Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Томин Юрий : " Карусели Над Городом " - читать онлайн

Сохранить .
Карусели над городом Юрий Геннадьевич Томин
        Фантастическая дилогия ленинградского писателя о приключениях детей - посланцев инопланетной цивилизации.
        Для среднего школьного возраста.
        Оформление и рисунки Юрия Бочкарева.
        Юрий Томин
        КАРУСЕЛИ НАД ГОРОДОМ
        Повести, в которых правда всё, кроме выдумки
        Об авторе этой книги
        Однажды в издательство пришло письмо.
        Его написал один мальчик. Он очень просил редактора рассказать, есть ли на свете волшебные спички, и если есть, прислать ему хотя бы несколько штук. И в редакции сразу догадались, что мальчик - ученик четвертого класса - недавно прочитал книгу Юрия Томина «Шел по городу волшебник».
        И еще такое письмо было:
        «Дорогой товарищ редактор!
        Пишет вам ученик шестого класса Усть-Каменской школы Валерий Ананьев. Я только что прочитал книгу Юрия Томина «Повесть об Атлантиде». Юрий Томин очень хорошо описал в своей книге наш поселок и ребят нашего класса. Только он немного перепутал фамилии ребят и название поселка, и место, где он стоит. По-настоящему наш поселок называется Усть-Каменка, и стоит он не там, где сливаются реки Енисей и Тунгуска, а на самом берегу речки Изылы, которая впадает в реку Иня, а Иня уже впадает в Обь - это совсем рядом с Новосибирском. А остальное в книге все правильно - и про пристань, и про рыбалку, и про наших ребят…»
        Нет ничего приятнее для писателя, чем читать такие вот письма. Это значит, что писатель точно приметил то, чем живут тысячи мальчишек и девчонок нашей огромной страны, что его книги нашли отклик в их сердцах.
        В книге о писательском труде - «Золотая роза» - Константин Георгиевич Паустовский сказал:
        «Для того чтобы писать, нужно знать очень многое. И не только природу, а технику, медицину, астрономию, геологию… Нужно уметь делать своими руками хотя бы самые простые вещи. Чем больше писатель знает, тем резче, сильнее он видит поэзию там, где ее не увидит человек с малыми знаниями… Для того чтобы писать интересно, нужно самому быть интересным. Нужно создавать свою биографию».
        Создавать свою биографию…
        Не каждому человеку удается такое.
        Чаще всего обстоятельства создают биографию человека.
        Приходит день, когда каждый из нас начинает вдруг понимать, что судьбу его не принесут, как игрушку, в кармане. Что он сам должен сделать эту судьбу. И еще - что это будет так трудно, как, пожалуй, ничто в жизни.
        Немного позднее человек доходит еще до одной истины: «Жизнь не бывает хорошей или плохой, она просто бывает разной. Она всегда - просто жизнь. И от тебя самого зависит сделать ее интересной».
        Юрий Томин именно создавал свою биографию.
        Ему только что «стукнуло» двенадцать лет, как началась Великая Отечественная война.
        Для Юры она началась эвакуацией под Сталинград. И почти сразу же снова эвакуация. Теперь уже в Горький.
        Страшное это слово - эвакуация. Люди покидают родные места, уходят от боев. Целыми днями стоят эшелоны на запасных путях, пропуская к фронту составы с техникой и войсками. Вокзалы и привокзальные площади переполнены. Питательные пункты не справляются с нарастающим потоком людей.
        Пищу готовят прямо на кострах. Спят, где придется. А впереди - неизвестность: куда, что?..
        В такое время дети взрослеют рано и рано начинают задумываться о дальнейшей жизни.
        Юра знал - надо учиться. И в Горьком, где он наконец оказался, поступил сначала в школу, а потом в ремесленное училище.
        Только в 1945-м он возвратился в еще больной после блокады, израненный Ленинград.
        Снова школа - десятый класс. Аттестат зрелости.
        И вопрос - КУДА?
        Сто путей лежало перед ним.
        Можно было стать инженером-строителем, тогда это была самая нужная специальность. Или механиком. Или офицером. Или геологом…
        В каком-то журнале он прочитал рассказ о моряке дальнего плавания.
        У моряка были необъятные клеши, заграничная зажигалка и всегда наготове соленые, хлесткие словечки.
        Конечно же - штурманом!
        И Юра оказывается в Высшем мореходном училище.
        Но через год понимает, что ветер романтики занес его не туда. Клеши, зажигалки, обветренное лицо - шелуха. Да и корабли - это романтика давно освоенных путей. А ему хотелось нового, еще никому не известного.
        Быть может, это новое - в физике? В тайных глубинах атомного ядра, в той самой земле, по которой мы ходим и о безднах которой еще ничего не знаем?
        В самом деле - ведь человек проник в глубь нашей планеты всего на десяток километров. По сравнению с диаметром земного шара это тончайшая пленочка, вроде стенки мыльного пузыря! А дальше? Быть может, именно там - будущее человечества!
        И он перебирается на физический факультет Ленинградского университета.
        Решено твердо - геофизика.
        Дальние поисковые партии, глухая тайга, горы, холодные реки - вот его будущее. Будет трудно, будут многодневные переходы пешком и на лыжах, будут одинокие ночевки в снегу, упряжные собаки, олени и товарищи - суровые молчаливые люди, которые ценят действие выше слов.
        Нужна хорошая тренировка для будущего, закалка. А для этого - спорт.
        Еще в мореходке он - один из первых в легкой атлетике. В университете - уже чемпион Ленинграда среди юношей. В добавление к этому - первый разряд по баскетболу и вторые разряды по волейболу и настольному теннису.
        Он отдавал спорту почти столько же времени, сколько и учебе. Наконец окончен физфак.
        И пришло то, о чем он мечтал: крайний север Западной Сибири, полевая партия, дальние неизвестные пути. На самолетах, знаменитых «шаврушках» - амфибиях Ш-2 - людей и приборы забрасывали в «белые пятна» - такие места, которые в управлении знали только по аэрофотосъемке. Пришла работа, в которой были крепко связаны в один узел сопки, реки, пот, холод, усталость, ночевки на голой земле и мечты.
        Туруханск, Игарка, Курейка, Таз, Средняя Тунгуска, Верхняя Тунгуска, Енисей…
        Романтика.
        При этом слове воображение городского человека непременно рисует бородача в ковбойке и с гитарой в руках у костра или жилистого геолога в парусиновой робе, лихо дробящего камни своим молотком на длиннющей рукоятке…
        А ведь она совсем не такая, настоящая романтика.
        Бородач с гитарой и лихой геолог - это из броских журнальных фото, из песен и надуманных кинофильмов.
        А тут день за днем тянулась размеренная, однообразная работа, рассчитанная далеко вперед по часам. Один день от другого отличался числом преодоленных препятствий и количеством пройденных километров. Нужно было очень многое успеть в короткие летние месяцы.
        Едва сходил снег, воздух начинал звенеть от комаров. Потом поднимался овод. Когда исчезали и те и другие, начинала неистовствовать мошка - знаменитый гнус. На ходу мошка еще не страшна - она облаком вьется позади. Но стоит остановиться, чтобы поставить приборы, осмотреть породу или записать наблюдение, и туча мошки мгновенно окутывает человека, лезет в глаза, ноздри, уши, липнет к потному лицу. Она забирается под одежду, разъедает кожу под поясом, на сгибах колен и на щиколотках, доводит до слез нервных и нетерпеливых. И только во время отдыха, когда разложены дымокуры или поставлены палатки, можно неторопливо оглянуться на пройденный путь.
        Болота, покосившиеся столбы сухих лиственниц, зеленоватая дымка душных испарений.
        И дни, когда проклинаешь все на земле.
        И дни, когда радуешься открытию, которого ждал с таким нетерпением.
        Настоящая романтика брала от человека столько же, сколько давала.
        И эту романтику работы Юрий Томин узнал сполна и влюбился в нее.
        Три года он отдал Крайнему Северу. Стал начальником геофизической партии. Потом поступил в аспирантуру, чтобы совершенствоваться, глубже узнать свою специальность.
        И тут что-то помещало ему.
        Это «что-то» оказалось литературой.
        Рука сама просилась к бумаге, чтобы рассказать о том, что он увидел и пережил.
        Давно известно, что путешествия обогащают человека огромностью и разнообразием знаний.
        Но что ст?ят эти знания, если они так и останутся достоянием одного человека! Человек этот будет похож на скрягу, в одиночестве любующегося своими сокровищами.
        Надо отдать то, что увидел и узнал.
        Кому?
        Сомнений на этот счет не было - молодым. Тем, кто только вступает в жизнь. Это важнее всего. Потому что очень часто едва повзрослевшие ребята думают, будто не осталось для них в жизни никаких уже тайн, ничего неизвестного. «Я это знаю, отстань!» Постепенно «я это знаю» становится второй натурой такого человека, и мир для него тускнеет, не остается в нем радости открытия, радости новизны каждого дня. А сам человек этого не замечает и становится очень скучным.
        Такие люди больны самомнением. Их надо учить видеть мир заново.
        И Томин начинает писать.
        Однажды другой писатель, тоже геофизик по специальности, Олег Куваев, прошедший почти по тем же тропам, по которым шел Томин, сказал в письме своему другу:
        «Люди просят у жизни всякое, кто денег, кто красоты, кто талантов. Пусть же даст мне Фортуна возможность шляться по планете и умение писать об этом так, чтобы жирным дачникам не спалось по ночам, и счастливее меня не будет человека. Удивительно и прекрасно каждое место на земле… и люди обязательно должны понять это. Может быть, посмотреть, как мчится по кочкам вспугнутый олень, - не менее достойное занятие, чем слушать «Пиковую даму». А ведь мне повезло в жизни - я уже видел и держал в руках розовую чайку… Я слушал, как плачут на озерах гагары, и наши спины сгибались под тяжестью гусей. Не каждому посчастливилось замирать от ужаса в бушующем море, не каждый чуть не плакал от злости на тридцатом километре кочек. Я благодарен своей работе за это…»
        Первая книга писателя всегда о том, что ему ближе всего.
        Первая повесть Томина - это «Повесть об Атлантиде».
        Она - о людях прямых и отважных.
        И автор благодарен тайге и своей работе за то, что они дали ему возможность написать эту книгу.
        У геофизика Юрия Томина тоже оказалась в руках розовая чайка - талант писателя.
        Через год появляется на свет вторая его книга - сборник рассказов «Алмазные тропы».
        Так определился его путь.
        Томин стал детским писателем.
        Впрочем, я не считаю, что литература резко разделяется на «детскую» и «взрослую».
        Хорошо написанную книгу для ребят частенько читают взрослые. А книги, которые раньше считались сугубо «взрослыми», сейчас с наслаждением читают ребята. Например, «Трех мушкетеров» Дюма или «Зверобоя» Фенимора Купера.
        Настоящая книга интересна для всех возрастов. Ребята находят в ней одно, взрослые - другое, и каждый радуется своему открытию. Разве рассказ Гайдара «Голубая чашка» - не совершенно взрослый и грустный рассказ о ревности?
        Книги Томина читаются всеми.
        В ленинградском Доме детской книги я видел отзывы-письма на них от двенадцатилетних и от шестидесятилетних.
        Мне кажется, что «детский» писатель - тот же самый «взрослый», только лучше иного «взрослого» понимающий и знающий ребят.
        Это писатель, который до конца остается мальчишкой, зап?ем читает приключения и фантастику и склонен к авантюрам в самом хорошем смысле этого слова. Короче - это человек, не забывший своего детства.
        Предельно приближаясь к молодому читателю, он должен идти дорогой детства, но всегда чуточку впереди. Он должен вести ребят за собой, как ведет их учитель.
        И всегда помнить, что он и есть воспитатель, наставник, советчик - старший товарищ, которому доверяют.
        Во всех своих произведениях Юрий Томин - именно старший товарищ.
        Есть в сборнике «Алмазные тропы» рассказ «Я тебе верю».
        Это история о том, как подружились летчик и мальчик Федя. Отец Феди погиб на фронте в последние дни войны. Мать - лесной инженер - пропала в тайге. Остался Федя у нелюбимой тетки, которая считала его для себя наказанием сущим. Решил Федя бежать от тетки.
        И наверное, не скоро бы он выбрался на прямую дорогу жизни, если бы не попался ему на пути человек большой доброты - Гога Сизов.
        Через некоторое время двое мужчин стали жить вместе - Гога и маленький Федя.
        Гога учил своего друга управлять самолетом и относился к нему, как ко взрослому. Федя полюбил Гогу, как отца.
        Однажды пилот взял с собой Федю в полет пассажиром.
        Ш-2 летел над тайгой и над реками, Федя присматривался, как его старший друг управляет машиной, и обоим было хорошо в голубой сверкающей высоте.
        Только одну ошибку сделал Гога во время полета.
        Бывший военный летчик, он не выдержал однообразности полета и, увидев далеко внизу летящую стаю гусей, спикировал на нее. Сколько раз он делал так - и все обходилось.
        Но тут получилось иначе.
        Один из гусей, то ли от ужаса, то ли в глупом гусином бесстрашии, ринулся на машину и попал под винт.
        Ш-2 разбился о деревья тайги.
        Три дня лежал Федя под брезентом у обломков упавшего самолета, в то время как Гога с четырьмя сломанными ребрами пробирался по глухомани к поселку.
        Пролетали над тайгой спасатели, но так и не увидели погибший Ш-2. И тогда Федя, превозмогая боль в голове - у него было сотрясение мозга, - добрался до самолета и поджег его, чтобы показать место спасателям.
        Гога выписался из больницы первым.
        Он пришел к Феде и сказал, что его исключили из комсомола, что на аэродроме ему не верят сейчас и что ему остается одно - уехать из поселка на год для того, чтобы снова стать человеком.
        - Я не могу смотреть ребятам в глаза… Не обижайся, Федор… - Гога обнял его за плечи. - Я даю слово - через год… Сейчас нам нельзя вместе. Я сам еще не знаю, что со мной будет.
        Гога ушел, сказав на прощанье пустые слова: «Будь мужчиной». Но Федя не хотел быть мужчиной.
        Он верил своему другу до конца и знал, что тот уедет сегодня последним пароходом и пароход этот отойдет от пристани через несколько минут.
        Томин так кончает рассказ:
        «Федор толкнул раму, вскочил на подоконник и, как был - в серых больничных штанах и халате, - бросился вниз по откосу. Он ворвался на пароход вместе с третьим гудком, перепрыгнул через какие-то корзинки и сразу увидел мокрый прорезиненный плащ Гоги.
        - Я хотел тебе сказать… - проговорил Федя.
        Но машина уже работала, и пристань уплывала от парохода.
        - Ерунда, - засмеялся Гога. - Я сам хотел… Ты понимаешь, Федор! Мы купим тебе одежду на первой же остановке».
        Я недаром так длинно пересказал этот по-настоящему, по-мужски суровый рассказ. В нем - весь Томин. Таковы и остальные его рассказы.
        Без слюнявости. Без скидки на возраст. Без заигрывания с читателем.
        С 1962 года Томин вдруг обратился к фантастике.
        В руках у читателей одна за другой появляются повести «Борька, я и невидимка», «Шел по городу волшебник», «Нынче все наоборот».
        Наверное, вы сразу же представите себе космические корабли, страшных чудовищ на только что открытых планетах, людей в серебристых скафандрах и черное небо с пронзительными, немигающими звездами.
        И ошибетесь.
        Фантастика Томина совершенно другая.
        Она очень похожа на действительность, в которой мы живем каждый день, только в этой действительности вдруг происходит что-нибудь такое, от чего люди сразу становятся не похожими на самих себя.
        Шестикласснику Толику Рыжкову неожиданно попал в руки коробок со спичками.
        Но спички в коробке были не простые, а без головок. Стоило загадать что-нибудь и переломить пополам такую спичку, и все, что было загадано, исполнялось мгновенно.
        Толик ломал спичку за спичкой и загадывал.
        Родители у него стали самыми добрыми на свете.
        Он сам стал лучшим хоккеистом в стране.
        Потом самым храбрым.
        Потом самым лучшим шахматистом.
        Потом…
        Он мог стать кем только захочет, если бы не очутился вдруг в стране…
        Нет, нет! Я не буду пересказывать повесть «Шел по городу волшебник». Сильнее, чем написано, не перескажешь.
        Чем дальше я читал повесть, тем яснее видел, что Томин - не обычный фантаст.
        Он относится к редкой категории сказочных фантастов.
        Если научные фантасты выдумывают и предполагают, то сказочные фантасты представляют обычную жизнь под необычным углом зрения.
        Многое в нашей жизни проходит незаметным. Например, та же жадность. Живет человек как человек и не подозревает, что он - самая настоящая жадина. Как показать такому человеку, кто он на самом деле?
        И вот писатель берется за перо - и под его руками оживает сверхжадный человек.
        Сначала читаешь и даже не веришь, что могут такие жить на свете. Потом присматриваешься внимательнее… Э! Да это же один из моих знакомых! Вот даже разговор похож, и повадки такие же… Только почему он такой неприятный? Эк писатель его разрисовал! Да и фантастики никакой в книге нет, это же все - правда!
        Вот что такое сказочная фантастика.
        Главная задача литературы - это исследование человека. В любом самом маленьком рассказе, в любом романе действующие лица - всегда люди. Хорошие и не особенно хорошие, симпатичные и несимпатичные.
        Литература учит человека жить, не повторяя ошибок прошлых поколений.
        У фантастики свои способы исследования человека. Для того чтобы глубоко проверить характер человека, заставить его полностью проявить себя, надо поставить его в ситуацию поистине необычную.
        А какой другой вид литературы обладает способностью создавать необычные ситуации, ставить героев в отношения неожиданные?
        Только фантастика.
        И вот писатели, иногда даже те, которые никогда не писали фантастику, посылают своих героев в ее страну.
        Страна Фантазия существует не для того, чтобы погулять по ней и насладиться захватывающими дух приключениями. В эту страну приезжают для того, чтобы понять действительность и хорошенько разобраться в ней.
        Недавно Юрий Томин написал еще одну книгу. Тоже фантастическую. Она про то, как в маленьком городе…
        Стоп! Я ничего не буду пересказывать.
        Сейчас вы откроете ее и все узнаете сами.
        Николай Внуков
        КАРУСЕЛИ НАД ГОРОДОМ
        Предисловие,
        но не для того, чтобы прояснить, а чтобы слегка запутать
        В нашей прекрасной, стремительной, нейлоново-транзисторной и реактивно-космической жизни все еще встречаются маленькие города. Таких городов становится все меньше, и убыль эта необратима, потому что маленькие города постепенно превращаются в большие, а вот большие в маленькие - никогда.
        В разных городах и живут по-разному. В большом, например, если видят во дворе дома человека, прогуливающегося с собакой, то почти все знают, из какой квартиры эта собака. Потому что собака в большом городе заметна. А вот людей там хватает, и поэтому никто нам не скажет, что за человек вошел в двадцать пятый подъезд, из какой он квартиры и кто он такой - кандидат сельскохозяйственных наук или жулик.
        В маленьких городах собаки часто бегают сами по себе и свою прописку знают только они сами. А вот люди там на виду: пройдешь по улице - двадцать раз поздороваешься, да не просто так, а по имени-отчеству.
        Это все говорится к тому, что в маленьком городе трудно что-нибудь скрыть от соседей; от родных же - почти невозможно. И все же скрыть до времени удалось…
        Это удалось сделать, и не в маленьком даже городе, а в большом поселке, где почти каждая семья живет в отдельном доме и где на улице можно встретить не только свободно разгуливающую собаку, но и курицу[1 - Большие города растут нынче со сказочной быстротой. Их обитатели ушли далеко вперед. Уйти вперед - это значит уйти к чему-то. Но это значит еще - уйти от чего-то. Так вот, некоторые настолько далеко ушли, что забыли, от чего ушли. Поэтому отдельные слова, возможно непонятные жителям больших городов, а также другие, чересчур умные слова автор будет пояснять в сносках.Итак, «курица» - такое животное. Именно из него в магазинах добывают яйца.].
        А вот хорошо ли, что удалось скрыть такое событие, - трудно сказать.
        Возможно, что это просто ужасно для всего человечества. Возможно, что героев этой истории… виновников… ученые стали бы проклинать по всемирному радио и телевидению или требовать для них какого-нибудь наказания. Чтобы такого не случилось, имена в этой повести зашифрованы: если написано, например, Иван Петрович, то это может оказаться совсем даже Петр Иванович. Название поселка тоже изменено. А то понаедут разные специалисты изо всех стран - и придется строить гостиницу, а у них еще новая баня не достроена.
        Но возможно так, что Алексей Палыч и Борис вовсе не виновники, не преступники перед человечеством, а просто люди, которые поступили как могли. А если еще точнее - то просто поступили как люди.
        День 3-й
        С того самого момента, когда в доме Алексея Палыча…
        В доме Алексея Палыча Мухина поселились воры.
        Воры эти были со странностями, какие-то ненормальные воры. Правда, Анна Максимовна и с нормальными ворами дел никогда не имела, но все же она чувствовала, что в домашних пропажах есть что-то нелогичное и в то же время закономерное.
        Нелогичное заключалось в том, что пропавшие вещи стоили ерунду, а для постороннего человека и вообще никакой стоимости не имели; не только разбогатеть, но даже сколько-нибудь заработать на них было невозможно. А закономерность проявлялась в том, что все пропажи имели отношение к ее малолетнему, а вернее маломесячному, внуку. Внук этот был дочкиным сыном, а также сыном летчика Саши, служившего на аэродроме неподалеку от Кулеминска.
        Дочка училась в институте и каждый день ездила в город. Возвращалась она к вечеру, усталая от городской толкотни, и прямо с порога бросалась к сыну. На родительскую любовь ей было отпущено всего полтора-два часа в день, и за эти два часа она старалась выполнить всю дневную норму: переодеть, покормить, приласкать, погулять, поразговаривать.
        Ребенку было в то время десять месяцев. В его младенческой голове просыпалось уже сознание, что эта тетя имеет к нему какое-то отношение, но настоящей мамой он считал, конечно, Анну Максимовну. Именно ее руки чаще всего прикасались к нему, ее голос говорил ему какие-то еще непонятные, но приятные слова; она была и ложкой, и соской, и защитой от неведомых нам детских страхов.
        Итак, днем Анна Максимовна воспитывала внука, а ночью она работала. Сначала она была медицинской сестрой в поликлинике, а после рождения внука попросила перевести ее в больницу, в отделение неврозов на ночные дежурства.
        В этом отделении находились нервнобольные. Они расположились в отдельном флигеле, который считался самым тихим местом в больнице. Их болезни, понятные врачам, но незаметные для окружающих, гнездились внутри них. Внешне это были тихие, скромные и услужливые люди. Они охотно помогали сестрам, сами ходили на кухню за едой и чаем; по теплому времени сажали в больничном саду деревья и цветочки, резались в домино; у них стоял единственный на всю больницу телевизор, и по вечерам они уютно посиживали в креслах, напоминая большую, дружную семью.
        За всю историю нервного отделения там состоялся всего лишь один небольшой скандал. Шел чемпионат мира по хоккею, и болельщики из основного корпуса пытались прорваться во флигель, к телевизору. Сначала они упирали на «совесть», намекали на отсутствие сознательности у знакомых «нервных» (в Кулеминске из каждых троих - двое знакомы), но обитатели флигеля, скрывая свое нахальство, делали вид, что они бы и рады, но есть распоряжение главного врача: не пускать во флигель посторонних.
        - Какие посторонние?! Такие же больные, как вы!
        - Такие, да не такие… - туманно отвечали им, намекая на что-то, что не требует особых пояснений, а должно быть понятно и так.
        Болельщики помаленьку раскалялись, тем более что из холла уже доносился голос комментатора, рассказывающего о составе команд.
        Намеки сделались, если так можно сказать, острее и приняли слегка медицинский характер: мол, если у кого в голове непорядок, то и разговаривать с ним по-хорошему бесполезно - таким не телевизоры в палаты ставить, а стены надо обить подушками и руки посвязывать, чтобы ни себя, ни других не перекалечили.
        «Нервные», докуривая у крылечка, только посмеивались.
        Но вот один из болельщиков, не выдержав, поднялся на крылечко и потянул дверь на себя. И тут из кучки курильщиков выпередился тощий, высокий парень. Правой рукой он начал делать такие движения, будто крутил заводную ручку автомобиля; левая рука вцепилась в его собственную прическу, а глаза завращались, зашарили по сторонам в поисках, очевидно, чего-нибудь острого или тяжелого.
        - А-ба, а-ба… уд-ди…ыы-ых…уд-ди т-сюда, - сказал парень и толкнул агрессора.
        Толкнул он его не сильно, но агрессор, словно развернувшаяся пружина, отскочил метра на три. Болельщики тоже попятились. Даже «нервные», с недоумением глядя на своего коллегу, слегка от него откачнулись. Вокруг парня, словно по повелению невидимого дирижера, образовалась мертвая зона, зловещий круг, ступить в который никто не решался.
        Парень поднялся на крыльцо, лицо его приняло нормальное выражение. Он ласково погрозил болельщикам пальцем, как грозят нашалившим детям, и проникновенно сказал:
        - Н-н-нельзя… Б-б-больно будет…
        С этими словами он скрылся за дверью. За ним, тревожно переглядываясь, последовали «нервные». Парня они обнаружили скромно сидящим на его обычном месте, в уголке дивана.
        - Коль, ты чего? - спросили его.
        - А чего - чего?
        - Да там… - Спрашивающий мотнул головой в сторону двери.
        - А там - самодеятельность, - ответил парень. - Я, дядя Костя, могу хоть заику изобразить, хоть пьяного, а хочешь - тебя могу.
        Дядя Костя вздохнул с облегчением.
        - Ну, слава богу. А я уж подумал, что и в самом деле ты чокнулся. Знаешь, бывает так: ходит человек, снаружи ничего не видать, а внутри он уже чокнутый. Ты бы хоть полегче шутил.
        - Ничего, зато теперь не полезут, - сказал парень и направился к телевизору регулировать настройку.
        Дежурный врач, которому сообщили, что один из «нервных» сбесился начисто, бросается на людей и несет непонятное, застал во флигеле обычную мирную картину: больные переживали хоккей, подавая время от времени советы игрокам и тренерам.
        Итак, как уже сказано, отделение неврозов было самым тихим. Ночью больные мирно спали, не требовали ни уколов, ни перевязок, и дежурная сестра тоже могла спокойно вздремнуть на диванчике возле телефона.
        Вот потому-то и перешла Анна Максимовна в это отделение.
        Но хоть и спокойными были дежурства, в общем, получалось, что трудилась-то она почти круглые сутки и уставала неимоверно. Усталость накапливалась к концу недели такая, что уже и внук был не в радость.
        По воскресеньям Анна Максимовна отдыхала за стиркой, уборкой в доме, готовкой обеда и успевала еще покопаться на огороде возле дома. В общем, как видим, жила Анна Максимовна обычной жизнью обычной русской женщины, одной из тех, каких принято называть хорошей хозяйкой, заботливой женой и любящей матерью.
        Дочка Анны Максимовны, Татьяна, понимала, конечно, что мать взвалила на себя нагрузку, какую не вынесла бы и лошадь[2 - Лошадь - это такое - с копытами и хвостом - слегка вымирающее животное. Последняя лошадь в Кулеминске умерла в 1975 году.]. Сто раз говорила Татьяна матери:
        - Мам, бросала бы ты работу. У папы зарплата, у Саши зарплата, я через два года буду зарабатывать…
        - Мне еще до пенсии - десять лет, - резонно возражала Анна Максимовна. - Если брошу, кто мне пенсию будет платить, ты, что ли, с Сашей? Ты уж давай заканчивай институт, к тому времени Андрюшка подрастет - будет полегче. А пока я справляюсь - ничего. И разговоры на эту тему больше не заводи. Думать надо было раньше, а теперь чего думать - дело сделано.
        В последних словах заключался намек на раннее замужество Татьяны. И в особенности на то, что от летчика Саши дома не было почти никакого толку.
        Саша летал на вертолетах сельскохозяйственной авиации - на маленьких, неторопливо, по-тракторному тарахтящих МИ-4. Летал распылять над посевами удобрения и ядовитые смеси против всяких ползучих вредителей; летал в патрульные полеты, высматривая лесные пожары. Он не принадлежал к породе современных летчиков-аристократов, которые, поправив галстук на белоснежной рубашке, разгоняют свою стоместную птичку по бетонной полосе, а спустя два-три часа приземляются у теплого моря, в мандариновых и шашлычных краях.
        Саша поднимался с травяного поля и садился на то же поле. Но все же авиация, даже малая, требует от летчика значительно больше, чем от земного человека: нужно было постоянно чему-то учиться, тренироваться, вставать ни свет ни заря, дежурить на аэродроме; дома Саша появлялся не каждые сутки.
        Первое время, заслышав вертолет, Анна Максимовна говорила несмышленому еще внуку:
        - А вот наш папочка летит. Слышишь, какой у папочки голос? Ну, какой у папочки голос? У-у-у… Скажи: па-па, у-у-у…
        Несколько позже Анна Максимовна стала уже приговаривать:
        - А другие папочки не летают… они по земле ходят, гуляют со своим Андрюшенькой. Они «у-у» не делают, каждую ночь дома ночуют.
        Вот так помаленьку жаловалась внуку Анна Максимовна на летчика Сашу, но голос ее был ласков, а смысла Андрюша пока еще не понимал, и было ему невдомек, что отец его не такой уж подарок для дома.
        Нельзя сказать, чтобы Алексей Палыч не помогал Анне Максимовне. Во всяком случае, он старался. Но был он человеком застенчивым, казалось ему, что все он делает не так; да на самом деле так оно и получалось. Сходить в магазин, принести воды, наколоть дров - это еще ему удавалось.
        Но вот внука он просто побаивался. Как и все застенчивые люди, он не умел разговаривать с маленькими: всякое «лю-лю-лю» и «сю-сю-сю» казались ему фальшивыми, как будто он притворяется, изображает нежные чувства, которых нет. На самом деле чувства были, но проявить их Алексей Палыч не умел. Не удавалось ему объяснить внуку свою любовь. А другого языка Андрюша понимать не хотел. В результате питательные смеси выплевывались на брюки Алексея Палыча, внук поднимал рев и не успокаивался до тех пор, пока Анна Максимовна не брала его на руки.
        Алексей Палыч был обычным мужчиной и проявлял трогательную беспомощность, которая с доисторических времен[3 - В доисторические времена, бывало, царствовал матриархат. Матриархат - общественный строй, в котором власть и управление хозяйством принадлежали женщине; хорошее время…], словно щит, надежно оберегает мужчину от домашних забот.
        Алексей Палыч преподавал в школе физику и часто задерживался после уроков - подготавливал необычные опыты для своих учеников, которые с каждым годом все меньше стремились учиться; чтобы заинтересовать учеников на уроке, нужно было что-нибудь слегка взорвать или хотя бы устроить короткое замыкание.
        Алексей Палыч не стремился вырастить из своих учеников великих физиков. Он считал, что ученики должны развиваться всесторонне, и старался по возможности отвечать на любые вопросы, даже если они не имели отношения к физике.
        Ученики прекрасно знали об этой слабости Алексея Палыча и вопросы задавали охотно: во-первых, в эти минуты никого не вызывали к доске, во-вторых, почему бы и не потрепаться на интересные темы, которые жизнь с помощью телевидения, радио, различных газет и журналов подкидывает ежедневно.
        Например, как раз сегодня целый урок проговорили на тему: «Могут ли животные думать?». Класс Алексея Палыча единодушно высказался в пользу животных: почти у каждого ученика была знакомая кошка или собака, которые совершали вполне разумные, осмысленные поступки.
        - Однако современная наука склонна полагать, что животные лишены разума. Во всяком случае, так считают большинство ученых, - осторожно возразил Алексей Палыч.
        Но класс знать не хотел никаких ученых. Возможно, эти ученые до того уже заучились, что ничего по-простому объяснить не могут.
        - А вот у нас, например, собака пощипала соседского петуха…[4 - Петух - такое животное вроде курицы, только как бы мужчина.] И что она после этого сделала? Она убежала со двора и три дня не являлась домой. Почему?
        - Условный рефлекс - боязнь наказания, - ответил Алексей Палыч.
        - А что такое условный рефлекс? - спросили его.
        - Ну, в данном случае сознание того, что за провинностью следует наказание.
        - Вы сказали «сознание»? Но ведь «сознавать» - это и значит думать.
        - Да, - согласился Алексей Палыч, - слово выбрано неудачно. Я должен был сказать - привычка.
        Вопрос насчет сознания задан Борисом Куликовым. Тем самым Куликовым, который… Впрочем, о нем мы еще много чего узнаем. Пока же следует сказать, что Куликов вовсе не хотел поймать Алексея Палыча на крючок. Он был не врагом учителя, а скорее его другом. Возможно, кому-нибудь слово «друг» покажется слишком сильным. Какая может быть дружба между учителем и учеником? Что ж, не будем торопиться с пояснениями.
        Будущее покажет, что они не только друзья, но и сообщники. А пока Алексей Палыч подумал, что, начав, Куликов уже не остановится, - он имел обыкновение докапываться до самой сути. Не сегодня только задавать бы Куликову эти вопросы. Неужели он не понимает, что сегодня Алексею Палычу не до умных разговоров? «Совесть надо иметь, Боря», - подумал Алексей Палыч. Но видно, у Куликова нервы были покрепче.
        - Пускай - привычка, - согласился Борис. - Если у нее есть привычка трепать петухов, то тогда - рефлекс. Юрка, много она петухов потрепала? - спросил Куликов хозяина собаки.
        Юрка уже и не рад был, что вылез со своей собакой и этим ощипанным петухом. Ее и так пока посадили на цепь, а собака на цепи - это уже не друг, это охранник, непримиримый и подозрительный, как вахтер.
        - Да в жизни она к ним не прикасалась! Сам не знаю, чего ей взбрело…
        - Откуда же она тогда узнала, что ей попадет за петуха?
        - Поди сам у нее спроси, - насупился Юрка. - И отстань от собаки, она тебя не трогала.
        Но Бориса Куликова сбить было не так просто.
        - Что же тогда получается, Алексей Палыч? - спросил он. - За петухов ее никогда не били, привычки, значит, нет. Получается, что она сама все поняла. Она потом сообразила, что петуха нельзя было трогать, она знала, что ей за это влетит, и поняла, что лучше куда-нибудь умотать, пока на нее не перестанут злиться. Все - сама. Скажете, что у нее в это время в мозгу мыслей не было?
        - Ты хочешь сказать, что ее поведение похоже на человеческое?
        - Еще и как похоже. Я бы и сам так сделал на ее месте. А вы?
        - Прежде всего я не стал бы ощипывать петуха, - попытался отшутиться Алексей Палыч.
        Но Куликов был неумолим.
        - А вы представьте себе!..
        - Я пошел бы к соседу, извинился и заплатил.
        - А она не может извиниться и заплатить. Она может только удрать, и она об этом подумала. Скажете - нет?
        - Возможно, что и так, - сказал Алексей Палыч. - Но мы с вами не специалисты, хотя у некоторых специалистов есть определенные… сомнения. Большинство из них с тобой, Боря, не согласились бы.
        - А я знаю почему, - ответил Куликов. - Они всякие опыты над животными делают, операции… В общем, мучают. Если они согласятся, что животные думают, то им запретят.
        - «Мы не можем допустить наличия разума у животных, ибо тогда не сможем их убивать», - процитировал Алексей Палыч. - Так сказал один испанский биолог. Как видишь, Боря, твоя мысль была уже высказана, и даже в более резкой форме. - Алексей Палыч посмотрел на часы. - Но мысль эта, как и все остальное, не имеет никакого отношения к программе. Может быть, мы пока на этом остановимся?
        - Но вы согласны, что они думают? - спросили из класса.
        - Не знаю… - сказал Алексей Палыч. - Определенно ответить не могу, но мне почему-то очень этого хочется.
        Алексей Палыч сказал то, что думал. Но и ученики его испытывали в этот момент те же чувства. За то им и нравился Алексей Палыч, что умел думать так, как они. Ребята тоже не были уверены. Они сомневались. Но сомневались они в пользу животных.
        Однако скажи сейчас Алексей Палыч, что с сегодняшнего дня все животные считаются умниками, ребята бы возмутились. Как, сравнивать их с коровами?! Возможно, и в коровах что-то есть, но… Не стоит перечислять эти «но». За всю историю человек накопил множество доказательств того, что он отличается от животных способностью мыслить. Доказательств этих столько, что можно подумать, будто человеку постоянно нужно оправдываться. Человек собирает их с таким упорством, будто не все уже ясно. Человек словно не верит сам себе, сам себя убеждает и уговаривает; он кричит устно и письменно: «Я единственный! Я неповторимый! Только я могу мыслить!» Но животные-то с человеком не спорят. Так кому же тогда он доказывает?
        Нет, ученым пора бы уже заглянуть в Кулеминск, побеседовать с учениками кулеминской школы и посмотреть на рядовую кулеминскую собаку.
        Алексей Палыч нервно взглянул на часы, обвел взглядом класс и встретился глазами с Куликовым.
        Тот смотрел на учителя внимательно и понимающе, как заговорщик.
        «Да мы с ним и есть заговорщики, - подумал Алексей Палыч. - Рассказать кому - не поверят. Да ведь потому и нельзя рассказывать, что не поверят. Романтики безмозглые! А может быть, и преступники?»
        После уроков Алексей Палыч вышел на залитый солнцем школьный двор. Вокруг было так светло, как бывает весной. Стоял май. Листья тополей отсвечивали молодым глянцем; распушившись, купались в сверкающих лужах воробьи; в чистом высоком небе стрижи атаковали невидимую мошкару; все вокруг звенело и пело - всем было весело. Всем, кроме Алексея Палыча.
        Алексей Палыч пошел вокруг школы. Вдруг он заметил, что у него как будто изменилась походка: стала какой-то настороженной, почти крадущейся. Алексей Палыч медленно выругал себя и попытался идти нормально. Теперь получилось слишком развязно: почти вприпрыжку, да еще и портфелем размахивал, словно первоклассник.
        «Да что это, сам себя запугал! - подумал Алексей Палыч. - Никто ведь ни о чем пока не догадывается. Да и как можно догадаться?..»
        Так, меняя походку, Алексей Палыч приблизился к двери, ведущей в подвал школы. Дверь, как обычно, была закрыта на замок - его собственный замок, ключ от которого лежал у него в портфеле.
        За дверью было тихо. Там и должно быть тихо. Ведь ничего не изменилось со вчерашнего дня, если не считать разговора с женой.
        Алексей Палыч полез было за ключом, но тут же поймал себя на том, что озирается вокруг нервно и суетливо, как мелкий жулик.
        «Нет, так нельзя, - подумал Алексей Палыч. - Тем более что жулик-то я скорее не мелкий, а крупный. Надо успокоиться. Со стороны я, наверное, выгляжу подозрительно. Но с какой стороны? На мне же не написано, зачем я туда иду. Если я спускался в подвал двести раз, то почему не спуститься в двести первый? Почему не пойти и еще триста раз? Никто не знает, что теперь в этом подвале. Бывают же, наконец, нераскрытые преступления! Впрочем, почему преступление? Слово-то какое уголовное».
        Едва Алексей Палыч подумал о преступлении, как позади него послышался шорох.
        Вздрогнув, Алексей Палыч обернулся. За его спиной стоял Борис Куликов.
        - Ты что подкрадываешься? - спросил Алексей Палыч, перекладывая портфель из взмокшей правой руки во взмокшую левую. - Разве нельзя ходить нормально?
        - Я не нарочно, - шепотом сказал Куликов, - просто у меня так вышло.
        - А почему ты говоришь шепотом? - вполголоса спросил Алексей Палыч. - Что-нибудь случилось?
        - Ничего, - вполголоса сказал Куликов. - А разве я шепотом?
        - Да, - шепотом ответил Алексей Палыч. - Идем отсюда. Туда сейчас нельзя - по школе ходит пожарный инспектор. Но это не самая неприятная новость. У меня есть и похуже.
        День 3-й
        После второго, о котором мы еще ничего не знаем
        Если от школы подняться наверх по небольшой улочке, то, перепрыгнув через две-три канавы, выкопанные водопроводчиками, и через три-четыре, выкопанные телефонщиками, и обойдя пять-шесть ям, вырытых электриками, можно выйти на вершину холма.
        Оскользнувшись на краю предпоследней ямы, Алексей Палыч измазал брючину, вполголоса чертыхнулся и даже сплюнул от огорчения.
        - Этого мне никогда не понять, - сказал он. - Едва один свою канаву зароет, другой тут же начинает копать рядом. Можно подумать, что они воюют.
        Борис Куликов заглянул в яму и тоже сплюнул, но не от огорчения: он целился в лягушку, барахтавшуюся в глинистой, мутной воде.
        - Может, ее спасти? - спросил Борис. - Она ведь тоже животное.
        - Тут в пору себя спасать, - сказал Алексей Палыч. - И вообще, Боря, хватит затевать на уроках дискуссии о животных. Мне нужно закончить программу, а голова у меня занята совсем другим. Ты знаешь чем… А тут еще - животные! Это для тебя все просто, а у меня не три головы.
        - Не я же затеял про животных, разве вы не помните?
        - Ничего я сейчас не помню, - сказал Алексей Палыч.
        Спустившись по другому склону холма, они вошли в небольшой лесок.
        По-весеннему прозрачный лес звенел голосами синиц. Ветки берез уже окутались зеленой дымкой - лопнули и начали распускаться почки. Где-то постукивал дятел; в вершинах елей шумел незаметный внизу ветер. Все эти шумы и звуки принадлежали лесу, они были его собственными и никому не мешали.
        Скоро, уже очень скоро лес, как пишут иногда, «наполнится звонкими голосами людей».
        Звонкие люди, пыхтя и потея, будут обламывать ветки цветущей черемухи, вырывать с корнем белые бубенчики ландышей; наиболее трудолюбивые полезут на высокие ели: именно там, у верхушек, можно срезать или сбить палкой ветки с мягкими красно-зелеными шишками.
        Так начнется дачный сезон и туристский сезон, и до глубоких заморозков не будет пощады лесу.
        На смену весеннему цветению леса придет другая пора, когда начнет подрастать нечто съедобное.
        И тогда протопчут свои тропы поедатели черники[5 - Черника - такая бесплатная ягода - еще встречается в окрестностях Кулеминска; в больших городах ее добывают в основном из варенья.], а после ринутся в лес грибники…
        Грибы - это лесное чудо. На свете не так много чудес, которые можно солить и жарить, а вот грибы - можно. Опять же, чудо это бесплатное, что увеличивает его привлекательность.
        Еще лет сто назад считалось, что грибы собирают только бездельники.
        Тридцать лет назад грибников было тоже не много, их называли «любителями». Теперь же трудно сказать, кто этим не занимается, - разве только те, кто уже умер, или те, кто еще не успел родиться.
        Сами по себе грибники народ безобидный: бродят себе по лесу, уставившись в землю, словно кошелек потеряли. Никого не трогают, ни птиц, ни другой живности вовсе не замечают. Даже некоторая польза есть от них для природы - комаров кормят, а комары, как теперь известно, просто необходимы: их личинками питаются рыбы. Для грибников тоже польза: дышат чистым воздухом. И возвращаются они домой, как часто пишут в газетах, «усталые, но довольные». Тут с газетами можно слегка и поспорить. Нельзя же всех валить в одну кучу. Можно допустить, что какой-нибудь выносливый гражданин вернется домой совершенно бодрым, но недовольным, если в корзине у него пусто.
        Не похвалят его домашние за то, что он принес полную корзину лесного воздуха.
        Итак, грибы - это прекрасно.
        Прекрасно для всех, кроме того, кто их выращивает, - для самого леса.
        Один весьма иностранный ученый писал, что растения (как и животные) вроде бы что-то немного соображают: узнают людей, которые скручивают им стебли, надрезают ножом или подносят к листьям горящую спичку. Ученый этот или сильно заблуждается, или просто такой у него научный юмор.
        Лес не соображает ничего. Если бы у леса хоть что-нибудь было в голове, то он отдал бы людям все свои грибы сразу, в один день, чтобы от него отвязались.
        Вместо этого он прячет грибы в траве, под деревьями, между камнями да еще выращивает их «слоями», от весны до осени. И от весны до осени утрамбовывают грибники землю, затаптывая травы, мелкий кустарник, ягодники - все то, без чего лес перестает быть лесом. Сами того не замечая, люди ходят по лесу одними путями и к осени протаптывают уже не тропы, а целые дороги, по которым ходить удобно, но скучно.
        А еще слоняются по лесам толпы «туристов».
        Даже самой маленькой толпе (например, из двух человек) нужны колья для палатки и топливо для костра. И тогда, как раньше писалось, «веселый стук топора оглашает поляну». От этого «веселья» просто дрожь пробирает.
        Если уж туристам в лесу так нужен костер, то пускай раскладывают его из своих гитар.
        Но сейчас в лесу не было ни туристов, ни грибников. Несмотря на это, Алексей Палыч огляделся кругом.
        - Никого нет, кажется, - сказал он.
        - Никого, - подтвердил Куликов. - Серега не в счет.
        - А где он? - опасливо спросил Алексей Палыч. - Я бы не хотел, чтобы он нас услышал. Не маленький уже - поймет.
        - А вон там, - сказал Куликов.
        Из-за сосны, стоявшей метрах в двадцати от них, высовывались ухо, полщеки и настороженный глаз. Это семилетний брат Бориса, Серега, продолжал свою нескончаемую игру. В зависимости от настроения Серега был то шпионом, то автоматчиком. Если в понедельник, допустим, Серега выслеживал родных и знакомых, то во вторник, притаившись, он расстреливал их из автомата. Делал он это совершенно бескорыстно и с удовольствием; он играл по каким-то своим, особенным правилам и действовал всегда в одиночку. Серега сегодня был, кажется, шпионом.
        - От самой школы за нами шел, - сказал Борис.
        - А что ему нужно?
        - Ничего. Шпионит…
        - Думаешь, он чего-нибудь подозревает?
        - Он всех подозревает.
        - Лучше, чтобы он нас не слышал, - повторил Алексей Палыч.
        Борис поднял с земли гнилой сук, подкинул его в руке. Ухо, полщеки и глаз исчезли.
        Сук ударился о сосну, разлетелся на куски. Скрюченная фигурка метнулась в сторону и скрылась за кустами.
        - В обход пошел, - заметил Борис. - Давайте выйдем на полянку, там он к нам не подберется.
        На полянке они присели на поваленное дерево.
        - Борис, - сказал Алексей Палыч, - я, кажется, пропал. Вчера, когда мы ужинали…
        Вчера, когда в доме Мухиных ужинали, за столом собралась вся семья: Анна Максимовна еще не ушла на дежурство, Алексей Палыч уже пришел из школы, дочь Татьяна успела вернуться из города, а летчик Саша был отпущен сразу после работы, как и все нормальные люди.
        Анна Максимовна была в плохом настроении: Андрюша сегодня капризничал, днем не спал, и она не успела сбегать в магазин, до которого было двести метров.
        - Разносолов не будет, - предупредила Анна Максимовна. - Ешьте что дают.
        На эту реплику никто не ответил. Алексей Палыч, как человек, чувствующий за собой вину, старался быть незаметней; дочка, понимавшая, что мать чем-то раздражена, понимала также, что в ближайшие лет пять Анна Максимовна еще будет нужна. Летчик Саша был вообще молчалив от природы.
        Но сегодня Анне Максимовне очень хотелось, чтобы ей возразили.
        - Ну, что же молчите? - спросила она. - Рассказали бы хоть кто-нибудь, как день прошел.
        На это предложение тоже никто не откликнулся.
        - Татьяна?
        - Мам, ну что у меня может быть нового? Лекции… скоро зачеты…
        - Алексей?
        У Алексея Палыча новости были - такие новости, что о них не то что говорить, а даже думать не хотелось.
        - У меня, Аня, ничего, все по-старому.
        Анна Максимовна взглянула было на Сашу, но тут же безнадежно махнула рукой.
        - Выходит, у меня одной новости, - сказала она. - У нас в доме завелись мыши. Довольно странные мыши. А может быть, крысы. Правда, я еще не встречала таких крыс. Продукты едят вместе с жестянками.
        При слове «продукты» Алексей Палыч слегка похолодел.
        - А что случилось? - спросила Татьяна.
        - Сама понять не могу, - сказала Анна Максимовна. - Сегодня полезла на полку в прихожей, хотела Андрюшке баночку яблочного сока открыть. Смотрю - как будто чего-то не хватает. Стала считать - не хватает двух пачек «Малыша», двух баночек сока и пачки рисово-молочной смеси.
        За столом снова установилось молчание.
        Летчик Саша, несмотря на природную скромность, обладал воображением. Он представил себе, как ночью, под одеялом жует рисово-молочную смесь, и покраснел. Алексей Палыч тоже покраснел, но совсем по другой причине.
        - Ну ладно - мыши, - продолжала Анна Максимовна. - Но баночки-то стеклянные с железной крышкой. Их не то что мышь, собака не унесет.
        - Может, ты скормила и забыла? - предположила Татьяна.
        - Как же я могу забыть? - возмутилась Анна Максимовна. - Разве я не помню, сколько заплатила! Два двадцать пять, три раза по шестьдесят четыре, рубль семьдесят семь и сосиски по два шестьдесят. Восемь пятьдесят четыре! Две копейки она не сдала, я промолчала. Восемь пятьдесят шесть. Как раз на три двенадцать не хватает.
        Из этого подсчета, понятного только Анне Максимовне, было ясно, что ошибиться она не могла.
        - Куда же все это делось? - спросила Татьяна.
        - Вот и я интересуюсь - куда.
        - Но ведь не мы же съели, - сказала Татьяна.
        - А кто? И не в деньгах дело. Просто интересно - кто мог взять? Украли, что ли?
        - Теперь уже и мне интересно, - сказала Татьяна.
        Алексей Палыч кашлянул.
        - Таня, перестань спорить с матерью, дай ей спокойно поужинать.
        - Разве я спорю? - спросила Татьяна. - Если из дома пропадают никому не нужные вещи, то просто любопытно, кто их мог взять.
        - Не нужные никому, кроме ребенка, - осмелился заметить Саша, и у Алексея Палыча задрожали колени. Молчаливый Саша попал в самое яблочко. Ведь детское питание не нужно никому, кроме ребенка. Ребенок сам взять не может. Значит, продукты взяли для ребенка. Такой, и только такой, вывод следовал из Сашиных слов. Алексей Палыч понимал это совершенно ясно. Теперь оставалось только выяснить: кто? Дальше Алексей Палыч боялся думать.
        - Выходит, он сам взял? - И Анна Максимовна кивнула на кроватку, где в позе лягушки, распластавшись на животе, сладко спал Андрюша.
        Алексей Палыч произнес нечто среднее между «ха-ха» и «хе-хе», показывая тем самым, что шутку жены он оценил. И напрасно произнес. Ведь сказано: не высовывайся…
        - Алексей, а уж не ты ли? - спросила Анна Максимовна.
        Тут пришла пора сказать, что Анна Максимовна не ошиблась: продукты похитил как раз Алексей Палыч. Но признаваться у него не было никакого желания, потому что тогда-то и возникал самый страшный вопрос: зачем?
        Ответить на этот вопрос Алексей Палыч не мог и потому избрал популярную среди неопытных преступников тактику: на вопрос отвечать вопросом. В этой тактике было два преимущества: первое - он не лгал; второе - он заставлял следователя самого отвечать на свои же вопросы.
        - Зачем же они мне? - храбро спросил Алексей Палыч и даже пожал плечами.
        - Я уж не знаю - зачем, - сказала Анна Максимовна. - Помню, тебе для каких-то опытов клейстер понадобился, унес ты тогда из дома пакет с мукой.
        - Клейстер - другое дело. Но какие же могут быть опыты с яблочным соком?
        - А может быть, тебе банки понадобились…
        - Зачем же мне банки? Разве дома мало пустых банок?
        Надо сказать, что врать Алексей Палыч был не мастер. И тактика его только потому позволяла уклоняться от истины, что Анна Максимовна была неопытным следователем.
        Опытный следователь ставит вопрос прямо: «да» или «нет», «ты» или «не ты»? Тут-то преступник и выдает себя замешательством или каким-нибудь вилянием. Но Анна Максимовна не была специалистом по допросам.
        - Это верно, - сказала она, - банок дома полно. А рисовой смеси ты тоже не брал?
        - Зачем мне рисовая смесь? - гнул свое Алексей Палыч.
        - Папа, тебя же никто не обвиняет. Ты просто скажи: «Не я», - вмешалась настырная Татьяна.
        - Зачем мне две пачки «Малыша»? - уже по инерции забежал вперед Алексей Палыч.
        Татьяна как-то странно взглянула на отца.
        Алексей Палыч подумал, что Татьяниного допроса он может не выдержать.
        И тут заревел Андрюша…
        Внук заревел настолько кстати, что Алексей Палыч мысленно поклялся купить ему велосипед этим же летом.
        Женщины бросились к ребенку.
        Алексей Палыч смылся. Он исчез из комнаты беззвучно и быстро, как исчезает изображение на экране выключенного телевизора…
        Вот о чем узнал Борис Куликов в ясный весенний день в пустом весеннем лесу.
        - Ну и что страшного? Вы же не признались, - сказал Борис. - Меня тоже спрашивали насчет одеяла, я говорю: не брал, и все.
        - Кстати, как у тебя обошлось?
        - Так и обошлось: сколько раз спрашивали, столько я и отказывался.
        - Нет, Боря, - сказал Алексей Палыч, - все это очень неприятно… вранье и прочее…
        - Чего тут неприятного?! - изумился Борис. - Мы же врем честно.
        - Кто «мы»? - озадаченно спросил Алексей Палыч.
        - Да мы с вами.
        - Да… - сказал Алексей Палыч. - Ну, не то чтобы врем… Я, кстати, не сказал ни одного слова неправды, хотя и не совсем понимаю, как можно врать честно.
        - Это когда не для себя, - сообщил Борис. - Не для своей выгоды.
        - Да, уж выгоды тут, прямо скажем, никакой.
        - Алексей Палыч, а если мы его куда-нибудь отдадим? Ведь не обязательно про него правду рассказывать. Тогда его не отзовут.
        - Если не рассказывать - не поверят, - вздохнул Алексей Палыч. - Если рассказать - и не поверят и отзовут. Зачем тогда рассказывать? Положение у нас с тобой, Боря, безвыходное. Там тоже, кажется, не дураки.
        У обомшелого камня, лежавшего на краю поляны, вдруг обозначилось нечто вроде головы.
        Затем голова спряталась, на ее месте появилась кепка на палке, а голова вынырнула правее.
        - Серый! - крикнул Борис. - Чтобы через пять минут дома был!
        Голова снова скрылась, и тут же из-за камня высунулось дуло автомата.
        Замелькали вспышки очередей, послышался треск.
        - Купили дурачку автомат на батарейках, - сообщил Борис, - теперь он совсем с ума сошел. Надо будет выбросить батарейки.
        - Пойдем. Инспектор, наверное, уже ушел. Что-то, Боря, у меня сегодня сердце покалывает. Ты, Боря, знаешь, где у тебя сердце?
        - Еще не проходили, - сказал Борис.
        Ученик и учитель направились к выходу из леса.
        Оборачиваясь, они видели, как мелькала позади них маленькая фигурка, двигаясь короткими перебежками от дерева к дереву.
        День 1-й
        Так все это началось
        Итак, только двое знали пока о том, что случилось в Кулеминске.
        Событие это было мирового значения, хотя в то же время таким не являлось, потому что мир о нем еще ничего не знал. Все зависело от того, как поведут себя люди, которые с ним впервые столкнулись.
        Возможно, некоторые подумают, что Алексей Палыч и Боря Куликов поступили неправильно. Может, оно и правильно, что неправильно. Но только, может, оно и неправильно, что неправильно? Давайте начнем с начала.
        Если начинать с начала, то нужно сказать, что Боря Куликов с глубокого детства был в душе конструктором. С малых лет он интересовался механизмами, в особенности теми, которые движутся.
        В шестилетнем возрасте он с помощью отвертки и ножниц за час сумел разобрать на части мамину электрическую швейную машину. Машина оказалась довольно простой; деталей удалось из нее выковырять не так уж и много, но ни папа, ни мастерская ремонта сложить из этих деталей машину не смогли.
        В том же году маленький Боря заинтересовался пылесосом. На этот раз он сам собрал его после разборки и сам проверил. Пылесос заработал: с одного конца он засасывал пыль, а с другого выплевывал различные винтики и гаечки, пока они не кончились; тогда пылесос работать перестал.
        Немного повзрослев, Боря совершенно самостоятельно открыл принцип, который у изобретателей называется «А что будет, если?..». Принцип этот применяется вполне серьезными и вполне взрослыми людьми. Изобретатель рассуждает примерно так: «А что будет, если… в медный кофейник вылить стакан кефира, добавить полстакана керосина, опустить сто граммов мороженого, положить старый будильник, выжать половинку лимона, бросить дохлую муху, тщательно размешать, накрыть вчерашней газетой и облучить рентгеновскими лучами? Разумеется, - думает изобретатель, - скорее всего ничего не получится. Но до меня этого никто не делал, и чем черт не шутит…»
        Однажды Боря заинтересовался вопросом: кто кукарекает по радио - артист или настоящий петух?
        «А что, - сказал себе Боря, - если включить телевизор в радиотрансляцию, не появится ли на нем изображение артиста?»
        И включил. Изображение не появилось, и вообще ничего не произошло.
        «Ну конечно, - подумал Боря, - я же не включил трансляцию».
        И вилку радио Боря воткнул в розетку для телевизора. Внутри радиоящика что-то треснуло, повалил дым, но зато телевизор остался совершенно целым.
        Перегоревшие пробки Боря сменил сам; уже тогда он умел это делать.
        Но все это было, было когда-то…
        К тому времени, когда Боря встретился с Алексеем Палычем, он уже не только запросто ремонтировал электроплитки и утюги, но и совершенно спокойно ориентировался во внутренностях отцовского «Запорожца». Во всяком случае, после ремонтов лишних частей не оставалось.
        Но «Запорожца» Боре уже не хватало. Тем более что садиться за руль ему разрешалось лишь иногда, на какой-нибудь глухой лесной дорожке. У Бори теперь были другие идеи: например, построить ветроэлектростанцию. Станция эта была задумана как фига в сторону кулеминских электриков, которые имели обычай выключать ток, едва на экране появлялся Штирлиц или надпись «Ну, погоди!». Еще Боря задумал построить антенну для приема телевизионных сигналов из-за границы.
        Он читал, что такой прием удается на расстояниях до полутора тысяч километров, а ближайшая заграница, по Бориным расчетам, находилась на тридцать пять километров ближе.
        Итак, Боря мечтал.
        Но поделиться своими мечтами ему было не с кем, потому что одноклассники до ветродвигателей еще не доросли, а взрослые кулеминцы все поголовно копили деньги на «Жигули» и ничем больше не интересовались.
        Поэтому, когда на горизонте появился Алексей Палыч, Боря быстро сообразил, что это тот человек, который ему нужен.
        Если начинать с самого начала, то Алексей Палыч в молодости вовсе не думал о том, что станет учителем. Он учился в Метеорологическом институте, в том самом городе, куда теперь ездила на занятия его дочь Татьяна. Как и все молодые люди, студент Мухин помаленьку мечтал. Еще на первом курсе его удивили звучные названия облаков: цирро-стратус[6 - Перисто-слоистые облака.], например, или страто-кумулус[7 - Слоисто-кучевые облака.].
        Затем Алексей Мухин узнал, что уже всерьез собираются управлять облаками и что можно если и не перегонять их с места на место, то хотя бы заставить пролить дождь там, где он нужен. Начало этих опытов уходит в далекие времена. Говорят, что когда-то какой-то артиллерист, разозлившийся на жару, выпалил в небо из пушки и в награду получил прохладный дождик. Скорее всего это простое совпадение, хотя кто его знает…
        А еще студент Мухин узнал, что высоко над землей плавают недостижимые и загадочные серебристые облака. Мерцающие мягким жемчужным светом, похожие на крылья больших белоснежных птиц, облака эти удавалось увидеть лишь немногим счастливцам, а раскрыть тайну их не удавалось пока никому.
        Алексей Мухин приставал с расспросами к профессорам, но и профессора ничего толком объяснить не могли.
        И уже на третьем курсе Алексей Мухин решил, что жизнь его будет отдана серебристым облакам.
        А потом он попал на метеорологическую станцию возле Кулеминска.
        А потом он познакомился с Аней.
        А потом родилась Татьяна - и серебристые облака слегка отодвинулись.
        А потом станцию в Кулеминске закрыли - и Алеше Мухину предложили место на станции в Заполярье, но ехать туда с грудным ребенком было нельзя.
        А еще потом ехать уже было некуда.
        И Алеша Мухин пошел в школу учителем физики и стал Алексеем Палычем.
        Серебристые облака, все такие же загадочные, плавали над планетой.
        Алексей Палыч оказался человеком покладистым и добросовестным. Он не ссорился с учениками, не вызывал в школу родителей, но успеваемость в его классах была почему-то приличной. Ученики почему-то ему не грубили. Возможно, так повелось потому, что Алексей Палыч позволял «болтать» на своих уроках, если «болтали» что-нибудь дельное, возможно, он родился учителем, хотя до поры до времени этого и не знал.
        Была у Алексея Палыча и своя слабость: школьный кабинет физики он начинял современной аппаратурой. Ну, не компьютерами[8 - Компьютер - машина, которая считает, решает, управляет, играет в шахматы, даже слегка мыслит, но не пьет и не курит.], конечно, не лазерами[9 - Лазер - световая пушка; смотри учебник для 10-го класса.], но все же и в городе мог кое-кто позавидовать. Стоял, например, в кабинете звуковой генератор[10 - 3вуковой генератор - прибор, который издает звуки от тонких (комар) до толстых (директор).], который выпросил Алексей Палыч у бывшего своего однокурсника, ныне заведующего отделом заходов Солнца в НИИЛ[11 - НИИЛ - Научно-исследовательский институт Луны.]. Достал Алексей Палыч и осциллограф[12 - Осциллограф - такая штучка, сам забыл.] - у руководителя лаборатории восходов Луны в НИИС[13 - НИИС - Научно-исследовательский институт Солнца.]. И еще удалось приобрести спектрометр[14 - Спектрометр - прибор для исследования спектров. Спектр - такая красивая штучка; тоже забыл.], с помощью которого Алексей Палыч надеялся исследовать серебристые облака.
        Шли годы.
        Серебристые облака над Кулеминском не появлялись. Современная аппаратура позволяла демонстрировать на уроках интересные опыты, и ученики догадывались, что учитель делает больше чем положено. За это его уважали.
        Некоторые опыты были загадочны. От этого авторитет Алексея Палыча поднимался еще выше.
        В кабинете физики становилось тесно. Приборы временами выходили из строя, их нужно было ремонтировать, налаживать, и Алексей Палыч давно уже подумывал о помощнике. Ему нужны были не просто лишние руки, ему хотелось единомышленника - человека, который носил бы в душе свои серебристые облака и, возможно, сделал бы когда-нибудь то, что не удалось Алексею Палычу.
        В очередной год Алексей Палыч принял очередной шестой класс - и там он нашел такого человека.
        Вернее, они друг друга нашли.
        Когда Борис Куликов показал учителю грамотно рассчитанную схему ветродвигателя и спросил, где можно достать для него «динамку», Алексей Палыч понял, что перед ним свой человек.
        Когда учитель схватил карандаш и нарисовал конструкцию мачты для двигателя, Борис Куликов понял, что Алексею Палычу можно доверить и большее.
        - Это вполне возможно, - сказал Алексей Палыч.
        - Тогда давайте сделаем, - предложил Боря.
        - Я тебе помогу, - уточнил Алексей Палыч. - Ведь идея твоя… Динамо у меня есть, но только постоянного тока. Потребуется аккумулятор…
        - Мы только что сменили у «Запорожца», - сказал Борис. - Старый еще ничего. Только он всего на двенадцать вольт.
        - Сделаем пока опытный экземпляр, - сказал Алексей Палыч.
        Недели через две ветряк уже крутился во дворе Куликовых. Автомобильная лампочка исправно освещала погреб с капустой, чем была очень довольна Борина мама.
        Недоволен был только малолетний Серега: он дважды успел грохнуться с мачты, когда пытался дотянуться до ветряка. Впрочем, Серега был из породы детей, которых без вреда для здоровья можно сбрасывать с самолета.
        В кабинете физики Боря освоился очень быстро. У него оказались хорошие руки. Те самые руки, что когда-то превратили швейную машинку в кучу металла, теперь умели паять, клеить, собирать и монтировать. Но Боря был не только помощником, в его голове бродили свои идеи. Если серебристые облака все еще иногда всплывали в памяти Алексея Палыча и отвлекали его от реальной жизни, то Боря, при всех своих телевизионных проектах, был человеком более практическим. Именно он предложил оборудовать лабораторию в школьном подвале.
        Если бы они только знали, что случится потом в этой лаборатории!
        Может быть, они бы замуровали дверь в подвал наглухо…
        А может быть, наоборот - забросили все дела и начали бы прямо с магнита, из-за которого все и получилось.
        Но тогда Алексей Палыч и Боря ничего еще не знали о будущем.
        Работая по вечерам, они обшили досками стены подвала, настелили пол и провели электричество. Затем сколотили верстак и приволокли небольшой токарный станок, завалявшийся почему-то на Кулеминском крупяном заводе.
        Сыну директора этого завода грозила четвертная двойка по физике, и со станком директор расстался легко, тем более что в приготовлении круп станок не участвовал.
        Большая часть приборов тоже перекочевала в подвал. Получилась лаборатория-мастерская. Алексей Палыч повесил на дверь подвала замок.
        Один ключ от этого замка достался Борису.
        В кабинете остались только учебные пособия да спектрометр[15 - Вспомнил! Спектр - это, например, цвета, на которые можно разложить солнечный луч. Их всего семь, как в радуге: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Запомнить легче легкого, если заучить фразу: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» - и взять от каждого слова по первой букве.] у окна, нацеленный на ту часть неба, где должны были появиться серебристые облака.
        Жизнь в лаборатории начиналась по вечерам. С наступлением сумерек окна подвала светились голубыми вспышками электрических разрядов, иногда слышалось гудение станка, а те, кто заглядывали в окна, могли разглядеть Алексея Палыча и Бориса, занятых какой-то непонятной работой.
        Как уже сказано, Кулеминск - городок небольшой. В небольших городах непонятных вещей не любят и всегда стараются найти для них понятное объяснение.
        Поэтому в одном конце Кулеминска считали, что Алексей Палыч мастерит цветной телевизор, а в другом - что собирает из запасных частей «Жигули».
        Впрочем, для кулеминцев учитель физики всегда был чудаком, потому что не сажал в огороде около дома картошку, а покупал ее в магазине.
        В лаборатории Алексей Палыч и Боря успели провести много интересных экспериментов, но речь сейчас не об этом. Все дело в том, что для одной установки потребовался большой электромагнит. Может быть, такие магниты в больших городах валяются на свалках, но в Кулеминске их не было даже у директора крупяного завода. Оставалось одно - сделать. Само по себе это не очень сложно, но весьма утомительно. В обмотке такого магнита должно быть двенадцать тысяч витков. И вот по чертежу Алексея Палыча Боря сделал небольшой станок для намотки проволоки и начал мотать ее на катушку. Через несколько дней катушка была готова. Оставалось ее испытать.
        - Теперь проверим, - сказал Алексей Палыч.
        В тот момент он не знал, что до события мирового значения остается всего две минуты.
        Борис подсоединил провода к концам катушки и обмотал их изоляционной лентой, после чего до мирового события осталась одна минута. Затем он зачистил вторые концы проводов, присоединил их к вилке, не подозревая, что осталось уже десять секунд.
        - Включай, - сказал Алексей Палыч.
        На поверхности катушки мелькнула искра, и тут же в подвале раздался крик.
        Сначала никто ничего не понял. Крик показался Алексею Палычу похожим на петушиный, и он удивился: откуда мог в подвале оказаться петух? Борису показалось, что вскрикнул Алексей Палыч, и он подумал, что каким-то образом искра обожгла учителя. Кроме того, оба видели, как от окна к столу, на котором находилась катушка, на мгновение протянулся и тут же погас синий луч.
        В первые секунды они еще не заметили главного.
        Алексей Палыч взглянул в сторону окна, откуда сверкнул этот странный луч, и увидел на стекле аккуратную дырочку.
        Боря посмотрел на Алексея Палыча, стараясь понять, на самом деле учителя ударило током или это только показалось.
        Вообще говоря, ничего страшного не случилось. В катушке произошло короткое замыкание. В таких случаях перегорает либо катушка, либо предохранитель. Так происходит в любом месте нашей планеты. Но почему-то не так вышло в Кулеминске.
        - Ну, ничего… - сказал Алексей Палыч, все еще не поняв, что означает дырочка на стекле. - Перегорел внешний виток. Сейчас мы ее перемота…
        В эту секунду Алексей Палыч боковым зрением уловил какое-то шевеление на столе. Он повернулся, застыл на месте, зажмурился, помотал головой, открыл широко глаза.
        - Б-боря… это что?.. - спросил Алексей Палыч.
        Борис, встревоженный тоном и выражением лица учителя, медленно повернул голову, и глаза его тоже расширились.
        - Кажется, мальчик…
        На столе, возле катушки, в окружении безмолвных приборов лежал голый младенец.
        - Чепуха… - пробормотал Алексей Палыч.
        Он сорвался с места и подбежал к двери, подергал ее. Дверь была заперта. Ключ, как обычно, торчал с внутренней стороны.
        - Дурацкие шутки! - сказал Алексей Палыч.
        Младенец снова коротко завопил, и крик его на этот раз был вполне человеческий и вовсе не похож на петушиный.
        - Это ты его принес? - спросил Алексей Палыч.
        - Я… не принес… - тихо ответил Боря.
        - Где ты его взял? Отнеси сейчас же обратно!
        - Да Алексей Палыч… - проговорил Борис и умолк.
        Тут до Алексея Палыча наконец дошло, что дверь была заперта, что Борис все время находился у него на глазах и что еще минуту назад на столе не было ничего, кроме приборов.
        Алексей Палыч на цыпочках подошел к столу и, склонив голову набок, уставился на младенца. Сейчас учитель был похож на курицу, которая увидела червяка, но не решается его клюнуть.
        Ребенок лежал спокойно; щечки его светились румянцем, гладкая кожа слегка отливала синевой - скорее всего потому, что в подвале горели лампы дневного света. Если бы Алексей Палыч не был так растерян, он должен был заметить одну весьма важную особенность на теле ребенка.
        Вернее, отсутствие особенности. Но в тот момент сознание Алексея Палыча было слегка затуманено.
        Он медленно протянул руку и дотронулся до мальчика. Палец его ощутил живое тело. Мальчик зашевелил губами.
        - Дурацкие шутки, чепуха, - ровным голосом произнес мальчик.
        - Что? - спросил Алексей Палыч, но тут же не поверил ни глазам своим, ни ушам и повернулся к Борису.
        - Это ты сказал?
        - Это он сказал, - ответил Борис.
        - Чепуха… - растерянно повторил Алексей Палыч.
        Младенец тут же послушно согласился:
        - Чепуха.
        - Он не имеет права говорить! - крикнул Алексей Палыч Борису. - Ему всего месяца три-четыре!
        - Три, четыре, - тут же отозвался младенец. - Сейчас мы ее перемота…
        - Он повторяет ваши слова, - сказал Борис.
        - Да ты пойми, Боря!.. - с отчаянием сказал Алексей Палыч. - Он не может ничего повторять! В его возрасте не говорят еще ни «мама», ни «папа».
        - Папа, - сказал младенец.
        Алексей Палыч нервно засмеялся. Смех получился визгливый, неестественный.
        - Кажется, он думает, что его папа - я. А кто же тогда мама? - обратился он к мальчику.
        - Мама, - сказал мальчик.
        - Боря, ты что-нибудь понимаешь?
        - Он повторяет ваши слова.
        - Но почему только мои, а не твои? - спросил Алексей Палыч, как будто именно это было сейчас самым главным, и тут же спохватился: - Господи, о чем я тебя спрашиваю? Слушай, Боря, ударь меня, пожалуйста, чем-нибудь, только побольнее.
        - Зачем?
        - Зачем, что если я сплю, то мне больно не будет, а если не сплю, то боль ерунда, по сравнению с тем… с тем… сравнительно… - запутался Алексей Палыч и умолк.
        - Вы не спите, Алексей Палыч, - сказал Борис.
        Конечно, Борис тоже был удивлен.
        Он был удивлен, но не ошарашен. Он никогда не интересовался тем, в каком возрасте начинают говорить дети. Кто их знает, может быть, они начинают лепетать еще до рождения. Боря видел говорящего голого ребенка, значит, перед ним и был всего-навсего голый говорящий ребенок. Непонятно, конечно, как он очутился в подвале и почему его не заметили сразу. Нужно было это выяснить и отнести его к маме.
        - Значит, ты его видишь? - спросил Алексей Палыч.
        - Вижу, - ответил Борис.
        - Какой он?
        - Голый такой… маленький… голубой немножко.
        - Да-да, - согласился Алексей Палыч. - Голубой… Двоим одинаковый сон присниться не может. И как он здесь оказался?
        - Может быть, из шкафа выполз? - предположил Борис, взглянув на шкаф, который стоял вплотную к столу.
        - А как он попал в шкаф? - спросил Алексей Палыч. - И зачем он туда попал? Ты никому не давал ключи?
        - Никогда не давал.
        - Выронить нигде не мог?
        Борис пошарил в кармане, достал ключ от наружного замка, ключ от двери и показал их учителю. Алексей Палыч вздохнул и снова уставился на малыша, словно на гладком его животике, слегка отливающем голубизной, надеялся прочитать ответ.
        На гладком животике…
        На совершенно гладком!
        Именно сейчас, глядя на малыша, Алексей Палыч уловил какую-то неправильность в его теле: чего-то там не хватало. Когда же Алексей Палыч понял - чего, то так изумился, что забыл, как это называется.
        - Что это такое? - Алексей Палыч осторожно прикоснулся пальцем к младенцу.
        - Живот.
        - А что тут должно быть? - спросил Алексей Палыч.
        - Живот и должен… - неуверенно ответил Борис. Поведение учителя начинало ему не нравиться.
        - Тут должен быть пупок, - упавшим голосом сказал Алексей Палыч.
        - А пупка нет, Алексей Палыч! - радостно провозгласил Борис, будто на этом открытии кончились все затруднения.
        - А где же он? - тихо спросил Алексей Палыч, машинально проверяя свой собственный пупок, который оказался на месте.
        - Пупка нет… - равнодушно промолвил младенец.
        - И он говорит, хотя не должен… и двери были заперты… и… и… - Алексей Палыч запнулся, потому что догадка, мелькнувшая в его мозгу, была невероятна и… совершенно реальна.
        Алексей Палыч медленно повернулся к окну. Аккуратная дырочка в оконном стекле оставалась на своем месте. Дырочка, которой пять минут назад еще не было. Сквозь нее виднелся кружочек темного неба с неяркой звездой.
        И внезапно Алексей Палыч сложил в единый ряд все события. Эти события прошли перед его глазами, словно кадры на фотопленке.
        Рука Бориса, тянущаяся к розетке.
        Вспышка на боковой стороне катушки.
        Голубоватый луч, протянувшийся к этой вспышке.
        Младенец, словно из воздуха, возникший на столе.
        Возникший, словно из воздуха. Да, из воздуха…
        И крик послышался в то же мгновение.
        И младенец заговорил, хотя не мог, не должен был этого делать!
        И у него не оказалось пупка…
        - Ты знаешь, Боря, - запинаясь, сказал Алексей Палыч. - Кажется, у него… кажется, ему не четыре месяца… Ему… всего несколько минут.
        День 1-й
        Так все это продолжилось
        Удивить человека в наше время не так-то просто.
        Вот уже много лет наука и техника работают на то, чтобы начисто отбить у него эту способность.
        Атомами теперь только в пинг-понг не играют.
        Сверхзвуковой самолет - пожалуйста, вот он: с поникшим клювом, похожий на загрустившую птицу. Сколько пассажиров вмещается в эту птичку? Пятьсот? А я думал, больше. А сколько лёту от Москвы до Владивостока? Пять часов? А я думал - меньше…
        Выстрелили в Венеру - попали. Пульнули по Марсу - тоже не промахнулись. Фотографии - так себе: пыль да камни. Людей не обнаружили. А еще говорили…
        Американский космонавт Алан Шепард высадился на Луну. Он что, восхитился и упал в обморок от восторга? Нет. Он вынес из кабины клюшку, мяч и попытался разыграть партию в гольф[16 - Гольф - такая заграничная игра не для бедных.]. Лунную пыль, поднятую при ударе клюшки, телевидение разнесло по всей планете.
        В общем, мы давно уже посылаем людей туда. Пора бы уже кому-нибудь прибыть оттуда?
        Борис Куликов если и удивился, то вовсе не тому, что младенец прибыл оттуда, а скорее тому, что это случилось так просто. А вот Алексей Палыч, когда все понял, то понял, что ничего не понял. Еще бы немного - путь ему оставался один - в отделение неврозов, прямо в руки к родной жене. Но тут вступили в действие тормоза, которые имеются в мозгу у каждого человека. Алексей Палыч заставил себя сосчитать до двадцати. Способность мыслить вновь вернулась к нему.
        - Боря, - сказал Алексей Палыч чужим голосом, - он не из Солнечной системы.
        - Это, вы думаете, из-за пупка? - спросил Борис.
        - Нет. Просто ни на одной из планет системы нет условий для жизни такой… такой формы.
        «Форма» спокойно лежала на столе и, скосив глаза, внимательно слушала Алексея Палыча. Затем «она» потянулась рукой к катушке.
        - Нельзя! - воскликнул Алексей Палыч. - А то будет это… бобо будет!
        Мальчик отдернул руку.
        - Понимает! - заметил Борис. - Откуда он русский знает, а, Алексей Палыч?
        - Совпадение. Ничего не знает, - сказал Алексей Палыч и тут же раскаялся, потому что младенец посмотрел на него и проговорил:
        - Бо-бо, Алексей Палыч…
        Алексею Палычу вдруг подумалось, что гость из чужого мира не просто повторяет слова, а передразнивает его. Уж слишком осмысленным был его взгляд.
        Андрюшенька в таком возрасте… Впрочем, о каком возрасте можно говорить? При таком росте… при таких размерах… Андрюшенька едва-едва плакать научился по-настоящему.
        - Эй, - сказал Алексей Палыч, обращаясь к младенцу, - если ты меня понимаешь, то скажи: один, два, три, четыре… Ну, говори.
        - Три, четыре, - отозвался младенец.
        Борис засмеялся.
        - Он просто повторяет, как попка. - Борис наклонился над мальчиком. - Скажи: пятью пять - двадцать пять.
        - Двадцать пять, - послушно повторил мальчик.
        - Видите? - сказал Борис. - Он повторяет последние слова. Он еще ничего не соображает. Они что, не могли прислать кого-нибудь поумнее?
        Алексей Палыч пожал плечами.
        - Так поступили бы мы. Но почему нужно их мерить по человеческой мерке? Мы все ждем, что нам пришлют из космоса таблицу умножения или схему строения атома водорода… Это мы и без них знаем. Скорее всего они сделают то, что нам и в голову не приходит. Почему бы им не послать на Землю младенца? Он вырастет на Земле, получит земное воспитание и образование… Он сможет рассказать им все о нас, что мы знаем о себе сами. А может быть, даже больше. Да, да! - воодушевился Алексей Палыч. - Теперь я понимаю, что именно так поступил бы на их месте. Мы все ищем в космосе шифрованные сигналы. Мы забываем о том, что никто не может установить с человеком контакт лучше самого человека. А ведь он - человек и будет расти.
        - Вы думаете, он вырастет? - спросил Борис.
        - Не сомневаюсь. А теперь ты скажи, что мы с ним будем делать?
        - Отнести в детский садик?
        - Нас спросят, откуда мы его взяли.
        - Мы все расскажем.
        - Ты сумеешь объяснить? - усмехнулся Алексей Палыч. - Я, например, не берусь объяснить даже своей жене. Впрочем, ей - в особенности. Мы с тобой, Боря, попали в нелегкое положение. Иди ты лучше домой. Я скажу, что был здесь один.
        - Нет, - Борис замотал головой, - пускай мы вместе… Вам одному могут не поверить.
        - Ну что ж, - сказал Алексей Палыч, - вместе так вместе. Будет хотя бы с кем играть в шахматы в сумасшедшем доме.
        - Алексей Палыч… - сказал Борис. - Знаете что, Алексей Палыч… Давайте его вообще покуда никуда не отдавать. Он нам еще пригодится.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Мне нужно подумать до завтра.
        - А если он погибнет до завтра?
        - Чего это он погибнет, если голый через космос летел?
        - Я не думаю, что он летел именно в таком виде, - сказал Алексей Палыч и улыбнулся впервые за весь вечер. - До ближайшей звезды - четыре световых года, так недолго и простудиться. Скорее всего он родился… то есть я хочу сказать - образовался на этом столе.
        - Как он образовался? - спросил Борис. - Он ведь живой, живой…
        - Существует гипотеза, - сказал Алексей Палыч. - В принципе человека можно, грубо говоря, разобрать на атомы, передать информацию по какому-нибудь каналу[17 - Имеется в виду канал связи. Например, телеграф, а вовсе не канал Москва - Волга.] и собрать его снова на другом конце канала из такого же материала. Скорее всего для них уже это не фантастика.
        - Алексей Палыч, - снова попросил Борис, - ну, давайте оставим его хоть на один день. Ничего ему не сделается. Все равно уже ночь. Ну, куда мы его понесем?
        - Честно говоря, - сказал Алексей Палыч, - я и сам не знаю, что с ним делать. Правильней всего было бы пока отнести его к нам домой. Но как я объясню все жене? Женщины не всегда верят даже тому, что видят, а ведь она не видела, как он появился.
        - Да, женщины, они вообще… - согласился Борис, понимая, что Алексей Палыч начинает поддаваться.
        - А все-таки, может быть, лучше его отнести?
        - Куда?
        - Гм… - сказал Алексей Палыч. - В родильный дом, что ли… Так он уже, в известном смысле, родился. Ясли закрыты. Милиция?.. Нет, милиция тут ни при чем. Да и не примут его нигде без документов. Вот если бы они с ним документы прислали… В общем, ничего я, Боря, не знаю.
        - Значит, пока оставим, - сделал вывод Борис. - А завтра я принесу список.
        - Какой список?
        - Еще не знаю какой.
        Алексей Палыч внимательно взглянул на Бориса, но не стал выяснять, о каком списке идет речь, решив, что в списке будут перечислены меры по спасению мальчика.
        - Ну что же, думай… - сказал Алексей Палыч. - Две головы всегда лучше, чем одна. Но вдруг он начнет кричать и его услышат… Ты представляешь, в чем нас могут обвинить?
        - Он не будет кричать. Не будешь? - обратился Борис к младенцу. Мальчик улыбнулся и помотал головой.
        - Понимает! - обрадовался Борис. - Я же говорил, что он понимает!
        - Ты говорил, что он повторяет слова, - уточнил Алексей Палыч.
        - А теперь уже понимает. Вот смотрите. Кричать нельзя. Понял? - отчетливо проговорил Борис, наклоняясь над мальчиком.
        На этот раз мальчик мотнул головой утвердительно.
        - Конечно, понимает, - торжествующе сказал Борис. - Не могли же они послать к нам какого-нибудь дурачка, вроде Сереги. У них там, наверное, тоже отбирают, как у нас космонавтов.
        Алексей Палыч вздохнул. Ему тоже не хотелось вот так просто расставаться с мальчишкой. Это было чисто человеческое желание. Сейчас он не думал о мировой славе, которая могла обрушиться на него как на открывателя космической жизни. Конечно, он знал, что во многих странах радиотелескопы обшаривают небосвод в поисках сигналов от инопланетного разума. Наступило время, когда человеку стало невтерпеж от своего одиночества в космосе. Десятки ученых занимались этой проблемой и ничего пока не нашли. А те, кого не нашли, взяли и послали, да не какие-нибудь лучи, а весьма симпатичного мальчика. И не в Академию наук, а прямо в руки двум кулеминским полуночникам. От такого доверия и прослезиться недолго.
        Алексей Палыч не прослезился, но ему было очень приятно.
        - Ладно, - решился Алексей Палыч, - до завтра пускай побудет. Я бы остался с ним на ночь, да Анна Максимовна… И тебе нельзя оставаться - родители будут искать. Я думаю, ничего не случится: если его послали в такую дорогу, то, наверное, предусмотрели какие-то меры защиты. Только на столе его оставлять нельзя.
        Алексей Палыч вытащил из-под стола доску, оставшуюся после настилки пола, распилил ее на три части. Борис тем временем убрал все с верстака. Они приколотили обрезки доски к верстаку, получился просторный ящик. На дно ящика постелили рабочий халат.
        Алексей Палыч осторожно взял мальчика на руки. Тот неожиданно оказался тяжелым, гораздо тяжелее Андрюшеньки.
        - Тю-тю-тю, - сказал Алексей Палыч, - сейчас мы будем бай-бай.
        Мальчик засмеялся. Алексей Палыч со стыдом подумал, что он, пожалуй, выглядит глуповато. Зачем неземному младенцу это земное сюсюканье? Но неземного сюсюканья Алексей Палыч не знал.
        - Ну, спи, - сказал Алексей Палыч, укладывая младенца и накрывая его своим пиджаком. - Спи. Сделай вот так, - и учитель прикрыл глаза, показывая гостю из космоса, как спят хорошие земные дети.
        - Палыч… - сонно сказал мальчик, и веки его сомкнулись.
        - Я - Палыч, я, маленький, - умилился Алексей Палыч. - Мы завтра придем.
        И внезапно Алексей Палыч понял, что испытывает к этому мальчику чувство, неведомое ему ранее. Это было сильнее, чем чувство к Андрюшеньке. Это было нечто вроде чувства Пигмалиона[18 - Пигмалион - древний скульптор, который создал статую женщины, а потом влюбился в нее.]. И очень хорошо, что об этом не знала Анна Максимовна. Она показала бы мужу, как пигмалионить. «С космическими детьми нежничаешь, а для своего внука слов не находится!» - вот что примерно сказала бы Анна Максимовна, увидев, как шлепает Алексей Палыч губами над спящим мальчишкой.
        Алексей Палыч погасил свет. Они вышли на школьный Двор.
        - Без меня не открывай, - предупредил учитель, запирая дверь на оба замка. - Завтра, после уроков…
        Они шли по ночной улице. Намаявшиеся за день собаки провожали их сонным тявканьем. На густо-синем небе медленно, незаметно для глаза, вращались вокруг Кулеминска звезды. Им не было никакого дела до двух заговорщиков, и только на одной из них кто-то внимательно всматривался в маленькую голубую планетку, пока она не повернулась и Кулеминск не скрылся за горизонтом.
        - Алексей Палыч, а почему они к нам послали? - спросил Борис.
        - К нам на Землю?
        - Нет, к нам в Кулеминск?
        - Я не думаю, что они посылали именно в Кулеминск, - сказал Алексей Палыч. - Возможно, они вообще не целились в нашу планету. Может быть, они посылают такие лучи в разные стороны. А почему Кулеминск?.. Ну, если бы луч уткнулся в Париж, то можно было бы спросить: почему в Париж?.. Случайность… - Алексей Палыч задумался. - Хотя, знаешь, если бы они попали, например, в Марс… Там практически нет воздуха. Ребенок погиб бы в ту же секунду. Вся эта затея не имела бы смысла. Нет, пожалуй, они о нас кое-что знают. И, скажу тебе, мне это не очень-то нравится. Боюсь, что мы с тобой поступили неверно, нужно было бы немедленно сообщить куда-нибудь.
        - Куда сообщить-то, Алексей Палыч, ну куда?
        - Хотя бы в город, в мой институт.
        - Ждут они нас там ночью…
        - Это верно, - согласился Алексей Палыч. - И позвонить неоткуда, и позвонить некому. Завтра все решим. И… - Алексей Палыч прижал к губам указательный палец.
        - Железно, - сказал Борис. - Три могилы, два креста.
        Возле дома учителя заговорщики расстались.
        Борис побежал дальше. Алексей Палыч вошел в калитку, снял у крыльца ботинки и на цыпочках подошел к двери в прихожую. Доски отвратительно заскрипели, но в доме было тихо. Алексей Палыч в темноте пошарил на полках, нащупал три пакета, несколько банок и запихал их в портфель.
        Обокрав таким образом маленького внука, Алексей Палыч надел ботинки и открыл дверь в кухню. Из комнат не доносилось ни звука.
        Пальто удалось снять бесшумно, но, пробираясь в свою комнату, Алексей Палыч зацепился портфелем за кухонный стол. Звякнула посуда. Из ближней комнаты донесся сонный голос Татьяны:
        - Папа, это ты? Почему так поздно? Мама ругалась…
        - Я уже давно дома, - сам не зная почему, солгал Алексей Палыч. - Это я - попить. Ты спи, Танюша, спи.
        Анна Максимовна была на дежурстве. Не зажигая света, Алексей Палыч разделся и лег.
        Во сне Алексей Палыч дергал ногами и стонал. Ему снились люди в милицейской форме, которые толпой гнались за ним по пустынной и бесконечной дороге.
        День 2-й
        Человек уходит - улики остаются
        На другой день за завтраком Анна Максимовна спросила:
        - Где ты пропадал вчера вечером?
        - В школе.
        - Что же ты там делал до поздней ночи?
        - Почему до ночи?
        - А во сколько ты пришел?
        - Да не так уж и поздно.
        - Часов в двенадцать, - сказала Татьяна.
        Алексей Палыч покосился на дочь. Татьяна имела привычку говорить правду в глаза.
        Особенно когда эта правда ее не касалась.
        - Вот еще скажешь - в двенадцать!
        - Ну, без пяти. Я же слышала, как часы били.
        - Ты поторапливайся, - сказал Алексей Палыч. - На электричку опаздаешь.
        - Электричка тут ни при чем. Ты, папа, пожалуйста, не увиливай. Мама крутится как белка в колесе, а ты ей совсем не помогаешь, - заботливым голосом сказала Татьяна.
        Татьяна была хорошей дочерью. Подкинув Андрюшеньку Анне Максимовне, она понимала, как тяжело приходится матери. Это понимание Татьяна со свойственной ей откровенностью выражала вслух. Анна Максимовна охотно принимала сочувствие: большей платы ей и не требовалось. Кроме того, Татьяна была заботливой матерью - она считала, что Солнце, Луна и прочая Вселенная должны вращаться вокруг ее сына. Алексей Палыч, по ее мнению, вращался недостаточно быстро.
        Когда в доме появился Саша, у Алексея Палыча мелькнула было мысль о мужском единстве, о том, что силы теперь будут уравновешены - двое на двое. Но Саша в разговоры вступал редко, больше отмалчивался. Он понимал, что для хорошего мужа слишком много летает.
        - У нас картошка кончилась, - сказала Татьяна. - Неужели нужно все взваливать на маму?
        - Сегодня куплю. А ты собирайся и отправляйся, - с раздражением сказал Алексей Палыч.
        - Папа, если ты думаешь… - начала было Татьяна, но Алексей Палыч ее прервал:
        - И не разговаривай со мной, как с ребенком. Я уже вышел из этого возраста.
        Мать и дочь переглянулись. Такого Алексея Палыча они еще не видели. Рядом с ними за столом сидел незнакомый человек - грубиян, вообразивший, что он на самом деле глава семейства.
        Анна Максимовна ощутила легкое беспокойство.
        - У тебя неприятности? Что-то случилось?
        Но Алексей Палыч уже раскаялся и включил задний ход.
        - Что со мной может случиться? - мирно сказал он. - Ты подумай сама: ну что может случиться в Кулеминске?
        Анна Максимовна вздохнула. С той поры, когда ради нее Алексей Палыч забросил свои облака, у нее сохранилось чувство вины.
        - Ты бы хоть завтрак с собой брал в школу, - сказала она. - Какие уж там опыты на голодный желудок.
        «Еще и какие!» - подумал Алексей Палыч.
        - Давай свой портфель, я тебе завтрак заверну.
        «Как бы не так, - подумал Алексей Палыч. - Интересно, что я туда натолкал в темноте?»
        - Спасибо, я поем в буфете, - сказал Алексей Палыч вслух. - Ты мне дай, Анечка, рубля два. И сумку для картошки.
        Зайдя в спальню, Алексей Палыч затолкнул портфель с украденным продуктом под шкаф и отправился в магазин.
        Знакомая продавщица (в Кулеминске все продавщицы со всеми знакомы) взвесила десять килограммов картошки.
        - Или своя кончилась? - спросила она, хотя прекрасно знала, что Мухины картошкой не занимались.
        - Да вот так… - ответил Алексей Палыч, чувствуя себя белой вороной, потому что в Кулеминске картошку сажал даже сам директор крупяного завода.
        - Неважная картошка, - сказала продавщица и шепнула: - Анне Максимовне скажите, чтобы зашла. Есть баночная селедка.
        - Хорошая? - наивно спросил Алексей Палыч.
        - Да вы что! - изумилась продавщица. - К нам из города приходили, по пять кило брали.
        И вот тут, размякнув, Алексей Палыч совершил первую ошибку. Сама по себе ошибка была незначительной, но, как увидим, будут другие ошибки, и это приведет к большому скандалу.
        - Скажите, Клавдия Петровна… - В Кулеминске все продавщицы носили имя Клавдия. - Скажите, Клавдия Петровна, а что примерно едят дети месяцев трех-четырех?
        - Мальчик или девочка? - деловито осведомилась продавщица.
        - Ну, скажем, мальчик…
        - Мальчик… - задумалась продавщица. - Конечно, это все равно - мальчик или девочка. Это я так спросила… У меня-то девочка. А вот у вас как раз мальчик, разве вы не знаете, чем его кормят?
        - Он уже большой. А чем кормили раньше, забыл.
        - Да и я забыла. Моей-то семь лет, все лопает, лишь бы побольше. А вам зачем?
        - Просто так. Из любопытства.
        - Из любопытства… - протянула продавщица, и глаза ее нехорошо засветились. - Ну, ясно, из любопытства… Как же назвали мальчика?
        - Еще не назвали, - машинально ответил Алексей Палыч и тут же ужаснулся своим словам. - Я хочу сказать… эти… родители… еще не придумали ему имя.
        - Это за три месяца?! - изумилась продавщица.
        - Вот представьте себе… - торопливо сказал Алексей Палыч. - До свидания.
        Алексей Палыч быстро повернулся и пошел к выходу. Продавщица смотрела ему вслед. Смотрела с интересом и подозрением, которые Алексею Палычу ничего хорошего не сулили.
        Когда Алексей Палыч занес картошку домой, Анна Максимовна была занята кормлением Андрюши. Впопыхах Алексей Палыч засунул портфель слишком далеко под шкаф, и теперь ему пришлось доставать с помощью кочерги. Чтобы заглушить шум, Алексей Палыч запел.
        Стоя на коленях перед шкафом и шуруя кочергой, Алексей Палыч ненатуральным голосом бормотал нараспев какое-то «на-на-на, ля-ля-ля».
        Если при этом учесть, что и натуральным-то голосом он не пел никогда, что голос его от природы был слегка дребезжащим и что распевал он чуть согнувшись, то можно представить, что до Анны Максимовны донеслось некое козлиное бормотание.
        - Чего ты раскашлялся? - крикнула она из соседней комнаты. - Выпей таблетку, а то в школе совсем охрипнешь.
        - Это я не кашляю, а пою, - отозвался Алексей Палыч.
        - Еще не легче, - засмеялась Анна Максимовна. - С чего же ты запел?
        Выудив пыльный портфель, Алексей Палыч обтер его о пальто; поразмыслив, смахнул пыль с пальто одеялом, а одеяло перевернул на другую сторону.
        Проходя через кухню, он приостановился у плиты, сказал «ля-ля-ля» и в тот же самый момент положил кочергу на место, стараясь не брякнуть.
        - Что ты сказал? - спросила невидимая Анна Максимовна.
        - Я сказал «ля-ля», - ответил Алексей Палыч, внезапно рассердившись на себя и свое мельтешение. - «Ля-ля» и больше ничего. Что ты удивляешься? Эти песни ты целый день слышишь по радио. Я побежал, Аня, уже пора.
        И Алексей Палыч поспешно ушел, оставив жену в легком недоумении. Подозрений у нее пока никаких не было. Просто Алексей Палыч дважды за сегодняшнее утро проявил необычную самостоятельность: сделал выговор дочери и пытался что-то спеть. Особенно удивительным было последнее. Алексей Палыч не пел ни на праздниках, ни на днях рождения, рта не открывал: стеснялся. Ему даже и за других было неловко, если пели очень громко.
        Поэтому легкомысленное «ля-ля», пропетое Алексеем Палычем, значило гораздо больше, чем могло показаться с самого начала. Это было отступление от правил, как будто Алексей Палыч на минуту перестал быть самим собой. Вот что выходило из простого «ля-ля».
        И Анна Максимовна это отметила.
        Отметила пока просто так, не делая никаких выводов.
        Когда Алексей Палыч подошел к школе, было уже без десяти девять.
        Со всех сторон тянулись к главному входу ученики. Те, что помладше, здоровались с Алексеем Палычем открыто и весело. Пожилые десятиклассники, боясь уронить свое достоинство, делали, вид, что не замечают учителя, и здоровались, если только сталкивались с ним в упор.
        Впрочем, в это утро Алексей Палыч и сам едва замечал своих учеников.
        Он шел по двору, а взгляд его не отрывался от небольшой, обитой железом двери. В любой другой день он, не задумываясь, зашел бы на минуту в подвал и спокойно вышел бы оттуда, но сейчас ему казалось, что все это будет выглядеть подозрительно.
        Тут он заметил, что с задней стороны школы отворилась дверь. Во двор вышла женщина и направилась прямо к подвалу. У входа в подвал она остановилась, подергала замок и, как показалось Алексею Палычу, даже постучала в дверь.
        «Услышала ребенка! - пронеслось в голове Алексея Палыча. - Все пропало!»
