмятинами.
        Антенор дрался молча. Левая рука совсем онемела. Там, наверное, сплошной синяк. Да наплевать, целы бы были кости. Тонкий бронзовый лист, покрывавший щит, прорублен в нескольких местах. Кто сказал «бронза»? Не-ет… Враньё. Щит будто отлит из свинца… Совершенно неподъёмный…
        Перед глазами какое-то полуразмытое пёстрое пятно. Движется. Замахивается… Вижу…
        Удар. Звон в ушах. Пульсирующая боль в руке отдаётся по всему телу, кузнечным молотом бьёт по голове. А на ней это дурацкое ведро с конским хвостом. Хорошо гудит… Ещё хочешь? Ну, давай.
        Снова удар. Снова боль. А теперь я.
        - Н-на!
        Меч врезается во что-то твёрдое. Это уже не первый раз. Самый кончик, размером с мизинец, откололся. Весь клинок иззубрен. Так себе был меч. Вот если бы халибская сталь. Но дорогая она, зараза… Лучше лаконской, лучше лидийской. Да… Ещё раз.
        - Н-на!
        Клинок ныряет в податливую плоть. Что же ты, парень, какой нерасторопный? Так медленно двигаться нельзя, от этого умирают. Ты ведь умер? Наверное, ты просто очень устал… Наверное… Я тоже устал. Но ещё не умер. Ещё нет. И не умру. Это вы все сдохните. Все. Потому что вы слуги Одноглазого и должны сдохнуть.
        - А-а-а-р-р-е-е-с-с-с! - зарычал Антенор, и, размахнувшись щитом, как дискобол, заставил отшатнуться очередного родосца.
        Какой гладкий щит у него, ни царапины. Совсем новый. Ты откуда взялся? Здесь таких нет. Здесь повсюду вмятины… Во-от такие…
        Как на тебе теперь.
        Глаза-то какие большие. Испуганные. Нет, ты не наёмник. Кто ты? Гончар или рыбак?
        Да что ж ты так бестолково машешь… Эх, парень… Дурак ты… Сидел бы дома…
        Край гоплона бьёт родосцу прямо в лицо. По испуганным глазам. Тот падает, но на его место заступает новый боец.
        - Да сколько же вас?!
        Палуба под ногами ходит ходуном. Вот ещё один толчок и нарастающий рёв слева. Что там? Некогда смотреть. Сожрут вмиг. Да и так понятно - подкрепление прибыло. Интересно, к кому?
        - Ну, кто там следующий?! - рычал Антенор возле мачты «Пчелы», - подходи!
        - Ах ты старый пердун, Амиртей! - ревел Калликрат на корме, работая мечом, - говноед копчёный! Царское же, сука… Дело…
        Нехемен не увидел, кто его достал - ударили в спину. Вспышка боли, мгновенно накатившая глухота. Солнце погасло. Пустой болтовнёй оказались россказни о жизни, пролетающей перед глазами за краткий миг. Он не успел даже понять, что произошло, настолько быстро и безжалостно чья-то злая воля вычеркнула его из списка живых.
        Знаменосец пережил лучшего стрелка ненамного - поражённый копьём в грудь, перевалился за борт, и Великая Зелень сомкнулась над его головой.
        «Ра-Мефтет», атакованный двумя триерами, потонул первым, лишь кормовой завиток ещё торчал над волнами. Многих моряков с него подобрала «Маат, Дарующая и Отнимающая». Теперь она атаковала «Гиес», эту эллинскую тварь Дуата-Тартара. Над тараном «Маат» летела деревянная, выкрашенная в белый цвет сова, вестница Нейти-мстительницы и ночное обличье Маат. На языке ремту её имя - Мут. Смерть. Прекраснейшая явилась в своей грозной ипостаси. Она отнимала жизни воинов Антигона. Она даровала жизнь детям Реки. Но далеко не всем.
        «Пчела» пока на плаву. Не сгорела, и не захлебнулась, таран «Афродиты» всё ещё сидел в чреве затычкой. К «Пчеле» и к «Крокодилу» одна за другой прибивались родосские триеры, образуя плавучий остров. Поле боя. Эпибаты перебирались на него нескончаемым потоком. Из команды «Пчелы» мало кто остался. Все они, включая большинство гребцов, лежали на палубе или плавали вокруг, раскрашивая волны в красный цвет, но сражение не утихало ни на минуту, засасывая в себя все новые и новые жизни, выплёвывая обглоданные души. Вот Психопомпу работка. Наверное, совсем с ног сбился, бедняга, такую ораву в Аид отводить…
        Для того чтобы ловчее перебираться с корабля на корабль, воины использовали импровизированные мостики из весел, лестниц и досок. Некоторые даже успевали связать верёвками. Иные накидывали так. Те постоянно норовили рассыпаться и немало уже народу, не удержав равновесия, оказалось в воде.
        Флот Диоскорида легко смял небольшой отряд египтян. На это отвлеклись двадцать кораблей во главе с «Гиесом», флагманом. Остальные шестьдесят обошли сражение мористее и набросились на Поликтета с Менелаем, которые только-только разделались с Буревестником.
        Что там сейчас происходило, Антенор не видел и не знал. Он дрался в самом сердце грандиозной битвы. Маленький гвоздь в большой машине, которого и не должно было там быть. Он очень устал… Получил две лёгких раны - в левое бедро и правое плечо. Можно сказать - царапины. Вот только перевязать некогда. Капля за каплей уходят силы…
        Деревянная основа щита раскололась по всей длине. Антенор отбросил его. Он отправил к Перевозчику ещё одного противника. Никогда не считал себя хорошим бойцом, но тут, как видно, ему попались ещё хуже. Повезло. Следующего он оглушил ударом по шлему, отчего, наконец-то не выдержав, сломался меч. В следующее мгновение какой-то здоровяк, орудуя обломком весла, сбил бывшего конюха с ног.
        Упал неудачно, ударился затылком. Ремешок шлема лопнул и бронзовое ведро с гребнем отлетело в сторону. В глазах потемнело, но Антенор все же удержался каким-то чудом на самом краю сознания. Несколько секунд он лежал на палубе совершенно беспомощно, но добить его не сумели, кто-то помог, отбросил наседавших врагов. С трудом. У тех будто открылось второе дыхание.
        Антенор поднялся на четвереньки. Помотал головой. Муть во взгляде медленно прояснилась. Прямо перед глазами лежала отрубленная рука. Приметный перстень на пальце. Чей? Неужели Калликрата? Бедняга…
        Рядом незнакомый воин, лёжа на спине, запихивал свои кишки в чудовищную рану на животе и тонким голосом подвывал:
        - Как же так… Как же… Не хочу, нет…
        А в безумном взгляде уже ничего человеческого.
        Антенор пошарил вокруг. Пальцы сомкнулись на древке копья. Обломок, чуть длиннее локтя. Но с наконечником. Сойдёт.
        Он поднялся. Очутился за спинами египтян. Немного их осталось. И враг недалеко. Два шага. Раз. Два. Вот и драка. И тот самый здоровяк, который его…
        Никодим?
        - Никодим?! - заорал Антенор.
        Тот не отвлёкся, был очень занят, но сзади к нему подбирался Демофил.
        - Стой!
        Антенор схватил Демофила за край щита, рванул в сторону.
        - Ах ты… - отмахнулся Демофил.
        Его клинок просвистел буквально на волос выше головы Антенора.
        Конюх упал на колено. Выпад снизу-вверх. Хрип. Остывающая капля крови на острие клинка. Маленький рубиновый шарик срывается в пропасть и летит. Бесконечно долго…
        Демофил встретился с ним взглядом. В глазах застыло удивление. Он пару раз схватил ртом возду, будто рыба, вытащенная из воды.
        - Антенор?!
        Никодим рванулся к нему.
        - Марана!
        Дорогу фалангиту заступил Ваджрасанджит, без щита, вооружённый мечом и топором. Они схватились.
        - Вадра, нет!
        Никто не услышал.
        - Репейник! - рычал Никодим, отбиваясь от наседавшего кшатрия, - здесь Антенор!
        Антенор подобрал с палубы шлем, но надеть не успел, отразил им удар проворного эпибата. Отшатнулся. Пятясь, наткнулся на борт. Родосец сделал выпад и, уклоняясь, конюх потерял равновесие.
        - Антенор! - ударил по ушам знакомый голос.
        Дион?
        Мир беспорядочно завертелся. Болезненный удар о воду. Всплеск, и вот уже взбудораженная зеленоватая граница миров маячит над головой.
        Шлем он сразу же выпустил из рук. Тот падал во тьму как-то неспешно, лениво…
        Теперь долой панцирь. Антенор вспорол завязки на боку и на груди. Распрямились наплечники. Быстро размотал размокший лен, оттолкнул в сторону. Поножей он не одел, да и вообще сражался босиком, чему теперь был очень рад.
        Накатывало удушье. Нужно вздохнуть.
        Антенор рванулся к поверхности. Там, наверху, черным-черно от кораблей. Редкие лучи солнца меж ними, а кругом люди. Сотни людей барахтаются в воде, хватаясь за обломки.
        Ему хватило сил и воздуха, чтобы пронырнуть подальше в сторону от всеобщего столпотворения. Ещё немного. Ещё…
        - Ах-ха-а-а…
        Руки и ноги, как чужие. Усталость висит на них свинцовым грузом. Долго в воде не протянуть. Значит таков его жребий - сгинуть без погребения.
        «Носится где-то твой труп по волнам, а могила пустая, мимо которой идём, носит лишь имя твоё…»
        Нет, ему никто кенотаф[96 - Кенотаф - надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного, символическая могила.] не возведёт. Никто его не ждёт и не вспомнит. Разве только Месхенет…
        За спиной раздался всплеск и почти сразу ещё один. Кто-то тоже упал в воду. Или прыгнул. Теряя сознание, Антенор почувствовал, как чьи-то жесткие пальцы сомкнулись на его запястье.
        Глава 13. Ликийская тропа
        Каликадн
        С эллинскими гетерами Месхенет прежде не зналась. Они иногда появлялись в Сидоне, путешествуя с кем-то из содержавших их мужчин. Около года назад через Сидон из Александрии в Саламин Кипрский по приглашению царя Никокреонта проезжала знаменитая афинянка Ламия, дочь Клеонора. Узнав об этом, сообщество местных купцов заплатило ей талант за участие в роскошном симпосионе. Среди проставившихся и приглашённых был и Хорминутер. Конечно же он пошёл туда не из жажды лицезреть прелести Ламии, а потому, что обильные возлияния в компании богато одетых (а потом прелестно раздетых) женщин всегда сопровождались разговорами, иной раз судьбоносными для целых царств. Как такое пропустить?
        Хорминутер потом рассказывал ей, что Ламия действительно очень красива, умна и громкая слава выдающейся флейтистки и танцовщицы ею вполне заслуженна. Точно такое же впечатление на египтянку произвела и Таис, а потому неудивительно, что и от Дейпилы Месхенет ожидала подобного. И была разочарована. Эта милетянка своими манерами больше напоминала кедешу. Вот с ними-то, храмовыми проститутками Аштарт, Мойра зналась во множестве, ибо у мужей одни пути развязывания языков, а у женщин другие. Иной раз кедеши рассказывали ей такие тайны, какие Хорминутер бы нипочём не узнал. И обходилось это, кстати, дешевле, чем приставлять глаза и уши к купцам, знати и воинским начальникам, ибо все эти мужи завсегда были очень не против прославить богиню самым приятным для них способом.
        Главным достоинством кедешей, помимо внешности, было умение изображать неземную страсть во славу богини, чем они особенно привлекали мужей. В этом как раз Дейпила более всего преуспела. На каждой стоянке от самой Александрии её шатёр ходил ходуном, стоило только Мирмидону сбежать к ней от скучных обязанностей военачальника.
        Дейпила каждый раз стонала так громко, что Месхенет недоумевала, как кто-то в лагере мог при этом заснуть. Стража, приставленная для охраны Дейпилы и других женщин, постоянно зубоскалила и обсуждала «что же он с ней такого делает».
        Мойру гетера очень жалела. Ну как же, сказали, что эта египтянка - женщина одного из больших начальников, чуть ли не правой руки Менелая, а за всё путешествие к ней никто так и не пришёл.
        И при этом она была просто невероятно болтлива, трещала без умолку. Могла целый час рассказывать, как в Афинах выбирала себе диплакс, как в Александрии примеряла каласирис и как он ей не понравился, или изводила дознанием о составе краски, которой вокруг глаз Месхенет был нанесён знак Уаджат.
        - Я вот тоже хочу сделать себе такие выразительные глаза. И я тебя не понимаю. От тебя же, дорогуша, всего ма-а-аленькое усилие требуется и у твоих ног всё войско ляжет.
        - Мне всё войско не нужно, - раздражённо отвечала Месхенет.
        - Ну да, ну да. То-то я смотрю, как ты ему нужна. Сплавил под моё крыло и не является. Чем таким важным занят? Нет, дорогуша, это знак. Другой тебе мужчина нужен.
        Месхенет уже несколько раз хотелось её задушить. Этот бесконечный щебет не давал сосредоточиться.
        Менкаура не сказал, знает ли хоть кто-то из тайного отряда о её присутствии. И если не знает, то, как ей присоединиться к ним в Карии? И ведь Калликрат явно не обрадуется её внезапному появлению. За красивые глаза с собой не возьмёт. Оставалось надеяться, что в дела Менкауры посвящён Аристомен.
        В устье Каликадна шатёр Дейпилы располагался в наиболее близкой к лиману части лагеря. Как только за протокой, в ложном лагере начался бой, Месхенет надела пояс с ножом, вытащила из длинного кожаного чехла неснаряжённый лук, зажала одно из плеч между ног, уверенным движением натянула тетиву. Без видимой натуги, хотя не тростинку сгибала. Чтобы растянуть этот лук требовалось сила такая же, как если бы к тетиве подвесить груз весом в талант. Всё это египтянка проделала перед Дейпилой, которая смотрела на неё округлившимися глазами.
        - Ты чего? - спросила гетера.
        - Одно маленькое усилие хочу сделать, - усмехнулась Месхенет и подхватила фаретру со стрелами, - от которого войско ляжет.
        И, оставив Дейпилу хлопать пышными ресницами, Мойра побежала туда, где, как она знала, стояли шатры команды «Пчелы». Никого из криптостратейи там не оказалось. Месхенет прикусила губу в отчаянии. Куда они делись?
        «Пчела и Тростник» стояла недалеко от выхода из лимана на якоре. Месхенет побежала на близлежащий мысок. Она не вполне отдавала себе отчёт, что и зачем делает. Гнало её нечто необъяснимое, какое-то предчувствие. Достигнув мыска, она некоторое время переминалась с ноги на ногу, раздумывая, что делать дальше. Ничего не придумала, рухнула на колени и принялась ждать.
        Отсюда ей хорошо было видно столкновение кораблей Поликтета и Гегесиппа. И явление отряда Диоскорида она тоже увидела одной из первых.
        Сердце забилось чаще, особенно, когда «Пчела» пришла в движение.
        Лиман затянуло дымом от горящих триер Буревестника, Женщина закашлялась. На все четыре стороны от неё лязгала сталь, трещало и горело дерево, лилась кровь, а для Месхенет время тянулось густым мёдом.
        - Очнись!
        Голова мотнулась от оплеухи.
        - Не смей… тьфу… Тонуть… Жопа македонская!
        Глаза щипало, перед ними беспорядочно дёргалась сине-зелёная граница миров, отчаянно хотелось вздохнуть, а к ногам как будто камни привязали.
        Снова оплеуха.
        - Да очнись ты, гнида!
        Голова Антенора снова оказалась над водой, он судорожно вздохнул, перед глазами на миг прояснилось. Он увидел близкий берег и рванулся к нему. навстречу откуда ни возьмись попалась чья-то оскаленная бородатая рожа с безумным взглядом. Руки беспорядочно молотили по воде, а потом нашарили голову Антенора и вцепились в неё, будто в спасительный надутый воздухом мех.
        - Отвали нахер! - знакомый голос. Чей?
        Чьи-то пальцы подхватили Антенора подмышку.
        - Держись!
        А это другой голос и его легко узнать.
        - Вадра?
        - Заткнись и греби! - снова первый.
        Ноги коснулись дна, накатившая волна швырнула Антенора в полосу прибоя, затем попыталась утащить назад в царство Посейдона, но его схватили за шиворот и удержали на земле. Конюх прополз на четвереньках несколько шагов и, почувствовав себя в безопасности, устало перевернулся на спину.
        - Вставай, не время валяться!
        Антенор разлепил глаза и увидел над собой мокрое лицо Репейника, а за ним маячил Ваджрасанджит. Кшатрий смотрел в сторону моря, где продолжалось обильное кровопускание и кормление рыб.
        Антенор приподнялся на локте.
        - Дион? Как ты здесь?..
        - Вставай. Идти сможешь?
        Антенор с усилием сел и огляделся. На берегу они были не одни. Ещё с десяток бедолаг выбрались из пучины, тяжело дышали, кашляли и озирались по сторонам. Кто-то благодаря полосатому платку-клафту опознавался, как египтянин. А по другим непонятно.
        - Кто… победил? - прохрипел бывший конюх.
        - Наверное мы, - ответил Дион, - но это не точно. Просто наших было больше.
        - Бала-пати Менелай в беде, - сказал Ваджрасанджит, поднявшись на ноги, - плохи дела.
        - Похоже ваши проиграли, Антенор, - сказал Репейник, - нам надо убираться.
        - Нам? - переспросил несостоявшийся утопленник.
        - Я помогу.
        - Почему? - удивился Антенор, - я твоих сограждан, родосцев только что убивал.
        - А я египтян, с которыми ты тут повёлся, - пожал плечами Дион, - и что? После того, как я сдуру за тебя в Сидоне вписался мне теперь тебе по башке надавать из-за какой-то хрени, в которой я не ничего не понимаю? Жилы рвать надо за друзей, а не за царей и архонтов всратых.
        - Спасибо, - Антенор протянул Диону руку.
        Тот сжал его предплечье и рывком поставил конюха на ноги.
        - Хотя я всё равно тебя не понимаю…
        - Чтоб я сам чего понимал… - буркнул Дион.
        Антенор повернулся к кшатрию.
        - Что видишь, Вадра?
        - Параджайнах… - пробормотал Ваджрасанджит.
        - Похоже на то. Причём сокрушительное.
        - Надо идти, - сказал Ваджрасанджит, - тварйатам. Поспеши.
        - Подожди. Ты бросился прикрывать меня от такого… здорового воина. Ты… его убил?
        - Нет, - помотал головой кшатрий, - отбросил. Потом прыгнул.
        - Хвала богам, - вздохнул Антенор.
        Хоть этот камень с души упал. Может ещё не взвешен жребий Никодима.
        - Надо спешить, - сказал Ваджрасанджит.
        Он видел, как несколько родосских триер подошли к берегу и с них высаживались воины. Они выстраивали полукруглую стену щитов, ожидая, пока присоединятся все товарищи. А потом бегом, при этом почти не ломая строй, двинулись к лагерю.
        Туда же бежали и Антенор с обоими спасителями. Все выбравшиеся на берег последовали их примеру. Хотя «бежали» - сильно сказано. Антенор двигался, как сиракузская механическая игрушка, у которой кончается завод, спотыкался на каждом шагу.
        Их заметили.
        - Вон там! Это не наши!
        - Давай на них!
        - Зараза… - Дион заметно побледнел. Ему совсем не улыбалось сражаться с соотечественниками.
        - Это родосцы? - спросил Антенор.
        - Хер знает. Возможно.
        - Давай в камыши, - скомандовал конюх.
        - Антенор! - раздался сзади совершенно невозможный здесь голос.
        Конюх вздрогнул, обернулся.
        - Не может… - он не договорил.
        Дион сплюнул и изрёк философски:
        - Верно говорят - от судьбы не уйдешь.
        Месхенет подбежала и бросилась Антенору на шею, едва не сбив его с ног.
        - Живой!
        Он обнял её и замер, боясь пошевелиться. Дурак дураком стоял, всем существом своим воспринимая, как часто бьётся её сердце.
        - Ну хватит миловаться! - рявкнул над ухом Репейник.
        - Надо спешить, - снова подал голос Ваджрасанджит.
        Месхенет отстранилась.
        - Да, да.
        Только теперь Антенор увидел в её руках лук.
        - В камыши! - крикнул Дион.
        «Там, наверное, змей видимо невидимо», - некстати вылезла мысль.
        В камышах хлюпала вода и водились не только змеи.
        - Дион, осторожно! - предостерегающе закричал Антенор.
        - Ах, ты…
        Какой-то ушлый малый в рыжей фракийской лисьей шапке едва не насадил Репейника на копьё. Тот еле успел увернуться. Ваджрасанджит подоспел на помощь и движением снизу вверх всадил фракийцу в живот узкий боевой топор. Прыгая в воду, он его предусмотрительно не выпустил.
        - О, дисе… - захрипел фракиец и рухнул в мутную чёрную жижу.
        Пока Антенор хлопал глазами и соображал, как сюда занесло фракийца, на них выскочил ещё один.
        Месхенет вскинула лук и выстрелила, как показалось Антенору, не целясь. Второй варвар захрипел.
        - А-а-а, улке мука![97 - Улке мука - волчье семя (гетский).]
        После чего рухнул навзничь.
        Первый корчился в грязи, подтянув колени к животу. Дион завладел его копьём. Антенор очнулся от мимолётного оцепенения и вывернул из пальцев убитого Мойрой длинную, в локоть, рукоять, на которую был насажен двухлоктевой узкий слабоизогнутый вперёд клинок. Это оружие, ромфайя, было ему хорошо знакомо. Видел у агриан, сотней которых ему даже довелось покомандовать в Индии, в землях ассакенов.
        Египтянка выстрелила ещё раз. В камышах завопило и рухнуло что-то крупное.
        - Да их тут кишмя кишит! - воскликнул Репейник, заколов ещё одного варвара.
        - Это недобитки Перилая! - сказал Антенор, - не пройдём здесь, давай через лагерь!
        На южной окраине лагеря уже хозяйничали родосцы. Рабы, вольнонаёмные слуги, походные жёны стратегов и прочие некомбатанты оказались между двух огней и беспорядочно носились в панике.
        - Ааа! Что вы стоите, как истуканы?! Спасайтесь!
        - Бежим, бежим!
        К северо-западу ещё тлели угли недавнего жаркого побоища. Антенор увидел там Мирмидона. Тот сидел на лошади, с войском их приехало десятка три.
        - Что происходит?! - Мирмидон погнал коня наперерез бегущим, поймал одного за ворот хитона и хорошенько встряхнул, - говори толком! Что случилось?
        Тот трясся и стучал зубами, не в силах связать двух слов.
        - Они убивают! Убивают всех, никого не щадят! Я сам видел! Надо спасаться, господин! Всех перебьют!
        - А, с-собака! - Мирмидон оттолкнул труса, тот покатился кубарем, подвывая и всхлипывая.
        Бежали не только рабы, бежали и воины. Те самые, которые только что праздновали удачную засаду на Перилая.
        - Назад! Стоять, трусы! - заорал Мирмидон.
        Его никто не слушал. Люди, сломя голову, бежали прочь из лагеря, побросав оружие, а за их спинами родосцы избивали тех, кто ещё сопротивлялся.
        «Как же так… Ведь победили уже…»
        Антенор со спутниками вырвались из лагеря и бросились вверх по склону. Тут всё было завалено трупами. Месхенет и Ваджрасанджит начали взбираться по крутой осыпающейся козьей тропе, цепляясь за ветки кустов. Дион и Антенор задержались, чтобы бросить последний взгляд на поле бессмысленного побоища.
        - Эй, вы! А ну стоять! - раздался властный окрик.
        - Это что ещё за хрен? - спросил Репейник.
        - Это Мирмидон, - ответил Антенор, - ксенаг наёмников. Всё, что видишь вокруг - его рук дело.
        - Изрядно намусорил, - нахмурился Дион.
        Мирмидон оторвался от своих людей и торопился за беглецами. Его сопровождал ещё один всадник. Их лошади шли рысью, а следом бежало ещё три пеших воина. В пределах видимости от камышей до скал маячило довольно много народу, явно больше сотни, но кроме ксенага и его маленького отряда никто на Антенора и его друзей внимания не обращал. Кто-то кого-то ещё резал, ползая на карачках, кто-то собирал доспехи убитых. Несколько десятков наёмников сбились в кучу, ощетинились копьями и встревоженно озирались по сторонам, не зная, что происходит, почему такая суета и что им делать дальше.
        - Эй, македонянин? - кричал Мирмидон, - ты куда это собрался? Где Калликрат?
        - Иди-ка своей дорогой, афинянин! - крикнул в ответ Антенор, - а я пойду своей!
        - А, так ты предатель и дезертир?! Ну сейчас ты у меня получишь!
        Дион вытянул вперёд руку и показал ему средний палец. Мирмидон злобно зарычал, взял копьё наперевес и пустил лошадь в галоп.
        - Ну, Репейник… - раздражённо процедил Антенор.
        - Ты справа, я слева! - крикнул Дион.
        В качестве цели Мирмидон выбрал конюха, хотя сподручнее было бить оскорбителя. Антенор изготовился и в последний момент перебежал всаднику дорогу, едва не сбив с ног родосца. Взмахнул длинным клинком.
        Лошадь споткнулась, кубарем покатилась по земле вместе с седоком, придавив его своей тушей. Второй всадник коротко вскрикнул и, раскинув руки, рухнул навзничь со стрелой в груди.