        Женщина заметила учителя и махнула ему рукой.
        - Иди-ка сюда.
        Алексей Палыч подошел. Лицо его было бледным и выглядело как лицо раскаявшегося злодея.
        Это мог бы заметить каждый. Заметила это и стоявшая перед ним женщина, чему вовсе не удивилась. Она привыкла к тому, что все в школе были перед ней виноваты. Сама же она оказывалась всегда права.
        К этому она тоже привыкла.
        - Открой дверь.
        - Зачем, Ефросинья Дмитриевна? - робко спросил Алексей Палыч.
        - Затем, что там у тебя мое ведро осталось. Еще с прошлого года. Или ты его уже уработал?
        Сердце Алексея Палыча, опустившееся в низ живота, начало помаленьку всплывать кверху. Конечно, и в этом случае он был виноват. Именно он занял подвал, в котором уборщица Ефросинья Дмитриевна хранила свои ведра и щетки. С тех пор Ефросинья Дмитриевна малость его невзлюбила и стала называть на «ты», без имени-отчества.
        - Ведра там нет, Ефросинья Дмитриевна. Вы все еще раньше забрали.
        - Что же я, без ума, по-твоему?
        На вопрос этот ответить определенно Алексей Палыч не решился, да и некогда было разговаривать - нужно было немедленно увести Ефросинью Дмитриевну от двери.
        - У меня ключей нет.
        - Принеси.
        - И потом… я вспомнил… Вы извините, но, кажется, ведро я…
        - Загубил, - сурово сказала Ефросинья Дмитриевна.
        - Вот-вот… что-то в этом роде. Но я сегодня же куплю.
        - Ведро-то эмалированное было.
        - Ну конечно… обязательно… Хороший день сегодня, верно, Ефросинья Дмитриевна?
        - У вас всегда все хорошо, - сказала Ефросинья Дмитриевна и медленно стала удаляться. Даже со спины она выглядела величественной и неприступной.
        Между тем у себя дома Ефросинья Дмитриевна была весьма неплохой женщиной.
        Она ухаживала за больным мужем, помогала соседям; из своей скудной зарплаты умудрялась выкраивать деньги на переводы для сына, служившего в армии.
        И только в школе ей кружила голову власть, которая была велика, потому что распространялась на все школьные помещения, вплоть до кабинета директора.
        Когда Ефросинья Дмитриевна удалилась, Алексей Палыч попытался что-нибудь разглядеть в подвальное окно, но ничего не увидел: вчера перед уходом он сам аккуратно завесил окно газетой.
        Из подвала не доносилось ни звука.
        Алексей Палыч нащупал было в кармане ключ, но в школе послышался звонок, и Алексей Палыч торопливо пошел к главному входу.
        Пока он раздевался в учительском гардеробе и поднимался на второй этаж, прошло минут пять. В пустом коридоре он встретился с директором.
        - Опаздываешь? - спросил директор.
        - Сам видишь.
        С директором школы они жили на одной улице вот уже двадцать лет.
        - А что нужно сказать? - улыбнулся директор.
        - Я больше не буду.
        - Верю. А вот с Ефросиньей Дмитриевной ты, ради бога, не ссорься. Это я тебя по-дружески прошу. Подвал я тебе отдал… Мало того, что мне физкультурник всю шею перепилил: секцию борьбы он там хотел организовать… Да ты еще какие-то ведра ей не вернул.
        - Жаловалась?
        - Не то слово.
        - Ведер там не было. Но я куплю.
        - Купи, пожалуйста. Ты меня прости, но на наше с тобой место другие найдутся, а вот на ее - не знаю. Для меня это - проблема номер один.
        - Я бы тебе сказал, какая у меня проблема…
        - Заходи домой, потолкуем.
        - Может, и зайду, - сказал Алексей Палыч, подумав, что не плохо было бы иметь еще одного соучастника. С директором они были в самых дружеских отношениях.
        Как назло, первый урок был у Алексея Палыча в шестом классе.
        Хоть и свой человек Борис, но все же мальчишка: тайна распирала его; весь урок он вертелся, смотрел на Алексея Палыча глазами то намекающими, то сочувствующими; весь вид его говорил о том, что и под страхом смерти не выдаст он их великую тайну, но тот же вид просто кричал о том, что тайна все-таки есть.
        Весь урок Алексей Палыч как бы раздваивался. Душа его находилась в подвале, а тело передвигалось по классу, вызывало к доске и задавало вопросы. Ученики, заметив, что учитель частично отсутствует, понемногу обнахалились. Когда к доске был вызван сын директора крупяного завода, ему стали подсказывать нарочно неверно. Тот, не надеясь на себя, повторял глупости, Алексей Палыч слушал его невнимательно, но написанное на доске говорило само за себя.
        Получив двойку, сын крупяного директора, знавший, разумеется, о токарном станке, сел на место и до конца урока смотрел на Алексея Палыча как на предателя.
        Весь день Алексей Палыч чувствовал себя не в своей тарелке. Ученики ему попадались какие-то на редкость тупые, учителя выглядели хмуро и подозрительно. Посмотрев на перемене в окно учительской, Алексей Палыч увидел стоящий неподалеку от школы милицейский газик. Он знал, что в доме напротив живет шофер этого газика, но все же вид желто-синей машины наводил его на неприятные мысли.
        Кроме, того, Алексей Палыч все время прислушивался. Он понимал, что невозможно услышать сквозь два потолочных перекрытия слабый младенческий крик, но все же ждал этого крика.
        Немного утешало его то, что мальчик вчера «обещал» не кричать. Но кто, как не учителя, знают цену всяким обещаниям…
        И еще Алексей Палыч, думал о том, что мальчик голоден. Андрюша в подобных случаях поднимал такой крик, будто кормили его не три часа тому назад, а в прошлом году. Правда, мальчик был не земной. Возможно, он вообще не нуждался в пище или питался электричеством, но это еще надо было проверить. А пока перед глазами Алексея Палыча возникал голый беззащитный ребенок, которого чья-то мощная и безжалостная рука швырнула в холодный космос. Земля, которая встретилась на его пути, даже не сумела накормить далекого гостя. Но больше это не повторится. Земля поможет ему!
        Так думал Алексей Палыч.
        Он чувствовал себя уже не просто человеком и не просто учителем.
        Он был не похитителем продуктов и загрязнителем ведер.
        Он не боялся даже неприятного разговора с крупяным директором. Алексей Палыч ощущал себя представителем всего Человечества.
        Это была минута радости, горячая искра, недолгий всплеск.
        А потом, на перемене, подошел Борис Куликов и все разрушил.
        - Его там нет, Алексей Палыч, - сказал Борис.
        - Ты с ума сошел! - прошептал Алексей Палыч, снова превращаясь в заговорщика. - Я же тебе сказал - не открывать без меня.
        - А я и не открывал. Там в стекле дырочка; я карандашом газету проткнул - его в загородке нет.
        - Замок на месте?
        - Все на месте.
        …Маленькие руки цепляются за край доски… раз… другой… десятый… переваливается через загородку голый малыш… внизу - пустота. Мягкий удар… Так вот почему там все время тихо!
        Алексей Палыч бросился вниз по лестнице. Ученики прижимались к стенке, уступая ему дорогу. Наткнувшись на пожилую учительницу английского языка, Алексей Палыч сбил с нее очки прежде, чем она его разглядела. Впоследствии учительница долго говорила на педсовете о безобразном поведении учеников на переменах.
        Не озираясь, не думая ни о какой конспирации, Алексей Палыч открыл замки и ворвался в подвал. Мальчик лежал на своем месте.
        Все еще не веря глазам, Алексей Палыч ощупал его. Не было ни ушибов, ни царапин. Мальчик был живой и выглядел весело. Правда, что-то в нем изменилось. Впопыхах Алексей Палыч не заметил, что именно. Да и не до того ему было. Ведь если вдуматься, то Алексей Палыч за эти минуты пережил и смерть и новое рождение этого мальчика.
        А он, кажется, узнал Алексея Палыча. Он ткнул ему пальцем в глаз и с улыбкой произнес:
        - Палыч…
        - Я, миленький, я… - сказал Алексей Палыч. - Ты полежи еще чуть-чуть, я скоро приду. Я приду еще с одним мальчиком… Мы ему ушки оторвем за то, что он нас так напугал.
        Наверху снова зазвенел звонок. Он призывал Алексея Палыча на последний урок и никогда еще не звенел так отвратительно.
        В том же темпе Алексей Палыч замкнул дверь и направился в школу. На ходу он потирал глаз, ибо малыш ткнул в него по всем правилам.
        В коридоре снова встретился директор.
        - Опять опаздываешь?
        Алексей Палыч молча пожал плечами.
        - Что с тобой сегодня? И вид у тебя такой, как будто с Луны свалился.
        - Почему с Луны? - вздрогнул Алексей Палыч. - Кто тебе сказал, что с Луны?
        На сей раз директор взглянул на Алексея Палыча с удивлением.
        - А откуда же?
        - Это ты про меня? - сообразил наконец Алексей Палыч.
        - А про кого же еще… - засмеялся директор. - Тебе же все космос мерещится: серебристые облака и так далее…
        - Скорее - и так далее, - сказал Алексей Палыч.
        - Слушай, - нахмурился директор, - мне тут с крупяного звонили… Опять ты ему двойку влепил?
        - Сегодня, - сказал Алексей Палыч. - Когда и нажаловаться успел…
        - Вот успел. Он что, совсем безнадежный?
        - Почему безнадежный? Не умственно отсталый, вполне нормальный. Просто не хочет. А главное - на папу надеется.
        - Тогда вот что: ты его подтяни или… или станок верни. А то в неловком мы с тобой положении.
        - Я лучше станок верну, - сказал Алексей Палыч.
        - И вообще, - сказал директор, - я ведь не знаю, что там у тебя в подвале творится. У меня сейчас время есть. Дай-ка мне ключи, зайду посмотрю на твою лабораторию.
        - Ключи? - спросил Алексей Палыч. - Ах, ключи… А вот ключей у меня как раз и нет. Всегда, понимаешь, ношу, а сегодня дома забыл.
        Алексей Палыч нахально похлопал себя по карману. Так как врать он начал привыкать только со вчерашнего дня, то похлопал как раз по тому карману, где эти ключи лежали.
        - Да вот же, звенят, - сказал директор.
        - Да это от дома.
        - Зачем же тебе от дома, если дом ваш никогда не запирается?
        - Почему не запирается?
        - Потому что дома у тебя всегда кто-нибудь с внуком.
        - А если я поздно приду?
        - А когда ты поздно приходил?
        - Да что ты ко мне пристал! - сказал Алексей Палыч.
        - А то, - ответил директор, - что запасные ключи всегда должны висеть в учительской. Это на случай пожара. Иначе инспекция с меня будет стружку снимать, а не с тебя. Завтра чтобы ключи были. Договорились.
        - Хорошо, - буркнул Алексей Палыч и направился к двери класса, из которой уже одна за другой, в три этажа, выглядывали ребячьи головы.
        День 2-й
        Продолжение с подключением
        Когда Алексей Палыч вышел после урока на двор, там уже ребята играли в футбол.
        Земля просохла достаточно, чтобы мяч не застревал в грязи, но еще не достаточно, чтобы футболисты не проваливались по уши. То есть сами по себе они не проваливались, но вид у них был такой, будто каждого из них хоть по разу закапывали в землю.
        Судьи не было. Поэтому штрафных не назначали. Просто нападающий, если его сбивали с ног, на некоторое время выключался из игры, потому что начинал бегать не за мячом, а за защитником, стараясь попасть ему по коленке. (Именно так играла сборная крупяного завода, показывая тем самым пример своим младшим братьям.)
        Младшие братья - почти все ученики Алексея Палыча - переняли и другой футбольный прием: после каждого забитого мяча они подолгу обнимали и даже целовали друг друга, словно встретились после долгой разлуки. Впрочем, эта мужская нежность, благодаря телевидению, распространилась сейчас по всему футбольному миру, и, возможно, скоро в футбольных матчах для поцелуев будут назначать дополнительное время.
        Воспользовавшись моментом, когда был забит очередной гол и в центре площадки образовалась поцелуйная куча, Алексей Палыч прошмыгнул в подвал и заперся изнутри. Никто, конечно, не обратил на него внимания. Ребята продолжали носиться по полю, выкрикивая спортивные и неспортивные слова.
        Алексей Палыч подошел к загородке и обнаружил, что мальчика нет.
        Второй дырки в стекле, через которую мог бы исчезнуть мальчик, тоже не замечалось.
        «Неужели он попал точно в ту же дырку? - подумал учитель. - Но зачем тогда его присылали?»
        На какое-то очень короткое время Алексей Палыч ощутил нечто вроде облегчения: кончилось наваждение, не нужно ни от кого прятаться, не нужно заниматься мелким воровством и обманом. Но тут же он понял, что ему очень хочется увидеть мальчика еще хоть раз. Ему даже было слегка обидно, что от него ушли не попрощавшись, не угостившись питательной смесью, которая была добыта с таким трудом.
        «Он на меня обиделся, - подумал Алексей Палыч. - Или те, кто его послал, решили, что я плохой человек? Может быть, он сообщил, что здесь не кормят, и его перебросили в другое место? Или вообще забрали назад?»
        Короче говоря, если еще несколько минут назад Алексей Палыч не знал, как разделается с этой историей, то сейчас ему хотелось, чтобы история продолжалась.
        И она продолжилась.
        Между шкафом и стеной, где под окном расположилась батарея отопления, что-то зашевелилось. Алексей Палыч бросился туда; не успел он добежать до окна, как мальчик сам вышел ему навстречу.
        И это был совсем другой мальчик. Вернее, не другой, а изменившийся. То, чего не уловил Алексей Палыч во время переменки, сейчас стало совершенно очевидно: мальчик вырос. И как вырос! Не какие-то там месяцы, а как будто несколько лет прошло со вчерашнего дня. Перед Алексеем Палычем стоял все тот же голый и беспупковый, но неимоверно подросший ребенок. На вид ему было года четыре.
        Мальчик подошел к верстаку, подпрыгнул, ухватился руками за край загородки и подтянулся, он уселся в загородке и сказал:
        - Куда пасуешь, дурак! Давай мне пасуй!
        За окном раздавались на площадке вполне похожие выражения.
        - Так нельзя говорить, понимаешь? - родительским тоном сказал Алексей Палыч. - Дурак - нельзя. Дурак - нехорошо.
        - Нехорошо, - согласился мальчик. - Дурак - нехорошо. Дурак, дурак, нельзя, нельзя. Нельзя, дурак, нехорошо.
        - Вот и не говори так больше, - посоветовал Алексей Палыч. - Ты ведь меня понимаешь?
        - Понимаешь, - согласился мальчик и с наслаждением произнес: - Дурак, дурак, дурак…
        Алексей Палыч нахмурился, и мальчик, лукаво улыбаясь, добавил гораздо тише:
        - Нехорошо…
        Алексей Палыч со вздохом подумал, что космические дети, как и земные, любят делать то, что запрещается. Как ни странно, но именно это соображение его подбодрило. Если мальчик имеет земной характер, то и обращаться с ним можно по-человечески.
        А человеческих детей нужно прежде всего кормить.
        Алексей Палыч достал из портфеля питательную смесь, прочитал рецепт и с сомнением посмотрел на подросшего гостя.
        - Чем же мне тебя кормить? - сказал он. - Из этой пищи ты уже вырос. Тебе уже, небось, мяса надо. Вон у тебя зубы какие. Отправим мы тебя, дружок, в Академию наук, должны ведь они поверить, если я им все объясню. Увидят, как ты быстро растешь, и поверят.
        - Нехорошо, - сказал мальчик.
        - Почему нехорошо?
        - Палыч - хорошо, Боря - хорошо.
        - А без Палыча и Бори разве нельзя?
        - Нельзя.
        - Почему?
        - Уйду.
        - Куда ты уйдешь?
        - Туда, - сказал мальчик и показал на дырку в стекле.
        Алексей Палыч подумал, что ответы мальчика уже не напоминают прежний лепет, в них чувствовался кое-какой смысл.
        - Что значит «уйду»? Если можешь, то объясни.
        - Седьмое солнце! - сказал мальчик, и щеки его порозовели. - Извини, не сдержался. Мне стыдно: так у нас ругаются только наездники[19 - Очевидно, мальчик имел в виду извозчиков.]. Но ведь я не могу без конца притворяться, что ничего не понимаю. Надоело. Вчера я еще мало понимал, а сегодня уже подключился. Я понимаю, что с вами можно работать. Но если вы отдадите меня другим людям, то меня отзовут. Меня, конечно, и так отзовут, но гораздо позже.
        - Зачем же тебя к нам послали?
        - Этого я точно не знаю.
        - А что значит «подключился»? К чему ты подключился?
        - Этого я тоже не знаю.
        - Выходит, - сказал Алексей Палыч, - ты только с виду ребенок? На самом деле ты вполне взрослый и можешь вступить в контакт с человечеством?
        - Я и вступил, - ответил мальчик. - Ты и Борис. И достаточно.
        - Но я далеко не лучший представитель человечества, - сказал Алексей Палыч. - Я всего только учитель, а Боря еще школьник. Я думаю, что контакт - это дело большого коллектива, где будут ученые разных специальностей. Мы с Борисом заменить их не можем.
        - Если вы кому-нибудь расскажете обо мне, то меня немедленно отзовут.
        - Не понимаю, - сказал Алексей Палыч. - Тебя посылают для контакта и тут же почему-то должны отозвать.
        - О, третье солнце! - сказал мальчик, на этот раз не краснея. - До чего же вы надоели с этим контактом! Вам обязательно нужно, чтобы к вам прилетели красивые, умные, дружелюбные. Чтобы они были такие, как вы, но знали больше вас. Чтобы вам открыли рецепт бессмертия или секрет гравитации. Вы хотите, чтобы они были похожи на вас и в то же время были не похожи. Вы мечтаете о том, что называете «контактом», и в то же время боитесь этого. Вы посылаете в космос сигналы в поисках разума, а сами еще толком не знаете, что с этим разумом делать. Знаешь что, Палыч? Попробуй взять ружье, выйди ночью из дома, закрой глаза, выстрели в небо и жди, пока оттуда свалится горный орел.
        - Что ты этим хочешь сказать? - спросил Алексей Палыч, изумленный столь горячим выступлением гостя. - У нас не водятся орлы, тем более горные.
        - И все же, - ответил мальчик, - попасть таким образом в орла легче, чем попасть вашими лучами в населенную планету. Да и зачем вам попадать. У вас уже много раз были.
        - Как это так? Я, например, ничего не слышал.
        - Слышал. Писали в газетах и по радио не раз говорили.
        - Ты имеешь в виду летающие тарелки и прочее?
        - Летающие тарелки! - мальчик засмеялся. - Это наши ребятишки играют. Глупые еще, вот и забавляются. Разве за ними уследишь… Нет, у вас были из Центра. Но вы, люди, странные создания: стоит только одному встретить кого-нибудь из наших, вы сразу бежите ко второму, третьему, чтобы удивить его, рассказать. А тогда нас немедленно отзывают. Вот вам никто и не верит. Если бы меня сейчас отозвали, кто бы тебе поверил?
        - Тогда зачем тебя послали?
        - Не знаю. На твой вопрос не смогли бы ответить даже те, кто меня послал. Нужно что-то про вас узнать. Такое, что не знает у нас никто. И даже неизвестно, что нужно узнать.
        - И много вы про нас знаете? - спросил Алексей Палыч.
        - Что значит много? - спросил мальчик. - Много ли ты знаешь обо мне?
        - По сравнению со вчерашним днем - очень много. По сравнению с тем, что я еще смогу о тебе узнать, наверное, очень мало.
        - Ты сам ответил на свой вопрос, - сказал мальчик. - Повторяю: мы о вас не знаем чего-то очень важного. Это может оказаться важнее всех ваших изобретений. Для нас они не секрет.
        - Н-да… - сказал Алексей Палыч, который на секунду вдруг отвлекся от этого разговора и взглянул на себя как-то со стороны.
        Со стороны выглядело это, наверное, не совсем обычно: взрослый дядя, мужчина, прилично, как говорят, одетый, стоял возле дурацкой загородки, в которой сидел голый ребенок; на лбу мужчины от напряжения выступила испарина, а ладонь то и дело взъерошивала и без того потрепанную шевелюру. Ребенок сидел в позе восточного божества и спокойно рассказывал дяде веселенькую космическую историю.
        Алексею Палычу стало даже слегка досадно. Легкий укол самолюбия - земного, если так можно сказать, самолюбия - ощутил Алексей Палыч.
        - Чего же это вы… - сказал Алексей Палыч. - Я хочу сказать, вот послали тебя в такую даль… да… через весь, так сказать, космос… а пупка тебе не приделали…
        Мальчик вздохнул тяжело, по-взрослому.
        - Это у нас проблема, - сказал он. - Сколько раз пробовали - не получается, чтоб его четвертое солнце забрало, этот пупок!
        - Ага! - с торжеством сказал Алексей Палыч. - Значит, вы тоже не все умеете! Интересно бы узнать - почему?
        - Почему, почему… Потому что кончается на «у»! - ответил мальчик.
        - Господи, ты и это знаешь?!
        - Это потому, что я подключился. Я скоро отключусь, и тогда тебе будет легко со мной разговаривать.
        - Ну, - заметил Алексей Палыч, - я бы не сказал, что мне так уж и трудно. Я, видишь ли, большую часть жизни только и делаю, что разговариваю с такими, как ты. Правда, они немного постарше. Так что ты можешь не отключаться, если тебе не хочется.
        - Не хочется, - откровенно признался мальчик. - Но это необходимо. Все должно происходить естественно. Ведь у вас нет младенцев, которые знали бы столько, сколько взрослый землянин.
        - Гм… - сказал Алексей Палыч. - Возможно, где-то уже и есть. Во всяком случае, имеется такая тенденция. Я хочу сказать: среди подростков встречается нечто похожее.
        Мальчик задумался.
        - Знаю, - сказал он. - Это называется - бройлер.
        - Не совсем так, - мягко сказал Алексей Палыч. - Бройлер - это цыпленок, который за два месяца становится крупней взрослой курицы. От этого он, правда, не делается умнее ее. Нет. У людей это называется акселерация.
        - Так бы и говорил, - сказал мальчик. - Это уже понятно. Но все же мне придется отключиться. Ты ведь не отошлешь меня обратно?
        - Даже если б и захотел, то не смог бы, - сказал Алексей Палыч.
        - Нет, - вздохнул мальчик, - это проще простого. Я тебе уже говорил: если ты или Боря расскажете кому-нибудь, кто я такой, меня немедленно отзовут. Ты можешь избавиться от меня в любую секунду.
        - А тебе самому хотелось бы остаться? - спросил Алексей Палыч.
        Задавая этот простой вопрос, Алексей Палыч надеялся услышать в ответ что-нибудь вроде «да, ты мне понравился» или «да, мне на Земле хорошо», но услышал вполне спокойный и деловой ответ:
        - Я должен остаться, пока это возможно. Тогда, может быть, я узнаю…
        - Сложное у тебя задание, - сказал Алексей Палыч. - «Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что…»
        - Не совсем так, - ответил мальчик. - Куда - известно. А вот что, узнать пока не удалось. Каждый раз что-то мешало. Один сразу помчался в газету. Другой испугался и выбросил ребенка в реку. От мальчика после так пахло, что его не приняли даже в школу наездников. а некоторые из ваших требуют за молчание миллионы… этих…
        - Долларов, - подсказал Алексей Палыч.
        - Нет, марок.
        - Марки есть в разных странах, - сказал Алексей Палыч.
        - В разных и требовали.
        - Мне ничего от тебя не нужно, - сердито сказал Алексей Палыч.
        - Значит, ты не хочешь, чтобы меня отозвали?
        - Нет! - сгоряча сказал Алексей Палыч.
        Сказал… и тут же задумался. Теперь-то уж ясно было, что мальчик этот вовсе даже не мальчик, а как бы разведчик, который должен что-то выяснить, чего не удалось прежним разведчикам. Правда, его, кажется, не интересовали технические секреты. Он хотел узнать что-то о людях. Технических секретов Алексей Палыч выдать не мог по причине простой: он их не знал. Потом, подумал Алексей Палыч, вряд ли те, кто швыряется младенцами на такие расстояния (на какие?), будут интересоваться чертежами. Да и мальчик об этом говорил…
        Но с другой стороны…
        Когда ребенок - ребенок, то с ним чаще всего нелегко. Его надо кормить, одевать, лечить, смотреть, чтобы он не совал в рот куличики из грязи и не выткнул себе глаз вилкой. Такой Алексею Палычу не нужен, потому что у него есть Андрюша, который ничуть не хуже и, честно говоря, не лучше.
        Когда ребенок - не ребенок, а такое вот чудо, способное «подключаться», «отзываться», толковать о серьезных вещах, то еще неизвестно, что может он выкинуть в дальнейшем. Такой ребенок тоже не нужен нормальному человеку.
        Но дело в том, что Алексей Палыч был человеком ненормальным.
        Мир, в основном, заполняют нормальные люди. Они едят, спят, ходят на работу, радуются и огорчаются - живут, как все.
        Ненормальные[20 - Имеются в виду не такие ненормальные, которые воображают себя белым мышонком или кастрюлей с горячим супом. Речь идет о нормальных ненормальных.] люди тоже едят. Но, кроме того, они отличаются одной особенностью: задумываются над тем, до чего им, вроде бы, не должно быть никакого дела.
        Всегда было известно, что Солнце вращается вокруг Земли. Это было ясно; кроме того, это было просто-напросто видно. Но появился Коперник и сказал:
        - Не верьте глазам своим, это Земля вращается вокруг Солнца[21 - Автор полагает, что современной науке о семье совершенно необходим новый Коперник: надо же, в конце концов, выяснить, кто вокруг кого должен вращаться - дети вокруг родителей или наоборот.].
        - Как так? - сказали ему. - Ты, Коперник, очки-то протри. Вот оно, Солнце. Отсюда оно выходит, а туда входит, разве не видно?
        - Видно. Но это потому, что и ты вместе с Землей вращаешься.
        - И церковь наша, выходит, вращается?
        - И церковь.
        - Куда же она вращается, если уже двести лет на месте стоит.
        И Коперника объявили сумасшедшим.
        Но вот сумасшедшего Коперника мы помним, а тех умных забыли.
        Всегда было известно, что дождевая капля падает на Землю. Но появился Ньютон и сказал:
        - Земля тоже падает на каплю. Более того, она падает на все, что падает на нее, даже на Луну, которая с виду вообще никуда не падает.
        - А чего же Луна на нас до сих пор не упала? - спросили его.
        - Потому что она удаляется от нас с такой же скоростью, с какой приближается.
        - Как же она удаляется, если приближается? И как приближается, если удаляется?
        - А вот это вы узнаете в восьмом классе, - ответил Ньютон.
        Многие считали, что Ньютон не в своем уме. Но теперь-то мы знаем: он был не в уме тех, которые так считали.
        А однажды появился человек, который сумел оскорбить весь мир. Он заявил, что люди и обезьяны родились в одной колыбели. Оскорбились, конечно, не самые умные, но и умных достаточно.
        Говорят, что на одном весьма научном собрании образовался целый хор недовольных и между ними и Дарвином произошел примерно такой разговор:
        - Как? - кричал возмущенно хор. - И мы - тоже?..
        - И вы тоже, - ответил Дарвин.
        - И даже король?
        - И даже королева.
        - Как же так?!
        - А вот так, - сказал Дарвин. - Читать надо больше, учиться.
        - У-ху, у-ху, - закричали недовольные и стали бросать в Дарвина сучьями и недозрелыми фруктами.
        Портрет Дарвина можно найти в каждой школе.
        Алексей Палыч не был ни Коперником, ни Ньютоном, ни Дарвином. Он даже не стал обыкновенным научным работником. Но ненормальность в нем все же была - он мог поверить в невероятное.
        Невероятное было все, что произошло с ним за эти два дня. Но это произошло.
        И Алексей Палыч решился, теперь уже окончательно.
        - Я обещаю, что тебя не отзовут, - сказал Алексей Палыч. - Вернее, если и отзовут, то не по моей вине.
        - А Боря?
        - Боря поймет. Но должен тебе сказать: у нас будет много трудностей. Я пока просто не представляю, как тебя прятать, и прочее…
        - Это хорошо, что будут трудности, - сказал мальчик.
        - Смотря для кого хорошо, - не согласился Алексей Палыч.
        - Для нас. Я не знаю почему, но очень важно, чтобы трудности были. А прятать меня не обязательно. Не нужно только говорить, кто я. Знаем мы вас - сразу броситесь меня исследовать, показывать кружочки и треугольники или рисовать строение атома. В общем, ты, Палыч, не робей. А я отключаюсь.
        - Ты бы хоть поел сначала, - сказал Алексей Палыч.
        В этот момент послышался стук в дверь. Алексей Палыч быстро накрыл мальчика своим пальто и пошел к двери.
        - Кто там?
        - Да я же, Алексей Палыч!
        В подвал скатился разрумянившийся и запыхавшийся Борис.
        - Ну что, нашелся?
        - Нашелся. Он и не пропадал. Тут, Боря, такое дело… - Алексей Палыч сбросил пальто на верстак. - Посмотри сам.
        Борис присвистнул.
        - Это же совсем другой!
        - Нет, тот же самый. Он так за одну ночь вырос.
        - Еще этого не хватало, - сказал Борис. - Что же теперь с ним делать? А я для него одеяло из дома стащил. А получается, что ему не одеяло, а штаны надо. Где же мы одежду возьмем?
        - Если бы только в этом дело… - вздохнул Алексей Палыч.
        И Алексей Палыч рассказал Борису о своем разговоре с мальчиком.
        Борис поверил сразу. Он еще вчера был уверен: дураков в космос не посылают.
        - Вот и хорошо, - сказал он. - А я как раз список принес.
        - Какой список?
        Борис вынул из кармана сложенный вчетверо листок тетрадной бумаги и протянул его Алексею Палычу.
        - «Конденсаторов разных - триста штук, - прочитал Алексей Палыч, - электромоторы переменного тока - пять штук; электромоторы постоянного тока - три штуки; аккумуляторные батареи - четыре штуки; проводов медных в изоляции - триста м; паяльные лампы - три штуки…» Ничего не понимаю. Какие паяльные лампы? Зачем три штуки?
        - А в запас, - сказал Борис. - Вы дальше смотрите.
        - И смотреть не хочу, - сказал Алексей Палыч. - Не до этого мне сейчас. Да никто и не даст нам столько оборудования.
        Борис кивнул на мальчика:
        - Пускай они присылают. Раз уж так получилось…
        - Вот оно что, - сказал Алексей Палыч. - Ты что же, Боря, по чужим планетам собрался попрошайничать?
        - Потому что надоело каждый кусок проволоки выпрашивать!
        - А что о нас там подумают, тебя не волнует?
        - А им что, жалко? Вы же сами говорили, что у них там всего полно.
        - Ну что же, проси, - сказал Алексей Палыч. - Если, конечно, тебе не стыдно.
        - Не стыдно, - ответил Борис. - Я ведь не для себя.
        Во время этого разговора мальчик внимательно поглядывал то на одного, то на другого. Взгляд у него был совершенно осмысленный, но, как это бывает у маленьких, настороженный.
        Борис подошел к мальчику и протянул ему развернутый список.
        - Это можешь достать?
        Мальчик взял листок и стал внимательно его разглядывать.
        - Борька, Борька, оглоед, съел собаку на обед, - сказал мальчик.
        Борис понимающе усмехнулся.
        - Молоток, - сказал он. - Только ты не притворяйся. Как тебя зовут?
        - Борька, Борька, дурачок, съел на ужин пятачок, - ответил мальчик, по расплывшейся его физиономии видно было, что он собой очень доволен.
        На этот раз Борис с недоумением взглянул на Алексея Палыча. Учитель тоже не сразу понял, в чем дело.
        - Я думаю вот что… - сказал, наконец, Алексей Палыч. - Он уже отключился. Ему сейчас столько лет, на сколько он выглядит.
        - А зачем он нам тогда нужен? - спросил Борис.
        - Но ведь дело вовсе не в том, что он нужен нам, а в том, что мы ему нужны!
        Борис промолчал.
        Это означало, что с Алексеем Палычем он не согласился. Борис был не против того, чтобы мальчик совершил какое-нибудь чудо. Иначе зачем было тащиться в такую дорогу?
        Вообще, люди испокон веков ожидали сверху только чудес. Сначала - от бога. Но бог ничего, кроме молний и ураганов, не присылал.
        Тогда стали ждать чудес из других миров. В книгах сотни пришельцев прилетали на Землю - каждый со своими фокусами. И вот примчался один - прямо к Борису. И ничего не принес. Если не считать дырки в стекле. Но такие чудеса Борис мог делать и сам.
        - А теперь давай его покормим, - сказал Алексей Палыч.
        Борис возражать не стал. Он включил электроплитку. Алексей Палыч разбавил молочную смесь дистиллированной водой. Когда смесь стала теплой, он тщательно ее размешал и понес к мальчику.
        - Все-таки спокойный мальчик, - сказал Алексей Палыч. - Другой на его месте давно бы кричал от голода. Сейчас, сейчас мы его покормим, - сказал Алексей Палыч, обращаясь уже к мальчику, таким тоном, каким, по его мнению, нужно было разговаривать с голодным ребенком.
        - Не покормим, не покормим, - отозвался мальчик.
        - Кушай, это вкусно, - сказал Алексей Палыч, поднося ложку.
        - Не кушай, не вкусно, - отозвался мальчик, отталкивая ложку. Борис рассмеялся.
        - Нечего смеяться, - огрызнулся Алексей Палыч, - сам таким был.
        - Сроду таким не был, - сказал Борис, с удовольствием наблюдая, как учитель вытанцовывает возле мальчика.
        - Кушай, а то Палыч рассердится, - пригрозил учитель.
        - Не кушай, не Палыч, - с восторгом сказал мальчик. Эта игра явно ему понравилась.
        - Может быть, ты хочешь сам? - спросил Алексей Палыч.
        - Сам, - неожиданно согласился мальчик.
        Алексей Палыч с торжеством посмотрел на Бориса.
        - Добром, - сказал он, - можно добиться от ребенка чего угодно. На, - сказал Алексей Палыч, протягивая мальчику ложку.
        - На, - сказал мальчик и залепил кашей Алексею Палычу в переносицу.
        Алексей Палыч медленно выпрямился. Он достал из кармана платок и стер кашу.
        Борис, опираясь спиной о шкаф, постепенно сползал на пол. Он уже не смеялся, а тихо постанывал.
        - Что здесь смешного? - строго спросил Алексей Палыч.
        - К-ка… - простонал Борис, - к-каша…
        - Ну, каша. Что - каша?
        - К-каша… горячая?
        - Это не имеет никакого значения, - сухо сказал Алексей Палыч.
        - Извините, Алексей Палыч, - проговорил Борис, понемногу успокаиваясь. - Я просто никогда такого не видел.
        - Будешь сам отцом - увидишь.
        - Но вы же не отец, - возразил Борис. - За что же вас - кашей?
        Алексей Палыч взглянул на мальчишку, застывшего с поднятой в руке ложкой, и неожиданно для себя рассмеялся:
        - А он понимает, что провинился. Смотри, какой у него виноватый вид.
        И, словно в ответ на эти слова, мальчик сказал:
        - Я больше не буду.
        - Вот и прекрасно! - обрадовался Алексей Палыч. - Будешь хорошим мальчиком?
        - Не буду.
        - Не будешь хорошим мальчиком?
        - Буду нехорошим! - И глаза мальчишки лукаво блеснули.
        Второй тайм Алексею Палычу начинать не хотелось. Он догадывался, что игру эту все равно не выиграть. Борису тоже уже не было смешно.
        - Пускай лучше он подключится, - посоветовал Борис.
        - Это от меня не зависит, - сказал Алексей Палыч. - Давай подумаем насчет одежды.
        - Алексей Палыч, - неуверенно сказал Борис, - это я, конечно, так… просто сейчас в голову пришло… Может быть, сделать так, чтобы его отозвали?
        - Почему? - спросил Алексей Палыч. Спросил так, будто ему важен был не сам ответ, а важно было понять, что за человек перед ним.
        - А какая от него польза?
        - А какая польза была от тебя в этом возрасте? Или, допустим, от меня?
        - Это все понятно, - сказал Борис. - Но мы ведь ниоткуда не прилетали. Неужели он прилетел сюда, чтобы кашей бросаться?
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - я не имею права ни к чему тебя принуждать. Ты свободен. Но я дал слово.
        - А я слова не давал. Вы будете молчать и никого не обманете, а я могу сказать и тоже никого не обману. И - привет. И никакой одежды не нужно.
        - А то, что он сейчас нас слышит, не имеет значения?
        Борис взглянул на мальчика.
        Тот сидел прямо, внимательно взглядывая то на Бориса, то на Алексея Палыча.
        - Пускай он тогда скажет, что понимает.
        Мальчик молчал. Вид у него был чрезвычайно серьезный.
        - Ну, скажи что-нибудь, - обратился к нему Борис.
        Мальчик молчал. Что-то не по-детски напряженное было в его позе. И еще - глаза: расширившиеся, застывшие в ожидании. Такие глаза бывали у Сереги, когда Борис заносил над ним руку.
        Борису почему-то стало неловко.
        - Насчет одежды… - сказал он. - Я бы мог принести чего-нибудь Серегино, но ведь ему будет велико.
        - С одеждой мы выкрутимся, - сказал Алексей Палыч. - Может быть, я даже сегодня успею съездить в одно место.
        Но в этот день Алексей Палыч никуда не успел. Как раз в этот день вечером обнаружила Анна Максимовна пропажу продуктов, и Алексей Палыч не решился уйти из дома.
        И это хорошо, что не решился, потому что на следующий день, когда Алексей Палыч и Борис скрывались в лесу от пожарника, в лаборатории кое-что изменилось.
        День 3-й
        Голубой силуэт с голубыми иголочками
        На следующий день, решив что пожарный инспектор уже закончил обход школы, Алексей Палыч и Борис направились в лабораторию.
        Они хотели заглянуть на минутку, после чего Алексей Палыч собирался поехать на ближайшую от Кулеминска станцию за одеждой. Покупать одежду в Кулеминске было чистым безумием. Молодые продавщицы когда-то учились у Алексея Палыча, а не очень молодые учили у него своих детей сейчас. Конечно, не все они знали, какого возраста у учителя внук. Но всех и не надо, достаточно одной.
        После вчерашней беседы с мальчиком Алексей Палыч не так уж боялся, что в его отсутствие с ним что-то случится. Если те сумели «отозвать» ребенка, брошенного в реку, то, наверное, и этому не дадут погибнуть.
        На этот раз в портфеле учителя на всякий случай лежали две булочки с маком и четыре сосиски, купленные в школьном буфете.
        - Вот что, Боря, - сказал Алексей Палыч, подойдя к школе. - Пройдись-ка ты по этажам на всякий случай, вдруг он еще не ушел.
        В школе было пусто и тихо. Но проникнуть дальше вестибюля Борису не удалось. Его атаковала Ефросинья Дмитриевна, вытиравшая тряпкой пол.
        - Ты куда? - сказала она грозно.
        - Я? - Борис думал недолго. - Я в кабинет физики. Учитель велел прибор принести.
        - Это какой еще прибор?
        - Физический.
        - Понятно, что физический. А какой такой учитель? - спросила Ефросинья Дмитриевна, хотя прекрасно знала какой.
        - Алексей Палыч, - покорно ответил Борис.
        - Куда принести?
        - К нему домой.
        - Как же ты в кабинет попадешь, ломать будешь, что ли?
        - Он мне ключ дает.
        - А разве это порядок, чтобы ученикам ключ давали?
        - Вы же знаете, что я ему помогаю.
        - Ничего я не знаю, - сказала Ефросинья Дмитриевна, хотя прекрасно знала и это. - Мне вот никто не помогает, одна на всю школу.
        - А в школе больше никого нет?
        - Кто ж тут сейчас может быть? И не пущу никого. И учителя твоего не пущу. Вам бы только топтать. Вон, пожарник только что ушел, шлялся тут по чистому, наследил хуже медведя. Теперь ты будешь топтать?
        - Тогда я не пойду, - сказал Борис.
        - Ладно уж, иди, только ноги вытри.
        Но задача была выполнена, идти наверх не имело смысла.
        - До свидания, - сказал Борис, направляясь к выходу.
        - Борька, - пригрозила вдогонку Ефросинья Дмитриевна, - я матери-то скажу.
        - Что вы скажете? - спросил Борис от двери.
        - А вот… это самое…
        - Не говорите, пожалуйста, - попросил Борис.
        - Чего не говорить? - с интересом спросила Ефросинья Дмитриевна.
        - А вот… это самое…
        Борис вышел, оставив Ефросинью Дмитриевну без последнего слова. Неуместная эта шуточка еще отольется двоим заговорщикам, ибо неясное, крошечное подозрение зародилось в голове Ефросиньи Дмитриевны. Что за подозрение, она не знала сама. Просто возникла и связалась в уме цепочка: Борис - кабинет - Алексей Палыч - пожарный инспектор.
        После условного стука дверь в подвал отворилась, и Борис увидел растерянного Алексея Палыча, который молча посторонился, пропуская Бориса.
        Лаборатория выглядела так, будто в ней повеселилась парочка обезьян.
        На столе и под столом валялись перепутанные провода. Из приборов на столе была сложена башня, грозившая вот-вот развалиться; инструменты, раньше аккуратно развешанные над верстаком, теперь были разбросаны по полу; даже шкаф был сдвинут со своего места.
        Но все это было не главной новостью.
        Возле стола стоял мальчик лет восьми, почти ровесник Сереги. Он был закутан в одеяло, молча наматывал на палец кусок провода и изредка шмыгал носом. На лице его застыла обида.
        - Опять вырос, - сокрушенно сказал Алексей Палыч.
        - Ты зачем все это наделал? - сурово спросил Борис.
        - Я играл.
        - Разве приборы для игры?
        - Мне Палыч уже говорил, - мальчик тяжело вздохнул. - Теперь ты говоришь. Я не знал…
        - Мы тоже не знали, что ты вырастешь.
        - Разве я вырос? - спросил мальчик.
        - Ты что, смеешься?
        - Разве нужно смеяться? - спросил мальчик.
        - Перестань дурака валять!
        - А ты не поздоровался. Мне Палыч говорил, что, когда приходишь, всегда нужно здороваться.
        Борис мельком взглянул на учителя. Тот пожал плечами.
        - Ну, привет, привет, - усмехнулся Борис. - Что еще скажешь?
        - Привет, - дружелюбно сказал мальчик. - Ты только не говори так громко. Мне это почему-то неприятно.
        - Почему-то? - иронически переспросил Борис.
        - Да, - серьезно ответил мальчик. - Только я не знаю почему.
        Алексей Палыч положил Борису на плечо руку.
        - Боря, - сказал учитель, - ты все-таки с ним помягче. Ты не забывай, кто он.
        - Алексей Палыч! - возмутился Борис. - Что ж, так всегда будет?! Он будет все ломать, а его - по головке? Если бы я столько наломал!..
        - Ты и ломал, - сказал Алексей Палыч. - Пылесос, например.
        - Правильно, - согласился Борис. - Но сколько мне было лет - и сколько ему.
        - А сколько ему? - спросил Алексей Палыч.
        - Сколько тебе лет? - спросил Борис.
        - Не знаю. А сколько нужно?
        Борис ничего не ответил, только вздохнул - усталым таким, родительским вздохом. Он был очень сердит в эту минуту. Ведь столько труда затрачено на лабораторию. Его личного труда и его выдумки. И тут появляется какой-то дурачок с какой-то дурацкой планеты и наводит свои порядки, вместо того чтобы подарить летающую тарелку или хотя бы лучевой пистолет. Правда, мальчишка не спорит и выглядит виноватым, но это злит еще больше. Не будь здесь Алексея Палыча, космический гость получил бы пару затрещин.
        Воспользовавшись минуткой молчания, Алексей Палыч вытащил из портфеля булочки, сосиски и протянул их мальчику.
        - На, поешь.
        Мальчик взял одну булочку.
        - Когда тебе что-то дают, нужно говорить «спасибо», - сказал Борис.
        - Спасибо, - повторил мальчик и завертел булочку в руке, не зная, что с ней делать.
        - Кусай, - сказал Алексей Палыч и щелкнул зубами, показывая, как нужно обращаться с булочкой.
        Мальчик откусил кусочек, проглотил и положил булочку на стол.
        - Не хочу.
        - Ты что, вообще никогда не ешь? - спросил Борис.
        - Я могу. Но я не хочу.
        - Хочу, не хочу - это все на твоей планете осталось, - строго сказал Борис. - У нас нужно есть.
        Мальчик, морщась, проглотил и булочки и сосиски. И лицо его, пока он ел, снова чем-то напомнило Борису брата Серегу, когда тот попадал в безвыходное положение.
        - А теперь, - сказал Борис, - давай наводить порядок. Ты будешь все ставить на место, как было. Чего не понимаешь, спрашивай. Мы тебе поможем. Так, Алексей Палыч?
        - Так, так… - согласился Алексей Палыч, глядя на Бориса внимательно, будто открыл в нем что-то новое. - Так, давай попробуем.
        Пока лаборатория принимала нормальный вид, в ней ничего интересного не произошло.
        Но в это время поблизости происходили другие события, от которых и в лаборатории скоро станет интересно.
        Дело в том, что разведка Бориса оказалась точной только наполовину: пожарный инспектор на самом деле ушел из школы, но он собирался в нее вернуться.
        Часа два он бродил по школе, осматривал распределительные щиты, проводку, выворачивал пробки и даже иногда зачем-то нюхал. Ничего опасного в пожарном смысле ему обнаружить не удалось. И никто не заподозрил, что в этом смысле наиболее опасным являлся сам инспектор.
        Ибо в груди у него бушевал пожар.
        Пожар этот разгорался постепенно в течение ночи. Накануне вечером инспектор закусывал селедкой и съел их четыре штуки.
        Пожар не удалось потушить утром ни холодным молоком, ни кефиром.
        Мучась от сжигавшего его внутреннего огня, инспектор ходил по школе. Даже огнетушители вызывали у него воспоминания о чем-то шипучем, прохладном, приятно освежающем горло. Наконец инспектору стало невмоготу бороться с внутренним пламенем. Так и не осмотрев подвал, инспектор устремился в столовую, решив вернуться попозже.
        Пока инспектор глоток за глотком поливал пивом пылающий внутри костер, в лаборатории инструменты и приборы постепенно возвращались на свои места. Когда же он решительным шагом подошел к двери и подергал ее, то предпринимать что-либо было уже поздно.
        - Кто там? - спросил Алексей Палыч.
        - Инспектор…
        Спрятаться в лаборатории было совершенно негде.
        Спустившись на три ступени, инспектор увидел троих людей: двух ребят и одного взрослого, которого знал довольно давно.
        - Ну, как тут у вас в нашем смысле? - спросил инспектор, протягивая Алексею Палычу руку.
        - По-моему, все хорошо. Сам делал, в соответствии с наставлением, - почтительно сказал Алексей Палыч, кося глазами в угол, куда Борис успел затиснуть мальчишку.
        - Ну, это мы посмотрим, хорошо или плохо. Силовой ввод есть?
        - Вот, к станку.
        Инспектор подтащил табуретку в угол.
        - Ну-ка, мальчик, подвинься, - попросил он, отодвигая рукой пришельца.
        Как ни старался Борис заслонить мальчишку, взгляд инспектора все же скользнул по невысокой фигурке, закутанной в одеяло. Только скользнул, не более.
        Проверив ввод силового тока, инспектор занялся остальной проводкой. Он влезал на верстак, на стол, светил в темных местах своим фонариком.
        Инспектор работал не спеша, добросовестно, не отвлекался, задавал вопросы только по делу, но, видно, какая-то посторонняя мысль сверлила его затылок. Какую-то ненормальность, желание что-то скрыть ощущал инспектор во всеобщем молчании… От инспектора почти всегда пытались что-то скрыть. Но ведь здесь проводка-то была в полном порядке!
        Наконец инспектор нащупал эту мысль. Он развернулся на табуретке.
        - А чего это вы мальчишку в одеяло закутали?
        - Видите ли… - пробормотал Алексей Палыч. - Это в целях…
        - Репетиция, - быстро сказал Борис первое, что пришло ему в голову.
        - Ага, ага, - согласился инспектор, сразу утрачивая любопытство; репетиция была словом привычным, житейским; во Дворце культуры инспектор бывал часто.
        Осмотр заканчивался. Инспектор поковырялся в щитке с пробками, слез с табуретки, потер ладонь о ладонь.
        - Вроде все в норме. Хотя не мешало бы вас и оштрафовать.
        Оживший было Алексей Палыч снова завибрировал:
        - За что же нас штрафовать?
        - А так. Для порядка. Чтобы не репетировали.
        Последнюю фразу инспектор произнес в шутку. Он даже улыбнулся, что в практике инспекторов равносильно дикому хохоту. Но его собственные слова самому же ему кое-что напомнили.
        - А почему вы тут репетируете? - спросил он, отыскивая глазами мальчишку.
        - Это мой брат, - быстро сказал Борис.
        - Ага, - кивнул головой инспектор, которому слова Бориса ровно ничего не объясняли. - Брат - это хорошо.
        Попрощавшись с Алексеем Палычем, инспектор ушел, унося смутное ощущение, что в лаборатории все-таки есть какой-то непорядок.
        Алексей Палыч запер дверь и вытер платком лицо.
        Борис хлопнул мальчика по спине. Тот посмотрел на Бориса с удивлением.
        - Ты - молоток, - сказал Борис.
        - Молоток? - повторил мальчик.
        - Молоток - это значит молодец. Молодец, что молчал. А то бы мы погорели.
        - Погорели? - снова спросил мальчик.
        - Ну, засыпались бы, понимаешь?
        Мальчик отрицательно покачал головой.
        - Засыпались - это значит… - уже с некоторым раздражением сказал Борис. - Это значит… это значит… - Борис умолк, взглянув на Алексея Палыча, и увидел, что тот улыбается.
        Борис нахмурился.
        - Засыпался - это означает, что… - начал Борис, как на уроке. - Что… что человек хочет что-то скрыть, а его… разоблачают. Ты молчал, и поэтому ты не засы… поэтому инспектор не догадался, что мы тебя скрываем.
        - Теперь понятно, - сказал мальчик. - Это же очень просто. Удивительно, что я сразу не понял.
        - Ты бы лучше подключился, тогда не придется объяснять по десять раз, - посоветовал Борис.
        - Подключился? А что такое - подключиться?
        - Да не темни ты! - тоскливо сказал Борис. - Ведь мне же Алексей Палыч все рассказал. Ты и сам слышал.
        - Я слышал, - согласился мальчик. - Но я все равно не понимаю, что такое «подключиться». А еще больше не понимаю, что такое «темнить».
        - Темнить - это значит скрывать правду! - заорал Борис. - А говорить «еще больше не понимаю» - неграмотно! Надо говорить «еще меньше понимаю»!
        - Ты опять говоришь очень громко, - сказал мальчик. - Когда ты говоришь громко, я еще меньше понимаю. Но я не скрываю правду.
        Борис, обессилев, плюхнулся на табурет. Он посмотрел на Алексея Палыча, словно призывая того в свидетели тупости инопланетных жителей. Другой бы на месте Бориса мог насладиться чувством превосходства; это чувство согревает души многих людей. Некоторые способны годами копаться в себе, выискивая, чем же они лучше других. Есть и такие, кто может потратить на это всю жизнь. И тогда, устав от поисков, они неожиданно обнаруживают это превосходство. Им, к сожалению, оказывается возраст.
        Борис Куликов был не из этой породы. Он умел работать. Он знал, что может и чего не может. Если кто-то из его одноклассников не мог решить несложной задачи по математике, Борис не хохотал и не издевался над ним. Но и не помогал. Таких он просто не замечал. Борис всегда шел вперед. На этом пути он никого не отталкивал, но никого и не увлекал за собой. Он делал свое дело, и из этого всегда что-нибудь получалось. Теперь же с мальчишкой не получалось ничего. И даже Алексей Палыч, с которым все всегда у Бориса ладилось, теперь ничего придумать не мог, а плыл по течению.
        Вместо того, чтобы посочувствовать, Алексей Палыч сказал:
        - Боря, а ведь ты не соврал, когда сказал инспектору, что мальчик твой брат. Вы и есть братья - по разуму.
        - У меня таких братьев - полный класс, - буркнул Борис. - Только они умнее.
        - Боря, я понимаю тебя, - стараясь говорить как можно мягче, произнес Алексей Палыч. - Я тем более понимаю тебя, потому… ну, потому что видел много разных ребят. Бывали и такие, от которых просто в отчаяние приходишь. Но они понимали, что делали. А наш гость не делает ничего назло. Он ведет себя как положено ребенку: если не понимает - спрашивает. Неужели ты хочешь, чтобы его «отозвали» только за это? Для меня само это слово звучит как-то жестоко. Будто не «отозвать», а убить.
        Мальчик шевельнулся.
        - Что такое «убить»? - спросил он.
        - Это… ну, как бы тебе объяснить… - сказал Алексей Палыч. - Это так, вроде «отозвать».
        - Отозвать?
        - Да. Когда тебя отзовут, ты ведь с нами больше не будешь.
        - Я с вами, - сказал мальчик. - Кто меня отзовет?
        Алексей Палыч многозначительно посмотрел на Бориса.
        - Никто тебя не отзовет, - сказал он. - Ты будешь с нами. Это была шутка.
        - Что такое шутка?
        На этот раз в затруднении оказался и Алексей Палыч.
        - Боря, - сказал он, - ты у нас специалист по переводу с русского на русский. Может быть, попробуешь?
        - Не могу я, Алексей Палыч[22 - Автор тоже затрудняется объяснить, что такое шутка. У одного из племен Южной Америки шуткой считается столкнуть человека в водопад. У некоторых наших ребят шуткой считается подложить своему товарищу на сиденье кнопку. Очевидно, все зависит от местных условий…], - взмолился Борис. - У меня и так в голове как будто каша. Я тебе потом объясню, - сказал он мальчику. - Ведь не горит у тебя?
        - Не горит?
        Борис застонал. Не голосом застонал, а так - внутренне. В школе ему давно уже объяснили, что русский язык богат и разнообразен. Но это был тот случай, про который говорят: «язык мой - враг мой».
        - Ты можешь обождать? - простонал Борис, на этот раз вслух. - Не обязательно, чтобы я все немедленно объяснял.
        - Я могу обождать, - послушно сказал мальчик. - Ты, Боря, хороший, когда не кричишь.
        - А ты не слишком хороший, - сказал Борис. - Ты все время растешь. А это уже не шутка. Мы не знаем, какую одежду тебе доставать. Долго ты еще будешь расти?
        - Я не знаю, - тихо сказал мальчик.
        - А я знаю, - решительно сказал Борис.
        Взяв мальчика за руку, он подвел его к стене.
        - Алексей Палыч, какой рост ему лучше всего сделать?
        - Я думаю, хорошо, если бы вы были примерно одного роста. Но каким образом…
        - А это пускай он сам соображает. Или они пускай думают. - Борис показал пальцем наверх. - Посылают человека в такую даль без штанов, а мы должны изобретать. Может быть, они нас слышат? - Борис задрал подбородок и проговорил в потолок: - Эй, товарищи, пришлите одежду или перестаньте его растить! - Спохватившись, Борис глянул на мальчика, но тот ничего не сказал. Борис поправился: - Или сделайте так, чтобы он не рос выше этой черты.
        Борис прислонил мальчика к стене, встал с ним рядом и карандашом провел на уровне своих глаз черту.
        - Нормально? - спросил он учителя.
        - Это было бы неплохо, - согласился Алексей Палыч.
        - Ну и все, можно покупать на такой размер.
        - Ты уже, кажется, начал распоряжаться в космосе, - усмехнулся Алексей Палыч.
        - Больше я ничего не могу придумать.
        - Да я не в укор, - сказал Алексей Палыч. - Мне, например, это и в голову не пришло. Будем надеяться. Впрочем, у меня завтра свободный день, я с утра зайду сюда на примерку. А теперь давай по домам. Если нас будут домашние разыскивать да заглянут сюда, это может кончиться плохо. Мама ведь не инспектор, ей не докажешь, что он твой брат.
        - А инспектор Серегу знает, - беззаботно сказал Борис. - Серега у пожарки по целым дням крутится. Ему там даже погудеть дают. Я еще удивился, что инспектор ничего не сказал.
        - Да как же ты тогда!.. Зачем же ты так сказал?
        - А вы думаете, он их различает, маленьких? Я и сам-то их не всех отличаю.
        - Ну, ну, - только и мог выговорить Алексей Палыч. - Хорошо, если так.
        Наказав мальчику ничего не трогать, не шуметь, не включать света и убедившись, что тот как будто бы все понял, они вышли из подвала и заперли дверь. Всю дорогу до перекрестка, где они должны были расстаться, Алексей Палыч молчал, что-то обдумывал. Борис уже собирался повернуть в свой переулок, когда Алексей Палыч сказал:
        - Боря, ты мне так и не ответил… Мне кажется, эта история не очень тебе нравится. Точнее, тебе неинтересно. Я уже говорил: ты - свободен. Тем более что скоро каникулы… Я хочу сказать, что ты никому ничего не обязан. Ни ему, ни мне.
        - А вам интересно?
        - Для меня это слово не подходит. В этом случае я не могу сказать «интересно» или «неинтересно». Слова вроде «должен» или «не должен» тут тоже не годятся. Просто у меня ощущение, что я, как человек, не имею права отослать его обратно. А ты как думаешь?
        - Наверное, вы правильно говорите, - сказал Борис. - Я это понимаю, только сам так не думаю. Я хочу знать: для чего мы стараемся? Может быть, мы от него вообще завтра взорвемся.
        - Ты боишься?
        - Не боюсь, а хочу знать: зачем? - упрямо повторил Борис.
        Эту черту характера - упрямство - Алексей Палыч уже подмечал в Борисе. Правда, до сих пор она проявлялась в деле. Можно ли было назвать историю с мальчиком делом, Алексей Палыч и сам сомневался.
        - Когда-то братья Монгольфье запустили первый воздушный шар, - сказал Алексей Палыч. - На запуск собралось много народу. Среди зрителей находился Франклин. Увидев полет, он сказал: «Не вижу, чтобы из этого могла получиться какая-то польза». А ведь он был великий ученый.
        - Намек понял, - сказал Борис. - Только вы тоже не ответили на мой вопрос. Я не боюсь. Не нужно мне никакой свободы. Я вам буду помогать, раз так случилось. Я никому ничего не скажу. Но если мы засыплемся…
        - Ты хочешь сказать: нас разоблачат? - улыбнулся учитель.
        - Я хочу сказать: мы можем влипнуть, - ответил Борис. - За себя я не боюсь. А вот вы - учитель, вам мало не будет.
        Алексей Палыч покачал головой.
        - Нет, Боря, - сказал он, - дальше учителя меня все равно никуда не пошлют.
        На том заговорщики и расстались. И ничего существенного больше не произошло в этот день, если не считать…
        …Если не считать того, что как раз в этот момент у дверей подвала стояла Ефросинья Дмитриевна. Заставило ее сюда прийти то смутное подозрение, которое возникло во время разговора с Борисом. Цепочка: Борис - кабинет - Алексей Палыч - пожарный инспектор - так и не привела ее к какой-то определенной мысли. Мелькали какие-то несвязные соображения: Борька Куликов хотел пойти в кабинет, но не пошел, когда ему разрешили; он же просил не рассказывать о чем-то матери; он же интересовался пожарным инспектором; или не интересовался, а она сама рассказала?
        И еще этот учитель… При чем тут Алексей Палыч? Ага, он просил принести к нему домой какой-то прибор. Но насколько Ефросинья Дмитриевна знала, физик перетаскал множество всякого барахла в школу, но чтобы из школы… Алексей Палыч - мужик неплохой, но вот ведро он ей не вернул… Стоп! Цепочка сразу рассыпалась, остальные действующие лица расплылись. Учитель не вернул эмалированное ведро, хотя еще вчера обещал! Это была уже вполне конкретная мысль, и Ефросинья Дмитриевна сразу успокоилась.
        Зная, что учитель часто по вечерам копошится в подвале, Ефросинья Дмитриевна повернула туда по дороге домой.
        Дверь была заперта на замок. Ефросинья Дмитриевна собиралась уже уйти, как вдруг заметила, что от подвального окна тянется тоненький синий лучик. Наклонно он уходил далеко в небо и там терялся. Конечно, она не могла догадаться, что все было как раз наоборот. Не в небо, а с неба шел этот луч, проникал в самую дырочку и кончался в лаборатории.
        «Забыли выключить прибор, - подумала Ефросинья Дмитриевна. - Пожару еще мне тут наделают».
        Она прильнула лицом к стеклу, заглянула в дырочку. Окно изнутри было завешено газетой, но в ней тоже имелась дырочка - маленькая, как укол. Много разглядеть не удалось, но все же Ефросинья Дмитриевна увидела как бы светящийся силуэт, окаймленный как бы синенькими иголочками. Силуэт медленно угасал, пока не растворился в темноте.
        Ефросинья Дмитриевна прижала к дырочке нос: горелым не пахло. В лаборатории было темно и тихо.
        Лучик тоже исчез.
        - Есть кто там? - спросила Ефросинья Дмитриевна, целясь губами в дырочку.
        Тишина. Темнота. Молчание.
        Постояв немного у окна, Ефросинья Дмитриевна направилась к дому. Теперь она была уже точно уверена, что в лаборатории творится какое-то безобразие. Правда, на языке Ефросиньи Дмитриевны безобразием считался даже неплотно закрытый кран, из которого капало по капле в час.
        Но тут было что-то похуже. На сей раз Ефросинья Дмитриевна ушла с твердым убеждением, что подозрения ее были не напрасны: в лаборатории делались какие-то темные дела.
        День 4-й
        Мелкое разоблачение
        Наступило утро четвертого дня с тех пор, как был установлен контакт.
        На судьбе нашей маленькой планетки это никак не отразилось.
        Не изменилась жизнь и в Кулеминске, который неторопливо вращался вокруг земной оси, подставляя бока восходящему солнцу. Взрослые кулеминцы уже шли на работу. Еще ворочались в постелях школьники, которым теперь все чаще снились каникулы. Вернулась с ночного дежурства вполне выспавшаяся Анна Максимовна. На кухне, брезгливо морщась, намыливала шею Татьяна - ей сегодня предстояло сдавать зачет. Алексей Палыч по случаю свободного дня жарил на плите яичницу.
        - Саша опять не ночевал? - спросила Анна Максимовна, когда сели за стол.
        - У него рано утром полеты, - сказала Татьяна.
        Анна Максимовна временно промолчала. Но Татьяна прекрасно понимала, в чей огород полетел камень. Некоторое время, сдерживая себя, она яростно кромсала вилкой яичницу. Из двух глазков она сделала четыре, потом - восемь, и на этом ее терпение истощилось.
        - Ты, мама, напрасно так беспокоишься. Меня мой муж вполне устраивает.
        - Устраивает?
        - Абсолютно!
        - Ну, ну, - сказала Анна Максимовна. - Тебе виднее.
        В голосе Анны Максимовны было столько тихого, но упорного сопротивления, что Татьяна вышла из себя окончательно.
        - И я раз навсегда прошу, - сказала она звенящим голосом, - не будем больше обсуждать эту тему.
        - Можно и не обсуждать, - согласилась Анна Максимовна. - И верно: поздно уже обсуждать.
        Тут бы самое время было Алексею Палычу стукнуть кулаком по столу, чтобы подпрыгнули на нем ложки-тарелки. Но тогда это был бы не Алексей Палыч. Нет, так он не мог поступить. Ему, в его положении, вообще не надо было бы никак поступать. Но он мирно сказал:
        - Аня, давайте не будем ссориться. Всем ведь нелегко: и тебе, и Танюшке. Тем более что у нее сегодня зачет.
        Тут очень хотелось бы написать, что Татьяна посмотрела на отца с благодарностью. Но это было бы неправдой. Правдой было только то, что она посмотрела. А точнее - метнула копье из-под длинных ресниц, которые так нравились летчику Саше. Отец-то уж совсем не имел права вмешиваться в дела взрослой дочери!
        - Можно и не ссориться, - сказала Анна Максимовна. - Это ты верно заметил: женщинам всегда нелегко. Вот мужчинам полегче. У них времени много, они могут лялякать у пивного ларька, а могут продавщиц пугать. Вот, вроде тебя.
        - Я - у ларька? - искренне изумился Алексей Палыч. - Да когда же я?..
        - Я говорю: продавщиц пугать.
        - Каких продавщиц?
        - А Клавдию из овощного. Я у нее вчера была. Она мне селедки баночной оставила… «Прибежал, - говорит, - взлохмаченный весь, не то красный, не то зеленый… Кричит: «Чем ребенка кормить, чем ребенка кормить?!» Я, - говорит, - испугалась: уж не с внуком ли вашим что случилось? А он весь стал бледный, затрясся и кричит: «Имени нет… имени нет три месяца!» Я уж подумала, что у вас пожар или другое что… Вроде как не в себе человек».
        С любопытством поглядев на отца, Татьяна отметила, что тот «весь стал бледный».
        - Почему же - взлохмаченный? - растерянно спросил Алексей Палыч.
        - Да уж не знаю почему.
        - И когда я кричал на кого-нибудь?
        - Ну, Клавдия и соврет - не дорого возьмет. Но ведь не все же она наврала?
        - Мама, - скромно сказала Татьяна, - мне кажется, что папа не может быть красным, взлохмаченным и зеленым. Кричать он тоже не умеет…
        - Умею, - с тихой угрозой сказал Алексей Палыч, начиная понимать, куда клонит настырное чадо.
        - Не умеешь. Но ты, мама, обрати внимание на одну вещь: он интересовался, чем кормить ребенка.
        - Ну и что? - спросила Анна Максимовна, еще не успевшая связать все факты в единый узел.
        - А то, что продукты у нас пропали…
        - Не пойму я, что ты одно к другому лепишь. Продукты Андрюшины. Разве отец не знает, чем мы его кормим?
        - Андрюшу - знает… - многозначительно сказала Татьяна.
        - Татьяна! - повысил голос Алексей Палыч. - У тебя во сколько зачет?
        Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.
        - Интересно, - сказала она, оборачиваясь, - как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.
        Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.
        - Интересно! - сказала она. - И даже - странно!
        Дверь за Татьяной закрылась. В эту минуту Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.
        - Алексей, - тихо сказала Анна Максимовна, - это ты взял продукты?
        - Ну, я, - ответил Алексей Палыч.
        - Зачем?
        - Взял, - сказал Алексей Палыч. - Взял - принес. Хотел купить - спросил… купил… забыл спросить… забыл купить… забыл принести… забыл отнести… Зеленым я не был. Бледным не был. Желтым не был. Не кричал. Не трясся.
        - Зачем? - настойчиво повторила Анна Максимовна.
        - Не скажу! - строптиво заявил Алексей Палыч.
        Анна Максимовна оперлась локтями о стол, уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.
        - Алексей, - проговорила она, - у тебя есть твой ребенок.
        Алексей Палыч, присев к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.
        - Аннушка, - сказал он, - у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом чем ты только хочешь. Во всей Вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там же все на месте, кроме одной банки.
        - Правда? - воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.
        - Честное слово, - сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.
        - Ладно, - сказала Анна Максимовна, - пора Андрюшку будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.
        Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не оттого, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.
        За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.
        - Палыч, привет, - сказал мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. - Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.
        - А кто же? - встревожился Алексей Палыч.
        - Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, - мальчик показал на окно, завешенное газетой.
        - Как же он выглядел?
        - Не так, как ты.
        - Это ясно. Не сможешь ли ты его нарисовать?
        Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.
        - Это не он, а она, - вздохнул Алексей Палыч. - Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?
        - Ничего. Сказала: «Есть кто там?» Потом сказала: «Господи, господи». Потом ушла.
        - «Господи, господи…» - пробормотал Алексей Палыч. - Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.
        Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем Палычем стоял младенец. За ночь мальчик подрос еще и теперь стал ростом примерно с Бориса. Алексей Палыч подвел его к стенке, к черте, проведенной карандашом. Все было точно до миллиметра.
        - Значит, у вас слышат, о чем мы говорим? - спросил Алексей Палыч.
        - У нас? - переспросил мальчик, и на лице его было искреннее недоумение.
        - Ладно, - сказал Алексей Палыч, - это неважно. Лучше скажи: ты еще будешь расти?
        - Теперь я знаю, почему Боря вчера говорил громко. Я не должен расти?
        - Нам, вообще-то, не жалко, - пояснил Алексей Палыч. - Но ведь не можешь ты все время ходить в одеяле. А мы не можем менять тебе одежду так часто.
        - Теперь я знаю, - сказал мальчик. - Я не буду расти.
        - Есть хочешь?
        Мальчик засмеялся.
        - Вчера - есть, сегодня - есть. Разве всегда нужно есть?
        - Мы едим каждый день, - осторожно сказал Алексей Палыч.
        - А я не хочу. Но, если ты хочешь, давай, буду есть.
        Алексей Палыч смутился и зачем-то похлопал себя по карманам.
        - А у меня как раз нет еды. Я сейчас принесу.
        - Не нужно, - сказал мальчик. - Я никогда не хочу.
        - Слушай… - Алексей Палыч вдруг запнулся. Безликое это обращение давно уже ему не нравилось. - Как тебя зовут?
        - Не знаю.
        - Как тебя зовут у вас, дома?
        - У нас? - снова удивился мальчик. - Я тебя не понимаю.
        - У каждого человека есть имя. Меня зовут Алексей Палыч…
        - Тебя зовут Палыч, - поправил мальчик.
        - Ну, пускай, так. Борю зовут Борей. Тебя тоже надо как-то называть. Выбирай.
        - Называй меня Палыч. Мне так нравится.
        - Двух Палычей будет многовато. Лучше как-то по-другому назовем тебя.
        - Тогда - Боря.
        - Боря у нас уже есть. Еще думай.
        - Сенька-зараза, - сказал мальчик.
        - Что?! - переспросил Алексей Палыч.
        Мальчик кивнул в сторону окна.
        - Там они все время кричат: «Сенька-зараза, отдай мне! Сенька-зараза, не твой аут!» Наверное, Сенька-зараза хорошее имя, раз они все время кричат.
        - Не совсем хорошее, - сказал Алексей Палыч, решив не пускаться в объяснения. - Давай я попробую.
        Алексей Палыч задумался. Может быть, инопланетное происхождение мальчика было тому виной, что в голове учителя всплывали любые имена, кроме русских.
        - Феликс! - воскликнул Алексей Палыч. - На нашем языке это означает «солнечный»[23 - Алексей Палыч ошибся: на русский язык имя Феликс переводится как «счастливый».].
        - Тогда и зови на нашем языке, - сказал мальчик. - Сенька-зараза мне нравится больше, но пускай будет Солнечный.
        - Нет, - возразил Алексей Палыч, у которого тоже имелись свои слабости. - Феликс звучит гораздо лучше. У нас в Кулеминске еще нет ни одного Феликса. Ты будешь первым. Согласен?
        Мальчик согласился без особой охоты. Наверное, правду говорят, что первая любовь - самая сильная. Первой любовью Феликса продолжал оставаться Сенька-зараза.
        - А теперь, Феликс, - сказал Алексей Палыч с некоторой торжественностью, - я иду за одеждой. А ты посиди тут тихо. Ладно?
        - Посижу, - согласился Феликс.
        Алексей Палыч направился к двери. Феликс его окликнул:
        - Палыч…
        - Да, Феликс?
        - Они там бегают, кричат… - Феликс показал на окно. - А что они еще делают?
        - Они? Ну, еще они учатся, спят, едят, смотрят телевизор, ездят на велосипедах, ходят в кино, просто бездельничают.
        - Я тоже хочу бегать, кричать и учиться.
        - Послезавтра каникулы, - сказал Алексей Палыч. - Учиться они перестанут.
        - Я тоже хочу смотреть, ездить и просто бездельничать, - настойчиво повторил Феликс. - Ведь я такой же, как они. Это ты не такой.
        - Ты прав, - подтвердил Алексей Палыч. - Ты такой, а я не такой. Но я был таким и поэтому тебя хорошо понимаю. Я тебе обещаю: ты будешь бегать, смотреть и все остальное.
        - Правда?
        - Правда.
        - И я увижу Сеньку-заразу?
        - Обязательно.
        - Когда?
        - Скоро, - неопределенно пообещал Алексей Палыч. - Ты меня жди. Я вернусь часа через два.
        Алексей Палыч ушел. Точнее говоря, сбежал. Сбежал от вопросов, на которые ему все равно придется ответить…
        Электричка привезла Алексея Палыча почти к самому магазину, который находился рядом со станцией. Надеясь, что уж здесь-то он знакомых не встретит, Алексей Палыч поднялся во второй этаж. В отделе верхней одежды не было ни одного покупателя.
        - Будьте любезны… - обратился Алексей Палыч к девушке-продавщице, которая стояла за прилавком спиной к нему.
        - Все на стеллажах, - сказала девушка, не оборачиваясь.
        - Я бы хотел спросить… - замялся Алексей Палыч. - Может быть, вы посоветуете? Я, видите ли, полный профан в этих вопросах. - И Алексей Палыч даже слегка хихикнул, как бы показывая, сколь ничтожен он сам и его попытка обеспокоить…
        - Я же сказала: все на стеллажах, - повторила девушка, не меняя позиции.
        Тут следует сразу оговориться. Перед Алексеем Палычем стояла не бездельница и не грубиянка продавщица - из тех, которые видят в покупателях своих личных врагов. И не бездушная это была девушка, и не какая-нибудь уродина со скверным характером. Если разобраться, то виноват был сам Алексей Палыч. Просто зашел он не вовремя. Девушка была занята важным делом: в маленькое зеркальце она рассматривала прыщик, вскочивший у нее на левой брови. Одновременно она решала важный вопрос: сковырнуть или оставить? Поэтому каждому должно быть понятно, что Алексей Палыч со своими делами был ей ни к чему.
        Однако и Алексея Палыча можно понять. Деваться ему было некуда.
        - Простите, но я хотел бы…
        - О господи! - сказала продавщица, оборачиваясь. - Никакой совести у людей нет! Вам же русским языком ска… - И вдруг лицо девушки из скучного и недовольного мгновенно превратилось в приветливое и улыбающееся. - Алексей Палыч, здравствуйте! - сказала она. - Что бы вы хотели, Алексей Палыч?
        Алексей Палыч напрягся, вспоминая, как зовут его бывшую ученицу.
        - Здравствуй, Клава, - осторожно сказал Алексей Палыч и понял, что угадал. - Мне бы комплект одежды для мальчика.
        - На какой возраст?
        - Примерно на такой, - Алексей Палыч отметил рукой высоту на уровне своего плеча.
        - Сорок второй, - определила Клава. Она огляделась и добавила шепотом, хотя в отделе по-прежнему никого не было: - Есть джинсовый костюм…
        - А это хорошо? - спросил Алексей Палыч, тоже невольно понижая голос.
        - Да вы что, Алексей Палыч! - изумилась Клава. - Я последний оставила, для себя.
        - Тогда, может, не надо, если последний?
        - Да ладно уж, берите, - вздохнула Клава. - У меня еще есть. Сорок один рубль.
        - Еще бы рубашку… Нет, две рубашки. И двое трусов. И две майки.
        Клава выложила на прилавок несколько стопок белья.
        - Выбирайте, пожалуйста.
        Не успел Алексей Палыч отложить в сторону нужные вещи, как за спиной его послышался голос:
        - Добрый день, Алексей Палыч. Тоже прогуливаете?
        Алексей Палыч обернулся. Рядом с ним стояла учительница английского, та самая, которую он недавно чуть не сбил с лестницы.
        - Здравствуйте, Елена Сергеевна. «Вас-то какого лешего сюда принесло?» - последнюю фразу Алексей Палыч произнес мысленно.
        Елена Сергеевна опытным женским глазом впилась в неразвернутый еще костюм.
        - Ой, и мне нужен точно такой же! Вот повезло!
        - Последний, - сухо сказала Клава, которая у Елены Сергеевны не училась.
        У Алексея Палыча не было ни малейшего желания, чтобы эта встреча осталась в памяти Елены Сергеевны.
        Он умоляюще посмотрел на Клаву и даже чуть шевельнул веком, как бы вроде подмигнул.
        - Последний… остался, - сказала Клава, доставая из-под прилавка точно такой же костюм.
        - Спасибо вам, девушка, - растроганно произнесла Елена Сергеевна и приветливо посмотрела на Алексея Палыча. - А вы, Алексей Палыч, оказывается, не такой уж и нерасторопный. И как это вы пронюхали? Я уже полгода ищу.
        - Ничего не пронюхал, - сказал Алексей Палыч. - И вообще, я тут случайно. И вообще, это я не для себя. Не для себя и вообще…
        Взяв первое попавшееся белье и костюм, Алексей Палыч вылетел из магазина. А чего было вылетать? Нечего было вылетать, потому что в памяти Елены Сергеевны прочно осели и джинсовый костюм, и белье, которое нервно пошвырял в портфель Алексей Палыч.
        Когда Алексей Палыч вернулся в лабораторию, он увидел такую картину: Борис и Феликс сидели за столом, между ними стояли шахматная доска с фигурами. Они спорили. В том, что шахматисты спорят, нет ничего удивительного - в шахматном кружке кулеминского Дворца культуры бывали даже и драки. Но вот о чем они спорили, Алексей Палыч понял не сразу.
        - Разве я неправильно сходил? - спрашивал Феликс. - Ты же сам показывал, что конь ходит так.
        - Правильно, но плохо, - отвечал Борис. - Я его бесплатно возьму.
        - Бери, пожалуйста.
        - Так не играют.
        - Почему? - удивился Феликс. - Ты ведь объяснил: нужно взять как можно больше фигур противника. Я - противник. Вот и бери. Тебе ведь хочется взять?
        - Мало ли, что хочется… Мне, может, хочется десять фигур взять!
        Феликс аккуратно отсчитал десять своих фигур, сгреб их с доски и протянул Борису:
        - Бери десять, пожалуйста.
        - Ну, и с чем ты остался?
        - У меня осталось шесть штук, - дружелюбно ответил Феликс. - Дать тебе еще?
        Борис снова поставил фигуры на прежнее место.
        - Так не играют, - сказал он. - Ты пойми, я должен стараться взять у тебя, а ты у меня.
        - Я стараюсь. Но ведь ты не даешь. Ты дай, тогда я тоже возьму.
        - Я же тебе объяснил! - повысил голос Борис. - Игра в том и заключается, чтобы не отдавать ничего!
        - Ты опять говоришь громко, - сказал Феликс. - Я не понимаю. Хочешь взять - не берешь. Нужно взять больше - нужно не давать ничего. Я хочу взять - нельзя. Ты хочешь взять - нельзя. Никто никому ничего не дает, а взять нужно…
        - Не взять - просто взять, а взять - слопать.
        - Слопать?
        - Ну, съесть.
        - Съесть? Разве это тоже едят?
        - Выиграть, - простонал Борис. - Это называется выиграть фигуру. Вот, смотри. - Борис снял с доски коня, а на его место подвинул свою пешку. - А теперь ты постарайся у меня что-нибудь выиграть.
        - Понимаю, - сказал Феликс. Он убрал с доски белого короля, а на его место переставил свою пешку, которую от короля отделяло пять клеток.
        Борис смахнул с доски фигуры на стол.
        - Вот и поговори с ним, - сказал он, обращаясь к Алексею Палычу.
        Феликс не обиделся. Похоже даже было, что он обрадовался.
        - Теперь ты взял все, - сказал он. - Теперь ты доволен?
        - Все?! - заорал Борис. - Все у меня и дома были. Незачем было их приносить.
        - Если незачем, то зачем принес? - спросил Феликс.
        - Да, с тобой не соскучишься! - сказал Борис.
        - Тебе со мной весело?
        - Еще и как… - вздохнул Борис.
        Алексей Палыч решил, что наступило время вмешаться. За Феликса он не опасался: кажется, у того был спокойный характер. Алексей Палыч решил пощадить нервы Бориса. Нервы эти, как понимал учитель, скоро потребуются все до единого.
        - Боря, - примирительно сказал Алексей Палыч, - представь, что попал в незнакомую страну. И тебя учат играть в круглики…
        - Какие круглики?
        - Ну, допустим, у них такая игра.
        - Буду делать, как они, и научусь.
        - Вот как раз в шахматы так нельзя. Если ты будешь повторять ходы противника, то обязательно проиграешь. Уметь играть и уметь обучать игре - это совершенно разные умения. И давай договоримся - не нервничать. Думаю, что умение обучать нам понадобится в ближайшее время больше всего. В особенности тебе. Но об этом мы поговорим позже. А теперь давай займемся примеркой.
        Когда Феликса переодели, вид у него оказался приличный. Даже слишком приличный, словно его только что вынули из витрины.
        - Ну, как? - спросил Алексей Палыч.
        - Ничего, - ответил Борис. - Если бы ему немного штаны запачкать… курточку чуток порвать… ботинки грязью потереть…
        - А вот это он сделает уже с твоей помощью, - сказал Алексей Палыч. - Боря, мне кажется, что мы больше не имеем права его здесь держать. Иначе все это не имеет смысла. И еще я тебе вот что хочу сказать: он сейчас примерно твой ровесник, и ты ему нужен больше, чем я.
        День 5-й
        и шестой. Начинается новая жизнь
        Арсений Петрович Куликов работал на кулеминской фабрике игрушек. Был он роста весьма небольшого, и в Кулеминске про него говорили: фабрика игрушечная, и директор тоже игрушечный.
        Люди маленького роста часто бывают обеспокоены этим больше, чем им самим бы хотелось. Чтобы компенсировать этот, с их точки зрения, недостаток, они стараются выделиться в чем-то другом: например, красят бороды в рыжий цвет или становятся художниками.
        Арсения Петровича его собственный рост не смущал. Он спокойно отнесся к тому, что стул в кабинете прежнего директора пришлось заменить, а сиденье нового «Запорожца» приподнять. Благодаря тому, что его мало интересовало, насколько его шляпа возвышается над тротуаром, характер Арсения Петровича с годами почти не менялся. И в этом характере тоже было нечто игрушечное, а точнее - легкомысленное. Это проявлялось в том, как он относился к воспитанию своих сыновей.
        Арсений Петрович считал, что каждый человек, прежде чем стать взрослым, должен получить свою порцию шишек и синяков. Он знал, что существуют два вида ранений: одни остаются на теле, другие - в душе. Душевных ранений Арсений Петрович своим сыновьям не желал; к синякам на теле относился совершенно спокойно.
        - Не поддавайся, Серега! Дай ему сдачи! - советовал Арсений Петрович, заслышав пыхтение младшего сына, затиснутого старшим в узкую щель между диваном и печкой.
        Серега вообще-то не нуждался в советах. Он старался изо всех сил. Борис хорошо знал, что будет, если свернутого в крендель Серегу отпустить хоть на секунду. Серега извивался как змей. Даже в этом положении он умудрялся укусить брата за палец или поддать коленом в живот.
        Иногда Серега делал вид, что сдается.
        - Чур, - говорил он. - Больше не буду.
        В первый раз Борис поверил ему. Он даже попытался проявить благородство и повернулся к брату спиной. Тут же он получил такой удар головой под лопатку, что не смог устоять на ногах. Серега смеялся. Но недолго. Спустя несколько секунд он пролетел над столом, грохнулся о диван и сполз на пол. Другой бы на его месте мог что-нибудь сломать или вывихнуть. Но только не Серега. Он скорчился на полу, закрыл руками лицо, и можно было подумать, что он потерял сознание. Когда же Борис к нему подошел, то увидел в просвете между пальцами хитрый Серегин глаз и едва успел отскочить в сторону.
        Нога Сереги грохнула о ножку стола. Целил он, конечно, не в стол.
        Укротить Серегу было невозможно. Иногда в безвыходном положении он мог состроить жалостную гримасу. Но верить ему нельзя было ни на копейку.
        В последнее время Серега изменил тактику.
        - Отпусти, писать хочу, - заявил он однажды.
        И опять Борис поначалу поверил: а вдруг и правда?..
        Серега выбежал за дверь. Но только для того, чтобы набрать снега. Твердый снежок, миновав затылок Бориса, влепился в стену, точнее - в то ее место, где висел фотографический портрет отца. Стекло в рамке разбилось - подлый Серега не только скатал снежок поплотней, но еще и намочил его в воде.
        - Играть-то вы играйте… - сказал Арсений Петрович, очищая от снега свое лицо в молодости. - А вот вещи портить не надо. А ну, Сережка, убрать. А ты, Борька, в другой раз держи его крепче - пускай в штаны писает.
        Как видим, Арсений Петрович не рассердился. Очевидно, он понимал, что сейчас собирает плоды с тех деревьев, которые сам же вырастил.
        При всем при том надо сказать, что Серега без Бориса скучал. Это проявлялось в том, что Бориса он выслеживал чаще других и чаще расстреливал из своего автомата на батарейках. Да и Борис хоть и грозился разломать автомат, но всерьез никогда об этом не думал. Отношения между братьями были очень простыми. Борис спокойно выливал воду из своего ботинка и отвешивал затрещину младшему брату. Младший брат спокойно принимал затрещину, спокойно попадал старшему ногой под коленку и наливал воду в другой ботинок. При этом никакой злости друг к другу братья не испытывали.
        Арсений Петрович хотел, чтобы сыновья росли мужественными и сильными.
        - На одних стычках с Сережкой мускулов не накачаешь, - говорил он Борису. - Сколько ты раз подтягиваешься на перекладине?
        - Нисколько.
        - То есть как - нисколько?
        - Не пробовал.
        - А ну, пойдем во двор.
        Во дворе между двумя березами была укреплена железная труба, на которой по утрам упражнялся Арсений Петрович. Борис подтянулся два раза; второй - корчась от усилий и дрыгая ногами. Отец подтянулся одиннадцать раз.
        - Мне мерзко на тебя смотреть, - сказал Арсений Петрович. - В лагерь. В спортивный лагерь немедленно!
        Арсений Петрович все любил делать немедленно. Но до лета тогда было далеко, и Борис не стал спорить. Отец быстро воспламенялся, но быстро и остывал. Еще зимой он затеял обливание по утрам холодной водой. Он не стал приучать себя постепенно, а вышел во двор в трусах и вылил на себя подряд три ведра ледяной воды.
        За завтраком он восхищался:
        - Хор-рошо! Вы не представляете себе, как хорошо! Каждая жилочка играет. А бодрости сколько, бодрости!..
        Легковой машины на фабрике игрушек не было, и вечером отца привезли на самосвале: у него оказалась сильнейшая ангина. Обливания прекратились. Но вот о спортивном лагере Арсений Петрович почему-то на днях вспомнил.
        - Кончатся занятия - в лагерь, - сказал он Борису. - Я уже договорился. Великолепное место. Тренировки. Вода. Воздух.
        - Мне и здесь воздуха хватает, - заметил Борис. - Зачем мне туда ехать, если я не спортсмен?
        - Будешь спортсменом! Там из тебя сделают человека. Пока десять раз не подтянешься, домой не возвращайся. И побольше синяков, шишек побольше. Не скули, если больно, не поддавайся, если трудно.
        - И я хочу в лагерь, - заканючил Серега. - Я хочу с Борькой.
        - Поедешь, - пообещал отец, - года через три. Даже заставлю тебя поехать, если будешь рыпаться.
        Серега из угла полоснул отца автоматной очередью. Отец, конечно, остался жив, и Серега обиделся.
        - А вот посм?трите… - пообещал он.
        Серегину туманную угрозу никто всерьез не воспринял. И напрасно. Борис-то уж должен был знать, что младший брат ничего не забывает.
        Борис мог от спортивного лагеря увильнуть. Отец пошумел бы, но справиться с ним можно при помощи мамы. Борис так и сказал Алексею Палычу. Но учитель посмотрел на дело совершенно иначе.
        - Да это же то, что нужно, - сказал он. - Мы с тобой голову ломаем, что делать с Феликсом… А если вас вместе отправить?
        - Его там сразу разоблачат, - засомневался Борис.
        - Что значит «разоблачат». Кому в голову может прийти, что он оттуда? Это мы с тобой знаем, да и то потому, что видели, как он появился. А ты посмотри на него со стороны: мальчик как мальчик, немного со странностями. Но у кого нет странностей? У каждого человека - свои особенности.
        - Ничего себе особенность - не ест!
        - Но ведь он может есть. Мы его предупредим. Он мальчик послушный. Если ты не согласен, предлагай свой вариант. Ты же сам понимаешь, что оставлять его в лаборатории нельзя. Вот тогда-то его наверняка обнаружат.
        - Может, где-нибудь в лесу спрятать?
        - Скоро дачники понаедут, грибы начнутся… Где ты спрячешь?
        - Это верно, - согласился Борис. - Я в прошлом году два белых нашел… Маленькие совсем, думаю - пускай подрастут. Даже листком прикрыл. На другой день пришел - уже нет. Дачники эти везде шныряют.
        - А главное, - сказал Алексей Палыч, - он должен быть среди людей. Я в этом совершенно уверен. Давай, Боря, думай. Если ты не согласен, я буду что-нибудь изобретать.
        - Хорошо, я попробую. Только вы не обижайтесь, если не выйдет.
        - Я не обижусь, - сказал Алексей Палыч. - Главное, чтобы он не обиделся.
        Честно говоря, Борису ехать в лагерь совсем не хотелось. Спортом он не увлекался, без компании обходился довольно легко. На лето у него были другие планы. А теперь придется ехать с мальчишкой в лагерь и быть возле него чем-то вроде папы и мамы. Мальчишка, конечно, забавный… Но ни сейчас, ни в далеком будущем не видать, какой от него может быть прок.
        В глубине души притаилась мыслишка: не так уж и плохо, если бы Феликса отозвали. Тогда и Алексей Палыч перестанет чудить и займутся они вместе чем-нибудь стоящим. Хорошо, если сделалось бы это само собой. Обмануть Алексея Палыча - об этом Борис даже не думал. Но он не мог не думать о том, что с каждым днем Алексей Палыч все больше заботится о мальчишке. Это Борису не нравилось.
        С путевкой для Феликса - на что втайне Борис надеялся - трудностей не оказалось. Все обошлось удивительно просто.
        - Он ваш родственник? - спросил начальник лагеря.
        - Не совсем, - осторожно ответил Алексей Палыч.
        - Знакомый?
        - Он издалека, - сказал Алексей Палыч. - Его на лето не с кем оставить.
        - Понятно, - усмехнулся начальник лагеря. - Как всегда, Алексей Палыч, вы за кого-то хлопочете. О себе только забываете хлопотать. Дело прошлое, но ведь мою квартиру и вам могли дать.
        - Мне что-то говорили… - засмущался Алексей Палыч. - Но дом у нас еще вроде приличный… Опять же - огород, картошка…
        - Да ведь картошку-то вы не сажаете.
        - Не сажаем, - согласился Алексей Палыч, - но все-таки…
        - Путевку я сам выпишу, - сказал начальник лагеря. - В порядке исключения. А вы внесите на наш счет в сберкассу восемьдесят рублей. Дороговато, конечно. Но скидку я вам оформить не могу.
        - Зачем скидка? Не нужно никакой скидки, - заторопился Алексей Палыч, соображая, хватит ли у него денег. Деньги эти вот уже третий год копились - втайне от жены - на магнитофон для лаборатории. Часть их уже была истрачена на одежду.
        - Мальчика как зовут?
        - Очень просто - Феликс.
        - А фамилия?
        - А фамилии у него нет, - сказал Алексей Палыч и тут же мысленно стукнул себя кулаком по темени. - Ну, вы понимаете, я хочу сказать: нет такой звучной, такой красивой фамилии. Он - Солнечный.
        - Очень даже оригинальная фамилия, - не согласился начальник лагеря, заполняя путевку. - Вот, пожалуйста. Смена начинается завтра. Вы его сами приведете?
        - Нет, он придет с моим учеником Куликовым Борисом. Вы их, пожалуйста, поселите вместе.
        - Сделаем, - сказал начальник, пожимая руку бывшему своему учителю. - А помните, Алексей Палыч, как вы мне годовую тройку влепили в девятом?
        - Давно было… - уклончиво сказал Алексей Палыч. - И потом тройка - тоже отметка.
        - Да, - ударился было в воспоминания начальник, - лихое было время…
        Что хотел этим сказать его ученик, Алексей Палыч так и не понял. И в гражданскую этот ученик не воевал, и в Отечественную еще не родился. И вообще, окончил школу всего семь лет назад. Пока Алексей Палыч прикидывал, что такого лихого случилось семь лет назад, в кабинет кто-то вошел. Алексей Палыч удалился, прибавив к своей шевелюре полтора седых волоса. Впрочем, виноват был он сам: фамилию можно было придумать и раньше.
        Начался уже второй день каникул, когда Алексей Палыч, махнув рукой на все предосторожности, ясным утром вывел Феликса из подвала. Никто не заметил, как они выходили, а дальнейшее было не так уж и страшно. Любой школьник имеет право ходить рядом со взрослым, если он не голый или не завернут в одеяло.
        Накануне, в день оформления путевки, Алексей Палыч рисковал дважды.
        Первый раз, когда вносил деньги в сберкассу. Там все обошлось. Кассирша, разумеется, его знала, но для нее было вполне естественным, что люди всегда платят ей деньги, и она не выделила Алексея Палыча из общей очереди. Она лишь спросила:
        - Куда?
        - На счет номер пятьдесят семь восемьдесят семь дробь четырнадцать, - бодро отчеканил Алексей Палыч.
        - Принято, - сказала кассирша, выдавая квитанцию.
        «В сберкассе обошлось», - с облегчением подумал Алексей Палыч. Может быть, он и зря так подумал. Он не видел, что кассирша, внося запись на счет спортивного лагеря, вдруг подняла голову и взглянула поверх барьера на дверь, за которой только что скрылся посетитель. Она только сейчас осознала, что деньги ей платил Алексей Палыч.
        Второй раз рисковал Алексей Палыч, покупая спортивные туфли для Феликса. Слегка обнахалившись, Алексей Палыч зашел в куле-минский магазин культтоваров. Там он купил кеды тридцать седьмого размера и ушел в уверенности, что и на этот раз он не «засыпался». Дальше события покажут, что уверенность эта была напрасной.
        Ничего не подозревающий, в самом хорошем настроении, Алексей Палыч утром вывел Феликса из подвала. До начала экзаменов оставалось еще больше часа, и возле школы никого не было.
        Той же улицей, что когда-то шли они с Борисом, Алексей Палыч и Феликс двинулись к лесу. Там должен был ждать Боря.
        - Теперь мы будем с тобой видеться не каждый день, - сказал Алексей Палыч.
        - Ты уезжаешь? - спросил Феликс.
        - Нет, у нас начинаются экзамены. Я не смогу приходить к тебе часто.
        - Что такое экзамены?
        - Феликс, - сказал Алексей Палыч, - сегодня у тебя начинается совсем другая жизнь. Там будет много ребят, таких, как ты. Но ты не все у них спрашивай, если что-то не понимаешь. Все спрашивать можно только у Бори.
        - А Боря там будет?
        - Боря все время будет с тобой. Но там будут и взрослые. Ты должен делать все, что они говорят. Ну, и конечно, ты должен есть, как и все остальные.
        Феликс поморщился.
        - Это обязательно?
        - Обязательно. Тогда ты будешь такой же, как они.
        - Я буду бегать, играть, ходить, смотреть и бездельничать?
        - Каждый день.
        - А там будет Сенька-зараза?
        - Возможно, - сказал Алексей Палыч, прикидывая, кто бы мог быть этот Сенька. Пожалуй, Семен Дегтярев из седьмого. По вредности характера прозвище было ему в самый раз.
        На опушке леса их ждал Борис. В руках он держал чемоданчик, в котором хватило места и для вещей Феликса.
        - Я постараюсь вас навестить в ближайшее воскресенье, - пообещал Алексей Палыч.
        - В ближайшее не пустят, - сказал Борис. - Родительский день - через две недели. Мне отец говорил.
        - Меня пустят, - засмеялся Алексей Палыч. - За последние дни у меня обнаружилось столько связей… Боря, теперь все зависит от тебя. По-настоящему я освобождаюсь только в конце июня. Вот тогда…
        - А что тогда? - спросил Борис.
        Но Алексей Палыч и сам не знал, что будет «тогда». А если бы даже и знал? Конечно, можно кое-что изменить в мелочах. В главном выбора не было: мальчик должен жить среди людей или отправиться обратно.
        Глядя вслед удаляющимся ребятам, Алексей Палыч очень хотел, чтобы все окончилось хорошо. Но что такое «окончилось» и что такое «хорошо», он тоже не знал. К стыду своему, Алексей Палыч не испытывал никакого чувства ответственности перед жителями нашей планеты. Еще меньше его волновали заботы ученых, посвятивших себя «контактам». Алексей Палыч видел перед собой живого мальчишку - наивного и беззащитного. Хотелось, чтобы этот мальчишка нашел свое неземное счастье. Но в чем заключалось это счастье - угадать было невозможно.
        Борис и Феликс шли по тихой лесной дороге. Скоро на этой дороге, буксуя, завоют «жигули» и «москвичи» горожан. Потея и чертыхаясь, горожане будут вытаскивать свои машины из колдобин, стараясь проехать в лес как можно дальше. Они хорошо знали, что дальше грибов больше. Об этом знали десятки тысяч людей и очень удивлялись, когда им приходилось возвращаться с пустыми корзинами. Кулеминцы тоже кое-что знали. Они собирали грибы на окраинах и возле дорог. Завидев тихого старичка с полной корзиной, горожане выскакивали из машин. «Где?» - настойчиво допытывались они. «А там», - охотно отвечал старичок. При этом он указывал на юг, если стоял спиной к северу, и наоборот, если стоял наоборот. Но пока еще первый гриб не был найден, и весть об этом не облетела город по телефонным проводам с обычной для таких случаев скоростью[24 - Если произнести в телефон слово «гриб», то слово это помчится по проводам со скоростью 300 000 км/сек. Впрочем, любые другие слова - тоже.]. В лесу было пусто.