        Антенор приблизился к Мирмидону, держа ромфайю наготове. Афинянин лежал на спине и хрипел. Изо рта толчками лилась кровь. Грудь раздавлена, лёгкие порваны. Может ещё и хребет сломан. Не жилец.
        - А-а-а, сука! - раздался за спиной истошный вопль и Антенор обернулся.
        До них добежал второй из людей ксенага. Дион парировал его удар копьём и сбил нападавшего с ног, Антенор подскочил и пригвоздил его к земле.
        На Репейника налетели отставшие третий и четвёртый. Дион ловко увернулся от одного, а своё копьё познакомил с печенью другого.
        Третий, оставшийся единственным, проскочив мимо Диона, бросился на Антенора, но, будучи вооружен кописом, достать его не мог. Со своей стороны и колющие, режущие удары Антенора все приходились в щит. Рубить он не решался, знал - ромфайя хиловата для этого. Неизвестно, сколько бы они провозились, если бы не Дион, который просто и без затей прикончил наёмника ударом в спину.
        Антенор выдохнул, поднял глаза. К ним бежало ещё человек десять. Дион торопливо шарил за пазухой и ощупывал пояса убитых. Один из них разрезал и вытянул из-под покойника.
        - Извини, парень. Я бы тебе оставил на проезд, но мне позарез нужно твоё серебришко.
        Он подхватил меч, весь иззубренный, видать хорошо тот в сегодняшней драке поработал.
        - Уходим, - сказал Антенор.
        Он посмотрел наверх. Там, на большом валуне стояла Месхенет и, как заведённая, оттягивая тетиву до уха, одного за другим укладывала преследователей отдохнуть. Потеряв ещё четверых, те остановились. Беглецы скрылись в зарослях можжевельника.
        Три дня спустя, Сидон
        - Очнулся?
        - Ты… кто… такой? - выдавил из себя Аристомен.
        - Неужели не узнал?
        Ономарх приблизился, вынырнув из полумрака слабо освещённой коптящим масляным светильником комнаты. Аристомен с трудом смог различить его лицо: глаза отчаянно слезились.
        - А… это ты… - криптий облизал губы, - цепной пёс… Циклопа…
        - Ты невежа, Аристомен, - огорчённо вздохнул Ономарх, - я вот думаю, не поздно ли тебя манерам учить? А?
        Он надавил пальцами на ногу криптия. Тот стиснул зубы и застонал.
        - Для тебя он Антигон, сын Филиппа, стратег-автократор Азии. Запомнил или повторить?
        Аристомен не ответил. Ономарх улыбнулся.
        - А что касается меня, то я на цепного пса не обижаюсь, можешь так меня называть. Хотя все меня зовут Ономарх. Но ты, наверное, и так знаешь.
        Криптий попробовал пошевелиться, но был наказан острой болью, едва не швырнувшей его обратно во тьму.
        - Не дёргайся. У тебя сломана рука, раздроблена нога. Скверные переломы. Рука в колодке, а на ноге нет живого места. Её, скорее всего, придётся отнять. Если лекарь за тебя немедленно не возьмётся, умрёшь. Знаешь, от чего зависит его появление здесь?
        - Понятия не имею… - прошептал Аристомен и чуть громче, с усилием, спросил, - где я?
        - В Сидоне. Удивлён?
        Аристомен оскалился. Прикрыл глаза. Он хотел протереть их, ничего не видел за мутной пеленой, но не смог поднести левую, уцелевшую руку к лицу: словно налитая свинцом, она отказывалась слушаться, пальцы дрожали, как у пьяницы.
        - Какой… сейчас день?
        - Три дня прошло после заварухи у Сарпедона, - участливым голосом ответил Ономарх.
        - Три дня… В Сидоне… Значит… вы гнали… самый быстроходный корабль…
        - Ты сама проницательность. Действительно, триерарху приказали спешить. Знаешь, почему?
        Аристомен не ответил.
        - Всё дело в одном очень ценном качестве Диоскорида, - объяснил Ономарх, - он очень бережливый и рачительный. Всё в дом тащит, любое дерьмо вроде тебя. Вдруг в хозяйстве пригодится. И ведь не подвело его чутьё.
        Аристомен презрительно скривил губы.
        - Cомневаешься? - улыбнулся Ономарх, - зря.
        - Сейчас-то я тебе… чем ценен? - не открывая глаз спросил Аристомен, - обидки взяли… что в прошлый раз не поймал?
        - Видишь ли, есть тут один хрен, вернее был. Много интересного мне поведал. И про тебя. И про Фарнабаза. И ещё кое о ком рассказал.
        Лицо Аристомена исказилось гримасой. Он с усилием втянул воздух сквозь сжатые зубы.
        - Диоскорид опознал Калликрата, - продолжал рассказ Ономарх, - не повезло бедняге. А потом подумал - а чего это Калликрат делает среди трупов египтян? Там ведь одни платки полосатые были. И почему Менелай их в тылу оставил, не взял с собой Феодота бить? Их оставил и Калликрата с ними зачем-то. Вот за что я Диоскорида особо выделяю среди всех Антигоновых родственников, так за то, что ему такие мысли в голову приходят. Вот Деметрий - умный парень, а навряд ли сложил бы эти осколки обратно в амфору. Ну а тут ты нашёлся. И ещё кое-кто. На радость нашу - поздоровее и поразговорчивее тебя. Вот Диоскорид их и прихватил за жопу. Одного правда пришлось вскоре удавить. Бесполезен оказался. Зато другой прямо соловьём заливался.
        - Ждёшь, что и я… соловьём?
        - Ну а почему нет?
        - Я сдохну… раньше…
        - Ну зачем же сразу так мрачно. У тебя будет самый лучший уход, так что может даже на ноги встанешь. По крайней мере на одну.
        - Иди… к воронам… ублюдок…
        Аристомен попытался приподнять голову, чтобы сглотнуть скопившуюся в горле слюну. Неудачно. Закашлялся, забился, едва не скатился в бездну небытия и удержался на краю пропасти чудом. Некоторое время шипел, скалил зубы, а потом… рассмеялся. Злорадно. Будто каркал.
        - Ну, тихо, тихо, - спохватился Ономарх, - не дёргайся. То, что ты здесь и ещё жив - лишь малая прибавка к моей удаче, которая и без того велика. Язык проглотишь - насрать. Я уже знаю достаточно.
        - Нихера ты не знаешь…
        - Знаю, знаю, - усмехнулся Ономарх, - вот это узнаёшь?
        Аристомен приоткрыл глаза. Ономарх держал прямо перед его лицом обломанную монету.
        В глаза попал пот, который тёк по лицу градом. Раненый заморгал и снова зажмурился.
        - У Калликрата была в пояс зашита, - сказал Ономарх, - всё я знаю про ваши дела.
        - В жопу себе её засунь… - прошептал Аристомен.
        - Я к нему со всем вниманием, а он… - притворно вздохнул Ономарх.
        - Нихера ты не знаешь… - повторил Аристомен, - где мальчик знали трое… Один мёртв, я тоже скоро…
        - Третий расскажет.
        Раненый снова засмеялся, захрипел.
        - Руки… коротки…
        Аристомен не видел, удалось ли выбраться Антенору, но знал - если бы тот попал в руки епископа, разговор вышел бы совсем иным.
        Ономарх усмехнулся.
        - Посмотрим.
        Он поднялся и шагнул к выходу. У двери задержался.
        - Дружок твой мне задолжал кое-что. Я его из-под земли достану.
        Памфилия
        Когда они оторвались от преследования, Дион поинтересовался, что Антенор намерен делать дальше и тот уверенно заявил, что им нужно добраться до Карии.
        - Далековато, - прикинул Репейник, - а у нас ни жратвы, ни денег.
        Однако, как видно, кто-то из богов подыгрывал за македонянина, хотя и весьма своеобразным образом. В первую же ночь на них налетели четверо лихих людей. Хотели ограбить, не разобрались в темноте, дурни, что перед ними нищие. В результате имущество нападавших досталось Антенору и компании, а сами разбойные печально побрели в Аид. На следующий день беглецы пережили ещё два нападения, с тем же результатом. Все нападавшие были воинами Перилая, рассеянными ещё до появления флота Диоскорида. Они разбежались по округе. Одни рванули вверх по течению Каликадна, другие назад, по тропе, идущей вдоль моря в сторону Коракесиона.
        Внезапное обогащение стоило Антенору распоротого бедра, Репейник отделался царапиной на плече, а Ваджрасанджит и Месхенет и вовсе вышли сухими из воды. При этом они приобрели деньги, кое-какую снедь, доспехи и оружие. Репейник разжился даже щитом, хотя бегущие с поля боя щиты обычно бросают в первую очередь.
        Антенор только сейчас в полной мере осознал, насколько могуч кшатрий. Большая часть трупов во всех этих нападениях пришлась на его счёт. Без него бывший конюх на пару с плотником сами скатились бы с откоса с парой лишних дырок в теле, а так этот жребий боги вытянули другим. Ваджрасанджит убивал быстро. Один, два удара и уноси готовенького. После сетовал, что ещё не в полной мере восстановил силы и движется слишком медленно. Антенору лишь оставалось восхищённо качать головой. Он, впрочем, тоже не сидел сложа руки в ожидании, что кшатрий сделает всю работу, но преуспел гораздо меньше, а заплатил больше. После второй драки дальше пришлось ковылять, опираясь на палку.
        На третий день в сумерках, когда они встали на ночлег и развели костёр, на них вышел человек. Немолодой, лет около пятидесяти.
        - Добрые люди, не убивайте! Я свой!
        - Какой ещё свой? - громко спросил Репейник, схватившись за меч.
        Они быстро огляделись по сторонам, но новый пришелец был один.
        - Свой, свой! Я за египтян! Я давно за вами иду, видел, как вы этих резали!
        - Этих, это кого? - уточнил Антенор.
        - Ну, этих. Которые за Одноглазого. Я из людей ксенага Мирмидона.
        Его звали Симонид, он был наёмником, участвовал в битве и после высадки воинов Диоскорида бежал в горы, после чего подобно Антенору и его друзьям пошёл на запад. Объяснил это тем, что места эти хорошо знает, ходил здесь с торговыми караванами.
        - Так ты местный? - спросил Антенор.
        - Нет, просто много лет жил в Ликии, в Карии, на Родосе. Много, где жил, много сандалий тут истоптал. А так-то я из Фокиды.
        - Фокеец? - прищурился Антенор, - изгнанник?
        - Можно и так сказать. Хотя, когда царь Филипп Фокиду нагнул, я ещё сопляком был. Многим тогда пришлось бежать на Крит, на Сицилию, но я остался. Сражался потом против проклятых македонян в Ламийской войне…
        Антенор и Репейник переглянулись.
        - … а как побили нас, бежал на Родос. С тех пор тут скитаюсь. Нынешней весной как раз сидел на Родосе, да и подался за море к Лагиду. Посулами прельстился.
        - Родос вроде за Антигона? - осторожно заметил Дион, - нам и вломили как раз родосцы.
        - Это потому, что там Мосхион и Потомений всех с понталыку сбили, - с видом знатока объяснил Симонид, - так-то Родос от Лагида больше добра видел. Да и то сказать - архонты вон, корабли Циклопу выставили, а людей не набрали. Люди к Лагиду охотнее шли. Я там не один такой.
        - Ишь ты… - только и сказал Антенор, - а что торговый промысел забросил?
        - Так разорился в прошлом году. А тут рассудил, что война будет. Можно больше серебра поднять.
        - А ну как убьют?
        - Ну уж на то воля богов, - пожал плечами Симонид.
        - Ходил тут значит с караванами… - пробормотал Антенор, - нам бы проводник пригодился.
        - Ну так, а что! Я завсегда готов! Вместе-то веселее!
        - И безопаснее, - заметил Дион.
        - Так я о том и толкую! Ну что, не прогоните?
        Не прогнали. Антенор на всякий случай сказался фессалийцем.
        Дальше пошли не быстрее, из-за ноги Антенора, но увереннее. Излишки оружия и другого несъедобного барахла убитых наёмников не выбросили, тащили на себе, в расчёте выменять на съестные припасы у местных, буде встретятся.
        У Антенора не шли из головы те объятия на песчаной косе. Эта дрожь в голосе Месхенет, полная отчаянной радости. С момента бегства из Сидона она будто не жила. Голос вскоре снова стал спокойным, но каким-то холодным, безжизненным. Она будто навсегда осталась там, рядом со своим Солнцем. Антенор понимал это и изо всех сил старался сохранить то немногое, что осталось. Радовался каждой её улыбке там, в Египте, когда она рассказывала о чудесах родины, временами приподнимая его упавшую челюсть. Её глаза теплели лишь на краткие мгновения, когда она вновь становилась той, кому ведом смех и радость, какую он успел узнать за те несколько дней до трагедии. А потом лицо Месхенет вновь превращалось в маску.
        Когда они, измученные этим изнуряющим путешествием по каменистым тропам под палящим солнцем, перестали вздрагивать от каждого шороха, обещающего новую драку, и смогли по вечерам сидеть у костра спокойно, он всё равно не знал, как подступиться, о чём заговорить. Будто язык проглотил. И клял себя последними словами, а двух слов связать не мог.
        Раньше с женщинами было проще. Приспичило - всегда найдётся какая-нибудь флейтистка. Иные в искусствах не уступали специально обученным гетерам. Или взять кедешу, коих эллины звали иеродулами. Эти девки и вовсе - огонь. Во славу богини такое творят…
        Но голову он никогда не терял, ни с одной из них. После возвращения из Индии Александр устроил свадьбы. Все «друзья» женились на персиянках. Никто не посмел возражать. Эвмен вон тоже не отвертелся, хотя и не избавился от жены потом, как тот же Лагид. Антенор, которого царское принуждение не коснулось, мог бы жениться и добровольно. Ничто не мешало. Многие простые воины женились или узаконили брак с азиатками. Царь таких одаривал и не скупился. Не на ком жениться? Да ладно? Вокруг оглянись - тысячи их, тёмненьких, кареглазых, даже рыжих и светловолосых, как царица Раухшана. На любой вкус. Но зачем? Сердце они не трогали. Ему и редких любовных утех со случайными авлетридами хватало. Он не помнил их лиц. Так и не обзавёлся женой и детьми. Хотя, может кто-то, похожий на него где-то уже шлёпал босыми пятками по тёплой земле, цепляясь за мамкин подол. Но вряд ли Антенору суждено было узнать об этом.
        Что же сейчас случилось? Почему от одной мысли об этой печальной, погружённой в себя женщине его в жар бросает?
        На четвёртую или пятую ночь с начала путешествия первая стража была Антенора. Все легли спать. Он завороженно смотрел на пляшущее пламя и в который раз пытался собраться с мыслями. Что делать дальше? Куда теперь увезти мальчика? В том, что больше находиться тому в Карии нельзя, у Антенора не осталось ни тени сомнения.
        Месхенет возникла из темноты бесшумно, как привидение. Молча приблизилась, кутаясь в хламиду, отобранную у незадачливых наёмников. Села рядом.
        - Ты чего не спишь? - спросил он.
        - Не спится.
        Они долго молчали. Антенор временами украдкой косился на женщину. Она не отрывала взгляд от пламени. Каждый тонул в своих мыслях, боролся с водоворотом, тянущим в омут отчаяния. Каждый сам по себе. В одиночестве. Но даже ему когда-то приходит конец.
        - Ты ведь не собираешься отдавать мальчика Птолемею? - спросила Месхенет.
        - Нет, - твёрдо ответил Антенор, - я не верю ему.
        - Почему?
        - Как-то слишком легко он придумал эту свадьбу с Эйреной. Береника родила ему сына, и он назвал его Птолемеем. А ведь у него есть уже сын с таким именем. Но Береника хочет, чтобы Лагид основал династию и назвал преемником её сына. Ему не нужен царь Геракл.
        Она долго не отвечала. А потом сказала то, что он никак не ожидал услышать:
        - Я предала Менкауру. И Священную Землю…
        Он взглянул на неё удивлённо, а она всё так же неотрывно смотрела на огонь. А потом… Месхенет положила голову на его плечо.
        Антенора будто молнией ударило. Он высвободил левую руку и обнял её. Месхенет словно только того и ждала всё это время. Прижалась к нему теснее.
        Сердце Антенора пустилось в галоп. Он повернулся к женщине, его губы коснулись её щеки, опущенных век, губ. Она ответила.
        - Я люблю тебя, - прошептал Антенор, - с того самого момента, как впервые увидел.
        - Я знаю… - просто ответила она, - я так боялась, что никогда тебя больше не увижу…
        Он улыбнулся.
        - Я рискую потерять голову. Вдруг за нами подсматривает из кустов какой-нибудь ушлый молодчик вроде тех. Даже если нет, то её оторвёт мне Дион, или заберёшь ты.
        - Я не собираю головы, - она улыбнулась и потёрлась о него щекой, - у меня и меча нет.
        - Уверена?
        - Хочешь проверить?
        Месхенет по-кошачьи высвободилась из его объятий, оставив в них плащ. Встала, поднесла руки к плечам.
        - Я люблю тебя, Антенор.
        Щёлкнули бронзовые застёжки, и тонкая ткань хитона скользнула вниз.
        Мужчина рывком поднялся, даже не вспомнив о больной ноге, и легко, словно пёрышко, подхватил женщину на руки.
        Месяц спустя, граница Ликии и Карии
        Дорога зигзагом взбиралась на гору. Впереди лес начал редеть. До вершины всего ничего осталось, но тут осёл по кличке Осёл, которого они купили в одной деревушке неподалёку от Фаселиды, начал упираться. Симонид, бранил его последними словами, но тот решил, что с него хватит. Пришлось Месхенет вновь брать в руки повод. Её он почему-то слушался.
        - Долго ещё? - поинтересовался хромавший до сих пор Антенор. Это ради него они осла купили, но македонянин отчаянно смущался и лез из кожи вон, чтобы всем чего-то там доказать. Но время от времени всё равно на осле ехал.
        После всего, что случилось, Месхенет уже не удивилась, когда Антенор сообщил ей, что их цель ближе, чем та, которую он назвал Менкауре и затем Птолемею. Их путь лежал не в Алинду, бывшую столицу Карии, город царицы Ады. Нет, им предстояло достичь Хрисаориды, славной святилищем Зевса Хрисаора, «Золотого лука». Именно в его окрестностях и рос Геракл.
        Выслушав это, Месхенет в лице не изменилась. Теперь она узнала, что Антенор солгал не только Птолемею, но и Менкауре, тем самым нарушив слово, данное Хорминутеру. Но это уже не имело значения и никак не изменило её отношения к этому человеку. Ложь - она разная бывает.
        До Хрисаориды ещё далеко, а вот до реки, служившей границей Ликии и Карии должно быть уже рукой подать. Ваджрасанджита весьма впечатлило её название.
        - До Хрисаориды? - спросил Симонид.
        - Нет, до Инда, - ответил Антенор.
        - Да, близко уже, - подтвердил Симонид.
        - Ты это и вчера говорил, когда на ночлег вставали. А с утра уже вон сколько отмахали.
        - А он, как скиф, - негромко сказал Дион, - для него, что один конный переход, что три - все «скоро».
        - Ты, Дион, сам-то хоть раз скифа видел? - спросил фокеец.
        - Не-а. Но у меня ещё все впереди. Я же не такой старый пень, как ты.
        - Тьфу ты, - сплюнул Симонид, - бесстыдник, никакого в тебе нет уважения к летам.
        - Ага. Нету.
        - Это все оттого, что твой почтенный батюшка мало кормил тебя ивовой кашей, пока ты поперёк лавки лежал, - наставительным тоном заметил Симонид.
        - Твой, не менее почтенный, в своё время и вовсе отлынивал от сего благополезного занятия. И не он один, кстати. Вспомни-ка, как твоя разбойная ватага несчастного старика обчистила. Ведь всё, что было нажито непосильным трудом, до последнего надкусанного обола выгребли.
        - Это ты о чём? - опешил Симонид.
        - Не помнишь, что ли? Как деда Ситалка ограбили?
        Антенор, не оборачиваясь, прыснул. Фокеец кинул на него подозрительный взгляд и, нахмурясь, переспросил:
        - К-какого ещё Ситалка?
        - Да уж, старость не в радость, - протянул Дион, состроив печальную рожу, - тебе, Симонид уже пора на лавке перед своей лачугой сидеть, дряхлые кости на солнышке греть, а ты все по горам скачешь, аки молодой и резвый козел.
        - Какого ещё Ситалка?![98 - Ситалк - «дарующий хлеб». Этим именем Аполлона называли в Дельфах.] - рявкнул фокеец.
        - Который Аполлон, - бросил через плечо Антенор и добавил, - не мучь его, Дион, сейчас он взбеленится, я тебя выручать не стану, потому как сам нарвался.
        - Аполлон? - захлопал глазами Симонид, - а причём здесь…
        Он вдруг замолчал и поджал губы. Антенор, как наяву увидел кулак, летящий в ухо Репейнику, но то была лишь игра воображения. Фокеец потемнел лицом, но даже не взглянул на родосца. Опустил глаза, рассматривая костяшки пальцев.
        - Надулся? Зря. Признай - сгубила жадность абдеритов[99 - Абдерит - уроженец города Абдеры во Фракии. Этим словом греки называли простаков.]. Что заслужили, то и получили. Я бы даже сказал - легко отделались.
        - Ты сам в своей желчи не потони, - буркнул фокеец, - язык, как помело, смотри, отхватят. До смертного часа будешь над всеэллинским горем потешаться?
        - До чьего?
        - Что, «до чьего»?
        - До чьего часа смертного? Моего или твоего?
        - Да пошёл ты…
        Указание, куда ему следует отправиться, Репейник проигнорировал.
        - И, кстати, про «всеэллинское горе» кончай заливать. Например, нам, родосцам, на эту вашу…
        - Да вам всегда на все насрать. А я говорю - всеэллинское. Сколько лет бодались, сколько городов схлестнулось, сколько народу полегло… А под конец даже победители оказались в проигравших, под пятой Филиппа, будь он проклят.
        Антенор, услышав эти слова, даже ухом не повёл.
        - Это не Филипп вас победил, а Аполлон наказал.
        Симонид пропустил замечание мимо ушей.
        - Ты вот меня святотатством попрекаешь, Репейник, а мне знаешь сколько лет было, когда всё началось? Восемь! И восемнадцать, когда закончилось.
        Дион открыл было рот, чтобы возразить, но Антенор опередил его:
        - Репейник, заткнись уже.
        Некоторое время шли в молчании.
        - А почему дед? - вдруг поинтересовался Симонид.
        - Какой дед? - спросил Дион.
        - Ты сказал: «ограбили деда Ситалка». Почему дед?
        - Так ему в обед сто лет. Разве нет?
        - Да уж поболе, - фыркнул Антенор.
        - Он, вообще-то, вечно молодой, - возразил Симонид.
        - Вечно пьяный, - хохотнул Дион, - хотя это не про него. Лучше бы вы храм Диониса какой ограбили. Весёлый Вакх ещё бы и проставился для такой дружной компании.
        - Расскажи это Александру, - сказал Антенор, - он, когда разрушил Фивы, как раз по твоей мысли поступил.
        - С богами лучше не ссориться, - неожиданно сказал обычно очень немногословный Ваджрасанджит, - ни с какими.
        - Да-да, - покивал Репейник, - но ещё опаснее злить фокейца. У них с богами разговор короткий…
        - Да заткнись ты уже, Дион! - не выдержала даже Месхенет.
        Симонид не обманул. Действительно, едва они доковыляли до высшей точки тропы, внизу замаячила зеленовато-голубая лента.
        - Инд, - сказал проводник, - местные говорят, что по эту сторону ещё Ликия, а там, за рекой, уже начинается Кария. Если вам на юг, то надо к реке спускаться. А ежели на север - то лучше немного по гребню пройти. Куда идём?
        - Это Инд? - удивился Ваджрасанджит.
        - Он самый, - усмехнулся Антенор.
        Он остановился.
        - Подожди.
        Повернулся к Репейнику.
        - Дошли Дион.
        Тот покачал головой.
        - Рановато говоришь «дошли».
        - Я не о том. Если двинешь вниз по течению, доберёшься до Кавна уже к вечеру, а там и до Родоса рукой подать.
        Отсюда, с горы, пролив неплохо просматривался и если зрение напрячь, то можно было увидеть и остров за ним, укрытый голубой дымкой. А белые домики и красные черепичные крыши Кавна и вовсе безо всякого напряжения различались.
        - Так нам же надо не на Родос?
        - Нам нет, - кивнул Антенор, - а тебе какой смысл до Хрисаориды тащиться? Я и без того тебе должен так, что мне вовек не расплатиться.
        - Пустое говоришь, - ответил Репейник, - пошли уже.
        И он повернул направо.
        Антенор озадаченно посмотрел на Месхенет.
        - Счастливый ты, Антенор, - негромко сказала египтянка, - не всем такие друзья достаются.
        Она направилась за Дионом. Осёл покорно топал следом. За ними двинулись и Ваджрасанджит с Симонидом. Антенор некоторое время стоял столбом, кусая губу.
        - Недалеко уже осталось! - крикнул проводник, - дней за пять дойдём! Это ж плюнуть и растереть от того, что уже протопали!
        «Пять дней. Всего пять дней».
        Глава 14. Мальчик, до которого никому нет дела
        Кария, окрестности Хрисаориды
        Сонное солнце выглянуло из-за гор, осветив кроны сосен, и лениво полезло на небосвод, вполглаза разглядывая, что же интересного нынче происходит в пробуждающемся лесу. Ещё задолго до появления светила, в предрассветном прохладном сумраке разноголосый птичий хор уже вовсю славил новый день торжественными гимнами.