        В кулеминский спортивный лагерь собирались ребята со всего района. Сейчас они уже уехали на автобусах и электричках. Но Борис и Феликс шли пешком. От Кулеминска до лагеря было всего три километра.
        Феликс еще раньше выслушал подробные наставления Алексея Палыча. Теперь он внимательно слушал Бориса.
        - Это тебе не в подвале сидеть, - говорил Борис. - Там распорядок дня. В одно время все встают, в одно время все ложатся. Не вздумай по ночам куда-нибудь бегать. Все встают - и ты вставай. Когда будут занятия, делай, как все. Когда не будет занятий, держись поближе ко мне. Если тебя кто-нибудь тронет, скажи. Если сам будешь драться, не бей по морде - синяки остаются.
        - По морде? - спросил Феликс.
        - По лицу, - нахмурился Борис. - Хватит меня русскому языку учить.
        - Я тебя не учу. Палыч сказал, чтобы я тебя слушался. А зачем бить по лицу? Ты Палыча бьешь по лицу?
        - Не говори глупостей: Палыч - учитель, его бить нельзя.
        - А тебя Палыч бьет по лицу?
        - Я же говорю: Палыч - учитель, он никого бить не может.
        - Тогда я хочу быть учителем, - сказал Феликс.
        Борис собирался было рассердиться - ему начинали надоедать глупости. Но тут же он подумал, что терпение надо беречь. Ведь все только еще начиналось.
        - Ты не можешь быть учителем, - пояснил Борис. - Для этого надо много учиться. А ты даже читать не умеешь.
        - Я умею читать, - возразил Феликс.
        - Когда же ты научился? - скептически спросил Борис. - У себя дома, что ли?
        - У себя дома.
        Борис огляделся. Искать долго ему не пришлось. В лесу хватало всякого мусора. Борис поднял обрывок бумаги с крупными буквами.
        - Читай, если такой грамотный.
        - «Не засоряйте лес! Он ваш др…» - прочел Феликс. - Боря, что такое «др…»?
        - Друг, наверное, - догадался Борис и вдруг заметил, что Феликс держит текст вверх ногами. - Не так, - сказал он и повернул обрывок. - Вот как надо.
        - Нет, так, - возразил Феликс и вернул обрывку прежнее положение.
        - Не воображай, что ты такой фокусник, - сказал Борис. - Крупные буквы и я могу читать вверх ногами. Ты вот это прочитай.
        И снова далеко ходить не пришлось. Отбросив обрывок плаката, Борис тут же подобрал кусок газеты.
        - Читай.
        - Не засоряйте лес! Он ваш др… - сказал Феликс.
        - Это ты уже прочитал, читай вот это.
        - Я не читаю, а говорю, - сказал Феликс, показывая на обрывок, брошенный Борисом. - Лес наш др., а ты его засоряешь.
        Борису показалось, что при этих словах Феликс едва заметно улыбнулся. Может быть, он соображает лучше, чем это кажется? Хотя нет, просто мальчишка еще совсем темный и все понимает буквально.
        - Я тебе говорю - читай.
        Феликс повернул текст вверх ногами и быстро прочел:
        - «…ершение нужно помнить: каждой брига… дует хорошо подготовиться… левым работам. Учитывая опыт прош…»
        - Хватит, - прервал Борис. Он взял из рук Феликса обрывок, повернул его нормально и пробежал глазами. Все было верно. - Кто же тебя так читать научил?
        - Меня никто не учил, - сказал Феликс. - Я всегда умел читать. У себя дома, в лаборатории, я прочитал газету пять раз. Не смог прочитать только одну букву: там была дырка.
        Борис постарался вспомнить. Да, газета, которой было завешено подвальное окно, висела вверх ногами: заголовок крупными буквами просвечивал внизу.
        - Лучше бы ты совсем не умел читать, - вздохнул Борис. - Нет у меня времени тебя переучивать. Мы уже скоро придем.
        На этот раз Борис не швырнул обрывок бумаги на дорогу. Стараясь сделать это незаметно для Феликса, он скатал обрывок в кулаке и сунул в карман. Ему легче было поступить так, чем снова объясняться с мальчишкой.
        - Теперь слушай дальше, - сказал Борис. - В лагере будут девочки…
        День 6-й
        и седьмой. Учиться трудно, но и учить нелегко…
        Начальник лагеря не забыл сл?ва, данного Алексею Палычу. Он сам проследил, чтобы Бориса и Феликса поселили в одной комнате. Их кровати стояли рядом.
        - Нравится? - спросил он ребят.
        - Здесь очень хорошо, - сказал Феликс, вспомнив наставления Бориса.
        Начальник удовлетворенно хмыкнул.
        - Для вас старались, - сказал он. - Чем намерены заниматься у нас? Вы ведь оба без направления от спортшколы.
        - Бегать, играть и бездельничать, - откровенно сказал Феликс.
        Начальник засмеялся.
        - Бегать - сколько угодно. Специализации по спортиграм у нас нет, но играть будете. А вот бездельничать вам мы не дадим. Бездельников мы не держим.
        - А Палыч говорил… - начал было Феликс, но тут же замолк: был у него с Борисом такой уговор - молчать, если Борис наступит ему на ногу.
        - Какой Апалыч? - спросил начальник.
        - Алексей Палыч, - поспешил вмешаться Борис, пока Феликс еще чего-нибудь не сморозил. - Его в школе так зовут: Апалыч значит - Алексей Палыч.
        - Мы его так не звали, - сказал начальник. - Впрочем, времена меняются. Давайте устраивайтесь - и на медосмотр.
        Начальник ушел. Борис убрал пятку от ступни Феликса.
        - Ты про Палыча забудь!
        - Я не могу про него забыть.
        - Тогда хоть молчи, про чего не спрашивают. Сейчас пойдем на медосмотр. Там отвечай только на вопросы, как я тебе говорил. Если ничего не спрашивают, молчи. Пускай лучше думают, что ты тупарь. Такие у нас попадаются.
        В спальне начали появляться другие ребята. Феликс смотрел на них с восторгом. Они были такие же, как он.
        У некоторых были даже похожие костюмы. Знакомых Борису ребят пока не было, и нельзя сказать, чтобы он об этом жалел.
        Возле медицинского пункта толпились девочки. Борис показал их Феликсу издали.
        - Вон девочки стоят, про которых я тебе говорил.
        - Я помню, - сказал Феликс, внимательно вглядываясь в девичью очередь. - Девочка - это «она». Но они совсем не похожи на Ефросинью Дмитриевну.
        - Какую еще Ефросинью Дмитриевну?
        - Которая приходила вечером. Палыч сказал, что она тоже «она». Но она не такая, как они.
        - Когда она приходила?
        Феликс повторил все, что уже говорил Алексею Палычу. Борис присвистнул.
        - Вовремя мы оттуда смылись!
        - Смылись?
        - Ушли, - пояснил Борис. - Это приходила наша уборщица. Она не девочка, она старушка. Как бы тебе объяснить? Старушка - это такая девочка, которая уже старая.
        - Понятно, - сказал Феликс. - Значит, девочка - это молодая старушка?
        - Девочка - это девочка, - простонал Борис. - А старушка - просто старушка. Просто - они обе женщины. Она - это женский род. Девочка потом станет старушкой, а старушка никогда уже девочкой не станет.
        - Почему? - спросил Феликс. - Она не хочет?
        - Если и хочет, то не может.
        - Теперь понятно, - сказал Феликс.
        Борис с подозрением покосился на Феликса.
        - Может, тебе вообще все понятно? Может, ты мне просто нервы треплешь?
        - Может, и треплю, - сказал Феликс.
        - Что?! - с угрозой произнес Борис.
        - Может, и треплю, - повторил Феликс, - а может, и нет. Я ведь сам не знаю.
        - А откуда ты знаешь, что такое «трепать нервы»?
        - А я и не знаю, - ответил Феликс. - Ведь я тебе только что об этом сказал.
        Борис молча рассматривал Феликса. Ведь должно быть хоть как-то заметно, если человек врет. Но глаза Феликса были ясны и прозрачны, как и в первую минуту его пребывания на Земле. Глаза большого доверчивого младенца.
        С такими глазами врать невозможно.
        Медицинский осмотр прошел почти без происшествий. Ребят осматривали в трусах, и отсутствие пупка не было обнаружено. В остальном Феликс был не хуже других, а кое в чем даже получше: у него оказались не по возрасту сильные ноги и большой объем легких.
        Вот с этим объемом и получилось недоразумение, которого, к счастью, никто, кроме Бориса, не заметил.
        - Набери полную грудь воздуха. Дуй сюда, - сказала Феликсу женщина в белом халате.
        Борис, стоявший сзади, боялся, что сейчас Феликс начнет задавать вопросы вроде «Что такое «дуй»?» или выяснять, где у него грудь. Но Феликс дунул без всяких вопросов.
        - Великолепно! - сказала врач. - Даже слишком великолепно. Мальчик, ты не работаешь стеклодувом?
        - Стеклодувом не работаю, - спокойно ответил Феликс.
        - Подойди ко мне. Дыши.
        Феликс послушно подошел и подышал.
        - Не дыши. Хорошо. Можешь идти.
        Когда Феликс ушел, Борис вздохнул с облегчением. Каждая лишняя минута в медкабинете грозила разоблачением безпупковости.
        Когда же Борис вышел из кабинета, он обнаружил, что Феликс все еще не дышит. Он сжал кулаки, покраснел и сдерживался из последних сил.
        На секунду у Бориса мелькнула мысль, что сейчас Феликс, как никогда раньше, похож на нормального человека.
        - Дыши, дурачок, - с непритворной заботой сказал Борис. - Дыши, а то так и помереть можно.
        Феликс вытаращил глаза на Бориса, покраснел еще больше, но дышать не стал. Борис забеспокоился всерьез.
        - Феликс, дыши, говорю!
        Феликс шумно выдохнул воздух. Вдохнул. Снова выдохнул. Снова вдохнул. И сказал:
        - Спасибо, Боря. Я не знал, что так тяжело не дышать. Там в медпункте плохая девочка?
        - Она не девочка, а врач, - пояснил Борис. - Чтобы дышать, разрешения не спрашивают. Нужно самому дышать, нечего пыжиться. Плохо бы тебе было, если бы я не пришел.
        - И дурачку тоже плохо?
        - Какому дурачку?
        - Которому ты дышать разрешил?
        Опять с сомнением глянул Борис на Феликса, стараясь угадать на его лице притворство. Но притворства не заметил. Нужно быть артистом, чтобы так притворяться. Даже не простым артистом - заслуженным.
        - Хватит, - сказал Борис. - Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашивай. Договорились?
        - Сегодня не буду, - послушно ответил Феликс. - Но ты не ответил на вопрос: где дурачок?
        - Он здесь, - сказал Борис. - Я тебе его потом покажу.
        На этот раз Борис имел в виду самого себя. Сейчас он просто не представлял, как выдержит целый месяц.
        После ужина, который Феликс проглотил без всякого удовольствия, ребятам показали кино. На экране скакали лошади, трещали пулеметы; непобедимые мальчики побеждали взрослых врагов. Мальчики были настолько умнее взрослых, что не восхищаться ими было нельзя. Ребята смеялись и подпрыгивали на стульях. Им хотелось жить в то время, когда взрослых было побеждать так легко.
        Феликс не смеялся. Несколько раз он открывал было рот, но пятка Бориса весь сеанс прочно покоилась на его ступне. В конце концов Борис тоже имел право на отдых.
        После отбоя ребята, уставшие от шумного и суматошного первого дня, быстро уснули. Уснул и Борис, растолковав Феликсу, что такое сигнал подъема.
        Утром Феликс под руководством Бориса застелил постель. Никто не обращал на них внимания: ребята еще толком не проснулись. Борису тоже хотелось спать, но что-то разбудило его за несколько минут до горна. Он проснулся с тревожным чувством, с каким просыпаются люди, которых ждут неприятности. Он не сразу понял, откуда у него это ощущение, но, скосив глаза, догадался.
        Неприятность лежала на соседней кровати, у стенки.
        - Сейчас побежим умываться, - шепнул Борис. - Потом зарядка. Делай так, как все делают.
        С разных концов лагеря к озеру бежали ребята. Феликс бежал рядом с Борисом: под ноги он не смотрел и два раза споткнулся.
        - Не заглядывайся на девочек, - посоветовал Борис на ходу.
        - Мне девочки нравятся, - на бегу ответил Феликс.
        - Этого еще не хватало, - буркнул Борис.
        Борис понимал, что невозможно все время держать Феликса в стороне от ребят, но для первого раза увел его на дальний конец пляжа. Борис уже убедился, что Феликс, если ему показать, все запоминал точно. Зубы, например, он почистил с первого раза. Но плохо выходило, когда он начинал действовать самостоятельно.
        Намыливая лицо, Борис зажмурился, а когда промыл глаза, увидел, что Феликс откусывает кусочек мыла.
        - Выплюнь, это нельзя есть!
        Но было уже поздно. Когда Борис залез пальцами в рот Феликса, мыла там не оказалось.
        - Допрыгался, - сказал Борис. - А если у тебя живот заболит? Ведь твой живот и показать никому нельзя. Особенно - врачу.
        - И не надо показывать, - ответил Феликс. - Она плохая девочка.
        - Я тебе уже объяснял: она не плохая, она врач. Врач может даже сделать больно, а все равно для твоей пользы.
        - Боря, мне не нужно два раза объяснять, - сказал Феликс.
        - Зачем же ты ее девочкой зовешь?
        - А это шутка, - пояснил Феликс.
        - Какая шутка? - возмутился Борис.
        - Ты разве забыл? Ты мне обещал потом объяснить.
        - Только шуток мне еще твоих не хватало! Ты сначала научись соображать, что к чему! Тебе Палыч велел меня слушаться? Ты обещал?
        - Я обещал.
        - Тогда я тебе приказываю - никаких шуток. Понял?
        - Понял, - послушно ответил Феликс. - А все-таки девочки лучше, чем старушки? Да?
        - Лучше, - отмахнулся Борис. - Только не вздумай задавать такие вопросы старушкам. Старайся спрашивать только меня.
        - Я стараюсь, - сказал Феликс. - Но ты не всегда отвечаешь. Когда ты не отвечаешь, мне хочется спросить у других.
        На пляже уже почти никого не было. Опаздывать на зарядку на виду у всех Борис не собирался.
        - Хорошо, - сказал он, собирая остатки терпения. - Я постараюсь отвечать на все твои вопросы. Но ты учти - я тоже не все знаю.
        - Разве? - спросил Феликс. - А я думал, что все.
        Сказано это было всерьез или в шутку, Борису раздумывать было некогда.
        Зарядка прошла нормально.
        За столом кроме Бориса и Феликса сидели еще две девочки. Вчера этих девочек не было. Наверное, они приехали рано утром.
        Феликс, как только уселся за стол, уставился на них так старательно, что, будь у него четыре глаза, их тоже бы не хватило. Забыв о еде, он смотрел внимательно и неотрывно. Он не улыбался и не хмурился, а просто смотрел.
        Нога Бориса под столом поехала вбок.
        Честно говоря, девочки не слишком смутились. Это были закаленные девочки; им не раз приходилось выступать на районных и на областных соревнованиях; им уже пришлось пережить и свист и аплодисменты; на них были тренировочные костюмы из чистой шерсти; мальчишек они видели и не таких.
        Да, не таких - видели. Но было что-то странное в серьезной внимательности этого парня.
        Он не просто смотрел. Он смотрел так, будто хотел запомнить их на всю жизнь.
        Сначала одна девочка, потом другая положили свои ложки на стол и переглянулись. Та, что была с короткими косичками, торчавшими вбок, спокойно спросила:
        - Ну, что смотришь?
        Борис придавил ногу Феликса посильнее. Это был намек, чтобы Феликс отвернулся и начинал есть. Но для Феликса это означало только приказ молчать. Он молчал, хотя ем у очень хотелось кое-что спросить.
        Вторая девочка, с длинными волосами, пожала плечами.
        - Разве не видишь? Мы ему понравились.
        Это было выше сил Феликса. Он уже не чувствовал ногу Бориса.
        - Вы мне понравились, - сказал Феликс, и изо рта его выплыл мыльный пузырь.
        Девочки снова переглянулись. Это были заслуженные девочки, рассмешить их было не просто.
        Пузырь тут же лопнул.
        - Ты фокусник? - спросила девочка с косичками.
        - Я Феликс, - ответил Феликс, и изо рта его выплыло два пузыря.
        На этот раз пузыри не лопнули. Переливаясь радужными боками, они поплыли к потолку столовой. Девочки фыркнули. Но за остальными столиками пока еще ничего не замечали.
        Феликс заулыбался. Ему было приятно смотреть на девочек. Но сейчас он видел, что и девочки смотрят на него с любопытством. Они проводили пузыри взглядами, и Феликс понял, чем он заслужил их внимание.
        Быстро сообразив, что количество пузырей зависит от количества выдыхаемого воздуха, Феликс дунул изо всех сил. Цепочка пузырей сорвалась с его губ. Покачивая боками, искривляясь, увеличиваясь в объеме, радужные шары поплыли над головами юных спортсменов. Теперь уже смеялись и за соседними столиками.
        Дежурный воспитатель, он же тренер по легкой атлетике, зашарил глазами по столовой. А счастливый Феликс, не понимая, какая нависла над ним угроза, все дул и дул, и пузыри вылетали из его рта сплошной цепочкой.
        Тренер поманил Феликса пальцем. Феликс послушно подошел.
        - Ты что, думаешь, в цирк приехал? - спросил тренер.
        Все на минутку притихли, ожидая, как выкрутится этот незнакомый парнишка.
        - Я думаю, что приехал в спортивный лагерь, - вежливо сказал Феликс.
        В ответе Феликса было ровно семь слов. И ровно семь пузырей разбились о широкую грудь тренера.
        Не будь над столовой второго этажа, ее потолок вполне мог подняться на воздух от хохота. Но тренер укрощал и не таких скакунов.
        - Вон из столовой, - спокойно сказал он. - Подойдешь ко мне после завтрака.
        Проходя мимо девочек, Феликс смотрел на них, стараясь поймать их взгляды. Но девочки отвернулись. Тренер, выгнавший Феликса, был как раз их тренером.
        После завтрака Борис пулей вылетел из столовой. Феликс стоял возле доски объявлений и выворачивал голову самым немыслимым образом, чтобы текст объявлений принял привычное для него положение.
        Борис ткнул Феликса в спину и показал рукой за угол столовой.
        - Что это такое! - прошипел Борис, когда они скрылись от выходящих из столовой ребят. - Тебя же выгонят из лагеря! Сколько Алексей Палыч старался. Сколько я старался! И все теперь пропадет из-за твоих пузырей! Ты зачем мыло жрал?
        - Жрал? - с привычным уже для Бориса недоумением спросил Феликс.
        - Ел, ел, ел… - горячо зашептал Борис. - Кушал, кушал, кушал… кушал, лопал, трескал, шамал… это все одно и то же… - От волнения Борис начал отбивать рукой такт и, сам того не замечая, продолжал говорить стихами. - Если это не понятно, то катись домой обратно! Вот! Понял теперь?
        - Я понял, что ему не понравились пузыри. Но зато всем остальным понравились. Все смеялись. Ведь если смеются, это хорошо? Разве может быть один лучше всех?
        - Он не лучше. Он главнее.
        - Главнее девочек?
        - Феликс, - сказал Борис безнадежным голосом, - если ты еще раз… Слушай, Феликс, я тебя отправлю домой.
        - В лабораторию? К Палычу?
        - Нет. Я про тебя расскажу, и тебя отзовут.
        - Куда меня отзовут? - безмятежно спросил Феликс, и Борис вспомнил, что Феликс перед ним беззащитен.
        - Сейчас ты пойдешь к этому человеку, - вздохнул Борис. - Ты ему скажешь: «Простите меня, пожалуйста, я никогда больше не буду хулиганить. У меня получилось не нарочно, я случайно уронил в кашу кусочек мыла».
        - Но я не ронял в кашу мыло, - возразил Феликс.
        - Так нужно, - сказал Борис. - Я тебе потом объясню. Говори только эти слова и ничего больше, даже если тебя будут спрашивать. Иди, он выходит. И не говори все подряд. Он скажет - ты скажи, он скажет - ты скажи.
        Феликс направился к тренеру. Тот увидел его издали и остановился, заложив руки за спину. Феликс подошел и встал молча.
        - Ну? - спросил тренер.
        - Простите меня, пожалуйста, - сказал Феликс…
        - Допустим…
        - Я никогда больше не буду хулиганить.
        - Допустим и это.
        - У меня получилось не нарочно, я случайно уронил в кашу кусочек мыла.
        - Предположим, поверил. Слушаю дальше.
        Поскольку Феликсу было приказано ничего больше не говорить, пластинка пошла на второй круг.
        - Простите меня, пожалуйста, - сказал Феликс.
        - Ну, дальше, дальше…
        - Я никогда больше не буду хулиганить.
        - У тебя внутри патефон? - спросил тренер.
        - У меня получилось не нарочно, я случайно уронил в кашу кусочек мыла.
        Тренер внимательно посмотрел Феликсу в лицо и увидел чистый инопланетный взгляд. Впрочем, тренер даже мысли не допускал, что над ним могут шутить.
        - В столовой ты был похрабрее. Девочки тебе мои, что ли, понравились?
        Феликс вздрогул. Игла соскочила с пластинки.
        - Девочки понравились, - радостно сказал Феликс. - А вам они тоже понравились?
        Тренер усмехнулся.
        - Ты вот что: пойдешь в группу легкой атлетики. Посмотрим, как ты там будешь пузыри пускать.
        Феликс вернулся к Борису.
        - Ну, что он сказал?
        - Сказал, что девочки…
        - Помешался ты на девочках! Что он про тебя сказал?
        - Сказал - пойдешь в группу легкой атлетики.
        - Значит, простил, - обрадовался Борис. - Пойдем вместе, мне все равно где заниматься.
        Надо сказать, что в спортивной жизни Кулеминска имелись свои особенности. Кулеминские руководители вовсе не считали, что их город должен выставить на Олимпиаду свою команду. В Кулеминске не было такого порядка, при котором все учителя физкультуры и все тренеры водят хороводы вокруг десятка способных, а остальные - пускай наживают горбы над учебниками. В Кулеминске старались помочь всем, кто хотел заниматься спортом. Это уменьшало количество чемпионов и рекордсменов. Но это увеличивало количество здоровых людей.
        Конечно, в спортивный лагерь съезжались и чемпионы. Но были там и просто ребята, которые за лето научатся выше прыгать и бегать быстрей. А заодно научатся правильно стоять (не сутулясь), правильно ходить (не шаркая ногами) и даже правильно дышать (грудью, а не животом).
        Когда Борис и Феликс подошли к легкоатлетическому сектору, там уже собралась группа человек в тридцать. Знакомый тренер поставил их в строй, а сам отошел в сторону, где на траве сидели девочки в синих тренировочных костюмах из чистой шерсти.
        - Володя, - сказал тренер своему помощнику, - ты тут разберись что к чему. Мы пойдем поработаем над стартом. Пошли, девочки.
        Девочки поднялись и направились за тренером на беговую дорожку. Походка у них была ленивая и расслабленная; в руках они несли туфли, каких Феликс еще никогда не видел: на подошвах туфель росли зубы.
        - Зовут меня Владимир Антонович, - сказал помощник, одетый в костюм еще более прекрасный, чем у девочек: по синим рукавам шла белая полоса. - Для начала подтяните животы и распрямите спины. Дегтярев, что ты стоишь, как будто кочергу проглотил?
        Строй зашевелился. Дегтярев выпрямился, втянул до отказа живот и замер, изображая стопроцентное повиновение.
        - Можешь дышать, - сказал Владимир Антонович. - И не паясничай. Никому не смешно, даже тебе самому.
        При слове «дышать» Феликс шевельнулся.
        - Это он - дурачок? - шепотом спросил он Бориса.
        - Вроде того, - ответил Борис. - Ты с ним лучше не связывайся.
        - Сейчас все разденутся, - сказал Владимир Антонович. - Пробежите два круга по стадиону. В легком темпе. Не старайтесь друг друга обгонять - это не соревнование, а разминка. У кого нет спортивной обуви, можно босиком. Разойдись!
        Раздевшись, ребята выстроились на дорожке.
        - Марш!
        Феликс бежал первый раз в жизни. То, о чем он мечтал в подвале, свершилось: рядом с ним бежали такие, как он. Зачем все это делалось, Феликс не знал, но это было прекрасно. Бежать было так легко, что Феликс постепенно стал выходить вперед. Остальные уступать не хотели. Хоть и не соревнование, но они тоже прибавили. Однако Феликс без особых усилий скоро оказался впереди всех метров на пять. Феликс не знал, что такое соревнование. Но почему-то ему было приятно, что он бежит впереди всех. Великолепное чувство - чувство победы - охватило его. Но тут же это чувство столкнулось с более сильным.
        На беговой дорожке, у линии старта, прохаживались девочки. Они посторонились, пропуская Феликса и остальных. Остальные убежали вперед, а Феликс остановился. Он не мог пробежать мимо этих девочек. Но было похоже, что девочки его не узнали. А если бы и узнали? Зачем им нужен этот худощавый парнишка в длинных, неспортивных трусах? Девочки в синих костюмах продолжали разминаться, не глядя на Феликса.
        - Ну, что скажешь? - спросил тренер.
        - А что нужно сказать? - спросил Феликс.
        Девочки не смотрели на Феликса. Но они не были бы девочками, если бы даже не глядя не знали, что этот парнишка таращится на них, как на чудо. Девочки переглянулись и засмеялись. А опытный глаз тренера машинально отметил, что паренек дышит ровно и глубоко, хотя пробежал почти целый круг.
        - Догоняй, догоняй, - сказал тренер.
        Феликс побежал. Бежал он, с точки зрения тренера, безобразно: шаг укороченный, не размашистый; подбородок задран, грудь выпячена. Но догнал он всю группу еще в начале второго круга.
        На втором круге Феликс опять собирался притормозить, но тренер был теперь начеку. Легким шлепком пониже спины он послал Феликса на финишную прямую, и тот прибежал впереди всех метров на двадцать.
        Владимир Антонович про себя это отметил. Но вслух он сказал:
        - Я же говорил - не устраивать гонки. Ты мне всю группу загонял.
        Некоторые из ребят, в том числе и Борис, повалились на траву.
        - Не лежать, не лежать! Прохаживайтесь! - крикнул Владимир Антонович. - Впредь будете знать, когда пробежка, а когда чемпионат мира.
        Запыхавшийся Борис подошел к Феликсу.
        - Бегаешь ты прилично, - сказал он. - Только бегай потише.
        - А как это потише? Чтобы не слышно было?
        - Помедленней. Особенно не выделяйся. Тебе нельзя.
        - Не понимаю, - сказал Феликс. - Боря, ты все время мне говоришь: это можно, а это нельзя. Почему ты говоришь только мне? Почему ты не говоришь другим, таким же, как я?
        В голосе Феликса не было ни малейшей обиды. Он просто интересовался - почему?
        - Потому что я тебе вроде бы друг.
        - А что такое «вродебыдруг»?
        - Господи, - сказал Борис, - не «вродебыдруг», а просто друг, не приставай. Потом объясню.
        - Все потом и потом… Ты говоришь «потом», а сам забываешь.
        - Зато т? хорошо помнишь, - усмехнулся Борис.
        Но Феликса сбить было не так-то просто.
        - Я хорошо помню, - сказал он. - Разве это плохо - хорошо помнить?
        Борис уже знал, что игра в вопросы-ответы могла продолжаться до вечера. Выручил на этот раз Владимир Антонович.
        - Отдохнули? - сказал он. - Теперь давайте попрыгаем.
        - Каким стилем? - осведомился Дегтярев, который в любой компании привык быть главным.
        - А каким ты умеешь?
        - Перекидным, - сказал Дегтярев, вычитавший это слово в газете «Советский спорт», которую выписывал отец.
        - Прекрасно, - сказал Владимир Антонович. - Стиль вполне современный.
        Планку на метровой высоте перепрыгнули все. Кроме Дегтярева. Поплевав зачем-то на руки, Дегтярев разбежался и прыгнул вперед головой.
        Стиля хватило ровно на первую половину прыжка. Хоть это и невозможно, но Дегтярев умудрился остановиться над планкой в воздухе. Затем он обрушился на песок вместе с планкой.
        - Попробуй без стиля, - посоветовал Владимир Антонович.
        Но Дегтярев был парнем самолюбивым. Еще дважды он бодал головой воздух над планкой и дважды грохался на живот.
        - Упорство - хорошее качество, - заметил Владимир Антонович. - Если это, конечно, упорство, а не упрямство.
        - А у него упорство или упрямство? - спросил любознательный Феликс.
        Владимир Антонович усмехнулся, но ничего не ответил. Он начал устанавливать планку повыше. Дегтярев придвинулся к Феликсу и негромким голосом человека, привыкшего повелевать, посоветовал:
        - А ты, деревня, заткнись.
        В голове Феликса автоматически возникли сразу два вопроса: почему он «деревня», а не Феликс, и что означает «заткнись». Но Борис уже прочно обосновался на его ноге. Феликс промолчал. Дегтярев отошел в сторону. Это вовсе не значило, что он простил.
        На высоте сто двадцать осталось всего два человека. Это было естественно, потому что группу подобрали из новичков.
        На высоте сто тридцать остался один Феликс.
        А дальше пошло: сто тридцать пять… сто сорок… сто сорок пять… сто пятьдесят.
        Так и хочется написать, что Феликс взлетал в воздух, как птица. Но нет. Он перелетал планку в положении, которое можно назвать «положением сидя». Он поджимал колени к животу и нелепо размахивал руками. Он падал на песок то боком, то на колени. Но планка оставалась на месте.
        Напрасно Борис подмигивал и строил гримасы, показывая, что пора остановиться. Но Феликс намеков не понимал. Ему нравилось прыгать. Ему нравился спортивный лагерь и все вокруг. Он был готов прыгать весь день.
        Владимир Антонович не делал никаких замечаний. Это не имело смысла, потому что Феликс все выполнял неправильно. Но с каждой новой высотой он все более убеждался в том, что у мальчишки есть два важных качества: природная координация и отсутствие страха перед высотой.
        С каждым новым прыжком Борис мысленно желал, чтобы планка слетела.
        С каждым новым прыжком мрачнел Дегтярев. Успех Феликса он расценивал как личное оскорбление.
        Наконец на высоте сто пятьдесят пять планка упала. Ребята захлопали в ладоши, поздравляя Феликса с нечаянной победой. Сердце Дегтярева сжалось от злости.
        Оставив девочек, к месту прыжков приближался тренер. Он уже успел разглядеть кое-что издали.
        - Хороший толчок, - сказал Владимир Антонович, кивая на Феликса.
        - Я видел, - кивнул тренер. - И координация. Это от бога. Остальное ноль, если не считать пузырей. На сколько он тянет по толчку, как думаешь?
        - Сто восемьдесят пять - сто девяносто. Это прямо сейчас.
        - Похоже, - согласился тренер, - толчок, если честно говорить, не просто хороший, а уникальный. Подойди-ка сюда.
        Феликс подошел к тренеру. Феликс улыбался. Этот человек ему нравился, потому что, как уже стало понятно, был повелителем девочек.
        - Как тебя зовут?
        - Феликс. Он думает, что меня зовут «деревня», но он ошибся, - сказал Феликс, показывая на Дегтярева.
        Дегтярев чуть не взвыл. Немедленно отплатить доносчику он не мог, но мысленно поклялся сделать это при первой возможности.
        - Ну, мы еще посмотрим, кто тут «деревня», - сказал Владимир Антонович и крикнул: - Перерыв! У кого есть закурить?
        Ребята с недоумением переглянулись. Впрочем, недоумевали не все. Большой ум и большая злость могут совмещаться в одном человеке. Но у Дегтярева они не совмещались. Машинально он сделал шаг в сторону своей одежды.
        - Дегтярев, подойди ко мне. С одеждой, пожалуйста.
        - Обыскивать, что ли, будете? - мрачно спросил Дегтярев, когда до него дошло.
        - Не буду, - сказал Владимир Антонович. - Сам отдашь.
        Дегтярев молча достал из кармана брюк пачку «Памира».
        - И спички.
        - А спичек нет, - злорадно сказал Дегтярев. - Хоть обыщите.
        - Мы тебе верим, - сказал тренер. - Но если я хоть раз увижу тебя с сигаретой, ты вылетишь из лагеря в тот же день. А сейчас иди поруководи. Видишь, без тебя в футбол никак не могут начать.
        Это было правдой. Ребята ждали Дегтярева. Почему-то они уже знали, что тот хорошо играет.
        - Ты откуда? - спросил Феликса тренер.
        - Из лаборатории.
        - Что значит из «лаборатории»? Из какой лаборатории?
        - Из лаборатории Алексея Палыча.
        Тот вопросительно взглянул на Владимира Антоновича.
        - Он не из нашей школы, - сказал Владимир Антонович. - Но начальник мне говорил, что Алексей Палыч хлопотал за какого-то парнишку. Наверное, это тот самый и есть.
        - Где ты живешь? - спросил тренер.
        - Я живу в лагере.
        - Я спрашиваю: где ты живешь вообще? Где твой дом?
        - Мой дом у Алексея Палыча.
        Борис, переживая, маячил неподалеку.
        Разговора он не слышал, но понимал, что ничего хорошего ожидать не приходится. Решившись, Борис подошел поближе и поманил рукой Владимира Антоновича.
        - Вы его не спрашивайте, - сказал Борис. - Он вам все равно ничего не скажет. Ни где живет, ни кто его родители…
        Что говорить дальше, Борис не знал. Выручил его сам Владимир Антонович.
        - У него дома случилось что-то неприятное?
        - Просто жуть! - обрадовался Борис. - Жуткие неприятности!
        - Понятно, - сказал Владимир Антонович, вернулся к тренеру и что-то шепнул ему на ухо.
        - Ну, иди поиграй, - сказал тренер Феликсу. - Ты хорошо прыгал, мне понравилось. Теперь мы тебя будем учить прыгать не только хорошо, но и правильно.
        - Сегодня этот парень развеселил всю столовую, - сказал тренер Владимиру Антоновичу. - Он пускал изо рта мыльные пузыри. Не слишком это похоже на человека, у которого дома трагедия. Тут что-то другое.
        - Не трудно ведь выяснить и без него.
        - Конечно, - согласился тренер. - Меня заинтересовал этот парнишка. Я выясню.
        Футбольная площадка в лагере была уменьшенного размера. Но играть от этого было только веселей: мяч быстрей переходил от одних ворот к другим. Как и положено неумелым игрокам, ребята кучей носились за мячом; клубок игроков перекатывался по полю. В этой свалке мастерство Дегтярева слегка затушевывалось. Но все же он чаще других получал мяч, чаще бил по воротам. Кроме того, он умел так себя вести, что ему невольно хотелось отдать мяч. Дегтярев был из породы людей, которым остальные обычно подчиняются. Отбирая мяч, Дегтярев не стеснялся: бил ногами, толкал в спину. А вот его не толкали. И не потому, что боялись. В группе имелись ребята и посильнее. Было в Дегтяреве нечто такое, что заставляло ему подчиняться.
        Борис и Феликс, стоя возле ворот, наблюдали за игрой. Феликс подпрыгивал от восторга. Смысл игры он понял быстро. Но самое прекрасное заключалось в том, что игра содержала в себе все, о чем он мечтал: тут можно было бегать, прыгать, ходить и даже бездельничать. Последним как раз и занимался один из игроков команды-противника Дегтярева.
        - Да выгоните вы этого сачка! - посоветовал Дегтярев, когда игра приостановилась. - Он всю дорогу на месте стоит.
        Дегтярева послушались. Кто-то позвал Бориса, но Дегтярев вмешался и тут.
        - Давайте попробуем вот этого, умного, - сказал он, показывая на Феликса. - Умный, хочешь сыграть?
        Дегтярев пригласил Феликса не случайно. У него были на этот счет свои планы.
        После того, как Феликс объяснил, что его зовут не «умный», а совсем по-другому, игра началась.
        Феликс наслаждался изо всех сил. Правда, мяч ему пока не доставался: пасов ему не давали, а отнимать мяч у противника Феликс считал неудобным. Но зато он бегал и прыгал! Этого ему хватало для полного счастья. Несколько раз за его спиной пробегал Дегтярев. Тогда Феликс почему-то падал, иногда ушибался. Но он видел, что другие падают тоже, считал, что это входит в правила игры, и не обижался на Дегтярева. Впрочем, Феликс и не знал, что такое обида. А вот Дегтярев знал. Рубанув в очередной раз по ногам Феликса, он ждал, когда тот ответит, и тогда можно будет начать драку. А Феликс падал на землю и счастливо смеялся. И Дегтярев раздувался от злости.
        Наконец Феликс получил мяч. Никто ему не пасовал, просто мяч случайно откатился к нему. Подождав секунду и увидев, что мяча у него никто не просит, он побежал к воротам. Так вышло, что Феликс находился в стороне от ребят. И когда он побежал, то догнать его никто не мог - бегал-то он быстрей всех. До ворот оставалось уже метров пять. И тут Феликс внезапно остановился. Он увидел, что вратарь протянул в его сторону руки, и подумал, что тот просит у него мяч. Отказать Феликс не мог. Он взял мяч в руки и протянул его вратарю.
        Вратарь почему-то мяч не принял. Он ошалело смотрел на Феликса.
        - Рука! - заорал Дегтярев. - Штрафной.
        Последние слова Дегтярев произнес уже в воздухе. Он прыгнул с разбегу, как будто остановиться уже не мог. Он летел головой вперед, летел в своем «перекидном» стиле, только вместо планки теперь перед ним была спина Феликса.
        Спортсменам известно, что для игрока, который успел «сгруппироваться», столкновение с другим игроком почти безопасно. Опасно оно для того, кто столкновения не ожидает.
        Дегтярев сгруппировался: он подтянул колени и руки к животу и целил в спину Феликса не головой, а плечом.
        Феликс, держа мяч в руках, влетел в ворота и растянулся. Удар о землю не причинил ему сильной боли. Но спина в момент удара Дегтярева была у него расслаблена. А получать такие удары не любят даже взрослые футболисты.
        Ребята стояли молча. Всем было ясно, что дело тут не в штрафном.
        - Ну, давай, давай, - заторопился Дегтярев. - Кто будет штрафной бить?
        Дегтяреву не было жалко Феликса. Просто он понял, что перестарался.
        С другого конца поля к воротам, почуяв неладное, спешил Борис.
        - Зря ты, Сенька, - сказал один из ребят.
        - А чего ему сделалось? Вот, смотрите, смеется.
        А Феликс и вправду, пересиливая боль, широко улыбался. Он встал и подошел к Дегтяреву.
        - Ты - Сенька? - спросил Феликс.
        - Ну? - буркнул Дегтярев, не понимая, что случилось веселого.
        - Ты Сенька-зараза? - радостно улыбаясь, сказал Феликс.
        - Че-во? - спросил Дегтярев.
        - Сенька-зараза! - с восторгом повторил Феликс.
        Феликс ошибался. Семен Дегтярев был вовсе не тем Сенькой, которым он восхищался, сидя в подвале. Случайное совпадение. Но Феликс не знал, что на свете бывают другие Сеньки, для него существовал только единственный.
        Услышав такое оскорбление, Дегтярев обрадовался. Теперь все видели, как он обижен. Теперь все понимали, что он вынужден защищаться.
        Дегтярев двумя руками толкнул Феликса в грудь, и тот упал на спину. Феликс все еще улыбался. Но уже и он начал понимать, что так не играют.
        - Ты чего хочешь, Сенька-зараза? - спросил он дружелюбно.
        Именно это дружелюбие окончательно взбесило Дегтярева. Злость его кипела внутри как смола.
        - Зараза?! - заорал Дегтярев. - Я тебе покажу «заразу»!
        Дегтярев замахнулся ногой. Он хотел пнуть лежащего на земле Феликса. Но не успел. В тот же момент он сам полетел на землю. Это Борис, не разбираясь, врезался в него с ходу.
        На лице Дегтярева впервые за весь день появилась усмешка.
        - Двое на одного… - сказал он и вскочил на ноги.
        Дрался Дегтярев не слишком красиво: он пинался, захватывал руки, старался ударить в лицо головой. Борис был слабее, и ему порядочно доставалось. Кроме того, Борис не хотел драться: не было в нем сейчас настоящей злости для драки. Он защитил Феликса, и этого ему было достаточно. Больше всего он боялся, что драку заметит тренер. Наверное, этого боялись и остальные. Они обступили Бориса и Дегтярева кольцом.
        Издали донесся свисток, призывающий ребят на занятия. Дегтярев нехотя остановился.
        - Это тебе задаток, Кулик, - сказал он. - Остальное после получишь.
        Ребята направились к легкоатлетическому сектору. Дегтярев гордо вышагивал впереди. Никто его не догонял, словно никто не хотел идти с ним рядом. Злость пополам с удовлетворением все еще булькала в Дегтяреве. Но он не знал, что именно сейчас, победив, он потерпел поражение. Он не знал, что с этой минуты никто не будет проситься в его команду, что прекратилось уже молчаливое подчинение, что драться больше ему никто не позволит.
        Как уже говорилось, в группе имелись ребята и посильней Дегтярева.
        Борис и Феликс плелись позади. Феликс видел, что Борис не такой, как всегда. Феликс догадывался, что произошло что-то необычное.
        - Теперь я знаю, кого можно бить по лицу, - сказал Феликс.
        - Кого? - машинально спросил Борис, потирая подбородок, куда Дегтярев попал довольно чувствительно.
        - Тебя.
        - Это почему же?
        - Потому что Сенька-зараза бил тебя по лицу.
        - Он не зараза, - сказал Борис. - Он просто Сенька. Хотя и зараза, конечно. А бить он хотел тебя.
        - Со мной он играл.
        - Он хотел бить тебя. А со мной он дрался потому, что я за тебя заступился. Я ведь его первый ударил, вот он и стал драться.
        - Значит, ты - плохой? - спросил Феликс.
        - Нет. Если бы я тебе не помог, он бы тебя избил ни за что. Это называется - заступиться. Это не плохо, а хорошо. Понимаешь?
        - Значит, заступаться и помогать - это одно и то же?
        - Умница, - мрачно сказал Борис, сплевывая красной слюной.
        - Все равно не понимаю, - настаивал Феликс. - Заступаться и помогать - хорошо. Бить - плохо. Почему нужно делать плохо, чтобы сделать хорошо?
        - Ты можешь помолчать хоть полчаса? - спросил Борис.
        - Могу, - согласился Феликс. - Но я буду думать.
        После перерыва Феликс занимался уже не так усердно. Временами он поглядывал то на Бориса, то на Дегтярева; в голове его шла мыслительная работа. Когда занятия кончились и тренеры ушли, Феликс подошел к Борису.
        - Теперь я понимаю, - сказал он. - Сенька совсем не зараза. Он плохой. Он еще хуже той девочки. Он хотел бить меня по лицу. А ты не хотел, чтобы меня били по лицу. Тогда он стал бить тебя.
        - Все правильно, - ответил Борис. - Сегодня я за тебя заступился, завтра - ты за меня.
        - Почему завтра? - спросил Феликс. - Я могу сегодня.
        Феликс подошел к Дегтяреву и, ни слова не говоря, врезал ему кулаком в живот. В лицо он ударить не решился, помня давние наставления Бориса. Дегтяреву, не ожидавшему такого нахальства, ничего не оставалось, как опрокинуться в яму с песком.
        - Сенька, я заступился за Борю, - пояснил Феликс. - Если ты его будешь бить, я еще заступлюсь.
        На Дегтярева было неприятно смотреть. Он скривился от боли, но усмешка снова появилась на его лице. Не человек, а комок злости поднимался на ноги перед Феликсом. Это видели и ребята. Именно поэтому второй драки не получилось. На Дегтярева навалились кучей. Его не били, но кормили песком до тех пор, пока он не успокоился и не перестал кусаться. Затем его оставили в яме и пошли на обед.
        Дегтярев шел позади с камнем в руках. Не доходя столовой, он куда-то исчез и на обед не явился.
        День 7-й
        В это время в Кулеминске
        Пока Борис и Феликс обживались в спортивном лагере, в Кулеминске тоже происходили кое-какие события.
        Алексей Палыч в этих событиях не участвовал: он даже не подозревал, что они совершаются. Он помаленьку принимал экзамены и в первый же свободный день собирался наведаться в лагерь. Алексей Палыч не знал, что вокруг него уже начала сплетаться невидимая сеть. Сеть эту плел кулеминский парикмахер Август Янович.
        Август Янович был человеком вовсе не злым. Наоборот, весь Кулеминск знал его как совершенно безобидного старика. Болтливость его никому не причиняла вреда, а осведомленность даже вошла в поговорку. «Этого и Яныч, наверное, не скажет», - говорили кулеминцы, рассуждая на тему: грибной будет год или нет?
        Август Янович знал почти все, что происходит в Кулеминске. Это и понятно, если учесть, что других парикмахерских в Кулеминске не было. Рано или поздно - раз в месяц или раз в год - кривая жизни приводила каждого кулеминца в кресло Августа Яновича. При этом он с одинаковым успехом работал в мужском и женском зале - тут все зависело от настроения. Если он с утра чувствовал себя бодро, то устраивался в женском зале; если болела поясница, перебирался в мужской: там можно было работать молча.
        В парикмахерской работали и другие мастера, но пожилые кулеминцы, словно по молчаливому сговору, причесывались, стриглись и брились только у Августа Яновича.
        И вот этот вполне безобидный старик в один прекрасный день начал плести сеть, в которой скоро затрепещет, запутается Алексей Палыч.
        Дело в том, что Август Янович имел вторую профессию. По совместительству он был сыщиком. Если точнее, то сыщиком-теоретиком или сыщиком-любителем, кому как больше нравится. Этому занятию он посвятил почти сорок лет. За эти годы он собрал множество книг о шпионах, о загадочных убийствах, о следователях и полицейских инспекторах. Из книг следовал очень простой вывод: если начинать прямо с конца, то можно расследовать все что угодно. Новые книги Август Янович с некоторых пор до конца не дочитывал. Он останавливался перед последней главой, в которой все становится ясным, и начинал рисовать на бумаге кружочки и соединять их линиями. Чем больше линий сходилось к какому-нибудь кружочку, тем подозрительней становилось вписанное в него имя. Иногда таким способом удавалось угадать злодея, и Август Янович тихо радовался и засыпал в хорошем настроении.
        В реальной жизни Август Янович тренировал свой ум на клиентах. Постепенно это вошло у него в привычку.
        - Иван Иванович, вы были на той неделе в городе, - говорил он, намыливая клиенту лицо. - Не дергайтесь, будьте любезны… Раз я говорю, значит, так и есть.
        - Был, - мычал сквозь пену Иван Иванович.
        - Вот видите… Скажу больше: вы заходили к вашей дочери, а внучке вы принесли подарок. Скажу больше: вернулись электричкой… не задирайте подбородочек… электричкой двадцать три сорок. И еще больше скажу… Извините, мыло - не грязь, ничего вашим брюкам не сделается… скажу, что с зятем вы немного поцарапались… Зять у вас ведь не сахар? Так я говорю?
        - Так, - соглашался Иван Иванович. - Но в этот раз как будто…
        - Не спорьте, - прерывал Август Янович. - Что было, то было. Между нами, конечно.
        - Может, и было, - соглашался Иван Иванович, уже забывший, ругались они с мужем дочери в этот раз или нет. - Ну, ты, Яныч, даешь. Тебе бы в милиции работать.
        Секрет такой проницательности Августа Яновича был не слишком сложен. Он заметил свежую стрижку Ивана Ивановича, но знал, что это не его стрижка. Значит, человек ездил в город. В город ему ездить было не к кому, кроме собственной дочери: театрами Иван Иванович не баловался. Из гостей кулеминцы обычно возвращались последней электричкой. К внучке, которую видишь раз в полгода, нормальный человек без подарка не поедет. А что зять был не сахар, об этом давно уже знал Август Янович со слов самого Ивана Ивановича. Не поругаться с таким зятем за целый вечер довольно трудно.
        Итак, как будто все просто.
        Для человека, знающего весь Кулеминск, возможно, и просто. Но при этом ум такого человека должен иметь определенное направление. У Августа Яновича такое направление было.
        Но все началось даже не в парикмахерской. Все началось с разговора между Анной Максимовной и Ефросиньей Дмитриевной.
        Ефросинья Дмитриевна работала на двух работах. Закончив убирать в школе, она направлялась в больницу, чтобы вечером, без помех, наводить чистоту в отделении неврозов.
        «Нервных» она жалела. Иногда она даже приносила им домашние лепешки, считая, что казенная пища и здоровых может свести в могилу. «Нервные», растолстевшие от безделья, от передач из дому, объевшиеся апельсинами, которые родня приносила чуть ли не мешками, лепешки съедали из вежливости. Но Ефросинью Дмитриевну они уважали, делали вид, что ходят по струнке, и это ей нравилось.
        А поздним вечером, когда больные уже спали, между двумя женщинами иногда возникала беседа. Вот как выглядела та часть беседы, которая имеет отношение к делу.
        - Пора и тебе ложиться, - сказала Ефросинья Дмитриевна, собираясь уходить.
        - Только здесь и поспать, - согласилась Анна Максимовна. - Дома бы не дали. Закричит - все равно я вставай. Кричит он у нее что-то много. Руки, что ли, у нее какие-то не материнские…
        - Молодая еще.
        - Не в том дело. Меня-то ведь тоже этому не в школе учили. Сама научилась. Некогда ей. Утром убегает - кусок изо рта торчит. Вечером прибежит - за чертежи садится. А муж ее летает…
        - Сам-то помогает хоть малость?
        - Сам-то? Да он не отказывается. А и от него толку немного. В последнее время еще и чудить стал.
        - Это как же? - Ефросинья Дмитриевна замерла. В этот момент она была похожа на одно большое ухо.
        - Как будто характером изменился. Раньше у него легкий был характер, а теперь нервный какой-то ходит, озабоченный. Продукты из дома зачем-то унес. Ну, унес, и бог с ним. Но ведь и сказать можно: взял, мол, для того-то и того-то. А он не говорит… Мне бы и ни к чему, да тут как раз Клавдия из овощного сказала: говорит, интересовался, чем ребенка кормить.
        - Внука, что ли?
        - В том-то и загвоздка, что не внука. Андрюшка от него не берет, капризничает. Я подумала было: какой-то другой ребенок у него есть… А потом рукой махнула. В его-то годы…
        Перед глазами Ефросиньи Дмитриевны снова возник светящийся силуэт, окаймленный синенькими иголочками. Силуэт - теперь это стало ясно - напоминал мальчишескую фигуру. Подвал был заперт на замок. Хозяином подвала был Алексей Палыч.
        Ефросинью Дмитриевну так и подмывало - взять и все выложить Анне Максимовне. Та, конечно, сразу помчится в подвал… А вдруг там уже нет ничего? Жена с мужем всегда помирятся, а вот ей напраслины не простят. Тогда - конец задушевным беседам.
        - Не думай ты, Анюта, ни об чем таком, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - Он по вечерам в подвале своем пропадает. С ним - Куликов Борька. Мастерят чего-то… Но, если хочешь, я разузнаю…
        - Не надо, - вздохнула Анна Максимовна, - не мешайся ты в это дело. Это дело семейное.
        - Ну, ну, - согласилась Ефросинья Дмитриевна. - Я и говорю… Ты отдыхай, я пойду.
        Ефросинья Дмитриевна ушла. Но сосуд был уже переполнен. То, что наполняло его, должно было пролиться. И пролилось. На другой же день.
        На другое утро пошел второй день лагерной жизни Бориса и Феликса. В это утро Ефросинья Дмитриевна привела в парикмахерскую своего племянника.
        - Ты, Август Яныч, стриги, не жалей - лето теперь, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - Но челочку нам оставь.
        - Будет челочка, - пообещал Август Янович, проводя электрической машинкой по затылку. - Не щекотно, молодой человек?
        - Не-а, - ответил молодой человек, - зуждит только сильно.
        Ефросинья Дмитриевна присела на свободное соседнее кресло.
        - С него, как с худой овцы, шерсти на копейку, - сказала Ефросинья Дмитриевна. - А вот баловства на рупь.
        - Ничего, шерсть отрастет. У молодого человека волос хороший, мягкий. Такой волос обрабатывать легко. А бывает, знаете, волос ломкий, сухой. Проведешь, к примеру, расческой, а из него током бьет.
        - Это как же током? - удивилась Ефросинья Дмитриевна.
        - Искры такие голубенькие.
        - Голубенькие, как иголочки?
        - Совершенно справедливо, - подтвердил парикмахер. - Именно - как иголочки. Из этого я могу сделать вывод, что вы, Ефросинья Дмитриевна, тоже имеете дело с электричеством. И даже догадываюсь - откуда. Не советую вам носить всякие капроны-нейлоны. Они буквально пропитаны электричеством. Я вам скажу больше: вы лично носите синтетику. Так я говорю?
        Но Ефросинья Дмитриевна уже не слушала парикмахера. В мыслях ее мерцали голубенькие иголочки.
        - Август Яныч, - спросила она, - ты Алексея Палыча знаешь, учителя?
        - Как самого себя, - ответил парикмахер. - Волос у него богатый, с таким волосом можно жить. Иметь в таком возрасте такой волос - редкость по теперешним временам. Скажу больше…
        - Погоди, погоди… Ты меня не сбивай. Скажи - был ты на днях у нас в школе? Не запирали тебя в подвале? Не стриг ты там кого?
        Вопросы, конечно, странные, но странности человеческие как раз и были второй профессией Августа Яновича.
        - Я вам скажу больше, - ответил тот, - я не сомневаюсь, что у вас в подвале кого-то стригут. Но я там не был. Тем более меня не запирали. А в чем дело?
        Ефросинья Дмитриевна не могла более сдерживаться. Август Янович всегда вызывал у нее доверие. И не у нее одной. Парикмахер, если он хороший парикмахер, должен не только уметь стричь, но и уметь слушать. Август Янович был хорошим парикмахером. Ефросинья Дмитриевна рассказала ему о том, что увидела в темном подвале, и о том, что узнала вчера в больнице.
        - Забирайте вашего молодого человека, - сказал Август Янович, выслушав все до конца. - С вас пятнадцать копеек.
        - А больше ты ничего не скажешь?
        - А что тут можно сказать? - равнодушно ответил парикмахер. - Первое вам просто показалось. Скажу больше: вы в тот день сильно устали. Что касается продуктов и сведений уважаемой Клавдии Петровны, то, с одной стороны, это не мое дело, а с другой стороны, Клавдия Петровна иногда может преувеличить.
        - Трепло она, Клавка, это ты верно сказал, - согласилась Ефросинья Дмитриевна. - А уж устаю - наутро ноги не ходят. Одна на всю школу. Значит, говоришь, почудилось?
        - Абсолютно. Как говорится, преступление, которое не состоялось.
        - Ну и ладно, - вздохнула Ефросинья Дмитриевна, почуяв вдруг облегчение. Одной заботой у нее стало меньше.
        Август Янович с удовольствием принял эту заботу на себя. Он чувствовал, что наклевывается приятная работенка.
        Август Янович взял чистый кассовый лист и на обратной его стороне нарисовал четыре кружочка. В большом кружке он поместил буквы «А. П.», в остальных трех написал по очереди: «пр. пр.» (пропажа продуктов), «п. в п.?» (посторонний в подвале?) и «Б. К. - с?» (Борис Куликов - соучастник?). Затем три малых кружка были соединены линиями с большим. Для начала получилось неплохо: сразу три линии протянулись к Алексею Палычу. Главная персона как будто вырисовывалась. Подумав, парикмахер кружочек «пр. пр.» соединил пунктирной линией с кружочком «п. в п.?». Теперь «п. в п.?», хоть и под вопросом, соединялся с остальными уже двумя линиями. Нутром закоренелого сыщика Август Янович чувствовал, что все дело в этом «п. в. п.?». Если его нет, то нет и загадки. Но начинать с абсолютно неизвестной величины было бессмысленно. Не было ни книги, ни последней главы. Главу эту нужно еще создать.
        Логика подсказывала, что начинать нужно с Алексея Палыча. Вообще говоря, парикмахер не особенно торопился. Время у него имелось. Но в тот день время двигалось ему навстречу.
        Часа через два после ухода Ефросиньи Дмитриевны в парикмахерскую зашла учительница английского языка. В любой другой день Август Янович сделал бы ей прическу и отпустил с миром. Но с сегодняшнего дня все связанное с Алексеем Палычем стало особенно важным для парикмахера.
        - Елена Сергеевна, - любезно сказал Август Янович, - для вас, как для старой клиентки, я сделаю все возможное. Скажу больше: и невозможное тоже.
        Учительница погрозила ему пальцем.
        - Вы хотите сказать, Август Янович, не для старой, а для давнишней клиентки.
        - Мадам, - развел парикмахер руками, - не вам бы об этом говорить. Если я сделаю вас на двадцать лет моложе, вы превратитесь в грудного ребенка.
        В свои пятьдесят лет Елена Сергеевна, разумеется, знала цену таким комплиментам. Но это вовсе не означало, что она должна эти комплименты оспаривать.
        - Август Янович, - сказала Елена Сергеевна, - сегодня я принимала экзамены. К нам приезжала инспекторша из города. У нее была прическа… Я обратила внимание - как она головой ни вертела, волосы всегда укладывались на место. Вы считаете, мне такую можно носить?
        - Сессун, - ответил парикмахер. - Разумеется, можно. Это прическа идет абсолютно всем. Правда, ее нет в нашем прейскуранте… Но для вас… Придется посидеть часа полтора. Прошу вас, не скучайте. Рассказывайте…
        - О чем же рассказывать? Вы ведь и так все знаете.
        - Далеко не все. Расскажите, например, о… наклоните головку вперед… о вашей школе… о ваших учениках… пожалуйста, не шевелитесь - у меня в руках ножницы… о ваших коллегах…
        - Что же школа… - вздохнула Елена Сергеевна. - С каждым годом становится все труднее. И нам и ученикам. Мне кажется, что в наше время было гораздо легче учиться.
        - В наше время мы имели время для «чижика», я уж не говорю о «казаках-разбойниках», - сказал Август Янович. - Теперешняя школа - тихий ужас. У нас уже не дети, у нас сплошные академики.
        - Это с одной стороны. А с другой, ни у одного учителя нет полной успеваемости.
        - Даже у Алексея Палыча? - невинно спросил парикмахер.
        - У Алексея Палыча? - повторила Елена Сергеевна. - Не знаю, я давно его не видела.
        - И я тоже. Уж не заболел ли он?
        - Не думаю. Не слышала… Впрочем, я ошиблась, я на днях видела его в магазине.
        - Интересно, что можно купить в Кулеминске в магазине? - иронически спросил парикмахер. - Надеюсь, не красную икру?
        - Нет, я видела его в промтоварном. На Старом Разъезде.
        - Представляю, что можно купить на Старом Разъезде! - продолжал актерствовать Август Янович. - Надеюсь, не дубленку? Тогда, извините, я вас бросаю и бегу на Старый Разъезд.
        - Не угадали, - улыбнулась Елена Сергеевна. - Но - близко. Он купил прекрасный джинсовый костюм.
        - Прекрасный джинсовый костюм, - забормотал как бы про себя Август Янович. - На Старом Разъезде… Представляю - шестидесятый размер, пятый рост. Прошу вас, не говорите мне ничего. Знаю я Старый Разъезд. Работал я два года на Старом Разъезде.
        - Что-то у вас сегодня настроение скептическое, Август Янович. Очень миленький мальчиковый костюм. Сорок второй размер. Я купила себе точно такой же для младшего.
        - Будет скептическое, - продолжал бормотать Август Янович. - Люди покупают джинсовые костюмы, людям везет. Один покупает для младшего сына, другой для… - И Август Янович застыл с поднятыми ножницами, ожидая подсказки.
        - Я не знаю, для кого он купил, - сказала Елена Сергеевна. - Как будто в семье у них нет подростков. Может быть, он купил в запас…
        - Теперь модно покупать в запас, - весело сказал парикмахер. - Некоторые покупают в запас даже прически. Я имею в виду парики. Впрочем, это неважно. Посмотрите в зеркало, Елена Сергеевна. Посмотрите, что получается!
        Клиентка и парикмахер беседовали еще больше получаса, но этот разговор не имеет уже значения. Джинсовый костюм оказался важнейшей уликой, попавшей в копилку Августа Яновича. В кружочке «п. в п.?» вопрос был зачеркнут: в существовании таинственного подростка не было теперь никаких сомнений.
        Но неугомонный старик на этом не успокоился…
        Закончив смену, Август Янович направился в обход магазинов. Он понимал, что Алексей Палыч не может ездить за каждой покупкой на Старый Разъезд. Где-то должна была выскочить еще ниточка.
        В хозяйственном магазине у прилавка стоял народ, и поэтому следовало вести себя осторожнее. Август Янович долго вертел в руках топорище. Наконец у прилавка стало посвободнее.
        - Хорошие у вас топорища, березовые, - сказал он продавцу вполголоса.
        - У нас все хорошее.
        - Мне посоветовали купить именно у вас. И знаете кто? Алексей Палыч Мухин, учитель, - с дьявольской хитростью сказал парикмахер.
        - Ну, - безразлично сказал продавец, - берете?
        - Вот только я забыл, когда это было. Алексей Палыч к вам заходил, кажется…
        - Мы у покупателей документов не спрашиваем. Берете?
        Продавец был явно не кулеминец. Август Янович заплатил сорок копеек, вышел из магазина и бросил топорище в канаву.
        Продуктовый ларек, молочный и мясной магазины новых открытий не принесли. Но в магазине промтоваров неожиданно повезло.
        Август Янович уже перестал надеяться и потому спросил грубо и прямо:
        - Алексей Палыч у вас был?
        Продавщица стриглась у Августа Яновича и потому ответила прямо, но не грубо:
        - Сегодня - нет. Но на днях заходил.
        - Да, да… - «вспомнил» парикмахер. - Он искал ботинки для мальчика.
        - Насчет ботинок не знаю, а кеды он купил.
        - Это он для себя, - небрежно сказал Август Янович. - У нас с ним нога одинаковая - сорок первый.
        - Тридцать седьмой, - уточнила продавщица. - Сорок первого у нас с Нового года не было.
        Август Янович вышел из магазина вприпрыжку. Все сходилось в одну точку, как на глобусе.
        Напротив магазина находилась сберкасса. Август Янович не собирался в нее заходить. Но тут он подумал, что джинсовый костюм, кеды и кое-что, конечно, еще - это деньги. И деньги немалые, их с получки не утаишь. Со сберкнижки тоже не очень-то возьмешь: жена узнает. Но, возможно, Алексей Палыч был в безвыходном положении?
        - Шурочка, - произнес парикмахер, любезно пошевеливая усиками, - не снимал ли Алексей Палыч энную сумму со своей книжки, чтобы одолжить ее мне? Он обещал, но что-то не приходит. А я не решаюсь ему напоминать. Если не снимал, то я займу в другом месте.
        - Август Янович, у нас тайна вклада охраняется законом, - кокетливо сказала Шурочка. - Вы задаете невозможный вопрос.
        Кассирша оказалась в положении довольно сложном: с одной стороны, она когда-то училась у Алексея Палыча, с другой - носила сессун от Августа Яновича.
        - Я вас понимаю, - вздохнул парикмахер. - Я вас тем более понимаю, что мне тоже иногда приходится нарушать инструкции. Например, делать прически, которых нет в прейскуранте…
        Шурочка тоже вздохнула. Намек был достаточно ясен. Август Янович не осмелился настаивать, но вздохнул еще раз. И опять Шурочка ответила ему сочувственным вздохом. Когда же стеклянная перегородка слегка затуманилась от взаимных вздохов, Шурочка решилась:
        - Я вам скажу, брал или не брал, но не скажу сколько, - Шурочка достала из кармана счет Алексея Палыча и засмеялась. - Я даже скажу сколько. За последние полтора года счет Алексея Палыча не менялся. На нем один рубль двадцать две копейки.
        - Благодарю вас, Шурочка. Очевидно, деньги у него дома. Я буду ждать. Вас я всегда рад видеть в своем кресле.
        Парикмахер направился к выходу и вздрогнул, когда в спину его воткнулась стрела дополнительной информации.
        - Два дня назад он вносил деньги. Не на книжку, а на счет спортлагеря.
        - Это уже неважно, - сказал Август Янович. - До свидания, Шурочка.
        Август Янович был одинок. Никто не ждал его дома. Никто не видел, как неугомонный старик до двух часов ночи рисовал на кассовом листе кружочки и вычерчивал линии. Иные линии были прямыми и сплошными, иные извилистыми и пунктирными. Все вместе было похоже на паутину, в центре которой вместо паука сидел кружочек с буквами «А. П.».
        Вот какая карусель завертелась в Кулеминске благодаря неугомонному Августу Яновичу; но, в отличие от настоящей карусели, она пока вращалась без музыки. Ничего, скоро будет и музыка…
        День 8-й
        Испытание искусством
        Шел третий день пребывания Феликса в спортивном лагере.
        Феликса и Бориса видели только вдвоем. Из этого можно было понять, что они большие друзья. Те, кто помнил историю с пузырями и видел нападение Феликса на Дегтярева, считали даже его главным из них двоих. Но никто проникнуть в их компанию не пытался. Парочка держалась особняком, это было видно.
        Лишь один Борис замечал, как меняется Феликс. Какая-то невидимая работа шла у него внутри. Он подчинялся Борису, но уже стремился к самостоятельности. Он догадывался, что не с Бориса начинается мир и не Борисом заканчивается. Его все больше интересовали другие ребята, особенно девочки.
        Но жизненный опыт Феликса был еще слишком мал. Он не знал забавных историй, а пузыри пускать ему запретили. Он не знал, как еще заставить девочек засмеяться, а потому молча, но упорно разглядывал их за столом, забывая о еде.
        Девочки, разумеется, все это замечали. Девочкам было иногда даже слегка неловко, несмотря на их закаленность. Взгляд этого мальчишки просто кричал о… Впрочем, о чем могут кричать взгляды мальчишек, девочки не догадывались, они знали об этом совершенно точно.
        На третий день девочки поняли, что Феликс их чем-то интересует. Не в том вовсе смысле, о каком могут подумать иные. Они видели, что Феликс отличается от других, но не могли понять точно, чем именно. Феликс интересовал их, как ребус.
        Впрочем, у нас, на Земле, когда девочки начинают разгадывать такие ребусы, тут не так уж далеко и до того самого смысла.
        Но одно дело - интересоваться, а другое - как проявлять интерес.
        Девочки держали Феликса в черном теле.
        - Ну что ты на меня смотришь? - сказала Феликсу девочка с косичками. - У меня даже суп в горле застрял. Ты не можешь смотреть в другую сторону?
        - Могу, - ответил Феликс. - Но мне хочется смотреть на вас.
        Вот в этом и заключалась странность Феликса - то, что нормальные люди обычно пытаются скрыть, он говорил прямо. Бывают, конечно, люди, которые умеют острить с серьезными лицами. Но Феликс говорил правду. Это было совершенно ясно. Нельзя сказать, что девочки были в восторге от такой прямоты. Но скажем так: противно им тоже не было.
        Девочка с длинными волосами была не столь красива, как ее подруга. Поэтому жизнь приучила ее думать немного быстрее. Она первая поняла, что Феликс может выпалить и не такое. Она сообразила, что на тему, кто кому нравится, Феликсу нельзя задавать прямых вопросов. Кроме того, она первая осознала свою власть.
        - Ешь, - сказала она. - И не мешай нам обедать.
        Феликс послушно принялся за еду. Но длилось это недолго. Молчащий Феликс тоже почему-то не устраивал девочек.
        - Твой друг всегда такой молчаливый? - спросила Бориса девочка с длинными волосами. На Феликса при этом она не смотрела.
        - Всегда, - коротко ответил Борис.
        - Почему?
        - А тебе-то что?
        Девочки к грубостям не привыкли. Кроме того, они умели за себя постоять.
        - Оставь ты его в покое, - сказала девочка с косичками. - Разве ты не видишь, что он из деревни.
        - А ты прямо из Москвы? - огрызнулся Борис. Он понимал, что лучше бы промолчать. Но ведь и у кулеминцев есть свое самолюбие. Кроме того, Борис невзлюбил девочек с самого начала за то, что они прямо-таки излучали спортивное мастерство.
        - Мы не из Москвы, - небрежно ответили Борису. - В Москву мы поедем только в июле, на первенство СССР.
        - Смотри, не займи случайно первое место, - съехидничал Борис.
        - Первое не занять, - сообщили Борису с таким смирением, что ему захотелось слегка врезать девочке ногой по ее спортивной коленке. - Разве что третье, в крайнем случае - второе.
        Девочки не знали, чем озабочен Борис. С первой встречи за столом он показался им угрюмым и молчаливым. Такие ребята девочек не интересовали. Слова «первенство СССР» и «второе место» были адресованы Феликсу. Но Феликса они не сразили по вполне понятной причине. Феликс продолжал молчать. Это было уже похоже на оскорбление.
        - Пойдем, Тома, - сказала девочка с косичками. - Вообще-то, не плохо было бы пересесть за другой столик… Как ты думаешь?
        - Можно пересесть… - согласилась подруга, растягивая слова и давая тем самым время Феликсу осознать их ужасный смысл.
        Феликс осознал.
        - Не нужно пересаживаться, - с испугом сказал Феликс.
        Испуг был отмечен не без удовольствия. Девочки и не ожидали столь быстрой победы. Впрочем, для чего нужна им эта победа, они и сами не знали. Просто так, победа ради победы. А ведь девочки рисковали: даже очень спортивным девочкам не разрешают менять столы без причины. Что, если бы их не попросили остаться?
        Но девочкам и этого показалось мало. Им хотелось еще и прищемить нос Борису. Сам по себе Борис был нужен им не больше, чем стул, на котором он сидел. Но девочки привыкли быть первыми на финише любого забега.
        - Можно и не пересаживаться… - согласилась девочка с длинными волосами. - Но мы боимся, что надоели твоему другу, - добавила Тома. - Верно, Ира?
        - Да, - подтвердила Ира. - Я просто ужасно его боюсь.
        Девочки хорошо понимали друг друга. Не сговариваясь, они разыгрывали спектакль на тему «укрощение нахала». Феликс принимал все за чистую монету.
        - Девочки не могут надоесть, - твердо сказал Феликс. - Девочки лучше всех.
        - Даже лучше твоего друга?
        - Моего друга? - Феликс заколебался. - Я не знаю… Боря, наверное, знает. Боря, они лучше тебя?
        Борису уступать не хотелось. Но он понимал, что спектакль этот можно прекратить только одним способом: выдать девочкам то, чего они добивались.
        - Они лучше, - сказал Борис. - Они умнее. Они даже толще.
        Девочки остались довольны. Им только не понравилось замечание о толщине.
        Но Феликс, со своим стремлением к справедливости, тут же объяснил Борису, что девочки толще, если их взять вместе; по отдельности они намного тоньше Бориса.
        На этом девочки успокоились. Они удалились вполне довольные. Борис набросился на Феликса:
        - Я тебе разве говорил, что девочки лучше всех?
        - Ты не говорил. Я сам так думаю. Ты мне утром говорил: думай больше сам. Я стал думать сам и увидел, что понимаю больше, чем ты мне рассказываешь.
        - Думай, что хочешь. Не обязательно вслух говорить. Они надо мной смеются, а ты им поддакиваешь.
        - Они не смеялись, они даже не улыбались.
        - Не обязательно, когда смеются, рот разевают. Можно говорить одно, а думать другое.
        - А что они думали, когда говорили? - спросил Феликс.
        - Это ты пойди у них спроси.
        - Сейчас пойду. - Феликс охотно поднялся со стула, но Борис дернул его за руку.
        - Сядь! Когда я говорил «пойди спроси», я вовсе не хотел, чтобы ты пошел и спросил. Я хотел сказать, что не знаю, о чем они думали.
        - Почему ты тогда так не сказал?
        - Я тебе уже объяснял: не всегда говорят то, что думают.
        - А что важнее? - спросил Феликс.
        Вопрос, заданный Феликсом, был не так уж и глуп. Сам Борис перед собой никогда таких вопросов не ставил.
        - Наверное, важнее, что думают… - неуверенно сказал Борис. - Но говорить все нельзя. Если все будут знать, что думают другие, то…
        Борис остановился. Феликс ждал.
        - …то просто жуть какая-то получается! Тогда ни с одним дураком нельзя разговаривать! Придется говорить ему, что он дурак!
        - А зачем с ним разговаривать?
        - Тоже верно… - засомневался Борис. - Как будто незачем. Слушай, Феликс, у тебя нет вопросов полегче?
        - Пока нет, - сказал Феликс. - Но теперь я понимаю: девочкам ты говорил не то, что думал. Ты не считаешь, что они умнее, лучше и толще.
        - А они совсем меня не боятся, хоть и говорили…
        - Все это не понятно, - сказал Феликс. - Но я буду думать и скоро пойму. Я всегда говорю то, что думаю. Мне надо знать, хорошо это или плохо.
        - Когда узнаешь, скажи мне, - усмехнулся Борис. - Будет просто здорово, если ты разберешься в этом деле.
        Выходя из столовой, Борис решил, что не так уж и страшно, если Феликс получит больше самостоятельности. Рассказать о своем космическом происхождении он не мог, потому что сам ничего об этом не знал. А странные его вопросы и замечания не говорили ни о чем, кроме странности. Человек немного «с приветом», не более.
        После обеда Феликс исчез.
        Борис оставил его на несколько минут. Он побежал к почтовому ящику - опустить письмо для Алексея Палыча. Когда он вернулся, Феликса не было.
        Борис обегал весь лагерь: футбольная площадка - там играли, но без Феликса; стадион - пусто; баскетбольная и городошная площадка - кто угодно, кроме Феликса; спальня, столовая, гимнастический городок - безрезультатно…
        Борис уже подумал, что Феликса «отозвали», и ему вдруг стало не по себе.
        Пока Феликс маячил рядом, все время приходилось быть настороже и ждать неприятностей. Но вот его не стало - и что-то ушло вместе с ним. Может быть, так казалось, потому что в жизни Бориса еще не было человека, которого можно назвать другом.
        Борис начал второй круг поисков…
        А с Феликсом ничего страшного не случилось. Его увела библиотекарша Лилия Николаевна, или просто Лиля. Сегодня утром в столовой она объявила, что после обеда в клубе состоится сбор желающих участвовать в самодеятельности. Но погода стояла прекрасная, каникулы только что начались, и ни у кого не было желания что-то разучивать. Научились уже за зиму до тошноты.
        Никто не пришел. Заведующий клубом нервничал. С утра он находился в творческом настроении - ему хотелось творить искусство немедленно. Он послал Лилю на поиски артистов. Лиля старалась, но ей никого не удалось завербовать, кроме Феликса. Феликс согласился сразу. Он не все понял в словах Лили, но там было слово «игра».
        Заведующего клубом звали Марком Морковкиным. Так, во всяком случае, его звала мама. В мире искусства он носил другое, более звучное имя: Вениамин Веньяминов, а для друзей просто Вен-Вен. В куле-минском Дворце культуры он руководил вокально-инструментальным ансамблем, исполнявшим знаменитую песню:
        Я иду к тебе, бе-бе-бе,
        Ты идешь ко мне, ме-ме-ме…
        Музыку и слова этой песни сочинил сам Вен-Вен, из чего можно понять, что он являлся композитором и поэтом.
        В Кулеминске Вен-Вен был человеком известным. Но слава его была, так сказать, вечерняя. Те, кто ходил на концерты его ансамбля, мечтали хоть раз пожать ему руку. «Дневные» кулеминцы его не знали. А он мечтал о всеобщей славе. Для этого Вен-Вен решил создать театр, пусть какой-нибудь плохонький, например - детский.
        Он прочитал несколько детских книг и пьес. Они показались слишком простыми. Впечатление было такое, будто их написали люди с детскими мозгами: что, значит, видят, о том, значит, и пишут. Это показалось несовременным. Вен-Вен не мальчик, он знал: в современной пьесе смысл нужно прятать так глубоко, чтобы ни один зритель не мог до него донырнуть с первой попытки. Если, например, на сцене появляется заяц и говорит о том, что ему снился волк, то это означает, что зайцу хотелось бы стать медведем.
        Вен-Вен сам написал пьесу, с помощью которой собирался перевернуть детский театр. Вен-Вен не догадался, что совершает обычную ошибку обычных начинающих гениев - первым делом они стараются что-нибудь перевернуть. Весь мир кажется им стоящим «не так». При этом они не замечают, что это происходит оттого, что они сами пока еще стоят вверх ногами.
        Пьесу Вен-Вен написал легко, за три недели. Ему не терпелось ее поставить. Но на лето кулеминский зритель разъезжался по лагерям, и Вен-Вен отправился в погоню за зрителем.
        - И всё? - спросил Вен-Вен, когда в зрительном зале появились Лиля и Феликс.
        - А что я могу сделать? - виновато сказала Лиля. - Они не хотят. Не могу я каждого тащить за руку.
        - Запомни, Лиля, - строго заметил Вен-Вен, - в искусство никого не тащат за шиворот. Это моя ошибка - не нужно было ехать в спортивный лагерь. В обычном от желающих отбоя бы не было. Но здесь единственная сцена под крышей…
        Вен-Вен скептически оглядел Феликса. Уже с утра он настроился на многолюдную репетицию, на распределение ролей, на выявление талантов, на читку своей пьесы, на свои мудрые и точные замечания режиссера. И уже - в мыслях - ребята с восторгом спросили его, чья это пьеса, и - в тех же мыслях - он скромно ничего не ответил, но ребята все узнали от Лили.
        Теперь же перед Вен-Веном стоял длинноногий мальчишка в джинсовом костюме. Правда, смотрел он на Вен-Вена с почтением, и это понравилось.
        - Подойди ко мне, - промолвил Вен-Вен.
        Феликс подошел и остановился у эстрады, глядя снизу вверх на Вен-Вена и соображая, чем будет с ним заниматься этот тренер.
        - Ты когда-нибудь играл? - Вен-Вен смотрел на Феликса внимательно, проницательно, с дружеской суровостью, со скрытой теплотой.
        От такого взгляда утаить ничего было невозможно.
        Тут следует заметить, что в эту минуту Вен-Вен уже начал репетировать. Сейчас он видел себя в помещении совсем другого театра. Он репетировал свое будущее.
        - Играл, - сказал Феликс. - А ты?
        - Кого ты мне привела, несчастная? - спросил Вен-Вен, не глядя на Лилю.
        Лиля всполошилась. Она подбежала к Феликсу и дернула его за руку.
        - Мальчик, ты разве забыл, что взрослых зовут на «вы»?
        - Я не знал, что он взрослый, - сказал Феликс, - я буду говорить «вы».
        Вен-Вену было двадцать три года, выглядел он моложе, что было слегка обидно.
        - Вон, - сказал Вен-Вен, не повышая голоса.
        Феликсу это слово было уже знакомо. Молча направился он к двери. Покорность его понравилась режиссеру.
        - Стой, - приказал Вен-Вен. - Подойди сюда.
        Феликс опять подошел к эстраде.
        - Кого ты играл?
        Феликс не знал, что на свете существует театр. Для него играть можно было не «кого», а «во что». Не знал он и о существовании падежей. Но из практики Феликс уже понял, что в разговоре одно слово подчиняется другому.
        - Я играл футбола, - сказал Феликс, стараясь говорить так же неправильно, как и Вен-Вен.
        - Юмор? - спросил Вен-Вен, покачиваясь с носков на пятки и обратно. - Юмор - это хорошо. Если, конечно, он глубоко скрыт… Поднимайся сюда, бери вон тот стул, садись и слушай. Лиля, ты тоже перебирайся поближе.
        Феликс послушно выполнил указание режиссера. Вен-Вен достал из заднего кармана джинсов свернутую в трубочку тетрадь, уселся и сказал Феликсу:
        - Слушай внимательно. Реплики потом. Я прочту небольшой отрывок, а ты попробуй представить себя на месте героев. О чем они думают? Чего они хотят? Больше пока от тебя ничего не требуется. Лиля, ты тоже постарайся реагировать.
        - Я слушаю, Вен-Вен, - отозвалась Лиля и покорно замерла рядом с Феликсом.
        Лиле исполнилось восемнадцать лет. Самым крупным артистом, которого она видела не по телевизору, был Вен-Вен. Она была влюблена.
        - Итак, - сказал Вен-Вен, - в отрывке этом действуют только три персонажа. Как их зовут и все остальное будет ясно из текста.
        И Вен-Вен, положив ногу на ногу, начал читать:
        . . . . . . .
        Небольшой современный двор большого современного дома в четырнадцать этажей. Действие происходит по вертикали. Откуда-то доносится музыка. Возможно, играют ¦Болеро» Равеля. Возможно, нет. Но скорее всего - «Болеро». Да, кажется, «Болеро». Теперь уже явственно слышится «Болеро». Оно самое.
        КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН (высовываясь из окна тринадцатого этажа). Эй, кто там есть?
        ОЛЯ МАМОЧКИНА (из окна второго этажа). Птицы, птицы, не пролетайте мимо.
        ПОЛЯ ЧЕЧЕТКИНА (в лифте, поет). Та-ра-ри-ра-ра, та-ра-ри-ра-ра…
        КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН. Неужели там нет никого?
        ОЛЯ МАМОЧКИНА. Звездочка, звездочка, не прячься за горизонт.
        Поля уже на первом этаже. Молча выходит из лифта. В руках у нее коньки.
        КОЛЯ ЗВЕЗДОЧКИН. Значит, нет никого. Значит, мне опять показалось. (Прыгает вниз с подоконника.)
        . . . . . . .
        Вен-Вен остановился и пытливо оглядел слушателей.
        - Ну? - спросил он.
        Феликс молчал. Лиля слегка покраснела. Ей очень хотелось сказать приятное автору, но она не знала, что именно нужно хвалить.
        - Настроение в сцене есть?
        - Есть! - обрадовалась Лиля подсказке. - Настроения просто много. Очень!
        - Тут все дело в настроении, - сказал Вен-Вен. - Ведь почему Оля обращается к птицам?
        - Она хочет их покормить, - догадалась Лиля.
        - Это дело десятое, - нахмурился Вен-Вен. - Можно кормить, а можно и нет. Может вообще не быть никаких птиц. У Оли трагедия в семье. У нее ушел папа. А потом от нее ушла мама. Осталась одна бабушка, да и та глухая. Оля дико одинока, ей не с кем поговорить. Это же совершенно ясно из текста. Она дошла до отчаяния, она готова разговаривать с кем угодно, хоть с птицами, хоть со звездой. Вот в чем смысл ее обращения к птицам.
        - А куда ушли папа и мама? - спросила Лиля.
        - Это дело десятое, - сказал Вен-Вен уже с легким раздражением. - Ну, пускай в кино. Какая разница? Важно, что они, все эти ребята, дико одиноки. Их разделяют этажи современных построек. Они ищут друг друга и не могут найти. Это мир без друзей. Коля хочет поделиться с кем-нибудь своей радостью - он сегодня получил три пятерки. Но и он зверски одинок. Его никто не слышит: каждый уединился в своей квартире. Вот в чем смысл. Даже веселая Поля… Она только хочет казаться веселой. На самом деле ей жутко тоскливо. Она поет, чтобы скрыть свою тоску. Но при этом все трое - мужественные ребята. Они переваривают свою боль в себе. Они глубоко чувствуют, но скупы на слова. Разве это не понятно? Впрочем, если есть замечания, я с удовольствием выслушаю.
        - Замечаний у меня нет, - сказала Лиля.
        - Нет, ты уж давай, - настаивал Вен-Вен, - не может быть, чтобы все было так уж гладко. Я, понимаешь ли, пока не Шекспир.
        - Один маленький вопрос… - решилась Лиля.
        - Ради бога, хоть десять.
        - Окна у всех открыты… Значит, это весна или лето?
        - Конец весны. Уже тепло, но еще учатся. Не забывай о том, что Коля получил три пятерки.
        - Почему же тогда коньки?
        - Это абсолютно ясно. Поля занимается фигурным катанием на искусственном льду. Она не просто несет коньки. Она несет их так… Ну, это, конечно, надо сыграть… Она несет их так, что зрителям становится абсолютно понятно, что ее только вчера исключили из секции. Она идет, не нужная никому, с не нужными ей коньками. Но она поет. В этом ее трагедия. Впрочем, это абсолютно ясно из текста.
        - Теперь все понятно, Вен-Вен. Только мне жалко Колю.
        - И мне жалко, - вздохнул Вен-Вен. - Но в этом его трагедия.
        - А ты не можешь написать так, чтобы он не разбился?
        - Кто тебе сказал, что он разбился? - нахмурился Вен-Вен.
        - Но ведь он спрыгнул с тринадцатого этажа, - робко заметила Лиля.
        - Дура, - сказал Вен-Вен. - Он не во двор спрыгнул, а в комнату. В пу-сту-ю комнату! В этом его трагедия.
        Феликс сидел молча. Он уже понял, что эта игра не для него.
        - Ну, а ты что понял? - обратился к нему Вен-Вен. - Кто тебе больше понравился?
        - Оля, - сказал Феликс.
        - Почему?
        - Она меньше говорит.
        - Где-то ты прав, старик, - сказал он. - Чем меньше слов, тем труднее сыграть характер. Тут все, понимаешь, держится на настроении. Но для Оли мы подыщем настоящую девочку. А как тебе понравились остальные ребята?
        - Никак.
        - Это почему же? - с недоумением спросил Вен-Вен.
        - Они говорят не то, что думают.
        - Но, старик, - сказал Вен-Вен со средним раздражением, - так и должно быть. Ты представь себе, что живешь в таком же доме. Вы все жутко одиноки, вы стремитесь друг к другу. Но вас разделяют этажи. Неужели ты пойдешь на чужой этаж, постучишь в чужую дверь и скажешь: «Приходите ко мне»?
        - Пойду, - ответил Феликс. - А если меня исключат из секции, я не буду петь «та-ра-ри-ра-ра».
        - Вон! - сказал Вен-Вен.
        На этот раз никто Феликса не остановил. А разгневанный Вен-Вен так никогда и не узнал, что провел сегодня лучшую в своей жизни репетицию: он научил Феликса понимать, что разные люди могут думать об одном и том же по-разному.
        К тому времени, когда так неудачно заканчивалась для Феликса репетиция, Борис обходил лагерь уже в третий раз - обходил без всякой надежды. В клуб он так и не заглянул, да Феликса там уже и не было. Борис был растерян: он не знал, что делать, что сказать Алексею Палычу и что вообще теперь будет. Борис мысленно перебрал все произошедшее за последние дни и вины своей не нашел: он ничего не сделал такого, чтобы Феликса «отозвали». И все же Борис чувствовал себя виноватым.
        А Феликс стоял уже там, где его оставили, и, когда Борис увидел его, он обрадовался так, что даже разозлился.
        - Где ты был, чучело космическое? - крикнул Борис, налетая на Феликса. - Я весь лагерь обыскал три раза!
        - Там, - сказал Феликс, показывая в сторону клуба. - Меня девочка Лиля позвала играть. Я думал, что мы будем играть. Но она сказала неправду. Там был тренер Вен-Вен. Сначала он читал, потом рассказывал. Девочка Лиля говорила, что все понимает, но я видел, что она ничего не понимает. Я еще меньше понимал. Боря, если девочка Оля говорит: «Птицы, птицы, не пролетайте мимо…» - то почему это значит, что она хочет пойти к мальчику Коле?
        Борис понял меньше даже, чем Феликс. Пьеса Вен-Вена в пересказе Феликса яснее не стала.
        - Тебе голову не напекло? - спросил Борис, слегка встревожившись. - Какая Лиля? Какая Оля? При чем тут птицы? Что ты несешь?
        - Лиля настоящая. И тренер Вен-Вен настоящий. А Оля и Коля - на бумаге. Вен-Вен много про них рассказывал, но на бумаге было совсем другое.
        Борис вспомнил, что утром в столовой какая-то девушка объявляла о репетиции.
        - Ты был на репетиции! - сообразил он. - Морковкин читал вам сценку и хотел, чтобы ее разыграли. Запомни: играть можно не только в футбол. Играть можно на гитаре или на сцене. Все это называется «играть». Морковкин не тренер, а культурник. Он здорово играет на барабане.
        - Его зовут не Морковкин, а Вен-Вен, - возразил Феликс.
        - Этого я не знаю. Зато я знаю, что он Морковкин. И ты к нему больше не ходи. Мне твоей самодеятельности хватает.
        - Он меня выгнал, - сказал Феликс без всякой обиды. - Сначала он назвал меня стариком, а потом выгнал. Боря, разве я - старик?
        - Он назвал тебя стариком потому, что ты ему понравился.
        - Тогда почему он меня выгнал?
        - Наверное, ты что-то не так сказал. Ты ему не нагрубил?
        - Нет. Я один раз назвал его на «ты», ему не понравилось.
        - Ну и дурак, - сказал Борис, тут же спохватился, но слово уже вылетело. - Пора знать, что взрослых называют на «вы».
        - Я давно знаю. Но я не думал, что он взрослый. Боря, почему ты…
        - Хватит спрашивать, - прервал его Борис. - Я ничего не могу объяснить тебе про репетицию, если сам не видел.
        На этот раз Феликс не послушался.
        - Я не буду спрашивать про репетицию. Я хочу тебя спросить про другое. Ты мне все рассказываешь, объясняешь слова. Ты все время ходишь со мной. Почему другие ребята со мной не ходят и ничего не объясняют? Почему только ты один?
        - Потому что я твой друг, - ответил Борис, радуясь тому, что Феликс не обратил внимания на «дурака».
        - А у человека бывает только один друг?
        - Бывает - и ни одного.
        - А два друга бывает?
        - Бывает и пять.
        - Тогда почему у меня не пять?
        Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: «Спроси сам себя».
        Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.
        - Не знаю, почему у тебя не пять, - ответил Борис. - Просто так получается.
        - А почему у тебя не пять?
        - Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.
        - Теперь понятно, - сказал Феликс. - Мне понятно про тебя, но не понятно про меня. Мне нравятся все ребята.
        - Даже Дегтярев?
        - Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.
        - Лучше не надо, - сказал Борис. - Он ведь сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?
        - У меня есть еще один.
        Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.
        - Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?
        - Больше не буду, - согласился Феликс. - Мне не понятно… Ты назвал меня «чучело космическое»…
        - Это была шутка.
        - Ты назвал меня «дурак»…
        - Тоже шутка.
        - А Вен-Вен назвал меня «старик». Кто же я на самом деле?
        - Я тебе объяснил: «стариком» называют человека, когда он нравится. А «чучело» и «дурак» - это шутливые слова.
        - Нет, - твердо сказал Феликс, - это не шутка. Я уже знаю: шутка - это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.
        - Вот чу… - сказал Борис, но вовремя остановился. - Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то посторонний, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком, или свиньей, или гадом. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде «старика».
        - Теперь понимаю, старик, - сказал Феликс.
        - Вот и хорошо. А сейчас пойдем сыграем в футбол.
        - Пойдем, дурак! - обрадовался Феликс. - Я уже давно не играл в футбол, гад.
        Борис вздрогнул, и Феликс это заметил.
        - Это я только тебе, чучело, - пояснил он. - Другому я никому не скажу.
        День 8-й
        Допросы, допросы…
        Карусель, запущенная Августом Яновичем, продолжала раскручиваться над Кулеминском. Новые граждане, сами того не зная, вовлекались в ее вращение.
        Старик парикмахер не торопился, но и времени не терял. Кружочки и линии были перенесены на большой лист чертежной бумаги, купленный в книжном магазине.
        - Уж не в художники ли вы собрались, Август Янович? - спросила его продавщица, имевшая от парикмахера прическу морковного цвета.
        - Нет, - туманно сказал Август Янович, - это для эксперимента.
        Слово было весьма научное, и взгляд продавщицы слегка затуманился от размышлений: эксперименты в парикмахерской - это всегда интересно для женщины. Август Янович воспользовался минутой и воткнул в разговор свой традиционный вопросик насчет Алексея Палыча. Но, кроме листа бумаги, он на этот раз ничего из магазина не вынес.
        Дома у Августа Яновича лист чертежной бумаги расположился на стене, над той спинкой кровати, в которую упирались его пятки. Засыпая поздно вечером и просыпаясь рано утром, Август Янович не без удовольствия смотрел на этот лист.
        Собственно говоря, процесс невидимой работы ума уже почти закончился. Пора было приступать к действиям. Но вот к каким действиям, Август Янович еще не решил.
        Алексей Палыч не казался ему человеком, способным на преступление. Ну, может быть, какая-нибудь мелочь… Нет, вот из-за мелочи учитель и пальцем не шевельнет. Тут что-то покрупнее. Из литературы Август Янович знал, что на мелочах как раз попадаются крупные преступники; новобранцы сразу начинают с убийства. Но убийство и Алексей Палыч не сочетались в мозгу парикмахера: он знал учителя двадцать лет.
        Честно говоря, Август Янович даже не знал, как он поступит, если обнаружится что-то серьезное. Он уважал и ценил Алексея Палыча как человека. Но натура неугомонного старика была такова, что, начав расследование, остановиться он был не в силах.
        Август Янович работал добросовестно. Верный своему принципу, он продолжал обрабатывать своих клиентов бритвой и языком, и скоро две последние жертвы, запутавшись в паутине невинных вопросов, прожужжали кое-что ценное.
        Предпоследней жертвой оказался пожарный инспектор.
        Август Янович настолько уже напрактиковался, что любой разговор, даже о погоде или нейтронной бомбе, мог привести к Алексею Палычу.
        - Тяжелая у вас служба, - сочувственно заметил парикмахер, намыливая инспектора. - Тяжелая и неблагодарная.
        - Именно так, неблагодарная, - согласился инспектор. - Да благодарности мы и не ждем. Они бы, мошенники, хоть не скрывали… Поставит «жучка» и ходит, вид делает, что святой. Как будто мы для себя стараемся. Я же не могу в каждую пробку залезть. А он доволен - инспектор не заметил. А после - пожар. Сами через себя люди страдают. Из-за собственной глупости. Вон на днях на Привокзальной дом сгорел… Из-за чего? Я вам точно скажу: из-за проводки.
        - Дом - это еще не так страшно, - сказал Август Янович. - Дом свой, можно сказать: сами свое сожгли. Обидно, когда люди страдают. Особенно дети. Знаете, ясли или детский сад, или, например, школа…
        - Ну, в детских учреждениях мы каждый сантиметр проверяем. Там подход особый.
        - И правильно, - гнул свое парикмахер. - Пожар в школе - страшно подумать. Часто вы в школе проверяете?
        - А недавно был. Там завхоз у них молодец: все содержит в полном порядке.
        - Бывает так, что наверху в порядке, а где-нибудь в другом месте не уследят, например, в подвале…
        - И подвалы мы проверяем. Был я и в подвале. Там у них силовой ток подведен. Это особо опасно, но все сделано на совесть. Так что насчет школы можете не сомневаться.
        С точки зрения Августа Яновича, инспектор продвигался к делу несколько медленно.
        Может быть, он и не встречался с учителем? Но парикмахер знал, что в расследованиях нельзя быть нетерпеливым. Нужное слово может выскочить неожиданно. И оно выскочило.
        - Зачем же силовой ток? - Август Янович спросил просто так, для поддержания разговора.
        - Для токарного станка. Алексей Палыч там целую мастерскую устроил.
        - Ну, уж Алексей Палыч ничего от вас, наверное, не прятал? Верно? Исключительно добросовестный человек.
        - Алексей Палыч - мужик что надо, - согласился инспектор.
        - И вы ничего, конечно, не нашли.
        - Ничего не нашел. Все в полном порядке.
        Инспектор явно не торопился сообщить что-нибудь ценное. У Августа Яновича было такое ощущение, будто он катит наверх по склону бочку, набитую камнями.
        У инспектора оставалась невыбритой только верхняя губа. Август Янович решил идти в лобовую атаку.
        - А был там еще кто-нибудь с Алексеем Палычем?
        - С Алексеем Палычем? Не помню. Вроде бы никого не было.
        - Так уж и никого? - спросил Август Янович, решив уже, что ничего полезного для дела этот клиент не сообщит. - Совсем, значит, никого?
        - Никого. Ну, был еще мальчишка один.
        - Ага, - сказал Август Янович, оживляясь. - Вот о мальчишках-то и речь. В смысле пожаров они самые опасные люди. Все время что-нибудь взрывают, поджигают; почти у каждого спички в кармане. А некоторые, представьте себе, даже курят…
        - Этот не должен. Вроде бы парень серьезный.
        - Интересно, - скептически, иронически, а также с сомнением, недоверием и горечью произнес парикмахер, - где же это в наше время в нашем Кулеминске можно встретить серьезного молодого человека? Кто же этот уникальный юноша?
        - Куликов. Сын директора фабрики игрушек. Доберусь я до этого директора! Древесные отходы, понимаете, сваливают рядом с котельной. Представляете? Захожу я как-то на фабрику…
        Инспектор был уже выбрит, как жених перед свадьбой. Но Август Янович точным ударом кисточки залепил ему рот и принялся намыливать щеки в третий раз. Этим приемом он добился того, что инспектор на время умолк. В другое время Август Янович его бы выслушал, как выслушивал всех. Ведь не случайно парикмахер знал почти все обо всех в Кулеминске. Но сейчас нельзя было позволить инспектору растекаться и уходить от главного.
        Август Янович прошелся бритвой по гладкой щеке инспектора, вытер ему губы салфеткой и только тогда продолжил разговор:
        - А кроме Куликова там никого больше не было?
        - На фабрике? В том-то и дело, что самого Куликова я не застал…
        - Не на фабрике, а в подвале, - сухо сказал Август Янович.
        - Дался вам этот подвал, - с досадой сказал инспектор. - Что у вас за интерес в этом подвале? Золото вы там закопали?
        - Золото у меня в другом месте, - сказал Август Янович. - Дети - вот наше золото. Я интересуюсь: не было ли там еще детей?
        - Насчет детей я вам скажу… - начал было инспектор.
        Холодный душ из пульверизатора заставил инспектора умолкнуть. Обычно Август Янович всем давал договорить до конца. Но сейчас он понял окончательно, что из инспектора больше ничего не выжмешь: просто жать, видно, было нечего. А за дверью ждали другие клиенты.