        В подлеске, в зарослях шиповника из травы выглядывала небольшая красная голова с белым клювом и чёрной шеей, а временами поблёскивала и золотистая «броня».
        «Кор-кор».
        Фазан негромко токовал, обозначая себя, посматривал по сторонам. Рядом с ним держалась, подбирая ягоды, его подруга, совсем невзрачная в сравнении с таким золотогрудым красавцем.
        «Кор-кор-кор».
        Шагах в пятидесяти, в тени медленно и совершенно бесшумно поднялась невысокая фигура. Подросток, одетый в безрукавку из овчины. В руках он держал лук и на тетиву уже была наложена стрела.
        «Кор-кор».
        Петух его не видел, продолжал себе токовать.
        Подросток, не отрывая взгляд от фазана, медленно поднял лук и растянул тетиву.
        Хрустнула ветка.
        «Ктк-ктк».
        Красная голова исчезла. Прошуршала трава. Сбежал петух и подругу увёл. Горе-охотник всего-то моргнуть успел, а дичь в сотне шагов уже, а то и дальше. Это молодой фазан при опасности недалеко отбегает, а этот крупный был, как видно, матёрый.
        Охотник застыл не несколько мгновений, превратившись в статую, а потом недоуменно опустил лук. Его стрела все ещё лежала на тетиве.
        Подросток посмотрел в ту сторону, где раздался хруст. Из кустов вышел ещё один отрок. Выглядел он точно так же, как первый. Разве что оказался ростом немного повыше.
        - Ну ты чего творишь-то? Я с ночи тут сидел! - обиженно заявил первый.
        Смешок.
        - Да ты что! Гляньте на него, засадный сиделец выискался! - картинно воскликнул второй, вальяжно приближаясь.
        - Вали отсюда! Чего припёрся?
        - Где хочу, там и хожу.
        - Это наша земля! - возмутился первый.
        - А вот и нет.
        - А вот и да!
        - А вот и нет. Ваша до ручья, а тут уже не ваша, так что отвали!
        Первый сердито посопел, но ничего не возразил. Пробурчал себе под нос:
        - И кому пришло в голову тебя Арвасатхой назвать? Никакой ты не быстрый. По лесу ходишь, будто вол с колокольчиком.
        - Сам спугнул, а на меня валит! - Арвасатха.
        - Это ты его спугнул! Ты сучьями трещал!
        - Да пошёл ты… - нагло заявил второй.
        - Эй, охотнички! - раздался насмешливый тонкий голос.
        Оба обернулись. Поодаль стояла ещё одна фигура с луком. Ростом немного ниже. Одета так же, как парни. Длинные чёрные волосы заплетены в две тугих косы.
        Девчонка.
        Она держала фазана за длинный хвост. Из груди его торчала стрела.
        - Не из-за него развоевались?
        Оторопевшие подростки не ответили.
        - Воды в рот набрали? Ну, тогда бывайте, чего с вами говорить.
        С этими словами она повернулась и двинулась прочь.
        - Ах ты…
        Первый бросился было за ней, но запнулся о подставленную ногу Арвасатхи и кубарем покатился по земле. Жалобно хрустнула плетёная из ивовой лозы фаретра.
        Второй согнулся пополам от смеха.
        - Умора! Шади опять обставила Нарьяману! Девчонка обставила!
        Девчонка эта была сестрой Арвасатхи.
        - Всем расскажи ещё… - буркнул Нарьямана.
        - И расскажу.
        - По шее получишь.
        - Ха, какие мы грозные!
        Нарьямана, сидя на земле извернулся, поймал обидчика за ногу и уронил. Оба отправились пересчитывать своими косточками выпирающие из земли корни. В какой-то момент Арвасатха оказался сверху и победно пропел:
        - И вот перед вами великий Нарьямана Гершаспа! Не смотрите, что он столь хил телом. Своим свирепым взглядом и громогласным голосом он обращает в бегство тысячи врагов! Нет силы, что не поверг бы оземь сей доблестный…
        Нарьямана извернулся, стряхнул с себя Арвасатху и лягнул его пяткой в живот. Тот упал на спину и кувыркнулся назад. Вскочил. Нарьямана тоже поднялся. Арвасатха бросился на него и ткнул в лицо кулаком, но тот отклонился и заставил обидчика пробежать вокруг себя с вывернутой в небо правой рукой, а потом уронил его лицом вниз.
        - Ах ты… - прохрустел землёй Арвасатха.
        - Сдаёшься?
        Тот ещё раз дёрнулся, но победитель держал крепко.
        - Сдаёшься?
        - Сдаюсь, сдаюсь, пусти.
        Нарьямана отпустил побеждённого. Тот уселся на колени, запустив пятерню в свои волосы и принялся вытряхивать землю.
        Нарьямана плюхнулся на задницу рядом.
        - Следили что ли за мной?
        - Да кому ты нужен? - обиженно фыркнул Арвасатха, - следить ещё за ним…
        - Шади зачем притащил?
        - Да я вообще не знал, что она здесь!
        - Не знал он. А если бы я в неё попал?
        - Вот сам ей и выговаривай, чего ко мне-то прицепился?
        - Так ты чего припёрся-то? - удивился сбитый с толку Нарьямана.
        - Тебя искал, - ответил приятель.
        - А говоришь «не следил».
        - Не следил. Меня дядька твой прислал.
        - Зачем?
        - Там люди какие-то к нему приехали.
        - А я зачем?
        - Откуда мне знать? Митробат просил скорее тебя разыскать.
        Нарьямана поднялся.
        - Ну пошли, раз дядька просил.
        Он протянул приятелю руку, помог встать.
        Арвасатха отряхнулся и сказал:
        - А я бы, знаешь, не ходил.
        - Это ещё почему?
        - Мать твоя как-то странно на них посмотрела. За сердце схватилась. Чую, не к добру это.
        Нарьямана нахмурился. но ничего не ответил.
        Фазана он выслеживал в распадке между холмов, возле небольшого озерка с небесно-голубой водой. Берега его заросли терновником и шиповником. Сюда спускалась козья тропа, довольно крутая, но Нарьямана лез по ней вверх быстро, почти бежал. Арвасатха сзади тяжело пыхтел, снова и снова покрывая позором своё славное имя.
        Тропа забралась на вершину кручи, долго петляла между больших, поросших мхом валунов, и вскоре влилась в другую, пошире. Но тоже непроезжую. Её тут и там пересекали корни деревьев и следов колеса она давненько уже не знала. А вот другие следы были. Нарьямана сразу их увидел. Не зря же всю жизнь в этой глуши прожил.
        Прошли несколько человек. Не меньше пяти. И осёл. Следы вели к дому. Действительно странно. Тут, в округе, не сказать, чтобы совсем безлюдно. На земле Митробата жило четыре семьи, к одной из которых принадлежал Арвасатха. Но чтобы такими толпами ходили…
        Заинтригованный Нарьямана ускорил шаг. Тропа пошла вниз. По левую руку весело журчал ручеёк. Впереди показалась высокая стена, сложенная из дикого камня, заросшая плющом. Вот и дом.
        Нарьямана отворил калитку и сразу же увидел дядьку Митробата. Тот стоял возле крыльца и говорил с человеком в запылённом льняном панцире. Человек опирался на палку. Когда скрипнула калитка, он обернулся, посмотрел на вошедшего подростка. Их взгляды встретились.
        Нарьямана будто на стену налетел. Споткнулся.
        Собеседник дядьки тяжело опустился на одно колено. Нарьямана вдруг сорвался с места, выронив лук. Одним прыжком оказался возле гостя и, ни сказав ни слова, бросился ему на шею. Обнял крепко-крепко.
        - Мой мальчик… - прошептал Антенор.
        Его глаза предательски блестели, но он улыбался.
        Тогда, восемь лет назад, от Вавилона до Сард они добирались полтора месяца. Если бы ехали вдвоём, то смогли бы достичь цели гораздо быстрее, меняли бы лошадей на станциях ангарейона, они тогда ещё сносно работали. Но Эвмен приказал им взять охрану, двадцать человек. Все они были людьми Каувайчи, фригийцами и персами.
        В Сардах подле одной из царских сокровищниц находилась резиденция Филоксена, главного казначея царства, совсем недавно сменившего на этом посту беглого казнокрада Гарпала. А ещe здесь жила Клеопатра, родная сестра великого царя. О смерти брата она уже знала, ангары, сменяя друг друга, эстафетой пролетели путь в шестьсот парасангов всего за шесть дней. Женщина пребывала в смятении и расспрашивала всех, прибывавших из Вавилона, о том, что там происходит. Не избежал разговора с ней и Антенор, но ничего нового не рассказал, по дороге их обогнали уже несколько гонцов с новостями. Более всего она переживала за то, как теперь уживётся с Менандром, сатрапом Лидии. Страхи её были основаны на слухах, будто Менандр причастен к отравлению царя. Также среди злодеев-отравителей называли Антипатра с сыновьями, особенно грешили на младшего, Иолая, царского виночерпия. Антенор удивился, как быстро досюда долетели эти слухи. Он уверил Клеопатру, что это выдумки пустобрёхов, а сам грустно подумал, что это ведь у кого-то из ангаров язык оказался без костей, стало быть, и вотчина Эвмена не без урода. Следовало быть
предельно осторожным.
        Клеопатра не имела никакой власти и главной целью Антенора в Сардах была не она, а Филоксен. Антенор предъявил ему две грамоты, запечатанных царским перстнем. Первая предписывала казначею пожертвовать сто талантов золотом на восстановление храма Артемиды в Эфесе, сожжённого Геростратом (да исчезнет его имя из разговоров мужей). Вторая грамота требовала переместить ещё десять талантов туда же, в Эфес, к местному трапедзиту[100 - Трапедзит - меняла, банкир в Древней Греции.] Кодру, самому богатому и уважаемому в Ионии и открыть у него безымянную фему[101 - Фема - депозит.] на предъявителя перстня, оттиск коего прилагался.
        - Это зачем? - поинтересовался Филоксен.
        - Для оплаты услуг Дейнократа и его людей, - объяснил Антенор, - он будет работать над храмом.
        Первая грамота была составлена за несколько дней до смерти Александра и царь лично приложил к ней свой перстень. Восстанавливать храм, сожжённый, как говорили, в ночь его рождения, он собирался давно, но вот только сейчас дошли руки.
        Вторая грамота, как и первая, была подготовлена Эвменом, но вот царскую печать к ней прикладывал уже Пердикка, а второй оттиск, по которому предполагалось определить получателя денег принадлежал вовсе не архитектору Дейнократу, царскому любимцу, строителю Александрии.
        Пердикка запечатал грамоту, даже не уточнив, кому выделяет деньги. Давно прошли те времена, когда десять талантов считались македонянами чем-то внушительным. Филоксен по долгу службы оказался дотошнее, но ответы Антенора его вполне удовлетворили. Гетайр был готов к каждому из них.
        Фрурарх Сард, в отсутствие Менандра исполнявший обязанности местного стратега, для перевозки золота выделил шесть упряжек волов и триста человек охраны. Антенор прибавил к ним своих людей во главе с шатапатишей, сотником Митробатом, а сам вместе с Каувайчей, не дожидаясь погрузки и отправки золота помчался налегке к основной цели.
        В Пергам они доехали без приключений. Там случился небольшой переполох. Слуги Барсины волновались, почему госпожа уезжает без них.
        - Я куплю тебе новых рабов, - заявил Каувайча.
        - Но эти были со мной долгие годы, - недоумевала Барсина, - это верные люди.
        - Никому сейчас верить нельзя, - возразил Каувайча.
        Он не стал скрывать от сестры, что случилось и почему она должна уехать. Барсина не сопротивлялась, всё сразу поняла. Уж кем-кем, а дурой её никак нельзя было назвать. Дочь могущественного сатрапа, в братьях сплошь сатрапы и военачальники, жена трёх полководцев, которых считали самыми великими и искусными среди современников, она не была раскрашенной куклой, получила прекрасное образование, отлично знала, как опасна и переменчива дворцовая жизнь, как ненадёжна знатность рода.
        Малыша Геракла суета и сборы напугали, он даже пытался реветь, но Антенор его отговорил и рассмешил, при этом сам себе удивился, ведь прежде не имел опыта общения с маленькими детьми. Дядьку своего родного Геракл не помнил, как, впрочем, и отца, и других родственников. Когда они с матерью ещё находились при войске он был слишком мал.
        Из Пергама они поехали в Эфес и, хотя уже не могли мчаться так, как прежде, всё же прибыли туда за день до появления каравана с золотом. Передача денег в храм и трапедзу прошла без происшествий. Все формальности утрясли, охрана отбыла обратно в Сарды. Каувайча отослал и своих людей, кроме одного, сотника Митробата. С ним предстояло реализовать самую важную и трудную часть плана Эвмена.
        Из Эфеса они отправились в Карию. Бывшая её столица, Алинда, была дарована Александром царице Аде во владение, и резиденция сатрапа переместилась в город Миласу. Сюда они и приехали.