        Уже расплатившись, инспектор вдруг сообщил:
        - А вообще-то там был еще один паренек. Брат этого Куликова.
        - Каждый человек имеет право иметь своего брата, - пробормотал Август Янович, уже настраиваясь на допрос следующего клиента.
        - Только он ему не брат, - сказал инспектор. - Брата я тоже знаю: он все время у пожарной части околачивается. До свиданья, Август Янович.
        - Стоп! - сказал парикмахер. - А этот брат-не-брат, как он выглядел?
        - Обыкновенно. Он мальчишка как мальчишка.
        - Ох уж эти мне мальчишки, - сказал Август Янович. - Все они на первый взгляд выглядят обыкновенно. Сегодня мальчишка - завтра бриться придет. Следующий!
        Информация инспектора, добытая ценой таких усилий, оказалась важнейшей из всех, полученных ранее. Джинсовый костюм, «видение» Ефросиньи Дмитриевны, кеды, деньги, внесенные на счет спортлагеря - детского! - это все были весьма симпатичные, но косвенные улики. Теперь появился живой персонаж: «не брат», которого почему-то выдавали за брата; теперь уже стало совершенно ясно, что Алексей Палыч и Борис Куликов кого-то скрывают. Предварительное следствие можно было считать законченным. Но до конца смены времени оставалось еще порядочно. Август Янович, верный своему методу, допросил еще несколько клиентов, ничего нового не узнал и решил уже на этом закончить. Но в конце смены за стеклянной дверью появилась стройная фигура начальника спортивного лагеря.
        Начальник лагеря был человеком еще молодым и вполне современным. Он не испытывал какого-то особенного почтения к Августу Яновичу. Ему было все равно, сорок лет работал парикмахер в Кулеминске или сорок дней, лишь бы брил хорошо. Поэтому допрос по системе, разработанной Августом Яновичем, сразу же пошел как-то не так.
        - Тяжелая у вас служба, - сочувственно заметил Август Янович, намыливая клиента. - Тяжелая и неблагодарная.
        Замечание это обычно било без промаха: почти каждый клиент считал, что служба его тяжелей, чем у других, и что его мало ценят. Но на этот раз получилась осечка.
        - Почему тяжелая? Вполне нормальная служба.
        - Но… - сказал Август Янович. - Работа с детьми…
        - Мне нравится работать с детьми.
        Клиент замолчал. Молчал и парикмахер, собираясь с мыслями. Система не сработала, а другой системы Август Янович не знал. Он привык, что клиенты быстро настраиваются на волну задушевного разговора. Сидящий в кресле и закутанный в простыню клиент обычно чувствует некоторую беспомощность, им легко управлять.
        Этот клиент был из строптивых.
        - Не беспокоит? - спросил Август Янович, пытаясь связать разорванную нить разговора.
        - Нет.
        Разговора не получалось. Но разговор был нужен. Этот клиент просто обязан был что-то знать.
        - Много у вас народу этим летом? - спросил Август Янович.
        - Сто тридцать семь человек.
        - Жуть подумать! - вздохнул Август Янович. - Накормить такую ораву - тихий ужас.
        - Для этого есть специальные люди, - пожал плечами клиент.
        - Не дергайтесь, будьте любезны, - строго сказал Август Янович. - У меня в руках бритва, а не нож из вашей столовой.
        - Но вы все время со мной разговариваете. Не разговаривайте, и я буду молчать.
        Август Янович понял, что если он сейчас прекратит разговор, то начинать снова будет еще труднее.
        - Можете не обращать на меня внимания, - сказал он. - Я привык разговаривать за работой. Между прочим, это не сделает вашу прическу хуже. Попробуйте простоять у кресла молча весь день. Я стригу не овец и брею не баранов. Это все, между прочим, люди. Между прочим, в древние времена парикмахеры были одни из самых уважаемых людей. Волосы, между прочим, растут не только у пастухов, но и у королей. Будем считать, что вы король.
        - Я-то как раз скорее пастух, - улыбнулся начальник лагеря. Улыбка клиента слегка ободрила Августа Яновича.
        - Да, - сказал он, - у вас большое стадо. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Работа у вас сложная, как…
        - Как у любого другого.
        - Нет, извините, не как у любого, - возразил Август Янович, увидевший вдруг, что над пропастью замаячил узенький шаткий мостик, ведущий к Алексею Палычу. - Если уж говорить про любого, то будем говорить про любого учителя. Современные учителя - это каторжники. Их приговорили всю жизнь делать добро. А что они получают взамен от учеников? Извините меня - грубость и глупые прозвища.
        - Чепуха, - равнодушно заметил клиент.
        - То есть как чепуха?! - возмутился Август Янович, не привыкший к таким оценкам своих выступлений перед клиентами.
        - Так, чепуха. Хороший учитель не только что-то дает ученикам, но и получает от них.
        - Интересно, что можно получить от них в наше время? - спросил Август Янович.
        - Молодость, - кратко ответил клиент.
        - Это в каком же смысле?
        - Они все время растут. Меняются. Заставляют думать.
        - Молодость… Я знаю людей, которые по двадцать лет работают в школе. За это время никто из них не помолодел. Это, извините, заметно не только по волосу. - Глядя на клиента в зеркало, Август Янович грозно шевельнул усами, что того совершенно не смутило.
        - Может быть, мы займемся делом? - спросил клиент.
        Как и все старые люди, Август Янович был обидчив. Кроме того, он привык, что с ним разговаривали всегда уважительно. От него, не от кого другого, зависела красота человеческая - внешняя, самая заметная красота. Поэтому отметим, что мужество в разговоре с непочтительным клиентом пришлось проявить немалое. Впрочем, Августу Яновичу было с кого брать пример: тени великих комиссаров полиции и частных сыщиков затаились в углах парикмахерской.
        Август Янович вздохнул и продолжил:
        - Хотя бывают прекрасные учителя. Например, Мухин Алексей Палыч.
        Клиент промолчал.
        - Вот человек, достойный памятника.
        - Он еще не умер, - сказал клиент.
        - Значит, вы знаете этого прекрасного человека?
        - Знаю.
        - Головой ручаюсь - вы у него учились.
        - Учился.
        - Скажу больше: вы у него учились, но с ним теперь не встречаетесь.
        - Встречаюсь.
        - Скажу больше: встретились вы с ним совершенно случайно.
        - Послушайте, что вам нужно? - неожиданно спросил клиент.
        - Мне? - Август Янович слегка оторопел. - Мне абсолютно ничего не нужно. Просто интересно, где в наше время может встретиться бывший ученик со своим бывшим учителем?
        - Допустим, у меня в кабинете.
        - А-а-а… - сказал Август Янович. - Да, да. Он приходил к вам с каким-то мальчиком.
        - Он приходил один. Может быть, вы мне все-таки скажете прямо: что вам от меня нужно?
        - Абсолютно ничего.
        - Почему же вы задаете уже шестой вопрос об Алексее Палыче?
        - Разве шестой? - удивился парикмахер. - Простите, я не считаю.
        - А я считаю. Почему вас интересует какой-то мальчик?
        - Кажется, Алексей Палыч что-то говорил…
        - Кажется или говорил?
        Начальник лагеря спрашивал быстро и без пауз. Август Янович едва успевал отмахиваться. Если свои вопросы парикмахер задавал с подготовкой, то клиент на разведку времени не тратил.
        - Даже если и говорил, то вам-то какое до всего этого дело?
        - Господи! - жалобно сказал Август Янович. - Да неужели в наше время у клиента спросить ничего нельзя?
        - Спрашивайте.
        - Что же спрашивать? - растерянно спросил Август Янович.
        - Что вы хотите узнать?
        - Я ничего не хочу, - защищался Август Янович, уже мечтавший о том, чтобы клиент побыстрее ушел. - Почему я должен что-то хотеть?
        - Я вижу, что вы очень интересуетесь Алексеем Палычем и каким-то мальчиком, который ко мне не приходил.
        - С вас пятьдесят копеек, - пробормотал Август Янович наугад и при этом обсчитал себя копеек на тридцать.
        - Этот мальчик ваш родственник? - спросил начальник лагеря.
        - Избави бог…
        - Знакомый?
        - Ни боже мой…
        - Тогда почему вы им интересуетесь?
        - Извините, - сказал Август Янович, слегка откачнувшись от поднявшегося клиента.
        - Пожалуйста, - холодно заметил клиент. - В следующий раз не ходите вокруг да около, а начинайте сразу. Так будет проще. Сообщаю: интересующий вас мальчик находится у нас в лагере. Алексей Палыч действительно за него хлопотал. Я выписал для него путевку. Это не вполне по правилам, но переживем. Будут еще вопросы?
        - Да я просто так… - защищался Август Янович. - Я в смысле заботы о детях.
        - В этом смысле у нас все в порядке, - отчеканил начальник лагеря. - Так что спите спокойно, дорогой товарищ. Спасибо и до свидания.
        Начальник лагеря вышел пружинистой, спортивной походкой.
        Август Янович показал ему вслед язык. Он был доволен: молодые современные начальники тоже имели свои слабые места. Слабым местом этого оказалась самоуверенность. Просто Август Янович не сразу сообразил, что с такими людьми лучше всего играть в открытую.
        Но, как бы то ни было, игра ума на этом заканчивалась. Следовало подумать о конкретных действиях.
        День 9-й
        Игры для взрослых
        Пока Август Янович занимался допросами, ничего не подозревающий Алексей Палыч продолжал принимать экзамены. Он волновался, не зная, как складываются дела в лагере. Он понимал, что первые дни для Бориса и Феликса будут самыми трудными. Получив письмо от Бориса, Алексей Палыч слегка успокоился. Теперь он ждал воскресенья, чтобы побывать в лагере.
        Борис продолжал «пасти» Феликса. Кажется, он ошибался, думая, что дальше с Феликсом будет легче. Феликс осваивался быстро, даже слишком быстро. Если раньше неприятности могли возникнуть из-за его «глупости», то теперь он опасно «поумнел». Выполнять родительские обязанности Борису становилось трудней не с каждым днем, а с каждым часом. Впрочем, ничего интересного из жизни Феликса упущено не будет. А пока стоит вернуться к Августу Яновичу.
        Вечером того дня, когда состоялся малоприятный, но крайне полезный разговор с начальником спортивного лагеря, Август Янович в последний раз вернулся к своей схеме. Он перерисовал ее заново - схема выглядела великолепно. Особенно хорош был кружок «А. П.». Деваться этому «А. П.» было совершенно некуда. От удовольствия Август Янович даже раза два притопнул ногой, изобразив тем самым танец «фокстрот», за который получил приз сорок пять лет тому назад.
        Затем Август Янович начал собираться.
        Из старого портфеля, с которым ходил в баню, он вынул мочалку и мыло. В портфель положил два бутерброда с маслом и два с творогом. Туда же отправилась бутылка минеральной воды, стаканчик, открывалка, темные очки в футляре, шапочка с козырьком от солнца и надписью «Tallinn», кулечек конфет и прозрачный плащик из полиэтилена. Сверху легло покрывало с кровати. Покрывала было жалко, но ничего более подходящего не нашлось. Подумав, парикмахер добавил еще маленькую подушечку.
        Затем Август Янович лег спать. Завтра у него намечался тяжелый день. Если бы он знал, какой тяжелый…
        Утром следующего дня два человека направлялись к спортивному лагерю.
        Для одного из них путь этот стал уже привычным: Серега проделывал его в третий раз. Болтаясь вокруг лагеря, он несколько раз засекал брата издали, раз десять уже его «подстрелил» и давно отметил, что брат ходит с каким-то незнакомым парнишкой. Отметил также Серега, что, когда нет занятий, брат уводит парнишку в тихое место возле опушки и они там о чем-то подолгу беседуют.
        Но наивысшим достижением и наивысшей разведчицкой гордостью было то, что брат ни разу не заметил его на территории лагеря. Серега появлялся и там. Он прокрадывался под окнами спальни, прятался возле столовой, устраивал засады под скамейками стадиона. Серега знал, что дают на обед и на завтрак.
        Иногда ему удавалось подбираться к брату метров на двадцать. Но его ни разу не обнаружили, и в этом Серега находил понятное одному ему наслаждение.
        На него не обращали внимания, потому что по лагерю болталось много других малолетних: дети воспитателей, поваров, уборщиц и прочего персонала.
        Вторым путешественником был, конечно, Август Янович. Он не наметил определенного плана, просто хотелось взглянуть на мальчика.
        Совершенно справедливо рассудив, что таинственный мальчик должен находиться в компании Бориса Куликова (иначе зачем столько линий протянулось к нему на схеме?), Август Янович решил понаблюдать издали, под прикрытием леса.
        Ему почти сразу же повезло. Территория лагеря из леса просматривалась хорошо, и среди остальных ребят он увидел Бориса и какого-то парнишку, бредущих через стадион к лесу. Они шли по прямой. Август Янович начал пробираться опушкой, не теряя из виду преступную парочку.
        Парикмахер никогда не увлекался прогулками по лесу. Прожив всю свою жизнь в Кулеминске, он не смог бы отличить осины от липы, а кукушку от дятла. При жизни жены ему приходилось прогуливаться с ней по лесным дорожкам, но всегда в лесу было то слишком прохладно, то душно. Тянуло домой - к любимым книгам и порошкам от простуды.
        Минут пятнадцать Август Янович потратил на преодоление ручейка, встретившегося на пути. Ручеек был шириной с полметра, и перепрыгнуть его старик не решился. Пройдясь по берегу в ту и другую сторону, он не нашел узкого места. Пришлось разуться и закатать брюки. Но ручеек оказался глубоким. Сидя на берегу, парикмахер окунул ногу в воду, но дна достать не удалось. При этом берег под ним нехорошо прогибался и вздрагивал. Пришлось обуться и опустить штанины. Оставался один путь - по тонкой березе, перекинутой поперек. Август Янович встал на колени и лег животом на березу. Береза тоже вела себя мерзко - она прогибалась, цеплялась складками коры за одежду. Внизу бушевал полуметровый поток, свалившись в который можно было утонуть или получить насморк.
        К счастью для Августа Яновича, когда он лег животом на дерево, руки его достали противоположный берег. Таким образом, безопасность передней половины тела была уже гарантирована. Мысленно простившись с задней половиной, парикмахер судорожно подтянулся, и обе половины вновь соединились на другом берегу.
        Поднявшись, Август Янович отряхнул одежду, гордо взглянул на побежденный ручей и обнаружил, что портфель остался на той стороне.
        Август Янович снова встал на колени и так далее…
        Спустя пятнадцать минут Август Янович уже затаился на опушке, напротив того места, где сидели Борис и незнакомый парнишка. Они разговаривали, но отсюда ничего не было слышно.
        Август Янович достал из портфеля покрывало, расстелил его на земле под кустом, уложил подушечку, натянул на голову шапочку «Tallinn» и улегся на живот.
        Прошло пятнадцать минут. Ребята по-прежнему разговаривали. Парнишка не выделялся ничем особенным, но глаз парикмахера отметил и джинсовый костюм, и новенькие кеды. Это было уже посущественнее силуэта с голубыми иголочками.
        Собственно, можно было уже уходить: все подтвердилось. Но Август Янович еще на что-то надеялся. При этом он не подозревал, что беда уже нависла над ним.
        Беда приближалась с другой стороны короткими перебежками. Она перемещалась не бесшумно - хрустели сучки, шуршали под ногами прошлогодние листья, - но опасности с той стороны Август Янович не ждал. Да он и вообще не ждал никакой опасности.
        С другой стороны то по-пластунски, то на четвереньках приближался Серега. Еще издали Серега заметил странного старика, который притаился в кустах. Старик не просто лежал и грелся на солнце, как дачник, а почему-то выбрал тенистое, укрытое место. В позе его было нечто настороженное. Он наблюдал за Борисом и его приятелем. И кепочка у него была самая подходящая - такая шпионская кепочка с козырьком, и темные очки - типично вражеские очки.
        Серега сжался и замер. В своей зеленой курточке и зеленых брюках он казался издали не то обомшелым камнем, не то ворохом листьев. Он не двигался, но он был живой, и в этом скоро убедится ничего не подозревающий парикмахер.
        Серега лежал спокойно. Но спокойствие было чисто внешним. Внутренне Серега был сжат, как пружина. Он застыл, словно кошка перед прыжком, и, как у кошки, напряжение его можно было заметить по легкому шевелению пальцев и нервному вздрагиванию хвоста[25 - Автор ничего не может с собой поделать: он уверен, что в это мгновение у Сереги появился хвост, причем - черный.].
        Да, не часто выпадали на долю Сереги такие счастливые минуты.
        Первую гранату Серега метнул из положения лежа.
        Боковым зрением Август Янович уловил, что сверху и наискось бесшумно падает на него какая-то птица. Инстинктивно он прикрыл ладонью глаза и покорно подставил птице затылок.
        Птица почему-то не клюнула, а мягко опустилась рядом.
        Раздвинув пальцы, парикмахер увидел возле подушечки черничный кустик, вырванный с корнем.
        Август Янович взглянул наверх: над ним нависла крона большой сосны. Сердце парикмахера слегка трепыхалось, но он быстро взял себя в руки.
        Разве не бывает, что с дерева падают веточки? О том, почему с сосны должны падать веточки черники, парикмахер не задумался.
        Август Янович, успокоившись, продолжал наблюдения.
        Серега переполз за другой куст и метнул вторую гранату, которая разорвалась под боком врага. Он увидел, как шпион подпрыгнул и остался стоять на четвереньках. Очевидно, он был тяжело ранен.
        Август Янович внимательно рассматривал обломок березовой ветки, свалившийся на подстилку. Затем он снова посмотрел наверх. Даже если бы парикмахеру грозила смертная казнь, он и тогда не отличил бы березовой ветки от сосновой.
        На всякий случай Август Янович передвинул подстилку и снова улегся.
        Серега, видя, что шпион попался не больно-то хитрый, обнаглел окончательно. Он подполз метра на три и собирался метнуть третью гранату. Но прежде чем он это сделал, сосна, уже сама по себе, уронила шишку прямо на голую шею парикмахера.
        Август Янович вскочил так резво, как не вскакивал уже лет тридцать. Нервы его были напряжены, и ему показалось, что на него валится все дерево. Он отпрыгнул в сторону и чуть не наступил на Серегу. Затем он обнаружил, что сосна стоит на месте, а возле его ног лежит маленький мальчик и смотрит на него - так ему показалось - с испугом.
        - Господи! - сказал Август Янович. - Я чуть тебя не задавил! Ты что тут делаешь, мальчик?
        - Лежу, - ответил Серега, в котором испуга было ровно столько, сколько снега в лесу.
        - Это ты в меня бросал разными штуками? - наивно спросил Август Янович.
        - Не-а… - ответил Серега, честно глядя на парикмахера.
        - А что это у тебя такое? Ружье? Ты играешь в войну?
        Серега поднялся и, сопя, стал отряхиваться. Старик давно был ранен, взят в плен и расстрелян. Для Сереги он был уже не интересен. Но и Серега не был нужен Августу Яновичу.
        - Ты, мальчик, иди поиграй в другом месте. Я тут еще поотдыхаю.
        Надо сказать, что с детьми Август Янович не умел обращаться совершенно. Маленький рост Сереги и его честный взгляд обманули парикмахера. Ему казалось, что дети в этом возрасте должны слушаться беспрекословно. Вообще-то Август Янович был человеком добрым. Ошибка его заключалась в том, что он попытался эту доброту изобразить.
        - Ты хороший мальчик, - сказал Август Янович ласковым - с его точки зрения - голосом. - Я тебе дам конфетку, и ты уйдешь. Хорошо?
        Серега сразу понял, что его покупают, но решил сначала выяснить цену.
        - Шоколадная? - деловито спросил он.
        - Шоколадная будет завтра. А пока возьми вот эту. «Пчелка». Удивительно вкусно, просто ц-ц-ц, - и Август Янович поцокал, изображая, как он наслаждается конфетой.
        - А вы завтра тоже придете? - спросил Серега, не обращая внимания на протянутую руку.
        - Приду, приду, - уже несколько нетерпеливо сказал Август Янович. - Так ты не хочешь конфетку?
        - Не-а, - сказал Серега и указал головой в сторону Бориса и Феликса. - Вы за Борькой следили? Я видел.
        - Ты его знаешь?
        - Брат, - небрежно сказал Серега.
        В груди Августа Яновича возник легкий холодок, сердце прибавило оборотов.
        - А второго мальчика знаешь?
        - Не-а…
        Август Янович решил, что счастье само плывет в руки. Он вообразил, что из маленького Сереги нетрудно сделать помощника. Ему почудилось, что этот славный маленький мальчик будет рад услужить взрослому дяде. И еще ему показалось, что все выйдет легче, если обставить дело таинственным образом.
        - Я тебе открою одну тайну, - шепотом сказал Август Янович и сделал большие глаза. - Мне нужно поговорить с тем мальчиком, но я не хочу, чтобы об этом знал твой брат. Только ты поклянись, что никому не откроешь нашу тайну.
        Август Янович умышленно употребил слово «нашу», думая, что связывает этим Серегу по рукам и ногам. Он ожидал, что Серега прошепчет в ответ «Клянусь!» или же доверчиво возьмет его за руку и молча кивнет головой. Уж Август-то Янович знал, как ему казалось, детскую душу.
        Детская душа почесала одну ногу о другую и спросила:
        - А зачем?
        - Но это же тайна! - сказал Август Янович голосом заговорщика.
        На Серегу это не произвело никакого впечатления.
        - Никакая не тайна, - сказал он. - Вы его отец, а сегодня день не родительский… Я могу его хоть сейчас позвать. Хотите?
        - Не хочу, потому что я не его отец. Кто я - это большой секрет, - заявил Август Янович, таинственно зажмурился и покачал головой.
        - Вы из парикмахерской, - лениво сказал Серега.
        - Да, - признался Август Янович, - но там я только работаю. А на самом деле я… Я тебе открою эту большую тайну. Но сначала скажи: ты можешь увести отсюда своего брата минут на десять?
        - Могу хоть на двадцать. А зачем?
        - А затем, что я…
        Тут Август Янович сделал большую паузу, потому что пока еще сам не знал, кто он такой. Сначала он хотел сказать, что он Карабас-Барабас. Это единственное, что помнилось из детства, да и то не своего. Затем он хотел признаться, что он знаменитый сыщик, но и от этого пришлось отказаться, потому что слишком было похоже на правду.
        Взгляд Августа Яновича уперся в Серегин автомат, и он понял, кто он такой.
        - Я - шпион, - просто сказал Август Янович. - Иностранный разведчик.
        Парикмахер мог назвать себя Иванушкой-дурачком или уссурийским тигром - все сошло бы ему с рук. Ну, повернулся бы Серега и удалился спокойно.
        Но Август Янович умудрился совершить единственную из возможных ошибок.
        Серега, конечно, не поверил. Но при слове «шпион» мышцы его напряглись, а глаза выстрелили в парикмахера дуплетом. Секунду он колебался. Секунду он оценивал: что можно выжать из этого старого чудака? Дело решили темные очки и шапочка с иностранной надписью.
        - Сыграем в шпиона? - предложил Серега.
        - А потом ты уведешь брата? - спросил Август Янович.
        - Уведу.
        - Сколько играем? - осведомился Август Янович.
        - Два часа, - быстро сказал Серега.
        - Двадцать минут.
        - Тогда час.
        - Но за час они могут уйти, - сказал Август Янович. - Давай так: играем пятнадцать минут, потом ты его уводишь. А после играем еще сорок пять минут.
        - Тогда с гранатами, - сказал Серега.
        - Хорошо, - согласился Август Янович, не знавший, на что согласился. - Что я должен делать?
        - Я пойду в лес. Когда свистну, вы тоже идите.
        - И все? Так просто?
        - Все, - сказал Серега и скрылся за кустами.
        Спустя минуту из глубины леса послышался свист.
        - Иду, иду, - отозвался Август Янович. - Берегись, озорник!
        В детстве Августа Яновича в шпионы не играли. Играли в «салочки», в «красных и белых», в «казаки-разбойники», в «лапту», в «чижика».
        Современные игры Август Янович представлял себе плохо. Но поскольку этот шустрый ребенок куда-то скрылся, то Август Янович подумал, что предстоит нечто вроде игры в прятки.
        Август Янович продвигался по лесу и, желая доставить мальчику как можно больше удовольствия, приговаривал «страшным» голосом:
        - Где же этот проказник? Вот я его сейчас найду!
        На пути попался старый заросший окоп, и парикмахер не без труда сполз в него и с трудом выполз. Слева еще раз свистнули, совсем близко. Свист доносился как будто бы сверху, но Август Янович не обратил на это внимания.
        На пути стояло толстое дерево с раздвоенным стволом, спрятаться за ним было очень удобно. Да и свист доносился оттуда.
        - Где же этот негодник? До чего же он ловко спрятался! - сказал Август Янович и в ту же секунду рухнул куда-то вниз.
        Через Кулеминск когда-то прошла война; в его окрестностях было достаточно старых окопов, ям и даже разрушенных дотов. Но Август Янович слабостью зрения не страдал и вполне спокойно мог миновать эту яму, если бы она не была прикрыта ветвями.
        Надо сказать, что ловушка не была запланирована. Это вообще была не ловушка, а убежище, которое Серега оборудовал для себя еще вчера.
        Сегодня он просто ловко навел парикмахера на яму. Но Августу Яновичу было от этого не легче.
        Он сидел в яме. Наверху, в дыре, которую он пробил при падении, просвечивало недоступное голубое небо. Шапочка, зацепившаяся за сучок, приветливо помахивала козырьком. Очков на лице тоже не было.
        Август Янович зашарил рукой по земле. Ладонь его нащупала какой-то холодный предмет. Предмет вдруг задергался, выскользнул из-под ладони и молча запрыгал вокруг Августа Яновича, норовя ужалить его в лицо.
        На этот раз Август Янович проявил резвость, которая была свойственна ему лет сорок назад. Когда он вскочил на ноги, края ямы оказались всего по грудь. Он вымахнул из ямы, как молодой кенгуру, вынося на плечах ворох ветвей.
        На поверхности все выглядело не таким страшным. В яме сидела вовсе не змея, а обыкновенная жаба, одна из тех, какими в детстве Августа Яновича мальчишки пользовались для сведения бородавок. Очки лежали рядом с ямой, а шапочка болталась на ветке, торчащей из-за шиворота Августа Яновича.
        Приведя себя в порядок, Август Янович осторожно продолжил путь к раздвоенному дереву. Настроение его слегка изменилось, и теперь он приговаривал уже так:
        - Вот я сейчас возьму прут… Вот я покажу этому безобразнику…
        Август Янович подобрал прут, подошел к раздвоенному дереву и, хитро прищурясь, просунул прут в развилку.
        В то же мгновение дерево обрушилось на него. Во всяком случае, так ему показалось. Что-то неимоверно тяжелое свалилось на Августа Яновича сверху. Ударило одновременно по шее, спине и как будто даже по всем внутренностям. Он распластался на земле в виде буквы «X», раскинув руки и ноги. В затылок ему уперлось что-то твердое, а суровый голос сказал:
        - Не шевелиться!
        Куда там шевелиться! Август Янович чувствовал себя так, будто его разобрали на части и каждая часть лежала отдельно от другой. Серега действовал по всем правилам разведки: не стал стрелять в шпиона, а прыгнул на него с дерева, чтобы взять живым. Если бы Сереге вздумалось забраться повыше, то живым бы он, конечно, Августа Яновича не взял.
        - Встать! Руки за голову! - приказал Серега, слезая со спины парикмахера.
        Но вставать не хотелось. Боль в спине начала утихать, земля была прохладной. То, что оставалось от Августа Яновича, двигаться не хотело. Оно готово было лежать вечно.
        Возле носа полз муравей, неся хвоинку, и это навело парикмахера на мысль, что на свете имеется и другая жизнь, в которой можно жить просто и беззаботно.
        - Мальчик, - сказал Август Янович, с трудом переворачиваясь на спину, - может быть, уже хватит? Ты меня поймал, я сдаюсь.
        - Давай, давай, - сказал Серега. - Вперед!
        - Куда вперед? - простонал Август Янович.
        Вместо ответа Серега молча ткнул его дулом автомата в живот.
        Не следует думать, что Серега был злобным и мерзким мальчишкой. Он был всего-навсего ребенком. И, как всякий ребенок, играл всерьез. Ему и в голову не приходило, что эти игры Августу Яновичу не под силу.
        В конце концов, тот сам назвался шпионом.
        Август Янович, подобно ножику с двумя лезвиями, по складам изогнулся в виде буквы «П». Затем поднялся, ощущая боль в пояснице и хруст в суставах.
        - Иди вперед! - сказал Серега, не замечая, что перешел на «ты».
        И Август Янович пошел. Он шел и думал о том, что в его время дети были другие и жили проще. Так оно, наверное, и было. В его семье он рос девятым ребенком. В обед они получали на всех девять картошин, и ни у кого не было автомата на батарейках. Работать Август Янович пошел с десяти лет. Жизнь была такая простая, что проще и не придумаешь.
        «Рассказать ему о моем детстве? - подумал Август Янович. - Вот, наверное, удивится. А что, если попробовать рассказать?»
        - Мальчик, - сказал Август Янович, - ты знаешь, когда я был маленьким…
        - Молчать! - отозвался Серега. - Пристрелю, как собаку!
        Август Янович вздохнул и побрел дальше. Он давно бы закончил эту игру, но ему было жалко потраченных сил: он заплатил вперед и хотел хоть что-нибудь получить взамен. Если бы он знал, какая еще потребуется плата…
        Серега привел его к небольшому окопу. Под дулом автомата Август Янович покорно съехал вниз на пятой точке.
        - Попробуй-ка сбежать, - сказал Серега.
        Августу Яновичу показалось, что в голосе его конвоира звучит угроза.
        Он встревожился.
        Что еще собирается выкинуть это шустрое дитя?
        - Я не буду убегать, - сказал Август Янович. - Я понимаю, сопротивление бесполезно.
        Но Серега имел в виду именно то, что сказал. Ему нужна была попытка побега.
        - Не бесполезно, - сказал он. - Я отойду, а ты убегай.
        Серега закинул на спину автомат и удалился. Август Янович взглянул на часы.
        - Малыш, - крикнул он, - осталось три минуты!
        - Хватит, - донеслось до него.
        «Что значит «бежать» и куда надо бежать? - подумал Август Янович, высовывая голову из окопа. - Нет, никуда я не побегу. И никаких сорока пяти минут… Нехорошо обманывать ребенка, но мне еще хочется жить. Пусть только уведет брата…»
        Тут же Август Янович увидел какой-то предмет, приближающийся к нему по воздуху. Предмет ударился о землю метрах в двух впереди окопа. В Августа Яновича полетели песок и мелкие камешки. Он быстро присел и взглянул на часы. Оставалось две с половиной минуты.
        Следующий предмет ударился уже о край окопа и свалился вниз, задев козырек шапочки. Им оказался кусок дерна, вырванный из земли с корнями, среди которых застряли песок и камни величиной с горошину. Серьезного вреда этот снаряд причинить не мог, но Август Янович совершенно явственно ощутил песок на зубах и за воротом рубашки.
        Август Янович не стал ждать, пока очередной снаряд свалится ему на голову. Он переместился в правый конец окопа. На военном языке это называлось бы «скрытой переменой позиции». К военному делу Август Янович никогда отношения не имел, если не считать того, что ему дважды случалось брить генералов. Но в данном случае он действовал как заправский солдат.
        Серега был тоже гранатометчиком не из последних. Едва Август Янович затаился в углу окопа, в стенку за его спиной влепился третий снаряд. На этот раз песок потек за шиворот.
        «Проклятое дитя», - подумал Август Янович, переползая на четвереньках в левый край окопа. На сей раз он был уверен, что передвижение осталось незамеченным. Но дитя и в этот раз каким-то образом угадало. Кусок дерна плюхнулся впереди окопа и медленно сполз на колени Августа Яновича.
        Август Янович вернулся на середину и лег на живот. Оставалась всего одна минута. Он должен был продержаться. Август Янович лежал и молил бога о том, чтобы этому сообразительному ребенку не пришла в голову идея метать камни.
        Но Сереге в голову пришла совсем другая идея. Понимая, что прямо попасть во врага, притаившегося в окопе, невозможно, он стал бросать свои снаряды круто вверх. Точность при этом резко уменьшалась, но ведь для одного шпиона достаточно и одного попадания.
        К такой же мысли пришел и Август Янович, когда кусок дерна опустился на его спину. Осталось всего полминуты, но Август Янович вовсе не хотел, чтобы эти полминуты были последними в его жизни.
        И Август Янович пошел на бессовестный обман - он обманул ребенка.
        - Время! - крикнул Август Янович. - Время кончилось! Я уже не шпион.
        Август Янович вылез из окопа и сел на землю. В голове у него шумело. Он сидел и никак не мог вспомнить, зачем пришел в этот лес.
        Серега вылез из соседнего окопа, метрах в пяти от Августа Яновича. Парикмахер тупо смотрел на мальчишку, ничего не понимая: ведь тот на глазах у него ушел в лес. Откуда ему было знать, что все окопы, кроме того, в котором он сидел, соединялись между собой.
        - Ты маленький негодник, - сказал Август Янович. - Мы не договаривались бросаться камнями.
        Серега смотрел на него с искренним недоумением.
        - Это не камни, - сказал он. - Это гранаты. Мы договаривались с гранатами.
        - Все равно. Давай вот ты ползи в эту яму, а я буду в тебя бросать. Что ты на это скажешь?
        - Давайте! - обрадовался Серега. - Возьмите мой автомат. Смотрите, куда нажимать, вот сюда.
        Август Янович безнадежно махнул рукой. Он с трудом поднялся на ноги, подошел к портфелю и начал укладывать вещи.
        - Ну, дяденька же… - сказал Серега. - Вы же сами сказали…
        Август Янович молча закрыл портфель и, хромая, зашагал прочь.
        Серега стоял в крайней растерянности. Он в жизни не видел, чтобы взрослые могли так нахально обманывать.
        - Дяденька, не уходите!
        Август Янович вздрогнул и зашагал быстрее.
        - Дяденька, подождите! - крикнул Серега, идя вслед за парикмахером.
        И тут Август Янович побежал. Он бежал, не выбирая дороги и довольно лихо перепрыгивая через поваленные деревья. А Сережа бежал сзади, и крик его подхлестывал Августа Яновича и прибавлял ему скорости.
        - Дяденька, подождите! Да дяденька же…
        Серега вовсе не случайно пытался остановить Августа Яновича. Он просто хотел честно выполнить уговор - увести брата. Ему было совершенно непонятно, почему этот дяденька ничего от него не требует. Ведь Серега-то пока не выполнил своего обещания…
        А Август Янович уже перестал хромать. Он бежал с резвостью, которая была доступна ему лет пятьдесят тому назад. Не останавливаясь, он перемахнул через ручей, выронил портфель, на лету поймал его и побежал дальше. Серега отстал. Не потому, что не мог догнать парикмахера, а потому, что понял: по каким-то неизвестным причинам этот дяденька играть больше не хочет.
        Выбежав на лесную дорожку, Август Янович оглянулся. Никто его не преследовал. Август Янович пошел шагом. Сердце стучало в ребра барабанной дробью, в голове с шумом работал какой-то насос. Он уже жалел, что удрал и там же, на месте, не нарвал уши мальчишке. При этой мысли он почему-то потрогал свои уши. Они оказались на месте.
        Вернувшись домой, Август Янович повалился на постель в одежде и проспал до следующего утра на одном боку, даже не шевельнувшись.
        С этого дня, когда в парикмахерской заходила речь о детях, Август Янович говорил:
        - Дети? Разве в наше время есть дети? Все они сплошные разбойники!
        День 10-й
        Начало конца
        В это воскресное утро Кулеминск спал дольше обычного.
        Самым последним в Кулеминске проснулся Август Янович. Парикмахер лежал, соображая, не приснился ли ему вчерашний кошмарный день. Когда же он, ощущая ломоту во всем теле, с трудом приподнял голову и смог взглянуть на постель, усыпанную песком, листьями, то понял, что не приснился.
        Он перебирал в памяти события вчерашнего дня. При воспоминании о Сереге по телу его пробежала легкая судорога.
        Тихая стариковская обида возникла в душе Августа Яновича. Обижался он тем не менее не на Серегу. И не на себя. Во всем виноват был Алексей Палыч.
        Сейчас, утром, все выглядело так, будто Алексей Палыч заставил его козлом прыгать через поваленные деревья и увертываться от «гранат» малолетнего бандита. Это из-за Алексея Палыча пришлось извиваться перед начальником спортивного лагеря. Алексей Палыч находился в центре всего, к нему тянулись все нити…
        Тут он снова вспомнил Серегу, его доверчивые детские глаза, и холодок страха прополз по телу парикмахера и остановился где-то в области сердца.
        - Нет, - сказал сам себе Август Янович, - это просто кошмар! К черту всех этих детей! Если я еще хочу жить, то с этим нужно кончать! Я сегодня же поговорю с Алексеем Палычем!
        Первым делом парикмахер сорвал со стены лист и разорвал его в клочья.
        Затем он взглянул на часы и увидел, что опоздал на работу.
        Путь до парикмахерской, на который Август Янович обычно затрачивал десять минут, на сей раз потребовал получаса по двум причинам: во-первых, ноги двигались как бы отдельно от тела, во-вторых, завидев издали мальчика примерно Серегиного роста, Август Янович прятался за любое укрытие, вплоть до чужих калиток.
        А в лагере в это воскресенье был выходной день - никаких занятий.
        Родителей не ждали, но Борис надеялся, что Алексей Палыч придет.
        Кроме того, сегодняшний день был особенным: сегодня разрешили купаться.
        Неподалеку от лагеря протекала речка Кулемка, но купаться в ней запрещалось. Виновные немедленно изгонялись из лагеря.
        Обнаружить виновных было предельно просто: они окрашивались в синий, зеленый или красный цвета. Эта окраска за один раз не смывалась даже под горячим душем. Таково было свойство речки Кулемки. Свойство не природное, оно появилось не так давно.
        Речка Кулемка имела синие, зеленые и красные дни. Все зависело от того, какую продукцию в этот день выпускала фабрика игрушек. Если делали пушки, танки и самосвалы, то из красильного цеха в речку лилась зеленая струя. Когда «нажимали» на флажки, мячики и матрешки, то струя приобретала праздничный красный цвет. Если же не выпускали ничего, то струя становилась почему-то синей и оставалась такой от вечера пятницы до утра понедельника.
        Сегодня был синий день.
        Лагерь предусмотрительно построили на берегу чистого лесного озера, ходить к речке не разрешалось, да и не было в этом никакой нужды. Но почему-то все же находились любители окунуться в запретные воды. За все годы существования лагеря из него были выдворены восемь синих, два красных и один зеленый - все мальчики.
        Но и в озере не разрешалось купаться кому как вздумается. Для тренировок пловцов был сооружен бассейн на плотах. Для прочих у песчаного пляжа огородили буйками кусок озера, где утонуть можно было только при большом желании.
        За каждой сменой купальщиков наблюдали тренеры и воспитатели. На озере постоянно дежурила спасательная лодка.
        Вот уже шестое лето можно было видеть одну и ту же картину: лодка болталась возле линии ограждения; один из спасателей сидел за веслами, второй - на корме, извлекая из гитары современные звуки. Делать им было совершенно нечего: никто не собирался тонуть.
        Пока первая смена барахталась в воде, Борис и Феликс наблюдали за ними с берега. Феликс смотрел с завистью. Он вообще не мог смотреть равнодушно, если собиралась группа ребят и они что-то делали вместе.
        - А когда мы будем купаться? - спросил Феликс.
        - Не наша смена, - сказал Борис.
        Вторая смена залезла в воду. Веселья и шуму было не меньше, чем в первой. Если закрыть глаза, то можно было подумать, что в озеро с ходу ввалился большой табун[26 - Одна лошадь - одна лошадь; две лошади - две лошади; много лошадей - табун.]. Но Феликс глаза не закрывал.
        - Опять не наша смена? - спросил он.
        - Опять, - ответил Борис. - Ты же видишь, что я не купаюсь.
        На этот раз Борис соврал. Смена была их с Феликсом. Борис не хотел, чтобы Феликс пошел купаться. Попробуй уследи за ним в такой толчее. Его могли схватить за ноги и опрокинуть, могли окунуть головой в воду и держать там, пока он не начнет задыхаться (популярная шутка под названием «огурец»). Да мало ли что мог выкинуть и сам Феликс в этой новой для него стихии. Он и на воздухе-то один раз чуть не задохнулся.
        Наконец, и третья смена, отшумев, вылезла из воды.
        - Опять не наша? - спросил Феликс.
        - Не наша, - вздохнул Борис.
        - А больше смен нет.
        - Мы будем купаться завтра.
        Но Феликс был уже не тот Феликс.
        - Боря, ты меня обманул, - сказал он. - Купались все. Только мы не купались. Зачем ты меня обманул?
        - Я за тебя боялся. Ты мог утонуть. Я тебя обманул, чтобы с тобой не случилось ничего плохого.
        - Это я уже знаю - сделать плохо, чтобы стало хорошо. Но мне совсем не хорошо. Ты хотел для меня сделать плохо и сделал. Почему?
        - Потому что я твой друг, - пробубнил Борис.
        - Значит, у них друзей нет? - Феликс показал на остальных ребят. - Они все купались, их никто не обманывал.
        - Далось тебе это купание! - сказал Борис. - Я вот не купался, и мне ничего.
        - Тебе ничего, а мне - чего, - возразил Феликс. - Разве я хуже их?
        - Ты не хуже.
        - Тогда я сейчас пойду купаться.
        - Одному нельзя. Тебя сразу заметят, и тебе попадет.
        - Пусть попадет, - заупрямился Феликс. - Мне попадет, но зато мне объяснят, почему я один не купался.
        - Я тоже могу объяснить, но долго рассказывать.
        - Я могу слушать долго.
        - Ты все равно не поймешь.
        - Не глупее тебя, - сказал Феликс. - Я хочу знать: почему только ты один отвечаешь на мои вопросы? Я хочу знать: кто отвечает на вопросы других ребят? Я хочу знать: почему я не пойму то, что ты понимаешь? Разве я не такой, как ты?
        Вот такой небольшой мешок вопросов высыпался на голову Бориса. На любой из них был совершенно точный и четкий ответ. Но каждый ответ вызвал бы новый вопрос. Даже для того, чтобы объяснить Феликсу, кто он такой, нужно прочесть ему краткий курс астрономии. К такому подвигу Борис не готовился. Да и бесполезно все это. При характере Феликса он начал бы мучиться оттого, что он не такой, как все. Борису уже становилось ясно, что эти умники с планеты Феликса чего-то там недодумали, посылая его на Землю.
        Но Борис уже знал и прием, с помощью которого можно выйти из положения. На время, конечно, потому что Феликс ничего не забывал. Его можно отвлечь, как отвлекают маленьких детей. Опыта в воспитании детей Борис не имел. Но за последнее время кое-чему научился.
        - Ладно, - сказал Борис, - пойдем, будешь купаться.
        Феликс захлопнул рот, из которого уже показался кончик следующего вопроса.
        - Так бы и говорил, - сказал он. - А то придумал: «утонуть», «не поймешь». Шутить тоже надо с умом.
        Борис слегка обалдел. Ничего подобного он Феликсу не говорил.
        - Это откуда же ты взял такие слова?
        - Взял, - таинственно сказал Феликс. - Ты все равно не поймешь.
        Решение, принятое Борисом, было грубым нарушением дисциплины: купаться в одиночку да еще в стороне от пляжа запрещалось категорически. Но ведь правила не предусматривали инопланетных гостей. Они были написаны для нормальных утопленников.
        Борис повел Феликса на дальний конец озера. Там деревья и кусты подступали к самой воде, берег довольно круто опускался в озеро. Место для купания неудобное - для обычного купания. Для тайного - лучше не придумаешь.
        Небольшая полянка оказалась занятой. Неподалеку от воды на синем костюме из чистой шерсти лежала Тома с книжкой в руках. Костюм подруги валялся рядом, но самой ее не было видно.
        - Привет, - сказала Тома, не отрываясь от книги.
        Они уже виделись за завтраком, но Феликс поздоровался еще раз. Как всегда, когда он обращался к девочкам, в голосе его слышалось непритворное удовольствие.
        - Пойдем отсюда, - сказал Борис.
        Еще минуту назад, заслышав шаги, Тома хотела, чтобы ребята прошли стороной. Но Тома не привыкла к тому, чтобы знакомые мальчики поступали так, как им вздумается. Чтобы уйти спокойно, Борису нужно было захотеть остаться. Он же захотел уйти и сделать это теперь оказалось не так просто.
        Тома отложила книжку и села. Она не торопилась: сначала откинула назад волосы, потом перетянула их лентой, затем сказала:
        - Мальчики, не уходите, мне скучно.
        Тома не смотрела на Феликса. Ей не нужно было на него смотреть - она уже все знала наперед.
        Феликс все сделал так, как ему полагалось.
        - Мы не уйдем, если ты не хочешь, - сказал Феликс. - Ты мне нравишься.
        Это было уже чуть больше, чем полагалось. Знакомые мальчики никогда не говорили о таких вещах прямо. Они чаще говорили совсем противоположное. Один мальчик говорил только противоположное. Именно он и ходил за ней как привязанный.
        Тома сделала вид, что последней фразы она не слышала.
        - Хорошая сегодня погода, - сказала она.
        Феликс согласился.
        - Но немного жарко, - добавила Тома.
        Феликс согласился и с этим.
        Борис мрачно молчал, постукивая носком ботинка о землю.
        - Феликс, пойдем купаться, - сказал Борис, упирая на последнее слово.
        Феликс взглянул на Тому. Она отрицательно покачала головой.
        - Сегодня слишком прохладно…
        - Слишком прохладно, - повторил Феликс.
        - Феликс не хочет купаться, - сказала Тома голосом влюбленной змеи. - Верно, Феликс?
        - Не хочу, - подтвердил Феликс.
        Борис начал злиться. Столько сил потратил на воспитание Феликса, но стоило девчонке шевельнуть пальцем - и все полетело к чертям.
        - Ты можешь оставаться, а я пойду, - сказал Борис.
        - Видишь, Феликс, тебе разрешили остаться, - иронически заметила Тома. - Но, может быть, ты не хочешь оставаться?
        - Я хочу остаться.
        Тома вздохнула.
        - Нет, уж лучше иди. Мне, конечно, будет скучно, но я привыкла, - сказала Тома таким голосом, будто ее собирались оставить одну в пустыне Сахара.
        Однако тут Тома слегка промахнулась. Она понимала, что власть ее над этим мальчишкой велика. Но она не знала, что каждое ее слово равносильно приказу.
        - Хорошо, я уйду, - покорно и грустно сказал Феликс.
        Борис злорадно улыбнулся. Он взял Феликса за руку и повел прочь. За спиной Бориса Тома увидела известную фигуру, сложенную из трех пальцев. Вот это уже было ошибкой Бориса.
        - Феликс, вернись, пожалуйста, - сказала Тома. - Я не хочу, чтобы ты уходил.
        Феликс вырвался из рук Бориса и подбежал к Томе.
        Тома показала Борису то же самое, только на двух руках.
        Борис сплюнул, удалился за ближайший куст и улегся там. Как ни злился он на Феликса, оставлять его одного он не решился.
        Тома опять победила. Теперь она не знала, что делать дальше.
        - Ну, садись, - сказала она. - Ты читал эту книгу?
        - Не читал, - ответил Феликс, даже не взглянув на обложку.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я никаких книг не читал. Это интересно - читать книги?
        Тома с подозрением взглянула на Феликса. Может быть, этот мальчишка не так уж и прост, как кажется.
        - Ты откуда приехал?
        - Я не приехал, а пришел. Из лаборатории.
        - Ага, понятно, - сказала Тома. - Ты - из инкубатора. Ты вылупился из яйца. Вас там было много, таких цыпляточек. И никого не учили читать.
        - Цыпляточек не было. А читать я умею.
        Тома никак не могла понять, шутит Феликс или говорит серьезно. Если шутит - то не смешно. Если серьезно - то странно.
        - Как же ты умеешь читать, если не читал ни одной книги. Или ты читал только учебники?
        - Учебников я тоже не читал.
        Если бы Феликс не выглядел таким честным, Томе давно бы надоел этот разговор. Глупо было врать так неумно. Но совсем другое дело, если Феликс не врет. Да и вообще, он очень-очень отличался от остальных. Тома это чувствовала. А девочки, когда чувствуют, ошибаются редко.
        - Читай, - приказала Тома, подавая Феликсу раскрытую книгу.
        Феликс послушно взял книгу и прочел небольшой кусок.
        - Ира! - крикнула Тома. - Иди скорей сюда!
        - У меня окунь[27 - Окунь - такая свежезамороженная рыба; иногда встречается в живом виде, но до сих пор не установлено, как она размораживается.] сорвался, - отозвались с берега.
        - Иди, говорю, не пожалеешь.
        Из прибрежных кустов выбралась Ира.
        - А-а-а, - сказала она, - кого я вижу?
        - Меня и Тому, - объяснил Феликс.
        Ира засмеялась.
        - Тебя и Тому, - сказала она. - Тому и тебя. Тебя с Томой, а Тому с тобой. Колоссально! Тома, я тебя поздравляю…
        - Читай, - снова приказали Феликсу.
        Феликс не заставил себя упрашивать.
        - Колоссально! - сказала Ира. - Мы не знали, что рядом с нами живет гений.
        - Он не просто гений, - сказала Тома. - Он - Маугли. Его вскормили волчьим молоком. Он в детстве рос вместе с волчатами и не прочел ни одной книги. А теперь он встретил прекрасную девушку.
        Книга, которую Феликс держал вверх ногами, и была «Маугли».
        - А эта девушка - ты! - воскликнула Ира, пока еще в шутку.
        - Он сказал, что я ему нравлюсь.
        - Правда? - спросила Феликса Ира.
        - Правда, - ответил Феликс. - Я всегда говорю правду.
        - А я тебе нравлюсь?
        - Нравишься.
        - А кто больше - я или Тома?
        Феликс задумался, переводя взгляд с одной девочки на другую. Борис за кустом прекрасно слышал весь разговор. Он не торопился на выручку Феликсу. Он ждал той минуты, когда выручка потребуется девочкам.
        - Вы мне нравитесь одинаково, - сказал Феликс.
        Ни Иру, ни Тому это почему-то не устроило. Конечно, они были подругами, но во всякой дружбе наступает предел, когда друзей начинают сравнивать.
        - Так не бывает, - сказала Ира. - Одна обязательно должна нравиться больше.
        - И эта «одна» - ты, - сказала Тома.
        - Не обязательно. Но и не обязательно ты, хотя я уверена, что ты, - сказала Ира все еще в шутку.
        - Феликс, - сказала Тома, - посмотри на нас внимательно. Мы ведь не одинаковые?
        - Не одинаковые.
        - Значит, кто-то из нас лучше, а кто-то хуже. Если ты не можешь сказать, кто лучше, то скажи, кто хуже. Мне кажется, что я.
        Напрасно Тома была так в себе уверена. Она получила вовсе не такой ответ, какого ждала.
        - Правильно.
        - Вот как! Это почему же?
        - Ты говоришь не то, что думаешь. Ты не думаешь, что ты хуже.
        Тома слегка покраснела. Но при ярком солнце этого не было заметно. Ира засмеялась. Она была красивей Томы и знала об этом. Но Феликса, как видно, мало интересовала внешняя человеческая красота. Людей он оценивал по другим качествам.
        - А ты тоже хуже, - сказал Феликс Ире.
        Феликс и не думал грубить. Просто ему хотелось, чтобы девочки, которые ему нравились, не имели никаких недостатков. У нас, обитателей Земли, это называется дружеской критикой.
        Ира перестала смеяться.
        - Интересно… - сказала она. - Что значит - тоже?
        - Ты думаешь, что нравишься мне больше, а говоришь, что мне больше нравится Тома.
        - Да откуда ты взял, что тебе кто-то хочет понравиться?
        - Я думал, - сказал Феликс, - и догадался. Ведь я красивый мальчишка.
        Это было правдой. Тут все было правдой: девочки видели, что они нравятся Феликсу, и хотели нравиться больше, хотя сами не знали, для чего это им нужно. А Феликс был красивым мальчиком. Это его совершенно не волновало. О своей красоте он сообщил спокойно и просто. Для него красота была нечто вроде мыльных пузырей - привлекательное свойство человеческое, которое должно нравиться девочкам. Так, во всяком случае, объяснил ему Борис слова «красивый мальчишка». А слова эти были произнесены вчера докторшей за спиной Феликса.
        Девочки временно онемели. Парень, выглядевший таким скромным и послушным, оказался нахалом. Правда, нахальство, как и все в этом парнишке, было каким-то странным.
        Его можно было бы назвать правдивым нахальством.
        - Тома, - сказала Ира, - что же нам теперь делать?
        - Думай сама, - ответила Тома. - Я уже подумала. Если честно, то он не сказал ни одного слова неправды.
        - Что касается меня… - начала было Ира.
        - Это касается и тебя.
        - Нет, уж я-то такого не думала.
        - Думала.
        - Не суди по себе.
        - Я не по себе, а по тебе.
        - А ты?..
        - И я тоже, - сказала Тома. - Только я честно призна?сь.
        - Значит, я нечестно?
        Тома пожала плечами. Иногда ей начинала надоедать красота Иры. А Ире иногда надоедала разумность Томы.
        В этом девичьем разговоре, полном скрытых намеков, Феликс не понимал ничего. Зато почти все понимал Борис. Ему было приятно, что слишком спортивные девочки на этот раз споткнулись о Феликса.
        - Я тебе его дарю, - сказала Ира.
        - Спасибо, - сказала Тома.
        - И вообще, у меня уже давно, наверное, клюет, - сказала Ира.
        - Не здесь, так там, - сказала Тома. - У тебя всегда где-нибудь клюет.
        До Феликса наконец дошло, что девочки в эту минуту не слишком любят друг друга. Этого ему не хотелось. Он хотел мира. Он хотел сидеть с девочками, смотреть на них, слушать их и говорить им, как они ему нравятся.
        - Ира и Тома, - сказал он, - не нужно так разговаривать.
        - А как мы разговариваем? - спросила Ира.
        - Плохо и громко.
        - Да ты что! - удивилась Ира. - Тома - моя лучшая подруга! Верно, Тома?
        Ира подошла к Томе и поцеловала ее в щеку.
        - Самая лучшая! - сказала Тома и проделала обратную операцию.
        Феликс смотрел на них с удивлением. Рукопожатие было ему прекрасно известно, но вот чтобы люди облизывали друг друга, он видел впервые. Однако он быстро сообразил, что присутствует при обмене самыми дружескими чувствами. Он обрадовался, что девочки больше не ссорятся. Ему тоже хотелось стать лучшей подругой.
        Феликс подвинулся к Томе и лизнул ее в щеку. Тома, ожидавшая от Феликса чего угодно, кроме этого, завизжала и вскочила на ноги.
        Феликс прицелился было к Ире, но та отпрыгнула и убежала, заливаясь хохотом.
        Борис за кустом чуть не плакал от смеха и наслаждения. О таком повороте дела он не мог даже мечтать.
        Тома - красная, гневная, решительная - смотрела на Феликса сверху вниз.
        - Ты с ума сошел?!
        - Разве я сделал плохо? - спросил Феликс, не понимая, за что на него сердятся.
        - А ты сам не понимаешь?!
        - Не понимаю. Почему Ире можно, а мне нельзя?
        - Ты - дурак? - спросила Тома.
        - Нет, - сказал Феликс. - Я тоже хочу быть твоей лучшей подругой. За что ты на меня сердишься? Если тебе не нравится, я больше не буду.
        Как ни была Тома рассержена, она видела, что Феликс искренне огорчился.
        - Почему мне это должно нравиться? - строго спросила Тома. - Ты со всеми девочками так себя ведешь?
        - Нет. Только с тобой, - откровенно признался Феликс.
        Тома лучше дала бы разрубить себя на куски, чем призналась, что в последних словах Феликса была некоторая приятность. Но, как девочка умная, отношений сама с собой выяснять не стала. Ей захотелось выяснить кое-что другое.
        - Ты лучше иди к Ире, - посоветовала она. - Вот с ней можешь целоваться хоть до обеда.
        - А она не будет сердиться? - спросил Феликс.
        - Нет, не будет. Это ее любимое занятие. Что же ты стоишь, беги к ней.
        Тома была уверена, что Феликс никуда не уйдет. Худо ли, бедно ли, но Феликс дал ей понять, что она для него - единственная на этой планете. За это она даже готова была простить ему безобразную выходку.
        Феликс встал и пошел. Тома не знала, что он уходит без особого желания. Что-то сместилось в инопланетной душе за эти минуты. Девочки уже не были для Феликса одинаково хороши. Они обе были прекрасны, но Тома стала чуть-чуть прекрасней. Именно поэтому и не решился Феликс ее ослушаться.
        Тома в растерянности смотрела на уходящего Феликса. Поведение этого парнишки было явно нестандартным.
        Борис, увидев, что Феликс направился к воде, вылез из своего укрытия.
        Он был очень доволен, но всему есть пределы.
        - Не вздумай к ней приставать, - предупредил Борис Феликса. - Можешь получить по мор… Я хочу сказать: ей это не понравится.
        - А Тома сказала…
        - Тома - змея, - пояснил Борис. - Они, девочки, все змеи.
        - Ничего ты в девочках не понимаешь, - заявил Феликс.
        - Ого! - сказал Борис. - Быстро ты разобрался… Кто же тебе больше нравится?
        - Теперь Тома.
        - Зачем же ты идешь к Ире?
        - Потому что Тома сказала…
        - Идем лучше в лагерь, хватит тебе девочек на сегодня. Ты их еще в столовой увидишь.
        - Нет, не хватит, - твердо сказал Феликс. - В столовой они совсем не такие. Там они сердитые.
        - Они и здесь не сахар, - заметил Борис.
        - Конечно, - согласился Феликс. - Это я и сам понимаю. Не сахар, не масло, не хлеб, не компот. Ты, Боря, не смешно шутишь.
        - Какие уж тут шутки, - вздохнул Борис.
        Ира сидела на берегу с удочкой. Заслышав шаги ребят, она обернулась. Взглянув на Феликса, она засмеялась. Феликс тоже заулыбался.
        - Ира, я пришел с тобой целоваться, - объявил он.
        Ира стала сразу серьезной. Она положила удочку и показала кулак.
        - А вот это ты видел?
        - Он шутит, - сказал Борис.
        - Нет, не шучу, - возразил Феликс. - Тома сказала, что это твое любимое занятие.
        - Ах, Тома? - Ира сразу успокоилась. - Тогда все понятно. Феликс, давай отложим мое любимое занятие на завтра. До завтра ты можешь обождать?
        - Могу, - сказал Феликс. - А завтра когда?
        На этот раз засмеялся Борис.
        - Два дурачка, - сказала Ира. - Я-то думала, что вы умнее. А тебе, Борька, я это припомню.
        - А почему мне? - спросил Борис. - У него своя голова есть.
        - Что-то незаметно. Лучше помогите мне отцепить удочку.
        Ира подняла удилище, оно согнулось, леска натянулась: крючок за что-то зацепился на дне.
        - Ныряй, - посоветовал Борис.
        - Да? - сказала Ира. - Этого еще не хватало! Феликс…
        - Я здесь, - отозвался Феликс.
        - Отцепи, пожалуйста.
        Феликс, как был в одежде, шагнул к берегу. Борис вцепился руками в его куртку.
        - Стой! - крикнул он. - Она тебя научит… Ты же плавать не умеешь!
        - Разве я не умею плавать? - спросил Феликс. - Все умеют, а я нет?
        Ира давно уже отметила, что из двоих главным был Борис. Он распоряжался, советовал, командовал - руководил. Но в то же время Борис был непохож на человека, любящего командовать. По какой-то непонятной Ире причине Феликс нуждался в постоянных советах. Странный парнишка…
        - Разве ты сам не знаешь, что не умеешь плавать? - спросила Ира.
        - Не знаю. Я никогда не плавал.
        - Почему ты тогда хотел прыгать?
        - Ты просила.
        - Из-за моей просьбы ты согласен утонуть?
        - Конечно, согласен, - сказал Феликс. Он не знал, что такое «утонуть», но подозревал, что это какое-то приятное для Иры событие.
        И тут Ира подумала, что Феликс вовсе не дурачок: человек, согласный утонуть ради нее, дурачком быть не может. Не имеет права.
        - Ладно, - сказала Ира, - можешь не тонуть. Придумай что-нибудь другое.
        - Оборви крючок, - вмешался Борис.
        - Он последний. И удочка чужая.
        - Боря, - сказал Феликс, - если Ира просит, надо помочь. Ты же мне всегда помогаешь.
        Борис молча отошел в сторону. Он сломал тонкое ольховое деревце, очистил его от ветвей.
        - Ни за что не отвечаю, - сказал Борис.
        Вершинкой деревца удалось поддеть нижний конец лески. Крючок отцепился.
        - Спасибо, - сказала Ира. - За это я вас прощаю. Теперь насадите мне червяка.
        - Может быть, ты хочешь, чтобы я еще и клюнул? - спросил Борис. - Попроси лучше Феликса.
        - Я могу клюнуть, только не знаю - как. Ты покажи, - сказал Феликс Ире.
        Феликс говорил совершенно серьезно. Но Ира восприняла все иначе.
        - Не могу понять: кто из вас остроумнее? - сказала она. - Наверное, все-таки Феликс: таких я еще не видела.
        - Не видела, - согласился Борис. - И никогда не увидишь. Никогда в жизни.
        - Боря, - сказал Феликс, - ты опять не смешно шутишь. Она увидит меня сегодня, и завтра, и послезавтра…
        Вот тут-то Феликс здорово ошибся. Он знал, что срок их кончается почти через месяц. Но он не мог знать, когда кончается его срок.
        Из-за кустов вышла Тома, уже в костюме. На раскрытой книге она несла стебелек с двумя красными ягодами.
        - Земляника уже поспела, - сказала она. - Мальчики, пойдемте искать землянику. Ира, ты пойдешь?
        - Что-то не хочется.
        - Я так и думала, - заметила Тома.
        - Ира, - сказал Феликс, - мне непонятно. Если вы лучшие подруги, то должны идти вместе. А если вы не хотите идти вместе, то вы не лучшие подруги. Зачем ты обманываешь Тому?
        - Чем я ее обманула?
        - Ты сказала, что она твоя лучшая подруга.
        - Это правда. Ты же видишь, что мы всегда ходим вместе.
        - Но не сегодня. Я догадался: сегодня день отдыха, вы отдыхаете от дружбы.
        Феликс был прав. Девочки и сами чувствовали, что слегка друг от друга устали. Они дружили давно, но на стадионе они были соперницами. Тома имела скверную привычку - приходить к финишу чуть раньше Иры.
        Если бы она поступала так через раз, то все было бы в порядке. Но вредность характера Томы в том и заключалась, что она на каждой тренировке оказывалась на несколько сантиметров впереди Иры. Из-за этого между девочками пробежала уже, как говорят, черная кошка. Ну, не большой жирный кот, а маленький, почти симпатичный котенок. Но черного цвета. Он всегда караулил их возле финиша. Однако девочки делали вид, что никакого котенка не существует.
        - Глупости, - сказала Ира. - Просто я хотела еще поудить. Но вы тут всю рыбу распугали. Можно и за земляникой.
        Борис не стал спорить. Он понимал, что до обеда Феликса от девочек за уши не оттянешь. Впредь он решил быть поосторожнее, а сейчас смирился.
        Ира надела свой спортивный костюм, и все четверо побрели вдоль опушки.
        Как-то так получилось, что Тома и Феликс пошли чуть в стороне, а из этого уже само собой вышло, что Борис и Ира остались вдвоем.
        Борису совершенно не о чем было говорить с Ирой. Он даже немного побаивался ее; вместе с прекрасным спортивным костюмом Ира как будто надела на себя маску неприступной спортивной девочки. В компании за столом Борис ее не боялся. Наедине все выглядело по-другому.
        Они шли молча. Оба ощущали, что в молчании этом есть какая-то неловкость. От молчания они молчали еще молчаливее, а от неловкости без нужды окликали Тому и Феликса. При этом Борис, разумеется, обращался к Феликсу, а Ира - к Томе.
        Земляники попадалось очень мало. Видно, кто-то шустрый уже прошел здесь до них: некоторые кустики были вырваны с корнем, с других сняли ягоды.
        Тома и Феликс отвечать перестали. Иру это не особенно взволновало, но Борис забеспокоился по вполне понятной причине.
        - Надо их найти. - Это была первая фраза, обращенная к Ире.
        Ира охотно согласилась. Это все-таки лучше, чем ходить без толку и молчать.
        Они покричали, но никто не отозвался.
        - Тома заблудиться не может, - сказала Ира. - Мы с ней много раз ходили в лес. Она хорошо ориентируется.
        - Она-то, может быть, и хорошо… - ответил Борис. - Ты давай беги на опушку и покричи оттуда. Я зайду подальше.
        Борис сказал это таким решительным тоном, что Ира послушалась беспрекословно.
        Она видела, что Борис взволнован. Больше, чем нужно, как ей казалось, взволнован.
        Вскоре Борис услышал голос Иры с опушки. Затем издалека, еле слышно отозвалась Тома. Голос ее стал приближаться. Ира звала Тому к себе. Вскоре все трое сошлись на опушке.
        - Феликс с вами? - спросила Тома.
        - Он же с тобой был!
        - Он ушел. Я его искала и не нашла.
        - Куда он ушел? - спросил Борис.
        - В лес.
        - Почему ушел? - строго спросил Борис.
        - Я не знаю…
        - Знаешь, - сказал Борис. - И не ври! О чем вы разговаривали? Что ты ему сказала?
        - Ничего такого я не сказала.
        - Не ври, - снова повторил Борис. - Он от тебя сам бы не ушел. Я его знаю.
        Такого Бориса девочки еще не видели. Решительный и серьезный, Борис выглядел сейчас так, как будто имел право распоряжаться.
        - Что ты ему сказала?
        - Ну… я показала ему, как растет земляника… он не знал, как ее искать…
        - Дальше.
        - Он сказал, что теперь каждый день будет для меня собирать…
        - Я тебя спрашиваю не что он сказал, а что ты сказала.
        - Я села переобуться: мне в туфлю камешек попал.
        - Пока ты болтаешь, он уходит все дальше! Что ты ему сказала?
        - Сказала… - ответила Тома, уже чувствуя себя виноватой. - Сказала, чтобы он собрал пятьдесят ягод, а я подожду его на полянке. Но ведь я его ждала… И я ничего не соврала - все так и было.
        Пятьдесят ягод! Да, может быть, их столько и во всем лесу не было. Так и будет бродить Феликс по лесу, пока не наберет эти ягоды. А куда он может уйти, ему и самому неизвестно. Никто не объяснил Феликсу, как найти дорогу обратно. Это было нетрудно. Слева - железная дорога, справа - шоссе, впереди - река Кулемка. Заблудиться не мог бы никто, кроме Феликса.
        Никто не запретит ему перейти шоссе. Никто не помешает перебраться через железную дорогу. Никто не помешает утонуть в речке Кулемке ради прекрасных глаз девочки Томы.
        - Ты даже не понимаешь, что ты наделала! - сказал Борис.
        Девочки притихли. Девочки сразу стали послушными.
        - Мы его найдем. Разойдемся и будем искать.
        - Никуда вы не пойдете, - распорядился Борис. - Будете ходить здесь, возле опушки. Он может сам выйти.
        Девочки даже не пискнули, те самые девочки, которым даже тренер старался не слишком часто приказывать, послушно остались. Они чувствовали, что Борис сейчас имеет право командовать.
        День 10-й
        Середина конца
        Боря побежал в лес.
        Первые две ягоды Феликс нашел сразу. Он сообщил об этом Томе.
        - Еще сорок восемь! - откликнулась Тома.
        Следующие три ягоды попались шагов через пятьдесят. Феликс опять сообщил.
        - Молодец! - крикнула Тома.
        А потом земляника перестала попадаться вовсе. Феликс углубился в лес. Он не знал, что земляника тени не любит, а Тома об этом ему не сказала. Феликс шел быстро. Он хотел поскорее набрать ягоды и вернуться к Томе.
        День стоял солнечный - запомнить дорогу ничего не стоило, нужно только заметить, с какой стороны находится солнце. Но Феликса никто этому не учил. Когда он сообразил, что на прежних местах ягод попадалось больше, и захотел вернуться, то это ему не удалось.
        Сначала он, как и большинство ходящих по лесу, загибал вправо. Продолжая идти в этом направлении, он вышел бы к лагерю, хотя и не на прежнее место. Когда же он повернул в обратную сторону, то опять начал загибать вправо и стал удаляться от лагеря.
        Прозрачный смешанный лес сменился густым ельником. Молодые ели стояли так часто, что местами приходилось пролезать под ними на четвереньках. Миновав еловую полосу, Феликс вышел в редкий березовый лес и нашел еще три ягоды. Он крикнул Томе, но в ответ не услышал ничего. Феликс немного удивился: по его расчетам, он давно уже должен был вернуться.
        Затем снова пошел ельник - сырой, темный и мрачный. Под ногами похлюпывала вода, скелеты высохших елей преграждали дорогу. Феликсу приходилось то пролезать под упавшими деревьями, то перелезать через них. Он и сам не заметил, как и когда ягоды в его кулаке превратились в белорозовую кашицу.
        Любой человек, если он, конечно, не лишен элементарной смекалки, сумел бы на месте Феликса вернуться назад. Справа проходило шоссе, откуда иногда доносились приглушенные гудки автомобилей; развернись так, чтобы гудки слышались слева, и выйдешь на прежнее место. Слева пролегала железная дорога; если идти так, чтобы шум электричек слышался справа, то опять же придешь куда надо.
        Но Феликс не обращал внимания на все эти звуки: они ничего не говорили ему.
        Феликс шел прямо, туда, где, затаившись в извилистых берегах, текла река Кулемка.
        Лес неожиданно расступился. Вниз побежал песчаный откос. А под откосом тихо, мирно и ядовито синели воды небольшой речки. Впрочем, не так уж они и синели. Кусты, деревья, небо и облака отражались в них так же чисто, как и в обычной воде.
        На вид это была вполне невинная речка. Еще не так давно в ней водились окуни и плотва, и даже раки, которые, как известно, любят чистую воду. Но несколько лет назад фабрика игрушек начисто перевела в ней всякую живность. Дольше всех, говорят, продержалась старая щука. Но и она, не выдержав, сплыла вниз по течению и ушла в другую реку, где погибла от тоски и одиночества: у этой щуки была красная голова, зеленое брюхо, синий хвост, и другие щуки не хотели с ней разговаривать.
        Всего этого Феликс не знал. Но на той стороне реки он увидел множество белых цветов. Тома объяснила ему, что так цветет земляника.
        Феликс спустился с обрыва на берег. Речка была неширокой, и отсюда цветы показались совсем близкими. Феликс разделся и сложил одежду на берегу.
        Он решил, что сплавает на ту сторону и вернется с ягодами. Он не верил, что не умеет плавать: ведь все остальные ребята умели, он сам это видел.
        Феликс ступил одной ногой в воду и похлопал себя по груди, как это делали сегодня ребята, прежде чем окунуться.
        С обрыва послышался крик:
        - Феликс, стой! Не ходи туда!
        Феликс обернулся, нога его оскользнулась на глине, и он бухнулся в речку…
        Тут следует на время остановиться и объяснить, почему героев всегда спасают в последнюю минуту.
        Ну, во-первых, пока еще никого не спасли…
        Во-вторых, ни один автор не имеет права топить своих героев без крайней необходимости, а эта необходимость еще не настала.
        В-третьих, давайте разберемся: а в какую же минуту вообще-то спасают тонущих людей? Ведь не за час до их гибели и не за два. И конечно, спасают их не после смерти, а хотя бы незадолго до нее. В общем, спасают как раз в ту самую минуту, когда они тонут…
        Но автор уже чувствует, что слишком много оправдывается. Когда человек приводит множество оправданий, то это означает, что у него нет ни одного серьезного.
        Поэтому автор мысленно зачеркивает все предыдущие оправдания и оставляет одно, но серьезное: все было так, как написано.
        И не случайно.
        Не случайно Борис встретил Феликса, хотя вышел на его розыск не сразу и двигался другим путем. Вот Феликс попал к речке случайно. А Борис понимал, что самую большую опасность для Феликса представляет не шоссе и не железная дорога, а речка Кулемка, потому что машинист и шофер могут посигналить или затормозить, а речка проглотит человека без всяких сигналов. Борис кратчайшим путем добежал до Кулемки и побежал вдоль нее по тропе.
        Итак, Феликс бухнулся в речку…
        Здесь так и хочется написать, что Феликс ударился о камень или его вынесло на стремнину, а впереди шумел водопад, и Борис, рискуя жизнью, вытащил его на берег.
        Но речка Кулемка мелка; стремнины и водопады не снились ей даже в ее лучшие годы.
        Когда Борис скатился вслед за Феликсом в речку, то воды в ней оказалось всего по грудь.
        Феликс в трусах, а Борис в рубашке и брюках стояли друг против друга, синие ручьи прямо текли по их шеям.
        - Допрыгался… - сказал Борис.
        Феликс молчал. Он чувствовал, что провинился.
        Борис на четвереньках выбрался на скользкий берег и протянул руку Феликсу.
        - Все, - сказал Борис. - Привет… Прощайся с лагерем.
        - Я хотел набрать земляники. Смотри, сколько ее на том берегу.
        Борис взглянул через реку и сплюнул синей слюной.
        - Это ромашка, - сказал он кратко и начал раздеваться.
        Одежда Бориса закрасилась неровно: в одних местах синий цвет лег погуще, в других посветлее. Но зато тело, руки, ноги, шея стали цвета морской волны - такой радостной синей волны, какую можно встретить на детских рисунках.
        Феликс выглядел не лучше или не хуже - кому как понравится.
        Ни ругать Феликса, ни объяснять ему что-то Борису не хотелось. Он понимал, что скрыть купание не удастся, для этого потребовались бы новые руки и шеи для них обоих, а для Бориса еще и новый костюм.
        Борис выжал белье и одежду, надел все мокрое.
        - Идем.
        - Боря, а почему ты сказал: «Прощайся с лагерем»?
        - Выгонят.
        - А куда мы с тобой пойдем?
        - Я домой. А ты не знаю куда.
        - Я тоже домой - к Палычу.
        Борис ничего не ответил. Разговаривать ему не хотелось.
        Они шли по тропе вдоль Кулемки. Сзади и немного сбоку от них похрустывали сучья, словно эхо шагов отражалось от леса. Борис остановился и придержал Феликса. Но эхо не умолкало. Невдалеке, за деревьями Борис заметил какое-то движение.
        - Серый, - негромко сказал Борис, - а ну выходи, а то башку оторву.
        Из-за дерева показался Серега с автоматом. Он следил за братом у озера, бежал за ним по тропе, видел купание.
        Он понимал, что сейчас с братом шутить не стоит.
        - Чтобы через полчаса дома был, - приказал Борис. - Отцу ничего не говори.
        - Борька, а я нарочно не прятался. Я тебе что-то сказать хочу.
        - Я сказал - домой! - повысил голос Борис.
        - Борька, за вами один дяденька следил.
        Борис остановился.
        - Сейчас?
        - Не-а… вчера… за тобой следил и за Феликсом.
        - За каким еще Феликсом?
        - А вон за ним, - кивнул головой Серега.
        - Откуда ты знаешь, как его зовут?
        - А у меня ухи есть, - сказал Серега.
        - Вот я тебе сейчас их и оборву. Кто следил?
        - Дяденька из парикмахерской. Хотел, чтобы я тебя увел. Хотел с Феликсом поговорить. А сам сказал, будто шпион. Только он притворялся.
        - Надо было вчера сказать.
        - А я пока его догнал, вы ушли. А я есть захотел…
        - Сгинь, - сказал Борис, и Серега растворился в кустах.
        - Боря, кто хотел со мной поговорить? - спросил Феликс.
        - Есть тут один… Не знаю даже, зачем ты ему нужен. Теперь это неважно. Нас все равно выгонят. Мне-то наплевать, а вот что с тобой делать… Говорили же на линейке - в реке не купаться. Полез…
        - Я не купался, я хотел перейти на ту сторону.
        - Какая разница, все равно - синий. Я-то отца не боюсь: он сам виноват…
        Борис остановился. Неожиданная мысль пришла к нему при упоминании об отце.
        - Феликс, кажется, я придумал! На обед мы все равно опоздали… Давай бежим сейчас в Кулеминск к нам домой. Отцу скажем, что ты свалился в воду нечаянно, а я бросился тебя спасать. Вот мы и закрасились. А виноват-то он! Его уже два раза штрафовали за речку. Я переоденусь, а он пускай отвезет нас в баню. До ужина мы вернемся.
        - Я свалился не нечаянно, а пошел за земляникой, - сказал Феликс.
        - А сказать надо, что нечаянно.
        - Но это будет неправда.
        - Ты можешь молчать. Говорить буду я. И вообще, если родителям всегда правду говорить, то и жить невозможно.
        - Боря, ты говоришь «отец», «родители»… А где мои родители?
        - Чем больше будешь спрашивать, тем скорее их увидишь, - усмехнулся Борис. - Пока твои родители - Алексей Палыч и я.
        - Я так и думал, - сказал Феликс. - Но говорить неправду я все равно не буду.
        - Никто тебя не заставляет. Молчи - и все.
        Но план Бориса, не такой уж сложный, выполнить не удалось. Обходя лагерь, Борис увидел небольшую толпу, направляющуюся к лесу через стадион.
        - Все, - сказал Борис. - Уходить нельзя. Нас идут искать… Девчонки все разболтали.
        Да, это поработали девчонки. И вряд ли можно винить их за это. Походив возле опушки до обеда, они направились в столовую. Ни Феликс, ни Борис к обеду не явились. Девочки подождали еще полчаса.
        А потом они решили, что если с ребятами что-то случится, то в этом будут виноваты только они.
        Девочки покаялись тренеру.
        Тренер пошел к начальнику лагеря.
        Начальник по трансляции объявил немедленный сбор всего персонала.
        И вот теперь толпа человек в двадцать направилась к лесу. Впереди вышагивал Вен-Вен с мегафоном в руках. Позади всех шел Алексей Палыч, который только что появился в лагере.
        Увидев толпу, Борис понял, что план сорвался. Нельзя было заставлять этих людей бродить до темноты в лесу. Тем более, что своими силами они бы никого не нашли, а значит, начались бы звонки в милицию, лесничество, к летчикам: сотни людей оторвались бы от своих дел, чтобы прочесывать лес, пока двое пропавших спокойно моются в бане.
        - Конец, - сказал Борис. - Кажется, всему конец. Но ты молчи. Может быть, еще поверят. Только они не поверят. Вон их сколько собралось.
        - Палыч идет! - радостно воскликнул Феликс.
        - Тут и Палыч не поможет, - вздохнул Борис.
        Двое синих вышли из зеленого леса и пошли по желтому песчаному полю навстречу толпе.
        - Вот они! - воскликнул кто-то весело, потому что страдал близорукостью.
        - Я бы сказал - не совсем они, - заметил Вен-Вен, близорукостью не страдавший.
        Мальчиков окружили кольцом.
        Женщины смотрели на них с жалостью: они знали, что грозило этим ребятам. Мужчины тоже знали, но жалости в их глазах не было, ибо именно мужчины на нашей планете призваны осуществлять справедливость.
        - Господи, до чего они синие! - вздохнула повариха, которую освободили от поисков, но она пошла из любопытства.
        Алексей Палыч скромно маячил в задних рядах. Он проклинал себя за то, что не освободился с утра и не успел вовремя. Он понимал, что при таком количестве свидетелей даже начальнику лагеря трудно будет что-нибудь сделать.
        Феликс, не обращая ни на кого внимания, бросился к Алексею Палычу.
        - Палыч, привет! - радостно сказал Феликс. - Ты почему так долго не приходил?
        Алексей Палыч, не поднимая глаз, пожал синюю ладошку, но тут же спохватился.
        - Безобразие! - сказал Алексей Палыч, косясь в сторону начальника лагеря.
        - Товарищи, спасибо, - сказал начальник лагеря нехорошим голосом. Таких голосов не бывает у людей, собирающихся простить. - Все свободны. Куликов и Солнечный пройдут со мной в канцелярию.
        - Концерт окончен, - сказал в мегафон Вен-Вен. - Граждане, расходитесь. Граждане, не толпитесь.
        Именно в эту минуту при виде синих мальчишек в голове Вен-Вена произошло короткое замыкание в творческом смысле. Он ясно увидел свою новую пьесу.
        Она была в синем цвете. Синие мальчики и синие девочки пели и танцевали на сцене. Синий оркестр играл «Голубой блюз». Все было дико тоскливо, невыносимо скучно, жутко одиноко. Смысл пьесы заключался в том, что в ней не было слов. Можно было петь только «на-на», «ля-ла», «ра-ра», «па-па» и… «ку-ку».
        «Ку-ку» было настоящей находкой, такого еще нигде не встречалось.
        Вен-Вен быстрым шагом направился в клуб - записывать идею, пока она еще дымилась.
        За ним потянулись остальные.
        Начальник лагеря, Борис, Феликс и Алексей Палыч пошли в канцелярию. Ребята, встречавшиеся им на пути, прилипали к этой группе, как железные опилки к магниту. Всем хотелось посмотреть, как ведут себя приговоренные перед казнью. Провожали Бориса и Феликса молча. Никто не смеялся и не злорадствовал. Один лишь Дегтярев забегал вперед и пятился задом, надеясь разглядеть слезы на лицах преступников.
        Все четверо поднялись на второй этаж над столовой - в небольшой кабинет начальника лагеря. Он молча подвинул стул Алексею Палычу и сел на стол.
        - Ну… - сказал начальник лагеря, и в этот момент в дверь постучали.
        - Войдите.
        В дверь просунулись Ира и Тома и остановились у порога.
        - Что скажете?
        - Они не виноваты, - сказала Ира.
        - Это мы виноваты, - сказала Тома.
        - В чем же ваша вина?
        - Мы послали их за земляникой, а они заблудились.
        - И все?
        - Все, - сказали девочки.
        - Хорошо, девочки, идите.
        - А вы их простите? - спросила Тома.
        - Идите.
        Девочки ушли. Теперь они чувствовали себя виноватыми еще больше, теперь им стало ясно, что не нужно было поднимать панику.
        - Ну, вот все, - со вздохом сказал начальник лагеря. - Скажите мне, какой черт вас туда занес? - спросил он ребят. - Что за удовольствие купаться в этой канаве? Кроме того, в лес ходить тоже не разрешается.
        - Мы не купались, - ответил Борис. - Все получилось нечаянно.
        - Что значит нечаянно?
        - Он случайно упал в воду, а я… - Борис хотел сказать «спас», но подумал, что в слове этом слишком много геройства. - Я ему помог вылезти.
        - Значит, ты его спасал?
        Борис промолчал.
        - Вообще-то так могло быть, - робко вступился Алексей Палыч. - Куликов мальчик довольно решительный.
        - Допускаю. Тогда пусть Куликов мне так же решительно объяснит, почему у него костюм крашеный, а у его друга нет.
        - Потому что он упал без костюма.
        - Случайно упал без костюма? Сначала разделся, а потом упал… Зачем он раздевался? Знал, что упадет?
        Борис молчал. Феликс видел, что Борису отвечать трудно. Он знал, что должен молчать, но все же бросился на выручку:
        - Я разделся, чтобы перейти на другой берег.
        - Зачем?
        - За земляникой.
        - Ясно. Дальше.
        - Боря говорит правду. Я упал, а он прыгнул и помог мне вылезти.
        - Что же, на другом берегу земляника слаще?
        - Там не было земляники. Там ромашка, - правдиво сказал Феликс.
        - А друг твой честнее тебя, Куликов, - сказал начальник лагеря. - Вот уж действительно ирония судьбы: отец спускает в реку краску, а сына за это выгоняют из лагеря.
        Начальник лагеря подошел к окну и взглянул вниз.
        - Целая толпа стоит, - сказал он. - Ждут, чем кончится. И все знают, чем должно кончиться. Сто раз говорили: полез в речку - пощады не будет. В разное время мы уже выгнали одиннадцать человек. Если сейчас простить этих, то что сказать следующим? Вы же сами педагог, Алексей Палыч, вы должны меня понять.
        - Я-то понимаю, - покорно сказал Алексей Палыч. - Только мне мальчика деть совершенно некуда. Мальчик издалека…
        - Кстати, - сказал начальник лагеря, - что-то многие интересуются этим мальчиком. Тренер интересовался, откуда он приехал. Документов на него в канцелярии нет, но об этом я и сам знаю. Это уж наша с вами договоренность. Но вот почему им так интересуется парикмахер, это мне не совсем понятно.
        - Парикмахер? - удивился Алексей Палыч.
        - Да. Вы его знаете, наверное; Август Янович, кажется.
        - Чушь какая-то! С какой стати им должен интересоваться Август Янович?
        - Вот и я не пойму. Причем плел какую-то чепуху, будто вы с мальчиком ко мне приходили. У меня сложилось впечатление, что он хотел что-то выведать, но я так и не понял, что именно.
        - Август Янович - человек весьма любопытный, - деликатно заметил Алексей Палыч. - Очевидно, это свойство профессии…
        - Ну, оставим парикмахера. Вы старше меня и опытней, Алексей Палыч. Может быть, вы мне посоветуете, что делать? В семье Куликовых как-нибудь переживут. В этом есть даже определенный юмор. Мне было бы крайне жалко, если бы Куликов-старший не увидел своего синего сына. Но вот вы говорите, что Солнечного вам девать некуда…
        - Пока, - сказал Алексей Палыч. - Временно. До конца экзаменов. Но я понимаю ваше положение.
        - Есть один выход, - сказал начальник лагеря. - Я им еще не пользовался, не было необходимости. Но он существует. Наступление - лучший способ обороны. Что про вас знают девочки? Где они были, когда вы купались? - спросил Бориса.
        - . Они в лес не ходили.
        - Значит, они знают только, что вы пошли за земляникой?
        - Пошел я, - сказал Феликс, - а Боря пошел меня искать.
        - Хорошо, Солнечный, я уже убедился в твоей честности. Сейчас ты убедишься в моей нечестности. Но если вы думаете, что я делаю это ради вас, то вы ошибаетесь. Девочки видели, как вы барахтались в речке?
        - Не видели.
        - Прекрасно. Способ заключается в том, - обратился начальник лагеря к Алексею Палычу, - что преступники объявляются героями. Они были вынуждены, чтобы спасти человека, броситься в воду. Кто-то тонул в этой речке, допустим - турист. Таким образом, провинность превращается в благородный поступок и вопрос о наказании сам собой отпадает. Но не полностью. За побег в лес мы с первого раза не выгоняем. За это объявляется строгое предупреждение. За спасение туриста выносится благодарность. Все это, во избежание слухов, объявляется по трансляции. Нам с вами противно, мы плюемся от отвращения, но другого способа я не вижу.
        Алексею Палычу было стыдно. Он понимал, что все это делается ради него. Но уж слишком как-то выходило все откровенно нечестно. Особенно неловко было перед ребятами. Да и согласны ли они сами на это?
        Начальник лагеря, словно угадав мысли Алексея Палыча, спросил Бориса:
        - Ну, как тебе нравится моя идея?
        Борис промолчал. Идея ему не нравилась. Но не надо забывать, что он знал то, чего не знал начальник лагеря. Кроме того, он представлял себе, что свалится на Алексея Палыча.
        - Понятно. А тебе? - обратился начальник лагеря к Феликсу.
        - Это неправда, - сказал Феликс.
        - Разумеется. Я, кажется, этого не скрываю.
        - А нельзя ли как-то по-другому? - спросил Алексей Палыч. - Если без благородных поступков…
        - Никак не выходит. Героизм - единственное оправдание для синих, зеленых и красных. Если бы они были иностранцами и не понимали по-русски… Еще лучше, если бы они были с другой планеты. Но это уже фантастика. Скоро ужин. Нужно решать, Алексей Палыч. Я понимаю, что вам тоже нелегко сделать выбор. Выбирайте меньшее из двух зол.
        - Нельзя ли немного подумать? - попросил Алексей Палыч. - Мы с мальчиками все обсудим… Мне бы не хотелось решать одному.
        Начальник лагеря явно обрадовался, что есть повод немного помедлить.
        - Сейчас ужин, - сказал он. - Ну, на ужине им делать нечего в таком виде. Потом ночь… Знаете, Алексей Палыч, забирайте их до утра. Если они придут к завтраку, то будем считать, что вы согласны на героический вариант. Если не придут, пойдет вариант обычный. За вещами можно прийти в любое время.
        - Мне бы не хотелось появляться с ними в Кулеминске в таком виде.
        - Это уже проще, - сказал начальник лагеря. - В нашем душе их не отмыть - опыт есть. Я даю вам машину, и вы везете их в баню. Только не в Кулеминск, а на Старый Разъезд - так я вам советую. Впрочем, может быть, Куликов предпочтет, чтобы его отмывал отец?
        - Предпочту, - угрюмо сказал Борис.
        - Вот и прекрасно. Передавай ему привет. - Начальник лагеря вышел за машиной. По пути он разогнал уже сильно поредевшую толпу болельщиков, пообещав им, что завтра они все узнают по трансляции.
        - Вот так… - сказал Алексей Палыч. - Как же ты, Боря, прозевал? Я тебя не упрекаю. Но ты видишь, как все сложилось.
        - Девчонки… Он от них совсем обалдел.
        - В баню поедешь?
        - Нет, все равно костюм не отстирать. Алексей Палыч, а этот, парикмахер, он и за нами следил. Мне Серый сказал. Он его видел возле лагеря.
        - Совершенно непонятно, - сказал Алексей Палыч. - Чего старик добивается? Может быть, попробовать с ним поговорить?
        Алексей Палыч еще не знал, что поговорит с парикмахером гораздо раньше, чем ему бы хотелось.
        Возле канцелярии ребят уже не было. Лишь одинокая девочка в спортивном костюме маячила неподалеку. Она помахала рукой в сторону всех троих - Алексея Палыча, Бориса и Феликса, вышедших из канцелярии.
        Но подошел к ней один Феликс.
        - Вас оставили? - спросила Тома.
        - Оставят, если скажем, что будто спасали туриста.
        - Ну и скажите.
        - Тома, - сказал Феликс, - ты ведь не знаешь, мы никого не спасали.
        - Ну и что? Соврешь чуть-чуть, зато останешься на целый месяц.
        - Ты хочешь, чтобы я говорил неправду?
        - Хочу.
        - Ты шутишь? - спросил Феликс.
        Тома нахмурилась.
        - Если вас выгонят, мы больше не увидимся. Через месяц мы с Ирой уезжаем в Москву на соревнования. Потом вернемся в город… Ты что, ничего не понимаешь?
        От канцелярии посигналила подъехавшая машина. Феликса позвали.
        - Куда ты уезжаешь? - спросила Тома.
        - В баню, - честно ответил Феликс.
        Тома резко повернулась и, не оглядываясь, пошла к столовой. Она не знала, что в здешнем душе краска не отмывается, и приняла слова Феликса за дурацкую и совершенно неуместную сейчас шутку.
        Высадив Бориса неподалеку от дома, Алексей Палыч попросил шофера отвезти их с Феликсом на Старый Разъезд. Еще по дороге Алексей Палыч понял, как изменился и повзрослел Феликс. Он рассказал и про Вен-Вена, и про девочек, и про тренировки. Лишь когда Феликс пытался рассказать о путешествии к речке, учитель показал ему, что нужно молчать.
        Алексей Палыч еще не решил, как поступить, и боялся, что услышит шофер.
        А шофер весело поглядывал через плечо. О причине синевы мальчика он догадывался, но ему непонятно было, почему мальчик называет учителя «Палыч» и на «ты».
        В бане Алексей Палыч взял отдельный номер с ванной. Но и тут не удалось уклониться от любопытства дежурной. Она мельком взглянула на Феликса и без труда поставила точный диагноз:
        - Никак в Кулемку ввалился?
        - Ввалился, - кратко ответил Алексей Палыч.
        - Это, значит, сегодня у нас воскресенье… Ну, эту еще отмыть можно разов с пяти. Синяя, она еще ничего, сносная. Вот которые на неделе вваливаются, с теми хуже. Этих хоть в щелоке вари - не отмывается. Я тебе, хочешь, мыла дам? Такое у меня мыло есть, «черное», оно для собак употребляется. Вот оно с трех разов отмывает.
        - Буду очень благодарен, - сказал Алексей Палыч и попытался было сунуть дежурной рубль, но рука его была отведена спокойно и с достоинством. В отличие от больших городов, в Кулеминске и его окрестностях еще не привыкли брать деньги за помощь.
        Дежурная оказалась права: после третьей перемены воды Феликс принял вполне сносный вид. Запарившийся Алексей Палыч ополоснул его, велел одеваться, а сам вышел на свежий воздух.
        Становилось прохладно. Небеса над головой начали синеть. Оценит ли кто-нибудь в этих небесах хлопоты Алексея Палыча, отплатит ли чем-то за это? Забегая вперед, следует сказать, что и оценят и отплатят. Но - по своему, по небесному разумению.
        Возвращались в Кулеминск электричкой.
        Выбора у Алексея Палыча не было, и он повел Феликса в тот же подвал.
        Между тем, пока происходили все эти события, Август Янович отрабатывал свою смену в парикмахерской. Его постоянные клиенты отмечали, что был он в этот день неразговорчив, даже как будто сердит.
        Губы Августа Яновича беспрестанно шевелились, словно он что-то жевал или разговаривал сам с собой.
        После смены Август Янович не пошел домой, а направился прямо к Алексею Палычу.
        Того не оказалось дома. Парикмахер, похрустывая коленками, принялся курсировать между домом и школой. Неподалеку от школы он и встретил Алексея Палыча с Феликсом.
        - Алексей Палыч, - сказал парикмахер, - очень хорошо, что я вас встретил. Я вас, можно сказать, даже искал. Я все знаю.
        Только парикмахера еще не хватало сегодня Алексею Палычу! Обычно спокойный, Алексей Палыч сразу же почувствовал раздражение.
        Поначалу он сдержал себя лишь потому, что знал о болтливости парикмахера и боялся огласки.
        - Что же вы знаете, Август Янович?
        - Все. Джинсовый костюм, кеды, путевка в спортлагерь; жена ваша ничего не знает об этом мальчике.
        Алексей Палыч машинально отметил наиболее слабое место в заявлении парикмахера и уцепился за него.
        - Какое вам дело до моей жены?
        - До жены - никакого. Меня интересует, кто этот мальчик.
        - Август Янович, - сдерживаясь, сказал Алексей Палыч, - давайте говорить спокойно. Я никогда не вмешивался в ваши дела. Почему вы должны вмешиваться в мои? Почему я не имею права гулять со своим воспитанником?
        Алексей Палыч инстинктивно применил тот же метод обороны, что и с Анной Максимовной: на вопрос он отвечал вопросом. Но парикмахер был хоть и самодеятельным, но все же следователем, он сразу брал быка за рога.
        - Я вас очень уважаю, Алексей Палыч, - сказал парикмахер, - но этот мальчик не ваш воспитанник. Он вообще не из нашего города. Я хочу знать: кто этот мальчик?
        Последнюю фразу Алексей Палыч умышленно пропустил мимо ушей и прицепился к предпоследней:
        - Вы еще скажите, что он не с нашей планеты!
        - Этого я не скажу, я еще не сумасшедший. Вы мне ответьте на один вопрос: кто этот мальчик? И я уйду.
        - Я ведь тоже могу задавать вопросы, - с раздражением сказал Алексей Палыч. - Но я не понимаю, с какой стати вы ко мне привязались.
        - Бросьте, Алексей Палыч, - по-дружески сказал парикмахер, - вы все понимаете. Сам факт, что вы не посылаете меня к черту, а разговариваете со мной, говорит о многом. Неужели так трудно ответить на простой вопрос?
        Против этого возразить было трудно. Если бы рядом не было Феликса, то, может быть, Алексей Палыч как-нибудь и выкрутился. Но Феликс стоял рядом с ним, внимательно следил за разговором и не понимал, почему старик пристает к Алексею Палычу и почему тот не может ответить.
        - Может быть, я так и поступлю, - сказал Алексей Палыч. - Может быть, я вас и пошлю. Кажется, это единственный способ закончить наш разговор.
        Чем больше сердился Алексей Палыч, тем спокойней становился Август Янович. Он чувствовал уже, что почти оправдался за козлиные прыжки возле лагеря. Признайся сейчас Алексей Палыч, что Феликс его девятый сын от десятой жены, или выдумай еще какой-нибудь бред - и старик успокоился бы и даже сам предложил мировую. Но Алексей Палыч был раздражен, вилять перед парикмахером ему не хотелось.
        Тем более что у парикмахера был отвратительно самоуверенный вид.
        - Есть еще один способ закончить наш разговор, - сказал Август Янович. - Можно признаться.
        - Вам?
        - Именно мне.
        Терять было нечего.
        - Значит, так, - сказал Алексей Палыч, - вы, Август Янович, идите, пожалуйста, к черту.
        Август Янович ни капельки не обиделся.
        - Может быть, вы мне разрешите поговорить с мальчиком? Мальчик, как тебя зовут?
        - Феликс.
        - Прекрасное имя. А где ты живешь?
        - В лагере.
        - А где ты жил до лагеря?..
        - В ла…
        Алексей Палыч загородил Феликса спиной.
        - Оставьте мальчика в покое и уходите!
        - Нет, я не уйду! - возвысил голос парикмахер. - Вам не удастся обмануть Августа Яновича! Август Янович не так прост, дорогой Алексей Палыч. Он прекрасно знает, что вы украли этого мальчика!
        Август Янович заговорил о себе в третьем лице - это с ним случалось, когда он волновался. А он разволновался неожиданно для себя: мысль о краже ребенка осенила его внезапно. Он уже не думал о том, что вся жизнь Алексея Палыча была посвящена занятию прямо противоположному.
        - Но Август Янович этого так не оставит! - воскликнул парикмахер. - Он защитит этого мальчика! Он поднимет на его защиту весь город! Весь народ!..
        Парикмахер не успел сказать все, что хотел. Он хотел сказать еще: «Всю страну!». Однако при словах «весь народ» Август Янович, воспламеняясь, поднял свой маленький кулачок и потряс им перед лицом Алексея Палыча.
        Для Феликса этого оказалось достаточно. Поняв этот жест как нападение на учителя, он высунулся из-за его спины и толкнул парикмахера в грудь.
        Август Янович сделал два шага назад и рухнул на землю. Алексей Палыч бросился его поднимать, но парикмахер оттолкнул протянутую руку.
        - Ножом, Алексей Палыч… - бормотал он, сидя на краю канавы. - Бейте лучше сразу ножом. Где у вас нож? Почему я не вижу ножа, Алексей Палыч?
        Алексей Палыч схватил Феликса за руку и быстро пошел прочь.
        Уже стемнело.
        В школьном дворе никого не было. Отомкнув подвал, Алексей Палыч завел туда Феликса.
        - Побудешь тут до утра?
        - Хорошо, - согласился Феликс. - А утром мы пойдем в лагерь?
        - Еще не знаю, - сказал Алексей Палыч. - Ничего я сейчас не знаю. Зачем тебе нужно было толкать этого старика?
        - Я за тебя заступился.
        - Лучше бы ты не заступался. И в лагерь возвращаться неловко, и здесь тебя теперь не оставишь: старик шум поднимет. Да теперь он тебя и в лагере не оставит в покое. И жене моей про тебя расскажет. Просто не знаю, Феликс, что мне с тобой делать.
        - Палыч, - сказал Феликс, - я и раньше догадывался… немножко… Боре я не говорил. Но сегодня я уже точно понял - я не такой, как все ребята. Почему ты не мог сказать этому старику, кто я?
        - Не хотел. Да и нельзя было.
        - А мне тоже нельзя сказать?
        - Тебе? - Алексей Палыч задумался. - Тебе, наверное, можно, ты уже взрослый. Только я боюсь, что если тебе рассказать, то… тебе легче не станет. Может даже быть тяжелее.
        - Я хочу знать правду, - сказал Феликс. - Я вижу - тебе тоже плохо. Я уже знаю: если нельзя сказать правду, всегда плохо. Но я не понимаю, как может стать плохо от правды.
        - Бывает правда, которую лучше не знать, - сказал Алексей Палыч. - Ладно, завтра я попробую тебе объяснить. Хоть я и сам не знаю, что будет завтра.
        - Завтра… - усмехнулся Феликс. - Мне все время говорят: «завтра», «потом», «после». Иди, Палыч, отдыхай. Свет я зажигать не буду: я знаю, что ты меня прячешь.
        Алексей Палыч вернулся домой поздно. Его не спросили, где он был, Анна Максимовна промолчала: с некоторых пор она вообще старалась поменьше спрашивать.
        Алексей Палыч поставил будильник на семь, но будильник ему не потребовался: всю ночь он ворочался, думал, но, как можно догадаться, ничего не придумал.
        Наступило утро тяжелого дня - понедельника.
        День последний -
        День 1-й
        Конец и начало
        - Нет, ты мне скажи: зачем ты туда полез?
        - Сначала скажи: зачем ты ее каждый день красишь?
        - Это совершенно не твое дело.
        - Если твое не мое, то и мое не твое.
        - Пока что отец - я. Мое дело - спрашивать, твое - отвечать. Если ты мне все расскажешь по-честному, то я, может быть, тебя прощу.
        - Меня не за что прощать. Это тебя надо прощать. Тебя уже много раз прощали.
        - Борька, как ты разговариваешь с отцом?!
        Но Борис сейчас не боялся ни бога, ни черта. Не боялся он и отца. Он-то знал, что правда на его стороне.
        - Я с тобой нормально разговариваю. Если по-честному, то виноват ты.
        - Ты слышишь его? - обратился Арсений Петрович к жене. - Нет, я всегда говорил, что наша молодежь «дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие»[28 - В этом месте автор впервые воспользовался своим правом на вымысел: он заставил Арсения Петровича произнести слова, сказанные древним философом примерно 2400 лет тому назад.].
        - Да, - согласилась мама Бориса. - «Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру»[29 - В этом месте автор вторично воспользовался своим правом и заставил маму Бориса произнести текст, записанный примерно 4500 лет назад в древнем городе Вавилоне.].
        Представитель «растленной» молодежи отнесся к этой критике довольно спокойно. Подобное ему уже приходилось слышать.
        - Хорошо, Боря, - сказал Арсений Петрович, - давай поговорим разумно. Мне мерзко на тебя смотреть, но я первый протягиваю тебе руку. Объясни, как это с тобой получилось? Наверное, нечаянно? Мы тебе поверим.
        - Сначала объясни, как у тебя получилось. Тоже нечаянно?
        - Борька, - сказал Арсений Петрович, - я тебе переломаю ноги, выверну руки, наставлю синяков, набью шишек.
        - А еще меня выгонят из лагеря, - сказал Борис.
        - Я этого не допущу!
        - Они допустят, - сказал Борис. - Они тебя знают. Знаешь, что хуже всего в жизни? Хуже всего краснеть за своего отца.
        Вот так, рикошетом, вернул Борис отцу его собственные слова. С заменой, разумеется, одного слова.
        - Вот змей! Он еще острит! Борька, я беру ремень!
        - Может быть, его лучше отмыть, пока не закрыта баня? - спросила мама, которая отлично знала, что максимум, на что способен разгневанный Арсений Петрович, - это раза три обежать вокруг стола.
        - Проклятье! Я же не могу появиться с ним в нашей бане! Надо мной до конца жизни будут смеяться!
        - Поезжайте на Старый Разъезд.
        Так во второй раз за сегодняшний вечер появился в бане на Старом Разъезде синий мальчишка.
        - Что-то сегодня много синеньких, - покачала головой дежурная, провожая отца и сына в отдельный кабинет с ванной. - Хоть бы сгорела она, эта фабрика. Ты бы, гражданин, не оставлял это дело, написал бы в газету, глядишь, и турнут директора. А новый призадумается…
        Чувствуя на спине сверлящий взгляд сына, Арсений Петрович шмыгнул в ванную комнату. Он проделал это так быстро, что дежурная не успела предложить ему «черного» мыла.
        Бориса пришлось отмывать в пяти водах…
        Алексей Палыч проворочался всю ночь, так ничего и не придумав.
        Встал он с тяжелой головой и от завтрака отказался. Его не спросили - почему. Его вообще мало о чем спрашивали в последние дни. Домашние видели, что он похудел, стал беспокойным. Но его не трогали и не расспрашивали, словно боялись узнать нечто ужасное. Анна Максимовна не говорила о домашних делах, Татьяна перестала делать замечания.
        Никто еще ничего не знал, но предчувствие какой-то беды висело в воздухе. Ощущение было такое, словно в доме была спрятана бомба с часовым механизмом - все слышали тиканье и все делали вид, будто ничего не случилось.
        Сегодня опять экзаменационный день.
        Но не случайно говорят: утро вечера мудренее. Едва Алексей Палыч вышел из дома, его осенило. Он все время пытался справиться в одиночку. Ну, с Борисом. Пожалуй, Борис сделал даже больше, чем он. Но теперь и сам Борис попал в тяжелое положение. Нужно поберечь его самолюбие - его нельзя возвращать в лагерь в роли героя. Хватит того, что ему достанется дома.
        Алексей Палыч решил, что сегодня же сходит к Куликовым домой, поговорит с родителями, постарается как-то помочь Борису.
        Но сейчас самому Алексею Палычу нужна была помощь. И срочная. Неизвестно ведь, где сейчас находится и в какую дверь стучится оскорбленный парикмахер. Старики встают рано…
        И вот - идея! Нужно увезти Феликса из Кулеминска! Увезти к кому-нибудь из друзей.
        Друзей у Алексея Палыча накопилось довольно много. Правда, дружба была односторонняя и сезонная. С тех пор, как Алексей Палыч обжился в Кулеминске, с той поры, как умерли родители Анны Максимовны и у Мухиных образовался собственный дом, друзья по институту все чаще стали вспоминать Алексея Палыча.
        Дружеские отношения вспыхивали каждый год с новой силой в начале июня и с такой же силой затухали в конце августа. Друзья наезжали поодиночке и семьями, ночевали в доме, раскидывали во дворе палатки, ходили за грибами и ягодами, рыбачили на дальних озерах, называли Алексея Палыча «стариной» и спрашивали, почему он не пишет диссертацию.
        В конце августа друзья исчезали.
        Конечно, Алексея Палыча приглашали вместе с женой в город, обещали билеты в театры и на концерты, грозились даже какими-то путевками в санаторий.
        Но Алексей Палыч по субботам был занят в школе, а на один день смысла не было ездить.
        Санаторий же для него вообще был понятием отвлеченным - нечто вроде Антарктиды.
        И вот нужда заставила Алексея Палыча вспомнить о друзьях. Удивляясь тому, как эта простая мысль не пришла к нему в голову раньше, он поспешил на почту.
        Разменяв рубль на пятнадцатикопеечные монеты, Алексей Палыч оседлал автомат.
        Еще не было восьми - все друзья оказались дома.
        Первый очень обрадовался Алексею Палычу, но когда зашла речь о том, чтобы на десять дней приютить мальчика - очень послушного мальчика, - сказал, что, к великому сожалению, на днях, ну буквально завтра, улетает в командировку.
        Второй друг пришел в полный восторг, но тут же выяснилось, что у него в квартире идет ремонт. И надолго - «Ты же знаешь этих мастеров!» - на все лето.
        Третий друг - надо же такое совпадение! - как раз сегодня уезжал в отпуск…
        На десятом друге обозначился некоторый сдвиг: десятый чужим голосом сообщил, что он умер этой зимой.
        И только на одиннадцатом звонке, к концу второго рубля, Алексею Палычу повезло: Феликса согласился принять человек, который никогда не приезжал к Алексею Палычу и не обзывал его «стариной». Но они когда-то вместе были на практике, и у Алексея Палыча случайно сохранился его телефон.
        Значительно повеселев, Алексей Палыч направился в школу. Он решил увезти Феликса сразу же после экзамена. О том, что будет спустя десять дней, он пока не загадывал. Там посмотрим, может, обойдется…
        С задней стороны школы уже прогуливался Борис.
        - Он там? - спросил Борис, кивая на дверь подвала.
        - Конечно, - ответил Алексей Палыч. - Как у тебя?
        - Пока никак. Вчера я спать лег, а сегодня они на работу ушли. Вечером будут разбираться. Алексей Палыч, я думал, думал… Жутко не хочется опять в лагерь. Будем там дурачками ходить…
        - А в лагерь и не надо. Я все устроил. Идем к Феликсу.
        Когда они вошли, Феликс стоял возле лабораторного стола. Вид у него был невеселый. Алексей Палыч подумал, что Феликсу тоже не хочется возвращаться в лагерь, и поспешил его обрадовать:
        - Феликс, в лагерь больше вы не поедете.
        - Вообще-то жалко, - вздохнул Феликс. - Мне там нравилось. Но теперь это уже неважно.
        - Сегодня я отвезу тебя в город. Там ты поживешь с одним человеком всего десять дней. Он хороший человек. Он сведет тебя в музей, в кино, вы сходите в детский парк, покатаетесь на каруселях.
        - А Боря?
        - Боря пока останется здесь. У него сейчас, понимаешь, некоторые трудности… Но я уверен, что вы еще встретитесь.
        - А я уверен, что нет, - сказал Феликс. - Боря, я тебе очень надоел?
        - Вчера я на тебя здорово разозлился, - ответил Борис. - А сегодня встал - вроде ничего. Если бы ты не полез в речку, жили бы себе спокойно.
        - Разве в лагере ты жил спокойно?
        - Не очень, - признался Борис. - Но терпеть можно.
        - И ты согласился бы терпеть еще?
        - Ну… если нужно… не бросать же тебя одного.
        - Одного… - задумчиво повторил Феликс. - Да, одному, наверное, трудно. Я продержался дольше всех. Наверное, потому, что был не один.
        - Я тебя не понимаю, - сказал Алексей Палыч. - Что значит «продержался» ?
        - Меня отзывают, Алексей Палыч.
        - Что значит «отзывают»? Феликс, ты подключился?
        - Конечно! - сказал Феликс. - Я подключился, когда вы ушли. Я не хотел подключаться, но это от меня не зависит. Меня хотели отозвать сразу, я еле упросил, чтобы мне разрешили с вами попрощаться.
        - А ты не мог попросить, чтобы тебя оставили?
        - А зачем? - невесело усмехнулся Феликс. - Чтобы вам опять со мной мучиться? Вам-то от меня нет никакой пользы.
        - А это уж не твое дело, - сказал Алексей Палыч. - И не все в нашем мире измеряется пользой.
        - Я это знаю, - сказал Феликс. - И у нас знают все, что со мной происходило, но они не понимают, почему вы со мной возились. Алексей Палыч и Боря, вы на меня не очень обижайтесь. Иначе вести я себя не мог. Я был таким, каким вы меня видели, я ничего не делал нарочно. Если я причинял вам неприятности, то это не умышленно.
        - Ну, хоть на десять-то дней ты мог бы остаться, - сказал Алексей Палыч. - Я обо всем договорился.
        - Не имею права. Они уже меня ждут. Им кажется, что они узнали что-то важное, но без меня им этого не понять.
        - Феликс, а вы… они… какие они там? - спросил Борис.
        Феликс улыбнулся.
        - Не семиногие. He пучеглазые. He змееподобные. He разумные насекомые. Не мыслящие растения. Не такие, каких выдумывают ваши фантасты. Мы очень похожи на вас. Но все остальное у нас сильно отличается. Мы далеко ушли от вас в науке. Но, уйдя вперед, мы кое-что позабыли. Мы утратили какие-то важные свойства разума. Мы даже забыли, как они раньше назывались. Если говорить вашим языком, мы утратили какие-то человеческие качества. Вот мы их и разыскиваем на других планетах. Наша техника это нам позволяет. Единственное, с чем нам еще не удалось справиться, - с пупком. Не получается, пятое солнце его забери!
        Уже без улыбки Феликс протянул Алексею Палычу руку.
        - Алексей Палыч, я еще раз прошу у вас прощения. Спасибо… Передайте, пожалуйста, мои извинения парикмахеру. Мне кажется, вы очень нам помогли. К сожалению, мы не можем прислать вам подарок, как это принято на Земле. Прислать - не проблема, но вам ничего не подойдет из наших вещей.
        - А вот сейчас ты уже говоришь глупости, - сказал Алексей Палыч. - У меня такое впечатление, что ты опять отключился.
        - Я бы с удовольствием… - вздохнул Феликс. - Пускай бы меня навсегда отключили. Я бы остался. Но я на работе. Я себе не хозяин, как, например, и ваши космонавты. Да, чуть не забыл. Алексей Палыч, меня просили поблагодарить вас за то, что вы меня отмыли. У нас нет средств, чтобы смыть эту краску.
        - Ага, - шутливо заметил Алексей Палыч, - я же говорил, что вы не все знаете. Кое-чему можно и у нас поучиться.
        - И еще одна просьба: можно мне оставить костюм?
        - Разумеется, не отпускать же тебя голым в такую дорогу.
        - Это мгновенно, - сказал Феликс. - Но им зачем-то нужен костюм.
        Феликс протянул руку Борису.
        - Ты никогда не вернешься? - спросил Борис.
        - Нет, дважды не посылают: нужна свежая голова. Будь здоров, старик. Спасибо тебе за все. Ты прекрасно меня воспитывал. Желаю тебе много детей, когда ты вырастешь. Ты замечательно их воспитаешь.
        - Ну уж нет, у меня детей не будет! Ни одного! Даже ни половинки! - Борис помолчал и сказал решительно: - А ты, Феликс, оставайся. Вернемся в лагерь… Я согласен - пускай нас обзывают героями. Мы еще успеем к завтраку.
        Феликс снова вздохнул.
        - Я же говорил: от меня уже ничего не зависит. Возвращайся один. Когда увидишь Тому, передай ей…
        И в это мгновение в комнате вспыхнул и погас голубой луч. Феликс исчез.
        - Вот и все, - сказал Алексей Палыч. - Он уже дома! Ты знаешь, Боря, мне сейчас кажется, что мне снился долгий-долгий сон. Я даже забыл, с чего все началось.
        - Вот с этого началось, - Борис взял в руки катушку. - Вы тогда верно сказали - сгорел наружный виток.
        - Ну и что из того, что наружный? При чем тут этот виток. И вообще… радиотелескопы… галактики… Мы-то с тобой тут при чем?
        Алексей Палыч взял из рук Бориса катушку, повертел ее в руках, поставил на стол. Они оба смотрели на эту катушку, потом взглянули друг на друга, и одна и та же мысль пришла к ним одновременно.
        - Спаяй, - попросил Алексей Палыч.
        - А ничего не будет, - сказал Борис.
        - А ты спаяй…
        Борис воткнул паяльник в розетку, подождал, пока он нагреется, разогнул перегоревший виток, соединил концы и ткнул в них паяльником. Затем обмотал место спайки изоляционной лентой.
        - Включить?
        Алексей Палыч кивнул.
        - А ничего не будет, - повторил Борис и воткнул вилку от катушки в розетку.
        И ничего не произошло.
        - Выключай, - сказал Алексей Палыч. - Мы с тобой действительно ни при чем. Пойдем. Мне пора на экзамен.
        Борис выключил катушку. Алексей Палыч подошел к щитку и выключил общий рубильник.
        - Я, Боря, зайду к вам сегодня. Если ты не возражаешь. Мне бы хотелось поговорить с твоими роди…
        Тонкий голубой луч возник вдруг в лаборатории на мгновение. Он вспыхнул и исчез.
        А рядом со столом, на том месте, где недавно стоял Феликс, возникла девочка в знакомом джинсовом костюме.
        - Здравствуйте, Алексей Палыч! Здравствуй, Боря! - весело сказала девочка. - Вам привет от Феликса.
        К чести Августа Яновича надо сказать, что он не пошел в милицию. Он дождался, пока Алексей Палыч сам пришел к нему в паримахерскую.
        Алексей Палыч извинился и все ему рассказал - теперь он имел на это право.
        Сначала Август Янович слушал и только кивал головой, затем начал поддакивать, а напоследок, в самом конце разговора, Август Янович стал уже со всем соглашаться и тихо пятиться от собеседника. Он знал, что сумасшедшим нельзя возражать.
        Август Янович был человеком не злым. Он решил, что человека, который слегка свихнулся, нужно оставить в покое.
        Август Янович вернулся к своим прическам и к своим книгам.
        Борис пока что вернулся домой.
        Старый знакомый Алексея Палыча очень удивился, когда вместо мальчика к нему привезли девочку.
        Что было дальше, автор, разумеется, знает, но об этом будет рассказано в следующий раз.
        Но вообще-то и так ясно, что за нами давно наблюдают, так что давайте вести себя по-человечески.
        Может быть, девочка эта и сейчас живет в большом городе, но не исключено, что и в маленьком. Возможно, она учится в шестом классе, но есть вероятность, что и в седьмом. Во всяком случае, читателям не следует забывать, что рядом с любым из них может оказаться гостья с планеты, которую пока не обнаружили самые современные приборы.
        Городок Кулеминск на карте искать не стоит - по причине, указанной в предисловии.
        В заключение автор выражает благодарность Алексею Палычу Мухину и Борису Куликову, без которых эта повесть не была бы написана.
        Привет всем от Феликса.
        А, Б, В, Г, Д И ДРУГИЕ
        Н-но, поехали!
        Учитель физики кулеминской средней школы Алексей Палыч Мухин неожиданностей не то чтобы не любил, но просто ему крайне редко приходилось с ними встречаться. Жизнь его складывалась из обычных семейных обязанностей, а также мелких школьных огорчений и небольших радостей. Поэтому и характер Алексей Палыч имел твердый лишь слегка, да и то с поверхности. Если же смотреть изнутри, то он был человеком мягким, отзывчивым, а если мог изредка и немного приврать, то только для того, чтобы от этого кому-нибудь стало лучше.
        За последнее время характер Алексея Палыча изменился; не полностью, конечно, но кое в чем.
        Прежде всего, он стал решительнее. Хорошо это или плохо, покажет будущее, ибо решительность можно проявлять как в добрых делах, так и в недобрых.
        Затем в нем появилась настороженность, в которой раньше он просто не нуждался.
        И еще - чувство постоянной тревоги. Неосознанная, неопределенная тревога - ощущение, что вот-вот что-то должно случиться.
        Впрочем, кое-что уже случилось. Но из прежнего, недавнего опыта Алексей Палыч знал, что это только начало, и ждал, что будет дальше.
        Дело в том, что с некоторого времени на него обратил внимание Большой Космос. Или - Далекий Космос. Или - Сверхдалекий Космос. В общем, называть это можно как угодно, потому что все равно неизвестно, кто, зачем и откуда посылает такие «подарки».
        Когда Алексею Палычу в первый раз прислали мальчика, с ним было хлопотно, но он оказался довольно славным парнишкой. Его даже удалось пристроить в компанию человеческих мальчиков. Когда его «отозвали» (кто - родители? хозяева? начальники?), было даже жалко.
        Но жалеть пришлось недолго: исчез мальчик - появилась девочка.
        И если в первый раз Алексей Палыч был уверен, что все вышло случайно, целились вовсе не в его лабораторию, а просто так получилось, то на этот раз ни о какой случайности не могло быть и речи: выстрел был прицельным.
        Вот примерно о чем размышлял Алексей Палыч, сидя рядом с незванной гостьей в электричке.
        Думал он также и о том, что снова врать, выкручиваться и обманывать людей, которые были ему приятны, не хочется.
        Но ведь не один же на Земле человек Алексей Палыч! У него есть жена, дочь, внук, зять, друзья, ученики, уроки, экзамены, лаборатория. Для нормального человека этого вполне достаточно. Ну, можно еще чуточку поднатужиться сверх нормы: сложиться с зятем и купить «Жигули» для дочки. Но это уже предел! А вот тащить на своих плечах Большой Космос, да еще в тайне от всех - баста! В конце концов, он не Штирлиц.
        Кроме того, есть же Академия наук с ее институтами, базами и лабораториями. Вот и пускай туда обращаются…
        Примерно так думал Алексей Палыч, так он сопротивлялся Большому Космосу, но - мысленно. А на деле электричка несла его к Городу. Временами электричка взвизгивала, как щенок, которому наступили на лапу; за окном мелькали пригородные домики-развалюшки, молочно-белые яблони среди бело-молочных полиэтиленовых грядок. Но соседку это как будто не интересовало.
        Она сидела напротив Алексея Палыча, не глядела ни на него, ни в окно, ни, если так можно сказать, вообще никуда.
        Лицо у нее было нормальное, человеческое и довольно приятное.
        Вообще говоря, Алексей Палыч, как учитель, девичьими лицами мало интересовался. Для него важнее, какие знания и желание учиться скрываются за этими лицами. Но тут случай особый. И Алексей Палыч подумал, что соседку можно было бы назвать красивой, если бы она не сидела с таким окаменевшим лицом.
        «Может быть, на этот раз какого-нибудь робота прислали?!»
        «Робот» взглянул на Алексея Палыча и спросил:
        - Долго нам еще ехать?
        - Минут двадцать. Ты опаздываешь?
        - Пока нет.
        - Нужно было вылетать пораньше. Или у вас тоже бывают затруднения с билетами?
        Алексей Палыч уже знал, что путь ОТТУДА до Земли занимает одно мгновение. Вопрос насчет билетов следовало считать шуткой. Для тех, разумеется, кто шутки понимает.
        Соседка не понимала.
        - У нас нет билетов, - сказала она.
        «Робот, - решил Алексей Палыч. - Прямолинейное мышление. Робота нужно атаковать в лоб, церемониться с ним нечего».
        - Какое у тебя задание? - спросил он.
        - Наблюдение.
        - Над кем или над чем?
        - Над всем, что встретится.
        - А что ты ожидаешь встретить?
        - Странная логика, - сказала девочка. - Если знать наперед, что произойдет, то нет смысла вести наблюдения.
        Мужчина, сидевший на скамье за спиной Алексея Палыча, положил на колени газету и слегка развернулся. Он смотрел не назад, а как будто через проход, но боковым зрением Алексей Палыч увидел - или ему показалось, - что ухо мужчины вытянулось и даже заострилось.
        Алексей Палыч умолк: он понимал, что этот разговор не для постороннего уха.
        Нельзя сказать, что Алексей Палыч ехал сейчас в Город не по своей воле. То есть не было какой-то силы, внешней, потусторонней или бог знает еще какой, которая принуждала бы его к этому. Все он делал по своему, хотя и очень вялому, желанию, которое боролось с его же нежеланием.
        Когда из школьной лаборатории исчез мальчик, с которым было столько хлопот, Алексей Палыч немного пожалел, но в то же время почувствовал облегчение.
        Все эти переживания длились недолго. Не прошло и пяти минут, как на конце того же голубого луча возникла девочка. На ней был тот же самый джинсовый костюм, в котором отправился домой ее предшественник.
        «Когда же они успели переодеться?» - это первая и не самая разумная мысль, которая пришла в голову Алексея Палыча.
        Затем Алексей Палыч отметил, что, здороваясь, девочка назвала его по имени-отчеству и на «вы» и сразу перешла к делу. Это заставило его заподозрить, что возникла какая-то новая ступень в его тайных отношениях с Большим Космосом. Подниматься на эту ступень ему не хотелось.
        А девочка, спокойно сказала:
        - Поедем, Алексей Палыч.
        - Куда?
        - В Город.
        - Это еще зачем?
        - Мне требуется помощь.
        - А при чем тут я?
        - Вы больше подходите, - спокойно сказала девочка. - Вы уже проверены.
        - Где так решили? - спросил Алексей Палыч, хотя прекрасно знал, где. Просто он сейчас тянул время, чтобы понять, чего он сам хочет.
        - У нас.
        - Я отказываюсь! - заявил Алексей Палыч. - Я уже устал от этих отношений неизвестно с кем и неизвестно зачем. Кроме того, у меня есть семья и работа. А вот чего у меня нет, так это времени. Поезжай одна.
        - У меня нет денег, и я не знаю дороги.
        - Значит, ОТТУДА ты дорогу знаешь, а сорок километров для тебя препятствие? - сказал Алексей Палыч, и легкое чувство превосходства мелькнуло в его сознании.
        - Оттуда легче, - сказала девочка и протянула Алексею Палычу обрывок самой обыкновенной газеты. На полях было написано:
        «ул. Писчебумажная, д. 34».
        - Вы меня отвезите по этому адресу, и больше вас никто беспокоить не будет.
        - А квартира?
        - Квартиры нет.
        Алексею Палычу сразу представился одинокий деревянный домик, сохранившийся еще на окраине Города. По ночам окна этого домика не светились: они были закрыты шторами. Там, подальше от глаз участкового, был устроен инопланетный притон; там творились неведомые землянам и, возможно, вредные для них дела. Это было тем более вероятно потому, что девочка ничего не объясняла, ничего не спрашивала, вела себя свободно и держалась независимо.
        Деревянный домик на окраине с каждой секундой становился все более подозрительным.
        - Едем. Я тебя довезу до самого дома, - сказал Алексей Палыч и добавил с видимым безразличием: - Даже в дом с тобой могу зайти.
        Девочка не выказала никакого беспокойства.
        - Спасибо, Алексей Палыч, у нас так и думали, что вы поможете.
        Алексей Палыч хотел было возмутиться тем, что за него кто-то думает на другом конце Вселенной, но до выяснения истории с домиком решил помолчать.
        Итак, ехать ему не хотелось, но ехать было нужно для его собственного спокойствия, и, значит, ехал он по своей воле.
        Теперь они сидели друг против друга в электричке. Сосед за спиной Алексея Палыча вертел головой то влево, то вправо, и при этом внутри у него что-то поскрипывало.
        В дверях вагона появилась мороженщица с коробкой.
        Толстый мужчина вполне мог дождаться, когда она подойдет к нему, но он поднялся с места, пошел ей навстречу, купил мороженое и вернулся на прежнее место. На пути туда он внимательно оглядел девочку, на пути обратно - Алексея Палыча.
        - Хочешь мороженого? - спросил Алексей Палыч.
        - Хочу.
        Алексей Палыч достал из бумажника трешку. Девочка, которая находилась к мороженщице ближе, взяла трешку у него из рук.
        - Два по девятнадцать, - сказала она.
        Алексей Палыч хотел было удивиться, но тут же раздумал: ТАМ не дураки живут, а высокоразвитые. Кажется, настолько развитые, что даже страдают от своей развитости. И это не первый визит. Конечно, девочка знает все, что должны знать земные девочки ее возраста.
        Сдачу с трешки она опустила в свой карман. Этому Алексей Палыч совсем не удивился: его дочь Татьяна, начиная лет с десяти, домой сдачу не приносила.
        Когда мороженое было съедено, Алексей Палыч взял оба стаканчика и вышел в тамбур. Там он протолкал стаканчики в щель между дверью и площадкой. Возвращаясь, он увидел, что толстяк сидит вполоборота к девочке и задает ей вопрос, очевидно, уже не первый.
        - Ну и какие же у тебя отметки? - расслышал Алексей Палыч.
        - Никаких, - было ответом.
        - Но ведь ты учишься?
        - Нет.
        - Почему?
        - Я уже все знаю.
        Толстяк насупился:
        - Это как понимать?
        - Девочка шутит, - вмешался Алексей Палыч и поспешно уселся, прикрывая девочку от толстяка.
        - Если вы не умеете отличить шутку от грубости… - начал было толстяк, но тут его заглушил динамик. Он скрежетал, затем послышались сдавленные, хрипящие звуки. Очевидно, в кабине машиниста кого-то душили.
        Толстяк отвернулся.
        Электричка подошла к городской платформе.
        Толстяк пытался было зайти в хвост к Алексею Палычу. Возможно, ему хотелось договорить. Но его отжала неумолимая деловая толпа.
        - Ты бы все-таки поосторожнее… - посоветовал Алексей Палыч, когда они шли по платформе.
        - Все равно. В его вопросах не содержится информации. От меня он тоже информации не ждет. Конечно, я могу вести пустой разговор, но это лишено смысла.
        Этот ответ навел снова Алексея Палыча на мысль о роботе.
        - Тебе не хочется тратить лишней энергии? - коварно спросил он.
        - Если вам так понятней, то можете считать, что не хочется.
        «Робот! Сейчас мы его поймаем на его собственной логике…»
        - Но ведь ты сказала, что должна наблюдать надо всем, что встретится.
        - Я не точно выразилась. Над всем, что встретится в связи с заданием.
        - А в чем состоит задание?
        - Наблюдать за всем, что встретится.
        Понимая, что космический магнитофон не переиграть, Алексей Палыч снова решил ударить в лоб.
        - Я требую объяснить смысл задания, - потребовал он. - Иначе я буду считать, что оно принесет вред Земле.
        - Смысл я объяснить могу, - безмятежно сказала девочка. - Вы о смысле раньше не спрашивали… Нам нужно Знание. А вредить мы вам не собираемся.
        - Твой предшественник говорил, что ваши знания несравненно богаче наших.
        - Знания - да, но не Знание. Знание того, чего нет у нас. Нет или просто забыто. А у вас, кажется, есть.
        - Все это очень туманно, - заметил Алексей Палыч.
        - Мальчишка много наболтал лишнего. Все, что с ним происходило у вас, у нас было видно и слышно. Ну, как у вас в кино.
        Алексей Палыч вынул платок и протер внезапно запотевшие очки. Ему было жарко, но не от июньской жары. История, которая не слишком нравилась ему с самого начала, теперь стала нравиться еще меньше.
        Девочка беспокойства Алексея Палыча не разделяла. Она выглядела совершенно невозмутимой.
        Они вышли в сквер, лежащий перед вокзалом.
        - Нет, так я не могу, - сказал Алексей Палыч. - Мне нужно кое-что выяснить. Давай присядем.
        - Я опаздываю.
        - Куда?
        - На Писчебумажную улицу.
        - Тогда я вообще никуда не пойду! - строптиво сказал Алексей Палыч. - Вот просто с места не сдвинусь.
        Девочка села рядом с Алексеем Палычем. С космическим нахальством она глядела ему в глаза. Впрочем, взгляд этот можно назвать и невинным. Но это была как раз та невинность, которая граничит с нахальством.
        - Я вас слушаю, - сказала она.
        - Это я слушаю, - возмутился Алексей Палыч. - Прежде всего, как тебя зовут?
        Алексей Палыч, отчасти знакомый с фантастикой, ждал какого-нибудь инопланетного бормотания вроде Скррмрчох или Интрдкц.
        - Лена, - сказала девочка.
        - Допустим, - неохотно согласился Алексей Палыч. - Так вот, Лена… Нас сейчас тоже слышат и видят?
        - Конечно.
        - Мне это не нравится, - сказал Алексей Палыч, но галстук машинально поправил.
        - Почему? Ведь мы уже не вмешиваемся. Правда, мальчишка пробыл здесь десять дней и вступил в контакты… Но на вас это никак не повлияло, а уж на Планету - тем более.
        - А ты - разве не вмешательство?
        - Нет. Это совсем другой метод.
        При словах «другой метод» у Алексея Палыча слегка заныло в груди. И снова представился ему скособоченный домик на окраине Города, нечто вроде избушки бабы-яги. И полыхали в этом домике, почему-то в подполье, огненные всплески, похожие на электросварку; и строился в подполье аппарат, видом смахивающий не то на спутник, не то на кастрюлю-скороварку.
        В эту минуту ощутил Алексей Палыч личную ответственность за свой родной Кулеминск, за свой район, за свою страну и маленькую свою планету.
        - А почему вы думаете, что эти «другие методы» не принесут нам вреда?
        - Мы знаем, что не принесут, но доказать я не могу. Вам поверили, Алексей Палыч. Поверьте и вы нам. Как у вас говорится… Я даю честное слово.
        - Это несерьезно, - сказал Алексей Палыч. - Какое значение имеет честное слово для Космоса? Чепуха какая-то!
        - Но для вас имеет?
        - Для меня - да. Но в известных пределах. Личное слово, а не какое-то там космическое.
        - Вот я и даю личное.
        - А нельзя ли, чтобы ваши это как-то подтвердили. Ты говоришь, что нас сейчас видят и слышат. Тогда пускай… - Алексей Палыч огляделся, - вот пускай сюда, на эту дорожку сейчас упадет что-нибудь. Например, монетка… копейка.
        Девочка хмыкнула, да так громко, что проходивший мимо рыбачок с удочками в чехле оглянулся на нее. Знай он, на кого оглянулся, так включил бы, наверное, четвертую скорость и умчался на другой конец Города.
        - А вот это на самом деле несерьезно, - сказала девочка. - Мы ведь не в цирке. Нет, вы все-таки еще дети. Наверное, вы нам на самом деле поможете. Идемте, Алексей Палыч, я уже совсем опоздала.
        - Ну что ж, - сказал Алексей Палыч, слегка пристыженный. - Пойдем посмотрим на «другой метод».
        В автобусе девочка, решив, очевидно, что теперь пришла ее очередь платить, достала сдачу с мороженого и опустила в кассу десять копеек.
        Татьяна на такие подвиги никогда не отваживалась.
        Поехали ещё дальше…
        Автобус, отошедший от привокзальной площади, несмотря на нейтральное время - на работу ехать поздно, с работы рано, - был набит. Просто удивительно, сколько по Городу в рабочее время раскатывало неработающих людей.
        На каждой остановке народу входило больше, чем выходило, и в конце концов Алексея Палыча и девочку стиснули так, что стало трудно дышать.
        Алексей Палыч попытался защитить гостью. Он слегка изогнулся, чтобы вокруг нее образовалось свободное пространство, но, получив пару толчков в спину и поняв, что с коллективом бороться невозможно, успокоился.
        Но вот автобус запетлял по кварталам новостроек. Теперь можно было набрать в легкие воздух и даже спросить, где находится Писчебумажная улица.
        Сошли они в самом начале улицы, и пришлось им идти еще остановки три; номера домов здесь нарастали неторопливо, потому что дома были очень длинны, а между ними тянулись не менее длинные фундаменты новых построек.
        Девочка смотрела на все это без особого любопытства. Даже, пожалуй, без любопытства вообще. Будто видела тысячу раз. Новичком скорее почувствовал себя Алексей Палыч. Он давно не был в Городе. Сейчас он подумал, что, может быть, и неплохо вышло так, что после института он уехал в Кулеминск. В Кулеминске он чувствовал себя человеком нужным, даже слегка известным. Здесь же, на широкой улице, уходящей едва ли не к горизонту, похожей на траншею, облицованную домами-плитами, он сам казался себе весьма малозначительным, точнее, не значащим ничего. Правда, в Кулеминске не было театров. Но там и не жали масло из людей в автобусах.
        - Незачем изобретать марсианские города, - сказал Алексей Палыч, махнув рукой вдоль улицы, - нарисовать это без людей, вот и будут марсианские.
        - Четвертая планета вашей системы? - отозвалась девочка. - Там нет городов. И никогда не было.
        - Наверное, так оно и есть, - согласился Алексей Палыч. - Я и сам так думал. Хотя… мои мысли… Они не имеют значения. Нужны доказательства. А вот вы могли бы нам помочь. Мы тратим колоссальные средства на исследования космоса и будем тратить еще больше. А вы можете просто рассказать…
        - То, что исследуете вы, это еще не космос. А если рассказать, то вы не поверите.
        - Ну, можно прислать фотографии…
        Девочка пожала плечами:
        - Фальшивка.
        - Пробы грунта, атмосферы…
        - Подделка. Вы ничему не поверите. Вам все надо потрогать своими руками. Вы так устроены.
        - Почему же… - сказал Алексей Палыч. - Я, конечно, не могу ручаться за наших ученых… Но если вы пришлете какую-то делегацию… что-то вроде научной экспедиции…
        - А вы будете мучиться: что это за экспедиция - друзья или завоеватели? Устан?вите контакт, а зону контакта окружите ракетными установками. Вам захочется поверить, но вы не сможете избавиться от сомнений. Вот это уже будет настоящее вмешательство. Вы нам нужны такие как есть. А пробы, фотографии… Мы просто не умеем их делать.
        - Другие методы?
        - Конечно. Вы же не рубите деревья каменными топорами.
        - Железные не так уж далеки от каменных, - возразил Алексей Палыч. - Принцип один и тот же.
        - А у нас и принцип другой, - сказала девочка, и в тоне ее явственно прозвучало: «Нечего тебе объяснять, все равно не поймешь».
        Не понравилась Алексею Палычу эта девочка. С мальчиком было труднее, но проще. Он многого не знал, ошибался, но в нем было много человеческого. Девочка скроена из другого материала. Что-то железное или железобетонное в земном понимании. Она знала, казалось, все, но это было какое-то холодное знание, без интереса и без эмоций. Она не делала ничего плохого и говорила, по-видимому, откровенно. Но Алексею Палычу подумалось, что откровенность эта не от доверия, а от того, что ей безразлично, какого мнения о ней собеседник. В общем, была в ней если не жестокость, то жесткость.
        «Неужели все-таки робота прислали?»
        На доме, возле которого они проходили, была крупно намалевана цифра 32. Однако впереди никакой развалюшки не вырисовывалось, да и не место ей было на этой сверхсовременной улице.
        В доме 34 помещалась обыкновенная четырехэтажная школа с пристройками по бокам - спортзал и столовая. Во дворе было пусто. Как в школе Алексея Палыча, в старших классах здесь шли экзамены, младшие уже распустили.
        - Спасибо, Алексей Палыч, - сказала Лена, - вы мне очень помогли.
        Сказано было спокойно. Алексей Палыч, который всю дорогу понемногу раскалялся, вскипел именно от этого спокойствия.
        - Извините, мадам, - сказал он, - кажется, вы меня отпускаете, но я все-таки задержусь.
        Впоследствии, когда Алексей Палыч вспоминал эту фразу, он так и не разобрался, откуда возникла «мадам». Французского языка он не знал; в Кулеминске тоже иностранными языками не увлекались.
        Очевидно, в данной ситуации слово это следовало понимать как ругательное и оскорбительное с намеком на неземное нахальство.
        Девочка не оскорбилась. Она пожала плечами и направилась в обход школы к наружной двери спортзала. Туда она и вошла. И сразу за дверью послышались и рев, и стоны, и разные крики.
        Побледнев, Алексей Палыч рванул дверь.
        Девочка стояла в окружении ребят, одетых по-походному: штормовки, свитера, рабочие брюки. По залу были разбросаны набитые рюкзаки со спальными мешками, подсунутыми под клапаны.
        Ребята орали возбужденно и даже как будто бы негодующе.
        В том, что ребята вообще орут, для учителя ничего удивительного не было. Ведь и взрослые часто начинают орать, думая, что так их лучше поймут. Неожиданным был самый смысл воплей.
        - Елена Дмитриевна, где вы пропали?
        - Елена Дмитна, мы же опаздываем!
        - Елен Дмитна, мы уже за вами посылать хотели!
        «Куда посылать? - машинально подумал Алексей Палыч. - ТУДА, что ли?»
        - Тихо, тихо, - сказала Елена, да еще и Дмитриевна. - У нас остался целый час. У кого деньги?
        - У меня, - отозвался паренек, на шее которого не без элегантности, под воротником свитера, была повязана шелковая косынка.
        - А мои вещи?
        - Вот ваш рюкзак.
        - Давайте в последний раз все проверим. У кого список?
        - У Мартышки.
        - Сколько раз я вас просила - без кличек, - строго сказала Елена, бог ее знает почему, Дмитриевна.
        «Сколько же раз?» - тупо подумал Алексей Палыч.
        Теперь, когда Алексей Палыч смотрел на девочку издали, она не казалась ему такой уж девочкой. Лет, может быть, восемнадцати, а может, девятнадцати, а может, пятнадцати; кто их теперь разберет при всеобщем удлинении молодежи. В данном случае это ничего не меняло: Алексей Палыч, в присутствии Бориса, сам видел, как вместе с голубым лучом исчез мальчик, а вместо него верхом, так сказать, на том же луче появилась эта Елена, допустим, Дмитриевна.
        Алексей Палыч уехал, а Борис остался. Сейчас Алексей Палыч об этом жалел. Борис удивляться и раздумывать не любит. Во всяком случае, опекая мальчика, он с ним особенно не церемонился.
        И все же надо было что-то немедленно сделать. Эти ребятишки не знают, кому они доверяются. А в том, что они доверяются, Алексей Палыч видел не просто опасность - угрозу. И тут очень кстати ему вспомнилось условие мальчика - не говорить никому, кто он.
        «А про нее надо сказать, - решил Алексей Палыч. - И пускай тогда ее «отзовут». Я не должен допускать экспериментов на детях».
        Решить-то он решил… Но все же за два часа общения с железной «мадам» он не успел утратить врожденную деликатность и попытался договориться по-хорошему. В конце зала, как и во всех таких залах, находилась преподавательская комната, о чем Алексей Палыч хорошо знал. Туда он и направился. Ребята взглянули на него мельком и отвернулись. «Мадам» посмотрела внимательней. Алексей Палыч ей кивнул, и она, сказав что-то ребятам, пошла за ним.
        - Елена… извините, Дмитриевна… - строго сказал Алексей Палыч. - Я прошу прекратить! Никаких походов. Я просто не допущу!
        - Нельзя, Алексей Палыч, им же обещано.
        - А я прошу: делайте со мной что хотите, но их не трогайте!
        - Ни с вами, ни с ними ничего не случится. Да и как я могу отменить? Вы же сами видите.
        - Заболейте, подверните ногу - что хотите.
        «Мадам» покачала головой.
        - И вы утверждаете, что это невмешательство? - гневно спросил Алексей Палыч.
        - Я так думаю.
        И тут новая мысль осенила вдруг Алексея Палыча.
        - А куда вы дели ту Елену Дмитриевну, настоящую?
        - Она в отпуске.
        - Как же ребята идут с вами, если знают, что она в отпуске?
        - Она ведь не в ВАШЕМ отпуске, а в НАШЕМ, - спокойно сказала «мадам».
        - Значит… - похолодел Алексей Палыч, - вы что - копия?
        - Почти. Я думала, что вы сразу поняли.
        - Хорошо, - сказал Алексей Палыч и слегка скосил глаза к потолку, над которым находилось небо, где сейчас его должны были видеть и слышать, - тогда я знаю, что сделаю, я вас выдам!
        - Вам не поверят, - покачала головой Елена, с позволения сказать, Дмитриевна. - Извините, Алексей Палыч, теперь нам действительно нельзя терять ни минуты.
        Алексей Палыч помчался на второй этаж. Деликатничать он не собирался, сейчас ему было наплевать на то, что его где-то видят и слышат. Нужно было успеть прежде, чем ТЕ, наверху, успеют остановить его каким-нибудь лучом или чем-нибудь в этом роде.
        Никаких лучей по дороге не встретилось. Спрашивать, где находится кабинет директора, не было необходимости. Алексей Палыч нашел бы его в темноте. В тысячах таких же школ тысячи директоров обитали в тысячах таких же кабинетов: второй этаж, вторая дверь направо от правой лестницы.
        Алексей Палыч ворвался в «предбанник» и спросил у секретарши:
        - Директор у себя?
        - У себя. А вы по какому вопро…
        Но Алексей Палыч уже скрылся в кабинете.
        Директор, сидя за письменным столом, разговаривал по телефону. Жестом он пригласил Алексея Палыча присесть в кресло возле стола.
        Алексей Палыч сел, поерзал в кресле, но директор, кажется, не собирался кончать разговор. Тогда Алексей Палыч без церемоний взял со стола чистый листок бумаги, написал на нем: «Срочно!» и подвинул к директору. Тот кивнул, но трубку не положил. Алексей Палыч ниже «Срочно!» приписал «очень!».
        Разговор продолжался. Тогда Алексей Палыч протянул руку к телефону.
        - Извините, - сказал в трубку директор, - я потом перезвоню. Что за пожар? - обратился он к Алексею Палычу.
        - Простите, ради бога, но дело исключительно срочное, - заторопился Алексей Палыч. - У вас уходит в поход группа ребят?
        - Да. Ну и что?
        - Вы знаете, кто ее возглавляет?
        - Конечно.
        - Кто?
        - Елена Дмитриевна Кашеварова, инструктор по туризму, кандидат в мастера спорта.
        - Кашеварова! - возмутился Алексей Палыч. - Еще и Кашеварова! Да вы знаете, кто она такая?
        В глазах директора промелькнуло некоторое беспокойство. Склонив голову чуть набок, внимательно разглядывая Алексея Палыча, он ждал.
        - Она инопланетянка! - выпалил Алексей Палыч. - С другой планеты!
        Теперь в глазах директора ничего уже не читалось. Смотрел он в стену, поверх головы собеседника.
        - С какой же? - равнодушно спросил он.
        - Не знаю. Знаю, что она не настоящая Елена Дмитриевна. Настоящая в отпуске. Но она тоже не настоящая.
        - Простите, кто вы такой? - спросил директор.
        - Одну минуту… - сказал Алексей Палыч. - Я должен проверить…
        Спускаясь по лестнице, Алексей Палыч ощущал некоторое колебание в том уголке души, где у человека помещается совесть: все-таки ему доверяли… Но колебание было легким. Есть ли время колебаться, когда горит твой дом: хватай вещи и бросай в окно. Но прежде вещей и себя самого спасай детей. И теперь, когда дети были спасены, Алексей Палыч нет-нет да и поглядывал наверх, ожидая молнии или чего-нибудь вроде этого, что должно свалиться на его голову.
        Алексей Палыч приоткрыл дверь и заглянул в спортзал. Ребята надевали рюкзаки. И Лжеелена Лжедмитриевна была среди них уже с рюкзаком за плечами.
        Он ее выдал, но ее не «отозвали».
        «Другой метод», - с тоской вспомнил Алексей Палыч и снова помчался наверх.
        - Может быть, хватит шутить? - сказал директор. - У меня нет для этого времени. А на сумасшедшего вы не похожи.
        - Одну минуту… - умоляюще сказал Алексей Палыч. - Еще не поздно все изменить…
        - Ни одной.
        - Но я тоже учитель, - жалобно сказал Алексей Палыч.
        - Хорошо, говорите, но короче.
        - Я работаю в школе, в Кулеминске. Знаете?
        Директор молча кивнул.
        - Дней десять тому назад в мою лабораторию прислали или забросили - не знаю, как сказать, - мальчика с другой планеты. Мой ученик Борис Куликов при этом присутствовал. Мы этого мальчика пожалели и оставили у себя. Он нам сообщил условие: никому не говорить, кто он и откуда. Иначе его немедленно «отзовут», то есть вернут обратно. Был он какой-то… беззащитный, что ли… мы ему помогали… Но сегодня его «отозвали». И сегодня же… Вот эта ваша Кашеварова… Она прибыла тем же способом. Я видел сам… Борис тоже видел. Теперь она уходит с вашими ребятами… Мне они не поверят… Вы просто должны вмешаться. И давайте не будем терять время!
        - Давайте, - согласился директор. - Вы, значит, учитель?
        - Физики.
        - Неважно. Значит, вам известно, какое сейчас напряженное время: конец года, экзамены и прочее.
        - Конечно. Я тоже принимаю экзамены. Но дети…
        - Тогда выйдите, пожалуйста, вон! - рявкнул директор. - И учтите - милиции мне не потребуется, вывести вас я смогу и сам!
        Директор нажал кнопку звонка. В дверях показалась секретарша.
        - Проводите до выхода этого…. писателя.
        При слове «писатель» секретарша заулыбалась, лицо её выразило приветливость и почтение.
        - С удовольствием, - сказала она нараспев.
        В груди директора что-то заклокотало, но он сдержался.
        По дороге к выходу секретарша несколько раз говорила «сюда, пожалуйста, туда пожалуйста», словно шли они по лабиринту.
        - С какого вокзала отправляются ваши туристы? - спросил Алексей Палыч.
        - С Центрального. Вы будете о них писать?
        - Нет, - буркнул Алексей Палыч.
        - А какие книги вы написали?
        Алексей Палыч сделал вид, что не слышит.
        - А над чем вы сейчас работаете?
        - Да подите вы к черту! - сказал Алексей Палыч.
        В оправдание Алексея Палыча надо заметить, что за последние двадцать пять лет это была первая грубость в адрес женщины. Но секретарша об этом не знала. Она так и прилипла к перилам.
        Когда Алексей Палыч вышел из школы, ему показалось, что за ним следят. Возможно, ТАМ уже приняли меры. Во всяком случае, какая-то фигура метнулась за угол школы.
        Алексей Палыч вернулся, подставив спину под выстрел, но тут же подумал, что стрельба слишком земной способ расправы.
        Слово «милиция», произнесенное директором, не выходило из головы. Милиция, милиция… Надежды особой на нее нет: там во всем сомневаются. Но есть и плюс: там ничему не удивляются. Надежды особой нет, но ничего другого пока не придумывалось. Времени для раздумий не было: нужно хоть как-то действовать.
        - Где тут ближайшее отделение милиции? - спросил Алексей Палыч проходившую мимо женщину.
        - А что? - с любопытством спросила женщина.
        - Это я вас спрашиваю, а не вы меня! - цыкнул на нее Алексей Палыч.
        - Вон туда, третий дом, - растерянно сказала женщина.
        Третий дом по-здешнему - это не третий дом по-кулемински. Алексей Палыч побежал.
        - Алкоголик несчастный, - сказала женщина, глядя ему вслед.
        Начальник отделения, майор милиции, слушал Алексея Палыча внимательно, не удивляясь и не перебивая. Лишь иногда он, как бы соглашаясь с какими-то своими мыслями, задумчиво произносил: «Так?..».
        Алексей Палыч повторил все, что говорил директору. Начал он довольно горячо, но в ходе рассказа постепенно сникал под немигающим взглядом майора. Официальная обстановка кабинета, погоны на плечах, фуражка с кокардой, лежащая на столе, все это не оставляло никакой надежды. Особенно смущала Алексея Палыча фуражка. При виде ее даже самому себе не хотелось верить.
        - Так, - сказал майор, - выходит, вы учитель…
        - Это легко доказать, - заторопился Алексей Палыч и полез в карман за документами.
        - Не надо, - поморщился майор, - я и так вижу, что трезвый.
        Выходя из отделения милиции, Алексей Палыч снова заметил слежку. Едва за ним закрылась дверь, какой-то человек юркнул с тротуара за угол дома.
        «Все видят и слышат…» - Алексей Палыч скривил губы, собираясь презрительно усмехнуться, но смех не получился. - «Как у вас в кино…» Действительно, как в кино: шпионы и гангстеры… Всемогущие, а без шпионов не обойтись. Ну давайте, стреляйте…
        Словно в ответ на этот мысленный призыв, из-за угла высунулось нечто вроде пистолета. Алексей Палыч не дрогнул. Он даже развернулся, чтобы встретить опасность лицом. И тут надо отметить, что он проявил прямо-таки солдатское мужество и даже презрение к опасности. Он ведь не знал, что это всего-навсего козырек кепки шпиона; он-то думал о пистолете…
        Но долго ждать выстрела он тоже не мог. Не было времени. Нужно срочно ехать на вокзал. Что он там сделает, Алексей Палыч не знал, но уж здесь-то и подавно нечего делать.
        Алексей Палыч влез в автобус, заполненный всего на девять десятых объема. Мелочи у него не было, и он стал проталкиваться к кабине водителя, чтобы купить талоны.
        Шпион влез последним. У него вообще не было никаких денег, но, со свойственной всем шпионам бесцеремонностью, он плюхнулся на освободившееся место и пригнулся пониже, чтобы его не заметили.
        В громадном зале вокзала, похожем на зал современного ресторана (раньше писали наоборот), среди людей с удочками, чемоданами, какими-то брусочками, связанными в пучок, среди женщин, нагруженных так, что хотелось посоветовать им хотя бы одну сумку нести в зубах, среди юношей и девушек, стоящих в обнимку перед расписанием или просто посреди зала, среди собак (без намордников) и их суровых хозяев - Алексей Палыч ни ребят, ни Лжедмитриевны не нашел. Он взглянул на электронное табло. Дальних поездов в ближайшие пять часов не предвиделось. Значит - электричка. Впрочем, теперь и на электричке можно уехать километров за двести.
        Ближайшая электричка уходила через пятнадцать минут. Но ведь с вокзала отправлялись поезда трех направлений…
        Алексей Палыч в растерянности стоял посреди зала. Толпа обтекала его. Он не обращал внимания ни на случайные толчки, ни на дружескую критику пассажиров, называвших его кто пнем, кто столбом - кому как понравится.
        Кто-то потянул его за рукав.
        Рядом с ним стоял Борис.
        Алексей Палыч почти не удивился: в последнее время много незаконных и тайных дел связывало его с Борисом. Не было ничего странного в том, что сообщник оказался рядом.
        - Я тебе сказал оставаться дома, - молвил Алексей Палыч, больше для порядка.
        - Так я вас и бросил, - заявил Борис.
        - Как же ты меня нашел?
        - Нашел! - фыркнул Борис. - Да я все время был рядом: в электричке - в другом вагоне, в автобусе - сзади, и около школы, и около милиции. Вы зачем в милицию ходили?
        - Это ты прятался за углом?
        - А кто же еще!
        Алексей Палыч взглянул на табло. Оставалось тринадцать минут. Может быть, и не эта электричка… Но рисковать нельзя. Однако чем рисковать и что нужно делать, Алексей Палыч пока не знал.
        Объяснять Борису долго не пришлось: он ведь тоже был специалистом по контактам. Алексей Палыч рассказал ему все в двух словах.
        - Ну, я ей рога обломаю, - с угрозой сказал Борис.
        - Боря, тут совсем другое.
        - С мальчишкой-то справлялся!
        - И она совсем другая. Ты ведь понял, что ее знают у нас. Ну может, не ее, а копию, но ведь это не объяснишь.
        - Эх, Алексей Палыч, говорил я вам - не нужно было с ними связываться…
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - на рассуждения времени нет. Или что-то делать, или ехать домой. Нет, домой нельзя. Если они не вернутся, я никогда себе не прощу.
        - Ехать с ними.
        - Может быть, и так. Беги на перрон, поищи, в какой электричке.
        Борис скрылся.
        Алексею Палычу, которому Борис так неожиданно помог принять решение, стало совсем тоскливо. Попал он между двух жерновов: с одной стороны Космос, с другой - жена. Еще когда тянулась история с мальчиком, заподозрила она, что Алексей Палыч скрывает какого-то ребенка, разумеется, не космического. Такие подозрения никогда полностью не рассасываются, они затаиваются, ложатся на дно и всплывают при первой возможности. Как же теперь объяснить свою отлучку? И сколько будет длиться эта отлучка? Как быть со школой, где он не закончил экзамены? Теперь-то, конечно, он мог бы все рассказать жене. К чему это приведет, Алексей Палыч знал точно: к подозрению в подлых поступках прибавилась бы уверенность, что он помешался.
        Много бы отдал Алексей Палыч за то, чтобы все можно было закончить сейчас, сию же минуту. Возник у него в голове даже мысленный диалог. «Отдай руку, - сказал ему некто, - и все кончится». - «На», - ответил Алексей Палыч. «Нет, лучше ногу». - «Бери, бери, только быстрей».
        Когда люди начинают проигрывать в уме такие разговоры, то недалеко уже и до того, чтобы заговорить вслух или начать кукарекать. Но видно, у Алексея Палыча был большой запас прочности. Это обычно для людей, которые не умеют злиться всерьез и подолгу.
        Подбежал Борис:
        - В шестом вагоне, одиннадцать тридцать пять.
        Это была та самая, ближайшая электричка.
        Алексей Палыч пошел к кассе.
        - Берите и на меня.
        - Ты поедешь домой, - строго сказал Алексей Палыч.
        - Тогда я поеду бесплатно.
        - Боря!.. - еще строже произнес Алексей Палыч.
        - Я только провожу и вернусь. Надо же знать, где вас искать.
        В последних словах был смысл. Осуждая самого себя, Алексей Палыч взял два билета, один - туда и обратно. Поскольку куда «туда», он не знал, пришлось брать до конца.
        Теперь оставалось пять минут. Алексей Палыч бросился к окошечку почты. Взяв бланк, он быстро написал на нем несколько слов и попытался… Очередь угрожающе, по-шмелиному, загудела.
        - Товарищи, поезд уходит, - сказал Алексей Палыч, стараясь казаться ничтожным и жалким.
        Алексею Палычу объяснили, что он на вокзале и поезда уходят у всех. Тогда Алексей Палыч сунул бланк вместе с рублем единственному человеку, который молчал, и быстро удалился. Молчаливый хотел что-то сказать, но было уже поздно.
        Врать Алексей Палыч не любил. Можно даже сказать, почти не умел. Тем более, врать телеграфно. Но времени у него не оставалось, и в несколько секунд он открыл истину, до которой древние добирались веками: чем крупнее ложь, тем легче тебе поверят.
        Телеграмма была составлена по этому принципу:
        «ВЫЕЗЖАЮ МОСКВУ НЕДЕЛЮ ДРУГУЮ ВЫЗЫВАЮТ МИНИСТРУ АЛЕКСЕЙ»
        Обратного пути нет
        В наше время все куда-то торопятся. Во времена не столь отдаленные из Петербурга в Москву добирались на лошадках недели за две. И никто никуда не опаздывал. Даже на войне не слишком спешили. Некоторые крепости осаждали по году и по два. Солдаты не спеша строили избы для командиров, рыли землянки для себя, разводили под стенами крепостей огороды и даже женились в непосредственной близости от неприятеля. Для тренировки они подходили иногда к стенам и обменивались с осажденными неприличными выражениями.
        Сейчас из Ленинграда в Москву самолет летит час. Но это многим не нравится: долго. А уж если вылет задержится на тридцать минут, то пассажиры начинают нервничать, проклинать погоду, синоптиков, а заодно и скептически отзываться об авиации.
        Даже пенсионеры, которых впереди не ждет ничего интересного, тоже куда-то несутся.
        Вот и Алексей Палыч начал спешить, едва попал в Город. Он заторопился уже в школе, в милицию бежал рысью, а на вокзале времени ему просто не хватило даже на телеграмму.
        В электричку они с Борисом вскочили уже под объявление: «Осторожно, двери закрываются».
        Сели они в пятый вагон, чтобы до поры до времени себя не обнаружить. Несколько остановок проехали вместе, а затем Борис отправился в шестой вагон в качестве наблюдателя. Алексей Палыч считал, что это вполне безопасно, так как Лжедмитриевна видела его лишь мельком.
        Минут через десять Борис вернулся.
        - Ну что?
        - Поют.
        - И она поет?
        - Вроде поет. А может, только рот разевает. Она ко мне спиной сидит.
        - А что поют? - спросил Алексей Палыч, скорее машинально, ибо не в этом была сейчас его главная забота.
        - Про «зеленое море тайги»… А сейчас «Буратино».
        - Выходить не собираются?
        - Вроде нет пока.
        - Присядь на минутку.
        Борис сел рядом и хмуро прочертил взглядом вдоль противоположной скамьи. Паренек в форме речного училища спал, прислонившись к стене вагона. Молодая женщина объясняла своей дочке, что нехорошо называть бабушку «паршивой старухой».
        - Боря, - шепотом сказал Алексей Палыч, - мне кажется… Ну, не то чтобы кажется… А вдруг она искусственная?
        Борису никогда ничего не нужно было разжевывать.
        - Робот, что ли?
        - Что-то в этом роде.
        - А если робот, то тогда и говорить не о чем. Вызовем ее в тамбур… Двери эти, если поднажать, открыть можно. Какой она там ни робот, а грохнется об рельсы - все винтики разлетятся.
        - Ты с ума сошел! Я ведь только предполагаю…
        - Давайте проверим. Я сяду сзади и уколю ее чем-нибудь. Закричит или нет?
        - Ерунду говоришь, - поморщился Алексей Палыч. - Если ОНИ умеют посылать своих представителей… через Космос, да еще мгновенно, то уж никакие уколы для них не страшны. А потом - ты, наверное, не читал - могут быть люди-роботы. В некоторых странах ученые, если их так можно назвать, занимаются этим. Они ищут препарат, который делает человека послушным и бездумным. Единственная радость для такого человека - выполнить приказ: вскопать огород или убить, для него безразлично. Он - человек, но он - робот. Хотя девица эта выглядит довольно разумной… Когда я говорил «искусственная», я имел в виду искусственный мозг. И очень хотелось бы знать, что сейчас в этом мозгу. А на винтики разбирать ее не стоит. Скорее всего, их там нет. Это тебе не кружок «Юный техник».
        - Ну ладно, - согласился Борис, - я ляпнул. Ну вот они выйдут… Что мы будем делать?
        - Пока не знаю, - вздохнул Алексей Палыч.
        Электричка начала замедлять ход перед станцией.
        - Иди, - сказал Алексей Палыч.
        Борис исчез и не появлялся еще остановок десять.
        Вагон понемногу пустел. Стена леса за окном все реже прерывалась полянами и просеками. Исчезли грибнички-старички, бредущие вдоль полотна дороги. Конечная станция приближалась неумолимо.
        Алексей Палыч думал, думал напряженно. В голове его проносились мысли-картинки: вот он хватает Лжедмитриевну за руку и тянет в станционный милицейский пикет… что это? Похоже на хулиганство. Да и группа не даст ее в обиду. Или уговаривает ее, умоляет. На коленях, что ли? Не поможет: «мадам»-то железная. И опять же группа. Алексей Палыч дошел даже до того, что мысленно украл у ребят рюкзаки, но не представлял себе, как это сделать.
        В вагон заглянул Борис:
        - Собираются!
        Это была последняя станция.
        Алексей Палыч и Борис вышли на платформу, уже не скрываясь. Но заметили их не сразу. Ребята побросали рюкзаки возле домика станции. Лжедмитриевна зачем-то зашла вовнутрь. Ребята побежали в пристанционный ларек пить лимонад, оставив одного караульного.
        Алексей Палыч огляделся. Тихо и пусто. В кронах тополей, высаженных вдоль платформы, суетились какие-то беззаботные птички. Железнодорожная курица, замызганная, как швабра, копошилась в куче мусора. Даже странно было, что в такой приветливый солнечный день может случиться что-то плохое.
        Туго набитые рюкзаки ребят притягивали взгляд Алексея Палыча, и взгляд этот постепенно принимал хищное выражение.
        - Боря, отвлеки дежурного, - вполголоса произнес Алексей Палыч.
        И опять Борису долго объяснять не пришлось. Он подошел к дежурному и поманил его за угол со словами:
        - Иди сюда, чего покажу.
        Дежурный окинул взглядом окрестность, но, кроме Алексея Палыча, который стоял отвернувшись, поблизости никого не было.
        - Ну чего? - спросил он небрежно.
        - Иди, смотри.
        Дежурный сделал два шага за угол. Борис сунул ему под нос запястье, на котором блестели часы.
        - Ну и что? - спросил дежурный.
        - Водонепроницаемые! Видал?
        - Сто раз видал.
        - Да ты смотри!
        Борис сунул руку в бочку, стоявшую под водостоком.
        Алексей Палыч между тем не терял времени. Короткой перебежкой он рванулся к рюкзакам, схватил два из них за лямки и поволок под платформу. Ребятишек, видно, бог не обидел силой: рюкзаки были неподъемными, и похититель двигался не так быстро, как хотелось.
        За углом в этот момент дежурный увидел, что пространство между стеклом и корпусом часов заполняется коричневой жижей.
        - Дурак, - сказал он и вышел из мертвой зоны. Выражение его лица тут же изменилось. Он увидел Алексея Палыча, который закатывал рюкзаки под платформу.
        - Э-э-эй, - заорал дежурный, - ты чего делаешь?
        На этот вопль из ларька выглянул один из ребят, крикнул что-то, и тут же весь табун выплеснулся на привокзальную площадь. Группа неслась на выручку решительно, хотя пока не знала, кого и от чего нужно спасать.
        Алексей Палыч, багрово краснея, стоял возле краденого. Борис уже был рядом с ним. Но дежурный один против двоих воевать не решился, он ждал поддержки.
        Группа, угрожающе дыша, обступила жуликов полукольцом. Объяснять ничего было не нужно: рюкзаки, ясно было, скатились под платформу не сами.
        - Ты кушать хочешь? - ласково спросил Бориса паренек с косынкой на шее.
        Борис промолчал: не объяснять же, что воровали ради их же спасения.
        - Концентратов захотелось? Сейчас мы накормим…
        - Это не он, - сообщил дежурный, - он только отманивал. А главный вот этот, в очках.
        - Сейчас будет без очков!
        И быть бы Алексею Палычу без очков, а может быть, и с синяками, если бы Борис вдруг не бросился бежать.
        Группа устремилась за ним. Бежали молча, но молчание это было нехорошим.
        Алексей Палыч понимал, что Борис поступил правильно: пусть уж лучше бьют одного, чем двоих. Он всей душой желал Борису удрать, но все же почему-то было за него неловко.
        Однако в бегстве Бориса постепенно вырисовывался какой-то смысл. Он пробежал вдоль станции, свернул за пакгауз и на какое-то время скрылся из виду. Когда он появился, между ним и ребятами сохранялось примерно то же расстояние. Ребятишки были спортивные, но штормовки и свитера против рубашки и джинсов Бориса уравнивали шансы.
        После пакгауза Борис повернул и побежал с другой стороны станции. Караульный заколебался: он мог перехватить беглеца, но оставить рюкзаки не решился.
        - Бегите, Алексей Палыч! - крикнул Борис.
        «Куда?» - мысленно спросил Алексей Палыч.
        А Борис обогнул конец платформы и снова побежал к станции, теперь уже по шпалам. Увидев, что Алексей Палыч стоит на месте, он остановился, залез на платформу и подошел к Алексею Палычу. Караульный бросился на него, сжал в объятиях, совсем не дружеских. Борис не сопротивлялся.
        Алексей Палыч увидел, что к ним идет Лжедмитриевна.
        Ребята тоже увидели ее, и это спасло грабителей от расправы.
        Сначала Алексей Палыч удивился, что она не удивилась, увидев его. Но тут же удивился, что удивился: «мадам», она и есть «мадам» - что может быть для нее необычного на нашей слаборазвитой планете?
        - Елен Дмитна, - сказал паренек с платком на шее. Кажется, он был главным в этой компании. - Они рюкзаки украли! Дать им или в милицию?
        - И не дать, и не в милицию, - спокойно ответила Лжедмитриевна. - Я их хорошо знаю. Просто я просила их проверить вашу внимательность.
        «Значит, врать она все-таки умеет», - подумал Алексей Палыч.
        Не слишком убедительно прозвучали слова Лжедмитриевны. Да и говорила она на этот раз ровно и бездушно, словно переводила с иностранного.
        - Елена Дмитриевна, - сказал Алексей Палыч, с трудом и отвращением выговаривая имя и отчество, - мне нужно с вами поговорить.
        - Подождите немного, - сказала Лжедмитриевна ребятам и снова зашагала к станции. У вокзального домика она остановилась. - Слушаю вас, Алексей Палыч. Только, пожалуйста, недолго.
        - А вы мне не указывайте, - строптиво сказал Алексей Палыч. - Или у вас так принято - наводить на чужих планетах свои порядки? Может быть, вы скажете, что этот поход тоже не вмешательство?
        - Если даже скажу, то вы не поверите.
        - Теперь тем более не поверю: я убедился, что вы способны на ложь. Я имею в виду «проверку внимательности».
        - Но ведь и вы способны, Алексей Палыч. Я имею в виду слежку за нами.
        - А я повторяю: вас не просили устанавливать свои порядки на чужих планетах! - решительно сказал Алексей Палыч.
        - Только не надо насчет порядков, - заявила Лжедмитриевна. - У вас уже давно пишут о преобразовании других планет. Вас об этом просили? Вы сначала свою преобразуйте. На ней наведите порядок.
        - Да?
        - Да.
        - А ваше какое дело?
        И тут Алексей Палыч, будучи человеком образованным и отчасти интеллигентным, с ужасом осознал, что затеял базарный разговор с Космосом. Лжедмитриевна - еще полбеды; она же не человек, она - формула. Но ведь наверху всё слышали…
        - Вот что, - строго сказал Алексей Палыч, - о преобразовании планет у нас пишут фантасты. Но даже они не имеют в виду планеты цивилизованные. А вот вы вмешиваетесь.
        - Мы не вмешиваемся, - в который уже раз повторила Лжедмитриевна. - Да и не такие уж вы цивилизованные. Но спорить я с вами не буду. Что вы хотите сейчас?
        - Отмените поход.
        - Это уже невозможно. Можно было отменить до отправления электрички. Сейчас поздно.
        - Что это значит?
        - Вы не поймете или не поверите.
        - Чего ты из себя воображаешь? - спросил Борис, до сих пор молча стоявший рядом.
        - Боря, - тем же ровным голосом сказала Лжедмитриевна, - если ты хочешь со мной поссориться, то это бесполезно. Я ссориться не умею.
        - Ну и давай лети домой.
        С платформы донесся скандированный крик:
        - Е-ле-на Дми-три-ев-на! Е-ле-на Дмит-рев-на!
        - Мне пора.
        - Я иду с вами, - решительно заявил Алексей Палыч. - И не подумайте возражать!
        Елена, железная, Дмитриевна и ухом не повела, и глазом не моргнула.
        - Теперь это неизбежно, - сказала она.
        Алексей Палыч, ожидавший сопротивления, слегка пошатнулся: груз, который он намеревался сдвинуть большим усилием, оказался неожиданно легким.
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, доставая обратный билет, - ты отправишься домой следующей электричкой.
        - Боря тоже пойдет с нами.
        - Может, я не хочу, - сказал Борис, который только этого и хотел.
        - Оставайся. Но что ты будешь делать на этой станции? Вернуться ты уже не сможешь.
        - Как это понимать? - спросил Алексей Палыч.
        - Дело в том, - хладнокровно сообщила «мадам», - что раз вы сели в эту электричку, то вернуться уже не сможете. До окончания похода, разумеется.
        На этот раз Алексей Палыч поверил сразу и без колебаний.
        - И это у вас называется «не вмешиваться»? - спросил он голосом, вдруг охрипшим.
        - Да.
        - А родители Бори… А мои родные, друзья… Где они нас будут искать?
        - Вас не будут искать, - сказала Елена, трижды проклятая, Лжедмитриевна. - Но больше я и сама ничего не знаю.
        Она повернулась и пошла к ребятам, которые, видя, что разговор окончен, принялись надевать рюкзаки.
        - Алексей Палыч, чего будем делать? - спросил Борис.
        Алексей Палыч беспомощно пожал плечами.
        - Идти, наверное. Там посмотрим.
        - Ну теперь-то я ее с обрыва какого-нибудь столкну! - заявил Борис. - Посмотрим, какие у нее внутри транзисторы и конденсаторы.
        Честно говоря, теперь и Алексей Палыч не прочь был расправиться с инопланетной нахалкой, но оба понимали, что возможностей для этого сейчас никаких.
        Через десять минут группа была уже далеко от станции. Вернее, две группы. Впереди, по тропке, тянувшейся вдоль железной дороги, шли за ненавистной Еленой четыре мальчика и две девочки. Сзади брели Алексей Палыч и Борис.
        Километра через два группа свернула в лес.
        Привет полуботинкам
        Группа шла цепочкой.
        Поначалу ребята переговаривались, слышался смех. Но постепенно, как это всегда бывает в первый день, рюкзаки становились все тяжелее. Разговоры сбивали дыхание, и скоро они прекратились сами собой. Ребята шли молча и сосредоточенно - работали.
        Погода в июне этого года, кажется, решила в очередной раз пошутить с метеорологами.
        Чего-то они там не учли - то ли лунного притяжения, то ли солнечного затмения, но обещанной прохлады не было, а стояла незапланированная жара. Потом, конечно, напишут - «впервые с 1882 года», но сейчас от этого не легче.
        Первые комары, веселые и настырные, спешили выполнить свой долг перед природой и своим племенем. Больше всего им полюбился Борис, одетый в легкую рубашку-полурукавку. Алексей Палыч шел позади него и видел, как он выворачивает руки за спину, пытаясь достать зудящие места под лопатками.
        Теперь уже не просто неприязнь, а прямо-таки злость поднималась в нем. Лжедмитриевна прекрасно видела, что они не подготовлены к такому походу. Могла бы предупредить. Ведь знала, наверное, заранее, проклятая!
        Да и сам Алексей Палыч теперь, когда шли уже не по тропе, а напролом, чувствовал свою неуместность в лесу. Пиджак, галстук, обычные брюки, полуботинки - были здесь столь же к месту, сколь не к месту туристские одежды в театре. Галстук вскоре был сдернут и засунут в карман. Но полуботинки, которые дома вели себя вполне прилично, здесь вдруг начали натирать ноги; штанины норовили зацепиться за каждый гнилой сучок; ворот пиджака охотно оттопыривался, чтобы принять порцию хвои или другой мусор.
        Во всем этом несоответствии было что-то вынужденное, нелепое, унизительное.
        Постепенно Алексей Палыч втянулся и шел вперед монотонно и упрямо, как лошадь. Но в отличие от лошади, он мог на ходу думать. Если раньше его занимало только одно - прекратить нелепый эксперимент, то теперь у него было время подумать: зачем? Для чего все это делается, понять он не мог и решил прижать Лжедмитриевну при первой возможности.
        А Лжедмитриевна и ребята о них, казалось, вовсе не думали. Во всяком случае, никто не оборачивался.
        - Алексей Палыч, - сказал Борис через плечо, - почешите мне, пожалуйста, спину.
        Алексей Палыч догнал Бориса и на ходу почесал. Останавливаться было опасно: группа не сбавляла темпа.
        - Быстро они идут, - заметил Алексей Палыч. - Просто как заведенные.
        - Думаете, тоже роботы? - спросил Борис. - Да нет. Обыкновенные. Я таких видел. Компас - в зубы, и шлепают, пока не свалятся.
        - Надеюсь, что ждать недолго, - сказал Алексей Палыч. - У меня такое ощущение, что если мы свалимся, то они даже не остановятся.
        - Остановятся, - уверенно сказал Борис. - Это у них закон. Они просто мечтают кого-нибудь спасти.
        - Откуда ты-то знаешь?
        - У нас, что ли, нет таких придурков, - небрежно заметил Борис, который ко всем сверстникам, увлекавшимся не радиотехникой, а чем-либо другим, относился без уважения.
        Впереди посветлело. Густой ельник сменился редким мелким сосняком. Под ногами захлюпало: сосняк рос на подболоченной поляне. Полуботинки Алексея Палыча приняли в себя положенную меру коричневой жижи. Кеды Бориса промокли. Но группа, теперь видная вся целиком, по-прежнему перла прямиком, словно посуху.
        «Неужели нельзя обойти?» - подумал Алексей Палыч. Специалистом по туризму он не был, хотя в лесу бывал не так уж редко: в Кулеминске только безногие по грибы не ходили. Но и неспециалист может понять, что только очень неумный инструктор позволит группе промочить ноги без крайней нужды.
        «Или неопытный… - подумал Алексей Палыч. - Но почему никто не возразил? Может быть, они под гипнозом?»
        Все на свете кончается, кончилось и болото. Идти стало полегче в том смысле, что земля уже не стремилась засосать и стянуть туфли с Алексея Палыча. Но в туфлях хлюпало, ноги в них скользили, подвертывались, и вообще все было противно и мерзко.
        Борису было полегче, не говоря уже о том, что он просто-напросто моложе.
        А группа все шла и шла… Хоть бы кто-нибудь обернулся… Отсюда, снизу, даже ребячьих голов не было видно, а так - рюкзаки с ногами.
        Алексей Палыч начинал уже сердиться всерьез. То, что ими не интересовались ребята, вполне можно понять: плетутся сзади два чудака и пускай себе плетутся, пока им не надоест. Но ведь подлая Лжедмитриевна знала всё. И то, что они раздеты, и то, что разуты, и то, что у них не было ни крошки еды.
        Перевалив через вершину гряды, группа стала спускаться по противоположному склону. Не доходя опушки леса, ребята остановились и сбросили на землю рюкзаки. Лжедмитриевна сказала им что-то, указывая рукой, и еще двое мальчиков побежали к лесу.
        «Они еще могут бегать», - подумал Алексей Палыч. Он присел на обомшелый камень. Борис плюхнулся рядом на землю. Обоим почему-то хотелось оттянуть момент встречи. Но чем больше затягивалось ожидание, тем глупее все выглядело. Ни та, ни другая сторона уже не могли делать вид, что существуют сами по себе.
        От группы отделилась девочка и подошла к преследователям.
        Алексей Палыч внимательно смотрел на нее, отыскивая признаки гипноза. Борис сделал вид, будто ничто окружающее его не интересует, и демонстративно принялся чесать накусанную спину.
        Девочка была как девочка: раскрасневшаяся, с капельками пота у висков, со свежими расчесами на лбу, длинноногая и легкая в движениях. Она сразу почувствовала молчаливое сопротивление Бориса. Почувствовала, но никак этого не проявила. Точнее, проявила, но небрежно и элегантно, как это умеют делать девочки. Просто она не заметила Бориса и обратилась к Алексею Палычу:
        - Вас зовут.
        Девочка побежала вниз вприпрыжку, словно танцуя. Это был боевой танец, предназначенный для Бориса.
        Алексей Палыч и Борис нехотя побрели вниз. Оба понимали, что в своих одеждах выглядят в этой обстановке нелепо, как будто они, а не Лжедмитриевна, свалились с другой планеты. Но только она и могла им помочь, если, конечно, захочет.
        Ребята сидели разутые. Кеды и шерстяные носки, разложенные на камнях, дымились под жарким солнцем.
        - Познакомьтесь, - сказала Лжедмитриевна, - это Алексей Палыч и Боря.
        Ребячьи ступни от хождения в сырой обуви слегка посинели, кожа на них сморщилась. Алексей Палыч искоса глянул на ступни Лжедмитриевны. Они были точно такими же. И комары Лжедмитриевну тоже кусали: на ее шее и на кистях рук виднелись свежие волдыри. Впрочем, это еще ничего не значило: робота можно сделать и не такого.
        - Они пойдут с нами, - сказала Лжедмитриевна.
        Никто не возразил. Никто не обрадовался. Ребята молча разглядывали жалкую парочку. Пускай даже похищение рюкзаков было проверкой. Проверяющие тоже обычно симпатий не вызывают.
        - А в чем они пойдут? - спросил паренек с косынкой.
        - Не знаю, - сказала Лжедмитриевна с видом если не равнодушным, то вполне безмятежным.
        - Так и пойдем, - мрачно сказал Борис.
        Ребята дружно засмеялись. Борис насупился. Ему-то было не до смеха. Алексей Палыч, помня о своем учительском положении, потихоньку ежился от неловкости, мучительно подыскивая какие-то нужные слова, и не мог их найти.
        Но смех немного разогнал облака неприязни. Ребята почувствовали свое превосходство и от этого стали добрее.
        - У меня есть запасной свитер. Только он «хебе». - Девочка, которая приходила за ними, покопалась в своем рюкзаке и перебросила свитер Борису.
        Борис ловить не стал. Свитер мягко ударился о его грудь и упал на землю.
        - A y меня кеды, - сказал паренек в темных очках.
        Связанные шнурками кеды мелькнули в воздухе и опустились возле ног Алексея Палыча. Он нагнулся, взял кеды и посмотрел на подошву, где был оттиснут размер.
        - Подойдет?
        - Спасибо, - сказал Алексей Палыч, и все почему-то опять засмеялись.
        Лжедмитриевна серьезно и внимательно за всем наблюдала. Чувств на ее лице было не больше, чем на лунном диске.
        Подбежали двое посланных к лесу. Они принесли фляги с водой.
        - Нашли родник! Вкусная! - выпалил один, и оба уставились на чужаков.
        - Гы-гы. - Что это выражало, было неясно, и выяснить не удалось, потому что они тут же плюхнулись на землю. - Есть хочется - жуть!
        Остальным больше хотелось пить. Обливаясь и вкусно чмокая, ребята пили. Дошла очередь и до Алексея Палыча. Он послушно засунул горлышко в рот. Впервые в жизни он понял, что ничего не бывает вкусней прохладной, чистой воды.
        «Теперь буду пить только такую, без варенья, без сахара…» - подумал Алексей Палыч и тут же поперхнулся. Но не от воды, а от шепота.
        - Зачем этого старика взяли? - спрашивал один из водоносов. - Рассыплется ведь по дороге.
        В свои сорок пять Алексей Палыч стариком себя не считал, даже не задумывался над этим. Но сейчас пришлось смириться. Это был тот случай, когда утопающий вцепляется в горло своему спасителю. Не виноват был мальчишка, не знал он, что стоит на краю гибели.
        Борис пить не стал, но остаток воды вылил себе на макушку.
        - В следующий раз сам за водой пойдешь, - сухо заметил паренек с косынкой.
        - Собака охлаждается через язык, а я через голову, - дерзко отозвался Борис. На самом деле ему вовсе не хотелось ссориться. Ребята ни в чем перед ним не провинились. Но и Борис был не виноват в том, что напрашивался в компанию, ему бросали свитера, словно нищему. Просто грубость помогала крепче стоять на ногах.
        - А он умный… - сказал паренек с косынкой. - Да, Елена Дмитриевна? Нам бы таких умных побольше.
        Лжедмитриевна юмора не оценила.
        - Да, - сказала она, - он умный. Ты, Стасик, можешь не сомневаться.
        Тем временем из рюкзаков достали три пачки печенья и плитку шоколада. Каждому досталось по три штуки и по одной дольке.
        Алексей Палыч попытался проявить благородство.
        - Не нужно. Мы ведь ничем не можем с вами поделиться. Мы не взяли продуктов. Забыли… я хочу сказать - потеряли… Когда мы купим…
        - Вы ничего по пути не купите, - сказала Лжедмитриевна.
        Алексей Палыч, хоть и сидел, мысленно подпрыгнул на месте. Что же, они всю дорогу так и будут объедать ребят? Нет, он этого не допустит, он будет экономить предельно. А несколько дней можно вообще ничего не есть. Вот только Борис…
        Алексей Палыч незаметно опустил печенье в карман.
        Борис не стал есть печенье по другой причине. Он был человеком самолюбивым и не хотел так быстро сдаваться. Долька шоколада почти растаяла в его ладони. Это не осталось незамеченным.
        - Ешь, - сказал Стасик, - ты не у папы с мамой. У нас никого не уговаривают.
        Борис неопределенно мотнул головой.
        - Ешь, - повторили ему. - У нас выделяться не положено. Дисциплина существует для всех.
        Но Борис еще пробовал сопротивляться.
        - Ты что, командир?
        - Он заместитель руководителя группы, - сказала хозяйка свитера.
        - А тебя, Мартышка, пока не спрашивают, - отозвался Стасик.
        - А ты руководи поменьше.
        В эту перебранку, которая, впрочем, была беззлобной и как будто привычной, Лжедмитриевна не вмешивалась. Она молча переводила взгляд с одного говорившего на другого.
        - Боря, нужно съесть, - это уже Алексей Палыч, перешедший в ряды противника, начал понемногу предавать своего верного друга.
        - Ешь, Боря, - почти ласково сказала Мартышка.
        Выслушивать дальше уговоры было уже просто глупо. Борис сунул одну печенину в рот и раскусил ее с такой силой, словно на зубах у него была эта самая Мартышка.
        После еды все принялись обуваться. Носки и кеды на камнях просохли, а у водоносов они почти высохли на ногах.
        Алексей Палыч натягивал кеды, которые были на размер меньше, чем нужно. Стасик заметил и это.
        - Выкиньте стельки, - посоветовал он.
        - Спасибо, - послушно отозвался Алексей Палыч.
        Стасик усмехнулся. Алексей Палыч понял, что начинает попадать в зависимое и подчиненное положение. Этого допускать было нельзя. Только он да Борис знали об опасности, и только они могли ее предотвратить. Если, конечно, могли…
        «Нужно держаться увереннее, - подумал Алексей Палыч. - Ведь управляюсь я с такими же в школе».
        Между тем группа уже навьючилась рюкзаками и зашагала к лесу.
        Алексей Палыч с сожалением взглянул на полуботинки, нежившиеся под солнцем на макушке камня. Почти новенькие, натуральной кожи, не купленные, а «достанные» его женой путем мелких унижений и крупных знакомств. Теперь эти полуботинки с молчаливым упреком смотрели на своего хозяина, словно понимали, что расстаются с ним навсегда.
        Алексей Палыч махнул рукой и направился вслед за группой.
        Борис шел за ним, волоча по земле свитер, - это была последняя попытка сопротивления, увы, никем не замеченная. Свитер цеплялся за сухие веточки вереска, и спустя минуту Борис перекинул его через плечо. А когда комары, радостно завывая, бросились в очередную атаку, он окончательно смирился и натянул свитер поверх рубашки.
        Не спасай кого не надо
        Спустившись с гряды, группа вошла в веселый березовый лес.
        Листва уже набрала полную силу, но была по-юному свежей, поблескивала на солнце, и оттого лес казался приветливым и дружелюбным. Трава еще не вытянулась во весь рост - идти было легко. В новых кедах Алексей Палыч ощущал даже некоторую упругость в ногах. Исчезла одышка, свободнее стали движения. Неожиданно возникли воспоминания о давно забытой волейбольной молодости, студенческих кроссах и зачетах по физкультуре.
        «Еще не поздно, - подумал Алексей Палыч, - Вернусь, куплю костюм, буду бегать. Теперь многие бегают… Основа жизни - движение».
        Тут Алексей Палыч обо что-то споткнулся и грохнулся грудью о землю. Физкультурные планы разом вылетели из него: для того чтобы бегать кроссы, нужно было еще вернуться домой.
        Теперь Борис и Алексей Палыч шли рядом.
        - Как ты думаешь, Борис?.. - спросил Алексей Палыч. - Куда мы все-таки идем?
        - По компасу шпарит, - отозвался Борис. - Вы разве не видели: у нее на шее компас подвешен?
        Алексей Палыч вспомнил: на груди Лжедмитриевны болталась плексигласовая пластинка со встроенным в нее компасом.
        Алексей Палыч вздохнул.
        - Первый день на Земле и уже все знает…
        - Другая рассказала. Она ведь тоже шпионка. У них, может, кругом шпионы. А может, все на Земле - шпионы, одни мы с вами нормальные?
        Черный юмор Бориса носил слишком общий характер. Сейчас Алексея Палыча интересовали дела более конкретные.
        - А ребята, как они тебе?
        - Нормальные. Мартышку сразу видно - противная. Значит, настоящая.
        - Надо выработать какую-то линию поведения, - сказал Алексей Палыч и снова грохнулся на землю. Свою мысль он закончил уже лежа: - Иначе мы ничего не сможем сделать. Я знаю о твоей нелюбви к девочкам. Придет время, ты изменишь свою позицию…
        - Вот еще! - возмутился Борис, глядя на своего учителя сверху вниз.
        - Не будем спорить. Во-первых, нельзя ссориться с ребятами. Во-вторых, - продолжал Алексей Палыч, поднимаясь на четвереньки, - нужно как-то делить с ними трудности - взять на себя часть груза и так далее…
        Последние слова учителя находились в таком противоречии с положением его тела, что Борис, впервые за весь день, улыбнулся.
        - Ничего смешного нет! - рассердился Алексей Палыч. - Я впервые за двадцать лет надел кеды.
        - В кедах-то легче…
        Смех распирал Бориса. Он отвернулся и взглядом поймал группу. Последний рюкзак едва заметно маячил между стволами.
        - Уходят!
        Ученик и учитель побежали. Борис бежал сзади, равняясь по слабейшему. Через десяток метров Алексей Палыч, к великому своему изумлению, опять спикировал и приложился к земле.
        - Шнурок завяжите! - крикнул Борис, перепрыгивая через своего учителя, как футбольный нападающий через вратаря.
        Борис не остановился. Он побежал дальше, давясь на ходу смехом. Как у всех юных граждан нашей планеты, несчастья близких вызывали у него приступы оптимизма. Алексей Палыч об этом знал. Самый смешной случай, например, в кулеминской школе состоял в том, что дворник, скалывая лед, спланировал с крыши в сугроб и сломал руку.
        Алексей Палыч, отплевываясь сухими травинками, встал на колено, завязал шнурок, распустившийся чуть ли не на всю длину, и, приняв низкий старт, пустился догонять Бориса.
        Больше в этот день он не падал.
        И снова двое шли вслед за группой.
        Расплавленные до белесого свечения небеса нависли над ними. Что думали о них в этих небесах? Может быть, хихикали, удивляясь медлительности путешественников, несовершенству людей, которых природа снабдила ногами вместо гусениц или двигателя на воздушной подушке?
        Может быть, ТАМ, наверху, какой-нибудь очкастый уже сочинял книгу о нашей цивилизации; книгу, в которой есть глава: «Туризм как способ переноски тяжестей».
        Наверное, они уже отметили нелогичность в поступках людей. Ведь дай какому-нибудь гражданину сто рублей и попроси его отнести двадцать килограммов груза за пятьдесят километров - и он, ни секунды не раздумывая, наплюет на вас и на ваши деньги. Но тот же гражданин может истратить свою кровную сотню, закупить на нее те же килограммы, взвалить их себе на плечи и нести не за пятьдесят, а за двести километров. Притом, чем хуже, тем ему лучше. Вместо газовой плиты - костер. Вместо чая с лимоном в стакане с подстаканником - железная кружка. Вместо магазинных бифштексов - подгорелая перловая каша. Вместо асфальта, наконец, нехоженый лес с буреломом.
        Обросший, как дезертир, пробирается этот чудак из пункта «А» в пункт «Б», оставив за спиной семью, личный автомобиль и неоконченную диссертацию.
        И он счастлив.
        Наверное, не могли понять этого в небесах. Потому и направили очередного шпиона в туристскую группу. Но тогда - почему в детскую? Разве поступки детей определяют правила и порядок нашей жизни?
        Размышляя таким образом, Алексей Палыч немного увлекся. Мысли мыслями, но и ноги переставлять надо. Борис уже с нетерпением оглядывался на него.
        Группа неслась во всю свою молодую мощь, не обращая внимания на перегрузки.
        Теперь Лжедмитриевна шла позади. Но направление сохранялось. Алексей Палыч, как физик, приблизительно знал поправки на широту и на время года. По тому, как перемещалось за спиной июньское солнце, он понимал, что они идут примерно на север. Но карту области он представлял плохо. А ему очень нужен был какой-нибудь населенный пункт, хотя бы для того, чтобы послать телеграмму родным Бориса. Да и продуктов купить не мешало.
        При мысли о продуктах пустой желудок проснулся: в нем стало посасывать.
        Решив, что три печенины не спасут группу, Алексей Палыч достал их из кармана и сунул Борису.
        - А вы?
        - Это лишние, - туманно сказал Алексей Палыч.
        Борис прекрасно знал, что это благородная ложь, и полторы штуки вернул обратно.
        Желудок, получив эти жалкие крохи и более ничего, буквально взвыл от негодования. Но тут уж Алексей Палыч ничего поделать не мог. Не обращая внимания на угрозы, он продолжал вышагивать дальше.
        - А может, они и правда роботы? - проворчал Борис. - Несутся как угорелые.
        Размышление это осталось без ответа: у Алексея Палыча сил на разговоры уже не было; тут, дай бог, не упустить из виду Лжедмитриевну, то и дело норовившую скрыться за стволами деревьев.
        Внезапно группа исчезла, словно сквозь землю провалилась. Подбежав ближе, заговорщики увидели, что так оно примерно и было: лес обрывался к реке крутым песчаным склоном. В воздухе еще висела пыль, поднятая ребятами при спуске.
        Алексей Палыч подошел к воде, с наслаждением умылся. Даже струйки воды, стекавшие ему за шиворот, под гостеприимный пиджак, доставляли удовольствие. Не нравилось другое: и он, и Борис опять оказались как-то в стороне от группы; не физически в стороне - на крохотном пляже все были рядом, - а просто сохранялось прежнее отчуждение. Никто с ними не заговаривал, да и у них как будто не было повода лезть в беседу.
        Алексей Палыч твердо решил сегодня же наладить с ребятами какие-то отношения. На ходу это было невозможно. Разве на ночлеге?.. Лжедмитриевна волновала его сейчас меньше: она знала всё, знала, что он тоже всё знает; если она молчит, значит, это в ее интересах.
        Но ведь должна же была она хоть как-то объяснить группе появление двух нахлебников…
        Алексей Палыч и Борис уселись на песок рядом. Взъерошенные и неприкаянные, они напоминали пару скворцов под дождем.
        Ребята раздевались: они собирались сначала искупаться, а потом наладить переправу. Две девочки и Лжедмитриевна побежали в кусты - переодеваться в купальники.
        «Откуда у нее купальник? - подумал Алексей Палыч. - Неужели тоже ОТТУДА?»
        Трое мальчиков уже влезли в воду. Теперь они не выглядели такими солидными и целеустремленными; они брызгались водой, подныривали друг под друга, хохотали - все это мало походило на игры молодых роботов.
        Паренек в темных очках остался на берегу.
        - А ты что не купаешься? - спросил его Алексей Палыч.
        - А вы?
        - Мне уже не жарко. Поберегу силы на переправу. Моста, как я понимаю, искать вы не будете…
        - Вот еще!
        - Так ты иди купайся, мы покараулим.
        - Тут не от кого караулить.
        - Вот и иди.
        Паренек снял очки. Взгляд его казался серьезным и умным. Он кивнул в сторону рюкзаков:
        - Проверки внимательности больше не будет?
        - Нет. Даю слово! - сказал Алексей Палыч горячей, чем ему бы хотелось.
        Паренек быстро стал раздеваться.
        - Тебя как зовут?
        - Гена.
        - Скажи, пожалуйста, Гена, почему вы не обошли болото?
        - Вы разве не знаете? Вы тоже не обошли.
        - Я как-то это… забыл… - промямлил Алексей Палыч.
        Гена продырявил Алексея Палыча своим умным взглядом.
        - Мы ведь не просто группа, мы идем на разряд. Девиз похода: «Север». Идем строго на север, никуда не сворачивая.
        - Это-то я знаю, - схитрил Алексей Палыч и почувствовал с другой стороны дырявящий взгляд Бориса. - Но там обойти нужно было совсем немного.
        - Девиз есть девиз, - лаконично ответил Гена и с разбегу плюхнулся животом в воду.
        Из кустов в купальниках вышли две девочки и Лжедмитриевна. «Мадам» выглядела вполне по-человечески: руки и ноги росли у нее как положено; слегка загорелая кожа тоже была сделана не из пластика; фигурка - стройная, как и положено молодому кандидату в мастера спорта. Конечно, Алексей Палыч не надеялся, что джинсовый костюм скрывает какие-то панели или рычаги управления, но хотя бы ничтожный намек… Намека не было.
        Лжедмитриевна подошла к Алексею Палычу.
        - Вы будете купаться?
        Алексей Палыч хотел сказать, что он уже вышел из возраста, когда бросаются в воду с поросячьим визгом, но тут же осекся: именно возраст мешал ему сейчас подружиться с ребятами.
        - Мне уже не жарко.
        - А Боря?..
        - А мне уже холодно, - сказал Борис.
        Никогда еще Борису так не хотелось купаться. Но он понимал, что дурачиться с ребятами в воде он не сможет, не настало еще время для таких отношений.
        Девочки и мальчики веселились. Если судить по количеству дружеских затрещин и подводных пинков, в группе царила полная демократия: девочки за слабый пол не считались. Это, впрочем, можно было понять и раньше: рюкзаки были у всех одинаковые.
        Лжедмитриевна отошла чуть в сторону. Она стояла у воды как будто в нерешительности, что было на нее совсем непохоже.
        Вполне мирная, небыстрая речка текла у ее ног. Вода чуть коричневая: наверное, речка питалась из ближних болот.
        Что-то смущало Лжедмитриевну, но ведь не цвет воды. Может быть, ее поддельная кожа могла промокнуть, а спрятанные внутри шарики и ролики проржаветь?
        Она зашла в воду по колено. Поплескала водой на лицо и шею. Затем двинулась дальше. Пока все было по-земному. Затем она зашла по грудь. Белые ромашки на ее купальнике стали коричневыми. Она разгребла руками воду, но не поплыла, а осталась на месте.