        Ещё по дороге, в Галикарнасе, Каувайча навёл справки о «наделах коня», расположенных в сатрапии, и выбрал подходящий. Из держателей этих наделов Ахемениды формировали тяжёлую поместную конницу. Изначально каждый «надел коня» был довольно большим. Всадник сажал на землю несколько семей арендаторов, благодаря им и сам жил в достатке, и на службу приходил добротно снаряжённым.
        Однако рождались сыновья и надел делился между ними. А потом между внуками и правнуками. Наделы становились ничтожными, доходы падали, но службу исполнять нужно было всё равно.
        Наделы по закону нельзя было отчуждать, но обедневшие всадники и здесь нашли лазейку. Они «усыновляли» торгашей, те за бесценок «наследовали» землю, а в войско вместо себя выставляли слуг. Да тех же бывших хозяев, у которых всего имущества оставались доспехи да конь.
        Вот один из таких наделов присмотрел и «купил» Каувайча. Митробат должен был сыграть роль одного из братьев прежнего владельца. Местные о существовании братьев слышали, но прежде не видели, те много лет провели на войнах сначала за Ахеменидов, потом за Искандера. Прежний владелец земли уверил Каувайчу, что истинных хозяев уже нет в живых. Один сложил голову при Иссе, двое других при Гавгамелах.
        Барсине назначили роль вдовы одного из братьев, которую последний из оставшихся согласно обычаю взял за себя. Она не посмела возразить Каувайче, хотя такие внезапные перемены в привычном жизненном укладе её изрядно перепугали.
        А Геракл… Антенор согласился с Каувайчей, что это имя лучше забыть. Мать втайне от царя назвала малыша Нарьяманой, что означало «Имеющий стройных коней». Антенор знал, что это имя дано мальчику не просто так. Это лишь половина имени, но полное называть было так же опасно, как и настоящее.
        Месяц они с Каувайчей приглядывали, как Митробат, Барсина и Геракл устраивались в своём новом доме в окрестностях Хрисаориды, знакомились с арендаторами. Земля тут была не самая лучшая. Много леса, много скал, гора на горе. Да и захолустье. Арендаторы тут совсем не жировали. Грея пузо на солнышке не проживёшь. Митробату предстояло потрудиться. Но его работа не пугала. На тот момент ему едва исполнилось сорок. Он был здоров и крепок. Тридцатидевятилетняя Барсина тоже обладала хорошим здоровьем, Геракла она родила в возрасте, когда иные женщины уже становились бабками.
        На чёрный день Митробат имел кубышку, да такую, какая не у каждого варварского царька есть - те самые десять талантов на феме Кодра. Это по его, сотника, перстню, а вовсе не Дейнократову, трапедзит обязался в любой момент выдать деньги, часть или все.
        Наконец, убедившись, что всё устроено благополучно, Антенор и Каувайча отбыли к Эвмену.
        Снова увидеть мальчика бывшему конюху довелось через пять лет, когда тому исполнилось девять. Вырвавшись из Норы, Эвмен отправился сначала в Киликию, где смог завербовать аргираспидов, а потом в Финикию в намерении построить флот. А верного своего гетайра отправил проведать своё главное сокровище.
        Увиденное тогда Антенора вполне удовлетворило. Нарьямана был хорошо развит и телесно и умственно. Не слишком высок, в отца, но крепок. Отлично стрелял, ездил верхом. Говорил на двух языках, бегло читал. Был очень любознателен, опять же, в отца. Засыпал Антенора вопросами.
        У мальчика здесь завелись друзья - дети арендаторов. С одним из них, Арвасатхой, малыш особенно сблизился. И в один прекрасный день Антенор услышал, как тот назвал Нарьяману Гершаспой.
        Сердце Антенора ёкнуло, и он в тот же день переговорил с Барсиной.
        - Не рассказывала я ему ничего, - ответила женщина, - а что Арвасатха его так зовёт - совпало просто. Игра у них такая.
        Игра…
        Ничего себе совпадение.
        Сама Нарьямана Гершаспа,[102 - Правильнее произносить на авестийском - Кэрсаспа. Я изменил на позднеперсидское произношение для большей благозвучности.] лучший из Самов, драконоборец, истребитель чудовищ. Победитель рогатого ядовитого змея Сэрвары, пожиравшего коней и людей. Убийца златопятого Гандарвы, каменнорукого Снавидки и множества других могучих врагов рода людского.
        Величайший герой ариев.
        И именно его имя Барсина вплетала в колыбельные малышу, названному именем другого величайшего героя.
        Геракл Гершаспа.
        - Он сам-то знает?
        - Нет, - ответила Барсина, - я же говорю - совпадение, игра. Мы его зовём только Нарьяманой.
        «Мы». Посмотрел Антенор внимательно и на этих «мы». И с первого взгляда понял, что роль супругов они играли недолго, а потом перестали играть и просто начали в этой роли жить.
        И ведь какое дело - трое мужчин прежде было у Барсины. Сначала её выдали за Ментора, полководца Артахшассы Вауки, вновь покорившего для царя царей Египет. После его смерти отдали его брату, Мемнону, коего Александр считал самым опасным из своих врагов. Затем она стала военной добычей Искандера Двурогого. Он её не любил, да и красотой не пленялся, хотя Барсина ею блистала несмотря на то, что была старше царя на семь лет. Держал в обозе. Не обижал, но с женой, матерью и дочерями царя царей, попавшими в плен в Дамаске, обходился лучше. Внимательнее. Участливее.
        Она и сама не знала, зачем он в конце концов вошёл к ней. Вернее, слышала, что его к тому подталкивал Парменион, озабоченный тем, что у царя нет наследника. Но Александр старика давно уже не слушал. Выбор самого Пармениона никого не удивлял. За тридевять земель от Македонии где взять знатную македонянку? Ну, можно, конечно, привезти, но и сам царь как-то не был в восторге от такой идеи, да и Олимпиада в письмах тому способствовала. По ней лучше варварка, которая головы поднять не посмеет, чем молодая конкурентка, которая на саму царицу-мать будет смотреть, как на эпирскую полуварварку.
        Александра привлекала Таис, а также персиянки. Вторые необычностью своей, а первая славой, умом и ослепительной красотой. Вот Таис бы он сделал своей царицей и наплевал бы на все условности. Сам не раз поминал великую гетеру Аспазию, жену Перикла. Но не срослось. Виной тому возникшая у царя страсть к слиянию народов.
        Вот она, эта страсть, македонянами непонятая, особенно пугала Пармениона. Царь внимательно смотрел на персиянок. Выбирал. Потому встревоженный старик и стал подталкивать к Александру Барсину. Она ведь персиянкой была только наполовину. Эллинка по матери. Говорила на койне свободно, как на родном языке с правильным ионическим выговором. Одевалась, как эллинка. Опять же очень красива. И плодовита, уже рожала. Дочь её потом выдали за Неарха. Потому-то он и предлагал Геракла в цари, царским зятем рассчитывал стать.
        Слушал Александр Пармениона, слушал. Потом убил его, а всё же послушался и взял Барсину. В Бактрии она родила сына, которого царь не признал законным, а всё потому, что в жизни его к тому времени появилась Раухшана, дочь князя Вахшунварта. Она и стала законной царицей.
        А Барсина не стала. И, как сама потом поняла, к лучшему. Трое мужчин у неё было прежде, великих мужчин, а счастье она обрела с четвёртым, простым сотником.
        Шёл дождь. Мелкий, моросящий дождь, почти бесшумный, лёгким, едва заметным перестуком невесомых капель по крыше, он вторгался в заунывную песню горской флейты. Небо, ещё утром ясное, сейчас было почти полностью затянуто тучами, лишь далеко на западе пробивался тусклый свет солнца.
        Прикрыв глаза, Антенор слушал печальную мелодию флейты. Он не видел музыканта, ему казалось, будто песня льётся отовсюду. Словно вода, сглаживающая острые грани прибрежных камней, музыка притупляла остроту чувств, успокаивала, баюкала.
        Он сидел на деревянной колоде, привалившись к стене дома и смотрел на Нарьяману. Тот стрелял из лука в мишень. Состязался с Месхенет. О чём-то они весело болтали. Месхенет снова удивила Антенора. После той первой ночи, они были вместе уже много раз, она оттаивала на глазах, но тут всё равно удивила. Какой-то неожиданной непосредственностью в общении с мальчиком. Гетайр не сразу вспомнил, кто она и насколько хорошо умеет располагать к себе людей.
        Антенор представил её Нарьямане, как свою жену, хотя они не сочетались браком ни по эллинским, ни по египетским обычаям. Она не стала возражать. Улыбнулась, подтвердив его слова.
        - Я буду её чтить, как тебя, - пообещал Нарьямана.
        Антенор тоже улыбнулся и взъерошил темные с рыжиной волосы мальчика.
        Нарьямана его обожал. Это отношение зародилось в тот самый приезд после Норы. Антенор смутно догадывался, почему. Митробата мальчик знал, как своего родного дядьку. Знал, что отец погиб. И хотя воспитывался мужчиной достойным во всех отношениях, видать где-то в глубине души тосковал по отцу, которого никогда не видел. И когда заявился Антенор, он, как видно, его и наделил придуманным образом, хотя прекрасно знал, что тот ему не отец и вообще не родственник. Но старший друг. Митробат - почти отец, его надо чтить, слушаться. Он учит всему и может палкой по спине приложить за шалости. Ему не очень-то расскажешь, что на душе. А вот Антенору можно. Он друг.
        И вот сейчас, обняв Антенора, Нарьямана торопливо вываливал всё то, что так давно хотел рассказать. За три года разлуки. Всё, накопившееся на душе. Он знал, что Антенор человек Эвмена и потому, когда до их захолустья дошли слухи, что Антигон разбил Эвмена, Нарьямана несколько дней ничего не ел. Переживал. Это известие накрыло его таким горем, от которого он очень долго не мог оправиться, не на шутку перепугал мать с Митробатом. А теперь словно затычку вышибли и радость полилась бурным потоком, всё сметая на своём пути.
        Наконец, пришло время серьёзному разговору. За поздним ужином в саду под звёздами они собрались все вместе. Все свои. Не было Симонида, с которым они распрощались недалеко от Хрисаориды. Антенор не хотел ему показывать убежище Геракла, да тот и не жаждал. Денежных обязательств у них друг к другу не было, попрощались и разошлись.
        Нарьяману тоже не позвали, Антенор сначала хотел поговорить со старшими без него. Гетайр рассказывал долго, очень подробно, начав ещё с событий до Габиены. Дважды подливали масло в лампу. Наконец, рассказ подошёл к концу.
        - Надо решить, что делать дальше, - закончил он, - я думаю, здесь оставаться нельзя. Будет искать Птолемей. Наверняка будет и Антигон.
        Он замолчал. Повисла долгая пауза. Барсина и Митробат переваривали услышанное.
        Наконец, сотник сказал:
        - Я слышал эти разговоры о мальчике. В Хрисаориде. Возможно, иные их пропустили бы мимо ушей, но как только просочится хоть полслова о том, что Лагид или Одноглазый заинтересованы, всем сразу найдётся дело до парня.
        - Если слухи распускает Фарнавазда, он позаботится, чтобы они не утихли сами собой, - добавила Барсина, провела пальцем возле уголка глаза и вздохнула, - о Светозарный, зачем ты лишил его разума…
        - Ты думаешь, он хочет погубить мальчика? - спросил Митробат.
        - Нет, конечно же нет. Он хочет снова возвыситься, потому и начал эту игру. Но ведь он не царь, не хшатрапава и воинства у него нет, а с этими можно играть только на поле боя, да и то, даже самые достойные уступают вероломству…
        - Воинства нет… - задумчиво протянул Антенор и добавил после паузы, - но если кто и сможет его создать из ничего, то это Фарнабаз.
        - Ты хочешь сражаться за трон великого хшаятийи? - удивлённо спросил Митробат.
        - Это лучше, чем вечно прятаться, - сказал Антенор, - а в покое нас теперь точно не оставят.
        - И как он его создаст? - недоверчиво спросила Барсина, - из чего? Десять кораблей своих продаст?
        - Эвмен после Норы создал своё войско из ничего, - заявил Антенор.
        - Из письма Полиперхонта, ты хотел сказать, - возразил Дион, - которое провозглашало его стратегом Азии и которому вняли аргираспиды.
        - А также из пятисот талантов царской сокровищницы, - добавила Месхенет.
        Антенор посмотрел на неё удивлённо, будто не ожидал, что она станет возражать.
        - У нас есть десять талантов, - продолжал упираться гетайр, - думаю и Фарнабаз не бедствует.
        - Десять против пятисот, - хмыкнул Дион, - это ты удачно сравнил.
        - Что вы предлагаете? - гетайр сердито откинулся на спинку клисма и обвёл присутствующих вопрошающим взглядом.
        Никто не ответил.
        - Может оставить всё, как есть? - продолжал допытываться Антенор.
        - Или отыскать новую нору, - усмехнулся Митробат.