        А затем случилось непонятное. Она качнулась вперед, ладони ее сжались и разжались, словно пытались ухватиться за воду. Она по-прежнему стояла на дне, но теперь лицо ее было видно наполовину: рот под водой, глаза наверху. И по этим глазам Алексей Палыч понял, что Лжедмитриевна тонет. Они не выражали, как пишется, смертельного ужаса и не умоляли о помощи. Просто они смотрели на учителя неотрывно и, как ему показалось, безнадежно.
        Где-то на дне был небольшой уступ. Она соскользнула с него, но подняться назад не могла: течение, хоть и слабое, все же мешало; ноги на такой глубине не имели опоры.
        Лжедмитриевна, железобетонная инопланетчица, кандидат в мастера спорта, молча и тихо тонула в двух метрах от берега.
        Это был прекрасный, необыкновенно счастливый случай, чтобы избавиться от нее и всего, что еще предстояло. Но об этом Алексей Палыч подумал позже, гораздо позже.
        Первой его реакцией, как и у большинства нормальных людей, было броситься на помощь. Впрочем, тут и бросаться-то особенно нечего. Он подбежал к берегу и протянул руку. Даже Борис сначала ничего не понял.
        Лжедмитриевна вылезла на берег.
        - Спасибо, - сказала она таким тоном, будто ей не жизнь спасли, а уступили место в автобусе.
        - Вы не умеете плавать? - спросил Алексей Палыч.
        - Кажется, так.
        - Зачем тогда лезть в воду?
        - Я об этом не знала. - «Мадам» даже пожала плечами, словно и объяснять тут нечего.
        Алексей Палыч понемногу возвращался в прежнее состояние.
        - Хотел бы я знать, о чем вы еще не знаете? - спросил он. - То вы ведете группу в болото, то выясняется, что руководитель не умеет плавать. Что будет дальше?
        - Все равно изменить ничего нельзя.
        - А если бы вы утонули?
        - Это другое дело.
        - Ну, тогда тоните, - предложил Алексей Палыч. - Больше я вас не буду спасать.
        Лжедмитриевна впервые взглянула на Алексея Палыча с интересом.
        - Ну, - замялся Алексей Палыч, - возможно, и буду. Даже скорее всего буду. Но не от большого желания. Это что-то вроде инстинкта: мало кто может равнодушно смотреть, когда гибнет… - тут Алексей Палыч запнулся, ибо точно не знал, кто стоял перед ним, - что-то живое, - закончил он не слишком определенно.
        - Вы хотите сказать, что разум заставляет вас желать моей гибели, а что-то другое заставляет меня спасать? Но что может быть сильнее разума? Мне это не понятно.
        - Подозреваю, что вам многое непонятно, - сказал Алексей Палыч, понемногу возвращаясь в агрессивное состояние.
        - Конечно, - согласилась Лжедмитриевна, - иначе я была бы не здесь, а дома.
        - Вот и возвращайтесь домой! А мы выведем группу обратно.
        - Попробуйте им об этом сказать.
        Алексей Палыч мысленно сплюнул и вернулся к Борису. О том, чтобы говорить с группой сейчас, не могло быть и речи.
        - Чего вы с ней там - за руку? - спросил Борис.
        - Да так… еще раз попробовал уговорить вернуться. Не вышло.
        - И не выйдет. Рука-то у нее хоть настоящая?
        - То есть?..
        - Человеческая?
        - Вполне, - со вздохом сказал Алексей Палыч.
        После купания ребята начали организовывать переправу. Все оказалось очень просто. Стасик, зажав в зубах конец веревки, переплыл на ту сторону и обвязал веревку вокруг ствола. Другой конец закрепили повыше, на этом берегу. Рюкзаки, подвешенные на карабинах, переехали через реку. Ребята, Алексей Палыч и Борис - им все же пришлось раздеться - переплыли сами.
        Алексей Палыч ожидал посрамления лжекандидата в мастера спорта. Оно не состоялось. Скорее, наоборот. Под предлогом проверки снаряжения «мадам» села в петлю, прикрепленную карабином к веревке, и лихо, чуть ли не под аплодисменты, скользнула на ту сторону.
        Обманутый Алексей Палыч, натягивая брюки прямо на мокрые трусы, уже сожалел о своем благородном поступке.
        Изобретение огня
        После купания идти стало легче, но ненадолго. Затаившаяся на время усталость быстро вернулась. Алексей Палыч чувствовал некоторую слабость в ногах; пустой желудок взвыл с новой силой.
        Группа форсировала небольшой овражек, поросший ольхой и тощим березняком. По дну овражка струился ручей, впереди начинался чистый сосновый бор.
        Стасик, шедший впереди, остановился.
        - Привал? - спросил он, обращаясь к Лжедмитриевне.
        - Решай сам.
        - Привал! - скомандовал Стасик.
        - И ночлег, - добавила вторая девочка. - Место хорошее, а что там впереди - неизвестно. Да, Елена Дмитна?
        - Решайте сами.
        Теперь видно было, что ребята тоже устали.
        Но никто не настаивал на ночлеге. Однако когда Гена предложил «сделать» еще несколько километров, ему дружески посоветовали «закрыть пасть». Гена охотно послушался и первым скинул рюкзак на землю.
        Алексей Палыч считал, что в таких случаях решать должен руководитель похода. Но лжекандидат в мастера только наблюдала, хотя и внимательно.
        Отсюда следовало, что она была прирожденной демократкой и не хотела приказывать по мелочам, или… или просто не знала, что нужно делать.
        Ребятишки работали четко. На них было просто приятно посмотреть. По-деловому и без суеты они расшнуровали рюкзаки, достали спальные мешки, колышки-уголки для растяжек. Появились палатки-душегубки - низкие, двухместные; в них можно было только лежать, но зато они занимали мало места.
        Лжедмитриевна натягивала свою палатку одна. Расстелила ее на земле, растянула дно на колышках, затем поставила стойки и принялась за растяжки. Получалось у нее вполне прилично. Наверное, тренировалась у себя дома на каком-нибудь полигоне.
        Наблюдая за всей этой разумной суетой, Алексей Палыч томился без дела. В походах он не бывал, и сейчас до всего ему приходилось доходить своим умом. Наконец его осенило.
        - Очевидно, потребуются дрова? - сказал он в пространство. Его услышали.
        - Очевидно, - отозвался Стасик.
        - Сейчас, сейчас, - обрадовался Алексей Палыч. - Боря, идем.
        Алексей Палыч и Борис направились к лесу.
        - Эй, эй! - крикнули им сзади.
        Блеснув на солнце остро заточенным лезвием, топорик ударился о землю совсем рядом.
        - А если бы чуть левее? - задумчиво сказал Алексей Палыч.
        - Я же говорю - придурки, - отозвался Борис.
        - Ну, это ты зря… Ребята хорошие, мне они нравятся.
        - У вас все хорошие. А так не бывает. Что в ней хорошего?
        Алексей Палыч без труда понял, что речь идет все о той же Мартышке. Конечно, в ней все было отвратительно: и то, что она подошла, и то, что улыбнулась, и что обратно бежала вприпрыжку, и что несла тяжелый рюкзак, в то время когда Борис шел налегке. Даже купальник был у нее мерзкий - совсем новенький, красный в белый горошек.
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - в своей неприязни к девочкам ты становишься однообразным. Это не оригинально. Конечно, многие проходят эту стадию… Но пора из нее выходить. Все-таки женщины - половина человечества. Даже, говорят, - лучшая половина.
        Одно из достоинств Бориса заключалось в том, что он был человеком практическим. Он сразу увидел, что учителя понесло, что тот замедлил шаги и даже собирался остановиться.
        - А дрова? - спросил Борис.
        - Что дрова? Ах, дрова… Действительно, нас же ждут.
        Они шли по лесу, отыскивая сухие, тонкие сосны. Борис надрубал их топором, Алексей Палыч обламывал. Скоро набралось по два хороших пучка стволов. Взвалив пучки комлями на плечи, друзья поволокли их к месту стоянки.
        Тут нет никакой оговорки. Алексей Палыч и его ученик Борис на самом деле были друзьями. Разница в возрасте компенсировалась общим увлечением и общими хлопотами. Увлечение - электроника. Общие хлопоты - с предшественником Лжедмитриевны. Десять дней уверток и риска, обманов и бескорыстия, мелких хищений и благородных поступков скрепили их дружбу, как десять лет.
        Они стали сообщниками.
        Возможно - предателями нашей планеты, возможно - благодетелями чужой.
        Оба они были связаны одной веревочкой, и веревочка тянулась в Большой Космос.
        Как бы только не запутаться в этой веревочке.
        Возле палаток, выстроившихся по одной линии, уже окопали кострище; две рогульки с перекладиной поддерживали котелок и бидон вместо чайника.
        Паренек, бывший караульным у станции, на горсть белого мха положил тонкие веточки, на них - потолще, из принесенных дров.
        - У кого спички?
        - Елена Дмитна, должны быть у вас.
        «Мадам» заглянула в рюкзак, порылась в нем, затем обшарила наружные карманы.
        - У меня нет.
        - Вы разве не покупали?
        - Кажется, я поручала кому-то.
        - Кому? - спросил Стасик, грозно оглядывая ребят.
        Никто не откликнулся, но все принялись обыскивать свои рюкзаки и карманы. Результат тот же.
        - Вы не курите?
        - К сожалению… - вздохнул Алексей Палыч.
        - А ты?
        - Еще не научился, - ответил Борис.
        - Ну и зря, - нахмурился Стасик. - Что же делать, Елена Дмитна?
        - Решайте, - сказала Лжедмитриевна, уставившись на ребят немигающим взглядом экзаменатора.
        Наступило молчание, прерываемое лишь шлепками по лицу и рукам: комары еще не отправились на ночлег и торопились получить свою каплю молодой крови.
        - Когда-то огонь добывали трением… - вспомнила вторая девочка.
        - Чего об чего тереть?
        - Я не знаю.
        - Это бессмысленно, - вмешался Алексей Палыч. - Ничего не выйдет. Такие опыты ставились. Получается раз из сотни, да и то не у всех.
        - А что смысленно? - спросил Стасик.
        Алексей Палыч взглянул на солнце, которое уже собиралось зацепиться за верхушки деревьев.
        - Завтра мы могли бы что-нибудь придумать, - Алексей Палыч умышленно сказал «мы», а не «я». - Сегодня солнце уже слишком низко. Можно сложить стеклышки от часов, заполнить их водой и обмазать по краям - получится лупа.
        - Как в «Таинственном острове!» - обрадовалась вторая девочка. - Я как раз недавно читала.
        - «Таинственного острова» я уже не помню, - сказал Алексей Палыч, - но ведь я все-таки физик…
        - Вы физик?! - обрадовался Стасик. - Тогда в чем же дело? Расщепите какой-нибудь атом, и порядок. Нам ведь не нужен большой взрыв, нам хотя бы искру.
        Ребята повеселели. Кое-кто засмеялся. Не так уж их пугал ужин всухомятку. Просто ночевать в лесу без костра неинтересно. Так можно спать и дома.
        - Стоп! - вдохновился Алексей Палыч. - Ты сказал «искра»… А это идея. Искру мы можем добыть. Я думаю, что можем. Нужен напильник, желательно плоский…
        Напильник нашелся, но трехгранный.
        - Ничего, - сказал Алексей Палыч, - теперь нужен кремень. Я думаю, в ручье можно найти подходящий камень. Боря, ты знаешь, как выглядит кварц, сходи, покажи ребятам.
        Двое мальчиков и Борис побежали в ложбину. Лжедмитриевна между тем сидела на том же месте и наблюдала за всем своим немигающим, рыбьим взглядом.
        Ребята вернулись с камнями.
        Алексей Палыч выбрал один с заостренными краями и желтовато-бурыми вкраплениями кварца.
        - Теперь дело за малым, - сказал Алексей Палыч. - Нужен трут - кусочек ваты или мягкой веревки. Но он должен быть обожженным…
        Вата нашлась в аптечке. Но она была бела, как снега Антарктиды.
        - А так не загорится?
        - Попробовать можно.
        Алексей Палыч приложил кусочек ваты к кремню и несколько раз ударил напильником вскользь по острому краю. Несколько искр соскочили с кремня и утонули в пушистом комочке.
        - Ура! - прошептал кто-то из ребят.
        Учитель понимал, что сейчас решается судьба не только горячей похлебки. Решалась и их с Борисом судьба. Но до «ура» было пока далеко.
        - Хоть бы небольшой уголек… - сказал Алексей Палыч. - Вату можно натереть.
        - Чижик! - заорал вдруг Стасик. - Ты же весной на сборе горел! Давай твой спальник.
        Слова эти были обращены к парнишке небольшого роста, от которого за весь день Алексей Палыч не слышал ни одного слова.
        Чижик вышел из круга и степенно, вразвалочку, этаким самостоятельным мужичком, двинулся за спальником.
        - Ты побыстрей не можешь?
        Ответа не последовало.
        - Чижик у нас - король переходов, - сообщил Стасик Алексею Палычу. - Утром не поднимешь, вечером не остановишь. Вынослив и неприхотлив. Питается осиновой корой и молодыми побегами.
        Доверительные слова Стасика можно было понять и так, что Алексея Палыча принимают в компанию. Уж теперь-то огонь надо было добыть хоть лопни.
        На чехле спального мешка вырисовывалась довольно большая заплата.
        - Снимай чехол.
        Под чехлом на материи тоже оказалась латка.
        Стасик вынул из кармана складной нож и уже собирался вспороть латку в центре. Чижик молча взял нож из его рук и стал аккуратно подпарывать латку с края. Он запустил внутрь два пальца и вытащил темно-коричневый комочек подпаленной ваты.
        Это было то, что нужно.
        После нескольких ударов напильника о кремень вата затлела. К ней добавили еще ваты, затем в ход пошел сухой белый мох, тончайшие веточки.
        Спустя несколько минут костер горел как положено.
        Огонь, добытый таким трудом, был для ребят не просто огнем. Это не спичкой чиркнуть. Огонь был почти священный. Как в древности. И, как в древности, ребята исполнили в честь него небольшой танец.
        Впрочем, неизвестно, танцевали первобытные люди возле огня или нет. Может быть, они просто сидели вокруг, грелись и в их косматых головах плавали стандартные мысли о будущем, когда для каждого выстроят однокомнатную пещеру с отдельным ходом и можно будет отделиться от взрослых детей, которые отнимают самые вкусные кости. И может быть, они не были такими косматыми, какими их рисуют в сильно исторических повестях… С дубинками ли, без дубинок; в шкурах или в бикини; молодые или старые… У всех - грива. Да побойтесь бога, художники! Были тогда лысины, были! «Не может быть, чтобы не было», - думал Алексей Палыч, поглаживая себя ото лба к затылку.
        Вот до каких размышлений способен довести человека успех, даже временный. Сотворитель огня Алексей Палыч гордился своей победой. Он сидел у созданного им костра, и в голове его бродили мысли совсем бесполезные для дела спасения группы. Впрочем, начались они с воспоминаний о том, что, по словам Лжедмитриевны, ТАМ, в Космосе, живут какие-то шустрые ребята, которые слишком много знают, но не знают чего-то, что знаем мы, хоть мы для них, может быть, что-то вроде первобытных людей.
        Ребята, отплясав, подошли к Лжедмитриевне.
        - Ай да мы! Правда, мы молодцы? Да, Елен Дмитна?
        - Вы быстро справились.
        - Теперь будем хранить огонь? - спросила Мартышка. - Понесем угольки? Ой как интересно! Кто будет хранителем?
        - Не нужно, - сказал Алексей Палыч. - Мы сделаем настоящий трут. Надо только следить, чтобы не отсырел.
        Безымянная пока для Алексея Палыча девочка помешивала в котелке. Гречневая каша из концентрата уже не булькала, а солидно пыхтела. Обманутые комары пикировали в котелок и оставались в нем навеки. Но это никого не пугало. После того как в нее вывалили банку тушенки, в воздухе поплыли волны невыносимо вкусного запаха.
        На разостланном лоскуте полиэтилена появились пластмассовые миски, деревянные ложки и железные кружки - по одной на каждого, исключая нахлебников.
        Тем не менее первая миска досталась Алексею Палычу. Ее подал Стасик.
        - Ешьте, ешьте, - засмущался Алексей Палыч, - я в последнюю очередь.
        - Если бы не вы, мы вообще бы на хлебе и воде сидели, - сказал Стасик. - Это уж точно. Я вам на двоих положил. Я могу прямо из котелка.
        - Чтобы больше досталось, - заметил бывший караульщик.
        - Шурик, - заметил Стасик, - я человек благородный. Мои чувства измеряются не жратвой, а совсем другими вещами.
        - Тогда тебе и котелок мыть.
        - Посуду я вымою, - сказал Борис. Это было его первое обращение к ребятам. Никто не удивился.
        - И завтра - тоже, - уточнил Шурик. - У нас дежурство по суткам.
        Борис молча кивнул. Пора длинных речей для него еще не настала.
        Ложек заговорщикам не досталось. Очевидно, походное гостеприимство не распространялось на сугубо личные вещи. Но и щепочками у них получалось неплохо. Правда, даровая каша сильно смущала Алексея Палыча. Но тут уж ничего не поделаешь: чтобы бороться, надо жить - надо питаться хоть время от времени.
        Лжедмитриевна сидела рядом со всеми и молча поглощала кашу. Она вообще была удивительно немногословна для руководителя. Умение не торопиться, не контролировать каждую мелочь - хорошее качество. Но должна быть и разница между руководителем и наблюдателем. «Мадам» вела себя скорее как наблюдатель. Алексей Палыч удивлялся, что ребята пока этого не замечают.
        После чаепития Борис сложил посуду в котелок и понес ее к ручью. Только сейчас он почувствовал, как сильно устал. Хотелось свалиться на землю и лежать хоть неделю, хоть две. А ведь ребята еще несли рюкзаки… Но и Борис не шел налегке: он знал то, чего не знали ребята. Он тоже нес свой груз, и еще неизвестно, чья ноша была тяжелее. Это была та самая нервная усталость, которая одинаково поражает и детей и родителей, но родители почему-то считают, что в их океане волны выше и круче.
        Когда Борис возвратился, ребята вслух размышляли над тем, как устроить ночлег приблудной парочке.
        - А как вы думаете, Елена Дмитна?
        «Мадам» произнесла свое традиционное «решайте сами».
        Предложение «разбросать» гостей по палаткам было отвергнуто: палатки не банки, люди не кильки.
        - А чем плохо на воздухе? - спросил Алексей Палыч.
        - А вы согласны?
        - Не в нашем положении выбирать. Кроме того, ночь теплая.
        - А комары?
        - Есть мазь, - влез в разговор Шурик.
        - Где аптечка?
        Аптечка - ее не успели убрать - лежала рядом. Мази в ней не оказалось.
        - Валентина, - строго сказал Стасик, - сейчас мы будем тебя немножко вешать.
        - Я все положила! - возмутилась вторая девочка. - Там список. Я по списку проверяла. И тюбики помню. Зелененькие такие, там еще елки нарисованы. Пять штук тюбиков.
        - Куда они делись?
        - Откуда я знаю. Я коробку при всех доставала.
        - Да не такая уж важность - комары, - вмешался Алексей Палыч. - Мы с Борей накроемся моим пиджаком. Не съедят.
        - Дайте им чехлы от спальников. - посоветовала Мартышка. - Все равно жарко. Я лично в мешок не полезу, только подстелю. Боря, возьмешь мой чехол.
        Сказано было по-дружески. Даже слишком. Девочка чувствовала волну сопротивления, исходившую от Бориса. Это ее и притягивало. Препятствие нужно преодолеть для себя лично, для своего самолюбия.
        Но противник у Мартышки оказался не из легких. Отношения Бориса с девочками отличались удивительной простотой: никаких отношений не было. Такие ребята, когда придет время, влюбляются без разбора, в первую встречную.
        - Ничего мне не надо, - мрачно сказал Борис.
        Мартышка не настаивала. Даже улыбнулась: она не забыла, что на плечах Бориса ее свитер.
        Чехлы все-таки сняли - Стасик и Чижик.
        Борис принял благодеяние наполовину. Он не полез в чехол, а лег на него и тут же уснул.
        Алексей Палыч уснуть не мог. Человек немолодой и нетренированный, он находился в той степени переутомления, когда невозможно заснуть именно от усталости. В палатках копошились ребята, воюя за квадратные сантиметры.
        Скоро все стихло. Борис спал, подложив руку под голову. Комары спокойно паслись на его лице.
        Алексей Палыч укрыл голову Бориса пиджаком и залез в чехол. Лежа на спине, он смотрел в посеревшее небо и думал о том, что за последнее время мальчик, лежавший рядом, стал для него очень близок. Он понимал, что все это временно: Борис вырастет и уйдет. Но сейчас это было важно: у Алексея Палыча, в его сорок пять, имелось множество хороших и нехороших знакомых, а вот друзей не было ни одного.
        Еще он думал о ребятах, спавших рядом в палатках. Они ему нравились. Было в них что-то особенное. Неужели это те самые ребята, которые в школе хулиганят, изводят учителей, издеваются над слабыми и неумелыми? Многолетний учительский опыт подсказывал, что - те самые. Сегодняшний опыт говорит прямо противоположное…
        Думал и о Лжедмитриевне. О ее странной фразе: «…раз вы сели в эту электричку, то вернуться уже не сможете». Что значит не смогут? Если бы они не пошли в лес, то до конца жизни, что ли, сидеть им на станции? На станции Алексей Палыч смутился, но тогда у него не было времени для размышлений. Сейчас время было. Но никаких чудес пока не случилось.
        «Увидела, что выследили, и решила забрать с собой».
        На такой мысли Алексей Палыч успокоился. При этом не следует забывать, что в русском языке глагол «успокоиться» имеет смысл - «успокоить себя». Другого-то выхода просто не было.
        Алексей Палыч уже засыпал, когда услышал - или ему показалось - под боком чье-то дыхание. Он разлепил веки и увидел - или ему почудилось - нечто мохнатое и живое.
        - Спи, собака, спи… - пробормотал Алексей Палыч и повернулся на другой бок.
        Девиз - «Север»
        - Подъем! Подъем! Подъем!
        Вот тут, когда не нужно, Лжедмитриевна старалась вовсю. Она расхаживала между палаток и постукивала по ним прутиком. Ее палатка была уже свернута, рюкзак упакован.
        Ребята задним ходом выползали из палаток, протирали глаза кулаками, потягивались и по-стариковски кряхтели; вчерашней живости в них не замечалось.
        Вылезая из чехла, Алексей Палыч почувствовал, что кости в нем расположились отдельно от мяса. Болело все, кроме ушей.
        Борис пришел в себя гораздо быстрее.
        Вспомнив, что он дежурный, Борис подошел к Стасику.
        - Варить будем?
        - Спроси у Елены Дмитрины.
        - Спроси лучше ты.
        - Елена Дмитна, варить будем? - крикнул Стасик.
        - А ты как думаешь?
        - Нужно съесть колбасу, а то испортится.
        - Тогда зачем спрашивать?
        На этот раз лаконичность «мадам» не понравилась и Стасику.
        - Кого же мне еще спрашивать?
        - Больше самостоятельности, - посоветовала Лжедмитриевна.
        - Это мы могём, - сказал Стасик. - Тогда будем пить чай. Алексей Палыч, ваша «пушка» работает?
        - Должна, - сказал Алексей Палыч. Еще с вечера он скрутил из ваты фитиль, обжег его и засунул в корпус своей шариковой ручки, вынув стержень. Сегодня все пошло быстрей, чем вчера: фитиль - вата - бумага - костер.
        Пока Борис ходил за водой, ребята свернули палатки. Чай вскипел быстро, его разлили по кружкам; Алексей Палыч и Борис прихлебывали из мисок.
        Целая палка колбасы была разделена на девять частей. С утра есть не очень хотелось. Жевали лениво, понимая, что нужно, иначе днем быстро выдохнешься.
        - Ой, - вскрикнула вдруг Валентина и поперхнулась. - Со… со… со…
        Чижик деловито врезал ей кулаком по спине. Она выплюнула кусок колбасы в ладонь.
        - Не жадничай, - посоветовал Шурик.
        - …бака… - закончила Валентина, указывая рукой.
        Неподалеку от них, вытянув передние лапы, лежала на брюхе собака. Нос ее страстно втягивал в себя колбасные запахи; глаза, все понимающие, смотрели на ребят пристально и выжидательно. «Позови, - говорили эти глаза, - и я сразу приду. Я приду к тебе на всю жизнь, если ты согласишься».
        - Собачка, как тебя зовут? - спросила, почти пропела, Валентина.
        Собака почувствовала интонацию и встала. Хвост ее закрутился со скоростью вертолетного ротора. Она уже понимала, что гнать ее не будут, и ждала указаний.
        Это был вполне современный поселковый пес. Не большого и не маленького роста. Типичная помесь забалованных дачных терьеров и деревенских дворняжек. Современность его складывалась из небольшой бороды и шерсти голубовато-серого цвета. Ну, борода одинаково модна сейчас и для хозяев, и для собак. До голубого цвета бород сами хозяева еще не докатились, но голубых терьеров очень уважают в больших городах.
        Валентина бросила кусок недожеванной колбасы. Возможно, поселковый пес впервые в жизни видел такой замысловатый продукт, но уговаривать его не пришлось.
        - Ну, иди к нам, - позвала Валентина.
        Пес, конечно, знал эти слова. Он сорвался с места и на радостях сделал круг около костра, взбрыкивая задними ногами. Затем отбежал в сторону, полаял на север и на восток, как бы сообщая, что кругом затаились враги, но он здесь и никому не позволит обижать своих новых друзей. Потом подпрыгнул на месте и только после этого подошел к ребятам и уселся, склонив голову набок. Весь вид его говорил: ну как, вам понравилось? Вы поняли, что я ваш, я хороший; я преданный и неизбалованный; я вовсе не из тех собак, которые по утрам лежат с сигаретой в постели, а хозяин подает им кофе и бутерброд с ветчиной.
        Этот маленький спектакль зрители оценили.
        В артиста полетели кусочки колбасы и хлеба.
        Он не отказался.
        Никто даже и не заикнулся о том, что пес пойдет вместе с группой. Об этом все уже знали и так. Оставалось выяснить его имя.
        - Шарик… - Наклоном головы пес выразил свое согласие.
        - Жулик… - Против этого тоже не было возражений.
        - Джульбарс…
        - Акбар…
        Пес внимательно слушал. Уши, обросшие длинной шерстью, шевелились. Шерсть с живота и хвоста свисала щеточкой. Такой собакой хорошо было бы, наверное, вытирать пол.
        - Он похож на веник, - сказала Валентина. - Веник, ко мне.
        Пес подбежал к ней, уперся лапами в колени и лизнул в нос.
        Так он и остался Веником.
        Когда стали укладываться, Борис подошел к Стасику.
        - Давай я тоже понесу что-нибудь.
        - Сейчас придумаем, - сказал Стасик. - Только вот что… Я вчера весь день хотел спросить: как вы к нам попали? Раньше нам Елена ничего не говорила.
        - Так получилось. Не знаю, как объяснить…
        - А ты попробуй, я умный.
        Борис кивком головы указал на Лжедмитриевну.
        - Вы давно ее знаете?
        - Вообще-то давно. Она ведь в нашей школе училась. А идем с ней в первый раз. В прошлом году она с другой группой ходила. А ты давно ее знаешь?
        - Сутки, - сказал Борис.
        - Тогда почему тебя взяли?
        - Понимаешь… трудно все объяснить. Я не хочу тебе врать. Только ты никому не говори.
        - Договорились.
        - Понимаешь… она… Она вроде преступницы, а мы с Алексеем Палычем за ней следим.
        - Та-ак… - протянул Стасик, - умней ты ничего не придумал?
        - Вот видишь, - сказал Борис, - а я еще не всю правду, а только кусочек…
        - Ладно. Понесешь палатки, все нам будет полегче.
        - А ты никому не скажешь?
        - Ты хочешь, чтобы еще и меня за идиота считали?
        Из этих слов можно было понять, что один идиот уже есть. Но то, что Лжедмитриевна «преступница», это еще, как говорят, семечки. Вот им бы настоящую правду сказать!
        Нет, видно, ТАМ рассчитали неплохо, наверное, ТАМ знали - люди верят в чудеса только тогда, когда в них нуждаются.
        Борис принялся скатывать палатки в тючок.
        Алексей Палыч тоже потребовал свою долю.
        - Не нужно, - сказал Стасик. - Вы будете подавать научные идеи. Вперед, орлы и вороны!
        И снова группа вытянулась в цепочку. Веник задержался на стоянке, подбирая колбасные шкурки. Когда пес пристал к их компании, у Алексея Палыча возникла надежда, что он как-то разоблачит неземное происхождение или электронное нутро Лжедмитриевны - заворчит или облает. Но этого не случилось даже тогда, когда собаку Лжедмитриевна нахально погладила. Видно, она была подготовлена всесторонне. Борис шел позади всех. Тючок нести было неудобно: приходилось перекладывать его с одного плеча на другое. Во время одной из остановок Борис услышал шорохи за спиной - Веник догонял группу. В зубах он нес что-то светлое, не то кость, не то палку. Борис протянул руку. Веник доверчиво положил на его ладонь светло-зеленый тюбик. Борис отвернул колпачок. Горлышко тюбика было запечатано металлической пленкой. Это означало, что мазью не пользовались и, следовательно, доставать ее из коробки было незачем.
        Впереди Алексей Палыч остановился, поджидая соучастника.
        Борис протянул ему тюбик.
        - Веник нашел на стоянке.
        - Это еще ни о чем не говорит, - сказал Алексей Палыч. - Могли случайно выронить.
        - Все пять?
        - Могли случайно не положить.
        - Один положили, а четыре нет? - спросил Борис. - Это она… зуб даю, это она, Алексей Палыч!
        - Я у нее спрошу.
        - Ха! - сказал Борис. - Так она вам и ответит.
        Группа уходила. Алексей Палыч молча потянул к себе сверток с палатками. После короткой борьбы он остался у Бориса, и оба бросились в погоню.
        Ребята шли так же целеустремленно, как и вчера. Утром Алексей Палыч думал, что свалится на первом километре, но сейчас было заметно легче, чем вчера. Боль в мышцах постепенно исчезла, в них ощущалась приятная теплота и упругость. Жить было можно. В других обстоятельствах Алексей Палыч, человек в общем-то сдержанный и дисциплинированный, может быть, и порадовался бы, что так вот сорвался с места и нарушил привычный порядок жизни. Впервые за последние двадцать лет он встретил рассвет в лесу, впервые переплыл реку и спал на земле, впервые видел таких ребят. Обыкновенных, пожалуй, ребят, но в школе они не такие. В общем, шагая вперед, он возвращался назад, в свою молодость. И это было прекрасно.
        Непрекрасным было то, что на завтра назначен экзамен по физике в десятом классе. Конечно, его заменят… Но выдумка с министром уже не казалась удачной. Директор школы в нее не поверит. Да и никто не поверит, пожалуй! Двадцать лет жил министр без Алексея Палыча и еще пятьдесят перебьется. Разве что оглушит слегка телеграмма и пройдет какое-то время, пока очухаются.
        Но главное - Борис. Его отца Алексей Палыч знал. Человек широкой души, он был сторонником спартанского воспитания. Принцип воспитания: столкнуть свое дитя со скалы в море и смотреть - выплывет или нет; выплывет - молодец, нет - туда ему и дорога. Все это в переносном, конечно, смысле. В прямом - паники поднимать он не будет. Пока. Но мать поставит на ноги всех.
        Почта нужна была позарез.
        Между тем со вчерашнего дня никто пока им не встретился.
        Туристы на то и туристы, чтобы избегать людных мест. Но все же и не пустыня раскинулась вокруг. Лес был не такой уж глухоманью, да и места эти не так далеко от Города. Начало июня - время, подходящее для первых грибов. Странно, что не было грибников. В эту пору обалдевшие за зиму горожане забирались на колесах в такие места, куда и на танке не проберешься. Но дороги тоже не встречались.
        Мест этих Алексей Палыч не знал, но полагал, что населенные пункты должны попадаться. Правда, маршрут мог быть проложен в обход. Хорошо бы посмотреть карту.
        Ребята шли не быстрей, чем вчера. Но и не медленней. Борис все чаще перекладывал тючок с одного плеча на другое. Наконец Алексей Палыч догадался: он сломал небольшую ольшину, очистил ее от веток - получился шест. Тючок подвесили на шест и понесли вдвоем. Но и здесь оказались свои хитрости: если шли в ногу, тючок начинал раскачиваться все сильнее и сильнее, уводил носильщиков в стороны. Алексею Палычу, идущему сзади, все время приходилось менять шаг. Он то семенил, то шагал широко, и Веник, прибежавший подгонять отстающих, никак не мог к этому приноровиться и раза два уже получил по зубам пяткой.
        Пес не обиделся. Наверное, он соскучился по людям. Он делал вид, что понимает, будто это игра, и игра ему нравится. Притворно сердясь, он норовил цапнуть Алексея Палыча за штанину, так сладко пахнувшую человеком.
        - Веник, отстань, - попросил Алексей Палыч.
        Веник понял и умчался вперед. При таком количестве хозяев ему всегда было с кем поговорить.
        - Интересно, как он здесь оказался? - спросил Алексей Палыч.
        - Дачники… Возьмут собаку, поиграют, а потом выбросят.
        - Собака-то не городская, - заметил Алексей Палыч. - К нам все породистых привозят. А у Веника какая порода?
        - Подзаборная, - отозвался Борис. - Эти еще умнее бывают. У нас к соседям сейчас на дачу дог приехал. Семьдесят килограммов, а дурак. Все грядки истоптал - за скворцами гоняется. А одна сорока специально прилетает его дразнить. Сядет рядом, он - на нее, она отлетит. Он - снова. Пока язык не вывалится. Другая бы давно сообразила…
        Веник впереди залаял. Подойдя поближе, заговорщики увидели, что ребята собрались в кружок. В центре кружка, довольный всеобщим вниманием, сидел Веник. Возле него лежал серый игольчатый клубок. Пес потянулся к нему носом, клубок подпрыгнул и зафукал. Веник припал на передние лапы и заворчал, предупреждая, что шутить не намерен. Впрочем, злился он не всерьез. Возможно, у этого пса была душа артиста. Встретив ежа в одиночку, он не обратил бы на него внимания. Но сейчас, при публике, он продолжал выступать.
        Пока Веник, к удовольствию ребят, разыгрывал сцену смертельного поединка, Алексей Палыч отозвал Лжедмитриевну в сторону.
        - Я хотел бы знать наш маршрут, - сказал Алексей Палыч.
        - Я сама его точно не знаю, - беззаботно отозвалась «мадам».
        - То есть как? Должна быть карта или схема…
        - Карты нет.
        - Забыли взять? - с подозрением спросил Алексей Палыч.
        - Рюкзак укладывала не я.
        - Куда же вы ведете группу?
        - На север.
        - Мне не понятно. Почему на север, а не на восток или на запад?
        - Так было намечено.
        - Кем? Вами или вместе с ребятами?
        - Еленой Дмитриевной.
        - Той Еленой, которая в отпуске?
        - Да. Ребята об этом знают.
        - Что она в отпуске?
        - Что девиз похода - «север».
        - А если встретится непроходимое болото или лесной пожар?
        - Это интересно, - сказала Лжедмитриевна. - Критическая ситуация.
        - Слушайте, передайте ТУДА, - заявил Алексей Палыч и ткнул пальцем в небо, - что это безобразие! Губить ребят я не позволю!
        - Они и так слышат.
        - Если слышат, пускай хотя бы пошлют телеграмму родителям Бориса. Текст я напишу.
        - Они не могут этого сделать. Вступать в контакт им нельзя.
        - А вам можно?
        - До известных пределов.
        - Почему же вам такое доверие?
        - Я выполняю задание.
        - Существуют наемные убийцы! - запальчиво сказал Алексей Палыч. - Они обычно тоже выполняют задание.
        Произнеся эту тираду, Алексей Палыч почувствовал, что перегнул.
        Оскорблять Лжедмитриевну не следовало хотя бы потому, что это никак не могло помочь делу. Но наверное, «мадам» все же была скроена из особого материала. Она не обиделась.
        - Напрасно вы сердитесь. Бориса искать не будут.
        - Если я пошлю телеграмму.
        - Я не против. Но я не уверена, что нам встретится какой-нибудь поселок.
        Семь раз ненавистная Лжедмитриевна была трижды права: в лес уходят не для того, чтобы искать почту. Ребята не поймут и не согласятся.
        - Но вдруг мы увидим… Я забегу…
        - Хорошо, - согласилась Лжедмитриевна.
        - И вы меня обождете! - с нажимом сказал Алексей Палыч.
        - Конечно. Теперь мы не можем вас бросить. Ни живого, ни мертвого.
        - Что?! - Алексей Палыч мысленно взвился вверх метра на три. - Еще намечаются и мертвые?!
        - Вряд ли, - сказала «мадам» спокойно. - Не думаю…
        Представление на поляне закончилось. Кольцо разомкнулось. Веника отозвали, но еж не торопился подняться. До сих пор он не встречался ни с собаками, ни с людьми и думал, что мир населен только улитками и ежами.
        От ребят не укрылся тайный разговор Алексея Палыча и Елены. На их глазах такое происходило уже в третий раз.
        - Боря, - спросила Мартышка, - почему твой отец все время шепчется с Еленой?
        Еще утром выяснилось, что Мартышку зовут Мариной, но для Бориса она по-прежнему оставалась Мартышкой.
        - Он мне не отец.
        - А кто?
        - Никто.
        - Боря, почему ты все время грубишь? Я тебе не нравлюсь? - спросила Мартышка, и голос ее был чист и невинен, как чириканье лесной птахи.
        На такие вопросы Бориса отвечать не учили. Да и не задавали их в кулеминской школе. Наверное, в Городе все было иначе.
        - Отстань ты от меня, - сказал Борис скорее с тоской, чем со злостью.
        Мартышка засмеялась, мотнула головой. Светлые волосы хлестнули ее по щекам, улеглись на спину. Серые глаза весело смотрели на Бориса. Нет, против такой девочки невозможно было устоять.
        Невозможно?
        Возможно, что невозможно…
        Но не для Бориса.
        - По тебе клещ ползет, - сказал Борис.
        И сразу потухли Мартышкины глаза, исчезла улыбка; она повернулась и зашагала прочь от Бориса.
        Борис стоял в недоумении. Но не в полном. Наполовину. Атака Мартышки была отбита, но удовольствия это не доставляло. А что он такого сказал? Ничего. Клещей тут полно - на всех садятся, не на одну Мартышку. Правду сказал человек, на что обижаться? Говорят, что у девчонок загадочные натуры… Вот пусть их разгадывают любители кроссвордов. А нам и так хорошо, верно, Борис? Нам их кроссворды - до лампочки.
        Если бы еще на плечах Бориса не лежал свитер Мартышки, то было бы совсем ничего. А так Борис чувствовал себя слегка виноватым, хотя и не знал, в чем. Но конец жерди уже опирался на его плечо. Алексей Палыч, которому краткая передышка вовсе не пошла на пользу, сопел сзади.
        Группа по-прежнему шла строго на север.
        Врать надо умеючи
        Близился к концу второй день похода.
        Если в безостановочном движении имелся какой-то смысл, то Алексей Палыч его не улавливал. Ну - вперед, а дальше что? Вот у однодневных туристов, заполнявших окрестности Кулеминска по воскресеньям, была цель - посидеть у костра, подкрепиться на природе…
        Ребята казались туристами настоящими. Север севером, но Алексей Палыч не понимал, как они могут идти без карты. А если что случится? Надо же знать, куда выйти за помощью. Или Лжедмитриевна что-то скрывает?
        Алексей Палыч и Борис шли в прежней связке.
        Ребятам, хоть и нагруженным тяжело, идти было легче - они шли по одному. Заговорщикам, скрепленным шестом, приходилось действовать согласованно.
        Ветви кустарника, пропустив Бориса, распрямлялись за его спиной, цеплялись за тючок; распрямившись во второй раз, они норовили хлестнуть Алексея Палыча по лицу, и это им удавалось.
        В общем, группа, несшаяся к своей погибели, чувствовала себя неплохо, а вот спасателям приходилось туго.
        Да и от чего нужно спасать, было совершенно неясно. У постороннего наблюдателя мог бы даже возникнуть вопрос: кого нужно спасать, не самих ли спасателей?
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - кажется, я вел себя совершенно неправильно.
        - А как правильно, если тут все неправильно? А что?
        - Я пытался доказать правду, а нужно было придумать какую-то ложь, но реальную.
        - Вы же думали, что отзовут ее…
        - Ну, в милиции я уже этого не думал.
        - Я говорил Стасику, что она вроде преступницы, а мы за ней следим.
        - Да?! - оживился Алексей Палыч. - Ну и что?
        - Ноль, - сказал Борис. - Идиотом обозвал. Она у них в школе училась.
        - Но ведь не она, а другая!
        - А вы им докажите.
        - Да, - согласился Алексей Палыч, - я не вижу никакой возможности объяснить ребятам. С ней, по-моему, разговаривать бесполезно: она на задании.
        - А почему вы думаете, что их нужно спасать? Прут как лошади. Они и сами куда-нибудь выйдут.
        - Я не то чтобы… - Алексей Палыч пожал плечом. На правом лежал конец шеста. - Просто надеюсь, что при мне она не осмелится… сам не знаю на что. Ведь у нас есть кое-какие заслуги перед НИМИ.
        - Плевали они на нас!
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - ты не забывай, что нас слышат…
        При этом Алексей Палыч забыл, что недавно сам критиковал братьев по разуму.
        - Пускай слышат, - отозвался Борис. - Я и сам бы на них плюнул, да не знаю, в какую сторону.
        Небеса молчали. Видно, очкарики той планеты были не слишком самолюбивы. Может быть, они сейчас тихо наслаждались, извлекая какую-то свою пользу от земных трудностей, неприятностей и нервотрепки. А может быть, шумно радовались своей удаче, которая складывалась из неудач Алексея Палыча и Бориса; радовались и чокались бокалами со змеиным ядом, придумывая новую экспедицию…
        Разговор на ходу несколько утомил Алексея Палыча. Некоторое время он шел молча, пока не восстановилось дыхание. Но мыслям - в основном беспокойным - было тесно в его голове. Они просились на свежий воздух, требовали собеседника.
        - Боря, - начал снова Алексей Палыч. - Вот ты говоришь, что ребята в помощи не нуждаются… Пока - да. Но я подумал - что-то много набирается странного. Мы, конечно, кое к чему с тобой привыкли, но все-таки… Почему мы с тобой вернуться не могли? Что это значит?
        - Врет.
        - Зачем? Почему нужно выдумывать такую невероятную и сложную ложь?
        - Откуда я знаю.
        - Думай. Ведь только мы с тобой можем что-то понять.
        - Почем я знаю, что у нее в голове?
        - А я полагаю, что она сказала правду. И все это имеет прямое отношение к нам.
        - А верно! - Борис даже приостановился. Шест проехался по плечу Алексея Палыча и вырвал небольшой клин из пиджака. - Остальные пассажиры ей - до лампы.
        Алексей Палыч скосил голову набок, оглядел дыру и вздохнул. Мысленно он простился с костюмом еще вчера, но все же надеялся дотянуть до конца похода.
        - Затем она сказала, что тебя не будут искать. Как это понять?
        - Успокаивает, чтобы ей нервы не трепали.
        - То есть - опять лжет?
        - Вроде этого.
        - A y меня ощущение, что она говорит правду. Хотя я ей и не верю. Я чувствую - что-то происходит… что-то необычное… непонятное нам.
        - Вы же сами говорили: другой метод.
        - Вот я и боюсь этого метода. Не думаю, чтобы нам хотели причинить вред. Просто могут чего-нибудь не учесть. Да и надоело мне: не агенты же мы с тобой какие-то.
        Борис засмеялся.
        - Алексей Палыч, они все слышат.
        - Пускай слышат. Я бы тоже на них плюнул, если бы не ребята. Ребят мне жалко.
        - Это нас надо жалеть. С ними все в порядке.
        - Не совсем. Если собрать все вместе, то кое-что уже сейчас мне не нравится. Тебе не кажется странным, что руководитель похода забыл спички? Ведь спички здесь не просто спички - это горячая еда и сухая одежда.
        - Так вообще не делают, - сказал Борис. - Спички всегда распределяют - у одного подмокнут, у другого сухие.
        - Вот видишь. И репеллент потерялся.
        - Кто?
        - Виноват, - сказал Алексей Палыч. - Мазь от комаров. Или жидкость. Все это репелленты. От латинского слова «репеллентис» - отгоняющий. Я когда-то метеорологию изучал, там много латыни. Ты извини…
        - Ничего, я понимаю, - сказал Борис. - Мазь от комаров - кому она нужна? А вот репелленты можно и свистнуть. А Веник нашел. Там, наверное, все пять лежали. Нужно нам было вернуться. Точно, Алексей Палыч, это она.
        - Я не уверен, - сказал Алексей Палыч, - но всё вместе… И карты у нее нет, я спрашивал. Ты этих мест не знаешь?
        - Откуда? Я еще с ума не сошел - с рюкзаками бегать.
        - Ну, они бы тебе сказали, что с ума не сошли схемы паять, как мы с тобой. Каждый по-своему с ума сходит. Важно, чтобы сходили, а не сидели по углам, как тараканы. Впрочем, сейчас и это неважно. Ребят надо выводить из леса. Ты согласен?
        - Мне это дело с самого начала не нравится. Но ведь ребятам нравится - бегут как ошалелые. Они бегут, а она молчит… Как будто и ни при чем…
        - Ага, ты заметил! На руководителя она непохожа. В чем тут дело: не может, не умеет, не знает, не хочет?
        - Дура! - сказал Борис.
        - Не считай противника глупей себя.
        Эту книжную мудрость Алексей Палыч изрек просто так, чтобы ответить. Если не считать жены, дочери и учеников, в жизни его противников почти не встречалось. Но в кругу семьи побеждать ему не удавалось.
        Теперь уже второй день он находился в состоянии конфликта с Космосом. Алексей Палыч возмущался и пытался действовать. Космос молчал и продолжал гнуть свое. Не было ничего реального, осязаемого, во что можно было бы вонзить шпагу. Разве что в Лжедмитриевну. Но она была живая и теплая. Земное воспитание не позволило Алексею Палычу лишить ее жизни.
        - Если бы кто-нибудь из них заболел… - сказал Борис. - Или ногу сломал… Должны же они его вынести.
        - Куда? - спросил Алексей Палыч.
        - Назад! На станцию.
        - А это идея! - оживился Алексей Палыч. - Только зачем из них? Можно из нас. Специально мы, конечно, ломать ничего не будем. Это все-таки больно. Но можно притвориться.
        - Кто будет притворяться? - по-деловому спросил Борис.
        - Могу я… попробую…
        - Не пойдет, - уверенно сказал Борис. - Вы обманывать не умеете.
        - Еще как умею, - заявил Алексей Палыч с некоторой даже гордостью, - последнее время только этим и занимаюсь.
        - Не умеете. Я бы вас сразу разоблачил. Тут не просто обманывать, а нахально врать надо. Нахальства у вас совсем нет, Алексей Палыч.
        - Да есть же, уверяю тебя! Я в детстве даже на скрипке играл.
        Борис не согласился, и Алексей Палыч сдался, посопротивлявшись для видимости.
        Неизвестно, как будут выглядеть грядущие контакты с иными планетами… Может быть, следующая встреча пройдет под аккомпанемент рок-группы или ансамбля скрипачей. Может случиться и так, что гостей будет развлекать хор юных пионеров или мюзик-холл на мотороллерах. Гости и хозяева станут обмениваться поцелуями через фильтры, чтобы не оставить друг на друге дружественных микробов. Все будет празднично, открыто и честно.
        Но пока для Алексея Палыча и Бориса контакты шли по кривым дорожкам. Раньше приходилось врать во имя гуманности, чтобы защитить инопланетного мальчика. Теперь приходилось спасать своих, земных ребятишек, и опять же путем нечестным.
        Итак, шест сейчас несли два симулянта - симулянт-консультант и симулянт-исполнитель.
        Обмануть семь человек - это вам не градусник нащелкать. Приходилось шевелить извилинами. Переломы сразу отпали. Почему - ясно, а кому неясно, пускай попробует сам. Сильные ушибы и вывихи проявляют себя опухолями и синяками, если они настоящие. А ненастоящих вывихов не бывает.
        Оставалось поискать в том, что скрыто внутри человека. Те восемь - десять болезней, которые временами открывала у себя жена Алексея Палыча, не вполне подходили. Те пятьдесят - шестьдесят, которыми болели знакомые и знакомые знакомых, чаще всего нельзя было не только понять, но и выговорить. Нужно что-то серьезное, но простое, известное ребятам.
        - Аппендицит! - обрадовался Алексей Палыч.
        - А где он? - спросил Борис.
        - В животе. Воспаление аппендикса. Срочная операция… В общем, то, что нужно.
        - А что говорить?
        - Говори, что сильные боли в животе. Пульсирующие. Впрочем, они не поймут, хотя наверняка слышали.
        Симулянты сбросили шест. Алексей Палыч устремился догонять ребят. Борис улегся на спину. Делать это ему было противно. Но он жалел Алексея Палыча. Уж очень ему не хотелось, чтобы тот извивался и гримасничал, изображая страдания. Да и не уверен был Борис, что учитель выдержит до конца. Когда учителю приходилось выкручиваться во время похождения с мальчишкой, Борису временами было за него стыдно… Казалось, все должны видеть, что он говорит неправду. Но Алексея Палыча спасала многолетняя репутация честного человека. А вот Бориса совесть не грызла, вранье для дела он считал враньем честным.
        Первым примчался Веник. Изнемогая от дружелюбия, он с ходу облизал Борису лицо, поелозил бородой по шее и тявкнул: «Вставай!»
        Затем подошли ребята и Лжедмитриевна - без рюкзаков: наверное, Алексей Палыч кое-что объяснил им в дороге. Стасик сразу спросил:
        - Сильно болит?
        - Прилично.
        Борис ответил довольно спокойно. Кривляться он не считал нужным.
        - Зачем же ты пошел, больной?
        - Он не знал, - вмешался Алексей Палыч. - Такие приступы всегда начинаются внезапно.
        Валентина присела возле Бориса на корточки. Она была хранительницей аптечки и, значит, находилась ближе всех к медицине. Платком она вытерла с лица «больного» слюни Веника. Борис покраснел.
        - У него жар, - отметила Валентина.
        - Так и должно быть, - сказал Алексей Палыч.
        - Валентина, дай ему какого-нибудь лекарства от живота, - посоветовал Гена.
        - Или кусок колбасы, - сказал Шурик. - Самое лучшее лекарство. Я, когда долго не ем, у меня всегда болит.
        - От аппендицита лекарства нет. Единственное средство - срочная операция, - заявил Алексей Палыч довольно уверенно, ибо на сей раз в его словах не было ни буквы неправды.
        - Что будем делать, Елена Дмитриевна? - спросил Стасик.
        - Решайте.
        - Ну уж нет, сейчас я решать ничего не буду!
        - Что делать, что делать!.. - вмешалась Мартышка. - В больницу его надо!
        Впервые на лице Лжедмитриевны появилась озабоченность. Она взглянула на Алексея Палыча. Но тот помогать ей не собирался.
        - Хоть в ближайший населенный пункт, - твердо заявил Алексей Палыч.
        - А где ближайший?
        - Елена Дмитна, карта у вас?
        - Карты нет.
        - Я сам клал ее в карман вашего рюкзака, - сказал Гена.
        - Я смотрела еще вчера.
        Наступило молчание. Ребята переваривали новость, пока еще не связывая ее со спичками и комариной мазью.
        В этот момент Борис шевельнулся. На лице его появилось напряженное выражение, будто он вслушивался в то, что происходило внутри его.
        - Тебе очень больно? - спросила Мартышка.
        - Терпимо, - ответил Борис.
        - Сам идти можешь?
        - Подумаю.
        Алексей Палыч с тревогой взглянул на Бориса. Уговора думать не было. По сценарию Борису полагалось быть совершенно беспомощным.
        И тут в разговор вступил Чижик, не произнесший за два дня ни одного слова. Едва он заговорил, Алексей Палыч понял, что заставляло его молчать: с такими ребятами он встречался. Как правило, это были надежные ребята - говорили они мало, но дело делали.
        - У м-меня б-был а-ап-пендицит, - сказал Чижик.
        Все головы повернулись в сторону Чижика. Видно, ребята тоже знали, что понапрасну рта раскрывать он не станет.
        - Н-нужно н-нести.
        - Куда?
        - Я п-помню к-к-а-арту. Впереди ж-ж-ж-е-елезка.
        - Будем делать носилки, - решил Стасик. - Да, Елена Дмитна?
        - Боря, тебе на самом деле так больно? - спросила Лжедмитриевна. - Придется прервать поход, а ребята готовились к нему целую зиму.
        «Придется, придется, - не без ехидства подумал Алексей Палыч. - Хоть вы там и развитые, но и мы кое-что соображаем. Молодец, Боря, давай добивай ее, действуй».
        - Мне уж лучше, - сказал Борис, как бы даже со стоном.
        Тон его голоса находился в полном противоречии со словами, поведение тоже. Он морщился, пальцы рук его, вытянутые вдоль тела, сжимались и разжимались. Алексею Палычу казалось, что Борис только вошел в роль и играет страдание совершенно естественно. Но как это совместить со словами? И зачем тогда притворяться?
        Но все объяснилось просто. Борис не актерствовал, он на самом деле страдал.
        Из ста пятидесяти миллионов квадратных километров, составляющих сушу нашей планеты, начинающий симулянт умудрился выбрать именно тот клочок, по которому проходила тропа муравьев. Прикрытая вереском, невидимая сверху дорога пролегала примерно под поясницей Бориса.
        Рыжие шустрые солдатики быстро отыскали ходы под рубашку, под пояс, в штанины и рукава. Они разбрелись под одеждой, и ползание их уже само по себе было невыносимо. Но возможно, они собирались проникнуть и внутрь Бориса, ибо местами пробовали кожу на зуб.
        Некоторое время Борис продержался на самолюбии. Начав играть роль обезноженного страдальца, он не мог вскочить сразу. Нужно было хоть немного потянуть, чтобы «боль» в животе успокоилась. Конечно, можно попросить, и его передвинут, и снимут одежду, вытрясут ее. Борис представил себе эту картину, покосился на Мартышку и понял, что это исключено.
        Муравьи продолжали вгрызаться в кожу. Уже не хотелось спасать ни группу, ни себя, ни даже планету. Единственным желанием было убежать в лес, раздеться догола и вытрясти одежду.
        - Прошло, - сдавленным голосом произнес Борис и медленно поднялся на ноги.
        Сначала, чувствуя на своей спине взгляды ребят, он шел не спеша, но потом не выдержал и побежал.
        Алексей Палыч стоял в растерянности и изумлении. Из всех он один не понимал, что случилось. Остальные поняли, по-своему.
        - Значит, не аппендицит? - спросил Славик, обращаясь к Чижику.
        Чижик молча кивнул, развернулся и направился в глубь леса, туда, где были оставлены рюкзаки.
        - Жрать надо меньше, - заметил Шурик, ни к кому не обращаясь персонально.
        - Дурак! - сказала Мартышка.
        - А что, пошутить нельзя?
        - Заткнись, - посоветовал Славик. - Валька, у тебя есть что-нибудь от живота?
        - От живота, от живота…. - пропела повеселевшая Валентина, раскрывая аптечку. - Ты думаешь, я наизусть помню? Тут у меня список. Вот. От живота - фталазол.
        Валентина протянула Алексею Палычу два таблетки.
        - Потом еще дам.
        - Большое спасибо, - растерянно сказал Алексей Палыч.
        Лжедмитриевна решительно - и это надо непременно отметить - приказала:
        - Идемте, ребята.
        Во взгляде, который она напоследок бросила на Алексея Палыча, был такой нехороший прищур: не то презрение, не то подозрение.
        «Иди, иди, не щурься, - мысленно сказал ей Алексей, Палыч. - Я еще не то выдумаю». Однако это было пустой похвальбой. Алексей Палыч прекрасно понимал, что второй раз ребят в эти игры играть не заставишь. Разве что - ломать ногу по-настоящему…
        Вернулся Борис, злой и насупленный.
        - Что они говорили?
        - Кажется, они не поняли, - виновато ответил Алексей Палыч. - Просто решили, что у тебя было расстройство желудка.
        - Еще не лучше!
        - Почему ты убежал? Ведь главное уже было сделано.
        - Посмотрите.
        Борис раздвинул кустики вереска. Рыжая дорожка струилась у его ног.
        - Рыжие - самые кусачие, - мрачно заметил Борис.
        - Разве нельзя было передвинуться? - спросил Алексей Палыч, стараясь придать своему голосу максимум деликатности.
        - Они в штаны набились. От своих штанов я убежать не могу.
        Алексей Палыч вздохнул.
        - Да-а… Не везет.
        - Пока только нам не везет, - уточнил Борис. - И вообще - в гробу видал я эту планету. Одних спасай, других спасай… Мы что, на спасательной станции работаем?
        Борис погрозил кулаком в небо.
        - Эй вы, забирайте свою физкультурницу!
        Таким разъяренным Бориса Алексей Палыч еще не видел. Винил он во всем себя и старался придумать что-то, что могло бы отвлечь компаньона. Придумалось почему-то не самое умное.
        - Вот, тебе таблетки оставили, - сказал Алексей Палыч.
        Таблетки полетели в траву.
        - А ребята хорошие, - примирительно сказал Алексей Палыч. - Ты заметил, они сразу согласились тебя нести?
        - А я ничего не говорю, - остывая, пробубнил Борис. - Это я вроде дурачка.
        - Не ты один, - уточнил Алексей Палыч. - Пойдем, а то отстанем.
        - Подождут. Огонь-то у нас.
        Борис оказался прав. На сей раз группа ждала их.
        - Больше не отставайте! - крикнул Стасик. - Мы и так опаздываем.
        - Интересно, куда? - буркнул Борис. - На кладбище, что ли?
        Черный юмор Бориса и на сей раз не был оценен, ибо услышал его только Алексей Палыч, а он по природе был оптимистом.
        Рыбаки ловили рыбу
        Алексей Палыч проснулся незадолго до восхода солнца. Вчера вечером они с Борисом оборудовали ночлег по всем правилам - нарубили елового лапника, сделали подстилку; спать было не хуже, чем в палатках.
        С вечера все намазались мазью, найденной Веником, даже и ему нос намазали, но он все слизал и остался в недоумении - почему так мало и так не вкусно?
        Борис объяснил всем, как достался ему тюбик, и при этом оба заговорщика изучали выражение лица Лжедмитриевны. Но ребята по-прежнему грешили на Валентину. Та еще пять раз поклялась, что все проверяла по списку. Лжедмитриевна молчала, что было с ее стороны достаточно подло. Если, конечно, мазь украла она. Во всяком случае, мазаться она отказалась. Это говорило в ее пользу, если она хотела хоть как-то загладить вину. Но это же говорило против нее, ибо, значит, имелось что заглаживать. В общем, подозрения, разбавленные сомнениями, остались: все могло выйти случайно, но уж слишком много случайностей.
        Вчера произошло еще одно событие, облегчившее душу Алексея Палыча. Он известил родителей Бориса. Не полностью известил, а процентов на восемьдесят: таков примерно был, по его мнению, коэффициент честности жителей родной области.
        Вскоре после неудавшейся симуляции группа пересекла обещанную Чижиком «железку». Две пары рельсов уходили влево и вправо, безнадежно теряясь в сужающейся вдали просеке. От полотна несло жаром. Было и тихо и пусто, стрекотали кузнечики. Дорога выглядела необитаемой. Почему-то вид этой пустынной дороги, накаленное полотно и даже кузнечики показались Алексею Палычу нереальными; ему захотелось проснуться и увидеть себя и Бориса в родимом Кулеминске, где-нибудь в районе бочки с прохладным квасом. Но мечтать было некогда: группа уже спустилась с насыпи и сходила в лес.
        Алексей Палыч достал записную книжку, вырвал из нее листок и написал на нем стерженьком шариковой ручки послание в никуда.
        «Уважаемый товарищ! Убедительно прошу Вас отправить по указанному адресу телеграмму:
        «Ваш сын Борис выехал мною Москву вызову министра выставку достижений. Мухин».
        Деньги на телеграмму оставляю».
        Затем он вынул два рубля, положил их вместе с листком на шпалу и придавил камнем. Полюбовавшись на свою работу, он заменил один рубль на трешку, чтобы «уважаемому товарищу» осталось, как в старину говорили, «на чай».
        Конечно, Алексей Палыч не надеялся, что кто-то из-за четырех рублей спрыгнет с поезда или остановит состав. Просто он знал, что на свете существуют путевые обходчики. Ведь до сих пор бросают в океан бутылки с записками. По сравнению с океаном полотно железной дороги, все равно что почтовый ящик.
        Алексей Палыч как в воду глядел. Часа через два записку обнаружили. Ее прочитали и положили в карман. Еще часа через два нашедший очутился на ближайшей станции. Но телеграфа там не было. Обо всем этом Алексей Палыч не знал и теперь был спокоен за Бориса на те восемьдесят процентов, о которых уже говорилось.
        Алексей Палыч, извиваясь, как гусеница, вылез из своего чехла.
        В палатках еще спали. Спал и Борис. Сейчас он не казался таким решительным и суровым, как днем, - обыкновенный мальчишка, с припухлыми, еще детскими губами. Скоро, очень скоро он подрастет и уедет из Кулеминска на учебу. Алексей Палыч надеялся, что Борис не станет учиться на официанта или продавца мяса. Распространилась в последнее время в Кулеминске такая эпидемия. Прослышали некоторые молодые о большой деньге, супермагнитофонах и светской жизни. Вслух десятиклассники об этом не кричали, но кое-что удавалось понять из родительских сообщений. Город забирал их - сравнительно невинных и малоопытных. Забирал навсегда. Возвращал он их только проездом, богатыми до неприличия. В джинсах «Made in Canada», с транзисторами «Made in Japan» они подкидывали родителям внуков, сотворенных в России, и неслись на юга, опыляя прохожих своими новенькими «Жугулями».
        Кулеминские родители такую жизнь не вполне понимали, но вполне одобряли. Конечно, они бурчали в подушки кое-что насчет «нашего времени» и своей молодости. Но в глубине души считали, что если дети живут лучше их, то они правы. А если кому не повезло или его судьба сноровкой обидела, то пускай поступает в институт.
        Отдувались за всех, как всегда на Руси, - женщины. В данном случае - выпускницы кулеминской средней школы. Они оставались в Кулеминске продавщицами или отправлялись в Город учиться на инженера.
        Вот такие мысли вызвал у Алексея Палыча спящий Борис. И тут же Алексей Палыч поклялся, что, если им удастся вылезти из этой истории, он посвятит всю свою жизнь тому, чтобы из Бориса получился ученый.
        Стараясь не хрустеть коленками, Алексей Палыч направился к берегу.
        Вчера они остановились на берегу озера - не слишком широкого, но конца его не было видно ни справа, ни слева. Сегодня предстояла переправа. Обходить озеро никто, конечно, и не подумает: это противоречит девизу. Хорошо хоть, что встретилось озеро, а не море…
        Над озером стелился туман. Где-то в тумане плавало только что взошедшее солнце - в той стороне было светлее. Над зеркальной поверхностью воды туман струился, расслаивался - день опять намечался жаркий.
        Алексей Палыч снял пиджак, рубашку и майку, засучил брюки и вошел в прозрачную воду. Облачка ила вспыхнули и начали медленно оседать у его ног. Тут же неизвестно откуда взявшиеся мальки атаковали его ступни. Они тыкались между пальцами, щекотали. При малейшем движении стайка согласованно отскакивала в сторону, но сразу возвращалась.
        Похлопывая себя по тощей груди, Алексей Палыч набирался решимости. Он плеснул водой в лицо и провел мокрыми ладонями по плечам. Что-то давно забытое, какое-то давнее и доброе воспоминание пришло к нему. Он решительно зачерпнул воды ладонями и храбро плеснул на шею, на грудь и на спину. Мелькнула даже шальная мысль - искупаться. Но в мокрых трусах ходить ему не хотелось.
        Умывая лицо, Алексей Палыч ощутил отросшую за двое суток щетину на подбородке. Его давно интересовал вопрос: почему борода, над которой ежедневно измываются при помощи бритвы, растет как ни в чем не бывало, а прикрытие головы неуклонно редеет? Сам он решить эту задачу не мог, а мнение науки на этот счет еще не дошло до Кулеминска. Во всяком случае, вид у него сейчас должен быть не вполне приличный и с каждым днем будет ухудшаться.
        Слева что-то тихо шлепнулось в воду. За мыском прибрежного тростника Алексей Палыч увидел полголовы и конец удилища. Надеясь расспросить обитателя здешних мест, он направился в ту сторону.
        Шел он осторожно, почти на цыпочках: знал, что рыбаки шума не любят.
        Рыбак сидел у самой воды, на гнилом чурбаке. Поплавок, впаянный в озеро, застыл у кромки тростника.
        - Доброе утро, - сказал Алексей Палыч.
        Рыбак обернулся. Это был Гена.
        - Тише, - прошептал Гена.
        - Клюет? - тоже шепотом спросил Алексей Палыч.
        - Нет.
        - Тогда почему - тише?
        - Скоро клюнет.
        - Почему ты так думаешь?
        Гена молча ткнул рукой в сторону озера. На поверхности воды, минуту еще назад совсем гладкой, расходились круги.
        - Играет, - сообщил Гена.
        - Да-да, - подтвердил Алексей Палыч.
        Рыбалкой Алексей Палыч не увлекался, но теоретически кое-что знал. Каждый второй в Кулеминске был рыбаком. Все они жаловались, что рыба теперь пошла образованная, зазнавшаяся, презирала обычные приманки и обмануть ее было почти невозможно. Рыбаки изобретали какие-то особые снасти, похищали у жен серебряные ложки и выклянчивали старинные монеты, чтобы изготовить из них серебряные блесны. Червей они подкармливали спитым чаем, поливали валерианкой и конопляным маслом и только что не мариновали. Они готовы были перелопатить тонны земли в поисках каких-либо особо вкусных личинок. Копались они, к возмущению жен, где угодно, только не в своем огороде. Покидали семьи по пятницам и возвращались в воскресенье. Уезжали километров за сто, а то и за двести. Для этого требовался, как минимум, мотоцикл. В общем, рыбалка стоила таких денег, что на них можно было обеспечить семью рыбными консервами - единственный вид рыбы, попадавший в Кулеминск, - на годы вперед.
        Гена, кажется, вознамерился поймать что-то бесплатно. Наверное, рыбе это не нравилось. Во всяком случае, она не клевала.
        - Туман, что ли, мешает?.. - сказал Гена.
        - Возможно, - согласился Алексей Палыч.
        - Или ветер не тот…
        Но ветра не было. Подобно всем рыбакам, Гена искал причины во внешних влияниях. Однако Алексей Палыч отметил, что Гена поднялся еще раньше его. Значит, сидело в нем то самое шило тихой, но настойчивой страсти. Это качество в людях Алексей Палыч ценил.
        - Где же ты взял удочку?
        - Удилище срезал, жилка и поплавок с собой были.
        В тростнике что-то тяжело шевельнулось. Алексей Палыч внезапно ощутил легкое трепетание.
        - Бросай туда!
        Гена снисходительно пожал плечами:
        - Щука…
        - Вот и хорошо! - сказал Алексей Палыч.
        - На шитика она не возьмет.
        - На кого? - спросил Алексей Палыч.
        - На ручейника.
        - Это червяк такой?
        Гена передернул плечами, что могло бы означать «отстань», в крайнем случае - «отстаньте, пожалуйста». Настоящие рыбаки не любят ни пижонских советов, ни пижонских вопросов. Но у Алексея Палыча был такой заинтересованный вид, по-честному заинтересованный…
        Гена показал на небольшую ямку, выкопанную рядом, у самой воды. Там шевелились, медленно ползали в сырости какие-то трубочки. Гена взял одну трубочку, разломил; показалась половинка маленького желтоватого червячка, который быстро съежился и втянул голову в плечи. То есть плечей у него не было, но именно так это все выглядело.
        - На дне живут, - пояснил Гена. - Я их руками наловил. На них хорошо клюет. А червей здесь нет.
        - Очень интересно, - сказал Алексей Палыч. - Но почему все-таки не клюет?
        - Погода…
        - Но погода как раз отличная.
        - В этом все и дело.
        Последнее замечание Гены вызвало у Алексея Палыча цепочку туманных воспоминаний. Знакомые рыбаки, возвратясь без улова, нередко жаловались на погоду: то слишком хорошую, то слишком плохую. В случае переменной погоды жаловались на переменную.
        Сзади зашелестело. Алексей Палыч обернулся. Осторожно ступая, подошел Веник. Он понимал, что шуметь не следует. Веник потряс бородой, чихнул, погладил лапами искусанный комарами нос, зевнул и уселся. Проследив, куда устремлены взгляды его друзей, он с умным видом уставился на поплавок.
        На воде по-прежнему расходились круги, и по-прежнему не клевало.
        - Можно мне попробовать? - нерешительно попросил Алексей Палыч.
        - А вы умеете?
        - Нет. Но я слышал, что новичкам везет.
        - Сейчас проверю наживку.
        Гена поднял удилище, поймал рукой леску и добрался до крючка. Поправил что-то, добавил еще одного ручейника и забросил.
        - Кажется, надо на наживку плюнуть?
        - Держите, - сказал Гена. - На всех шитиков слюны не хватит.
        Алексей Палыч взял удилище обеими руками: он понимал, что такого доверия он не заслужил. О большой рыбе он не мечтал и был согласен на любого малька.
        Поплавок улегся на воду и снова застыл.
        - Погода… - вздохнул Гена. - Хоть бы ветерок небольшой. Она нас видит.
        - А она там есть? - шепотом спросил Алексей Палыч.
        - Куда же ей деваться…
        Но видно, и вправду существует на свете пижонское счастье. Поплавок вдруг шевельнулся… Это «вдруг» описано уже миллионы раз. Но тут ничего нельзя изменить, из песни слова не выкинешь: такое даже для опытных рыбаков, зубы съевших на этом деле, всегда случается вдруг. Итак, все-таки вдруг…
        - Дайте заглотать, - прошептал Гена.
        Внизу кто-то продолжал облизывать наживку.
        - Пора? - спросил Алексей Палыч. Мир перестал существовать для него. Всеми мыслями он был сейчас там, под водой.
        Поплавок резко и отвесно нырнул. Алексей Палыч дернул так резво, словно тащил больной зуб. Снасть выдержала. Выдержала и рыбья губа. Серебристой запятой блеснула в воздухе рыба и приземлилась рядом с Алексеем Палычем. Она лежала, подрагивая плавниками, и цвета ее были еще живые, незамутненные: темная спинка, брюшко не жемчужное, чешуя не серебристая. Все было похожих цветов, но гораздо чище. Это были краски природы, ни с чем не сравнимые. Ее удлиненное и округлое тело не походило конечно же на торпеду, как часто пишут о рыбах. Оно походило на ее собственное тело. Не стоит забывать, что природа изобрела рыбу на два миллиарда лет раньше, чем человек изобрел торпеду.
        С такими сравнениями надо обходиться осторожно. Тут все дело в том, кто раньше кого. Вот сравнивают дирижабль с сигарой. Возражений нет. Сигара появилась раньше дирижабля. Но попробуйте заявить, что сигара похожа на дирижабли, и вас вежливо не поймут. Или: очень милое, но слегка устаревшее - «щеки девушек алели, как маков цвет». Но никогда цветок мака не светится девичьим румянцем: маки на земле алели задолго до того, как появились первые девушки.
        И вообще - сравнение обратной силы не имеет.
        - Елец! - Гена сказал шепотом, как будто что-то еще могло испугать эту рыбу.
        Елец ожил, оттолкнулся хвостом, подпрыгнул и передвинулся поближе к воде. Проще всего было подтянуть его за леску, которая торчала изо рта. Но то была первая в жизни рыба Алексея Палыча…
        Алексей Палыч повалился на бок и попытался накрыть рыбу ладонью. В этот момент она снова подпрыгнула и забилась, приближаясь к воде с каждым движением. Все произошло так быстро, что Гена не успел вмешаться. Алексей Палыч извивался на песке, молотя ладонью по берегу, а рыба уходила.
        Этого Веник вытерпеть не мог. Он прыгнул и схватил рыбу у самой воды. Поначалу у него не было никаких дурных замыслов: он просто хотел помочь удержать то, что не имело права убегать от хозяев. Сначала он держал рыбу поперек туловища и преданно помахивал хвостом. Но постепенно язык его ощутил съедобность ельца.
        Обычно собаки сырой рыбы не едят. Нормальные собаки и в нормальных условиях. Но кто знает, сколько дней голодал Веник. Да и от ребят ему пока перепало немного. В общем, Веник понимал, что добыча не его, но голод оказался сильнее совести. Слегка отвернувшись, делая вид, что все свершается помимо его желания, он развернул рыбу языком и дослал ее в пасть.
        - Отдай! - закричал Гена.
        Веник все понял, но выбрал середину. Не проглотил и не отдал. Конец жилки торчал из пасти; вид у Веника был, как у человека, который набрал в рот воды и почему-то стесняется ее выплюнуть.
        - Говорят - отдай! - снова крикнул Гена. - Ты же крючок проглотишь, дурак.
        Веник, сжав челюсти, молотил хвостом по земле. Весь вид его говорил о том, что он готов к услугам, но не понимает из-за чего такой шум. Конечно, тут было что-то такое блестящее… Но куда оно делось? Гена подбежал к собаке и попытался разжать челюсти. Веник заворчал, намекая на то, что дружба дружбой, но лазать руками в рот не положено. Кому какое дело, что у собаки внутри.
        - Кусит, - предостерег Алексей Палыч.
        - Ну да… - отмахнулся Гена. - Он знает, что не его.
        Веник наморщил нос, обнажив клыки. Но хвост по-прежнему совершал дружелюбные колебания. Видно, Веник понимал: тяпнуть-то всегда не поздно, а вот что будет дальше?
        Челюсти собаки мелко дрожали, приоткрываясь.
        Алексей Палыч потянул за жилку. Но рыба была заглочена головой вперед. Она встала поперек. Веник сделал судорожное глотательное движение, и все вернулось на свои места.
        - Тяните за хвост!
        Не понимая, но подчиняясь, полагая, что есть какие-то особые приемы извлечения рыбы, Алексей Палыч дернул Веника за хвост. Челюсти сжались, пальцы Гены остались в собачьей пасти.
        - Рыбу - за хвост!..
        Встав на колени, обхватив одной рукой Веника за шею, Гена снова раскрыл челюсти. Алексей Палыч, мысленно простившись с рукой, сунул два пальца в глубину глотки.
        Этого Веник уже не мог вынести.
        - Х-ха, - произнес он, и несчастный елец вылетел из его пасти. Веник с укоризной смотрел на своих мучителей. «Ну что, жмоты, - говорил его взгляд, - добились? Жрите теперь сами…»
        Гена извлек крючок из многострадального ельца. Теперь елец не то что на уху, а на показ не годился.
        - Возьми. - Елец шлепнулся возле собаки.
        «Как бы не так, - сказал им собачий взгляд. - Понравилось в пасть лазать…»
        Затем Веник задрал над ельцом заднюю ножку и проделал обряд, который в переводе с собачьего означает «если не мне, то и не вам».
        Потом Веник удалился. Хвост его уныло болтался.
        - Еще будем ловить? - спросил Алексей Палыч.
        - Хватит, наверное, - сказал Гена. - Наши уже встают.
        - Слушай, Гена, я хочу тебя спросить: как вы готовились к походу? Это, наверное, очень серьезная подготовка?
        - Обыкновенная. Сначала теория, потом учились ориентироваться, ходили по азимуту. Весной, на каникулах, были сборы. Соревнования: кто быстрей поставит палатку, разожжет костер…
        - В общем, в лесу ориентироваться умеете?
        - Элементарно.
        - И сумеете выйти куда надо?
        - А куда надо? - спросил Гена.
        - Вот это и меня интересует.
        - На карте было помечено. Только она пропала.
        - Тебе это не кажется странным?
        - Ничего, - сказал Гена. - Куда-нибудь выйдем. Не маленькие.
        - Кто с вами занимался?
        - Елена Дмитриевна.
        - Вот эта самая?
        - Какая же еще? Другой у нас нет.
        Расспрашивать дальше о Лжедмитриевне Алексей Палыч не стал. Кажется, копия была сделана на совесть.
        - А можно мне вас спросить?
        - Пожалуйста, - сказал Алексей Палыч, догадываясь, о чем будет вопрос.
        - Как вы к нам попали?
        - Просто прибились, как Веник, - попробовал отшутиться Алексей Палыч.
        - Я серьезно… - сказал Гена.
        - Лже… гм… Елена Дмитриевна нас пригласила.
        - Зачем? Раньше она ничего не говорила.
        - Знаешь, Гена, - сказал Алексей Палыч, стараясь придать своему лицу самое честное выражение, - твои вопросы вполне справедливы. Но у меня на них нет ответов. Или скажем так: они есть, но лучше бы их вообще не было. Тебя устроит такое объяснение?
        Гена пожал плечами:
        - Не хотите говорить, не надо.
        - А ты спроси у Елены Дмитриевны, - нашелся Алексей Палыч.
        Это была неплохая идея. Правду Лжедмитриевна тоже сказать не может, вот пускай сама и выкручивается. Во всяком случае, сочинять для этих ребятишек какую-то легенду Алексею Палычу не хотелось.
        - Неудобно, - сказал Гена.
        - A y меня удобно?
        - Нормально, - сказал Гена, - ребята к вам хорошо относятся, хоть вы и старый.
        - Неужели я такой уж старый? - якобы небрежно спросил Алексей Палыч.
        - Для такого похода, - уточнил Гена.
        Алексей Палыч уже не слегка, а вполне серьезно встревожился, ибо дело касалось проблемы, которой до сих пор он не замечал. Среди своих знакомых он считался вполне молодцом, а в кулеминской бане его даже часто просили: «Подвиньтесь, молодой человек».
        - Прости, пожалуйста, - сказал Алексей Палыч, - но я кое-что читал, и мне известно, что Жак Кусто до сих пор ныряет с аквалангом. А ведь ему ого-го сколько лет.
        - Я тоже читал, - сказал Гена.
        - Интересно, - без всякого интереса сказал Алексей Палыч, - а сколько, ты думаешь, мне лет?
        - Тоже, наверное, вроде этого.
        - А сколько лет твоему отцу?
        - Откуда я знаю…
        - Странно, - сказал Алексей Палыч. - У вас дома справляются дни его рождения… Наверное, бывают гости… поздравляют… Ведь говорят, сколько ему лет?
        - Откуда я знаю… Меня за стол не сажают.
        - Но все-таки: тридцать пять или сорок?
        - Наверное, сорок…
        - А мне сорок пять! - заявил Алексей Палыч с тихой гордостью.
        Но Гену это не поразило: в своем прекрасном возрасте разницу между сорока и семьюдесятью он не осознавал - не по недостатку воображения, а потому, что эта проблема его не волновала.
        - К вам ребята хорошо относятся, - повторил он. - А почему вы у нас - разговорчики разные.
        - А Борис?
        - Борис ничего. Но вас мы понимаем, а его не очень.
        - Борис просто очень устал, - сказал Алексей Палыч. - Я, Гена, не могу тебе объяснить…
        - Да ничего не надо объяснять, Алексей Палыч. Мы идем, все нормально… Не хотите - не надо…
        - Я бы очень хотел, - сказал Алексей Палыч, - но это невозможно. Ты мне должен просто поверить.
        - Я вам верю, - сказал Гена, и в голосе его Алексей Палыч почувствовал какое-то прощение, отпущение грехов, которых не было. - Мне вообще кажется, что все немножко не так…
        - Что именно?
        - А все, - сказал Гена. - Объяснить я не могу. Чувствую…
        - Ты правильно чувствуешь, - вздохнул Алексей Палыч. - Ты понимаешь, я оказался в положении собаки, которая все знает, но объяснить не может. У нас с тобой странный разговор - откровенность без откровений… Но я, Гена, не виноват… Пойдем на стоянку. Если у тебя будут вопросы, спрашивай в любое время, не стесняйся.
        Гена пошел вперед и стал подниматься на склон.
        Алексея Палыча вдруг осенило.
        - Стоп, - сказал он. - Гена, ты - ее помощник?
        Гена обернулся. Волнений на его лице заметить не удалось.
        - Кого? - спросил он.
        - Елены Дмитриевны.
        - Конечно, - сказал Гена. - И я, и все остальные тоже.
        Алексей Палыч не стал его останавливать. Мысли его сейчас бродили по разным каналам, но в одном из них сейчас возникло подозрение, что Гена знает больше, чем говорит.
        Не тайный ли он помощник Лжедмитриевны?
        Нет. Будущее покажет, что не тайный.
        Из чего варят кашу
        Когда Алексей Палыч и Гена поднялись наверх, там уже все проснулись. Ребята обувались, ежась со сна. Веник бродил между ними, жаловался, старался рассказать о происшествии на берегу, но его не понимали.
        Шурик сидел на корточках возле вчерашнего костра, пытаясь разыскать тлеющие угли. Ничего из этой затеи не получилось.
        - Алексей Палыч, давайте вашу пушку.
        Хотя история с пропавшими спичками по-прежнему не нравилась Алексею Палычу, она имела и хорошую сторону: конструктор «пушки» оказался небесполезным человеком в походе. Вот только Борис не принес еще ощутимой пользы. Он и сам это понимал. Дежурить сегодня была не его очередь, но он сходил за водой, за ветками и только потом пошел умываться к озеру. Лжедмитриевна уходила с берега последней. Возле Бориса она задержалась.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - А что?
        - Вчера тебе было плохо…
        - А сегодня хорошо.
        - Боря, не надо на меня злиться, - сказала Лжедмитриевна. - Вы сами захотели пойти с нами.
        - А я вот возьму и скажу ребятам, кто ты такая.
        Лжедмитриевна не испугалась.
        - Не стоит. Себе же хуже сделаешь. Я ведь никому не говорю, что ты вчера притворялся.
        - А ты докажи! - вскинулся Борис.
        - Мне достаточно того, что ты сам это знаешь. У ВАС так быстро не выздоравливают.
        - А у ВАС? - спросил Борис, не зная, чем бы еще кольнуть Лжедмитриевну.
        - У НАС вообще не болеют, - спокойно сказала Лжедмитриевна.
        - Тогда зачем же ты сюда прилетела?
        - Я не узнаю тебя, Боря. Откуда в тебе столько недружелюбия? Раньше ты был другим…
        Борис понял, что речь идет о мальчишке.
        - Он человек, а ты - машина.
        - Даю тебе честное слово, что я не машина.
        - Так я тебе и поверил.
        - А этому ты поверишь?
        Лжедмитриевна подняла с берега острый камушек и провела им по предплечью. Показалась кровь.
        - Тебе не больно, - заявил Борис.
        - Больно. И прошу тебя, не разговаривай со мной таким тоном. Ничего изменить сейчас не можем ни ты, ни я. И называй меня, пожалуйста, на «вы». Иначе ребята не поймут, а объяснить ты не сумеешь. Не сумеешь ни сейчас, ни потом. Это и тебе самому ясно.
        Да, это было ясно. Так же как и то, что никакая она не машина. Просто для Бориса было удобней так думать: с машиной можно не церемониться, можно испортить ее, разломать. С живым человеком такого не сделаешь, а если сделаешь, то это уже называется не «разломать», а совсем по-другому.
        Пока Борис размышлял на тему о неуязвимости Лжедмитриевны, на берег спустилась Мартышка. Что-то, видно, притягивало ее к Борису. Возможно, строптивость этого парня. Вроде того, как иногда хочется погладить дикое животное: не потому, что самому очень хочется, а потому, что животному этого не хочется.
        - Боря, иди завтракать.
        - Успею.
        - У тебя здесь какие-то дела?
        - Никаких.
        - Ну тогда иди. Я жду.
        Она ждет! Не они, а персонально она. А кто она такая? Замаскированная под человека змея, как все девчонки. Почему она ждет его? Кто он для нее такой? Никто. Тогда при чем тут - «жду»? Не слишком ли много хитрости, если сам в ней начинаешь путаться?
        В мозгу Бориса решалась сейчас несложная задача. Решалась она по двоичному коду: ноль - единица, да - нет, грубить - воздержаться. Грубить оснований не было, бросаться на шею - тоже. И все же витала в воздухе некая искусственность отношений. Нечто такое, что как бы их связывало, хотя на самом деле ничего не связывало.
        Как бы нагрубить так, чтобы не нагрубить, но так, чтобы разорвать невидимую нить биотоков, но так, чтобы к нему больше не приставали? А?
        Все это проигралось в голове Бориса в не вполне четком виде, но проигралось неумолимо, ибо, сам не сознавая, он уже вступил в период, когда девочку можно не любить потому, что она тебе нравится.
        - Сейчас, - сказал Борис.
        С таким же успехом он мог бы сказать «сдаюсь».
        Раздача каши уже состоялась. Сегодня была перловая. На сей раз котелок достался «спасателям». Пар у перловки был такой же вкусный, как и у гречи. Об этом совершенно откровенно заявил Веник. Он обходил ребят, присаживаясь около каждого, и гипнотизировал, глядя в рот. Просто совестно было проглотить кусок, не поделившись. При этом Веник ничего не просил и даже иногда отводил в сторону взгляд, притворяясь, что его интересует не пища, а сам процесс еды. Очень уж забавными казались ему хозяева, как они жуют-пережевывают, когда можно просто глотать.
        Валентина, которая была главной хозяйкой Веника, ибо она дала ему кличку, заявила, что горячее есть собакам нельзя: от этого они теряют чутье.
        «Можно», - с придыханием сказал Веник. Во всяком случае, так следовало понимать его зевок.
        - Мы тебе оставим, - пообещала Валентина.
        «Лучше не рисковать», - отозвался Веник опусканием левого уха.
        - А из чего делают перловку? - спросил Шурик, у которого, как заметил Алексей Палыч, все, что относилось к еде, вызывало удвоенный интерес.
        Вопрос застал группу врасплох. Многое знали ребята: о космической технике, о ядерных реакторах, о сверхзвуковых самолетах, некоторые могли объяснить разницу между лазером и мазером. Гена знал даже кое-что о синхрофазотроне, но на крупе все споткнулись.
        - Из муки? - предположила Мартышка.
        - А мука - из хлеба, - сказал Стасик, но ирония его была не более чем самозащитой.
        - Гречневая - из гречи, - задумчиво сказал Шурик. - Пшенная - из пшена. А вот манная…
        Все снова задумались. Даже Алексей Палыч не мог ничего предложить, хотя у него имелся знакомый директор крупяного завода.
        Взгляды обратились к Лжедмитриевне.
        - Я этого не учила, - сказала она, и это было чистейшей правдой.
        На том все и успокоились. Раз никто не знает, значит, не так это важно. Было бы съедобно.
        Теперь каша достаточно остыла, и Веник получил свою долю на куске газеты. Отправив в рот первую порцию, он покосился на Гену. Кажется, тот не собирался снова лезть к нему в пасть. Тогда Веник решил не торопиться. Сначала он аккуратно выбрал из каши волокна тушенки. Потом спокойно доел кашу и вылизал газету. На закуску он сжевал промаслившуюся часть бумаги. При этом он брезгливо морщился, но все же проглотил газету вместе с информацией.
        Поняв, что надеяться больше не на что, Веник отошел в сторону и залег под кустом. Заснул он почти мгновенно, как засыпают собаки, которым нечего опасаться. Вскоре ноги его задергались: ему снился обычный собачий сон - кого-то он догонял или от кого-то удирал.
        - Что будем делать, Елена Дмитна? - спросил Стасик.
        - Надо как-то переправляться.
        - Просто так не переплыть. Только на плотах. А плоты мы не проходили.
        - Мы тоже, - сказала Лжедмитриевна.
        - Сообразим как-нибудь. Вот только гвоздей у нас нет.
        - Плоты на гвоздях не делают, - сказал Гена.
        - На один раз можно и на гвоздях.
        - Все равно же их нет.
        Борис в разговор не вмешивался. Он молча собрал посуду, ложки и отправился мыть. Роль кухонного мужика ему не нравилась, но надо было как-то отрабатывать казенный хлеб.
        - Алексей Палыч, - сказал Стасик. - Давайте идею.
        - Я тоже никогда не строил плотов. Я могу попытаться… теоретически.
        - Пускай теоретически.
        - Что ж, - сказал Алексей Палыч, - плот - это в принципе конструкция, способная держаться на воде и нести какой-то груз. Конструкция в наших условиях может быть сделана только из дерева, если учитывать, что она должна обладать положительной плавучестью. Кроме того, она должна быть жесткой - все ее элементы должны быть жестко связаны между собой. Значит, их надо как-то скрепить. Ни одно бревно не имеет права двигаться относительно другого вперед-назад, влево-вправо и вверх-вниз. Если мы решим эту задачу, то построим плот. Но может быть, лучше обойти озеро кругом? Неужели так уж необходимо двигаться напролом?
        - Нет, - вмешалась Лжедмитриевна, - условия нарушать нельзя.
        - Но вы рискуете больше всех, - простодушно заметил Алексей Палыч. - Вы, единственная из всех нас, не умеете плавать.
        Ребята с недоумением уставились на Алексея Палыча. Послышались смешки. Не могла инструктор Елена Дмитриевна, кандидат в мастера спорта, не уметь плавать. Без такого умения у них и простых туристов в поход не выпускали.
        - Да ведь я не шучу, - настаивал Алексей Палыч. - Не верите?
        Ему никто не ответил. Конечно, они не верили, но никто не хотел спорить с чудаком-теоретиком. За двое суток безропотный и покладистый сотворитель огня успел уже завоевать кое-какие симпатии. Умеет плавать Лжедмитриевна или нет - уплыл этот вопрос в туман, уже поднявшийся высоко над озером.
        Теоретическую поэму о плоте и его конструкции не выслушал лишь один человек - Чижик. На середине речи он встал и удалился в лес. Там он что-то разыскивал, хрустя сучьями. На него не обращали внимания, поскольку знали, что Чижик зря ничего не делает. Так оно и вышло. Чижик вернулся с пучком гладких веточек и принялся раскладывать их на земле. Он выложил плотный заборчик из веток потолще, обломал концы там, где они выступали, - получился прямоугольник, похожий на плот. Поперек прямоугольника легли три ветки потоньше. Тыкая пальцем в места, где поперечные ветки пересекались с продольными, он произнес:
        - В-веревка, в-веревка, в-веревка… Ясно?
        - С-совершенно в-верно, - сказал Алексей Палыч и похолодел от испуга. Сказал он так машинально, без всякого желания передразнить Чижика. Это получилось как раз оттого, что он слушал очень внимательно и невольно повторил интонацию парнишки.
        Чижик по-взрослому хмуро взглянул на него.
        - Прости, пожалуйста! - горячо произнес Алексей Палыч. - Это вышло абсолютно случайно! Прошу мне поверить!
        Лицо Чижика слегка разгладилось.
        - Я з-знаю, - сказал он, - это б-бывает.
        Чижик подобрал топорик и пошел в лес.
        - Я не нарочно… - еще раз попытался оправдаться Алексей Палыч, обращаясь к ребятам.
        - Да мы понимаем, - сказал Стасик. - У нас в классе, когда он урок отвечает, даже учителя иногда начинают заикаться. Шурик, иди помоги Чижику. Сколько у нас еще топоров? Два? Гена, пойдешь со мной. А ты можешь? - Вопрос был обращен к вернувшемуся Борису.
        - У вас какое в Городе отопление? - спросил Борис.
        - Батареи. А что?
        - А у нас печное. За зиму восемь кубометров уходит.
        - Ну и что?
        - Дровами я занимаюсь.
        - Молодец, - сказал Стасик. - Будешь у нас главным по дровам. Держи топор.
        - Боря, я с тобой, - сказал Алексей Палыч.
        Уже уходя, Борис услышал очередное распоряжение Стасика:
        - Марина, разберешь все веревки, какие есть.
        Не понимая, откуда вдруг появилась какая-то Марина, Борис оглянулся.
        - Ладно, - сказала Мартышка, - будет сделано, господин генерал.
        У затухающего костра остались только Лжедмитриевна и Валентина.
        Алексей Палыч и Борис медленно брели по лесу, выискивая подходящее дерево.
        - Она догадалась, что я притворялся.
        - Как же она реагировала?
        - Никак. Сказала, что раньше я был вроде лучше. А я сказал, что расскажу про нее ребятам.
        - Ну и что?
        - Ноль внимания. Все доказывала мне, что она живая - специально руку расцарапала. Кровь пошла…
        - В этом я уже не сомневаюсь, - сказал Алексей Палыч. - Сначала меня удивляла ее пассивность…
        - А ребята как будто ничего не замечают. Неужели другая была точно такая же?
        - А они не имеют возможности сравнивать. Я сегодня выяснил у Гены: другая занималась с ними подготовкой, но в поход не ходила. Может быть, они думают, что в походе руководитель должен вести себя именно так. И знаешь, что мне пришло в голову, - она вовсе не выглядит плохим руководителем. Со стороны она может показаться руководителем очень хорошим.
        - Это почему?
        - Мы с тобой знаем ее историю и потому подозреваем ее во всех грехах. А что увидел бы посторонний? А вот что: группа движется вперед, все идет нормально, без особых приключений. Руководитель не старается все сделать сам, не отдает пустяковых распоряжений. Ведь у хорошего руководителя подчиненные сами знают, что делать. Но так все в точности и у нас. Подумай об этом.
        - Да вроде бы так, - согласился Борис. - Но я никак не могу забыть, что она ОТТУДА.
        - В этом все и дело, - сказал Алексей Палыч. - Все идет нормально, если не считать того, что поход возглавляет инопланетянка и мы не знаем, что она собирается выкинуть.
        Подходящее дерево оказалось найти не так просто. Нужно было сухое, не слишком тонкое, не слишком толстое, чтобы можно его было срубить маленьким туристским топориком.
        Здесь следует заметить, что, вступив две недели тому назад на путь обмана всего человечества, Алексей Палыч и Борис продолжали катиться по наклонной. На их счету уже числились: обман, мелкое воровство, симуляция и кое-какие другие проступки. Теперь они докатились до браконьерства.
        Лес нельзя рубить. Никакой. Ни живой ни мертвый. Об этом написано на плакатах и щитах, расставленных у лесных опушек. Есть даже объявления в стихах, точнее, в одном стихе, столь часто встречающемся: «Не поднимай на лес руку - он служит тебе, сыну и внуку». Почему лес отказывается служить остальной родне - пока не выяснено. Но сам по себе призыв этот справедлив, и грамотные туристы не должны его нарушать. Именно об этом подумал Алексей Палыч, вонзая топорик в сухой ствол.
        Сосна сопротивлялась и после смерти. От удара на Алексея Палыча обрушился дождь из сухой хвои, мелких веточек и даже каких-то букашек. Все, что не уместилось на голове, попало за шиворот и начало царапать шею и спину. Алексей Палыч ударил еще несколько раз, выпрямился и передернул плечами.
        - Дайте мне, - сказал Борис. - Вы потом сучья обрубите.
        Это не так просто - свалить сухое дерево толщиной в тридцать сантиметров, да еще тупым топориком. Раза четыре сменялись Борис и Алексей Палыч, пока на стволе не образовалось утоньшение, нечто вроде бобрового погрыза. Сосна начала легонько потрескивать.
        - Ни одно дерево не может стоять вертикально, - заявил Алексей Палыч. - Давай посмотрим, в какую сторону его валить.
        Он отошел немного в сторону и, прищурившись, начал прикидывать.
        - Вон туда. А ты отойди в сторону, чтобы не зацепило.
        - Да я быстрей вас отскочу.
        - Не спорь. Главное не поспешность, а точный расчет. Подержи очки.
        Алексей Палыч отошел на несколько шагов, слегка разбежался, вытянул руки вперед и ринулся в атаку. Почему-то в дерево он не уперся. Ладони его скользнули мимо ствола; наклонившись, с протянутыми вперед руками, он пробежал несколько шагов и грохнулся. Любимый ученик смотрел на все это и кашлял от смеха.
        - Что смешного? - лежа спросил Алексей Палыч: была у него такая способность - много говорить в критических положениях.
        - А вы бы не смеялись?
        - Я бы - нет, - поднимаясь и отряхиваясь, сказал Алексей Палыч. - Его нужно не толкать, а раскачивать. Просто я хотел, чтобы первый толчок был сильнее. Дай очки.
        Все же сосна наконец покорилась. Она улеглась на землю. Борис принялся обрубать сучья. Алексей Палыч вытряхивал мусор из своих одежд.
        Прибежал Веник с инспекторским визитом. Описал возле Алексея Палыча мертвую петлю - видно, еще помнил об утреннем издевательстве.
        - Не злись, - сказал ему Алексей Палыч, - для твоей же пользы все делалось. А то бы ходил с крючком в животе.
        «Зато и с рыбой», - ответил Веник, шаркнул задней ногой, послав в Алексея Палыча заряд лесного мусора, и удалился.
        Очистив от сучьев и коры, сосну разрубили на две части. Перенося на берег первую часть, Алексей Палыч продолжил разрушение пиджака: клин из плеча выдрался еще больше и его пришлось отрезать.
        Возвращаясь за второй частью, они прошли мимо стоянки. Там, над разбросанными прямо на земле банками, пачками, пакетами с продуктами, в задумчивости стояла Валентина. Веник был уже здесь и, хотя еще издали узнал дровосеков, тявкнул на них, чтобы они не подумали, что все это продуктовое богатство находится без охраны.
        Алексей Палыч услышал, как Валентина спрашивала Лжедмитриевну:
        - А как все это распределять?
        - Смотри сама.
        - Я разложу по разным рюкзакам.
        - Делай, как считаешь нужным.
        «Лжедмитриевна в своем репертуаре», - подумал Алексей Палыч.
        Он теперь уже не сомневался в том, что Лжедмитриевна не робот. И все же чем-то была она похожа на говорящую куклу: даже в беседах с ним, казалось, была она чем-то ограничена, словно затвердила урок - сколько-то там параграфов, но не более.
        Когда каждая пара лесорубов принесла по две половинки, на берегу собрались все. Куски стволов стащили в воду и обвязали веревкой, пока на живую нитку, чтобы попробовать. На воде плот казался хлипким и несерьезным.
        - Мало, - сказал Стасик.
        Шурик и Гена разделись, легли поперек бревен. Плот выдержал, но почти полностью погрузился.
        - Еще с-столько, - сказал Чижик.
        Уже подмоченные, Шурик и Гена решили заодно искупаться. Остальных тоже упрашивать не пришлось. Стасик, Чижик и Борис раздевались, Алексей Палыч пока раздумывал. Прибежавший на шум Веник наблюдал, но слишком близко не подходил: с этим местом у него были связаны кое-какие неприятности, а у собак хорошая память.
        Шурик отплыл метров на двадцать от берега. Внезапно он замолотил руками по воде и скрылся.
        - Тону! - этот крик Алексей Палыч расслышал совершенно отчетливо. Он похолодел и стал раздеваться.
        - Вы тоже купаться, Алексей Палыч? - спросил Стасик.
        - Плывите туда… я сейчас… - забормотал Алексей Палыч, борясь со своими брюками. - Он же тонет!
        - Пускай тонет, - спокойно сказал Стасик.
        Наконец Алексей Палыч справился с брюками, но кеды снимать было уже некогда. Так он и бросился в воду - в кедах. В месте падения тощего учительского тела всколыхнулась волна, и из этой волны возник Шурик. Он вдохнул воздух и захохотал.
        Но смеялся он не долго. Тут же возле него очутились Стасик и Чижик. Стоя на дне, они надавили на голову и плечи Шурика, и тот снова исчез.
        - Раз… два… три… - неторопливо считал Стасик, - четыре… пять… шесть… семь… восемь… девять… десять…
        Из-под воды выходили пузыри воздуха. Их становилось все меньше.
        - Он же задохнется, - сказал Алексей Палыч.
        Стасик кивнул, показывая, что слышит, и начал обратный счет:
        - Десять… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… два… один… Пуск!
        Шурик ракетой вылетел из-под воды, вынеся на себе облако брызг. Глаза его были вытаращены. Выплюнув полведра воды, он часто задышал, хотел что-то произнести, но не смог выговорить ни слова.
        «Да, - подумал Алексей Палыч, - хорошо бы на время вернуться в свое детство, но все-таки не в это мгновение».
        Шурик понемногу отдышался, сообщил друзьям, что они «паразиты» и что он искупает их поодиночке. Ему объяснили, что такие шутки хороши дома, в ванне и с мамой, а не в походе, на озере и с товарищами.
        - Из-за тебя человек кеды промочил, - добавил Стасик.
        - Ничего, - сказал Алексей Палыч, - зато я искупался.
        - Нет, - возразил Стасик. - Сейчас вы надевайте его кеды, а он пускай ходит в ваших, пока не высохнут.
        - Не нужно. Сейчас не холодно.
        - Дело не в этом, Алексей Палыч. Это - в воспитательных целях.
        Но Алексей Палыч не хотел ссориться ни с кем из ребят, в том числе и с Шуриком.
        - Размер не подойдет, - продолжал сопротивляться Алексей Палыч.
        - А мы посмотрим. У вас Генкины? Генка, какой у тебя размер обуви?
        - Сорок один, - донеслось с озера.
        Стасик вылез из воды, подобрал кеды Шурика и посмотрел на подошву.
        - А у него сорок два. Акселерат паршивый!
        Шурик и вправду был выше всех в группе. Но Алексей Палыч от его обуви категорически отказался, подумав при этом, что не зря Стасика выбрали заместителем: есть в его характере решительность и справедливость.
        Стасик тут же подтвердил это мнение, швырнув кеды Шурика в воду.
        - Чтобы никому не обидно, - пояснил он.
        К сожалению, в характере Стасика отсутствовало такое важное для руководителя качество, как дипломатичность. К сожалению потому, что это еще аукнется Алексею Палычу. По свойственной всем эгоистам логике, Шурик не умел обижаться на себя и не любил расплачиваться за свои ошибки.
        После купания работать стало полегче, но опять же ненадолго. Комарье охотней липло к мокрому телу. Были истрачены остатки мази, но и она помогала плохо.
        Вторая порция обрубков была снесена на берег к вечеру. Всем хотелось побыстрей закончить, потому работали без обеда. Протестовал только Шурик. Возможно, его быстро растущие ноги требовали больше калорий.
        Уже было ясно, что сегодня переправа не состоится, но плот решили закончить. Его соорудили в два этажа, уложив один слой бревен поперек другого, обвязали веревками. Обвязывал Чижик.
        После пробы оказалось, что плот выдерживал троих или двоих с двумя рюкзаками. Решили, что этого достаточно: озеро было шириной метров триста и за несколько рейсов все переправятся.
        Привязав плот к дереву, ребята отправились к стоянке, откуда вместе с дымом уже доносился запах очередной каши.
        Чижик пока остался на берегу: ему нужно было еще обтесать два весла, вернее, подобие весел. Алексей Палыч тоже остался. Он считал неудобным на равных со всеми стремиться к каше. Остался и Борис. Втроем закончили обтесывать не так быстро, потому что Чижику пришлось переделывать работу Алексея Палыча и Бориса, а переделывать всегда труднее, чем начинать сначала. Но Чижик их не ругал. У него был на редкость ровный характер. А может быть, так казалось, потому что он все делал молча.
        К стоянке все трое вернулись почти в темноте. У костра уже никого не было. Одна Лжедмитриевна сидела в сторонке и смотрела в небо: то ли просто задумалась, то ли советовалась со своим небесным начальством. Лицо у нее было привычное - застывшее, если так можно сказать про лицо с широко открытыми глазами. Словно говорящая кукла увидела что-то необычное в ночном небе…
        - 3-закончили, - сказал Чижик.
        Лжедмитриевна не шелохнулась.
        - Гм… - сказал Алексей Палыч.
        Лжедмитриевна по-прежнему смотрела в небо…
        Алексей Палыч слегка встревожился: при всем своем немногословии Лжедмитриевна реагировала обычно мгновенно.
        - Алло… - сказал Алексей Палыч первое, что пришло ему на ум.
        Лжедмитриевна шевельнулась, тряхнула головой.
        - Так вот оно что… - сказала она и посмотрела на подошедших, словно просыпаясь.
        - А что? - спросил Алексей Палыч.
        - Ничего, - сказала Лжедмитриевна. - Для вас оставили еду в котелке. Чай на костре, он еще не остыл.
        О том, что в котелке была еда, она могла бы и не сообщать. Веник, почти упершись в котелок носом, гипнотизировал его и, кажется, о чем-то хотел с ним поговорить.
        - Веника покормили, - сказала Лжедмитриевна.
        Что-то необычное почудилось Алексею Палычу в ее тоне, какая-то мягкость. Вернее, не мягкость, а отсутствие жесткости. Это было так неожиданно, как если бы она вдруг запела.
        - Спасибо, - сказал Алексей Палыч. Ничего другого не пришло ему в голову, а не ответить ему показалось невежливым.
        После еды Борис полез в свой чехол. Вскоре он засопел. Алексей Палыч тоже прилег. Ему не спалось. Он лежал и думал о том, что узелок затягивается все туже, просвета никакого нет и не предвидится.
        Со стороны Лжедмитриевны донеслись какие-то шорохи, хруст можжевельника. Алексей Палыч повернулся и при неверном свете ночного неба увидел, что Лжедмитриевна тоже не спит. Но этого мало. Она занималась делом довольно странным для такого позднего времени.
        Сначала она вытряхнула на землю содержимое чьего-то рюкзака. Затем стала вынимать из других рюкзаков продукты и укладывать их в пустой.
        Алексей Палыч приподнялся на локте, Лжедмитриевна повернулась к нему, и… ему стало неловко. Ему не хотелось, чтобы она подумала, что он подглядывает. Хотя, по совести говоря, так оно и было.
        - Не спится, - сказал Алексей Палыч.
        - Мне тоже, - ответила Лжедмитриевна, и снова слабые признаки какой-то человечности послышались Алексею Палычу в ее голосе.
        Разговаривать с ней Алексею Палычу сейчас было не о чем. Не разговаривать казалось почему-то невежливым.
        Алексей Палыч молча встал, собрал посуду и направился к озеру. Оно было спокойным, но это было не дневное спокойствие. Озеро жило. Откуда-то с середины доносились всплески; в камыше, ставшем угольно-черным, казалось, кто-то бродил; со всех сторон доносились лягушачьи голоса - они не квакали, что впервые в жизни отметил Алексей Палыч, а пели; с той стороны отчетливо донесся пронзительный птичий крик - жертва кричала или охотник, понять было трудно.
        Алексей Палыч присел на край плота. Он смотрел на нежно-зеленый отблеск зари на воде, вслушивался в непонятные ему ночные звуки, и в нем зрела мысль, что в предыдущей своей жизни он был обворован. Он никого не винил - только себя. Теперь он понимал неистовых фанатиков-рыбаков: даже вернувшись без рыбы, они привозили что-то в себе. И быть может, стоит пройти целый маршрут ради одного вот такого вечера у воды. Никто не запрещал Алексею Палычу этого раньше, а начинать сейчас было поздно. А если не поздно? Пускай только все кончится хорошо с походом, и тогда он…
        Алексей Палыч собирался уже твердо наметить, какую жизнь он начнет потом, но не успел. Сзади послышались легкие шаги.
        - Алексей Палыч, - сказала Лжедмитриевна, - мне нужно с вами поговорить.
        Разговор по душам
        Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.
        - Слушаю вас, - сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.
        - Я вижу, что вы постоянно волнуетесь… - начала было Лжедмитриевна.
        - А вы нет.
        - Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции - прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.
        - Но есть надежда?
        - Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.
        - Все ценное на Земле создано личностями, - сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. - А эмоции - основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?
        - Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.
        - Те, которые ТАМ? - Алексей Палыч указал пальцем в небо.
        - Сейчас они там, - Лжедмитриевна указала на землю.
        - Мало нам небесных пришельцев, теперь еще подземные?!
        - Над противоположной стороной Земли тоже небо.
        - Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, - с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. - Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?
        - Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.
        - Это новость! - удивился Алексей Палыч. - У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?
        Лжедмитриевна слегка улыбнулась.
        - Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.
        Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.
        - Стоп! - сказал он. - Но вы сейчас улыбнулись. А ведь это - эмоция!
        Лжедмитриевна как будто слегка встревожилась. На лице на этот раз никаких изменений не было, изменилась только манера речи.
        - Разве я улыбнулась? - быстро спросила она. - Не может быть. Это просто невозможно. Неужели я так быстро заразилась?
        - А сейчас вы встревожились. И это - эмоция.
        - Ничего подобного, - сказала Лжедмитриевна таким тоном, каким люди произносят заведомую ложь. - Вы о чем-то спрашивали?
        - Я спрашивал: какова цель эксперимента?
        - Цель… Цель - выход из тупика, в котором мы оказались… но… Алексей Палыч, пойдемте спать, поговорим завтра. Я хотела успокоить вас, но, кажется, сделала что-то неправильно. Хотела с вами поговорить… Но кажется, сейчас я не готова к такому разговору.
        - Какому такому?
        - Я… не знаю.
        Будь на месте Лжедмитриевны другая девица, Алексей Палыч скорее всего ничего бы не заметил. Но в отношении этой, на фоне общей ее железобетонности, глаз его подметил слабо уловимые изменения.
        - Нет, - сказал Алексей Палыч, - спать я не хочу. На разговор вы меня вызвали сами. Если, как вы говорили, я имею кое-какие заслуги, то прошу ответить. Это будет только справедливо.
        - Справедливо… - повторила Лжедмитриевна. - У вас, у людей, двойственное мышление: хорошо - нехорошо, справедливо - несправедливо… Трудно понять эту двойственность. Хорошо или справедливо то, что разумно. Остального не существует.
        - А что разумно?
        - То, что рационально.
        - Игра словами, - сказал Алексей Палыч. - То, что разумно с одной точки зрения, не разумно с другой. Я помог вам выбраться из воды. Не сделай я этого, поход бы прекратился. Но прекратить поход было главной моей целью. Следовательно, я поступил нерационально и неразумно. Это с вашей точки зрения. Но иначе поступить я не мог, потому что не могу спокойно смотреть, как тонут. Извините, я не в расчете на благодарность. Просто этот пример известен нам обоим.
        - А вот я вам благодарна, - заявила Лжедмитриевна. - То есть я хочу сказать, что это чувство нам не известно… Если бы мы могли испытывать подобные чувства, то не посылали бы к вам исследователей.
        - Но вы сказали, что благодарны…
        - Я сказала… Но это ничего не значит… То есть значит, но только для меня. Простите, я говорю нелогично. Мне кажется… я… волнуюсь.
        - Опять эмоция!
        - Не знаю. Я работаю по заданию. Я ищу… И мне все время что-то мешает, - сказала Лжедмитриевна, и голос ее звучал замедленно, как у поврежденного магнитофона.
        - Что вы ищете? - жестко спросил Алексей Палыч, ибо подумал, что именно так и надо разговаривать с магнитофоном.
        «Магнитофон», как ни странно, от этого оживился.
        - Это я примерно знаю: страх, смелость, доброта, зависть, сочувствие, любовь, неприязнь - это ваши чувства. Для нас они не существуют: они нелогичны. Нам нужно понять нелогичность ваших чувств. Как ни странно, мы в них нуждаемся.
        - Они нелогичны для машины. Правда, машины несовершенной. Можно создать машину, наделенную чувствами. Надеюсь, у человечества хватит ума не докатиться до этого, - заметил Алексей Палыч.
        - Мы не машины, - сказала Лжедмитриевна. - Мы с ними только взаимодействуем. Мы мыслим самостоятельно. Но уже давно появилась категория мыслителей, которые мыслят над тем, зачем они вообще мыслят. Тупик. Мышление теряет смысл, так как нет цели. У нас нет болезней, наводнений, войн…
        - Уж не за войнами ли вы сюда прибыли? - осведомился Алексей Палыч. - Можем поделиться. Забирайте хоть все.
        - У нас не хватает эмоций, - ответила Лжедмитриевна. - У нас не умеют ни сердиться, ни радоваться, ни плакать, ни смеяться. Мы живем слишком спокойно. Даже не слишком - абсолютно спокойно.
        - За этим вы сюда и пожаловали?
        - В принципе - да. Отдельные наши наблюдатели, правда, у вас заражаются, но нужно разработать метод общего заражения.
        - Что-то вроде прививки? - сыронизировал Алексей Палыч, но юмором, видно, планета Лжедмитриевны еще не была заражена.
        - Нет, - серьезно ответила она, - одновременное воздействие на всех жителей. Чувства должны проявиться у всех сразу, иначе возникнет неравноценность.
        - А вы не боитесь последствий? Если все одновременно, так сказать, прозреют… Взрыв эмоций населения целой планеты… Это, пожалуй, опасно.
        - Надо попробовать. От порядка мы уже устали. Установление абсолютного порядка и абсолютной равноценности приведет нас к гибели - это доказано. Отсутствие трудностей вовсе не поддерживает жизнь, оно убивает ее.
        - Значит, вам нужны беспорядки… - задумчиво сказал Алексей Палыч. - Ну что ж, тут мы бы могли вам помочь. Кое-что у нас есть: бездельники, жулики, пьяницы, просто хулиганы… Почему вам не пригласить к себе сотню-другую? Из добровольцев, конечно.
        - Они будут уничтожены порядком. Нужна одновременность. И потом, нам нужны эмоции, а не хулиганы.
        - Я пошутил.
        - Я поняла. Вы не обижаетесь, что мне не смешно?
        - Мне тоже совсем не смешно, - сказал Алексей Палыч. - Но что же мне остается делать? Вы представляете целую планету, я - сам себя. Вы заботитесь о спасении цивилизации, я - о судьбе нескольких детей. Кстати, при чем тут дети? Почему вы выбрали их для наблюдений?
        - Выбирала не я. Считается, что детей легче исследовать.
        - Почему?
        - Они более открыты, чем взрослые.
        - Есть взрослые прозрачнее стекла…
        - Да, конечно, - согласилась Лжедмитриевна, - такие, например, как вы. Но таких мало.
        - Гм… - сказал Алексей Палыч, не зная, считать это комплиментом или оскорблением. Решив пропустить мимо ушей космическую оценку своей личности, он продолжал: - И есть дети скрытные, осторожные. Но откуда вы набрались этой премудрости?
        - Я здесь не первая.
        Наступило молчание. Лягушки угомонились, только одна продолжала приглушенно ворковать. Возможно, ее головастики никак не могли заснуть и она их убаюкивала.
        - У вас лягушки есть? - спросил Алексей Палыч.
        - Были. Когда началось упорядочение планеты, они исчезли. Так же как и другие животные.
        - Как же вы обходитесь без животных? - изумился Алексей Палыч. - Ведь они часть природы.
        - Все началось с уничтожения микробов… Потом потянулась цепочка… Если удастся разрушить порядок, животных придется восстанавливать снова. Но где мы возьмем исходных?
        - Лягушек мы вам с Борисом наловим, - предложил Алексей Палыч. - Давайте только прекратим поход и вернемся.
        - Я не могу отдать приказ прекратить поход. Ребята не согласятся ни с того ни с сего. Не могу же я сказать: так хочет Алексей Палыч.
        - Но есть какой-то примерный срок?
        - Ориентировочный срок две недели. Если, конечно, критическая ситуация не возникнет до этого.
        - Критическая ситуация - это обязательно?
        - Желательно.
        - Не хотите ли вы сами ее создать?
        - Теперь, пожалуй, нет.
        - Что значит «теперь»?
        Лжедмитриевна промолчала.
        - Слушайте, - сказал Алексей Палыч, - вы исследуете земную модель. Но ведете вы себя совсем не по-земному. Наш руководитель принял бы все меры для того, чтобы не было никаких критических ситуаций. В этом его главная задача как руководителя. Вы можете гарантировать, что с ними ничего не случится?
        - Теперь могу.
        - Вы во второй раз говорите «теперь». Разве что-то изменилось?
        И на этот раз Лжедмитриевна промолчала.
        - Тогда вот что, - заявил Алексей Палыч. - Я хочу вас предупредить. И ТЕХ, кто нас сейчас слышит. Я собираюсь применить силу. Мне не нравятся эти самые ситуации. Мы с Борисом вас просто свяжем и заставим ребят свернуть по первой встречной дороге. Мне еще не приходилось выкручивать руки женщинам, тем более - инопланетным, но я уже к этому готов.
        Лжедмитриевна выслушала эту речь совершенно спокойно.
        - Не думайте, что я так уж беззащитна, - сказала она.
        - Лучи с неба? - саркастически спросил Алексей Палыч.
        - Нет. То, что я не умею плавать, - просчет. Об этом забыли потому, что у нас вода под землей. Но кое-что я умею.
        - Например, терять нужные карты, - подсказал Алексей Палыч. «Намека» Лжедмитриевна не поняла или не захотела понять.
        - Хорошо, - сказала она, поднимаясь, - вы можете столкнуть этот плот в воду?
        - Какое отношение… - начал было Алексей Палыч, но его прервали.
        - Никакого. Это к вопросу о моей беззащитности.
        Алексей Палыч с сомнением посмотрел на плот, вытащенный на берег наполовину. Затаскивали его всей компанией. Внутренний голос говорил ему, что попытка бессмысленна. Тот же голос, с противоречивостью, свойственной всем внутренним голосам, советовал попробовать.
        Алексей Палыч зачем-то откашлялся. Затем зашел с кормы, присел на корточки и просунул ладони под веревки. Резкий рывок. Резкая боль в кистях. Ближайшая лягушка тихонько хихикнула.
        «Нужно постепенно, - подумал Алексей Палыч. - Резкий рывок увеличивает инерцию».
        Поехали постепенно. И дело как будто пошло. Наметилось какое-то движение вверх. Поддавался плот, совершенно очевидно поддавался! Если раньше коленки Алексея Палыча были на уровне верхних бревен, то теперь они переместились к нижним. Соревнование было почти уже выиграно, но в спине что-то хрустнуло, и Алексей Палыч выпрямился. Почувствовав в ногах некоторое стеснение, он глянул вниз и обнаружил, что голени ног до половины ушли в мокрый песок. Алексей Палыч не учел принципа относительности движения и не заметил, что перемещался не плот, а он сам.
        Песок неохотно выпустил ноги, промокшие сегодня уже во второй раз.
        Лжедмитриевна, бесстрастно наблюдавшая за этой борьбой, подошла к плоту. Она легко приподняла край, столкнула плот в воду и тут же вытащила обратно.
        - Не так уж просто будет меня связать, - сказала она.
        - Я вижу, - согласился Алексей Палыч. - Я забыл, что вы кандидат в мастера спорта. Случайно, не по штанге?
        Но сарказмы отлетали от «мадам», как шарики от ракетки.
        - Алексей Палыч, - сказала она, - не нужно меня связывать. Вы только поставите себя в неловкое положение. Дело не в том, кто кого сильнее. Хотите, я даже не буду сопротивляться? Но посудите сами - группа идет в поход с руководителем, которого она хорошо знает…
        - Очень хорошо… - язвительно заметил Алексей Палыч, присаживаясь на колоду, развязывая шнурки и стаскивая кеды.
        - Так ребята, во всяком случае, думают. По дороге к ним присоединяются двое незнакомых. Они пытаются помешать походу и нападают на руководителя. Да еще хотят заставить куда-то свернуть и нарушить девиз. На чьей стороне будут ребята? Или их вы тоже будете связывать?
        - Отстаньте вы от меня! - сказал Алексей Палыч, вытряхивая песок из обуви.
        - Мне кажется, я объяснила логично.
        - И рационально, а также разумно, - заметил Алексей Палыч, стаскивая промокшие носки. Несмотря на теплую воду, песок был холодным, и песчинки неприятно терли озябшую кожу.
        Лжедмитриевна, словно Алексей Палыч был ей что-то должен, снова присела рядом с ним и спросила как ни в чем не бывало:
        - Алексей Палыч, мне кажется, что вы сейчас сердитесь. Скажите, что вы при этом испытываете? Это неприятное состояние?
        - Я не кролик! Нечего меня исследовать! - заявил Алексей Палыч. - Да и вообще - зачем вы пришли на берег? Я вас не звал.
        - Я хотела вас успокоить.
        - Вам же нужны эмоции…
        - Мне кажется, что вы испытываете сейчас неприятное состояние. Это отрицательная эмоция? Как сделать ее положительной?
        - С чего это вы вдруг стали обо мне беспокоиться?
        - Мне кажется, что я должна это сделать.
        - У нас есть поговорка: если кажется - перекрестись.
        - Это как?
        Алексей Палыч показал. Лжедмитриевна повторила.
        - Помогло? - спросила она.
        Алексей Палыч, хоть и продолжал потихоньку кипеть, не мог не улыбнуться.
        - Помогло! - обрадовалась Лжедмитриевна.
        - Идемте спать, - сказал Алексей Палыч.
        Когда Алексей Палыч вернулся на стоянку, небо над головой уже начало заметно светлеть. Понимая, что сегодня вряд ли удастся заснуть, он все же залез в чехол и начал елозить ногами, пытаясь согреть одну ступню о другую.
        Переправа
        Утром разбудил всех Веник.
        Он носился между палатками и лаял негодующе, с подвыванием, словно жаловался. Собрав достаточное количество зрителей, он храбро отбежал метров на двадцать от стоянки и взвыл.
        Весь этот гнев был обращен против лосихи. Она стояла неподалеку от палаток, нюхала воздух и спокойно слушала собачью ругань. А Веник бушевал. Чувства, самые разнообразные, в нем не умещались: он побаивался крупного зверя, но притворялся хр-р-рабрецом; ему одновременно хотелось и броситься в атаку и укрыться за хозяйскими спинами. Но главным чувством, которое им сейчас владело, была ревность. Больше всего Веник боялся, чтобы хозяева не приняли этого зверя в свою компанию: он прекрасно понимал, сколько каши может съесть такое чудовище.
        Валентина достала кусочек печенья и медленно двинулась к лосихе с протянутой рукой. Веник прямо-таки взорвался от возмущения. Теперь он лаял поочередно то на лосиху, то на Валентину и даже подпрыгнул, пытаясь выхватить печенье. Сделал он это, конечно, не из жадности, а просто в воспитательных целях.
        Лосиха запрядала ушами, с отвращением потрясла головой: шумная компания ей надоела. Она развернулась и плавной рысью удалилась в сторону леса. Веник преследовал ее, держась на разумном расстоянии. Далеко в лес он не пошел и скоро вернулся. Совершив возле рюкзака с продуктами круг победителя, Веник лизнул его и улегся рядом.
        - У лося самое вкусное - язык и губы, - сообщил Шурик.
        - А ты ел?
        - Читал.
        - Молодец, - сказал Стасик. - Когда продукты кончатся, будешь нам рассказывать вместо обеда. Елена Дмитна, после завтрака переправляемся?
        - У тебя есть другие предложения?
        - Нет.
        - Тогда не спрашивай.
        - Я в смысле переправы. Кто первый, кто последний…
        - Решайте.
        Стасик вздохнул. Ему не хотелось слишком много командовать. Могла бы и руководительница немного поруководить. Но видно, таков был ее стиль - полная самостоятельность.
        После завтрака, мытья посуды и сборов начали составлять экипажи. Всем хотелось попасть в первый рейс. По этому поводу немного пошумели, но Стасик заявил:
        - Вот что, дети мои. Так не пойдет. Вы сами выбрали меня, даже тайным голосованием…
        - Все шесть голосов… - подтвердил Шурик. - Не такое уж и тайное это голосование.
        - Можешь не намекать. Если я согласен быть заместителем, то почему я должен голосовать против себя?
        - Логично, - сказала Лжедмитриевна.
        - Я тоже так думаю, - согласился Стасик. - Если я не подхожу, то назначайте любого другого. Но в таких делах, как на корабле, командовать должен один человек.
        - Ты, - сказал Шурик, но в тоне его чувствовалось сопротивление.
        - Хочешь, чтобы ты? - спросил Стасик.
        - Не хочу, я малограмотный.
        - Тогда временно заткнись. Кто у нас плохо плавает? - Взгляд Стасика откровенно уперся в Алексея Палыча.
        - В каком смысле? - спросил Алексей Палыч.
        - Ну, с середины вы доплывете?
        - А зачем?
        - На всякий случай.
        - Давайте лучше без случаев. Пускай помедленней, но осторожнее.
        - Вы что, боитесь, Алексей Палыч?
        - Не за себя.
        - Тогда все в порядке, - сказал Стасик. - Остальные плавать умеют, водоворотов нет, шторма - тоже, вода теплая. Переворачиваться необязательно.
        - В-в-ветерок… - сказал Чижик.
        - Встречный. Легче будет гнать плот обратно. Первыми поплывут: я, Шурик и Чижик. Заберем два рюкзака. Чижик пригонит плот обратно. Кто у нас самый толстый? Валентина? Поплывешь вторым рейсом с Чижиком и Геной: они самые тощие.
        - Почему это я толстая! - возмутилась Валентина.
        - Не знаю, - отрезал Стасик, - спроси у мамы.
        - Нахал!
        - Оскорбление при исполнении… - сказал Стасик.
        За Валентину вступилась Мартышка: все-таки они были из одной стаи и принадлежали к лучшей половине человечества.
        - Ты сам оскорбляешь, - сказала она. - Взялся командовать - командуй без глупых шуток.
        Но, как было сказано, Стасика не зря выбрали заместителем. Он и сам уже понял, что заехал не туда и минута для шуток выбрана не самая подходящая.
        - Приношу глубокие извинения, - сказал он. - С искренним уважением… Значит, Валентина переправляется с Геной и Чижиком. Плот обратно перегоняет Гена. Он забирает Алексея Палыча и Бориса. Борис, ты сможешь перегнать плот?
        - Смогу.
        - Гут, как говорят у нас в Японии. Борис забирает Елену Дмитриевну, Март… прошу прощения, Марину, Веника и остальное барахло. При переправе верхнюю одежду всем снять, нижнюю оставить. Кто против, прошу поднять руки.
        Ребята принялись переносить имущество к плоту.
        - А почему у меня такой тяжелый рюкзак? - застонала Валентина. - Шурик, ты камней наложил? Опять твои дурацкие шутки?
        - Почему - я? - обиделся Шурик.
        - Потому, что на сборе - ты.
        - Это я, - сказала Лжедмитриевна. - Я решила переложить все продукты в один рюкзак. Валентине будет легче контролировать расход. Но понесу рюкзак я. Есть возражения?
        Возражений не было.
        Сегодня на озере дул ветерок. Легкая волна чмокала о бревна плота. Расстояние до противоположного берега за ночь слегка увеличилось - так показалось Алексею Палычу. Предстоящей переправы он особенно не опасался: плот был сделан надежно, да и ребята выглядели уверенно. Если кому и надо было волноваться, то это Лжедмитриевне. Но по виду ее понять ничего было нельзя - спокойная, как обычно, сдержанная, как всегда. Было в ней все-таки что-то от машины. Даже глаза, довольно красивые с человеческой точки зрения глаза, смотрели сейчас пристально и бесстрастно, словно два объектива.
        «Неужели они ничего не замечают?» - подумал он про ребят.
        Нет, ничего они не замечали. Для них Лжедмитриевна была такой, какой они ее видели, а не такой, какой ее знали Борис и Алексей Палыч.
        Подошел Борис.
        - Алексей Палыч, я с ней поплыву… Столкнуть ее, что ли?
        - Как бы она тебя не столкнула, - сказал Алексей Палыч, вспомнив вечерние упражнения возле плота. - Да и за что ее топить?
        - Как за что?!
        - Да вот так. Объясни мне толком, что она такого сделала?
        - А мазь?..
        - Не доказано.
        - Спички…
        - Не доказано.
        - Карта…
        - Все это только предположения. Мы никак не можем избавиться от того, что знаем о ней. А ты попробуй взглянуть со стороны. Поход проходит нормально. Все сыты, здоровы, обуты, одеты. Даже нас с тобой приняли в компанию, хотя мы им совсем ни к чему. Переправа через озеро… Ну что ж, не такое это страшное событие, для ребят - даже интересно. Но если забыть обо всем этом… Ты бы смог смотреть, как она тонет? Она ведь живая!
        - Я и не собирался ее топить по-настоящему. Просто я думаю: если начнет тонуть, ее «отзовут»…
        - Я в этом не уверен, - вздохнул Алексей Палыч. - Другой метод… Видно, Боря, нам с тобой терпеть до конца. Только не знаю, когда и каким будет этот конец. Пойдем, поможем столкнуть плот.
        Когда первая тройка уселась на плот и их оттолкнули от берега, оказалось, что волна, хоть и мелкая, заплескивает плот брызгами. Пришлось вернуться. Нарубили лапника, настлали, чтобы рюкзаки и одежда лежали повыше. О себе ребята уже не думали: все равно быть мокрыми.
        Взяв по одному веслу, Стасик и Чижик гребли с обоих бортов. Встать было нельзя, гребли сидя. Плот удалялся от берега медленно. Шурик, на которого брызги попадали еще и с весел, сидел, обхватив голые плечи руками, и «продавал дрожжи», несмотря на ярко светившее солнце.
        Алексей Палыч видел, как уменьшаются постепенно фигурки ребят, словно растворяются в озере. Сейчас затея с переправой уже не казалась ему такой безопасной.
        - Надо было взять с собой надувные пояса, - сказал он, глядя между Борисом и Лжедмитриевной.
        «Мадам» не откликнулась. Алексей Палыч мысленно сплюнул: совет был столь же мудр, сколь и бесполезен.
        - Боря, - сказала Марина-Мартышка, - мы с тобой переправляемся вместе. Если я упаду в воду, ты меня будешь спасать?
        - А ты меня?
        - Буду, если попросишь. Но ведь всегда мальчики спасают девочек.
        - Где это написано?
        - Нигде. И так ясно.
        - Мне не ясно. Ты меня не спасай, лучше сама спасайся. Я как-нибудь доплыву.
        - А если у меня будет судорога?
        Борис вздохнул вздохом совсем не детским. Но Мартышка вовсе не обиделась на Борисову холодность. Наоборот, она была довольна. На сей раз разговор с Борисом получился чудовищно длинным, и в этом заключалась ее очередная победа.
        Труднее всего оказалось перегонять плот обратно. Чижик греб один, и ему приходилось все время переносить весло с борта на борт. После нескольких гребков с одной стороны плот начинало разворачивать, и его постоянно приходилось утихомиривать. Если бы не попутный ветер, то справиться одному было бы невозможно.
        Плот уткнулся в песок возле берега.
        - Ну как там? - спросил Алексей Палыч, отмечая про себя, что этот вопрос должна была задать Лжедмитриевна.
        - П-п-порядок… - отозвался Чижик.
        На плот положили еще два рюкзака. Валентина, Гена и Чижик отплыли.
        Веник, видя, как постепенно, но неотвратимо уменьшается число хозяев, начал тревожиться. Он шастал по берегу, обнюхивал следы ушедших и, вытянув морду, ловил запахи с озера. Те, кто полагают, что собаки не умеют считать, напрасно так полагают. Собаки складывают не безликие числа, а запахи. Так же они и вычитают. Веник, например, абсолютно точно установил, что на пять родных запахов стало меньше, и прекрасно понял, куда они удалились. Он даже зашел по свои четыре колена в воду и тявкнул неодобрительно. Затем, вспомнив кое-что, вернулся на берег, подошел к Лжедмитриевне и обнюхал лежавший у ее ног рюкзак с продуктами. Убедившись, что главный запах пока не уплыл, Веник улегся возле него, и вид его, крайне решительный, недвусмысленно говорил: «Только через мой труп»…
        Алексей Палыч и Борис отправились третьим рейсом вместе с Геной.
        Борис и Гена гребли. Алексей Палыч сидел пассажиром. Вода хлюпала между бревнами, даже сквозь подстилку чувствовалось, как они шевелились. Алексей Палыч смотрел на удаляющийся берег, на уменьшающиеся фигуры Лжедмитриевны и Марины. Он очень ясно представлял сейчас себя - торчащее над водой полураздетое существо с заросшим подбородком и тощей грудью. Очки в этой ситуации его никак не украшали, а, наоборот, делали еще более нелепым и неуместным.
        Алексей Палыч представил себе, что его в данную минуту видит жена или кто-нибудь из кулеминских знакомых, и поежился. Они бы его не признали: положительный и скромный, деликатный и аккуратный, известный всему Кулеминску учитель болтался в жалком виде на жалком плоту, словно потерпевший кораблекрушение или еще похуже того.
        Лжедмитриевна и Марина стали совсем маленькими, а Веник, тот вообще слился с берегом.
        «Вот в чем выход! - подумал Алексей Палыч. - Нужно было забрать Марину, а Лжедмитриевну оставить. И никаких насилий и утоплений… Хотя нет, за ней все равно бы вернулись… Господи, чем же занята моя голова! В школе идут экзамены… директор волнуется… жена беспокоится. Мать Бориса уже, наверное, скандалит в моем доме, получив телеграмму… Чего ради? Ради этих ребят? Да пожалуй, в этом и только в этом наше оправдание. Перед кем оправдаться - найдется, а вот чем?..»
        Плот уткнулся в берег. Гена соскочил.
        Алексей Палыч тоже хотел спрыгнуть бодро, по-спортивному, но в очередной раз ощутил, что сорок пять - это не пятнадцать. Он сидел на полусогнутых ногах, они затекли и распрямляться не слишком торопились.
        - Алексей Палыч, давайте «пушку», сейчас мы вас отогреем! - крикнул Стасик.
        - А почему, собственно, меня? - спросил Алексей Палыч, хрустя коленками. - Я как все. Мне не нужно никаких привилегий.
        - Ну, все и погреются, - тактично заметил Стасик. - Борис, гони плот обратно. Да не забудьте Веника.
        Не очень-то хотелось Борису перевозить своего врага и липучую Мартышку, но возражать он не стал: дело есть дело, а переживания его никому не интересны. Да и опять же - не объяснишь эти переживания, такая уж пошла полоса жизни.
        Все же разговаривать с Лжедмитриевной он не был обязан.
        - Я тоже буду грести? - спросила Мартышка. - Или Елена Дмитриевна?
        - Бери весло.
        - Какой ты суровый, Боря, - протянула Мартышка. - Просто настоящий капитан.
        Уважения в ее словах было ноль целых и ноль десятых. У девочек, которым перевалило за шестнадцать, это называется кокетством. Марине еще не перевалило, но кокетничать она умела уже с семи.
        Лжедмитриевна была все так же бесстрастна, как судья. Не спортивный судья, разумеется, а тот, который присуждает кого-нибудь к чему-нибудь.
        Веник, решив, что его бросают, зарыдал. Собаки тоже умеют плакать. Некоторые собаки, как и некоторые люди, делают это молча. Но Веник был не из таких.
        «Ай-ай-ай… - причитал он, - ай-ай…»
        В его голосе было столько обиды и жалости к самому себе, что никакого перевода не требовалось. Когда Лжедмитриевна перенесла на плот рюкзак с продуктами, вопли Веника стали еще тоньше, пока не перешли в область ультразвука. Теперь он кричал неслышимым криком, только нижняя его челюсть мелко дрожала.
        - Веничек, хороший, - сказала Мартышка, уже и сама готовая пустить слезу, - неужели ты думаешь, что мы тебя бросим? Иди ко мне.
        Веник заметался у края воды, шагнул вперед, покачался, примериваясь, и прыгнул на плот. Для собаки это был храбрый поступок. Примерно такой же, как для человека, впервые прыгнувшего с парашютом.
        Когда все уселись, а Веник улегся на куртке Мартышки, Борис оттолкнулся веслом от берега.
        Мартышка гребла довольно сносно, если не считать того, что весло часто выворачивалось в ее руках и поливало пассажиров прохладной водой. Лжедмитриевна принимала это с обычным своим спокойствием. Борис негодовал, но молчал, понимая, что сейчас ничего не исправишь.
        Они уже доплыли до половины озера, уже хорошо различали ребят и Алексея Палыча, стоящих на берегу. Даже Веник поднял морду и начал нюхать ветер, почуяв что-то знакомое…
        Волны чмокали возле носа плота; весла расплескивали воду; все это были постоянные и привычные звуки…
        И вдруг Борис услышал посторонний шумный всплеск, будто кто-то плюхнулся в воду. Он повернул голову и увидел, что это не кто-то, а что-то.
        Он еще успел увидеть зеленый бок рюкзака, никель пряжек, строчки на лямках - все это отпечаталось в его глазах с необычной четкостью. Рюкзак погружался не торопясь, но неуклонно, неотвратимо.
        Это был рюкзак с продуктами.
        Говорят, что в критическом состоянии организм человека как бы взрывается изнутри - быстрее начинает двигаться кровь, мышцы на время приобретают необычную силу, легче переносится боль; но главное - ускоряется мысль, решения принимаются почти мгновенно. Организм выбрасывает наружу резервы, скрытые в его кладовых. Так, например, рождаются рекорды, подвиги.
        Борис ни о чем не успел подумать, как очутился в воде.
        Перед этим он смог заметить, что Лжедмитриевна сидит в позе истукана и провожает тонущий рюкзак своим рыбьим взглядом. Увидел округлившиеся глаза Мартышки и рот, открытый для того, чтобы что-то сказать. Успел осознать - не подумать, не рассудить, не рассчитать, - что перебежать на другой борт нельзя: плот может сильно накрениться и тогда с него посыплется в воду и все остальное. Весь этот всплеск информации и решение длились меньше секунды.
        Борис резко наклонился вбок и свалился в воду. Он нырнул под плот и разлепил веки. Пресная вода резанула по глазам, но он все же заметил зеленоватое расплывчатое пятно и пузырьки воздуха, струившиеся от него. Пятно удалялось и тускнело: вода в озере была коричневатой.
        Борис изо всех сил заработал ногами, по-собачьи подгребая под живот ладонями. Ему удалось догнать рюкзак, и пальцы его вцепились в какой-то ремень. Он развернулся ногами вверх и попытался всплыть. В ту же секунду у него зашумело в голове, словно заработал насос. Нестерпимо захотелось вздохнуть хоть один раз.
        Рюкзак идти наверх не хотел.
        Правда, вниз он тоже не опускался - борьба между ним и Борисом шла на одном уровне. Но в отличие от Бориса, ему не нужно было дышать.
        Перед закрытыми глазами возникли искрящиеся шарики - это был последний сигнал, и Борис его понял. Он разжал руки и заболтал непомерно тяжелыми ногами в последнем усилии. Он поднимался медленно, бесконечно долго, почти всю жизнь. Если бы ему сказали, что с момента падения прошло всего девятнадцать секунд, он бы не поверил.
        Когда круги перед глазами исчезли, а звон в ушах прекратился, Борис обнаружил, что Мартышки на плоту нет. Она болталась в воде возле плота, придерживаясь за него руками.
        - Я ду…ма…ла… ты упал… - сказала Мартышка, дыша так же часто и отрывисто, как Борис.
        Она часто моргала, и то, что текло по ее щекам, было очень похоже на слезы.
        Веника на плоту тоже не было. Когда рюкзак, а за ним Борис и Мартышка плюхнулись в воду, Веник решил, что это уже слишком. Он прыгнул вслед за ними, но тут же раскаялся: ноги его болтались в воде, не ощущая привычной опоры, и он чувствовал себя беспомощным. Как и все собаки, плавать он умел от рождения, но это открытие ничуть его не обрадовало. Он и сам не знал, зачем прыгнул в эту жидкую, мокрую и холодную воду.
        На поверхности от Веника оставались только кусочек хвоста и голова с ушами, торчащими словно малярные кисти. Увидев Бориса, он подплыл к нему и попытался на него взобраться, положив передние ноги на его плечи. Впрочем, можно было подумать, что Веник приступил к спасательной операции.
        Стряхнув собаку, Борис уцепился за плот рядом с Мартышкой.
        - Упустил… - сообщил он. - Чуть бы пораньше…
        - Ты нарочно нырнул?
        - Неужели нечаянно…
        - Что же теперь делать?
        - Будем помирать.
        Лжедмитриевна протянула Борису руку.
        - Влезай. Я тебе помогу.
        Борис презрительно фыркнул в воду, нырнул под плот и вынырнул с другой стороны.
        За время всей этой возни их снесло назад. Упущенные весла болтались недалеко от плота: их сносило медленнее. Борис поплыл за ними.
        На том берегу все это видели, хотя и не понимали, в чем дело. К плоту уже плыли трое. Когда Борис прибуксировал весла, можно было различить Стасика, Гену и Чижика.
        Борис закинул весла на плот.
        - Давай влезать одновременно, - сказал он Мартышке. - По счету три. Раз…
        Борис и Мартышка с противоположных бортов, дрыгая ногами, втянули на плот по половинке туловища. Веник заскулил. Он не то чтобы твердо решил, что его бросают: это было бы стопроцентным предательством в таком положении, - он просто напоминал, что есть на свете такая собака Веник, которой не хотелось бы оставаться одной среди такого обширного и такого мокрого пространства.
        Мартышка помогла Венику взобраться на бревна. Он тут же отряхнулся. Когда Веник вытряхивал последнюю мелкую водяную пыль, около него возникло радужное облако. Лжедмитриевна получила свою порцию душа. Ее это не огорчило, а Бориса не порадовало, что непременно произошло бы в другой обстановке: сейчас было не до мелкой мести.
        Подплывшие ребята окружили плот, ухватились за него.
        - Вы что тут кувыркаетесь? - спросил Стасик.
        - Рюкзак упал, - сообщила Мартышка.
        - Какой?
        - С продуктами.
        - Поймали?
        Вопрос был излишним: все видели, что на плоту оставался только один рюкзак. Однако для подобного разбирательства место было не совсем подходящим. Плот продолжало сносить. Борис и Мартышка начали понемногу синеть, кожа их покрывалась пупырышками. И только Лжедмитриевна сидела неподвижно. Правда, на ребят она не смотрела, и можно было подумать, что она тоже переживает.
        - Гребите, - сказал Стасик, - мы вас будем подталкивать.
        Прежде чем Мартышка взяла весло, его неожиданно перехватила Лжедмитриевна. Совесть ее, что ли, заела или что-то другое - Борис не понял. Но, как и обычно, ничего хорошего из этого не получилось. Лжедмитриевна гребла, а неподвижная Мартышка мерзла все больше.
        - Возьми весло, - сквозь зубы сказал Борис, увидев, как Мартышка потирает озябшие руки.
        - Елена Дмитриевна, давайте я погребу, - попросила Мартышка.
        - Замерзла?
        - Ага.
        - Накинь на себя что-нибудь!
        Эта неожиданная заботливость возмутила Бориса.
        - Я тебе говорю: возьми весло! - заорал он. Взрыв этот относился не к Мартышке, но она не поняла.
        - Не кричи, - сказала она. - Ты еще молод на меня кричать.
        Мартышка была старше Бориса примерно на полгода. Откуда она об этом знала - одному богу известно. Наверное, просто знала, и все. В другое время он бы возмутился. Он и сейчас слегка возмутился, но очень вяло. Все-таки Мартышка брякнулась с плота не зачем-нибудь, а для его же спасения. Конечно, спасти она никого не могла, но ведь хотела.
        - Я не на тебя кричу, - пояснил Борис.
        Мартышка снова не поняла. Обычно девочки гораздо лучше чувствуют психологические зигзаги. Мартышка не была исключением. Но в данную минуту ее интуиция находилась в замороженном состоянии.
        - А на кого? - спросила она.
        Вопрос остался без ответа. Лжедмитриевна внимательно взглянула на Бориса и передала Мартышке весло.
        - Вы чего там ругаетесь? - спросили из воды. - Гребите сильней, мы замерзли.
        - Плывите на берег, мы догребем, - посоветовал Борис.
        - Точно?
        - Точно.
        Ребята отпустили плот и поплыли к берегу.
        Тем временем Алексей Палыч нервно расхаживал вдоль кромки воды, то снимая, то надевая очки. Он постоянно справлялся у Шурика.
        - Что там сейчас?
        - Доплыли.
        - А сейчас?
        - Мартышка и ваш дружок залезли на плот.
        - А сейчас?
        - Плывут сюда.
        - Никак не пойму: что там могло случиться?
        - А ничего не случилось, раз не кричат. Может, просто решили искупаться на середине.
        - Это по меньшей мере странно, - сказал Алексей Палыч.
        - А вы-то что волнуетесь? Не вам отвечать.
        - Странно ты рассуждаешь. За поход я не отвечаю, но есть еще такое понятие, как человеческая ответственность. Разве не ясно?
        - Все ясно. Только не стоит из-за ерунды шум поднимать.
        Что-то в ответах Шурика не нравилось Алексею Палычу. Повинуясь нечетким еще своим мыслям, он неожиданно спросил:
        - А почему ты не поплыл?
        - Надо кому-то на берегу остаться… А почему вы не поплыли?
        - Я об этом жалею.
        - Ну вот видите…
        - Что я вижу?
        - Что тоже не поплыли, - сказал Шурик. - Давайте костер разведем побольше. Сейчас приплывут - жрать захотят со страшной силой.
        Последняя реплика не прошла мимо ушей Валентины, сидевшей подле костра.
        - Скажи лучше, что сам хочешь.
        - Ну и хочу. Ну и что? Нельзя?
        - Не заработал еще.
        - Не меньше тебя несу, - сказал Шурик. - Не больше тебя ем. Возражения есть?
        - Хватит вам ссориться, - попросил Алексей Палыч.
        - А мы и не ссоримся, - сказал Шурик. - Вполне нормальный разговор. Когда начнем ссориться, вы сразу поймете. Я вот, например, имею на вас зуб за кеды, но молчу: такой уговор - в походе ничего не выяснять.
        - Мне кажется, что ты уже выясняешь? - сказал Алексей Палыч, стараясь придать своим словам форму деликатного вопроса. Он даже предоставил Шурику возможность для почетного отступления. - Или мне показалось?
        Шурик возможностью воспользовался.
        - Показалось. Все это - семечки.
        Но Алексей Палыч, не чувствуя себя виноватым, все же понял, что Шурик не из тех, кто легко прощает обиды - как реальные, так и выдуманные.
        Когда плот пристал к берегу, ребята собрались у костра. В суматохе тяжесть потери оценили не сразу, но постепенно до всех дошло, что это означает конец похода.
        - Как это получилось? - спросил Стасик.
        - Я не видел. Услышал, как плеснуло… только тогда…
        - А ты?
        - И я не видела, - сказала Марина. - Видела, как Боря нырнул. Я думала, он свалился.
        - Может, плот сильно наклонили?
        - Не наклоняли. Плыли спокойно. Мы ничего… Мы не виноваты.
        - Но ведь кто-то виноват? - заявил Шурик. - Так не бывает, чтобы никто не виноват.
        - Мы гребли… - сказал Борис и кивнул в сторону Лжедмитриевны. - Она сидела… Она все видела.
        Лжедмитриевна молчала, и на сей раз молчание ее было непонятно всей группе.
        - Самый ценный рюкзак, - сказал Стасик. - Пускай бы любой другой. Я, конечно, тоже виноват. Но и вы могли сообразить - привязать!
        - Любой другой сразу бы не утонул, - сказал Шурик. - А в этот, как нарочно, все банки напихали.
        «А он нечаянно попал в точку, - подумал Алексей Палыч. - Не «как нарочно», а просто нарочно… Она сама уложила… А ведь по логике, при переправе самое ценное надо разделить, а не складывать в одно место».
        Алексей Палыч понимал, что Лжедмитриевне придется прекратить поход и, значит, его цель будет достигнута. Но нельзя сказать, что он очень радовался в эту минуту. Он видел расстроенные лица ребят, их растерянность. Ребят было жалко. Алексей Палыч слегка раздваивался. Если бы была такая возможность, он сам сейчас нырнул бы за рюкзаком. Это лишний раз доказывает, что Алексей Палыч не был человеком железной воли, не умел идти к цели по прямой, что вообще-то не так и плохо, ибо люди, идущие к цели прямолинейно, не всегда смотрят, кто попадается им под ноги.
        Ребята не решались обвинить Лжедмитриевну вслух. Они молчали. Молчание затягивалось, и становилось ясно, что на сей раз одним словом ей не отделаться.
        Шурик продолжал затягивать петлю.
        - Кто укладывал рюкзак на плот?
        - Елена Дмитриевна, - сказала Марина.
        Алексей Палыч, видевший уже на горизонте станцию, электричку и благополучное возвращение в Город, попытался смягчить обстановку.
        - По-моему, - сказал он, - в данной ситуации это не имеет особого значения. Произошел несчастный случай. Нужно искать выход.
        Ему никто не ответил. Молчание становилось уже совершенно невыносимым, оно грохотало в ушах сильней барабанов.
        Лжедмитриевна подняла голову и сказала:
        - Рюкзак задела я. Привязать просто не догадалась: я никогда раньше не плавала на плотах.
        Алексей Палыч подумал, что все сказанное было правдой на сто процентов, если не считать слова «задела». Задеть и столкнуть - понятия разные.
        Как ни странно, признание Лжедмитриевны вызвало некоторое облегчение. Возможно, никому из ребят не хотелось произносить слова, которые напрашивались сами собой.
        - Что делать дальше, будем решать коллективно, - сказала Лжедмитриевна.
        - Сейчас бы хорошо коллективно поесть, - сказал Шурик.
        - Хорошо, - сказала Лжедмитриевна, - давайте обыщем рюкзаки - у кого что осталось.
        Ребята, словно обрадовавшись, что закончился этот тягостный разговор, бросились потрошить рюкзаки. Добыча оказалась невелика:
        полбуханки черствого хлеба,
        восемь печенин,
        семь конфет «Старт»,
        банка сгущенки,
        начатая пачка чая,
        лавровый лист и перец, взятые Геной для ухи.
        Каждую вещь перетрясли несколько раз и набрали еще две пригоршни крупы пополам с мусором. Алексей Палыч и Борис, разумеется, ничего не могли внести, кроме идей.
        Выходить было уже поздно. Сегодня решили дальше не двигаться, а хорошо все обдумать. Борис предложил поискать грибов: по его расчетам, они должны уже появиться. Борис и Алексей Палыч ушли в лес. Мартышка, уже на правах старой подруги, увязалась за ними.
        Гена направился на берег ловить рыбу.
        Валентина осталась выуживать крупинки из мусора.
        Шурик расстелил палатку и улегся на нее мечтать об обеде.
        Лжедмитриевна с необычным для нее рвением принялась носить к стоянке дрова.
        В общем, все пока выглядело так, будто ничего страшного не произошло. Да и что может произойти в довольно населенном районе нашей перенаселенной планеты? Привыкнув к сытости, трудно представить себе голод.
        Из ребят только Стасик и Чижик попытались решить проблему одним ударом. До вечера они болтались на плоту посреди озера, шаря по дну самодельной кошкой, но ничего не нашли.
        Что же касается Веника, то, порыскав у костра, поискав рюкзак, начиненный вкусными запахами, он его не обнаружил, но выводов из этого не сделал.
        Назад идти нельзя
        Пологий склон тянулся вверх от озера; он порос густым осинником, кое-где попадались березы.
        В таком лесу как раз и должны расти первые грибы. Это Борис знал совершенно точно. Но грибы об этом, очевидно, не знали.
        - Поднимемся повыше? - предложил Алексей Палыч.
        - В бору сейчас делать нечего, - заявил Борис. - Разве горькушки…
        - Боря, а какой гриб лучше всего? - спросила Мартышка.
        - Тот, который в корзине. - Так говорил отец Бориса, гордившийся тем, что собирал только молоденькие, находя их чуть ли не под землей.
        - А я думаю - сыроежки. Их можно есть сырыми.
        - Где это написано?
        - Нигде. По названию видно.
        - Найдем - попробуй, - хмыкнул Борис.
        Из всех грибов Мартышка четко могла распознать только мухомор, да и то потому, что дома был цветной телевизор. В ее семье грибами не увлекались. Борис и Алексей Палыч тоже не были знатоками. Они даже не подозревали, что съедобны почти все грибы. Из примерно тысячи пятисот видов съедобных они собрали всего несколько: белый, подосиновик, подберезовик, лисичку, волнушку, сыроежку, масленок. Все остальные на их языке именовались «поганками».
        Это общечеловеческое заблуждение приносит лесу большую пользу: кое-что в век тотального опустошения леса остается для животных и насекомых.
        Первый гриб все же нашла Мартышка. Она радостно взвизгнула и бросилась к нему с такой скоростью, словно тот от нее убегал.
        - Теперь можешь попробовать, - сказал Борис.
        - Поганка?
        - Сыроежка.
        - Дай честное слово.
        Борис молча пожал плечами: это уж точно - протяни ей палец, она до плеча руку отхватит.
        Мартышка откусила кусочек сыроежки, пожевала и выплюнула.
        - Горько… - сказала она с какой-то обидой, будто не гриб ее обманул, а Борис. - Почему ты меня не учишь грибы собирать?
        Да, теперь уж получалось, что Борис ей как будто бы что-то должен. А он не любил ходить в должниках. Он и так уже чуть ли не превратился в подхалима, не нагрубив Мартышке ни разу за последние полчаса.
        - Поменьше разговаривай, - сказал Борис. - Грибы шума не любят.
        - Разве они слышат? - наивно спросила Мартышка.
        Но цену ее наивности Борис уже знал.
        - Не мешай.
        - Попроси как следует, - тут же нашлась Мартышка.
        Поняв, что любое его слово никогда не будет последним, Борис замолчал надолго. И сразу же начали попадаться грибы. Сначала два сросшихся черноголовика, затем семейство упругих рыжих лисичек. Все это отправилось в кепку. Еще черноголовик и маленький красный.
        - Какой хорошенький, - сказала Мартышка. - Как называется?
        - Подосиновик.
        - А почему он рос под березой?
        «О господи!» - произнес Борис мысленно. Вслух он заметил:
        - Не он под ней, а она над ним росла.
        Пока Мартышка пыталась разобраться в этой подозрительной фразе, Борис успел удрать к Алексею Палычу.
        У Алексея Палыча дела шли похуже, но зато он нашел один белый.
        - Не густо… - сказал Алексей Палыч. - Сухо, наверное.
        Как и большинство грибников, Алексей Палыч был склонен обвинять не себя, а природу. Если грибник найдет мало грибов, то он всегда найдет много причин: мало дождей, много дождей, ранняя весна, поздняя весна, ночные заморозки, мало солнца и, годящаяся на все случаи, - «тут до нас целый полк прошел, все вытоптали».
        На сей раз виноватым оказалось солнце, ну, а если добираться до самых корней, то Бюро прогнозов погоды, лишившее дождей целую область, вопреки своим показаниям. «Тюрьма по ним плачет» - так говорили в Кулеминске про метеорологов рыбаки, грибники и дачники. Алексей Палыч сначала помалкивал: образование он получил как раз в Метеорологическом институте, но со временем и он распоясался.
        - Сухо, - повторил Алексей Палыч. - Да и вообще, в нашем положении грибы не спасение. Калорий на их сбор мы затрачиваем больше, чем получаем при еде. Впрочем, надеюсь, у нее хватит ума не настаивать на продолжении похода.
        - Смешно говорить, - сказал Борис. - Остальные-то соображают… А рюкзак она нарочно столкнула. Я хоть и не видел… От края он лежал далеко, а ног у него нет.
        - Вот это мне совсем непонятно. Казалось бы, она заинтересована в продолжении похода… Теперь ясно, что это невозможно. Что-то, Боря, концы с концами не сходятся.
        Подошла Мартышка. Нет, не подошла - подбежала, задыхаясь от счастья. В руках она несла громадный белый гриб.
        - Во какой! Это какой? - крикнула она, показывая Борису язык.
        Но Борис знал цену таким шикарным грибам, особенно в сухое лето. Он взял «полковника» - так называли в Кулеминске белые - и безжалостно отломил половину его ноги. Мартышка ойкнула, словно это была ее собственная нога. Борис показал ей трухлявую половинку и отломил остаток. Гриб оказался весь источенным червями, а в шляпке они обнаружились в живом виде.
        - Ну и что! - сопротивлялась Мартышка. - Симпатичные червяки. Их можно выгнать, а гриб засушить.
        Борис протянул ей остатки «полковника».
        - Выгоняй. Скажи им «кыш»!
        Мартышка ударила Бориса по руке.
        - Ты все умеешь испортить!
        Пока Борис размышлял, что такого он тут напортил, Алексей Палыч, со свойственным ему стремлением к миру, выступил в роли огнетушителя.
        - Марина, - сказал он голосом мягким, и призрак пальмовой ветви возник в его кулаке, - гриб твой прекрасен, но он червивый и в пищу не годится. Борис поступил правильно.
        Но Мартышка мира не приняла.
        - При чем тут пища! - закричала она. - Он такой красивый и большой! И я сама его нашла! При чем тут правильно-неправильно?! Ломайте свои!
        Слегка обескураженный этим взрывом, Алексей Палыч чувствовал, что дело тут не в грибе. Кажется, Борис уничтожил не продукт, а нечто иное. Он понимал также, что сейчас не время для ссор, даже самых пустячных.
        - Возьми мой, - предложил он примирительно. - Он тоже белый и совершенно чистый.
        - А мне ваш не нужен! Мне нужен мой! И вообще, я дальше не пойду с вами!
        Марина развернулась и побежала к берегу озера.
        - Не заблудись! - крикнул ей вслед Алексей Палыч.
        - Не заблудится, не беспокойтесь, - заметил Борис.
        - А ты думай, прежде чем сказать или сделать.
        - О чем думать?
        - О том… - сказал Алексей Палыч туманно, ибо четко сформулировать свою мысль не успел. - О том самом, что ты не один на свете живешь. Кроме того, она первая предложила тебе свитер…
        - Значит, я теперь всю жизнь должен кланяться?
        - Довольно, - строго сказал Алексей Палыч, - не хватает еще, чтобы мы с тобой поссорились.
        Борис слегка обиделся, но промолчал. Он не понял, почему Мартышка кричала на Алексея Палыча, а не на него. Он еще не научился понимать, что при ссоре двоих очень часто достается третьему, невиновному. Так же как сегодня на плоту Мартышке, хотя гнев Бориса был направлен на Лжедмитриевну.
        Кроме того, мысли об утонувших продуктах постепенно, но неутомимо натягивали нервы всей группе. Бактерии ссоры плавали в воздухе невидимым облаком. Всем было обидно, что поход завершается, едва начавшись. Обида была общей, но растекалась она по разным каналам.
        Как раз сейчас у костра Шурик ссорился с Валентиной из-за того, что отказался идти за водой.
        Примерно в это время Гена не полез в воду отцеплять крючок, зацепившийся за камыш, а дернул с такой силой, что порвалась леска.
        И даже Стасик и Чижик, устав от бесплодных поисков, перемолвились парочкой слов, совсем не относящихся к тому, чем они занимались.
        После ухода Мартышки дело пошло побыстрей. Алексей Палыч и Борис не отвлекались на разговоры: впервые в жизни они искали грибы не для удовольствия, не ради грибного азарта, а с настойчивостью голодных людей. Это изменило психологию поиска. Алексей Палыч заметил, что глаза его стали зорче, безошибочно отсекали жухлые листья, световые пятна и другие «обманки». Зато почти полностью отключился слух - все органы чувств работали на желудок.
        Кепка Бориса быстро наполнилась. Урожай состоял в основном из сыроежек с редкими, как сказал бы геолог, вкраплениями красных; белых грибов больше не попадалось.
        Борис снял свитер, перетянул рукавами воротник; часа через полтора наполнился и свитер.
        Когда Алексей Палыч и Борис вернулись к костру, все уже были там.
        Стасик и Чижик сидели с понурым видом: они обшарили все дно по линии переправы, но кошка их не вытащила ничего, кроме куска сети. Это говорило о том, что озеро посещалось браконьерами. Встретить браконьеров было бы просто прекрасно, но надежды на это не было; сеть оказалась давнишней, совершенно гнилой.
        Мартышка, в сочетании со своим городским воспитанием, забыла, зачем пошла в лес, и принесла букетик цветов. Практичный Шурик заметил, что цветы очень украсят ее могилу, когда она помрет с голоду.
        Гена поймал три небольшие плотвицы и два озерных ерша, которые могли выглядеть рыбинами только под микроскопом.
        И лишь Алексей Палыч и Борис принесли нечто существенное.
        Целая куча грибов вызвала приступ оптимизма. Кто-то даже заметил, что в лесу не так уж и трудно прокормиться. Даже Шурик, центр управления которым помещался в желудке, поддался обману и побежал за водой.
        Современная наука утверждает, что грибы на девяносто процентов состоят из воды. С этой точки зрения они скорее пригодны для умывания, чем для еды. Но ведь и в человеческом теле, даже в мозгу, воды больше, чем всего остального. Тем не менее, мы о себе довольно высокого мнения.
        Борис сам почистил грибы. Котелок заполнился с верхом и еще осталось.
        - Уварится, - сказал Борис.
        Он оказался прав настолько, что это было уже излишним. По мере варки грибная куча оседала, таяла, словно состояла из снега. Чтобы хватило на всех, Борис подбавлял воды.
        Калорий от этого не прибавилось. Варево постепенно темнело, из серого становилось коричневым, приобрело цвет болотной воды и продолжало темнеть дальше.
        Веник первым определил малосъедобность похлебки. Он долго принюхивался к незнакомому запаху, затем потерял к нему интерес, чихнул и отвернулся. Раскинув своими собачьими мозгами, он решил, что эта забава вечно продолжаться не может и скоро хозяевам придется достать что-нибудь съедобное.
        - Ну скоро там?.. - спросил Шурик.
        - Ты особенно не надейся, - утешил его Борис, - может, еще и есть не станешь.
        - Зря ты червяков выскребал, - заметил Шурик. - Было бы с мясом…
        Никто не засмеялся. Все понимали, что юмор Шурика идет из желудка. Между тем Алексею Палычу, по причине его технического образования, было поручено разделить последние полбуханки. Задача чисто геометрическая, но проводить перпендикуляры на хлебе оказалось трудней, чем на бумаге. Алексей Палыч волновался: за ним следили восемь пар глаз. Это были вовсе не те глаза, которые равнодушно наблюдают, как смахивают в ведро остатки хлеба со столов в школьной столовой. У него даже мелькнула мысль, что неплохо бы устроить в школе что-то вроде голодных дней - перестанут тогда швыряться кусками хлеба. Но тут же возникла мысль номер два: за одно только такое предложение его самого съедят как родители, так и начальство. И вторая мысль погасила первую.
        Лжедмитриевна от своей порции отказалась.
        - Елена Дмитриевна, этим вы никого не спасете, - сказал Стасик. Алексей Палыч отметил, что с сегодняшнего дня Стасик имя руководительницы стал выговаривать совершенно четко. Не «Елена Дмитна» или «Елена Дмитрина», как раньше, а «Елена Дмитриевна», тщательно прожевывая каждую букву.
        - Хлеба я не хочу, - сказала Лжедмитриевна.
        - И суп не будете?
        - Попробую.
        - Борька, - спохватился Шурик, - а ты плёхни туда рыбу. Генка, почисти ее по-быстрому.
        - Там и чистить нечего.
        - Не хотите - я съем.
        - Разварится, ты и не заметишь, - сказал Гена. - Пускай лучше Веник съест.
        - Смотри, как бы самого Веника есть не пришлось. В некоторых странах, например, собак едят и не жалуются.
        - Ты что, на самом деле смог бы?
        - Думаешь, не вкусно?
        - Я не про вкусно…
        - А чего… - сказал Шурик. - Я, например, читал, что мы едим какую-то, может, миллионную часть из всего съедобного. Знаешь, как диверсантов готовят? Сбрасывают на парашюте в какие-нибудь джунгли… Никаких поселков, может, на тысячу километров нет. А у него ни продуктов, ни воды, ни оружия, ни спичек, ни компаса. Только нож. И он должен выйти в определенное место. Мы бы с тобой через несколько дней загнулись. А его специально обучали и воду добывать и всякую дрянь есть. Вода есть во всяких растениях, деревьях, он знает, в каких. Питаться может змеями, ящерицами, насекомыми, разными личинками. Он знает, какие не ядовитые и как их найти. Даже червяков едят.
        - Это я знаю, - сказал Гена. - Он-то идет, а над ним вертолет…
        - Никаких вертолетов. Если он из джунглей не выйдет, его даже искать не будут. Так и называется: испытание на выживание. Понимаешь? Если кто не справится, то пускай погибает: значит - слабак, а такие не нужны. Но они почти все выходят, потому что направление умеют определять без ошибок. Если нет личинок, ищут всякие корешки, растения. Даже знают, какие цветы съедобны. Голодают, конечно, но зато в живых остаются. А уж когда вернутся, им сразу и тушенку дают, и сахар, и колбасу - сколько хочешь.
        - Врешь! - сказал Гена. - Если долго голодал, есть много нельзя.
        - Вру, - согласился Шурик. - Это я просто подумал, чего бы сейчас сам сожрал. А им дают куриный бульон и галеты. Тоже неплохо.
        Рассказ о рационе диверсантов девочки выслушали без восторга.
        - Обязательно ты какую-нибудь гадость придумаешь, - поморщилась Валентина. - Мне даже есть расхотелось.
        - Могу твою порцию зарубать, - предложил Шурик. - Я товарища всегда готов выручить.
        - Ешь мою, - сказала Лжедмитриевна.
        - Вашу не буду. И вообще, я пока не очень голодный. Вот когда начну есть, то сразу проголодаюсь. У меня всегда так.
        - Тогда не начинай, - посоветовал Стасик.
        - Не могу, - вздохнул Шурик. - У меня характер такой - когда вижу, что кто-то ест, мне кажется, что у меня отнимают. Но ведь ем я по-честному, не больше других?
        - Не больше, - успокоил его Стасик. - Только говоришь много. У меня к тебе просьба: пока мы не выйдем, ты больше о еде ничего не рассказывай.
        Алексей Палыч раздал куски хлеба, и все сразу стали их помаленьку прикусывать. Едва первый кусочек попал Шурику в рот, он сразу взвыл:
        - Борька, скоро ты там?
        Похлебка, как это и положено, когда в ней варятся красные грибы, приобрела окончательный цвет - цвет дегтя. Запах она издавала очень похожий на тот, что стоит в жаркий день над болотом. Кроме того, из-за сыроежек варево горчило. Если еще добавить, что сварено оно было без соли, то можно догадаться, что похлебка Бориса никому удовольствия не доставила.
        - Для диверсантов, может, неплохо… - сказал Гена, с отвращением выхлебав свою порцию до половины.
        Полностью съели свою долю только трое: Борис - как повар он не имел права капризничать; Алексей Палыч - из солидарности с Борисом; Шурик - останавливаться, пока не покажется дно чашки, было не в его правилах.
        Веник обследовал чашку, поставленную перед ним Валентиной, и, проворчав что-то насчет глупых шуток, отошел в сторону. Впрочем, в животе у него уже покоились сырые рыбешки, которые он взял от Гены с большим недоверием: он еще не забыл недавней истории.
        - Ну что же, - сказал Алексей Палыч, - мне вспоминается, что в древности жили на земле племена собирателей. Они бы в этих местах прокормились. Но мы слишком цивилизованны, то есть - не приспособлены. Мне кажется, надо выбираться и побыстрее.
        - Столько готовились… - уныло сказала Марина.
        - Что поделаешь. Положение очень серьезное. Вспомним, что за четыре дня мы не встретили ни одного человека.
        Алексей Палыч и сам не мог себе объяснить, как же так вышло, что в местах, по которым они прошли, не встретилось никаких следов человеческой деятельности. Вообще-то для туристов это хорошо, да и для леса неплохо. Но очень уж необычно в наше шустрое время.
        Однако следы все же были. Еще до войны здесь действовал большой партизанский отряд. От тех времен остались уже еле заметные окопчики, почти сгнившие укрытия. Теперь война шла не внутри леса, а вокруг него. Воевали две солидные организации. Севернее Города это был единственный нетронутый крупный массив. По этой причине одна организация мечтала его вырубить. По той же причине вторая организация старалась его сохранить и сделать заповедник. Пока не удалось победить ни той, ни другой. Поэтому и стоял лес без дорог, ибо дороги прокладывают не «Запорожцы», а бульдозеры заготовителей.
        Для туризма, повторим, это прекрасно.
        Для голодных туристов - не очень.
        - Что же будем делать?
        Ребята смотрели на Лжедмитриевну.
        - Решать будем вместе, - сказала она. - Высказывайтесь.
        Начинать никто не хотел.
        - Давайте тогда по алфавиту, - предложил Стасик. - А, Б, В, Г, Д и так далее. Кто у нас на «А»? Алексей Палыч. Но вообще-то, Чижик. Он - Андрей. Еще и Шурик. Он - Александр. Что-то много на «А». Пускай Шурик и Чижик идут «Ш» и «Ч». Годится?
        Никто не возразил.
        - Алексей Палыч?
        - Я считаю, что надо выходить из леса кратчайшим путем. Но какой путь кратчайший, неизвестно. Карты у нас нет. Направление на запад или восток ничуть не хуже северного. Но мне кажется, что сейчас у северного появилось маленькое преимущество. Мы четыре дня шли на север и не встретили ни одной дороги. Должна же она когда-нибудь встретиться! Выйдем на дорогу - выйдем к населенному пункту.
        - Кто на «Б»? Борис?
        - Я как Алексей Палыч.
        - Валентина?
        - А я думаю: нельзя ли как-нибудь продолжить поход? Послать кого-нибудь за продуктами…
        - Куда?
        - Куда-нибудь… Если пойдут без вещей, то быстро вернутся.
        - А если не быстро? А если не вернутся? - вмешался Алексей Палыч. - Я не знаю… Мне кажется, что в таком положении нельзя разделяться. Неизвестно, кому первому понадобится помощь.
        - Ну, а если мы выйдем завтра в какой-нибудь поселок, - настаивала Валентина. - Купим продуктов и пойдем дальше.
        - А кто возражает? - сказал Стасик. - Конечно, если завтра… Но Алексей Палыч говорит верно: посылать на деревню дедушке нельзя никого. Кто у нас дальше? Гена…
        - Чего тут особенно рассуждать. Надо идти. А куда, по-моему, все равно. Встретим поселок, тогда и думать будем.
        - Елена Дмитриевна, теперь вы…
        - Вы уже сами все решили, мне добавить нечего.
        - Но хоть в какую сторону идти?
        - Мне кажется, на север.
        Вид у Лжедмитриевны был довольно унылый. Из этого Алексей Палыч сделал вывод, что рюкзак она столкнула нечаянно. И печалилась она сейчас не о рюкзаке, а о том, что прекращается поход и заканчивается ее исследовательская работа.
        - Марина?
        - Я согласна с Алексеем Палычем и с Еленой Дмитриевной. С тобой я не согласна.
        - Интересно, - сказал Стасик. - Я же еще ничего не сказал.
        - Все равно не согласна.
        - Ладно, - сказал Стасик. - Я тоже согласен с Алексеем Палычем.
        - А я предлагаю идти прямо к «Гастроному», - заявил Шурик.
        - Тебя пока не спрашивали. Чижик?
        - Ж-железка… - сказал Чижик.
        Немногословная речь Чижика, как обычно, требовала расшифровки.
        - А он колоссально придумал! - сказал Гена. - От озера часа два хода до железки! А там обязательно выйдем к станции! Придется переправиться обратно, но зато - верняк.
        Действительно, почему-то мысли ребят были направлены только вперед, в том направлении, в котором они двигались четыре дня. Все забыли об оставленной за спиной железной дороге. Даже Алексей Палыч забыл, хотя сам устлал полотно деньгами в размере четырех кровных рублей.
        - Тогда все очень просто, сказала Валентина. - Пускай за продуктами сходят двое. Дорога недалеко, они ее не пройдут. Да и компас есть. Двое переправятся и сходят, а мы их здесь обождем.
        - Я возражаю! - воспротивился Алексей Палыч. - Ведь мы уже решили, что группу разделять нельзя. Не вижу особой разницы - в какую сторону они пойдут. Сколько это займет времени? Сколько мы их должны ждать? Предположим, что они выйдут к железной дороге. Но на железной дороге бывают перегоны между станциями и в двадцать и в тридцать километров. А это уже, если туда-обратно, не сутки и не двое. Я не говорю о том, что на таком длинном пути все может случиться. Даже если не говорить о каких-то чрезвычайных обстоятельствах… Идут двое. Представьте, что один всего-навсего подвернул ногу. Идти он не может. Что же им делать и кто им поможет? От озера до железной дороги нет даже тропы. Где мы их будем искать в лесу? Мне кажется… Нет, мне не кажется, я совершенно уверен: единственный выход - возвращаться всем вместе.
        - Двое переправятся за полчаса, - настаивала Валентина, - а мы все потратим полдня.
        - Согласен, - сказал Алексей Палыч. - Мы сэкономим несколько часов. Ты даже забыла умножить их на два, потому что предстоит обратная переправа. Но зато мы можем потерять все, если что-то случится с теми двумя.
        Надо сказать, что, произнося свою горячую речь, Алексей Палыч немного забылся. Такая настойчивость была ему не по чину: он не был даже рядовым членом группы, а всего лишь рядовым иждивенцем. Но горячность его и логика подействовали на ребят. В нем чувствовалась заинтересованность. Так оно и было. Только заинтересованность совсем другого рода, чем думали ребята. Они решили, что он хочет во что бы то ни стало продолжить поход; Алексей Палыч во что бы то ни стало хотел закончить его. Сейчас такая возможность появилась.
        Алексей Палыч, грешивший любовью к процентам, оценивал ее близкой к ста. Со станции он группу не выпустит. Он пойдет на все: объявит Лжедмитриевну сумасшедшей, группу неподготовленной или даже пошлет телеграмму тому самому министру, у которого сейчас находился. В телеграмме можно написать, что группа выходит в маршрут, имея в своем составе тяжело больных. Пускай удивятся. Пускай не поверят. Но проверять обязательно станут, и ребят задержат. А там видно будет…
        Главное - вывести из лесу всех.
        Ребята пошли в ловушку довольно охотно. Потеряют всего сутки, зато - с гарантией.
        - Кто за? - спросил Стасик.
        Проголосовали все, кроме Валентины и Лжедмитриевны.
        - Вот и хорошо, - сказал Алексей Палыч голосом слишком бодрым для того, чтобы быть искренним. - Завтра пойдем, завтра и вернемся.
        - Назад мы возвращаться не будем, - послышался голос Лжедмитриевны.
        Ребята уставились на нее в изумлении. Правда, она не голосовала, но все уже привыкли к тому, что она не вмешивается; тем более - в такой повелительной форме.
        - Почему? - спросил Стасик. - Все же решили…
        - Назад возвращаться нельзя.
        - Почему?
        - Сейчас я тебе объяснить этого не могу.
        Алексей Палыч понял, что наступил момент, когда авторитет Лжедмитриевны довольно сильно покачнулся. Он поспешил наклонить его еще больше.
        - Извините, - сказал он, - но это нелогично. Впереди - неизвестность, а вернуться - единственная возможность продолжить поход.
        - Нелогично с вашей точки зрения, Алексей Палыч. Но вы же можете предположить, что я знаю то, чего не знаете вы.
        Последняя фраза Лжедмитриевны ничего не сказала ребятам. Зато Алексей Палыч ощутил легкий холодок в предвидении новых инопланетных штучек и дрючек.
        И уж совсем он растерялся, когда увидел, что Лжедмитриевна ему как бы якобы подмигнула; не то чтобы совсем подмигнула, но на мгновение левое веко ее слегка приспустилось и левый глаз стал чуть меньше правого.
        Но переводить разговор в инопланетное русло Алексей Палыч не собирался; нужно было бить по ясно видимой и понятной ребятам цели.
        - Я не руководитель похода, - схитрил он. - Конечно, могу чего-то не знать. Но я человек взрослый, много имел дела с ребятами, своими учениками, и знаю, что объяснить им можно практически все. Это зависит лишь от желания. Так объясните ребятам причину.
        - Зато я руководитель, - сказала Лжедмитриевна и оглядела притихших ребят. - Я хочу всем объяснить, что в некоторых обстоятельствах я имею право решать единолично. Вот как командир у вас на войне…
        Ухо Алексея Палыча цепко уловило словечко «у вас». Остальные оговорки не заметили. Видно, что-то изменилось в железной «мадам», если она стала оговариваться при «посторонних».
        - И как руководитель, - продолжала Лжедмитриевна, - я решила, что назад мы возвращаться не станем. Почему - объяснять долго и не время. Скажу коротко: это опасно. Прошу группу на меня не обижаться. Это не просто мое желание, а самая настоящая необходимость. Это не значит, что остальные не имеют права высказывать свои мнения и советовать. В остальном все остается по-старому. С утра пойдем, как вы решили вначале. Во сколько будем вставать?
        - Елена Дмитриевна, - сказал Гена, - мне не понятно, почему назад опасно, а вперед нет?
        - Никто не гарантирует тебе безопасности впереди. Я об этом не говорила. Может что-то случиться, может - нет. Но если мы пойдем назад, то неприятности нам обеспечены.
        - Какие?
        - Я считаю, что говорить сейчас об этом не нужно. Так во сколько завтра подъем?
        Ребята были слегка ошарашены. Кроме каких-то опасностей на обратном пути, о которых почему-то нельзя было сказать, их удивил самый тон. Это был тон решительного командира, что вообще-то было законно, но непривычно.
        С такой Еленой ребята еще дела не имели. Они понимали, что она имеет право отдавать приказы, но не понимали, с чего это она вдруг перевернулась на сто восемьдесят.
        Алексей Палыч увидел во всем этом гораздо больше. Прежде всего, он поверил Лжедмитриевне. Он вспомнил, что и на станции она говорила, будто он и Борис обратно вернуться не могут. Из этого можно было понять, что и тогда и сейчас действовала одна и та же причина.
        Силы, запущенные в ход, были явно «не наши», и Лжедмитриевна или не могла, или не хотела с ними бороться.
        Если она не хотела, то это выглядело странно: предложение Чижика давало возможность продолжить поход через сутки - двое. Правда, она могла догадываться о планах Алексея Палыча…
        Если она не могла бороться, то это выглядело не только странно, но и преступно, учитывая заверения о «невмешательстве». О каком «невмешательстве» можно говорить, если человек, идя по своей земле, не имеет права выбирать направление?
        И еще заметил Алексей Палыч, что новый командирский голос Лжедмитриевны был уже не железобетонным. Несмотря на решительность и твердость, железо из него исчезло, хотя примесь бетона еще оставалась. Можно даже предположить, что в нем появились намеки на человечность - нечто вроде земной суровости вместо инопланетного равнодушия.
        Еще несколько минут назад Алексей Палыч надеялся, что ребята взбунтуются и потребуют возвращения.
        Теперь, поверив в опасность обратного пути, он решил бунта не поддерживать.
        Но никаких восстаний не намечалось. Ребята были дисциплинированными. А кто и что при этом думал, осталось тайной до поры до времени.
        До поры до времени…
        Выходить решили с рассветом, как можно раньше.
        Ребята, несмотря на пустые желудки, уснули быстро и почти одновременно.
        Веник, чувствуя какой-то беспорядок в прошедшем дне, мучился в раздумьях, пытался осмыслить отсутствие любимого рюкзака, бродил возле стоянки, обнюхивая сложенные в котелок чашки и ложки.
        Он был, можно сказать, окружен спящими хозяевами, но отчего-то сегодня чувствовал себя одиноким.
        Кое-где из палаток торчали ноги, но поговорить с ними не удавалось. Из одного чехла выглядывала шевелюра Алексея Палыча - пятидесятипроцентная по его стандартам. Борис высунулся побольше.
        Веник подошел к нему, приведя в готовность мышцы хвоста и собираясь запустить его на полные обороты, но глаза Бориса были закрыты.
        Веник покрутился на месте, улегся, прикрыв нос лапой от комаров.
        Прежде чем заснуть, он вздохнул одиннадцать раз.
        Он не мог объяснить, как порой грустно и беспричинно тоскливо бывает собакам. И как в эти минуты собаке хочется, чтобы ее кто погладил…
        Совсем как человеку.
        И даже больше.
        Ночь. Луна. Он и она
        Алексею Палычу снилось, что он плывет через неширокую, но бурную реку.
        Течение - бурное, со злыми упругими гребешками - наваливалось на правый бок. Мимо проносились округлые вершины камней; берега уходили назад более плавно, но группа ребят, шедшая по берегу, к которому стремился Алексей Палыч, безнадежно удалялась. Почему-то вдруг на реке появились бревна; они плыли против течения, толкали в левое плечо.
        Во сне Алексей Палыч понимал, что это сон: стоит только открыть глаза и он увидит себя в чехле, на подстилке лапника, рядом с Борисом. Он открыл глаза в первый раз и во сне понял, что не проснулся; группы уже не было видно, но река несла его все дальше и дальше; бревна продолжали толкать в плечо.
        Алексей Палыч, сделав усилие, открыл глаза во второй раз, и река исчезла. Над ним начало прорисовываться серовато-синее небо, четко очерченные контуры сосновых ветвей.
        Рядом кто-то тихонько дышал и трогал Алексея Палыча за плечо.
        - Веник, уйди, - пробормотал Алексей Палыч.
        - Алексей Палыч, - послышался шепот Веника, - мне нужно с вами поговорить.
        Алексей Палыч резво приподнялся на локтях. Перед ним на коленях стояла Лжедмитриевна и осторожно тюкала пальчиками по его плечу.
        - Я вас слушаю.
        - Нас могут услышать. Давайте отойдем в сторону.
        Алексей Палыч выбрался из чехла. Наверное, что-то важное хотела сообщить ему Лжедмитриевна, если подняла среди ночи. Лжедмитриевна направилась к озеру, и Алексей Палыч поплелся за ней.
        - Здесь нет комаров, - сообщила Лжедмитриевна.
        - Уж не обо мне ли вы заботитесь? - поеживаясь от свежего ветерка, спросил Алексей Палыч.
        - О вас.
        - Странный метод заботы, - сказал Алексей Палыч. - В чехле у меня тоже комаров не было.
        - Там могли услышать.
        - Значит, у нас с вами теперь появились какие-то общие тайны?
        - Сейчас появятся.
        - Говорите, но побыстрей: мне холодно.
        - Вы все еще сердитесь?
        - Сердитесь - не то слово. Неужели вы думаете, что я в восторге от вчерашних событий.
        - Но с вашей точки зрения все получилось к лучшему: поход заканчивается; вы с самого начала к этому стремились…
        - Он еще не закончен, - сказал Алексей Палыч. - И давайте договоримся: вы излагайте свою точку зрения, а свою я изложу сам.
        - Перестаньте сердиться, Алексей Палыч, - попросила Лжедмитриевна. - В таком состоянии вам трудно будет меня понять. Кроме того, эмоции не способствуют доверию.
        - Вы прекрасно знаете, я не доверяю вам с самого начала. А эмоции - это ваш хлеб, ради них вы сюда и прибыли.
        - Мы с вами спорим, - сказала Лжедмитриевна. - Сейчас это не нужно.
        Если бы Алексей Палыч был не спросонья, не замерз и не встревожен новым фокусом, который, кажется, собиралась выкинуть «мадам», он бы заметил, что тон ее необычно мягок, железа нет и следа, а от бетона остались мелкие крошки.
        - Алексей Палыч, я решила прекратить поход.
        - Именно поэтому вы запретили вернуться к железной дороге?
        - Да. Я ведь имею право принимать такие решения единолично?
        - С точки зрения ВАШЕЙ или НАШЕЙ?
        - ВАШЕЙ.
        - Формально - да. Но существуют положения, в которых опасно пользоваться формальным правом. Вы не можете не понимать, что кратчайший путь к населенному пункту - это путь назад. Почему же вы заставляете группу идти вперед? Это, по меньшей мере, путь в неизвестность.
        - Согласна, впереди - неизвестность. Путь назад - путь в никуда. Назад идти нельзя.
        - Опять начинаются ваши загадки!
        - Никаких загадок. Чтобы вы мне поверили, я скажу - продукты я вчера столкнула умышленно. Ребятам об этом говорить было нельзя: они бы не поняли.
        - Я тоже не понимаю, - холодно сказал Алексей Палыч. - Я все время требовал прекратить поход, вы отказывались. Теперь вы утопили продукты, до предела усложнили положение детей, говорите, что хотите закончить поход, и заставляете его продолжать. Где ваша любимая логика?
        - Она на месте, Алексей Палыч. Группа осталась без продуктов… Это единственный способ прервать поход, ничего не объясняя ребятам.
        - Вы могли просто приказать им вернуться, как вчера приказали идти вперед.
        - Я должна была бы это как-то объяснить.
        - Вчера вы ничего не объяснили.
        - Это разные ситуации. Когда были продукты, поход проходил нормально, то с какой стати его прерывать? Сейчас ситуация исключительная, объяснять ничего не надо. Выбор направления - право руководителя.
        - Ну и выберите обратное.
        - Это опасно, а для вас особенно.
        - Для меня лично?
        - Для вас и Бориса.
        - Опять какие-то ребусы! - рассердился Алексей Палыч. - Что там, за это время - мины расставили?
        - Там все осталось по-прежнему.
        - В чем же тогда дело?
        - Обратный путь для вас очень опасен…
        - Да что вы все твердите как сорока: опасен, опасен… Выходит, я уже по своей земле не могу ходить! Что же вы сказки рассказывали о каком-то невмешательстве?! Дети голодные - невмешательство, мы с Борисом впутываемся в какую-то историю, ходим полураздетые - тоже невмешательство! У меня такое ощущение, что я все время хожу в дураках: чего-то не понимаю, чего-то не знаю… Вроде тупого ученика, которому и объяснять бесполезно. А я, как вам известно, учитель, моя профессия - обучать, а это потрудней, чем обучаться.
        - Алексей Палыч, - сказала Лжедмитриевна, - я ведь сама всего точно не знаю. Знаю, что - невмешательство, знаю, что обратный путь опасен более всего для вас. Но я не могу знать предстоящие события: тогда исследование теряет смысл. Думаю, что в конце похода я буду знать больше, тогда расскажу…
        Алексею Палычу показалось даже, что в голосе Лжедмитриевны звучит искреннее сожаление. Конечно, оно могло быть и притворным, чтобы утихомирить Алексея Палыча, чтобы он особо не бунтовал. Но ведь до сих пор без такого притворства она обходилась.
        - Зачем мне это потом? - сказал Алексей Палыч, убавив громкость на двадцать два децибела. - Мне нужно знать, что делать сейчас.
        - Идти вперед, - вздохнула Лжедмитриевна. - Больше ничего не остается. Я уже жалею, что послали именно меня.
        - Жалеете? Простите, но это ведь эмоция…
        - Разве я сказала «жалею»? Очевидно, я употребила не то слово. Я уже говорила вам, что такие чувства известны нам чисто теоретически.
        - Слушайте, - сказал Алексей Палыч, - а зачем вы меня сюда пригласили? Что, по ночам со мной разговаривать интереснее?
        - Я хотела попросить вас, чтобы вы мне помогли.
        - Чем?
        - Тем, чтобы не мешали. Не нужно настраивать против меня ребят. Не уговаривайте их вернуться - это все равно невозможно. Вы только все осложните…
        - Я?! - Алексей Палыч чуть не подавился собственным возмущением. - Это я-то усложняю! Можно подумать, что я все затеял!
        - Забудьте все, что было. Сейчас начинается новый этап.
        - Ясно, - зловеще сказал Алексей Палыч. - Конечно, новый этап, новые трудности, новые наблюдения. Ведь это очень интересно - наблюдать, как будут выбираться из леса голодные ребятишки! Какие там у них будут эмоции?.. Может быть, кто-то погибнет геройской смертью - тогда совсем прекрасно… Ценная информация!
        - Этот этап начала я, - сказала Лжедмитриевна. - По собственной инициативе.
        - Этого еще не хватало! Вашей инициативы! Если уж у вас ТАМ все продумали… я не знаю, с какой целью… надеюсь - с гуманной… то, может быть, все обойдется. Все-таки - коллективный опыт. А вы на Земле всего пятые сутки! Какая тут еще инициатива?! Кроме того, ОНИ же все слышат?
        - Разумеется.
        - И как ОНИ реагируют на вашу инициативу? Кстати, в чем она заключается?
        - В решении прекратить поход.
        - Разве вы не получили приказа?
        - Я вообще с момента появления на Земле не получала никаких приказов.
        - Так как же все-таки они относятся к вашему решению?
        - Не знаю.
        - А почему вы его приняли?
        - Мне захотелось.
        - Что значит «захотелось»?
        - Об этом я хочу спросить вас, Алексей Палыч. Вы должны лучше понять такое состояние. Я вдруг почувствовала, что хочу, должна, обязана - называйте как хотите - это сделать. Мое желание было сильней любых приказов, даже сильней меня, что в принципе невероятно. У нас такое просто невозможно. Вот тогда я и…
        Тут Лжедмитриевна сделала паузу. Можно было подумать, что от волнения у нее перехватило горло. Но столь абсурдное предположение Алексею Палычу в голову прийти не могло.
        - И… - поторопил Алексей Палыч.
        - …и столкнула рюкзак. Это было неосознанное решение… какой-то импульс… Нельзя даже сказать, что подумала и решила. Подумать… решить… для этого нужно время. Тут была короткая вспышка. Я сначала столкнула, а потом поняла, для чего это сделала. Что это такое, Алексей Палыч?
        - Безобразие, - сказал Алексей Палыч.
        - Я вас спрашиваю серьезно.
        - Наверное, это и был приказ. Вы получили его в такой форме.
        - Нет, - твердо сказала Лжедмитриевна, - приказ был бы совершенно ясным и коротким. На вашем языке он уместился бы в четыре слова: «Столкни рюкзак в воду».
        - И вы бы его выполнили?
        - Конечно.
        - Не задумываясь?
        - Разумеется. Но теперь я задумываюсь и не понимаю, что все это означает.
        - Для вашего поступка была причина?
        - Да…
        - Какая?
        - Этого я не хочу вам говорить.
        - Не можете?
        - Не хочу.
        - Опять что-то новое… - сказал Алексей Палыч. - Но раз вы не понимаете, что означает ваш поступок, то вряд ли я могу вам помочь.
        - Я не понимаю, ПОЧЕМУ я это сделала. А ЗАЧЕМ - совершенно ясно: мне захотелось, чтобы вы и Борис как можно скорей вернулись домой. Но вот ПОЧЕМУ мне захотелось - непонятно.
        - А ребята?
        - Это неважно.
        - То есть как неважно?! - вскинулся Алексей Палыч.
        - Они тоже вернутся, - сказала Лжедмитриевна небрежно, как отмахнулась.
        Уж как-то очень ловко Лжедмитриевна сумела так все повернуть, что теперь чуть ли не она нуждается в помощи. Если в ее кажущейся искренности заключалась какая-то новая каверза, то разгадать ее Алексей Палыч не мог. Но о главной своей задаче он не забыл.
        - Вот и прекрасно. Я рад, что у нас с вами теперь общая цель - вывести ребят из леса, - заявил он тоном вполне деловым, не желая дальше скользить по рельсам мнимых эмоций. - Все же мне не понятно, почему нельзя вернуться обратной дорогой. Если вы мне объясните, я буду вашим союзником на все сто процентов. Вы ведь этого добиваетесь?
        - Господи, - сказала Лжедмитриевна, - ну как мне вам доказать?!
        - Словами.
        - Я сама не знаю почему. Я получила инструкции. Так это у вас называется? В них сказано, чего нельзя делать. Но там не говорится, что произойдет в случае нарушения инструкции. Произойти ничего не может, потому что инструкции никогда и никем не нарушаются.
        - Если их не нарушаете вы, то почему не могу нарушить я? Вот сейчас разбужу Бориса, мы сядем на плот, переплывем на ту сторону и выйдем на железную дорогу. Компаса у нас нет, но я все же север от юга отличить смогу.
        - Вы этого не сделаете.
        - Вы нас свяжете? - не без ехидства спросил Алексей Палыч. - Согласно принципам вашего невмешательства?
        - Вы сами не захотите уйти. Иначе зачем вы сами пошли с нами в лес без продуктов и одежды… Вы хотели помочь ребятам, когда все шло нормально. Теперь вы тем более не уйдете.
        - Значит, ваша инструкция запланировала даже мое поведение и для этого случая?
        - Не думаю, - со вздохом сказала Лжедмитриевна. - Ваша реакция заложена в вас самом. Этот случай инструкцией не предусмотрен, приказов я не получала. Во всем, что произойдет дальше, виновата только я. Поэтому я и просила вас о помощи.
        - Как же быть с Борисом? Я не имею права ничего от него скрывать: он - равноправный участник нашей авантюры.
        - Борис и так меня не слишком любит.
        Алексей Палыч подумал, что термин «не слишком» был, пожалуй, довольно мягок.
        Но вслух высказываться не стал. Подобное правдолюбие было сейчас неуместным хотя бы потому, что никак не служило на пользу главному делу.
        - Да и что не знает Борис из того, о чем мы с вами сейчас говорили? - сказала Лжедмитриевна. - Разве только, что я рюкзак столкнула умышленно. Можете ему сказать. Или как хотите…
        Алексей Палыч мысленно пробежал по темам их с Лжедмитриевной беседы и осознал, что особенно нового он и в самом деле не узнал.
        - Какой тогда смысл в этом разговоре? - спросил он. - Действительно, получается нелогично. И по вашей и по моей логике ночью полезней всего спать. Тем более когда в животе пусто.
        - Смысла нет, если вы не поняли меня по-человечески.
        - По-человечески? - удивился Алексей Палыч. - Да я со всеми разговариваю по-человечески, иначе просто не умею.
        - Значит, виновата я, - сказала Лжедмитриевна. - Кажется, я уже поняла. Я не до конца откровенна. Нет откровенности - нет доверия.
        - Логично, - согласился Алексей Палыч.
        Лжедмитриевна повернулась и медленно пошла к стоянке. Отойдя на несколько шагов, она обернулась.
        - Спокойной ночи.
        - А? Да-да… спасибо… - произнес Алексей Палыч в некоторой растерянности.
        Ветерок, дувший вдоль озера, развевал его пятидесятипроцентную шевелюру. Под шевелюрой плавали ненужные в теперешнем положении мысли, в которых черный цвет Лжедмитриевниной души постепенно бледнел.
        На горе стоят дома
        Утро наступило безрадостное, с какой стороны ни взгляни.
        Ветер, дувший всю ночь, все-таки нагнал дождя. Это был не из тех летних ливней, что, взорвавшись и пошумев, почти целиком остаются в кронах деревьев. Дождь лил не сильно, но настырно и без намека на окончание.
        Вчера палатки были натянуты без особой старательности - в складках скапливалась вода и местами просачивалась вовнутрь.
        Ребята в палатках, подобно женщине в ящике, прокалываемом шпагами, извивались, чтобы на них не капало.
        Но вылезать все же не хотелось: снаружи их ничего хорошего не ждало.
        - Подъем! Подъем!
        Лжедмитриевна, энергичная и деловая, обходила палатки. Тех, кто не хотел вылезать, она вытаскивала за ноги наполовину. Вторая половина выползала сама, ибо по частям мокнуть хуже, чем полностью. Алексей Палыч и Борис тоже вылезли из своих чехлов-коконов.
        Вечером было ясно, и никто не догадался спрятать рюкзаки в палатки. Теперь все отсырело. Штормовки насытились висящей в воздухе моросью. Они были пропитаны водоотталкивающим составом, но отталкивал он, очевидно, только нормальный дождь, а не сырость. Надевать их было противно.
        «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу» - так говорит восточная пословица. Мудрость ее относительна, как и все категорические утверждения. Обеда, например, вчера вообще не было, ужин утонул в озере, а завтрак мог быть приготовлен лишь по методу диверсантов.
        - Быстро собираемся и пошли, - сказала Лжедмитриевна.
        - А порубать? - осведомился Шурик. - Мне лично всю ночь снилось, что есть хочется. Проснулся - и правда хочется.
        - Ты же знаешь, что у нас осталось.
        - Вот давайте и зарубаем.
        - Я думаю, это надо приберечь на крайний случай, - сказала Лжедмитриевна.