        - Только не в Карии, - сказал Дион, - Диоскорид наверняка нагнул Лагида и держит всё побережье. А с севера, я слышал Асандра прижимает другой племянник Одноглазого, Полемей[103 - Полемей - сын умершего старшего брата Антигона. Некоторые источники называют его Птолемеем. Талантливый полководец, активный участник войн диадохов на стороне своего дяди.].
        - Антенор, мы просто ещё не свыклись с тем, что нашему спокойному житью пришёл конец, - печально сказала Барсина, - надо найти Фарнавазду.
        Митробат кивнул.
        - На Родосе? - спросил Дион.
        - На Родосе. Ты поможешь?
        - Мог бы и не спрашивать, - усмехнулся Репейник.
        - Хорошо. Поедем только мы с тобой. Месхенет и Ваджрасанджит останутся здесь. Мало ли что.
        - А мальчик? - спросила Месхенет, - не пора ли ему всё рассказать?
        - Рассказать что? - раздался голос за спиной.
        Антенор обернулся. В дверях стоял Нарьямана, которого давно отправили спать.
        - Ты уже уезжаешь? - спросил он, набычившись.
        - Я ненадолго, - буркнул Антенор.
        Нарьямана с подозрением посмотрел на мать и Митробата.
        - О чём вы тут говорили?
        Митробат и Барсина переглянулись. Сотник еле заметно кивнул.
        - Есть кое-что, сынок, - медленно, смущаясь, проговорила Барсина, - что тебе следует знать о твоём отце.
        Родос, несколькими днями позже
        Задвижка отъехала в сторону беззвучно, видать на масло тут не скупились. Ну ещё бы, дом из самых зажиточных. В узкой щели появились глаза раба-привратника.
        - Чего тебе? - раздался внутри скрипучий старческий голос.
        - Дома ли хозяин? - поинтересовался Ономарх.
        - А тебе какое дело?
        - Да ты, я смотрю, невежа. Палка по спине твоей плачет. Зови хозяина, говорю.
        - Нет его дома. В отъезде он.
        - Ах ты негодный раб! Это хозяин тебя врать научил или сам такой наглый? Видели твоего хозяина поутру. Дома он, зови, пока я совсем не рассердился.
        - Не велел он беспокоить, - буркнул привратник, - ладно, позову.
        Задвижка закрылась, послышались шаркающие шаги. Ономарх усмехнулся, оглянулся на своих людей. Сопровождали его двое, близнецы, известные Антенору, как Левый и Правый.
        Паламед, скрестив руки на груди, лениво грыз тонкую щепку, которой перед этим выковыривал из зубов остатки недавней трапезы. Губы его кривились в извечной наглой ухмылке. Брат его был серьёзен.
        - Что там? - спросил Антенор, норовя выглянуть из-за спины Репейника.
        - Ох, не вовремя мы… - пробормотал Дион, - дружок наш с тобой, лучший. Вперёд успел.
        Они только завернули за угол храма Асклепия, как Репейник схватил Антенора за руку и рывком утянул себе за спину.
        - Ты сам-то не отсвечивай, - прошипел Антенор, разобравшись, что это сейчас было, - думаешь, он забыл, по чьей вине охромел?
        - Да тут прямо мёдом всяким калекам сирым и убогим намазано, - хохотнул Дион, но послушался и спрятался за угол, осторожно выглядывая.
        - Внутрь заходит, - сказал он, спустя некоторое не слишком долгое время.
        - А эти?
        - Остались снаружи.
        Потянулось томительное ожидание. Полуденное солнце жарило нестерпимо и Репейник, не выдержав, спрятался в стое[104 - Стоя - крытая галерея со стеной по одной стороне и рядом колонн по другой.] храма. Антенор весь извёлся, по спине градом катил пот, а голова стала совсем дурной, но «пост» он не желал оставлять, хотя прохожие косились подозрительно.
        - Может вечером придём? - взмолился Репейник.
        - Погоди, я не думаю, что Фарнабаз будет с ним долго говорить.
        - Да он уже долго говорит, как по мне.
        Однако после этих слов Диона ожидание окончилось. Ономарх вышел на улицу. По нему видно было, что беседой он недоволен. Епископ что-то сказал Левому, после чего удалился, к счастью для Антенора, вниз, а не вверх по улице. Правый последовал за ним, а Левый остался, причём ему это явно не понравилось. Он вскинул вслед епископу кулак и хлопнул ладонью по локтевому сгибу, после чего осмотрелся по сторонам. Явно искал тень.
        - Ах ты, зараза, - пробормотал Антенор, - ладно, уходим.
        - Не переживай, - обнадёжил его Дион, - я знаю, к кому обратиться.
        В тот же день, вечером у дома Фарнабаза появился эксафорон, открытые носилки, которые несли шестеро рабов. Шли они, совсем не напрягаясь, носилки были пусты. Сопровождавший их человек, тоже раб, постучал в дверь, ему открыли. Спустя некоторое время на улицу вышел Фарнабаз, одетый в нарядный гиматий. Он уселся в носилки и рабы потащили их прочь. Паламед, сидевший прямо на мостовой на противоположной стороне улицы, подобрался и двинулся следом.
        Возле дома, куда прибыл Фарнабаз, Левый отловил за руку пробегавшего мимо мальчишку и спросил:
        - Эй, малый! Чей это дом?
        - Тут живёт почтенный купец Филодем.
        Левый сплюнул на мостовую скорлупу фисташки, огляделся по сторонам.
        - А этого человека, который приехал сейчас знаешь?
        - Кто ж его не знает, это сам Фарнабаз. Говорят, он бывший сатрап.
        - Сатрап, ишь ты, - усмехнулся Левый, - а с почтенным Филодемом у него какие дела?
        - Обол.
        - Чего обол?
        - Обол дай, дядя, тогда скажу.
        - Ах ты сопля наглая! - возмутился Паламед, но всё же полез пальцами в пояс.
        Получив монету, мальчишка заявил:
        - Так симпосион сегодня почтенный Филодем устраивает.
        - А ты откуда знаешь?
        - Да ты что, дядя, весь квартал знает. Гигий, управляющий его, с утра суетится, рабы два раза на рынок бегали, и, говорят, флейтистки будут с во-о-от такими жопами!
        Левый заржал, смерил пацана взглядом. Лет десять тому на вид.
        - Ты не мелковат на жопы-то заглядываться? Женилка ещё не отросла.
        - Ты пошёл ты!
        Пацан ловко увернулся от подзатыльника, отскочил на несколько шагов и крикнул:
        - Сам себя трахни, катамит сраный!
        И стрелой унёсся прочь.
        Фарнабаза тем временем радушно приветствовал хозяин дома, однако на подготовку к симпосиону встреча не походила. Никто из рабов не спешил омыть гостю ноги и увенчать розами. Вместо андрона Фарнабаз прошёл во фронтестерион хозяина. У двери ждал человек. Филодем представил его.
        - Мой родич, Дион.
        - Радуйся, достопочтенный сын великого Артабаза, - приветствовал перса Репейник, - прошу, проходи, он ждёт тебя.
        Фарнабаз кивнул, не стал спрашивать, кто ждёт. Вошёл внутрь. Человек, сидевший внутри на клисме, поднялся ему навстречу.
        - Радуйся, Фарнавазда, - сказал бывший конюх.
        - Радуйся, Антенор, - ответил бывший сатрап.
        Они сцепили предплечья.
        «Может даже в одном шатре локтями толкались».
        - Его за полночь назад унесли, - докладывал Ономарху Паламед, - песни распевал на всю улицу. Видать хорошо гульнул.
        - Не нравится мне это… - мрачно буркнул Ономарх.
        - Что? - спросил Промах.
        - То, что после нашего разговора он вот так спокойно отправится бухать.
        - А чего ты ожидал, господин? - спросил Правый.
        - Ожидал, что забегает, засуетится, улизнуть попытается…
        Его разговор с бывшим сатрапом сразу вырулил куда-то не туда. На осторожные попытки выяснить источник слухов про щенка Божественного, проклятый полуварвар сразу дал понять, на какой длины приапе он вертел Циклопа и всех его прихвостней.
        Ономарх только зубами заскрипел. Ему очень хотелось задрать вверх пегую бороду варвара и пощекотать ему горло кинжалом. Но здесь были не Келены, не Тарс, даже не Сидон. Здесь, на Родосе, чаша весов никак не хотела падать под тяжестью побед Антигона. Его эмиссары, Мосхион и Потомений, добившись поначалу успехов, вскоре увязли в бесконечной пустой говорильне. Виной тому был Эсхин, знаменитый оратор, давний сторонник македонян и противник афинянина Демосфена, противостояние с которым он много лет назад проиграл и приехал на Родос в изгнание. Свой вес он здесь не потерял, открыл школу риторики, архонты прислушивались к нему. В последнее время Эсхин выступал на стороне Птолемея, и Ономарх подозревал, что Лагид очень хорошо ему за это платит.
        Только влиянием этого мерзавца можно было объяснить охлаждение родосцев к делу Антигона. И это после впечатляющей победы, добытой их, островитян руками. Сколько не указывал Мосхион архонтам на то, что дело Лагида трещит по швам, те отвечали, что всё пока вилами на воде писано. И победа не такая уж впечатляющая - как говорят, Менелай ускользнул невредимым с частью кораблей и уже принудил некоторых царей Кипра к союзу со своим братом. Что до войска Мирмидона, то у Лагида денег куры не клюют, а на Тенаре всегда полно бездельников. Да и флот Селевка, равный недавно разбитому, никуда не делся, а у самого Антигона под Тиром дела идут неважно. Не сдаётся Тир и по морю хорошо его Лагид снабжает. Так что резких телодвижений делать не надо, следует подождать, посмотреть, как пойдёт.
        Тут ещё одна новость пришла, будто Громовержец перун свой приложил - Птолемей провозгласил свой отказ от всяких притязаний на Элладу и объявил всем полисам полную свободу. Он вроде и не властвовал по ту сторону моря, там Кассандр с Полиперхонтом и стратегами Циклопа грызлись, каждый сам за себя, но даже такие мало к чему обязывающие и, если подумать, ничего не стоящие слова, мигом подкинули симпатии эллинов к Лагиду до небес.
        Антигон немедленно издал точно такой же декрет о свободе, но эффект был уже не тот.
        Позиции стратега-автократора Азии, несмотря на военный успех, удивительным образом слабели, и Ономарх чувствовал себя на Родосе на птичьих правах. Однако он всё же прибыл не один, человек пятьдесят с собой привёз, отборных головорезов. Для всяких особых дел хватило бы. Ну нет же в самом деле у полуварвара воинства.
        Однако, обнаглел мерзавец. Ничего не боится. Когда епископ перешёл к завуалированным угрозам, Фарнабаз просто указал ему на дверь.
        Но всё же Ономарх хорошо разбирался в людях и чувствовал - что-то тут не то. Готов был поклясться, что Фарнабаз в какой-то момент побледнел, напрягся, голос чуть потерял в твёрдости. Стало быть, беспокоится, а значит должен что-то предпринять.
        - Промах, - позвал епископ, - возьми двадцать человек и прогуляйся в порт. Посмотри, как там, спокойно ли.
        - Ты, господин, думаешь, он сбежать попытается? - спросил Левый.
        - Думаю.
        Промах молча кивнул и удалился.
        На следующий день Фарнабаз не выходил из дома, но беспокойство епископа повысилось - вокруг жилища перса крутились какие-то подозрительные люди. Входили, уходили. За некоторыми проследили и видели их в порту. Из нескольких кораблей Фарнабаза, стоявших в эти дни в гавани, один ушёл, ещё на два что-то грузили. Товары, наверное. Он же купец теперь.
        Не нравились Ономарху эти товары.
        Во вторую ночь, как и в первую, ему не спалось. Сидел с полупустой чашей, смотрел на огонь лампы. Думал.
        - Господин! - закричали за дверью, - господин!
        - Что случилось?
        В комнату ворвался один из людей Промаха в сопровождении Левого.
        - Господин, они уходят!
        - Кто?
        - Корабли Фарнабаза! Ещё один ушёл, последний тоже, верно, отчалит сейчас!
        - Сейчас? Ночью? - Ономарх привстал.
        «Вот оно!»
        - Промах там?
        - Да!
        Епископ взглянул на Левого.
        - Всех поднимай! В порт, немедля!
        До порта бежать было совсем недалеко. За квартал они услышали звуки драки, лязг стали, крики.
        - Быстрее!
        Паламед вырвался вперёд, завернул за угол, выскочил ан пирс.
        - Бра-ат!
        На узком пирсе несколько человек танцевали друг с другом пирриху. Рыжее пламя плясало в руке одного из оборонявшихся, в коем Ономарх немедленно узнал…
        - Снова ты, тварь!
        Антенор принял на маленький круглый щит-пельтарион клинок Промаха и в ответном выпаде всадил свой меч ему меж рёбер. Правый рухнул на колени и завалился набок.
        - А-а-а! - истошно заорал Левый.
        - Антенор! Быстрее! - крикнул с борта аката Фарнабаз.
        Дион, дравшийся рядом с гетайром, сбил с ног последнего из людей Правого и бросился к сходням. Гетайр пятился следом.
        - Быстрее!
        Репейник втащил Антенора на борт. До сходней домчался Левый, за ним спешил епископ с оставшимися людьми. Один из людей Фарнабаза взмахнул длинным багром и огрел им Паламеда. Тот успел отшатнуться, но острый кончик багра прочертил по его лицу глубокую борозду. Матросы втащили сходни и оттолкнули шестнадцативёсельный акат от пирса. Другой корабль бывшего сатрапа уже выходил из гавани.
        - Бра-а-ат! - выл Левый.
        Он бросился к Правому, рухнул на колени и сжал в объятиях его тело.
        - Болваны! Чего вы застыли! - бесновался на берегу Ономарх, - зовите стражу! Будите Мосхиона! Мне нужна триера! Они же уйдут!
        На востоке начал светлеть горизонт. Оба аката Фарнабаза поставили паруса. На первом командовал его старший сын, вторым управлял сам бывший сатрап. А младший сын накануне пересёк пролив и поджидал в Кавне. Он уже купил там три десятка лошадей и припасы на много дней пути. Местные купцы не знали, каких богов благодарить - парень даже не торговался.
        Ещё два корабля из десяти, которыми владел купец Фарнабаз также накануне, незаметно от соглядатаев Ономарха отбыли в Эфес.
        Когда триера с Ономархом наконец вышла в море, конный отряд уже мчался в Хрисаориду.
        - А дальше?
        - Дальше… Дальше ты увидишь, во что превратилась Царская дорога без великого царя.
        - Не думаю, что с прошлого года что-то изменилось. Что же дальше? Где мы, наконец, остановим коней?
        - Кто знает? Может быть на краю Ойкумены.
        - Далеко. Так далеко не доходил даже Александр. Края Ойкумены достиг лишь его великий предок. Но то была западная половина мира.
        - На западе теперь царство без царя. Пусть за него грызутся изменники. Судьба царя без царства там, где восходит солнце.
        Продолжение следует…
        notes
        Примечания
        1
        10 июня 323 года до н. э. Древние греки вели счёт лет по Олимпиадам. Самые первые Олимпийские Игры состоялись в 776 году до н. э. Это летоисчисление введено Тимеем Сицилийским в III веке до н. э., то есть позже описываемых событий.
        2
        Антиграф - писец, секретарь, делопроизводитель. Архиграмматик - начальник царской канцелярии. Помимо этого, в Индии Эвмену впервые было доверено командование частью войска.
        3
        Январь 316 года до н. э.
        4
        Пантобаты - варвары, обученные и вооружённые на манер македонских фалангитов-педзетайров.
        5
        Синасписм - более тесный строй, чем тот, в котором обычно сражается фаланга. Используется синасписм для обороны.
        6
        Гипасписты - «Щитоносцы». Отборное подразделение тяжёлой македонской пехоты, которое могло сражаться и в сомкнутом и в рассыпном строю. В полевых сражениях гипасписты служили связующим звеном между тяжёлой конницей гетайров и фалангой (отсюда их ранее название - «щитоносцы гетайров»). Корпус «Серебряных щитов» был сформирован именно из ветеранов-гипаспистов.
        7
        На персидском «ланика» означает - «воин».
        8
        Гекатомба - жертва ста быков.
        9
        Таксис - подразделение фаланги численностью в 1500 человек. Командовал таксисом таксиарх.
        10
        В 316 году состоялось очередное прохождение кометы Галлея.
        11
        Фрурарх - начальник воинского гарнизона города или крепости.
        12
        Лаг, имя отца Птолемея I, переводится, как «заяц».
        13
        Антестерион, «месяц виноградной лозы», начинался в середине февраля.
        14
        Баалат-Гебал - «Владычица Библа», верховная богиня этого города. Отождествлялась с египетской Хатор, богиней неба, любви, женственности, красоты, плодородия, веселья и танцев.
        15
        Архифилакит - полицейский чиновник в эллинистическом Египте.
        16
        Гиппогога - судно для перевозки лошадей.
        17
        Отакоуст - шпион, агент внутренней разведки (агент внешней разведки - катаскоп).
        18
        Автор - Семонид Аморгский.
        19
        Парасанг - персидская мера длины, равная 5549 м.
        20
        В описываемое время рис на Ближнем Востоке ещё не выращивали. Он начал распространяться на запад из Индии после похода Александра.
        21
        Сирикс - ложе.
        22
        Диостра - ползун.
        23
        Эвтитон - общее название машин, бивших стрелами по настильной траектории. Машины-камнемёты, бившие навесом, назывались палинтонами.
        24
        Махайра, она же копис - кривой слабоизогнутый меч с внутренней, «ятаганной» заточкой. Использовался обычно в коннице и греками и персами (от которых греки его и заимствовали).
        25
        Горит - скифский и персидский футляр для лука и стрел.
        26
        Епископ - смотрящий, надзиратель, страж.
        27
        Халибское железо - сталь.
        28
        Келесирия - историческая область в долине Бекаа между хребтами Ливан и Антиливан. Во времена диадохов название Келесирия было распространено на Палестину и Финикию.
        29
        Петтейя - древнегреческая игра, похожая на шашки. Один из её вариантов, «полис» воспроизводил осаду крепости.
        30
        Каллиройя - дочь титана Океана. Ройя - гранат, символ женской груди в греческой поэтике. «Калли» означает - «прекрасный».
        31
        Уаджат - левый глаз Хора (Гора). Один из самых могущественных символов в религии древних египтян.
        32
        Согдийская Скала - крепость в Согдиане, исторической области в Средней Азии, ныне разделённой между Узбекистаном и Таджикистаном.
        33
        Каусия - македонский войлочный берет.
        34
        Иларх - командир илы, подразделения македонской и фессалийской тяжёлой конницы численностью в 200 всадников.
        35
        Демосфен из Лаконии - победитель в беге на стадий на Олимпийских Играх 316 года до н. э.
        36
        Диглосс - переводчик.
        37
        Дханур-веда - искусство стрельбы из лука.
        38
        Парвата - гора (санскрит).
        39
        Марана - смерть (санскрит).
        40
        Джайа - победа (санскрит).
        41
        Элисион - в древнегреческой мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна и избранные герои живут без забот. Аналог рая. В римской мифологии - Элизиум, Елисейские поля.
        42
        В "Законах Ману" суицид допускается только для брахманов: "Брахман, без страха и горя освободившийся от своего тела при помощи одного из способов, завещанных нам святыми, считается достойным того, чтобы быть допущенным в местопребывание Брахмы".
        43
        Прайопавеш, самоубийственный пост, допускаемый в индуизме.
        44
        Пирриха - античный, изначально спартанский, танец с оружием.
        45
        Клинэ - ложе, на котором древние греки обедали. Греческое слово «триклинон» и латинское «триклиний» означало столовую.
        46
        «Бэ-мата - шмай, бэ-ла мата - тотбай» - «в моём городе - моё имя, в другом - моя одежда» (арамейский). Аналог пословицы - «встречают по одёжке, а провожают по уму».
        47
        «Батар анйя азла аниюта» - «за бедняком бедность ходит» (арамейский).
        48
        1 мина - 100 драхм.
        49
        «Авва» - «отец» (арамейский).
        50
        «Ла ташдун дма» - «не проливайте кровь» (арамейский).
        51
        «Зиль лах» - «иди себе» (арамейский).
        52
        «Мэмат тэмун, тор нагах» - «смертью умрёшь, бык бодливый» (арамейский).
        53
        «Крава» - «война» (арамейский).
        54
        Ксенодок - хозяин гостиницы.
        55
        Ани - один из синонимов солнца на языке древних египтян.
        56
        Уахенти - «первый на ладье», капитан.
        57
        Та-Сети - Эфиопия.
        58
        Реки, текущие обратно - Тигр и Евфрат.
        59
        Великая Зелень, Зелёные воды - Средиземное море.
        60
        Ремту - самоназвание египтян.
        61
        Аму - «овцеводы». Так египтяне называли азиатов. Слово имело негативную окраску.
        62
        Тисури и Тидаин - египетские названия Тира и Сидона соответственно.
        63
        Джедхор - фараон XXX династии Тах.
        64
        Яхмад - египетское название Сирии.
        65
        Фенех - финикийцы.
        66
        Нектанеб II, последний фараон XXX династии и последний этнический египтянин на троне Священной Земли. Его имя Нахтхорхеб (Нехетхорхебит). Интересно то, что греки тем же именем Нектанеб называли его дядю, хотя настоящее имя того - Нехетнефеб.
        67
        Херитепаа - номархи, властители сепатов (номов), областей, на которые был поделён Египет.
        68
        «Утомился» - в языке египтян означало «умер».
        69
        Нехси - негры, кушиты. Та-неху - ливийцы. Дешрет - красная корона Нижнего Египта, которой в XVIII - XVI веках до н. э. владели завоеватели гиксосы, хаки.
        70
        Триспаст - древнегреческий трёхшкивный строительный кран.
        71
        Брухейон - царский квартал в Александрии.
        72
        Остров Тапробана - вероятно Шри-Ланка.
        73
        Эпитроп - регент.
        74
        Проастейон - загородное имение.
        75
        Гексера - гребной боевой корабль, в котором на трёх вёслах одного борта в поперечном сечении сидело шесть человек (наиболее популярная сейчас версия).
        76
        Таламиты - гребцы нижнего ряда (талам - трюм). Зигиты - гребцы среднего ряда. Траниты - гребцы верхнего ряда (траной называлась скамья гребца).
        77
        Гептеры впервые в истории упомянуты в эпизоде подготовки Александра Македонского к Аравийскому походу (по сообщениям Плиния и Курция Руфа). Среди построенных в Финикии для Антигона кораблей Диодор упоминает так же октеры, нонеры и децеры (декеры).
        78
        Афракт (греч.) - «открытый». Так называли корабли, на которых гребцы не защищались сплошным бортом. Они сидели на виду у всех, между опорами «перил», поддерживавших катастрому - боевую палубу. Афрактами так же часто называли беспалубные суда.
        79
        Троп - киль. Стэйра - форштевень. Акростоль - продолжение стэйры, рог на носу. Афластон - декоративный завиток на корме. Парексерейсия - аутригер, через который гребли два верхних ряда гребцов.
        80
        Гиппагога - судно для перевозки лошадей.
        81
        Фаретра - футляр для стрел., колчан.
        82
        Хольк, холькас, холькад плойон - парусное грузовое судно. Не следует путать с одноимённым североевропейским парусником X - XV века.
        83
        Ксенаг - предводитель наёмников. Наниматель или представитель нанимателя.
        84
        Ификратовы пельтасты, ификратиды - средняя пехота, изобретённая афинским полководцем Ификратом.
        85
        Криптостратейя - тайный отряд.
        86
        Знаменосец - адмирал у египтян.
        87
        Эпиталама - свадебная песнь. Талам - порог гинекея, женской половины дома, где находилась общая спальня мужа и жены.
        88
        Спарты - «посеянные». Неистовые в бою воины, выросшие из зубов дракона, посеянных героем Кадмом, легендарным основателем Семивратных Фив. Согласно Павсанию, из рода спартов числил себя знаменитый фиванский полководец Эпаминонд.
        89
        Плетр - 31 метр.
        90
        Проемболлон - «бьющий первым». Вспомогательный таран над ватерлинией, предназначенный для разрушения вражеских весел и препятствия слишком глубокого погружения в корпус корабля основного тарана. Обычно их было два.
        91
        «Беллер» («белемнон», «беллес») - стрела, дротик. «Фонос» - убийство.
        92
        Икрия - ют, палуба на корме судна.
        93
        Хедолия - место кормчего, где он управлял педалионом - двумя рулевыми вёслами.
        94
        В афинском судопроизводстве на речь отводилось определённое время, которое измерялось с помощью клепсидры, водяных часов, «амфорами» (53 минуты) или «хоями» (4.5 минуты).
        95
        Ликоктон - «убийца волков» (греч.).
        96
        Кенотаф - надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного, символическая могила.
        97
        Улке мука - волчье семя (гетский).
        98
        Ситалк - «дарующий хлеб». Этим именем Аполлона называли в Дельфах.
        99
        Абдерит - уроженец города Абдеры во Фракии. Этим словом греки называли простаков.
        100
        Трапедзит - меняла, банкир в Древней Греции.
        101
        Фема - депозит.
        102
        Правильнее произносить на авестийском - Кэрсаспа. Я изменил на позднеперсидское произношение для большей благозвучности.
        103
        Полемей - сын умершего старшего брата Антигона. Некоторые источники называют его Птолемеем. Талантливый полководец, активный участник войн диадохов на стороне своего дяди.
        104
        Стоя - крытая галерея со стеной по одной стороне и рядом колонн по другой.