        - А я думаю, что сейчас как раз крайний, - возразил Шурик. - Хуже все равно не будет.
        - Надо хоть что-нибудь горячее… - сказал Алексей Палыч. - Хотя бы кипятку.
        - Со сгущенкой, - уточнил Шурик.
        - Хорошо, - согласилась Лжедмитриевна. - Все собираются, Алексей Палыч и Боря готовят чай.
        Борис мог сходить за водой и один, но Алексей Палыч пошел вместе с ним. Он считал, что не имеет права ничего скрывать от своего соучастника. Борис выслушал сообщение о ночном разговоре. Возможно, в передаче Алексея Палыча кое-что потускнело, или Борис уже навсегда решил, что от Лжедмитриевны ничего хорошего ждать нельзя… Борис, как уже сказано, был человеком практическим.
        - А что изменилось? - спросил он. - Стало еще хуже. Как шли, так и пойдем. Только голодные…
        - Мне кажется, что изменилась она сама.
        - А может, она врет.
        - Зачем тогда ей было признаваться?
        - Чтобы не идти назад. Может, у нее такое задание: посмотреть, как люди с голоду погибают.
        - Это было бы слишком бесчеловечно, - возразил Алексей Палыч.
        - Так она же не человек.
        - Не знаю… - сказал Алексей Палыч… - Понимаешь, у меня ощущение… Доказать я тебе не могу.
        - А давайте так: вы идете вперед, а я потихоньку смоюсь и переплыву. Доберусь до станции, наговорю там что-нибудь. Ну, скажу, что все погибают… Придумаю чего-нибудь по дороге. Вертолет пошлют - это уж точно.
        - Но она же сказала, что возвращаться опасно. Особенно для нас.
        - Врет наверное.
        - А если не врет? Ты уже немного привык к этим… инопланетным делам… Не забывай, что их присылают к нам в одно мгновение… Я, как физик, этого не понимаю. Мало ли какие еще могут быть фокусы… Может быть, возвращаясь, ты попадешь в какое-нибудь непроходимое поле. Но даже без фокусов: твое отсутствие заметят. Если она прикажет искать, ребята будут искать. А сейчас нельзя терять ни одного часа.
        - Тогда давайте не терять, - сказал Борис, черпая воду. - Вообще, знаете, Алексей Палыч, если еще когда-нибудь… если кто-то еще прилетит… Я его чем-нибудь огрею.
        - Боря, они ведь все слышат.
        - Поэтому я и сказал.
        Борис поднял голову и погрозил кулаком серым, освинцованным облакам.
        - Поняли, нет?
        Облака не ответили. Мелкий дождичек сыпался из них - нудный, затяжной и гораздо более мокрый, чем ливень.
        Специалистом по разжиганию костра в мокреть оказался все тот же Чижик. Он наломал мелких сухих еловых веточек, содрал тонкую кожу с бересты и при помощи «пушки» Алексея Палыча разжег небольшой огонь.
        Несмотря на сопротивление Шурика, семь конфет «Старт» и восемь печенин делить не стали. В котелок высыпали полпачки чаю и вылили банку сгущенки. Всем досталось по полторы кружки светло-коричневого варева, что никого не насытило, но немного согрело.
        Мокрый Веник выписывал кренделя вокруг ребят - всех вместе и каждого по отдельности. Его собачий разум отказывался понимать, почему хозяева ничего не едят и не кормят его. По мнению Веника, человек и еда были неразрывно связаны, а как и откуда еда добывается - это уже не его дело.
        - Можно, я дам ему одно печенье? - спросила Валентина.
        Никто не возразил: все понимали, что одна печенина никого не спасет. Веник не сопротивлялся: он прекрасно знал все производные от глагола «давать». Он уставился на Валентину и следил за каждым ее движением; для него время как бы замедлилось. Валентина протянула руку к рюкзаку - час; достала полиэтиленовый мешочек - сутки; сунула руку в мешочек - месяц; достала - год. Валентина бросила печенину, и тут же время ускорилось. Веник поймал, проглотил, ощутил - доля секунды.
        Шурик следил за всеми этими действиями, сглатывая слюну. Мысленно он был сейчас на месте Веника.
        - Дай и мне мою долю, - попросил он.
        - Тебе одному?
        - Я же говорю - мою долю. Может, я идти не могу. Во мне калорий совсем не осталось.
        - Не ной, - сказал Стасик. - Если будешь ныть, мы тебя будем немножко вешать. Нам и так не сладко, а нытик для нас сейчас - самый опасный человек. Будешь ныть - пристрелим.
        - А я тебя в упор не вижу!
        - Прекратить разговоры! - сказала Лжедмитриевна. - Все шутки, подначки и остроумие - после выхода из леса. Стартуем через пять минут.
        Алексей Палыч и Борис переглянулись. Борис - в том смысле, что такой Елены он еще не видел, Алексей Палыч в том, что ощущения его не так уж и обманули.
        Во всем плохом присутствует хотя бы капля хорошего. Рюкзак с продуктами тихо лежал на дне озера, но зато освободилась одна спина. Пока это была спина Валентины. Она шла налегке, и ей это не нравилось. Она по очереди приставала к ребятам, но никто своей ноши ей не отдал.
        Алексей Палыч и Борис несли свой обычный тючок, но сильно потяжелевший от сырости.
        Радости туризма в дождливую погоду заключаются не только в том, что туристов поливает из облаков. Любая ветка, любой куст охотно делятся накопившейся влагой. Поначалу штормовки ее отталкивают, но потом это им надоедает. Сырость в одежде накапливается постепенно. Пока идешь, да еще с грузом, то это сравнительно теплая сырость. Но стоит остановиться, передернуть плечами, изменить положение одежды на теле, и кожа начинает отдавать тепло ненагретым участкам одежды.
        Свитер Бориса впитывал влагу как промокашка. Пиджак Алексея Палыча продержался дольше, но, намокнув как следует, бережно хранил воду, а если отдавал ее, то лишь вовнутрь, но никак не на землю.
        Поскольку худа нет без добра, то добро заключалось в том, что сегодня комаров не было вовсе. Но так как добро тоже имеет обратную сторону, то появился лосиный клещ. Он пикировал на пятидесятипроцентную шевелюру Алексея Палыча, на затылки ребят, зарывался в волосы и ползал там, не кусая, но надоедая до крайности.
        Пока шли сосновым бором, все же удавалось как-то не цеплять ветви, но вот начался густой березняк, и душевая заработала вовсю.
        Добро и тут не замедлило сказаться. Пересекая небольшую полянку, маленький пятачок, Алексей Палыч и Борис увидели нечто, похожее на сон. На полянке, совсем не скрываясь, стояли белые грибы. Их было много. Так много, как это грезится иногда грибникам: они мечтают об этом всю жизнь и мысленно «проигрывают» мечту примерно в таких словах:
        «Иду, понимаете… ну, иду и иду… Попадается мало. Вижу - в стороне полянка. Думаю: свернуть - не свернуть. Как будто меня что толкнуло - свернул. Выхожу на край, а там… Куда ни посмотри - шляпки, шляпки, шляпки… Все как на подбор! Не молоденькие, не старые, а самые средние - то что надо. Думаю - как же это другие мимо прошли? А сам уже слышу - в стороне: «Ау! Ау!». Поставил корзинку посередине и начал щелкать. Думаю: только бы успеть, только бы никто не подошел. Уже корзинка с верхом, а все новые открываются. Ну, рубашку, конечно, снял, завязал рукава… Набил рубашку, больше собирать некуда. Что делать? Оставлять до слез жалко: в жизни ведь такого больше не будет. А ничего не сделаешь, пришлось оставить. На другой день вернулся - шиш, все обобрали. Но зато дорвался, вот уж дорвался! На всю жизнь запомню!»
        Ребята тоже, конечно, видели эту полянку. Но никто из них не был грибником, да и грибы вчера себя довольно здорово скомпрометировали. Забегая вперед, надо сказать, что полянка эта виделась Алексею Палычу еще долгие годы. Впоследствии он начал даже сомневаться - реально все это было или во сне. Борис же, для которого собирательство смысла особого не имело, прошел полянку спокойно и даже поддал один гриб ногой.
        Лжедмитриевна, шедшая впереди, отступила в сторону и остановилась, пропуская цепочку. У каждого она спрашивала что-то. Дошла очередь и до Бориса с Алексеем Палычем.
        - Как дела? - спросила она. - Сильно устали?
        - Не очень, - сказал Алексей Палыч, остановился и тут же понял, что этого делать было не нужно: ноги сразу стали тяжелыми, рубашка и брюки прилипли к телу холодным пластырем.
        - А ты, Боря?
        - Какая разница… - буркнул Борис. - А если я плохо себя чувствую, то что из этого?
        - Давай я тебя подменю. Валентина понесет мой рюкзак.
        - Не нужно.
        - Ну и хорошо, - неожиданно легко согласилась Лжедмитриевна. - Я всегда знала, что ты мальчик мужественный.
        - Вы мне еще отметку поставьте, - сказал Борис.
        - Не стоит. Хватит того, что ты мне уже поставил. Держитесь, мальчики, я уверена, что скоро все кончится.
        Лжедмитриевна легким шагом ушла вперед. «Мальчик» сорока пяти лет от роду смотрел ей вслед, недоумевая, отчего он вдруг так помолодел.
        Борис фыркнул.
        - Подлизывается.
        - А смысл? - спросил Алексей Палыч. - Она-то уж от нас никак не зависит.
        - Откуда мы знаем? Может, она еще что-то придумала…
        Друзья пристроили ношу поудобнее и пустились догонять остальных. Да, так уж складывалась у них жизнь в последние две недели: то они кого-то догоняли, то кого-то прятали, то от кого-то прятались сами.
        Часа через три безостановочного хода устроили небольшую передышку. Спрятаться от дождя было негде. Даже мощные разлапистые ели уже насытились водой; с них падали крупные тяжелые капли. Поэтому остановились на открытом месте, сбросили рюкзаки, но даже не сели: если стоять, мокрая одежда не так липла к телу.
        Мартышка подошла к Борису.
        - Устал?
        - Нормально.
        - А я жутко устала, - вздохнула Мартышка. - Я внутри будто вся пустая. И немножко ноги дрожат. Ты не знаешь от чего?
        - От голода, от чего же еще.
        Ноги у Бориса тоже ослабли, но он в этом не признался.
        - А ты сколько в жизни больше всего не ел? - спросила Мартышка.
        - Чего? - не понял Борис.
        - Голодал когда-нибудь? Сколько дней?
        Мартышка не улыбалась, не пожимала плечами, не играла бровями, из голоса ее исчезли многозначительные интонации. Перед Борисом стояла мокрая, голодная девочка с осунувшимся лицом. С такой девочкой разговаривать было нетрудно.
        - Никогда я не голодал, - сказал Борис. - Часов шесть - самое большее.
        - И я тоже. Дома у нас всегда еда стоит готовая - кто захочет, тот сам себе греет.
        - А что ты больше всего любишь? - спросил Борис, и следует отметить, что это был первый вопрос, который он задал Мартышке впрямую.
        - Ой, ты не поверишь! Я люблю манную кашу. На молоке.
        - Смешно, - сказал Борис. - Я тоже. Только на молоке она или нет, я не разбираю.
        - Когда мы вернемся в город, - почему-то шепотом сказала Мар… Впрочем, пожалуй, пора писать: сказала Марина, - ты придешь ко мне в гости и мы будем есть манную кашу.
        Борис с подозрением взглянул на Марину: опять она за старое? Она улыбнулась, но без того загадочного выражения, которое так раздражало Бориса в девочках.
        - Я пошутила. Но в гости ты придешь? Да?
        - Посмотрим.
        Борис тоже улыбнулся - в одну десятую силы, но для Бориса это было равносильно оглушительному хохоту.
        Может быть, они еще бы немного поговорили и обменялись еще парой улыбок, но со стороны ребят, собравшихся кучкой, донесся легкий шумок. Это Шурик затеял очередной скандал.
        - Разделить и съесть, - настаивал Шурик.
        Его уговаривали, говорили, что все в одинаковом положении, что это хоть ничтожный, но резерв, который может пригодиться ослабевшему больше всех; с таким же успехом можно было пытаться теннисным мячом пробить кирпичную стену.
        - Тогда отдайте мне мою долю! - орал Шурик. - Во мне уже ни одной калории нет, а я больше всех вешу!
        - Да отдай ты ему все, Валентина, - сказал Стасик и довольно метко сплюнул на левую кеду Шурика.
        - Сейчас - разбежалась, - сказала Валентина.
        Она достала из рюкзака семь печении и семь конфет «Старт», долго колдовала над ними на пенечке, накрыв их от дождя своим телом. Веник крутился рядом, словно знал, что при делении семи на девять получается число иррациональное и ему что-то должно остаться от этой бесконечной дроби. Но досталось Венику только облизать пень.
        Алексей Палыч, Лжедмитриевна и Борис попытались отказаться от своей доли. Стасик заявил, что тогда тоже есть не будет. Остальные поддержали микроголодовку. Даже Шурик. После длительного раздумья он сообщил, что тоже как бы вроде этого…
        Над полянкой грянул смех. На какое-то время у всех улучшилось настроение и самочувствие, как будто вдруг выглянуло солнце или с неба свалился ящик с тушенкой.
        Когда уже начали надевать рюкзаки, Шурику пришла в голову новая мысль. Как и люди в лесу, мысли Шурика бродили одними тропами: любая идея сводилась к тому, как бы облегчить себе жизнь.
        - А зачем мы все это несем? - спросил Шурик. - Еды все равно нет, зачем нам чашки-ложки? Я вообще предлагаю выбросить все лишнее и пойти налегке. Оставить палатки и спальники, остальное - на мыло. Даже рюкзаки можно бросить. Быстрее дойдем куда-нибудь.
        - Мы же собирались продолжить поход, - сказала Валентина. - Купим продуктов и вернемся в лес. Да и вообще: разве тебе не жалко всего? Ты что, никогда больше в поход не пойдешь?
        - Чего мы будем продолжать в такую погоду! Дома тоже неплохо.
        - Значит, хочешь идти налегке? - спросил Стасик.
        - Желательно.
        - Валентина, возьми у него рюкзак.
        Валентина подошла к Шурику и взвалила его рюкзак себе на спину.
        - Ну что ты, что ты… - сказал Шурик, помогая Валентине просунуть руки в лямки. - У меня ведь тяжелый. Справишься?
        - Не твоя забота, - ответила Валентина и первой двинулась в лес.
        Ни ребята, ни Лжедмитриевна больше ничего Шурику не сказали. Ему было стыдно. Немного. Но зато стало намного легче. Он понимал, что этого ему не простят. Но это будет потом. А легче стало сейчас. Но поскольку мыслями Шурика управлял желудок, а это не то место, где помещается совесть у человека, то не будем судить его слишком строго. Просто запомним, что его опасно брать в любые походы. Даже на сбор металлолома опасно брать Шурика.
        «Как же они его проглядели, когда готовились? - подумал Алексей Палыч. - Впрочем, ничего удивительного. Из моих учеников многие живут двумя, даже тремя жизнями; имеют три лица соответственно: одно для дома, другое для школы, третье для приятелей».
        После короткого отдыха идти стало ничуть не легче, даже тяжелее.
        Жалкими крохами желудок обмануть не удалось, наоборот, они только разбудили его. Алексей Палыч чувствовал себя так, будто из него вынули все внутренности, оставили только скелет и кожу; кожу - для того чтобы она ощущала холод мокрой одежды, скелет - для поддержания шеста, на котором висел груз.
        И еще раз подивился Алексей Палыч ребятам, которые не жаловались и не ныли, а шли вперед и даже надеялись продолжить поход.
        - Ты очень устал? - спросил Алексей Палыч.
        - Так себе, - ответил Борис. - Вы-то, наверное, сильней устали…
        - Почему?
        - Ну… - сказал Борис, - так просто…
        - Между прочим, в школе я иногда уставал больше. Ты знаешь, нервная нагрузка…
        Алексей Палыч не успел объяснить своему ученику, что от нервного напряжения часто устают больше, чем от самого тяжелого физического труда: он споткнулся. На этот раз Борис не смеялся. Он помог Алексею Палычу подняться, подал ему конец шеста.
        - Черт знает что! - сказал Алексей Палыч. - Ты понимаешь, мне почему-то кажется, что ходить по лесу в очках просто смешно.
        Борис промолчал. Мокрый, взъерошенный Алексей Палыч был совсем не похож на того учителя, которого он знал раньше. Этот выглядел похуже, но был почему-то ближе.
        - Ты знаешь, - заговорил Алексей Палыч, когда они двинулись дальше, - вместо очков теперь стали делать контактные линзы. Они пристраиваются на глазное яблоко и…
        Тут Алексей Палыч снова споткнулся, но на этот раз удержался на ногах.
        - Вы лучше поменьше разговаривайте, - посоветовал Борис. - От этого только больше устанете.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился Алексей Палыч.
        Первым бутылку заметил шедший впереди Шурик. Она стояла возле камня, и это был несомненный признак обитаемости здешнего мира. Бутылка была без наклейки, возраст ее определению не поддавался. Призвали на консультацию Алексея Палыча, но тот только пожал плечами.
        - Стекло практически сохраняется вечно. Ее могли оставить и сто лет назад.
        - Сто лет не могли, - возразил Шурик. - Это бутылка из-под воды, а раньше были не такие бутылки.
        - Ты-то откуда знаешь? - спросил Гена.
        - У меня отец жутко минеральную воду любит. А я посуду сдаю…
        - Молодец, - сказал Стасик. - Ну а теперь вот что: потрепались и хватит - бери свой рюкзак.
        - Да я ему не отдам, - сказала Валентина.
        - Ну, тогда - у Марины.
        - И я не отдам.
        - Девочки, - сказал Стасик, - дело не в рюкзаке, а в воспитании человека. Если он сам не понимает…
        Но никто так и не согласился уступить Шурику свою ношу. Шурик понимал, что как раз в этом и заключалось само наказание. Надо было бы ему извиниться, и его бы простили. Можно было даже соврать, что он пошутил, а теперь видит, что шутка слегка затянулась. Но он ничего такого не сделал, и с этого момента Шурик исчез, испарился как личность и превратился в балласт не только для группы, но даже для весьма покладистого Алексея Палыча.
        Бутылка сделала свое дело: не более чем через час группа вышла на лесную дорогу. По виду ее нельзя было сказать, что ею часто пользовались: в еле заметных колеях она заросла травой, между колеями успели вырасти скороспелые ольховые побеги; кое-где дорогу перечеркивали рухнувшие деревья - она была непроезжей не только для автомобиля, но даже и для телеги.
        Но это уже не имело значения, ибо дороги, подобно рекам, имеют привычку впадать одна в другую и в конце концов приводят к людям.
        Осталось решить, направо идти или налево. Поскольку в группе не было ни одного левши, разногласий не обнаружилось, и повернули направо.
        Шурик заявил, что он пойдет вперед, на разведку. Никто и никак на это не отозвался. Все понимали, что начинается легкое повиливание хвостом, но вилять уже было поздно.
        Идти по дороге было значительно легче. И вообще, с бутылки пошла полоса удач: сама бутылка, дорога, а теперь еще и низкие грязные облака приподнялись над лесом, и в редких разрывах стало проглядывать солнце. Веник тоже почувствовал перемену обстановки и настроения. Словно зная, что ребята теперь никуда не свернут, он убежал далеко вперед. Он, единственный, не презрел Шурика и помахал ему хвостом, пробегая мимо.
        Ребята шли час и другой, но дорога не менялась; иногда она спускалась в ложбинки, к небольшим ручьям, через которые были перекинуты сгнившие кладки, иногда поднималась на небольшие пригорки, но по-прежнему кругом стоял сплошной лес.
        В лесу не было человеческого духа. Ничего не попадалось такого, чего человек никогда не швырнет на пол своей комнаты, но охотно бросает в лесу: бутылки, консервные банки, бумагу, пачки из-под папирос или сигарет. Чистый лес, конечно, видеть приятно, само по себе это прекрасно, но у Алексея Палыча начали возникать некоторые сомнения: если поблизости живут люди, то какие-то следы в лесу они оставят.
        Сомнения Алексея Палыча были тут же развеяны воплями Шурика. Он мчался навстречу группе и радостно орал:
        - Деревня!.. Деревня!..
        Веник тоже прискакал за ним вслед. И у него был возбужденный и радостный вид. Он лаял, подпрыгивал и пытался лизнуть руку Валентины. Валентина подставила ему щеку, которую Веник с наслаждением облизал. На Шурика она, как, впрочем, и остальные, внимания не обратила. Не удалось Шурику спекульнуть на хорошей новости. Все прекрасно понимали, что если впереди деревня, то Шурик тут ни при чем, к ней выйдут и без его помощи.
        Лес впереди посветлел, начал редеть. Ребята вышли на открытое место и километрах в полутора увидели деревню. Она расположилась на взгорке, были хорошо видны дома и сараи, стоявшие вольготно, не впритык друг к другу. Дорога, заросшая травой, подорожником, одуванчиками, вела прямо к деревне.
        Алексей Палыч надел очки и сразу разглядел, что с одного конца к деревне подходят столбы связи. «Как минимум - телефон», - с удовлетворением подумал он.
        - Побегу занимать очередь в магазин? - спросил Шурик.
        Очень уж хотелось ему хоть чем-то быть полезным для ребят. Но группа уже отринула его окончательно.
        - Займи лучше на автобус, - посоветовал Стасик. - Для себя лично.
        - Может быть, не ходить всем, а послать только за продуктами? - предложила Валентина.
        - Нет, нет, - поспешно вмешался Алексей Палыч. - Деревня небольшая, в ней может и не быть магазина. Придется покупать у местных жителей, а это гораздо сложнее. Потом, знаешь, как бывает в деревенских лавках, придешь, а продавщица ушла корову доить или на свадьбу. Нет, пойдем вместе.
        Алексей Палыч взглянул на Лжедмитриевну. Вот сейчас-то и нужна была ее поддержка. Если, конечно, не наврала она ночью, что решила прекратить поход.
        - Идем все, - сказала Лжедмитриевна.
        Очевидно, Бюро прогнозов выполнило свою дождевую норму и теперь снова выпустило солнце на небо. Низкие серые облака сменились мощными кучевыми. Небо стало высоким и синим. Сверху лилось тепло. Мокрая одежда нагрелась и парила.
        Деревушка была небольшая - домов пятнадцать. В ней и в самом деле могло не оказаться магазина. Но в какой русской деревне не найдется молока и картошки для усталых и голодных прохожих?
        Первым неладное почуял Веник. Из головы цепочки он перешел в хвост и понуро плелся сзади.
        Мысленно Алексей Палыч был в деревне уже пятый день и потому неладное он почувствовал вскоре после Веника. Некоторое время ему удавалось кое-как себя уговаривать: не слышно петухов - нечего им орать в середине дня; не мычат коровы - пасутся они сейчас где-то в стороне; не слышно людских голосов - работают люди в поле…
        Но уже не доходя до деревни нескольких сотен метров все стало ясно.
        Заросшая травой дорога перешла в заросшую травой улицу.
        Группа медленно брела по центральной и единственной улице. По бокам ее стояли столбы с оборванными проводами. Повалившиеся палисады догнивали перед безглазыми домами. Кое-где в оконных переплетах поблескивали осколки стекол. Крыши домов поросли мхом ядовито-зеленого цвета или обрушились. Бревна, из которых были сложены срубы, посерели, растрескались по торцам. Некоторые дома сильно покосились. А всякие сараюшки и пристройки для скота завалились, наверное, уже давно.
        Лет уже пятнадцать, пожалуй, как бросили эту деревню.
        А вот магазин здесь все же имелся.
        Один из домов был когда-то наполовину жилым. Над второй половиной висела жестяная вывеска в деревянной рамочке. Краской, бывшей когда-то синей, на ней кривоватыми буквами выведено «ПРОДМАГ» и нарисована не то ромашка, не то шестеренка.
        Дверь «продмага» вывалилась наружу.
        Алексей Палыч обратил внимание на то, что именно у этого дома заканчивалась линия столбов. Положив свой шест на землю, он подошел к дому и попробовал пальцем бревно сруба. Палец ушел в гнилое дерево, как в торф. Покачав головой, Алексей Палыч осторожно наступил на дверь. Она выдержала, не провалилась. Пол кряхтел, но тоже выдержал. Лучше всего в помещении сохранились пустые полки, на которых когда-то хранились продукты. В приличном состоянии был и прилавок. Что надеялся тут найти Алексей Палыч? Ничего. Просто хотел убедиться, что полоса везенья кончилась, а робкий огонек надежды был затушен чьим-то могучим дуновением.
        И все же он нашел то, к чему так давно стремился.
        Словно в насмешку, на стене помещения висел телефонный аппарат. Он и выглядел даже довольно прилично, будто кто-то специально посещал эту деревню, ухаживал за аппаратом, протирал его для того только, чтобы поиздеваться над Алексеем Палычем.
        Алексею Палычу так хотелось, чтобы телефон зазвонил, что если бы это случилось, несмотря на оборванные провода, он бы поверил. Но у телефона и трубки не было.
        Алексей Палыч вышел на улицу. Ребята, скинув рюкзаки, сидели прямо на дороге. Во взглядах их было ожидание, словно Алексей Палыч мог вынести из лавки какие-то новости.
        - Переселились уже давно, - сказал Алексей Палыч. - Переехали, наверное, на центральную усадьбу, в новые дома. Никто не хочет теперь жить без газа, без электричества. Конечно, в домах что-то осталось, но, сами понимаете, ничего съедобного. Может быть, в огородах сохранилась картошка… Хотя вряд ли: за такой срок она давно выродилась.
        - Я сбегаю посмотрю, - поспешно отозвался Шурик.
        Алексей Палыч не был уверен в том, сумеет ли Шурик отличить картофельную ботву от прочей зелени, и хотел сходить сам, но тут же вспомнил, что сейчас всего лишь начало июня.
        - Не надо, - сказал он. - Я забыл, что в это время никакой картошки еще не может быть. Давайте думать, что делать дальше.
        - Идти, - сказал Стасик.
        - Куда? Опять на север?
        - Нужно искать дорогу, - сказал Гена. - Люди тут жили? Продукты им привозили? Сами они куда-то ездили? Должна быть еще дорога.
        - Точно, - сказал Стасик. - Они же отсюда по дороге ехали, а не по воздуху. Надо обойти деревню кругом.
        Шурик опять заегозил, стал доказывать, что на разведку лучше всего послать его. Видно, калорий в нем оставалось еще немало. Но услуги его отвергли.
        - Ты вышел из доверия, - сказал Стасик. - Если бы здесь ходил автобус, тебя бы отправили домой. Гена, пойдем сходим.
        Стасик и Гена ушли. Вернулись они через полчаса.
        - Другой дороги нет, - сообщил Стасик.
        - Надо было идти не направо, а налево, - сказал догадливый Шурик.
        - Я всегда говорил, что ты умница, - мрачно сказал Стасик. - Что будем делать, Елена Дмитриевна?
        - Кто плохо себя чувствует? Кто не может идти? - спросила Лжедмитриевна.
        Никто не отозвался.
        - Очень жаль, но ничего другого нам не остается: придется вернуться и двигаться в другую сторону.
        Где-то вдалеке возник и стал неторопливо приближаться басовитый гул.
        - Ура! - заорал Шурик. - Трактор!
        - Вертолет, - сказал Борис.
        Вдали над горизонтом возникла черная точка. Она неспешно приближалась, увеличивалась в размерах; уже видно было зеленое брюхо с иллюминаторами, слышен прерывистый, тарахтящий выхлоп двигателя.
        Ребята повскакали на ноги.
        Они размахивали руками, срывали с себя штормовки и крутили их над головами, кричали.
        С вертолета их, конечно, заметили. Но то ли летчик оказался не слишком догадлив, то ли подумал, что его так приветствуют, хотя в наши времена вертолетам не удивляются даже младенцы…
        Вертолет пролетел над дальней околицей и невозмутимо стал удаляться.
        - Дурак! - с обидой сказал Шурик.
        Понурые ребята стали молча собираться в обратный путь.
        Идти той же дорогой было противно, скучно и намного тяжелее, чем раньше. Теперь ребята несли не только свои рюкзаки, но и еще груз какой-то безнадежности. Они спускались в те же ложбины, поднимались на те же взгорки, и было ощущение, что они идут не то по кольцу, не то по бесконечной дороге.
        Прошло уже больше суток с тех пор, как ребята нормально поели. Сидя на стуле, можно, конечно, голодать и месяц. Сколько можно голодать с рюкзаками за спиной, никто не знал. Не знал этого и Алексей Палыч, который начал подумывать, что Лжедмитриевна выбрала не лучший способ прекращения похода.
        От того места, где вышли на дорогу, путь до деревни занял часа два. Обратный путь растянулся уже на три. Наконец появились знакомые две сухие сосны, лежащие поперек дороги крест-накрест. Это означало, что вернулись к исходной точке, что потеряно пять часов и, главное, - много сил потрачено напрасно.
        Лжедмитриевна, шедшая впереди, остановилась, сбросила рюкзак.
        - Полчаса отдых, - сказала она.
        - А может, не будем отдыхать? - спросил Стасик. - В деревне отдохнули, так потом еще хуже стало.
        - Все так думают?
        - Все, - сказал Шурик. - Идти так идти.
        - Одну только минутку, - попросил Стасик.
        Он скинул рюкзак, направился к Чижику и прошептал что-то ему на ухо. Чижик согласно кивнул и тоже снял рюкзак. Затем они подошли к Валентине и, как она ни брыкалась, отняли у нее рюкзак. Потом с двух сторон подступили к Шурику.
        - Руки… - сказал Стасик.
        Шурик не сопротивлялся. Он послушно развел руки, и рюкзак оказался на его спине.
        Получив пинок сзади, Шурик невольно сделал шаг вперед.
        - Иди и не останавливайся, - сказал Стасик. - Еще один фокус и повесим на первой сосне.
        - Ты еще у меня получишь, - не слишком уверенно сказал Шурик.
        - Договорились, - согласился Стасик. - А сейчас иди и не падай. Если упадешь - пристрелим, чтобы не путался под ногами.
        И снова потянулась заброшенная лесная дорога, снова приходилось перелезать через упавшие деревья и отмахиваться от комаров, которые после дождя сильно взбодрились.
        Теперь впереди шел Шурик. Словно постоянно ожидая пинка сзади, он ускорял шаги, и угнаться за ним было не просто. Вскоре он ушел вперед и скрылся из виду.
        Алексей Палыч начал всерьез беспокоиться. Еще одна ночевка в лесу и, значит, еще одни голодные сутки могут оказаться не под силу ребятам. Да и для чего же он здесь? Ведь и пошел он для того, чтобы сделать что-то в минуту тяжкую. Сейчас эта минута настала, а он безвольно влачится сзади и ничего не предпринимает.
        Алексей Палыч попросил Валентину подменить его у шеста и догнал Лжедмитриевну.
        - Мне кажется, - сказал он, - надо действовать решительнее. Если мы к вечеру не выйдем на нормальную дорогу или в поселок, то кому-то надо идти за помощью.
        - Я уже об этом думала. Но не к вечеру. Ребята сильно устали. Я наметила срок - два часа. Потом вы останетесь, а я пойду по дороге.
        - Пойду я, - сказал Алексей Палыч.
        - Но я выносливей и хожу быстрее вас.
        - А я лучше сумею объясниться с людьми.
        - Согласна. Правда, есть еще выход - оставить все и идти налегке.
        - Это половина выхода. Мы не знаем, сколько еще будет тянуться эта дорога…
        Да, они не знали. Но скоро узнали. Минут через сорок дорога кончилась у опушки и пересеклась с нешироким проселком.
        У обочины, оперевшись спиной на рюкзак, сидел Шурик и вертел головой то вправо, то влево, надеясь увидеть что-нибудь на дороге. Она была проезжей, но не очень накатанной. Видно было, что пользовались ею не слишком активно.
        Ребята, скинув рюкзаки, попадали на траву. Как-то само собой выходило, что идти больше никуда не нужно, а следует ждать. Тем более что опять предстоял выбор: направо или налево, но ошибаться больше никому не хотелось.
        - Пошли бы тогда налево, давно бы уже здесь были, - заметил Шурик, обращаясь к кучевым облакам.
        Никто ему не ответил: это было ясно и так.
        Через несколько минут ребята, разморенные солнцем, уже спали. Уснул и Борис, положив голову на свой тюфячок. Алексей Палыч и Лжедмитриевна остались караулить.
        - Вы не раздумали закончить поход? - спросил Алексей Палыч.
        - Нет, - сказала Лжедмитриевна. - Я все решила еще вчера.
        - А если они захотят купить продукты и вернуться? Пока еще потеряны только сутки…
        - Это может случиться. Я еще не знаю, как их уговорить.
        - Прикажите.
        - Нелогично. И трудно придумать причину.
        - Скажите, что нет денег.
        - Деньги у Стасика, он знает, что денег достаточно. Я надеюсь на вас, Алексей Палыч. Постарайтесь что-то придумать. Я тоже буду думать, но такой вариант не планировался, я к нему не подготовлена.
        - А если бы меня с вами не было?
        - Тогда и рюкзак бы не утонул…
        - Как это понимать? - с удивлением спросил Алексей Палыч. - Опять я во всем виноват? Или я снова чего-то не понимаю?
        - Алексей Палыч, - Лжедмитриевна улыбнулась на сей раз совершенно ясно, но улыбка вышла виноватой, - не донимайте меня вопросами. Мне и так нелегко: я даже не знаю, что со мной сделают.
        - А вот об этом вы начнете думать, когда ребята будут накормлены, - строго сказал Алексей Палыч.
        - «Сначала думай о товарище, а потом о себе»? - спросила Лжедмитриевна. - Это я уже поняла, это ценная информация.
        Откуда-то издали донесся тарахтящий звук.
        - Вертолет? - спросила Лжедмитриевна.
        - Трактор, - сонным голосом отозвался Борис.
        Алексей Палыч поднялся и вышел на дорогу. С дальнего пригорка, отчаянно пыля, спускался колесный трактор с прицепом. Когда он подошел ближе, Алексей Палыч своим тощим телом преградил ему путь. Трактор остановился. Из кабины высунулся парень в вылинявшей армейской фуражке.
        - Далеко до деревни? - крикнул Алексей Палыч.
        Парень зашлепал губами, но за грохотом мотора Алексей Палыч ничего не расслышал.
        - До деревни!.. - заорал Алексей Палыч.
        Скользнув взглядом по ребятам, разлегшимся на обочине, тракторист заглушил мотор.
        - Привет, дядя, - сказал он. - Чего нужно?
        - Далеко до деревни?
        - Это до какой?
        - До самой ближней.
        - А тебе зачем?
        - Да вот… заблудились…
        - А вы откуда?
        - Из Города.
        Парень присвистнул и с сомнением оглядел мятый, порванный пиджак Алексея Палыча, почти недельную щетину на подбородке.
        - Деревни, дядя, у нас тут нет. У нас отделение совхоза. Километров двадцать отсюда.
        - Подвезите нас.
        - Не могу.
        - Я заплачу, - поспешно сказал Алексей Палыч.
        - Дело не в заплачу. Ты видишь - полный кузов комбикорма. Куда я его дену?
        - А машины здесь часто ходят?
        - Не так чтобы… Да их тоже порожняком не гоняют, вы уж лучше на своих двоих.
        - Дети очень устали. Кроме того, они голодают уже… двое суток. Им просто не дойти. Должны же вы понять… У вас, наверное, есть дети.
        - Еще не обзавелся, - усмехнулся тракторист. - Но детей я уважаю. Только сам видишь - кузов под завязку.
        - Тогда подвезите меня до поселка.
        - Это можно, - согласился тракторист. - Залезай.
        Едва Алексей Палыч забрался на подножку, как почувствовал, что его дергают за штанину.
        - Привезите продуктов, Алексей Палыч, - попросила неугомонная Валентина. - Мы здесь подождем. Стасик!
        Протирая сонные глаза, подошел Стасик.
        - Дай Алексею Палычу денег на продукты.
        Алексей Палыч встретился взглядом с Лжедмитриевной. Она еле заметно кивнула. Он не понял - согласна она продолжать поход или просто хочет отобрать деньги. Но это не имело значения. Алексей Палыч уже знал, что сделает. Он взял у Стасика пакет и уселся в кабине.
        - Только никуда не уходите! - крикнул он ребятам. - Поехали, - сказал он трактористу.
        - Поехали… - проворчал тракторист. - Это тебе не «Жигуль».
        Он слез, шнуром запустил пускач, залез в кабину, завел мотор, и группа скрылась в облаках пыли.
        Алексей Палыч - герой и предатель
        В кабине трактора было шумно, как в кабине трактора. Разговаривать нормально невозможно, приходилось кричать.
        - Вы сможете съездить за ребятами? - крикнул Алексей Палыч.
        Парень помотал головой.
        - А кто сможет?
        - Спроси у заведующего!
        - Где он находится?
        Парень пожал плечами. Алексей Палыч понял, что соревноваться с мотором бессмысленно, и умолк.
        Показались дома поселка, - несомненно, жилые: одноэтажные имели ухоженный вид; присутствие людей в двух четырехэтажных домах выдавали простыни, рубашки и прочее белье, развешанное на балконах. Впрочем, на улицах сейчас никого не было, кроме ребятишек.
        Проехали мимо одноэтажного кирпичного здания, разделенного вывесками на две половины - «Магазин» и «Столовая». Дверь магазина была перечеркнута железной полосой, замкнутой на замок; дверь столовой оказалась открытой. Первое обстоятельство очень понравилось Алексею Палычу, а в сочетании со вторым пока все складывалось прекрасно.
        Парень приостановил трактор возле небольшого домика.
        - Спроси в конторе, папаша. Может, он там.
        - Спасибо, - сказал Алексей Палыч. - Я что-нибудь должен?
        Парень засмеялся. Видно, современный обычай брать деньги за мелкие услуги еще не докатился до этих краев. А может быть, учитывая плачевный вид Алексея Палыча, сработал старинный принцип «с нищих не берем».
        Алексей Палыч поднялся на три ступеньки и вошел в помещение конторы. В первой комнате за сдвинутыми столами сидели друг против друга две женщины и проигрывали на счетах обычную бухгалтерскую мелодию.
        - Мне бы заведующего… - робко сказал Алексей Палыч, сознавая убожество своего внешнего вида.
        Внешний вид был оценен как положено.
        - Сезонников не берем, - сказала одна из женщин.
        - Да я не сезонник… - начал было тянуть Алексей Палыч и тут же рассердился на себя. - Группа туристов попала в тяжелое положение, - сообщил он суровым тоном. - Нужно оказать им помощь.
        - А при чем тут мы? - спросила вторая женщина и откинула одну костяшку на счетах.
        - Здесь все при чем, все люди… - туманно, но достаточно грозно заявил Алексей Палыч. - Там дети!
        Первая женщина вздохнула и тоже откинула костяшку на своих счетах.
        - У меня их трое. Там он, - указала она на дверь во вторую комнату. - Только если вы насчет работы…
        Алексей Палыч постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа.
        Заведующий сидел за столом и вписывал что-то в разграфленный на клеточки лист бумаги. Был он чем-то похож на того директора школы, которому Алексей Палыч пытался рассказать правду. На сей раз Алексей Палыч в откровенности лезть не собирался. Но даже если все пойдет гладко, кое-что объяснить будет трудно.
        - Здравствуйте, - сказал Алексей Палыч. - Не обращайте внимания на мой внешний вид, я прямо из леса.
        - Да, - согласился заведующий, - видик у вас - будто корова жевала. Кто же вы будете?
        - Я учитель, - сообщил Алексей Палыч. - Вот мои документы.
        От паспорта заведующий не отказался. Он просмотрел его очень внимательно.
        - Далековато вы забрели от Кулеминска…
        - Мы шли не из Кулеминска. У нас, понимаете, туристский поход. Теперь мы попали в тяжелое положение. Нужна помощь.
        - А при чем тут я?
        - Там дети… - сказал Алексей Палыч. - Семь человек детей и двое взрослых, считая меня. Все без пищи уже около двух суток.
        - Какая вам нужна от меня помощь?
        - Необходимо доставить их сюда, накормить. Дальше посмотрим…
        - Где вы их оставили?
        - Там знаете… такая лесная дорога… Сначала мы повернули направо, попали в заброшенную деревню, потом вернулись, вышли на проселок. Там они сейчас ждут.
        - Ясно, - сказал заведующий, - вы вышли на Калинковский хутор. Поверни вы налево - через полчаса были бы на дороге. Разве у вас не было карты?
        - Потерялась.
        - А продукты тоже потерялись?
        - Утонули при переправе.
        - Странно. Целый мешок несчастий. Вы - начальник?
        - Не совсем. Я как бы сопровождающий…
        - Как бы… - задумчиво сказал заведующий. - Я вот думаю, что мне вас доставить не на чем. У меня всего три бортовых машины, и все в разгоне. Вернутся поздно.
        - А нельзя ли на тракторе, с которым я приехал? У него большой прицеп.
        - На тракторе… - заведующий поднял телефонную трубку. - Дай мне ферму. Але, у вас там Семен разгрузился? Как разгрузится, пускай подъедет к конторе.
        Заведующий положил трубку и пришлепнул ладонью по столу.
        - Все. Посмотрим на ваших детей, какие они из себя. Деньги имеются?
        - Да, - сказал Алексей Палыч и похлопал себя по карману, где лежал плотный конверт.
        - Очень хорошо. Столовая работает до девятнадцати, магазин откроется в шестнадцать часов.
        И вот теперь начиналась самая трудная часть разговора.
        - Лучше бы он совсем не открывался, - вздохнул Алексей Палыч.
        - В каком смысле? - удивился заведующий.
        И тут Алексей Палыч ступил на тропу недомолвок и мелких уверток. Он понимал, что на фоне жеваного пиджака, помятой внешности и порванной кое-где одежды все его доводы будут выглядеть одинаково несолидно - будет ли он говорить правду или устраивать слалом на трассе извилистой лжи. Он просто надеялся, что заведующий поверит без особых доказательств, и выпалил сразу самое главное:
        - Нам необходимо вернуться в Город.
        - На здоровье, - сказал заведующий. - Завтра в десять утра пойдет автобус. До электрички километров сорок. Завтра будете в Городе.
        - Ребята не захотят возвращаться. Они, скорее всего, решат закупить продукты и продолжать поход.
        - Опять же - на здоровье. Закупайте и продолжайте.
        - Этого делать нельзя, - сказал Алексей Палыч. - Понимаете, в группе с самого начала все шло как-то не так. То спички пропали, то мазь от комаров, то карта. Наконец - продукты. Поход не сложился, как говорят. В группе начались конфликты, трения. При такой обстановке идти дальше нельзя…
        - Так не идите, пускай командир даст распоряжение вернуться.
        - Это не так просто, - сказал Алексей Палыч. - Решение надо как-то мотивировать. А мои соображения - это только мои соображения. Кроме того, руководитель не я, а другая девушка… - сказал Алексей Палыч и не сразу понял, отчего это вдруг заведующий расплылся в улыбке.
        - Пускай другая девушка и прикажет, - весело сказал заведующий.
        - У нее тоже мало оснований.
        - Ну знаете, в ваших основаниях мне не разобраться. Вы что-то не договариваете?
        - Не договариваю, - честно сказал Алексей Палыч. - Но я просто прошу вас мне поверить, как учителю… Группу нельзя пускать дальше.
        - Но я-то что могу сделать?
        - Вы можете приказать не открывать магазин. Поедим в столовой.
        - Приказать… - усмехнулся заведующий. - Могу сказать Клавке, чтобы не выходила. Она только рада будет. Вам это поможет?
        - Очень. Но это не главное. Нужно получить какое-то сообщение из Города, что-то вроде приказа возвращаться.
        - В Город вы позвонить не можете. У нас местная линия.
        - Я не собираюсь звонить, - заявил Алексей Палыч. - Если уж у нас с вами пошел честный разговор, то никто такого сообщения из Города послать не может: там совершенно не знают обстановки. Это сообщение я напишу сам…
        - Ясно, - сказал заведующий. - Липовая телефонограмма. Я в этом участвовать не буду. Завтра же об этом будет известно по всему району. Допустим даже, что я вам верю, но вы уезжаете, а я остаюсь. И мне с этими людьми работать.
        - Я вас не прошу ничего сообщать или подтверждать. Скорее всего, никто, кроме ребят, об этом не узнает. Я прошу вас молчать, если при вас зайдет разговор.
        - Да врите сколько хотите, - сказал заведующий и оглядел Алексея Палыча, словно видел его впервые. - Слушайте, а вы на самом деле учитель? В паспорте ведь этого не написано…
        - Мне трудно вам доказать. После всего сказанного честному слову вы можете и не поверить…
        - Могу, - согласился заведующий. - А вот в кулеминской школе уборщицу как зовут?
        - Ефросинья Дмитриевна! - с торжеством выпалил Алексей Палыч.
        - Верно! - обрадовался заведующий. - Она родом с Калинковского хутора. А директор школы у вас кто?
        - Брыкин Илья Иванович.
        - Куда же Костомаров делся?
        - Ушел на пенсию.
        - Тоже верно, - сказал заведующий и подмигнул Алексею Палычу. - А ты говоришь - не написано…
        Под окном, грохоча, остановился знакомый трактор с прицепом. Заведующий поднялся из-за стола и вышел на улицу. Алексей Палыч, приосанясь, прошел мимо бухгалтерш, но не удостоился даже поднятия головы ни той, ни другой.
        - Как ты его уговорил, батя? - прокричал тракторист, когда Алексей Палыч уселся справа от него.
        - Дети! - крикнул Алексей Палыч.
        - Точно, - согласился парень. - Даже дорожный знак есть такой. Ты не думай, что я жлоб какой. Без разрешения не имею права.
        На этот раз ребята не спали. Завидев трактор еще издали, они стали подниматься и подтаскивать рюкзаки поближе к дороге.
        Тракторист развернулся и, не глуша двигатель, крикнул:
        - Вали все в прицеп! На борта не садиться!
        Перевалив рюкзаки в кузов, ребята забрались и уселись прямо на дне прицепа. Там еще оставалось достаточно комбикорма, и влажная одежда быстро набрала серо-коричневой пыли. Из солидарности, не желая выделяться, Алексей Палыч тоже залез в прицеп. Комбикорм не украсил и его. Но грязновато-истощенная оболочка учителя сохраняла в себе прежний ум. Подпрыгивая на досках днища, Алексей Палыч напряженно думал. Что-то не нравилось ему в этой липовой телефонограмме, как-то неубедительно все выглядело. Кто и с какой стати должен ее сюда прислать?
        Прицеп подпрыгнул. Алексей Палыч оторвался от днища, повисел в воздухе, приземлился на пятую точку и - придумал! Все было просто, логично, неоспоримо и абсолютно однозначно. Не сваливая на какое-то неизвестное ему городское начальство - он даже не знал, как зовут директора школы, - Алексей Палыч решил принять удар на себя. Каковы будут последствия для него лично, он не загадывал. Кроме того, ему было заранее стыдно. Но это придется пережить.
        Итак, Лжедмитриевна, если не врет, сделала половину дела. Он доведет его до конца. Тракторист подвез ребят прямо к столовой. Пока выгружали рюкзаки и выгружались сами, подошел заведующий. Он постоял, посмотрел и направился к Алексею Палычу.
        - Это и есть ваши голодающие?
        - Они самые. Огромное вам спасибо. Я не знаю, дошли бы они сами…
        - Дошли бы, - сказал заведующий. - Хотя видик у них тоже не очень. Можно было, конечно, оставить груз… Или - солдат оружия не бросает?
        - Вроде того… - согласился Алексей Палыч.
        - Магазин сегодня не откроется. Но вот завтра - не знаю как быть.
        - Ничего не нужно, - поспешно сказал Алексей Палыч. - И никаких телефонограмм. Я нашел другой выход.
        - Ну и прекрасно. Ночевать здесь будете, наверное? У нас тут что-то вроде общежития… так… времянка - строители жили. Вон там, возле водонапорной башни, видите? Ночуйте, там не заперто. Я скажу, чтобы вам к вечеру молока поднесли. Ведра хватит?
        - Большое спасибо. Но может, не стоит?
        - Спасибо скажете, когда попьете. Вернетесь в Кулеминск - привет Ефросинье. Идите подкрепляйтесь. Вещи можете оставить здесь: у нас не только у чужих, у своих не воруют.
        Заведующий сел в кабину трактора и укатил в неизвестном направлении.
        Лжедмитриевна и ребята стояли у двери столовой и ждали Алексея Палыча. Один лишь Шурик убежал «занимать места», хотя в столовой было совершенно пусто.
        Когда вошли в помещение, оказалось, что довольно пусто и в меню: нечто красноватое под именем «борщ», кругловато-сплюснутое под названием «зразы» и кисель праздничного красного цвета.
        Шурик первым оказался у раздачи.
        - Половинку? - привычно спросила девушка-раздатчица.
        - Два полных.
        Девушка поболтала в котле черпаком, налила две тарелки и плеснула в них по восемь молекул сметаны.
        - Зразы с рожками? с гречей?
        - С рожками и с гречей! - сказал Шурик.
        Шурик отнес два полных обеда на стол, вернулся за хлебом и киселем. Он уселся и начал есть первым. Это была его очередная ошибка. Больше за стол к нему никто не подсел.
        Алексей Палыч думал, что ребята набросятся на еду жадно, и даже хотел их предупредить, чтобы они не брали помногу для первого раза. Но ребята слишком переутомились и переголодали. У них было уже то состояние, когда чувство голода притупляется, оно придет позже. Сейчас же они довольно лениво съели по одному первому, а два вторых кое-кто не доел. Алексей Палыч и Лжедмитриевна удовлетворились нормальными обедами.
        - А Венику? - сказала Валентина. - Алексей Палыч, можно я возьму для него два вторых?
        - Это собаке, что ли? - спросила раздатчица. - Вот у нас объедков ведро полное. Бери. Или он у вас объедки не ест? У нас к бригадиру брат приезжал с собакой - дог называется. Так он ей какао варил…
        - Наша все ест, - гордо сказала Валентина.
        Веник, лежавший у открытой двери, все слышал и понимал. Неизвестно, в каком обществе он воспитывался, но у него, видно, врожденная деликатность. Когда Валентина вынесла и вывалила ему груду объедков, он не набросился и не закопался в этой куче, а стал ходить вокруг и выбирать что повкуснее. Время от времени он обводил взглядом окрестность и ворчал в пространство. Помаленьку в дело пошло и то, что похуже. Груда не быстро, но неуклонно уменьшалась.
        Существуют в природе животные, которые могут вместить в себя больший объем, чем их собственный. Змеи, например. Возможно, в Венике текли капли змеиной крови: груда все таяла, пока не растаяла до нуля. Веник слегка раздулся, но не настолько, чтобы вместить в себя всю еду. Если бы сейчас каким-то образом разделить Веника и съеденные продукты, то не получилось бы по объему прежней груды и прежнего Веника. Таким образом выходило, что закон сохранения вещества в системе «Веник - еда» не действует, и, будь у Алексея Палыча поменьше забот, как физик он обратил бы на это внимание.
        Алексей Палыч подошел к девушке и расплатился за всех.
        - Туристы? - спросила девушка.
        - Да вот идем… - ответил Алексей Палыч неопределенно.
        - Напишите нам в жалобную книгу.
        - У нас нет жалоб! - удивился Алексей Палыч.
        - А вы благодарность напишите. Нам все приезжие пишут. Вот, посмотрите.
        Девушка подала ему тетрадь, и Алексей Палыч скользнул взглядом по первой странице. Записи были неумолимо хвалебными:
        «Ели очень вкусные зразы. Спасибо».
        «Борщ очень понравился. Спасибо повару т. Мелентьевой».
        «Очень хорошо приготовлены зразы. Вкусно и питательно. Спасибо».
        «Борщ и кисель приготовлены хорошо».
        Заглянув на последнюю из заполненных страниц, Алексей Палыч обнаружил там те же зразо-кисельные аплодисменты и, не мудрствуя, написал:
        «Борщ, зразы и кисель очень понравились. Спасибо товарищам».
        - Что будем делать, Алексей Палыч? - спросил Стасик.
        Кажется, управление группой постепенно переходило к Алексею Палычу. Он знал, что это не надолго - до утра, не более.
        - Очевидно, мы здесь заночуем? - сказал Алексей Палыч. - Вы согласны, Елена Дмитриевна?
        Лжедмитриевна, ничего еще не знавшая о планах Алексея Палыча, тем не менее согласилась довольно охотно.
        - Разумеется. Сегодня мы никуда не можем идти.
        - Нам предоставили дом для ночлега, - сообщил Алексей Палыч. - Идемте, я знаю, где он.
        - А когда в магазин? - спросила Валентина.
        - Он сегодня закрыт. Откроется завтра.
        - А автобус сюда ходит? - спросил Стасик.
        - Будет завтра в десять утра.
        - Нам бы этого придурка отправить… - Стасик кивнул на Шурика.
        - Это я не знаю, - сказал Алексей Палыч. - Это решайте сами. Но все равно - завтра. Пойдемте.
        Было уже часов около шести вечера, когда подошли к бараку-времянке. Внутри на дощатом щелястом полу стояло штук двадцать кроватей с сетками. Возле каждой кровати расположилась тумбочка. Где откопал завхоз эти тумбочки, Алексей Палыч понять не мог. Не иначе, в его распоряжении имелась машина времени, ибо за такими тумбочками нужно было посылать в начало нашего века. Но на некоторых кроватях сохранились матрацы, у ребят имелись спальники, и устроиться можно было почти как дома. Правда, не ради таких ночлегов уходили они в поход, но тут уж ничего не поделаешь. Денек можно и потерпеть…
        «Это они так полагают, что денек…» - подумал Алексей Палыч, ощущая себя вовсе не спасителем, а самым настоящим предателем.
        Ребята начали устраиваться. Спальники оказались влажными, и их пришлось развесить снаружи для просушки. Одежда уже высохла на теле, в ней можно было спать на матрацах. Ну а насчет подушек после таких испытаний говорить было просто смешно. Не успели устроиться, вошла женщина в белом халате с ведром, накрытым марлей.
        - Здравствуйте, - сказала она, - парного молочка не желаете?
        Все желали, да еще как! Мигом появились кружки. Ребята черпали прямо из ведра теплое молоко, пили, причмокивая, как телята, и вот тут-то пришла вторая волна голода, и всем опять захотелось есть.
        - Я сбегаю в столовую за хлебом? - предложил Шурик.
        - Беги, - сказал Стасик.
        - Тогда вы меня не отправите?
        - Отправим. Ребята, чего резину тянуть? Давайте прямо сейчас проголосуем. Отправляем его завтра? Кто за?
        Все ребята подняли руки, даже Борис, забыв, что он как бы гость.
        - Алексей Палыч, а вы?
        - Да я все же человек посторонний…
        - Никакой вы не посторонний, - заявил Стасик. - Где бы мы сейчас были, если бы не вы! И «пушка» ваша всю дорогу работала…
        Сам того не зная, Стасик вонзил в Алексея Палыча тупой и зазубренный кинжал. Это просто нестерпимо, что его признали своим именно сейчас. Никто еще не знает, что приготовил им «свой». Проделки Шурика по сравнению с задуманным - добродушные шутки.
        - Конечно, Шурик вел себя не вполне достойно, - сказал Алексей Палыч. - Но я не имею права его судить. Я воздерживаюсь.
        - А вы, Елена Дмитриевна?
        - Голосовать я не буду. Я могу утвердить или не утвердить ваше решение.
        - Ну и как же вы?
        - Я утверждаю.
        - За что вы его так? - спросила доярка, улыбаясь.
        - Он знает, за что.
        - А вы простите…
        - Предателей не прощают!
        - Да какие еще из вас предатели. Дети - они не предатели и не герои, а просто дети. Я так думаю. Вот вы поспите, а утром опять все обсудите на свежую голову. Я вам утром еще молочка принесу. Только мы утром рано встаем. Я вот тут, в уголке поставлю.
        Доярка ушла, попрощавшись. Борис, взяв у Алексея Палыча рубль, побежал за хлебом, но когда он принес две буханки, в ведре оставалась только его порция. Тем не менее буханки съели. Без Шурика. Он объявил голодовку. Минут через пятнадцать ребята уже спали. Уснул и Борис. Лжедмитриевна сидела на своей кровати, смотрела на Алексея Палыча и, кажется, ждала от него каких-то сообщений.
        - Давайте выйдем, - сказал Алексей Палыч.
        Лжедмитриевна послушно поднялась и направилась к двери. Алексей Палыч хотел было разбудить Бориса, чтобы для него не было завтра никаких неожиданностей, но пожалел. Борис спал в неудобной позе, чуть ли не поперек кровати, и был похож на солдата, свалившегося на поле боя. Алексей Палыч за ноги развернул его вдоль матраца, но он даже не шевельнулся.
        Алексей Палыч вышел вслед за Лжедмитриевной и раскрыл было рот, чтобы поведать о задуманной им диверсии. Он все еще сомневался в Лжедмитриевне и боялся, что она все может испортить в последнюю минуту. Он не решался предсказывать ее поведение - мало ли какие еще имелись у нее в запасе инопланетные фокусы…
        Итак, он раскрыл рот, но тут же его закрыл. Во двор, который и двором было назвать нельзя, потому что он был неогорожен, входило двое. Впереди шел знакомый тракторист, но уже без армейской фуражки, а в рубашке, разрисованной крупными ромашками, в расклешенных брюках, поддерживаемых широким наборным ремнем. За ним, отставая на полшага, влачился ассистент небольшого роста, неизвестно чему улыбающийся и неизвестно кому подмигивающий.
        - Привет, - сказал тракторист.
        - Приветик, - сказал ассистент.
        - Как устроились? - спросил тракторист.
        - Спасибо, отлично, - ответил Алексей Палыч.
        Тракторист кивнул, словно подтверждая, что иначе и быть не могло.
        - Ты, папаша, извини… - сказал тракторист.
        - За что же?! - воскликнул Алексей Палыч. - Наоборот, мы вам очень благодарны.
        Ассистент снова подмигнул и засмеялся. Но по роли слов ему, очевидно, отпущено было немного. Да и вообще присутствовал он не для дела, а для моральной поддержки.
        - Спать ложитесь? - спросил тракторист.
        - Да, собираемся.
        - Ну, понятно, - согласился тракторист. - Вам, батя, конечно, отдохнуть не без пользы. А вы тоже спать будете? - поинтересовался он у Лжедмитриевны.
        - Разумеется, - сказала Лжедмитриевна.
        - Разумеется… - повторил ассистент и засмеялся.
        - Восьмой час всего… - сказал тракторист. - Куры еще не ложились. В клубе кино уже идет, а потом танцы… Пойдемте в клуб, мы вас бесплатно проведем.
        - Ну зачем же бесплатно… - сказал Алексей Палыч. - Мы в состоянии… Но дело в том, что…
        - Мы вас приглашаем, - уже более настойчиво сказал тракторист. - Вы у нас вроде гостей. Неудобно все-таки…
        Поначалу Алексей Палыч не сообразил, что неудобно - неудобно хозяевам не пригласить или неудобно гостям отказываться? Со свойственной ему деликатностью он воспринял прямой смысл слов, а не маскировку истины. Истина же заключалась в том, что атака велась не на него, а на Лжедмитриевну.
        - Спасибо, - сказал Алексей Палыч, - но, знаете, мы не можем оставлять детей без присмотра.
        - Это верно, - согласился тракторист. - Ладно, ты оставайся, папаша. А девушку отпусти. Отпустишь?
        - Да я… - сказал Алексей Палыч. - Я собственно… Я ей не хозяин. Это уж как она сама…
        - Тогда пойдемте, - обратился тракторист к Лжедмитриевне.
        - Куда? - спросила Лжедмитриевна.
        - На танцы. Да вы не бойтесь. У нас и диски есть и записи на уровне.
        - А зачем?
        - Что зачем?
        - Танцевать.
        К такому вопросу рядовой тракторист нашей планеты был неподготовлен.
        - Не понял.
        - Я спрашиваю: зачем вообще танцевать? Вот вы, например, зачем танцуете?
        - Во дает! - сказал ассистент.
        - Странный вопрос… - сказал тракторист, но задумался. - Для веселья. Все так делают. У нас даже старухи танцуют. У них, правда, свои танцы… А вы что, не танцуете?
        - Нет, - честно призналась Лжедмитриевна. - Но вы не ответили на вопрос. Вы приглашаете меня на танцы. Какой в этом смысл? Что изменится от того, что мы будем двигаться под музыку вдвоем?
        - Двигаться! - с восторгом сказал ассистент.
        Тракторист был слегка ошарашен. Конечно, он прекрасно знал, что может выйти из того, когда двое «двигаются» под музыку, да еще не один вечер, да еще если с такой симпатичной девочкой, как эта. В свои двадцать три года, отслужив в армии, кое-что повидав, он встречал еще и не таких шизиков. Но его смутила серьезность Лжедмитриевны. В словах ее не чувствовалось скрытой насмешки, она, кажется, и в самом деле хотела узнать.
        - Ты учительница? - спросил тракторист.
        - Нет.
        Алексей Палыч не понял, продолжает ли Лжедмитриевна какой-то свой эксперимент, или ей на самом деле захотелось выяснить смысл танцевального обряда, но тракторист был ему симпатичен, и он решил вмешаться.
        - Вы не сердитесь, товарищи, - сказал он, - но Елена Дмитриевна - руководитель группы. Она не имеет права оставлять ребят одних.
        - Елена Дмитриевна! - сказал ассистент с непонятным воодушевлением.
        Тракторист внезапно посуровел. Все признаки расположения к приезжим исчезли с его лица.
        - Извините, - сказал он и, упрямо наклонив голову, быстро двинулся прочь.
        - Вы не могли бы задать ему вопроса полегче? - спросил Алексей Палыч. - Парень вас выручил… На танцы можно не ходить, но… Или вы продолжаете какие-то незапланированные эксперименты?
        - Нет, - сказала Лжедмитриевна. - Мне было самой интересно. Вот эти самые танцы… они не имеют логической основы… У нас их не могут понять. Но я спрашивала не для нас, а для себя лично. Вы знаете, Алексей Палыч, мне хотелось пойти на танцы. Просто иначе спрашивать я не умею. Но мне кажется, что я «заразилась».
        - Вы плохо себя чувствуете?
        - Чувствую я себя как раз хорошо.
        - Чем же вы заболели?
        - Я не заболела. Помните, я вам говорила, что некоторые наши исследователи, пожив у вас… как бы сказать… становятся похожими на ваших людей. Начинают думать самостоятельно, приобретают эмоции - заражаются. Как исследователи они сразу теряют ценность. Вот и я - тоже…
        - Когда вы это почувствовали?
        - Примерно тогда, когда утопила рюкзак.
        - Прекрасно, - сказал Алексей Палыч. - Значит, теперь мы думаем одинаково. Поход прекращается окончательно и бесповоротно. Так?
        - Да, - согласилась Лжедмитриевна, - но я пока не знаю как…
        - А я знаю, - сказал Алексей Палыч.
        Катастрофа
        Алексей Палыч проснулся часов в восемь. Ребята еще спали. Наверное, и во сне они все еще продолжали идти: кое-кто за ночь успел развернуться на сто восемьдесят. Лжедмитриевна спала на боку, положив локоть на голову. Алексею Палычу показалось, что сегодня она выглядит совсем по-земному. Возможно, так виделось ему из-за вчерашнего разговора, но с этого момента имя «Лжедмитриевна» заменилось в его мыслях именем «Лена».
        Алексей Палыч подошел к ней и потрогал за плечо.
        - Будите ребят.
        Лена поднялась, протерла глаза, скомандовала подъем и приказала идти умываться. Ребята, отдохнувшие и повеселевшие, побежали к колодцу. Алексей Палыч вздохнул. Взгляд его отыскал в углу ведро, накрытое марлей. На столе в большой чашке высилась куча вареной картошки и стояла солонка. Минут десять - пятнадцать можно было еще потянуть, чтобы не портить ребятам завтрак.
        Весело переговариваясь, ребята чистили сваренную в мундирах картошку, запивали ее молоком и обсуждали, чего и сколько нужно купить в магазине. Алексей Палыч завтракать не стал. Ему казалось, что сидеть вместе со всеми и притворяться «своим» было бы пределом свинства.
        Когда же все поели и Валентина вынесла несколько картошин и мисочку молока Венику, охранявшему их ночью, Алексей Палыч понял, что тянуть дальше нельзя. Он не знал, как начать разговор, но ему помогла Валентина. Она спросила:
        - Алексей Палыч, когда открывается магазин?
        - Магазин открывается в десять, - Алексей Палыч откашлялся. - Но купить мы ничего не сможем: я потерял деньги.
        В наступившей тишине стало слышно, как поет заблудившийся в бараке комар. Алексей Палыч почувствовал, что краснеет, - ему было отчего краснеть. Борис мельком глянул на Алексея Палыча и отвернулся: он знал, что его учитель человек аккуратный. Но также он знал, что учитель его человек честный.
        Молчание становилось невыносимым. Алексей Палыч легче перенес бы взрыв возмущения. Но все молчали. Только Шурик икнул - не то удивленно, не то сочувственно.
        - Но вы платили вчера в столовой… - произнес наконец Гена.
        - У меня были свои. Лучше бы я их потерял.
        - Конечно лучше, - сказал Шурик, который прекрасно помнил слова Алексея Палыча о «недостойном поведении».
        - Заткнись! - заорал Стасик.
        И Алексей Палыч понял, что кричат в данном случае не на Шурика.
        - Я, конечно, все возвращу… - холодея от собственного нахальства, сказал Алексей Палыч. - Но сейчас у меня просто нет. Вот…
        Алексей Палыч вынул из правого внутреннего кармана бумажник, выложил на стол паспорт, фотографию внука, рецепт на лекарство для жены и несколько бумажных купюр. В то же время левая часть его груди явственно ощущала давление левого кармана, где лежал плотный конверт с общественными деньгами. В том, что обыскивать его не будут, Алексей Палыч был абсолютно уверен.
        - Вы нигде их не доставали?
        - Нет, - охотно ответил Алексей Палыч, ибо сейчас он говорил чистейшую правду.
        - Может, выронили, когда на тракторе ездили?
        - Вчера вечером к нам заходил тракторист. Я у него спрашивал, - солгал Алексей Палыч: он не хотел, чтобы к парню прилипла даже крупица подозрения.
        - У кого есть какие деньги? - спросил Стасик.
        Ребята зашарили по карманам, начали выкладывать всякую мелочь. Шурик выложил целых три рубля. Стасик молча отодвинул их в сторону и пересчитал остальные. Даже с деньгами Алексея Палыча выходила весьма смехотворная сумма.
        Именно в этот момент Алексей Палыч с трудом преодолел пик искушения: ему захотелось сунуть руку в карман, выложить деньги и сказать, что он пошутил; сдержался он с большим трудом. В мимолетном взгляде Бориса ему снова почудился какой-то укор. Но уж Борис-то должен был понимать…
        - Значит, все, - сказал Стасик.
        И ни слова упрека…
        - Я пойду, попробую поискать… - пробормотал Алексей Палыч и поспешно вышел наружу. Он больше уже не в силах был смотреть ребятам в глаза. И если настоящему вору краденое карман не жжет, то Алексей Палыч явственно ощущал, что левый его карман наполнен чем-то очень горячим.
        Борис выскочил вслед за ним.
        Алексей Палыч бесцельно бродил по двору, даже не пытаясь делать вид, будто что-то ищет. За ним по пятам следовал соскучившийся за ночь Веник. Он забежал вперед, полаял на Алексея Палыча, приглашая его поиграть, но этот хозяин почему-то не хотел ни бегать, ни бросать веточки, ни разговаривать.
        - Деньги у вас? - спросил Борис.
        - Ну конечно. Просто мне жалко было вчера тебя будить. А как ты догадался?
        - Тут и догадываться не надо. Пиджак-то у вас был мокрый вчера… Карман обтянуло прямоугольничком, так этот прямоугольничек и сейчас остался.
        - Ты меня осуждаешь?
        - Не в этом дело, - сказал Борис. - Я просто подумал: а может, пускай они идут дальше? Зачем мы им будем поход портить? Вроде у них все нормально. А мы вернемся.
        - Зачем тогда мы с ними пошли?
        - Что пошли - правильно. Вернемся - тоже правильно.
        - Ты знаешь, Боря, еще пять минут назад я мог сказать, что пошутил. Сейчас это невозможно. Мое самолюбие в расчет можно не принимать. Но сама Лена хочет во что бы то ни стало вернуться. Я пока не понимаю, почему… но… ее-то слово - закон.
        - Ладно, - согласился Борис. - Я разве против. Меня уже дома, наверное, с собаками ищут. Я уже убегал один раз дня на три… Помните? Я вам говорил… К бабушке. Это когда телевизор стал чинить… Только тогда они знали, куда я убежал.
        - Сколько тебе тогда было лет?
        - Лет уже много. Девять или десять…
        - Да, я помню, - сказал Алексей Палыч. - Телевизор новый купили?
        - Нормально. А вот сейчас - не знаю… Отец, он ничего… А мама - даже страшно становится.
        - Я помню, Лена сказала, что искать тебя не будут. Кроме того, я послал телеграмму…
        - Вы ей больше верьте, - хмыкнул Борис. - Вас и самих уже ищут, наверное.
        - Да, - вздохнул Алексей Палыч, - это моя ошибка. Нужно было настоять, чтобы ты вернулся с конечной станции.
        Когда заговорщики возвратились в дом, там, видно, только что закончился какой-то спор. Наверное, как понял Алексей Палыч, за это время родились новые варианты. Войдя, они услышали последнюю реплику Лены:
        - Тогда вы пойдете без меня.
        - И пойдем! - ответил Шурик, но на этот раз ему не удалось проломить стену.
        - Заткнись! - сказал Стасик. - Тебя не спрашивают. Тебя никогда вообще не будут спрашивать. Елена Дмитриевна, вы - серьезно?
        - Стасик, - сказала Лена, и кроме твердости в ее голосе Алексей Палыч ощутил сочувствие, - вы все понимаете, что у нас нет другого выхода. Я знаю, что вам не хочется возвращаться… вы столько готовились… Ну, сходите в будущем году.
        - С вами? - спросил Шурик.
        - Заткнись, - сказал Стасик. - А в этом не выйдет?
        - Вернемся - посмотрим.
        - Когда моя мама говорит «посмотрим», это значит, что все будет завтра, - сказала Марина.
        - А когда мой отец так говорит, то это значит, что никогда не будет, - откликнулся Шурик.
        И тут послышался тихий голос Чижика.
        - Ребята, - сказал он, - а д-денег н-на б-билеты у-у нас х-хватит?
        И всем сразу стало ясно, что разговоры, и споры, и разные предложения были не более чем бесполезной вибрацией голосовых связок. Чижик поставил точку. Алексею Палычу вдруг пришла в голову совершенно абсурдная идея: а может быть, это не так уж плохо для человека, если он слегка заикается? Таких людей часто пытаются вылечить тем, что заставляют их произносить слова нараспев. Но еще неизвестно, что лучше - человек, распевающий свои недозрелые мысли, или такой вот Чижик, который сто раз подумает, прежде чем высказаться. За дни похода Алексей Палыч убедился, что только Чижик советовал всегда кратко и всегда точно. Он долго обдумывал, но зато потом говорил все в нескольких словах, и слова его были весомы.
        «Заикание речи, - подумал Алексей Палыч, - это чепуха по сравнению с заиканием мысли».
        Чижик и раньше нравился Алексею Палычу больше других, но только сейчас он это осознал полностью.
        Чижик все и решил, ничего как будто бы не решая.
        - Валентина, посчитай теперь ты, - сказал Стасик сурово, и это означало, что все уже кончено.
        - Я не знаю, сколько стоит билет на автобус, - сказала Валентина, и это в свою очередь означало, что Валентина сдалась окончательно.
        Алексея Палыча почему-то никто не спросил. Он, кстати, и не знал, сколько стоит билет. Шурик было мысленно заегозил и хотел сбегать узнать, но внутренний его голос подсказал ему, что это бесполезно: прощения все равно не будет, да оно теперь и не нужно. Впереди замаячил Город, калорийная пища и спокойная жизнь до конца каникул. После каникул все утрясется - в этом Шурик был совершенно уверен.
        До отправления автобуса времени оставалось уже немного. Собирались и укладывали вещи в угрюмом молчании.
        Скрипнула дверь. В образовавшуюся щель протискивал свою голову Веник. Какое-то неизвестное нам собачье чутье подсказывало ему, что дело неладно.
        - А что делать с Веником? - спросила Валентина.
        Никто не ответил.
        - У меня совести не хватит оставить, - сказала Валентина, - его уже один раз кто-то бросил. Я заберу Веника с собой.
        - Только потом на улицу не выбрасывай, - буркнул Стасик. - Я видел, как их сачками ловят. Привезут летом с дачи, поиграют недели две и выкидывают. С ними ведь не только играть, а еще гулять надо и кормить…
        - Буду гулять и буду кормить, - сказала Валентина. - Верно, Веничек?
        Веник подошел к Валентине, сидевшей у стола, и попытался положить голову на ее колени, но для этого он был слишком мал ростом. Однако это не мешало ему полизать Валентинины кеды.
        На автобусной остановке было всего два пассажира. От них узнали, сколько стоят билеты, - выходило, что хоть и в обрез, но денег хватит и на электричку.
        Алексей Палыч держался в сторонке - он не мог слушать этих разговоров. Он еще не представлял себе, как вернет деньги ребятам. Наверное, сунет кому-нибудь и убежит. Или попросит Лену, которая сегодня вела себя просто превосходно. Она и бровью не шевельнула, когда Алексей Палыч «сознался». А ведь он сказал ей еще вчера…
        На остановке Борис стянул с себя свитер и подошел к Марине.
        - Спасибо, - сказал он.
        - Можешь оставить себе.
        - Зачем? - нахмурился Борис.
        - Ну, на память, - улыбнулась Марина.
        - Может быть, ты мне еще и брюки подаришь?
        - Господи, - вздохнула Марина, - до чего ты серьезный человек, Боря. Да я просто так говорю. Надо же мне что-то говорить. Настроение у меня плохое, ничего умного я придумать не могу, вот и болтаю. Ты зайдешь к нам в Городе?
        - Зачем? - снова спросил Борис.
        - Ну знаешь!.. Вопросики ты задаешь!
        - У меня настроение плохое. Дома ведь не знают, что я с вами пошел.
        - А где же ты?
        - Они вообще ничего не знают.
        - Ты шутишь, - сказала Марина. - Так не бывает.
        - Бывает.
        Марина внимательно оглядела Бориса. Непохоже было, что у него шутливое настроение.
        - Слушай, - сказала она, - давай вместе съездим к твоим родителям и все им объясним.
        - А что мы им объясним?
        Марина задумалась. В эту минуту подошел автобус, и шофер с ходу начал покрикивать, чтобы скорее садились.
        - Мой адрес: улица Строителей, дом четыре, квартира сорок четыре, - сказала Марина. - Запомнить очень легко. Повтори.
        - Строителей, четыре, сорок четыре, - машинально повторил Борис.
        Запомнить нетрудно. Но это были последние слова, которые он сказал Марине не только в этот день, но и во все остальные.
        Приехали
        В электричке Алексей Палыч и Борис сели в отдалении от ребят.
        Отношение к Алексею Палычу изменилось - это чувствовалось совершенно ясно: никто с ним не разговаривал, а он не напрашивался, молча переживал свой неблагородный поступок, совершенный из благородных побуждений. На Бориса тоже падала черная тень Алексея Палыча.
        В автобусе Алексей Палыч успел сунуть конверт с деньгами в рюкзак Чижика: он был уверен, что Чижик никогда ничего не теряет.
        Отчуждение было совершенно явным. Получалось, что именно Алексей Палыч в конечном итоге угробил поход. Провинность Лены, наверно, уже забыли: с ней, во всяком случае, разговаривали.
        - Боря, - сказал Алексей Палыч, - мы здесь уже ни к чему. Пойдем в другой вагон.
        Они перешли в соседний вагон и уселись у окна друг против друга.
        Молча смотрели они на струившуюся за окном стену леса. Казалось, все кончилось так, как они хотели. Но не было не только радости, а даже крошечного удовлетворения.
        - Жаль, - вздохнул Алексей Палыч. - Хорошие ребята… Для них я на всю жизнь останусь жалким растяпой. А может быть, и похуже, когда они найдут деньги…
        - Стойте, Алексей Палыч. - Борис даже подпрыгнул на сиденье. - А ведь получается, что деньги вы не теряли. Вы вообще ни при чем… Деньги украл Чижик!
        - Почему? Когда он мог украсть?
        - Элементарно. Ночью. Когда спали. Если бы вы сказали вчера…
        Это простое соображение не пришло в голову Алексею Палычу раньше, потому что он сосредоточил свои мысли на том, как вернуть деньги. Он их вернул. Он остался честным хотя бы наполовину, но угробил хорошего парня.
        - Я иду признаваться, - сказал Алексей Палыч.
        - Подождите хотя бы до Города, - посоветовал Борис.
        Алексей Палыч подумал и согласился. Не потому, что боялся расправы. Он боялся, что воскреснут надежды ребят и они захотят вернуться с полдороги.
        В вагон вошла Лена, села рядом с Алексеем Палычем.
        - Я пришла попрощаться, - сказала она. - Я понимаю, что вам, Алексей Палыч, встречаться с ребятами больше не хочется…
        - Дело не в желании. Я говорил вам, что имеется такое понятие, как совесть.
        - Я уже, кажется, начинаю в этом разбираться…
        - Куда же вы теперь денетесь?
        - Не знаю. Я ведь не выполнила программы - прекратила поход по своей инициативе.
        - Вас накажут?
        - Нет. Считается, что я лишена эмоций, а для такого… - тут Лена запнулась, взглянула на Алексея Палыча и усмехнулась, - такого… человека наказание не имеет смысла. Но конечно, у НАС прекрасно знают, что я зара…
        И тут Лена прервалась на полуслове. Ее лицо словно окаменело. Она выпрямилась, застыла на сиденье и стала похожа на прежнюю Лжедмитриевну. Но застывшее лицо было напряженным, словно она вслушивалась во что-то, как тогда, ночью, перед переправой.
        - Что с вами, Лена? - спросил Алексей Палыч.
        - Подождите, - коротко бросила Лена.
        Алексей Палыч в удивлении минуту промолчал, переглянулся с Борисом, как бы проверяя, видит ли его ученик то же самое, что и он. Борис пожал плечами. Он по-прежнему не ждал от Лены ничего хорошего.
        - Елена Дмитриевна… - начал Алексей Палыч, но его прервали.
        - Помолчите же!
        У Алексея Палыча промелькнула догадка, совершенно справедливая, как скоро и оказалось. Постепенно лицо Лены утратило напряженность, но на нем появилась растерянность, даже что-то вроде обиды, - в общем, кое-что из набора чувств, в которых так нуждалась ее упорядоченная планета.
        - Другого я и не ждала, - сказала Лена.
        - Будут еще неожиданности? - спросил Алексей Палыч.
        - Ну, первое для меня не такая уж неожиданность… А второе… Ладно, это мое дело. А вы, Алексей Палыч, можете не беспокоиться, что подумают о вас ребята. Их уже нет.
        Алексей Палыч похолодел.
        - Как нет?
        - Так. Не существует.
        Алексей Палыч вскочил.
        - Боря, оставайся на месте! - приказал он и бросился в другой вагон.
        В вагоне ребят не оказалось. По проходу метался растерянный Веник и выл, словно катер в тумане. Увидев и учуяв Алексея Палыча, он бросился к нему.
        «Ай, ай, ай!» - жалобно закричал Веник.
        Алексей Палыч рванул дверь в тамбур. В соседнем, хвостовом вагоне ребят тоже не было. Алексей Палыч вернулся в вагон. За ним, преодолев страх перед грохотом и лязгом переходной площадки, проник Веник.
        - Куда вы их дели?! - заорал Алексей Палыч. - Отвечайте немедленно, или я из вас душу вытрясу!
        - Успокойтесь, Алексей Палыч, - сказала Лена. - Никуда они не делись. Ведь не могли они выпрыгнуть на ходу.
        «Да, - подумал Алексей Палыч, - через наш вагон они не проходили, остановок не было».
        - Дело в том, что ребят вообще не было.
        - Дальше! - прорычал Алексей Палыч, у которого впервые в жизни прорезался бас.
        - Ребят не было в том смысле… В общем, так: вы подозревали, что я - машина, а машинами были они. Машинами не в ВАШЕМ, а в НАШЕМ понимании. Можете считать, что они - иллюзии.
        - Так это иллюзии съедали каждое утро по котелку каши?! Это они построили плот?! Они мокли под дождем и выпили два ведра молока?!
        - Это элементарно, - улыбнулась Елена. - Я немного неточно выразилась. Скажем, не иллюзии, а копии, модели… Не ВАШИ модели, а НАШИ, не молекулярные копии, а поля, которым можно придавать самые различные свойства. Но абсолютно точные копии; вплоть до внешности, характеров и даже - запаха.
        Алексей Палыч удивился не слишком. Его заинтересовала другая сторона дела.
        - Значит, вы нас все время обманывали?
        - Я сама об этом узнала случайно. Помните ночь накануне переправы? Я случайно услышала информацию, которая предназначалась не мне. Я узнала, что ребята - копии.
        - Почему вы сразу мне не сказали?
        - А вы бы мне поверили?
        - Нет, - отрезал Алексей Палыч.
        - И я так подумала. Но я тогда же решила вывести вас и Борю из леса. И еще я подумала: даже если вы поверите… Никому легче не станет, вам будет тяжелее, а я останусь без вашей помощи.
        - Все это очень складно. Но если есть копии, то должны быть и оригиналы. И я не успокоюсь, пока их не увижу!
        - Вы их уже видели там, в школе. Где-то по дороге на вокзал их подменили. И мне даже не сообщили об этом. У нас считается, что наблюдатель должен знать как можно меньше: тогда наблюдения не загрязняются излишней информацией.
        - Это я уже слышал, - сказал Алексей Палыч раздраженно. - А нас, случайно, не подменили?
        Лена восприняла эти слова совершенно серьезно.
        - Вас - нет. Никто не имеет права к вам даже прикасаться.
        - Шесть дней блужданий по лесу… - сказал Алексей Палыч. - Розыски, которые уже наверняка устроили наши близкие, - это называется «не прикасаться»?
        - Да. Мне вы можете не верить… Потерпите полчаса, до Города. На вокзале вы все узнаете. Мне сейчас сообщили, теперь я знаю… Но лучше будет, если вы сами…
        - Тогда, - сказал Алексей Палыч, - я вообще не понимаю, для чего вся эта карусель и над кем велись наблюдения.
        - Над вами, - сказала Лена таким тоном, словно это разумелось само собой. - И над Борей. Так было задумано с самого начала.
        - Но об этом-то вы знали? Почему не сказали сразу?
        - Вы много от меня хотите. Тогда я была не ВАША, а НАША.
        - А сейчас?
        - Сейчас?.. - Лена улыбнулась достаточно грустно для того, чтобы понять, что ей было не слишком весело, но и достаточно для того, чтобы Алексей Палыч отметил, что за последние сутки она научилась улыбаться. - Сейчас я сама не знаю…
        - А если бы все сложилось иначе? Я мог не поехать в Город… не пойти с вами… не пустить Бориса, наконец.
        - Тогда меня бы отозвали. Провели эксперимент с кем-то другим. Но Совет решил, что вы с Борей идеальные кандидатуры. И что вы пойдете.
        Может быть, Лена умышленно льстила, чтобы чуть-чуть загладить свои провинности. Но Алексей Палыч, которого жизнь не баловала ни премиями, ни наградами, ощутил в груди приятную теплоту.
        - Мы с Борей далеко не идеальные люди, - попытался он смягчить похвалу, за что и был немедленно перенесен из теплой воды в холодную.
        - Идеальные своим несовершенством, - пояснила Лена.
        - Гм, - сказал Алексей Палыч и обратился к Борису: - А ты что об этом думаешь?
        - Строителей, четыре, сорок четыре… - сказал Борис.
        - Это еще что?
        - Мартышкин адрес.
        - Она живет по этому адресу, можешь не сомневаться, - сказала Лена, - только настоящая. Можешь ее навестить…
        - Делать мне больше нечего, - сказал Борис. - А ты, наверное, врешь, что не знала…
        - Честное слово! - сказала Лена.
        Борис усмехнулся.
        - Честное… Мазь ты украла?
        - Я.
        - А спички, а карту?
        - Тоже я.
        - Какое же у тебя может быть честное слово?
        - Это было в моей программе с самого начала. Не я придумывала. Ты знаешь, Боря, сколько было споров… Нужно было придумать какие-то трудности. Считается, что при этом люди проявляют наиболее сильные стороны характера. Ну, соответственно - больше эмоций…
        - Не сильно ты нас напугала, - усмехнулся Борис.
        - Я тут ни при чем, - вздохнула Лена. - Множество ученых заседали по мази, создали модель комара… У нас ведь их нет. Еще больше заседали по спичкам: огнем мы не пользуемся. Уйма ученых решали, что делать с картой… Только по тебе было создано несколько комиссий. По Алексею Палычу - тоже много…
        - Вам что, делать нечего? - спросил Борис.
        - С вашей точки зрения - да, - сказала Лена. - Потому и заражаются наши наблюдатели - они под вашим влиянием начинают действовать не по программе. Но тогда они перестают быть наблюдателями.
        - А все-таки ты врешь, что не знала про ребят.
        - Не вру, - сказала Лена и упрямо мотнула головой.
        - Поклянись.
        - Я не умею.
        - Скажи: чтобы мне больше никогда моей планеты не увидеть.
        - А мне и так не увидеть, - спокойно сказала Лена. - Я остаюсь здесь. Там я уже не нужна. Сейчас мне сообщили, что отзывать меня не станут.
        Алексей Палыч мысленно вздрогнул. Он представил себе новый круг приключений с Леной, которую нужно будет куда-то пристроить, что совершенно немыслимо без паспорта, прописки, социального положения, о происхождении уже и говорить нечего.
        - Что же вы намерены делать? - спросил Алексей Палыч.
        - Пока не знаю.
        - Но ведь это жестоко.
        Лена усмехнулась:
        - У нас не существует понятия «жестокость», поскольку не существует понятия «доброта». До этого я додумалась сама, Алексей Палыч! Это - по-человечески?
        - По-человечески, да не совсем… - сказал Алексей Палыч. - ОНИ и сейчас нас слышат?
        - Нет. Они отключились.
        - Неужели так трудно вас отозвать?
        - А зачем? Им я не нужна. - И тут Алексей Палыч отметил, что впервые Лена произнесла «им», а не «нам». - Информацию они получили. Теперь для них я бесполезна, потому что я заразилась. Все логично. Не я первая, не я последняя. Моя сестра, например, была послана к вам младенцем. Ее подобрали, воспитали. За этим процессом следили. Недавно ее отозвали в «отпуск». Это не такой отпуск, как на Земле, - всего несколько минут. Но там она оказалась совершенно бесполезной: полностью очеловечилась…
        - Стоп! - сказал Алексей Палыч. - Как зовут вашу сестру?
        - Лена.
        - Елена Дмитриевна Кашеварова, кандидат в мастера спорта?
        - Да. И еще - студентка педагогического института.
        - Так вот вы чья копия!
        - Молекулярная, - сказала Елена. - Или, как у вас говорят, генетическая. Мы близнецы.
        - Она вас знает?
        - Нет.
        - Чушь какая-то! - возмутился Алексей Палыч.
        - Вполне логично, - возразила Лена, но на этот раз в голосе ее промелькнула довольно земная ирония.
        Поезд завихлял на стрелках городского вокзала. Поплыл мимо и остановился бетонный перрон. Алексей Палыч, вышагивая по перрону, все же не оставлял мысли о том, чтобы заглянуть в ту самую школу и справиться насчет ребят. Это было необходимо для его собственного спокойствия.
        И тут он увидел группу туристов.
        Навстречу им по перрону нагруженные рюкзаками шли: Елена Дмитриевна Кашеварова, ни одной молекулой не отличавшаяся от той, что шла рядом с Алексеем Палычем и Борисом; Стасик с шейным платком, повязанным под воротом свитера, Гена в темных очках, сосредоточенный Чижик, акселерат Шурик, толстая Валентина, Марина-Мартышка со своим обычным румянцем на юных щеках.
        Алексей Палыч и Борис так и застыли на месте. Среди обтекающих их пассажиров они выглядели монументально, и не обратить на них внимания было невозможно. Ребята обратили.
        Стасик скользнул взглядом по Алексею Палычу и спокойно прошел мимо. Марина, у которой Борис оказался на дороге, почти столкнулась с ним и даже собиралась что-то сказать, но воздержалась.
        Лену не заметить было невозможно. Ее заметили и, никак не отреагировав, прошли мимо.
        Один лишь Веник, который понуро плелся сзади, вдруг подпрыгнул, подбежал к Валентине и стал прыгать на нее, радостно завывая.
        - Какая хорошая собачка! - сказала Валентина. - Ребята, возьмем ее с собой?
        - А кормить кто будет? - спросил Шурик.
        - Я, - ответила Валентина.
        Дальнейшего разговора Алексей Палыч не слышал. Группа удалялась вместе с Веником. Алексей Палыч хотел было броситься вслед за ребятами, но Лена удержала его за руку.
        - Они вас не знают, - сказала она. - Это настоящие. Теперь я поняла: их подменили на вокзале.
        - Неделю назад?
        Лена покачала головой.
        Взвизгнув, электричка, в которой скрылись ребята, тронулась с места. Алексей Палыч машинально взглянул на электронное табло. Конечно, он не верил во все эти штучки с поворотом времени. Но ведь в последние дни он имел дело с другими мирами…
        - Какое сегодня число? - спросил Алексей Палыч у проходившей мимо соломенной шляпы.
        - Шестое июня с утра было, - не без юмора ответила шляпа.
        - А год?
        Шляпа вздернула плечи к полям и удалилась.
        - Ну вот, - сказала Лена, - вы все поняли сами. В этом времени наше путешествие продолжалось меньше минуты. Сейчас мы замкнули кольцо и вернулись в исходную точку. Теперь я знаю, почему мы не могли вернуться тем же путем: если бы мы повернули назад с места переправы, то вернулись бы на четыре дня раньше, чем вышли. Все очень просто, Алексей Палыч.
        - Чрезвычайно просто, - сказал Алексей Палыч, в растерянности надевая очки. - А как же с ребятами? С настоящими? Все повторится?
        - Может быть, что-то и повторится, - сказала Лена. - Но у сестры нет никакого задания. Будет обычный поход.
        Алексей Палыч чувствовал, как он безмерно устал. Если бы можно было, он улегся бы где-нибудь на скамье и уснул.
        Борис потянул его за руку.
        - Поехали домой.
        - У нас даже денег нет… - сказал Алексей Палыч.
        - Есть, - сказала Лена. - Помните, я брала у вас на мороженое?
        Лена достала из кармана два рубля пятьдесят две копейки и протянула Алексею Палычу.
        - Но у вас же ничего не осталось. Да и вообще… Куда вы денетесь? Надо подумать, чем мы вам можем помочь.
        - Вы уже помогли, - сказала Лена. - И помешали тоже. Вы и Боря помогли мне приобрести замечательные человеческие недостатки. Вы и Боря помешали мне вернуться домой. Но разве так уж все плохо?
        - Я не знаю… - ответил Алексей Палыч. - Это вам решать… я же со своей стороны…
        - Дайте мне пять копеек, - попросила Лена. - Сестра живет в общежитии, пойду пока на ее место.
        - Да берите все!
        Лена покачала головой и улыбнулась.
        - Это ничего не изменит. Начну устраиваться с самого начала.
        - А знаете… - начал было Алексей Палыч, и в голове его закрутились варианты устройства Лены в кулеминской школе.
        - А что это за птица? - спросила Лена, ткнув пальцем куда-то в сторону вокзального шпиля.
        Птицы в тех краях не было. Когда Алексей Палыч вернул своему телу прежнее положение, то не было и Лены. Где-то уже в конце перрона он увидел знакомый блондинистый хвост прически и серо-голубой проблеск джинсовой ткани.
        - Ну? - сказал Алексей Палыч, обращаясь к Борису.
        - Все нормально, - ответил Борис. - Если только нам не приснилось…
        - Если, конечно, да… - сказал Алексей Палыч не вполне по-русски, но вполне соответственно своему настроению.
        Затем они купили билеты и поехали в Кулеминск по другой линии.
        Возвращение
        За все в жизни приходится платить. Здесь имеются в виду вовсе не тепличные огурцы, которые в феврале стоят два рубля пятьдесят копеек за килограмм. Платить приходится за каждый шаг, и далеко не всегда деньгами. Даже если делаешь кому-то доброе дело, то и за это часто приходится платить: иногда и добро без выкупа не принимают.
        Наступила минута расплаты и для Алексея Палыча.
        Когда он через кухню пытался пробраться в спальню, чтобы навести на себя хоть минимальный глянец, его засекли.
        Жена стояла у газовой плиты и спросила поначалу буднично и без всяких эмоций:
        - Что так быстро вернулся?
        - Экзамена сегодня нет.
        - Тогда зачем ходил? Сбегай, Алексей, в магазин, купишь…
        Жена окинула взглядом фигуру мужа, и по фигуре этой пробежал трепет.
        - Господи! Где же ты так извозился?!
        - Я упал, - сказал Алексей Палыч.
        Жена с сомнением покачала головой.
        - Я падал восемь раз, - сказал Алексей Палыч.
        - Это с чего же?
        - С того самого, - сказал Алексей Палыч.
        - Врешь.
        - Вру, - согласился Алексей Палыч. - Может быть, отложим разговор до завтра? Или мне придется продолжать врать.
        - Продолжай. Почему ты в этих дурацких тапочках? Где твои иностранные туфли?
        - Я дал их поносить, - сказал Алексей Палыч.
        В прихожей послышался топот, раздался стук в дверь, и вошла девочка-почтальонша.
        - Тетя Аня, вам телеграмма, распишитесь.
        О телеграмме Алексей Палыч забыл начисто. Он попытался было перехватить бланк, но жена стояла к девочке ближе. Она взяла телеграмму, прочла, внимательно взглянула на мужа и расписалась.
        Девочка ушла.
        - Идем, Алексей, поговорим… - сказала жена.
        На этом мужа и жену можно оставить.
        Что же касается Бориса, то его отсутствия просто никто не заметил.
        notes
        Примечания
        1
        Большие города растут нынче со сказочной быстротой. Их обитатели ушли далеко вперед. Уйти вперед - это значит уйти к чему-то. Но это значит еще - уйти от чего-то. Так вот, некоторые настолько далеко ушли, что забыли, от чего ушли. Поэтому отдельные слова, возможно непонятные жителям больших городов, а также другие, чересчур умные слова автор будет пояснять в сносках.
        Итак, «курица» - такое животное. Именно из него в магазинах добывают яйца.
        2
        Лошадь - это такое - с копытами и хвостом - слегка вымирающее животное. Последняя лошадь в Кулеминске умерла в 1975 году.
        3
        В доисторические времена, бывало, царствовал матриархат. Матриархат - общественный строй, в котором власть и управление хозяйством принадлежали женщине; хорошее время…
        4
        Петух - такое животное вроде курицы, только как бы мужчина.
        5
        Черника - такая бесплатная ягода - еще встречается в окрестностях Кулеминска; в больших городах ее добывают в основном из варенья.
        6
        Перисто-слоистые облака.
        7
        Слоисто-кучевые облака.
        8
        Компьютер - машина, которая считает, решает, управляет, играет в шахматы, даже слегка мыслит, но не пьет и не курит.
        9
        Лазер - световая пушка; смотри учебник для 10-го класса.
        10
        3вуковой генератор - прибор, который издает звуки от тонких (комар) до толстых (директор).
        11
        НИИЛ - Научно-исследовательский институт Луны.
        12
        Осциллограф - такая штучка, сам забыл.
        13
        НИИС - Научно-исследовательский институт Солнца.
        14
        Спектрометр - прибор для исследования спектров. Спектр - такая красивая штучка; тоже забыл.
        15
        Вспомнил! Спектр - это, например, цвета, на которые можно разложить солнечный луч. Их всего семь, как в радуге: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Запомнить легче легкого, если заучить фразу: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» - и взять от каждого слова по первой букве.
        16
        Гольф - такая заграничная игра не для бедных.
        17
        Имеется в виду канал связи. Например, телеграф, а вовсе не канал Москва - Волга.
        18
        Пигмалион - древний скульптор, который создал статую женщины, а потом влюбился в нее.
        19
        Очевидно, мальчик имел в виду извозчиков.
        20
        Имеются в виду не такие ненормальные, которые воображают себя белым мышонком или кастрюлей с горячим супом. Речь идет о нормальных ненормальных.
        21
        Автор полагает, что современной науке о семье совершенно необходим новый Коперник: надо же, в конце концов, выяснить, кто вокруг кого должен вращаться - дети вокруг родителей или наоборот.
        22
        Автор тоже затрудняется объяснить, что такое шутка. У одного из племен Южной Америки шуткой считается столкнуть человека в водопад. У некоторых наших ребят шуткой считается подложить своему товарищу на сиденье кнопку. Очевидно, все зависит от местных условий…
        23
        Алексей Палыч ошибся: на русский язык имя Феликс переводится как «счастливый».
        24
        Если произнести в телефон слово «гриб», то слово это помчится по проводам со скоростью 300 000 км/сек. Впрочем, любые другие слова - тоже.
        25
        Автор ничего не может с собой поделать: он уверен, что в это мгновение у Сереги появился хвост, причем - черный.
        26
        Одна лошадь - одна лошадь; две лошади - две лошади; много лошадей - табун.
        27
        Окунь - такая свежезамороженная рыба; иногда встречается в живом виде, но до сих пор не установлено, как она размораживается.
        28
        В этом месте автор впервые воспользовался своим правом на вымысел: он заставил Арсения Петровича произнести слова, сказанные древним философом примерно 2400 лет тому назад.
        29
        В этом месте автор вторично воспользовался своим правом и заставил маму Бориса произнести текст, записанный примерно 4500 лет назад в древнем городе Вавилоне.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к